-
Поэль Карп
ГОСУДАРСТВО ПРОТИВ ОТЕЧЕСТВА
Книга 1
Одинокий голос либерала.1988-1999
Петербург2019
-
Статьи, составившие сборник «Одинокий голос либерала,
опубликованные в свое время по преимуществу в еженедельных изданиях
вышедшие ранее сборники «Свобода – опора порядка» 2011 и «Почему я
не хунвейбин» 2013 вместе с книгами «Отечественный опыт» 2002 и
«Двойной реванш» 2017 дают представление о взглядах автора
насоциальные явления и события, происходивших и не происшедших в
СССР и России в конце двадцатого века.
© Поэль Карп, 2019
2
-
Содержание
Зачем нужна демократия? МН №14 3.4.88 5Чего мы ждем? КО №26,
24.6.88 5Снова чьи-то козни, КО № 30, 22.7.88 15Обязанность
государства, Коммунист №1, 89 18 Кого считать патриотом? Родина
№11, 89 20 Взаимность, КО Истинная русофобия №15, 24.4.89 23
Метрополия или республика №29, 21.7 29 В поисках здравого смысла
39Где же линия раздела? КО №21, 26.5.89 44Снова о «линии раздела»,
КО №33. 18.8.89 50Черный ход для технократа, НВ №40,89 58От
гласности к свободе, НВ №43,89 62Не бог, не царь и не герой, НВ
№47,89 65Берлинская стена (интервью) 72Вопросы культуры (интервью)
1.8.89 73Жду прояснения ситуации, НВ №1,90 76Государство и
виолончель, НВ №5,90 78 Так что же нам делать? КУРЬЕР №1(8), Тарту,
ян.90 79Несостоявшееся воскресение, НВ №9,90 85Гарантия надежды, КО
№16, 13.4.90 88Паралич всевластия НВ №18-90 93Пути на рынок
неисповедимы, НВ №23,90 99Процедуры свободы, КО №26, 29.4.90 101И
это было правильно? КО №36 - 90 109Второй декрет о мире, НВ №27,90
113Съезд и победители, НВ №30,90 117Заговор, который мы не
заметили, НВ №32,90 120Исключение или правило? НВ №35,90
122Англичанин о России, 20.9.90 124Слово о городе, (Выступление в
Доме писателя) 125Налоговые нескладушки, НВ №6,91 127Причины и
последствия КО 15.3 129Мы меняем имена, НВ №21,91 136У врат
демократии, НВ №27,91 138О том ли болит голова? НВ №31,91 141 Урок
истории для тринадцатилетней девочки, НВ №36,91 144Оскорбление
святостью, НВ №41,91 145И ваш пример негоден, КО №42, 91
148Большевистский бой с законами природы, НВ №45,91 152Откуда
страсть к разрывам? ВС №2 – 92 154От науки к утопии и обратно,
Синтаксис №30,91 156Мы не совки, совки не мы, НВ №52,91
176Окончилась ли история? ВС №1, 91 179Пронзительный.Федотов, ВС
№1,91 191
3
-
Соблазн единства. 16.11.91 193Булат и злато, КО №29, 17.7.92
197Что за словом? КО №51, 18.12.92 201Измена родине, ВС №3,92
206Свобода и еврей, (Антисемитизм ХХ века) ВС №4/5 -93 219 Воля или
произвол? ЛГ №3, 29.1.93 224Пока есть выбор, КО №16, 16.4.93 225Что
же дальше? КО №46, 19.11.93 232Чему послужит помощь 236Третья
попытка 19.11.1 241 Личное мнение, ВС №7.94 250Первый урок, КО №2,
14.1.94 257Что же это было? КО №24, 14.6.94 262Стоит ли говорить
правду? НВ №18-19,94 266Первохристианами были евреи, НВ №41,94 267
Три столетия жизни КО №47-94 268Полигон? КО №8-90 271Куда плыть?
10.1.95 275Возврат, Петербургский телеграф №1,95 296Не
довольствуясь слухами. 12.5.95 299Еще недавно 27.8.95 300Иное дано
31.10.95 301Проба 305Обличья реванша КО №2 -96 4.12.95 313Если не
безмолвствовать 18.12.95 318Двадцатый век перевернул понятия
322Философия меньших зол, НВ №32,96 324Меньшинство в обществе
328Царская Россия и еврейское государство 331Мир, означающий войну,
Вести №2, 23.1.97 335Неспоротые номера, НВ № 44,97 338Затянувшийся
последний долг, НВ № 46,97 340Неувядаемая традиция произвола, НВ №
51,97 342Мифологическое сознание в социальной жизни России 343К
двухсотлетию смерти Бёрка (Выступление на ВВС) 12.11.97
351Пространство патриотизма, (Патриотизм без границ) НВ №40-97
352Выбор перед выборами 12.11.97 358Террор или революция
359Аполитичность отчаянья, НВ № 2-3,98 362Зачем убивать кудрявого
Ваньку? НВ №8,98 364Либеральные мечтания, 20.3.98 366Без стыда
3.4.98 370Этюды неправового сознания 18.4.98 372Игра с огнем
375Опыт, который не проводили 21.9.98 381Нужен ли России президент?
384Социал-либеральный манифест 1.2.98 389Что с Россией? 18.2.99
415Продолжение истории (2001) 421Принятые сокращения названий
435
4
-
ЗАЧЕМ НУЖНА ДЕМОКРАТИЯ
Лесковского Левшу отправили в Англию, чтобы там знали, что и мы
не лыком шиты. На обратном пути он заболел и был свезен в больницу.
Увидев доктора, Левша взмолился: «Скажите государю, что у англичан
ружья кирпичом не чистят; пусть чтобы и у нас не чистили, а то,
храни бог, войны, они стрелять не годятся». Левша помер, доктор
доложил, но ему ответили: «Не в свое дело не мешайся: в России на
это генералы есть». И автор заключает: «А доведи они левшины слова
в свое время до государя– в Крыму на войне с неприятелем совсем бы
другой оборот был». Впрочем, если все решает государь, до которого
не добраться, что-то всегда потеряется - не то, так другое - да и
одному ему все не сообразить.Лесков – писатель лукавый и тщетность
рвения честного Левши сознавал.Как чистят ружья, зависит не только
от того, смекнул ли кто или вызнал, где это делают лучше. Развитие
техники уперлось в общественное устройство. Крепостническое
николаевское царство, успешно совладав со внутренними врагами,
жаждавшими прав и свобод, дрогнуло оттого, что презренная
британская демократия, где допускали разные мнения, лучше делала
машины. Не кто иной, как лондонский житель Карл Маркс, тогда жеи
объяснил связь общественного устройства и технологического уровня.
Но многие люди поныне скорбят лишь о том, что трудно «довести до
сведения», забывая, что научные истины не являются в готовом виде,
а рождаются в спорах. Потому наука и добивается большего там, где
есть возможность безнаказанно оспорить любое утверждение. Понятно,
демократия предоставляет трибуну всем, в том числе и невеждам, и
фанатикам, и мракобесам. Они предписывают, какие книги всем читать
и какую музыку всем слушать. То и дело у них вырывается: «Нечего
демократию разводить!» Но и такой откровенности можно радоваться:
видно, кто за что ратует. Наука стала производительной силой,
искать истину всякий день вынуждено все больше людей, и тут важно,
кто открыл ее раньше, кто подошел к ней ближе, кто схватил ее
полнее, кто приложил ее к жизни лучше. Тут необходимо честное
состязание умов и талантов, состязание не в послушании, а в знании,
находчивости, предприимчивости. И если всемы, снизу доверху, сумеем
соблюдать нормы спортивных состязаний, появится надежда, что наш
колхоз, наш завод, наш институт, наш театр, наша страна смогут в
состязании выстоять, смогут его выиграть. О демократии говорят,
имея в виду права и свободы граждан, словно прок от нее лишь самим
гражданам. Реже вспоминают, какой прок от прави свобод обществу,
как целому. А это его страхует от зряшней траты умови рук. На то и
демократия.
ЧЕГО МЫ ЖДЕМ?
Нет, я не жду, что на следующий день после XIX партконференции
можно будет запросто купить свежие овощи и стихи Иосифа Бродского.
Я понимаю, что овощи надо вырастить, а книгу напечатать. Понимаю,
что не все смогут получить желаемое сразу и придется это делать по
труду, за деньги, так что мне, всю жизнь плохо находящему место,
чтобы печатать
5
-
написанное, а значит и заработок, которого бы хватало, часто
придется выбирать — овощи или стихи. Но я с наивным нетерпением
жду, что конференция признает мое право по собственному выбору
удовлетворять,в меру моего скромного заработка, свои потребности,
материальные и духовные. И, разумеется, не только мне, но и каждому
советскому гражданину. Я жду, что конференция провозгласит
практической целью коммунистической партии и всего нашего народа
перестройку общества попринципу "каждому по его потребностям",
поначалу, повторяю, в меру труда каждого. Более справедливой
общественной нормы человечество не придумало, более благородной и
высокой цели общественного переустройства и не может быть. Вот я и
мечтаю, вот и жду.
Тут читатель, возможно, подумает: "Он что, с луны упал? Не
знает, что еще 140 лет назад Маркс и Энгельс провозгласили такое
общество целью коммунистов и что именно эта цель всегда была
написана на нашем знамени?" Нет, я не упал с луны, и
"Коммунистический манифест" знаю, и все программы партии, сколько
их было. Но я ведь и газеты всякий день читаю, и в пору застоя
читал, и теперь, в пору перестройки, а там не так про потребности,
как про борьбу с потребительством пишут. И, по моему убеждению, в
том, что великий призыв "каждому по его потребностям", по-прежнему
звучащий по торжественным дням, в обыденной жизни вытесненборьбой с
потребительством, и заключен корень всех наших бед.
Какое все-таки дивное творение человеческое — язык! Вот
произносим"потребность", и все понятно, слово старое, в любом
словаре есть. По словарю это "надобность, нужда в чем-нибудь, без
удовлетворения которой невозможно обойтись". Другое дело
"потребительство" — сразу чуешь что-то противоестественное. В
обычных словарях такого слова нет, оно появилось где-то в самом
начале семидесятых или чуть раньше, едва застой наладился, и
означает оно, по Словарю новых слов, "стремление к удовлетворению
узкособственнических, эгоистических потребностей в ущерб
общественным". Как это Маркс с Энгельсом такое важное различие
упустили? Должно быть, оттого, что не учились марксизму у наших
обществоведов. Но, так или иначе, они выражались ясно: "каждому до
его потребностям", то есть каждому по своим, и личным и
общественным, ибо они видели общество состоящим из множества
личностей и в личном, индивидуальном, различали общественное .
Маркс и Энгельс нередко — вот тоже странность! — избегали
писать, как мы полюбили, "все", предпочитая писать "каждый", и
очень напирали на то, что именно "каждый". Определяя самое главное
в желанном им обществе, они говорили, что там "свободное развитие
каждого является условием свободного развития всех". Это ведь что
значит? — Это значит: если не может каждый, если не может хотя бы
меньшинство свободно развиваться, то и никто вообще не может в
таком обществе свободно развиваться, даже и явное большинство, с
которым все вроде в порядке. Такое вот условие свободы большинства!
Большинство не будет свободно, если не свободно и меньшинство, если
не свободен каждый.
Это обязательное, по Марксу, условие прежде всего нарушается
тем, что одни люди берутся решать за других, какие их потребности
обоснованы, а какие — "эгоистические", и самое желание
удовлетворить "необоснованные" потребности в свежих овощах и
стихах, не попавших в утвержденный заранее список, объявляют
"потребительством". Борцы
6
-
против "потребительства", то есть против права каждого
удовлетворять свои собственные потребности, уверяющие, что люди
должны работать потому, что труд полезен для здоровья и
нравственности, а не потому, что позволяет удовлетворить
потребности, на деле борются против коммунизма и социализма, как их
понимал Маркс. Привычно стало думать,что социализм — это цель, а
человек — лишь средство, но, по Марксу, социализм нужен для людей,
а не люди для социализма. И я жду, что XIX партконференция скажет
это прямо и восстановит в реальных правах старые истины
освободительного движения.
Было бы, конечно, наивно полагать, что этим дело исчерпывается,
и что, вообще, мы можем вычитать у Маркса или у Ленина ответы на
все вставшие ныне вопросы. После их смерти произошла
научно-техническая революция, влияние которой на общественные
отношения огромно, и на этот случай никто подходящих цитат не
заготовил. Придется раскинуть мозгами самим. Но чтобы понять,
почему научно- техническую революцию мы, сочтя себя авангардом
всего прогрессивного, сперва проглядели, потом отрицали и, даже
осознав, что отстаем, не можем это отставание преодолеть, не
изменив свои социально-политические структуры, необходимо
уразуметь, что происходило тем временем в реальности — и у нас, и в
других социальных системах. А то ведь рецепты оздоровления порой
предлагаются без точного диагноза, без истории болезни.
Для вчерашних руководящих товарищей все просто: мы разболтались,
надо подтянуться, не либеральничать, надо, пусть даже признавая
отдельные ошибки и перегибы товарищей Ягоды, Ежова и Берии,
использовать их славный опыт. Людям застоя важно удержаться на
местах, а если даже карета катит по старой дороге прямиком к
пропасти, они уверены, что успеют выскочить и примкнуть к
победителям. В этом у них большой опыт.
Не так, однако, просто выбраться из застоя, даже и признав
власть закона стоимости и рынка. Наивно думать, что достаточно
отдаться рыночной стихии, чтобы все пошло как по маслу. Сегодня
смелые люди открыто говорят о преимуществах капиталистического
хозяйства перед нашим. Василий Селюнин в "Московских новостях" №18
справедливо писал, что американская или японская экономика
"фактически управляетсяболее централизованно, нежели наша". Это
правда, сегодня это так. Но мы ведь все-таки знаем, что и в прошлом
веке, и в нынешнем и даже после первой мировой войны свободное
предпринимательство испытывало все более страшные кризисы и
вот-вот, казалось, должно было рухнуть — так думали отнюдь не одни
марксисты, этого предчувствия полна самая разная экономическая,
политическая и художественная литература первой трети века. Что же
дало после великого кризиса 1929 года (того же, кстати, года, когда
мы, совершив "великий перелом", пошли за Сталиным), а главным
образом после второймировой войны, капиталистическому миру новую
неожиданную устойчивость? Без понимания того, что позволило
западным демократиям уцелеть на не знающем пощады свободном рынке,
наши вполне обоснованные рассуждения о рыночной экономике все равно
радикальныеили оглядывающиеся на привычные структуры — полемика меж
ними выплеснулась уже в печать, — не приводят к созданию
по-настоящему действенного механизма, который позволил бы сделать
прекрасные намерения реальными.
7
-
Между тем перемены на Западе состояли в том, что именно внутри
капиталистического мира утверждались некоторые существенные, не
ценившиеся прежде черты общественного сознания. Я понимаю, что наши
поклонники госпожи Тэтчер немедленно возразят, что социалистические
правительства на Западе, ссылаясь на общественные интересы, как
правило, приводили свои страны к хозяйственному спаду, поддерживая,
к примеру, национализацией убыточных предприятий их плохую работу
за счет преуспевающих хозяйств, облагаемых душившими инициативу
налогами, то есть, в сущности, по нашему образцу. Ну что ж, не
только Сталин, но и многие западные социалисты путают
социалистическое с государственным. Но мы-то как будто помним, что
сделавший нашу странусоциалистическим государством Ленин прежде
все-таки говорил: "Когда будет социализм, не будет
государства".
Социалистические и социал-демократические партии (в США
аналогичную работу вела демократическая партия) вместе с
профсоюзамиЗапада одно существенное свойство социализма внесли в
капиталистическую экономику. Они создали довольно эффективную, хоть
и далекую еще от совершенства систему социальных гарантий. Если в
классическом капитализме, описанном Энгельсом в "Положении рабочего
класса в Англии", возможности трудящегося были ограничены пределами
его скудного заработка и ему воистину нечего было терять кроме
своих цепей, то сегодня пестрая система социальной помощи (тут и
страхование, и благотворительность, и разнообразные пенсии, и
оплата обретения новой профессии, и прямые субсидии государства)
позволяет человеку в трудной ситуации не погибнуть, она помогает и
учиться, и лечиться и удовлетворять целый ряд других потребностей.
Само собой, это отнюдь не означает всеобщего благоденствия или
имущественного равенства. Само собой, социальные гарантии часто
лишь удерживают людей на официальном уровне бедности, а то и пониже
его. Однако не будем забывать, что этот уровень бедности выглядит в
других странах уровнем богатства, — югославы в ФРГ знают, что
уровень самой скромнойтамошней социальной помощи превышает
заработки квалифицированных специалистов в их стране. А главное,
существование социальной защиты автоматически вынуждает
работодателей поднимать заработки трудящихся в соответствии с их
квалификацией и работой.
Социальные гарантии для каждого предали западному хозяйству
устойчивость, создали почву для социальной активности, для
экономического регулирования и преобразований, которые не ведут уже
к немедленным роковым последствиям для миллионов. Даже госпожа
Тэтчер, легко пуская с молотка национализированные лейбористами
предприятия, весьма осмотрительна в наступлении на социальную
помощь и упразднить ее, чтобы действительно вернуться к былому
"свободному" капитализму, не рискует. Даже вводит такие пособия,
как помощь в покупке жилья. Новая система оказалась особенно
плодотворной для непрерывного промышленного обновления, начатого
научно-технической революцией, которое эффективно могут
осуществлятьлишь способные к высокому уровню совершенства свободные
люди, имеющие возможность, пусть временами и на минимуме,
удовлетворять свои потребности.
Есть глубочайшая ирония в том, что советские люди, пораженные
уровнем жизни простого труженика на Западе, объясняют это меж
собой
8
-
преимуществами капитализма. Вот они — плоды нашей мудрой
пропаганды, не дерзающей объяснить, что перед нами, напротив, черты
социализма проявившиеся в мире, в целом капиталистическом, и что
Маркс говорил о мирном переходе от капитализма к социализму в
странах,где он наиболее полно развит, как в его время в Англии и
США. Экономисты, понимающие жизненную необходимость признания
закона стоимости, могли бы пропагандистам это разъяснить, да и сами
не забывать, что такое социализм по Марксу. Вот я и жду, что после
XIX партконференции мы перестанем чваниться своей социалистической
исключительностью, от чего, кстати, Энгельс предостерегал русских
революционеров еще сто лет назад, именно им говоря, что "нет
избранныхнародов социализма". Но разве не мы положили начало
бесплатной медицине, бесплатному учению, дешевому жилью, и дешевому
хлебу?
Огромные усилия и средства, затрачиваемые на это Советским
государством, общеизвестны. Но не случайно сегодня мы обсуждаем
тяжелое состояние здравоохранения и просвещения, не случайно
жилищная проблема столь остра, а хлеб, продающийся по заниженным
ценам, оплачивается валютой. Всему этому возможны раздельные
объяснения, но вернее признать, что наша система социальной защиты
неэффективна уже в силу того, что ориентировала на всех, но не на
каждого с его особенными потребностями.
У нас не нуждающимся оказывается помощь, чтобы в реальном
стоимостном мире каждый мог воспользоваться ею по своему
усмотрению,а именем такой помощи опрокидывается стоимостный мир,
опрокидывается, понятно, лишь в воображении. На деле-то все свою
стоимость имеет, и, отвлекаясь от этого, общество само себя
обманывает.Мало того, что продажа по ценам ниже себестоимости ведет
к снижению качества товаров, мало того, что субсидии зачастую
достаются не тем, кто более всего в них нуждается, главное —
получающий помощь не вправе распорядиться ею как он хочет: выбрать
врача или школу для ребенка, предпочесть более просторное, пусть
менее благоустроенное или, наоборот, тесное, но благоустроенное
жилье или купить по-настоящему добротный хлеб, отказав себе в
чем-то другом. Нет, каждый приписан к назначенному врачу или школе,
к доставшемуся жилью или к скверному хлебу, изготовляемому
единственным местным хлебозаводом. И нежелание с этим мириться как
раз и объявляют "потребительством". К тому же и все перечисленное,
как и вообще право на существование, действенно лишь в той мере, в
какой сам человек, если он не младенец и не пенсионер, к чему-то
приписан и может назвать место работы или учения. Социальная помощь
стала у нас лишь способом выравнивания жизненного уровня
трудящихся, вне зависимости от их реального труда, но не средством
повышения этого уровня.
На Западе социальная защита и заработок в основном независимы
друг от друга, за вычетом разве того, что более высокий заработок
позволяет приобрести лучшую страховку. У нас они практически
срослись, и заработок стал в некотором смысле формой социальной
помощи. Там платят лишь за реальную работу по ее реальной стоимости
— на рынке капиталист не размякает. А социальная помощь оказывается
тем, кому самостоятельно уже или еще не выстоять — действует
гуманное социальное начало. У нас положение почти противоположное:
гуманности в социальной помощи все меньше, а иные ее виды и вовсе
отсутствуют.
9
-
Зато у нас гуманно платят за несодеянное или за изготовление
никому не нужного. Вот люди, а часто целые учреждения и привыкают
быть иждивенцами общества.
Сегодня им справедливо говорят: рост числа иждивенцев
сокращаетдолю каждого, надо жить иначе, считаясь с законом
стоимости. Но люди ведь понимают, что на практике это будет
означать сокращение заработка или переход на другую, хуже
оплачиваемую работу, а то и вовсе ее утрату,при отсутствии
какой-либо поддержки. Вот отчего отношение широких масс к
перестройке, будем откровенны, все еще двойственно. Ее идеи и
очистительный воздух правды манят, и в общей форме правы те, кто
говорит, что народ за перестройку. Но на своем рабочем месте
человек, как его к этому ни призывай, часто бессилен добиться
разумной и прибыльной постановки дела, и мысль о завтрашнем дне без
социальной защиты внушает ему беспокойство.
Беспокойство обостряется и тем, что противоположные политические
тенденции не столько ведут публичную полемику, сколько добиваются
одновременного издания прямо противоречащих друг другу законов.
Сперва закона об индивидуальной трудовой деятельности и закона о
нетрудовых доходах, каковыми практически объявляли почти все
доходы, получаемые вне государственных и колхозных рабочих мест, то
есть именно индивидуальные. Недавно — закон о кооперации, а перед
этим — указ о непомерных налогах на кооператоров. Это тоже смущает
умы.
Нo главной почвой неуверенности, охотно эксплуатируемой
консерваторами, остается полное молчание о социальной защите для
каждого, которая как раз и стала бы залогом справедливой оплаты
труда. Социальная защита принесла бы уверенность в том, что и
нынешний и предстоящие повороты экономики, — наивно думать, что
научно-техническая революция позволит обойтись однократным
изменением структуры на неопределенный срок, — не окажутся для
людей роковыми. Вот я и жду, что XIX партконференция провозгласит
необходимость создания у нас социальной защиты для каждого и вместо
гонений на "тунеядцев", не состоящих на службе и ничего у
государства не берущих, вцентре внимания окажется поощрение
работающих, то есть экономическое вытеснение подлинных тунеядцев,
состоящих на службе и получающих зарплату. Но ведь и они стали
тунеядцами не всегда по своейвине, и долг общества оказать им
социальную помощь, чтобы они могли найти себе достойное
применение,
Разумеется, социальная защита сама по себе не делает строй
социалистическим. Если же мы хотим социализма, то пора конкретно
определить, что мы имеем в виду. Самой собой, не советский
феодальныйсоциализм. Что же тогда? Что надо перестроить в нынешнем
социальном устройстве? Идут жаркие споры, был ли неизбежен культ
личности. Но дляответа надо бы сперва понять, что его породило, а
от этого спорящие часто уходят. Но ни аморальность Сталина, ни
отсталость страны, ни ее монархические традиции не могут объяснить,
почему Сталин прочно держится в умах и после смерти, и после его
разоблачения на XX съезде.
Анализируя сталинскую эпоху, историки не хотят мазать ее одним
черным цветом и говорят о противоречивости. Это правильно. Но
противоречивость изображается плоско: строительство социализма —
хорошо, нарушения законности — плохо, Магнитка — хорошо, Лубянка —
плохо, и меж одним и другим никакой связи не обнаруживается. А
стоило
10
-
бы поразмыслить, почему как раз руководство Магнитостроя, вплоть
до секретаря обкома, оказалось жертвой Лубянки.
Уже это указывает на противоречивость самой по себе Магнитки. С
одной стороны, страна нуждалась в металле, который Магнитка дала, и
обэтом по праву говорят. Но зря умалчивают о том, что Магнитка
отнюдь не вступила, скажем, с Криворожским металлургическим
комбинатом в реальное экономическое состязание за то, чья продукция
будет стране дешевле и выгодней. Напротив, оба металлургических
гиганта, вкупе с остальными, образовали единую металлургическую
монополию. И такие же точно монополии сложились во всех сферах
хозяйства. И все они даже вошли в правительство в качестве
министерств, образовав единую сверхмонополию под единым
руководством. Эта сверхмонополия, которая, чем обширнее
становилась, тем больше утрачивала стоимостныекритерии и тем меньше
поддавалась рациональному управлению, могла хоть как-то
функционировать лишь при беспрекословном подчинении приказам
сверху, сколь бы нелепы эти приказы порой ни оказывались. На этой
структурной базе и сложился культ личности, он был неизбежным
следствием создания единой феодально-промышленной
сверхмонополии,подкреплявшей желанный Сталину и его
единомышленникам феодальныйсоциализм, то есть неизбежным
результатом отступления от новой экономической политики. Но это
отступление отнюдь не было неизбежно.
Не зря ведь после революции, хотя страна промышленно была куда
более отсталой, отношение к Ленину не назовешь культом личности.
Причина тому не расхождение во взглядах. Сталин был верным
ленинцем.Но Ленин проводил свои решения, располагая лишь властью,
только что взятой его партией, а Сталин мог опираться на уже
создавшееся к его возвышению феодально-промышленную базу,
нуждавшуюся в культе вождя. Поэтому этот культ сохранился и при
Хрущеве, и при Брежневе, людях другого характера, но опиравшихся на
ту же хозяйственную систему. Ленину, чтобы провести решение, надо
было убедить в его целесообразности большинство руководства, съезд
партии, — вспомним борьбу за Брестский мир или за переход к НЭПу, а
Сталину довольно было распорядиться.
Конечно, при Сталине дело по видимости шло эффективней,
посколькудирекция не щадила затрат и Сталин без счета кидал в топку
сверхмонополии и природные ресурсы, и людские ресурсы, и рожденный
революцией великий энтузиазм, великую веру людей в то, что они
строят справедливое социалистическое общество.
А ни Хрущев, ни Брежнев так действовать уже могли, поскольку
казавшиеся неисчерпаемыми ресурсы были уже хищнически растрачены, а
размах хозяйства и, стало быть, нужда в них выросли, что придавало
культам их личностей порой опереточный характер: рост производства
сокращался, а число золотых звезд на груди первого лица росло. Но
не смех, а слезы вызывают подсчеты нерациональных затрат
феодально-промышленной сверхмонополии, сопоставление реальной цены
достижений, которыми мы гордимся, с аналогичными успехами за
рубежом. При Брежневе иррациональность хозяйства стала наглядной
длявсех, но коренится она в учрежденных при Сталине порядках,
отчего и приходится сегодня чаще спорить о Сталине, чем о Брежневе
и тем более о Ленине. Вина Брежнева не в том, что он плохо управлял
сталинской системой, — уже ввиду исчерпанности лежавших на
поверхности
11
-
ресурсов, даже не касаясь революции в технике, ею невозможно
было управлять старыми методами хоть сколько-нибудь успешно, и тут
ругать Брежнева несправедливо. Его вина в том, что он пресек
стремления к переменам, устроил "тихий" сталинизм и помешал
переделать хозяйственный механизм.
Сталинскую систему именовали плановым хозяйством, и то, что
объявлялось планом, обретало силу закона. Но в этом плане
воплощаласьволя, а не здравый расчет, отчего его и стремились не
так выполнять, как перевыполнять, что, естественно, подрывало
всякую сбалансированность хозяйства, в поддержании которой между
тем состоит смысл планирования. Сталинские планы были не планами
вовсе, а директивами, но эти директивы, хоть и обретали силу
закона, хоть на их выполнение не щадили разорительных затрат,
далеко не всегда могли выполняться в полной мере, поскольку не все
определяется волей, есть еще объективнаяреальность, даже от Сталина
не зависящая, и директивные планы, чем дальше, тем больше, так или
иначе, особенно в качественном отношении, нарушались, а это, коль
скоро их считали законами, создавало атмосферу общего беззакония, в
которой юридические нарушения оказывались лишь частностями среди
всеобщего хозяйственного произвола.
Сегодня многие ратуют за юридические гарантии от нового культа
личности, от нарушений законности, и действительно реформа правовой
системы — одно из важнейших условий перестройки. Не забудем,
однако, что принятая в 1936 году сталинская конституция сама по
себе носила вполне демократический характер и на словах
гарантировала все права и свободы. И все же сразу после ее принятия
1937 и 1938 годы наполнилисьвопиющими нарушениями законности.
Подлинной гарантией демократии может стать лишь демократическое
хозяйство, демократически функционирующая экономическая структура,
несовместимая с монопольной внеэкономической деятельностью князей
нефтедобычи, маркизов машиностроения, графов водного хозяйства и
повелевающего всеми ими всеобщего отца, творца и учителя.
Дело вовсе не в том, что в конторах сидят плохие люди.
Установив, чтоу нас чуть не 18 миллионов занято в сфере управления,
пресса с жаром ихобличает как тормозящую и паразитирующую силу. Что
говорить, число управителей непомерно, то есть производительность
их труда крайне низка. Но разве в других сферах она выше? Разве в
сопоставлении с количеством и качеством продукции у нас не слишком
много рабочих, не слишком много людей, занятых в сельском
хозяйстве? Беда не в количестве управителей, а в характере
управления, определившем это безмерное количество и его роль. Хотя
в министерствах и партийных органах сидят не одни бездельники, но и
вполне образованные и талантливые работники, система не становится
от этого эффективней. Простая замена людей и даже сокращение их
числа ничего не изменят, необходима коренная реорганизация
управления, его перестройка. Вот я ижду, что XIX партконференция
положит конец хозяйственному феодализму, признает необходимым в
близкой перспективе упразднить хозяйственные министерства и
хозяйственные отделы партийных органов,и правительство, вместо
выдачи внеэкономических распоряжений, сможет осуществлять
эффективное экономическое руководство хозяйством через такие
органы, как министерство финансов, Государственный банк,
преобразованный в научного консультанта Госплан и, может быть,
12
-
специальное ведомство государственных имуществ, предоставляющее
права на использование общественной собственности различным
предприятиям, которым будет дана экономическая автономия в рамках
закона и взятых ими при этом на себя обязательств.
Здесь мы подходим к ключевой проблеме перестройки. Опыт
показывает, что увеличение самостоятельности предприятий нe состоит
в номинальном увеличении прав директора. Директор, будь он семи
пядей во лбу, чтобы не остаться проводником приказов сверху, должен
зависеть от трудового коллектива, выражать его интересы как целого
и потребностиего членов, которые могут быть реализованы лишь трудом
этого коллектива для удовлетворения каких-то интересов и
потребностей другихколлективов и людей, составляющих общество. Это
взаимодействие всеобщих интересов, особенных интересов данного
коллектива и отдельных интересов его членов должно осуществляться в
сугубо экономических формах как их свободная деятельность в рамках
закона и обязательств, выполняемых всеми участниками
взаимодействия, в равноймере отвечающими перед законом и не
обязанными считаться с произвольными указаниями.
Долгое время принято было считать, что высшей формой
социалистической собственности является государственная, а низшей —
кооперативно-колхозная и, соответственно, высшей формой
социалистического трудового коллектива — фабрика, а низшей —
колхоз, под этим флагом и осуществлялось преобразование колхозов в
совхозы. Но возвращение к пониманию социализма как строя
цивилизованных кооператоров побуждает не только признать, что
колхоз — не единственная возможная форма кооператива, но и
задуматься, впрямь ли на фабрике больше социализма, нежели в
подлинном колхозе, живущем демократически, а не по райкомовским или
агропромовским командам, превращающим и колхоз в фабрику. Ведь
кооператив, — пусть даже, как говаривал Ленин, "при общественной
собственности на средства производства, при классовой победе
пролетариата над буржуазией" и, на новом опыте прибавим от себя,
без команд феодального социализма, создает больше возможностей для
демократического участия коллектива врешении производственных
задач, нежели фабрика, сложившаяся как инструмент частной
собственности ее индивидуального владельца.
Не входя здесь во множество проблем и перспектив
внегосударственного хозяйственного устройства, важно подчеркнуть,
что оно открывает обществу путь к реальному экономическому
состязанию предприятий и кооперативов, ведущему как к повышению
качества товаров, так и, — при нормальном, а не директивном
ценообразовании, — к снижению цен на товары массового спроса,
производство которых будет вынуждено возрастать, что в свою очередь
также расширит возможности удовлетворения каждым трудящимся своих
потребностей.
Понятно, процесс этот может требовать тех или иных
корректировок, и правительство, располагающее экономическими
рычагами, сумеет производить такие корректировки экономическим
путем. В том-то и дело, что нежелательные тенденции и упущения
стихийного экономического процесса можно уследить и исправить, но
невозможно подменить этот стихийный процесс рационалистическими
распоряжениями. Парадоксально, но факт: отказ от чрезмерной
регламентации и прямых команд именно затем и необходим, чтобы
сделать экономику более
13
-
управляемой. Вот я и жду, что XIX партконференция проложит
дорогу к реальной автономизации трудовых коллективов и наметит
выгодные для обеих сторон формы их отношений с центральными
органами как представителем совокупного собственника, то есть
народа, их избравшего.
Само собой, решения партконференции, даже и самые лучшие, не
будут означать, что на следующий день мы окажемся в совершенно
новоммире. Они должны стать началом преображения экономической и
всей общественной жизни. Не стоит предсказывать, завершится оно к
двухтысячному году или раньше или, может быть, продлится дольше.
Важно к нему безотлагательно приступить, узаконить очерченные выше
отношения и ликвидировать избыточные регулирующие институты,
тормозящие социальную активность. Это, конечно, предполагает и
преобразование политической системы, затем и необходимое, чтобы
борьба за перестройку перешла в сферу собственно экономическую, где
должны свершиться главные ее события. А они в свою очередь окажут
оздоровляющее влияние на все другие сферы жизни, пострадавшие от
губительного воздействия 1929 года, породившего
монопольно-абсолютистский хозяйственный базис.
Иные проповедники, сами живущие вполне благополучно, все
твердят, что бедная, трудная жизнь помогает народу сберечь духовную
чистоту и идеологическое первородство. Жизнь, однако, показывает
иное: под грузом неудовлетворенных потребностей лишь единицы идут
на высокие духовные подвиги, большинство же, напротив, от
невыносимой повседневности теряет духовные и нравственные
ориентиры, вплоть до элементарной добросовестности в труде. Война
кончилась сорок три года назад, сегодня у родившихся после войны
рождаются внуки, и нельзя требовать еще и от них бесконечной
жертвенности. Пора наконец позволить людям создать себе достойную
жизнь.
О перестройке часто говорят: другой дороги нет. Это неверно.
Другая дорога есть. Это дорога к все более глубокому упадку, к
дальнейшей растрате богатств природы и народов. Их ценности уцелеют
лишь при решительной перемене жизни и окончательно погибнут, если
все останется, как было до апреля 1985 года.
Не все, однако, просто и с переменами. Они сами порой выступают
каквозрождение вчерашних нравов. Директивная борьба с алкоголизмом
обернулась поощрением самогоноварения и исчезновением сахара,
одеколона, лекарств и многого другого, в чем прежде не было
недостатка. Мы все еще не сознаем, что перестройка — это прежде
всего перестройка методов, отказ от команд, даже самых, казалось
бы, благонамеренных, — ведь противодействовать алкоголизму и в
самом деле необходимо, но не унижая всех граждан без разбора. Целям
перестройки грозит и привычное своекорыстное торможение, и не в
меру ревностная поддержка на старый лад. Вот я и жду, что XIX
партконференция возрождая забытый призыв Ленина: "Не сметь
командовать!", широко откроет двери самостоятельнымначинаниям тех,
кто хочет что-то делать на свой страх и риск.
Как только станет очевидным, что такое и впрямь теперь возможно,
число добровольцев начнет неуклонно расти. Лишь в пробуждении
подлинной, а не отчетной добровольности залог того, что на
прилавках появятся и овощи и книги. Ощутив, что возникла надежда
удовлетворить потребности, едва ли не каждый, кто не пьет без
просыпу, захочет в полной мере выложиться, сделать все, на что
способен, и общество
14
-
получит "от каждого по его способностям". Другой надежды нет.
Вот я и надеюсь!
СНОВА «ЧЬИ-ТО КОЗНИ»?..
Не скрою, меня обрадовало, что Авенир Соловьев, говоря о
«немногих серьезных попытках разобраться в прошлом без ругани»,
помянул и мое имя. Я действительно пытаюсь это делать, и признание
со стороны человека совсем иных воззрений доставляет, конечно,
удовлетворение. Поэтому ужасно жаль, что нет возможности ответить
А. Соловьеву тем же,то есть невозможно сказать, что и он обходится
«без ругани», — он ведь объявляет мои суждения «абсурдом», да еще
«выданным с кондачка». И все-таки не хотелось бы срываться на такой
же стиль.
Итак, А. Соловьев не согласен с моим определением установленного
Сталиным порядка как феодального социализма, о котором я, кстати,
отнюдь не писал, что со смертью Сталина он исчерпался. Какие же
контрдоводы А. Соловьев выдвигает? Прежде всего ему кажется
невозможным, чтобы общество феодального социализма даже в течение
исторически ничтожного отрезка времени могло догонять
капиталистическое. Он, видимо, убежден, что феодальное всегда и во
всех отношениях должно уступать капиталистическому. Сильнее кошки
зверя нет. Но ведь можно, к примеру, вспомнить стремительное
развитие металлургии в петровской феодально-абсолютистской России,
еще в конце XVII века выплавлявшей ничтожно мало чугуна, а уже в
1718 году выплавившей 26 тысяч тонн, а в 1740-м — 32, то есть
обогнав капиталистическую Англию, выплавившую в 1740 году лишь 20
тысяч тонн.Потом, естественно, соотношение радикально переменилось.
Тем более временный рывок возможен, когда речь идет не о
классическом феодализме, а все же о социализме, хоть и феодального
толка.
Подобные короткие «обгоны» совершаются за счет непомерного
напряжения народных сил и растраты ресурсов, а в их концентрации
феодализм и особенно феодальный социализм могут быть даже сильнее
капитализма, поскольку имеют возможность до поры пренебрегать
размерами людских и материальных затрат, их стоимостью. Другое
дело, что за такие «успехи» в конечном счете приходится платить
втридорога. Нынешнее состояние нашего хозяйства и есть расплата за
то, как при Сталине и после него расходовались народные богатства и
страдал народ. Поэтому нельзя не считаться с чувствами, которые
былые беззакония вызывают не только у тех, кто от них прямо
пострадал, но и у всякого честного человека, не безразличного к
судьбам своей страны и своих сограждан. В отличие от А. Соловьева я
не вижу беды в том, что такие чувства находят ныне открытое
выражение. Важно лишь понимать, что само по себе изъявление чувств
еще не объясняет происшедшего, а главное, не гарантирует от
возвращения к чему-то подобному. Действия Сталина порой даже
объясняют тем, что он, якобы, был сумасшедшим, ссылаясь на самого
Бехтерева, или агентом царской охранки, тоже ссылаюсь на
опубликованные где-то материалы. Но даже если бы все это оказалось
правдой, тем более было бы необходимо объяснить, каким же образом
сумасшедший агент царской охранки обрел столь непомерную власть,
что за общественная система такое допустила. Об этом, кстати, шла
речь в том же номере, где напечатано письмо А. Соловьева, — во
фрагменте статьи Ю. Афанасьева.
15
-
В пришедшем в редакцию одновременно с письмом А. Соловьева
письме Е. Соломенного из Челябинска высказывается мысль, что
сталинский порядок вернее определять как государственный
капитализм. Е. Соломенный ссылается на пример конфискованных во
Франции после войны заводов «Рено», ставших государственной
собственностью, где рабочие трудились на тех же условиях, что и на
обычных капиталистических предприятиях. Ну, что ж, при нэпе, когда
на определенных началах у нас был допущен капитализм, можно было и
советские государственные заводы относить к государственному
капитализму. Однако там, где всякое действие на капиталистических
принципах запрещается, на этих принципах не могут действовать уже и
государственные заводы, слившиеся в единую монополию, их социальная
природа меняется. Если система, сложившаяся после ликвидации нэпа,
была все же социалистической, то прямо противоположной той
социалистической системе, полагавшей, что государство должно быстро
перерасти в нечто, являющееся государством лишь отчасти, а там и
вовсеотмереть. Между тем после ликвидации нэпа государство у нас
укреплялось и усиливало свое воздействие не только на традиционные
области, но и непосредственно на хозяйство. Это возрастание роли
государства при социализме, когда открытых капиталистических
отношений в нем не существует, может быть, по-моему, истолковано
лишькак феодальное влияние на социализм. Это, кстати,
подтверждается и тем, что социализм такого типа складывался именно
в странах с сильнымифеодальными традициями и не слишком развитым
капитализмом, упраздненным революционными преобразованиями.
Исследователю, хоть и у него есть чувства, не стоит заменять
ими, и уж тем более руганью, анализ социально-экономических
структур и перемен, в них происходящих, и тут А. Соловьеву как
профессиональномуэкономисту, казалось бы, и книги в руки. Но он, к
сожалению, как раз отдается чувству к незабвенному великому вождю,
а оно толкает его записывать на счет Сталина все хорошее, чего наша
страна достигла до «великого перелома». За исходный пункт
сопоставления экономики СССР и Запада А. Соловьев берет самый
трудный экономически для страны 1920 год, и, естественно, по
отношению к нему рост хозяйства, и производительности труда в
частности, к моменту смерти Сталина оказывается огромным. Но
добросовестно ли так считать? Ведь феодальный сталинский социализм
начался лишь с «великого перелома», лишь с 1929 года, а уже до
того, как раз после 1920 года, хозяйство страны, пошедшей по
экономическому пути, росло фантастически. Вступивна этот путь в
1921 году, страна, перед тем вынесшая восемь лет мировой и
гражданской войн и немыслимую разруху, за четыре года, к 1925 году,
достигла довоенного уровня, а кое в чем его и превзошла и успешно
двигалась дальше без сталинского форсирования. Хорошо ли умалчивать
о реальной стоимости индустриальных достижений последующих лет и о
том, что целые отрасли хозяйства были тогда, напротив, разорены:
после «великого перелома» поголовье скота у нас разительно
сократилось — вотеще куда восходят нынешние трудности с мясом. На
страницах «Книжного обозрения» нет, к сожалению, возможности
продемонстрировать во всей полноте плоды внеэкономического
хозяйствования, всегда, кстати, сопряженного с огромными
злоупотреблениями отдельных хозяйственников и чиновников. Делать
вид, что рашидовы и щелоковы,
16
-
люди типично феодальные, появились только в наши дни, — все
равно, что делать вид, будто лишь в наши дни в СССР появились
проститутки, поскольку о том и о другом заговорили только
сейчас.
А. Соловьев уверяет, что даже и те, чью серьезность попыток
разобраться в прошлом он сам признает, говорят о былом лишь потому,
что «кому-то очень нужно отвлечься от сегодняшних — крайне острых
проблем, переключив внимание на прошлое нашего строя». Кому-то
нужно! Как все-таки удобно все происходящее в своем доме списывать
на кого-то, на злые силы, сатанинские исчадия, агентов гестапо, ЦРУ
и чьи-тоеще! Но на самом деле нынешний обостренный, поистине
всенародный, интерес к истории, как бы однобоко он порой ни
проявлялся, вызван тем, что вне истории, не зная прошлого, просто
невозможно что-нибудь понять в сегодняшнем дне и его,
действительно, крайне острых — в этом я вполне согласен с А.
Соловьевым — проблемах. Кстати, и марксизм, в отличие от многих
иных современных течений, довольствующихся синхронным анализом,
изучением текущего момента, одного среза, весь держится на
историзме, на идее развития, и перестает быть собой, когда исчезает
понимание того, что прошлое сказывается на настоящем и будущем, а
наши нынешние действия скажутся на завтрашнем и послезавтрашнем дне
нашей страны и наших детей. Вот и приходится вглядываться в
прошлое, различать, что в нем было плодотворным. а что пагубным,
что следует сегодня воскрешать, поддерживать, а что, если вернуться
к нему, повлечет в гибельные бездны. Здесь есть вещи, лежащие на
поверхности: надеюсь, большинство советских людей согласится, что
культурное наследство всех народов, книги, песни, танцы, картины,
архитектурные памятники надлежит в меру наших возрастающих
возможностей беречь, помня, конечно, что «хранить наследство — не
значит еще ограничиваться наследством», а вот с насилием, с казнями
и лагерями надо кончать. Но не все, к сожалению, так наглядно, и
даже не всем докторам экономических наук, увы, ясно, что на
нынешнем уровне технической вооруженности производства
внеэкономические действия, всегда игравшие в нашей стране
непомерную роль, стали для нее губительны, самоубийственны.
Потому-то и оказалась жизненно необходимой перестройка, переход от
внеэкономических к экономическим методам хозяйствования. Важно
добраться до корней тех отрицательных явлений, с которыми мы
сталкиваемся, а не списывать их на сатану.
А. Соловьев пишет: «"Рыночники" идут открыто в наступление под
флагом перестройки, а "советски�
