ПЕРЕШАГНУВ ЧЕРЕЗ СТОЛЕТИЕ

Михаил ВЕРБИЦКИЙ

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ 7

НАША КОМНАТКА.....................................................................................................................7ФРУКТОВЫЙ ТОРТ.....................................................................................................................7МАНКА НА СЧАСТЬЕ.................................................................................................................8НА ДАЧЕ....................................................................................................................................8ЦИРК И КИНО...........................................................................................................................10

ДЕТСТВО 12

ВЕСНА И ЛЕТО 1941................................................................................................................12ОСТАПОВСКОЕ ШОССЕ............................................................................................................13ЭВАКУАЦИЯ.............................................................................................................................15ОМСК.......................................................................................................................................17НАШИ РАЗВЛЕЧЕНИЯ...............................................................................................................211942.........................................................................................................................................211943.........................................................................................................................................22НАШИ ЛАКОМСТВА.................................................................................................................23ОСЕНЬ 1943.............................................................................................................................25ОБРАТНО В МОСКВУ...............................................................................................................26ЗДРАВСТВУЙ, МОСКВА...........................................................................................................27НАШИ СОСЕДИ........................................................................................................................29НАША ТОПОГРАФИЯ................................................................................................................30ИГРУШЕЧНАЯ ФАБРИКА..........................................................................................................31ПЕРВЫЙ МАТ...........................................................................................................................32ЛЕТИТЕ, ГОЛУБИ.....................................................................................................................33НОВЫЙ ГОД 1944....................................................................................................................34КОЛОРИТНЫЕ ФИГУРЫ............................................................................................................36КИНО МОЕГО ДЕТСТВА............................................................................................................37ПТИЧИЙ РЫНОК.......................................................................................................................38ЗИМА 1944...............................................................................................................................40"РОЖДЕНИЕ" БОЛЕЛЬЩИКА....................................................................................................41ВЕСНА 1944.............................................................................................................................43ПЕРВОЕ ПИВО..........................................................................................................................44ОДЕССА...................................................................................................................................44САЛЮТ В МОСКВЕ ВРЕМЕН ВОЙНЫ.......................................................................................45ПЕРВЫЕ ПЕСНИ, УСЛЫШАННЫЕ ВО ДВОРЕ (1943-1944 ГОДЫ).............................................47ЖИД.........................................................................................................................................48ДЕД СТЕПАНСКИЙ...................................................................................................................51ТРАМВАЙ «Р»..........................................................................................................................51ГОЛУБЯТНИКИ.........................................................................................................................52ДАЧА........................................................................................................................................53ФАНТИКИ.................................................................................................................................55ЛЕТНИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ...........................................................................................................56НАШ САД.................................................................................................................................56СЕМЕЙНЫЕ ВЫХОДНЫЕ..........................................................................................................57ОСЕНЬ В МОСКВЕ....................................................................................................................58МОИ ПОЛИТИЧЕСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ...................................................................................59ДАЧНИКИ ЯНКЕЛЕВИЧИ..........................................................................................................60НЕМНОГО О ЮРИИ ИСАЕВИЧЕ...............................................................................................62

3

Перешагнув через столетие...

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ 64

ПЕРВЫЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС...............................................................................................64МОЙ КЛАСС.............................................................................................................................65ДВОРОВЫЕ ИГРЫ.....................................................................................................................67РОДНЯ......................................................................................................................................69НОВЫЙ ГОД 1946....................................................................................................................75РЕФОРМА.................................................................................................................................75"ПЕРЕСТРОЙКА" 1947 ГОДА....................................................................................................76ЮБИЛЕИ..................................................................................................................................78ФАНАТ.....................................................................................................................................79ФУТБОЛ МОЕГО ДЕТСТВА.......................................................................................................81ПРИЕМ В ПИОНЕРЫ.................................................................................................................87ДАЕШЬ КУЛЬТУРУ!!!...............................................................................................................88"ТЕАТР У МИКРОФОНА"..........................................................................................................89ЭСТРАДА МОЕГО ДЕТСТВА......................................................................................................90ТЕАТР МОЕГО ДЕТСТВА...........................................................................................................96ЮБИЛЕЙ ВОЖДЯ......................................................................................................................987-Й "Е".....................................................................................................................................98УЧИТЕЛЯ..................................................................................................................................99ШАХМАТНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ................................................................................................101БОРЬБА С КОСМОПОЛИТИЗМОМ............................................................................................103СЛАВА КПСС!......................................................................................................................105ИЗ ТРЕСТА НА ИППОДРОМ.....................................................................................................106ВРАЧИ-УБИЙЦЫ.....................................................................................................................107ЛЕТО 1952.............................................................................................................................108ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ............................................................................................................109ОЛИМПИАДА-52....................................................................................................................111КАРТЫ МОЕГО ДЕТСТВА........................................................................................................111СМЕРТЬ ТИРАНА....................................................................................................................113В ОЖИДАНИИ ПЕРЕМЕН........................................................................................................116ДЕЛА СПОРТИВНЫЕ...............................................................................................................117КОМСОМОЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ.....................................................................................................119ПРАЗДНИК ВНЕ СЕМЬИ..........................................................................................................120ЛЕТНЯЯ КОМПАНИЯ..............................................................................................................121ВЫСТАВКА ДОСТИЖЕНИЙ.....................................................................................................122ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ...........................................................................................................123МЕДАЛИСТЫ..........................................................................................................................125ПОСЛЕДНИЙ ШКОЛЬНЫЙ ГОД...............................................................................................126ВЫПУСКНОЙ..........................................................................................................................12717 ЛЕТ....................................................................................................................................128ПОСТУПЛЕНИЕ.......................................................................................................................130СДЕЛАЛ САМ - ПОМОГИ БЛИЖНЕМУ.....................................................................................131СИКСТИНСКАЯ МАДОННА.....................................................................................................131СОБЕСЕДОВАНИЕ...................................................................................................................133МУСОР НА БЕГОВОЙ.............................................................................................................134

ИНСТИТУТ 135

НА ВСТРЕЧУ С СУДЬБОЙ.......................................................................................................135НАША ГРУППА.......................................................................................................................137ПЕРВЫЕ ЛЕКЦИИ, ПЕРВЫЕ СЕМИНАРЫ.................................................................................140БОРИС ЕГОРОВ......................................................................................................................142ЛИДА БУРКОВА.....................................................................................................................143

4


СТУДЕНЧЕСКАЯ ФИЗКУЛЬТУРА.............................................................................................144СТУДЕНЧЕСКИЙ "ЭКСТЕРЬЕР"...............................................................................................145СТУДЕНЧЕСКАЯ СТОЛОВАЯ...................................................................................................146СТУДЕНЧЕСКИЕ ГАБАРИТЫ...................................................................................................147ПЕРВЫЙ СТУДЕНЧЕСКИЙ ВЕЧЕР............................................................................................149"ПЛЕСЕНЬ".............................................................................................................................1501956.......................................................................................................................................152БЛАГОСЛОВЕНИЕ В ОТЛИЧНИКИ...........................................................................................153ПЕРВЫЕ КАНИКУЛЫ И ПОСЛЕ...............................................................................................154АНАТОМИЧЕСКИЕ АНЕКДОТЫ...............................................................................................156ВАЛЕНТИНОВКА....................................................................................................................157ЛЕТНЯЯ СЕССИЯ 1956...........................................................................................................158ЛЕТО НА ДАЧЕ.......................................................................................................................159КУРОРТНИК............................................................................................................................162ОСЕНЬ 1956...........................................................................................................................170ПЕРВАЯ БЛИЗОСТЬ.................................................................................................................171ОТ СУДЬБЫ НЕ УКРЫТЬСЯ.....................................................................................................173ЗИМНИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ..........................................................................................................175КОГДА РОДИТЕЛЕЙ НЕТ ДОМА..............................................................................................176ЕВРЕЙСКАЯ СВАДЬБА............................................................................................................178ПЕРВАЯ ИЗМЕНА....................................................................................................................180ВЕСНА 1957...........................................................................................................................183ПЕРВОМАЙ 1957 ГОДА..........................................................................................................184ВЕРТИНСКИЙ.........................................................................................................................185ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МОСКВЫ В ЛЕНИНГРАД............................................................187ОТ ПЕТЕРГОФА ДО "АВРОРЫ"..............................................................................................191НЕМНОГО ПОЛИТИКИ В БЕЛЫЕ НОЧИ...................................................................................193ЛЕНИНГРАД МУЗЕЙНЫЙ, ЛЕНИНГРАД ТЕАТРАЛЬНЫЙ..........................................................195ПЕРВЫЙ ТЕАТРАЛЬНЫЙ СЕЗОН.............................................................................................198ПЕРЕД ЦЕЛИНОЙ....................................................................................................................200ДАЕШЬ ЦЕЛИНУ!!!?...............................................................................................................203МЫ ЕДЕМ, ЕДЕМ, ЕДЕМ….....................................................................................................205ЗДРАВСТВУЙ, ЦЕЛИНА..........................................................................................................208ПОЛЕВОЙ СТАН.....................................................................................................................210ТРУДОВЫЕ БУДНИ.................................................................................................................213НЕ ЗА ОГОНЬ ЛЮБЛЮ КОСТЕР...............................................................................................214КОПНИЛЬЩИКИ.....................................................................................................................216ЛЮБОВЬ ЦЕЛИННАЯ..............................................................................................................218ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.........................................................................................218НА ТОКУ................................................................................................................................219НЕМЕЦКАЯ ДЕРЕВНЯ.............................................................................................................220СИЛОС...................................................................................................................................220ДЕЖУРНЫЕ............................................................................................................................221ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ЦЕЛИННЫХ ЭПИЗОДОВ.............................................................................222ДНИ РОЖДЕНИЯ.....................................................................................................................224КАЖДОМУ ПО ЗАСЛУГАМ......................................................................................................225ПРОЩАЛЬНЫЙ БАНКЕТ..........................................................................................................227ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ..........................................................................................................229МОСКВА.................................................................................................................................229ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С МЕДИЦИНОЙ..................................................................................230И СНОВА БАНКЕТ..................................................................................................................233НОВЫЙ 1958-ОЙ ГОД............................................................................................................234

5


ВТОРАЯ СВАДЬБА..................................................................................................................236ЗНАКОМСТВО СЕМЬЯМИ........................................................................................................238ТОЛИНА СВАДЬБА.................................................................................................................240С ЛЕГКИМ ПАРОМ..................................................................................................................240СВАДЬБА НА БЕГОВОЙ..........................................................................................................242СВАДЕБНЫЕ ПОДАРКИ...........................................................................................................246ПОСЛЕСВАДЕБНЫЕ СЕМИНАРЫ.............................................................................................247ГЕНЕТИКА..............................................................................................................................249СУПРУЖЕСКИЙ ДОСУГ..........................................................................................................251ПАСТЕРНАК...........................................................................................................................254ВАН КЛИБЕРН........................................................................................................................256ПЕРВОМАЙ 1958....................................................................................................................256ЮБИЛЕЙ БОРИСА СЕРГЕЕВИЧА............................................................................................259ПАРИКМАХЕРСКИЕ МОЕГО ДЕТСТВА....................................................................................259ПРОДОЛЖЕНИЕ ЮБИЛЕЯ.......................................................................................................261ПИСАЮЩИЙ МАЛЬЧИК..........................................................................................................263ПЕРВАЯ КЛИНИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА.......................................................................................265ДАЧНЫЕ БУДНИ И СПОРТИВНЫЕ ПРАЗДНИКИ......................................................................267ЧЕТВЕРТЫЙ КУРС..................................................................................................................270ПЕРВЕНЕЦ..............................................................................................................................273ПЕРВЫЕ ПОДАРКИ АНДРЮШЕ...............................................................................................278ПЕРВЫЕ ФОТОГРАФИИ АНДРЮШИ.......................................................................................279ГОДОВЩИНЫ СВАДЬБЫ.........................................................................................................281ЛЕТНЯЯ ПРАКТИКА................................................................................................................282ДАЧНОЕ ЛЕТО 1959...............................................................................................................287СВОЯ КОМНАТА.....................................................................................................................290ПЕРВЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ АНДРЮШИ И НОВОСЕЛЬЕ...........................................................292НАЧАЛО ТРУДОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.....................................................................................294ПЕРЕЕЗД С ОСТАПОВСКОГО ШОССЕ.....................................................................................2971960.......................................................................................................................................299"МОРОЗОВКА".......................................................................................................................300ДАНИЛОВЫ............................................................................................................................303ЮЛИНА СВАДЬБА..................................................................................................................305КЛОПИНОЕ НАШЕСТВИЕ.......................................................................................................306ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ДЕДУШКИ СЕРЕЖИ...................................................................................307ВОЕННЫЕ СБОРЫ...................................................................................................................308ДИЗЕНТЕРИЯ..........................................................................................................................313ЛЕТНЯЯ ОЛИМПИАДА В РИМЕ..............................................................................................315ПОСЛЕДНЯЯ СТУДЕНЧЕСКАЯ ОСЕНЬ.....................................................................................316КЕМ БЫТЬ?............................................................................................................................317ГАЛОЧКА...............................................................................................................................321АПН......................................................................................................................................323ГИНЕКОЛОГИЯ.......................................................................................................................324ГОСЭКЗАМЕНЫ......................................................................................................................324СОБЫТИЯ НАЧАЛА ЛЕТА 1961..............................................................................................325ТРУДОУСТРОЙСТВО...............................................................................................................327

6


ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Помню себя, наверное, с двухлетнего возраста. Воспоминания, конечно, отрывочные, как картинки в старом детском аппарате эпидиаскопе - «проекторе», который мы называли киноаппаратом. С помощью такого аппарата показывали отдельные стеклянные пластинки - «кадры», или пленку. Кадры, естественно, были неподвижными.

Вот несколько первых кадров.

Наша комнаткаПомню хорошо дом, в котором мы жили, двор, в котором стоял наш

дом, расположение квартир, а также помню жильцов нашего двухэтажного дома и двух других домиков, расположенных в нашем дворе.

Семья наша жила в проходной 14-метровой комнате четырехкомнатной квартиры на первом этаже. Семья - это мама, папа, брат и я. Если войти в нашу комнату из коридора, то слева стояла металлическая, никелированная кровать родителей с пружинным матрацем, затем была дверь в смежную комнату, в которой жила семья маминой старшей сестры тети Ривы. В левом углу стоял желтоватого цвета буфет, верхняя часть которого была с двумя застекленными дверками, под ней - открытая полка, где обычно стоял синий сервиз. Ниже располагались два ящика, а под ними - шкафчик с двумя полками. Рядом, у окна, стояла моя кроватка (кроватка была металлическая, с «веревочной» сеткой впереди, чтобы ребенок не выпал), близко к ней стоял квадратный раскладной стол, и, наверное, четыре стула.

Вдоль правой стены выстроились фанерный, под цвет буфета, платяной шкаф с зеркалом, и ближе к окну диван, обтянутый черным дерматином (обивочный материал "под кожу"). На спинке дивана - полка с двумя маленькими шкафчиками по бокам. На полке стояли маленькие белые, вероятно, мраморные слоники, а на ручках шкафчиков висели два маленьких фото в круглых деревянных рамках: слева Сталин, справа - Ворошилов (кто они такие расскажу позднее).

Фруктовый торт Первая яркая «цветная» картинка. Я проснулся в своей детской кроватке, встал, держась за сетку, и увидел на столе «красный торт». Скорее всего это было году в 1939, - еще до ухода папы на войну с «белофиннами». Вкус и запах этого бисквитного торта с розовато-вишневого цвета фруктовым желе я сохранил в своей памяти на всю жизнь.

Спустя годы, когда уже у нас с Лидой были маленькие дети –Андрюша и Галочка, а жили мы на Беговой улице, т.е. лет через 20, в нашем магазине появился подобный торт. Мы, конечно, покупали его. Стоил он

7


всего-то копеек 70 - маленький и 1 руб. 51 коп. - большой. Но это было лишь подобие того торта из моего детства. Вкусом он хоть и напоминал тот первый торт, но цвет «глазури» был уже не таким ярко-красным, а скорее каким-то молочно-розовым, бледным.

Манка на счастьеЕще помню Новый Год, наверное, 1940-й. Был такой обычай

посыпать на счастье голову крупой и приговаривать: «Сеем - веем - посеваем, с Новым годом поздравляем». Я пошел в соседнюю комнату, где спала моя двоюродная сестра Люба - студентка Мединститута, у которой были густые светлые волосы, и с выше названной приговоркою посыпал ей на ее густую шевелюру сахарный песок вместо манной крупы. Сам ли я перепутал пакеты, или кто-то из взрослых, но Любе пришлось здорово повозиться, чтобы промыть свои волосы, слипшиеся от сахара, и надо заметить, что мыть голову пришлось в тазу, т.к. воду в дом носили с улицы, набирая ее на колонке.

Папа был мобилизован (призван в армию) и участвовал в боях с финнами. Когда он вернулся домой после окончания войны, то вечерами рассказывал нам о подарке, который он нам послал с фронта. Это были «врунские лошадки». Я представлял себе двух прекрасных черных (вороных созвучно «врунских») коней для брата и для меня, которые едут специальным поездом. Я долго ждал их и верил, что они когда-нибудь приедут.

На дачеПомню переезд на дачу. Наверняка, это был 1940-й год, то есть, мне 2

года 8 месяцев.Рано утром приехал маленький грузовичок-такси, называли его

«полуторка», т.к. груз он мог перевозить тонны полторы. Помню, как взрослые погрузили вещи - какие-то узлы, корзинки, возможно какую-то мебель. В кабину к шоферу сел дядя Петя, а папа и двоюродный брат Фима расположились в кузове на вещах. Когда машина уехала, женщины - тетя Рива, мама и Люба взяли нас, детей - Толю и меня - и поехали на Ярославский вокзал. Оттуда мы должны были электричкой добираться до Загорянки (дачный поселок в 27-28 км от Москвы, где была наша дача).

«Дача» - половинка, как тогда говорили, финского домика - была двухэтажная. Внизу - две отдельные террасы и три комнаты. Справа жила семья дяди Пети. Они занимали часть дома (терраса и две небольшие комнаты). Слева террасу и комнату занимали мы (мама, папа, Толя и я), верх (терраса и большая комната) обычно сдавали на лето дачникам.

На задней части двора, за нашей террасой, был малинник, затем шел огород, сад с молодыми яблонями, вишневыми деревьями и тремя грушами, за которыми стояла летняя кухня с сараем, в котором была ванна и душ, а

8


бак с водой стоял на крыше. Справа в углу двора - туалет и еще один сарай с земляным полом. Слева от кухни - колодец с деревянным срубом.

От дома к кухне вела аллея из кустов смородины. Рядом с кухней тогда еще стояла большая сосна и мы как-то собирали под ней шишки для самовара. Слева от колодца росла яблоня-«китайка». В то лето я заболел дизентерией и мне не разрешали после болезни кушать фрукты и ягоды. Но однажды я забрался в малинник. Меня, конечно, потом ругали, но пока мама меня искала, я -таки наелся малины...

Помню еще один эпизод очень ярко. К нам на дачу приходил дед- Степанский - это один из наших соседей по дому в Москве (он жил с семьей своего сына на втором этаже). Летом они снимали дачу на 7-й просеке у Миши Пушина. Двор той дачи весь был занят под огород и отдыхать там было негде. Поэтому дед Степанский приходил к нам на дачу, ему ставили раскладушку и он тихо спал в тени деревьев.

Я уже не знаю, но почему-то у этого деда была кличка «Лаперди». Так звали его мои старшие двоюродные брат и сестра и их друзья. Дед был одет во все белое (брюки, рубашка, туфли). У него была белая (седая) борода и белые-белые волосы, а лицо какое-то чистое, розовое.

Дед приходил к нам и мирно спал. Возможно во сне он пукал, за что ему и дали эту кличку. Чтобы посмеяться над дедом, Фима и его друзья, собиравшиеся компанией во дворе, говорили мне: «Миша, пойди дерни деда за бороду, а когда он проснется, скажи ему: "Лаперди".

Я шел и выполнял это задание. Дергал деда за бороду я конечно слабо, и дед не сразу просыпался. Он приоткрывал глаза, видел перед собой маленького мальчика, который кричал ему: «Лаперди» (что вызывало дикий хохот всей компании 16-17-летних «жеребцов»), гладил меня по головке со словами: "А, Клейнеерел... (А, маленький...)", закрывал глаза и спал дальше. Этот эпизод я часто рассказывал своим детям, когда они были маленькими, а потом и внукам, укладывая их спать и выполняя их просьбу рассказать "как ты (т.е. я) был маленьким".

Помню еще одно утро на даче, вероятно, в это же лето. Я проснулся и не смог найти свой пупок и, наверное, долго возился в кровати. На мой вопрос, «где мой пупик», мама сказала, что он ушел гулять на прудик.

В то лето пруд высох, воды в нем совсем не осталось. Однажды моя двоюродная сестра Люба (ей было тогда лет 19-20), и ее подруга, которая жила у нас на даче наверху ("дачница"), пошли гулять на пруд и взяли с собой меня. Мы ходили по песчаному дну пруда, забирались на островок, гуляли там в сосновом молодом лесочке, а на обратном пути я никак не мог забраться на берег - он был для меня слишком крут.

На даче в то лето жила у нас собака-лайка по кличке Индус. Конура ее стояла под липой на углу террасы с правой стороны дома. Индус часто залезал на конуру. И почему-то цвет шерсти его я запомнил как грязно-зеленый. На зиму Индуса отдали каким-то знакомым, которые жили в Загорянке зимой. Больше его я никогда не видел. Однако образ его – грязно-зеленого цвета лайка - сохранился в моей памяти до сих пор.

9


Еще одна картинка» из дачного детства того же лета. В гости к дяде Пете приехал его младший брат с семьей. У них было трое детей - Сима и Неля старше меня, а Леня младше меня на 1 год. И вот мы все вместе большой компанией отправились на речку - Клязьму. Речка находилась за железнодорожной станцией, километрах в 2 - 3 от нашей дачи. В то время река была довольно широкая. На пляже было много народу, имелась лодочная станция.

Хорошо помню, что Ханаан (так звали младшего брата дяди Пети) привез два больших резиновых надувных мяча. Размером они казались больше меня. Этими мячами взрослые играли в реке. Они были хоть и большие, но довольно легкие и цвета серовато-бежевого. Когда я этот эпизод рассказывал позднее родителям, они его не помнили.

Помню еще возвращение в Москву. Во дворе ребята, все, конечно, старше меня лет на 5-7, спрашивают: «Миша, расскажи как ты был на даче». Я им говорю: «На даче я ходил в лес, там был волк и он меня съел». Ребята смеются и говорят: «Как же он тебя съел, если ты здесь живой?». На что я им отвечаю: «Волк меня сперва съел, а потом сказал: "Тьфу, вонючка", и выплюнул меня».

Цирк и киноЗапомнились еще походы в кино и цирк. В кино ходили, наверное,

раза два, так как помню фильмы с участием Чарли Чаплина и как весь зал смеялся над маленьким человечком в черном костюме, больших черных ботинках, черной шляпе-котелке, с маленькими черными усиками и тросточкой в руках. Я тоже смеялся вместе со всеми, но тогда на меня проделки героя Чарли Чаплина не произвели неизгладимого впечатления.

Больше запомнился фильм «Дети капитана Гранта». Помню кинозал маленького клуба 1-го Часового Завода, который называли «Звездочкой». Располагался он на Крестьянской Заставе, напротив «Сотого универмага». Свет медленно гас, пока не становилось совсем темно. И вдруг на экране появляются первые кадры, звучит музыка. Уже спустя годы я узнал, что музыку написал к этому фильму Исаак Дунаевский, а роль Паганеля исполнял Николай Черкасов, но для меня главным героем был, конечно, сын капитана Гранта Дик.

Песни, которые исполняли Паганель и Дик, заполнились сразу. Эти песни потом сопровождали меня практически всю жизнь. В какие-то моменты они отступали куда-то вглубь памяти, но затем вновь всплывали, особенно когда пересматривали этот фильм сначала с моими детьми, а затем и с внуками. Песенка «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер» и особенно куплет: «Кто весел, тот смеётся, кто хочет, тот добьется, кто ищет тот всегда найдет» был своеобразным девизом всей моей жизни. Эту песню я, не имеющий ни голоса, ни слуха, напевал по вечерам своим детям, а позднее внукам. А песенку Паганеля «Жил однажды капитан, он объездил много стран и не раз он бороздил океан…» и особенно припев: «Капитан,

10


капитан, улыбнитесь, ведь улыбка - это флаг корабля, капитан, капитан, подтянитесь, только смелым покоряются моря» мы с Катей (тогда еще Катенякой) выучили и пели на свадьбе Андрея и Иры в 1985 году.

Я, конечно, тогда, в предвоенные годы, не мог знать, что следующее посещение кино будет лишь спустя 3 года.

В Омске уже с папой, мамой и Толей, после перевода папы в госпиталь для дальнейшего лечения после ранения ноги под Сталинградом, мы смотрели фильм «Секретарь райкома».

В цирк перед войной я попал первый раз, когда к нам в гости приехал из Кировограда Шмерка - муж папиной сестры, тети Лизы. Не помню, была ли с нами мама, но то, что в цирк мы ходили с папой, Толей и Шмеркой я помню точно. Я даже помню его, Шмерку. Маленького роста в зелёном костюме (который называли, как я узнал позднее, «сталинка»): рубашка-гимнастерка с нагрудными карманами, брюки-галифе и черные сапоги.

Запомнил клоунов: один высокий и худой, другой маленький и толстый (Пат и Паташонок) - и выступление с морскими львами. На арене стоял большой стеклянный аквариум. Черные блестящие морские львы сначала жонглировали мячами, а потом ныряли в этот аквариум и там плавали вместе с дрессировщицей. Было очень интересно и весело. Представление в Цирке - это был настоящий праздник.

Вновь посетить Цирк привелось опять же в Омске, в году, наверное, сорок третьем. В цирк мы ходили с Любой. Она тогда училась в Мединституте. Выступали Юрий Дуров со слонами, сестры Кох (воздушные гимнастки), дрессировщик с голубями, жонглеры и клоун Карандаш (Румянцев). Но об этом позже.

11


ДЕТСТВО

Весна и лето 1941Зимой 1941 года я тяжело болел. После гриппа было осложнение

менинго-энцефалит. И как потом рассказывала мама, врачи не знали, буду ли я жить. Но я выздоровел. Однако, хотя я этого, конечно, не понимал, меня трехлетнего возили в детской коляске.

Помню теплый день во дворе нашего дома на Остаповском шоссе в Москве. Я сижу в коляске, а Люба сидит на табуретке и вышивает на детских носочках и трусиках красными нитками инициалы М.В. и Т.В. - Миша Вербицкий и Толя Вербицкий. Это нас готовили к отправке на лето в детский сад. Быть может уже началась война... Иначе почему мы не поехали на дачу?

Помню, как мы садились в автобус для отправки в детский сад. Было как-то непривычно расставаться с родными, которые нас провожали, хотя я знал, что мама тоже едет с нами. Она устроилась работать воспитательницей в этот детский сад. Детский сад находился под Москвой, под Егорьевском, в деревне Рыжово. Это километрах в 35-40 от Москвы по Рязанскому шоссе. Дом, в котором размещался детский сад - двухэтажное бревенчатое темного цвета здание. Одна группа - младшая - размещалась на первом этаже, а другая - старшая - на втором. Мама была воспитательницей в старшей группе, но виделись мы, конечно, каждый день.

Что я помню из этого периода - это возвращение с одной прогулки в лес. Мы шли полем домой, т.е. в детский сад, и вдруг над нами низко летит самолет, мы даже видели пилота. Воспитательница сказала, что это самолет немецкий, Значит уже шла война, ведь это был июль-август 1941 года.

В августе за нами приехала тетя Рива, мамина старшая сестра (жена Петра Яковлевича - дяди Пети). Она забрала нас с Толей и мы отправились и Москву. Но домой мы не заезжали. В Москве мы сделали пересадку (это сейчас я понимаю, что мы приехали на Казанский вокзал, а в Загорянку надо ехать с Ярославского вокзала). Мы перешли с одного вокзала на другой, сели на электричку и приехали в Загорянку. Там на станции нас встретил двоюродный брат Фима, сын тети Ривы. Он посадил нас с Толей в деревянную тачку, туда же положили наши вещи: какие-то чемоданчики и узелки, и повез нас на дачу. Фимке тогда еще не было 17 лет, он только летом закончил школу.

Многое переменилось в жизни в то лето. Папа ушел на фронт, мы провели лето в детском саду. Не осталась прежней и наша дача. Во дворе справа от калитки было вырыто бомбоубежище - большая яма, верхняя часть которой была застелена бревнами, а на бревна насыпан холм земли. В бомбоубежище вели земляные ступеньки. Там было темно и сыро. Но отрыть бомбоубежище было обязательным делом жильцов каждого дома, чтобы на случай бомбежки прятаться там.

12


Нам только один раз пришлось воспользоваться бомбоубежищем, когда по репродуктору объявили воздушную тревогу. Это было ночью, нас подняли с постели и отнесли в бомбоубежище. В доме остался только дядя Петя. Он продолжал спать. Все обошлось в тот раз. Бомбы вблизи не падали.

Через несколько дней приехала мама и мы начали готовиться к эвакуации. Это новое слово, значение которого я, конечно, не понимал. Что осталось в памяти от этого процесса, то, что сушили сухари, покупали «сухое» печенье и все это связывали в узлы. В узлы же связывали и нашу одежду. Как долго шел процесс подготовки к эвакуации - не помню. Помню лишь, как за клумбой на скамейке играли наши московские соседи Долговы: кривоногая Зинка и косой Володька (его почему-то звали «Булёка»), которые в это время жили у нас на даче. Так мне запомнилось. А было ли это на самом деле?

Но вот в одно утро приехал грузовик, в кузов погрузили все наши вещи и всех нас, и мы поехали в Москву. Проезжая по улицам Москвы, я запомнил заклеенные бумажными лентами, крест-накрест, стекла окон, мешки с песком у стен домов, противотанковые надолбы и ежи из рельсов и огромный зеленый танк.

Остаповское шоссеДом наш - двухэтажный, бревенчатый на высоком красном

кирпичном фундаменте, с крышей, крытой кровельным железом. К дому с торца, обращенного во двор, пристроено крыльцо. В крыльце была лестница, ступенек 6-8, ведущая к площадке, на которой располагалась дверь, распахивающаяся в общий коридор. В этом коридоре начиналась лестница во второй этаж, виднелись двери туалета и общей кухни и дверь в нашу квартиру номер один.

Квартира номер два была на 2-м этаже дома, а квартирой номер три считался отдельный одноэтажный домик, стоявший во дворе, напротив нашего крыльца. Обе квартиры были 4-х комнатные.

На первом этаже было две пары смежных комнат. Большая комната метров 18, а маленькая проходная - метров 13-14. Две комнаты справа занимали мы - это семья маминой старшей сестры Хромченко - сама тётя Рива, дядя Петя, Люба, Фима, они занимали большую комнату, а в маленькой проходной жили папа, мама, Толя и я.

В левой половине квартиры также были две смежно-изолированные комнаты. В большой жила семья Развиловских: Эрнест Яковлевич, провизор, Мария Николаевна и их дочь Наташа, взрослая девица с очень выступающими вперед верхними зубами. Все они были высокого роста, особенно Мария Николаевна и Наташа, и очень худые. В маленькой комнатке жила молодая пара - Нюра и Петя - и их дети близнецы на год моложе меня - Димка и Аленка.

13


Наверху в квартире номер два также было четыре комнаты, но левая половина квартиры состояла из двух изолированных комнат. В большой жил Лёвка Степанский и его семья: его отец - дед Степанский, о нем я уже рассказывал, его вторая жена Фаня и трое детей (двое сыновей от первого брака - Петька и Марек - и дочка от второго брака Марина). Ребята были старше меня: Петя лет на 8-10, а Марек на 3-4 года. Марина была года на 2 младше. У нее были шестипалые руки, а у Марека - косоглазие.

В маленькой комнате жили Яков и Таня Ерёмины с двумя сыновьями - старшим Колькой и моим ровесником Витькой.

Правая половина квартиры была перестроена. Из маленькой комнаты выкроили отдельный вход в большую и сделали обе комнаты изолированными, но при этом маленькая стала значительно меньше и имела форму буквы «Г».

В большой комнате жила семья Долговых – Никита, его жена Лушка и их дети. Детей было пятеро: старшие Юрка и Валька (дочь), средняя (на год старше Толи) Люська и младшие - мой ровесник косой Володька («Булёк») и младше меня на год или два кривоногая Зинка.

В маленькой комнате жил холостяк Борис Виллер и с ним его дальние родственники Исаак Иоффе, его жена и двое их дочек Светлана (Толина ровесница) и Соня (на год моложе меня).

В квартире номер три (отдельный одноэтажный домик во дворе, отгороженный от общего двора решётчатым металлическим забором), жила семья старшего из братьев Ерёминых: Иван Иванович, жена его Нюша (ее я почти не помню: она умерла в году 1943-44-м, почти сразу после нашего возвращения в Москву из эвакуации) и двое их сыновей. Старший, Шурка, и особенно младший, Мишка (Мица), были моими дворовыми «наставниками» (но это позже). Шурка был лет на 9-10, а Мишка лет на 7-8 старше меня.

И, наконец, во дворе нашего дома стоял третий дом, правда адрес у него был иной. Стоял он по Симоновскому проезду, дом номер 7. Проезд этот - маленькая, мощеная булыжником улица с земляными тротуарами, пересекал перпендикулярно Остаповское шоссе. Домик одноэтажный, желтый, с подвалом. В подвале жила семья Верки Анфиногеновой, а на первом этаже этого маленького домика ютилось сразу 3 или 4 семьи.

Там жили дед с бабкой Варварой, Нинка с Виталькой (сироты, Нинке лет 16-17, Витальке 12-13) и Верка с семьей (муж и сын Вовка, мой ровесник). Остальных жильцов этого дома в довоенное время я помню плохо.

Как звали деда, Варвариного мужа, не знаю (даже фамилии их я не знал). Дед был приветливый, когда встречал нас с Толей, называл «окарнашками», улыбался.

«Карнашками» называют голубей, у которых выдергивают маховые перья из крыльев, чтобы они не могли летать. Это делают голубятники с целью приучить новых голубей к своей голубятне или сараю. Пока они не могут летать их не «прогоняешь». Маховые перья отрастают медленно- в

14


течение, наверное, нескольких недель. За это время голуби гуляют вместе с другими голубями из стаи (партии) на крыше сарая и постепенно привыкают к данной голубятне.

Бабка Варвара всегда была мрачная. Ни до войны, ни после я ни разу не видел улыбки на ее лице. Поэтому имя это у меня долгое время ассоциировалось с мрачными женщинами.

Рядом с эти домом стоял большой сарай, от которого шел забор, ворота и калитка со стороны Качалинской улицы, позади нашего дома. Еще одни ворота и калитка были со стороны дома номер 7 по Симоновскому проезду. Выхода же на Остаповское шоссе у нас не было, так как перед нашим домом был построен магазин «Мосторг» с большим двором сзади, огороженным высоким забором. Двор наш, таким образом, находился за двором «Мосторга».

В здании этом были то разные магазины, то какие-то склады, а со двора, уже во время войны и в первые послевоенные годы «давали» к праздникам (1 мая, 7 ноября и к Пасхе) муку и яйца, за которыми вдоль Симоновского проезда выстраивались огромные очереди и на руке «очередников» чернильным карандашом писали соответствующий номер.

В доме нашем, на стороне, обращенной к дому номер 7 по Симоновскому проезду, на первом этаже было два окна. Одно кухонное (окно общей кухни) и второе из комнаты Нюры и Пети. К этому окну, наверное, весной или ранней осенью когда еще было тепло и оно было раскрыто, я подходил утром и пел песенку: «Дайте в руки мне гармонь, золотые планки, парень девушку домой провожал с гулянки» и другой куплет этой или иной песни: "А вчера прислал по почте два загадочных письма, в каждой строчке только точки, догадайся мол сама...".

Смысл этих песен я вряд ли понимал, но зато Нюра кидала мне из окна ириски.

ЭвакуацияТяжелый осенний день. Утром мы выезжали из Загорянки на

маленьком грузовичке. Свои впечатления о Москве, увиденной из кузова этой полуторки я уже описал. Не заезжая домой на Остаповское шоссе, мы поехали прямо на вокзал, наверное, Казанский, т.к. путь наш лежал на Волгу, в Мордовию (это я узнал, конечно, позже).

В то время значение происходящего я понимал не очень. Когда мы приехали на вокзал и разгрузили вещи, поезд уже стоял. Взрослые - дядя Петя, тетя Рива (они нас провожали) и мама стали вносить вещи в вагон, а там уже сидели Брацлавские – родственники дяди Пети. Жили они целым кланом в Баковке и эвакуировались вместе с нами (или мы вместе с ними).

Помню, что народу было много - взрослых и детей. Дети были все старше меня.

Кого хорошо помню, так это Лузю. Он у них был за старшего. Сколько ему тогда было лет, точно не знаю. Может быть, около 60-65, а

15


может и больше. Маленького роста, кругленький, с большой, совершенно лысой (или гладко выбритой) головой, розовощекий улыбающийся. Жена его Генька высокая, худая, тогда уже плохо видела, впоследствии она совсем ослепла.

У них было много детей – Яша, Сенька (после войны он женился на Любе), Ефим (Булька), Изя, Маня. Точно не знаю, но может быть Исаак, который позднее погиб (попал под машину во дворе), был их старший сын.

Еще была тетя Инна с детьми Яшкой рыжим и Зоей, ровесницей Толи, а у Исаака было двое сыновей, старшего не помню. Он ушел вскоре в армию, а младшего звали Зака. Самой старшей в этой большой семье была мать Лузи баба Дынца (ее настоящее имя я не знаю). Ей уже тогда было 90 лет. Это первая долгожительница, с которой мне довелось встретиться в этом мире (много лет спустя, в конце 70-х годов, мне довелось в экспедициях по Абхазии и Верхней Сванетии обследовать долгожителей. Самому старшему из них было 121 год).

В поезде я бабу Данцу не очень запомнил. Она была маленькая, тоже кругленькая, как и ее сын Лузя, такая же розовощекая. Но в отличии от Лузи, подвижного, как ртуть, она была тихая. Сколько времени продолжалась посадка, не знаю, но мне казалось, долго.

Когда стали прощаться с тетей Ривой и дядей Петей, мама заплакала. Я стал ее успокаивать: «Что ты плачешь, мамочка, я же с тобой». Я не понимал, что уезжая в неизвестность и оставляя родных, мы могли уже больше никогда не увидеться (к счастью этого не произошло). Не помню, сколько дней мы ехали в поезде и что это был за вагон.

Наконец мы прибыли в Клявлино, небольшой поселок (а может, деревня) в Мордовии. Брацлавские сняли у одной бабушки несколько комнат, а Исаак с семьей остановились в другом доме. А через улицу сняли маленькую комнатку и мы.

Мама устроилась работать в ясли, а нас с Толей отдала в детский сад. Клявлино мне запомнилось непролазной грязью. Особенно после

осенних дождей. Пройти от дома. Где мы жили, до детского сада и обратно стоило огромных усилий как нам, детям, так и нашим провожающим или встречающим – маме, а иногда Мане Брацлавской: никаких тротуаров, огромные лужи и сплошная, трудно проходимая грязь. У нас были невысокие резиновые боты, так вода и грязь заливались через верх. Взрослые, как могли, перетаскивали нас через лужи.

Помню первый визит в детский сад. День был теплый, сухой, солнечный. Мама привела нас записывать. Заведующая детсадом высокая, полная, очень добрая женщина. встретила нас приветливо. Но когда на следующий день мама привела нас, и мы должны были до вечера оставаться в детсаду, я надул губы и готов был расплакаться.

Тогда заведующая села на корточки и сказала: «Мишенька, посмотри какой ты большой, ты больше меня!». И почему-то она произнесла еще одну фразу: «Мишенька под вишенькой!». Стояли ли мы действительно у

16


какой-то маленькой вишни или просто под кустиком, не знаю, но слова эти запомнились на всю жизнь. Они меня как-то согрели, и я не расплакался.

В детском саду была, наверное, одна группа, так как мы с Толей были вместе. Плохо помню как проходил день, но вечера ждал я с нетерпением. Самая большая радость для меня была, когда за нами приходила мама и мы шли домой. Мама обычно приносила с собой по кусочку черного хлеба, намазанного маслом и посыпанного сахарным песком. Ничего вкуснее в то время, как мне казалось, не было и не могло быть. Мы ели этот хлеб по дороге домой. Видимо кормили нас в саду не очень вкусной едой, но сыты мы были.

Однажды, правда, у нескольких ребят и в том числе у Толи заболели животы. Видно съели что-то не очень доброкачественное. В общем, был понос. День был холодный, дождливый. Горшки были на террасе и ребята по многу раз бегали туда, может и в штаны они тоже накакали. Помню лишь, что почти весь день все они ходили без штанов и без трусов - естественно с голыми задницами. Чувствовали они себя, конечно, неважно, а тут еще и голозадость. Но все обошлось.

Еще помню день, когда мне было по настоящему страшно. Корова наших хозяев заболела. В тот день (наверное, воскресенье, так как мы были дома), корова стала мычать и бегать по двору. Ее мычание у меня вызывало дрожь. Продолжалось это довольно долго - громкое и жалобное мычание коровы, крики хозяев - пока не пришел какой-то мужик и не зарезал корову. Было очень страшно и жалко корову и хозяев.

Молоко, правда, мы от этой коровы никогда не брали. Корова ходила в общее стадо, которое паслось в лугах (степях), где было много полыни. Поэтому молоко было горькое. Мама покупала нам пол литра молока у бабушки - хозяйки дома, где жили Брацлавские. Эта женщина сама пасла свою корову и давала ей щипать только сладкую травку.

Однажды, когда мама дежурила в яслях, за нами в сад пришла Маня Брацлавская. Ей тогда было, наверное, лет 22-23. Она была старше Любы. Девушка очень добрая, негромкая, небольшого роста, полненькая. Она привела нас не домой, а к себе. Там у них я еще раз увидел и запомнил бабу Дынцу. Она сидела в углу комнатки на сундуке. На этом сундуке была ее постель. Маленькая, розовощекая лицо с гладкой кожей, а не с морщинами, как обычно бывает у старых, она тихо сидела в полудреме.

Еще помню одно воскресенье, когда всех взрослых мобилизовали рыть противотанковые рвы. День был теплый, солнечный и мы, дети, бегали по этим огромным, как мне казалось, горам песка. А после рытья рвов мы зашли на вокзал в столовую (ресторан) и поели котлеты с картофельным пюре. Вкусно было очень.

ОмскВ конце ноября-начале декабря - то ли это была еще поздняя осень, то

ли ранняя зима - приехал дядя Петя и забрал нас из Клявлино. Мы

17


отправились в Омск, куда должны были эвакуироваться тетя Рива с Любой и Фимой. Они ехали вместе с семьей Ханаана, младшего брата дяди Пети и семьей Степанских.

Путь наш в Омск занял дней 10-15. Мы ехали через Ульяновск (там мы останавливались на 1-2 дня), Челябинск, где мы прожили больше недели (запаслись продуктами, хлебом). Мы никак не могли достать билетов на поезд до Омска. Наконец удалось договориться и нас посадили в вагон (теплушку) состава, в котором эвакуировался из Москвы какой-то завод.

Товарный вагон, в котором возят скот, был забит металлическими станками, в центре вагона стояла железная печка-буржуйка, а вдоль стен размещались люди. Стены вагона с огромными щелями. Зима, мороз градусов 20, ветер, в вагоне холод собачий. Мама укрывала нас всем, что было: какими-то шерстяными одеялами, своей беличьей шубкой, но все равно было очень холодно. Поезд подолгу останавливался на станциях и люди бежали за кипятком, пролезая под вагонами составов, стоящих на соседних путях, не зная, когда тронется тот или иной поезд и когда отправится наш состав.

Один раз все, кто ходил за кипятком, уже вернулись и поезд наш тронулся, а дядя Петя не пришел. Представьте себе, потеряться во время войны (потерялся дядя Петя или мы оставшиеся в вагоне-теплушке). Мама очень волновалась, а ее волнение, конечно, передалось и нам, детям. Несколько часов поезд шел без остановок, а когда остановился, к нам в вагон пришел замерзший, но смеющийся дядя Петя и принес маленькую вязанку сушек. Он выменял их на что-то на той станции, а когда увидел, что поезд тронулся, он побежал и успел вскочить в тамбур последнего вагона. Так и проехал в открытом тамбуре на морозе и на ветру несколько часов.

Наконец, в один зимний поздний вечер мы приехали в Омск. Удалось снять комнату недалеко от вокзала. Там мы прожили всего несколько дней. За это время подыскали дом, чтобы можно было жить всем вместе, когда приедут тетя Рива с Любой и Фимой.

Сняли маленький дом на Подгорной улице. Улицей это место можно было назвать лишь условно. Небольшие горки, овраги, а внизу и наверху в беспорядке разбросаны маленькие одноэтажные домики (хатки). Дом, который удалось найти нам, стоял как раз под горкой в низине. Дом - это одна комната и кухонька с земляным полом. Из чемоданов, сложенных в ряд, сделали «кровати», положили на них ватные матрацы. В комнате был стол и табуретки – вот и вся мебель.

Рива с Любой и Фимкой приехали через несколько дней.

Чтобы топить печку, обогревать дом и готовить обед, нужно было напилить и наколоть дрова, которые купили у какого-то мужика. Пилы своей, естественно, не было, и мама взяла нас с Толей, и мы пошли просить пилу у соседей. Мы забрались на горку, где стоял домик соседей, и попросили у них пилу. С этой ручной пилой нужно было спускаться под горку вниз, к нашему дому. Зима, горка занесена снегом, дороги нет. На

18


горку-то мы кое-как забрались, а обратно спустились, сев на попу. Впереди ехал Толя, за ним я, а следом за мной мама с пилой в руках. Так и доехали до дома.

Этот домик на Подгорной улице запомнился еще и в первый раз в жизни увиденным и опробованным замороженным молоком. Как-то раз мама (а дело было зимой сибирской, мороз за –30°С) с базара принесла два куска белого (молочно-белого) льда, формой с глубокую миску. Так продавали в Омске на базаре зимой молоко. Его можно было грызть, а можно сосать. Когда же нужно что-либо из него сварить, его бросали в кастрюлю и ставили на печку кипятить.

Первые «взрослые» песни тоже услышал от Фимы и Любы на Подгорной улице в Омске. «Раскинулось море широко» позже, уже в Москве, по радио, я услышал в исполнении Леонида Утесова, а другую, «На опушке леса старый дуб стоит», так, по-моему, больше ни разу ни в чьем исполнении не слышал. Была еще «Тонкая рябина».

Через некоторое время Фиму призвали в Армию - ему было 17 лет - и направили в зенитно-прожекторное артиллерийское училище. Люба начала заниматься в Мединституте – в Омск эвакуировался 2-й мединститут, хотя начинала она учиться в 1 ММИ.

Дядя Петя устроился работать на завод, название которого для меня звучало как «Парастрой». Был ли это паровозостроительный или какой-то другой – не знаю. Мама работала в столовой при этом же заводе. Уходили они на работу рано (мы еще спали) а приходили поздно (мы уже спали). Мы с Толей оставались с тетей Ривой.

Спустя несколько недель (это был еще 1941 год, а может начало 1942 года) мы переехали на Большую Луговую улицу, где удалось снять отдельный дом со двором. Дом стоял на настоящей улице. С двух сторон этой улицы стояли одноэтажные дома, огороженные заборами. Наш дом состоял из одной комнаты и кухни. Полы в них были деревянные, в комнате было два окна, в кухне - одно. Еще были небольшие сени с земляным полом. «Кровати» тоже были самодельные. Толя спал на большом сундуке, а мы с мамой на кровати из чемоданов. Дядя Петя с тетей Ривой - тоже на чем-то подобном. Люба часто ночевала в общежитии института, а когда была дома, не знаю на чем она спала.

За этот период эвакуации от папы приходили письма очень редко. Мама нам их перечитывала по несколько раз. Письма были короткие: папа писал, что он жив-здоров и больше спрашивал как мы.

Двор наш был довольно большим. На заднем участке за домом когда-то был огород: там оставались следы грядок. У забора росли деревья. Зимой на деревьях было много птиц. Здесь я впервые увидел красногрудых снегирей, разноцветных пестрых щеглов, синиц и других птиц, названий которых не знаю. Часто прилетали белобокие сороки и важные вороны. Иногда прилетали голуби.

19


Слева от дома, прямо против сеней был колодец, стояла бочка с водой. От стены дома влево и вправо шел забор, а окна дома выходили на улицу. Слева от нас, тоже за заборами, был соседский двор, в котором были 2 дома - один большой, другой маленький. В этом дворе жили четверо ребят: Анатолька и Витик, старше нас, мой ровесник Женька-«мулёк» и Вовка. Еще была у Вовки младшая сестра, глухонемая, кривоногая Люська.

То ребята приходили к нам, то мы ходили к ним. Играли, по-моему, в прятки, да в войну. Однажды Анатолька сказал мне, что моего папу убили на войне. Я очень расстроился и плакал. А ему это только и нужно было. Вообще он был немного придурковатый, его даже в школе переводили не вперед, то есть из пятого в шестой класс, а назад.

Однажды сам как-то на вопрос тети Ривы: «Как дела в школе?» Анатолька ответил: «Был в пятом классе, перевели в первый». Женька-мулёк получил свое прозвище, видимо, из-за того, что увидев в речке Омке, протекавшей позади наших домов, совсем близко мальков рыб со словами «мулек» бросился в воду (а берег был с нашей стороны крутой) и чуть не утонул. Хорошо, что поблизости был кто-то из взрослых и его вытащили. Вообще же мы с ними тоже ходили на речку одни, хотя тетя нам не разрешала.

Улица наша Б. Луговая тянулась от деревянного моста через реку Омку (это ближе к центральной части города) в сторону окраины, где располагались школа, в которую суждено было пойти Толе в сентябре 1943. Улица не имела тротуаров, во всяком случае в той части, где стояли наш дом и соседние дома. Проезжая часть тоже была грунтовая, с большой лужей посредине, но это я увидел лишь весной.

Во дворе дома на противоположной стороне улицы росло огромное дерево - яблоня с мелкими овальными яблоками, краснобокими, кисловатыми на вкус. Почему-то эту яблоню называли «Ранет». Но она была точь-в точь как наша «китайка», у колодца в Загорянке (это я смог сравнить лишь после возвращения из эвакуации в Москву).

Осенью лужа на Б. Луговой ночью покрывалась тонкой корочкой льда, а позднее лед становился белее и крепче, как стекло. Если на эту часть лужи наступить ногой и крепко стукнуть каблучком, то лед трескался и под ним не было никакой воды. Это было по краям лужи. А в ее центральной части лед был более тонким прозрачным и если надавить на лед с краю, то в центре подо льдом перемещался большой пузырь воздуха. Наблюдать за этим было очень интересно.

В доме через дорогу (напротив) на короткое время остановилась семья академика Тарле, автора многих исторических биографий, в том числе и Наполеона Бонапарта. У них была девочка Оля, Толина ровесница. Это была первая, которую знаю я, любовь моего старшего брата. В дальнейшем у него было много девочек, которых он (и они его) любил. У Оли даже был двухколесный велосипед! Но они вскоре покинули Большую Луговую, переехав в центр Омска.

20


Наши развлеченияПомимо игры в «войну», «казаков-разбойников», «прятки», в Омске я

научился играть в «Бабки». Кости из ноги (стопы) коровы или свиньи, гладко обглоданные и, вываренные, белые расставляли наподобие кегель и другими костями бросали, стараясь подбить и повалить их. Кто больше собьет. Тот и выиграл. Не все кости были равноценны. Какие-то из них имели двойную цену.

Еще помню осень, когда уже поспели подсолнухи , то стебли их вместе с корнями выдирали из земли и делали из них похожие на булавы орудия. Этими «палками» ребята с разных улиц - конечно, постарше нас, лет 14-15 - дрались между собой, устраивая настоящие побоища, «стенка на стенку».

1942Зима 1942 года принесла новые волнения. Фима окончил военное

училище. Ему присвоили звание младшего лейтенанта и отправили на фронт. Тетя очень переживала. Она не плакала, во всяком случае при мне, но целый день и вечер просидела на табуретке в кухне, покачивая головой из стороны в сторону и постоянно тряся коленками.

Но были и радостные события. Мне еще до войны ставили диагноз "порок сердца". И вот решили меня проконсультировать в Мединституте, в котором училась Люба. Она взяла утром нас с Толей, и мы поехали в центр Омска, где располагались кафедры Института.

Так мы впервые попали в центральную часть города, расположенную на берегу Иртыша - большой Сибирской реки. Омка, приток Иртыша, по своим размерам напоминала подмосковную Клязьму. Другое дело Иртыш - широкая река, хотя противоположный берег был хорошо виден.

После консультации мы пошли в «Зверинец». Это эвакуированный из Москвы или, быть может, из какого-то другого города «Зоопарк». В зверинце были слон, медведь, волк, верблюд, лиса, ослик, пони и много других животных. Было очень интересно.

Домой возвращались усталые, но довольные. До нашего деревянного моста доехали на трамвае, а от моста примерно километр-полтора шли пешком. Домой пришли уже вечером.

В том же году ходили в цирк. В Омске в то время гастролировал Московский цирк. Выступали воздушные гимнастки сестры Кох, жонглеры, фокусники. Центральным номером было выступление Владимира Дурова с дрессированными слонами. На манеже все представление был клоун - Карандаш (Румянцев), создавший потом школу клоунов, из которой вышли многие известные артисты Цирка, в том числе и Юрий Никулин.

Запомнил одну из шуток Карандаша. Один дрессировщик голубей показывал такой номер: он стрелял вверх их охотничьего двуствольного

21


ружья и ему на руку из-под купола падал комком, садился белый голубь. Карандаш попросил у «охотника» ружье, выстрелил вверх, и ему на голову свалился рваный валенок. Штальмейстер спрашивает его, что это за птица, на что Карандаш отвечает под смех всего зала: «Это Омская куропатка».

Мама работала много, мы ее почти не видели. Если она оставалась в воскресенье дома, то стирала, готовила, делала домашнюю лапшу, а мы помогали ей раскладывать на столе и листах нарезанную лапшу. Еще ей приходилось для отчета наклеивать на листки талоны, по которым в столовой отпускали обед. Клея, естественно, не было. Клеила она желтком куриного яйца, намазывая тонким слоем на талон и на бумагу.

Однажды мама рассказала нам, что у них в столовой живет очень хорошая собака - ирландский сеттер. Ее хозяина призвали в Армию, она осталась одна, была голодная. Ее накормили в столовой и она там осталась, ночуя на улице.

Мы стали упрашивать взрослых (тетю, маму, дядю Петю), чтобы собаку привели к нам домой. Наконец они согласились. В тот день мама пришла раньше обычного, нас дома еще не было. Мы играли где-то с ребятами. Когда я пришел домой и вошел в кухню, то от неожиданности даже испугался: на табуретке сидела «огромная» черная собака, которая, увидев меня, зарычала. Я испугался, но мама сказала: «Пальма, свой!». Собака перестала рычать. Но я все равно боялся к ней подойти.

Пальма была очень умной, послушной, хорошо обученной собакой. Если ей ставили миску с едой, она не бросалась сразу на пищу. Лишь после команды: «Пальма, возьми!» или: «Пальма, ешь!», - она начинала есть. Пальма знала время, когда мама возвращалась с работы и бежала встречать ее в темноту ночи, аж к деревянному мосту. Позднее, уже осенью 1943 года, когда в школу пошел Толя, она провожала его до школы и встречала после уроков. Такой преданной и умной собаки у нас больше никогда не было.

А еще она была очень красивой. Черная с коричневыми подпалинами у передних и задних лап, с большими висячими ушами и грустными, но преданными глазами.

Почти одновременно с Пальмой, появился и котенок Рыжик. Очень веселый, игривый. Мы с ним играли в прятки. Я загонял его на дверь между комнатой и кухней, а сам прятался. Так он повсюду находил меня и прыгал мне на спину, на плечи, на голову и тут же убегал опять, забираясь на дверь.

Так проходили дни нашей жизни в Омске.

1943Зимою 1943 года под Сталинградом был ранен осколком мины в ногу

папа. Когда мы получили от него, уже из госпиталя, письмо, мама не знала плакать или радоваться, что он остался жив. Поздней весной или вначале лета папу перевели на долечивание в госпиталь в Омск. Этому

22


способствовала Любина преподавательница - врач Елена Яковлевна Янкелевич, работавшая в госпитале.

Было жарко и мы спали в сенях, на земляном полу, постелив на пол меховой тулуп. Вдруг ранним утром стук в окно комнаты, с улицы, и крик: «Манюша!». Мы выскочили во двор и увидели папу. Он был на костылях, в гимнастерке, пилотке, ботинках и обмотках (специально накрученных на галифе «тряпках» по цвету гимнастерки).

Папу мы узнали сразу. Он пробыл с нами целый день, а вечером мы провожали его в госпиталь. Почти каждое воскресенье папа приходил к нам. Когда нога стала заживать и ему можно было уже ходить без костылей с палочкой, мы дважды побывали в парке в центре города. Один раз посетили атракцион «Гонки на мотоциклах по вертикальной стене», а один раз были в кино. Смотрели фильм «Секретарь райкома». Фильм про войну, про оккупацию наших городов фашистами, и про то, какими героями были наши партизаны, возглавляемые большевиками - секретарями райкомов.

Наши лакомстваНам повезло: мы не голодали во время войны. Но и особых лакомств

в период эвакуации тоже не было. О кусочке черного хлеба с маслом, посыпанном сахарным песком, я уже рассказывал.

Осенью, когда поспевали яблоки, нам тоже доставалось их отведать. Но одно лакомство я впервые попробовал в Омске. Люба вместе со студентами-медиками осенью работала в колхозе, помогая убирать урожай овощей. Из этой одно- или двухнедельной поездки она и привезла рецепт одного блюда. Называлось оно «парёнки».

Морковь, порезанная круглыми ломтиками, парится в чугунке или кастрюле, пока вода полностью не выкипит (воды наливается немного). Морковь получается вкусная, полутвердая, пальчики оближешь! Дома рецепт модифицировали, добавляя еще и сахар. Тогда вообще получалась почти что карамель. Еще одна модификация, когда морковь запаривали в молоке. Взрослые говорили, что это объеденье! Мне же больше нравилась морковь, пареная с сахаром.

Иногда мама или тетя делали «печеный сахар». Сахар растворяли в воде, делая очень концентрированный сахарный сироп, наливали его в металлическую неглубокую миску и кипятили (варили) на плите. Варили долго. Когда этот загустевший сироп остывал, он затвердевал и получался твердый, гомогенный, похожий на мутный лед. Сахар. Сахар этот разбивали на мелкие кусочки и получались настоящие «леденцы». Для нас это были лучшие в то время сладости.

Еще одно «лакомство» доступное нам в то время - семечки, а осенью целые куски подсолнуха со спелыми семечками. Вот, пожалуй, и все, что вспоминаю.

Ел я хорошо. Всегда был всеядным. Но сколько себя помню, особенно любил мясо. Варили обычно щи, борщ, фасолевый или гороховый супы,

23


бульон с домашней лапшой. Жарили котлеты. Довольно часто жарили, а не пекли, пирожки с картошкой - "кныши", как называли их мама и тетя Рива. Тесто раскатывали на столе широким, тонким листом. Картошку отваривали и толкушкой толкли до состояния пюре. Затем вырезали стаканом кружок теста, на него клали ложечку картофельного пюре, края залепляли, чтобы получалась маленькая «шайба». Такого названия я тогда, конечно, не знал. Вот такие круглые пирожки жарили на сковородке. Получалось очень вкусно.

Сибирских пельменей в ту пору попробовать не пришлось. По утрам ели кашу: манную или рисовую (реже). Иногда играли с дядей Петей (по воскресеньям, вероятно) - кто быстрее съест кашу.

Представляем тарелку (или блюдце) полем брани. Окружаем и разрезаем войска немецких фашистов, берем их в плен. Побеждал тот, кто первым полностью уничтожал противника, то-есть оставлял чистое поле брани: вся каша была съедена.

Еще помню одно любимое блюдо утром. Яйцо всмятку, а чаще - сырое, мелко накрошенный сырой лук, маленькие кусочки хлеба и немного соли. Все это перемешивается в стакане и съедается с большим удовольствием.

Чай пить я любил не сладкий, а вприкуску, то есть откусывая от кускового сахара по маленькому кусочку. Сахар был твердый, как камень. Не то что сейчас, таящий во рту «рафинад». Взрослые с целью экономии пили и «в приглядку», то есть только смотрели на сахар. Взамен сахара был еще его заменитель сахарин. Он придавал сладость, но был на мой вкус неприятным.

Помню еще наш огород. Мы с Толей посадили две тыквы. Все лето поливали их. Тыквы выросли, на каждой грядке было по одной тыкве. Моя была зеленоватая, маленькая, зато у Толи выросла большая ярко желтая тыква.

Как раз в ту осень 1943 года в гости к нам приехала Елена Исаевна Янкелевич. Я уже упоминал о ней. Это врач, работавшая в госпитале, где папа проходил этап «долёживания» (как сейчас говорят - реабилитации). Она приехала с мужем Яковом Анатольевичем Лившицем, архитектором. Очень хорошая, добрая, приветливая пара. Мы им показывали с гордостью наш огород – две тыквы.

Судьба на несколько лет соединила наши семьи. Они жили у нас летом на даче в Загорянке каждый год, начиная с 1944 года. Вплоть до 1949-50 г.г. Зимой и осенью мы к ним, а они к нам, приезжали в гости. У них тогда в Омске была одна дочка, на год моложе меня. Звали ее Наташа. Но с ней мы познакомились уже в Загорянке. Я еще расскажу об этой семье позже.

24


Осень 1943Толя пошел в первый класс. Ему в школе исполнилось 8 лет. Помню,

как Люба, пытаясь помочь ему в выполнении домашнего задания, повторяла фразу, которую надо было произнести: «Материал сушится». Толя по несколько раз произносил либо: «Материар шушится», либо: «Мателиал Сусится». Сколько Люба не билась с ним в тот вечер, так они и остались при этих двух вариантах.

Выучить наизусть стихотворение или песню было также очень не просто. Помню как опять же Люба помогала Толе выучить песню «Смелого пуля боится, смелого штык не берет». Несколько вечеров они потратили на то, чтобы хоть как-то запомнить слова этой песни.

Вообще учеба Толе давалась с трудом. Однажды он был дежурным в классе и сдавал рапорт учительнице в тот день. Вечером на Любин вопрос, как прошло дежурство, Толя ответил, что он посчитал всех учеников и доложил учительнице, что в классе присутствуют на уроках сорок человек с чем-то (он забыл, сколько было учеников - сорок один, сорок два или больше). Мы все смеялись и долго еще этот рапорт вспоминали.

Я вместе с Толей читал «Букварь», решал примеры по арифметике, а позднее и задачи. Поэтому, когда программу первого класса я, фактически освоил раньше, чем пошел в школу.

Моими первыми детскими книжками в эвакуации были две маленькие книжонки, которые удалось приобрести в Омске. В одной в стихах рассказывалось, как тяжело и трудно растят детей женщины в колониальных странах (Африка, Китай), как много приходится трудиться женщинам: собирать хлопок на полях, сажать, пропалывать и убирать рис, стирать белье на богатых хозяев–эксплуататоров, и как счастливо живется советским детям; как каждый ребенок - китайчонок, негритенок, арабчонок - обращаются к своим мамам, как они их называют (по-моему, китайчонок или негритенок говорит: «гили-мили-га», что означает мама). «Мама-Мама-Ма!» - когда-то я эту книжку знал всю наизусть. Теперь же в памяти остались лишь две эти фразы.

Вторая книжоночка называлась: «Книжка про книжки». Ее я помню лучше:

У Скворцова Гришки жили-были книжки,Грязные, лохматые, рваные, горбатые,Без конца и без начала, переплеты, как мочало.На листах- каракули, книжки горько плакали.

Горько жаловался Гоголь: «Был я в молодости щеголь,А теперь на склоне лет я оборван и раздет».В географии Петрова нарисована короваИ написано: «Сия география моя.Кто возьмет ее без спроса, тот останется без носа» и т.д.

«Дрался Гришка с Мишкой, замахнулся книжкой,Дал разок по голове, вместо книжки стало две.

Терпение книжек кончилось, и они решили убежать от Гришки:

25


И сказали братья Гримм: «Вот что, книжки, убежим!!!. Побежали они все в библиотеку, где их починили, подклеили,

переплели. Но в конце концов книжки простили своего бывшего хозяина Гришку, который понял свои ошибки и обещал в дальнейшем книжки беречь, любить и хранить и. И, конечно же, читать и учиться по ним. Так что «хэпи-энд».

Обратно в МосквуВ начале осени папа уехал в Москву, получив в Военкомате

необходимые документы. Спустя месяц или два, устроившись на работу и поселившись в нашей квартире на Остаповском шоссе, он выслал маме и нам с Толей вызов. Без такого вызова в Москву в ту военную пору никого не пускали.

К счастью, квартира наша никем не была занята, более того, из вещей мало что пропало. Я помню мама говорила потом, что исчезла половина синего фарфорового сервиза.

С этого момента жизнь наша была подчинена подготовке к переезду в Москву. Мама купила два синих шерстяных одеяла и сшила нам с Толей зимние пальто. Закупив муку и яйца, стали готовить впрок домашнюю лапшу. Сушили сухари в дорогу.

Вероятно, взрослые делали еще много всего, что не отложилось в моей памяти. Знаю лишь, что большого труда, да, наверное, и немалых денег, стоили билеты на поезд в Москву. Много дней и недель велись разговоры о том, когда будут билеты. Наконец билеты были получены.

Отъезд наш должен состояться в конце ноября (с учетом того, что мы ехали поездом до Москвы 5 дней, а прибыли в Москву 1 декабря, наш отъезд из Омска случился 25 ноября). И вот пришел этот долгожданный день. Правда, мне очень не хотелось расставаться с тетей Ривой, к которой за эти годы мы очень привязались, жаль было оставлять Пальму и Рыжика. Правда, тетя говорила, что когда будут переезжать в Москву они – то есть дядя Петя, тетя Рива и Люба, то собаку и кота обязательно возьмут с собой. Быть может это говорилось, чтобы как-то успокоить меня. Ведь спустя полгода, когда они вернулись в Москву, ни Пальмы, ни Рыжика с ними не было.

25 ноября 1943 года. Омск. Мороз за –30°С. Снег. Метель. Нас одели в новые зимние пальто, шапки, повязав сверху «башлыки», обули новые теплые валенки. Все вещи собраны. Ждем лошадей.

Мы по многу раз выбегали на улицу - не видно ли лошадей. Но вот к дому подкатывают двое саней. На одни укладывают вещи, в другие садимся мы с мамой и рядом с кучером дядя Петя. На нас накладывают огромный тулуп, но даже он не спасает от мороза и ветра. Пока добрались до вокзала, промерзли окончательно, так что ногам даже идти было больно. Еще пришлось, думаю, пару часов прождать посадки на поезд.

26


Но все проходит, прошло и это. Вот мы и в поезде. Нас разместили на двух полках с правой стороны плацкартного вагона (слева, напротив друг друга были еще по две полки). У нас было 3 билета: один взрослый и два детских. У соседей напротив не хватало одного билета. По-моему, мой билет был передан кому-то из более взрослых детей этой семьи, а меня сочли пятилетним. Все разместились.

Наконец поезд тронулся. Предстоял долгий, нелегкий, но интересный путь в Москву, через Сибирь, Урал, Поволжье. Темные ночи, тревожные гудки паровозов, страх, что ночью на поезд нападут волки. Просыпаясь ночью, я даже «видел» страшные глаза голодного волка, готового броситься на нас из темного густого леса, обступившего наш поезд со всех сторон.

Здравствуй, МоскваНо вот мы подъезжаем к Москве. Уже днем мы обратили внимание,

что за окном поезда не зима, а осень, снега нет: слякоть. Когда же поздним вечером наш поезд подошел к перрону Ярославского вокзала, то мы, выйдя из вагона, попали под дождь.

Бегом, по лужам, навстречу спешившему к нам, прихрамывающему, опирающемуся на палочку, папе.

Взяли носильщика, который помог перенести наши вещи. На привокзальной площади папа нашел легковую машину - черную эмочку. До войны такую машину выпускали на автозаводе. Мы, с уже основательно промокшими ногами, залезли в машину. Я уже говорил, что мы ехали в новых валенках (ведь в Омске была суровая зима), а в них по лужам Москвы, под дождем сохранить ноги сухими было просто невозможно.

Пока мы сидели в машине, погрузили наши вещи, и автомобиль «побежал по асфальту шурша, в лица прохожим бензином дыша». Правда, прохожих почти не было. Мы ехали по безлюдным, темным московским улицам. Фонари на столбах не горели, окна домов были плотно закрыты черной маскировочной бумагой, так что даже щелочки светящейся не было видно. По булыжным мостовым московских окраин, с огромными лужами, доехали, наконец, до нашего дома. Все было как-то непривычно, незнакомо.

Вот мы и дома. Уже ночь, соседи спят. Папа открыл дверь квартиры ключом и мы прошли в свои комнаты. Я говорю в комнаты, нет, я не ошибся и не оговорился. Мы прошли в нашу проходную и в следующую дяди Петину комнату. Многое переменилось в нашей комнате. Маленькой детской кроватки уже не было.

Спать не хотелось. Но папе нужно было рано вставать на работу - в 5 часов утра, так что нас уложили спать. Мама боялась, что промочив ноги, мы с Толей простудимся. Но все обошлось. Долго не мог я заснуть, а когда утром проснулся, папа уже давно ушел на работу.

Целый день помогали маме разбирать вещи: гулять все равно пойти было не в чем - валенки наши, приставленные к печке, еще не просохли.

27


Высокая, до потолка, обтянутая черной гофрированной жестью печка была в комнате дяди Пети, а во время войны к ней была пристроена сложенная из кирпича и обмазанная глиной печка, высотой примерно 1 м. На верхней поверхности этой печки лежала чугунная плита с двумя конфорками. На ней можно было готовить обед.

Из игрушек, еще довоенных, сохранился мой плюшевый черный медведь, не полностью сохранилась башенка, состоявшая из разноцветных разного размера кружков и стержня, на который эти кружки друг за другом одевались, сначала большие, а потом по мере уменьшения размера. Венчала башенку конусовидная верхушка. Были еще какие-то поломанные игрушки.

Но главное, что сохранились несколько детских книг: Корнея Чуковского, Самуила Маршака, Агнии Барто и Сергея Михалкова. Книжки эти я выучил наизусть. Одни рассказы и сказки вызывали у меня чувства радости, восхищения, другие страх, а «Федорино горе» Корнея Чуковского какое-то неприятное чувство - скорее всего отвращение к неряшливой грязной старухе Федоре. Уже в детстве я не любил грязь, беспорядок в доме.

Первое семейное собрание произошло, наверное, через пару дней после нашего приезда. Мама и папа спрашивали нас с Толей, чтобы бы мы хотели есть из хлеба: сайку (такая небольшая ровная булка, грамм 200) или городскую булку, похожую на сайку, но имевшую гребень на выпуклой части. Мы почему то сначала остановились на сайке.

Затем начались хождения по домоуправлениям, милициям. Надо было прописаться и устроить Толю в школу. Он должен был пойти в 1-й класс. В школу он пошел, очевидно, уже после зимних каникул.

Толя пошел в 464 школу, расположенную на Мясной-Бульварной улице. До школы было минут 15 ходьбы. Выйдя из дома, надо было пересесть Качалинскую улицу, пройти по Б. Симоновской мимо Стадиона «Мясокомбината», недостроенного дома «Соляного завода» (большого здания из красного кирпича), далее мимо цыганского дома (там действительно жили цыгане большой семьей, одного из сыновей «Старого» цыгана звали Муля. Это был красивый смуглый юноша. Кроме него было очень много детей и, конечно, лошадей), далее по узкому переулку, где располагался детский сад «Мясокомбината» с одной стороны и завод «Люстра» – с другой выходили на Мясную-Бульварную улицу и налево, метров через пятьдесят, стояло здание школы – 4-х этажное серое типовое строение с двумя входами по бокам фасада. Двора в то время не было. Вернее вокруг школы был обширный пустырь, но не было забора.

Толя ходил во вторую смену, то есть занятия начинались у него с половины третьего. Мы с мамой его провожали, а после окончания уроков ходили к школе встречать (мама опасалась возможных хулиганских выходок со стороны «шпаны», живших вдоль пути в школу).

Домашние уроки с Толей приходилось делать маме: учился он довольно тяжело, правила правописания запоминал с трудом.

28


Наши соседиПервые дни мы были дома вместе с мамой, привыкали к новому

месту жительства. С соседями особенно не общались. Потом познакомились заново с соседкой Марией Николаевной

Развиловской (Ворошиловой?). С довоенных лет я ее плохо помнил: она часто уезжала из Москвы (по-моему в Сухиничи). Это была высокая, очень худая старуха. Если она даже была по возрасту ровесницей своего супруга - Эрнеста Яковлевича, то и тогда ей было уже года 64 (Эрнест Яковлевич был ровесник Сталина). Правда, мама говорила, что Мария Николаевна старше своего мужа на несколько лет. Но тогда этот возраст казался мне, шестилетнему ребенку, очень почтенным. Носила она какой-то серый, мышиного цвета длинный, заплатанный халат и ватные тапочки. Цвет лица ее был тоже землисто-серый. Все лицо в морщинах. Уже позже, когда побывал во дворе и пообщался с дворовыми ребятами, узнал, что прозвище Марии Николаевны - «вобла».

Она всегда была какой-то суховатой, крайне редко улыбалась. Но в тот первый день она даже пригласила нас с Толей к себе в комнаты (они тоже тогда жили втроем в двух комнатах) и сказала, что мы теперь соседи и будем дружить. С Эрнестом Яковлевичем мы увиделись вечером, когда он вернулся с работы. Это был высокий, сутуловатый старик, в черном вельветовом пиджаке, в черных в полоску брюках, высоких черны ботинках. У него были седые усы, большие роговые очки и длинные черные волосы. На лице выделялся довольно длинный (крупный) нос.

Их дочь Наташа - тоже очень высокая, худая девушка, лет, наверное, под тридцать. А может и за тридцать. Что было выдающимся у Наташи, так это ее зубы. И верхние (особенно) и нижние выдавались резко вперед. Губы их не прикрывали, зубы всегда торчали, очень большие, как у крысы. Наташа работала на авиационном заводе (завод этот находился у метро «Динамо», после женитьбы я более 40 лет, до переезда в Германию, прожил недалеко от этого завода - на Беговой улице).

Однажды, когда мама проводила Толю в школу, а сама отправилась оформляться на работу, я остался дома один с Марией Николаевной. Сначала я играл со своими игрушками - медведем и башенкой, читал им книжки. Но одному мне было как-то не по себе (я вообще никогда не любил оставаться один), и я вышел в коридор.

В то утро у нас произошел первый «серьезный» разговор с Марией Николаевной. Не знаю с чего все началось, но почему-то я сказал ей, как зовут ее во дворе ребята - «Вобла». На что она мне ответила: «Ну что же, вобла сухая сейчас вещь дорогая». Тогда я ей добавил, что мужа ее зовут «Нос», а Наташу, дочку, за ее зубы - «Лошадь». Это ей, конечно, не понравилось, но она, сжав губы и до того тонкие, промолчала.

В доме нашем за годы войны произошли большие изменения. Многие жильцы разъехались кто куда. Из нашей квартиры уехали Нюра с Петей и детьми. Они так больше и не вернулись. Я имею в виду - жить в своей

29


комнате. В гости они хотя и заезжали, но редко: Петю видел всего один раз, Нюра с детьми приезжала тоже несколько раз (с Петей они разошлись).

Соседи сверху - Долговы и Иоффе - были в эвакуации, так же как и Степанские, которые, как я уже говорил, эвакуировались в Омск. Виллер был на фронте. Яков Еремин, наверное, тоже воевал, а его жена Таня с детьми Колькой и Витькой жила в деревне. Их комнаты пустовали, а в комнате Долговых жила Лушина сестра Тонька с подругой. Они работали шоферами на грузовом автомобиле- трехтонке. Автомобиль этот был особенный. Сбоку от кабины стояла чугунная круглая печь, которая топилась углем и дровами. Какую функцию она выполняла?… Быть может, тепло, образующееся в этой печи, использовалось для работы двигателя?

В домике, где жил Иван Иванович Еремин с семьей, тоже многое переменилось. Вскоре после нашего приезда умерла его жена Нюша. Я, наверное, впервые увидел гроб с покойницей. У меня это вызвало какую-то внутреннюю дрожь и холод в области живота. С тех пор это ощущение возникало почти всегда, когда я видел гроб с покойником или даже без него.

Иван Иванович стал вдовцом, так сказала мне мама, и жил теперь с двумя сыновьями - Шуркой, которого в то время ребята во дворе звали «Артемом», и Мишкой (Мицей), имевшего кличку «Каин». Собака их – огромный, мохнатый, белый с серыми пятнами пес по кличке Джек подох (так сказал Мица).

В доме 7 по Симоновскому проезду многие жильцы тоже исчезли навсегда. Дед, называвший нас «карнашками», умер. Баба Варя осталась одна. Веркин муж погиб на фронте и она теперь жила только с сыном Вовкой. Он страдал ночным недержанием мочи и матери приходилось каждое утро вывешивать для просушки постельное белье и одеяла, от которых пахло мочой, так как они не стирались, а только сушились. Вовка получил во дворе кличку «ссанный», то есть обписавшийся. В подвале тоже в этот период никто не жил.

Наша топографияДвора нашего фактически не стало. Во всяком случае в том виде, как

он существовал до войны. Забор снесли (или разобрали на дрова), та же судьба была предназначена и сараю (сараям). Таким образом Дом наш стоял теперь на семи ветрах, то есть двор наш стал проходным, и через него ходили все, кто шел на Качалинскую улицу- к себе домой, на Базу (в конце Качалинской улицы была Овощная База), на стадион. Люди, срезая угол Симоновского проезда, сокращали, таким образом свой путь метров, может быть, на 10-15, но это был все же самый короткий путь. Поэтому между домом N7 и нашим была протоптана дорожка. В кирпичной стене с противоположной стороны двора, образовались проломы, так что на Остаповское шоссе теперь можно было проходить через двор соседнего дома (или точнее домов №№ 51 и 53 по Остаповскому Шоссе).

30


Дом № 49 «Мосторг» и двор при нем остались, также как и забор, отгораживающий «Мосторг» от нашего двора, но «Мосторг» не работал. Позади домика Ивана Ивановича было вырыто «Бомбоубежище». Им уже никто не пользовался, а Мица пугал меня, что там живут крысы и хомяки («огромные зубастые крысы» - так он говорил) и пытался туда меня столкнуть. От сарая- пристройки к дому № 7 остались только две стены, да полуобвалившаяся крыша.

На углу этого сарая, своей торцовой стеной выходившего на Качалинскую улицу, стояла колонка, из которой мы брали воду. Зимой, во время сильных морозов, колонка замерзала. Сначала переставала действовать ручка, нажатием которой из колонки начинала течь вода, и вода текла беспрерывно, образуя водный поток, замерзавший в ледяную дорогу, а потом «колонка замерзала» и воды не было совсем. Это создавало, конечно, большие неудобства - за водой приходилось ходить на другие дальние колонки, которые не успевали еще замерзнуть, и оттуда на саночках везти 1-2 ведра воды. От нашего дома такие колонки располагались в 0,5-1 км. Через несколько дней (в лучшем случае) приезжала специальная машина с цистерной горячей воды. Колонку отогревали, ремонтировали и мы получали возможность пользоваться близко расположенной от дома колонкой.

Так продолжалось до 1959 года для родителей и до 1958 года для меня, когда родители переехали на Шарикоподшипниковскую улицу в новый пятиэтажный дом, а дом наш и все домики вокруг него снесли, чтобы на их месте построить большой дом. Так перестала существовать та «жизнь» моего детства - дом, двор и прилежащие улицы.

Игрушечная фабрикаМама устроилась работать надомницей на фабрику игрушек. Она

ходила на фабрику, получала там заготовки, а дома пришивала к туловищу будущих кукол головы, руки, ноги. Все детали были мягкие, набитые ватой. Правда потом шила мама из лоскутков шляпы, плащ и сапоги для «Кота в сапогах». Пришивала этой кукле голову и лапы, одевала шляпу, сапоги и плащ. Одного кота я хорошо запомнил. У него был плащ из зеленого сукна - очень красивый.

Я помогал маме вдевать нитку в иголку швейной ножной машинки Зингер» или в обычную швейную иглу. Мама уже тогда видела плохо и попасть ниткой в ушко иголки ей было трудно. Кроме того, я помогал ей выворачивать сшитые изделия - чулки, перчатки и т.д. Вместе с мамой ходил на фабрику относить готовую продукцию и получать очередные заготовки. Фабрика располагалась в одной из церквей Новоспасского монастыря, позднее ее перевели на Абельмановскую (заставу?) улицу, также в церковное (монастырское) здание.

31


Первый матПервые «матерные слова» впервые услышал и повторил в Омске.

Однажды, когда мы были в соседнем дворе, играя с Женькой-мульком и Вовкой, дядька или отец Вовки кричал на свою лошадь: «Ну, блядь, поехала». Смысла этого слова я, конечно, не понимал, но как-то, спустя несколько дней, играя в лошадки, уже у нас во дворе, я в присутствии тети Ривы, повторяя интонации того мужика, крикнул на Вовку, бывшего в тот момент лошадкой, ту же фразу. Тетя спокойно сказала мне, что слово это нехорошее и повторять его не нужно. На пару лет это возымело свое действие.

Совершенно новый виток нашего (я имею в виду брата и меня) «матерного» или матершинного образования начался во дворе на Остаповском шоссе, в Москве. Там уже почти все матершинные слова получили конкретное воплощение, хотя смысл многих из них еще не был полностью понятен. В общении с дворовыми и уличными ребятами ежедневно приходилось слышать матерные слова, но дома мы их не употребляли.

Во дворе даже считалочки были матерными, одну из них я запомнил на всю жизнь. Конечно, я не вспоминал ее постоянно, но несколько раз уже будучи пожилым человеком мне довелось ее воспроизводить при разных обстоятельствах, но с неизменным успехом, сопровождавшимся смехом слушателей. Звучит она так:

Тили-тили-точки, ехал хуй на бочке,Пизда на тележке - щелкали орешкиХуй с бочки упал, пизде на ухо попал.Пизда дурой не была - городового позвала.Городовой их рассудил - пизду на хуй посадил.

Тогда для меня смысл этой последней фразы был как наказание для П., так как часто во дворе слышал фразы: «Посадили на х.». «Пошли на х..!» и т.д. И лишь потом понял и второй (иной) смысл этой фразы - как обоюдное удовлетворение партнеров.

Вообще наука эта порой выручала меня в жизни. Умение послать кого-нибудь, как говорят, многоэтажным матом делала тебя «своим» человеком и помогала даже выходить из «тупиковых ситуаций». Ни радость, ни печаль, ни жалость, ни боль, ни ненависть, ни милость не могли быть выражены, если не использовались матерные слова.

Уже позднее – в зрелом возрасте этот период вспомнился, благодаря одному анекдоту. Как-то один молодой мужик из деревни побывал в Москве и присутствовал на праздничном салюте на Красной площади. Вернувшись в деревню он так описал события того вечера: «Народу до хуя, не видно ни хуя. Хуяк! Хуяк! Еб. тою мать!!» Вот такой он великий и могучий русский язык!!

32


Летите, голубиНо вернемся назад, в декабрь 1943 года. Мы с Толей вышли погулять

во двор. Мица сказал, что он сейчас будет ставить «тайник» и попытается поймать «чужого» голубя. В то время голубей во дворе ни у кого не было. Мица показал на сидевшего на крыше дома № 7 одинокого белого голубя. Потом он взял один небольшой фанерный ящик, деревянный колышек, к которому была привязана длинная тонкая веревка (шпагат, бечевка), и немного зерна, кажется пшена.

Он поставил ящик на ребро, крышкой вверх, подперев переднее ребро ящика колышком. Под ящик он насыпал пшено. Потом взял кусочек черного хлеба и стал бросать мелкие крошки хлеба рядом с ящиком, который стоял невдалеке от дома № 7, ближе к углу нашего дома со стороны Качалинской улицы.

Голубь был, наверное, голодный. Он все порывался слететь с крыши, но боялся. Тогда Мица сказал нам, чтобы мы ушли за дом и сам тоже спрятался там. Ждали мы долго. Но наконец голубь слетел на землю и стал осторожно, все время поглядывая по сторонам, подбирать хлебные крошки. Когда же он, осмелев, стал клевать пшено под ящиком, Мица дернул за веревку, выдернул колышек и ящик упал на землю.

Но на сей раз охота оказалась неудачной – голубь сумел в последний момент выпорхнуть из-под падающего на землю ящика. И все же в тот день Мица этого голубя поймал. Ему. Правда, пришлось несколько раз переставлять «тайник» (ящик) на другое место.

Около нашего домоуправления, расположенного тогда на Качалинской улице, наискосок от колонки, направо, через Б. Симоновский проезд в полуподвале одного дома с четвертой или пятой попытки голубь был пойман описанным выше способом. Когда голубь оказался в "тайнике", под ящиком, Мица лег на землю, просунул руку по ящик и осторожно, чтобы не повредить голубу крылья, «слапал» его.

Точно не помню судьбу этого голубя, то ли с него началась «голубиная эпопея», то есть, Мица начал гонять голубей (устроил в сенях своего дома голубятню), то ли он в воскресенье отнес его на Птичий рынок, где и продал, а гонять голубей начал чуть позже, купив пару голубей на Птичьем рынке.

Во всяком случае, я помню, как он принес в специальном садке (плетенная из ивовых прутьев овальная клетка с открывающейся половиной верхней стенки) с Птичьего рынка пару голубей. Он их окарнавал, то есть выдернул у них маховые перья из крыльев. Пока перья отрастали, голуби не могли летать. Он выпускал их гулять по земле их дворика, а потом опять загонял в сени.

Позднее Мица, Шурка и ребята с Качалинской, приходившие к нам во двор, построили из каких-то досок голубятню – небольшой сарай с нагулом на крыше. Нагул делался из сетки. Где-то он раздобыл металлическую сетку с мелкими ячейками. Этой сеткой обтянули нагул.

33


Так началась «эпоха» гоняния голубей. С маленькими перерывами она тянулась вплоть до уходя Мицы в армию, то есть без малого лет 7-8. Главными голубятниками тогда были Мица и Витька Стенин с Качалинской улицы по прозвищу «Кот». Они были «хозяевами», так как покупали и голубей и корм для них. Но гонять голубей собиралась большая компания: Мицин брат Шурка, Колька-«Жиган», Колька-«Козел», его старший брат Васька-«Батя» и Володька- «Ролин», Леня. Все это старшее поколение, ребята лет 13-15. Мельтишились и малыши моего возраста, чуть старше или младше – Витёк, Ленька Росихин ("Буржуй"), Витька-«Салют», Толька «Седой» и другие – все с Качалинской улицы. Приходили пацаны и с других улиц. Бывало во дворе собиралось по 20-30 человек.

Ребята эти не только гоняли голубей, но и играли в карты (естественно, на деньги) – «очко», «петуха», «козла», «дурака», «буру», а также в «гадалочку», «расшибалочку», «пристеночку» в зависимости от сезона года и погоды. Все эти сборища часто заканчивались драками.

Соседям, то есть жильцам нашего дома и соседних домов это, конечно, не могло особенно нравиться. Посыпались жалобы сначала в домоуправление, а потом и в милицию. Мотивировали тем, что «голубятники» портят крыши домов, так как кидают на крышу камни, чтобы согнать с крыши или трубы севших туда голубей. Однажды во «двор», когда там было полно народу, пришел участковый милиционер – здоровый сутуловатый мужик с крупными чертами лица, «красномордый» по кличке «Горбатый». Фамилию его не помню, но звали его дядя Вася (только что всплыло в памяти – откуда его кличка «Горбатый»: его фамилия – Горбунов. Вот!)

Не говоря ни слова, он прошел к голубятне, вошел внутрь, схватил там пару голубей и на глазах всех ребят оторвал им головы и бросил на землю. Он хотел также молча уйти, но путь ему преградили старшие ребята, а самый «авторитетный» из них – Васька-«Батя», сказав ему: «Ты что, Горбатый, делаешь?», толкнул его в грудь.

От неожиданности этот здоровый мужик упал на спину. Ребята разбежались, но вечером (или ночью) «Батю» забрали в милицию. Его младший брат «Козел» (Колька) утром со слезами на глазах говорил, что «Батю» менты обязательно посадят опять. Он уже как-то имел срок. Но на сей раз обошлось, и «Батю» вечером выпустили (отпустили из милиции).

Увлекшись воспоминаниями о голубях, перескочил сразу года на два вперед. А в 1943 году в декабре было лишь начало «этого пути».

Новый Год 1944Еще вспоминаю встречу первого после возвращения из эвакуации

Нового 1944 года. Мы с мамой ходили на Крестьянскую заставу и там возле рынка купили небольшую елку. Елку в ведре с песком мы поставили на письменный стол в комнате дяди Пети. Стол стоял в углу у окна по правой от двери из нашей комнаты стенке.

34


Окон было двое. Между ними стояло, наклонившись вперед под углом, огромное зеркало (трюмо) в массивной черной раме, из такого же «черного дерева» была сделана призеркальная тумба, покрытая мраморной плитой. Дальше, у второго окна, стоял коричневый кожаный диван (по левой стене), рядом с ним – массивный дубовый буфет, резной, со шкафчиками и полочками. За буфетом – черная гофрированная печь до потолка и пристроенная к ней кирпичная «буржуйка».

Посредине комнаты стоял большой дубовый стол под красное дерево (а может и красного дерева) с резными толстыми ножками, а справа от двери стояла большая никелированная кровать с пружинным матрацем. Стенки кровати были с отвинчивающимися металлическими шарами, с которыми я любил играть, особенно когда болел и меня пускали (укладывали) на эту кровать.

Вокруг стола стояли деревянные «венские» стулья. Мы с Толей, когда дрались или играли, бегали друг за другом вокруг этого стола, а чтобы догонявший не смог выполнить свою задачу – догнать другого - мы переворачивали за собой стулья, преграждая «преследователю» дорогу.

Так вот, поставив елку на письменный стол в этой комнате, мы начали ее украшать. С довоенных времен остались кое-какие елочные украшения: стеклянные цветные шары, бусы, несколько самодельных игрушек из пустых яичных скорлупок, раскрашенных под клоунов (для этого с обеих полюсов яиц проделывали маленькие дырочки и выливали содержимое яйца). Был еще стеклянный серебристый шпиль со звездой, который одевался на макушку елки, и, главное, сохранилась гирлянда из маленьких разноцветных электрических лампочек, которая и была главным украшением елки. Еще мы повесили на елку несколько конфет.

Мама сварила и приготовила из свиных ножек студень, сделала винегрет и селедку. По тем временам это был шикарный стол. Да еще испекла в чудо-печке кекс. Этот Новый Год мы встречали с нашими соседями – Развиловскими: Эрнестом Яковлевичем, Марией Николаевной и Наташей. Еще пришла Наташина подруга Кира, жившая на Воронцовской улице. Особого веселья не было, но было хорошо, что мы все вместе. Взрослые подняли тост за победу и скорейшее окончание войны. Но до этого дня пройдут еще долгие полтора года.

Да, я совершенно забыл – у тети в комнате висели на стенах две большие картины, на которых были изображены сосновый лес с рекой на одной картине, и домик (белая оштукатуренная хатка, крытая камышом или соломой) – на другой.

Еще был похожий на большую черную тарелку репродуктор (радио). Это был наш главный информационный источник. По нему мы слушали последние известия о событиях на фронте. Читал их Юрий Левитан. Я хорошо помню его голос и интонации, по которым можно было угадывать хорошее сообщение или плохое: «Сегодня на полях сражений ничего существенного не произошло», - начинал он свое сообщение и далее продолжал – «Наши войска вели тяжелые (или ожесточенные)

35


оборонительные бои, нанося противнику удары по всей линии фронта. Нашими зенитчиками сбито 4 самолета противника».

Куда более радостным звучало сообщение такого вида: «Сегодня наши доблестные войска Украинского фронта с боями овладели городом Курском (Брянском или др.). В ознаменование этой победы приказом Верховного Главнокомандующего сегодня в столице нашей Родины городе Москве будет произведен салют 20 артиллерийскими залпами».

Колоритные фигурыВряд ли удастся на бумаге изложить все, что помню. Но не могу не

остановиться еще на двух колоритных фигурах этого периода моего детства. Их помню еще с довоенных лет.

Был у нас почтальон дядя Вася. Это был небольшого роста, широкоплечий, с большой головой, большими усами и маленькими глазами под густыми бровями мужчина. Сколько ему тогда было лет сказать трудно. Сейчас я бы дал ему лет 45-50, но в Армию его не взяли. Значит могло быть и больше. Насколько помню, он всегда носил черный бушлат и большую через плечо черную почтовую сумку. Других почтальонов у нас, по-моему, не было.

Вторая фигура – это наш дворник Волков. Уже после возвращения из эвакуации узнал опять же из уст Мицы кличку Волкова –«говновоз». Я уже упоминал, что туалет (а до войны и отдельно в нашем доме) был с выгребной ямой. Так вот, Волков периодически приезжал на своей лошади, запряженной в телегу, на которой лежала большая бочка с большим отверстием в верхней стенке, на телеге лежало также ведро на длинном шесте. Этим ведром, через специальный люк, Волков вычерпывал содержимое туалета (сортира) и выливал в бочку на телеге. Наполнив бочку до краев, он увозил ее в специально отведенное место, вероятнее всего, где-то на окраине города, хотя и мы, как по тем временам считалось, сами жили на окраине Москвы. Сейчас же этот район, как оказалось, расположен совсем недалеко от центра города. На метро от «Пролетарской» («Крестьянская застава») до «Китай-города» (почти у Красной площади) 5 минут езды, а до «Пушкинской» – минут 8.

«Говновозом» Волков проработал у нас года до 1947-1948, когда на смену извозчикам пришел автотранспорт. Теперь туалет вычищала специальная машина под тем же названием «Говновоз», трехтонка, с большой цистерной, снабженной специальной резиновой «кишкой», через которую содержимое туалета отсасывали в цистерну с помощью специального насоса (помпы). Волков вскоре после этого ушел в мир иной.

Я не говорил еще, что район, где мы жили, с давних лет был местом проживания извозчиков. На Качалинской рядом с домами были конюшни, где стояли лошади, как сейчас в гаражах автомобили. Да и на Остаповском шоссе в доме номер 51 тоже жили извозчики. Одного из них хорошо помню. Высокий, по моим понятиям, красивый, стройный парень, с

36


небольшими усиками. Звали его Сергей Качалин. Для извозчика Лошадь (я специально пишу с большой буквы) была кормилицей. Занимаясь извозом, можно было заработать на хлеб, да и семью (если была) прокормить. Потеря Лошади – это потеря работы, заработка и средств к существованию. Помню как плакал Сергей, когда пала его кобыла. Говорят, что он так не плакал даже тогда, когда умерла его мать.

Утром рано извозчики выезжали на своих лошадях, запряженных летом, осенью, весной в телеги, в основном для перевозки грузов, а зимой – в грузовые сани. До войны было еще много ямщиков, которые имели брички, телеги для перевозки пассажиров. В начале Остаповского шоссе почти у Крестьянской заставы сохранился даже Конный двор, где стояли такие «кареты» – своего рода современный «таксопарк». Но уже в послевоенные годы пассажирских перевозок уже практически не было.

Много извозчиков осенью на телегах, зимой на санях возили на овощную базу, расположенную в конце Качалинской улицы, метрах в 50 от нашего дома, овощи (картошку, капусту, морковь, свеклу, брюкву, редьку), фрукты (в основном яблоки), а также арбузы и реже дыни (а также с овощной базы по магазинам, столовым на извозчиках осуществлялся обратный поток перевозок).

Время было голодное и ребята с нашего двора и близлежащих улиц устраивали своеобразную охоту на перевозимые овощи, фрукты и особенно арбузы. Скорость, с которой передвигались телеги, была небольшая, особенно, когда шел их целый «поезд» - одна лошадь за другой. Отвлекая внимание извозчиков, ребята, вооружившись специальными крюками из толстой проволоки или просто голыми руками, похищали качаны капусты, арбузы, яблоки, морковь, картошку, иногда лук. Порой удавалось своровать даже целый мешок овощей.

Но с годами и отсюда извозчики были вытеснены автомобилем. Ушел и канул в Лету гужевой транспорт и целый «класс» – извозчики.

Зимой на старых заброшенных санях мы устраивали катания по Качалинской, когда она покрывалась обледеневшим укатанным снегом. В такие сани набивалось по 10-15 ребят. Под уклон сани развивали на скользкой дороге приличную скорость.

Кино моего детстваК двору моего детства я еще вернусь, а сейчас немного о Кино моего

детства времен войны. Новых фильмов в те годы выходило мало, так что смотрели в основном довоенные фильмы. Кинотеатры (а также клубы, которые мы в те времена посещали) располагались недалеко от нашего дома. Самым ближним и самым маленьким был кинозал клуба 1-го Часового завода на Крестьянской заставе.

Именно в нем посмотрели первые фильмы после возвращения в Москву. Один назывался «Антошка Рыбкин» – про войну, довольно слабенький, второй – это классика советского кино – «Чапаев». Фильм этот

37


в течение своей жизни смотрел многократно в последние годы, естественно уже по телевидению. Многие кадры и крылатые фразы из этого фильма хорошо сохранились в памяти еще со времен первого просмотра. Был еще и американский фильм «Джон из Янки-джаза», веселая музыкальная комедия.

В кино ходили по воскресеньям всей семьей. Папа как инвалид войны имел право приобретения билетов без очереди, но никогда этим не пользовался. Билеты либо покупали с рук у спекулянтов, либо выстаивали подолгу в очереди в кассу. В очередях был беспорядок. Шпана-спекулянты специально устраивали давку, толкотню в маленьком помещении, где располагалась касса. Поэтому подойти к окошку кассы женщине (а в очереди у нас стояла мама) было не просто.

Однажды мама даже плюнула на все и, обругав папу, что ей приходится толкаться в очереди за билетами, ушла домой. Мы все тоже последовали за ней. Воскресенье было испорчено, мы надолго забыли клуб 1-го Часового завода на Мясной-Бульварной, недалеко от нашей почты (нет, вру – Клуб располагался на Сибирском проезде). Там же во дворе была инвалидная палатка. Где по папиной инвалидной карточке можно было купить любительскую колбасу, масло сливочное и другие продукты, которые в обычных продуктовых магазинах достать было практически невозможно.

Кроме того, был «Дом техника» на Абельмановской улице. Туда мы ехали на трамвае от Крестьянской заставы – остановки 2-3. Это был значительно более «современный» кинотеатр с фойе, большим кинозалом.

Позднее главным нашим кинозалом стал кинотеатр «Таганский». Там в фойе перед сеансом играл оркестр. Пели певцы, а чаще певицы, был буфет, где можно было купить бутерброды, пирожные, мороженое, выпить стакан газированной воды. Порядка в очереди в кассу было больше. Там почти всегда дежурили милиционеры.

Мы, как я уже говорил, в кино ходили только по воскресеньям на утренние или дневные сеансы. А для взрослых сеансы были не только вечерние, но и поздно ночью – в 12 часов ночи и даже в 1 час ночи (помню в первые послевоенные годы на «трофейные» фильмы - «Где моя дочь», «Девушка моей мечты» – родители ходили именно поздней ночью, потому что достать билеты на другие сеансы было просто невозможно).

В клубе Мясокомбината повторно смотрели «Дети капитана Гранта» – один из самых любимых фильмов периода моего детства.

Птичий рынок Еще одно примечательное место, сделавшее мое детство богатым. Впечатлительным – это Птичий (конный) рынок. Двойное название этого уникального для Москвы места связано с тем, что в разные годы преобладающим товаром Рынка становились разные животные.

До войны, да и в первые годы после войны, на Рынке этом продавали лошадей, коров, коз, овец, кроликов, собак, кошек, гусей, голубей, уток,

38


канареек, попугайчиков, щеглов, чижей, морских свинок, белых крыс и мышей, а также рыбок. В довоенные годы главным товаром Рынка были лошади – отсюда и название Рынка – «Конный».

Но уже вскоре после войны продажа на рынке крупных домашних животных постепенно угасала и вскоре совсем прекратилась. Ведущим товаром стали голуби и другие птицы (в основном канарейки, щеглы, чечетки, клесты, чижы, позднее волнистые попугайчики), а также аквариумные рыбки, сами аквариумы и сопутствующие товары, а также корм для рыбок и птиц. В этот период за рынком закрепилось название «Птичий» или просто «Птичка».

Я помню годы, когда вообще всякая торговля животными на этом рынке запрещалась по непонятным причинам и лишь из «под полы», то есть тайно, еще можно было около рынка купить рыбок или корм для них (сухие дафнии). Но «Птичка», как феникс, вновь и вновь возрождалась из пепла, и когда у нас с Лидой подросли дети, мы с ними тоже бывали на Птичьем рынке, где однажды приобрели почти взрослого пса – курцхара «Джека» и пешком с ним дошли до Шарикоподшипниковской улицы, где жили мои родители после переезда в новый дом с Остаповского шоссе. Это почти двойное расстояние от нашего дома 47 по Остаповскому шоссе до Птичьего рынка.

Вообще походы на Конный (а потом Птичий) рынок для нас с Толей были праздником. Работал рынок только по воскресеньям. Обычно после завтрака с мамой или с папой (реже) отправлялись на рынок с целью приобрести (завести) дома аквариумных рыбок или птиц.

Был у нас аквариум, куда мы пустили, принеся с птичьего рынка, купленных там вуалехвосток, одного красного меченосца и пару гупппи. В аквариум на дно был насыпан песок, который мы долго промывали перед этим. Затем был поставлен купленный у Мицы серый глиняный грот, украшенный ракушками, очень красивый. В песок посадили зеленые водоросли и для создания «экологического равновесия» (термин этот, конечно, современный, а не тех дней) пустили «красных» улиток. Аквариум получился очень красивым. Он был небольшой, может на полведра, но для нас это был новый мир, и я мог подолгу наблюдать за жизнью жителей этого водного царства.

Для смены воды мы отлавливали рыбок специальным сачком, отсаживали их в стеклянную банку, а после наполнения аквариума чистой водой вновь переносили их в аквариум. Но как чаще всего бывает, детские увлечения не долговечны, и на смену погибших рыбок пришли птицы. Первым пернатым жителем нашей комнаты стал щегол – маленькая птичка с ярким оперением. Были у нас в разное время чижи и клесты, канарейки и волнистые попугайчики.

Когда же мы подросли, то ходили на Птичий рынок с Мицей, а потом с Юркой Казаковым («Казаком», с которым гоняли голубей самостоятельно уже отдельно от Мицы).

39


Птичий рынок располагался недалеко от Калитниковского кладбища. Мы даже не подозревали тогда, что на Мясной-Бульварной улице и Сибирском проезде в предвоенные годы, годы войны и послевоенные годы (в период сталинских репрессий) пролегал «знаменитый Растанный Путь», по которому для захоронения на Калитниковском кладбище в «братских могилах» тайно (ночью) возили погибших, замученных или казненных в Сталинских застенках ни в чем не повинных людей. Сколько их нашло там свой последний приют? Сколько было замучено людей, скольким оставшимся в живых членам их семей – ЧСИР (члены семьи изменника Родины) покалечили судьбы?

Но к счастью мы не знали, что на самом деле происходило в нашей стране, и для нас путь на Птичий рынок был путем в мир Природы. Правда, толкотня там была страшная, народу полно. Порядка никакого! Полно шпаны, воров - как карманников, так и тех, кто промышлял «живым товаром» (голубями, клеточными птицами и т.д.).

Пробиться к прилавкам (рядам), где продавали птиц и рыб, было непросто, но мы просачивались, протискивались сквозь толпу, и наградой за это был красочный мир многочисленных аквариумов, банок с яркими красивыми рыбками и не менее яркий и многочисленный мир птиц. Когда же мы начали гонять голубей, то нашим вниманием была одарена та часть Рынка, где продавали голубей.

Купив птичек, рыбок или голубей, мы счастливые возвращались домой. Путь наш лежал мимо Калитниковского кладбища (эту часть пути я не любил – кладбища всегда вызывали у меня если и не чувство страха, то какое-то тягостное чувство), далее мимо Клуба «Мясокомбината» (где, бывало, мы смотрели кино), по Сибирскому проезду мимо почты, расположенной справа за сквером, далее по Мясной–Бульварной. В разные годы было два варианта продолжения пути - по описанному выше пути из школы или через заборы и дворы домов Качалинской улицы.

Как давно это было - более полувека назад, а «картинки» эти перед глазами у меня остались такими же яркими, как будто все это было со мной не раннее чем вчера.

Зима 1944У нас нет еще ни санок, ни коньков. Катаемся с залитой водой горки

на ногах, да на попе. У Мицы коньки-снегурочки, которые он прикручивает веревками к валенкам и катается по обледенелой мостовой. Забавно. Тоже хочется попробовать, но купить коньки сейчас негде. Есть еще одно средство катания по обледеневшему укатанному снегу – это согнутые из проволоки (толстой трубы) «тарантаски». Много позже я узнал, что это - так называемые, финские саночки.

Для нас же в те годы лучшего средства для катания зимой не было. На «тарантасках» можно было кататься с горки, а можно и по ровной, гладкой поверхности: льду или обледенелой мостовой. Машины тогда по

40


Качалинской улице и Б. Симоновскому проезду практически не ездили, поэтому опасности для детей, бегающих и катающихся на улицах, не представляли. А отбежать в сторону, когда приближалась телега, запряженная лошадью, особого труда не представляло.

Более того, когда мы уже научились хорошо кататься на «тарантасках», а позднее на коньках, то было еще одно развлечение – зацепиться проволочным крюком за «зад» телеги и кататься за ней. Правда извозчик мог и обматерить и кнутом погрозить. Больше нигде и никогда я «тарантасок» не встречал. Детство наших детей и внуков прошло без них.

Где-то в феврале 1944 года мама купила у Мицы снегурочки и мы с Толей учились кататься на коньках. Сначала прикручивали к одному валенку конек, и отталкиваясь ногой без конька, пытались скользить на коньке по обледеневшей мостовой. Потом же, освоив этот маневр, перешли на катание на двух коньках. Веревки, которыми мы коньки прикручивали к валенкам, часто обрывались – приходилось с болтающимся коньком идти домой и прикручивать его другой веревкой.

Коньки были одни на двоих, и порой мы с Толей спорили, кто будет кататься первым. На снегу на этих коньках кататься еще было можно, а на льду, поскольку они не были наточены, да и полозья были довольно широкими, кататься было практически невозможно. Ноги у нас разъезжались и до снега приходилось доползать на четвереньках - мы были похожи на Бэмби, впервые попавшего на лед (такое сравнение я могу провести, конечно, сейчас, а тогда о существовании Бэмби мы не знали; фильм Диснея мы посмотрели лишь несколько лет спустя, уже после войны, а книгу я впервые прочитал, когда у нас уже были Андрейка и Галочка).

"Рождение" болельщикаВ этот же период зимой 1943-44 г.г. произошло еще одно событие,

оставившее след в моей жизни и сделавшее меня «болельщиком».Как-то мы играли с ребятами во дворе в хоккей. Тогда знали лишь

один хоккей с мячом – его называли русский хоккей, а позднее, когда правила были приведены к международным, он получил название хоккей с мячом (или «Бенди»). Играли же во дворе, конечно, без коньков и не на льду, а на утоптанном снегу. Вместо клюшек, которых я тогда и в глаза не видел, из проволок были согнуты крюки, которыми и гоняли опять же не хоккейный, плетеный мяч, а замерзшую картошку, лошадиный навоз или какую-нибудь консервную банку. Играли трое на трое (двое на двое) или даже один на один, но при этом говорили, что играют две команды: «Динамо» и «ЦДКА» (цедека).

Что это такое я тогда, естественно, не знал, но «звук» в памяти моей отложился. Как закончилась та первая игра не помню. Спустя какое-то время мы с Толей тоже решили сыграть один на один. Он сказал, что он будет «Динамо», мне же пришлось стать «Цедека». С тех пор «ЦДКА» стала моей командой на всю оставшуюся жизнь. Сколько счастливых и

41


сколько горестных моментов пережил я за многолетний период «боления» за «ЦДКА» (позднее «ЦДСА, "ЦСК МО", «ЦСКА»).

Болел я не только за футбольную или хоккейную команды, а за весь спортивный клуб. Позднее, когда я уже был школьником, я бежал к радиоприемнику, чтобы услышать хоть 15, хоть 5 минут репортажа о футбольном матче с участием ЦДКА. Голос спортивного комментатора тех лет Вадима Синявского звучит в моей памяти до сих пор.

Уже в двадцатилетнем возрасте довелось жить с ним в одном доме и даже в одном подъезде и видеть своего кумира, возвращавшегося домой, порой не очень уверенной походкой. А в те годы…

«Внимание! Говорит Москва! Микрофон редакции «Последних известий и Всесоюзного Радио» на Московском стадионе «Динамо». До окончания матча осталось 15 минут. Счет 2:1 в пользу ЦДКА!!!» и т.д. Да, позывными к репортажу в те годы был спортивный марш, который до сих пор звучит для меня предвкушением известий о страстной спортивной борьбе на футбольных полях или хоккейных ледовых площадках.

А первый футбольный репортаж Вадима Синявского мы ловили с Фимой (двоюродным братом, футболистом и хоккеистом), вернувшимся недавно в Москву (домой) после демобилизации из Армии, по приемнику «КН-1», полученному на почте (где он хранился со времени начала войны). Это был репортаж о легендарном первом турне советских футболистов – команды Московского «Динамо», укрепленной игроками других команд, на родину футбола – Англию. То был репортаж о матче «Челси» – «Динамо».

Именно тогда я услышал фамилии футболистов, которые запомнил на всю жизнь. Правда из англичан я запомнил лишь центрфорварда – Тони Лаутона, специально приглашенного на эту игру, т.к. он еще находился на военной службе, а из состава московского «Динамо» помню вратаря – легендарного Алексея Хомича, защитников Михаила Семичастного, Леонида Соловьева, Радикорского, Станкевича и Малявкина, нападающих В.Трофимова, В.Карцева, С.Соловьева, К.Бескова, Е.Архангельского и, конечно же, приглашенного из ЦДКА молодого Всеволода Боброва. Именно он стал с тех пор моим спортивным кумиром.

Пройдут годы (лишь в 1948 году я впервые попаду на стадион «Динамо»), пока я «живым» увижу Всеволода Боброва в игре против московского «Спартака» в матче ЦДКА – Спартак. Но по открыткам фотографиям в газетах и в брошюрах о футбольном клубе ЦДКА я прекрасно представлял себе своего кумира уже тогда. Для меня в то время он был самым красивым, самым стройным, самым великим футболистом.

В ту ночь, а репортаж шел часов в 10-11 ночи, «Динамо», проигрывая 0:2, сумело свести матч с «Челси» вничью 3:3, и В.Бобров забил гол, который осчастливил меня. После этого турне, завершившегося победой «Динамо» с общим счетом забитых и пропущенных мячей 19:9, В.Бобров стал звездой Советского послевоенного футбола («Динамо» в том турне обыграло 4:3 «Арсенал», сыграло вничью 2:2 с «Глазго Рейнджерс» и

42


разгромило «Кардифф-сити» – 10:1). Однако до этого эпохального турне было еще далеко – почти полтора года войны.

Весна 1944В марте – апреле 1944 года вернулись из Омска дядя Петя, тетя Рива и

Люба. До их приезда маме пришлось ехать на вокзал, получать высланные багажом вещи. Мы с Толей остались дома (я имею в виду наши комнаты) одни. Сначала мы играли, потом гонялись друг за другом вокруг стола в комнате тети Ривы. Потом из-за чего-то подрались. Каким-то образом я ударил Толю кулаком в живот («поддых»). Он согнулся от боли и больше часа, почти до возвращения мамы, проплакал. Я не знал как его утешить. Я на самом деле боялся, что он выплачет все свои глаза. Сколько раз я пытался уговорить его перестать плакать, а то он ослепнет. Ничто не помогало. Я был ужасно расстроен и обеспокоен. Больше никогда в жизни я его так не ударял.

После приезда тети Ривы, дяди Пети и Любы, мы вынуждены были опять переехать в свою маленькую проходную комнатку.

Люба заканчивала Мединститут, Петр Яковлевич (дядя Петя) устроился работать в «ГУМ», а тетя Рива на фабрику игрушек надомницей, как и мама.

Собаку Пальму и кота Рыжика пришлось оставить в Омске. Я, конечно, надеялся, что они приедут в Москву, но надеждам не суждено было сбыться. Люба еще в Омске прозвала меня «кошачьим папой». Дело в том. Что кошки, которые очень осторожны и редко подходят к чужим, ко мне всегда подходили и давали себя погладить.

Без кошки дома было скучно. И вот как-то во дворе я подобрал бездомного котенка. Обычного серо-черно-полосатого. Но для меня он был как тигренок. Назвали котенка «Барсик». Он вырос в хорошего умного кота. В коридоре в углу стоял ящик с песком и мне вменялось в обязанность следить, чтобы песок был чистым. Барсик большую часть дня проводил во дворе. Он обычно выпрыгивал через форточку, а когда хотел войти в дом, прицеплялся передними лапами к двери в квартиру (на крыльце в то время двери уже не было), а задними стучал в дверь.

На вопрос «Кто там?» раздавалось мяуканье. Барсика впускали в дом (дверь у нас тогда запиралась не на ключ, а на петли, в которые просовывали отвертку. Так что дверь легко сотрясалась!!). Именно в этот период процветала воровская банда «Черная кошка», грабившая квартиры и оставлявшая на месте преступления нарисованный углем силуэт черной кошки.

Нас всех пугали и предупреждали – не открывать двери незнакомым людям. Поэтому с тех пор и прижился этот вопрос "Кто там?" при стуке, а позднее звонке в дверь. Когда же в дверь «стучал» Барсик и на этот вопрос отвечал «Мяу». Мы знали, что домой вернулся наш умный кот.

43


Первое пивоЕще один эпизод весны 1944 года (кажется. Это было еще до приезда

из Омска тети Ривы с семьей) часто вспоминаю. Мы сидели в тетиной комнате. Вероятно, это было воскресенье. Дома был папа и в гости к нам приехала Лиза Козленко – знакомая моих родителей еще с юношеских лет по Кировограду. Она работала кассиршей в магазине (или бухгалтером, точно не знаю) и жила на улице Кирова (в центре Москвы). Это была одинокая женщина лет около сорока. Она часто приходила к нам, т.к. родных у нее никого не было.

Итак, мы сидели за столом, взрослые разговаривали, а я сидел и слушал их разговоры (воспоминания о молодых годах, родных и близких, и просто знакомых, живших на Украине). И вот по радио Ю. Левитан читает радостное сообщение: «Сегодня войска доблестной Красной Армии и моряки Черноморского Флота с боями освободили город Одессу!!! В ознаменование этой победы приказом Верховного Главнокомандующего сегодня в Москве будет произведен салют 20-ью залпами!!!»

Радости родителей и Лизы не было предела. По этому поводу папа открыл бутылку пива, почистил воблу и мы все выпили за освобождение Одессы.

Налили немного пива и мне. С тех пор я пил много раз, в разных местах и в разных количествах, разные сорта пива, но «острый» привкус того первого глотка «жигулевского» пива с маленьким кусочком воблы я сохранил на всю жизнь.

ОдессаОдесса для меня - это и песни, которые пел Леонид Утесов и Марк

Бернес, и песни, которым позднее, в первые послевоенные годы, обучил меня мой двоюродный брат Нюся (Толя) Вербицкий, студент Одесского Мединститута («С Одесского качмана бежали два уркана в дальний путь….»), и анекдоты про одесситов, а позднее кинофильмы, рассказы разных писателей, и одесский колорит в романах И. Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев», «Золотой теленок», а значительно позднее - в рассказах Исаака Бабеля и в опереттах.

Но увидеть Одессу мне довелось лишь в 1972 году, когда дважды я побывал там. Первый раз в связи с защитой докторской диссертации, отзыв на которую давали и в Одесском медицинском институте. А второй раз в связи со съемками на одесской киностудии кинофильма «Мушкетеры четвертого «А», в котором снималась у режиссера Казачкова Галочка. Тогда на «озвучание» фильма я сопровождал Галочку. И мы провели в Одессе почти две недели. Тогда я познакомился с Одесским «привозом», Потемкинской лестницей, Молдованкой, бульваром Советской Армии (Французский бульвар), Фонтанкой, Аркадией и Ланжероном, Одесским оперным и другими достопримечательностями Одессы.

44


Примерно в эти же годы (или чуть ранее) популярными были песенки из Одессы времен НЭПа: «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской…» и другие в исполнении Николая Рыбникова. Потом были фильмы «Опасная гастроль» с участием Владимира Высоцкого и «Неуловимые мстители» с исполнением песенки Бубой Касторским (Л.Сичкиным) «Я одессит, я из Одессы, здрасьте…». А потом сборник рассказов А. Львова «В Одессе – лето» и, конечно же, неповторимый Михаил Жванецкий.

Но это все почти 40-45 лет спустя! Прощание с Одессой произошло в 1992 году – январе 1993 года, когда

мы с Лидой отправились в круиз по Средиземному морю. Наш теплоход «Федор Шаляпин» отплывал из Одессы и возвращался в Одесский порт.

Салют в Москве времен войныЯ уже говорил, что с началом налетов фашистской авиации на

Москву, то есть уже с конца лета 1941 года , были приняты строгие меры по маскировке города в ночное время. Фонари на улицах не горели. Окна в домах с внутренней стороны закрывали специальными защитными шторами из плотной черной бумаги. Над каждым окном подвешивался рулон такой бумаги («шторы»), которая быстро раскручиваясь, закрывала просвет окна. Дворники, дежурные из Домоуправления, и жители домов следили, чтобы свет не проникал сквозь маскировочные шторы. И хотя с 1941 года налетов авиации противника на Москву не было, эти меры строго соблюдались до конца войны.

И вот в такой кромешной тьме, особенно поздней осенью и зимой, в ознаменовании побед Красной Армии в связи с освобождением наших городов от фашистских захватчиков, в Москве, а позднее и в городах-героях, проводились салюты. Вечером в восемь часов мы выбегали на угол Б.Симоновского переулка и Качалинской улицы к колонке, где мы брали воду. Отсюда вниз, вдоль Качалинской улицы (в сторону Крестьянской заставы и Абельмановской) открывалась «панорама» салюта.

Салют, конечно, не был похож на современные фейерверки, которые в последние годы бывали в Москве, и даже какой мы видели в Хемнитце после гала-концерта из произведений Иоганна Штрауса летом 1999 года. Сначала небо освещали, прочерчивая крест на крест, прожектора, затем раздавался залп и через мгновенье в небе возникали 3-4 кучки красных, желтых, зеленых светящихся точек, которые, падая и медленно угасая, создавали своеобразную картину из 3-х – 4-х букетов. Это был первый залп. Когда небо темнело, опять его освещали и прочерчивали прожектора и звучал 2-й залп и так далее. По значимости события, в зависимости от того, какой город освободили (взяли), салюты были из 20 и 30 залпов.

В связи с салютом возник в памяти и анекдот того времени.Во время войны и в первые военные годы существовала «карточная

система» распределения продуктов питания и промтоваров. Были карточки «рабочие», «инвалидные» (самые ценные!), «служащих», «иждивенцев» и

45


«детские». На талоны, из которых состояли карточки, в магазине, где они были прикреплены (записаны), можно было получить соответствующий талону продукт (хлеб, крупу, мясо, яйца и т.д.), выстояв часами в огромных очередях. Потеря карточки грозила голодом и даже голодной смертью.

Но были еще палатки (киоски), где можно было купить кости (на мясокомбинате), бульон (из костей), а также суфле – молочный продукт (сладковатый на вкус). Все это было подспорьем для людей в то голодное время, и возможность «взять» суфле в палатке граничила с самой большой радостью.

Информацию о событиях на фронте большинство людей получали из уст в уста на работе или в очередях в магазинах (для многих приобретение газеты или даже репродуктора было недоступно). Но зная, что салют связан с каким-то радостным событием, часто спрашивали у знакомых или даже незнакомых людей во время салюта: «Что взяли?» (то есть какой город освободили). И вот игра слов (анекдот того времени):

Один старичок идет от палатки с бидоном суфле, он только что перешел дорогу, довольный, радостный. Звучат залпы салюта. К старичку подходит пожилой мужчина и спрашивает: «Что взяли?» (он имеет в виду какой город освободили, в честь чего салют). Старичок отвечает ему: «Суфле!!!». Название города какое-то незнакомое и мужчина переспрашивает: «Где?» (имея в виду на Украине, Белоруссии, Польше или еще где?). «Через дорогу» (имея в виду палатку) – радостно отвечает старичок.

Итак, полный текст анекдота уже без пояснений: Во время войны салют. Один мужик спрашивает другого, идущего с бидончиком через улицу: «Что взяли?» - «Суфле!!!» – «Где?» – «Через дорогу!!!»

В годы войны в небо Москвы по вечерам, как средство противовоздушной обороны, часто поднимали аэростаты - похожие на дирижабли баллоны из прорезининной материи серебристого цвета. Днем можно было наблюдать, как отряд женщин, точнее молодых женщин (девушек), в военной форме несли по улицам аэростат, удерживая его за специальные петли из каната. Во время салюта многочисленные аэростаты можно было наблюдать в небе Москвы.

Однажды рассказывали жуткую историю – при сильном порыве ветра аэростат вырвался из рук девушек и стал стремительно подниматься в небо, унося с собой одну из девушек, не успевшую освободить рук из петли. Как сложилась ее судьба никто не знал. Скорее всего она погибла.

Кроме «праздничных», «победных» салютов, в небе Москвы звучали и траурные салюты. Когда отдавали последние почести погибшим в боях полководцам. Так провожала Москва в последний путь командующих фронтами генералов Ватутина и Черняховского, последний был самым молодым советским полководцем периода 2-й Мировой войны, отличившимся в боях за освобождение Литвы. Мне довелось в конце 60-х побывать в Вильнюсе и видеть памятник Черняховскому и бульвар его имени.

46


Первые песни, услышанные во дворе (1943-1944 годы) Первые полублатные – полудетские песни, которыми меня просветили, были:

«Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш,Соломенную шляпу, в кармане финский нож.Я мать свою зарезал, отца своего убил,А младшую сестренку в колодце утопил.Мать лежит в больнице, отец в сырой земле,А младшая сестренка купается в воде…»

«В нашу гавань приходили корабли,Большие корабли из Океана.В таверне веселились морякиИ пили за здоровье атамана»...

«С оборванцем подрался матрос...Оборванец был молод и смел,В нем играла – кипела любовь...………...Лишь с улыбкой стояла она,Белокурой играя косой»

Была еще песня про сына прокурора. Сейчас уже не помню слов. Но сюжет в памяти сохранился. Отец бросил семью. Сын его вырос и стал бандитом. На суде, требуя для подсудимого высшей меры наказания, прокурор узнал в подсудимом своего сына.

Еще была «Гоп со смыком – это буду я»:Граждане, послушайте меня,Гоп со смыком это буду я!Выбрал ремеслом я кражу,Из тюрьмы я не вылажуИ тюрьма скучает без меня...

и дальше в том же духе. Чуть позже была «Таганка». Мы жили в Таганском районе, а

Таганская тюрьма была знаменита еще с царских времен. Вообще, надо сказать, что район наш (близлежащие дворы, улицы) не был благополучным. Многие ребята, гонявшие в нашем дворе голубей, прошли через тюрьмы и лагеря как уголовники, да и старшее поколение не было в этом плане лучше. Поэтому блатные песни были вполне закономерным фоном той среды, в которой мы росли. Впервые «Таганку» в исполнении артиста Кирилла Лаврова в фильме, название которого в памяти моей не сохранилось, я услышал где-то в начале шестидесятых годов. Один, отбывший срок «уголовник», решивший завязать с воровской жизнью,

47


встречает молодую женщину с ребенком. Любовь с первого взгляда. Он остается у нее дома, а когда ему пришлось укладывать спать своего приемного сына, он поет ему «Таганку»:

Таганка, где ночи полные огня,Таганка, зачем сгубила ты меня,Таганка, я твой навеки арестант

(другой вариант: я твой бессменный арестант)Погибли юность и талантВ стенах твоих, Таганка.

Уже в 90-е годы слушали эту песню в исполнении Михаила Звездинского. Причем говорили, что это его песня. Как же такое могло случиться, когда песня намного старше своего автора?

Но в этот же период звучали иные песни, другие песни разучивали в школе, домой их приносил Толя. Одной из песен была:

Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет Отчизна нас. Из сотен тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину – Огонь! Огонь!

И, конечно, "Варяг". Мы смотрели фильм «Крейсер Варяг» и песня, звучавшая в нем, произвела на меня тогда сильное впечатление.

Наверх вы товарищи, все по местам,Последний парад наступает.Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,Пощады никто не желает!!

А по радио часто звучала песня в исполнении Владимира Бунчикова В нашей жизни всякое бывает,Налетает с тучами гроза,Ветер утихает, тучи улетают –И опять синеют небеса!

Сколько смысла в этой песне (в этом ее куплете) я понял, только прожив жизнь: нужно верить в лучшее время, оно придет. Нужно только быть оптимистом.

Была еще «Тонкая рябина»:Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,Головой склоняясь до самого тына?

Мне почему-то казалось: "головой склоняясь до сама-Ватына".А «Огонек» пели как в оригинальном, так и пародийном вариантах.

ЖидМое раннее детство окончилось на рубеже 1943-1944 годов, т.е. в

первые месяцы после возвращения в Москву из эвакуации. Именно в этот период я узнал, опять же во дворе, на Остаповском шоссе, что я не такой как другие ребята. Я – жид, по-другому, еврей.

48


Ни дома, ни в период эвакуации в Клявлино, а затем в Омске я этого не слышал и, естественно, не знал. Я еще не совсем представлял себе, что такое национальность, но то, что есть русские, немцы, украинцы и евреи, я теперь уже знал. Правда, уже в Омске я слышал «хохол» и «кацап». Так называли друг друга (или «обзывались» друг на друга) соседские ребята. В Омске, как, наверное, и вообще в Сибири было много выходцев с Украины. Именно их и называли «хохлами». В ответ они называли русских «кацапами». Но особой злости (и злобы) в эти клички ребята не вкладывали.

В Москве же слово «жид» звучало так, что в него вкладывалась и злоба, и пренебрежение, и ненависть, и зависть – все вместе.

«Жидами» называли не только лиц еврейской национальности, но и русских, если они делали что-то не так, как хотелось бы обзывавшему. Например, если кто-то кому-то что-то не дал, не поделился: «У, жид!» Звали жидами и воробьев: «У, жиды, прилетели!». Потом уже было много вариантов услышано и не только во дворе, но и на улицах, у магазинов, на стадионе и даже в школе.

Надо сказать, что все-таки во дворе, поначалу, меня и Толю называли «жиденками» и «еврейчиками», «жидятами» без всякой злобы. Просто во время игр или простого гулянья во дворе в качестве обращения к нам часто вместо имени использовали: жид, еврейчик, жиденок, Абрамчик, иоська-ёська, зама.

Ну то, что Абрам – это имя, я уже знал, но то, что «ёська» и «зама» – это тоже имена, я узнал значительно позднее. "Абрам"», "абраша" произносилось, естественно, в виде «Абгам», «абгамчик», несмотря на то, что никто из нас не картавил.

Даже Мица, когда у него было хорошее настроение, видя нас, напевал песенку:

Старушка не спеша, дорожку перешла,Навстречу ей идет милиционер!А ну-ка, бабушка, свисток не слушала, Закон нарушила, плати-ка , бабушка, штраф – 3 рубля!Ох, Боже, Боже мой, Ведь я спешу домой,Сегодня мой Абраша выходной.Несу я в сумочке кусочек курочки,Кусочек курочки и пирожок.Я никому не дам, все скушает АбрамИ будет он набит как барабан.

Все это исполнялось, естественно, картавым голосом.Чтобы проверить еврей ты или нет, предлагался такой тест: «Ну-ка

скажи «На горе Арарат растет красный виноград». Если ты произносил эту фразу правильно, не картавя, говорили все равно – «Жиденок». Если же кто-то произносил эту фразу, как впрочем и другие, где была буква «р» картавя, его тоже называли «жиденок». Но это до поры, пока тот не мог за себя постоять.

49


На Качалинской жил парень постарше нас – Толька Гуреев – «Татун». Это всегда был крепкий малый. Картавил он страшно, но никогда «слабаки» не смели назвать его «жидом». На мой вопрос, почему воробьев называют «жидами», Мица объяснял мне, что, когда распяли Иисуса Христа, воробьи чирикали, "чуть жив, чуть жив!!!".

Итак, я уже говорил, что когда обращаясь ко мне говорили «жид», «жиденок», «еврейчик» это не звучало оскорбительно. Когда же тебя хотели обидеть, кричали в лицо или вслед: «У, жидовская морда», сопровождая ее еще и матом.

Что мы (или я) могли противопоставить в ответ? Лучшее средство, чтобы не озлобиться, не обращать на все это никакого внимания. Ведь жить в другой среде не было никакой возможности. Даже похвала в устах всей этой шпаны звучала так: «Ну ты даешь, жиденок!», что было равносильно восклицанию «Вот это да!»

Дома мама или тетя Рива , в ответ на мои рассказы об этом говорили: «Не обращай внимания на этих «швайн». Я думал. Что «швайн» – это на идиш – русский. И только сейчас я знаю, что это «свинья».

Еще называли русских без особой злобы «фонька-дрек» (то есть «дерьмо», правда «дрек» это не дерьмо, а грязь), «хозер» (значение этого слова мне и сейчас неясно, но звучало, как «свинья»; может быть это слово происходит от «хазары» - народа, жившего, кочевавшего в причерноморских степях?).

Говорили, что до войны, якобы под видом борьбы с антисемитизмом – пережитком капитализма в сознании советских людей, запрещали произносить оскорбительное слово «жид» и даже был такой анекдот. «Стоит один мужик на трамвайной остановке. К нему подходит другой мужик и спрашивает: «Ваньк, ты чё здесь стоишь?». Тот долго думал и потом ответил: «Трамвай подъевреевую». Он искал подходящее слово взамен «поджидаю» (чтобы не произнести оскорбительное под-жид-аю!!!).

С этим словом я прошел через всю свою жизнь. Я никогда не скрывал свою национальность и даже в самые жуткие периоды антисемитизма не переиначивал свое отчество Шнеерович (как делали многие). Папа на работе, да и во дворе дома звался Семеном. Толя везде тоже фигурировал как Семенович (кроме, естественно, основных документов: метрика, паспорт, комсомольский билет, а затем и партийный). Я же заставил и других произносить это необычное и трудное для них отчество – Шнеерович.

Мама несколько раз просила отца, чтобы он поменял свое имя (для нас отчество). Особенно она настаивала на этом, когда подошло время получать паспорта – сначала Толе в 1951 году. А затем и мне – в 1953 году. Но отец отнекивался, ссылаясь на занятость. И правильно сделал. «Ведь бьют не по паспорту, а по морде» (это тоже из анекдота).

50


Дед СтепанскийНо это все было потом. А сейчас еще зима 1944 года. К нам зашел

старик Степанский. Это уже не тот дед «Лапирди» из довоенного, дачного днтства. За

прошедшие три года войны он постарел, осунулся. Только борода осталась белоснежной. Он пришел в комнату тети Ривы, сел к столу, не снимая пальто. Дед носил хорошее, еще довоенного пошива темно синее драповое пальто с черным каракулевым воротником. Правда, рукава пальто уже были потерты.

Но самое страшное – вся спина пальто на плечах была усыпана крупной перхотью и по нему ползали вши. Дед был голодный, замерзший. Тетя угостила его чаем. Он взял чашку дрожащими руками и поднес ее ко рту.

Тетя Рива спросила его, почему он не топит печку. Он ответил, что нет дров. Ну как же так, ведь дрова привезли на прошлой неделе! Да, дрова привозили, но нужно их наколоть, а он не может. В то время у деда жил один квартирант - молодой парень, кажется его звали Гена.

Разговор между дедом Степанским и тетей Ривой происходил, конечно, на «идиш». Тетя спрашивает деда, а что разве молодой парень не может наколоть дрова? На идиш это звучало примерно так: «Дас клайнер кёнен цигакен?». Но дед уже плохо слышит и переспрашивает: «Дас клайнер кёнен цикакен?»

Игра слов. Разве не может молодой поколоть дрова «цигакен»? - спрашивает тетя Рива. "Молодой может покакать?" («цикакен»), - переспрашивает дед.

Это была последняя встреча с дедом Степанским. Вскоре его увезли в больницу с воспалением легких. Обратно он уже не вернулся.

Трамвай «Р»Еще одно воспоминание из детства времен войны. По Остаповскому

шоссе от Крестьянской заставы до мясокомбината («Бойня») по одной трамвайной колее ходит одновагонный трамвай «Р» (рабочий). Он имеет всего 2-3 остановки. Одна из них рядом с «Мосторгом», то есть с нашим домом.

Обе двери трамвая: «вход» и «выход» никогда не закрываются. На конечной остановке водитель переходит из передней части вагона в заднюю, где имеется такое же место управления трамваем. Перед этим он перебрасывает «дугу» в противоположную сторону (дуга – это металлическая скоба, которой создается контакт с проводами).

Трамвайный путь (рельсы) проложен по центру булыжной мостовой, по бокам которой широкие тротуары, но лишь ближняя к мостовой часть их покрыта узкой полосой асфальта, остальная часть – грунтовая.

В трамвае помимо водителя есть кондуктор, продающий билеты. Один билет стоит 15 копеек. Народу в трамвае всегда много, так как это

51


единственное транспортное средство, с помощью которого можно добраться от Крестьянской заставы до мясокомбината, а далее до завода «КИМ» (Коммунистический интернационал молодежи - завод малолитражных автомобилей, выпускал «Москвичи»), шинного, 1-го ГПЗ и обратно.

Часто в трамвае молодые женщины обращали внимание на мои глаза, вводя меня в «краску». Я стеснялся и опускал голову, когда слышал, как они, обращаясь к моей маме, говорили: «Зачем мальчику такие большие глаза и длинные ресницы, пусть подарит их нам».

Вообще я не любил, когда на меня обращали внимание, особенно незнакомые мне люди. Однако, часто в очередях в магазине, булочной или инвалидной палатке глаза мои привлекали к себе внимание и становились предметом обсуждения, поэтому я не любил ходить по магазинам.

ГолубятникиДействительно настоящими «голубятниками» мы с Толей так и не

стали, но детство наше прошло в тесном контакте с голубями и голубятниками.

Мица вначале позволял нам приносить голубям воду в консервной банке с колонки. Нужно было принести полную жестяную банку воды, не расплескав ее по дороге. Сначала это было трудно сделать. Шел я осторожно, медленно переступая, боясь расплескать воду. Поэтому, когда шел, смотрел на банку с водой, и от этого вода плескалась и проливалась. Потом научился нести банку с водой не глядя на нее и шагая будто ничего в руках нет.

Голуби слетались попить свежей воды, как только я ставил банку с водой на землю во дворе дома, где жил Мица. Это было так здорово. Постепенно контакты наши стали более тесными. Нам разрешали покормить голубей, бросая им зерна пшеницы или проса, а позднее и ««трёхать» (поднимать) голубей в воздух, если появлялся в небе «чужой» голубь. Для этого существовал специальный длинный шест, на конце которого была привязана старая рваная тряпка наподобие флажка – «махало». Этим шестом с тряпкой «шугали» (пугали) голубей, сидевших на крыше, и они взлетали.

Партия голубей летала кругами вокруг двора, иногда отлетая на довольно большие расстояния. Но неизменно голуби возвращались назад и садились на крышу дома или голубятню. Если к партии голубей присоединялся чужой голубь и он садился вместе с ними, то стояла задача этого голубя поймать, то есть «загнать» в нагул вместе со своими голубями. Каждый, кто первым увидит чужого голубя кричит: «Трёхай, чужой!».

Однажды теплым солнечным утром (не помню только, было ли это ранней весной или ранней осенью) мы вышли из дома. Вдруг Толя, прищурившись от яркого солнца, глядя в небо между проводами, идущими от нашего дома к домику Мицы Еремина, кричит: «Мица, трёхай! Чужой!»

52


Мица выскакивает из своего дома, хватает «махало» и готовится «поднять» голубей. «Не... Не, постой, - опять кричит Толя, - это кажется комар над проводами вьется!». Этот эпизод долгие годы детства был «притчей во язытцах». При ярком свете Толя «спутал» комара с летящим высоко в небе голубем. Но этот случай стал достоянием всей Остаповской шпаны и фраза эта произносилась ими, повторялась многократно, когда кто-нибудь говорил что-либо невпопад.

Чтобы принимать более близкое участие в «гонянии» голубей, нужно было «помогать» голубятникам и «финансами». Денег у нас тогда, конечно, не было, а часто выпрашивать у мамы по рублю тоже было невозможно. Приходилось потихоньку «подворовывать» мелочь из карманов пальто у родных и отдавать Мице на корм голубям.

ДачаЛетом нас вырывали из этой среды и увозили на дачу в Загорянку.

Первое лето, когда мы выехали на дачу после возвращения из эвакуации, было лето 1944 года. Сначала мы с мамой и папой в воскресенье в конце мая или начале июня поехали в Загорянку на электричке. Мы добрались от станции до нашей 8-й просеки, дошли до нашей дачи. Все было каким-то незнакомым. Забор был во многих местах поломан, между штакетниками были большие дырки, так что во двор можно было пролезть не открывая калитки. Территория дачи заросла травой и кустарником, во дворе валялись поломанные деревья, но дом, в общем, был цел. Правда, большую часть мебели растащили.

В Загорянке в этот приезд я впервые увидел трясогузку.Народу в Загорянке было мало. Лишь в соседней даче жили в то

время постоянно Дембовские: бабка с четырьмя внуками. Старшие внуки, Таня и Вовка, и мои ровесницы - две девочки, родители которых до войны жили в Одессе.

Единственное, что запомнил – это как они говорили своей бабушке: «Бабушка, Вова пьячет» – одна, которая поменьше, и «Бабушка, Вова прачет» - та, которая постарше.

С Вовкой мы дружили, вместе играли в войну против ребят, живших в начале нашей просеки, строили шалаши, а однажды мы отправились на пруд, где у Вовки был плот. Плавать мы не умели, но решили перебраться на плоту на островок. Плот, не выдержав нас троих, перевернулся и мы оказались в воде. Хорошо, что это произошло у берега. Выкарабкались на берег промокшие насквозь. Дно в этом месте было вязкое, а берег крутой, так что выбраться на берег было непросто. Но все окончилось благополучно, а ведь в этот год воды в пруду было много и даже Вовке во многих местах было «с головкой», то есть, если встать на дно ногами, то головы не было видно. Маме мы, конечно, ничего не сказали об этом. День был пасмурный, пошел дождь и мы как будто промокли под дождем, не успев добежать до дачи.

53


Жили мы на даче только с мамой. Папа приезжал лишь в субботу вечером, а вечером в воскресенье уезжал в Москву на работу. Дядя Петя приезжал еще реже, а тетя Рива в то лето не приезжала вообще. Мы жили в их половине дачи.

Спальня наша – маленькая дальняя комнатка, где стояла кровать, на которой спали мы с мамой, а Толя спал на плетеной лежанке. Дверь мама закрывала на ночь молотком, вставлявшимся в ручку двери. Готовила мама на керосинке на террасе, так как плита в летней кухне была разрушена. Днем и вечером мы бегали за калитку посмотреть как прогоняют мимо стадо коров. Коров было много, стадо большое. Утром коров гнали к лесу пастись рано, часов в пять, мы еще спали. Днем же с пастбища коров гнали часов в 12 – домой, а часа в 3 дня обратно к лесу. Вечером часов в восемь стадо вновь гнали мимо нашей дачи.

Мы бегали смотреть какая корова идет первой, чтобы знать какая погода будет завтра. Если первой шла белая корова – погода должна быть хорошей. А если черная – то к дождю.

Так как стадо коров четыре раза в день шагало по нашей улице, то дорога вся была вытоптана, а по середине улицы в 2-х местах стояли огромные лужи, которые в течение лета никогда не просыхали. В лужах было полно головастиков.

Автомобилей было мало и мы бегали на уголок (угол нашей улицы и центральной улицы, шедшей от пруда к вокзалу) посмотреть на проезжающую машину.

Зато довольно часто в небе пролетали самолеты. Недалеко от Загорянки был военный аэродром. Это сейчас сверхзвуковые самолеты пролетят, их уже не видно, а только потом слышится гул. А в те давние годы сначала слышался шум мотора самолета, и только спустя какое-то время появлялся в небе самолет – маленький, быстрый «ястребок» – истребитель или большой, медленно проплывающий над головой «бомбовоз» – бомбардировщик. И еще долго можно было следить за уходящими вдаль самолетами.

Рядом с дачей, метрах в ста, был чудесный пруд. Дорога на пруд шла через дорогу направо от дачи, а далее через болото, для осушения которого были прорыты канавы. На болоте росли молодые сосенки и было много черничных кустов.

Пруд был сказочно красив. Имел он форму изломанного (смятого) кольца с островком посередине. Вокруг пруда и на островке - лесок из молодых сосен и нескольких больших деревьев: сосен, елей, берез, стоявших на берегу прямо у черной торфяной воды. На берегу стояли два огромных дерева: сосна и береза. На стволы этих деревьев садились бабочки и стрекозы. Мы учились ловить их голыми руками.

В жару мы бегали на пруд купаться. Ближний к нам берег пруда был песчаный, пологий, дно тоже песчаное. В этом месте пруд был неглубокий и мы учились плавать, передвигаясь по дну руками; а ногами, как

54


ножницами били по воде. Спустя какое-то время научились плавать «по-собачьи» и уже руками дна не касались.

Вода в пруду была торфяная – черная, а над водой летало множество стрекоз с большими как у бабочек синими, темно-желтыми и зелеными крыльями. По поверхности воды бегали водяные паучки, а в воде проплывали жучки-плавунцы и тритоны. Можно было часами наблюдать за жизнью пруда.

Когда пруд мелел, мы переходили на островок. Там было таинственно, безлюдно, какие-то огромные ямы и много молодых деревьев: сосен и березок.

ФантикиВ то лето на даче я начал собирать «фантики» – обертки конфет, и

играть в них. На левой стороне (если идти к центральной улице) нашей просеки (мы ее почему-то называли 8-й просек, а не просека) во втором доме жил парень лет 12-13, Мишка Барков. На ступеньках крыльца их дачи и проводились первые дуэли (игры) в фантики.

Фантик складывался особым образом, чтобы получился квадратик или прямоугольник. Такой фантик клался на ладонь и затем пальцами ладони, на которой находился фантик, ударяли о выступ ступеньки (или край стола, если играли на столе) и фантик, пролетев по воздуху, падал на крыльцо (или стол). Выигрывал тот, чей фантик накрывал лежащий на крыльце фантик партнера (противника). Играть можно было вдвоем, втроем, вчетвером и т.д. Если же твой фантик попадал под фантик любого игрока, лежащий на столе (или крыльце), то ты выигрывал сразу все находившиеся на кону фантики.

Сначала я, конечно, проигрывал, но постепенно я освоил эту игру и стал одним из лучших игроков. У Мишки Баркова фантики сохранились еще с довоенной поры. Это были яркие красивые обертки, некоторые из блестящей, прозрачной бумаги с «золотом». Я слышал от мамы, что до войны были очень хорошие конфеты: «Мишка-косолапый», «Мишка на Севере», «Раковая шейка». Такие фантики были у Мишки, а были еще «Золотая Нива» – большой фантик сине-голубого цвета с золотистыми колосьями пшеницы (или ржи), «Южная ночь», «Буревестник», «Трюфель», «Белочка», «Грильяж», «Красная Москва». Были и еще какие-то фантики, которые я уже не помню. Пройдут годы, я попробую почти все эти конфеты, но в то лето знакомство с конфетами происходило лишь по их обёрткам.

Особенно ценные из выигранных фантиков я начал собирать. Фантик разворачивался, выглаживался и складывался в картонную коробку. Игра в фантики продолжалась затем в Москве и даже в школе. Годам к 10 у меня была полная коробка разных фантиков (коробка от лото, довольно большая – 20х15х10 см). Коллекция эта еще долго хранилась у меня, но что с ней стало в конце концов, не помню.

55


Летние впечатленияТо лето на даче не было особенно богато впечатлениями. На заднем

дворе дачи того же Мишки Баркова в песчаной куче мы научились рыть туннели и строить замки из песка.

С мамой ходили за керосином, который тогда продавали на 7-й просеке в карьере (наверное, раньше здесь добывали песок) напротив окрашенного в голубой цвет здания, бывшего до войны «Магазином». В этом доме жили несколько семей, как говорили, армян – человек, наверное, 30-40.

На самом деле это были ассирийцы, как я узнал значительно позже. С одним мальчиком – Лешкой мы подружились, когда мне было уже лет 12-13. Это был небольшого роста, коренастый мальчик с большим загнутым книзу носом. Мы играли в футбол, ходили вместе на речку. Они жили в Загорянке постоянно. Но в году 1951-52 они все куда-то уехали. Больше я Лешу не встречал никогда.

Керосин был необходим, чтобы готовить еду, кипятить воду на керосинке и для освещения. Электричества у нас в то лето не было, зато была керосиновая лампа. При свете этой лампы мама по вечерам читала нам книжки. Одной из книг была: «Рассказы о животных» Сэтона-Томпсона. Рассказ о жизни Уэба, серого медведя-гризли, я помнил почти наизусть. Книжку эту мама купила в Москве на толкучке – это такой рынок, где продавалось все – одежда, обувь, книги, тетради, посуда – в общем, случайные вещи. Книжка была старая, без обложки, старого издания. Потом мне пришлось перечитать «Рассказы о животных» еще ни один раз, когда подросли Андрей и Галя, а затем и Катя с Пашей. Но из всех рассказов особенно полюбился мне именно «Серый медведь Уэб».

Читала мама нам и «Дети подземелья» Короленко и «Том Сойер» Марка Твена, а когда мы шли спать мама вслух читала «Консуэлло» Жорж Санд и «Человек, который смеется» Виктора Гюго. Если я засыпал раньше, чем мама заканчивала чтение, то на следующий день она мне вкратце рассказывала прочитанное, чтобы вечером можно было продолжить чтение дальше.

Наш садПроснувшись утром, когда солнышко ласково пригревало, я любил

посидеть на перилах крыльца, понежиться, понаблюдать за жучками и бабочками, перелетавшими с цветка на цветок. На круглой клумбе, расположенной напротив крыльца, росли флоксы, а у крыльца – голубые ирисы и желтые лилии.

По бокам клумбы мы выкладывали «барьер» из дерна (дерн – это куски земли с мелкой с мелкой, низкой травой, как на футбольном поле стадиона). За дерном ходили с папой на болото у пруда.

56


Клумба получалась очень красивой, но флоксы зацветали лишь в августе. Поэтому мы с мамой купили у «садовницы–цветочницы», жившей на центральной улице (потом эта улица получила название Пушкинской), рассаду анютиных глазок. Рассаду анютиных глазок высадили по краям клумбы между дерном и флоксами. Анютины глазки цвели почти все лето, так что на клумбе всегда были цветы.

Один куст анютиных глазок был особенно красив. Цветки на нем были крупные, раза в два крупнее обычных, темно синего цвета, бархатистые. Это был мой цветок («аленький цветочек»). Я ухаживал за ним особо, пропалывал траву, поливал. Собирал семена. Он сохранялся у нас несколько лет.

Позади клумбы стояла полукруглая скамейка. Скамейка и клумба были окружены своеобразной беседкой из полукольцом посаженных кустов жасмина. Когда расцветал жасмин, а в Загорярнке это приходилось на конец июня, двор наполнялся удивительным ароматом. Были во дворе и кусты сирени, но они отцветали до того, как мы переезжали на дачу.

В передней части двора было много деревьев – сосен, елей, а вдоль дорожки, ведущей от калитки к дому, была посажена липовая аллея. Никакого огорода или сада в этой части двора не было. Был лес, между деревьями в траве росло много незабудок.

В той части двора, которая располагалась за домом, был молодой сад. Там росли яблони, груши, вишни, вдоль забора росла малина, между плодовыми деревьями были грядки клубники, а от дома к кухне вела аллея из кустов смородины. Справа росли 2-3 куста красной смородины, а остальная часть «аллеи» была из кустов черной смородины. Когда поспевали ягоды - клубника, малина, смородина – мы любили сорвать и съесть по несколько ягод с кустов. Когда же мама предлагала поесть уже сорванные и вымытые ягоды, это нравилось мне меньше.

Особенно много было черной смородины. Мы даже не знали что с ней делать. Мама варила варенье только из клубники и малины. Так что я мог на черную смородину выменивать у Мишки Баркова фантики.

Большинство яблонь еще не плодоносили, зато «китайка» у колодца была усыпана мелкими, овальными с красным бочком яблоками. Дерево это было очень красивое. Крона густая, шарообразная и множество красно-желтых яблок – как на картинках из детских книжек.

Семейные выходныеНа даче было хорошо, но как-то грустно, ведь папы не было с нами

всю неделю. Зато в субботу вечером мы шли на станцию встречать его. Мы не знали точно, каким поездом приедет папа. Поэтому ждали его приезда, провожая порой по несколько поездов из Москвы.

Радость наполняла мне грудь, разливаясь теплом по всему телу, когда я видел папу, сходившего, прихрамывая, по ступенькам лестницы перрона. И вот уже всей семьей, радостные мы возвращаемся со станции в толпе

57


(тогда еще небольшой) прибывших на дачу. Теперь весь вечер субботы и весь день воскресенья папа будет с нами. Мы будем гулять по Загорянке, сходим на пруд, в общем, будем вместе. Папа всегда привозил продукты и обязательно что-нибудь вкусное: кусочек любительской колбасы, кусок сырокопченой колбасы, пастилку, зефир или какие-нибудь конфеты. В Загорянке мы не могли ничего из этого купить.

Еще из Москвы мы (конечно же, мама с папой) привозили с собой основные продукты (лапшу, фасоль, сахар, конфеты, печенье). Из конфет помню карамель «подушечки». От длительного хранения в тепле они «слипались» друг с другом и выглядели не очень приглядно (но большинство ребят в то время не видели и таких конфет).

Поэтому пакетик с пастилой, зефиром или маленькая круглая картонная коробочка с апельсиновыми и лимонными дольками были для нас заветным лакомством. Такого вкусного бело-розового зефира, кисловато-сладкого, воздушного, или таких сладких, тающих во рту светло-желтых или ярко-красных апельсиновых и лимонных долек, я никогда уже больше не ел.

Гулять ходили по нашей 8-й просеке в сторону Соколовки до «Военки». «Военкой» называли расположенные там военные лагеря. Или направлялись по 13-й и 14-й просекам в сторону Валентиновки. Это были красивые, тихие, зеленые улицы. По ним не ходили стада коров, не ездили машины. Поэтому и центральная часть улицы и тротуары были покрыты травой. На участках (дворах) дач было много деревьев, почти как в лесу. Спустя 12-13 лет по эти улицам я буду возвращаться из Валентиновки в Загорянку после того, как провожу домой Лиду. А в 1959-1964 годах мы будем много раз проделывать по этим улицам наш путь в Загорянку и обратно уже с Андрюшенькой и Галочкой.

Вечером в воскресенье папа уезжал в Москву. Мы провожали его до вокзала и сразу становилось как-то грустно.

Осень в МосквеВ конце августа вернулись в Москву, Толя пошел во 2-й класс. Мне

же еще год предстояло провести дома.Конец 1944 года прошел без особых происшествий и памятных

событий. На зимние каникулы в новом 1945 году мы ходили с мамой и Толей в «Эрмитаж» на елку. В саду «Эрмитаж» стояла большая елка, были Дед Мороз и Снегурочка, Волк, Лиса, Заяц, Баба-яга и другие герои сказок. Детям давали «подарки» – пакетик с печеньем, вафлями и конфетами, мандарином и яблоком. Было много детей, большинство из них без родителей. Это была моя первая большая новогодняя елка.

Люба рассказывала, что главная новогодняя ёлка в Москве – в Колонном зале. Что такое Колонный зал и что там за главная Ёлка я, конечно, себе не представлял. Через 2-3 года мы побываем все-таки в Колонном зале на Елке. Но это все еще впереди.

58


Мои политические университетыСлушая радио и дядю Петю, вслух читающего по вечерам газету

«Известия» (он читал вслух всегда!), я был в курсе всех событий, о которых тогда сообщали. Мне это было интересно. Я знал руководителей Союзников: президента США Ф.Рузвельта, премьера Великобритании У.Черчиля, знал руководство нашей страны: И.В.Сталина, Молотова, Калинина, Кагановича и других ведущих полководцев: Г.Жукова, Василевского, Малиновского, Рокосовского, И.Конева и других. Знал и руководящую верхушку Германии: Гитлер, Гебельс, Геринг, Гимлер, Риббентроп.

Я говорю знал, то есть много раз слышал эти фамилии. У дяди Пети на стене висела карта СССР, и мы с ним отмечали города, которые освобождала Красная Армия. Я уже знал, где располагаются на карте по отношению к Москве Киев, Харьков, Минск, Брест, Одесса, Сталинград, Ленинград, Смоленск, Курск и другие города. Можно сказать, что "политикой" я интересовался с детства.

Помню, как весной 1945 года в Москве и по всей стране был объявлен траур, вывешены траурные флаги – красные с черной полосой – в связи с кончиной президента США Ф.Д.Рузвелта. Он не дожил всего два месяца до победоносного окончания 2-й Мировой войны.

С начала 1945 года мы все жили ожиданием Победы – окончанием Войны. Но когда это произойдет не знал еще никто. Тем радостнее были сообщения, передававшиеся из уст в уста, об очередных победах Красной Армии.

На майские праздники узнали радостную весть – взят Берлин. Узнал об этом утром во дворе и только позднее днем по радио услышал сообщение Совинформбюро, которое зачитал Ю.Левитан. 2 мая Москва салютовала в честь взятия Берлина. До конца войны оставалась лишь одна неделя. Восьмого мая пришло радостное сообщение – Германия капитулировала.

Что такое «безоговорочная капитуляция» я не до конца понимал, но главное я знал, что Германия подписала договор и признала свое поражение. Для нас война окончилась 8 мая 1945 года, хотя официально День Победы –9 мая. Именно в этот день была освобождена Прага и 2-я Мировая война в Европе завершилась, но впереди еще была война с Японией.

В честь окончания войны, в Москве, столицах Союзных республик и городах-героях был праздничный салют 50-ю артиллерийскими залпами. Салют был поздней ночью. Мне очень хотелось посмотреть салют, но мама с папой поехали смотреть салют на Красную площадь, а мы с Толей остались дома с тетей Ривой. Она обещала разбудить меня, когда начнется салют. Я уснул у нее в комнате на диване. Видимо спал я крепко, сладко, так что она меня не разбудила или не смогла разбудить. Короче, Салют

59


Победы я проспал. Говорят салют был грандиозный. В небо был поднят огромный портрет Сталина и знамя Победы. Страна ликовала, а впереди был еще Парад Победы (Парад я смог увидеть только много лет спустя в виде кадров кинофильмов).

Дачники ЯнкелевичиВ начале лета 1945 года мы переехали на дачу. В тот год вместе с

нами на даче жили Сима Юдовна с Наташей. Сима Юдовна – мать Елены Исаевны Янкелевич, а Наташа – дочь Елены Исаевны и Якова Анатольевича. В то время Симе Юдовне было за шестьдесят лет, мне она казалась старухой. Наташа была на год моложе меня.

Жили мы все вместе в одной половине дачи. Мы с мамой в дальней маленькой комнатке, Сима Юдовна с Наташей – в проходной. Когда приезжали Елена Исаевна с Яковом Анатольевичем, то они спали на террасе или в комнате в другой половине дачи.

С Еленой Яковлевной мы впервые в моей жизни ходили в лес за орехами, ягодами, грибами. Эти походы в дальний лес за деревню Оболдино планировались заранее и продолжались почти целый день. Мы выходили из дома рано – часов в 8 утра, в лесу еще на траве лежала роса. Брали с собой бутерброды, чай, воду. Часа полтора-два мы добирались до дальнего леса. По дороге устраивали привалы, отдыхали.

Елена Исаевна рассказывала много историй из ее жизни. Она была удивительно приятным и интересным человеком. Именно она привила мне любовь (страсть) к лесу, к собиранию грибов, ягод, орехов. Мы не так уж много собирали грибов – леса у нас в Загорянке, да и в Оболдино не были особенно грибными. Но сам процесс поиска грибов или ягод был для меня очень интересен и приятным. Появлялся азарт - найти лучший гриб.

Возвращались домой часам к 4-5, усталые, но довольные. Таких походов у нас было немного, за лето может быть 2-3, но в памяти моей они сохранились и это воспоминание - одно из самых приятных из моего дачного детства.

Я уже говорил, что Елена Исаевна – врач, а Яков Анатольевич – архитектор. Но он был еще и хорошим художником. В то лето он, будучи в отпуске и живя на даче, помогал Елене Исаевне готовить наглядные пособия для студентов. Он рисовал на больших листах белой бумаги (ватман) разные части тела человека, а на одном листе - огромную вошь. Так впервые в Загорянке я увидел вошь в увеличенном виде и смог рассмотреть ее тело. До этого со вшами пришлось познакомиться «на практике» в Омске. Мы с Толей тоже завшивели и Люба мыла нам головы и густым гребешком вычесывала из наших коротких волос вшей и гнид и раздавливала их. И вши и гниды были мелкими и рассмотреть их тогда хорошо я не мог.

Однажды, когда Елена Исаевна и Яков Анатольевич работали наверху, на террасе 2-го этажа, где рисовал Яков Анатольевич, а мы сидели

60


и играли во дворе за круглым столом, мы услышали шум и треск. Сразу мы даже не поняли, что произошло, но потом, придя в себя, увидели, что огромная сосна, стоявшая рядом с дачей в соседнем дворе, переломилась и упала на крышу дачи, проломив ее. Мы перепугались, что сосна могла убить или ранить находившихся наверху Елену Исаевну и Якова Анатольевича. Но, к счастью, все обошлось.

В тот день не было сильного ветра и даже до сих пор не понятно почему упала эта сосна. Несколько дней дерево так и пролежало на проломленной крыше. Потом пришли несколько мужиков, распилили его по частям и с помощью канатов стащили с крыши дачи. Крышу, спустя некоторое время, тоже починили.

Рядом с дачей во дворе соседей осталась стоять еще одна огромная сосна. Им предлагалось во избежание несчастного случая спилить ее, но они отказались. И что вы думаете, в то же лето или на следующий год (точно не помню) во время «тихого часа», когда мы, дети, отдыхали после обеда, раздался треск и с шумом мимо окон что-то пролетело и ударилось об землю! Это сломалась и упала сосна. К счастью и на сей раз все закончилось без жертв – во дворе в этот момент никого не было.

Еще не раз довелось мне и в детстве, и потом уже в Валентиновке во время сильного ветра наблюдать падение переломленных огромных деревьев.

Впервые такой ветер–«бурелом» довелось пережить в Загорянке в первые послевоенные годы. Мы сидели на террасе, началась гроза с сильным ветром. Огромные сосны и ели как у нас во дворе, так и в соседних дворах, раскачивались как прутики в разные стороны. Вдруг сильный раскат грома, порыв ветра и огромная ель переламывается метрах в трех от земли и летит в сторону дачи. Верхушка ее почти касается крыльца. Было очень страшно.

После прекращения грозы и штормовых порывов ветра мы выбегаем во двор, лазаем и прыгаем по стволу поваленного ветром дерева. Спустя несколько дней у дерева обрубят ветки, распилят ствол и используют как столбы при ремонте забора.

Лившицы прожили у нас на даче до 1949 года (жили они, конечно, только летом). У них сохранились еще с детских лет Елены Исаевны и ее брата Юрия Исаевича настольные игры: «Ричи-рачи», «Карэ», в которые мы с увлечением играли. Это были картонные раскладывающиеся листы с нарисованными кружками, по которым нужно было передвигать фишки на то количество кружков, сколько точек выпадает на кубике («вирфель»).

Потом уже подобные игры в разных вариантах были и у наших детей и внуков, но я не видел, чтобы они играли в них с тем азартом, с каким играли мы.

Было у нас и еще одно развлечение – аппарат «Диаскоп», с помощью которого на стенку или привешенную на стенку простыню, проецировали (показывали) картинки со стеклянных пластинок. Для нас тогда это было

61


«кино». На пластинках были рисунки и текст детских сказок. По вечерам мы могли часами смотреть это «кино».

Помню еще, как занималась с Наташей Сима Юдовна, готовя ее к школе. Счет давался ей с трудом, а чтение по слогам - тоже. Выучив с ней буквы, Сима Юдовна пыталась научить ее прочитать слово ««МАМА», разложенное на слоги: МА-МА. «Наташа,- говорила Сима Юдовна,- прочитай, пожалуйста, эти буквы!» М, а, м, а – читала Наташа. «А что будет вместе?»,- «Ма-ма!»,- говорила Сима Юдовна, Наташа смотрела на нее широко раскрытыми глазами, не понимая, чего от нее хочет бабушка.

Тогда к процессу обучения подключается Елена Исаевна. Они сидят на террасе с открытой дверью, я играю во дворе возле крыльца. «Наташа,- говорит Елена Исаевна,- "ма" и "ма" будет «мама», как пол яблока и еще пол яблока будет яблоко. Понятно?». «Понятно – отвечает Наташа.

«Ну тогда читай: "ма" и "ма" – что будет?» «Яблоко!» -отвечает Наташа. «Ну, а если «ма» – это яблоко, тогда «ма» и «ма» что будет?» «Два яблока».

Долго еще мы говорили (когда кто-нибудь не мог сообразить какой получится результат при решении какого-нибудь примера или задачки), если не было правильного ответа на вопрос «Что будет?»: «Будет два яблока».

Летом 1946 года Елена Исаевна и Яков Анатольевич ездили в отпуск в Ригу. Тогда такая поездка была, как поездка за границу. Они приехали восторженные. По их рассказам там (в Риге) - совершенно другая жизнь. Город чистый, на площадях много голубей. Это меня особенно поразило. Ведь в Москве дикие голуби – сизари селились лишь на колокольнях. Увидеть голубей, разгуливающих по улицам и площадям даже в центре Москвы в те годы было невозможно.

Вообще рассказы о европейских городах в те годы часто для меня несли в себе элементы сказочности. Так, не помню уже кто рассказывал, что, например, в Будапеште зеркальные тротуары. Я так себе и представлял этот город с жителями (пешеходами), отражающимися в зеркалах тротуаров. Лишь в 1971 году мне довелось первый раз попасть в Будапешт. То, что это один из красивейших городов Европы, а может быть и мира, я убедился, но, к сожалению, зеркальных тротуаров я там не обнаружил.

Немного о Юрии ИсаевичеУ Елены Исаевны был старший брат – Юрий Исаевич. Он несколько

раз приезжал на дачу, пару раз я видел его на днях рождения Наташи и маленькой Иришки, родившейся в 1947 году в Москве, на Сретенке, где они жили. Это был крупный, несколько грузный, очень близорукий (похожий, по моим теперешним представлениям на Пьера Безухова), добродушный, всегда улыбающийся человек лет 40-45. Жил он вместе с семьей Елены Исаевны и своей мамой – Симой Юдовной.

62


Был ли он старым холостяком или был разведен – не знаю. Но в то время его женой и возлюбленной была скрипка, а детьми – его ученики. Он преподавал в Московской консерватории. Все наши думали, что это «чудоковатый человек». Тем более это выходило по рассказам его матери. В период эвакуации, еще в Гражданскую войну, когда все голодали и отдавали последние драгоценности за буханку хлеба или кусок сала, и уезжая, бросали дома и все, что в них было, Юра в первую очередь спасал свою скрипку и никогда с ней не расставался. Также было и во время эвакуации в Отечественную войну.

Мы тогда даже не могли себе представить, что жизнь подарила нам встречу с одним из выдающихся скрипичных педагогов нашего столетия. Признание к Юрию Исаевичу пришло после победы его ученицы Нелли Школьниковой на Международном конкурсе. Он получил за это звание профессора и возможность продолжать свою работу в Консерватории. Его ученики стали ведущими скрипачами современности. Школа Янкелевича стала всемирно известной.

Слава слишком поздно пришла к Юрию Исаевичу, фактически уже после его смерти. Это сейчас создан фонд имени Янкелевича, для поддержки молодых талантливых скрипачей. К сожалению, с конца сороковых годов мы уже больше не встречались с Юрием Исаевичем, и я как-то даже забыл о нем.

Но когда мы с Лидой были в начале 60-х годов на концерте в Московской консерватории, я увидел портрет Юрия Исаевича среди портретов ведущих музыкантов страны и мира. К сожалению, самого Юрия Исаевича тогда уже не было в живых.

Жизнь подарила мне встречи со многими известными и интересными людьми, но первым среди них (по времени встреч) был Юрий Исаевич.

63


ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Первый раз в первый классПервого сентября 1945 года я первый раз пошел в школу. До этого я

уже посещал школу - и ни один раз, но тогда я еще не был учеником, а ходил с Любой в Омске или с мамой в Москве встречать и провожать Толю или на собрания к нему в класс. Как-то я даже побывал в 464 школе у него в классе.

Учились они во вторую смену и мы с мамой пошли его встречать. Но в тот день их класс задержали, и мы поднялись к ним на этаж и даже вошли в классную комнату. Я вспоминаю этот эпизод лишь потому, что тогда на меня произвела впечатление одна встреча.

В их классе учился мальчик лет 12-13 по фамилии Алексеев. Он был выше всех в классе и даже помогал учительнице наводить в классе порядок. Ребята его слушались. Он был участником войны и имел две медали. На следующий год, когда я пошел в эту же школу в первый класс, Алексеева в классе уже не было.

Но вернемся к первому дню моей школьной жизни. Ночь на 1 сентября я спал плохо, часто просыпался, почти как герой стихотворения: «Почему сегодня Петя просыпался десять раз? Потому, что он сегодня поступает в первый класс».

Проснулся я рано, встал, оделся, попил чай и мама повела меня в школу. Пришли мы к школе около восьми часов, занятия же должны были начаться в половине девятого. Всех ребят всех классов от 1-го до 10-го построили позади здания школы на школьном дворе. Такое количество ребят я увидел впервые и мне стало в этой толпе как-то не по себе.

Наш класс 1 «д» и 1 «е» должны были заниматься с одной учительницей, но в разные смены. Первого же сентября, в первый наш школьный день, нас собрали всех вместе в одной классной комнате. Было нас человек 80-85 (по 40-42 ученика в каждом классе). Рассадили за парты по 3-4 человека. Хотя были мы маленькие, но сидеть было тесно.

Наша учительница – Екатерина Демьяновна Мораховская – была женщиной очень маленького роста. Быть может, даже ниже мамы. Лицо у нее было круглое, нос маленький, волосы и глаза светлые. Одета была в темную юбку и светло серую кофту.

Как прошел первый день, помню плохо. Единственное, что запомнил – это тесноту, так как мы сидели втроем за одной партой в ожидании, когда же, наконец, закончатся уроки. Было их в первый день всего-то два или три, но для меня они тянулись как вечность.

После окончания уроков наш класс (вернее два класса) вывели из здания школы, и мама уже ждала меня во дворе. Это был, наверное, самый радостный миг первого школьного дня. Никакой радости от своего первого дня учебы я не получил. Было мне там не очень интересно, как впрочем и в последующие дни.

64


Правда, уже дня через два нас разделили и наш класс 1 «д» занимался во вторую смену. Занятия начинались в половине третьего, так что до школы было утро и почти целый день свободным. Можно было гулять во дворе. В классе нас было сорок два ученика, сидели мы за партой по двое.

Мой классКласс наш 1 «д» был неспокойный, хулиганистый, Отличников у нас

не было. В других же первых классах было по 2-3 круглых отличника, то есть учеников, имевших по всем предметам «5». Уже в течение первой четверти Екатерина Демьяновна хороших учеников забрала из нашего класса в 1 «е». После окончания первого класса Екатерина Демьяновна перевела в свой же более сильный 1 «е» и меня.

Сейчас уже не помню всех учеников своего первого класса. Память сохранила лишь некоторых ребят. Помню Леву Крылова – маленького русоголового, слегка заикающегося, у него был еще старший брат – Бра, учившийся на один класс впереди нас. Помню Гарика Тёмкина. Тоже небольшого роста, слегка косолапого, с курносым носом, задиристым характером. С ними я прошел вместе все 10 классов школы. Но их Екатерина Демьяновна почти сразу же перевела в 1 «е», и я вновь встретился с ними лишь через год, когда она меня тоже перевела во 2 «е» класс.

На первой парте, рядом со столом учительницы сидел Митька Халилулин. Небольшого роста, крепко сбитый мальчик, татарин. Сколько не билась Екатерина Демьяновна, ни писать, ни читать, ни считать Митька за 1-й год обучения так и не научился или не хотел научиться. Когда его вызывали к доске отвечать, он стоял, улыбаясь, и молчал. Каждый раз с «2» или «1» садился на место.

Был у нас в классе еще один мальчик – Сапожников Борис. Родители его были глухонемыми, а он нормальный. С родителями он объяснялся языком «знаков», а в классе он хорошо читал, писал, говорил. В целом класс был не сильный.

Моим соседом по парте был Женька Чуфаров. Он же оказался и первым противником в первой, да, по-моему, и последней моей школьной драке. А произошло это в конце первого месяца учебы. Из-за чего произошла ссора, не помню. Знаю лишь, что мы должны были «столкнуться» (подраться) после школы, то есть после окончания уроков, на школьном дворе. «Драки» такие проходили по определенным правилам. До первой крови или до слез.

Нас окружили ребята нашего и других классов тесным кольцом, и потом кто-то из «опытных» скомандовал: Начинайте «стыкаться». Мы начали махать кулаками, попадая друг дружке по рукам и по лицу. Я разбил Женьке губу, он заплакал и «бой» прекратился. Все ожидали, наверное, другого исхода. Ведь «дружков», которые жили рядом с Женькой, было значительно больше.

65


После драки ко мне подошел Вовка Миронов. Он учился в параллельном классе, а жил на Б. Симоновском, третий дом от угла Качалинской улицы, где стояла наша колонка. Это был представитель и предводитель «симоновской шпаны» моего возраста. Он похлопал меня по плечу, я чувствовал, что он даже гордится, что я победил в этой драке, хотя и «жид», но из его района. С тех пор он всегда относился ко мне с уважением.

Заниматься в школе мне было неинтересно. Я уже умел читать, считать, знал даже таблицу умножения. А нас учили читать по слогам, считать с помощью деревянных палочек. Писать учили сначала карандашом и только через месяц разрешили писать чернилами, но особым «86-м»пером. Писать надо было с нажимом. Это у меня получалось не очень хорошо.

Писали мы сначала в тетради в особую «косую линейку». Писать учились сначала палочки, крючочки, только потом уже буквы и цифры. Был у нас даже специальный предмет – «чистописание». По «чистописанию» у меня были до 4-го класса только «3», по чтению же и арифметике – «5». Читали мы по такому же «Букварю», какой был еще у Толи. Я знал его почти наизусть. А вначале приходилось со всем классом читать по буквам и слогам.

Как-то на «открытый урок» в конце года к нам в класс пришла директор школы – невысокая, полная женщина, кажется Мария Петровна, и завуч, преподаватель биологии, высокая, интересная женщина Мария Григорьевна. Екатерина Демьяновна демонстрировала успехи своих учеников в чтении. Читали все по слогам, а потом она вызвала меня и сказала, что я умею читать.

Тогда директор школы открыла букварь где-то на последних страницах и предложила мне прочитать рассказ. Назывался рассказ «Мамлакат». В нем рассказывалось об узбекской девочке Мамлакат, которая собирала хлопок, была «стахановкой» и ее похвалил сам товарищ Сталин. Директор и завуч были приятно удивлены моим чтением и поставили мне «5».

Спустя года два, когда ребята уже все читали хорошо, с выражением, я поймал себя на том, что стал читать почти хуже всех. Уверовав в свои успехи в чтении, я, наверное, просто перестал сам читать. Это сразу же сказалось на моем умении читать вслух. Это был урок мне: если хочешь что-то делать хорошо, нужно тренироваться и умение свое поддерживать и совершенствовать постоянно.

Первый класс я окончил и даже не знал, какие отметки по отдельным предметам за год я получил. Оценки меня тогда еще не интересовали. Лишь когда мама принесла мой табель, который ей вручили на родительском собрании, я узнал, что по чтению и арифметике у меня «5», по русскому языку «4». А по чистописанию «3».

Я уже говорил, что красиво писать я так и не научился, и эта «3» по чистописанию сопровождала меня вплоть до 4-го класса. Лишь в 10 лет я

66


стал писать если и не красиво, то аккуратно и чисто, за это я получил по чистописанию «4», которая осталась единственной в моем табеле по окончании начальной школы. Остальные оценки были «5». Но до этого момента были еще три класса (три года начальной школы).

Дворовые игрыУчился я легко, на домашние уроки у меня уходило от силы 15-20

минут. Остальное время я проводил во дворе – «на улице». Играли мы в разные игры. Компания была у нас большая, разновозрастная. В зависимости от сезона были ведущими те или иные игры. С наступлением весны играли в «классики» вместе с девочками, в прыгалки (прыгать через веревочку, вбегать, выбегать я так и не научился). Зато в классики я играл хорошо.

Уже сейчас, возвращаясь взглядом в те детские годы, я понимаю, что у меня уже с раннего детства было сильное желание побеждать, выигрывать. Проигрывать я не любил, во что бы мы ни играли.

Когда земля подсыхала, играли в «чижика», «штандер», «1000», «беговую лапту» и «круговую лапту». С ребятами играли в пристеночку, гадалочку и расшибалку на деньги, точнее даже на монеты.

Именно тогда я начал собирать старинные и иностранные монеты. У меня была довольно большая и хорошая коллекция старинных и иностранных монет, в том числе и серебряных. Правда, настоящим нумизматом я не был, и коллекция моя была безсистемная. Большинство монет я выиграл в указанные выше игры.

Играли также в салочки, колдунчикм и прятки. А вечерами на крыльце играли в более спокойные игры – «Кольцо-кольцо, ко мне!». «Краски» ("Я, Сенька-поп, пришел за красками…"), «садовника» ("Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели кроме... розы").

Когда играли в пряталки, салочки, «колдунчики», чтобы определить водящего использовали «считалки». Ребята становились в кружок и кто-то начинал «считать» – произносить «считалку» и ударяя очередного игрока в грудь. Например:

«Катилася торба с высокого горба, в этой торбе: хлеб, соль, пшеница, с кем ты хочешь, с тем поделись и т.д.».

Или:«Мальчик трубочку курил, огонечек уронил, тут сделался пожар, этот мальчик убежал».

67


На кого попадало последний слог – выходил, а остальные считались дальше. Последний, оставшийся «игрок» - водил.

Когда появились мячи, играли в футбол, чуть позднее в волейбол, естественно, в кружок, то есть это не был настоящий волейбол, но мы все же научились отбивать мяч руками и даже не просто отбивать мяч, а передавать (пасовать) его в нужном направлении. Настоящих кожаных мячей у нас тогда еще не было. Первый волейбольный мяч - дерматиновый, «кривой» - подарила нам Люба. Но этот мяч был для нас особенно ценным, так как именно с него началось увлечение волейболом.

С мячом еще играли в «10» (десяточки), ударяя его об землю разными способами, в «3» (трешечки), ударяя мячом об стенку, в «лягушечки».

Эпизодическими были «интеллигентные» игры, например, «Серсо». Две палки, напоминающие мечи, и «кольца». Кольца – деревянные, легкие - надевались на конец палки–«меча» и движением руки запускались в полет. Партнер должен был своим «мечом» поймать пущенное кольцо.

С ножом (или заменяющем его острым предметом: отверткой, напильником) играли в «отмерялки», «ножечки».

Все эти игры развивали ловкость, точность и, естественно, стремление к победе, а также умение обращаться с мячом и ножом. Не знаю, стоит ли подробно рассказывать об этих играх. Быть может и Вы когда-нибудь играли сами в подобные игры или наблюдали. Как играют другие.

Лишь пару слов об игре в «ножички». Играют на куче песка или нарытой разрыхленной земле. Сначала просто втыкают нож в песок или землю. Взяв его за рукоятку, бросают так, чтобы он воткнулся лезвием в песок. (Каждое упражнение выполняется по 3 раза). Потом бросают нож, положив его поперек ладони, потом на тыл кисти. Дальше – «рюмочка»: рука (кисть) сжимается в кулак и на верхнюю поверхность кулака кладется нож. Следующее упражнение – «пальчики». Ладонь раскрыта, на конец каждого пальца по очереди устанавливают нож, лезвием в подушечку пальца. А затем. Резким движением, нож переворачивается и должен воткнуться в песок лезвием. Дальше «локоть», «плечо», «голова», «глазки», «зубки», «подбородок», «грудь», «коленки» и т.д.. И под конец – «роспись». «Роспись» - нож.

Играли также в карты – «пьяницу», «осла», а позже в «подкидного дурака», «очко», «буру», «петуха». И, конечно, продолжали все эти годы гонять голубей.

С возрастом участие в "гонянии голубей" становилось все более тесным. И для этого нужны были деньги. Не говоря о том, что деньги нужны были на «голубей», мы с папой заключили «договор», что за каждую «5» в школе я получаю 5 рублей. Заработанные таким образом деньги складывались между листами большого альбома. Постепенно там накапливалась определенная сумма, из которой потихоньку пара-тройка «пятерок» изымалась и передавалась сначала Мице, а потом Юрке Казакову, с которым мы начали гонять голубей (уже отдельно от Мицы).

68


Но рано или поздно «тайное» становится «явным». Как-то мама «проверила» нашу копилку и естественно вложенная сумма не сходилась с наличной. Пришлось признаться в «самоворовстве». Деньги я брал как бы сам у себя, но нагоняй все же получил, и «договор» был расторгнут мамой, а не «договаривающимися» сторонами.

Но до этого у нас были и «свои», точнее общие с другими голубятниками деньги.

Вероятно на эти же деньги впервые попробовали «спиртное» на улице. В компанию нашу входил тогда и дружок Юрки Казакова – Витька «Чистый». Жил он на Б. Симоновской, но через дорогу (за Остаповским шоссе). Как- то Толя сказал, чтобы я принес 5 или 10 рублей, но не сказал зачем нужны эти деньги. Деньги я взял «из альбома». Ребята купили на собранные деньги бутылку «Старки» и пирожки с мясом. Выпили сами. А потом остаток принесли во двор дома 51 по Остаповскому шоссе, где мы в то время по вечерам собирались «на скамейке».

Мне было предложено «отпробовать» из бутылки «Старки» и приобщиться к «мужскому союзу». Было мне тогда, наверное, лет 9-9,5. Не выпить я не мог, выпил, большого удовольствия не испытал, но компанию поддержал.

На этой скамейке в то время собиралась большая компания ребят и девчонок с соседних дворов. Все «старики» уже разбились на «пары». У каждого была «своя девочка».

Играли в пряталки, колдунчики, другие игры. «Засиживались» допоздна, поэтому мама порой приходила и звала: «Толя, Миша, пора домой, уже 9 часов». Эта крылатая фраза вскоре была вырезана ножом на поверхности скамейки, наверное, Витьком Анашкиным, который тогда на какое-то время примкнул к нашей компании. «Вырезана» (высечена) эта фраза была в таком варианте: «По вашим еврейчикам - 9 часов».

Вскоре Витёк был из компании изгнан, но причина была другая. Юрка Казаков рос быстро. Вообще это был рослый, красивый парень, он играл на аккордеоне и был «душой» компании. Так вот, мать его отдала ему пальто его отца, погибшего в войну. Пальто было красивое, дорогое – из темно-синего драпа с черным каракулевым воротником. Юрке оно очень шло. Так вот без всякой причины и видимого повода, скорее всего от зависти, Витек порезал Юрке пальто бритвой. За это он и был изгнан из нашей компании дядькой Юрки Казакова, который пригрозил ему.

Гулянки наши на этой скамейке продолжались, наверное, до 1949-1950 года, то есть до окончания Толей 7-го класса и поступления в техникум.

РодняПосле окончания войны к нам приезжал из эвакуации мамин брат

(отец у них был один, а матери разные) Аарон Томашпольский. Он работал на Урале бухгалтером на каком-то заводе. Остроносый, в очках, на маму и

69


тетю Риву совсем не похожий. Мама говорила, что это пустой человек. Он до войны какое-то время жил в Москве, его несколько раз устраивали на работу, но нигде он подолгу «не приживался».

Он считал себя поэтом. Писал стихи, которые, конечно, нигде не публиковали, зато знал наизусть много стихов Маяковского, и часто повторял при случае: "А Вы, ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?".

Первый анекдот, который я запомнил, был рассказан именно Аароном: «На тротуаре одного европейского города валяются часы. Идет немец, видит часы, поднимает их и перекладывает в сторонку, чтобы кто-нибудь их нечаянно не раздавил. Следующим идет англичанин. Он также видит часы и передвигает их к стене дома, чтобы их не повредили прохожие… И вот, наконец, идет еврей. Он видит часы, поднимает их, подносит к уху, слушает и говорит: «Часики, Вы идете?» Кладет их в карман: «Ну пойдемте» и уходит с часами». Смеялся я ужасно.

Еще у него было в тетрадях много всяких юмористических рассказов, которые он выдавал за свои. Один из них я запомнил. "Я – учитель русского языка и литературы, совершенно перестал понимать «простых» людей…". И далее шли фразы, которые позднее я встречал и в юмористических изданиях, и в разных вариантах в рассказах о «сочинениях школьников». Вряд ли кто-то воспользовался «наработками» Аарона, скорее он собирал эти «перлы» из разных источников и выдавал за свои. В рассказе далее следовало: «Прихожу я как-то в керосинную лавку (тогда еще были такие) и вижу объявление – «Гражданам с узким горлышком керосин не отпускается» (т.е. покупателям с тарой, у которой узкое «горлышко», например, бутылки, керосин не наливают, т.к. нет воронки).

«В магазине продавщица кричит через весь зал кассирше: «Манька, перестань выбивать яйца, выбивай мозги!»

В ателье – «Производится вязка детских кофточек из шерсти родителей» (имеется в виду из принесенной родителями пряжи).

Лозунг на Кирпичном заводе –«Встретим нового директора полновесным кирпичом!»

И, наконец, фразы из школьных сочинений: «Татьяна ехала в карете с поднятым задом», «Князь Неклюдов был добрый малый и часто мочился духами», «На поле брани слышались крики и стоны мертвецов», «Н.В.Гоголь одной ногой стоял в прошлом, а другой приветствовал будущее» и много других подобных «перлов».

Аарон прожил у нас некоторое время и поехал не то на Украину, не то в Белоруссию искать место, куда бы он мог перевезти семью с Урала. У него тогда уже были три дочери. Спустя несколько месяцев они остановились у нас проездом с Урала в Гомель.

Размещались мы - 9 человек - в одной нашей проходной комнате. Спали они на полу. Стол наш выносили в комнату к тете Риве. Старшая дочка Аарона Валя - моя ровесница, младшим Фире и Лизе было по 4 и 5 лет.

70


После переезда в Гомель Аарон какое-то время еще писал, потом письма прекратились. И вдруг приходит письмо от его жены. Было это, наверное, уже в начале 50-х годов. Она сообщала, что Аарона посадили в тюрьму. Причину мама нам тогда не рассказала, но позже, когда Аарона уже не стало (он так и погиб в тюрьме), а семья его переехала в Запорожье, мама не в силах была больше скрывать, поведала нам (уже повзрослевшим), что Аарона посадили за то, что он «жил» со своей старшей дочерью, а когда это вскрылось, так как Валя забеременела, его жена подала на него в суд, он был арестован, осужден и посажен в тюрьму. Так закончилась жизнь «непутевого» Аарона.

Девочки выросли. Старшую дочь Вали и ее самую мы увидели много лет спустя (уже в конце 80-х), когда они приехали в Москву и Ирочка поступала в Медицинский институт. Они останавливались тогда и жили у моих родителей на Якорной улице и на даче в Загорянке.

Две другие Валины сестры – Лиза и Фира - уехали в Израиль. Примерно в эти же годы я их тоже встречал по разу у мамы.

В конце 1945 – начале 1946 года. Зимой приезжала Наточка – моя двоюродная сестра. Тогда ей было года 24-25. Они были во время эвакуации на Урале.

Ее отец, брат моей мамы и тети Ривы дядя Шимон, работал на Уралмаше. После смерти своей первой жены – сестры моего папы тети Тани, он женился второй раз опять же на второй папиной сестре – тете Соне, которая тоже овдовела. У дяди Сени (Шимона) были двое детей – Наточка и Муся, а у тети Сони – сын Нюся (Наум). Таким образом, с Наточкой и Мусей (ее братом) у нас было «двойное родство» (их мама – сестра моего отца, а их отец – брат моей мамы).

Ната добиралась до Москвы очень трудно, в поезде мест не было, ей приходилось большую часть пути стоять. Приехала с отекшими ногами.

Наточка была чудесным человеком, очень доброй, доброжелательной. Роста она была маленького, пухленькая, смеялась она хорошо, но к сожалению, смеяться ей в жизни пришлось не много. Смерть матери, а потом – потеря брата (об этом я расскажу чуть позже) наложили печать грусти не только на ее душу, но и на лицо и особенно глаза. Но в ту первую встречу в первый послевоенный год она была и грустной, и радостной одновременно.

Рассказывая о своей поездке, она и плакала и смеялась. Наточка рассказала, что они собираются возвращаться с Урала домой в Кировоград. Там же с ними на Урале была и еще одна папина сестра – тетя Лиза с детьми –Идочкой и Фимой. Муж ее (с ним мы ходили перед войной в цирк) погиб на фронте. По-моему, вместе с ними в эвакуации была и семья папиного старшего брата – дяди Шики. У него тоже было двое детей – сын Нюся (впоследствии Толя) и дочь Лиля ("рыжая"). Со всеми ними мне довелось познакомиться – с кем раньше, с кем позже.

71


Эти две семьи – тети Лизы и дяди Шики вернутся с Урала в Кировоград. Семья же дяди Шимона переберется в Москву, точнее в Подмосковье.

В то время получить прописку в Москве и найти работу было, наверное, не менее трудно, чем в последующие годы. Дядя Сеня (Шимон) устроился работать в Строительный трест, начальником которого был Ханаан, брат дяди Пети, получил жилье – комнату в коммунальной квартире в Малаховке и подмосковную прописку.

Сын его Муся поступил в Пединститут в Кировограде на литературный факультет. Наточка закончила техникум и устроилась работать химиком–лаборантом в каком-то Институте в Москве, а Нюся поступил в техникум мясной и молочной промышленности при Мясокомбинате в Москве (не без помощи моего папы).

Мне не удается свои воспоминания касательно этой семьи изложить с хронологической точностью. Помню лишь, что Муся приезжал к нам еще до окончательного переезда их семьи в Малаховку. Это был очень способный, талантливый (по рассказам мамы и Наточки) юноша. Школу он окончил с медалью, блестяще знал литературу, писал стихи. Я же запомнил его в очках, с не очень чистой юношеской кожей лица. Роста он был среднего.

Однажды мы ходили с ним на пруд в Загорянке и он плавал «кролем» или «саженками» очень здорово. К сожалению, эта встреча была в нашей жизни единственной и узнать его ближе мне не довелось. Летом 1946 года он после окончания учебы в Институте поехал сначала на Урал, чтобы перевезти в Кировоград семью тети Лизы, а затем должен был приехать в Москву.

Мы были на даче в Загорянке, был август 1946 года. Папа был в отпуске, а мама в тот день поехала в Москву за продуктами. В тот день на даче были Люба и тетя Рива. Папа решил сготовить на обед жаркое. Но оно получилось у него жидкое. Мы все смеялись «до упаду». Называли это блюдо «суп-жаркое».

Несколько раз ходили встречать маму, но ее все не было. Не знаю как у других, но у меня было как-то неспокойно на душе. Часа в четыре я опять побежал на уголок (пересечение нашей 8-й просеки с центральной улицей) встречать маму. Я увидел ее – она приближалась, неся сумку с продуктами, прижатой к груди. Лицо у нее было заплаканное.

Увидев меня, она заплакала и запричитала: «О, горе, горе!!! Умер Муся». Для меня это известие было столь неожиданным, что умирает молодой здоровый юноша, что я просто не мог этому поверить. На даче уже мама рассказала, что пришла телеграмма к нам на Остаповское шоссе, что Муся умер в Харькове. Рассказывая об этом, рыдая вместе с тетей Ривой, они все повторяли, как же теперь будет жить дядя Шимон и Наточка. Они вспоминали, как он тяжело пережил смерть своей жены. Было решено, что папа должен поехать в Малаховку и сказать дяде Шимону (Сене), что Муся

72


тяжело заболел и лежит в больнице в Харькове. Вместе они поедут в Харьков.

Потом папа рассказывал, что когда дядя Сеня узнал правду, он рыдал, рвал на себе волосы, бился головой о стену. Но вернуть Мусю было не в его силах. У Муси уже в поезде, когда он ехал из Кировограда в Москву, развился менингит, его без сознания сняли с поезда и он вскоре умер в больнице. Похоронили его там же, в Харькове. С тех пор дядя Шимон, да и Наточка, в течение многих лет жили с чувством этой тяжелой утраты.

Для меня же тот день, когда пришло известие о смерти Муси, запомнился тем неудержимым хохотом, которым мы встретили блюдо «суп-жаркое», приготовленное папой. Дикое веселье – к беде!

В течение 12 лет, пока мы жили на Остаповском, в комнате висел портрет Муси в тяжелой черной рамке. Куда он делся позже – не знаю.

Нюся – сын дяди Шики, поступил в Одесский мединститут и на каникулы летом, уже, наверное, 1947 года, приезжал в Москву к нам в гости. Это был веселый, заводной парень, с одесским юмором и всякими одесскими хохмами, для меня тогда новыми и поэтому особенно интересными. Он познакомил меня со многими одесскими анекдотами, песнями, пародийными стихами, анекдотическими случаями их студенческой жизни. Песенку «С одесского кучмана бежали два уркана» я напевал, наверное, в течение многих лет своего детства и юношества.

Уже позже, когда повальным увлечением молодежи стал фильм «Тарзан», Нюся (Толя) присылал нам в письмах стихи–пародии и анекдоты о Тарзане. Один из них я помню и сейчас: «Один грузин с гордостью говорит: «У нас на Кавказе, что ни реки – все Терехи, что ни воды – все "Нарзаны", что ни горы – все Тарзаны».

Нюся познакомил меня и с модными тогда армянскими загадками – предшественниками «Армянского радио». Рисует три точки. А между ними морда. Что это? Это Карапет заблудился в 3-х соснах. Другая – нарисована длинная линия - это Карапет ведет козу. А где же Карапет? Вот здесь Карапет (с одной стороны линии), а здесь –коза (с другой стороны), а на рисунках они не поместились, видна только веревка.

Что такое сверх жадность?Что такое сверх бедность?Что такое сверх скорость?Что такое сверх воображение?Что такое вокруг шерсть, а в середине лекарство?Что такое – вокруг вода, а в середине закон? И наоборот.

Это тоже все Нюсины (Толины) «плоды просвещения» и много других очень смешных для меня анекдотов и рассказов, загадок и стихов.

Нюся (Толя) позднее неоднократно бывал в Москве - и перед отъездом на работу в Усть-Каменогорск после окончания мединститута, и по возвращении уже через несколько лет в Кировоград. Он приезжал к нам знакомить моих родителей со своей будущей женой – Лилей. Много раз он приезжал в Москву на курсы повышения квалификации в ЦИУК. Все

73


встречи с ним были неизменно приятными. Вообще это был очень симпатичный и общительный человек. Сейчас он с семьей живет в США, в Кливленде.

С Нюсей (Наумом) Белопольским мы познакомились летом 1946 года, когда он уже переехал жить с Урала в Подмосковье. Он появился на даче в Загорянке. Мы встретились на центральной улице (теперь Пушкинская), недалеко от нашего уголка. Лет ему было, наверное, 15-16. Небольшого роста, светлые вьющиеся волосы, улыбающийся. Таким он запомнился мне при нашей первой встрече.

Нюся поступил в техникум мясной и молочной промышленности, расположенный неподалеку от клуба Мясокомбината. Жил он (вместе с Наточкой, тетей Соней и дядей Сеней) в Малаховке. Поэтому, когда он задерживался в Москве допоздна (вечера в техникуме, театры, концерты), он ночевал у нас.

У Нюси был хороший голос, приятный лирический тенор. Сначала он пел в «самодеятельности» техникума, потом занимался, наверное, в самодеятельности Мясокомбината уже с художественным руководителем (педагогом). Он даже участвовал в конкурсах на место в хоре Большого театра. Но, к сожалению, отсутствие школы не позволило ему пройти дальше 2-го тура. Когда мы собирались по праздникам, он неизменно пел во время застолья популярные в те годы песни.

Забегал он на Остаповское шоссе (я имею в виду к нам домой) во время учебы, а позднее и в период работы (работал он, по-моему, в Строительном Управлении Мясокомбината; работа его требовала разъездов по разным Управлениям для согласования различных строительных проектов). У него была возможность «забежать» на пару часов пообедать и пообщаться. Всегда приносил какой-нибудь новый анекдот, новую хохму. Рассказывая что либо смешное или слушая какую-нибудь смешную историю, искренне и заразительно смеялся.

Уже будучи «женихом», то есть достигнув возраста, когда можно (и нужно) обзаводиться семьей, он часто приходил к нам после очередного «просмотра» (возможной невесты) и подробно рассказывал о достоинствах и недостатках вероятной «претендентки». Некоторых «кандидаток» он приводил знакомить с моими родителями, чтобы получить их «одобрение» или «отбой». Мама говорила, что в этом плане он похож на своего отца (Гедали?) и что он вообще никогда не женится.

Но нашлась-таки Ива, с которой он и связал свою жизнь. «Смотрины» (или «просмотры») окончились и началась семейная жизнь. Как и у многих, не все в жизни получалось как хотелось, но у низ вырос хороший сын – Гена, который удивительно похож на Наума.

К глубокому сожалению, в конце марта 1999 Наума не стало. Недиагносцированный «инфаркт миокарда», протекавший как приступ болей в брюшной полости, был причиной его безвременной кончины.

74


Новый год 1946Встреча первого послевоенного (1946) Нового года совпала с 25-

летием Любы Хромченко, моей двоюродной сестры (дочери тети Ривы и дяди пети). Мы собрались всей нашей «большой семьей». Я имею в виду семью Петра Яковлевича (дяди Пети) и нашу. В гости пришли вернувшиеся из эвакуации соседи по дому – Иоффе, Исаак и Женя, и Борис Виллер (после демобилизации из Армии).

В комнате у тети Ривы составили праздничный стол из их и нашего столов, а в нашей комнате устроили танцы. Помню, что у Виллера был маленький «хромированный» круглый трофейный патефон, с которым можно было танцевать, держа его в руке, согнутой в локте и поднятой к плечу, что и делал Фимка, вернувшийся недавно после демобилизации домой.

Еще помню, что весь пол был усыпан скорлупой от фисташек. Они впервые появились в свободной продаже накануне Нового года. Мама купила их целую черную дерматиновую сумку. О фисташках до этого я только слышал от старших. А тут довелось погрызть их всласть. Потом они на долгие годы исчезли, и вновь погрызть их довелось только в зрелом возрасте - сперва во время экспедиции в Туркмению, в 80-е годы, когда я их сам рвал с деревьев, а позднее - в конце 90-х годов в Москве и сейчас, в Германии, когда уже «не стало зубов».

Тот новогодний и юбилейный вечер прошел весело, все радовались окончанию войны и надеялись, что пришли, наконец, мирные годы, сулящие радость и надежды на хорошую светлую жизнь.

Никто не знал, какие испытания предстоят всем нам впереди.

РеформаА теперь несколько слов о событиях этих же лет

«общегосударственного масштаба», которые коснулись жизни каждой советской, в том числе и нашей семьи. События эти я, естественно, описываю как свидетель - ребенок 8-10 лет.

В 1947 году, практически с начала года, поползли слухи о денежной реформе. Слово «реформа», повторяемое и дома, и в юмористических и сатирических изданиях, например, в журнале «Крокодил», было непонятным поначалу, но потом его заменили на более понятное – обмен денег. Никто не знал, как будет происходить обмен денег, а официальные источники как всегда молчали, держа все в строгой тайне.

Люди то клали свои «сбережения» в Сберкассы на «книжки», то снимали их. Скупали все, что только удавалось достать, а достать простым людям удавалось немногое. Мама, например, приобрела (и то через дядю Шимона, ее брата) старые стенные часы с боем, две рамы для портретов, сделанных с фотографий. «Золоченная» рама для папиного портрета и уже упоминавшаяся «черная массивная рама» для портрета Муси.

75


Рамы выполняли свои функции, спокойно с достоинством вися на стене в нашей проходной комнате, а с конца 1947 года, уже после проведенной «перестройки» квартиры – в задней маленькой комнатке. Часы же вели себя самым невообразимым образом. Бой их не поддавался никакой регулеровке. Били они столько раз, сколько хотели, не взирая на время суток. В конце концов пришлось их остановить, потому что от их мелодичного негромкого боя спать по ночам было невозможно. Часы эти просто висели на стене вплоть до переезда на Шарикоподшипниковскую улицу, то есть до конца жизни дома 47 по Остаповскому шоссе.

Итак, в декабре 1947 года нас ожидали два события общегосударственного масштаба.

Одно приятное – отмена «карточек» (карточной системы отпуска продуктов и промтоваров), второе, менее приятное – денежная реформа. Взамен старых денег, из которых особенно запомнились красненькие «тридцатирублевки» с портретом Ленина и зеленые 3-х рублевки, пришли новенькие «купюры»: 1, 3, 5, 10, 25, 50 и 100 рублей с «водяными» знаками и «водяным» портретом Ленина на 50 и 100 рублевых купюрах.

Деньги меняли – 10 старых рублей на 1 новый. Цены соответственно изменили, убрав один «ноль», но телефон-автомат вместо 10 копеек теперь требовал 2 копейки, а билет на проезд в трамвае стал стоить вместо 15 копеек – 3 копейки.

"Перестройка" 1947 годаИ все же основным событием 1947 года для всей нашей семьи была

«перестройка» дома. Я, конечно, не знаю, кому в голову пришла эта идея. Используя особенности планировки дома и то, что лестница на второй этаж располагалась в общем коридоре, находившемся в «срубе» дома, предлагалось вынести лестницу в новую пристройку, а из освободившегося коридора сделать по одной комнате – наверху и внизу. Чтобы сделать наши комнаты изолированными, нужно было из части нашей проходной комнаты выкроить проход в комнату Петра Яковлевича. Не знаю, как планировалась первоначально, но когда мы вернулись из Загорянки после завершения дачного сезона, мы застали такую картину.

Одна новая комната в 10 квадратных метров и вторая – половина от нашей бывшей проходной комнаты. При первой попытке расставить мебель обнаружили, что в той маленькой комнате кровать не устанавливается.

Так как работы еще не завершились, мама просила дядю Петю передвинуть внутреннюю стену между их и нашей комнатой сантиметров на 10-20, но он уперся, говоря, что это не позволяют сделать правила пожарной безопасности. Мама взывала к его совести, говоря, что им двоим (дяде Пети и тете Риве) хватило бы и того, как еще до войны было сделано наверху, т.е. из нашей проходной комнаты выкраивался лишь отдельный проход к ним в комнату, а часть комнаты у окна оставалась бы у нас.

76


Дело в том, что к этому времени Люба, выйдя замуж за Сеньку Брацлавского, уехала с ним в Сталинград. Сенька был направлен туда для восстановления города по специальному приказу Сталина. Их строительное Управление строило завод «Красный Пролетариат», жилые дома, восстанавливало тракторный завод. Фима тоже или уже не жил здесь, или планировал переехать в отдельную комнату, которую ему «устроил» Ханаан.

Но дядя Петя уперся, и чтобы поставить родительскую кровать, пришлось вырубать в несущей балке сантиметров 5-10. После этих событий мама не разговаривала ни с дядей Петей, ни со своей сестрой – тетей Ривой, которая заняла позицию невмешательства. Мама требовала, чтобы и папа, и мы, дети, порвали с ними (Хромченко) все отношения.

Для меня это был настоящий удар. Я не мог себе представить свою дальнейшую жизнь без близких отношений с родными, с которыми я вырос и которые столько сделали для нас во время войны. Мама начала вспоминать и посвящать нас и в другие «дела», когда дядя Петя ее (и нас) обманывал. Так было, например, с приобретением дачи. Деньги на дачу мои родители давали в большем проценте, чем дядя Петя. И по договоренности, нам отходила половина нижней части дачи и верх. Но условия эти не были соблюдены.

Примирить «две стороны» пытались и дядя Шимон, и Ханаан. Общими усилиями им довольно легко удалось склонить на свою сторону папу. Он вообще был человек неконфликтный и любые споры склонен был решать даже путем уступок. Мама же была человек «суперпринципиальный». Она говорила, что не любит, когда ее обманывают и еще держат «за дуру». Она поклялась вообще больше никаких дел с Петром Яковлевичем не иметь и никаких отношений с ним не поддерживать. Так продолжалось, наверное, месяц.

Наконец, на какой-то праздник, когда собрались многие родственники и путем уговоров и убеждений пытались примирить их, удалось добиться, что мама – наша «железная леди» - поплакав, пошла на примирение. Все сели за общий стол, но в душе у нее обида осталась, и все дальнейшие годы совместного проживания на Остаповском шоссе, а затем и на Шарикоподшипниковской улице, да и на даче в Загорянке, уже не было той теплоты отношений, которые были до 1947 года.

Все это отложило отпечаток и на наши отношения с тетей Ривой и дядей Петей, хотя для меня они по-прежнему оставались самыми близкими после мамы и папы людьми.

Для меня это был урок на всю жизнь: Чтобы не портить отношений с родными, с ними не надо иметь никаких финансовых дел.

77


Юбилеи1947 год – год моего первого юбилея. 4 октября мне исполнилось 10

лет. Это был мой первый настоящий день рождения, который мы отмечали. Собралось много гостей. В основном взрослые. Из детей были дети Арона Толчинского, давнего знакомого моих родителей – Вовка, мой ровесник, и Валерка, на год моложе меня, а также наши соседи по дому Светлана и Соня Иоффе (Светлана – Толина ровесница, а Соня на год меньше меня).

Приехали наши родственники по папиной линии – его двоюродные братья и сестра – Грицевские (я их знал всех под одной фамилией, но, быть может, у них были разные фамилии) с семьями, человек, наверное, 15-20. Все они жили в Сокольниках. Кроме них и Толчинских были дядя Шимон, тетя Соня, Наточка, Нюся, конечно тетя Рива, дядя Петя, Исаак и Женя Иоффе и еще какая-то супружеская пара, я видел их впервые – это были знакомые моих родителей еще по Кировограду. «Супруг» принес фотоаппарат и впоследствии у нас появилось много фотографий этого застолья.

Разместились все за поставленным буквой «Т» столами в комнате тети Ривы. Я сидел в центре стола на тумбе от зеркала (под зеркалом). Было шумно, может быть весело. Но скорее это застолье было для взрослых. Мы же, дети, вскоре перешли к нам в комнаты (их уже стало две). Там мы играли в пряталки, в «полицейских и вора», во что-то еще. Было много подарков. Среди них книги. Чашка. Маленькие серебряные вилка, ложка и нож. Какие-то игры…

В октябре этого же года – на 800-летие Москвы мы ездили с папой смотреть иллюминацию. Это было для нас большим событием. Мы никогда раньше не видели такого количества «огней». Папа взял такси «Мерседес» на Крестьянской заставе. Водитель рассказывал, что машину эту он привез как трофей из Германии, показал нам знак фирмы «Мерседес» и решетку радиатора. Он говорил, что это самая лучшая машина в мире. Я не знаю, что это была за модель, но внешне она не произвела на меня такого впечатления, как увиденный ранее у нашей колонки лимузин «Студебекер» - черный блестящий неимоверно длинный. Этот автомобиль я запомнил на всю жизнь.

И вот мы на «Мерседесе» совершаем поездку по праздничной Москве. Выехали мы, наверное, часов в 7 вечера, уже темнело. Огни иллюминации как раз зажглись. Мы проехали по набережной Москвы-реки. Мимо «Могэс» (теперь это «Мосэнерго»), все здание которого светилось, как хрустальное, далее мимо Кремля с его рубиновыми красными звездами на башнях, выехали на улицу Горького (теперь это вновь Тверская улица), увидели иллюминацию Центрального Телеграфа, новый памятник основателю Москвы князю Юрию Долгорукому, вдоль улицы Горького доехали до площади Пушкина, где впервые увидели памятник Пушкину, проехали по Садовому кольцу, каким-то образом вернулись на Охотный ряд и мимо Колонного зала и Большого театра, мимо Политехнического музея спустились к Яузской больнице. А там через Таганку домой.

78


Впечатление было грандиозное, такое я увидел впервые. Иллюминация оставалась до Октябрьских праздников, то есть до 7-8 ноября. После темной Москвы военных лет увидеть сразу столько горящих лампочек, создающих разные «картины», было равносильно пребыванию в сказочной стране.

Фанат1947 год запомнился мне и тем, что я стал уже настоящим

болельщиком ЦДКА (Центральный дом Красной Армии). В тот год мне впервые довелось самостоятельно читать «Советский спорт» – газету, которую Фима сначала периодически приносил домой, а с начала года выписал ее. Я прочитывал эту газету, выходившую два раза в неделю, от корки до корки, затем подшивал ее и подшивка хранилась на шкафу. Форматом эта газета была в половину газетного листа «Правды» или другой общеполитической газеты.

Помимо «Советского спорта» у меня появились первые брошюрки: «ЦДКА», «Динамо», «Спартак», в которых приводились составы команд с маленькими фотографиями футболистов, краткими данными о них и также краткая история команды, ее основные достижения. Эти «книжонки» я знал наизусть.

Еще я вел специальную тетрадь, в которую вносил результаты всех игр «ЦДКА» в первенстве страны по футболу.

По воскресеньям в мае, до отъезда на дачу, и ранней осенью с утра до вечера проводил на стадионе «Мясокомбината», наблюдая за игрой клубных команд в первенстве Москвы по 2-й группе (в зависимости от успехов в сезоне команда «Мясокомбината» курсировала между 2 и 3-й группами, но как-то позднее даже выступала в первенстве Москвы по 1-й группе. Именно тогда мне довелось увидеть впервые в игре за команду «Динамо» «старичков» - легендарного до войны футболиста Сергея Ильина, заслуженного мастера спорта!!!). За 3-ю мужскую команду выступал (играл) Фима.

Игры начинались часов с 9 утра, когда играли команды «мальчиков» (ребята 11-12 лет), затем играли 3-я юношеская, 2-я юношеская команды, 5-я, 4-я, 3-ья, 2-я мужская, молодежная и 1-я мужская – самая сильная команда клуба. Многих игроков я знал хорошо. Ведь за этот клуб играли работавшие на «Мясокомбинате» и жившие на Качалинской Сашка Гришин (капитан 1-й мужской команды) и Сашка Тюркин (старший брат Кольки, «бати» Васьки Козла).

Но, пожалуй, самой колоритной фигурой в команде был центральный защитник – лысый испанец Эрнаст. В воротах стоял Царьков. Все это были разносторонние спортсмены. Зимой они играли в «русский хоккей», хоккей с мячом, а Царьков очень здорово играл еще и в волейбол.

Зимой также по воскресеньям смотрел почти весь день игры клубных команд по хоккею. Один матч запомнил хорошо. Именно в этом матче

79


Фима, игравший за 2-ю мужскую, забил три мяча, а команда разгромила противника со счетом 13:0.

В 1948 году было еще одно событие, запомнившееся на всю оставшуюся жизнь. Команда «ЦДКА» выиграла в этом году и первенство страны, и кубок – то есть сделало «Дубль». Решающая игра на первенство с московским «Динамо» состоялась в начале октября. «Динамо» к этой последней игре опережало «ЦДКА» на 1 очко. Чтобы стать чемпионом, «ЦДКА» нужна была в этом матче только победа.

Я учился во второй смене и к репортажу о матче по радио никак не успевал. Прогулять же занятия в школе, чтобы послушать репортаж, как-то даже не думал. С Любой, а она после родов 28 августа жила в Москве (родился Игорь – первый новорожденный в нашей большой семье в моей жизни), мы поспорили на 1 кг конфет «Мишка косолапый» (одни из лучших конфет, которые я когда-либо ел).

Я поставил на «ЦДКА». Из школы, после окончания уроков, я буквально летел домой. Прибежав, еще не отдышавшись, я пошел сразу к Любе. Ведь у нас тогда еще не было приемника, и слышать репортаж могла только она. К моей великой радости «ЦДКА» победила динамовцев со счетом 3:2 и стала чемпионом страны третий раз подряд.

Подробности этого драматичного матча я узнал из «Последних Известий», которые привели отрывки репортажа Вадима Синявского о самых примечательных моментах этой игры. «ЦДКА» первыми добились успеха – 1:0, но во втором тайме «Динамо» сначала сравнивает счет, а затем лучший центральный защитник этого сезона – Иван Кочетков срезает мяч в свои ворота и «Динамо» выходит вперед. И все-таки «ЦДКА» сравнивает счет 2:2. Звучит гонг (в то время за 5 минут до окончания матча над стадионом звучал специальный сигнал гонга). Эти 5 минут игры были самыми напряженными. Именно уже после удара гонга знаменитый Всеволод Бобров забивает третий решающий мяч в ворота «Динамо». «Победа!!!» Радости моей не было предела. Мы победили, но «Мишек» я так и не получил.

Ту великую команду – команду «лейтенантов» - я запомнил и сохранил в своей памяти на всю жизнь: Владимир Никоноров - вратарь, Виктор Чистохвалов, Иван Кочетков, Юлий Нырков – защитники, Алексей Водягин и Вячеслав Соловьев – полузащитники. Алексей Гранин, Валерий Николаев, Григорий Федотов, Всеволод Бобров, Владимир Демин – нападающие.

В памяти моей остались и перипетии борьбы в знаменитом футбольном матче, о которых я услышал кратко в репортаже Вадима Синявского в «Последних известиях» по радио, а потом прочитав в «Советском спорте».

Вскоре из разговорной речи и из сообщений в газетах исчезли слова «матч», «тайм», «корнер» (угловой удар), «пенальти» (11-метровый штрафной удар), «офсайд» (положение вне игры) и другие, как например, форвард (нападающий), «бек» (защитник), хавбек (полузащитник),

80


«инсайд» (полусредний нападающий). Началась борьба с космополитизмом и все слова иностранного происхождения были изъяты и запрещены к употреблению.

Футбол моего детстваЛучшие месяцы – летние каникулы 1947-48 г.г. мы проводили, как

обычно, на даче в Загорянке. Наша 8-я просека теперь называлась Совхозной улицей, центральная улица, ведущая от вокзала к пруду – Пушкинской, параллельная ей, позади нашей дачи – Комсомольской.

В эти годы места нашего «активного отдыха» переместились на Электрозаводскую улицу (бывшая 9-я просека), где была построена Ханааном (братом дяди Пети) дача. Рядом с этой дачей на пустыре была волейбольная площадка, где собиралась большая компания ребят и девочек постарше нас, но и мы, младшие (Леня Хромченко, Нелля – его сестра, Толя и я), также нашли свою нишу в этой компании. На террасе дачи играли в пинг-понг, а на волейбольной площадке и близлежащих улицах гоняли в футбол.

Так как у нас почти всегда были мячи, то и нас, «малышей», тоже принимали в «воллейбольную команду». Играли допоздна - пока еще было видно мяч и сетку. Постепенно осваивали и прием мяча и подачу.

В футбол тоже гоняли часами. Старшие ребята создали свою футбольную команду, в которую входили ребята с разных улиц. В команде были как «опытные» футболисты, игравшие даже в клубных командах в Москве (Ромка, Алик), так и «любители». Играли они на футбольном поле в лесу, устраивая футбольные матчи с ребятами близлежащих поселков: Генеральский поселок (в Валентиновке), Костино, Оболдино и другими.

Мы же, «малыши», ходили на поле поболеть за своих. За «нашу» команду наряду со взрослыми 16-17-летними ребятами играли и двое из младшего поколения – Левка Рейбарх и Игорь Волошин – Толины ровесники. Леве тогда было лет 13-14, Игорю на год меньше. Играли они здорово, а однажды, встречаясь с командой из 18-20 летних ребят – сильнейшими в то время в Загорянке, на стадионе «Пятилетки» у вокзала, Лева забил гол, проскочив между ног у «здорового» парня – защитника команды противника.

Левка и его старший брат, тогда ему было уже лет 16-17, Миша, целыми днями трудились в саду, копали ямы для посадки плодовых деревьев, собирали навоз. Чтобы Лева побыстрее освободился и поиграл с нами в футбол, мы помогали им «по хозяйству» в их работе в саду.

Именно у них на даче в 1948 году я впервые увидел телевизор. Это был самодельный телевизионный приемник, собранный инженерами, работавшими на телецентре. Корпус его был фанерный, обтянутый какой-то серой материей, экран был маленький. Первая передача, которую мне довелось посмотреть, был репортаж о футбольном матче «Динамо» (Москва) – «Шахтер» (Сталино). Динамовцы в тот год играли здорово и

81


стали чемпионами страны. «Шахтер» они тогда разгромили – 7:1, несколько голов забил К.Бесков, а у Шахтера – их левый крайний – Виктор Фомин.

С ним мне довелось зимой этого же года сыграть в одной «команде» на льду стадиона «Мясокомбината». На стадионе собрались приятели Фимы, игравшие в разные годы за команду «Мясокомбината». Среди них были Н.Сологубов, Н.Блинов, В.Фомин и другие. Они все стали уже известными футболистами или хоккеистами, игравшими за команды мастеров в чемпионатах страны. Одетые в драповые синие пальто и пыжиковые шапки, в ботинках зимой на заснеженном льду стадиона они резвились , вспоминая юные годы, а на ворота поставили «малышей».

Так мне довелось сыграть против Н.Блинова и Н. Сологубова вместе с В. Фоминым.

Виктор Фомин впоследствии перешел в Киевское «Динамо» и входил в число 33 лучших футболистов СССР. Н.Блинов был чемпионом мира и СССР по хоккею с мячом. Николай Сологубов в составе «ЦДКА» был многократным чемпионом страны, и в составе той легендарной сборной СССР, которая на своем первом чемпионате мира заняла 1-е место, а на первом Олимпийском турнире 1056 года в Кортино д‘Ампецо выиграла олимпийское золото и олимпийским чемпионом по хоккею с шайбой. Это был защитник мирового класса. Он один из первых освоил и с успехом применял силовые приемы, а его бросков по воротам от «синей линии» ждали болельщики.

Как на В.Боброва, так и на Н.Сологубова ходили десятки тысяч любителей хоккея с шайбой. Мне довелось однажды вместе с Фимой и Н.Блиновым побывать на матче «ЦДСА» - «ВВС» в 1951 году на стадионе «Динамо». Это был настоящий спортивный праздник, наверное, для 40-50 тысяч болельщиков, собравшихся в тот морозный зимний день на стадионе. Такого количества болельщиков на хоккейном матче я больше никогда уже не видел. Вся «западная трибуна», у которой размещалась «хоккейная коробка», половина «северной» и «южной» трибун и даже на противоположной «восточной» трибуне собрались группы поклонников хоккея (канадского).

В.Бобров в тот год выступал уже за ВВС. А Н. Сологубов был капитанов «ЦДСА». Игра была очень интересной, тем более для меня, попавшего на стадион «Динамо» на хоккейный матч впервые в жизни. В том матче все было: и знаменитый проход Всеволода Боброва за ворота противника, въезд на «пятачок» и бросок из-за «спины», завершившийся голом в ворота «ЦДСА» и бросок Н.Сологубова от «синей линии» – знаменитый «щелчок» – и тоже гол в ворота ВВС. Я разрывался в своих симпатиях. С одной стороны, я – болельшик «ЦДКА» («ЦДСА»), а с другой – В.Бобров – мой кумир. Игра завершилась победой ВВС – 3:2, но у меня не было чувства горечи.

Возвращаясь со стадиона, мы вновь и вновь переживали перипетии борьбы на хоккейной площадке, пересказывая друг другу самые запомнившиеся эпизоды матча. Толпа народа через кордоны конной

82


милиции по скверам Ленинградского шоссе направлялась к Белорусскому вокзалу, так как попасть на станцию метро «Динамо» было невозможно. Народ шел сплошной стеной. Мы добирались до Белорусского вокзала, наверное, через 1,5 –2 часа после завершения матча, домой вернулись около 11 часов ночи.

Я перескочил в своих воспоминаниях на 2 года вперед, а сейчас, возвращаясь в 1949 год, хочу сказать, что та первая «живая» телевизионная передача футбольного матча произвела на меня огромное впечатление. До этого мне удавалось лишь по радио слушать репортажи о матчах Всесоюзного чемпионата по футболу. У нас телевизор появится еще не скоро. Радиоприемник «ВЭФ» , приобретенный в 1948 году, был для нас высшим достижением современной техники, доступным для нашей семьи.

И конечно же, 1949 год для меня запомнился первым походом на футбольный матч «ЦДКА» – «Спартак» на стадионе «Динамо».

Теплый солнечный летний день. Вчера вечером Фима принес два билета на стадион «Динамо» – Западная трибуна. Игра начиналась, по-моему, в 16 часов. Мы же решили добираться до стадиона заблаговременно, чтобы избежать наплыва болельщиков и загруженности в связи с этим транспорта перед началом матча. В те годы действительно «вся Москва» собиралась на футбольные встречи. Даже в популярной песенке пелось: «...но упрямый едет прямо на «Динамо», вся Москва, позабыв о дожде».

Поезда метро, вагоны трамваев, автобусы и троллейбусы, маршруты которых проходили вблизи Центрального стадиона Москвы, были битком набиты людьми, стремящимися попасть на стадион. Ехали на «буферах» трамвая, на подножках и даже крышах троллейбусов и автобусов. Футбол был тогда по-настоящему всенародно любимой игрой. Наш путь лежал на стадион от Остаповского шоссе сначала на «35» трамвае до метро «Павелецкая», а оттуда на метро до «Динамо». Но сесть в поезд метро от «Павелецкой» даже в 13 часов, то есть за 3 часа до начала матча, было практически невозможно, такая была давка.

Мы проехали одну остановку до «ЗИС‘а» в обратную сторону и там уже на конечной остановке сели в поезд метро, доставивший нас благополучно до «Динамо». Вышли из поезда мы (мама, Толя и я) спокойно, так как на «Динамо» поезд практически опустел – все пассажиры вышли на этой станции.

Было около 2-х часов дня. У входа из метро ко входу на стадион уже были выстроены кордоны конной милиции, и пройти к стадиону можно было только между рядами коней с сидящими на них милиционерами. Это мне довелось проделать впервые в жизни.

За два часа до начала игры на трибунах стадиона собралось уже несколько тысяч болельщиков, а поток их все нарастал. Уже через полчаса почти весь стадион был заполнен. Хотя до начала футбольного матча было еще часа полтора, скучать нам не пришлось – начались соревнования легкоатлетов. В забегах на 110 метров с барьерами «лысый» Николай Буланчик (а для меня «лысый» – значит старый) победил всех более

83


молодых соперников и выиграл финальный забег с результатом 14,5 сек. Затем женщины бежали 100 метров. В спринте победила призер чемпионата Европы Соченова. А в забеге на 400 метров победил Ардальон Игнатьев – будущий чемпион Европы. Внизу под нашей трибуной в секторе для прыжков в длину блистала чемпионка Европы Александра Чудина, а прыжки в высоту у мужчин демонстрировали Игорь Кашкаров и Юрий Степанов, новые рекордсмены страны. Им, правда, было еще далеко до высших мировых достижений.

За полчаса до начала игры на разминку вышли игроки обеих команд. Зрители, уже полностью заполнившие стадион, встретили своих любимцев бурей аплодисментов и свистом. Команды разминались каждая на «своей» половине поля. Ближе к нам разминку проводил «Спартак». («Западная» и «Восточная» трибуны стадиона «Динамо» располагаются за футбольными воротами, а центральной считалась «Северная» трибуна, где размещалась «Правительственная ложа»).

Я узнавал «в лицо» каждого из знаменитых футболистов, знакомых мне лишь по фотографиям. С огромным вниманием наблюдал я, как жонглирует мячом С.Сальников, как ведет мяч Н.Дементьев, как бьет по воротам Н.Симонян – «спартаковцы», все в красных футболках с белой полосой на груди.

А на дальней половине поля в непривычных для меня голубых футболках, (а не в красных, как всегда), разминались игроки «ЦДКА». Мне хотелось увидеть их поближе, чтобы получше рассмотреть лица моих «любимцев». Но это было пока невозможно, и все же я все чаще и чаще засматривался на тренирующихся «армейцев». Вот с мячом Григорий Федотов номер «9» – центр нападения, «мозг» команды. А вот наносит неотразимый удар из-за штрафной площадки по воротам Всеволод Бобров под номером «10». Валентин Николаев (8-й номер, правый полусредний нападающий).

В воротах у «ЦДКА» – высокий рослый (по тем временам 1,80 м) Владимир Никаноров, номер 3 – центр защиты – Анатолий Башашкин. Он лишь первый сезон играет в этом важном для команды «амплуа» вместо закончившего футбольную карьеру Ивана Кочеткова, номер 11 – белокурый, маленький. Почти круглый (1,63м) Владимир Демин. В центре поля передают мяч друг другу полузащитники Вячеслав Соловьев (номер 6) и Алексей Водягин (номер 5). На правом краю у «ЦДКА» в этом матче выступает Алексей Гринин – капитан команды - и, наконец, вдали у «своих» ворот пара крайних защитников В. Чистохвалов (номер 2) и Ю Нырков (номер 4).

Наконец разминка заканчивается и игроки обеих команд покидают футбольное поле и уходят в туннель под «Северной» трибуной. Остаются еще минуты напряженной тишины огромного стадиона в ожидании начала матча. Я рассматриваю всю чашу стадиона. Первые ряды на всех трибунах заняты солдатами. Наверное, для соблюдения порядка болельщиками. В проходах много милиции. Правда, проходов практически не осталось – на

84


ступеньках тоже разместились счастливчики, которым удалось «прорваться» на стадион.

Но вот, наконец, в черной рубашке и черных коротких штанах (шортах) выходят судья матча Н.Латышев и его помощники с флажками – боковые судьи. Судья устанавливает в центральном круге красный футбольный мяч. В этот момент из туннеля показываются команды, ведомые капитанами. Впереди «Спартака» – Василий Соколов, центральный защитник и бессменный капитан команды во все послевоенные сезоны. «ЦДКА» на сей раз ведет ее капитан Алексей Гринин, широкоплечий, коренастый крепыш.

По «жребию» ЦДКА занимает ближнюю к нам половину поля и я получаю возможность хорошо рассмотреть лица всех игроков. В центральном круге остаются лишь нападающие обеих команд. ««Спартак» вводит мяч в игру - стадион затих. Первый удар наносит №9 – Никита Симонян. Он отдает мяч Н.Дементьеву и тот устремляется в атаку на ворота «ЦДКА».

Минут пятнадцать игра идет с переменным успехом. Опасные моменты возникают то у одних, то у других ворот. И все же «Спартак», подбадриваемый болельщиками, в эти минуты выглядит лучше.. Особенно хорош Н. Дементьев, раз за разом переигрывающий защитников «ЦДКА». Пару раз В.Никаноров спасает свои ворота.

И все же «Спартак» первым добивается успеха. После прохода Н.Дементьева С.Сальников забивает гол. Что было со мной!!! Мне было так обидно, что внутри все похолодело. Весь конец первого тайма и перерыв я просидел «съежившись». Мама потом говорила, что я побледнел, позеленел, и она дала слово – больше никогда не водить меня на футбол.

Второй тайм всё поставил на свои места. «ЦДКА» заиграла по-чемпионски, как будто на поле появилась другая команда. Атака за атакой следовали на ворота «Спартака». Г.Федотов с В.Бобровым в центре буквально терзали защиту «Спартака». Опасные проходы по краю совершали В.Дёмин и особенно А.Гринин. Одна из атак «ЦДКА» завершается ударом В.Николаева. Го-о-л!!!

Мне стало значительно лучше. По словам мамы, прошла бледность и лицо мое слегка порозовело. А еще минут через 10-15 Всеволод Бобров забивает решающий мяч. Победа!!! 2:1 !!! «ЦДКА» выигрывает этот матч. Счастью моему нет предела.

Игра окончена, но мы еще долго остаемся на стадионе. Ждем, пока схлынет толпа и можно будет пробраться в метро. На стадионе в это время продолжались выступления легкоатлетов. Кто-то толкал ядро, кто-то метал диск. Но меня уже ничего не интересовало, я весь был под впечатлением грандиозного футбольного зрелища.

Домой добрались без приключений, но впечатлений этого дня мне хватило на долгие годы. Не скоро доведется мне еще раз побывать на подобной игре!!

85


Все первые послевоенные годы моей учебы в начальной школе я был освобожден от занятий физкультурой. Основанием служил диагноз еще довоенных лет – порок сердца. Я не особенно переживал, что уроки физкультуры я пропускаю, проходили они в коридоре 1-го этажа школы и были мало интересными.

Зато во дворе я полностью компенсировал детскую потребность в движении, гоняя часами мяч в компании своих сверстников или даже более старших ребят. Постепенно «мастерство» мое росло и я становился лучшим «футболистом» двора. Правда, мама строго следила за моими «успехами», загоняя меня домой в разгаре игры, когда лицо мое багровело и пот с меня катился градом.

Не знаю, был ли у меня действительно порок сердца, но уверен, тот дворовый футбол позволил мне привыкнуть к физическим нагрузкам и «скомпенсировать» работу моего сердца.

В 5-6 классах мы уже устраивали встречи по футболу между классами, играя на школьном дворе, в парке неподалеку от Калитниковского кладбища, а позднее и поперек поля на стадионе Мясокомбината. Моим наивысшим достижением в те годы считаю игру на стадионе. Когда меня пригласили сыграть за команду параллельного класса, которую возглавлял Коля Маношин – впоследствии один из сильнейших полузащитников страны, выступавший в паре с Валерием Ворониным в команде «Торпедо» Москва. Вместе с великим Эдуардом Стрельцовым, хитрым Валентином Ивановым, стремительным Славой Метревели они стали чемпионами страны и входили в состав Сборной Союза.

Но в те школьные годы Коля Маношин играл в детской команде Мясокомбината и был уже тогда самым техничным футболистом среди сверстников. Именно он предложил мне сыграть за 6-й «Г» защитником в игре против сильнейшей школьной команды 6-го «Б». Мне было поручено опекать лучшего нападающего соперников, лучшего «водилу» – дублера – Трофимова. Ту игру мы выиграли, а Трофимов не смог забить ни одного гола. После игры Коля подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал, что сыграл я хорошо. Футболистом я так и не стал, но любовь к этой игре пронес через всю мою жизнь.

Сыграть в «официальных» встречах мне довелось в моей жизни всего несколько раз. Первый раз за сборную пионерского лагеря в 1952 году, в 1960 году за сборную 1-го Мединститута во время военных сборов в городе Гороховце и раза три на кубок Москвы среди медицинских учреждений в году 1965. Все эти игры я хорошо помню, особенно забитый в последней игре победный гол – в «девятку» из-за линии штрафной площадки. Проигрывая 0:2, мы вырвали победу со счетом 3:2. Но между первым матчем на стадионе Мясокомбината и последним на стадионе в Сокольниках лежали 15 лет жизни.

86


Прием в пионерыВ те годы учеников, достигших 10-летнего возраста, если у них не

было каких-либо «тяжких» преступлений (например, плохое поведение, неудовлетворительные оценки по основным предметам), принимали в пионеры. Из числа принятых в пионеры в классе формировался пионерский отряд, состоявший из звеньев. На пионерском собрании избирали председателя Совета отряда, носившего две тонкие красные нашивки на рукаве пиджака или рубашки, «звеньевых» – с одной нашивкой на рукаве (звено входило в отряд).

Звенья формировались по "территориальному" принципу. В классе было 3 ряда парт – первый ряд у окна, второй – посередине и третий – у стены с входной дверью. Ученики, сидевшие на первом ряду, входили в 1-е звено. Во 2-м ряду – во второе и в 3-ем ряду – в 3-е звено. Была еще «редколлегия» стенной газеты, которая выпускалась к знаменательным событиям: праздник Великой Октябрьской социалистической революции - 7 ноября, день рождения И.В.Сталина – 21 декабря, Новый год, день смерти В.И.Ленина – 21 января (в этот день и 22 января у бюста В.И.Ленина на входной лестнице в школе устраивался «почетный караул» из лучших пионеров школы), 23 февраля – день Красной Армии, 8 марта –Международный женский день и 1 мая – день международной солидарности трудящихся.

Так вот, в 1947 году, когда мне исполнилось 10 лет, я тоже готовился (или меня готовили) к приему в пионеры. Но к сбору дружины (всех пионеров школы), где принимали в пионеры, я заболел и мой прием был отложен. Через год, уже в 4-м классе, меня принимали в пионеры уже не в школе, а на торжественном сборе пионеров всего района – в то время Ждановского, бывшего Таганского, в аудитории Технологического института мясной и молочной промышленности на улице Талалихина (бывшей Мясной-Бульварной), здание которого располагалось напротив стадиона «Мясокомбината».

В аудитории (актовом зале) было полно народу – пионеры, комсомольцы, активисты школ района, учителя школ, приглашенные родители «виновников» торжества – тех, кого принимали в пионеры. На «эстраде» – возвышении стояли со знаменем пионерской дружины организации района лучшие председатели совета дружины школ района.

Каждый из вступавших в пионеры должен был выйти на эстраду, произнести «пионерскую клятву» и подойдя к знамени, опуститься на одно колено и поцеловать край знамени. После этого юному пионеру представители Райкома комсомола повязывали на шею красный пионерский галстук, и на призыв: «Юный пионер, в борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!!!» нужно было поднять правую рук к голове в виде «салюта» и ответить: «Всегда готов!!!» И ты становился пионером!!!

87


Даешь Культуру!!!Уже осенью 1948 год я начал «вновь» самостоятельно читать

художественную литературу. И первой «толстой» книгой, которую прочитал от первой до последней страницы, был 3-х томник «Тарзан» Берроуза. Книги эти приобрел у букинистов Исаак Иоффе и мама взяла у него почитать. Сначала мама, как и раньше, начала читать вслух, но я так увлекся необычной историей героя романа – Тарзана, что начал читать самостоятельно с самого начала.

За первую четверть учебного года, то есть за сентябрь-октябрь я прочитал «Тарзана». Но чтение это нисколько не помешало успехам в учебе, а, быть может, способствовало им. Я впервые окончил школьную четверть без «троек». Даже по «чистописанию» впервые получил «4».

В первые, непростые во всех отношениях послевоенные годы родители мои сделали, наверное, все возможное, чтобы мы (Толя и я) приобщились к настоящей культуре. Они стремились этим дать нам шанс вырваться из той убогой и полукриминальной среды Остаповского шоссе, в которой мы росли.

Помимо походов в театр и кино, мы с мамой в дни школьных каникул посещали московские музеи. Мы побывали - причем неоднократно - в историческом музее на Красной площади, музее Истории и реконструкции Москвы, Политехническом музее, музее Революции, музее Ленина и, конечно же, в Третьяковской Галерее.

Картины И.Е.Репина, в частности, «Иван Грозный, убивающий своего сына Ивана», Сурикова, Крамского, Серова, Васнецова, Верещагина и других великих «русских» художников Левитана, Врубеля, Куинджи, Айвазовского и знаменитую «Троицу» А.Рублева я увидел в оригинале, а не только на репродукциях (Ната подарила их мне в день рождения «Государственной Третьяковской Галереи», а еще раньше я собирал репродукции картин с разворотов в журнале «Огонек»).

После 1949 года – 70-летия И.В. Сталина – музей Изобразительных искусств им. Пушкина и музей Революции были отданы для демонстрации подарков Сталину ко дню его рождения. Музей Пушкина стал «Музеем подарков Сталина». Посмотреть коллекции картин и других художественных ценностей, хранящихся в Пушкинском музее, довелось мне уже в более взрослом возрасте.

Бывали мы и на Красной площади у Кремлевской стены и, простаивая часами в очереди, - в Мавзолее Ленина.

А вот с архитектурными памятниками Москвы в те далекие теперь годы познакомиться мне не пришлось. Исключением был лишь Собор Василия Блаженного на Красной площади, дом Пашкова (старое здание Библиотеки им. Ленина), здание Большого театра.

В те годы не принято было посещать храмы, да и состояние многих из них было плачевным, а Кремль для доступа «простых» людей и туристов был закрыт.

88


Пусть я и не стал «знатоком» художественных ценностей, картин и особенностей мастерства тех или иных художников, но я знал, кто из великих художников является автором известных картин. Все это привило мне стремление и интерес видеть то, о чем я прочитал или услышал. Правда, реализовать это удастся уже в более зрелые годы моей жизни.

"Театр у микрофона"До конца 40-х годов телевизора у нас не было, да и радиоприемник

«ВЭФ» рижского радиозавода мои родители сумели купить лишь в 1948 году. С тех пор по вечерам я с удовольствием слушал радиопередачи. Репертуар их не был таким обширным, как ныне. Но некоторые радиопрограммы я запомнил на всю жизнь.

Самыми захватывающими оставались для меня репортажи о спортивных состязаниях, который вел Вадим Синявский.

Мне нравилась также детская передача «Клуб знаменитых капитанов» (шла по утрам в воскресенье), в которой известные актеры играли роли популярных книжных героев-капитанов: Немо, Гранта, капитана Татаринова, других популярных личностей - Мюнхаузена, Тартарена, Паганеля. Я знал голоса всех «капитанов» и естественно актеров - их исполнителей.

Слушал и «Пионерскую зорьку» - утреннюю передачу для пионеров и школьников, в которой сообщались в адаптированной форме как «события политической жизни», так и «детские новости».

Но особенно любимой (помимо, конечно, репортажей со спортивных арен), которую я мог слушать часами, сидя по вечерам у приемника, была для меня передача «Театр у микрофона».

Именно эта передача, которая обычно начиналась в 20 часов, познакомила меня не только с классикой и современными пьесами советских авторов, но и с актерами - исполнителями главных ролей в спектаклях, передачах, которые шли как в записи, так, порой, и непосредственно из театра.

Многие спектакли повторяли в передачах по радио по несколько раз и я знал их почти наизусть. По голосу я мог безошибочно узнавать известных актеров.

«Театр у микрофона» остался в моей памяти спектаклями МХАТа - «Анна Каренина», «Воскресенье», «Последняя жертва» и «Без вины виноватые», «Дачниками» и «Врагами» М.Горького и другими, постановками Малого театра – «Лес», «На всякого мудреца довольно простоты», «Бешенные деньги», «Горе от ума» А.Грибоедова (и других пьес из репертуара театра - «Дома А.Н.Островского).

В этой «классике» я познакомился с игрой таких актеров как В.Качалов, Н.Добронравов, Хмелев, Прудкин, Алла Тарасова, Ксения Еланская, О.Л.Книппер-Чехова, Прудкин, А.Кторов, Яншин, О.Андровская, Г. Грибов- всей этой блестящей плеядой актеров МХАТа, а также с

89


Зубовым (в те годы главным режиссером Малого театра), Михаилом Жаровым, Игорем Ильинским, Светловидовым, Владиславским, Н.Рыжовым, Михаилом Царевым.

Я застал как старейших актрис Малого театра - Турчанинову, Рыжову, так и ведущих исполнителей того времени – Веру Пашенную, Зеркалову, Бабочкина, Н.Анненкова и других. Пройдут годы, и исполнитель роли Чацкого в «Горе от ума» Михаил Царев будет играть уже Фамусова.

В Малом театре наряду с «классикой» шли, естественно, и современные пьесы. Так, например, накануне праздников, посвященных Великой Октябрьской Социалистической революции неизменно передавали «Любовь Яровая» (пьеса Тренева о событиях Гражданской войны). Моим любимым героем в этой пьесе был, конечно, матрос Швандя в исполнении Светловидова. Когда революционные матросики захватили штаб «белых», Швандя звонит по телефону: «Барышня, Барышня! Говорит подпоручик, князь Курносовский, две тысячи, два нуля». Голос, который невозможно было спутать с голосами других актеров, до сих пор звучи у меня в ушах.

Голос Фадеевой и ее игра в «Калиновой роще» А.Корнейчука (в общем-то слабенькой пьесе о колхозной жизни на Украине) до сих пор стоят передо мною (лишь позже я увидел эту пьесу по телевидению, а первоначально все воспринимал лишь на слух).

Слушал я и оперные спектакли: «Евгений Онегин», «Князь Игорь», «Иван Сусанин», «Кармен», «Пиковая дама», «Русалка», «Чио-Чио-Сан»(Мадам Баттерфляй Дж. Пучинни), Борис Годунов», «Риголетто», «Сивильский цирюльник» (Россини) и др. Я помню голоса И.С.Козловского, М.Я.Лемешева, М.Д. Михайлова, Н. Кривчени, Марка Рейзена, Максаковой, Н. Обуховой, Давыдовой, Шпиллер, Вербицкой, Ирины и Леокадии Масленноковых, Звездиной, Нэлина и многих других певцов и певиц Большого театра.

Очень любил я слушать в передачах «Театр у микрофона» и спектакли Московского театра Оперетты и передачу «Арии из оперетт».

Все эти передачи, не боюсь сказать, согревали душу ребенка (ведь мне было в те далекие 40-е годы 10-12 лет).

Эстрада моего детстваИ еще очень нравились мне «Концерт по заявкам» и концерты

концерты популярных в те годы певцов, как оперных, так и эстрадных.Я запомнил концертные программы И.С.Козловского и

М.Я.Лемешева - тогда ведущих теноров Большого театра, певца-баса Н.Гмыри, концерты таких популярных тсполнителей того времени, как Владимир Канделаки (мне особенно нравилась в его сполнении песенка:

Жил-был Анри 4-й, он славный был король, вино любил до черта, но трезв бывал порой.

90


Еще любил он женщин и знал у них успех. Победами увенчан,он был счастливей всех!Но смерть полна коварства, его подстерегла и нанеслда удар свой ножом из-за угла. От этого удара кровь брызнула из жил. И нечестивец старый Скончался, как и жил. На лю-люм, бум, бум! На лю-люм, бум, бум! Скончался , как и жил!.

Владимир Нечаев, Владимир Бунчиков, Абрамов... По радио я впервые услышал и певца (а в последние годы своей

жизни уже в Германии - кантора) Михаила Александровича. Артист обладал очень красивым голосом. В его исполнении звучали и оперные арии, и неаполитанские романсы, и негритянская колыбельная («Спи мой Бэби»). Голос его был очень красивым и в моем представлении обладателем такого голоса мог быть только молодой высокий красавец-мужчина. Каково же было мое разочарование, когда я впервые в начале 50-х годов увидел и услышал Михаила Александровича по телевизору. Маленький, толстенький, веснушчатый еврейчик (а позднее, когда мне довелось увидеть Михаила Александровича на одном из концертов «живьем» он оказался рыжим и неказистым). Слушать его нужно было, закрыв глаза. А вот радио доносило лишь чудный голос певца и не портило впечатлений от образа артиста.

Уже, наверное, в конце 80-х годов ребята (Андрей с Сашей) нашли где-то на «помойке» (или, как говорят здесь в Германии, «на шроте») старый патефон и коробку с пластинками. Среди старых пластинок была и пластинка, наверное, тоже 40-х –50-х годов, с которой звучал голос Михаила Александровича. Он исполнял «Спи, мой Бэби» и неаполитанскую песню. Мы слушали эти песни уже вместе с нашими внуками - Катей, Пашей, Дашей и Данькой на даче в «Заветах Ильича», когда все внуки забирались на нашу широкую кровать в комнатке на втором этаже дачи.

Особой популярностью в нашей семье пользовались передававшиеся по радио эстрадные концерты. В субботний вечер или выходные дни по воскресеньям и в праздничные дни папа, мама, Толя и я слушали выступления популярных артистов, которые перемежались остроумным конферансом. Папа всегда смеялся от души, мама была более сдержанна. Первыми конферансье, которых я запомнил по концертам еще в середине 40-х годов, были Л.Миров и Дарский. В этом дуэте Дарский исполнял роль респектабельного серьезного мужчины, а Лев Миров, тогда еще довольно

91


молодой человек, лет, наверное, 35-37 играл роль эдакого простачка, переводившего высказывания и вопросы своего партнера в шутливую, юмористическую форму. Все его репризы неизменно вызывали хохот в зале и дружный смех нашей семьи.

В таких концертах, как правило, принимали участие артисты разных амплуа. Были среди них мастера разговорного жанра, такие, как Эммануил Каминка. На мой взгляд, это был блестящий чтец. Рассказы А.П.Чехова в его исполнении я помню до сих пор. От Э. Каминки я впервые узнал и полюбил чеховские рассказы: «Лошадиная фамилия», «Злой мальчик», «Наденька» и др. Артист обладал очень приятным голосом, тембр которого и сейчас звучит в моей голове.

Правда, популярность Э. Каминки не всем была по душе. В те годы набирал силу «государственный антисемитизм» и началась «борьба» с «безродными космополитами». Пройдут годы и уже в период «работы» 2-го съезда Союза советских писателей среди других прозвучит эпиграмма и на Э. Каминку - «Искусству нужен так Каминка, как жопе третья половинка».

Э. Каминка блестяще читал не только рассказы А.П.Чехова, но и рассказы М.Зощенко.

Вскоре, инспирированные партийной идеологической верхушкой во главе с А.А.Ждановым, написавшим статью о журналах «Звезда» и «Ленинград», начались гонения на Зощенко. Творчество М.Зощенко, А.Ахматовой, Г. Хазина и многих других талантливых поэтов и писателей оказалось под запретом. Их произведения исчезли с прилавков книжных магазинов, стихи и проза их больше не публиковались и не исполнялись с эстрады. Кампания эта была, естественно, направлена против интеллигенции и подхвачена «творческими Союзами и всем советским народом».

Помимо Э.Каминки прекрасным рассказчиком был Владимир Хенкин - актер театра «Сатиры». К сожалению, он умер очень рано, где-то в конце 40-х годов.

Неизменным успехом пользовались выступления Рины Зеленой - киноактрисы, ставшей популярной после исполнения маленьких ролей в фильмах «Подкидыш», «Весна». Актриса обладала удивительным голосом, очень похожим на голос ребенка. Поэтому в ее репертуаре звучали многие отрывки «От двух до пяти» Корнея Чуковского, разные «юморески», показывавшие представления ребенка 3-х, 5-ти и 6-тилетнего возраста в самых разных бытовых ситуациях.

Совсем недавно по российскому телевидению прошла передача Вл. Вульфа «Серебряный шар», посвященная творчеству этой замечательной актрисы. Мне довелось уже в 50-е – 60-е годы видеть и слышать Р. Зеленую на концертах в «Колонном зале Дома Союзов» что называется «живьем». Это была уже немолодая актриса, но удивительно, как смогла она сохранить до столь уже зрелого возраста тембр детского голоса. Еще раз столкнуться с Риной Зеленой довелось мне на съемках фильма «Внимание,

92


черепаха!», который снимал Ролан Быков. В фильме этом снималась Галочка. Было это в далеком уже 1969 году.

Среди участников эстрадных концертов были чтецы, специализирующиеся на творчестве В.В.Маяковского (например, Журавлев, носивший даже прическу а-ля Маяковский и старавшийся подражать манере Маяковского держаться на эстраде). В исполнении Журавлева мне запомнились стихи «О Советском Паспорте»:

Я волком бы выгрыз бюрократизм,К мандатам почтения нету.Ко всем чертям с матерями катисьЛюбая бумажка. Но эту!…. Я достаю из широких штанин,Дубликатом бесценного груза.Читайте, завидуйте:Я Гражданин Советского Союза!

Тогда, в те далекие 40-е годы, я гордился тем, что я - гражданин самой «свободной» страны Мира (и, конечно, безоговорочно в это верил), хотя паспорта у меня еще не было (его я получу лишь в октябре 1953 года).

Басни И.А.Крылова и С. Михалкова прекрасно исполнял артист Малого театра Иван Любезнов. Именно он познакомил меня с такими крыловскими баснями как «Стрекоза и муравей», «Мартышка и очки», «Слон и моська», а также с баснями С.Михалкова «Крыса и мышь», «Лиса и бобер».

Выступали в эстрадных концертах и маститые актеры, такие как Василий Иванович Качалов, читавший просто бесподобно Пушкина: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое! Не я услышу твой могучий поздний возраст!»

Прекрасными чтецами были и Игорь Ильинский, и Михаил Жаров. Правда, актеры эти (а играли они тогда в Малом театре) в эстрадных концертах выступали не только как чтецы, но и разыгрывали «отрывки» из спектаклей Малого театра.

Почти всегда в эстрадных концертах принимали участие и солисты театра Оперетты. Знаменитый в 40-е –50-е годы дуэт Лебедева и Михаил Качалов, актеры комического плана Георгий Маркович Ярон и Володин, Татьяна Бах и Г. Савицкая. Отрывки из популярных оперетт в исполнении этих артистов даже по радио заряжали своей жизнерадостностью и оптимизмом и давали всем нам заряд юмора на долгие годы..

Ну и конечно же, ни один эстрадный концерт не обходился без вокалистов. На эстраде выступали и оперные певцы. И.Козловский и Михаил Яковлевич Лемешев - ведущие теноры Большого театра, И.Д.Михайлов и Марк Рейзен - басы, исполнявшие ведущие партии в оперных спектаклях. В исполнении И.С.Козловского я запомнил не только арии из опер, но и песни и романсы русских композиторов, такие как «Я встретил Вас, и все былое...», «Дивлюсь я на небо! (на украинском языке). М.Я.Лемешев очень часто исполнял романс М.Глинки на стихи

93


А.С.Пушкина «Я помню чудное мгновенье!», а в исполнении Михайлова звучали «Вдоль по Питерской…» и «Дубинушка». Марк Рейзен запомнился мне арией Гремина из оперы «Евгений Онегин» «Онегин, я скрывать не стану. Безумно я люблю Татьяну».

В сороковые годы в эстрадных концертах принимали еще участие и уже стареющие «примы» Большого театра Н.Обухова и Максакова («Помню я еще молодушкой была»).

В первые послевоенные годы (до того, как ее упекли в тюрьму и в сталинско-бериевские лагеря) огромным успехом пользовалась исполнительница русских народных песен Лидия Русланова. «Валенки-валенки, не подшиты стареньки», или «Я на горку шла, тяжело несла. Уморилась, уморилась, уморилася…» в исполнении Руслановой можно считать «классикой».

Русские народные песни звучали в исполнении Русского народного хора под управлением Пятницкого. Но мне они почему-то не очень нравились и не запомнились.

О многих прекрасных и неповторимых исполнителях можно было бы вспомнить, но боюсь, что я и так утомил Вас своими воспоминаниями. Но все же не могу не сказать хоть пару слов о популярных в те годы артистах Леониде Утесове и Марке Бернесе.

С именем Л.Утесова связана история советского джаза. Но уже в конце 40-х годов, во время кампании борьбы с космополитизмом, слово «джаз» исчезло из официального лексикона и было заменено словом «оркестр», хотя «джаз» - это не только «джаз-банд» (то есть исполнители), но и целое музыкальное направление.

Лишь после Всемирного фестиваля молодежи и студентов, проходившего в Москве в 1957 году, джаз вновь обрел жизнь в нашей стране - сначала «подпольно», а спустя годы и десятилетия занял подобающее ему место в музыкальной культуре уже новой России. Незадолго до нашего отъезда в Германию мы с Лидой побывали на великолепном Джазовом фестивале в театре Эстрады и приобрели там диски в исполнении джаза "Арсенал" под управлением Алексея Козлова с классическими джазовыми мелодиями. Одно время на Беговой улице в помещении Театра «Вернисаж» работало муз-кафе, где по субботам устраивались Джем Сейшн и джазовые концерты.

Леонид Утесов был очень популярен, особенно как исполнитель таких песен как «Раскинулось море широко», «Моряк Черноморского флота», «Нам песня строить и жить помогает», «Есть город, который я вижу во сне» (Одесса), «Портрет», «Скажите, девушки» и многих других.

Марк Бернес в те годы неизменно исполнял песни из кинофильма «Два бойца»: «Темную ночь» и «Шаланды полные кефали».

Лирические песни звучали в исполнении Клавдии Шульженко, которая на протяжении десятилетий была звездой советской эстрады. Очень любила Клавдию Шульженко Варвара Сергеевна и часто исполняла песни из репертуара этой артистки: «Голубка», «Руки, вы словно две большие

94


птицы» и др. А в конце 40-х годов в исполнении Клавдии Шульженко звучали «Синенький скромный платочек» и «Старые письма»:

В запыленной пачке старых писем мне случайно встретилось одно, где строка , похожая на биссер, разлилась в лиловое пятно. Что же мы с тобой не поделили, разорвав любви живую нить, И зачем листкам под слоем пыли счастье наше отдали хранить?!

Песни современных композиторов звучали в таких концертах в исполнении солистов Всесоюзного Радио Владимира Бунчикова и Владимира Нечаева. Вспоминается в связи с этим один анекдот того времени. «Ведущая (или ведущий) концерта объявляет: Песню Сергея Соловьева-Седого исполнит хор мальчиков и Бунчиков». А звучали два последних слова слитно и получалось: «хор мальчиков- ебунчиков».

На этой мажорной ноте можно было бы и закончить, но поводом для воспоминаний об эстраде того далекого времени послужило воспоминание (как «музыка навеяла») об эстрадных куплетистах того периода Илье Набатове и Шурове и Рыкунине.

Илья Набатов был представителем «политической сатиры» на советской эстраде. Мне запомнился его «фельетон» об американских шпионах, которые появились вблизи советской границы под видом «археологов», ищущих на горе Арарат останки Ноева Ковчега. Скорее всего это была действительно группа ученых, пытавшихся обнаружить следы Ковчега и доказать Библейский миф о Всемирном Потопе. Но шла «холодная война» и шпионамания, охватившая страну Советов, не могла не найти отражения и на эстраде. В исполнении Ильи Набатова звучал с подмостков эстрады фельетон о Ное: «Я Ваш прапрапрадед, я Ной. Я старый, больной и хромой. С женой прожил 5 тысяч лет. есть три сына- Сим, Хан и Иофет….» (мне особенно смешным казалось, что имя одного из сыновей Ноя - Хам. Ведь для меня «хам» –это ругающийся матом безобразник и т.д. и т.п. Библию в то время я, естественно, не читал).

Весь фельетон я, конечно, уже не могу вспомнить, но были там такие куплеты. Когда Бог предупредил Праведника Ноя о грядущем Потопе и велел ему построить Ковчег, в котором могли бы спастись Ной, его семья и «каждой твари по паре», то Ной запел:

…Архангел мне выписал Чек, И на Чек я построил Ковчег.И хотя Бюро Погоды предсказало суховей, с Небесного Водопровода полил на 40 дней дождик, дождик…

Куплеты эти исполнялись на мотив популярной в те годы песенки «Дождик, дождик». Заканчивался этот фельетон куплетом:

На Ара-ра-ра-рате

95


Вы ищите Ковчег и его Вы там найдете обязательно, но после дождика в четверг (то есть никогда!) . Дождик-дождик...

А ведь и в наши дни уже 21-го века поиски Ковчега продолжаются. Американский исследователь, обнаруживший обломки «Титаника» в Атлантическом океане, готовит экспедицию, которая сделает попытку отыскать останки Ноева Ковчега у Черноморского побережья Турции.

Александр Шуров и Николай Рыкунин также исполняли музыкальные фельетоны как на политические, так и на бытовые темы, злободневные в те годы.

И, конечно же, нельзя не сказать пару слов о замечательном эстрадном дуэте - Мария Миронова и Александр Менакер. Это были родители популярнейшего в 60-70-е годы артиста театра и кино Андрея Миронова. Мария Миронова создала на эстраде образ «советской» мещанки – женщины с большими «материальными» запросами, но мало культурной, сварливой жены, завистливой, но очень энергичной в достижении своих мещанских целей.

Я, безусловно, не могу вспомнить всех авторов и исполнителей эстрадного репертуара моего детства. Иногда в праздничных эстрадных концертах принимал участие и ставший в последние годы своей жизни «великим», обласканным властью, а в те годы просто популярный артист Ленинградского театра «Миниатюр» Аркадий Райкин. Райкин - это целая эпоха в культурной жизни СССР на протяжении почти 4-х десятилетий (40-е - 80-е годы).

Театр моего детстваС детских лет я полюбил театр и любовь эту я пронес через всю мою

жизнь.Уже в первые послевоенные годы родители приобщали нас к театру.

Первый наш коллективный поход в театр состоялся году в 1945-46-м. Вместе с мамой и папой в воскресенье мы отправились в театр «Оперетты» на спектакль «Табачный капитан». Приехали задолго до начала спектакля и папа повел нас в буфет. С тех пор для меня театр всегда начинается с буфета. Нас угостили пирожными. Толя взял себе «наполеон», а я «эклер». Подобных пирожных я еще не пробовал.

Хотя спектакль был дневной, все зрители были одеты в нарядные одежды. Женщины в гардеробе переодевали даже туфли. Мы тоже были одеты по-театральному, в чистые костюмчики, начищенные ботинки. Спектакль был смешной – музыкальная комедия времен Петра I. На сцене актеры пели, танцевали. Конечно, для меня все это было ново, необычно, но сказать, что я был в большом восторге, не могу.

Театр «Оперетты» был одним из любимых театров папы. Вообще-то он не был «театралом», но оперетту он любил и на спектакле «Марица»

96


смеялся от души. Его любимыми актерами были даже не ведущие «молодые солисты» (Лебедева, М.Качалов), а актеры комедийного плана: Г.Ярон, Т.Бах, Т.Савицкая, А.Аникеев, Гедройц и другие. Особенно нравились ему оперетты Кальмана («Сильва», «Марица»), Штрауса «Летучая мышь».

Таким образом, наше знакомство с театром началось со «взрослых» спектаклей и лишь спустя некоторое время мы с мамой побывали во МХАТе на «Синей птице» – классическом спектакле для детей (по Меттерлинку). Спустя годы мы вновь побывали на этом спектакле с нашими детьми. Но, естественно, тот первый спектакль показался мне более «ярким». В роли «Хлеба» тогда выступал Н.Озеров. Мама знала его по Загорянке, где была дача его отца – солиста Большого театра, а Коля Озеров играл в теннис вместе с Фимой.

Н.Озеров уже в первые послевоенные годы был одним из сильнейших теннисистов страны и впоследствии завоевал, по-моему, более 40 чемпионских медалей, но всенародную славу ему принесли ни теннис, и ни его актерская деятельность во МХАТ‘е, а спортивные репортажи. Именно Н.Озеров стал после «ухода» В.Синявского ведущим спортивным комментатором. Его репортажи с чемпионатов мира и Олимпиад, особенно с чемпионатов по футболу и хоккею, стали эпохальными.

А в те далекие годы, играя роль «Хлеба, Н.Озеров «отламывал» и давал детям – героям этой сказки, свои пальцы – «леденцы»! Других спектаклей с участием Н.Озерова мне посмотреть е довелось.

Году в 1949 мы побывали впервые на более серьезном спектакле – с мамой слушали оперу Россини «Сивильский цирюльник» – в филиале Большого театра. Сейчас в этом здании московский театр «Оперетты». Нарядный зал оперного театра поразил меня больше, чем актерское мастерство и голоса певцов.

Но наибольшее впечатление, конечно, произвело на меня посещение Большого тнатра. Мы побывали с мамой на «Лебедином озере». Одетту и Одиллию тогда танцевала Галина Уланова. Великолепие зала и фойе Большого театра, золото и пурпур бархата кресел и лож, огромная сцена, прекрасные декорации, музыка П.Чайковского, воздушный танец Г.Улановой и особенно танец «маленьких лебедей» остались в моей памяти на всю жизнь.

Потом еще не раз мне довелось побывать на спектаклях «Лебединого озера» в разных постановках и с разными исполнителями: вновь с Г.Улановой, великой Майей Плисецкой, Семенякой и др. Между этими спектаклями Большого театра лежали годы, а порой и десятилетия, но неизменно балет этот был великолепен.

Первой же оперой в Большом театре, которую мы слушали с мамой была «Евгений Онегин». Ленского пел С.Лемешев – в те годы кумир московских театров, Татьяну – Ирина Масленникова. Но на меня наибольшее впечатление произвел Рейзен в роли Гремина.

97


И, наконец, чисто детский спектакль «Двенадцать месяцев» в центральном детском театре.

Юбилей вождяА 1949 год завершался 70-летним юбилеем Сталина. Нас, пионеров

464 школы собрали на Сбор дружины в летнем клубе «Мясокомбината». Все мы в белых рубашках и с красными пионерскими галстуками выстроились поотрядно в зале, а на сцене под знаменем Дружины стояли наши учителя, директор школы, заведующий учебной частью (завуч) и члены Совета дружины.

Самый торжественный момент – председатель Совета дружины зачитывает письмо в адрес Президиума ВКП(б) и лично тов. Сталину. Более того, до этого мы единогласно избираем «почетный Президиум» нашего Сбора в составе Президиума ЦК ВКП(б) во главе с великим Сталиным. В дальнейшем я не раз присутствовал на разных собраниях, когда мы избирали подобные «почетные Президиумы». Но тот пионерский сбор был первым в этом плане.

7-й "е"В седьмом классе в 1951 году в возрасте 14 лет я вступил в комсомол.

Нас было всего 4 ученика 7-го "е", которых приняли в комсомол. Тогда еще в школах в комсомол принимали только «хороших» учеников. После наших «круглых» отличников Тюрина Валерия, Левки Крылова, Виктора Афанасьева, я входил в пятерку лучших в классе. Седьмой класс я закончил с одной «4» по русскому языку, но по-настоящему грамотным я стал только в 10 классе, благодаря усилиям нашего Ивана Ивановича, о котором я расскажу позже.

Сейчас же я хочу вернуться немного назад, в 7-й класс, в первую четверть - к своему первому сочинению. Мы прочитали «Капитанскую дочку» А.С.Пушкина и должны были дома написать по этой повести сочинение. Сначала мы писали план сочинения на отдельном листе, а затем по этому плану излагали свои "познания" прочитанной повести и ее героев. Настоящую оценку своему труду я так и не узнал.

Володька Попов попросил меня дать ему посмотреть, как пишется сочинение. Когда же мы сдали на проверку свои работы, то нам обоим преподаватель русского языка и литературы Ольга Петровна влепила по здоровой «2» (то есть «плохо»). Володька переписал мое сочинение и даже план к нему слово в слово, ничего не меняя, как будто сфотографировал. Ольга Петровна не стала разбираться, кто у кого «списывал» и оценила наш «общий» труд двумя «парами».

Может быть этот эпизод сохранил в моей памяти образ этого педагога. Она была еще молодой худощавой симпатичной женщиной.

98


Преподавателем она была неплохим. Но особого следа в нашем познании русского языка и литературы она, к сожалению, не оставила.

УчителяВспомнив Ольгу Петровну, хочу рассказать и о других учителях. Начиная с 5-го класса, начался новый этап в школьном образовании.

На смену единому учителю 1-4 классов – Екатерине Демьяновне Моряховской - пришли учителя по отдельным предметам. Правда, и в начальной школе у нас английский язык, пение и рисование вели разные преподаватели (и почему-то все евреи): Римма Аркадьевна Энтина – английский язык, Елена Яковлевна – пение и Семен Маркович – рисование. Был в школе и еще один педагог-еврей – Ефим Самуилович – физкультурник.

Историю преподавал у нас в 5-6 классах Николай Васильевич Нестеров, человек оригинальный, быстрый и на слово и на действие. В класс он всегда входил так: сначала карты, свернутые трубкой или сложенные пополам, затем указка, потом ноги и, наконец, сам Николай Васильевич. Рассказывал он нам об истории «древнего мира» интересно, стройно, с обязательной «привязкой» изучаемого материала к местам событий на карте. Он любил чёткие ответы на поставленные вопросы и высоко оценивал знание карты. Я у него ходил в «отличниках».

Физику преподавал Михаил Иванович Евдокимов. Это был один из самых строгих, но и самых хороших моих школьных учителей. Он первым постарался нас приблизить к «вузовскому» обучению, давая нам конспекты по каждой теме. Мы не сами конспектировали материал занятий, а записывали основные положения, которые Михаил Иванович нам диктовал. Физику мы при нем знали. К сожалению, сначала покинул школу Николай Васильевич, а спустя год - по неизвестным нам причинам - «ушли» и Михаила Ивановича.

Еще вспоминаю нашу первую географичку – Клавдию Васильевну. Это была уже пожилая, одинокая и самая бедная учительница в нашей школе. Бедность ее на фоне общей бедности была ужасающа. Ходила она, надевая поверх заштопанных кофт и юбок синий сатиновый халат - тоже с заплатками на рукавах. На ее уроках никогда не было хорошей дисциплины. Ученики разговаривали, ходили по классу без разрешения, играли кто в фантики, кто в футбол, гоняя по скамецке парты бумажку путем поочередного «хлопка» по сиденью парты сложенной «лодочкой» кистью, пускали бумажных голубей, стреляли из резинки, надетой на пальцы, маленькими «перьями», скатанными из бумаги и сложенными в форме «галочки».

С Клавдией Васильевной произошел неприятный случай в Толином классе. Кто-то запустил бумажного голубя, смочив его нос в чернилах, и голубь этот попал в Клавдию Васильевну. Свалили это на Толю. Был грандиозный скандал, маму вызывали в дирекцию. Кое-как удалось этот

99


скандал уладить. Говоря о бедности Клавдии Васильевны хочу добавить, что вообще в то время учителя и врачи получали мизерную зарплату (до 600 рублей). Это были самые малообеспеченные категории среди общей бедности населения страны.

Математику у нас в 5-7 классах вел Петр Михайлович Головин, он же был нашим классным руководителем. Петр Михайлович был доброжелательный, уравновешенный человек, роста среднего, «по-мужски» даже симпатичный, аккуратный. Математику мы изучали строго по школьной программе и, конечно, никаких особых знаний и навыков мы не получили.

По случаю окончания 7-го класса, неполной средней школы (тогда обязательным было лишь семилетнее школьное образование) и в связи с днем рождения Петра Михайловича мы, ученики 7 "Е" класса, собрали деньги ему на «памятный» подарок. С этими деньгами мы отправились в один из дней недели, прогуливая уроки, в ЦУМ (Центральный универмаг) в центре Москвы. Денег нам хватило на мельхиоровый подстаканник со стеклянным стаканом в красивой коробке с шелковой красной «подкладкой» и на гравировку: «Петру Михайловичу от учеников 7 «Е», 1952 год».

Немного денег у нас осталось и мы, а было нас человек пять, в этот холодный весенний день отправились в кафе – в скверике у стены ЦУМ‘а. Мы взяли по чашке бульона и по пирожку с мясом. Ничего более вкусного, чем тот горячий бульон, мы, продрогшие (куртки и пальто наши остались в раздевалке в школе) не могли себе и представить.

В 5-6 классах русский язык и литературу нам преподавала Ксения Петровна. Это была полная женщина среднего роста, уже пожилая, но хорошо держащаяся, с хорошей осанкой, в очках. Она же была в те годы завучем (заведующей учебной частью школы). У нее был хорошо поставленный строгий голос. Она пыталась научить нас правописанию и для этого давала некоторые приемы запоминания, например, глаголов, относящихся к 1 и 2 спряжениям.

Я эти правила сохранил в своей памяти на всю жизнь. Я и сейчас знаю, что ко 2-му спряжению относятся все глаголы, оканчивающиеся на «ИТЬ», кроме глагола БРИТЬ (бреют), 7 глаголов на «ЕТЬ»: смотреть, видеть, зависеть, ненавидеть, терпеть, вертеть, обидеть и 4 глагола на «АТЬ»: слышать, дышать, держать и гнать. Знание этого помогало правильно писать окончания глаголов при их спряжении (видишь, смотришь, дышишь, но бреешь и т.д.). Аналогично этому еще раньше для запоминания падежей склонения применяли стишок:

"Иван родил девчонку, велел тащить пеленку (И, Р, Д, В, Т, П)".Или по физике для запоминания порядка расположения цветов

спектра: "Как однажды Жак-звонарь головой сломал фонарь (красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый)".

Вот так мы «учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь».

100


Толя после окончания 7-го класса поступил в Машиностроительный ьехникум. Мне же, по решению родителей, следовало оканчивать среднюю школу. Обучение тогда в 8-10 классах было платное – следовало платить 100 рублей за год обучения. Сумма не очень значительная по тем временам, но она говорит, что «десятилетка» не обязательна для всех.

У нас в школе из семи седьмых классов по 40-42 человека в каждом, сформировали всего три восьмых класса по 30-35 человек. Я оказался в 8 «В». Были у нас в классе в основном ученики 7 «Е», но и пришлых из других классов было достаточно. В целом класс оказался довольно дружным, и отношения с ребятами складывались у меня хорошие.

Шахматное отступлениеНо прежде шаг назад в 7-й класс. В тот год я приобщился к шахматам.

В классе шестом у нас появился Олег Яунзен, увлекавшийся шахматами. Именно он «вовлек» в шахматный кружок многих наших учеников. В шахматы до этого я немного играл, то есть знал, как ходить теми или иными фигурами, порой мог поставить «мат». Олег же, желая получить шахматные разряды, устраивал турниры с записями партий, возил документы этих соревнований в центральный шахматный клуб, который тогда располагался на Дзержинке (Лубянке), в переулке на углу которого находилось «Кафе-автомат».

Мы после уроков часами играли в пионерской комнате в шахматы, разыгрывали турнирные партии, гоняли «блиц». Школьную шахматную команду Олег вытаскивал на соревнования в районный и городской дома пионеров. Я тоже выступал за школьную команду на какой-то из последних досок (7-8-й). На первой же доске играли либо Борис Шашин (тогда уже кандидат в мастера) или Борис Федин (у него был не то 2-й, не то 1-й разряд). Олег Яунзон с помощью наших турниров получил 3-й разряд, нас же он довел до 4-го.

В школе, играя в турнире между седьмыми классами, я занял 5-6 место. В одной из партии, которую я выигрывал, я дал противнику «ход назад» и в результате проиграл эту партию. Аналогичный случай произошел чуть позже в пионерском лагере.

Тогда я понял, что «ход назад» противнику нельзя давать. Но, к сожалению, в жизни я не всегда следовал этому правилу и ни к чему хорошему это не привело.

Помимо турниров между сверстниками-школьниками Олег Яунзен привлекал нас к сеансам одновременной игры. С нами «слабаками» он сначала сражался сам, но затем стал приглашать в школу известных мастеров. Так в первом «сеансе одновременной игры» с мастером Ю.Люблинским, который вел в «Пионерской правде» шахматный уголок, мне довелось сыграть осенью 1951 года. По этому случаю тетя Рива дала мне деньги и я купил себе ко дню рождения настоящую (по размерам) шахматную доску со стандартными фигурами. Купил я шахматы в магазине

101


«Культтовары» на углу от «Мосторга» (на противоположной стороне Остаповского шоссе), там, где раньше в военные годы была палатка, торговавшая знаменитыми «суфле»(вспоминая анекдот!)

Мы собрались в школе в пионерской комнате. Было нас человек двадцать. Все принесли шахматы. Юрий Люблинский сначала прочитал нам небольшую лекцию об истории шахмат в России и СССР, затем провел сеанс. Я свою партию, конечно, проиграл. Олег, кажется, сыграл вничью, а Борис Шашин – выиграл.

В центральном шахматном клубе в тот же год я побывал на встрече с гросмейстером Василием Смысловым и Юрием Авербахом, которые вернулись недавно с Международного турнира, заняв в нем высокие места. В.Смыслов даже стал победителем. Оба гроссмейстера рассказали о своих впечатлениях об этом турнире, продемонстрировали некоторые наиболее интересные, на их взгляд, партии, а потом провели сеансы одновременной игры.

С Василием Смысловым играли шахматисты 1-2 разрядов, остальные с Юрием Авербахом. Я свою партию, естественно, проиграл. На этом моя «профессиональная» шахматная жизнь закончилась, хотя в блиц-турнирах и просто в «товарищеских» встречах я играл на протяжении своей жизни довольно часто. Иногда доводилось одерживать победы даже над шахматистами 2-го разряда, но не более.

Вновь к шахматам интерес пробудился у меня уже в Институте – мы ходили в зал Чайковского на матч-турнир М.Ботвинник – В.Смыслов за звание чемпиона мира. Был я и на первом турнире памяти М.Чигорина, который проходил, по-моему, уже в гостинице «Советская». Там я вновь увидел чемпиона мира Михаила Ботвинника, гроссмейстера В.Смыслова, Давида Бронштейна, Мигеля Найдорфа (Аргентина), Гедон Штальберга (Швеция), Гарри Голомбека (Англия), Святазара Глигорича (Югославия), Сабо, Барца (Венгрия) и др. Там же в фойе встречали гроссмейстеров Сало Флофа и И. Лиллиенталя.

Позднее я бывал на матчах за шахматную корону неоднократно. Видел я партии М. Ботвинника с Василием Смысловым, и с Михаилом Талем, и с Тиграном Петросяном , а дома – матчи с участием Бориса Спасского, Анатолия Карпова и Гарри Каспарова. А уже в зрелые годы (году в 1982) мы с Лидой, отдыхая в Боржоми, не пропустили ни одной партии матча на первенство мира между Майей Чибурданидзе и Нанной Александрия. Присутствуя на шахматных партиях, было интересно анализируя позицию, предусматривать последующие ходы соперников.

Ну вот, после такого шахматного отступления – назад, во времена 8 «В» класса.

Нет! Нужно "прокрутить" еще немного назад, к событиям, оказавшим влияние и оставившим след в моей жизни на всю мою жизнь.

102


Борьба с космополитизмомПосле образования государства Израиль и особенно после визита в

СССР министра иностранных дел Израиля Голды Меер, волны антисемитизма прокатились по стране, достигнув своего 9-го вала к началу 1953 года, когда было сфабриковано «дело врачей». Сажали буквально за все: за рассказанный в компании анекдот, за неосторожно брошенное слово, которое кто-либо, переврав, использовал для «доноса» или просто по «навету» анонимщика.

Сталин якобы после визита Голды Меер бросил такую фразу: «А я не знал, что у нас в стране столько иностранцев». Он имел в виду, конечно, евреев, у которых теперь появилось свое независимое государство – Израиль. Даже во дворе теперь можно было услышать – «а что вы здесь сидите, поезжайте к ё-й матери в свой Израиль».

Началась борьба с «космополитизмом» – преклонением перед Западом. В газетах, по радио, в современных песнях и фильмах, в «сатирических» эстрадных куплетах клеймили «космополитизм». А в жизни под видом (и знаменем) этой борьбы людей (в основном интеллигенцию) снимали с работы, исключали из членов творческих союзов, выгоняли из партии, лишали средств к существованию, сажали в тюрьмы и лагеря ГУЛАГ‘а – оттуда лишь немногим удалось вернуться.

Коснулась эта волна и нашей семьи. К счастью, лишь коснулась, но об этом чуть позже.

Началось все (во всяком случае, до меня все это дошло только тогда) с трагической гибели, а на самом деле с убийства в Минске, С. Михоэлса – главного режиссера и актера ГОСЕТ‘а (Государственного Еврейского театра). В официальных сообщениях указывалось, что Михоэлс погиб трагически, попав под автомобиль! Газеты даже опубликовали некролог по этому поводу, воздавая в нем хвалу великому художнику и актеру, внесшему огромный вклад в дело победы над фашизмом (Михоэлс возглавлял во время войны Еврейский антифашистских комитет и с целью сбора средств помощи СССР выезжал в США).

Но вопреки официальной версии стало известно, что Михоэлс был зверски убит в Минске (убит он был агентами МГБ – НКВД. До нас эти сведения дошли через семью Окуня-Шнеера – драматурга и режиссера ГОСЕТ‘а. Жена его, Катя, была родственницей (по-моему, двоюродной сестрой) Петра Яковлевича – дяди Пети, и они (Катя с мужем и дочерью Риной) часто бывали на Остаповском шоссе и в Загорянке, где летом 1951 года Шнеер-Окунь писал пьесу «Фрейлехс», поставленную в ГОСЕТ‘е уже после гибели С. Михоэлса. Если я не ошибаюсь, это была одна из последних, а, возможно, и вообще последняя постановка ГОСЕТ‘а.

Вскоре начались аресты среди актеров театра, а театр, получивший сначала имя С. Михоэлса, был «тихо» закрыт. И в его помещение на Малой Бронной въехал театр «Сатиры». В то время мне было всего-то 14-15 лет и, естественно, родители многое от меня скрывали, но из их отрывочных фраз на «идиш» я улавливал боль и тревогу за происходившее в стране.

103


После убийства Михоэлса несколько раз «хоронили» Аркадия Райкина. Если не было долго сообщений о его гастролях, ползли слухи, что Райкина убили. Мама, говоря об этом, даже плакала.

Но вот беда пришла и к нам на Остаповское шоссе. В конце января –начале февраля 1952 года «пропал» Исаак Иоффе. Я уже, по-моему, упоминал, что он был директором трикотажной фабрики, а дядя Петя работал на этой фабрике начальником цеха. У них на фабрике были какие-то неприятности и Петр Яковлевич, чтобы разрешить спор между директором и, допустим, главным инженером, выступил в роли третейского судьи. Об этом сразу же «настучали» в РК партии и в МГБ.

Сначала «взяли» Исаака. Он не ночевал дома дня три, и о том, где он, никто не знал. Помню, тетя Рива, гуляя во дворе с Игорем – своим внуком (Любиным сыном), на вопрос соседей, что с Исааком, сказала: «Да, небось погнался за очередной юбкой. Погуляет и вернется».

Но Исаак не вернулся, а вечером не пришел домой с работы и дядя Петя. Мы не знали, что делать. Телефона у нас, конечно, не было. Да и куда звонить?

А ночью звонок в дверь. Мама пошла открывать. «Хромченко здесь живут?» - «Да» – «Обыск».

Я не спал всю ночь, за стенкой слышались голоса МГБ-шников, стук открываемых дверок шкафа и буфета, шум высыпаемых из ящиков и сбрасываемых с этажерки книг и бумаг. Ничего особенного они, конечно, не нашли. Правда, в коричневом кожаном портфеле у Петра Яковлевича – «старого партийца», члена ВКП(б) еще с 1928 года, лежала брошюра ХVIII съезда ВКП(б) с портретами членов тогдашнего Политбюро и ЦК ВКП(б), большинство из которых были впоследствии расстреляны как «враги народа» и «члены троцкистско-бухаринской преступной группы». Эту «книжонку», которую я неоднократно просматривал и поэтому немного знал «историю», они (МГБ-шники) забрали.

Ночью же, забрав книги у тети Ривы, они ездили и на дачу. Там тоже произвели обыск, ничего не нашли, но дачу опечатали. У тети тогда жил Игорь, внук. Люба же была в Сталинграде, где работала на кафедре терапии в Мединституте, а Сенька, ее муж, был начальником треста, строившего завод «Красный Пролетарий».

Что с дядей Петей, стало ясно, но где он – мы еще не знали. На вопрос тети Ривы, что с ее мужем и почему обыск, один из гебистов сказал: «А, дураки, наболтали чего не следует, теперь отдуваются». Под дураками он имел в виду Петра Яковлевича и Исаака. К последнему придут с обыском дня через два. «И в чем же его обвиняют?»,- спросила тетя Рива. «В антисоветской деятельности» – ответил один из производивших обыск (статья 58.8)

Утром я побежал к телефону-автомату звонить по просьбе тети Ривы Ханаану – брату дяди Пети. Это был, наверное, мой первый самостоятельный разговор по телефону. Я сказал дяде Ханаану, что Петр Яковлевич не ночевал дома и что приходили с обыском. Он приехал вскоре

104


напуганный, сказал, что Фиме он сообщит. Любе же следовало написать об этом в письме. Писать следует не открытым текстом, но чтобы было понятно, что случилось. Писать письмо поручили мне. Им казалось, что письмо, написанное детским почерком не вызовет подозрений. Весь текст письма я не помню, но основное содержание выглядело примерно так:

«Дядя Петя заболел и его положили в Московскую Городскую Больницу (получилось –МГБ), диагноз пока не установили, сколько он там пролежит неизвестно. Игорь здоров, растет хорошим мальчиком. В остальном у нас все хорошо».

Первые месяцы не было никаких известий о том, где находится дядя Петя. Наконец, тетя Рива получила на Дзержинке (Лубянке) «пропуск» и ей сообщили, что ее муж, Петр Яковлевич, находится у них под следствием («сидит» на Лубянке). «Передачи» туда не принимали и письма тоже.

Спустя месяцы тетя Рива там же узнала, что дядю Петю перевели в Таганскую тюрьму. Наконец, появилась возможность получить хоть какую-то весточку и передать то, что разрешалось из продуктов и белья. Для этого мы с тетей Ривой простаивали часами в очереди в Таганскую тюрьму. Мама оставалась дома с Игорем.

Слава КПСС!Осень 1952 года прошла под знаком ХIХ съезда ВКП(б). Как и все

последующие съезды его тоже называли «историческим». Отчетный доклад на нем делал Г.Маленков, а Сталин выступил лишь на закрытии съезда с краткой, тоже «исторической» речью. Материалы съезда изучали все, даже в школе.

ВКП(б) переименовали в КПСС. Мы школьники – восьмиклассники штудировали также работы

«великого» Сталина: «Экономические проблемы социализма в СССР», «Марксизм и вопросы языкознания», «Вопросы ленинизма». Еще раньше, в начальной школе мы изучали «Краткий курс истории ВКП(б)».

В газетах, в передовых статьях, на первых страницах постоянно восхваляли ВКП(б) – КПСС и Великого Сталина. В его адрес «шли» письма от писателей и ученых, простых рабочих и колхозников, в которых они рапортовали ему о своих героических делах. По радио и телевидению также постоянно твердили о великих свершениях советского народа под водительством великого Сталина.

На 1-е мая и 7-8 ноября – главные праздники СССР вывешивались по всей Москве портреты «вождей» и самым больших из них всегда был портрет Сталина. Все «трудящиеся» участвовали (обязательно) в грандиозных шествиях-демонстрациях. Работники заводов и фабрик, студенты и учащиеся Институтов и техникумов, продавцы магазинов, врачи поликлиник и больниц, ученики школ – комсомольцы (все обязательно) собирались с утра у своих мест работы или учебы и в колоннах с транспарантами, на которых были начертаны «рапорты» об очередных

105


«трудовых победах и успехах», выдержки из «призывов ЦК КПСС» и непременно «Слава Великому Сталину» двигались к месту формирования районных колонн. Обычно это происходило у зданий Райкомов КПСС. Наш Райком располагался тогда на Абельмановской улице. Огромные районные колонны трудящихся двигались по направлению к Красной площади, где с утра проходил сначала военный парад, а затем парад физкультурников.

Мне довелось два раза в моей жизни участвовать в этом массовом «безумстве». Собрались мы у школы (первый раз это было 1 мая 1952 года) в 7.30 и нашей школьной колонной влились в проходившую колонну работников Мясокомбината, путь которой пролегал по улице Талалихина мимо нашей школы к Абельмановской – в сторону РК КПСС. По пути в эту колонну вливались все новые и новые колонны других предприятий, учреждений и школ района. Шли с песнями под баяны и гармошки.

Те, кто уже «принял на грудь», то есть уже хорошо выпили, плясали. Конечно, совершенно пьяных на Красную площадь не пропускали, их «теряли» в пути. Время от времени - и по мере приближения к Красной площади все чаще и чаще - по команде «ведущих» эти многотысячные колонны людей выкрикивали нужные «лозунги» и «Слава Великому Сталину! Ура!! – Ура!! – Ура!!».

К Красной площади колонна нашего района подходила часам к 4-5. Мы проходили по левой стороне Красной площади, ближе к зданию ГУМа, но Мавзолей, на трибуне которого находились руководители КПСС и СССР и видные военные начальники, был виден хорошо. Мне «посчастливилось» видеть дважды (второй раз 7 ноября 1952 года) «Великого» Сталина. Вместе со всеми я «орал» здравицы в честь Великого вождя. Голодный, холодный, продрогший, усталый, но счастливый от всего виденного, ставший непосредственным участником всего этого действия, я приплелся домой уже около 7 часов вечера.

Этих двух демонстраций мне хватило на всю оставшуюся жизнь, а после смерти Сталина и смотреть-то было уже больше не на кого.

Из треста на ипподромВ 1952 году «посадили» и Ханаана. В их Строительном Тресте была

обнаружена при ревизии крупная «недостача». Главный бухгалтер Треста по фамилии Крошка был страстным «игроком» на Бегах. В течение короткого времени он проиграл там около миллиона рублей. На вопрос прокурора, куда он потратил эти немалые деньги, подсудимый ответил, что он взял их у государства и государству отдал (проиграв на Ипподроме). За эту растрату он получил лет 15-20.

Ханаан как начальник Треста схлопотал за «халатность» – 6 лет. Было это уже, наверное, в начале 1953 года. Так что сидеть ему практически не пришлось. Он попал под амнистию и был освобожден, но такой должности в Москве, которую он занимал до суда (начальник крупного строительного

106


треста, высокий оклад, 3-х комнатная квартира в центре Москвы, персональная машина) ему уже больше занимать не довелось. Прожил он после этого еще довольно долго, но это уже был сломленный человек. В 1953 году он уехал с женой на стройку в Забайкалье, где проработал инженером на строительстве металлургического комбината несколько лет.

Врачи-убийцыАпогея антисемитизм достиг к началу 1953 года. Именно в это время

было сфабриковано так называемое «дело врачей». Чтобы иметь повод «для окончательного решения еврейского вопроса», Сталину нужен был громкий процесс. Говорят, что Сталин планировал даже выселить всех евреев в Сибирь, на Дальний Восток, в так называемую Еврейскую автономную область.

Я как сейчас помню те тревожные дни. Все центральные газеты вышли с заголовками «Врачи – убийцы». По радио и телевидению зачитывали передовые статьи «Правды», сообщения ТАСС о разоблачении в СССР группы врачей – вредителей, ставивших задачу убрать выдающихся деятелей коммунистической партии и Советского правительства, видных военноначальников писателей и других деятелей науки и культуры. Многие, если не большинство арестованных по ложным доносам из профессоров-медиков были лицами еврейской национальности. Им вменялось в вину «убийство» А.А.Жданова, М.Горького, попытки убить маршала А.Василевского и много других «дел». Но главное обвинение состояло в том, что они готовились убить лично Великого вождя всех народов И.В.Сталина.

Среди арестованных были ведущие специалисты, врачи с мировыми именами, руководители вузов, консультанты и руководители «кремлевской» больницы (4-го Главного управления Минздрава), личные врачи Сталина, других руководителей партии и правительства. Среди арестованных академик М.Вовси – главный терапевт Красной Армии, академики В.Н.Виноградов, Егоров, Лукомский, профессора Этингер, Л. и Б. Коганы, Моргулис, Гольштейн и многие другие.

Главным свидетелем обвинения «сделали» некую Тимашук, которая разоблачила «врачей-убийц». По ее доносу эти «изверги» специально неправильно лечили А.Жданова, М.Горького и других и «отправили их на тот свет», травили и неправильно лечили многих выдающихся деятелей советского государства. За свой донос Тимашук получила Орден Ленина, но жизнь свою закончила в «психушке».

«Врачи-убийцы», естественно, «признались» в своей преступной деятельности, направляемой и оплачиваемой силами и организациями международного «сионизма» и империализма. Многие «врачи-убийцы» – евреи - были агентами этих международных сионистских организаций, таких как «Джойнт» и другие, более того, состояли на службе разведок

107


ведущих капиталистических стран, от которых получали прямые указания, кого из деятелей КПСС и Государства необходимо «умертвить».

В связи с разоблачением банды врачей-убийц по всей стране прокатилась волна собраний трудящихся предприятий и учреждений, студентов высших и средних учебных заведений, деятелей науки и искусства, солдат и офицеров военных округов. Все они «клеймили изуверов в белых халатах» и требовали жестоко покарать «убийц и предателей».

По «делу врачей» были арестованы сотни медицинских работников по всей стране. Многие оставшиеся на свободе специалисты теряли работу, жили в страхе, что не сегодня–завтра их арестуют.

Смерть Сталина приостановила это массовое безумие. Вскоре после его смерти «дело врачей» было пересмотрено и было публично признано, что оно было «сфабриковано», но многим выдающимся медикам «дело» это стоило жизни.

Мне довелось в начале 70-х беседовать с одним из известных патологоанатомов Яковом Львовичем Рапапортом, единственным оставшимся в живых к тому времени «обвиняемых» по «делу врачей». Он рассказывал о том времени, о том, как добивались гебешники-следователи «признаний» обвиняемых во всех мыслимых и немыслемых «преступлениях».

Позже, уже в конце 80-х – начале 90-х он напишет и опубликует свои воспоминания об этом.

Лето 1952Лето 1952 года мы впервые после окончания войны проводили в

Москве. Дача была опечатана. Экзамены в 7-м классе закончились числа 12-15 июня. Сдавали мы

почти столько же экзаменов, как и десятиклассники: русский язык (письменный), русский язык (устный) и литература, математика (письменная и устная), география, история, биология (зоология), физика, химия. Семилетку я закончил с одной «4» по русскому языку и поступил в 8-й класс. Толя в июне тоже сдавал экзамены в техникуме.

Вторую половину июня и первую половину июля я был в Москве, ходил в Ждановский парк (на Абельмановской улице), играл там в волейбол, катался на качелях. В тот год, несмотря на подавленное настроение окружающих (в первую очередь родных), мне довелось испытать чувство, когда от смеха «надрывается живот».

В «Доме Техники» на Абельмановской пустили старый фильм-комедию «Девушка спешит на свидание» (в главной роли - Петкер, народный артист из МХАТа). Сюжет фильма простой. Дело происходит в годы НЭПа. Два москвича отправляются на курорт в Крым, но оба забывают свои паспорта. По их просьбе (присланы телеграммы) их жены идут на почту и отправляют «открытым письмом» их паспорта. Девушка –

108


работница почты – спешит на свидание и помещает паспорта по ошибке не в те конверты. В результате «герои» получают паспорта не свои. В дальнейшем эта путаница приводит к разным смешным ситуациям. Я никогда больше так не смеялся, как на сеансе этого фильма, я буквально сползал со стула и хватался от хохота за живот. Когда мне довелось спустя годы вновь увидеть этот фильм, то кроме легкой усмешки все те показавшиеся мне в детстве смешными сценки ничего уже не вызывали.

На несколько дней мы с мамой ездили в Малаховку, гостили у дяди Шимона. С Натою один раз сходили искупаться на озеро. Еще неделю я провел с Любой и Игорем на даче в Загорянке. Она сняла комнату у бывшего шофера Ханаана – Ивана в той части «Ханаановской дачи», которая принадлежала Ивану. Большая часть дачи была опечатана.

Пионерский лагерьВ начале августа я впервые в жизни (и вообще, это было в первый и

последний раз) поехал в пионерский лагерь. Папа достал путевку в пионерский лагерь Министерства пищевой промышленности. Лагерь находился в Подмосковье, в Битце.

Смена уже началась, ехать мне не хотелось, но путевка была куплена и пришлось отправляться в лагерь. Располагался лагерь в лесу, вдали от деревни. Два фанерных корпуса и столовая.

Я попал в 1-й отряд, где были старшие пионеры и даже комсомольцы – ребята, окончившие 7-8 и даже 9 классов. Вопреки моим худшим ожиданиям, пребывание в пионерском лагере считаю довольно приятным. Мы большую часть времени проводили, играя в футбол, волейбол, «спиральбол», занимались легкой атлетикой: бегали, прыгали, толкали ядро, бросали гранаты. Все это мне нравилось. Много играли в шашки и шахматы.

У нас в отряде был парень–«суворовец» Игорь Банщиков. В лагере этом он бывал многократно и все его хорошо знали. Это был симпатичный, спортивный парень, разносторонне развитый, у него была куча спортивных разрядов по разным видам спорта, но главным его увлечением были шахматы и особенно шашки. По шахматам Игорь был перворазрядником, а по шашкам даже кандидатом в мастера. Он организовывал турниры, проводил сеансы одновременной игры, а в шашки даже вслепую. Я не переставал удивляться, как он вслепую выигрывал казалось бы проигрышные позиции, проводя остроумные комбинации.

По вечерам для нас, старших ребят, устраивали бальные танцы. Один раз мы ходили в двухдневный поход, конечным пунктом

которого была река Пахра, где-то в районе Подольска. Ночевка наша была в лесу на берегу маленькой речушки Рожайки. Допоздна просидели у костра, распевая пионерские песни. Спать особенно не пришлось – комары загрызли.

109


С восходом солнца я поднялся, было часов пять. «Рыбаки» наши с удочками уже стояли вдоль берега реки, но никто ничего не поймал. Я решил искупаться. Вошел в воду и почти сразу у берега вода была мне по грудь. Я поплыл и думал, что река, наверное, очень глубокая. Ширина ее была быть может метров 15-20. Когда я доплыл до середины реки, решил проверить глубину. Я попытался опустить ноги и достать дно. Каково же было мое изумление, когда вода на средине реки доходила мне только до колен.

На отмели валялся старый чайник. Я поднял его и не поверил своим глазам. В нем плавала «золотая рыбка». Это был единственный экземпляр, пойманный нашим отрядом в Рожайке.

После завтрака мы продолжили свой путь и достигли берегов Пахры. Это была уже настоящая река, широкая, глубокая. В то лето мне пришлось поплавать лишь один раз и было это на Пахре. В лагерь вернулись усталые, но довольные.

Еще одно разнообразие в нашу лагерную жизнь внес выход «в поле». Мы помогали колхозу убирать урожай. Там впервые я увидел как вяжут «снопы». Мы же помогали стаскивать снопы и складывать их в копны. Это было мое первое «крещение» в сельхозпроизводстве.

На родительский день приезжала мама, привезла «гостинцев»: конфеты, фрукты. Но мы с нею побыли буквально несколько минут вместе. У нас в этот день были «финалы» соревнований по легкой атлетике и мне нужно было выступать в «многоборье» – бегать на 60 метров, прыгать в длину и высоту, толкать ядро, метать диск, бросать гранату. Видя мою «занятость» и то, что я здоров и не особенно скучаю по дому, мама спокойно уехала.

Возвращался из лагеря я самостоятельно. На электричке мы с ребятами из лагеря доехали до Павелецкого вокзала, оттуда на метро до «Таганки», а там на 35 трамвае я приехал на Остаповское шоссе.

Наконец-то я дома! Мне хотелось передать свое хорошее настроение родителям и я напевал им полюбившиеся мне в лагере «студенческие песенки»: «Электричество»:

Нам электричество любую тьму заменит,Нам электричество пахать и сеять будет,Нам электричество любой заменит труд-Нажмешь на кнопку – чик-чирик – и все уж тут как тут...(Вот такое у нас будет светлое будущее!)

и "Про овечку":Когда бы не было той речки,Когда бы не было моста,Тогда бы не было той песни,Тогда бы жизнь была пуста.

Мое «веселое настроение», конечно, не могло снять или даже уменьшить то тягостное состояние, в котором мы все тогда пребывали. Но жизнь есть жизнь и она продолжается в любых ситуациях.

110


Олимпиада-52И, конечно, август 1952 года остался в моей памяти как месяц ХIV

летних Олимпийских игр. Олимпиада проходила в Хельсинки (Финляндия). Это были первые игры, в которых участвовали спортсмены СССР.

По радио мы слушали сообщения об итогах выступлений спортсменов, репортажи Вадима Синявского. Мы все переживали неудачу нашего боксера-тяжеловеса Альгирдаса Шоцикасса. Он был нокаутирован южноафриканцем и, как сообщали наши источники, уже после гонга. Шоцикасс был очень хороший боксер, за его успехами и особенно за поединками с легендарным Николаем Королевым я следил с огромным вниманием.

К сожалению, неудача постигла и нашу футбольную команду, составленную в основном из игроков ЦДСА. Проигрывая Югославии сначала 0:4, а затем 1:5 футболисты, ведомые Всеволодом Бобровым, сумели свести этот матч в ничью – 5:5. Четыре гола из 5 забил сам В. Бобров (если мне не изменяет память). Но переигровка завершилась победой Югославии 3:1. За это поражение от команды Югославии – страны, возглавляемой в тот период Иосифом Броз Тито, которого Сталин считал своим личным врагом, по распоряжению И. Сталина команда ЦДСА была расформирована. Так закончилась трагически моя детская «футбольная сказка».

Но наряду с названными неудачами были и большие успехи. Первой Олимпийской чемпионкой стала метательница диска Нина Пономарева (хотя победу прочили Нине Думбадзе – чемпионке и рекордсменке страны). Абсолютным чемпионом по гимнастике стал Виктор Чукарин, а среди женщин М. Гороховская. Среди гребцов – одиночник Ю. Тюкалов. Завоевали олимпийское золото наши штангисты и борцы.

Чемпионом же олимпиады по футболу стала Венгерская команда–легенда, в составе которой выступал выдающийся футболист Ференц Пушкаш. Наши баскетболисты, хотя и стали вторыми, но были буквально разгромлены американцами.

Эта Олимпиада была Олимпиадой Эмиля Затопека. Знаменитый стайер из Чехословакии выиграл обе стайерские дистанции – 5 и 10 тысяч метров. В общекомандном неофициальном зачете наши набрали равную сумму очков с американцами. Это был «триумф советских спортсменов», «доказавших всему миру преимущества социалистического строя» - так писали наши газеты.

Карты моего детстваНаверное, как и все дети в моем возрасте, я играл в карты. Первой

карточной игрой была «Пьяница», потом пришли «Акулина», «Веришь-не веришь?», «Подкидной дурак», «Переводной дурак», «Пять листиков»,

111


«Девятка», «Осел». Я не останавливаюсь на правилах этих игр, их, вероятно, знают все.

Родители, собираясь порой по вечерам в субботу или в воскресенье, играли с Исааком Иоффе и дядей Петей в «очко», затем в «девятый вал» и «501». Я смотрел и быстро осваивал эти не очень сложные игры. Когда же меня приглашали сыграть скажем в «501» (игра наиболее близкая к «преферансу») в связи с отсутствием третьего (или четвертого) партнера, я даже чаще выигрывал, что не очень нравилось взрослым.

Сначала я с родителями играл в «Очко» («21»), потом в эту же игру во дворе с ребятами на деньги. Во дворе же лет с 10-12 играли и в другие игры: «Петух», «Бура», «Козел». В «Буру» и «Петуха» играли, как правило, на деньги, хоть и небольшие.

Но наиболее запоминающиеся моменты связаны с «Преферансом». Впервые я наблюдал как играют в преферанс еще в году 1946, когда у нас на даче жил Ханаан с семьей. К ним приезжали их друзья и они вечерами на террасе играли в преферанс. Тогда мне, девятилетнему ребенку, игра эта казалась очень сложной. Я лишь слышал, что хорошим игроком в преферанс был сосед по московской квартире – провизор Эрнест Яковлевич Развиловский. У него была «компания», в которой игры по субботам в преферанс не прекращались даже в военные годы. Если до войны они играли на деньги, то в войну не продукты. Эрнест Яковлевич приносил домой свои трофеи – то мешочек сахара, то что-то еще.

В 1949 году приобщиться к преферансу довелось и мне. В тот год после перенесенного «колита» дядя Петя поехал долечиваться на курорт в Ессентуки. Вернулся он довольный, отдохнувший, веселый, полный новых впечатлений. Мы были на даче в Загорянке. Он собрал нас – «молодежь» - и сказал, что научился играть в преферанс.

Мы сели на террасе, он раздал нам почему-то по 8 карт и сказал, что нужно взять 10 взяток. Мы никак не могли себе представить, каким образом на 8 картах можно взять 10 взяток. Но, наконец, кто-то из взрослых, играющих в преферанс, все нам объяснил: должно быть по 10 карт у каждого из трех играющих и 2 карты в прикупе. Тот, кто, торгуясь, возьмет прикуп, получит эти 2 карты и в итоге у него будет 12 карт. После «сноса» 2-х карт, у всех играющих останется по 10 карт. Все стало ясно и начались регулярные «пульки».

Основы преферанса на «уровне» наших игроков я освоил быстро, и довольно часто обыгрывал их. Взрослым это не очень нравилось. Но один случай я запомнил на всю жизнь. Было это в августе 1949 года.

На дачу приехал Фима и отдыхал там несколько дней. А тут еще в гости к Любе приехал еще один студент – Яшка Рыжий из Баковки. Уже вечером после ужина мы сели вчетвером играть в преферанс. Мы - это Фима, Яшка, Толя и я. Так уже получилось, что карта ко мне в тот вечер так и «пёрла». Я сыграл и «мизер» и «десятерную» и все игры, какие только заказывал. На распасовках тоже набирал меньше всех взяток. Вообще «игра

112


была моя». Все залезали «на гору», у меня же «пулька» была закрыта, на горе чисто, да и на вистах на всех игравших было большое преимущество.

Время приближалось к полуночи, на наши «бурные реакции» вышла мама и сказала, что надо заканчивать и идти спать. Но «студенты» сказали, что не собираются «расписывать» результат на этот момент и расплачиваться. А будут играть дальше. Ко мне приходит хорошая карта, я забираю прикуп и заказываю «девятерную». Игра у меня верная. Лишь при «чужом» ходе я отдал бы всего лишь одну взятку. Но «студенты» – Фима и Яшка умудрились обмануть меня. Заходя все время с одной руки, а забирая «козырем» с другой, они взяли 3 или 4 взятки. Но даже этот «обман», который я понял позднее, не позволил им выровнять игру. Я все равно оставался в крупном выигрыше.

Мама еще раз потребовала прекратить игру, но Фима и Яшка сказали, что они меня не отпускают. Я уже почти засыпал, время приближалось к четырем часам утра, но игра продолжалась. И тут выбежала мама из спальни, схватила карты и бросила их в «ночной горшок» в мочу. Игра закончилась, но расписывать результат «студенты» отказались, так и не заплатив мне ни копейки.

После этого лишь однажды мне довелось получить свой выигрыш – 5 рублей от дяди Пети.

Смерть ТиранаКонец 1952 и начало 1953 года прошли в тревожном ожидании.

Никто не знал, что будет завтра. Жизнь, тем не менее, продолжалась: учеба в школе, игры во дворе. Был ли у меня страх перед будущим, не знаю. Наверное, 15-летним это чувство не свойственно или оно не осознается.

Начало весны принесло ошеломляющее известие: казавшийся бессмертным «Великий вождь всех народов» Иосиф Сталин умер. Сначала было сообщение ТАСС, что Сталин тяжело болен. У него произошло кровоизлияние в мозг на почве гипертонической болезни и атеросклероза. По радио и на следующий день в газетах, а затем и все последующие дни, передавались и публиковались «Сообщения о состоянии здоровья И.В.Сталина». В этих сообщениях говорилось, что несмотря на все усилия врачей состояние здоровья вождя остается тяжелым, у него сохраняется чейн-стоксово дыхание, нарушение работы сердца, аритмичный, слабый пульс.

Вероятнее всего, он был уже мертв, но Руководству КПСС и Правительству требовалось время для решения вопроса о «наследнике» Сталина, то есть о том, кто станет «полновластным» хозяином страны после смерти «диктатора».

Я следил за этими сообщениями и в глубине души (не зная истинной цены всему содеянному Тираном) надеялся на его выздоровление. Я просто не мог себе представить, как может продолжаться жизнь, если его вдруг не станет.

113


И все же этот миг настал. Рано утром по радио сообщили, что 5 марта 1953 года после тяжелой болезни в Москве, в Кремле, в своей квартире скончался «Великий вождь советского народа и всего прогрессивного человечества товарищ Иосиф Виссарионович Сталин».

Я помню как сейчас, в момент передачи этого сообщения я только что соскочил с постели и стоя в одних трусах слушал сообщение, которое буквально почти плача зачитывал Левитан. Не хочу врать, мне стало страшно. Какой-то холод поселился у меня в животе, сердце мое сжалось. Что же будет дальше? Как мы будем жить? Что будет со страной, со всеми людьми в мире? Ведь мир потерял своего великого Вождя!

Спустя несколько дней уже, по-моему, после похорон Сталина, я прочитал в газете высказывание Президента США Д. Эйзенхауэра: «Тиран умер!». Для меня это было просто невероятно, как можно назвать Великого Вождя пусть даже недружественного государства таким словом. Это же кощунственно!!! Спустя годы я пойму, что Д. Эйзенхауэр прав в своем определении на сто процентов. Но в те дни мы все просто не могли в это поверить и жили ожиданием начала траурных дней и грандиозных похорон Вождя.

Когда гроб с телом Сталина был установлен в Колонном зале Дома Союзов и было объявлено о доступе к телу Сталина для прощания, началось что-то невообразимое. Народ, желая увидеть Сталина и проститься с ним, не соблюдая порядка движения, создавал «пробки» на улицах и площадях, идущих к Дому Союзов. Толя попытался пройти к Колонному Залу, но меня мама не пустила, предвидя и предчувствуя развитие трагических событий на улицах Москвы.

Официальных сообщений о гибели людей в этих бесконтрольных и нерегулируемых потоках людской толпы, конечно, не было. Но слухи о столпотворении, давке и огромных жертвах поползли по Москве. А Мария Николаевна Развиловская, наша соседка, старая дворянка, помнившая еще Ходынку (гибель людей на Ходынском поле во время коронации Николая II – последнего Российского Императора) сказала, что новое Правительство долго не продержится – пролито много крови. Она оказалась права. Но события эти были еще впереди.

А в эти «траурные дни» я внимательно прочитывал порой по несколько раз сообщения в газетах о том, как весь мир скорбит по поводу безвременной кончины Сталина, как со всего мира на похороны Вождя прибывают все новые и новые делегации Коммунистических и рабочих партий, глав государств со всего мира. Я собрал и долгие годы хранил подшивку этих «траурных» газет.

В школе сообщение о смерти Сталина мы выслушали на траурной линейке. Нас, старшеклассников, выстроили на 3-м этаже в коридоре, где располагалась «Учительская», и зачитали сообщение ТАСС. На лестничной площадке у бюста Ленина, где раньше, в траурные дни 21-22 января устраивали почетный караул, был установлен бюст Сталина и у его бюста также стояли в почетном карауле пионеры и комсомольцы..

114


В день похорон Сталина занятия в школе не проводились и я с утра решил все-таки поехать в центр, хотя бы до Дзержинки – конечной остановки «41» трамвая. На Крестьянской заставе я сел в трамвай и поехал в сторону центра, но трамвай дошел лишь до Таганки, как «35» маршрут, и пошел на «круг». В метро попасть было невозможно, станция была перекрыта милицией. Пришлось на трамвае же возвращаться домой, но доехали мы в полупустом трамвайном вагоне лишь до Глотова переулка – это первая после Таганки остановка (между Таганской и Крестьянской заставой).

Трамвай наш, как и все другие трамваи, остановился, все вышли на улицу и стояли под гул заводских гудков и залпы траурного салюта. Страна, Москва, а мне думалось вся Земля, прощались с «Отцом всех народов» - великим Сталиным. Отстояв в скорбном молчании «траурные минуты», я отправился домой, где мама и тетя Рива поделились со мной впечатлением о передаче «похорон Сталина» по радио и о траурном митинге на Красной площади, о том, кто и как там выступал. Им особенно понравилась речь В.М.Молотова.

Потом я не один раз перечитаю газетные статьи о похоронах Сталина, увижу хроникальные кадры по телевидению и в киножурналах «Новости Дня»... Но то, что в эти «скорбные минуты» я стоял один на трамвайной остановке недалеко от Таганской тюрьмы и «вместе со всем советским народом» скорбел о смерти Вождя запомнилось на всю жизнь.

Для увековечения памяти Сталина решением Правительства и ЦК КПСС планировалось построить в Москве Пантеон Великих людей, где и перезахоронить Ленина, Сталина и хоронить там и других «выдающихся» деятелей Коммунистической партии и Советского государства. До этого же времени тело Сталина забальзамировать и поместить в Мавзолее, изменив на нем надпись –«Ленин» на «Ленин-Сталин». Пройдет всего несколько лет и Сталин будет выкинут из Мавзолея и похоронен рядом с ним у Кремлевской стены.

Мне довелось в январе 1955 года, почти сразу после открытия доступа в такой Мавзолей, но по специальному пропуску, полученному в школе, побывать в нем и вблизи увидеть тело «Великого Вождя». Какое же оно оказалось «рябое».

Я вспоминаю свой детский вопрос, обращенный к маме в году, наверное, 1945, когда мы шли из «инвалидного магазина» на Абельмановской. Дело было, вероятно, в канун Октябрьских праздников и повсюду вывешивали портреты Сталина и Ленина (большие) и других «вождей» партии и государства (поменьше): «Мама, кто красивее – Ленин или Сталин?»,- спросил я. И дипломатичный ответ моей мамы: «Оба красивые!»

Так в тот миг, когда я увидел их в Мавзолее, развеялся еще один мой «детский миф». Я понял, что «красавцами» они не были, но я еще не знал, сколько крови «на руках» этих «вождей», сколько миллионов человеческих

115


жизней они загубили, сколько судеб людских было исковеркано, да что людских судеб – изуродован весь «ход истории человечества».

Но чтобы узнать об этом и понять все это потребуется практически вся моя оставшаяся жизнь. А подтвердится это все лишь в последние годы, когда достоянием общественности станут некоторые архивные материалы. Скорее всего, всей правды мы не знаем и сейчас. Но то, что Сталин был самым кровавым Тираном в истории человечества, уже нет никаких сомнений.

В ожидании переменВесна 1953 года прошла в ожидании перемен (конечно же, к

лучшему). Прекращено «Дело врачей», стало чуть легче дышать. Но особых перемен пока незаметно. В «верхах» идет борьба за власть. Мы ждем, что дядю Петю освободят. Но пройдут еще месяцы, прежде чем мы увидим его вновь.

8-й класс я закончил, успешно сдав экзамены. Начало лета провел в Москве: дача еще опечатана. Люба собирается с Игорем в Загорянку, сняв дачу у Андрея – последнего шофера Ханаана. Дача расположена на бывшем «болоте» у пруда.

В середине июня переехали на дачу. Вновь возобновляются дружеские отношения с Рудиком Райхметом и Лёшей. Вместе с другими ребятами: Сашкой Корчажкиным, Генкой играем в футбол, волейбол, пинг-понг, катаемся на велосипедах, ходим на речку.

В июле, когда мы были на речке, узнали, что в Москве арестован Лаврентий Берия, объявленный «шпионом» и врагом народа. Он был приговорен «за преступления против Советского государства» к расстрелу. «Приговор приведен в исполнение». Наконец-то обезврежен «главный преступник»! Теперь-то жизнь наладится!!!

И действительно, в конце июля из МГБ отпустили дядю Петю и всех его «подельников». Дело было прекращено «за отсутствием состава преступления» и Петр Яковлевич Хромченко и Исаак Иоффе были полностью реабилитированы и восстановлены в партии (КПСС). Дачу, сняв печати, открыли, и мы перебрались на «нашу дачу».

Дворик и огород были очень красивы – трава по пояс. На такой даче мне еще не приходилось жить. Оставшуюся часть лета приводили участок в порядок. В августе папа был в отпуске и мы все дружно копали грядки, окапывали деревья и кусты смородины и малины, поливали их, таская воду вёдрами из бочек. Мама приводила в порядок клумбу и газоны. Я полол и расчищал дорожки вокруг клумбы. К концу лета участок был приведен в порядок. Как будто этих двух сезонов, когда дача была опечатана, и не было.

116


Дела спортивныеМы возвращаемся в Москву. Начинается учеба в школе. Этот

учебный год прошел у меня под знаком занятий спортом. Сначала вместе с Колькой Крохиным, Димкой Орловым, Валькой Лассисом и Эдиком Кудряшовым записываемся в секцию легкой атлетики на стадионе Мясокомбината.

До этого года я, как уже писал раньше, вообще был от занятий физкультурой освобожден. Считалось, что у меня «порок сердца». Но ни врач в поликлинике, ни спортивный врач не нашли у меня признаков заболеваний, препятствующих занятиям спортом. Начались регулярные тренировки на стадионе.

Наш тренер (мой первый тренер) – Дегтярев. Я помню хорошо его лицо, а вот имя и отчество в памяти моей не сохранились. После разминки мы бегали по «гаревой» дорожке стадиона. На самом деле на стадионе Мясокомбината дорожка была сделана из утрамбованного шлака. Потом тренер учил нас прыгать в длину и высоту, бегать с барьерами.

На стадионе мы занимались первые два месяца – сентябрь и октябрь, а когда выпал снег, перешли на «кроссы» в сквере у Калитниковского кладбища. Собирались на стадионе, а потом по снегу в тапочках бегали до сквера через улицу Талалихина, Симбирский проезд к Птичьему рынку, и там на Калитниковском сквере бегали по заснеженным скользким дорожкам.

Занятия легкой атлетикой заложили первый «камушек» в хрупкое здание «спорта» в моей жизни. Вспоминая эти занятия легкой атлетики, следует сказать, что в то время у нас не было возможности приобретать настоящую спортивную форму. Спортивный костюм мой – черные сатиновые штаны, сшитые мамой, бежевый свитер и светло коричневые тапочки на резиновой подметке. И даже зимой, в мороз, приходилось бегать в «полуспортивных» тапочках. Одевал я, правда, шерстяные носки, но в 15-градусный мороз они не особенно помогали. Подошва-то была резиновая. И когда в мороз по 1-1,5 часа бегали по заснеженным дорожкам сквера и потом до стадиона, то ноги уже «плохо чувствовали», особенно пальцы. Обморожений, слава Богу, довелось избежать.

В конце ноября я закончил свои легкоатлетические тренировки и перешел в секцию «классической борьбы». Из нашего класса в этой секции на стадионе Мясокомбината уже занимался Валерка Тюрин – наш отличник, был уже второразрядником, а Толя Авдошин выполнил третий разряд. Там же занимались Гарик Тёмкин, Димка Орлов.

Я же, прежде чем записаться в секцию борьбы, наверное, в течение месяца дома отрабатывал «мост». Сначала я становился на «полумост», то есть ноги на полу, а голова на тахте. Так я «качал» мост, потом стал делать мост на полу, но не вставая сразу с ног на мост, а сначала ложился на спину, потом закидывал руки за голову и вставал на руки и ноги. Лишь спустя пару недель я научился «стоять на мосту» – на ногах и голове и даже стал

117


«качать мост». Так что, когда пришел в секцию, то уже на первом занятии «встал на мост», чем приятно удивил тренера.

Занятия в секции проходили в зале, на пол которого были положены «маты», покрытые «ковром» – плотной, слегка ворсистой светло коричневой серой тканью, которая во время тренировки и соревнований «комкалась», смещалась. Бороться на таком «ковре» было, конечно, мягко, но не очень удобно.

Во время тренировок, которые начинались с разминки, мы разучивали приемы борьбы в «стойке» и «партере». Тренировались с удовольствием. «Качали мост», отрабатывали приемы. В «партере» тогда боролись обязательно, если во время соревнований борец был сбит на ковер противником, но не был положен на лопатки. В таком случае судья «ставил» этого борца «в партер» (вниз), а соперника сверху.

Выглядело это так. Нижний борец садился на ковер на колени, затем «распластывался» на ковре, касаясь его кистями рук. Верхний борец садился сзади или сбоку и старался провести прием, захватывая руку и шею или обе руки и корпус соперника и пытаясь провести прием, чтобы положить противника на лопатки. Мы освоили такие приемы борьбы «в партере», как «накат», «боковой», «двойной Нельсон» и другие.

Мне, правда, больше нравилось бороться «в стойке». Из всех приемов у меня лучше всего получался бросок через бедро, «полусуплис» и особенно «суплис» - бросок через себя, когда ты сам становишься из стойки на «мост» я, честно говоря, проводить побаивался, хотя с «куклой» я их проводил.

Уже через месяц, когда мы еще и правил борьбы не знали, тренер повез нас на соревнования во Дворец Спорта «Крылья Советов» на Ленинградском шоссе. Два первых боя я, конечно же, проиграл. Хотя во втором поединке, борясь в стойке, я добился подавляющего преимущества, проведя удачно несколько приемов. На вопрос судьи, как я буду продолжать бой – в стойке или партере, я ответил: «в партере», хотя имел полное право как «лидер» выбрать более выгодную для меня стойку. В партере же я проиграл. Это было обидное поражение.

До апреля 1954 года я продолжал «совершенствовать» свои навыки и приемы «классической борьбы». У меня уже началось кое-что получаться, а мост мой, по словам тренера, был одним из лучших в нашей группе.

Но, к сожалению, вскоре мне пришлось занятия в секции прекратить. Время-то было непростое, а успеваемость моя в школе несколько снизилась. Вряд ли это было связано с занятиями спортом. Но по времени эти события совпали.

И вот однажды наш математик Алексей Михайлович Маков пригласил в школу моего папу и прямым текстом сказал ему, что я способный ученик и мог бы претендовать на «медаль». А это давало преимущество при поступлении в Институт. Но в последнее время я занятиям в школе не уделяю должного внимания и в результате у меня вместо «5» появились «4», а такие оценки не позволят мне рассчитывать на

118


медаль по окончании школы. А для меня это равносильно «непоступлению» в институт (учитывая общую ситуацию и мою национальность).

Это был первый м последний визит папы в мою школу. Он передал мне свой разговор с Алексеем Михайловичем и предложил самому сделать выбор: институт или борьба. Я был и оставался тогда единственной «семейной» надеждой (на возможность получения высшего образования). Родители давно мечтали, чтобы хоть кто-то из двух их сыновей получил высшее образование. Толя оканчивал техникум, так что «надеждой» их оставался я. Пришлось занятия борьбой оставить и «заняться» всерьез школьными предметами, тем более, что уже к этому времени я решил поступить в Медицинский институт, где был один из самых больших конкурсов – 10-12 человек на место.

Комсомольская жизньВ 9 классе я был выбран комсоргом класса. Началась моя

комсомольская «общественная работа» и жизнь. Нужно было как-то разнообразить нашу комсомольскую жизнь и чем-то выделиться из общей рутины.

В то время в школе было раздельное обучение мальчиков и девочек, то есть были мужские и женские средние школы. Лишь на вечера по праздникам старшеклассники приглашали девочек из средних школ (это им разрешала дирекция школы). Так вот, я предложил заключить «комсомольский договор с аналогичным классом – 9 «В» женской школы, которая располагалась недалеко от нашей 464 средней мужской школы.

Мы хотели наладить более тесный контакт с девочками-сверстницами, проводить совместные комсомольские собрания, вечера, посещать кинотеатры, музеи, спортивные базы – вместе кататься на лыжах, коньках. Предложение мое ребятам понравилось, оно было поддержано комитетом комсомола и администрацией школы. Контакт был налажен.

Комсоргом 9 класса женской школы была Галя Гришина. Мы собрались сначала комсомольскими бюро классов, обсудили возможные совместные мероприятия, а потом собрались уже обеими классами у них в школе. В 16-летнем возрасте мальчикам и (особенно) девочкам хотелось общаться не только с представителями своего пола.

Было предложено также организовать школу «бального танца». И вот, в школе у девочек начала работать такая школа. Два хореографа – оба бывшие солисты балета (по-моему, из театра им. Станиславского и Немировича-Данченко) стали обучать нас танцевальной культуре и элементам бальных танцев. По вечерам 1 или 2 раза в неделю мы занимались «танцами».

В то время джаз был запрещен, танцевать танго или фокстрот также не разрешалось на школьных вечерах. Все это считалось «буржуазной культурой», оказывающей тлетворное влияние на нашу советскую молодежь. Поэтому нас обучали таким танцам, как падекатр, падеграс,

119


падеспань, краковяк, мазурка и, конечно же, вальс. Я хоть и «тупой» ученик школы танца, но все же к концу занятий научился вальсировать в обе стороны. Правда, практики у меня потом, практически, никакой не было.

Со временем разрешены были танго и фокстрот и на «танцульках» в домашних условиях, на даче, а позднее на вечерах в Институте (когда я уже начал работать) мы танцевали преимущественно эти танцы, до вальса же дело, как правило, не доходило. Так что я благополучно забыл приобретенные в школе танца навыки.

Однажды мне нужно было этим умением воспользоваться. Было это в 1965 году в Болгарии – в первой в моей жизни поездке за рубеж. Мы с Лидой отдыхали в Международном доме журналистов на «Золотых песках» под Варной. Среди отдыхающих была и Народная артистка СССР всемирно известная балерина, директор Балетной школы Большого театра Софья Головкина.

На одном из вечеров «Дружбы», которые проводились в этом «Доме», Софья Головкина выбрала меня своим партнером (возможно и скорее всего, как самого молодого члена нашей советской группы) для демонстрации нашей танцевальной культуры. Мы, конечно, немного (изрядно!) выпили и в таком легком настроении можно было и станцевать с известной балериной. Мы станцевали с ней «цыганочку». Все прошло нормально, под аплодисменты. А вот краковяк, особенно его вальсовую часть, я начисто провалил, отдавив Софье Головкиной ноги, как ««медведь»» Но зато этот вечер и этот танец я запомнил на всю жизнь.

Вместе с девочками мы ходили в кино, посещали музеи, ходили по вечерам на каток на стадион Мясокомбината и в Центральный парк культуры и отдыха им. Горького. Тогда было принято кататься парами, взявшись за руки.

Праздник вне семьиНовый 1954 год я впервые встретил вне дома. Мы собрались человек

12 у Гарика Темкина. Он жил в новом 5-этажном доме на улице Талалихина (бывшая Мясная-Бульварная).

Дом стоял рядом со стадионом Мясокомбината, напротив здания Института мясной и молочной промышленности, в столовой которого работал мой папа. В этом доме располагалась также «Булочная», куда мы ходили за хлебом в годы войны, и обувной магазин, где папа «по знакомству» доставал нам обувь. В этом доме, кстати, жил до войны и Виктор Талалихин, в честь которого была переименована улица. Он осуществил первый «ночной таран» в небе под Москвой, за что получил звание Героя Советского Союза. Позднее он погиб в одном из воздушных боев - его самолет был сбит.

Так вот Гарик Темкин жил в этом доме, по-моему, на 3 этаже. Он вместе с мамой и сестрой Марой на год моложе нас, занимал в 2-х или 3-хкомнатной квартире одну комнату. В то время большинство из нас жили в

120


«комуналках», да и то в деревянных старых домиках. А в таком новом доме из моих знакомых жили единицы.

Мы выпили немного вина, танцевали, играли в какие-то игры. Сказать, что мне было очень весело, не могу, но «сознание» своей самостоятельности придавало этому Новому Году особый колорит. Ведь Толя уже давно отмечал праздники в молодежных компаниях, а для меня это был первый «выход в свет».

Среди встречавших в нашей компании тот Новый 1954 год кроме Гарика и его сестры был Димка Орлов, Вилька Ласисс, Колька Крохин, а из девочек помню лишь Галю и Соню Гришиных.

С Соней у нас был «легкий» роман. Мы с ней часто (конечно, в общей компании) вместе катались на катке, что вызывало чувство зависти у моих «дворовых и уличных» знакомых ребят. Катался я на «канадах» довольно неплохо и мы с ней взявшись за руки или под руку «печатали» круги на льду стадиона Мясокомбината. В кинотеатрах мы также часто сидели вместе. Правда, дальше этого наша дружба не продвинулась, хотя я думаю, нам обоим было даже такое общение приятно. После окончания школы пути наши разошлись и мы уже больше не встречались. С Гариком Темкиным мне довелось увидеться в году 1990 на 35-летии окончания школы. Других ребят и девочек из той компании я, к сожалению, больше не встречал.

Летняя компанияЛето 1954 года мы жили на даче в Загорянке. У нас в то лето

сложилась хорошая компания сверстников: Рудик Райхмест, Лёша, Сашка Корчажкин, Люба Слепцова, Игорь Данциг и другие. Мы вместе ходили на речку, играли в волейбол, а вечерами ходили на танцы.

В тот года танцы устраивали на волейбольной площадке на углу нашей улицы Котовского (теперь она называется так) и Комсомольской улицы. Ребята приносили проигрыватель, подсоединяли его к проводам, залезая на электрический столб, притаскивали пластинки. На танцы собиралась почти вся Загорянка.

Бывали там и драки. Хотя мы держались своей тесной компанией и не лезли к «шпане», тем не менее и мне пришлось однажды подраться. Началось все еще до танцев. Мы сидели с ребятами в «канаве» напротив нашей калитки. Мимо проходила «местная шпана», один из них без какой-либо причины полез на меня. Дело было ранним вечером, но сидел я в пиджаке. Он стал придираться, а когда я встал, быстро сдернул пиджак мне на руки, связав из таким образом, так что я не смог даже «постоять за себя» и пару раз меня ударил.

А вечером, на танцах, он вновь подскочил ко мне, хотя опять же с моей стороны никакого повода для ссоры и драки не исходило. Но мне удалось на сей раз схватить его за руку и бросить через бедро на землю. Тут подскочили ребята, Толины «дружки»: Филька, один из Загорянской

121


«шпаны» с друзьями и растащили нас в стороны. На этом «конфликт» был исчерпан и больше ко мне он не придирался.

Выставка достиженийВ это лето после длительного перерыва, впервые в послевоенные

годы, открылась Всесоюзная Сельскохозяйственная Выставка (ВСХВ). Это было большое событие не только для Москвы, но и для всего СССР. Мы с ребятами также решили поехать на ВСХВ (позднее ВДНХ - Выставка достижений народного хозяйства). До этого мы видели ВСХВ лишь в кино – в фильме «Свинарка и пастух».

Мы поехали из Загорянки на электричке до станции «Северянин», а оттуда битком набитым автобусом до ВСХВ. За билетами простояли в очереди часа три. Приехали мы рано утром, а прошли на Выставку, наверное, только в полдень.

Там все было для нас необычно, празднично, много павильонов. Каждая Союзная Республика демонстрировала свои «достижения» в отдельном павильоне. Был еще один главный павильон – павильон СССР. Нам же особенно интересным показался павильон «Машиностроение» (позднее там была экспозиция космической и авиационной техники – «Космос») и, конечно, животноводство. Мы впервые увидели огромных свиноматок с кучей маленьких поросят, огромных «породистых» быков и коров-рекордисток, каракулевых овец и красивых лошадей.

На территории Выставки были два красивых фонтана – «Каменный цветок» и «Дружба народов».

День был солнечный, теплый. Мы нагулялись, пообедали в кафе, выпив немного красного вина, и с массой впечатлений возвращались вечером на дачу. Но один неприятный инцидент испортил настроение этого дня. Перебегая по лестнице с платформы на платформу на станции «Северянин», самая младшая из нашей компании (а ездили мы в таком составе: Игорь Данциг, Сашка Корчажкин, Люда Слепцова, Сашкина сестра Таня и я) Таня Корчажкина упала и сломала руку. Я, как старший, корил себя за то, что мы все выпили вина и что это и привело к несчастному случаю. Но все обошлось: на следующий день на сломанную руку наложили «гипс» и перелом удалось вылечить без осложнений.

Спустя неделю мне вновь довелось побывать на ВСХВ. Я сопровождал Любу Хромченко на концерт ансамбля Леонида Утесова. На сей раз нам не пришлось выстаивать часами в очереди за билетами. Нас пропустили по билетам в «Зеленый театр» ВСХВ, где проходил концерт. Там мне впервые удалось увидеть Великого артиста и его джаз-ансамбль живьем. Утесов сам дирижировал своим знаменитым «Джаз-оркестром», пел свои знаменитые популярные в народе песни: «Город у моря», «Моряк-Мишка», «Песня американского безработного», «Кейзи-Джонс», «Раскинулось море широко», «Любовь нечаянно нагрянет», «Нам песня

122


строить и жить помогает» и многие другие, а заканчивал концерт песней «Дорогие москвичи», которую исполнял на «бис».

Вместе с ним в то время пели и две солистки: Коваленко и Капитолина Лазаренко. Дирижировал также и Олег Людвиковский.

На меня Утесов и его Джаз произвели колоссальное впечатление. Возвращались в Загорянку уже поздно ночью. Лето заканчивалось, начинался последний учебный год в школе –10-й выпускной класс.

Великий и могучий...Прежде чем начать воспоминания о последнем школьном выпускном

учебном году, хочется несколько слов сказать о моем 9-м классе, который во многом заложил фундамент моей грамотности и тем самым предопределил мою дальнейшую судьбу. До этого года грамотность (я имею в виду способность правильно писать по-русски) моя да и моих соучеников оставляла желать лучшего, несмотря на то, что «городские диктанты» мы писали на «5» и «4».

В девятом классе русский язык и литературу нам начал преподавать Иван Иванович Лавров – один из старейших педагогов школы. Это была колоритная личность. Я думаю, что ему уже тогда было далеко за 60 лет. Он был выше среднего роста, абсолютно лысый, сутуловатый, с достаточно широкими плечами, не толстый, но грузный мужчина с крупными чертами лица. Нос был слегка загнут книзу, губы тонкие, но как-то несколько вывернуты, оттопырены (особенно нижняя губа), всегда чисто выбрит. Носил он черный костюм-тройку и неизменно белую рубашку и черный галстук. Черная повязка над правым глазом придавала ему некоторое сходство с пиратом. Один левы глаз всегда искрился смешинкой, даже в те моменты, когда Иван Иванович сердился.

Помню, как он кричал на Марасанова: «Ты, Ницше, фашист!!!» Но в левом, единственном его глазу горела эта искрящаяся смешинка и мы понимали, что этим «криком» Иван Иванович вовсе не хотел обидеть Марасанова, но хотел обратить его внимание на необходимость работать на уроке, а не ставить себя выше других.

Уже после первого же диктанта на первом уроке в нашем классе, который дал нам Иван Иванович, мои опасения относительно моей «грамотности», а скорее безграмотности рассеялись окончательно. Результат оказался весьма плачевным, а узнали мы не свои оценки, а количество сделанных ошибок уже на следующий день. Это тоже было необычно (как правило все предыдущие учителя русского языка проверяли наши контрольные работы по несколько дней).

Иван Иванович вызывал к столу, за которым он сидел, учеников и, вручая испещренный красным карандашом или чернилами листок с диктантом, говорил, например: «Тюрин –2/5!» Это означало, что Валерий Тюрин сделал в диктанте 2 грамматические и 5 синтаксических ошибок. За

123


тот первый, да и ряд последующих диктантов оценки нам Иван Иванович не выставлял, так как все мы без исключения получили бы «2» или «1».

Семь ошибок в диктанте был лучший результат в нашем классе. У меня было 4/9. Рекордные же цифры оказались у пришедших к нам в класс из 470 школы Федулаева, Соколова, Желудкова и Фомина. Если мне не изменяет память, у Федулаева было более 100 ошибок. В среднем же у большинства учеников было по 50-60 ошибок.

Как бороться с такой вопиющей безграмотностью? Если нас не учили грамотно писать за предыдущие восемь лет обучения в школе, то что можно сделать за оставшиеся два года?! Оказывается можно сделать достаточно много. И Иван Иванович нам это доказал.

Мы почти не занимались литературой, все учебные часы по литературе были посвящены русскому языку. Диктанты мы писали 2-3 раза в неделю, а остальные уроки были посвящены работе над ошибками. Мы исписывали целые ученические тетради (12 листов), выполняя работу над ошибками только одного диктанта.

В течение первого полугодия оценки за диктанты Иван Иванович нам так и не выставлял. Диктанты усложнялись и количество ошибок в них возрастало. Но уже через несколько месяцев наступил-таки перелом.

В городском контрольном диктанте, который мы писали в начале третьей четверти, большинство учеников нашего класса вообще не сделали ошибок, у остальных были единичные ошибки. Результаты превзошли наши ожидания: у нас были за этот диктант только «4» и «5». Следует сказать, что диктант этот по трудности не шел ни в какие сравнения с диктантами, которые давал нам Иван Иванович. Но и нам самим и, конечно, Иван Ивановичу этот результат был приятен. Однако он сразу же сказал нам, чтобы мы не зазнавались. «Вы еще недостаточно грамотны и должны еще много работать». Все второе полугодие мы продолжали писать диктанты и работать над ошибками.

Иван Иванович сам придумывал тексты диктантов, давая в них множество причастных и деепричастных оборотов, сложно-сочиненных и сложно-подчиненных предложений, обращений прямой речи, вопросительных и восклицательных предложений, которые мы должны были улавливать на слух. В диктантах было много слов с безударными гласными, с гласными после «шипящих» и «ц», а также с «ь» и «ъ» знаками.

За этот учебный год он сделал нас все-таки из безграмотных хоть мало-мальски грамотными людьми и, может быть, еще важнее – научил и приучил нас работать вообще и работать над своими ошибками в частности.

Правда, литературой мы практически не занимались. Я думал, что это упущение нам уже не наверстать за оставшийся один 10-й класс. Но я ошибся. За учебный год 10-го класса мы не только наверстали упущенные темы по литературе за 9-й класс, но научились писать сочинения.

Иван Иванович не жалел своего времени и приучал нас работать самостоятельно. Практически каждое второе воскресенье (а в то время в неделе был один единственный выходной день – воскресенье) мы

124


приходили с утра в школу и писали сочинения на заданную тему. Нам разрешалось пользоваться первоисточниками и критическими статьями к тому или иному литературному произведению. Мы проводили в школе по 6-8 часов.

Пусть у нас оставалось мало времени для прогулок и развлечений, но мы получили основы знаний по русской и советской литературе, которые помогли нам успешно преодолеть барьеры – экзамены на аттестат зрелости в школе, вступительные экзамены в ВУЗы, а мне эти знания послужили и в период, когда Андрей и Галя подросли и приходилось помогать им в написании сочинений по литературе.

За все это я безмерно благодарен Ивану Ивановичу, всегда вспоминаю его с чувством большой теплоты и глубокого уважения. К сожалению, у меня не было фотографий, на которых бы был запечатлен этот замечательный человек и педагог, но облик его я сохранил в своей памяти.

МедалистыПомню еще, как чествовали первых медалистов нашей школы. Мы

тогда были учениками 5-го или 6-го класса. Лучших пионеров пригласили тогда на чествование и вручение медалей.

Выступали директор, завуч школы, но я запомнил лишь выступление Ивана Ивановича, который очень эмоционально говорил об этом радостном для школы событии. Он часто поднимался на мыски ног и повторял после каждой приветственной фразы, обращаясь к медалистам: «Товарищи Воротников, Малиновский и Дукельский!!!» (этих ребят я запомнил еще со школьного двора. Высокие, стройные они хорошо играли в волейбол, а мы, «малыши», с интересом наблюдали за игрой старшеклассников). Вот так, покачиваясь с пятки на мысок, Иван Иванович говорил и все слушали его, затаив дыхание, хотя красноречием он не отличался и хорошим оратором не был.

Тогда я еще не предполагал, что лет через пять и мне доведется стоять среди медалистов нашей школы и также слушать приветствия руководства школы, педагогов, которые говорили, что все они гордятся нами. Был с нами тогда и Иван Иванович, которому я обязан тем, что получил медаль за окончание средней школы, которая открыла передо мной возможность поступить в Мединститут.

Но до этого события, проходившего в сентябре, когда я уже учился в 1-ом Мединституте, был еще вечер выпускников средней 464 школы, на котором я узнал, что получил медаль. Тогда мы собрались в одной из классных комнат и вместе с Иваном Ивановичем выпили водки по случаю окончания нами школы. Все, кто был тогда с нами, благодарили Ивана Ивановича за все, что он для нас сделал. Ивана Ивановича я считаю одним из лучших педагогов, с которыми мне довелось повстречаться во время школьной и институтской учебы.

125


Последний школьный годВ десятом классе у нас подобрался довольно сильный состав

педагогов и мы получили приличную подготовку почти по всем предметам. Исключение составляла физика. После «ухода» из школы Михаила Ивановича преподавать физику к нам в школу пришел Василий Федорович. При нем мы начисто растратили все, что дал нам Михаил Иванович Евдокимов. Ситуация оказалась почти катастрофической. Мы практически потеряли «курс» физики за девятый и первое полугодие 10-го класса. Единственное, что сделал для меня Василий Федорович – он вручил мне «пропуск» в Мавзолей, который я посетил во время новогодних каникул 1955 года и смог лицезреть тела двух «великих вождей» –Ленина и Сталина.

Почти сразу после каникул к нам в школу был приглашен новый преподаватель физики. Это был высокий, спортивного вида, молодой человек лет 27-28. Он сделал все возможное, чтобы вытащить нас из той ямы, в которой мы все оказались, а было нас, ни много ни мало, человек 100 в 3-х десятых классах. И удивительно, ему это удалось. Многие из выпускников поступили в технические вузы, успешно сдав вступительные экзамены по физике, а до этого еще был экзамен на аттестат зрелости, который большинство из нас успешно выдержал.

Время летело быстро, и вот уже прозвенел для нас последний звонок. Позади остались десять лет учебы, радостей и огорчений, успехов и неудач, игр и развлечений, драк и дружбы. Впереди были экзамены на аттестат зрелости и вся оставшаяся жизнь. Что ждало нас там впереди не знал никто.

Первый экзамен на аттестат зрелости – литература (сочинение). Я уже не помню все темы, предложенные нам ГОРОНО (Городской отдел народного образования). Кажется, были темы по произведениям писателей-классиков ХIХ века «Лишние люди», по «Молодой гвардии» Александра Фадеева (он тогда еще, кажется, был жив) и образ Павла Корчагина (по роману Николая Островского «Как закалялась сталь»).

Я выбрал «Образы молодогвардейцев». Писали мы долго, времени было достаточно, чтобы написать сочинение в «черновике», а затем переписать на листы с печатями «начисто». Оценку за сочинение я узнал лишь в день выпускного вечера, когда пришел в школу как выпускник в последний раз. Эта «пятерка» и сделала меня медалистом.

Остальные экзамены - а было их достаточно много (математика, физика, химия, история с конституцией, биология, английский язык, литература устная) я сдавал легко и получил «5» по всем предметам, за исключением математики. Вот как бывает: казалось, математику-то я знал лучше других предметов и во всех четвертях у меня были «5», но на экзамене я допустил какую-то неточность и получил «4». В итоге «серебряная медаль».

126


ВыпускнойОкончена средняя школа. В день выпускного вечера родители уехали

в Загорянку на дачу. Я отправился в школу, и перед школьным двором меня встретили ребята из класса. По-моему, Дима Орлов первым сообщил мне, что я в числе 6-ти медалистов. Золотые медали получили Виктор Федин, Олег Воронков, Левка Крылов, а серебряные Борис Шашин, Валерий Тюрин и я. Правда, потом еще троим (в том числе и Роберту Быкову, который впоследствии стал членом первого в стране «спецназа») были вручены серебряные медали.

Честно говоря, я сначала даже не поверил этому известию и посчитал его дружеским розыгрышем. Однако, когда еще до торжественного вручения аттестатов зрелости об этом же сообщили и учителя, я был, как говорится, не «седьмом небе», хотя старался не подавать вида. Ребята из класса искренне поздравляли меня и говорили, что я получил эту медаль заслуженно, и если бы этого не случилось, то это была бы вопиющая несправедливость. Ни до нас, ни после нас такого количества медалей за один год – 3 золотых и 6 серебряных - в 464 школе больше не было.

Выпускной бал прошел торжественно и весело. Мы прощались со школой, в стенах которой провели 10 лет друг с другом и учителями, давшими нам основы знаний и «путевку в жизнь». Со многими из ребят, да и учителей, это была последняя встреча в моей жизни.

Я уже упоминал, что ребята (Валька Панфилов, Мишка Ананьев, Толька Фомин) затащили меня, Олега Воронкова, Валерку Тюрина в один из классов, где уже находился Иван Иванович, где мы выпили водки. Честно говоря, мне не очень понравилось пить водку. Но, чтобы не подводить ребят, даже не пьющий Олег Воронков (сын секретаря Союза писателей СССР) не смог отказаться. Мы выпили все за школу, за дружбу, за учителей и, конечно же, за Ивана Ивановича. Этот момент остался в моей памяти на всю оставшуюся жизнь.

После выпускного бала мы отправились по традиции (заведено не нами) на Красную площадь. Шли пешком часа полтора. Потом гуляли по Красной площади, где было полно молодежи – все школьники-выпускники Москвы приходили сюда – это была кульминация выпускного вечера.

Мы долго гуляли по центру Москвы, а открытия метро ждали на площади Дзержинского (Лубянка). Тогда мы еще не знали, что сидим на самом, наверное, страшном месте, где на земле и под землей пытали и уничтожали тысячи и тысячи людей. В те предрассветные часы нам было хорошо и думали мы о будущем, которое нам всем в это раннее летнее московское утро казалось радужным. Среди тех, кто ждал вместе со мной открытия станции метро «Дзержинская» были Федор Желудков, Миша Ананьев, Толя Фомин и Виктор Соколов. Около 6 часов открыли станцию метро, мы попрощались с ребятами и я поехал на дачу.

127


От «Дзержинской» до «Комсомольской» всего три остановки и вот я уже на Ярославском вокзале. Купил билет до Загорянки, сел в электричку. В то раннее воскресное утро пассажиров было еще мало, я сел к окну и минут через сорок прибыл в Загорянку. Пешком от станции до дачи по Пушкинской улице дошел минут за пятнадцать.

Прибыл я, наверное, часов в восемь. Все еще спали, кроме папы. Ему первому я и сообщил о своей серебряной медали. Он обрадовался этому известию, обнял и поцеловал меня. Когда все поднялись, то поочереди поздравляли меня – ведь это была первая медаль за успехи по окончании школы в нашей «большой» семье.

На душе у родителей стало легче: ведь с медалью, думали они, поступить в Институт мне будет просто. Знали бы они сколько ребят-медалистов останутся за бортом ВУЗов в тот год, за свой "пятый пункт". Но они были далеки от этого и то, что передо мной открывается хорошая перспектива, естественно, их радовало. Институт (сбор справок и документов, подача заявления в 1-й медицинский институт, экзамен по физике, замененный «собеседованием») был еще впереди, а сейчас была неделя отдыха на даче.

17 лет10-й класс был не только годом окончания школы, годом более

интенсивных занятий. Это был год моего 17-летия. 4 октября 1954 года мне исполнилось 17 лет.

В этот год мы с ребятами почти каждую субботу ездили кататься на коньках в Парк культуры и отдыха им. Горького. Встречались у метро «Таганская» и по кольцу доезжали до «Калужской» (впоследствии переименованной в «Октябрьскую») или «Парк культуры», а от метро пешком к кассам Парка. За билетами приходилось постоять в очереди порой больше часа, но зато потом были часы катания по каткам и аллеям парка. Вечерами на катках звучала музыка и, наверное, десятки тысяч катающихся, кто парами, кто паровозиком или змейкой, кто в одиночку крутили круги по главной аллее –вдоль набережной по массе боковых аллей и на многих «пятачках».

Мы бывали на катке и в мягкие теплые вечера и в сильные морозы, когда, проехав пару кругов, приходилось бежать греться в раздевалку. Зато как приятно было посидеть в тепле, сняв коньки и выпить в буфете стаканчик горячего кофе или чая.

В тот год я много читал. Тетя Рива получала подписные издания и мне довелось прочитать почти всего Т. Драйзера, начиная с «Дженни Герхард» и «Сестры Керри», затем «Трилогия желания» («Финансист», «Титан», «Стоик»). Фрэнк Альджерон Каупервуд становится моим кумиром. «Гений», «Американская трагедия», «Западня». Тогда эти романы стали для меня откровением, из них я получил свои первые представления

128


об Америке, ее людях, их жизни, любви, счастье и страданиях конца ХIХ и начала XX века.

Читал я и стихи Ивана Бунина. Почему-то запомнил я одно из его стихотворений –« Неверную меняй на рис» («Раз узнав о моей измене, мой Али – он был Азис - божий праведник в Тюрене, променял меня на рис…»).

Приходя домой из школы, я включал проигрыватель и часами мог слушать (при этом делая уроки или читая) Петра Лещенко, Александра Вертинского, песни которых были записаны на рентгеновских пленках («на костях», «на ребрах», как тогда говорили), которые Толя покупал с рук на «толкучках». Были среди «пленок» и записи входивших тогда в моду среди молодежи произведений Глена Миллера, Луи Армстронга и других всемирно известных джазистов. Особенно популярна была «Чаттанога чу-ча».

Еще одно событие 1955 года осталось в моей памяти. В период экзаменов, в конце мая - начале июня, в Москву приехала сборная команда США по тяжелой атлетике. В команду штангистов входили тогда многие выдающиеся спортсмены (Томми Конно, Исаак Бергер, С.Шеппард). Но уникальной фигурой даже среди них был феноменальный рекордсмен мира тяжеловес Пауль Андерсон. Он произвел фурор в тяжелой атлетике, побив все мировые рекорды и доведя мировой рекорд в троеборье до 500 кг (наши тяжеловесы в троеборье поднимали тогда лишь 430-440 кг). Это была гора из мышц и жира. Роста он был небольшого, бедра его мешали ему ходить, настолько они были толстые. С короткой толстой шеей, большим «пузом» он тем не менее легко расправлялся со штангой, вес которой был недоступен никому из участников соревнований.

Уже поздно вечером (а на следующий день у меня был экзамен), а точнее ближе к полуночи, когда закончили выступать уже все участники матча, на помосте появился Пауль Андерсон. Он лихо выжал рекордную по весу штангу, вырвал и толкнул штанги тоже с весом больше мировых рекордов и в результате набрал казавшуюся тогда умопомрачительной сумму в троеборье –512 кг – новый мировой рекорд. Пауль Андерсон в 1956 году станет в Мельбурне Олимпийским чемпионом и покинет любительский спорт. Казалось его рекорды никогда не будут побиты.

Но пройдут годы и появятся совершенно новые спортсмены, которые превзойдут достижения Пауля Андерсона, оставаясь при этом «нормальными» (по своим параметрам) людьми, а не горой мышц и жира, каким был Пауль Андерсон.

Для меня 1955 год запомнился еще и спектаклем Малого театра «Сын Рыбакова» или «Иван Рыбаков», точно уже не помню. Спектакль этот я смотрел по телевизору. В роли Ивана Рыбакова выступал тогда молодой актер Михаил Коршунов. Его игра и спектакль (спектакль-то, впрочем, довольно примитивный)произвели на меня тогда сильное впечатление и мне хотелось быть таким, как Иван Рыбаков.

Пройдут годы, и мне доведется полюбить «новый» московский театр-студию Екатерины Еланской (теперь это театр «Сфера» в Эрмитаже. Это

129


был один из наших с Лидой любимых московских театров. Но лишь в 1999 году я узнал, что руководитель этого театра, Екатерина Еланская, – супруга Михаила Коршунова, а в спектаклях театра заняты их сын и даже внук - их игру мы видели тоже).

ПоступлениеВот и наступил июль 1955 года. Я собрал необходимые документы

(аттестат зрелости, приписное свидетельство из Военкомата, справку из домоуправления о прописке, форму N°306 из поликлиники о состоянии здоровья, возможно, что-то еще, что память уже не удержала) и отправился на Большую Пироговскую подавать заявление в 1-й Московский медицинский институт.

Документы принимали в приемной комиссии на втором этаже санитарно-гигиенического корпуса (главного корпуса). В тот первый день моего пребывания в стенах 1-го МОЛМИ в очереди для сдачи документов я познакомился еще с двумя Вербицкими – обе девушки и не москвички. Одну из них звали Лида, имя другой я не запомнил (а может и не знал). Лида Вербицкая поступила в результате на сангиг (санитарно-гигиенический факультет), а вторая, к сожалению, не прошла по конкурсу.

В этой же очереди ко мне обратился стоящий за мной парень, правая рука у которого была в гипсе, с просьбой написать за него заявление. Так что мне пришлось подавать в 1-й Мединститут два заявления – за себя и за Колю Чебышева.

Странно, как бывает в жизни. Случайная, вроде бы встреча, а однако она связала нас на долгие годы. Колька в те дни откровенно говорил мне, что боится предстоящих экзаменов, особенно сочинения. Я тоже не был до конца уверен в своем успехе, ведь медалистам с серебряными медалями предстоял один экзамен, по физике. По условиям приема абитуриент-медалист, получивший «5», поступал в институт, а если «4», то предстояло сдавать уже все остальные экзамены.

После подачи документов следовало еще пройти медицинскую комиссию в студенческой поликлинике 1-го Мединститута. Очевидно, медицинским справкам из районных поликлиник не очень доверяли. Еще пара дней – медицинская справка получена, документы сданы, на руки выдали «квиток» с перечислением сданных мною документов.

Предстоял еще месяц подготовки к экзамену, ожидание самого экзамена и его исхода.

Зная недостаточную прочность своих знаний по физике, я согласился позаниматься с преподавателем физики из института, где в столовой работал мой папа. Это был технологический институт мясной и молочной промышленности. «Репетитор» оказался молодым мужчиной лет 30-35. Мы позанимались с ним пару раз и он сказал, что моих знаний достаточно для поступления не только в Мединститут, но и в любой технологический ВУЗ

130


и даже на Физмат Университета, так что его помощь не требуется. Я все же продолжал самостоятельно готовиться к экзамену.

Сделал сам - помоги ближнемуНо в эти дни мне пришлось еще раз поступать в институт. Дело в том,

что Толя, мой старший брат, работавший в это время на заводе после окончания техникума, решил вслед за своим дружком (а может быть другом) Ефимом Шлаином поступить в ВЗМИ (Всесоюзный заочный машиностроительный институт). Заявление и документы он подал, а экзамены сдавать довелось мне –он сам, конечно же, без должной подготовки их просто бы не сдал.

Хотя мы не были особенно похожи, но на фотографию в «экзаменационном листе» никто не обращал внимания. Может быть сыграла роль фамилия, имя и отчество – Вербицкий Анатолий Шнеерович, которые говорили, что принадлежат они (особенно отчество) лицу еврейской национальности. Поэтому никаких вопросов у экзаменаторов не возникало.

Без всякой подготовки я написал сочинение (писал по В.Маяковскому с цитатами на память – Образ Вождя В.И.Ленина). Сдал экзамены по математике, физике и химии. В результате набрали мы с Толей , по-моему, «17» баллов (три «4» и одна «5») и благополучно, с превышением проходного балла (не помню точно 14 или 15) поступили в Институт. Это был наш первый «общий успех».

Сикстинская мадоннаДо этого события в июле 1955 года мне довелось пережить еще одно

очень приятное событие, которое я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Речь идет о том, что КПСС и Советское правительство сделали политический шаг, который должен был продемонстрировать всему миру благородство страны –победительницы во Второй мировой войне. Было принято решение передать ГДР – нашему союзнику (а на самом деле сателлиту) всемирно известную коллекцию - Дрезденскую Картинную Галлерею, «спасенную» (а на самом деле вывезенную) советскими войсками при освобождении Дрездена от фашистских полчищ.

Многие полотна великих художников, хранившихся до сих пор в «заказниках» при ненадлежащих условиях были повреждены. После проведеных реставрационных работ большинство передаваемых ГДР сокровищ Дрезденской Картинной Галереи были выставлены в Музее изобразителбных искусств им. А.С.Пущкина, где еще несколько лет назад был Музей подарков Сталина.

Попасть в Музей Пушкина в эти дни было практически невозможно. Билеты распределялись по учреждениям и предприятиям. Но мне и здесь повезло. Дядя Шимон (Наточкин папа), работавший управляющим домами

131


в Панках, каким-то образом получил пару таких билетов. Один из них достался Наточке, другой мне. И вот в июле 1955 года состоялось мое первое свидание с «Мадонной». Я имею в виду не только первую встречу со знаменитой «Сикстинской мадонной» Рафаэля, но и вообще первое знакомство с оригиналами произведений Великих художников: Тициана, Рембрандта, Джорджоне, Вермейера, Кранаха, Дюрера, Корреджо, Лиотара и многих других.

Выставка эта была, конечно, выдающимся событием культурной жизни Москвы того периода. Ведь увидеть такую коллекцию картин Великих Мастеров можно было, быть может, лишь раз в жизни. В те годы, когда «железный занавес» отделял нас от всего остального мира, лишь единицы имели возможность выезжать за границу, а из них единицы - кто мог побывать и насладиться искусством Великих Творцов в музеях Парижа, Рима, Венеции, Флоренции, Лондона, Нью-йорка или других городов.

Я читал о произведениях некоторых из представленных в этой коллекции Великих художников, видел репродукции некоторых картин, но я не мог предположить, что когда-нибудь увижу подлинники картин Великих Мастеров. И вот неожиданное счастье – подарок по случаю успешного окончания школы.

Дрезденская Галерея произвела на меня огромное впечатление. Те несколько часов, которые я провел в залах Музея, просто потрясли меня. Но должен сразу сознаться, не «Сикстинская мадонна» Рафаэля стала моей «возлюбленной» в те далекие годы. На меня наибольшее впечатление своей красотой произвели «Спящая Венера» Джорджоне и «Шоколадница» Лиотара.

В этой связи уместен и ходивший в те годы анекдот. После посещения Дрезденской Галереи учениками 5-го или 6-го класса школы, учительница на уроке спрашивает учеников, что им особенно понравилось на Выставке, какие картины произвели на них наибольшее впечатление и что особенно поразило их на этих полотнах. Один из отличников поднимает руку. «Да, Витя, -говорит учительница, - что ты хочешь нам сказать?» – «Мне, - говорит примерный ученик, - особенно понравилась «Сикстинская Мадонны» великого итальянского художника Рафаэля. «Молодец», - говорит учительница. Руку поднимает другой ученик. «А тебе какой художник понравился?» – спрашивает учительница. «Джорджоне», – отвечает ученик. «А что тебе особенно понравилось в его «Спящей Венере?» –спрашивает учительница. «Грудь!» –отвечает искренне ученик. «Наглец!», – кричит покрасневшая учительница, –Собирай портфель и марш за родителями!» Тут руку тянет еще один мальчик. «А что ты скажешь нам, Ваня?». «А я уже собрал портфель, -плача говорит он, -и иду за мамой!»

Воистину: от Великого до Смешного – один шаг.Я думал тогда, что это «свидание» с Мадонной будет единственным в

моей жизни. Спустя годы - в 1988 году - мы с Лидой отдыхали в Берлине (ГДР) и побывали в Дрездене, но город мы тогда почти не увидели – погода

132


была ужасная, шел дождь, сильный ветер и нам пришлось, как говориться, не солоно хлебавши возвращаться в Берлин. Пройдут еще долгих 11 лет и я вновь приду на «свидание» с Мадонной. В тот прохладный осенний октябрьский день 1999 года, то есть более чем через 44 года, состоялась моя повторная встреча с великими творениями Великих Мастеров, собранных в Дрезденской Картинной Галерее. На сей раз мы с Лидой пришли на встречу со своими давними знакомыми, а я бы даже сказал Друзьями. Кто бы мог тогда в 1955 далеком году подумать, что такая встреча, да еще в таком составе состоится почти полвека спустя.

СобеседованиеЗа несколько дней до ожидавшегося вступительного экзамена по

физике в Институте было вывешено объявление, что для всех медалистов 1 августа состоится «собеседование». Я прибыл на «собеседование» в назначенное время к 9.00. Собралась нас, медалистов, довольно большая компания. Ни с одним из абитуриентов я еще не был знаком.

Нас по очереди вызывали в кабинет Ректора Института, где за длинным столом сидели члены приемной комиссии. Абитуриенту предлагали сесть справа, рядом со столом Председателя комиссии. Секретарь комиссии зачитывал анкетные данные, после чего начиналась «беседа». Члены комиссии обращаясь к абитуриенту задавали самые разные вопросы.

Меня сначала спросили, почему я поступаю в Медицинский институт. «Я хочу быть врачом, помогать людям», – ответил я. «А какую врачебную специальность Вы хотели бы приобрести?», – спросил один из членов Приемной комиссии. «Я хотел бы стать хирургом». «А кого из хирургов Вы знаете?» «Пирогова, Склифосовского». «А чем знаменит Н.И.Пирогов?». «Пирогов – выдающийся русский хирург, основоположник военно-полевой хирургии, ввел в медицину наркоз, участвовал в крымской войне, принимал участие в организации медицинской и особенно хирургической помощи участникам обороны Севастополя», - начал я выдавать «свои познания» в истории медицины. Меня перебили: «Ну, хорошо, а как увековечили события и подвиги участников Севастопольской обороны?»

И тут я вспомнил не столь давнюю (может быть полгода назад) передачу по телевидению, в которой рассказывалось о восстановлении в Севастополе знаменитой «Панорамы обороны Севастополя», которую проводила мастерская художников-реставраторов под руководством академика Соколова-Скала. «Установлены памятники руководителям Севастопольской обороны – адмиралам Корнилову и Нахимову, а также создана «Севастопольская панорама», в которой запечатлены события тех дней. Правда во время Великой Отечественной войны «Панорама» была разрушена, но сейчас ведутся работы по ее восстановлению». «А кто автор «Панорамы»?». «Этого я не знаю, но восстанавливает картины «Панорамы»

133


Соколов-Скала.». «Ну что же, достаточно!», - сказал председатель комиссии и пожал мне руку.

Лишь спустя годы я узнал, что автором «Севастопольской Панорамы», как и «Бородинской Панорамы» был известный художник Рубо. Пройдут еще многие годы, а точнее десятилетия, прежде чем я смогу увидеть эти знаменитые «Панорамы», сначала в 70-е годы –«Бородинскую Панораму» в Москве и лишь в 80-е годы «Панораму Севастопольской обороны» в Севастополе. Но тогда я даже не мог об этом думать и, конечно, не мог предполагать, что это станет для меня когда-нибудь возможным.

Мусор на БеговойНаконец, «собеседование» закончено, и нам объявили, что все мы

приняты в Мединститут. Спустя пару дней были официально вывешены списки поступивших и было предложено всем через неделю прибыть в 1-й Мединститут для прохождения первой «практики». Нас направили на две недели убирать строительный мусор на проходившем тогда строительстве студенческого общежития на Усачевке. Во время этой «практики» я познакомился со своими будущими сокурсниками – Володей Леви, Витей Китаевым, Толей Лякишевым, Леней Привиным, Толей Антошечкиным, Володей Грибковым и другими.

Периодически я заходил в здание Института и знакомился с результатами проходивших экзаменов. Были вывешены списки и результаты сдавших «сочинение». Среди успешно сдавших этот экзамен был и Н.Чебышев. Я искренне порадовался этому.

Но еще один момент этой «строительной практики» хочется отметить. Я впервые на машине со строительным мусором попал на Беговую улицу. Мы проехали мимо здания московского ипподрома. Вероятно, эта поездка была не случайной. С Беговой улицей судьба связала мою жизнь на долгие годы...

134


ИНСТИТУТ

На встречу с СудьбойЧисла 25 августа были вывешены списки студентов, принятых на

лечебный и санитарно-гигиенический факультеты. Познакомившись с ними, я узнал, что зачислен в 16-ю группу потока «Б» лечебного факультета. Поток «А» – это санитарно-гигиенический факультет а поток «В» – также лечебный факультет. В каждой группе было примерно по 30 студентов. Изучив состав групп я узнал, что попал в одну группу с Викотором Китаевым и Толей Лякишевым (с ними я проходил «собеседование» и работал на стройке общежития), в соседней 15 группе оказался Коля Чебышев, Володя Леви и Сашка Воробьев (с ним мы учились в одной школе). Другие ребята, с которыми я познакомился на «собеседовании» и стройке, оказались на другом потоке.

Первый учебный день сентября 1955 года определил мою судьбу на всю оставшуюся жизнь. Это сейчас 1 сентября в Московской медицинской академии (а в наши дни - 1-м Московском ордена Ленина медицинском институте - 1-м МОЛМИ) – День посвящения в студенты. Проходит он торжественно и, как правило, в одном из лучших концертных залов Москвы (мне, например, довелось побывать на таком «представлении» в Большом зале Московской государственной консерватории, где происходило посвящение в студенты первокурсников 1-го Мединститута в 1977 году – в этот радостный для всех нас год – Андрей стал студентом этого престижнейшего медвуза страны).

А в том далеком уже, но для меня все еще очень близком, 1955 году не было подобных «торжеств». Все же для меня и, вероятно, для многих моих сокурсников тот день останется в памяти как не менее торжественный, хотя никакого «посвящения» в студенты тогда не происходило. Мы все собрались в «анатомической» аудитории теоретического корпуса 1-го МОЛМИ, расположенного во дворе на Моховой улице в самом центре Москвы.

Это был 5-этажный корпус из красного кирпича с большими окнами, похожий на здание школы. Находился он позади гостиницы «Националь». В одном дворе с ним располагались корпуса Московского геолого-разведывательного института, МГУ, физиологический корпус нашего же института и еще каких-то НИИ.

Несколько ступенек вели к «парадному» входу в Институт. За большими стеклянными дверями находился холл, из которого две боковые лестницы вели в подвал, где располагалась кафедра химии и, если мне не изменяет память, кафедра ВМП (военно-медицинской подготовки). Центральная лестница (5-6 мраморных ступенек) вела в холл 1-го этажа, где располагался гардероб, а по бокам - «анатомичка» (секционный зал кафедры анатомии), а с противоположной стороны – кафедра физики.

135


По бокам от гардероба наверх вели две лестничные «клетки». По ним в течение двух лет обучения мы поднимались в аудиторию, два анатомических музея (на 2-м этаже «костный», и на 4–м этаже главный музей, где находились препараты внутренних органов человека), кафедра биологии, анатомии, ОМЛ (основ марксизма-ленинизма), политэкономии, отдельные учебные комнаты ВМП и Деканаты младших курсов лечебного и санитарно-гигиенического факультетов. Вход на кафедру иностранных языков находился на боковой стенке здания, справа от центрального входа.

Вход во двор находился напротив Кремлевской стены и Александровского сада. Чуть левее, если стать лицом к Кремлю, находилось здание Исторического музея, а справа располагалось здание «Манежа», давшее название площади.

Ансамбль Манежной площади составляли тогда здания гостиницы «Москва», угол здания Центрального музея В.И.Ленина, здание Исторического музея, Кремлевская стена, «Манеж», старое здание МГУ им. Ломоносова, здание «Интуриста» (главного агентства страны) и гостиницы «Националь».

Вот так в самом центре Москвы начались мои студенческие годы.Итак, в первый учебный день сентября 1955 года мы собрались с утра

в анатомической аудитории. Встретившись внизу с Колей Чебышевым, мы сели вместе на предпоследний ряд справа (если смотреть сверху на кафедру и стол в центре зала внизу). Рядом с нами разместились, как оказалось, многие студенты и студентки нашей группы. Но знакомство с ними еще впереди.

Аудитория была набита битком. В ней разместились в то утро сразу два потока («Б» и «В») лечебного факультета. Нас приветствовали директор 1-го МОЛМИ профессор Федор Федорович Талызин - зав. Кафедрой биологии, декан лечебного факультета Зелов и доцент кафедры анатомии Г.Ф.Усков.

Затем шло представление назначенных деканатом старост потоков, старост групп и комсоргов потоков и групп. Старостой нашего потока был назначен Борис Громадин, студент нашей группы. Чем руководствовался деканат, делая эти назначения, не знаю. Вероятнее всего, анкетными данными и рекомендациями «кураторов» из соответствующих организаций (КГБ). Отец Бориса Громадина в годы войны возглавлял войска ПВО Московского военного округа, в наши дни был уже в отставке. Борис к исполнению своих обязанностей старосты потока так, по-моему, и не приступил, как впрочем и к процессу обучения. Вскоре он был отчислен из Института.

Старостой нашей 16 группы была назначена Лида Буркова, а комсоргом Люся Сапожкова. Назначенное студенческое «начальство» «поднимали», чтобы мы могли с ним «познакомиться». Более близкое знакомство произойдет чуть позже, после окончания лекций первого дня, когда мы соберемся на собрание группы.

136


В своей вступительной речи профессор Ф.Ф.Талызин познакомил нас с историей 1-го Московского медицинского института (бывшего медицинского факультета МГУ), с выдающимися медиками: врачами и учеными, работавшими на кафедрах института в разные годы. Рассказал о видных специалистах, возглавляющих кафедры 1-го МОЛМИ в настоящее время. В числе них он назвал имена академиков А.И.Абрикосова –патологоанатома, И.Б.Збарского – биохимика, Сеппа – невропатолога, В.Н.Виноградова - терапевта, Н.Н.Еланского – хирурга и многих других.

Первую учебную лекцию прочитал нам заведующий кафедрой нормальной анатомии профессор П.Ф.Иванов. Это была, вероятно, одна из его последних лекций Для нас же это была его первая и последняя лекция. Вскоре он умер от рака и исполняющим обязанности зав. кафедрой анатомии был назначен доцент Г.Ф.Усков (в 1-м семестре он вел практические занятия по анатомии в подгруппе нашей 16 группы, куда попал и я).

Профессор Иванов, к сожалению, не произвел на меня (да и на большинство студентов) как лектор, хорошего впечатления. Это был высокий худощавый человек с тихим голосом, не имеющий какой-либо «изюминки», чтобы привлечь к своей лекции внимание аудитории. Я попытался хоть что-то записать, но, по-моему, мне это не удалось. Ничего примечательного или запоминающегося из этой первой лекции я не вынес.

Наша группаПосле лекции мы собрались своей группой. На этом первом собрании,

проходившем на верхних рядах аудитории, мы познакомились друг с другом и нашим «руководством». Нас проинформировли о «правилах поведения в Институте», об обязательном посещении лекций, о расписании наших занятий и о том, что для практических занятий группа разбивается на подгруппы. Нам предстояло еще получить в деканате «зачетные книжки», а в библиотеке на Большой Пироговской улице – учебники.

Итак, в нашей 16 группе потока «Б» лечебного факультета 1-го МОЛМИ вначале было более 30 студентов. Среди них староста нашего потока Борис Громадин. На сына генерала, в моем представлении, Борис никак не походил (в те годы я еще находился под впечатлением образа Ивана Рыбакова – сына генерала из спектакля Малого театра в исполнении Михаила Коршунова).

Борис был невзрачный, всегда грустный, тихий парень, живший, возможно, какой-то своей внутренней жизнью. К исполнению обязанностей старосты потока, да впрочем, и занятиям в Институте, он так и не приступил. Медицина, да и студенческая жизнь наша его не интересовали. Были ли у него какие-то другие интересы, я не знаю. Зачем он поступил (или его поступили) в Мединститут не понимал ни тогда, ни сейчас. С поста старосты потока его освободили уже через короткое время, а после 1-го семестра он ушел и из института.

137


Персональный состав нашей 16 группы постараюсь вспомнить, чтобы, если позволит память, в дальнейшем поговорить о том, как сложились судьбы наших одногруппников.

Итак, 16 группа 1-го курса потока «Б» лечебного факультета 1-го МОЛМИ 1955 года: Арапова Лена, Алферова Элла, Боянова Элла, Богданова Тамара, Буркова Лида, Вербицкий Михаил, Глейзер Юра, Гольдберг (она же Чепыжная, Сальникова) Светлана, Грибков Владимир, Гудовский Леня, Громадин, Борис, Дратвин Сергей, Дербенева Светлана, Егоров Борис, Иванов Евгений, Кадыков Альберт, Кардонский Саша, Китаев Виктор, Лыкова Рита (Маргарита), Мордвинкина Элла, Ланщаков Володя, Лякишев Анатолий, Луговой Леня (Лэни), Левин Саша, Мишина Оля, Ронкина Тамара, Сапожкова Люся.

Группа наша, как и большинство групп потока, была интернациональной. Я имею в виду не национальность студентов-граждан СССР, а студентов-иностранцев. В те годы у нас в Институте учились, в основном, лишь китайцы (из КНР). Двое из них (Чжуан Вей-Вей, Чжу Дзе-Мин) попали к нам в группу. Кроме них с нами училась кореянка Тэн Эра. Она была из числа корейцев, проживавших в Средней Азии. Студентка из Югославии Фатима Шахинпашич была дочерью политэмигранта (отец ее, вероятно, был сторонником СССР, и в период разрыва дипломатических отношений между нашими странами был вынужден бежать из своей страны). Еще на первом курсе, когда были восстановлены дипломатические отношения с Югославией, Шахинпашич вернулась к себе на Родину. Тэн Эра тоже не оставила следа в моей памяти. Она в жизни группы участия не принимала и вскоре перешла (или была переведена) в другую группу, кажется, на другой поток. Ребята-китайцы: маленький, щупленький, но очень старательный Чжуан Вей-Вей и крепкий, среднего роста, гуляка Чжу Дзе-Мин жили своей особой жизнью и в наших студенческих делах тоже не участвовали.

Поэтому, несмотря на «интернационал», группа наша оказалась относительно более «однородной», чем другие группы. У нас не было ни армян, ни грузин, ни представителей средне-азиатских республик. В основном русские и евреи. Последних, как ни странно, в довольно большом проценте: из 27 человек (не считая иностранцев) – четверо (Глейзер Юра, Саша Кардонский, Тамара Ронкина и я), да еще одна «половинка» Светка Гольдберг (у нее отец был еврей, а мать - русская). Вскоре она взяла фамилию матери и стала Сальниковой. Но, честно говоря, в то время меня национальный вопрос мало интересовал. Чувства национальной неприязни со стороны студентов группы я не испытывал.

Народ в группе собрался разный, в основном москвичи или жители ближнего Подмосковья (Леня Гудовский из Томилино, и Саша Левин из Подольска), хотя были и «провинциалы». Володя Ланщяков вырос в Крыму, в Евпатории, правда, сейчас он жил в Баковке, где мать его работала учителем в школе. Володя Грибков прибыл из Борисоглебска,

138


Саша Кардонский с Украины (города я уже не помню), Толя Лякишев – из Дмитрова, а родители Виктора Китаева жили где-то в Прибалтике.

Разными мы были не только и не столько «по месту жительства», но и по социальному происхождению и состоянию, по уровню «культурного развития», интересам, По темпераменту и манере поведения. И тем не менее было что-то, что делало нас единой, хотя и «разношерстной» группой.

Как я уже говорил, мы с Колей Чебышевым сели на предпоследний ряд в правом секторе аудитории. На нашем ряду оказались Володя Грибков и Володя Ланщяков, а над нами Светлана Гольдберг и Люся Сапожкова. Через проход в среднем секторе аудитории на последнем ряду сидел Борис Громадин. Где сидели в тот первый день учебы другие наши студенты, не припомню. В чем они были одеты, тоже уже не сохранилось в моей памяти.

Отдельные «пятна» врезавшиеся в память. Светка Гольдберг была в шелковой блузке с «украинским» орнаментом. Лиду Буркову я почему-то запомнил одетую в относительно узкую темно-серую юбку, светлую розовую блузку и короткую светлую серую шерстяную кофточку. Хотя она сама говорит, что в первый день была одета в розовое шерстяное платье, сшитое мамой. Значит в тот день я ее еще не рассмотрел.

Володя Ланщяков носил казавшуюся мне вылинявшей серовато-синюю куртку из ткани, напоминающей джинсовую. Но тогда мы еще понятия не имели, что такое «джинсы». У него был «шикарный» набриолиненный «кок» из светлых волос. Он был приветлив и, как говорил впоследствии, сразу проникся симпатией ко мне. А я почему-то чувствую отношение других к себе и стараюсь отвечать им взаимностью. Это чувство взаимной симпатии, несмотря на то, что курсе на третьем.четвертом у нас произошел «разрыв», мы сохранили на всю оставшуюся жизнь (во всяком случае я).

На собрании кроме Светки Гольдберг и Люси Сапожковой, сидевших над нами, и упомянутых уже выше, я узнал и запомнил старосту нашей группы Лиду Буркову, и еще Сережку Дратвина и Юрку Глейзера. С остальными студентами и студентками знакомство произойдет по ходу общения на занятиях (семинарах).

Вообще по моим понятиям на нашем потоке было мало симпатичных, я уже не говорю красивых, девушек. Тогда, на мой взгляд, внимания заслуживала лишь сидевшая под нами Татьяна Еременко. Это была стройная, с красивой фигурой и кукольным личиком девица, пользовавшаяся вниманием разбитных мальчиков, но «полная дура». В нашей же группе симпатичной, как мне тогда казалось, можно было бы назвать лишь маленькую Лену Арапову. Остальные же, хотя и не были страшными, но и «красавицами» их тоже назвать можно было бы только с большим трудом.

139


Первые лекции, первые семинарыРяд лекций, последовавших за первой лекцией профессора Иванова,

тоже не произвели на меня хорошего впечатления. Эти лекции нам прочитали зав. кафедрой физики профессор Ливенцев, доцент кафедры ОМЛ Лубоцкая и зав. кафедрой химии профессор Гарбузов. Это были совершенно разные люди, естественно, читали они совершенно разные предметы, но увлечь аудиторию, и в том числе меня, они не смогли.

Первую лекцию, которую я прослушал с удовольствием и интересом, была прочитана нам доцентом, и.о. зав. кафедрой анатомии Георгием Федоровичем Усковым. Он читал нам о костной системе человека –строение костей, строение скелета человека. Изложение этого, казалось бы, сухого материала сопровождалось рисунками на доске цветными мелками. Четкие фразы, четкая мысль, хорошая дикция. В дальнейшем мне довелось прослушать массу лекций, видеть и слышать блестящих лекторов, хороших, посредственных и плохих, но эту первую, произведшую на меня хорошее впечатление лекцию, я запомнил на всю свою жизнь.

О Г.Ф.Ускове я впервые услышал еще до поступления в Институт от моей двоюродной сестры Любы Хромченко. Она была студенткой 1-го Московского мединститута еще в предвоенные годы (1938-1941). Г.Ф.Усков преподавал анатомию уже тогда. О том, что он прекрасно рисует и сопровождает свои лекции иллюстрациями на стенной доске цветными мелками, я вспомнил перед этой лекцией. В дальнейшем я имел возможность лично убедиться, что это действительно прекрасный лектор, блестящий преподаватель анатомии и просто интеллигентный человек.

Мне посчастливилось заниматься анатомией в 1-м семестре в группе, которую вел Г.Ф.Усков. Практические занятия по анатомии проходили в учебных комнатах на кафедре на 3-м этаже. Наша подгруппа занималась с доцентом Г.Ф.Усковым, а подгруппа, в которую попала Лида, с Антониной Ивановной Поспеловой, светловолосой улыбчивой, относительно молодой женщиной лет, наверное, около сорока (через год она, к сожалению, умерла).

В нашу подгруппу попали Лена Арапова, Элла Алферова, Элла Боянова, Тамара Богданова, Светлана Дербенева, Володя Грибков, Юра Глейзер, Леня Гудовский, Борис Егоров, Борис Громадин, Женька Иванов, кто-то еще и я.

К занятиям анатомией я относился очень серьезно. На память свою я в то время жаловаться не мог. Латинские названия костей, бугристостей, отверстий, каналов, отростков и т.д., и т.п. я запоминал, как говорится, играючи. У нас были официально два учебника анатомии. Автором одного был профессор И.Ф.Иванов, а другого В.Тонков. Честно говоря, мне ни один из них не понравился. Мне же достался от Любы учебник анатомии Лысенкова. Это были отдельные сохранившиеся еще с довоенных времен страницы без переплета, но материал в этом учебнике изложен был более четко, чем в двух официально рекомендованных нам. Я занимался и в костном музее (на 2-м этаже нашего анатомического корпуса), пользовался

140


атласами анатомии человека Синельникова или А.И.Воробьева (деда Сашки Воробьева) - анатома, который вместе с профессором Збарским бальзамировал тело Ленина.

Мне было просто интересно изучать строение скелета человека. Уже на первых же коллоквиумах мои ответы обратили на себя внимание Г.Ф.Ускова, а когда мы начали проходить строение костей черепа, то за мой ответ о строении височной кости, Г.Ф.Усков не просто поставил мне «5», но и вслух произнес: «Вот и появились у нас первые отличники».

В костном музее нам выдавали нужные кости скелета человека. Пользуясь учебниками и атласами мы находили на костях те или иные образования, зубрили (или запоминали) их латинские названия. Первая тема – строение позвонков человека. До сих пор помню, как рассматривал строение отдельных позвонков, особенно интересным казался мне шейный отдел позвоночника с его 1-м позвонком – атлантом и 2-м шейным позвонком – «эпистрофием» (зубчатым позвонком). Я запомнил и их суставные поверхности и отростки. Строение позвонков грудного и поясничного отделов позвоночника показались мне менее интересным. Крестец же и копчик по своему строению были вообще достаточно просты. Далее мы изучали строение грудной клетки, строение костей плечевого пояса и верхних конечностей, затем строение костей таза и нижних конечностей. Заканчивали мы костную систему изучением костей черепа.

После этого мы перешли к изучению синдесмологии – учения щ строении суставов и других костных соединений (суставы и связки). Заканчивалась анатомия 1-го семестра изучением мышечной системы. Мы изучали строение отдельных мышц, групп мышц, их топографию и функции. Все это было очень интересно, училось легко и запоминалось хорошо.

После первого семестра на первой экзаменационной сессии мы должны были сдавать два экзамена: анатомию и химию. Поэтому в этом семестре я основное внимание уделял этим двум предметам.

По химии в первом семестре у нас был «качественный полуанализ». На практических занятиях мы учились определять состав различных веществ (в основном солей разных кислот, оснований, в том числе и щелочей и кислот) с помощью различных цветовых реакций. Сначала мы по разработкам определяли состав уже известных веществ, а на зачетах следовало определить состав закодированного (неизвестного студенту) вещества. Кроме того, требовалось решить задачи, написать и решить уравнения. На кафедру можно было приходить и выполнять практические работы не только во время своих обязательных занятий, но и в другое время дня. Я, например, ходил на химию во время лекций (пропуская лекции по биологии, ОМЛ и другим дисциплинам).

Все необходимые задания я выполнил уже в ноябре и 1 декабря 1955 г. получил свой первый официальный зачет по химии в зачетку. Подписал зачет наш преподаватель Ю. Цветков (имя и отчество его что-то вдруг забыл). Он считался самым строгим преподавателем на кафедре. Студентов

141


он, по-моему, вообще не любил. Получить зачет у Цветкова, да еще задолго до окончания семестра было чем-то вроде счастливого и почти невероятного случая. На меня даже показывали пальцем, говоря: «Вот! Он уже получил зачет по химии».

Занятия по другим предметам проходили относительно спокойно. Некоторое беспокойство вызывали лишь лабораторные работы на кафедре физики, где особенно «зверствовал» доцент Зоре – небольшого роста, хромой, сварливый, с не очень «красивым» лицом (про него ходил стишок "Вперед Зоре навстречу"). Вообще, я что-то не припомню на этой кафедре симпатичных преподавателей. А зав. кафедрой Ливенцев напоминал мне своим лицом и манерой говорить АБАЖА (жабу) из «Королевства кривых зеркал». Помню еще была там лаборантка Римма (наша ровесница, которая не смогла поступить в Институт с первой попытки). Звали ее ребята Rimma Pudendi (срамная щель по латыни, а попросту- «пизда»). Она хоть и строила из себя «целку», но многим ребятам помогала вытащить нужный билет и не попасть к Ливенцеву или Зоре на экзамене.

На кафедре ОМЛ занятия у нас вела довольно симпатичная, спокойная пожилая небольшого роста преподавательница. Проходили наши семинары по «Истории КПСС» с чтением материалов из «первоисточников» «КПСС в материалах съездов, конференций, пленумов» (так кажется назывались эти с позволения сказать «первоисточники» – толстенные книги. Приходилось готовиться и выступать на этих семинарах с приведением «цитат» из докладов наших выдающихся вождей, при этом не забывая говорить, что об этом нам сообщили и на лекциях.

Борис ЕгоровЗа большим столом на первом же практическом занятии я оказался

рядом с Борисом Егоровым. Он сразу же рассказал мне, что отец его академик–нейрохирург, старший брат–физик, что с мачехой он не ладит и вчера он выкинул из окна какую-то мебель. Борис вообще всегда, сколько я его помню, любил прихвастнуть и поэтому рассказам его мы не очень верили (даже если он говорил чистую правду). У нас с ним сразу сложились хорошие отношения. С ним мы занимались вместе не только на анатомии, но и на биологии, и на химии, и на английском языке, и всегда сидели рядом.

У Бориса многое осталось ещё от школьника. Так во время занятий на кафедре английского языка он залезал под стол и оттуда, свернув газету трубкой, подсказывал отвечающим, как через мегафон. Инга Карловна, пожилая, грузная, очень выдержанная преподавательница, сначала пыталась уговорить Бориса вылезти из-под стола, но потом просто махнула на это рукой.

Особенно много всяких россказней услышали мы от Бориса во время занятий по анатомии в секционном зале во 2-м семестре, когда преподавал нам уже Владимир Григорьевич Скрыпник. Они наперебой рассказывали о

142


своих успехах, различных жизненных эпизодах, разных историях. И у нас даже сложилась поговорка "Два свистка и один Гудок". Дело в том, что одним из активных участников этих словоизлияний был Ленька Гудовский.

Правда, однажды Борис Егоров проявил себя не самым лучшим образом. У него еще на первом семестре завязался «роман» с Леной Араповой. Ему удалось соблазнить ее, и о своей «победе» он раззвонил всей группе, а возможно, и шире. За это Борис подвергся «обструкции» со стороны большинства наших студентов. Лена же, естественно, очень переживала и сразу как-то замкнулась, погрустнела. Вскоре их отношения прекратились. Но эта связь оказала, по-моему, негативное влияние на дальнейшую Ленину жизнь.

Вместе с Борисом я попал и в первую студенческую компанию. Он познакомил меня с Леськой Ивановым и Валеркой Ковановым, которые учились на потоке «В» и пригласил вместе «погулять» дома у Валерки. Был ли это какой-то праздник или просто студенческая сходка – не помню. Отец Валерки Владимир Владимирович Кованов стал в то время директором нашего института вместо уехавшего работать в Нью-Йорк в ООН Ф.Ф.Талызина. В тот вечер, когда мы веселились у них дома, он был болен и лишь один раз за весь вечер прошел из своего кабинета через комнату, где мы находились (наверное, в туалет). Поздоровался с нами, но не сделал никаких замечаний и не попросил нас вести себя немного потише. Почему-то в памяти моей сохранился этот эпизод и не осталось ничего от «состава» компании и никаких других впечатлений от этого первого студенческого застолья.

Лида БурковаЗанятия на кафедре биологии проходили в большой комнате, где

вокруг больших квадратных столов с микроскопами сидели по 4 студента. За нашим столом сидели Лида Буркова, Светлана Дербенева, Сережка Дратвин и я. Вел занятия доцент Осиповский – высокий, плотный седой мужчина с красным лицом (вероятно, страдал гипертонией?). Лида сидела справа от меня, и я мог часто видеть ее профиль. Мне казалось тогда, что нос у нее слишком большой, кончик его очень загнут вверх. А может это так и было (свой-то длинный нос я тоже рассматривал, используя два зеркала, и в восторге от его формы и величины не был).

Короче говоря, нос ее меня не прельщал. А я почему-то еще не научился оценивать человека (особенно девушек) целиком. Если одна из «деталей» внешности меня, мягко говоря, не притягивала, то и сам человек не привлекал меня. К тому времени я еще ни разу не был в кого-либо влюблен.

Мы занимались изучением строения разных классов животных (рыб, амфибий, рептилий, птиц, млекопитающих, вскрывая на занятиях лягушек, мышей или рассматривая уже готовые «препараты»), а в основном – «паразитологией» (более того, медицинской), изучали при этом строение и

143


циклы развития малярийного плазмодия, строение разных классов гельминтов плоских, круглых и ленточных червей), строение вшей, блох, клещей, паукоы и т.д. Занятия проходили по 2-3 часа. Так что Лидин профиль стал для меня уже достаточно привычным и никаких отрицательных эмоций уже не вызывал.

Лида была девушкой очень общительной, спортивной. Она принимала участие в эстафетах и в личных зачетах на первенство Института, выступая за наш 1-й курс. Вместе с ней из нашей группы в этих соревнованиях участвовали Ленька Гудовский и Саша Левин (Сашка был, кажется, перворазрядником по лыжам, хорошо бегал). Они довольно успешно выступили в эстафете на Б. Пироговской улице. А на стадионе, расположенном рядом с Академией им. Фрунзе и напротив церкви (которая располагалась во дворе сзади кафедры акушерства и гинекологии, перед зданием которой стоит сейчас памятник Снегиреву), Лида заняла даже второе место за Гудалевской (мастером спорта и призером Всесоюзных соревнований). После этого успеха наш преподаватель физкультуры и тренер по легкой атлетике Архаров очень долго и настойчиво уговаривал ее всерьез заняться легкой атлетикой и посещать тренировки секции. Но попытки его оказались напрасными. Лида, хотя и в дальнейшем с успехом выступала на соревнованиях за наш курс, на тренировки не ходила.

Студенческая физкультураЗанятия физкультурой проходили у нас сначала на упомянутом

стадионе. Осенью мы бегали там, прыгали, метали гранаты и должны были сдать «нормы» на значок ГТО-2 («Готов к труду и обороне» 2-й ступени). Нам, мальчикам, следовало пробежать полтора километра за 5 мин. 20 сек., прыгнуть в длину на 4,5 метра, в высоту на 1 метр 30 см, метнуть гранату, кажется, метров на 30 или 40, еще следовало сдать комплекс гимнастических упражнений и залезть по канату без помощи ног. Может, я что-то и пропустил. Да, надо было еще проплыть на скорость 50 и 100 м. Плавание мы сдавали в «открытом» бассейне где-то возле Парка Культуры.

А чтобы сдать норму по бегу, я вынужден был по утрам возобновить пробежки по стадиону Мясокомбината. Дело в том, что на первом занятии на стадионе, когда запустили нашу группу пробежать 1,5 км, то многие, как оказалось, вообще не смогли пробежать даже малую часть дистанции (в том числе Саша Кардонский, Альберт Кадыков, Борис Громадин, Ленгя Луговой и другие). Я сам пробежал дистанцию с большим трудом, а чтобы как-то уложиться в нужный результат, мы срезали приличные «углы», сокращая наш трудный путь по дистанции и тем самым «выигрывая» время. Хорошо пробежали тогда лишь Саша Левин, да Ленька Гудовский. Саша вообще показал тогда лучший результат, где-то 4 мин. 35 сек. Мои утренние тренировки на стадионе Мясокомбината сделали свое дело. Уже через пару недель я пробегал 1,5 км. за требуемое для зачета время.

144


С наступлением «непогоды» мы перешли заниматься физкультурой в спортзал, который в то время располагался в здании бывшего храма (церкви). Там мы разучивали комплекс гимнастических упражнений, поднимали штанги, лазали по канату, играли в баскетбол. «Форма» наша оставляла, конечно, желать лучшего. Спортивные тапочки, майка, и короткие трусы. Ребята обычно одевали под трусы плавки. Но когда забывали плавки дома, то обходились без них. Однажды Володя Ланщяков вышел на занятия в коротких трусах без плавок Ребята над ним подтрунивали, но как оказалось, это «больше радостей» доставило девочкам. Когда мы играли в баскетбол, (а Володя играл довольно прилично и даже выступал впоследствии за 3-ю команду Института) все его «прелести» особенно во время прыжков к кольцу становились предметом всеобщего обозрения. Вообще в период нашей студенческой жизни в Институте было множество разных курьезов, смешных ситуаций. Быть может я еще вспомню некоторые из них и расскажу в соответствующих местах.

Студенческий "экстерьер"А сейчас несколько слов о внешнем виде студентов тех далеких

времен. В общей своей массе студенты нашего курса были из семей, если так можно сказать, среднего слоя, то есть хотя и не голодали, но позволить себе «шиковать» не могли. Были, конечно, и дети из достаточно хорошо обеспеченных семей (дети профессоров, генералов, замминистров, кинорежисеров, редакторов газет и журналов), но и они не особенно выделялись из общей массы.

Брюки свои большинство из нас гладили редко, каблуки ботинок порой (а то и большей частью) были стоптанными, нередко из-под брюк торчали дырявые носки. Брились ребята тоже не часто. Так что у большинства из нас видок был еще тот.

Девочки одевались аккуратнее, но элегантно одетых в то время практически не было. Даже зимой они ходили в капроновых чулках, трусиках и туфельках. Коленки у них на морозе становились красными. Но, как говорилось, «мерзни – но фасон держи».

Осенью и весной ходил я (как и многие студенты) в плаще- дождевике китайского производства темносинего цвета. Какое-то время на 1-м курсе носил берет, а позднее шляпу. Плащ был длинный, с поясом. Зимой носил коричневое драповое пальто и шляпу, на ногах, как обычно, туфли (полуботинки). В сильные морозы и ноги, и уши мерзли, но сильных обморожений удалось избежать. Когда приходила настоящая весна, одевал светлый плащ-«пыльник» - тоже китайского производства. Были «пыльники» светлых тонов, сероватые, кремовые, светлобежевые. Мой был кремового цвета. Когда ребята одевали плащи и пыльники, то все были как из одной команды.

145


Нам приходилось постоянно носить с собой халаты, атласы, учебники. Поэтому многие ребята ходили с чемоданчиками. У меня был «спортивный» (с такими чемоданами ходили в свое время спортсмены, я же впервые увидел такой чемодан у Фимки Хромченко, когда он еще был студентом и играл в футбол и хоккей за команду Мясокомбината) серый фибровый чемодан. Тогда это был предел моих мечтаний. Он был удобен, вместителен, а при поездке в метро или трамвае мог служить и местом для сидения (надо было лишь поставить его «на попа»). Чемодан этот сохранился, во всяком случае, до нашего отъезда в Германию. В течение многих лет мы использовали его для хранения всяких инструментов и «мелочей», используемых в хозяйстве. И в квартире 110 и в квартире 66 на Беговой улице он лежал у нас на кухне на антресолях.

С этим чемоданом я проходил первые 4 курса, а может и больше. От дома до Института я добирался на 41 трамвае. Маршрут его проходил через Крестьянскую Заставу и оканчивался на площади Дзержинского (Лубянка). Он делал круг вокруг здания Политехнического музея. От площади Дзержинского я пешком добирался до Моховой. От дома до Крестьянской заставы тоже шел, как правило, пешком минут 10, или ехал пару остановок на 35 трамвае. Таким образом я проделывал и обратный путь в течение всего первого курса.

Студенческая столоваяНаша студенческая столовая, а точнее буфет, находилась в цокольном

этаже напротив кафедры химии. Туда доставляли готовые уже обеды, а также продавали пирожки, булочки, чай, винегрет и т.п. Во время перерыва между лекциями или практическими занятиями мы бежали занимать очередь в столовую, чтобы успеть перекусить.

Помню как-то стояли мы в очереди с Володькой Грибковым, подошла какая-то девушка и, обращаясь к Володьке (а он, в отличие от меня, был, как бы сказать, «мужиковатым» и выглядел старше своих лет), спросила: «Мальчик, вы последний?». Он повернулся к ней и грубовато ответил: «Я такой же мальчик, как вы девочка!». Это вызвало, естественно, смех очереди и заставило девушку покраснеть.

«Обеды» в нашей столовой оставляли желать лучшего. Поэтому вскоре мы перешли в столовую «Университетскую». Она размещалась в полуподвальном помещении ближнего к нам старого корпуса МГУ. К ней нужно было пройти через двор, спуститься в длинный «туннель» внутри университетского корпуса, примерно посредине которого был вход в студенческую столовую. Это огромный зал, с большим числом столиков, на которых всегда стояла тарелка с нарезанным хлебом, горчица, соль. Справа от входа на большом столе лежал хлеб, стояли тарелки с квашенной капустой и кисель в стаканах. Это все полагалось студентам в те годы бесплатно.

146


В глубине зала располагалась «раздаточная». Там можно было взять на свой вкус несколько разных блюд: суп, борщ, щи, котлеты, бифштекс, азу, рыбу, сосиски, сардельки с гарниром (картофельное пюре, жаренная картошка или макароны). Весь студенческий обед обходился рубля в 3-4. А можно было просто съесть капусту, хлеб с горчицей и выпить киселя – и все это бесплатно. Иногда мы так и делали.

С этой столовой связан один почти анекдотический случай, который произошел задолго до наших дней. О нем рассказывал нам отчим Борьки Рубина - первого мужа Юли Бурковой – профессор-медик Борис Александрович. В конце 20-х годов в этой столовой выпускники Медицинского факультета МГУ отмечали не то окончание Университета, не то какой-то свой юбилей (5-летие окончания Университета). Вместе с ними на этом «торжестве» присутствовал ставший уже в те годы популярным конферансье Московской эстрады Михаил Гаркави. Он учился в свое время на медицинском факултете, но бросил медицину и подался в артисты. Так вот он был «ведущим» этого торжества.

Когда все спустились в зал столовой, он сказал: «Товарищи, лошади поданы, прошу к столу!». Дело в том, что в те «голодные» годы главным блюдом на этом «торжестве» были котлеты из конины. В отличие от татар, для которых конина – деликатес, студенты-медики конину не употребляли и из чего сделаны котлеты, конечно, не знали.

В эту столовую продукты даже в наши дни привозили на лошади и эта старая кляча часто стояла на углу здания МГУ в нашем дворе. Проходя мимо нее по пути в столовую, Володька Грибков часто с ней «заигрывал». Мы шутили: «Смотри, Грибков, лягнет тебя кляча или укусит!» И надо же, наше предчувствие сбылось. Я, правда, при этом не присутствовал. Как-то ребята, в числе которых был и Володька Грибков, проходили мимо лошади, идя в Институт. И вдруг лошадь ни с того, ни с сего крутанула своей мордой и цапнула за плечо не кого-нибудь другого, а именно Грибкова. Случай этот вошел в анналы нашей студенческой истории – «Предсказания сбываются».

Студенческие габаритыКак и в любой относительно большой группе (а наш поток «Б» ни

много ни мало состоял из почти 200 студентов) были у нас и свои «тонкие» и «толстые». Я уже говоррил, что Борисс Громадин вскоре был от обязанностей старосты потока освобожден. Новым старостой нашего потока был назначен Борис Малашкевич. Он был лет на 17-20 старше нас. После демобилизации из армии в чине капитана он поступил в наш институт. Нам, 17-18-летним, он казался если и не стариком, то уж, по крайней мере, пожилым мужчиной.

Это был высокий (пожалуй даже самый высокий на нашем потоку), сутуловатый, худой с ввалившимися щеками, с лицом землистого цвета, длинным горбатым носом, узкими губами, маленькими, бесцветными,

147


глубоко посаженными глазами, да еще с неприятным лающим голосом человек. Носил он военную форму (китель и брюки), правда уже без погон. Он так и до окончания института «прослужил» в этой должности –старосты потока. Нам бы следовало уважать его, хотя бы за его возраст, но лично у меня (да, как я знаю, и у моего окружения) ничего кроме чувства жалости и смеха ни сам Боря Малашкевич (а по другому мы его не звали), ни его поступки не вызывали. Судьба его, наверное, не была счастливой.

Я еще один или два раза встречал Борю Малашкевич на встречах нашего курса через 5 и 10 лет после окончания Института. Он несколько поправился, но, конечно же, и постарел. Если мне не изменяет память, то Коля Чебышев как-то говорил мне, что Борю Малашкевича он встретил лет 10-15 назад. Это был спивающийся (или спившийся) старый человек. Жив ли он сейчас - не знаю. Если жив, то ему сейчас должно быть где-то около 80 лет.

Прямым антиподом Боре Малашкевичу был Мотя Левинтон. Наш ровесник, но зато самый толстый студент на потоке, да пожалуй, и на всем нашем 1-м курсе. Несмотря на свою полноту, это был подвижный (он даже некоторое время занимался штангой), веселый, остроумный, всегда улыбающийся (часто во весь рот) молодой человек, похожий, по моим тогдашним представлениям на Тартарена, Ламме Гудзака или Санчо Пансо (только выше их ростом!!!). Мотя умел хорошо и заразительно говорить. Поэтому на собраниях потока он часто выступал.

Помню, как после 2-го курса мы должны были ехать на «целину». Решение было уже, конечно, принято «свыше» – на уровне руководителя Института, РК КПСС и РК комсомола. Но делался вид, что дело это добровольное и наш комсомольский энтузиазм и долг влекут нас всех на эту «целину». Это был уже 1957 год - год 1-го Всемирного Фестиваля молодежи и студентов, к проведению которого шла подготовка в Москве - месте этого форума. Так вот, на нашем собрании после «речей» официальных лиц, встает Мотя Левинтон, спускается вниз аудитории и, подняв сжатую в кулак правую руку, говорит: «Помните, в годы Гражданской войны был лозунг «А ты записался в Красную Армию?». Перефразируя этот лозунг я спрашиваю каждого из Вас –«А ты записался на «целину»?. Лично я записался!». Сказав это, он поднялся, сел на свое место и, конечно же, в результате на целину не поехал.

Зато он стал постоянным участником студенческих капустников, эстрадных представлений, художественной самодеятельности, которые давались практически на всех торжественных (к праздникам приуроченных) вечерах. Позднее из этих капустников вырос «КВН» – Клуб веселых и находчивых, ставший впоследствии одной из самых популярных молодежных программ центрального телевидения еще во времена СССР, а в постсоветское время одним из мощных коммерческих проектов, вышедших на международный уровень.

У истоков КВН, зародившегося в стенах 1-го МОЛМИ, стояли Александр Аксельрод, Григорий Эфштейн (Горин), Миша Кондрор, другие

148


студенты нашего института - и в их числе Мотя Левинтон. Он стал (правда, уже после окончания Института) вторым (после Григория Горина) капитаном команды КВН 1-го Мединститута, которая в то время была лидером этой программы. Его обаятельная улыбка «толстяка», под остроумные «экспромты» стала едва ли не символом КВН тех лет. Мотя Левинтон даже снялся, хотя и в эпизодической, роли шведского шофера (сторонника коммунистической идеи) в фильме «Посол Советского Союза».

После КВН Мотя участвовал вместе с другими КВН-щиками, в том числе и Александром Маслюковым, в так называемых в 70-80-е годы «левых концертах». У него были какие-то серьезные неприятности по этому поводу с правоохранительными органами. Он перенес инфаркт миокарда и вскоре умер.

Первый студенческий вечерПервый студенческий вечер младших курсов 1-го МОЛМИ состоялся

где-то в середине сентября на Моховой улице в здании Анатомического корпуса. Мы собрались в аудитории часов в 7 вечера. Я даже успел после занятий съездить домой пообедать.

День был теплый, сухой и я отправился на вечер пешком. Шел я, наверное, часа полтора. От Остаповского шоссе, через Крестьянскую заставу, Таганку к высотному зданию на Котельнической набережной, далее по набережной Москвы реки до Кремля и оттуда через Красную площадь на Моховую.

Юрка Глейзер привел на этот вечер свою «Черкизовскую еврейскую компанию» – Моню, Леню и еще черт-знает кого. Сам он, как всегда, был экзальтирован, весел и напевал песенку: «Он вечно озабоченный, он главуполномоченный…», приплясывая, прихлопывая при этом.

На капуснике, подготовленном для нас старшекурсниками, были представлены «избранные» лучшие номера. Вел программу Алик Аксельрод – студент 3-го или 4-го уже курса. Молодой, с темными вьющимися волосами, стройный, красивый парень (впоследствии жизнь свяжет меня дружескими отношениями с Аликом и его супругой Наташей Моргулис, но об этом позднее). Алик был не только ведущим концерта, но и выступал как чтец (он читал пародии на разных поэтов, нет это были скорее не пародии, а подражания – как бы написали на данную тему Маяковский, Есенин, Пушкин, Игорь Северянин и др). К моему стыду должен сказать, что имя запрещенного в те времена поэта Игоря Северянина я впервые услышал именно на этом вечере. Кроме этого Алик Аксельрод показывал нам как «мим» поведение молодого человека в московском транспорте.

На вечере нас познакомили с гимном 1-го МОЛМИ, написанным Келерманом и Вилленом Кондрором (старшим братом нашего сокурсника Миши Конрдора) и с песенкой на мотив ставшей в те годы популярной благодаря исполнению Леонидом Утесовым «Кейзи-Джонс». В той песенку

149


были такие слова: «Наш МОЛМИ стоит на Пироговке, наш МОЛМИ стоит на Моховой. Клиники МОЛМИ известны на Петровке …»

На этом же вечере блистали своими талантами и наши сокурсники. Большой успех выпал на долю Володи Леви, исполнившего на фортепьяно «Лунную сонату» Бетховена.

После концерта были танцы, но они не остались четко в моей памяти.

"Плесень"Годы учебы в Институте совпали и с начавшейся в период правления

Никиты Хрущева «оттепелью» и с рядом кампаний, направленных на борьбу «с проникновением в советское общество чуждой нам буржуазной морали и культуры», особенно в среду молодежи. Проявлялась эта, с позволения сказать «борьба», не только всевозможными запретами (я уже кажется говорил, что на школьных вечерах нам запрещали танцевать даже танго и фокстрот). Так вот, позднее, в середине 50-х годов, таким же запретам подвергался джаз и модный на западе, особенно в США, «рок-н-ролл». В домашней обстановке, ресторанах, «Коктейль-холле» на улице Горького и джаз и рок-н-ролл все-таки прорывались и пробивали себе дорогу, но на официальных студенческих вечерах в те годы (1955-1956) танцевать «рок-н-ролл» было запрещено.

А тут еще пошла кампания борьбы со «стилягами». Так называли молодежь, одевавшуюся в иностранные «шмотки», которые они с огромным трудом (в большинстве случаев) "доставали", выменивая у иностранцев или покупая «по блату» в комиссионных магазинах или «с рук» (я не говорю о той очень небольшой кучке молодых людей, которым «модные шмотки» привозили из-за границы родные или знакомые).

Но не только одежда, но и прически и поведение этой «золотой молодежи» – все кричало об их протесте против нашего, как теперь говорят, тоталитарного общества и его лжеидеологии и лжеморали. Это я понял значительно позже. Тогда же нам морочили голову всякими статьями и фельетонами, критиковавшими и клеймившими подобную, преклоняющуюся перед Западом, чуждую советской морали молодежь.

Особый успех имели фельетоны журналиста, печатавшегося тогда в «Правде» (главной газете страны) Ильи Шатуновского (с ним мне довелось познакомиться при печальных для нас обстоятельствах – на поминках в АПН после похорон Бориса Сергеевича Буркова - Лидиного отца, в 50-е годы работавшего главным редактором «Труда», а затем зам. Главного редактора «Правды»). На "9 дней" он пришел к нам – в квартиру, где с 1945 года до 1997 года, то есть до своей смерти, прожил Борис Сергеевич. И. Шатуновский, высокий старый человек, уже не производил в это время впечатления «журналиста с разящим пером». Но в те 50–е годы от его фельетонов пострадали (а многим просто поломали судьбы!!!), наверное, тысячи и тысячи в общем-то ни в чем не повинных молодых людей.

150


Особенно запомнился мне один из его фельетонов «Плесень», давший «кличку» практически любой, не подходившей под мерки «прокрустова ложа» советской идеологии молодежи. В этом фельетоне приводились ужасающие факты о развратном поведении многих молодых людей из семей высокопоставленных лиц, академиков, композиторов, артистов и прочих «интеллигентов», которые, якобы, устраивали в квартирах и на дачах своих родителей оргии, в пьяном виде разъезжая на «отцовских» автомобилях и, в конце концов, такое их моральное разложение должно было привести и привело к трагедии – убийству девушки.

Что там было на самом деле мы. Конечно, уже никогда не узнаем. Я лишь помню, что в том фельетоне фигурировали имена академика Передерия, композитора Иссака Дунаевского, актеров Абдулова и Мордвинова. Речь, конечно, шла не о видных ученых, музыкантах, актерах, а об их «морально разложившихся детях», которые и были названы «плесенью» на теле нашего чистого и прекрасного социалистического общества.

Этот фельетон потянул за собой целую «цепочку» статей и фельетонов на подобную тему. Пошла «охота на ведьм». В каждом коллективе - институте, консерватории, НИИ и на разных предприятиях - выискивали и клеймили свою «плесень». Докатилась эта война и до нашего института, нашего 1-го курса и, более того, нашего потока «Б».

Нам пришлось на «показательном» комсомольском собрании, на котором присутствовали не только наши комсомольцы, но и представители РК КПСС и РК ВЛКСМ, Парткома и Комитета комсомола института, дирекции и деканата, разбирать поступки и поведение нашего студента Бориса Варламова. В дирекцию Института поступили письма из РК КПСС и РК ВЛКСМ с требованием рассмотреть на комсомольском собрании курса поведение студента Бориса Варламова и решить вопрос о его дальнейшем пребывании в рядах ВЛКСМ и в институте.

До этого, кажется в «Комсомольской правде» или «Московской правде» был уже опубликован фельетон, в котором клеймили «золотую молодежь», устраивавшую оргии на квартирах своих родителей, занимавшихся групповым сексом. В числе упоминавшихся в фельетоне молодых людей фигурировал и Борис Варламов. Именно на его квартире происходила одна из оргий. Правда, подробности в фельетоне не сообщались (быть может, сыграло роль вмешательство отца Бориса Варламова – известного в то время кинорежиссера документального кино, 5-кратного лауреата Сталинских премий).

На собрании же представитель РК ВЛКСМ, выступавший в качестве «общественного обвинителя», с «комсомольской прямотой» довел до нашего сведения, что Борис Варламов во время очередной попойки и оргии, устроенной у него в квартире, в высотном здании на Котельнической набережной (престижный в те времена дом, где жили деятели культуры, науки, номенклатурные партийные и комсомольские работники) «делали в соседней комнате со своим дружком девушку». Он (член РК ВЛКСМ)

151


потребовал осудить и сурово наказать за аморальное поведение Бориса Варламова и исключить его из рядов ВЛКСМ и Института. «Таким не место в комсомоле и студенческой семье!!!».

Вслед за ним с «комсомольским пафосом» выступили член комитета комсомола (или секретарь бюро ВЛКСМ младших курсов студент-отличник Виктор Фролов – небольшого роста, с большой круглой головой, красномордый, белобрысый, казавшийся почти лысым, который заклеймил поступки Варламова как несовместимые со званием студента-медика и комсомольца. Его поддержал и «куратор» нашего потока (была такая общественная нагрузка у аспирантов) Агафонов - крайне неприятная, если можно сказать «личность».

Потом стали спрашивать у наших студентов, кто дружил с Варламовым, что он за человек, не делился ли он с ними информацией о своих «успехах» и «победах» у девочек? Никто из наших ребят не сказал плохого слова о Борисе, но и "защитить" его они не могли. Сидевшие в президиуме собрания потребовали открытого голосования по вопросу о дальнейшем пребывании Бориса в рядах ВЛКСМ, причем вопрос был поставлен однозначно: «Исключить Бориса Варламова из рядов ВЛКСМ». Более того, они требовали «выгнать» его и из института. В такой обстановке результат голосования был, конечно, предопределен, но Бориса не исключили из института, а дали ему «испытательный срок». Вот таким образом и нас коснулась всеобщая история и поднятая в стране кампания по борьбе с «плесенью».

1956Закончился 1-й семестр 1-го курса в Мединституте. Экзаменационная

сессия начиналась в январе 1956 года: сдавали мы лишь два экзамена - анатомию и химию.

Начало января студенты потратили на ликвидацию «хвостов» (отработку пропущенных занятий и сдачу «незачтенных» тем) и получение зачетов. У меня же уже стоял в зачетке "допуск к экзаменам". Я же имел достаточно свободного времени на отдых, и на подготовку к экзаменам.

Свой первый зачет (по химии) я получил уже в первых числах декабря. Вскоре я получил практически автоматически (то есть без сдачи специального зачета, а по совокупности сданных тем) зачеты и по остальным предметам: анатомии, биологии, физике, ОМЛ, ВМП, латыни и иностранному языку.

Новый 1956 год я встретил вновь в кругу семьи на Остаповском шоссе (дом 47, кв. 1). Стол был накрыт у тети Ривы. Кроме наших - мамы, папы, дяди Пети и тети Ривы, Любы и Сеньки - были дядя Шимон с Наточкой, Арон Толчинский с женой (Фирой), Лиза Козленко и я. Толя уходил встречать Новый Год в молодежную компанию. В таком составе Новый год мы встречали, наверное, в последний раз.

152


Как всегда, посидели, выпили, родители вспоминали свои молодые годы, своих друзей и знакомых. Пели песни, как старые, так и «модные». В тот год популярной стала песенка в исполнении солистки Утесовского ансамбля Нины Дорды «Мой Вася». В ней были такие слова: «Он будет первым даже на Луне, мой Вася!». Все дружно подпевали «Мой Вася». Дядя Петя, как всегда, напевал имевшую, по-моему, глубокий смысл песенку «В нашей жизни всякое бывает: налетает тучами гроза, туча уплывает, ветер утихает и опять синеют небеса!». То есть, несмотря на неприятности и даже трагедии, впереди нас ожидает все же светлая и хорошая жизнь. Мы все верили этому и ждали прихода красивой и счастливой жизни. А пока нужно было радоваться тем маленьким успехам и радостям, которые выпали на нашу долю.

После тяжелых и тревожных лет конца сталинского правления, эти годы середины 50-х казались уже спокойными и почти счастливыми. Еще бы! Никого из наших уже не сажали. Утихла борьба с «безродными космополитами», не так остро ощущался «антисемитизм» на государственном уровне – наступила «хрущевская оттепель». У меня уже не было «страха», что я не сдам экзамены и меня выгонят из Института. Я, правда, еще не предполагал, что стану «отличником», но уверенность в успешной сдаче экзаменов во мне окрепла, и это вселяло какое-то чувство внутреннего спокойствия.

Благословение в отличникиВот в таком хорошем настроении, уверенный в своих знаниях, я и

отправился на первый в моей жизни институтский экзамен. Сдавали мы анатомию. Экзамен проходил в большом анатомическом зале –«анатомичке», на 1-м этаже. Нас по одному приглашали в «анатомичку», где мы вытаскивали билет с вопросами. В билете были обязательно вопросы по «костям», «суставам», и «мышцам», то есть по тем разделам, которые мы изучали в 1-м семестре. Мне достались такие вопросы: строение кости (верхняя конечность), мышцы передней брюшной стенки, паховый канал. Времени для подготовки было достаточно, так что я спокойно все вопросы подготовил.

Достался мне, как оказалось, самый «строгий» экзаменатор - Владимир Григорьевич Скрыпник. Правда, сдавал я этот первый в моей жизни «медицинский» экзамен не одному В.Г.Скрыпнику. В тот год Председателем Государственной экзаменационной комиссии по анатомии был зав. кафедрой хирургии профессор Павел Иванович Сапожков. Отвечал я на вопросы билета спокойно, четко, наверное, достаточно громко. Быть может, Павел Иванович услышал мои ответы и подошел к нам. Он задал несколько вопросов, в том числе и по строению кости: «Что такое Гаверсовы каналы?». К счастью, я и этот, больше гистологический, чем анатомический аспект строения кости знал и смог на него четко ответить. Ему понравились мои ответы, касающиеся и суставов и связок верхних

153


конечностей, и строения стенок пахового канала и его отверстий. На вопрос В.Г.Скрыпника, как Председатель Государственной экзаменационной комиссии оценивает мои знания, он ответил: «Отлично» и пожал мне руку. Так с легкой руки Павла Ивановича Сапожкова и начался мой путь «отличника» учебы в 1-м Мединституте.

Спустя 5 дней мы сдавали экзамен по химии. Я быстро решил задачу, указанную в билете, сделал все уравнения окислительно-восстановительных реакций и ответил на вопрос о строении и свойствах названных в билете веществ. Моим экзаменатором был на сей раз доцент Мишин, который читал лекции на нашем потоке. Я быстро изложил ответы на вопросы, стоявшие в билете, он проверил решение задачи и уравнение и в моей зачетке появилась вторая запись; химия - «отл.» (отлично). Так завершилась моя первая экзаменационная сессия в 1-м МОЛМИ.

В целом группа наша экзамены сдала прилично. Отличниками стали Сергей Дратвин, Виктор Китаев, Леня Луговой, Толя Лякишев и я. Лида два экзамена сдала на «хорошо».

Первые каникулы и послеНачались первые в моей жизни студенческие каникулы. В памяти

моей от этих первых каникул остался лишь «поход» в театр Оперетты. У меня было 2 билета на «Фиалку Монмартра», я пригласил Колю Чебышева. Он сразу же согласился составить мне компанию.

Театр Оперетты в то время располагался в здании, где сейчас располагается театр «Сатиры», рядом с Концертным залом им. Чайковского. Театр переживал в те годы «смену поколений». Ушли со сцены ведущие солисты, которых я помнил еще с детских лет. Больше уже не было Лебедевой и Качалова, почти не играл Г.М.Ярон. Теперь ведущими стали Вермель и Феона, а роли комического плана исполняли Аникеев и Алчевский. Оперетта Кальмана «Фиалка Монмартра» даже в таком исполнении все же оставляла приятное впечатление. В остальные я дни отдыхал, бродил по Москве. Время летело быстро. И вот уже вновь начались занятия в Институте.

Второй семестр нашу подгруппу по анатомии теперь ведет Владимир Григорьевич Скрыпник (доцент Г.Ф.Усков исполняет обязанности зав. кафедрой). Скрыпник, оказывается, запомнил меня с экзаменационной сессии и поэтому «звание» отличника, во всяком случае по анатомии, приходится если и не защищать, то поддерживать. Но это дается мне довольно легко. Я не просто «зубрил», а с интересом изучал строение внутренних органов человека, занимался в «анатомичке» и в музее наверху.

С этого семестра у нас начались и новые предметы: гистология, органическая химия, физколлоидная химия. Гистологию читают нам зав. кафедрой проф. Елисеев и доцент Сергей Сергеевич Лагучёв. Лекции Лагучёва более интересны и ярки. Помню, впервые услышанную из уст Лагучёва «крылатую» фразу, когда он читал нам тему, посвященную

154


половой системе женщин «Матка поистине кровавыми слезами плачет по каждой несостоявшейся беременности». Практические занятия в этом семестре по гистологии в нашей подгруппе вел тогда еще аспирант кафедры Юлий Иванович Афанасьев.

С Сергеем Сергеевичем Лагучёвым, который вскоре покинул кафедру и ушел заведовать лабораторией в один из «академических» НИИ, я встречусь спустя 5 лет, когда, окончив Институт, начну работать старшим лаборантом в лаборатории иммунологии эмбриогенеза Института экспериментальной Биологиии АМН СССР. Наши кабинеты окажутся рядом в одном отсеке на 2-м этаже здания, в котором располагались еще и Институты Фармакологии и Патофизиологии АМН, Фундаментальная библиотека АМН и Отдел кинематографии АМН.

С Юлием Ивановичем Афанасьевым жизнь сведет меня еще ни один раз. Когда после окончания второго курса мы поедем на целину, вместе с нами в студенческом отряде 1-го МОЛМИ будет и молодой ассистент кафедры гистологии, тогда еще «комсомолец» Ю.И.Афанасьев. В то время это был высокий, худощавый молодой человек. У студентов он почему-то не пользовался большим авторитетом. Каков Ю.И.Афанасьев был в работе на целине, мне увидеть не довелось: мы попали в разные бригады. Но, возвращаясь в начале октября в Москву, ехали мы в одном вагоне.

И вот, приключилась с Ю.И.Афанасьевым беда. Заболел он то ли дизентерией, то ли сальмонеллезом. И пришлось ему довольно часто бегать в туалет. Мы сидели в нашем отсеке и вновь мимо нас пробежал в туалет Афанасьев. Когда он возвращался, то один из студентов-старшекурсников Федька Брагин, гладя на него, вслух громко сказал: «Вон Юлий Иванович-поносник идет!». Я думаю, что и сам виновник слышал эту фразу, вызвавшую громкий смех сидевших. С тех пор Ю.И.Афанасьев остался для нас на всю жизнь с этим «клеймом». В начале 80-х годов мне довелось по приглашению профессора Ю.И.Афанасьева участвовать в создании на киностудии Моснаучфильм учебного фильма «Ранний эмбриогенез человека», несколько раз я выступал оппонентом на защитах диссертаций его учеников. К сожалению, уже давно нет в живых ни Сергея Сергеевича Лагучева, ни Юлия Ивановича Афанасьева.

Органическую химию вел у нас С.С.Рево – доцент кафедры биохимии, которую тогда уже возглавлял профессор С.Р.Мордашов. Кафедра располагалась на Садовом кольце радом с Зоопарком и Планетарием, недалеко от площади Восстания. Напротив находились два небольших особняка. В одном из них жил в свое время Антон Павлович Чехов, а в другом - один из самых изощренных палачей ХХ века Лаврентий Павлович Берия.

Проблем с органической химией в плавне освоения учебных программ у меня не возникало. Помню лишь, что акролеин – органическое вещество с неприятным запахом, да как С.С.Рево распекал Юру Глейзера, который не отличался хорошими знаниями, что он мешает ему работать и писать учебник по органической химии.

155


На потоке «В» в одной из групп учился Миша Кондрор. Его тоже С.С.Рево упрекал за нерадивость в учебе и приводил в пример его старшего брата. С Мишей Кондрором, ставшим впоследствии одним из активнейших КВН-щиков и автором многих программ, у нас всегда были теплые отношения. К сожалению, он очень рано ушел из жизни после тяжелой болезни.

После окончания Института мы какое-то время не виделись. И вот, весной 1973 года, уже после защиты докторской диссертации, когда мы, уже будучи сотрудниками НИИ морфологии человека, все еще «сидели» в здании Института Медгенетики на Каширке, внизу в холле я увидел Мишку Кондрора. Он был очень худой, с лицом землистого цвета, еле передвигался с палочкой. «Миша, что с тобой?» – невольно воскликнул я. «Да вот, была операция по поводу опухоли толстой кишки». Он пришел к своему брату, работавшему руководителем лаборатории в Институте экспериментальной эндокринологии и химии гормонов АМН СССР, занимавшем половину здания, которое когда-то предназначалось для Института экспериментальной Биологии (а сейчас там разместились два Института –медгенетики и эндокринологии).

После этой встречи спустя несколько месяцев я навестил Мишу уже в клинике Института хирургии им. Вишневского. Это была наша последняя встреча. Вскоре он умер. С его старшим братом мне довелось познакомиться уже, наверное, в середине 90-х годов.

Анатомические анекдотыНа анатомии мы изучали внутренние органы. Когда дошли до органов

половой системы, то в нашей подгруппе произошел просто анекдотический случай. Тамара Богданова, девушка очень стыдливая, с постоянным, скорее всего нездоровым румянцем на щеках, отвечая на вопрос о строении мужского полового члена, сказала, что внутри него имеется косточка - os penis. На что В.Г.Скрыпник дал такой коментарий: «Вам либо это показалось, либо Вам повезло». Это вызвало всеобщий хохот нашей студенческой подгруппы, а Тамара вся побогровела и потупила очи. Я думаю, что опыта интимных отношений у нее еще тогда не было, а откуда она взяла эти сведения даже трудно представить. Может услышала где-то кем-то в шутку сказанное и приняла это за истину.

Вообще, занимаясь анатомией в анатомичке, мы не брезговали даже в перерыве, правда сняв перчатки, там же, у трупа или у лотка с органами, перекусить (съесть бутерброд или принесенные из буфета пирожки). Это напоминало мне один студенческий медицинский анекдот:

На одной из лекций по анатомии старый профессор говорит студентам: «Студент-медик должен быть внимательным, исполнительным и не брезгливым! Вот перед Вами труп! Я ввожу свой палец ему в анус и затем облизываю его (палец). Пожалуйста, коллега, - обращается профессор к одному студенту, - проделайте то же самое!» Студент-отличник подходит

156


к трупу, указательным пальцем правой руки вводит его в анус, затем вынимает палец и на глазах всей аудитории облизывает его. На что профессор замечает: «Молодой человек, Вы исполнительны, не брезгливы, но не внимательны! Я же вводил в анус трупа указательный палец, а облизывал средний».

Вообще, в тот период подобных «студенческих» анекдотов ходила масса, и мы уже не боялись рассказывать анекдоты, а ведь еще каких-то пару лет назад за анекдоты пострадали многие. Стоило в компании рассказать какой-нибудь, даже безобидный, политический анекдот и на тебя могли донести в соответствующие органы.

Валентиновка1956 год – год ХХ съезда КПСС. С отчетным докладом на съезде

выступил Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев. Материалы ХХ съезда мы изучали на занятиях ОМЛ (основы марксизма-ленинизма). На закрытом заседании съезда Никита Хрущев выступил с речью, разоблачающей культ личности Сталина. Так в нашей жизни появился новый термин «культ личности». Тогда еще, конечно, о всех преступлениях периода «правления Сталина» не говорилось, но ореол «Великого вождя всех времен и народов» был уже развеян – началась хрущевская оттепель, а с нею пришла и первая моя студенческая весна.

За пару дней до Первомая ко мне подошел Юрка Глейзер и пригласил встретить 1-е Мая в студенческой компании на даче у Лиды Бурковой. Среди приглашенных: Светлана Дербенева, Элла Алфереова, Элла Боянова, Сергей Дратвин, Саша Левин, Юра Глейзер и я. Оказалось, что дача Лидиных родителей находится в Валентиновке, то есть рядом с нашей дачей в Загорянке. Как выяснилось много лет спустя, пригласить меня в компанию решила Лида. Но самой ей, вероятно, сделать это казалось неудобным и она попросила Юрку Глейзера. В тот день я, по-моему, последний раз в своей жизни оказался безусым. Я решил утром побриться и подправить усы, но почему-то они никак не получались ровными и в конце концов от них ничего не осталось.

Собрались мы на Ярославском вокзале и электричкой отправились в Валентиновку. На собранные деньги ребята купили пару бутылок вина, лимонад, какую-то закуску. Да и что мы могли тогда закупить на наши скромные студенческие стипендии. Но дело, конечно, вовсе не в «выпивке» и «закуске»: просто была возможность вместе провести несколько часов на природе в свободной обстановке. Оказалось, что наши дачи расположены недалеко друг от друга, в каких-то полутора километрах, и после скромного застолья, немного потанцевав под патефон, мы отправились с Лидой и Сашей Левиным а Загорянку.

Дача наша была еще закрыта, там никого не было. Мы вошли во двор, покрутили там несколько минут и вернулись в Валентиновку. Уже летом я буду проделывать многократно вечерами (ночами) этот путь из

157


Валентиновки в Загорянку по шоссе, измеряя пар-шагами расстояние между нашими дачами. А случалось это почти каждый вечер в конце июня и в июле, когда мы проводили на даче свои первые летние студенческие каникулы и я провожал Лиду домой.

Летняя сессия 1956Май-июнь 1956 года - весенне-летняя сессия. Нам предстоит на сей

раз сдавать четыре экзамена: физику, биологию, органическую химию и ОМЛ. Зачеты сдал легко, а вот на первом экзамене впервые пришлось волноваться не только и не столько за себя. Мы с Лидой к зав. кафедрой Ливанцеву, сидели за одним столом, напротив друг друга. Лида отвечала первой, я волновался за нее, быть может, мое волнение передалось и ей, а может мое присутствие смущало ее, но ответы ее не были полными и получила она лишь «удовлетворительно». Помочь ей я не мог. Мои чувства к ней становились все теплее и нежнее, и за ее тройку я переживал больше, чем переживал бы за свою неудачу.

Но и на сей раз даже строгий экзаменатор Ливенцев не смог не оценить мой ответ «отлично». Следующий экзамен - органическая химия. Я сдавал С.С.Дебову, а Лида на вопрос Сережи Дратвина, кому она сдавала, ответила «засранцу» Броуде. С тех пор вместо часто употреблявшегося слова «засранец» в лексикон наш вошло слово «Броуде».

Органику и биологию я также сдал на «отлично», а вот удержаться в «отличниках» мне на сей раз не удалось - по ОМЛ получил свою первую «4» (хорошо). Эта ОМЛ-овская «четверка» лишила меня повышенной стипендии.

Еще большая неприятность ждала Лиду. С «тройками» в ту пору стипендию платили лишь студентам из бедных семей, а поскольку зарплата Лидиного отца даже в пересчете на всех иждивенцев (зарплата делится на число неработающих членов семьи) превышала минимально необходимый уровень, кажется 500 рублей, то стипендия не выплачивалась.

Помимо своих экзаменов мне пришлось «выручать» Толю. Он сам сдавать экзамены в своем ВЗМИ не мог, так как работа и гулянки не оставляли времени для занятий, а знаний, необходимых для сдачи экзаменов по общеобразовательным предметам - физике, химии и английскому языку - у него не было.

В то время существовала, наверное, не только во Всесоюзном Заочном Машиностроительном Институте практика, когда «покупали» за небольшую мзду (я точно не знаю, за какую сумму) «бедного студента» из других Институтов, и он сдавал экзамены, переклеив фото в «зачетке». Так практиковал и «вечный Толин лидер» Ефим Шлаин. Был у них общий знакомый - рыжий Рафик. Он и сдавал за них некоторые экзамены. Но тут произошла осечка. Как и что случилось на самом деле, я не знаю. То ли преподаватель химии засекла Рафика, запомнив его под другой фамилией

158


(то есть сдававшего уже за кого-то другого), но ему удалось убежать, схватив «зачетку».

После этого фотокарточки вновь переклеили и я пошел пересдавать химию уже с Толиной фотографией. Попал я опять к тому же самому преподавателю-женщине. Я решил задачку и ответил на все вопросы билета. Но тут она, видимо, припомнила инцидент с рыжим Рафиком и насторожилась. «Почему за Вас приходил сдавать другой?». «Ну что Вы, зачем мне это было нужно. Я и сам знаю химию», - ответил я, глядя ей прямо в глаза. Вероятно, мои знания поколебали ее подозрения. Она поставила мне, то есть Толе, «отлично», но все же недоумение у нее осталось: "Почему за студента, знающего предмет, приходил сдавать другой?", - было написано у нее на лице.

Так я помог брату удержаться в Институте, в который я же и поступил год назад. За этот Толин успех успех (о том, что сдавал экзамен я, родители не знали!) папа «достал» нам путевки в дом отдыха ТГУ (Тбилисского Государственного Университета) в Цихисдзири под г. Батуми на Черноморском побережье Грузии.

Лето на дачеВ дом отдыха мы должны будем отправиться в конце июля. А пока у

нас впереди первое лето, которое мы проведем на даче с Лидой. Я имею в виду, что после завершения экзаменационной сессии, Лида жила на даче в Валентиновке, а я на нашей даче в Загорянке. Причем я по большей части в этот период бывал на даче один. Папа и Толя работали и мама была с ними в Москве. На даче жили тетя Рива с Игорем и Иркой и Лилька с Фимой и Славкой.

Родители мои с Толей приезжали на дачу на выходные дни, то есть в субботу вечером. Ведь в ту пору был лишь один выходной день в неделю - воскресенье. Часто приезжал вместе Толей его друг - Ефим Шлаин со своей «невестой» Симой.

Родители Ефима еще не вернулись из «сталинских лагерей». Дело в том, что в конце 40-х - начале 50-х годов было сфабриковано (подобно «делу врачей») еще одно громкое «дело» против руководящих кадров Авиазавода имени Сталина – ЗИСа. Большинство руководителей завода: конструкторы, инженеры, начальники цехов были евреями. Их обвинили во «вредительстве». Директора Автозавода –легендарного Ивана Лихачева сняли с работы, а всех евреев «посадили». В их число попал и отец Ефима Шлаина, бывший в то время начальником литейного цеха.

Выходные дни мы (Лида и я) проводили, как правило, в своих семьях. Зато в будни наших студенческих каникул мы большей частью бывали вместе. Лида была моей первой девушкой. Я имею в виду, что она стала первой девушкой, которую я полюбил. Опыта интимных отношений с женщинами у меня не была никакого, но чувства взаимной симпатии и нежности, возникшие между нами, делали наши встречи очень приятными.

159


Мы бродили с ней по лесу, по вечерам вместе с ее валентиновской компанией ходили на танцы. Среди ее знакомых были брат и сестра Слава и Люся, Таня Добровицкая, Володя Орлов (впоследствии писатель, романом которого «Альтист Данилов» зачитывалась вся Москва - это я знаю и не говорю «за всю Одессу»).

В тот год танцы устраивали на островке пруда в Загорянке, перебросив ветхий мостик на островок.

Днем мы играли в волейбол на территории дач газеты «Труд», рядом с Лидиной дачей. С мамой Лиды Варварой Сергеевной я познакомился, когда пришел к ним на дачу. Варвара Сергеевна копалась в огороде, слева от калитки. Там у них росли, кажется, в тот год кабачки, огурцы и, быть может, помидоры. Участок их дачи был большой (33 сотки), причем левая часть его - просто настоящий лес. От калитки в глубь сада шла широкая песчаная дорожка, справа от которой был цветник. Дача была двухэтажная с большой террасой и широким крыльцом, к которому вели две дорожки, ответвлявшиеся от главной.

Варваре Сергеевне в ту пору было всего-то 45 лет. Она была среднего роста, на мой взгляд, слегка полновата, с симпатичным лицом. Лида из двойняшек, но с сестрой своей Юлей они совершенно не похожи. Лида худенькая, а Юля пухлощекая, Лида светленькая, а Юля темноволосая, с большим «пятном» от ожога на шее. Отца их - Бориса Сергеевича Буркова - в то время главного редактора газеты «Труд», я еще не видел.

Так вот, мы гуляли с Лидой по окрестным лесам, расположенным между Загорянкой и Валентиновкой. То входили в лес в Загорянке, а выходили из него в Валентиновке, то делали наоборот. Однажды мы прошли из Валентиновки до Загорянского пруда, а оттуда направо к лесу. В ту пору довольно большая площадь перед лесом (во времена моего детства - место вырубленного во время войны леса, с торчащими пнями) была расчищена и на ней были высажены молодые деревца: сосны, березки, елочки. Прутики эти в этой части были еще не более полуетра высотой, то есть это было открытое всем ветрам поле с молодыми саженцами.

День был солнечный, теплый. Мы шли с Лидой по этому полю. Нам навстречу шли ребята лет 12-13. Когда они прошли мимо нас, один «знаток» футбола сказал своим дружкам, показывая на меня: «Смотрите! Вон Метревели идет!» вероятно, он ни меня, ни Метревели раньше вблизи никогда не видел. И сходство наше было лишь в том, что мы оба были небольшого роста, худые, с маленькими черными усиками. В те годы Слава Метревели лишь начинал свой путь в большо футболе. Выступал он за московскую команду «Торпедо». Играл в нападении на правом краю. Пройдут годы, и Метревели станет одним из сильнейших игроков «Торпедо» и сборной СССР. Он играл в «Торпедо» вместе с такими «звездами» футбола, как Эдуард Стрельцов, Вадим Иванов, Валерий Воронин, Николай Моношин. Заканчивал он свою карьеру футболиста в Тбилисском «Динамо».

160


Для меня в то время «сходство» с известным футболистом было весьма приятным. Иначе бы я не запомнил этот эпизод на всю жизнь. Теперь на этом месте шумит уже немолодой лес, а лет 35-38 назад мы приходили в этот молодой лесок с маленьким Андрюшей, а потом и с Галочкой.

Однажды ранним летом мы ловили там майских жуков. В тот год их было огромное количество и стоило потрясти молоденькую березку, как на землю сыпались десятки жуков. Пожалуй, больше никогда в своей жизни я не встречал такого их количества.

Мы шли с Лидой по полю, светило солнце, а когда мы вошли в лес и направились в сторону Валентиновки, вдруг внезапно хлынул дождь. Мы спрятались под деревом, но крона его нас не спасла, мы промокли немного, но стояли, боясь прижаться друг к другу. Пройдет еще несколько дней и, провожая поздним вечером Лиду домой, я осмелился впервые обнять ее за талию, оберегая ее от падения, когда мы поворачивали с Журнальной улицы на улицу Печатников, где стояла их дача. Пройдут годы и Лида скажет мне, что от этого прикосновения у нее подкосились ноги. А что было со мной! Теплая волна охватила все мое тело. Мне было удивительно приятно. Обнявшись, мы так и прошли последние метры до дачи. Поцеловать ее в тот вечер я еще не решился.

Я уже говорил, что в то лето я жил на даче один. Мы занимали тогда верх дачи, то есть комнату с террасой на втором этаже. Терраса была маленькая, но очень уютная - с трех сторон шли сплошные окна с маленькими оконными переплетами. Солнце, казалось, никогда не покидает ее. Справа от лестницы стояла широкая, обтянутая черным дерматином тахта (вообще-то это был полутороспальный матрац, поставленный на деревянные ножки). Рядом с ним стоял стол, вокруг которого расположились плетеные, еще довоенных времен, кресла (с фасадной стороны террасы, то есть за столом, стояло двухместное кресло. В углу за дверью стоял узенький шкафчик, где хранились чашки, блюдца и какие-нибудь продукты к чаю (сушки, печенье, конфеты). Вот и вся обстановка террасы. На ней семья наша и гости сидели, если погода не позволяла делать это во дворе. Вечерами мы за этим же столом играли в карты или домино.

Родители мои были очень радушными и приветливыми, и к ним всегда тянулись молодые «дачники». Комната была менее уютной - длинная, с потолком, напоминающим по форме крышку гроба. Справа на крыше было окно, которое располагалось в небольшом углублении. Называлось это окно «мезонином». Справа от двери стоял полутороспальный матрац на ножках (как и на террасе), а на задней стенке- «раскладушка» с ватным матрацем и чуть правее плетеное деревянное кресло-качалка. Я любил, надев мамин махровый полосатый темно-зеленый халат, сидеть в этой «качалке» и читать.

Еще в комнате был встроенный шкафчик с полочками, а по боковым стенкам, сразу же за окнами между террасой и комнатой были две дверцы,

161


ведущие в тянувшиеся между крышей и стенкой «чуланы». Пола в них не было, ступать нужно было по поперечным балкам, а с крыши торчали гвозди. Между балками был насыпан песок, который за долгие годы превратился в пыль. В раннем детстве было очень интересно и таинственно и даже немножечко страшно лазить по этим «чуланам» и находить какие-нибудь старые вещички, оставшиеся там еще, наверное, со времени первых хозяев дачи.

Вот именно наверху нашей дачи в один из первых июльских дней лета 1956 года я впервые поцеловал Лиду. Мы сидели с ней на тахте на террасе, о чем-то говорили. А когда пришло время Лиде возвращаться домой, я осмелился, нежно обняв ее рукою, коснуться губами ее щеки. Это и был первый в моей жизни поцелуй любимой девушки. Поняла ли Лида, что я ее поцеловал? Не знаю. Во всяком случае никаких ответных действий с ее стороны не последовало. Я же, дурак, боялся, что мой поцелуй может обидеть ее.

Я проводил Лиду до дачи, по дороге порой обнимал ее за плечи. На большее я не решался. Вероятно мой первый поцелуй не обидел Лиду и не оттолкнул ее от меня. Ведь я боялся, что она больше не придет ко мне на дачу.

В следующий ее приход я был уже посмелее, и теперь уже она наверняка поняла, что я ее целую. Мне было с ней удивительно хорошо и не хотелось расставаться. Было приятно сидеть с нею на тахте, тесно прижавшись друг к другу, касаться губами ее щеки, виска, шеи. Наверное, и ей было хорошо со мной.

Наши встречи продолжались, и постепенно мои руки становились смелее. Я нежно ласкал ее плечи и, целуя, касался руками ее груди сквозь тонкую шелковую ткань ее белой блузки. Она отвечала мне нежными, еще стыдливыми девичьими поцелуями. Мы могли так часами сидеть наверху на террасе, и было нам (теперь я уже могу точно сказать - нам обоим) как-то томительно сладостно. Пожалуй, это были одни из самых приятных дней моей жизни.

КурортникЛетние дни бежали быстро, и настало время нашего первого

расставания. Мы с Толей уезжаем отдыхать на юг. Это была моя первая «самостоятельная» поездка. Еще никогда в жизни я не уезжал из дома без мамы. Единственное длительное путешествие - эвакуация в 1941 году и возвращение из Омска в 1943 году. Но в то страшное время рядом была мама.

Сейчас же мы впервые отправляемся на Черное море, в Грузию. Поездка очень заманчивая. Я ведь никогда еще не был на море. Очень хочется поехать на юг - и очень не хочется расставаться с Лидой и родителями. Поэтому уезжаю с каким-то двойственным чувством - радости и сожаления одновременно.

162


Едем мы в общем плацкартном вагоне. Поезд отправляется вечером с Курского вокзала. Ехать нам предстоит более трех суток. Нас провожают родители. Наставления на дорогу и на время отдыха.

Толя в этом плане человек уже «бывалый». В прошлом году он отдыхал вместе с Ефимом Шлаиным в Геленджике. Я же лишь начинаю приобретать такой «опыт». Мама наготовила нам еды: напекла пирожков, зажарила курицу, дала нам копченой колбасы и консервов. Остальное следовало докупать в дороге. Ведь трое суток летом никакие продукты домашнего приготовления в поезде не выдержат.

Как только поезд отошел от перрона Курского вокзала, начался процесс «знакомства». Публика в нашем вагоне была разношерстной. Ехало много молодежи. Я уже не помню всех наших попутчиков, но одного из них запомнил хорошо. Это был грузин лет 30-35, то есть значительно старше нас. Звали его Жора. Он торгует на одном из московских рынков. Привозит из дома овощи, фрукты, зелень, продает их в Москве, а из Москвы везет домой всякий «дефицит».

Знакомство начинается с «вагонного» застолья. Мы достаем свои съестные припасы, Жора выкладывает свои, ставит на столик водку, вино. К нам присоединяются молодые люди и девушка - наши попутчики. Начинается первое в моей жизни «кавказское застолье». Тосты следуют друг за другом. Пьем за знакомство, за дружбу, за родителей, за «наш дом» и, наконец, за товарища Сталина, культ личности которого хотя и развенчали, но он все еще остался «отцом родным» для многих людей и особенно для грузин, тем более, что в начале года в Тбилиси произошли трагические события.

Там проходили просталинские студенческие демонстрации, которые были жестоко подавлены. В город были введены танки знаменитой своей жестокостью Таманской дивизии. Об истинных масштабах этих событий мы, конечно, тогда не знали. Лишь позднее из рассказов ребят Тбилисского Университета- очевидцев и участников этих демонстраций мы узнаем о жертвах среди мирного населения, о том, как танки давили студентов на улицах Тбилиси. И хотя образ «великого вождя» всех времен и народов лично у меня уже не вызывал никаких симпатий, из чувства солидарности и я пил за него.

Путь наш до Цихисдзири, небольшого курортного местечка под Батуми, был достаточно долгим. Поезд шел туда около трех суток. Со времени возвращения из эвакуации (из Омска) в конце 1943 года, это была моя первая поездка на поезде дальнего следования. Все было интересно: и пробегавшие за окном поезда населенные пункты (маленькие подмосковные городки и деревни), поля, речушки, луга и леса, и ожидание первой остановки поезда в Туле, и, наконец, первая остановка поезда и выход на перрон Тульского вокзала.

Поезд наш не скорый, а пассажирский, делал множество остановок. Из крупных городов я запомнил Курск, Харьков, Ростов на Дону. В этих

163


городах поезд стоял порой по два часа. Можно было даже погулять по привокзальным площадям и улицам.

Особенно запомнилась мне остановка в Ростове. Это уже большой южный город, где я впервые в жизни съел настоящий шашлык на палочке, который пожарили прямо при мне на жаровне на одном из перронов вокзала.

На маленьких полустанках, когда поезд шел по донским станицам, а затем и по Ставропольским, к вагонам местные жители приносили соленые огурцы, вареную картошку, свежие фрукты - цены по сравнению с московскими были вдвое-втрое ниже. Почти все наши попутчики и, естественно, и мы с Толей покупали «закуску», а порой и «выпивку» и когда поезд наш вновь продолжал свой путь, у нас продолжалось «поездное застолье». Все попутчики приносили приобретенную снедь, пиво, вино, лимонад - стол наш ломился от закуски и выпивки.

После застолья начинались игры в карты. Играли в дурака, очко, буру. Так незаметно пролетели первые двое суток. К концу вторых суток поезд впервые вышел на берег Черного моря. Сначала мы увидели море из окна вагона. Оно было еще достаточно далеко, но через некоторое время поезд наш вынырнул из очередного туннеля и оказался прямо на морском берегу. Так я впервые в своей жизни увидел море. В тот первый миг вода была в нем серовато-зеленой и было непонятно, почему море называется Черным. Очень хотелось, чтобы поезд остановился и можно было бы побежать к воде и коснуться руками набегающей морской волны. «Знатоки» - те, кто уже не первый раз ехал к морю, говорили, что вода в море теплая, как парное молоко. Мне верилось в это с трудом.

Мы ехали теперь вдоль Черноморского побережья Кавказа. Природа, конечно, заметно отличалась от знакомой мне по подмосковью. Вдоль железной дороги стояли пирамидальные тополя, а вдали у маленьких сёл или отдельно стоящих одно- и двухэтажных домиков я впервые увидел кипарисы. Поезд заметно сбавил скорость и из окна вагона можно было достаточно хорошо наблюдать жизнь курортной зоны страны.

Поезд наш тащил паровоз. Поскольку погода стояла жаркая, то окна вагона были открыты днем и ночью. Днем мы не очень обращали внимание на то, что с нами происходит. Но после ночи в волосах, да и по всему телу и на постели мы обнаруживали толстый слой сажи. Лишь когда поезд проходил через туннель, окна закрывали: в вагоне сразу же становилось нестерпимо душно. Из двух зол выбирали меньшее. Как только поезд выходил из туннеля, все окна вновь открывали и вместе со «свежим» воздухом в вагон летели пыль и копоть. Если провести рукой по волосам, то ладонь сразу же становилась черной, а если почесать голову, то под ногтями появлялась черная кайма сальной грязи – смеси пота и копоти.

Хотелось поскорее добраться до места, вымыться и, особенно, помыть голову. Но впереди еще были почти сутки пути - пути хоть и утомительного, но интересного. Все, что я видел из окна и на коротких остановках в больших и маленьких курортных городках, все было для меня

164


новым и необычным. Пляжи курортных городов заполнены загорелыми отдыхающими.

Мы проехали уже знаменитые Сочи, красивые Гагры, живописные Гудауту и Новый Афон. Пройдут годы и я неоднократно побываю во всех этих уголках и познакомлюсь поближе с их чудесной природой и достопримечательностями.

Наш поезд по живописным местам приближался к Сухуми - городу, который позднее войдет в мою жизнь и станет частью моей судьбы. За окнами мелькают необычной постройки маленькие домики, стоявшие на высоких каменных сваях. Дома, в основном, сложены из светлого камня, порой лишь террасы, опоясывающие дома, по периметру были обшиты досками. Почти у каждого дома широкая каменная лестница с ажурными металлическими решетками по бокам. Вокруг домов бегают небольшие грязно-серые свиньи с треугольниками из деревянных веток на шее. В некоторых двориках множество кур, индюков и «маленьких» индеек-цесарок.

О Сухуми я впервые услышал от одного парня, который некоторое время жил на Остаповском шоссе и был в компании нашей, собиравшейся по вечерам на скамейке у дома 51. Он провел в Сухуми несколько лет в годы войны. Но из его коротких рассказов представить себе колорит этого южного приморского города, во всяком случае мне, не представилось возможным. Да и теперь, во время нашей остановки, составить себе впечатление о городе тоже не удалсоь.

Толпы отдыхающих и местных жителей, запахи вокзала, смешивающиеся с запахами жареного мяса, овощей, фруктов и каких-то необычных цветов и трав - все это действовало возбуждающе. Грузинская, абхазская, русская, украинская речь торговцев и торговок, предлагающих наперебой свои товары: пирожки, свежие овощи, фрукты, какие-то восточные сладости; кто-то кого-то встречает; кто-то ищет «курортников» и предлагает комнаты на берегу моря.

Очень многие женщины одеты в черные платья, головы их покрыты черными платками, а мужчины с фотографиями в маленьких рамках на лацканах пиджаков. Это тоже было для меня новым и необычным. Спустя годы узнаю я об этих традициях и обычаях.

А сейчас - вновь по вагонам, и - к месту назначения - аджарскому поселению Цихидзири под знаменитым Батумом. Вот, наконец, последняя большая остановка нашего поезда – столица Аджарии город Батуми. На привокзальной площади огромная, в полный рост, скульптура Сталина, установленная, естественно, еще при жизни вождя.

Точно такую же скульптуру доведется мне увидеть позднее, в начале 60-х годов, в Сухуми. Потом все они (а было их, подобных скульптур, наверное, не одна сотня) будут низвергнуты со своих пъедисталов. И последняя из оставшихся «в живых» находилась еще в конце 80-х годов в Улан-Баторе - столице Монголии (МНР). Я даже запечатлел ее на фото и на слайде.

165


Ну, да Бог с ними со всеми этими памятниками тоталитаризму. Но все-таки как же такое может быть - тиран, на совести которого миллионы загубленных, ни в чем не повинных душ, прославляется режимом как божество, а забитый, одурманенный лживой пропагандой народ верит этому?

После Батуми поезд наш идет по побережью Черного моря через красивейшие курортные места Зеленый мыс и Махинджаури и далее, через огромные плантации Грузинского чая в Чакве, выходит к Цихидзири.

Поезд останавливается, но никакой станции нет. Мы выходим просто на железнодорожную насыпь. Справа от железнодорожного полотна дорога ведет куда-то наверх, в горы. Там, оказывается, расположено несколько домов отдыха: МГБ (КГБ), «Пищевик» и «Мать и дитя». Слева небольшая тропинка ведет вниз к морю. Пройдя по ней несколько десятков метров, мы видим внизу небольшие постройки - это и есть «Дом отдыха ТГУ» (Тбилисского Государственного Университета).

Мы подходим к старому двухэтажному зданию администрации Дома отдыха, сдаем свои путевки, предъявляем паспорта и получаем «квиточки», на которых написано – "1 корпус, палата 8". Направляемся в свой корпус для размещения.

Палата наша – довольно большая комната, в которой расставлены 8 или 10 металлических кроватей с сеткой и матрацем (как в пионерском лагере). Оказалось, что в этой палате разместились четверо москвичей: Илья Фридман, Гена (приехавший вместе с матерью) мы с Толей и человек пять студентов ТГУ. Троих я помню хорошо: симпатичный, спортивного типа парень Мориц, интеллигентный Гурами, простоватый Автандил. Был еще один парень, совершенно светловолосый и голубоглазый (такого грузина я увидел впервые), имени которого я в своей памяти не сохранил (кажется, Роберт).

Позже к нам подселили еще одного мужчину. Он казался мне пожилым человеком, небольшого роста, лысоватый с обильным волосяным покровом по всему телу. Для него пребывание в доме отдыха сложилось не очень удачно. Буквально в первый же день он уснул на пляже и «обгорел» на солнце так, что стал похож на вареного рака. Ночью у него поднялась температура за 40°, его обмазывали «мацони» - это грузинская простокваша, - но все это было малоэффективным. Бедняжка стонал по ночам. Так продолжалось несколько дней. Кожа на нем буквально «вспенилась». Он весь был покрыт огромными пузырями. Когда же ожег этот прошел, то есть прошла острая стадия, он покинул Цихисдзири, так больше ни разу и не искупавшись в море.

В первый же день, а точнее вечер, после того, как я впервые в жизни искупался в Черном море, мы собрались в своей палате на первое «застолье». Скинувшись по несколько рублей с человека, закупили в палатке (магазинов в Цихисдзири не было) вина, хлеба, колбасы, зелени. «Закуска» была порезана на газетах на одной из кроватей (стола в палате не было), вино разлито по стаканам и началось общее знакомство.

166


Ребята подобрались хорошие, веселые. Хотя палата наша оказалась интернациональной, ни разу за время пребывания в доме отдыха никто не позволили себе недружелюбного действия или слова в адрес лиц другой национальности.

Наша студенческая компания оказалась достаточно сплоченной. Мы вместе купались и загорали на пляже, вместе играли в футбол и волейбол. Чуть позже вместе ходили по вечерам в другие дома отдыха, вместе ездили на экскурсии.

Играя в волейбол сначала у себя в доме отдыха ТГУ, а затем и с нашей командой против команд других домов отдыха, я неизменно стоял в паре с лучшим нашим игроком Морицем. Именно с моих пассов он забивал отменные мячи. Более того, нас двоих даже приглашали специально сыграть за команду дома отдыха МГБ (КГБ) против сборной других домов отдыха Цихисдзири.

Днем на волейбольной же площадке мы играли в футбол. Лучше других играл Илья Фридман. Он был хорошо сложен, достаточно высок, длинноногий, с мячом обращался легко и просто. Илья любил прихвастнуть, или это мне так казалось. Он много говорил о своих успехах у женщин: «Да у меня их было более ста!». Он был, быть может, лишь на год старше меня. Поскольку у меня вообще еще не было никакого сексуального опыта, то мне эта цифра казалась тогда просто фантастической. Поэтому и в остальные высказывания Ильи я не очень-то верил.

Он говорил, что играет в хоккей с шайбой за московский «Спартак». Хотя в те годы «Спартак» еще не блистал в чемпионатах страны, я, как болельщик, знал состав и этой команды, но фамилия Фридман мне не встречалась. Спустя годы в команде «Сокол» из Киева, когда они попали в высшую лигу (класс»А») (я прочитал в «Советском спорте» их состав) был защитник Илья Фридман. Видимо, Илья говорил правду. Быть может он играл за «дубль» «Спартака», а позднее перешел в киевский «Сокол».

Мы объездили с экскурсиями почти всю Аджарию. Побывали в Батуми, посетив непременно музей Сталина и места его революционной деятельности, посетили Ботанический сад в Зеленом Мысу, увидели много красивейших мест в горах, связанных с именем легендарной царицы Тамары, побывали в одном из винодельческих совхозов в местечке Чхавери, пробовали прекрасное и известное грузинское вино того же названия.

Я уже не говорю о достопримечательностях самого Цихисдзири – бамбуковой роще и лимонарии. Именно здесь я опять же впервые увидел растущий живой бамбук. До этого мне довелось видеть бамбук лишь в виде лыжных палок.

Купание в море, экскурсии, спортивные игры... Время летит быстро, вот уже половина нашего отдыха позади.

У Толи в разгаре роман с женщиной лет 30-35 (а может и старше). Зовут ее Рита. После ночных прогулок они лежат рядом на пляже и дремлют.

167


Вечерами Гурам, возвращался после очередного свидания с девушкой из нашего же дома отдыха Зоей и рассказываел о своих успехах. Ему никак не удается лишить ее девственности (или как тогда говорили сломать «целку»). Следуют советы более опытных «товарищей», и, в конце концов, он добивается желанного результата.

Тут приходит событие, едва не закончившее досрочно наше пребывание в Цихасдзири. Своей компании ребятам нашим уже было, наверное, мало. Начались «гульки» (гулянки) с обитателями других домов отдыха. По вечерам стали отмечать «дни рождения» то в доме отдыха «Пищевик», то в доме отдыха «Матери и ребенка».

И вот однажды мы здорово загуляли. Причем в компании оказались мало знакомые мне люди. Отмечали чей-то день рождения в доме отдыха «Пищевик». Помимо наших ребят и «девушек», были там казавшиеся мне уже пожилыми (было им, вероятно, уже далеко за сорок) женщиныи и мужчины–армяне тоже, видимо, лет под тридцать. Было много выпивки, закуски. Застолье продолжалось часов до 11 ночи.

Потом все стали потихоньку разбредаться попарно по кустам или еще куда-то. Я оказался в паре с девицей из нашего дома отдыха. Она была постарше меня и, скорее всего, поопытней. Звали ее Галя. Был я изрядно выпивши. Всего, что происходило между нами, не помню. В памяти сохранилось лишь, что сидим мы на скамейке обнявшись, быть может и целуемся. И, как говорили потом ребята, Галя кричала мне: «Миша, лови момент!» и тянулась целоваться.

Но в это время началась милицейская облава на загулявших отдыхающих. Время было уже за полночь. Я забыл сказать, что Цихисдзири – это приграничная зона. Буквально за горой через несколько километров –граница с Турцией. И соответственно приграничной зоне действовал режим - после полуночи всякие гуляния были запрещены, также как и купание в море после 22 часов. Кто-то, очевидно, сообщил в милицию о бурно веселящейся компании.

Когда началась облава, многим из наших ребят удалось убежать. Нескольких человек, в том числе и нас с Толей, милиция задержала и доставила в отделение. При допросе на вопрос кто мы такие и что делали в столь поздний час на территории другого дома отдыха, мы с Толей честно назвали свои фамилии и имена и объяснили причину столь позднего возвращения (а задержали нас, когда мы уже возвращались к себе в дом отдыха ТГУ).

Илья же Фридман назвал вымышленную фамилию. Нас, конечно, отпустили, но сказали, что сообщат о нашем поступке в дирекцию дома отдыха. Так оно и случилось. Реакция директора на «милицейскую бумагу» была суровой: «Отдыхающих, нарушивших режим приграничной зоны, из числа отдыхающих досрочно отчислить и сообщить об этом по месту работы и учебы». Что нам оставалось делать? Ждать приведения приговора?

168


На помощь нам пришли ребята. Вместе с нами отдыхал в это время сын директора нашего дома отдыха. Пригласили его, все ему рассказали. Толе поручили сбегать в палатку за вином и закуской. После этого ребята устроили еще одно грузинское застолье, на которое позвали и милиционера, составлявшего протокол допроса. Я на этой пьянке не присутствовал, но все было решено полюбовно: письмо из дирекции изъяли и мы благополучно провели остаток нашего отдыха.

Хочу сказать, что именно здесь, в Цихидзири, я впервые познакомился с грузинским вариантом русского мата. Многие выражения и, конечно же, термины были идентичными, но крылатая фраза: «Ёб твою мать» в грузинском варианте звучала так: «Я твою маму ебал». Когда эту фразу произносили по делу, то никакой реакции с нашей стороны не было. Но стоило кому-то сказать эту фразу, даже безо всякого смысла, грузину, то это вызывало бурную реакцию, воспринималось как кровное оскорбление и стоило больших трудов убедить человека, что эта фраза к его матери никакого отношения не имеет, а служит лишь выражением перполняющих эмоций.

И сейчас я вспомнил анекдот, свидетельствующий в пользу моей последней фразы. «Один деревенский парень побывал в Москве во время праздничного салюта на Красной площади. По возвращении в деревню он так описал картину праздничного салюта: «Народу-дохуя, не видно ни хуя. Хуяк, хуяк!!! Ёб твою мать!!».

Вот под этот мажорный аккорд воспоминаний о моем первом отдыхе на Черноморском побережье Кавказа можно было бы и прервать и начать готовиться к обратной дороге в Москву. Вспоминается, правда, еще один эпизод моего первого отдыха на Кавказе.

Мы хотели хоть как-то порадовать маму и с этой целью поехали в Кобулети - более крупный курортный городок, недалеко от Цихидзири, чтобы купить ей какой-нибудь сувенир. Но ничего подходящего мы не нашли. Решили заказать ей у сапожника босоножки. Выбрали мы, конечно, на свой вкус, но с учетом возможностей «мастера». У него была модель из тонких переплетенных ремешков черной лакированной. Ее мы и заказали. Но выбор наш маме, к сожалению, не подошел, и она отдала их тете Риве. Вот так неудачно окончилась моя первая в жизни попытка купить в подарок маме обувь. Впрочем и дальше почти все наши приобретения ей почему-то не нравились, и мне всегда было трудно ей приобретать что-либо из туалета.

Возвращались мы домой уже большой компанией. Всю долгую дорогу продолжались «застолья» и игры. Денег, оставленных на обратный путь, нам, конечно, не хватило. Пришлось расстаться с нашими темными очками, приобретенными Толей перед поездкой на юг. У меня были очки с толстой (широкой) оправой, под черепаховую кость. Мне они, казалось, очень шли. У Толи же были очки с тонкой позолоченной оправой. Их у нас хотели перекупить еще по дороге в Цихидзири. Но тогда мы их не продали (нужны были самим на юге). А в Москве можно было обойтись и без

169


темных очков. Правда, с тех пор темные очки я много лет не носил (да у меня их и не было). Вырученных от продажи очков денег тоже едва хватило на остаток пути. Так что в Москву мы приехали с какой-то мелочью в кармане, которой едва ли бы хватило на дорогу от вокзала домой, да и то если бы мы добирались от Курского вокзала до Крестьянской заставы на трамвае 20. Но к счастью папа встретил нас и мы благополучно добрались до дома. Вот так закончилась моя первая поездка на Кавказ.

Вернулись мы в Москву в конце августа, а через несколько дней начались занятия в Институте.

Осень 1956Теперь на занятиях по гистологии, биологии и физиологии, а также на

всех лекциях мы сидели с Лидой рядом. Вечерами, после окончания занятий, вместе занимались в музее, анатомичке, на кафедре гистологии, вместе ходили в студенческую столовую, чаще всего в Университетскую. Пока еще мы большей частью занимались на Моховой, лишь на биохимию, да на физкультуру приходилось ездить на площадь Восстания (Садовое кольцо) и на Пироговку (в физкультурный храм).

Вечерами вместе шли в метро на станцию площадь Свердлова (теперь «Театральная»): Лида едет в сторону «Динамо», а я до «Павелецкой». От метро еду на 35 трамвае домой. Иногда делаю пересадку на метро до «Таганской», а оттуда на троллейбусе 27 или автобусе 24 до Остаповского шоссе.

Иногда всей группой ходили в кино. Я говорю группой, имею в виду складывающуюся студенческую компанию: Сережа Дратвин, Юрка Глейзер, Володя Ланщаков, Ленька Гудовский, Коля Чебышев, Люся Сапожкова, Светлана Сальникова, Лида и я. В таком составе мы смотрели в «Метрополе» Диснеевский мультфильм «Белоснежка и семь гномов» и там же смотрели «Разные судьбы» и французский фильм «Фанфан-Тюльпан» с Жераром Филиппом. Этот актер надолго станет символом героя-любовника. С его же участием в Парке Культуры смотрели «Пармскую обитель» - фильм, произведший на меня тогда сильное впечатление.

Возрастной фактор, наверное, играет в восприятии литературных и художетсвенных произведений вообще огромную роль. Спустя годы повторный просмотр этого фильма ( как, впрочем, и многих других) уже не вызвал во мне столько эмоций.

По субботам, вечерами гуляли вместе по скверикам Ленинградского шоссе, около стадиона Юных Пионеров и Фабрики-кухни, иногда вместе ходили в кино. В кинотеатре «Москва» шел фильм «Матадор». Мы сидели с Лидой на балконе и, переживая перипетии борьбы известных тореадоров с быками, быть может, впервые держали друг друга за руки. Посещали кинотеатр «Динамо», располагавшийся под трибуной стадиона «Динамо», или клуб 2-го часового завода. Здания этого давно уже нет, а ведь там мы посмотрели много хороших фильмов, и даже с Андрюшей, то есть, уже в

170


начале 60-х годов, ходили в этот клуб на фильм «Джунгли», который я впервые увидел в 1945 году в «Метрополе».

Во время наших прогулок мы часто останавливались в немноголюдных местах и нежно целовали друг друга. Уже поздно вечером я провожал Лиду домой и возвращался на Остаповское шоссе. Так прошла осень 1956 года. Наша взаимная симпатия и начавшийся студенческий роман не были тайной для нашего окружения, я имею в виде студенческую группу. Но первым, кто сказал мне: «А я знаю, с кем ты обнимаешься!» был Володя Ланщаков. От его внимания не ускользнуло наличие на моем «твидовом» пиджаке маленьких красных пушинок с вязанной пуховой кофточки, которую носила Лида. Но сказано это было не с ехидством, а с очевидной симпатией. К тому времени у нас сложились с ним по-настоящему дружеские отношения.

Осенью 1956 года я впервые побывал у Лиды дома. Она пригласила к себе ребят и девочек из нашей группы. Была примерно та же компания, с которой мы отмечали на даче в Валентиновке первомай. Кроме нас были еще и Лидины подруги Надя и Лариса и Лидина сестра Юля. Мы послушали музыку, немного потанцевали. Родителей Лидиных дома не было. Они отдыхали, совершая круиз вокруг Европы.

Дома были лишь бабушка Анна Иосифовна и дедушка Сергей Григорьевич. Было им в ту пору уже много лет (дедушке 86, а бабушке 76). Но были они еще достаточно бодрыми. Дедушка с совершенно седыми волосами и бородкой был очень симпатичным.

Первая близостьБывал ли я после этого у Лиды дома, не помню. Вероятно, все же

бывал, так как с Варварой Сергеевной, лидиной мамой, был уже хорошо знаком (а быть может это наше знакомство произошло еще в летний период на даче в Валентиновке). Тем не менее, когда Лида пригласила меня встречать Новый год (1957) у себя дома, родители ее не возражали, хотя сами уходили на встречу Нового года в Кремль.

Я приехал на Беговую часам к десяти вечера. Лидины родители заканчивали сборы на кремлевский прием, Юля уходила встречать Новый год к Ларисе Гордон в соседний двор. Мы остались вчетвером: Лидины бабушка и дедушка, Лида и я. Посидели немного вместе за столом, проводили старый год, и бабушка с дедушкой ушли спать.

Мы остались вдвоем. Встретили впервые вместе новый год – год 1957-й. Придвинули стулья и сели рядом смотреть телевизор. Шла новогодняя развлекательная программа. Мы сидели обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. Я нежно целовал Лиду в щечку, шейку, губы.. Она отвечала на мои ласки по девичьи очень стыдливо. Ее излишняя скромность и моя нежность все же не мешали разгораться настоящей страсти. Мои ласки становились все настойчивее. Рука моя уже ласкала ее

171


грудь, постепенно опускаясь все ниже. Вот уже я ласкаю ее колени и бедра...

Лида в этот вечер была одета в серую в клетку светлую широкую юбку, белую шелковую блузку. Ни блузка, ни юбка не создавали неудобства для наших ласк. Я впервые в этот вечер гладил ее обнаженные бедра. Рука моя все ближе продвигалась к заветной зоне. Лида пыталась отстранить ее, но следовали поцелуи в щечку, в губы, отвлекавшие ее на время. Потом я притянул ее к себе, мы встали и какое-то время стояли обнявшись, лаская друг друга. Затем я потихоньку стал передвигаться вместе с Лидой в сторону двери, ведущей в кабинет-спальню ее родителей.

Слева в дальнем конце этой комнаты стояла широкая тахта, на которой спали Лидины родители. Именно туда, постоянно целуя, перемещал я Лиду. Вот мы и у заветного ложа. Мне пришлось проявить настойчивость и даже немного применить силу, чтобы уложить Лиду на тахту. Руки мои ласкали ее грудь и внутреннюю поверхность бедер, пробираясь все ближе к самому интимному участку тела.

Вот уже моя рука забралась в ее трусики и я впервые почувствовал под своей ладонью шелковистое оволосение ее лобка. Теперь меня уже невозможно было остановить. Возбуждение мое нарастало. Но неопытность моя сыграла свою роль. И хотя мы и приближались к нашему первому половому акту, были к нему совершенно не подготовлены.

Я сумел все-таки стянуть в буквальном смысле с Лиды трусики. Она осталась лежать на тахте, вероятно, не ожидав такого натиска (или просто боялась отказать мне в моем настойчивом желании). Далее все шло уже как в дурном сне. Я расстегнул ширинку своих брюк и, не сняв брюк, вытащил свой член. Затем лег на Лиду так, что лишь одна моя правая нога оказалась между ее ног. Я попытался найти влагалище, чтобы ввести в него свой пенис. Удалось ли мне это – не знаю. Скорее всего наше первое половое сношение окончилось как петтинг.

Эякуляция произошла очень быстро. Но мы еще какое-то время продолжали лежать, не понимая, что же все таки произошло между нами. Я целовал ее лицо, шею, она отвечала мне нежными поцелуями. Потом мы встали, привели себя в порядок. Поправили постель и вновь перешли в гостиную, сели в кресло, стоявшее у стола справа от двери.

Я взял томик И. Бунина и стал читать вслух стихотворение, написанное писателем в ранний период его творчества. Я уже не помню названия этого стихотворения, но эпиграфом к нему служила строка: «Неверную меняй на рис», а начиналось это стихотворение словами:

«Раз, узнав о моей измене, мой Али - он был Азис, Божий праведник в Тюрени, Променял меня на рис…».

Потом я читал еще какие-то стихи из этого же сборника. Мы сидели вдвоем, прижавшись друг к другу. Очень хотелось спать, но транспорт еще не ходил. Кажется, уже вернулась Юля и легла спать. Наконец пошли

172


трамваи. Мы нежно попрощались. Я боялся, что Лида обиделась на меня, но, к счастью, этого не произошло. И я с чувством гордости (хотя гордиться-то было нечем), что стал, наконец, мужчиной, отправился домой.

На Остаповском шоссе родители отмечали Новый год в компании с Ароном и Фирой Толчинскими, дядей Петей и тетей Ривой. С ними был также, по-моему, дядя Сеня (Шимон), Наточкин папа. Сама же Наточка в это время была на Шпицбергене, где она работала в поселке Пирамида по контракту (Шпицберген - Норвежский остров, где у СССР имелись концессии: там были шахты, где добывали уголь для судов Северного флота).

Толя встречал Новый год в молодежной компании и утром его еще не было.

Когда я садился за стол, то увидел, что брюки мои в районе ширинки белого цвета (а костюм у меня в тот вечер был коричневый). Не знаю обратили ли на это внимание родители и гости. Скорее всего нет, так как никто не посоветовал мне, как в старом анекдоте, «снимать штаны, когда кушаешь мороженое». Я быстро пошел на кухню и под умывальником попытался смыть следы своего «возмужания». Но до конца это сделать не удалось. Я выпил с родителями и гостями немного вина за Новый 1957 год, съел кусочек торта и отправился спать. Завтра предстояло начинать готовиться к первым в моей жизни государственным экзаменам.

От судьбы не укрытьсяВ эту зимнюю сессию нам предстоит сдать два госэкзамена: по

анатомии человека и гистологии. Мы договорились встретиться с Лидой на Моховой и готовиться к экзаменам вместе. Это тоже происходило впервые в нашей жизни.

На следующий день мы встретились с Лидой на Моховой в Институте и начали готовиться к экзаменам по анатомии. Это наш первый госэкзамен. Мы должны повторить весь пройденный за три семестра материал, то есть: кости, соединение костей, мышцы, сосуды, нервы, строение внутренних органов, мозга и органов чувств. Занимаемся и в музеях, и в анатомичке. Времени у нас достаточно, так что должны успеть все основательно повторить.

В музее мы сидим рядом и очень хочется обнять и поцеловать Лиду, но вокруг тоже сидят «зубрилы» и поэтому сделать желаемое действительным не решаюсь. Лишь порой разрешаю себе напомнить о нашей близости взглядом и нежным прикосновением к ее руке. Занимаемся много, в перерыве идем в Университетскую столовую пообедать. После обеда вновь занимаемся, но теперь уже в анатомичке, получив предварительно препараты. Вечером я провожаю Лиду до метро и мы расстаемся, чтобы завтра вновь готовиться вместе к экзамену.

173


Время летит быстро и вот уже первый госэкзамен. Сдали мы его успешно. Я получил «отлично», Лида «хорошо». После экзамена ходили в кино, вечером гуляли в районе метро «Динамо». Снова объятия, поцелуи.

Следующий госэкзамен – гистология. Мы готовимся в Институте, занимаемся на кафедре, просматривая препараты.

Во время подготовки к этому экзамену между нами произошла из-за какой-то ерунды первая в нашей жизни размолвка. Я уже не помню из-за чего мы повздорили, а я, наверное, забыл, что имею дело с любимой девушкой, а не просто с близким другом. И поэтому, не долго думая, назвал ее дурой, не вкладывая в это слово его истинного смысла. Лида обиделась и мы расстались.

В течение оставшихся дней готовились мы к экзамену порознь, не разговаривали друг с другом. Я очень переживал нашу размолвку. Переживания мои усилились, поскольку я видел, что и Лида очень переживает. Но глупая моя гордость мешала мне первому сделать шаг к примирению. Она же из-за своей девичьей застенчивости тоже боялась объясниться со мной.

Экзамен по гистологии мы сдали хорошо. Я вновь получил «отлично», а с этим и повышенную стипендию.

После экзамена мы так и не подошли друг к другу. Чувство удовлетворения от хорошо сданной сессии перемешивалось во мне с чувством досады и печали из-за нашей размолвки. По пути домой я, кажется, сходил в кино. Что смотрел не помню.

Покидая Институт, мы договорились с Юркой Глейзером, что я ему через пару дней позвоню и мы куда-нибудь сходим. Эти несколько дней я жил как во сне. Отдыхал дома, куда-то ходил, но сделать первым шаг к примирению с Лидой я так и не решился.

Судьба, очевидно, связала меня все-таки с Лидой всерьез и надолго. Иначе как не «рукой судьбы» назвать то, что произошло со мной, я не могу. Чтобы позвонить Юрке Глейзеру, я пошел на Крестьянскую заставу, так как телефон-автомат на Остаповском шоссе не работал. Опустив 15-копеечную монету, я стал набирать номер его телефона. Трубку подняли и мне ответил женский голос. Я попросил позвать к телефону Юру. Меня переспросили-«Юлю?». И тут я узнал голос Лиды. Совершенно случайно (но скорее всего не случайно, теперь-то я точно знаю, что судьба водила моей рукой) я набрал номер телефона Лиды - Д-0-08-16.

Вообще-то тогда я знал всего три телефонных номера: папин рабочий - Ж-2-69-63, Лидин и Юрки Глейзера (сейчас я его уже не помню). Весь наш разговор я уже не могу вспомнить. Но главное, мы договорились встретиться, и я сразу же поехал к ней. Мы встретились и поехали на 20-м троллейбусе в Серебряный Бор.

По-моему, это была моя первая встреча с этим зеленым уголком Москвы. В те годы (а шел уже 1957-й год) в Серебряном Бору сохранились еще остатки подмосковных деревушек - низенькие одноэтажные домики с участками-огородами, было много дач, где отдыхали и жили

174


высокопоставленные чиновники и партийные работники. Зеленый массив на берегу Москвы-реки (даже зимой он был зеленым, так как основу его составляли вековые сосны и молодые зеленые деревца - сосны и ели) понравился мне с первого взгляда.

Честно говоря, я впервые оказался зимой в лесу. День был чудесный. Легкий морозец. Мы бродили с Лидой по заснеженным аллеям и лесным дорогам. Чувство любви и нежности переполняло меня. Мы шли рядом, взявшись за руки. О том, что произошло между нами в Институте, мы даже не вспоминали. Мы обнялись, поцеловались и тепло разлилось по моему телу. Сердце радостно забилось. Печаль ушла. Нам было хорошо.

Мы долго еще гуляли по местам, где прошли Лидины юные годы. Они жили на даче в Серебряном Бору в конце 40-х годов. Пройдут годы и мы много раз будем посещать Серебряный Бор во все времена года. Одно время он станет местом наших воскресных лыжных прогулок. Мы будем приезжать в Серебряный Бор вместе с Борисом Сергеевичем, Варварой Сергеевной и маленьким Андрюшей на ЗИМе. Позднее, когда Борис Сергеевич будет уже на пенсии, будем приезжать всей семьей на троллейбусе.

В те годы, казалось, вся Москва в выходные дни вставала на лыжи. Тысячи москвичей от малышей до стариков катались на лыжах и санях по прекрасным местам Подмосковья. Мы побываем в Серебряном Бору и весной, когда подрастут Галочка и Оксана. Но та моя первая встреча с Серебряным Бором зимой, в конце января 1957 года, осталась в моей памяти на всю жизнь. Не будь ее - не было бы и всех последующих свиданий с Серебряным Бором. Поэтому, можно сказать, что Серебряный Бор определил нашу судьбу и дальнейшую жизнь на долгие годы.

Зимние развлеченияВо время каникул мы как-то выбрались покататься на коньках в Парк

культуры. Я заехал за Лидой и мы пошли на остановку автобуса. В то время через Беговую улицу в сторону Белорусского вокзала проходил маршрут автобусов номер 10 и 27, а также троллейбуса 20. Остановка была напртив Лидиного дома. Автобусы, как правило, ходили битком набитые. Но на этой остановке - 2-й Боткинский проезд (или «Ипподром») - всегда выходило много пассажиров, да и садилось тоже немало.

Я как «джентльмен» пропустил вперед других стоявших на остановке людей, в том числе и Лиду. Автобус тронулся, а вскочить на подножку мне не удалось. Пришлось «догонять» Лиду на следующем автобусе. Она же ждала меня на конечной остановке у 2-го часового завода.

Далее мы без приключений добрались на метро до «Парка культуры». У касс катка нас ждали Юра Глейзер, Сережа Дратвин и кто-то еще из Черкизовской компании Юрки. Мы взяли билеты и отправились в раздевалку. После школьных еще посещений катка в ЦПКиО им. Горького, это была моя первая за последние два года «вылазка» на каток. Погода была

175


хорошая, морозная. Народу было много. Мы катались по аллеям Парка и неизменно возвращались на главную ледяную «дорожку» - широкую ледовую полосу, шедшую вдоль набережной Москвы-реки. С Лидой мы не расставались, катаясь, взявшись за руки или под руку. Играла музыка, было весело и радостно. Вечером после катка я проводил Лиду и вернулся домой.

Мы договорились с ней созвониться. На следующий день мы встретились с Лидой у метро «Динамо», погуляли по аллеям Ленинградского шоссе, а потом решили сходить в кино. В тот вечер в кинотеатре «Динамо», расположенном под южной трибуной стадиона, шел фильм «Близнецы». Билеты были лишь на последний сеанс, который начинался в 10 вечера. Тем не менее мы решили этот фильм посмотреть.

Времени до начала сеанса было много и мы гуляли с ней по скверикам Ленинградского шоссе от «Аэропорта» до «Белорусского вокзала» и обратно. Устав, мы присаживались на скамейки, обнимались и целовались, если поблизости не было много народу. Наконец, подошло время, когда зрителей стали впускать в кинотеатр. Было, наверное, уже половина десятого. Мы отправились в буфет, купили бутерброды и мороженое. Немного перекусили.

Фильм оказался не дублированным, шел он с субтитрами. Я уже не помню его содержания. Знаю лишь, что вскоре после начала фильма я заснул. И, как говорила потом Лида, половина зрителей спали, а вокруг нас было много еще и таких, кто не только спал, а храпел. Тем не менее мы досидели до окончания фильма и я проводил Лиду домой. Было уже половина первого ночи.

Я взял (или как тогда говорили «поймал») такси и с «комфортом» добрался к себе домой. В то время поездка на такси была все же «по карману» даже студенту. Один километр пути стоил тогда 2 рубля и от Беговой до Остаповского шоссе можно было доехать за 25-30 рублей. Родители, конечно, не спали, хотя я, уходя, предупреждал: «Если задержусь - не беспокойтесь».

Когда родителей нет дома...Прошло еще несколько дней, прежде чем нам удалось вновь

встретиться с Лидой у нее дома. В субботу вечером ее родители и Юля уехали в «однодневный дом отдыха», кажется, в Морозовку. Дома оставались лишь бабушка и дедушка. Мы посидели вместе на кухне, выпили чая. Потом немного посмотрели телевизор, и старички ушли спать.

Мы остались вдвоем. Сидели рядом, телевизор работал. Я обнимал, целовал Лиду, ласкал ее, забираясь своей рукой сначала в ее расстегнутую кофточку к ее девичьей груди, а потом все ближе к самым интимным местам. Моя рука ласкала ее колени, бедра, а губы искали ее губы. Она пыталась отстранить мою руку, забиравшуюся все ближе к тому месту на внутренней поверхности бедра, за которым расположены покрытые

176


шелковистыми волосами ее губы, а над ними лёгкое возвышение - венерический бугорок.

Но сопротивление ее не было столь сильным, а моя настойчивость в достижении цели нарастала. Правда, один раз, когда моя рука уже приближалась к желанному месту, я услышал шаркающие шаги: очевидно, дедушка отправился в туалет. Через мгновение дверь в комнату отворилась и дед заглянул к нам. Мы сделали вид, что внимательно смотрим телепередачу. Он потихоньку ушел к себе в комнату спать. Вскоре в квартире все стихло.

Мы продолжали еще какое-то время, сидя перед телевизором, ласкать друг друга. Я целовал Лидочку в губы, в щеки, в шею. Мне почему-то хотелось оставить след от своих ласк, и с этой целью я целовал ее нежную тонкую шею «взасос» так, что на месте поцелую оставалось красное пятнышко, которое позже приобретало синеватый цвет и сохранялось несколько дней.

Наконец мои ласки стали столь настойчивыми, а мои руки столь нахальными, что мы, выключив телевизор, перешли с Лидой к ним в «девичью» комнату. Сейчас там спальня, а в те далекие годы Лида и Юля пользовались ей и как спальней и как своим «рабочим кабинетом» В той комнатке стояли две кровати, два письменных стола и платяной шкаф. Лидина кровать стояла справа от двери.

Я сразу же повел ее в этот угол комнаты, уложил на кровать, продолжая все время целовать ее лицо, шею, а рукой ласкать ее грудь и бедра. Наконец мне удалось расстегнуть и снять с нее блузку и я смог теперь целовать ее нежную грудь. Она лежала на кровати не в силах оказывать мне сопротивление. Моя рука пробиралась все выше. Вот я уже достиг места, где расположена резинка ее трусиков, рука ощущает нежный, теплый девичий живот и спускается ниже к волосистой части живота.

Я чувствую как Лида вся напряглась, замерла. Я стаскиваю с нее трусики, прижимая ее всем своим телом к кровати. После этого снимаю с нее юбку, бюстгальтер. Она пытается встать, но я не даю ей подняться с кровати. Срываю с себя брюки. Вытаскиваю из-под Лиды покрывало и вот мы впервые оказываемся вместе в постели. Мы забираемся под одеяло. Я снимаю с себя трусы.

Вот и настал миг нашей первой настоящей интимной близости, теперь уже я вошел в нее. Не знаю, удалось ли мне на сей раз лишить ее девственности, но это уже не был просто «петтинг». Я лежал и целовал ее. Она отвечала мне нежными поцелуями. Правда, наша интимная близость была весьма короткой. Я был крайне возбужден и эякуляция произошла весьма быстро.

Мы еще некоторое время лежали, прижавшись друг к другу. Мне, конечно, не хотелось расставаться с ней, но время было уже позднее, да и опасность, что дед или бабка поднимутся и пойдут проверить, что поделывает их внучка с молодым человеком, не исключалась. Я заставил себя встать, оделся.

177


Лидочка продолжала лежать в постели. Я встал перед ней на колени, обнял ее через одеяло и стал нежно целовать ее. Она отвечала мне также нежными поцелуями. Мы попрощались и я отправился домой счастливым от нашей с ней близости.

Пройдут еще несколько дней наших студенческих каникул и мне впервые представится возможность пригласить Лидочку к себе домой.

Вообще-то я стеснялся нашего убого жилища. Особенно убогость его проявлялась при сравнении с квартирой Лидиных родителей. Ведь у них была шикарная по тем временам 4-х комнатная квартира на Беговой улице в шестиэтажном кирпичном доме. Мы же жили в бревенчатом двухэтажном доме, в коммуналке, в двух маленьких комнатках, общая площадь которых не достигала и 18 квадратных метров. Еще никто из моих знакомых по Институту не был у меня дома. Как-то Лида воспримет наш «быт», не изменится ли после такого контраста с их жильем ее отношение ко мне?

В этот день папа и Толя как обычно работали, а вот мама куда-то уезжала. Дома оставалась из соседей только тетя Рива. Я встретил Лиду у трамвайной остановки и мы пришли к нам домой. Я предложил ей чай, мы послушали немного имевшиеся у нас пленки («на костях» или «ребрах»), которые проигрывал на самодельном проигрывателе. Потом мы сидели на тахте, обнявшись, и целовали друг друга. Никто нам не мешал.

Спустя короткое время я раздел ее и мы забрались в кровать. Здесь я уже чувствовал себя «настоящим мужчиной». Не знаю как ей, мне было хорошо и ласки наши стали более продолжительными. Теперь уже я поверил, что та наша первая близость в новогоднюю ночь не была случайной. Мы любили друг друга, пройдя уже и через первую глупую ссору. Наше чувство окрепло, а с ним и моя ответственность за наши отношения.

Еврейская свадьбаКаникулы заканчивались и вскоре вновь начнутся студенческие

учебные будни. 8 февраля 1957 года начался наш 4-й семестр учебы в 1-ом Московском медицинском мединституте.

Хотя ни я, ни тем более Лида (я так думаю) не афишировали наши отношения, для нашей группы, да, наверное, и для всего нашего потока, наша близость уже не была ни для кого секретом. И хотя нас еще не называли Лида и Миша Вербицкие, воспринимали нас уже как единое целое и говорили, например, "а пойдут ли куда-нибудь Лида и Миша...".

Мы же никогда от группы не отделялись и все наши совместные студенческие мероприятия, как правило, посещали. Походы в кино, музей, в гости к кому-нибудь - мы с Лидой всегда были вместе.

В феврале 1957 года произошло еще одно событие, повлиявшее на дальнейший ход истории нашей семьи. Где-то в конце февраля, если мне не изменяет память, Толин друг Ефим Шлаин вступил, как говорят, в законный брак с давней своей подружкой Симой, не раз бывавшей у нас

178


дома на Остаповском и на даче в Загорянке. Свадьба состоялась в зале Фабрики-кухни завода «Динамо», вблизи от метро «Автозаводская» (тогда «ЗИЛ»).

Наши родители, Толя и я, естественно, были приглашены на эту свадьбу. Родители, правда, идти отказались, а мы с Толей отправились в субботний вечер гулять на свадьбу. Для меня это была первая свадьба, на которой мне довелось присутствовать. Я не считаю те семейные, домашние торжества по случаю замужества Любы Хромченко и женитьбы Фимки. Любину свадьбу справляли, кажется, в Баковке и нас, детей (Толю и меня), туда не брали. Фима же вообще расписался с Лилей, когда дядя Петя сидел в тюрьме, и свадьбу они не устраивали.

Так вот, помимо того, что это была первая свадьба в моей жизни, была она еще и еврейской свадьбой. И хотя ничего особенно еврейского на ней не было, я впервые увидел как танцуют «фрейлехс» (или, как его еще называют, «семь-сорок»).

На свадьбу был приглашен молодежный самодеятельный оркестрик из 4-5 музыкантов (были в нем аккордеон, саксофон, ударник и что-то еще). Ребята играли популярные в те годы музыкальные произведения (танцевальная музыка, включая танго, фокстрот, вальс, входивший в моду рок-н-ролл), популярные песни, свадебные марши и, конечно же, еврейский свадебный хоровой «фрейлехс».

И молодые, и гости уже достаточно выпили и закусили, когда оркестр (или, как говорил один из музыкантов, джаз аида Леонида) заиграл «фрейлехс» (Если быть более точным, этот парень говорил: «Играет джаз аида Леонида и с ним а моизер Басалаев»).

Именно в вихре этого «хоровода» я и увидел впервые будущую Толину тещу – Серафиму Петровну. Она была либо дальней родственницей Ефима Шлаина или очень близкой знакомой их семьи. Яркая, крашеная рыжеволосая, пышнотелая (особенно это касается бюста) дама отплясывала посреди большого зала, заводя своим азартом присутствующую публику и ту часть гостей, которые участвовали в пляске. Мужа ее Александра Викторовича Лангмана я тогда даже не заметил. Хотя внешне это был довольно представительный, высокий мужчина, но держался он скромно и незаметно.

Дочь их Рая характером пошла в маму. Это была яркая пышнотелая девушка с большим орлиным носом, явно не в моем вкусе. Но, помню, она привлекла внимание Толи. Он почти весь вечер, пока не отключился, танцевал с Раей. Пара эта была, пожалуй, даже больше в центре внимания гостей, чем молодожены. Толя много пил, и в конце концов стало ему «плохо».

Было это уже за полночь. Он сходил в туалет где-то на втором или на третьем этаже, проблевался, но окончательно в себя так и не пришел. Я поставил ему на лестничной площадке стул и он просидел на нем остаток свадебного гуляния. Надо отдать должное Рае. Она почти не отходила от

179


него весь остаток свадьбы, вплоть до утра, когда началось движение городского транспорта и мы разъехались по домам.

Можно сказать я присутствовал при возникновении новой семьи. Да, это была любовь с первого взгляда. С тех пор Толя резко изменился. Он оставил всех своих бывших девушек ( а было их у него тогда достаточно много – был он до сих пор любвеобильным ) и продолжал встречаться теперь лишь с Раей.

Честно говоря, мне Рая никогда не нравилась. Наши вкусы и взгляды на жизнь (проявилось это уже позднее) оказались настолько разными, а, быть может, почти противоположными. То, что нравилось Толе, к чему он стремился и какими путями добивался, для меня было неинтересно, не представляло (не имело) значения и было неприемлемо по своей сути. Но я могу только порадоваться, что Толя нашел в тот свадебный день свое счастье. Они прожили с Раей долгие годы, и дай Бог им еще многих лет счастливой жизни.

Первая изменаЖизнь шла свои чередом: учеба, свидания с Лидой. Наступила весна

1957 года. В апреле Лидины родители справляли Серебряную свадьбу. В тот субботний вечер у них дома собралось много гостей. Я думал, что и Лида должна будет весь «свадебный» вечер провести дома, но она ускользнула из дома, и мы с ней весь вечер были вместе.

Погода стояла теплая, мы бродили по близлежащим улицам и скверам. Шли обнявшись мимо фабрики-кухни, что напротив Стадиона «Юных пионеров», направляясь на Ленинградский проспект. Деревья и кустарники еще были голыми, но грязи уже не было. Это было 16 апреля. Потом в течение многих лет мы неизменно будем приходить в этот день к Варваре Сергеевне и Борису Сергеевичу и поздравлять их с днем свадьбы. Четверть века спустя мы уже большой семьей будем отмечать их «Золотую свадьбу». Произойдет это в уже далеком сейчас 1982-м году. Но тогда, в 1957 году до него нужно было еще прожить целых 25 лет.

А через неделю мы собрались студенческой компанией у Юрки Глейзера, чтобы отметить его день рождения. Юра родился 17 апреля, но отмечали мы это событие в ближайшую к этой дате субботу (23 апреля).

Суббота у нас, как обычно, был учебный день. После окончания занятий мы с Володей Ланщаковым и Сашей Левиным поехали сначала ко мне домой, на Остаповское шоссе. Занятия у нас закончились часа в 3, а к Юрке мы должны были приехать часам к 7 вечера. Так что времени у нас было еще много, а Володя и Саша жили в Подмосковье: в Баковке и Подольске. Поэтому я и пригласил их к себе, чтобы они не слонялись одни по Москве.

Мама встретила нас радушно, хотя я не мог ее предупредить о нашем внезапном визите. Покормила нас, расспрашивала о наших успехах. Мама

180


очень понравилась ребятам, особенно Володе Ланщакову. Он всегда с очень теплым чувством вспоминал мою маму и неизменно передавал ее приветы.

Так уж распорядилась жизнь: на склоне лет мама, практически всю жизнь не болевшая, с приступом холецистита попала по скорой помощи в 7-ю Городскую больницу. В то время родители уже жили на Якорной улице в Коломенском. Володя же (Владимир Петрович Ланщаков) работал в 7-ой больнице в хирургическом отделении у профессора Лурье (занимались они в основном гепатологией - заболеваниями печени). Это отделение было базой кафедры хирургии, которую в те годы возглавлял ректор 1-го МОЛМИ им. Сеченова Владимир Иванович Петров. Было это, вероятно, уже в конце 80-х годов: Володя был уже доцентом кафедры.

Когда мне сообщили, что мама попала в больницу, я сразу же поехал туда. Был это субботний день, но Володя дежурил по отделению. Уже в приемном покое он навестил маму и осмотрел ее. Боль локализовалась у мамы в левом подреберье. Дело в том, что мама принадлежала по своим анатомическим особенностям к редкой категории людей: у нее был «Situs inversus» - то есть зеркальное расположение всех внутренних органов. Сердце располагалось в правой половине грудной клетки, печень в левом подреберье брюшной полости, слепая кишка с червеобразным отростком также была слева в подвздошной области живота, а сигмовидная кишка, естественно, справа.

Эту особенность расположения внутренних органов у мамы обнаружили совершенно случайно в середине 50-х годов при рентгенологическом обследовании в районной поликлинике. В тот период мама была практически здорова, ни на что не жаловалась. Но ей для чего-то нужна была медицинская справка. Быть может, для оформления договора страхования жизни. И вот с тех пор мы, конечно, знали особенности маминого организма и знали ее «уникальность». Когда Володя осматривал маму, он, не зная этих особенностей расположения ее внутренних органов, был в недоумении. Симптоматика и локализация болей не совпадали с характерными для приступа холецистита болями в правом подреберье.

Когда я рассказал Володе о маминых особенностях, он был искренне удивлен. Приступ удалось уже купировать - маме сделали уколы спазмалитиков (Но-Шпа) и Володя решил «посмеяться» над своими коллегами-хирургами. Он попросил их осмотреть пациентку (маму) и помочь ему в установлении диагноза. Врачи внимательно обследовали маму, пальпировали ее живот, но они были в недоумении. Когда же Володя рассказал им в чем тут дело, они сначала даже не поверили - ведь это был в их врачебной практике первый такой пациент с зеркальным расположением всех внутренних органов. Слава Богу, этот приступ холецистита оказался связанным с погрешностями в питании: накануне мама поела жареную жирную пищу. Вскоре, буквально через день, маму выписали домой.

С момента приезда ребят на Остаповское шоссе в апреле 1957 года до момента, когда мама попала в 7-ую больницу, прошло больше 30 лет. Но

181


вот мы вновь на 30 лет моложе: идет весна 1957 года, и мы направляемся в Черкизово к Юрке Глейзеру.

Когда мы приехали в Черкизово, у Юры уже было полно гостей. В те годы Черкизово было окраиной Москвы. Это был район, как теперь говорят, компактного проживания московских евреев. Район был застроен, в основном, одно-двухэтажными домиками и больше напоминал Подмосковье, чем Москву. По сравнению с ним Остаповское шоссе было более городской улицей.

Юркина семья - отец Яков, мать Ольга Викторовна и младшая сестра Светка - жили в одноэтажном домике с небольшим двориком. Комнаты были небольшие, обстановка их ничем особенно не отличалась и я ее просто не запомнил. Среди гостей были Лида с Юлей, Люська Сапожкова, Светка Сальникова, Сережка Дратвин, Ленька Гудовский, Юркины Черкизовские друзья и мы: Володя Ланщаков, Сашка Левин и я.

Приехали мы в точно назначенное время, но остальные гости пришли раньше и уже с нетерпением ждали начала застолья. В те давние студенческие годы я водку вообще не пил и ребята, зная об этом, покупали всегда помимо прочей выпивки бутылку армянского коньяка три звездочки. Обычно эту бутылку мы с Люсей Сапожковой выпивали потихоньку в течение вечера, и на сей раз этой «традиции» было суждено продолжиться.

Хотя вина и водки не было столь много, но от сознания своей «взрослости» - все же студенческая молодежная компания, гуляющая без взрослых (родители Юры куда-то ушли), многие ребята старались показать, что они уже «навеселе», а пьяному, как говорится, море по колено. Веселились, шумели, танцевали. Кто-то в танце, кажется это был Сережа Дратвин, оторвал Юле рукав платья.

Время бежало быстро. Нужно было разъезжаться по домам. Мы (Люся Сапожкова, Светка Сальникова, Володя Ланщаков и я) стали «ловить» такси, а остальные поехали на трамвае до метро. Поймать такси нам удалось не сразу. Таксисты даже с зеленым огоньком проезжали мимо «подвыпившей» молодежи. Один бравый таксист все же согласился посадить в машину 4-х человек, но заявил, что довезет нас лишь до центра. Мы согласились и отправились в путешествие по ночной Москве. Мы доехали до Манежа, расплатились с таксистом и отправились провожать девочек, живших в районе Арбата.

Шли мы через двор нашего Института. Володя со Светкой, за которой он в то время ухаживал, ушел вперед. Мы с Люсей задержались немного. Когда мы прошли уже почти весь двор и подходили к арке, соединявшей двор Института с улицей Герцена, я обнял Люсю и стал ее целовать. Хотя она и говорила: «А как же Лида?», она отвечала мне тем же. Я узнал, что нравлюсь ей. Но дальше поцелуев мы естественно не позволили себе пойти. Вскоре мы вышли на улицу Герцена и догнали Светку с Володей. Проводив девушек, мы добрались до метро «Арбатская», доехали до центра - «Площадь революции», перешли на станцию «Площадь Свердлова» (теперь «Театральная») и поехали: Володя до «Белорусской», а я до «Павелецкой».

182


От метро «Павелецкая» на 35-м трамвае я добрался домой. Было уже далеко за полночь. От того вечера у меня остался на память сиреневый нейлоновый шарф Люси Сапожковой. Так первая попытка «изменить» Лиде окончилась дружеским поцелуем (все измены еще впереди). С Люсей мы сохранили дружеские отношения на долгие годы, хотя у нас и были длительные периоды относительного «охлаждения».

Весна 1957В эту весну в Москве гастролировал Одесский театр «Оперетты» и

мы с Лидой посмотрели их спектакль «Белая акация». Выступали они тогда в помещении театра Ермоловой, расположенного в начале улицы Горького (теперь Тверская). Спектакль был веселый, жизнерадостный. Музыку написал Исаак Дунаевский, в роли комического героя выступил хороший актер Михаил Водяной. Он играл роль Яшки Буксира. Героями же оперетты были отважные молодые советские китобои. Хорошая музыка, веселые куплеты, дуэты и арии - в общем, спектакль шел на одном дыхании.

Водяной, ведущий солист комического плана Одесского театра оперетты, позднее снялся в популярном музыкальном фильме «Свадьба в Малиновке», где он блестяще исполнил роль Папандопуло. Мне довелось видеть в этой роли раньше великолепного Григория Ярона, но Михаил Водяной был хорош!

В те годы, к сожалению, московская «Оперетта» переживала кризис - шла смена поколений. Ушли ведущие солисты, а достойной смены им еще не нашлось. Но пройдут годы, и вновь заблестит на сцене прекрасный ансамбль московского театра «Оперетты». Это совпадет с появлением на сцене талантливых артистов, таких как Татьяна Шмыга, Геральд Васильев, Шишкин, Ткаченко и многих других.

Я с детства любил оперетту и эту любовь пронес через всю жизнь. Лиде тоже нравилась оперетта и мы в течение нашей совместной жизни на протяжении почти 40 лет были частыми зрителями этого музыкального театра. Но «Белая акация» - это первая оперетта, которую мы посмотрели вместе.

Весна 1957 года запомнилась и еще одним эпизодом. В конце мая, во время зачетной сессии, мы сдавали зачет по политэкономии (был тогда у нас такой предмет - политическая экономия социализма). В основе его лежали «основополагающие» труды Карла Маркса и «бредовые идеи» наших партийных руководителей.

Группу у нас вела уже пожилая, доброжелательная Хава Ароновна. Не знаю точно, но почему-то мне кажется, что мы сдавали зачет в воскресенье. Дело в том, что пока мы готовились к сдаче зачета, ребята нашей группы - Ленька Гудовский, Сашка Левин, кто-то еще сбегали в Александровский сад, расположенный вдоль Кремлевской стены, между ней и Манежной площадью, нарвали там охапку сирени и притащили

183


огромный букет Хаве Ароновне. Она была крайне удивлена, шокирована и одновременно обрадована этим безрассудным поступком своих студентов.

Зачет мы получили все, но не будь тогда этого букета я, наверное, не сохранил бы в своей памяти этот день нашей студенческой жизни.

Первомай 1957 годаВторой раз мы отмечали студенческой компанией первомай на даче у

Лиды. Правда, на сей раз компания наша значительно изменилась. Из той, прошлогодней компании остались лишь Лида, Юрка Глейзер, Саша Левин да я. К нам присоединились Люся Сапожкова, Светка Сальникова (Гольдберг), Володя Ланщаков, Ленька Гудовский и Лидина сестра Юля.

Мы, конечно же, за прошедший год повзрослели и уже сложились пары, в которых отношения были от самы интимных до лишь состояния обоюдной симпатии. Впервые с нами была пассия Саши Левина Галя. Он познакомился с ней недавно, но это может служить примером «любви с первого взгляда». Хотя поженятся они лишь через пару лет, свою любовь и взаимную привязанность и верность пронесут они через всю свою жизнь, в которой будут и радости и огорчения и трагедия (их сын будет убит в Подольске уже будучи врачом и отцом - но это все еще далеко за горизонтом).

Мы молоды, полны надежд, нежности к своим подругам и страсти. Нам уже по 18-20 лет (большинству 19). Один год в этом возрасте многое меняет в нас. Если в прошлом году на первомай на всю нашу компанию хватило одной бутылки вина, то теперь мы запаслись значительно большим количеством водки, коньяка, вина.

Я захватил с собой пленку (на ребрах) с песнями из репертуара Петра Лещенко и Александра Вертинского и джазовой музыкой 40-х-50-х годов и самодельный проигрыватель, приобретенный несколько лет назад Толей. Именно этот проигрыватель и эти «пленки» познакомили меня с творчеством этих замечательных артистов и классикой американского джаза. В те дальние 50-е годы все это было под официальным запретом и доставали «пленки» «из-под полы», а слушать их можно было только в домашней обстановке или очень тесной компании.

Закуски тоже было достаточно. Девочки сделали салат, отварили картошки, нарезали селедку, ветчину, колбасу, сыр. Открыли консервы. Приехали мы на дачу электричкой и всю этй снедь и «выпивку» притащили «на себе».

Был чудный весенний день. Прежде чем сесть за стол мы поиграли за воротами дачи на полянке в волейбол, погоняли в футбол. А к вечеру погода подпортилась, на даче стало прохладно. И чтобы согреться, пришлось воспользоваться принесенной «выпивкой». В разгар «застолья» и танцев в поселке вырубили свет. Мы еще не успели хорошо выпить и потанцевать.

184


Свет, правда, на какое-то время вновь включили. Но напряжение электрического тока было низким и проигрыватель «отказался» воспроизводить музыку. Пришлось довольствоваться одним «застольем». А уже за полночь мы разбрелись по постелям. Саша с Галей разместились в комнате Лидиных бабушки и дедушки, Ленька Гудовский с Юлей в Юлиной комнате, мы с Лидой - в Лидиной, Володька Ланщаков и Юрка Глейзер с Люсей Сапожковой и Светой Сальниковой - на втором этаже на широкой тахте Лидиных родителей (Варвара Сергеевна с Борисом Сергеевичем на сей раз отмечали первомай у соседей по даче Уразовых).

Они зашли к нам вечером, посмотрели - компания вроде бы приличная - и спокойно ушли в свою компанию.

Парочкам было, наверное, чем заняться в постели, а вот четверка - Володя, Юра, Света и Люся начали «бузить». Мы с Лидой еще не успели заняться любовью, как раздался крик: «Мы хотим водки!!!». Дело в том, что часть выпивки мы приберегли на завтрашний день, поставив сумки с бутылками в Лидину комнату. Пришлось мне вскакивать с постели и удовлетворять «потребности трудящихся» в самом необходимом. Один раз мне даже пришлось вскочить с постели голым, чтобы передать им очередную бутылку водки.

Наконец, на какое-то время все угомонились и мы с Лидой смогли заняться любовью. Наша близость уже не была ни для кого из компании большим секретом. И все же Лида очень стеснялась. Но, несмотря на свою врожденную застенчивость, отказать мне она не могла и отдавалась мне, стыдясь. Я целовал ее страстно и нежно, она отвечала мне нежными поцелуями. Обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, мы забылись на какое-то время крепким сном. И вновь нас поднял крик: «Мы хотим водки!!!»

Начало светать, и мы все поднялись и вновь уселись за стол. Погода испортилась, похолодало, моросил дождь, но в комнате, где стоял стол, было тепло. Веселье продолжалось. Напряжение в сети нормализовалось, и зазвучали песни Петра Лещенко, Вертинского, танцевальная музыка, среди которой была и знаменитая «Чаттануга-Чуча» в исполнении оркестра Глена Миллера.

Днем дождь прекратился и мы всей компанией отправились в Загорянку. Там на нашей даче гуляла Толина компания. На сей раз это была чисто еврейская компания: Толя с Раей, Ефим Шлаин с Симой, его сестра Ада с каким-то парнем, Раина (или Ефимина) двоюродная сестра с мужем. Мы выпили с ними «за дружбу» и вернулись в Валентиновку. Убрав за собой на даче, мы отправились в Москву.

ВертинскийВесна 1957 года памятна для меня еще одним событием - встречей с

живой легендой великим Александром Вертинским. Года за четыре до этого я впервые услышал это имя, а песни и романсы в исполнении Александра

185


Вертинского, записанные на рентгеновские пленки, позволили мне, 14-летнему мальчику, как теперь говорят, «тинэйджеру», прикоснуться к творчеству знаменитого автора и исполнителя - кумира российских салонов в дореволюционное время.

После революции А.Вертинский эмигрировал, провел многие годы в Китае, затем во Франции. В период своей французской эммиграции он женился, и у него родились две дочери. После войны А.Вертинский вернулся на Родину, но творчество его долгие годы находилось под негласным запретом. Он получил возможность выступать на периферийной эстраде, но в столице концертов А.Вертинского до 1957 года не было.

Я впервые увидел А.Вертинского в фильме «Анна на шее», где он сыграл, на мой взгляд, блестяще роль графа или князя. В его исполнении мы увидели действительно утонченного аристократа, но песен своих он в фильме, конечно, не исполнял.

На пленках же у нас была собрана довольно приличная коллекция песен Александра Вертинского. На долгие годы многие из них стали любимыми мной, и в минуты радости и печали, когда я оставался один, я напевал песни великого певца. Я пронес их практически через всю мою жизнь: «Танго Магнолия», «Желтый ангел», «Чужие города», «В степи молдованской», «Сероглазый король», «Прощальный ужин», «Лиловый негр», позднее «Доченьки», «Женуленька-жена», «В приморском ресторане» и многие другие.

Уже в 80-е годы нам удалось приобрести пару пластинок с песнями и романсами в исполнении А.Вертинского, и песни эти часто звучали у нас дома, когда к нам приходили друзья или когда мы оставались вдвоем с Лидой, или когда я бывал дома один и писал очередную научную статью или книгу. Но все же тот концерт в зале «Театра-студии киноактера» на улице Воровского (сейчас это, кажется, вновь Поварская улица) вблизи площади Восстания (Новинский бульвар Садового кольца) остался незабываемым.

Мы попали на этот концерт, приобретя билеты на последний ряд партера. Мы - это Лида, Юрка Глейзер и я. Зал был набит битком. Когда на ярко освещенную сцену вышел великий артист в черном фраке, белоснежной манишке, с огромным золотым перстнем, сверкавшим темно-зеленым изумрудом, то чувствовалось, что все мы, присутствующие в зале, прикоснулись к истории, к легенде.

Зрители встретили певца бурными аплодисментами. Он пел свои песни в течение почти двух часов. Уже далеко не молодой человек, прекрасно державшийся, прямой, утонченный, с аристократическими манерами. Аккомпонирорвал ему на рояле Брохес. Он же наклонялся за записками зрителей и передавал их певцу.

К сожалению, это был фактически прощальный концерт Александра Вертинского. Летом он поехал на гастроли в Ленинград, где и скончался скоропостижно от сердечного приступа (говорят, правда, что певец покончил с собой), а было ему в ту пору что-то около 67 лет.

186


Дочери Вертинского также пошли по артистической линии, но успехов, как я думаю, добилась лишь одна из них, а именно, Анастасия, сыгравшая много ролей в театре и кино. В 90-е годы она сделала цикл телепрограмм, посвященных творчеству своего отца, исполняла песни из его репертуара.

Еще один спектакль, посвященный творчеству великого артиста, был поставлен на сцене филиала театра им. Моссовета, что на Фрунзенской набережной. Режиссером и исполнителем главной роли в спектакле «Желтый ангел» был артист театра Моссовета Адоскин. Мы с Лидой побывали на этом спектакле, наверное, в году 1997, и мне лично спектакль понравился: я с удовольствием слушал музыку и песни Вертинского.

Первое путешествие из Москвы в ЛенинградЧетвертую нашу экзаменационную секцию мы сдали успешно.

Помимо зачетной сессии, продолжавшейся почти весь май, мы должны были сдать два государственных экзамена (по биохимии и по нормальной физиологии человека) и, кроме того, политэкономию и английский язык. Я получил по всем четырем предметам «отлично» и вновь заработал право на повышенную стипендию. Лида также прошла экзаменационные барьеры без потерь и тем самым не только вернула себе право на получение стипендии, но и была «премирована» родителями поездкой в Ленинград.

Она пригласила нас с Юркой Глейзером составить ей компанию в этой поездке. Мы с удовольствием согласились. В те годы поехать в Ленинград, особенно студентам, было не так-то просто, если не было где остановиться. Лидин отец пообещал ей, что для нас он попросит журналистов из корпункта газеты «Труд» (главным редакоторм которой в те годы был Борис Сергеевич Бурков) забронировать номер в гостинице, а Лида будет жить на квартире одной его знакомой журналистки. Естественно это решало дело и мы с нетерпением ждали дня нашего отъезда в Ленинград.

Поезд в Ленинград отправлялся с Ленинградского вокзала поздно вечером. Ехать нам предстояло часов десять. Билеты у нас были в плацкартном вагоне. Мы разместились втроем в одном отсеке. У нас было две верхние полки и одна нижняя. Проводник принес нам чай. Мы выпили чай с лежавшими на столике печеньем и вафлями, разобрали постели, немного потрепались и улеглись спать.

Рано утром поезд прибывал в Ленинград. Доехали мы без приключений. Лично я спал крепко и никаких остановок поезда, в том числе и в Бологом, не помню. На Московском вокзале в Ленинграде нас встретили заведующий корпунктом «Труда» (фамилия его, к сожалению, в моей памяти не сохранилась) и журналист «Труда» Добровицкий.

Зав. корпунктом оказался простым и с чувством юмора мужчиной средних лет. Он шутил, рассказывал какие-то байки про ленинградцев и приезжих. Добровицкий же был, наоборот, мрачноват. Его я видел в

187


Валентиновке, где на дачах «Труда» они (Добровицкие) летом отдыхали. А с его дочерью Таней мы встречались еще год назад, когда большой компанией ходили на танцы на островок пруда в Загорянке. Лида знала ее уже несколько лет. Таня дружила со Славой, став впоследствии его женой. Но брак их оказался недолговечным.

Добровицкие жили одно время на Беговой и были соседями по подъезду Юли. Ни Добровицкого, ни его жены уже давно нет в живых, с Таней и Славой мы тоже не встречались после их развода.

С Московского вокзала мы на машине корпункта «Труда» поехали сначала на улицу Желябова, где в квартире знакомого Бориса Сергеевича должна была остановиться Лида. Дом, где жила Лидина хозяйка, располагался на левой стороне улицы Желябова (если идти от Невского проспекта) за зданием «ДЛТ» – большого Ленинградского универмага.

Нас уже ждали. Хозяйка, женщина лет 45, встретила нас приветливо. Квартира была большая, комнаты с высокими потолками, широкие большие окна. Обстановка в квартире была хоть и не богатой, но с тяжелой старой мебелью. Но больше всего меня поразил «котище» - дикий, полосатой окраски, огромный камышовый кот. Таких огромных котов я еще никогда не выдел и даже не представлял, что они существуют. Размером он был, наверное, с небольшую рысь, только не было у него на ушах «кисточек», характерных для рыси, да хвост у него был длинный, настоящий кошачий, а полосы его шерстяного покрова были широкими, темными.

Лидочка осталась размещаться в квартире, а мы, записав телефон, отправились в гостиницу. Наша гостиница «Ленинградская» располагалась в самом центре города на площади рядом с Исаакиевским собором. Это была старая, еще дореволюционных лет гостиница, носившая ранее название «Астория». Нас разместили в двухместном номере на 2-м этаже. Номер просторный, светлый с простой незамысловатой современной обстановкой: две кровати, стол и шкаф. На прикроватных тумбочках стояли маленькие репродукторы (радио) и был телефонный аппарат. Был ли в номере туалет и душ, или они располагались на этаже, я не запомнил. В то время для меня это не имело большого значения. Этот мой первый гостиничный номер показался мне просто роскошным.

Мы умылись, переоделись, позвонили Лиде и отправились к ней пешком. Эта первая прогулка по Ленинграду произвела на меня огромное впечатление. Миновав площадь и выйдя на Невский проспект, мы обратили внимание на сохранившиеся на стенах домов со времен войны надписи: «Эта сторона улицы опасна при артобстреле».

Невский проспект. Сколько раз я слышал о нем, читал. Видел в кино. И вот я шагаю по проспекту, по которому когда-то ходили А.С.Пушкин, В.Белинский, Н.В.Гоголь, И.Репин, П.И.Чайковский, М.И.Глинка, Л.Толстой, великие ученые, архитекторы, члены царской семьи, видные революционеры и, конечно же, «великий» Ленин. Я ощущал себя человеком, прикоснувшимся к истории. Великолепны здания Невского проспекта! В Москве тогда такой красивой улицы не было.

188


На домах - мемориальные доски (В этом доме с… по… жил…). Нам еще предстоит более тесное знакомство с Невским проспектом, да и с Ленинградом вообще. Сейчас же мы торопимся на встречу с Лидой, чтобы уже втроем продолжить знакомство с городом. На квартире, где остановилась Лида, нас ждал встречавший нас на вокзале зав. корпунктом «Труда». Он предложил нам посетить Исаакиевский собор и, конечно, мы сразу же согласились.

Пешком отправились мы от улицы Желябова к Исаакию. Мы проделали в обратном направлении тот путь, который мы прошли недавно с Юркой Глейзером. Вновь вступили мы на знаменитый Невский проспект. Но теперь наша «экскурсия» шла уже с коментариями ленинградца, и мы узнали много интересного: побывали на Аничковом мосту со знаменитыми конными скульптурами Клодта, подходили к памятнику Елизаветы, останавливались у дома, в котором жил Белинский, зашли на Сенатскую площадь к Зимнему дворцу – Эрмитажу, подошли совсем близко к Александринскому столпу - колонне, воспетой Пушкиным - и через Арку генерального штаба (которую я знал по фильму "Ленин в Октябре", где она отображена в кадрах штурма Зимнего Дворца) вновь вернулись на Невский проспект, прошли мимо Адмиралтейства с его «Иглой» и по набережной вышли к Памятнику Петра I.

Великий Фальконе изобразил Петра на вздыбленном коне. Знаменитый «Медный всадник» произвел на меня неизгладимое впечатление. Вновь звучали во мне великие строфы из прекрасной поэмы А.С.Пушкина. Я снова почувствовал себя прикоснувшимся к великой истории России и к мировой культуре.

За памятником Петру I возвышался великолепный храм- Исаакиевский Собор, бывший когда-то кафедральным собором Санкт-Петербурга. После войны он был закрыт и долгие годы находился на реставрации. Как раз в этот год Собор готовили открыть для посетителей, но не как действующий провославный храм, а как музей.

Нам здорово повезло: сопровождавший нас журналист сумел договориться с администрацией Собора, и нас пустили внутрь великолепного сооружения, равного которому мне еще не приходилось видеть. Более того, нас сопровождала молодая женщина–экскурсовод, рассказавшая нам об архитекторе Монферране, по проекту которого был сооружен Исаакиевский собор, об истории строительства, назвала грандиозные параметры (габариты) храма, показала сохранившееся богатое внутреннее его убранство.

Впервые я увидел и маятник Фуко. Мы поднимались на верхние галлереи Исаакия, откуда открывался великолепный вид на улицы и площади Ленинграда. Таким образом нам удалось побывать в знаменитом Соборе еще до его официального открытия.

Впечатлений было столько, что даже одного этого дня хватило бы, чтобы на всю жизнь сохранилось в памяти чувство прикосновения к прекрасному. А ведь это было лишь начало. Нам еще предстоит многое

189


увидеть, узнать и пережить много событий. Так бывает, что порой за пару дней переживаешь целую эпоху, и узнаешь столько нового, сколько не узнал за всю предыдущую жизнь.

После посещения Исаакиевского собора, наш «гид», журналист «Труда», посоветовал нам самостоятельно побродить по Ленинграду, посетить «Эрмитаж», Казанский Собор, Петропавловскую крепость, Александро-Невскую Лавру, Русский музей и другие памятные места и достопримечательности города, а на завтра он запланировал поездку в Петергоф.

Конечно, выполнить всю эту программу можно лишь при наличии достаточно большого числа дней. В нашем распоряжении была целая неделя. Это и много и очень мало. Мы решили после Исаакия посетить Казанский Собор, где в то время размещался Музей истории религии и атеизма, и была экспозиция, посвященная инквизиции. Мы отправились вновь на Невский проспект, где располагался Казанский Собор. Красивое здание Собора, возведенного в честь победы России над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года. Слева и справа по углам фасада Собора стоят фигуры полководцев-победителей - М.Кутузова и Барклая-де-Толли.

В музее мы с интересом и, я бы сказал, с нескрываемым ужасом осмотрели орудия пыток времен инквизиции. Мы даже не подозревали тогда, что по чудовищности пыток можно превзойти инквизицию. Лишь позднее я прочитал и увидел, что по жестокости и изощренности фашисты (гестапо) и ЧК-НКВД-МГБ-КГ (в общем, «гебисты») превзошли машины пыток времен инквизиции. Так к светлым, радостным впечатлениям от встречи с Ленинградом присоединились мрачные видения прошлого. Но этот контраст лишь усилил радость от общения с прекрасным.

После посещения этого мрачного музея мы с чувством облегчения окунулись в людской поток живых ленинградских улиц и особенно Невского проспекта. Хотя на улицах было довольно много пешеходов, но все же не столь многолюдно, как в центре Москвы, да ленинградцы были более степенны, не торопились так, как москвичи, были более вежливы.

Побродив по центру Ленинграда, мы отправились обедать в ресторан нашей гостиницы. В те годы даже на наши скудные студенческие «доходы» днем можно было в ресторане сытно и вкусно пообедать. Мы заказали салат «оливье», бульон с пирожками и жаренного поросенка с гречневой кашей. Именно в ресторане гостиницы «Ленинградская» в июне 1957 года мне впервые довелось отведать жаренного «молочного» поросенка. Блюдо это понравилось и Лиде, и Юрке, и мне, и мы потом еще раза два заказывали его, когда обедали в этом ресторане.

Пройдут годы, прежде чем мне доведется вновь полакомиться жареным «молочным» поросенком. В 1970 году, будучи в «генетической» экспедиции в Нижней Сванетии, мне доведется на «банкетах», устраиваемых в честь участников этой экспедиции в Цибельде, Сакене, Сухуми, неоднократно поглощать лакомые куски жареного, с хрустящей корочкой, поросенка. Но тот, первый в моей жизни жареный поросенок с

190


гречневой кашей запомнился особенно. Ведь мы тогда впервые с Лидой и Юркой Глейзером обедали в настоящем ресторане. Да еще и в Ленинграде.

После вкусного обеда мы поднялись к нам в гостиничный номер, чтобы немного отдохнуть и затем уже вечером продолжить знакомство с Ленинградом.

Мы попали в Ленинград в период, когда знаменитые «белые ночи» уже заканчивались. И, быть может, Пушкинские строки «…одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…», характеризующие период «белых ночей», не полностью почувствовали в тот год. Но все же могу сказать, что в полночь еще можно было на улице не под фонарем читать газету.

Легкие сумерки, наступавшие после захода солнца, вскоре сменялись новой зарей, и ночи как таковой, к которой мы привыкли в Москве, в это время года в Ленинграде просто не бывает. Мы не могли в тот наш первый вечер бродить по ночному Ленинграду по двум причинам. Во-первых, Лида не могла возвращаться слишком поздно в дом, где она остановилась, чтобы не причинять неудобства своей хозяйке, а, во-вторых, назавтра, на утро у нас уже была запланирована поездка в Петергоф.

Проводив Лиду, мы с Юркой все же немного погуляли по ночному Ленинграду и к полуночи вернулись в гостиницу. Первая ночь в гостиничном номере прошла спокойно.

От Петергофа до "Авроры"В 7 часов утра мы встали, умылись, побрились и отправились на ул.

Желябова, к Лиде, где была намечена встреча с нашим «гидом». Погода стояла великолепная, с утра светило солнце, было тепло - настоящее летнее утро и никакого намека на ленинградские дожди.

По дороге мы забежали в кафе на Невском проспекте, съели по сосиске, выпили чай. Мы подошли к Лидиному дому почти одновременно с нашим «гидом». Я еще раз хочу подчеркнуть, что это был очень симпатичный, общительный и, как мне показалось, остроумный и веселый человек. Все вместе, то есть вчетвером, мы отправились пешком на набережную Невы.

Невский проспект и Нева были прекрасны и ранним утром. Если мне не изменяет память, то мы сели на теплоход –«речной трамвай» у Петропавловской крепости и отплыли в Петергоф. По пути вновь вспоминались строки из Пушкина: «…в гранит оделася Нева, мосты повисли над водами, темно-зелеными садами ее покрылись берега…», а также Райкинская миниатюра о лекторе, читавшем по пути следования речного трамвая пассажирам лекции: туда «О дружбе», обратно «О любви».

Примерно через час мы были в Петергофе. Посещение этого шедевра архитектуры и садово-паркового искусства произвело на нас просто грандиозное впечатление. Хотя реставрационные работы еще не были полностью завершены, великолепие дворцов Петергофа, его фонтанов и

191


павильонов было столь ярко и прекрасно, что не боюсь сказать, что такой красоты мне еще не приходилось видеть. И знаменитый «большой каскад», и золотой «Самсон» и другие шедевры Петергофа я сохранил навсегда в своей памяти.

Помимо чувства прикосновения к прекрасному, от посещения Петергофа сохранилось в моей памяти и чувство юмора. В Петергофе много фонтанов-«шутих». Мы, конечно, об этом не знали, как не знали, наверное, и многие посетители. А гид наш, конечно, хорошо это знал: он ведь коренной ленинградец.

Так вот, вы осторожно ступаете на булыжники и пытаетесь пройти, чтобы на вас не полился поток воды. Вам объясняют, что только наступив нечаянно на какой-то определенный камень, вы вызовете фонтан к действию и на вас прольется струя или целый поток воды. Смельчаки пытаются проделать этот путь, осторожно ступая на камни. Внезапно их окатывает струей воды. Мы стоим и смотрим. Поток воды низвергается внезапно, независимо от того на какой камень наступают наивные «искатели приключений». Конечно, оказаться окаченным водой в теплый летний день не так уж и страшно, зато смех стоящей рядом толпы заразителен. И все новые и новые «смельчаки» выходят мокрые из-под «фонтана-шутихи. А все очень просто: один из служителей парка незаметно нажимает на кнопку и пускает поток воды на незадачливого посетителя.

Многие туристы с интересом слушают рассказы экскурсоводов и порой обращаются с наивными вопросами по поводу услышанного или увиденного. Наш гид подшутил над такими «пытливыми» экскурсантами. У одного из павильонов стояла какая-то палка. Какой-то «пытливый» мужичок обратился к девушке-экскурсоводу с вопросом кому принадлежал этот «экспонат». Девушка сделала вид, что не расслышала вопроса и продолжала свой рассказ. Наш же «гид» на полном серьезе стал рассказывать, что эта дубовая дубина принадлежала лично Петру I, он пользовался ее, когда ходил на прогулку по окрестностям Дворца и бил ей своих нерадивых слуг и даже приближенных. Рассказывал он так убежденно и красочно, что уже большая часть группы слушала его «байки», забыв о девушке-экскурсоводе, пересказывали услышанное не успевшим вовремя к «рассказу» туристам. Мы же отошли в сторону и от души смеялись над незадачливыми туристами и отдавали должное находчивости и остроумию нашего гида.

Уставшие, но довольные, переполненные впечатлениями, покидали мы Петергоф, еще не зная доведется ли нам когда-нибудь вновь побывать в Ленинграде, посетить этот прекрасный Дворец и любоваться его великолепием. Мы возвращались в Ленинград все еще находясь под впечатлением увиденного.

Вечером, отдохнув немного, мы пошли бродить по Ленинграду. Побывали у Ростральных колонн на стрелке Васильевского острова, дошли до Петропавловской крепости, а от нее к месту постоянной стоянки легендарного крейсера «Аврора».

192


Тогда для нас «Аврора» была символом начала Новой Истории Человечества. Ведь выстрел «Авроры» по Зимнему Дворцу послужил сигналом к началу восстания и штурму Зимнего, т.е. к началу Великой Октябрьской социалистической революции (или, как теперь ее называют, контрреволюционному перевороту). Но чтобы изменилось у нас, да и у многих граждан как России, так и других стран мира представление об этом событии, пройдет почти целая жизнь. Во всяком случае почти 40 лет. Тогда же мы с замиранием сердца взирали на легендарный корабль.

Посещение крейсера в то время для простых людей было еще невозможно. Впервые мы побываем на «Авроре» с Лидой в 1975 году, когда мы отдыхали на Финском заливе, на Карельском перешейке, в Зелиногорске, бывшем финском поселке Куокала. Потом мы вновь вступили на борт «Авроры» уже в начале 90-х годов, когда после возвращения из Финляндии мы проведем пару дней в Ленинграде, побываем в Павловске, посетим Эрмитаж и Русский музей.

Сейчас же июньским вечером 1957 года мы, 19-летние, восторженные бродили по местам «революционной славы». От «Авроры» пешком мы возвращаемся к «Эрмитажу» на Сенатскую площадь. Уже часов 10 вечера, площадь почти безлюдна. Лишь небольшие группки туристов. Мы вновь любуемся прекрасным зданием «Эрмитажа», посещение которого у нас еще впереди.

Через Марсово поле, старинными маленькими улицами, выходим на набережную Мойки. Проходим мимо дома, где умирал А.С.Пушкин. Любуемся храмом «Спаса на крови». Мне он напоминает Собор Василия Блаженного (Покровский Собор) на Красной площади. Далее наш путь лежит через Невский проспект на ул. Желябова. Мы провожаем Лиду и возвращаемся в гостиницу.

Немного политики в белые ночиБлизится полночь. Мы ложимся спать и еще не знаем о новой

расстановке политический сил в верхушке КПСС и Правительства страны. Именно в эти дни в Москве проходил Пленум ЦК КПСС,

завершивший процесс борьбы за власть в партии и государстве. В то время Н.С.Хрущев был уже 1-м секретарем ЦК КПСС, а Предсовмина был маршал Н.А.Булганин. Ближайшие «соратники» И.В.Сталина - Г.М.маленков, В.М.Молотов, Л.М.Каганович - были оттеснены на вторые роли, хотя и оставались Членами Президиума ЦК КПСС и занимали высокие посты в Правительстве (превые зам.Предсовмина).

В партийной верхушке шла борьба за власть. «Старая гвардия» не могла простить Н.С.Хрущеву критику в адрес «Великого Вождя Всех народов» И.Сталина, которая, естественно, задевала и каждого из них непосредственно. У самого Н.Хрущева, как говорится, «рыльце тоже было в пуху», то есть и он был причастен ко всем тем событиям и репрессиям, происходившим в период правления Сталина.

193


Но сейчас речь шла о Власти в Партии и Государстве. «Старики» выступили с критикой в адрес многих начинаний Н.Хрущева. Как показала история, во многом они оказались правы. Экстенсивное развитие сельского хозяйства – «знаменитая целинная эпопея» («освоение целинных земель»), вместо укрепления уже традиционно существующих сельскохозяйственных районов центра России и нечерноземья, преимущественное развитие тяжелой промышленности, в ущерб развитию легкой промышленности (которая могла бы позволить хоть как-то улучшить обеспечение населения неоюходимыми в быту товарами) и многие другие «реформы» Н.Хрущева оказалась экономически неоправданными и стратегически ошибочными.

Но Н.Хрущев сумел так подготовить и обработать послушный ему ЦК КПСС, что «партийная интрига» о так называемой «Антипартийной группе» прошла «на Ура!». На Пленуме ЦК КПСС было принято решение об исключении членов «Антипартийной группы» Г.М.Маленкова, В.М.Молотова, Л.М.Кагановича и и «примкнувшего к ним» Д.Т.Шепилова, бывшего в ту пору членом (или кандидатом в члены) Президиума ЦК КПСС секретарем ЦК КПСС и Министром иностранных дел СССР, из членов КПСС и, естественно, вывода из состава Президиума ЦК КПСС, членов ЦК КПСС и смещения со всех правительственных и государственных постов.

Н.С.Хрущев победил. На Пленуме был избран новый состав Президиума ЦК КПСС. В состав его были введены 1-й секретарь Ленинградской Парторганизации Ф.Р.Козлов (вскоре он стал 2-м секретарем ЦК КПСС), Е.М.Фурцева, Кириченко (1-й секретарь ЦК КПСС Украины), по-моему, еще Нежметдинов из Узбекистана и др.

Центральные газеты «Правда», «Известия», «Труд», «Комсомольская правда» вышли в этот день с опозданием. Сообщение о Пленуме ЦК КПСС, переданное по радио утром, а затем и опубликованные в газетах материалы Пленума вызвали среди жителей Ленинграда неоднозначную реакцию. Многие пожилые люди были недовольны «расправой» с соратниками Сталина, молодежь же видела в этом признак грядущих перемен и отнеслась к сообщению положительно.

В эти дни должны были пройти торжества, посвященные юбилею основания Санкт-Петербурга. Но торжества были отложены. И вот поступило сообщение, что на торжества в Ленинград прибывают руководители Партии и Правительства. За день до их приезда в город была «согнана» московская милиция (возможно, местной руководство страны не очень доверяло), это мы видели воочию. Город был наводнен и КГБ-истами.

Всюду разговоры крутились вокруг последних политических событий. Закрыты были многие центральные музеи, театры. Это все. конечно, изменило и наши планы Утром следующего дня Невский проспект был запружен народом. «Представителей трудящихся» с заводов, фабрик, институтов «согнали» встречать руководство страны. Все улицы по пути следования кортежа автомобилей были забиты народом, «радостно приветствующим руководителей Партии и Правительства».

194


Мы также оказались в толпе встречающих на Невском проспекте. День был солнечный, теплый. Ждали мы недолго. И вот мимо нас в черных лимузинах с открытым верхом (ЗИС-110) проехали Н.С Хрущев с Ф.Р.Козловым, следом за ними К.Е.Ворошилов, Е.Фурцева, Н.А.Булганин и другие. Толпа «радостно» приветствовала новое руководство страны. Мы впервые видели этих деятелей КПСС и Правительства СССР столь близко –буквально с расстояния 5-10 метров.

Ленинград музейный, Ленинград театральный...Наконец, «торжественная встреча» завершилась, народ, правда, еще

долго заполнял Невский проспект, словно во время праздничных демонстрация на Красной площади в Москве. Мы же покинули центр Ленинграда и пошли в сторону Смольного, а оттуда в Александро-Невскую лавру. Там мы посетили два Некрополя. Слева похоронены выдающиеся военные и политические деятели России, ученые, в частности М.В.Ломоносов. Справа же похоронены видные художники, писатели, поэты, композиторы, скульпторы и артисты. Мы побывали на могилах М.Глинки, П.И.Чайковского, Римского-Корсакова, Ф.Достоевского, И.Репина, Кюхельбера, Дельвига, И.Пущина, артистов Щепкина, Комиссаржевской и многих других.

Усталые, возвратились в гостиницу, пообедали в ресторане и поднялись к нам в номер. Юрка сказал, что он пойдет в кино и вечером отправиться смотреть как разводят мосты. Мы же с Лидой впервые за эти дни остались в номере одни. Я обнял Лидочку, стал ее целовать, ласкать, она отвечала мне нежными поцелуями. Несмотря на нашу близость, продолжающуюся уже почти полгода, она все еще стеснялась меня. Ласки мои становились все настойчивее. Наконец, я расстегнул ее кофточку и стал ласкать ее грудь. Она немного сопротивлялась, но я все же раздел ее и мы занялись любовью, уже не боясь, что кто-то может нам помешать. Не знаю как ей, но мне было с ней очень хорошо. Мы провели в кровати пару часов.

Отдохнув, мы отправились бродить по вечернему Ленинграду. На улицах было еще многолюдно, на зданиях висели красные флаги. Поздно вечером, часов в 11, проводив Лиду «домой» на улицу Желябова, я вернулся в гостиницу и лег спать.

Юрка вернулся уже под утро. Он действительно ходил смотреть как разводят мосты для пропуска больших пароходов на Неве. Но часов в 8 утра я поднял его. Ведь сегодня у нас был намечен поход в Эрмитаж.

Мы договорились с Лидой встретиться у входа в Эрмитаж. Я думал, что нам придется пару часов простоять в очереди, чтобы попасть в знаменитый музей. Да, так нас информировали и в Москве и сами ленинградцы. Но то ли нам просто повезло, то ли это было связано с недавними политическими событиями и вчерашним приездом Руководства страны в Ленинград: мы купили билеты в кассе и прошли в Эрмитаж буквально за считанные минуты.

195


Мы провели в Эрмитаже почти весь день. Но и этого времени едва хватило, чтобы, как говорится, бегом проскочить открытые экспозиции. Великолепие Зимнего дворца, его залов, лестниц, убранство императорских покоев, тронных залов и залов, где проводились «ассамблеи» просто потрясло нас, а знакомство, даже беглое, с картинами и скульптурами великих мастеров и очаровывало меня, и даже подавляло.

Увидеть сразу столько знаменитых работ, с которыми был знаком до этого только по репродукциям, мне еще не приходилось. Коллекция Эрмитажа превосходила, по-моему, виденные мною ранее собрания знаменитой Дрезденской картинной Галереи (с экспозицией которой я познакомился летом 1955 года в Москве), коллекцию Музея изобразительных искусств им. Пушкина и Государственной Третьяковской Галереи. Большего, к сожалению, к тому времени мне видеть не довелось.

Пройдут годы и мы с Лидой побываем во многих странах мира и познакомимся с собранием знаменитых музеев: нам доведется побывать и в Музее Ватикана со знаменитой Сикстинской Капеллой Микеланджело, и в Академии художеств в Венеции с великолепным собранием картин Тициана и многих других великих художников, и в Галереи Уфици во Флоренции, и в Палацио Питти со знаменитой картиной Ботичелли «Рождение Афродиты», и в Лувре в Париже, где мы познакомимся впервые с «Джокондой» Леонардо да Винчи, и в музее Прадо в Мадриде, где собраны картины великих испанцев, и в Барселоне мы познакомимся с «розовым периодом» Пикассо, интересны собрания музеев Будапешта и Вены, Национального музея Лондона. Мы сможем увидеть великие творения Эль-Греко в Толедо, Леонардо да Винчи и Рафаэля в Милане и Риме. Но все это еще в отдаленном будущем.

Сегодня же мы знакомимся с работами Великого Леонардо да Винчи, представленными в Эрмитаже. Честно говоря, два небольших портрета «Мадонна Литта» и «Мадонна Констабелле» на меня не произвели большого впечатления. Зато залы, где представлены работы импрессионистов, я проходил, затаив дыхание. Пожалуй, собрание картин импрессионистов в Эрмитаже побогаче, чем в музее изобразительных искусств в Москве.

Мы познакомились также со многими интересными и великолепными работами старых мастеров-ювелиров, мастеров художественного литья, стеклодувов, увидели потрясающие сервизы из фарфора, серебра и золота.

Мне еще не раз доведется любоваться собранием Эрмитажа и каждый раз я не переставал восхищаться работами великих мастеров. Но это первое посещение Эрмитажа я запомнил на всю жизнь. И Лида и Юра были не менее меня потрясены увиденным. Если бы мы за время нашей экскурсии в Ленинград побывали бы только в Эрмитаже, то и этого было бы достаточно, чтобы память об этом сохранилась на всю жизнь. Мы же увидели столько, что я даже в прекрасном сне не мог себе такого представить. А нам еще предстоит побывать и в Русском музее, и в Петропавловской крепости,

196


погулять в знаменитом Летнем саду, любоваться дворцами и архитектурными ансамблями Ленинграда.

После посещения Эрмитажа мы решили дать себе немного отдохнуть от потока впечатлений, нахлынувших на нас за эти дни. Нужно дать улечься и закрепиться в памяти образам великих творений. Поэтому назавтра мы наметили посещение Петропавловской крепости, с которой связана история города и России. В Петропавловской крепости захоронены члены царской семьи - династии Романовых (там же 2 года назад, в июле 1998 года, захоронены останки последнего Российского императора Николая II и членов его семьи, зверски расстрелянных в 1918 году большевиками в Екатеринбурге, а совсем недавно Николай II решением синода Российской Православной церкви приобщен к лику святых), а через казематы «Петропавловки» прошли многие революционно настроенные деятели России. После «Петропавловки» мы наметили себе просто погулять по городу, побывать в Летнем саду, полюбоваться местами, воспетыми Пушкиным.

В тот наш первый приезд в Ленинград нам не довелось побывать в театрах и кинотеатрах города. С некоторыми коллективами ленинградских театров впоследствии мы сможем познакомиться в Москве во время их гастролей. Мы побываем на спектаклях БТД, руководимого Г.Товстоноговым, познакомимся с творческим почерком театра, где главным режиссером был А.Акимов, побываем на балетных и оперных спектаклях Мариинки (в то время театра оперы и балета им. С.М.Кирова).

Мне же удастся в последующие приезды в Ленинград побывать всего лишь в трех театрах. Первое мое знакомство с театральным Ленинградом произойдет лишь в конце 60-х годов, когда я буду в командировке в Институте Акушерства и гинекологии АМН СССР. Тогда я посещу театр им. Комиссаржевской, побываю на спектакле Ленинградского ТЮЗа «Сирано де Бержерак» Ростана, а также в Драматическом театре им. А.С.Пушкина на спектакле «перед заходом солнца» по пьесе Гауптмана.

Я уже видел этот спектакль в Москве, но здесь, в Ленинграде, главную роль исполнял знаменитый драматический актер Н.Симонов. В его исполнении тайный советник Клаузевиц выглядел более убедительно, чем те, что мне приходилось видеть в Москве. Н. Симонова я знал по фильмам «Петр I», «Живой труп». Это был великолепный актер с прекрасными внешними данными. В молодости он, вероятно, был просто красавец-мужчина. В 1962 году в нашу первую поездку в Сочи мы снова сможем любоваться его игрой в фильме «Человек-амфибия», где он исполнил роль доктора Сальватора.

Я забежал уже далеко вперед, но воспоминания о Ленинграде связаны не только с историческими памятниками и музеями, но и с известными деятелями литературы и искусства. Пройдут годы и мы с Лидой навестим Н.Симонова, но теперь уже в некрополе Александро-Невской Лавры, где найдет он свой последний приют.

197


Там же мы поклонимся и Н.Черкасову - известному популярному киноактеру - исполнителю ролей царевича Алексея в кинофильме «Петр I», роли кинорежисера в фильме Гр. Александрова «Весна» (где играло целое соцветие актеров советского кино: Любовь Орлова, Ростислав Плятт, Фаина Раневская и др.). Последняя роль Черкасова - физик-атомщик в фильме «Все остается людям».

Я же познакомился с Н.Черкасовым еще в раннем детстве: ведь именно он исполнял роль Паганеля в кинофильме «Дети капитана Гранта» и песни в исполнении Н.Черкасова-Паганеля сопровождали меня на протяжении всей моей жизни. Эти песенки я напевал себе в детстве и юности, затем своим детям: Андрюшеньке и Галочке, а впоследствии и внукам. С «Катенякой» (так мы называли Катю) мы исполняли дуэтом песенки «Капитан» на свадьбе Андрея. Позднее я напевал эту песенку и Даше, и Паше, и Даньке.

После этого «лирического отступления» я хочу вернуться в 1957-й год. Наши последние дни в Ленинграде. Мы много гуляем по набережным Ленинградских рек и речушек: Невы, Невки, Мойки. Интересно, что мы ступаем по тем улицам и проспектам, по которым когда-то бродили Пушкин и Гоголь, Белинский и Глинка, Крамской и Репин, Менделеев и Ломоносов, Шаляпин и Анна Павлова, и многие, многие другие ученые, художники, музыканты, писатели и артисты.

Наш последний день в этом сказочном Городе - посещение Русского музея. Мы, конечно, знакомы уже со многими работами великих русских художников, представленных в «Третьяковке» в Москве, но работы, представленные в Русском музее, значительно расширили наши знания о творчестве И.Репина, Крамского, Сурикова, Иванова, Брюлова, Кипринского, Федотова, Серова, верещагина, Васнецова. Здесь же я впервые познакомился и со скульптурными работами Антакольского и Шадра. Коллекция Русского музея великолепна. Еще дважды в моей жизни мне доведется побывать в этом храме русского искусства. Причем между этими посещениями лягут десятилетия.

Вот и подошло к концу наше пребывание в Ленинграде. Мы прощаемся с прекрасным городом, благодарим наших гостеприимных «хозяев» и отправляемся на Московский вокзал. И вот уже наш поезд отходит от ленинградского перрона и мы возвращаемся в Москву.

Первый театральный сезонНам остается еще дней 10 до поездки на целину. Конец июня 1957

года мы с Лидой провели, посещая Московский театр оперетты. В те годы он ставил свои спектакли в «Зеркальном театре» сада «Эрмитаж».

Вряд ли этот сезон станет вехой в истории этого театра. Смена поколений еще не закончилась, и актерский состав был далек от того блестящего ансамбля, с которым мне довелось познакомиться в первые послевоенные годы. Тогда там блистало целое созвездие великолепных

198


солистов: Михаил Качалов, Лебедева, Гедройц, Татьяна Бох, Савицкая и, конечно же, бесподобный Григорий Ярон. Из того состава уже никто не играл...

Но оперетта, наверное, один из самых моих любимых жанров театрального искусства. В тот год в репертуаре театра были и классические оперетты Кальмана и Легара, и опереттки советских композиторов.

Мы с Лидой побывали за оставшуюся нам до поездки на целину неделю на двух спектаклях.

Наш первый спектакль – какая-то оперетка, название которой у меня даже не сохранилось. Сюжет ее, очень примитивный, посвящен был «революционной борьбе» моряков-рыбаков какой-то южно-американской маленькой страны. Дураки полицейские пытаются «поймать» молодого рыбака-героя, борца за свободу своего народа и справедливость. В портовых ресторанчиках ловят агенты тайной полиции «революционеров». Веселая музыка с латино-американскими ритмами, и единственное, что запомнилось - это фраза, произносимая главой «тайной полиции» (его играл Алчевский) на протяжении всего спектакля, когда он обращался к своим «придуркам-агентам»: «Кролики, занимайте столики». Но даже такая примитивная оперетка создавала и поддерживала в нас хорошее настроение. Но скорее не могла испортить нам с Лидой радость от общения друг с другом.

В антрактах публика выходила в сад, где в «буфетах» (палатках) можно было купить бутерброды, пирожные, воду. Но даже в толпе зрителей, заполнявших в перерыве аллеи сада «Эрмитаж», мы оставались с ней как бы наедине. Теплый летний вечер, зелень знаменитого московского сада, близость любимой девушки - все это создавало удивительно легкую и приятную атмосферу. Мы бродили по аллеям старинного сада, подходили к открытой эстраде, где в другие дни играл, наверное, духовой оркестр и в довоенные и первые послевоенные годы танцевало поколение наших родителей.

А вечером после спектакля мы поехали на дачу. У Лиды на даче в Валентиновке жили в то время только дедушка с бабушкой. У меня же в Загорянке – тетя Рива с Фимой и Славкой. Проводив Лиду до дачи, мы решили, что, в столь поздний час (а было уже за полночь) мне не стоит идти в Загорянку и я могу остаться ночевать у них: ведь Юлина кровать свободна.

Тогда у них на даче в Валентиновке Лида и Юля занимали на первом этаже две маленькие смежные комнатки. В дальней стояла Лидина кроватка, а в проходной - Юлина. Мне постелили на Юлиной кровати. Дедушка с бабушкой легли спать, а мы разместились по «своим» кроваткам. Но, проявив бдительность, дед все же один раз заглянул в «мою» комнату. Убедившись, что я на своем месте, он спокойно прошаркал в свою комнату, где они спали с бабушкой. Полежав еще немного с открытыми глазами и прислушиваясь к шорохам в доме, я, убедившись, что дед с бабушкой уснули, перебрался к Лиде.

199


Нам не было с ней тесно на той маленькой (в смысле узенькой) кровати. Мы ласкали друг друга, целовались и «еще кое-чем занимались», как пелось в одной студенческой песенке. Это была одна из самых счастливых ночей в моей юности.

Утром после этой чудной ночи я отправился в Загорянку. Побыв немного на даче, я вернулся в Валентиновку, и мы с Лидой отправились на прогулку в лес. Нам было хорошо вдвоем. Мы шли с ней, обнявшись, целовали друг друга. Все-таки юность - прекрасное время, особенно когда рядом с тобой любимая.

Через пару дней мы вновь были в «Эрмитаже». На сей раз смотрели «Марицу». Замечательные мелодии Кальмана, прекрасная игра молодых солистов и запомнившийся на всю жизнь выступавший в роли комического персонажа Каламана Зупана легкий прыгучий Шишкин, который буквально летал по сцене, красивые венгерские танцы в исполнении кардебалета - все это и есть настоящая классическая оперетта.

Пройдут годы, сменятся поколения актеров, в саду «Эрмитаж» появятся новые театры: театр Ю. Левитина, «Сфера», «Новая Опера». В последние годы нашей московской жизни «Сфера» станет одним из любимых наших театров и практически на всех спектаклях этого театра мы побываем. Особенно запомнились мне «Лолита» и «Камера Обскура» по В.Набокову, «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Гондла» Н. Гумилева, «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери, а также наделавший в свое время много шума «Остров Крым» Василия Аксенова. Хороши были постановки и у Ю.Левитина.

В разные годы нашей жизни мы еще не раз побываем в саду «Эрмитаж» на спектаклях и концертах, но память тех первых совместных выходов в театр сохранилась на всю мою жизнь.

Перед целинойВремя неминуемо приближало нас к еще одной «исторической

странице» нашей юности - поездке на целину. Наш студенческий отряд 1-го МОЛМИ им. Сеченова отправлялся в северный Казахстан, в Кустанайскую область, и в оставшиеся дни нам следовало собраться в дорогу.

В институте нам выдали черные рабочие комбинезоны, очки-консервы, что-то еще из одежды, кажется телогрейки. Остальное следовало добыть самим. Нужно было найти (если их не было) сапоги, лучше всего солдатские кирзовые, взять темные рубашки, свитера, заготовить кое-что из провизии. На это ушло пару дней.

В один из свободных от сборов дней мы с Колей Чебышевым договорились пойти вместе постричься покороче. Был жаркий летний день. Встретились мы на Старом Арбате, зашли в парикмахерскую, попросили нас постричь «ежиком». У Кольки прическа получилась даже очень приличной, у меня же волосы торчали во все стороны, как иглы у ежа (а может, скорее, как у ощетинившегося дикобраза) в момент опасности.

200


Такие «прически» следовало, естественно, «обмыть». Мы отправились в одну «Столовую-кафе» на Арбате. Это была столовая самообслуживания. Мы взяли у кассы подносы и набрали себе закуски, а выпивка стояла тоже на тех же полках прилавка, что и закуска. Мы взяли по стакану коньяка. Сели за столик. Но выпить почти горячий коньяк до конца мы так и не смогли. Наверное, более чем по полстакана коньяка остались стоять на столике в этой «Столовой» на Арбате. Об этом эпизоде мы неоднократно вспоминали с Колькой на протяжении нашей долгой дружбы. Наши дружеские отношения сохранились и до сих пор.

Еще один день в начале июля 1957 года мы провели в Москве втроем: Лида, Коля Чебышев и я. Встретились в Институте на Пироговке и отправились в Лужники. Когда мы шли уже по территории Центрального стадиона в Лужниках в сторону Главной спортивной арены по центральной аллее, произошла встреча с одним уникальным человеком. Нам навстречу шел (а точнее передвигался на полусогнутых ногах, опершись руками о плечи двух здоровых, сопровождавших его парней) самый высокий спортсмен СССР - баскетболист из Казахстана Ахтаев. Рост его, если мне не изменяет память, был 2 м 31 см (а может даже 2,41). Это был, конечно, не очень здоровый человек с признаками акромегалии. Но он был своеобразной сенсацией в отечественном баскетболе.

В прошлом, 1956 году, на Спартакиаде СССР, к изумлению знатоков баскетбола, сборная Казахстана, в составе которой выступали Ахтаев и разыгрывающий Арменак Алачачан (репатриированный из Египта армянин), обыграв многих грандов баскетбола, заняла почетное шестое место. Вскоре, правда, баскетбольная карьера Ахтаева закончилась. Арменак же Алачачан стал впоследствии одним из сильнейших баскетболистов страны, да, наверное, и Европы – капитаном сборной команды СССР. Его я неоднократно видел на баскетбольных турнирах и международных встречах.

Ахтаева мне тоже довелось пару раз увидеть в «деле». Он медленно передвигался от щита к щиту. А в это время мяч, как правило, держал обладавший прекрасным дриблингом А.Алачачан. Заняв позицию у кольца соперника, Ахтаев получал передачу от Алачачана и, не отрывая ног от площадки, закидывал его в кольцо. Вот такие встречи тоже сохраняются в памяти на всю жизнь.

Отправляясь в Лужники, мы намеревались сходить в кино, в кинотеатр «Олимп», расположенный под трибуной главной спортивной арены. Но в тот день подходящего сеанса не было, и мы решили сходить в ресторан, находящийся рядом с кинотеатром, там же на Главной Спортивной арене Лужников. Наших студенческих денег на шикарные обеды в ресторанах Москвы нам, конечно же, не хватило бы. Но днем съесть в ресторане салат «оливье» и ромштекс или бифштекс с гарниром и выпить бутылку сухого вина мы в те годы могли.

И вот мы втроем сидим в ресторане Лужников и ждем, когда нас обслужат. Столик наш расположен у окна, и через окно я могу наблюдать за

201


жизнью стадиона. Видна не только центральная аллея, по которой мы недавно шли и где произошла наша встреча с Ахтаевым. Видно футбольное поле и беговые дорожки малой спортивной арены. На этом стадионе мы занимались физкультурой. Сейчас там тренируются молодые спортсмены. Рядом с этой ареной располагались в то время баскетбольная и волейбольная площадки и теннисные корты. На всех спортивных площадках шла своя жизнь. Кто-то гонял мяч на баскетбольной площадке, а какая-то пара в белых костюмах (шортах и майках-теннисках и белых кедах) играла в теннис. Было интересно наблюдать за ними с высоты (ведь ресторан располагался почти под самой крышей трибуны стадиона).

Наконец-то нам принесли наш заказ: салат «Столичный» и бутылку вина. Салат этот состоял из отварной мелко нарезанной картошки, варенного яйца, зеленого горошка, мелко нарезанных кусочков отварного мяса, соленого огурца, зеленого лука и майонеза. Мы разложили его по тарелкам и разлили вино по бокалам, подняли тост за дружбу и за удачную поездку на целину. Потом нам принесли по горячему сочному куску «натурального бифштекса» со «сложным гарниром» - жареной картошкой, зеленым горошком и кусочком соленого огурца. Было очень вкусно.

Отобедав, довольные и сытые, мы отправились побродить по территории стадиона. Прошли к малой спортивной арене, спустились к набережной Москвы-реки, полюбовались панорамой Ленинских (Воробьевых) гор на противоположном берегу Москвы-реки, затем вдоль набережной дошли до метромоста и станции метро «Ленинские горы». На метро мы доехали до центра - станции, которая еще носила имя Кагановича (это станция «Охотный ряд», которую на моем веку трижды переименовывали: сначала в станцию им. Кагановича, затем в «Проспект Маркса» и потом вновь в «Охотный ряд»).

Года до 1955 весь метрополитен в Москве носил имя Л.М.Кагановича. Потом ему было присвоено имя В.И.Лениа, а учитывая заслуги Кагановича в строительстве метрополитена, станция «Охотный ряд была переименована в станцию им. Кагановича. Несколько недель назад Л.М.Каганович, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и член Президиума ЦК КПСС, как член антипартийной группировки Г.М.Маленкова, Л.М.Кагановича, В.М.Молотова и "примкнувшего к ним Д.Т.Шипилова", был исключен из членов КПСС, смещен со всех постов в партии и правительстве и, естественно, все названные его именем предприятия и объекты, станции метро в том числе, были переименованы. Пока же название станции метро еще сохранилось, но уже осенью, когда мы вернемся с целины, она вновь станет «Охотный ряд».

Мы распрощались с Колей, он делал пересадку на станцию «Площадь революции», чтобы ехать домой на «Смоленскую», а мы с Лидой перешли на станцию «Площадь Свердлова», чтобы ехать до метро «Динамо». Я провожал Лиду домой. Через пару дней нам предстояло собраться на станции «Николаевка» Рижской железной дороги (недалеко от Рижского

202


вокзала) и отправиться убирать урожай на целину. Начиналась наша «целинная эпопея».

Даешь целину!!!?Прежде чем рассказать о нашей «целинной эпопее», хочу напомнить,

что «освоение целины», начатое несколько лет назад, стало «делом всего Комсомола». А в 1956 году на уборку урожая на целинных землях Алтая отправился Первый Сводный студенческий отряд. В состав этого отряда входили студенты разных Университетов и Институтов со всей страны. Участвовали в этом и студенты нашего 1-го МОЛМИ. Так что 1957-й год стал вторым годом студенческого целинного отряда. Мы не были «первопроходцами» в этом «комсомольском порыве». Но нам впервые предстояло участвовать в уборке урожая на целинных землях Северного Казахстана - в Кустанайской области.

Весной а нашем потоке прошло комсомольское собрание, на котором нам сообщили, что из студентов 2-го курса именно нам выпала «высокая честь» представлять во Всесоюзном студенческом отряде наш прославленный Институт, да и вообще студентов-медиков.

Вообще-то участие в студенческом отряде, отправляющемся на целину, формально считалось делом добровольным. Но для отказа от участия в нем должны были быть веские причины (например, смерть или тяжелое заболевание близких, наличие каких-либо хронических заболеваний, повлекших за собой нарушения состояния здоровья, тяжелые травмы и т.п.). Тем не менее на комсомольском собрании выступали активисты-комсомольцы, говорившие об энтузиазме всей нашей молодежи, откликнувшейся на призыв партии (КПСС) и о тех первопроходцах-целинниках, которые в тяжелых бытовых условиях, проявив мужество и героизм, начали освоение «целины» и собрали уже в прошлом году невиданные, рекордные урожаи. А по прогнозам специалистов нынешний урожай обещает быть еще более высоким и наш долг помочь собрать его «своевременно и без потерь».

Наряду с «общими фразами», которые можно было прочесть в газетах или услышать по радио и телевидению, звучали и «конкретные призывы». Так перед нами выступали участники прошлогоднего студенческого отряда нашего Института, убиравшие урожай на целинных землях: Виктор Фролов, студент-отличник, член комитета ВЛКСМ Института, года на два старше нас (я имею в виду, учившийся курса на два впереди нас) и Витя Каркушкин, староста «сангига» нашего курса.

Виктор Каркушкин был старше нас. Он окончил уже военное училище, имел офицерское звание. Впоследствии он тоже станет членом Комитета комсомола Института. Еще до окончания Института его портрет будет висеть на доске почета лучших людей района (передовиков производства и учебы). Витя Каркушкин был, по-моему, нормальным, хорошим парнем, простым в обращении, без выпендрежа. К сожалению,

203


судьба его закончилась трагически. Уже будучи аспирантом кафедры кожных болезней у него начались какие-то неприятности на работе, а быть может, и в семье. Развилась депрессия и, к несчастью, с ним рядом не оказалось человека, который мог бы его поддержать в эти трудные минуты. В конце концов, он покончил с собой.

А в тот далекий май 1957 года это был молодой, пышущий здоровьем, высокий, симпатичный парень. Он просто рассказал о своем опыте участника студенческого отряда, убиравшего урожай на Целине в прошлом году, о быте студентов-целинников, их работе, свободном времени, комсомольской дружбе.

Затем с пафосом, присущим всегда его выступлениям, заговорил Виктор Фролов. Это было выступление «комсомольца-карьериста», выдержанное по форме, пылкое, но, на мой взгляд, не искреннее.

Наконец, слово взял Мотя Левинтон, наш сокурсник, студент нашего потока "Б" лечебного факультета. Он спустился вниз в центр аудитории, поднял кверху руку, сжатую в кулак, и сказал: «Помните, в Гражданскую войну был призыв «А ты записался в Красную Армию?». А наш призыв: «А ты записался на Целину?». Так вот, я записался на Целину!» ( и призываю всех Вас последовать моему примеру). Этих слов Мотя Левинтон не произнес, но смысл его выступления был именно в этом. И мы все последовали его примеру и дружно подняли руки в знак того, что мы в дружном порыве, сочтя за честь, все едем на Целину. На этой высокой ноте и закончилось наше комсомольское собрание.

Следует сказать, что 1957 год был годом проведения в Москве (и впервые в СССР) Всемирного Фестиваля молодежи и студентов и до «целинного призыва» мы мечтали принять участие в этом интереснейшем молодежном мероприятии. Но интересы страны были превыше многих интересов, и Фестиваль молодежи пройдет в Москве без нашего участия. Правда, некоторым студентам, в том числе и из нашей группы, удастся на Целину не поехать, среди них: Люся Сапожкова, Светка Сальникова, Сережка Дратвин, Володя Ланщяков (их я уже упоминал, рассказывая о наших студенческих компаниях), Сашка Кардонский, Альберт Кадыков и другие. Не поехал на Целину и главный «зазывала» - Мотя Левинтон («А ты записался?»).

Но все это уже позади, а сегодня 7 июля 1957 года, участники студенческого целинного отряда, в том числе и ребята нашей группы Лида Буркова, Юрка Глейзер, Ленька Гудовский, Сашка Левин, Виктор Китаев и я, а также студенты 15 группы Коля Чебышев, Генка Гольдин, Володя Леви, Алик Фризин, Алла Коклен, Дима Белокриницкий, Оля Степух, а из других групп Гена Цодиков, Иван Багмет и другие собрались на станции «Николаевка» Рижской железной дороги (неподалеку от Рижского вокзала).

Было теплое, солнечной утро московского лета. Мы прибыли кто с рюкзаками, кто с чемоданами на место сбора. Эшелон, состоящий из товарных вагонов, украшенных веселыми плакатами, вроде «Даешь целину!», уже стоял у перрона. Меня никто не провожал, как впрочем никто

204


не провожал и большинство наших ребят. Помню лишь, что Лидин отец, Борис Сергеевич Бурков, в то время главный редактор газеты «Труд», приехал вместе с фотокорреспондентом «Труда» и благодаря этому у нас до сих пор хранятся фотодокументы того памятного дня. Часть из них и сейчас с нами в нашем семейном альбоме. Но большая часть их, наверное, осталась в Москве. Долгие годы они хранились у нас в квартире на антресолях, в старом портфеле.

Были среди отъезжавших студентов и старшекурсники Витька Фролов, Фаина Годес, Федька Брагин. Начальником отряда был Вадим Меньшиков, секретарь Комитета ВЛКСМ Института, аспирант кафедры госпитальной терапии, был также аспирант кафедры гистологии Юлий Иванович Афанасьев - наш преподаватель (он вел в нашей группе гистологию), а врачами отряда были Вадим Семенович Смоленский, аспирант кафедры терапии и еще один врач-хирург по фамилии Ролик. Он оказался хорошим «сачком» и в памяти моей осталось лишь то. что он был здоровым, высоким мужиком.

Нам было весело. Все были возбуждены. Мы «забросили» свои вещи в вагоны, заняв места на нарах (причем нары были голыми). Поэтому плакат на одном из вагонов «Ни пуха, ни пера!» был не пожеланием успехов, а своеобразной подготовкой к «удобствам» транспорта, поданного нам, «героям-целинникам».

Мы едем, едем, едем…До отправления нашего «целинного товарного состава» мы

веселились на «голом» перроне станции Николаевка, пели песни, вспоминали смешные истории, происходившие с нами в той нашей доцелинной жизни. Именно здесь, на перроне, я впервые услышал песню на мотив «Прощание славянки» (что этот мотив так называется я узнаю значительно позже, когда эта музыка прозвучит в фильмах «Оптимистическая трагедия» и «Летят журавли»), которая станет нашим «целинным гимном»:

«Нет, не зря изучали мы тактику, и, быть может, в суровом бою вспомним нашу целинную практику и целинную группу свою! Прощай, любимый край, труба зовет в поход, смотри, не забывай наш боевой целинный взвод…».

Этот гимн мы часто вспоминали и напевали в наших студенческих компаниях и спустя много лет после окончания Института, а во время дороги на целину и в течение почти 3-х месячной «целинной эпопеи» мы напевали его почти каждый день, собираясь в степи у «комсомольского костра», а также во время всех «сабантуев» на нашем «полевом стане».

205


Спустя каких-то 3-4 часа наш состав все-таки отправится в путь. Прозвучала команда: «По вагонам!». Мы запрыгнули в свой вагон. Поначалу девочки ехали в отдельных вагонах. Но уже в пути некоторые девчата, в том числе и Лида, перешли в наш вагон. Я ехал на нарах на второй полке, с потолка свисали огромные гвозди: нужно было быть очень осторожным, не забывать об этом, чтобы, приподнимаясь после сна или отдыха не удариться головой или какой-либо другой частью тела об эти рахметовские наоборот гвозди.

Спали мы, подстелив на доски нар телогрейки. Сначала Лида проводила со мной на этих нарах часть дневного пути, а на ночь возвращалась в свой вагон. Но уже, наверное, со второго дня нашего медленного продвижения на юго-восток она перебралась окончательно в наш вагон и оставалась в нем в течение всей нашей поездки. Мы лежали с ней рядом. Она возле стенки. затем я, рядом Коля Чебышев, а далее Юрка Кролевец и его сестра Ирина. Она была еще школьницей. Спала она крепко. И вот однажды, перевесившись через край нар во сне свалилась на пол. Слава Богу, окончилось это падение благополучно.

Во время следования поезд делал остановки на станциях, где нас кормили в столовых. Давали нам горячие щи или кашу с мясом «по-солдатски». Еда была хоть и не очень вкусная, но сытная. Во время этих стоянок, если позволяла обстановка (наличие пустыря), мы играли «в кружок» в волейбол, но чаще «гоняли» в футбол. Особой «страстью» и азартом отличался Эдик Бендиков, студент нашего курса, но с потока «В». Был он щуплый, белокурый мальчик, футбол он, видимо, любил самозабвенно, хотя не отличался большим умением и выносливостью.

Мы проехали уже европейскую часть нашего пути, пересекли Волгу и приближались к Южному Уралу. Стояла жаркая погода. Ребята затеяли карточные игры. Внизу на нарах одна компания, в которой был Гена Цодиков (впоследствии он женился на Люсе Сапожковой и стал одним из наших самых близких друзей на долгие годы), играла в «Кинга»». Игра шла не на деньги (которых у нас не было), а на сухари. Причем сухари должен был съесть проигравший: сколько очков проиграешь – столько сухарей должен съесть. Генка проиграл более 40 очков.

Настал «час платежа». Время было послеобеденное: жара, духота... Он начал есть сухари, а «победители» считали: «Раз, два, три. Четыре… двенадцать… Сухаре на четырнадцатом (а Гена был крепким малым) он попросил пить. Ему дали котелок с водой. Пил он жадно, но это его, наверное, и сгубило. Съеденные сухари в желудке разбухли: его стало пучить, а поезд все ползет и не делает остановок уже несколько часов.

Сначала «победители» требовали, чтобы Гена доел все «проигранные» сухари. Он попытался съесть еще пару сухарей, но больше уже съесть не мог. Видя его состояние, «победители» смилостивились над ним, и все стали с нетерпением ждать, когда же остановиться поезд. Как только поезд остановился на каком-то полустанке, Гена стремглав кинулся к кустам. Что уж он там сделал не знаю, но вернулся он «с облегчением». А

206


до этого этот крепкий парень имел «бледный вид» в прямом и переносном смысле слова. Ему было по-настоящему плохо. Вот до чего могут довести человека бездумные «пари» и «карточные проигрыши».

Вот мы и в Азии. Лишь во время эвакуации в 1941 году мне, маленькому 4-х летнему мальчику, довелось пересекать Урал, когда мы направлялись в Омск, а в конце ноября-начале декабря 1943 года мы с мамой и Толей проделали обратный путь в Москву, возвращаясь из эвакуации. Так что сейчас я во второй раз в моей жизни пересекаю границу Европы и Азии.

Наш поезд идет по южно-уральским степям. Мы, кажется, пересекали реку Урал (бывший Яик). Здесь когда-то жили яицкие казаки и в этой реке, по одной из версий, утонул легендарный комдив, герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев. Для нас, поколения войны и первых послевоенных лет, Чапаев бы одним из любимых героев. В детстве мы, наверное, все играли в чапаевцев. Чапаев в исполнении актера Бабочкина воплощал в себе самые яркие черты «народного героя». Он был очень популярен среди детей и молодежи, а вместе с ним стали популярными и его «однокашники» - ординарец Петька и Анка-пулеметчица. Позднее, уже в 80-е годы, их «популярность» еще более возрастет, когда они станут «героями» целого цикла анекдотов о Василии Ивановиче. Анекдоты эти были от самых безобидных, «детских», до остро-политических и «похабных».

Например: «Школьники идут в Исторический музей (или музей Революции - такой тоже был долгие годы на ул. Горького). У главного входа, у лестницы, стоит скелет человека. «Это кто?», - спрашивает ученик 4-го класса своего учителя. «Это скелет героя Гражданской войны Василия Ивановича Чапаева», - отвечает учительница. Ребята поднимаются по лестнице на два пролета и видят маленький скелет. «А кто это?», - вновь спрашивает самый «любознательный» мальчик. «А это скелет Василия Ивановича в детстве», - отвечает учительница».

«Отряд (дивизия) Чапаева подошел к реке. На противоположном берегу реки враги-«белые». Чапаев говорит своему ординарцу; «Петька, посмотри в бинокль, чего там «белые» делают?». Петька долго смотрит и. наконец,, обращаясь к Чапаеву, говорит: «Белые пиво с раками пьют!». «Ну-ка, дай-ка бинокль», - говорит Чапаев, смотрит в бинокль и заключает: «Да нет, Петька. Это у них рожи такие!».

«Петька с Василием Ивановичем Чапаевым на привале моют в реке ноги. «Василий Иванович, - обращается к комдиву Петька ,- а почему у Вас ноги погрязнее моих будут?». «Так ведь я же постарше тебя, Петька», - отвечает Чапаев.

«Вице-президент США Ричард Никсон во время своей первой поездки в СССР услышал много анекдотов о Чапаеве. «Кто такой Чапаев?», - спрашивает Никсон у своих советников. «Это герой Гражданской войны», - объясняют ему. «Пошлите ему, пожалуйста, от меня в подарок бутылку виски и банку красной икры!». Чапаев, получив подарок и распив с Петькой

207


и Анкой виски, спрашивает у своего ординарца: «Ну, чего теперь-то я должен сделать?». «Надо поблагодарить вице-президента США за подарок», - говорит Петька. «А? Ну-ну…! Тогда пиши. Господин вице-президент, благодарю Вас за подарок. Самогонку, которую Вы мне прислали, мы с Петькой и Анкой выпили, а вот клюкву, что пропахла рыбой (имел в виду красную икру, о которой в то время народ уже просто «забыл») мы выкинули».

Миновав южно-уральские степи, в районе г. Кургана наш поезд пересекает российско-казахстанскую границу. Правда, в то время никакой границы, естественно, не было. Мы жили в «едином, могучем Советском Союзе», в семье братских народов, где «старшим братом» был русский народ, а остальные «народы», в том числе и казахи были «равными среди равных», но все же «младшими братьями» (хорошо хоть, «не братьями нашими меньшими», то есть зверьми).

Сделали остановку в Акмолинске. Я знал тогда три города на «А» в Казахстане: Алма-Ата, Актюбинск и Акмолинск, нужны они были для детской игры «в города». Теперь же Акмола - столица суверенного государства Казахстан. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев перенес туда свою столицу, оставив старую столицу Алма-Аты. Тогда же Акмолинск был маленьким провинциальным городком, с таким же маленьким невзрачным вокзалом. Запомнил я этот вокзал лишь по большому элеватору. Быть может такой элеватор я увидел впервые в жизни.

После Акмолинска наш путь лежал в Кустанай - это конечная точка нашего железнодорожного пути. Дальше уже нет железных дорог и нам придется добираться до Узункольского района в совхоз им. Кирова на грузовиках.

В Кустанае нас покормили в привокзальной столовой, подали грузовики. Мы побросали в кузов свои вещи, сами разместились на полу кузова на своих вещах, прижавшись друг к другу. Колонна автомашин, набитых битком студентами, распевающими песни, отправилась по степным дорогам в путь.

Здравствуй, целинаЧаса через 3-4 езды по «улучшенным» грунтовым дорогам,

засыпанным прошлогодним зерном, мы прибыли на Центральную усадьбу совхоза им. Кирова Узункольского района Казахстанской области. Только потом мы осознали каковы были потери зерна только при транспортировке от места сбора до элеватора в Кустанае. Все дороги были усыпаны сплошным слоем пшеницы, сохранившейся даже после зимы и до середины лета.

Машины, на которых перевозили зерно, не были приспособлены для этого, и через щели в кузове и между бортами зерно сыпалось при перевозке, а расстояние от токов до элеватора порой насчитывало 150-200

208


километров. О потерях зерна уже собранного в прошлом году немного позже.

Сейчас же нас больше волновали условия нашего размещения и дальнейшая «борьба за урожай». Центральная усадьба совхоза представляла собой небольшой поселок из однотипных стандартных одноэтажных домиков на одну-две семьи и нескольких многоквартирных двухэтажных домов. Было еще здание клуба, столовая и административный корпус, в котором размещалась дирекция совхоза.

Директор совхоза - высокий, худощавый мужчина. Директорствовал он всего пару лет, когда создали совхоз. До этого он был секретарем райкома одного из сельских районов Кустанайской области. На митинге, состоявшемся на Центральной усадьбе, он выступил перед нашим студенческим целинным отрядом с приветственной речью. Обращаясь к нам, он неизменно называл нас студентами Московского медицинского института им. Сечёнова (он говорил Сечёнова, с ударением на ё). Он обещал нам за наш ударный труд «хорошие бытовые условия» и «от пуза» свежего коровьего молока. Он говорил также о замечательном, героическом труде молодежи - комсомольцев-целинников, осваивающих по призыву партии (КПСС) целинные земли.

На митинге выступали также руководитель нашего отряда Вадим Меньшиков, «целинники» со стажем Виктор Карпушкин и Виктор Фролов.

Потом нас повели в столовую. Я уже не помню, чем нас накормили, но почему-то всех нас «пучило», раздувало животы. И это сказалось во время нашей «ночевки» в клубе. Спали мы на полу клуба, стулья и скамейки были из него заранее вынесены. Девочек разместили на сцене, за занавесом. Так вот ночью, хотя мы и спали «как убитые», уставшие после долгой дороги, раздавались то тут, то там «пулеметные очереди». Это облегчали напряжение в своих животах студенты Института им. «Сечёнова».

Утром, умывшись и позавтракав в столовой, мы собрались возле здания дирекции совхоза и нам объявили, что отряд наш разбивается на бригады по числу полевых бригад совхоза и плюс еще из наиболее «крепких» парней создается строительная бригада, которой поручается прокладывание электрической линии от электромагистрали к совхозу. Из наших ребят в строительную бригаду попали Саша Левин, Ленька Гудовский, Сашка Воробьев, Гена Цодиков, а из других потоков Ворошилов, Краснопевцев, Виллен Кесарев. Юрка Глейзер пошел в бригаду с ребятами, с которыми он подружился, оставив нас.

Мы же –Лида, Коля Чебышев, Витя Китаев, Володя Леви и другие ребята нашей 16-й и соседней 17 группы, в том числе и я составили одну из бригад, кажется третью, которой предстояло убирать урожай на полях в 3-ей бригаде совхоза. В бригаду попали и студенты-старшекурсники: Фаина Годес, Галя Шувалова, Тоня, позже к нам присоединяться еще Инна Гольдовская и ее подружка-сокурсница (все они перешли уже на 6-й курс), которые в эти дни путешествовали по Дальнему Востоку (на Сахалине и

209


Камчатке). К нашей бригаде был приписан и начальник отряда Вадим Меньшиков.

Бригадиром нашей бригады назначили («выбрали») Фаину Годес. Фаина была самой старшей из нас не только по возрасту, но и по поведению. Это была спокойная, мало разговорчивая, уравновешенная, невзрачная девушка. Она, правда, интересы членов бригады, как оказалось позднее, не могла отстаивать. Но, в целом, в период «бригадирства» Фаины, никаких эксцессов у нас в бригаде не происходило.

Сначала нас на грузовиках перебросили в деревню Ксеньевку, расположенную в 5-7 километрах от Центральной усадьбы. Это главная деревня 3-ьей бригады. Когда-то эту деревню основали переселенцы с Украины, вероятно в период сталинской реформы начала века. Во время войны, в 1941 году, в Казахстан по приказу Сталина были выселены немцы из Поволжья. В деревне этой, как и в других маленьких деревушках в 1957 году сохранились поселения оставшихся в живых немцев-переселенцев и их потомство, родившееся и выросшее уже в Казахстане.

Одну-две ночи мы ночевали в школьном здании деревни Ксеньевка, пока нам оборудовали на полевом стане бригады «жилище». Эти дни мы отдыхали, знакомились с «достопримечательностями» деревни. Дома в ней были построены из самана. Саман - это «кирпич», изготовленный из измельченного камыша, соломы и коровьего навоза. Готовят его по «особой технологии». Сначала смешивают навоз с измельченной соломой, поливая водой, потом из этой массы нарезают «кирпичи», высушивают их на воздухе, а затем без всякого «обжига» складывают из них стены дома. Крыша дома покрывается соломой.

Некоторые дома «богатых» жителей были обмазаны глиной и даже побелены. Этим они напоминали украинские «мазанки», которые мне довелось увидеть впервые в прошлом году, когда мы с Толей ехали на Кавказ. Поезд наш шел по Украине и «мазанок» этих мы насмотрелись. Произвели они на меня приятное впечатление своей белизной, плодовыми деревьями перед хатой и плетеными из веток заборами (плетнями), палисадниками с мальвами перед домом. Так вот, Ксеньевка очень напоминала те украинские деревушки, правда, белых «мазанок» было «раз-два и обчелся». В основном, дома были серые, низкие.

Зато за деревней, расположенной прямо в степи, где и деревьев-то почти не было, располагалось множество небольших озер. Край этот - Узункольский, если мне не изменяет память, - с казахского и переводится как «озерный». Между озерами встречались даже перелески- небольшие островки деревьев, в основном березок.

Полевой станНаконец, жилье для нас на полевом стане подготовлено и мы

перебираемся к месту своего будущего «героического труда». Полевой стан находился километрах в трех-пяти от деревни Ксеньевка. Представлял он

210


собой следующее: один бревенчатый маленький домик с одним маленьким окошком, один фанерный вагончик и сбитый из досок домик - кухня-столовая. Все это располагалось компактно прямо в степи. Для «нужды» были вырыты метрах в 20-30 от жилья «отхожие ровики», закрытые с трех сторон плетнем.

Поначалу, когда мы только прибыли на полевой стан нашей бригады, вагончик стоял перпендикулярно бревенчатому домику. Чуть позже его поставили рядом – в одну линию. Если выйти из дверей вагончика или домика, то слева располагалась кухня, где хозяйничала повариха бригады Лизка, разбитная блондинка лет 30-35, ей помогала плотненькая, сбитая, небольшого роста темноволосая посудомойка Надя. Кухня-столовая расположена была своим большим диаметром перпендикулярно нашему жилью, метрах в 10-12 от него. В столовой стояли столы и скамейки. Еду готовили, конечно, незамысловатую. На завтрак кашу да чай. В обед - щи или борщ да кашу с тушенкой. На ужин - макароны, тоже с тушенкой. Бывала и картошка - обратно же, с тушенкой, и иногда котлеты.

Тарелки (миски), ложки, вилки в столовой были, а вот стаканов или там чашек не было совсем. Чай пили мы из поллитровых банок. Когда нам первый раз дали так много чая, то мы все думали, что никогда не сможем столько сразу выпить. Но прошло несколько дней и мы выпивали зараз не только по одной, но и по 2-3 банки чая. Особенно хотелось пить в жару после довольно интенсивной физической работы.

Бригадиром совхозной бригады был Титов (имени и отчества его я уже не помню). Это был коренастый, мрачноватый, крепкого телосложения мужик лет 40. Может, он и был когда-то хорошим трактористом, но вот бригадиром он был плохим. Главная беда его - это водка. Пил он по-черному, на стане появлялся практически всегда выпившим. Бывало, что и одну фразу произнести ему было трудно.

Помню, как-то появился он уже часов в 10, а работы еще не были распределены. Так вот, приехав на лошади, он пытался слезть с телеги, упал на землю. Полежав немного, пытался подняться, но не смог. Местные работники, которые тоже не прочь были выпить, кое- как поставили его на ноги. Он сделал пару шагов в сторону домика, где жили наши девочки и невнятно произнес: «Девки, на волокушу!». Раздался дружный смех, поскольку девочки уже на эту тяжелую работу в это время не ходили согласно достигнутой договоренности с ним же.

Были в бригаде и более трезвые молодые ребята, а также приехавшие на заработки с Украины или Ставрополья комбайнеры и трактористы. Лучшим из них в работе оказался комбайнер Николай Цоколенко с помощником Петром. Цоколенко - мужик лет 40-45, сухощавый, серьезный, в основном не пьющий. Работу свою и машины - комбайн с копнителем - знал хорошо. Работал спокойно. Петро- молодой парень, лет около 30, небольшого роста, ладно скроенный, улыбчивый. Мне довелось работать с ними и на сеноуборочной и на уборке урожая пшеницы. Работали мы много, дружно, никаких споров или разногласий в работе не возникало.

211


Позже появился в бригаде комбайнер из Южного Казахстана, работавший на комбайне РС-8 с двойным подборщиком, тянул этот комбайн мощный трактор «Сталинец». Обычные же комбайны тянули трактора «ХТЗ» или «ДТ-34».

Среди трактористов был один симпатичный парнишка Энгельс Ченгильбаев. Ему еще не было 18 лет. Он мечтал окончить школу и поехать учиться в Москву. С ним мы подолгу беседовали о Москве. Он говорил нам, что еще ни разу не видел паровоза, парохода. Самолеты он видел лишь в небе. Железная дорога от деревни, где он родился и вырос, находилась километрах в 200-300, а побывать в городе ему еще не доводилось.

Были в бригаде и другие ребята-механизаторы и мужики, занимавшиеся разными работами. Один из них - Штанько, лет 45. Это был высокий мужик с сединой, усатый. Я вспомнил его в связи с одним курьезным случаем, о котором расскажу чуть позже.

Жилье наше: вагончик и маленький бревенчатый домик были оборудованы «спальными матами». У нас в вагончике стояли кровати «солдатские» - металлические с сеткой, на которую клали матрац. В этом вагончике размещались ребята. Было нас в бригаде человек 10: Дима Белокриницкий, Генка Гольдин, Арик Фризин, Коля Чебышев, Володя Леви - все это ребята из 15-й группы, Виктор Китаев и я - представители мужской части нашей 16-й группы. Восьмым был Вадим Меньшиков, но он был с нами редко (лишь во время своих эпизодических наездов в бригаду). Одна- две кровати пустовали. Их использовали те, кто приезжал в бригаду и, задержавшись допоздна, оставался на ночевку.

У девочек в домике были настелены деревянные нары по обе стороны от двери и окна. Девочек было чуть больше - человек, наверное, 14: Лида Буркова, Оля Степук, Инна Новикова, Зина Зелиновская - это все наши студентки из 15 и 16-й групп. Я уже говорил, что с нами в бригаде были и старшекурсницы: Фаина Годес, Инна Гольдовская, Галя Шувалова, Ада Старостина, Тоня Новикова и еще одна девица, приехавшая вместе с Инной Гольдовской. Я хорошо помню ее – небольшого роста, пухленькую, круглолицую, улыбчивую. Помню ее лицо, глаза, нос, а вот как звали ее, а тем более фамилию ее запамятовал.

Помню как все мы смеялись, когда Инна Гольдовская с этой самой девицей (назовем ее Ритой) приехали в «бригаду» после своего «турпохода» по Камчатке и Сахалину голодные. Как они вылизывали банки из-под сгущенного молока («сгущенки», как мы его называли). Через отверстие даже не до конца открытой консервной жестяной банки они умудрялись вылизать все стенки и даже дно банки. Такого мы еще никогда не видели. Это был просто аттракцион. Все мы хохотали от души, а девочек этих так и прозвали «туристками». Быть может поэтому имени одной из них я и не запомнил, поскольку в жизни своей ее больше не встречал.

С Инной же Гольдовской - рыжеволосой, некрасивой, с не очень складной фигурой, еврейской девушкой жизнь нас сводила несколько раз, а между этими случайными встречами прошли годы. Инна была умная,

212


острая на язычок, веселая, что делало ее приятной в компании. И если она была далеко не красавица, то, по крайней мере, симпатяга.

Вот в такой компании начался наш трудовой целинный путь.

Трудовые будниВспоминаю свой первый трудовой день. Утром после завтрака нас

разделили на группы по 5-7 человек и направили на работы. Нашей группе (а в нее вошли Коля Чебышев, Володя Леви, Арик Фризин, Виктор Китаев и я) предстояло собирать сено в поле и грузить его на "волокушу". Работу эту всем нам предстояло освоить. Никто из нас, честно говоря, сельскими работами до сих пор не занимался.

Поле располагалось недалеко от полевого стана нашей бригады, так что на свое первое «рабочее место» добрались пешком. Сено уже было скошено и трактор, тащивший за собой «валки», похожие на круглые большие грабли из толстых металлических прутьев, собирал скошенное сено в своеобразные цилиндрические кучи и стаскивал их к краю поля. Наша работа заключалась в погрузке собранного таким образом сена на волокушу.

Волокуша представляла собой нечто похожее на большие сани на полозьях из бревен с бревенчатым же корпусом. На такие большие сани следовало нагрузить и утрамбовать ногами сено. Эта волокуша была пуста, мы забрасывали, наколов на вилы сено прямо в «кузов» волокуши. Когда же сено поднялось уже выше человеческого роста, один из нас забрался на этот стог сена на волокуше, а другие подавали ему вилами пуки сена. Находившийся на копне сена распределял его равномерно по всей поверхности, утрамбовывал его. Медленно, но верно копна сена на волокуше нарастала.

Мы уже здорово устали от непривычно тяжелой работы и жары, а конца нашей работы не было видно. Подошло время обеда. Мы старались изо всех сил поскорее нагрузить волокушу. Но она была, как бездонная бочка. Следует сказать, что эта первая в моей жизни волокуша по размерам своим была небольшой. Величина ее была сравнима по площади с кузовом грузового 3-4-х тонного автомобиля. В дальнейшем нам придется нагружать и втрое большую волокушу.

Видя, что мы уже порядком устали, нам стали помогать тракторист и подъехавший на лошади наш бригадир Титов.

Ну вот, наконец, и закончился первый рабочий день. Когда мы вернулись пешком же на полевой стан, все уже пообедали и ждали нас. Мы умылись, надели чистые рубашки и пошли в столовую. Поев щей и каши, мы с удовольствием выпили по банке чая.

Вечерней работы в этот день не было. Мы отдыхали и «готовились» к первому вечернему костру, расспрашивая друг друга о тех работах, которые пришлось нашим студентам выполнять в первый рабочий день. Кто грузил песок в карьерах на машину, кто очищал от прошлогоднего зерна ток. Ток –

213


это временное хранилище зерна, свозимого с полей. Каркас его собран из бревен, толщиной 12-15 см, крыша покрыта соломой, а стены оплетены прутьями. Нам еще предстоит ремонтировать ток и перекрывать его крышу. А пока девочки вычищали земляной пол тока от остатков прошлогоднего зерна, выметали его. Пожалуй самыми тяжелыми видами работ первого дня оказались погрузка песка и нагрузка волокуши сеном. Потихоньку мы привыкнем к новым для нас физическим нагрузкам, научимся обращаться с элементарным инвентарем - вилами, лопатами, граблями, метлами.

Не за огонь люблю костер...Отдохнув, мы с ребятами взяли топор и отправились в близлежащие

перелески нарубить сухих сучьев и хвороста для костра. Много «горючего материала» для костра нам набрать не удалось. Но, походив по полевому стану и прилежащим к нему территориям, мы собрали кое-как старые бревна, нарубили из них куски подходящих для костра поленьев. Потом перетащили с территории тока старой соломы и валявшихся там прутьев. Наш первый «комсомольский целинный костер» мы сложили невдалеке от нашего жилья.

Первые ночи на полевом стане спали мы не очень хорошо. Виной тому были тучи комаров, проникавших через все щели в наше жилище и досаждавших нам на протяжении всей ночи. Даже крепкий сон молодых, здоровых ребят они превращали в постоянную борьбу. Жужжащий над ухом комар весьма надоедлив. Убив его, Вы получаете через несколько минут нового. Доставали они нас, если мы даже укрывались простыней с головой. Поэтому утром мы все просыпались покусанными.

Я недаром от костра перешел к комарам. О том, как проводили мы время у костра, я еще расскажу. А сейчас о том, как после завершения «костра» мы собрали тлеющие еще угли в два ведра. Одно отнесли в домик к девочкам, а другое в свой вагончик. Дым от тлеющих еще углей и головешек заполнил наши «спальные места». Мы думали таким образом избавиться от комаров. И действительно многие из них собирались на стеклах и рамах окна, где мы их, наверное, сотнями давили руками. Казалось бы, мы их победили, но успех наш был лишь временным. Правда, засыпали мы уже без назойливого «гудения» над ухом. Но через некоторое время комары вновь, мобилизовав новые полчища, набрасывались на нас. Борьба с ними продолжалась практически в течение всего времени нашего пребывания на целине.

Вечерние костры наши стали традиционными. Уже на первом костре мы делились своими впечатлениями о начале «трудового семестра», рассказывали анекдоты о студенческой жизни, пели «комсомольские песни», песни нашего института и ставшую нашим целинным гимном песню на мотив «Прощание славянки»

Сидеть у костра было приятно, тепло. Ведь климат в Казахстане резко континентальный. Днем жара за 30°С, а вечером, и особенно к ночи, резко

214


холодало. И мы вечерами вынуждены были надевать свитера или телогрейки.

У Генки Гольдина была губная гармошка. И вот под аккомпонимент губной гармошки на наших первых кострах и звучали задорные комсомольские и полублатные песенки. К последним относилась эта

«Я помню тот Ванинский порт и вид теплохода угрюмый,как шли мы толпою на борт в холодные, мрачные трюмы. Будь проклята, ты Колыма (мы пели "целина"), что названа чудом планеты. Сойдешь поневоле с ума, отсюда возврата уж нету»,

или эта«Я живу близ охотского моря, где кончается Дальний Восток. Я живу без нужды и без горя, строя новый в стране городок»,

а также «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела и в парке тихо музыка играла, а было мне тогда еще совсем немного лет, но дел уже наделал я немало».

Пели «Мурку», «С оборванцем подрался матрос», «Гоп со скрипом» и другие полублатные, которые кто-нибудь вспоминал.

Пели, конечно, песни времен войны: «Темная ночь», «Землянка», «Шаланды полные кефали», «Раскинулось море широко», «Я по свету немало хаживал» и другие.

Вспоминали и песни времен гражданской войны: «Дан приказ ему на Запад, Ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну. Уходили, расставались, покидая тихий край,.Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай»...

Спустя некоторое время в бригаде появилась гитара, и Генка Гольдин научился играть на ней, так что стал аккомпанировать нашему пению.

Позже костер мы стали раскладывать не на полевом стане, а прямо в степи, недалеко от одного из небольших озер.

Сидеть все время у костра и петь песни, конечно, было бы утомительно. Поэтому м с Лидой уходили погулять в степь. Если ночи были лунные и звездные, то мы легко находили обратную дорогу к костру. Особенно далеко от костра мы не отходили и ориентировались в светлые ночи больше не по звездам, а по протоптанным в степи дорожкам. Но поскольку нам хотелось побыть наедине, то мы стали с каждым разом отходить от костра все дальше и дальше.

215


И вот, однажды в темную ночь мы отошли от костра, наверное, достаточно далеко. Мы шли, обнавшись, останавливались, целовались и продолжали наш путь. Нам было хорошо и мы забыли про то, что нужно было запомнить хотя бы направление, в котором нам надлежало возвращаться к костру. Мы оказались в степи и никаких тропинок обнаружить не могли.

Ночь была темная. Мы, конечно, испугались, хотя и не показывали вида, чтобы не напугать друг друга. Сделаем несколько десятков шагов в одну сторону, остановимся и потом идем примерно столько же и в другую сторону. Так мы блуждали по степи, как слепые котята. Ни следов дороги, ни голосов людей, ни света от костра. Степь была немного холмистая и мы, наверное, оказались в какой-то низине. Но, сделав несколько шагов вперед мы вдруг увидели отблеск костра. Видно мы поднялись чуть кверху. Оказалось, что и отошли мы от костра не так уж и далеко. Мы нацеловались и радостные направились к костру. Урок этот я запомнил и уже в следующие наши ночные прогулки без определения ориентиров мы никуда не уходили.

КопнильщикиПосле первых двух дней работы на волокуше, нас с Колей

Чебышевым направили работать «копнильщиками». Цоколенко с Петром убирали на комбайне овес. Это была сеноуборочная. Намолот зерна не был главной задачей. Основная цель - запасти на зиму сено, корм скоту. Комбайн прицеплялся к трактору. Колосья овса скашивали особым приспособлением, составной частью комбайна, зерно обмолачивалось и ссыпалось в бункер, а стебли овса поступали по специальному транспортеру в прицепленный к комбайну копнитель.

Задача «копнильщиков», стоявших с вилами на бортике копнителя, - разровнять поступающее в копнитель сено, утрамбовать его и заполненный доверху копнитель опорожнить нажатием на педали, желательно в определенном месте поля, так, чтобы образовался своеобразный ряд копен.

Поле было, конечно, неровное, с ухабами и копнильщики бились боками и животами о металлический корпус копнителя. От гребня тазовой кости вплоть до паха нижняя часть живота и верхняя передняя и боковая поверхности бедер представляли собой огромный синяк. Нам-то это было не страшно, но когда копнильщиками стали работать девочки, в том числе и Лида, то такие удары по их животу, конечно, были нежелательны. И мы, как будущие врачи, поставили перед руководством бригады вопрос о нецелесообразности направления девочек на такие вредные работы. Но это было позже.

Сейчас же мы приступили к нашей первой «профессиональной» работе. Естественно, не все сразу у нас получалось. Не было еще сноровки, выносливости. Порой сено засыпало «копнильщика» залезающего в копнитель, чтобы разровнять и утрамбовать сено. Сено и измельченные

216


стебли, а также пыль лезли во все дыры и щели – нос, уши, рот, под комбинезон. Лишь глаза мы защищали специальными очками–консервами, похожими на те, что носят сварщики или одевают сейчас аквалангисты.

Особенно тяжело приходилось в жаркую сухую погоду. А именно такая погода установилась в середине июля и держалась почти две недели, пока мы работали копнильщиками. В один из самых жарких дней, когда мы уже не могли выдерживать жару, мы с Колькой сговорились, что работать будем по одному. Круг работает на копнителе один, а другой в это время бежит к озеру, благо поле, где мы убирали овес, располагалось недалеко от небольшого озера. Там мы купались, а затем прямо в мокром комбинезоне бежали к приближающемуся комбайну, впрыгивали на ходу на ступеньки копнителя и занимали свой «боевой пост». В это время другой «копнильщик» спрыгивал с копнителя на землю и бежал к озеру.

Так мы проработали весь самый жаркий день. Такая работа «по одному» или со сменщиком, а не вдвоем сразу, стала возможной благодаря тому, что мы уже вполне освоились с этой в общем-то несложной, хотя и не легкой работой. Более того, работая на сеноуборочной, наш «коллектив» (Цоколенко, Петро, Коля Чебышев и я) установил «первые» рекорды «уборочной компании». Мы выполнили в один из дней две с половиной нормы. О нашем ударном труде даже появилась заметка в районной газете.

Мы работали с утра, часов с восьми, до наступления сумерек. Обед нам привозили прямо в поле. Возвращались мы уже поздним вечером. Однажды машина за нами не приехала и, прождав ее часа полтора, мы поехали на полевой стан на тракторе. Ехали, наверное, больше часа. Мы с трактористом разместились в кабине, а Петро с Цоколенко ехали на подножках. Трактор шел по степи, не выбирая дороги. Трясло нас нещадно.

Приехали мы на полевой стан усталые и голодные. Умывшись и переодевшись, мы с особым удовольствием поели и выпили чая. Усталость ушла, и мы присоединились к ребятам, распевавшим у костра задорные песни.

В разгар уборочной мне довелось поработать и копнильщиком на комбайне РС-8. Это был новый комбайн, вдвое больше чем тот, на котором мы работали на сеноуборочной с Цоколенко. Комбайнером был приехавший из Южного Казахстана Ченгильбаев. Этот комбайн таскал уже не маленький трактор ХТЗ, а огромный «Сталинец». Комбайн часто ломался и порой мы по полдня валялись в тени копнителя на земле, а затем работали, пока не станет совсем темно.

Кроме работы на копнителе мне пришлось потрудиться и на «сортировке» зерна на току, и на погрузке зерна, и на его разгрузке на элеваторе.

217


Любовь целиннаяЭти дни мы с Лидой виделись лишь короткие мгновения: утром перед

работой, да поздно вечером перед сном. Мы, конечно, очень скучали друг без друга.

В эту ночь мы ушли с ней от костра и направились в ночную степь. Ночь была звездная, хотя луны не было. По дороге мы дошли до нашего стана, затем свернули в сторону тока. Как-то днем я присмотрел невдалеке от тока стог сена. Именно туда я и повел Лиду. Была на удивление теплая ночь, мы даже не надевали телогрейки. Мы остались в своих комбинезонах, в которых работали днем. Вокруг не было ни души. Тишина и покой. Мы стали целовать друг друга. Ласки наши распалили нас. Мы подошли к стогу сена, и я стал раздевать Лиду, продолжая ласкать ее. Затем разделся сам. Скинул с себя комбинезон, бросил его на стог сена. На него я уложил Лиду и мы занимались с ней любовью впервые в стоге сена. Мне это напомнило сцену из фильма Фанфан-Тюльпан с незабываемым Жераром Филиппом в главной роли.

Хотя ложе наше было мягким, Лида спустя годы призналась, что сено кололо ее обнаженное тело и таким образом не было лучшим местом для занятий любовью. И все-таки и эта наша первая близость на целине была для меня восхитительной и незабываемой.

Мы возвращались счастливые на полевой стан. Костер уже погас, все готовились ко сну. Потом мы еще не раз будем приходить ночами к этому благословенному стогу. Мы любили друг друга и были счастливы.

Экономическое отступлениеНесколько слов об оплате нашего труда и расходах на питание.

Разные работы оценивались по-разному, и нормы, которые следовало выполнить за «трудовой день», тоже были различными.

Мы на копнителе получали за перевыполнение нормы рублей по 30-49. На других работах были более низкие расценки: расчистке тока, ремонте его и покрытии тока соломой.

Погрузка сена на волокушу оценивалась крайне низко (всего рублей по шесть в день), несмотря на то, что труд на ее загрузку затрачивался немалый. Можно было вкалывать целый день и не выполнить положенной нормы. Если мне не изменяет память, с нас за 1 день на еду снимали рублей 8-10. В таком случае каждый из участников погрузки не зарабатывал даже на оплату дневной совхозной еды.

Начался ропот среди нашей студенческой бригады. Тогда на комсомольском собрании мы решили, что деньги,

заработанные на разных работах, пойдут в «общий котел». Из этой суммы вычитаются деньги на еду всех членов бригады, а оставшиеся делятся поровну между членами нашей студенческой бригады. Такое решение сразу же «оздоровило» обстановку. Больше не было претензий со стороны ребят и девочек , на какую работу в тот или иной день выходить.

218


18 марта 2001 года, пасмурный, дождливый день - день Парижской Коммуны. Почти 3 месяца я не брался за перо, чтобы записать свои воспоминания о целине. Но сегодня решил продолжить свое повествование. Быть может, когда-нибудь, кому-нибудь оно покажется интересным.

На токуКак-то раз я решил уступить свое место «копнильщика» и отправился

расчищать ток. На огромной площадке перед строением тока - большим «сараем», крытым соломой, с прошлого года осталось рассыпанное толстым слоем зерно, которое не успели «просеять» и убрать под крышу тока. Видимо, начались дожди, а непросушенное зерно нельзя было убрать. Так оно и погибло, пролежав зиму под снегом, а летом начало прорастать и образовался слой дерна толщиной, наверное, сантиметров 7-10. Его нужно было счистить и подготовить площадку перед током для приема зерна нового урожая. Кто-то уже пытался расчищать ток, но сделано было очень мало, быть может 20-30 квадратных метров.

В моем распоряжении были «штыковая» и «совковая» лопаты, а также деревянные лопаты. Я уже точно не помню, какова была дневная норма расчистки тока, но сделал я за один рабочий день не то 13, не то 14 норм, установив своеобразный «мировой» рекорд. Ни до меня, ни после никто даже не смог приблизиться к такому результату.

Мне, наверное, пригодился опыт расчистки дорожек на даче в Загорянке. Я даже находил радость, когда срезал «саперной» лопатой траву на дорожках, ведущих от калитки к даче, вокруг клумбы и далее к летней кухне и колодцу. Потом я убирал счищенную (срезанную с землей) траву, отвозил ее на тачке к туалету, а затем посыпал дорожки песком, и территория двора нашей дачи приобретала вид парка культуры.

Так вот, приобретенная на дорожках дачи сноровка, и позволила мне справиться с задачей расчистки тока. День был жаркий, но азарт, охвативший меня и, наверное, желание показать другим как можно работать, гнали меня. Я, конечно, устал, пот градом катился по лицу и спине, но я почти не отдыхал и продолжал счищать слой проросшего зерна, а за мной уже тянулась широкая полоса расчищенного тока.

Я закончил расчистку уже вечером, когда за мной пришли ребята и сказали, чтобы я прекращал работу и шел бы ужинать. Я сначала даже не почувствовал, что «перетрудился». Лишь на следующий день, когда нас послали «на глину» (нужно было нагружать телеги, запряженные волами, глиной из карьера). У меня появились сильные боли в мышцах спины. Я, вероятно, просто «потянул» их, расчищая ток. Но, не взирая на боль, я еще продолжал грузить глину. А работа эта оказалась очень тяжелой и, в конце концов, я уже не мог поднять лопату с глиной - так разболелась спина.

Ребята, видя это, сказали, чтобы я отдыхал, а завтра вообще не выходил на работу. Но мне не хотелось одному оставаться на полевом

219


стане, и поэтому я на следующий день вышел вновь «на глину», но грузить ее я уже не мог, и меня отправили в деревню купить на всех молока и хлеба.

Немецкая деревняПоход в деревню за молоком оставил в памяти моей «незабываемые»

впечатления. Во-первых, я познакомился с бытом проживавших в этой деревне немцев, выселенных при Сталине в 1941 году из Поволжья. Много позже я узнаю историю и трагедию немцев Поволжья, часть из которых волею судьбы оказалась в Казахстане. Первая же моя встреча с ними оказалась, на мой взгляд, забавной.

Какая-то сгорбленная, плохо одетая, неопрятная старуха кричала на всю деревню: «Энночка-блядь, чтоб ты сдох, иди домой!». Крик этот, как оказалось, предназначался дочери старухи, девушке лет 15, игравшей на поляне с подружкой. Девочку эту звали Эрна. Но бабка не выговаривала «р» и вообще по-русски говорила плохо, поэтому фраза ее звучала слитно, и я сначала даже не уловил ее смысла, поскольку лиц мужского пола на поляне не было. И только потом местные жители объяснили мне, что так она обращается к своей дочери. Эта фраза - «Энночка-блядь, чтоб ты сдох» - надолго станет «крылатой» в наших студенческих обращениях друг к другу.

СилосПосле нескольких дней труда на глиноработах нас «перебросили» на

новый фронт работ. Настало время закладывать силос - «свежий» корм скоту на зиму. Комбайном скашивали поле с несозревшей еще кукурузой, подсолнечником и всю эту измельченную зеленую массу с полей на грузовиках перевозили и выгружали в специально вырытые глубокие траншеи. Когда траншея была полностью заполнена зеленой массой, ее заваливали сверху землей. В таком виде эта зеленая масса должна была сохраниться до зимы. Зимой траншею вскрывали и корм (по идее, «зеленый») перевозили на скотный двор и давали скоту.

Как я потом понял, закладка зеленой массы на силос должна производиться быстро, чтобы в «силосной башне» (если таковая имеется) или в траншее не начался бы процессе гниения. Мы же закладывали в траншею «зеленую массу», наверное, в течение 3-х дней. Работе мешал дождь. На третий день, когда мы завершали процесс заполнения траншеи и утрамбовывали в ней вновь привезенную скошенную и измельченную кукурузу и подсолнухи, то изнутри от заложенной ранее массы шел настоящий «жар». Это свидетельствовало о начавшемся уже процессе гниения «силоса».

На «силосе» мы познакомились с одним колоритным дедом. Он говорил «прокуренным» басом. Сам он считал, что таким его голос стал

220


после многомесячного лежания в снегах и болотах под Ленинградом во время Великой Отечественной войны.

Дед очень интересовался политикой и постоянно расспрашивал нас о международной обстановке: «Как там дела в мире, что нового замышляют против нас «Эйзенхуеры и Аденуеры?», - спрашивал неизменно дед, как только нас привозили к траншее. Так он произносил фамилии бывших в ту пору руководителей США и ФРГ - президента США Дуайта Эйзенхауэра и канцлера Германии Конрада Аденауэра. Прошло уже 44 года, а я до сих пор храню в своей памяти облик этого деда, небритого, не очень опрятного, но с чувством юмора.

Да еще один эпизод тех дней сохранился в моей памяти. Как-то мы пошли в деревню за молоком и хлебом. Хозяйки, у которой мы уже однажды покупали молоко и домашней выпечки хлеб, не оказалось дома. Мы зашли в соседний дом. Хозяйка на нашу просьбу продать молока и хлеба полезла под кровать и вытащила оттуда «ночной горшок», полный молока. С посудой, видимо, в деревне было «напряженно» и вместо кастрюль использовали приобретенные ночные горшки. Молоко хозяйка при нас перелила в трехлитровую стеклянную бутыль, отрезала нам полкаравая серого ароматного хлеба.

Мы расплатились, поблагодарили хозяйку и отправились «поить молоком» своих ребят, работавших на силосе. Когда все выпила молока и поели вкусного хлеба, мы рассказали им в какой посуде хранилось выпитое ими молоко. Конечно, этот ночной горшок не использовался по своему прямому назначению, а служил лишь емкостью для хранения парного молока, но у очень брезгливых ребят рассказ наш вызвал чувство тошноты.

Мы пили молоко, не подвергая его термической обработке, и все сошло у нас, как говорится, с рук, а вот один из наших студентов, попив такого парного молока заболел бруцеллезом и был отправлен домой.

ДежурныеНа протяжении всего нашего пребывания на целине в нашей бригаде

1-2 раза в неделю выделялись из числа студентов «дежурные», задачей которых было съездить на Центральную усадьбу и привезти на всю бригаду хлеб и какие-нибудь консервы, крупу, макароны. Обычно дежурные отправлялись на Центральную усадьбу совхоза в сопровождении местных членов бригады.

Путь туда был не близким, километров 7-10. Ездили туда либо на машине (естественно, грузовой) либо на лошади. И вот выпал день нашего с Лидой дежурства. Нам запрягли лошадь - старого мерина. Никто из местных членов бригады не смог поехать с нами. Мы же с лошадьми до сих пор ни разу дела не имели. Я имею в виду, что ни Лида, ни я никогда еще в жизни не управляли самостоятельно запряженной в телегу лошадью.

Местные ребята сказали нам, что управлять лошадью очень просто. Потянешь вожжи вправо - лошадь пойдет направо, потянешь налево -

221


лошадь повернет налево, натянешь сразу обе вожжи - лошадь остановится. Если же вожжи держать свободно, лошадь сама будет двигаться вперед. Выслушав этот совет, мы отправились в путь - на Центральную усадьбу совхоза .

Ехали мы долго, так как лошадь шла шагом и как мы не старались погонять ее, бежать она не хотела. Все же до Центральной усадьбы мы кое-как добрались. Получили на бригаду хлеб и еще какие-то продукты, погрузили все на телегу и довольные отправились в обратный путь.

День был чудесный, светило солнце, дул легкий ветерок. Такая погода - редкость в Северном Казахстане. Там то жара, а то дожди и холодно. Мы едем с Лидой и радуемся жизни. Мы вдвоем, нам хорошо.

Но счастье никогда не бывает безоблачным. Километра за два от нашей бригады лошадь наша стала распрягаться. Сначала упала одна оглобля, потом другая. Как перепрягать лошадь мы, конечно, не знали. Кое-как подвязали оглобли вожжами. Я взял лошадь за уздечку и тащил ее оставшийся путь до нашего полевого стана. Этот «славный мерин» понуро следовал за мной, таща за собой телегу с хлебом и сидящую на телеге Лиду. Вот так мы и добрались до нашей бригады.

Было уже, наверное, часов 5 вечера, то есть мы потратили на всю поездку около 6 часов. На полевом стане нас уже ждали местные ребята и мужики. Увидев приближение нашей троицы: я, мерин и Лида на телеге, они начали хохотать. Оказывается ребята попросту решили подшутить над нами и специально плохо запрягли лошадь. Они, правда, думали, что она распряжется значительно раньше, и мы вообще не доедем обратно до бригады. Но, увидев, что мы использовали вожжи для закрепления оглоблей, они стали хохотать еще громче. Вот так мы приобрели с Лидой опыт обращения с гужевым транспортом.

Еще несколько целинных эпизодов...В памяти сохранились многие моменты нашей целинной эпопеи. Но

вряд ли то, что представляется интересным мне, вызовет интерес еще у кого-нибудь. Хочу лишь привести несколько эпизодов, без которых пребывание наше на целине будет недостаточно проиллюстрировано.

Еще раз о комарах. Их полчища преследовали нас на протяжении всего срока нашего пребывания на целине. Но для меня лично одна ночь, где-то в середине августа, оказалась чуть ли не роковой. Мы с вечере, как обычно, затащили в наш вагончик ведро с тлеющими углями, чтобы выгнать комаров. Они скопились сотнями на стекле окошка. Мы били и давили их. Казалось, мы избавились от этих кровососов и можно спокойно ложиться спать. Действительно, уснули мы спокойно и не было этого постоянного мерзкого жужжания над ухом.

Но утром, когда мы проснулись, то все ребята расчесывали свои покусанные руки и ноги. Я же вообще не встал с кровати, так как не мог открыть глаза. Все лицо мое отекло, губы были раздуты, веки опухли, нос

222


раздулся. Когда я увидел себя через щелочки глаз в зеркале, мне стало страшно. Это был настоящий «отек Квинке». Я снова лег в кровать и, укрывшись с головой простыней, повернулся лицом к стене. Завтракать я, конечно, не пошел.

Лида забеспокоилась и зашла проведать меня. Она ласково обратилась ко мне, но я не повернулся к ней, так как не мог показаться ей в таком виде. Она все же настояла, чтобы я открыл и показал ей свое лицо. В конце концов я так и сделал. Думаю, что она, увидев мое лицо, просто испугалась.

Я пролежал в кровати, наверное, полдня. Отек постепенно спал, я смог уже открывать глаза и шевелить губами. Лишь к вечеру лицо мое приняло почти нормальный вид и я смог выйти «на люди». К счастью, так меня комары в моей жизни больше не кусали.

Перед началом главной уборочной кампании сняли, наконец, нашего пьяницу-бригадира Титова, и вместо него бригадиром назначили Голикова Леонида Ильича. До этого он возглавлял ремонтные мастерские совхоза. Это был лет 32-35 симпатичный мужчина. Он был распределен на работу в совхоз им. Кирова после окончания техникума. Жил он на Центральной усадьбе совхоза в многоквартирном доме с женой и дочерью лет 8-9.

А перед этим произошла смена бригадира и в нашей студенческой бригаде. Вместо уехавшего в связи с болезнью матери в Москву Фаины Годес, нашим бригадиром был назначен Коля Чебышев.

Уже через пару дней после назначения новый бригадир Голиков попросил Кольку Чебышева и меня вечером после работы помочь ему привезти сена к нему домой. После окончания работы и ужина мы отправились с ним а поле, где стояли скирды с сеном, и стали нагружать сено на волокушу. Это была «малая» волокуша, размером с кузов «трехтонки». Нам четверым - Голикову, Коле, трактористу и мне - пришлось «вкалывать» часа три-четыре.

Когда мы загрузили волокушу, было уже, наверное, часов 10 вечера, стемнело и лишь свет луны освещал наше «рабочее место». На самом деле мы просто воровали для бригадира совхозное сено. Но так делали все, как объяснил нам Голиков. Наконец, мы сами залезли на нагруженную сеном волокушу и трактор отправился к дому бригадира.

Ехали мы, наверное, больше часа. И вот мы у цели. Волокушу отцепили, а нас всех хозяйка дома - жена бригадира - позвала в их квартиру. Мы умылись и сели за стол. Хозяйка нажарила яичницу со шкварками и жареной картошкой и выставила на стол трехлитровую бутыль с брагой. После однообразной пищи на полевом стане эта яичница показалась особенно вкусной.

Да что яичница! Я впервые в жизни отведал браги. Этот напиток довольно хмельной, хотя пьется как квас. Мы выпили, вероятно, довольно здорово и уже часа в два ночи нас с Колькой отвезли на тракторе на полевой стан. Мы завалились спать когда уже начало светать. На следующий день мы, по распоряжению бригадира, отдыхали.

223


Когда мы проснулись, все наши ребята и девчата давно уже уехали на работу, на полевом стане никого не было. С Лидой мы встретились лишь вечером и я рассказал ей о вчерашней «ночной» работе.

Как-то раз я сопровождал Лиду в Знаменку - станцию, где имелась почта и можно было позвонить в Москву. Знаменка находилась километрах в 50 от нашего полевого стана. Мы договорились с бригадиром, что будем сопровождать машину с зерном (в Знаменке находился элеватор, куда свозили зерно из ближайших к нему совхозов).

Мы выехали в пятницу после обеда. Добрались до Знаменки уже к вечеру. Разгрузив зерно на элеваторе, мы с шофером отправились в «Дом колхозника» - там можно было переночевать. Это был дом приезжих - что-то на подобии общежития, где останавливались на ночь задержавшиеся в станице шофера, работники совхозов. Там было две комнаты, в которых в ряд стояли койки. Мы сняли с Лидой койки. Рядом спали еще несколько мужиков.

Утром после ночевки, прошедшей довольно спокойно, мы отправились на почту. К сожалению, дозвониться домой Лиде не удалось. Дома никто к телефону не подходил. Вероятно, родители Лидины уехали на дачу в Валентиновку.

Машина, на которой мы приехали в Знаменку, уже уехала и нам пришлось обратно добираться на попутных. Мы шли по дороге и, остановив какую-нибудь грузовую машину, говорили шоферу куда путь держим. Если ему было с нами по пути, то мы залезали в кузов и тряслись в нем на «улучшенных» грунтовых дорогах. Так, сменив несколько машин, мы почти добрались до нашего совхоза.

Последняя остановка перед Центральной усадьбой совхоза. Мы вылезли около небольшого лесочка. День был солнечный, теплый. Кода ушла наша машина, мы отправились в лес и там на мягкой сочной травке любили друг друга. Для меня это были самые счастливые часы, проведенные на целине. Но нам нужно было возвращаться в бригаду.

Выйдя из леса, мы пошли вдоль дороги. Не сразу удалось нам «поймать» попутную машину. Но вот мы все-таки добрались до Центральной усадьбы совхоза. В правлении совхоза мы узнали, когда пойдет машина в нашу бригаду. Подождав ее пару часов, мы залезаем в кузов и с ветерком проделываем последние километры нашего путешествия. Мы снова на полевом стане среди своих...

Дни рожденияДни нашей целинной эпопеи летели быстро. Один вид работ сменялся

другим. Наступил период уборки урожая пшеницы. Это был уже почти конец августа.

В начале сентября, чтобы хоть как-то разнообразить свою жизнь на полевом стане, мы решили отпраздновать дни рождения наших студентов,

224


родившихся в авгесте-сентябре. Среди «новорожденных» были Лида (ее день рождения 2 сентября), Витя Китаев и кто-то еще.

К этому дню мы готовились загодя. Съездили в Звериноголовск («Зверинку» – как мы называли эту станицу), находящийся уже в России, на юге Курганской области. Ребята закупили там ящик водки, вина, консервов "Бычки в томатном соусе" и кильку пряного посола. И вот, в один из дней, свободных от полевых работ, мы закатили пир на всю нашу студенческую бригаду.

Погода стояла великолепная. Был теплый вечер. Стол мы накрыли в домике у девочек. Пить большинство из нас по-настоящему не умели. И поэтому даже от небольшого количества выпитого спиртноно многие ребята быстро опьянели.

Особенно мне запомнился в этот вечер Витя Китаев. Это был интеллигентный парень, тихий, спокойный. Он хорошо знал звездное небо. Названия и форму многих созвездий я впервые узнал от него. Так вот в тот вечер ( а сумерки в Казахстане наступали быстро, а вслед за ними сразу же приходила ночь) небо было особенно красивым и звездным. Мы с Лидой вышли во «двор», чтобы побыть вдвоем. Почти сразу же к нам подошел подвыпивший Китаев и стал показывать нам наиболее яркие созвездия. Мы внимательно слушали, но все же нам хотелось остаться с Лидой наедине. Я говорю Виктору, чтобы он немного погулял. Он соглашается, делает круг вокруг домика и опять оказывается рядом с нами. Вновь мы выслушиваем его рассказ о звездах. Потом он вновь делает круг и снова мы выслушиваем тот же рассказ. Я впервые увидел его выпившим. Ни до этого дня. Ни после подвыпившего Китаева мне больше видеть не приходилось.

После окончания Института и аспирантуры на кафедре рентгенологии, Виктор Китае работал в отделении рентгенологии Центральной Клинической больницы в Кунцево - «Кремлевке». Мы с ним встречались на наших «юбилейных» вечерах по случаю 5-10-15-20-25 лет окончания Института. Последний телефонный разговор с ним был, к сожалению, связан с событием для нас драматическим. Варвара Сергеевна лежала в хирургическом отделении ЦКБ с переломом шейки бедра. Состояние ее становилось угрожающим. Мы обратились к Виктору с просьбой узнать, что можно сделать для нее еще в такой ситуации. Он обещал поговорить с зав. хирургическим отделением. Но, к сожалению, известие, полученное от него, было самым неутешительным.

Между двумя этими событиями –целиной и ЦКБ, лежал промежуток в 38 лет. С тех пор прошло еще 6 лет... В этом (2001) году будет 44 года нашей «целине», а вечер сентября 1957 года - вечер 20-летия Лиды я помню, как будто это было вчера.

Каждому по заслугам...Время бежало быстро. Уже завершена уборочная кампания. В этом

году впервые на всех полях Северного Казахстана уборка была произведена

225


так называемым раздельным способом. Работая копнильщиком, я смог от начала до конца проследить весь процесс уборки пшеницы. Пшеницу сначала скашивали комбайном, пока она еще не полностью созрела и зерна не осыпались с колосьев. Она лежала по нескольку дней в валках, которые затем специальным подборщиком собирали, обмолачивали. Зерна сыпались в бункер комбайна, а солома в копнитель. Зерно затем из бункера ссыпалось в кузов автомашин и перевозилось на ток. Там ее подсушивали, сортировали на сортировке, то есть отделяли зерна от плевел, и перетаскивали под крышу тока. С токов зерно вновь грузили на автомашины. Мы это делали вручную, совковыми лопатами, и отвозили на элеватор.

В тот, 1957-й, год - второй год сбора урожая на целине - был собран рекордный урожай пшеницы - по 22 центнера с гектара. Ни до этого, ни после больше таких урожаев пшеницы на целине не собирали. Дело в том, что вспашку земли на целинных землях проводили глубоким способом, как и на землях центрального черноземья. При такой глубокой вспашке весь тонкий плодородный слой уходил вглубь и корни злаков, в том числе и пшеницы его не доставали. Растения произрастали на бедной органикой почве. Более того, при такой обработке земли плодородный слой быстро истощался и выветривался.

Уже через 5-7 лет урожаи пшеницы на целине резко упали и порой удавалось собрать лишь по 7-8 центнеров зерна с гектара. Были загублены, наверное, сотни тысяч гектаров ценных пастбищ, а поля целинные превратились почти что в пустыни. Вложенные в эту затею материальные и людские ресурсы страны ушли, честно говоря, в песок.

Идея освоения целинных земель связывалась с именем Н.С.Хрущева - в те годы 1-го секретаря ЦК КПСС. После же того, как Никита Сергеевич был в 1964 году смещен со всех своих постов в партии и государстве, целину стали ассоциировать с именем Л.И.Брежнева - Генсека ЦК КПСС. В годы освоения целины он был первым секретарем ЦК КПСС в Казахстане.

После первых лет шумихи «целину» стали постепенно забывать, и лишь в конце 70-х – начале 80-х годов, к 25-летию целины, о ней вновь вспомнили в связи с выходом в свет «великого труда» Л.И.Брежнева - книги «Целина». Но это, видимо, была последняя пропагандистская шумиха. Вскоре после смерти Л.И.Брежнева о целине и вовсе забыли. Теперь же, в связи с распадом СССР, Казахстан и вовсе стал суверенным государством и Казахстанская «целина» теперь - «ближнее зарубежье».

Для нас же в тот далекий 1957 год «целинная эпопея» была комсомольским трудовым порывом. Мы гордились своим участием в уборке урожая на целине. За наши «трудовые подвиги» страна отплатила нам грамотами, значками и медалями. Я получил 2-ю по значению награду - значок ЦК ВЛКСМ «Участнику уборки урожая на целине», а Лида - грамоту ЦК ВЛКСМ.

Помимо этого морального поощрения мы еще и немного заработали У нас в бригаде в среднем на одного студента после вычета всех затрат на

226


наше питание пришлось по 1.700 рублей. С учетом размера нашей стипендии - 230 рублей - эта сумма казалась нам просто огромной.

Прощальный банкетЗавершилось наше пребывание на целине «банкетом» на нашем

полевом стане. Опять мы накрыли столы в домике у девочек. Опять была водка, вино и брага, картошка, бычки и килька. Килька, правда, оказалась бомбажной, то есть банки с этими консервами вздулись и есть такие консервы опасно. Но мы решили рискнуть и подали кильку на стол, уговорившись самим ее не есть. Но после изрядной выпивки сидевший рядом со мной Володя Леви, каждый раз выпивая водки или браги, говорил: «Мишк, кушай кильку!». Эта фраза на долгие годы вошла в наш лексикон. И когда мы собирались в студенческой компании, то неизменно, если даже на столе не было кильки, говорили кому-нибудь: «Мишк, кушай кильку!» Это означало, что после выпитой рюмки водки, коньяка, вина нужно чем-то закусить.

Володя Леви, кстати, после окончания Института и аспирантуры на кафедре психиатрии стал впоследствии известным психотерапевтом и популярным «писателем». Он написал много книг, посвященных проблеме аутотренинга.

Целина стала своеобразным трамплином для многих наших студентов. Коля Чебышев и Виктор Карпушкин именно после «целины» были введены в состав Комитета комсомола Института, что сделало возможным их дальнейший рост - аспирантура, партбюро, партком. Правда, жизнь Виктора Карпушкина завершилась трагически, я уже об этом упоминал раньше.

Коля же Чебышев прошел путь комсомольского и партийного работника в Институте от члена, а затем и секретаря Комитета комсомола до зам. Декана младших курсов лечебного факультета 1-го МОЛМИ, а позднее он стал зав. кафедрой биологии и проректором по учебной работе Института. На этих постах он проработал, наверное, больше 10 лет. Все эти годы нас связывала «нерушимая дружба». Мы часто встречались семьями и обязательно, хоть раз в год собирались нашей студенческой группой. Я помогал ему в работе над докторской диссертацией, а он оказал действенную помощь при поступлении в Мединститут нашим с Лидой детям - Андрею и Гале. Более того, «помогал» им и при сдаче экзаменов на «сложных» кафедрах.

В пору учебы наших ребят, да и при поступлении в ВУЗ действовали уже совершенно другие «правила», нежели в дни нашей студенческой жизни. Без «звонка» или весомой взятки ни поступить в Вуз, ни нормально сдавать экзаменационные сессии было очень трудно и проблематично.

Мы помогали друг другу решать встававшие перед нами «задачи». Для успешной защиты диссертации Коле нужен был «новый» выигрышный материал. Мы сделали с ним несколько интересных экспериментов по

227


очистке антигенов из полостной жидкости аскарид. Получили авторское свидетельство на «способ очистки антигенов ПЖ аскарид» и показали протективное действие этого антигена в процессе миграции личинок аскарид. Материал этих исследований лег в основу нескольких научных статей, опубликованных в центральных журналах СССР и за рубежом. Все это значительно «украсило» его докторскую диссертацию, соответствующие отделы которой были написаны мной. Я помогал ему также отредактировать и другие разделы рукописи его докторской диссертации.

Теплые отношения мы сохранили и после нашего отъезда в Германию. В декабре 1998 года мне пришлось прибегнуть к помощи Коли Чебышева (Николая Васильевича) - проректора 1-й Московской Медицинской Академии (так называется теперь наш 1-й МОЛМИ им. Сеченова) при получении справок о прослушанных часах по отдельным предметам за все шесть лет обучения в Институте и об оценках за сданные экзамены. Справки из архива я получил не только для себя и Лиды, но и для Гали, Андрея и Саши. Без этих справок нельзя было подтвердить наши врачебные дипломы в Германии. Эти справки подписаны проректором Медакадемии профессором Н.В.Чебышевым.

Последний раз, уже в январе 2000 года мне пришлось обратиться к Коле за помощью при получении из «архива» Института «аттестата зрелости об окончании средней школы», который понадобился Гале. Это была наша последняя встреча. В октябре 2000 года в наш последний визит в Москву я поздравил Колю с 65-летием. Встретиться с ним нам в тот раз не довелось. Он ушел (или его «ушли») с поста проректора института и он остался зав. кафедрой биологии.

Вадим Меньшиков – «член» нашей студенческой целинной бригады, начальник нашего целинного отряда - после окончания аспирантуры на кафедре госпитальной терапии у академика АМН СССР А.Л.Мясникова прошел путь «через» секретаря Парткома института до проректора Института по научной работе, председателя Ученого Совета 1-го МОЛМИ. Затем он был Ректором Института физкультуры, заместителем Председателя Моссовета.

Уже в послеперестроечный период он пытался «избраться» в Ректоры Медицинской Академии (бывшего 1-го МОЛМИ), но «не прошел». В последние годы он возглавлял «Российский (бывший Советский) фонд милосердия и здоровья». Этот фонд был создан еще в последние годы существования СССР и возглавлял его сначала академик Святослав Федоров, директор Центра микрохирургии глаза. Не знаю, существует ли еще этот фонд в настоящее время и чем занимается В.В.Меньшиков.

Ю.И.Афанасьев («поносник») дослужился до зав. кафедрой гистологии 1-го МОЛМИ. Он умер уже (наверное, лет пять назад).

Виктор Фролов заведовал в последние годы кафедрой патофизиологии медицинского факультета Университета дружбы народов (УДН) им. Патриса Лумумбы.

228


Дима Белокриницкий и его супруга Ольга Степук работали на кафедре терапии санитарно-гигиенического факультета (бывшая Тареевская клиника). С ними нам тоже довелось неоднократно встречаться, причем при обстоятельствах весьма не радостных. В эту клинику пришлось госпитализировать папу, когда у него резко обострилось заболевание его суставов. Было это где-то в конце 70-х – начале 80-х годов. Уже позднее Дима и Ольга помогли с диагностикой и лечением пиелонефрита у Лиды.

Гена Цодиков, ставший впоследствии супругом Люси Сапожковой, долгие годы проработал на кафедре пропедевтики (пропедевтической терапии) 1-го МОЛМИ. Там он защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Работал он под руководством своей тещи, Ксении Ивановны Широковой. Однако после ее смерти его существование на кафедре стало очень трудным. Он подвергался, как сейчас говорят, «моббингу». В конце концов ему пришлось с кафедры уйти и он занял место руководителя отделением в МОНИКИ. К сожалению, после нашего отъезда связи с ним прервались. Вот так сложилась судьба некоторых наших «целинников».

Возвращение домойНу, а теперь - заключительный «целинный» аккорд - дорога домой. Возвращались мы в Москву довольные и счастливые. Ехали уже не в

товарных, а в нормальных пассажирских вагонах. Правда, матрацев нам не полагалось, и мы размещались на «голых» деревянных полках, причем мне довелось проделать обратный путь на «третьей полке» - под самым потолком. Там обычно размещают багаж. Но что это значило для парня 20 лет?

Мы ехали, пели песни, пили вино. 4 октября наш поезд утром прибыл в Свердловск. В этот день мне исполнилось 20 лет. Лида подарила мне двухтомник Федора Панфилова «Бруски». Прочитать эту книгу мне так и не довелось. Она хранилась в нашей библиотеке до конца нашего проживания на Беговой улице, дом 2.

В этот же день я получил и еще один «подарок». Именно 4 октября 1957 года был запущен первый в мире советский искусственный спутник Земли. Его позывные - «пип-пип-пип» - мы слушали с восторгом и гордостью за нашу Великую Родину.

Наконец, мы уже в Европе, не за горами и столица.

Москва Завершена наша целинная эпопея. Мы дома. Нам дали неделю отдыха. Все наши сокурсники уже больше месяца учатся. Чтобы догнать их, нам придется заниматься по «особой» программе в специально созданных «целинных» группах. А пока мы отдыхаем.

Москва за наше почти 3-х месячное отсутствие резко изменилась, похорошела. Ведь летом в Москве впервые в СССР проходил Всемирный

229


фестиваль молодежи. Наверное, впервые за послевоенные годы, пусть ненадолго, но рухнул (хотя бы в Москве) «железный занавес», и молодежь получила возможность пообщаться со своими сверстниками из многих стран мира. Конечно, это общение проходило под неусыпным глазом КГБ и его «стукачей», но «глоток свежего воздуха» наша молодежь все же схватила.

Да и Москва по этому случаю преобразилась. На улицах и площадях появились цветы, автомобили были перекрашены, и теперь на улицах Москвы кроме обычных зеленых и серых грузовиков можно было встретить синие, желтые и красноватые автомашины. Новую окраску получили и легковые автомобили: «Победы», «Москвичи». Среди них появились также кроме привычных серых и светло-бежевых автомобили более ярких окрасок. Жители Москвы стали лучше одеваться, и даже лица их как-то просветлели.

Такой обновленной встретила Москва «героев целины». Дома все как будто осталось по-старому. Все, слава Богу, были

здоровы. На привезенные заработанные на целине деньги было решено

«приодеться». В обувном магазине, кажется где-то на Солянке, я купил черные чехословацкие кожаные полуботинки. В ателье недалеко от метро «Автозаводская» (тогда эта станция метро, да и весь район носил еще имя ЗИС - Завод имени Сталина) мы с мамой заказали Толе и мне костюмы из черного «адмиральского» сукна.

Таких «богатых» костюмов у меня до сих пор еще не было. Ткань действительно была очень хорошая: тонкая, не мнущаяся, матовая, без всякого блеска. Этот костюм станет моим свадебным нарядом, хотя в тот момент я, конечно, о свадьбе еще и не помышлял. Пара примерок - и, примерно через месяц, костюм был готов. Точно такой же сшили и Толе. И для него костюм этот также станет «свадебным».

Лида тоже получила от родителей «добро» на пошив нарядного платья. Мы с ней поехали на улицу Герцена и она заказала себе в «Ателье-Люкс» платье из черной тафты. В этом платье она сфотографирована с Андрюшенькой в октябре 1958 года. Это были первые фото Андрюши. Фотографировал его и нас дома на Беговой улице в квартире Лидиных родителей, где и мы в то время жили, Самарий Гурарий. В те годы он работал фотокорреспондентом в газете «Труд», главным редактором которой был Борис Сергеевич.

Первое знакомство с медицинойДни краткого отдыха пролетели быстро. И в середине октября мы

приступили к занятиям в институте. В нашей «целинной» группе помимо нас с Лидой были Юрка Глейзер, Ленька Гудовский, Сашка Левин, Коля Чебышев, Витя Китаев, Оля Мишина, Гена Цодиков, Юра Аваш и еще несколько студентов из других групп нашего потока.

230


В этом семестре помимо общетеоретических медицинских дисциплин, таких как микробиология, патофизиология, патологическая анатомия, на третьем курсе у нас впервые начались и клинические предметы. Занятия по общей хирургии проходили на кафедре Общей хирургии лечебного факультета, базировавшейся в клинической городской больнице им. Медсантруда (более известной как Яузская больница). Она располагается недалеко от высотного здания на Котельнической набережной.

Заведовал кафедрой в то время профессор Виктор Иванович Стручков. В те годы он, один из немногих, выполнял успешно сложные операции на легких. Нам довелось присутствовать на его операциях. Он действительно довольно четко осуществлял пульмонэктомии у больных, страдавших раком легких. Позднее на кафедре факультетской терапии на Б. Пироговке (Большая Пироговская) у генерала Н.Н.Еланского мы также присутствовали при сходных операциях, проводимых Н.Н.Еланским (зав. Кафедрой) и доцентом М.И.Кузиным. Так вот сравнение в технике операций, проводимых ими и В.И.Стручковым, было, бесспорно, в пользу последнего.

Нашу целинную группу на кафедре общей хирургии вел доцент Муравьев. От него мы получили первые сведения по десмургии (основным правилам перевязок), анестезиологии (способах обезболивания) и наркозе, асептике и антисептике. Он же познакомил нас с основными хирургическими инструментами, хирургическим швом и шовным материалом (шелком и кетгутом).

Занятия по терапии проходили на кафедре пропедевтики (пропедевтической терапии). Возглавлял ее в то время академик АМН СССР профессор Владимир Харитонович Василенко. Он считался тогда одним из лучших диагностов и был консультантом в Кремлевской больнице. Группу нашу вела доцент Ксения Ивановна Широкова - мать Люси Сапожковой. Когда мы поступали в Институт, Ксения Ивановна была секретарем Парткома Института. Это была высокообразованная, интеллигентная женщина, владевшая несколькими иностранными языками, интересовавшаяся литературой, музыкой, архитектурой, живописью. Она была знакома со многими деятелями искусства и литературы. Поэтому на занятиях, проходивших на клинической базе кафедры, в больнице на Красной Пресне, мы услышали от нее не только сведения по терапии, в которой она была высококлассным специалистом, но и получили массу информации, расширившей наш «культурный кругозор».

Ксения Ивановна обладала педагогическим даром и оказалась в ряду немногих настоящих педагогов, оставивших след в нашей жизни, образовании. На занятиях, проходивших у постели больного, Ксения Ивановна поучала нас основным в то время (дошедших до нас из прошлого) методам обследования пациента: перкуссии, пальпации и аускультации. Интересно вспомнить, что метод перкуссии (простукивания) пришел в медицину из виноделия. Ввел его французский врач Амбруаз Парэ. Он

231


наблюдал, как виноделы простукивают бочки с вином и таким образом определяют уровень заполнения сосуда жидкостью. Там, где в бочке находится вино, звук получается глухой, а где жидкость отсутствует, звук звонкий (тимпанический). Перкутируя больного, можно определить воздушна ли ткань легких или в альвеолах скапливается жидкость. Это один из методов диагностики пневмонии (воспаления легких), плеврита, а также заболеваний сердца, органов брюшной полости.

Ксения Ивановна научила нас пользоваться стетоскопом и фонендоскопом, определять пульс и давление крови, слушать и дифференцировать тоны и шумы сердца, пальпировать печень и живот. Занятия проходили живо и интересно. С Ксенией Ивановной связывали нас очень теплые и тесные отношения на протяжении долгих лет, вплоть до ее кончины. Мы дружили с ее дочерью Люсей и часто бывали у них дома, как на старой квартире на Арбате, так и на квартире на ул. Веснина (теперь это снова Денежный переулок), а также встречались и на даче у Гены Цодикова (ее зятя) в Заветах Ильича в 70-е годы.

Ксения Ивановна помогала нам неоднократно. Она дважды лечила Лиду. Первый раз, когда в 1976 году у Лиды обнаружили язвенную болезнь 12-ти перстной кишки. Лида лежала у ее в отделении уже в новом здании кафедры на Погодинке. Тогда на кафедре применяли лечение язвы желудка и 12-перстной кишки «трихополом». Лечение прошло успешно и язва «закрылась».

Спустя несколько лет Лида вновь обратилась к Ксении Ивановне, когда она уже на протяжении двух лет себя плохо чувствовала. У нее была тахикардия, слабость, она очень быстро утомлялась, а в районной поликлинике ей ставили диагноз: вегетодистония. И лишь в клинике Ксения Ивановна догадалась послать ее на исследование щитовидной железы. У Лиды был гипертиреоз. Правильный диагноз - правильное лечение, и состояние Лиды сразу же улучшилось. Лежала она в клинике в отделении Ксении Ивановны в отдельной палате, можно сказать для «VIP» пациентов. Я приезжал к ней каждый день. Мы гуляли, уезжали домой, но даже такая благоприятная обстановка Лиде была невмоготу. Она с трудом выдержала весь необходимый срок пребывания в клинике.

Прошли годы, но светлая память о Ксении Ивановне Широковой, ставшей профессором кафедры без защиты докторской диссертации, как о настоящем враче и человеке с большой буквы хранится в сердце моем. Жаль только, что таких людей на моем жизненном пути встретилось не так уж много.

И еще один эпизод нашей встречи с Ксенией Ивановной вспоминаю часто. Дело было уже весной-летом 1958 года. Мы сдавали экзамен по терапии (плюс рентгенология). Моим экзаменатором был доцент кафедры Карапетян. С ним вместе сидела и Ксения Ивановна. Сначала мы «сдавали» рентгенологию. Я все ответил экзаменатору, полностью и в деталях разобрав рентгеновский снимок («рентгенограмму»). Затем я отвечал на вопросы билета по терапии. На все вопросы ответил четко. Выслушав мои

232


ответы, Карапетян спрашивает у рентгенолога: «Ну, как он у Вас?». «Хорошо», - отвечает доцент кафедры рентгенологии. Он не имел в виду оценку, а лишь произведенное на него впечатление.

Карапетян берет мою зачетку и пишет в графу "профессор" вместо фамилии зав. кафедрой В.Х.Василенко - Вербицкий, а оценку ставит «хорошо». Мне было и смешно и обидно. Я был уверен, что ответил на «отлично». Но обстановку разрядила Ксения Ивановна: «Ну что ж, Миша, быть тебе профессором!». Она оказалась провидцем и дожила до того времени, когда ее предвидение свершилось.

И в связи с этим случаем вспоминается и еще один эпизод, связанный с будущим зятем Ксении Ивановны Геной Цодиковым. На одном из занятий по рентгенологии, проходивших в клинике - горбольнице 24 на Петровке, преподаватель нашей «целинной» группы, поставив на экран рентгеновский снимок органов грудной клетки, спрашивает у Гены: «Молодой человек, что перед Вами?». На этот вопрос следовало дать описание состояния органов дыхания и сердца. Гена же невозмутимо отвечает: «Рентгенограмма!». Преподаватель смотрит на него в недоумении, а вся группа лежит, схватившись от хохота за живот.

И снова банкет...В конце октября, когда у нас уже шли занятия в институте, в честь

«целинников» был устроен банкет в ресторане, находившемся под трибуной Центрального стадиона им. Ленина в Лужниках. Назывался этот ресторан, кажется, «Олимп». В огромном зале собралось, наверное, человек четыреста-пятьсот. Были практически все участники сбора урожая на целине, руководство Института, руководители парторганизации, Комитета комсомола и Парткома Института. Выступавшие на банкете представители дирекции и общественных организаций в один голос говорили, что они гордятся студентами-целинниками, с честью выполнившими свой комсомольский долг.

Здесь же на банкете было объявлено, что особо отличившиеся комсомольцы за свой ударный труд на целине решением ЦК ВЛКСМ награждаются медалями «За освоение целинных земель». Медали получили руководители нашего целинного отряда Вадим Меньшиков, Виктор Фролов, студенты, участвовавшие в сборе урожая два года подряд, в их числе Витя Карпушкин, а также наш бригадир Коля Чебышев. Я получил вторую по значению награду - знак ЦК ВЛКСМ Участнику уборки урожая на целине «За освоение целины», а Лида была в числе награжденных Грамотой ЦК ВЛКСМ - это была третья по значению награда. Другие участники нашего целинного отряда получили грамоты Горкома и Райкома комсомола.

После окончания официальной части начался банкет. Многие ребята, добравшись до спиртного и не научившись еще как следует пить,

233


«набрались» до чертиков. Банкет был заключительным аккордом нашей целинной эпопеи.

Целина послужила для некоторых наших студентов своеобразным трамплином для их «общественной» деятельности. По рекомендации Вадима Меньшикова Коля Чебышев был введен в состав Комитета комсомола Института. Секретарем же Комитета комсомола в тот год был избран Василий Рябцев, его заместителем Сергей Пак. В состав Комитета вошли также Виктор Корпушкин, Виктор Фролов, Светлана Овчаренко, Галя Дроздова, Виноградский, Миндлин Яков, Слава Суворов и другие.

Коля Чебышев прошел путь от члена Комитета ВЛКСМ Института до секретаря Комитета. Им он стал, правда, уже после окончания Института. Это дало ему возможность получить и место в аспирантуре на кафедре биологиии, которую в ту пору вновь возглавлял член-корреспондент АМН СССР профессор Федор Федорович Талызин. После окончания аспирантуры Коля Чебышев был оставлен на кафедре и вскоре стал деканом младших курсов лечебного факультета, сменив на этом посту Татьяну Васильевну Дратвину, бывшей деканом младших курсов, когда учились мы. Спустя годы Н.В.Чебышев пройдет долгий путь и станет деканом лечебного факультета, а затем и проректором по учебной работе Института, в последние годы переименованным в Медицинскую Академию. В прошлом (2000) году ему исполнилось 65 лет. Теперь он уже не проректор, а лишь зав. кафедрой биологии, которую он возглавил еще в конце 80-х годов, сменив на этом посту профессора Богоявленского. Все эти годы, начиная с момента подачи документов в Институт в июне 1955 года, нас связывала с ним студенческая дружба, продолжающаяся уже почти полвека.

Время бежало быстро, и период между «целинным» банкетом и зимней сессией - первой сессией 3-го курса - ярких впечатлений в моей памяти что-то не оставил. Мы успешно сдали зачеты и всянаша целинная группа была допущена к экзаменационной сессии.

Все эти месяцы мы с Лидой неизменно были вместе, как на всех занятиях и лекциях в Институте, так и на наших свиданиях - не частых, но регулярных, в наши выходные дни. Нам редко удавалось побыть наедине, но тем слаще были эти любовные свидания. Мы любили друг друга, и любовь моя с каждым днем разгоралась.

Новый 1958-ой годНовый 1958 год мы с Лидой встречали в экзотической компании.

Лидины подруги - Марина и Оксана Финогеновы, сестры-близнецы (точнее двойняшки) пригласили нас встречать Новый год вместе с ними. Кто будет в этой компании кроме хозяек дома и нас ни я, ни Лида не знали. О Марине и Оксане я от Лиды слышал, но знаком с ними не был. Их родителей я как-то видел у Лиды дома. Анатолий Финогенов работал в годы войны вместе с Борисом Сергеевичем в «Комсомольской правде», а Лида была в эвакуации

234


в Омске с Юлей и Варварой Сергеевной вместе с Лидий Финогеновой и ее двойняшками.

В те 50-е годы родители Марины и Оксаны уже были в разводе и девочки жили в доме на улице Горького (нынешней Тверской) напротив центрального Телеграфа с матерью. В тот вечер она уходила встречать Новый год к знакомым. Когда мы с Лидой приехали к ним, гостей еще не было. Мы познакомились с хозяйками дома. Точнее, познакомился я.

Девушки эти, как и Лида с Юлей - двойняшки, но совершенно разные. Оксана повыше, посветлее, несколько экзальтированная. Марина более пухленькая, светлая шатенка, держится значительно скромнее. Оксана, наверное, считала себя красавицей и была девицей с замашками лидера. Она хотела стать актрисой, но судьба распорядилась по другому. В тот год она работала в редакции газеты «Труд» у Лидиного отца и готовилась поступать на «журфак» - факультет журналистики МГУ. Окончив факультет журналистики, журналисткой Оксана так и не стала. Она вышла замуж за итальянца Либерио и уехала в Италию.

Сначала они жила в Пизе, позднее перебрались в Милан. Почти ежегодно Оксана приезжает в Москву и проводит летние месяцы на своей любимой даче в Некрасовке. Детей у них нет, они много ездят по Европе, у них есть также вилла в Швейцарии. В одну из наших последних встреч где-то в начале 90-х годов, у Лидиных родителей Оксана с восторгом рассказывала о фламенко, ставшим в то время ее новым увлечением. Иногда мы получаем от нее весточку - открытку с пожеланиями по случаю какого-либо праздника.

Марина, как и мы, была в тот год студенткой мединститута, правда 2-го мединститута. После окончания института она работала в Институте эндокринологии. Она вышла замуж за поэта Николая Доризо. К сожалению, брак этот оказался коротким. Вскоре они разошлись, а спустя несколько лет Марина умерла от рака, будучи еще очень молодой женщиной. Но в канун 1958 года мы, конечно, не знали и не могли знать о том, как сложится наша дальнейшая жизнь. Мы были молоды и мысли наши, наверное, дальше сегодняшнего вечера - вечера встречи Нового 1958 года не простирались.

А вот и пожаловали гости - студенты-китайцы. Их было четверо довольно симпатичных парней. В пятидесятые-шестидесятые годы в ВУЗах нашей страны училось много китайских студентов. Я уже писал, что и в нашей 16-й группе на первых курсах учились два китайца. Мы с ними общались на лекциях и практических занятиях, но в нашей студенческой компании их не было. Наши китайцы хорошо говорили по-русски, а вот знакомые Оксаны по-русски говорили плохо и мало. Видимо, они не так давно приехали в Москву и еще не освоили русский язык.

Вообще, особо веселого общения в этой компании не было и не могло быть. Но были мы вместе с Лидой и нам было хорошо. Мы потанцевали, выпили немного вина в честь Нового года, пожелали друг другу счастья и успехов. Вскоре после полуночи мы попрощались с радушными хозяевами и на 20-ом троллейбусе поехали домой к Лиде на Беговую улицу.

235


В эту ночь Лидины родители встречали Новый год в Кремле. Юля тоже ушла в какую-то компанию. Дома у них были лишь бабушка с дедушкой. Когда мы пришли из гостей, старики уже спали.

Наконец-то мы вновь оказались наедине. Мы разделись и прошли в комнату, где размещались Лида с Юлей. Там стоял шкаф, два письменных стола и две кровати. Мы обнялись и стали целовать друг друга. Наши ласки становились все более бурными. Я начал раздевать Лиду. Она, совершенно обнаженная, юркнула под одеяло в свою кроватку. Я быстро скинул с себя всю одежду и бросился к ней. Мы были одни, и ничто не могло уже помешать нашей близости.

Эта первая ночь начавшегося 1958-го года стала тем мостиком, который соединил нас на всю оставшуюся жизнь. Именно в эту ночь был зачат Андрюшенька, который появится на свет 29 сентября, а впереди еще были волнения, связанные с Лидиной беременностью, наша свадьба и ожидание первенца. А пока нам было хорошо. Мы ласкали друг друга и после бурных ласк даже немного уснули.

Но мне нужно было возвращаться домой до прихода Лидиных родителей. Очень не хотелось уходить от моей любимой, но я не мог подвести ее. Я встал, оделся. Лидочка осталась лежать в постели. Я поцеловал ее и отправился домой на Остаповское шоссе. Было уже первое утро Нового счастливого для нас 1958 года.

Вторая свадьбаИз зимней сессии запомнил экзамен по микробиологии. Это был

последний экзамен этой сессии. Все предыдущие я сдал на «отлично». В своих знаниях по микробиологии я был уверен и, быть может, этим можно объяснить мое поведение на экзамене. Сдавал я экзамен зав. кафедрой профессору Лебедевой Марии Николаевне. На все вопросы экзаменационного билета я ответил и даже позволил себе вступить в спор с профессором по поводу «бруцеллеза». Оценку я получил «отлично», но Мария Николаевна высказала свое мнение обо мне сидевшей рядом и сдававшей экзамен вслед за мной Люсе Сапожковой. «Что за нахальный студент, сидит перед экзаменатором развалившись!» До сих пор я не следил за собой и не замечал, как я сижу. Возможно, я действительно сидел развалившись на стуле. Это замечание профессора Лебедевой послужило мне хорошим уроком. С тех пор я не позволял себе уже в официальной обстановке никаких фривольностей.

Лида тоже успешно сдала эту сессию и заслужила стипендию на следующий семестр, я же получил вновь повышенную стипендию, которая в те годы для студентов третьего курса Мединститута составляла уже 280 рублей. Обычная же стипендия была еще меньше - 230 рублей. На такие деньги мы должны были приобрести проездные билеты для проезда на городском транспорте (стоил «единый» проездной билет для проезда на метро, трамвае, троллейбусе и автобусе на 1 месяц 70 рублей). Приобретали

236


мы такие билеты на станции метро «Динамо». Для оформления билета нужна была фотография и паспорт. Оставшиеся деньги давали нам возможность пообедать в студенческих столовых в дни занятий, а в выходные дни сходить в кино.

Несмотря на то, что моменты нашей интимной близости в этот период были довольно редки, Лида забеременела. Узнал я об этом, правда, лишь в конце января. Не знаю уж почему, но именно в этот период между нами произошла какая-то размолвка, и на свадьбу к Науму Белокриницкому я пошел без Лиды.

Наум, наконец-то, сделал свой выбор. Ива оказалась той женщиной, которая покончила с его холостяцкой жизнью. Не знаю, можно ли назвать их брак счастливым. Это смотря как понимать счастье в супружеской жизни... Не все, конечно, складывалось в их жизни так, как им бы хотелось. Были периоды размолвок по разным житейским поводам. Как рассказывала позднее мама, ей приходилось неоднократно их мирить, когда они еще жили на Симбирском проезде в первые годы своего супружества.

Потом была тяжелая болезнь Ивы. У нее развился туберкулез позвоночника и она почти год пролежала в больнице. Наум в этот период был неизменно с ней, проявив чувство глубокой преданности. В последние годы их совместной жизни, когда их материальное состояние стало относительно благополучным, возникли другие проблемы. Они никак не могли решиться на отъезд в Америку, хотя имели уже для этого необходимые выездные документы. Их удерживал в Москве сын Гена. Его опыт пребывания в США удерживал их от решительного шага.

К сожалению, в марте 1999 года у Наума был инфаркт, который врачи больницы не распознали. Он умер. Утрата эта для Ивы оказалась невосполнимой. С тех пор у нее тяжелая депрессия. И уже три года как мы ее не видели.

Но 43 года назад, в январе 1958 года я гулял на второй свадьбе в своей жизни - свадьбе Наума и Ивы. Проходила она в квартире Ивиных родителей. Квартирка была небольшая, в комнатах было тесно. Наум пел в коридоре популярные в те годы песни. Одну из них я запомнил. В ней пелось о дружбе и любви матроса-иностранца и простой русской девушки. Он не знал русского языка, а она, естественно, не знала другого языка кроме русского. И вот в дальнем рейсе стал моряк изучать русский язык, чтобы, прибыв в Советский порт, сказать: «Алло, привет, о мисса Евдокия!».

На свадьбе этой Толя был с Раей. Через пару недель должна будет состояться и их свадьба. Я же был один.

Мы, конечно, хорошо выпили, а среди гостей были молодые девушки - Ивины подружки. Одна из них (имени ее я уже не помню ) проявила ко мне явный интерес. Мы много танцевали вместе, а уже поздно ночью, выйдя в подъезд, целовались. Она прижималась ко мне, целовала меня и просила ей обязательно позвонить.

237


Знакомство семьямиУтром, вернувшись домой, я лег спать, а днем позвонил Лиде. Голос у

нее был грустный. И я сразу же поехал к ней. Родителей Лидиных дома не было. Лида была в халате, она себя

чувствовала неважно, была подавленной. На мои настойчивые расспросы, что с ней, она расплакалась и сказала, что беременна. Откровенно говоря, я тоже растерялся и первое время не знал, что дальше делать. Лидины родители об этом пока еще тоже не знали. Первой о Лидиной беременности узнала Варвара Сергеевна от врача-гинеколога Кремлевской поликлиники Горовенко, у которой наблюдалась Лида.

Известие это, конечно, застало врасплох и ее. Но Варвара Сергеевна это сообщение приняла относительно спокойно. Она, правда, пожурила Лиду за то, что узнала о беременности дочери не от нее, а от врача. В этот же день состоялся и наш разговор с Варварой Сергеевной. На ее вопрос, что мы намереваемся в этой ситуации делать, я ответил, что люблю Лиду, а Лида любит меня и мы готовы пожениться, если не будет возражений с ее стороны и со стороны Бориса Сергеевича. «Как твои родители?, - спросила Варвара Сергеевна, - знают ли уже они об этом? Я хотела бы с ними познакомиться». Мы договорились, что я все расскажу моим родителям, и мы решим с ними об их встрече с Варварой Сергеевной.

Я вернулся домой и вечером после ужина, сидя спиной к печке, сообщил папе и маме, что Лида беременна и мы решили пожениться. Для них сообщение это, конечно, было неожиданным. «А как Лидины родители, не возражают ли они против вашего брака?» - спросил папа. «Думаю, что нет, - ответил я, - Лидина мама Варвара Сергеевна хочет с Вами познакомиться. Она просила меня договориться с Вами о встрече».

Событие это происходило в конце января 1958 года. Родители мои, прямо скажу, были ошарашены. Дело в том, что на начало февраля намечалась свадьба Толи и Раи, требовавшая, естественно, значительных финансовых затрат со стороны моих родителей, а тут еще одна свадьба. Но жизнь есть жизнь, и папа сказал, что они готовы принять Варвару Сергеевну в любое удобное для нее время. У меня отлегло от сердца и я отправился спать с мыслью о завтрашней встрече с Лидочкой и ее родителями: у нас ведь были студенческие каникулы.

Утром, позавтракав, я отправился на Беговую. Лидочка немного успокоилась. Варвара Сергеевна сообщила о случившемся Борису Сергеевичу. Реакция его была спокойной. Возражений против нашего брака у него не было. Я передал Варваре Сергеевне, что мои родители готовы принять ее в любое время. Мы уговорились, что она придет к нам на Остаповское шоссе завтра вечером.

Тревожно-радостные ожидания этого события. Наконец наступил этот вечер. Варвара Сергеевна с Лидой приехали к нам на черном «ЗИМе». Такой машины в нашем дворе до сих пор никто не видел. Не знаю произвело ли на Варвару Сергеевну скромное наше жилище удручающее впечатление, но встреча и беседа прошли в дружественной обстановке.

238


Папа с мамой, Варвара Сергеевна, Лида и я сидели за круглым столом в нашей большой 10-метровой комнатке (меньшая 7-8-метровая была и спальней, и местом моих занятий). После «официальной части» мы поужинали, выпили немного коньяка и разговор пошел уже о грядущих событиях - нашей свадьбе и последующей совместной жизни с Лидой. Ведь мы оба были студентами и, естественно, сами себя, а тем более будущего ребенка, содержать не могли. И Варвара Сергеевна, и мои родители сразу же сказали, что будут нам всячески помогать.

Речь зашла также месте нашего с Лидой проживания. Варвара Сергеевна, видя наши жилищные условия, сказала, что первое время мы поживем у них на Беговой, а в дальнейшем она надеется, что Борис Сергеевич поможет получить нам самостоятельное (отдельное) жилье. Пока же она планирует освободить для нас «девичью» комнату, а Юле - Лидиной сестре - придется спать в гостиной.

Мама сказала, что очень сожалеет о том, что сообщение о нашем с Лидой будущем браке поступило лишь сейчас, а то ведь можно было бы сыграть сразу две свадьбы: Толину с Раей и нашу. Но совместить эти две свадьбы было невозможно. Нам предстояло еще подать заявление в ЗАГС (отдел записи актов гражданского состояния - дворцы бракосочетаний появятся значительно позже) о регистрации брака и ждать минимум месяц дня регистрации. Таков тогда был «срок». Вопрос о месте нашей свадьбы в тот вечер еще не стоял.

Затронуты были и другие вопросы подготовки к грядущей свадьбе. Нужно было сшить Лиде свадебное платье, приобрести кое-какое «приданое». Мне же, в принципе, ничего готовить для свадьбы не нужно было. Я уже писал, что черный костюм из «адмиральского крепа» был уже сшит, черные полуботинки у меня тоже были. Так что нам предстояло купить «обручальное» кольцо для Лиды, постельное белье и другие мелочи. Родителям же моим еще предстояла подготовка к Толиной свадьбе, а также необходимо было найти для них «жилье». Ведь ни у нас, ни у Раиных родителей, живших в одной комнате в комуналке на Велозаводской улице, для Толи и Раи места не было.

Вся эта житейская суета отнимала у родителей немало сил, да и средств. Несмотря на свою молодость, мы все это хорошо понимали и никаких «особых привилегий» для себя не требовали.

С этого вечера началась наша подготовка к вступлению в законный брак. Мы решили, что заявление подадим в ЗАГС в Ленинградском районе, по месту жительства Лиды. ЗАГС этот располагался на 1-ом Боткинском проезде, недалеко от Лидиного дома. Мы хотели с Лидой расписаться 8 марта, но в ЗАГСе нам сказали, что 8 марта выходной день и они не работают и предложили нам расписаться 7 марта. Мы, естественно, приняли это предложение.

239


Толина свадьбаЖизнь шла своим чередом. У нас еще продолжались студенческие

каникулы. Мы с Лидой почти каждый день были вместе, проводя эти дни уже как жених и невеста. Приближался день свадьбы Толи и Раи. 7 февраля мы с Лидой и Ефим Шлаин с Симой присутствовали как свидетели при их бракосочетании в ЗАГСе Ждановского района, недалеко от кинотеатра «Зенит» (ЗАГС располагался на втором этаже здания, где размещались РК КПСС и РК ВЛКСМ Ждановского района). На второй этаж вела «торжественная» мраморная лестница, да и сам зал, в котором расписывались молодожены, был большим, светлым. После официальной казенной части этого ритуала мы распили в честь «молодых» бутылку шампанского и всей компанией поехали к нам домой отметить это событие вместе с родителями. А завтра предстоит свадьба - в зале «Столовой» у метро «Автозаводская».

Толина свадьба состоялась суботним вечером 8 февраля 1958 года. На ней присутствовали практически все наши близкие родственники, а также Толины друзья и Раины родственники и друзья. Набралось, наверное, более ста человек. Были на свадьбе и мы с Лидой. На свадьбе играл все тот же джаз «Аида Леонида» (как говорили сами оркестранты «Джаз а ида Леонида, а с ним а момзер Басалаев»). Свадьба была бурная, много танцевали, гуляние продолжалось до самого утра.

После свадебного веселья я проводил Лиду домой на Беговую. На метро от станции »Автозаводская» до «Динамо» - прямая линия. Ехали мы, наверное, минут 15-20. От метро «Динамо» мы пешком прошли по утренней морозной Москве. У подъезда мы с ней попрощались и договорились, что сегодня я уже к ним не приеду. Ведь завтра начинались уже занятия в Институте и следовало отдохнуть после бурной гулянки.

Толе с Раей сняли комнату в одном из переулков на Лубянке. Переулок этот располагался позади мрачного корпуса - здания МГБ (Министерства Государственной Безопасности). В одном из старых московских домов удалось снять небольшую комнатку, в которую молодожены переехали сразу же после свадьбы. Мне довелось побывать у них однажды. Это было первое после свадьбы воскресенье.

С легким паромМы с папой и Толей, по сложившейся традиции, сходили в

Центральные Бани. Тогда еще работало «высшее отделение» (сгорят бани уже позднее, в 60-е годы). Это были наши любимые Бани. В те годы в Москве лучшими считались «Центральные» и «Сандуновские Бани», построенные еще в дореволюционные времена. Позднее, конечно, мне доведется побывать и в более шикарных банях, но в то время Центральные и Сандуновские бани (их высшие отделения) были самыми роскошными.

Мы обычно поднимались рано утром, чтобы поспеть на «первый пар». Это означало, что часов в 7.30 мы уже занимали очередь в кассу бани

240


и в раздевалку. Папа и Толя были страстными «парильщиками». Они ходили в «парную» раз по 5-6. Мне же было достаточно и половины этого. Я большую часть времени проводил в бассейне. В высшем отделении Центральных бань бассейн был небольшой, круглый. После парилки, приняв холодный душ, я отправлялся в бассейн.

Часа через 1,5-2 баня мне уже надоедала и я выходил отдохнуть в отделение, где мы раздевались. Это были два довольно больших красивых зала с мягкими диванами, покрытыми белыми покрывалами. Красивые лепные потолки и расписанные «фресками» стены придавали этим помещениям определенный уют. По бокам зала располагались отдельные кабинки. Иногда удавалось разместиться и в них.

Часто с нами ходил в те годы и папин «приятель» Петр Акимович, работавший шеф-поваром в Столовой Института на Мясокомбинате, где работал и папа. Тогда мы вчетвером занимали отдельную кабинку.

Пока папа и Толя парились, я заказывал пива. Банщики приносили пиво из «Буфета»: после бани приятно выпить кружечку холодного свежего «Жигулевского» пива. Под пиво мы брали с собой бутерброды с копченой колбасой и с сыром. Отдыхая, я попивал не спеша пиво, закусывал бутербродами.

Время все равно тянулось медленно. Я возвращался в «моечное» отделение, вновь заходил в парилку, под душ и в бассейн. Папа же с Толей все еще парились и мылись.

Папа, завершив париться, любил, чтобы его помыли. Он ложился на мраморную лежанку, мы готовили «мыльную пену» («взмылки»). «Взмылки» готовились в двух шайках. В первую наливали до половины горячую воду, в нее ставили вторую шайку, куда наливали немного горячей воды (практически кипяток) и мыло и специальной мочалкой взбивали в ней мыльную пену. Затем этой же мочалкой мыльная пена с горячей водой наносилась на тело. Все тело тщательно растиралось. Человек, которого мыли, был весь в мыльной пене, как в свежем снегу.

Затем мыло смывалось, и начинался «сеанс» массажа. Массировали шею, спину, руки и ноги. Продолжался весь ритуал «помывки», наверное, больше часа, так как мылись описанным способом все по очереди. Порой мне удавалось избегать этого «удовольствия». Но папа и Толя весь этот процесс помывки в бане очень уважали.

Часа через 4-5, наконец, и они заканчивали мыться и, приняв душ, появлялись в раздевалке. Я накидывал им на спину махровые простыни, они усаживались на мягкие сиденья и отдыхали. Затем нам приносили по кружке холодного пива и мы все вместе «кайфовали», потягивая свежее пиво и закусывая бутербродами. Отдых также продолжался около часа.

Папа еще ходил иногда к «мозолисту», чтобы ему срезали мозоли и привели в порядок ногти. Затем была еще парикмахерская. В общей сложности на всю баню уходило по 6-7 часов. После бани мы еще минут 30-40 сидели за столиком в буфете, где выпивали еще по кружке пива.

241


Лишь после этого мы отправлялись домой, где мама уже подготовила воскресный обед. Мы выпивали с папой по рюмке водки, закусывали студнем, фаршированной рыбой, съедали по тарелке борща или супа. После бани и сытного обеда папа и Толя ложились поспать. Просыпались они уже вечером, пили горячий чай. Так проходил обычно воскресный « банный» день в нашей семье.

После женитьбы я уже в этих «банно-обеденных» воскресных мероприятиях участия практически не принимал. Мне не хотелось оставлять Лидочку одну в единственный наш выходной день недели. Но до этого времени оставался еще почти месяц.

После же бани в середине февраля мы зашли проведать Раю в их новом с Толей месте жительства. Я побывал в этой их комнатке единственный раз и описать их первое самостоятельное жилье сейчас уже не могу. Мне кажется, что постель их – тахта - стояла где-то на возвышении. Комнатка была крошечной. Кроме постели и маленького обеденного стола с двумя стульями и небольшого шкафа, в ней ничего больше и не было. Проведут они в этой комнатенке не больше одного месяца. После моей женитьбы они получат возможность переехать жить на Остаповское шоссе к моим родителям.

Свадьба на БеговойВ одну из суббот конца февраля мы с мамой поехали в ювелирный

магазин на Таганке и купили для Лиды обручальное кольцо. Ближе к свадьбе Варвара Сергеевна и мама обсудили «свадебное меню» и число приглашенных гостей. Мама сказала, что с нашей стороны будут лишь самые близкие родственники, а Варвара Сергеевна ответила ей, что с их стороны как раз никаких родственников не будет, а будут их близкие друзья: Шелепины, Михайловы, Даниловы, Романовы, Коротеевы, Блатины и кто-то еще. Свадьба наша будет в квартире на Беговой, поэтому мы не могли даже пригласить всех наших студенческих друзей. Нам «разрешалось» позвать на свадьбу 2-3 человек. Выбор пал на Юрку Глейзера, Люсю Сапожкову и Свету Сальникову.

7 марта 1958 года после завершения занятий в Институте мы с Лидой приехали на Беговую. Сегодня мы расписываемся в ЗАГСе на 1-ом Боткинском проезде. Часам к 5 приехали Толя с Раей. Они будут «свидетелями» при подписании «акта» нашего нового гражданского состояния. Мы вчетвером отправляемся в ЗАГС.

В помещении ЗАГСа идет ремонт, пол усыпан стружками, стоят «козлы» маляров. В маленькой комнатушке «начальница» ЗАГСа достает книгу, где мы с Лидой как «брачующиеся» и Толя с Раей как свидетели ставим свои подписи. Вся эта процедура заняла не более 5 минут. Вот мы и супруги. Молодожены. Муж и жена.

После завершения этого «торжественного» обряда мы пешком отправляемся к Лиде домой. Теперь, на какое-то время, это и мой дом.

242


Часам к семи приезжает с работы Борис Сергеевич. Юля, Толя с Раей и я садимся за привезенный из «Труда» столик. Это простенький рабочий столик, покрытый черным дерматином. Несколько таких столов привезли из редакции газеты «Труд» специально, чтобы составить из них наш «свадебный» стол.

Мы распиваем бутылку вина. На этом «торжественная часть» нашего официального бракосочетания заканчивается. Толя с Раей отправляются на Остаповское шоссе, а Борис Сергеевич на работу. Мы расставляем привезенные столы в большой комнате (гостиной) буквой «П».

Нам помогает сосед по лестничной клетке Вавилов. Их квартира - прямо против лифта и справа от входа а «нашу» квартиру. Он тоже журналист. Кажется, работает в «Правде». Это высокий, худощавый мужчина в очках. Мы берем у них для завтрашнего «свадебного стола» стулья. У него очень симпатичная жена и сын, лет, наверное, 7-8.

Дальнейшая судьба этой семьи, к сожалению, сложится трагически. Через несколько недель после операции по поводу кисты яичника умрет жена Вавилова, симпатичная молодая женщина. Долгие годы он будет вдовцом. Потом, кажется, все же женится. Но, видимо, не очень удачно. Он быстро постареет. Его уже давно нет в живых. Как сложилась судьба его сына, не знаю. Но тогда мы, конечно, даже думать об этом не могли.

Поэтому, перетащив от соседей стулья и расставив их, мы – Варвара Сергеевна, Вавилов, Лида и я - вновь присаживаемся за стол и вновь выпиваем по рюмке вина за здоровье «молодых». Лидочка, конечно, не пьет. Чувствует она себя не очень хорошо: начинается ранний токсикоз беременности.

Наконец, все предварительные приготовления окончены. Нам стелят постели в «девичьей» комнате, которая почти на полтора года станет нашим пристанищем. Нашим - это значит Лидочкиным и моим, а с 29 сентября и Андрюшенькиным. В этот вечер нам постелили 2 кровати, как они и стояли на противоположных стенах. Лидочка разместилась на Юлиной кровати, а я на ее девичьей постели.

Но ведь мы же уже официально муж и жена! Подождав, когда все улягутся (нет только Бориса Сергеевича, он возвращается с работы часа в 2-3 ночи, а то и позже) и в квартире наступит тишина, я потихоньку перебегаю к Лидочке. Нам, конечно, не привыкать размещаться вдвоем на узенькой кровати. Мы прижимаемся друг к другу, обнимаемся и покрываем друг друга страстными поцелуями. Мои руки ласкают Лидочкину грудь и ищут самое интимное место. Мы любим друг друга, хотя и знаем, что следует быть осторожными, чтобы не повредить нашему будущему ребенку.

После ласки я возвращаюсь к себе в кровать. Но ведь это же наша «первая брачная ночь!» И через некоторое время я вновь у Лидочки. Новые нежные и бурные ласки. Я, вероятно, сам себе хочу доказать, на что я способен. Лидочка засыпает в моих объятьях.

243


Я возвращаюсь в свою «холодную» кровать. Забываюсь коротким сном, снова просыпаюсь с чувством невыполненного супружеского долга. И вот я вновь у Лидочки. Новые ласки, полные страсти. Наконец, наши супружеские «игры» завершены. Ведь надо дать Лидочке поспать. Завтра у нас трудный день - наше свадьба.

Но под утро, прежде чем встать с постели, мы вновь займемся с Лидочкой любовью. Мы впервые в эту ночь занимаемся любовью на законных основаниях.

Встав, умывшись и позавтракав, мы продолжаем подготовку к свадебному вечеру.

Столы уже накрыты, то есть они застелены белыми скатертями. Расставлены тарелки, рюмки, бокалы, ножи, вилки и ложки. Днем на «ЗИМе» Бориса Сергеевича мама привезла приготовленные ею к свадебному столу закуски: фаршированную рыбу, студень, салат «оливье». Варвара Сергеевна испекла специально для нас ореховый торт. Кроме названных закусок была нарезана ветчина, колбаса, селедка. Все это выставили на свадебный стол. Ближе к вечеру расставили на столы водку, вино, шампанское. Был заказан и свадебный торт - большой торт с шоколадными голубями. Вот уже стол полностью готов к приему гостей.

Часам к шести начинают собираться гости. Мама с папой приехали пораньше, чтобы помочь с организацией приема гостей. Гости прибывают к назначенному часу. Одежду приходиться скидывать в нашей комнате, так как вешалки, конечно, для размещения пальто всех гостей явно не хватает. Приехали дядя Петя с тетей Ривой, Люба (ее супруг Сенька остался дома с детьми), Фимка с Лилей, Толя с Раей, дядя Сеня с Наточкой, Наум с Ивой.

Большинство гостей со стороны невесты проживают в этом же доме. Правда, Вера Шелепина, Ольга Павловна Романова пришли без своих высокопоставленных мужей - Александра Николаевича и Николая Николаевича (они уехали в свои избирательные округа: шла кампания по выборам в Верховный Совет СССР). В этом же доме жили и Блатины - Анатолий Яковлевич и Валентина Александровна. В эти годы Анатолий Яковлевич был замом главного редактора газеты «Советская Россия». Николай Николаевич Романов возглавлял Госкомитет по фискультуре и спорту (впоследствии «Спорткомитет») при Совмине СССР, а Александр Николаевич Шелепин был Первым секретарем ЦК ВЛКСМ.

Приехали и самые близкие в те годы друзья Лидиных родителей - Даниловы (они жили на улице Горького напротив Моссовета). Николай Николаевич в те годы был заместителем Министра культуры СССР (Министром в то время был Николай Александрович Михайлов). Лидия Федоровна, его супруга, почему-то всегда, во всяком случае я такой ее запомнил, была чем-то недовольна, постоянно ворчала. Быть может, это был ее «имидж». Николай Николаевич, наоборот, искрился неподдельным весельем, был остроумен и заразительно смеялся. Он был небольшого роста, лысоват, с большим брюшком. Лидия Федоровна была выше его ростом, плотная блондинка, типично русская женщина, несколько

244


грубоватая. На мой взгляд это была совершенно «несовместимая» супружеская пара.

Еще одна пара близких знакомых, живших в соседнем подъезде - Харламовы. Здесь было все как раз наоборот по сравнению с Даниловыми. Александр Ермолаевич (в те годы он работал в Отделе Промышленности ЦК КПСС) - высокий, седой, немного суховатый мужчина и его супруга - «пышечка» Влада Иосифовна, жизнерадостная, небольшого роста, симпатичная женщина, хохотушка.

Все выше названные друзья Лидиных родителей - бывшие «комсомольцы», в годы войны и послевоенные годы работавшие секретарями ЦК ВЛКСМ или возглавлявшие различные органы «комсомольской печати», в том числе и «Комсомольскую правду». Так, в предвоенные годы и в первый год войны главным редактором «Комсомолки» был Николай Николаевич Данилов, затем его сменил Борис Сергеевич, а уже в конце 1947 года на смену ему пришел Анатолий Яковлевич Блатин. Всех их связывали долгие годы совместной работы и «комсомольской» дружбы.

Когда гости разместились за свадебным столом, то, как и положено по свадебному этикету, в центральной части расположенного буквой «П» стола оказались мы с Лидой - жених и невеста - и наши родители: справа от меня сидят папа с мамой, а слева от Лидочки Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич.

На правой части буквы «П» с внутренней стороны сидел Николай Николаевич Данилов. Перед ним на столе стоял огромный шоколадный свадебный торт с голубями. Когда все уже хорошо выпили, Николай Николаевич, отщипывая по кусочку от шоколадного голубя и отправляя в рот очередной кусок шоколада, говорил, обращаясь ко мне: «Миш, кушай куру!» При этом он заразительно смеялся.

На левой части буквы «П» сидели Блатины, Харламовы, Романова и Шелепина. Что я запомнил - это багрово-красное лицо и лысина Анатолия Яковлевича. Он тоже «хорошо», выпил и лицо его стало красным, как свекла. При этом он на каждую остроту или шутку бурно реагировал и смеялся так своеобразно и заразительно, что становилось смешно уже от его смеха. Где-то ближе к полуночи пришел его старший сын, Миша Блатин, студент факультета журналистики МГУ. Миша был старше нас года на три. Он исполнил в честь новобрачных эпиталаму: «Пою тебе, Бог Гименей - Бог новобрачных, ты, кто соединяешь невесту с женихом, ты любовь благословляешь…». Неоднократно раздавались здравицы в честь жениха и невесты и пожелания всех благ, завершавшихся неизменно свадебным призывом «Горько!!!». Мы вставали с Лидочкой и, как положено, целовали друг друга под одобрительные крики гостей.

Гулянье продолжалось за полночь. Все, конечно, устали. Шофер Бориса Сергеевича «дежурил» всю ночь и на ЗИМе помог развести гостей, в том числе и моих родителей.

Уже под утро мы, наконец, оказались в постели.

245


Свадебные подаркиКогда мы проснулись был уже полдень. Ранняя весна в Москве.

Солнечный день. Легкий морозец. Мы позавтракали, выпили чаю. Борис Сергеевич «вызвал» машину и мы поехали погулять в лес, в Серебряный Бор.

Снег на солнце подтаивал, но в лесу дорожки были еще сухие, то есть утоптанный снег не таял. Мы погуляли на свежем воздухе, наверное, часа два. Дошли до Москвы-реки. Она была еще закована льдом. В лесу и по берегу реки пробегали лыжники, было много гуляющих.

Надышавшись свежим воздухом, мы вернулись домой. Перед обедом все стали рассматривать наши «свадебные подарки». Я, конечно, уже не помню все наше «приданное», но тем, что сохранилось в моей памяти, хочу поделиться с Вами, чтобы Вы могли составить себе хоть какое-то представление об уровне жизни слоев советского общества того времени, имевших «достаток» выше среднего.

Борис Сергеевич с Варварой Сергеевной подарили нам проигрыватель «Юбилейный». Это был маленький темно-оранжевого цвета «чемоданчик», верхняя крышка которого, «колонка», снималась и могла переноситься на некоторое расстояние. Это был первый настоящий «фирменный» проигрыватель в нашей жизни. До этого мы «крутили» пластинки и «пленки на ребрах» на самодельном проигрывателе, приобретенном Толей еще в начале 50-х годов на «толкучке».

Мама с папой подарили нам постельное белье, шерстяное одеяло и комплект мельхиоровых ложек, вилок и ножей. Дядя Петя с тетей Ривой - польский чайный сервиз: красивой формы белые чашки с блюдцами, украшенные позолоченной каймой и мелкими редкими цветочками. В комплект на 6 персон, естественно, входили чайник для заварки, сахарница, «сливочник». Долгие годы мы подавали этот сервиз в дни «торжеств». Покончить с ним смогли уже Галя с Сашей и Катя с Пашей. Еще один чайный сервиз, «розовый», подарили Харламовы. Это тоже был очень симпатичный набор, который также не пережил «бережного» обращения с ним второго поколения, хотя отдельные предметы его - сахарница, салатница и сливочник - дожили даже до третьего поколения нашей семьи.

Дольше сервизов и проигрывателя «прожил» подаренный Даниловыми электросамовар. Он был необычной, скажу прямо нетривиальной формы. Мы бережно обращались с ним, подавая в нем чай во времена «праздничных приемов». Сейчас он на даче в Заветах Ильича. Когда мы уезжали в Германию в 1998 году, этот 40-летний электроприбор был еще в полном порядке. Он надолго пережил и Лидию Федоровну, и, особенно, Николая Николаевича.

Толя с Раей подарили нам хрустальную вазу. Она тоже цела до сих пор и находится на Беговой улице, в той квартире, где она впервые и появилась. Были, конечно, и другие подарки, но я просто не хочу напрягать свою память и утомлять Вас описанием их.

246


К сожалению, уже нет в живых большинства дарителей. Мы растеряли их, продвигаясь по нашему жизненному пути, вместившему уже долгих 43 года.

Рассмотрев подарки, мы убрали их в отведенное нам Варварой Сергеевной отделение большого серванта из красного дерева, украшавшего в те годы гостиную квартиры. После этого мы пообедали «остатками» свадебного пира, послушали музыку, испытав наш новый проигрыватель, посмотрели передачу по телевизору «с большим экраном».

У Лидиных родителей был телевизор «Ленинград», экран которого был вдвое больше экрана нашего (моих родителей) телевизора «КВН-49». В то время телевидение было лишь черно-белым, да и передачи велись лишь в вечернее время. Зато спортивные передачи в прямом эфире я смотрел с большим удовольствием и азартом.

Да, кстати, об экране телевизора «КВН-49». По диагонали он был, наверное, не более 15 см. Поэтому для увеличения изображения использовали специальную стеклянную линзу, в которую заливали дистиллированную воду (а позднее глицерин). Линзу устанавливали перед экраном телевизора на специальном штативе.

Время первого послесвадебного дня пролетело быстро и мы отправились спать. Завтра начинались учебные будни.

Послесвадебные семинарыПервые занятия, на которых мы с Лидой появились уже как

супружеская пара, были на кафедре фармакологии. В те годы кафедрой заведовал профессор В.В.Закусов. Этобыл стройный, подтянутый, всегда безупречно одетый мужчина. Мне он тогда показался высоким, с «военной» выправкой. Уже позднее, годы спустя, мне доведется часто встречаться с Василием Васильевичем Закусовым. Он будет в 60-70-е годы директором Института фармакологии АМН СССР. Этот институт располагался в одном здании с нашим Институтом экспериментальной биологии АМН СССР на Балтийской улице д.8 (недалеко от станции метро «Сокол»). Более того, в эти же годы, да и в 80-е тоже, жил он на Беговой улице дом 11, где был в те годы магазин «Молоко». По утрам он водил в школу N 39 своего «позднего» сына, так что я часто встречал его не только на работе, но и по пути в школу, а также и в магазине.

Мы сидели на практических занятиях за большим столом рядом с Колей Чебышевым. Утром первого учебного дня нашей супружеской жизни, как только мы разместились за указанным столом, я показал Коле Лидину руку с обручальным кольцом. Для него, как и для остальных студентов нашей группы, брак наш не стал неожиданностью. Но, тем не менее, сам факт случившегося вызвал бурную продолжительную эмоциональную реакцию. Он от души поздравил нас с законным браком и пожелал счастья и успехов на долгие годы. Нас поздравляли не только студенты 16-ой группы, но и друзья по нашему потоку «Б» третьего курса лечебного факультета 1-го МОЛМИ им. Сеченова.

247


Поздравляли нас, конечно, не только студенты, но и преподаватели разных кафедр, которые узнавали об этом событии от наших студентов-согруппников. Среди них (преподавателей) были доцент Ксения Ивановна Широкова. Она уже не вела занятия по пропедевтике в нашей группе, но, встретив нас на кафедре, тепло поздравила «молодую студенческую супружескую пару».

На кафедре факультетской хирургии мы получили поздравления от нашего преподавателя, ассистента кафедры Александры Тимофеевны Ивановой. Это была симпатичная моложавая блондинка, с чувством юмора. Муж ее был генералом, так что держалась она достаточно независимо. Хотя сложных операций Александра Тимофеевна не делала, она была увлечена медициной и гордилась своим статусом ассистента кафедры.

Пройдут годы и мы вновь встретимся с Александрой Тимофеевной. Было это уже в начале 80-х годов. Она работала тогда в ЦНИЛе 1-го МОЛМИ, а я был уже профессором и руководителем лаборатории иммунологии репродукции человека НИИ морфологии человека АМН СССР. Мы встретились с нею на Ученом Совете при защите какой-то диссертации. Александра Тимофеевна искренне обрадовалась нашей встрече и попросила меня прочитать ее труд о новом методе лечения рака. Она хотела услышать мнение иммунолога и узнать нет ли у нее в рукописи каких-либо «ляпов» - недостаточно грамотных с позиций современной иммунологии трактовок. Она готовила результаты своих многолетних исследований для подачи заявки на изобретение (или открытие). Я прочитал переданные мне материалы, мы встретились с ней у нас в лаборатории и подробно разобрали все фрагменты работы, имевшие хоть какое-то отношение к иммунологии. Александра Тимофеевна, конечно, постарела, но держалась молодцом.

Последний раз мы встретились с ней уже, наверное, в конце 80-х- начале 90-х годов. Она уже не работала, овдовела, но живой блеск в глазах ее все же сохранился. Прошло уже более 43-х лет с момента нашей первой встречи, а образ ее хранится в моей памяти до сих пор. И вот, что интересно, события, о которых я сейчас вспоминаю, на самом деле начались не в 1958 году в марте, а лишь в сентябре-октябре 1958 года. И поздравляла нас Александра Тимофеевна Иванова не с вступлением в брак, а с рождением Андрюшеньки - нашего первенца.

Занятия по хирургии на 2-ом семестре третьего курса у нас продолжались на кафедре общей хирургии в Яузской больнице. Вел нашу группу Арамаис Авагаршакович Григорян. Это был небольшого роста, черноволосый, не отличавшийся мужской красотой и особенно красноречием мужчина лет 35. Позднее он «вырастет» в хорошего хирурга и станет чуть ли не «правой рукой» профессора В. И. Стручкова. К сожалению, жизненный путь его будет не долгим. Инфаркт миокарда оборвет его жизнь в возрасте где-то около пятидесяти-пятидесяти пяти лет.

В 1958 году он был энергичен, целеустремлен и с жаром, пытаясь нам что-то объяснить, неизменно повторял свое слово-паразит - «знаете?». Я

248


как-то насчитал, что за одно лишь двухчасовое занятие Григорян произнес это слово раз восемьдесят. Вероятно, во время других занятий он мог перекрыть этот «рекорд», но я просто больше не занимался таким подсчетом.

Вспомнив Григоряна, я восстановил в своей памяти хронологическую цепь событий нашего «послесвадебного периода».

Занятия в Институте шли своим чередом. Лекции, практические занятия, переезды... Начиная с третьего курса обучения, когда мы приступили к изучению клинических дисциплин, мы вынуждены были переезжать с одного конца Москвы в другой. Правда, сказать «из конца в конец города» - это было бы слишком сильно. Но в пределах «старого города» - это точно. Ведь кафедра терапии, например, располагалась на Б.Пироговской улице, а кафедра хирургии у Котельнической набережной. Рентгенология - на Петровке, патанатомия - на Абрикосовском переулке (район Б.Пироговской улицы), а патфизиология - в главном корпусе Сангига (санитарно-гигиенического факультета) в начале Б.Пироговской улицы.

Рядом, у сквера, размещалась кафедра акушерства и гинекологии, которую в годы нашей учебы возглавлял профессор К.Н.Жмакин. Константин Николаевич был пожилым, но очень живым, остроумным и жизнерадостным мужчиной. Для меня он почему-то олицетворял собой образ врача-одессита. В действительности же он в Одессе не работал. Путь его начинался где-то в украинской глубинке. Затем он работал где-то в Средней Азии, а в 50-е годы стал заведовать кафедрой в 1-ом МОЛМИ. Говор его был все же «истинно одесский», и его рассказы и воспоминания неизменно вводили в краску наших девушек.

На одной из лекций Константин Николаевич, например, рассказывает: «Лет 10 назад лежу как-то на пляже в Одессе с одной молодой и интересной женщиной. Мои руки ласкают ее и пальпируют ее груди (молочные железы). Вдруг я ощущаю под моей рукой уплотнение в одной из молочных желез моей спутницы. Мои мысли сразу же о самом худшем. Я подозреваю у моей «возлюбленной» рак. К сожалению, мой диагноз подтвердился и молодой женщине была произведена радикальная операция. Она до сих пор жива. Видите, как важно пальпировать грудь молодой женщины!», - заключает профессор К. Н. Жмакин.

Прошли десятилетия, но это назидание профессора Жмакина я храню в своей памяти и не раз использовал его «как руководство к действию».

ГенетикаНа кафедре патфизиологии, которой заведовал в те годы чл.-корр.

АМН СССР, профессор С.М.Пулин, помню один семинар, посвященный разбору теорий этиологии (причин происхождения) рака - онкологических заболеваний. Один из участников семинара Виктор Крылов, студент с потока «В», рыжий, увлеченный парень, видимо, много читающий

249


специальную литературу, в своем сообщении отстаивал «вирусно-генетическую» теорию рака. В общем-то неплохой мужик и преподаватель И.И.Пулин, все-же довольно ограниченный в своих познаниях человек, буквально с ненавистью набросился на этого студента. Еще бы, ведь В.Крылов говорил о генетике – науке, до сих пор у нас в СССР считавшейся «буржуазной лженаукой», «продажной девкой капитализма».

Был еще только 1958 год. Со дня смерти «великого вождя всех времен и народов» И.В.Сталина прошло 5 лет. Психология эпохи сталинизма упорно жила в сознании людей, выросших и повзрослевших в атмосфере всеобщего страха, слежек и доносов.

Генетика еще в предвоенные годы была в СССР одной из ведущих биологических наук. Советская школа генетиков была одной из ведущих в мире. Но в 1948 году на сессии ВАСХНИЛ (Всесоюзная Академия сельскохозяйственных наук им. Ленина) генетика была «разгромлена» безграмотным академиком Т.Д.Лысенко и его приспешниками. Институты и лаборатории, где занимались исследованиями в области генетики, были закрыты. Многие ученые были арестованы и брошены в тюрьмы и лагеря ГУЛАГа. Те, кто уцелел, устраивались работать на вспомогательные должности (ст. лаборантов, мл. научных сотрудников) в институты, лаборатории, опытные станции, занимавшиеся «негенетическими» исследованиями. Слово «генетика» стало красной тряпкой для идеологов КПСС и их приспешников в «околонаучных» Академических кругах.

Многие выдающиеся генетики были физически уничтожены еще раньше. Так, выдающийся ученый 20-го века Н.И.Вавилов - академик, профессор, пользовавшийся уважением и признанием ученых всего мира, названный на одном из Всемирных генетических конгрессов «Менделеевым в биологии» за открытый им «Закон гомологических рядов наследственной изменчивости», был зверски замучен в «сталинских застенках» еще в начале 40-х годов. Генетика в СССР была как наука уничтожена и исследования по генетике находились под запретом. От этого удара советская генетика уже не смогла оправиться и отставание ее от мирового уровня все более углубляется.

Я лично познакомился с генетикой уже после начала самостоятельной научной работы путем самообразования. А в 1958 году я с интересом слушал стройное сообщение В.Крылова, раскрывавшее новое в то время воззрение на этиологию рака. О вирусной теории рака академика Л.А.Зильбера я читал, а вот вирусно-генетическая теория была для меня тогда новой. Она показалась мне теорией достаточно стройной, подкрепленной многочисленными наблюдениями и экспериментами. Во всяком случае она имела полное право на существование.

Но «представитель старой советской научной школы патофизиологов», «партиец» И.И. Пулин такого мнения не разделял. С пеной у рта, не имея никаких научных контраргументов, он набросился на студента В.Крылова и, пользуясь «проверенными временем эпохи сталинизма» приемом, стал клеймить его как агента империализма. С тех

250


пор авторитет И.И.Пулина как преподавателя медвуза в моих глазах упал до нулевой отметки.

Вообще, кафедра эта на меня не произвела благоприятного впечатления. Косноязычный зав. кафедрой Стефан Макарович Павленко, считавший себя учеником академика И. П. Павлова (основоположника советской школы физиологов), и приводивший в доказательство этому личную записку И.П.Павлова, обращавшегося к нему: «Стефан, накорми собак». Это был небольшого роста, лысый, коренастый мужичок, не блиставший ни научными открытиями, ни успехами в педагогическом процессе.

Была, правда, и на этой кафедре пара более приличных, современных преподавателей: Александр Христофорович Коган и Лосев. В те годы они были уже доцентами.

Супружеский досугЯ, наверное, уже утомил Вас своими рассказами о преподавателях и

кафедрах 1-го МОЛМИ тех лет. Что же, чтобы разнообразить свое повествование, следует вспомнить и некоторые развлечения первых месяцев нашей супружеской жизни.

В 1956 году открылся Центральный стадион в Лужниках, получивший в последствии имя Ленина. Мы, будучи студентами, принимали участие в «субботниках» и на этой стройке. А под трибунами малой спортивной арены и на расположенном рядом с ней малом поле Стадиона проходили еще в 1957 году у нас занятия по физкультуре. Там мы сдавали последние нормы на значок «ГТО-2» («Готов к труду и обороне» 2-й, высшей ступени).

В марте 1958 года на льду малой спортивной арены проходили матчи чемпионата Мира и Европы по хоккею с шайбой. Мы с Лидой побывали на двух центральных матчах этого первенства: СССР-Чехословакия и СССР-Швеция. Я очень любил этот вид спорта, знал историю его развития в СССР, да и историю чемпионатов Мира и Олимпийских турниров. Я знал фамилии всех ведущих советских и зарубежных хоккеистов.

Был я в те годы страстным болельщиком команды ЦСКА - многократного чемпиона СССР. Особенно нравились мне вернувшийся уже в 1953 году в команду из разогнанного ВВС (команда Василия Сталина) Всеволод Бобров и лучший защитник советского хоккея тех лет Николай Сологубов. ЦСКА была в то время базовой командой сборной СССР. Тренировал ее Анатолий Тарасов. Сборной же командой руководил старший тренер Аркадий Иванович Чернышов. Он был в то время тренером московсого «Динамо». В сборной ему помогал Анатолий Тарасов.

Вратарем сборной был вратарь ЦСКА Григорий Мкртчан. Лучшей парой защитноков были тогда «ЦСКовцы» Николай Сологубов и Иван Трегубов. Вторую пару защитников также составляли игроки ЦСКА – Иван Сидоренков и Дмитрий Уколов. Первая тройка нападающих - Евгений

251


Бабич, Виктор Шувалов и Всеволод Бобров. Бобров был, безусловно, лучшим хоккеистом первого периода становления хоккея с шайбой в нашей стране (1948-1958 г.г.). Его знаменитые проходы за ворота соперника с «выездом» на «пятачок» и броском по воротам сохранились в моей памяти до сих пор.

Две другие тройки «нападения» составляли игроки московского «Динамо» (Крылов, Уваров, Кузин) и команды «Крылья Советов» (Хлыстов, Гурышев, Пантюхов). Еще одна пара защитников тоже была из команды «Крылья Советов» - Альфред Кучевский и Митин. В тот год вервые за сборную играла и «молодежная» тройка ЦСКА - Константин Локтев, Александр Альметов и Вениамин Александров.

К сожалению, этот чемпионат, первый чемпионат Мира, проходивший в Москве, сборная СССР «провалила». Она сделала две «ничьих» с Чехословакией и Швецией и пропустила на первое место прекрасно сыгравших на протяжении всего турнира шведов. В этой команде блистали тогда вратарь Свенсон, защитник Ларс Бьерн и особенно знаменитый впоследствии нападающий Юхансон по прозвищу «Тумба».

Для Бобровской же тройки этот чемпионат был последним. И уже на следующем чемпионате (в 1959 году) мира ведущими игроками как в Сборной, так и в ЦСКА стали «молодые» - Локтев, Альметов, Александров. Именно с их именами связаны многочисленные победы ЦСКА и сборной СССР на протяжении многих лет.

В те же первые месяцы нашей супружеской жизни мы с Лидой побывали на нескольких запомнившихся мне спектаклях московских театров. В Малом театре мы смотрели «Каменное гнездо» («хозяйка Нискауори»). Ведущие роли в этом спектакле о жизни семьи финских фермеров сыграли находившаяся тогда в зените своей славы Вера Пашенная и восходящая «звезда» Малого театра, голубоглазая красавица Руфина Нифонтова. Спектакль этот считался в те годы одним из лучших в репертуаре московских театров.

В театре Маяковского мы побывали на спектакле «Маленькая студентка» с Верой Орловой и молодым Михаилом Казаковым. Мы видели уже Михаила Казакова в роли главного героя в фильме «Убийство на улице Данте». Он был после этого дебюта в кино одним из популярных молодых актеров. Спектакль «Маленькая студентка» был вобщем-то достаточно примитивным по своему сюжету, но игра Веры Орловой и Михаила Казакова делала его все же «смотрибельным».

В те годы, по-моему, московские театры переживали не лучшие времена. Происходила смена актерских поколений. Старики-«академики» сходили со сцены, а молодежь, которая могла бы составить им достойную конкуренцию, еще не созрела. Репертуар тоже оставлял желать лучшего.

Пройдет всего несколько лет, и «новое слово» в театральной жизни Москвы скажет молодежь театра-студии «Современник», где под руководством Олега Ефремова начнется восхождение к вершинам славы

252


целой плеяды молодых актеров и режиссеров. Среди них будет и Олег Табаков.

Наряду с «походами» в театр или спортивные состязания, мы с Лидой находили время и для посещения кинотеатров. Уже в первые недели после свадьбы мы посмотрели несколько фильмов, запомнившихся на всю жизнь. В кинотеатре «Темп» на Беговой улице мы посмотрели знаменитый «старый» фильм «Леди Гамельтон» с великолепной Вивьен Ли в роли главной героини и великим актером Лоуренсом Оливье в роли адмирала Нельсона. На протяжении моей жизни мне доведется много раз переживать романтическую любовную связь этой знаменитой пары и трагический конец их великой любви.

Кинотеатр «Темп» станет на долгие годы нашим «домашним» кинотеатром. Расположенный вблизи нашего жилья на Беговой улице, он имел два небольших зала. Фильмы шли в нем, естественно, не первым экраном, то есть новые кинофильмы сначала демонстрировались в центральных кинотеатрах (Ударник, Художественный, Центральный, Москва, Колизей, Форум, позднее Россия, Мир, Ленинград и др.) и лишь спустя какое-то время появлялись на экране у нас в «Темпе».

Кинотеатр этот имел для нас и другие преимущества (помимо близкого к дому расположения). Билеты были значительно дешевле, чем в центральных кинотеатрах, а маленькие, уютные залы позволяли смотреть фильмы, удобно расположившись практически на любом ряду.

Однако, мы имели возможность попасть практически на любой премьерный фильм, выходящий на экраны Москвы, или на зарубежные фильмы, шедшие в центральных кинотеатрах в рамках «недель» французского, итальянского, английского и т.д. кино. Борис Сергеевич имел специальный «абонемент» Министерства культура СССР, дававший право на приобретение 2-х билетов на любой сеанс в любом кинотеатре. Мы посмотрели в те годы много прекрасных фильмов. Были среди них и довольно «средненькие», но вызывавшие восторг у нашей публики, да и у нас тоже. Например, аргентинский «Возраст любви» с Лолитой Торрес, или итальянский «Утраченные грезы» с Сильваной Помпанини и Массимо Джиротти. Кстати, последнего я увидел в кино второй раз в моей жизни совсем недавно. Он снялся в фильме «Последнее танго в Париже» где-то в конце 70-х годов. Но мне этот фильм довелось впервые увидеть лишь в Германии в конце 20-го века.

Но были и по-настоящему хорошие фильмы. Именно в эти годы мы смогли познакомиться с творчеством великих артистов: Жан Габеном, Жан Маре, Жераром Филиппом, Симоной Синьоре, Анной Маньяни, Жульетой Мазиной и многих других. Особенно запомнились «Сильные мира сего», «Гром небесный» с Жаном Габеном, «Мансарда (или «Путь в высшее общество») с Симоной Синьоре, «Фанфан-Тюльпан» и «Большие маневры» с Жераром Филиппом, «Пармская обитель» и «Красное и черное» с ним же, «Ночи Кабирии» с Жульетой Мазиной. Настоящий фурор произвел в

253


Москве показ фильма «Колдунья» с молодой Мариной Влади в главной роли. Фильм этот был снят по мотивам купринской повести «Олеся».

Вообще, 1958-й год был богат событиями культурной жизни, запомнившимися на всю жизнь. Весной этого года в Москву приезжал впервые австрийский балет на льду «Айс-ревью». Мы с Лидой побывали на одном из первых представлений этого сказочного ревью на льду «Дворца спорта» в Лужниках. Когда-то мне довелось смотреть американский фильм «Серенада солнечной долины», где также было «представление» на льду. Но по своей красоте, зрелищности и мастерству фигуристов «Айс-ревью» превзошел все наши ожидания. Прекрасная музыка, великолепные костюмы, потрясающий кардебалет... Позднее мне довелось присутствовать на выступлениях многих балетных ансамблей на льду. Среди них и американский «Холидей он айс» с прекрасными солистами, среди которых блистал пятикратный чемпион мира Дик Баттон, и советские балеты на льду, и повторные гастроли «Айс-ревью» годы спустя. Но впечатления от первой встречи со «сказкой на льду» оказались самыми яркими.

ПастернакВ 1958 году, в конце марта, если мне не изменяет память, произошло

еще одно событие, оставившее след в моей жизни. В Москве проходил очередной съезд ВЛКСМ. На нем произошла смена руководителя комсомольской организации страны. Вместо Александра Шелепина, перешедшего на работу в ЦК КПСС, первым секретарем ЦК ВЛКСМ был избран Владимир Семичастный. Но не это событие запомнилось мне.

На заключительном заседании съезда новый секретарь ЦК ВЛКСМ набросился, как цепной пес, на великого поэта Бориса Пастернака. Уже на протяжении месяцев шла травля великого поэта, получившего Нобелевскую премию по литературе за опубликованный за рубежом (в Италии) роман «Доктор Живаго». Партийная верхушка и идеологи КПСС развернули открытую травлю писателя, рассказавшего правду о жизни интеллигенции да и всего народа России в период, предшествовавший 1-й мировой войне, во время Октябрьской революции, последовавшей за ней гражданской войны и первых постреволюционных лет.

Картина жизни, нарисованная Б.Пастернаком не укладывалась в мифы, созданные «идеологами» большевизма. Писателя обвинили во всех смертных грехах. Его «клеймили» не только продажные литературные критики, официальные идеологи КПСС, но и на «собраниях и митингах трудящихся». Люди, никогда не читавшие не только «Доктора Живаго» или поэтические произведения Бориса Пастернака, да вряд ли вообще что-либо читавшие, кричали с пеной у рта, что Б.Пастернак «осквернил нашу великую революцию», что он предал свою страну, что такому не место в нашей замечательной стране».

Завершая эту кампанию травли, В.Семичастный назвал Бориса Пастернака «свиньей». Более того, по словам этого интригана и

254


заговорщика, свинья не гадит у себя в доме, а вот Пастернак своим романом нагадил у себя дома, и поэтому ему и присудили наши враги международную Нобелевскую премию, и «пусть он убирается из нашей великой страны».

Я еще не читал «Доктор Живаго», мне посчастливится сделать это лишь в начале 60-х годов, когда Борис Сергеевич привезет эту книгу из-за границы. Но я чувствовал очень остро, что вся эта травля не имеет под собой никакого основания, что Б.Пастернака оклеветали и разнузданная травля – это очередная политическая кампания, развернутая КПСС. В душе я очень переживал за писателя и верил, что придет время, когда мы все будем гордиться и этим романом, и всем творчеством писателя и поэта Бориса Пастернака, а все эти оголтелые «критики» сгинут, уйдут в небытие. К счастью мои предчувствия меня не обманули и Семичастный также «хлебнул дерьма» по заслугам. Но эти события разделили, к сожалению, десятилетия.

А пока Бориса Пастернака травили и его собратья по перу. Великого поэта исключили из Союза советских писателей. Все они голосовали за его исключение, спасали свои душонки и свою кормушку в Союзе писателей. Потом Александр Галич напишет об этих «писателях»-предателях: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…» и проголосовал за исключение поэта из Союза.

Через несколько лет Б. Пастернак, глубоко переживавший несправедливое отношение к нему и «публичную казнь» скончается на своей даче в Переделкино, где и будет похоронен на сельском кладбище.

По роману «Доктор Живаго» будет поставлен прекрасный фильм с великолепной музыкой. В роли Живаго снялся ставший впоследствии знаменитым актер - красавец-мужчина Омар Шариф. Уже в 90-е годы многие театры в России осуществят постановки «Доктора Живаго». Среди них театр на Таганке Юрия Любимова и «Сфера» Ксении Еланской. В «Сфере» мы дважды смотрели этот спектакль, и оба раза я получил истинное удовольствие. Фильм же «Доктор Живаго» нам удалось посмотреть в Киноцентре на Красной Пресне лишь в 1997 году.

Стихотворения из «Доктора Живаго» стали для меня одними из любимых уже в преклонном возрасте. Одно из них - «Гамлет» (1946) - я хочу привести здесь:

Гул затих. Я вышел на подмостки,Прислонясь к дверному косяку,Я ловлю в далеком отголоске,Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночиТысячью биноклей на оси.Если только можно, Авва Отче,Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямыйИ играть согласен эту роль.

255


Но сейчас идет другая драма,И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,И неотвратим конец пути.Я один, все тонет в фарисействе.Жизнь прожить - не поле перейти.

Я специально подчеркнул последнюю строку этого прекрасного стихотворения и выделил всю строфу. Глубокий философский смысл заложен в этом чудо -стихотворении.

Даже пройдя большую жизнь, приобретя на этом пути многих друзей, родных и близких, растеряв одних и оставшись с другими, мы все же остаемся в одиночестве. Но относиться к этому следует философски, как к неотвратимому и неизбежному.

Ван КлибернЕще одно событие весны 1958 года не прошло для нас незамеченным.

В этот год в Москве состоялся 1-й конкурс музыкантов-исполнителей имени П.И.Чайковского. В конкурсе приняли участие многие молодые музыканты со всего мира.

Победителем конкурса пианистов неожиданно для всех стал молодой американец Ван Клиберн. Я не специалист и не очень разбираюсь в исполнительском мастерстве музыкантов, но манера исполнения произведений С.Рахманинова и П.И.Чайковского Ваном Клиберном была настолько необычной и новой, что просто покорила меня. Ван Клиберн стал героем этого Конкурса, а на заключительном концерте лауреатов Конкурса после очередного триумфального выступления, он, к восторгу знатоков, присутствующих в зале, и к восторгу миллионов телезрителей, исполнил ставшую в тот год популярной песню на музыку Соловьева-Седого «Подмосковные вечера». Ван Клиберн впоследствии неоднократно приезжал в Москву, выступая и как пианист, и как дирижер.

Первомай 1958Весна набирала свои обороты. Наступил май 1958 года. Выдался май

холодным. Первомай - это «демонстрация представителей трудящихся» в Москве на Красной площади и, по традиции, военный парад. Борис Сергеевич с Варварой Сергеевной присутствовали на нем, стоя на специальной трибуне рядом с Мавзолеем.

Я впервые встречаю Первомай в новой для меня семье. Бабушка Анна Иосифовна напекла пирожков с капустой, мы с Лидой и с дедушкой Сергеем Григорьевичем смотрим передачу с Красной площади по телевизору. К приезду Лидиных родителей накрываем большой стол в

256


«гостиной». Стол застелили белой скатертью, расставили тарелки, приборы, рюмки, бокалы.

Военные парады в те годы были своеобразной демонстрацией военной мощи страны Советов (СССР). В те годы на военных парадах обязательно демонстрировали новые виды боевой техники. Не обошлось без этого и в 1958 году. Рано утром боевая техника - танки, ракеты - проходила на парад по Беговой улице мимо - окон нашего дома - направляясь на Красную площадь. Конечно, не вся боевая техника шла через Беговую улицу,а только знаменитой Таманской дивизии, которая располагалась недалеко, на Хорошевском шоссе, но все же нам довелось кое-что увидеть, как говориться, «живьем», а не по телевизору. Мы гордились нашей непобедимой Армией, «стоящей на страже мира во всем Мире».

Ближе к двум часам приехали Лидины родители и мы сели за праздничный стол. В то время водку я не любил (да и вообще, честно говоря, не очень люблю ее и сейчас). Я предпочитал выпить рюмочку коньяка, а лучше хорошего грузинского вина. До 1958 года «вкусы» мои в плане «выпивки» менялись в «зависимости от обстоятельств». Я уже, кажется, писал, что папа позволял нам с Толей дома за обедом в выходной день выпить с ним по рюмке водки, коньяка, вермута, кагора или портвейна «777». Уже в 1956 году, во время первой поездки на Кавказ, я попробовал некоторые сорта грузинских вин и с тех пор стал их поклонником. Особенно мне нравились «Чховери», «Хванчкара», «Цинандали».

В Москве купить бутылку такого вина в те годы было проблемой. Борис Сергеевич имел возможность приобретать такое вино в «спецбуфетах». Именно здесь, на Беговой, 13, я впервые познакомился со вкусом хорошего грузинского вина. Помимо названных выше сортов, мне довелось отведать вкус «Ахметы», «Ахашени», «Гурджаани», «Мукузани», и других грузинских вин.

Так вот, в тот первый наш совместный обед в Первомай 1958 года мы выпили «Ахмету» и «Киндзмараули», закусили семгой, осетриной горячего копчения и еще какими-то «экзотическими» по понятиям того времени закусками. Например, салатом из крабов.

Всю эту «экзотику» Варвара Сергеевна привозила из «кремлевской» столовой, раздаточный пункт которой размещался в те годы в «Доме на набережной», во дворе бывшего Дома правительства, недалеко от кинотеатра «Ударник» и театра «Эстрады». К этой столовой, как и к «кремлевской» поликлинике, «прикреплялись» номенклатурные работники высшего ранга: члены ЦК КПСС, ЦК ВЛКСМ, ведущие работники ВЦСПС, руководители творческих Союзов (Союз писателей, Союз художников, Союз архитекторов, Союз композиторов), редакторы центральных газет и журналов, члены Президиума АН СССР, маршалы СССР.

Позднее мне доведется несколько раз сопровождать Варвару Сергеевну в эту «столовую» и я мог видеть «вблизи» многих

257


«знаменитостей», которые получали эти кремлевские «пайки» самостоятельно, а не посылая за ними своих жен или детей.

Но больше всего за нашим праздничным столом мне понравились испеченные бабушкой пирожки с капустой. Особенно вкусно было съесть горячий свежеиспеченный пирожок с кусочком «докторской» колбасы, но не той, что продавалась в московских магазинах, а той, что также получали в «кремлевской» столовой. Эту колбасу готовили в кремлевском цехе Мясокомбината им. Микояна из настоящего мяса, а не из «суррогата», как для «простого» народа. Колбаса эта имела вкус и запах той «любительской» колбасы, которую мы «получали» по инвалидным карточкам папы в «инвалидной» палатке в последние годы войны и в первые послевоенные годы. Правда, докторская колбаса была без кусочков «шпига» (сала).

Почти на каждый праздник готовили дома по традиции студень. Накануне вечером отваренные говяжьи ножки и куски мяса «разделывали» на мелкие кусочки. Лида любила обсасывать суставные косточки нижней части говяжьей ноги. Аромат отваренных ножек наполнял не только кухню, но и распространялся по всей квартире. Варвара Сергеевна делала «студень» несколько иначе, чем моя мама. В нем было больше говяжьего мяса, и получался он более мягким. С хреном съесть кусочек студня под рюмочку водки было всегда здорово.

Главным же блюдом праздничных обедов была запеченная в духовке «парная» свинина с жареной картошкой или жареная индейка. К чаю подавали либо готовый торт, купленный в магазине, или пекли дома «Наполеон». Не был исключением из этого правила и Первомай 1958 года.

После обеда мы всей семьей смотрели по телевизору праздничный концерт. На следующий день мы с Лидой поехали на «праздничный» к моим родителям обед на Остаповское шоссе. Так прошли праздничные дни, которые я впервые отмечал как молодой супруг.

Май в те годы (я имею в виду его первую декаду) был «практически» сплошной праздник.

После праздничных дней 1-2 мая 5 мая был день Печати - праздник советских журналистов, который торжественно отмечали во всех редакциях газет и журналов, а для нас это был еще и день рождения моих родителей. Варвара Сергеевна неизменно сопровождала Бориса Сергеевича на торжественные собрания и вечера, проходившие в официальной обстановке по случаю дня советской печати. Мы же с Лидой отправлялись поздравлять с днем рождения моих родителей.

9 мая был День Победы с неизменным Военным Парадом на Красной площади. Лишь позднее, уже, наверное, в конце 60-х годов, парад этот отменили и проводили его лишь в юбилейные годы: 25-летие, 30-летие и т.д. со дня Победы, а в промежуточные годы устраивали «народные гуляния».

258


Юбилей Бориса Сергеевича50-летний юбилей Бориса Сергеевича (11 мая) отмечали в ресторане

«Националь». Здание гостиницы «Националь» расположено на углу Моховой улицы и Тверской (в те годы улица Горького) в самом центре Москвы. С этим зданием связано много исторических событий. В 1918 году здесь размещалось Правительство Советской России - Совет Народных Комиссаров во главе с В.И.Лениным после переноса столицы из Петрограда в Москву и связанным с этим переездом всех правительственных учреждений и посольств в Москву.

Наш 1-й Мединститут (1-й МОЛМИ) находится во дворе за комплексом зданий гостиницы «Националь» и АО «Интурист». Именно в Националь» пришли мы с Юркой Глейзером в 1956 году в сентябре, чтобы постричься в находившейся тогда на 1-м этаже парикмахерской. Это была первая и, наверное, единственная в моей жизни «фирменная» парикмахерская. Это и послужило поводом отступить пока от юбилея и вспомнить «парикмахерские моего детства».

Парикмахерские моего детстваСколько себя помню, «походы» в парикмахерскую были для меня в

детстве, мягко говоря, тяжелым стрессом. Ведь в те годы стригли механическими «машинками». Были они, как правило, плохо наточены и не резали волосы (т.е. не стригли их), а щипали. Предчувствие этого ощущения вызывало у меня холодок и дрожь, пробегающую вдоль позвоночника.

Почти во всех парикмахерских на ручки деревянного кресло клали доску, на которую сажали ребенка, а ноги он ставил на сиденье кресла. В таком положении голова ребенка находилась выше спинки кресла, что давало возможность парикмахеру свободно «орудовать» своей машинкой. Усадив ребенка, парикмахер накидывал на него белую простыню, завязывая и затыкая ее на шее сзади. Уже затыкание углов простыни за ворот рубашки или свитера было мало приятно. Но эти ощущения не шли ни в какое сравнение с теми чувствами, которые сопровождали процесс стрижки.

После войны, уже в 1945 году, парикмахерскую на Остаповском шоссе, располагавшуюся в полуподвальном помещении 1,5 этажного дома ближе к Крестьянской заставе, возглавил еврейский мастер Семен. Папа стригся и брился только у него. Определил и нас к этому мастеру. Лишь пару раз за годы детства в летний период, когда мы жили на даче в Загорянке, нас мама возила постричься в Болшево и Подлипки. Уже в старших классах, во время похода в баню, мы порой стриглись в парикмахерской бани.

В школьные годы стригли нас примерно раз в месяц. С целью профилактики вшивости всех ребят с 1-го по 7-й класс стригли «наголо», т.е. состригали все волосы, как у теперешних «бритоголовых» (Skin-head) или оставляли маленькую «челку» надо лбом.

259


С 8-го класса нам уже разрешили отращивать волосы на голове. Стригли нас теперь уже «фигурной» стрижкой. Сначала это была стрижка «под бокс», затем «полубокс» и «полька» (или «полечка»). Отличались они тем, что волосы над ушами срезались машинкой все ниже и ниже, то есть, «под бокс» пальца на 3-4 над ушами, под «полубокс» - на 2-3, а под «полечку» - на 1-2. Некоторые ребята носили и более длинные волосы «под Тарзана», а позднее носили «коки».

После стрижки, которая стоила тогда 50-70 копеек «наголо», 90 копеек «челочка», до 1 руб. 10 коп. «под бокс», «полубокс» и «полечка». Можно было «освежиться», то есть, на голову брызгали из пульверизатора одеколон. Обычно это был самый дешевый «Тройной» одеколон, который стал уже в период «застоя» (70-80-е годы) предметом первой необходимости для алкашей. Они выстаивали в очередях в магазинах, чтобы приобрести пару флаконов одеколона и употребить его как алкогольный напиток внутрь.

Затем на смену «Тройному», в связи «с ростом благосостояния советского народа» и нашей семьи, нас «освежали» одеколоном «В полет», а позднее «Шипр». Я, честно говоря, не любил ни одну из этих «освежающих» парфюмерных жидкостей.

И уже в парикмахерской «Националь» я перешел на «Хинную жидкость». «Освежитель» в парикмахерской стоил дополнительной платы и, естественно, парикмахеры были заинтересованы, чтобы клиент «освежался».

В парикмахерской «Националь», куда мы с Юркой Глейзером пришли осенью 1956 года, работали 2 мастера. Главным был Леонид Михайлович Светлица. В тот года было ему, наверное, лет 42-45. Это был высокий, красивый брюнет, с волнистой, тронутой сединой шевелюрой. Манерой держаться и говором он напоминал, в моем понимании, одессита. Он, конечно, был родом из какого-то еврейского местечка на Украине. Но за годы жизни в Москве приобрел уже «столичный» лоск. Мастер он был великолепный. Пожалуй лучших мастеров я и не встречал. Недаром в этой парикмахерской стригся, как бы теперь сказали, весь московский «бомонд».

К Леониду Михайловичу записывались на прием заранее. Здесь я встречал Тиграня Петросяна (в бытность его чемпионом мира по шахматам), Романа Кармена - одного из лучших кинодокументалистов времен Гражданской войны в Испании, Великой Отечественной войны (2-й мировой) и послевоенных лет. Это был маститый кинохудожник, оператор, режиссер, получивший за свои работы даже в те годы Ленинскую премию. Стригся в этой парикмахерской и очень популярный в те годы певец и киноактер Марк Бернес. Встречал я, просиживая часами в «зале ожидания» (дожидаясь своей очереди) и других знаменитостей тех лет (а стригся я в этой парикмахерской с 1956 по 1996 г.).

Вместе с Леонидом Михайловичем работал в 1956 году «приблатненный «мастер» Саша. Было ему, наверное, около 30 лет.

260


Когда нас первый раз постригли, Леонид Михайлович сказал, чтобы мы по 7-8 рублей оплатили в кассу, а по 5 (пятерке) оставили бы мастерам (ему и Саше). Как видите стрижка в этой парикмахерской разряда «люкс» стоила значительно дороже, чем в парикмахерской, скажем, на Остаповском шоссе.

«Золотая молодежь» стриглась в те годы в парикмахерской гостиницы и ресторана «Гранд-отель». Здание «Гранд-отеля» (сейчас его уже нет) располагалось в комплексе здания гостиницы «Москва», напротив Центрального музея Ленина. В «Национале» же обслуживалась более солидная публика, в том числе и иностранцы, проживавшие в отеле. Через пару лет Леонид Михайлович «расстанется» с Сашей (он просто уволит Сашу за пьянку), и место последнего будут занимать последовательно несколько неплохих мастеров.

Фамилию одного из них я запомнил - Рожков. Он говорил, что его племянник играет за «Спартак» в футбол. А в те годы (конец 50-х - начало 60-х) действительно в «Спартаке» играл, и довольно неплохо, полузащитник Рожков. Стригся я у этого мастера неоднократно, но не он изменил мне прическу.

В мае 1966 года, когда я вернулся из очередной командировки в Сухуми (Институт экспериментальной патологии и терапии АМН СССР - «Обезьяний питомник»), я пошел постричься. В этот день, а это была суббота, ни Леонида Михайловича, ни Рожкова не было в парикмахерской. Вместо них клиентов обслуживали Лида (Лидия Григорьевна) и «новый» пожилой мастер (еврейской национальности) из «Гранд-отеля. Это был очень опытный парикмахер, с интеллигентной внешностью и манерами. Он носил очки в тонкой «золотой» оправе, был тщательно и аккуратно одет.

Усадив меня в кресло, он сразу же, не приступая еще к стрижке, сказал мне, что по его мнению к моему лицу следует сделать другую прическу (до этого я зачесывал волосы назад без «пробора»): уши оставлялись прикрытыми волосами до половины, «виски» прямые, слева - боковой «пробор», сзади длина волос сходит «на нет». Подумав, я решил согласиться с мнением мастера. Я стригся у него всего лишь один раз, но форма прически была затем принята и другими мастерами «Националя».

После стрижки мне обязательно мыли голову, волосы укладывали феном, освежали хинной водой и слегка смазывали фиксатором (в молодые годы), отчего волосы приобретали блеск. Правда, в дальнейшем я от этого отказался.

В 70-80-е годы я неизменно стригся в «Национале» у Леонида Михайловича или Розы.

Продолжение юбилеяПосле столь длинного отступления я возвращаюсь к юбилею Бориса

Сергеевича. Проходил он, как я уже писал, в ресторане «Националь». Зал ресторана находился на втором этаже гостиницы, куда вела парадная

261


мраморная лестница, устланная ковровой дорожкой. Столы были составлены в виде буквы «Г». На юбилей были приглашены и мои родители (они очень стеснялись и чувствовали себя в кругу гостей из «высшего общества» неловко).

Кроме нашей семьи (Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна, Лида, Юля и я) на 50-летие Бориса Сергеевича Буркова, главного редактора газеты «Труд», были приглашены и присутствовали в зале Александр Николаевич Шелепин - зав. отделом руководящих органов ЦК КПСС, Павел Алексеевич Сатюков - член ЦК КПСС, главный редактор «главной» газеты страны «Правда», главный редактор «Комсомольской правды» Дмитрий Горюнов, первый зам. главного редактора «Комсомольской правды» («Комсомолки»), зять первого Секретаря ЦК КПСС Н.С.Хрущева Алексей Аджубей, главный редактор журнала «Юность», который стал выходить лишь в этом году, Илья Котенко.

Журнал этот с первого же номера стал любимым журналом молодежи. В журнале печатались и советские «детективные» повести, например, "Дело пёстрых", и произведения молодых в то время писателей и поэтов поколения «шестидесятников» Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Бэллы Ахмадулиной, Булата Окуджавы, Константина Ваншенкина и многих других. Среди писателей всеобщего внимания сразу же привлекли публикации произведений Василия Аксенова («Звездный билет»), Германа («Коллеги»), В. Некрасова («Бабий яр») и др.

Все названные «товарищи» присутствовали на юбилее, естественно, вместе со своими супругами. Среди гостей были и главный редактор журнала «Огонек» Анатолий Сафронов, и министр народного образования Каиров, и писатель Борис Полевой (автор «Повести о настоящем человеке»), были и другие известные журналисты и редакторы центральных газет и их заместители (Блатин А.Я., Тюрин И.Г., Росовский), министр культуры СССР Н.А.Михайлов и его зам (близкий друг Бориса Сергеевича) Николай Николаевич Данилов, ответственный работник одного из отделов ЦК КПСС А.Е.Харламов. Некоторые из названных гостей присутствовали на нашей с Лидой свадьбе. Я уже не помню поименно всех гостей, а было их, наверное, более 50 человек. Вести этот вечер было поручено Илье Котенко, т.е. его избрали «тамадой».

Мы с Лидой и моими родителями сидели за столом справа, на коротком плече буквы «Г». Напротив нас сидели Павел Алексеевич Сатюков с супругой Галиной Летник (Сатюковой), доцентом кафедры анатомии нашего 1-го МОЛМИ. Все гости, за исключением П.А.Сатюкова, могли и умели хорошо выпить. Он же ничего кроме «Боржоми» (минеральная вода) не пил. Я был сначала крайне удивлен этому. Такого трезвенника я встретил в тот вечер впервые. Потом уже я узнал, что отец П.А.Сатюкова страдал алкоголизмом и, боясь отягощенной наследственности, главный редактор «Правды» не пил спиртного вообще.

262


В своем первом тосте в честь юбиляра Илья Котенко говорил много о заслугах Бориса Сергеевича, о его жизненном и творческом пути, но при этом отметил, что как журналист Борис Сергеевич еще не раскрылся. Действительно, на постах редактора центральных газет и журналов им сделано уже немало, а вот публикаций все же маловато. К тому времени изданные Б.С.Бурковым брошюры «Комсомол в Великой Отечественной войне» и «В Китае», конечно, не исчерпывали всех его возможностей как журналиста.

Но лишь позже, когда он уйдет (или, точнее, его «уйдут») на «заслеженный отдых», им будут написаны и опубликованы «главные его работы» «Комсомолка в шинели» (о работниках редакции, журналистах и военных корреспондентах газеты «Комсомольская правда» в период 2-й мировой войны), «Встречи на пяти континентах» (заметки журналиста о его встречах с выдающимися деятелями 20-го века - политиками, учеными, писателями, художниками во многих странах Мира). А до этого Б.С.Бурков выступит еще соавтором двух книг: «Разбуженный Восток» (о поездке Н.С.Хрущева по странам Азии) и «Корабль особого назначения» (о международной встрече журналистов, совершивших круиз по Средиземному морю на корабле «Литва»).

Много тостов было посвящено «комсомольской» работе юбиляра. Бориса Сергеевича связывали с комсомолом более трех десятилетий. Для меня было неожиданностью, когда от имени «семьи» Бориса Сергеевича я был «вызван» произнести тост. Чтобы не повторяться я, двадцатилетний парень, предложил тост не напрямую за юбиляра, а за его комсомольских друзей, за их комсомольскую дружбу и взаимную поддержку, за их успехи в нелегкой работе на благо молодежи страны и всего народа. Тост мой оказался в какой-то мере «оригинальным», и все гости дружно выпили за здоровье юбиляра и его «высокопоставленных» друзей - А.Н.Шелепина, Н.Н.Романова, Н.Н.Данилова, Н.А.Михайлова и других «комсомольцев». Вобщем, в грязь лицом я не ударил, семью не подвел, а для себя понял и «намотал на ус», что в любой компании надо оставаться самим собой и стараться быть оригинальным.

Юбиляр, естественно, получил много подарков, но запомнил я в этот вечер лишь один, который сразу же пошел «в дело». Борису Сергеевичу был подарен самовар, наполненный коньяком. И все «тостующие» получали из рук «тамады» наполненный коньяком из самовара бокал.

Юбилейный вечер прошел и торжественно, и весело, знакомые обращали внимание на Лидин «живот» и желали нам произвести на свет первенца, который бы продолжил добрые дела и традиции семьи Бурковых.

Писающий мальчикВскоре после юбилея Борис Сергеевич улетел в Брюссель, где

проходила 1-я после войны Всемирная Выставка «EXPO-58».

263


Май 1958 года выдался холодным. Первые листочки на тополях появились лишь 18 мая. Я запомнил эту дату потому, что в этот день Борис Сергеевич прилетел из Брюсселя и мы ездили встречать его на Аэродром. Я впервые принял участие в таком «мероприятии». Мне было интересно участвовать во встече Бориса Сергеевича в международном аэропорту «Внуково». Среди встречавших были заместители главного редактора «Труда» Хатунцев, И.Г.Тюрин и Россовский, помощник главного редактора по хозяйственной части Ю.М.Левин и др. Международный зал аэропорта, конечно, отличался от зала прилета «обычных» пассажиров. Сравнение я смогу сделать лишь несколько лет спустя: в 1962 году мы впервые полетим (на самолете «ИЛ-18») с Лидой и Андрюшей отдыхать в Сочи. Но до этого момента следует прожить еще целых 4 года.

Мы приехали на Беговую. Борис Сергеевич сначала стал раздавать привезенные подарки. Все с нетерпением ждали этого момента. Я тоже получил в подарок носки. Но это были не простые носки, которые я до сих пор носил, пристегивая их к голени в области выпуклости икроножной мышцы специальными резинками. Нет, это были первые в моей жизни эластичные носки с резинкой в верхней части, и поэтому надевать дополнительно указанные выше резинки не нужно было. Носки были серые в мелкую точечку. Я надевал их лишь в дни торжественных выходов - в театр, в гости, на праздники. В обычные же дни я продолжал носить простые носки.

Я специально остановился на этом моменте - «тянущиеся синтетические носки». Дело в том, что убогий наш социалистический мир в ту пору не имел для своих граждан даже такой ерунды. Уже позже Н.С.Хрущев провозгласит новый лозунг - «Химизация», что приведет в конце концов к появлению и в СССР производства синтетических тканей (капрона, нейлона, пластических материалов - полиэтилена, пропилена и др.) и появлению на прилавках наших магазинов изделий из «синтетики».

До этого еще появятся специализированные магазины «Синтетика». Один из них разместится на улице Горького, недалеко от Пушкинской площади, другой (позднее) - на Ленинградском проспекте у метро «Аэропорт». Люди часами будут выстаивать в очередях в эти магазины, чтобы купить себе пару капроновых чулок или нижнее белье, или блузки из «синтетики». Потом уже появятся шубы из синтетического волокна как для взрослых, так и для детей и за ними тоже будут «убийственные» очереди. Вот такова была жизнь в СССР (в Москве) в конце пятидесятых-начале шестидесятых годов.

После раздачи «гостинцев» все сели за стол. Мы выпили за благополучное возвращение главы семейства и послушали его рассказ о впечатлениях, вынесенных им со Всемирной Выставки и от знакомства со столицей Бельгии и еще одним городом (Льеж), где Борису Сергеевичу довелось побывать. В память об этом городе он привез сувенир из цветного металла с изображением голого писающего малчика. Это означало память благодарных жителей Льежа своему спасателю. Согласно легенде город

264


собирались взорвать, и уже был проложен «бикфордов» шнур. Но замыслам врагов города не довелось сбыться. Маленькому мальчику захотелось писать, и он пописал на лежащий рядом с ним подожженный шнур. Огонь погас, и город уцелел. В городе Льеже установлен памятник «спасателю», а его изображение в виде сувенира до сих пор находится в квартире на Беговой улице, дом 13.

В конце мая у нас началась экзаменационная сессия. Я уже упоминал об экзамене по терапии. Кроме этого предмета мы сдавали также патологическую анатомию, патофизиологию и общую хирургию. Кроме «4» по терапии я сдал остальные экзамены на «отлично», но повышенной стипендии лишился. Зато Лида, сдав все экзамены на «4» («хорошо») тоже получила стипендию, так что «бюджет» нашей молодой семьи составлял теперь около 500 рублей.

Первая клиническая практикаВ июне, после завершения весенней сессии, у нас началась первая в

нашей жизни клиническая практика. Проходили она в городской больнице на Композиторской улице (кажется, раньше она называлась Собачьей площадкой) в районе Арбата. Эта первая практика носила название фельдшерской, сестринской. В ее задачу входило познакомить будущих врачей с методикой ухода за больными, находящимися на стационарном лечении. Мы должны были освоить на практике все те процедуры, которые необходимы в повседневной работе больницы, и которые обязан выполнять средний медицинский персонал (фельдшер, медсестра, медбрат). В арсенал этих процедур входили внутримышечные и подкожные инъекции (уколы), клизмы, банки, горчичники, смена и наложение различных повязок, измерение артериального давления, профилактика и борьба с пролежнями и многое другое.

Практика наша продолжалась 4 недели, и каждый из нас должен был пару раз дежурить ночью. Врачи и медсестры отделений относились к нам, будущим «докторам», очень хорошо, и, чем могли, помогали нам освоить вообщем-то нехитрые процедуры. Нужно было только не бояться сделать что-то не так.

Инъекции я освоил быстро, и, как говорили больные, у меня «легкая рука». Я отработал «способ» внутримышечной инъекции «ударом» - коротким тычком шприца с иглой в мышцу пациента. Этот мгновенный укол был, наверное, мало болезненным по сравнению с тем, когда пытаются «вдавливать» иглу (вместе со шприцем) через кожу в мышцу. Многие больные, когда мы «компанией» (по нескольку студентов) входили в палату, просили, чтобы «укол» сделал я.

Мы делали больным и другие процедуры. Ставили банки, горчичники, делали парафиновые аппликации, то есть применяли различные методы «отвлекающей» терапии. Мы научились ставить больным клизмы, как обычные, так и сифонные. Мы раздавали лекарства,

265


назначенные лечащими врачами, измеряли по утрам и вечерам температуру, помогали перестилать постель и менять белье лежачим больным.

Помню, в те годы одним из методов лечения язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки был прием 40° спирта. Больные, получавшие такую «терапию», с нетерпением ждали времени раздачи лекарств и просили нас, если можно, хоть чуть-чуть добавить спирта. Ведь на прием давали мензурку объемом, наверное, не более 30 мл.

Помню и некоторых больных. Один из них лежал с тяжелым инфарктом миокарда. Это был грузный, интеллигентный мужчина лет сорока. Он был улыбчив и, наверное, не думал, что из этой больницы он уже живым не выйдет. Не думали так и мы. Но, к сожалению, уже в конце нашей практики, когда мы пришли после выходного дня, в палате этого пациента уже не было. На наш вопрос медсестра этой палаты сказала, что он умер в субботу ночью.

Еще одного тяжелого больного я запомнил. Это был небольшого роста, худой, лет пятидесяти мужчина. Я даже запомнил его фамилию - Михайлов. Страдал он уже неоперабельным раком легких. Диагноза он, естественно, не знал. Ему говорили, что у него «хроническая пневмония». Лечение было, конечно, лишь симптоматическим: антибиотики и обезболивающие (промедол, пантопон, морфин). Он всегда просил, чтобы уколы ему делал я. Даже не знаю до сих пор, что лучше, гуманнее, когда пациенту говорят настоящий диагноз: «У Вас рак!!! Притом уже никакое лечение Вам не поможет и жить Вам осталось столько-то месяцев (недель, дней)». Или гуманнее (как это делалось в годы моей юности) скрывать от пациента истинную картину заболевания и оставлять его в неведении. Наверное, на Западе (да и в России сейчас) правильнее ставить все-таки пациента в известность о его состоянии и прогнозе, чтобы дать ему возможность сделать необходимые приготовления к уходу из этой жизни (оформить завещание, привести в порядок финансовые дела, осуществить напоследок мечту своей жизни, если это возможно, например, съездить в какой-нибудь экзотический уголок нашей необъятной Земли, или проиграть свое состояние за одну ночь в фешенебельном Казино где-нибудь в Монте-Карло лил Лас-Вегасе).

В те годы- конец 50-х 20-го века советские люди таких возможностей, естественно, не имели и оставлять «завещаний» тоже не нужно было (завещать-то простому человеку нечего было). Так что, быть может, правильно делали, что не сообщали больному «приговор»: «У Вас рак!». Так было не только в 50-е годы, но и позднее, вплоть до 90-х. Так, к сожалению, пришлось поступить и мне: скрывать от папы страшный диагноз - рак печени. Всю боль и тяжесть этого диагноза несли мы (Лида, Толя и я). Мы не говорили в течение почти 8 месяцев ничего ни папе, ни маме. Мама, наверное, догадываться об этой страшной болезни стала уже в последние недели жизни папы. Папа же мужественно переносил все тяготы и боль этого страшного заболевания.

266


Но вернемся в лето 1958 года. Еще одного больного запомнил я из той нашей первой практики. Было это в ночь нашего первого дежурства. В отделение поступил молодой, интересный парень-художник с приступом бронхиальной астмы. К счастью, врачам удалось быстро купировать «асматическое состояние». Больному сделали уколы (ввели подкожно раствор адреналина с эфедрином), дали спазмалитики (кажется, папаверин с дибазолом). Он вскоре почувствовал себя неплохо. Молодость, жизнелюбие, окружение молодых девушек делали свое дело. Почти всю ночь он провел с нами, интересно рассказывая о своей работе, о работах известных художников и скульпторов. Мы прослушали хорошую лекцию и обогатили свое «художественное» образование. Вот так порой пациенты могут расширить наш кругозор.

Дачные будни и спортивные праздникиПрактика завершена, мы сдаем учебники в библиотеку Института,

получаем причитающуюся нам за лето стипендию и переезжаем жить на дачу в Валентиновку. Впервые я провожу лето на даче в новом месте.

Одно дело, когда мы большую часть проводили на занятиях в Институте, и лишь несколько вечерних часов я находился среди новых родственников. Причем Бориса Сергеевича мы видели, как правило, лишь в воскресенье. Он возвращался с работы ночью, а то порой и под утро, когда мы все спали, а когда мы уходили на занятия, он еще спал. Так что круг нашего семейного общения - Варвара Сергеевна и ее родители (Анна Иосифовна-бабушка и Сергей Григорьевич- дедушка), Лида и изредка Юля.

После ужина мы иногда усаживались за преферанс. Я порой «хулиганил», заказывая мизер на совершенно немизерных картах. Правда, изредка мне даже удавалось выиграть «ловленный» мизер, но большей частью я набирал по 5-8 взяток и залезал «в гору» до нескольких тысяч. Варвара Сергеевна порой бегала «покурить» к соседям Колосовым или «покурить» приходила к ней Роза Яковлевна. Так и пролетали вечера в Москве.

Здесь же, на даче в Валентиновке, мы были вместе практически весь день. Борис Сергеевич приезжал также поздно ночью. Вставал он утром часов в 10-11, делал во дворе зарядку, побегав предварительно несколько раз по дорожке от калитки до сарая. Длина отрезка этого была около 50 метров. После завтрака он уезжал на работу (за ним «приходила» персональная машина - черный «ЗИМ»).

В это первое лето в Валентиновке мы занимались «дачным хозяйством», помогая Варваре Сергеевне. Я наливал воду в бочки, поливал огород и плодовые деревья. Чистил дорожки (очищал штыковой лопатой траву), засыпал их песком. Главная дорожка, ведущая от калитки, была шириной метра три, а длина ее была, наверное, около 35-40 метров. От нее отходили боковые дорожки: к цветнику и к дому. Справа от дома я вскопал землю и сделал «клумбу» для цветов наподобие клумбы в Загорянке на

267


даче, где я провел свои детские и юношеские годы. Мы с Лидой посадили на клумбу цветы, сделали песчаную круговую дорожку вокруг клумбы, а на газоне высадили куст жасмина, привезенный с дачи в Загорянке.

В свободное от «работы» время мы ходили гулять в лес, а по воскресеньям навещали моих родителей, приезжавших на дачу в Загорянку. Папа еще работал, а мама одна не хотела жить на даче. Лишь в августе, когда у папы был отпуск, они переезжали жить на дачу. Тогда мы приходили к нам в гости значительно чаще.

В июле 1958 года произошло одно знаменитое спортивное событие- 1-й матч легкоатлетических команд СССР и США. Проходил этот «поединок» в Лужниках на Большой спортивной арене Центрального стадиона им. Ленина. Борис Сергеевич достал билеты на это очень интересное спортивное зрелище. Вместе с нами на стадион поехал и Фима Хромченко (мой двоюродный брат), бывший спортсмен.

Когда-то (в 40-50-е годы) он водил меня на наиболее интересные футбольные и хоккейные матчи чемпионов страны. С ним же я впервые побывал и на Беговой улице, где на Стадионе юных пионеров был построен в начале 50-х годов новый трек. Мы побывали с ним на матче велосипедистов СССР и Болгарии. Я запомнил имена наших знаменитых в то время велогонщиков: Батаен (он, правда, уже сходил), Чижиков, Петров и других. Я увидел впервые в жизни гонки на время, спринт с его сюр-плясом, гонку преследования (индивидуальную и командную), гонку за лидером, гонки на тандемах и кульминацию матча - 100-круговую групповую гонку с 33 промежуточными финишами. Выиграл эту гонку болгарин Милка Дилов-Русев.

А вот летом 1958 года мне довелось «отплатить» Фиме за те спортивные состязания, которые он мне подарил в моем детстве. Он поехал с нами на матч легкоатлетов СССР-США. Был теплый летний день, воскресенье начала июля. Фима пришел к нам в Валентиновку, и мы все вместе на «Зиме» отправились в Москву, в Лужники.

Матч получился очень интересным. Мы увидели выступление выдающихся легкоатлетов, среди которых выделялись спринтер Айра Мерчелон, маленький негритянский спортсмен, один из самых «быстрых» спринтеров мира, десятиборец Рафер Джонсон (впоследствии олимпийский чемпион и рекордсмен мира) и его соперник - чемпион и рекордсмен Европы Василий Кузнецов, прыгуны в длину Ральф Бостон и Игорь Тер-Ованесян, прыгуны в высоту Джон Томас, Юрий Кашкаров и Юрий Степанов.

На соревнованиях были показаны несколько выдающихся результатов. В спринте и в барьерных дисциплинах доминировали американцы. Рекорд мира установил выдающийся десятиборец Рафер Джонсон, набравший более 8000 очков. Мы увидели и знаменитых толкателей ядра, метателей диска, копья и молота. Кстати, в метании молота победили наши спортсмены Михаил Кривоносов и Василий

268


Руденков, а в толкании ядра американцы О'Брайен и Даллас Лонг. Стайерские дистанции- 5000 и 10000 метров выиграли наши атлеты.

Я впервые «живьем» увидел многих выдающихся спортсменов - будущих олимпийских чемпионов, рекордсменов мира. Для меня такое спортивное событие было незабываемым. Мы провели на стадионе несколько часов и уже вечером вернулись на дачу в Валентиновку.

Еще одно событие этого лета не прошло для меня незамеченным. Как-то вечером мы сели сыграть «пульку» (преферанс) с Лидой и Варварой Сергеевной и включили телевизор. Транслировали из Большого театра оперу Ж.Бизе «Кармен». Роль Кармен исполняла тогда еще молодая «звезда» Большого театра Ирина Архипова. Но нас поразил исполнитель роли Хозе. Красивый, свободно державшийся на сцене актер с прекрасным голосом. До этого мы его никогда не слышали. Этим певцом оказался ставший впоследствии одним из самых знаменитых певцов мира, солист театра Ласкала Марио Дель-Монако. В 1958 году состоялись первые гастроли этого великого певца в Москве.

И еще одно событие в мире спорта осталось в моей памяти от лета 1958 года. Я имею в виду чемпионат мира по футболу, проходившим в тот год на стадионах шведских городов. Он ознаменовался первым триумфом бразильских «волшебников» мяча. Именно они стали новыми чемпионами мира, предложив мировому футболу новую тактику в расстановке игроков. Вместо бывшей в те годы системы «дубль-ве» - вратарь, три защитника, два полузащитника и 5 нападающих в Европейском футболе, бразильцы впервые показали новую «систему»: вратарь и 4-2-4 (четыре защитника, два полузащитника и 4 нападающих). Их ансамбль блестящих игроков, таких как защитники Нильтон и Джалма Сантосы и игроки полузащиты и нападения Марио Загало, Диди, Вава, Гарринча и особенно молодой 17-летний негритянский футболист Пеле (Эдсон Арантес де-Нассименто) начисто переиграли всех соперников, буквально разгромив в финале шведов.

С этого события началось блестящее шествие бразильского футбола. Команда этой страны еще трижды выигрывала звание чемпионов мира. Они остались единственной командой 20-го века, которой удалось 4 раза выиграть чемпионаты мира по футболу. А молодой (17-летний в 1958 году) Пеле станет единственным футболистом, которому удастся стать 3-х-кратным чемпионом мира. Он получит в последствии звание «Короля футбола» и будет назван сильнейшим футболистом мира за всю более чем вековую историю футбола.

Мы с Борисом Сергеевичем слушали репортажи с этого чемпионата мира по маленькому «транзисторному» приемнику. Первый репортаж о матче СССР-Англия мы слушали во дворе, возле колодца, повесив «транзистор» на росшую у колодца рябину. К сожалению, сборная СССР, хотя и вышла из группы, в первом же матче 1/8 финала проиграла и выбыла из дальнейшей борьбы за кубок Жюля Риме - так тогда назывался кубок,

269


изображавший богиню Победы Нику (он был назван в честь его учредителя - Президента ФИФА - Международной федерации футбола).

Для сборной СССР этот год оказался трагическим. За несколько месяцев до финальной части чемпионата сборная страны потеряла нескольких ключевых игроков. Из ее состава были выведены один из самых выдающихся футболистов советского футбола Эдуард Стрельцов и его молодые и очень сильные партнеры Борис Татушин (правый крайний нападающий) и Михаил Огоньков (защитник). Двое последних - игроки московского «Спартака». Эдуард Стрельцов защищал цвета московского «Торпедо».

В тот год на страницах нашей печати началась кампания борьбы со «звездной болезнью», направленная против некоторых выдающихся спортсменов. Эдуарда Стрельцова обвинили в изнасиловании одной девицы (дочери советского дипломата), на даче которой молодежь («звездная» молодежь) собралась на какую-то вечеринку. Скорее всего никакого изнасилования на самом деле не было. Но Эдуарда Стрельцова осудили на 8 лет, лишив его звания «Заслуженный мастер спорта СССР», а его «дружков» Бориса Татушина и Михаила Огонькова, хотя и не посадили в тюрьму, также лишили званий «Заслуженный мастер спорта» и дисквалифицировали пожизненно. Сборная страны по футболу была значительно ослаблена и, естественно, не смогла показать той игры, которую она показывала, когда в ее составе блистали Эдуард Стрельцов, Борис Татушин и Михаил Огоньков.

Лето подходило к концу. Никаких других запоминающихся событий в моей жизни не произошло. Лидочка вынашивала нашего первенца. Однажды, когда мы лежали в своей комнате на нашей широкой постели, она в слезах, прижавшись ко мне, сообщила, что у нее в животе (брюшной полости) опухоль. Я со страхом стал ощупывать ее живот. Вскоре моя рука действительно нащупала плотное образование округлой формы в правом подреберье. К счастью это была головка нашего ребенка. Страхи, мучившие Лиду, наверное, на протяжении нескольких дней, были сняты и мы, счастливые, ждали появления на свет нашего Андрюшеньки.

Четвертый курсЗакончилось лето 1958 года. Мы перебрались в Москву. Начались

занятия в Институте. Это уже 4-й курс. Теперь у нас по внутренним болезням занятия проходят на кафедре факультетской терапии, которую возглавляет легендарный академик АМН СССР В.Н.Виноградов по кличке «Куце». Этот профессор считался в те годы одним из лучших диагностов. Он был консультантом в «Кремлевке». В последний год жизни Сталина В.Н.Виноградов вместе с другими крупными учеными-медиками и врачами проходил по «делу врачей», сфабрикованному спецслужбами (МГБ) Страны Советов с целью спровоцировать волну антисемитизма в стране, поскольку большинство обвиняемых были врачами еврейской

270


национальности. Владимир Никитович (Никитич) Виноградов был одним из немногих русских академиков в этой «компании». Он мужественно вынес все допросы и пытки и не оговорил ни одного из своих коллег.

Это был коренастый, крепко сбитый мужичок, с совершенно седой головой и усами. Он не был, на мой взгляд, блестящим лектором. Часто обращаясь к аудитории он произносил: «Куце». Например, "Скажите, Куце…" или "Понимаете, Куце..." и т.п. Я так и не знаю, что зашифровано в этом обращении.

Вторым профессором на кафедре была Зинаида Адамовна Бондарь, очень эрудированная, энергичная высокая женщина лет 50-55. Она была крупным специалистом-гепатологом (заболевания печени). Лекции ее были интересны, голос хорошо поставлен, фразы четко отточены. Как лектор мне З. А. Бондарь нравилась больше, чем В.Н.Виноградов. Зато на обходах больных, которые регулярно проводил В.Н.Виноградов, мы, студенты и сопровождавшие его доценты, ассистенты и аспиранты кафедры - целая свита врачей настоящих и будущих - затаив дыхание, слушали и внимали «разбору» сложных «клинических» случаев. Говорили, что каждое утро в клинике В.Н.Виноградов начинал с осмотра туалета, где на столиках стояли «анализы» мочи и кала больных. Эта привычка сохранилась у академика еще с молодых лет, когда он был простым земским врачом.

Вообще, в те 50-е годы врачи наши даже на ведущих кафедрах мединститутов не обладали, наверное, и сотой долей тех диагностических возможностей, которые имеются у современных врачей. Но клиническое мышление и «простые» (древние) методы исследования больного - аускультация, перкуссия, пальпация - были доведены ими до совершенства и давали много ценной информации о состоянии больного. Из «инструментальных» методов диагностики на вооружении врачей клиники тогда были ЭКГ, рентгенодиагностика, зондирование желудка и 12-перстной кишки, ректо-романоскопия и только входивший в «моду» метод электрофореза белков плазмы крови, который был крайне полезен для дифференциальной диагностики заболеваний печени.

«Органолептическое» же изучение образцов мочи и кала давали думающим врачам много ценной информации и помогали установить правильный диагноз заболевания у пациента. Недаром же еще в средние века великий Авицена (таджикский врач Абу-али Ибн Сина) первым определил, что моча диабетиков (сахарная болезнь) имеет сладковатый вкус и пахнет «кислыми яблоками»! В.Н.Виноградов мочу, конечно, не пил, но цвет, запах мочи, осадок давали ему много информации, как и цвет и запах кала и наличие в нем следов крови.

В целом кафедра факультетской терапии была, по-моему, одной из лучших в те годы в 1-ом МОЛМИ и ее профессора и ассистенты действительно привили нам навыки клинического мышления.

Кафедру факультетской хирургии возглавлял академик, генерал Н.Н.Еланский. В первом семестре 4-го курса нашу группу вел доцент М.И.Кузин (впоследствии профессор этой кафедры, академик АМН СССР,

271


ректор 1-го МОЛМИ). Я уже говорил как-то, что как хирург Н.Н.Еланский в технике проведения сложных операций, например, на легких, заметно уступал В.И.Струкову, операций же на сердце в этой клинике в те годы вообще не проводили. Нам довелось познакомиться здесь с техникой гастроэктомии (операции по поводу рака желудка, язвенной болезни желудка и 12-перстной кишки), холецистэктомии, нефрэктомии и, конечно, разных вариантов грыжесечения и аппендэктомии, а также струмэктомии (при заболеваниях щитовидной железы).

На кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии (заведовал кафедрой профессор, чл.-корр. АМН СССР В.В.Кованов) мы познавали топографическую анатомию человека (строение и взаимное расположение на отдельных участках тела, таких как голова, шея, конечности, передняя брюшная стенка, мышц и их фиксаций вместе с проходящими там крупными кровеносными сосудами и нервами). Этот раздел медицинской дисциплины, которую мы должны были освоить на этой кафедре, мне особенно нравился. Я читал еще на первых курсах учебник топографической анатомии Кёрнига, а теперь пришлось пользоваться еще и учебником Лубоцкого.

Занятия в нашей группе вел доцент Ф.Д.Николаев. Это был мужчина с «революционным прошлым». В первые послереволюционные годы он был, кажется, даже чуть-ли не «наркомом здравоохранения» где-то в центрально-европейской области страны. На занятиях в анатомичке, где мы препарировали трупы, он постоянно курил. Курили с ним и наши ребята-«курильщики» Ленька Гудовский, иногда Сашка Левин и пришедшая к нам в группу после «академического» отпуска Люська Черникова. На трупах же мы отрабатывали и технику хирургических операций.

Однажды мы выехали на базу кафедры в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Патологоанатомическое отделение этого Института размещалось тогда в старинном здании, построенном еще в 18-19 веках на Садовом кольце как «Дом призрения». Занятиями на этой базе руководил доцент А.М.Травин. Анатолий Михайлович считался чуть ли не самым строгим преподавателем не только этой кафедры, но и всего Института. И надо же было такому случиться - на самом первом занятии я попал «на крючок» А.М.Травина.

Мы должны были выполнить на трупе операцию аппендэктомии. Следовало провести эту операцию, как на живом пациенте, то есть все делать поэтапно: разрез передней брюшной стенки, гемостаз (перевязка кровоточащих сосудов), вскрытие брюшины, извлечение в операционный разрез слепой кишки с аппендиксом, наложение лигатуры на удаляемый червеобразный отросток, удаление его, затем наложение швов на участок слепой кишки и последующее зашивание слоев передней брюшной стенки. Я же, чтобы выиграть время, взял да и отрезал сначала аппендикс и хотел уже накладывать швы. А тут как раз подошел А.М.Травин и, заметив это,

272


начал орать на меня и выгнал меня с занятий как злостного нарушителя и «врача-душегуба».

Пройдет почти полгода и мы вновь встретимся с Травиным уже на госэкзамене по топографической анатомии и оперативной хирургии. Когда мы с Лидой приехали на экзамен на Пироговку, Травин уже успел поставить несколько двоек («неудовлетворительно») даже студентам-«отличникам». Больше «3» у него еще никто не получил. Очень не хотелось попадать к этому «лютому» экзаменатору. Я особенно волновался за Лиду. Хотя мы с ней и готовились к экзамену вместе, она все же была в более трудном положении - ведь маленький Андрюшенька не всегда давал ей возможность высыпаться ночью.

И, как назло, мы попадаем в аудиторию, где главным экзаменатором был А.М.Травин. К счастью, когда подошло время отвечать на вопросы вытащенных нами билетов, в аудитории появился доцент Лубоцкий, автор учебника по топографической анатомии. Он начал принимать экзамен у Лиды, а Травин сосредоточился на мне. Я еще не закончил свои ответы, когда Травин обратился к Лубоцкому с вопросом: «Ну, как она?». «Хорошо!», - ответил тот. И к моей, да и,наверное, к Лидиной радости в ее зачетке появилась запись: Топографическая анатомия и оперативная хирургия - «хорошо». Это придало мне силы, и мой ответ о топографии шейной области в присутствии Лубоцкого получил оценку «отлично». Когда нам вынесли зачетки, никто из многочисленных студентов обоих потоков «Б» и «В» лечебного факультета не мог поверить, что я получил «отлично» у самого Травина.

Но до этого момента было еще далеко. Шел лишь сентябрь 1958 года. Стояла теплая осень. Мы ездили на занятия в Мединститут и ждали дня, когда станем родителями.

ПервенецВот и настал этот день - 29 сентября 1958 года. Лидочка родила в

роддоме 4-го Главного Управления Минздрава СССР («Кремлевка») на улице Веснина Андрюшеньку. Мы узнали об этом вечером, почти сразу же, как только на свет появился наш первенец. По телефону нам сообщили, что родился мальчик весом 4100 г, ростом 50 см. Мама и ребенок здоровы и чувствуют себя хорошо.

Мы сразу же поехали с Варварой Сергеевной на улицу Веснина (сейчас это Денежный переулок), которая назходилась за высотным зданием Министерства иностранных дел СССР в районе Старого Арбата. Так как после родов Лидочка лежала и не могла подойти к окну, то пришлось ограничиться лишь поздравительной запиской. В ответной короткой записке молодая мама сообщала, что Андрюшенька очень хороший мальчик и что она себя чувствует нормально. Ою этом радостном для всех нас событии Варвара Сергеевна сообщила Борису Сергеевичу. Он приехал с работы с двумя бутылками «Киндзмараули» - красного

273


грузинского вина, большой редкостью для тогдашней Москвы. Сообщить моим родителям, что они стали Бабушкой и Дедушкой мы могли только приехав к ним домой на Остаповское шоссе, ведь телефона у них не было.

Взяв с собой 2 бутылки указанного выше вина, Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна и я - новоиспеченный «папаша» - отправились на ЗИМе, служебной машине Бориса Сергеевича, на Остаповское шоссе. К сожалению, родителей дома не было. Они ушли в гости к родителям Раи (Толиной жены), которые в это время жили на Шарикоподшипниковской улице в новом доме, находившемся во дворе между корпусами 13-й Горбольницы с одной стороны и жилым домом с другой, на первом этаже которого располагался мебельный магазин.

У Раиных родителей были две небольшие комнатки в коммунальной квартире. Именно там, в этой квартире мы и отметили в «семейном кругу» рождение Андрея. Сказать, что все были готовы к изменению своего жизненного статуса, наверное, нельзя. Ведь из мам и пап и Лидины, и мои родители в одночасье превратилисьв бабушек и дедушек, да и я не очень представлял еще себя в роли Отца. Мы выпили за здоровье Лидочки и Андрюшеньки (то, что он будет Андрюшей, мы с Лидой решили давно: имя это для нашего сына выбрала Лидочка, а у меня не было против этого имени никаких возражений). Ни в нашей семье, ни в Лидочкиной никто не носил такого имени, тем самым, выбрав это имя для нашего первенца, мы «не обидели» никого. Если бы назвали сына в честь кого-либо из наших предков с одной стороны, то, наверное, другая сторона осталась бы «в обиде».

Мама и Варвара Сергеевна, естественно, стали вспоминать, как они рожали: мама меня, а Варвара Сергеевна двойняшек Юлю и Лидочку. Следующий тост был, естественно, за «Бабушек». Затем дошла очередь до «Дедушек». Ведь без их личного участия, ни мама, ни Варвара Сергеевна не могли бы произвести на свет таких «хороших» деток, как Лида и я.

Застолье наше не было продолжительным. Борису Сергеевичу следовало возвращаться на работу в редакцию газеты «Труд», располагающуюся в здании на улице Горького (теперь Тверская), вблизи площади Пушкина. Было решено, что все «хозяйственные вопросы» Варвара Сергеевна и моя мама обсудят завтра.

Время у нас еще было. В те годы из роддома маму с ребенком выписывали в случае нормального течения послеродового периода на 9-й день (к этому сроку у ребенка «отпадала» пуповинка). Мы отправились на Беговую, завезя сначала Бориса Сергеевича на работу.

Эту ночь я, молодой отец, спал один. Сон в молодости крепкий, и даже такое столь радостное для меня событие, наверное, не смогло нарушить мой сон.

Утром я отправился на занятия в Институт, ребята нашей группы, и преподаватели поздравили «новоиспеченных» родителей с рождением сына.

274


Сразу же после занятий я поспеши к Лидочке на ул. Веснина. Когда я прибежал в роддом, Лидочка кормила Андрюшеньку. В записке, переданной Лидочке, я еще раз поздравил ее, молодую маму, с рождением нашего сына, пожелал здоровья ей и Андрюшеньке и скорейшей выписки домой. Я написал, что, если можно, пусть она выглянет в окно - я буду ждать.

В углу маленького дворика я терпеливо ждал окончания «кормления». Сколько прошло времени, я уже точно не помню. Может 30-40 минут, а может больше. Когда процедура кормления была завершена, Лидочка подошла к окну. Она была, конечно, еще очень слабой и поэтому наше «визуальное» общение в тот день было довольно кратким. Но радость увидеть лицо любимой, а теперь еще и матери моего ребенка (нашего сына), была безмерной. Я был счастлив в эти дни и с нетерпением ждал момента нашей встречи.

Дни тянулись медленно и для меня и, особенно, для Лидочки. Хотя день в роддоме был заполнен всякими процедурами и кормлением ребенка, все равно он «тянулся-тянулся» и, казалось, не будет ему конца. Так казалось Лидочке. Я почти каждый день после завершения занятий в Институте бежал к роддому. Передав записку в Приемном отделении, я ждал в углу дворика, когда в окне на 3-ьем этаже появится Лида. Однажды она появилась в окне с Андрюшенькой на руках. Конечно, я не мог рассмотреть сквозь стекла окна черты лица нашего сына, но Лидочка и медсестра уверяли меня, что у нас очень красивый мальчик. Проведя час или полтора под окнами Роддома, я отправлялся либо на Беговую, либо к моим родителям на Остаповское шоссе.

К моменту выписки из Роддома Лидочки и Андрюшеньки, благодаря стараниям бабушек было практически все готово. Мы с Варварой Сергеевной ездили в мебельный магазин и купили детскую кроватку, мама купила детскую коляску, приготовила пеленки.

В те годы никаких «памперсов» еще не было и в помине, новорожденных и детей в возрасте до полугода, а то и старше пеленали в пеленки. Сначала ребенку подкладывали марлевые подгузники, затем шла белая полотняная пеленка, потом фланелевая пеленка (была еще и небольшая гигиеническая клеенка желто-розового цвета, которой пеленали и руки младенца), а сверху еще одеяло. Искусство пеленания ребенка я быстро освою чуть позже, когда Андрюшенька появится дома. Сейчас же я рассматриваю комплекты приготовленных пеленок, распашонок, ползунков, марлевых подгузников, «легких» и «теплых» шапочек.

В Роддоме дали «лист» с перечнем самого необходимого для новорожденного ребенка. Согласно этому списку мы приобрели в аптеках и магазинах все, что требовалось. В этой же памятке было отмечено, что в доме, где находятся новорожденные дети, не желательно иметь кошек, так как они могут нанести травму ребенку, приняв пульсирующий на шейке сосуд за мышь. Варвара Сергеевна приняла решение кошку-Машку отдать.

275


Мы поехали в Кремлевскую поликлинику на Сивцев-Вражке и взяли с собой Машку. Как только мы вышли с Машкой из машины, проходившая мимо молодая женщина, увидев кошку у меня в руках, спросила, не хотим ли мы ее отдать. Варвара Сергеевна объяснила «причину» нашего «расставания» с любимицей всей нашей семьи. Женщина с радостью прижала к груди Машку и со словами «у меня ей будет хорошо» быстро удалилась. Она, наверное, боялась, что Варвара Сергеевна может изменить свое решение. Больше Машку мы никогда не видели.

Свою 21-ю годовщину я встретил без Лидочки и Андрюшеньки. Никаких «торжеств» по этому поводу не устраивалось. Свой 21-й день рождения я встретил уже в новом качестве. Если мое 20-летие мы с Лидочкой отметили в Свердловске, по дороге домой с целины, будучи влюбленными, но не женатыми, то 21-ю годовщину я встретил уже мужем и отцом, хотя жена моя и сын не были в этот день вместе со мной. Но я был вместе с ними, стоя под окнами Роддома.

К приезду Лидочки и Андрюшеньки мы с Варварой Сергеевной произвели некоторую перестановку мебели в нашей комнате так, чтобы можно было поставить детскую кроватку и коляску. Андрюшину кроватку поставили напротив окна в углу комнаты, вдоль стенки, где располагалась дверь. Рядом с кроваткой стояла тумбочка, в которой хранились все детские вещи первой необходимости.

Седьмого октября Лидочку с Андрюшенькой выписали из роддома. Забирали их мы с Варварой Сергеевной. У Лидочки у же в роддоме начался мастит, но она скрыла это от врачей, и ее выписали домой.

Я получил из рук акушерки нашего сына. Впервые в жизни мне довелось нести своего ребенка до автомашины. Всю дорогу домой я держал его на руках. Как только мы приехали на Беговую, пришлось звонить в поликлинику и вызывать врача. Температура у Лиды подскочила градусов до 39, грудь болела. Конечно, она поступила неблагоразумно, убежав из роддома, но понять ее тоже было можно: столько дней провести в роддоме. Естественно, скорее хотелось оказаться дома. Врач приехал быстро и, оценив, состояние молодой мамы, назначил лечение: холод на грудь, антибиотики и, конечно же, сцеживание молока.

Молока сразу же было мало, Андрюшеньке хотелось есть, и он плакал. Из роддома и «кремлевской» поликлиники сообщили о появлении нового человека и в районную детскую поликлинику. Оттуда пришла патронажная сестра, которая «проинструктировала» молодых родителей, как обращаться с младенцем. Приехала и детский врач из «Кремлевки» Ковалева, высокая, стройная, спортивного сложения, молодая симпатичная женщина. Она осмотрела Андрюшеньку и осталась довольна его состоянием. Выписала «весы», чтобы взвешивать Андрюшу после каждого кормления.

Контрольные взвешивания показали, что высасывает он за одно кормление маловато, но больше молока, к сожалению, у его мамы не было. Пришлось искать «маму-донора». К нашему счастью, в соседнем доме жила

276


женщина - кормящая мать, у которой все было с лактацией в полном порядке. И, по рекомендации врача из районной детской поликлиники, мы стали брать сцеженное ей молоко для Андрюши. Ел он с аппетитом и стал быстро набирать вес. Мастит у Лидочки тоже удалось купировать и не пришлось прибегать к хирургическому вмешательству.

И все же первые дни и ночи прошли не очень спокойно. Большую помощь оказала нам моя мама. Она приезжала к нам поздно вечером и оставалась на ночь. Спала она в комнате с Андрюшенькой, а мы с Лидой спали в маленькой комнатке, так как бабушка с дедушкой на это время уехали в Балашиху, где жила семьи их погибшего на войне сына Миши - жена тетя Дуся и их дети Люся и Женя. Ночью мама приносила Андрюшеньку кормить. Она ухаживали за ним ночью, пеленала. А утром уезжала домой. Она приезжала к нам, наверное, с неделю, пока Лидочка не поправилась.

Постепенно мы привыкли к новому ритму жизни. Пеленать Андрюшу я научился быстро и делал это не менее ловко, чем Лидочка или Варвара Сергеевна. Постирать пеленки и распашонки для меня не составляло большого труда, и я с удовольствием брал на себя часть этой работы. Особенно тяжело приходилось Лидочке. Ночное кормление, перепелёнывание «мокрого» ребенка, который никак не хотел спать «подмоченным», отнимало у нее много сил и лишало нормального ночного сна. В эти первые несколько дней после возвращения из роддома Лидочка еще не приступила к занятиям в Институте. Я же не пропускал институтских занятий, и в мое отсутствие «поддежуривала» моя мама, помогая Лидочке и Варваре Сергеевне.

Через несколько дней мы впервые искупали Андрюшеньку. Процесс купания ему сразу же понравился, и в дальнейшем купался он с удовольствием. Также с радостью он отправлялся гулять во двор. Двор в те годы на Беговой, 13 был великолепный. Перед домом был хорошо ухоженный скверик с молодыми тополями, кустами акации и клумбами цветов. В этом скверике бегали малыши и гуляли молодые мамаши и бабушки. Андрейка, как правило, на свежем воздухе сразу же засыпал и практически все гуляние мирно спал.

Быт наш постепенно налаживался, и лишь ночи оставались неспокойными. Порой у Андрюшеньки болел животик, пучили газы. Мы давали ему укропную воду, ставили газоотводную трубочку, но не всегда могли ему помочь. Он горько плакал и, естественно, беспокоил не только нас, но и мешал спать приходившему в 2-3 часа ночи (а то и позже) с работы домой Борису Сергеевичу. Однажды ночью Андрюшенька очень плакал, а мы никак не могли его успокоить. Борис Сергеевич встал с постели, взял его на руки, прижал к себе и носил по квартире, пока Андрюшенька не успокоился.

Должен сказать, что Андрейка с первых же дней своей жизни стал любимцем своих дедушек и бабушек. Особенно трогательно относились к нему Борис Сергеевич и Варвара Сергеевна - ведь это был первый мальчик

277


в их семье. Когда он подрастет он будет отвечать им взаимностью. Эта привязанность сохраниться в их отношениях на всю жизнь.

В середине октября Лидочка приступила к занятиям в Институте, и помогать Варваре Сергеевне «растить» Андрюшу стала моя мама. Она часто приезжала на Беговую, гуляла с Андрюшей, стирала и гладила пеленки, пока Лидочка посещала практические занятия в Институте. На лекции Лида не ходила, ведь ей надо было бежать домой кормить Андрюшеньку. Если удавалось, Лидочка хоть часок могла днем поспать, пока Андрюша был под присмотром у бабушек.

Первые подарки АндрюшеКогда Андрюшеньке исполнился месяц, приехали мои родители и

Толя с Раей, и мы отметили первый «юбилей» Андрюши.Подарки, привезенные моими родителями и Толей с Раей, были из

разряда обычных: распашонки, ползунки и игрушки для самых маленьких - погремушки (розовый медвежонок, пестрой окраски пластмассовый попугай, цветные пластмассовые шарики - все это подвешивалось на лентах или резинках к верхним бортикам кроватки), матрешки-«неваляшки».

Совершенно другого качества и «порядка» были подарки, сделанные к этому «юбилею» сотрудниками «Труда» (корреспондентами газеты во Франции Борисом Котовым и в ФРГ Евгением Григорьевым), а также другом Бориса Сергеевича Карлом Ефимовичем Непомнящим. Последний подарил Андрею шотландский фаянсовый сосуд для молока (или сливок) в виде улыбающейся «морды» с надписью на задней стенке "John Barleycorn Old lad" (Старина Джон - ячменное зерно). «Морда» бежевого цвета, розовощекая, голубоглазая, с коричневыми бровями и «бородавкой» на верхней губе. Ручка и задняя стенка сосуда - коричневого цвета. Сосуд обожженный, блестящий.

Сосуд этот мы сохранили до сих дней. Использовали мы его редко по назначению. Чаще всего мы наливали в него, когда встречали у себя гостей, апельсиновый сок (тоже редкий в те далекие шестидесятые годы). Даже в Кемнице мы порой используем этот чудесный сосуд во время застолий. Как и раньше в него наливаем сок, который используем для приготовления коктейля Джин-Мартини-Тоник-Апельсиновый сок - любимого напитка Лидочки.

Вот и сейчас он стоит передо мной в серванте. К сожалению, давно уже нет в живых Карла Ефимовича. Он трагически погиб в августе 1968 года во время «событий» в Чехословакии, будучи корреспондентом АПН, он вез «политическую литературу» народу, восставшему против «коммунистической диктатуры». Восстание это было жестоко подавлено советскими танками (совместно с введенными в республику ЧССР войсками ГДР, Польши и других «братских» республик-членов Варшавского Договора). Вертолет, в котором летел К.Непомнящий и еще двое журналистов АПН, был сбит в горах и упал на Землю. Двери салона,

278


где находилась «литература» и сопровождавшие этот груз журналисты, заклинило. Вертолет загорелся, и находившиеся в нем журналисты сгорели заживо.

Карла Непомнящего я запомнил молодым, румяным, рыжеволосым, всегда улыбающимся, жизнерадостным в роговых очках с толстыми стеклами. Я знал и семью Карла Ефимовича. Жена была старше его, у нее была дочь Наташа, наша ровесница, от первого брака (отцом Наташи был известный в свое время - в предвоенные 40-е годы - летчик Мазурок) и совместный с Карлом сын. В 1958 году ему было, наверное, лет 8-10. Судьба его также трагически оборвалась в конце 70-х- начале 80-х годов. Его убили в Москве хулиганы.

Григорьев подарил Андрюше очень красивый голубой комбинезон, который носил не только Андрюшенька, но и Галочка, а потом он перешел «по наследству» сыну нашей (я имею в виду наших детей) няни Ани. Я впервые тогда увидел детский комбинезон.

И еще один подарок запомнил я в те дни. Борис Котов подарил Андрюше «французского петуха». Это был очень красивый, резиновый петух, ярко окрашенный, почти в цвета французского флага, но вместо белого у него был желтоватый блестящий цвет. Размером он был, наверное 30х25 см. При нажатии он издавал звонкий, петушиный клич. К сожалению, до этих дней петух не дожил, но его можно видеть на фотографиях тех лет. Позднее (через несколько месяцев) Андрей получил в подарок сходного по форме, но менее ярко окрашенного петуха. Его мы, наверное, тоже подарили Аниным детям. Но первый петух долго оставался любимой игрушкой не только Андрея, но и моей.

Помимо петуха Борис Котов подарил Андрею тоже очень красивую «синтетическую» махровую голубую кофточку с капюшоном. В ней Андрюша сфотографирован во время посещения моих родителей на Остаповском шоссе в мае 1959 года, а также весной того же года на даче в Валентиновке. Во время же прогулки осенью 1959 года в Серебряном Бору Андрюшенька сфотографирован в описанном выше комбинезоне. К сожалению, все эти фотографии черно-белые, и цвет одежды на них не виден.

Первые фотографии Андрюши8 ноября 1958 года к нам на Беговую, 13, кв. 62 приехал по просьбе

Бориса Сергеевича фотокорреспондент газеты «Труд» Самарий Михайлович Гурарий. Уже в те годы это был известный фотожурналист, прошедший Великую Отечественную войну и пользовавшийся уважением коллег-журналистов. Его работы неоднократно экспонировались на международных фотовыставках. Бориса Сергеевича, а позднее и Варвару Сергеевну, связывали с Самарием Михайловичем и его супругой теплые отношения. Уже после смерти Бориса Сергеевича у Самария Гурария

279


состоялись несколько авторских фотовыставок в том числе и в США, прошедшие с большим успехом.

Именно Самарий Гурарий сделал 8 ноября 1958 года первые фотографии Андрюшеньки. Вот сейчас передо мной несколько фотографий, сделанных С.Гурарием. На одной из них Андрюшенька лежит в распашонке на нашей кровати. К сожалению, фото черно-белые, но я помню, что верхняя трикотажная кофточка-распашонка была светло-голубого цвета. Ручонки Андрейка полусжимает в кулачки, а ножки согнуты в коленях и подтянуты к животику, как и положено у детей этого возраста. Ведь ему всего лишь 41-й день.

Еще на одной из фотографий запечатлены Лидочка, Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич, а у Андрея видна лишь головка в вязанной шапочке, а тельце его прикрыто фланелевой пеленкой. Лидочка в черном платье из тафты, которое она сшила на деньги, заработанные на целине, в ателье-«люкс» на улице Герцена (ныне Большая Никитская).

В тот день было сделано много фотографий. Одна из них была увеличена и заключена в рамку. Портрет этот - «молодая мама, держащая на вытянутых руках своего первенца» - висел в нашей комнате на Беговой, 13, пока мы там жили. Другие фото того первого «съемочного» дня остались в Москве.

Спустя несколько месяцев Самарий Михайлович вновь приедет к нам и запечатлит Андрея уже в более солидном возрасте - 5 месяцев и 9 дней одного (первого) года. Случилось это 10 марта 1959 года, через пару дней после первой годовщины нашей свадьбы.

Андрейка вырос, повзрослел, личико его стало уже осмысленным. На одной из фотографий он улыбается своей маме, лёжа на нашей кровати, на другой он уже играет с мячом и петухом. О петухе я уже рассказывал раньше, а вот первый в жизни Андрея мяч был резиновый, легкий красного цвета с белыми полосками, намечавшими «дольки» (планки) настоящего футбольного мяча. Андрюша лежит на спине и держит мяч руками и подогнутыми к животу ногами. Если бы повернуть фото на 90°, то вполне можно было бы вообразить себе вратаря, взявшего трудный мяч в броске.

Андрейка к этому 5-месячному возрасту здорово прибавил в весе. Был он плотненький, упитанный, но не жирный ребенок. Улыбаться он начал уже, наверное, в месячном возрасте, а к 5 месяцам улыбка не сходила с его лица (если у него не болел живот). Рос он жизнерадостным, веселым, контактным мальчиком - любимцем всей нашей «большой семьи».

В этот день 10 марта 1959 года впервые с Андреем сфотографировали и меня – «Сын полуулыбается на руках у счастливого молодого отца», а вот маме Лидочке, склонившейся к нему, он уже улыбается вовсю. И еще на одном фото запечатлено «святое» семейство (Андрейка со своими молодыми родителями). Но особенно нравились мне фотографии, где Андрюшенька, сидя на своем раскладном стульчике, «разговаривает» с Петухом.

280


Много хороших фотографий Андрея хранится у нас в альбоме. На них запечатлены моменты из первого года жизни нашего сына. Фотографии эти были сделаны Борисом Сергеевичем и нами с Лидой. Они зафиксировали теплую встречу на Остаповском шоссе на скамейке во дворе дома 47. Мы приехали навестить моих родителей в конце мая 1959 года. На фото сохранилась стена дома, где я провел свои детские и юношеские годы. Мы по очереди фотографировали всю компанию. Поэтому на фотографиях присутствуют мои родители, Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич с Лидочкой и Андрюшей (в этот момент фотоаппарат был в моих руках). На других фото присутствую уже я, но нет то Лидочки, то Бориса Сергеевича, исполнявших в эти моменты роль фотокорреспондентов. Глядя на эти фото 42-х летней давности, вспоминаю не только нашу с Лидочкой молодость, но и еще молодых тогда бабушек и дедушек. Ведь в тот далекий 1959-й год все они были значительно моложе, чем я сейчас.

На одной из этих фотографий меня запечатлели с сидящим у меня на шее сыном. Я улыбаюсь, а он серьезен.

А вот фотографии уже дачные (на даче в Валентиновке). Андрюша со своей прабабушкой Анной Иосифовной (мамой Варвары Сергеевны), со мной в цветнике, на дорожке к дому, на разложенном в виде стола раскладном стуле, возле качелей с Лидочкой, во время купания в ванночке, в гамаке после сиесты, игра в мяч, на качелях, «первые шаги» по песчаной (генеральской) дорожке, «первое падение».

Затем фотохроника первого года жизни Андрея в нашем альбоме обрывается и возобновляется уже серией фотографий в декабре 1959 года. Андрейка сфотографирован в большой комнате (гостиной) на руках то у Лидочки, то у Бориса Сергеевича, то самостоятельно стоящим на стуле, то сидящим на этом же стуле с плюшевым медведем. Он то серьезен, то улыбчив. Вот так старое фото воскрешало в нашей памяти счастливую пору нашей молодости.

Годовщины свадьбыПервую годовщину нашей свадьбы (8 марта 1959 года) мы отметили в

узком кругу - Лидочка, Андрюшенька и я. Варвара Сергеевна с Борисом Сергеевичем в начале марта уехали в Ригу, а моих родителей мы пригласить в общем-то «не свою» квартиру мы не решились.

Уже следующую годовщину мы будем отмечать в собственной квартире, а точнее комнате на 8-м этаже дома номер 2 по Беговой улице (квартира 110). С того, 1960, года вот уже более сорока лет мы ежегодно собираем нашу семью в этот день - 8 марта, ставшей вехой в нашей жизни.

А вот 8 марта 1959 года Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич вернулись из Риги поздним вечером и привезли нам в подарок шерстяные одеяла. По тем временам подарок очень ценный и нужный. Одеяла эти служили нам верой и правдой почти 40 лет.

281


Андрейке к 8 марта уже шел 6-й месяц. Развивался он хорошо. Зубов у него, правда, еще не было, но зато он уже сидел и гулил вовсю. Был он очень контактным и жизнерадостным мальчиком. Все наше свободное время мы проводили только с ним. И хотя такого времени у нас было, скажем прямо, маловато, мы старались уделять нашему сыну максимум внимания.

Я особенно любил воскресные дни, когда не нужно было с утра бежать в Институт. После завтрака мы одевали Андрюшеньку, укладывали его в коляску и отправлялись гулять по Беговой аллее, заходя на Ипподром. Вход на Ипподром после начала забегов был в те годы бесплатным. В теплые весенние, солнечные дни мы часами гуляли с Андрюшей, а попутно смотрели на красивых лошадей, участвовавших в забегах на центральном московском Ипподроме.

Вечером, укладывая Андрюшеньку спать, я напевал ему популярные в те годы песенки: «Тишина», «Я люблю, тебя жизнь!», а также «Спи, мой Бэби», «Спят в пруду карасики, будто на матрасике…» и другие. Он слушал их с удовольствием. А еще он любил, когда вместе с пением его поглаживают между бровей.

Несколько раз мы приезжали с Андрюшей на Остаповское шоссе к моим родителям. Как правило, вел он себя очень хорошо, не капризничал. Однажды мы ездили вместе с Борисом Сергеевичем и Варварой Сергеевной в Усово - в однодневный дом отдыха ЦК КПСС. В те годы была сеть таких Домов отдыха. Разместились мы в отдельном домике, расположенном на огромной территории в лесу. Таких домиков на территории было несколько. Еще был один большой - «Главный корпус» со столовой, кинозалом, биллиардной и другими «службами».

Я запомнил эту поездку потому, что Борис Сергеевич именно в Усово встретился в «неофициальной» обстановке с Грантом Тиграновичем Григоряном - Управляющим делами ЦК ВЛКСМ. В их личной беседе, как мне потом стало известно, Борис Сергеевич просил Гранта Тиграновича о выделении для «молодой семьи» комнаты в строящемся доме ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» на Беговой улице, недалеко от Ваганьковского моста. Этот дом - дом 2 по Беговой улице - уже на долгие годы станет вскоре пристанищем для нашей семьи. Но пройдет еще долгих 6 месяцев, прежде чем будет завершено строительство нашего 4-го подъезда и мы получим в сентябре «ордер» на комнату в квартире 110 на 8-м этаже (под крышей). Сейчас бы мы сказали на «германский манер» - «Dachgeschoß».

Летняя практикаВремя и тянулось, и летело быстро. Вот уже и весна пришла, а с ней

иные заботы - весенняя экзаменационная сессия в Мединституте. Лидочке, конечно, трудно. На лекции она ведь практически не ходила. И хотя мы регулярно занимались с ней вечерами, хроническое недосыпание делало

282


наши занятия не очень продуктивными. Но все же мы смогли подготовиться с ней к экзаменам и сессию успешно сдали.

Я вновь получил повышенную стипендию, сдав все экзамены на «отлично». Лидочка также получила стипендию. Бюджет нашей семьи составил в то лето 1959 года что-то около 600 рублей. Повышенная стипендия равнялась тогда 371 рублю, а «нормальная» 240 рублей.

Наступающим летом у нас будет практика. Мы с Лидой получили направление в Горбольницу г. Костино, недалеко от нашей дачи в Валентиновке. Город Костино расположен в Подмосковье. Добраться до него из Москвы можно, доехав на электричке до Подлипок или Болшево Ярославской железной дороги, а далее автобусами. На этой ветке находятся и дачные места, где прошли мое детство и юность: следом за Болшево идут платформы «Валентиновка» («Валентиновская») и «Загорянка» («Загорянская»).

В начале июня мы перебрались из Москвы на дачу в Валентиновку. Мы - это Варвара Сергеевна, бабушка Анна Иосифовна, дедушка Сергей Григорьевич, Лидочка, Андрюшенька и я. Борис Сергеевич приезжает на дачу каждый день, точнее каждую ночь, а часов в 11-12 следующего дня за ним приезжает «персональная» машина ЗИМ (шоферами тогда работали Илья Андреевич и Федор Антонович), и он уезжает на работу в редакцию газеты «Труд». Юля сдает экзамены в Пединститут и живет в Москве, приезжая в субботу на дачу на выходные дни.

Костино находится от нас (от Валентиновки) километрах в 2-3-х. От Загорянки до Болшево ходит автобус номер 8, он идет по шоссе. Остановка «Журнальная» в пяти минутах ходьбы от нашей дачи. Пятнадцать-двадцать минут – и мы на месте, у здания больницы. Костино знаменит тем, что в здании бывшего детдома проходили съемки первого советского звукового фильма «Путевка в жизнь», да еще и «Музеем В.И.Ленина» (Он, Ленин, как-то провел здесь пару дней, приехав на охоту).

На центральной площади Костино, где раньше был рынок, сейчас стоит «Дворец культуры» - типовое здание с колонами (таких зданий в Подмосковье позднее я увижу, наверное, с десяток в разных городках и поселках).

На развилке шоссе слева стоит кирпичный 2-х этажный дом, на первом этаже которого располагаются магазины: мебельный и продовольственный («Гастроном»). В «Гастрономе» мы покупаем, возвращаясь с «практики» в больнице, хлеб, иногда мясо, масло, сыр, яйца и другие продукты.

Больница расположена в нескольких корпусах. В составе больницы родильный дом, гинекологическое, хирургическое, терапевтическое отделения, а также в отдельных корпусах инфекционное отделение, кожно-венерологическое, физиотерапевтическое, патологоанатомическое (морг). На базе этой больницы, в отдельном здании находится областной онкологический диспансер.

283


В 1-ом МОЛМИ мы получили направления на «практику». С этими бумажками Лидочка и я явились в назначенный день и час в приемную Главного врача больницы Бунатяна. Там нас уже ждал «ответственный за практику» - ассистент кафедры факультетской хирургии Млынчик. Молодой еще человек, лет, наверное, около тридцати (звали его не то Станислав Ефимович, не то наоборот). Вместе с нами проходить практику в больнице города Костино будет еще одна супружеская пара - Юра Аваш и Виля Погожева.

С Юрой «шапочное» знакомство у нас было. Мы как-то попали на одно из совместных занятий на военную кафедру. Там и произошел тогда один курьезный случай. Юра опоздал на занятия, и когда он вошел, мы все уже сидели. Преподаватель, подойдя к Ю.Авашу, спросил: «Как Ваша фамилия, студент?». Студент ответил: «Аваш». «Я Вас спрашиваю, как Ваша фамилия?!!», - возмутился преподаватель. «Аваш», - вновь отвечает Юра. Это, естественно, вызвало смех аудитории и гнев полковника (в таком звании был наш педагог военной кафедры). Когда же «недоразумение», вызванное игрой слов или букв фамилии Юры, прояснилось, то и полковник наш рассмеялся.

Встречаясь порой в Институте с Юрой, естественно, мы здоровались, но более тесных контактов до сих пор (до практики) у нас не было. Супругу его Вилю я увидел впервые в приемной главного врача больницы г.Костино. Они также, как и мы, были молодыми родителями и тоже растили сына - ровесника нашего Андрюши. Жили они летом на даче в Загорянке. Виля была дочерью доцента кафедры акушерства и гинекологии Погожевой, которая была замужем за профессором Иосифом Моисеевичем Эпштейном, заведующим кафедры урологии 1-го МОЛМИ. На даче И.М.Эпштейна они и жили тем летом. Дача располагалась на Пушкинской улице - центральной магистрали Загорянки - между 5-й и 6-й просеками (Дачной и Лагерной улицами).

Юра Аваш был среднего роста, рыжеволосый, веселый простой парень. Он не был в тот год ни худым, ни толстым. Просто плотно сбитым. Виля же была хрупкого телосложения, темноволосая, небольшого роста, тоже весьма приятная молодая женщина с чуть заостренным носиком.

Уже при первом знакомстве между нами, то есть между двумя молодыми супружескими парами, возникло чувство взаимной симпатии, переросшее в дружеские взаимоотношения, которые мы поддерживали, закрепив их взаимными визитами на дачи, а затем и домой друг у другу в Москве. Такая тесная связь продолжалась несколько лет вплоть до окончания Института. Затем пути наши разошлись, но взаимная симпатия сохранялась на протяжении десятилетий. Мы с удовольствием встречались с Юрой на банкетах по случаю 5-ти, 20-ти и т.д. летий окончания 1-го МОЛМИ. К сожалению, брак Юры и Вили распался, и с Вилей мы больше после окончания мединститута не виделись. Как сложилась ее дальнейшая судьба не знаю.

284


Юра же и сейчас еще работает главным врачом МОНИКИ (Московский областной научно-исследовательский клинический институт), расположенного на улице Щепкина, недалеко от Рижского вокзала. Лида встречалась с ним незадолго до нашего отъезда в Германию.

Итак, в середине июня наша четверка (Виля, Лида, Юра и я) была представлена главврачу больницы г.Костино. На этой встрече был утвержден график прохождения нашей врачебной практики. Мы должны были познакомиться с работой врачей и «поработать» врачами сами в 3-х отделениях: терапевтическом, хирургическом и акушерско-гинекологическом.

Началась наша практика в роддоме. Заведующей роддома была небольшого роста средних лет (наверное, ближе к 50) женщина, тоже выпускница 1-го МОЛМИ. Она была приветлива, доброжелательна и, представляя нас на «пятиминутке» (утренняя конференция) персоналу, рекомендовала врачам и акушеркам «активно включать молодых докторов в процесс родовспоможения» с тем, чтобы мы на практике освоили навыки приема родов у женщин и особенности ведения предродового периода.

Уже в один из первых дней нашей практики в роддоме Лиде было доверено произвести ручное обследование «последа». С этой врачебной задачей Лидочка с честью справилась. К сожалению, в моей памяти от этой части нашей первой врачебной практики остался печальный случай (если не сказать драматический).

В наше первое ночной дежурство в этом роддоме рожала студентка 6-го курса 1-го МОЛМИ. Родовой период у нее проходил, прямо скажу, неблагополучно. Схватки были слабые - пришлось прибегнуть к стимуляции родовой деятельности, но шейка матки раскрывалась плохо. У плода началась асфиксия. Тоны сердца были приглушенными. Мне представляется сейчас, что в процессе ведения этих родов была допущена врачебная ошибка. Таз у роженицы был узковат, а ребенок довольно крупный. Следовало, вероятно, прибегнуть в этом случае к кесареву сечению. Но врачи пропустили подходящий для этого момент. Головка плода уже вставилась плотно в малый таз, а роды все еще шли очень вяло.

Асфиксия плода нарастала, а схватки у роженицы были по-прежнему очень слабыми. Врачи вскрыли плодный пузырь, воды (амниотическая жидкость) отошли. И это тоже была врачебная ошибка, так как далее они получили так называемые «сухие роды». Почти всю ночь врачи и мы с Юрой находились с роженицей в родблоке. Она (роженица) просто измучилась. Сердцебиение плода стало совсем слабым. На лицо была страшная асфиксия.

Идти на кесарево сечение было уже поздно. Возникла опасность восходящей инфекции родовых путей. И тут было принято решение: в интересах сохранения жизни и здоровья матери провести дальнейшее родоразрешение методом эмбриотомии (до этого делалась попытка наложить «высокие щипцы» на головку, извлечь ребенка, но, к сожалению, попытка эта оказалась неудачной: кроме травмы, нанесенной плоду,

285


разорвали еще и шейку матки). Плод еще живой, но находившийся в состоянии глубокой асфиксией, начали извлекать по частям. Но и этот процесс шел не очень успешно.

Наконец плод был извлечен, но у родильницы началось атоническое кровотечение.. Попытки вызвать сокращение матки и прекратить кровотечение были безуспешными. Переливание больших доз крови не восполняло объем кровопотерь. Женщина погибала. Срочно перевезли ее в операционную, и была проведена операция экстирпации матки. В тяжелейшем состоянии женщина находилась еще много часов, а мы не были уверены в благополучном исходе.

К счастью, молодая женщина- будущий врач, выжила. Но ведь произошла на наших глазах - глазах молодых «практикантов» - человеческая трагедия. Мало того, что молодая женщина потеряла своего первого ребенка, она потеряла и возможность стать матерью в будущем. Слава Богу, что врачам все же удалось спасти ее жизнь.

Прошло уже 42 года с тех пор, а у меня эта ночь и все ее трагические события до сих пор стоят перед глазами.

То, что имели место несколько врачебных ошибок, повлекших за собой гибель ребенка и едва не приведших к гибели молодой женщины, у меня никаких сомнений не вызывало. Но все было представлено так, что врачи сделали все возможное, чтобы спасти жизнь матери и ребенка. Случай этот подорвал, во всяком случае у меня, «авторитет» врачей этого роддома.

Во время дальнейшей практики в роддоме ничего существенного и запоминающегося не произошло. Мы участвовали в приеме родов, перевязывали детям пуповины, осуществляли профилактику «бленнореи» (закапывали в глаза новорожденных раствор азотнокислого серебра), следили за характером лохий (выделений) у рожениц, делали инъекции...

Помимо работы в роддоме мы «работали» также в гинекологическом отделении. Обследовали женщин, поступавших на «аборт», наблюдали, как в те годы «выскабливали» бедных женщин, расширяя предварительно канал шейки матки «расширителями» Гейгера (и все это безо всякой анестезии). Врачи-гинекологи, по большей части молодые еще женщины, безжалостно, как мясники, истязали бедных беременных, порой еще просто девочек, приговаривая: «Кататься любишь - люби и саночки возить!». Мол, следующий раз подумаешь об аборте, прежде чем...

В общем, впечатление от работы в роддоме и гинекологическом отделении («абортарии») у меня лично сложилось нехорошее. Таким оно и сохранилось на всю оставшуюся жизнь.

Практика по хирургии прошла более спокойно. Мы «работали» в хирургическом отделении под руководством зав. отделением профессора Шабанова. Это был неплохой хирург, требовательный и внимательный врач, но очень резкий, порой даже грубоватый человек. Особых навыков по хирургии мы, конечно, не получили и не могли получить за тот короткий период нашей студенческой практики. Мы присутствовали на операциях

286


профессора Шабанова. Делал он гастрэктомии, грыжесечения, апендэктимии. Мы ассистировали, то есть держали «крючки» для расширения краев операционной раны, накладывали швы на кожу после завершения операции, участвовали в перевязках пациентов, выполняли внутримышечные и подкожные инъекции. В травматологическом отделении присутствовали при операциях по поводу перелома костей голени, наблюдали процедуры наложения гипса.

Тяжелое впечатление произвело на меня ожоговое отделение. В одной из палат лежал под марлевым каркасом мальчик с ожогами всего тела. Было ему лет 6-7. Он умирал. До сих пор у меня перед глазами этот ребенок.

Работа в терапевтическом стационаре вообще в памяти не отложилась, а вот выезды по «скорой помощи» во время «ночных дежурств» в «генеральский поселок» почему-то запомнились. Быть может это ассоциировалось с тем, что поселок этот был мне «знаком» с детства.

С футбольной командой из этого поселка, построенного после войны для наших генералов пленными немцами на территории Валентиновки, несколько раз играли наши старшие ребята. Футбольное поле располагалось в лесу в Валентиновке. Ребята из «генеральского поселка» были крепкими. Имели настоящую футбольную форму, бутсы, майки (футболки), спортивные трусы, гетры. У них были хорошие кожаные мячи. Из наших же ребят бутсы были лишь у Алика и Ромки. Остальные играли в резиновых тапочках. Но несмотря на это мы - «болельщики» в 1947-48 г.г. гордились победами «своих» над «генералами». А вот с самим поселком и его жителями мне довелось познакомиться лишь 12 лет спустя в июле 1959 года во время «врачебной» практики.

Поселок этот был застроен добротными 2-х этажными срубами в немецком стиле. Домики все одного типа - с островерхими двускатными крышами. К 1959 году дерево срубов потемнело, и дома эти казались уже мрачными. Жители поселка тоже постарели и «генеральского» блеска в этом поселке мне увидеть уже не удалось.

Один из вызовов «неотложки» был во время моего дежурства в составе бригады врачей к одному пожилому генералу. В то ночь у него случился инфаркт миокарда. Врачи оказали возможную в таких случаях помощь и рекомендовали госпитализацию. Второй пациент, а точнее пациентка страдала онкологическим заболеванием, и вызовы «неотложки» к ней были уже привычным делом для врачей «неотложной помощи» больницы города Костино. Мы приехали к ней, сделали укол «промедола» (болеутоляющее средство) и уехали. Были, конечно, и другие вызовы «неотложки», но описывать их я не буду, чтобы не утомлять Вас. Дни летели быстро, и вот уже наша практика завершилась. Начались летние студенческие каникулы.

287


Дачное лето 1959Весь остаток лета мы провели на даче в Валентиновке. В августе

Юля, Варвара Сергеевны и Борис Сергеевич уехали отдыхать в Крым, в Новую Ореанду, так что на даче остались мы с Лидочкой и Андрюшенькой да бабушка с дедушкой. Но прежде чем рассказывать о конце лета 1959 года, проведенного нами в Валентиновке, хочу вспомнить и описать несколько эпизодов из начала лета того года.

Конец июня выдался теплым и в один из солнечных дней мы купали Андрейку в его детской ванночке во дворе. Ванночку мы поставили у крыльца на дорожке. Налили в ванночку теплую воду, приготовили для обливания еще ведро горячей воды. Усадили Андрюшеньку в ванночку. Было ему тогда всего лишь 9 месяцев. Купаться он очень любил.

Мы «пускали» в ванночку игрушки и он с удовольствием с ними играл. В тот день вся процедура купания проходила как обычно. Андрюшенька сидел в ванночке и играл с любимыми игрушками. Лидочка отошла к колодцу за водой, а я стоял рядом с Андрюшенькой. Вдруг я вижу, как Андрюшенька сползает и уходит весь под воду. Лидочка бросает ведра и бежит, а я стою в оцепенении и смотрю на ванночку с «нырнувшим» в ванночку Андрюшей. Не знаю, сколько секунд заняло мое «оцепенение» пока я вытащил из воды Андрейку. Он даже не испугался и не заплакал. Как будто ничего не произошло. Лидочка, напротив, очень испугалась. Этот урок я запомнил на всю жизнь. С тех пор ни Андрюшу, ни Галочку, ни появившихся на свет позднее наших внуков во время купания мы без присмотра никогда не оставляли.

После обеда в теплую погоду Андрюшенька обычно спал во дворе в гамаке, который был подвешен между двумя большими елями, стоявшими слева от дорожки, ведущей от ворот к дому. Вообще, вся эта левая сторона территории дачи представляла собой настоящий лес. Наряду с большими деревьями, соснами и елями, эта часть двора заросла березовым молодняком, образовавшим почти сплошную зеленую стену. В этом лесочке Андрейка и спал. Выпасть из гамака он не мог, но, просыпаясь, он подтягивался к краю гамака и кричал «Птух», «Адн». Это, наверное, означало «Петух» (его любимая игрушка) и «Один» («совсем один»). Мы бежали на этот зов, вытаскивали его из гамака, и начинались веселые игры.

В то лето 1959 года были выкорчеваны многочисленные пни, оставшиеся на территории дачи после того, как в течение предыдущих лет спиливали вековые сосны и ели, чтобы расчистить место для сада и огорода. Вообще, территория дачи, на мой взгляд, была великолепной. Площадь ее была около 25 «соток», то есть почти четверть гектара. Причем сад и огород занимали едва ли процентов 20 всей территории. Остальное был «лес» и свободное пространство. Но использовать как-то это свободное пространство было невозможно, так как на большей части его торчали огромные пни.

На задней части двора был разбит сад и огород. В огороде здесь росла, в основном, клубника. Слева от колодца, ближе к забору,

288


отделявшему территорию дачи от соседей - Уразовых и Баратовых -, стояли сарай и туалет. Рядои с сараем лежали массивные бревна. Вокруг этих бревен осенью (в августе) мы собирали грибы-свинушки. Именно здесь, в Валентиновке я впервые познакомился со свинушками и полюбил эти грибы. Особенно хороши были свинушки солеными, сдобренные подсолнечным маслом и мелко нарезанным репчатым луком.

Так вот, после того, как были выкорчеваны пни на этой части двора, мы с Лидой вскопали всю эту территорию, выровняв ее. Заняло это у нас достаточно много времени и сил. Затем мы разбросали ровным слоем привезенный песок, вкопали два столба и «очертили» площадку. Получилась отличная волейбольная площадка. Можете себе представить, какую территорию мы «окультурили». Общая площадь «спортивной арены» была, наверное, 300-350 квадратных метров.

Мы купили волейбольную сетку, настоящий волейбольный мяч и играли на этой площадке в волейбол и бадминтон. Эту новую для нас игру мы осваивали впервые. Лишь спустя годы бадминтон получит распространение в СССР. На пляжах и во дворах взрослые и дети будут перекидывать «волан» как на специальных площадках, так и просто «гоняя друг друга». На этой площадке Андрюшенька будет делать «первые шаги в спорте». У нас сохранились фотографии того времени, где Андрейка запечатлен здесь с мячом.

Рядом с волейбольной площадкой стояла группа чудесных березок, между ними уже на следующий год мы повесили качели.

На этой волейбольной площадке все последующие годы мы будем «сражаться» в волейбол. К нам во двор будут приходить молодые люди и лица средних лет, проживавшие на дачах «Труда» - журналисты. Бывали дни, когда собирались по 3-4 команды и мы играли «на вылет».

Но эти события еще впереди, а сейчас мы на даче с нашим первенцем. Андрюшеньке уже 10 месяцев. Развивался он прекрасно. В 10 месяцев он самостоятельно не просто пошел, но и побежал. Случилось это в один прекрасный день, ближе к вечеру. Мы ходили с ним по большой дорожке «за руку». При повороте на малую дорожку, пролегавшую между «цветником» и огородом, Андрюшенька отпустил мою руку и «побежал». С тех пор он самостоятельно шагает по нашей «грешной», но прекрасной Земле.

Рано начав ходить, Андрюшенька и разговаривать начал рано. Отдельные слова он произносил уже, наверное, в восьми-девятимесячном возрасте. К 10 месяцам он помимо «обращений»: мама, папа, Вая (Варя), Боя (Боря), Сеня, Маня уже использовал в своем лексиконе требования, просьбы: «дай!», «ахотю» (не хочу), а к 11 месяцам составлял уже «игровые предложения» (проснувшись в кровати после «послеобеденного сна», он, касаясь ногой бутылочки с едой (или водой), говорил: «Нога, кушай!». Эти слова даже записаны на магнитофонную ленту. Вероятно, это первая «запись» Андрюши.

289


С раннего детства полюбил Андрюшенька «живой огонь». В то лето мы с Лидочкой часто вечерами раскладывали костер на площадке перед «черным входом» дачи, расположенном на противоположной от терасы стороне дома и ведшим в кухню. Дров у нас было с избытком. Мы перепелили и накололи выкорчеванные пни и повалившуюся во время «бурелома» огромную ель. Запалив костер, мы усаживались на «бревнышко» или маленькую скамеечку и подолгу смотрели с Андрюшенькой на игру огненных языков, пожиравших с аппетитом смолистые ветки и поленья.

Быстро темнело, становилось прохладно и сыро, но у костра было светло и тепло. Андрюшеньке нужно было уже отправляться купаться и спать. Ванночка уже бывала готова, но он все не хотел уходить от костра. С тех пор и Лидочка и я полюбили костер в поздние вечерние часы. И в последующие годы, как на даче в Валентиновке, так и позднее в «Заветах Ильича», мы часто с нашими детьми, их дедушкой и бабушкой (Борей и Варей), а затем уже и с нашими внуками «зажигали» такие «ночные» костры и наслаждались их теплом и светом. Что-то удивительно приятное шло от костра. Наступало какое-то умиротворение, тепло разливалось по всему телу. А в звездные ночи, глядя на небо, мы приобщались к вечности.

Дни летели быстро. Вот уже вернулись с курорта Варвара Сергеевна с Борисом Сергеевичем и Юля. Скоро будем перебираться в Москву - лето заканчивалось.

Своя комнатаА нас ждали большие перемены: мы должны начинать

самостоятельную жизнь. Юрий Георгиевич Левин, зам. редактора газеты «Труд» по хозяйственной части, привез нам ордер на комнату в двухкомнатной квартире в доме 2 по Беговой улице. Квартира располагалась на 8-м этаже в 4-м (угловом) подъезде. В этой 110-й квартире мы прожили до 1990 года, то есть более 30 лет.

Разве мог я подумать и поверить тогда, что спустя 42 года буду описывать события тех уже далеких , но почему-то очень для меня близких дней сентября 1959 года, сидя в кресле перед телевизором в доме постройки 1902 года, в Кемнице.

Уже в начале сентября мы побывали в нашей комнате. Заплатили местным столяру (пожилому мужику) и слесарю (Генке Силько) положенную сумму (равную стоимости бутылки водки, что-то около 30 рублей), чтобы нам «врезали» замок. И хотя мы еще не прописались по этому адресу, комната уже была точно наша - ключ от ее двери лежал у нас в «кармане». Теперь предстояло оформить наши «отношения» официально.

Для этого Лидочка и Андрюшенька должны были выписаться из квартиры 62 дом 13 по Беговой улице, а я из дома 47 кв. 1 по Остаповскому шоссе. После чего мы должны передать наши документы (справки о выписке из «прошлого» жилья и паспорта) в домоуправление. Контора

290


наша находилась на проспекте Мира у метро «Щербаковская» (теперь Алексеевская), но во 2-м подъезде нашего дома на 2-м этаже в те годы работала секретарь домоуправления, и все «дела» мы осуществляли не выходя со двора. Секретарь домоуправления сама относила необходимые документы в паспортный стол 63-го отделения милиции и возвращала их нам уже с готовыми печатями в паспортах. Но все же на все это ушло около двух недель.

Помимо прописки следовало «обживать» комнату, то есть приобретать мебель первой необходимости, повесить люстру, шторы на окно, купить что-то для кухни. Поскольку «получить» комнату нам помог Борис Сергеевич, то мои родители взяли на себя «финансирование» нашей «обстановки».

У мамы был уже припасен стол и шесть стульев, приобретенных «по случаю» в мебельном магазине в здании «Мосторга», стоявшего перед нашим домом на Остаповском шоссе. Теперь нам предстояло приобрести «спальное» место, сервант и шкафчик на кухню. К сожалению, в мебельном магазине ничего подходящего не было. Вообще, с мебелью, да как впрочем и с остальными бытовыми предметами (бытовой техникой- холодильником, стиральной машиной, телевизором и т.п.), было достаточно напряженно. Но нам и здесь повезло. В мебельном магазине на Петровке мы с мамой приобрели довольно красивый сервант и комодик «под красное дерево» румынского производства (эта мебель была с нами до нашего отъезда в Германию, то есть почти 40 лет). Там же купили «раздвижную» кушетку, для спанья и сидения, и белый шкафчик для кухни. Всю эту мебель нам доставили в нашу новую комнату. Соседей в нашей 2-х комнатной квартире пока не было.

В этой квартире нам досталась меньшая комната, площадью 17,2 кв.м. Правда в комнате было два встроенных шкафа. В одном из них (узком, дверью обращенном к входной двери и комнату) мы соорудили полки и использовали его и как книжный шкаф, и как шкафчик для детского белья, и как шкаф для хранения кухонной посуды и даже некоторых продуктов, то есть это был полифункциональный шкаф. Другой же, двухдверный, шкаф в углу комнаты, напротив балкона, был оборудован для размещения одежды. Он был полупустым, так как большого количества одежды у нас пока не было.

В магазине «Свет» мы купили простенькую дешевую трехрожковую люстру. Мы с мамой вымыли полы в квартире и я даже натер их мастикой (полы в комнатах и коридоре были паркетные), в кухне пол был покрыт линолеумом. Над балконной дверью и окном мы приделали карниз и повесили тюлевый занавес.

Первоначально мебель в комнате была расставлена так: по правой стенке (если смотреть из двери) поставили кушетку (диван), на противоположную сторону комнаты, вдоль левой стены - сервант. Рядом с нашей кушеткой в углу комнаты стояла Андрюшина кроватка, а с другой стороны кушетки стоял маленький комодик, где мы держали белье: наше и

291


Андрюшино. Перед кушеткой стоял стол и 3 стула, другие три стула стояли один у балкона и два по бокам серванта. В кухне мы поставили шкафчик, который использовали также как кухонный и обеденный стол.

Вот с такой «обстановкой» началась наша самостоятельная жизнь - жизнь молодой семьи студентов-медиков и их первенца, уже почти годовалого Андрея.

Первый день рождения Андрюши и новоселье29 сентября 1959 года Андрюшеньке исполнился 1 годик. В этот день

мы решили отпраздновать сразу два праздника: первую годовщину нашего сына и новоселье. На новоселье была приглашена наша студенческая группа и Толя с Раей.

Накануне мы с Лидой съездили в «Детский мир» и купили Андрюше подарок - «лошадку». Такую игрушку я мечтал иметь с детства, но мне получить такой подарок не довелось. Я же с детства знал наизусть стихотворение А.Квитко «Лошадка» и хотел, чтобы мой сын имел такую лошадку:

Не слышали ночью за дверью колес,Не знали, что папа лошадку привез?Коня вороного под красным седлом,Четыре подковы блестят серебром?

Не знали, как папа с лошадкой прошел,Коня вороного поставил на стол!Но вот за окошками стало светлейИ мальчик проснулся в кроватке своей.

Проснулся, привстал, опершись на ладоньИ видит- стоит замечательный конь!Красивый и новый, под красным седлом,Четыре подковы блестят серебром!

Когда и откуда сюда он пришелИ как умудрился взобраться на стол?И вот уже мальчик подходит к столу,И вот уж лошадка стоит на полу.

Красивая, новая, с красным седлом, Четыре подковы блестят серебром!!!Пойду я и маму сейчас разбужуИ если проснется, коня покажу.

Подходит он к маме, толкает кровать,Но мама устала, ей хочется спать.Пойду я к соседу Петру Кузьмичу,Пойду я к соседу и в дверь постучу:

«Откройте мне двери, впустите меня,Я Вам покажу вороного коня!Коня вороного под красным седлом,

292


Четыре подковы блестят серебром!»Сосед отвечает: «Я видел его,Два глаза и хвост у коня твоего»....................Но ты же не видел и видеть не мог!

Не мог ты увидеть ни глаз, ни хвоста: Стоит он за дверью, а дверь заперта!»Зевает лениво за дверью сосед И больше ни стука, ни звука в ответ!!!

Так никто не смог или не захотел разделить с маленьким мальчиком радость обладания замечательной игрушкой.

Не знаю, быть может я радовался «лошадке» больше, чем Андрюшенька. Но тогда, в те далекие годы конца 50-х 20-го века, такая игрушка представлялась мне просто прекрасной. На такую лошадку ребенок мог садиться верхом, а взрослые могли возить его. Ведь лошадка стояла на специальных полозьях с колесиками.

Лошадку мы привезли и поставили первоначально в свободную еще большую комнату нашей квартиры рядом с ящиком, где лежали Андрюшины игрушки. Когда мы пришли с Андрюшенькой на новую квартиру, он, увидев лошадку, обрадовался и мы долго катали его по всей квартире верхом на лошадке.

Вечером этого же дня, после завершения занятий в институте, к нам на новоселье пришли наши «одногруппники» - студенты 17-й группы 5-го курса 1-го мединститут: Юра Глейзер, Сережа Дратвин, Саша Левин, Ленька Гудовский, Коля Чебышев, Светка Сальникова, Люся Сапожкова и невеста Саши Левина Галя. Спустя короткое время прибыли Толя с Раей. Мы накрыли стол в нашей комнате: нехитрая закуска, бутылка шампанского, вино, водка.

Андрюшенька сидел за столом вместе с нами на своем раскладном стуле. По молодости и глупости мы налили годовалому ребенку немного шампанского. Под радостные возгласы молодежи Андрюшенька выпил немного за свое здоровье и счастье нашей молодой семьи. После глотка шампанского Андрюшенька сидел за столом с широкой улыбкой, радостно реагировал на бурное застолье и, сложив ручки ладонями вместе у левого плеча, покачивал из стороны в сторону головкой, а сам вращал туловищем в такт веселящимся студентам.

Еще один подарок Андрейка получил от бабушки Мани и дедушки Сени - трехколесный велосипед. Но это был не обычный велосипед. Он был сделан в виде белой ракеты. Космическая эра еще только начиналась. До полета в космосе первого человека - Юрия Гагарина - оставалось еще почти полтора года. Поэтому спустя 9 лет, то есть в 10-летний юбилей Андрюшеньки, я имел полное право сказать, что на Ракету Андрюшенька «сел раньше Ю. Гагарина».

Кататься на велосипеде Андрюшенька научился очень рано - ему было тогда всего 1 год и 2 месяца.

293


Начало трудовой деятельностиВообще осень 1959 года для нашей семьи была богата событиями.

Помимо 1-й годовщины Андрюши и переезда на новую квартиру, в сентябре началась моя «трудовая деятельность».

Нужно было содержать самим свою семью, а не жить на «финансовую помощь» родителей. Нашей с Лидой стипендии, составлявшей в сумме чуть более 600 рублей, было, конечно, недостаточно в качестве дохода для семейного бюджета. С целью пополнения «доходной части» нашего бюджета я решил пойти работать.

В неврологическом отделении 13-й Городской больницы имелись вакансии дежурных медсестер (медбратьев). Об этом мы узнали в деканате нашего 1-го Мединститута. Мы договорились с Сашей Левиным поработать там «медбратьями». В один из дней в первой половине сентября мы поехали с ним в эту больницу. Располагается она и сейчас в районе Москвы, который в те годы назывался Пролетарским, недалеко от Крестьянской заставы. Добраться до больницы можно было на трамвае от метро «Таганская». Тогда до больницы ходили трамваи 20, 40, 46, 49.

Мы приехали с Сашкой Левиным после занятий в Институте в 13 Горбольницу. Администрация больницы размещалась тогда в терапевтическом корпусе. Мы представились зам. главного врача, он проводил нас в отдел кадров. Там нам рассказали об условиях работы, попросили принести из 1-го Мединститута справки, что мы студенты 5-го курса лечебного факультета. Затем «кадровичка» позвонила в неврологическое отделение заведующей отделением Анне Львовне Бернштейн. Она сказала, что направляет ей двух хороших ребят - студентов 1-го МОЛМИ - на ставки «дежурных медбратьев». После этого мы отправились с Сашей в неврологическое отделение, размещавшееся на 2-м этаже хирургического корпуса, стоявшего прямо у въездных главных ворот.

Анна Львовна ждала нас в своем кабинете. Это была немолодая уже (наверное, лет 45) женщина, небольшого роста, сутуловатая, темноволосая, с не очень красивыми чертами лица и печальными, как у многих евреев, глазами. Речь ее слегка грассирующая, но назвать ее «картавой» я бы не решился. Глаза ее печальные, но добрые. Она поговорила с нами, рассказала об отделении, о специфике работы и сказала, что можно «оформляться» и с 15 сентября приступать к работе.

Я взял в деканате справку и с паспортом отправился «оформляться. Сашка Левин, правда, решил пока не работать. Так что я стал первым «медбратом» в нашей студенческой группе.

В неврологическом отделении 13-й Горбольницы две палаты (мужская и женская) относились к хирургическому отделению больницы и предназначались для размещения больных после бытовых, производственных и уличных травм. В основном в женскую палату

294


поступали женщины, получившие травмы в результате побоев при выяснении «отношений» с их благоверными супругами, сожителями или соседями, а в мужскую палату - пациенты с травмами после уличных и домашних драк на фоне алкогольного опьянения, реже - после несчастных случаев на улице или в быту. По большей части все эти пациенты (и мужчины, и женщины) поступали с различными степенями сотрясения мозга и огромными гематомами (синяками) на лице и теле.

В палатах неврологического отделения лежали пациенты с различными заболеваниями нервной системы, начиная от радикулита и кончая рассеянным склерозом, боковым амиотрофическим склерозом, сирингомиелией и онкологическими заболеваниями ЦНС (опухолями мозга). Кроме того, среди пациентов было несколько человек «спинальников» - с тяжелейшими параплегиями и нарушениями функций тазовых органов. Эта тяжелейшая патология развивалась после травм спинного мозга, полученных на лесоповале, в результате падений с высоты или несчастных случаев на автодорогах. В нашем отделении лечили и пациентов, страдающих эпилепсией. В случае приступов больным вводили внутривенно или внутримышечно сульфат магния (сернокислую магнезию) и делали клизмы с хлоралгидратом.

Я специально начал описание начала своей трудовой биографии с перечня «нозологических форм» (названия болезней) у пациентов, за которыми мне, как медбрату, следовало ухаживать и осуществлять предписание лечащих врачей. Среди больных были и очень тяжелые пациенты, и «ходячие», проводившие «свободное время» в «курилке» (в туалете) или за игрой в «козла» (в домино).

Я как дежурный медбрат работал с 5-ти часов вечера до 8-9 часов утра. Дежурства по плану были через два дня, то есть 2-3 раза в неделю. За такие 10-12 ночных дежурств в месяц я получал 600 рублей. Суточные (воскресные) и праздничные дежурства оплачивались вдвойне. Когда я дежурил в выходные или праздничные дни, то зарабатывал по 800-900 рублей в месяц.

Мой пост находился в коридоре отделения ближе к входной двери. Это был пост номер 1. Всего в отделении было 3 поста медсестер, но в ночное время дежурили, как правило, две медсестры (или 1 медсестра и 1 медбрат, то есть я). К моему посту относились и обе хирургические палаты.

В те годы в больницах еще существовала так называемая трехступенчатая система обслуживания пациентов. Это означало, что медицинскую помощь и уход пациенты получали от врача, медсестры и санитарки. В отделении в дневное время работали, таким образом, три медсестры и три санитарки, а в ночное время по 2 медсестры и санитарки. В обязанности санитарки входили: уборка палат, смена постельного белья, подача и вынос судна, помощь медсестрам при выполнении некоторых медицинских процедур (сифонные клизмы, перевязки тяжелых больных и др.). Медсестры (и медбрат) выполняли назначения врача: подкожные и внутримышечные инъекции (а порой и внутривенные, хотя последние

295


обязаны были выполнять врачи), раздача назначенных врачами лекарств (таблетки, микстуры).

В специальных шкафах у медсестер хранились все необходимые лекарственные препараты, в том числе и наркотические (промедол, омнапон, морфин). Помимо раздачи лекарств, перевязок и профилактики (а часто и лечения) пролежней у лежачих больных, больных протирали камфорным спиртом, перевертывали, меняли простыни и подстилки, расправляя складки на простынях по нескольку раз в день, медсестры измеряли пациентам три раза в день температуру и записывали результаты измерений в специальный температурный лист в виде графика. В обязанности медсестер входила и раздача пищи, и кормление тяжелых больных. Вот такие нехитрые вообщем-то обязанности выполнял и я.

Принимая дежурство от дневной медсестры, я получал информацию о числе пациентов в палатах, относящихся к моему посту, их состоянии, поступлении новых пациентов, назначениях врача. Помимо указанных выше процедур, в мои обязанности входили: взятие мочи катетером, постановка клизм, раздача лежачим больных склянок (для сбора мочи и кала на анализы) или оставление аналогичных склянок в туалетах для ходячих больных, напоминание пациентам о необходимости сдачи анализа, взятие крови на общий анализ (из пальца) и на «биологический» из вены.

Как правило, начиналось мое дежурство с измерения температуры и раздачи лекарств, затем шла раздача еды лежачим больным. После этого, согласно сделанным врачами назначениям, выполнялись вечерние процедуры: инъекции, банки, горчичники, растирания клизмы, у спинальников обработка пролежней, взятие мочи катетером, перестилка постели.

Завершив все «процедуры» и отправив больных спать, дежурные медсестры и нянечки (санитарки) собирались на ужин в буфете. Я вначале отказывался, стеснялся принимать «больничную» пищу, а довольствовался принесенным с собой бутербродом. Но вскоре, чтобы не выделяться и не игнорировать своих «коллег», я разделял уже общую трапезу. Персонал отделения относился ко мне с симпатией и уважением. Санитарки - пожилые уже женщины - старались именно мне - единственному представителю мужского пола среди дежурного персонала подложить «лучший кусок».

Еда, в общем-то, была, конечно, не изысканная, но вполне съедобная: винегрет с селедкой, котлета или гуляш с картошкой или макаронами, каши, компот или чай. Отужинав, мы (дежурные) обходили палаты и, если все было спокойно, занимались своими делами: готовили к раздаче лекарства на утро, заносили в истории болезней результаты измерения температуры.

В случае «вызова» из какой-либо палаты, над дверью палаты загоралась лампочка. Дежурный отправлялся к пациенту и оказывал ему необходимую помощь или вызывал дежурного врача.

296


Врачи нашего неврологического отделения дежурили в терапевтическом корпусе, а в нашем дежурили хирурги.

Заведовал тогда хирургией Соломон Яковлевич Рабинович. О нем говорили, что он сделал больше операций, чем Н.И.Пирогов - один из основоположников военно-полевой хирургии, анестезиологии, асептики и антисептики в России. С.Я.Рабинович в день проводил по нескольку операций. Безусловно уникальных для того времени операций на сердце или на легких он не выполнял, но операции по поводу рака желудка, язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки, различные операции по поводу «острого живота», аппендэктомии, грыжесечения, холецистоэктомии осуществляли в больнице постоянно. Пациенты его в наше отделение, конечно, не поступали, но и с хирургами на дежурстве мне довелось познакомиться. Ведь я уже говорил, что у нас в отделении были две палаты для больных с травмой. Поэтому дежурные хирурги хоть раз за ночное дежурство, но посещали их.

Когда завершался обход дежурного врача и пациенты засыпали, а средний медперсонал заканчивал выполнение всех своих обязанностей, можно было немного отдохнуть. Девочки-медсестры отдыхали в кабинете врачей, где стояла кровать, а я довольствовался креслом или диваном, стоявшими рядом с моим постом в коридоре.

В первые ночные дежурства я старался «бодрствовать» и не ложился отдыхать, а сидел за столом и читал, готовился к занятиям в институте. Ведь утром, сразу после дежурства, мне следовало отправляться на занятия. После бессонной ночи заниматься в институте было, естественно, нелегко. Но постепенно я привык к этому новому для меня режиму дня, и когда удавалось, спал во время дежурства, сидя в кресле или лежа на диване.

Переезд с Остаповского шоссеПервые два месяца дежурства мои проходили вдали от родительского

дома. Но вот вначале ноября 1958 года дом наш на Остаповском шоссе пошел на снос, и мама с папой, Толя с Раей, дядя Петя с тетей Ривой и все остальные соседи домов, расположенных в нашем дворе, где прошли мои детские и юношеские годы, получили новое жилье в пятиэтажном кирпичном доме по Шарикоподшипниковской улице, дом 7.

Мама с папой получили комнату в 2-х комнатной квартире на первом этаже. Правда, этаж был высоким (почти как бельэтаж). Вторую, большую комнату в этой квартире заняли дядя Петя с тетей Ривой. Квартира, как тогда говорили, была со всеми удобствами (кухня с газовой плитой, центральное отопление, туалет и ванная). У папы с мамой была светлая комната с большим окном, выходящим во двор, поэтому в ней было тихо. А у дяди Пети окно было обращено в сторону улицы, и грохот проходящих трамваев, особенно в утренние и ночные часы, естественно, создавал определенное шумовое «сопровождение».

297


Толя с Раей тоже получили комнату в двухкомнатной квартире в соседнем подъезде этого же дома на пятом этаже. Их соседями стала молодая пара - сын Ивана Игнатьевича, нашего соседа в последние годы на Остаповском шоссе, с женой.

Таким образом, новое жилье моих родителей оказалось расположенным рядом с 13-й горбольницей. Это создало, конечно, определенные преимущества для нашей молодой семьи и, естественно, дополнительные хлопоты моим родителям. Дело в том, что в дни моих дежурств Лида с Андрюшенькой ночевали у мамы с папой на Шарикоподшипниковской улице. Им стелили постель на софе, мама размещалась на кресле-кровати, а папа спал на раскладушке в кухне.

Новоселье отмечали в праздничные дни 7 ноября. Мы приехали с Лидочкой и Андрюшенькой утром, а после парада на Красной площади в честь 42-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции поздравить моих родителей с новосельем приехали Борис Сергеевич с Варварой Сергеевной. Прибыли они не одни. Вместе с ними был гость «Труда» - главный редактор профсоюзной газеты из Польши.

За праздничным столом в этой небольшой комнате собралась довольно большая компания. Помимо нас были Толя с Раей, Серафима Петровна, Александр Викторович, Валерка, зашли дядя Петя с тетей Ривой. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Выпив и закусив, наш польский гость заинтересовался коллекцией старинных монет, которые я собирал в детстве. Ему особенно понравился серебряный рубль, отчеканенный еще в 19 веке, во времена царствования последнего Российского императора Николая II. Мне было приятно сделать столь высокому иностранному гостю подарок - этот николаевский серебряный рубль отправился вместе со своим новым хозяином в Польшу.

После шумного застолья гости разошлись, а мы с Лидочкой и Андрюшенькой остались ночевать у моих родителей: ведь завтра, 8 ноября, у меня было первое суточное дежурство в больнице. Чтобы нам троим было свободнее спать на софе, постель стелили поперек и для удлинения постели подставляли к софе стулья, на сиденья которых подкладывали ватные одеяла. На такой широкой постели спали мы хорошо. Вообще, в молодости сон крепкий и особых неудобств не ощущаешь даже на не очень пригодных для спанья местах. В те годы я могспать - и неплохо - не только лежа, но и сидя за столом в коридоре больницы.

Утром 8 ноября, когда Лидочка с Андрюшенькой еще спали, я отправился на дежурство. А днем, часов в 12, Лидочка с Андрюшенькой пришли во двор больницы под окна нашего неврологического отделения. Увидев их, я сбежал к ним во двор, а все наши медсестры и нянечки, дежурившие в тот день, да и многие пациенты прильнули к окнам и рассматривали мою супругу и сына. Мы, конечно, погуляли с Андрюшенькой по больничному двору. Затем Лидочка с Андрюшенькой отправились домой, а я на дежурство.

298


Весь медперсонал после моего возвращения в один голос говорили мне, что у меня очень красивый сын и симпатичная жена. Андрюшенька был одет тогда в свою голубую курточку с капюшоном и действительно был как «куколка». Потом не раз еще в мои воскресные дежурства Лидочка с Андрюшенькой приходили меня навещать.

Ночевки у мамы с папой на Шарикоподшипниковской улице в те первые месяцы их жизни на новой квартире запомнились мне еще и тем, что в их квартире поселился сверчок. До сих пор о сверчках я лишь читал в детских книжках. Именно здесь, на Шарикоподшипниковской улице в доме 7 я впервые услышал ночное пение сверчка. Честно говоря его звонкое стрекотание по ночам меня мало беспокоило. А вот родителям сверчок мешал спать. Мама долго пыталась избавиться от него, поливая кипятком щели между стенами и плинтусами. Наконец, спустя, наверное, пару месяцев, ее битва со сверчком завершилась победой. Сверчок умолк навеки. Впервые же увидеть сверчка живьем мне довелось спустя 40 лет в музее Naturkunde в Кемнитце.

В те последние месяцы 1959 года зима долго не наступала, и вечерами, возвращаясь из института, в свободное от дежурств дни, мы гуляли с Андрюшенькой по Шарикоподшипниковской улице. Я уже говорил, что баба Маня подарила ему велосипед-«Ракету». Так вот, на этой «ракете» в ноябре-декабре Андрюшенька сначала с нашей помощью, а потом вскоре уже самостоятельно ездил по тротуару на угол Дубровского шоссе и Шарикоподшипниковской улицы, где рядом с магазином «Свет» была широкая асфальтированная площадка. По этой площадке ему было особенно хорошо самостоятельно кататься на 3-х колесном велосипеде.

1960Время летело быстро и вот уже наступает Новый 1960 год. С осени

1959 года Борис Сергеевич перешел на новую работу. Теперь он 1-й заместитель главного редактора центральной в СССР газеты «Правда». Главным редактором «Правды» в те годы был Павел Алексеевич Сатюков.

На Новый год (то есть 31 декабря) на встречу Нового года Борис Сергеевич и Варвара Сергеевна отправились в Кремль. В те годы в Кремле по «Великим праздникам» (годовщина Октябрьской революции, 1 Мая, 8 марта, Новый год и т.д.) устраивались грандиозные приемы, на которые приглашались ведущая «номенклатура»: члены ЦК КПСС, члены Правительства, главные редактора центральных газет и журналов, секретари творческих Союзов (писателей, художников, журналистов, композиторов и т.д.), руководители Академии наук, выдающиеся артисты, маршалы СССР и т.д.

Новый 1960-й год мы встречали впервые в своей новой квартире (вернее комнате). Мы поставили на письменный стол небольшую елку, украсив ее гирляндой горящих лампочек и елочными игрушками. Для Андрюшеньки это была по-настоящему первая новогодняя елка. Ведь 1959

299


год он встречал в трехмесячном возрасте и, естественно, новогодней елки не запомнил. Под елку мы поставили Деда Мороза и Снегурочку. Когда наступил вечер, мы «зажгли» елку и погасили свет в комнате. Стало необычно и празднично. Андрюшеньке елочка очень понравилась и под огни новогодней елки он уснул в своей кроватке.

Чтобы не оставлять нас в новогоднюю ночь в одиночестве, к нам встречать Новый 1960-й год приехали мои родители. Посидев немного за праздничным столом, они отправились домой, а мы легли спать. Так наступили 60-е годы ХХ века, годы хрущевской «оттепели», годы, оставившие след в истории человечества как начало эры освоения космоса (12 апреля 1961 года первый человек Юрий Гагарин успешно совершил полет в Космос на корабле «Восток»), годы, оставившие след в истории страны Советов как годы поколения «шестидесятников». Именно в эти годы появилась в СССР «новая волна» талантливых поэтов, писателей, художников, композиторов, скульпторов, артистов, вдохнувших «глоток свободы» и уже не могших жить по-старому. Именно они (А.Вознесенский, Е.Евтушенко, Василий Аксенов, Эрнст Неизвестный, Александр Галич, Булат Окуджава, а чуть позже Иосиф Бродский, Владимир Высоцкий и др.) изменили наше сознание, наше мироощущение.

60-е годы стали годами становления новых театров: «Современник», «Таганка», в эти годы снял свои лучшие фильмы («Сорок первый», «Чистое небо», «Баллада о солдате») Григорий Чухрай. В 60-е годы ярко зажглась звезда выдающейся балерины ХХ века Майи Плисецкой.

60-е годы стали годами завершения учебы в Институте и становления нас с Лидой как молодых ученых. В эти годы наша семья пополнилась желанной дочкой - 24 апреля 1961 года родилась Галочка.

60-е годы запомнились и смещением Н.С.Хрущева со всех постов в КПСС и Государстве и Карибским кризисом (1961), поставившим Мир на грань ядерной войны, и убийством Президента США Дж. Ф. Кеннеди (в 1963 г.), и созданием «АПН», которое Борис Сергеевич возглавлял в течение 10 лет, и победоносной для Израиля шестидневной войной, послужившей началом новой волны эмиграции евреев из СССР, и развертыванием в нашей стране новой антисемитской кампании.

Это были интересные годы - годы нашей молодости, время и доброе, и жестокое, время побед и утрат. Об этом времени я постараюсь рассказать Вам.

"Морозовка"Год 1960-й начался с подготовки к зимней экзаменационной сессии. Я

уже, кажется, раньше рассказывал о сдаче экзаменов по топографической анатомии и оперативной хирургии. Именно этим экзаменом запомнилась зимняя сессия 1960-го года: экзамены, дежурства в больнице, ночевки то у моих родителей, то дома, вечерние прогулки с Андрюшенькой.

300


Наконец сессия успешно сдана, наступили студенческие каникулы. В начале февраля Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна, Лидочка, Андрюшенька и я в одну из суббот поехали в однодневный дом отдыха «Морозовка». В те годы под Москвой существовала сеть цековских (ЦК КПСС) и совминовских (Совет Министров) домов отдыха, расположенных в живописных уголках Подмосковья. Об одном из них я как-то уже упоминал: в 1959 году мы побывали в таком доме отдыха в «Усово».

О «Морозовке» я слышал от Лидочки. Раньше ее родители часто бывали там. Но вот в феврале 1960 года и нам довелось побывать в этом доме отдыха. Борис Сергеевич как 1-й заместитель главного редактора газеты «Правда», главной газеты страны, органа ЦК КПСС, заказал туда путевки на всех. Вечером в субботу нас отвез на «персональной» машине Бориса Сергеевича его шофер.

«Морозовка», в отличие от «Усово», напоминала старинную усадьбу. Быть может так это и было. Здание было красивым как снаружи, так и внутри. От ворот дорога, проложенная через хвойный лес, вела к зданию дома отдыха. Красивый особняк с колонами, просторный вестибюль, лестница ведет из вестибюля в «столовую». Стены «столовой» отделаны деревянными панелями, с потолка свисают старинные люстры, полумрак. Нас уже ждали к ужину.

Питание в столовой дома отдыха, наверняка, лучше, во всяком случае по качеству, чем в московских ресторанах. За ужином нам предложили сделать заказ на следующий день. Меню включало 3-х разовое питание: завтрак, обед и ужин.

Отужинав, мы отправились на прогулку. Была морозная зимняя ночь. Дорожки территории дома отдыха были тщательно очищены от снега. Мороз был сильный, градусов, наверное, около 20. Но холодно не было, так как погода стояла безветренная. Снег поскрипывал под ногами, светила луна, небо было усыпано звездами. Мы гуляли, дышали воздухом и незаметно дошли почти до конца территории дома отдыха. Андрюшенька с удовольствием бегал по свежему снегу. Вокруг стеной нас обступали могучие сосны и мохнатые огромные ели.

Мы подошли к развилке дорог, одна из дорог вела под горку вниз в сторону деревни. Именно здесь, на развилке нас догнал один дед, тащивший домой с «кухни» дома отдыха сумку с продуктами. Он был, наверное, из обслуживающего персонала дома отдыха. Работа была закончена, дед выпил и не очень устойчиво стоял на ногах. Подойдя к нам, он, обращаясь к старшему из нашей компании, Борису Сергеевичу, приветствовал всех нас и сказал, что трудовая неделя закончена и «дед подпил» немного. Похож он был на деда Щукаря из кинофильма «Поднятая целина» (по роману М. Шолохова): небольшого роста, щуплый, но с лукавыми глазками. Побалагурив с нами, он попросил Бориса Сергеевича помочь ему спуститься с горки. Но я, как более молодой, взялся проводить его. Пройдя несколько шагов, я взял у него сумку, а его самого под руку.

301


Мы потихоньку спустились с горки. Дед шел и все повторял: «Подпил дед, подпил!»

Тихо-тихо мы добрались до ворот. Здесь я стал с дедом прощаться, но ему понравился сопровождающий, несший его сумку, и он хотел, чтобы я его провожал и дальше, до деревни. Извинившись, я сказал, что должен возвращаться назад, ведь там меня ждут на горке жена и маленький сынишка. Дед понял, забрал свою сумку и со словами «подпил дед, подпил» потрусил в сторону деревни.

Я взбежал на горку, где Лидочка с Андрюшенькой и Варвара Сергеевна бегали, чтобы не замерзнуть. Мы все вместе посмеялись над дедом, а его фраза «подпил дед, подпил» надолго сохранилась в нашей памяти и в нашем лексиконе.

После вечерней прогулки, надышавшись свежим морозным воздухом, мы вернулись в главный корпус дома отдыха. В холле Борис Сергеевич встретил знакомых, которые пригласили его и Варвару Сергеевну на «вечерние посиделки» к себе в номер. Мы же, выпив в «столовой» вечерний кефир, отправились с Андрюшенькой в свой номер. Было уже около десяти часов вечера, и Андрюшеньку надо было укладывать спать.

Приняв душ, мы разместились втроем на широкой кровати. Мы рассказывали Андрюше сказки, пели песенки и он под звуки «чудных» песен спокойно заснул. Усыпив сына. И мы погрузились в молодой, глубокий сон.

Утром, встав, умывшись и позавтракав, мы отправились знакомиться с «достопримечательностями» дома отдыха. На первом этаже была биллиардная. В столь ранние часы никто еще из заправских игроков не появился, и мы немного погоняли шары на огромном биллиардном поле. На таком большом биллиарде мне еще не доводилось играть. Кий же я не брал в руки, наверное, уже лет 8-9.

Когда-то мы играли в биллиард в Загорянке. Там мы устанавливали биллиард с костяными шарами на круглом столе и играли один на один и парами порой целый день напролет. Величина с тола составляла, правда, лишь 1/4 или 1/3 от настоящего большого биллиарда. Но навыки, приобретенные в детстве, у меня все же сохранились, и «простые» шары я умудрялся четко укладывать в лузы - почти также, как я делал во дворе дачи в Загорянке.

Поиграв немного в биллиард в Морозовке и вспомнив детские годы, мы отправились далее. Скоро мы очутились в кинозале с небольшой эстрадой. В этом зале в этот момент гуляла еще одна молодая пара с девочкой лет 2-х. Звали девочку Галочка. Это был красивый, темноволосый ребенок. Андрюшеньке девочка очень понравилась и они бегали по эстраде друг за другом.

Эта встреча оказала влияние на дальнейшую жизнь нашей семьи. Именно здесь впервые мы подумали с Лидочкой, что нам следует завести дочку, чтобы у Андрейки была своя Галочка. Когда же мы произвели на свет божий дочь, то вопросов с ее именем уже не возникало. Так встреча

302


Андрюши с первой «прекрасной дамой» в его жизни решила судьбу имени нашей дочери и его сестры.

Утро этого дня было морозным, но удивительно тихим, почти безветренным. Мороз все-таки хватал и за нос, и за щеки, и за руки. Я побегал немного на коньках на хоккейной площадке и даже пару раз бросил шайбу, попросив клюшку у игравших тут же на площадке ребят. Потом мы все вместе гуляли по парку усадьбы «Морозовка».

После шикарного обеда мы отдыхали, а затем смотрели в кинотеатре какой-то фильм. Мне кажется, что это был кинофильм «По тонкому льду», с участием М.Коршунова, Эйбоженко и Изольды Извицкой. Фильм этот был посвящен судьбе молодых чекистов. Тогда звание «чекист» было для многих, в том числе и для меня овеяно романтикой героизма. Фильм мне очень понравился, и мне впоследствии еще много раз доведется посмотреть его. Песню же из этого фильма я запомнил на всю жизнь и неоднократно напевал ее своим детям, сначала Андрюшеньке, затем Галочке, а спустя годы и нашим внукам, баюкая их по вечерам. Более того, я любил напевать эту песню, когда ходил на лыжах в Подмосковье (в Ромашково, Раздорах или Серебряном Бору):

Пока я дышать сумею, пока идти я сумею, я буду идти вперед. И снег, и ветер, и звезд ночной полет, меня мое сердце в тревожную даль зовет.

И так же, как в жизни каждой, любовь ты встретишь однажды. С тобою как ты отважно, сквозь годы она пройдет.

И снег, и ветер, и звезд ночной полет. Меня мое сердце в тревожную даль зовет

К сожалению, больше в Морозовке мне побывать не довелось.

ДаниловыВ эти же дни в Морозовке отдыхала и семья Николая Николаевича

Данилова. В те годы он был заместителем министра культуры СССР. О нем я уже рассказывал, когда описывал нашу свадьбу. В Морозовке отдыхали также супруга Николая Николаевича, Лидия Федоровна, их старший сын, наш ровесник Игорь, а его младший брат Сергей (в тот год ему, наверное, было уже лет 17-18) остался в Москве.

Игорь был небольшого роста, крепко сбитый, симпатичный парень, так же как и его отец. Он был веселым, остроумным. В Морозовке у него была своя компания. Они играли в биллиард, пили вино, ухаживали за девочками. Эта встерча с Игорем для меня была последней. К сожалению, он связался с «дружками», которые приобщили его к картам, вину девочкам. За такими компаниями, где «гуляли» детки высокопоставленных «функционеров» (номенклатурных работников) следили наши «стукачи».

303


Из-за «недостойного поведения» деток страдала и репутация, и служебное положение родителей.

Спустя года два на «информацию» о «делах» своего сына (карточные долги, пьянки и т.д.) Николай Николаевич отреагировал подобающим тому времени образом. Он обратился в Военкомат (Военный комиссариат, ведавший призывом в армию), Игоря отчислили из института и призвали в армию. Николай Николаевич, видимо, надеялся таким образом вырвать сына из засасывающего его «болота» разгульной жизни. Быть может там были и еще какие-то «дела», этого я не знаю. Но решение это не принесло в дальнейшем успокоения родителям. Не прослужив и года, Игорь застрелился. Он разрядил во время своего дежурства автомат себе в живот. Умер он не сразу. В госпитале он просил врачей спасти его, но ранения были смертельными, и он скончался.

Эта трагедия сломала Николая Николаевича (он, вероятно, считал себя виновником этой трагедии - самоубийства Игоря). Он как будто потерял интерес к жизни, уже никогда больше не видел я его таким жизнерадостным, как прежде.

Вскоре к семейной трагедии прибавились и неприятности по службе. Он был смещен с высокого поста замминистра культуры СССР и перешел работать в АПН, которое возглавлял Борис Сергеевич.

Буквально через год у Николая Николаевича был обнаружен рак желудка. Его прооперировали, и он вскоре вернулся из кремлевской больницы-ЦКБ и приступил к работе.

В году 1967-68 мы вместе с ним ездили на экскурсию, организованную для членов Правления АПН, во Владимир и Суздаль - старинные русские города. В автобусе по дороге во Владимир Николай Николаевич читал наизусть стихи Есенина, был оживлен, остроумен и стал почти как прежде центром компании. На пикнике, устроенном в честь правления АПН руководством области в лесной зоне отдыха с ухой и обильной выпивкой, Николай Николаевич с чувством нескрываемой зависти смотрел на тех, кто мог позволить себе «хорошо выпить и закусить». Этих удовольствий он уже был лишен. После перенесенной операции он очень похудел и от того «маленького толстяка», каким я его увидел впервые лет 7-8 назад, ничего не осталось. Он мужественно перенес тяжелые испытания, свалившиеся на него, но силы его были все же подорваны.

Болезнь оказалась сильнее его. Метастазы рака поразили многие органы его тела, в том числе и печень. Когда у него развилась желтуха, он понял, что дни его сочтены. Он позвонил из больницы Варваре Сергеевне на дачу в Лесные дали. Это было летом 1969 года. Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна и Андрюшенька проводили то лето в пансионате 4-го Главного Управления МЗ СССР в Подмосковье, недалеко от Звенигорода. «Варюша ,- сказал он, - у меня желтуха, я умираю».

304


Через несколько дней его не стало. Похоронили Николая Николаевича Данилова на Немецком кладбище, рядом с Игорем - его первенцем.

Юлина свадьба В феврале мы приступили вновь к учебе - начался последний

семестр 5-го курса, а у меня возобновились и дежурства в больнице. Дни летели быстро, и вот уже мы отметили 2-ю годовщину нашей свадьбы - 8 марта 1960 года. С этого года стало традицией в этот день собираться всей семьей у нас на Беговой улице, дом 2, кв. 110. Мы с Лидочкой готовились встречать наших дорогих гостей. Правда, большую часть закусок и «выпивки» приносили с собой родители. Но пройдут годы, и мы сможем уже сами самостоятельно «накрывать стол» по случаю этого семейного торжества.

Медленно, но верно приближалась весна. В апреле 1960 года Лидина сестра Юля Буркова вышла замуж. Ее мужем стал Борис Рубин. Свадьбу сыграли в Зеркальном зале ресторана Прага на Арбате. Свадьба была шумной, присутствовало много гостей. На свадьбе я познакомился и с Бориными родителями - матерью Ниной Александровной и отчимом Борисом Александровичем.

Жених мне сразу же не очень понравился. Борька был парень постарше нас, с залысинами, был с закидонами, не всегда умно «выступал», любил приврать, похвастать, не был он и искренним ни в своих чувствах, ни в своих словах. Подстать ему была и его мамуля - женщина властная, сменившая не одного мужа. В отличие от них, отчим Бориса - Борис Александрович - был мягким интеллигентным человеком. Он был врачом, профессором, держался скромно, но с достоинством. Никогда не старался привлечь внимание к своей персоне, был добрым, отзывчивым человеком.

Брак Юлин оказался недолгим. Вскоре после рождения Оксаны в 1961 году у Бориса был «обнаружен» туберкулез легких. Вероятнее всего он страдал туберкулезом давно, но это скрывалось. У маленькой Оксаночки сделали реакцию Пирке и она оказалась положительной. Врачи стали искать причину этому. Тогда Борьке ничего не оставалось как признаться что у него туберкулез.

Туберкулез протекал у него в открытой кавернозной форме. Лечение проводили в туберкулезном диспансере в Москве (на Садовом кольце у Курского вокзала), там же ему сделали операцию - удаление одной доли легкого.

После нескольких месяцев, проведенных в этой клинике, Борис уехал в санаторий в Симеиз (в Крыму), куда его устроил Борис Сергеевич. Там он проходил лечение еще два года.

После его приезда они с Юлей развелись (за это время у Юли появился Роберт, а Борис познакомился в санатории с молодой женщиной, врачом - с ней он и живет до сих пор).

305


Борис Рубин по профессии был художником-оформителем (по-теперешнему, наверное, «дизайнер»). Первый год они жили с Юлей на Беговой, 13, кв. 62 у Варвары Сергеевны и Бориса Сергеевича. Занимали они ту же комнату, что и мы с Лидой и Андрюшенькой год назад. Отношения Бориса с Варварой Сергеевной, мягко говоря, не сложились. Более того, Борис не стеснялся потихонечку таскать у нее небольшие суммы денег - на мелкие расходы. Варвара Сергеевна заметила исчезновение денег и, естественно, подозрения ее пали на Бориса. Ведь до си пор подобного в доме не случалось.

Она решила проверить свои подозрения и оставила кошелек с деньгами в кабинете, где они спали с Борисом Сергеевичем, точно просчитав находившуюся в нем сумму. Вернувшись после короткой отлучки домой, она обнаружила «пропажу». Дома в это время находились лишь бабушка и Борис. После «тяжелого разговора» Борька вынужден был признаться, что он брал деньги и умолял простить его.

После этих событий отношения с ним окончательно испортились и Варвара Сергеевна ждала и видела, когда Борис Сергеевич добьется для Юли с мужем отдельной комнаты. Осенью 1961 года - уже после рождения Оксаны - они переедут на самостоятельное место жительства в дом на ул. Правды, где им была выделена комната в трехкомнатной квартире.

Клопиное нашествиеЛетняя сессия 1960 года запомнилась мне лишь сдачей экзамена по

ВМП (военно-медицинская подготовка). К экзаменам мы готовились с Лидочкой на даче в Валентиновке, куда мы переехали в начале июня. Все экзамены, кроме последнего оставшегося, мы уже успешно сдали (у меня все оценки были «отлично»). К ВМП мы также готовились на даче, и лишь накануне вечером вернулись в Москву, чтобы с утра отправиться в Институт на кафедру ВМП.

Ночь эта оказалась для нас просто кошмарной. В те годы мы с переменным успехом боролись с клопами. Мы регулярно морили их и в целом они не доставляли нам до этой ночи особых «неудобств». Но эта июньская ночь преподнесла нам такой сюрприз, какого я ни до того, ни после, к счастью, больше не имел. Мы легли спать, погасили свет. Было жарко, и мы укрылись лишь одним пододеяльником.

Только я уснул, как почувствовал, что по лицу и шее кто-то ползет. Я снял «ползунков», раздавил их и сразу почувствовал запах «коньяка». Я понял, что по мне ползают клопы. Я встал, включил свет, и нам с Лидой предстала ужасная картина: по потолку, стенам, по постели и по нашим телам ползали полчища клопов всех размеров.

Мы стали давить их. Отодвинув подушки, мы обнаружили и там целые «стаи». Я уже не знаю сколько прошло времени, пока мы завершили эту «битву». Утомленные борьбой мы легли, но заснуть нам так и не

306


пришлось, поскольку новые полчища клопов вновь набросились на нас. Мы всю ночь воевали с ними, а конца битве не было видно.

Я так и не знаю до сих пор, что произошло в ту ночь и с чем было связано это клопиное нашествие. Ведь перед отъездом на дачу, то есть недели три назад, клопов у нас в комнате практически не было. Быть может, соседи по дому морили у себя клопов, и полчища их перебрались в нашу, стоявшую пустой (нас ведь не было) комнату.

После этого Варвара Сергеевна вызвала нам из отдела дезинсекции кремлевской поликлиники бригаду, которая обработала нашу комнату специальным средством. Более того, в конце лета мы отремонтировали нашу комнату, заменив в ней обои. Перед оклейкой в клейстер мы также добавили инсектициды.

С этого времени клопов у нас больше не было, но зато все оставшиеся годы жизни как в этой 110-й квартире, так и позднее в 66-й квартире этого же дома, мы вели с переменным успехом битву с тараканами.

После бессонной ночи мы отправились с Лидой на экзамен. Лидочка успешно преодолела этот барьер. Я же впервые в жизни (и более того, единственный раз) получил за свой ответ на экзамене по ВМП «удовлетворительно». Ни я сам, и никто из наших студентов не могли поверить в это. Мне пришлось идти в деканат и просить разрешения на пересдачу экзамена. В деканате учли, что у меня до сих пор все экзамены были сданы лишь на «отлично» и «хорошо» и я получил «добро» на пересдачу этого предмета. Через пару дней я сдал экзамен на «отлично» и вновь получил повышенную стипендию.

Последние дни дедушки СережиЛето 1960 года принесло нам и более тяжелые переживания. Лидин

дедушка Сергей Григорьевич был совсем плох. Он почти не вставал с постели. Но и его, и бабушку тоже перевезли на дачу, где находилась вся наша семья. Весь июнь дедушка чувствовал себя лучше, чем в Москве. Правда, бабушку - Анну Иосифовну - он почему-то звал Ольгой.

Год назад у него случился приступ аппендицита и его отвезли в Боткинскую больнице, где и прооперировали. Операцию делали под местным наркозом, но видимо наркоз на него не действовал. После операции он говорил: «Я так орал, я так орал…». С тех пор он стал звать бабушку Ольгой.

Порой, когда мы выводили его на террасу или на крылечко подышать свежим воздухом, он обращался ко мне и, указывая на калитку, говорил: «Неси мяч, вон цельная футбольная команда приехала, пойдем играть». Насколько я знаю, дедушка в футбол никогда не играл. Видимо изменения в его психике зашли уже так далеко, что он попросту потерял уже всякую ориентацию во времени и пространстве.

Задолго до этого, быть может год или полтора назад, в Москве у него уже проявлялись признаки старческого маразма (склероза). Пообедав в

307


кухне вместе с нами, он шел к себе в комнату, расположенную рядом с кухней. Посидев там на кровати 1-2 минуты, он возвращался в кухню и спрашивал бабушку: «Ну что, Анюта, обедать-то будем?». «Да что ты? –отвечала бабушка, - Ведь ты только что поел!». «Будь болтать-то!», - говорил дедушка и опять возвращался в свою комнату. Повторялось это неоднократно. Но в целом тогда дедушка был еще более или менее «сохранным».

Весной же 1960 года его состояние стало прогрессивно ухудшаться. На лицо был старческий маразм и резкое ухудшение его физического состояния. Он большей частью лежал в постели и почти уже не вставал. Последние дни его я не застал. В начале июля ребята нашего курса отправились в военные лагеря в Гороховец, под город Горький (Нижний Новгород).

Военные сборыПеред отправкой в военные лагеря мужская часть нашего курса была

собрана на Пироговке. Во дворе нас приветствовали и напутствовали ректор 1-го МОЛМИ, профессор В.В.Кованов, секретарь парткома Института Акулов, кто-то из комитета комсомола. Затем на автобусах нас довезли до Курского вокзала, откуда поездом в плацкартных вагонах отправили в город Горький (Нижний Новгород).

Большинству из нас было 22-23 года. Можете себе представить, как ведут себя такие «великовозрастные балбесы», когда они почувствовали какую-то «свободу». Во-первых, среди нас оказались и «знатоки» традиций… Нас сразу же стали готовить к «стереотипам» поведения студентов 1-го МОЛМИ в военных лагерях. Согласно традиции (в Гороховец - в военные лагеря - наши студенты выезжали уже в течение многих лет) по окончании «каждого дня лагерной жизни» все должны кричать будучи в строю после вечерней «прогулки» в туалет: «Такому-то дню лагерной жизни пришел пиздец1». Нас предупредили, что за этот «клич» могут наказывать, но мы все равно, если считаем себя хранителями традиций 1-го МОЛМИ, должны совершать этот ритуал.

Многие студенты уже в поезде, почувствовав себя «на воле», напились и полностью утратили контроль над собой. Сопровождавшие нас представители военной кафедры пытались их утихомирить. Наиболее лояльно по отношению к студентам вели себя бывшие преподаватели нашей группы подполковники Рожков и Буланов.

Но был среди офицеров кафедры один майор-«особист» (он возглавлял «особый отдел» на кафедре). Высокого роста, хорошо сложенный с правильными чертами лица, но со злыми глазами человек. В соответствии со своей должностью он себя и вел. Все сотрудники кафедры его боялись. Ведь в обязанности майора входило следить за всеми и доносить в соответствующие органы о настроениях, высказываниях, поведении личного состава кафедры, а также об обучающихся на кафедре

308


студентах. Страх перед «особистами» все еще был также силен, как и в годы сталинского правления, ведь с тех пор прошло не так уж много времени.

И как преподавателя, и как человека студенты его не любили, и за его жесткость и даже, я бы сказал, жестокость, решили ему отомстить. "Отчаянные головы" задумали сыграть с ним злую шутку. Не знаю кому пришла в голову идея и кто был ее исполнителем (точнее в тот момент я еще этого не знал), но ночью у майора Ковалева из купе выкрали сапоги и выбросили их из вагона. Но, к сожалению, по ошибке выбросили сапоги не майора-«особиста», а хорошего, доброго к студентам преподавателя кафедры ВМП.

Наутро, когда обнаружилась эта пропажа, пострадавший буквально чуть не плакал. Ведь запасной обуви у него не было, а достать в поезде сапоги было просто невозможно. Если же ему придется выйти из поезда в Горьком босиком, то гауптвахта в гарнизоне ему будет обеспечена. Вспомнив, что из студентов, ехавших в поезде, сапоги были у Стасика Рыжова, мы стали его уговаривать одолжить на время свои сапоги нашему преподавателю. Сначала Стас категорически отказывался сделать это. Но за оставшиеся часы до прихода поезда в Горький все же удалось его уговорить, и босиком никто на перрон не вышел. Майор же Ковалев - «особист» - поклялся публично, что он найдет виновника кражи и последний будет сурово наказан.

Военные лагеря в Гороховце, как нас проинформировали, существуют еще со времен императрицы Екатерины II. В наше время в Гороховце военную подготовку проходили студенты-медики сразу нескольких медицинских институтов: 1-го МОЛМИ, Рязанского мединститута, Ивановского, Яросклавского и Горьковского. По числу институтов было сформировано 5 рот. Наша 3-ья рота была разбита на 2 взвода, а каждый взвод еще и на отделения.

Разбивку на отделения проводили по росту. Когда нас выстроили на плацу, то я попал в отделение «низкорослых». Из нашей группы в это же отделение попал Леня Луговой, а с нашего потока «Б» Иван Багмет, Гена Павлов, Леня Привин, Леня Тимин, Мишка Игнаров, Володя Левин и другие.

Разместили нас в палатках, выдали экипировку (форму солдатскую, кирзовые сапоги, портянки), постельное белье. Командиром нашей роты был майор Коваленко, командиром взвода капитан Отнякин, а командиром отделения помкомвзвода сержант Антоненок. После размещения в палатках и «заправки» постелей нас построили на плацу и строем направили к парадному плацу, где была установлена трибуна.

Когда все роты студентов-медиков были построены на плацу, на трибуну поднялся командующий сборами полковник медицинской службы Надиров. Он приветствовал будущих врачей, рассказал о роли военных врачей в годы Великой Отечественной войны, о задачах настоящих сборов и предупредил о необходимости соблюдать во время военных сборов

309


строгую «военную дисциплину» и не допускать никаких нарушений и «студенческих выходок». За любую провинность виновных будут строго наказывать в соответствии с военным уставом.

Первые дни наших военных сборов прошли относительно спокойно. Подъем в 7 утра, заправка постели, пробежка, туалет, завтрак. Все это строем по отделениям. После завтрака занятия по военно-медицинской подготовке, которые проводили с нами преподаватели кафедры ВМП 1-го МОЛМИ. Занятия, как правило, проходили на природе. Погода стояла хорошая, теплая, солнечная. После занятий - обед в солдатской столовой. Пища была сносная: щи, каша с тушенкой, компот, хлеб.

Поочередно каждое отделение один день дежурило по столовой. В обязанности дежурных входило: чистка картошки и других овощей, чистка котлов для приготовления пищи, мытье посуды и прочая помощь по уборке помещений кухни и столовой. Дежурство наше прошло без происшествий. После обеда давалось время для личных занятий. Потом строевая подготовка. В нашем отделении несколько человек так и не смогли научиться ходить «в ногу». Это Володя Горшков, Леня Привин. В конце концов, руководство взвода и роты разрешило им ходить «не в ногу».

Наряду со строевой подготовкой, повзводно мы разучивали и строевые песни. В нашем взводе запевалами были студенты нашей 17-й группы Сашка Левин и Ленька Гудовский. Нашей главной строевой песней стала «Идут гвардейские дивизии». Я уже не помню всех слов этой песни, но были в ней и такие куплеты:

«Идут гвардейские дивизии, идут вперед гвардейцы-молодцы. А ты, родимый край, нас не забывай, а ну, солдаты, песню запевай!….. Путь далек у нас с тобою, веселей солдат гляди. Вьется, вьется знамя полковое, командиры впереди!»

С этой песней мы шли в столовую и в туалет, на плац и к палаточному лагерю.

Все было бы ничего, но я очень скучал по дому и особенно по Лидочке и Андрюшеньке. Здесь, в военных лагерях, я, наверное, впервые в жизни испытал, что такое чувство неизвестности. Ведь почти в течение 2-х недель я не имел никаких известий из дома. Я написал и родителям, и Лидочке уже по два письма, но ответа пока еще не получил.

Более того, спустя, наверное, неделю после начала нашей «военной службы» наше отделение получило задание развертывать ДМП (дивизионный медицинский пункт) и было переброшено в лес, расположенный километрах в 10-15 от военного лагеря. Нас вывезли в место развертывания ДМП на грузовике. Следом за нами стало поступать оборудование: огромные палатки, «операционные столы», оборудование и костюмы для дегазации и дезактивации, носилки, костюмы противохимической защиты, перевязочные средства, медикаменты, вооружение (карабины, автоматы, гранаты и т.д.).

В первый день мы развернули палатки для размещения личного состава ДМП, а затем в течение, примерно, недели развертывали

310


необходимые для размещения и функционирования ДМП в условиях применения противником химического и ядерного оружия огромные, размером с ангар, палатки.

Наконец подготовка всех помещений ДМП была завершена и прибывшая для инспекции «высокая комиссия» во главе с майором медицинской службы Черненко, который был назначен руководителем сборов полковником Надировым на время учений начальником ДМП, осталась довольной проделанной нами работой.

И именно здесь, в лесу, я получил первые весточки из дома. Лидочка писала, что письма мои она получила, сообщила о смерти дедушки, но в остальном, по ее словам, было все в порядке. Но по тону письма я почувствовал что-то неладное, и беспокойство мое не уменьшилось.

Оказалось, что предчувствие меня не обмануло. В дни организации похорон дедушки, Андрюшенька заболел дизентерией и его положили в инфекционное отделение ЦКБ в Сокольниках. Чтобы не волновать меня, Лидочка в письме об этом, естественно, ничего не сообщила. Так я до конца сборов оставался в неведении о здоровье Андрюши.

После проведения учений «Действия ДМП в условиях ядерной атаки противника», проходивших в течение двух дней, мы должны были свернуть ДМП, то есть разобрать все развернутые палатки, погрузить их и все оборудование на грузовики и отправить на гарнизонный склад в город Горький. На это у нас ушло еще 2-3 дня.

Мне довелось сопровождать одну из машин с оборудованием в Горький. Так мне удалось в первый и последний раз в моей жизни проехать по его улицам и из кузова грузовика полюбоваться красотами этого старинного города на Волге. Мы проехали через весь город, и мне удалось увидеть и Горьковский (Нижегородский) Кремль, расположенный на высоком берегу Волги, и гарнизонную гауптвахту.

Потом мы вернулись в военный лагерь. Там меня ждало одно «неприятное» известие. Оказывается, что во время моего пребывания в лесу на ДМП, командир роты майор Коваленко, держа в руках Лидино письмо, пришедшее на мое имя, перед строем клеймил меня как шпиона. Оказывается, я указал свой адрес следующим образом: г.Горький, Гороховец, 3-ья рота, 2-й взвод, 2-е отделение М.Вербицкому. Такой адрес раскрывал противнику не только место нахождения нашей войсковой части, но и численный состав ее. Дело в том, что свое первое письмо с таким обратным адресом я написал в первые же дни пребывания в лагерях. Лишь позднее нас поставили в известность, что обратный адрес должен содержать в себе лишь: полевая почта N и фамилию адресата. Острота «шпионского поступка» уже прошла, но ребята (Коля Чебышев, Ленька Гудовский, Юрка Глейзер, Сашка Левин) в один голос со смехом рассказывали мне, как «бушевал» наш комроты.

Более половины времени нашей лагерной жизни уже миновало. Оставалось лишь принять военную присягу, и можно было уже думать о

311


скором возвращении в Москву. Но именно в эти дни произошли события, оставившие след в моей памяти об этих военных сборах.

За несколько дней до принятия присяги были назначены соревнования между ротами по стрельбе из автоматического оружия. После завтрака, в полной выкладке, с автоматом, противогазом, гранатами и скаткой шинели, мы строем направились в район стрельбища. День был жаркий. Жара стояла уже давно. Находясь в лесу, мы ее не ощущали. А здесь, шагая по песчаным, пыльным дорогам, тяжело нагруженные, мы испытали «прелести» солдатской жизни даже в мирное время сполна. Дорога на стрельбище оказалась достаточно тяжелой.

Чтобы поднять «боевой дух» отделения, помкомвзвода сержант Антоненок скомандовал: «Отделение, запевай!». Но идти в пыли под горячим солнечными лучами, когда нас мучила жажда, да еще и петь никому не хотелось. Видя, что отделение ему не подчиняется, «отделенный» дает другую команду: «Отделение, бегом!». Никто не бежит. Антонёнок меняет направляющего (идущего впереди) солдата и ставит первым Геняшу Павлова. Вновь звучит команда: «Бегом!», но бежит лишь Гена Павлов.

«Саботаж, бунт!», - кричит помкомвзвода. «Я Вам покажу, я подам рапорт командиру взвода!» Однако, запугать нас ему не удалось. Так, без песен и пешком мы добрались до стрельбища. Там нас ждал «разгон» от командира взвода капитана Отнякина, которому о нашем неподчинении доложил Антонёнок. А докладывал он примерно так: «Я им говорю: Бегим!!!, а они мне отвечают: «Не побегим!!!». Эта фраза на долгие годы вошла в лексикон ребят нашей группы.

Несмотря на «разгон», учиненный капитаном Отнякиным, дух сопротивления нашего отделения не был сломлен. И в ответ на хамское отношение руководства взвода, мы решили «отличиться» во время стрелковых соревнований - стрелять «в молоко» и показать худший результат. Среди нас были ребята - разрядники по стрельбе. Я говорю об этом для того, чтобы лучше представить «результаты стрельбы».

Практически никто из нашего отделения не попал даже в мишень вообще. Руководство сборами, получив такое сообщение, посчитало этот факт групповым саботажем, и был поставлен вопрос об отчислении нашего отделения со сборов. Но до такого наказания дело не дошло. Переговоры руководства с преподавателями кафедры ВМП нашего института, в которых участвовал и Коля Чебышев, как член комитета ВЛКСМ института, завершились лишь устным порицанием в наш адрес.

День принятия присяги было решено отметить спортивным праздником, а именно финальным матчем по футболу между командами мединститутов, участвовавших в военных сборах в Гороховце. На предварительном этапе команда нашего института, за которую играл и я, одержала две победы и вышла в финал. Правда, во время одного из матчей защитник нашей команды Гена Цодиков сломал ногу игроку команды противника, а наш игрок Ленька Гудовский покинул поле с переломом

312


костей носа, получив удар ногой по лицу. Все эти события произошли накануне дня принятия присяги.

Утром следующего дня мы в «торжественной» обстановке приняли военную присягу и отправились на обед. Во время обеда и произошло событие, омрачившее этот «торжественный» день. Нам на обед подали тухлую селедку. Мы просто не стали ее есть, а вот другие ребята нашей роты отправили делегатов с этой тухлой селедкой к руководству сборов. В армии такое поведение рассматривается как «коллективный бунт». «Делегация» была арестована и ее участники отправлены на гауптвахту. Команда наша была отстранена он участия в финальном матче по футболу и нам было защитано поражение.

Во время общего построения всех рот начальник сборов высказал в адрес москвичей массу нелестных замечаний. Вообще, с самого начала сборов чувствовалось предвзятое отношение к нам, представителям советской столицы: представителей кафедры ВМП 1-го МОЛМИ даже не допустили на трибуну. Все изменилось лишь в последние дни сборов, когда в Гороховце появился доцент кафедры полковник Фисейский. С первого же дня он стоял на трибуне наряду с руководителями сборов. Прекратились нелестные высказывания в адрес москвичей, и последние дни сбора прошли относительно спокойно, если не считать, что майор-«особист» Ковалев свою угрозу выполнил. Он все-таки нашел виновника, выбросившего сапоги из вагона во время нашего переезда из Москвы в Горький. Им оказался студент нашего потока «Б» Юра Синицын. Последний был отчислен со сборов и ему предстояло через года, уже после окончания института, вновь пройти подобные сборы и принять военную присягу.

Пройдут годы, и Юра Синицын будет осужден за убийство. Случится это где-то в конце 60-х[ годов. С тех пор следы его потерялись, и я уже больше ничего о нем не слышал.

Итак, сборы окончены и мы возвращаемся домой.

ДизентерияЗа время моего отсутствия на даче в Валентиновке скончался дедушка

Сережа. Известие об этом я получил в Лидочкином письме, когда был в военных лагерях. Так уже получилось, что на даче в это время единственным «мужчиной» был Андрюшенька, которому в то время не было еще и 2-х лет. Все тяготы последних дней жизни дедушки и тяготы организации похорон легли на плечи Варвары Сергеевны и Лидочки. На дни похорон Андрюшеньку отводили к моим родителям в Загорянку. В те июльские дни стояла жаркая погода, и Андрюшеньку водили на пруд купаться. Думаю, что он находился под должным присмотром. Но так уже случилось, что именно в эти дни он заболел дизентерией.

Заболевание у него протекало тяжело, была высокая температура. Вызвали врача из «Кремлевки» и Андрюшеньку положили в инфекционное

313


отделение больницы 4-го Главного Управления Минздрава, которое находилось в Сокольниках. (В этой же больнице лежала и Лидочка с дифтерией, когда ей было 9 лет).

Госпитализировали ребенка одного, без мамы. В таком возрасте оказаться в больнице - в боксе инфекционного отделения - одному, конечно, очень тяжело. Как он перенес это пребывание в больнице мы, естественно, никогда не узнаем. Даже когда его стали выводить на прогулку в дворик больницы, он был лишен возможности общаться с родными. Моя мама, навещая его, вынуждена была прятаться за забором в кустах, чтобы не дай Бог, он ее не увидел бы и не расплакался. Насколько «искусно» маскировалась бабушка, я не знаю.

Но, вернувшись из лагерей и узнав о болезни Андрюшеньки, я сразу же из Валентиновки поехал в Москву. В Сокольниках я разыскал инфекционное отделение, где находился Андрюшенька. Вопреки запрету врачей я дождался, когда его выведут на прогулку и, увидев его в больничном дворике, позвал его. Он подошел к забору, за которым я стоял. Глаза его были полны слез, но он не плакал. Я говорил ему, что он уже почти совсем выздоровел, и скоро мы заберем его домой.

Так уж случилось, что в эти же часы приехала навестить Андрюшеньку и моя мама. Она пряталась в кустах за забором. Но Андрюшенька ее заметил, как он, вероятно, видел ее и в предыдущие посещения. Он невозмутимо сказал мне: «Там бабка в кустах». Ему было, конечно, непонятно, почему баба Маня не подходила к нему.

После этого дня мы уже в открытую общались с Андрейкой. Думаю, что такое общение было и ему понятнее и приятнее. Мы навещали его ежедневно. Вскоре Андрюшеньку выписали из больницы, и мы вернулись на дачу в Валентиновку.

Я очень переживал болезнь Андрюши, но Лидочке пришлось пережить гораздо более тяжелые дни, когда его состояние было тяжелым, а рядом не было меня. К счастью, все обошлось и сын наш вернулся домой здоровым. С тех времен у нас сохранились фотографии. На одной из них Андрюшенька стоит за забором в больничной пижаме. Глаза его грустные, но он сдерживается, чтобы не заплакать. Быть может, медсестра предупредила его, что если он будет плакать, ему не разрешат встречаться с родными.

При последующих посещениях Лидочка читала ему книжки, мы разговаривали с ним, и он вновь стал улыбаться. Андрейка во время наших посещений с удовольствием пил «больничный кисель» и внимательно слушал наши рассказы. Держался он мужественно, как и подобает настоящему мужчине.

В эти дни окончательно созрело наше желание произвести на свет Галочку. Я пишу так потому, что мы действительно хотели иметь не только сына, но и дочь. А по всем подсчетам для зачатия дочери наступило оптимальное время. Произошло это событие в нашей комнатке в Валентиновке в первую же ночь после моего возвращения со сборов. Ночь

314


любви после почти месячного воздержания дала жизнь нашей дочери. Пройдут еще долгие 9 месяцев, прежде чем свет увидит Галочку, а она - Свет.

Наконец, мы вновь все вместе на даче в Валентиновке. Андрюшенька постепенно отогревает свою детскую душу, травмированную вынужденным одиночеством и отсутствием привычной родительской ласки в больнице. Он вновь улыбается и смеется. В его глазках мы вновь видим жизнерадостный блеск. Все время мы вместе. Днем гуляем, ходим в лес, навещаем моих родителей в Загорянке. Вечерами греемся у костра, рассказываем Андрюше любимые им сказки. Читаем «Волшебник Изумрудного города». Эта книга на долгое время становится одной из любимых у Андрюши. Он знает ее практически наизусть. Порой, когда вечерами я или Лидочка читаем ему очередной раз один из отрывков этой сказочной истории и, засыпая, пропускаем какие-то слова и фразы, он поправляет, цитируя наизусть правильный текст.

Летняя олимпиада в РимеЛетом 1960 года в Риме состоялись Олимпийские игры. В моей жизни

это была третья летняя Олимпиада после ХIV Олимпийских игр 1952 года в Хельсинки. После хельсинских игр в 1956 году была Олимпиада в Мельбурне, где триумфатором из советских спортсменов был Владимир Куц. Он победил на обеих стайерских дистанциях: 5.000 и 10.000 м. А вот ХVI Олимпиада в Риме назвала целый ряд новых имен, оставивших заметный след в истории разных видов спорта.

Самым сильным человеком планеты стал в Риме тяжелоатлет из Москвы Юрий Власов. Он победил безоговорочно, установив мировые рекорды как в отдельных видах, так и в троеборье (жим, рывок, толчок). Впервые в истории тяжелой атлетики чемпионом в поднятии штанги в тяжелом весе стал такой «элегантный» (хорошо сложенный) спортсмен- знаменосец Сборной СССР. Он нес знамя страны, как во время парада открытия, так и при закрытии Олимпиады.

Но Римская Олимпиада назвала и других героев. Именно здесь, в Риме, мир узнал имена таких выдающихся спортсменов, как велосипедист-шоссейник Виктор Капитонов, выигравший труднейшую велогонку, проходившую в страшную жару. Продолжил победные традиции наших легкоатлетов-стайеров Петр Болотников, выигравший забег на 10.000 метров. Впервые в истории Олимпиад в прыжках в высоту победил Роберт Шавлякадзе, прыгнувший на 2 м 16 см. Призером в этом виде стал молодой Валерий Брумель, который впишет впоследствии немало победных строк в историю этого вида легкой атлетики. Он станет рекордсменом мира, победит на Олимпиаде в Токио в 1964 году. После тяжелой травмы, полученной при падении с мотоцикла, Валерий Брумель перенесет множество операций, но лишь хирург-самородок Илизаров смог совершить

315


чудо. Он помог Валерию Брумелю вернуться в большой спорт. Впоследствии В. Брумель стал писателем.

Но не только советские спортсмены блистали на Олимпиаде в Риме. Золотыми буквами в историю спорта вписаны имена многих зарубежных спортсменов. Так, на 100 метровой дистанции в легкой атлетике победил спортсмен из ФРГ Армин Хари. Он нарушил многолетнюю монополию американских спортсменов. А вот у женщин традиционно сильнейшей оказалась Вальма Рудолф - негритянская спортсменка из США, получившая прозвище "черная газель".

Ну, и, наконец, на Олимпиаде в Риме зажглась пожалуй самая яркая звезда в истории бокса. В полутяжелом весе победил молодой 18-летний боксер Кассиус Клей из США. Спустя несколько леь он станет чемпионом мира среди профессионалов. Он неоднократно защищал свое звание в поединках с сильнейшими спортсменами того времени, пока не был лишен своего чемпионского звания и осужден за отказ участвовать в войне против Вьетнама. К тому времени Кассиус Клей принял мусульманство и стал Мухамедом Али. После выхода из тюрьмы он вернул себе звание чемпиона мира в тяжелейшем поединке с тогдашним чемпионом мира Дж. Форменом, проходившем в Африке, в столице Конго Киншассе.

Пройдут годы, и Мухамед Али будет назван сильнейшим боксером всех времен и народов, как и великий Пеле - сильнейший футболист Планеты за всю историю футбола. Я упомянул имена наиболее ярких спортсменов, оставивших заметный след в истории спорта. Но Олимпийские игра в Риме дали Миру еще множество ярких побед и имен, которые сохранились в моей памяти, но я не хочу надоедать Вам моими воспоминаниями об этих далеких уже спортивных баталиях.

Последняя студенческая осеньЛето подходит к концу. Скоро осень. Эта осень - последняя осень

нашей студенческой жизни. Мы завершаем учебу в мединституте. Пять лет назад мы стали студентами, познакомились с Лидочкой, полюбили друг друга. За эти годы мы многое узнали в этой непростой штуке- жизнь. Но главный итог этих пяти лет- наша любовь, наш сын. Мы любим друг друга и мы счастливы.

В сентябре я вновь начинаю работать медбратом в 13-й Горбольнице. Учеба, ночные дежурства, ночевки то дома, то у моих родителей на Шарикоподшипниковской улице. Время бежит быстро.

В выходные дни (а в те годы выходной день был лишь один - воскресенье) мы часто ездили гулять с Борисом Сергеевичем и Варварой Сергеевной в Серебряный Бор. От этих прогулок у нас сохранились фотографии, на которых запечатлены Андрюшенька, Лидочка, Варвара Сергеевна, Борис Сергеевич и я. Андрюшенька любит такие совместные прогулки. Он с удовольствием бегает по берегу Москвы-реки, смотрит на проплывающие по реке катера и баржи. После прогулок мы обычно все

316


вместе обедаем у Лидиных родителей. Пока Андрюшенька отдыхает после обеда, мы с Варварой Сергеевной играем в преферанс, иногда в домино.

Спустя годы преферанс уступит место «канасте», которая станет семейной игрой примерно с середины 60-х годов до последних лет жизни Варвары Сергеевны.

Конец 1960-го года. В Москве возникает опасность эпидемии оспы. Какой-то журналист, вернувшийся из Индии, умирает от оспы в Боткинской больнице. Затем в других городах страны возникают новые случаи заболевания. Начинается всеобщая вакцинация. В этот период, в декабре 1960-го, и Андрюшеньке в Кремлевской поликлинике проводят вакцинацию. Переносит он вакцинацию тяжело, но постепенно все нормализуется.

Лидочка беременна, а у нас, как говорится, на носу зимняя сессия. Наконец, и эта экзаменационная сессия становится достоянием истории, и с согласия Варвары Сергеевны на последние наши студенческие каникулы Андрюшенька останется с ней, а мы с Лидочкой поедем отдыхать в дом отдыха «Валдай».

Этот дом отдыха ЦК КПСС и Совмина СССР размещается в бывшей даче А.А.Жданова (а позднее И.В.Сталина) в живописнейшем уголке под Новгородом. Добираемся мы до Новгорода международным автобусом. От Автовокзала едем на небольшом автобусе дома отдыха (до территории дома отдыха еще примерно около часа езды). Нас размещают в двухместном номере.

Во время студенческих каникул основной контингент отдыхающих- молодежь. Погода стоит великолепная. Мороз и солнце. Дом отдыха расположен в лесу по берегам озер. Я впервые оказался в такой зимней сказке. По сравнению с природой Валдая, подмосковная кажется беднее. Могучие вековые ели и сосны. Настоящий хвойный лес, прекрасная лыжня. Длинные пологие склоны, по которым лыжи сами несут тебя. Белый-белый снег, укрывающий, словно вата, бескрайние поля и лесные опушки. Яркое солнце, чудесный воздух. Мы ежедневно по несколько часов проводим в лесу, катаясь на лыжах. После обеда играем в настольный теннис, а вечерами в преферанс. Эти дни на Валдае были, на мой взгляд, одними из лучших в нашей жизни.

Но, к сожалению, счастье наше не оказалось безоблачным. Во время нашего отдыха заболел гриппом Андрюшенька. В тот год в Москве свирепствовал грипп. Эпидемия была тяжелой и Андрюшенька тоже тяжело болел. Он похудел, осунулся. И надо же было так случиться, чтобы он заболел опять в мое отсутствие (на сей раз отсутствовали мы оба - Лидочка и я). Но вот мы вновь вместе. Андрюшенька поправляется, Лидочка чувствует себя относительно неплохо. Начинается последний семестр нашей учебы в Институте.

317


Кем быть?Последний семестр будет проходить как субординатура по трем

основным медицинским дисциплинам: терапия, хирургия и акушерство и гинекология. Чтобы успешно подготовиться к государственным экзаменам в последние месяцы учебы, я решил оставить работу медбрата в 13-ой горбольнице.

Субординатура по терапии у нас началась с занятий на кафедре госпитальной терапии. Нашим преподавателем был ассистент, а в дальнейшем доцент кафедры, Александр Сергеевич Сметнев. Он был сравнительно молод, где-то около 40 лет, но достаточно хорошо подготовлен как теоретически, так и практически. Разборы пациентов как на кафедре, так и на базах, где мы проходили субординатуру, показали, что С.А.Сметнев хороший диагност, владеющий современными методами диагностики заболеваний сердечно-сосудистой системы. Именно сердечно-сосудистая патология была предметом изучения на кафедре Госпитальной терапии, которую в те годы возглавлял действительный член АМН СССР, профессор Александр Леонидович Мясников. Он был также и директором Института кардиологии АМН СССР. Занятия с А.С.Сметневым проходили живо, интересно.

Но ведь нам следовало привыкать не столько к обстановке и возможностям одной из ведущих клиник Москвы, но, скорее, к отделениям обычных городских больниц. Ведь из нас готовили простых участковых врачей. Поэтому большую часть субординатуры мы провели в терапевтическом отделении небольшой городской больницы, расположенной недалеко от Курского вокзала на Садовом кольце. Эта больница была базой кафедры госпитальной терапии 1-го МОЛМИ, и главным консультантом терапевтического отделения был профессор Гиляревский. Было ему тогда уже за 60, но был он подтянут, тщательно одет и производил впечатление настоящего интеллигентного доктора.

Нас, студентов, закрепили за определенными врачами отделения. Но, к сожалению, врач, к которому мы с Лидочкой были прикреплены, не оставил следа в моей памяти. Сказать, что в больнице этой мы узнали что-нибудь новое, интересное, было бы просто неправдой. Рутина - вот как можно было одним словом описать обстановку в этом терапевтическом отделении московской больницы. Лишь один случай запомнился от этой «практики».

Мы с Лидой вели больных в одной из палат. После утреннего обхода палатный врач попросила нас измерить кровяное давление у одного из пациентов. Лидочка подошла к этому больному и стала его что-то спрашивать, но он ничего не отвечал. Больной, который лежал с ним в этой же палате, сказал, что больной без сознания. Лидочка наложила манжетку на руку и попыталась измерить давление. Давление не определялось. Мы еще несколько минут возились с манометром, но так и не сумели определить артериальное давление. Пытались нащупать пульс. Пульс

318


отсутствовал. Мы побежали к лечащему врачу и сообщили ему, что пациент скончался. Но когда он умер, мы не знали, как не знала и лечащий врач.

Несколько раз за время прохождения субординатуры по терапии мы с А.С.Сметневым принимали пациентов в поликлинике, находившейся рядом со зданием ГУМа, то есть в районе близко расположенном к Красной площади. Если мне не изменяет память, это был Старопанский переулок. Там нам довелось наблюдать, как принимают пациентов в участковой поликлинике.

Удовлетворения от работы врача в поликлинике, как и врачом в терапевтическом отделении обычной больницы, я не получил. Уже это заставило задуматься о том, чем заняться после окончания института. Из медицинских клинических дисциплин меня интересовала неврология. Я неплохо владел топической диагностикой. Но, насмотревшись за время работы медбратом на тяжелых больных, которым врачи могли поставить правильный диагноз, но были практически бессильны оказать им помощь, я и эту профессию - невропатолога - тоже не решался избрать своей профессией на всю оставшуюся жизнь. Быть может, это была одна из главных ошибок моей жизни.

Та уж случилось, в начале марта в комитет ВЛКСМ 1-го МОЛМИ пришли представители лаборатории иммунологии эмбриогенеза Института экспериментальной биологии АМН СССР. Как потом я узнал, одним из «ходоков» была Раиса Федоровна Аверкина. В сентябре 1961 года мне придется начать свою научную деятельность в 105 комнате вышеуказанной лаборатории. Информацию об этом визите мне передал Коля Чебышев, член Комитета ВЛКСМ нашего института.

Мы, конечно, понятия не имели об этой специальности - «иммунология эмбриогенеза». Да и вообще, была ли это «специальность»? Но все же мы с Лидой поехали в первых числах марта в этот Институт. Он находился в районе метро «Сокол» по адресу Балтийская улица, дом 8. Территориально это было близко от нашего дома.

Солнечным весенним днем мы поехали в институт экспериментальной биологии АМН. Доехали на 23 трамвае до метро «Динамо», затем две остановки на метро до «Сокола». Выйдя из метро, мы спросили у прохожих, как пройти на Балтийскую улицу. Она находилась за углом, если идти по Ленинградскому проспекту в сторону от центра. Здание Института располагалось на пересечении улиц Балтийская и Усиевича. Здание постройки 30-х годов, темное, пятиэтажное, в форме неполной буквы «П». Окружено оно было высоким глухим забором. У ворот стояла довольно большая будка проходной.

Из проходной мы позвонили в лабораторию и сообщили о своем приходе. Нас пропустили в здание Института. Когда мы подошли ко входу, то увидели на стене по бокам от центрального входа таблицы, на которых были названия размещавшихся в этом здании учреждений: Институт нормальной и патологической физиологии АМН СССР, Институт

319


экспериментальной биологии АМН СССР, Фундаментальная библиотека АМН СССР, Отдел кинематографии АМН СССР.

В 30-е годы это здание было построено для Всесоюзного института экспериментальной медицины имени М.Горького (ВИЭМ). В дальнейшем институт этот был реорганизован и разделен на несколько названных выше институтов. Институт экспериментальной биологии занимал 2-й этаж этого большого здания.

Мы разделись в гардеробе на цокольном этаже и прошли в кабинет «профессора» О.Е.Вязова (так называли его коллеги, но. как оказалось О.Е.Вязов в это время был еще лишь кандидатом мед наук). Нас встретил седой, лысеющий мужчина среднего роста. На вид я дал бы ему лет 50-55 (было же ему в то время лишь 36 лет). В кабинете стоял большой письменный стол, за которым работал «хозяин» кабинета, а справа у стены - большой, современный микроскоп, смонтированный на специальном столе, за которым работала молодая «сотрудница» (это была, как я узнал позднее, дипломница из МГУ светлана Телепнева).

Олег Евгеньевич был приветлив, разговорчив. Он спросил нас о наших «стремлениях», чем мы интересуемся, хотим ли заниматься наукой, рассказал о своей лаборатории, о направлении научных исследований. Когда я сказал, что мы вообще-то не подготовлены для такой научной работы и не владеем методами исследований, применяемыми в лаборатории, он, усмехнувшись, ответил, что это его не пугает, так как и наши профессора (имелись в виду профессора 1-го МОЛМИ) не владеют такими методами и вряд ли знают о проводящихся в лаборатории исследованиях. Это меня подкупило. Ведь в этом Институте можно заниматься суперсовременными научными исследованиями.

Какой же я был простак!!!О.Е.Вязов предложил мне заполнить анкету и сказал, что он сделает

запрос от имени АМН СССР в наш Институт (1 МОЛМИ), чтобы меня распределили на работу к ним в лабораторию. Я думал, что это действительно решает проблему моего «распределения». Когда же в конце марта на распределении студентов, оканчивающих Институт в 1961 году, Директор Института профессор В.В.Кованов спросил меня, где бы я хотел работать, я ответил, естественно, в Институте экспериментальной биологии АМН СССР. Он обратился к пердставителю АМН с вопросом, есть ли на меня «запрос». Рыжий мужик в очках, с рыжими усами, представлявший АМН (с ним мне еще придется столкнуться позднее, летом 1961 года), фамилию его я запамятовал, ответил, что я в его списках не значусь.

В.В.Кованов предлжил распределить меня, а также и Лиду, в АМН СССР «условно». На самом же деле это «условно» оказалось просто «липой» (обманом). Когда после окончания Института мы будем получать соответствующие «бумаги». То в них будет указано: направить на работу в Мосгорздрав (то есть в отдел здравоохранения города Москвы) в качестве участкового врача.

320


Но до этого дня пройдут еще долгих 3 месяца, в течение которых нас ждут радостные события, оказавшие огромное влияние на нашу дальнейшую жизнь: во-первых, в апреле 24-го появится на Свет наша дочь Галочка, во-вторых, мы успешно сдадим госэкзамены и получим дипломы «Врача», более того, я получу Диплом с «Отличием», но об этом я расскажу более подробно позже.

ГалочкаВесь март и первая половина апреля у нас была субординатура по

хирургии. Часть этого цикла была посвящена травматологии. Проходили мы ее в поликлинике на Новослободской улице, недалеко от Минаевского рынка. Добирались туда с пересадками. Сначала до Белорусского вокзала, а затем на автобусе мимо 2-го часового завода по улице Бутырский вал, вдоль железной дороги в сторону Савеловского вокзала.

В тот год издательство «Правда» строило комплекс новых зданий. Одно из них поднималось как раз на маршруте нашего автобуса, слева от железнодорожного полотна, если ехать от Белорусского вокзала. Это здание предназначалось для типографии крупнейшего издательства страны. И вот, в один из дней начала апреля крановщик задел возведенное уже, наверное, до 10-12-го этажа панельное строение, и оно рухнуло как карточный домик, погребя пол обломками многих находившихся на стройплощадке людей. И мы как раз проезжали на автобусе в это время. В те годы об этом трагическом событии, естественно, никаких сообщений в средствах массовой информации не появилось. Спустя годы на месте рухнувшего строения было построено уже кирпичное здание типографии газеты «Правда».

Занятия по травматологии проходили спокойно, но малоинтересно. Мы присутствовали на «малых» операциях в поликлинике (вскрытие панариция, карбункула, зашивание «бытовых» ран, наложение гипсовых повязок при переломах).

Лидочка была уже, как говорится, «на сносях». До появления на свет Галочки оставалось лишь недели три, когда после очередной сдачи анализа мочи ей было рекомендовано лечь в отделение патологии беременности. В моче появился белок, отеки на ногах из скрытых перешли в явные. Налицо была картина развивающегося позднего токсикоза беременности. Госпитализировали Лидочку в роддом на улице Веснина, туда же, где родился Андрюша и чуть позже появится на свет Галочка. После занятий я каждый день ехал в роддом, чтобы поддержать Лидочку в ее вынужденном «заточении».

12 апреля 1961 года, закончив занятия в поликлинике, я, как обычно, доехал на автобусе до 2-го Часового завода и, выйдя на Ленинградский проспект, оказался в совершенно необычной обстановке. С «неба» падали листовки (их разбрасывали с круживших над Москвой вертолетов), люди обнимали друг друга. В листовках сообщалось, что в Космос запущен

321


корабль с человеком на борту. Первым космонавтом планеты Земля стал наш соотечественник- майор советской армии Юрий Алексеевич Гагарин.

С листовки на нас смотрело открытое, улыбающееся лицо молодого офицера. Улыбка эта была обворожительна, и вскоре она покорит весь мир. Листовки были заготовлены, конечно, заранее, и разбрасывали их уже после успешного приземления космонавта, совершившего один виток на корабле-спутнике «Восток» вокруг Земли. Сообщения по радио и телевидению тоже были переданы уже после успешного завершения полета. В те годы (да и в дальнейшем) запуски космических кораблей с космонавтами на борту проходили в глубокой тайне. О них мы узнавали сначала от Бориса Сергеевича, который в те годы работал первым замом главного редактора газеты «Правда», а с конца мая 1961 года Председателем Правления «АПН» (Агентства печати «Новости»). И только на следующий день в прессе, а вечером по радио и телевидению сообщали об успешном запуске в СССР нового космического корабля с человеком на борту. Такая была в то время обстановка в стране.

Мои родители рассказывали, что почти также встречали в конце 30-х годов героев-летчиков, совершивших беспримерный по героизму перелет через Северный Полюс в Америку - Валерия Чкалова и членов его экипажа Байдукова и Белякова. На запруженных народом улицах Москвы машину с героями приветствовали десятки, а может быть и сотни тысяч восторженных москвичей. Над улицами Москвы тоже летали листовки, которые сбрасывали с верхних этажей зданий.

С этим радостным событием о знаменательном событии в истории человечества я помчался в роддом к Лидочке. Я написал ей записку, в которой рассказал о происходивших на улицах Москвы «стихийных» народных гуляниях. Мое сообщение, правда, не застало Лидочку врасплох. Она уже знала об успешном полете Юрия Гагарина в космос из сообщения, прозвучавшего по радио. Но мы с ней разделяли всенародную радость и гордились, что первым человеком, побывавшим в Космосе, был наш - гражданин Страны Советов Юрий Гагарин.

Спустя несколько дней Лидочку выпишут из отделения патологии беременности роддома. Угроза развития позднего токсикоза беременности была ликвидирована. Дней десять мы проведем вместе, посещая последние занятия по хирургии. А утором 24 апреля у Лидочки начались схватки, и ее положили в Роддом - уже в родильное отделение. К вечеру того же дня, а именно часов в 5, произошли нормальные роды, и в нашей семье появилась маленькая дочка.

В те годы, в начале 60-х, рождаемость в стране и в Москве была еще достаточно высокой. Во дворах и на улицах, особенно в весенний период, можно было увидеть много беременных молодых женщин, а также молодых родителей, возивших в колясках своих детишек. Даже в нашей «большой семье» было сразу трое беременных: Лидочка, Юля и Рая. А во время последнего цикла по акушерству и гинекологии, который проходил у нас в 14-м роддоме, расположенном рядом с Шарикоподшипниковской улицей,

322


где жили мои родители, за одно ночное дежурство принимали по 10-12 родов. Этот «родильный бум» продержался в СССР, к сожалению, сравнительно короткий период времени. Рождаемость в стране пошла на убыль уже в 80-е годы, а сейчас мы вообще имеем в России, да и в других европейских республиках СНГ, отрицательный демографический баланс: за год рождается меньше детей, чем умирает людей. Поэтому население этих стран сокращается.

Сразу после первомайских праздников мы забрали Лидочку и Галочку из Роддома и перевезли их к нам на Беговую улицу, 2, кв. 110.

Естественно, Лидочка не могла уже больше посещать занятия в Институте. Она оформила послеродовой декретный отпуск. В эти первые дни пребывания Галочки дома Андрюшенька находился то у Варвары Сергеевны, то у моей мамы.

Когда я уходил на занятия в Институт, кто-то из бабушек обязательно «поддежуривал» у нас, и они помогали Лидочке справляться с «хозяйством». Памперсов в то время еще не было, а мы старались, чтобы девочка наша была «сухой и чистой», так что пеленки меняли ей часто, как только замечали, что она кряхтит или попискивает. Пеленки тут же менялись, мокрые замачивались, стирались, сушились и гладились. Был постоянный круговорот пеленок. Когда я возвращался из Института, то брал на себя эту часть «работы».

АПНВсе было бы ничего, но молока у Лидочки явно не хватало, и

пришлось брать «донорское» молоко на молочной кухне в поликлинике на Сивцев-Вражке (1-я поликлиника 4-го Главного Управления Минздрава СССР, а попросту «Кремлевская»). Благо Лидочка была еще «прикреплена» к «Кремлевке» благодаря Борису Сергеевичу, ставшему в это время первым Председателем Правления «АПН».

Это Агентство было создано по решению Политбюро ЦК КПСС, как орган контрпропаганды. Оно носило внешне статус «неправительственной» организации, а на самом деле было органом не только контрпропаганды, но и выполняло разведывательные функции. В корпунктах «АПН» за рубежом один из сотрудников обязательно был представителем КГБ (Комитет Госбезопасности), а один из замов Председателя Правления «АПН» также был «ГЭБИСТОМ» («ГЭБ»-шпионом).

Правление - это исполнительный орган Агентства. Но был еще и Совет Учредителей, среди которых фигурировали общественные организации (АН СССР, Общество «Знание», Союз Советских писателей и др.). Первым Председателем Совета Учредителей стал космонавт Юрий Гагарин.

В эти весенние дни 1961 года проходило формирование не только руководящих структур «АПН», но и набирался штат основных работников- журналистов. К Борису Сергеевичу домой, а позднее на дачу в

323


Валентиновку, приезжали довольно часто его замы и ответственный секретарь Правления «АПН» Борис Яковлевич Пищик с предложениями о приеме в штат «АПН» молодых и известных уже журналистов, работавших в тот год в ряде ведущих газет и журналов страны. Я запомнил, как предлагались кандидатуры Бекназара Юзбашева, Генриха Боровика, Карла Непомнящего. Многих журналистов, работавших с Борисом Сергеевичем в «Труде», «Правде», а еще раньше в «Огоньке» также пригласили на работу во вновь создаваемое Агентство. Среди них Борис Котов, Юрий Шевченко, Сеснев и другие.

На посту заместителя Председателя Правления «АПН» по линии КГБ Борис Сергеевич хотел видеть Сергея Михайловича Федосеева. В те годы Сергей Михайлович был полковником, начальником одного из Управлений КГБ. Но, к сожалению, его «не отпустили» из КГБ, и на этот пост был назначен некто Карпович. Проработал он в «АПН» недолго и его сменил впоследствии Ю. Федяшин. Вот такое отступление в связи с Поликлиникой на Сивцевом-Вражке.

ГинекологияУ меня уже завершался цикл субординатуры по акушерству и

гинекологии. Я уже писал, что акушерский цикл проходил в 14-м роддоме. Запомнил я лишь главврача роддома Якова Львовича - небольшого роста, лысого (волосы были лишь в области висков и темени), энергичного еврейского врача. Порядок в роддоме при нем был отменный. Недаром этот роддом был выбран в качестве базы кафедры акушерства и гинекологии 1-го МОЛМИ. Курировала роддом сама Вера Ильинична Бодяжина - второй профессор кафедры, а чуть позже замдиректора по науке НИИ акушерства и гинекологии АМН СССР. Именно в этом роддоме решила рожать Рая, Толина супруга.

Цикл гинекологии мы проходили в гинекологическом отделении 61-й горбольницы - клинической базы 1-го МОЛМИ, расположенной на улице Х-летия Октября у метро «Спортивной» в Лужниках. Нашим куратором была Екатерина Михайловна Вихляева, в то время молодой доцент кафедры. Отделение же возглавляла очень симпатичная, полноватая женщина, еще очень молодая (было ей тогда, наверное, не больше 35-40 лет) Валентина Андреевна Владимирова.

К ней не раз придется обращаться за помощью в плане консультации и даже госпитализации наших родных и знакомых. Она неизменно оказывала необходимую помощь (в те годы еще существовала «профессиональная взаимопомощь» и все решали не деньги, а личные связи). Здесь, в 61-й горбольнице оперировали Юлю по поводу миомы матки, оказывали хирургическую помощь Оксане, когда у нее было сильнейшее воспаление - «бартолинит». Валентина Андреевна за прошедшие 20 лет, конечно, постарела, но была неизменно приветлива,

324


дружелюбна и всегда готова прийти на помощь, как только мы к ней обращались.

ГосэкзаменыМесяц май пролетел быстро. Домашние заботы, учеба. В конце мая

занятия в институте закончились и нам предстояло сдать лишь госэкзамены, чтобы получить диплом врача. Теперь я был дома постоянно и помогал Лидочке «растить» наших деток. Андрюшенька тоже был с нами. Галочка спала пока в коляске, а Андрюшенька в своей детской кроватке.

Галочка была не очень спокойной, чуть что - орала как резаная. Лидочка не высыпалась по ночам. Но нам следовало готовиться к экзаменам. Помню такую картину: я читаю учебник, Лидочка сидит рядом на диване и засыпает, Галочка начинает пищать. Приходится одной рукой перелистывать учебник, а другой качать коляску. Наконец, она умолкает, (естественно, не коляска, а Галочка). Лидочка дремлет, я продолжаю читать, а Андрюшенька занимается у балкона своими игрушками.

Бывали и другие «картинки». Мы только что уложили Галочку и пошли с Лидой на кухню готовить обед. Вдруг слышим из комнаты вопль. Прибежали, Галочка орет, слезы льются по ее щекам, Андрюшенька стоит немного смущенный с погремушкой в руке. Он, вероятно, в порыве «нежности» трахнул спящую сестренку пластмассовой игрушкой по голове. Вот она и заорала благим матом. Вообще-то Андрейка очень ревновал нас к вновь появившемуся новому члену семьи - Галочке.

Вот в такой обстановке мы готовились к госэкзаменам. В дни, когда нам нужно было идти в Институт для сдачи очередного экзамена, "дежурить" к нам приходила Варвара Сергеевна или приезжала моя мама.

Госэкзаменов у нас было пять: терапия, хирургия, акушерство и гинекология, организация здравоохранения и философия (диалектический материализм).

В памяти сохранился экзамен по акушерству и гинекологии. Сдавали мы с Лидой Вере Ильиничне Бодяжиной. На столе у экзаменатора лежал журнал посещения занятий студентами нашей группы. Когда Вера Ильинична увидела, что у Лиды стоят сплошные пропуски занятий цикла субординатуры по акушерству и гинекологии, она, естественно, поинтересовалась причиной. Лидочка сказала, что она во второй раз стала мамой. Профессор Бодяжина улыбнулась и, почти не спрашивая ее, поставила в зачетную книжку «отл.» (отлично).

Следом за Лидой отвечал я. К столу подошел зав. кафедрой профессор Константин Михайлович Жмакин. Он послушал мои ответы и довольный отошел. Не знаю, сказал ли он что-либо Вере Ильиничне, но закончив опрос, она поставила мне в зачетную книжку просто невероятную оценку - «отлично с плюсом».

Остальные экзамены я сдал также на «отлично», а Лида на «хорошо».

325


События начала лета 1961В начале июня мы все переехали на дачу в Валентиновку. К этому

времени и Юля уже родила Оксану. Так что было это, наверное, уже числа 10-12. Оксана была очень смешной. Волосы на голове стояли ежиком, глазки маленькие. Когда она плакала, то слезы текли ручьем и заливали ей уши. Плач же ее был тихим. Юля говорила: «Но почему же она такая страшненькая?». Когда же родилась Галочка, то в роддоме все бегали смотреть на ее ресницы и глаза. В отличие от своей двоюродной сестрички, она была с самого рождения похожа на куколку. Потом у нее появился залихватский чуб, и уже можно было предсказать ее характер. Я уже говорил, что когда она плакала, то стоял просто рев (но плакала она обычно без слез, в отличие от Оксаны).

У Юли было много молока, и она пару раз брала Галочку, чтобы ее покормить грудью. Однажды Галочка с жадностью стала сосать грудь. Молоко текло струей, и Галочка захлебнулась. Юля испугалась и выхватила у нее грудь изо рта. Наверное, это показалось Галочке обидным. Больше грудь у Юли она не брала и довольствовалась короткое время сцеженным молоком. К этому времени Галочке исполнилось 2 месяца, и мы перешли на искусственное вскармливание: готовили ей овсяные отвары и давали получаемые на «молочной кухне» в Костино «В-кефир», «Б-кефир» и т.п.

За время экзаменов в нашей большой семье произошло и одно трагическое событие. Рая рожала в 14 роддоме. Роды были затяжные, у нее была слабость родовых сил, а ребенок был крупный. Видимо, врачи все-таки проморгали момент, когда можно было получить здорового ребенка, сделав кесарево сечение. Но когда головка ребенка уже «вставилась» во вход малого таза, а схватки все еще были слабыми, делать кесарево сечение было уже поздно. У ребенка началась асфиксия. Была сделана попытка наложить высокие щипцы. К сожалению, сразу извлечь ребенка не удалось, но при этом были нанесены тяжелые травмы шейке матки. Когда же ребенок родился в тяжелой асфиксии, то все внимание врачей было сосредоточено на новорожденном. Разрывы шейки матки не были замечены и, соответсвенно, остались незашиты.

Ребенок, имя которому дали Владислав, погиб через несколько дней. Сразу после родов я беседовал с врачами роддома и узнал неутешительные вещи, но дома Толе и родителям я не смог сказать всей правды. Я еще не терял последней надежды, что все обойдется. Но на следующий день я беседовал с профессором В.И.Бодяжиной, которая уже успела посмотреть и родильницу и ребенка. Она сказала, что лучшим исходом в этой ситуации будет смерть ребенка. Ведь в противном случае мы получим тяжелого инвалида. При такой тяжелой асфиксии и черепно-мозговой травме ничего, кроме синдрома Литля, ждать не приходится. Детей с синдромом Литля нам довелось видеть в клинике детских болезней. Это тяжелейшая патология. Дети не говорят, не ходят, плохо сидят даже в возрасте 3-5 и более лет. Некоторые из них доживают и до более взрослого возраста. Но это муки и для самого ребенка, и для семьи.

326


Поскольку ребенок скончался в первые дни жизни, то врачи роддома предложили не забирать его тело и не регистрировать рождение. Я передал все это Толе и, посоветовавшись с родителями раи и нашими, он принял это предложение. Вот так врачебная ошибка изменила судьбу (или, во всяком случае, повлияла на дальнейшую судьбу) этой молодой супружеской пары. Долгих девять лет у Толи и Раи не было детей. За эти годы у Раи были неоднократно беременности, которые заканчивались выкидышами. Но об этом я расскажу позднее.

Борис Сергеевич в эти дни находился в длительной поездке по США. В составе большой группы журналистов, которую он возглавлял, они объехали почти всю Америку с Востока на Запад и с Севера на Юг. По возвращении Борис Сергеевич много и интересно рассказывал об этой поездке, о встречах с интересными людьми. А встречались они не только с журналистами и писателями, но и с видным политическими деятелями США и даже с самим Президентом Джоном Ф. Кеннеди. В составе делегации советских журналистов был и Главный редактор журнала «За рубежом» Д.Краминов.

Журнал этот начал выходить недавно и пользовался большой популярностью. В нем печатались интересные аналитические обзоры и статьи известных наших журалистов-международников о событиях и фактах наиболее важных и интересных, происходивших в самых разных странах Мира. Я с удовольствием читал этот еженедельник на протяжении многих лет. Как рассказывал Борис Сергеевич, Д.Краминов очень переживал, что не он является руководителем делегации, а Борис Сергеевич Бурков, возглавлявший какое-то «АПН». Пройдут годы, но холодок в отношениях этих журналистов - Д.Краминова и Б.Буркова - сохранится. Во всяком случае, Борис Сергеевич не очень лестно отзывался о своем коллеге.

ТрудоустройствоВ конце июня состоялось торжественное вручение дипломов. Мы с

Лидой, находясь с детьми на даче, на это вручение не поехали. Дипломы мы получили позже в ректорате. Именно в этот день я узнал, что получил «Диплом с отличием». Когда нам вручили дипломы, я обратил внимание, что у Лиды «корочка» диплома темно-голубая, а у меня темно-синяя. Открыв Диплом, я и обнаружил, что у меня «Диплом с отличием». Одновременно с дипломами мы получили и удостоверения о распределении (направление на работу).

Я уже писал, что мы с Лидой получили направление на работу в Мосгорздрав в качестве участковых врачей. Естественно. Такой результат распределения нас не устраивал. Ведь, по обещанию ректора, нас должны были распределить в Академию Медицинских Наук СССР. Узнав о результате распределения, Борис Сергеевич сказал, чтобы мы пока никуда не обращались, и что он поможет нам в плане устройства на работу в НИИ АМН СССР.

327


Палочкой-выручалочкой в этом плане стал для нас Сергей Михайлович Федосеев. Как-то на дачу в Валентиновку приехали сотрудник АПН, член Правления, ответственный секретарь Правления Борис Яковлевич Пищик, а также С.М.Федосеев - полковник КГБ, руководитель одного из управлений Комитета Госбезопасности.

Борис Яковлевич Пищик, обращаясь ко мне говорил: «Ну, как дела, сынок!». Я рассказал о результатах нашего распределения и об обещании направить нас в АМН СССР, о предложении, сделанном нам еще в марте в Институте экспериментальной биологии. Б.Я.Пищик сказал, что двоих, то есть мужа и жену, в один институт на работу не возьмут. Будет лучше, если Лидочка пойдет работать в Институт мозга, где начальник отдела кадров - его супруга Александра Ивановна Фадеева. Но, поскольку Лидочка пока все равно не может устраиваться на работу из-за маленькой Галочки, то следует сначала решать вопрос моего трудоустройства.

Тут и «настала очередь» Сергея Михайловича Федосеева. Он сказал, чтобы я не волновался, вопрос этот решаемый, и что через пару дней он сообщит, куда и к кому мне придется обратиться.

В те годы, как вероятно и раньше, большинство кадровых вопросов, связанных с назначением на «высокие посты» в Министерства, Академию наук АМН и даже на пост директора НИИ решались обязательно только после согласования с КГБ. Да не только такие назначения , но и поездки в длительные заграничные командировки. Поэтому все руководители Минздрава и АМН СССР были в своеобразной зависимости от КГБ. И, естественно, КГБ имел свое рычаги воздействия на руководителей этих ведомств. Лично знакомы с Сергеем Михайловичем Федосеевым были не только сотрудники соответствующих отделов указанных учреждений, работавшие непосредственно под контролем КГБ, но и руководители Минздрава СССР и РСФСР, например, Министр здравоохранения СССР - С.В.Курашов, Министр здравоохранения РСФСР-А.Ф.Серенко. зам. министра здравоохранения СССР, кажется в тот год Трофимов, 1-й вицепрезидент АМН СССР, действительный член АМН СССР Владимир Дмитриевич Тимаков (в конце 70-х- начале 80-х годов он станет Президентом АМН СССР).

Можно сказать и по-другому. Сергей Михайлович был знаком с указанными выше руководителями советского здравоохранения и медицинской науки, а те в значительной степени зависели от КГБ. Поэтому маленькие просьбы или обращения к ним со стороны С.М.Федосеева - помочь, например, кого-нибудь трудоустроить в один НИИ - рассматривались ими как «приятная обязанность».

Как говорится, «долг платежом красен». За подобную услугу они вправе были ожидать и ответной поддержки со стороны КГБ, если таковая потребуется.

Мои хождения по «инстанциям» начались в середине июля, когда Сергей Михайлович Федосеев передал через Бориса Сергеевича, чтобы я обратился сначала в Минздрав РСФСР к А.Ф.Серенко. В тот июль 1961

328


года А.Ф.Серенко не то был уже Министром здравоохранения РСФСР, не то исполняющим обязанности Министра. И вот, в назначенный день, часов в 10 утра, меня подвезли на «ЗИМе» Бориса Сергеевича к зданию Минздрава РСФСР, располагавшемуся в Вадковском переулке, недалеко от метро «Новослободская».

В бюро пропусков, показав свой паспорт, я получил разрешение пройти в приемную Министра...

329

Documents

ПЕРЕШАГНУВ ЧЕРЕЗ СТОЛЕТИЕ