Южный город

Литературно-публицистико-культурологический сборник.Выпуск 17

Составители: О. Н. Лаврентьев, В. Ю. Масановец

Одесса – 2014

Составители: О.Н. Лаврентьев, В.Ю. Масановец

Редакционный совет: С. Ю. Джигун, В.Ю. Масановец

Южный город №17 2014 / Под ред. О.Н. Лаврентьева. – Одесса, Пальмира, 2014. – 142 c.

http://solist24.blogspot.com/

http://ru.scribd.com/solist24

ISBN

ПЕРВЫЙ РЕДАКТОР П. А. МАЦКЕВИЧ Редактор О. Н. Лаврентьев

tonol@rambler.ru

3

От самосохранения к самопожертвованию

Героический поступок человека, приносящего себя в жертву обществу или, хотя бы, одному его члену, вызывает восторг, преклонение, благодарность и … изумление окружающих. Сложно понять до конца, как можно добровольно отдать самое дорогое, что у нас есть: жизнь. Только единицы способны на такую жертву. Они выделяются из общей массы, а, значит, отличаются от остальных. Но чем? Что лежит в основе самопожертвования? Я возьму на себя смелость утверждать, что это – инстинкт самосохранения (ИС). Звучит абсурдно: жертвовать своей жизнью ради её же сохранения. И – кощунственно по отношению к высоким чувствам и побуждениям, вызывающим этот поступок.

Любое существо, в том числе, и человек, это – часть целого организма (природа, социум). Только существование всего организма гарантирует существование каждой его части. Всё живое обладает ИС. Социум как живой организм не является исключением. Но если рассматривать ИС общества как простую сумму ИС всех его членов, каждый из которых выживает «сам по себе», а часто – и за счёт других, то результат получится плачевный. Нет вклада в общую копилку. ИС такого общества рAveн нулю. Оно нежизнеспособно, по сути, просто не существует.

Понятно, чем выше духовный уровень человека, тем меньше он сосредоточен на своей плоти, а, значит, и инстинкты имеют над ним меньшую власть, в том числе, и ИС. Душа такого человека « видит» дальше и больше. ИС у него приобретает новую окраску. Границы его проявления раздвигаются, распространяясь на общество, членом которого этот человек является. И ИС диктует ему уже не сохранение себя отдельно от общества, а сохранение себя через сохранение общества. Это – качественно новая ступень, позволяющая по-

4

иному интерпретировать проявление движущих моментов самопожертвования.

Общество таких людей обладает ИС, сила которого находится в прямопропорциональной зависимости от количества его членов. Если существует угроза существованию общества, то в опасности находится каждый его член. Люди, жертвующие собой, в этом случае спасают организм в целом, а, значит, спасают каждую его часть, в том числе, и себя.

Чем выше духовный уровень человека, тем значительнее жертва, на которую он способен. Условно это можно представить тремя уровнями:

на первом – человек жертвует материальными благами и физическими силами;

на втором – рискует жизнью, оставляя себе шанс на спасение;

на третьем – жертвует своей жизнью.

В последнем случае человек подсознательно отождествляет себя со всем человечеством. В момент душевного порыва он полностью освобождается от влияния плоти, а, следовательно, и от ИС, который без остатка отдаётся в общую « копилку» – ИС общества.

В утверждении о том, что основой самопожертвования является инстинкт самосохранения, нет никакого кощунства по отношению к чувствам и внутренним побуждениям такого поступка, и эпитет «высокие» более чем уместен здесь, потому что речь идёт о людях, стоящих на ВЫСОКОМ духовном уровне. И утверждение это не только не абсурдно, но, возможно, является ключом к пониманию видоизменения подсознания под воздействием духа в процессе эволюции человека.

Любовь Линник

5

Юрий Полисский

Член Международного сообщества писа-тельских союзов и Межрегионального союза писателей Украины. Автор деcяти книг поэзии и прозы. Главный редактор коллективного сборника «Творцам Победы!».

Член редакционного совета международного литературно-художественного журнала «Ave». Лауреат литературных пре-мий. Кандидат технических наук, Заслуженный изобретатель Украины, доктор философии в области техники, академик Международной академии авторов научных открытий и изо-бретений.

АННИГИЛЯЦИЯ

Аннигиляция – взаимное уничтожение частицы и античастицы с высвобождением энергии чрезвычайно большой мощности.

Мой зримый мир – служение науке и слов огонь, сжигающий сердца.Тебе ж милей страдания и муки от страсти, не имеющей конца.

Твой антимир, по сути, мне враждебен. Но, черт возьми, я чувствую нутром: хоть будет взрыв, он для меня целебен и не хочу гадать я, что потом.

Вот почему теперь я в нетерпенье. Мне не унять тревожный трепет рук.

Давай войдем в опасное сближенье и позабудем обо всём вокруг.

6

***

Есть в мире нежные цветы – ромашки на зеленых ножках.Среди житейской суетына непроторенных дорожках,

как счастье солнечное, нам улыбки дарят лепестками. С рассветом первым по утрамулыбки эти пьем глотками.

И, устремляясь в высоту,чтоб сделать мир добрей и краше,обожествляем красоту земных бесхитростных ромашек.

Они то радости полны, то вдруг грустнеют днем весенним. Легки, изящны и стройны,как на пейзаже полутени. Умывшись раннею росой, звенящей капелькой-слезинкой,приходят, озарив красой, в наш день по солнечной тропинке. И каждый наступивший миг они нам выжить помогают.Без них прозрачный свет безлики гаснет гамма цветовая.

Пока под доброю луноймир разноцветьем полыхает,купайтесь в радости земной, ромашек запахи вдыхая.

7

***

Є така у мене таємниця, що душа від радощі тремтить, мов я п’ю із срібної криниці життєдайну воду кожну мить.

Жіночка моя Ти загадкова, доленька і серденько моє, пісня найщасливіша ранкова, що тепер у серці постає. Іншої я долі не шукаю,Не шукаю інше майбуття.Сонечко, я так тебе кохаю. Ти – мій ідеал на все життя.

***

Вино первой страсти хмельное – волшебный подарок любви, что сгустками летнего зноя пульсирует в юной крови.

Мы разум теряем, планета уходит у нас из-под ног, когда, ослеплённые светом.в божественный входим чертог.

И всё же наступит мгновенье, – зови ты его, не зови, – когда испарится волненье от запаха первой любви.

8

Светлана Джигун

Лауреат Одесского Третьего городского конкурса поэзии, занявший второе место. Публиковалась в газетах: «Вечерняя Одесса», «Юг», журналах «Аve» и «Южный город», в альманахе «Квинтэссенция».

На что тогда нам жизнь? – Тоска по всем несбывшимся желаньям? Домам, заборам, рудникам, Заводам, скважинам, признанью? И что есть ЖИЗНЬ? Борьба с ничем? Талант, растраченный убого? А может лес, покой, ручей И облако с обличьем БОГА! И вдох, как «ВЕРУЮ!» и миг Богоявленного смятенья! И слёзы, когда с губ «Аминь!!!» И свет в душе от ПроСветленья. Так что есть ЖИЗНЬ? Весёлый пир гордынь, Сражающихся с веком? Жизнь – это Богом данный МИР. А в нём – лишь время Человека.

Мои слова не к тем, кто свят. Они заслуживают лучших. Их души ночью не болят, А днём неправде не послушны. Они – светильники во тьме.

9

Во тьме таких, как я – заблудших. Заблудших в тысяче вещей И не нашедших чувства меры. Раздавших всё до мелочей, Но так и не обрёвших веры. Растрёпанных на сто ветров, Разсуетившихся без сути. Растоптанных на сто дворов, Замкнувшихся в сердечной смуте. И к тем, кто всем ещё богат И дарит цепи безвозвратно. Всему и безраздельно рад. Сегодня рад. И раб – назавтра. И к тем, кто о своём молчит, Хотя свободен в каждом слове. Кто не перечит, но не льстит. А за спиною не злословит. Кто ищет истину в себе И к ней приходит за советом. Кто гасит силы не в борьбе, Хоть сам готов искать ответы. Мои слова и к тем, кто слаб. К свободным, но ещё безвольным. Кто осторожен среди правд И лишь чутьём своим доволен. На расстоянии руки Мы существуем друг от друга. Но волей морока силки Нам держат спутанными руки.

10

И, если гаснет чья-то жизнь, Мы рады, что не стали целью. Но тот, КТО всё за нас вершит, И нас недорого оценит. ... Кружит спокойно вороньё Над болью тех, кто безутешен. Прими раскаянье моё. Мою любовь ко всем, кто грешен.

11

Криворожский поэт Семен Шполянский

Первый сборник стихов «А жизнь посолена так круто» вышел в 2002 году в Кривом Роге. Там же вышли лирические сборники «С добром в душе живи» (2005 год), «Не возвращайся к

пройденным годам» (2009 год) , «Я иду к окоёму» (2011 г.) и «На тропинках памяти моей» (очерки детства и юности – 2012 г.).

С 2009 года – член Регионального Союза Писателей Приднепровья, а с 2012 года – член Международного Содружества Писательских Союзов.

Печатается в журналах и газетах Днепропетровска, Кривого Рога, Киева, в журналах «Южный город» и «Ave» в Одессе, лауреат литературных конкурсов «Тула литературная».

КАМИН ЛЮБВИ

(романс)

Я вас молю: не разжигайте страсти,Камин любви пусть угасает без огня.Вчера я верил вам, был весь я в вашей власти,Но вы ушли с другим – вы предали меня…

Ненужные слова дрожащими губамиВы произносите с надрывом в грусти час,Но сердце, обнажённое пред вами,Ещё щемит, уже не слыша вас…

Я продолжаю жить, но пустота пугает,И кажется порой – настал безумья час.Гоню сомненья прочь, но боль не отпускает:Жива ещё Любовь, камин мой – не угас…

12

ОТГРЕМЕЛИ УЖ ДАВНО ПУШКИ(Ветеранам Великой Отечественной)

ОТГРЕМЕЛИ УЖ ДАВНО ПУШКИ, ОТРЖАВЕЛИ НА ПОЛЯХ МИНЫ, РЕБЯТНЯ СМЕНИЛА РУЖЬЯ НА КЛЮШКИ, ЛЮДИ ЗАНЯТЫ ТРУДОМ МИРНЫМ. ОТПРАВЛЯЕМ К ЗВЁЗДАМ РАКЕТЫ, НАПОЛНЯЕМ ОКАТЫШЕМ ДОМНЫ, ПРИНИМАЕМ ЗАКОНОВ ПАКЕТЫ, ДРУЖИМ С МИРОМ – ПОНЯТНЫМ, ОГРОМНЫМ! ПЕРЕЛЕСКОВ ВЕСЁЛЫЕ КРАСКИ. ЗЕЛЕНЕЕТ, ЦВЕТЁТ, КОЛОСИТСЯ, НАЛИВАЕТСЯ ХЛЕБОМ ПШЕНИЦА, СЕМИЦВЕТОМ ЛУГОВ СКАЗКИ. БЕЛЫХ РОЩ СОЛОВЬИНЫЕ ТРЕЛИ. ПОЛЮБИ И БУДЬ СЧАСТЛИВ С ЛЮБИМОЙ. ГЛЯНЬ: НА КРЫШУ АИСТЫ СЕЛИ, С ТРУБ ДЫМОК СТРУИТСЯ ЧУТЬ ЗРИМО… ЗАЛЕЧИЛА СТРАНА РАНЫ, ТОЛЬКО СЕРДЦЕ ХРАНИТ ПАМЯТЬ: ВЗДРОГНУТ НОЧЬЮ ГЛУХОЙ ВЕТЕРАНЫ, А НАД НИМИ – АЛОЕ ЗНАМЯ, В БОЙ ИДУЩИЕ С МАРША РОТЫ, И ПОХОДНЫХ КОСТРОВ ЗАРНИЦЫ, ГРУДЬЮ СВЕРГНУТЫЕ ПУЛЕМЁТЫ, ИСКАЖЁННЫЕ СМЕРТЬЮ ЛИЦА… ВСЁ МЫ ПОМНИМ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО. У МОГИЛ В КАРАУЛЕ ДЕТИ, ПАМЯТЬ В БРОНЗЕ, ПАМЯТЬ В ГРАНИТЕ МЫ НЕСЁМ СКВОЗЬ ТУМАН СТОЛЕТИЙ. А КОГДА УЗНАЁМ: ГДЕ-ТО СНОВА БОМБЫ, СНОВА СНАРЯДЫ –

13

СОРОК ПЕРВЫЙ ВСПЛЫВАЕТ, ЛЕТО… И ВСТАЮТ ВО ВЕСЬ РОСТ РЯДОМ БРАТЬЯ НАШИ, ОТЦЫ, ДЕДЫ, ЧТО ШАГАЛИ ДОРОГОЮ АДА, ЧЬЕЮ КРОВЬЮ ПРИШЛА ПОБЕДА. ВОПРОШАЮТ УГАСШИМ ВЗОРОМ: «НЕУЖЕЛИ В ЗЕМЛЕ НАС МАЛО? НЕУЖЕЛИ ЗАБЫТО ТАК СКОРО, КАК ОТ ВЗРЫВОВ ПЛАНЕТА СТОНАЛА?» ИМ В ОТВЕТ МИЛЛИОНОВ РУКИ С КУЛАКАМИ, СЖАТЫМИ ТУГО: «МЫ ПЛАНЕТУ БЕРЁМ НА ПОРУКИ!» И КОЛОННАМИ, ДРУГ ЗА ДРУГОМ. ВОЙНАМ – НЕТ! И ДЫМЯТ ДОМНЫ. НЕТ!!! И В КОСМОС ВЗМЫВАЮТ РАКЕТЫ. А НАД МИРОМ МОИМ, ОГРОМНЫМ, ВНОВЬ ВСТАЮТ В ТИШИНЕ РАССВЕТЫ…

14

Нонна ВодопьянПросто поэт

Синегорье мое…

I

Я всегда замираю, смотря на Карпаты…

Синегорье родное, хоть чужая тебе!

Мне милее заморских красот во сто крат ты!

Светлым сном промелькнуло в моей ты судьбе!

II

Куда ни посмотришь – ромашка с гвоздикой.

В вышине до боли синева. Здесь, среди Карпат,

природы дикойШелковая выросла трава.

Вдаль куда-тожаворонок взвился,

Ветер листьями, играя шелестит.Неба цвет с водой озерной слился,

Серебром ручей в траве блестит.

Перелив трембиты слышен где-то:

Пастухи пасут овец стада.Воздух раскаленный

солнца светом,Хрупок, как прозрачная слюда.

15

Хотелось бы синью все сердце заполнить,

Из цветов живой венок сплести,Чтоб красу и ширь

Карпат запомнитьИ с собой навеки унести!

***

Я, похоже, в тебя влюблена! –Осень стала тревожной весною:Я пьяна без хмельного вина,Образ твой день и ночь предо мною!

Я при встрече так дерзка с тобойИ ревнивою стала не в меру.Что же делать, скажи мне с собой?Как найти в себе силу и веру?

16

Виталий Масановец

Член Межрегионального союза писателей Украины. Лауреат 4-го городского конкурса поэзии. 1 место в номинации «Поэзия 2010» в Одессе. Автор поэтических сборников («Отражение», «Человеку»).

Публикации в журналах «Южный город», «Ave».Публикация в международном альманахе «Золотая

Ника». Публикация в издании «Российские поэты» от сайта (стихи.ру). Публикация в альманахе «Свой вариант» Межрегионального союза писателей Украины и Конгресса литераторов Украины выпуск №17.

Мышиное племя

В мышиной стране – не квартиры, а норы, Мышиные лестницы и коридоры, Мышиные кошки и даже собаки, Которые больше не лают во мраке. А все потому, что от власти звериной Характер давно превратился в мышиный.

Мышиные улицы и переулки Подходят как раз для мышиной прогулки – Пробежками быстрыми в темное время Пугливо гуляет мышиное племя. Но хуже всего, что под страхом нависшим Рождаются только трусливые мыши. А если мышей нестерпимо достанет Нехватка свободы и дыры в кармане, И станут они вдруг за блага бороться – Средь них обязательно крыса найдется. Поэтому жить и стараются тише, Всё дальше от правды, и к страху все ближе.

17

Я – поэт. Похожих много

Я – поэт. Похожих много Бродит сонно по земле... И ведёт меня дорога То к удаче, то к хуле. Мотылёк, что веселится У ночного огонька, Или раненая птица, Что стремится в облака, На меня слегка похожи В час, когда стихи пишу. Вечно лезу вон из кожи,Внемля мыслей галдежу. Я – поэт, который свято Верит в правду и добро, Только правда глуховата,И поломано ребро. Трудно ей без передышки, Шаг вперёд – удар под дых. Так играет в кошки-мышки Ложь в обновках дорогих.

18

Тени

Бегут по стене беспокойные тени,Растущие быстро в огромные пятна,А после сужаясь до ниточки тонкой.Фонарь им моргает без всяких стеснений – Ему одиноко, весьма вероятно;А может, разбит он обычной щебенкой, Рассыпанной кем-то вокруг стройплощадки.Сегодня, играя, соседские детиШвыряли щебенку в фонарное око,Устроив забавный турнир для разрядки,Стараясь приблизиться к некой победе, В которой они видят столько же прока,

Как я, например, от прочтения книги.А тени – свидетели трудной работы Строителей, вышедших группой на смену – Плетут меж собой небольшие интриги.Смотреть на них можно легко без зевоты,Но «слепнет» фонарь, освещающий стену.

19

***

Как цветы, опаленные солнцем, потерявшие искренность цвета;Как пустующий дом, что внезапно был оставлен надолго

жильцами;Как деревья, склонившие кроны от ветров в ожидании

бедствий – Так страдает сознанье от дружбы, что предательством в саван

одета,Рушит стены прекрасного храма, подмывая фундамент слезами,А душа, даровавшая помощь, изнывает от боли последствий.

***

Погрузились мысли в кому,Не пробив броню души…Как диктующий, глухомуПовторяя речь, спешит,

Чтоб закончить поскорееНикому не нужный труд,Так и рифмы все слабееК новым строчкам пристают.

20

Ирина МинихПросто поэт

Сонет

Окно открыто. Солнца лучПробился через стаю туч,

И занавески – парусаВзлетают с ветром в небеса.

Цветущей вишни ароматСобой заполнил старый сад,Сирени мокрой звездопад,Как много лет тому назад.

Был тот же дождь, и тот же май,И щебет звонкий птичьих стай,

И соловей пел о любви,И в каждом звуке – только ты!..

Давно тебя со мною нет.Хоть парадокс – основа бытия,

Но как же мир остался без тебя?!

Fortuna coeca est (судьба слепа)

Уродства страшная нелепая печать,Пока не двигаюсь – её нельзя понять,

Но стоит встать…! Кто раньше знал меняОтводит в сторону печальные глаза

21

Время

Мы встретимся, пусть времени пройдет немало…А что такое время вообще,Часы на стенке или на рукеВ банкетном зале или на вокзалеА раньше мы его не замечали…Со скоростью секунд оно мелькалоУ каждого из нас своя дорога:Кто стал богатым, кто больным,Кто стал начальником большим,Кто время жизни по копейкам разменял,Кто сытно ел и очень много спал,Чтобы не мучали заботы и тревоги.И время вдаль летит неумолимо,Как версты годы проплывают мимоИ этот поезд набирает скорость,Чтобы доставить нас в седую старость.И с этим точно не хотим смириться,Но время вспять никак не обратится,И станция последняя «Конец»Земному времени судья, палач, венец.Мы встретимся…

22

Бал

Под торжественные звуки полонеза,Свечи, золото, тональность фа-диезаШелест бархата и шелка по паркетуНа балу была я ночью этой.Пусть во сне, но как же все прекрасно:Тут и там загадочные маски,Драгоценности горят со всех сторон, Сон во сне иль наяву мой сон?Кавалеры здесь галантны и достойны,Дамы томны, величавы и спокойны,Дети были все в воздушно белом,Я с балкона вниз на зал смотрелаЯ тебя искала на балу,Знала точно – я тебя найду.Ты же здесь, я знаю, что ты мой.И увидела – танцуешь ты с другой.Виноватый взгляд, в душе смятенье – Будто явь, а может наважденье?Бледное лицо прекрасной дамы Мне напомнило лишь черно-белость гаммы.Смотришь на меня, но с ней уходишь,Где теперь, в каких мирах ты бродишь?Намекни, и я тебя найду,Обогрею, обласкаю и спасу…Грустно издали смотрел ты на меня,Я подумала, а я еще жива.Уходил с другой ты навсегда,Раз с другой – так значит нет тебя.

08.02.2013

23

Послесловие

От кого-то останутся дети,От кого-то останутся внуки,От кого-то останутся песни,От кого-то останутся звуки!Обо мне вспоминать будет небо,И цветы, васильки полевые,Сад мой старый, он был или не был? ,И душистые травы степные.И еще соловей и туманы,По утру на траве роса,Что умеет залечивать раны,Пенье птиц на все голоса.И все то, что я написала,А скорее, что я прожилаВсе удары и то, что прощала,Всё, что выдала мне судьба.Жаль, могло быть всё по-другому,Но видать заложено так:Счастье, радость тому, другомуС кем делила последний пятак.И не нужно темнить, и лукавитьИ не нужно себя утешать,Дескать можно еще исправить, Дескать можно еще догнать!Нет, увы, расставлены точкиИ умом уже не постичь,Почему остаются строчкиИ так быстро кончается жизнь?В запредельных небесных высотахИли в черной кромешной тьмеЗнаю точно, Господь меня спросит –Ты страдала, но верила Мне? –Стиснув зубы и спрятав нервыЯ отвечу Ему напрямик –Не стремилась быть, Господи, первой,Просто очень душа болит. –

27.01.2013

24

Моей учительнице

Последний школьный год – 10-ый класс,Вы стойко «выводили» в люди нас,А бал наш шумный и весёлый выпускнойЗакончился у моря под луной.С рассветом всех нас размела судьба,Птенцы оперившись летели из «гнезда»,Что звалось школой. Вы – вторая мать,Нас научили мыслить и летать.Я помню звук последнего звонка,(А говорят, что память коротка)И падал дождь. Линейки строгий рад.И из букетов сшит был ваш наряд.Мое Вы научили поколеньеПред красотой лишь преклонять колени!Мы кем-то стали, в чем-то преуспели,Но жизнь порой бывает, как качелиПреодолеть все беды и невзгодыМне помогали школьные те годыУроки Ваши, Мудрость и СердечностьПрощали юности лихой беспечность.Учили нас: стремиться и любить,Надеяться и верить – значит жить!

25

Momento mori

Страшно одной. Особенно ночью.С детства понятно; все в мире непрочно.Можно родиться здоровым иль хилым,Но «колыбель висит над могилой». (В. Гюго)Жизнь убегает быстро вприпрыжку.Меркнут девчонки, стареют мальчишки;Многих уж нет, а иные – далече,Те, кто остался – сдвиньте же плечиИ поплотнее держитесь друг друга –Выход один из этого круга!!!Старые письма и блеклые фото –Будет потом кому-то работа,На фотографиях лица родные, Старые мы, а они молодые.Время безжалостно, час – обозначен,Горько и больно, а это и значитЖизнь – сладкий плод, оторваться нет мочи,Чем ближе час, тем страшнее и ночи.Стоя уже на последней ступениВидишь всю жизнь, преклонивши колениИ понимаешь, что даром бесценнымРаспоряжался не так, совершенно,Час настает, и никто не спасет.Некому. Жизнь и дает и берет.

08.11.2013

26

Серая птица

Летят года… Еще одинПронесся серой птицей в небе

И вот доживши до сединНе знаешь был ты или не был.

А если был, то для чего,Пожалуй, для высокой цели,

Кому помог? И спас того,Кто оказался на «пределе»?

Конечно благами судьба,Удачей щедро наградила…

Или безжалостна былаИ только била, больно била?И повернувши время вспять

Листаю жизнь я с удивленьем:Со мной ли было, чтоб понять,

А может нет, грызут сомненья…Не знаю, что мне суждено –На всё Святая Божья Воля:

Нельзя роптать коль так дано –Миг радости и море боли.

23.07.2012

27

Вячеслав Слисарчук

Родился в Одессе. В 2006 г. – был принят в члены Национального Союза журналистов Украины. Под руководством академика Файтельберг-Бланка опубликовано более 80 статей и очерков на тему криминал и история Одессы.

Стихи и рассказы были изданы в различных сборниках и альманахах. В 2010 г. - получил специальный приз фестиваля “Алые паруса” в творческом конкурсе малой прозы. Осень 2011 года – стал призером конкурса “Цветаевская осень” в номинации “Приз зрительских симпатий” за акростих, посвящённый Марине Цветаевой.

Посвящается Виктору Ивановичу Глушакову

Великие уходят безвозвратно – Их нам не заменить и не вернуть.Когда он жил, то было все понятно,Теперь душа летит во Млечный путь.Он вечно будет жить в сердцах любимых,Родных и близких, в памяти друзей.

И верю я, что в тех мирах незримых,Возникнет Паустовский наших дней!Активный, обаятельный, весёлый,Находчивый и смелый человек,Открывший «паустовцев» свою школу,В наш беспокойный двадцать первый век.И в том его бесценная заслуга,Что создал Паустовского музей…

28

Где люди собираясь в час досуга,Литературу любят всё сильней. Ушёл навеки? Нет, остался с нами,Шагает рядом в мыслях и делах,Астральным курсом, он под небесамиКорабль ведёт при «Алых парусах».Он видит всё и каждый понимает;Великие – в веках не умирают!

15 февраля 2014г.

Одесскому Дельфинарию

В дивном царствии Нептуна, где рождается волна,И спешит на южный берег, поднимая ил со дна,Там дельфины на рассвете, устремив взор к небесамГрациозно выгнув спины, ловко скачут по волнам.

И могли лишь наслаждаться, той картинкой моряки,но не человек, живущий возле берега реки. Появилась у Сергея необычная мечта, Подарить всем людям сказку - показав им те места,

Удивительных дельфинов и диковинных зверей, чтоб играли как артисты, чтобы радовать детей.Вот тогда пришли на помощь те, кто в море был влюблён И совместными усилиями стали строить общий дом

Андрей, Инна и Наташи, Димы, Лена, ВячеславТак из их любви и дружбы, получился крепкий сплав!Рядом с ними их питомцы – выступают и поютНикого в воде не бросят, а поддержат и спасут.

Эта дружная команда – Капитан у них Сергей, В Дельфинарий приглашает, всех и взрослых, и детей!

29

ПосвящаетсяАнтону Павловичу Чехову

Ах, Ялта – сказочное место!Не удержать нам сердца стук,Творил и жил, здесь врач известный – Он был писатель, драматург.Нередко направляясь в гости,

Плутая в улочках кривых,Аристократ, в пенсне и с тростью,В кварталах древних городскихЛечился климатом прибрежным,Очарованием Крымских гор,Взирал на строй растений нежных,И зелень парков, синь озёр…Чредой проходят поколения.

Читателей сменился ряд.Есть у него произведения:«Хамелеон», «Вишнёвый сад»…Он нам оставил все творения,Воскликнем же ему: «Виват!»

Крым апрель-май 2013 г.

30

Татьяна Годарева-Миняйло

Работает в библиотеке средней море-ходки. Печаталась в одесской периодике. В 2008 году получила грамоту за участие в конкурсе им. Паустовского и выпустила книгу.

Четверостишия Всё в жизни требует затрат Идти вперед не уставая Путь потруднее выбирая И не сворачивать назад

***

Успеть бы всё. Успеть везде. Как много хочешь, мало сделав И расточаешься там, где Совсем не стоит это делать

***

Ты опечалишься когда Меня на свете вдруг не станет? Ведь даже эта мысль одна Меня так больно ранит.

***О, не настань тот день, когда в бесстрастии Пройду, не разглядев в толпе тебя. Так сладко мне моё несчастье, Что дай мне Бог не разлюбить тебя.

***Я – не творец. Я – глина, холст и краски. я лишь материал. Для настоящего мужчины я – просто идеал.

31

***Дождик этот совсем слепой! Ты полей меня помокрей! Что бы выросла я над собой, чтобы стала я помудрей!

***

Поплачешь – легче, позовешь – ответят, Отдашь – возьмут, покажешь – поглядят. Напишешь – не прочтут, окликнешь – не заметят, Споешь – услышат, если захотят.

***

О, как сердце твоё переменчиво, То отпустит, то снова сожмёт. Ожиданием, надеждой и ревностью Наградит и опять отберет.

***Вокруг и около меня кругами Всё что ни есть. Всё вне меня. Но как быть с тем, что там, внутри, Что ухватилось в горло цепкими руками?

***

Велик соблазн, но разве в этом дело, Что тела бренного нам не дано поднять? Беда лишь в том, что жуткого сердцебиения В бессилии не можем мы унять.

***

Видно у чаек судьба такая, Провожать и встречать корабли И стонать и метаться рыдая, И не в море и не у земли.

32

***Теперь, наедине с собой Сама себе могу признаться Каких мне стоит сил, с тобой Расставшись больше не встречаться.

***Не проси, не дам тебе совета, Я сама не знаю, как мне быть, То ли разлюбить и помнить это, Или же любить и всё забыть.

***Быстротеченье жизни неприметно, У бытия замедленность заметна, А жизнь летит стремительною птицей, И тень крыла её на нас ложится...

***Плывёт мотив над Оболонью, В нем полу-грусть, полу-печаль, Как будто он зовёт кого-то Или ему чего-то жаль. И в невесёлой вязи звуков Есть прелесть слушать просто так И домовой с седой бородкой Качает головой не в такт. Плывёт мотив над спящим домом, Стоит в квартирах тишина И в чьих-то снах, усталых, строгих Внезапно зацветёт весна.

33

Ёжики

Ближе тебя – никого у меня, Родней и дороже тоже. Но Боже, как ясно вижу я Понять нам друг друга сложно. Мы словно ёжики, ты и я, Друг к другу жмёмся ближе И колем друг друга, как два ежа И лижем раны свои же. От этих иголок спасенья нам нет, Мы раны залижем. Но всё же Мы колем друг друга, как два ежа, Хоть нет друг друга дороже.

***

Душа по свету ходит босиком, Сбивая ноги в кровь, о камни спотыкаясь Но тем не менее твердит, всё так же улыбаясь, Что будет, как и шла идти своим путём. Но если нет пути, иль камни слишком остры, Ей не свернуть, с дороги не сойти, Не потому, что нет иного ей пути, С пути сойти её просто невозможно...

34

Песенка Позабыла напев Этой песенки старой, Если б старость могла Если б молодость знала. Знать о том, что придет, И о том, что теряем. Знать бы всё наперед, Только мы ведь не знаем. Если б вспять повернуть, Если б раньше узнала, Как бы многого я Ни за что не теряла! Этой песенки старой Повторяю слова. Если б молодость знала, Если б старость могла!

35

Елена Итальяна (Пухкало)

Зоряне сяйво

Коли зорі падають – загадай бажання,Обійми всю Землю, подаруй кохання.Не зажмурюй очі ти від неба блиску,Посміхнись яскраво, адже щастя близько!

Відпусти назавжди всі свої образи,Збережи мости, не пали відразу.Відчиняй скоріше, бо стучить до тебеНовий день без суму. Подивись на небо!

Звідти зорі падають у твої долоні.Твої чорні очі іскор сяйва повні.Їх достатньо, щоб запалити місто.Обернись довкола, адже щастя близько!

Пригласи меня в космос

Расскажи, незнакомый мой друг, о себе,Что за танец танцует в твоей головеПаутинки из мыслей в полночный покойПри гримасах теней от лампады ночной.

Что ты любишь и что презираешь, скажи,Кому письма ты шлешь, где твои миражи?От чего ты устал, что несет огорченье?Где источник тепла и река вдохновенья?

Поделись своим страхом и тайну открой.Что ты прячешь за столь неприступной стеной?Дай войти мне в твой космос одной из кометИ оставить в ней яркий искрящийся след.

36

Цвет жасмина

А ты так любишь белый цвет! И я украшу снегом в мае Орбиты всех твоих планет, Куда зима не досягает. Я белым вылью росы в зелень, И в необъятные луга, В кусты жасмина и сирени, Во все мосты и берега.

Добавлю в небо больше звезд И сделаю его светлее. Пока желанье не сбылось, Но я ещё, как прежде, верю.

Стих-антидепрессант

Не грусти, не сдавайся и не унывай-Нет чудесней у Бога творения!Без сомнений на встречу к успеху ступай!Слушай сердце и зов вдохновения.

Улыбнись, если плохо и помни всегда:Жизнь – прекрасна, чудесна, для счастья дана.Всё, что кажется горем – лишь ерунда,Всё нейтрально, ты краски добавишь сама.

Ты умна и красива, талантлива очень.Твоё тело и дух никому не сломать.Непременно получишь всё то, чего хочешь.Всегда верить, надеяться, не унывать!

37

Екатерина Стоцкая Просто поэт

Путь

Обезглавленный глупой судьбой,Я иду в полусонном бреду.Продолжать диалоги с мечтойВ позабытом вселенной саду.

Быстро вылечат душу друзья,Неумело садясь за рояль.Но когда, но когда, но когдаИм себя еще будет не жаль.

Мимолетные взгляды в метро,Притяженье к витражным вискам.Ночью не уснуть сладким сном,Когда город в холодных тонах.

Позабыт вожделенный финал,На холсте громогласных картин.Предстоит впереди всех идейНепростого пути серпантин!

38

Анастасия Степаненко

Оставаться вечно юной Оставаться вечно юной, приходящей на рассвете. Где то далеко за дюной мир узнавшей в разном цвете Оставаться молодою, в звон вечерний, в шум осенний слышать волны лишь прибоя Да Эол, как южный ветер Оставаться лишь собою, в отголоске многолетий. За незримою стеною возрасту поставить сети.

Мои мысли с тобою белее снега Мои мысли с тобою белее снега, Они прозрачно чисты, как хрусталь. Сегодня в городе веселого смеха Я навсегда позабуду печаль. Без тебя не милы мне небо и зори, Не волнует свечение Луны, Вдохновение в осеннем просторе Я беру у опавшей листвы. Мы с тобою герои двух повестей, Мы с тобою стихов новый том, Не страшны нам ни беды, ни горести, Через все мы за руку пройдем.

39

Светлана Анган

В такие моменты…

В такие моменты мне хочется от тебя ребёнка, Чтоб он смеялся и мир казался безгрешней. Такие моменты заснять бы на киноплёнку, Чтоб лет через десять почувствовать себя прежней. В такую погоду гулять бы до самой ночи, Смотреть на небо, целуя в губы страстно… И зажигаться, совсем как фонарь рабочий, Сгорая от страсти, светить счастливо и ясно.

Маме…

Моя прекрасная и чудная,Как я люблю тебя родная. В минуты тяжести ты мудрая, В минуты радости столь молодая. Мне очень важно твоё мнение, Объятий лёгкое касание, И успокаивать умение, И, когда трудно, понимание. Я мало говорила благодарности. За это я прощения прошу. Я принимала всё от тебя, как данности. Спасибо, мама, что ещё дышу.

1/7/12

40

Я выпила залпом доверия чашу...

Я выпила залпомДоверия чашу,С жутким азартомВвязалась в игру.Совсем не смущаясь,Я ёлку украшу.В тебе растворяясь,Скажу, что люблю.Я знаю, что ядомОкажется нега,И хоть ты и рядом,Но нам не судьба...Да, грустно,Но я не жалею.Ведь в сердце моёмЛюбовь расцвела.

Ветер плакал ночью этой …

Ветер плакал ночью этой, Сотнями ронял листы. Он рыдал со всей планетой. Он рыдал от пустоты. Замирая мелкой дрожью, Он искал в сердцах тепло, Но окутан был лишь ложью, —Грела будто бы пальто.

Он искал в сердцах тех правды, Веру в лучшее, но всё ж Миллионы, нет, миллиарды Было слов. Увы, всё ложь.

Лишь в одном – услышал ветерПравду, но она, увы,Обличала тёплый вечер В том, что чувства не нужны.

41

Елена Черняховская

Посвящается Милене

Я так устала... Все мы в мире тленны... Так много дел, и нет совсем любви. Как жить мне дальше, милая Милена? Ты можешь всё, я – лишь писать стихи… Ты – юности порыв, ты – струнка чистоты, Ты – вдохновение для бедного поэта. Я – лишь эмоции, а мудрость – это ты, Так помоги же мне найти ответы! Как жить? Зачем любить? Кого прощать? Я так устала совершать ошибки! Как ты никто не в силах помогать – Достаточно одной твоей улыбки. Ты – идеальный друг, хорошая девчонка (я скоро за тебя начну молиться) Псевдо-друзья уже сидят в печёнках! А ты так не способна оступиться. Жизнь часто злит, готовит нам капканы (Тебя к ним не пущу, язвительно грубя) И пусть нас разделяют города и страны Знай, что я всегда есть у тебя!

42

***

Отдельные люди – хуже, чем сильный наркотик, (Полсекунды без них ты не в силах уже выживать) Но это, увы, их не очень-то сильно заботит… А ты всё клянёшься себе никогда больше не привыкать! Ты рвёшь связи с друзьями, снова ломаешь систему, Ты уже знаешь, что главное – переболеть. Боль пройдёт, счастье явится вскоре на смену, Главное в боли – научиться терпеть. Ты веришь, настанет вечер – и всё изменится, Не будет проклятого «после», кошмарного «до». У любви может быть сотня оттенков серости А у свободы – миллионы оттенков «бордо»...

***

Жалей меня, если я поранила пальчик Или случайно вписалась в дверной косяк. Опекай меня, ты ведь уже не мальчик, Люби меня нежно и, даже, люби просто так. Одевай меня в кружевные красивые платья, Балуй меня не бриллиантами, а шоколадом, Укладывай спать в большой и удобной кровати, И сам, аккуратненько, засыпай где-то рядом. Отправляй мне письма, придумай себе гонца, Защищай меня, слышишь, дай всему миру отпор! Все девушки ищут в своих мужчинах отца, Но у меня, однозначно, с этим уже перебор...

43

Жизнь

Искать любовь. Потом искать свободу.Искать карьеру, что возносит к небесам.Устать от жизни, проклинать природу,Забыть поступки – верить лишь словам.

Врать много. Убегать от совпадений.Влюбиться в риск и никогда не рисковать! Жизнь, сотканную из одних только сомнений,Смиренно, благодарно принимать.

Самой себе всегда противоречить,Не верить никому и верить сразу всем!И знать наверняка, что время лечит,Но не избавляет от проблем.

Закончить поиск и поверить в счастье.Отдаться чувствам. Совершать ошибки.Забыть обиды. Раствориться в страсти.Вздохнуть свободно. Расточать улыбки...

44

Татьяна Годарева-Миняйло

НаваждениеИ.Г.

Было поздно. Я не стала ждать троллейбуса и пошла пеш-ком. До аптеки было недалеко, всего четыре квартала. Из окон послышались позывные вечернего выпуска «Новостей». Черт, я опять не узнаю, чем закончилась очередная серия детектива. Ну, ничего, завтра на работе девчонки расскажут. Я торопилась в ап-теку. Муж простудился, а дома, как назло, ничегошеньки нет, ни аспирина, ни микстуры от кашля, ничего, что нужно иметь дома на случай простуды.

Над дверью аптеки горела надпись «Звонок к дежурному». Я просунула в окошко деньги и список. Молоденькая девчонка приняла заказ и не торопясь, пошла по залу, выдвигая и задвигая какие– то ящички, потом также, не спеша, сложила все в пакет и протянула мне. Я заторопилась домой.

Я уже подходила к дому как меня обогнала серебристая иномарка. Притормозив, она сдала назад и остановилась возле меня.

– Рита, привет!– Привет, – растерянно отозвалась я.– Вы что, меня не узнали? Я – Саша. Я молчала, соображая, кто бы это мог быть.Мы вчера кофе вместе пили, – он смотрел на меня с укориз-

ненной улыбкой.– С коньяком? – неудачно съязвила я.– Нет, ну что вы, я же за рулем. Вы не узнали меня? Я – Саша.– Я поняла это. Вы что-то хотели? – Я вижу, вы торопитесь, и хотел вас подвезти.– А я уже пришла.– Вы здесь живете? – он сделала ударение на слове «здесь».

Странный мужик, на придурка не похож. Что ему надо?

45

– Последние лет двадцать. А что?– Нет, просто я вас вчера подвозил совсем в другое место. – Вы ошиблись, это была не я. – Ну, как же, – он растерянно запнулся, – у вас сынишка

приболел.– У меня заболел муж, а сын сегодня у бабушки.– Странно, у меня память хорошая, – неуверенно произнес

он и сел в машину. Он включил фары, но не уехал. Я вошла во двор и через

пятнадцать минут уже не помнила об этой встрече. До сегодняш-него дня.

Сегодня вечером мы с подругой Кирой решили немного пройтись после традиционных субботних посиделок. Вечер был приятный, тихий, мы беседовали, как вдруг нам преградила путь пожилая женщина, держащая за руку девчушку лет пяти.

– Добрый вечер, Рита.– Добрый вечер.– Машенька, поздоровайся с тётей Ритой.– Дластуй тётя Лита, – малявочка ясными глазами смотрела

на меня. Так, по-моему, я начинаю сходить с ума, или у меня ам-незия, как в мексиканских сериалах. Я первый раз в жизни вижу эту тётку.

– Что же ты не позвонила Люсе? Ты меня просила – я догово-рилась. И вид у тебя усталый.

Нет, это не я, это – она сумасшедшая. А с ними надо поспо-койнее.

– У меня муж заболел. – Ты что, с Вадиком решила помириться? –Отшатнулась от

меня старуха.– А я с ним и не ссорилась. И потом, вам- то что до этого?– А ты помнишь, как рыдала, что говорила…Стоп, когда и кому? – Эту сумасшедшую надо поставить на

место. – Да мне, – старуха захлебнулась возмущением.– Вы извините, мы торопимся, – вмешалась Кира. Я по-

рывалась объясниться со старухой, но она, подхватив меня под руку, увела.

46

– Да, мать, а я и не знала, что у вас с Вадиком проблемы.– Да какие проблемы? Никаких проблем. Я эту старуху

вижу первый раз в жизни.– Брось заливать. Что она с бухты-барахты будет приставать

к первому встречному на улице? Мне-то можешь сказать.– Клянусь, я эту старуху вижу первый раз в жизни.– Ну-ну, – Кира недоверчиво подняла вверх брови, – не

хочешь говорить – не надо, только не ври. Мы наскоро попро-щались, и я пошла домой. Муж с перевязанным горлом сидел у компьютера.

– Телефон разрывается, а ты не подходишь. – А? Что? – Отозвался Вадик, снимая наушники. – Кто-то звонил, я не успела.– Кому нужно – дозвониться. У моего мужа нервы как у бегемота – его ничто не может

вывести из себя. Телефон опять нетерпеливо тренькнул. Я схва-тила трубку.

– Рита, Чайковского, дом 12 квартира 8. – Кира больше ничего не сказала и повесила трубку.

Когда-то улица Чайковского была фешенебельным райо-ном для респектабельных людей. Дома строились на века. Просторные парадные, лестницы с мраморными ступенями, и чугунными, узорчатыми ограждениями. Окна с витражами, лепные потолки, все солидно, внушительно. Просторные ком-наты с каминами и окнами до потолка. Здесь жили адвокаты, инженеры, профессора. Потом здесь были коммуналки. В одной квартире жили по пять – семь семей, с общей кухней, на которой чадили одновременно несколько примусов и керосинок, с общим отхожим местом, и ванной, в которой никто не мылся, по причи-не отсутствия горячей воды. Потом жильцов коммуналок поти-хоньку расселили, и их место заняли другие жильцы. Они ходи-ли в габардиновых пальто одинакового покроя, с одинаковыми, коричневыми портфелями. Они подъезжали к дому на одинако-вых «ЗИМах» и «Волгах», гордо выносили солидные животы и астматически сипя, поднимались по лестнице. Жены у них тоже были похожи одна на другую. Полные, пышногрудые неулыбчи-вые дамы с широкими талиями и одинаково уложенными воло-

47

сами. Одни сменяли других, но сипение и покрой габардиновых пальто не менялся. А потом времена опять переменились, я не знаю, кто живет в таких домах, но они снова приобрели опрят-ный и ухоженный вид. В парадных появились консьержи, исчез стойкий запах бедности, пахло краской, деревом, пахло ремон-том. Появился легкий аромат обновления, возрождения. Во, как загнула!

Консьерж, мордатый, молодой парень бегло глянул на меня и уткнулся в экран монитора. Я поднялась на третий этаж, оста-новилась у двери с табличкой «8» и нерешительно нажала белую кнопочку звонка. Дверь открылась тотчас же, словно меня жда-ли. На пороге стоял мой сын.

– Мама, я уже все скушал.– Молодец, – я растерянно соображала, что делать дальше.– Иди посмотри, что я сделал, – сын схватил меня за руку

и потянул в темный коридор, я выпустила ручку двери, и маши-нально шагнула за ним. Дверь захлопнулась, и я осталась в по-лутьме.

Яркий свет после полумрака коридора ослепил меня. Я остановилась на пороге. В центре комнаты на ковре, собранный из конструктора «Лего», стоял замок с пиратами. Рядом валялись тапки моего сына. На диване лежала трубка радиотелефона. Над диваном висела фотография в рамке. Профессионально сде-ланная фотография. Женщина на верблюде на фоне пирамиды Хеопса. Моя фотография. В шоке я опустилась на диван. Я была в Египте? Когда? Странное чувство, словно я бывала здесь рань-ше. Но я знала, что никогда не переступала порога этой комнаты.

– Костя, ты где? Иди сюда.– Сейчас, мам, иду, – отозвался мой сын из другой комнаты.

Я пошла на его голос. Большая комната, явно детская, на кро-вати большая игрушечная собака. Возле кровати стол, на столе компьютер, над компьютером в раме папирус – пирамида с вер-блюдом. На полу разложена железная дорога.

– Вот, смотри. – Он протянул мне странное сооружение, нечто сложенное из разноцветных пластмассовых блоков.

– Что это? – Я вертела его в руках, пытаясь догадаться. Он молчал, а потом, сделав серьёзное лицо, ответил:

48

– Схема жизни.– Иди ко мне, – я обняла его.– Ты знаешь, где мы? – Костя посмотрел на меня, словно я

задала ему очень трудный вопрос. Мне стало страшно, я уже до-гадалась что услышу.

–Дома, – тихо ответил сын. Я вспомнила о телефонной трубке лежащей на диване, схва-

тила её и набрала свой домашний телефон. Трубку сняли тотчас, и приятный, профессионально поставленный женский голос от-ветил: «Фирма «Тритон», добрый день, я вас слушаю».

Теперь я знаю, как сходят с ума. Всё так, и не так. Всё из-менилось вокруг. Да нет, ничего не изменилось, это у меня всё сдвинулось в голове, я уже не понимаю, где я, кто я? А вот сейчас проверим. Я встала с дивана и пошла по квартире. Ведь я – дома. Или нет? Я открывала ящики и шкафы. Я ничего не ис-кала, вернее, я искала доказательства того, что я – это я. И я их нашла. В шкафу висел мой плащ, я точно помню, когда надевала его последний раз, в кармане должен лежать билет в филармо-нию. Я собралась на концерт, но не пошла – у Костика подня-лась температура, и я вернулась с порога, а билет так и остался в кармане. Плащ я больше не надевала, и выбросить билет не могла. Билет в кармане был, но не в филармонию, а в театр, и со-всем на другое число. Получила? В ящике письменного стола я нашла поздравительные открытки с Новым годом от совершенно незнакомых людей. Тогда я стала искать свой паспорт. Я нашла его вместе со всеми остальными документами, загранпаспор-том, дипломом. Вот тут было самое интересное. Я провалила в Университет историю, перепутала от волнения даты, и мне по-ставили тройку. Вот в педин с тройкой по истории меня приня-ли. А сейчас я держала в руках диплом, который свидетельство-вал о том, что пять лет назад я с отличием окончила тот самый Университет, в который меня не приняли. Если я сошла с ума, то это довольно странное сумасшествие. Что же еще тут есть такое, что я про себя не знаю? Я опять вернулась к шкафу. Что я ношу? Среди деловых костюмов и блузок от Армани было много ве-щей, которые я узнавала. Вот на эту блузку мне не хватило бы и двухмесячной зарплаты, она мне очень понравилась, но купить

49

я её не могла. Но она висит в шкафу. А где платье, на которое де-нег мне не хватило, и я взяла в долг у Киры? Стоп. Вот кто мне поможет. Я набрала её телефон. Телефон не отвечал.

– Костя ты не видел мою сумку?– Она в коридоре на вешалке, – откликнулся из детской

сын. И правда, на вешалке, возле зеркала лежала сумка. Я по-рылась в ней. Ключи, записная книжка, кошелек, кредитные карточки, косметичка, сигареты. А я что, курю? Это, наверное, не моя сумка. О, тут водительские права. Сейчас узнаем, чья это сумка. Моя. Я умею водить машину? Я посмотрела на дату. Да, уже три года. А вот это уже серьезно. При прохождении медко-миссии меня осматривал и психиатр. Это я точно знаю. И раз мне их выдали, то я здорова. А сошла с ума я только что, минут двадцать назад.

В дверь позвонили. На пороге стояла совершенно незнако-мая женщина с сумками. Она не удивилась увидев меня, а по-здоровавшись, прошла к вешалке, сняла жакет и надела халатик. Потом сказала:

– Маргарита Павловна, я сегодня уйду чуть пораньше, мож-но? – я только кивнула головой. Она собрала сумки и пошла на кухню. Я в растерянности пошла за ней. Она вынимала из сумки и раскладывала по полкам холодильника колбасу и бананы, мо-локо и апельсины, зелень и йогурты. Я молча наблюдала за ней, она по-своему истолковала моё молчание и, протянув мне длин-ную ленту чека, сказала:

– Не верите, проверяйте.– Нет-нет, я вам верю, Люся. –Я специально назвала её

Люсей, что бы не спрашивать, как её зовут. Сто процентов, что я не угадаю, но у меня есть шанс, что она поправит меня, и я не попаду в глупое положение. Хотя, по-моему, я в нём сижу по са-мые уши.

– Проверяйте, проверяйте, – уже с обидой повторила она, он не удивилась обращению «Люся». Попала, странно, я никог-да не обладала талантом угадывания. Может быть, это та самая Люся, о которой говорила старуха?

Где же Кира? Господи, ну почему, когда тебе кто-нибудь ну-жен, его нет на месте?

Я дозвонилась только к вечеру.

50

– Кира, где тебя носит, я тебе весь день звоню.– А кто это?– Господи, Кира, это я – Рита, – пауза, последовавшая за

этими словами, насторожила меня. – Ну, что ты молчишь?– А что я должна сказать? – Кира, я пришла по тому адресу, что ты мне назвала.– По какому адресу?– Чайковского, 12. – Я тебе назвала твой адрес?– Это мой адрес? – Слушай, что с тобой происходит? Ты звонишь через пол-

года, как ни в чем ни бывало. Чего ты дурака валяешь? – Кирочка, родненькая, не клади трубку, я ничего не пони-

маю, ты позвонила мне вчера, и сказала, что эта сумасшедшая старуха живет на Чайковского, 12. Я пришла, и… – тут я запла-кала.

– О, как все запущено, – с нескрываемой ехидцей ответила Кира.

– Ты можешь приехать? Я тут с ума схожу. – Хорошо, только предупреди Баскервиля.– А это кто? – жалобно спросила я.– Охрана, – засмеялась Кира, – не хнычь, скоро буду. Я спустилась вниз и предупредила охранника, что жду го-

стей. Он молча кивнул. И в этот момент в парадное вошла Кира. Я бросилась к ней, но меня остановил её взгляд. Потом выражение её лица смягчилось, и она пошла за мной вверх по лестнице. Мы поднялись молча, и так же молча, она пошла за мной на кухню. Люся уже давно ушла. Я села на стул возле окна. Кира опустилась на стул возле стены и сказала: «Рассказывай, что случилось?». Я сбивчиво, рассказала, нас несколько раз прерывал Костя, но потом я его покормила и уложила спать. Кира слушала не пере-бивая. Я достала из холодильника бутылку сухого белого вина, мы сварили кофе. Я вспомнила о сигаретах в сумке. Пепельница стояла на подоконнике. Я бросила пачку на стол.

– Я курю? – спросила я у Киры. – Да, после развода с Вадимом.– Мы разошлись?– Вы развелись год назад, и когда я тебе сказала, что ты сдала

51

большую глупость, ты на меня обиделась, обозвала завистливой эгоисткой.

– Прости меня, это я эгоистка. А ты знаешь, где я работаю? – Ты у нас звезда экрана. У тебя вообще никакого представле-

ния о том, кто ты вне дома? – похоже, Кира мне не очень верила.– Я работаю в библиотеке. – Нет, ты работаешь на телевидении, у тебя большая ежене-

дельная программа.– Серьёзно? – Да, мать, тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. Нет,

может быть, ты просто переутомилась? А может быть, ты попала в параллельный мир? Или у тебя большой расход нервной энер-гии? Понимаешь то, что я тебе сейчас скажу, любой врач сочтет просто дурью, но поверь мне – это правильно. Как может быть расход энергии физической или умственной, я ни черта не смыс-лю в этих чакрах, но про перерасход энергии знаю из собствен-ного опыта.

–Нет, Киришка, – она улыбнулась в ответ на шутливое про-звище, – тут не в нервной энергии дело. Я живу с мужем, ну и пусть, что он неповоротливый как бегемот, но я не разводилась с ним. Я только вчера вечером услышала от тебя этот адрес. Вадик сидит дома с простудой. И с тобой я не ссорилась. Это была не я, – в носу защипало, и слезы неудержимо потекли по щекам.

Мы просидели до трех ночи, но так и не пришли ни к како-му выводу. Одно из двух или я действительно переутомилась, или у меня поехала крыша, причем капитально. Но об этом мне и думать не хотелось. Весь остаток ночи мы потратили на то, что бы убедить себя, что ничего особенного не произошло. На ча-сах была половина четвертого, когда мы, уже валившиеся с ног, пошли спать. Я безошибочно нашла свою ночную рубашку, пах-нущую моим любимыми духами. Я уснула раньше, чем голова коснулась подушки.

Разбудил меня телефонный звонок. Звонили с телестудии и спрашивали, в котором часу я буду. Я спросонок ответила, что переношу все встречи на послезавтра, что нездорова, и еще какую-ту хрень, но, кажется, мне поверили и пожелали поправ-ляться. Костя проспал в садик. Нужно позвонить и предупре-дить. Я разбудила Киру и спросила у неё, в какой садик ходит

52

мой сын? Кира ответила, что Костю отвела в садик и приведёт няня. Что у няни есть ключи, что зовут её Ксения Витальевна, что днем придет Люся, домработница, она же и приготовит обед. И еще, что я могла бы дать ей еще поспать.

И правда, вскоре пришла Люся, она заглянула в спальню, и сразу ушла на кухню. Я немного послонялась по квартире, делать было нечего, спать я уже не могла. Я достала из сумки записную книжку и стала изучать. Большая половина записей мне ничего не говорила. Фамилии, телефоны, просто инициалы. Я наткнулась на имя Саша. Это была последняя запись на букву «С». Интересно, не тот ли это Саша, который остановил меня, перепутав с другой Ритой. Я просто была уверена, что где-то есть та, другая Рита. Я позвонила. Голос был незнакомый. Мы быстро договорились о встрече. Я оделась, и не стала будить крепко спавшую Киру. Спускаясь по ступеням, я вспомнила, что не взяла ключи от квартиры, но возвращаться не стала. Саша стоял на углу. Это был высокий худой парень, лет тридцати. У него был необычный цвет волос, не рыжий, не пепельный, а со-ломенный, который на солнце отливал золотом. Бледное, не под-дающееся никакому загару лицо, щедро было усыпано веснуш-ками, а густые белесые ресницы обрамляли прозрачные голубые глаза. И только едва заметные морщины возле энергичных тонких губ выдавали готовность к улыбке. Наверное, и характер у него был такой же светлый. Только это был не он, вернее, со-всем не тот Саша, который мне был нужен. Я подошла к нему. Он улыбнулся.

– Маргарита Павловна, я еще не успел, но вы не волнуй-тесь, к пятнице машина будет готова. – Я поблагодарила его, и мы попрощались. Я не знала о чем с ним говорить. Мне не хотелось возвращаться, и решила пройтись по улицам. Зашла в кафе, выпила кофе. Я была словно во сне. Купила газеты. Я словно искала подтверждение, что я не сумасшедшая. Но все же придется признать, печально, но это факт, я – не в своем уме. До чего точно эта формулировка соответствует действительности. Я в чужом уме. И тут меня осенило. Я тормознула такси и поехала к Вадику на работу. Вы бы видели его глаза! Он похудел, и вы-глядел совсем не таким тюленем. Мы молчали, а потом он улыб-нулся.

53

– Хорошо выглядишь. – Да, особенно если учесть, что спала всего четыре часа.

Вадик, как ты думаешь, мы правильно поступили? Глаза Вадима потемнели. Наверное, я очень обидела его. – Тебе лучше знать, – сухо ответил он.А если бы я предложила тебе начать все сначала?– Тебе нравиться мучить меня?– Ты лучше спроси меня, – не мучаюсь ли я? Я с сегод-

няшней ночи на многое смотрю по-другому.– Ты сама не своя, какая-то другая сегодня.– А до этого была бесчеловечная? – Да что с тобой, чего вдруг тебя стало интересовать, что я

о тебе думаю? Ты как ушла на своё телевидение, да что уж те-перь говорить…

– Нет, ты скажи, скажи, не каждый день о себе правду услы-шишь. Я с Кирой помирилась.

– Да уж, действительно, кто-то в лесу сдох.– Вадик, я очень виновата перед тобой? – Да нет, я сам во всем виноват.– Ты? Кира мне рассказала, что я обидела тебя.– Рита, ты давно забыла такие слова. Что с тобой? Ты здоро-

ва? – Нет, не забыла. Я поняла, что нельзя жить, оставляя людей

за кормой, люди не корабли, и не острова.В ответ Вадик промолчал, только взгляд его посветлел.– Ну ладно, Вадик, пойду я, ты заходи. – Он только кивнул

мне, но я так и не поняла, в знак согласия или констатируя, что у меня не все дома.

По дороге я купила большой букет желтых нарциссов. Мне всегда нравились желтые цветы. От них идет совершенно не-объяснимый свет и тепло. И когда у меня плохое настроение, я покупаю себе желтые цветы. Проверенно – помогает, полчаса и плохое настроение снимает как рукой. У персов есть поговорка: «если у тебя есть два динара, на один купи себе хлеба, на другой нарцисс, ибо прекрасное – хлеб для души». Муж дарит мне раз-ные цветы, но только не желтые. Ему кто– то сказал, что желтый – это цвет измены. Где ты Вадик? Я соскучилась по тебе!

54

Кира ждала меня. – Ну, ты готова? Поехали.– Куда?– Потом узнаешь, поехали, времени мало, нас уже ждут, я

обо всем договорилась. Где твоя машина?– Машина в ремонте, но ты забыла, что я не умею водить

машину. – Ничего, пойдем пешком, тут недалеко.Кира обернулась ко мне и спросила: – Ты, правда, не ссорилась со мной? Ну, там, в своей жизни. – Правда. – Жаль, я буду по тебе скучать. – Скучать?– Когда тебя не будет. – Не будет?– Ведь мы не увидимся больше, – грустно улыбнулась она.

Я остановилась.– Идем, идем, тебя ждут. Тебе пора домой. Больше я не услышала от нее ни слова. Мне было легче, у

меня там Кира была. А здесь меня у неё не было. Или может быть, мне удалось бы их помирить? Если бы я могла встретиться с той, другой Ритой, я объяснила бы ей. Но я сама мало что по-нимала, почему и зачем я здесь.

Солнце поднялось в зенит, тени от деревьев стали совсем короткими, и было тепло совсем по– летнему. Мы вошли в не-приметный дворик, крохотный фонтанчик в центре двора не работал, и по мраморному блюдечку фонтана с урчанием раз-гуливали сытые голуби. Нас ждала прорицательница с редким именем Ариадна. «Путеводная нить Ариадны», куда она меня приведет?

Ариадна внимательно смотрела на меня. На столе стояла большая хрустальная чаша с водой. Я ожидала чего-нибудь чер-нокнижного, но было только блюдо с кофейными зернами, горка гладких блестящих камней, пахло кофе, корицей и еще чем– то приятно пряным.

Она зажгла свечу. – Видишь, горит огонь –здесь сейчас родилась новая

55

вселенная, со своими планетами, цивилизациями. У них свои гении, они любят, рожают детей, умирают. Там идут войны, великие катаклизмы, землетрясения, потопы, ледниковый период и глобальное потепление.

– Ну, допустим. И что?– А то, – она задула свечку, – всё кончилось, больше ничего

нет. Она с непонятной улыбкой смотрела на меня.– Все-таки, что?–Так вот, представь, что всё, что тебя окружает, ты сама,

наше общее и не общее прошлое, наше будущее, это всего лишь вспышка света. И что мы существуем – пока горит наша свеча.

– Тоже мне, открытие Америки, – фыркнула я.– А ты можешь жить, осознавая бренность жизни каждую

секунду?– Нет, – честно ответила я. – А ведь и нас могут задуть, как эту свечу, – она чиркнула

спичкой и вновь зажгла свечу.– Понимаешь, Бог создал этот мир, дал правила, по которым

надлежит жить, и сказал: живите и размножайтесь. А что вышло? Про Содом ты помнишь, а потом Потоп, ничего не помогло. Сына своего позволил на кресте распять, а ведь он– то был безгрешным, и то не ужаснулись. А теперь ещё надеемся, что он нам поможет. Ты станешь помогать людям, которые тебя бессовестно обманывали много раз? То– то и оно. Так что крутитесь детки, как сможете, а Бога на помощь не зовите, благодарите, что он еще не стер вас с лица земли.

Я задумалась. Если в её словах есть хоть капля правды, то мы просто обречены, никто нам не поможет. И никто кроме нас в этом не виноват.

Дремучая тоска навалилась на меня. Ариадна окунула пальцы в воду и, брызнув мне в лицо,

сказала:– Иди домой.Я вышла во двор. Как здесь тихо, только ветер легко шелестел

в ветвях старой акации. Шум вечернего города навалился сразу. Гудение нетерпеливых водителей подгоняющих неторопливых пешеходов, музыка кафе и ресторанчиков. Я шла домой.

56

Вадик как всегда сидел за компьютером, Костя на диване играл с пластмассовым конструктором.

– Мама, посмотри, что я сделал. – Он протянул мне несуразное, сложенное из разноцветных пластмассовых блоков сооружение.

– Что это? – Я повертела его в руках. Сердце ёкнуло, я знала наперёд, что он ответит. Он помолчал, а потом, сделав серьёзное лицо, ответил:

– Схема жизни.– Сыночка, наша жизнь не такая, – я обняла его. – Вадик,

оторвись от компьютера, идем погуляем.

Я люблю эту пору, когда начинает распускаться листва, когда набухшие поутру почки, к вечеру становятся крохотными листочками, когда пьянящий запах цветущей яблони сменяется горьким ароматом черемухи, когда солнце ласково пригревает, а вечерняя прохлада и бодрит, и расслабляет одновременно. Когда долго не темнеют небеса, и перед закатом, на еще светлом небе, самолет бесшумно оставляет узкий, тающий белый след, и только потом слышишь далекий гул уже пролетевшего самолета. Когда в парке, в сумерках, слышишь басистое гудение майских жуков, писк птиц в гнёздах, а запахи и звуки пробудившейся жизни волнуют и возбуждают, и перед лицом вершащегося на твоих глазах чуда преображения, сам ожидаешь волшебных и необычных изменений в себе. Когда любишь весь мир, и эта любовь похожа на воздух и свет, иначе просто задыхаешься во мраке. И жизнь кажется прекрасной независимо оттого, что в ней есть и боль, и утраты, только потому, что утром восходит солнце. Именно поэтому опадающая листва пахнет грустными воспоминаниями, а первый снег надеждой, и нет ничего более непостоянного и неизменного одновременно – наших разочаро-ваний и надежд.

57

Алексей Тихонов

Публикации в профессиональных и корпоративных журналах («Кабельщик», «Электро-связь», «Комстар»). Публикация

на сайтах «Самиздат» и «Проза.ру», на сайте Literayurensviat.com на болгарском языке. Публикации на бумаге: рассказ «Проценты с непрожитых лет» – сборник Аэлита-006, журнал «РБЖ-Азимут» № 16, журналах «Южный город», «Ave».

7 марта

Был в моей биографии период, когда довелось трудиться на территории славного аэропорта Шереметьево – связью всех желающих обеспечивать. Благодатная это земля – золотая, практически… Не знаю, как сейчас (давно уж через эти воздушные ворота не летал), но в те времена, даже самая завалящая газетёнка, стоящая в переходе метро рублей шесть, в терминалах Шереметьево дешевле сорока рублей не продавалась. Не говоря уж о пище телесной, соках-водах всяких и прочих полезных вещах. Мы, кстати, с тарифами тоже не сильно стеснялись (говорю же – золотая земля!). Но, слабее всех стеснялись с тарифами таксисты. Среди бела дня, одно место в такси до ближайшего метро стоило пятьсот рублей. В вечернее же время, когда прекращались рейсы маршруток, стоимость места (места!) в такси плавно приближалась к трём тысячам. В предпраздничный вечер – и подумать страшно!

Соответственно, была у нас в офисе традиция – накануне любого торжества с употреблением (как вариант – злоупотреблением!), проводилась жеребьёвка трезвости. То есть, на четверых нетрезвых должен был присутствовать на сабантуе один трезвый с автомобилем для доставки подгулявших коллег до метро и тел подгулявших коллег до дома. Выезд выполнялся только после укомплектования экипажа авто до пяти человек (дабы никто не заночевал на службе).

58

Накануне очередного 7 марта (офисное 8-е марта), словил счастливый билетик трезвости я. Сильно не расстроился – единственным неудобством была уже описанная обязанность дождаться четверых нетрезвых, страстно желающих попасть домой (обычно желают, пока трезвые…). В остальном же – праздник как праздник. Поначалу…

В три часа торжественно поздравили дам, подарили цветы, расцеловали (в рамках приличий). Приступили к трапезе за накрытым в переговорной столом. К четырём, умяв всяких салатиков, пошёл проветриться. Проветриваться было холодно, в связи с чем, вернулся за стол.

К пяти решил пойти в свой кабинет – бумаги поразбирать. К шести – восемь раз доброжелательно и три раза не очень ответил на вопрос «А ты чего здесь?». Второй трезвенник отчаянно резался в DOOM. Третий уехал мыть машину, сказав, что скоро вернётся. К семи «Пошёл попил, поел. Не полегчало…». Из переговорки, тем временем, коллеги, проводящие время с пользой, успели переместиться в кабинет директора (душевно поговорить), общий офис (поплясать малость) и к соседям, задолжавшим нам денег (брататься! «Да и фиг с ними, с деньгами! Девятого придём, Интернет им отключим и всё!»).

К девяти собрал экипаж из двух нетрезвых, не возражающих против поездки к метро. Осталось найти ещё двоих! Ура!

К половине десятого вернулся третий трезвенник на чистой машине и увёз директора, а с ним и моих, едва наметившихся, попутчиков. Пи-пи-пи-и-и-и-ии!!!!!

К половине двенадцатого, вместе с нетрезвым, но вполне адекватным (во, блин, школа!) директором по безопасности ногами запихиваем оставшийся экипаж в мой пепелац. Победитель DOOMовских монстров уже выруливает с парковки, ему достались более покладистые (в том смысле, что после «покладания» в салон машины ни против чего не возражающие). У «моих» же – душа просит продолжения праздника (даром, что последнюю из наших дам ещё полтора часа назад муж забрал). То, что поздравлять уже некого, их смущает, конечно, но не так, чтобы сильно. Хорошо, что Алексеич со мной. Глядишь, справимся…

59

Вот, наконец, и я плавно качу к «Планерной». В салоне уже тишина – один кемарит, ещё двое рассматривают зимние пейзажи, Алексеич роется в телефоне. А вот и моя мобила оживает.

– Привет! – в голосе жены слышится плохо скрываемый металл. – Ты где там? Уже подъезжаешь?

– Ну… - «подъезжать» мне, с учётом доставки одного из участников действа на юг Москвы, ещё часа полтора… – Мы только выехали. Едем.

– Всех своих женщин поздравил?! – металл уже не скрывается. Наоборот.

– Котёнок, ну я же тебе объяснял, я сегодня водителем дежурю, ребят отвезу - и сразу домой!

– Ну, я уж и не знаю, вернёшься или нет – может, ещё кого поздравить поедешь…

И тут, на моё счастье, нёсшийся параллельным курсом раздолбанный Москвич с зелёными (как сейчас помню!) фарами лихо идёт на таран. Не вписываясь в крутой изгиб эстакады на съезде с Международного шоссе на Ленинградку, он почти притирает меня к отбойнику. Тормоз в пол, руль резко влево и плавный газ, чтобы поймать уплывающую юзом машину. Уф-ф… Пронесло... Экипаж же мой, проснувшись от резкого торможения, возмущённо «взрывается»:

– Что ж он пи-пи-ии-и-ип творит! Ка-а-зёл такой!– Лёха, Лёха догоняй его, прижимай, щас мы его ездить

учить будем!– Чурка, ёпт, права купил – ездить не купил!– Ну, давай, догоняй – чё, вот так отпустим, что ли?!В трубке пару секунд тишина. Потом с удивлением

(искренним!):– Ты чего, действительно, с мужиками едешь?– Ну, я же тебе говорил, у нас жребий, сегодня я развожу,

и…– Ты там это… – голос жены заметно теплеет. – Аккуратней

езжай, не спеши. Гололёд обещали… Московская обл.. г. Домодедово , 2013г.

60

Олег Лаврентьев

Юродивый

Победитель конкурса городской прозы в 2009 году. Лауреат конкурса детских рассказов «Куда уходят трамваи» 2013. Печатается в журналах «Южный город», «Ave», в альманахе «Квинтэссенция».

В тысяча девятьсот девяносто девятом году, когда газеты и телевидение наперебой кричали о грядущем затмении компьютеров, судьба занесла меня на пассажир. Ненадолго, на четыре месяца, но, ох, и тяжко дались мне эти сто двадцать пять суток. Гнилой на пассажирах народ, в сто раз гнилее, чем на любом балкере или контейнере. О чем говорить, если доходило до того, что экипаж собачьими консервами кормили, впрочем, разговор не об этом.

Я сидел на судне месяц, крайне болезненно вживался в коллектив. Мы стояли в порту Солоники. Народу на борту было мало – полдень, и пассажиры поехали на какую–то экскурсию. Я шел по коридору в родную прачку, когда сзади по плечу меня похлопала рука. Я обернулся: перед моим лицом была грудь. Я задрал голову и увидел светлое лицо и детскую улыбку. Я потряс головой, отгоняя наваждение, но когда открыл глаза, и лицо, и улыбка остались на месте. Я напрягся: передо мной стоял здоровенный детина под два метра с хорошим гаком и глупо улыбался. Больной, что ли?

– Чего тебе?– Подскажите, – жутко тоненьким в контрасте с богатырским

сложением голоском начал он, – где здесь кухня?– Не кухня, а камбуз.– Извините, – искренне огорчился он, – я забываю.– Да ладно, – смутился я, – какая разница. Пошли за мной,

покажу.Проходя клинкетные1 водонепроницаемые двери, я

61

привычно нагнулся. Прошел пару шагов и сообразил, что малый непременно стукнется головой, я в первые две недели сам не одну шишку набил. Я остановился, но было поздно, сзади послышался стук. Звук был такой, словно свалилась книжная полка. Убился, с ужасом подумал я и обернулся.

– Ой, ой, ой, – здоровяк потер лоб и улыбнулся мне, – очень низко тут.

«Даун», – сообразил наконец я. – «Кем он, интересно».Завернув в очередной раз, мы нос к носу столкнулись

с боцманом, одним из немногих людей на судне, кому я симпатизировал.

– Петрович, – попросил я, – пошли, покажешь человеку камбуз, а то я его только до прачки доведу.

– Так от твоей прачки до камбуза двадцать метров… – Так нужно, – вкладывая в интонацию скрытый смысл,

сказал я. Боцман был человеком сообразительным, без дальнейших

вопросов пошел с нами. – Как тебя зовут? – поинтересовался я у новичка.– Сережа, – улыбнулся он. – Мама Сереженькой зовет. – А кем работать будешь? – спросил Петрович.– Салаты резать. Я это умею, мамочка научила.Боцман резко становился, остановились и мы.– А чего же она тебя отпустила? Чего при себе не держит?Сережа вздохнул. – Она говорит, нужно какой-то профессии держаться, потому

что она уже старая, может умереть, а меня без профессии в больницу заберут. А дядя Саша говорит, в море много ума не нужно, главное, делать что скажут.

По лицу Петровича пробежала судорога. Так же резко, как остановился, ни слова не говоря, он возобновил движение.

Вот и моя прачка.– Так покажешь, Петрович, а то у меня работы много… – Покажу, не бойся, – похлопал он меня по плечу.Я смотрел им вслед. Забавная пара: маленький, толстый, но

крепкий боцман и здоровый, нескладный, словно паук, Сергей. Как далеко могут зайти отклонения от средней нормы.

62

Я успел отстирать первую партию белья, когда показался Петрович.

– Отвел, – сообщил боцман, хотя я и не сомневался в его добросовестности. Потом помолчал и спросил:

– Что про него думаешь?– Даун, – пожал я плечами. – Юродивый, – поправил он меня. – Такие не понимают

жизни. Я предупредил на камбузе, чтобы они с ним полегче. О том, что Сережа не понимает жизни, я убедился через два

дня. Гуляя днем по нижней палубе, я услышал его по-детски тоненький крик:

– Боцман!Я ускорил шаг и возле одной из кормовых кладовок увидел

Сережу. Он стоял у сливного шпигата2 и кричал:– Боцман! Эй, боцман!– Чего ты? – подошел я.Он повернулся ко мне, узнал, улыбнулся:– Сказали кричать в пятую переговорную трубку, боцман

услышит и придет… От неожиданности я потерял дар речи. К счастью, из-за угла

выскочил запыхавшийся Петрович.– Показалось, зовут, – сказал он, переводя дыхание. – Вроде

как иностранец… – Это я звал, Петрович, – еще шире улыбнулся Сережа. – Мне

сказали: кричи в пятую переговорную трубку, боцман услышит.Глаза у Петровича зло сузились:– Кто сказал? – сдавленным шепотом спросил он.Губы у Сережи сжались в красный бутончик.– Так кто? – настаивал боцман.– Они просили не говорить, – наконец признался Сережа.– Понятно, – Петрович понял, что испугал Сережу и

попытался исправить ситуацию. – А зачем ты меня искал?– Мне листик дали, – виноватым голосом сказал Сережа,

– и сказали, чтобы вы подписали. Там каска, куртка и какая-то жилетка…

– Жилет, – поправил боцман, – спасательный жилет. – Давай я к тебе вечером зайду, все покажу и подпишу, идет?

63

– Идет, – согласился Сережа и, радостный, что избавился от трудной задачи, поковылял на камбуз.

– Вот сволочи, – тихо сказал Петрович, глядя ему в след. – Он же как ребенок, не понимает он.

– Там на камбузе такие волки, – покачал я головой. – Тяжело ему будет.

– Пусть попробуют, – с угрозой в голосе сказал боцман. – Я уже один раз предупредил, потом кулаком учить начну.

Через неделю я встретил Сережу в своей прачке. Он стоял у стиральной машины с сосредоточенным видом и медленно шевелил губами. Рядом валялась внушительная груда белья.

– Привет, Сережа, что смотришь?– Здравствуй, Дима, – улыбнулся он. – Белье постирать хочу.– Твое, что ли?– Да, мое.– А в чем проблема?– Я не знаю, как машина работает, мама меня к электрической

машинке не пускала, говорила, убить может. – Понятно, – нарочито бодро сказал я. – Все просто: кидаешь

белье, сюда порошок, и вот на эту кнопку, понял?– Понял, – сказал он, но таким каменным голосом, что

я сообразил: боится. Видно, испугала мама электрическими приборами, на всю жизнь испугала.

– Знаешь, что, – предложил я, – мне все равно стирать. Оставляй свое белье, я постираю, а ты завтра заберешь.

– Спасибо, Дима, – на лице у Сережи снова заиграла детская улыбка, – спасибо.

– Нема за що. Ты спешишь?– Да, нужно еще один салат нарезать.– Жаль, а то бы поболтали. Ну, приходи завтра за бельем.Сережа ушел, а я стал разбирать то, что он принес. Штаны

клетчатые, штаны белые, куртка, штаны, штаны, шапочка, штаны, штаны… Откуда у него столько штанов?

На следующий день Сережа пришел за бельем. Он не спешил, поэтому мы сели поговорить.

– Сережа, – осторожно спросил я, – а это твое белье?– Да, – с легким напряжением в голосе ответил он.

64

– Точно?– Точно, – сказал он и отвел глаза в сторону.– А вот эти? – я показал на штаны, которые были малы даже

мне.– Эти не мои, – глухо сказал юродивый, глядя в пол.– А чьи?… – А чьи?– Паши, – наконец признался Сережа. – И Валика.Я знал этих наглых типов: один кондитер, другой соусник.– Сережа, а ты когда-то в жизни дрался?– Да, – кивнул он головой и широко улыбнулся. – В детстве.

Мы с моим другом ехали на велосипедах, и нас остановили бандиты. Хотели велосипеды забрать. Один такой грязный, с длинными волосами… Я велосипед на него толкнул и бежать, бежать, – Сережа показал, как он бежал, размахивая руками. – К маме.

– Понятно.Помолчали.– Дима, а люди долго живут? – неожиданно спросил он.– А что?– Так… моей маме пятьдесят пять уже. Много.– Некоторые до ста лет живут, – поспешил успокоить я его.– Хорошо, – улыбнулся Сережа. – Но моя мама, наверное, до

ста не сможет. У нее сердце больное. У меня защипало в глазах.– Знаешь что, Сережа, давай я Паше и Валику белье сам

отдам.– Нет, – испугался он, – не надо.Его неподдельный испуг навел меня на мысль, что эти два

урода крепко на парня наезжали. Сережа вскоре ушел, а я стал думать, как бы его защитить. Но не успел я сосредоточиться, как в прачечную влетел Петрович.

– Не знаешь, чье белье Сережа сейчас понес? – с ходу спросил он.

– Знаю, – поколебавшись ответил я и рассказал все, что мне было известно об этом деле.

65

Боцман потемнел лицом. – А ну пошли, – не терпящим возражений тоном приказал он. По узким, не знающим дневного света коридорам мы пошли

в каюту к Паше.Петрович вошел без стука, сильно толкнув дверь. Нам

повезло, в каюте у Паши был и Валик. Друзья сидели за столом, пили пиво, курили.

– Здорово, боцман, – весело сказал хозяин, пуская к потолку струю дыма. – Каким ветром тебя к нам занесло?

– Для тебя недобрым, – бросил Петрович. – Говорил я тебе, лично тебе, говорил, чтобы ты Сережу не трогал?

Паша недобро оскалился, блеснул золотом передний резец.– А ты че ему, мамочка? Может, это он тебя на каждом углу

вспоминает?Паша и Валентин заржали удачной шутке.– Может, и меня, – и ухом не повел боцман. – Сейчас скажи,

предупреждал я тебя, или нет?Оба повара перестали смеяться. Валентин посмотрел на друга

с опаской: не перегнули ли мы палку, Паша? Но Паша нимало не смутился.

– Вот что, дракон3, – спокойно сказал он, сбивая пепел в открытую пачку Ассоса, – я не матрос и тебе не подчиняюсь. А дауна твоего я учил и учить буду. Ты же, если слюной здесь брызгать будешь, пожалеешь. Напишу рапорт – поедешь домой.

– Может, и поеду, – тихо сказал Петрович, – но тебе, козлу, рога поотшибаю. Выйди (это уже мне).

Последнее, что я видел, как боцман шагнул вперед, поднял обоих, заметьте, не маленьких, мужиков за шкирку, как котят, и стукнул лбами. Потом встряхнул несколько раз и бросил на пол. Уже за дверью я слышал, как они грохнулись, словно мешки с картошкой.

Дальше все было как во сне. Из каюты неслись грохот и крики. Потом крики сменились плачем и стонами. Петрович, скулили они, мамой клянемся, чтобы еще раз, хоть пальцем… Мамой?! – ревел боцман. У вас мамы есть?!

Наконец боцман немного успокоился, воспитание перешло в фазу беседы.

66

– А теперь, пока вы еще в состоянии, слушайте меня, – доносился из-за двери назидательный голос боцмана. – Я скоро уеду. Но если нужно будет, я вас и на берегу найду. А теперь отдыхайте, – после этих слов открылась дверь, и Петрович вышел в коридор.

Из кают уже выглядывали любопытные.– Что там за крики, дракон? – поинтересовался кто-то. – У Паши белочка, – равнодушно сказал боцман, – бесится.Не останавливаясь, мы свернули за угол и поднялись на

верхнюю палубу. После прокуренной затхлости каюты свежий воздух казался сладким. Мы встали на корме у правого борта. Петрович присел на кнехт4, закурил.

– Жестко ты их, – осторожно сказал я.Петрович удивленно посмотрел на меня.– Если по правде, то их убить нужно было, – ответил он. –

Сережа же ребенок, понимаешь?– Понимаю, понимаю.– А они не понимают! Они другие! Их не перевоспитаешь,

их убивать нужно! Это же шакалы! Они только силу понимают, причем, грубую. Мне Сережка для матери письмо передал. Принесу я его, станет она расспрашивать, что я ей скажу!?

Я молчал, глядя вниз. За бортом бурлила вода, вспененная винтами судна.

01.04.2009

Примечания1 Клинкетный – работающий по принципу гильотины.2 Шпигат – отверстие для стока воды.3 Дракон – мор. сленг, боцман. 4 Кнехт – тумба-столбик, на которую крепится

швартовный конец.

67

Зинаида Павлова-Пустовойтенко

Мои берега(отрывок)

(Из моей рубрики ЖНЛ – Жизнь Незамечательных Людей)

Течет из века век река Дон.На его берегах раскинулось село Хлевное. В нем родились и прожили жизнь мои предки. А совсем

неподалеку находится другое село – Курино. Оно расположено на реке Воронеже – притоке Дона. В шестидесятые годы прошлого столетия по велению души и

сердца я и мой муж поехали в Курино, откуда был родом мой отец Павлов Тихон Васильевич. Он совсем молодым погиб в марте 1943г. на фронте Великой Отечественной войны.

Маленький автобус, заполненный до отказа пассажирами, поднимая тучи пыли, вез нас по проселочной дороге в родные края моего отца.

Еще я знала, что там живут мои двоюродные братья и сестра Маша со своей матерью Феней.

Наконец, мы приехали. Вышли из автобуса. Я увидела большое село. Стояли отстроенные после военного лихолетья дома, но уже не деревянные, а из красного кирпича.

А вокруг сады, сады … сады. Юг России. Черноземные земли. Благодатный край.

Мы приблизились к деревенской избе. На фоне домов села она была маленькая, старая. Правда, к ней примыкало огромное поле, засеянное рожью, овсом, пшеницей и большой сад. Мы постучали. Вошли в избу.

На пороге стояла женщина, еще молодая, стройная. Это была Феня. Я застыла, увидев ее лицо. Женщина красоты необычайной. Светлые волосы, удлиненный овал лица, правильный нос, резко очерченные губы и удивительные глаза. Они были синие, синие

68

и очень большие, на все лицо. Передо мной предстал лик, запечатленный великим Рублевым на его творениях.

Невольно в тот момент подумала, что такие лики были у славян до нашествия монголо-татарской Орды.

Стоял июль, а Феня по-старому обычаю топила русскую печь, что-то готовила в ней. В коридоре стояли примус и керогаз. Но ими она не пользовалась.

Неожиданно открылась дверь, и появился мой старший двоюродный брат Василий. Высокий, очень смуглый, волосы черные, глаза темные, порывистый в движениях. Он узнал нас, меня и моего мужа, ведь два года назад гостил полмесяца в нашем доме в Кишиневе.

«Сейчас я приготовлю обед, который вам всем понравится. Пойду на речку, поймаю карпов, их в нашей речке полным полно. Через час будем есть свежую жареную рыбу. Пока не построили Воронежскую атомную станцию, мы будем наслаждаться нашей чистой рекой», – сказал он и ушел.

В избу, благодаря «сарафанному радио», потянулись женщины села. Мне показалось, что все они были очень пожилые. Одетые во все черное, головы повязаны черными платками.

Они пришли посмотреть на меня, дочь их односельчанина Тихона Павлова, ушедшего из родного села в город Воронеж, а затем на войну; и сгинувшего навсегда.

Одна из старух, откровенно разглядывая меня, сказала: «А ты, голубка, похожа на своего отца, вылитая в него. И глаза у тебя зеленые, такие были у Тихона.

Ох и красив он был! А что же твоя мама, вышла второй раз замуж али нет?» «Нет», – ответила я. «Правильно, после такого красавца, да еще и непьющего, не

можно выйти замуж за другого. Говорят, что в городе он славился хорошим мастером по мебели. Рассказывали, что мебель, которую он делал, была украшена, вырезанными из дерева листьями и розами, такие же делал рамы для зеркал. Глаз не оторвать».

Я молчала. Не хотела говорить, что мебель, оставленная моим отцом, действительно была произведением художника, но

69

вся она была в первые дни войны украдена мародерами.Вскоре появился Василий с пойманными карпами и начал их

жарить на керогазе.Дверь снова открылась и появилась тоненькая фигурка

молодой девушки. Это пришла с колхозного поля моя двоюродная сестра

Машенька. Личико прехорошенькое, застенчивая, тихая, одетая в

старинный сарафан. Маша была так необыкновенно мила! Одна из старушек

произнесла: «Вот и Маша пришла с поля. Окончила десять классов, а дале что? Учиться не уезжает, больно смирная. Замуж не выходит».

Вдруг я услышала тихий голос Машеньки: «А где женихов взять? Они все уезжают в город на заработки. В колхозе работаем только мы – девки и бабы. Вот и все работники». Она тихо незлобиво улыбнулась.

«Прелестная девочка», – подумала я. Спонтанно пришла мысль: «Немедленно увезти ее с собой в Кишинев».

Не спрашивая разрешения у мужа, я горячо произнесла: «Маша, собирайся, ты поедешь с нами в Кишинев, устроим на работу, пойдешь заочно учиться». Молчавший до сих пор мой муж сказал: «Маша, я помогу тебе устроиться на работу в нашем железнодорожном депо, где работаю несколько лет».

«Никуда она не поедет», – вмешался в разговор Василий. «Она через месяц приедет ко мне в Воронеж, я получил

однокомнатную квартиру и забираю ее к себе». Машенька улыбалась и молчала, но в ее глазах появилась

радость, она благодарно смотрела на всех. Одна из старушек сказала: «Ох, смирная уж очень. Как бы не

пропала в городе». Все пришедшие старушки начали вздыхать. Неожиданно, как будто меня пронзило, я увидела на лавке

в избе две фигуры – молодого человека и девушку. Они вошли очень незаметно. За все время не проронили ни слова. Сидели тесно прижавшись друг к другу. Их лица были очень бледными и,

70

казалось, что они светятся. Вскоре они встали и вышли из избы. Феня, не сдерживая

раздражения, стала браниться, обращаясь ко мне: «Это же Коля, мой сын. Больной, скоро помрет, у него туберкулез легких, а из больницы привез себе жену, тоже больную, говорит, что любит ее очень. А зачем мне она?

Лишний рот в семье. Она же не может работать из-за своей болезни.

Я каждый день говорю ей, чтобы она уезжала к себе домой. А она мне отвечает, что не уедет, не оставит Колю одного больного».

Не садясь за стол, мы вышли из избы и оказались в саду. Стояла глубокая тишина. Казалось, что вселенская печаль охватила этот мир.

Тихий стук яблок, падающих с яблонь, нарушал застывший покой в природе.

Вокруг стоял яблочный аромат, а свет вокруг, казалось мне в тот миг, был заполнен цветом созревших крупных слив. На землю нам было страшно ступать, она вся была усеяна упавшими яблоками, мы очень боялись их растоптать.

Голова кружилась от всего увиденного и услышанного.На пригорке, невдалеке, мы увидели две тесно прижавшиеся

друг к другу фигурки. Это были Коля и его жена Таня. Мы подошли к ним. Сели рядом. Я попросила их пойти к столу пообедать всем вместе. Коленька грустно ответил: «Нет, нам нельзя, мы больны». А Таня продолжила: «Мы спим в деревянной пристройке.

Сейчас лето, в ней тепло, много сена, пахнет яблоками, нам очень хорошо. Колина мама Феня выгоняет меня из дома, хочет, чтобы я его оставила и уехала к себе домой. Мы не сидим у нее на шее. Получаем пенсии, мои родители высылают мне деньги.

Я покупаю молоко, сливочное масло, когда надо курицу. Готовлю.

Я и Коля повенчаны. Я из семьи священника. Брат моего отца, мой дядя – священник. Он обвенчал нас в дальней деревне, где сохранилась древняя церковь. В сельсовете наш брак был зарегистрирован.

71

Мы любим друг друга». Коля добавил: «Я знаю, что скоро умру. У Тани есть надежда

вылечиться. У нее закрытая форма туберкулеза. Рентген показал, что у нее начался процесс восстановления легкого. А мои легкие превратились в сплошную открытую больную рану. Мне очень тяжело дышать».

«Коленька, скажи, что произошло, почему появился туберкулез? – с болью спросила я.

Он грустно стал рассказывать: «Два года назад я, чтобы заработать деньги для матери и сестры, а также для себя, нанялся на работу гонять плоты по реке Воронеж. Эта работа всегда есть весной после ледохода. Лес, точнее, бревна плавают по реке. Их надо багром выдавливать, чтобы они свободно плыли по реке. Работа тяжелая, но за нее хорошо платили.

Я работал всю весну, а в конце сезона со мной произошла неприятность, я не справился с багром, и упал в холодную воду. Простудился. Пролежал несколько дней, показалось, что все обошлось, и вышел снова на работу. Но … однажды стало очень плохо, меня положили в больницу, сделали рентген и обнаружили туберкулез обоих легких. Врачи старались меня вылечить, ведь я очень молод, мне 24 года. Но организм не поддавался лечению.

В больнице я встретил Таню. Мы полюбили друг друга. Решили никогда не расставаться.

Мне хорошо с Таней. С ней, когда она рядом, мне не страшно умереть».

Мое сердце болело, и я тихо начала плакать. Таня, обняв меня, сказала: «Не плачь, я не оставлю Коленьку,

буду с ним рядом». Я смотрела на Коленьку, он лицом был так похож на свою

мать, такой же необычайно красивый лик, сошедший с творений Рублева.

Я и мой муж вошли в избу, тихо попрощались со всеми, сели в автобус, чтобы добраться до села Хлевное, где ожидала нас моя мама и наш маленький сын.

Своей маме я рассказала обо всем увиденном. В ответ мама сказала: «Феня действительно всегда была необыкновенно

72

красивой, но вместе с тем, всем было известно, что характер у нее тяжелый, безжалостный.

Ее муж Петр так же, как и твой отец, погибли на войне, они были родными братьями. Петя часто жаловался на Феню, она никогда никого не жалела и не могла любить по-настоящему. Очень жаль Коленьку».

Я плакала. Никто меня не успокаивал, всем было тяжело.Вскоре мы вернулись в Кишинев. Через два месяца получили письмо от брата Василия. В

нем он сообщил, что через месяц после нашего посещения села, Коленька умер, буквально на руках у Тани. Похоронив любимого, она ухала к своим родителям. Больше о ней ничего не известно.

Никогда мне их не забыть.В памяти осталась трагическая любовь двух молодых сердец. И еще… лики людей, как будто сошедшие с творений

Рублева. И прекрасный сад, в котором с тихим стуком падали на землю яблоки, и печаль, разлитая повсюду, в тот незабываемый день.

Счастливый день

Она рано проснулась. Взглянула в окно. Было пасмурно. Приятная сентябрьская прохлада через распахнутое настежь огромное окно старого одесского дома проникала в комнату.

Утренний город хранил молчание. Тишина. Из памяти не уходил ночной сон. Женщина была взволнована. Во сне явился тот, которого видела она только один раз в

жизни. Снилось, что он шел откуда-то издалека навстречу ей, в

том запомнившемся черном кожаном пальто. Широкоплечий, сильный, с немного откинутой назад головой.

Но черты его лица были размыты. Прошло ведь много лет с той поры.

А тогда … в 47-ом году, она, мама и он возвращались на электричке из центра города Воронежа в район, где они вдвоем

73

жили в их маленькой снимаемой комнате. У него квартира была в центре.

В тот запомнившийся день он проводил их до самого дома. Но со слов мамы она знала, что сегодня, провожая их, завтра

он обязательно приедет за ними, чтобы увезти их с собой. Никогда ей так не было хорошо ехать в электричке. Всегда

такая стеснительная, маленькая девочка, приехавшая из заповедного леса в большой город, испытывала в тот день такую огромную радость, расположившись между мамой и им. Ее детское сердце просто разрывалось от счастья, что теперь у нее будет папа! Она и мама уже никогда не будут одни!

Девочка громко смеялась и даже пела, пытаясь что-то быстро ему рассказать.

Мама упрашивала ее угомониться.

Но ее счастье было так велико! А он … он с доброй улыбкой слушал и молчал. И смотрел, неотрывно смотрел на маму и на нее. Детская

душа чувствовала, что ему хорошо с ними.Они втроем сидели в последнем купе, напротив никого из

пассажиров не было. Люди в вагоне электрички с нескрываемым интересом

слушали радостный лепет девочки. В тот день он успел даже подарить ей куклу! Правда, так и не

успев узнать, что в куклы она не играла. Ее детство прошло в лесу. Природа во все времена года была

главной радостью в ее детской жизни. Весной походы за распустившейся белоснежной черемухой,

летом за ягодами и грибами, осенью за орехами, зимой на лесное озеро.

Но девочка радостно приняла куклу, почувствовав, что ему это будет приятно.

А вот и их дом. Вошли. Сели обедать. За обедом много шутили, вспоминая поездку. Затем он встал и сказал, чтобы мама собирала вещи, потому

что завтра рано утром он приедет на машине за ними. Попрощался

74

и вышел.Начали укладывать вещи. Их было мало, и потому все быстро

было собрано. Спать легли рано. Она запомнила, что перед сном мама ее спросила: «А ты, что,

совсем не помнишь своего отца?» Она ответила по-детски откровенно: «Нет, не помню. Но

я знаю, что очень плакала, когда папа уходил. Долго не давала отодвинуть задвижку двери.

А папа нежно уговаривал меня открыть дверь.» Ее отец без вести пропал на войне в марте 1943 года, очень

молодым. Но девочка всегда хотела, чтобы у нее был папа!Наступило утро. Они приготовились встретить того, кто

придет за ними. Вскоре в дом постучали. Мама бросилась открывать дверь.

На пороге стоял … незнакомый мужчина и что-то говорил маме. А мама … она все больше и больше бледнела. Мужчина успел подхватить ее и усадить на табуретку. Прошло несколько минут. Мужчина вышел … и тихо, тихо

закрыл за собой дверь. Они остались одни. Она боялась спросить у мамы, что

произошло. Вечером начали распаковывать вещи. В их маленькой комнате было тихо и печально. Счастливый день остался в прошлом. Мама почему-то строгим голосом сказала ей, что он уже не

приедет к ним и она его больше никогда не увидит. Попросила молчать и никому не рассказывать об этом дне. Всегда молчать.

Она выполнила то, что ей было велено. Спустя несколько дней приехал дедушка, отец мамы, и опять

упаковывали вещи. Девочке сказали, что они уезжают в южные края, в далекую

Молдавию, в город Кишинев. Она с радостью носилась по комнате, снова помогала

собираться в дорогу. Ее манила неизвестность.

75

Уезжали с городского вокзала. Предстояла пересадка в Киеве. Хорошо запомнился киевский вокзал с его многолюдьем,

усталость от поездки. Наконец, сели в поезд Киев-Кишинев. В купе вагона дедушка попытался открыть окно, но неудачно.

Окно разбилось. Пришла проводница и заявила, что пассажиры были

предупреждены не трогать окна. Теперь придется платить штраф. «Если не уплатите штраф, то будете высажены на ближайшей

станции». Это были их последние деньги. На еду ничего не оставалось.Подъезжая к Кишиневу, она увидела необыкновенные

деревья и громко, с удивлением воскликнула: «Это что?! Такие высокие пальмы?!»

«Нет, – ответили ей. Это – пирамидальные тополи. В Молдавии растут деревья с необыкновенными орехами, грецкими. Деревья грецкого ореха. Но пальмы не растут.»

В 1953 году умер Сталин. И, наконец, мама рассказала, что пришедший в то раннее

утро 47-го года мужчина сообщил ей, что тот, которого они ожидают, ночью был арестован, как враг народа. До ареста он работал на крупном заводе. Был очень одинок. Вся семья погибла при бомбардировках города.

Казалось, что вот оно счастье, совсем близко! Они оба, мама и он, такие молодые, потеряли своих любимых. Но появилась надежда попытаться все-таки жить, радоваться и любить. Не получилось.

Его судьба осталась неизвестной. Но она никогда не забывала свой счастливый день, радостный

миг в ее детстве.

76

Елена Савилова

Одесситка, литератор по образованию, национальность – наполовину РУССКАЯ, наполовину – УКРАИНКА

Сказочка

Разделённые Голубым заливом, с незапамятных времён жили-были жители двух великих стран – Бирюзовой и Лазурной. Некогда это было одно большое племя, но время шло, народа становилось всё больше, и два брата-вождя увели каждый свой род по левую и правую стороны залива. С тех пор прошло много веков, жители обеих стран жили в большой дружбе и считали себя фактически одним народом, как оно и было на самом деле. Чтобы в других странах не путали, из какой страны, Бирюзовой или Лазурной, приехал к ним гость, люди договорились называть друг-друга челочеки и чекочелы. А сокращённо – чеки и челы. Спросят у человека: «Ты кто, чел или чек?», сразу будет понятно, из какой страны он приехал.

Но в один злосчастный день спустился с Чёрных гор злой волшебник. Это не сразу стало понятно, что он злой. Сначала казалось, что он, наоборот, самый добрейший из добрых, мудрейший из мудрых. Сначала он явился в Бирюзовую страну, к челам. Начал им предлагать разные волшебства совершить. Например, превратить всю рыбу в заливе в копчёную и солёную. А что, вкуснее же есть будет, и готовить не надо. Сразу – лови и ешь!

На счастье челов, Бирюзовой страной в то время правил мудрый вождь, потомок того, самого первого вождя. Он сразу разобрался, какие несчастья сулит народу такое «доброе» волшебство и выкинул волшебника прочь. Умные люди говорили – лучше бы убил, но как убьёшь волшебника?! Да и не хотел вождь никого убивать понапрасну. Велел волшебнику убираться прочь, домой в свои горы. А соседям-чекам на всякий случай

77

гонца послал. Чтобы не доверяли колдуну, если к ним явится.В Лазурной стране старый вождь умер. Правил чеками его

племянник, человек неумный и жадный. Поставили его ненадолго, пока народ нового вождя не выберет, да не хотел племянник власти лишаться. Готов был пойти на что угодно, лишь бы до смерти править прекрасной Лазурной страной.

Заявился к нему злой волшебник глухой ночью. О чём говорили они, неизвестно, но наутро племянник объявил чекам, что знает способ, как их жизнь счастливой сделать. Только надо его слушаться. И предложил рыбу в заливе всю сделать съедобной. Захохотал народ.

Разозлился племянник. Он-де предлагает чекам великие блага, а они, неблагодарные, не слушаются! Сказал тогда, что весь песок на берегу залива превратит в пирожные. И сеять хлеб не надо будет. Только ходи и грязные пятки облизывай.

Перестали чеки смеяться, начали переглядываться и говорить, что пора нового вождя выбирать, настоящего. Испугался племянник, убежал, закрылся в своих покоях. Ночью вновь явился к нему злой волшебник. Что они там делали вдвоём – Бог весть, но с той поры колдуна никто больше не видел. А жизнь в Лазурной стране со следующего утра полностью изменилась.

Со всех концов страны шли люди в главный город на выборы нового вождя. И вот, в огненных языках, с ударами грома перед ними, как из–под земли, вырос племянник и велел выбрать его пожизненным вождём чеков. А кто не послушается, тот погибнет.

Долго пытались люди бороться, но в конце-концов пришлось им смириться. Каждый, кто шёл против племянника, пропадал навсегда или погибал на глазах у родных. Осталось народу совсем мало в Лазурной стране. И выбрали они племянника своим пожизненным вождём.

Через несколько дней большинство соседних стран прозвало Лазурную страну Вонючей. Разлагалась испорченная рыба в Голубом заливе, гнили испорченные пирожные под ногами чеков. Хлеб больше никто не сажал, рыбу не ловил. Начался в Лазурной стране голод.

78

Жители Бирюзовой страны хотели помочь своим братьям. Только вождь челов передал, чтобы сначала нашли и изгнали злого волшебника, иначе от помощи не будет никакого проку. Ничего не ответил жадный племянник. А через несколько часов чеки услышали новый страшный приказ: забыть, что по ту сторону залива живут их братья и сёстры! Всё, связанное с Бирюзовой страной, объявляется вне закона! Вот–вот начнётся ужасная война, которая сотрёт навсегда челов с лица Земли! А пока – каждый чек должен взять нож и отрезать от себя позорную половинку, в которой течёт кровь челов! Должна остаться только половинка чеков! Кто не послушается, тот умрёт.

Послушались чеки, отрезали от себя по половинке… Нет, не погибли они, но и людьми не остались, в тени превратились. Ведь была у них общая кровь с челами, не половина её вытекла, вся, полностью!.. Так и живут они в Вонючей стране, бывшей Лазурной. Есть-пить им не надо уже, и чистый воздух больше им не нужен. Зачем это всё теням?! Воевать тени тоже не могут. Так – бродят тоскливо туда-сюда. А племянник, слившийся в одно существо со злым колдуном, и его прихвостни, заперлись в бункере. Всего им там хватает – еды, питья, воздуха. Пьют-жрут, веселятся, а о судьбе Лазурной страны и чеков им и дела нет

… Эта сказка не ложь!!!

Душа радугиОтрывок

В наше время, когда боли в жизни гораздо больше, чем радости, и горе часто льётся через край, немногое остаётся неизменным, и в том числе – любовь, которую мы испытываем к этим милым пушистым существам. Они всегда рядом с нами. Они живут в наших домах, встречаются нам на улицах, в магазинах, на рабочих местах, в гостях… да повсюду! Бывает, мы их даже не замечаем, но чаще происходит по другому – какие бы проблемы не мучили нас, с какой неприязнью мы бы не относились к

79

себе подобным, стоит нам встретить приветливый, немного загадочный взгляд огромных лучистых глаз этих созданий, что-то тает в наших душах. И мы, приговаривая что-то ласковое, протягиваем к ним руку…

Нет, наверно, ни одного ребёнка, который не любил бы кошек. Во всяком случае, котят. Часто дети их любят просто какой–то безумной любовью. Я знаю многих ребят, которые готовы обнять и расцеловать любого встречного грязного блохастика. И коты, как правило, отвечают им такой же горячей взаимностью. Присмотритесь – почти любая попавшаяся на вашем пути бездомная кошка готова немедленно стать Вашей. И дело совсем не только в надежде получить что-то вкусненькое. Каждая кошка нуждается в ласке. И каждая кошка немедленно готова начать выполнять свои обязанности.

Имеется в виду совсем не ловля мышей и крыс. Нет, почти все коты умеют это делать, некоторые и делают, но это так – чтобы не потерять форму… Дело совсем в другом. Во–первых, коты оберегают наш дом и нас самих от любой нечисти. Имеются в виду злые духи, вампиры и тому подобные. Верите вы в них или нет – это ваше дело. А вот оберегать – дело кошачье. Занятие очень серьёзное, как вы понимаете. Вот попробуйте сами жить подобно «Охотникам за приведениями», да ещё без всякой аппаратуры, да ещё в одиночку… Надолго вас не хватит!

А ещё – у котов есть и другое святое предназначение, которое часто вытягивает у бедняжек все их силы, сокращая и без того недолгий кошачий век. Коты нас лечат. Это доказано абсолютно точно. И я, как и другие многие люди, знаю и чувствую это на себе. Конечно, они не всесильны, а может, мы делаем что-то не так. Но самое простое – заметили ли вы, как проходит боль в месте, на которое без всякой подсказки с вашей стороны улеглась обычная домашняя киска?! Легла и мурлычет, мурлычет, обнимая вас нежно лапками… Выражаете ли вы ей свою благодарность? Ведь она забрала вашу негативную энергию, приняла на себя вашу боль. И, возможно, даже наверняка, подарила вам кусочек своей жизни.

80

81

Меня поражают сентенции типа «кошки манипулируют людьми», «коты привязаны только к дому», «коту лишь бы выпросить поесть»… Конечно, им необходимо питаться, ведь они теряют массу энергии! А запасы пищи с развитием цивилизации сосредоточены именно у людей. Что тут плохого, если коты деликатно намекают, мол, они живые существа, поделитесь едой, пожалуйста! Причём именно, как правило, деликатно, наглые кражи и другие неприятности случаются, если на вежливые просьбы никто не обращает внимания. Но такое бывает и у людей. Насчёт привязанности котов к дому – частично, это правда, но несомненно они привязаны и к людям, причём выделяют обычно кого-то определённого, и не всегда это тот, кто их кормит. Скорее, это будет тот, кто больше всего любит, возможно, ребёнок…

Коты не выражают, подобно собакам, нам своих чувств шумно и суетясь. Они тихо и незаметно постоянно присутствуют рядом с нами, стараясь убирать весь негатив из нашей жизни, как добрые маленькие пришельцы с какой-то тёплой и уютной планеты. Легко себе представить эту планету, не спеша вращающуюся вокруг горячего солнышка, где среди высокой травы, на проплешинках полянок, свободно и без страха раскинулись десятки грациозных мурлык, вокруг носятся весёлые котята, и с кроны каждого дерева на тебя глядят янтарные, прозрачно-изумрудные, голубые глаза!..

И неужели эти прекрасные инопланетяне, которые по какой-то загадочной причине отринули свой дикий свободный мир и пришли жить к людям, не заслуживают мисочки супа или кусочка сосиски?!

А сколько им зла мы, люди, творим, даже не замечая этого! Как часто попадаются на дороге растерзанные собаками, сбитые машинами, даже изувеченные психопатами маленькие хрупкие тела! Но – знаете ли вы, что даже после гибели кошки не прекращается её бескорыстная (можно ли считать корыстью несколько съеденных при жизни кусочков колбаски, при том, что каждый день человечество выбрасывает в мусор сотни тонн просроченных продуктов) помощь Человеку! Именно кошкам суждено переводить нас через тот самый туннель, в конце которого

82

брезжит уже неземной свет и – возможно! – поджидают ушедшие туда прежде нас родные… Как страшно идти там одному, как тяжело расставаться, часто внезапно, с жизнью, со всем и всеми, что было до этого мига дорого! Но я обещаю – вы там будете не одни. Вас там уже ждёт самый верный друг – ваш котик. Он всё давно простил вам – и грубые слова, и горячую руку, под которую порой подворачивался, и пустую миску… Он знает, что вы не нарочно! Животные, коты в том числе, умеют прощать.

А когда он исполнит свой последний долг, и вы соединитесь с теми, кого любили, и кто любил вас, тут только, подарив вам свой последний загадочный взгляд, он с достоинством повернётся, ваш маленький друг, и тихо уйдёт в свой волшебный кошачий рай – на радугу. Души умерших котов обитают на радуге. И пока мы ещё, слава Богу, живы и находимся на Земле, давайте помнить о них, всегда заботящихся о нас, глядя на рассеченное разноцветной полоской небо.

83

Мила Нилова

Одесситка, закончила ОИСИ. Живет в США с 1991 г. Начала печататься с 2005 г. Впервые рассказы были опубликованы

на сайте Юго-Восточного сетевого издательства. Далее Антология газеты «Отражение» – «Лицом к лицу», Литературно-философский журнал «Гостиная» под редакцией Веры Зубаревой, Литературно-публицистический сборник «Южный город», журналы «Ave», «Легенс».

Мансарда

1

Солнечный луч, найдя щель в преграде плотно задернутых гардин, скользнув по комнате, остановился на Машином лице. Она проснулась и, открыв глаза, улыбнулась – наконец-то она дома, с удовольствием встала и пошла на кухню готовить кофе. – Доброе утро, мама, – сказал Глеб, выйдя из ванной, – ты чего так рано? – Доброе утро, Глебушка, да вот решила кофе нам сварить. – Мама, у тебя же сердце, – Глеб укоризненно посмотрел на Машу. – Ты знаешь, я в этом не оригинальна, – улыбнулась она, насыпая кофе в джезве. Вообще-то приготовление кофе для Маши было почти ритуалом. Где она научилась варить кофе по всем правилам кофейного искусства, сегодня Маша уже, наверное, и не смогла бы ответить. Кения смешивалась с Арабикой в определенной пропорции, кофе мололся непременно в ручной кофемолке,

84

варила она кофе только в джезве. И не было в квартире уголка, куда бы не проникал волшебный кофейный аромат. Выпив кофе с бутербродом, Глеб заторопился на работу. – Хорошего тебе дня, – сказала Маша уже вдогонку сбегавшему по лестнице Глебу. Дверь еще дореволюционного лифта с грохотом закрылась, и он громко и обстоятельно начал спускаться. Она прошлась по квартире, открыла окна и дверь на балкон, как называла это пространство ее мама. На самом деле это была часть крыши с балюстрадой. Вот с этой крыши когда-то и началась новая глава ее жизни...

2

Маша с Верой, с которой они дружили еще с детского сада, а теперь учились в одном классе, обычно по пятницам, после уроков ходили в художественную школу. В этот день занятия отменили и, освободившись раньше, они пошли к Маше. Конечно, они могли зайти и к Вере, и тогда, наверное, было бы все по-другому. Так часто бывает: жизнь, благодаря случаю или случайности, делает какие-то свои, одной ей ведомые повороты, которые, может быть, вовсе и не случайности, а допустим, небесные или космические силы, направляющие нашу жизнь по тому или иному руслу, и мы называем это судьбой. Услышав, что открывается входная дверь, Наталья Вениаминовна выглянула в прихожую. – Девочки, вы так рано сегодня? – немного удивленно спросила она. – Да у нашего Сергея Ивановича жена родила, он убежал в роддом, а нас отпустили, – ответила Маша. – Замечательно, – радостно сказала Наталья Вениаминовна. Маша, положив на два куска хлеба по ломтику колбасы и, протягивая бутерброд Вере, посмотрела на маму:

85

– Ты так обрадовалась, как-будто тебе только что сообщили, что на свет появился новый Микеланджело двадцатого века! – Машка, ты чего вдруг? – Верочка, не обращай внимания, наша девочка всегда такая, когда голодная. Я, между прочим, суп сварила, поешьте. – Попозже, мама. А ты чего такая нарядная средь бела дня? – Сегодня же у тети Нади открытие выставки. Ты что забыла, Машенька? – Теперь вспомнила. – Маша, девочки, сделайте мне одолжение. – И какое же, мамуля? – спросила Маша, дожевывая бутерброд. – Мне нужно срочно отнести машинистке готовый раздел, а я обещала тете Наде прийти пораньше помочь ей, и я абсолютно не успеваю, – говорила Наталья Вениаминовна, подкрашивая губы. Удовлетворенно глянув в зеркало, перешла к туфлям, примеряя то одни, то другие. – Девочки, какие лучше? – Вот эти, мама, и перестань суетиться! Где твой раздел? – Вот тут, в папке, – она умоляюще посмотрела на дочку. – Ну что с тобой делать, мама? Да отнесем мы! Да, Вера? – Конечно, – с готовностью ответила та. – Спасибо, девочки. Вы на выставку придете? – Посмотрим по времени. А папа будет? – Он звонил, сказал, что у него совещание, обещал быть попозже. Ну я побежала, целую. Поешьте, пока суп не остыл. – А ты не хочешь, между прочим, нам адрес дать? Уже стоя на пороге, Наталья Вениаминовна спешно рылась в своей сумке. – Вот, слава богу, нашла, – сказала она, давая Маше листочек с адресом машинистки. Закрыв за мамой дверь, Маша облегченно вздохнула: – Ну теперь можно и суп поесть, пока не остыл, –

86

скопировав мамины интонации, сказала она. – Машка, не ропщи, у тебя классная мама! – Но суматошная, – безапелляционно возразила Маша, разливая суп по тарелкам. – Мне только чуть-чуть, – остановила ее Вера. – Как скажешь, – ответила Маша, подавая ей тарелку. – Понимаешь, она так всю свою диссертацию пишет, вечно торопится и никогда ничего не успевает вовремя. – Но она же женщина, Машуся. – Ну и что, это слабое оправдание. Вера, пожав плечами, спросила: – Так мы идем на выставку? – Ну нет, конечно же! Мы с папой все эти тусовки не любим. Ты думаешь, я не понимаю, почему он «на совещании задерживается». Чего там нового услышишь?! Все только выпендриваются друг перед другом. А эти всякие дурацкие вопросы: «Как учеба, девочки? В какой институт собираетесь, де-е-е-евочки?». Да неохота, мы с тобой все эти картины видели у тети Нади дома. – Хорошо, – сказала Вера и, помолчав, добавила, – трудно тебе будет, Машка, в этой жизни. – Это почему же? – спросила она, внимательно посмотрев на Веру. – Ну, ты такая... категоричная и бескомпромиссная. – И откуда ты такая мудрая взялась на мою голову? – Не знаю, – рассмеялась Вера. – Посмотрим, – задумавшись, ответила Маша и, взяв мамину папку, открыла двери, – ну пошли, что ли. – Ты адрес не забыла? – улыбнувшись, спросила Вера, когда они уже вышли из дому. – Маша выразительно посмотрела на нее. – Все, молчу-молчу. Был замечательный весенний день, конец работы, народу на улицах было много. На всех углах и у дверей магазинов, повсюду продавали сирень, которой в этом году уродило так

87

много, что она просто горами лежала на разостланных прямо на тротуаре подстилках. Уже вовсю цвела акация, все деревья были усыпаны большими белыми гроздьями. И никакие выхлопные газы не в состоянии были заглушить дурманящий аромат, повисший в воздухе. – Вот этот дом, – сказала Маша, остановившись у старинного особняка. – Какие ворота красивые! Машка, а как ты думаешь, – Вера рассматривала вензеля на металлических воротах, – это имя архитектора или мастера, который делал эти ворота? А, может быть, бывшего владельца этого дома? – Да наши это инициалы, видишь – В и М! Хорошо, что пионеры не утащили их на металлолом, а то бы мы и не узнали, что эти ворота нам посвящены, – рассмеялась Маша, и они направились во двор. Парадные на кодовые замки тогда еще не закрывали, как сейчас, это было начало семидесятых, прошлого, то есть, двадцатого столетия. Девочки вошли в парадное, Вера остановилась перед лифтом, которому было уже, по всей вероятности, более полувека, он, так же как и дом, был явно еще дореволюционный, потом таких домов уже не строили. – Какой смешной лифт, я такого еще не видела, давай прокатимся. – Не сейчас, Верка, на обратном пути, – рассматривая все вокруг, Маша медленно поднималась по мраморным ступенькам, – а лестница какая классная. На втором этаже хлопнула дверь, навстречу им спускалась пожилая женщина. – Вы к кому, девочки? – подозрительно спросила она. – К Полине Григорьевне. – Вам на четвертый этаж, квартира направо, – провожая их любопытным взглядом, ответила та. Они поднимались выше. – Глянь-ка на стены, – ахнула Маша, – класс, настоящие фрески!

88

Девочки остановились и, задрав головы, рассматривали чудом сохранившиеся и уже кое-где облезшие и выцветшие от времени фрески. То ли у жэковских маляров известь для побелки всегда заканчивалась на третьем этаже, то ли к концу рабочего дня у них энтузиазм иссякал, кто его знает, но факт оставался фактом: маляры хронически не добирались до четвертого этажа. Окно в парадном было открыто и со двора раздавались голоса. Маша с Верой, перегнувшись через подоконник, смотрели вниз. Небольшой, некогда «итальянский» дворик усилиями жильцов-энтузиастов сменил свою былую изысканность на стол для доминошников и на детскую песочницу в давно уже недействующем фонтане. Между широко раскинувшими свои ветви старыми деревьями были натянуты бельевые веревки. – А, Машка, пошли, это уже неинтересно. Они поднялись еще на один пролет. Дверь квартиры номер семь, где жила Полина Григорьевна, была достойна кисти художников постреволюционного авангарда: старую дубовую дверь с потемневшей от времени ручкой обрамляли многочисленные звонки всех калибров и мастей, рядом были прикреплены такие же разношерстные таблички с фамилиями жильцов: сделанные на заказ и просто написанные шариковой ручкой, а одна даже сохранилась еще с тех времен – медная табличка с фамилией, заканчивающейся на ять. Найдя нужную фамилию, они позвонили. Дверь открыла Полина Григорьевна, и девочки наконец отдали ей папку. – Спускаемся на лифте?!

3

В ту пятницу Вера с Машей, шли, как обычно, в художественную школу. Настроение было хорошее и, вообще, все было хорошо, как может быть хорошо, когда тебе семнадцать и вся жизнь еще впереди. Они обсуждали какой классный парень Пашка Парамонов. Паша обещал принести сегодня специально

89

для них переписанную кассету с Битлами, как он их называл. Так, весело болтая, шли они по знакомой с детства улице, по которой ходили тысячу раз. – Машка, смотри, – Вера вдруг остановилась у старинного четырехэтажного дома, ярко освещенного послеполуденным солнцем. – Красиво, правда? Они рассматривали фасад с лепниной, кое-где обветшавшей, явно требующей реставрации, эркеры, высокие окна. Арка ворот была вытянута вверх, как и весь дом, он словно устремился в небо. – Верчик, это же готика чистой воды! – Нет, Машка, – покачала головой Вера, – готика – это средние века и Западная Европа, – и, увлекшись, прочла целую лекцию о псевдоготике. – Дом этот, я думаю, конца девятнадцатого, а может, начала двадцатого века. Скорее всего, это был доходный дом, и двор у него должен быть небольшой и узкий, их называли тогда дворами-колодцами. Маша, как раз стоявшая напротив ворот, посмотрела во двор. – Так и есть. А откуда ты все это знаешь? – Из книги по истории архитектуры, мне одна папина сотрудница подарила. – Классно! Пошли во двор, – они рассматривали дом со двора. – Ну и что ты теперь скажешь – это псевдоготика или еще что-то другое? – спрашивала Маша, показывая на небольшую плоскую часть крыши с балюстрадой. – Да... что это за стиль, я не знаю, – сказала Вера, задрав голову, – интересно пойти наверх посмотреть. – А тебе не интересно узнать который сейчас час? – посмотрев на часы, спросила Маша. – Через пятнадцать минут урок начинается. – И они побежали в художественную школу. На следующий день девочки пошли в библиотеку, персональных компьютеров тогда еще не было и, тем более, Интернета, они перерыли на полках кучу книг по архитектуре

90

и истории города, но так ничего и не нашли об этом доме. В воскресенье решили разведать, что же там на крыше, но во дворе было много народу, играла похоронная музыка, и Вера с Машей так и не решились зайти. Приближался конец учебного года, выпускные экзамены сразу в двух школах, и им было сейчас не до крыши с балюстрадой. Прошел выпускной вечер, обе школы они закончили с отличием, времени до подачи документов в институт оставалось совсем мало, надо было принимать окончательное решение. На Верины уговоры поступать вместе на архитектурный Маша не поддалась. – Нет, какой из меня архитектор. Это тебе надо, ты у нас классный художник, почти профессионал, а я так, любитель. И она подала документы на филфак, на отделение журналистики.

4

Как-то, Маша уже училась на втором курсе, городская молодежная газета объявила литературный конкурс. Преподаватель сказал, что сначала будет университетский отборочный тур, и дал им задание написать очерк об их городе, о чем-нибудь необычном. Следующую лекцию она слушала вполуха, была вся в мыслях о чем же написать. И вдруг ее осенило – крыша с балюстрадой! Еле дождавшись окончания занятий, Маша заторопилась к «своему» дому. Она почти бежала – а вдруг его снесли, но нет, дом стоял на месте, и крыша с балюстрадой не исчезла. Маша вошла в парадное, села в лифт, который был, по всей видимости, одного возраста с домом и поднимался медленно и громко. На верхнем этаже она увидела только две квартиры, двери на чердак нигде не было. Повертев головой, заметила за лифтом лестницу, поднялась, прошла по площадке – вот эта дверь на чердак! Дернула за ручку, дверь не поддавалась, и тут она заметила сбоку звонок – так это квартира?! Позвонила, за дверью была такая тишина, что стало понятно: там никого нет.

91

Огорченная, спустилась на пролет вниз, собралась уже открыть лифт, но, передумав, позвонила в одну из квартир. Послышались приближающиеся шаги, дверь отворилась, на пороге стояла немолодая миловидная женщина. – Здравствуйте, – сказала Маша, – а Вы не знаете, как пройти на чердак? – Конечно, знаю, если Вам на чердак, так это в другом парадном. А зачем Вам, деточка, на чердак? – женщина удивленно посмотрела на полную решимости Машу. – Понимаете, – и тут Маша начала путанно рассказывать о конкурсе. – Да Вы проходите, лучше сюда, если не возражаете. Садитесь, тут мы и поговорим, а я пока чай приготовлю. – Ой, я забыла сказать: меня зовут Маша, – сказала Маша, садясь за стол. – Очень приятно, а меня Мария Дмитриевна. – А моего папу тоже зовут Дмитрий. – Вот видите, мы с Вами тезки, – сказала Мария Дмитриевна, подвигая к Маше вазочку с вареньем и плюшки, – берите к чаю, – и, улыбнувшись, спросила, – так зачем Вам нужно на чердак? – Я хочу посмотреть на плоскую часть крыши. А как туда пройти? – Так это не на чердак, это тут в квартире наверху. – Я была там, звонила, но никто не открыл. Вы не знаете, кто там живет, когда они с работы возвращаются? – Знаю, там сейчас никто не живет. – Ой, а как же я посмотрю, – растерянно сказала Маша. – Я Вам покажу, мы попьем чаю и пойдем. – Спасибо, Мария Дмитриевна. А Вы не знаете, случайно, кто построил этот дом? – Конечно, знаю, Машенька, мой отец построил этот дом. Маша аж рот раскрыла от удивления – вот это удача! Мария Дмитриевна, глядя на нее, рассмеялась:

92

– Да-да, мой отец, Машенька. Я родилась в этом доме и прожила много лет в той самой мансарде, куда Вы пытались попасть. – Ой, как интересно! Маша уселась поудобнее, подперев подбородок рукой. – Как я погляжу, Вы уже приготовились слушать. – Ну, конечно, – радостно закивала головой Маша. – Боже мой, и как же давно это было... С чего же начать? – Мария Дмитриевна задумалась. – Хорошо, все по порядку, – сказала она. – Мой дед, Алексей Иванович, был человеком довольно состоятельным, он торговал недвижимостью, и дал своему единственному сыну очень приличное образование заграницей. Закончив университет в Германии, Дмитрий Алексеевич, мой отец, два года стажировался в Италии и во Франции. Когда он вернулся домой, Алексей Иванович взял его своим компаньоном, правда, с испытательным сроком, и мой отец засел за проект. Проект оказался удачным, приободренный успехами, Алексей Иванович подписывает контракт на очень выгодных для Дмитрия Алексеевича условиях. Алексей Иванович продал все квартиры еще до окончания строительства, не продав только две – одну для себя, а вторую для сына. Будучи, как я понимаю, человеком прагматичным, Алексей Иванович решает женить сына на дочке своего приятеля, очень влиятельного банкира. И тут выясняется, что Дмитрий Алексеевич влюблен в одну курсистку из очень скромной семьи и хочет на ней жениться. Алексей Иванович, человек жесткий и властолюбивый, лишает его наследства и прибыли от строительства дома и расторгает контракт для дальнейшей работы. Тогда-то мой отец и построил себе эту мансарду, которую Вы видели, и чтобы не нарушать стиль со стороны улицы, он повернул ее во двор, а часть крыши сделал плоской, чем зрительно увеличил пространство небольшой квартиры. Строительство дома было закончено в тысяча девятьсот десятом году. Венчались они с Анастасией Ильиничной, так звали

93

нашу маму, в маленькой церкви на окраине города, и она переехала к мужу в мансарду. Наш отец, оставшись тогда без средств к существованию, работал подрядчиком на какой-то стройке. В тысяча девятьсот двенадцатом родились мы с Катюшей, мы с ней близнецы. Мама говорила, что дед так к нам ни разу и не зашел, а жил он двумя этажами ниже в просторной многокомнатной квартире. Бабушка приходила, когда дед был на службе, тайком делала подарки. У нашего отца была отсрочка от армии, так как он учился в университете заграницей, тогда законы такие были. А когда в четырнадцатом году началась Первая мировая война, его мобилизовали и он ушел на фронт. В пятнадцатом мама получила коричневый конверт с сообщением о гибели нашего отца. Нам с Катюшей тогда было по три года. Когда пришли большевики, в квартиру Алексея Ивановича стали подселять жильцов, смириться с этим ему было трудно и он попросил дать ему отдельное жилье. Управдом, работавший в нашем доме истопником еще до революции и величавший тогда Алексея Ивановича барином, уважил его просьбу и дал ему вот эту двухкомнатную квартирку. С годами, после всех катаклизмов в его жизни, он стал помягче, стал общаться с нами. После того, как я вышла замуж, это было в тридцать пятом, я переехала к нему, бабушки к тому времени уже не было. Катюша жила с мамой наверху. Вскоре и Катюша вышла замуж и уехала к мужу в Ленинград. Как-то, это было в сороковом, Катюша с маленьким Митенькой приехала к нам в отпуск. Алексей Иванович немного оттаял, часто подолгу смотрел на правнука, наверное, вспоминал своего сына в этом возрасте, тем более что Катюша назвала сына Дмитрием в честь деда, то есть нашего отца. Митенька действительно был очень похож на своего деда Дмитрия Алексеевича. Я его не помню, но судя по фотографиям, Митя и сейчас очень похож на него. – Мария Дмитриевна замолчала, задумалась. – Извините, Машенька, я отвлеклась немного. Да, Великая Отечественная война застала Катю в Ленинграде. Муж ее ушел на фронт, да так и не вернулся, то ли без вести пропал,

94

то ли новую жизнь начал, неизвестно. Катюша с сыном в блокаду попали, Катюша с голоду умерла, а Митенька выжил в детском доме. Уже после войны мы с мужем разыскали его и взяли к себе. Своих детей у нас не было, мы Митеньку вырастили, он нам как сын родной. – Мария Дмитриевна долго молчала, очнувшись от воспоминаний, улыбнулась. – Ну вот я Вам всю нашу историю рассказала, – и, вздохнув, продолжила, – тогда о моем отце много писали как о молодом, подающем надежды архитекторе. Отец мой совсем мало прожил, так сложилась его судьба. И первый дом Дмитрия Алесеевича стал его лебединой песней. Мама хранила все газеты со статьями об отце, теперь они у меня, я поищу их в нашем архиве, и когда Вы в следующий раз придете, покажу Вам. – Спасибо большое, Мария Дмитриевна. А можно я напишу о том, что Вы мне рассказали? – Наверное, теперь уже можно, – на мгновение задумавшись, ответила она, – ведь никого уже не осталось кроме нас с Митенькой. – А мансарду Вы мне покажете? – Конечно, покажу. – Только Вы, наверное, устали, может, я завтра приду после занятий? – Приходите, я буду Вас ждать, Машенька. Полная впечатлений, пока все еще было свежо в памяти и чтобы не упустить ни одной детали, Маша до поздней ночи записывала рассказ Марии Дмитриевны. На следующий день Маша опять пошла к ней. – Как здесь хорошо, уютно, – сказала Маша, когда они поднялись в мансарду. – Да, я очень люблю ее. Здесь все мое детство прошло и юность, потом Митенька много лет здесь жил, еще когда в институте учился и до самого отъезда во Францию. Он сейчас там в командировке на целых три года. Маша с удивлением посмотрела на нее. Тогда, в начале

95

семидесятых, не так часто можно было услышать, что кто-то поехал во Францию в длительную командировку. – Да, он написал, чтобы я нашла квартирантов, все-таки помощь мне будет. Но здесь все связано с моей прошлой жизнью, с Митенькой. Я не могу впустить сюда кого угодно, вот если бы такого человека как Вы. Может, среди Ваших друзей или знакомых кто-то есть? – Я обязательно поинтересуюсь, Мария Дмитриевна, – сказала Маша, подойдя к двери, выходившей на крышу. – А можно мне туда? – Да-да. – Какой красивый город сверху! – Да, очень красиво, раньше я могла часами сидеть здесь. Представляла, что я в Париже, правда, я там никогда не была, – улыбнулась Мария Дмитриевна, – но мне казалось, что я где-то на Монмартре или в Латинском квартале. Отсюда, сверху, все выглядит по-другому, и даже в воздухе витает что-то неуловимое, что трудно описать, как, впрочем, и картины импрессионистов, это можно только ощутить. – Я так счастлива, что познакомилась с Вами, Вы такая замечательная! Маша с восторгом смотрела на Марию Дмитриевну. – Вы мне делаете незаслуженные комплименты. Это я помолодела от общения с Вами. А, вообще, я очень изменилась, особенно, с момента отъезда Митеньки, – грустно сказала она. – Прихожу сюда только его письма читать. Посижу, подумаю и ухожу. В последнем письме он написал, что познакомился с очень милой девушкой-француженкой, говорит, что она русского происхождения, вот жениться собирается. Боюсь, что теперь он навсегда останется там. Мария Дмитриевна, тихо вздохнув, надолго задумалась. Маша молча погладила по руке. – Спасибо, Машенька, – Мария Дмитриевна с благодарностью посмотрела на нее. – Вы будете заходить ко мне иногда? – Обязательно буду, Мария Дмитриевна.

96

5

Машин очерк прошел отборочный тур в университете и его отправили в газету. С этого дня Дмитрий Сергеевич каждое утро покупал свежий номер и, быстро просмотрев тут же у киоска, возвращал. – Спасибо, возьмите обратно, может, Вам пригодится, – говорил он пожилому киоскеру. Тот сначала удивлялся, а потом привык. В то утро он уже было протянул руку, чтобы забрать газету, но Дмитрий Сергеевич, улыбнувшись, сказал: – Нет-нет, эту я беру и дайте мне, пожалуйста, еще пять, нет, пожалуй, десять, – киоскер удивленно посмотрел на него. – Тут напечатан очерк моей дочки, понимаете, первый, – счастливо объяснял Дмитрий Сергеевич. – Понимаю, – многозначительно сказал киоскер и улыбнулся, – тогда поздравляю! Машу и еще двух ее однокурсников пригласили в редакцию для вручения дипломов. В честь этого события Наталья Вениаминовна решила устроить праздничный ужин, она суетилась, накрывала на стол. Дмитрий Сергеевич тоже пришел с работы пораньше, с цветами, тортом и бутылкой шампанского. Раздался звонок в дверь. – Дима, открой, это Машка. – Да нет, у нее ключ есть, – сказал он, открывая дверь, на пороге стояла Надя с букетом цветов. – Привет! А где виновница торжества? – Проходи, Надюша, она скоро будет. Через несколько минут пришла Вера. Наталья Вениаминовна закончила приготовления, все сидели, разговаривали, естественно, о сегодняшнем событии. – Дима, покажи же очерк, уж очень не терпится прочесть, – сказала Надя. – И мне, дядя Дима, – попросила Вера.

97

– Вот, на четвертой странице, – сказал Дмитрий Сергеевич, протягивая им обеим по газете. – Классно, мне очень понравилось, – улыбнулась Вера, дочитав очерк. – Какой у нее хороший язык, и вполне профессионально, молодец, – сказала Надя, снимая очки. Хлопнула входная дверь. На пороге появилась Маша со счастливой и немного растерянной улыбкой. – А мне первую премию дали... – Ой, как здорово, – радостно сказала Вера. – Умница ты моя, ну поздравляю, – радостно сказала Надя, знавшая Машу с рождения. – А теперь садимся за стол, – говорила Наталья Вениаминовна, расцеловав дочку. Дмитрий Сергеевич взволнованно говорил длинный тост, рассказал историю с киоскером, все смеялись, говорил, как переживал, и вот наконец-то. А потом, с несвойственной ему уверенностью сказал, что он, вообще-то, и не сомневался. – Ой, папка, ты меня захвалишь. – Не захвалю, ты у меня умная девочка. – Ну, Машенька, а теперь рассказывай, как там все было в редакции, – Надя всегда любила подробности. Маша рассказывала, как им вручали дипломы, как ей понравилась атмосфера в редакции. – Там все по–другому, непринужденно, легко, все шутят, смеются, не так, как у мамы в отделе. Там жизнь, понимаете, интересная жизнь! Это позже, когда Маша повзрослеет и наберется жизненного опыта, она поймет, что там не все так легко и непринужденно, как ей показалось тогда, что что-то пишется между строк, а что-то вообще начальство не пропускает, а многое пишется так, как НАДО писать в свете решений, и так далее. Но всю жизнь Маша будет счастлива, что занимается любимым делом, ну а с этим приходилось мириться, ничего не поделаешь.

98

– А потом меня попросили остаться, – рассказывала Маша дальше, загадочно улыбаясь, – и предложили работать у них внештатным корреспондентом. – Ты согласилась? – Конечно, мама, – радостно ответила Маша. – А еще мне дали денежную премию, целых двадцать пять рублей, вот! – Ну, дочка, теперь ты уже совсем взрослая, и на работу тебя взяли, и деньги в дом принесла. – А ты как думал, папка, – Маша, повиснув у папы на шее, чмокнула его в щеку, совсем как в детстве. – А как ты нашла этот дом, Марию Дмитриевну? – опять спросила Надя. – Благодаря Вам, тетя Надя. – Как это? – удивилась та. – А помните, у Вас была выставка в Доме ученых? – Конечно, в семьдесят втором году. – Мама должна была помочь Вам и, как всегда, торопилась, не успевала, – и, повернувшись к подруге, Маша спросила, – помнишь, Верчик? – Да, конечно, мы пошли тогда к машинистке тети Наташи, и у нее в доме было замечательное парадное. И девочки наперебой рассказывали, как они с тех пор выискивали интересные дома, как они нашли этот «дом с крышей», так они его назвали, как Маша познакомилась с Марией Дмитриевной. – Значит, по этой давней и длинной логической цепочке я прихожусь тебе «крестной литературной мамой»? Теперь давай автограф, пиши: «Дорогой тете Наде от автора», – рассмеявшись, сказала Надя, протягивая Маше газету и ручку. В тот вечер Маша дала два первых в своей жизни автографа. Потом будет много автографов, но это будет потом... Надя спрятала газету в сумочку. – Хорошо с вами, ребята, но пора уходить, завтра на работу. Ты идешь, Верочка?

99

– Да-да, у меня завтра первая пара. И как обычно бывает, все еще долго стояли на пороге квартиры и разговаривали. Дмитрий Сергеевич, улыбаясь, слушал эту оживленную беседу.

Надя, посмотрев на часы, ахнула и, рассмеявшись, побежала вызывать лифт. Вернувшись в квартиру, Маша с папой убирали со стола, Наталья Вениаминовна мыла на кухне посуду и все сокрушалась, что девочки так и не попили чаю с тортом. – Ну это дело поправимое, Наташенька, забегут ваши подружки завтра, и ты угостишь их, а мы давай попьем чаю сейчас. Правда, Машкин? – Правда, папка, очень тортика хочется, – сказала она. – Сейчас-сейчас, только закончу мыть посуду. А там еще много убирать? – Да нет, мама, я вот уже и скатерть принесла. Вся семья села пить чай. Маша все не решалась затеять разговор о мансарде, тем более, что мама была под впечатлением от сегодняшнего дня и только теперь, как она сказала, из нее стало выходить напряжение. Маша начала издалека, что Мария Дмитриевна ищет квартирантов, никак не может найти людей, которых могла бы впустить в эту дорогую ее сердцу квартиру. Родители даже обещали поинтересоваться, никто ли из знакомых не ищет жилье. Маша, испугавшись, что они и в самом деле кого-нибудь найдут, и рухнет ее мечта, забыв обо всех дипломатических прелюдиях, вдруг выпалила: – Нет, нет, не надо никого искать, я буду там жить! – Как это – ты там будешь жить? – растерянно сказала Наталья Вениаминовна и тут же решительно покачала головой. – Нет! – А сколько вам обоим было лет, когда вы уехали от родителей и, вообще, в другом городе учились?! И вас отпустили же! – Наташа, наша дочка уже девушка взрослая, пусть...

100

Наталья Вениаминовна, не дав мужу договорить, укоризненно посмотрела на него: – Я в ее годы была более приспособлена к жизни. А Маша, почувствовав поддержку папы, продолжала натиск: – Вы же были еще моложе, чем я сейчас, и ничего, образование получили, на работе вас уважают и дочку какую хорошую вырастили! Папа, слушая пламенную речь Маши, улыбнулся. – Наташа, а почему, собственно, сразу – нет?! Пусть попробует, почувствует, что такое самостоятельная жизнь. Наталья Вениаминовна молча пила чай. Она понимала, что дочь уже выросла и, рано или поздно, это должно произойти. Но ей нужно было время, чтобы привыкнуть к этой мысли, а тут так неожиданно, прямо сейчас – просто она еще не была готова. – Наташа, – Дмитрий Сергеевич приобнял жену за плечи, – но она же всегда сможет вернуться домой, если ей будет трудно. Маша посмотрела на них умоляющим взглядом: – Ну, мама-папа, я вот деньги буду получать, сама смогу оплачивать квартиру. – Маша, ты же сама понимаешь, что внештатным ты будешь получать нерегулярно, мы и об этом должны подумать. И, в конце концов, мы же должны хотя бы посмотреть, где собирается жить наша дочь, – почти патетически закончила Наталья Вениаминовна. – Конечно, посмотрим, Наташенька, вот завтра пойдем и посмотрим.

6

На следующий день Маша, взяв газету, пошла к Марии Дмитриевне. Она, прочитав очерк, долго думала о чем-то. – Спасибо, Машенька, Вы очень трогательно написали о моем отце и, должна Вам сказать, Вы, вообще, хорошо пишете.

101

– Это Вам спасибо, что впустили меня тогда в дом, когда я рвалась на чердак. Помните? – рассмеялась Маша. – Помню, детка, я все помню. – А у меня есть еще одна новость для Вас – я нашла Вам квартирантку. – Так быстро, – Мария Дмитриевна лукаво улыбнулась, – и она похожа на Вас? – Как две капли воды, – радостно сказала Маша. – Как это чудесно, лучшего варианта и не придумать. – Только мама с папой хотят непременно познакомиться с Вами и посмотреть, где собирается жить их чадо. – Я буду очень рада встретиться с Вашими родителями, пусть приходят в любое удобное для них время. В ближайшую же субботу они пошли к Марии Дмитриевне. Маше казалось, что родители, увлекшись беседой, просто забыли зачем, собственно, они сюда пришли. Наконец Дмитрий Сергеевич, видя нетерпение дочери, нашел удобный момент и попросил посмотреть мансарду. Маша, взлетев наверх первой, едва дождалась, пока Мария Дмитриевна возилась с замком. – Мама, папа, идите сюда, посмотрите, какое чудо, – воскликнула Маша, распахивая двери на крышу. – Как здесь здорово! Правда? Ей так не терпелось показать им свою находку, что по ее настоятельной инициативе, родители, только переступив порог и не успев даже оглядеться, тут же оказались на крыше. – Хороший балкон, просторный, – весьма сдержанно сказала Наталья Вениаминовна и, посмотрев на мужа, который, облокотясь о балюстраду, любовался открывшимся видом, только развела руками, – Дима, я удивляюсь, тебя даже не интересует, в каких условия собирается жить наша дочь! С этими словами она направилась осматривать квартиру. Маша посмотрела изумленно на отца: мама, ее любимая мама, умеющая восторгаться менее значительными, на Машин взгляд,

102

вещами, на сей раз... ну никак не отреагировала на эту красоту. – Чего это с ней случилось? – тихо спросила Маша, подойдя к отцу. – Машенька, понимаешь, мама очень переживает. – Почему? – искренне удивилась Маша. – Ну... что ты собираешься жить отдельно. – Папка, но я же буду к вам приходить часто-часто и вы ко мне! Дмитрий Сергеевич смотрел на сияющую Машу, слушал ее восторженный голос и вдруг остро почувствовал, что та прежняя привычная жизнь закончилась, его маленькая любимая девочка как-то незаметно повзрослела, и начинается новый этап, к которому еще нужно будет приспосабливать свою душу. Нет, все будут по-прежнему любить друг друга, но все будет по-другому. – Ни черта ты, Машка, не поняла, – грустно улыбнувшись, сказал Дмитрий Сергеевич, обнимая дочку за плечи, – но это нормально, потом когда-нибудь поймешь. Мария Дмитриевна родителям понравилась. – Очень милая, интеллигентная женщина, – говорила мама уже на обратном пути домой. – И квартирка хорошая, – добавил папа. – Ну да, как временное жилье, – с сомнением посмотрела на него мама. – Тем более, как временное, – сказал Дмитрий Алексеевич скорее из нежелания возражать и без того расстроенной жене, хотя Маша видела, что отцу, так же как и ей, мансарда очень понравилась. – Я тоже надеюсь, Наташенька, что это не на всю жизнь, но Маше здесь нравится, пусть поживет, тем более что Мария Дмитриевна предложила оплачивать только квартплату и электричество. Маша в разговор не вмешивалась, боялась сказать что-нибудь не то – а вдруг родители передумают. Заканчивался весенний семестр, и Наталья Вениаминовна настояла, чтобы Маша пожила дома во время сессии. А она и не

103

возила – лишь бы не передумали. Да и Марии Дмитриевне нужно было время, чтобы забрать Митины личные вещи к себе. Через дня два после экзаменов Маша наконец переехала, взяв с собой немного одежды, несколько любимых книг и Верину акварель. Наталья Вениаминовна и Дмитрий Алексеевич вдруг ощутили одиночество, общее одиночество без Маши. Нет, им хорошо было вдвоем, но... когда дочка была рядом. И как им не хватало ее «сейчас–сейчас приду!», когда ее звали к столу, и в ванную не нужно было стучаться по утрам: «Маша, я же опаздываю!». Днем, конечно, было легче: работа отвлекала. Постепенно все входило в свою колею, родители привыкали к новому образу жизни. Маша с первого взгляда полюбила мансарду, ей нравилось жить там и приходить домой, где ее всегда ждали, любили и баловали. Она заскакивала к родителям почти ежедневно, а звонила еще чаще, то домой, то маме или папе на работу.

7

Прошло лето, начался новый учебный год, Маша училась уже на третьем курсе. Как-то в начале семестра, Вера забежала к ней после занятий. – Ой, Верчик, как я рада, что ты пришла! Как дела? – Ты знаешь, оказывается, третий курс – это тебе не хухры-мухры: проекты, задания, коллоквиумы, с ума сойти можно! – И у нас тоже самое, – отвечала Маша смеясь. – Кофе пить будем? – И не спрашивай, конечно, да! Вера с Машей болтали на крыше, перескакивая с одного на другое, с тех пор как начался семестр, они не виделись и торопились рассказать друг дружке все новости. – А тут из редакции позвонили, – продолжала Маша, – нужно было срочно взять интервью у одного комсомольца-передовика, он на заводе работает. Я сначала расстроилась, ну

104

думаю, скука, но виду не подала, согласилась, правда, шла без всякого энтузиазма. Потом оказался ничего парень, начитанный, с юмором, и симпатичный такой, в армии отслужил, теперь вот работает, семье помогает, на следующий год в институт собирается. – И когда же твое интервью напечатали? Пропустить я не могла. – Да нет, я только вчера ночью закончила, сегодня отнесла, сказали, завтра будет. – Здорово, завтра почитаю. Ой, слушай, совсем забыла тебе рассказать. Появились у меня два дружка – Сашка с Жекой, классные ребята, они на худ-графе учатся, тоже на третьем. Сидим мы с ними на большой перемене в нашей институтской кафешке, треплемся, я им, конечно, рассказала про тебя, ну и про крышу, и про очерк, – тараторила Вера. – Машка, а можно я их приведу? Они оба в хрущевке живут, никогда мансарду живьем не видели, а с крышей, тем более. – Да приводи, конечно. Договаривались, что Вера придет с ребятами в субботу. – Привет, вот мы и пришли, это Сашка с Жекой! Правда, мы немного задержались, просто решили, что лучше к шести, ребятам интересно посмотреть при разном освещении, они же художники. Машуся, тала-а-а-нтливые – страшное дело, ну в общем, будущие знаменитости! Маша молча выслушала Верин бурный монолог и, глянув на Сашу с Жекой, стоявших, как рыцари по обе стороны от сияющей Веры, вдруг рассмеялась: – Ну и что вы стоите на пороге? Проходите. А ты, горе мое, – она укоризненно посмотрела на Веру, – могла бы и позвонить, что придете позже. – Маша, не ругай ее, это мы виноваты, – смущенно улыбнувшись, сказал Саша. – Да это я так, сама не знаю почему, все в порядке, – тоже смутившись, сказала Маша, – пошли на крышу. – Здорово здесь, – Саша с интересом смотрел вокруг,

105

– Жека, глянь сюда, нет-нет, поверни голову, чтобы церковь не попадала в поле зрения. Правда, похоже на «Крыши» Фернана Леже? – Не вижу никакого сходства. Леже экспрессионист, технократ, а здесь все пахнет импрессионизмом, он просто в воздухе витает, – говорил Жека, задумчиво глядя вдаль. – То же самое Мария Дмитриевна говорила, – улыбнулась Маша. Они сидели вчетвером на крыше, болтали, смеялись, когда проголодались, с удовольствием уминали докторскую колбасу с плавлеными сырками и еще теплым батоном. Уже совсем стемнело, они молча смотрели поверх домов на соседнюю улицу с потоком машин вперемежку с неповоротливыми троллейбусами и с толпой пешеходов на тротуарах. – Сашка, тебе это не напоминает Писсарро, ну помнишь, Бульвар Монмартр ночью? – спросил Жека. – Есть что-то... – Ребята, а звезды отсюда такие большие и яркие, – восторженно говорила Вера, задрав голову к небу. – Верочка, если звезды зажигают, значит это кому-то нужно, – шутливо-назидательно изрек Жека. – Да ну тебя, ничего ты не понимаешь! – Я не понимаю!? Слушай, Верочка. «Миров – как песчинок в Гоби! Как ни крути умишком, Мы видим лишь божьи хобби, Нам главного не познать». Так что мы можем сколько угодно рассуждать о космосе, звездах и бесконечности, а все равно – главного не познать! – Похоже на Вознесенского, но я не слышала этого раньше, – сказала Маша, вопросительно посмотрев на Сашу. – Это одно из его последних. Жека у нас торчит на Вознесенском и, вообще, он может много чего рассказать о поэзии. – И почитать, Машка, он знает уйму стихов на память, –

106

сказала Вера с гордостью за своего друга. – Вера, ну что ты, – смутился Жека и, посмотрев на Сашу, сказал, – надо девчонкам показать альбом Шагала. – Это твой, Сашка? – они готовы были завизжать от восторга. – Если бы, – вздохнув, ответил он, – дали посмотреть, кто-то из Парижа привез. – Потрясный альбом, я бы хотел иметь такой, – мечтательно сказал Жека. – Я принесу в следующий раз, – сказал Саша, когда они уже собрались уходить, – гарантирую понравится, – и, остановившись на пороге, спросил, – а можно мы придем на крышу на этюды? Маша, улыбнувшись, кивнула головой, ей показалось, что она знает Сашу с Жекой давным-давно. С тех пор ребята регулярно приходили к Маше с этюдниками. – Привет, проходите, я побежала заниматься, у меня завтра коллоквиум. В последнем предложении менялось только последнее слово, если не коллоквиум, то зачет, семинар или статья, в зависимости от ситуации. – Ребята, если хотите кофе, варите сами, не стесняйтесь, все на кухне. – Понял, Машка, – почему-то всегда первым отвечал Саша, – тебе тоже? – И мне, конечно, – смеялась Маша, садясь за письменный стол. Ребята шли на крышу, каждый облюбовывал себе уголок, и начиналась работа. Когда они устраивали перекур, звали Машу на кофе и болтали. Как-то Саша пришел с большим вазоном, в котором рос подсолнух. – Ой, Сашка, какое чудо, я так люблю подсолнухи! – А я знал, – говорил Саша, вынося вазон на крышу, – вот здесь он будет стоять. – Саш, я ведь не знаю, как за ним ухаживать. – Значит, я буду ухаживать.

107

– А он многолетний? – Нет, наивное дитя, на следующий год посадим другой, – улыбнулся Саша. Когда пришел Жека, Маша сразу потащила его смотреть подсолнух. – Правда, классно? Это Сашка принес. – Как ты его дотащил? – иронично улыбнувшись, посмотрел на друга Жека. – Элементарно, Ватсон! Завтра ты проделаешь то же самое, у меня дома еще два остались. Так что, перед тем, как идти к Машке, не забудь заглянуть ко мне.

8

Седьмое Ноября Маша и Вера решили отметить со своими родителями, а восьмого встретиться с ребятами. Восьмого Жека не пришел, на следующий день, поздно вечером он позвонил Вере и сказал, что он с родителями у дяди в Москве, дядя в тяжелом состоянии. После Москвы Жека немного изменился, часто уходил в свои мысли, но виду старался не показывать. – Наверное, из-за дяди переживает, – решили Маша с Верой. – Ребята, какие у нас планы на это воскресенье? – спросила Маша как-то, когда Жека с Сашей уже уходили. – Все, с этюдами на пленэре завязываем, тут некоторых с крыши может сдуть, – рассмеялся Жека, глянув на высокого и худощавого Сашу, сам он был пониже ростом и довольно коренастый. – Скажи, что сам не хочешь, – ответил Саша, надевая куртку. – Маш, мы завтра вечером зайдем. После праздников зачастили дожди, было ветренно и холодно. Время бежало быстро, заканчивался семестр, после Нового года сессия. На зимние каникулы решили все вместе поехать в Карпаты, вот только Жека точно не знал, у него все никак не получалось поговорить с родителями, он ссылался на

108

то, что мама с папой сейчас очень заняты. Как-то вечером, Маша с Сашей сидели на кухне, болтали, пришел Жека под шафе. Конечно, они могли выпить бутылочку вина, не без этого, но таким его даже Саша никогда не видел. – Да я не такой пьяный, как вы думаете, я просто... мне нужно с Верой поговорить. Где она? Я звонил ей, ее дома нет. – Она там в комнате, отсыпается после экзамена. Увлекшись разговором, Маша с Сашей не сразу заметили, что Вера вышла вся в слезах. Быстро натянув пальто, убежала, не попрощавшись. Посмотрев друг на друга, они помчались за ней вдогонку. – Оставьте меня в покое, не хочу-у-у... – рыдала Вера. – Что ты ей, придурок, сказал? – металлическим голосом спросил Саша, вернувшись. – Сказал, что в Карпаты с вами не поеду. – Почему? – удивилась Маша. – Потому, что уезжаю с родителями. – На каникулы? – еще больше удивилась она. – Нет, не на каникулы, Машенька, навсегда... – и, помолчав, добавил, – и в Москву я ездил не к дяде. – А зачем? – В американское посольство. У Маши округлились глаза. – Мог бы честно сказать нам, чего юлить, – только и сказал Саша. – Да не мог я, пока не решится вопрос. Хранил семейную тайну, – с горькой иронией улыбнулся Жека. – А потом, когда приехал? – Машка, чего терзаешь, ну смелости не хватало. Родители и сейчас не хотят, чтобы я распространялся на этот счет. А я вам врать больше не могу. – А почему Веру не берешь с собой? – тихо спросила Маша. – Они даже разговаривать не захотели со мной на эту тему, – Жека опустил голову.

109

– А сам тогда почему не остаешься? – посмотрел на друга Саша, до сих пор молча слушавший их разговор с Машей. – Папа говорит, там больше возможностей, – помолчав, ответил Жека. – Больше возможностей, предатель, – резко бросил Саша. – Я без тебя это услышу на комсомольском собрании, – огрызнулся Жека. – Саша не это имел в виду, Жека. – Такую классную девчонку бросаешь ради своего американского благополучия, придурок! Ты что не понимаешь, что ты ее никогда больше не увидишь?! – почти кричал Саша. – Понимаю, Сашка... больше, чем ты думаешь, – ответил Жека и, резко встав, ушел. Тогда еще никто не предполагал, что будет перестройка, Советский Союз перестанет существовать, и можно будет приезжать, даже вернуться назад, но это будет через лет десять – пятнадцать, а пока уезжали навсегда... Жека звонил Вере из каждого телефона-автомата, хотел поговорить с ней, сам не зная о чем, понимая в душе, что все, что он скажет, будет звучать фальшиво, но ему нужно было услышать ее голос, увидеть ее еще раз на прощание. – Нет-нет, никуда я не пойду, я там разрыдаюсь, в обморок упаду или умру, я не знаю, – говорила Вера вся в слезах. Саша идти на вокзал отказался, просто забежал к Жеке в день его отъезда, чтобы сказать «прощай» и тут же ушел. Вера осунулась, похудела, все каникулы проревела дома.

9

Жизнь продолжалась, но уже без Жеки. Начался новый семестр, ребята с Верой встречались теперь реже, но звонили друг другу почти каждый день. – Верчик, приходи, давно не виделись. – Да нет, Машуся, ты только не обижайся на меня, –

110

задрожал в телефонной трубке Верин голос, – лучше ты ко мне заходи. У Маши аж щеки вспыхнули: « Прежде, чем что-то сказать, думать надо и желательно головой, дубина стоеросовая», – ругала себя Маша. Как-то Маша зашла к Вере поболтать, мама позвала Веру к телефону. – Это Леша звонил, – слегка улыбнулась она, вернувшись. – А кто такой Леша? – загадочно посмотрев на подругу, спросила Маша. – А я тебе разве о нем не рассказывала? – Вера наморщила лоб, стараясь вспомнить. – Не помню, значит, не придавала этому особого значения. Это мой вздыхатель, еще с первого курса, мы с ним в одной группе учимся. Ты знаешь, он оказался хорошим другом, и очень поддерживает меня сейчас, – рассказывала она без особых эмоций. Маша молча радовалась маленькому проблеску – ей показалось, что Вера, как после тяжелой болезни, пусть медленно, но приходит в себя. – Сашка, представляешь, – рассказывала Маша вечером, – у Веруни появился парень, она говорит, что только друг. Пусть пока просто друг, но я хочу, чтобы она выздоровела. – Саша сидел, подперев подбородок рукой. – Сашка, ты чего? – Маша внимательно посмотрела на него. – Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, но я не могу больше видеть, как она себя изводит, он же ей даже ни одного письма не написал. – Саша слушал молча. – Ну, что ты хохлишься как воробей. Хочешь, кофе сварю? – Мг-г, – кивнул он головой, задумчиво глядя на Машу. – Маша, выходи за меня замуж! От неожиданности она растерянно посмотрела на Сашу и через мгновение рассмеялась: – А как же насчет того, чтобы коленопреклоненный и с цветами в руках? – Коленопреклоненный я с того самого вечера, когда мы с Веркой первый раз пришли к тебе, – очень серьезно ответил Саша.

111

– А цветы, ну да ... – тут он даже затылок почесал от смущения, – промашка вышла, прости, завтра обязательно исправлюсь. Так ты выйдешь за меня замуж? – опять переспросил он. – А ты не испугаешься, если я отвечу ДА? – сияя, сказала Маша. – Дурочка ты моя, – подхватив Машу на руки, он закружил ее по кухне. – Ой, Сашка, кофе, – вдруг вспомнила Маша, почувствовав устойчивый запах жженого кофе,. – Потом, потом ... На следующий вечер Саша пришел с цветами и бутылкой шампанского. – Давай отметим это событие, теперь и кофе можно, – рассмеялся он. Они пожарили картошку и яичницу с докторской колбасой. – У меня тут где-то еще соленые огурцы были, – нырнув с головой в холодильник, говорила Маша, – ага, вот они. Ну все, теперь набор советского студента укомплектован – яичница, колбаса и шампанское, все на столе. Они болтали, смеялись, поднимали тосты, говорили о будущем. – Саш, а давай пока не будем жениться, – вдруг посерьезнев, сказала Маша. – Ты что, передумала? – Нет, Сашенька, не передумала, но не сейчас, немного позже, понимаешь... – Конечно, – кивнул он головой, – давай за Верку выпьем.

10

Преддипломную практику Маша проходила в редакции, где работала внештатным уже больше двух лет, Саша попал в художественный фонд, а Вера уехала в Прибалтику. Как-то, практика уже подходила к концу, Вера позвонила Маше с Сашей. – Приезжай скорее, Верчик, мы соскучились по тебе, –

112

перехватив у Саши трубку, говорила Маша. – Я тоже, ребята. Увидимся дней через десять. – Через десять, чего так долго? У нас практика заканчивается в эту пятницу. – У нас тоже, Машуся, просто мы решили остаться тут еще на недельку. – Домой пора, блудная дочь, – рассмеялся Саша. – Ну Сашенька, – в тон ему, отвечала Вера, – мы тут планов понастроили: в Юрмалу хотим смотаться на пару деньков, еще орган послушать в Домском, в музей Чюрлениса, может, еще что-то успеем. Вот не будешь ругаться, привезу вам альбом Чюрлениса. – Ладно, заметано, за Чюрлениса я тебе все прощаю. – Пока, ребята, до встречи. Встреча была радостной и бурной, Вера взахлеб рассказывала о Прибалтике. – Домский собор – это чудо! А орган, просто куда-то улетаешь, живой звук ни с какими пластинками и кассетами сравнить нельзя. Я даже не покупала, а Чюрлениса все-таки купила. Вот, – она протянула Маше кассету, – это вам. Его музыка так органично переплетается с картинами, обалдеть можно. И альбом вам, как обещала, правда, небольшой, но классный. А еще я нашла книгу о нем «Мир как большая симфония», не могла удержаться, купила две, одна для вас. – Потом почитаю, – сидя на диване и поглаживая книгу, лежавшую у нее на коленях, мечтательно говорила Маша, – ты нас просто одарила, Веруся. Саша рассматривал альбом, подолгу задерживаясь на каждой странице. – Это же целое сокровище... – Я так рада, ребята, – сказала Вера, сев между ними на диване и положив им руки на плечи, – мне так хорошо с вами. – Так, девчонки, не грустить, – прервал Саша возникшее вдруг молчание, у него и самого что-то заскребло на душе, но, взяв себя в руки, он подмигнул Вере, – лучше, колись, кто такие

113

МЫ. – Его зовут Леша, – посмотрев на Сашу, ответила Вера. – А вообще, он скоро придет, так что познакомишься. Не очень многословный, может, потому что был еще мало знаком с Вериными друзьями, тем не менее, Леша оказался своим парнем и с хорошим чувством юмора. Как-то, когда Вера с Машей встретились вдвоем, Вера рассказала по секрету, что Леша сделал ей предложение. – Да ты что, Верчик! И ты согласилась? – Нет, – грустно улыбнувшись, покачала головой Вера, – я и думать пока не могу об этом. – Но я же вижу, что он тебе нравится! Ты его разве не любишь? – спросила Маша. – Наверное, люблю ... как друга и не больше. Просто, Машенька, любовь ... она такая разная ... по-разному приходит, по-разному выражается. У меня к Леше любовь-благодарность, он вернул меня к жизни, и я буду помнить это всегда. Перед Машей сидела не та прежняя, летящая от счастья девочка, а другая Вера, более умудренная жизнью, на ее лице, даже когда она смеялась или о чем-то оживленно говорила, так и осталась печать пережитой трагедии, от чего она казалась старше.

11

Лифт остановился на пятом этаже. – Приехали, Малыш, – сказала Маша, выходя следом за сыном. Маша, нагруженная пакетами из продовольственного магазина, медленно поднималась по лестнице, поправляя на ходу сползающую с плеча сумку. – Мама, давай я тебе помогу. Погасив первый порыв: я сама, ты еще маленький, тебе тяжело, она протянула сыну пакет полегче. – Ты настоящий джентельмен, Малыш! – Мама, а зачем ты накупила столько всего? – вздохнув,

114

спросил Глеб, все медленнее шагая по ступенькам. – У нас же холодильник совсем пустой, Малыш, – Маша, улыбнувшись, посмотрела на сына, – давай постоим, отдохнем немного. – Мама, а как дядя узнал, что меня зовут Малыш? – Какой дядя? – Ну дядя-художник. – А-а, этот дядя. Да он не знает, просто взрослые иногда маленьких детей называют малышами, – сказала Маша, подхватывая пакеты, – ну пошли, что ли. – Мама, а когда я вырасту большой через два года и пойду в школу, ты меня не будешь звать Малышом? – Конечно, нет, я же понимаю. – Мама, – Глеб остановился. – Ну что? – А что, теперь ты уже никогда-никогда не будешь называть меня Малышом? – А ты хочешь? – стараясь быть как можно более серьезной, спросила Маша. – Хочу, – смущенно улыбаясь, кивнул он головой. – Значит, буду, – рассмеялась она. Только они вошли в квартиру, раздался телефонный звонок, это была Наталья Вениаминовна. Маша, прижав плечом трубку к уху, раскладывала покупки. – Да, мама, ... нет, нас дома не было, мы только что вошли ... нет-нет, все в порядке, мы заходили в магазин, ...ну да, за продуктами, народу много, все после работы, ... нет, до субботы еще два дня, ... надо было срочно сегодня сходить, ... у нас в холодильнике уже торичеллиева пустота образовалась, ... сейчас что-нибудь быстро соображу,... яичницу поджарю с колбасой, ... Глебушка? Да не волнуйся, вроде ничего, с голоду еще не умер, ... ну где ему быть, тут он вертится ... да-да, сейчас дам ему трубочку ... нет, это не Глебушка, мама, он в комнату убежал. Увидев Глеба с портретом, Маша схватилась за голову. – Бабуля, бабуля, – с восторгом говорил Глеб, взяв трубку,

115

– смотри, а у меня есть портрет... не видишь?!... ну мой ... дядя один нарисовал... на улице... сегодня... приходи, посмотришь... сейчас не можешь, а когда? ... в субботу?... а дедуля тоже придет? хорошо ... я тебя тоже целую ... что? Маме трубочку? – Да, мама, ... ну не сказала сразу... думала сюрприз будет ... ну просто сюрприз – Глебушкин портрет ... очень хороший ... ну да, он... да, появился ... я не ожидала ... ну, мама, о чем ты говоришь! ... конечно нет! ... я старые грабли за собой не таскаю ... все, мама, мне ужин готовить надо! ... я тебя тоже. Выполнив свою вечернюю обязательную программу и уложив Глебушку спать, что тоже входило туда же, Маша села править свою статью. Конечно, ей приходилось иногда «играть с листа», когда время подпирало, написала и в номер. Тем не менее, имея уже опыт работы в газете, ей больше нравилось написать, вечером подкорректировать, с утра на свежую голову еще раз перечитать, тогда можно уже и в печать. – Мама, – Глеб сидел в кровати. – Ты чего не спишь? – оторвавшись от работы, спросила Маша. – Там Карлсон, – таинственным голосом сказал Глеб. – Где? – Ну там на крыше, ты что не знаешь, что Карлсоны живут на крыше, – объяснял Глеб маме и, внимательно всматриваясь в темное окно, спросил, – а разве Карлсоны курят? – Только некоторые, ты давай спи, а я пойду посмотрю и потом тебе все расскажу, – улыбнулась Маша. – Ты как здесь оказался? – спросила она, выйдя на крышу. – По пожарной лестнице поднялся, не хотел звонить в дверь, Глеба будить, он уже спит, наверное. – Надеюсь, – Маша села напротив, – и сколько же мы с тобой не виделись? – Я был в командировке и вообще... Машка, понимаешь, – он недоговорил. – Пока не очень... – улыбнулась она. Да, вообще, у них с Мишей отношения были долгие и

116

сложные. Когда-то его привел Саша. У нее в ванной испортился выключатель, Саша с Жекой с готовностью взялись за ремонт. Открыв крышку выключателя, они задумчиво постояли, посовещавшись, вынесли вердикт – Маше выключатель не трогать, а завтра придет Мишка, Сашин сосед, он технарь, вот он все и исправит. – Мы же художники, люди искусства, – немного извиняющимся голосом объяснял Жека, – мы можем только нарисовать тебе исправленный выключатель. – И Мишку в придачу, – рассмеялся Саша. На следующий день пришел Миша и исправил выключатель. С того дня он стал заходить к Маше довольно часто. Каждый раз когда он приходил, Саша замыкался, сосредоточено работал, тогда Миша надолго исчезал. Как-то, это было уже после Машиного развода, он неожиданно появился. – По какому поводу цветы? – спросила Маша, ставя букет в вазу. – Ну, – Миша пожал плечами, – считай, в честь нашей встречи – и, помолчав, спросил, – а вы что с Сашкой расстались? Маша молча посмотрела на Мишу. – Извини, Маша. Сегодня, после многократных исчезновений, Миша появился снова. – Мама, мама, – на пороге стоял Малыш. – Ты чего не спишь? – Я Карлсону варенье принес, – радостно сказал он, – ой, а это не Карлсон, – Малыш разочаровался в первый момент, но, узнав Мишу, обрадовался, – дядя Миша, здравствуй! – Привет, Малыш, – рассмеялся Миша. – Дядя Миша, я тебе сейчас что-то покажу. Малыш сполз с Мишиных колен и убежал в комнату, через мгновение он вернулся с портретом в руках. – Ну здорово, вот только в рамке еще лучше будет. – Мама сказала, что-нибуь придумает, – вздохнул Малыш серьезно.

117

Через пару дней Миша появился опять. – Дядя Миша, а где ты взял такую красивую рамку? – Сам сделал, а теперь, Малыш, беги за молотком, будем вешать твой портрет на стенку. – Дядя Миша, ты настоящий друг. Миша, улыбнувшись, подмигнул Глебу. – Маша, Малыш хочет повесить портрет у себя в комнате. Ты не возражаешь? – Конечно, нет. У Маши давно уже не было на душе так спокойно, даже умиротворенно. В какой-то момент ей даже показалось, что она готова к новым отношениям с Мишей. Рядом с ней будет мужчина, на чье плечо можно опереться, и Глебу не помешает мужское влияние, тем более, что они с Мишей находят общий язык. Маша, поправив челку резким движением головы, тут же отмела от себя эти мысли. «Ну да, Верчик, опять я бескомпромиссная, – улыбнулась Маша, – ну и ладно, значит, такая я есть. А вообще, нам с Малышом и вдвоем хорошо». И ей даже стало легче – не нужно было ничего менять.

– Мама, смотри, как красиво, – теребил Машу за руку Малыш. – Очень хорошо получилось. Спасибо, Миша. – Да я тут не при чем, просто портрет удачный. – Ты прав, Мишка, – сказала Маша и улыбнулась про себя, – действительно, он тут не при чем и задумчиво посмотрела на портрет. После ужина они сидели втроем на крыше, Глеб устроился между мамой и Мишей и был счастлив. Обычно немногословный, Миша разговорился и, глядя на звезды, рассуждал о том, как мы – люди, со своим прогрессом испоганили нашу планету. – Да, ты прав, но прогресс – это естественный процесс развития человечества. И что ты теперь предлагаешь человечеству – приостановить этот процесс? – Да просто улететь всем и дать Земле отдохнуть от нас,

118

восстановиться. – И куда же ты предлагаешь улететь? – Ну хотя бы на другую планету. – Конечно, человечество на Земле свое дело уже сделало, теперь давай изгадим еще и другие планеты. Да, альтруист, просто гениальная идея, – рассмеялась Маша. Малыш с чуть приоткрытым ртом слушал их разговор, поняв только одно, что нужно почему-то улетать на другую планету, и от этой перспективы у него даже глаза загорелись. – Кстати, – помолчав, сказал Миша, – я улетаю. – На другую планету? Дядя Миша, возьми меня с собой! – Да нет, Малыш, – рассмеялся Миша, – я в командировку.

12

В эти выходные пришли Машины родители. Малыш отправился с Дмитрием Алексеевичем в Луна-парк, а Наталья Вениаминовна с Машей остались дома обсуждать Глебушкин день рождения, ему в начале следующего месяца исполнялось пять лет. Каждый раз, бывая у Маши, Наталья Вениаминовна затевала разговор о том, что нужно сменить квартиру, что невозможно жить больше в таких условиях. Маша, молча выслушав монолог Натальи Вениаминовны, остановила ее испытанным способом. – Мама, что ты хочешь – чай или кофе? – Пожалуй, чай. Чай пили на крыше. Был замечательный весенний день и, подставив лицо нежному майскому солнцу, Наталья Вениаминовна уже и забыла, как клятвенно обещала, что еще не раз подумает прежде, чем прийти к ним. – А у нас еще одна именинница есть, – сказала Маша, наливая маме чай. – Да? И кто же это? – Наталья Вениаминовна отвлеклась от созерцания легких белых облаков, неторопливо проплывающих по голубому небу. – Мария Дмитриевна, ей в этом году семьдесят исполнится.

119

– Уже семьдесят. – Ну да, она же двенадцатого года. – Она собирается как-то отметить свой юбилей? – А никак, к сожалению, – вздохнула Маша. – Как я поняла, из-за Мити. Уехав в командировку в начале семидесятых, якобы на три года, он так и не вернулся, ну это бог с ним, но он ни разу не приехал повидаться с ней, даже уже когда имел возможность – и материальную, и по официальному статусу, – все больше заводилась Маша. – Я случайно оказалась при их последнем разговоре. Пару дней тому назад я заскочила к ней, принесла молоко, хлеб и еще кое-что по мелочам, сидим, разговариваем, тут он звонит. Боже, как она обрадовалась – сыночек мой любимый, да когда же ты приедешь, когда же мы увидимся? – Ты не приедешь на мой юбилей? У тебя все в порядке? – встревожилась она. Оказывается, у него опять финансовые затруднения – теперь он дом с бассейном покупает, дети в частной школе учатся, она же должна это понимать. А потом он предложил ей продать эту квартиру, чтобы у нее были деньги, ну на ее последние расходы. Это же надо умудриться сделать такой подарок ко дню рождения, – передернув плечами, возмущенно говорила Маша. – И кем бы был этот Митенька, если бы Мария Дмитриевна со своим мужем не забрали бы его тогда из детдома, не окружили любовью, не дали бы ему образования и вообще всего того, что он получил в их семье. Мама, у меня есть идея, – помолчав, продолжала Маша, – давай что-нибудь приготовим, купим цветы, торт, шампанское, позовем тетю Надю, Верусю, и все вместе пойдем поздравим Марию Дмитриевну. Я понимаю, мы, даже все вместе, не заменим ей Митеньку, но хоть не так одиноко ей будет в этот день. – Конечно, Машенька. – Я сейчас, – сказала Маша и, вернувшись, продолжила, – вчера вечером зашла Мария Дмитриевна и вручила мне эти два конверта. – Что это?

120

– Посмотри. – Дарственные, – у Натальи Вениаминовны округлились глаза. – Да, мама, Мария Дмитриевна правильно поняла своего Митеньку и на свой юбилей сделала ему подарок. А вот за что мне, – Маша растерянно посмотрела на маму, – я не знаю.

13

Маша в задумчивости бродила по квартире, ей, такой энергичной и вечно занятой, странно и непривычно было находиться в состоянии ничегонеделания. Она успокаивала себя, что это временно, что она еще вернется в прежний ритм жизни, и тут же приходили дурные мысли о предпенсионном возрасте, о молодых коллегах-журналистах, которые дышали ей в затылок, как ей в последнее время казалось, а сейчас это ощущение еще больше усилилось. Посмотрев на себя в зеркало, ужаснулась: сколько же у нее, оказывается, седых волос, надо срочно краситься. От этого безрадостного созерцания себя в зеркале ее отвлек звонок в дверь, это была медсестра. – Меня зовут Варя, – на пороге стояла молодая, высокая девушка. – А где можно руки помыть? – Вот здесь, пожалуйста. – А у вас прикольная ванна, – сказала она, вернувшись в комнату с полотенцем в руках, – я уже сколько говорю родителям, нужно купить такую же, а они уперлись – дорого-дорого. А я смотрю, можно взять и подешевле, – Варя окинула оценивающим взглядом стоявшую здесь испокон веков старинную дубовую мебель, потемневшую от времени, и подстать ей продавленный местами диван. Долгие годы Маша собиралась все это отреставрировать, привести в порядок, но все руки не доходили: то времени не хватало, то денег. – Расслабьте мышцу, укольчик немного болезненный, потерпите. Вот вы сколько дали за свою ванну? – между делом говорила она.

121

– Я не знаю, сколько она стоила сто лет тому назад, – ошарашенная происходящим, растерянно ответила Маша. Варя даже замерла на мгновение со шприцом в руках. – Что? Ей уже сто лет? Прикольно! – Ну сами посчитайте, – едва сдерживая откуда-то взявшееся раздражение, говорила Маша, опуская рукав, – если у нас сейчас две тысячи седьмой, а дом был построен в тысяча девятьсот десятом, и с тех пор она тут стоит, то сколько же ей лет? – Варя напряженно наморщила свой лобик. – Девяносто семь, моя милая, так что она для меня бесценная. Спасибо за укол, до свидания, – стараясь, как можно быстрее закончить этот неприятный для нее разговор и, взяв себя в руки, Маша даже попыталась улыбнуться. Закрыв за медсестрой дверь, она тут же позвонила Вере. – Ты чего такая, Машка? – Да все в порядке, только что укол сделали, – как можно более беззаботным тоном ответила она. – Слушай, Верчик, а ты не можешь меня покрасить сегодня? – Конечно, могу, только сейчас с заказчиком подпишу контракт и сразу к тебе. Часа через полтора пришла Вера. – Кофе будешь? – Потом, давай сначала делом займемся, – ответила Вера, пристально посмотрев на явно расстроенную Машу. – И чего ты расквасилась? Прорвемся, Машка! Я, если честно, не вижу никакого повода для хандры, ну трудности, ну проблемы, но они же временные, и всегда можно найти выход. Слушай, ты никогда не думала чуть-чуть поменять профессию? – говорила Вера, ловко подхватывая очередную прядь волос и нанося на нее краску. – Не тряси так отчаянно головой, я же говорю – чуть-чуть. Ну, стать, например, редактором рекламного журнала архитектурно-дизйнерской компании. – Маша улыбнулась, – то есть твоей? – Ну да! Наша компания растет, мы уже десять лет существуем, пора уже и свой журнал иметь. Итак, редактор – это раз, второе, пишешь книгу, не перебивай меня, пишешь о чем душа пожелает.

122

У меня есть пару заказчиков-владельцев издательств, у нас с ними хорошие отношения, я им кое в чем помогала, так что с этим вопрос мы тоже решим. И последнее, у тебя есть две недели на реабилитацию, а по-простому, чтобы очухаться после операции, а потом мы едем в Юрмалу. Маша попыталась что-то возразить. – Никаких контраргументов, я знаю, что ты сейчас скажешь. Нет, это у нас с Лешей давно запланированный отпуск и ты просто едешь с нами. Тебе нужно побыстрее набраться сил и возвращаться в рабочее состояние и, в конце концов, подумай о Глебе. Бедный мальчик совсем вымотался с тобой, пока ты валялась в больнице. Так что, как в том анекдоте – на одну путевку вся семья отдохнет. Ну вот и все, через сорок минут моем голову, – сказала Вера, снимая резиновые перчатки. – Сейчас, правда, не сезон, – продолжала она, пока Маша варила кофе, – но мы с Лешей всегда ездим в это время, чтобы народу поменьше было. Погода, скорее всего, будет не очень пляжная, но это даже и лучше для тебя. Попив кофе и смыв краску с Машиных волос, Вера уложила Маше волосы. – Ну теперь смотри, – она удовлетворенно улыбнулась. – Верчик, в тебе пропадает потрясающий стилист, – говорила Маша, стоя перед зеркалом и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. – Почему пропадает? Смотри, какую красотку я из тебя сделала!

14

Устало проведя рукой по лицу, Глеб посмотрел на часы, было почти пять,все еще сидели за компьютерами, срочно заканчивали проект. Он и сам в последнее время, разрываясь между работой и больницей, засиживался на работе допоздна, но сегодня, после некоторых колебаний, все же решил уйти пораньше. Ему было неловко, хотя

123

все в отделе знали, что он забрал маму из больницы. – Ребята, я должен убегать. Ладно? Я еще вечером дома поработаю. – Давай, дуй! Только не опаздывай, завтра босс с утра будет. – Понял, пока. – А как мама себя чувствует? – спросила одна из сотрудниц. – Да вроде лучше, но она первый день сегодня дома одна, кто его знает, – ответил Глеб, незаметно глянув в сторону Лизиного стола, ее за компьютером не было. Он вышел в коридор, Лиза окликнула его из закусочной. Так они называли комнату, в которой обычно перекусывали во время ланча. Глеб вошел. – Глебушка, пожалуйста, не смотри на меня так. – Я соскучился по тебе. – Я тоже, – сказала Лиза шепотом и, ловко выскользнув из его объятий, вынула из холодильника пакет, – это вам с мамой на обед. – Спасибо, Веточка. – Ну я побежала, еще немного поработать надо, я тебе вечером позвоню, – улыбнулась она на прощание. Глеб вышел на улицу и пошел к троллейбусу, он жил недалеко от работы: проехать пару остановок, потом пройти через маленький парк, скорее, сквер, и он дома. Сколько Глеб себя помнил, там сидел художник. Глебу врезалось в память одно из ярких детских воспоминаний: однажды этот художник нарисовал его портрет. Это было событие не только для пятилетнего Глеба, но для жизни этого сквера тоже. Там почти никогда не оказывалось желающих увековечить свое изображение, все как-то проходили мимо, и только бабушки из соседних домов, выгуливающие своих внуков, сидели на скамейках. Ему бы в Горсад, на их местный Монмартр, куда приходили туристы, да и вообще, народу побольше, а он все почему-то сидел в этом сквере. Глеб, выйдя из троллейбуса, заторопился домой, художник, увидев его, улыбнулся:

124

– Привет, что-то я давно тебя не видел. Что, жизнь завертела? – По правде говоря, да. Художник вопросительно посмотрел на Глеба. – Теория парности в действии – проект срочно заканчиваем, а тут мама в больницу угодила, вот и разрывался на два фронта. – А что с ней было, как она сейчас? – немного встревожено спросил художник. – Да сердце, сейчас уже лучше. Ее вчера выписали, она уже дома, так что я побегу. Ладно? Потом как-нибудь поговорим. – Конечно, беги, – задумчиво сказал Александр Глебович.

15

Хлопнула дверь лифта. Маша, улыбаясь, открыла входную дверь. – Ну как ты тут без меня целый день? Ты что-нибудь ела, с голоду не умираешь? – спросил Глеб, заходя. – Сейчас обедать будем. – О, какой суп вкусный, совсем как домашний. Глебушка, откуда это? – С работы, мама, – улыбнулся Глеб. – Ну что ты так внимательно на меня смотришь? Сотрудница принесла. – Передай ей завтра большое спасибо. – Обязательно передам. Только они закончили есть, как зазвонил мобильник. – Привет, Веточка, – Глеб встал из-за стола, – да, только что поели, все было обалденно вкусно, – говорил он, направляясь к себе в комнату. Маша, приготовив все к чаю, села на свое любимое место. – Кто эта Веточка, звонку которой он так обрадовался и так нежно разговаривал, какая она? – думала Маша, глядя в окно. – Садись, чай пить будем, – сказала она, когда Глеб вернулся. – И плюшки тоже твоя Веточка испекла?

125

– Нет, – рассмеялся Глеб, – я в булочной по дороге домой купил. – А, кстати, почему ты называешь ее Веточкой? – Мама, – Глеб, пожав плечами, посмотрел на Машу. В Маше боролось два чувства: природная деликатность и тех же корней материнское любопытство, замешанное на любви и беспокойстве за судьбу сына. – И когда же ты уже женишься? – осторожно спросила она. Глеб молча жевал плюшку. – Что, не можешь разобраться в своих чувствах или в ней? – Уже разобрался, мама, но есть обстоятельства, ты же знаешь, всегда есть какие-нибудь обстоятельства. – Она замужем? – Нет, она в разводе и у нее есть двухлетняя дочка. Маша, сама удивляясь, в общем-то, несвойственной ей настойчивости, особенно, в таких вопросах, тем не менее, упорно продолжала разговор. – Ты что испугался, Малыш? – Нет, – односложно ответил Глеб, Маша вопросительно смотрела на него. – Мама, у Лизы отец парализован, его одного нельзя оставить. – А к ней? – Квартирные условия не позволяют, так что семейное счастье молодоженам строить негде. Глеб и сам переживал от безвыходности ситуации, а тут еще мама с этими вопросами, которые проблему не решат. – Мама, ты сейчас говоришь как... – Знаю, как старая зануда, – смутившись, сказала она. – Вот именно, – рассмеялся Глеб. На этом разговор был закончен и больше они к нему не возвращались.

16

126

Несмотря на то, что врач не возражал против Машиной поездки, две последующих недели прошли в сомнениях – а нужно ли ей вообще ехать, тем не менее, чемодан постепенно заполнялся. Наступил день отъезда. Маша с Глебом, приехали в аэропорт немного раньше и, ожидая Веру с Лешей, сидели на скамейке под развесистой липой и разговаривали, вернее, говорила Маша. Вера даже рассмеялась, увидев издалека, как Маша назидательно дает Глебу последние наставления, а он, незаметно поглядывая на часы, терпеливо кивает головой. – Ну неугомонная мамаша, оставь сына в покое, – сказала она подходя. – Спасибо, тетя Вера, – добродушно улыбнулся Глеб. – Мы берем твою мать «на поруки», а ты иди и наслаждайся свободой, – рассмеялась Вера, обнимая Глеба на прощание. Маше стало почему-то грустно, что-то ее в последнее время подсознательно мучило, а что она и сама не могла себе объяснить, но на душе было неспокойно. Маша смотрела вслед быстро удаляющемуся сыну, словно почувствовав ее взгляд, он повернулся, помахал рукой и скрылся в толпе. Вера, глянув на Машу, приобняла ее. – Ну чего ты, Глебке уже тридцать, вспомни нас в его возрасте. – Я все понимаю, Верчик, только мне чего-то тревожно. – Все будет хорошо, не забивай себе голову проблемами, которых еще нет, а, может, и вообще не будет. Глеб, выйдя из аэропорта, тут же позвонил Лизе. Она чуть не плакала: у женщины, которая обычно присматривала за ее дочкой и отцом в Лизино отсутствие, что-то стряслось, и по этому поводу они с Глебом сегодня встретиться не смогут. Глеб попытался отнестись к этому более философски: ну что ж, бывают независящие от нас обстоятельства, которые мы изменить не в силах. Тем не менее, настроение у него тоже испортилось. Дождавшись троллейбуса, он поехал домой. Выйдя на своей остановке, он неспеша пошел через сквер. Художник, как всегда, сидел на своем обычном месте.

127

– Ты сегодня не торопишься, – не то спрашивая, не то констатируя, сказал Александр Глебович. – Нет, не тороплюсь. – Тогда присаживайся, – Александр Глебович предложил раскладной стул, который он носил с собой, на всякий случай, для желающих попозировать. – Знаете что, пошли лучше ко мне кофе пить, – неожиданно для себя сказал Глеб. – А мама не будет возражать? – нерешительно спросил художник. – Нет, она в отпуск уехала, – улыбнулся он. – Ну... тогда пошли. Глеб едва поспевал за быстро идущим крупными шагами Александром Глебовичем, который все время поправлял этюдник, сползавший с плеча, было заметно, что он нервничает. – Ну вот мы и пришли, проходите, – сказал Глеб, открыв двери. – Да-да, обязательно, – задумчиво, невпопад ответил Александр Глебович, заходя в квартиру. Глеб про себя отметил, что художник, в отличие от всех, кто впервые попадал в их мансарду, никак не выразил своих эмоций по поводу вида на город сверху, а просто молча постоял у открытой двери и, пройдясь по комнате, остановился у Машиного портрета, висевшего над диваном. – Мне тоже очень нравится! Это один мамин приятель написал, вот на этой самой крыше. – Хороший портрет написал мамин приятель... – Да, здорово! А хотите, пойдем на крышу кофе пить? Они вышли, сели за стол, стоявший здесь еще с Машиных студенческих лет. – Вкусный кофе, – сказал Александр Глебович, сделав глоток. – Вы еще мамин не пили, – Александр Глебович улыбнулся, Глеб встал из-за стола, – я сейчас. Александр Глебович подошел к балюстраде.

128

– Какой же это был год? – он задумался, – где-то семьдесят третий... или четвертый? Помню только, что сентябрь в том году был удивительно теплым. Мы с Жекой стояли у своих этюдников, было нормальное студенческое воскресенье. Маша, решив немного передохнуть от занятий, вышла к нам. ... – Ну что, Ван Гоги, не устали? Давайте кофе сварим! Или Верку подождем? – Подождем. Саша обернулся. Маша сидела за столом в голубом, с белыми ромашками сарафане, с яблоком в руке, выгоревшие за лето волосы отливали на солнце золотом. – Эврика, нашел, – Саша аж подпрыгнул от восторга. – Чего развопился, что ты нашел? – спросил Жека, оторвавшись от этюда. – Иди сюда, посмотри, я мадонну нашел! Схватив альбом и карандаш, Саша сосредоточенно делал эскиз, а Жека, став за его спиной, утрированно, «под Вознесенского» читал: ... Когда я придаю бумаге Черты твоей поспешной красоты, Я думаю не о рифмовке – С ума бы не сойти! – Уйди, не мешай! – Сам же позвал, а теперь – не мешай, – пожав плечами, сказал Жека отходя. Маше было интересно наблюдать, как Саша работает, как смотрит на нее, не так как всегда, совсем по-другому, очень внимательно и в то же время отстраненно, таким она его еще не видела. – Наверное, он действительно талантливый, – она немного подвинулась, чтобы солнце не светило в глаза и спросила, – Саша, а при чем тут я и мадонна? – Понимаешь, у нас объявили конкурс «Современная Мадонна». Я всюду искал типаж, и вдруг сегодня – ты с яблоком и в этом обалденном сарафане!

129

Маша улыбнулась. – Прошу тебя, замри, не двигайся, ты так удачно сидела. – Если ты мне не подаришь этот портрет, я тебе позировать не буду. Ты же знаешь, что значит для меня сидеть не двигаясь, – сказала она, дожевывая яблоко. – Ну ладно, отомри, бог с тобой, золотая рыбка. Можешь считать, что он уже твой, только после конкурса. Извини. – Модель согласна, – рассмеялась Маша... – Ну вот, я уже и вернулся, – донеслось до Александра Глебовича. Он обернулся, Глеб принес тарелку бутербродов с колбасой и сыром и бутылку вина. – Надеюсь, Вы не возразите? – Даже наоборот, – Александру Глебовичу вдруг стало тепло и уютно, как давно уже не было. – Давайте, Александр Глебович, выпьем за более близкое знакомство, а то столько лет только «привет-как дела-пока» и то на ходу. – А я хочу выпить за тебя с мамой, за ваш дом. Александр Глебович, молча жуя бутерброд, посмотрел на подсолнухи – а Маша тогда была права, они действительно оказались многолетними. – Подсолнухи – мамина страсть, – перехватив его взгляд, почему-то смутился Глеб, – я ей уже столько раз говорил, что нужно хотя бы эти допотопные горшки поменять. – А она? – резко повернув голову, спросил Александр Глебович. – Велела не трогать. – Правильно сказала, – улыбнулся он. Глеб молча пожал плечами. – Глеб, а какое у тебя отчество? – неожиданно спросил Александр Глебович. – Александрович, – удивленно посмотрев на него, ответил Глеб. – Ты не находишь никакого совпадения? – Ну есть некоторое, я просто никогда об этом не

130

задумывался. – Это только Христос родился от непорочного зачатия, – тихо сказал Александр Глебович. – Вы хотите сказать, что Вы... что ты ... мой...? – ошарашенно сказал Глеб. – Да! А что тебя так удивляет? И тебя назвали в честь твоего деда. – Да, но мой отец... – Глеб удивленно смотрел на человека, сидевшего напротив него. – Что твой отец? – Нет, ничего, – осекся Глеб. Уже совсем стемнело, они сидели молча. Александр Глебович смотрел на небо, звезды отсюда казались крупнее и ярче, как и тогда, когда они с Жекой впервые оказались здесь. Они всегда будут такие же крупные и яркие, но когда-нибудь будут светить уже не для него. А он, полжизни часами сидевший в этом сквере только для того, чтобы мельком увидеть Машу и сына, ругал себя сейчас нещадно за свою тогдашнюю нерешительность. «Чего ты боялся – что она скажет тебе «нет»? Ты этого боялся, идиот самолюбивый?!» Как ему хотелось тогда посадить маленького сына себе на плечи, как раньше, и хотелось помочь Маше нести тяжелые сумки с покупками, а он всегда только смотрел им вслед. Сколько раз он порывался поговорить с ней, но каждый раз останавливал себя, так и жил все эти годы вприглядку. Однажды он все-таки заговорил с ними, предложил нарисовать портрет Малыша. Маша попыталась возразить, но Малыш так жалобно посмотрел, что ей пришлось согласиться. «Интересно, у него еще есть этот портрет? Надо будет как-нибудь спросить Глеба». И еще о многом ему хотелось расспросить сына. Когда Глеб повзрослел, Александр Глебович, всякий раз завидев его, заговаривал с ним, но Глеб вечно торопился, а ему так хотелось просто поговорить с сыном. – Я правильно понял, почему я видел Вас столько лет в нашем сквере? – долетел до него голос Глеба. – Да, правильно, именно поэтому, – задумчиво кивнув

131

головой, сказал Александр Глебович и вдруг встал. – Ну, мне пора. – Приходите еще. – Приду, если не возражаешь, ну, – он пожал плечами, – если не помешают какие-нибудь обстоятельства или еще что-нибудь. – Глеб внимательно смотрел на него. – Приду, Глеб, – ответил он и быстро вышел.

17

Юрмала пошла Маше на пользу, правда, тут не обошлось без Вериного участия. – Верчик, ты прирожденный психотерапевт, – говорила Маша, лежа в шезлонге под большим пляжным зонтом. – Леша, ты слышал, у меня в запасе, как минимум, две профессии, – смеялась Вера, – «потрясающий стилист» и «прирожденный психотерапевт», ну, на случай, если мой бизнес накроется. А пока он жив, ты, Машуся, думай о журнале, и после отпуска за работу. Домой Маша вернулась посвежевшая, помолодевшая, даже прежний блеск в глазах опять появился. Маша привезла свои любимые прибалтийские сыры, и после ужина они с Глебом сидели на крыше, ели сыр с фруктами, пили вино и говорили-говорили. Как же она соскучилась по дому, по разговорам с Глебом. – Ты знаешь, я познакомилась с одним музыкантом, – сказала Маша, отпив из бокала немного вина, – хочу пригласить его к нам в гости. Глеб с интересом посмотрел на мать. – Его зовут Святослав... – Неужели сам Рихтер? – не дав ей договорить, рассмеялся Глеб. Маша укоризненно посмотрела на сына. – Извини, мама, это так, к слову пришлось. Так как же зовут твоего музыканта?

132

– Святослав Николаевич, очень приятный человек, – и, посмотрев на сына, спросила, – что с тобой, Глеб? – Все в порядке, – он закурил.

– Ты опять начал курить? – Да, мама. И, вообще, я хотел сказать тебе, что к нам

приходил Александр Глебович. – Что?... – Маша растерянно посмотрела на сына. – Зачем? ... Нет... Теперь Маша поняла, откуда у нее было это беспокойство перед отъездом, интуиция ее опять не подвела. Она сидела задумавшись, воспоминания, вопреки ее желанию, захлестнули ее и кадры из прошлой жизни мелькали перед глазами. Саша играет на гитаре, они поют Окуджаву на крыше, и звезды такие яркие и большие. А вот Саша рисует ее портрет, она в своем любимом сарафане точно такого же цвета, как и небо было в тот день. И еще, – Маша даже улыбнулась – они до одури целуются на последнем сидении в пустом троллейбусе, и водитель случайно привез их в депо, а потом они через полгорода шли пешком домой. А еще ей вспомнилось, как они поехали втроем на море. Малыш сидит у Саши на закорках и заставляет его скакать и ржать как лошадь. – Громче, громче, – визжит от восторга Малыш, и она покатывается со смеху. Маша тряхнула головой – что за чушь лезет в голову, все это осталось в прошлой жизни. И Сашин роман с полькой тоже в прошлом. Ну не то, чтобы роман, а так, просто флирт. Но Машу тогда это очень ранило и на следующее утро она с Малышом уехала домой, а к вечеру примчался Саша. Маша простить его тогда не смогла, вернее, не захотела и подала на развод. Саша молча согласился и исчез на пару лет, а она от обиды за предательство сочинила Глебу эту дурацкую историю о гибели папы в горах. И вдруг он появился – сидел в их сквере с этюдником и даже нарисовал однажды портрет Малыша. И столько лет Маша торопливо проходила через сквер и все не решалась признаться сыну во лжи. Азнавур давно замолк, Глеб выключил плеер и, глядя на

133

звезды, курил. Ему хотелось сказать Маше, что она поступила эгоистично, принимая решение за них двоих. Глеба потрясло не столько то, что отец его «воскрес», сколько то, что он всю жизнь жил с этой маминой легендой. Он считал, что она должна была рассказать ему правду, по крайней мере, когда он уже повзрослел, и он бы сам решал, как строить свои отношения с отцом. И вообще, она все эти годы всех троих обделяла радостью общения. И как она умудрилась остаться бескомпромиссной десятиклассницей до сих пор. И еще многое Глебу хотелось сказать ей, но он промолчал, смысла не было, поезд давно ушел, да и сердце у нее. Маша, глянув на сына, тихо сказала: – Глебушка, Малыш, прости меня. Глеб, молча придвинув к себе пепельницу, медленно загасил сигарету. – Мама, он будет завтра в семь, – наконец сказал он. – Я должна подумать... я должна подумать... – растерянно повторяла Маша. – Мама, он будет завтра в семь, – повторил Глеб.

134

Елена Калинчук

Елена Калинчук родилась и выросла в Москве, там же начала учиться на филолога, закончила университет в

Женеве. По специальности – филолог-англицист и искусствовед, хотя в послужном списке смешались му-зейный гид, переводчик, преподаватель, юридический клерк. Живет в Швейцарии, растит троих детей.

Скобяных дел мастер

В Уставе черным по белому сказано: рано или поздно любой мастер получает Заказ. Настал этот день и для меня.

Заказчику было лет шесть. Он сидел, положив подбородок на прилавок, и наблюдал, как «Венксинг» копирует ключ от гаража. Мама Заказчика в сторонке щебетала по сотовому.

– А вы любой ключик можете сделать? – спросил Заказчик, разглядывая стойку с болванками.

– Любой, – подтвердил я.– И такой, чтобы попасть в детство?Руки мои дрогнули, и «Венксинг» умолк.– Зачем тебе такой ключ? – спросил я. – Разве ты и так не

ребенок?А сам принялся лихорадочно припоминать, есть ли в Уставе

ограничения на возраст Заказчика. В голову приходил только маленький Вольфганг Амадей и ключ к музыке, сделанный зальцбургским мастером Крейцером. Но тот ключ заказывал отец Вольфганга...

– Это для бабы Кати, – сказал мальчик. – Она все вспоминает,

135

как была маленькая. Даже плачет иногда. Вот если бы она могла снова туда попасть!

– Понятно, – сказал я. – Что же, такой ключ сделать мож-но, – я молил Бога об одном: чтобы мама Заказчика продолжала болтать по телефону. – Если хочешь, могу попробовать. То есть, если хотите... сударь.

Вот елки-палки. Устав предписывает обращаться к Заказчику с величайшим почтением, но как почтительно обратиться к ребенку? «Отрок»? «Юноша»? «Ваше благородие»?

– Меня Дима зовут, – уточнил Заказчик. – Хочу. А что для этого нужно?

– Нужен бабушкин портрет. Например, фотография. Сможешь принести? Завтра?

– А мы завтра сюда не придем.Я совсем упустил из виду, что в таком нежном возрасте

Заказчик не пользуется свободой передвижений.– Долго еще? – Мама мальчика отключила сотовый и подошла

к прилавку.– Знаете, девушка, – понес я ахинею, от которой у любого

слесаря завяли бы уши, – у меня для вашего ключа только китайские болванки, завтра подвезут немецкие, они лучше. Может, зайдете завтра? Я вам скидку сделаю, пятьдесят процентов!

Я отдал бы годовую выручку, лишь бы она согласилась. Наш инструктор по высшему скобяному делу Куваев начинал

уроки так: «Клепать ключи может каждый болван. А Заказ требует телесной и моральной подготовки».

Придя домой, я стал готовиться. Во-первых, вынес упаковку пива на лестничную клетку, с глаз долой. Употреблять спиртные напитки во время работы над Заказом строжайше запрещено с момента его получения. Во-вторых, я побрился. И, наконец, мысленно повторил матчасть, хоть это и бесполезно. Техника изготовления Заказа проста как пробка. Основные трудности, по словам стариков, поджидают на практике. Толковее старики

136

объяснить не могут, разводят руками: сами, мол, увидите. По большому счету, это справедливо. Если бы высшее

скобяное дело легко объяснялось, им бы полстраны занялось, и жили бы мы все припеваючи. Ведь Пенсия скобяных дел мастера – это мечта, а не Пенсия. Всего в жизни выполняешь три Заказа (в какой момент они на тебя свалятся, это уж как повезет). Получаешь за них Оплату. Меняешь ее на Пенсию и живешь безбедно. То есть, действительно безбедно. Пенсия обеспечивает железное здоровье и мирное, благополучное житье-бытье. Без яхт и казино, конечно, – излишествовать запрещено Уставом. Но вот, например, у Льва Сергеича в дачном поселке пожар был, все сгорело, а его дом уцелел. Чем такой расклад хуже миллионов?

Можно Пенсию и не брать, а взамен оставить себе Оплату. Такое тоже бывает. Все зависит от Оплаты. Насчет нее правило одно – Заказчик платит, чем хочет. Как уж так получается, не знаю, но соответствует такая оплата... в общем, соответствует. Куваев одному писателю сделал ключ от «кладовой сюжетов» (Бог его знает, что это такое, но так это писатель называл). Тот ему в качестве Оплаты подписал книгу: «Б. Куваеву – всех благ». Так Куваев с тех пор и зажил. И здоровье есть, и бабки, даже Пенсия не нужна.

Но моральная подготовка в таких условиях осуществляется со скрипом, ибо неизвестно, к чему, собственно, готовиться. Запугав себя провалом Заказа и санкциями в случае нарушения Устава, я лег спать. Засыпая, волновался: придет ли завтра Дима?

Дима пришел. Довольный. С порога замахал листом бумаги. – Вот! Это был рисунок цветными карандашами. Сперва я не

понял, что на нем изображено. Судя по всему, человек. Круглая голова, синие точки-глаза, рот закорючкой. Балахон, закрашенный разными цветами. Гигантские, как у клоуна, черные ботинки. На растопыренных пальцах–черточках висел не то портфель, не то большая сумка.

137

– Это она, – пояснил Дима. – Баба Катя. – И добавил виновато: – Фотографию мне не разрешили взять.

– Вы его прямо околдовали, – заметила Димина мама. – Пришел вчера домой, сразу за карандаши: «Это для дяди из ключиковой палатки».

– Э–э... благодарю вас, сударь, – сказал я Заказчику. – Приходите теперь через две недели, посмотрим, что получится.

На что Дима ободряюще подмигнул. «Ох, и лопухнусь я с этим Заказом», – тоскливо думал я. Ну

да ладно, работали же как–то люди до изобретения фотоаппарата. Вот и мы будем считывать биографию бабы Кати с этого так называемого портрета, да простит меня Заказчик за непочтение.

Может, что-нибудь все-таки считается? неохота первый Заказ запороть...

Для считывания принято использовать «чужой», не слесарный, инструментарий, причем обязательно списанный. Чтобы для своего дела был не годен, для нашего же – в самый раз. В свое время я нашел на свалке допотопную пишущую машинку, переконструировал для считывания, но еще ни разу не использовал.

Я медленно провернул Димин рисунок через вал машинки. Вытер пот. Вставил чистый лист бумаги. И чуть не упал, когда машинка вздрогнула и клавиши бодро заприседали сами по себе: «Быстрова Екатерина Сергеевна, род. 7 марта 1938 года в пос. Болшево Московской области...»

Бумага прокручивалась быстро, я еле успел вставлять листы. Где училась, за кого вышла замуж, что ест на завтрак... Видно, сударь мой Дима, его благородие, бабку свою (точнее, прабабку, судя по году рождения) с натуры рисовал, может, даже позировать заставил. А живые глаза в сто раз круче объектива; материал получается высшего класса, наплевать, что голова на рисунке – как пивной котел!

Через час я сидел в электричке до Болшево. Через три –

138

разговаривал с тамошними стариками. Обдирал кору с вековых деревьев. С усердием криминалиста скреб скальпелем все, что могло остаться в поселке с тридцать восьмого года – шоссе, камни, дома. Потом вернулся в Москву. Носился по распечатанным машинкой адресам. Разглядывал в музеях конфетные обертки конца тридцатых. И уже собирался возвращаться в мастерскую, когда в одном из музеев наткнулся на шаблонную военную экспозицию с похоронками и помятыми котелками. Наткнулся – и обмер.

Как бы Димина бабушка ни тосковала по детству, вряд ли ее тянет в сорок первый. Голод, бомбежки, немцы подступают... Вот тебе и практика, ежкин кот. Еще немного, и запорол бы я Заказ!

И снова электричка и беготня по городу, на этот раз с экскурсоводом:

– Девушка, покажите, пожалуйста, здания, построенные в сорок пятом году...

На этот раз Заказчик пришел с бабушкой. Я ее узнал по

хозяйственной сумке. – Баб, вот этот дядя! Старушка поглядывала на меня настороженно. Ничего, я бы

так же глядел, если бы моему правнуку забивал на рынке стрелки незнакомый слесарь.

– Вот Ваш ключ, сударь. Я положил Заказ на прилавок. Длинный, с волнистой

бородкой, тронутой медной зеленью. Новый и старый одновременно. Сплавленный из металла, памяти и пыли вперемешку с искрошенным в муку Диминым рисунком. Выточенный на новеньком «Венксинге» под песни сорок пятого.

– Баб, смотри! Это ключик от детства. Правда! Старушка надела очки и склонилась над прилавком. Она

так долго не разгибалась, что я за нее испугался. Потом подняла на меня растерянные глаза, синие, точь-в-точь как на Димином рисунке. Их я испугался еще больше.

139

– Вы знаете, от чего этот ключ? – сказала она тихо. – От нашей коммуналки на улице Горького. Вот зазубрина – мы с братом клад искали, ковыряли ключом штукатурку. И пятнышко то же...

– Это не тот ключ, – сказал я. – Это... ну, вроде копии. Вам нужно только хорошенько представить себе ту дверь, вставить ключ и повернуть.

– И я попаду туда? В детство?Я кивнул.– Вы хотите сказать, там все еще живы?На меня навалилась такая тяжесть, что я налег локтями на

прилавок. Как будто мне на спину взгромоздили бабы-катину жизнь, и не постепенно, год за годом, а сразу, одной здоровой чушкой. А женщина спрашивала доверчиво:

– Как же я этих оставлю? Дочку, внучек, Диму?– Баб, а ты ненадолго! – закричал неунывающий Дима. –

Поиграешь немножко – и домой.По Уставу, я должен был ее «проконсультировать по любым

вопросам, связанным с Заказом». Но как по таким вопросам... консультировать?

– Екатерина Сергеевна, – произнес я беспомощно, – вы не обязаны сейчас же использовать ключ. Можете вообще его не использовать, можете – потом. Когда захотите.

Она задумалась.– Например, в тот день, когда я не вспомню, как зовут Диму?– Например, тогда, – еле выговорил я.– Вот спасибо Вам, – сказала Екатерина Сергеевна. И тяжесть

свалилась с меня, испарилась. Вместо нее возникло приятное, острое, как шабер, предвкушение чуда. Заказ выполнен, пришло время Оплаты.

– Спасибо скажите Диме, – сказал я. – А мне полагается плата за работу. Чем платить будете, сударь?

– А чем надо? – спросил Дима.– Чем изволите, – ответил я по Уставу.

140

– Тогда щас, – и Дима полез в бабушкину сумку. Оттуда он извлек упаковку мыла на три куска, отодрал один и, сияя, протянул мне. – Теперь вы можете помыть руки! Они у вас совсем черные!

– Дима, что ты! – вмешалась Екатерина Сергеевна, – Надо человека по-хорошему отблагодарить, а ты...

– Годится, – прервал я ее. – Благодарю Вас, сударь.Они ушли домой, Дима – держась за бабушкину сумку,

Екатерина Сергеевна – нащупывая шершавый ключик в кармане пальто.

А я держал на ладони кусок мыла. Что оно смоет с меня? Грязь? Болезни? Может быть, грехи?

Узнаю сегодня вечером.

141

1. Любовь Линник2. Юрий Полисский3. Светлана Джигун4. Семен Шполянский5. Нонна Водопьян6. Виталий Масановец7. Ирина Миних8. Вячеслав Слисарчук9. Татьяна Годарева-Миняйло10. Елена Итальяна (Пухкало)11. Екатерина Стоцкая12. Анастасия Степаненко13. Светлана Анган14. Елена Черняховская

15. Татьяна Годарева-Миняйло16. Алексей Тихонов17. Олег Лаврентьев18. Зинаида Павлова-Пустовойтенко19. Елена Савилова20. Мила Нилова21. Елена Калинчук

Южный город № 17 2014Литературно-публицистико-культурологический сборник

Содержание

Поэзия

Проза

3581114162027303537383941

445760677683134

142