В каждом человеке есть бог и зверь, скованные вместе.

Сенека

С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше он стремится вверх, к свету, тем глубже уходят корни его в землю, вниз, в мрак и глубину — ко злу.

Фридрих Ницше

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.В ПОИСКАХ ГРАНИЦЫ НОРМАЛЬНОГО

Однажды во время посещения генуэзской крепости на Крымском полуострове меня несказанно поразил мальчик лет восьми, который попросил разрешения родителей поучаствовать в театрализованной игре рыцарей и… «отрубить» голову своей младшей сестричке. Я задумался над тем, что на самом деле послужило побудительным моментом для этого мальчика, видевшего рыцарей лишь по телевизору, заставив бессознательно помышлять об убийстве ближнего. Возможно, определенным импульсом стало скопление негативной энергии в этом месте, где когда-то сражались воинственные и неведающие страха люди и проливалась кровь тех, кто видел смысл жизни исключительно в завоевании пространства и его последующей защите. Может быть, пестрые рыцарские одежды и завораживающее бряцание доспехов пробудило в маленьком человеке далекий «зов предков» и стимулировало вулканический «прорыв» внутреннего деструктивного. А может, к этому подталкивали мальчика действия его родителей, которые под цивилизованной моделью

поведения тщательно скрывали то, что всегда было заложено, так сказать, генетически запрограммировано в каждом из нас и что тянет нас назад, в прошлое, заставляя чувствовать себя суровым и беспощадным животным, борющимся за лучший кусок и за место под солнцем. Тем более что даже среди животных человек выделяется своей агрессивностью. Вспомним хотя бы законы волчьей стаи: подчинившийся остается в живых. А вот человек так поступал далеко не всегда и уничтожал побежденных. Да и в большинстве случаев хищник убивает только для того, чтобы добыть себе пропитание, чего не скажешь о людях.

Логична, конструктивна ли вообще природа поступков человека, является ли она следствием его воли и истинных желаний, или мотивация его поведения формируется иными факторами? Не являются ли поведение и поступки людей, воспринимаемые и интерпретируемые как деструктивные, поведением и поступками, свойственными человеческой природе, неискоренимыми и неистребимыми и лишь огра-ничиваемыми моралью и государством — силой более могучей, чем та, что дремлет внутри каждого из нас? И если это так, то почему только человек представляет собой «род массовых убийц»? «Собственно человеческое и индивидуальное составляет лишь самый верхний слой коллективного бессознательного, который, уходя вниз, достигает уровня животного», — считал Карл Густав Юнг. Но на поверку «человеческое» оказалось даже ниже «животного» (опять вспомним стаю волков). Так в чем же коренится причина этого явления? Это остается, пожалуй, наиболее сложным вопросом для самых дерзких умов современной цивилизации.

Впрочем, нельзя не заметить: хотя в каждом

человеке есть деструктивное, люди проявляют его по-разному или могут не проявлять вообще. Кто-то пытается бороться с омерзительными инстинктами в себе с помощью любви, религии, высоких идей. Кто-то живет в рамках определенных государством законов и чрезвычайно чуток к общественному мнению. Но кто-то позволяет демонам выйти наружу. И некоторым из таких людей удается завоевать признание, превратиться в «злых гениев» или вечных демонов. Именно в силу того, что известные деструктивные личности порой оказываются поразительно популярными в массах и неоднозначно оцениваются историей, этому феномену, как и самому появлению «злых гениев», стоит уделять больше внимания.

Удивительно, но у разрушителей, убийц и насильников достаточно «покровителей», и не только в лице биографов и летописцев. И хотя само явление деструктивности не является новым объектом исследований, в настоящей книге усилия направлены на обобщение стратегий «злых гени-ев», выработку жизненных линий деструктивных личностей и особенно на возникновение и развитие мотиваций разрушения, агрессии и враждебности по отношению к окружающему миру. Представляется, что наибольшей проблемой является проведение границы между конструктивным, положительным мышлением и желанием добиться безоговорочного доминирования, незыблемой власти над всем окружающим — для приведения в исполнение своих тайных разрушительных желаний. Ведь на самом деле, много сходного и в мотивации, и самой деятельности таких известных личностей, как Чингисхан и Александр Великий, Наполеон и Гитлер. Может показаться исторической случайностью тот факт, что Александр нес

народам более высокий уровень культуры, демонстрируя не столько страсть к разрушению, сколько жажду государственного преобразования мирового уровня, намерения объединить народы и культуры в единую общность. Тогда как Чингисхану важнее был сам процесс, захват материальных ценностей, демонстрация силы и власти. Но в то же время мало кто сомневается в том, что оба они были разрушителями и завоевателями, которые одинаково легко проявляли жестокость, шли на истребление людей и боролись, прежде всего, за собственное могущество. Можно дискутировать, являлась ли идея Великой Франции для Наполеона фантомом и средством маскировки для достижения власти так же, как для Гитлера идея Великой Германии. Во многом наблюдается удивительное, порой уникальное сходство. И все же для деструктивных личностей наиболее важным является сам процесс властвования и доминирова-ния, все остальное служит средством. Иерархия ценностей у них выстроена таким образом, что цели и средства меняются местами. Разве не был деструктивной личностью Сальвадор Дали, сам описавший свою детскую враждебность к окружающим и хищническое отношение к людям? А насколько оправданы тысячи жизней, «положенные» Бисмарком для усиления Германии? Может быть, тесно переплетенное с огнеупорной логикой, деструктивное этих людей было просто загнано в угол, как дикий зверь в клетку? И может быть, в случае отсутствия границ дозволенного они позволили бы проявиться своей мрачной стороне гораздо больше, чем светлой?

Но почему же тогда их жизнеописания так увлекают обычных людей? И если учесть, что чаще всего на обывателя действуют жесткие рамки управления деструктивным, созданные теми, кто

хорошо знал тайны своего деструктивного, но не желал, чтобы демоны каждого члена общества безбоязненно выползали на свет, как тогда быть со свободой, к которой стремится каждый? Ведь если выход из обывательских рамок ведет к свободе и творческой реализации, то расширение внутреннего пространства духа и стремление к полету может при определенных обстоятельствах привести к деструктивной цели, родить новую демоническую личность, ориентированную на уничтожение всего сущего во имя некой мифической цели.

И если уровень «нормальности» — это обыватель, справляющийся со своей сексуальной и агрессивной сферами в рамках выработанных государством, церковью и обществом правил, способный производить и взращивать потомство, то насколько оправдан цикл жизни и деятельности такого универсального биологического робота, созданного в процессе эволюции человечества? И нет ли глубокого противоречия в том, что культурное мировое сообщество, традиционно осуждая любые проявления презрения к установленным нормам, тем не менее питается продуктами деструктивного и творениями, которые рождаются на свет божий преимущественно от ненормальных в социальном и общественном понимании людей?

Наличие такого множества вопросов и противоречий, связанных с процессом взращивания личности, и побудило автора взяться за исследование «злых гениев» — моральных уродов с искаженными представлениями о мироздании, которым, тем не менее, тайно или открыто поклоняется значительная часть современного мира. Как и предыдущие работы, посвященные появлению на свет неординарных личностей, эта

книга не является ни научной работой, ни психоаналитическим исследованием. Биографы и историки постарались зафиксировать каждый шаг, каждую минуту жизни этих печально известных людей. Психоаналитики намеревались подвести научную основу под это удручающее явление. Но даже такие глобальные и подробные исследования, каким является, к примеру, «Анатомия человеческой деструктивности» Эриха Фромма, не дают ответов на большую часть вопросов. Даже такие популярные среди читателей начала XXI века советы восточного философа Ошо не могут быть приняты безоговорочно — в силу противоречивости и сложности восприятия современного человека, стремящегося стать кем-то, а не просто наивным созерцателем бытия. Слишком многим мыслящим людям не хочется безропотно следовать за бесконечным потоком жизни, стремительно и неотвратимо несущем каждого от пункта А — его появления — до пункта Я — его неминуемого ухода. Порой слишком грязным становится этот великий жизненный поток, наполненный страстями и чувст-вами, а само современное общество, несмотря на выдающиеся достижения цивилизации, становится все более больным, разобщенным и дезориентированным. Именно поэтому у автора возникла идея тщательно присмотреться к общим чертам негативного мышления, чтобы лучше понять пути управления деструктивным. Эта книга скорее является попыткой обобщить и подвергнуть новому синтезу все то, что было известно историкам, философам, психоаналитикам о деструктивном и его наиболее известных носителях, оставивших грозный след на вечном песке Истории. И, работая над ней, несмотря ни на что, автор пребывал в уверенности, что подсознательная, или запро-граммированная, функция самой Природы состоит в

том, чтобы противостоять гигантской разрушительной деятельности Человека, развить инерцию регенерации созидательной энергии, дабы уравновесить силой гармонии дремлющую, как вулкан, аномальность и деструктивность в душе каждого мыслящего существа.

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

ЗНАМЕНИТЫЕ ДЕСТРУКТИВНЫЕ ЛИЧНОСТИ

КАЛИГУЛА

ГАЙ ЦЕЗАРЬ(cентябрь 12 года — 24 января 41 года)

Римский император (37—41 гг.),символ разнузданности и разложения человеческой личности под влиянием

неограниченной власти

Пусть ненавидят, лишь бы боялись.

Слова, которыечасто повторял Калигула

Имя Гая Калигулы достаточно широко известно массовой аудитории: как многие другие деструктивные личности, он множество раз становился объектом исследований психологов, врачей, писателей. И естественно, этот

исторический персонаж традиционно приковывает внимание массового читателя, кинозрителя, современника эпохи глобализации… Наверное, если бы Калигула знал, сколько о нем будет написано и сказано, он остался бы доволен — на его примере отчетливо видно, что моральному уродству и исковерканной психике человек по-прежнему уделяет гораздо больше внимания, чем поиску красоты, гармонии и созидательных идей. Что движет человеком, жаждущим анатомического препарирования иррацио-нального? Простое любопытство, названное Фридрихом Ницше одним из трех современных пороков? Тайное страстное желание в визуальном представлении пережить животные ощущения и расшевелить дремлющего в каждом зверя?! Познать природу деструктивного и свою собственную, чтобы постараться впустить в мир нового демона?!

Что представляет собой образ Калигулы в восприятии современного человека? Император, проживший всего двадцать девять лет и бесславно правивший Римом лишь неполные четыре года, он сумел обратить на себя внимание потомков своей крайней жестокостью, диким нравом и развратно-стью. Убийства, насилие, мотовство и откровенный грабеж ближнего стали при Калигуле нормой жизни римского общества. Но даже не эти чудовищные побуждения звериной натуры императора стали объектом всеобщего внимания и удивления. Его современников и потомков больше всего шокировало потрясающее и обескураживающее незамысловатостью перевоплощение покладистого и терпеливого молодого человека, с дежурной улыбкой на устах сносившего подковырки всемогущего императора Тиберия, в настоящее исчадие ада. Калигула короткой вспышкой

животного естества, ужасающей стороны своего второго, до времени тщательно скрываемого «я», открывшегося благодаря неограниченной власти и уверенности в безнаказанности, продемонстрировал мрачную трансформацию личности. Он как будто носил маску и изображал человека, которым никогда не был. И лишь получив право повелевать и удостоверившись в действии этого права, он начал осторожно снимать привлекательный для окружающих камуфляж, пока не обнажил свою страшную суть.

Пожалуй, именно это превращение больше всего интересовало исследователей. Ибо наряду с накопленной веками мудростью человечество со своей эволюцией несет и потоки страшного, уродливого и разрушающего, такого, что способно при определенных обстоятельствах привести к необратимой катастрофе. С развитием цивилизации может появиться возможность расселения людей на иных планетах, создания там защищенных колоний. Но слабости человека, как и его сила, сосредоточены в нем самом, и ему никуда не убежать от самого себя. Именно поэтому стоит попытаться понять, было ли появление Калигулы проявлением неких демонических сил или люди сами позволили выпустить деструктивное наружу через образовавшиеся бреши в душе одного из представителей человеческого рода. И может быть, Калигула был одним из тех зловещих предупреждений человечеству, поучительным намеком и призывом Природы, который должен заставить Человека узнать все о своих деструктивных импульсах и управлять ими.

Детство: калейдоскоп кошмаров

Гай Калигула родился в самой, пожалуй,

именитой и популярной семье наследников власти за всю историю императорского Рима. Гай Германик и Агриппина Старшая не только демонстрировали образцовые отношения мужа и жены в начавшем разлагаться римском обществе, но и были надеждой сограждан. Многим казалось, что они сохранили республиканский дух свободы, и в удушливой и пропитанной страхом атмосфере, царящей в империи Тиберия, возник манящий сладкий миф о возможном возрождении прежних традиций. Тиберий, ранее бывший довольно удачливым полководцем и если не популярным, то вполне признанным государственным деятелем, второй сын самой влиятельной женщины Рима Ливии, до получения высшей власти вел себя тихо и достаточно благоразумно. В молчаливой ухмылке живущего в своем странном мире человека мало кто мог рассмотреть будущего тирана и организатора диких оргий. Всемогущая мать после смерти Августа ловко устроила провозглашение Тиберия императором, надеясь на послушание сына. Но очень скоро Тиберий совершенно замкнулся в себе, стал до умопомрачения подозрительным и раздражительным, а власть быстро обнажила его тщательно скрываемые пороки. Чтобы не видеть свою властолюбивую мать, неприязнь к которой с годами все возрастала, император построил свою личную резиденцию на острове Капри, где тихо сходил с ума, находя удовлетворение в безудержном разврате, актах насилия и упоении чужими страданиями. Разум Тиберия все более расстраивался, а Рим с содроганием следил за приступами безумия развращенного властью человека, когда-то внушавшего гражданам империи уважение.

Именно поэтому почти все сословия Вечного города с благоговением взирали на образцовую

жизнь Германика и Агриппины Старшей, шестеро детей которых многим римским политикам казались символами возрождения Республики и возвращения к управлению, существовавшему до Юлия Цезаря. Германик, корни которого по матери восходили к Марку Антонию, а по отцу — к Ливии, считался образцом благородства, символом военной славы и олицетворением республиканских взглядов. Агриппина Старшая, в отличие от Тиберия, была родной внучкой и прямой наследницей императора Августа, отцом же ее был один из самых выдающихся полководцев Римской империи и ближайший друг императора Августа Марк Агриппа. Человек, положивший к ногам хилого Октавиана покоренную империю, он фактически сделал его Августом. Вполне естественно, Агриппина понимала, чья кровь течет в ее жилах, и поступала сообразно своему положению. Народ, падкий на героев, искренне гордился этой парой и многими поступками каждого из связанных узами брака наследников. По Риму ходили легенды о том, как Германик усмирил взбунтовавшиеся после смерти Августа легионы, требовавшие, чтобы он принял верховную власть. А о сопровождавшей полководца в походе женщине с нескрываемым восхищением говорили, что однажды она решила исход одного из ключевых сражений, взяв на себя командование отступающими легионерами и не позволив неприятелю окружить супруга с небольшой горсткой воинов. В этой семье очень многие видели противоположность высохшему от злобы и желчи Тиберию, и он, конечно же зная об этом, платил своему наследнику лютой, но тайной ненавистью.

Когда слава римского полководца в Германии стала слишком явным раздражителем для властвующего в Риме Тиберия, он вдруг велел Германику отправиться в Сирию, где услужливый

наместник императора вероломно отравил Германика. Но страхи Тиберия со смертью наследника не закончились: он усматривал во всей семье Германика главную угрозу своему существованию. Подозрительный, крайне мстительный и стремительно разлагающийся под влиянием неограниченной власти, Тиберий в этот период уже уничтожал каждого, кто попадал под подозрение.

Груз императорской фамилии с самого рождения давил на сознание маленького Гая невероятной силой. Кажется, Калигула впервые начал осознавать себя, находясь в германском военном лагере своего отца. Его самоидентификация подчеркивалась, с одной стороны, крайне бережным, заботливым и нежным отношением матери (ведь они были в настоящем военном лагере, где смерть всегда рядом), а с другой — скорым осознанием собственной принадлежности к особой касте людей. Он видел своего отца, не слишком сурового по отношению к соратникам, но уверенного в себе сильного воина, великого полководца, которому верили и которого многие боготворили. В силу таких исключительных обстоятельств у маленького мальчика было множество поводов ощутить себя почти богом. Он был единственным ребенком на настоящей войне, к тому же сыном блистательного полководца и потенциальным наследником Тиберия, солдаты и офицеры откровенно баловали его и позволяли делать все, что вздумается, забрасывали его подарками.

В сложной, динамично меняющейся обстановке военного времени Гая, которого в лагере прозвали Калигулой («сапожком»), постоянно оберегали от неприятностей, а Кассий Херея, один из лучших офицеров в легионах Германика, носил его на плечах, как великий символ Рима, еще более

священный, чем знамена легионов. Малолетнему Калигуле казалось, что весь мир существует лишь для него, и это убеждение прочно засело в его головке, в которой уже зарождался непостижимый эгоизм и склонность к нарциссизму. Эти ощущения Гая усиливались еще несколькими факторами. Во-первых, он знал, что где-то далеко в Риме у него есть два старших брата, но все равно он оказался самым важным (а значит, самым любимым) для своих родителей, почитаемых и кажущихся всесильными. Во-вторых, легионы Германика несли смерть и разрушения, беспощадно подчиняя разрозненные племена и насаждая свои культурные ценности, продвигаясь вдоль Рейна почти по таким же, как великая река, потокам крови, устилая дорогу костями обороняющихся. Калигула не мог этого не видеть и не ощущать энергетику разрушений и смерти. Необходимость насилия вошла в его жизнь с первых дней осознания себя. Хуже всего было то, что насилие устойчиво ассоциировалось со славой, удачей и признанием в обществе современников. Наряду с глубоким раздражителем в виде желания насилия он с раннего возраста усвоил важное правило: насилие останется безнаказанным и даже может восторженно приниматься обществом, если обществу будет доказано благо этого насилия. Ведь это не Германик двинулся на Рейн по своему желанию; это полководец великой империи стойко стоял на страже ее границ, расширяя их по приказу императора и Рима. Но, по сути, для маленького мальчика ситуация выглядела несколько по-иному: идя по миру с мечом в руках, разрушая чужие устои, убивая непокорных и позволяя (или не воспрещая под страхом смерти) своим солдатам насиловать чужеземных женщин и сжигать их дома, римляне-убийцы возвышались, богатели и делали весь мир

доступным для себя. Ощущения превосходства и вседозволенности стали доминирующими для Гая с первых лет сознательной жизни; именно на них он будет опираться в течение всей своей короткой жизни.

Но точно так же с самого детства он понял, что и сам может стать объектом насилия, если потеряет бдительность, не научится обороняться и нападать, а еще лучше — тайно устранять своих конкурентов. Очень скоро он нашел неожиданное подтверждение этому на примере своего отца — после скоропостижной смерти Германика не только воинственно настроенная Агриппина, но и многие приближенные к Калигуле люди твердили, что его великий отец пал от рук завистливого императора. Стремительно взрослеющего мальчика посетила смутная мысль о том, что успешность может быть столь же опасной, сколь и беззащитность. Жизнь с самого детства заставила его вглядываться в окружающий мир настороженно и с опаской. И то, что он видел дальше, все больше ужасало своей противоречивостью, фальшью масок и декораций. Кажется, именно отсюда берет начало его неуемная любовь к театрализации жизненных актов, ведь с самого детства он должен был постоянно разгадывать, где за дружелюбной улыбкой скрывается смертельная опасность, а где игра просто призвана преобразовать пустоту в сладкую иллюзию.

В обескураживающей смерти отца-полководца, которую он вполне мог осмыслить в свои семь лет, пожалуй, впервые проявился скрытый конфликт отца и сына. Если не в это время, то несколько позже Калигула наверняка задал себе удивительно простой вопрос: отчего победоносный и успешный военачальник, которого несокрушимые германские легионы просили взять верховную власть в свои

руки, отказался от нее и заплатил за свое благородство бесславной смертью? Может быть, думал Калигула, не стоит становиться жертвой в заведомо подлом мире, лучше избрать иную тактику, ответить на интригу еще более изысканной интригой, обойти ловушку, притвориться глупым, чтобы потом с улыбкой на устах растоптать обидчика, разорвать его на части и насладиться видом растерзанного и уже бессильного противника. Именно так он будет потом поступать со строптивыми сенаторами, имеющими свое мнение и умеющими убеждать красноречием и логикой. Трагическая судьба отца стала тем клином, который расщепил личность Калигулы. С одной стороны, образ отца давил на него невыносимым грузом ответственности, словно требуя добиться чего-нибудь необычного, прославиться, стать признанным героем; с другой — его смерть внушала мысль о необходимости отказаться от прямолинейности и благородства. «Прикрыться чем угодно, стать ползучим гадом, только бы выжить, а уж затем попытаться что-то сделать» — приблизительно в такую формулу вылилась первая жизненная стратегия Калигулы.

К тому же, будучи еще мальчиком, Калигула понял, почему из трех отпрысков Германика именно он оказался в лагере отца. Когда родились первые два мальчика, его старшие братья, они, по введенному Ливией негласному обычаю, воспитывались во дворце под непосредственным присмотром первой матроны империи. Но за «матерью отечества» уже тянулся большой и темный шлейф ее грехов. Словно тени отправленных Ливией в ад именитых граждан Вечного города своим безмолвным присутствием убеждали Агриппину в необходимости держать при себе хотя бы одного ребенка, и выбор пал на

самого младшего из мальчиков — из-за отправки Германика вести военную кампанию. Чтобы забрать других сыновей, нужны были веские аргументы, к тому же это попахивало недоверием к членам своей же семьи. А пребывание младшего сына возле матери хотя и с трудом, но все же вписывалось в канву военного похода, как и того, что она сама сопровождала полководца, что было крайне редким явлением в истории Римской империи. Логика Агриппины опиралась не только на страх перед Ливией, — она была хорошо осведомлена о растущих противоречиях между стареющей матерью и превращающимся в нелюдимого монстра сыном-императором. Более того, чем успешнее оказывался Германик, чем больше симпатий в столице империи вызывала их семья, тем большие волны ненависти и страха поднимались в душе Тиберия. Император был стар и дряхл как телом, так и душой. Он понимал, что не совершил ничего выдающегося и в сравнении с Августом выглядел мелким и мерзким, он, кажется, даже сам не любил себя. Поэтому, чтобы заглушить стоны собственной души, он предавался садизму, словно испытывая пределы собственного падения.

Маленький Гай стал особенно быстро взрослеть после отравления отца. Испытывая ужас от собственной незащищенности и желая мести, он после возвращения из Сирии сумел привязать к себе старуху Ливию. Гай ненавидел старую женщину, которой молва наравне с Тиберием приписывала отравление отца, но одновременно с этим видел в ней защиту, поэтому постарался покладистостью и показной привязанностью усыпить бдительность угасающей «матери отечества». Пока его мать старательно вникала в политику, периодически бесстрашно бросая в лицо Тиберию обвинения в его причастности к гибели

мужа, Калигула уже сомневался в необходимости поступать таким образом. Мстительный старик проглотил обвинения, но конец самой Агриппины после этого стал делом времени. Она не только преступила черту, но и быстро превратилась после возвращения в Рим в опасную для императора политическую фигуру. Лишь Ливия, которая надеялась за счет политической активности Агриппины Старшей если не повлиять на сына, то хотя бы досадить ему, стояла на страже ее жизни. Но как только могущественная старуха ушла в мир иной, Тиберий привел в действие механизм карательной машины.

Все эти события происходили на глазах взрослеющего Калигулы, поэтому изворотливость и скрытность стали неотъемлемой частью его формирующейся личности. С одной стороны, его глаза с раннего детства привыкли к сценам смерти и мучений, вид которых вызывал у него приступы трепетного, сладковатого и приторного ужаса; с другой — он ощущал великую опасность и всегда видел рядом край бездонной пропасти. Рим, как оживший вулкан, уже сотрясался от кощунственных обвинений и циничных судилищ. Как отмечал Тацит, многие уважаемые и некогда влиятельные мужи империи добровольно уходили из жизни, чтобы не быть свидетелями человеческого падения и небывалой низости. Болезненная восприимчивость, впечатлительность и ни на миг не оставляющее его ощущение животного страха сделали психику молодого Калигулы неустойчивой, а поступки противоречивыми. Он то впадал в состояние смирения, то, будто соблазненный неуправляемой стихией, совершал мало поддающиеся объяснению непристойности. Принадлежность к обожаемому массами роду, обеспечивающая некий аванс доверия со стороны

окружающих, все чаще толкала его на потворство собственным страстям, развивая непреодолимое влечение к насилию и властолюбию. Для большинства римлян семья Германика и сам Калигула выглядели жертвой коварства Тиберия, уцелевший отпрыск великого полководца, по их мнению, непременно должен был унаследовать лучшие черты своих родителей. В самом же юноше тайная тяга к агрессии была вызвана глубинным желанием компенсировать свое двусмысленное положение, из которого он в любой момент мог выйти либо властелином империи, либо стать жертвой изощренных пыток или вероломного убий-ства. Он убедил себя, что любой ценой переиграет всех злопыхателей, а потом отплатит им сполна. Унаследованные от матери цепкость и воля к жизни укрепили его стремление выжить, актерское же мастерство он — под страхом смерти — усвоил чрезвычайно быстро. Да, решил Калигула для себя, он будет пресмыкаться и раболепствовать, и пусть это навсегда останется в его памяти, чтобы легче было мстить. Потом он повернет реки вспять, и те, кто сегодня насмехается над ним, будут в страхе ожидать его вердикта. Он еще насладится жизнью, единолично даруя или отнимая у других право на жизнь.

Характер будущего властителя Рима под влиянием неблагоприятных обстоятельств сформировался чрезвычайно рано. Еще будучи совсем юным, он пристрастился исподтишка совершать поступки, которые обычно вызывают неприязнь и отвращение. Как избалованный ребенок, он всегда хотел заглянуть в комнату, ключ от которой от детей прячут. Ему все больше хотелось запретного, а отказать себе представитель императорской семьи был не в состоянии. Ведь с детства ему все было дозволено,

он вырос под грубые песни солдат о том, что ему уготована небом высшая власть. Поэтому, несмотря на опасности, где-то глубоко юноша ощущал себя властителем, наделенным богами безграничными полномочиями, которые хотят отобрать какие-то злые люди.

Калигула начал свой путь безумца с, казалось бы, безобидных для юноши своего времени поступков. Он, как пишет Светоний, «с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях истязаемых, по ночам в накладных волосах и длинном платье бродил по кабакам и притонам, с великим удовольствием плясал и пел на сцене». Он позволял своим безудержным низменным желаниям выплескиваться наружу; его завораживала обжигающая мгла жизни, ее дно, на котором все дозволено. Кажется, историк-беллетрист Роберт Грейвз недалек от истины, описывая истинное лицо юного Калигулы: когда его покровительница прабабка Ливия была при смерти, он злорадно смеялся над нею и ее беспомощностью. После долгих лет пресмыкательства и показной любви он позволил этой женщине увидеть настоящего Калигулу. А потом, во время пышной панихиды, он лицемерно произнес проникновенную речь, которую многие назвали блестящей. Особенно оценили ее тайные противники Тиберия, ибо на фоне отсутствия самого Тиберия эта речь расценивалась ими как недвусмысленный знак претендента на власть. Играя со смертью, Калигула оказался весьма расчетливым и ничуть не напоминал человека с больным разумом. Прошло еще немного времени, и напористый отрок превзошел самого Юпитера: если тот сожительствовал только с одной своей сестрой Юноной, то Калигула совратил всех троих. Разврат захватил его, но на людях он еще

сдерживался и вел себя пристойно, между тем вынашивая такие планы, от которых помутилось бы в глазах у самого Тиберия, прознай он о намерениях тихого юноши.

Отметка богов и выбор императора

Современный историк Джордж Бейкер, подаривший миру замечательное жизнеописание Тиберия, полагает, что римский сенат — то ли из боязни, то ли из желания угодить принцепсу — намеревался привлечь к суду и уничтожить не только Агриппину Старшую, но и ее троих сыновей. Если это так, то Калигула не мог не знать о надвигающейся опасности, грозившей уничтожить несчастную семью Германика. Однако через некоторое время после того как Тиберий с методичной злобной последовательностью видавшего виды садиста довел до самоубийства одного из его старших братьев — Нерона Цезаря, — сам Калигула неожиданно был вызван императором в его резиденцию на остров Капри. В логове умирающего дракона девятнадцатилетнего молодого человека ожидали испытания, преодолеть которые мог только изворотливый и чрезвычайно предусмотрительный человек. Калигула отчаянно боролся за свою жизнь, поэтому все выходки Тиберия сносил с невероятным терпением, скрываясь за маской лести и притворства. Отпрыск прямолинейного Германика предстал таким гуттаперчевым и эластичным, словно был не живым человеком, а роботом, запрограммированным на выживание. Кажется, он подкупил Тиберия, но отнюдь не лестью и готовностью быть рабом ради того, чтобы выжить, а неожиданно обнажившейся порочностью и необычайной черствостью натуры, которые

император конечно же почувствовал в нем. Об этом свидетельствуют как минимум два факта. Во-первых, Тиберий никогда не сделал бы Калигулу преемником принципата при его невероятном уровне популярности, если бы не был уверен, что скромный юноша в действительности является настоящим исчадием ада. Огромная популярность Калигулы, как бы адресованная светлому образу его отца Германика, и так не давала покоя Тиберию, которого — и он сам это хорошо знал — в народе просто ненавидели, а в кругах титулованной знати откровенно презирали. А во-вторых, у Тиберия был двоюродный внук Гемелл (внук погибшего брата Друза), который, хоть и не достиг совершеннолетия, мог бы рассматриваться в качестве его наследника (в завещании на свой страх и риск император все-таки сделал Гемелла сонаследником). Но Тиберию, так и не сумевшему дотянуться до Августа и имевшему в активе лишь один благородный поступок — отказ от названия месяца своим именем, — необходим был кто-то, кто был бы еще ужаснее и кто мог бы таким образом сгладить контраст между почитаемым Августом и посредственным Тиберием. И потому Тиберий сделал окончательный выбор — в конце концов, кто-то же должен обелить его запятнанное кровью и пошлостью имя, а заодно и уничтожить легенду о славе и величии Германика.

Старик не случайно проверял избранного им преемника различными способами, каждый из которых был хуже предыдущего. Тиберию нужен был отъявленный негодяй, потенциальный убийца, мучитель и насильник. Был, конечно, еще оголтелый и беспринципный Сеян, но сравнив подобострастного юношу и хитрого, пытавшегося возвыситься командира преторианцев, к тому же безродного, Тиберий решительно выбрал

Калигулу. К тому же император боялся, что Сеян захочет убить его раньше, чем ангел смерти позовет его в последний путь. Трусливый же Калигула, как казалось Тиберию, будет тихо ждать своего часа, чтобы потом постепенно проявить свою звериную натуру. И чем дольше он будет ждать, полагал принцепс, тем хуже для Рима. На острове Капри дряхлеющий император убедился, что это юное трепещущее от страха создание го-тово превратиться в прожорливого дракона, как только придет его, императора, смертный час. Знал Тиберий и о ночных похождениях Калигулы: знал, но лишь ухмылялся, ибо чувствовал, что наследник превзойдет его самого. «Он живет на погибель себе и другим», — такое пророчество всесильного Тиберия сохранила молва. Сделав выбор, Тиберий уничтожил Сеяна, назначил Калигулу понтификом и женил его на девушке из знатного рода. Казалось, что император сделал выбор…

Пока юный Калигула, дрожа от страха и одновременно радуясь своему новому положению, приобщался к императорским утехам, сам Тиберий вернулся к старым долгам. Он намеревался рассчитаться с властолюбивой и гордой Агриппиной Старшей, матерью Калигулы. К тому времени, когда императору пришло в голову вызвать к себе Калигулу, его мать и второй брат (Друз) уже почти два года томились в изгнании. Тиберия потешило, что, борясь за свою жизнь и при этом утопая в роскоши и разврате, Калигула ни разу не обмолвился о судьбе родных, смерть старшего брата (Нерона), казалось, вообще его не беспокоила. Юноша как ни в чем не бывало жил по предписанному императором сценарию и, кажется, не особо удивился, когда узнал о том, что мать с братом умерли медленной и мучительной смертью. Родная внучка императора Октавиана Августа

мужественно приняла смерть от голода, а ее несчастного сына, которого Тиберий какое-то время даже держал при себе в резиденции на Капри, еще до кончины Агриппины Старшей также уморили голодом.

Но затаившийся Калигула все-таки действовал, намереваясь обеспечить свою безопасность и приблизить счастливый момент обретения власти. Когда его молодая жена неожиданно умерла при родах, юный искатель счастья решил сделать ставку на сменщика Сеяна на посту командира императорских гвардейцев — Макрона. Для этого он, как считает Светоний, сумел обольстить жену Макрона и с ее помощью обрести доверие первого преторианца. Но, вероятно, оба властолюбивых гражданина Вечного города испытывали тягу друг к другу. К примеру, Тацит уверен, что не Калигула искал дружбы Макрона через его жену, а, наоборот, Макрон, уже достигший высокого положения в обществе, вынудил свою жену соблазнить Калигулу и таким образом сблизиться с перспективным молодым человеком. Говорят, существовала даже расписка Калигулы о том, что он непременно женится на Эннии, когда получит власть. Согласно утверждениям Тацита, Тиберий прознал о хитростях Калигулы. Но годы брали свое, ограничивая не только свободу передвижения дряхлого императора, но и возможности политического маневра. К старости у Тиберия не осталось ни одного союзника и, тем более, надежного друга. Как Калигуле уже трудно было найти альтернативу, так и Макрона заменить в это время было уже невозможно.

Пока всемогущий старик колебался, предприимчивые Калигула и Макрон начали действовать. Некоторые летописцы уверены, что они тихо травили Тиберия, медленно изводя его

замысловатыми снадобьями. Впрочем, в это трудно поверить, принимая во внимание уровень осторожности правителя и постоянные проверки пищи императора. Но, так или иначе, они приблизились к давно ожидаемому финалу, когда во время одной из крайне редких вылазок из резиденции Тиберий фатально занемог. Разные авторы по-разному описывают сцену кончины тирана, но во всех рассказах фигурирует Калигула — то ли как отравитель, то ли как душитель, то ли как сообщник Макрона в этом деле. Но даже если Калигула не срывал с пальца умирающего императорский перстень-печать и не душил его подушкой, эти придуманные эпизоды оказались поразительно точными в отношении нового императора Рима. Трусливый, действующий исподтишка и чаще чужими руками, он мгновенно смелел, как только видел беззащитность некогда сильного противника, и дальше действовал, как бультерьер во время схватки.

После злобного Тиберия молодой жизнерадостный Калигула показался римлянам вспышкой яркого света после тьмы. Его воспринимали как живительный поток, пришедший в край, где долго властвовала засуха. Толпы ликовали в предвкушении лучшей жизни. Но эти несчастные, взывавшие к двадцатипятилетнему «спасителю», недооценили Тиберия, которого так проникновенно проклинали. Действительно, не обладай Калигула целым букетом ужасающих пороков, Тиберий никогда бы не избрал его преемником. Пожалуй, наиболее интересным периодом в жизни Калигулы можно считать время его трансформации, превращения, ибо действительно, первые месяцы его правления все без колебаний называют мягкими и даже успешными. Но это была всего лишь иллюзия. Те,

кто люто ненавидел или презирал Тиберия, набивались в друзья Калигуле, которого считали противоположностью предыдущего императора. Именно благодаря этому были налажены отношения Рима с Парфией.

Молодой император начал с блестящего спектакля. Он демонстративно и с большой помпой почтил память всех своих родственников, отплыв на остров Пандатория за прахом матери «в бурную непогоду, чтоб виднее была его сыновья любовь». Он помиловал осужденных, а «спинтриев, изобретателей чудовищных наслаждений», изгнал из Рима. Калигула «позволил» безбоязненно работать судам, восстановить сочинения запрещенных Тиберием летописцев, а черни — насладиться зрелищами, угощениями и всенародными раздачами.

Что же происходило в действительности? Желал ли новый император измениться, стать противоположностью Тиберия, к смерти которого он явно приложил руку, или Калигула старался усыпить бдительность общественности, чтобы затем проверить границы дозволенного для властителя Рима? Вероятно, в это время имело место определенное раздвоение личности Калигулы. С одной стороны, его поддерживает множество людей, которые взирают на нового принцепса с великой надеждой. В него искренне верят огромные массы, и чувствительная психика молодого человека, подкрепляемая памятью об отце, толкает его на благородные поступки; какое-то время он, похоже, искренне жаждет соответствовать ожиданиям народа и тех политических сил, которые уже сделали ставку на него. Но вместе с тем, затаившиеся в его душе демоны не могли долго томиться в бездействии, они могли лишь выжидать удобного момента, чтобы

явить себя миру. А Калигуле необходимо было утвердиться во власти, ибо как крайне боязливый и осторожный человек, прошедший через жестокие испытания, он просто опасался поддаться тайным, обуревавшим его естество желаниям. Поэтому Калигула пытался сдерживать свои страсти, не позволяя им проявляться явно и неприкрыто. Что же касается государственной политики, то на самом деле в этот счастливый для Рима период лично Калигула не совершил ничего выдающегося. Он лишь «позволял» или «не воспрещал» делать то, что было введено при Августе, но потом предано мрачным Тиберием. Тем не менее, таким образом он намеревался заявить, что пришел образцовый, заботливый и почти идеальный правитель. Впрочем, в некоторых поступках нового принцепса скрупулезные исследователи находили и более внушительные результаты. Например, Пьер Грималь небезосновательно считает, что торжественное захоронение останков членов семьи Германика на Марсовом поле в мавзолее Августа было не только актом легитимизации власти Калигулы, но и символом династической преемственности. Еще более знаковым стало посмертное обожествление сестры Друзиллы, с которой Калигула состоял в кровосмесительной связи. П. Грималь указывает, что обожествление «придало принципату откровенно “царскую” окраску». И, естественно, стало мощным предупредительным залпом тяжелой артиллерии по позициям сената.

Весьма рассудительный (и вовсе не производивший впечатления больного, каким считали римского императора многие исследователи), Калигула руководствовался еще несколькими важными стратегическими принципами. Он вычислял в этот период наиболее опасные моменты своей все еще зыбкой позиции,

определяя заодно и способы борьбы за власть, которая в момент обретения принципата отнюдь не была абсолютной. Ведь он все еще избирался консулом и хорошо помнил страхи Тиберия, который ни одного сурового приговора не вынес в Риме, где чувствовал себя незащищенным. Только из крепости на Капри старик провозглашал свою волю… И Калигула быстро понял почему. Римский сенат все еще представлял могучую силу, заставлявшую императора считаться с ним. Но была еще одна, не менее грозная опасность. Как в свое время Сеян угрожал своим возвышением положению Тиберия, так и теперешний друг Калигулы Макрон стал слишком заметной фигурой, затеняющей самого императора.

Уродливая и деформированная натура Калигулы настойчиво требовала дрейфа к темной половине, к исполнению мрачных желаний и животных побуждений. Тучи сгустились уже тогда, когда умерла его младшая сестра Друзилла, к которой он, возможно, испытывал нежные чувства. Приблизительно в это же время он решился на разрыв с сенатом, формально обвинив последний в провоцировании жестоких погромов. Калигула выложил оторопелым сенаторам давно заготовленное заявление о том, что он берет всю полноту власти в свои руки. Наконец, еще через некоторое время произошел неожиданный разрыв с двумя другими сестрами, Агриппиной и Ливиллой, которые оказались замешанными в заговоре против родного брата-императора. Этот случай напомнил Калигуле, что когда дело касается власти, никому не стоит доверять и даже родные сестры могут стать опасными конкурентами. Он велел сослать сестер на Понтийские острова, унизив при этом Агриппину: он заставил ее лично нести урну с прахом казненного Лепида (бывшего супруга

обожаемой им Друзиллы), ее любовника и человека, которого она собиралась сделать своим мужем и императором.

Эти события пробудили в Калигуле прежние ужасные инстинкты, а месяцы воздержания от низменных поступков не были компенсированы достижениями, за которые он мог бы получить признание сограждан и славу Августа. Призраки, терзавшие его душу, становились все сильнее. После отстранения от власти сената Калигула понял: его власть настолько окрепла, что он может вершить судьбы Рима и мира; он ощущал себя всесильным и был уверен в своей полной безнаказанности. И вот тогда он явственно почувствовал призыв Тиберия — зов изголодавшегося чудовища, тяготеющего к порокам и разрушению основ собственной личности.

Плоды безнаказанности

Вспыхивавшие временами в воспаленном мозгу мысли о необходимости продемонстрировать согражданам способность что-то сделать для величия империи и увековечения своего имени принуждали Калигулу совершать неожиданные поступки. Ему хотелось доказать, что он искусный правитель. Но в силу непоследовательности, крайней неорганизованности и безволия император часто делал глупости. Удивительно, но человек, возглавивший империю, не завершил практически ни одного из своих начинаний. Примитивное мышление привело Калигулу к таким банальным шагам, как замена голов изваяний богов своей и создание собственного храма, в котором возвышалось его мраморное изваяние в настоящих одеждах. Чтобы произвести впечатление на окружающих, Калигула

сообщал о своем личном общении с богами и даже заявил однажды, что бог пригласил его жить вместе с ним. Сенаторы, поначалу ухмылявшиеся в ответ на речи полусумасшедшего правителя, после начавшихся казней притихли и подумывали лишь о том, чтобы держаться подальше от этого близкого друга Танатоса, олицетворяющего в греческой мифологии смерть.

Если лучшие мужчины Рима считали столь важным демонстрировать физическое превосходство и атлетическое сложение, то Калигула не считал зазорным щеголять браслетами и другими ювелирными украшениями. Полководец-неудачник и никчемный государственный деятель, он мог лишь в качестве возницы носиться на колесницах и пытался компенсировать аморфность мозга шокирующими убийствами и диким разгулом. Правитель-комедиант, он разыгрывал игрушечные сражения, при виде которых старые солдаты, помнившие легендарного Германика, лишь качали головами. Калигула оказался решительно неспособным проявить себя как военачальник. Так, возомнив себя полубогом и без стеснения облачившись в панцирь Александра Великого, он ни с того ни с сего задумал наказать легионы отца, казнив каждого десятого легионера, но, увидев решимость в глазах безоружных воинов драться до последнего, в страхе бежал прямо с военной сходки. Как многие из тиранов, которые достигли своего положения не силою оружия, а благодаря стечению обстоятельств, Калигула был труслив и готов был тут же ретироваться при виде реальной опасности.

Первые преступления Калигула оправдывал необходимостью укрепить свою власть. Например, безобидного и тщедушного Гемелла, своего сонаследника, он убил просто потому, что кто-то

мог бы использовать формальное право юноши получить власть. Как оказалось, Калигула не забыл и того времени, когда жил у своей бабки Антонии, которая застала его во время порочного инцеста с сестрой. В отместку за те унижения и переживания император теперь нещадно унижал гордую старуху, чем вынудил ее к самоубийству (по данным других источников, он сам отравил ее). Своему тестю, единственному из сенаторов, в чьей порядочности и честности не сомневался даже Тиберий, он послал записку с приказом умереть «к завтрашнему утру». Похоже, именно подлинные добродетели раздражали его больше всего. А иногда даже чья-то внешность становилась нестерпимым испытанием для его нездорового тщеславия и непомерной зависти: однажды он приказал убить знатного гостя только за появление в людном месте в пурпурных одеждах, что отодвинуло его, императора, на второй план. Прошло совсем немного времени, и подлый Калигула расправился с Макроном, который все время напоминал о себе и мешал бесчинствовать. Этого человека, помогшего ему прийти к власти, он уничтожил, потому что все еще до смерти его боялся. Чтобы отстранить главу преторианцев от командования гвардией, он назначил его наместником в самую богатую провинцию — Египет. Затем Макрона и его жену Эннию (ту самую, к которой сам Калигула некогда пылал безумной страстью) вынудили совершить самоубийства. Месть, смешанная с постоянным страхом падения, а также непреодолимая жажда заставить весь мир поклоняться стали движущими мотивами вкусившего власти Калигулы. Чем дальше он заходил, тем меньше стеснялся, даже если речь шла о жизни и смерти. И чем больше молчали сенаторы, тем более изощренными

становились методы беспринципного властителя. Небывалая тяга к садизму теперь прорвалась наружу в полной мере, ибо Калигула был ослеплен властью. Ему больше никто не перечил, и, не имея никакой высокой идеи, не будучи способным выбрать для себя дело, достойное государственного деятеля, Калигула предался страшной игре в прятки с богами.

Светоний, описывая шокирующую свирепость этого разнузданного человека, указывал, что даже из смерти тот намеревался извлечь наслаждение. «Казнить человека всегда требовал мелкими частыми ударами, повторяя свой знаменитый приказ: «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!» Правда, некоторые исследователи Древнего Рима, как, например, Отто Кифер, настаивают на том, что жестокость и садизм вообще были присущи этой эпохе. Смерть сама по себе не являлась наказанием, и каждая казнь должна была усиливаться предшествующей поркой, указывает историк. Знаток нравов Древнего Рима делает вывод о том, что «среди склонного к садизму римского народа неизбежно бы появился человек, в личности которого этот тип вырождения нашел бы высшее воплощение». Несомненно, это очень ценное замечание. Что было первичным: сладостная развращенность правителей, а с ними и большей части жителей города, сделала всех нечувствительными к чужой боли и страданиям, или формула жизни априори предусматривала угнетающую современный мир жестокость? И если все дело во временном отрезке истории, то почему в самом Риме находились такие люди, как Цицерон и Сенека, высказывавшие откровенное презрение к кровавым пыткам, нелепым истязаниям и решительно осуждавшие даже неоправданную жестокость на арене амфитеатра? Но ведь на

протяжении всего исторического времени, включая и начало XXI века, люди повсеместно сталкиваются с невиданными очагами агрессии и насилия, шокирующими человечество. Может быть, все дело в том, что каждый новый властитель намеревался все дальше проникнуть на запретную территорию, продемонстрировать свое всемогущество и всеобъемлющую власть? И делал это только для того, чтобы скрыть свою неспособность прославиться и приобрести признание иными способами. Ведь Тиберий оказался хуже, слабее Августа, и это во многом предопределило его моральное падение, снижение самооценки и, в конечном счете, превращение в злобного тирана. Калигула продвинулся еще дальше по лестнице, ведущей вниз, в бездну. Со временем он превратился в символ морального уродства, проявление всех самых худших человеческих качеств, собранных воедино.

Нет сомнения, что проявления садизма, невероятной жестокости и склонности выйти за рамки сексуальных запретов в значительной степени являлись для Калигулы заменителями достижений на государственном поприще. Тут принцепс прежде всего жаждал продемонстрировать, что нет границ его власти. И в этом смысле секс и насилие часто выступали, как и у многих других деспотов, в качестве социальной функции. Устрашение и вызывающая демонстрация вседозволенности оказались результатом огра-ниченности мышления человека при наделении его безмерными полномочиями. Кажется, именно с этой целью Калигула состоял в кровосмесительной связи со своими сестрами, и только для этого, как указывает Светоний, он «не раз даже отдавал их на потеху своим любимчикам». Таким способом Калигула демонстрировал окружающим, что он

один имеет право преступать табу, устанавливать нормы морали, диктуя свои законы всему обществу. Многие летописцы упоминают об эпизоде, когда император, приглашенный на свадьбу, во время пира вдруг запретил молодоженам целоваться, послав молодому мужу записку: «Не лезь к моей жене!». А затем увел невесту к себе, объявив на следующий день, что нашел себе жену по примеру Ромула и Августа.

В большинстве случаев обращает на себя внимание, что тщеславный император все время сравнивал себя с богами, героями и признанными в римском обществе выдающимися людьми. Ему, алчущему всеобщего признания, явно недоставало внимания современников, ему ежеминутно необходимы были восхваления, лесть и подтверждение невероятных достижений, которые существовали лишь в виде сладострастных видений в его больном воображении.

Несколько строк стоит посвятить и психосексуальной основе деструктивных влечений Калигулы, развившейся на фоне отсутствия общей идеи и усиления раздражителей, того воздействия, которое было оказано на него в раннем детстве, юности и особенно в период приближения его к себе Тиберием. Подобно тому, как у несостоявшихся людей секс приобретает особое значение, нередко заполняя большую часть их устремлений, так и у Калигулы секс стал тем полем деятельности, на котором он утверждался и искал признания своего величия. Подобно мифическому Минотавру, начав с претензий ко всем привлекательным женщинам одновременно, император, пользуясь своей властью, вернулся к тому, во что его ненавязчиво вовлек старик Тиберий. С того времени, как Калигула уничтожил потенциальных претендентов на власть, его

перестали удовлетворять ночные хождения с ордой бандитов по притонам Рима, ему грезились все новые и новые ощущения. Стараясь придать всему блеск театральной постановки, Калигула сделал из интимного мира настоящий публичный театр. Он организовывал грандиозные оргии, в которые вовлекал множество людей, причем нередко участниками оказывались и мужья, и их жены. Так, например, происходило с его собственной сестрой Друзиллой, которую он выдал за Лепида, но с которой продолжал поддерживать интимную связь. Любопытно, что когда Друзилла умерла и весь Рим погрузился в траур, ходили настойчивые слухи, что Калигула собственноручно убил сестру в приступе ярости. Им можно легко поверить, если вспомнить переменчивость настроений императора, который с легким сердцем казнил своего любимца Лепида, а двух оставшихся в живых, совсем недавно обожаемых сестер без тени сожаления отправил в изгнание. Кстати, из эпицентра оргий Калигулы произошло явление миру Мессалины: развращенная в юном возрасте императором, она потом явилась примером того, куда может завести женская деструктивная сексуальность.

Когда оскудела казна, изощряясь в выдумках, Калигула приказал организовать дом терпимости прямо во дворце на Палатине: замужние и именитые дамы зарабатывали средства для мота, растаптывающего такие вечные ценности, как семья. В сексуальных увлечениях надменного властителя Рима, похоже, было место и гомосексуальным связям. Источники намекают на интимные отношения Калигулы с пантомимом Мнестером, мужем своей сестры Марком Лепидом и знатным патрицием Валерием Катуллом. Если вспомнить властолюбивую мать Калигулы с ее

настойчивыми волевыми попытками вмешиваться в «мужские дела» императора Тиберия, склонность этого человека к бисексуальным контактам может быть вполне объяснима. И если Калигула может не рассматриваться как явный извращенец сквозь призму приемлемого в самом Древнем Риме, да и в терпимую эпоху начала XXI века, все же его половая разнузданность, крайняя степень похотливости и откровенное пренебрежение любовью и институтом брака вызывали неистребимое желание у мужчин Рима отплатить императору той же монетой. Кажется символическим тот факт, что во время убийства ненавистного императора некоторые заговорщики пронзили мечами его половые органы.

Как большинство моральных уродов, трусливых, сомневающихся в себе и осознающих свою никчемность, Калигула любил испытывать других на прочность. Его ущербная личность требовала подтверждения того, что и остальные являются такими же, что мир преступен до самого последнего человека и что животное начало в человеке руководит всеми остальными импульсами. Он, к примеру, на театральных представлениях раздавал даровые пропуска раньше времени, чтобы воинственная чернь могла захватить всаднические места: императору было интересно и забавно посмотреть, как будут улаживать отношения разные сословия. Для этой же цели он отбирал жен у знатных римлян и рассказывал затем в подробностях, как он обладал ими. А иной раз после нескольких дней забав с чужой женой он приказывал ей развестись и вообще больше не иметь дела ни с одним мужчиной. Однажды на одном из многочисленных пиршеств непредсказуемый император вдруг громко расхохотался; когда же консулы осторожно

поинтересовались причиной внезапного приступа веселья, Калигула ошарашил их ответом: он смеялся потому, «что стоить только кивнуть, как вам перережут глотки». Природа этих удручающих поступков не только в демонстрации неоспоримой власти даже над частной жизнью людей, которых он мог устрашить смертью и пытками, но и в желании поиграть со случайной жертвой, посмотреть, как тот или иной представитель рода человеческого будет действовать в условиях, когда его оскорбляют, унижают, травят, низводят до жалкого, вымаливающего жизнь существа. Он нередко заставлял отцов присутствовать при казнях сыновей, а потом, приглашая их на пиршества, с жадным любопытством вглядывался в глаза несчастных, пытаясь понять, насколько болезненно они переносят утрату. Ему нравилось выворачивать чужую душу наизнанку, от этого он получал неимоверное наслаждение. С таким трудом выживший сам, он желал провести как можно больше людей через коридор испепеляющих испытаний и насладиться теми мучениями и сомнениями, которые когда-то испытывал сам в роли жертвы Тиберия. Даже посылая на казнь осужденных, он всякий раз говорил, что «сводит свои счеты». Он намеревался всех уравнять пред собой: чтобы был один царь на земле, а все остальные, независимо от сословий и личных качеств, превратились в его шахматные фигуры, которые можно передвигать, убирать с поля или заставлять выполнять неисполнимое, немыслимое для существа, рожденного человеком.

Разбуженные бесы тянут в пропасть

К глубинной основе мотивации Калигулы, по всей видимости, следует отнести стремление к власти

как к обеспечению безопасности. Желание мстить за унижения детства и юности также присутствует в поступках деспотического императора, но оно не доминирует. Наиболее же весомым фактором, определявшим поведение этого человека, стала развращенность властью и абсолютная безнаказанность на фоне вопиющей инфантильности и недоразвитости личности. Никто особо не занимался им в детстве, надеясь на то, что мальчик будет воспитываться на примере своих дей-ствительно выдающихся родителей. Но при этом он видел и худшие проявления человеческого, которые в итоге стали доминирующими во влиянии на формирующийся характер. Это произошло прежде всего потому, что система ценностей его родителей потерпела поражение, оказавшись погребенной под натиском варварства, цинизма и лжи. А сам Калигула выжил за счет проявленных качеств, которые осуждало и общество, и его отец с матерью. Конечно, были и другие причины. Например, отсутствие утонченности и манер выдает огромные пробелы в раннем образовании, восполнить которые в отрочестве стало немыслимо. Да и до этого ли было представителям императорского рода, борющегося за выживание… В итоге жизнь Калигулы стала демонстрацией практически полной деградации личности. Он был слишком невежествен и полностью лишен той самой важной части интеллекта, что позволяет оценить себя со стороны и осознать свою роль в жизни. Он не задумывался над своими действиями; его поступки были импульсивными, эмоциональными и направленными на бесцельное обладание всем сущим. Его неадекватно завышенные амбиции не были подтверждены ни единым положительным качеством личности, поэтому вызывали в обществе единодушное раздражение и осуждение.

Среди важных факторов, повлиявших на создание этого морального карлика со стремлениями к гигантским свершениям, было также желание достичь уровня правления Августа, приблизиться по значению к олимпийским богам, затмить собою все то великое, что было совершено до его рождения. И хуже всего, что, стремясь дотянуться до солнца, Калигула направлял свой разум не на поиски великого дела, исполнение которого сделало бы его путеводной звездой для потомков, а использовал власть для навязывания всему миру мысли о своем величии. Для этой цели горе-император за несколько месяцев промотал всю доставшуюся ему казну империи: он устраивал невероятные по размаху зрелища в надежде заменить этим реальные государственные дела и запомниться человечеству как самый крупный организатор массовых представлений и красочных декораций в истории. Его заурядная фантазия и упрощенное видение мира работали лишь в одном направлении, и одним из наиболее ярких примеров его духовного вырождения и внутренней пустоты стал случай с его конем. Ошалевшему от странных знаков внимания животному среди прочего был предоставлен отдельный дворец с прислугой и утварью, ему сделали ясли из слоновой кости, а для украшения скакуна использовались пурпурные покрывала и жемчужные ожерелья.

Калигула бесновался, но его слабое духовное начало, как тело рахита, не могло породить ничего достойного. Например, он искренне желал какого-нибудь всенародного бедствия, чтобы хотя бы таким способом его правление запомнилось людям. Но, пожалуй, лучше всего внутреннюю дисгармонию Калигулы иллюстрирует эпизод со статуей Юпитера. Однажды до безумия самолюбивый император встал возле статуи

верховного бога и лукаво спросил актера, в ком больше величия. Когда же тот промедлил с ответом, разъяренный Калигула приказал жестоко отхлестать его бичом. Кажется, он готов был разорвать на части или сжечь весь мир, если бы только мог таким способом выбить из него признание своего величия. Ведь не случайно он, томимый все тем же желанием признания, с неутоленной горечью безнадежного садиста сожалел, что у Рима не одна шея…

Обретя власть, Калигула с космической скоростью двинулся навстречу смерти. При этом он губил и обрекал на смерть все, к чему прикасался: именно он стал причиной гибели собственной жены и маленькой дочери, ибо своим отношением довел людей до озверения, до ответной инерции разрушения всего, что так или иначе напоминало его имя. Хотя вряд ли этот человек, не умевший любить, так как осваивал вместо законов любви законы выживания в море всеобщей ненависти, муж, не испытывавший к своим многочисленным женам никаких иных чувств, кроме сексуального влечения, и наконец, отец, признавший лучшими качествами своей дочери «лютый нрав», был бы по-настоящему несчастен, узнай он о судьбе самых близких людей.

Несмотря на то что сам Калигула считал себя отмеченным богами гением, современники презирали его, страшась и ненавидя одновременно. Император, уверенный в том, что ему удалось выжить в дикой мясорубке Тиберия лишь благодаря уверенности, что на его челе оставили свою метку бессмертные боги, почувствовал неприязнь всех сословий после своей странной болезни в конце первого года правления. В то время, когда его жизнь висела на волоске, толпы преданного памяти Германика простого люда стояли у дворца, тихо перешептываясь о состоянии императора. Но

тогда в восприятии города он все еще был сыном победоносного и благородного воителя, а после болезни Калигула беззастенчиво открыл всем свое истинное лицо — и наступил перелом в отношении к нему народа. Его детская недоразвитость уже никого не забавляла, а игры с народом, порой совершенно искренние, начали раздражать всех без исключения.

Так кем же он был в действительности — изощренным убийцей или душевнобольным? Возможно, что и тем, и другим, причем сначала первым. Причем его болезнь была из серии тех недугов, что рождаются в людях при «недействующем», больном обществе, при попустительстве окружающих, в условиях, когда маленького ребенка, а затем подростка по каким-либо причинам не одергивают, когда он совершает поступки, в которых только подслеповатые глаза безразличного не усмотрят прообраза будущих великих преступлений. Кажется, что на свете не было такого порока, которого бы этот завистник и убийца не имел сам.

Некоторые современные исследователи, например Э. Берн, В. Грин, И. Лесны, в основе поведенческих реакций Калигулы видят прежде всего психические или даже физические недуги. И. Лесны делает вывод, что жестокие бессмысленные убийства и истязания невинных людей явились результатом тяжелой, возможно, вирусной инфекции, проявившейся в виде воспаления мозга. В. Грин более осторожен в выводах, однако его гипотеза состоит в том, что помешательство Калигулы (в этом исследователь не сомневается) стало следствием органической болезни. Эрик Берн полагает, что император был шизофреником. Такие авторитетные представители современной психиатрии, как Мюллер и фон

Делиус, поставили римскому императору диагноз «юношеское слабоумие» (dementia praecox). И все же, очевидно, не стоит все содеянное Калигулой объяснять только психическими расстройствами. С оценками и диагнозами можно было бы согласиться, если бы перед глазами наблюдателя не разворачивалась удивительно последовательная картина падения Калигулы. Его поступки отражают неустанное стремление воспользоваться случаем и совершить нечто недозволенное и даже шокирующее. Но иногда Калигула проявлял удивительную рассудительность, порой даже уникальное, абсолютно не вяжущееся со слабостью ума, благоразумие.

Если и имела место болезнь императора, о которой твердят столько ученых, то вовсе не она оказалась причиной всех его ужасных преступлений, болезнь лишь усилила невообразимые пороки, порожденные дисгармоничным развитием и слишком большим разрывом между желанием утвердиться в величии и возможностями совершать великие дела.

ИОСИФ СТАЛИН

(ИОСИФ ДЖУГАШВИЛИ)(21 декабря 1879 года — 3 марта 1953 года)

Диктатор Советской империи (1929—1953 гг.)и символ тирании

Высшее наслаждение — выявить врага, приготовиться, порядком отомстить и затем спокойно спать.

Слова Иосифа Сталина, сказанныево время неформальной беседы

с Каменевым и Дзержинским

Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука.

Иосиф Сталин в телеграмме Ленину

«Появившиеся после смерти Сталина многочисленные разоблачительные материалы не оставляли никаких сомнений относительно того, что его имя войдет в историю как символ тирании», — написал в начале своего детального исследования феномена Сталина американский историк Роберт Такер.

Деятельность Сталина была объективно и беспристрастно оценена лишь после его смерти, когда понемногу начала рассеиваться пелена страха и оцепенения, окутавшая едва ли не все пространство планеты Земля, — суровая и не ведающая страха и жалости длань НКВД могла дотянуться практически до любой точки планеты. А в Советском Союзе правда о тиране стала доступной лишь с окончанием советского периода в истории и распадом империи.

Так с кем же мы имеем дело в лице Иосифа Джугашвили-Сталина? С поразительно целенаправленным человеком, не обладавшим выдающимися талантами, однако прошедшим путь от крестьянских низов до руководителя крупнейшей державы, которой он единолично, как царь, управлял более тридцати лет? С мрачным безумцем, для которого власть и властвование были единственной ценностью и который для укрепления своих позиций создал и активно использовал машину истребления людей? С великим преступником, проводившим в отдельно взятой, отгороженной от всего мира стране геноцид против своего народа? Но кем бы он ни был в коллективном восприятии потомков, речь

идет, прежде всего, о появлении в якобы цивилизованном мире гигантского дерева агрессии и насилия, проросшего из маленького упрямого ростка, о смеющемся над миром «злом гении», более опасном, чем смертоносный гриб ядерного взрыва.

Любопытно, что и через полстолетия после смерти Иосифа Сталина многие откровенно восхищаются его угрюмой фигурой и тихой поступью дьявола, обволакивающего души призрачной пеленой фарса, игрой на костях миллионов, искусительной иллюзией всеобъемлющей власти над миром. И если образы вождей, подобных Сталину, все еще кого-то пленяют и манят, значит, мощная волна деструктивного способна снова и снова сокрушать мир, а человек, создавший космические корабли и проникший внутрь атома, так и не научился усмирять этого, пока еще самого сильного и самого неумолимого зверя…

При изучении отдельных технологий и ловких тактических шагов этого дьявола от политики наиболее важным для потомков должно стать понимание того, каким образом чума деструктивного, порожденная небольшой группой одержимых, способна привести к безраздельному властвованию над массами и сделать бессильными целые народы.

Детство: точка преломления

Иосиф был единственным уцелевшим ребенком из четырех детей в семье Виссариона и Екатерины Джугашвили, что, несомненно, сыграло ключевую роль в становлении характера будущего руководителя Советского государства. Важным штрихом к его появлению на свет явился тот факт,

что его молодая мать (когда родился Иосиф, ей было немногим больше двадцати лет) уже успела похоронить троих детей. Это предопределило удивительно трепетное отношение матери к своему Сосо, вечную боязнь потерять его и даже превращение процесса воспитания мальчика в настоящий культ. Благоговейное отношение к отпрыску еще больше усилилось после того, как тот перенес тяжелую оспу. А еще позже, когда мальчику было десять или одиннадцать лет, в толпу людей, в которой находился и он, на полном ходу врезался тяжелый фаэтон. Ошарашенная случившимся, Екатерина едва не сошла с ума от ужаса, боясь потерять и четвертого ребенка: она разразилась дикими воплями, когда в дом доставили не приходящего в сознание Сосо. Но все обошлось, и напоминанием о жутком случае, чуть не ставшем трагедией, Иосифу до конца жизни служил не до конца сгибающийся локтевой сустав левой руки.

Эти неординарные эпизоды в начале жизни обозначили четкую материнскую акцентуацию на сыне, причем она была, по всей видимости, сосредоточена лишь на этом. Муж, отъявленный пьяница и дебошир, отношения с которым носили все более формальный характер, давно отошел на второй план. Что касается самого Иосифа, то и странные смерти детей, родившихся в семье до него, и пережитая оспа, и случай с фаэтоном вкупе с фанатичной любовью матери породили в его подсознании подспудную мысль о собственной исключительности. Мальчику казалось, что все это не просто случайности, что он, словно отмеченный Богом, пришел в мир непогрешимым, чтобы совершить нечто удивительное, удающееся далеко не каждому на Земле. Идеализирование себя со временем стало для него нормой (поощряемой

матерью), что оказалось предвестником как нетерпимости к любой критике, так и стойкого желания доминировать в любой деятельности, за которую он брался.

Если с матерью будущего диктатора связывала глубокая привязанность и любовь, то к отцу он испытывал чувства скорее противоположные. Виссарион отличался крайне непримиримым и даже злобным нравом. В то время как Екатерина в упорных попытках поправить сложное материальное положение семьи ночи напролет просиживала за швейной машинкой, ее беспечный муж преспокойно пропивал большую часть заработанных в мастерской денег. А затем нередко избивал и жену, и маленького сына, что вряд ли способствовало появлению у Иосифа чувства уважения и любви к отцу.

Что же вынес Иосиф Джугашвили из сурового детства, пронизанного нищетой и семейными ссорами, насильственно-садистскими выпадами отца и беззаветной любовью матери? Как ни странно, женской идентификации не произошло, поскольку в силу национальной традиции мать, ободряя сына в любых начинаниях, не позволяла себе чрезмерной, бросающейся в глаза опеки. Последнее было бы недопустимым и вызвало бы насмешки в кругу сверстников Сосо, где он неизменно был лидером и заводилой. Материнская любовь лишь укрепила в нем непримиримость и внутреннюю уверенность в своих силах, в способности достичь любой цели, имеющей ясные очертания. Большей частью это связано с национальным фактором: живя в атмосфере, где царит гордый дух горцев, он рано принял активную жизненную позицию и ярко выраженное стремление к доминированию любыми средствами. Еще одним весомым фактором оказалось

настоящее противостояние с отцом, часто поднимавшим руку на него самого и на любимую мать. Эдипов комплекс у Иосифа был обострен до крайности и порой находил выражение в открытой борьбе с отцом, на что очень редко отваживаются мальчики. Однажды он даже бросил нож в отца, убежал из дому и спрятался у соседей. Однако, как это ни прискорбно, характер Иосифа постепенно впитал ненавистные ему садистские замашки отца, его злобность и взрывоопасность. В этом, несмотря на мучительные угрызения совести, он стал отражением своего родителя.

И мать, и отец, каждый по-своему, рано заставили его почувствовать себя мужчиной, причем уверенным в себе и идеализировавшим себя. С одной стороны, он ощущал себя другом и защитником матери, пользовался ее абсолютным доверием и жил ее установками на успех. С другой — он выиграл символическое сражение с отцом, который неожиданно умер от ножевого ранения, полученного в пьяной драке. Хотя отец умер, когда Иосифу было лишь одиннадцать лет, говорят, он не испытывал никакого чувства скорби или сожаления. Родной отец, с которым он вел борьбу за мать, ушел со сцены, канул в небытие, то есть в восприятии мальчика проиграл. Это еще больше укрепило его уверенность в своей силе и несокрушимости; втайне он гордился, что отныне становится единственным мужчиной и хозяином в семье. Но, возненавидев отца, Иосиф усвоил именно его мужские принципы — суровую бескомпромиссность и грубость в борьбе. К ним прибавилось еще и устойчивое желание мстить, взращенное в период бессильной ярости от отцовских побоев, когда он был не в состоянии противостоять силе взрослого мужчины. Иосиф надолго запомнил согревшее его тайное ощущение

удовлетворения, посетившее его со смертью буйного родителя, словно это не случай, а он сам отомстил за мать. Впрочем, жажда мести также была свойственна и Виссариону Джугашвили, осетину по национальности, несшему в крови скрытую страсть к вендеттам. Иосиф Иремашвили, школьный приятель Сталина, который в 1932 году выпустил книгу о «вожде народов» и трагедии Грузии, писал, что уже в детские годы его высшей радостью было «одержать победу и внушить страх».

Есть еще один любопытный нюанс, имеющий отношение к детским годам Сталина. Дочь Сталина Светлана рассказывала, что мать, бывало, сама колотила сына за проступки. Такие взаимоотношения в семье, где и мать, и отец достигали результата путем причинения физической боли, породили акцентуацию Иосифа на грубых насильственных актах по отношению к соперникам и конкурентам, а возможно, и тайные желания пыток, в которых мучения других символизировали бы безграничную власть истязателя. Постоянная жажда испытывать завораживающее чувство власти над другими стала с некоторых пор корректировать поведение Иосифа. Детство дало ему несколько мощных раздражителей в виде стремления к чужой боли, желания мстить за любой акт несогласия и критики. Хуже всего, что эти раздражители были впущены в его подсознание на фоне вытеснения любви; хотя ему и окружающим казалось, что мать является бесспорным объектом любви Иосифа, на самом деле, рано развившиеся эгоцентризм и нарциссизм потеснили все, что не касалось его собственной особы. Это множество раз проявлялось в революционные годы и особенно в период диктатуры.

Неграмотные и бедные родители, происходившие из крепостных крестьян, не могли обеспечить сыну достойного положения в обществе, но даже тут мать продемонстрировала поразительную для забитой крестьянской женщины дальновидность. Прожившая жизнь в тяжелой нужде и в атмосфере пуританских ценностей, она упрямо подталкивала своего Сосо наверх, куда-нибудь подальше от перспективы зарабатывать на жизнь тяжелым трудом. Несмотря на то, что отец-сапожник в приступах безотчетной ярости пророчил сыну такую же безрадостную судьбу мелкого ремесленника, мать совершила беспрецедентный для женщины грузинского патриархального общества поступок — из любви она пошла наперекор суровому главе семейства. Желая, чтобы сын стал священником и при-надлежал к наиболее независимой социальной прослойке общества, Екатерина определила Сосо в училище. Хотя Виссарион потом силой возвратил сына назад, желание матери оказалось неодолимым. Через некоторое время Иосиф опять оказался в училище, где он показал себя смышленым и упорным учеником. В значительной степени хорошая учеба маленького Джугашвили явилась результатом беспрестанного ободрения и поощрения со стороны матери и остро ощущаемого им духа конкуренции.

Крайне важным, если не одним из ключевых моментов становления Иосифа Джугашвили было приобщение к книгам. Хотя предпочтение на первых порах отдавалось грузинским авторам (а потрясение от книги Александра Казбеги привело даже к появлению псевдонима Коба), вскоре он, как и его товарищи по духовной семинарии в Тифлисе, оценил положительную сторону принудительной русификации. Русский язык дал сознанию Иосифа

колоссальный объем пищи для размышления, причем на смену русским авторам и переводам популярных европейских писателей вскоре пришла и запрещенная литература, которая, естественно, пользовалась повышенным спросом у молодежи. Поэтому неудивительно, что на смену Руставели, Гоголю, Чехову, Гюго и Теккерею скоро пришли более чем прогрессивные произведения о французской революции и, наконец, труды Дарвина, Маркса и Ленина.

Закономерным кажется и эпилог учебы в семинарии. Джугашвили оставил учебное заведение, как только осознал, какие неожиданные перспективы открывает карьера профессионального революционера. Это абсолютно соответствовало его внутреннему миру и потребностям: организация смут, противодействие режиму, борьба до полного уничтожения противника и возвышение в качестве героического и проницательного вожака. Его подкупала свобода действий в организации нападений, его возбуждал кровавый террор, аргументированный необходимостью достижения равноправия сначала для обитателей отдельно взятого города, страны, а потом всей планеты. Это была удивительная идея, которая могла маскировать все — любые стремления, любую агрессию, любую жестокость. Это был масштаб, ради которого стоило рисковать, вгрызаться в глотки врагов и, если надо, уничтожать соратников. Это было такое поле деятельности, где повсюду распространяется власть инстинктов, которые безраздельно властвуют над разумом и диктуют свои законы. И это, ко всему прочему, был колоссальный, красиво аргументированный маневр: внедряясь в мировую сеть расползающегося марксизма, можно было легко расширить границы своих владений, перейти

от маленькой Грузии к большой России. А может быть, выйти на европейский или даже на планетарный уровень влияния. Одно представляется бесспорным: представляя себя героем своего времени, Иосиф Джугашвили мыслил с размахом, масштабно, оперировал исполинскими категориями. Он стремился владеть, причем в своих тщеславных помыслах собирался владеть очень многим, потому твердо решил помалкивать о своих желаниях и планах в среде, где подавляющее большинство было озабочено более насущными задачами.

Путь к власти. Асимметричная война с конкурентами

Приход Иосифа Джугашвили в лагерь революционеров стимулировался как суровой неотвратимостью унизительного социального положения, так и сильными психологическими установками на лидерство. Низкий социальный статус на фоне растущих амбиций и внушенной матерью уверенности в своих талантах был в сознании молодого Джугашвили самым мучительным грузом.

Учеба в духовной семинарии с почти тюремными правилами, жесткими ограничительными рамками, способствовавшими смирению, претила склонной к смуте натуре Сталина. В детстве познавший такие мощные раздражители, как физическая боль, насилие и доминирование в социальное группе, Иосиф Джугашвили уже не мог добровольно отказываться от поиска границ действия этих раздражителей. В семинарии он еще больше, чем в общении с отцом, испытывал чувство ущемленной гордости и самолюбия. Уже в то время его природа противилась уравниванию его с другими

человеческими существами, а сама по себе перспектива стать священником противоречила воинственному и настороженному характеру Иосифа. Вообще, семинария стала поводом ко второй после противостояния с отцом сильной фрустрации, на почве которой развилось стремление избавиться от болезненных неуютных ощущений безвыходности и ограниченности в свободе действий.

Поэтому когда в духовной семинарии он услышал о тайно действующих революционно настроенных кружках молодежи, то тотчас примкнул к ним. Первое время участие в этих замаскированных очагах свободы сводилось к отвержению существующего миропорядка и получению знаний об альтернативном развитии общества. Однако с появлением специальных знаний неуклонно возрастало и желание молодых людей принять участие в изменении мироздания, выделиться и занять новые позиции на социальной лестнице. Лидер по натуре, Иосиф Джугашвили тонко уловил, что эта деятельность в силу своих рисков, постоянной опасности и угроз может позволить ему выдвинуться и занять особое место в революционной иерархии. Растущая тревожность горца, затянутого в смирительную рубашку семинариста, требовала разрядки. Ему, с одной стороны, было необходимо поле для геройства и признания, а с другой — его подсознание, как сверхточный локатор, искало удовлетворения щемящего желания вновь почувствовать силу тех раздражителей, которые он вынес из раннего периода формирования своей идентичности. Засевшие глубоко в памяти, эти противоречивые ощущения тайно стремились к выходу наружу, возможному лишь в условиях адекватного восприятия поступков общественным мнением. То

есть Иосиф Джугашвили не намеревался идти против социальной среды, установленной морали и законов общества. Он не был готов плыть против течения и стать преступником или даже необоснованным нарушителем общественного спокойствия; его определенно сдерживали и путы строгого воспитания. Но скрытое стремление стать героем и добиться за счет своего героизма невиданного уровня свободы, оправдывающей агрессию и насилие, росло в нем с небывалой силой и становилось заметнее всякий раз, когда борьба за новый миропорядок в виде уничтожения угнетателей получала даже негласную общественную поддержку.

Революционное движение для молодого Джугашвили, его кипящего сознания сыграло роль своеобразного клапана: он нашел в нем и необходимые духовные символы, и революционный дух, и ориентиры на будущее в виде судеб признанных обществом борцов, которыми восхищались и из которых в общественном сознании лепили образы героев. На революционеров равнялись не только семинаристы. Тот же Ладо Кецховели, ранее высланный из Тифлиса за подрывную деятельность, стал путеводной звездой для многих из числа восприимчивой к новым политическим веяниям молодежи. Гибель этого несгибаемого грузина только подняла дух остальных, настроив на волну непримиримой борьбы. Но, борясь, Иосиф Джугашвили искал свое личное счастье. Идея перестройки миропорядка представляла интерес, но лишь в контексте личного возвышения и всеобщего признания, причем гораздо более широкого, чем у борцов типа Ладо Кецховели. Он не желал так легко сложить голову и искал иной путь, который бы привел к первенству в рядах

единомышленников. Изворотливый ум Джугашвили уже выдвигал новые схемы возвышения, основанные на утверждении своей позиции лидера силой и агрессивным напором, направленным на своих же соратников. Ради перспективы возвышения он также не жалел сил и в приобретении марксистских знаний. Когда необходимость борьбы диктовала свои условия, он мог сосредоточиться и впитывать в себя новые знания, ведь это было его оружие в борьбе за первенство среди своих. Действительно, стоит признать высокий уровень организованности молодого человека. Уже через несколько лет после присоединения к революционному течению он овладел завидными знаниями по теории марк-сизма, детально познакомился с трудами Ленина, Плеханова и ряда других «апостолов революции». Он без раздумий оставил семинарию и активно включался во все революционные проекты, которые сулили признание. Публичная «просветительская» деятельность в среде рабочих, участие в выпуске газеты «Брдзола», постоянные выступления в кружках стали неотъемлемой частью продвижения в вожаки.

Впрочем, и в это время, и позже Иосифу Джугашвили чего-то не хватало для того, чтобы реально стать признанным всеми лидером. Не исключено, что проблема заключалась в изначальной психологической установке на приобретение пространства силой, на распространенную в среде горцев ставку на физическое и психологическое превосходство и необходимое для этого давление на окружающих. Вполне возможно, что захватнические мотивации, как и более поздние стремления реализовывать свои планы непублично (из-за кулис), усиливались физическими недостатками. Действительно,

непригодный к службе в армии из-за негнущегося локтевого сустава, молодой человек ростом не выше 160 см, с изъеденным оспой лицом и пожизненным акцентом, должно быть, чувствовал себя не особо уютно в кругу глубоко увлеченных самообразованием и размышлениями над серьезными проблемами мироздания интеллектуалов. Во всяком случае, гипертрофированная агрессивность Джугашвили проявлялась всегда, а Дж. Кеннан даже не исключает возможности участия молодого революционера «в актах бандитизма и шантажа» на начальном этапе революционного движения. Неизвестно, на чем основано такое предположение исследователя, однако оно вполне отвечает характеру самого Джугашвили и его подходам к самореализации. Участие в революционном движении так или иначе оказалось для будущего диктатора своеобразным психологическим освобождением от скованности нормами общественной морали, уникальным полигоном для апробирования и отработки механизмов достижения удовлетворения своих тайных желаний. Фактически в восприятии молодого Джугашвили новая деятельность определенно оправдывала насилие, и это подкупало его, создавая ореол привлекательности всего процесса борьбы за справедливость. Ибо собственная правда Иосифа Джугашвили на поверку оказывалась гораздо проще: пресловутая борьба за справедливость рассматривалась им исключительно как борьба за власть. И развитая до невероятных размеров жажда властвования и демонстрации доминирования в силу особенностей представления Джугашвили о морали отнюдь не исключала актов насилия и жестокой агрессии. Забегая вперед, стоит отметить, что лишь явная

угроза потерять все в первые годы советской власти заставила Сталина отказаться от актов прямой агрессии и тщательно упрятать деструктивные порывы в глубину своей звериной натуры. Это случилось, когда он необдуманно позволил себе поощрить насилие со стороны своих ставленников (в частности Орджоникидзе — при решении так называемого грузинского вопроса) и неожиданно наткнулся на недвусмысленный отпор со стороны Ленина. Определенно, Джугашвили не хватало широты мышления, его мозг всегда оказывался скованным рамками слишком однозначных и прямолинейных желаний доминирования. Ему, навязчиво агрессивному и мстительному, недоставало панорамного представления о миропорядке, что отбрасывало его к второстепенной роли последователя, а не вождя. За агрессивностью и мстительностью пряталась глубоко и тщательно скрываемая неуверенность в себе и боязнь несоответствия взваливаемой ноши лидера большевистского движения внутренней ограниченности.

В какой-то мере Джугашвили сдерживала и необходимость говорить по-русски, а также отсутствие присущего интеллектуальной элите воспитания, основанного на глубоком понимании психосоциальных процессов и причинно-следственных связей. В силу этого у молодого профессионального революционера всегда были могучие соперники из среды колоритной интеллигенции, в его мозгу, как темные тени, витали болезненные навязчивые мысли о том, что многочисленные соратники-конкуренты только и ждут момента, чтобы оттеснить его от лидерства, выдавить с занятых позиций. Эти фобии очень скоро стали мрачными пожизненными спутниками Иосифа Джугашвили: вечный ужас утраты

будущего величия из-за соперничества и развитое вследствие этого стремление мстить мнимым обидчикам уязвленного тщеславия.

Оценивая «кавказский период» революционной деятельности Иосифа Джугашвили, следует подчеркнуть, что он уже тогда начал строить свою тактику не столько на актах против власти и укреплении очагов коммунистического движения, сколько на агрессивных нападках на соратников, ущемлении прав и возможностей отдельных групп революционного движения. Он уже тогда прослыл отъявленным смутьяном, оказался замешанным в сомнительных внутриорганизационных конфликтах и даже обвинялся в клевете на товарищей, а также противодействии избранию рабочих в управленческие структуры. В силу конфликтов с товарищами ему даже пришлось оставить Тифлис и переехать в Батум. Тем не менее, в целом ради-кальная деятельность Джугашвили позволила ему произвес-ти на участников революционного движения на Кавказе впечатление несгибаемого бойца и вполне обоснованно рассчитывать на позиции одного из лидеров. Он действительно зарекомендовал себя непримиримым и геройски настроенным борцом (согласно энциклопедиям советского периода, до революции 1917 года он восемь раз был арестован, семь раз попадал в ссылку и шесть раз бежал из Сибири). Впрочем, западные авторы находят этому и другие объяснения. В частности Дж. Кеннан если и не склоняется к этой версии полностью, то все же говорит о веских основаниях полагать, что в период между 1906 и 1912 годами Сталин являлся осведомителем тайной полиции. Среди аргументов исследователь называет заметную лояльность полиции к подрывной работе этого революционера в этот период и, напротив, демонстрацию жесткой

позиции после 1912 года (именно в 1913 году он был осужден и сослан в отдаленное место на севере Сибири, где провел долгих четыре года, вплоть до освобождения в результате государственного переворота 1917 года). Но если Джугашвили и содействовал полиции, то вовсе не из-за денег или желания смягчить свою участь. Единственное, что безраздельно владело его помыслами, была власть, и если царские ищейки могли помочь ему продвинуться в рядах революционеров, теоретически он мог бы принять такое рискованное предложение. А вот после 1912 года, когда Сталин неожиданно был избран в Центральный Комитет, контролируемый большевистской партией, связь с полицией, если таковая имела место, становилась ему явно невыгодной. Таким образом, из этого не до конца проясненного эпизода в биографии будущего тирана можно сделать один вывод: он, бесспорно, был готов жертвовать ради власти и признания всем, его маниакальное стремление к лидерству отметало в сторону не только опасности и риски, но и любые принципы морали и дружбы. Однако эта же ненасытная жажда власти не позволяла ему размениваться по мелочам, амбиций у этого молодого человека было больше, чем у кого бы то ни было. Характерным подтверждением этому может служить опрос Дж. Кеннана среди старых членов партии, оказавшихся на Западе. Хотя большинство из них высказало недоверие к публикуемым документам относительно причастности Джугашвили к сотрудничеству с полицией, все они подтверждали внутреннюю готовность этого человека пожертвовать всем и всеми ради собственных интересов.

Крайне важным для понимания натуры Сталина является следующее замечание многих

исследователей его жизни: будни коммунистического строительства не только не приносили ему никакого успеха, но даже отодвигали на задний план в сравнении с другими партийцами. Впрочем, не только будни. Будущий исполин советского строя был совершенно дезориентирован в период революции. До приезда Ленина он даже настаивал на сотрудничестве с Временным правительством. А во время самого Октябрьского переворота от этого человека не последовало ни одной инициативы, он не совершил ни единого шага, который позволил бы считать его причастным к преобразованиям миропорядка. Сталин был во время ленинской революции лишь скромным наблюдателем за происходящим, изредка выполняющим поручения политических лидеров.

Иосиф Джугашвили всегда был и ощущал себя слабее тех, кто так же, как и он, претендовал на роль лидера пролетарского движения. Уровень Ленина казался недосягаемым, впрочем, не только для него. Троцкому Сталин заметно уступал в широте взглядов, динамике и диапазоне мышления. Зиновьев, Каменев и особенно Бухарин выигрывали своей интеллигентностью и широтой интеллекта. Свердлов был куда более авторитетным администратором партии. Рыков, занявший формальный пост председателя Совнаркома после смерти Ленина, казался более гибким и динамичным в отношениях с товарищами по партии. Более того, даже партийцы типа Кирова, Фрунзе или Дзержинского порой выглядели привлекательнее в восприятии властной номенклатуры, чем непримиримый грузин. Казалось, сама среда, предполагающая межличностную коммуникацию в своем же социальном окружении, была ему чужда. Но

Джугашвили-Сталин в конце концов сумел переиграть всех. И сделал он это благодаря напористости, последовательности и бульдожьей хватке во всем. Затаенная злоба и зловещая молчаливость выжидающего в засаде хищника, а также демонстрация показного спокойствия позволили этому человеку, фанатично устремленному к власти, победить. Теперь он мог наметить планы окончательного уничтожения своих соперников и начать последовательную многоуровневую и многоплановую борьбу с ними. Его, как смертельную опасность, просмотрели все, кроме Ленина, но последний в то время был уже слишком безнадежно болен, чтобы бороться с надвигающимся злом. Превращение посредственного Иосифа Джугашвили в могучего и непоколебимого вождя Сталина осуществилось благодаря одному из феноменов, присущих деструктивным личностям: в то время, когда претенденты на лидерство совершенствовали свои стратегии, направленные на успех партийной деятельности и достижение реальных результатов в массах, на внутриполитическом поприще и внеш-ней арене, Джугашвили-Сталин вел поиски совсем в ином направлении. Размышления над своей самореализацией всякий раз уводили его мысли к схемам ликвидации конкурентов. А совершенствование своих возможностей и оригинальных инициатив, которые могли бы выделить его как бесспорного лидера, оказывались в этих схемах на втором или даже третьем плане. Хотя было бы неверным считать, что партийные лидеры Страны Советов всю свою энергию устремляли только на процветание нового государства, именно Сталин привнес в сопер-ничество за роль преемника после смерти Ленина яркую деструктивную составляющую, разросшуюся

до масштабов катастрофы для всех проигравших. Осознавая свою слабость как оратора, он

понимал, что не был способен зажигать пламенными речами аудиторию, и потому не стремился часто выступать перед большими аудиториями. Р. Такер утверждает: «Бурная политическая деятельность в массах в 1917 году не отвечала натуре Сталина, поэтому он ничем особенным не проявил себя как политический руководитель, как яркая личность». Зато Сталин все больше полагался на свои отточенные во времена подполья способности к тайным интригам, он компенсировал недостаток своих организаторских талантов и скованность в публичной деятельности умением ставить ловушки противникам, агрессивностью и вообще старательной подковерной деятельностью против соратников. С момента Октябрьского переворота 1917 года главным оружием Сталина становится соединение внешней агрессии и напористости с тщательно замаскированной системной подрывной работой в руководящих кругах партии. Во всех он видел соперников и конкурентов и потому считал врагами не меньшими, нежели официально провозглашенные новой властью.

Единственный человек, которого он временно не рассматривал как врага, был Ленин. Однако тут и проявилась главная хитрость Сталина: признавая Ленина как бесспорного вождя и лидера, тихий и сдержанный, но мрачно-решительный Сталин постарался сблизиться с ним и стать надежным товарищем, способным выполнять любые, даже самые деликатные поручения. И, по всей видимости, развитая интуиция и природная изворотливость не подвели Иосифа Джугашвили, потому что Ленину были нужны преданные и проворные люди, которые способны на

продвижение самых радикальных проектов, часто без учета норм морали. Ведь и сам Ленин прошел долгий путь острых дискуссий с тем же Троцким, и Ленину для утверждения себя в качестве вождя также необходимы были преданные сторонники. Впрочем, чем ближе Ленин узнавал Сталина, тем меньше человечности вождь пролетариата обнаруживал в своем молодом сподвижнике. Зато Сталин с лихвой компенсировал свои недостатки рвением в выполнении особых поручений и миссий. Сталин решил очень много собственных проблем за счет беспрецедентного сближения с вождем. Находясь на третьих ролях, он сумел максимально использовать имидж и придать некоторое величие своей неколоритной фигуре.

Говоря о восхождении Сталина, нельзя не подчеркнуть, что его действия против политических соперников в партии во многом оказались логическим ответом на динамичное движение, а чаще — самовыдвижение в лидеры таких фигур, как Троцкий, Каменев, Свердлов, Зиновьев, Бухарин, и еще целого ряда большевиков из так называемой старой гвардии. Каждый из них также являлся непримиримым борцом за власть внутри власти, каждый был умелым аппаратчиком и обладал недюжинными способностями плести интриги. Но дело вовсе не в том, что менее искусный в публичных делах Иосиф Джугашвили был вынужден затаиться и копить не столько злобу и мрачные планы устранения конкурентов, сколько силы, которые позволили бы ему удержаться на большевистском олимпе, а в том, что его практически никто (!) не воспринимал как претендента на кресло лидера. Более виртуозные политики считали, что другие представляют для них большую опасность (и угрозу устранения), чем тихий бюрократ Сталин. Большинство из них в

своих «звездных» устремлениях недооценили молчаливого Кобу, за что и поплатились впоследствии.

Оставили истории немало высказываний о Сталине и тогда еще не скованные страхом смерти большевики. Крестинский дал чисто эмоциональную оценку: «Это дрянной человек с желтыми глазами». Подобным образом высказался и другой старый большевик Иван Смирнов, когда после смерти Ленина наиболее проницательные умы увидели в Сталине будущего диктатора: «Но он же посредственность, бесцветное ничтожество». Бухарин, долгое время работавший со Сталиным, оценил его более емко и точно: «Первое качество Сталина — леность. Второе — непримиримая зависть к тем, которые знают или умеют больше, чем он». И если насчет лености можно поспорить (ведь Бухарин не принимал во внимание колоссальную работу Сталина, направленную на уничтожение своих соратников по делу), то во втором он оказался пророком. Есть еще одна примечательная фраза Бухарина, обращенная к уже отлученному от власти Каменеву, которому он предлагал начать запоздалую совместную борьбу против монстра. «Сталин — это Чингисхан, беспринципный интриган, все подчиняющий стремлению сохранить власть, единственной формулой которого является месть ударом ножа в спину». Но самой важной характеристикой снабдил исследователей Троцкий. «Ленин — гений и новатор, Сталин — наиболее выдающаяся бюрократическая посредственность». Несмотря на субъективизм каждого из этих высказываний (ведь авторы были политическими противниками Сталина), в них вырисовываются четкие контуры деструктивной личности, ориентированной на удовлетворение своих внутренних побуждений

компенсационного доминирования, готовой использовать для этой цели все живое, весь мир.

Действительно, из всех большевистских лидеров лишь Ленин понимал, какую опасность представляет собой Сталин, и готовил к XII съезду партии «бомбу» в виде отстранения Сталина, но здоровье не позволило ему осуществить свой план. Зато именно на этом форуме в 1923 году проявил себя Троцкий, который неожиданно откровенно продемонстрировал, что готовится занять место Ленина после его смерти. Но в качестве целей Троцкий почему-то недальновидно выбрал не Сталина, а Зиновьева и Каменева, что позволило Сталину виртуозно сыграть на стороне последних против Троцкого. Сталин использовал старые подпольные методы борьбы, например, руками преданных помощников распространял антитроцкистскую литературу. Он опубликовал также старые письма Троцкого, в которых тот нелестно отзывался о вожде пролетариата. Удар Сталина оказался на редкость точным и эффективным: если до смерти Ленина и до начала его культа это могло рассматриваться как вполне естественные элементы политической дискуссии (в конце концов, и Ленин не гнушался жесткими словечками в отношении оппонентов), то после 1924 года это выглядело предательством и кощун-ством. В итоге, создав мощный блок против Троцкого, этого претендента номер один за каких-то два года раздавили, превратив в политический труп. Длительная подковерная работа Сталина способствовала созданию в восприятии партийцев нового понятия — «троцкизм», которое по своему значению становилось противоположностью «ленинизма». Троцкий не выдержал напора многочисленных и тщательно продуманных атак, подав в отставку с поста наркома обороны. Но пока

довольные Зиновьев и Каменев потирали руки, Сталин уже плел паутину для них, параллельно сближаясь с набравшим политический вес Бухариным. Маневрирование Сталина происходило так незаметно и маскировалось таким партийно-политическим пафосом, что неискушенному среднему звену партийцев и чиновников очень сложно было заподозрить Сталина в том, что во главу угла всякий раз были поставлены его личные интересы. Например, для полного уничтожения левой оппозиции во главе с Троцким (к которому примкнули слишком поздно разгадавшие замысел Кобы Каменев и Зиновьев) Сталин использовал шумные партийные дебаты об индустриализации, объединившись в этой борьбе с Бухариным. Уже в 1926 году Сталину удалось вывести Троцкого, Зиновьева и Каменева из состава Политбюро, а еще через год, во время проведения XV съезда партии, исключить из ее членов (то есть отлучить от управления государством) не только основных игроков во главе с Троцким, но и более 70 наиболее видных представителей оппозиции. Среди прочего, это был суровый урок всем тем, кто шел по пятам за лидером и подумывал, на кого сделать ставку в карьере. И если Сталин всегда слыл опасным и неумолимым, то именно в 1927 году он впервые так явно продемонстрировал собратьям по социалистическому строительству, кто есть кто. Он еще не был властелином, но уже представлял собой грозную силу, которая могла служить объединительным фактором для приобретения новых сторонников.

Но как только с Троцким было покончено, Сталин с присущей ему предельной осторожностью принялся за подготовку уничтожения Бухарина. Это был последний крепкий орешек, которому подчинялось правительство (в лице его

председателя Рыкова), профсоюзы (в лице их руководителя Томского), могучая партийная газета (главным редактором которой оставался сам Бухарин) и, наконец, Московская парторганизация (возглавляемая Углановым). Но этим позиционным преимуществам Сталин традиционно противопоставил беспринципность и радикализм в методах и формах борьбы, которые опирались на притянутые за уши ленинские догмы. В личной борьбе за власть он всегда оперировал такими понятиями, как «раскол» и «предательство дела партии». В стычке с бухаринцами краеугольным камнем стал вопрос «раскулачивания», но на самом деле таким вопросом мог оказаться любой другой, который мог бы развести Сталина и его умеренных соперников по разные стороны баррикад. Оппозиционеры потерпели поражение как раз из-за своей умеренности, рационализма и сосредоточения на самом предмете дискуссии, а не на борьбе. Сталин же, действуя беспощадно и бескомпромиссно, благодаря своей бульдожьей хватке сумел привлечь громадное число сторонников и выдавить оппозиционеров из всех занимаемых ими управленческих клеточек в партии и государстве. Нет сомнения, что большинство присоединившихся к Сталину сделали это из чистого страха оказаться в числе поверженных: осознавая правоту Бухарина и его сторонников (как раньше правоту Троцкого с левым оппозиционным крылом), они, тем не менее, ощущали животный напор генсека и поддались ему. Так к своему пятидесятилетию, которое было с помпой отмечено партией в декабре 1929 года, Сталин единолично встал у штурвала партии и империи. Именно с этого момента должность генерального секретаря партии стала ключевой. Фанатическое стремление Сталина к власти, подтвержденное угрозой

уничтожения несогласных, переформатировало ее управленческую структуру. Отныне глава правительства (должность, которую занимал Ленин) стал марионеткой в руках того, кто добился власти путем поступательного усиления роли партии.

Ровно через два года после отставки Троцкого, создателя Красной армии и второго человека по реальной роли в Октябрьском перевороте, депортировали в Турцию. Сталин же действовал все активнее. К этому времени историко-биографические потуги Троцкого уже канули в Лету, и ничто не мешало Сталину перекроить историю на свой лад. При помощи примкнувшего к его лагерю «историка» Ярославского Иосиф Джугашвили начал строить книжный монумент великому революционеру Сталину, а еще до того при помощи уже начавшей действовать партийной машины обеспечил переименование города Царицына (где он якобы воевал в 1918 году) в Сталинград. Его ненасытная ущербность должна была подпитываться все новыми формулами усиления собственных позиций, атрибутов приобретенного или даже силой навязанного авторитета.

Может показаться удивительным, но именно Троцкий «спас» Сталина от неминуемого падения. Во-первых, он в свое время отказался от блока с Лениным «против бюрократии» (так осторожно сформулировал больной Ленин сталинские схемы наступления) и по неясным причинам не принял предложения стать заместителем Председателя Совнаркома, то есть стать формальным преемником Ленина. А во-вторых, он сосредоточился не на тех врагах и из-за этого неожиданно выступил против смещения Сталина с поста генсека (на чем настаивал Ленин), поскольку рассматривал его как

временный противовес Зиновьеву, Каменеву и Бухарину. Эта ошибка стоила ему карьеры и жизни, а Сталину позволила возвыситься до чудовищных высот.

Как указывает уже упоминавшийся Дж. Кеннан, на Сталина все время давило тяжелым грузом «бремя личной незащищенности». Сталин, сам ненавидя весь мир, считал, что к нему этот мир относится так же. Именно это толкало Сталина на совершенно неожиданные для его соратников неадекватные действия. Прошло совсем немного времени с момента приобретения абсолютной власти в государстве, и Сталин встал на открытый путь уничтожения своих былых соратников. Теперь, когда любые его действия неизменно трактовались как благо для государства и защита партии, он был опьянен безнаказанностью. На поверхность начали всплывать те раздражители, которые он до этого прятал от окружающих. Теперь пришло время вспомнить о тех людях, которые когда-то не подчинились ему или чем-то обидели его самолюбие, а также о тех, кто мог затмить его своей оригинальностью, яркостью и способностью генерировать привлекательные и действенные идеи. Ведь он признавал идеи лишь тех людей, которые дарили их ему, склонясь в низком поклоне.

Но самым губительным и вечно свербящим раздражителем деструктивной натуры Сталина стала его боязнь несоответствия навязанной миру собственной роли и того, что было в действительности. Он содрогнулся от ужаса, что кто-то недостижимый (например, за границей) или его неблагодарные потомки сумеют разглядеть его реальные устремления. Этот жуткий голос изнутри толкал Сталина на все новые преступления, на уничтожение целого поколения, которое с детства не испытывало животного страха перед его

именем. Этот подтачивающий сознание червь заставил Сталина пойти на геноцид 1932—1933 годов, чтобы на деле реализовать свои подходы к национальному вопросу и заставить бояться целые нации и народы. И эта же неизлечимая болезнь оказалась стимулом для формирования совершенной машины репрессий под названием ГУЛАГ, которая, среди прочего, давала Сталину дешевую рабочую силу для создания памятников себе в виде каналов и городов, возведенных на костях заключенных.

Только в качестве ответной на критику чистки в 1934—1938 годах он расстрелял 1108 из 1966 делегатов XVII съезда партии. «Я не стремлюсь перечислять все преступления этого человека. Троцкий серьезно обвинял Сталина в том, что он отравил Ленина. Несомненно, он хотел дать Ленину яд. Совершенно ясно, что он или убил сам свою молодую жену в 1932 году, или довел ее до самоубийства в его присутствии. Вероятнее всего, и это подтверждено сейчас, что именно Сталин явился вдохновителем убийства человека номер два в партии — С. М. Кирова — в 1934 году. Сколько высокопоставленных членов самого близкого окру-жения Сталина, занимая якобы прочное положение, сложили свои головы в результате пагубных акций вождя, мы можем только догадываться. Я называю примерно полдюжины человек, включая писателя Максима Горького, ближайших товарищей по партии Серго Орджоникидзе и А. А. Жданова. Впрочем, смерть последнего вызывает споры. А то, что человек, раскроивший топором череп Троцкому в Мехико в 1940 году, действовал по наущению Сталина, не вызывает никаких сомнений». Этот отрывок из книги Кеннана ярко свидетельствует о настрое Сталина устранять любые раздражители самым

радикальным методом. Духовная слабость человека, назначившего себя лидером партии и крупного государства, диктовала необходимость расправ и репрессий. Иосиф Джугашвили стал одним из руководителей Центрального Комитета за счет непримиримости к врагам и напористости, но свое несомненное слабое место — отсутствие оригинального интеллекта и неординарного мышления лидера — компенсировать ему было нечем, кроме тайных расправ над наиболее перспективными соратниками.

Многочисленные чистки рядов партии помогали Сталину решать многие задачи одновременно. Во-первых, он устранял конкурентов на лестнице власти. Во-вторых, он ликвидировал всех тех, кто знал человека Иосифа Джугашвили, оставляя в живых лишь тех, кто готов был принимать вождя Сталина. И в-третьих, Сталин путем устрашения и создания империи ужасов воздействовал на инстинкты своих приближенных и всего народа, не оставляя никаких иных моделей поведения, кроме почитания и рабского благоговения.

И все же почему, став Сталиным, Иосиф Джугашвили повел тайную непримиримую борьбу против своих соратников? Ведь, по логике вещей, он мог бы выдвинуться на первые позиции за счет дальнейших успехов в борьбе с врагами. На первый взгляд, стратегия Сталина выглядит странной и лишенной здравого смысла. Но если вглядеться в структуру личности этого человека, многое станет понятным и совершенно логичным. Внедрившись в ряды большевиков и надев на себя маску борца за идею, воинственный, гордый и мстительный потомок горцев очень быстро ощутил гигантский разрыв между своим узким внутренним миром и широтой взглядов интеллектуалов международного коммунистического движения. Его

неспособность к креативному мышлению на фоне их ярких идей давила и унижала его, вызывая все те же ощущения ущербности и углубляя фрустрацию непризнанности. Это гнетущее чувство подкреплялось неспособностью общаться с мировым коммунистическим движением — из-за незнания иностранных языков. Участие Сталина в трех партийных форумах международного масштаба до 1912 года (времени его усиления в рядах партийной верхушки) обнажило его неспособность к общению с иностранными коллегами и неподготовленность к размаху движения в целом. Он явно почувствовал себя инородным телом, лишенным всяких шансов выдвинуться за счет ярких идей, ораторского искусства и харизматичности. Единственным его преимуществом оказались напористость и непримиримость к врагам, которые блекли на фоне блестящих способностей других лидеров международного движения, настроенных на системную многоплановую борьбу и полную победу. Именно отсутствие желания да и неумение преодолеть свои внутренние барьеры на фоне растущего стремления к власти и неутоленной жажды тщеславия толкали Сталина на путь тайной борьбы с соратниками, развивали желчное желание уничтожать и истреблять лучших из них, оставляя запуганных и преданных товарищей, напрочь лишенных амбиций разделять с ним власть.

Стратегия аппаратной войны и интриг. Особые свойства сталинской деструктивности

Вся политическая жизнь Сталина — от его вступления в партию и до самого последнего часа — явилась цепью беспрерывных интриг, продуманных до мельчайших деталей заговоров и

нескончаемой мести. Но политическая жизнь была неотделима от другой, частной, жизни, иными словами, Сталин жил исключительно своими навязчивыми иллюзиями, презрев все остальные ценности, не вписывающиеся в жизнь легендарного политического деятеля. Для придания своему образу исключительности, которой на самом деле ему недоставало в жизни, он методично и беспощадно «расчищал площадку» мифической театральной сцены, желая оставаться на ней в полном одиночестве. Для этого диктатор уничтожал всех, кто представлял собой неординарную личность, чья воля казалась ему способной реализовывать идеи, у кого в душе жил дух сопротивления и самоуважения. Сталин боялся даже яркого фона, настолько двойственной и зыбкой была его самоидентификация. Как отмечал Дж. Кеннан, это был человек, одержимый «ненасытным тщеславием и жаждой власти, которые сочетались с острейшим чувством неполноценности и жгучей завистью к интеллектуальным качествам своих соратников, которыми он не обладал». Но все исследователи феномена Сталина так или иначе признают его уникальные способности к интригам, созданию многоходовых схем и замысловатых механизмов, при которых жертва неминуемо должна была попасть в тщательно подготовленную ловушку. Театрализация актов насилия, использование партийных декораций, обволакивающее окружающих лицемерие были непременными составляющими тактики советского вождя, который с юношеских лет становления в политической борьбе и актах самовыдвижения старался делать ставку на сталкивание своих оппонентов, разжигание нездоровой борьбы и конкуренции между ними, чтобы,

воспользовавшись моментом, перейти на более высокую ступень в иерархии руководства. С того времени, как стало известно его имя в революционных кругах Кавказа, он научился исполнять роль серого кардинала, соглядатая, как бы наблюдающего со стороны за происходящим на политической сцене, но имеющего возможность в решающий момент дернуть за нить, странным образом воздействующую на всех игроков.

Агрессивность и жесткость Сталина оказались его несомненными козырями в борьбе с теми, кто рассчитывал на состязания по правилам нормального человеческого общества. Эти качества не раз выручали Сталина в актах внутрипартийной борьбы на иерархической лестнице власти. С одной стороны, он почти ни с кем не сближался, и за годы с начала политической борьбы и до Октябрьского переворота можно отметить теплые отношения Сталина лишь с семьей Сергея Аллилуева да расчетливое сближение с Лениным. В первом случае он обрел замену собственной семье (и, возможно, уже имел виды на младшую дочь, Надежду), в Ленине чувствовал мощь и способности, которых был лишен сам. К остальным же борцам за изменение миропорядка он относился либо с пренебрежительным высокомерием, либо с ярко выраженным подобострастием. Так, в ссылке в Сибири в поселке Монастырском он в ответ на восторженный прием ссыльных во главе с Яковом Свердловым удивил их своей неприступностью и полным отсутствием желания общаться. Зато несколько позже, посещая семью Льва Каменева, бывшего в то время признанным в партийных кругах авторитетом, Сталин относился к хозяину с величайшим почтением как к высшему должностному лицу. Через некоторое время, как

только у него появилась возможность возвыситься над Каменевым, он организовал с методичной последовательностью и свойственной его пробудившейся звериной натуре беспощадностью ликвидацию бывшего товарища по партии, знавшего и помнившего о слабостях политического ссыльного Кобы. С другой стороны, Сталин свою развитую с детства способность к агрессии и напору использовал всякий раз, как только его позиции становились шаткими. Возвратившись из ссылки, бывший член Центрального Комитета партии обнаружил, что его вытесняют с занятых позиций. Он тут же, действуя совместно с тем же Каменевым, благодаря напору и нападкам на партийцев фактически захватил управление редакцией газеты «Правда», чем обеспечил себе высокий уровень влияния уже до приезда в российскую столицу Ленина.

Любопытно, но Сталин почти на всех этапах захвата власти партией и в управлении государством проявил себя никчемным менеджером и бездарным организатором. Пожалуй, ни одно дело, за которое он брался лично, не увенчалось успехом. Он прозевал революцию и долго не мог приклеить свое имя к этому знаменательному для партии событию, он провалил работу на Царицынском фронте, он напрочь загубил порученный ему Лениным Рабкрин, затем прошел через цепь гигантских провалов на внутриполитическом поприще социалистического строительства. Первый пятилетний план привел СССР к глубокому и продолжительному кризису, спасение от которого Сталин усматривал в импорте европейских средств производства. Позже ему пришлось методом жестокого кровопускания собственному народу внедрять в массовое сознание мысль, что проблемы индустриализации вызваны

активной подрывной работой и шпионажем западных государств. Множество пропагандистских судилищ стало вынужденной кровавой декорацией к сталинской индустриализации.

Самым же потрясающим, гигантским по размаху оказался просчет Сталина в его ставке на дружбу с Германией. Осознав, какую ошибку он совершил и в какую катастрофу вверг страну, мнимый лидер всех времен и народов впал в тяжелую депрессию. Лишь через три часа после сообщения о нападении Германии Сталин сумел дать команду обороняться. А выступить лично перед народом смог только через 10 дней после начала войны. Р. Такер выдвинул уникальную гипотезу, которая, по всей видимости, является верной. Он утверждал, что Сталин прятался за дружбу с Германией, ибо не верил, что обескровленный им и истощенный Советский Союз выстоит в борьбе с агрессором. Неумолимый и беспощадный захватчик боялся большей силы, чем представлял он сам. Косвенным подтверждением гипотезы знаменитого исследователя является то, в каком отчаянии и удрученном состоянии был Сталин после того, как узнал о стремительном захвате Франции.

Но террор с его показательными процессами продемонстрировал и нечто другое: отсутствие какой-либо ответственности за чудовищное истребление миллионов невинных людей. Новым приятным открытием советского лидера оказалось то, что он сумел вызвать всеобщий панический страх своей деятельностью. Сталин не преминул воспользоваться страшным оружием, испытывая, вероятно, от массового садизма едва ли не физическое наслаждение. Когда он порой лично указывал, каким образом организовывать пытки, то как будто мстил окружавшим его людям за унижения детских лет и за пренебрежительное

отношение к себе во время борьбы за власть. Стоит вспомнить, что Сталин оказался первым, кто после прихода к власти партии большевиков приказал пытать политических заключенных. Именно с этого момента он позволил себе открыто наслаждаться людской болью, заменив садистскими устремлениями присущую человеку жажду любить и творить. Его деструктивное, как гигантский солитер, выползло на свет божий и показалось миру.

Особое удовольствие диктатору доставляло наблюдение за внешними изменениями и внутренней психологической борьбой своего ближайшего окружения. Как указывает Виктор Шейнов, он устраивал высшим функционерам партии чудовищные испытания на верность делу и преданность ему лично, арестовывая их близких и творя по отношению к ним произвол. К примеру, в лагерь была отправлена жена Молотова, а жену Калинина пытали, чтобы «выбить» компрометирующие мужа показания. Таких случаев бесчисленное множество, и ключевым моментом в их понимании является то, что Сталин явно наслаждался унижением людей. Впрочем, что касается Полины Молотовой, то она была последней, кто имел доверительный разговор с женой Сталина Надеждой перед ее самоубийством (или убийством), а Сталин хорошо знал, что взрывная и почти неконтролируемая эмоциональность женщин может сильно ему навредить. Вообще, он, по всей видимости, считал женщин менее управляемыми и менее подвластными его дьявольской методике «сладкой мести», потому избегал общения с ними, а тех, кто знал хоть что-то о его темной стороне, предпочитал либо держать подальше, либо просто уничтожал. Кроме, конечно, тех сладострастных случаев, когда

женщина служила объектом воздействия на конкурентов-мужчин. Так, он впервые не удержался и позволил себе насладиться давлением на больного Ленина с помощью грубого оскорбления Крупской. Но тогда ему еще приходилось лавировать между другими лидерами партии, а вот после смерти своей жены и особенно после убийства Кирова Сталин уже совершенно безбоязненно предался своей страсти всепоглощающего доминирования над людьми и пространством. В этом проявилось ужасающее деструктивное начало деформированной личности Джугашвили, последовательно лепившего из себя великого революционера и государственного деятеля Сталина. Диктатор, на самом деле ощущавший неуверенность в себе, нуждался, как больной диабетом в инсулине, в постоянных подтверждениях своего величия. Болезненная неуверенность проявлялась даже в таких мелочах, как ношение обуви на высокой платформе (чтобы казаться выше ростом) или стремление стать на ступеньку выше в групповом фото. Так или иначе, Сталина постоянно жгла мысль, что мантия великого человека, которую он вознамерился на себя надеть, слишком велика для него.

Впрочем, сознательное уничтожение себе подобных не всегда являлось для Сталина самоцелью. Террор был тесно связан с его психологическими комплексами и внутренней дисгармонией. Диктатор действовал так, словно боялся, что вот-вот на политическом горизонте снова возникнут яркие личности, могучие фигуры, которые сумеют заслонить его. Когда с Троцкими, Кировыми и Горькими было покончено, иррациональная логика советского властителя потребовала принятия любых мер для того, чтобы на советском небосклоне больше не вспыхивали

звезды такой величины. Характерно, что еще раньше, с момента обретения полной власти в 1929 году, не только таких потенциальных лидеров, но людей, попытавшихся критиковать или открыто выражать несогласия с его линией, Сталин расценивал как предателей и зачислял в черный список, обрекая в будущем на физическое уничтожение. Конечно, не как личных врагов, а как врагов государства. И он играл на упреждение, отправляя в лагеря, застенки тюрем и просто под пули советской инквизиции тысячи, десятки тысяч людей. По прямым приказам и негласным распоряжениям Сталина народ строем шагал навстречу смерти. Сталин умело создал атмосферу всеобщей напряженности и никогда не покидающего граждан СССР страха. И он вполне мог гордиться собой, потому что похвалы и дифирамбы властелину империи пели из жуткого страха, диктуемого инстинктом самосохранения.

И крайне важными в этом контексте являются описания жизни партийного лидера в 1920-е годы. Хотя уже в это время Сталин начал открыто проявлять подозрительность и непримиримость к соратникам, многие оценивали его как вполне терпимого и вменяемого. Это может свидетельствовать лишь о том, что в 20-х годах Сталин еще не достиг абсолюта во власти и опасался демонстрировать свои истинные душевные свойства. Еще не подошло время для пробуждения бесов, и он усыплял бдительность окружающих как достаточно напряженной административной работой, так и тщательной маскировкой своих внутренних побуждений. До тех пор пока почва для открытого проявления деструктивных порывов не была основательно подготовлена, Сталин действовал как настоящий хамелеон: он жил «по-ленински», непритязательно

и замаскированно, делая вид, что его беспокоят исключительно партийные дела. Сталин был очень терпеливым, он долго искал людей, способных развить культ его личности в широких массах. И одним из таких людей оказался Лаврентий Берия, которого в награду за свое обожествление Сталин наделил фантастической властью. Утверждение собственного величия было для Сталина всем, ради этого он отодвинул на второй план семью и всех тех, кто искренне желал оставаться его друзьями. Сталин принимал лесть как подарок и даже намекал своим подопечным, чего он от них ожидает в области сотворения мифа о великом государственном деятеле. Воспевателем Сталина номер два стал Лазарь Каганович, особенно проявивший себя после запомнившегося всем безапелляционного заявления о том, что пора менять лозунг «Да здравствует Ленин!» на лозунг «Да здравствует Сталин!».

Несмотря на то, что медики однозначно ставят Сталину безрадостные диагнозы: от прогрессирующих шизоидных черт и приступов паранойяльного психоза (Личко) до прогрессирующей паранойи с определенно выраженной манией преследования (Бехтерев) — величайший вождь всех времен и народов в своей борьбе против мира продемонстрировал редкую последовательность. Сначала он уничтожил старых большевиков, знавших революционера Кобу, порой незадачливого и недалекого, затем он сменил руководство карательного органа — НКВД, убрав оттуда чекистов из старой большевистской гвардии, а заодно и сумев замести следы предыдущих преступлений. Наконец, чтобы обезопасить себя от возможного военного переворота, он истребил всех военачальников, кроме нескольких преданных ему лично

командиров, чьи организаторские способности вызывают большие сомнения. Это были люди типа Ворошилова и Буденного, которые ничем не проявили себя как военные специалисты, кроме готовности кричать «ура» во время атаки. Сталину было выгодно окружить себя верными посредственностями — на их фоне его личность в восприятии окружающего мира современников приобретала ореол особой значимости.

Еще одной плоскостью проявления деструктивного в личности Сталина стало его отношение к собственной семье. Несомненно, семья была тем необходимым довеском, который служил фоном для идеального борца за счастье рабочего класса. Кроме того, почтительное и почти благоговейное отношение к Сталину Надежды Аллилуевой, девушки из семьи профессионального революционера, которая была моложе его на тринадцать лет, первоначально и служило той необходимой энергетической подпиткой болезненному самолюбию, требовавшему постоянного подтверждения величия. Но, лишенный способности любить и развивающий в себе лишь жажду поглощения, Сталин со временем начал демонстрировать откровенную враждебность и вопиющую грубость к близким. Сына от первого брака Якова он просто игнорировал, чем чуть не довел до самоубийства (попытка Якова застрелиться имела место), к детям от второго брака практически не проявлял интереса. Жену он довел до самоубийства, чем окончательно подтвердил, что в семье не нуждается. Он даже не появился на ее похоронах и ни разу не навестил ее могилу. Знаковым моментом является тот факт, что время расправы с женой совпадает со временем начала активного действия культа личности. То есть Сталин отыскал иное,

более действенное и более масштабное подтвер-ждение своего величия, чем могла дать семья. А развитая с годами асексуальность, возникшая, по всей видимости, в силу направленности энергии на достижение власти, а также неспособность учитывать чьи-либо потребности, интересы и желания привели к вытеснению семьи как таковой из сознания как фактора, который мешает продвижению его главной идеи-фантома — властвования над миром. Это подтверждается и некоторыми оценками медиков. Например, руководитель отделения Московского научно-исследовательского института психиатрии профессор Гофман при изучении личностных характеристик тирана особенно акцентировал внимание на его холодности к детям и внукам, а также на отсутствии привязанности к кому бы то ни было.

И все же Сталин демонстрировал удивительную способность обучаться. И не только из книг, которые с юношеского возраста он постоянно читал и анализировал. Он очень тонко чувствовал, что это может дать существенное прибавление к его политическому весу. Например, уловив могучую энергию Ленина и познакомившись с ленинской «Искрой» во время своего «кавказского периода», он постарался полностью контролировать подобное издание на Кавказе. В результате уже через несколько лет Сталин, тогда еще Коба, добился, чтобы его называли «кавказским Лениным». Позже он постарался, чтобы его новый псевдоним был как можно ближе по звучанию к псевдониму Ульянова.

Сталин реально проделал колоссальную работу для отождествления своего имени с именем Ленина. А ведь еще в публикациях и репортажах по случаю десятой годовщины революции его имя даже не упоминалось как имя второго — после

Ленина — создателя нового миропорядка. Сталин досконально изучил все труды Ленина и мог наизусть оперировать отрывками или теоретическими позициями. Говорят, один из тезисов о рабоче-крестьянском правительстве он с тщательностью архивного педанта доказал тремя десятками ссылок на работы Ленина. Он копировал Ленина во всем, и это, наряду с масштабной пропагандой культа личности Ленина, стало предпосылкой нового восприятия образа Сталина в кругах молодых партийцев, тех, что выдвигались самим Сталиным после уничтожения старых рядов. Он, по всей видимости, испытывал патологическую ненависть к старым большевикам только за то, что они были свидетелями революционных событий и понимали истинную роль Сталина в тех событиях. В целом же ставки на Ленина и маневрирование в политической борьбе внутри партии также можно отнести к исключительным преимуществам сталинской выдержки. Тут деструктивное, и прежде всего привычка видеть врагов во всех окружающих, помогало ему, в то время как расслабившиеся или рассеявшие внимание неизменно оказывались на позициях аутсайдеров.

Несмотря на то, что русский не являлся родным его языком, Сталин явно преуспел в оперировании филологическими формулировками, нередко демонстрируя великолепные познания и навыки в суггестии (внушении). И тут он также очень многое почерпнул в ходе пристального наблюдения за Лениным и непрекращающихся попыток походить на этого лидера. Он создал и поддерживал миф о врагах. «Мы окружены врагами. Волки империализма, нас окружающие, не дремлют», — так рисовал Сталин картины всеобъемлющей борьбы. Но при этом, недоверчивый и настороженный, вождь старательно избегал

контакта с массами, предпочитая общаться с ними через посредников в виде представителей ЦК и Политбюро, которые смертельно боялись его. Сталин предпочитал скрываться за могучими фигурами Ленина, Маркса и Энгельса. Однако, прячась за спинами признанных лидеров, он приказывал развешивать свои портреты на городских площадях и в общественных зданиях, став через несколько лет после захвата единоличной власти полубогом в глазах всего многомиллионного советского населения. Мифологизация образа достигла апогея, когда в каждой школе, в каждом государственном учреждении вождь неизменно «присутствовал» в виде бюстов, полотен и фотопортретов.

Сталин бесстыдно и самым хамским образом присваивал себе чужие мысли и идеи, свирепо расправляясь с теми, кто высказывал недовольство. Когда Ленин отошел от дел и большевистская верхушка взялась за написание трудов о теоретических основах марксизма-ленинизма, Сталин весьма преуспел, подбираясь к роли идеолога партии в ходе нескольких последовательных попыток. Наконец в год смерти Ленина он сумел издать небольшую брошюру «Об основах ленинизма», где впервые представил себя в роли главного последователя Ленина. Любопытно, но некоторые исследователи высказывают сомнения в подлинности авторства Сталина, особенно это касается сложных теоретических выкладок, например понятия ленинизма. Тот же Рой Медведев утверждает, что брошюра Сталина стала результатом его тесного сотрудничества с неким Ф. Ксенофонтовым, который годом ранее написал схожую книгу, но сумел издать ее лишь после набирающего политический вес генсека. Существует и переписка

между двумя теоретиками ленинизма, в ходе которой Сталин недвусмысленно и очень настоятельно рекомендовал автору не заниматься далее этой тематикой. В 1924 году Сталин все еще был слишком слаб, чтобы открыто расправляться с неугодными; очередь Ксенофонтова наступила лишь в 1937 году, когда его забили насмерть во время допроса. Этот случай говорит еще и о том, что, как на редкость мстительный человек, он никогда не забывал тех, кого он когда-то посчитал своими врагами. А плагиат был надежным спутником Иосифа Джугашвили-Сталина в течение всей его карьеры. Еще в начале революционного пути, получив от Ленина задание разобраться и написать статью о национальном вопросе, Сталин успешно заимствовал основную мысль у Карла Каутского, придав материалу за счет обрамления своими собственными рассуждениями новую экспрессию. Таких случаев в арсенале Сталина можно насчитать не один десяток. Примечательно, что Ленин перед смертью упрекал Сталина в отсут-ствии «элементарной человеческой честности». Создатель советского режима добивался признания своих научных достижений благодаря шокирующей беспринципности и беззастенчивому плагиату.

Стоит также обратить внимание на чрезмерное увлечение Сталина атрибутами так называемого приобретенного, или формального, авторитета. Он прекрасно понимал, что воздействие на массы осуществляется как раз этими символами, которые выступают заменителями его личности. И если свою личность с посредственными качествами он тщательно прятал, то его болезненное тщеславие требовало выпячивать эрзацы, ставшие заменителями реального человека. Он инициировал присвоение себе звания Героя Социалистического Труда и Героя Советского

Союза, присвоил себе сначала звание маршала, а затем и генералиссимуса. Любопытно, что даже через много лет после его смерти мало у кого возникали вопросы по поводу того, как человек, который никогда не служил в армии, получил высшие военные звания. Не менее интересным для понимания глубинных проблем личности Сталина является его желание не только реально, но и формально иметь статус полного правителя государства: перед войной с Германией он вдруг стал еще и председателем правительства, а с началом войны — председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным Главнокомандующим. Кризис государства и народа он мастерски использовал для основательного укрепления своего статуса, пытаясь привить поклонение имени Сталина даже будущим поколениям. Но стоит ли говорить, что все эти действия, присвоения и искусственная масштабизация образа были вызваны одним-единственным: горьким осознанием своего несоответствия исполняемой роли, требованием вечно гонимого, приглушенного тщеславия получать все новые формальные подтверждения состоятельности личности. Как и все деструктивные личности, в глубине души осознающие неискоренимость собственных психологических проблем, он обожал всякие видимые, материализованные признаки собственного величия, которые, как он полагал, могут надежно прикрыть отсутствие духовного развития. А практическим подтверждением ощущения неполноценности являются факты, указывающие на преклонение Сталина перед авторитетами мирового значения. Он, например, не посмел уничтожить Булгакова и ежился от боязливой мысли, что Горький однажды

выскажется о нем нелестно. Всю жизнь во власти он посвятил тому, чтобы приблизиться к лежащему у Кремля Ленину, тайно мечтая о месте рядом с ним. То ему чудилось, что он на пороге вечности, то он, как мальчик-коллекционер, собирал автографы у признанных политических лидеров других стран.

Как всякая деструктивная личность, Сталин не ведал иного способа влияния на мир, кроме реального физического воздействия. Известный сталинский вопрос: «Сколько дивизий у Папы Римского?» — говорит о многом, и в частности об отсутствии духовного мерила величия и абсолютном непонимании сути гуманитарного влияния на мир. Человек, не способный к созиданию, он усматривал роль сильного исключительно в физическом могуществе, доминировании над более слабым. Чуждый понимания того, что истинное величие человека может быть выражено лишь в созидательных продуктах раскрепощенного и свободного разума, Джугашвили-Сталин сам загнал себя в узкие рамки лишенной перспектив тупиковой формулы жизни: «подавить и заставить бояться — господствовать». В глубине души, осознавая эфемерность своих усилий, этот стоящий над страной и моралью человек в течение всей жизни тайно презирал себя — за неспособность стать великим творцом. Это ужасное и мучительное ощущение порождало ненависть ко всему остальному миру, став источником едва ли не самых грандиозных и чудовищных преступлений за всю историю человечества.

АДОЛЬФ ГИТЛЕР(20 апреля 1889 года — 30 апреля 1945 года)

Основатель Третьего рейха, преступник,до сих пор приковывающий внимание миллионов

Как женщина, которая предпочитает подчиняться сильному мужчине, а не господствовать над слабосильным, так же и массы любят повелителя больше, чем просителя, и внутренне их гораздо больше удовлетворяет доктрина, не допускающая никакого соперника, чем благодеяния либеральной свободы; часто они не знают, что делать с этой свободой, и чув-ствуют себя покинутыми.

Адольф Гитлер. «Майн Кампф»

Любопытно, но об Адольфе Гитлере написано и снято несоизмеримо больше, чем о любом подлинном творце, о любом действительно великом преобразователе, несущем в мир красоту, любовь и радость. Этот феномен искаженного восприятия действительности массовым сознанием достоин пристального внимания и тщательного исследования, ибо крайне опасным для будущего человечества является восхищение убийцами и разрушителями. Мы не откроем ничего нового, если заметим, что именно страх перед грозной и неведомой силой чьего-то несгибаемого духа, пусть злого и отвратительного, заставляет мир преклоняться пред мрачной и неистребимой волей властвовать и сокрушать. От фигуры Гитлера исходит опасность, и, с одной стороны, люди проникаются беспокойством, думая о возможности появления нового исчадия ада, а с другой — их подкупает ощущение силы, несущей, как ураган,

беспощадное истребление всему живому и вызы-вающей завораживающее ощущение сладкого ужаса. Ведь каждый из живущих знает, что глубоко внутри его естества также упрятаны демоны, дремлющие или глубоко спящие, или скованные, однако одним своим присутствием толкающие к познанию бездны...

Хотим мы того или нет, но физически слабый, духовно бедный, психически неполноценный человек, пораженный паранойяльным стремлением к власти, сумел навязать свою демоническую идею миллионам, полностью перекроить карту Европы и создать условия для геополитических изменений планетарного масштаба. Для живущих после этого мрачного исторического феномена крайне важно постичь как истоки этой удушающей для мира мотивации, так и глубинные причины удручающей податливости масс. Есть смысл провести ревизию восприятия, чтобы понять, когда наступает порог готовности покориться сильному лидеру, независимо от того, несет ли он созидание или, искусно маскируясь обещаниями призрачного счастья, таит в себе смерть и хаос. Стоит также рассматривать принципы жизненной стратегии Гитлера, особенности его мышления и взаимодействия с окружающим миром. Ведь хотим мы того или нет, но при объективном рассмотрении создатель Третьего рейха предстает перед беспристрастным взором не только, и не столько мистическим сгустком энергии и воли, упрямо устремленной к смерти, но и сомневающимся и вечно ищущим в себе, пугливом маленьком человеке, черты гения и бессмертного воителя. И самое главное — он предстает беспрерывно анализирующим события, непрестанно учащимся, постигающим законы развития и плетущим свою гигантскую смертельную паутину, человеком-

пауком, который рассматривает себя не только как часть политического процесса, а как главного регулировщика этого процесса. Так стоит ли во всем винить фюрера, ведь это унылое и аморфное человечество в своей беспечной спячке прозевало вызревание нарыва чудовищной силы, прорвавшегося вулканическим потоком крови и скорби.

Уроки прошлого, даже самые отвратительные и гнусные, должны быть изучены с максимальной тщательностью. Как минимум для того, чтобы не допустить или хотя бы оттянуть появление на горизонте нового лика Сатаны.

Детство, раскалывающее надвое

Адольф Гитлер появился на свет в семье мелкого буржуа, в которой жизнь главы семьи служила доказательством возможности изменить социальный статус благодаря настойчивым усилиям, трудолюбию и уважению к долгу. Судьба матери, напротив, оказалась тривиальной демон-страцией примитивной женской роли в провинциальном обществе австрийской глубинки. На двадцать три года моложе своего довольно уважаемого в округе мужа, она сначала прислуживала в доме при жизни его прежней жены. Более того, она состояла в родстве с Алоисом Гитлером и, по всей видимости, была племянницей своего будущего супруга, потому что для заключения брака потребовалось специальное разрешение духовенства. Этот нюанс важен еще и потому, что из шестерых детей этой странной пары выжили лишь двое: Адольф и его младшая сестра. Скорее всего, смерти его троих предшественников, как и смерть младшего брата, довлели над мальчиком уже в детском возрасте, заставляя

невольно размышлять над тем, каким образом он один остался в живых и не является ли этот факт каким-то небесным знаком. Уже в детские годы Адольф отдавал должное таинственному Провидению, которое, как он полагал, было явно на его стороне. Отразилось на формировании характера мальчика и двусмысленное положение его матери, которая, как отмечают биографы Гитлера, так и не сумела стать полноценной хозяйкой дома, ощущая себя то приближенной служанкой строгого таможенного служащего, то родственницей, которую попросили присмотреть за домом. Очень похоже, что это болезненное ощущение неполноценности, усиленное ужасом очередной потери ребенка, стали предвестником тех страхов и фобий, которые предопределили пожизненные истерию и многочисленные комплексы будущего первого нациста в истории, ту ущербность, которую он будет компенсировать в течение всей своей жизни.

Действительно, само появление Адольфа на свет казалось неким не подвластным анализу чудом. Поэтому, когда незримые и могущественные силы спасли четвертого мальчика, ему неожиданно досталось все то, что предназначалось разделить на четверых. Мать потакала всем желаниям сына, всячески и незаслуженно одобряя его любые действия. Она внушила сыну непоколебимую веру в его исключительность, заодно развив нетерпение к любому промедлению в выполнении его желаний, потому что такие случаи сопровождались припадками ярости и истерии. Хотя на редкость балованный ребенок часто мучил мать своими выходками, его отношения с нею, тем не менее, были полны теплых чувств, потому что непримиримый и признающий во всем мире лишь себя будущий основатель Третьего рейха однажды

бросил все и примчался, чтобы попрощаться с умирающей от рака груди матерью. Кажется, ни к кому на свете он не был так привязан, как к этой простой и смиренной женщине. Но с ее смертью в самом Адольфе навсегда умерла едва зародившаяся способность любить. Некоторые исследователи, например Джин Ландрам, отмечают, что он обожал ее до религиозного фанатизма и постоянно носил с собой ее портрет. Этот портрет стоял на тумбочке перед его кроватью до конца жизни, и его нашли в подземном бункере в Берлине после того, как вождь нацистов покончил с собой. Стоит обратить внимание еще на одну деталь, которую приводит Иоахим Феста: «…Потеряв столько детей, она [мать Гитлера] обратила всю свою заботу на двоих оставшихся, забота же эта обычно проявлялась в материнской слабости и податливости, и сын вскоре научился хорошо этим пользоваться». Исследователь нашел ответ на вопрос о первопричинах зарождения гигантского эгоцентризма и чудовищного себялюбия в маленьком мальчике, который с каждым годом становился все более неуправляемым. Скорее всего, старшие дети Алоиса от первого брака не имели на мальчика никакого влияния, потому что он надолго был огражден заботливой матерью от какого-либо воздействия извне. Юное ненасытное создание поглощало все ее энергию и силу, любовь и ласку. Если для нее, кроме выжившего сына, ничто не имело большего значения — ведь в этом крылось доказательство ее женской состоятельности для супруга, которого она боязливо называла «дядя Алоис», — то для самого мальчика ее любовь давала возможность ощутить себя маленьким божеством, посланником Неба, для которого открыто и доступно все в этом мире.

Похоже, что чувства Клары еще более усилились, когда появившийся вслед за Адольфом мальчик вскоре умер. Выжившей же дочери Пауле при наличии потрясающе непримиримого Адольфа, заслонившего собой все остальное и всех остальных, уже ослабевшая от постоянных родов мать просто не могла дать столько же энергии и любви. Фактически все ее силы, как и вся ее материнская любовь, достались сыну.

Когда она умерла, Пауле едва минуло десять, тогда как характер восемнадцатилетнего Адольфа уже сформировался. Именно огромная материнская любовь и способствовала появлению у взрослеющего Гитлера удивительно устойчивой и высокой самооценки, которую не смогли сломить и разрушить или даже пошатнуть его многочисленные неудачи. Падая на дно общества, он всякий раз умудрялся с гордо поднятой головой смотреть вверх, отказываясь признавать себя представителем низшего социального слоя.

Довольно важной представляется информация американского психоаналитика Вальтера Лангера, который по заказу американской разведки осуществлял исследование личности Гитлера. Опираясь на свидетельства информаторов в Германии, он отмечал, что отец Гитлера был очень привязан к первому сыну (которого тоже звали Алоис), рожденному за семь лет до Адольфа, но мачеха всяческими ухищрениями настраивала его против старшего сына, стараясь обратить его внимание исключительно на своего любимого Адольфа. В конце концов, она даже сумела убедить своего мужа не отправлять Алоиса на учебу в техническую школу, а «сэкономить деньги для образования их сына Адольфа». Разумеется, маленький Адольф не мог не ощущать своего исключительного положения в доме и

фанатической опеки матери, которые сформировали его непостижимый, поистине дикий эгоизм. Надо сказать, отец явно не влиял на формирование характера своего младшего сына, и стоит ли удивляться, что некогда строгий родитель с закостеневшими от многолетней службы чиновничьими мозгами не сумел повлиять на строптивого мальчика, который «неожиданно» для только что вышедшего на пенсию почтенного таможенника стал демонстрировать удивительное непослушание и вызывающую несдержанность. С мужской последовательностью и угнетающей окружающих важностью стареющий отставник начал внушать сыну собственные взгляды и нетленные догмы чиновничьей карьеры, однако уже избалованный матерью и привыкший к полной свободе действий Адольф никак не желал соглашаться с отцом. Тут также стоит противопоставить Адольфа сбежавшему из родительского дома Алоису — из-за того, что «не мог больше выносить старика». Алоис-старший просто не сумел ничего сделать со своим младшим сыном, скрывающимся за непробиваемой стеной материнской защиты. Не имея никаких идей относительно своих устремлений и лишенный каких-либо увлечений, Адольф, тем не менее, с маниакальной настойчивостью и непримиримостью выступал наперекор желаниям родителя. И хотя сам Гитлер впоследствии отмечал, что его более чем посредственное обучение в реальном училище являлось результатом противостояния с отцом, на самом деле он таким образом маскировал свою лень и нежелание подчиняться коллективным законам. В то же время из противоречий детства проистекают причины внутренней борьбы Гитлера за собственную «полноценность». Дебоши изрядно пьющего отца, ссоры и противостояние с матерью,

его грубость и ее отчаяние, а также соперничество с другими детьми за материнскую любовь сделали его патологическим невротиком. Но еще из детства, кроме бесчисленных страхов, он вынес впечатляющую изворотливость, которую отточил в скрытом противостоянии с отцом и другими детьми. Еще, чтобы не быть похожим на отца, он решил не иметь дела с алкоголем. Но, несмотря на неприятие своего родителя, молодой Гитлер во многом неосознанно будет копировать именно отца, начиная с критики существующего мира и государственных устоев в затхлых пивных и заканчивая настойчивыми требованиями к окружающим считать себя великим человеком.

Постепенно послушание само по себе становилось для юноши невыносимым испытанием, а интровертность характера способствовала отсутствию друзей среди сверстников и вообще нежеланию контактировать с кем-либо. Такое положение заметно усиливалось явным непониманием между обществом небольшого городка Линца и приехавшим из деревни Адольфом, а также патологическим неприятием им какой-либо критики, пусть даже за неуспеваемость. А тут еще умер отец, хотя это мало отразилось на поведении Адольфа.

После этого прошло еще два года попыток Адольфа Гитлера примирить свою нестандартную натуру с учебой в рамках дисциплинированной группы людей, в головы которых методично вдалбливали необходимые для жизни бюргера навыки и знания. Конечно, Гитлер бросил реальное училище, но не потому, что стоял на более высокой ступени развития, а скорее для того, чтобы доказать, что он не будет следовать отцовским путем, который казался ему серым, тусклым и неинтересным. Ему хотелось пестроты и

собственной состоятельности, могущества и славы, хотя, кроме амбиций, за душой у юноши ничего не было. Уже в то время Гитлер начинает формироваться как психопатическая личность, демонстрирующая крайнюю несговорчивость, вызов и непримиримость во всем. Его уходу из реального училища предшествовали переэкзаменовки и два оставления на второй год из-за неспособности усвоить учебную программу. Но это отнюдь не следует расценивать как умственную неполноценность; такое отношение к учебе у Гитлера явилось прямым следствием совсем иных причин, из которых наиболее весомыми оказались социальное отторжение, борьба за духовную свободу в споре с отцом (пусть даже мертвым к тому времени), а также подсознательное провозглашение себя выдающейся личностью, развитие которой тормозит банальное просиживание за партой. Представляется крайне важным, что в связи с уходом из училища Гитлер не чувствовал своей ущербности, а напротив, был искренне исполнен ощущения, что ему наконец удалось вырваться из серости и дать своей личности возможность расти до небесных высот. Этими ощущениями он, несомненно, обязан матери…

Смерть матери поразила и привела Адольфа в состояние растерянности, но не изменила его мрачных наклонностей и устремлений. Если отец был всегда слишком поглощен собой и гораздо больше заботился о внешнем восприятии своего облика окружающими, нежели о проявлении реальных чувств, то мать напитала его силой своей любви, которая и поддерживала на плаву этого с виду чудаковатого молодого человека. Сиротство, надо полагать, усилило его разрыв с окружающим миром. Но с сиротством он получил и некоторые

ресурсы, позволяющие парить определенное время в невесомости. Несмотря на полный провал двух поступлений в художественную школу в Вене, он, величая себя то художником, то писателем, то начинающим архитектором, слонялся по австрийской столице, со странной бессистемной старательностью изучая архитектуру, беспрестанно посещая театры и музеи, бездельничая и все больше погружаясь в мир своих восхитительных фантазий. В них он неизменно был героем, преображающим мир, а тем временем пропасть между реальностью и миром его ощущений все возрастала, и Адольф в глубине души осознавал это, потому что абсолютно исчез из поля зрения родственников.

Отказавшись от понятных среднему человеку ориентиров, на которые указывал ему отец, и не найдя новых, Гитлер испытывал смутный стыд, все еще веря в свою исключительность и величие. Со временем, когда иссякло небольшое наследство, Гитлер все больше стал ощущать двойное давление. Снизу его уже поджимал страх скатиться в бездну нищенского существования, а сверху тяжелым прессом давило желание проявить себя, доказать свою состоятельность и получить признание. Он жил в вопиющей дисгармонии, которая наполняла его душу озлобленностью и ненавистью. Оценивая период становления Гитлера, Эрих Фромм дает панорамную картинку деформации личности будущего предводителя нацистов. «В своей жизни Гитлер как бы поднимался по ступенькам неудач: нерадивый учащийся, исключенный из средней школы, провалившийся на экзаменах абитуриент, изгой, отлученный от своего класса, неудавшийся художник — каждое поражение все глубже ранило его нарциссизм, все больше его унижало. И с

каждой неудачей он все дальше уходил в мир фантазии. В нем нарастала ненависть, крепло желание мстить, развивалась некрофилия, уходившая корнями, по-видимому, еще в детские инцестуальные наклонности».

В значительной степени на формирование характера будущего диктатора повлияло противоречивое отношение к отцу и скрытый конфликт с ним. С одной стороны, он глубоко внутри признавал достижения своего родителя, дослужившегося до должности старшего таможенного чиновника, с другой — жаждал для себя больших масштабов деятельности. Этот разрыв в восприятии отца и себя сквозь призму отцовской деятельности рос по мере того, как сам Адольф убеждался в своей неспособности к систематическим усилиям в какой-то одной области и демонстрировал полную никчемность при получении образования. На фоне отцовской педантичности и последовательности в работе болезненная нервозность молодого Гитлера и его систематические провалы углубили в нем чувство ущербности, а ощущение ущемленного самолюбия стало сопровождать его повсеместно. Именно через отца проявилось отторжение Гитлера своим социальным слоем: принадлежа к прослойке мелких буржуа, он возненавидел свое социальное окружение из-за невозможности соответствовать природе отца как одного из успешных представителей своего класса. Примечательным представляется выбор Вены как базового места для формирования своих честолюбивых помыслов — тут юный Гитлер в точности скопировал путь своего отца, который в свое время тринадцатилетним юношей отправился в большой город за счастьем. И достиг его, став авторитетным и весьма состоятельным служащим, а не унылым

сапожником, ремеслу которого он сначала намеревался учиться. Возможно, поэтому в годы бесцельных блужданий по Вене в поисках осязаемой цели, когда восприятие Гитлера бродило, подобно винной закваске, он носил с собой фотографию отца и испытывал к образу своего родителя смесь подобострастного благоговения и жгучей ненависти. Он тайно преклонялся перед отцом за то, что тот, начав свой путь с нуля, перешел на новый социальный уровень и силой своей преданности работе приобрел значимый статус, который и передал вместе с наследством. Но болезненно тщеславный отпрыск проникся лютой ненавистью к своему настойчивому в работе родителю, потому что отчетливо осознавал, что абсолютно неспособен на подобные систематические усилия. Как и родитель, он жаждал осуществить гигантский скачок, но положение добропорядочного мещанина его никак не устраивало. Желая достичь гораздо больших высот, чем отец, и не имея для этого ни элементарной усидчивости, ни воли сосредоточиться на какой-нибудь цели, он бесился от ярости и приступов бессильного гнева. Возможно, он уже в первые годы «венского периода» жизни был готов взяться за какую-нибудь идею, но не было цели, не существовало жизненных ориентиров, кроме болезненного желания прославиться и добиться всеобщего признания. За признание он готов был презреть не только заветы отца, но положить на жертвенный алтарь весь мир.

Есть еще один важный нюанс в тайном соперничестве Гитлера со своим отцом. В самом начале пути взрослеющий Адольф, взирающий на себя как на будущего великого человека, с явным пренебрежением относился к достижениям предка,

которые могли быть оценены лишь на бытовом, или обывательском, уровне. Любая чиновничья карьера имела свой потолок и потому отвергалась самонадеянным юношей; ему нужно было нечто, дающее право находиться в стороне и выше той мелкой буржуазии, которую он презирал и которая не принимала его, отвергая за неприспособленность и непрактичность. Однако по мере своего скатывания в чуждую его естеству и ужасающую своим зловонием люмпенскую плоскость, по мере духовного падения и даже деградации в молодом человеке росло негодование и ожесточение из-за того, что он не способен преодолеть притяжение этого земного, мирского бытия. Он все больше жаждал подняться в небеса и убедить всех, что чего-то стоит. Но его не хотели признавать, и ушедший в мир иной отец словно смеялся над ним из преисподней, а регалии умершего оставались едва ли не самым сильным раздражителем для опустошенного честолюбца. Эта трагическая непризнанность и стала основой огромной деструктивной силы, наполнявшей Гитлера все основательнее, и чем больше становилось противостояние понятных, обычных достижений в обществе с его установленной и отменно функционирующей системой ценностей, тем яснее он понимал, что никогда не добьется в этой иерархии положения своего отца. И он бесповоротно, не оглядываясь, шагал в область деструктивного, туда, где его многочисленные комплексы могли превратиться в добродетели. Отсутствие реальных достижений и признания, к которому он стремился с маниакальной страстью, помноженное на формальные достижения отца, признаваемые в мелкобуржуазной среде, стали самым мощным раздражителем для молодого человека, ищущего счастья в дебрях эпохальных

сооружений величественной Вены. Также стоит отметить роль женской идентификации в формирующемся характере Гитлера: глубокая привязанность к матери на фоне отторжения отца сформировала в нем женские, мазохистские наклонности. Последние, в свою очередь, предопределили его спокойное восприятие себя на дне общества, куда его неминуемо вели неспособность и нежелание сосредоточиться на чем-либо.

Еще одним мощным импульсом для рождения извращенной психологической установки и мотивированного движения к иррациональной цели является, по убеждению многих исследователей, феномен подавляемой сексуальности. И. Фест прямо говорит о том, что его «расовая теория была пронизана комплексами сексуальной зависти и подспудным антифеминизмом». Другой исследователь отмечает, что он был подвержен странной фобии, постоянному преувеличенному страху перед венерическими заболеваниями.

На дне. Путь к социальному статусу

На «венский период» жизни Гитлера приходится пик его фрустрации. Когда иссякло родительское наследство и он уже не мог пребывать в состоянии невесомого дремотного парения над пространством и временем, а падение на дно общества, в беспросветную нищету и тьму с каждым днем стало неотвратимо приближаться, он был вынужден начать действовать. Положение стало угрожающим для самооценки и целостности личности, поэтому с этого момента размытые дилетантские размышления и мечтания о перестройке Вены, сооружении гигантских мостов и создании выдающихся художественных

произведений отошли на второй план, освободив место более четким планам в направлении сохранения своего социального статуса. Когда обнищавший и обтрепавшийся Гитлер неожиданно обнаружил себя в ночлежке и, наконец, осознал, что период изысканного мотовства с вальяжным посещением опер отошел в прошлое, ошалевший, он с головой окунулся в ремесленничество. Теперь Гитлер на время позабыл барские привычки и трость из слоновой кости; его в это время занимали дешевые картинки, которые малевались для единственной цели — прожить и обеспечить свое физическое выживание. Скрываясь в безликой клоаке мужского общежития среди бродяг, гомосексуалистов и потерянных представителей общества, стыдясь и будучи угнетенным своим незавидным положением, молодой человек штамповал свои нехитрые поделки. Но не голод и грязь более всего раздражали этого странного в своем добровольном, почти отверженном одиночестве человека. Как справедливо подчеркивает Фест, «социальное неуважение было для Гитлера намного тягостнее, нежели социальная нищета, и если он и впадал в отчаяние, то страдал не из-за отсутствия порядка в этом мире, а из-за недостаточной роли, которая выпала на его долю». Другими словами, раздражитель более всего действовал на тщеславие, на нереализованные амбиции, и ему упорно противодействовал внутренний голос из детства, твердивший, что он рожден для великих свершений, что его пребывание на земле является миссией, дозволенной высшей таинственной силой, наделившей его даром всех тех братьев и сестер, которые умерли до и после него. За непризнанность и отвержение Гитлер все больше ненавидел окружающих и весь мир, но именно эта

ненависть заставляла молодого нигилиста искать нечто, что могло бы лечь в основу его идеи. Называя себя «художником», «архитектором» или «писателем», он, тем не менее, в глубине души понимал, что не может реализовать ни одной творческой идеи. В нем напрочь отсутствовало чувство прекрасного, как и необходимые творцу усидчивость и системность. Он и раздражался потому, что никак не мог нащупать ту нишу, в которую можно было бы впустить потоки своей сокрушительной и застоявшейся энергии, алчущей разрушений всего существующего в пользу того, что он когда-нибудь создаст взамен.

В то же время не стоит недооценивать действий Гитлера в тяжелый «венский период», длившийся три с половиной года и ставший чередой угнетающих падений. Уже в это время молодой Гитлер размышлял не только над своими полубредовыми планами перестройки городов, направленными на возвеличивание собственного имени. Он, хотя и бессистемно, но довольно настойчиво искал нишу для себя, ежедневно перелистывая газеты и отдавая предпочтение радикальным воззрениям некоторых современников. Он соприкоснулся с Вагнером, Ницше, Шопенгауэром, Дарвиным, Лебоном, но не для изучения, а для поиска необходимых для создаваемой им новой теории аргументов. Это то, что Фромм назвал «учебой по цитатам», он занимался натаскиванием самого себя для тщательной маскировки невежества. Гитлер пристально наблюдал за колебаниями общественного мнения, его более всего интересовали устремления масс, и угнетаемый собственной никчемностью молодой человек с восторгом принимал для своей будущей идеологии некоторые понятия типа расовой непримиримости

и ненависти к евреям. Его в это время интересовало все сильное по сути, могущее служить опорой для признания и «отмщения» за годы безвестности. Его натура моментально отбрасывала творческие идеи в силу осознания сложности борьбы за имя и положение. Деструктивное же манило его, он не чувствовал тут яркого соперничества, тут было где разгуляться: ведь все замешивалось на таких близких ему в это время ненависти и агрессии ко всему окружающему. Пожалуй, главным в «венском периоде» скитаний оказалось то, что он уловил подспудное деструктивное начало в людских массах, а также понял, что эту темную сторону человеческого естества легче всего пробудить именно в массах, которые в своем коллективном стремлении к разрушению существующих табу способны легко преодолеть любые каноны нормальности. Он, и возможно, небезосновательно, полагал, что тот зверь, который сидит в нем и изнутри подталкивает его показать миру злобный оскал, также присутствует и в душах многих других, особенно у неудовлетворенных, примитивно тщеславных и лишенных идей людей. Не исключено, что таких большинство, и освобождение обывателя от рамок дозволенного возможно лишь в толпе, где теряется чувство ответственности и размывается страх перед наказанием за преступления. Вот что ему нужно — возглавить оголтелые толпы, как и он, жаждущие признания и возвышения. Ведь сам он не страшится ответственности, он — воитель и вождь. Он почувствовал в себе готовность навязать миру новую систему ценностей, основанную на безжалостном насилии и истреблении слабых. Позже, достигнув власти, Гитлер без доли сомнения будет сравнивать себя с Христом, но не распятым

на кресте, а с плетью в руке изгоняющим ростовщиков из храма.

С самого начала жизни, с момента самоидентификации и до последнего момента Адольф Гитлер был занят только собой; его исключительный, не поддающийся коррекции или влиянию нарциссизм и поражающий масштабами эгоцентризм стимулировали лишь к одному: изыскать возможность властвовать, покорять, заставить весь мир поклоняться себе как идолу. Это то, что развилось из ущербной жажды униженной и отторженной своим социальным слоем личности. Но начало феномена Гитлера заключается в том, что в хаосе войны и крушений, в безнадежности и бесперспективности своего положения он нащупал нить, которая должна была привести к признанию и славе. Обретя на войне социальную идентичность, подкрепленную солидным списком наград, он мог двинуться дальше лишь по единственному пути — восхождению по милитаризованной лестнице, где воля разрушителя ведет к достижению военной и политической власти, компенсирующей жизненную ущербность, творческую неполноценность и человеческую несостоятельность.

Измотанный нищетой и растущим ощущением неполноценности, Гитлер, осознавая опасность потери самооценки, решил изменить декорации. Он бросился в Мюнхен, ибо Германия давно манила его своими возможностями, она казалась Гитлеру вместилищем однородного, нетленного немецкого духа, который он собирался снова пробудить.

Нет сомнения, наибольшую услугу Гитлеру сослужила война. Именно Первая мировая возвратила ему социальный статус, а ревностное исполнение своих обязанностей предопределило серьезную трансформацию характера. Хотя он

проявлял свое женское мазохистское начало готовностью подчиняться и исполнять поручения старших по должности, тем не менее, психоаналитики отмечают заметные изменения в структуре его личности. Например, если раньше его вполне устраивало нахождение среди грязи и отбросов общества, то на войне он становится необыкновенным, поражающим сослуживцев чистюлей. Возвращаясь из окопов, Гитлер часами чистит мундир, вызывая недоумение и насмешки других солдат. Он же подсознательно намеревался очиститься от прежней грязи, от своих комплексов и мазохистских наклонностей. Несмотря на преобладающее среди исследователей феномена восхождения Гитлера мнение о том, что после прихода к власти он искусно сфабриковал ряд легенд о своих подвигах и утроил список наград, будущий фюрер действительно был хорошим солдатом. Он обрел новую реальность, на войне его фантазии впервые вплотную приблизились к подлинному миру. И хотя один из офицеров позже признавался, что никогда не назначил бы «невротика Гитлера» командовать даже маленькой группой людей, для «ефрейтора Гитлера» война послужила новым отсчетом времени. Более того, поражение Германии и подписание унизительного для Берлина Версальского договора Гитлер воспринял очень лично, как пощечину, и, похоже, именно с этого времени сообразил, что его идеология может и должна базироваться на возвышении Германии. Идея изменения миропорядка вряд ли понятна широким массам, а вот идея возрождения Германии, которую поставили на колени, должна быть с ликованием воспринята ущемленными немцами. Впервые он оказался близок к формированию контуров собственных устремлений, имеющих общепонятную

форму снаружи и отвечающих глубинным желаниям властвовать и владеть. Это призвано было доказать его превосходство.

Именно на войне офицеры приметили удивительные способности Гитлера убеждать своих сослуживцев, и в результате по окончании военных действий его направили на курсы, после которых он силой своей пропаганды должен был укреплять сознание солдат в правильности навязываемой идеологии. Отныне работой бывшего бродяги и исправного солдата становится политическая демагогия, которая все больше захватывала его по мере роста аудитории. В ходе этой работы Гитлер забрел на собрание ДАП — Немецкой рабочей партии, основанной Антоном Дрекслером. Присоединение к политическому течению и успешный вывод его в публичное русло благодаря все той же зажигательной смеси демагогии и яростных призывов к тяжеловесным баварцам сорвать с себя маски добродетели определили сначала центральное место Гитлера в партии, а затем и его лидерство. За три года он сумел сделать партию реальной политической силой (переименованной в НСДАП — Национал-социалистическую рабочую партию через полгода после появления в ней Гитлера).

Взлет и падение жаждущего смерти

Он двигался к власти с маниакальной страстью, что позволило оттеснить соперников и добиться безоговорочного успеха во время массовых мероприятий. Именно Гитлер настоял и написал программу партии, именно он определил врагов отечества и взял в руки карающий меч. Демагогию он сделал своей главной опорой и ключевым оружием, поэтому даже в начале 20-х годов ХХ

века регулярно брал уроки ораторского искусства, что говорит о его намерениях привести в исполнение свои желания властвовать над массами и огненным перстом указывать направление движения. Даже полный провал путча — некоего организованного Гитлером силового похода за властью — новоявленный политик обставил как победу благодаря развитому ораторскому таланту. А личный крах, приправленный обнажившейся в ответственный момент трусостью и бегством, он сумел преподнести почти как подвиг, перекрутив события до неузнаваемости. Гитлер после тюремного заключения приобрел ореол борца за нацию и восстановление великого рейха, он стал популярен в политических и промышленных кругах, что предопределило ставки на восходящего политика со стороны многих влиятельных особ высшего света и крупных промышленников. Действуя после неудачной попытки государственного переворота исключительно легально, он все же добился высшей власти в государстве. В самые сложные времена становления Гитлеру помогали крупнейшие потрясения, политические кризисы и масштабные государственные проблемы. Загнанным в угол соотечественникам он предлагал волевые радикальные решения, безбоязненно возлагая на себя ответственность за их исполнение и без-апелляционно называя врагов. Его возвышение стало возможным в силу того, что он тонко чувствовал настрой масс. В начале становления в качестве лидера партии Гитлер ловко воспользовался тем, что политическое низвержение послевоенной Германии слишком сильно унизило достоинство нации. Он же возбудил дух борьбы, призвав сломать рамки незримой клетки, в которую загнали немцев. Гитлер сумел

уловить повышенную чувствительность нации к своему ущемлению, ее готовность к возрождению и борьбе за немецкую великодержавность. Кроме того, принуждая массы стать сильными, он высвобождал тайные инстинкты уязвленных людей, а заодно открывал и новые просторы для деятельности и самореализации. Когда он укреплял партию и умножал ее ряды, многие сомнительные личности попались на наживку возможности достичь мгновенного успеха за счет ярости и способностей ущемлять интересы более слабых — именно это предлагал Гитлер, вкладывая в руки соратников плети и награждая внешними атрибутами власти в виде блестящей формы и звучных званий. Благодаря Гитлеру, вместе с высвобожденной энергией действия наружу выползло омерзительное деструктивное многих, которые, утвердившись в роли помощников своего фюрера, будут упиваться властью, насилием и возможностью причинять боль. Простому же немцу, задавленному кризисами и падением экономики начала 1930-х годов, предлагалось счастливое существование и стабильный рост благополучия, чего они не могли не принять с благодарностью и благоговением. Как позже с покорностью приня-ли разрушительные действия ставшей огромной государственной машины Германии. Многие факты свидетельствуют если не о мировом доминировании, то о гигантском скачке настроений в пользу пангерманизма и создания нового рейха. Один из самых красноречивых — приезд Гитлера в Вену после аншлюсса (включения Австрии в состав Германии), где, вопреки опасениям, его встречали толпы ликующих австрийцев. Исследователь феномена восхождения Гитлера Йозеф Штерн вполне справедливо настаивает на том, что личность фюрера и готовность масс воспринимать

простой и понятный каждому образ его мышления и заявления способствовали созданию прочного взаимообогащающего единства. И после тщательного анализа ситуации кажется не таким уж удивительным, что толпы безработных (в феврале 1932 года число безработных превысило 6 млн) усмотрели в фигуре Гитлера весомую альтернативу сложившейся ситуации. Его неумолимой позиции и безапелляционной картинной агитации поверили и живущие на пределе возможного низшие слои населения, и нуждающиеся в сильном лидере представители среднего класса, и быстро банкротящиеся промышленники и банкиры.

Ненасытная натура Гитлера всегда требовала большего. Он упивался масштабами строений, схем и… разрушений. Чтобы превзойти Наполеона и Бисмарка, он стремился построить гигантскую резиденцию, чтобы затмить Париж, он желал его уничтожения. Отъявленный маньяк и разрушитель, он искал любых возможностей возвеличивания своего образа. Если человечество может запомнить его за загубленные миллионы душ и десятки разрушенных городов, пусть будет так. Он готов был пожертвовать и немецким народом, отдав приказ о разрушении Германии. «Если немецкий народ не готов сражаться для своего выживания, он должен исчезнуть», — заявил фюрер в середине Второй мировой войны со свойственным ему радикализмом.

И все-таки до своих последних дней Гитлер пасовал перед признанными авторитетами. Они заставляли его вновь почувствовать себя маленьким уязвимым человеком, не способным к иной самореализации, кроме как основанной на уничтожении и страхе ближнего. Самообладание часто оставляло его, и если невозможна была

демонстрация показной ярости, Гитлер прибегал к услужливости и подобострастию, представая перед окружающими без маски, растерянным и напуганным. Смена психических состояний этого человека не поддавалась никакому прогнозу, и достаточно часто его охватывало оцепенение, или под воздействием выползших наружу страхов он убегал, как мальчишка от встреченной на улице собаки. Американские психоаналитики в своем исследовании определили Гитлера как невротического психопата, которого преследуют постоянные фобии, а жизнь похожа на вечный фильм ужасов, просматриваемый в одиночестве.

Именно эти ужасы толкали Гитлера на действия, суть которых сводилась к тому, чтобы любой ценой обрести значимость в обществе и забыть о своей ущербности, непризнанности и связанном с нею удушающем ощущении неполноценности. Ведь не случайно он стремился стать то художником, то архитектором, то величал себя писателем. Это было не столько враньем, сколько попыткой фантазера навязать окружающему миру миф о своей значительности. Поэтому искусству убеждения он отводил доминирующую роль в своей жизни и в самом восхождении к власти, а по мнению специалистов, он не сошел с ума лишь в силу того, что сумел убедить окружающих, что он — гений и мессия.

Чтобы понять личность Гитлера, следует обратить особое внимание на его отношения с женщинами, ибо они являются отражением его общей психологической установки. Был ли в действительности фюрер развратником и извращенцем, остается большим вопросом. Подробное исследование немецкого журналиста Нерина Гана отношений нацистского вождя с противоположным полом, и особенно с Евой Браун,

не только не содержит подобных утверждений, но даже лишено намеков такого плана. В то же время Мюллер-Хегеманн в исследовании психологии главного немецкого фашиста отмечает его «импотентность и крайнюю асоциальность». Другой исследователь, Макнайт, более осторожен в формулировках, называя импотенцию Гитлера «предполагаемой», а мазохистские извращения «приписываемыми». В то же время Хлебников, ссылаясь на якобы имевшую место исповедь дочери сводной сестры Гели Раубаль, с которой Гитлер имел интимную связь, указывает на его «стойкий интерес к моче, фекалиям и слизи», а также на сексуальные предпочтения «урнинга (т. е. гомосексуалиста) и мазохиста». Многие авторы упоминают эпизод с киноактрисой Ренатой Мюллер, которую он вынуждал пинать себя обнаженного ногами в страстном порыве мазохистского акта. В этой связи представляется удивительным, что Ева Браун, воспитанная в духе строгих пуританских ценностей и религиозности, могла бы решиться на подобные сексуальные игры. Еще более невероятным кажется, что такое большое число женщин — а у Гитлера в итоге было немало любовниц — решилось на участие в извращениях. Впрочем, можно предположить достоверность этих данных, потому что Гитлер демонстрировал совершенно новую форму вовлечения в свое пространство: представая героем, он, как спрут, обволакивал понравившуюся женщину нежностью и обходительностью. Человек, который в юности страшился даже заговорить с девушкой, а во время Первой мировой войны был едва ли не единственным в своем подразделении, кто вообще не получал писем, вместе с властью обрел гипертрофированную потребность в женщинах. «Женщины любят героев. Герой дает

женщине ощущение безопасности», — объяснял он доступность для себя представительниц противоположного пола, ведь сам он представлялся себе всесильным бойцом, идолом и пророком в одном лице. И ему верили…

Очень ценным для понимания внутреннего мира Гитлера представляется предположение Эриха Фромма о том, что «с женщинами, стоявшими ниже его, сексуальные отношения складывались по анально-садистскому типу, а с женщинами, вызывавшими его восхищение, — по мазохистскому». Независимо от сексуальных предпочтений ключевой составляющей отношений Гитлера с женщинами являлся их социальный фактор. Скорее всего, не заводивший никаких романов до своего утверждения в НСДАП Гитлер не мог не чувствовать своей ущербности как мужчина. Его желаниям мало способствовали полунищенское существование и неясный социальный статус. Когда же он достиг влияния и власти, его зажигательная сексуальность и жажда страсти вместе с вулканическим потоком энергии убеждения вырвались наружу. Женщины не могли не чувствовать эту притягательную жизненную силу, томившуюся в течение долгих лет, как в темнице, внутри его ущемленного естества, и потому многие из них откликались на эти импульсы, завораживающие их вместе с ощущением близости к беспредельной власти, внешними атрибутами мужского превосходства и непременной галантностью, на которую не скупился лидер нацистов.

Вполне можно сделать предположение, что восприятие Гитлером женщин как бы раздваивалось. Для него существовали две категории женщин: первые ему были необходимы для получения сексуального наслаждения,

вторые — для доказательства своего величия, как обрамление некоего геройского действа и победоносного шествия.

К первым относились такие женщины, как Хенни Гофман, Гели Раубаль, Ева Браун или Юнити Митфорд, и их главными качествами были собачья преданность, покладистость и готовность удовлетворять любые желания фюрера. Для них он был всесильным и имел статус бога, а сексуальное наслаждение имело больше оттенков властвования, обладания, слишком мало напоминая любовь. В жизни Гитлер относился к ним пренебрежительно, лишь изредка допуская к полуофициальным мероприятиям, и то исключительно для собственного удовольствия. Заставляя их восхищаться своим победным шествием по миру, он как бы авансировал еще больший уровень власти над ними, становясь их хозяином и распорядителем в интимной жизни. Он пренебрежительно относился к своим сексуальным пассиям, нередко искусственно возбуждая в них ревность, провоцируя нервные потрясения и стрессы. Гели Раубаль покончила с собой, не выдержав оков золотой клетки. После двух выстрелов в голову ушла из жизни и англичанка Юнити Митфорд. За два года до окончания войны выбросилась из окна еще одна страстная почитательница фюрера — Инге Лей. Пыталась повеситься и Мария Рейтер — юная любовница Гитлера периода восхождения к власти. Несколько покушений на собственную жизнь осуществляла и Ева Браун, пытаясь привлечь внимание того, кого она обожествляла. Со временем именно она стала единственной приближенной фавориткой, и Гитлер даже изменил ее статус — диктатора покорила невероятная, фанатическая преданность этой глуповатой и весьма примитивной женщины.

Он был слишком одинок, его настолько преследовали фобии, что ночь в одиночестве становилась мучением, поэтому после многолетних проверок Евы на верность он согласился впустить в свою духовную пустыню немного человеческого тепла. Ева Браун стала женой Гитлера потому, что сама согласилась на смерть с тем, кого считала мистическим воплощением зла. Он же, уже разрушенный до основания духовно и физически, решился осуществить акт бракосочетания за день до смерти, ибо все его зло, вместе с актом смерти, было задумано им как великий фарс и позерство, призванные запечатлеть жаждущую признания фигуру в истории. Если бы Третьему рейху не угрожала опасность, Еве пришлось бы довольствоваться вечной ролью домашней собаки Герострата XX века.

Другая когорта женщин принадлежала к высшему свету, они были узнаваемы, обладали редкими талантами, острым умом и были неприступны для обычных мужчин. Именно своей неординарностью они привлекали Гитлера. С ними не было необходимости заводить романы, потому что их присутствие на официальных приемах и застольях должно было подчеркивать высокий статус лидера немецких фашистов, их лояльность и улыбки служили пищей для его ущербного, уязвимого самолюбия. Нередко такие женщины из симпатии к Гитлеру способствовали его вхождению во власть. Биографы тирана упоминают имена таких неординарных женщин, как жена богатого фабриканта Елена Бехштейн, жена авторитетного издателя Эльза Брукман, сестра влиятельного и близкого к Генри Форду Эрнста Ганфштенгля Эрна, известные актрисы Ольга Чехова и Лили Дагобер… Одним словом, Гитлер старательно использовал представительниц прекрасной половины

человечества для своего позиционирования и создания привлекательного обрамления к портрету. Чтобы добиться расположения таких женщин, Гитлер предпринимал самые изощренные уловки, упражнялся в искусстве производить впечатление сменой маски диктатора и тирана на вежливого, милого человека с намеком на изысканные манеры. Расположение женщин было необходимо ему не меньше, чем присоединение земель, победы на полях сражений и низвержение миллионов себе подобных. Он упивался даже не властью, а процессом властвования. Поэтому к сильным женщинам его тянуло, а слабых он сам манил, как гигантский магнит. Играя с ними, он относился пренебрежительно и к тем, и к другим, подталкивая к своим могилам наиболее чувствительных из них и опустошая тех, кто оказывался в состоянии жить после встречи с ним. И все же, как мужчина, психологически он был очень уязвим, неуверен в себе и ущербен. Однажды этот всесильный диктатор приревновал Еву Браун к актеру Кларку Гейблу, причем не к реальному, а лишь к экранному — в приступе бешенства он отослал фильм на киностудию и запретил показывать его своей фаворитке.

Женщины, как и весь остальной мир, оставались лишь материалом, необходимым Гитлеру для достижения своей цели — властвования. Он в течение всей жизни был и оставался лишь разрушителем, только в демонстрации колоссальной силы и способности становиться эпицентром потрясений усматривая для себя смысл жизни. Не стоит покупаться на некоторые его идеи, кажущиеся конструктивными, такие как, например, содействие автомобильному производству «Фольксваген» и строительству автобанов. И эти задачи, и им подобные, даже реализованные

якобы для блага Германии, как, например, расширение жизненного пространства за счет возвращения ранее аннексированных земель, а затем Австрии и Чехословакии, имели первой целью не обеспечение лучшей жизни немцам, а закрепление его личных достижений, замешанных на все растущих способностях ущемлять интересы ближних. Еще в своей программной книге «Майн Кампф», за десятилетие до прихода к власти, Гитлер возвестил о планах захвата России, прикрывая это необходимостью борьбы с евреями. Все промежуточные действия Гитлера являлись лишь позиционированием и подготовкой к тому, что можно обозначить как маниакальное и деструктивное стремление разрушить весь мир. Достигнув власти, он как-то признался, что лишь обстоятельства вынуждали его годами носить маску миротворца. «Широкие массы слепы и глупы, они не ведают, что творят» — в этом заявлении Гитлера отражена его модель отношения к окружающему миру.

Стратегия одержимого иррациональным

Хотя Фест и многие другие биографы при описании Гитлера упоминают о «чудовищном, превосходящем все существовавшие размеры, выбросе энергии», потрясающем «магнетизме глаз», фанатическая одержимость «злого гения», пусть даже оставаясь его ключевой характеристикой, является далеко не единственным фактором его восхождения на вершины власти.

Надо признать, что в ходе бескомпромиссной борьбы за власть Гитлер проявил себя умелым тактиком, а порой и виртуозным игроком. Он, к примеру, далеко не всегда был приверженцем

радикальных действий. Напротив, заигрывание с властью и хитроумное варьирование ролями, вплоть до смиренного и покладистого блюстителя законов, всегда были частью игры лидера НСДАП, запутывая и конкурентов, и саму власть. «Я же не могу заявить им, что намерен их расстрелять», — заявил он как-то соратникам по партии, указавшим на успех крайнего радикала Людендорфа. Несмотря на свои агитационные заявления, он очень даже умел тихо договариваться и многое обещать тем, в чьей поддержке нуждался. Так, едва его партия оказалась второй на выборах в парламент, а сам он превратился из зарвавшегося выскочки в реального влиятельного политика, Гитлер тотчас предпринял неафишируемую поездку по всей стране с целью проведения серии встреч с промышленниками и финансистами. Последующие события явственно продемонстрировали, насколько верными оказались такие действия.

Работая над собой, Адольф Гитлер достаточно хорошо усвоил законы психолингвистики и влияния на массовое сознание. Труды Гюстава Лебона стали его настольной литературой задолго до того, как он вознамерился встать во главе партии. Зажигая аудитории разного калибра, этот одержимый властью фанатик с достаточно ограниченным умом всегда уверенно оперировал безапелляционными и резкими формулировками, поражая воображение публики. Он ошеломлял простотой изложения, подкрепленной энергией уверенности, командным тоном и сложными модуляциями голоса. Это не было даром небесным, это были способности, развитые продолжительными тренировками, чтением, изучением опыта ораторов-современников и размышлениями. Гитлер очень скоро овладел искусством воздействия на самую чувствительную

область восприятия путем создания жестких и даже омерзительных картин, неизменно вызывая шокирующие ассоциации, которые хорошо запоминались аудиторией и побуждали к действиям в силу отсутствия альтернатив. Так, максималистские призывы типа «Либо утром в Германии будет национальное немецкое правительство, либо мы будем мертвы» стали его постоянными спутниками во время многочисленных митингов и демонстраций. Естественно, что свои речи Гитлер строил на поиске и уничтожении «врагов», которыми поочередно выступали то евреи, то «банды пиявок» — спекулянтов и ростовщиков, то советский режим, то трусливое правительство или унизительный для нации Версальский договор. Распекая евреев, Гитлер предрекал мировою опасность и смертельную перспективу для человечества, которое может оказаться «в объятиях этого полипа». А характеризуя Советский Союз, он оперировал такими ярлыками, как «команды красных мясников» или «коммуна убийц». «Ужас ненавистной коммунистической диктатуры» благодаря его неустанному повторению на долгие годы стал страшным пугалом для немецкой нации. Гитлер отчетливо понимал, что для создания образа борца и героя ему необходимы враги. Уже достигнув высшей власти, он признался: если бы евреев не было, то их следовало бы выдумать. «Нужен зримый враг, а не кто-то абстрактный».

Нередко он прибегал и к фальсификациям, среди которых видное место занимали откровенные провокации. Например, в подконтрольной партии газете он велел напечатать одно якобы французское стихотворение с повторяющейся, как рефрен, строчкой: «Мы поимеем, немцы, ваших дочерей». А перед началом

войны с Польшей фюрер организовал театрализованное нападение эсэсовцев, переодетых в польскую форму, на немецкую территорию. С теми, кто пытался с ним спорить, он расправлялся такими методами. Например, участвующим в дискуссиях женщинам он указывал на дырку в чулке, орал, что их дети завшивели, и всяческими иными способами выставлял на посмешище.

При этом лидер НСДАП демонстрировал поистине сногсшибательную работоспособность. Как указывает Ирина Черепанова в своем исследовании суггестивных аспектов языка, только во время одной из последних избирательных кампаний перед приходом к власти он провел не менее 180 тысяч (!) митингов. А первую часть книги «Майн Кампф» Гитлер создал всего за три месяца, стуча, как заговоренный, «двумя пальцами на допотопной машинке».

Написание книги решило сразу несколько задач. Во-первых, его узнавали по всей стране (его популярность росла пропорционально усилению реального политического влияния НСДАП и ее лидера). Во-вторых, он заявил о создании новой модели мира, который намеревался строить, разрушив существующие устои, и наконец, он ловко преобразовал свою биографию, представив ее как долгое восхождение через тернии нищенского и одинокого существования, борьбу с непреклонным отцом-угнетателем и нескончаемые усилия на поприще самообразования. Перекроив свою биографию, устранив из нее все свои многочисленные поражения и промахи, Гитлер представил себя героем, готовящимся и закаляющимся для решения глобальных проблем, для выполнения миссии, дозволенной свыше. Несмотря на суровую критику специалистов,

насмешки над витиеватым и излишне вычурным стилем, книга решила поставленные задачи. Более того, исследователи утверждали, что немалые гонорары за издание наряду с растущими субсидиями из партийной кассы позволили ему даже купить и перестроить дом. Последнее свидетельствует о том, что реклама имени Гитлера действовала отменно уже во второй половине 1920-х годов, способствуя внедрению идей в головы миллионов немцев даже в тех случаях, если книга просто просматривалась.

Возвеличивание себя и отождествление своего образа с образом мессии у Гитлера уже ко времени достижения власти превратилось в навязчивую идею. Однако все насмешки и упреки исследователей рассыпаются, как песочный домик, если вспомнить, что беспрестанные напоминания Гитлера о своей миссии и исключительном историческом значении на фоне реальных достижений в виде превращения Германии в первое государство в Европе сделали свое дело. Как заведенный, он твердил окружающим с фанатичной убежденностью, что способен сделать Германию великой, а значит — и это явственно ощущалось между строк, — открыть для всех новые возможности, обозначить более высокий уровень свобод для немцев. Более того, некоторые психоаналитики усматривают четкий сексуальный завлекательный подтекст речей Гитлера. Вместе с замешанным на одержимости магнетизмом упрямого невротика это завораживало массы, побуждая признать и миф о непогрешимости и гениальности фюрера, и провозглашаемую им собственную связь с высшим миром. Хотя мало кто задумывался над тем, что магнетизм Гитлера — это маниакальное стремление асоциального человека, не имеющего никаких связей с миром,

никакой привязанности к живому, ничего такого, что может создать противовес болезненному сосредоточению на власти, желании достичь социальной значимости любой ценой. Но стоит упомянуть о действительно оригинальном определении гитлеровского нацизма, данном французскими писателями Л. Повелем и Ж. Бержье, как «магии и танковых дивизий». Удивительный актер и плут, Гитлер всегда играл роль «ритуальной фигуры в мифе о вожде». Заявления типа «Я выполняю команды, которые мне дает Провидение», «Божественное провидение пожелало, чтобы я осуществил исполнение германского предназначения» или «Но если зазвучит Голос, тогда я буду знать, что настало время действовать» стали обычной формой влияния на окружение. И эта форма оказывалась особо действенной, когда приходилось иметь дело с умными и образованными людьми. Таинственное и неведомое, наделенное гигантскими силами и могуществом, обезоруживало интеллектуалов и безотказно действовало на инстинкты масс, превращая их в покорные стада, ожидающие своего поводыря. Однажды Гитлер заявил Раушнингу: «Мои товарищи по партии не имеют никакого представления о намерениях, которые меня одолевают. И о грандиозном здании, по крайней мере фундаменты которого будут заложены до моей смерти. Мир вступил в решающий поворот. Мы у шарнира времени. На планете произойдет переворот, которого вы, непосвященные, не в силах понять… Происходит нечто несравненно большее, чем явление новой религии». То, что Гитлер изначально установил для себя завышенную планку достижений, немыслимую для своего окружения и вообще для «простого смертного», сразу же вознесло его над массами, над всеми

теми, кто имел понятные цели с четкими очертаниями.

В провозглашении себя посредником высших сил проявилось решение еще одной важной задачи. Будучи полуграмотным самоучкой, он боялся интеллектуалов и специалистов, противопоставляя фундаментальным знаниям неослабевающий натиск и асимметричность действий в виде вульгарного, а порой непристойного поведения, откровенных оскорблений и встречных обвинений в некомпетентности. Если до прихода к власти его занимали лишь позиции соперников и политических оппонентов, то по достижении формального могущества и превращения в значимую политическую фигуру мирового масштаба он заботился о другом — доказательствах состоятельности своего интеллекта. Ибо хорошо знал, что его однобокие поверхностные знания и навыки делают его уязвимым.

Вполне естественно, что фюрер не брезговал таким обкатанным римскими цезарями способом поддерживания имиджа великого вождя, как создание различных монументов и собственных медных бюстов. Порой они выглядели намного выразительнее самого псевдогероя, чем немало способствовали искаженному представлению народа о своем лидере. Даже сестра Евы Браун Ильзе, по ее признанию, была потрясена этим, когда ее впервые представили «одомашненному» Гитлеру. Любопытно, но психоаналитик В. Лангер расценивает страсть Гитлера к сооружению колонн еще и как компенсацию потенции зрительными проекциями фаллических символов, которые он с болезненным упорством помещал «в любом удобном и неудобном месте».

Адольф Гитлер почти постоянно апеллировал к

символике, упоминая свою божественность и предначертанность деяний. Он часто использовал слово «вечность», и вслед за ним это слово заговорщицки повторяли все глашатаи величия фюрера. Решившийся шагать по Европе рейхс-канцлер уже в 1935 году называет погибших при Фельдхенхалле «мои апостолы». Позже с пафосом Гитлер провозгласил себя «знаменосцем веры», а слово «аминь» не раз повторял в своих экзальтированных речах. Вообще, в публичной жизни Гитлер исповедовал максимальную театрализацию событий. Пребывать в зоне внимания публики стало ненасытной потребностью его ущербной натуры, поэтому любое его перемещение сопровождали кортежи блестящих автомобилей, фанфары и оркестровая музыка. Он входил в залы под звучный марш и громогласные выкрики «хайль», всячески стараясь произвести впечатление, потрясти внешним блеском и атрибутами власти. Любую, даже самую маленькую победу он умел превратить в громадное событие, поражающее позерством актеров. Конечно же это производило впечатление на окружающих и способствовало пополнению рядов его приверженцев, преимущественно из числа неспособных к иной самореализации, кроме как через чины, высокие должности и достижение такого социального статуса, когда можно устрашать ближних.

Начав войну, фюрер облачился в военную униформу, чем подчеркивал, что все в рейхе, включая первое лицо, перешли на чрезвычайное положение военного времени. На самом деле тут была еще одна причина: человек, который поднялся до высшей власти за счет кризисов и катастроф, чувствовал себя уютнее и комфортнее в форме, отвечающей времени потрясений. Чем

сильнее лихорадило мир, тем радостнее были ощущения главного поджигателя своего века. Процесс угнетения и ощущения себя всемогущим эксплуататором мирового масштаба доводил его ликование до умопомрачительного экстаза.

Стоит признать, что в целом Гитлер проявил себя как неслыханный, поистине уникальный фальсификатор. Благодаря изворотливости и хитроумному представлению событий ему удавалось явные провалы преподносить как триумфальное шествие. Например, хотя провал путча вверг Гитлера в состояние полной беспомощности (что среди прочего является одним из ключевых отличий его психики от психики победителей, таких как Цезарь, Македонский или даже Наполеон) и он бежал с места перестрелки, к началу судебного процесса он настолько оправился, что сумел не только в глазах преданных поклонников, но и в представлении судей предстать героем, лидером и радетелем за лучшее будущее Германии. Однако его психическая уязвимость всякий раз проявлялась в моменты поражений: он казался абсолютно подавленным после проигрыша на выборах Гинденбургу, а когда осознал, что война с Советским Союзом проиграна, впал в многомесячную, близкую к помешательству депрессию, лишь периодически возвращаясь к своему привычному состоянию диктатора.

Значительная часть фальсификаций Гитлера служила тому, чтобы представить его интеллектуалом, осведомленным в самых различных областях знаний. Будучи самоучкой, выхватывающим разрозненные куски неструктурированных знаний, он заявлял, правда, без указаний трудов и их авторов, что досконально изучил целые направления науки. В этих безапелляционных заявлениях, как и в широко

растиражированной книге, историки и психоаналитики легко усматривают контуры полуобразованного человека, озабоченного созданием портрета компетентного и маститого лидера.

Умелые фальсификации своего прошлого и формирование умопомрачительной легенды о герое Адольфе Гитлере стали неотъемлемой частью его противоречивой личности. Фальсификации касались и образа жизни фашистского вождя: его представляли крайне воздержанным во всем, обитающим в скромных, почти аскетических условиях, человеком, занятым лишь одной мыслью — возвеличиванием Германии. На самом деле он был занят единственной мыслью — увековечиванием себя. На первых порах лидер немецких национал-социалистов действительно жил без намека на размах и роскошь, однако, став недостижимым для масс, он быстро изменил эту составляющую своей жизни. Его же отказ от алкоголя и табака, как и вегетарианство, имеют совсем иные мотивы, они были связаны с фобиями, однако были ловко использованы пропагандистской машиной Третьего рейха.

Трансформация реалий оказалась настолько существенной и настолько всеобъемлющей, что нередко Гитлеру удавалось очевидный негатив, который невозможно скрыть, превратить в бесспорный козырь. Так, маскируя свою вопиющую для лидера партии и нации необразованность, Гитлер противопоставлял университетам «суровую школу жизни, нужду и нищету», через которые он якобы прошел. А ведь Гитлер никогда ни в чем не нуждался и, ведя беззаботный образ жизни в молодости, долго плыл по течению, предаваясь откровенному безделью и, в лучшем случае, походам по театрам и музеям. В этом диком

искажении действительности огромную роль играла его воля и безапелляционность заявлений. Он не желал слышать ни о каких компромиссах, яростно навязывая, насаждая свое мнение во всем, и в том числе в создании своей биографии.

Но Адольф Гитлер работал не только над собой. Он всегда уделял серьезное внимание подбору ближайшего окружения, которое должно было с самого начала его восхождения воссоздавать образ большого двора с королем и множеством придворных. И они же потом превратились в высокопоставленных и влиятельных чиновников Третьего рейха и глашатаев его величия. Кажется, именно способностью беззастенчиво восхвалять Гитлера обеспечил свое беспрецедентное возвышение Геббельс. А прикрыванием своим телом фюрера от холостых выстрелов — Гимлер. Борману Гитлер мог доверить любое, даже самое гнусное дело. Зато самодостаточные личности его пугали, и он безжалостно уничтожал их, как, например, Рэма. Любопытно, что единственным критерием Гитлера при отборе кадров была личная преданность фюреру, чего он никогда не скрывал. Относительно воров и преступников, окружавших его, он многозначительно заметил: «Их частная жизнь меня не касается». Гитлер никогда не придавал большого значения моральным качествам своих соратников и позволял им творить все, что заблагорассудится. Концлагеря, истязания неугодных, истребление конкурентов — им поощрялось все дьявольское, что прорывалось наружу у приближенных, потому что тут он с удовлетворением констатировал сходство со своими иррациональными, зверскими побуждениями. Пробудив чужих демонов, он не мешал им расти, возможно даже испытывая наслаждение от того, что взрастил и развил

деструктивное в человеке в противовес вытравленному чувству любви к ближнему. Он не протестовал и против странных пристрастий своих приближенных. Кажется, его даже забавляло, что, например, Рэм и Гесс были гомосексуалистами, ненасытный и практичный Борман в любом деле, пусть даже за счет угнетения немцев, имел коммерческую выгоду, а Геринг и Геббельс, люто ненавидя друг друга, отчаянно плели интриги. Одним из методов управления людьми у Гитлера было расширение до безумных масштабов полномочий своих вассалов. Он позволял им совершать поступки, обнажающие нечеловеческое, то, что составляло часть их дремлющих подсознательных стремлений и побуждений, на реализацию которых они никогда бы не решились, если бы не были опьянены ощущением, что им дозволено все и расплаты не будет. Однако фюрер не забывал им напоминать, что он может в любую минуту уничтожить их. Были и редкие чистки, например, через год после прихода к власти он учинил кровавое «очищение» партии от тех элементов, в чьей преданности сомневался. Память об этом времени всегда напоминала приспешникам Гитлера, что его показная либеральность является лишь игрой, а его милость в любой момент может обернуться казнью.

Так в чем же феномен возвышения Гитлера? Не в том ли, что, пробуждая свое собственное деструктивное, он задевал такие же струны, глубоко спрятанные в каждом слушателе его зажигательных речей и дьявольских призывов к расправам?! Он мастерски вызывал из глубины человеческого естества до того посаженных на цепь демонов смерти и вседозволенности, между строк обещая безнаказанность, возведенную в абсолют, для тех избранных, которые пойдут за

ним. Он стал для мира жестоким и кровавым тестом, и человек ХХ века не устоял перед соблазном превратиться в пожирающее жизнь чудовище, которое живет в каждом, но его сдерживают моральные рамки и жажда созидания и любви. И если такой отъявленный фанатик с ограниченным умом, противопоставивший сози-данию красоты и величию творчества решительное устремление воли к власти и разрушению, доказал миру возможность утверждения своих отвратительных принципов, значит, человечество еще не сумело создать такую могучую систему ценностей, которая при широком диапазоне свобод и возможностей самореализации личности отказывалась бы впустить в мир то, что несет мучения, разрушения и смерть.

САДДАМ ХУСЕЙН

(САДДАМ ХУСЕЙН АЛЬ-ТИКРИТИ)(28 апреля 1937 года — 30 декабря 2006 года)

Президент Ирака (1979—2003 гг.), символ современной деструктивной власти

Если мы хотим править Ираком не только сейчас, но и в будущем, определять наши действия должен ум, а не чувства.

Слова Саддама Хусейна, обращенные к одному из его министров

Как и большинство тиранов, Саддам Хусейн является хорошо вызревшим плодом самой тирании. Выживая в обстановке репрессий, сопутствующих борьбе за власть, нескончаемых

переворотов, сопровождающихся массовыми убийствами и насилием, он, кажется, попросту не мог быть другим. Он воспринимал власть как свою главную и единственную цель. На первый взгляд, Саддам мало чем отличается от множества других людей, которые потратили свою жизнь на достижение и удержание власти в Багдаде. Но если судить о каждом из иракских правителей, древних и современных, не только по актам жестокости и агрессии, то Саддам может оказаться даже более коварным, более гнусным, чем большинство этих деспотов. Иными словами, окажись этот человек в компании других беспринципных правителей-убийц, он вполне мог бы претендовать на то, чтобы возглавить их. Хотя так же верно, что Саддам органично вписывается в историю Ирака, которая по большей части представляет собой кровавую летопись, перечень вероломных захватов власти, адских пыток, публичных казней и погромов. И не будь Хусейн по своей природе палачом и агрессором, он никогда не сумел бы вырвать власть из рук других злодеев.

Но история взлета и падения Саддама Хусейна несет в себе серьезные уроки. Пожалуй, наиболее интересными в этом смысле являются постепенные и последовательные изменения его личности. Достигнув высшей власти в государстве, он стал по мере укрепления своего положения терять чувство реальности и связи с окружающим миром. К концу царствования власть окончательно разложила его личность. Развращенный и ослепленный мифом о собственном величии, он казался сам себе несгибаемым титаном, неустрашимым посланником Небес, выполняющим важную миссию. Превращение в преследуемого человека в связи с падением режима стало для него самым большим и самым болезненным стрессом для этого человека, а

показательное судилище — публичным разрушением монумента, который он создавал четверть века. Но еще более важен этот урок для остального человечества: мнимые гиганты, кичащиеся своим величием, исчезают, как песчинки, просеиваемые сквозь сито жизни, не оставляя ничего после себя, что могло бы способной воспламенять людей, порождать новые идеи и наполнять мир щедрым светом.

Закалка нищетой и ненавистью

Появление на свет Саддама в бедствующей крестьянской семье в достаточно удаленной от Багдада провинции как раз и способствовало формированию в нем крайней агрессивности. Жизнь сулила ему слишком много страданий и слишком мало радостей. Вряд ли будет преувеличением утверждать, что первые годы жизни будущего диктатора были временем между жизнью и смертью, а весь период детства оказался длительной болезненной фрустрацией, банальной борьбой за физическое выживание, лихорадочным поиском своего места в мире, где его никто не ждал. Нищета в семье была настолько беспросветной, что мальчика не могли обеспечить самым необходимым, он рос, не имея даже нижнего белья.

Одним из основополагающих факторов формирования жестокого характера Хусейна и его неодолимой склонности к мести и методичному истреблению бывших соратников и друзей послужила смерть отца и жуткие притеснения ребенка отчимом. Отец, представитель беднейшей прослойки населения страны, умер еще до рождения сына. Согласно существующей традиции, мать вышла замуж за брата умершего мужа.

Саддам был первенцем в семье, и на это стоит обратить внимание, потому что ему, по сравнению с другими детьми, досталась несоизмеримо большая часть материнской любви, но одновременно и беспрецедентная по величине доза жестокости и психологического насилия со стороны отчима. Он был как растение, которое если и получало живительную влагу, то тут же отравлялось смертоносным огнем. Можно только удивляться тому, что человек, лишенный способности любить, даже в зрелом возрасте вспоминал мать с невиданной нежностью. В то же время биографы говорят о том, что отчима маленький Саддам люто ненавидел, ибо нескончаемые оскорбления и побои были главным воспоминанием его безрадостного детства. Конечно, тут присутствовал и пресловутый Эдипов комплекс: мальчик не находил себе места от мысли, что ненавистный ему, почти чужой человек обладает его матерью, силой оттесняя его самого от объекта любви, унижая его достоинство и гордость. Озлобленность истязаемого звереныша постепенно перерастала в нем в непримиримую потенциальную враждебность ко всем окружающим и жажду мщения. Многие выдающиеся личности в истории испытывали в детстве нужду, и это давало им импульс к самостоятельности, развивало способности к выживанию в экстремальных условиях и генерированию собственных блистательных идей. Однако очень немногие люди, испытавшие в детстве унижение и неприятие, нашли в себе силы сосредоточиться на развитии собственной личности и двигаться по пути созидания, а не разрушения. Преодоление своей детской ущербности и попытка доказать собственную самодостаточность путем еще большей агрессии, чем та, с которой довелось столкнуться в детстве,

становятся гораздо более частыми попутчиками униженных и оскорбленных, и Саддам Хусейн пополнил их ряды, может быть, еще и потому, что у него просто не было особого выбора, не существовало иных альтернатив. И если, например, Бетховен, кроме побоев, пьянства и притеснения со стороны отца, знал еще и чудесный мир музыки, то Саддам не знал ничего, что помогло бы ему преодолеть фрустрации другими способами, кроме как с помощью разрушительной силы.

В раннем возрасте имела место женская акцентуация Саддама, она обеспечила быстро взрослеющему мальчику высокую самооценку, вскоре переросшую в фальшивое самомнение. Но в силу восточных традиций она все же не могла иметь решающего значения. Восприятие окружающего мира и себя самого в нем было заметно скорректировано властолюбивым и отчаянным дядей, у которого мальчик воспитывался приблизительно с девятилетнего возраста (часть биографов уверена, что дата рождения Саддама Хусейна не соответствует действительности). Если мать пыталась любовью ободрить сына и вселить в него уверенность в себе, то дядя наделил мальчика дополнительным зарядом ненависти и жажды отмщения за нищету и убогость мира, в котором они обитали. Похоже, что именно с дядей ассоциировался у него образ отца. И стоит отметить, что дядя, бывший армейский офицер и отъявленный националист, был склонен к авантюрным, даже крайне рискованным поступкам, а перед тем, как забрал Саддама к себе, провел несколько лет в тюрьме за участие в государственном перевороте.

В результате психологического и идеологического воздействия дяди из маленького Саддама вскоре получился непримиримый, готовый

к бескомпромиссной борьбе и суровым испытаниям, нечувствительный к чужой боли человек, фанатично верящий в свою правоту и исключительные возможности. Ему внушили главную мысль: счастье возможно лишь в одном случае, если он вырвет его из рук других. Его детским героем стал знаменитый полководец Средневековья Салах-ад-дин, родившийся в тех же местах и знаменитый тем, что изгнал христиан из Иерусалима. Из мусульманского сказания о выдающемся историческом персонаже будущий тиран вынес представления о необходимости быть безжалостным и терпеливым, а также готовность действовать до конца, не удовлетворяясь полумерами и ни с кем не разделяя победы. Нечеловеческие условия обитания и ориентация на инстинкты научили Саддама быть не просто осторожным, но и крайне недоверчивым к окружающим. Он стал нелюдимым интровертом и думал о том, как сокрушить преграды, которые мешают изменить его жизнь. А история дяди и его рассказы служили Саддаму подтверждением, что он должен самоутвердиться в сообществе, в котором человек человеку волк. Действительно, в стране нищих и дезориентированных людей с исковерканными судьбами, жизнь которых ничего не стоила, существовал лишь один перекресток: в одну сторону от него шла дорога «медленного» самоубийцы, который позволяет довести себя до состояния тягловой клячи и, постепенно теряя силы, угасает; а в другую — дорога авантюриста и убийцы, сокрушающего все на своем пути и силой добывающего благополучие. Дядя внушил ему, что второй путь сулит больше возможностей, а мать вбила ему в голову мысль, что он справится с любым делом.

Об образовании Саддама Хусейна сказать что-то

определенное трудно. Неграмотный крестьянский сын сумел освоить чтение и письмо лишь после переезда к своему дяде, поскольку в провинциальном местечке вообще не было школы. Живя у дяди, Саддам окончил шестилетний курс начальной школы и первый класс неполной средней. Зато с первых лет жизни мальчик начал осваивать ее главную школу — умение выживать. Его воинственно-злобный характер не нравился многим сверстникам, что нередко приводило к потасовкам и дракам. Железный прут, который он бесстрастно использовал для устрашения сверст-ников, стал первым действенным уроком жестокости и агрессии. Мальчику нравилось, что его силу уважают и боятся, и он мало задумывался над адекватностью применения своего оружия. Когда целью становится выживание и утверждение в сложном и достаточно агрессивном социуме, человеческий мозг перестает доминировать, зато инстинкты начинают диктовать правила поведения зверя в бесчувственной к чужим страданиям стае.

При поддержке дяди по достижении семнадцатилетнего возраста Саддам перебрался в столицу, бурлящую политическими страстями. Египетская революция и выдвижение ее лидера Абделя Насера потрясли не только Саддама, но и очень многих, даже менее горячих голов. Египетские события 1952 года, произошедшие за два года до появления Саддама в Багдаде, казались молодым иракцам яркой вспышкой молнии, свидетельством того, что изменить мир можно и нужно, что человек будет мириться со своим положением ровно столько, сколько это устраивает его самого. На фоне резкого возрастания политической активности молодежи молодой Хусейн вскоре стал членом Партии арабского социалистического возрождения (БААС)

и потенциально был готов к повторению пути своего дяди.

С этих пор главным воспитателем Саддама Хусейна становится улица. И надо заметить, что багдадская улица 50-х годов ХХ века была настоящей экзотикой для современной цивилизации. Ибо в то время, когда развитые страны строили спутники и готовились покорять космические пространства, а оправившаяся от войны Европа восхищалась новой волной гуманистической философии и экзистенциализма, проникая вслед за Фрейдом в глубины человеческой психики, на улицах Багдада умирали от изощренных средневековых пыток. На глазах Саддама людей разрывали грузовиками на части, а других, привязанных за ноги, возили по городу до тех пор, пока их тела не превращались в кровавое месиво. Ненависть и враждебность довлели над этим миром. Перед взором молодого баасиста разворачивались картины свержения монархии и зверских убийств членов королевской семьи, непримиримая борьба панарабистов и коммунистов, мусульман и христиан, курдов и туркменов. Не остался незамеченным для Хусейна и характерный эпизод внутреннего соперничества во власти, который оказался хорошим практиче-ским уроком для будущего властителя. Когда после убийства короля власть в государстве захватил Абдель Касем, его правая рука — вице-премьер-министр Абдель Ареф —затеял смуту, но вместо смертной казни был в последний момент помилован и отправлен послом в Западную Германию. Однако Ареф вскоре вернулся, через несколько лет сверг Касема и приказал убить его, не позволив уехать за пределы страны и отказав в проведении суда над бывшим правителем и соратником.

Саддам сделал из происходящего свои выводы. Он уяснил, что борьба за власть — это зона жестокости, превосходящей все мыслимые пределы. Сыгравший в благородство Касем поплатился жизнью, а звереющих от запаха крови и безнаказанности людей можно держать в повиновении только страхом перед еще большими зверствами. Боязнь даже не самой смерти, но жесточайших истязаний должна воздействовать на инстинкты и предостерегать от борьбы, решил молодой Хусейн. Но это были рецепты на будущее, сам же Саддам, по мнению аналитиков, не имел шансов на выдвижение в число лидеров партии, даже несмотря на то, что его дядя был близко знаком с партийным руководством, в том числе и с будущим президентом аль-Бакром. Главной причиной этого было отсутствие должного образования. «Необразованный, даже неотесанный юнец, вымахавший, правда, под метр девяносто, он годился только для того, чтобы запугивать политических противников. Саддам сколотил отряд штурмовиков (их называли за глаза «саддамистами»), которые терроризировали всю округу», — так описывает политическое становление Саддама Хусейна автор исследования взлета и падения диктатора Геннадий Корж, добавляя, что в борьбе с коммунистами Саддам придерживался радикальных методов и сам застрелил лидера коммунистической организации Тикрита, получив у соратников звание «человека дела». А вот на жизнь Хусейн зарабатывал, трудясь кондуктором в автобусе, ибо его движение вперед по партийной лестнице тормозилось отсутствием образования, что не позволяло надеяться на большее. Скорее всего, Саддам чувствовал себя человеком второго сорта, поскольку не мог рассчитывать на самореализацию даже при

колоссальной поддержке влиятельного родственника. Его ярость и жестокость к людям в период партийного становления объяснялись неспособностью подняться вверх благодаря интеллекту и занять то место, на которое он мог претендовать. Чтобы выделиться в среде достаточно жестоких и суровых людей, безудерж-но стремящихся к власти, необходимо было продемонстрировать совершенно ошеломляющие вещи: готовность бесстрашно идти под пули, прибегать к нечеловеческим пыткам и не испытывать душевного волнения перед убий-ствами. Именно таким набором качеств намеревался прославиться двадцатидвухлетний Саддам, которого партия все же заметила и «пригласила» поучаствовать в покушении на премьер-министра Касема.

Теория максимализма и непреклонности

Покушение оказалось еще одним, возможно, самым рискованным тестом на выживание. При технической поддержке недавно созданной Объединенной Арабской Республики (в лице Египта и Сирии) отчаянная группа заговорщиков-баасистов, в рядах которых был и дерзкий искатель счастья Саддам Хусейн, открыла огонь по ав-томобильному кортежу главы государства. Неизвестно, вследствие недостаточной подготовки заговора или в силу пресловутого человеческого фактора, но нападение не увенчалось успехом. Многие заговорщики погибли в перестрелке, некоторым же, в том числе и проявившему в бою достаточную храбрость и решимость Хусейну, удалось бежать и пересечь границу с соседней Сирией.

Из неудавшегося покушения Саддам вынес еще

один важный урок: если удар недостаточно силен, нанесшего его ожидает смерть или изгнание. С другой стороны, он еще больше укрепился в мысли, что единственно возможным способом его самореализации является власть. Подняв руку на первого человека в государстве, Саддам психологически приблизился к нему, поднялся до его уровня и ощутил, что быть просто исполнителем для него слишком мало. Почуяв запах власти, такой близкой и доступной, он теперь уже не мог от нее отказаться. Саддама раздирали противоречия: он знал, что нельзя делить власть с кем-либо еще, и при этом понимал, что не может претендовать на лидерство, по меньшей мере пока. И снова этот человек, с детства отличавшийся коварством и жестокостью, выбрал единственно возможный путь. Он должен был затаиться, но использовать время с максимальной пользой для решения своей задачи. Во-первых, получить сносное образование и знания, необходимые для управления массами. Во-вторых, войти в доверие к лидерам, стать их тенью, самым преданным бойцом, волкодавом, готовым разорвать каждого при малейшем намеке на агрессию.

Три года Саддам Хусейн потратил на то, чтобы получить образование. Находясь в Каире, он настойчиво учился в школе и на юридическом факультете университета. Биографы отмечают, что «подвиги» приверженца панарабской идеи не остались незамеченными специальными службами Объединенной Арабской Республики, тем более, что учеба в зрелом для этого дела возрасте принесла хорошие плоды. Саддам знал, для чего он старается. Стоит сказать, что некоторые биографы упоминают о контактах Саддама Хусейна в этот период с ЦРУ. Если это так, то молодой Хусейн определенно выделялся из среды оппозиционеров

власти, а его склонность к максимализму им-понировала многим из тех, кто надеялся с помощью агрессивного лидера влиять на политику в богатом энергоресурсами Персидском заливе. Но, возможно, реальной связи с американской разведкой и не было, хотя в пользу такой версии говорят антикоммунистические настроения Саддама Хусейна и борьба США и СССР за влияние на Ирак. Так или иначе, более важным в этом вопросе было другое: способность молодого радикала заявить о себе посредством оружия и маниакального стремления к власти. Именно это сделало будущего диктатора узнаваемым, несмотря на его интеллектуальное несоответствие роли лидера оппозиции.

Бытует мнение, что во время каирского периода Саддам Хусейн стал примерным последователем Сталина. Сталинские аппаратные игры восхищали молодого Саддама, а театрализованные представления расправ с соратниками он с затаенным восторгом будет пытаться повторять снова и снова, претворяя в жизнь уже иракские сценарии репрессий со сталинским вороненым оттенком. Во время войны с Ираном лидер Ирака активно использовал заградительные отряды, беспощадно уничтожавшие тех, кто посмел отступить. Но самое большое сходство между двумя тиранами заключалось в их неуемной подозрительности и совершенно необъяснимой готовности беспощадно уничтожать каждого, кто мог хотя бы гипотетически стать в оппозицию или высказать иное, не угодное им, мнение, хотя на публике в качестве исторических примеров Саддам предпочитал упоминать генерала де Голля, восхищаясь его национализмом. Похоже, даже в этом сказывалась натура искушенного лицедея.

Положение на удивление активного радикала не

особо изменилось после свержения баасистами премьера Касема, против которого он так отчаянно боролся и рисковал жизнью во время покушения. Политическая жизнь Ирака напоминала перекидной календарь, после каждого переворота прежняя власть уходила в небытие, а на смену ей появлялись новые временщики. Свергнутого Касема и его окружение быстро расстреляли без суда и следствия, а власть захватил некогда помилованный им Абдель Ареф. Последний готовил переворот совместно с генералом аль-Бакром, близким другом дяди Саддама. Говорят, переворот удался благодаря поддержке ЦРУ, опасавшегося, что Касем сделает ставку на Советский Союз. Но если этот слух соответствовал действительности, то это лишь подтверждает серьезность подходов самих заговорщиков, которые представляли уже реальную политическую силу. Так или иначе, но Абдель Ареф стал президентом, а аль-Бакр — премьером. Несмотря на близость Саддама к руководству партии, после государственного переворота он не получил никаких серьезных предложений, возможно, по двум причинам: вследствие молодости и того факта, что он не был непосредственным участником путча. И тут он снова вспомнил об испытанном способе, позволяющем обратить на себя внимание. Поначалу ревностно исполнявший обязанности тюремщика, благодаря редкой жестокости молодой партиец добился возможности стать одним из главарей отрядов национальной гвардии, рыскавших по стране в поисках бывших сторонников Касема и приверженцев коммунистического режима. Как и прежде, Саддам Хусейн сделал ставку на шокирующую окружающих беспощадность и нечеловеческие пытки. Этим он не только выслуживался перед новым режимом, но и

самоутверждался. Это была его роль, в которую он легко вжился, имея непреодолимые влечения к садизму и обосновывая его необходимостью не только искоренения врагов, но и устрашения потенциальных сторонников левых сил. Кроме того, Саддам по опыту знал, что жестокость ассоциируется во властных кругах с решимостью и отвагой бойца, которому можно доверить любое дело. Его нисколько не волновала сомнительная репутация, а приобщение к насилию уже распалило воображение, пробудило желание повторять жестокие опыты с людьми снова и снова. Ему импонировало, что чужие боятся его больше смерти, а свои узнают и уважают. Это был его путь к признанию, и он нравился Хусейну все больше.

Но на пути к власти его ждала еще одна неприятная преграда. Арефу больше не нужна была поддержка партии БААС, набирающей силу и влияние в государстве. Поэтому меньше чем через год он при поддержке военных силой отстранил партийцев от власти. В результате активный Хусейн угодил на некоторое время в тюрьму, впрочем, вскоре он при загадочных обстоятельствах бежал. О его тюремном периоде ходили противоречивые слухи, но, заметая следы после прихода к власти, он уничтожил практически всех сокамерников — так легче было перекраивать свою биографию. Период подполья активист БААС также использовал довольно удачно. Не имея знаний, статуса, признаваемый руководством партии лишь в качестве бескомпромиссного убийцы, Саддам сделал ставку на аль-Бакра и стал искать способы приблизиться к нему. Сам он еще не способен был играть роль лидера и свои пробелы компенсировал готовностью исполнять любые поручения более опытного и более способного к организации захвата власти человека. Саддам

Хусейн стал правой рукой аль-Бакра именно благодаря этой показной преданности и демон-стративной непримиримости к противнику. Еще Саддам отличался очень острым чутьем на опасность, это было проекцией его собственного стремления к власти. Продвигаясь к вершине, он предусмотрел появление соперников, таких же черствых и нечувствительных, как и он сам. И потому приучил себя уничтожать наиболее вероятных противников загодя, еще до того, как они обретут возможность напасть. И не щадить никого — это стало девизом и жизненным кредо будущего диктатора. Убивать, уничтожать и устрашать, расчищая дорогу, делая ее абсолютно свободной. Только так, полагал он, можно добиться успеха. А самым большим жизненным уроком для Саддама стал опыт Касема, не убившего, а выславшего Арефа из страны, и опыт самого Арефа, пощадившего аль-Бакра после отстранения от власти. Сам Саддам не совершит таких промахов, он будет уничтожать наверняка.

Жизнь Саддама Хусейна коренным образом изменилась, когда очередной путч закончился удачно, а отстраненного президента Арефа отправили за пределы страны. Хусейн сполна воспользовался плодами своей преданности: своему доверенному лицу новый президент аль-Бакр поручил патронировать государственную безопасность. Пожалуй, эта должность для Саддама оказалась более весомой, чем министерский портфель в правительстве, ибо открывала широкие возможности для проведения интриг и активной закулисной борьбы. Такая деятельность больше всего соответствовала натуре Саддама, который не был склонен к усилиям для возрождения утопающего в крови государства, зато серьезно занялся всесторонним

обеспечением своей власти, укрепляя позиции откровенным террором. Ни судьба Ирака, ни самореализация на поприще успешной политической деятельности не заботили этого человека; единственный предмет во власти, который его занимал, была сама власть. Очень быстро Саддам избавился от основного политического балласта — премьер-министра и министра обороны. Только что пришедшим к власти партнерам не дали даже перевести дух: их правление продлилось все лишь две недели. Кажется, эта успешная операция обеспечила Саддаму дополнительный пост вице-президента.

Эксперты по вопросам Ближнего Востока отмечают, что Саддам Хусейн практически впервые в истории страны поставил орган госбезопасности над армией, сумев таким образом при помощи относительно небольшой группы преданных людей (часто набираемых из земляков) контролировать достаточно большую армию. Он лично занялся кадровыми чистками и перестановками, осторожно и последовательно строя кадровую политику исключительно «под себя». Например, очень скоро его сводный брат Барзан стал курировать создаваемую разведку Мукабарат, а сын того самого дяди-покровителя был назначен министром обороны. Саддам поставил себе недвусмысленную цель добиться высшей власти в государстве и готов был ради этой мечты на любые жертвы. Пока голова президента аль-Бакра была занята идеей поднять уровень жизни в Ираке и обрести таким образом популярность, пользуясь ею как предохранителем, его вице-президент думал совсем о другом — как устранить опасных конкурентов и «обложить» самого аль-Бакра. Президент действительно добился значительных успехов, и в частности национализации «Ирак

Петролиум Компани», что резко увеличило нефтяные доходы государства и заметно подняло уровень благосостояния народа. А вот Саддам дей-ствовал совсем в ином направлении. Первый удар он нанес по наиболее популярному в стране человеку — аль-Самараи, идеологу партии и приверженцу масштабных реформ в пользу расширения прав низших слоев населения. Глава госбезопасности отдал приказ арестовать известного партийца, а на партийной конференции объявил его предателем. В это время Саддам Хусейн еще не смел открыто уничтожать ненавистных ему конкурентов и даже сталкивался с определенным сопротивлением как в партии, так и в правительственных кругах. Но это длилось не долго.

Сокрушающий удар был нанесен через одиннадцать лет после переворота. Тихой сапой Саддам по-кошачьи подбирался к власти. Голова президента уже давно была в невидимой петле, которая с каждым годом затягивалась все туже, пока летом 1979 года окончательно не сомкнулась на шее стареющего лидера нации. Любопытно, что Саддам, ненавидящий всех, кто превосходил его интеллектом и положением, не стал уничтожать оппонента. И вовсе не потому, что он сам изменился или проявил не свойственную его натуре жалость к человеку, который изменил его жизнь и привел на вершину власти. За годы нахождения рядом с аль-Бакром вице-президент, поднаторевший в управленческих делах и в манипулировании массовым сознанием, вполне справедливо рассудил, что отправка президента на пенсию «по состоянию здоровья» будет наиболее логично вписываться в создаваемую им собственную овеянную славой биографию. Таким образом, все сделанное для Ирака аль-Бакром

будет ассоциироваться и с его именем, словно они вместе подняли благосостояние народа, наладили импорт технологий и подготовку профессиональных кадров в различных областях. Он попросту присвоил себе достижения президента, позаимствовав у него и часть имиджа труженика и радетеля за народ. Наконец, аль-Бакр, который был на добрую четверть века старше его, казался безвредным и слишком старым для продолжения борьбы в ситуации, когда в руках самого Саддама были спецслужбы, гвардия и армия. Может быть, сыграла роль и позиция дяди, которого новоявленный президент сделал мэром Багдада. Он уже чувствовал себя всесильным, хотя и не терял бдительности. Саддаму Хусейну на момент захвата высшей власти в государстве было сорок три года…

«Если он принимал решение, то настаивал на нем — независимо от того, правильное оно или нет». Это замечание личного врача Саддама Ала Башира говорит о крайней негибкости президента Хусейна. Он совершенно был не способен переносить критику, и если кто-то не понимал этого, то в лучшем случае лишался своего положения. Но чаще Саддам Хусейн просто уничтожал критиков и отступников — спокойно, безжалостно и нередко такими способами, от которых холодела кровь у его окружения. Чувство опасности у иракцев, привыкших к ней за годы кровавых переворотов, несколько притупилось, и похоже, Саддам поступал рационально, намеренно вызывая страшные, поражающие воображение ассоциации. Нередко он приказывал расчленить тело жертвы и затем в мешке отправить родственникам. Так, например, случилось с одним незадачливым министром, когда в начале войны с Ираном Саддам ошарашил членов правительства

коварным вопросом, не отречься ли ему на время от власти. Недальновидного министра, который высказался за такой план, в тот же вечер доставили домой в брезентовом мешке в расчлененном виде. Или, как сообщает Г. Корж, великий мститель использовал ванны с кислотой и катки для укладки асфальта. Даже если он не был садистом, смакующим чужую боль, маска мучителя за годы сознательного угнетения многомиллионного народа вросла в него, став частью лица, неотъемлемой характеристикой личности.

Став президентом, Саддам Хусейн бесстрастно и последовательно расправился со всеми, кто мог создать хоть мало-мальски видимую конкуренцию его власти. Прежде всего он организовал неожиданную и поражающую коварством расправу над соратниками по партии БААС. Очевидно запугав генерального секретаря партии и вынудив его в обмен на жизнь «признаться в подготовке заговора», Саддам добился, чтобы в качестве заговорщиков были названы более двадцати наиболее авторитетных баасистов. Все они, как и генеральный секретарь, были уничтожены. Небезынтересно, что уже в этот период «рыцарь арабской нации» обнаружил желание подавлять противников абсолютно, не просто убивать, но подавлять, расплющивать психику еще до физической смерти человека. Он, вероятно, испытывал наслаждение, когда после ареста «заговорщиков» в соседние камеры были брошены их дети, которых пытали на глазах родителей, насиловали малолетних девочек, уничтожали целые роды и семьи. Это была его месть партийцам за то, что они посмели возражать ему в те времена, когда он был еще только вторым. Затаив обиду и жажду расправы, он дождался своего часа и с тайным

ликованием истребил всех, кто имел хоть небольшой авторитет в обществе и мог составить ему конкуренцию. Говорят, что нередко, чтобы убедиться в моральном падении тех, кого он считал врагами, Саддам сам участвовал в пытках и руководил зверскими убийствами. В нем самом давно уже пробудилось чудовище, стремящееся получить наслаждение от властвования и возвышения над ближними.

Под общий шумок Хусейн приказал отправить на тот свет и идеолога партии аль-Самараи, которого он долго держал в тюрьме. Новый президент не был сторонником амнистий, по всей видимости считая, что лучший способ избавиться от головной боли — гильотина. Другое дело, что конкурентом и потенциальным заговорщиком этот мнительный и преследуемый фобиями человек считал каждого, кто по своему желанию или невольно высовывался из-под его огромной, раскинувшейся над страной тени. Поэтому жестокие расправы следовали одна за другой, а палачи были всегда наготове.

Но жажда признания в глазах народа и международного сообщества гнала Саддама Хусейна на все более масштабные преступления и кровопролития. Избиение своего народа казалось ему уже явно недостаточным для достижения беспримерного величия. Нужны были акции, которые поставят президента Ирака выше лидеров других арабских государств, создав плацдарм для распространения влияния во всем регионе, а затем, если это окажется возможным, и во всем мире. Не стоит сомневаться в том, что неуемные аппетиты одержимого властью человека распространялись далеко за пределы Ирака. Они оказались, в итоге, точно соответствующими его представлениям о своих силах. В своем безудержном желании подняться над временем и пространством Саддам

Хусейн спровоцировал рост напряженности в отношениях с соседним Ираном, а затем развязал войну. И потому, когда блицкриг не удался, он не мог заставить себя отступить, ибо это означало бы признать поражение. Гораздо легче Саддаму Хусейну было заставлять умирать на поле брани тысячи соотечественников. Война, затянувшаяся на восемь лет, принесла разруху и голод, она уничтожила тот уровень благосостояния, что был достигнут при аль-Бакре. В результате неудавшейся попытки самоутверждения президента Хусейна в регионе улицы большинства иракских городов оказались заполненными нищими и калеками, психика многих тысяч людей была разрушена, практически каждый дом посетила смерть.

Но диктатора это мало заботило, он уже вынашивал планы новых военных операций. Болезненное тщеславие Хусейна выдержало лишь два года, после чего он, несмотря на экономический кризис и подавленный моральный дух армии, предпринял попытку оккупировать соседний Кувейт. Ему хотелось решить многие вопросы, получив нефть и богатства этой страны. После второй неудачной войны терпение народа лопнуло: надеясь, что разбитая и обескровленная армия не сможет заниматься восстановлением порядка, шииты на юге и курды на севере подняли восстание против режима Хусейна. Произошел выброс долго накапливавшейся энергии противостояния. Но последствия оказались ужасными для восставших: порядка ста тысяч человек было истреблено. Именно во время этих расправ Хусейн отдал приказ применять отравляющие вещества. Тиран довел свой народ до такого состояния, что люди стали, как звери, бросаться друг на друга, процветало дикое

мародерство и беспричинные убийства. Ала Башар в качестве типичного эпизода приводит ситуацию, когда в аварию попал автомобиль, в котором, кроме мужа и жены, было пятеро детей. Мужчина и двое детей погибли, а прибежавшие люди вместо помощи тяжело раненным детям и женщине стали грабить их, стаскивая даже одежду. А через несколько минут с машины были сняты колеса. В отдельно взятой стране Саддам Хусейн построил ад и сумел заглянуть в его темную бездну.

Хотя на первый взгляд создается впечатление, что Саддаму Хусейну многое удавалось, на поверку же его жизнь была цепью разочарований, которые всякий раз напоминали о его детских и юношеских комплексах. Историки утверждают, что он всегда сокрушался о том, что не был принят в военную академию. Внутреннее потрясение надолго засело в его сознании, поэтому, и даже став президентом, он не забыл о психологической проблеме и решил ее, подобно Сталину, присвоением себе звания маршала. Духовно бедному, ему необходимы были подтверждения собственного величия в виде блестящей мишуры. Тогда же, после шока провала, Саддам встал перед дилеммой: считать себя заурядным человеком, покоряющимся общим правилам, и иметь слишком мало шансов для достижения славы и признания, или пойти другим путем, исповедующим верховенство силы, — насилия и агрессии. Почти не сомневаясь, он избрал второй путь. Этот человек, присвоивший себе все возможные звания и единолично занимавший все руководящие посты в государстве, был настолько неуверен в себе, что приказывал расстреливать и вешать людей за анекдоты, симпатии к другой партии или выражение сомнения в правильности его действий. Согласно статистике последних лет правления Хусейна, 18 миллионов иракских

граждан жили в жутчайшей нищете, фактически на грани вымирания. Как указывает Константин Капитонов, в стране, где «средняя зарплата равна 300 динарам, а курица, к примеру, стоит 400», иракцам приходится выкручиваться, главным образом за счет государственных пайков, которые выдают раз в неделю. В пайке — хлеб, немного сахара, риса и маргарина. Молоко и мясо были для среднего иракца невиданной роскошью. В результате некоторые отчаявшиеся жители часто предлагали на продажу свои органы. Свидетели того страшного времени отмечали, что особенно велик был спрос на почки, которые шли по 50 тысяч динаров за штуку.

Но в конце концов Саддам Хусейн пришел туда, куда так настойчиво стремился. Влечение к разрушению и смерти привело его самого в петлю, ведь он вызывал зависть, ненависть и презрение у слишком многих людей. Клубок низменных побуждений своей души, которому он позволил раскручиваться, породил такие же низменные страсти у его приближенных, и вскоре все его окружение было охвачено жаждой безмерной власти, влечением к насилию и агрессии. Эта разрушительная деструктивная энергия, долгое время выбрасываемая в одной точке земного шара, привлекла к себе внимание более сильных противников. Нефтяные ресурсы Ирака и стремление влиять на их распределение определили интерес к Саддаму Соединенных Штатов, его же покровительство террористическим группировкам и проявленная во время Кувейтской кампании военная слабость укрепили решимость американского лидера утвердиться за счет низвержения иракского диктатора.

Падение режима, истощенного войнами и международным противодействием, было

предопределено, Саддам Хусейн слишком долго находился у абсолютной власти, чтобы поверить в свою уязвимость. В этом еще раз проявилась его оторванность от реального мира, ослепление теми завораживающими атрибутами власти, которых он добился благодаря террору по отношению к собственному народу. Яд иллюзорного ощущения всесильности отравил Саддама гораздо раньше, чем взяли в плен диктатора американские солдаты, и, естественно, раньше, чем рука палача затянула петлю на его горле.

Уроки деструктивной власти

По достижении высшей власти в государстве Саддам Хусейн пребывал в состоянии постоянного страха перед заговором. Кому, как не ему, знать низменную человеческую натуру, сегодня пресмыкающуюся перед сильным лидером, а уже завтра с восторженной готовностью предающую и разящую в спину. Но фобии президента Хусейна распространялись гораздо дальше обычного страха — ежедневно он ожидал нападения, едва ли не в каждом человеке ему мерещился враг, жаждущий его крови. Презрение к смерти исчезло, теперь президенту было что терять, и потому крайняя степень осторожности, предусмотрительности и суеверности стала едва ли не главной его чертой. К примеру, если во время войны с Ираном он намеревался отправиться на передовую, то теперь даже появление черной кошки на дороге приводило к отмене плана. Фобии охватили его нездоровую душу, как удав обхватывает жертву, и кольца страха сжимались с каждым годом пребывания во власти все сильнее. Как средневе-ковый король, он до безумия страшился отравления, заставляя многочисленных телохра-

нителей пробовать пищу, проверять и менять туалетные принадлежности, белье и одежду (даже посетителей принуждали мыть руки в трех специальных дезинфицирующих жидкостях).

Отношению Саддама Хусейна к своему происхождению стоит посвятить несколько дополнительных строк. Некоторые биографы диктатора приходят к выводу, что низкий статус предков не просто беспокоил президента Ирака, но стал навязчивым раздражителем для его крайнего тщеславия. Это ощущение становилось еще более болезненным после воспоминаний о том, что ни его отца, ни отчима не уважали даже в их убогой среде. С таким положением вещей он никак не мог выстроить идеальный облик своего великого и безупречного «я». С этим Саддам Хусейн не намерен был мириться и, подобно многим другим тиранам, занялся рихтовкой своей биографии. Так из сказочной пелены рождался новый, овеянный славой предков, возвеличенный собственными «достижениями» человек. Кроме того, массированные фальсификации и создание легенд о «подвигах» лидера нации были совершенно необходимы для организации семейной диктатуры, к построению которой Саддам приступил, еще будучи помощником президента аль-Бакра.

Но, ослепленный властью, Саддам в отчаянном желании приукрасить свой образ начал совершать глупости, присущие инфантильным или теряющим чувство реальности людям. Он, например, заставил своих официальных биографов вещать, что корни семейного клана Аль-Тикрити ведут не куда-нибудь, а к имаму Али, зятю пророка Мухаммеда. А однажды, уже на закате агонизирующего режима, президент исключил из рядов партии власти ряд видных соратников — за незнание его биографии. И конечно, нет смысла упоминать о том, что, подобно

Сталину, он увешал страну своими портретами. Неизлечимый параноик, Саддам жаждал быть в восточном мире всем. Для достижения этой высшей, как ему казалось, цели он готов был пожертвовать миллионами жизней и изнурить себя тяжким трудом. В диком самомнении Саддам дошел до того, что назначил себя «высшим религиозным лицом в вопросах мусульманского права», а по ночам, одержимый великой миссией, занимался собственным толкованием Корана. Лидера небольшого государства в Персидском заливе заботила великая историческая роль Ирака, но только в контексте собственного мессианского предназначения на политической сцене ХХ века. Говорят, он разработал план провозглашения Багдада столицей халифата, а себя — эмиром всех правоверных. Хорошо понимая роль религии, он вознамерился соорудить самую большую в мире мечеть высотой 1800 метров, возвеличив себя в глазах мусульман всего мира. Любопытно, что и свои поражения он списывал на Небо; когда военная кампания в Кувейте завершилась неудачей, Саддам заявил, что это Аллах, а не он, принял решение оккупировать страну. Эти штрихи к портрету Саддама Хусейна являются красноречивым подтверждением глубоких проблем его личности, которые жгли его каждый день, как раскаленные угли, требуя признания величия, которого на самом деле не было. Сам президент осознавал хрупкость выстроенных замков и вопиющее несоответствие своих представлений о себе и того, что о нем думают окружающие его люди. Его фантазии и иллюзии заходили слишком далеко, являясь в то же время лишь преломлением устремлений древних властителей и свидетельством скудости ума, не способного породить центростремительную идею,

которая могла бы объединить вокруг себя раздираемый нищетой и разрухой народ Ирака. Но до жизни народа Саддаму не было дела, а возможно, он даже мстил ему — за свое нищенское детство и отсутствие должного воспитания, вылившееся в негибкость и неспособность стать дальновидным политиком или хотя бы говорить на равных с цивилизованным миром.

Саддам Хусейн занимался коррекцией собственного образа всеми доступными средствами. Он неустанно напоминал окружению, как много прочитал книг во время тюремного заключения — так можно было «закрепить» мнение о себе в обществе как об интеллектуале. Конечно, как и многие другие, желающие увековечить свой образ, он уделял внимание не только дворцам, но и написал автобиографическую книгу «Люди и город», средства от продажи которой пошли на борьбу с бедностью. Саддам всегда был очень старательным, когда лепил собственный монумент.

Как это часто бывает, безнаказанность и вседозволенность для одного ведет к взрыву деструктивных проявлений в его окружении, которому дается карт-бланш. Иногда кажется, что президент Хусейн ободрением и намеками на преступления своего окружения просто проверял, насколько далеко может зайти человек в своих низменных устремлениях. Он, возможно, с удивлением и тайной радостью наблюдал за падением своих приближенных, не исключено, сравнивая их с самим собой. Для них осталось только одно табу — личность президента и его семьи. С самого начала Саддам приближал к себе только тех, кто отличался особой жестокостью при пытках, кто мог отодвинуть на второй план даже интересы собственной семьи. Впрочем, беспощадный Саддам не оставлял выбора,

сардоническим взглядом взирая на ошеломленных людей, делающих выбор между роскошной и престижной жизнью наверху и смертью родственников.

Показательным примером может служить эпизод так называемой «семейной разборки». Речь идет о бесславной истории, связанной с бегством двух зятьев Саддама Хусейна вместе с женами в Амман. Сделав ряд шокирующих международное сообщество заявлений, они не сумели найти надежного и комфортного убежища за пределами родины. В это время их и навестил посредник коварного Саддама, который убедил двух близких к президенту мужчин вернуться в Ирак, гарантировав, что вождь не тронет их. Саддам действительно не тронул их. Зато переговорил с их родным дядей, тем самым «химическим Али», который во время восстания курдов применял химическое оружие. Было решено, что зятья опозорили Ирак, но это «дело семейное». И дядя организовал осаду дома, в котором засели его родной брат и двое племянников. Их сумели перебить лишь после двенадцатичасовой перестрелки, за которой с жадным любопытством наблюдали оба сына президента. Алчущие зрелищ убийств и пыток, они стали гнусным отражением своего отца: перестрелки и убийства неугодных, похищение девушек, насилие и даже наличие собственных тайных тюрем — вот лишь малые штрихи к портретам этих двух людей, которые все свои бесчинства творили, прикрываясь всесильным отцом. Вокруг президента Хусейна действовала целая орда бесстрастных палачей, и возможно, способность к уничтожению близких порой и становилась главным критерием приближения к первому лицу. Причем к нему стремились приблизиться именно те, кто жаждал хотя бы на миг

почувствовать себя властелином мира, повелевать, ставить на колени, заставлять кричать от нестерпимой боли во время пыток. Саддам давал им такую возможность, и они старались максимально воспользоваться ею, не страшась даже печальной статистики ротации приближенных. Одни палачи быстро сменяли других, чтобы через некоторое время самим кануть в небытие… И все же почти никто не отказывался от преимуществ власти, что, похоже, немало забавляло Саддама Хусейна. Сам же он, одолеваемый ложными представлениями о себе, вселял иллюзии в головы своих приближенных.

В конце концов почти вся страна стала ареной пыток: группка обезумевших людей издевалось над людской массой, исчисляемой миллионами, которая корчилась от боли и страданий.

Был ли Саддам Хусейн психически нормален? Хотя есть мнения президента Египта Хосни Мубарака, назвавшего иракского лидера «психопатом», и короля Саудовской Аравии, уверенного в его «психической неполноценности», а также выводы пожелавших быть неназванными английских психиатров о том, что его оценка окружающего мира связана с ложным представлением о себе, не все так однозначно. Действительно, очень хочется поверить в то, что этот безумно любивший власть человек, которого кое-кто считает «злокачественным нарциссом», не просто потерял чувство реальности, но имел психические отклонения. Но скорее всего, как и в других случаях господства деструктивных влечений над разумом, мы имеем дело с разложением личности под воздействием вседозволенности и отсутствия ограничений. Абсолютная власть, давая мнимое ощущение обладания миром, несет в себе и чудовищную разрушительную силу, в эпицентре которой

находится личность властителя. Словно гигантский червь, возведенная в абсолют власть высасывает из отдавшегося ей человека все лучшие качества, оставляя лишь всепоглощающую жажду доминирования и наслаждение возможностью повелевать. Именно отсюда проистекает потеря связи с реальным миром и притупление способности анализировать события, давать им реальные оценки.

Этот диссонанс был характерен и для иракского диктатора, который видел мир преимущественно в кривом зеркале. Упоенный властью, он не столько не желал замечать бедствий народа, сколько не видел их, пребывая в своем странном фантастическом мире, в заколдованном зазеркалье. Он будто взирал на людей из космоса, с другой планеты. Есть любопытное воспоминание о том, как Саддам навсегда порвал с одним из своих немногих друзей. Когда при просмотре телеверсии выступления иракского президента на одной из конференций самовлюбленный и охваченный эйфорией Саддам указал давнему товарищу на то, с каким восторгом и как долго ему аплодировали, последний спокойно задал ему серьезный вопрос: действительно ли Саддам верит в искренность участников политического действа? На что выдающийся деспот ответил утвердительно, причем совершенно серьезно. Друг не выдержал и попытался открыть ему глаза: «Они все до единого лицемеры и фарисеи!» Похоже, эта фраза шокировала Саддама, потому что он вскочил и, бросив трапезу, кинулся к выходу. Саддам Хусейн порвал навсегда с этим человеком, не посмев, правда, уничтожить того, кто не раз спасал ему жизнь в трудные минуты. Этот эпизод еще раз подтверждает тот факт, что кровожадный тиран действительно с какого-то времени начал

пребывать в совершенно ином мире, мире собственных иллюзий и фантазий. Даже такие отрезвляющие события, как восстание шиитов и курдов после поражения в Кувейтской кампании, не подействовали на президента Ирака. Саддам предпочел методично уничтожить тысячи людей и даже применить бомбы с нервно-паралитическим и горчичным газами, однако ему не пришло в голову внести коррективы во внутреннюю политику. Самое удивительное, что этот человек по-прежнему пребывал в состоянии самоопьянения, полагая, что остальной народ любит его и верит ему. Или, быть может, он просто продолжал разыгрывать роль инфантильного правителя? Но это не меняет сути: бедствия и боль, которые он нес миллионам, никогда не занимали его мыслей.

Есть свидетельства, что Саддам Хусейн нередко не владел собой и впадал в совершенно безумную ярость. Во время таких припадков он мог убить кого угодно, даже собственного сына. Когда старший сын президента Удей, привыкший к вседозволенности, в порыве гнева ударил тростью по голове и непреднамеренно убил камердинера Саддама, тот всерьез намеревался расправиться с сыном. Сводный брат Саддама Барзан пребывал в абсолютной уверенности, что, попадись в этот момент под руку президенту его сын, участь его была бы решена. Ослепленный гневом, Саддам так ударил по стеклянному покрытию стола, что на нем появилась трещина, а из руки хлынула кровь. Ее пришлось зашивать… Этот эпизод, как и многие другие, связанные с семейной жизнью диктатора, свидетельствует о пропасти между внешними формами существования семьи президента, улыбающимися с многочисленных фотографий лицами и их внутренним содержанием. Занятый собой и своей единственной подругой — властью,

Саддам Хусейн на поверку не был ни достойным мужем, ни хорошим отцом. Он не был верным жене, а в отношении детей единственной формой воспитания оказывалась полная вседозволенность. Саддам никогда не задумывался о счастливой жизни для своих детей, и даже их благополучие без раздумий отодвигалось на задний план, если оно не вписывалось в формулу его личных интересов. Об этом свидетельствует и уже приводимый нами пример о том, с какой легкостью он спровоцировал уничтожение двух сбежавших из Ирака затьев, хотя его родным дочерям этот акт сулил не только крушение личной жизни, но и несчастную дальнейшую судьбу. Одним словом, Саддам Хусейн был человеком, для которого семья значила очень немного, а в сравнении со своими интересами — и вовсе ничего. Патологический эгоист, поглощающий все блага мира и, как лазер, рассекающий преграды, Саддам Хусейн был готов разорвать весь мир на куски, если тот не желал служить его больному самолюбию.

Как все диктаторы, во всех сферах жизни Саддам часто проявлял невоздержанность, нетерпимость и бестактность. Он делал все, что ему вздумается. Это, безусловно, касалось и интимной жизни. Правда, будучи вначале женатым на дочери своего дяди, сыгравшего такую большую роль в его жизни, он не выпячивал сексуальных излишеств и признавал своими наследниками сыновей от нее Удея и Кусея. В то же время источники отмечают, что сыновья организовали убийство телохранителя Саддама за то, что последний поставлял их отцу любовниц. Сам Хусейн ни в чем не видел препятствий: так, встретив понравившуюся ему блондинку, Саддам тотчас сделал ее своей любовницей, хотя она была замужем за чиновником авиакомпании. Этот

человек жил без ограничений и крайне удивлялся, когда наталкивался на непреодолимые преграды, например, в виде успешного противостояния Ирана или мощи американского оружия. Что же касается женщин, они просто не могли дать отпор диктатору из страха.

Четверть века Саддам Хусейн прожил как могучий самодержец, в своих фантазиях о собственной персоне не подозревая, что является всего лишь заблудшим смертным. Создавая миф о собственном всесилии, он оказался в безнадежном плену у собственных иллюзий, сформировав неодолимый разрыв, пропасть между реальным миром и своими нездоровыми представлениями. Он полагал, что, используя насилие, пытки и агрессию, сумеет добиться беспрецедентного влияния на мир и признания своего превосходства, однако изменчивая Фортуна нанесла смертельный удар по его чудовищным идеалам. В глазах же человечест-ва он пополнил ряд тиранов, впечатляющих уродливыми стремлениями и расстройством представлений о развитии личности, заодно доказав своей жизнью, что деструктивное пока неистребимо в человеке и побеждает влечение к прекрасному чаще, чем мы обычно склонны полагать.

УСАМА БЕН ЛАДЕН(родился 28 июня 1957 года)

«Террорист номер один», символ «врага человечества»

и религиозного фанатизма, вдохновитель войныпротив западной культуры

Убийство американцев — как военных, так и гражданских, а

также их союзников — это долг каждого праведного мусульманина, который должен использовать для этого любую подходящую возможность, где бы он ни находился.

Усама бен Ладен

Этот человек при жизни стал «вызовом» всему человечеству и настоящей угрозой миру. Его часто называют ближневосточным демоном, приписывая ответственность за жизни нескольких тысяч мирных землян. Согласно трактовке его деятельности рядом авторитетных экспертов, на счету бен Ладена около полутора десятков наиболее громких террористических актов, совершенных в промежутке между 1992 и 2005 годами, среди которых ужасающее масштабами и темными красками уничтожение двух башен Всемирного торгового центра с помощью захваченных террористами самолетов. События в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 года, унесшие жизни более пяти тысяч человек, открыли новую эру в жизни человечества — эру асимметричной войны без границ и территорий сражений. Войны, в которой даже самые могучие армии обречены на поражение, ибо не являются способными защитить свое население от неожиданных массированных атак смертниками. Хотя сам бен Ладен всегда упорно отрицал свою причастность к этим актам, его имя прочно связали с новой эпохой войн, независимо от того, принимал он реальное участие в подготовке этого чудовищного преступления или нет.

Специалисты в области борьбы с терроризмом утверждают, что именно с именем Усамы бен Ладена связаны истоки совершенно нового вида ислама — террористического. Именно этому

человеку приписывают формирование в последний год ХХ столетия «Всемирного фронта джихада», под эгидой которого объединились многие непримиримые борцы против западной культуры и демократической системы ценностей.

Есть, впрочем, и другие мнения о «террористе номер один». Многие маститые ученые полагают, что бен Ладена искусственно облекли в заманчивую упаковку лидера тайной войны, окружив ореолом таинственности и наделив необходимой для врага желчностью и свирепостью. Так как сильные враги необходимы государственным деятелям для демонстрации своих политических успехов и поддержания популярности за счет актов успешной борьбы с ними, нельзя исключать, что американские спецслужбы, не сумевшие обеспечить безопасность знаменитых небоскребов-«близнецов», записали это преступление на счет неуловимого бен Ладена. Причем поддержание этого мифа одинаково в интересах как рыцарей плаща и кинжала, так и террористов. Первым необходим могучий противник, вторым льстит неуловимость их главаря, которая делает саму организацию якобы неуязвимой для любого оружия. Конечно, это лишь предположение некоторых исследователей, но в том, что бен Ладен — далеко не единственный и вовсе не самый крупный вдохновитель терроризма, уверены представители многих специальных служб мира. И все же именно ему достались сливки дурной славы самого опасного в мире террориста, и не в последнюю очередь благодаря продуманной информационной войне с западной системой ценностей.

В результате, независимо от степени участия Усамы бен Ладена в подготовке актов насилия на

планете, практически любой ее житель начала XXI века знаком с имиджем маршала тайной войны, открыто презревшего мораль и законы цивилизованного мира. Этот человек в глазах человечества превратился в загадочного и недостижимого Люцифера XXI века, вобрав в свой образ собирательные черты всеобщего зла и гигантской опасности и вдохновив на смертельную борьбу тысячи ослепленных религиозными идеями людей. Поэтому для человечества является важным и его внутренний мир, и причины, побуждающие убивать и отправлять на убийства, а также мотивы превращения в непримиримого и смертельно опасного террориста.

Миражи и фантомные ориентиры детства

Детство Усамы бен Ладена мало чем отличалось от становления миллионов других правоверных мусульман, рожденных в семьях с высоким уровнем религиозности и ставящих ислам в центре жизненных ценностей. Правда, Усаму из среды сверстников выделяли известность и авторитет его отца Мухаммеда бен Ладена, который, имея определенный авторитет в религиозных кругах, сумел преуспеть и в мирской деятельности. Его влияние и популярность в бизнесе вышли далеко за рамки одного государства. Рожденному в исламском обществе, где социальная роль женщины занижена, а для формирования самомнения и характера юноши важен именно статус отца, Усаме несказанно повезло.

Мухаммед бен Ладен, в начале 30-х годов ХХ века перебравшийся в саудовский порт Джидду из Южного Йемена, вскоре сумел стать владельцем одной из самых крупных в стране строительных компаний. Об этом неординарном человеке

известно, что ему удалось завязать дружбу с членами королевской семьи и еще при короле Сауде получить многомиллионный подряд на строительство дворцов. Не остался он в стороне и от рискованной политической борьбы за престол между наследным принцем Фейсалом и самим королем, в которой сделал опасную ставку на перспективную напористую молодость. Расчетливый бизнесмен не ошибся. А когда новому монарху потребовалась помощь, ловкий игрок бен Ладен оказался под рукой. Некоторые источники утверждают, что прозорливый бизнесмен чуть ли не полгода платил зарплату госслужащим королевских учреждений. Подробности и уровень реальной помощи королю доподлинно не известны, однако факт оказанной власти финансовой поддержки сыграл ключевую роль в росте бизнеса семейного клана бен Ладена. В качестве откупной он получил монопольное право в строительном секторе всего королевства и даже успел побывать министром общественных работ. После смерти старший бен Ладен оставил своим пятидесяти четырем сыновьям разветвленную инфраструктуру успешного бизнеса.

Все это характеризует Мухаммеда бен Ладена как весьма упорного труженика, опытного дельца, обладающего аналитическим умом и способного не только на многоходовые операции, но и на опасную азартную игру с крупными политическими ставками. Ряд предприятий бен Ладена как бы случайно оказались в совместной собственности с членами королевской семьи, и это является свидетельством сращивания большого бизнеса с властью, а также дальновидности отца бен Ладена при формировании деловой стратегии. Ведь если сам король Фахд оказался совладельцем некоторых компаний семейного клана бен Ладенов, то и семья

могла рассчитывать на определенные политические дивиденды. На такого отца можно было равняться, подражать ему и стремиться сохранить и развить начатое им дело. Старший бен Ладен наделил своих многочисленных отпрысков нюхом охотничьих псов на крупные деловые проекты и открытие новых перспектив, что сделало их бизнес живым развивающимся организмом. Традиции мусульманского воспитания с жесткой патриархальной иерархией предопределили высокую самооценку и неодолимую уверенность для Усамы и его братьев. Представители семейного клана постепенно заполняли все существующие и быстро создаваемые новые ячейки в структуре большого бизнеса, и будущее не выглядело для Усамы туманным.

Усама был семнадцатым сыном от десятой жены Мухаммеда, а все его детство и юность прошли то ли в портовой Джидде, то ли в Эр-Рияде. После школы и колледжа он закончил довольно престижный университет Абдуллы Азиза. Исследователи не располагают подробностями его детства, с трудом можно судить о его поступках в этот период и о том, какие именно события явились определяющими точки зрения формирования его психики. Однако известны сопутствующие факты, оказавшие важное влияние на его восприятие окружающего мира, а именно, что в дом Мухаммеда часто наведывались различные религиозные лидеры, которым он наверняка оказывал и финансовую поддержку. Усама не мог не знать, что его отец использует силу финансовых ресурсов для создания некой тайной империи воздействия на ключевые точки общества: на внешне неколебимую официальную власть, необъятную религиозную силу и тайную власть денег. Взрослея, он все больше угадывал в отце могущественного

серого кардинала, который, как режиссер кукольного театра, всегда знал, за какую ниточку и в какой момент необходимо потянуть, чтобы изменилась общая картина.

Не менее важным фактором является семейная установка на достижения и активную деятельность. Если принять во внимание, что личное наследство Усамы составило ряд прибыльных компаний и непосредственно состояние, по оценкам экспертов, было не меньше 300 млн долларов, его активная и даже напряженная деятельность некоторым наблюдателям может показаться странной и даже абсурдной. Но как раз тут мы имеем дело со случаем, когда традиции религиозного воспитания накладываются еще и на традиции семейного бизнеса, предполагающие превращение каждого члена многочисленной семьи в ее дополнительную опору. Можно с высокой долей уверенности предполагать, что Усама демонстрировал прилежную учебу и немалое рвение в изучении религиозных догм, поскольку его подстегивали жесткие установки окружения на высокие результаты будущих достижений. Его же посещение почти всех стран Аравийского полуострова в период учебы с целью изучения их особенностей и даже женитьба в семнадцатилетнем возрасте на дальней род-ственнице из Сирии являются безусловными свидетельствами следования Усамой семейно-клановой традиции и, самое главное, планомерной подготовки к заполнению респектабельной ячейки в масштабной системе управления. Более того, по некоторым данным, Усама даже служил в шариатской полиции, а также участвовал в работах по реставрации мусульманских святынь в Мекке и Медине. Приобретение разностороннего

жизненного опыта, как видно, входило в перечень незыблемых правил семьи, которую по многим признакам можно считать незаурядной. Соприкасаясь с гигантскими ресурсами семьи, Усама также в силу установленной традиции и осмысленного религиозного воспитания не позволял себе излишеств ни в чем, и это весьма важный момент, позволяющий идентифицировать его систему ценностей, заметно отличающуюся от привычных западных стандартов. Даже став самым известным в мире организатором террористических выступлений, он продолжал демонстрировать до крайности аскетический образ жизни, с молитвами и скудной, очень простой пищей. Эти качества выдают в нем сформированного фанатика, одержимого навязчивой параноидальной идеей, никак не связанной с приобретением материальных ценностей. Но эти же качества выгодно оттеняют его от вылощенных западных лидеров, обеспечивая популярность в среде единоверцев и толпы приверженцев.

Как и у отца и старших братьев, деньги не могли для него выступать целью, а служили лишь универсальным средством обеспечения формы развития и создания механизмов влияния. По сути, от Усамы ожидали помощи в расширении влияния семьи бен Ладенов, и может быть, даже за пределами восточного мира. Патриархальная мужская акцентуация подталкивала каждого из членов семьи к достижениям в каком-либо виде деятельности с опорой на денежные ресурсы и с условием увеличения семейного капитала. Такой подход также во многом объясняет и семейно-командный подход к бизнесу, и обязательную помощь представителям своего родового клана. Сила каждого опиралась на мощь всей машины, а двигатель, несущий ее вперед, в любой момент

мог быть дополнен энергией каждого отдельного члена семейства. Усама не мог не признавать, что это достижение семьи зиждется на выдающихся способностях отца, включающих также и тайные механизмы воздействия для усиления авторитета, получения заказов и лоббирования интересов семейного дела. Именно эти командные методы, распространяемые на все сферы жизни человека, он будет использовать для создания собственной формулы влияния на мир. Но в признании бесспорного лидерства отца, высокой оценке его достижений кроется и конфликт с прозорливым родителем. С одной стороны, семнадцатый сын не чувствовал в себе такого же, как у отца, неугасимого желания развивать семейное дело. Тем более, еще одним сдерживающим барьером явилось осознание того, что результаты и победы стали бы в конечном итоге приобретением всей семьи и были бы разделены на пятьдесят четыре части. При таком развитии событий рассчитывать на достижения, адекватные отцовским, было бы крайне сложно. Но с другой стороны, будучи старшим сыном саудовской жены Мухаммеда бен Ладена, Усама воспитывался с четкой установкой на достижения, он жаждал славы и признания, а на открытом отцом поприще мог рассчитывать лишь на вторые или даже десятые роли. В глубине души бен Ладен-младший всегда понимал, что ему нужно искать новое, исключительно свое поле для деятельности, если только он намерен добиться настоящего успеха.

На направление деятельности Усамы бен Ладена в некоторой степени повлияла и созданная инфраструктура семейного бизнеса. Размышляя над формированием направления, дополняющего и расширяющего общее дело, он должен был сам позаботиться о становлении в качестве автономной

единицы клана. Он фактически был запрограммирован на активный поиск новых возможностей, ведь и его старшие братья шли таким же путем, останавливая взоры на ранее не освоенных сегментах, которые, собранные вместе, как железобетонное основание, и составляли могущественный фундамент дома бен Ладенов. Как сыновья бен Ладена-старшего, рожденные от сирийки и иорданки, оказались в составе высшего менеджмента соответствующих региональных подразделений компании, так и бен Ладен должен был занять свою деловую нишу в другом регионе. Тем более важен нюанс: Усама — единственный отпрыск, рожденный от саудовки, что должно было сделать его отправной точкой как раз Саудовскую Аравию. Именно в Джидде Мухаммед бен Ладен принимал важных гостей из числа мусульманских предводителей различных движений и течений, религиозных толкователей и ученых-теологов. Саудовская Аравия приобрела статус семейной штаб-квартиры, откуда идеи и решения бен Ладена-старшего распространялись по всем направлениям. Но в этом пряталось и глубинное противоречие, состоящее в сложности бессознательного соперничества с родным отцом. Не исключено, что в период стремительного взросления и общения с отцовскими гостями Усама заразился фанатичным желанием всеобщего, всеохватывающего признания, далеко выходящего за рамки семьи. Да и в самой семье становление не было таким уж простым: впереди шли шестнадцать старших сыновей бен Ладена, а сзади уже подпирала целая орда младших. Необходимо было найти свой единственный путь, который бы позволил выделиться и создать собственное неповторимое направление.

У исследователей нет точных сведений о

взаимоотношениях Усамы с матерью, но традиционная упорядоченность восточного мира при жесткой патриархальной акцентуации оставляла не так много возможностей для жен крупного бизнесмена. В то же время упоминание о том, что Усама был единственным мальчиком, рожденным от жены-саудовки, должно быть, отразилось на нем в виде высокого уровня внимания матери к сыну. Ибо если, зная и уважая семейную иерархию, он воспитывался вдали от старших братьев, то мать наверняка имела возможность внушить первенцу недюжинную уверенность в себе и сознание собственной исключительности. Не менее важными являются сведения о том, что в момент взросления сына отец находился в Джидде, совершенствуя свою стратегию влияния. Это не могло не дать Усаме альтернативные источники информации в познании мира, которые наверняка были шире школьных представлений его сверстников. Можно предположить, что ученые-теологи и лидеры мусульманских движений упоминали как о некогда славной истории мусульманского мира, так и о притеснениях восточной культуры со стороны напирающей западной системы ценностей, которая в глазах религиозных предводителей выглядела разрушающей силой, чумой, под-рывающей основы восточного мира.

Кажется вполне обоснованным, что насыщенный в период учебы такими специфическими знаниями Усама проявлял необычайную чуткость к окружающему миру. И в частности о многом говорит его сближение с преподавателем ислама Абдуллой Аззамом, который в молодости был надежным соратником Арафата. Получая знания о мире и месте в нем восточной культуры, Усама преисполнялся непоколебимым духом борьбы

против Запада. Со стороны жизнь юноши выглядит последовательным и спокойным переходом в мир религиозного радикализма, но, скорее всего, на его долю выпали и борьба противоречий, и долгие размышления. С одной стороны, перед ним лежал свой путь в бизнесе, где он усматривал слишком мало возможностей выделиться и достичь уровня отца; с другой — религиозная ниша открывала любопытные и неизведанные возможности лидерства в различных идеологических движениях, причем не без материальной выгоды. Религия притягивала мистикой и неодолимой силой тайны, а еще — немыслимой широты диапазоном действий, которые можно подвести под религиозную основу.

С каждым годом взросления противоречия между внешними требованиями и ожиданием семьи, с одной стороны, и его внутренним желанием выделиться, отделиться от обыденного мира денег и вечного поиска прибыли — с другой, все возрастали. Неизвестно, как бы все закончилось, может, и не стал бы семнадцатый бен Ладен семейным отступником, если бы не помогла ситуация: Советский Союз вторгся в Афганистан. У Усамы появилась возможность пощупать мир на прочность без навязчивого надзора семьи. Получив приглашение по религиозным каналам, молодой искатель приключений оказался среди лидеров афганского сопротивления. А еще через несколько месяцев через фирму Усамы бен Ладена потекла финансовая помощь моджахедам. Казалось бы, и сам бен Ладен, и его семья должны были быть довольны: открытый подряд на снабжение афганских военных формирований и становление Усамы в качестве главы афганского филиала семейной компании должны были ознаменовать появление нового направления бизнеса.

Если бы не одно «но». Этим камнем преткновения был сам Усама, честолюбивые амбиции которого возросли до неимоверных масштабов. Тихий прирост капиталов не вызывал у него удовлетворения; он начал недвусмысленно и вполне успешно внедряться в управленческую систему моджахедов. Через несколько лет после начала кровавой затяжной войны именно Усама организовал приток свежих сил из числа арабских добровольцев. Прошло еще немного времени, и сын саудовского миллиардера стал во главе перевалочной базы наемников. Некоторые исследователи утверждают, что Усама сделал из терроризма коммерцию, быстро пополняя счета семейных фирм за счет работы организованных тренировочных баз и лагерей. К примеру, российский публицист Олег Якубов уверен, что именно финансовые потоки стали стимулом создания всего за два года шести крупных баз. Он также полагает, что созданное в это время Усамой Бюро службы джихада активно поощрялось американской администрацией Рейгана, что указывает на связи самого Усамы с Соединенными Штатами. Но если использование фирмами бен Ладена части крупных потоков американской помощи исключать не стоит, то личные контакты Усамы с американцами вряд ли были реальностью, даже в период становления его связей с экстремистами на афганской земле. Возможно, деньги сыграли не последнюю роль в приближении Усамы бен Ладена к его новой стратегии, но в целом идеология и жажда признания заметно превалировали над бизнес-интересами. Последние если и присутствовали, то были, скорее, данью семейным традициям, и чем дальше Усама окунался в деятельность вооруженных формирований под прикрытием

религиозно-идеологических догм, тем большие открытия он делал для себя. От хозяйственной деятельности он очень скоро перешел к организации вооруженных акций, которые захватывали его целиком. Тут, в Афганистане, он ощутил запах крови и смешанный с ним ни с чем не сравнимый запах власти, обладания пространством. Он получил личный опыт участия в боевых действиях, который, кажется, увлек его все той же эксцентричностью доминирования и медленно, но неотвратимо растущей жаждой расширения области личного влияния. Как указывают источники, Усама даже руководил несколькими военными операциями, хотя не проявил себя как выдающийся полевой командир. Прошло еще немного времени, и Усама вполне осознал, кем он хочет быть: организатором, детонатором и покровителем войны, формы которой он будет совершенствовать и оттачивать в течение всей жизни. Он убедился, что власть распространяется быстрее самой силы оружия, даже опережая ее — при правильной постановке информационного сопровождения. Усама понял, что больше боятся ожидания насилия, чем самой атаки, и ощущение распространителя смертельной опасности было во стократ слаще азарта бизнесмена, который считает свои несметные, но преходящие богатства. Весь образ жизни бен Ладена говорит о том, что слава и признание всегда имели для него несоизмеримо большую ценность, чем остальные радости бытия. И самым главным для этого человека с первых лет его идеологического становления стал образ блистательного, устрашающего героя, каким он себя всегда искренне считал, несмотря на то, что в последующие годы его объявили преступником.

В погоне за признанием

Может быть, праведный мусульманин никогда и не пришел бы к такой необычной формуле влияния, если бы не религия. Именно возможности религии вкупе с кризисом мусульманского мира дали Усаме в руки ту недостающую составляющую, благодаря которой он сумел создать целую армию террористов. Тот факт, что многие из террористов добровольно отправляются на смерть, свидетельствует: сила духовно-религиозного убеждения стоит выше психической предрасположенности человека истреблять ближних, получая от этого наслаждение. Хотя последнее обстоятельство Усама бен Ладен также не мог не использовать для развития своего мрачного дела. Находясь в лагерях в Афганистане, бен Ладен с тайной радостью обнаружил, что боевики, прошедшие долгий и рискованный путь на войне, не спешат возвращаться в свое прежнее, мирное состояние. Война изменила их не только внешне, их внутренний мир также изменился, их души требовали крови, борьбы и безоговорочной власти. Тем более что даже с выводом советских солдат с афганской земли боевики не достигли стратегических целей. Но зато уход некогда могущественной советской сверхдержавы из Афганистана воодушевил Усаму бен Ладена; отныне он небезосновательно полагал, что если хитроумными трюками партизанской войны можно изгнать сильную армию, то уж наверняка можно и усилить позиции ислама на планете.

Тут стоит сделать отступление и заметить, что, как и большинство деструктивных личностей крупного калибра, Усама бен Ладен сделал главную ставку на кризисное состояние общества, в котором он жил. Он уловил психическую готовность

исламского мира поддержать глобальные изменения путем силового захвата новых позиций. Само появление на свет таких организаций, как «Глобальный джихад Салафи» (движение салафистов) и международная террористическая сеть «Аль-Каида» (Международный исламский фронт джихада против иудеев и христиан), по мнению специалистов-востоковедов, стало следствием возрождения радикального и воинствующего исламизма. В свою очередь, глубинной причиной господства в исламском мире явления, заставляющего тысячи молодых людей встать на смертельную тропу войны во имя джихада против западного мира, является длительный и глубокий кризис, в котором оказался мусульманский мир к концу XX века. «Всего несколько веков тому назад ислам был самой жизнеспособной конфессией и доминирующей религиозной силой в мире. Мусульманские страны значительно превосходили христианский мир в развитии точных и естественных наук, искусстве, культуре, в них была создана образовательная система, значительно опередившая свое время. Несколько последних столетий сильно изменили это соотношение — сейчас земли ислама испытывают все возрастающее политическое, экономическое и военное влияние западных стран, и в первую очередь США. Европейские культурные, общественные и технические достижения затмили прежнее величие мусульманского мира и подрывают сами основы исламской веры», — видимо, небезосновательно замечает сотрудник Института мировой экономики и международных отношений Российской академии наук И. Хохлов. Приводя примеры военных поражений исламского мира на рубеже XI—XV веков, иранский ученый и дипломат Ферейдун Ховейда отмечает, что

исламская цивилизация прекратила свое развитие с XII века в результате ряда серьезных внутренних кризисов и нараставшего давления со стороны христианства. И эти поражения, по его мнению, оказали огромное влияние на моральное состояние исламского мира, оставив тяжелые незаживающие раны, но одновременно создав условия для последующего объединения исламистов, преследующих единую цель: усиления и укрепления, а при возможности и расширения исламского пространства.

Этим в полной мере и воспользовался Усама бен Ладен, одинокий воин, жаждущий славы освободителя. Однажды эти предпочтения, как кажется, вовсе не случайно, подтвердил уполномоченный представитель Усамы бен Ладена Абу Гаят, давший интервью арабским средствам массовой информации в октябре 2001 года. Он заметил, что «американскую политику и Израиль ждет поражение, потому что исламский мир не потерпит повторения андалузской трагедии в Палестине». То есть общее кризисное состояние исламского мира стало очень хорошим подспорьем для идеологической ориентации бен Ладена в то время, когда он занимался разработкой своей жизненной стратегии. Под фантомную и внешне благородную (для значительной части исламистов) основу борьбы за расширение зоны влияния он и подвел идею необъявленной войны на территории любой страны.

Но Усаме помог не только кризис. Столкнувшись с войной и познав человеческую натуру, он сделал еще одно открытие: религия долгое время служила сдерживающим фактором деструктивного, накопив в течение нескольких столетий неимоверное количество негативной энергии, психической напряженности и тревожности.

Лишенные отдушин и живущие в благоверной терпимости исламские народы, и особенно молодое поколение исламского мира, испытали в силу глобализации всего жизненного пространства воздействие со стороны раскованного и явно более гибкого западного мира. Восток оказался как бы в плену у более сильного в информационном отношении Запада. В результате очень многие представители исламского мира получили критические дозы раздражителей, проникающих через телевидение, Интернет и другие носители информации. Очень многие люди потенциально оказались готовыми к насилию, Усама же сумел облечь воинственную идею в привлекательную для готовых к борьбе форму, «узаконив» посредством религии путь к безжалостному убийству. Со временем к истреблению на поле битвы добавилось и уничтожение беззащитных людей в больших городах — с целью устрашения их правительств и диктата своих звериных правил.

Образованный, с развитым аналитическим мышлением, Усама бен Ладен хорошо понимал, чем отличается борец-одиночка от лидера, возглавляющего разветвленную организацию, а еще лучше — координационный центр многих организаций. В поисках признания он стремился выражать интересы как можно большей группы людей и даже правительств, что хорошо прослеживается в «постафганском» периоде. Он намеревался добиться с помощью личного рвения, и частично используя даже собственную долю семейного бизнеса, необыкновенной и доселе неведомой правоверным мусульманином свободы действий и возможности оправдать любое насилие. Человек, сумевший объединить ранее разрозненные группы исламских террористов в

единую организацию, начал недвусмысленно навязывать определенные правила мусульманским властям. Если его отец, выдвигаясь на выгодные позиции, действовал больше как дипломат и бизнесмен, то Усама бен Ладен, после Афганистана возвысившийся и уже авторитетный, повел себя более прямолинейно, чем нарушил семейные прин-ципы ведения дела.

Вернувшись на родину влиятельным вдохновителем афганского сопротивления, он уже был безнадежно заражен смертоносным вирусом войны. Есть сведения о призывах Усамы, появившихся в это время, продолжить джихад в Южном Йемене, а также о его многочисленных попытках влиять на саудовские власти с целью «укрепления» безопасности государства и исламского мира в целом. Были и личные письма-предупреждения королю об опасности со стороны иракского режима Саддама Хусейна и даже детальные рекомендации относительно реализации оборонной стратегии. Усама недвусмысленно заявил о претензиях на особую роль в организации безопасности и обороны исламского мира. Но тут он не нашел ожидаемой поддержки, более того, саудовские власти запретили Усаме выезжать из страны, опасаясь распространения идей насилия во всем регионе. А вместо организации обороны своими силами король Фахд сделал однозначный реверанс в сторону Вашингтона. Вскоре на территории Саудовской Аравии появился американский военный контингент, что Усама бен Ладен расценил как предательство родной религии. Но дело, конечно, было не только и не столько в религии. Он вернулся из Афганистана почти героем, успешным организатором военного отпора, а тут, на родине, его имидж оказался непризнанным и ненужным, его достижения в глазах властей были

аннулированы, а сам он опять должен был возвратиться к роли послушного гражданина, в услугах которого никто особо не нуждался. Это была личная — и очень горькая — обида, за которой у Усамы не было будущего, во всяком случае такого, на которое он рассчитывал. Нет ничего худшего для человека, чем быть грубо отвергнутым, и Усама бен Ладен был глубоко уязвлен. Но это был еще не весь набор раздражителей. Однажды, якобы по ошибке, одно из правительственных военных формирований осуществило налет на пригородный дом Усамы, подняв в его отсутствие переполох. Затем, несмотря на извинения принца, афганский герой был фактически заключен под домашний арест. Это власти сделали, очевидно, чтобы продемонстрировать проамериканский контекст своей внутренней политики. Усама же, осознав, что на родине погибли не только перспективы, но и запахло реальной опасностью, при поддержке родни перебрался сначала в Пакистан, затем в Афганистан и наконец в Судан.

Здесь начинается новый этап жизни бен Ладена, именно тут ярый приверженец афганского сопротивления превращается в создателя нового направления устрашения человечества, в призрак терроризма. Ибо, вкусив людской крови, демон войны уже не собирался успокаиваться — не зря же он, рискуя жизнью, получил столько специальных знаний и навыков. Уют, комфорт и роскошь его ничуть не прельщали, зато нынешнее положение доводило экс-предводителя моджахедов до дикого исступления. И своей многоплановой местью он намеревался продемонстрировать и неподатливым саудовским властям, и привыкшим к спокойной и распланированной жизни американцам, на которых его променяли, что он стоит гораздо больше, чем его столь недальновидно оценили. Рецидив ярости,

вызванный непризнанием его личности, предопределил бесчеловечность, черствость и холодный расчет в организации будущих преступлений. Собственная фигура давно представлялась ему самому величественным монументом, вполне сопоставимым с легендарным Салах-ад-Дином, изгнавшим когда-то ненавистных крестоносцев со священной земли Иерусалима. Хотя надо отдать должное, этот человек никогда не терял чувства реальности. С несокрушимым восточным спокойствием Усама бен Ладен вознамерился перекроить геополитическую карту, водрузив на фоне восстановления исторической справедливости свое имя в качестве символа борьбы.

Со времени кардинального расхождения с властями Саудовской Аравии Усама стал с недоверием относиться к любой официальной власти, воспринимая легитимные правительства как враждебную субстанцию, которая вместо справедливости блюдет выгоды ее главных представителей. Поэтому, потеряв поддержку саудовской власти, он очень скоро приступил к созданию собственной опоры — в виде сети подчиненных или лояльных специфических организаций, способных действовать без учета государственных границ, международных правил или каких-либо национальных ограничений. Еще во время войны в Афганистане он осознал силу и возможности организации, не только объединяющей разрозненных и дезориенти-рованных людей, но и часто выступающей символом, знаменем определенной идеологии. И хотя объединение боевиков под крышей с экзотическим названием «Аль-Каида» (в переводе с арабского «Крепкая основа — будущее общество») состоялось еще до вывода советских войск из

Афганистана, только после изгнания из родной страны Усама занялся приданием этой организации нового блеска. С самого начала Усама бен Ладен, объединивший свои цели с задачами лидеров группировок моджахедов, играл в организации роль идеолога-вдохновителя. Зная воинственные настроения в среде моджахедов, их готовность продолжать вооруженную борьбу, Усама бен Ладен начал последовательно формировать четкую политику салафистского джихада против мусульманских правительств — партнеров Запада, а потом и против самого Запада, олицетворением которого стали США. На руку Усаме оказался тот факт, что многие руководители «Аль-Каиды» египетского происхождения на тот момент находились в розыске у себя на родине за участие в убийстве президента Садата. Он ловко сыграл на этом, поддержав в начальный период развития «Аль-Каиды» организацию терактов в отношении высокопоставленных египетских чиновников. Но, по всей видимости, Усама уже тогда начал осторожно расширять сферу применения нового оружия, потому что результаты расследований нападений на американских туристов, столкновения с миротворцами (в ходе которого погибли 18 аме-риканских солдат) и, наконец, взрыва во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке в феврале 1993 года, странным образом указывали на Усаму бен Ладена.

Живя в Судане, бен Ладен производил впечатление делового человека, сосредоточенного на строительном бизнесе и производстве фармацевтических препаратов. Он даже принял суданское гражданство. Однако параллельно с его мирной деятельностью росло и количество актов насилия, которые неумолимо приписывались «Аль-Каиде». Усама бен Ладен упорно отрицал свою причастность к ним, но, скорее всего, это было

связано с тем, что осторожный организатор насилия еще только разрабатывал свои смертоносные технологии. Кроме того, он не чув-ствовал себя полностью в безопасности, так как однажды уже обжегся в ставках на саудовскую власть. В этот период для него важнее всего было укрепить веру в силу нового оружия самих боевиков — исполнителей актов и создать окончательный облик организации с ее стратегией и понятными всем участникам принципами. Действительно, как считают специалисты, расчет бен Ладена вполне оправдал себя. Потому что если уход советских войск из Афганистана в 1989 году подтвердил возможность ведения успешной партизанской войны против могучей военной машины, то поражение американцев в Сомали в 1992 году окончательно укрепило боевиков в мысли, что в руках у них грозное и эффективное средство воздействия на все мировое сообщество.

Что касается Усамы, то его стратегия оказалась на редкость последовательной. Анализ его деятельности в Судане приводит экспертов в области борьбы с терроризмом к выводу, что в период между 1992 и 1996 годами имен-но Соединенные Штаты постепенно стали первоочередной целью «Аль-Каиды». Усама прекрасно понимал: чтобы приобрести желанное реноме великого борца, надо вести войну с могущественным противником. Некоторые эксперты считают, что с начала 1992 года Судан превратился в координационный центр международного терроризма и стал замыкающим звеном в системе распространения исламистских радикальных воззрений в страны Ближнего Востока и Африки. Различные издания часто приводят описание этого периода жизни бен Ладена старшим следователем ООН по

предотвращению терроризма Роханом Гунаратном. В своей книге «Внутри “Аль-Каиды”» он отмечал: «В Судане организация бен Ладена обосновалась серьезно. Президент страны подписал письмо, дающее защиту коммерческим интересам “Аль-Каиды” в стране. Постепенно “Аль-Каида” расширяла свой бизнес в сельском хозяйстве и промышленном производстве. Организация владела компанией по выращиванию овощей и фруктов под названием “Blessed Fruits” в Хартуме и компанией грузоперевозок. В пригородах города Дамазин была куплена ферма, где члены “Аль-Каиды”, выращивали сезам, арахис и белую кукурузу. <...> Ферма выполняла еще одну роль: ее использовали для того, чтобы освежить в памяти членов “Аль-Каиды” как использовать оружие и взрывчатку. Когда в конце 1991 года на ферме проходили тренировки членов Египетского исламского джихада, звуки взрывов заставили местных жителей пожаловаться в полицию. Полиция арестовала некоторых членов “Аль-Каиды”, однако суданская разведка, тесно сотрудничавшая с “Аль-Каидой”, вмешалась и добилась их скорого освобождения». Под ненавязчивым руководством озлобившегося человека, который намеревался силой заставить мир признать себя, терроризм трансформировался из способа протеста и сопротивления в действенный рычаг давления на весь мир. Но эйфория продолжалась недолго: суданские власти под давлением США и других западных государств перестали оказывать гостеприимство своему одержимому кровавой войной гостю.

Установление режима талибов в Кабуле в сентябре 1996 года стало манной небесной для бен Ладена и его «Аль-Каиды». Талибы обеспечивали куда больший уровень безопасности, что позволяло

продемонстрировать миру свою силу. Многое объясняется родственными связями: лидер талибов мулла Мохаммед Омар был связан брачными узами со старшей дочерью бен Ладена, а сам бен Ладен сделал одну из дочерей муллы Омара своей четвертой женой. Но не только политические браки скрепили союз, как и прежде Усама бен Ладен не скупился на обильную финансовую помощь новому режиму. Принимая во внимание, что к середине 1990-х годов он уже стал в глазах Вашингтона «террористом номер один», обеспечение безопасности, скрытности обитания и перемещений приобрело особый смысл. Но вряд ли вчерашний беззаботный миллионер сетовал на такие изменения в жизни; лишения с лихвой покрывала мировая известность и невероятная популярность в среде борцов за доминирование исламского радикализма. Усама бен Ладен отыскал гораздо больше приверженцев, чем могли полагать сторонники идеи «Красота спасет мир». Цели глобального исламского джихада, направленного против «крестоносцев» XXI века, разработанного Усамой, лучше всего сформулировал второй человек в «Аль-Каиде», руководитель группировки «Аль-Джихад» Айман аль-Завахири в одном из своих выступлений: «Конечная цель состоит в установлении шариата на всех землях ислама, создании всемирного исламского халифата и возвращении исламу его былого величия. Соединенные Штаты и Израиль никогда не допустят такого развития событий по доброй воле, поэтому глобальный исламский джихад должен, в первую очередь, сокрушить эти две страны».

Безапелляционно разделив мир на две половины, руководители «Аль-Каиды» начали экспорт смертоносной идеи необходимости достижения максимального количества жертв

среди неверных, концентрируя усилия на операциях смертников, шокирующих и деморализующих тех, кого они определили своими врагами. И если во время войны в Персидском заливе в 1991 году лидеры «Аль-Каиды» провозгласили лозунг активного противостояния американской «оккупации» «святой земли» Саудовской Аравии и Израиля, то после 1996 года Усама, не стесняясь, призывал к убийствам и насилию. В 1998 году он заявил о необходимости образования ассоциации «Всемирный исламский фронт борьбы против иудеев и крестоносцев», а выпущенная по этому поводу религиозная листовка зафиксировала, что «убийство любого американца — гражданского или военного — является долгом каждого правоверного мусульманина». В ассоциацию вошли лидер египетской организации «Аль-Джихад» Айман аль-Завахири, один из лидеров египетской «Аль-Гамаа аль-Исламийя» Абу Ясир Ахмад Таха, секретарь пакистанской исламской организации «Джамиат-и улама-и Пакистан» («Ассоциация улемов Пакистана») шейх Мир-Хамза, лидер пакистанского движения «Харакат аль-Ансар» Фазуль ар-Рахман Халиль и лидер движения «Джихад» из Бангладеш Абд ас-Салям Мохаммед. Созданием этого объединения Усама бен Ладен замкнул цепь организованного воздействия на ненавистную ему часть мира, оформив ее как систему, как новый вид всемирной войны.

На афганской земле Усама бен Ладен перешел свой Рубикон, постаравшись, чтобы обнародование его жизненной стратегии стало самым тревожным раздражителем для Соединенных Штатов. Если раньше для экстремистских группировок террор служил способом привлечь внимание к своим политическим проблемам, то современные акты

насилия бен Ладен посвящает глобальной реконструкции мирового сообщества. В этом сильная сторона стратегии бен Ладена, позволяющая ему выгодно выделяться в глазах единоверцев. Хотя поступки бен Ладена порой выглядели странно, в целом он беспокоился об одном: чтобы в массовом сознании обитателей планеты XXI века он запомнился как самое значимое и великое зло, которое только существовало на Земле. Этим он одновременно решал несколько задач: достигал высочайшего уровня узнаваемости, прикрывал террористов-исполнителей, вселяя в них уверенность в своих силах и правильности избранного пути и, наконец, доказывая всем действенность придуманной им технологии борьбы против всего мира. При этом совершенно неясно, вдохновителем каких конкретных актов терроризма он стал. Например, через несколько дней после падения небоскребов — самого крупного террористического акта за всю историю человечества — в исламистской газете «Уммат» бен Ладен отрицал свою причастность к этому случаю истребления мирных жителей Нью-Йорка, отметив неприемлемость для себя организации убийств невинных женщин и детей. Но уже через месяц, когда начались воздушные атаки американцев, через арабские электронные средства массовой информации Усама бен Ладен злобно пригрозил Америке, пообещав новые жертвы среди гражданского населения.

От фантома к символу войны

Так кто же он — идол террора или просто продукт информационных технологий? В течение периода создания облика непримиримого террориста Усама бен Ладен нередко делал

заявления и совершал действия, которые, казалось бы, противоречили его предыдущей концепции борьбы. Похоже, что главной целью бен Ладена всегда оставалось создание условий для максимально возможного возбуждения сознания тех, на кого он воздействовал. Например, он, ранее строивший концепции обороны Саудовской Аравии от лютого Саддама, вдруг стал на сторону иракского лидера. И таких случаев было предостаточно; их главной целью было заставить Запад поверить, что он имеет дело с отчаянным фанатиком, способным на все. В действительности же Усаму беспокоило лишь поддержание имиджа великого вожака, мессии ислама. Если детально проанализировать все поступки Усамы бен Ладена, можно убедиться в том, что его усилия часто направлены не столько на непосредственную борьбу с Западом, сколько на то, чтобы сделать себе имидж великого борца. Стоит вспомнить сюжет канала АВС в Афганистане: несмотря на смертельный риск, связанный с организацией съемок и их последствиями, бен Ладен пошел на безумные заявления по телевидению. Причем, скорее не с целью сокрушить и раздавить врага шокирующими призывами к насилию, сколько возможностью получить «титул главного врага США». Технология бен Ладена заключается в том, чтобы периодически напоминать о себе щекотанием нервов сильным мира сего. Ради резонанса он готов был рисковать жизнью, ведь в этом он усматривал способ самореализации. Сам он не совершил ни одного террористического акта, но считается бîльшим преступником, чем реальные бандиты, подрывающие мирных жителей. Кажется, именно такое положение вещей очень устраивает бен Ладена, и многие даже подвергают сомнению то, что он способен на реальную вооруженную

борьбу. Но в самом имидже величайшего преступника заложено зерно безопасности для бен Ладена, поскольку и террористическим группировкам, готовящим и совершающим акты, выгодно, чтобы их враги в лице западных спецслужб имели «ложную цель», которая сама периодически «подсвечивается», вызывая яростный огонь на себя. И пока бен Ладен будет выступать добровольным прикрытием для террористов, последние будут беречь его как зеницу ока.

Конечно, нельзя недооценивать вклад, который внес этот человек для расшатывания психики молодых поколений. Ведь исследования свидетельствуют, что благодаря ему движение «Глобальный джихад» приобрело международный многонациональный характер, причем около двух третей его участников являются вовсе не задавленными бедностью людьми, а представителями зажиточных, а то и богатых семей. Удивительно, но сегодня подавляющее боль-шинство руководителей «Глобального исламского джихада Салафи» в целом и «Аль-Каиды» в частности — это высокообразованные люди, у которых есть семьи и дети. И среди них нет людей, страдающих психическими заболеваниями. Согласно исследованию одного из наиболее авторитетных источников в этой области Марка Сейджмена, большинство членов «Аль-Каиды» принадлежит к социально обеспеченным слоям населения, причем 17,6% — к высшему классу, 54% — к среднему, добрая треть закончила колледжи, а 9% даже имеют ученые степени.

Такая удручающая картина свидетельствует о нескольких взаимосвязанных тенденциях. Во-первых, Усама бен Ладен очень тщательно разобрался в политических веяниях и

потенциальной готовности исламистов взяться за оружие из религиозных побуждений, весьма ловко наметив врага, способы борьбы. Хотя не впервые, но зато с удивительным колоритом и ясностью под деструктивное подведена фантомная идея освобождения и возвышения целой религии, это, на наш взгляд, способно захватывать людей. Во-вторых, бен Ладену удалось личную горечь и недовольство вложить в сердца тысяч других людей, вызвав у них страсть к разрушению и отмщению за ослабление религиозных позиций ислама. И в-третьих, несомненно: террористов, этих солдат смерти, влекут кровь и насилие сами по себе. Людям под видом борьбы за религиозные догмы дали возможность убивать себе подобных, то есть нарушать табу, правила и законы. Ради таких острых ощущений люди, примкнувшие к убийцам и небезосновательно полагающие, что разделенная ответственность окажется слишком малой, а при невероятной поддержке лидеров движения совершенно мизерной, захотели испытать на себе самые сильные для живого существа эмоции. А перспектива стать смертоносным орудием, выступая под маской самого Господа, открыла торжествующему Усаме и его приспешникам пути к душам готовых умереть за некие овеянные сакральным смыслом принципы, за мифическую идею. Самым большим «достижением» бен Ладена и самым страшным последствием его деятельности стало расползание исламского фундаментализма по всему миру, вовлечение в зону террора все большего количества государств и людей.

К сожалению, то, что нам известно о личной жизни Усамы бен Ладена, дает слишком слабое представление о его внутреннем мире. Потому что некоторые его внешние характеристики, такие как

уважение к институту семьи и отсутствие таких пороков, как страсть к богатству или обладанию многими женщинами, на деле являются и необходимыми чертами религиозного мессии, и следствием ограничений в детстве. Что же в таком случае представляет собой личность «первого террориста мира»? Скрытный и лишенный навязчивых эмоций и страстей, перемещающийся по миру фантом, который преследует одну-един-ственную цель — продемонстрировать свободу убийцы, презирающего установленные обществом каноны. Он не может жить в гармонии с собой, хотя в редкие минуты упоения независимостью и способностью бросать вызов всему остальному миру испытывает, вероятно, некое подобие удовлетворения и радости. Однако мнимая эйфория быстро заглушается ощущением жгучей тревоги и осознанием того, что он отвергнут обществом. Снова и снова желание обратить на себя внимание одолевает этого человека, жажда компенсировать устрашением неспособность к продуктивному творчеству казалась бы комичной в глазах людей, если бы его имя не было так тесно связано со смертью. Даже в сюжетах он символичен, ненавязчиво демонстрируя рядом с собой автомат — инструмент вечного разрушителя и свидетельство того, что природная человеческая склонность любить вытесняется не менее устойчивой склонностью разрушать и убивать. Усама бен Ладен жаждет видеть себя манипулятором, мастером, проникающим в души своих менее волевых единоверцев. Среди многих тысяч убийц он действительно слывет вдох-новителем джихада, но его чрезвычайная озабоченность собственной репутацией в рядах борцов за новые реалии ислама выдает слабость бен Ладена, его боязнь, что телезаявления вскоре

станут слишком слабым вкладом в дело, где он намеревается играть роль лидера. Похоже, бен Ладен часто ощущает внутреннюю разбалансированность и дисгармоничность этой роли. Кажется, его показная враждебность к миру и навязчиво демонстрируемая агрессия подпитываются постоянной неудовлетворенностью и пониманием собственной духовной слабости. Потому что в глубине души физически сильный, неприхотливый и одержимый непримиримостью мужчина понимает, что призывы убивать всех без различий пола и возраста являются не чем иным, как ярким признаком слабости и неуверенности в том, что он состоялся. Как у всех демонов, сознание патриарха террора расколото: если одной частью своей личности он воспринимает себя как пророка, другая часть осознает, что он обычный убийца и преступник, прикрывающий свою безнравственность религией. И конечно же, будучи обладателем развитого, острого ума, склонного к анализу, Усама бен Ладен не может не осознавать, что в основе его стремления к превосходству и личной власти лежит не столько стремление к совершенству, сколько к преодолению комплексов. Больше всего на свете он желает достичь целостность своей личности, потому что знает: подлинной гармонии в его исковерканной войной душе не будет никогда. Рука, держащая автомат, может лишь самоутверждаться с его помощью, но никогда — создавать великое. И самым большим душевным конфликтом бен Ладена является то, что в отличие от ослепленных религией юнцов, которые подрывают себя вместе с заложниками, он знает о своей боли и способен терпеть ее, лишь посылая миру проклятия. Проклятия не реализовавшего себя человека…

Как и все люди, движимый подсознательным

стремлением оставить о себе информацию на любых, пусть даже самых невероятных носителях, Усама бен Ладен в силу особенностей своей психики и обстоятельств предпочел деструктивную, геростратову форму напоминания о себе. Он заставил человечество содрогаться и признавать существование такого индивидуума, как Усама бен Ладен, но наделил созданный образ такими негативными чертами, что он запечатлелся в коллективном сознании как ненасытный каннибал, требующий все новых и новых жертв. Отчаянный экстремист наконец достиг того, чего искал — признания в образе разрушителя мирового спокойствия. Но трагикомичность ситуации для самого бен Ладена всегда состояла в том, что он слишком хорошо понимал, что его достижения лишь миф, сам же он вовсе не является главным держателем акций вселенной, а скорее напоминает клопа в человеческом облике. Того клопа, идеологию которого насаждали на его базах подготовки террористов. «Это война слабых против сильного государства для достижения конкретных целей. Это видно на примере клопов и собак. Клопов на теле собаки бывает очень мало, и они слабее собаки. Находя уязвимые места собаки, клоп начинает питаться ее кровью, но, насытившись, быстро меняет место. Тут же собака грызет место укуса, но клопа там уже нет» — эти строки из дневника террориста четко отражают жизненную стратегию самого Усамы бен Ладена, который на славу клопа променял шанс стать создателем чего-то прекрасного.

И еще одну небезынтересную деталь, связанную с именем бен Ладена, нельзя обойти стороной. Некоторые специалисты в области информационных технологий полагают, что «террорист номер один» вообще никогда не

существовал в реальности, а его образ является лишь «продуктом» искусной информационной войны специальных служб с экстремистской «Аль-Каидой». Но даже если Усама бен Ладен является «цифровым мутантом» и фантазией склонных к гиперболизации режиссеров историй-ужасов, отточенный стиль подачи образа и сам по себе имидж антигероя являются отражением реальных страхов человека и уже поэтому достойны изучения. В нем, как в зеркале, отражен весь набор качеств развитого обществом деструктивного начала, которое в данной истории явно доминирует над всеми «добрыми силами» планеты. Кого-то это пугает и завораживает, кого-то заражает всепроникающими импульсами насилия. Однако все мы должны помнить, что само появление такого «героя» является бесспорным свидетельством того, что иррациональное может завладеть мировым сознанием, прочно держа его в плену непредсказуемости и хаоса.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ПРИРОДА «ЗЛОГО ГЕНИЯ»

Все в мире диктаторы порождены нами самими. Мы порождаем их в надежде переложить на них ответст-венность. Миллионы людей не могут обойтись без указок сверху — они дезориентированы. Но в тот миг, когда мы отдаем ответственность в чьи-то руки, мы теряем душу.

Восточный философ Ошо

«Кто хочет стать водителем людей, должен в

течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом». Откровение Фридриха Ницше в реальной жизни становилось для многих искателей счастья жизненным кредо в буквальном смысле этого слова. И особенно для «злых гениев», которые для достижения власти всегда использовали тактику непрерывного нападения, стремясь «излучать» опасность и двигаться от мишени к мишени, упреждая зарождение чужой враждебности. Отличительными чертами таких ловцов успеха являлись неприкрытая ложь, откровенный цинизм и шокирующая готовность идти на уничтожение конкурента. Такая тактика всегда была особенно действенна в борьбе против образованных интеллигентов, получивших прекрасное воспитание. Свирепые атаки противника для интеллектуалов и вообще здравомыслящих людей часто оказывались асимметричным оружием, которому они всякий раз не могли противостоять в силу воспитанной в них с младых лет готовности к сотрудничеству и любви. Более глубокий и насыщенный внутренний мир оказывался не козырем, а ахиллесовой пятой при столкновении с деструктивным, лишенным разумной логики мышлением. Отрабатывая на таких неискушенных объектах свою словесную или физическую мощь, агрессоры часто добивались заметных результатов — их влияние, как облако радиоактивной пыли, расползалось на гигантскую аудиторию, неся исключительную экспрессию, основанную на власти низменных инстинктов. В конце концов, единицы, ориентированные на агрессию, зажигали огромные массы людей, которые, словно заговоренные, безропотно двигались за агрессорами, совершая в состоянии дурмана безумные преступления, опустошая земли и сравнивая с землей города. Демоны зла вложили

в руки своих возбудившихся сподвижников мечи, пробудив в них страсть к запаху крови и уверенность в безнаказанности за содеянное. Возможность ощутить себя всемогущим и почувствовать свою власть над ближним так ослепляла лишенных других ориентиров людей, что они очень скоро превращались в орудия убийства и насилия.

«Злой гений», любая личность с враждебными помыслами и подсознательным стремлением к разрушению, уничтожению, подавлению, причинению боли всегда излучает агрессивные импульсы. Его внутренний мир скован неизлечимой болезнью, энергетическое начало безнадежно поражено. Следование неизменной, деструктивной логике и неистребимое желание пробудить животный ужас в окружающих, вызывать жуткий страх является не чем иным, как отражением своей собственной тревоги, боязни оказаться отвергнутым всеми и остаться непризнанным. Един-ственная причина этой ситуации — сформированная по каким-то причинам неуверенность в своей способности созидать и творить, развитая в силу каких-то жизненных обстоятельств дисфункция любви. Все остальные черты «злого гения» являются сопутствующими, приобретенными на разных этапах взращивания в своей душе непримиримости и враждебности.

Внутренний мир разрушителя.Аномалии сквозь преломления детских лет

Так откуда же возникают деструктивные личности и что ими движет? Если все люди рождаются одинаковыми, имеют равные возможности и приблизительно равную психологическую основу для развития, значит,

стремление к разрушению и причинению боли может считаться либо ужасным феноменом, либо одной из совершенно нормальных черт человеческой натуры, свойственных внутренней природе Homo sapiens. Безусловно, констатация равных стартовых возможностей каждого рожденного на свет человеческого существа носит условный характер, не позволяя учитывать физиологические и психические патологии, которые являются следствием жизненного уклада его родителей. Кроме того, в значительной степени жизненный сценарий каждого пишется независимо от него не только родителями и ближайшим окружением, но и определяется такими факторами, как половая принадлежность, культурная среда, исторический период, место (географическое) рождения. Десятки и даже сотни факторов определяют жизнь каждого человека на планете, но импульсы враждебности индивидуум получает извне. Рациональное и иррациональное, стремление к творчеству и разрушению в мире слишком тесно переплетены, и от окружающих, от родителей, из всего жизненного пространства явившееся на свет существо получает многочисленные разнообразные импульсы-раздражители. От жизненного уклада, воспитания, окружения, образования зависит, какие из раздражителей окажутся первичными, главными в восприятии нового человека. Деструктивное часто побеждает потому, что сами по себе его импульсы принадлежат к области низменного, животного, связанного с инстинктами, что всегда ярче и сильнее воздействует на воображение и восприимчивость. И если на момент появления этих раздражителей психика оказывается лишенной необходимого иммунитета, если она не защищена любовью, ростками творческих идей,

прикосновением прекрасного, деструктивные порывы могут оказаться опасными для столкнувшихся с ними людей.

Ущербность, уязвленное самолюбие и следующая за ними по пятам ненасытная жажда мести или признания на иррациональном поприще очень часто, если не в большинстве случаев, связаны с прохождением человека через унижение в то время, когда его личность находится на этапе формирования. Это могут быть физические страдания, сознательно вызванные кем-то из окружения в раннем возрасте, но подобное воздействие оказывает психологическое отторжение социумом, к которому человек изначально принадлежал, или унижение сексуального характера. Страсть к насилию и разрушению так или иначе связана с испытанием их в качестве объекта таких действий или увиденными вблизи проявлениями необузданной агрессии. Порой в качестве наблюдателя восприимчивая натура может получить такую дозу «облучения», что заставит испытывать не меньшие душевные потрясения и сопереживания с происходящим, осуществляя впоследствии перенос этих событий (другими словами, воспринимая действие по отношению к другому в качестве раздражителя, направленного на себя). Часто деструктивные импульсы формируются целым комплексом взаимосвязанных причин, в которых, так или иначе, имеется подтекст унижения и ущемления, вызывающий деформацию личности и существенные изменения восприятия окружающего мира. Это такая мощная и неожиданная детонация души, которую французский психолог и психиатр Пьер Жане определил как шоковые эмоции, то есть такие потрясения вследствие внешних происшествий, которые не только являются по сути

неординарными для неподготовленной юной натуры, но и действуют как провоцирующие, вовлекающие в действие раздражители. Эти эмоции, потрясая все имеющееся доселе представление о мире, являют собой мощную дезорганизующую, разрушительную для личности силу. Они становятся факторами, противоположными воле и вниманию. П. Жане отмечает, что охваченный такими эмоциями человек становится «как бы ниже самого себя». При этом эмоция, трансформирующаяся в эмоциональное расстройство, может повторяться и даже длиться годами.

Наши сумрачные исторические фигуры, как гигантские призраки прошлого, своей природой демонстрируют едва ли не весь спектр омерзительных качеств, которые только может вырастить в себе человек. Стоит добавить, что если в ранних обществах агрессивные действия носили примитивный и более прозрачный характер, развитие цивилизации серьезно усовершенствовало методы воздействия на сознание, часто переводя их из физической плоскости в область психического и психосексуального насилия. Более того, глобализация мирового общества привела к появлению таких мощных виртуальных раздражителей, которые способны разрушать психику путем медленного монотонного влияния, без какого-либо явного контакта с автором иррациональной идеи. Ярким примером тому в начале XXI века может служить экспорт насилия со стороны сети террористических организаций и их отдельных лидеров, таких, например, как Усама бен Ладен. Не менее опасной тенденцией является совершенствование технологий показа насилия через телевидение или Интернет.

Вовсе не случайно войны, конфликты и официально утвержденная враждебность одной группы людей по отношению к другой становятся удивительно благодатной почвой для появления новых и все более зловонных наростов на коллективной душе цивилизации. В периоды военных действий и чрезвычайных положений всегда резко снижается уровень ответственности за содеянное, что позволяет желчным позывам, как селевым потокам, прорываться в том неприкрытом виде, который существовал на первых стадиях развития человека. Войны традиционно сопровождаются актами мародерства, разбоя и насилия, и это одна из причин печальной статистики мирного послевоенного времени, когда общее напряжение в обществе существует еще много лет после военных действий. Разбуженные демоны засыпают с большой неохотой и лишь под воздействием еще большего страха. И чрезвычайно легко просыпаются, что заставляет усматривать потенциальную готовность к войнам, разрушительным походам под любым приживающимся в отдельной группе людей лозунгом. Многие из тех людей, что оказались вырванными из мирного общества для участия в военных действиях и лично столкнулись с физическим насилием, часто живут с пожизненными импульсами пережитого, скрытыми желаниями возвратиться в животное состояние. Вьетнамская война для американского общества и афганская война — для постсоветского оказались отрезвляю-щими уроками, подтверждающими все еще существующее господство деструктивного. Если суммарное количество раздражителей превышает порог готовности человека сопротивляться, он постепенно уступает, превращаясь в чудовище во плоти.

Не меньшую опасность для общества представляют методы дозированного насилия, разрешенные и утвержденные государственной машиной для репрессий. Длительное нахождение даже рядом с очагом насилия вызывает порой у совершенно уравновешенных и не склонных к агрессии людей психические аномалии. Сталинские пытки, часто начинающиеся с психологического унижения, например, когда арестованных заставляли раздеться для ощущения совершенной незащищенности, когда им не позволяли спать или пытали ярким светом, чтобы изможденный человек стал податливым, приводили затем к необходимо-сти быстро менять и даже уничтожать самих палачей. А военные конфликты конца ХХ — начала XXI века продемонстрировали поразительную готовность современного человека возвратиться к жестоким пыткам и кострам инквизиции. Яркими примерами неослабевающей и, казалось бы, беспричинной агрессии являются события в военной Югославии конца ХХ века или постсаддамовском Ираке. Когда откровенные пытки в тюрьме Абу-Грейб под Багдадом неожиданно обожгли весь мир своей откровенностью, показали, куда может завести власть обычного человека, многие призадумались. И если американцы, пришедшие в Ирак под флагом демократических ценностей, оказались весьма изобретательными палачами не без налета сексуальной извращенности, то чем тогда американская модель отличается от режима Саддама Хусейна, если речь идет об отдельном человеке? Но дело не в лидерах и формах государственного управления, а в том, что человек внутри, в своих побудительных мотивах за тысячи лет практически не изменился, и садистские пытки начала XXI века только подтвердили это

неподражаемой пестротой и невозмутимостью участников.

Аномальное и извращенное восприятие действительности непременно характеризовало внутренний мир деструктивных личностей, оказавшихся в поле зрения истории. Если говорить объективно, то появление тиранов, убийц, насильников и разрушителей в значительной степени является следствием безразличия самого общества к пополнению его новыми членами — в каждом новом младенце, пришедшем в этот мир, заложен потенциал либо великого гения, либо ужасающего разрушителя, либо серой посредственности. И само общество, ближайшее окружение каждого нового существа становится первым и ключевым автором сценария его будущей жизни, а значит, и будущих мотиваций. Их приход в мир и время формирования личности часто сопровождались такими сопутствующими явлениями, которые оказывались непереносимыми и незабываемыми стрессами, жестоким шоком на долгие годы. Негативные события детства постоянно присутствовали в психике, как старые раны, они не позволяли забыть о давно минувшем и вызывали поражающие современников поведенческие реакции на происходящее. Внутренний мир известных деспотов, насильников и убийц чаще всего становился искаженным отражением на события их раннего детства, пережитые унижения и давление. И когда позже они обретали власть, с нею появлялось и непомерное желание получить со стороны окружающих доказательства признания когда-то подавляемого достоинства, а червивая душа неотступно требовала отмщения.

Большинство «злых гениев» потеряли родителей в раннем детстве, испытав муки сиротства,

безнадежность одиночества и ранней, особенно острой тоски. Сиротство, стимулируя взросление, делало их незащищенными. Калигула и Нерон, родившись в семьях властителей, потеряли отцов в первые годы жизни, а потом, прежде чем получить власть в подарок из сильных рук, пережили унижения. Чингисхан лишился отца в девятилетнем возрасте, что перевернуло его жизнь, вмиг сделав взрослым и вызвав необходимость активно действовать теми способами, эффективность которых уже подтвердила жизнь. С трудом преодоленная в этот период грань между жизнью и смертью, тяжелая борьба за выживание в непосредственной близости к краю могилы способствовали появлению ужасающей черствости и равнодушия к чужим страданиям, гибели многих людей. Русский царь Иван Грозный оказался без отца в три года и без матери в восемь. Екатерина Медичи стала круглой сиротой едва ли не сразу после рождения. У Григория Распутина мать умерла в раннем возрасте, и он плохо помнил ее. У Сталина и Гитлера отцы умерли в возрасте, когда мальчик уже жаждет увидеть себя мужчиной, и это, учитывая высокий уровень конфликтности этих людей в отношении своих родителей, сыграло в становлении личностей заметную роль, открыв врата для выхода их противоречивых побуждений. Отец Саддама Хусейна умер еще до рождения сына.

Судьбы тиранов с мировым именем являются пестрой вереницей свидетельств того, что длительное насилие, унижение и возбуждение смертельного страха часто ведут к зеркальному отражению реакций с определенным преломлением желаний безжалостной мести и неотвратимой склонности к еще большему насилию для

компенсации пережитого. Кажется, пограничные переживания имели место на ранних этапах формирования почти всех демонических натур, злобные лики которых высвечивает луч истории.

Гай Калигула до того, как стал императором, подвергался длительному психологическому давлению со стороны Тиберия. С момента смерти отца, когда он впервые столкнулся с вероломством врагов, четырехлетний мальчик начал ощущать всевозрастающее чувство тревоги, которое усиливалось с каждым годом. Поскольку в ходу было тайное оружие, годы взросления стали мучительным ожиданием смерти; за каждой улыбкой и за каждым дружелюбным жестом он усматривал притаившегося убийцу. Юношей он непрерывно ощущал дышащую в затылок смерть, а конвульсии страха сотрясали его с каждой новой гибелью представителя императорской семьи. Несомненно, расправы над старшими братьями и матерью наложили гнетущий отпечаток на его восприятие действительности. Чтобы выжить, ему надолго пришлось затаиться, но сжавшаяся внутри пружина тайной мести требовала разрядки, которой можно было бы избежать лишь при наличии могучей созидательной идеи. Его враждебность, смешанная с природной глупостью и хамством, превратилась благодаря созданным условиям абсолютной вседозволенности в устойчивое стремление к садизму.

Через унижения и период двусмысленности прошел и Нерон. Изгнание матери не прошло бесследно для мальчика, который в два года от роду был на длительный срок отлучен от опальной матери. И в это время, и позже, когда мать оказалась супругой своего дяди-императора, ему навязчиво внушали мысль о терпеливом ожидании своего часа. Насмешки, угрозы, намеки — все

должно было сноситься с милой притворной улыбкой, чтобы потом сполна отомстить за испытания детства. Юный Нерон надолго запомнит упреки наследника и сына императора Клавдия, с которым у него случались стычки. А тема освобождения от потенциальных претендентов на власть станет самой болезненной фобией уже императора Нерона: он будет травить, организовывать убийства и маскарадные судилища с последующим уничтожением только за принадлежность того или иного человека к роду Юлиев—Клавдиев. Подоплекой стремления уничтожать возможных претендентов на власть для Нерона, как позже для Ивана Грозного, Сталина и Саддама Хусейна, являлось глубинное осознание неспособности проявить себя в качестве мудрого правителя и их неверие в то, что они запомнятся как великие государственные деятели. Принимая во внимание, что его далекий предшественник император Август с завидной по-следовательностью организовал великое множество браков между знатными родами, Нерону пришлось извести целую орду потенциальных претендентов на трон. А потом еще десятки, а может, даже сотни людей, которых он подозревал в организации заговоров. Тревожное детство породило аномалии взрослого человека.

Детские унижения и оскорбления в жизни Чингисхана могут считаться классическим путем выращивания «злых» ростков в человеке. Тэмуджин-Чингисхан в детстве после отравления отца испытывал крайнюю нужду и ежедневные, порой ежечасные унижения со стороны сводного брата. К смертельному противостоянию с братом добавилось негативное влияние замкнутости того автономного мира, в котором на время оказался девятилетний мальчик. Это привело к крайней

степени внутреннего напряжения в микросоциуме, разразившегося трагическим выбросом на-копленной энергии сопротивления. А после совершенного убийства брата Тэмуджин несколько лет находился в рабстве, закованный в колодку и полностью лишенный свободы, не имея возможности не только перемещаться, но иногда даже питаться или пить. В этот период будущий хан прошел через одно из самых тяжелых испытаний — социальным отторжением, что вызывало в нем не меньший эмоциональный стресс, чем физические страдания. Унижения детства, социальное несоответствие и опасность физического уничтожения вызвали необходимость утверждать свое право на существование лютой борьбой, бороться за признание в социуме и навязывать новые нормы перекраиваемому силой обществу. Ненасытное желание отмщения, жажда властвования, готовность к небывалым разрушениям, бездушная жестокость и убийства стали неотъемлемой частью и одновременно инструментами борьбы.

Характер другого тирана, русского царя Ивана Грозного, формировался подобным же образом. Детство, наполненное страхами и вечным ожиданием вероломства бояр (на них же потом он и выместит взращенную злобу), смерть изведенной боярами матери, женоненавистничество гомосексуального отца, акты насилия со стороны одних аристократических группировок по отношению к другим — все это мелькало перед глазами маленького великого князя и не могло пройти для него бесследно. Покинутый и забытый всеми, проводящий время в роскошных пустых покоях, он многое передумал в своем замкнутом мире, прежде чем стать взрослым тираном, со-бравшимся растерзать всех в отместку за жуткую

пустоту первых лет жизни. С тайной радостью Иван отыскивал подтверждения «богоизбранности» царей в книгах, чтобы укрепиться в мысли, что царю «дозволено» избивать своих «холопов». Среди прочего это можно рассматривать как один из немногих примеров негативного влияния книг — когда они прочитываются уже при наличии шоковых эмоций, преодолении пороговых раздражителей, ведущих к аномальному мышлению и восприятию действительности.

Об унижениях и отвержении социумом можно говорить при анализе таких личностей, как Гитлер или Распутин. Их ранний период жизни характеризует нахождение в законсервированном пространстве микромира, в котором уровень общественного давления традиционно гораздо более высок, чем в необъятном жизненном пространстве большинства людей. Оба они подвергались прессингу со стороны окружения, находясь в условиях довольно ограниченного, автономно живущего по своим критериям мирка. Гитлер прошел путь постоянных стычек с отцом, что на фоне ободрения и обожания матери привело к тяжелым переживаниям и противоречивому восприятию своей роли. Психологическая борьба с отцом и притеснения со стороны последнего были характерны и для детства Распутина. Не лишним будет добавить, что и на личности Гитлера, и на личности Распутина определенный отпечаток оставили унижения психосексуального характера. Первого они привели к подавленной сексуальности и мазохистскому типу развития отношений с женщинами, второго — к гиперсексуальному и упрощенно-садистскому подходу к проти-воположному полу. Григорий Распутин всегда помнил о давлении со стороны односельчан, которые навязывали мальчику ненавистный образ

жизни. Психологически ущемлял его и отец, называя никчемным и требуя работать, «как все». Отторжение социумом, к которому оба исторических персонажа по формальным признакам принадлежали, стало для них определенным стимулом к бегству из замкнутого пространства. Временному, потому что каждый из них горел неугасимым желанием доказать, «бросить в лицо» судьям свои невероятные достижения. Распутин для этого возвращался в родное село в сибирской глубинке, у Гитлера в этом не было надобности, поскольку он оказался на виду у всей страны. Их гипертрофированная жажда подтверждения своей социальной состоятельности, среди прочего, вылилась в непримиримо-грубое отношение к знакомым детства и юности у Гитлера (в годы расцвета могущества) и, наоборот, в щепетильно-трепетное отношение к крестьянам у Распутина. И в том, и в другом случае мы имеем дело с неадекватной реакцией на прежний социум, свидетельствующий об остатках напряженности и тревожности. Так или иначе, отторжение от своего социального слоя и притеснения со стороны окружения вынудили и Гитлера, и Распутина к бегству в поисках нового спасительного мирка.

В очень похожей ситуации оказался Сталин, когда в детстве прошел путь жестокого противостояния с отцом, у которого воспитание сына сводилось к избиению мальчика. Враждебность и желание мстить стали первыми устойчивыми чувствами глубоко уязвленного ребенка, продолжительное время находящегося в состоянии стресса. Для него характерным оказался и путь социального давления, когда на раннем этапе своей революционной деятельности из-за конфликтов он стал вытесняться окружением —

лидерами пролетарских кругов Тифлиса — и был вынужден искать новые возможности, чтобы проявить себя в Батумской организации. Частично в этом кроется причина тайного предвзятого отношения к родной Грузии по достижении высшей власти в Советской империи.

Современный диктатор Саддам Хусейн, уверенно шедший по стопам Иосифа Джугашвили, также пережил вопиющую нищету детства, голод и безысходность, породившие в нем стремление все изменить. Жизнь не имела ценности в таких условиях существования, и когда родственник указал ему авантюрный и рискованный путь возвышения, Саддам не задумывался над возможными фатальными результатами обладания властью. Видя смерть и разруху повсюду, неся на шее камень пожизненного нищенского существования, он выбрал путь агрессии и враждебности. Несколько по-иному воспринимал мир Усама бен Ладен, ставший основоположником зла XXI века — исламского терроризма. Сын миллиардера, он не испытывал нищеты или притеснений, зато его давил непомерный груз духовного голода и необходимость искать достойную нишу для признания. Способ достижения светского успеха и избрание поля деятельности имели далеко не последнее значение в семейном клане, стимулируя поиск, поощряя авантюризм и риск в продвижении любой идеи. Бен Ладен в молодости прошел через стресс социального отвержения, выраженного отказом саудовской власти принять его в качестве специалиста в вопросах организации безопасности и обороны. Чтобы стать кем-то в глазах семьи и исламского общества, он пошел на создание новых правил борьбы, в которых сделал возможным уничтожение человека за счет иррационального толкования

религиозных догм. Рассказ о деструктивных побуждениях

человеческой породы был бы неполон, если ограничиться анализом мужских мотиваций. Несмотря на то, что патриархальный уклад мира всегда открывал мужчинам больше возможностей и для самореализации, и для негативных проявлений своей природы, наряду с этим существуют колоритные примеры сугубо женских демонстраций темных сторон натуры. История предоставляет достаточно случаев, в которых женщины в борьбе за свое место, личное счастье, безопасность и определенность в жизни потомства проявляли самые ужасные качества своей натуры. Хотя нередко, и в этом можно согласиться с Ч. Ломброзо, забота о потомстве у женщин с доминирующими деструктивными побуждениями притуплена, но также бывает наоборот, в ряде случаев именно участие в обеспечении судьбы детей становится первичной причиной женской деструктивности. Несомненно также и то, что наиболее яркие женские проявления негативных качеств характера случаются тогда, когда женщина сознательно отступает от предлагаемой Природой миссии подруги и матери и вместо этого ищет для себя первых ролей в мужском мире, совершая мужские поступки, преобразовывая свою деятельность для выживания и лидерства в мире достижений.

Вполне можно предположить, что такие женщины, как Ливия Друзилла, Агриппина Младшая, Лукреция Борджиа, Екатерина Медичи, Софья Ковалевская, Марина Цветаева в большей или меньшей степени обладали деструктивными характеристиками личности, каждая в соответствии со своим временем, сообразно возможностям и ограничениям эпохи. Их

объединяет неестественное материнство: имея детей и проявляя заботу об их судьбе, эти достаточно неординарные женщины в первую очередь заботились о себе, о своем собственном благополучии и только во вторую очередь о детях. Более того, многие из деструктивных женщин использовали потомство для продвижения своих, часто совершенно не женских идей. Конечно, в жизни каждой из них присутствует симбиоз различных и часто противоположных качеств, изменчивые желания и психические состояния сменяют друг друга с невероятной быстротой, накладывая позитивные стремления на удручающие поступки, выражая всплески очаровывающих эмоций через мрачные, порой крайне жесткие формы. На первый взгляд кажется, что женские роли не дают таких потрясающих примеров отклонений, как в портретах Калигулы, Нерона или Ивана Грозного, где деструктивное возведено в абсолют, а в человеческом облике главным становится звериное. Действительно, рядом с такими фигурами сложно поставить в один ряд даже такие крайние проявления женской деструктивности, какие можно наблюдать в портретах Агриппины Младшей, Лукреции Борджиа или Екатерины Медичи. Но злокачественное в мужской и женской природе вытекает из одного отравленного источника, и сила его проявления, пожалуй, зависит от возможностей играть ту или иную социальную роль на общественной сцене. Худшие качества каждого, как сорняки, всегда произрастают лучше и быстрее, нежели ростки культурных растений. Даже обретая неограниченную власть, женщины не могли считать ее абсолютной как раз в силу всегда присутствующего мужского фактора, потому и аномальные порывы чаще носили тайный и

закамуфлированный, скрытый характер. Иррациональные женские поступки так же, как и мужские, родом из тревожного детства и сурового периода взросления. Наиболее ясно это прослеживается на судьбе Екатерины Медичи, прошедшей в детстве через заточение в монастыре и жуткие испытания во время осады Флоренции. Даже если сведения о сексуальном насилии над ней являются вымыслом, жестокости по отношению к ней до обретения полноты власти было предостаточно, чтобы превратить ангела в демона.

Тяжелое детство наделило всех без исключения «злых гениев» чувствительной психикой, воспаленной восприимчивостью и уязвленным самолюбием. Они вследствие испытанного насилия или агрессии были готовы встать на порочный путь, но вовсе не обязательно должны были это сделать. Для последнего необходимо было еще получить достаточную дозу раздражителей, пересечь порог стресса или переживания шоковых эмоций, чтобы у них родилось желание совершать неестественные в общественном понимании поступки.

Раздражители деструктивного на ощупь и на вкус

Все они шли к своему новому облику путем постепенного и последовательного нарушения установленных обществом правил; первым и самым действенным разрушением для всех их было разрушение созданных предшествующими поколениями табу. Шаг за шагом, вступая в область недозволенного, увлекаемые раздражителями беспокойного детства, они шли к своему абсолюту — часу, когда разрешено все, когда сокрушение всего мира становится доступным и возможным. И они тайно упивались этой открывающейся

возможностью разрушений устоев, как пьяницы непомерными дозами алкоголя. Они так утверждались, приобретали сомнительную славу и эфемерное признание, двигаясь быстрыми широкими шагами навстречу неминуемой гибели. Прикосновение к темным, низменным сторонам человеческого бытия на фоне абсолютной доступности и неограниченной власти привело к рождению антигероев. Безбрежная свобода, от которой они хмелели, неизменно заводила их в безжалостные тупики, откуда оставался только один путь — в ад.

Соприкосновение с насилием и агрессией, особенно в раннем возрасте, порождает устойчивое желание испытывать ощущение насильника, убийцы или истязателя снова и снова, не покидая человека до самой смерти. Увидев, а затем и прочувствовав грани безбрежной власти, человек оказывается зараженным ею, причем в большинстве случаев эта болезнь неизлечима. Одним из основных раздражителей для будущих демонических личностей и, быть может, одним из наиболее важных пунктов в формировании их мотивационных аномалий является тот факт, что они слишком рано пролили кровь и почувствовали близость смерти. Те, кто в раннем возрасте совершил убийство, а до того нередко присут-ствовал при истязаниях или сам оказался объектом мучителей, обязательно стремились оказаться в роли угнетателей, отомстить всему миру или просто самим испытать приторную сладость греха насилия или убийства.

Калигула увидел насилие во всех его проявлениях еще в военном лагере своего отца. Сила, применяемая против покоряемых народов, считалась доблестью, приносила славу завоевателя, а с нею и власть — без ограничений. Приобщаясь к

порокам постепенно, Калигула еще в юности исследовал грязные кварталы Рима, обходя лупанарии и не гнушаясь попойками и потасовками в дешевых кабаках. Любопытно, что император Тиберий негласно поощрял нездоровое любопытство своего преемника к темным сторонам человеческих желаний, очевидно, понимая, что из такого ростка при благодатных условиях может вырасти доселе невиданный сорняк. Когда же император официально объявил Калигулу преемником, то в своей резиденции он начал приобщать молодого человека к убийствам, насилию и сексуальным излишествам. Старый император добился высоких результатов в решении своей задачи дать Риму правителя-изверга и, очевидно, мог собой гордиться.

Кроме жестоких гладиаторских зрелищ и травли на арене людей дикими животными, Нерон знал о темном прошлом своих родителей. Не подлежит сомнению, что в рассуждениях Нерона присутствовало сравнение со своими матерью и отцом, которые не гнушались убийств, насилия и сексуальных излишеств. Во многом он прошел путь Калигулы, но заметно превзошел его, причем не столько в масштабах пороков, сколько в их демонстративном представлении обществу. Но к порокам он также двигался постепенно: сначала он узнал все о родителях, затем наблюдал за лишением жизни и пытками истязаемых, наконец получил собственный опыт и был сам вовлечен в царство инстинктов. Возможно, то, что вместе с неограниченной властью он получил и обширное образование, способствовало проявлению шокирующей фантазии в насильственных актах. Хотя Нерон рано испытал прикосновение к смерти, однако женоподобный, слезливый цезарь избирал бескровные, как бы немужские, способы убийства, чаще всего посылая «приказания умереть». Ну а

желание всеобщего вовлечения в пороки диктовалось в случае с Нероном намерением подтвердить порочность самой человеческой натуры.

Чингисхан тоже с первых лет жизни столкнулся с неприкрытым насилием, агрессией и смертью. Он видел убийства, и это стало самым главным раздражителем детства, открыв путь к убийству еще в подростковом возрасте. Ощущение убийцы он пронес через всю жизнь, расширив территорию смерти на сотни тысяч квадратных километров. То же можно сказать и об Иване Грозном: сталкиваясь с насилием с детских лет, он начал с истязания и умерщвления животных, постепенно подбираясь к людям. По обретении власти он еще юношей решился на убийство. И с тех пор царь уже никогда не останавливался, истребляя ближних со смаком, — даже уничтожил собственного сына. Саддам Хусейн также с первых лет жизни столкнулся с неприкрытым насилием и смертью. На его глазах разворачивались истязания поверженных и глумление над их телами во время многочисленных переворотов, и запах крови стал для него близким, понятным и желанным. Крик пытаемого заменил ему вдохновляющую песнь, а первое убийство он совершил в молодые годы, для самоутверждения лишив жизни провинциального коммунистического лидера. Ступив на путь непрерывной борьбы за власть, он, в первую очередь, проявил себя как раз как искусный палач и истязатель.

На войне произошло приобщение к агрессии и Усамы бен Ладена, современного пророка смерти. Неизвестно, принимал ли он личное участие в уничтожении советских солдат во время поддержки моджахедов в Афганистане, однако именно в этот период произошел ключевой перелом в его восприятии мироздания. Сначала он

почувствовал вкус к убийству, а уже потом подвел под возможность уничтожения людей удобоваримое для исламского мира обоснование — «необходимость» смертельной борьбы с неверными. Нахлебавшись смертельного зелья во время войны, этот человек уже не мог и, по всей видимости, не желал останавливаться — отныне вся его жизненная стратегия оказалась построенной на смерти и разрушении, которые он нес и на которые вдохновлял, с успехом подведя под насилие религиозную платформу.

Приобщение к кровавым зрелищам и насилию может происходить не только в раннем возрасте, особенно если начало жизненного пути отягощено борьбой за власть. Например, Екатерина Медичи до возведения на трон своего второго сына не имела неограниченных полномочий. Но она не раз демонстрировала любовь к созерцанию смерти. Историки писали, что она с алчностью волчицы любила наблюдать публичные казни. Пройдет немного времени, и она сама будет отдавать распоряжения лишить жизни того или иного человека, а то и сразу многих. Подобный опыт характерен для Сталина и Гитлера, которые в поисках своего места в жизни и во время тайной борьбы за власть вынуждены были долгое время тщательно скрывать свое истинное лицо. Сталин долго себя не проявлял, отчаянно маскируясь и позволяя лишь рукоприкладство по отношению к однопартийцам и призывы к бескомпромиссному террору в отношении тех несчастных, кого он записывал в ряды своих врагов. Однако позже, по достижении власти, он подчас сам придумывал пытки для тех или иных обреченных им же на смерть и отправлял на гибель людей без счету. А вот Гитлер, имеющий, как и Нерон, женскую акцентуацию, избегал и боялся кровавых зрелищ,

однако не брезговал рассматривать фотографии изуродованных по его распоряжению бывших соратников. Чужая насильственная смерть возбуждала фюрера, доставляя ни с чем несравнимое удовольствие. Она была подтверждением его власти и возможности исполнения самых сумасбродных желаний.

Любопытно, но искаженному восприятию мироздания никак не мешала образованность некоторых персонажей, избравших путь злых гениев. Хотя большинство негодяев мирового масштаба были обладателями исключительно поверхностных знаний, а такие служители Люцифера, как Калигула или Чингисхан, вообще имели весьма отдаленное представление об общечеловеческой культуре, некоторые деструктивные личности были вполне образованны и даже могли бы считаться лучшими носителями знаний своего времени. Назвать такими можно было бы Нерона и Ивана Грозного, которых историки выделяют как начитанных и умных людей. Но многие усматривают в их образовании очевидную однобокость. С раннего детства ориентированные на власть, они все свое образование строили по принципу подготовки властителя. Русский самодержец Иван IV читал о царях в поисках подтверждения и укрепления мысли о своей миссии, а желание Нерона стать императором-поэтом, императором-актером никак не сказывалось на его многочисленных пороках. В целом, не имея ни видимой цели, ни идеи, ни Нерон, ни Иван IV не могли сосредоточиться на какой-то области знаний основательно. Если говорить о Сталине или Гитлере, то их знания были еще более поверхностными, бессистемными в сравнении с представителями ученого мира. Ни один из них не владел иностранными языками, ни

один не имел глубокого представления о литерату-ре, культурных ценностях или какой-нибудь науке, разрозненные же обрывки знаний из разных областей направлялись на удовлетворение самых темных помыслов. Подтверждением тому может служить тот факт, что оба диктатора на дух не переносили настоящих ученых, авторитетных специалистов в какой-либо области, экспертов и дипломатов. Не сумели достичь значимого уровня знаний и такие суровые игроки, как Мао Цзэдун или Саддам Хусейн. Примитивное крестьянское мышление осталось отличительной чертой этих фанатиков на всю жизнь. А вот Усама бен Ладен получил отменное образование. Но оно все же носит формальный характер и имеет заметный крен в сторону восточной культуры. Не только общечеловеческие ценности, но даже банальный бизнес не увлек этого человека, не избавил от стремлений к уничтожению живого как более действенного инструмента достижения признания, нежели творческий поиск. Тяга к насилию так или иначе преобладала в натурах этих детей сумрака, и получение знаний не сыграло позитивной роли в их деятельности еще и потому, что негативные раздражители начали воздействовать гораздо раньше, с несоизмеримо большей силой, и имели отношение к инстинктам, относились к выживанию или обеспечению первичных потребностей. Поэтому знания оказались вторичны, не обеспечив устойчивой мотивации их реального, широкого и сознательного освоения. Эти люди довольствовались поверхностными впечатлениями о мире, так как при наличии силы могли обеспечить необходимое реноме.

Свой ограниченный интеллектуальный потенциал эти люди маскировали ярко выраженной и развитой до небывалого мастерства

изворотливостью. Отсутствие фундаментальных знаний делало их не только уязвимыми в борьбе с окружающими, но и лишало панорамного видения мира и возможности реализовать себя конструктивным путем. Это объясняет, почему никто из них так и не обрел ни одной стоящей идеи, ограничиваясь лишь блеском миражей и прожектов на песке. Ущемленные в раннем детстве, они словно оказывались втиснутыми в узкую пещеру с одним-единственным выходом. Даже если не отметать творческих потуг Нерона, стоит признать превалирование укоренившегося в нем с детства комплекса извращенной натуры, над которой давлел страх перед угрозой со стороны окружающего мира, а также воспоминания о жизни отца и матери, наполненной непристойностями и крайностями. Все это сформировало непреодолимую жажду признания, желание соответствовать «предначертанному» матерью величию, произвести впечатление любой ценой. Похоже, легендарный философ Сенека и не пытался сделать то, что сделать невозможно, — вылечить уже безнадежно изувеченную психику своего ученика. Не исключено, что, усмотрев раньше других потенциальную угрозу, он лишь попытался максимально приспособить Нерона к себе, приручить зверя.

Асоциальность и нетерпимость жестяных натур

Достаточно важным общим штрихом к портрету узнаваемой деструктивной личности является общая асоциальность, а в некоторых случаях — даже полная неспособность жизни в обществе по законам общества. В основе этого лежит высвобождение своих навязчивых представлений и влечений, что всегда вступает в жесткое

противоречие с культурой и цивилизацией. Другими словами, деструктивные проявления воспринимаются обществом как извращенные побуждения и иррациональные влечения, поэтому одержимые ими либо тщательно скрывают свою темную сторону натуры, либо дают ей проявиться по достижении власти, но никогда не принимаются обществом в целом. За редким исключением все они закрытые, асоциальные типы. Даже такие личности, как Нерон или Петр I, тяготевшие к показной демонстрации своей натуры, непременно втягивавшие множество других людей в свальный грех или стихийные, безрассудные поступки, не могли приниматься социумом. Сенаторы порицали Нерона, а русские бородачи качали головами по поводу бешенства их государя. Родившись с самоидентификацией царей и мыслью, что царю, как и Богу, позволено все, эти люди втягивали в свои проекты людей насильно, в качестве своеобразных декораций. Властителям нужен был размах, а запуганному окружению хотелось быть при власти, пользуясь частью царского влияния и могущества. Так было при дворах всех без исключения диктаторов: Калигулы, Нерона, Ивана Грозного, Иосифа Сталина, Адольфа Гитлера, Мао Цзэдуна, Саддама Хусейна. Но крайности таких людей делали жизнь своего окружения не просто тяжелой и неприятной, но и опасной вследствие непредсказуемости и взрывоопасности их натур. Лишаясь власти, такие люди тотчас лишались и друзей, что хорошо видно на примерах Нерона, Гитлера или Саддама Хусейна.

Асоциальность этих людей легко просматривается и в их прожектерских, фантомных идеях, предлагаемых народам и массам в блестящей, хорошо продаваемой упаковке. Тем более что эти идеи доносились обществу не устами

их авторов, а глашатаями-распространителями, оставляя массам возможность общаться больше со сфабрикованным образом, чем с самим тираном. На поверку же желание испытать абсолютную власть, стать организатором насилия и разрушений может поддерживаться обществом лишь в той мере, в которой эти желания способствуют вы-свобождению деструктивных побуждений у некоторой, а иногда и довольно значительной части общества. Например, такие деструктивные лидеры, как Чингисхан или Гитлер, путем навязывания иллюзорной идеи расширения влияния для целой нации и обогащения огромного количества участников завоеваний сделали возможной обширную поддержку массового истребления людей и пытались долгое время оправдывать насилие. Именно так можно оценить организованную Екатериной Медичи резню гугенотов во Франции — под флагом религиозного очищения и защиты ранее созданных символов. Нечто подобное происходило во время противостояния двух других противоборствующих потоков влияния, организованных Саддамом Хусейном и Джорджем Бушем-младшим. Как и в предыдущих исторических эпизодах, враждебность и насилие оправдывались в глазах двух столкнувшихся культур необходимостью борьбы нации за пространство влияния. И наконец, точно такой же подтекст лежит в навязываемой миру Усамой бен Ладеном смертельной войне. За фантомами стоит простое высвобождение деструктивной энергии разрушения и насилия. То есть деструктивные проявления лидеров и небольшого числа их приспешников, участвующих в реализации власти, были перенесены на огромные массы людей и даже целые нации и народы. Впрочем, имеющий практически

абсолютную власть в своем подконтрольном пространстве диктатор безбоязненно высвобождал свои деструктивные влечения в виде казней и массовых репрессий, приковывая страхом тех, чьими душами распоряжался.

Но, несмотря на попытки командовать народами, иррациональные личности демонстрировали порой откровенное бессилие в умении поддерживать отношения с окружающим миром. Калигула, Нерон и Иван Грозный не могли иметь иного окружения, кроме участников их оргий и побоищ. Причем те, кто невольно или добровольно входил в круг их общения, неминуемо становились соучастниками преступлений, а со временем — и жертвами. Почти то же можно сказать о Сталине, Гитлере или Саддаме Хусейне. Эти люди патологически не переносили равных отношений с кем бы то ни было, для них в принципе чужды были понятия дружбы и любви. Совершенно одинокие в этой жизни, они признавали лишь одну-единственную ценность, выраженную во власти, в доминировании над всем миром, что делало невозможным признание чьих-либо чувств. Эгоцентризм подталкивал их к враждебным действиям против всего мира, даже против родных и близких людей. Вот почему, сосредоточенные на ложных ценностях, они редко имели семью. Эта опора им была не нужна, ибо свои силы и энергию они черпали исключительно из чужих страданий, вызванных необходимостью покориться и принять их в качестве нового идола.

Вопиющим можно назвать разрушительное действие или умопомрачительное безразличие по отношению даже к самым близким людям — неограниченная власть и приобретенные атрибуты влияния привели к полной деградации личности. Они не только убивали своих недавних друзей и единомышленников, но и методично уничтожали

родных, проявляя к ним агрессию или полное безразличие. Калигула, чьи потенциальные конкуренты были убиты еще до его прихода к власти, насиловал родных сестер, искал повода для уничтожения даже равнодушного к власти, тихого и беззлобного дяди Клавдия. Нерон пошел дальше: он организовал убийство собственной матери. До того он погубил свою жену Октавию (дочь императора Клавдия и Мессалины), которая, как утверждала молва, была образцовой женщиной и женой, вызывала восхищение даже в городе, уже разлагавшемся от разврата и позорного безделья. Хотя, на первый взгляд, может показаться, что он совершил это убийство ради любви к другой женщине — Поппее Сабине, миф о способности Нерона любить скоро развеялся. В одном из своих припадков ярости он убил и Поппею, ударив беременную женщину ногой в живот. Таким образом, император-убийца уничтожил и своего собственного ребенка.

За два тысячелетия в мире мало что изменилось — яркое свидетельство отставания эволюции разума по отношению к наращиванию возможностей цивилизации. Иван Грозный методично сводил в могилу своих многочисленных жен и, в конце концов, убил собственного сына. В порыве бешенства Саддам Хусейн всерьез намеревался убить своего старшего сына Удея. Екатерина Медичи, которая пережила десятилетие бесплодия, почти не огорчилась, когда узнала о смерти своего старшего сына Франциска, а смерти второго сына — Карла IX — едва ли не обрадовалась. Метастазы деструктивного мышления одинаково ущербны, до неузнаваемости трансформируя психику и мужчин, и женщин. Когда ставками являются власть и личная месть, когда желание блистать затмевает даже солнце,

искателям эфемерного счастья становится не до потомства, и уж тем более не до жен и мужей.

Распутин презрительно относился и к жене, и к потомству, не рассматривая эту среду как свое социальное окружение. Его окружение всегда было временным, сплоченным презрением ко всем ценностным ориентирам и общественным нормам и жаждой получения чувственного наслаждения как неотъемлемой, символичной части своего общественного доминирования. Гитлер доводил до самоубийства женщин, с которыми общался; они и составляли его интимную среду, куда допускались только вассалы фюрера с целью создания подобия аудитории для выслушивания застольных монологов лидера. Китайский идол Мао Цзэдун не интересовался своими детьми, а жену заставлял поставлять себе девиц для эротических забав. Сталин проявлял удивительное безразличие, а порой и откровенное презрение к семье. К сыну от первого брака он не проявлял никакого интереса и, похоже, даже стыдился его бросающихся в глаза грузинских корней. Он довел до самоубийства жену, чем, среди прочего, продемонстрировал неспособность к общению, а также отсутствие уважения к общественно-социальным нормам. Все эти люди рассматривали мир как декорации к своему собственному величию. Однако главное, ключевое отличие их от гениальных личностей, также имевших деструктивные влечения, состоит в неспособности и нежелании сосредоточиться на собственном развитии, компенсируя эту неспособность враждебным и агрессивным воздействием на окружающих. Вместо творческого созидания они выбирали путь как можно более ярких и запоминающихся разрушений, поражающего воображение насилия и дикой необузданной агрессии. Для таких людей нет и не

может существовать социальной среды. Ибо она является объектом, субстанцией для воздействия и тем тестом, из которого создаются иррациональные, извращенные продукты в виде исковерканных судеб, смертей и покалеченной психики целых поколений.

Вполне естественно, что никто из людей, в душе которых доминировало деструктивное начало, не научился любить ближнего. Весь остальной мир рассматривался ими исключительно как материал для проверки созданных технологий достижения власти. Власть заменяла им любовь, реализация непреодолимого желания разрушать, уничтожать и унижать являлась не только компенсацией за ущербные переживания детства, но и отменным заменителем сопереживания, привязанности и любви. Нежность и чувствительность, как правило, были чужды их холодным, жестяным натурам. Однажды жестяной личностью был назван Гитлер, но это сравнение удивительно точно отражает суть всех тиранов и диктаторов. Они обманчиво тверды, но легко гнутся и даже ломаются, как только на них начинают воздействовать с достаточной силой.

Добрые чувства и природную склонность человека к любви в них заглушала неизменная фобия потери власти. Страшась смещения или возмездия, «посланники Сатаны» являли себя миру сознательными и последовательными распространителями вируса страха. Кажется, они сознательно стремились прослыть опасными и жестокими среди своих сторонников и соратников, истребляя для устрашения тысячи и даже миллионы людей, создавая все более универсальные способы притеснений и ограничений для масс.

Эволюция человека усовершенствовала и механизмы истребления и устрашения ближнего. Если Калигула и Нерон заставляли умирать лишь

сотни своих сограждан, порой позволяя им выбирать способ смерти, то их последователи пошли гораздо дальше, организовывая лагеря смерти, систему убийственных принудительных работ, убивая с помощью голода миллионы. Это является одним из самых примечательных проявлений аномальности деструктивной власти, в котором желания направлены не на конкретную цель, а на яркую демонстрацию силы.

В наиболее болезненном виде демонстрация власти проявляется в игре с жертвой в кошки-мышки. Такие игры были характерны для многих искалеченных личностей, таких как Калигула, Иван Грозный, Иосиф Сталин или Саддам Хусейн. Римский император, целуя свою беззащитную избранницу, с умилением шептал ей о красоте ее очаровательной головы, а затем неожиданно бросал, что стоит ему только моргнуть, и она ее потеряет. Иван Грозный любил как можно дольше мучить свою жертву, оттягивание смерти и мучения доставляли ему неизъяснимое удовольствие. Придумывая все новые способы казни, он превратил акты убийства в кровавый театр, кульминацией которого, наверное, было убийство князя Ивана Федорова. Этого боярина самодержец насильно одел в царские одежды, а затем, посадив на трон в парадном зале Большого Кремлевского дворца, на глазах у собравшихся членов думы и дворянской элиты стал наносить ему смертельные удары кинжалом. Советский диктатор Иосиф Сталин любовался моральными муками своего окружения, словно испытывая их терпение. Он заставил своего личного секретаря Поскребышева представить на подпись ордер на арест его жены. А как-то кровавый генсек развлекался тем, что надевал на пальцы секретаря бумажные колпачки и поджигал их. Саддам Хусейн, заглядывая в глаза своим

министрам, просил их откровенно высказаться. А потом доверчивых людей, или, вернее, их останки, привозили семьям в мешках. Таких случаев историки приводят сотни. Фарисейство — один из постоянных спутников агрессии и враждебности.

Оборотной стороной асоциальности «злых гениев» является их недоверчивость и скрытность, призванная закамуфлировать звериные черты, свойственные каждому из них, а также максимально скрыть истинные устремления под привлекательной личиной идеи-фантома. Горстка предприимчивых людей, объявивших себя выразителями высших идей, должны были представать в восприятии обычных сограждан в ослепительном сиянии, с пылающим нимбом и ни в коем случае не похожими на остальных. Ореол вопиющего самомнения и восторга от собственного облика стимулировал этих людей находиться в стороне от всех, не сближаться ни с кем, не доверять никому. Маниакальная подозрительность и замкнутость покрывали непроницаемой защитной пеленой их реальную деятельность, создавая облик титана, совершенно отличный от реального образа. Они порой специально распространяли слухи о своем отказе от многих биологических потребно-стей, о фантастической работоспособности и прочих легендарных качествах.

Частная жизнь «злых гениев» в большинстве случаев (за исключением, быть может, Нерона) являлась табу для окружающих, тем более для широкой публики. Они нередко производили тщательные чистки прошлого, подправляя свои биографии. Выходцы из тьмы, они не желали, чтобы массы, которыми они управляли, были осведомлены о «человеческом» и часто весьма неприглядном их прошлом. Любопытно, что нередко они организовывали убийства всех тех, кто

был знаком с ранним, и далеко не кристальным, периодом их жизни. Гитлер не допускал к себе никого, кто хоть что-нибудь знал о его прежней жизни, а своего единственного прежнего приятеля по мужскому общежитию, который хорошо знал не только звериную натуру фюрера, но и неприглядные детали его жизни на дне общества, он по достижении власти приказал убрать. «Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни», — написал о Гитлере Иоахим Фест, подчеркивая, что для решения первой задачи он «безжалостно гнал прочь родственников», пытавшихся вступить с ним в контакт. Сталин, невыносимый в частной жизни, буквально не желал находиться с кем-либо в едином жизненном пространстве. Революционер Яков Свердлов, который провел с ним в одной комнате несколько месяцев в ссылке, писал о мелочности Сталина, о его совершенной неготовности и неспособности общаться на бытовом человеческом уровне. Крайний эгоцентрист Джугашвили не признавал ни друзей, ни родни. Для него не существовало никаких иных интересов, кроме собственного возвышения, естественно, за счет ущемления интересов окружающих. В течение всей жизни он оставался непримиримым одиночкой, стараясь отдалить, раздавить или уничтожить тех, кто хоть как-то был знаком с его узким внутренним миром. Именно поэтому он организовал судилище над Каменевым и Зиновьевым, которые хорошо знали его, именно поэтому он расправился с Кировым и Горьким. Именно поэтому он уничтожил даже свою жену, чтобы никто не мог раскрыть правду о его истинном лице. Для народа же он поддерживал рассказы о ночных бдениях в кремлевском кабинете, чтобы неискушенные люди думали, что

их вождь работает чуть ли не круглосуточно, пребывая в заботах и думах об улучшении их жизни. Подобные методы использовал и Саддам Хусейн, который полностью переформатировал свою биографию, а своих сокамерников методично и безжалостно отправил в мир иной.

В целом же искусство маскировки и мимикрии, как правило, освоенное досконально, позволяло подобным личностям не только давать миру яркие изображения внешне привлекательных идей, но и осуществлять скрытый дрейф личности в ту или иную плоскость, под прикрытие тех или иных общепринятых ценностей. Проявление этих качеств на самом примитивном уровне — это попытки Калигулы предстать искусным возницей и снискать славу смелого и ловкого человека или желание Нерона запомниться артистом, поражающим публику виртуозной игрой и непревзойденным артистизмом. На более высоком профессиональном уровне воздействия образами — способность Сталина продолжительное время играть «под Ленина», создавая несравненный аккомпанемент праведной борьбы за изменение миропорядка.

Психосексуальная основа деструктивности

Практически любая форма деструктивности имеет своей подспудной целью достижение власти и влияния. Впрочем, сразу стоит оговориться, что и реализация конструктивных идей также предполагает наличие власти и влияния на окру-жающий мир. Практически любое активное действие человека содержит в себе элемент бессознательного стремления к власти, реализации возможности доминирования. Но по своей внутренней, энергетической сути существует гигантская пропасть между желанием живописца

влиять на мир своими полотнами, обращая его к своему видению мироздания, и фанатика, из тщеславия посылающего полчища собратьев для истребления друг друга. Так же, как не может быть сопоставимо влияние музыканта, который заставляет восхищаться колдовским букетом звуков, и разрушителя, способного сжечь город.

Многие ученые уже давно сказали свое веское слово относительно сплетения власти и эротизма. Зигмунд Фрейд недвусмысленно подчеркивал неразрывную связь сексуальной и психической жизни, подчеркивая, среди прочего, что агрессия и влечение к смерти являются таким же естественным биологическим побуждением, как и инстинкт продолжения рода. Артур Шопенгауэр называл эротические стремления «сильнейшей волей к жизни». Действительно, власть многолика, она имеет множество проявлений и форм, и ее низшей ступенью всегда было сексуальное обладание для мужчины и сексуальная привлекательность для женщины. Так было со времен промискуитета (стадии ничем не ограниченных отношений между полами до уста-новления норм брака в обществе), когда вожак человеческой стаи по праву силы присваивал себе любую самку, одновременно подавляя остальных самцов, доминируя на определенном участке пространства, властвуя в определенном микросоциуме. Сексуальная власть, таким образом, всегда была тесно связана с социальным доминированием, а с развитием жизни человек часто прибегал к подменам, в ходе которых одно проявление власти заменяло другое. Например, в ходе войн захватчики нередко осуществляли сексуальные насилия, насыщая за счет достигнутой власти эротический голод. А сексуальные издевательства в тюрьмах

продолжаются и поныне, но в большинстве случаев они служат демонстрацией социальной власти. Сексуальные притязания и домогательства тех, кто в цивилизованном мире стоит на более высокой социальной ступени, к тем, кто ниже по положению, также является лишь закамуфлированной формой стремления к психосексуальной власти.

Сексуальная власть, как и любое другое ее проявление, зависит от устремлений и жизненной позиции каждого человека. При этом если сексуальное или грубое физическое доминирование одного индивидуума над другим может подменять иные формы власти, то и любые другие проявления возвышения человека, от религиозного и государ-ственного лидерства до признания творческого таланта, могут служить эрзацем сексуальной силы. Может показаться удивительным, но среди титанов вообще достаточно редкое явление — нормальная (с точки зрения общепринятых норм своего времени) сексуальность. Что касается деструктивных личностей, то в большинстве своем они несут в себе либо гипертрофированную сексуальность, либо сексуальную инфантильность. Говоря о психосексуальном контексте деструктивности, стоит принять во внимание идею восточного философа Ошо об энергетическом единстве внутренней системы человека, которая дает объяснение такому нестандартному положению вещей. Энергия внутри человека способна трансформироваться, а человек может по своему разумению направить ее в разные русла. Если энергия будет подчинена интеллекту, она становится духовной энергией и может служить творческим достижениям; если никаких идей нет, энергия будет устремляться в другие ниши. Иными словами, когда человек не способен

сосредоточиться на какой-нибудь созидательной идее, которая захватывает его целиком и которой он посвящает большую часть своей энергии, его энергия будет стремиться вернуть его в животное состояние. Находясь в нем, человек лишается стремления к самореализации, а заботится преимущественно о таких тривиальных вещах, как сексуальное удовлетворение или максимальное удовольствие от еды и питья…

В результате люди, которые имеют неограниченную власть и не обременены тяжелым трудом для обеспечения себя и семьи всем жизненно необходимым, часто сосредоточивают свои помыслы на сексе. Секс, становясь для них всем, приобретает различные формы и оттенки, заполняет таких людей целиком или почти целиком, разрушая целостность личности и приводя к хаосу и деградации. Любопытно, но худшие примеры деструктивной сексуальности являют как раз те фигуры, которые, отлученные от власти и обладающие неограниченными полномочиями, не имеют или не испытывают необходимости бороться за нее в силу традиций или иных жизненных ситуаций. К примеру, внутренний мир иракского диктатора Саддама Хусейна пуст и ужасен, но в силу сосредоточенности на власти на фоне доступности женщин он не придавал сексу особого значения в своей жизни. Хотя тиран имел множество любовниц, мысли о них никогда не были навязчивыми идеями. Зато его старший сын Удей, отлученный от власти, практически всю свою жизнь сосредоточил вокруг секса, а оргии и насилие стали для него частью повседневной жизни. Даже европейским женщинам было непросто избежать его навязчивых сексуальных притязаний, а двум итальянским манекенщицам, посетившим Ирак по

приглашению Удея, пришлось в полном смысле спасаться бегством. Что же касается иракских женщин, то для зарвавшегося отпрыска Саддама не существовало ограничений, у него были даже собственные тюрьмы, в которых истязались и подвергались насилию строптивицы. К концу жизни личность этого человека была разрушена до основания, сам он представлял собой жалкое зрелище. В таком же контексте можно упомянуть верного сталинского приспешника Лаврентия Берию, который, не имея возможности бороться за власть при живом, сосредоточенном на властвовании Сталине, забавлялся сексуальными похождениями. Насилие и сексуальное доминирование настолько прочно вошли в его жизнь, что на время в подсознании стали заменителями самой власти, фактически единственно возможной формой ее демонстрации. Девушек хватали прямо на улице, чтобы возвысившийся негодяй мог их безнаказанно насиловать. По той же причине Калигула, Нерон или Иван Грозный, получившие власть как подарок судьбы, уделяли сексу гораздо больше внимания, чем те, кому пришлось добывать власть силой или хитростью и коварством. Действительно, ни Чингисхан, ни Сталин, ни Гитлер не усматривали в сексе того уровня величия, которое способно было поднять их над миром и стать дополнительным символом власти. Их мысли и устремления были заняты другим полюсом власти.

Небезынтересна попытка Ошо связать секс и агрессию в единую цепь. По его мнению, одержимость проникновением в чужое тело, как фаллоса мужчины в женское лоно, так и оружия в тело иного живого существа, имеет в подсознании сходство самого стремления. И в частности, из формулы философа следует, что сексуальное

удовлетворение сродни разрядке, какую подневольный воин или сознательный убийца получает при осуществлении акта насилия. Это чрезвычайно важное замечание, поскольку способно обнажить и объяснить человеческую жажду к агрессии в принципе. Как каждый человек неосознанно или сознательно стремится к получению сексуального удовлетворения, так глубоко в подсознании человека дремлют демоны смерти, готовые проснуться и взяться за свое черное дело. Но так же очевидно, что для появления непреодолимого стремления к сексуальным излишествам человек должен знать о них, испытывая или наблюдая. Если таких эпизодов в его жизни на этапе формирования личности не было или если он увидел нечто подобное, будучи уже сформированной, целеустремленной личностью, узнанное может и не возбудить в нем деструктивных мотиваций. И напротив, сцены сексуального насилия или физических истязаний, увиденные или, еще хуже, испытанные в детстве, в большинстве случаев становятся назойливыми провокаторами сознания. Сверля все чаще и глубже, эти раздражители приводят к галопирующему росту деструктивного внутри человека. Небезынтересно, что многие философы считают одним из наиболее сильных раздражителей сознания власть саму по себе.

Примечательно, но большинство дисгармоничных фигур, одержимых иррациональными, направленными против человека, идеями-фантомами, проявляли необычные, неестественные для общества своего времени сексуальные влечения. Достаточно часто гипертрофированно активный эротизм являлся следствием яростного стремления к запретному, не дозволенному остальным членам общества.

Нарушение табу всегда относилось к одной из эффективных форм проявления власти и потому часто использовалось деструктивными личностями, в подавляющем большинстве примитивными и лишенными понимания иных форм проявления власти. Вполне очевидно, что превращающееся в навязчивую цель стремление достичь небывалого наслаждения в значительной степени оказывалось связанным с неосознанным намерением продемонстрировать, насколько далеко простирается власть индивидуума и насколько велико его презрение к общественным нормам и канонам. Более того, часто стремление к сексуальной власти на первом этапе являлось не поиском физиологического наслаждения, а компенсацией дисгармонии сексуальной сферы и первоначально должно было решить задачу утверждения в социуме, а также самоутверждения, приобретения или возвращения высокой самооценки. Затем же понятия сексуальной власти, физической власти (выражающейся в присвоенном праве убивать или позволять жить) и психической власти (непрерывной жажде подавления) в восприятии деструктивной личности сращивались или настолько тесно переплетались, что составляли мозаичную картину одного и того же образа демона.

Жизнь людей, лишенных способности любить и творить, зато болезненно одержимых идеями властвования, свидетельствует о прямой связи власти с психосексуальной сферой. Часто власть используется ими для жестокой сексуальной эксплуатации, но еще чаще у «злых гениев» происходит наоборот: секс используется для подчеркнутой демонстрации власти. Этот вирус распространялся от самого тирана и его ближайшего окружения вниз по иерархической

лестнице пропорционально влиянию каждого участника сформированной системы власти. У многих великих негодяев были лакеи-приспешники, которые действовали еще более жестоко и прямолинейно, поскольку являлись исполнителями тайных или явных желаний своих господ. У Калигулы был Лепид, у Нерона — Тигеллин, у Ивана Грозного — Малюта Скуратов, у Сталина — Лаврентий Берия, у Саддама Хусейна — химический Али. Они во многом компенсировали временное отсутствие сексуальных притязаний своих боссов откровенными желаниями сексуально подавлять женщину и неумолимо садистскими склонностями к насилию. В некоторых случаях они нужны были для удовлетворения склонности хозяев к вуайеризму: они должны были еще насытить неодолимые желания извергов смотреть на истязания других (или хотя бы знать о них), что становилось еще одним подтверждением незыблемости и безграничности их власти. Конечно, и сами вассалы деструктивных гигантов пользовались практически безбрежными перспективами близости к ним. К примеру, если Гитлеру самому были присущи извращенные формы секса, то и его приближенные, почуяв дозволение презреть существующие каноны морали и общественных норм, не упустили возможности воспользоваться запретным плодом и нарушить табу. Герман Раушнинг в своем исследовании «Голос деструктивного» дает такую оценку окружению диктатора: «Наиболее презренное из всего — это зловонные испарения скрытой, неестественной сексуальности, которая наполняет и загрязняет всю атмосферу вокруг Гитлера. Ничто в этом окружении не искренно. Тайные связи, заменители и символы, фальшивые нежности и скрытые похоти — все в окружении этого человека неестественно, все не имеет

открытости природного инстинкта». Иногда пороки крупных злодеев

распространялись на потомство. Не только сыновья Саддама Хусейна проявили себя как моральные уроды, невоздержанные в сексе и алчущие насилия и убийств. Иван Грозный сознательно лепил из сына отъявленного садиста. Но более всего порочность родителя нашла выражение в детях Екатерины Ме-дичи. Французская королева, по всей видимости, не могла сама испытать чувственного удовольствия обычного человека, довольствуясь на склоне жизни актами вуайеризма и садомазохистского истязания красивых придворных. Зато ее многочисленные дети с лихвой компенсировали сексуальную патологию матери. Красотка Марго жила в кровосмесительной связи со всеми братьями, эротические же забавы сыновей королевы Медичи простирались еще дальше, подтверждая гипотезу о неспособности проявить себя в других областях, и прежде всего в качестве государственных деятелей. Наиболее раскованный из них — самый младший и, как утверждают исторические источники, самый любимый сын Генрих — был, по словам Льва Клейна, «фривольный и сугубо гомосексуальный», «со своими бесчисленными миньонами».

Чем более примитивными в своих воззрениях и устремлениях оказывались враждебные к человечеству покорители Фортуны, тем большее значение приобретали в их глазах сексуальные символы. Калигула во время апогея власти утверждался доведенным до абсолюта сексуальным доминированием, достигаемым за счет так называемого «права первой ночи». Отбирая у других мужчин возможность лишения девственности своих избранниц, полусумасшедший тиран использовал сексуально-психологическое

насилие в качестве инструмента демонстрации своей власти. Сексуальная власть становилась для него сакральным символом и заменителем власти во всех иных плоскостях еще и в силу неспособности проявить себя в другой области. И хотя тот же Калигула пытался выступать на играх в качестве возницы, а однажды даже организовал военную кампанию, не только окружающим, но и ему самому была понятна собственная несостоятельность и комичность положения императора, пытающегося утвердиться на каком-либо принимаемом обществом поприще. Более образованный и обладающий изощренным деструктивным мышлением, но такой же ущербный Нерон достиг абсолютной власти путем возбуждения всеобщей паники и ужаса, поэтому подобные сексуальные эрзацы ему были необходимы гораздо меньше. Но и у него за демонстрацией вопиющей разнузданности, устройством удручавших современников масштабных оргий, где сам он выступал как в доминирующей роли, так и в пассивных гомосексуальных играх, также скрывается желание показать «совершенную» власть — власть «покорителя недозволенного». Такую форму демонстрации власти он использовал для того, чтобы добиться запоминания своего образа, но ключевой причиной была все та же необходимость заменить чем-то «осязаемым» посредственность правителя, как и скудость личности в целом. Разгул и сексуальная вседозволенность выступали у Нерона в качестве демонстрируемой им возможности властителя совершать запредельные поступки, внедряться в область недопустимого, и это тоже становилось частью самой власти. Так или иначе, иррациональное выпячивание эротических

побуждений присутствовало в жизни Нерона, ибо он, как и Калигула, жил без всякой разумной цели, без каких-либо идей. И так же, как и Калигула, Нерон с томительной патетичностью искал себя, например, в качестве театрального актера, пытаясь затушевать не только тривиальную лень и примитивность образа жизни, но и психическую неготовность проявить себя достойной личностью. Выпячиваемый эротизм в самых различных формах стал неотъемлемой частью портрета Нерона. Летописцы подчеркивали, что император, отправляясь в Элладу, взял с собой новую жену (которой он обзавелся после зверского убийства Поппеи), кастрированного мальчика Спора для гомосексуальных утех и известную в Риме участницу сексуальных оргий, умевшую превратить интимный акт в невероятное театрализованное представление со множеством декораций. Но та же официальная брачная церемония Нерона с мальчиком Спором может свидетельствовать как об отсутствии внутренних ограничителей у императора, так и о его преднамеренном действии, направленном на создание общественного резонанса.

Царь Иван Грозный, человек с опустошенной душой и стремительно деградирующей психикой, также использовал секс для компенсации бездарности властителя. В его кровавой жизни непомерная разнузданность присутствовала для демонстрации вседозволенности, как, например, «содомский грех» с Федором Басмановым, которого он позже безжалостно убил. Так же, как и римские императоры-тираны, Иван Грозный еще в раннем возрасте «предавался диким потехам», гоняя с ватагой подростков с наклонностями маньяков по московским улицам и растаптывая конями прохожих. Раззадоренные отсутствием преград и

озверевшие от страсти молодчики с великим князем Иваном во главе хватали девушек прямо на улице и увозили насиловать. Уже тогда царь-насильник начал испытывать восторг не столько от самого физиологического акта, сколько от пьянящей власти и возможности видеть насилие и связанные с ним психологические травмы жертв. Он наслаждался возможностью при помощи уничижительного секса переводить человека из нормального состояния в состояние мученика, истязаемого, подавленного, молящего о пощаде и поверженного. Подобные акты группового изнасилования, к которым Иван Грозный подключал не только десятки опричников, но и собственного сына, периодически повторялись в течение всей его жизни, что, среди прочего, говорит об исключительно извращенном, садистском восприятии сексуальной связи. Царь-деспот дошел до того, что в Александровской слободе (где патологический трус прятался от возможного возмездия) вместе со своими опричниками раздевал девушек и «забавлялся» стрельбой в них из луков. Как и Калигула, для компенсации своей недостаточности и ущербности царь присвоил себе «право первой ночи», с особым рвением насилуя девственниц. Летописи хранят много страшных историй об этом маньяке; наиболее шокирующим кажется эпизод, когда, нагрянув с погромом в дом одного из своих подданных, он приказал опричникам посадить одну из женщин на натянутую веревку и таскать ее по ней, пока несчастная не скончалась от невыносимых мучений. Сыну же своему он велел насиловать ее юную дочь.

Не исключено, что бисексуальность Ивана Грозного, как и Нерона, проистекала из желания испробовать все в области секса. Но еще больше самому гнусному из российских властителей была

присуща страсть к сексуальному насилию для демонстрации силы. И тут почти всегда присутствовал сексуальный контекст, начиная с первого убийства. Так, приказав убить главу своего опекунского совета князя Андрея Шуйского, четырнадцатилетний правитель распорядился раздеть его, и обнаженное обезображенное тело первой жертвы несколько часов находилось на улице, являясь немым свидетельством не только власти государя, но и его неожиданно обнаружившейся жажды унижать жертву. На этот нюанс особое внимание обращает и Л. Клейн, исследовавший гомосексуальные проявления известных исторических личностей. Ученый подчеркивает вуайеризм Ивана Грозного, указывая на то, что «сладострастное наслаждение смешивалось у него с наслаждением от насилия над живыми существами и властного унижения окружающих».

Петр Первый, несомненно, сильная противоречивая личность, представляет собой удивительный и пестрый симбиоз созидательного и деструктивного, сплетение мерзких привычек и животных влечений с навязчивым и реализованным желанием оставить после себя глубокий исторический след. Рассматривая эротику как звериную забаву, основанную на зове инстинктов, он становился порой крайне непристоен и, с точки зрения современной культуры, деструктивен. Как и у большинства властителей, не несших ответственности за свои поступки, психосексуальная природа проявлялась в этом русском царе наиболее остро и в тесном переплетении с властью. Власть использовалась для секса, а секс использовался для демонстрации власти. С женщинами Петр не церемонился, имея интимные отношения и со знатными дамами, и с

кухарками. Расплатой за невоздержанность стали такие грозные болезни, как сифилис и цирроз печени; они и свели его в могилу. Небезынтересным являются зафиксированные случаи его вуайеризма, связанные к тому же с некрофилией. В. Степанян описывает такие показательные эпизоды из жизни Петра. Свою любовницу, горничную царицы, он за какой-то проступок приговорил к смертной казни и приказал у себя на глазах отрубить голову, которую потом с жутким цинизмом поцеловал «на прощанье» в мертвые губы. В другой раз он приказал казнить любовника Екатерины, которую специально повез посмотреть на отрубленную голову. А еще позже Петр велел заспиртовать эту голову и водрузить ее в спальне царицы, дабы из потустороннего мира бывший любовник призывал ее к верности.

На первый взгляд, Чингисхан вел себя несколько иначе. Зацикленный на абсолютной власти и получивший ее не из чужих рук, как Калигула, Нерон или Иван Грозный, а завоевавший силой и устрашением, монгольский разрушитель пользовался сексом как плодом, полученным вместе с властью. Множество жен и еще большее количество наложниц, воспринимаемое и мужским и женским окружением безропотно, призваны были дарить наслаждение, приобретенное властью. Сила оружия и изощренный, но однобоко-примитивный ум открывали Чингисхану врата в храм желаний, хотя игнорирование времени и восточных традиций делали поведение великого разрушителя непривлекательным в глазах представителя современной ему культуры. Как и большинство властителей Востока, он был невоздержан в эротических утехах, но не делал из них культа. В этом контексте его сексуальные пристрастия вполне вписываются в общую историческую канву и

на фоне смертоносного урагана разрушений монголов представляли собой наименьшее зло. Если, конечно, не принимать во внимание, что именно правители восточного мира в силу своего развития, или, лучше сказать, недоразвитости, и определяли традиции, трактующиеся историками как неотъемлемая часть культуры своего времени и своего пространства. Рассматривая же устремления каждого из непримиримых захватчиков сквозь призму современной культуры, стоит относиться к подобным историческим фактам как к предвестнику формирования эволюцией современного индивидуума, со всеми его потенциальными и реальными устремлениями к насилию и разрушениям. Так же, как и у Чингисхана, не обнаруживается зацикливания на эротизме у исламиста Усамы бен Ладена (похоже, по той же причине доступности женщин через многоженство и следования религиозным канонам). Сексуальная невоздержанность могла бы привести к несоответствию образу патриарха терроризма на религиозной основе, а значит, сделала бы Усаму уязвимым. Более близка к установленной обществом планке нормальности сексуальная сфера таких тиранов, как Сталин. Но тут опять-таки стоит учесть необходимость строгого соответствия образу советского вождя, что выступало ограничителем для московского палача. Исследуя образы Сталина и бен Ладена, мы сталкиваемся с наличием заменителей идей (у первого — движение советского общества к коммунизму, у второго — непримиримая война с неверными), сущность которых заключает в себе определенные ограничители. Можно лишь предполагать, что следование таким ограничениям с лихвой восполняется актами социальной власти, замещающими сексуальное доминирование.

Продолжая рассмотрение сексуальной сферы деструктивных личностей, стоит сказать и о влиянии унижений в раннем возрасте. В зависимости от порога восприятия унижений и психосексуального насилия в раннем возрасте это может сказаться по-разному: от подавленной сексуальности у Гитлера до гипертрофированной распущенности у Распутина и патологий у Екатерины Медичи. У Распутина ранний сексуальный опыт связан со случаем, когда его заманила к себе молодая генеральша, но позабавилась с ним таким способом, что он был осмеян и унижен как мужчина. Что происходило в интимной жизни молодого Гитлера, сказать трудно, но его слишком выраженные застенчивость и боязливость по отношению к женщинам наводят на мысль о том, что молодым будущий фюрер имел возможность почувствовать себя несостоятельным мужчиной. У обоих мужчин по достижении высокого социального статуса наблюдалось подчеркнутое желание использовать женщин для демонстрации своего положения. Григорий Распутин еще до проникновения в царскую семью, невзирая на социальное неравенство, научился видеть в любой женщине только женщину, используя половое различие с максимальной выгодой для своего мужского статуса. Он демонстративно отказывался целовать руки дамам, ведь это противоречило бы его образу религиозного лидера и прорицателя. Его своеобразная форма мести женщинам заключалась в выпячиваемом бесстыдстве и неослабевающей жажде обладания ими.

Распутин, как и другие разрушители, не имел никакой иной цели, кроме сохранения личного влияния на царскую семью и максимального обогащения. Формулы сексуальности для Распутина, как и для Калигулы, часто служили

лишь символами, заменителями власти, самообманом для больного тщеславия. Например, акты эксгибиционизма в ресторанах с показом «сексуального орудия» для него являлись не чем иным, как подчеркиванием могущества и общественно-политической значимости. Использовал он такой незамысловатый способ не только в силу отсутствия фантазии, а еще и потому, что его примитивное полуживотное мышление уловило связь между сексуальностью сильного самца и распространением его власти в пространстве. Распутин руководствовался логикой, принятой в среде животных и недоразвитых племен, напоминая цивилизованному обществу о присутствии в каждом животного начала. И похоже, нелепые выходки «старца» забавляли и его, и его недалекое окружение, ибо он играл на струнах самых низменных ощущений.

То же можно сказать и о Мао Цзэдуне, личность которого стремительно деградировала после обретения власти вследствие неспособности генерировать идеи, адекватные взятой на себя миссии. Скудость ума выходца из крестьянской семьи, который не задумывался о самосовершенствовании, позволяла сосредоточиться лишь на плотских утехах. Многочисленные любовницы, неугасимое желание все новых сексуальных приключений и особенно инфантильная радость лишения девственности стали отражением не только кажущейся власти над миром, но и глубокой душевной пустоты лидера, как и морального падения его ближайшего окружения. Он, кажется, стремился «побить рекорд» Ивана Грозного, который признавался в растлении «тысячи дев».

Жизнь великих разрушителей, облеченная в различные формы фанатического стремления к

власти, нередко камуфлировала или сублимировала сексуальные устремления. Некоторые «злые гении», поглощенные борьбой за доминирование над себе подобными, отводили эротизму незначительное или, по меньшей мере, второстепенное место в жизни. Некоторые же одержимые личности, целиком направлявшие свою энергию на достижение власти, заметно трансформировали свои интимные представления и, похоже, могли долгое время обходиться без сексуальной жизни. К представителям первой группы можно отнести Гитлера, периодически стремившегося к удовлетворению неестественных сексуальных побуждений. Вторую когорту мог бы представлять Сталин. Но в каждом из вариантов психосексуальная основа деятельности имеет место: и извращенные формы эротизма, и его полная трансформация при устремлении к власти свидетельствуют не только о действующих заменителях, но и о деформации, болезненной уязвимости и даже патологии сексуальной сферы у деструктивных личностей. Более того, наличие идей-фантомов, например, великих завоеваний с целью обогащения или расширения жизненного пространства, непременно вместе с прикрываемой необходимостью жестокостью содержит и элемент сексуального насилия. Не важно, выступает ли эта форма насилия сопровождающей формой закрепления добытой власти, имеет ли она сакрально-ритуальный оттенок или это просто дикая страсть, проявление которой становится разрешенной и даже поощряемой при военной победе. Несмотря на желание считать эту деструктивную характеристику близкой лишь ранним формам цивилизации, ярко выраженную, например, у монголов Чингисхана или в скифско-славянской борьбе во время становления Киевской

Руси, она на самом деле характерна и для современных представителей цивилизации. Приведем пример, который касается похода киевского князя Владимира на Полоцк, когда он после взятия города на глазах у поверженного полоцкого князя и его жены изнасиловал их дочь (правда, потом он взял ее в жены). Тут речь идет о замещении сексом власти — для более яркой ее демонстрации. К слову, для тиранов была ха-рактерна именно такая форма насилия, выражавшаяся в желании посредством косвенного психосексуального воздействия подавить психику другого и показать свою неограниченную власть. К таким примерам можно отнести приказ Саддама Хусейна изнасиловать сестру арестованного и истязаемого в тюрьме Бакера Садера на его глазах, дабы максимально унизить жертву. Сам иракский диктатор присутствовал при этом. Другой формой демонстрации власти через сексуальное насилие может послужить пример Екатерины Медичи и ее страсти к оргиям.

Нельзя также проигнорировать еще один аспект психосексуального деструктивного. Любое общество на любом отрезке своего развития характеризуется высоким уровнем напряженности. Любая общность людей сама по себе динамична, так как складывается из множества элементов, слишком противоречивых и слишком отличающихся друг от друга своими воспитанием, воззрениями, системой ценностей, волей (что и стимулирует борьбу внутри этой общности людей). Необоснованное и внезапное проявление агрессивности, насилия и даже кровавых очагов борьбы как раз и является результатом неспособности человека ускользнуть от всепоглощающего водоворота стресса, вызванного противостоянием внутри общества. Могущество

деструктивных личностей основано на воздействии на окружающих в психосексуальной плоскости, позволяя наиболее агрессивному психически деформированному меньшинству получить возможность высвободить свои разрушительные порывы, выплеснуть наружу деструктивную энергию в виде необузданного сексуального поведения, насилия или приступов агрессии, направленных на унижение ближнего. Эта форма приобретает в условиях глобализации и фор-мирования мирового общества, подверженного влиянию гигантских информационных потоков, несущих дополнительную напряженность, зловещее значение. Обладающие сильной волей и повышенной чувственностью деструктивные личности открывали своему многочисленному окружению легальный и оправдываемый путь к насилию и разрядке, происходящей на стыке непосредственно сексуальных отношений и властвования над сексуальным объектом. Во всех случаях деструктивной разрядки речь идет о формах безоговорочного обладания, что подразумевает разрешенное насилие. Именно этот психосексуальный подтекст в различных деструктивных движениях и является чрезвычайно привлекательным элементом, манящей силой для тех, кто не способен развить себя как целостную созидательную личность, способную этой созидательной силой влиять на окружающий мир. Поэтому в окружении Гитлера появлялись такие люди, как Геббельс и его менее влиятельные предшественники, питавшиеся деструктивной властью обладания и насилия. А в окружении Сталина — такие, как Лаврентий Берия, способные использовать власть для достижения сексуальной разрядки. Круги от деструктивного эпицентра расходились достаточно далеко, захватывая сотни и

даже тысячи людей. Всегда находящееся пополнение для опричного войска Ивана Грозного, гитлеровские штурмовые отряды, не редеющие ряды сталинского НКВД, не устающие от пыток и насилия штурмовики Саддама Хусейна — все это подтверждения склонности человека встать под знамена темных сил.

Масштабные деструктивные фигуры снимали запреты и этим приобретали в глазах части общества значение маяка, к которому, как радостные мотыльки, устремлялись приверженцы и последователи. Таков же источник влияния и Григория Распутина, основанный на снятии сексуальных блоков с части закрепощенных догмами морали женщин. Высвобождая их тайные и тщательно вытесняемые желания, он приобретал власть над ними.

Таким образом, в способности «уловить температуру» общества, силу его внутренней напряженности, как и найти шлюзы, проявляется одна из сильных сторон деструктивных личностей. Они намеренно старались заглянуть в такие лабиринты, куда боялась ступить нога ангела. В жизни и смерти, в проявлении стремлений к Эросу (любви) и Танатосу (смерти) они становились апологетами Зла и, зная это, поступали по своему усмотрению, словно подчеркивая черными красками свои выразительные портреты. И потому что эти портреты оказались такими колоритными и волнующими, они запомнились (и в том числе своим отношением к эротизму).

Непризнание — основная движущая силадеструктивности

Хотя борьба за признание является глубинной основой едва ли не каждого самовыражения,

непризнание всегда оставалось одновременно и основной разграничительной линией между созидателем и разрушителем, и тем ключевым фактором, который определяет стратегию и стиль поведения того или иного искателя славы и успеха. Хотя великие творческие личности также испытывают потребность в признании и одобрении социального окружения, для них в большинстве случаев достаточно осознания важности сотворенного, основанного на душевной гармонии, знании истинного положения вещей и, соответственно, своего места в мире. «Мыслитель не нуждается в одобрении и рукоплесканиях, если только он уверен в собственных рукоплесканиях себе: без них он обойтись не может» — эти слова Ницше как нельзя лучше объясняют внутреннюю природу великих творцов, хотя, несомненно, также обнажают и защитную реакцию самого философа на долгие годы непризнания. Но поиск способов достичь признания у таких личностей, как Роден, боровшийся за успех в течение пятидесяти лет, или Фрейд, который поступательно в течение всей жизни навязывал миру свои открытия, совсем не таков, как борьба, скажем, Гитлера или Сталина. Творцы боролись за то, чтобы донести ценность уже созданного ими, тогда как разрушители, не способные творить, вели непримиримую борьбу за признание собственной личности в истории без продуктов творчества, путем воздействия на основные инстинкты современников. Примечательным нюансом проблемы признания является тот факт, что чем больше внутреннего величия и понимания мироздания обнаруживали творцы, тем меньше они нуждались в общественном признании. Действительно, Леонардо да Винчи едва ли стремился к тому, чтобы его превозносили массы; он был равнодушен

к настроениям толпы вследствие своей внутренней силы и сосредоточенности. То же можно сказать о Николае Рерихе, Альберте Швейцере или Эрихе Фромме. Даже о государственных деятелях такого масштаба, как Цезарь или Ленин, можно говорить, что они были лишены излишней потребности самосозерцания. И наоборот, Гитлер не мог жить без восторженных криков толпы, Сталин просто зверел, если ему не повторяли множество раз, что он — гений. И именно боязнь непризнания и несоответствия разыгрываемой роли толкала их на поиски иллюзорного признания и создание миражей в глазах окружающих, которые временно служили им маяками успеха. Иван Грозный готов был ввязаться в опасную и совершенно ненужную войну только ради одного — признания современниками его полководческого и государственного гения. Кажется, свои самые жестокие преступления с массовыми убийствами он задумал и совершил, когда осознал, что как правитель является посредственностью и не способен ознаменовать свое время нахождения у власти ничем выдающимся. Гитлер, если бы это было возможно, взорвал бы всю планету за миг признания себя Богом. Саддам Хусейн, чтобы добиться признания за пределами национальных границ, погнал на войну с Ираном, а затем на оккупацию Кувейта сотни тысяч смертников. Жажда признания превращалась у деструктивных личностей в самую мощную разрушительную силу.

Один из соратников Сталина, Енукидзе, заметил как-то в конце 20-х годов XX столетия: «Я делаю все, что он просит, но для него этого недостаточно. Он хочет, чтобы я признал, что он гений». В этих словах заложено объяснение деструктивной природы. Жаждущий признания силой вырывает у окружающих это признание, не стараясь заглянуть

в себя и проанализировать, что он в действительности дает миру. Внутренняя дезориентация и неуверенность в своих силах порождают в таких людях враждебность и агрессивность.

Отсутствие признания заслуг со стороны общества, как долго гниющая рана, перерастает в угрожающий окружающему миру абсцесс в самый неожиданный момент. Как, например, тусклая личность Лаврентия Берии, долгие годы являвшегося тенью Сталина, по смерти патрона едва не заняла его освободившееся место. Берия начал наступление тотчас, словно выйдя из засады с давно заготовленной обоймой для всех товарищей и соратников. Методично и целенаправленно он начал уничтожать созданные Сталиным принципы, неожиданно сводя к нулю роль партии и возвышая роль правительства. Серый кардинал Советского Союза умел возбуждать страх и начал реформы, суть которых сводилась, как до того у Сталина, к рождению новой великой личности. Насильник и извращенец, он со смертью диктатора жаждал возвышения и поклонения. Нет никакого сомнения, что, приди этот человек к власти, он, мечтающий увидеть мир на коленях, стал бы вторым Калигулой и легко затмил бы Сталина. Потому что последний добился неограниченной власти за годы непростой борьбы, а Берия — благодаря раболепию, лести и пресмыкательству, которые были ему ненавистны и все же вызывали неуемное желание признания своего величия. Но, не достигнув власти, кремлевский преступник, метко названный одним из исследователей Антисталиным, закончил, как Калигула, — скорым свержением и быстрой смертью. Показательный случай в истории, когда уставшие от террора, прозревшие люди прибегают

к радикальным мерам, то есть, в принципе, лишь используют против подлецов их же оружие.

Отличительной чертой борющихся за признание «злых гениев» являлся радикальный негативизм их деятельности. В то время, когда творцы черпали силы внутри себя, а идеи рождали в ходе долгого мучительного синтеза, «злые гении» противопоставляли сложному созидательному процессу сокрушающий резонанс разрушения. Гримаса Калигулы на фоне кричащих смертников, брошенных львам или медведям; упоенный собой Нерон, с диким пафосом декламирующий стихи над горящим Римом; Чингисхан, едко усмехающийся новому разрушенному городу; Екатерина Медичи, похотливо взирающая из окна Лувра на расчленение живых гугенотов и волочащиеся за людьми внутренности; хохочущий Иван Грозный, восседающий на горе трупов, как на троне; неотесанный крестьянин Григорий Распутин, пьяно потрясающий своим половым членом перед лицами ошеломленной знати; Иосиф Джугашвили, бесстрастно и безэмоционально посылающий миллионы умирать в ГУЛАГе; Гитлер, призывающий уничтожить евреев и Советы; Саддам Хусейн, пытливо заглядывающий в глаза окружению и жаждущий новых жертв; целеустремленный Усама бен Ладен с горящими, как угли, глазами, призывающий убивать всех попадающихся под руку американцев. Все это — лики непризнанных гениев, жаждущих ценой разрушений восполнить свою внутреннюю пустоту. Это лики Дьявола, испытывающего человека.

Еще одним неуклонным стремлением разрушителей является попытка придать своей деятельности статус театрального представления. Театрализация должна, по их мнению, способствовать признанию, придавать личности

колорит и незабываемые черты. Еще это желание проистекает из намерения походить на исторические фигуры, признанные гениальными. Но есть существенная разница в актерской игре Цезаря, Бисмарка или Наполеона, хотя в их поступках и устремлениях также содержалось много деструктивного (например, Наполеон вполне может стоять в одном ряду с Чингисханом и не дотягивает до Гитлера только отсутствием в политике осознанного геноцида). Если сравнивать этих властителей со знаменитыми «театралами смерти» Калигулой, Нероном или Иваном Грозным, можно заметить, что первые устраивали представление для того, чтобы люди запоминали их реальные черты, тогда как вторые — для подчеркивания недостающих, несуществующих качеств. И если Цезарь удивлял современников тем, что часто миловал врагов, не опускаясь до истребления плененных, то ограниченный Калигула поражал лишь постановками гонок возниц да масштабными сексуальными оргиями, где он был непременным участником. Кажется, образованный московский государь превзошел всех, устрашив мир немыслимыми представлениями людских страданий, публичными пытками и массовыми убийствами. Хотя преступлений у Калигулы наберется не меньше, именно интеллектуал Иван IV удивляет своим театрально холодным отношением к жизни и таким откровенным стремлением к смерти. Сталин и Саддам Хусейн наслаждались аплодисментами под страхом смерти, а Гитлер из любого своего перемещения создавал театральное действо, сопровождаемое звуками фанфар.

Жажда признания, являясь сама по себе чрезвычайно важным стимулом развития личности, становится своей противоположностью тогда, когда

стремление прославиться не подкрепляется творческими импульсами и не порождает новых созидательных идей. Ведь и прилежные творцы часто бывали не признаны в течение длительного периода времени, а порой и в течение всей жизни. Но они всякий раз направляли свою силу и энергию на поиски новых творческих идей или находили утешение в труде, из которого черпали радость и удовлетворение. И если творческий бомонд в течение пяти десятков лет не желал признавать величие достижений Родена, ему пришлось это сделать со временем и поклониться ему. Подобным образом действовал и Ван Гог, устремив свои силы на созидание. Творцы оставляют после себя продукты творчества, деструктивные личности — ничего, кроме обломков разрушенных устоев и негативной энергии агрессии. Если творцы кажутся возвышающимися горными вершинами, совершенной красотой и могучей силой которых хочется любоваться нескончаемо, то демоны разрушения напоминают цунами, от ураганной силы которых необходимо спасаться всем, кому дорога собственная личность.

Идеи-фантомы и спасительные кризисы

Хотя в деятельности лидеров государства и политиков типа Ленина, Наполеона, Гитлера, Сталина есть очень много общего и между ними нельзя провести четкую границу «конструктивности—деструктивности», наиболее существенным отличием злодеев все же является формирование некой призрачной идеи, которая на самом деле не может осуществиться. За исключением, конечно, больного воображения самого «злого гения». Эта идея-фантом втискивается ими в коллективный разум

современников благодаря откровенному мошенничеству, способности убеждать завораживающими призывами и гипнотическим поведением, и главное — за счет непоколебимой воли и веры в истинность своих убеждений. Этой идеей они прикрываются, как щитом, потому что для них самих она является всего лишь возможностью ощутить прелесть процесса властвования и управления массами.

Миф Чингисхана базировался на потенциале обогащения и расширения влияния государства. Но невозможно победить всех, не победив себя, как невозможно захватить и разрушить все государства, не умея строить свою культуру. Екатерина Медичи ткала полотно совершенной власти, глядя в развернутый томик Макиавелли. Но формы власти могут совершенствоваться до бесконечности, лишая удовлетворения того, кто их пытается создать и удержать любой ценой. Григорий Распутин предлагал освобождение и завораживающую невесомость для неустойчивой психики. Но еще никто не сумел найти покой извне, пренебрегая своими внутренними резервами. Иосиф Сталин пытался развить идею Ленина, но не для создания счастливого общества, а для укрепления своей единоличной власти. Адольф Гитлер сумел прослыть среди немцев патриотом, спасшим страну от унизительных последствий Версальского договора. Он навязывал им себя как человека, который не только не допустит развития экономического кризиса, но и слепит новую, могучую Германию. Такой идеи и первых результатов победного шествия нацизма оказалось достаточно, чтобы практически целая нация была на время ослеплена.

Не менее любопытно, что наряду с основными фантомами головы безумцев были заполнены

несбыточными или трудновыполнимыми прожектами. Калигула заботился о том, чтобы основать город в Альпах, перекопать Истмийский перешеек и сделать мост из кораблей через залив между Байями и Путеоланским молом длиной около трех с половиной километров, чтобы предстать пред парфянскими посланниками «столь же великим, как царь Ксеркс». Это должно было обеспечить признание величия и божественности. И хотя Калигула осуществил свою глупую мечту с мостом, она ничуть не приблизила его к признанию. Нерон намеревался повторить военные подвиги Александра Македонского, набрав легион из очень высоких молодых воинов, но быстро свел абсурдную идею на нет. То же можно сказать о Гитлере, который строил планы постройки гигантских архитектурных сооружений, мостов и даже пышущей великолепием и поражающей масштабами гробницы для себя. Саддам Хусейн по-своему трактовал Коран и считал себя высшим религиозным лицом на Востоке. Усама бен Ладен заболел манией величия и пребывает в уверенности в своем мессианском предназначении в борьбе с неверными.

Немаловажным нюансом являются масштабы представлений деструктивных личностей. Они практически всегда мыслят исполинскими категориями, поэтому их прожекты захватывают многие неискушенные души, а открывающиеся путем оперирования иллюзиями перспективы дают новый простор всем тем, кто становится в ряды их приверженцев и последователей.

Например, в сказочной программе бен Ладена центральное место занимает подготовка всемирной исламской революции и создание нового миропорядка без американцев, евреев, «крестоносцев» (то есть христиан). «Исламское

объединенное государство» должно объединить 50 стран Азии, Африки и Европы, а план установления исламского господства должен быть завершен к 2100 году.

Однако идолы разрушений живут не только прожектами, они хорошо чувствуют пульс настоящего. Но в отличие от настоящих докторов, которые умеют лечить, деструктивные личности заняты другим: использованием кризисных ситуаций для собственного возвышения. Может показаться удивительным, но нагромождение хаоса, царство анархии и всеобщая неразбериха всегда становились самой благодатной почвой для восхождения «злых гениев». Противники любого развития, они строили свою стратегию на стремительном и яростном воплощении в жизнь альтернативных решений в моменты ослабленности общества, государств или правящих элит. За счет дерзкого напора и безжалостного истребления всего, что становилось на пути к восхождению, они приобретали авторитет и влияние на окружающий мир, замешанные на страхе и действии у других людей искусно пробужденных инстинктов самосохранения. Так они превращались в могущественных тиранов, достигающих возможности диктовать волю и вершить судьбы мира, неизменно опираясь на менее значимые, но до гроба преданные деструктивные личности. Этот фундамент «злые гении» формировали путем поощрения и поддержки в амбициозных и малоспособных людях иррациональных порывов, а также благодаря ощущению безнаказанности во время пребывания во власти.

Калигула вошел во власть на фоне чрезвычайного кризиса общества, вызванного периодом роста противоречий между принципатом

Тиберия и сенатом. После искусного Августа, добивавшегося многого благодаря союзу сторонников и умелой политической игре, грубое попрание прав сенаторов со стороны принцепса Тиберия, нагнетание страха и недоверия в среде римской аристократии вызвали всплеск напряжения и настороженности. Для народа, умеренных политиков и большей части сената Калигула был символом республики и олицетворением справедливости, что связывалось с образом его отца Германика. Сам же Калигула отчетливо осознавал, чего от него ждет народ Рима и окрестностей: хлеба и зрелищ. Раздача хлеба, небы-валый размах зрелищ, откровенное высвобождение демонов в душе каждого гражданина Рима усыпили бдительность тех, кто ждал перемен. Период политической мимикрии пролетел, как миг, и убедившийся в своей безграничной власти Калигула начал отсчет новому кризису.

Нерон вошел в историю благодаря своей на редкость волевой и властолюбивой матери, которая ощутила возможность воспользоваться слабостью своего аморфного и подверженного влиянию окружения мужа — императора Клавдия. Само по себе ослабление государственных пут на фоне роста бесчинств и коррупции нового влиятельного сословия — вольноотпущенников — сделало приход Нерона приемлемым и даже желанным.

Чингисхан ворвался в историю благодаря разобщенности степных кочевников, которых он объединил в могучую силу. Бесконечная борьба воинственных племен была их вечной слабостью, тогда как умелое использование кризиса Чингисханом сделало объединенных кочевников разрушительной силой, которая ураганом пронеслась над миром. Иерархический порядок степной знати, ориентированный на родство и

клановый порядок, полностью изжил себя, чем не преминул воспользоваться воинственный предводитель. Он открыл перед простыми, но амбициозными кочевниками новые перспективы в обмен на контролированную жестокость и агрессию.

Иван Грозный также был плодом кризиса на Руси, и его деструктивное начало было устремлено, прежде всего, на истребление более слабых возмутителей спокойствия. Использование кризиса в его случае связано не с чем иным, как с подсознательным созданием монополии на разрушения, недопущение и сдерживание малой агрессии разрозненных аристократических слоев и родов. Уничтожая всех и выступая войной против своих же помощников, кровавый царь пытался предупредить раскол элиты. Убивая многих, он, кроме удовлетворения собственного аппетита, боролся с кризисом разъединенности высших слоев общества. Вызвав всеобщую боль и слыша вопли умирающих от разящей руки, он намеревался заставить всех подчиниться воле одного властителя, но подчиниться безропотно, признавая деструктивное право одного, самого сильного, опирающегося на «божественную легитимность» царской власти и способного силой подавить любые импульсы в окружении. Если бы ко времени прихода Ивана Грозного на Руси не было такого вопиющего кризиса, а боярское сословие было сплоченнее и имело узаконенную, апробированную систему управления государством, царь-убийца был бы уничтожен еще в первые годы своего правления. Но воля царя вкупе со склонностью славян признавать силу одного правителя, противопоставленную законам и традициям, оказались сильнее, а кризис был слишком глубок, чтобы помешать личному злу Ивана IV ворваться в

историю. Екатерина Медичи являет собой еще один

пример использования обширного, на этот раз религиозного, кризиса для утверждения своей воли. Достаточно долго наблюдавшая за развитием борьбы с протестантским движением, королева-мать избрала радикальный путь удара с плеча. Свою собственную стратегию она на протяжении многих лет строила на сталкивании лбами противоборствующих сил, запуская в убийственную мясорубку и родных, и искренних сторонников, и могущественных противников. В организации же Варфоломеевской ночи проявился масштаб центростремительных сил агрессии.

Григорий Распутин воспользовался духовным смятением и личным кризисом царской семьи, ослабившим и управленческие бразды государства. Поражение в войне с японцами, рост упаднических настроений в массах, революционные волнения на фоне замкнутости монаршей семьи, неспособности ее адекватно реагировать на вызовы времени позволили сибирскому псевдопроповеднику не только проникнуть в интимный мир императорской семьи, но и влиять на большую политику.

Иосиф Сталин в течение долгого времени действовал как террорист, оперирующий бомбами замедленного действия. Он может считаться отменным специалистом по производству кризисов, ибо благодаря собственным хитро расставленным ловушкам сумел сфабриковать напряженность в правящей среде. Ничем не проявив себя лично после захвата власти большевиками и держась в фарватере лидеров исключительно за счет намеренного сближения с Лениным и крайней агрессивности по отношению ко всем остальным деятелям партии, Джугашвили превратился в подлинного Сталина тогда, когда оказался

представителем Ленина на юге России. Вместо исполнения воли партии и ободрения командиров военных формирований он благодаря ухудшающемуся положению в регионе потребовал для себя исключительных полномочий, в том числе и в вопросах проведения кадровой политики в армии. Сталин продвигался к власти на фоне микрокризисов, охватывающих небольшие группы влияния. Каждая новая детонация, умело созданная им самим, позволяла направленным взрывом выводить из обоймы управленцев наиболее перспективных, а значит, наиболее опасных для него. Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин постепенно были вытеснены им на обочину политической жизни, а зоны их влияния заполнялись уже Сталиным. Удивительно, что даже после узурпации власти в 1929 году инерция неуверенности в себе заставила его продолжать «подрывать» сознание общества искусственными кризисами. Он словно держал на коленях пульт, позволяющий создавать подземные толчки искусственных землетрясений, каждое из которых должно было уносить с собой потенциальных конкурентов или массы людей, что имело целью устрашить и вторую линию власти, и весь народ.

Адольф Гитлер также ворвался в большую политику благодаря гигантскому крушению немецких идеалов. Дух немецкого народа, не желающий мириться с унизительными условиями Версальского мира и бесперспективностью Веймарской республики, жаждал неповиновения и восстания. И Гитлер, угадав стремления части общества, дал ему ориентиры, побудил к борьбе, поведав о безнаказанности сильного. За этим чисто немецким кризисом последовал другой, уже мирового масштаба. Воспользовавшись почти полным разладом национальной экономической

системы, разрухой, повальным банкротством и набирающей немыслимые обороты безработицей, Гитлер своими яростными нападками на власть и предложениями альтернативы добился успеха и оказался в кресле рейхсканцлера. Он устлал свое восхождение к власти трупами тех, кто хоть как-то сомневался в фюрере, он уничтожал людей с методичной последовательностью, насыщаясь убийствами сам и ободряя, стимулируя к актам насилия непосредственных исполнителей, он превратил истребление в систему…

Использование Саддамом Хусейном периода критической истощенности Ирака также очевидно. Свои усилия он направил на то, чтобы в период перемен, заговоров и смен власти подняться, утвердившись с помощью запоминающегося насилия. В поле зрения лидеров-предшественников он попал благодаря невиданной жестокости, их самих он отлучал от власти в тот самый момент, когда они расслаблялись, упиваясь только что достигнутым влиянием. Кризис и война были любимым временем Саддама Хусейна, потому что открывали все новые и новые возможности для расширения полномочий и оправдывали любое пролитие крови.

«Террорист номер один» — Усама бен Ладен — достаточно ловко эксплуатировал кризис ислама и ослабление исламской культуры в сравнении с западной. Технологиям и достижениям науки он противопоставил свой театр смерти, став в нем постановщиком и продюсером массовых трагедий. Его ноу-хау состоит, прежде всего, в умении улавливать тайные стремления исламского мира периода упадка и создавать нестандартное, грозное противопоставление для изменения ситуации. Рецепт убивать не нашел бы ободрения со стороны исламского сообщества, не находись оно в таком

сложном, почти безвыходном положении.

Конкуренция и соперничествов деструктивном преломлении

В нашем мире конкуренция и соперничество не только привычны, но давно признаны явлением, стимулирующим развитие и собственно эволюцию человека. Все живое пронизано духом состязания, и это вполне нормально. Стремление к победе лежит в основе естественного отбора — основы физиологического развития живого. Без конкуренции многие достижения человека в науке и искусстве были бы невозможны. Но существует глубокая пропасть между нормальным соперничеством и деструктивным воздействием на конкурентов. Если для победы в обычном соревновании участники направляют усилия на развитие себя, на улучшение своих собственных качеств и возможностей, то деструктивные усилия направляются на уничтожение конкурента, ликвидацию соперника как раздражителя. Деструктивная личность, словно признавая свою неспособность преобразовываться и становиться лучше других состязающихся, если не отбрасывает, то переносит на второй план преобразование своих качеств. В самом состязании ключевым вопросом для деструктивной личности становится поиск возможностей устранения конкурента, что часто является неожиданной для конкурентов, асимметричной стратегией.

Опыт взаимодействия исторических личностей дает множество различных примеров творческой конкуренции — от умиротворенного поиска истины и холодной отстраненности Леонардо да Винчи в споре с Микеланджело до кузнечного накала страстей в борьбе идей Альбера Камю и Жана Поля

Сартра. Если, к примеру, отрешенного Леонардо не волновало ничего, кроме истины искусства, то ураганно бешенный Микеланджело стремился к открытому конфликту и противостоянию. Моцарт, конкурирующий с придворными музыкантами, сосредоточился на создании шедевров и демонстрации неподражаемого мастерства, принципиально не участвуя в грызне и тайных интригах. Зигмунд Фрейд и Карл Юнг, Фридрих Ницше и Рихард Вагнер в своих отчаянных диспутах и конкуренции искали истину, искали высшего арбитра в лице аудитории и приверженцев, издавали тома отточенных и выстраданных трудов, никогда не опускаясь до удара в спину или даже грубого высказывания в адрес противника. Титаны, точно осознавая свою роль в истории, никогда не позволяли себе мыслить мелкими категориями, они сосредоточивали энергию на великих и пламенных идеях, честно и самозабвенно трудясь изо дня в день, прежде всего над самосовершенствованием, и это позволяло создавать совершенный продукт. Так или иначе, в основу конкуренции было положено верховенство идеи, лучшее качество производимого на свет изделия, способность привлечь внимание широкой аудитории.

Совсем иная форма конкуренции у деструктивных личностей. Пораженные «нравственной болезнью», обретающие свое место в жизни при помощи катастроф и всеобщего бедствия, они стремились применять запрещенные приемы, не чураясь дурной славы и перспективы стать карикатурой в глазах идущих вслед поколений. Калигула в тихом споре с Тиберием использовал незатейливую лесть и сладкую фальшь, чтобы задушить старика, как только тот ослаб. В своей бесхитростной жизни инфантильный

Калигула всерьез соревновался со статуями богов, полагая, что мрамор или бронза могут превратить его в монумент. Нерон трепетал при самой мысли о конкуренции, загодя организовывая убийства и казни тех, кто мог оказаться потенциальным соперником. Кичащийся образованием Нерон опустился до борющегося со статуями Калигулы: однажды в приступе ярости творческого бессилия он велел разрушить скульптуры известных кифаредов древности. Чингисхан, представляющий более низкий уровень культурного развития, с детства пребывал в уверенности, что единственной формой устранения конкурентов является убийство. Примечательно, что такой подход был характерен для всей монгольской общности, что подтверждает просьба (впрочем, «Сокровенное сказание» могло и исказить действительность) главного конкурента и бывшего друга Чингисхана за власть над всем пространством степи — Джамухи — предать его смерти в ответ на предложение Чингисхана поверженному противнику жить рядом с ним.

Для Средневековья, когда дело касается деструктивных личностей, характерны преимущественно прямолинейные методы борьбы с конкурентами. Скажем, Иван Грозный пытался устранять не только потенциальных конкурентов, но и любую авторитетную фигуру, которая в общественном или историческом преломлении могла бы затмить его собственную. Но он превзошел Чингисхана многоликостью смерти, перейдя от простого убийства к обязательным пыткам, издевательствам и поиску шокирующих форм медленного, многочасового убивания. Екатерина Медичи подходила к конкуренции с чисто женской непосредственностью, излюбленным способом «кровавой королевы» было

отравление. Но она не брезговала и заказными убийствами влиятельных персон, а при управлении государством путем тайных интриг и умения развести врагов по разные стороны баррикад эта женщина заметно превзошла таких посредственных властителей, как Калигула, Иван Грозный или Саддам Хусейн.

Развитие цивилизации открыло путь к новым формам конкуренции, чем не преминули воспользоваться и великие негодяи. Если для воздействия на психически слабых женщин Григорий Распутин использовал гипнотическое или сексуальное влияние, то для борьбы с сильными конкурентами он просил императрицу оказать поддержку в том или ином деле.

Хотя Ленин для воздействия на конкурентов нередко использовал крепкое словцо в их адрес, понося политических противников в статьях и с трибуны, но он никогда не опускался до организации их тайных убийств. Сталин же, наоборот, уничтожал физически всех тех, кто представлял реальную или мнимую опасность. Но если убийство Кирова еще как-то связывалось с прямой конкуренцией, то уничтожение Троцкого через много лет после его высылки из СССР свидетельствует о беспрецедентных фобиях диктатора, управляющих его помыслами и поступками. К моменту убийства Троцкого разрушительные метастазы паранойи полностью поразили мозг тирана, позволив живущему внутри него чудовищу безнаказанно выползти наружу.

Итак, в конкурентной борьбе всех этих людей отличало одно: страх перед противником, вызванный неуверенностью. Этот страх, как петля на шее, удерживал их от великодушия прощающего врагов Цезаря и величественного спокойствия творящего Леонардо. Развитие

цивилизации очень мало повлияло на совершенствование психики человека, и, как и много веков назад, Саддам Хусейн и Усама бен Ладен в начале XXI века видели лишь один путь борьбы с конкурентами — их физическое устранение. Единственным достижением нашего технологического века стало виртуозное сопровождение убийств широкими информационными кампаниями, призванными либо устрашить других противников, либо заретушировать истинную причину уничтожения людей.

Но, конечно, нельзя оставить без внимания такую важную деталь, как уровень опасности конкурентов для наших героев. Вряд ли будет преувеличением утверждение, что многие карательные действия и смертоносные чистки Калигулы и Нерона были вызваны проявлением инстинкта самосохранения и являлись ответом на реальные и возможные заговоры. Страх перед падением толкал римских императоров на жестокие расправы с ближними, и особенно с теми, кто мог бы претендовать на их место. Калигула едва не казнил сестер, но сам факт раскрытого заговора ускорил проявление звериных черт в императоре. Чингисхан наверняка был бы уничтожен, если бы сам не прибег к многочисленным убийствам. Иван Грозный, не исключено, также был бы низвергнут, если бы не начал серию устрашающих карательных операций. Сталин неспешно и последовательно плетущимися сетями интриг по очереди накрыл своих политических соперников в партии и затем расправился с ними с ужасающей беспощадностью. Сначала он организовал устранение самого главного конкурента — Троцкого, затем пали Каменев, Зиновьев и, наконец, Бухарин. И если

интеллигентного Бухарина сложно заподозрить в возможности пойти на радикальные меры, то Каменев и Зиновьев или тем более Троцкий вполне могли бы раздавить Сталина и даже уничтожить физически. Наконец, для Сталина и исключение из партии само по себе приравнивалось бы к гибели, и случись такое, его психика вряд ли могла бы оправиться от этого удара. А вот после того, как путь наверх оказался расчищенным, деструктивная натура диктатора потребовала физического уничтожения тех, кто помогал ему ранее, но мог оказаться соперником в будущем. Осознание возможностей власти — совершать казни и оставаться безнаказанным — привело к безумному истреблению людей.

В конкуренции и состязаниях с соперниками, порой доходивших до беспощадного уничтожения, резко обострялись характерные черты демонических личностей — удивительная способность приспосабливаться к обстоятельствам, невероятная изворотливость и связанные с этим актерские таланты. Эти черты часто позволяли не только выживать в сложных условиях сурового мира, где каждый стремится к доминированию, но и замаскироваться, а потом незаметно выстроить свою истребительную стратегию. Ущемленные однажды, затаившие обиду и жажду мести, разрушители по природе, они никогда никому и ничего не прощали, действуя с предельной осторожностью и поразительным терпением.

Калигула, словно зависший между жизнью и смертью, играл неистово и отрешенно, будто это было последнее представление в его жизни. Чтобы не погибнуть, он заигрывал с императором и представал самым послушным из рабов, из-за чего в Древнем Риме возникла поговорка, что «не было на свете лучшего раба и худшего государя». Дейст-

вительно, если о притворстве и актерском мастерстве будущего императора-зверя слагали легенды, то это свидетельствует об его умении лавировать в критических ситуациях. Не худшим актером являлся и Григорий Распутин, о котором писали, что он «мог быть попеременно порочным и набожным, очень любезным и в следующую минуту — шокирующе грубым». Будучи неграмотным сельским мужиком, он, тем не менее, тонко чувствовал внутренние психические состояния своих собеседников и вел себя так, чтобы максимально воздействовать на их психику. Причем почти всегда его игра оказывалась по-строенной на ломке ожиданий; он тем и брал окружающих, что производил впечатление непредсказуемого и способного на любой поступок. Редким талантом приспосабливаться обладал Гитлер, отдавший немало времени и сил развитию этого качества. Благодаря своей замысловатой риторике, основанной в том числе на владении голосом, использовании мелодики и колоритной мимики, он менял представление окружающих о событиях и действиях людей. Наиболее феноменальным случаем исследователи называют его поведение в суде после провала «пивного путча». Гитлер, который, как уже говорилось, позорно бежал с места сражения, благодаря невероятной изворотливости сумел по-иному интерпретировать все события и перекроить историю. В результате мастерской словесной игры Гитлер после провала «пивного путча» не только вышел из бесславной истории героем в глазах своих сподвижников, но и вызвал симпатии судей, что позволило получить поистине смешной срок заключения.

Невообразимое притворство демонстрировал и Сталин. В период чисток в партии он мог ласково

общаться с уже обреченным человеком, с маской напускной искренности и дружелюбия поздравлять другого, помеченного черной меткой и попадавшего в тюрьму буквально через несколько часов после милого общения с «вождем». Копируя советского вождя, к подобным ухищрениям быстро приобщился и его иракский клон Саддам Хусейн. Фарисейство всегда сопровождало великих злодеев, позволяя им маскироваться не хуже, чем это делает хамелеон.

Сильные стороны деструктивных личностей

В поисках ответа на вопрос о причинах принятия миром того или иного деятеля с иррациональным мышлением нельзя не признать и наличие у них сильных сторон. Иногда исследователи говорят о таком любопытном и мало поддающемся логическому объяснению качестве «злых гениев», как магнетизм, силу которого они направляли на осуществление влияния на мир. Основным источником такой внутренней силы и магнетической энергии воздействия, по всей видимости, является колоссальная мощь собственных убеждений и фанатическая вера в собственную идеологию. Сосредоточенные на одной цели и опьяненные ею, они демонстрировали одержимость полубезумного человека, всегда имеющую отражение во взгляде. Но если глаза философа, мыслителя и творца поражают спокойной глубиной гармонии, балансом внутреннего и внешнего мира, то взгляд разрушителя, такой же целеустремленный, но беспокойный, как штормовой ветер, имеет противоположную направленность вектора силы. Он поражает окружающих фанатизмом, нездоровым огнем застывшей бури, предвестником

разрушений. Кажется вполне естественным, что сверкающие молнии во взгляде разрушителя вызывают болезненное ощущение столкновения с чем-то необъяснимым, непредсказуемым и таин-ственным. Такой взгляд кажется неестественным, он будоражит и переворачивает все внутри некогда спокойного обывателя, его действия сродни гипнозу или религиозной одержимости, особенно если подкрепляются метким, к месту вставленным словом. Эта подкупающая и покоряющая сила психовизуального воздействия обладает способностью пробуждать в своих жертвах неизбежно сидящую в них страсть к насилию, захватывать массы цепной реакцией и увлекать их в кровавые действа.

Действительно, многие разрушители обладали таким свойством, поскольку были сосредоточены на кощунственных идеях, в которые свято верили и которые неистово пытались навязать остальному миру. О силе взгляда Адольфа Гитлера ходили легенды: как отмечали очевидцы, вошедший в раж фюрер мог изменить убеждения собеседника. Зато ощущение непринятия, отвержения его аудиторией тотчас лишало идеолога фашизма душевных сил, и он моментально ретировался, спасаясь бегством, если был неспособен сломить эмоциями сопротивление рационального мышления. Многие авторы говорят и о гипнотической силе Григория Распутина, чьи энергетические возможности позволяли оказывать заметное воздействие даже на психологически сильных, уравновешенных мужчин. Безусловно, присутствует пресловутый магнетизм и у лидера террористов Усамы бен Ладена, и его природа, как нам кажется, проистекает из религиозного фанатизма.

В большинстве случаев деструктивные личности представляли собой образы отъявленных

фанатиков с ограниченным умом, зацикленных на одной из иррациональных идей. Но направление усилий на одну, часто единственную цель предусматривало отказ не только от созидательной деятельности, но и от любви, семьи, общепринятых ценностей в целом, что не могло не составлять гигантского преимущества перед остальным миром, распределяющим энергетические ресурсы на множество мирских задач. Направляя свои мысли в одно русло и делая его могучим потоком, такие люди, как Чингисхан, Гитлер, Сталин или бен Ладен, пренебрегали другими человеческими благами, но не в силу волевого аскетизма, а потому, что были захвачены собственными иллюзиями целиком, отдавались им без остатка.

Кроме того, объективности ради отметим, что многие из «злых гениев» в действительности обладали некоторыми чрезвычайно важными для достижения успеха качествами. Даже Калигула, являвший собою психически неполноценную, недоразвитую личность, продемонстрировал удивительные способности выживать в агрессивной, хищнической среде. Подобную способность проявил и Чингисхан, что сыграло ключевую роль в его становлении как лидера. К несгибаемой воле знаменитый кочевник добавил понимание духа перемен и знание психологических особенностей своих соплеменников, предложив и закрепив новую форму построения иерархического порядка. Терпеливость и умение маскироваться были одними из уникальных сторон Екатерины Медичи, позволившими ей не утонуть в потоке бесконечных дворцовых интриг и заговоров. Напротив, она сама со временем превратилась в настоящую акулу, в безжалостных челюстях которой погибло немало противников. Впрочем, осторожность на первом этапе правления проявили

практически все властители-тираны. Калигула и Нерон настолько усыпили бдительность сената своими благонамеренными поступками, что их подготовку к последующему наступлению без преувеличения можно сравнить с бесшумной поступью крадущегося к жертве хищника. То же можно сказать о периоде возвышения Сталина или Саддама Хусейна. Долгие годы прозябания в тени какого-то более авторитетного лидера, а затем смелый рывок, отлучение авторитетов от власти, беззастенчивое присваивание себе их достижений, переписывание истории — и уже из тумана противоречивых времен миру является новый идол, позволяющий себе вершить судьбы народов. К слову, относительно тихое начало было характерно и для Ивана Грозного, как бы выжидавшего, когда наступит время для абсолютного произвола. На самом деле, он сам создал этот произвол, когда убедился, что запуганное окружение и безвольные массы позволят ему совершать любые преступления. Осторожности не был лишен и Гитлер, который после провала «пивного путча» избрал совершенно иную тактику, основанную на легитимном продвижении к вершине власти. Кроме удивительно успешной политической демагогии, Гитлер был силен в оперировании ассоциативными картинами, ему не было равных в фальсификациях путем представления вырванных из контекста деталей.

Интриги были ремеслом Екатерины Медичи и Иосифа Джугашвили, которые они отточили до уровня искусства. Сталин проявил себя крупным игроком в аппаратных сражениях, а его искусство вести коалиционные политические войны снискало диктатору славу исключительно виртуозного политического стратега. Небезынтересно, что это умение Сталина отмечалось даже в западной

литературе как поучительные возможности коалиционной стратегии, реализуемой в политической борьбе. Тихая и молчаливая манера Сталина действовать против однопартийцев позволила усыпить их бдительность и предупредить возможность создания сильных контркоалиций.

Понимание психологии масс и старательное выведение формул влияния нередко являлись сильной стороной злобных разрушителей и моральных уродов. Примечательной можно считать их невероятную способность учиться друг у друга, схватывая на лету основополагающие принципы управления людьми, оперирование символами и шаманскими фокусами. Если Калигула учился у Тиберия, то Нерон многое почерпнул из периода царствования Калигулы. Сталин определенно многое взял из методов устрашения людей царем Иваном Грозным и даже называл его учителем, а Саддам Хусейн прилежно учился у Сталина. Иракский диктатор лепил близкие даже по содержанию к сталинским лозунги, а портреты развешивал в стране по сходному принципу, предпочитая лично как можно меньше общаться с народом, насыщая сознание подданных фантомным, технологически обработанным и приведенным в идеальный вид собственным образом. Именно так поступал советский палач, не умевший разговаривать с массами и общавшийся с ними с помощью своеобразного пульта дистанционного управления.

Одной из составляющих формулы дистанционного управления и создания очищенного от мирской шелухи «героического» имиджа являлось написание книг и наводнение ими пространства, в котором осуществляется влияние. Этим принципом пренебрегали лишь

самые недальновидные тираны, как правило получившие власть не путем вооруженной борьбы, а в качестве дара судьбы, как, например, Калигула. Книги решали сразу несколько задач — от коррекции биографии и имиджа до фальсификации жизненных программ и стратегий. Писали или нанимали летописцев Иван Грозный, Гитлер, Сталин, Саддам Хусейн. Даже такие диковатые персонажи с низким интеллектом, как Григорий Распутин, пытались оставить о себе дозированную информацию, призванную скорректировать представление современников и потомков об их устремлениях и деятельности. Сибирский крестьянин, по всей видимости, благодаря чьей-то подсказке нанял такого «летописца» для написания «Жития», призванного одухотворить и возвысить животное, которое внедрилось в российскую элиту под видом «божественного старца». Бен Ладен предпочитает телетехнологии, что обеспечивает несоизмеримо больший охват аудитории и важную для него демонстрацию «живого» общения. Даже Чингисхан придирчиво контролировал эту сферу. Он сделал это в конце жизни благодаря приближению к себе летописцев и позволению писать то, что он хотел о себе услышать. Не вызывает никакого сомнения, что написанное в «Сокровенном сказании» является либо прямо распространенной информацией кочевника о себе, либо очень близкой производной от этого.

Большинство тиранов-фарисеев пребывали в конфликте с реальностью, нередко испытывая страдания от расщепления собственной личности. Однако, балансируя между реальностью и виртуальным миром собственных фантазий, они развивали свое воображение до неестественных форм и потому оказывались способны увлекать за

собой в область сплошных иллюзий. При этом в своих призывах они чаще всего опирались не на реальные знания, а на эмоции, вызывая сильные ассоциации и подключая свое воображение к решению тех или иных политических, экономических или каких-либо иных формул.

Темные персонажи истории часто удивляли высоким уровнем работоспособности. Конечно, работа Саддама Хусейна по 18 часов в сутки или неусыпность советского вождя в известной степени миф, предназначенный для одурманивания истощенных лишениями масс. Но правда и в том, что эти диктаторы действительно были способны демонстрировать поистине не сопоставимую с их окружением работоспособность. Неприхотливость и выносливость Чингисхана и Усамы бен Ладена в значительной мере помогли им в осуществлении возложенной на себя миссии.

Оперирование символами стало, пожалуй, самым крупным подспорьем для деструктивных личностей, а возможность апеллировать к мистическому и непостижимому миру, который обычному неискушенному человеку внушает если не благоговение, то уважение и страх, использовалась ими всякий раз, когда не хватало собственных духовных сил. Чингисхан перед крупными военными походами «советовался» с богами. Иван Грозный утверждал, что Богом предписанная царская власть дозволяет вершить судьбы людей. Гитлер не уставал подчеркивать, что Бог ему указывает путь. А однажды он дошел до того, что в экзальтации закончил свою речь словом «Аминь!». Естественно, убеждал в своей божественной силе и миссии и «старец» Распутин. Религиозный характер деструктивной риторики всегда приносил этим личностям успех.

Из одного источника. Личность и история

Было бы непростительной ошибкой не признать, что и деструктивные импульсы, и великие творческие порывы проистекают из одного корня. Жажда более сильного сопротивления действительности возбуждается многими фак-торами, среди которых стремление насытить уязвленное самолюбие, успокоить ущемленную гордость и доказать окружающим свою личностную состоятельность занимают достойное место. Впрочем, не только импульсы любой деятельности связаны у человека с довлеющим над ним, неослабевающим в течение всей жизни бессознательным желанием оставить о себе информацию, записать данные о себе на любом носителе, как можно больше и как можно колоритнее. Это неодолимое влечение является производной от инстинктивного стремления к выживанию, сохранению и продлению рода, но не всегда человеку удается настолько развить свою личность, чтобы главный вектор усилий был направлен на ее бесконечное совершенствование. Бюргерская формулировка ограничивается крошечным циклом в виде построенного дома, выращенного сына и посаженного дерева. Этот человеческий импульс вполне претендует на то, чтобы интерпретироваться как инстинкт влечения к жизни, такой же сильный, как влечение к смерти, и, по сути, содержащий в себе стремление продлить род, далеко выходя за его рамки. В его примитивных проявлениях возведены в символы все виды деятельности: рога или шкура животного символизируют успехи охотника, медаль ценна обеспечением долгой памяти о подвигах на войне, архитектурное сооружение создаст иллюзию могущества и власти над формой, первое открытие

полюса, первый полет в небо, выход в открытый космос — все призвано навечно врезаться в коллективную память человечества. Чем сильнее разум, тем изысканнее способ и глубина оставленной информации. Удивительная картина, поразительная скульптура или сногсшибательная компьютерная программа призваны стать частью мировой памяти, напоминанием о процессе эволюции, ассоциирующемся с тем или иным именем. Но есть и другая информация, которая также становится частью коллективного сознания: шокирующие разрушения, масштабные потрясения и резонансные убийства. Вот почему такие исторические эпизоды, как поджог храма Геростратом, Варфоломеевская ночь, убийство маньяком Джона Леннона, становятся не менее запоминающимися, чем созидательные шаги человека. Ограниченные скудоумием, подталкиваемые навязчивым стремлением оставить информацию о себе худшие представители человеческого рода двигаются по деструктивной шкале — от вырезания на дереве своего не интересного никому имени до уничтожения признанных миром ценностей.

Иногда к первым шагам в строительстве своей личности человека толкает отвержение окружающим социумом и ограничение свободы. Но беспредельное одиночество и желание найти привлекающий внимание способ самовыражения могут создать Леонардо или Ван Гога, а могут — Гитлера или Сталина.

Многие выдающиеся личности содержали в своей природе огромное количество мерзких желаний и пороков, порой проявляя их в ужасных формах. Они, словно бегуны на длинную дистанцию с чашкой в руке, то и дело проливали часть ее содержимого. Но ключевым отличием от символов

деструктивного у них являлась сама дистанция, движение к великой цели, делающее их самих великими. Хотя сложно провести четкую границу между Александром Македонским и Чингисханом или Петром Первым и Иваном Грозным, потомки склонны судить о них по результатам, часто являющимся иллюзиями достижений. Дей-ствительно, Александр был одержим завоеваниями так же, как и Чингисхан, вел за собой по краю пропасти тысячи одурманенных людей. В пьяном бреду он убил одного из лучших друзей, а его империя, кажущаяся великой, распалась со смертью воителя. Наполеон никогда не задумывался над тем, сколько невинных душ он загубил ради одной эфемерной идеи — завоевания пространства. Нет никакого сомнения в том, что Александр Македонский, Петр Первый и Наполеон содержали в себе яркое и неискоренимое деструктивное начало. Завоеватели и государ-ственные деятели типа Цезаря, Бисмарка или Ленина нередко демонстрировали полное презрение к массам и людей рассматривали преимущественно как биологический подручный материал для строительства мостов к своим космическим целям. Они рассыпали по небу гигантское количество звезд, которые на поверку оказывались быстро исчезающей пылью. В основательном труде Эдварда Карра «Русская революция от Ленина до Сталина» содержится немало посылок на деструктивные позывы Ленина, такие как, например, обозначение «практической заповедью социализма» лозунга «кто не работает, тот не ест», откровенные грабежи крестьян и поощрение оголтелых трибуналов со смертными приговорами. «Обе стороны совершали чудовищные зверства. Политический словарь пополнился выражениями “красный террор” и “белый террор”»,

— так описывал ситуацию 1918 года историк. Но даже призывы Ленина к террору не отражали сути его личности, стремящейся к гигантским по масштабу преобразованиям общества и самого жизненного уклада. Ведя или посылая воинов на истребительные бойни, Цезарь или Бисмарк не испытывали наслаждения от того, что именно они управляли жизнью и смертью несметного количества людей. Они рассматривали войну, как и деньги, лишь в качестве универсального средства для достижения новых, более благоприятных позиций в деле государственных преобразований.

Все эти люди боролись со своими собственными деструктивными проявлениями, направляя вектор усилий на усовершенствование и развитие личности. В силу этого их деструктивное начало терялось, оказывалось приглушенным в борьбе за более звучные и величественные цели, растворяясь среди выдающихся достижений их искрометных талантов, направленных все-таки на совершенствование человека. В ожесточенной борьбе они направляли усилия на изменение себя и пространства вокруг себя, в то время как деструктивные личности — на ненавистный и враждебный им окружающий мир. Особенно отчетливо это прослеживается в судьбах правителей-тиранов, которые в поисках славы и признания часто шли на истребление своих лучших соратников — из-за неуверенности в себе и слепой боязни, что более удачливые сумеют затмить собой их бледные натуры.

Бессмысленное накопительство также является выразительной гранью и веским отличием разрушителя. Чингисхан, бредящий жаждой мести и признания, двигался по миру в поисках разрушений, собирая награбленную добычу в склады-свалки, строя свое могущество не на

революционных преобразованиях обществ, а на кардинальных разрушениях достижений более развитых культур. Иван Грозный упивался казнями людей, возя за собой по стране обозы с «добром», Гитлер бредил мавзолеем невиданных размеров, который должен был затмить гробницу Наполеона.

Пикассо нередко называли разрушителем за следование своим деструктивным порывам и порой вопиющую беспринципность. Но, желая насытиться сексом с проститутками, порадовать корридой свой возбужденный взор или заводя любовные романы с подругами своих друзей, он всегда возвращался в лоно своей идеи — самовыражения на полотнах и красочного представления различных плоскостей жизни. Ван Гог и Микеланджело также демонстрировали враждебность и нетерпимость к окружающим людям. Но эти импульсы были связаны, главным образом, с поиском абсолюта в самовыражении, ненасытной жаждой высказаться. Люди для них служили временным объектом для снятия напряжения, но в глубине естества каждый из художников осознавал, что жаждет признания этими же людьми продуктов своего творчества.

Потребность признания у «гениев зла» достигается попытками изменить не себя, а мир, развивая в себе мстительность и ненависть, беспредельное желание доминировать. Другими словами, деструктивные импульсы всегда направлены на окружающих. Еще одно существенное отличие состоит в том, что созидатель осознает ценность создаваемого им и нередко получает за свой труд способность обретать духовную гармонию, тогда как де-структивная личность, осознавая свою духовную несостоятельность, в течение всей жизни испытывает муки неполноценности, все время маскируя это путем создания монументов и иных

заменителей реального авторитета. Комплексы неполноценности и неуемная жажда признания толкали деструктивную людскую породу на ужасающие преступления, результатом которых должно было стать поклонение из страха.

Многое переплетено в одной и той же личности. Порой исследователи настаивают на необходимости гоговорить о деструктивных состояниях того или иного человека. Потому что почти не бывает идеального созидателя и абсолютного разрушителя, просто в душе одного человека перевешивают конструктивные и рациональные порывы, тогда как другой руководствуется в большей степени темными импульсами своего внутреннего мира. И если каждый человек всегда характеризуется стремлением ко все большему уровню свободы, то именно развязывание рук может либо создать условия для созидания нового великого чуда, либо обеспечить освобождение мрачных демонов из застенков своей души. Явление миру идеального творца, конструктивной личности, возведенной в абсолют, крайне редко, а без внутренней борьбы за чистоту своих помыслов и вовсе невозможно. В земном мире все тесно переплетено, проистекая из беспредельной свободы и независимости, но незыблемая свобода предопределяет столкновение каждого как с поражающей совершенством гармонией, так и с раздражителями, ведущими в беспокойный лабиринт соблазнов и искушений. И в зарождающейся личности ключевым моментом является то, какой импульс окажется первичным и возьмет верх — неутоленная жажда созидателя или порывы разрушителя. Вот почему выразительные личности демонстрируют нам обжигающий откровением симбиоз качеств.

Люди, зажигавшие лампады истории, в

большинстве своем демонстрировали поразительную двойственность натуры, подтверждая, что чудотворные силы разума могут перетекать в бесплодную плоскость забвения, безумства и животного восприятия мироздания. Нередко можно с удивлением обнаружить присутствие у выдающихся личностей мощных деструктивных порывов. Но от деструктивных фигур истории их непременно стеной отделяло присутствие великой созидательной идеи, а также то, что порывы насилия, агрессии или неестественных для общества желаний никогда не ослепляли их. Говоря словами Эриха Фромма, им удалось выйти из роли пассивной твари, заброшенной в этот мир без их ведома, согласия и желания, подняться над пассивностью существования и стать «творцами».

В XXI веке слишком многие пребывают в уверенности, что именно личность творит историю, перекраивая карту мира, создавая новые системы ценностей, новые ориентиры для масс и народов, определяя новую реальность для современников и потомков. Исторический опыт свидетельствует, что сопротивление приходу деструктивных личностей и, соответственно, появлению новой волны иррациональных ценностей всегда оказывалось слишком слабым. Ослабленная коллективная воля не способна противостоять гигантскому напору дьявольской силы, возможно, потому, что утверждение рационального, победа любви и красоты граничат с деструктивным. И то и другое опирается на великую свободу. Но только в первом случае свобода способствует развитию и несет гармонию и счастье, а во втором — свобода одних высвобождает из мрака их тайные, долго бродившие желания, неся в мир оковы и смерть для многих других.

Возможно ли остановить этот мерный ход часов, в котором кратковременные победы злой воли залечиваются веками, чтобы снова человечество оказалось подвергнуто опустошающим разрушениям, а души испытали самые мерзкие разочарования и прошли сквозь мучения ада? Мы пришли туда, откуда начинали, — к тайнам истоков человеческих устремлений и начинаний, в которых ученые преуспели гораздо меньше, чем в создании могущественных кораблей для покорения космоса или в проникновении внутрь микромира. Самым неясным для человека все же остается его собственное сознание. Возможно, потому, что, по меткому выражению одного из современных исследователей его глубин Александра Сенкевича, «вся история человечества, от начала и до конца, отпечатана в извилинах головного мозга, тогда как «я» великого человека — ослепляющая на мгновение молния этой истории».

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

ДЕМОН ВНУТРИ КАЖДОГО

Только в моей философии все зло мира осознается в своем полном объеме: мы можем его осознавать, потому что на вопрос о его происхождении ответ будет тот же, что и на вопрос о происхождении мира.

Артур Шопенгауэр

Истоки деструктивности

«В человеческой душе жестокость таится подобно зверю, скованному, но готовому в любой момент прыгнуть». Это замечание психоаналитика Штекеля, безусловно, перекликается с

откровениями многих древних философов, посвятивших жизнь размышлениям над природой людских поступков. Не стоит думать, что тайное или явное стремление к агрессии появилось в природе человека в процессе его эволюции, напротив, существует множество предположений в пользу того, что деструктивное изначально и всегда было заложено в нем. И не стоит думать, что раньше люди не подозревали об этом. Скорее, стоит согласиться с Шопенгауэром: стремление человека к жестокости и агрессии родилось вмести с ним. Дело, однако, в том, что ключевое различие между человеком и животным состоит в наличии разума, который позволяет ему развиваться либо в сторону созидания и творчества, либо в сторону разрушений. И если соперничество за власть и влияние между животными заканчивается выяснением отношений и выявлением сильнейшего, то у людей определение наиболее могущественного на данный момент индивидуума может только открыть главу борьбы, в которой с течением времени могут проявляться все более изощренные и усовершенствованные методы низвержения своего потенциального или реального противника. Это путь скованного и ограниченного разума.

Важным достижением современной цивилизации может стать всестороннее изучение агрессии и обоснование объективного ответа на вопрос о том, можно ли сдержать напор деструктивного в человеке. Признавая бесспорность живущей в каждом агрессии и жестокости, Эрих Фромм предложил довольно интересную философскую форму аргументации агрессии. По мнению мыслителя, человек не лишен потребности преодолеть собственную ограниченность, что является одним из источников любви. Но если

человек не способен к любви и созиданию, тогда он может избрать противоположную формулу преодоления ограниченности своего существования, используя разрушения и агрессию. «Уничтожение жизни также дает возможность выйти за ее пределы». Таким образом, говорит ученый, стремление человека преодолеть собственную ограниченность ставит его перед решающим выбором между созиданием и разрушением, любовью и ненавистью. А жажда разрушения коренится в природе человека точно так же, как и стремление к созиданию.

Удивительными в этом контексте являются представления древнего человека в виде проекций-мифов. Например, несущая наиболее высокий уровень культуры, по сравнению с иными отрезками цивилизации, греческая мифология содержит несчетное количество братоубийственных сюжетов, не говоря уже о просто кровопролитиях. Братья убивали братьев и под стенами древней Трои, и при основании Рима, и в славянских легендах. Естественно, что убийствами, насилием и враждой была наполнена и вся последующая история человека. В ней герои данной книги — лишь наиболее известные и наиболее яркие представители этой болезни. Не обычаи породили жестокость, а природная, инстинктивная склонность к садизму в душе каждого, стимулируемая всплесками насилия в обществе, сделала человека таким, каков он ныне.

Живя в своем первобытном психическом состоянии, человек достаточно быстро осознал, что новые технологии открывают больше возможностей для утверждения своей воли и возвышения над себе подобными; особые знания с самого рождения человека стали приобретать оттенки магической, небесной силы. И в каждой

сфере бытия всегда существовала граница между конструктивным поступком и деструктивным действием. Сначала, научившись лучше соплеменников убивать животных, один индивидуум мог возвыситься до уровня их вождя благодаря своей силе и ловкости. Однако с течением времени на первый план стали выходить иные качества. Например, умение создать новое, более мощное оружие, способность консервировать добытую на охоте дичь и т. д. Неудивительно, что очень скоро человек для демонстрации своего влияния и весомости в мире ради показной силы стал прибегать к уничтожению множества животных, а затем для утверждения своей силы — и истреблению себе подобных. Чем больше развивались средства нападения и защиты, тем больше развивался и диапазон деструктивного внутри человека. Оно коснулось всех сфер его деятельности, но наибольшее проявление нашло в развитии страсти к разрушению, захвату власти за счет ущемления прав и возможностей себе подобных.

Поскольку территория, пища и способность к продлению рода стали непосредственными областями утверждения власти, именно в них наиболее остро проявилось демоническое начало человека. Вовсе не случайно история человечества является одновременно и историей войн. Человек на протяжении своего развития вместо совершенствования собственной личности неустанно боролся за такие цели и идеалы, как «расширение жизненного пространства» или «наказание неверных». Удивительно, что даже не жажда обогащения, а идеологическая платформа часто выступала в роли генерального стимула масс к агрессии, что подтверждает потенциальную готовность индивидуума выйти на тропу войны и

разрушений. Стоит вспомнить, что именно военные действия узаконивают верховенство силы, открывая возможности для выхода разрушительной энергии и грубого сексуального насилия для каждого, в том числе рядового участника событий, независимо от его социального положения и места в военной иерархии. Так не являются ли цели войны лишь хитроумными трюками, универсальными поводами снова и снова обращаться к поиску клапана для выброса накопившейся в человеческих массах вулканической силы?! Как снег на склонах гор, эта энергия накапливается в виде тревожности, напряженности, скрытых и тщательно подавляемых страстей, чтобы после критического накала атмосферы обрушиться с неизбежной могучей силой лавины, снова и снова вызывая дух насилия. Эти странные свойства человеческой души были давно известны людям, иначе Никколо Макиавелли не написал бы несколько веков тому назад, что «самодержавие легко становится тира-ническим, аристократии с легкостью делаются олигархиями, народное правление без труда обращается в разнузданность». Деструктивное — это человеческое, и не стоит кривить душой на этот счет.

Цели агрессии человека имеют несоизмеримо больший диапазон, чем в рамках животного мира. Психоаналитик и специалист по вопросам агрессии Леонард Берковиц среди причин агрессивного поведения выделяет такие не свойственные животным формы, как утверждение своей репутации путем насилия над жертвой, самоутверждение, стремление произвести впечатление, компенсацию слабости и др. Порой возникают случаи, когда агрессия совершается не с целью повлиять на социальный статус, а из

удовольствия от причинения вреда и мести. Ученый приводит примеры безпричинного убийства подростками слабых бездомных людей, отмечая, что «они лишь искали удовольствий в своих поступках». И на отрезке развития цивилизации без войн мы все чаще сталкиваемся с примерами, когда люди «просто забавляются, причиняя боль», и при виде крови впадают в безумие.

Жажда доминирования в людской среде приобретает такой гротескный и навязчивый характер, что человек часто сознательно соглашается подвергаться давлению и унижению с тем, чтобы потом самому ущемлять других и заставлять их страдать. Нередко это происходит под прикрытием государства как регулятора деструктивных побуждений человека. Классической декорацией такого явления может служить армия, где муштра солдат, граничащая с садизмом, с пафосом выдается за благо государственного масштаба, поскольку признана обеспечить безопасность и обороноспособность. Любопытным может показаться высказывание одного уже зрелого военного, пытавшегося переосмыслить свою мотивацию стать офицером и генералом. Его откровение выглядело приблизительно так: «Когда-то, будучи десяти- или одиннадцатилетним ребенком, я стал свидетелем гарнизонной сцены — а мой отец тогда служил в этом гарнизоне, — как сержант муштровал солдат. Меня дико поразило, что когда кто-то из обучаемых выполнял упражнение недостаточно браво, сержант приказывал солдатам одевать противогазы, ползать по земле, а сам при этом пинал их ногами. Хотя мне было жаль молодых бойцов, я тоже хотел возвыситься настолько, чтобы пинать их ногами». Ключевым моментом в этой си-туации является даже не «желание пинать»

ближнего, а готовность пройти через ад души, чтобы потом воспользоваться приобретенным правом доминирования.

Истинная природа деструктивных импульсов, желания унижать и оскорблять, насиловать и убивать, заставлять окружающих из страха признавать свои качества коренится в самом человеке и его представлениях об окружающем мире. Она накоплена в глубинах коллективного бессознательного — великого вместилища информации о том, что происходило с человеком в течение всего времени его развития. Принцип доминирования, выраженный неограниченной властью и собственной безбрежной свободой, направлен на ограничение свободы других. С одной стороны, благодаря действию этого принципа человек делал смелые эволюционные шаги, поскольку власть наиболее сильного вела к появлению организации в деятельности группы людей, созданию государства как такового. С другой, при покорном молчании окружения неограниченная власть неминуемо ведет все дальше в тупиковые лабиринты деструктивного царства. Но за тысячелетия своего разви-тия человечество слишком редко наблюдало гармонию во власти, чтобы можно было говорить, что человек научился находить баланс между конструктивным управлением и деструктивным властвованием. И стоит в который раз согласиться с Ницше, считавшим, что «человек будет всегда иметь только такую мораль, которая соответствует его силам». То есть для создания идеальной формы власти необходимы идеальные ограничители.

Деструктивное, присутствуя в каждом, тем не менее, заполняет человека не одинаково. Степень власти деструктивных импульсов зависит от множества взаимосвязанных факторов, и прежде

всего от воспитания, окружения в детские годы, полученного образования, сформированных жизненных ценностей и целей и конечно же от непосредственного знакомства с раздражителями темной стороны жизни. Личное прикосновение к насильственной смерти, безудержной агрессии, столкновение с враждебностью в раннем возрасте непременно оставит гнетущие рубцы в душе, но так же верно и то, что шок и стресс могут быть преодолены. В конце концов, имея внутри два взаимопоглощающих влечения — к созиданию и любви, с одной стороны, к разрушению и агрессии — с другой, человек больше развивает то, с чем он жил первые годы и сталкивался в моменты первой самоидентификации. И наши исторические персонажи продемонстрировали это — человек склонен проявлять вопиющее безволие, слабость и лень, ограничивающие мышление. Человек, имея тайные влечения к запретному плоду, потенциально готов вкусить то, что ведет к удовлетворению первичных, низменных инстинктов, если только кто-то сильный и решительный не возьмет на себя ответственность за эти поступки. Этот кто-то может быть человеком, государством, религиозной сектой, кем угодно или чем угодно. Даже научившись ценить красоту, осознавая магическое могущество жизненных циклов природы и постигнув блажен-ство великой любви, человек нередко тайно обращает свои взоры в сумрачные лабиринты своей души. Его могущественное деструктивное начало вызывает борьбу внутри. Радости побед творчества порой недостаточно для подавления жутких импульсов. Если бесы разбужены и особенно если они подпитываются ложной моралью или злой волей какого-нибудь общественного лидера, они способны выйти наружу и завладеть

искушающейся и податливой к острым ощущениям душой. Отсюда отмеченный Э. Фроммом факт, что жажда крови может охватить огромные массы людей, а «индивиды и целые группы могут иметь такие черты характера, вследствие которых они с нетерпением ждут ситуации, позволяющей им разрядить свою деструктивную энергию, а если таковой не наступает, они подчас искусственно создают ее». Отсюда также проистекает внутренняя готовность масс к войне, которая становится разрядкой агрессивности и клапаном для выпуска энергии разрушения и влечения к смерти.

Мистики предполагают, что когда любовь и созидательная красота все меньше справляются с демонами внутри масс, когда деструктивное под воздействием безнаказанности, общей вседозволенности и пробужденных в широких массах раздражителей расползается подобно чуме и становится всеобщим явлением, природа, или Высший Разум с его неизменным инстинктом самосохранения и способностью регенерации, излучает могучие импульсы спасения. И одним из таких посланий было появление Иисуса, вступившего в борьбу с демонами зла. Не опровер-гая такие предположения, лишь заметим, что великие кризисы человечества непременно порождают сильных личностей, выдвигающих для человека новые ориентиры, позволяющие ему выжить. Кажется не случайным, что вслед за явлением миру Калигулы и Нерона пришел Иисус, а на фоне восхождения Гитлера и Сталина происходило и переосмысление ценностей — благодаря рождению целой плеяды мыслителей — Николая Рериха, Эриха Фромма, Альбера Камю, Альберта Швейцера…

Взывание к демонам

Порой создается впечатление, что темных демонов души можно вызвать подобно тому, как сказочный Аладдин трением волшебной лампы вызывал всемогущего джина. Действительно, появление деструктивных импульсов у человека напрямую связано с тем, что он видит, слышит и к чему прикасается. Как вид прекрасного — от творений природы до произведений рук человеческих — побуждает к творческому поиску и порождает плодотворное мышление са-мореализации, так и сцены насилия и убийств становятся предвестниками духовного падения и сумасшествия.

Всеобщее царство деструктивного наступает тогда, когда узакониваются ложные ценности, а сами институты, призванные сдерживать аномалии, дезориентированы. Классическим примером прихода власти иррационального может считаться Древний Рим времен расцвета и падения, правители которого позволили деструктивной ночи поглотить достижения культуры и уничтожить великую империю. Рабство позволило повсеместно распространиться жестокости и ввести двойной стандарт по отношению к человеческой жизни. Все общество постепенно оказалось зараженным стремлением к необузданной агрессии. Отто Кифер обращает внимание на любопытный факт: все имеющиеся у современного мира источники говорят о том, что женщины быстро приобщились к жестокости и порой превосходили мужчин в проявлении зверства по отношению к рабам. Примечательный нюанс, свидетельствующий о том, что деструктивное охватило и поразило все слои общества. Иррациональное в человеке — это болезнь, которая может утихать, а может и

прогрессировать под воздействием внешних условий. Условия жизни самого Рима были благодатной почвой для распространения этой заразы. Пользуясь отсутствием или ослаблением ограничителей, лишенные продуктивных идей и развращенные достижениями цивилизации, люди выпячивали свои пороки друг перед другом, желая удивить и произвести впечатление на окружение, насытить глаза видом кровавого зрелища. Сенека дал представление о типичном римском подходе: «Август… обедал у Ведия Поллиона. Один из рабов разбил хрустальную чашу; Ведий приказал схватить его, предназначая для отнюдь необычной казни: он повелел бросить его к муренам, которых содержал в огромном бассейне. Кто усомнится, что это было сделано ради удовлетворения прихоти изнеженного роскошью человека? Это была лютая жестокость. Мальчик вырвался из рук державших его и, бросившись к ногам цезаря, молил лишь об одном: чтобы ему дозволили умереть любой другой смертью, только не быть съеденным. Цезарь приказал мальчика отпустить…»

Жестокость римлян часто и, кажется, небезосновательно связывают с «кровожадностью» публичных казней, истязаний и кровавых зрелищ. Отто Кифер отмечает, что случаи тирании множились, а в правление «христианского» императора Константина появились ужасные обычаи — вырывание языков, вливание расплавленного свинца в рот преступнику. Тихий и незлобный затворник Клавдий, который смиренно занимался историческими исследованиями, став императором, неожиданно начал проявлять вопиющую бессердечность. По словам Светония, на гладиаторских играх он «всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же ретиариев («бойцов с

сетью»): ему хотелось посмотреть в лицо умирающим». Скромный Клавдий не гнушался, «превышая законную кару», бросать преступников диким зверям. Чем больше свободы и власти мог получить простой смертный обитатель планеты, тем больше ему хотелось раздвинуть пределы, заглянуть за ширму мироздания. Раздражители деструктивного стимулировали поиск запредельных удовольствий и экстравагантных ощущений.

Совсем не удивительно, что так постепенно взращивалось общество садистов и маньяков, так как калейдоскоп смерти, прокрученный перед глазами едва ли не каждого, не может быть забыт и долго мучительным эхом отдается в душе. О трансформации сознания колоритно поведал Августин в своей «Исповеди», когда юный христианин в Риме впервые попал в амфитеатр. «Душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало крик… Как только увидел он эту кровь, он упивался свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал, не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым восторгом…» Эта яркая картина не требует даже анализа, поскольку поражает своей очевидностью. Детальное изучение нравов Древнего Рима привело Отто Кифера к выводу, что садистские наклонности, «которые спят более или менее глубоким сном в сердце каждого человека, но, однажды проснувшись, неизменно стремятся все к более сильной стимуляции и более полному удовлетворению».

Рим был богат не только жестокостью. Август, стоявший на страже нравов, потерпел в борьбе с разложением общества сокрушительное

поражение; ему не помогло даже то, что он отправил в изгнание за разврат свою единственную дочь и любимую внучку. Общество, как выгребная яма, уже наполнилось гнилью, умирая на глазах и источая зловоние, ибо поражены были сами стражи порядка. Отличительной чертой развращенного Рима было провозглашение пороков ценностями и добродетелью. Овидий и Петроний много сделали, чтобы понятие «порядочная женщина» кануло в Лету, институт брака потерял уважение, а полигамия мужчин стала новой традицией. Империя, как рыба, гнила с головы: граждане Вечного города взирали на дочь Августа Юлию, Агриппину Младшую, Мессалину, Калигулу, Нерона и делали свои выводы. Жена императора Клавдия Валерия Мессалина выделялась настолько диким и неистовым развратом, что затмила всех остальных исторических персонажей. Ювенал говорит о ее пристрастии к публичным домам Рима, где сиятельная особа отдавалась многим мужчинам бедного сословия. Оргии Мессалины — это разнузданный секс без намека на любовь, в них августа предпочитала быть одной со многими мужчинами. Прелюбодеяние, по словам Сенеки Старшего, стало наиболее распространенным грехом римских женщин. Очень многие превратно истолковали возможности эмансипации. Гомосексуальные связи и проституция стали обыденным делом. И хотя автор «Истории цивилизации» Вил Дюрант уверен, что безнравственные и фривольные женщины были в меньшинстве, империя захлебывалась в разврате, жестокости и безнравственности. Массы склонны к копированию, коллективная душа менее стойка и более низменна, чем душа отдельно взятого, уверенного в своих целях человека. Цепная реакция, в конце концов, подточила империю, как

черви сжирают изнутри яблоко. Но ощущение противоречивых перспектив современного мира заставило Дюранта написать важные, почти пророческие слова: «Здесь, в борьбе римской цивилизации с внешним и внутренним варварством, мы видим нашу собственную борьбу; римские трудности, связанные с биологическим и моральным упадком, — это указательные знаки на нашем сегодняшнем пути…»

Таким образом, история Римской империи, особенно жестокости и разврата, царивших в ней, интересна уже хотя бы тем, что позволяет, подвергнув ее анализу, лучше понять время развитой цивилизации XXI века. Можно наблюдать много схожего между пиком развития Ри-ма и временем нового расцвета прозападной культуры, господствующей на планете к началу XXI века. Зигмунд Фрейд еще в начале ХХ века обращал внимание на то, что в основании цивилизации лежит постоянное обуздание человеческих инстинктов. Но век глобализации, расширения свобод и повсеместное наступление демократии заметно ослабили влияние ранее дей-ствующих ограничителей — религии, силы государства, авторитета общества, незыблемого стандарта семьи. Господство новых технологий и прогресс науки имеют и свою оборотную сторону, ибо расхолаживают, развращают людей, делая их безвольными, готовыми с радостью переложить ответственность на самовыдвигающихся лидеров. Самым ярким подтверждением человеческого безволия является тот факт, что добрая половина жителей Земли имеет проблемы с собственным лишним весом, но лишь менее одного процента людей с обезображенными фигурами способны заставить себя заняться физическими упражнениями. Человек большей частью не

способен воспользоваться и усвоить потоки неструктурированной информации, а изучению опыта мудрых предшественников современный обитатель планеты предпочитает пассивное восприятие окружающего мира через Интернет и телевидение, а также полупассивное — путем проглатывания незатейливой газетной чепухи и пустопорожних романов. «Машинизация породила такие условия жизни, при которых сохранение культуры стало сложной задачей. <…> Превратившись в сверхзанятое, не способное сосредоточиться существо, современный человек потерял духовную независимость и стал жертвой поверхностных суждений, неверных оценок исторических фактов и событий, национализма, проистекающего из этих оценок, и, наконец, ужасного оскудения человеческих чувств». Характеристика А. Швейцера современного мира кажется точной и особенно актуальной для человека XXI века.

Действительно, в то время, когда рынок стал полностью владеть душой современного человека и диктовать условия, вместо ограничителей ему была предложена невероятная и невиданная доселе свобода. Современный человек получил право выбора, но он не всегда способен им воспользоваться во благо своей личности. Уход от прежних ценностей и ориентиров и снятие или ослабление ограничителей, отсутствие воли и творческих идей привели к беспрецедентному ослаблению семейных уз, подорвали основы рели-гиозной и внутренней веры, сделали человека слабым и податливым, готовым легко идти на поводу у собственного деструктивного, вызванного множеством новых раздражителей. Рынок сделал товаром не только самого человека, но и ввел иные, искусственно навязанные ценности вместо

духовного развития, естественно используя природные склонности к проявлению низменных инстинктов. Рынок обеспечил засилье фантомов, за счет новых технологий легко создавая дутых кумиров из папье-маше и так называемых звезд сцены, к которой невидимыми цепями приковывают внимание миллионных аудиторий. В результате почти ежедневно человек сталкивается с растущей силой разбуженных демонов и пропорционально возрастающим влечением человека к насилию и агрессии.

Агрессия и жестокость человека в начале третьего тысячелетия легко поддерживаются и развиваются за счет его приобщения к мировой информационной паутине, выбрасывающей ежедневно несчетное количество сцен насилия. Как прежде в амфитеатрах, на экране телевизоров и компьютеров человек видит избиение, кровавые эпизоды и смерть. Новые технологии съемки, компьютерной графики и эффекты демонстрации усилили раздражители, приравняв виртуальный мир к реальным ощущениям зрителя. Дети приобщаются к агрессии с малого возраста через профессионально сделанные компьютерные игры. Нажимая на кнопки, символизирующие виртуальное уничтожение живых существ, маленькие гости этого мира чувствуют на себе действие губительных и сладострастных раздражителей, реально переживая ощущения убийцы и тирана.

Множество фактов свидетельствуют о возрастании внутренней напряженности в отдельно взятом индивидууме и обществе. В США, где демократия позволяет каждому приобретать огнестрельное оружие, перестрелки и просто расстрелы детей в школах стали обыденным явлением. Медиа-магнаты Уильям Хербст и Руперт Мердок сколотили гигантские капиталы на

эксплуатации газетного чтива и видеосюжетов, содержащих подробности о волнующих человеческие инстинкты вещах: смерти, сексе и страхе. Кассовыми становятся в первую очередь те фильмы, которые содержат насилие и агрессию, а реклама, словно молотком вбиваемая в головы потенциальных покупателей, уже теряет магическое действие без эксплуатации эротики и агрессии во всевозможных проявлениях. Не-обходимо честно признать: глаза современного человека приучены к насилию, убийству и невероятной жестокости. Еще один небезынтересный штрих современного перекоса состоит в наводнении мирового экрана киногероинями нового типа — воинствующими и агрессивными, дерущимися и стреляющими женщинами. Женщины-супербойцы становятся отражением нового всплеска эмансипации, который диктует трансформацию отношений между мужчиной и женщиной в современной культуре, и не только. Многие усматривают в такой волне развитие «привычки убивать» и ее недвусмысленное более яркое подчеркивание женским почерком, чем воспользовались сценаристы в своем стремлении оригинальнее представить инстинкты человека XXI века. В современном мире с каждым днем набирает силу и идущая руку об руку с агрессией порноиндустрия, а сексуальная эксплуатация, привлечение к порнобизнесу женщин — фактически узаконенное рабство — давно стали обыденным делом.

Под влиянием этих факторов современный человек очень сильно и на редкость динамично меняется, причем далеко не в лучшую сторону. Теперь любая возможность, оправдывающая насилие и превышение полномочий, активно используется обитателем планеты. Об истинных

устремлениях человека нашего времени, исколотого, как наркоман, иглами раздражителей, свидетельствуют события вокруг багдадской тюрьмы Абу-Грейб. Не стоит полагать, что этот случай является редким исключением. Просто демонстрация истинного лица современника стала возможной для участников этих событий благодаря могуществу государственной машины, позволявшей или не воспрещавшей дозированное насилие. Можно с высокой долей уверенности утверждать, что полное снятие ограничителей во время любой современной военной кампании привело бы к такому взрыву насилия, который шокировал бы даже римских цезарей. Когда в конце апреля 2004 года ведущие средства массовой информации мира опубликовали фотографии извращенных пыток ирак-ских заключенных, которым их подвергали американские военные, это стало сенсацией, но только для наивных обывателей, полагающих, что в каждом есть универсальный саморегулятор.

Среди прочего любопытным кажется явно выраженный сексуальный подтекст издевательств над заключенными, что говорит о выпущенных на волю подавленных тайных желаниях. Например, насильственное принуждение заключенных к принятию различных поз, имитирующих половой акт, с целью их фотографирования, а также лиц мужского пола к ношению женского нижнего белья. Официальные источники отмечали, что группы заключенных мужского пола заставляли мастурбировать в то время, как их фотографировали и снимали на видео. Другой формой группового унижения было сваливание в кучу обнаженных заключенных мужского пола и потом прыжки и топтание на телах живых людей. Чем не напоминание о царстве Ивана Грозного, обожавшего подобные забавы?! Как и в Вечном

городе, крайне жестокими неожиданно проявили себя женщины — американские военнослужащие. Например, цепь для собаки прикрепляли к ошейнику на шее обнаженного заключенного, а женщина-охранник водила его за цепь, позируя для фотографа. Не говоря уже о многочисленных избиениях и изнасилованиях, которые жаждущим властвования казались просто примитивной формой демонстрации власти.

Не стоит, однако, думать, что демонические настроения захватили исключительно воинствующих американцев. Еще в начале 90-х годов XX столетия в прессу начала просачиваться первая информация о причастности персонала миротворческих сил к сексуальной эксплуатации и надругательству при проведении операций в Боснии, Герцеговине и Косово. Недвусмысленные сообщения касались странного обмена: голубые каски заставляли женщин и детей заниматься с ними сексом в обмен на продовольствие. А в 2004 году миссии ООН в Конго обвинения в педофилии и сексуальных надругательствах над местным населением были выдвинуты более чем 150 военным и гражданским представителям миротворческих сил из Непала, Марокко, Туниса, Уругвая, Пакистана, Франции, России. Многих шокировало поведение одного французского служащего, который организовал съемку сексуального насилия над двенадцатилетней девочкой. Но это лишь еще одно стеклышко из общей мозаики, свидетельствующей, что отсутствие ограничителей неминуемо приводит к быстрому, почти мгновенному прорастанию зерна зла. Просто мировое сообщество, слишком многие люди готовы к этому. Роль инквизитора, палача, мстителя, блюстителя порядка или искателя справедливости с неограниченными полномочиями

так упоительна…Человек удивительно быстро меняется, легко

сбрасывая маску, в законсервированных, автономно действующих системах. В ситуациях замкнутого мирка рост напряженности происходит в десятки раз быстрее, и те, чья психика на воображаемой координатной сетке ближе к деструктивному, быстрее взрываются, выпуская из себя губительные продукты детонации. Это свойство давно известно людям, и оно тщательно выверяется при подготовке серьезных экспедиций, где предусматриваются экстремальные условия существования. Но создание замкнутых систем используется и для давления на человека, например при тюремном заключении. Тюрьма, как известно, является бескомпромиссным закрытым обществом, в котором человек в большинстве случаев возвращается в свое первичное состояние животного, насыщенное ничем не сдерживаемыми деструктивными качествами. Поэтому в тюрьме агрессивность возводится в степень добродетели, там процветает сексуальное насилие. К примеру, в опубликованном опросе 246 заключенных ГУЛАГа советского времени значилось, что половина из них была изнасилована в камере предварительного заключения, 39% — по дороге к месту заключения и еще 11% — в самом лагере. Но лагерный гомосексуализм — отнюдь не результат исключительно сексуальной разрядки. В уголовной среде сексуальное насилие является демонстрацией агрессии и средством достижения доминирования, властвования, утверждения в специфической, животной иерархии. Социальная функция сексуальной сферы имеет место всякий раз, когда по каким-то причинам выброс деструктивного не ограничивается извне, и тюремный быт является универсальным

подтверждением этого. Явившаяся миру сексуальная революция уже во

второй половине XX века артобстрелом щекочущих воображение публикаций и впечатляющих журнальных фотографий фактически узаконила групповой секс, и свинг стал первым предвестником вырождения семьи как универсального предохранителя общества. В 1973 году гомосексуализм был изъят из классификации психиатрических болезней и стал таким же обычным явлением, как в Древней Элладе или Древнем Риме. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы легитимизация гомосексуальных «браков» в некоторых государствах не начала заслонять семью с ее вечными ценностями. Что это — простая ошибка демократии или узаконенное право каждого почувствовать себя Нероном?! На рубеже тысячелетий такое отношение к однополой любви стимулировало переход любви вообще и секса в частности в другую, неоднозначную для общественной морали плоскость. Речь идет о беспрецедентном росте гиперсексуальности, резком, почти взрывном изменении его порога. Секс давно перестал быть сакральной тайной двоих людей. Более того, он спокойно выходит даже за рамки отношений двух женщин или двух мужчин. В начале нового тысячелетия немецкий психолог Штеффен Флигель заявил о новом вирусе — распространении «синдрома сексуальной зависимости»: все больше людей становятся просто патологически одержимы сексом. Ученые указывают на глобальные изменения в обществе, произошедшие за последние десятилетия. Чему удивляться, если, согласно исследованию австрийского телеканала ORF, те же порносайты ежедневно посещают в три раза больше

пользователей, чем самые популярные поисковые. Harding Institute дал такую неутешительную статистику начала третьего тысячелетия. В это время ежедневно в Интернете появлялось в среднем 530 новых сайтов. Порносайты составляли около 12% от общего количества, а около 30% всех пользователей Интернета посещали именно порносайты. Еще более печально, что один ребенок из пяти, имевших доступ к Интернету, заходил на порносайты. При этом ежемесячное количество запросов порнографии в поисковых машинах составило 68 миллионов, или 30% от общего количества запросов. Ежедневное количество запросов по теме детской порнографии с использованием программы составило 116 тысяч, количество сайтов, предлагавших детскую порнографию, составило 100 тысяч. Сексуальные домогательства к подросткам при виртуальном общении составляли 89%, а средний возраст детей, у которых первое знакомство с порнографией произошло в Интернете, — одиннадцать лет. Около 90% подростков в возрасте от восьми до шестнадцати лет сталкивались с онлайн-порнографией, а по меньшей мере один из пяти подростков получал приглашение педофилов по Интернету. Это составляет около 5 миллионов детей! Мировая информационная паутина стала одним из наиболее действенных раздражителей современного человека. Если взять за основу замечание маркиза де Сада, что любой мужчина желает быть тираном, когда совокупляется, то, о боже, как много тиранов может вырастить свобода без ограничений, дикая, животная свобода?! И можно ли в такой ситуации ожидать, чтобы общество было здоровым?! Масштабные исследования британской компании Dubit, опубликовавшей в 2004 году результаты

социологического исследования, говорят о том, что значительная часть представителей молодого поколения слишком рано начинает половую жизнь, не предохраняется, слишком часто употребляет наркотики и пьет так много, что добром это не кончится.

Как ни странно, но сексуальная свобода не стала всеобщей радостью и не принесла ожидаемого счастья, а знания широчайшего диапазона возможностей в секторе эротики и секса не решили избитых проблем, в основе которых лежит неспособность любить. «Занятие любовью вырождается в механический процесс и идет рука от руку с отчуждением, чувством одиночества и обезличиванием… Если в Викторианскую эпоху человек искал любви без секса, то современный человек ищет секса без любви», — такими словами один из основателей гуманистической психологии Ролло Мэй подводит справедливую черту под анализом интимной сферы современного мира.

Разрушающее действие раздражителей просто наступает на семью по всему фронту. Разводов становится больше, чем заключается браков, а многие люди предпочитают браку привычное одиночество, боясь впустить в свою жизнь любовь, а вместе с ней и переживания от эмоционального напряжения. Вот уже, как раскаты грома, слышатся призывы к полигамным отношениям. «Борьба за право на полигамию станет следующим этапом битвы за гражданские права», — говорят ее нынешние сторонники. Некоторые политики и эксперты уже высказали свое мнение на этот счет, увязывая расширение сексуальной свободы в единую цепь: легализация гомосексуализма заложит основы для легализации двоеженства, полигамии и инцеста.

В последние десятилетия произошла

трансформация восприятия и самих пороков: то, что раньше вызывало возмущение, в начале XXI века уже никого не шокирует. Кажется, мы живем в обстановке свального греха. Когда-то американский психоаналитик Вальтер Лангер обнаружил и отметил пристрастие фюрера к порнографии, ненасытное желание которого просматривать непристойные фильмы и журналы вызвало волну возмущений. Через пятьдесят лет после смерти Гитлера такие пристрастия перестали рассматриваться как пороки, а к началу ХХI века стали явлением едва ли не повсеместным. Когда у сына Саддама Хусейна Удея после смерти были обнаружены тонны порнографических изданий, этому уже мало кто удивлялся. Но что это, если не признание деструктивных ориентиров в качестве неотъемлемых составляющих жизни современного человека? Не означает ли это, что не только отдельные личности приобщаются к деструктивному мышлению, но и все планетарное сообщество стремительно деградирует, обрекая себя, как некогда великая Римская империя, на вымирание.

Пока еще поиск общего и индивидуального порогов раздражения выглядит слишком туманной перспективой, и до сих пор нет ясности, когда именно многократное повторение фильмов со сценами насилия сформулирует четкое желание зрителя самому проявить агрессию в том или ином виде. Или когда многократные путешествия по порносайтам окажутся неодолимым стимулом испытать некие запредельные ощущения, кажущиеся запретным плодом. До сих пор нет четкого мнения о допустимых гранях, за которыми заканчивается то, что трактуется обществом как снятие психического напряжения и стресса, и начинается поиск более сильного раздражителя в

виде самостоятельной проверки уровней агрессии и насилия. Скорее всего, это и станет одной из ключевых задач будущих исследователей деструктивного в человеке.

Конечно, первостепенное значение имеет персональный уровень восприятия каждым виртуальных или реальных событий, на который большое влияние оказывали семья и окружение на ранних стадиях формирования личности. Однако так же очевидно, что роль общества и государства в эпоху глобализации и так называемой «развитой демократии» приобретает особое значение. Склонность человека поддаваться манипулятивным воздействиям и следовать за наиболее мощными раздражителями резко возросла и приняла угрожающую форму. Уже давно не вызывает со-мнения, что деструктивные раздражители обладают более мощными импульсами, чем призывы к терпению и любви, поскольку воздействуют на животное, инстинктивное начало в человеке. Страх, смерть, секс все еще управляют миром и каждым человеком в отдельности. Кроме того, созидание — это всегда огромные усилия и подчас неимоверный труд, отважиться на который готов далеко не каждый представитель современного мира. Зато большинство обитателей планеты легко согласятся жить в искусственно сконструированном мире, который можно назвать (если следовать мнению Маргарет Тэтчер) обществом всеобщего благоденствия. Это то общество, которое может легко стать теплицей для взращивания пороков, а если человеку не за что бороться, он становится на путь поиска новых ощущений. Это говорит о притупленном стремлении современного человека к самореализации и самовыражению на фоне растущих деструктивных желаний, что делает кар-

тину мира начала XXI века если не удручающей, то достаточно сумрачной. Продукты цивилизации и научно-технического прогресса с высоким уровнем социальной защиты определенно развратили человека, как богатое наследство, оставленное родителями своим ленивым детям. В результате запороговые проявления деструктивного стали слишком частым явлением в мире, претендуя на верховенство права. И очень хочется верить, что всю эту многообещающую цивилизацию минует судьба Древнего Рима, который, по словам Гюстава Лебона, превратился в «великий постоялый двор с мертвой душой».

Управление деструктивным.Формирование обновленного коллективного

и индивидуального разума

Чтобы понять, можно ли на самом деле управлять деструктивным в человеке, необходимо честно и объективно ответить на вопрос: как могло произойти, что многие деструктивные личности, разрушители, насильники и откровенные убийцы были признаны широкими массами? И не является ли их приход в мир скрытым отражением наших общих ожиданий?

Всесторонне исследуя личность Гитлера, американский ученый Вальтер Лангер сделал следующее замечание: «С научной точки зрения, мы вынуждены считать фюрера не просто дьяволом в своих действиях и философии, а неким выражением состояния ума, присущего миллионам людей не только в Германии, но, в меньшей степени, во всех цивилизованных странах». Действительно, иногда кажется, что природа масс такая же садомазохистская, как и природа части людей, ибо массы легче поддаются негативному

влиянию, чем вдохновляются на какое-нибудь выдающееся дело. Часто осуждаемое обществом иррациональное является не чем иным, как детонацией желаний и ощущений тех, чьи первичные биологические потребности подавлялись на протяжении многих тысячелетий. Именно отсюда проистекает подсознательная готовность масс вершить прикрываемое идеологией или государством насилие, о чем достаточно было сказано выше.

Цивилизация едва ли не с самых первых шагов развития пытается противостоять темным силам внутри человека. Но, сдерживая инстинкты человека, цивилизация тем самым частично лишает его свободы и счастья. И если культура, как отмечал философ нового времени Герберт Маркузе, является методическим принесением в жертву либидо, его принудительным переключением на социально полезные виды деятельности и самовыражения, тогда возникает резонный вопрос: что перевешивает на чаше весов — свобода выбора отдельного индивида или безопасность общества? Четкого ответа на этот вопрос, увы, не существует. Ибо кто возьмет на себя смелость стать Богом и судить человека? Другими словами, порой мы сталкиваемся с устойчивым мнением, что бесов, которые гнездятся в каждом из нас, иногда необходимо дозированно выпускать, предоставляя им возможность порезвиться. Чтобы уже в следующий момент загнать их в клетку, взяв под контроль. Но те, кто считает возможным такой компромисс, занимаются опасным самообманом: еще никому не удавалось в игре с бесами одержать победу.

Нельзя не бороться с мрачными сторонами человеческого естества. Так же как нельзя не заглянуть в глубину природы деструктивного,

чтобы соизмерить иммунитет, созданный современной культурой, систему внешних и внутренних ограничителей с массивом деструктивного. И хотя опыт подавления и вытеснения желаний не принес обывателю внушительных побед, опыт мудрецов, транс-формировавших животные импульсы в энергию, направленную на достижение положительных целей, является достойным внимания. Существует и внешняя система противовесов, которая при всей своей противоречивости и двусмысленности может использоваться обществом, если последнее сумеет добиться равной ответственности каждого его члена перед законом.

Исторический опыт предоставляет современному обществу универсальные рецепты, убеждая в возможности влияния на деструктивные импульсы и, соответственно, постановки таких ограничителей, которые могут, воздействуя на индивидуума извне, помочь ему держать в узде свои нездоровые склонности. По всей видимости, это можно было бы считать одной из ключевых опор цивилизации. Если ребенок знает, что вслед за проступком неминуемо последует наказание, он будет стараться не совершать его или, по крайней мере, попытается скрыть содеянное. Знание с раннего детства четкой формулы того, что является запрещенным и пагубным для общества, может резко снизить иррациональную силу внутренних побуждений. Хотя несомненно, что и сама задача, и ее результат окажутся отличными от теории, поскольку невозможно абсолютно унифицировать среду обитания и способы воспитания ребенка. Кроме того, ограничители вступают в жестокий конфликт со свободой, а значит, их жесткость заметно ограничивает созидательное творчество самовыражающейся

личности. Поэтому сама по себе технология введения суровой внешней системы ограничений явно не является совершенной. Ведь всем известно, что практически не существует вещей полностью черных и полностью белых. В силу этого становится очевидным, что при минимальном наборе ограничителей необходимо в большей степени сосредоточиться на развитии у человека мотиваций совершенствования своих личностных качеств, то есть на изменении внутреннего мира человека, чем на создании обществом и государством универсальной машины управления мотивациями. Человечество уже сталкивалось с подобными перегибами, когда медицина пыталась «лечить» гомосексуальные импульсы приверженцев однополой любви электрошоком. Из этого, как известно, ничего хорошего не вышло, а «лекарям» пришлось приносить извинения за свои негиппократовские методы.

В то же время в руках мирового сообщества есть огромные возможности влияния в виде создания специфических стимулов. Нобелевская премия, национальные конкурсы, стимулирование развития духовных ценностей и даже коммерциализация духовного возрождения вполне возможны и действенны. Но, к сожалению, пока в планетарных масштабах власть конструктивных систем все еще выглядит несбыточной мечтой, и человек должен пользоваться старыми избитыми методами.

Государство, независимо от того, опиралось ли оно на власть единоличного правителя, созданные веками традиции или сформированные законы, во все времена выступало универсальным ограничителем поведенческих реакций своих граждан в силу подавляемой природы человека, которую Вильгельм Райх выделял как особую предрасположенность, заключающуюся во

внутреннем запрете «бунтовать против Божественного промысла, «авторитета государства» и его представителей».

Государство всегда обладало несопоставимым с отдельным индивидуумом ресурсом, позволявшим манипулировать обществом или его частями при помощи специфических рычагов влияния. Средства массовой информации всех видов, всепоглощающий Интернет, могущественные носители современных технологий, специальные фискальные органы современных государств или просто неприступная машина репрессий образца ранних стадий развития общества всегда служили для ограничения или мобилизации всех, кто включен в сферу его влияния. Нередко государственная машина контролировала и частную жизнь граждан, ведь до недавнего времени государство грозно возвышалось над индивидуумом.

Одним из уникальных и противоречивых опытов в истории управления поведением человека при помощи государственной машины может служить советский период. Захватив власть в 1917 году, большевики до 1991 года при помощи единственного, но развитого до невероятных масштабов механизма управления заменили другие апробированные веками рычаги влияния, прежде всего религию и авторитет общества. Создав емкую лучезарную вывеску в лице партии, государственная машина подавила церковь, загнала общество в такие жесткие рамки, когда жизнь развивалась исключительно в пределах дозволенных и отработанных стереотипов. Особое развитие нашло внедрение в массовое сознание эталонов и навязывание идеальных моделей поведения и образа жизни. Самым феноменальным рычагом давления на советского человека стало

создание совершенного механизма борьбы преуспевших биологических роботов с теми членами общества, у которых чувство свободы существовало на генетическом уровне и оказывалось неистребимым. Интересно, что усилия и ресурсы, направленные государством на создание новой морали, настолько закрепились в сознании притесняемого человека, что стали бессознательно передаваться новому поколению, прежде всего в силу отсутствия альтернатив и создания замкнутой по границам государства системы. Итак, государство сумело узурпировать власть над всеми составляющими развития личности: общественной моралью, семьей, школой, всем пространством. Государство присутствовало повсюду, проникая в поры сознания через специальные организации, контролирующие различные слои населения и даже профессиональные группы, настроенные на творческий или научный поиск. Вместо древнейших шаманов и средневековой церкви уже медики стали объявлять наиболее свободолюбивых индивидуумов вне закона: чтобы зараза в виде ростков инакомыслия не распространялась в обществе, возмутителей спокойствия объявляли сумасшедшими, навешивали жуткие ярлыки и изолировали от общества.

Но массовые убийства, решительное истребление непокорных, психические и физические увечья привели не только к манипулятивному, марионеточному управлению, но и к резкому спаду генерирования конструктивных новаторских идей. Государство сумело почти повсеместно подавить деструктивное, но одновременно было выдавлено из человека и свободное творческое мышление. Хотя надо признать, что деструктивное в тщательно

закамуфлированном виде расцветало у той незначительной части советского общества, которая от имени государства управляла им. С точки зрения воздействия на человека, такое государство мало чем отличалось от примитивного правления образца времен Чингисхана, в котором все, что мешало правителю, без раздумий подавлялось и истреблялось.

Таким образом, есть смысл отметить некоторые уроки и последствия этого исторического опыта. Во-первых, деструктивная часть личности, имея прочную прямую связь с ее свободой и независимостью, развивается параллельно с сильными конструктивными, или созидательными, идеями. Во-вторых, ни одно даже самое тепличное общество не может избежать динамичного развития деструктивного у той его части, которая находится вне досягаемости законов. Потому что само деструктивное находится над законом и вне закона, заставляя хмелеть и упиваться властью и безнаказанностью всех тех, кто способен избежать карающей десницы государства. Советская власть, подавив все альтернативные институты влияния на сознание, не стала источником вдохновения для поставленного на колени общества. Творческая мысль оказалась почти полностью парализованной и не погибла только благодаря тем счастливчикам, которые сумели выбраться из человеческого зоопарка и использовали шанс самореализоваться. Не стоит рассматривать почти безбрежный диапазон построения формул власти государства, поскольку ключевой точкой может быть следующее утверждение: государство, даже в одиночку, может справиться с подавлением деструктивных импульсов, однако его несовершенство неминуемо проявится в иной плоскости. Государство в борьбе с деструктивным подавляет и свободу, а с нею и

перспективу результативного созидательного творчества. Кроме того, в ряде случаев государство способно увлечь общество собственным иррациональным потоком, используя могучую систему фальсификаций, искажений информации и неверной интерпретации событий. В этом убеждает опыт даже такой зрелой демократии, какой является американская модель. Формально отстаивая права и свободы граждан, власть США благодаря отлаженной и отменно действующей информационной машине легко может увлечь общество деструктивной идеей — под ловко скроенным лозунгом «освобождения народов», «предупреждением зла» или просто «обеспечения безопасности». Ибо агрессия одного государства, примененная для организации смены власти в Югославии, Афганистане или Ираке, даже с натяжкой не может вписываться в конструктивную идеологию поддержания миропорядка, а эксперты в действиях Соединенных Штатов легко усматривают реализацию их политических и экономических интересов. Так было всегда, и в этом смысле США конца XX — начала XXI века не так уж сильно отличаются от Франции времен Наполеона или Германии времен Бисмарка. Но вопрос в другом: как действовать маленькому человеку, настроенному на творческий поиск, если государство сталкивает его с необходимостью убивать?

Религия, проистекая из неведомого и непостижимого для человека источника, оперирует мистическими символами и апеллирует одновременно и к инстинктам, и к духовному началу человека, а также имеет уникальную силу и власть над индивидуумом и массами. К сожалению, власть религии, как и власть государства, не может однозначно считаться

конструктивной и продуктивной. История содержит бесчисленное множество примеров эксплуатации религиозных лозунгов деструктивными лидерами, начиная от освящения кровавых военных походов до инквизиции, Варфоломеевской резни и современных призывов Усамы бен Ладена к войне на религиозно-идеологической основе.

В качестве подтверждения этого положения можно остановиться на оценке влияния наиболее близкой западной культуре религии — христианстве, которое вследствие своей двойственной роли до сих пор воспринимается неоднозначно. Став могучей преградой распространению деструктивного, христианство всегда имело и оборотную сторону. Главным его минусом является ограничение свободы. Второй проблемой, выросшей до исполинских масштабов, стало доминирование догм. Именно они породили и борьбу внутри самих религиозных течений, и скрытые деструктивные нарывы, прорывающиеся в виде инквизиции, гонений и поощрения пыток. В итоге имеет место заметный разрыв между церковью как носителем религиозного учения и самой религией как верой. Это отвращает многих, порой даже глубоко духовных людей, от следования религиозным канонам. Ярким примером является Лев Толстой, сознательно отказавшийся от церкви, но не от веры.

Но наряду с этим христианство само по себе обладает не только сдерживающей силой деструктивного, но и энергетической ценностью совершенствования личности. Оценивая культурную роль христианства, А. Швейцер отмечал, что хотя христианство в древнем мире проявило себя по отношению к культуре как разрушительная сила, под влиянием Ренессанса, Реформации и мыслителей Просвещения христианство отбросило миро- и жизнеотрицание,

превратившись в религию, способствующую развитию культуры. Действительно, нельзя не признать, что оно наполняет силой и верой маленького опустошенного человека, потерявшего ориентиры и смысл существования. Важно, что религия, безотносительно от религиозных лидеров, устремляет взор и направляет усилия этого человека в конструктивное русло. Еще одним чрезвычайно значимым пунктом является то, что религия всегда идет рука об руку с семьей, являясь сторожевым псом супружеской верности и спасительным кругом для тонущей в море противоречий пары.

И все же роль религии во все времена зависела от пресловутого человеческого фактора, от того, в какое русло личность направляет феноменальную силу веры. Проблема религии в том, что она может согреть ослабевшего, но не способна утихомирить разбушевавшегося демона. А ведь деструктивные личности утверждались именно благодаря разрушительной силе, направленной против общества, против всех. Пожалуй, самым колоритным примером влияния религии может служить Иван Грозный. Появление в окружении юного монарха сурового священника Сильвестра резко изменило его жизнь. Сильвестр ужасно напугал молодого Ивана «страшным Божиим судом». Историки отмечали, что кровавые казни в это время прекратились под влиянием религиозного пастыря. Самодержец даже какое-то время осуждал жестокость. Но, кажется, Сильвестр перестарался, ибо путы, сковавшие волю царя, оказались непосильным бременем. «Мне ни в чем не давали воли: как обуваться, как спать — все было по желанию наставников, я же был как младенец», — жаловался Иван IV позже. В нем, в конце концов, победили царские импульсы, взял

верх внутренний голос, говоривший о вседозволенности для царя. Он уже попробовал деструктивное на вкус, почуял кровь, и, возможно, поэтому религиозный ограничитель не выдержал напора. Вторая же попытка воздействовать на Ивана Грозного с помощью религии была обречена, несмотря на то, что предпринята она была могучей одухотворенной личностью — митрополитом Филиппом Колычевым. В дни кровавых расправ Колычев не побоялся отказать царю в благословении при всем народе, собравшемся в Успенском соборе. Это стоило митрополиту жизни, но также продемонстрировало, что деструктивная власть, если она уже набрала силу, способна переступить через религиозный ограничитель.

Сходный пример касается размаха протестантского движения в средневековой Европе. Некоторые исследователи уверены, что подобной развязке в значительной степени способствовало восприятие личностей пап. Можно ли было полагаться на силу религии при папах Клименте VII, Льве X Медичи и Юлие III, если первый был занят политическими интригами и проблемой личного обогащения, а второй и третий шокировали прихожан своими гомосексуальными похождениями.

Но это примеры слабости, и они говорят о том, что религия может стать орудием ограничения психических и духовных аномалий лишь при условии демонстрации истинного лидерства. Церковь способна справляться со многими деструктивными формулами, которые внедрились в современный мир: наркотиками, развратом, отчаянием маленького дезориентированного человека, но только в том случае, если она поддерживается другими общественными институтами, которые также выступают

ограничителями деструктивных побуждений. И прежде всего государством, институтом семьи. Есть основания полагать, что советская власть игнорировала религию, поскольку боялась ее влияния, опасаясь, что церковь, возглавляемая праведниками, может вступить в тайную борьбу с государством, от имени которого чинилось зло и совершались вопиющие преступления.

Семья также способна стать могучей сдерживающей силой деструктивного и одной из самых важных опор для человека, но только в том случае, если авторитет института брака будет поддерживаться всеми остальными государственными и общественными институтами. Не случайно авторитарное правление во многих случаях заметно ориентировалось на авторитарную семью, искусственно поддерживая ее. Такая ячейка превращается в цех ремесленника, призванный привить идеологию государства, выступающего тут как мануфактура с натуральным хозяйством. Самые крылатые идеи, как и самые ужасные, человек выносит из семьи. В то время, когда сценарий жизни индивидуума пишется еще не им самим, крылья свободы или вечные оковы для ущемленной психики становятся его самыми главными приобретениями. И в том случае, когда семья слишком подавлена, чтобы генерировать свободомыслие, воспитание строится по слишком упрощенному принципу таким образом, чтобы формируемый характер нового человека всего лишь соответствовал социальному стандарту, утвержденному в обществе или навязанному государством.

Человек не статичен, он либо творит, либо разрушает. Его собственная семья способна поддержать в нем созидательное желание, ибо семья созидательна по своей сути. Рождение новой

жизни и введение человека в мир красоты и гармонии также является великим творческим процессом познания и приобщения к любви. Семья, если она крепка, способна противопоставить разрушению и агрессии великую силу гармонии и умиротворения. Сила семьи в том, что в ее основе лежит конструктивное мышление, уводящее человека от губительных мыслей о насилии и враждебности. Семья всегда выше низменного и ничтожного, но она не выдерживает яростного натиска иррационального. Примеры Ивана Грозного или Сталина являются убедительными и красноречивыми. Но в настоящее время институт брака дал трещину и находится в явном упадке, семье нужна помощь извне. И если сегодня семья чаще демонстрирует бессилие и даже стоит на грани вырождения, государство, вольно или невольно, старается подавить своих граждан, делая из них винтики, безропотно входящие в любое отверстие, а религия слишком слаба и разобщена, чтобы играть ключевую роль, то не означает ли это, что современное общество обречено на поражение в борьбе с деструктивным?

Хотя деструктивные импульсы разрушения и агрессии заложены в человеке самой природой, вся его эволюция все же ярко свидетельствует, что человеку всегда оставлен шанс, что он может бороться. Великие творцы в разные исторические эпохи вносили заметный вклад в борьбу с деструктивным. Прежде всего собственным примером, трансформируя собственную энергию деструктивного в созидательные импульсы, направленные на рождение и реализацию новых идей. Но это решение для отдельно взятого мудреца, но не рецепт для масс. Совершенно очевидно, что деструктивное обывателя, иррациональное толпы должны ограничиваться

взаимным сосредоточенным усилием ограничителей: государства, религии, семьи, несмотря на то, что в этом случае существует опасность, что человек может превратиться в робота, лишенного собственных мыслей и идей и живущего за счет навыков. Но в будущем общество, столкнувшееся с системным кризисом, с беспре-цедентным ростом технократии и напряженности, наступлением необузданного деструктивного, может рассчитывать на успех в борьбе только тогда, когда сумеет проявить совершенно особую чуткость, направленную на стимулирование духовного пробуждения, усиление духовной сферы. У современного общества есть только один путь: как можно чаще производить на свет людей, которых Николай Рерих назвал индивидуумами, способными к продуктивному синтезу.

Обретение навыков цивилизованного человека и приобщение к продуктам технологического прогресса, насыщение специфическими знаниями различных образовательных систем, появление повсеместно «человека образованного» почти никак не отразились на психике жителя планеты. По-прежнему его мучат те же вопросы и те же проблемы, которые были актуальны много веков назад. Человек еще больше чувствует себя забытым и затерявшимся в нарастающем хаосе, даже если он сумел приобрести все материальные блага, которые может подарить цивилизация. Но куда направит свои усилия этот потерянный человек: в дебри деструктивного и иррационального или в область бессознательных желаний реализовывать свой личностный потенциал. Необходимо помочь человеку обратить его пытливый взор к самому себе, признать собственную духовность и духовность природы, убедить его в силе, данной каждому, подарить

веру в себя. Только это поможет создать стойкую творческую личность, которая сумеет противостоять отчуждению и агрессии.