Викторианский Лондон

Annotation

Время царствования королевы Виктории (1837–1901), обозначившее целую эпоху, внеслоколоссальные перемены в столичную лондонскую жизнь. Развитие экономики и научно-технический прогресс способствовали росту окраин и пригородов, активному строительству,появлению новых изобретений и открытий. Стремительно развивалась инфраструктура,строились железные дороги, первые линии метро. Оделись в камень набережные Темзы,создавалась спасительная канализационная система. Активно велось гражданскоестроительство. Совершались важные медицинские открытия, развивалось образование.

Лайза Пикард описывает будничную жизнь Лондона. Она показывает читателю школы итюрьмы, церкви и кладбища. Книга иллюстрирует любопытные подробности, взятые из непубликовавшихся ранее дневников обычных лондонцев, истории самых разных вещей и явлений— от зонтиков, почтовых ящиков и унитазов до возникновения левостороннего движения истроительства метро. Наряду с этим автор раскрывает и «темную сторону» эпохи — вспышкихолеры, мучения каторжников, публичные казни и жестокую эксплуатацию детского труда.

Книга в самых характерных подробностях воссоздает блеск и нищету, изобретательность иэнергию, пороки и удовольствия Лондона викторианской эпохи.

Лайза ПикардПредисловиеГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава 9Глава 10Глава 11Глава 12Глава 13Глава 14Глава 15Глава 16Глава 17Глава 18Глава 19Глава 20Глава 21Глава 22Глава 23Приложение 1Приложение 2Приложение 3

Иллюстрацииnotes

123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445

4647484950515253545556575859606162636465666768697071727374757677787980818283848586878889909192

93949596979899100101102103104105106107108109110111112113114115116117118119120121122123124125126127128129130131132133134135136137138139

140141142143144145146147148149150151152153154155156157158159160161162163164165166167168169170171172173174175176177178179180181182183184185186

187188189190191192193194195196197198199200201202203204205206207208209210211212213214215216217218219220221222223224225226227228229230231232233

234235236237238239240241242243244245246247248249250251252253254255256257258259260261262263264265266267268269270271272273274275276277278279280

281282283284285286287288289290291292293294295296297298299300301302303304305306307308309310311312313314315316317318319320321322323324325326327

328329330331332333334335336337338339340341342343344345346347348349350351352353354355356357358359360361362363364365366367368369370371372373374

375376377378379380381382383384385386387388389390391392393394395396397398399400401402403404405406407408409410411412413414415416417418419420421

422423424425426427428429430431432433434435436437438439440441442443444445446447448449450451452453454455456457458459460461462463464465466467468

469470471472473474475476477478479480481482483484485486487488489490491492493494495496497498499500501502503504505506507508509510511512513514515

516517518519520521522523524525526527528529530531532533534535536537538539540541542543544545546547548549550551552553554555556557558559560561562

563564565566567568569570571572573574575576577578579580581582583584585586587588589590591592593594595596597598599600601602603604605606607608609

610611612613614615616617618619620621622623624625626627628629630631632633634635636637638639640641642643644645646647648649650651652653654655656

657658659660661662663664665666667668669670671672673674675676677678679680681682683684685686687688689690691692693694695696697698699700701702703

704705706707708709710711712713714715716717718719720721722723724725726727728729730731732733734735736737738739740741742743744745746747748749750

751752753754755756757758759760761762763764765766767768769770771772773774775776777778779780781782783784785786787788789790791792793794795796797

798799800801802803804805806807808809810811812813814815816817818819820821822823824825826827828829830831832833834835836837838839840841842843844

845846847848849850851852853854855856857858859860861862863864865866867868869870871872873874875876877878879880881882883884885886887888889890891

892893894895896897898899900901902903904905906907908909910911912913914915916917918919920921922923924925926927928929930931932933934935936937938

939940941942943944945946947948949950951952953954955956957958959960961962963964965966967968969970971972973974975976977978979980981

Лайза Пикард Викторианский Лондон

Предисловие Изабелла Битон начала свою книгу «Домоводство» так: «Должна признаться откровенно,

если бы я предполагала, какого труда потребует от меня эта книга, я бы никогда не отважиласьвзяться за нее». Я чувствую примерно то же. Но я с удовольствием открывала для себя«подлинных» викторианцев или пыталась сделать это. О них много писали современники ипоследующие поколения. Где провести черту? Что это должна быть за черта? Журналистызарабатывают на жизнь яркими репортажами, но насколько точны были викторианскиежурналисты? И, как бы то ни было, разве мы не имеем права принять их точку зрения и увидетьнаписанное их глазами?

Лучшим свидетельством мог бы стать беспристрастный рассказ тех, кто был свидетелемэтих событий и не преследовал собственных корыстных целей, но такие люди очень редки.Фридрих Энгельс пробыл в Лондоне несколько недель между ноябрем 1842 и августом 1844, ноу него была очень определенная корысть: ужасающие условия жизни рабочего класса в Англии,если правильно понять, должны были привести к революции. Но не привели. Большинство работЭнгельса касаются Манчестера, где он присматривал за работой отцовской текстильнойфабрики, как полагается хорошему сыну буржуазного семейства, каковым он и был. Тем неменее, он действительно пытался понять рабочих своего времени. Он писал: «Я отказался откомпаний и обедов, портвейна и шампанского среднего класса и посвятил свободные часыединственно тому, чтобы общаться с обыкновенными рабочими». [1] Что при этом о нем думалиобыкновенные рабочие, не написано.

Другим иностранным путешественником «с миссией» была Флора Тристан, в ее случае этобыло желание очернить аристократию. Желание это становится понятным, когда ознакомишьсяс ее биографией. Ее отец, аристократ испано-перуанских кровей, женился в Испании на еематери, французской эмигрантке. Они поселились в Париже и до самой смерти отца велиобеспеченную жизнь аристократов. Когда он умер, его имущество было конфискованофранцузским правительством, а Флора обнаружила, что она незаконнорожденная, потому что ееотец не был женат на матери гражданским браком, как предписывает закон. Она былавынуждена зарабатывать на жизнь писательством, в чем оказалась очень успешной, и сталаизвестна своими феминистскими и эгалитаристскими взглядами. Я включила в книгуфрагменты из ее книги «Прогулки по Лондону» (Promenades dans Londres), опубликованной в1842 году, хотя в «Прогулках» описан Лондон, где она последний раз была в 1839 году; [2] нодопускаю, что английская аристократия, выставлявшая себя — судя по ее описаниям — в самомдурном свете, не изменила своего поведения и в дальнейшем.

Французский эрудит, ученый-философ и преподаватель, Ипполит Тэн, посещал Англию в1859, 1862 и 1873 годах. Его «Заметки об Англии» представляют большую ценность. [3] Как непроникнуться его описанием сырого лондонского воскресенья: «вид огромного и хорошоухоженного кладбища». Свои свидетельства оставили Эмерсон и Натаниел Готорн, дажеДостоевский бывал в Лондоне и писал о нем.

Не так давно стал доступен бесценный источник: «Неопубликованные лондонскиедневники», изданные Хитер Критон в 2003 году. Жаль, что у меня не было времени прочесть вседокументы, относящиеся к Лондону средневикторианской эпохи. Опубликовано множествопрямых свидетельств жизни викторианцев, начиная с писем королевы Виктории и кончая«Некоторыми привычками и обычаями рабочего класса» Томаса Райта, опубликованными в1867 году. Он был одним из основателей «Объединенного общества инженеров». Существуютбиографии и автобиографии многих известных викторианцев и собрания их писем. Перечислять

их здесь не имеет смысла, на них есть ссылки в тексте.Журналист Генри Мейхью намного превосходит своих современников как источник

информации о жизни бедняков Лондона. Мейхью был одним из семнадцати детей лондонскогоповеренного. В 1841 году они два его приятеля основали журнал «Панч», сатирическирисующий жизнь богатых. Возможно, для успокоения совести, а возможно, чтобы приобрестидругой круг читателей, он начал писать серии статей, по большей части, для «Монинг кроникл»,о тысячах способах борьбы самых нижних слоев обитателей викторианского Лондона за то,чтобы заработать на жизнь честным трудом. Большая часть этих статей была издана в трех томахв 1851 году под названием «Труженики и бедняки Лондона». В 1861 году вышло исправленное идополненное издание, включающее четвертый, «дополнительный» том, посвященныйкриминальному «дну». Я пользовалась этим изданием. Не все статьи журналиста вошли в«Тружеников Лондона», их можно найти в книге «Неизвестный Мейхью. Избранное из „МонингКроникл“ 1849–50», изданной И. П. Томпсоном и Эйлин Йоу и опубликованной в Лондоне в1971 году. В 1862 году Мейхью начал еще одну книгу, «Уголовные тюрьмы Лондона и сценытюремной жизни», но у него не хватило сил дописать ее, и книга была завершена ДжономБинни. Излюбленный прием Мейхью — перемежать документальные репортажи о бедняках,которых он интервьюировал, статистикой. Его персонажи, несомненно, убедительны, хотяиногда задумываешься, насколько они типичны, несмотря на уверения Мейхью, что он «невыискивал крайние случаи». Его цифры не всегда столь же убедительны, но, несомненно,впечатляющи. Во всяком случае, неизбежный вывод из приведенных им размеров заработкабедных швей, создававших изысканные платья для викторианских богатых дам, — они не моглипрожить на эти деньги и были вынуждены заниматься проституцией, — шокировал общество.

Рисунки и гравюры Гюстава Доре, изображающие бедные кварталы Лондона, хорошоизвестны, но я не знала, что это иллюстрации к книге «Лондон», созданной журналистомБланшаром Джерролдом в 1872 году. Текст Джерролда заслуживает внимания. Существуетмножество более ранних описаний Лондона, справочников и путеводителей по городу,предназначенных для туристов, направлявшихся на Всемирную лондонскую выставку в 1851году. Существует множество карт Лондона различной степени достоверности, но ни одна неможет сравниться с великолепной «Библиотечной картой Лондона и его пригородов», изданнойСтэнфордом в 1862 году. [4] Над ней можно очень долго сидеть с большой лупой, изучаяудивительное обилие деталей.

В 1841 и 1842 годах начали свою долгую жизнь «Панч» и «Иллюстрейтед Ландон ньюс».Существовало еще множество иллюстрированных журналов и газет.

Теперь, если вы все еще не отложили эту книжку, вас, наверное, страшит предстоящийкраткий обзор произведений викторианских романистов во главе с Чарльзом Диккенсом иследующим за ним по пятам Энтони Троллопом. Не пугайтесь. Я приняла волевое решение ссамого начала: никаких романов, никаких стихотворений. Иначе я никогда бы не закончилакнигу, а все мои усилия мало что значили бы по сравнению с трудами ученых-эрудитов овикторианской литературе.

Я приняла еще одно решение: эта книга будет охватывать лишь средний периодцарствования Виктории — 1840–1870 годы. Это произвольные даты, выбранные в надеждесвести книгу до пределов, приемлемых для читателя и автора.

Архивисты, библиотекари и кураторы неизменно были терпеливы и готовы помочь: что это,необходимое условие для занятия этими профессиями или приобретенный навык? Во многихслучаях, когда я использовала их знания, я выражаю свою признательность в примечаниях ксоответствующим главам. Надеюсь, они не сочтут, что их недооценили, если я не перечислю ихздесь.

* * *

Я хочу поблагодарить всех, кто общался со мной, пока я писала «Викторианский Лондон»:друзей, скрывавших свои чувства, когда любой разговор со мной начинался со слов«Викторианцы…», Генриетту Уилсон, чей острый ум и обширные знания воодушевляли меня.Моего сына Джона, который выкроил время в своей напряженной профессиональнойдеятельности, чтобы спасти меня от медиков с их дурными пророчествами. Друга и соседаПитера Стокера за терпение, с которым он возился в неразберихе моего компьютера, и заумение справиться с ним, приводившее меня в смущение. (Главу третью я потерялабезвозвратно. Он в это время был за границей.)

Моего милого издателя, Бенджамина Бакана, чье мягкое проницательное руководство иободрение помогли мне удержаться на стезе добродетели, когда я была готова прийти вотчаяние. И мисс Лоик из Лондонской библиотеки за бесконечное терпение, с которым онаразбиралась с моими невразумительными запросами, и умение обнаружить в глубинах своегоудивительного учреждения книги, о существовании которых я не подозревала, доставившие мнеогромное удовольствие, когда я их получила.

Спасибо вам.

Лайза Пикард

Оксфорд Февраль 2005

Глава 1 Запахи

Выгребные ямы — сточные трубы — кладбища — каменноугольный газ — трущобы —Бермондси — ватерклозеты — Великое Зловоние — канализационная система

Базалджетта — насосная станция Абби-Миллз — торжественное открытие насоснойстанции принцем Уэльским — лосось

Писатель может использовать слова, чтобы описать какую-то сцену. Художник можетнарисовать ее. Композитор, используя звуковые эффекты, созданные в студии, может в какой-томере воспроизвести звуки прошлого. Но самое мощное из чувств, обоняние, лишено своегоязыка. Как ни одно другое, совместно с памятью оно может воскресить прошлое человека. Нобез помощи памяти, действуя само по себе, как оно может вернуть прошлое? Чтобы описатьзапахи прошлого, существуют лишь слова. Вот почему эта книга начинается именно так.

Подумайте о самом худшем запахе, какой вы когда-либо ощущали. Теперь представьте, чтовы обоняете его день и ночь, по всему Лондону. Но дело обстояло еще хуже. Любое зловонноедуновение было опасным. Вредные испарения, дурной воздух или, как говорят итальянцы, malaria, приносили болезнь. Флоренс Найтингейл, вполне сознавая это, спроектировала своюновую больницу Св. Фомы как отдельные здания с открытыми террасами, чтобы больничныезапахи не могли накапливаться в палатах и отравлять пациентов.

Темза воняла. Основной составляющей были человеческие отходы. В прежние века Темзадействительно «текла светло», и в ней во множестве водились лосось и лебедь. Люди,очищавшие выгребные ямы, продавали человеческие экскременты как полезное удобрение дляпитомников и ферм за пределами Лондона.[5] Иногда из окна на незадачливых прохожих или наулицу выливали ночной горшок, его содержимое добавлялось к разнообразной мешанине издохлых собак, лошадиного и коровьего навоза, гниющих овощей. Дождь смывал большую частьвсего этого в Темзу. Существовали, правда, сточные трубы, но они предназначались только дляповерхностных вод, и сбрасывать туда нечистоты было запрещено законом.

Затем Лондон изменился. К 1842 году, согласно переписи, в Лондоне насчитывалось1 945 000 человек, и, вероятно, больше, если включить сюда тех, кто не стремился попасться наглаза чиновникам. В городе насчитывалось 200 000 выгребных ям, [6] полных и переливающихсячерез край. Чистильщики выгребных ям просили шиллинг за то, чтобы опорожнить яму, имногие жалели денег. В старых частях Лондона дома стояли на краю грязевых озер. Сточныетрубы не справлялись с плавающим в них мусором, они разрывались и переливались через край.Один обеспокоенный горожанин в 1840 году написал в Министерство внутренних дел письмо снастоятельной просьбой улучшить канализацию в Пимлико, «где вряд ли существует какая-либодренажная или канализационная система, где есть только канавы, наполненные на фут илибольше песком, растительными отбросами и мусором, отчего здесь стоит жуткая вонь,порождающая малярию и лихорадку, и откуда расстояние по прямой до Букингемского дворцаоколо ста ярдов». На письме лаконичная надпись дворцового эконома: «по сути, верно», [7] нооснования для каких-либо действий он не увидел.

В 1843 году инспектор канализации в Холборне и Финсбери, где под землей былопроложено 98 миль сточных труб, не сливавшихся в Темзу, сообщал, что «в большей частизарытых труб скопившаяся грязь гниет по много лет и служит причиной самых неприятных и

нездоровых испарений… средство… поднять на поверхность эту грязь ведрами, опорожнить ихна улицу, затем вывезти на телегах», в этой операции не должны участвовать люди с тонкимобонянием.[8] Иногда, но не всегда, сточные трубы увеличивали, чтобы они могли справиться свозросшим потоком. В 1849 году меняли сточную трубу под Флит-стрит: у новой трубы былабольшая пропускная способность, ее зарывали глубже, причем на время работы эта жизненноважная транспортная магистраль города была перекрыта почти полностью. В Вестминстере — вто время это был район трущоб, несмотря на то, что там стоял великолепный Вестминстерскийдворец, — от сточной трубы, по данным обследования 1849 года, «тошнотворный запахпроникал в дома и дворы, которым она служила».[9]

В Белгрейвии, на Гровенор-сквер, Ганновер-сквер и Беркли-сквер — в аристократическихрайонах «в канализационных трубах было много повреждений, где скапливались вредныевещества, во многих местах трубы засорялись, и ужасно пахло»,[10] даже внутри, в домах высшегообщества. Но ничего не делалось. Чернорабочий, работавший под самим Букингемскимдворцом, говорил, что ему «никогда раньше не доводилось ощущать такую вонь, как вканализационных трубах и подземных помещениях дворца».[11] Часть канализационных труббыла проложена столетия назад, а кирпичная кладка раскрошилась и обвалилась. Теоретически,трубы очищались людьми и случавшимися время от времени ливнями, но постепенноскапливавшиеся зловонные отложения никуда не девались.

Еще одной составляющей букета уличных ароматов были экскременты животных. По всемуЛондону держали коров в коровниках в ужасных условиях, не позволяющих произвести уборку.Коровы, овцы, телята и свиньи, которых продавали на Смитфилдском рынке, проходили поулицам Лондона, оставляя по дороге около 40 000 тонн навоза в год. Движение в Лондонеобеспечивали тысячи лошадей; каждая извергала 45 фунтов фекалий и 3 ½ фунта мочи в день,около 37 000 тонн экскрементов в год. [12] Экскременты животных и людей не былиединственной проблемой. Фридрих Энгельс жил в Англии с ноября 1842 года до августа 1844года, собирая материал для работы «Положение рабочего класса в Англии». [13] Энгельс,впечатлительный, — что присуще среднему классу, — был потрясен запахами лондонскихуличных рынков и трущоб. «Повсюду кучи мусора и золы, а выливаемые у дверей помоизастаиваются в зловонных лужах». Но самым эффектным его coup de theatre [франц. —сюжетный ход, прим. перев.] было следующее

Бедняка закапывают самым небрежным образом, как издохшую скотину.Кладбище Сент-Брайдс, в Лондоне, где хоронят бедняков, представляет собой голое,болотистое место, служащее кладбищем со времен Карла II и усеянное кучами костей.Каждую среду умерших за неделю бедняков бросают в яму в 14 футов глубиной, попторопливо бормочет свои молитвы, яма слегка засыпается землей, чтобы в ближайшуюсреду ее можно было опять разрыть и бросить туда новых покойников, и так до техпор, пока яма не наполнится до отказа. Запах гниющих трупов заражает поэтому всюокрестность.

Возможно, Энгельс не видел этого собственными глазами, а посчитал «ужастик» реальнойсовременной историей, потому что рассказ служил иллюстрацией к его теме, хотя на самом делеотносился к предыдущему столетию; однако по всему Лондону были разбросаны церковныекладбища, расположенные поодаль от церкви, они постепенно переполнялись, так что,возможно, он и прав.

Каменноугольный газ, которым начали пользоваться, обладал отвратительным запахом,

совсем не таким, как современный газ. Как можно было предвидеть, газовые магистралиподтекали. Даже сейчас, если оказаться на земляных работах на какой-нибудь лондонскойулице, иногда можно уловить запах каменноугольного газа, которым пропитана почва. Кгазовым трубам даже тайно подключались — не всегда удачно — те, кому не хотелось платитьза газ.[14] Газовые заводы в различных частях Лондона распространяли вокруг отвратительныйзапах.

Кажется странным, что в рассказах как приезжих-иностранцев, так и английских туристовредко встречаются упоминания об ужасных запахах. Но их, несомненно, ощутила королева,когда приехала посетить «Грейт Истерн» в Миллуолл на Собачьем острове, ниже по реке. Однаиз сопровождавших ее дам писала своей сестре: «запах стоял неописуемый. Королева все времянюхала свои духи» (курсив мой).[15] Всемирная выставка в жаркое лето 1851 года день за днемсобирала вместе больше народа, чем когда-либо раньше в каком-то месте Лондона. Но ни водном из рассказов о Выставке я не встретила упоминания о том, что туалеты мистераДженнингса, за разовое пользование которыми нужно было заплатить пенни, воняли.

Одни районы в этом отношении были хуже других. Трущобы отравляли своим зловониемгрязные переулки за самыми модными магазинами и домами. Но первое место, несомненно,принадлежало Бермондси, на южном берегу Темзы напротив лондонского Тауэра. Здесьвыделывали кожу, это был долгий, требующий мастерства процесс, в котором применялись, вчастности, собачьи экскременты. Неудивительно, что «в воздухе стоял отвратительныйзапах».[16]

В январе 1862 года уважаемый специальный журнал, «Билдер», подчеркиваетнеобходимость перемен:

Когда прилив достигает высшей точки, низко расположенные районыоказываются затоплены — но не водой, а сточными водами… грязью, котораявызывает брожение и наполняет наши дома и улицы газами, невероятноразреженными, содержащими в себе гораздо больше, чем ватерклозетная жидкость.Переполненные погосты подтекают, дождь смывает с улицы и уносит с собой… грязь,лошадиные и коровьи экскременты… больничные отходы… отбросы и помоиторговцев рыбы и рыбных рынков; отбросы скотобойни; жидкие отходы скорняков,клеевщиков, свечников, торговцев костями, кожевников, живодеров, требушинников…отходы химических фабрик, газовых заводов, красилен… уносит дохлых крыс, дохлыхсобак и кошек, и, как ни печально говорить, мертвых младенцев.

Когда ватерклозеты стали обычным явлением, викторианцам следовало прежде всегопоздравить себя с прорывом в очистке территории Лондона. К 1857 году число ватерклозетовдостигло 200 000,[17] они надлежащим образом заменили выгребные ямы, а опорожнялись прямов Темзу по канализационным трубам. Результатом, несколько отсроченным, но неизбежным,было Великое Зловоние 1858 года. В июне Темза воняла настолько сильно, что находиться вВестминстерском дворце в покоях, выходивших на реку, стало не только непереносимым, но и— если верить в теорию миазмов — опасным. Это, наконец-то, привело к тем действиям,которые должны были совершить комитеты, созданные десяток лет назад.

* * *

Лондонцы начали понимать, что управление городом посредством средневековых

приходских советов в условиях девятнадцатого столетия нежизнеспособно, и в 1845 году былсоздан Первый лондонский столичный совет по городским работам. Впервые канализациярассматривалась как общегородская проблема. Но все было очень сложно. Прецедентов не было,а местные руководящие чиновники любят прецеденты. Разрешение строить или перестраиватьдома после 1848 года предусматривало прокладку канализационных труб, но эта переменапринесла больше вреда, чем пользы. В 1849 году Чарльз Диккенс определял Городскуюкомиссию по стокам как «абсурдную смесь тупоумия и продажности». [18] По счастью, вкомиссию в том же году вошел в качестве помощника инженера Джозеф Базалджетт, а когда тригода спустя его начальник умер от переутомления, именно он был утвержден на должностьглавного инженера.

Дед Базалджетта эмигрировал из Франции в конце 1770 года. Джозеф родился в 1819 году.Пройдя обучение у инженера-строителя с хорошей репутацией, двадцатитрехлетний Джозефначал работать самостоятельно в 1842 году. Широкие взгляды, организаторская энергия иинженерный гений сделали невозможное. На набережной Виктории стоит скромный бюстБазалджетта с надписью «Создатель главной дренажной системы Лондона и этой набережной».Но он достоин эпитафии, которую заслужил Кристофер Рен своим последним достижением,собором Святого Павла — si monumentum requires, circumspise (если ты ищешь памятник ему,оглядись кругом). В случае Базалджетта можно было оглядывать весь викторианский Лондон.

Лондон расположен на отлогом склоне, идущем с севера на юг, от холмов Хэмпстеда доболот Ламбета и Гринвича. Кроме того, часть города лежит в неглубокой чаше, центр которойнаходится около Поплара/Дептфорда. (Представьте себе блюдечко, слегка наклоненное в вашусторону, левая часть которого выше, чем правая, с рекой, извивающейся посередине.) Старыесточные трубы были проложены к Темзе или одному из множества ее притоков. Базалджетт,фигурально выражаясь, взял ручку и провел прямые вдоль сторон блюдечка, приблизительнопараллельные реке, перпендикулярно старым сточным трубам и притокам Темзы. Эти линиидоходили до реки гораздо дальше по течению, далеко за границами (тогдашней) застройки. Ксеверу от реки было три линии: верхний уровень, средний уровень и нижний уровень — онисоединялись около Стратфорда в Восточном Лондоне; две линии шли по южному берегу исоединялись в Дептфорде.

Весь проект, оцененный в 3 миллиона фунтов и осуществленный благодаря частныминвестициям и государственному финансированию, занял пять лет, не считая периодатщательной подготовки, характерной для Базалджетта. Зачастую старые сточные трубы нужнобыло отследить и нанести на карту; их местонахождения никто не знал, что свидетельствует отом, насколько часто их чистили. [19] Работа над «перехватывающими канализационнымитрубами» началась в феврале 1859 года и продолжалась по всему Лондону, препятствуяуличному движению, но в какой-то мере ослабляя прежние запахи. В августе 1859 года «былоподсчитано, что 200 000 выгребных ям за последние годы были убраны из-под наших домов». [20]

Но все же в 1861 году лондонский житель писал: «нам приходилось переживать жаркие летниемесяцы как мы пережили бы чуму… потому что в знойные августовские дни от Темзы всегдаподнимался такой густой мерзкий запах, что ее берега становились отвратительны и вынуждалинас убираться как можно дальше от них. Но наступают лучшие времена…».[21]

К ноябрю 1861 года «около 1000 человек работали [над северным средним уровнем], и онбыстро продвигался».[22] В большинстве случаев туннели закладывались под улицами,«выкапывались и засыпались», иногда на 30 футов ниже уровня земли. Тысяча рабочихпрокладывала трубы от Кенсал-Грина до Ноттинг-Хилла, затем вдоль Оксфорд-стрит —вообразите себе это столпотворение — через Шордич и под Риджентс-канал к Стратфорду. Труд

рабочих облегчали только паровые подъемные краны и, разумеется, лошади. К 1862 годуЛондонский столичный совет по городским работам даже провел экскурсии. Одна группаосматривала канализационную трубу на Олд-Форд в Хакни, а затем «шла по длинному туннелю,который был освещен примерно на милю». Затем все участники экскурсии были посажены вгрузовой поезд и проехали по месту работ примерно 7 миль, до Баркинга, «где должен бытьсеверный выход. Здесь была предложена легкая закуска, а после ланча нас провезли на трехпароходах [очевидно, группа была большая] вверх по реке к Гринвичу и спустили в туннель,который должен был вести к канализационной системе южной части Лондона».[23]

Другая сложность, которая, возможно, становится яснее благодаря моему сравнению сблюдечком: если 29 квадратных миль канализации, проведенной на северном верхнем уровне,могли использовать силу тяжести, поддерживающую ровное течение со скоростью 3 миль в часвниз, к конечному выходу, то на участке канализации на среднем и нижнем уровне — еще 28квадратных миль — пришлось запустить паровые насосы, чтобы вся система работаланадлежащим образом. На южном берегу Темзы около 20 квадратных миль канализации работалина силе тяжести, а 22 квадратные мили не могли. Поэтому были сооружены две насосныестанции, одна в Абби-Миллзе около Стратфорда, в восточном Лондоне, для северных уровней, идругая в Кросснессе, на южном берегу реки, тоже в отдалении от существовавшей застройки, дляюжного нижнего уровня.

На эти насосные станции стоит посмотреть… Вероятно, Базалджетту надоело, что вся егозамечательная работа скрыта от людских глаз, и он решил воспользоваться последнейвозможностью выразить свою артистическую душу и произвести впечатление на публику.Насосная станция Абби-Миллз, где соединялись северные верхний и средний уровеньканализации, была зданием, в котором Кубла-хан Колриджа чувствовал бы себя как дома, — сминаретами и тому подобным.[24] Всей сети перехватывающих канализационных труб северногоберега реки пришлось дожидаться завершения строительства набережной Темзы, что произошлов 1868 году, — еще одно достижение Базалджетта, — прежде чем она смогла полностьюфункционировать, но на южном берегу такой задержки не было. Об официальном открытииКросснесской насосной станции принцем Уэльским взахлеб писала «Иллюстрейтед Ландонньюс» от 15 апреля 1865 года. Принц прибыл на королевской барке из Вестминстерского дворцав сопровождении двух архиепископов, двух епископов, двух принцев, двух герцогов, двух графов,нескольких счастливцев-членов парламента и других сановников; были задействованы всеимеющиеся в распоряжении силы. (Обе насосные станции сохранились до сих пор, их можнопосетить по предварительной договоренности.)

Барка остановилась сначала на северном берегу, где высокопоставленные гостиосматривали северный выход в Бектоне и, несомненно, с умным видом кивали головами,выслушивая объяснения председателя Лондонского столичного совета по городским работам иБазалджетта. Возможно, они при этом могли даже не сходить с парохода, поскольку на берегуне было ничего интересного. (Абби-Миллз находится в двух с половиной милях от реки.) Затембарка перевезла их через реку и спустилась немного вниз по течению к пункту назначения, вКросснесс. «Кусты и цветы в горшках придавали очень нарядный вид» этому памятникуканализации — будем надеяться, что они к тому же приятно пахли. Оркестр королевскойморской пехоты играл соответствующие мелодии, и Его королевскому высочеству вместе с егоокружением продемонстрировали машинное отделение и котельную, провели их в штольню, гдебыли проложены канализационные трубы, «длинный высокий туннель отличной кирпичнойкладки… освещенный рядами светильников». Визитерам была предоставлена уникальнаявозможность гулять в огромном резервуаре, «освещенном мириадами разноцветных огней»,который весьма скоро должен был наполниться сточными водами. Затем они прошли в

лекционный зал и выслушали адрес, который читал — мог ли это быть кто другой? —Базалджетт, в то время как чудесные огни торопливо убирали. После этого гостей провели вмашинное отделение:

Здесь, после внимательного осмотра бесчисленных насосов и топок, принцУэльский под руководством дежурных инженеров включил чудесный механизм. Кактолько Его королевское высочество повернул рукоять, по зданию прошла ощутимаявибрация, означавшая, что поршни и маховые колеса действуют и что сточные воды,находившиеся до тех пор в подземных хранилищах, чтобы быть сброшенными в Темзу,закачиваются в резервуар. Его королевское высочество успешно запустил четыремеханизма, а рабочие, забравшиеся на галереи наверху, приветствовали его действияободряющими криками.

Его королевское высочество, наверное, ощутил огромное облегчение, когда следующиммероприятием оказался «превосходный торжественный завтрак на 500 человек», с тостами. Всегости отправились домой в 3 часа дня и, отлично исполнив свой долг, прибыли в Вестминстер в4.15.

Однако остается неразрешимой загадкой, что сделали эти джентльмены со своимицилиндрами? На фотографии в «Иллюстрейтед Ландон ньюс» они почтительно держат шляпы вруках, пока принц демонстрирует свои удивительные инженерные способности, некоторыенастолько взволнованы, что машут шляпами в воздухе. Но на парадном завтраке они все плотносидят за длинными столами. Куда же они положили цилиндры? В проекте не предусматривалсяни лекционный зал, ни помещение для завтрака, то есть, там наверняка не было места и нельзябыло организовать гардероб на 500 цилиндров. Разумеется, газета и словом не обмолвилась отом, что у высокопоставленных визитеров возникала необходимость внести свой собственныйвклад в эту канализационную систему.

Репортаж в «Иллюстрейтед Ландон ньюс» об открытии насосной канализационнойстанции сочетал в себе типично викторианское низкопоклонство с гордостью достижениямиБазалджетта, реалистическое изображение уравновешивало очарование принца и низменностьматерии, ставшей причиной его визита. Чтобы ввести в строй лондонскую канализацию,понадобились объединенные силы короны, церкви и политических деятелей, не говоря уже овысокой квалификации представителя новой профессии, инженера-строителя. Без сомнения,читатели «Иллюстрейтед Ландон ньюс» были в восторге.

Однако самый важный визитер прибыл почти незамеченным. К маю 1864 года большаячасть канализационной системы уже действовала. «Но результат можно было признатьудовлетворительным не раньше, чем славный лосось, подыскивая чистую свежую воду, появилсяв Темзе».[25]

Глава 2 Река

Приливы, наводнения, туманы и мороз — «Охранители» Темзы — Компания перевозчиков— несчастные случаи — «пароход для мужей» — пар заменяет паруса и весла — «Чайныегонки» — королевская семья на реке — демонстрация на Темзе — акробат-оптимист —

лодочные гонки — прибытие «Грейт Бритн» — китайские джонки — пожары — «ГрейтИстерн» — упадок кораблестроения — доки

Когда в 1837 году Виктория взошла на трон, Темза все еще оставалась широкой, извилистойрекой, водной магистралью и местом отдыха и развлечений лондонцев, какой была снезапамятных времен, но впоследствии она «загрязнилась и потемнела, приобретя серовато-синий неестественный оттенок».[26] Приливная вода поднималась до Теддингтона и ежедневнодважды приливала и отступала. Газеты публиковали время «полной воды», наивысшей точкиприлива.

В хронике «Компании перевозчиков людей и грузов по Темзе», которую вел клерк по имениГенри Хамфрюз, дана подробная картина приливов и изменений погоды.[27] Девять раз с 1841 по1869 год случались аномально высокие приливы, на 3 фута 7 дюймов превышающиестандартную отметку «полной воды», и это означало, что низко расположенные районы, такиекак Уоппинг, Ламбет, Бермондси, Баттерси и Вестминстер бывали затоплены. Зимой 1850 годавода поднялась так высоко, что залила топки котлов на газовом заводе в Уондсворте, и «всяокруга погрузилась во тьму». 17 ноября 1852 года, в день похорон герцога Веллингтонского, всекругом было затоплено, так как дождь лил беспрерывно уже два месяца. Особенно высокийприлив в тот день назвали «наводнением Герцога». Неделю спустя случился еще одиннеобыкновенно высокий прилив, и многих жителей Бермондси, района, особенноподверженного наводнениям, пришлось спасать с верхних этажей и вывозить на телегах. Водаприлива представляла собой отвратительную смесь грязи и нечистот.

В 1840 году Темза, впав в другую крайность, «усохла до размеров ручья», так что «людимогли перейти через нее», то же самое повторилось десять лет спустя. Это не было заманчивойпрогулкой, несмотря на то, что можно было сэкономить на лодочной переправе или пошлине запереход через мост. Нужно было идти по концентрированному экстракту сточных вод; с каждымотливом обнажались грязевые отмели, «кишевшие ярко-красными червями… мальчишкиназывали их „кровяными“».[28] При «низкой воде» лодки оказывались более жизнестойкими,чем пароходы, которые, как замечает Хамфрюз без малейшего сочувствия, — «очень страдали отнехватки воды, многие из них сели на мель и в течение какого-то времени не могли двигаться».

Зимой 1840 года дважды был такой густой туман, что корабли сталкивались. В январе 1842года случилась сильная снежная буря и мороз, а летом 1846 года прошел сильный град,побивший стекла по всему Лондону, в том числе и в Букингемском дворце, и на их заменупришлось истратить 4000 фунтов. Ураганные ветры иногда дули по два дня подряд, так чтокораблям приходилось ложиться в дрейф, при этом существовала опасность сесть на мель, имного барж затонуло вместе с грузом угля и зерна. После одного урагана «река утром былапокрыта бревнами, обрывками такелажа, досками, разбитыми лодками, баржами и прочим».Дважды Темза замерзала, в 1846 и в 1855 годах: не так крепко, чтобы можно было повторить нальду Зимнюю ярмарку предшествующих столетий, но достаточно, чтобы не дать лодочникам

заработать себе на жизнь.Старинный обычай вести учет лебедей и кольцевать их продолжал существовать: каждый

год в августе королевские знатоки лебедей и две привилегированные «ливрейные компании»,Красильщики и Виноделы, пересчитывали всех лебедей на реке и кольцевали молодые особи. В1841 году у королевы было 232 лебедя, у Компании красильщиков 105, у Компании виноделов100, намного меньше пятисот, которые насчитывались у них три столетия назад, когда Темзабыла знаменита своими огромными стаями лебедей. Но если принять во внимание загрязнениереки, удивительно, что лебеди вообще выжили. В 1842 году на причале в Дептфорде был пойманкит. Его измерили — 16 футов в длину, и взвесили — 2 тонны, и выставили в ближайшем пабе,«где за один день 2000 человек заплатили, чтобы войти и посмотреть». Еще один кит былвытащен на берег около Грейс, Эссекс, семь лет спустя, но все, что Хамфрюз счел нужнымзаписать о нем, это его длина, 21 фут.

* * *

С 1197 года Темза находилась под юрисдикцией лондонского Сити. Когда новый лорд-мэргорода каждый год приезжал в Вестминстер, чтобы принести присягу, он прибывал по реке,возглавляя величественную процессию празднично украшенных баркасов. «День принесенияприсяги всегда считался удачным для лодочников, поскольку — вне зависимости от того,сколько их было нанято на различные баркасы, — множество бедных лодочников в этот деньнаходило работу». Отношения между Сити и правительством часто бывали напряженными.Результатом этих отношений стал принятый в 1857 году первый закон об охране Темзы, которыйпередавал реку из-под юрисдикции Сити под юрисдикцию установленного законом органа,именуемого Советом по охране (впоследствии «Совет по охране Темзы»). Компанияперевозчиков, сохранявшая хорошие отношения с Сити, расценивала Охранителей как «крайнезлонамеренных». Одним из первых результатов этой передачи была отмена речных процессийлорд-мэра.[29] Его прекрасный баркас был продан в 1860 всего за 105 фунтов. Начиная с 1857года, Компании перевозчиков приходилось отражать постоянные попытки Совета лишить еетрадиционных привилегий. Генри Хамфрюз, не претендуя на яркие описания (и с прискорбнымпристрастием к Компании), был сосредоточен на борьбе между его Компанией — интересыкоторой он соблюдал неукоснительно — и ненавистными Охранителями. Старый Лондонскиймост с мельничными колесами между быками давно был разобран, а новые девять мостов непредставляли особой опасности для речных судов, если не считать «чрезвычайногопроисшествия, случившегося во время процессии лорд-мэра и городского совета вверх по рекена баркасе, принадлежавшем Сити, [в сентябре 1844-го], мощного столкновения с быкамиВестминстерского моста, когда лорд-мэр, шерифы и олдермены, избранные шерифы и всеостальные попадали со своих мест, жезл лорд-мэра, графины, рюмки и тому подобное скатилисьна пол [наверное, и сам лорд-мэр со всей компанией], ужасно всех напугав».

Город разросся, и появилась новая опасность в виде пароходов, обслуживающихпригородных жителей. Пар начал заменять традиционную рабочую силу примерно с 1818года.[30] Пароходы, у которых по бокам были колеса с лопастями, шли с постоянной скоростью 4мили в час против прилива и 7 миль в час и более с приливом, их не останавливала опасностьпогубить хрупкие деревянные ялики и лодки. В 1844 году пароход налетел на лодку и потопиллодочника. Шкипер был призван виновным в убийстве по неосторожности, но приговорсоставил всего четыре месяца заключения. Во многих случаях халатность капитана иливладельца парохода было трудно доказать в суде. Между пароходами и лодочниками

происходили постоянные стычки, вплоть до уничтожения пристаней, которые использовалисьпротивником. В 1844 году сорок человек, собиравшихся посчитаться с противниками, были вконце концов остановлены отрядом полисменов, прибывших в кэбах.

Пароходы имели скверное обыкновение отходить от пристани на полной скорости, преждечем все пассажиры благополучно сойдут на берег или взойдут на борт. В 1843 году такимобразом в Темзу упало тринадцать детей. Трое из них утонули, а у остальных шансы выжитьбыли довольно слабы, поскольку они наглотались грязной речной воды. «Почти ежедневно»происходили столкновения между конкурирующими пароходами. Иногда пароходы выходили изстроя и без всякого столкновения. В 1847 году пароход «Крикет», «взяв на борт от семидесяти доста пассажиров, собирался отойти от причала [у Лондонского моста], как вдруг котел взорвался,причинив ужасные разрушения. Шестеро погибли, двенадцать получили серьезные ранения,остальные отделались легкими ранениями, большинство пассажиров упали в реку, но былиспасены лодочниками. Механика потом привлекли к судебной ответственности и обвинили вубийстве по неосторожности, поскольку он привязал предохранительный клапан» —несомненно, надеясь нарастить скорость и обогнать конкурента. «Иск о возмещении убытковбыл подан человеком по фамилии Редгрейв, получившим серьезные ранения, против мистераОктавиуса Смита, владельца, и решением присяжных был… штраф в 200 фунтов».

Самый напряженный участок маршрута пароходов был между Челси и Вулиджем, из Челсиежедневно ездили на работу принадлежавшие к среднему классу жители пригорода, а изВулиджа ремесленники, и тех и других доставляли к пристани у Лондонского моста за одинпенни. Под одной из арок моста была пристань, вполне удобная в дурную погоду при отливе. Нопри приливе пароходную трубу приходилось опускать, чтобы не задеть мост, и пассажиры напалубе становились совершенно черными от копоти.

Существовали регулярные рейсы на более далекие расстояния. В обычае среднего классабыло отправлять жен и детей на лето на какой-нибудь курорт, вроде Маргейта, Грейвсенда иРамсгейта, чтобы они могли отдохнуть от напряженной городской жизни и удушающих запаховЛондона. Мужья вели холостяцкий образ жизни вплоть до утра субботы, когда садились на«пароход для мужей», чтобы соединиться со своими самыми близкими и дорогими. Этипароходы были довольно комфортабельными. Там подавали еду, часто играл оркестр, апассажиры первого класса могли отдохнуть на палубе полуюта под полотняным тентом.Единственным изъяном были молитвы и песнопения, навязываемые религиознымиэнтузиастами пассажирам, которым некуда было деться, и небольшой риск морской болезни,для спасения от которой рекомендовалось «лежать с закрытыми глазами… выпить немногобренди с водой и иногда съесть простой бисквит». [31] В 1844 году «было подсчитано, что поТемзе постоянно плавают двести пароходов, конкуренция все так же очень велика, „ДаймондКомпани“ перевозит пассажиров из Грейвзенда в Лондон за один шиллинг в носовой каюте и завосемь пенсов на палубе».

В 1848 году пароходы начали тянуть баржи. Как теперешние «черные кэбы», они моглиразвернуться на месте, потому что колеса с лопастями могли работать раздельно. [32] Сено исолому для лондонских лошадей привозили на баржах, с приливом, баржи везли зерно истроительный камень вверх по реке из Кента и, проходя под Лондонским мостом, спускалипаруса и мачты.[33] Флотилии из 200–300 парусников, которые столетиями привозили в Лондонуголь во все возрастающем количестве, начиная с 1852 года, постепенно заменялись винтовымипароходами. (А те, в свою очередь, начиная с 1864 года, были вытеснены железными дорогами.)

Трехмачтовые парусники все еще оставались основным коммерческим транспортнымсредством на дальние расстояния. Эти «клипера» представляли собой чудесное зрелище, когда

поднимались по реке до Пула или до доков. Около высшей точки прилива каждые несколькоминут проходили буксиры с парусными судами на тросе, часто довольно большими. В началешестидесятых годов парусников было очень много, и почти все они, вплоть до самых малых,поднимались вверх по реке с помощью пароходов. [34] Иногда они шли самостоятельно, вчастности, когда соревновались, кто первый придет в Лондон из Китая с грузом чая новогоурожая. Новый чай продавался с надбавкой в 10 шиллингов на тонну, а капитану выигравшегосудна платили премию в то фунтов. В 1850-х годах состязание выигрывали клипера из Бостона,но с 1859 года британцы взяли верх, плавая на клиперах, построенных на верфях Абердина.[35] 30мая 1866 года шестнадцать парусников отплыли из китайского города Фучжоу. Через девяностодевять дней, пройдя Индийский океан и обогнув мыс Доброй Надежды, три из них вошли вТемзу с одним и тем же приливом. Выиграл парусник «Ариэль», он же выиграл еще раз спустядва года, побив рекорд и завершив плавание за девяносто семь дней. После открытия Суэцкогоканала в 1869 году «чайные гонки» прекратились. [36] (Чайный клипер «Катти Сарк»,превосходно сохранившийся, можно и сейчас увидеть в Гринвиче.)

* * *

Причал у Лондонского моста был свидетелем не одного великосветского события. Скажем,когда королева и принц Альберт и кто-то из королевских детей плыли на адмиральском катере ккоролевской паровой яхте «Виктория и Альберт», чтобы отбыть на ежегодные каникулы вШотландию. Когда беременность не мешала королеве наслаждаться путешествием по воде,королевская чета часто использовала речной путь для государственных визитов. Принц Альбертсовершил поездку на королевском баркасе от Уайтхолла до Брунсвикской пристани в Блэкуэллес целью осмотра яхты «Виктория и Альберт», которую спустили на воду в Пембруке 25 апреля1844 года и привели в Ост-индские доки. Баркас, который только что отремонтировали и зановоукрасили позолотой на вулиджской верфи, имел 64 фута в длину и около 7 футов в ширину, носи корма его были украшены искусной резьбой, позолочены и отлакированы. На корабле было 22гребца в алых ливреях, а на сопровождавшем его адмиральском катере десять гребцов в алыхкуртках. Королевский баркас во время пути в Блэкуэлл и обратно привлек немало зрителей нареке и на берегу, вместе с адмиральским катером они представляли великолепное зрелище.

В 1845 году «королева и принц Альберт со свитой из высшего офицерства… взошли на борткоролевской яхты в Вулидже, чтобы отплыть в Германию», нанести визит семье Альберта.Принц Альберт, придававший большое значение королевскому появлению на публике,воспользовался королевской яхтой в 1849 году, чтобы проплыть от Уайтхолла до Лондонскогомоста на открытие Угольной биржи, «в отсутствие королевы вследствие недомогания». Своейпышностью процессия напоминала тюдоровские времена. У лестницы Уайтхолла собралась вожидании

большая флотилия лодок, часть их принадлежала военным кораблям, некоторыебыли синего цвета с позолоченными лепными украшениями, они принадлежаликоролевской яхте… Ряд пароходов стоял на якоре по северному берегу реки, междуУайтхоллом и Таможней, баркасы тоже стояли на якоре, но по южному берегу досамого Лондонского моста, так, чтобы освободить для прохождения расстояние в 100футов; для этого понадобилось 5 миль якорной цепи. [Шесть пароходов,принадлежащих различным «ливрейным компаниям», стояли на якоре за Лондонскиммостом], снабженные сидениями и помостами для привилегированных зрителей. Ко

времени прибытия процессии к Лондонскому мосту ниже по реке стояли праздничноукрашенные суда, а толпы народа на палубах и на такелаже приветствовали еегромкими криками… Лодочники неплохо заработали, перевозя зрителей с берега накорабли баркасы и пр., стоявшие в ряд на якоре. Закончив церемонию, королевскаясвита взошла на яхту и вернулась в Уайтхолл тем же путем. Процессию на воде виделитысячи людей, дома, верфи и мосты были заполнены зрителями.

Мосты и берега реки были идеальными наблюдательными пунктами и в других случаях.В 1848 году британские моряки протестовали против предложенных поправок в законы о

судоходстве, которые позволили бы иностранным морякам работать на британских судах.

Около 3000 человек приняли участие в процессии на реке на кораблях, многие изкоторых были украшены флагами. Плывущие один за другим корабли сразвевающимися флагами выглядели достойно и внушительно. Во время процессиистреляли из орудий с берега и с кораблей, украшенных флагами, со стоявшими напалубе и громко восклицающими моряками. Все они вышли на берег у Вестминстера ипрошествовали на Трафальгарскую площадь… река была заполнена самыми разнымисудами и лодками со зрителями.

Не один принц Альберт использовал реку в качестве зрительного зала. В ноябре 1841 года,безусловно, в самое неподходящее время года, с дождями и туманами,

Сэмюэл Скотт, американский ныряльщик, совершал прыжки с разбега с реибрамстеньги угольного брига из Ротерхита на глазах многочисленных зрителей,которых он сначала развлекал в течение часа демонстрацией своей ловкости на рее.Несмотря на порывистый ветер, он вставал головой на мачту и в течение некотороговремени болтал ногами в воздухе, затем пробегал из конца в конец реи, не держась заканаты. Он завязал скользящую петлю и надел себе на шею, затем бросился вниз с реии несколько секунд оставался подвешенным на канате, державшемся под подбородком,затем с удивительной ловкостью снова взобрался на рею и сказал: «Приходите завтра,и вы увидите, как я снова повешусь».

Наверное, Скотт гордился своей изобретательностью. Он «продолжал свои представленияна реке, прыгая с мостов в реку, где в то время было полно льда». Но

11 января [1842] около десяти тысяч зрителей собралось [на мосту Ватерлоо] и влодках на реке. Он устроил подобие эшафота в десять футов высотой над вторымпролетом, и обернул веревку вокруг шеи, чтобы выполнить свой танец в воздухе.Сначала он повисал за голову, потом за ноги, головой вниз. После этого он снова наделпетлю на шее, она затянулась и задушила его. Его срезали с веревки, но слишкомпоздно, потому что его помощники решили, что это часть представления.

И то же самое в течение некоторого времени думали 10 000 зрителей. Через двадцать лет,когда канатоходец Блондин потрясал толпы зрителей в Хрустальном дворце,

дама, именовавшая себя «Блондинкой» собиралась перейти через реку по канату,протянутому из [Креморн-гарденс, Челси] к верфи в Баттерси. Проход не былзавершен… потому что канат был натянут недостаточно туго, и когда дама, выйдя из

Баттерси, прошла почти четыре пятых опасного пути, ей пришлось сесть и в концеконцов спуститься в лодку. Отвага, проявленная в этих трудных обстоятельствах,заставила людей восхищаться Блондинкой едва ли не больше, чем если бы она прошлавесь путь.[37]

Британцы умеют ценить доблесть потерпевших неудачу.Первая регата состоялась в 1843 году в Патни. Лодочные гонки между Оксфордом и

Кембриджем проходили успешно. (Наверное, болельщикам будет интересно узнать, что с 1829года, когда соревнования начались, до 1882-го, когда Генри Хамфрюз закончил свои записи,Оксфорд выиграл 21 раз, Кембридж 17, а в 1877 году была ничья. С 1856 года гонки проводилисьежегодно.)

Многие суда на Темзе заслуживали того, чтобы любоваться ими. В январе 1845 годаогромный винтовой корабль со стальным корпусом, «Грейт Бритн», прибыл в Блекуэлл и

произвел сенсацию, так как насчитывал триста двадцать футов в длину, на третьбольше самого крупного трехпалубного «Судана». На берегах поблизости стоялитолпы людей, пришедших приветствовать проход судна вверх по реке, и к местушвартовки его сопровождало множество лодок. Во время стоянки тысячи людейежедневно подъезжали к судну, чтобы рассмотреть его получше, на пароходах и лодкахс лодочниками, тем самым, давая им возможность заработать. Подняться на бортстоило два шиллинга шесть пенсов с человека… «Грейт Бритн» стояла на якоре до 12июня, и ее отплытие сопровождалось подобными же проявлениями восторга.

В 1848 году в Темзу вплыла китайская джонка. «Какое-то время она стояла в Блэкуэлле, гдеее посетили тысячи людей», затем переместилась выше, к мосту Ватерлоо. Чарльз Диккенсвысказался по ее поводу весьма язвительно. По всей видимости, экзотическое судно проделалопуть из Китая только «благодаря уменью и спокойствию десятка английских матросов… оно,скорее, похоже на домик наверху общественного здания… чем на судно… представьте себекоманду корабля, работающую без всякой четкости, в кисейных халатах без рукавов и сзаплетенными в косы волосами, матросов, которые носят жесткие башмаки на деревяннойподошве толщиною в четверть фута, а ночью спят в маленьких надушенных ящичках, словно дляигры в триктрак…».[38] Но джонка, приплывшая на Темзу в 1851 году, больше походила нанастоящую. Ее капитаном был таинственный мандарин, материализовавшийся перед королевой,когда она открывала Всемирную выставку; никто не знал, кто он такой, поэтому его наскоровключили в королевский кортеж, совершавший обход Хрустального дворца. Его «оченьнеуклюжее» судно стояло на якоре около Лондонского моста, и его можно было посетить зашиллинг.[39]

* * *

Людям нравится наблюдать трагедии, находясь в безопасности, и пожары на берегах Темзыпривлекали многих. В 1842 году

большой пожар случился в лондонском Тауэре, он разрушил Круглую башню,Арсенал, Часовую башню и так далее. Был отлив, воду пришлось подавать плавучимнасосом через семисотфутовый шланг к насосам на земле, Белый дом, часовню и

Сокровищницу британской короны с трудом спасли, Сокровищница и стальная оградабыли вскрыты с помощью ломов, и полисмены уносили сокровища, проходя черезотряд солдат. Ущерб был огромен. Огонь бушевал несколько дней. Вид с реки былвеликолепен, и суденышки лодочников были полны зрителей.

Только что основанный «Панч» писал: «В первую очередь были приняты меры, чтобыобеспечить сохранность собственности: к зданию никого не допускали, а поскольку военныеправила не знают исключений, приказ исполнялся буквально, пожарным, повиновавшимсядругому приказу, препятствовали войти в здание. Это, разумеется, заняло какое-то время,позволяя огню пожирать в свое удовольствие огромные порции пищи, уготованной емусудьбой». А Хамфрюз, возможно, не знал, что «трудность» спасения Сокровищницы в том, чтоединственный ключ хранился у лорда-гофмейстера, которого не сразу нашли.

Постоянной опасности пожара подвергались склады. Горели не только склады и ихсодержимое, но и стоявшие поблизости корабли — если был отлив, и их нельзя былоотбуксировать. При отливе они увязали в грязи и разделяли судьбу складов. Зачастую искрыпожара зажигали склад поблизости, особенно если речь шла о дровяных или нефтяных складах.В 1845 году

случился большой пожар в Найн-Элмсе [Баттерси], разрушивший производившийкреозот и перерабатывающий нефть завод мистера Бетеля, где было несколькорезервуаров с битумом, дегтем и пр. Все лесопилки и тысячи железнодорожных шпалразделили их судьбу… Битум в цистернах закипел, выплеснулся в реку, иповерхность… представляла собой озеро огня.

В том же году сгорел склад с маслом и скипидаром:

Кипящий скипидар и масло лились из окон на прилегающую к реке верфь, ониуничтожили один из пожарных насосов и одного пожарника. Люди убегали на самыеразные суда, стоявшие у берега, и на плавучий насос, но горящий скипидар и прочиевещества зажгли суда и плавучий насос, заставив людей покинуть их. Жар был таквелик, что небольшие суда не могли подойти к горящим кораблям, чтобы снять с нихлюдей, поскольку их тоже охватывало пламя. Людям пришлось бросаться в реку,покрытую горящим скипидаром и маслом, их подобрали и спасли, хотя и не всех…Большой пожар произошел на находившемся неподалеку Газовом заводе в Сити, тогдавладельцам близлежащих магазинов приказали зажечь светильники, чтобы снизитьдавление в трубах.

В 1851 году сгорело хранилище Банка Темзы. «Огромное количество мебели, картин идорогостоящих вещей, которые здесь хранились, были по большей части уничтожены, ущербоценивался в 100 000 фунтов» — невероятная сумма для того времени, и у меня нет никакойуверенности, что вещи были застрахованы.

«Самый разрушительный [пожар] в Лондоне со времени памятного пожара 1666 года»вспыхнул на Тули-стрит, на южном берегу Темзы в июне 1861 года. «Горящий жир стекал вреку, угрожая деревянным судам, стоящим на якоре в Пуле. Несколько дней спустя в Ирите [15миль ниже по течению] берега реки и берег, обнажающийся при отливе, были покрыты слоемперетопленного жира, который энергично собирали толпы мужчин, женщин и детей».[40] Пожаруничтожил три верфи и «бесчисленное множество самых дорогих товаров, кроме того, повредил

несколько кораблей, которые едва удалось отбуксировать подальше от огня. Пожар продолжалсянесколько дней… Здесь мистер Брейдвуд, суперинтендант Пожарной бригады, расстался сжизнью, когда на него упала стена». Хамфрюз не обладал стилем Диккенса, который гораздокрасочнее описал бы эти трагедии. Так что вам придется без помощи Хемфрюза воображатькрики, и рев пламени, и отражения в воде.

* * *

Ниже по реке расположены судостроительные верфи. «Грейт-Истерн», тогда называвшийся«Левиафан», был построен в Миллуолле и, несмотря на бесчисленные трудности, спущен наводу в январе 1858 года. На Темзе никак не случалось достаточно высоких приливов, которыепомогли бы спустить корабль. В знаменательный день пресса сообщала:

Мужчины и женщины всех сословий собрались вместе в мирное паломничество кВостоку, поскольку… в Миллуолле должны были спускать на воду «Левиафан». Двагода лондонцы… жили в ожидании этого колоссального эксперимента, и ихвозбуждение и решимость любой ценой присутствовать при этом былинеудивительны, если принять во внимание отличную возможность быть свидетелемужасной катастрофы… [В Миллуолле] каждая комната в каждом доме… если из нееможно было хотя бы мимолетно увидеть над верхушками деревьев огромный корабль,была буквально перевернута вверх дном, чтобы разместить людей ради дружеских илиродственных отношений или ради наживы.[41]

«Ужасной катастрофы» не случилось, если не считать гибели рабочего и раненийнескольких его товарищей во время первых попыток спустить корабль на воду. Когда он, в концеконцов, величественно соскользнул боком в реку, его отбуксировали вниз по течению вДептфорд для дальнейшей доработки, где, как можно было предположить, его посетили«гигантские толпы народа».[42]

Приезжий из сельской местности не был особо впечатлен видом «Грейт-Истерна», еговосхищение вызвала дептфордская верфь, где он «увидел… три строящихся корабля, огромныйтрехпалубный корабль, который должен был называться „Ариадна“, другой однопалубный,который должен был называться „Хамелеон“». [43] «Превосходные суда для Ост-индскойторговой компании, вплоть до 1840-х, в основном, строились на Темзе». [44] Но по мере того, какдерево вытеснялось железом, с коммерческой точки зрения стало выгоднее переместитьсудостроительные верфи севернее, в Клайд в Шотландии и на северо-восточное побережьеАнглии, где труд был дешевле, а рабочие опытнее в обращении с железом и сталью. В 1852 году«Агамемнон», «величественный линейный корабль, был спущен на воду на Вулиджскихверфях… огромное количество людей наблюдало за этим с лодок, и река представляла собойочень привлекательное зрелище». Два года спустя на воду в Дептфорде было спущено 91-пушечное судно «Ганнибал». Бронированный винтовой шлюп «Энтерпрайз» также сошел состапелей Дептфорда, в 1864 году, но после спуска на воду корвета «Друид» в 1869 году верфьбыла продана, поскольку «не подходила для создания нового класса судов». [45] В 1865 годуМеталлургическая компания Темзы построила в Блэкуолле новый военный корабль,«Минотавр», на нем было 36 орудий, броня толщиной в 5 ½ дюймов, винтовой двигатель и пятьстальных мачт. [46] Лондонские верфи привлекали иностранных покупателей. В 1864 году

прусский военно-морской флот заказал «Арминикус» и в 1867 году бронированныйшестнадцатипушечный фрегат «Кронпринц» Братьям Сэмьюда в Попларе. [47] Нокораблестроение покидало Лондон.

Старые корабли, как и старые здания, еще можно было использовать. «Дредноут» в своевремя участвовал в сражении при Трафальгаре. Теперь же он стоял на якоре в Гринвиче какплавучий госпиталь для моряков. Когда стало понятно, что он выходит из строя, его заменилидругим трехпалубным кораблем. За двадцать лет на этих кораблях перебывало более 63 000пациентов. Ни одному больному моряку, какого бы подданства он ни был, не отказали вприеме.[48] Еще дальше вниз по реке, в Вулидже, стояли два больших неуклюжих судна, старыевоенные корабли, служившие тюрьмой, и корабль поменьше, облегчавший существованиеплавучих тюрем тем, что сушил выстиранное заключенными белье, развешанное, словнофлажки, между укороченными мачтами.[49]

Лондонский Пул, участок реки вниз от Лондонского моста к Лаймхаузу, был главнымпортом Лондона со времен римлян. К девятнадцатому веку он стал заметно переполняться.Корабли могли стоять здесь месяцами, дожидаясь разгрузки, отданные на милость штормов,огня и воров. В 1798 году была создана речная полиция, это был первый организованныйполицейский отряд в стране. В 1839 году речная полиция вошла в новый Столичный отрядполиции. В «Иллюстрейтед Ландон ньюс» от 17 апреля 1869 года было напечатано изображениеновой набережной от Темпла до Сомерсет-хауса, на которой красовался аккуратный маленькийкораблик с названием «Полицейский участок на Темзе». Движения заметно не было, но,возможно, художник не был силен в навигации. Скорее всего, корабль просто плыл на скорости,которую ему обеспечивал паровой двигатель.

* * *

Действенным ответом на повальное воровство с грузовых судов стала система закрытыхдоков, созданная в основном — некоторые были построены раньше — в период с 1802 по 1880год. К 1850 году они занимали до акров, включая 35 акров воды и винный погреб, занимавшийсемь акров. Лондонский док (1805), Ост-индский док (1805), Суррейский док на южном берегуреки (1807), док Сент-Кэтринз неподалеку от лондонского Тауэра (1828) и Вест-индскийюжный док (1829) были построены по новейшим технологиям своего времени, но их дизайнерыне предвидели появления железных дорог и обшитых стальными листами грузовых пароходов.Расширить их не было места, а углублять для современных судов было бы слишком дорого. ДокВиктории, открытый в 1855 году (в 1880-м к нему прибавился с восточной стороны еще большийдок, «Ройал Альберт»), был построен на низком месте в 100 акров, к востоку от реки Ли. Этобыл первый док с гидравлическими подъемными кранами и лифтами для подъема корабля впонтонный док. Он соединялся железнодорожной веткой с железной дорогой Грейт-Истерн.Миллуоллский док на Собачьем острове, открытый в 1868 году, обладал подобнымисовременными усовершенствованиями.

У. С. Белл, турист, обративший внимание на китайскую джонку, в том же 1851 году какследует рассмотрел лондонские доки — «самое удивительное зрелище… Мы посетили винныйсклад и попробовали вина, которые гид щедро разливал… здесь были сотни посетителей…».Затем Белл и его группа перешли в подвалы с хересом, где «обильно подкрепились», импредстояло еще совершить экскурсию по доку Сент-Кэтринз, но выносливость Белла, а можетбыть, умеренность, воспротивились этому.[50]

Когда Ипполит Тэн приезжал в Лондон в 1859 и 1862 годах, его потрясли доки:

Количество каналов, через которые доки имеют выход к реке… это улицыкораблей… бесчисленный такелаж, растянутый огромной паутиной по всему небу…это одно из величественнейших зрелищ нашей планеты… [доки] великолепны,ошеломляющи. Их шесть, каждый представляет собой целую гавань, где стояттрехмачтовые суда… со всех уголков мира. Коммерсант, который пришел проверитьприбытие специй с Явы и перегрузку норвежского льда с одного судна на другое,сказал мне, что каждый год в эти доки приходит около 40 000 судов и что в любоймомент в доках находится от пяти до шести тысяч кораблей.[51]

* * *

В 1864–1870 годах, благодаря сооружению набережной Базалджетта, русло Темзыпостепенно приобрело аккуратный вид. Набережная Виктории — такое же высокое достижениеего инженерного гения, как и великолепная система перехватывающих канализационных труб,но гораздо более заметное лондонцам, чем канализационная система. Но поскольку одним изрезультатов постройки набережной стало увеличение пространства, пригодного для прокладкидорог, они и будут рассматриваться в следующей главе.

Глава 3 Улицы[52]

Карты — планировка улиц — средневековые пережитки — коровники — дорожные заторы— новые улицы — базалджеттовские набережные — регулировка движения — помехи на

дорогах — предместья — дорожное покрытие — экипажи и кэбы — омнибусы —велосипеды

Обычно, перед тем, как начать осмотр незнакомого вам города, вы приобретаете его карту,но для человека, оказавшегося в викторианском Лондоне, это было не просто.[53] Многиеимевшиеся в продаже карты значительно устарели, принимая во внимание, как быстро строилсяи развивался город. Две из них основывались на данных 1820-х годов, другая же, настолькоподробная, что отражала даже расположение общественных почтовых ящиков, несколькоперешла меру: на ней обозначена железнодорожная ветка между вокзалами Юстон и Чаринг-Кросс, которую в 1864 году решили построить, но так и не построили. Всемирная выставка 1851года дала торговцам картами благоприятную возможность расширения сбыта, они заполонилирынок сувенирными изданиями планов города и информационными буклетами для иностранныхтуристов. Между тем, Столичная инспекция по канализации, отдававшая себе отчет, что первымшагом на пути создания в Лондоне эффективной канализационной системы должно статьнадлежащее обследование улиц и существующих стоков и коллекторов, использовала подробныепланы специалистов военно-геодезической службы (нынешние планы разработаныГосударственным картографическим управлением). Обследование завершилось в 1849 году, а в1851–1871 годах было издано 326 различных планов.

Для обычного потребителя лучший товар был у Эдварда Стэнфорда. (Его магазинпроцветает по сей день и считается в Лондоне лучшим из торгующих картографическойпродукцией; он расположен в Лонг-Эйкре, неподалеку от места, где Стэнфорд начинал своедело.) «Библиотечная карта Лондона и его пригородов» увидела свет в 1862 году. Онапродавалась в виде 24 отдельных листов и стоила 1 шиллинг в черно-белом варианте и 1шиллинг 6 пенсов в цветном в цилиндрическом футляре, или же в сложенном виде, наподобиепапки для бумаг, ценой 1 фунт 1 шиллинг в черно-белом варианте и 1 фунт 11 шиллингов 6пенсов в цветном.[54] Это превосходное издание, для пользования которым необходима лупа.Хорошо была видна схема газификации Лондона в виде отчетливых круглых пятнышек. А есливглядеться повнимательнее, можно было увидеть еще одно нововведение — места расположенияработных домов в каждом районе. Выделялись и тюрьмы, построенные по типу «Паноптикума»(об этом будет идти речь в главе 21). Были обозначены новые кладбища на окраинах и старыеместа захоронения внутри города с пометкой «закрыто». Точно были обозначены и сады,закладка которых планировалась напротив здания Выставки 1862 года в Южном Кенсингтоне.Итак, после предварительного внимательного изучения столь фундаментального издания, изаглянув мельком в более поздний план города карманного формата, отправляемся на улицу.

Риджент-стрит была спроектирована Нэшем в 1813 году, чтобы соединить Пиккадилли сРиджентс-парк. Улица сохранилась, однако от замысла Нэша разместить жилые комнаты надрасположенными на нижних этажах магазинами не осталось и следа. Крытые сводчатые галереиперед магазинами образовывали длинный балкон вдоль окон комнат, так что жильцы моглинаблюдать за тем, что происходит на улице — в те давние времена это было удовольствием — и

перекинуться парой слов с проезжающими в экипажах знакомыми. (Аркады и балконы былиснесены в 1848 году.) Там, где Риджент-стрит пересекалась с Оксфорд-стрит, угловые дома,отступая вглубь, располагались по вогнутой линии, образуя изящную круглую площадь, и та жекартина наблюдалась при пересечении Риджент-стрит с Пиккадилли. (Фигура «Эрот» появиласьздесь значительно позже, в 1893 году.) Обе площади получили название Риджент-серкус, чтонесколько сбивает с толку.

На улицах к западу от Риджент-стрит по-прежнему доминирует Гровенор-сквер. ГерцогуВестминстерскому, наверняка, не нравился работный дом, выстроенный из камня, оставшегосяпосле застройки площади. В узком глухом переулке за особняками размещались каретные сараии жили слуги. Продолжая идти на запад, вы попадали на Парк-лейн, тянувшуюся вдольвосточного края Гайд-парка. Свернув налево, в южном направлении, можно было выйти кГровенор-хаус и Дорчестер-хаус (теперь здесь отели). В конце Парк-лейн находился Апсли-хаус,дом подлинного кумира викторианского Лондона герцога Веллингтона (сейчас здесь его музей).Еще поворот налево, на Пиккадилли, и можно было бы увидеть Девоншир-хаус (продан и снесенв 1918 году). Отсюда, должно быть, открывался самый восхитительный вид на Лондон: на юге— Грин-парк, на севере, за обширным пространством садов и бывшим Лансдаун-хаусом,живописная Баркли-сквер. В то время на Пиккадилли еще сохранялось здание восемнадцатоговека Берлингтон-хаус; когда Стэнфорд в 1862 году составлял свою «Библиотечную карту», онуже не был чьим-либо частным владением, а здание «Палладиума» существует и поныне.

Герцогу Вестминстерскому принадлежал еще один огромный земельный участок в центреЛондона к югу от Найтсбридж. Он поручил Томасу Кьюбитту спроектировать здесь площадьБелгрейв-сквер, которая стала бы центром его владения Белгрейвия, застроенного в 1820–1850-егоды. Семейство Гровенор всегда держало под строгим контролем ситуацию со своейлондонской собственностью; Белгрейвия, даже в большей степени, чем сама Белгрейв-сквер,продолжает оставаться фешенебельным районом, где сохраняется дух викторианской эпохи.Когда в Кенсингтонском дворце проводился ремонт, Виктория арендовала здесь дом для своейматери, герцогини Кентской, за 2000 фунтов в год. К западу от Слоун-стрит Стэнфордомобозначены огороды, протянувшиеся вдоль домов и музеев Эрлз-Корта и Южного Кенсингтона(ныне полностью застроены).

Вернувшись на площадь на пересечении Пиккадилли и Риджент-стрит, направимся квостоку на Лестер-сквер: место малопримечательное, если бы не необыкновенное сооружение вцентре — «Большой глобус» Уайльда, и «Альгамбра» на восточной стороне (см. главу 16).Пройдя мимо работного дома Сент-Мартин напротив церкви Сент-Мартин-ин-де-Филдз, выоказались бы на Трафальгар-сквер, на северной стороне которой Национальная галерея, а наоткрытом пространстве — два фонтана. В «Библиотечной карте» Стэнфорда приведены даженазвания фигур на постаментах — Нэпьер и Хавлок, хотя сами постаменты обозначены, какпустые, и, конечно же, показана колонна Нельсона, о которой один приезжий француз отозвалсятак: «этот жуткий Нельсон, водруженный на колонну, похож на насаженную на палку крысу». [55]

Однако трудно было бы ожидать от француза восторженных отзывов о Нельсоне. Отсюда можнонаправиться либо по улице Уайтхолл к комплексу зданий парламента, минуя различныеправительственные учреждения, либо, повернув налево, по улице Стрэнд в направлении Сити сего прихотливым лабиринтом извилистых улочек, сохраняющих средневековую планировку, чтоприводит в восхищение историков, но малопонятно людям приезжим. Темзу можно было учуятьпо доносившемуся от нее запаху. Вдоль ее берегов тянулись верфи и склады, оставляя узкиепространства для причалов, используемых лодочниками, перевозчиками и пассажирскимипароходиками.

Пережитки средневекового уклада отравляли жизнь современного мегалополиса. По-

прежнему, как это происходило с четырнадцатого века, на расположенный в Сити рынокЛиденхолл гнали по улицам небольшие стаи гусей и уток, каждая птиц по 500 или около того.Здесь повсюду находились конюшни, хлева, сыроварни, а поблизости были разбросаныскотобойни. За одним из домов в Бетнал-Грин у «торговца молочной продукцией был большойсарай, где он содержал около 40 коров… Каждый день он выгонял их пастись на большой двор,от которого наши дома были отделены лишь невысокой оградой. Запах порой стоялневыносимый, а летом сущим бедствием становились слепни и оводы».[56] Здесь располагалисьтри коровника, а возле церкви Св. Иоанна на Смит-сквер — бойня.[57] Неподалеку от улицыСтрэнд, в подвале под маслобойней тоже был устроен хлев. Двенадцать коров приходилосьспускать в стойла на канатах.

Вспышка коровьей чумы в 1865 году значительно уменьшила поголовье рогатого скота вЛондоне. В приходе Сент-Панкрас из 1178 животных, обычно содержавшихся в 100 коровниках,осталось только 266. В 83 коровниках Хакни численность скота снизилась с 1288 до 450. [58]

«Колеса тяжелых фургонов, груженных тюками и бочками, скрипели и постанывали… [Здесьбыли] резвые бычки, а также кэбы, подводы живодеров, овцы, свиньи, двуконныеэкипажи…».[59] Хотя «резвых бычков» и другой скот перегоняли главным образом рано утром,животные и в другое время заполоняли пространство между экипажами и создавали угрозупешеходам. Они медленно двигались по Лондонскому мосту, потом мимо собора Св. Павлавдоль Ладгит-Хилл до ее пересечения с Фарингдон-стрит, где с криками и руганью скот гналичерез перекресток, мешая движению, далее на север, к Смитфилдскому рынку.

В 1852–1854 годах на главном скотном Смитфилдском рынке за два торговых дняеженедельно распродавалось в среднем 5000 крупного рогатого скота, 30 000 овец и 2000свиней. Всех их доставляли сюда своим ходом, а немногих оставшихся гнали по улицам обратнов их хлева. «Вид наших улиц портят порождающие хаос гурты рогатого скота… Обезумевшиеживотные… создают опасность для находящихся на улице и поддевают рогами тех, кто неможет от них увернуться».[60] Так было до того, как рога стали спиливать.

Несмотря на очевидную необходимость перенести рынок, он продолжал функционировать втаком виде до 1855 года, когда был открыт новый скотный рынок в Ислингтоне; Смитфилд сталместом, где в основном велась торговля мясом и битой птицей. Биллингсгейтский рынок наберегу Темзы, ниже по течению от Лондонского моста, долгие годы специализировался наторговле рыбой. До появления железных дорог рыбацкие суда разгружались здесь на пристани.Но когда речные перевозки пошли на убыль, а рыба стала доставляться в Лондон по железнойдороге, ее приходилось привозить на рынок со станции, потому что до Биллингсгейта веткипроложено не было. Вся территория вокруг рынка была уставлена пахнущими рыбойповозками.[61]

* * *

Заторы на дорогах были ужасные. Омнибусы, следовавшие от жилых кварталов, околоАнглийского банка попадали в потоки всадников, наемных конных экипажей и более степенныхчастных карет. Правил дорожного движения тогда не существовало. [62] Местом постоянныхзаторов был район между Темпл-Баром, Английским банком и Лондонским мостом, особенно вбудни между 11 часами и 5-ю вечера. По Лондонскому мосту проезжало свыше 13 000 экипажейи всадников, в среднем более 1000 в час, и все они пополняли водоворот, кружившийся вокругбанка.[63] Толпы конторских служащих и мелких чиновников шли с окраин на работу в Сити

пешком. Невзирая на погоду, они преодолевали на удивление большие расстояния. Поофициальным данным 1854 года каждый день в центр Лондона пешим ходом прибывали 200 000человек.[64] От прохода такого количества людей гранитные плиты на тротуарах Лондонскогомоста стирались, на них образовывались неровности и выбоины. «По тротуарам двигаласьплотная людская масса, а проезжая часть постоянно являла собой смешение лошадей и колес,зачастую там не было ни одного свободного промежутка».[65]

Необходимо было предпринимать какие-то действия. Лучше всего это было совместить срасчисткой районов трущоб. В 1850-е годы была проложена Виктория-стрит, соединившаяновый железнодорожный вокзал с Уайтхоллом, для чего снесли множество домов, где ютилисьнеимущие жители. В 1860-е через имевший дурную славу район Сент-Джайлс проложили Нью-Оксфорд-стрит, соединившую Оксфорд-стрит и Холборн, откуда был построен великолепныйчугунный виадук над обрывистой долиной Сноу-Хилл, что обеспечило движение между Сити иВестминстером.[66] Предполагалось, видимо, что обитатели этих мест будут благодарны за сносих жилищ. Конечно же, проектировщики не предусматривали их переселения, а потомуизгнанная беднота осела в соседних трущобах, и без того перенаселенных. В ходе прокладкиновых транспортных магистралей через густонаселенный центр Лондона было снесено 7403жилых дома и выселено 38 231 человек.[67] На улочке Черч-лейн в Вестминстере в 1841 годупроживало 655 человек, а шесть лет спустя в тех домах обитали уже 1095 человек.

Наибольший вклад в улучшение вида улиц внес Джозеф Базалджетт. Включив вреконструируемую систему канализации набережную Темзы, он создал здесь новую дорогупротяженностью в милю, ставшую третьей артерией между Вестминстером и Сити. Работыначались в 1862 году. К 1866 году «близ реки была открыта мощеная дорога для пешеходов отВестминстерского моста к Темплу и пароходная пристань Вестминстера», [68] а к апрелю 1869-гозавершен участок от Темпла до Сомерсет-хауса, с высаженными по краю деревьями, уличнымифонарями с изображениями дельфинов и украшенными сфинксами скамьями. На следующийгод набережная Виктории достигла Блэкфрайерса. Тридцать семь акров береговой полосыТемзы были очищены от зловонной грязи и присоединены к Лондону.

Гениальный замысел Базалджетта был поистине всеохватным. Он спроектировал поднабережной Виктории грандиозную перехватывающую систему канализации и успешно внедрилее на практике. Казалось бы, можно остановиться на достигнутом, но нет: он включил в свойпроект трубопровод для газификации домов, магистрали для водоснабжения и (позднее)электрических сетей, а также туннель для подземной железной дороги. Он использовалзаброшенные земли для разбивки садов, чтобы вдоль реки можно было совершать приятныепрогулки. В 1870 году Гладстон вынашивал планы застроить новое пространство офиснымизданиями, что могло бы обеспечить прибыль и дать возможность отменить ненавистныйподоходный налог, но, к счастью, этого не произошло.

Работы на другом берегу реки, на набережной Альберта, велись по относительно простому— в сравнении с предыдущим — инженерному проекту Базалджетта и предусматривали защитуот наводнений; они были начаты в 1866 году и продолжались четыре года. Набережная тянуласьна милю от Ламбетского дворца до моста Воксхолл. Флоренс Найтингейл удалось построитьздесь новую больницу Св. Фомы. Теперь, когда от реки больше не несло зловонием, пациентымогли дышать свежим воздухом и наслаждаться видом Вестминстерского дворца напротивоположном берегу. Третья набережная, вдоль Челси, была закончена в 1874 году. Еслисуммировать, то Базалджетт увеличил территорию Лондона на 52 акра.

Но в плане регулирования дорожного движения мало что изменилось. В 1864 годуполковник Пирпонт, направляясь в клуб, с трудом пересек Сент-Джеймс-стрит. Он счел

подобное обстоятельство возмутительным и приобрел себе «островок безопасности» посерединеулицы.[69] Члены парламента пересекали Бридж-стрит, рискуя жизнью, а чтобы попасть впалаты, пользовались другим путем; в 1868 году здесь установили первое подобие уличногосветофора. Его успешно заменяла «рука и жестикуляция полицейского», расположившегося навысоте 20 футов. Он использовал лампы двух цветов: красный свет останавливал движение,зеленый открывал путь; желтого сигнала не было, а рука действовала как светофор на железнойдороге.[70] Систему одностороннего движения впервые применили на Албемарл-стрит; когдаХамфри Дейви читал лекции в Королевском обществе, они были так популярны у образованнойпублики, что в эти дни многочисленные экипажи всякий раз создавали пробку. В экипажи надобыло садиться с левой стороны. С 1867 года омнибусы тоже стали сажать пассажиров с левойстороны улицы. В целом же уличное движение в Лондоне оставалось полным кошмаром.

Улицы были постоянно перегорожены. В радиусе шести миль от Чаринг-Кроссрасполагались 78 основных застав, или ворот со шлагбаумами, для взимания дорожной пошлиныи еще 100 дополнительных, чтобы никому не удалось прошмыгнуть. Они просуществовали до1864 года. С пешеходов, даже если у них были тачка или тележка, плата не бралась, но суммасбора, которая могла достигать 6 пенсов, должно быть, отпугивала некоторых мелких торговцев,которые, сопровождая запряженные осликами повозки, направлялись на лондонские рынки.Сити был свободен от поборов. За проезд по Лондонскому мосту плата не взималась, и он былкрайне перегружен. (На мосту Блэкфрайерс дорожную пошлину перестали брать в 1785 году, нона большинстве других мостов это продолжалось до 1877 года.) На улицах часто проводилисьстроительные работы. Для электрического телеграфа — «самого замечательного достижениянауки»[71] — потребовалась «прокладка железных труб под дорожным покрытием тротуаров…Через каждую четверть мили вдоль улиц создавались так называемые контрольные посты, чтобыв случае поломки иметь доступ к находящимся под землей проводам»; нужны были и хорошооборудованные канализационные колодцы. Случалось, что городским службам приходилосьиспользовать их для проведения аварийных работ, когда, например, в таком районе какФинсбери, не имевшем прямого доступа к реке, при очистке канализационных стоковнечистоты выливались прямо на улицу. Ремонтными работами занимались также газовые иводопроводные компании. В уличном потоке по направлению к живодерням медленно тянулисьвереницы из 14–15 костлявых кляч, запряженных в подводы с дохлыми лошадьми. В жилыхкварталах можно было натолкнуться на пару ухоженных коров, которых хозяйка доила прямопосреди улицы в кувшины покупателей;[72] приходилось либо ждать, либо объезжать их.

Начала широко использоваться реклама. Начало выхода в 1842 году «Иллюстрейтед Ландонньюс» было отмечено появлением на городских улицах 200 человек с объявляющими об этомсобытии рекламными щитами спереди и сзади. Пример рекламы: «огромный цилиндр,укрепленный на рессорах, похожий на кабриолет… Он несся по Риджент-стрит вслед за резвойлошадью, на нем большими буквами было выведено имя шляпного мастера».[73] В 1859 годуновый театр «Аделфи» поставил спектакль под названием «Омертвевшее сердце», ставшийгвоздем сезона; директор театра отправил на улицы людей с рекламными щитами в формесердца.[74] Нерегулируемое уличное движение приводило к несчастным случаям на дорогах. В1868 году «от ранений, причиненных лошадьми и экипажами, погибло не менее 200 человек».[75]

Цифра может показаться незначительной, но в ту пору она воспринималась иначе; несчастныеслучаи и столкновения, вне зависимости от их исхода, приводили к заторам и потере времени.

Между тем облик предместья менялся. Коммерческая реорганизация Сити вызвалапоявление нового класса — сотен клерков. Всем им нужно было жилье, но они отнюдь несобирались селиться в трущобах центральной части города. Новые застройщики предоставляли

им частные дома — тянущиеся на мили дома-террасы, где было две-три спальни, кухня,гостиная и сад, дома, построенные на скорую руку, но очень надежно, где и сейчас приятножить, если они снабжены ванной комнатой. Успешные бизнесмены и высококлассныеспециалисты перебрались в отличные дома в Бекнем и Клапам. На зеленых полях вокругЛондона развернулось строительство. Новым районам нужны были новые дороги. На карте,изданной такой бесценной организацией как Общество распространения полезных знаний,представлен Лондон 1843 года; здесь можно видеть Риджентс-парк на краю зоны застройки ипарк Виктории с ее северо-восточной стороны. Девятнадцать лет спустя Стэнфорд, составляясвою «Библиотечную карту и его пригородов»,[76] счел нужным включить расположенный запарком Виктории Клаптон, а также Сиднем, Стритхем, Уимблдон, Тутинг, Уондсуорт,Хаммерсмит, Хэмпстед, Хайгейт и Крауч-Энд. Некоторые из этих мест еще не были застроены,но вскоре картина поменялась.

* * *

Главные дороги мостили квадратными гранитными плитами или брусчаткой. «Ихукладывали ряды рабочих с большими деревянными трамбовками, которые они разомподнимали и с силой опускали»,[77] отчего стоял оглушительный грохот; другие выравнивалищебеночное покрытие. Сначала клали большие камни, затем те, что поменьше, а сверхунасыпали гравий, заполнявший щели при уличном движении, либо же использовали огромныйжелезный или каменный каток, который с неимоверным трудом волокли 10–12 человек. [78] Это,так сказать, теория. На деле же верхний слой покрытия со временем проседал, и по нему в обестороны улицы расходились бороздки.

Проблема существовала до тех пор, пока в качестве связующего материала не сталииспользовать битум или смолу — современный гудрон. А вот в богатых кварталах улицы«покрывали гравием, который заботливо смачивали… чтобы не было пыли и шума отпроезжавших экипажей и лошадиных копыт».[79] Если же в доме кто-нибудь тяжело болел,мостовую застилали соломой, чтобы обеспечить больному полный покой.

Часть боковых улиц была вымощена булыжником. Другие же, как например, возлеЦентрального уголовного суда (в здании Олд-Бейли), — деревянными блоками, в расчете, чтотакое покрытие несколько приглушит уличный шум, и во время заседаний будет обеспеченахорошая слышимость. Но подобное покрытие порождало и проблемы. Летом на улице Чип-сайд«пыль, вздымаемая беспрестанно снующими экипажами, ощущалась на вкус и на запах нетолько на первом этаже, но и выше».[80] А с наступлением холодов дорога становиласьскользкой. «Омнибусы были вынуждены следовать кружным путем, чтобы избежать деревянныхмостовых».[81]

Картина уличного движения была до крайности пестрой. Наиболее впечатляюще выгляделипоявлявшиеся время от времени кареты богачей, запряженные парой лоснящихся лошадей, скучером в униформе и лакеем в красивой ливрее.[82] Кареты могли вмещать от четырех до шестичеловек, для кучера впереди было отдельное сиденье, а сзади подножка для лакея. Ландо,наподобие того, каким пользуется нынешняя королева на скачках в Аскоте, во многом похоже наобычную карету, но у него откидной верх. Будучи уверенным в хорошей погоде, вы могливоспользоваться барушем — открытым двухместным экипажем, у которого верха вообще нет.Шэриет более быстрый экипаж, задняя его часть как у кареты, а спереди кузов открыт и в немдва сиденья. «Он считался самым элегантным для парадного выезда и при дворе».[83] Всего лишь

за 60 фунтов можно было купить кларенс, как это сделала в 1864 году Джейн Карлейль.[84] Всевышеназванные экипажи были четырехколесными. Среди двухколесных можно отметитькабриолет, «вполне подходящий экипаж для одного седока, чтобы колесить по городу». [85] Всеэкипажи были снабжены рессорами, но, конечно же, по уровню комфорта не шли ни в какоесравнение с современными автомобилями, а кроме того создавали ощущение неудобства: сесть вних или выйти, сохраняя при этом изящество движений, было трудно, особенно в кринолине.[86]

У них имелись небольшие откидные подножки, которые опускал лакей; его рука служилаопорой, особенно для тех, кто нуждался в его проворстве: людей страдавших артритом, тучных,людей в преклонном возрасте либо носивших длинные пышные юбки.

Любому экипажу требовалось помещение для хранения, равно как и стойло для лошади, ипри этом был необходим кучер. Как правило, утром глава семейства ехал на работу в Сити иотсылал экипаж обратно с тем, чтобы жена могла в случае надобности воспользоваться им; самже он возвращался домой в наемном кэбе. Поэтому большую часть дня кучер оставался не у дел.Некоторые хозяева поручали ему прислуживать за столом, но с ним в столовую входилустойчивый запах конюшни. Чтобы избежать расходов на содержание конюшни и в случаеотсутствия для нее подходящего места, можно было содержать лошадь на извозчичьем дворе иоплачивать ночлег кучера — самое большее за 3 шиллинга в неделю. Еще один вариант —обходиться без собственного выезда, а нанимать экипаж и кучера на день, неделю или месяц.«Сегодня я, как истый джентльмен, нанял экипаж и вместе с женой ездил отдавать визиты», —записал в свой дневник один из судейских клерков. [87] Аренда высококлассных экипажей могласоставить 80 гиней в год; плата, соответственно, уменьшалась, если вы приезжали в Лондонтолько на светский сезон.[88]

Одноконные кабриолеты — кэбы — выполняли функцию сегодняшних «черных кэбов»,такси, с той лишь разницей, что сажали пассажиров только на месте стоянки, а не по ходудвижения. Экипажи «с кожаным верхом, который по желанию мог опускаться илиподниматься», к 1861 году стали называться хэнсомы и кларенсы. [89] Все они имели лицензии, ирасценки на услуги извозчиков контролировались, хотя те норовили взять большую плату,особенно в туман или снегопад, когда им приходилось впрягать еще одну лошадь. Пользоватьсяуслугами нелицензированных извозчиков избегали, поскольку считалось, что они грабятуснувших или пьяных пассажиров.

Представители среднего класса обычно пользовались омнибусами на конной тяге.[90] К 1850году по городу курсировала 1000 лицензированных омнибусов, принадлежащих несколькимкомпаниям; их можно было различить по ливреям разного цвета и разным рекламным надписям.Исключительное право ездить по прибыльным улицам, которые были поделены междукомпаниями, можно было получить за 400–500 фунтов.[91] Компании в основном имелиодинаковые расценки — 3 пенса за часть маршрута, 6 пенсов за весь маршрут, 1 шиллинг — вдальнее предместье. Билетов не было, за проезд платили кондуктору при выходе. Кондукторстоял позади омнибуса на специальной ступеньке, держась за длинный ремень. Он подавалкучеру сигнал к остановке, барабаня по крыше. Определенных мест остановок не было; кучермог и не остановиться, когда вам надо было выйти или войти; если же он замечал пешехода,похожего, по его мнению, на потенциального пассажира, то мог направить омнибус поперекдвижения и медленно следовать вдоль тротуара, пока кондуктор уговаривал пешеходавоспользоваться транспортом. Подобные действия могли вызывать раздражение. Один изслужащих Дома правосудия ехал на работу мимо парламента: «кучер омнибуса вывел меня изтерпения: он еле тащился и всю дорогу зазывал клиентов».[92]

Обычно омнибусы выезжали на маршруты в 9 часов утра, когда средний класс шел на

работу, и курсировали до полуночи. Когда в 4 часа дня конторы в Сити закрывались, «внекоторых омнибусах всегда ездили одни и те же пассажиры; омнибусы отправлялись порасписанию и следовали без остановок к конечному пункту маршрута».[93] В час пик ждатьомнибуса приходилось не более пяти минут. Обычно в омнибусе разрешалось перевозитьдвенадцать пассажиров. Чтобы у них не промокали и не мерзли ноги, пол устилали соломой, нов сырую погоду она быстро становилась мокрой и грязной. Во время поездки могли случатьсяразные неприятности. Омнибусы были излюбленным местом воров-карманников. Рядом спассажиром могла сидеть, скромно сложив на коленях руки в перчатках, вполнереспектабельная на вид женщина, но одна рука была фальшивой, а настоящая тем временемобшаривала карман соседа. Еще одним неприятным моментом были блохи. В некоторыхомнибусах для женщины, которая не хотела ехать вместе со всеми, имелось довольно узкоеотгороженное место. К несчастью, порой обнаруживалось, что до нее здесь ехал джентльмен,наслаждавшийся утренней сигарой…

После 1850 года было разрешено перевозить по девять-десять пассажиров на крышеомнибуса. Они сидели спина к спине на продольной скамье, получившей название «подставкидля ножей», и ничто не защищало их при плохих погодных условиях. Лестницы фактически небыло, лишь металлические ступеньки на задней стенке омнибуса, по которым взбиралисьнаверх. Поскольку кучер не считал нужным ждать, пока пассажиры рассядутся, это былорискованным занятием. В 1851 году «Таймс» опубликовала письмо с жалобой на то, чтоприходится «с риском для жизни карабкаться по железным ступенькам»… Конечно же,большинство женщин в длинных юбках, а уж тем более кринолинах, не стали бы подниматься потаким ступенькам, но были и исключения. Джейн Карлейль, пока не купила кларенс, иногдаездила на омнибусе просто ради удовольствия. В 1858 году она рискнула проехать от своегодома в Челси до Патни. «Ехать на крыше омнибуса так же приятно, как в баруше или взапряженном четверкой экипаже, но кондукторы не побеспокоятся помочь подняться туда».[94]

Даже просто войти в омнибус могло оказаться нелегким делом. «Одна из обязанностей[кондуктора] во времена кринолинов состояла в том, чтобы, сойдя со своего места, придержатькринолин, который мог задраться при проходе через узкую дверь». Когда нанимали омнибус длязагородного пикника, в котором участвовали дамы, «предусматривалось наличие лестницы, покоторой дамам было бы удобно подниматься, а все мужчины смотрели в другую сторону». [95]

Джентльмены были весьма обязательными: «когда кондуктор омнибуса привычно обращался ксидящим внутри пассажирам со словами: „Не выйдет ли кто из джентльменов наружу чтобыпомочь леди?“, то эта просьба не оставалась без ответа».[96]

В 1855–1859 годах, когда большинство транспортных компаний Лондона было приобретенофранцузской компанией, конструкция омнибусов претерпела значительные изменения. [97]

Высота внутри увеличилась с 4 ½ до 6 футов, а ширина с 4 ½ до 5. Установили невысокиелатунные перегородки, чтобы обозначить для пассажиров предназначавшиеся им места, соломузаменил деревянный настил, ручки и перила облегчали подъем на крышу. Кондукторы получилисвистки, чтобы предупреждать кучера о желании пассажира сойти. В 1859 году омнибусныекомпании снова стали британской собственностью, но заведенные французами порядкисохранились.

Все транспортные средства использовали конную тягу; лошадям требовалось большоеколичество сена и соломы, а на улицы попадало большое количество навоза и мочи.Четырехколесным велосипедам, управляемым человеком, ничего не требовалось, и грязи послесебя они не оставляли. В начале 1860-х годов они «стали вполне привычным видом транспортана городских улицах». Их можно было взять напрокат в Хрустальном дворце и других местах

Лондона, а за 100 гиней вам предлагали приобрести модель, «снабженную специальнымрычагом и откидным верхом», который вы могли опустить во время поездки, если не желалисмотреть по сторонам. Велосипед отлично подходил и для дам, поскольку «соответствовал всемправилам приличия». Вы могли отправиться в дальнюю поездку со скоростью 9 миль в час, а задень легко можно было преодолеть 60 миль.

Глава 4 Железные дороги

Скорость — железнодорожное время — линии и станции — несчастные случаи — турыКука — условия поездок — У. Г. Смит — электрический телеграф — «парламентские»

поезда — привокзальные гостиницы — подземка

Скорость на железной дороге была устрашающей. Когда королева Виктория в 1842 годуотправилась из Слау (в то время ближайшая от Виндзорского замка станция) в Лондон, средняяскорость поезда на отрезке пути в 17 миль составляла 44 мили в час. Королева попросилаАльберта довести до сведения железнодорожной компании, что поездка не доставила ейудовольствия и в будущем она предпочла бы ездить помедленней. На Всемирной выставкеСеверо-западная железная дорога продемонстрировала паровозы с колесами диаметром в 8футов, что «позволяло поездам развивать скорость… от 60 до 70 миль в час»; локомотивБольшой западной железной дороги, названный «Владыкой островов», имел среднюю скорость60 миль в час, а другой подобный гигант, по заверениям его создателей, был «способенобеспечить безопасное движение длинного поезда со скоростью 80 миль в час».[98]

Существовали опасения, сможет ли человек выдержать такую скорость, ведь раньше ему недоводилось подвергаться подобному испытанию. До наступления эпохи железнодорожногосообщения самым быстрым способом передвижения было мчаться галопом на лошади, а длядальних поездок существовали почтовые дилижансы. В железнодорожном справочнике«Брэдшо», который начал издаваться с 1839 года, указывалась средняя скорость движения от 36до 48 миль в час. До появления железных дорог в тихих английских городках сверяли ход часов,руководствуясь местной традицией. Теперь же население всей страны впервые получиловозможность проверять точность своих часов по справочнику «Брэдшо». Пассажир, ожидавшийв Ньюкасле отправления полуденного экспресса, мог быть уверен, что его кузина в Труро как разв это время встречала полуденный экспресс из Лондона, — при условии, конечно, что обапоезда шли строго по расписанию.

С 1830 года территория страны стала покрываться сетью железных дорог, принадлежавшихразным компаниям, которые активно вели свою деятельность в Сити. Увлечение новым видомтранспорта достигло пика в 1847 году, когда в данную отрасль было инвестировано 6,7 %национального дохода страны. [99] Благодаря этому в 1836 году на Лондонском мосту былаоткрыта станция железнодорожной компании, обслуживающей линию Депфорд — Кройдон.Станция была (и остается) крайне неудобной, и хотя в 1849 году ее перестроили, это мало чтоизменило. В 1837 году открыли станцию Юстон, конечную на линии между Лондоном иБирмингемом. В 1838 году здесь закончились работы по строительству великолепного зданияЮстонского вокзала с дорическими колоннами и арочным пролетом, которое обошлось в 35 000фунтов стерлингов. В следующем году состоялось открытие вокзала Грейт-холл с большимвестибюлем и залом ожидания. (В 1963 году «Бритиш рейл» снесла его вместе с аркой.)

Исамбард Брунель спроектировал для Большой западной железной дороги эффектныйвокзал Паддингтон, построенный в 1850–1854 годах, — самый большой в Лондоне. Ониспользовал конструкцию из металла и стекла, успешно примененную Пакстоном присооружении Хрустального дворца (1851). Ширина центрального пролета составляла 102 фута, абоковых — 70 и 68 футов. (Там, где таксисты высаживают пассажиров, стоит памятник Брунелю

в цилиндре. Само здание, планировка которого напоминает боковые и поперечные нефы собора,является настоящим памятником своему творцу и великим инженерам Викторианской эпохи. Досей поры Паддингтонский вокзал не подвергался кардинальным переделкам.) Фенчерч-стрит —первый построенный в Сити вокзал — обслуживал пассажиров Блэкуэллской железной дороги с1841 года. До 1849 года это была самая тихая станция Лондона, потому что сюда не доходилипаровозы; вагоны довозили от Блэкуэлла до Майнорса на окраине Сити, а к Фенчерч-стрит оникатились своим ходом. Преодолеть последний отрезок маршрута им помогала собственная силатяжести и «легкое ускорение, придаваемое работниками станции».[100]

После 1847 года темпы развития слегка замедлились. В 1848 году появился вокзал Ватерлоодля поездов Юго-западной железной дороги. (Еще одна бестолково устроенная станция, гдетрудно разобраться куда идти. Платформы викторианских времен снесли, новое здание вокзалапоявилось в 1922 году.) Дорога шла через сохранившийся с восемнадцатого века, но«пришедший в упадок» Воксхолл-гарденс, мимо расположенных неподалеку зловонныхмануфактур, а затем на виадук над Вестминстер-бридж-роуд, где наступало время проверкибилетов — изобретательный способ не дать пассажирам ускользнуть, не оплатив проезд. [101] Нанекоторых линиях билеты проверяли при подъезде к вокзалу, но пассажиры прибегали кразличным уловкам. Маленькую девочку из Бетнал-грин после болезни отправили к тете вдеревню для поправки здоровья. «Половину пути я провела под тетушкиным кринолином, покакондуктор проверял билеты… Мне билет не купили». Даже если кондуктор подозревал, чтодевочка прячется под юбкой, он не мог потребовать от женщины приподнять кринолин.[102]

Когда в 1852 году открылся вокзал Кингс-Кросс, как конечная станция Большой севернойжелезной дороги, он стал самым большим в Англии. Его проект отличался продуманнойфункциональностью. (Теперь, после того как фасад здания перестроен, трудно составитьпредставление о его изящной простоте.) Построенный в 1860 году вокзал Виктория обслуживалБрайтон и южное побережье, а через два года и линию Лондон — Чатем — Дувр с поездами,прибывающими ко времени отплытия пароходов на континент. Вокзал Чаринг-Кросс Юго-восточной железной дороги был открыт в 1864 году. Он остается памятником технологическимдостижениям викторианского времени: над шестью путями выстроен арочный пролет ширинойв 164 фута и высотой 100 футов в верхней точке. Через два года линию продолжили до Каннон-стрит. Здесь арка над путями была 680 футов в длину, 106 в высоту и почти полукруглая. (Ееснесли и место перестроили.)

В 1868 году открылся вокзал Сент-Панкрас, обслуживавший поезда Мидлендской железнойдороги. И здесь достижения викторианской технологии поражают пассажира, у которого естьвремя остановиться и оглядеться. Единое арочное покрытие над путями достигает в ширину 240футов, а в высоту — 100. Здание выстроено на высоком фундаменте, поскольку поездапересекают Риджентс-канал, поэтому пассажиры, которым приходится в спешке подниматьсявверх от Юстон-роуд, появляются в главном вестибюле вокзала запыхавшись. Пространство подвестибюлем служит идеальным складским помещением для пивных бочек, доставляемыхпоездом из Бартона. Внутренние помещения подвала действительно строились, исходя израсчета длины пивной бочки.[103] Для пассажиров на вокзале были предусмотрены буфеты,туалеты, и даже имелись «большие, на цепочке, Библии», чтобы почитать во времяожидания[104].

К 1870 году вся Англия была покрыта разветвленной сетью железных дорог, и ужесуществовали все известные ныне вокзалы.[105] Не всем нравилось подобное новшество. Линияот Гринвича до Лондонского моста была проложена на высоких опорах, пассажирам открывалсявид на обшарпанные фасады и грязные задворки жалких лачуг. Из-за строительства вокзалов

Юстон, Сент-Панкрас и Кингс-Кросс были снесены бедные кварталы, обитатели которых и так струдом сводили концы с концами. Их выселяли без какой-либо компенсации и предоставлениянового жилья. Строительство вокзала Виктория вызвало проблему иного рода. Жителирасположенного поблизости района Белгрейвия не собирались терпеть шум и грязь от поездов идобились того, чтобы к вокзалу был пристроен крытый подъезд из чугуна и стекла длиной почтив полмили, что обеспечивало спокойствие обитателям близлежащих особняков, а вотпассажирам приходилось терпеть ужасный грохот.[106]

Предметом гордости железных дорог был удивительно низкий уровень несчастных случаев:погибших — один к 653 637, пострадавших — один к 85 125.

Большинство зарегистрированных несчастных случаев на железной дорогепроистекали от неосторожности и суетливости самих пассажиров. Чаще всего такоеслучалось при посадке или высадке на ходу [40 %], при нахождении в ненадлежащемместе либо в неподобающем положении [28 %]… Причина крылась в том, что при неочень быстром движении поезда пассажиру, еще непривычному к этому видутранспорта, скорость казалась меньшей, чем она была. Казалось, что поезд, едущий соскоростью быстро мчащейся кареты, тащится, как пешеход.[107]

Пассажирам предлагалось всячески избегать ненужных передвижений и не выходить находу. «Никогда не пытайтесь соскочить на ходу, дабы избежать несчастного случая… Поступаятак, вы непременно получите травму, а то и расстанетесь с жизнью. Сидя на месте, вы имеетешанс избежать опасности».[108]

* * *

Железная дорога предоставила населению возможность перемещаться по стране из конца вконец. В июне 1841 года Томасу Куку, предпринявшему поездку в Лейстер, находившийся за 14миль от его дома, пришла в голову блестящая мысль: «Как бы замечательно было использоватьтакое нововведение, как железная дорога и путешествие по ней в борьбе за трезвость!».[109] И онорганизовал свой первый «тур Кука»: собрал группу из 500 трезвенников и отправил их наспециальном поезде из Лейстера на собрание в Лоуборо — с духовым оркестром и томуподобным. Начинание Кука ширилось по мере того, как он приобретал опыт в достижениидоговоренностей об особых условиях с железнодорожными компаниями. В 1841 году он устроилтур из Ливерпуля в Северный Уэльс, в 1846 году — в Шотландию, где находился замокБалморал, столь любимый Викторией и Альбертом.

Открытие в 1851 году Всемирной выставки Кук встретил в полной готовности. Из шести слишним миллионов посетителей выставки 150 000 прибыли на нее, воспользовавшись услугамиТомаса Кука. Его предпринимательский дар способствовал заключению выгодных сделок.Обратные билеты из Йорка по Мидлендский железной дороге стоили 15, 10 и 5 шиллингов запроезд соответственно в первом, втором и третьем классе, и можно было спокойно обозреватьмелькающие за окном сельские пейзажи, зная, что «в истории Мидлендской дороги наэкскурсионных поездах не было происшествий, приводивших к травмам». Типичным примероморганизованной Куком экскурсии был приезд группы из 3000 учащихся воскресных школ,прибывших на Юстонский вокзал из Мидлендса; они имели возможность по дороге на выставкуосмотреть Лондон и вовремя вернуться на вокзал, чтобы отправиться в обратный путь ночнымпоездом.

Один неутомимый турист, осматривавший достопримечательности Лондона, — а длялюдей викторианской поры это много значило, — после четвертого посещения Всемирнойвыставки вдруг спохватился, что нужно узнать об обратном поезде к себе в Ньюкасл. В вихреразличных неотложных дел, которыми был заполнен его последний седьмой день пребывания встолице, он обнаружил, что не купил себе расписание поездов «Брэдшо». Тогда он отправилсяиз дома своего брата на Бедфорд-сквер на станцию Юстон-сквер,

где выяснилось, что я должен уезжать сегодня вечером. [Конечно же, емупришлось поспешить.] В 8 часов мы на кэбе отправились с Бедфорд-сквер и, прибыв наЮстон-сквер, обнаружили запруженный толпами вокзал. Пока все рассаживались,вокруг царила полная неразбериха. У нас были билеты в первый класс, а потому местадостались очень комфортабельные. Часа два прошло, как поезд тронулся, а вагоноставался неосвещенным. Однако ночь была такая лунная, что мы не сочли этобольшим неудобством. Поезд был до отказа заполнен пассажирами, числом 1500 или1600 человек, и паровоз еле его тащил. Часа в 4–5 утра мы добрались до станцииДерби, где работал буфет. В Нормантоне мы вышли из поезда и протолкались два часав ожидании другого, который должен был доставить нас в Йорк, а по прибытии туданам пришлось ждать еще пару часов. [Они вышли в город и сумели умыться и поесть, апотом вернуться на станцию.] Нас запихнули в товарный вагон с шершавымидощатыми скамьями, и это позорище, называемое носильщиками Выставочнымвагоном, было набито до отказа.

Они прибыли в Ньюкасл в 6.30 утра, затратив на дорогу из Лондона сутки и испытав всепрелести поездки по железной дороге. А все потому, что они, вероятно, не знали о контореКука.[110]

Не только Кук занимался экскурсиями по железной дороге. В 1849 году, когда «более100 000 человек присутствовало» на публичной казни известного убийцы, «железнодорожныекомпании предоставили поезда со всех концов страны». [111] Могли ли эти охочие до подобныхзрелищ «туристы» ждать, что в следующий раз, отправившись обычным поездом во второмклассе, они могут оказаться рядом с палачом — Калкрафтом-Вешателем, который частозанимался своим ремеслом вне места постоянной работы, но в Лондоне остался не у дел (см.главу 21 «Преступления и наказания»). Он трудился по меньшей мере в 45 графствах, отАбердина до Девайзеса и от Нориджа до Суонси. Однажды в Данди казнь отложили, посколькуприговоренный получил отсрочку, и собравшиеся толпы зрителей не придумали ничего лучше,как собраться на станции поглазеть на Вешателя, отправляющегося обратно в Лондон. Он былочень любезен и не хотел разочаровывать публику. «Очевидно, желая, чтобы все имеливозможность его лицезреть, он, заняв место в вагоне второго класса, опустил окно и высунулся,оставаясь так, пока поезд не отошел от станции».[112]

Большинство устраиваемых железнодорожными компаниями экскурсий были связаны свыездом на природу. Вы могли приобрести билет туда и обратно по маршруту Кройдон —Анерли, любоваться по пути красивыми пейзажами и провести день в большом шатре,раскинутом железнодорожной компанией в лесном массиве близ станции Анерли, илиотправиться удить рыбу на находящийся поблизости канал.

О возвращении в Лондон можно было не беспокоиться: за пять минут до отправленияпоезда проводник на станции звонил в большой колокол.[113]

* * *

От паровозов было много шума и грязи, они извергали клубы пара и облака сажи; по этойпричине рекомендовалось держать окна закрытыми. Разумеется, если вашими спутникамиоказывались любители выкурить трубку или сигару, вы были лишены возможности дышатьчистым воздухом. Вагоны первого класса вмещали восемнадцать пассажиров. Они быликомфортабельны, насколько это вообще возможно на общественном транспорте. Если выпредпочитали путешествовать в собственном экипаже, его ставили на платформу и надежнозакрепляли. В прибывавшем в 8.20 поезде из Шотландии имелась «роскошная гостиная, гдеэлегантные господа усаживались вокруг стола и курили».[114]

Если вам предстоит долгая поездка, и вы намерены ехать в вагоне первого класса,вам следует захватить с собой дорожную шляпу, а ту, что на вас [имелся в видуцилиндр] положить на полку под крышей вагона. Если вы собираетесь ехать во второмклассе, рекомендуется взять с собой надувную подушку на сиденье. На некоторыхлиниях вагоны низшего класса намеренно делали неудобными, чтобы вынудитьпассажиров покупать билеты в первый класс.[115]

Вагоны третьего класса представляли собой слегка улучшенный вариант вагонов дляперевозки скота: узкие открытые проемы не защищали от непогоды и летящей сажи. В 1847 годунаибольший доход поступал от продажи билетов второго класса (24 %), далее следовал первыйкласс (20 %), на третий класс приходилось всего 15 %. Самыми прибыльными были грузовыеперевозки — 30 %. Доход от частных перевозок составлял менее одного процента.[116]

В 1848 году фирма «У. Г. Смит и сын», заплатив за подряд 1500 фунтов стерлингов, сталаофициальным распространителем печатной продукции от Лондона по Северо-западнойжелезной дороге. Постепенно она обосновалась на всех других главных вокзалах. Пассажир могкупить любые утренние и вечерние газеты, еженедельные издания по предварительному заказу илюбое «легкое чтиво» по цене, не превышающей 1 шиллинг,[117] а также коврик, свечи ипутеводители.[118] Чтение газеты было непростым делом, поскольку страницы не былиразрезаны, а потому «пассажиры на железнодорожном транспорте обычно пользовалисьскладными ножами для разрезания бумаги, купленными в газетных киосках и хранившимися вкарманах одежды. Обычная картина: заполненное пассажирами купе, и каждый пытаетсянадрезать угол газеты, приобретенной, конечно же, у „Смита и сына“». [119] Пассажир мог внестинебольшой залог за книгу, читать ее в дороге, а потом вернуть в конце поездки. У него моглабыть с собой небольшая коробочка с настольными играми, которую продавали уличныеторговцы; «особое пристрастие к этому развлечению питали пассажиры поездов и биржевыемаклеры».[120]

Самые предусмотрительные могли приобрести «волшебную печку» Алексиса Сойера и нетолько греть ноги, но и готовить еду; неутомимый мсье Сойер уверял читателей, что с еепомощью готовить пищу в вагонном купе не составляет труда. Как это воспримут другиепроголодавшиеся пассажиры, в расчет не принималось. Благоразумнее было наведаться переддорогой в магазин на вокзале Фенчерч-стрит, открытый в 1860 году компанией «Аэрейтед БредКомпани» (она производила бездрожжевой хлеб). Можно было отправиться в станционныйбуфет — «элегантно декорированный зал, где вас обслуживали опрятно одетые молодыедевицы»,[121] хотя все знали, что кофе там никуда не годится. Некоторые пассажиры были

чрезвычайно предусмотрительны. Ипполит Тэн заметил, что «англичане возят с собой такоемножество разных вещей — бинокли и лупы, зонтики и трости с металлическиминаконечниками, кепки, шерстяные вещи, непромокаемые плащи и пальто, всякиепринадлежности и инструменты, книги и газеты, — что я на их месте лучше бы осталсядома».[122]

Еще одним новшеством на железной дороге стало распространение электрическоготелеграфа: телеграфные провода прокладывались вдоль железнодорожных линий. Прежнююсистему сигнализации, работавшую по принципу заменяемых жезлов и механическогосемафора, сменила новая, запатентованная в 1856 году Джоном Саксби и значительноулучшившая контроль за движением поездов. В распоряжении персонала станции находилсянебольшой телеграфный аппарат. Позднее телеграфная сеть получила развитие в других сферах,не имеющих отношения к железной дороге. «Телеграммы доставлялись сразу же после ихполучения на станции, аккуратно вложенными в запечатанные конверты. Стоимость доставкина первые полмили пешком составляла 6 пенсов, по пневматической почте, на кэбе, верхом илипо железной дороге — 1 шиллинг. Когда требовался врач, посыльный в Лондоне обязательноотправлялся на кэбе».[123]

Именно телеграф содействовал аресту Мюллера, который в 1864 году убил в поезде ТомасаБриггса. Оба они ехали в купе первого класса. После короткой схватки Мюллер убил своегоспутника, забрал у него все ценные вещи, в том числе прихватил и его цилиндр, а труп выбросилиз поезда. На отплывающем корабле он отправился в Нью-Йорк, но в Англии тем временембыли собраны доказательства его причастности к убийству, в том числе показания шляпногомастера, которому Мюллер принес цилиндр с тем, чтобы тот укоротил его по моде и подогналпо размеру. (Получившие тогда распространение шляпы нового фасона стали именоваться«Мюллеровы укороченные».) Предупрежденные по телеграфу детективы на быстроходномпочтовом корабле опередили преступника и арестовали его по прибытии в Нью-Йорк. В еговещах был обнаружен злополучный цилиндр. После этого случая некоторые железные дорогиоборудовали в вагонах застекленные окошки между купе, с тем, чтобы в случае драки илинападения происходившее было видно другим пассажирам.[124]

* * *

Помимо толп туристов и «элегантных господ, которые усаживались вокруг стола и курили»,была еще одна категория пассажиров, олицетворявших кардинальное изменение в социальномукладе. До тех пор мастеровой люд вынужден был жить поблизости от места работы. Туда ондобирался пешком, преодолевая расстояния, которые теперь нам кажутся невероятными.Рабочий день начинался в шесть утра, и чтобы прийти без опоздания, требовались время и силына дорогу. Рабочим приходилось жить в районах трущоб, по возможности ближе к месту работы,если, конечно, удавалось найти сносное жилище. Власти неторопливо обсуждали, какизбавиться от трущоб и улучшить положение неимущих, но — боже упаси! — без какой-либоподдержки, финансируемой государством, без жилищных субсидий и прочего, а исключительнопутем убеждения рабочего класса улучшить условия своей жизни. К примеру, проживая впредместьях Лондона, трудящиеся могли бы добираться до работы, пользуясь новомоднойтранспортной системой, таким образом, одним выстрелом убивали двух зайцев. В 1844 годуГладстон объявил, что на каждой железнодорожной линии должен ежедневно курсироватьпоезд, проезд в котором стоил бы 6 пенсов за милю. Он предназначался для рабочих, трудовой

день которых начинался намного раньше, чем у чиновников или лавочников, приходивших наработу около десяти утра. Его «парламентские поезда» [поезда, в которых плата не превышалаодного пенса] доставляли в центр Лондона толпы «бедно одетых людей, мужчин в заплатаннойодежде, женщин в поношенных шляпках и грубой вязки шалях со множество корзин и узлов», атакже ватаги «детей третьего класса» с «исхудалыми бледными лицами… Контраст степеннойпублике, заполнявшей первый и второй класс, составляли большие похоронного вида вагоны,битком набитые людьми, которым предоставили возможность платить всего пенни замилю».[125] Железнодорожные компании вынуждены были по крайней мере снабдить эти«похоронного вида вагоны» крышей, дверями и застекленными окнами.[126] Начинание быстрополучило развитие. К концу 1865 года 2000 «добросовестных квалифицированных мастеров ирабочих обоего пола» еженедельно приобретали билеты на лондонских вокзалах по 2 пенни тудаи обратно.[127]

Когда приезжий с деньгами прибывал на вокзал, куда он мог направиться? В Лондоневсегда не хватало приличных гостиниц, где можно было бы снять номер. В отдельных случаяхпроблему решали, объединив вместе несколько стоящих рядом зданий, но это было крайненеудобно. Новым вокзалам требовались новые, специально спроектированные современныегостиницы с величественными фасадами, привлекавшими приезжих. Отель у Паддингтонскоговокзала (1854) был выстроен в стиле «французского ампира», где все, казалось, напоминалоэпоху Возрождения. Отель «Гровенор» у вокзала Виктории (1861), также представлявший собойсмешение ренессансных стилей, выглядел весьма импозантно; в нем был гидравлический лифт,называемый тогда «поднимающейся комнатой». А в отеле Чаринг-Кросс (1865) в такой«поднимающейся комнате» имелись даже сиденья. Общая стоимость комплекса вокзала и отелясоставила более 3 миллионов фунтов стерлингов, включая стилизацию под давно исчезнувшуюсредневековую архитектуру. [128] Когда завершилось строительство отеля при вокзале Сент-Панкрас (1868), сэр Джордж Гилберт Скотт получил возможность использовать свои проекты встиле высокой готики в офисах Уайтхолла. Его работа, получившая поддержку правительства,имела ошеломляющий успех.[129] Отель был признан самым роскошным и лучшим в Британскойимперии.

* * *

Однако поезда еще более усугубили транспортные проблемы в центральной части Лондона:и пассажиры, и грузы, прибывавшие по железной дороге, следовали далее к месту назначенияпорой через весь город, что создавало очередные сложности в уличном движении. Принято быловполне новаторское решение — организовать подземное железнодорожное движение. Конечноже, задача ставилась не из простых. На проектные работы было выделено 170 000 фунтовстерлингов. Под землей находились туннели, канализационные трубы, подземные реки, ипоначалу сама идея будоражила общественное мнение. Но с годами все волнения улеглись, иначалось строительство. «Иллюстрейтед Ланд он ньюс» от 7 апреля 1860 года с ликованиемписала:

Началось сооружение Столичной железной дороги… Она начинается напротивотеля Большой западной железной дороги в Паддингтоне, пересекает Эджвер-роуд…идет под Нью-роуд [теперь Юстон-роуд] и далее к Кингс-Кросс… Большая частьмаршрута пролегает под землей, под пересекающими город улицами… [От Кингс-

Кросс до Фаррингдон-стрит дорога идет] по поверхности, за исключением местпересечений с уличной сетью… Таким образом вся Нью-роуд окажется перерытой, апрокладка линии будет вестись по участкам.

Сопровождавший публикацию рисунок свидетельствовал, что большая часть улицы занятаподъемными кранами, землеройными машинами, гужевыми подводами. Движение транспорта,которое бывало достаточно интенсивным, осуществлялось по одной полосе в каждую сторону.Конкурирующее издание тут же опубликовало сообщение, что Нью-роуд полностьюблокирована. По словам проектировщиков, станции, которые расположены не на открытыхучастках линии и не поблизости от них, как, например, Фаррингдон-стрит, будут «просторными,проветриваемыми и с хорошим газовым освещением». Но представьте себе, каково будет житьвблизи Нью-роуд — и так очень загруженной транспортной артерии, где ездили омнибусы —при прокладке подземных путей. «Владельцы расположенных здесь магазинов и лавочекжалуются, куда только возможно, что несут значительные убытки по причине длительныхзаторов».[130] «Иллюстрейтед Ландон ньюс» продолжала информировать своих читателей обуспешном ходе строительства, избегая упоминать о прорывах канализационных труб. В ходеработ река Флит, превратившаяся к тому времени в поток нечистот, была заключена в огромнуюжелезную трубу. В 1862 году произошла крупная авария, труба лопнула, и вся строительнаяплощадка на Фаррингдон-стрит оказалась затопленной сточными водами.

— И вот наконец, в январе 1863 года 650 приглашенных гостей, в том числе и Гладстон ссупругой, сели на поезд в Паддингтоне и проследовали весь путь до Фаррингдона, где «былустроен банкет с участием гостей». Сложности устройства банкета на станции подземки не шлини в какое сравнение с завершением работ по ее открытию.[131] Тогда же, в январе

линия была открыта для пассажиров… Было подсчитано, что в течение дня онаперевозит более 30 000 человек… С 9 утра и до полудня в поезд невозможно былосесть ни на конечных станциях, ни на промежуточных… Маленькие будки,установленные на линии, казались странными… во многом они напоминали… какие-то душевые кабинки… Я спустился по широкой лестнице, которая шла футов на 30вниз, и уже находясь внизу, почувствовал, как здесь прохладно… Тут явно ощущалсязапах паровозного пара, становящийся все сильнее по мере продвижения вглубьстанции. Оказавшись наконец на платформе, я вынужден был признать, что здесь нетак уж и уютно… Станция была затянута плотной мглой… Мы въехали в туннель, не втемноту, поскольку здесь было вполне хорошее газовое освещение, при которомможно было даже читать. Можно было откинуться на мягком удобном сиденье самогопросторного железнодорожного вагона в Англии [он ехал в первом классе] и, забыв отом, что над тобой 20 футов земли, рассматривать сидящих напротив спутников… Наполной скорости чувствовалась специфическая вибрация, присущая подземке. Вагоныбыли широкими и достаточно тяжелыми, чтобы раскачиваться из стороны в сторону,но некоторое волнообразное движение все же ощущалось…

Вагоны второго и третьего класса не были столь комфортабельными. Пассажиры третьегокласса вообще ехали в открытых вагонах, не защищавших от дыма и угольной пыли. Несмотря наплохой воздух подземки, все с энтузиазмом встретили появление нового вида транспорта. К1864 году интервал между поездами в «часы пик» — с 9 до 10.30 утра и с 16 до 18.30 —составлял две минуты, а в более спокойное время увеличивался до 10 минут. В тот годколичество пассажиров этой линии подземки составило почти 12 миллионов человек, к 1868

году оно достигло 27 миллионов. [132] Сеть подземных линий быстро росла. Проблемазадымленности была решена по мере электрификации подземки. Несчастные случаи неосложняли работу. В 1869 году «одна женщина выпрыгнула из вагона на пути и… отделаласьсильными ушибами, да один джентльмен пожаловался, что получил небольшую травму». Годспустя произошло столкновение двух поездов, и движение по линии было прервано на два часа,что «вызвало серьезные затруднения». Пострадавшие в аварии были доставлены на станциюПортлан-стрит, «где их ожидали сотрудники компании», [133] несомненно, с чаем или бренди изпристанционного буфета.

Глава 5 Строительство

Трущобы — жилье, построенное филантропами — Джордж Пибоди — Анджела БердеттКуттс — общественные бани — террасные дома — жилье для среднего класса —

лестницы и почтовые ящики — ванные комнаты — туалеты — земляные уборные —Белгрейвия — Букингемский дворец — Форин оффис — «Альбертополис» — Британский

музей — клубы на Пэлл-Мэлл — Вестминстерский дворец

Бедняки ютились в трущобах. В старых покосившихся постройках, переживших Великийпожар 1666 года. Они стояли в узких кривых переулках, почти соприкасаясь крышами. Когда-тоэто были приличные дома, возведенные процветающими магнатами времен Реставрации — дотого, как респектабельный Лондон переместился к западу. Вероятно, их не сумели продать ипросто бросили. Наверное, не нашлось покупателей. В них быстро вселились незаконныежильцы и вынесли оттуда все, что можно было использовать или продать: деревянные перила,двери, оконные рамы и металлические петли. Камины были давным-давно проданы, жизньоконных стекол была недолгой. После того, как здания были окончательно разграблены, тудавселились бедняки. В помещение набивалось столько народу, сколько могло уместиться на полу— а иногда и больше.

Эти темные заброшенные дома неясно темнеют на картинах того времени. Если со времениих постройки в жизни города и обозначился некоторый прогресс, он обошел их стороной. Втрущобах не было ни канализации, ни уличного освещения, ни вывоза мусора, ни полиции.Выгребные ямы, имевшиеся в некоторых подвалах, были давно переполнены. Но даже подобноежилье приносило доход. Человек с небольшими средствами мог за 4 шиллинга в неделю снятьцелый дом на Джейкобз-Айленд в Бермондси, а затем сдавать там комнаты по 2–3 шиллинга закаждую.

Для человека с постоянным, пусть и низким, доходом перспективы были чуть болеерадужными, так как филантропы, проникнутые духом гражданственности, заинтересовалисьстроительством домов для пристойных бедняков. В 1841 году с целью покупать или строить«жилые дома, чтобы затем сдавать их беднякам… особенно в густо населенных кварталах» былаоснована Столичная ассоциация по улучшению жилищных условий трудящихся. Она возвелапятиэтажный дом — первый в Лондоне — у вокзала Сент-Панкрас, где за скромную плату 3шиллинга 6 пенсов в неделю могли достойно разместиться 110 семей, каждая с собственнымводопроводом, ватерклозетом и судомойней, а также общей прачечной и помещением для сушкибелья. Эта же ассоциация построила еще один многоэтажный дом на 108 семей в Бермондси.Возведенные или перестроенные ею дома разбросаны по всему Лондону. На свободных местах,вдали от центра города, она сооружала дома из четырех квартир, каждый с собственнымсадиком, сдавая их за 5–6 шиллингов в неделю.[134]

Ассоциация стремилась доказать, что подобное строительство может быть коммерческивыгодным, принося пятипроцентную прибыль от начальных капиталовложений. Этот принцип,смесь здравого коммерческого смысла и благотворительности, — так называемая«пятипроцентная благотворительность», — лег в основу финансирования многих подобныхассоциаций. Принц Альберт, будучи президентом Общества по улучшению положениятрудящихся, предложил строить двухэтажные дома на четыре квартиры с отдельным входом по

центральной лестнице и арендной платой всего 20 пенсов в неделю. Их можно было видеть водворе Кенсингтонских казарм во время первой Всемирной выставки, а позже там, где ихпостроили, в Кеннингтоне. Снаружи дома представляли собой эклектичную смесь готики истиля «Тюдор», с декоративной перевязкой каменной кладки и псевдотюдорским фронтоном,но оказались более практичными, чем казалось поначалу. В каждой квартире было три спальни,две маленькие и одна достаточно большая, гостиная 14×10 футов, кухня с судомойней иватерклозет. Достоинством планировки было то, что сбоку или сверху к этой квартире можнобыло пристроить такую же, образовав большой жилищный блок. Архитектор также придумалспособ избежать налога на окна (отмененного в 1851 году), устроив в каждой квартире вход сгалереи.[135]

К 1861 году эти две организации, наряду с менее крупными приходскими и частнымиблаготворительными фондами, дали кров более чем 6000 человек — по меньшей мере, в началесвой деятельности.[136] К тому же, некоторые просвещенные работодатели, вроде ТомасаКьюбитта, видели коммерческую выгоду в том, чтобы строить дома для своих ведущихспециалистов.[137] На насосной станции в Абби-миллз Джозеф Базалджетт предусмотрел восемькоттеджей для рабочих, включив их в план своей великой канализационной системы, и ещедвадцать один коттедж в Кросснессе. В каждом доме имелось по пять комнат, «снабженныхвсеми разумными удобствами». Дом управляющего был, разумеется, «более просторным иблагоустроенным», — если учесть, что в то время Кросснесс не входил в черту застройкиЛондона, то где еще было жить рабочим?[138]

Однако деятельность двух крупных компаний постепенно затухала. Задачу по расселениюбедняков взяли на себя два человека: Джордж Пибоди и Анджела Бердетт Куттс. Пибодиродился в 1795 году в штате Мериленд. [139] К тридцати четырем годам он был процветающимбалтиморским коммерсантом, часто посещавшим Лондон. В 1843 году он решил перебраться изБалтимора в Лондон, где стал заниматься торговлей и банковским делом. Он взял себе впартнеры Джуниуса С. Моргана — до недавнего времени фирма продолжала свое существованиекак торговый банк Морган Гренфелл. В 1862 году Пибоди основал траст-фонд — Фонд Пибоди— с начальным капиталом 150 000 фунтов стерлингов, целью которого было помогатьлондонцам по рождению или месту жительства, бедным и «доброго нрава». Средствами фондамогли по своему усмотрению распоряжаться попечители, включая американского посла, сединственным условием: не руководствоваться религиозными или политическими мотивами.Пибоди предложил использовать фонд на «такие улучшенные здания для бедных, в которых…основы здорового образа жизни могли бы совмещаться с удобствами, общим пользованием иэкономией».

Двумя годами позже, когда Пибоди исполнилось семьдесят, он удалился от дел и целикомпосвятил себя управлению своим обширным состоянием, составившим более 1 713 000 фунтовстерлингов. Главными объектами его благотворительности были учебные и научные учрежденияМассачусетса, но основные средства хранились в Фонде Пибоди, который к тому временидостиг 500 000 фунтов стерлингов. В 1865 году попечители фонда опубликовали отчет, гдеобъясняли, почему они сосредоточили свои усилия на строительстве:

… В беднейших районах Лондона представители низших классов внезапнолишились своих жилищ из-за вторжения железных дорог, захвативших целые улицы,где жили рабочие и ремесленники. Обездоленные люди, не получившие подходящегожилья, были выброшены в перенаселенные переулки и дворы. Таким образом, вомногих случаях к потере рабочего места и дополнительным расходам прибавились

неудобства и болезни.

Пибоди никогда не стремился обеспечить жильем безработных или нищих. Для негоидеальным съемщиком был человек с постоянным, пусть и скромным, занятием, который могбы регулярно платить за квартиру. Первые дома были построены в 1864 году на Коммершл-стритв Спитлфилде — в пять этажей, с центральным внутренним двором, где дети постояльцев моглииграть вдали от опасностей улицы — а также обитателей соседних трущоб. Отделка внутреннихпомещений была скупой, интерьеры сугубо утилитарны. На верхнем этаже располагались общиепрачечные и ванные комнаты. В квартирах было от одной до трех комнат, в первом случаеаренда составляла 2 шиллинга 6 пенсов, в последнем — 5 шиллингов; туалеты и умывальникинаходились на лестничной площадке, внутренние стены были из голого кирпича — постояльцамзапрещалось красить их или оклеивать обоями. (Разумный способ борьбы с клопами, которыевстречались даже в жилищах среднего класса, прячась под бумагой или штукатуркой.) Мусорполагалось выбрасывать в мусоропровод, находившийся на каждой лестничной площадке.Другие правила вводились с целью обеспечить здоровье жильцов.

Прошения не будут рассматриваться до тех пор, пока каждый член семьи,претендующей на жилье, не будет вакцинирован… кроме того, в случаеинфекционного заболевания кого-то из жильцов, его переведут в соответствующуюбольницу… проходы, лестницы, туалеты и окна в них следует мыть каждую субботу иежедневно протирать до 10 часов утра. Эту работу съемщики должны производить поочереди. Стирать белье разрешается только в прачечных… Жильцы обязаны сообщатьуправляющему обо всех рождениях, смертях или инфекционных заболеваниях в ихкомнатах. Любой жилец, не подчинившийся этим правилам, получит извещение овыселении…

К 1870 году подобные дома были заселены в Излингтоне (1865), Шадуэлле (1866) и Челси(1870). Между 1871 и 1885 годами было возведено еще двенадцать таких домов. Кварталы,построенные Пибоди, до сих пор можно видеть в центре Лондона. После ремонта ихизначальная невзрачность исчезла, а общие туалеты остались в прошлом.

Анджела Бердетт Куттс, богатейшая наследница Европы, внучка банкира Томаса Куттса идочь члена парламента с радикальными взглядами, сэра Фрэнсиса Бердетта, никогда не былазамужем. Подобно Джорджу Пибоди, она верила, что бедные могут стать лучше, если получатпристойное жилье. За свою жизнь она пожертвовала три миллиона фунтов стерлингов настроительные проекты и другую благотворительную деятельность. На четыре уродливых зданияв готическом стиле в Бентнал-Грин, где проживало 6000 человек, она потратила 43 000 фунтовстерлингов. В этих домах семья жила в трехкомнатной квартире за пять шиллингов в неделю.[140]

Водопровод был гигантским шагом вперед, но ванная с горячей водой оставалась длярабочих недоступной роскошью. В конце недели те, кто «жил неподалеку от общественных бань,брали с собой узелок с чистой одеждой, которую надевали после мытья, а грязную уносили ссобой».[141] В 1844 году Ассоциация по внедрению чистоты среди бедных открыла баню ипрачечную в Смитфилде, где можно было помыться и постирать за пенни и даже погладитьодежду за фартинг, а при желании взять напрокат ведро побелки с кистью, чтобы бесплатнопобелить стены — каким бы невзрачным ни был дом. Эта идея получила распространение. В1846 году на Энделл-стрит в Хай-Холборне, там, где сейчас центр здоровья «Оазис», былиоткрыты бани. Первые муниципальные бани в приходе Сент-Мартин-ин-де-Филдс открылись в1849 году. В 1853-м бани и прачечные открылись на Маршалл-стрит в Вестминстере, где их

остро не хватало, и на Дейвис-стрит, в зоне трущоб, расположенных в самом центрепроцветающего Мейфэра.[142]

В Лондоне до сих пор много террасных домов. В основном их возводили мелкиестроительные фирмы, стремящиеся не столько к благообразию, сколько к получению прибыли.Застройщик — нередко каменщик с плотником в качестве партнера — возводил два-три дома поодинаковому плану: небольшая гостиная спереди, кухня сзади, внизу судомойня с водопроводом,а иногда ватерклозетом и две-три спальни наверху. После 1848 года в каждом доме полагалосьиметь канализацию. Последний дом в ряду обычно выглядел более солидно, нередко к немупримыкала конюшня для лошади с экипажем или для пони с двуколкой; этот дом, если в нем неустраивали паб, предназначался для мастера или бригадира. Продав эту группу домов,застройщик пускал полученные средства на строительство следующих. И сейчас еще можновидеть, где кончался очередной этап строительства: у каждой группы домов чуть инаякирпичная кладка, колпаки дымовых труб, декоративные мотивы — хотя все они взяты из однойи той же книги образцов. Колонны более претенциозных домов украшены затейливымикапителями с цветами и фруктами, которые в наши дни — по меньшей мере, в Хакни, где яжила, — раскрашены в яркие тропические цвета. Перед домом может быть крошечный садик, апозади всегда есть двор, где можно выращивать капусту и разводить свиней и кур.

* * *

Средний класс тоже жил в террасных домах, высоких, узких, с кухней и комнатой дляприслуги в цокольном этаже и каменной лестницей, ведущей вниз к специальному входу дляприслуги. Перед домом находилась так называемая «area» — участок, непосредственнососедствующий с улицей. Обычно там располагался маленький садик, но если его не было, вподвал попадало немного света и воздуха. Более широкая лестница вела к парадной двери.Обычно на первом этаже находился узкий холл, или коридор, и две комнаты, нередкоразделенные раздвижными дверями. В двух-трех комнатах на втором этаже размещалисьгостиные или кабинеты, на третьем были спальни, а на верхнем — детская и комната дляприслуги. Мы располагаем слегка ироничным описанием дома преуспевающего банковскогослужащего, относящимся к 1859 году.[143]

«Этот дом из тех, что аккуратно и основательно обставлены и снабжены всеми мыслимымии немыслимыми удобствами и усовершенствованиями, там есть ванные, зимние сады, ледники,запатентованные камины и дверные ручки, лифты [между кухней и столовой], печи сасбестовыми накладками, газовые плиты и невероятно сложные вентиляционные устройства» —такие дома можно видеть на площадях в Блумсбери, на Манчестер-сквер и Портман-сквер. Онивозводились всюду, где предпочитал селиться средний класс, включая Пимлико, междувокзалом Виктория и рекой. Эта низинная часть Гровенор часто страдала от наводнений иникогда не включалась в более серьезные проекты, как, например, расположенная к северуБелгрейвия.

В таких пригородах, как Сент-Джонс-Вуд, владелец земли вместо строительства террасныхдомов мог поощрять возведение особняков. Если вы хотели купить один из них, вам нужно былотщательно осмотреть дом, потому что застройщики, используя так называемых «бесчестных» (тоесть не членов профсоюза) рабочих, принимали низкокачественную работу. «Некоторые из этихдомов шли по низкой цене, если их надо было продать во второй раз. Плинтуса, двери и другиечасти дома давали такую усадку… что люди, построившие их, старались побыстрее сбыть их с

рук».[144] Обычно владелец земли продавал их кому-то другому, покупавшему ради вложенияденег. Такие дома редко покупались постоянными жителями. Молодожены не хотели взваливатьна себя ношу ипотеки, как это делается сейчас, и без малейшего труда переезжали из одногонаемного помещения в другое.

Прежде чем подняться по тщательно вымытым ступеням, я попрошу вас счистить с обувиуличную грязь, воспользовавшись металлическим скребком справа или слева от входа. Этахарактерная особенность викторианской эпохи часто остается незамеченной.[145] Тупоевертикальное лезвие счищает грязь с подошв, а остальные — с боков и с поверхности обуви. Ещеодна достойная внимания деталь — дверной молоток. Когда за письма платил получатель,почтальон стучал в дверь, чтобы вызвать жильца с кошельком, для этого был нужен молоток.После 1840 года почтовая система изменилась, платить за письма стал отправитель. Теперьпочтальон мог просто оставить письмо, не дожидаясь получателя, поэтому в двери или рядом сней стали делать щель.

Вода была проведена на кухню, а часто и на верхние этажи, но мысль о специальнойкомнате для мытья распространилась не сразу. К тому же, было очень приятно лежать в удобнойванне с горячей водой перед камином, а после вылезти и завернуться в нагретое на решеткеполотенце, оставив вынести воду тому, кто и принес ее наверх, — служанке. В доме, который в1854 году снимал Чарльз Диккенс на фешенебельной Девоншир-террас, было два стационарныхтуалета, но ни одной ванной комнаты. Ванна хранилась в кладовой дворецкого.[146]

Для тех, кому нравились нововведения, имелось несколько стационарных устройств, длякоторых требовалось специальное помещение. Вот почему в некоторых викторианских домах досих пор встречаются огромные ванные комнаты, когда-то переделанные из спален. Когдаванную стали включать в первоначальный план, ее размеры уменьшились. Некоторые ванныбыли сделаны из цинка, металла, который впервые был продемонстрирован на первойВсемирной выставке в виде статуи амазонки, привлекшей зрителей своими формами (ееавтором был немецкий скульптор Кисс), а также восемнадцатифутовой статуи королевыВиктории, изваянной из цинка с большим тактом. На мой взгляд, цинк некрасивый материал,его можно сделать привлекательнее только с помощью гальванизирования, придающего емутусклый блеск. Ванна в викторианском доме на Холлоуэй, где я жила студенткой в 1940-х, былацинковой и помещалась в коробе из красного дерева. Она имела форму очень глубокогопрямоугольного саркофага, сохранявшего зловещий тускло-серый цвет, чем бы его ни терли.Большинство ванн были переносными. У некоторых имелась удобная приподнятая спинка, нодно почти всегда оставалось плоским. С тех пор форма ванн изменилась не так уж сильно.Изменился способ нагрева воды. В 1842 году «Журнал наук и искусств» писал: «В последнеевремя в Лондоне появилось множество медных и оловянных ванн с небольшимводонагревателем, крепящимся с одного конца и помещенным в кожух, по которомуциркулирует вода, пока вода в ванне не нагреется до нужной температуры… после этогонагреватель, разумеется, следует выключить».[147]

Но вы, возможно, предпочли бы непосредственное воздействие тепла на ванну, как в«Волшебном нагревателе» Дефриза, который с помощью недорогого газа нагревал ванну зашесть минут — но только представьте себе лужицу расплавленного металла и сильный взрыв.Так вели себя эти ужасные штуковины, справедливо прозванные «гейзерами» — столь женепредсказуемо и бесконтрольно, нередко опаляя брови смельчакам. Для них требовались: (1)комната без сквозняков, которые могли бы погасить — и часто гасили — спичку, подносимую кзапалу; (2) присутствие духа, чтобы в роковой момент выключить газ; (3) крепкие нервы; и (4)непреодолимое желание принять горячую ванну здесь и сейчас, а не позже и где-нибудь в

другом месте — при этом вы должны были быть соответствующим образом одеты, чтобынаконец-то принять вожделенную ванну.

Возможно, холодный душ доставил бы вам не меньше удовольствия. И, несомненно,оказался бы полезнее для здоровья, как утверждал Карлейль, который с помощью шкивов иверевок опрокидывал на себя одну бадью холодной воды за другой. Его жена Джейн пыталасьследовать его примеру, но вскоре призналась: «укрепляет он мое здоровье или подрывает, я покане решила».[148] Славные деньки для душа настали немного позже, но основная идея былаизвестна уже тогда: над ванной подвешивался перфорированный резервуар, к которому могприлагаться ручной насос, стоявший рядом с ванной (с ним управлялся сам счастливыйкупальщик или кто-нибудь еще), а иногда и водонагреватель, чтобы вода была не такойхолодной.

Теперь поговорим о викторианских туалетах. Как ни странно, это не всегда быливатерклозеты. В 1860 году преподобный Генри Моул, вдохновленный, вероятно, отрывком изВторозакония,[149] изобрел земляной туалет, заслуживающий того, чтобы рассказать о немподробнее. Позади сиденья располагался ящик с чистой сухой землей. Сухой, чтобы она могласвободно сыпаться. Подходящую землю можно было высушить на кухне в печке. В прочнойдеревянной плите, напоминавшей низкий стол на четырех ногах, проделывалось круглоеотверстие посередине с укрепленной под ним металлической чашей, внутри под правой рукойделалось еще одно отверстие поменьше, с рукояткой, чтобы ссыпать землю из ящика в резервуарпод сиденьем. Земляной туалет было легко содержать и чинить, легко чистить, а пол под нимможно было подметать и мыть.

Хотя миссис Битон точно определила многочисленные обязанности каждого из слуг, я непоняла, кто должен был наполнять ящик землей и опорожнять резервуар. В 1865 году господаУайт с Бедфорд-стрит объявили, что их «земляные клозеты и стульчаки» лучше ватерклозетов,поскольку «дезодорирующий материал (сухая земля) лучше поглощает запахи, и в то же время ондешев и доступен всем слоям общества… во всех крупных учреждениях, например, в больницах,работных домах, школах, тюрьмах и богадельнях можно ежегодно экономить значительныесуммы, производя ценное удобрение». [150] Не знаю, где беднейшие слои общества должны былизаготавливать сухую землю, впрочем, скорее всего, они не являлись постоянными читателями«Гарденинг кроникл», где появилось это объявление.

Но все же земляные туалеты были вытеснены ватерклозетами.[151] Посетители Всемирнойвыставки, впервые воспользовавшиеся устройством мистера Дженнингса, дали о нем самыевосторженные отзывы. К 1858 году в Лондоне функционировало 200 000 ватерклозетов,загрязнявших Темзу. [152] В 1861 году Томас Креппер, чье имя услаждало многие поколенияшкольных учителей истории, начал продавать свои ватерклозеты с лозунгом: «Одно нажатие —и надежный спуск». Его «клозет с эластичным клапаном», стоивший 3 фунта 9 шиллингов 6пенсов, полностью оправдывал свою цену. Подвешенный сверху двухгаллонный бачокпродавался вместе с «устройством, предохраняющим от излишнего расхода воды»,«внутренними клапанами, заглушающими шум в трубах» и «медной цепочкой с фарфоровойручкой» — я цитирую по одному из объявлений. И все это за 1 фунт 1 шиллинг 6 пенсов.

* * *

Роскошные дома заказывали богачи, к примеру, герцог Сазерленд, которому в придачу ктрем дворцам понадобился городской дом (сейчас он называется Ланкастер-хаус). Его брат,

лорд Элсмир, построил рядом, на Кливленд-роу, Бриджуотер-хаус (в 1948–49 годах он былпродан). Дорчестер-хаус на Парк-лейн заказал нетитулованный, но еще более богатыйР. С. Хоулфорд, чтобы переплюнуть всех, и это у него получилось (в 1929 году пристроительстве отеля «Дорчестер» дом был снесен). Но самым впечатляющим былостроительство Белгрейвии на земле, принадлежавшей герцогу Вестминстеру, по проекту ТомасаКьюбитта.[153]

В других районах пабы располагались на углах, а здесь они прятались у конюшен ислужебных построек, где жили слуги. Строительство Белгрейв-сквер в центре нового районаначалось в 1828 году, а в 1840-м было высочайше одобрено королевой Викторией, поселившейтуда свою мать на время ремонта Кенсингтонского дворца. Здесь получило окончательноеразвитие строительство террасных домов, возвышавшихся величавыми рядами и полукружьями.Вскоре уже весь район блистал богатством и титулами. Ему и сейчас свойственна атмосферабезграничного простора и богатства, покрытого толстым слоем кремовой штукатурки, аизящные линии террас и по сей день остаются нетронутыми, благодаря неусыпному надзорусобственника земли — Гровенор Эстейт.

Наконец, мы достигли вершины пирамиды — особ королевской крови. В то время какнекоторые подданные жили в настоящих дворцах, могла ли королева со своей семьей житьиначе? Бедняжка Виктория! О Букингемском дворце нельзя сказать ничего хорошего, кромеодного: его перестраивал Кьюбитт. Он изначально не предназначался для монархов и несколькораз перестраивался с огромными затратами и ничтожными улучшениями. В здании стоялнеприятный запах от канализации. Там не было даже пристойного бального зала. А те, чтобыли, длинные и узкие, годились для чинных танцев восемнадцатого века, но вальсирующимдамам в кринолинах требовалось больше простора. В 1845 году королева попросила премьер-министра сделать что-нибудь, чтобы «наша маленькая семья не страдала от полного отсутствияудобств», а внешний вид здания не был «позором для страны».[154] И вновь между 1847 и 1855годами несчастное здание подверглось перестройке. Его надеялись сделать совершенным, ноэти надежды опять не оправдались. Тем временем королевская чета перебралась на остров Уайти выстроила Осборн-хаус, где жила счастливо.

* * *

В Лондоне появилось множество общественных зданий, соответствующих статусу столицысамой богатой страны. Начиная со Средних веков, в Вестминстер-холле помещался Домправосудия. Чем сложней становились законы, тем яснее проявлялись неудобства этого здания.В 1865 году на северной стороне Стрэнда почти за полтора миллиона фунтов был приобретенучасток земли, в то время занятый трущобами, а 700 000 фунтов, лежавших невостребованнымив Канцлерском суде, пошли на постройку здания.

Новый Дом правосудия строился семнадцать лет. Его проект прекрасно отражал состояниевикторианской юриспруденции, являя собой причудливую смесь современности иСредневековья. Предпочтение отдавалось готике — стрельчатые арки, изящные перила имножество чугунных украшений. Однако внимательный взгляд заметит на фасаде великолепные,отнюдь не готические подсолнухи. Над главным входом возвышаются фигуры законодателей:Христа, царя Соломона и короля Альфреда — но их почти невозможно увидеть снизу.Викторианцы любили короля Альфреда, о котором ныне мало кто что помнит, не считаянеразборчивости в еде. С задней стороны здания готика уступает место чему-то венецианскомус фигурой Моисея наверху. Внутри, в огромном холле глохнут все случайные звуки, в отличие от

Вестминстер-холла, где подробности судебного дела может узнать любой заинтересованныйслушатель. Любопытно, что винтовая лестница имеет две спирали: внутренней пользуютсясудьи, а внешней — прочие служители Фемиды и публика. И они нигде не пересекаются.

Уайтхолл стал неким образцом правительственного здания. Здесь готика окончательноуступила место итальянскому, или классическому, стилю. На лондонской карте 1862 года естьпустое пространство, оставленное для «нового Министерства иностранных дел».[155] В то времяВеликобритания была ведущей мировой державой, и министерство, имевшее дело синостранцами, должно было напоминать им об этом. На осуществление этого престижногозамысла был объявлен конкурс, который выиграл сэр Джордж Гилберт Скотт, предложившийдетально разработанный проект в готическом стиле. Тогдашний министр иностранных делПальмерстон, проигнорировав решение жюри, пробил проект, который нравился ему больше, —так же он поступал и с иностранными делами, — и Скотт остался не у дел. Потом Пальмерстонпотерял свою должность, и готический проект Скотта опять был взят на вооружение — покаПальмерстон не вернулся и не затормозил проект. Скотт понял, что может сохранить заказединственным путем: разработать проект, который удовлетворит Пальмерстона — или любогодругого, кто придет ему на смену, — поэтому он предложил еще один проект, отбросив готику иустремившись вперед (или назад) к итальянскому Ренессансу.

Пальмерстона давно нет в живых, но помпезное здание Форин офис стоит до сих пор,нетронутое сторонниками модернизации. Оно так велико, что его трудно охватить взглядом,даже с крыши автобуса, и хотя из соображений безопасности вход туда запрещен, через аркуможно видеть внутренний двор, по которому можно судить о величии интерьера. Даже лестницакрасноречиво напоминает о превосходстве Британской империи над другими народами. Скоттсумел использовать большую часть своего готического проекта при постройке гостиницы«Мидленд» рядом с вокзалом Сент-Панкрас.

После успеха Всемирной выставки 1851 года был создан фонд, который принц Альбертрешил использовать на те же цели: просвещение английской публики, особенно в вопросахдизайна. Первым шагом было приобретение участка. В 1852 году Комиссия по проведениювыставки приобрела в Южном Кенсингтоне 80 акров земли и приступила к осуществлениюграндиозного замысла Альберта построить целый квартал музеев и галерей для образованияпублики, получивший название Альбертополиса. Коллекция живописи и скульптуры,размещенная в Ланкастер-хаусе, была сокровищницей шедевров, но, как и многиесокровищницы, остро нуждалась в упорядочении. Это стало возможным благодаря появлениюмузея Виктории и Альберта, который начал строиться в 1859 году, но был закончен только в1909. При его посещении испытываешь душевный подъем и отчаяние посетителей первойВсемирной выставки. Огромное число экспонатов утомляет, их лучше осматривать понемногу, внесколько приемов (в музее семь миль коридоров, а высота залов требует бесконечного числаступеней). За каждым углом вас поджидает шедевр викторианской эпохи.[156]

Строительство Альберт-холла началось в 1863 году на средства, полученные от проведенияпервой Всемирной выставки, а также от продажи индивидуального членства на 999 лет,позволяющего, за редким исключением, бесплатно посещать любые мероприятия. Так былопродано более 1300 мест по 100 фунтов каждое. В 1867 году королева заложила первый камень воснование здания и объявила, что к существующему названию «Холл искусств и наук» будутдобавлены слова «королевский» и «Альберт». Четыре года спустя ее сын объявил о его открытии— мать переполняли эмоции. Когда в ответ на молитвы епископа Лондона из зала прозвучаломногократное «Аминь!», все присутствующие стали свидетелями знаменитого эхо Альберт-холла.

Британский музей строился в несколько этапов, между 1823 и 1847 годами, последнимстало возведение пышной колоннады с фронтоном, изображавшим прогресс цивилизации. Вцентральной части здания находится знаменитый круглый читальный зал, построенный в 1852–57 годах. Он представляет собой типичное сочетание викторианских вкусов и утилитарности.Пожалуй, это самый удобный читальный зал из всех, какими мне доводилось пользоваться. Нашироких столах красного дерева хватает места для бумаги и нескольких книг, есть даже (я имине пользовалась) две чернильницы: одна для гусиных перьев, другая для стальных, то естьвставленных в ручку металлических перышек. Стеллажи с книгами похожи на стеллажи в другихбиблиотеках — в старом Государственном архиве на Чансери-лейн, библиотеке Бюро патентови Частной лондонской библиотеке, основанной в 1842 году, — а лестницы и полы сделаны изрешетчатого чугуна. Такая конструкция прекрасно защищает от пожара, но не учитываетособенностей женской обуви: размер ячеек таков, что женщина на «шпильках» может оказатьсяв западне. А если, работая на верхнем этаже книгохранилища Лондонской библиотеки, выуроните ручку, она со звоном пролетит до самого подвала.

Чтобы полюбоваться на пышные здания, не занятые государственными служащими,достаточно взглянуть на величественную процессию клубов для джентльменов на Пэлл-Мэллили поблизости. «Атенеум» (1830), с его знаменитым классическим фризом и статуей АфиныПаллады, стоит на углу. Напротив, наискосок от него, был Клуб вооруженных сил (1827, в 1859-м перестроен Десимусом Бертоном, закрылся в 1976-м, сейчас там клуб «Институтдиректоров»). К западу от «Атенеума» стоит Клуб путешественников, спроектированный Баррии завершенный в 1832 году. За ним следует «Реформ-клаб», опять-таки спроектированный Баррии открывшийся в 1841 году. (Клуб «Карлтон», оплот консервативной партии, также находился наПэлл-Мэлл, в 1854 году он был перестроен, во время бомбежек Лондона в 1940–41 годахразрушен и переехал на Сент-Джеймс-стрит.) Все они памятники викторианского образа жизни.

Апофеозом викторианской архитектуры стал Вестминстерский дворец. В 1834 годуполуразвалившийся старый дворец, представлявший собой скопление разномастных зданий,сгорел, и после трех веков неудобств члены парламента наконец-то могли надеяться навозведение здания, специально предназначенного для законодателей. Неминуемый конкурс былвыигран Барри, предложившим готический проект, и в 1837 году начались строительные работы.План Барри был великолепным воплощением общественного устройства Великобритании.Палата общин расположена на одном конце оси, ведущей через Лобби, где избиратели могутвстретиться с членами парламента, в Палату лордов, где заседают светские и духовные(епископы) члены палаты. В этой палате есть специальный вход для монарха. Все три сословьяудобно и пристойно размещены и в то же время отделены друг от друга. Элегантность нижнегоэтажа несколько страдает от избыточного декора, разработанного Огастасом Пьюджином,признанным мастером неоготического стиля. По ходу строительства возникли некоторыепрактические затруднения, в частности в системах отопления и вентиляции. Колокол,отбивающий часы на Башне Виктории, впоследствии известный как Биг Бен, из-за неверныхрасчетов не раз давал трещины. (Проблемы были устранены только в 1859 году.) Он весит 13тонн, и чтобы привезти его в Вестминстер из Уайтчепела, где он был отлит, потребоваласьупряжка из шестнадцати лошадей. Однако в 1860 году, когда строительство Вестминстерскогодворца завершилось, он справедливо был признан архитектурным шедевром.

Несмотря на две войны и разрушительную деятельность модернизаторов, многиевикторианские здания сохранились до сих пор. Их можно встретить по всему Лондону, отмаленьких домов до великолепных коммерческих и общественных зданий. Но некоторых уженет. Пожалуй, особенно жаль Угольную биржу, к открытию которой в 1849 году Альбертприплыл по реке на королевской барке. Это было великолепное здание из чугуна и стекла. Его

круглый центральный зал с четырьмя чугунными галереями, огромным куполом из чугуна истекла и паркетным полом в виде морского компаса, напоминал о том, что уголь до сих пордобывается в открытых угольных залежах у моря. Это здание пережившее две войны, былоуничтожено в 1960 году. Банк в Хай-Холборне, с огромной стойкой, будто сделанной изцельного куска красного дерева (Как банковские служащие попадали внутрь? Перепрыгиваличерез стойку или проползали внизу?), и роскошными терракотовыми драконами, постигла та жеучасть. На Джермин-стрит стоял Музей практической геологии со стенами, облицованнымиполированным камнем. Он был открыт принцем-консортом в 1851 году и в 1936-м снесен.Вкусы меняются, но викторианские здания, если им повезет, возможно, переживут своихкритиков.

Глава 6 Проза жизни

Размеры и население Лондона — городские власти — бедные и богатые районы — полиция— пожарная охрана — водоснабжение — газ — сбор мусора и золы — загрязнение воздуха —

почта

Во времена римлян Лондон был крепостью с толстыми стенами, стоявшей на берегу Темзыи занимавшей площадь около одной квадратной мили. Эти стены дожили до восемнадцатоговека, но Лондон вырвался из них давным-давно, словно растолстевшая дама из корсета. ПослеВеликого пожара 1666 года многие лондонцы предпочли тесным кварталам старой «квадратноймили» новые поселения за стенами города. Хотя банкиры и купцы остались в Сити, высший светпереместился на запад. За Сент-Джеймс-сквер выросла Белгрейвия. Зеленые поля отступали вседальше от центра Лондона.[157]

Римляне, по меньшей мере, знали, что они называют Лондиниумом. С тех пор определитьграницы столицы Англии становилось все труднее. В «Путеводителе по Лондону»,опубликованном в 1849 году, сообщается, что периметр города «составляет около тридцатимиль».[158] В сентябре 1850 года неутомимый исследователь Лондона Генри Мейхью взял вкачестве предмета рассмотрения Столичный полицейский округ: пятнадцать миль окружности сцентром в Чаринг-Кроссе и некоторыми приходами, лежавшими за пределами аккуратноначерченного круга. Он подсчитал, что на этой территории находилось 315 приходов, 3686 мильулиц, 365 520 необитаемых домов, 13 692 населенных дома и 5754 строящихся. Но даже онзаметил: «трудно сказать, где начинается и кончается столица».[159] Наверняка было известно то,что длина Темзы в пределах Лондона, от Хаммерсмита до Вулиджа, составляет 20 миль. ОтХоллоуэя на севере до Камберуэлла на юге было 12 миль. От Боу на востоке до Хаммерсмита назападе — 14.[160] В 1862 году Мейхью — снова он — подсчитал плотность лондонскойзастройки, приход за приходом. Средняя плотность для Лондона равнялась 4,1 дома на акр, ноэта величина сильно колебалась. В Кенсингтоне, с его 7374 акрами, на один акр приходилось 2,5дома. В Хампстеде (2252 акра) — всего 0,8. В приходе Св. Луки в центральном Лондонезастройка была самой плотной — 30 домов на акр.

В 1851 году население Англии составляло около двадцати двух миллионов, из них 54 %жили в городе, но эта цифра постепенно увеличивалась до 58 % в 1861 году и 65 % в 1871 году.Из них три с половиной миллиона проживало в Лондоне. Вторым по величине английскимгородом был Ливерпуль с населением более 395 000 человек, далее следовали Манчестер(338 000) и Бирмингем (265 000). С ними соперничал шотландский Глазго (375 000).

В современном мире церковные приходы давно утратили свое значение. Наблюдательныйпешеход может иногда заметить на стенах старых зданий на уровне земли небольшой камень сдвумя рядами инициалов, указывающих на ближайшие приходы. До викторианской эпохиприходы и их границы играли важную роль в жизни горожан, так как местное управление, —если оно вообще имелось, — организовывалось приходом. История многих лондонскихприходов уходит корнями в одиннадцатый век, во времена, предшествующие норманнскомузавоеванию. Это могло быть интересно для историка, но раздражало всякого, кто хотелпереселиться в Лондон в девятнадцатом веке. С мучительными судорогами старая приходскаясистема, подобно змее, меняла кожу, и появлялся новый сверкающий Лондон. Указом

столичной полиции от 1829 года (продлен до 1839-го) крайне неэффективные приходскиеконстебли были заменены наемными полицейскими в форме, которые имели право действоватьпо всему городу — разумеется, за исключением Сити, настоявшем на сохранении собственныхстражей порядка. Кроме того, была упразднена устаревшая Столичная компания по канализации— везде, кроме Сити, — и вместо нее создано Столичное управление городским хозяйством,наделенное правом требовать установления канализации независимо от приходских границ —что, вероятно, могло бы предотвратить Великое зловоние 1858 года. Другие функциипередавались постепенно. Даже нумерация домов и названия улиц вошли в компетенциюцентрального лондонского правительства. Этот процесс продвигался медленно, отчасти из-заотказа Сити пролить свет — пусть даже в виде нового газового освещения — на свои внутренниедела, но к 1888 году Лондонский совет взял под свое управление весь город.

Гильдии лондонского Сити, обладавшие огромной властью в шестнадцатом веке, большейчастью превратились в общественные или финансовые клубы, управлявшие своими немалымивладениями. Только Гильдия торговцев канцелярскими принадлежностями не допускала в своиряды представителей других профессий. В другие гильдии можно было вступить за 105 фунтов ибез предварительного обучения.[161] Компания перевозчиков людей и грузов по Темзе, строгоговоря, не была настоящей гильдией, поскольку никогда не вводила для своих членов особойформы, однако в ней существовала эффективная система обучения, учитывающая особенностиречной навигации, в том числе зыбучие пески.

* * *

Тогда как богачи купались в роскоши, бедняки, ютившиеся у них под носом, влачилижалкое существование. Рядом с Чансери-лейн, кварталом юристов, был переулок, где «ужасные,одноглазые, изуродованные оспой существа… недоверчиво глядят сквозь грязные, заклеенныебумагой окна. Рахитичные дети копошатся в грязи. Пища, продающаяся в местных лавках, хужетребухи, которую бросают кошке…». [162] Поблизости, на Фулвудс-рентс, была воровская кухня,если идти «по дорожке, сквозь железную калитку, по узкому проходу, грязной старой лестнице,через грязный коридор… в большой старый подвал, [где были] мужчины и мальчики, человекпятнадцать, все воры».[163]

«Вокруг [Вестминстерского] аббатства есть много страшных дорог и тропинок. ЗаРиджент-стрит и Оксфорд-стрит стоят ряды домов, где ютятся самые обездоленныежители Лондона. В Кенсингтоне, Белгрейвии, Уэстбурнии и Риджентс-парке, вдольдороги на Шордитч, есть жуткие трущобы».[164]

За рекой, в Бермондси, возле зловонных кожевенных фабрик, на Джейкобс-Айленде, стоялидома «с деревянными галереями и спальнями на сваях, нависшими над темной водой… Шаткиемостки… были перекинуты через канавы… [откуда брали] воду для питья и стирки [исбрасывали экскременты]».[165]

Однако часть той территории, которую мы сейчас называем Ист-Эндом, была не такойужасной. В Бетнал-Грине семья из четырнадцати человек жила в трехкомнатном «особняке»,построенном в свободное время главой семейства и его отцом. Разумеется, там было тесно, но«как и в любом здешнем доме хозяева держали свиней, либо кур или уток, а иногда и всех сразу»— этот сельский налет укреплял финансовое положение семьи.[166] Другие районы тоже имели

свои отличительные черты. Ткачи из Спитлфилдса, где шелкоткачество пришло в упадок,издавна славились своей любовью к цветам, еще в 1849 году в некоторых дворах «рослиразноцветные георгины».[167] В то время Савил-роу играла роль современной Харли-стрит, тамжили известные врачи. В пригородах можно было встретить как богатые, обсаженные деревьямиавеню (Сент-Джонс-Вуд, Клапам, Илинг и Кенсингтон), так и длинные двухэтажные террасыХакни и Брикстона. И еще: «Здесь в Лондоне, есть целый квартал, который называют„австралийским“, там живут люди, сделавшие состояние в Виктории или Мельбурне». [168] Ксожалению, автор не указал, где именно.

* * *

Новая столичная полиция быстро приобрела репутацию эффективной и неподкупной. Туданабирались мужчины не ниже 5 футов 8 дюймов ростом, физически крепкие и в основномграмотные. Они выделялись в толпе благодаря форме, а цилиндры из лакированной кожи,которые в 1860 году были заменены привычными шлемами, защищали их и придавалисолидность. Каждый полицейский имел при себе дубинку, фонарь и трещотку — вроде тех, чтомы слышим на футбольных матчах, — чтобы предупреждать коллег о преступниках. Онипатрулировали свои участки со скоростью две с половиной мили в час, регулярно встречаясь сполисменом соседнего участка, проверяли, надежно ли заперты двери, освещали темные углы,чтобы убедиться, что там нет воров или беспризорников. Они держались поближе к краютротуара, чтобы им на голову не вылилось содержимое ночных горшков, опорожняемых сверхних этажей.

Полисмены не имели права утолять голод в пабах. В кармане у них лежал сверток с едой, ажажду они утоляли из общественных питьевых фонтанов. (Возможно, так было в идеале, а вдействительности стражи порядка не всегда оставались глухи к призыву гостеприимнойповарихи перекусить у нее на кухне — к тому же, при этом они оставались в пределах своегоучастка). С появлением полиции число зарегистрированных преступлений резко снизилось.Возможно, благодаря мудрому решению сосредоточить внимание на преступлениях,представляющих опасность для людей и собственности, вместо того, чтобы гоняться замальчишками, звонившими в двери или запускавшими волчки на улицах. Между шайкамипреступников, армией проституток и полицией сохранялось шаткое равновесие, котороеустраивало обычных граждан, не считая адвентистов седьмого дня, яростно требовавших отполиции ужесточения законов, запрещавших воскресную торговлю и развлечения.

Полицейским полагалось быть готовыми к проявлению насилия. В один из вечеровинспектор полиции потребовал от проститутки по прозвищу Косая Бет не приставать кпрохожим в Клапам-парке. «У нее был пропитанный хлороформом платок, она мгновенноприжала его к лицу инспектора, и тот моментально потерял способность к сопротивлению.Потом она сняла с него часы и только собиралась улизнуть, как ее задержали два сыщика,стоявшие в кустах, и доставили в участок».[169] Однажды всего шесть полицейских усмирилитолпу взбунтовавшихся ирландцев из Саффрон-хилла. Один из полицейских зарядил свойпистолет красным порошком и выстрелил в приближавшегося к нему «огромного детину». Тотрухнул, и толпа, увидев его красное лицо, отступила при виде крови. Пострадавший былдоставлен в больницу Св. Варфоломея, находившуюся за углом. Там ему вымыли лицо, и онпошел своей дорогой, задумчивый, но невредимый.[170] Тогда же были предприняты первыепопытки регулировать движение, которые произвели большое впечатление на Ипполита Тэна:

«На углу Гайд-парка я наблюдал за полисменами на дежурстве… они всегда молчат: если вуличном движении происходит затор, они просто поднимают руку, чтобы остановить кучера, иопускают ее в знак того, что можно двигаться дальше. Кучера подчиняются им мгновенно и безслов».[171] В таких местах, как расположенная в Сити площадь Банк, отсутствие регулировщиковчувствовалось очень остро — возможно, власти Сити могли заметить, где терпят поражение.

Пожарная служба также остро нуждалась в централизации. Приходская система быланастолько неэффективной, что страховые компании создавали свои пожарные бригады, которыесрочно выезжали на пожар — и тратили время, чтобы проверить, застраховано ли строение в ихкомпании. И если нет, уезжали. В отдельные годы в Лондоне насчитывалось до 150 приходскихпожарных команд, не считая семнадцати прочих. [172] Страшный пожар на Тули-стрит,случившийся в 1861 году, доказал необходимость сильной единой системы, способнойреагировать на любой вызов из любой части Лондона, однако Столичная пожарная командабыла создана лишь в 1865 году. Чтобы запрячь лошадей и подготовиться к выезду, командетребовалось от трех до семи минут, а экипаж мчался по улицам с бешеной скоростью десятьмиль в час. Однако даже при напряжении всех сил и отсутствии дорожных помех, доблестнымпожарным требовалось около получаса, чтобы прибыть на пожар всего в миле от них.[173]

* * *

В ту пору, когда Лондон был моложе и меньше, чистая питьевая вода была доступналюбому горожанину.[174] Однако к девятнадцатому веку она стала роскошью. Путеводитель 1849года предупреждал приезжих, чтобы они «не пили плохую воду, доставляемую в домашниехранилища из Темзы. Хорошую питьевую воду можно найти в каждом квартале, послав кого-нибудь к роднику или колонке» [175] — в некоторых тропических странах до сих пор пить можнотолько воду из бутылок. Но в позапрошлом веке в родники и колонки, призванные снабжать всехпитьевой водой, вода попадала уже загрязненной нечистотами из выгребных ям, становившихсявсе глубже по мере того, как заполнялись старые. На низком южном берегу Темзы проблемастояла особенно остро. Там местные жители давно перестали пользоваться акведуками,служившими их отцам и делам; из них пили воду только неимущие прохожие, не подозревавшиео ее вредных свойствах.[176]

В 1847 году Эдвин Чедвик указал на огромное значение канализации, сбора мусора иулучшения источников питьевой воды для общественного здравоохранения, последний пункт онпризнал «абсолютно необходимым». Но почему-то ничего так и не было сделано. (Чедвик,блестящий организатор здравоохранения, был бы известен не меньше Брунеля или Базалджетта,если бы не ссорился со всеми, с кем работал, поэтому немногие из его идей были осуществленыпри его жизни.) Помимо местных источников, воду разного качества доставляли восемькоммерческих компаний. Они нередко прокладывали трубы рядом с выгребными ямами и поддорогами. Если те давали течь, то полученная смесь могла оказаться смертельной. [177] Попыткуфильтровать воду предпринимали всего три компании. Восточная лондонская компания поводоснабжению утверждала, что пропускает воду через поля фильтрации в Ли-Бридж (эти полябольше не используются, но сохранились как прекрасный заповедник дикой природы), однако,несмотря на эти утверждения, два клиента обнаружили в своих водопроводных трубах угрей. [178]

Северные пригороды брали воду из Чадуэлла, Ли и Нью-Ривер, которые прежде, чем достичьЛондона в относительно чистом состоянии, протекали через десяток деревень. Южные районыснабжались из заполненной нечистотами Темзы. По словам Мейхью, «мы пьем раствор наших

собственных фекалий».[179]

Эти различия бросаются в глаза при рассмотрении заболеваемости холерой — болезнью,вызванной некачественной водой. Во время страшных эпидемий девятнадцатого века числосмертей от холеры на южном берегу Темзы в три-четыре раза превышало то же число насеверном.[180] В частные дома вода подавалась с перебоями, а по воскресеньям не подаваласьвовсе. Бедняки хранили воду в любых емкостях, которые им удавалось раздобыть, иустанавливали их во дворе, недалеко от отхожего места. Когда вода кончалась, люди шли кближайшей реке или каналу — разумеется, грязным, — туда же выливали ночные горшки. ВСтепни, бедном районе на берегу Темзы, было зарегистрировано 22 случая смерти от холеры —в стольких же ярдах находился канал Риджентс.[181]

Более 17 000 домов вообще не имели водопровода, полагаясь на загрязненные колодцы. Вбеднейших районах Лондона 70 000 домов снабжались водой из колонок — по одной на 20–30домов, — из них три раза в неделю по часу в день текла тонкой струйкой вода. Если выпропускали очередь или же вода кончалась, приходилось идти со своим ведром или кувшином кближайшей колонке, надеясь на удачу. Знакомые сегодня каждому поилки для лошадей, вкоторых теперь растут красивые цветы, были установлены в 1859 году, когда Столичнаяассоциация бесплатного питья (впоследствии известная как Столичная ассоциация питьевыхфонтанов и поилок для скота) в интересах движения за трезвость начала снабжать чистой водойнеимущие классы и направлявшихся на рынок животных.[182]

Средний класс мог позволить себе хранить воду в специальных резервуарах, но даже ихнередко оставляли открытыми и, следовательно, подверженными загрязнению. Во многихчастных домах помимо водопровода имелись колодцы. В доме Карлейля в Челси под кухнейнаходился колодец с насосом, им продолжали пользоваться и после того, как в 1852 году тудабыл проведен водопровод.[183] Обычно вода поступала по трубам в подвал или на первый этаж —«низкое обслуживание», — однако, заплатив на 50 % больше стандартной цены, вы получали«высокое обслуживание»; вода по-прежнему поступала с перебоями, но на высоту 13 футов, тоесть в спальню на втором этаже. «Высокое обслуживание» требовало прокладки специальныхтруб, поэтому им пользовались редко. Чарльз Диккенс был одним из тех клиентов КомпанииНью-Ривер, которые его установили (3 % от общего числа), в 1855 году он писал из своего домана Тависток-сквер: «Воды, которую я получаю, нередко бывает до смешного мало, и… хотя яплачу дополнительную плату за ванну, в понедельник утром я остаюсь таким сухим, как если быКомпании Нью-Ривер не существовало вовсе — о чем я иногда страстно мечтаю». [184]

Неотложную потребность улучшить водоснабжение Лондона признавали все, за исключениемакционеров чрезвычайно доходных компаний по водоснабжению. Эти компаниипросуществовали до 1902 года, когда новое Столичное управление водными ресурсами выкупилоих за сорок миллионов фунтов стерлингов.[185] Только с 1904 года вода начала подаватьсябесперебойно. Прежние законы, требовавшие от компаний постоянной подачи воды, былослишком легко обойти.

Еще одной сферой, где новому централизованному органу пришлось уступить частныминтересам, было газоснабжение. Около двадцати компаний, среди которых ведущее положениезанимала Лондонская компания по газовому освещению и коксу, поделили рынок между собойи отражали любые попытки правительства контролировать их деятельность; только в Ситивластям удалось проявить силу и получить контроль над ценой и качеством газа, которыйпоставляли компании. Домашнее потребление газа росло, но главной областью его применениябыло общественное освещение улиц. Многие улицы и мосты освещались газом, которыйЛондонская компания по газовому освещению и коксу поставляла с 1812 года. «Едва опускается

вечер, фонарщик со своей легкой лестницей деловито снует от столба к столбу и зажигаетогонь».[186] В 1846 году последняя масляная лампа на Гровенор-сквер была заменена газовой.[187]

* * *

Отходы викторианского дома, возможно, не состояли главным образом из упаковки, каксейчас, но все же угрожающе росли. Помимо золы и угольной пыли из открытых каминов тудавходили овощные очистки, кости, тряпье и бумага, выметаемый мусор, испорченная пища исломанная мебель. Теоретически все это должны были убирать местные приходские служащие иутилизировать безопасным для здоровья способом. На деле же в бедных, густо населенныхрайонах Ист-Энда этого не делали, и «бедняки не осмеливались избавиться от груды мусора,оскорблявшей зрение и обоняние, боясь наказания за нарушение контракта с тем, кто был обязанее вывезти, пусть и не сразу».[188] По идее вывоз мусора должен был производиться бесплатно,но если вы хотели, чтобы его убрали поскорее, нелишне было напомнить о себе мусорщикам спомощью чаевых.[189] Они бродили по улицам Лондона парами, катя перед собой тележку свысокими бортами и выкрикивая: «мусор, ой-е!». Свои тележки они везли на одну из мусорныхсвалок, разбросанных по Лондону и окрестностям.

Мусорные свалки были довольно крупными предприятиями, на которых работало до 150человек. «Некоторое время назад, — писал Мейхью в 1862 году, — недалеко от Грейс-инн-лейнимелась огромная мусорная свалка ценой в 20 000 фунтов стерлингов, но тогда за челдронмусора можно было выручить от 15 шиллингов до 1 фунта». В 1848 году в Спрингфилде рядом сработным домом располагалась свалка бытовых отходов и нечистот, гора фекалий величиной сдовольно большой дом и искусственный пруд, в который сливалось содержимое выгребных ям.Все это сохло на открытом воздухе и часто перемешивалось, чтобы «фабрика органическихудобрений» могла вырабатывать превосходные брикеты и продавать их фермерам и садовникампо 4–5 шиллингов за тележку. [190] Еще одна мусорная свалка, «зловонные горы бытового мусора,дорожной грязи, падали и отбросов», находилась в Бетнал-Грине, пока в 1856 году баронессаБердетт Куттс не приказала ее убрать, чтобы построить там ряд образцовых домов.[191]

Нередко на мусорной свалке трудилась целая семья. Глава семейства привозил мусор втележке, сыновья относили его матери, сгружали рядом с ее огромным проволочным ситом исортировали: тряпье и кости шли на производство удобрений и бумаги, уголь и зола — накирпичи, старая обувь годилась для красилен, [192] а пищевые отходы для животноводства. [193]

Иногда работали вместе и женщины. Автор необыкновенных дневников Манби, питавшийнеподдельный интерес к трудящимся женщинам, описал «группы мусорщиц», возвращавшихся сПаддингтона, где в 1860 году была мусорная свалка. «Одна из них, широкоплечая, в толстомкоричневом пальто, несла на спине мешок с трофеями — всякий хлам, собранный насвалке».[194] Пять лет спустя он увидел их опять в Кенсингтонском саду, где «томныекрасавицы… лениво возлежали в своих ландо в облаках бело-розовых кружев… а компаниядюжих оборванных девиц металась под колесами экипажей, стараясь спасти свои конечности имешки с золой».

Занятие мусорщика было прибыльным. И к тому же, уважаемым. Мусорщик Додд (прототипБоффина из романа Диккенса «Наш общий друг») имел обыкновение ежегодно устраиватьчаепитие, на котором мусорщицы «нередко выглядели очаровательно», а мусорщики «в чистыхблузах с лентами и цветами напоминали образцовых землепашцев».[195] Мусорщики получалихорошее жалованье: более 10 шиллингов в неделю и вдвое больше, если по ночам чистили

выгребные ямы. Профессия передавалась по наследству. Ее представители подчас хвастливозаявляли, что они «потомственные мусорщики».

* * *

Еще одной примечательной чертой викторианского Лондона был туман, так называемый«гороховый суп». Хороший гороховый суп возбуждает аппетит. Лондонский «гороховый суп»был густым, желтым и зловонным. Принятый в 1956 году закон о чистом воздухе положил конецугольным каминам, извергавшим из каждого дымохода сернистый дым; на смену им пришли газ,электричество и центральное отопление, так что сегодня трудно себе представить, насколькогрязным был лондонский воздух. В 1855 году Натаниел Готорн заметил, что собор Св. Павла «загоды почернел от дыма, хотя кое-где просвечивает белизна». Туман показался ему «скореепродуктом перегонки грязи… Мрак был таким густым, что все витрины освещались газом».[196]

Другой приезжий, Ипполит Тэн, заметил, что «воздух наполнен желтым густым туманом… всетрещины дворца, который называют Сомерсет-хаус, черны, портики покрыты сажей… даже впарках туман, пропитанный дымом, оставил следы на зелени… на фасаде Британского музеярезьба на колоннах забита жирной грязью».[197] Житель Савил-роу отметил, что «в началесентября Лондон не гаков, как в остальное время. Воздух чист, нет дыма, потому что все дома [вфешенебельном Вест-Энде] закрыты. С Пиккадилли виден Хрустальный дворец в Сиднеме».[198]

* * *

Викторианская почтовая служба способна привести нас в трепет. Теперь мы рады, если ввыходные дни нам хоть когда-нибудь доставят почту. Тогда же выемка писем в местныхотделениях и почтовых ящиках производилась десять раз в день, начиная с девяти утра. Доставкакорреспонденции в пределах центральной части Лондона, как обещалось, занимала полторачаса, а в радиусе двенадцати миль от Чаринг-Кросса — три.[199] В середине викторианскойэпохи жители Лондона в течение дня могли рассчитывать на двенадцать выемок, по однойкаждый час.[200]

Письмоносец (слово «почтальон» появилось позже) был облачен в роскошный красныймундир и черный цилиндр.[201] Начиная с 1840 года ему не нужно было, вручая письма адресату,брать с него плату: так как доставка была уже оплачена, он просто просовывал письма вспециальную дверную щель. Предварительная оплата производилась с помощью покупкикрошечного кусочка проштемпелеванной бумаги, которую отрезали от листа ножницами; позже,в 1853 году, была изобретена перфорация, и марку начали приклеивать к письму или конверту.Конверты постепенно вытесняли старомодный способ складывать письмо, но некоторыебережливые корреспонденты по-прежнему экономили бумагу — писали под прямым угломповерх уже написанного, так что разобрать текст письма было почти невозможно. Говорят,стоячие почтовые ящики изобрел Энтони Троллоп, служивший на почте в 1855 году, когда наФлит-стрит появился первый подобный ящик.

С приближением шести вечера, последнего срока отправки почты в провинцию, главныйпочтамт на Сент-Мартинз-ле-Гранд являл собой красочное зрелище. Одно окошкопредназначалось для газет, которые либо забрасывали внутрь, в большой ящик, либо передавалицелыми пачками. Тем временем «клерки и ученики мчатся, запыхавшись, с корзинами или

разноцветными мешками для писем» к другим окошкам и ящикам. За пять секунд до закрытия«стоящий у ящика почтальон в красном мундире возглашает: „Господа, время истекло!“ …всестараются высвободить правую руку для броска, и через секунду сотни писем взлетают в воздухи падают, будто осенние листья, на дно ящика… С шестым ударом крышка ящика со стукомзахлопывается, ящик проплывает перед окном для газет… и толпа зрителей… испустив вздох,расходится».[202]

В 1860-х здание Саутуоркской ратуши, где располагался почтамт, снесли. В его подвалахбыли обнаружены ящики окаменевших плампудингов, отосланных войскам во времясевастопольской осады 1854–1855 годов.[203] Они, несомненно, порадовали бы солдат. Можем лимы говорить в данном случае о просроченной доставке?

Глава 7 Нищета и бедность

Мейхью — дети-нищие — попрошайки — «сборщики костей, тряпичники и сборщикисобачьего помета» — беспризорники и прочие — продажа товаров и услуг — жители

трущоб — подоконные ящики для растений — кухни Сойера — дешевые меблированныекомнаты — работный дом — «Гигантская школа» — проверка на пригодность к работе

«Труженики и бедняки Лондона»[204] Мейхью — это единственный в своем роде источникинформации о том, каким образом выживали очень бедные люди. Ознакомившись с ним,современные читатели обычно реагируют фразой: «Я бы так не сумел». Если нет других помет,информация в этой главе почерпнута из книги Мейхью. В ней отсутствует, что я заметила несразу, число тех, кто не выжил. За каждым выжившим стоит серая тень.

«Громадная столица заключала в себе целое поселение безнадежно бедных». [205] В 1820году Общество, предоставлявшее ночлег бездомным, открыло приют на Уайткросс-стрит,неподалеку от Барбикана, для более чем шестисот «несчастных нищих»: мужчин, женщин идетей. Им предоставлялось место для спанья на полу, отделенное от других низкойперегородкой, соломенный тюфяк в непромокаемом чехле — во всяком случае, сухой, — тепло,обязательное мытье и 8 унций хлеба. Лондонцы могли оставаться там только три ночи,приезжие — неделю, чтобы иметь возможность освоиться. Многие из приезжих былииностранцами. С наступлением темноты у дверей в ожидании, когда их впустят, толпилисьлюди «с босыми, посиневшими от холода ногами». Их осматривал врач, осмотр тяжелыхбольных происходил позже.[206] «Плач голодных, дрожащих детей и ссоры мужчин, дерущихся запостель и фунт черствого хлеба, преследуют человека всю жизнь… это беднейшие люди в этомбогатейшем из городов мира».

Если же ночлежка была полна, или бедняк просто не знал о существовании приюта, или немог найти его, или предпочитал свободу, что тогда? Он мог просить подаяния или красть испать на улице. Если его замечала полиция, ему грозила тюрьма, но это зависело от степениэнтузиазма, с какой местная полиция относилась к закону. Спать в каком-нибудь из лондонскихпарков было преступлением, но так поступали сотни людей. В тюрьме в Тотхилл-филдс,восточнее вокзала Виктории, содержались мальчики, большинство из них было посажено на двенедели за кражу товаров стоимостью менее 6 пенсов.

Это учреждение именовалось Исправительным домом, но в действительностипредставляло собой просто подготовительную криминальную школу… здесь мыобнаруживаем шестилеток, считающихся преступниками… тюрьма… на самом делестановилась убежищем и домом для многих из них… сделать так, чтобы наши тюрьмыопустели, можно только одним способом — уделяя внимание бездомным детямстраны.[207]

Один из писателей того времени утверждает, что в Лондоне было 100 000 нищих детей.[208]

Как любое круглое число, это вызывает подозрения; наверняка можно сказать только одно: ихбыло очень много. В Бетнал-Грине, в Ист-Энде «у каждого было много детей. Некоторыеродители были слишком бедны, чтобы пускать их на улицу играть, потому что у них не хватало

одежды, чтобы всех одеть. У одной матери дети, оставшись одни, выходили на улицу,завернувшись в куски мешковины».[209] Зачастую родители были в тюрьме, или в работном доме,или умерли. Часто детей «отдавали на воспитание», чтобы за ними присматривали, пока матьработает, — как правило, у ребенка был только один из родителей, который не хотел или не могсмотреть за ребенком. Одна мать зарабатывала 6 шиллингов 3 пенса в неделю, делая бумажныепакеты. Она платила 4 шиллинга 6 пенсов другой женщине, которая смотрела за ее младенцем,но «няня» напилась, ребенок простудился и умер. В дешевых газетах печатались объявления:«воспитательница детей ищет клиентов». За плату в 12–20 фунтов — как правило,украденных, — родители могли избавиться от какой бы то ни было ответственности за своепотомство:

Усыновление: Неплохая возможность для желающих обеспечить своему ребенкулюбого пола прочный и уютный дом. У поместивших объявление нет своих детей, иони собираются уехать в Америку. Плата 15 фунтов…

Или:

Требуется питомец или ребенок на усыновление. Поместившая объявление —вдова, с собственной небольшой семьей и скромным содержанием за счет друзей еепокойного мужа, (72) охотно возьмет на себя заботу о ребенке. Возраст не имеетзначения. Если ребенок болен [курсив мой], о нем будут по-матерински заботиться.Условия: 15 шиллингов в месяц или, при усыновлении, если ребенку меньше двухмесяцев, небольшая сумма в 12 фунтов.

Родители освобождались от своего бремени, «усыновители» получали свои 12 фунтов, отребенка избавлялись, как только видели, что все спокойно, — не всегда с помощью убийства,поскольку могли возникнуть неудобные вопросы, его просто оставляли в какой-нибудьнезнакомой части Лондона.[210] Тот, кто находил его, мог взять на себя — или не взять — заботуо нем, но к тому времени, как ребенку исполнялось шесть, он сам зарабатывал себе на жизнь, иего оставляли на произвол судьбы.

Существовала огромная армия нищих, каждый со своей душераздирающей историей, умногих настоящая или сфабрикованная инвалидность. Нищенке мог весьма пригодитьсямладенец или начинающий ходить ребенок, она получала более щедрое подаяние, если на еепопечении якобы был ребенок — даже если его возвращали матери или бросали после того, какзавершался день. «Ветеранам» Крымской войны (1853–1856) подавали неплохо. «Крымскаявойна была для многих недурным предлогом мошенничества, но к 1862 году потерялановизну».[211] Мейхью спросил одного нищего, неужели он не может найти более прибыльнуючестную работу, и получил ответ: «Да, сэр, могу, но ходить на бульвар страшно привыкаешь».Нищий, выбравший жизнь бывшего моряка, должен был придерживаться моряцких привычек,скажем, не забывать, что «настоящий моряк не плюет против ветра, просто не может».Существовали целые полчища нищих-иностранцев: французов, поляков, «индусов» и негров. Но«Общество изучения нищенства» постепенно уменьшило число якобы больных нищих. Длянастоящих слепых делалось исключение: им разрешалось «сидеть на ступенях у входа или насходах моста, и полиция не должна была их беспокоить. Было бы бессердечной жестокостьюотправлять их в работный дом, где нет условий для их особого физического недостатка».

Как можно сводить концы с концами на лондонских улицах, вовсе не имея денег? Мейхьюполагал, что в Лондоне существовало около тысячи «сборщиков костей, тряпичников и

сборщиков собачьего помета». Сбор костей или тряпок, валявшихся на улицах, требовалпроворства, но у того, кто подбирал собачий помет, конкурентов было немного. Красильщики вБердмондси покупали помет по 8-10 пенсов за ведро в зависимости от его состояния, но чтобынаполнить ведро, нужно было поработать целый день или больше; между тем, чтобы сохранитьсобранное, ведро нужно было брать с собой туда, где живешь. Неплохим сбором можно былосчитать восемь ведер в неделю. Голубиный помет тоже стоило собирать, чтобы продатькрасильщикам. Окурки сигар можно было превратить в нечто пригодное для курения и продать.

Уличные мальчишки бродили по колено в речном иле — вспомните о ярко-красныхчервячках в иле на отмелях. Если кто-то наступал на кусок стекла или металла, сепсис былнеминуем. (На этом месте я в первый раз увидела тени за персонажами Мейхью.) Но вхолодном, скользком, ядовитом иле Темзы копались все, от шестилетних мальчишек до старух,ради случайного куска угля, медного гвоздя, куска ржавого железа и веревки или кости.Неудивительно, что уличный мальчишка предпочитал тюрьму, где получал еду, одежду ипостель без всяких забот. В хорошем районе метельщики улиц могли зарабатывать до 7шиллингов в неделю, но эта работа была сезонной (в светский сезон заработок был выше), приэтом метельщику каждый месяц приходилось покупать за 3 пенса новую метлу. Однавосьмидесятилетняя женщина неплохо существовала на подаяния «людей, которые идут наработу в 6 или в 7 утра и дают мне полпенни или пенни», — но она получала также по 2шиллинга в неделю от своего прихода. Детям лет пяти время от времени удавалось заработатьпенни, сбегав с поручением или подержав лошадь, или отнеся пакет, особенно с пристани илижелезнодорожной станции, или кувыркаясь ради забавы пассажиров омнибуса во времятранспортного затора, или стараясь стать полезными в преступном мире.

На работу в доках нанимали только поденных рабочих и платили им жалкие 3 пенса в час,причем «талонами», не наличными, — и при этом часто обсчитывали.[212] Разнорабочие моглинадеяться заработать около фунта в неделю, если была работа. В конце 1840-х годов их рядыпополнились ирландцами, оставившими охваченные голодом родные места. В 1845 году принцАльберт предвидел кризис, «когда постройка бесчисленных железных дорог, которая ведетсясейчас, будет завершена… это сразу оставит без работы громадную армию рабочих». [213] Ксчастью, все время возникали новые технические проекты, такие, как доки, подземная железнаядорога и огромная канализационная система Базалджетта, нуждающиеся в рабочих. Но длясколько-нибудь приличной жизни одного фунта в неделю было недостаточно. Неудивительно,что именно ирландцы, единственные среди бедняков, находили работный дом вполнеприемлемым.

Существовало бесчисленное множество способов заработать себе на скудное пропитаниепродажей товаров или услуг. Немецкие оркестры, итальянские оперные певцы и шарманщики собезьянками негромко трубили в трубы или хрипло кричали, бродя по городу, но при этомзарабатывали немного. Существовали уличные продавцы баллад и рассказов об «ужасныхварварских убийствах». Один из моих любимцев это человек, которому пришло в голову, стоярядом с грязным книжным магазинчиком, продавать запечатанные конверты… но когданетерпеливый покупатель открывал конверт, в нем оказывались старые брошюры. Вот один изперсонажей Мейхью, «девочка с водяным крессом», приблизительно восьмилетняя,«совершенно утратившая все присущие детству черты»:

Я хожу по улицам с водяным крессом, выкрикивая: «Четыре пучка за пенни,водяной кресс»… Я на улице уже около двенадцати месяцев… я ходила в школу…мама забрала меня, потому что учитель меня побил… Кресс сейчас плохой, я неходила с ним три дня. Сейчас так холодно, что его не покупают… кроме того, на

рынке теперь не продают горсть за полпенни — цены подняли до пенни или двух.Летом его очень много… но тогда мне нужно быть на рынке в Фаррингдоне междучетырьмя и пятью, иначе мне не достанется никакого кресса, потому что все —особенно ирландцы — торгуют им, и он очень быстро распродается… Нет, люди наулицах никогда меня не жалеют — кроме одного джентльмена, он сказал: «что тыделаешь на улице так рано утром?»

Но он ничего мне не дал, а просто ушел… Очень холодно, пока зима не наступиткак следует, — особенно вставать по утрам. Я встаю в темноте при свете фонаря водворе… Я терплю холод — приходится; я прячу руки под шаль, они болят, когдадержишь кресс, особенно когда мы моем его у насоса. Нет, я никогда не видела, чтобыдети плакали — какой в этом толк. Иногда я зарабатываю очень много денег.Однажды я принесла домой 1 шиллинг 6 пенсов, а кресс стоил 6 пенсов; но мне нечасто везет.

* * *

Перенаселенные трущобы были позором: городские власти относились к ним с большимнеодобрением, поэтому через самые отвратительные трущобы были проложены дороги, аперенаселенные ветхие дома уничтожены. Это не помогло, поскольку у обитателей трущоб, какправило, не было другого выхода, кроме как перебраться куда-то поблизости, от чего соседнийрайон делался еще более перенаселенным. «Согласно проектам железных дорог БольшогоЛондона, относящимся к 1861 году, требовалось разрушить 1000 домов в самых бедных районахи переселить более 20 000 человек».[214] Снять комнату в трущобах можно было за 2–3 шиллингав неделю. В комнате могла жить целая семья, все спали вповалку на полу, или пятеро-шестеровзрослых на одной кровати, а дети в ряд у ее изножья.

Водопровода и канализации не было. «На целые дворы и проулки приходится всего одинватерклозет, к тому же в таком состоянии, что к нему нельзя подойти». В 1835 году былаоснована Миссия лондонского Сити. Один из ее миссионеров, из биографии которого взятследующий фрагмент, пишет: «было множество клопов, блох и прочих паразитов… во времясвоих вечерних посещений я иногда замечал, как клопы ползут по моей одежде и шляпе…зловоние иногда бывало настолько невыносимым, что вынуждало меня уходить». [215] Тамслучалось множество ужасных историй. Вот одна из них, взятая из официального доклада: «Яобнаружил [комнату], где жили мужчина, две женщины и двое детей, там было еще тело беднойдевушки, умершей в родах несколько дней назад. Тело лежало на полу без савана и безгроба».[216] Но даже там, «в некоторых из этих омерзительных дворов обитатели оставалисьверны безыскусной любви к цветам, и на множестве уродливых наружных подоконников былосооружено подобие садовой ограды с миниатюрной изгородью и калиткой». [217] А в одном изсамых плохих районов, Уайтчепеле, существовали общественные бани и прачечные, там за 6пенсов можно было получить «теплую ванну первого класса» или «теплую ванну второгокласса» за 2 пенса — большинство предпочитало именно ее — и «холодную ванну второгокласса» за пенни.[218]

В этих жутких комнатах невозможно было что-либо приготовить, поэтому бедняки должныбыли покупать у уличных торговцев готовую еду, пудинги или пироги, или еду, которая нетребовала готовки, устриц и других моллюсков, креветок и водяной кресс. Горячая печенаякартофелина стоила полпенни. Иногда бедным перепадали крохи со стола богачей. Нужно было

иметь талон, чтобы получить свою долю оставшейся несъеденной еды из Букингемского дворца,а старшины Линкольнз-Инн продавали остатки своих адвокатских обедов среднему классу,который торговал ими в розницу, от 4 до 8 пенсов за фунт. Двухпенсовик давал возможностьнеплохо поесть. Наверное, кухни Алексиса Сойера спасли не одну жизнь. Кухня в Спитлфилдсекормила 350 детей, другая, на Лейстер-сквер, кормила 200–300 человек, а на Фаррингдон-стритпоразительное количество — 8000–10000 человек ежедневно. Они получали только хлеб и суп,но суп был горячий, питательный и, несомненно, вкусный. В 1852 году Сойер далрождественский обед для 22 000 бедняков, с 9000 фунтами мяса, двадцатью жареными гусями,5000 фунтами плампудинга, разнообразными пирогами, весившими от 10 до 30 фунтов,«гигантским» пирогом, весившим 60 фунтов, и целым быком, поджаренным на газу, а во времяобеда оркестр играл вальсы и польки. Что за человек![219]

«Ночлежки» были постыдным фактом, даже после принятия в 1851 году Закона оночлежных домах, пытавшегося ввести минимальные гигиенические стандарты. Некоторые изних, безусловно, представлявшие собой исключение, отличались благопристойностью, там быличитальни, снабженные газетами, прачечная и место для сушки белья, но большинство ночлежекбыли невероятно грязны и полны вшей и клопов. «Очень часто посреди комнаты, которуюпосещали как мужчины, так и женщины, стояло ведро… Некоторые из ночлежек представлялисобой бордели самого худшего толка, а некоторые можно даже назвать борделями для детей…несколько новых ночлежек, около полудюжины, открыты только что, в ожидании большогонаплыва „путешественников“ и бродяг к открытию Всемирной выставки». Ночлег стоил от 2 до3 пенсов. Обычно каждый готовил сам себе, на открытом огне в общей кухне из тех объедков,которые ему удалось выпросить или купить в течение дня. Рыбу можно было получить даромили за бесценок в конце дня на Биллингсгейте или других рынках, потому что на следующийдень она уже не годилась для продажи. Мейхью утверждал, что в ночлежках постоянно живутболее 10 000 человек. Некоторые из владельцев ловко манипулировали системой. Они входили вприходский совет и в этом качестве рекомендовали, чтобы их жильцам выдавали пособие длянеимущих, — которое, несомненно, присваивали до того, как несчастный жилец успевал к немуприкоснуться, — и в районные советы, где им удавалось свести к минимуму определенныезаконом работы по приведению ночлежек в соответствие необходимым стандартам. Некоторыевладельцы имели до 30 ночлежек и на доходы от них спокойно жили в пригородах.[220]

* * *

Но у бездомных была какая-то свобода. Попасть в работный дом [221] означало расстаться ссамоуважением и потерять семейные связи. Это внушало невообразимый ужас. Согласно законуо бедных 1601 года, на смену монастырской благотворительности, пришли приходскиебогадельни. Но вдруг он показался господствующей верхушке слишком мягким, и положениедолжно было измениться. Бедным не следовало разрешать и дальше быть нахлебниками болеебогатых соседей. В 1834 году закон изменился коренным образом. Каждый приход обязан былзавести работный дом. Иногда приходы объединяли свои средства и устраивали Общийработный дом. Теперь старый человек или калека, нуждавшийся всего лишь в небольшойпомощи, не мог оставаться жить в собственном доме, получая «пособие для неимущих» отприхода. Супругам, прожившим не один десяток лет вместе, приходилось идти в работный дом,где их разлучали, определяя в отделение для «мужчин-нищих» и «женщин-нищих». Детей у нихзабирали. Братья могли никогда больше не увидеть своих сестер. Таковы были порядки в

работном доме.Но все же… как часто случается, закон расходился с практикой. Пособие для неимущих

продолжали выдавать. В 1861 году в работном доме в Марилебоне, например, 2039 человекполучили пособие на содержание и 3332 пособие для неимущих.[222]

Условия в работном доме были суровыми. Журналисты стремились публиковатьсенсационные факты о жизни в работном доме, но достоверных рассказов из первых рук былоочень мало. Один мальчик мирно жил в комнате в Вулидже со своей семьей: сестрой,родителями, дядей и тетей и бабушкой с дедушкой до своих семи лет. Затем его мир рухнул.Мать умерла, отец скрылся, дядя и тетя исчезли. Мальчик с сестрой оказались в Общемработном доме на другом конце Лондона. Мальчик не выносил этой жизни и бывал не раз бит засвою мятежность. Его учил портновскому делу — частый выбор в работных домах — учитель-садист, который избивал его дважды в день, а однажды ударил так, что тот потерял сознание. Втечение месяца он не виделся с сестрой, потом они изредка встречались, пока она не заболела ине умерла. Бабушка до самой своей смерти как-то ухитрялась ежемесячно в приемный деньдобираться в работный дом из Вулиджа. Мальчик остался совсем один. Еды было«недостаточно»: куски хлеба в миске с разведенным молоком на завтрак, иногда на обед мясо стремя картофелинами, зачастую гнилыми, 4 унции хлеба с маслом и полпинты разведенногомолока на ужин. «Полная невозможность уйти и страшная уверенность в том, что я буду битпалкой за дурное поведение, наполняли меня ужасом».

Однако неукротимый дух мальчика выдержал испытания, и он сумел стать учителем. «Ябыл благодарен за многое… Мне было 14, я умел читать, писать и очень хорошо считать… какстароста я получал 2 пенса в неделю, как старший староста — 4 пенса». Его перевели в Школуцентрального района Лондона для бедных детей, в которой было около 1000 учеников. Она былаизвестна как «Гигантская школа». Там мальчик «совершенно избавился от нищеты». Когда емувпервые разрешили пойти на прогулку одному, он был испуган. «Не думаю, что кто-нибудь,кроме тех, кто пережил то же самое, может вполне почувствовать эмоции мальчика изработного дома, которого впервые выпустили на улицу одного». [223] Хотя «во многих случаяхребенок происходил из нищих не в одном поколении», ему давали таким образом шанс войти вреспектабельный средний класс как учителю.[224] (Эта школа закрылась в 1933 году. Самымизвестным ее учеником был Чарли Чаплин.)

Еще один рассказ очевидца — доктора, служившего в работном доме на Стрэнде. На«Библиотечной карте» Стэнфорда этот работный дом отмечен к западу от Тоттнем-Корт-роуд,рядом с Чарлот-стрит.[225] Брат доктора Роджерса описывает, как тому «приходилось иметь делос отвратительными членами лондонского церковного совета [приходские чиновники,отвечающие за повышение платы, которую бедняки должны были платить за содержание вработном доме]… и с чиновниками Совета закона о бедных, решительно стремящимисяизбежать любой ответственности». Доктор Роджерс был назначен начальником медицинскойслужбы работного дома в 1856 году за щедрую плату в 50 фунтов, и должен был «обеспечиватьлюбую врачебную деятельность». Я опишу медицинские аспекты этого времени в главе оздоровье, но вот его рассказ о самом здании. Это было

квадратное четырехэтажное здание, выходившее фасадом на улицу, с двумяфлигелями по бокам. На другой стороне неровно вымощенного двора находилосьдвухэтажное здание с односкатной крышей… дневное и круглосуточное отделение длянемощных женщин… навесы с каждой стороны для приема работоспособных мужчини женщин…. во дворе, двухэтажное здание… для приема обычных бедняков, мужчин и

женщин…

Где-то в этом большом комплексе размещались плотницкая мастерская, покойницкая,мастерская жестянщика и кузница. Отделение для мужчин, страдающих «эпилепсией ислабоумием», находилось над обычным мужским отделением, а женское было втиснуто междузалом заседаний и родильным отделением. Палата для новорожденных была «сырая, скверная ипереполненная — смерть освобождала этих молодых женщин от их незаконного потомства».Здесь всегда жило не менее 500 человек. Когда доктор Роджерс только что получил назначение,надзирателем работного дома был человек «настолько необразованный, что с трудом могнаписать свою фамилию». После его увольнения дела работного дома начали поправляться.

Ипполит Тэн, посетив работный дом Сент-Льюк на Сити-роуд в 1859 или 1862 году, увиделпримерно то же разнообразие зданий, служивших для тех же разнообразных целей, но менеегнетущую обстановку.[226] На «Библиотечной карте» Стэнфорда видно, что это большое здание.

Здесь было 500–600 обитателей: старики, покинутые или нуждающиеся в помощидети, безработные мужчины и женщины. Работный дом также выдает пособиенеимущим, живущим самостоятельно, и обеспечивает содержание обитателей дома; вэту неделю помощь была оказана 1011 людям. Содержание одного обитателясоставляет 3–4 шиллинга в неделю… все помещения достаточно чистые иудовлетворяют правилам гигиены, но у меня такое впечатление, что другие работныедома выглядят гораздо менее приятно. Дети пели — сбиваясь с мелодии, — новыглядели вполне здоровыми… еда и готовка кажутся недурны… Общие комнатыпросторны, в каждой есть камин. Лежат несколько книг, которые можно читать…одна трогательная деталь: на столе стоит букет свежих цветов.

В приходе Сент-Мартин-ин-де-Филдс был свой работный дом, сразу за Национальнойгалереей. Племянница Гладстона, леди Кавендиш, регулярно посещала его, когда бывала вЛондоне. «Вид лазарета, безусловно, развеивает все романтические представления об уходе забольными; все настолько непривлекательно и бедно, а некоторые из бедных старичков выглядятдовольно отталкивающе». Ее визиты, безусловно, ободряли «бедных старичков»: однажды онапринесла «целую охапку полевых ромашек и клевера для моих бедных старичков из работногодома», — хотя те, возможно, предпочли бы получить в подарок розы и гвоздики, потому чтополевые ромашки недолго стоят в воде. В ее дневнике запись: «Старики были очарованы».Годом позже она добавила к своим добрым деяниям посещения работного дома в приходе Сент-Джордж в Ист-Энде. Там была «райская свежесть, порядок и уют по сравнению с Сент-Мартином. Мне пришлось опекать одного дряхлого старичка, которому понравились мятныеледенцы» и, безусловно, общество такой красивой и веселой собеседницы. Но жестокость этойсреды иногда ошеломляла ее. «Неправильно и отвратительно, что бедным людям приходитсяумирать посреди переполненной палаты, и вокруг кровати нет даже занавесок».[227]

Чтобы претендовать на пособие, нужно было, прежде чем вопрос будет рассматриваться,продемонстрировать свою принадлежность приходу. [228] Затем устанавливалась пригодностьчеловека для работы. Тех, кто, по мнению чиновничества мог работать, посылали работать.Семидесятилетней белошвейке, у которой ослабло зрение, было отказано в помещении вработный дом, потому что она была «еще достаточно молода, чтобы работать». [229] В качествеальтернативы таким людям предлагали работу в обычных отделениях того же работного дома.Излюбленной работой, на которую начальство отправляло и бедняков-мужчин, и заключенных,приговоренных к каторжным работам, было дробление камня. Работный дом Сент-Мэри в

Излингтоне посылал своих трудоспособных мужчин работать под навесом, не защищавшим ниот солнечной жары, ни от зимних морозов, разбивать глыбы гранита на брусчатку для мощениядорог, бок о бок с каторжниками. Заключенные со стажем могли зарабатывать до 9 пенсов вдень, но бедняки, ослабевшие от истощения, срок содержания которых в работном доме былнедолгим, и те, которые, наверное, никогда не держали в руках никакого инструмента, кромепера, неловко и беспомощно били молотом, к тому же «изо всех сил отстаивали свое правосохранять… эти приметы приличной жизни — цилиндр и черный сюртук», пусть и весьмаизношенные.[230] В Сент-Льюке около 100 бедняков использовались для щипания пакли. Имприходилось распутывать старые канаты, превращая их в кучи пакли, чтобы конопатить судна. Вработном доме в Сент-Марилебоне занимались и дроблением камня, и щипанием пакли. За этобедняки не получали платы, только хлебный паек: 4 фунта в неделю на женатого человека и ещепо двухфунтовой буханке на каждого ребенка. При маломальском везении он мог продать частьхлеба, чтобы купить что-то необходимое. А в Вестминстерском Общем работном доме каждогобродягу, обратившегося в обычное отделение, принимали в любое время дня и ночи, выдавалиему 6 унций хлеба и унцию сыра, предоставляли спальное место на настиле, застеленномсоломой, и давали два-три пледа, которые ежедневно подвергались окуриванию. Когда ониуходили, зимой в восемь часов утра, а летом в семь, им давали еще хлеба и сыра. Работать нетребовалось. Это показывает, как приходы и Союз, несмотря на законы, продолжалидействовать каждый на свой лад, щедро или скупо.

Хотя работные дома и вызывали ненависть, тем не менее, они представляли собой попыткуразрешить постоянную проблему бедности в Лондоне, и это, хотя и неохотно, признавалосьтеми, кто в них нуждался. Суровой зимой 1860–1861 годов, когда наружные работы настроительстве зданий, в доках и на верфях прекратились, «нищета и бедствия… в особенностисреди рабочих Ист-Энда, были действительно ужасны. Целыми днями люди тысячамитолпились у входов в различные работные дома и союзы, стремясь получить пособие». [231]

Слепая вера в то, что власти могут для них что-то сделать, была трогательна. Это был тот жесамый порыв, который вел толпы к полицейским участкам, где магистрат всегда мог найтинемного денег из кружки для сбора в пользу бедных, если случай того заслуживал. «Повозможности рассматривался каждый случай», но иногда «рассмотрение» сводилось к тому, чтоосматривали руки; достойными считались только «рабочие» руки. 17 января 1861 года 2000людей часами ждали на холоде у полицейского участка Темзы. Через два дня толпа удвоилась.По мере того, как погода улучшалась, и снова можно было найти работу, люди постепенно безсуматохи уходили.[232]

Более двух миллионов фунтов ежегодно тратилось на благотворительность в попыткахоказать помощь столичным беднякам, но «нищета, нужда и страдание быстро росли…следование Закону о бедных было столь же неуспешно, как и частная благотворительность… с1851 года только в Лондоне расходы на пособия возросли вдвое [в 1861], с 695 000 фунтов до1 317 000». Еженедельные расходы на еду на одного обитателя работного дома возросли с 2шиллингов 9 пенсов в 1853 году до 4 шиллингов 11 пенсов в 1868 году. [233] Пройдет не однодесятилетие, прежде чем пособие по бедности станут рассматривать как национальный долг,финансируемый за счет государственных налогов.

Глава 8 Рабочий класс

Расходы рабочего — уличные торговцы — фастфуд — молочницы — живодерни —пивоварение — очистка сахара — уличный транспорт — Кьюбитт — кожевенная

промышленность — шляпная фабрика Кристис — кораблестроение — праздники —профсоюзы — общества взаимопомощи — Сэмюэл Смайлс

Викторианцы любили четко разделять социальные классы. Рабочий класс делился на трипрослойки, нижнюю составлял «рабочий люд», или разнорабочие, затем шли «мастеровые», авыше их стояли «квалифицированные рабочие».[234] Но сама лондонская жизнь не была такчетко разграничена. Так, в 42 домах на Брод-стрит в Сохо в 1855 году размещались двабакалейщика, пекарь, торговец скобяным товаром, продавец поношенной одежды, хирург иветеринарный врач, двое портных и скорняк, владелец похоронного бюро, зонтичный мастер,ювелир и гранильщик драгоценных камней, мастерская, где работало 150 рабочих,производившая капсюли: еще одна мастерская с 42 рабочими, где изготавливали искусственныезубы; мастерская соломенных шляпок, лавка, торговавшая кружевами и басонными изделиями, имеблированные комнаты. В некоторых домах было от 10 до 30 обитателей, в одном — 50.Хирург делил угловой дом со скорняком, и в этих двух семьях было всего пять человек. На Брод-стрит было два паба и пивоварня, в которой работало 80 рабочих.[235]

«Мастеровой», имеющий жену и четверых детей, написал в популярную газету «ПенниНьюсман», что зарабатывает в среднем 1 фунт 10 шиллингов в неделю. Квартирная плата за двекомнаты составляла 4 шиллинга, на еду и топливо уходило 5 шиллингов, на табак 3 пенса, «пополпенни на угощение для каждого ребенка» и 9 пенсов на лечение для всех; общая суммарасходов составляла 1 фунт 8 шиллингов 1 пенс. На непредвиденные расходы и на одеждуостается немного.[236] Другой рабочий, женатый, но бездетный, зарабатывал 19 шиллингов 6пенсов в неделю и мог «рассчитывать на рождественские наградные 2–3 фунта». В 1856 году егорасходы за обычную неделю были такими:

«Одежду мы покупаем, когда удается скопить денег, обычно после Рождества». Этотрабочий был сурово раскритикован автором, опубликовавшим эти жалкие цифры: «квартирнаяплата и роскошь [кофе, чай, сахар] поглощают более трети всего заработка… неудивительно, чточасто не хватает хлеба и других необходимых вещей и что нет никаких сбережений». [237] Но,судя по всему, этот человек дешево платил за квартиру, хотя неизвестно, где он жил. В некогдапрекрасных домах возле Голден-сквер, за Риджент-стрит обитали «самые уважаемые изтрудящихся — швейцары, полисмены и им подобные», которым приходилось платить 1 шиллинг6 пенсов за подвальное помещение и до 5 шиллингов за одну большую комнату на чердаке.[238]

Уличные торговцы, которых, безусловно, можно отнести к трудящимся, не владеющимкаким-либо ремеслом, кроме опыта торговли, вели скромное существование, продавая еду иширокий ассортимент товаров со своих ручных тележек и повозок. Они имели обыкновениеселиться к югу от реки или в Ист-Энде. В любом транспортном заторе всегда можно быловстретить хотя бы одного уличного торговца, иногда толкающего свою тележку, но чаще сзапряженным в повозку осликом. На еженедельном Смитфилдском рынке ослик стоил от 5шиллингов до 3 фунтов. Еда стоила от 4 до 5 шиллингов в неделю. В 1861 году Мейхью оценивалчисло уличных торговцев в Лондоне в 30 000 и выше. (Он не доверял данным переписи 1841года, согласно которой их было только 2045, потому что, по его словам, уличные торговцы незаполняли анкет.)

Треть всей рыбы, вынесенной на Биллингсгейтский рынок, покупалась для перепродажиуличными торговцами, зимой их было три или четыре тысячи, летом несколько меньше;поэтому, принимая во внимание размер рынка, там толпилось множество народа и царилстрашный шум — цены на торгах выкрикивали. Торговля велась до семи утра, когда уличныеторговцы пускались в путь. Угри, излюбленная рыба лондонцев, продавались живыми сголландских рыболовных кораблей, стоявших на якоре на середине реки. [239] Устрицы продавалис кораблей, стоявших на якоре у верфи. Более 1500 человек утром могли позавтракать за пенни вРодуэй-кофе-хаус жидким «кофе» и двумя ломтиками хлеба с маслом [240] или любимымнапитком — джином с горячим молоком. Мейхью считает, что уличный торговец рыбой могполучать 8 шиллингов в неделю в январе и феврале, в невыгодные месяцы, но в мае он добавлял

к своему ассортименту зелень, а в июле зарабатывал 5–6 шиллингов в день.На рынке Ковент-Гарден в сезон клубники собиралось до 4000 уличных торговцев,

перекрывавших все дороги вокруг, дожидавшихся возможности купить ягоды с «больших телег…которые продвигались задним ходом, торжественно, со слоновьим величием… [и] из большихфургонов, длинных и тяжелых, на высоких рессорах и с огромными колесами», приезжавших согородов вокруг Лондона.[241] «Иногда в воздухе можно было увидеть большую колонну корзин,двигавшуюся на удивление ровно»[242] — рыночные носильщики несли на голове фрукты иовощи в круглых корзинах, поставленных одна на другую, до двадцати штук за раз. Несмотря наскопление народа и повозок, здесь было относительно тихо, только носильщики требовалиосвободить дорогу.

Мейхью перечисляет ошеломляющий ассортимент товаров, предлагаемых бродячимиторговцами: металлические кружки, фарфоровые украшения, крысиный яд, липкая бумага длямух, растения и цветы, ломтики ананаса за пенни или целый ананас, который можно былоувезти домой в пригород, спаржу, связки лука по 6 пенсов за три-четыре дюжины, живаядомашняя птица, дичь, включая тетеревов — «по закону их можно было есть с 12 августа, нопоскольку их сотнями продавали в тот день в Лондоне и поскольку их подстрелили вШотландии… значит, на них охотились, когда это было запрещено. У меня была оленина, ноникакого толку из этого не вышло, хотя я предлагал ее по 4 пенса за фунт». По оценке Мейхью,на улицах Лондона ежегодно продавалось 5000 тетеревов, 12 000 куропаток и 12 000 фазанов.

Мальчик, продававший летом на улицах птиц и змей, обеспечивал себе неплохую жизнь, незатрачивая ничего, кроме собственной энергии. Он рассказал Мейхью, что дважды в неделюпроходит по тридцать миль в день.

Птичьи гнезда я продаю по 1–3 пенса за штуку… в трехпенсовых бывает до шестияиц… змей по шести шиллингов за фунт… гадюк предпочитают мертвых… я убиваю[их] палкой или, если на мне ботинки, прыгаю на них… ежей по шиллингу за каждого[они полезны, потому что уничтожают черных тараканов]. Лягушек я продаюфранцузам… Мне как-то заказали 6 дюжин для французской гостиницы на Лейстер-сквер. Улиток продаю ведрами по 2 шиллинга 6 пенсов за ведро… французы их едят. Ясчитаю, что продаю около двадцати гнезд за неделю… четыре месяца в году…Некоторые покупают улиток для птиц [ручные дрозды, которые питаются улитками,были распространенными домашними питомцами], а некоторые покупают, чтобыукрепить спину больному ребенку, они натирают ему этими улитками спину.

Он продавал диких птиц всех видов и зелень, чтобы их кормить, и маленькие кусочки дернадля сидящих в клетке жаворонков, которые не вьют гнезд на ветках, а сохраняют трогательныйинстинкт гнездиться в траве. Согласно Мейхью, «если сложить куски дерна, которые ежегодновырезают для лондонских птиц и расположить их в ряд, они протянутся… от Лондона доКентербери». Возможно, на этот раз он слегка преувеличил. Небольшие кусочки дерна напродажу складывали между зубцами ограды церкви Святого Павла на Ковент-Гарденскомрынке. Большая часть дерна вырезалась в пригородах Шефердс-Буш и Ноттинг-Хилл, «гдеможно встретить нескладное объявление, привлекающее внимание рискованных строителей к„подходящему месту“ для вилл». За хорошо обученного дрозда можно было выручить до двухфунтов, вдвое больше, чем за «сидящего в клетке поющего соловья». Воробьев продавали попенсу за штуку, к ножке была привязана ниточка, чтобы с ними могли играть дети.

Число торговцев «фастфудом» постоянно увеличивалось. Множество работающих людейзавтракали «кофе» (кофе обязательно смешивали с цикорием и необязательно — с печеной

морковью) и куском хлеба с маслом у лотка по дороге на работу. Средний заработок продавцовкофе с лотка — зачастую это бывали женщины, — составлял около 1 фунта в неделю. Былилотки, на которых продавались угри и гороховый суп, бараньи ноги и жареная рыба, мяснойпудинг и пироги с угрями, сладкие пироги и сдобные лепешки, и, летом — «новейшаяаристократическая роскошь — уличное мороженое». Мейхью считает, что уличных продавцоведы и питья было более 6000, но многие работали временно или сезонно.

Молоко разносили молочницы, мужчины занимались этим редко. Молочницы носили его введрах, свисавших на ремнях с деревянного коромысла, на котором было написано имя ее«хозяина» — владельца молочной фермы. Вместе с ведрами молочница несла множествоотдельных жестяных бидонов, от кварты и меньше, для клиентов, которых она обходила. В шестьчасов утра, когда

служанки еще не встают… [она] оставляет ведра под уличным фонарем, берет ссобой один из небольших бидонов и, держа коромысло на плечах и связав ремни нагруди, идет по улице, звонко стуча башмаками, подбитыми железом… она носит ссобой моток крепкой проволоки с крючком на конце. Вытащив его из кармана, оназацепляет крючком бидон, быстро переносит его через ограду и с помощью проволокиопускает на землю, отцепляет крючок и вытягивает проволоку.

Прежде чем уходить домой, девушка должна была в конце дня собрать бидоны и вернуть иххозяину фермы. При том, что молочнице приходилось начинать рабочий день в 5.30 утра, азаканчивать в 7 вечера, ей платили 9 шиллингов в неделю, а питалась она за свой счет.[243]

* * *

Недельный бюджет квалифицированного столяра, имеющего жену и троих детей, чейнедельный заработок, включая сверхурочные, в среднем равнялся 1 фунту 12 шиллингам,подробнейшим образом рассмотрен в уже цитированной книге, «Учебник домоводства»Тегетмейера. Столяр тратит 5 шиллингов 6 пенсов на квартирную плату за две комнаты, 2шиллинга 6 пенсов на одежду, 4 шиллинга 3 пенса на мясо по 6 пенсов за фунт («большое»количество), 1 шиллинг 9 пенсов на 1 ½ фунта масла (суровое осуждение) и 2 шиллинга 4 пенсана пиво («Излишне много»); он позволяет себе тратить 4 пенса «на обучение», 1 шиллинг 6пенсов на инструменты и 2 пенса на газеты. Тегетмейер сетует: «Если бы люди этой страны елиовсянку на завтрак, как шотландцы и народы северных стран, в тратах рабочего человека небыло бы такой статьи расхода как масло, 1 шиллинг 9 пенсов». Но тогда должна бы появитьсядругая статья расхода — сахар или даже патока, ведь только коренные шотландцы способнысправиться с несладкой овсянкой на завтрак.

«Прекрасную» жизнь — заработок около 2 фунтов в неделю — можно было обеспечитьсебе в канализационных трубах. «Прибрежные рыбаки», или «тошеры», обычно спускались подземлю группой из трех-четырех человек, чтобы не заблудиться, что было довольно легко, ичтобы отгонять крыс. Они находили монеты, иногда драгоценности, но это было опасноеремесло. Укус канализационных крыс был ядовит. Тошерам приходилось действовать незаметнодля публики. «Всякий раз, когда „рыбаки“ приближались к решетке в мостовой, они прикрывалисвои фонари и ждали возможности проскользнуть незамеченными».

Двадцать живодерен Лондона обеспечивали работой тысячу человек, которые разделывалитуши лошадей, превращая их в еду для кошек и собак. В огромных чанах — 9 футов в диаметре, 4

фута глубиной — одновременно варились три туши в течение шести часов, начиная с полуночи.«Одна женщина заказывала каждый день шестнадцать порций по пенни. Она выходила на крышусвоего дома и разбрасывала по черепице еде для кошек… между десятью и одиннадцатью утрараздавался ужасающий шум и мяуканье сотен бездомных кошек, бежавших к этому месту».[244]

Шелкоткацкая промышленность в Спитлфилдсе, которая столетие назад процветала,продолжала существовать. Ткач закупал основу (крепкие нитки, идущие вдоль полотна, которыемогут выдерживать его вес) и уток (декоративные нити, которые видны на лицевой сторонетекстиля) и «ткал в собственной бедной комнате, где зачастую располагались его станок,кровать, кухня, семья, домашние питомцы и цветы».[245] Когда Виктория и Альберт давали бал-маскарад, его целью было не только развлечение, но и попытка воодушевить лондонских ткачейпо шелку, поскольку все участники бала должны были носить английский шелк. Существовалтакже постоянный спрос на шелковые ткани, в частности, для обивки карет внутри.

Чтобы купить карету, следовало отправиться на Лонг-эйкр, где в каждом третьем домепомещалась каретная мастерская. У самых лучших карет крыша, верхняя передняя часть, задняячасть и бока были покрыты одной шкурой, которую несколько раз проходили краской ипокрывали шестью-восемью слоями лака. Наряду с шелком для обивки кареты изнутрииспользовались тисненая кожа и тонкое испанское сукно. Умелый каретный мастер зарабатывалот 3 до 5 гиней в неделю и занимал высокое место в неофициальной иерархииквалифицированных ремесленников.[246]

Лондон был центром изготовления фортепьяно. В каждом доме среднего класса должнобыло стоять фортепьяно, так что спрос был огромен. У Бродвудов была фабрика на Хорсферри-роуд, они использовали красное дерево, ввозимое из Гондураса и Испании. Три ствола красногодерева длиной 15 футов и диаметром 38 дюймов стоили две-три тысячи фунтов. «Рабочих,обладавших этим умением, вряд ли можно было заменить каким-либо автоматическимоборудованием».[247]

Самой крупной отраслью промышленности Лондона было пивоварение. В 1781 годуСэмюэль Джонсон, содействуя продаже пивоварни своего друга Генри Трейла в Саутуорке (наюжном берегу, где теперь стоит новый театр «Глобус»), пророчил, что она принесет тому, кто еекупит, «все богатства мира». Пивоварню купили Барклай и Перкинс. К 1850 году она считалась«самой большой в мире»;[248] она на самом деле занимала 10 акров. Каждый день в 4 утра около200 подвод (грузовиков того времени), каждую из которых тянули две огромных лошади,отправлялись со свитой конюхов из пивоварни развозить большие бочки знаменитого «Энтайра»Барклая и других сортов пива по пивным и тавернам Лондона. Когда Флора Тристан,сторонница социальных реформ, посетила пивоварню в 1839 году, на нее произвеливпечатление размеры предприятия, «но больше всего поразило в этой пивоварне незначительноечисло рабочих занятых на такой огромной фирме».[249] Там было 30 или 40 клерков, которых онане заметила,[250] к тому же она не упоминает — возможно, ей не показали, — как в огромномчане перемешивают солод десять человек, стоя в нем по пояс, обнаженные, если не считатьнабедренной повязки.[251] Вполне процветали и конкуренты Барклая, чьи имена известны вистории пивоварения: пивоварня «Альбион» в Уайтчепеле (Манн, Кроссман и Полин), «Якорь»на Майл-Энд-роуд (Чаррингтон), «Подкова» на Тоттнем-Корт-роуд (Мьюз) и многие другие.Пивоварня «Черный Орел» на Брик-лейн производила знаменитый портер (черный стаут) и в1873 году стала считаться «самой большой компанией в мире». Пивоварня лондонского Сити наКанон-стрит производила пиво со времен Джона Стоу, умершего в 1605 году. Пивоварня «Бык» вВестминстере была еще старше, она начала работать около 1420 года. Компания Фуллера (с1845 года Фуллер, Смит и Тернер) производила пиво в пивоварне «Грифон» в Чизуике с 1500

года. Пивоварню Уитбреда на Чизуэлл-стрит можно посетить и сейчас.[252] Маленькие семейныепивоварни были разбросаны по всему Лондону.[253]

Те, кто занимался рафинированием сахара, «сахаровары», занимали около полумили наулице Олдгейт. Если задуматься, как сахарный тростник в конце концов попадает в чашку счаем, то обнаруживаешь, что это необыкновенно сложный процесс, да и «сахарная голова» в1843 году значила нечто иное, чем известные нам крупные куски сахара. [254] Все начинается сбольшой емкости сахара-сырца, преимущественно из Вест-Индии. Он очищается с помощьюпара, фильтруется, «обесцвечивается» путем фильтровки через костяной уголь, уваривается,черная патока удаляется и горячий сахар разливают вручную в конические формы. (Ожогжидким сахаром очень болезненен, это известно тем, кто варит варенье. Разливом занимались,главным образом, ирландцы, поэтому можно предположить, что, несмотря на опасность, за этуработу платили плохо.) Спустя сутки оставшуюся влагу удаляют — побочным продуктомявляется патока — и промывают снова, в тех же формах. Спустя еще несколько дней «сахарныеголовы» — высшего качества и «крупные куски» — более низкого качества вынимают из форм исушат в горячей печи, затем заворачивают в синюю бумагу, и они готовы к продаже. Считалось,что синий цвет отпугивает мух. Свидетельств о нехватке рабочей силы нет, но вполне можнодопустить, что она была значительной, если принять во внимание разнообразие требуемыхнавыков.

Главным потребителем рабочей силы был лондонский транспорт. На вокзалах главнойжелезнодорожной линии были заняты носильщики и извозчики, люди, смотревшие за лошадьмии правившие ими при перевозке вещей с вокзала к дому в Лондоне или через Лондон на другойвокзал. В 1851 году 3000 лондонских омнибусов предоставляли работу 6000 кучеров икондукторов, 3000 конюхов и 2000 людей, выполнявших случайную работу. [255] К 1861 году наомнибусах работало на тысячу больше кучеров и кондукторов, так же как и конюхов и людей дляслучайной работы. Для каждого омнибуса требовалось одиннадцать-двенадцать лошадей. Хотяобычно омнибус везли две лошади, в плохую погоду могли потребоваться три, и чтобы животныемогли отдохнуть, имелись резервные лошади, при том, что люди работали по четырнадцатьчасов в день. Кондукторы из собранной ими платы за проезд получали 4 шиллинга в день.Кучерам на большинстве маршрутов платили 34 шиллинга в неделю, поскольку их рабочий деньначинался в 7.45 и иногда продолжался до глубокой ночи.

Постройка подземной железной дороги, начатая в 1861 году, была огромным техническимпредприятием: строительство сети туннелей обычно проходило с применением ручного труда ив некоторых случаях энергии пара. Две тысячи человек, 200 лошадей и 58 «машин» построилиДистрикт-лайн между Слоан-сквером и Вестминстером, используя две мощные печи для обжигана Эрлс-корте, производившие необходимый кирпич.[256]

Начиная с 1859 года, для перехватывающей канализационной системы Базалджеттатребовалось огромное количество рабочей силы. Две тысячи человек работали на северномверхнем уровне, еще тысяча на среднем, не говоря уже о третьей канализационной трубе насеверном берегу и трубах на южном берегу. [257] Другим масштабным работодателем был ТомасКьюбитт, построивший Белгрейвию и Пимлико и многие другие районы. Он был необычнымчеловеком — не увольнял своих рабочих в период затишья, вместо того, чтобы следоватьобычной практике и распускать их до тех пор, пока не возобновится работа. В 1828 году онпредоставлял работу 1000 человек в одной Белгрейвии. В результате все растущего спросаздание его фирмы на правой стороне Грейс-Инн-роуд оказалось недостаточно большим, и онкупил 50 акров вдоль Темзы (где сейчас находится Дольфин-сквер) для складов и мастерских.Он был просвещенным работодателем — у его рабочих были кухня, сушилки для одежды,

ватерклозеты, читальня и библиотека, выдававшая книги на дом. «К нему стремились попастьлучшие рабочие».[258] Квалифицированные рабочие, такие как каменотесы, каменщики,паяльщики и плотники в 1849 году зарабатывали 30 шиллингов в неделю, а в 1859-м — 32–33шиллинга. Разнорабочим платили в среднем по 18 шиллингов в неделю, за десятилетие платавыросла до 20 шиллингов. Наряду с Кьюбиттом существовали бесчисленные мелкиестроительные фирмы, сооружавшие бесконечные стандартные дома для трудящихся впригородах и нанимавшие двоих-троих рабочих, когда деловая активность была высока, иувольнявшие их, пока не появятся деньги для строительства еще нескольких домов.

Кожевенная промышленность в Бермондси, ниже по реке, напротив лондонского Тауэра,была четвертой по величине мануфактурой в Англии, после хлопковой, шерстяной ижелезоделательной. В девятнадцатом веке она достигла высшей точки, [259] предоставляя работулюдям самых разных профессий, начиная от владеющих несколькими языками клерков,имевших дело с заморскими поставщиками и клиентами, квалифицированных рабочих и дочернорабочих, снимавших шкуры с животных. Шкуры почти всех овец, забиваемых в Лондоне,обрабатывались здесь. Экзотический импорт составляли буйволы и тюлени, козьи шкурыпривозили из Швейцарии, Германии, Балтики, Северной Африки, Восточной Индии, из Кейпа(Южная Африка) и Малой Азии (Турция). Для одного из многих сложных процессов — все ониотличались дурным запахом — был необходим сумах, кустарник, который привозили из Италии,Сицилии и Венгрии. Тонкую лайку из Италии обрабатывали желтками ежегодно ввозившихся изФранции 70 000 яиц. (Как они справлялись без переправы через Ла-Манш?) На начальнойстадии шкуры очищали от шерсти, погружая их на четыре-пять недель в ямы с известью, ипродавали шерсть изготовителям ковров и штукатурам. Затем вместо извести употребляли«шакшу» — собачий помет, который так старательно собирали самые последние бедняки. Этаоперация была, по общему мнению, «самой неприятной во всем производстве».

Замечательная, хотя и не совсем по теме, деталь: «замшевание» — так назывался процесс,которому подвергали овечьи, козлиные и оленьи шкуры. Сшитые из замши рейтузы носилабольшая часть европейской кавалерии, и выглядели они прекрасно. Но «в испанскую кампаниюв последней войне [кампания Веллингтона на Пиренейском полуострове 1808–1814] британскийкомандующий выяснил, что на здоровье кавалеристов в сырую погоду сильно влияет кожа,которую они носят. Кожа, плотно прилегая к телу и долго высыхая, охлаждает всадников испособствует склонности к ревматизму и другим заболеваниям. Замшу сменила шерстянаяткань, и не только в Англии, но и в Австрии, и Пруссии. И эта кожевенная отрасль пришла вупадок — к сожалению рабочих из Бермондси, но не наших щеголей-кавалеристов, и, как можнопредположить, не австрийских и не прусских».[260]

Там же, в Бермондси, располагались и смежные с кожевенным производством ремесла. Тутбыли скорняки, чье производство было самым зловонным, потому что они имели дело с ещеокровавленными, необработанными шкурами; дубильщики, производившие тонкую окрашеннуюкожу; изготовители пергамента и торговцы кожей. Большинство сыромятен были семейнымипредприятиями, начиная с единоличного производства и кончая «одним из самых больших исамых совершенных предприятий в мире» с пятью сыромятнями, занимавшими более двух споловиной акров. В 1850 году самая меньшая из них, специализировавшаяся на производстветонкой мягкой кожи, давала работу 85 рабочим и применяла паровую машину мощностью вшесть лошадиных сил, производя 470 000 кож в год, используя 150 тонн сумаха, 18 тонн квасцов,30 тонн соли, 60 телег извести и уже упоминавшиеся 70 000 яиц.

Еще одна «самая большая в мире» шляпная фабрика Кристис располагалась в удобнойблизости от кожевенных мастерских, снабжавших ее шерстью. Там было двести рабочих мест

для женщин, которые зарабатывали по 8-10 шиллингов в неделю, составляя при этом лишьмалую часть применявшейся рабочей силы.[261] Использовавшиеся меха поражалиразнообразием: бобровый, медвежий, куний, мех нутрии, ондатры, норки и кролика. Здесь жеизготовляли вездесущие шелковые цилиндры: основа из жесткой свалянной шерсти илинакрахмаленного льняного батиста покрывалась шелковым плюшем (ворсистая ткань наподобиебархата ткалась для Кристис в Ланкашире). Высокие черные цилиндры, которые носили «люди,подвергавшиеся воздействию погоды по долгу службы», например, полицейские констебли ижелезнодорожные служащие, делались из холста, в несколько слоев покрытого лаком.

Ниже по реке на Собачьем острове металлургический завод Миллуолл в 1867 году давалработу 4000 мужчин и мальчиков, строя «Грейт Истерн» для Брунеля и бронированные кораблидля военно-морского флота, а также выпуская броню для экспорта в Россию. В целом на верфяхбыли заняты 15 000 квалифицированных рабочих и подмастерьев. Квалифицированным рабочимплатили 30 шиллингов и более в неделю, подмастерья отрабатывали свой семилетний срок,получая 8-10 шиллингов. Самыми богатыми были механики, зарабатывавшие 35–37 шиллингов внеделю. Томас Райт под псевдонимом «Инженер» дал яркое описание жизни на этих верфях:

Существуют традиции, привычки и обыкновения… в большой мере определяющиевнутреннюю и социальную жизнь мастерских, знание которых существенно дляспокойствия тех, кто там оказался… как техническая сноровка необходима для того,чтобы получить или сохранить работу… Когда подмастерье приходит в мастерскую,его, скорее всего, научат «стоять на стреме» прежде, чем он узнает названияинструментов… «Стоять на стреме» действительно важная задача, которая состоит втом, чтобы следить за приближением управляющего или мастера, чтобы быстро исвоевременно предупредить рабочих, которые могли бездельничать или тайкомчитать, или курить, или «работать на себя».[262]

Много рабочих приезжало из Клайда и говорило на шотландском диалекте, непонятномюжанам. Они сохраняли и свои шотландские традиции. На острове была шотландская кирка, укоторой было немного приверженцев, и несколько пабов, таких как «Бёрнс» и «Хайленд Мэри»,пользовавшихся большей популярностью. Рабочий день, как правило, продолжался двенадцатьчасов, с 6 утра с сорокаминутным перерывом на завтрак в 8 и часовым перерывом на обед в часдня. Быть на работе к 6 означало с трудом подняться с постели холодным темным утром.Некоторые рабочие договаривались с профессиональным «будильщиком», который длиннойпалкой стучал в окно спальни. Или эту услугу оказывал «полисмен, отбывающий ночноедежурство, за что получал значительное прибавление к своим доходам от тех, кого он будил». Впериоды застоя община держалась как могла, соседи оказывали друг другу скромнуюпомощь.[263]

Томас Кьюбитт, в отличие от других, в начале 1840-х разрешал своим рабочим по субботамуходить на два часа раньше, в 4 часа, в то время как обычный двенадцатичасовой рабочий деньзаканчивался в 6. Но к 1867 году

сокращенный рабочий день по субботам получили сотни тысяч рабочих. Вкаждый большой праздник — Рождество, Пасху и Троицу — большая часть рабочихмогла быть уверена в дополнительных трех днях отдыха к еженедельному выходному,и днем предавалась веселью в парках… а вечером заполняла театры и прочие местапубличного увеселения… На большинстве предприятий, где было значительное числорабочих, ежегодные «походы по магазинам» — преимущество, которое зачастую

распространялось на жен и семьи рабочих, — стали теперь установившимся обычаем,и два-три дня в году бывают выходные по случаю особых событий.

Но самым заметным праздником, совершенно «самодельным» и самым большимиз маленьких праздников — стал Сент-Манди, «Святой Понедельник»…Повсеместное применение пара и последовавшее вскоре изобретение различныхмеханизмов и их применение во всех видах производства способствовали ростумногочисленной группы высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих[которые]… в конце недели с облегчением снимали свою рабочую одежду. [Когданаставал понедельник, ее нельзя было найти или она нуждалась в стирке…]Полуодетые, бегом, задыхаясь, они с трудом успевали вбежать в заводские воротапрежде, чем те закрывались… Сочувствуя их страданиям… многие инженеры взялиобыкновение по понедельникам не сдавать платежные ведомости, о чем рабочие вдругих местах не могли и мечтать! [Это обыкновение распространилось и на другиепрофессии…] Если рабочий ощущал большую, чем обычно, склонность «полежать»после вечерних воскресных похождений, он вспоминал, что сейчас утро понедельникаи позволял себе «немного дольше поспать и поваляться»… В понедельник всескладывалось в пользу великого затянувшегося праздника толпы. Рабочие наканунеотдохнули, деньги, полученные в субботу, еще не все были истрачены… кроме того,оставалось еще кое-что от воскресного обеда… наши жены и семьи могли разделить снами этот праздник…[264]

То, что началось как небольшое опоздание, за которое удерживали четверть или половинудневного заработка, превратилось в целый свободный день. И если вы посчитаете нужнымотдыхать, скажем, 49 понедельников и по неделе на Рождество, Пасху и Троицу, да какие-тодополнительные дни, получится, что можно было отсутствовать на работе больше одиннадцатинедель в году, не боясь быть уволенным. Но — не получая платы.

* * *

Прошли темные времена, когда любое объединение рабочих с требованиями по поводузаработной платы рассматривалось как преступный сговор; постепенно стали возникатьпрофсоюзы. Согласно данным Мейхью 1849 года, существовала 21 000 «действующих портных»,из которых 3000 принадлежали союзу и потому считались «достойными», остальные, побольшей части, работавшие в мастерских дешевого готового платья, были «недостойными» иработали за те деньги, что им платили.[265] В 1850 году 2000 рабочих, занятых в строительстве исмежных отраслях, принадлежали к союзу, который обеспечивал соблюдение договора озаработной плате — «объединенные рабочие», — но 18 000 «недостойных» продолжали братьсяза любую работу, какую могли найти, и за любую предлагаемую плату. [266] В 1851 году былобразован Объединенный профсоюз машиностроителей, механиков, слесарей, кузнецов имодельщиков. В первый год его членами были около 12 000 человек, а к 1865 году их числовозросло до 30 000, образовалось 295 филиалов, по большей части в Англии и Уэльсе, инебольшие отделения во Франции, Америке, Австралии, Канаде, Новой Зеландии и на Мальте.Членами профсоюза были рабочие от 20 до 40 лет, проработавшие по специальности пять лет.Они платили, в соответствии с возрастом, вступительный взнос от 15 шиллингов до 3 фунтов 19шиллингов и еженедельный установленный взнос 1 шиллинг. Одним из них был Томас Райт,описание «стояния на стреме», цитированное выше, принадлежит ему. Вот опять он же, об

«Успешном Профсоюзе»:

Цель этого объединения — время от времени создавать, за счет пожертвованийего членов, фонды для взаимной поддержки в случае болезни, несчастного случая,увольнения по старости, переезда, похорон членов объединения и их жен, а такжебезработных членов объединения… Каждого кандидата должны были предложить,поддержать и рекомендовать два члена того филиала, в который он хочет вступить:выдвинувший его человек, как и поддерживающий, должен был свидетельствовать (ипри необходимости привести доказательства), что [кандидат] обладает хорошейквалификацией как работник, устойчивыми привычками и нравственностью; икаждый избранный должен пробыть членом объединения в течение двенадцатимесяцев, прежде чем получит право пользоваться пособиями объединения.

Пособие безработного составляло 10 шиллингов в неделю в течение 14 недель, затем 7шиллингов в течение 30 недель и 6 шиллингов в неделю «в течение того времени, пока оностается безработным» («без ошейника», как обозначалось это состояние в разговорном языке),максимальная выплата в год составляла 19 фунтов 18 шиллингов. Пособие по болезнисоставляло 10 шиллингов в неделю в течение 26 недель, затем 5 шиллингов в неделю довыздоровления. Член объединения, лишившийся возможности работать в результате несчастногослучая, или наступившей слепоты, или эпилепсии и т. п., мог получить 100 фунтов.«Пенсионное пособие» в 7 шиллингов платили пожизненно членам объединения старше 50 приусловии их членства в объединении не менее 18 лет, «если они сочтут нужным просить обэтом». Ушедший на пенсию рабочий, скорее всего, недолго был в тягость членам объединения.Пособие на похороны члена объединения составляло щедрые 12 фунтов; пособие по случаюсмерти его жены — 5 фунтов, а остававшиеся 7 фунтов могли пойти на его собственныепохороны. «В каждом исключительном или необычном бедственном случае» можно былообратиться к благотворительному фонду; размер субсидии колебался от 2 до 8 фунтов. Еслибезработный член объединения хотел попытать счастья где-нибудь в другом месте, ему выдавали«карточку путешественника», что позволяло получать денежное пособие в других филиалах, гдесекретари должны были помочь ему найти работу. Неудивительно, что другие группыквалифицированных рабочих старались подражать этому объединению.

В дополнение к профсоюзу квалифицированные рабочие могли вступить в Обществовзаимопомощи, которое обеспечивало почти такие же пособия. Томас Райт критическиотзывался о некоторых из них, описывая (по-видимому, гипотетический) Древний ОрденВесельчаков, тративший свои фонды на выпивку и организовывавший своих членов вунизительные «демонстрации по улицам в кричащих шарфах и лентах, в стиле, которыйпоказался бы эксцентричным у африканского вождя». Но «так как их первостепенные, явныефункции сосредоточены на социальных проблемах, [они] — среди лучших организаций, ккоторым может принадлежать рабочий».[267]

Глава о трудящихся не была бы полной без упоминания книги Сэмюэла Смайлса«Самоусовершенствование», опубликованной в 1859 году. [268] Вероятно, в свое время он могвоодушевлять, и, разумеется, его советы были и остаются превосходными, но нескольковелеречивыми. Несколько цитат:

Обычно у большей части людей нет стремления к самоусовершенствованию, аесть нежелание платить за это неизбежную цену в виде тяжелого труда.

Один из наиболее ценных и наиболее заразительных примеров, которые можно

дать молодым людям, это неутомимая работа. Битва жизни в большинстве случаевтяжела.

Другими словами, пробивайте себе дорогу сами. Самое интересное в этой книге то, чего онне говорит. В ней всего один раз упоминается Бог, да и то в цитате из кого-то другого. Онпроповедовал не религию, а уверенность в себе. В его другой книге, «Заработки рабочих,забастовки и сбережения», опубликованной в 1861 году, выражалось сожаление об организациизабастовок для повышения заработной платы. В 1859–60 годах строительные рабочие прибегли кзабастовке якобы ради уменьшения рабочего дня с десяти до девяти часов, но на самом делеради увеличения зарплаты. «Множество работ прекратилось. Хозяева терпят большие убытки.Рабочие стоят на своем, сколько могут» — но в конце концов возвращаются к работе на тех жеусловиях, которые отвергали.

Другая часто цитируемая книга — это «Опыт о законе народонаселения» Томаса Мальтуса,опубликованная в 1798 году. Он ясно видел, что проблема рабочего класса в том, что на рынкетруда предложение превышает спрос, и в постоянном росте населения. «Судьба рабочего классав его руках»: если рабочие перестанут производить потомство, всего через двенадцать летзарплата возрастет, так как возникнет нехватка рабочих рук. Этому совету следовать так желегко, как советам Смайлса.

Глава 9 Средний класс

Кто они? — клерки — Управление почт — Английский банк — частные банки —обналичивание чека — род занятий — переезд из центра Лондона — как стать леди —

клубы джентльменов — брак — уплата подоходного налога — апелляция Джейн Карлейль

После того, как мы выяснили, что представлял собой высший слой низшего класса, нам,видимо, не составит труда определить, где проходила грань между ним и низшим слоемсреднего класса. В 1867 году Дадли Бакстер, внимательнейшим образом изучив данныепереписи 1861 года, дал классовый анализ населения Англии и Уэльса:

[269]

Если рассматривать уровень годового дохода в качестве единственного классовогокритерия, то разграничение между рабочим и средним классами исчезало на уровне годовогодохода ниже 100 фунтов. Но существовали и другие различия, отделявшие низкооплачиваемогопредставителя среднего класса от простого рабочего, и ни у кого из них не возникало сомненийотносительно своей классовой принадлежности.

К примеру, клерки относились к среднему классу, поскольку занимались скорееумственным, чем ручным трудом. Произошло резкое увеличение численности «белыхворотничков», как принято их называть, хотя, возможно, они считали себя «людьми вцилиндрах». По переписи 1841 года зафиксировано наличие свыше 20 000 «торговых клерков».Чарльз Буд отметил, что количество «торговых клерков, бухгалтеров и банковских служащих» в

1851 году составило 44 000 человек, в 1861 году — 67 000, а в 1871 году — 119 000. [270] Числоработников в государственном и частном секторах значительно возросло и дифференцировалосьпо сравнению с последней сотней лет, и их требовалось все больше и больше. Любойгосударственный служащий скажет вам, что для выполнения объема работы, с которойсправится один человек, нанимают второго, если это не влечет за собой значительногоповышения расходов; этим двоим уже нужен третий, чтобы ими руководить, а троим требуетсяеще один, чтобы давать задания и контролировать их выполнение; при нем возникает группапомощников… В 1839 году Управление почт успешно функционировало с 26 клерками, к 1862их стало 60, а в 1866 персонал уже насчитывал более 200 человек.[271] В 1850 году в Английскомбанке работало 700–800 клерков, в ведомстве генерального казначея — 60, в Сомерсет-хаусенасчитывалось 900 государственных служащих. На Лондонской и Северо-западной железныхдорогах трудились 775 клерков. Огромные пивоварни Беркли в Боро имели в штате 30–40клерков.

По мере развития почтовой связи этому ведомству требовалось все больше работников.Каждое письмо следовало тщательнейшим образом написать, скопировать, зарегистрировать иотправить вручную.[272] Каждая запись в бухгалтерской книге делалась разборчивым почерком.В нашу компьютерную эпоху это кажется невозможным. Клерки занимали более высокоеположение в обществе, чем рабочий класс, о котором шла речь в предыдущей главе, даже еслипо интеллекту и уровню подготовки они не шли ни в какое сравнение, скажем, сквалифицированным судостроителем. Разными были и манера одеваться, и продолжительностьрабочего дня. Девочка, проживавшая в Бетнал-Грин и начавшая работать с десяти лет,вспоминала, что ее отец, «образованный человек, состоял на государственной службе и работалс 10 до 16… Положение вынуждало его поддерживать внешний вид, которым вполне могпренебречь простой рабочий, получавший такое же жалованье. Он всегда ходил на службу встрогом черном костюме и шелковом цилиндре», а когда возвращался, находил время и силы,чтобы мастерить что-либо для дома или выполнять различную работу у соседей, что приносилодополнительный заработок.[273] Трудовой день «простого рабочего, получавшего такое жежалованье», был вдвое длиннее.

В 1839 году, который мало чем отличался от предшествовавших, помощник секретаряУправления почт имел оклад 700–800 фунтов стерлингов, тогда как офисный персонал ниже егопо положению оплачивался по шкале, начинавшейся с младшего клерка второго разряда,жалованье которого составляло 90 фунтов.[274] Не так много, чтобы одеваться подобающимобразом и респектабельно выглядеть.[275] Энтони Троллоп, получив место клерка в Управлениипочт с окладом 90 фунтов, нашел, что на такие деньги нельзя прожить, не залезая в долги.Ежедневно в 10 часов утра ему надо было являться на работу в офис на Сент-Мартин-ле-Гранд,что он также считал не подходящим для себя. В 1841 году, после тягостных семи лет, когда надним постоянно висела угроза увольнения за опоздания, он получал 140 фунтов. Клеркам,занимавшимся иностранной корреспонденцией, платили немного больше, и они должны былижить в том же здании. Троллоп вспоминал, что служащие, ответственные за иностраннуюкорреспонденцию, имели на верхнем этаже «удобную небольшую гостиную… Сюда мы моглиприходить после ланча и час-другой играть в карты. Не знаю, возможно ли теперь такое в нашихгосударственных учреждениях».[276] (Он написал это в 1876 году.)

Управляющему Английским банком платили в год 400 фунтов, что совсем немного, еслиучесть лежащую на нем ответственность, особенно в сравнении с Управлением почт.[277] Окладыдиректоров составляли 300 фунтов. В банке работали 700–800 клерков, которых ежегодно«переназначали», не оговаривая точного срока; при этом им не грозило увольнение по возрасту,

и они могли продолжать работать после 60 лет. Экзамен при приеме на службу был простым:если человек умел складывать небольшие числа, мог посчитать серебряные монеты в мешочке иобладал хорошим нравом, его принимали. С ежегодным «переизбранием» обстояло сложнее.Даже если служащий отличался уравновешенным поведением в рабочее время, его моглиуволить за то, что он «курил, увлекался пением, посещал пабы» в свободное время. До 1844 годаклеркам моложе 21 года платили столько, чтобы к достижению этого возраста их жалованьесоставляло 50 фунтов при ежегодной надбавке в 10 фунтов; таким образом, семнадцатилетнемуклерку — минимальный возраст при приеме на работу — приходилось начинать с 10 фунтов, исемье приходилось поддерживать его во время обучения. При такой заработной плате он, как имножество других, обедал принесенными из дома бутербродами, пока не получал возможностьпосещать одну из бесчисленных столовых в Сити, «набитых битком так, что можно былозадохнуться», и поесть мяса, овощей, сыра и даже пудинг. Как ему после этого удавалось незадремать?[278] Максимально заработная плата клерка в дальнейшем могла составить 250фунтов, что уже позволяло поддерживать стиль жизни среднего класса; к тому же, у негоимелась перспектива повышения в должности с зарплатой в 300 фунтов. В 1844 году размерзарплат был пересмотрен, и клерк в 21 год мог получать 100 фунтов.

Жизнь банковского клерка не была тягостной. Его рабочий день продолжался с 9 утра до15.30 либо до 17 с полуторачасовым перерывом на обед. В 1834 году восемнадцать «нерабочихдней», прежде полагавшихся клеркам, были по новому закону урезаны до Страстной пятницы иРождества, a 1 мая и 1 ноября Банк был закрыт для ежегодного «переназначения» клерков исоставления сводных отчетов. Подобное решение возмутило служащих. Они оспаривали его,всячески выражали недовольство, конфликтовали по малейшему поводу, например, за правопользоваться именно этим стулом или этой чернильницей. В 1845 году обеспокоенноеруководство Банка решило предоставить клеркам ежегодный оплачиваемый отпуск от 6 до 18дней, в зависимости от стажа работы, и позволить некоторым из них приходить на работу к9.30–10 утра. Банк закрывался в 16 часов.

Постепенно деятельность банка и его персонала попала под строгий контроль. В 1846 годубыло запрещено курение сигар в помещении банка. В 1850 году по новым правилам запрещалосьполучать «какие бы то ни было подношения от клиентов и государственных учреждений»,прежде дававшие банку вполне приличный побочный доход. В 1852 году ужесточили требованияпри приеме на работу: на экзамене нужно было «писать под диктовку, записывать и складыватьколонки цифр, решать простые арифметические задачи на деление и определение процента».Спустя три года клеркам запретили носить усы. «Если данный запрет не будет соблюден, будутприняты соответствующие меры, которые могут иметь неприятные последствия». Чтобыутихомирить недовольных, руководство Банка открыло для служащих библиотеку. Клерки дажеотважились потребовать у банка оплаты недавно введенного подоходного налога. Требование небыло удовлетворено, но в 1855–1865 годах довольно регулярно выплачивалась ежегодная«премия», была введена усовершенствованная шкала заработной платы, и выплатыпроизводились ежемесячно, а не ежеквартально.

Новая политика послаблений, видимо, была свойственна директорам, избавленным впредьот лицезрения усатых, курящих сигары клерков. Одного достаточно неосмотрительногомолодого человека застигли «наблюдающим с парохода за гребными гонками» в то время, когдаон должен был быть на работе. Ему объявили выговор, но не уволили. С другой стороны,мужчина, который в течение двух лет отсутствовал на службе 190 дней, «сказываясь больным», вто время как, будучи заядлым болельщиком, пропадал на соревнованиях гребцов, был вынужденоставить должность. Молодой клерк Уильям Берджесс, который нагло пренебрег принятыминормами порядочности и честности, в 1844 году совершил манипуляции со счетом клиента в

размере 8000 фунтов стерлингов золотом — по тем временам огромная сумма. Он с сообщникомбежал в Бостон на корабле «Британия», однако оба были пойманы и арестованы. Сообщникповесился в тюрьме, а Берджесса приговорили к пожизненной каторге.

В Сити на улице Ломбард-стрит и поблизости от нее было много частных банков со своимконтингентом клерков. В 1866 году банкротство одного из них — «Оуверенд, Герни икомпания» — вызвало в Сити панику, получившую название «черной пятницы». Но в целом вовсем мире лондонский Сити пользовался уважением за честность и надежность. В 1851 годуприбывший с континента герр Фишер отправился в один из банков Сити получить деньги почеку. Он пришел незадолго до 9 часов — времени официального открытия, и вынужден былподождать. В 8.55 «за кассой появился банковский служащий». Герр Фишер показал ему чек, нотот никак не отреагировал. Служащий неторопливо высыпал несколько мешочков золотыхмонет в выдвижной ящик, «вынул маленькую лопатку, которая используется для монет в банках.Потом немного выждал и ровно в 9 обратился ко мне с вопросом, в чем мне выдать требуемуюсумму — золотыми монетами или банкнотами». Герр Фишер вышел из банка под большимвпечатлением.[279]

Духовному лицу, конечно же, не требовалось доказывать, что он — джентльмен, «часто порождению и состоянию, почти неизменно по образованию. Средний доход [жалованьесвященника] составлял 140 фунтов в год. Содержание священника [должность оплачивалприход] — 200–300 фунтов в год. Самый меньший доход — 80 фунтов». [280] Офицеры,несомненно, являлись джентльменами, но они не относились к среднему классу, посколькуобычно происходили из аристократических семей. Барристеры считались джентльменами дажепри отсутствии денег. И хотя юристам зачастую приходилось жить впроголодь, перед ними всеже маячила возможность продвинуться и занять пусть незначительное место в системегосударственной службы, которая обеспечивала джентльмена средствами к существованию.Педагогические кадры состояли как из малоуважаемых, невежественных людей, которыеотносились к своей деятельности как тяжелой, нудной работе, так и высокообразованныхспециалистов (см. главу «Образование»). Один мальчик, обучавшийся в «школе для бедных»,достиг таких успехов, что сам начал преподавать в этом заведении, а затем стал настоящимучителем, членом среднего класса, хотя вряд ли поверил бы в детстве в такой поворотсудьбы.[281] Карл Маркс, несомненно, относился к среднему классу, хотя, когда он разорился ипопытался получить деньги под залог фамильного серебра жены, служитель ломбарда прогналего, заподозрив в краже, настолько у него был потрепанный вид. Помощь верного другаФридриха Энгельса и неоднократное получение наследства — Марксу никогда не приходилосьтрудом зарабатывать себе на жизнь, — позволили ему в конце концов обосноваться в северномЛондоне и устроить дочерей учиться в Институт благородных девиц.[282]

Большая часть среднего класса уехала из центральной части Лондона. Между предместьямисуществовало четкое разграничение. Богатые переселились в Сиднем, Барнс и Ричмонд. Высшийслой среднего класса переехал не так далеко, в Хэмпстед. Пенг и Илинг, где не было прямогожелезнодорожного сообщения, занял средний класс. Камберуэлл, Хаммерсмит, Лейтон и Болам,куда ходили поезда, заселили низшие слои среднего класса. «Люди из Сити» стремились вБейсуотер, Брикстон и Клапам, куда ходили омнибусы. [283] Клерк мог выбрать для жилья районХакни, откуда в Сити можно было добраться пешком. «Служащие с небольшим доходом нередкопредпочитали селиться в милях двух-трех от Банка, чтобы проезд обошелся в 6 пенсов. Еслирасстояние до места службы было менее трех миль, путь в один конец проделывали пешком, апри сидячей работе, как у клерка, в оба конца, если позволяла погода; это было весьма полезнодля здоровья».[284] Люди викторианской эпохи ходили пешком на поразительно большие

расстояния.Леди, не состоявшие в браке, но пользовавшиеся покровительством какого-либо

джентльмена, облюбовали Сент-Джон-Вуд, где к большинству премиленьких коттеджей отулицы до самых дверей вели укрытые зарослями дорожки; это не позволяло любопытномупостороннему хорошенько рассмотреть человека в цилиндре, подъехавшему на кэбе ивошедшему в дом.[285] Писатели и художники, стремившиеся обрести покой, выбирали Челси.Томас Карлейль тоже надеялся найти здесь столь необходимую ему для работы тишину. Вполневозможно, он не поехал бы так далеко, если бы не его жена Джейн. Но здесь ему досаждалисоседские петухи, куры и собаки. Джейн даже бесплатно занималась английским языком ссыном хозяина особо неугомонного пса, чтобы хозяева попытались унять его лай. [286] Числопроживавших в Сити уменьшилось со 129 000 в 1851 году до 76 000 двадцатью годами позже.[287]

* * *

Для женщины, надеявшейся выйти замуж за представителя среднего класса, существовалиразные источники полезных советов. Их такое множество, что я попыталась свести ихвоедино.[288]

Во-первых, мы исходим из вероятности, что вы случайно можете неправильнопроизнести то или иное слово. От простонародного выговора следует избавиться ещедо того, как вы вздумаете выдавать себя за леди. На этот предмет существуютразнообразные пособия, и я настоятельно рекомендую ими воспользоваться. Ничегонет губительней для ваших планов, чем неправильность речи.

Будем считать, что с этим недостатком вы справились, а потому перехожу крекомендациям более общего характера. Конечно же, в ваших манерах не должно бытьи намека на ваше происхождение. Добиться этого трудно, если свободное время,которое вы собираетесь использовать на то, чтобы стать леди, финансируется за счетвашего отца-лавочника. Но ничего не поделаешь. Вы должны быть достаточноначитаны, чтобы в случае необходимости поддержать беседу, умело вводя темы,почерпнутые из новейших журналов. Это позволит вам блеснуть перед не стольпросвещенным собеседником. Но никоим образом не следует выставлять себя умнойженщиной. Если в вашем присутствии отпущена двусмысленная шутка, вам предстоитрешить, как на нее отреагировать. Вы можете выразить свое неодобрение, бросивледяной взгляд, но это будет свидетельствовать о том, что вы поняли содержащийся вней неприличный намек; проще не обратить внимания на сказанное,продемонстрировав ваше простодушие.

Всегда следите за изяществом движений. Задувая свечу, вы будете выглядеть невполне элегантно. Если под рукой нет нужного приспособления, предоставьтенадувать щеки кому-нибудь другому. Когда вы улыбаетесь или смеетесь, имейте ввиду, что при этом обнаруживаются недостатки зубов, которые, возможно, лучшепопытаться скрыть. Отрепетируйте улыбку дома перед зеркалом при хорошемосвещении. К тому же смеяться, как правило, не очень-то рекомендуется. Игра намузыкальных инструментах дает возможность в достаточной степенипродемонстрировать элегантность позы, особенно игра на арфе плавнымидвижениями округлых, матово-белых рук, но не спешите бросаться брать уроки. Ваши

слушатели, засматривающиеся на изящество вашей фигуры, возможно, захотятусладить не только взор, но и слух, а этого не так легко достичь, если вы лишенымузыкального дарования. Духовые инструменты не подходят, пусть на них играютмужчины. О виолончели не может быть и речи, да и скрипка, пусть и не требующаястоль неприличной позы, вынуждает вас довольно неуклюже наклонять голову к шее, апотому также не рекомендуется. Лучший друг элегантной женщины — фортепиано.Данный инструмент замечательно приспособлен к тому, чтобы усесться рядышкомвдвоем, в приятной близости, и исполнять подходящие вещицы в четыре руки.Помните только, что если ваш партнер встанет, вы можете свалиться на пол, если невскочите одновременно с ним. К тому же требуется перелистывать ноты, изанимающийся этим человек будет стоять очень близко к вам. А потому следуетподумать о том, насколько глубоко декольтировано платье, в котором вы собираетесьидти на музыкальный вечер. Не пренебрегайте духами.

Никогда не оставайтесь наедине с неженатым мужчиной. Нарушить правиламожно лишь в том случае, если вы уверены в серьезности его намерения предложитьвам выйти за него замуж. Если от избытка чувств вы собираетесь упасть в обморок,убедитесь прежде, есть ли поблизости подходящая софа, куда можно упасть. Не всемужчины настолько ловки, чтобы вовремя подхватить падающую даму.

Когда вы присутствуете на званом обеде или ужине, не следует налегать на еду,нужно лишь слегка отведать предлагаемые блюда, уподобляясь птичке. Особоподчеркиваю, что когда подается вино, после произнесения тоста следует лишьпригубить содержимое бокала. Алкоголь вкупе с затянутым корсетом неизбежновызывает покраснение лица. В ожидании вашего возвращения хорошая служанканепременно позаботится о том, чтобы вы утешились бокалом вина и холоднойкурицей.

Когда вы присутствуете на оперном спектакле, с вашего лица не должно сходитьвыражение удовольствия. Не обращайте внимания на поведение джентльменов в вашейложе, беспрестанно разглядывающих в театральные бинокли других дам.

Садиться и выходить из любого вида транспорта — настоящее искусство. Сомнибусами постоянно возникают проблемы, и, конечно же, немногие настоящие ледиими пользуются. С экипажами дело обстоит не лучше, потому что и посадка, ивысадка сопряжены с определенными неудобствами, и не имеет значения, насколькокрепка рука лакея и надежна откидная подножка, так как все равно приходитсянапрягаться, что вызывает неровность дыхания. Недоброжелатель может сказать, чтоледи при этом пыхтела и отдувалась. Рекомендуется попрактиковаться одной у себя вкомнате. Большинство магазинов доставит нужные вам товары на дом после того, каквы закажете то, что вам требуется. Таким образом, отпадает необходимость ездить запокупками.

Когда люди, у которых вы в гостях, представляют вам своих детей, выражайтеудовольствие и восхищение, даже если у вас возникают противоположные чувства.Постарайтесь не обращать внимания на их сопливые носы, мокрые штанишки ипривычку ковырять в носу. Остается только дождаться, когда эти создания будутпереданы на попечение кому-то другому, например, няне. Матери обычно не видятнесовершенств своих чад. Между тем старайтесь избежать непосредственныхконтактов с ними, ловко совмещая попытки соблюсти надлежащий вид своей юбки сбеспрестанными преувеличенно восторженными похвалами. Той же тактикипридерживайтесь и в отношении домашних животных хозяев, разумеется, с

соответствующей корректировкой.Если вас приглашают осмотреть хозяйский сад, а ходить по нему приходится,

когда под ногами хлюпает, лучше всего будет выразить непомерное восхищениекаким-нибудь цветком, не упуская случая воздать должное проницательности хозяина,взявшего на работу такого замечательного садовника. Всегда уместно упомянутьмистера Пакстона. Если вас беспокоят насекомые, которыми полон сад, постарайтесьне подавать виду. Не отмахивайтесь от ос, это выглядит некрасиво и к тому же можетих разозлить. Если вы вступили ногой во что-то нежелательное, дождитесь удобногомомента незаметно вытереть обувь. Плохая погода даст вам возможность справиться сэтим с помощью влажной травы, останется позаботиться лишь о том, чтобы ненамочить подол одежды. Пытайтесь избегать обидных высказываний в гостях, дажеесли вы чувствуете, что оказались в затруднительном положении по вине хозяев.Никогда не пробуйте что-нибудь срезать или выкопать в их саду. Худшимпреступлением будет считаться, если вы без их ведома возьмете отросток какого-нибудь ценного растения. Ретивый садовник никогда не преминет сообщить об этом.Единственная возможность для вас обрести желаемое, это всячески восторгатьсяданным растением и расспрашивать о правилах ухода за ним. Получение требуемогообставьте как приятную неожиданность.

Леди не полагается засиживаться в гостях. При коротких визитах это соблюстилегко, а вот при долгих надо постараться уловить настроение хозяев. Если вопределенное время дня они предпочитают не принимать гостей, следует учитыватьих распорядок. Если вы замечаете, что кто-либо из хозяев при вашем приближениинамеренно избегает вашего общества, это следует расценить как необходимость вближайшее время покинуть дом.

Ознакомившись со всеми этими советами, регламентирующими повседневноеповедение, читатель, наверняка, обратит внимание на то, что мы еще не коснулисьтакой деликатной темы, как «охота за женихами». Увы, в то время, как всякийджентльмен является членом какого-либо клуба, где можно проводить время в своеудовольствие, не помышляя о браке, потенциальные мужья подобны пугливым зверям,которые при активном преследовании пускаются наутек. Не обманывайте себянадеждой, что именно вам суждено открыть мужчине преимущества брака, все то, чтонедоступно ему в клубе. Даже обретя домашний очаг, он все равно останетсяприверженцем излюбленного времяпрепровождения. Если он вам подходит, с вашейстороны требуются ловкость и необходимые увертки с тем, чтобы он не бросилсянаутек, желая скрыться от своей, пусть и достаточно медлительной,преследовательницы. Что же касается внешнего вида, полагаю, что над ним вампридется поработать у себя в комнате, равно как над приемами посадки и высадки изэкипажа и привлекательностью улыбки. Задумайтесь, когда вы лучше выглядите впрофиль. Быть может, вам больше всего подходит мерцающий свет свечи? Нужнонаучиться по возможности весь вечер сохранять на лице выражение восхищения иудовольствия. Тренируйтесь ежедневно, постепенно увеличивая продолжительность.Убежденность вашего избранника в том, что он неотразим во всех отношениях, всегдаприсутствует в его душе. Так подтверждайте ему это осторожно, но весьмакрасноречиво.

Я уже говорила выше по поводу одежды, но хочу дать еще несколько советов. Неимеет значения, насколько тонка талия, важно, чтобы не было слышно, как скрипиткорсет. Если вы рассчитываете приукрасить себя, прибегнув к использованию широко

распространенных современных ухищрений, не сомневайтесь в том, что подобныеэксперименты могут вас подвести. Мне известно несколько случаев преждевременнозакончившихся ухаживаний из-за потекшей краски для ресниц, яркой помады,оставшейся на светлых жилетах, отцепившегося шиньона, съехавшего накладногобюста, вывалившихся в самый неподходящий момент зубов. В этой связи могупорекомендовать вам никогда не пробовать клейкий пудинг.

По-моему, сказанного достаточно, чтобы показать, что охота за женихами —трудное дело. Обескураженные неудачей, — а кто из охотников не переживал из-заслучайного промаха? — вспомните, что у вас есть выбор: в лучшем случае,возможность обрести относительно прочное положение, заняв место гувернантки иликомпаньонки, что порой почетно, но всегда безденежно. Хочется остановиться еще наодном существенном моменте, прежде чем вы начнете тратить время и силы: каковофинансовое положение вашего избранника? Вы сами можете быть не в состоянии этовыяснить, но постарайтесь уговорить помочь вам кого-нибудь из мужчин в вашейсемье или друга. Если же вы и после моего предупреждения будете выкладываться вохоте за каким-нибудь бедолагой, то есть вашим избранником, который выглядитчеловеком состоятельным, важно узнать поточнее, чем он располагает. Есть ли у негособственные средства или же он от кого-либо зависит? Если у него имеется земельнаясобственность, то какие у него права на нее? Нет ли у него каких-нибудь денежныхзатруднений? Какие у него виды на будущее? И если все-таки наступит счастливыйдень, когда он попросит у ваших родителей вашей руки, они будут счастливы, что вашсуженый в состоянии обеспечить вам то положение, к которому вы стремились. Но невсегда предпринятые действия приводят к столь благоприятным результатам. Вамследует быть поактивнее, чтобы узнать наверняка, что все ваши усилия направлены надействительно стоящую цель. Общеизвестно, что красота, которая может бытьсильнейшим вашим оружием, со временем увядает. Красивые усы очаровательны, нохороший доход гораздо более привлекателен.

Неудивительно, что в любом женском журнале можно было обнаружить жалобы намужские клубы. Это были комфортабельные убежища для мужчин, предоставлявшие всеудобства хорошо налаженного дома без каких-либо обязанностей, кроме оплаты ежегодногочленства. Сумма обычного вступительного взноса в большинстве клубов составляла 20 гиней, агодовой взнос — порядка 10 гиней. Такую форму членства в основном использовали людисвободной профессии и безденежные младшие отпрыски аристократических семей. «Обедыхороши и дешевы в сравнении с грабительскими ценами в лондонских отелях… Их стоимостьсоставляла 5 шиллингов, тогда как в любом отеле пришлось бы заплатить по меньшей меревчетверо дороже».[289] Если вам хотелось поговорить, вы могли найти близких по духусобеседников; если нет, спокойно читать в превосходно составленной библиотеке безнеобходимости быть вовлеченным в болтовню, которой вас одолевали дома. Здесь вы моглидаже жить. В клубе «Реформ», созданном в 1836 году членами радикальной партии и с 1841-гозанимавшем великолепное здание, «в каждой спальне имелась ниша с бассейном из белогомрамора, куда в любое время из двух кранов подавалась горячая и холодная вода», так что ненужно было мучиться из-за недостатков домашней системы подогрева воды. Здесь был «хорошообученный персонал, всегда готовый привести в порядок одежду и оказать парикмахерскиеуслуги».[290] Кухни, разумеется, были обустроены по проекту Алексиса Сойера, который первымввел использование газа для приготовления пищи. В специальной нише поблизости от входаимелась газовая зажигалка, от которой джентльмены могли раскуривать свои сигары. (Клуб и

газовая зажигалка сохранились и поныне.)Поблизости от клуба «Реформ» на Пэлл-Мэлл находится Клуб путешественников,

основанный в 1819 году и до 1832 года занимавший здание, которое, как и «Реформ»,спроектировал Барри. Далее по Пэлл-Мэлл находится «Атенеум», основанный в 1824 году, гдевели беседы епископы и ученые. Здание этого клуба спроектировано Десимусом Бартоном.Красивый фриз над большими окнами, который периодически красят в голубой и белый цвета,представляет собой воссозданный фриз Парфенона (откуда лорд Элджин привез фрагменты,размещенные в Британском музее как «мраморная коллекция Элджина». Лучше всеговоспроизведенный фриз смотрится с крыши автобуса.)[291] Клуб «Карлтон» в ансамбле Карлтон-хаус-террас (был разрушен бомбежкой в 1940 году и переместился в Сент-Джеймс)предназначался для консерваторов, или тори, в то время как клуб «Реформ» — для болеелиберально настроенных людей. (Национальный либеральный клуб, где в обеденном зале надкассой нависает большая статуя Гладстона, был построен только в 1871 году.)

Клуб «Гаррик», названный по имени знаменитого актера Дэвида Гаррика, был основан в1831 году актерами, писателями, художниками и деятелями искусства. «Любитель английскойдрамы мог с пользой для себя провести пару часов, разглядывая огромное сборище людейтеатра», если он имел туда доступ как член клуба. [292] Клуб «Будлз» на Сент-Джеймс-стритпоявился в 1762 году и существует поныне. Вы можете узнать его по красивым веерным окнамна первом этаже. Клуб «Уайтс», расположенный также на Сент-Джеймс-стрит, — старейший излондонских клубов — ведет свою историю с 1693 года. В те давние времена он был известен,как место, где процветали азартные игры, но в девятнадцатом столетии стал главным образомклубом для очень состоятельных людей, включая принца Уэльского.[293]

В Сити осталось совсем мало кофеен, столь распространенных в восемнадцатом веке.Коммерсанты, ведущие торговлю в Индии, Китае и Австралии, собирались в Иерусалимскойкофейне в Корнхилле. Расположенная неподалеку Ямайская кофейня располагала новейшейинформацией из Вест-Индии. Купцы, судовладельцы, страховщики, входившие в ассоциацию«Ллойд», собирались в помещении на верхнем этаже Королевской биржи, где в 1859 году былустановлен колокол с «Лутины», двумя ударами сообщавший о хороших новостях, а одним — оплохих. Почти столь же значимым, как «Ллойд», считалась Кофейня Северной и ЮжнойАмерик, расположенная на углу Треднидл-стрит.[294]

* * *

Действительно, так или иначе, имелось множество мест, где молодые люди среднего классамогли чувствовать себя как дома, не будучи связанными брачными узами. Однако же по мереприближения тридцатого дня рождения,[295] когда друзья наслаждались жизнью в пригородныхдомах в окружении жен, детей и цветников, клуб уже становился не столь привлекательнымместом. Хуже того, члены клуба всего лет на пятнадцать старше завели привычку покидать этотмир.[296] Пора было предпринимать шаги для обретения семейного счастья. Если молодойчеловек часто бывал в Лондоне во время светского сезона, то у него не было недостатка вкандидатурах. Для тех же, кто не был вхож в светский круг, существовало множество способовподыскать подходящую невесту. Среди прихожан церкви, которую он посещал, с помощьюместного пастора можно было выбрать юную особу. Страсть викторианцев к любительскомухоровому пению обеспечивала обязательное наличие в хоре женских голосов. В широкоразветвленной викторианской семье среди двоюродных и троюродных сестер и их подруг совсем

нетрудно было найти девушку, которую мать молодого человека могла бы хорошенькорассмотреть и дать одобрение его ухаживанию. Леди уделяли чрезвычайно большое вниманиезанятиям благотворительностью. На какое-то время молодой человек мог тоже заняться этойдеятельностью, благо шестичасовой рабочий день оставлял ему достаточно свободного времении сил. Молодой человек мог даже добровольно включиться в какую-либо работу, что возвысилобы его в глазах окружающих и совсем не обязательно закончилось бы бракосочетанием.

То время было ознаменовано небывалым взлетом общественной активности. Парламентучреждал королевские комиссии и специальные комитеты для устранения всякогонежелательного аспекта викторианской жизни. Порой законодательные инициативы — какправило, вбиравшие множество свидетельских показаний и приобретавшие вид толстенногоотчета, — оказывались в синих переплетах, отчего и появилось название «Синие книги». Вслучаях, если решение каких-либо социальных проблем находилось вне вниманияправительства, граждане страны, руководствуясь лучшими побуждениями, основывали обществаи проводили заседания, действуя исключительно на добровольных началах. Существовалиобщества по улучшению условий жизни «трудящегося класса», повышению его нравственности,устройству для него бань. Имелись общества, деятельность которых была направлена на то,чтобы мужчины бросили пить и дали зарок воздержания от спиртных напитков, а женщиныперестали заниматься проституцией и взялись за шитье. Были общества, занимавшиеся женскойдомашней прислугой и юными девицами, чтобы обучить их работе в прачечных и наставить настезю добродетели.

Существовало бесчисленное множество просветительских программ: так, например,Женская санитарная ассоциация призывала медицинских работников рассказывать трудящимся,как важно, к примеру, бывать на свежем воздухе, когда для этого есть возможность. Обществоподдержки женщин помогало служанкам, лишившимся места, и проституткам, «уставшим отгреха». Общество по надзору за работными домами регулярно инспектировало работные дома.Общество по искоренению нищенства не было популярным у попрошаек, поскольку вместо того,чтобы превратить в наличные викторианский вариант обращения «не найдется ли у вас лишнеймонетки?», его члены раздавали талоны, которые в случае «необходимости» можно былообменять на социальные выплаты. Обществу искоренения порока явно приходилось нелегко вдостижении своей цели, а вот Общество спасения еще не осужденных мальчиков от любыхкриминальных проступков могло среагировать вовремя.

Все эти организации нуждались в участниках — главным образом, в мужчинах, но было тами некоторое число женщин, — чтобы проводить заседания и на общественных началахвыполнять определенные обязанности. Иногда человек среднего класса оказывался личнововлеченным в проблемы малоимущих, например, давая бесплатные медицинскиерекомендации или преподавая в «школе для бедных». Чарльз Пью, клерк канцлерского суда, в1861 году «инспектировал приюты для маленьких оборвышей», а затем перешел к болееактивному участию и, как следует из дневника, который он стал вести двумя годами позже, ужезанимался преподавательской деятельностью. Поначалу ему это не нравилось, но постепенно«их улыбающиеся личики… и истории, которые они мне рассказывали, все больше влекли меняк ним», а их — к нему. [297] На любую нужду или болезнь, омрачавшие жизнь человека,находились организации, стремившиеся справиться с бедой. [298] В 1862 году их насчитывалось530. Наиболее состоятельными были 14 миссионерских организаций с доходом 460 000 фунтовстерлингов. За ними следовали 92 медицинские благотворительные организации с совокупнымдоходом 267 000 фунтов стерлингов.[299]

Человек среднего класса считал необходимым выполнять свой гражданский долг, участвуя в

работе приходских управлений или церковных советов, где обсуждались вопросы сбораденежных средств на местные нужды и осуществлялись многочисленные функции, до которых угородских властей не доходили руки. Даже Карл Маркс, бичевавший средний класс, был избранв своем муниципальном образовании «констеблем прихода Сент-Панкрас». [300] Но хотя бы незачислен в специальные констебли, как многие представители среднего класса, которые, когдачартистские агитаторы угрожали Лондону, сотнями привлекались для поддержки армии.

И, разумеется, существовала проблема подоходного налога. Он был введен в 1798 году ислужил средством финансирования войны с Францией. В 1816 году, когда в нем отпаланеобходимость, он был отменен. Его восстановили в 1842 году в размере 7 пенсов на каждыйфунт, превышавший доход в 150 фунтов стерлингов, [301] а в 1853 году Гладстон удвоил его попричине расходов на Крымскую войну. С той поры мы так и платим его, хотя теоретически этолишь временная мера, и данный налог должен ежегодно утверждаться парламентом послеобсуждения бюджета. При заполнении налоговой декларации у вас, наверняка, можетвозникнуть вопрос, почему ее форма столь усложнена. Причина кроется в предположении, чтоналогоплательщику не очень бы хотелось, чтобы соседи знали, сколько у него денег. У него естьправо обжаловать размер налога, обратившись к специальным уполномоченным — несостоящим на жалованье мужчинам среднего класса, отбираемым по принципу, что они знаютместные условия и проживающих людей. Если сумма налога станет раскрывать совокупныйдоход плательщика, это может вызвать ненужные толки в его окружении — среди соседей,положим, или членов его клуба, до которых могут дойти эти сведения. Чтобы избежатьподобной ситуации, была принята хитроумная система разных бланков, где каждая статьядохода указывается отдельно, с тем, чтобы обращения к специальным уполномоченнымкасались начислений только по отдельно взятой статье, и у такого «общественника» не быловозможности при встрече с приятелем бросить мельком: «А я даже и не подозревал, что старинаДжордж так богат».

Яркий тому пример Джейн Карлейль, достойная всяческого уважения шотландская леди,представшая в 1855 году перед специальными уполномоченными Кенсингтона, чтобы оспоритьразмер налога на доход от литературных трудов своего мужа Томаса. Происходившееразбирательство описано в одном из ее неподражаемых писем. Растерявшиеся от ее напорачлены комиссии сначала заявили, что у нее нет права высказываться, но это, похоже, только ещебольше ее раззадорило. Затем она представила финансовые документы, определявшиевзаимоотношения мужа с его издателем, из которых явствовало, что несколько лет он ничего непубликовал. Тогда запуганная комиссия поинтересовалась, на какие же средства в таком случаеон живет. «Я здесь не затем, — последовал великолепный ответ Джейн, — чтобы объяснять, начто живет мистер Карлейль, я лишь хочу продекларировать его доходы от литературного трудаза последние три года». И скупо добавила, что муж, как она полагает, имеет доходы отземельной собственности. «По счастью, — сказала я высокомерно, уже владея собой, — вданный момент у меня нет необходимости и намерения касаться данного предмета». [302] (Еслиречь шла о «земельном доходе», то сведения о нем подавались отдельно, а апелляции, с нимсвязанные, рассматривали другие уполномоченные.) Хотя я не рекомендовала бы вести себяподобным образом, выражая протест против размера налога, Джейн удалось вынудить членовкомиссии распорядиться об уменьшении суммы на 100 фунтов, что означало полную победу.Как бывший юрист финансового управления, я не совсем понимаю суть дела, а как феминистка,аплодирую ей со зрительской трибуны.

Глава 10 Высший класс и королевская семья

Флоренс Найтингейл — леди Фредерик Кавендиш — армия — система покупки званий —гвардия — сезон — королевский бал — непопулярность Альберта — его отношения с

Викторией — доходы — Виктория — последствия кончины Альберта

Почему женщины, имеющие возвышенные стремления, светлый ум, душевныесилы… никоим образом не могут реализовать себя в обществе?.. Уже достаточнодавно женщины осваивают некоторые мужские профессии, где они могут руководить,конкурировать (или иметь возможность помериться интеллектом с другими) и, чтоважнее всего, проявить себя… [Однако семейная система] подавляет их духовноеразвитие, обрекая одних на положение вечно опекаемого ребенка, других — намолчаливое страдание… Брак — это шанс (но далеко не единственный), позволяющийженщине не потерять себя, но как бездумно, как бездарно этот шанс используется!..Мужчина в браке обретает все преимущества; он получает «спутницу жизни», но дляженщины это далеко не так… Какую выгоду это сулит женщине, которая продала себяради обретения положения в обществе?.. Воображаемая жизнь полна высокихзамыслов, стремлений делать добро. Будничная жизнь проходит в беспрестанныхприятных хлопотах о званых обедах, приемах, покупке предметов обстановки,строительстве дома или благоустройстве сада, встречах гостей… в обсуждении плановобустройства школ для бедных, на которые, возможно, отводятся свободные полчасамежду ланчем и прогулкой в экипаже, а остальное время посвящается обсуждениюобеда, поиску гувернантки для детей, отправке фазанов и яблок беднымродственникам…[303]

Это слова Флоренс Найтингейл, глубоко страдавшей от уклада жизни высшего класса, ккоторому она принадлежала, и раздоров со своей неуравновешенной матерью и истеричнойсестрой. Возможно, было бы лучше, если бы она принадлежала к среднему классу, где женщины,хотя бы время от времени, принимали активное участие в домашней работе и даже, бывало,нянчились со своими детьми. К счастью для душевного здоровья мисс Найтингейл, вскоре посленаписания «Кассандры», она покинула семью и стала заниматься делом, которому посвятилавсю жизнь.

Некоторые женщины вели напряженную светскую жизнь и при этом занималисьблаготворительностью. У них не было такой ужасной семьи, как у Флоренс Найтингейл. Вотописание одного «очень насыщенного дня» из лондонского дневника 1867 года леди ФредерикКавендиш:

В 10.30 у меня был недолгий визит в работный дом. После 11 мы делали покупкидля детского отделения больницы, где долечивались после холеры сироты… Потомланч, а в 2.30 я отправилась на Уэстбурн-террас на встречу с миссис Мартино… Мызашли в собор Св. Павла в Найтсбридже, но служба уже заканчивалась; потом поехалис визитом к [одной из тетушек], которой не оказалось дома, а затем к леди Олбемарл…Мы должны были встретиться с ней в Паддингтоне, но опоздали на несколько минут и

уже не застали ее. Потом мы обедали с леди Эсткорт…[304]

Некоторым женщинам удавалось разными способами противостоять системе. ЛедиФлоренс Паджет должна была выйти замуж за Генри Чаплина. Перед свадьбой они отправилисьза покупками в «Маршалл энд Снелгров» — новый универмаг на Оксфорд-стрит, открывшийся в1848 году. Там они разделились: она направилась в отдел дамского белья, где якобынамеревалась приобрести кое-что для себя, он же остался ждать ее на улице. Но ожидание былонапрасным. Она проследовала через магазин до выхода на Генриетта-стрит, где ее поджидал вкэбе маркиз Хейстингз, и тем же утром обвенчалась с ним.[305] Другая девушка, «внучка графа,особа хорошо известная в свете, совершила предосудительный поступок — родила внебрачногоребенка… Рассказывают, что когда ее спрашивали, кто же его отец, она отвечала: „Откуда язнаю“».[306]

* * *

У мужчин все обстояло по-другому. Эмерсон, гражданин эгалитарных СоединенныхШтатов Америки, считал Англию «раем для высшего класса, страной по существуаристократической, где низшие классы давно примирились со своим положением и вполневписались в систему».[307] Возможно, он был прав, если судить по британской армии, где«низшие классы» с готовностью подчинялись приказам, зачастую бессмысленным, посколькуиздавна с почтением относились к людям, занимавшим более высокое общественное положение.

Джентльмены, командовавшие войсками в Крымской войне, имели безупречнуюродословную.[308] Следует учитывать, что, по словам Веллингтона, «зачисление джентльменов вармию производилось с учетом их образования, воспитания и привычек, благодаря чему этобыли лучшие в мире офицеры, в то время, как формирование офицерского состава из лицнизших классов, привело бы к вырождению армии». Они могли быть глухими, одноглазыми,однорукими и одноногими, достаточно пожилыми — почти всем генералам, командовавшимбританскими войсками в Крыму, было за 60, что в то время считалось преклонным возрастом, —но поскольку в них видели общественно «необходимых людей», они сохраняли свои посты. [309]

Их мастерство в охоте на лис гарантировало, что они, по крайней мере, держатся в седле, хотяони не всегда были способны разобраться в карте и порой не имели представления, куда держатпуть. Верховая езда давала возможность приятно отдохнуть, и в череде суровых испытанийКрымской войны всегда можно было найти время для организации скачек. Кромеотличительных особенностей, вроде отсутствия тех или иных конечностей, все они былиудивительно похожи, так как в кавалерийских частях было принято носить внушительные усы икартавить.

Образование офицеров было весьма посредственным, так как в большинстве закрытыхучебных заведений, где они обучались, им преподавали латынь и греческий и прививали кое-какие навыки: переносить лишения и скудное питание, а также «уметь носить подобающуюодежду в подобающее время». В 1849 году герцог Веллингтон учредил вступительный экзамендля будущих офицеров, но целью его было определить, что они «имеют хорошие способности иполучили воспитание джентльмена», а потому окончание Итона гарантировало поступление наслужбу вне зависимости от знаний претендента. Лишь немногие аристократы отсеивались послевторой попытки, сам же экзамен использовался исключительно для того, чтобы не допустить вофицеры нуворишей из среднего класса.

Однако и тут имелись исключения. Генерал Чесни начал свою военную карьеру в 1798 году,когда девятилетним мальчиком, пройдя босиком двадцать миль, вступил в полк ирландскихволонтеров, в котором дослужился до чина младшего лейтенанта. Он с трудом добилсязачисления курсантом в Королевское военное училище в Вулидже: нужно было иметь рост неменьше 4 футов 9 дюймов, до которого он не дотягивал четверть дюйма, а потому был вынужденвложить в обувь пробковые стельки. Впоследствии он вырос до 5 футов 1 дюйма. В 1855 годублагодаря своим выдающимся способностям он стал генерал-майором.[310]

Самой удивительной особенностью викторианской армии была покупка офицерскогозвания. Снова обратимся к Веллингтону: «повышение по службе происходит путем покупкизвания… мужчинами, принадлежащими к привилегированным и богатым классам страны».Землевладельческая аристократия была заинтересована в защите своей собственности, чегонельзя было ожидать от среднего класса, а потому считалось, что его представители не могутбыть хорошими офицерами. Эта система имела для казначейства то преимущество, чтоофицерский состав содержал себя сам, и государство не должно было выплачивать ему высокиеоклады. Такая система была введена Карлом II — вернувшись в 1660 году на трон, он обнаружил,что казна пуста, — и продолжала существовать до 1871 года, несмотря на предпринимавшиесявремя от времени робкие попытки ее изменить. На флоте она никогда не применялась, а после1755 года была отменена и в Королевских военно-морских силах. Если флот обходился безподобных мер, почему этого не могла сделать армия? Существовавшую практику трудно былоискоренить, потому что любой офицер, плативший за присвоение ему звания, рассчитывал навозвращение своих вложений в будущем.

В 1844 году в издании «Королевских уставов и правил для вооруженных сил страны» былаопубликована таблица «Установленных расценок на офицерские звания» от гвардейской пехотыдо «регулярных полков пехоты» и от корнета до подполковника. Расценки для гвардейскойпехоты колебались в диапазоне от 1200 фунтов стерлингов для корнетов до 9000 фунтов —огромной суммы в то время — за звание подполковника. (На этом шкала заканчивалась,поскольку присвоение звания полковника происходило автоматически после семи лет выслуги.)Квартальные отчеты должны были включать «всех офицеров, готовых оплатить повышение послужбе… Это должно находиться под самым строгим контролем, так как в вооруженных силахЕе Величества никто не вправе заниматься оценкой, продажей или заменой офицерского звания,кроме [специально уполномоченных] полковых агентов…», и всякого, уплатившего свышеустановленной расценки, ожидает увольнение со службы. Однако это положение не работало,что служило еще одним прекрасным примером викторианского двуличия. [311] В период с 1720по 1871 год любое воинское звание имело двойную цену — официальную и«сверхустановленную», или «полковую». Самые высокие расценки были в гвардейской пехоте,однако цена варьировались в зависимости от спроса и предложения. Про лорда Браднелла,впоследствии 7-го графа Кардигана, который командовал в Балаклаве кавалерийской бригадой,говорили, что он купил полковничье звание во втором гусарском полку, входившем в составбригады, за 40 000 фунтов стерлингов, что подтверждало чрезмерно завышеннуюсверхустановленную цену. [312] Главнокомандующий, герцог Кембридж, выступая передпарламентским комитетом, настаивал на проведении специального расследования ввооруженных силах:

Военное руководство может учитывать только то, что поступает к немуофициальным путем, а потому я решительно заявляю, что нам неизвестно, какиесуммы выплачиваются на самом деле; если офицер покидает ряды вооруженных сил,он направляет соответствующий запрос с просьбой продать его звание, но как это

происходит, никто не знает… Мы получаем только то, что положено по уставу… дажеесли вынести этот вопрос на судебное разбирательство, суд окажется не в состоянииустановить, какую сумму офицер заплатил сверх нормы…

Можно было, конечно, разузнать «неофициальным» путем у специалистов с Чарльз-стрит,ведавших покупкой, продажей и сменой офицерских званий, и выяснить размеры«сверхустановленных выплат», но вряд ли они пошли бы на «неофициальное» сотрудничество с«официальной» стороной.

Система была устроена сложно. В общих чертах она действовала так. Предположим, чтолорд А., сын графа, имеет звание майора в полку гвардейских драгун. Официальная цена этогозвания составляет 8300 фунтов плюс некая «сверхустановленная» сумма — X фунтов. Онзнакомится с привлекательной богатой наследницей, отец которой готов предоставить солидноеобеспечение дочери и ее мужу. Дочь без ума от великолепных усов лорда А. После свадьбымолодой человек берет полагающийся ему ежегодный отпуск продолжительностью восемьмесяцев и отправляется с женой в свадебное путешествие на континент. В отсутствие молодыхумирает отец лорда А. Лорд А. решает выйти в отставку и начать семейную жизнь в родовомпоместье. Он ставит об этом в известность командира полка и полкового агента, которыйначинает официально заниматься продажей его звания. Он обращается в агентство на Чарльз-стрит, которое и определяет тот самый, крайне важный, фактор — X фунтов стерлингов.

Имеются некоторые заинтересованные лица, как, например, Альберт Блоггс, единственныйсын бирмингемского фабриканта, который буквально купается в золоте, хотя и обладаетпросторечным выговором. Альберт вынашивает честолюбивые замыслы стать армейскимофицером. Он вполне интеллигентный молодой человек, привыкший много трудиться иувлеченно изучающий военную историю и тактику. Его отец отнюдь не дурак, он осознает всетрудности и делает солидные пожертвования на благотворительность, предвыборныемероприятия и приюты, основанные магнатами графства. Он умудряется обзавестись солиднымдосье рекомендательных писем в отношении Альберта и готов выложить любую необходимуюденежную сумму.

Между тем, молодой капитан Б. из пехотного полка рассматривает возможность «перехода»в гвардейские драгуны в свете освобождающейся вакансии, связанной с выходом в отставкулорда А. Его родословное древо восходит к Плантагенетам, но в денежном отношении имеютсянекоторые затруднения. Он готов продать свое офицерское звание за 1800 фунтов плюснеизвестную «сверхустановленную» сумму, но требуется еще довольно солидная доплата. Онставит в известность своего командира и полкового агента о том, что он, так сказать, выходит нарынок, и начинает часто наведываться на Чарльз-стрит, чтобы разузнать, во что выльется«сверхустановленная» цена за его звание и сколько намерен выручить лорд А. за свое. Послетого, как в семье собраны необходимые средства и получен заем от агентства на Чарльз-стрит,которое готово вложиться в это дело под разумные проценты, сумма увеличивается, и онобращается к командиру полка гвардейских драгун, с которым его семья знакома много лет.Капитан Б. — бестолков, ленив, не проявляет интереса к военным делам, но хорошо осведомлено высоком социальном статусе гвардейцев и их щедрых отпускных, тогда как ему, пехотномукапитану, приходится трудиться шесть месяцев в году. Разумеется, у командира полкагвардейских драгун нет никаких возражений против его кандидатуры.

Еще одно преимущество службы в гвардейском полку заключалось в том, что гвардейцыобычно размещались в Лондоне, поскольку их первейшая обязанность состояла в охранемонаршей персоны, а монарх в те времена уже не выводил свою армию на поле битвы.Некоторые полки десятилетиями не участвовали ни в каких боевых действиях. Второй лейб-

гвардейский кавалерийский полк не был задействован почти 70 лет после битвы при Ватерлоо.Если полк направлялся куда-нибудь для несения гарнизонной службы, к примеру, в Канаду,Вест-Индию или Австралию, у офицера была превосходная возможность избежать стольтягостного удела, продав или обменяв звание с переводом в войсковую часть,расквартированную в Англии. Если же отправка за границу была связана с боевыми действиями,например, с Крымской войной, офицер, предпринявший подобные шаги, мог быть подвергнутостракизму.

Крымская война, о которой подробно писали такие журналисты, как У. Г. Рассел из«Таймс», вызывала в обществе негодование по поводу «некомпетентности, бездействия,аристократического высокомерия, должностной нерадивости, протекционизма, установившейсярутины и бестолковости» в среде армейского командования. [313] Имелось много противниковреформирования системы покупки офицерских званий, в числе которых была и королева, однакоже в 1871 году лорд Кардуэлл, бывший тогда военным министром, добился ее отмены ценой в6 150 000 фунтов.[314]

В качестве альтернативы военной службе существовала правительственная служба в палатеобщин или палате лордов парламента, либо в дипломатическом корпусе. Государственнаяслужба постепенно переходила к выдвижению на должности согласно достоинствамкандидатов, хотя многие отдавали предпочтение спокойной жизни в своих поместьях; вместе стем практиковалось выдвижение на выгодные места родственников, когда обладавшиеопределенными способностями отпрыски знатных семейств жаждали как-то проявить себя.

* * *

Понятие «сезон» подразумевало временной промежуток от Пасхи до августа, когдапарламент прекращал свою деятельность, и все желающие могли отбыть в родовые имения,заняться охотой или развлечениями «с пятницы до понедельника» (тогда это еще не называлось«уикендом»). В Девоншир-Хаусе на Пиккадилли имелся прекрасный зал, где проходили«пышные балы, на которые собиралось все светское общество». [315] На одном из большихсветских приемов леди Кавендиш повстречала «иностранку с припудренными волосами. Этовыглядело очаровательно!» [316] Несколько дальше находился Бат-Хаус. В 1850 году четаКарлейль побывала здесь на балу, «собравшем от пяти до семи сотен представителейаристократических семейств», среди них, разумеется, был и завсегдатай любых светских сборищгерцог Веллингтон. Спустя тринадцать лет они снова оказались здесь на балу. Джейнвспоминала впоследствии, как она рада была увидеть «всех герцогинь в сверкающихбриллиантах, всех юных красавиц этого сезона, всех известных политиков… Все помещениябыли украшены искусственными розами, так что создавалась атмосфера арабских сказок».[317]

Дальше на запад по Пиккадилли находился Кембридж-Хаус, дом лорда и леди Пальмерстон. [318]

В то время леди Пальмерстон была одной из самых известных политических персон. Стаффорд-Хаус, расположенный близ Сент-Джеймсского дворца (теперь Ланкастер-Хаус, используетсядля правительственных официальных приемов), был лондонским домом герцога и герцогиниСазерленд; до кончины мужа в 1861 году она занимала видное положение при дворе, ведаягардеробом королевы. Норфолк-Хаус на Сент-Джеймсской площади по своим размерам вполнеподходил для проведения банкетов и балов, на одном из которых в 1849 году присутствоваликоролева и принц Альберт. В Гровенор-Хаусе на улице Парк-Лейн, доме второго маркизаВестминстера (отца первого герцога), находилась великолепная картинная галерея, а количество

золотой столовой посуды значительно превосходило то, которое могла себе позволитькоролевская чета.

При дворе королевы Виктории не устраивалось таких пышных балов, какие давалинекоторые из ее подданных. Королева проводила детские балы, о которых много говорили,поскольку проходили они с большим размахом: дети королевы и их юные гости предавалисьшумным играм и беготне. При жизни Альберта королева четыре раза в год устраивалаофициальные приемы, на которых ей представляли юных дочерей из аристократическихсемейств. В 1859 году в восемнадцатилетнем возрасте королеве была представлена ЛюсиЛиттлтон (в замужестве леди Фредерик Кавендиш). После этого она стала получатьприглашения на королевские балы.

Какое великолепное зрелище [ее первый королевский бал]: сверкающие мундиры,дворцовые залы, присутствие королевской четы. Мы делали реверансы, и я ужаснобоялась и скользкого пола, и момента, когда я окажусь в двух шагах от королевы,чтобы быть ей представленной. Но все прошло как нельзя лучше; мы приседали оченьнизко, а остальные лишь кланялись или ограничивались кивком головы… ПринцУэльский и принцесса Алиса [его сестра] вальсировали с восхитительной грацией идостоинством… медленно, так непохоже на быстрое кружение в тесных объятиях, чтовидишь в других местах.[319]

Бедняжку Люси Литтлтон воспитывали в строгих правилах, ей не разрешали танцеватьвальс.

Принц Альберт не пользовался благоволением родовитой английской аристократии.Прежде всего, он был иностранец, и его генеалогическое древо не выглядело стольвпечатляющим, как у множества особ с двумя, а то и тремя титулами. «Принца воспринималикак чуждого человека, почти все англичане его поколения испытывали к нему неприязнь. Будучиистинным германцем, он не пользовался популярностью… На публике он выглядел смешным,поскольку королева в нем души не чаяла, хотя нередко демонстрировала недовольство итребовательность».[320] Она не одобрила придворных, приехавших вместе с ним из Германии исоставлявших его свиту. Несмотря на попытки протеста со стороны Альберта, им пришлосьвернуться на родину.

Дорогая Виктория, подумайте о моем положении; я оставил родной дом, скоторым у меня связано столько воспоминаний, всех своих близких друзей, и приехалв страну, где для меня все новое и чужое — люди, язык, обычаи, образ жизни,положение. Кроме вас, у меня нет ни одного человека, которому я мог бы доверять.Почему считается непозволительным, чтобы два-три человека, которые должнызаниматься моими личными делами, были бы теми, к кому я питаю полноедоверие?[321]

Это ему не было позволено, более того, его личным секретарем назначили ДжорджаАнсона, молодого человека из семейства лидера вигов, виконта Мелборна; существовалаопасность — и это Альберт отчетливо понимал, — что он тоже принадлежит к партии вигов. Попрошествии времени Альберт очень привязался к Ансону, но в 1849 году тот скоропостижноумер. Единственным близким существом, напоминавшим ему о любимом Розенау, былавоспитанная им собака — красивая борзая по кличке Эон. Она носила серебряный ошейник,сделанный на заказ в Париже, на котором было выгравировано: «Принц Альберт Саксен-Кобург-

Готский». В 1842 году Ландсир нарисовал Эона в этом ошейнике. Но собака умерла.[322]

Несомненный успех Всемирной выставки — «реализация неоднократно осмеянногозамысла принца Альберта» — несколько прибавил ему популярности в определенных кругах, нодаже три года спустя его появление [в статичной хронике новостей, показанной в одном изтеатров] было встречено шиканьем и свистом. Бытовало мнение, что он не должен даватьсоветов королеве в государственных делах; широкие слои населения оставались в неведении,скольким они обязаны этому человеку, на которого Виктория всегда могла положиться. «Будучиистинным германцем в своих действиях и мыслях, он вызывал раздражение у английскогонарода, даже у тех, кому следовало бы лучше знать действительное положение вещей». [323] Ксчастью, он мог стрелять оленей в Шотландии и охотиться в Англии. В 1843 году в письмесвоему дядюшке Леопольду Виктория вынуждена была признать: «Альберт так смело и увереннодержится в седле, что это стало сенсацией, о которой раструбили газеты по всей стране; вряд либы ему расточали столько похвал, если бы он совершил героический поступок!» [324] Возможно,его положение улучшилось бы, стань он масоном, как большинство мужчин при дворе. Тогда быего более благожелательно приняли в аристократических кругах, однако он не выказывал нималейшего к этому интереса.[325]

Возможно, ситуацию улучшило бы, если бы он смог избавиться от немецкого акцента.Тогда бы это не раздражало людей, к которым он обращался. Придворные уже привыкли клегкому акценту Виктории — ее мать была немкой, равно как и гувернантка Лецхен, к которойона сохранила привязанность и после замужества. Он не владел ни литературнымпроизношением, ни разговорным; но, вообще-то, не так уж много людей имело шанс пообщатьсяс принцем. Но когда это случалось, их ожидало разочарование. Речь Альберта в момент еготриумфа — на открытии Всемирной выставки — была продолжительной и заканчиваласьнезабываемыми словами:

Мы от всей души надеемся, что это событие, направленное на поддержку всехотраслей промышленности разных стран и укрепление договоренностей о мире идружбе между всеми народами, будет способствовать, с Божьего благословения,благоденствию подданных Вашего Величества и останется в памяти на долгие годысреди самых знаменательных свершений Вашего мирного и счастливого правления.[326]

Но это было лишь эпизодом. Из-за ксенофобии британцев бедный Альберт так и не смогобрести положение в обществе, несмотря на все усилия жены. Парламент отверг просьбуВиктории о присвоении ему титула принца-консорта, и в конце концов она сама пожаловалаему этот титул королевской грамотой 1857 года. Данный документ, устанавливавшийпервенствующее положение Альберта среди прочих иностранных эрцгерцогов, ясносвидетельствовал о позиции, занятой парламентом.

Принцу можно было только посочувствовать. Он всегда знал, что ему суждено жениться наВиктории, предвидя, что именно таким окажется ее окончательное решение. А когда она,пережив несколько увлечений, остановила свой выбор на нем и страстно в него влюбилась, унего не было пути к отступлению. До той поры он вел жизнь образованного молодогоевропейского аристократа, который много путешествовал, интересовался литературой и наукой.В британской конституции его функции определены не были. Он сопровождал королеву вовремя официальных церемоний, носил форму, которая подчеркивала его стать, а домабезупречно выполнял свои супружеские обязанности. Он рекомендовал энциклопедическоеобразование для своего старшего сына, чтобы тот мог служить примером будущего наследника

престола. Необъяснимо, но в детстве принц Эдуард был неуправляемым ребенком, а в юностипрослыл распутником. Первенец Альберта — принцесса Виктория — была гораздо ближе емупо духу, чем Эдуард и даже жена. Он обожал Вики и очень тосковал, когда в 1858 году, всемнадцатилетнем возрасте, она вышла замуж за наследника германского императорскогопрестола.[327]

Даже в финансовом плане Альберт, будучи супругом царствующей королевы, не могсоперничать с некоторыми ее родовитыми подданными. Годовой доход примерно дюжины изних превышал 100 000 фунтов.[328] О герцоге Бедфорде говорили, что его «сбережения»составляют 100 000 фунтов в год[329] и что он рассчитывает их удвоить. Лорд Джордж Кавендишв 1815 году купил Берлингтон-Хаус на улице Пиккадилли за 70 000 фунтов, но, сочтя, что домему не нужен, 40 лет спустя продал его правительству за цену вдвое превышающую ту, во что онему обошелся. Годовой доход лорда Дерби в 1865 году составлял 150 000 фунтов. [330] Только отземельного владения Гровенор в Лондоне 1-й герцог Вестминстер получал более 250 000фунтов.[331] Парламент неохотно предоставил Альберту годовое содержание в 30 000 футов.Когда он уже был смертельно болен, поговаривали, что у него нет желания жить. Быть может, онустал от такой жизни. Но более вероятно, что, как предполагают современные медики, он умерот рака кишечника или желудка.[332]

Виктории очень не нравилось вести разговор с теми, кто был умнее ее. Такое легко моглослучиться, однако придворные предпочитали придерживать язык и в ответ на ее надоедливыезамечания отделываться расплывчатыми ответами. На многочисленных портретах она выглядитгораздо лучше, чем в жизни, ведь она отнюдь не была красавицей, несмотря на все ухищрениягерра Винтергальтера. Фотографии ее не приукрашивали, на них запечатлена невысокая плотнаяженщина, с годами становившаяся все полнее, с немного выпученными голубыми глазами, сзубами, которые порой выдавались над нижней губой и срезанным подбородком. С годами ротнедовольно скривился, щеки обвисли. Но люди охотно раскупали ее фотографии.

Оставив в стороне немногочисленных представителей знати, входивших в очень узкий кругприближенных, и простой народ, наблюдавший, как королева проезжает в карете, следуетзаметить, что никто даже не задавался мыслью о том, какова реальная жизнь царствующейособы, а потому не имело никакого значения, что Виктория не столь очаровательна, как,например, Лили Лангри. У королевы был дурной вкус в одежде, она явно превосходила меру,украшая себя бриллиантами. У нее были определенные способности к музыке и рисованию, иона любила эти занятия, а вот к чтению ее совсем не тянуло. Она тяжело пережила кончинуАльберта в 1861 году. Она питала беспричинную ненависть к старшему сыну, необоснованнообвиняя его в смерти отца. «Поведение королевы в этом отношении вряд ли можно считатьнормальным… ее странности нельзя объяснить случившимся несчастьем, однако, если так будетпродолжаться и дальше, она может оказаться в самом плачевном положении». [333] После 1861года окружение королевы вообще старалось не противоречить ей ни в чем, чтобы не датьболезни развиться, что, как тогда считали, произошло с Георгом III. Она на много лет почтиполностью отошла от публичной жизни, что вызвало в народе ропот недовольства. Почемуангличане должны оплачивать содержание королевы, а она так редко показывается на людях?Разочарованы были и юные аристократки, первый выход которых в лондонский высший светпроходил совсем не так как прежде; их представляли теперь принцу Уэльскому и его красивой,но, к несчастью, глуховатой и вечно опаздывающей супруге, на которой он женился в 1863 году.

Более того, церемонию открытия сессии Парламента, символически олицетворявшегооснову британской конституции, Виктория считала слишком утомительной и отказывалась вней участвовать. В 1864 году в «Сатердей ревью» появилась статья, содержавшая резкие выпады,

где говорилось о необходимости отстранения Виктории от трона; именно эта статья (какпредполагали) вызвала публикацию в «Таймс» заявления королевы о том, что она будет и впредьделегировать на официальные церемонии других лиц, но что при этом она не преминетучаствовать в делах, направленных на благо народа, преданность которого она всегда высокоценила.[334] Однако убедительные льстивые доводы Дизраэли и то обстоятельство, что королеварассчитывала получить от парламента оплату приданого своей дочери Елены, в 1866 годусподвигли Викторию впервые после смерти мужа открыть парламентскую сессию.

Мало-помалу, когда ей того хотелось, она возвращалась к публичной жизни, но лондонцывидели королеву редко. Обычно она проводила время в Осборне, Виндзоре или замке Балморали лишь изредка на несколько дней приезжала в Букингемский дворец. Когда в 1872 годукоролева посетила собор Св. Павла, чтобы возблагодарить Бога за выздоровление сына отбрюшного тифа, ее поразила теплота, с какой ее встретили толпы лондонцев.

Глава 11 Домашняя прислуга

Прислуга за все — Ханна Калвик — уборка — другая домашняя работа — Рождество Ханны— Джейн Карлейль и клопы — стирка — одежда служанок — мужская прислуга — УильямТейлер — бюро найма — жалованье — письменные рекомендации — искусственные глаза —

сбережения

Викторианский средний и высший классы не могли бы жить так, как жили, не будь у нихслуг. Согласно переписи населения 1841 года, численность находившихся в услужениипревышала 168 000 человек. В 1862 году журнал «Эдинборо ревью» назвал цифру в «миллион иболее», причем 400 000 из них находились на самой низкой ступени «прислуги за все» исоставляли самую многочисленную категорию наемных рабочих.

Ступени, ведущие в дом, были символом статуса. Их полагалось содержать в чистоте даже вбеднейших домах. Если кто-то не мог себе позволить даже «прислугу за все», можно былонанять «субботнюю служанку», чтобы та отскребла лестницу в субботу. [335] Бедные семьиплатили «служанкам за все» очень мало, но те хотя бы имели крышу над головой, еду иобучались основам своей профессии. Если девушка попадала в семью из работного дома, чтослучалось очень часто, она практически не умела ничего. «Девушки, выросшие в работныхдомах… не могут научиться в этих заведениях никаким домашним обязанностям… торговцыжалуются, что девушки из работного дома ничего не умеют и абсолютно беспомощны».[336] В1861 году миссис Битон писала, что «простые служанки, или „служанки за все“, единственныеиз людей этого звания достойны сострадания: их жизнь одинока и в некоторых домах работаникогда не кончается». [337] Маленькая девочка из Бетнал-Грина в Ист-Энде в десять лет началазарабатывать себе на жизнь, присматривая за грудным ребенком владельца лавки по двенадцатьчасов в день за шиллинг 6 пенсов в неделю. В тринадцать лет она поступила на службу вХампстед. «Я была очень счастлива, но спать мне приходилось в подвале на кухне, кишевшейчерными тараканами, и я чувствовала себя ужасно». На этот раз ей платили 3 шиллинга внеделю — она смотрела за четырьмя детьми и грудным ребенком и делала все домашнююработу. «Часто я так уставала… что засыпала прямо на лестнице, не добравшись до кровати».[338]

На послужной список Ханны Калвик повлияла ее самозабвенная страсть к любовнику,представителю среднего класса Джеймсу Манби, который говорил, на какую работу ей наняться,чтобы ему было удобно. К счастью для нас, она хотела и могла выполнять желания Манби и ктому же вела дневник. В 1847 году ей исполнилось четырнадцать, и она получала шесть фунтов вгод (немногим больше двух шиллингов в неделю) за то, что присматривала за восемью детьми.Она должна была «начистить всем башмаки, прибраться в огромных детских, длинном коридореи на лестнице, приготовить еду им и нам [другим слугам]… натаскать воды для купанья иразжечь огонь, уложить всех детей в постель и на следующий день умыться и одеться к восьмичасам утра».[339] В 1856 году, когда ей исполнилось 23 года, она была «служанкой за все» вЛондоне. «Я чистила ножи и башмаки, мыла лестницу и все такое и довольствовалась 16фунтами в год».

Поработав некоторое время на морском курорте в Маргейте, куда Манби мог добратьсяпароходом из Лондона, она вернулась в Лондон и остановилась в доме для прислуги недалеко отСтрэнда, где узнала о следующем месте работы. «Каждое утро мне приходилось разжигать пять

каминов, прибирать в столовой, кабинете, холлах и на лестнице, в комнате горничной и везде напервом этаже…». Разжечь камин означало убрать вчерашнюю золу и угли, вычистить краякамина, отполировать каминную решетку маслянистым графитом (при этом очень трудно неизмазаться с ног до головы, а резиновых перчаток тогда не было), положить в камин бумагу,дрова и уголь, чтобы потом его разжечь. Миссис Битон советовала применять для полировкиграфитом особые щетки, но Ханна предпочитала втирать графит голыми руками. Она быласверхдобросовестной, или это еще один фетиш Манби?

Затем Ханна поступила на службу в столовую близ Темпла, где жил Манби. «Каждыйсубботний вечер мне можно было уходить, но приходить ко мне никто не мог… Я чувствовала,что опускаюсь на самое дно… Я получала 16 фунтов в год… деньги на пиво и вдобавок чай…чистила башмаки и ножи… Я крепко спала на кухне, на старой кровати с соломеннымматрасом» вместе с еще одной служанкой. Спать вместе на одной кровати было для слугобычным делом. Опись мебели в «женской спальне» в доме, который снимал Чарльз Диккенс,включает «большую крашеную французскую кровать» для обеих служанок. [340] «Деньги на пивои вдобавок чай» означает, что вместо пива, которое в то время часто предпочитали плохой воде,Ханна получала деньги, вдобавок ей выдавали определенное количество чая.

В то время нержавеющая сталь еще не появилась, и ножи приходилось чистить ежедневно.После каждого употребления их лезвия темнели, и их натирали до блеска наждаком: скучная игрязная работа. В некоторых домах имелись «машинки для чистки ножей» — коробочки, вкоторых лезвия полировались механически с помощью вращающейся щетки; но они не получилиширокого распространения. Ханна ничего не говорит о чистке серебра, еще одно нескончаемоезанятие; викторианский средний класс приобретал все больше серебряных и посеребренныхпредметов, и все они должны были сверкать, хотя на воздухе серебро тускнеет.

Мебель, мрамор, каминные решетки, дымоходы, ковры, шторы, пуховые перины, окна, медь,серебро — этот список можно продолжать до бесконечности, все это нужно было регулярночистить, и каждую вещь — особым образом. Единственное, что здесь было общим — это тяжкийтруд. Существовали патентованные средства для чистки и полировки, но, судя по журнальнымсоветам, считалось, что каждая женщина знает, как их приготовить самой. «Посколькусовременная мебель, как правило, бывает полированной, ее необходимо часто натирать старойшелковой тряпкой». А как насчет старомодной, неполированной мебели? Ее полировали,энергично натирая пчелиным воском. Мраморная облицовка камина со временем темнела отдыма. Приготовьте пасту из мыла, глины, воловьей желчи (которая, как и бычья желчь, похоже,была тайной составляющей всех викторианских чистящих средств), нанесите на предмет иоставьте на день или два, потом «сотрите ее мягкой тряпкой».

После того как закон 1842 года запретил принуждать лиц, не достигших 21 года (но позжеони слишком вырастут), забираться в дымоход, чтобы его почистить, и даже просто разрешатьим это делать, чистка дымоходов превратилась в непростое занятие. Ханна Калвикрасправлялась с дымоходом так; раздевалась донага и чистила сама, но были и другие способы:выстрелить в дымоход снизу из дробовика или использовать один из новомодных «механизмов»— набор щеток с длинными рукоятками, которые насаживались друг на друга. В закопченномлондонском воздухе окна быстро становились грязными. «В больших городах для мытья оконпринято вызывать стекольщика». [341] «Чтобы подмести пол, с ковром или без ковра, надо щедроразбросать по нему мокрую чайную заварку»[342] — предварительно выпросив ее у повара, вчьем распоряжении она находилась. Следующий способ чистки можно применить, если у вас вдоме есть линолеум, современный вариант «напольной ткани». «Вымыв напольную ткань, какобычно, влажной фланелью, смочите ее молоком и хорошо протрите сухой тряпкой, пока не

появится красивый блеск» — и, возможно, запах прокисшего молока.Вот что записала Ханна 23 декабря 1863 года:

Я встала рано и развела огонь на кухне, чтобы потом зажарить индейку и восемькуропаток, завтра Рождественский сочельник, ожидают сорок человек. Будут ставитькакой-то спектакль, поэтому сегодня вечером они придут, чтобы все закончить.Хозяйка заказала горячий ужин на пятнадцать человек — я очень занята и беспокоюсьо завтраке — как звонят колокола — нелегко думать об этом и выполнять работу — япочистила две пары обуви и ножи — вымыла посуду после завтрака — помылакоридор и вытряхнула дверной коврик — приготовила обед — убрала посуду со стола— посильнее развела огонь, чтобы как следует зажарить птицу — поливала ее жиром,пока мне не стало дурно от запаха и жара — в пять пришел официант — я приготовилакофе — дала его официанту, когда он пришел за ним около семи — пришел Фред Круки мне помог — я была рада компании — мы приготовили ужин к без четверти десять,и ходили вверх и вниз по лестнице, чтобы взглянуть на спектакль — мы постелиликлеенку — поужинали — все убрали — в двенадцать я отнесла наверх пудинг иветчину — разожгла камин — и еще один — потом в постель — снова спустилась вчетыре утра, христославы [исполнители рождественских песнопений] разбудили менякак раз вовремя — надо было помешать угли в камине…

* * *

Джейн Карлейль постоянно мучилась со слугами, возможно, потому что немногие из нихсоответствовали ее высоким шотландским стандартам.[343] Когда она вернулась из поездки вШотландию, ей пришлось сражаться с клопами, сначала в постели служанки, а потом — о,ужас! — в своей собственной. Кровать была полностью разобрана на части.

Я вылила двадцать ведер воды на кухонный пол, чтобы утопить тех, ктопопытается спастись; мы перебили всех, кого сумели обнаружить, и погрузили частикровати, одну за другой, в чан с водой, вынесли в сад и оставили мокнуть на два дня,затем я покрыла все стыки ртутной мазью [чтобы уничтожить клопов] и выстиралашторы… отвратительное занятие!

Большинство хозяек, наверняка, поручили бы это отвратительное занятие слугам. Когдашерстяной матрас с кровати служанки побила моль, «всю шерсть выстирали, прокипятили ирасчесали, и я наняла женщину, чтобы вновь сделать из нее матрас». Лучшие матрасынабивались пером, которое полагалось чистить раз в три года. Джейн воспользовалась жаркимлетним днем: «в одной из спален все перья из перины и подушек проветривались на полу»,прежде чем ими вновь набили свежевыстиранные и навощенные чехлы из тика.

Миссис Битон и ее предшественник Томас Уэбстер, у которого, как я подозреваю, онамногое почерпнула,[344] подробно описывают, что и как должна делать каждая служанка. Если увас не было их книг, можно было узнать об этом в ежемесячном журнале. Просмотревмножество викторианских книг по домоводству, я поразилась невероятному количествуспособов чистки различных вещей при помощи специальных щеток и ингредиентов, о которых яникогда не слышала (бычья желчь), и не представляла, где их приобрести и как использовать.Польза от подобных книг, не всегда очевидная, состояла в следующем: когда у хозяйки дома

становилось больше денег, больше серебра и больше слуг, чем она привыкла, она могла увереннораспоряжаться ими, просто выучив, «как чистить черный шелк» (вы, конечно, догадались:бычьей желчью), как будто у нее всегда имелась камеристка.[345]

Что касается стирки, то здесь наблюдается разительный контраст между викторианскойэпохой и нашей.[346] «Семейную стирку следует устраивать как можно реже». Так, семья,состоящая из мужа, жены и одного ребенка и живущая «в элегантном восьмикомнатномпригородном доме с небольшим садом», могла устраивать стирку раз в пять или семь недель,хотя раз в две недели было бы лучше.[347] Процесс начинался в пятницу, когда цветное и«нательное белье, а также другие деликатные вещи» готовили к кипячению, происходившему всубботу, причем служанке в этот день приходилось вставать в три утра, чтобы развести огоньпод бойлером. В воскресенье она отдыхала и ходила в церковь, а в понедельник могла развеситьбельевые веревки в саду — непростое занятие, если учесть количество белья — и довести стиркудо конца. Во вторник она крахмалила рубашки и нижние юбки, а также тщательно расправлялаи складывала столовое белье и простыни, чтобы в среду утром отнести его катать, а послепринести домой и приступить к глажению. В четверг белье доглаживалось, проверялось ираскладывалось по местам.

Летом в среднем стирали двадцать четыре дневных рубашки и шесть ночных, «брюки,жилеты и т. д.». (Накрахмаленные нижние юбки, а также кальсоны с панталонами автор, неупомянул, вероятно, из скромности. А детские пеленки? Не говоря уже о такой важной вещи,как гигиенические прокладки). Было «не принято стирать шелковые платья», но если вы все-таки решались это сделать, рекомендовалось распороть платье на куски, каждый потеретьфланелью, смоченной в мыльном растворе, и протереть губкой. «Некоторые под конецпротирают шелк джином, но виски или винный спирт предпочтительнее».[348] Не исключено,что старушка в омнибусе, от которой разит джином, пыталась привести в порядок староешелковое платье, а сама не выпила ни капли.

Пока шла стирка, ежедневную уборку и готовку никто не отменял. Труд служанки можнобыло облегчить, купив простейшую стиральную машину, предшественницу современной. Этонехитрое устройство представляло собой котел с длинной деревянной мешалкой с четырьмя илишестью короткими косыми палками на конце. Вы опускали конец мешалки в воду и вращалидлинную рукоятку по краю котла, белье крутилось в мыльной воде и терлось о рифленые стенки.Сдавать все белье в прачечную стоило 25–30 фунтов в год. Так что дешевле было держать двухслужанок, чтобы избавить хозяйку от волнений по поводу того, появится ли в «мокрыйпонедельник» обед на столе, как обычно. А что бывало в мокрую погоду?

Со стиркой была связана еще одна проблема.

В пригородных домах, арендуемых за 40–50 фунтов в год, в основном живут люди,у которых всего одна служанка, и стирка большей частью происходит дома… вподобных случаях белье сушат в саду, и в этом никто не видит ничего особенного,поскольку так же поступают и соседи. Но если аренда составляет 70–80 фунтов в год,вывешивать белье в саду недопустимо… семью сочтут неотесанной и вульгарной истанут ее сторониться.[349]

Единственным выходом будет переезд. И если вы не знаете, сколько платит за аренду домаваш хозяин — или муж, то прежде чем развесить выстиранное белье, внимательно посмотритепо сторонам.

Служанкам не выдавали рабочую одежду, так как формы у них не было. Хорошее

хлопчатобумажное платье стоило всего восемь пенсов, а рабочее — шесть. Скрести ступенькиперед входом, что было постоянной обязанностью викторианских служанок, в длинной юбкебыло не легче, а в кринолине — на котором многие настаивали — не менее унизительно. В 1865году леди Кавендиш «наконец-то уговорила своих служанок работать без кринолина!» [350] Отслужанок требовалось одно: опрятность, хотя, как заметил Уэбстер в 1844 году, «в последниегоды низкая цена на многие предметы одежды привела к тому, что служанки начали эффектноодеваться… Служанка с хорошим вкусом никогда не появится на людях в папильотках».[351]

* * *

Уильям Тайлер, ливрейный лакей богатой вдовы, жившей на Грейт-Кумберленд-стрит, тожевел дневник.[352] Решив улучшить свое образование, он вел дневник в течение 1837 года. Онначинается, как очень многие дневники:

Сегодня в субботу все шло, как обычно. Я встал в 7:30, почистил одеждумальчиков [внуки его хозяйки гостили у нее на каникулах], ножи и лампы, накрылзавтрак в салоне, разжег огонь у себя в буфетной, убрал завтрак, помыл посуду, оделся,пошел в церковь, вернулся, накрыл ланч в салоне, пообедал сам, посидел [sic] у каминаи почитал [sic, Уильям, это никуда не годится] «Пенни Мэгазин» [развивающийжурнал] и открывал двери, когда кто-то приходил. В четыре часа я выпил чаю, отнеслампы и свечи в гостиную, закрыл ставни, отнес бокалы, ножи, тарелки и т. д. встоловую, расстелил скатерть, подал обед в шесть часов, прислуживал за обедом, всемь убрал посуду, помыл ее, убрал десерт, приготовил чай, принес его наверх в 8:30,вымыл посуду, поужинал в девять, в 10:30 снес вниз лампы и свечи и в 11 лег спать.Все эти обязанности я должен выполнять каждый день.

В отличие от Ханны Калвик, он мог в свободное время принимать друзей. Однажды он«увидел, что меня ждет портной, я заплатил ему и выпил вместе с ним несколько бокалов вина»— вероятно, из подвалов своей госпожи. Неясно, понимал ли он, что работа у него непыльная.«Почти все слуги сами покупают себе чай и сахар», но он нигде не говорит, так ли обстояло делос ним. Он катался как сыр в масле. «Сегодня у нас на обед кусок говяжьего филе, жаренаякартошка с брокколи и сливовый пирог…». В семье его хозяйки ланч подавался в час. «В этовремя мы обедали на кухне. Они обычно ели то же, что и мы» — заметьте очередность.Однажды кто-то из семьи его хозяйки пошел в театр Друри-Лейн и «старая леди пригласиламеня пойти вместе с ними» — возможно, правильнее было бы сказать, что ей хотелось, чтобы онбыл рядом, когда публика начнет расходиться, и помог им добраться до дому.

Его жизнь не всегда была идиллией. «В Лондоне мужчины-слуги должны спать в подвале,там часто бывает сыро». Он ничего не пишет о клопах. В доме было еще три служанки —вероятно, повариха, горничная и камеристка, — но во время «эпидемии инфлюэнцы», когда всеслуги заболели, он проявил готовность «ухаживать за больными». На Рождество он получил отзятя хозяйки соверен, «но это только то, что он обязан был дать, ведь они часто здесь обедают».Рождественский ужин слуг состоял из ростбифа, сливового пудинга, индейки и бутылки бренди,чтобы приготовить пунш. К концу года — возможно, впав в мрачность от бренди, — онпечально заявляет, что «жизнь лакея похожа на жизнь птицы в клетке». Но в этой клетке он, поменьшей мере, находился в безопасности. «Удивительно видеть слуг, потерявших место ибродящих по улицам… слуг так много, что господа выбирают только высоких, представительных

молодых людей с хорошей осанкой и наилучшим характером».На Ипполита Тэна произвели большое впечатление

лакеи в богатых домах. Безупречно завязанные белые галстуки, красные иликанареечно-желтые бриджи, великолепные рост и фигура, огромные икры… в богатыхдомах лакеи хорошо подобраны: они, как пара лошадей в упряжке, должны бытьодинакового роста… иметь полные икры, [стройные] лодыжки, благородную осанку,импозантную внешность — все это может стоить 20 лишних фунтов в год.[353]

Возможно, внешние данные Уильяма Тайлера приближались к этим вершинам красоты. Но,как предупреждала миссис Битон,

когда леди из высшего общества выбирает лакея, руководствуясь лишь его ростом,фигурой и формой его икр, не стоит удивляться, что она получает слугу, который неимеет привязанности к семье и считает, что стоя на запятках и поздно отходя ко сну,он полностью оправдывает жалованье, которое получает, еду, которую ест, и чаевые,которые ему дают.

Уильям Тайлер, ухаживавший за больными, был неплохим слугой.

* * *

Обычно Ханна находила себе работу через газеты, с помощью местных лавочников или вбюро по найму, например, в Сохо-базар, где брали 2 шиллинга 6 пенсов за подбор простогослуги и 5 шиллингов за повара и старшую прислугу. «Утром, в определенный час все вместемолятся… и человек, который всем там заправляет, говорит с нами о религии и раздаетброшюры, потом мы поднимаемся наверх и сидим в комнате, куда приходят леди и смотрят нанас». Ханна ждала там вместе с другими женщинами, «потом начали приходить леди… одналеди поговорила со мной и пригласила пойти вместе с ней… в другую комнату, где сидели ледии нанимали вас или задавали вам вопросы. Я стояла перед ней и отвечала на ее вопросы».

Бюро принадлежало Лондонскому обществу по поощрению верных слуг, оно располагалосьв Хаттон-Гардене — не слишком удобно для будущих хозяев, живших в Вест-Энде, — не бралоплаты, но требовало доказательств того, что служанка проработала на одном месте не менеедвух лет или ищет работу впервые.[354] «Таймс» всегда помещала объявления о поиске слуг длявысшего и среднего классов, а «Крисчен уорлд» — для среднего и низшего. Слуг нанимали нагод, но каждая из сторон могла расторгнуть договор, уведомив другую за месяц. Это объясняет,почему величина жалованья определялась в годовом исчислении, а не в недельном, как можнобыло бы ожидать.[355]

Такие журналы, как «Журнал по домоводству», постоянно помещали статьи с советамиотносительно слуг. В идеальном мире издателя хозяевам и слугам полагалось заключитьписьменный договор, подписанный обеими сторонами; желательно, чтобы каждый раз приполучении жалованья слуги давали письменную расписку. Журнал полагал, что причинапостоянного недовольства хозяев кроется в них самих. В контрактах почти никогда неоговаривалось, как слугам следует одеваться, и если хозяйке не нравилось, что ее горничнаяносит шелковые платья, надо было сказать об этом с самого начала. Что до «посетителей», то«родственникам не возбраняется время от времени ее посещать». Вообразите орды «кузенов»,

которым не возбраняются подобные визиты.Миссис Битон строго выговаривает будущим хозяевам; «Нанимая служанку, они ясно не

очерчивают круг ее обязанностей… Любая работа, которую должна выполнить служанка,должна быть ясно изложена хозяйкой и понята служанкой». (В те дни, когда предложениепревышало спрос, это требование, бесспорно, было легче выполнить, чем сегодня.[356]) МиссисБитон дает полезные советы относительно того, сколько слуг должно быть в доме с тем илииным доходом.

Около 1000 фунтов в год — повар, верхняя горничная, няня, нижняя горничная ислуга-мужчина.

Около 750 фунтов в год — повар, горничная, няня и мальчик на посылках.Около 300 фунтов в год — служанка за все и няня.Около 200 или 150 фунтов в год — служанка за все (и время от времени

приходящая служанка).

Жалованье слуги зависело от того, кто платил за ливрею — он сам или его хозяева. Еслихозяева, то жалованье лакея составляло 20–40 фунтов в год. Похоже, Уильям Тайлер самобеспечивал себя ливреей — отсюда и счет портному, — так что при жалованье в 40 гиней (42фунта стерлингов) ему не слишком переплачивали. К тому же, его хозяйке приходилось платитьежегодный налог в одну гинею — Казначейство считало лакеев роскошью. Миссис Битон ничегоне говорит о чаевых Уильяма, которые могли достигать 10–15 фунтов в год. Кучера всегдаобеспечивали формой хозяева, ему платили 20–35 фунтов.

Женщины, работавшие в своей одежде, все же подразделялись на две группы, в зависимостиот того, давали ли им деньги на чай, сахар и пиво. Миссис Битон оценивает жалованье служанкив 9–14 фунтов в год, если она сама покупает чай и т. д., и 7–11 фунтов, если эти продукты даютхозяева. Так что Ханне не слишком недоплачивали, даже с учетом того гигантского объемаработы, которую она выполняла. Повар со своим чаем и т. д. получал от 14 до 30 фунтов в год, абез них — от 12 до 26. Это странно: повар наверняка мог выпить лишнюю чашку чая с подносасвоей хозяйки. У поваров был свой дополнительный доход: спитой чай и топленый говяжий жир— их продавали уличным торговцам, входившим с черного хода, — и «чаевые» от местныхлавочников. Одной из первых реформ, проведенных принцем Альбертом в домашнем хозяйствекоролевства, было назначение фиксированного жалованья слугам; к примеру, горничнымдолжны были платить 12–18 фунтов в год.

В викторианских романах часто упоминают «письменные рекомендации», не объясняя, какважны они были для того, кто искал работу. Поступая на новое место, служанка должна былапоказать своим будущим хозяевам письменную рекомендацию со старого. Если в работе имелсяперерыв, следовали вопросы: Почему? Что она делала? Может быть, сидела в тюрьме? Конечно,благоразумные хозяева не полагались всецело на письменные рекомендации, которые легкобыло подделать. Не мешало увидеться с последними хозяевами или написать им, чтобысоставить мнение не только о служанке, но и ее хозяйке. Но это было не всегда возможно. Позакону 1794 года, «лица, давшие ложные рекомендации, наказывались штрафом в 20 фунтов»; ноэто не могло помочь несчастной служанке, которую хозяйка грозила уволить без жизненноважного документа или с худшей рекомендацией, чем та заслуживает.

Любопытный случай от Мейхью.[357] Мастер, делавший искусственные глаза, сказал ему:

Искусственные глаза — большое утешение для слуг. Если они потеряют глаз,никто не возьмет их на службу. Мы продаем этим людям глаза за полцены. За самый

лучший глаз я обычно беру две гинеи. Глаза, которые мы делаем, свободно — какговорится, согласованно, — двигаются вместе с настоящим глазом, и люди ничего незамечают.

Слуг призывали хранить часть своих заработков в Почтовом сберегательном банке. Но дажесамые бережливые из них не могли спастись от нищеты в старости, когда работать сил уже небыло. В 1849 году принц Альберт обратился к Обществу взаимного страхования слуг: «Какможно улучшить положение домашнего слуги, если он кончает жизнь в работном доме?»[358]

Глава 12 Дом и сад

Жилища бедняков — дом школьной учительницы — богатые дома — обстановка спальни— обстановка гостиной — яковетинский стиль — готический стиль — стиль

Людовика XIV — обои — Уильям Моррис — шторы-ящики Варда — полы — безделушки —дагерротипы — птицы в клетках — освещение — бронза с патиной — сады — удобрения —вредители — газонокосилки — альпийские горки — оранжереи — поставщики растений —

питомник Лоддиджа — Лаудон — мода на растения — Королевское общество садоводов

Бедняки украшали свое жилище редкой и бесценной вещью — свидетельством о браке,«висящим на стене в гостиной, подобно изысканной гравюре».[359] На камине стояло несколькофарфоровых или керамических украшений, приобретенных у уличного торговца. В то времяпроизводство дешевых керамических фигурок из Стаффордшира переживало расцвет, их вомножестве изготовляли на новых машинах и по новым железным дорогам без промедлениядоставляли в Лондон. Нередко они изображали Викторию и Альберта, но полный ассортиментвключал преступников, политиков и генералов — например, Веллингтона, спортсменов —например, игрока в крикет Лиллиуайта, и даже Джамбо, африканского слона, прибывшего в1865 году из Парижа.[360] Фарфоровые собачки всегда были в моде, особенно пятнистыеспаниели, их и теперь можно встретить во многих антикварных лавках. На окне красовалисьцветок в горшке и клетка с певчей птичкой — коноплянкой или жаворонком. Если в клетку кжаворонку клали небольшой кусочек дерна, он «привыкал к своей тесной тюрьме… быстреедругих птиц» и ценился за «неутомимость в пении».[361]

Представители среднего класса, которым случалось посещать тесные жилища бедняков,жаловались на стоявший там затхлый запах. Дешевым и эффективным средством против запахабыла известковая побелка, обладающая легким антисептическим действием. Известь заливаливодой, а в качестве связующего вещества добавляли немного клея. «Приятный светло-бежевыйоттенок»[362] получали, добавив к двум галлонам побелки фунт железного купороса. Вместо этойнебезобидной смеси лучше было бы добавить в раствор горсть местной глины, если та былаприятного оттенка, но этого совета я нигде не встречала. Из-за отсутствия влагоизоляции стенына первом этаже нередко отсыревали снизу на ярд или выше и штукатурка с них отваливалась,вот почему стены викторианских коттеджей внизу, как правило, отделаны сосновыми илиеловыми панелями.

Школьной учительнице, хотя ее нельзя причислить к беднякам, все же приходилосьэкономить. Если верить учебнику 1867 года, которым широко пользовались в педагогическихколледжах, спальню, скромную гостиную и кухню можно было полностью обставить за 17фунтов 16 шиллингов 4 пенса. Для спальни предлагались: трехфутовая французская кровать (14шиллингов) с матрасом и постельными принадлежностями (2 фунта 7 шиллингов 3 пенса за все,включая «теплое стеганое одеяло» за 6 шиллингов 3 пенса), комод (1 фунт 1 шиллинг),умывальник с зеркалом (5 шиллингов), роликовая штора и двухъярдовый ковер (1 шиллинг 6пенсов). Гостиная была обставлена с оттенком роскоши: квадратный войлочный ковер 3×3 ярда,каминный коврик, шесть стульев с плетеными сиденьями (1 фунт 1 шиллинг), сосновый стол (17шиллингов 6 пенсов), «комплект занавесок из дамаста с палкой, крепежными деталями» (1 фунт7 шиллингов 6 пенсов) и роликовой шторой, книжные полки (5 шиллингов), каминная решетка,

каминные принадлежности (6 шиллингов) и скатерть (3 шиллинга 9 пенсов). Перед глазамивстает уютная комната с опущенными дамастовыми шторами, отблески горящего камина играютна решетке, а учительница, сидя за столом, читает. Но у нее нет кресла и лампы, только двесвечи. На кухне есть еще два стула — «полированных виндзорских», стол и каминныепринадлежности. Предполагалось, что встроенная кухонная плита там уже есть. В наборфаянсовой посуды входили четыре чайных чашки с блюдцами (1 шиллинг 2 пенса), четырекофейных чашки с блюдцами (2 шиллинга 8 пенсов) — для кого предназначались триоставшихся? — и четыре стакана для вина (1 шиллинг 10 пенсов), но всего два бокала (11пенсов). К хозяйству прилагались: ножная ванна (5 шиллингов) — другой ванны не было, парамедных подсвечников (3 шиллинга и пенсов), щипцы для снятия нагара со свечи (2 шиллинга 2пенса) и ящик для угля (2 шиллинга 6 пенсов).[363]

Существовало бесчисленное множество предметов, придававших жилищу богачейроскошный вид. В викторианскую эпоху страсть выставлять богатство напоказ упорно набираласилу. В конце 1830-х годов Флора Тристан, посетив Лондон, испытала разочарование. ВоФранции все было устроено лучше.

Зайдя в английский дом в поисках домашнего комфорта, испытываешьразочарование. Если пол в английском доме устлан коврами от холла до чердака, еслина столике в гостиной красуется изящный поднос с чайным сервизом, если во всехкаминах есть набор совков и щипцов из вороненой стали, все признают, что этот домдостоин явить миру свое лицо и обладает всеми удобствами, какие только можетпожелать состоятельный джентльмен. Стулья в гостиной громоздкие, тяжелые инеуклюжие, сидеть на них неудобно, как и на стульях в столовой… Теперьподнимемся в спальню… Посреди комнаты возвышается огромная кровать, в одномуглу стоит большой комод, в другом стол, тогда как туалетный столик располагаетсяперед окном, выходящим в крошечный дворик (в Лондоне все спальни находятся взадней части дома). Пять или шесть стульев, стоящих как попало, завалены коробками,свертками, обувью и т. д.; из-за отсутствия платяного шкафа халаты, накидки и шаливисят на вбитых повсюду гвоздях… царящий в спальне беспорядок трудно себепредставить; француженка не в силах туда ступить без дрожи отвращения…Английская кровать — апофеоз того, что наблюдаешь в большинстве английскихдомов. С виду нет ничего прекраснее! Но лишь прилягте на нее, и вам покажется, чтовы лежите на мешке с картошкой…[364]

О, Господи! Возможно, она оказалась в гостях в неудачное время. Подумать только, чтофранцузские отели предлагают постояльцам «английский комфорт».

Вместительные гардеробы все чаще стали появляться в английских спальнях с тех пор, каклюди поняли, что «в них гораздо удобнее хранить одежду, чем в комодах, которыми обычнопользовались до последнего времени».[365] Эти шкафы были огромными: современныеизготовители «старинной» мебели не смеют и мечтать о таких размерах. В одном отделениивисела длинная одежда, в другом — жакеты или юбки, под которыми располагался глубокийвыдвижной ящик для шляп, в третьем — полки или ящики и зеркало во весь рост, внутри илиснаружи дверцы; к тому же, на каждой внутренней стенке шкафа имелись деревянные столбики,чтобы цеплять за них прочные деревянные вешалки. В современных шкафах, даже если они у насесть, нет выдвижной доски, на которой горничная расстилала юбку, чтобы стряхнуть с нее пыльи применить известные в то время приемы чистки. Прелестной отличительной чертойвикторианских гардеробов было то, что изнутри их обычно оклеивали бумагой в цветочек.

Что касается кроватей, то «в Англии считались лучшими кровати с балдахином на четырехстолбах»,[366] но были кровати и попроще, даже складные, убиравшиеся в стенку, а такжежелезные кровати, имевшие одно неоспоримое преимущество: в них не заводились клопы. ВЛондоне на первой Всемирной выставке были продемонстрированы латунные кровати. Онибыли восхитительны: каркас из прочного железа, а на передней и задней спинке сложноесооружение из роскошных латунных шаров и трубок; их легко мог со скуки развинтитьпроказливый ребенок, отправленный за то или иное прегрешение в постель; зато потом, прималейшем движении лежавшего (или лежавших), шары издавали приятный, а порой исмущающий шум.

«Пуховые перины имеют нынче всеобщее употребление», но в 1844 году «последнейновинкой» стали пружинные матрасы, которые, на мой взгляд, гораздо удобнее, так как пуховуюперину приходилось каждый день взбивать, чтобы вернуть на место перья, переместившиеся ккраям постели.[367] Вот перечень предметов обстановки в спальне Чарльза Диккенса наДевоншир-террас: чучело птицы в клетке, кровать под балдахином из ситца, соломенныйподматрасник, матрас, перина (из трех слоев различной мягкости), четыре шерстяных одеяла,две подушки, валик, покрывало, а также «полированный двойной умывальник из красногодерева с мраморной доской, фаянсовыми принадлежностями и биде». Но, следует признать,никакого платяного шкафа.

В гостиной Диккенса стояло множество разнообразных столиков и кресел, а также пианиноиз розового дерева фирмы «Крамер и К°». «Представители среднего класса быстро становятсяистинными любителями и талантливыми исполнителями вокальных и инструментальныхпьес»,[368] заметил Карлейль, пока дочери его соседа упорно овладевали искусством игры нафортепиано, тогда как он нуждался в тишине и покое. [369] Говорят, викторианцы были такимиханжами, что прикрывали ножки своих роялей. Ни на одной из иллюстраций, изображавшихвнутреннее убранство дома, я никогда не видела закрытых ножек, но сила мифа такова, что я неверила своим глазам, пока не обнаружила, что вся эта история придумана одним американцем ипринята на веру англичанами.[370] В гостиной Диккенса стояло также две «кушетки». Диваны,или кушетки, «не просто предмет роскоши; они способствуют удобству, и в нашем далеком отприроды обществе порой оказывают неоценимую помощь здоровью»,[371] — возможно, этозавуалированное признание того, что викторианские дамы часто бывали беременными.Бедняжка миссис Диккенс почти всегда была беременна, и ее муж, похоже, винил в этом толькоее.

На первой Всемирной выставке помимо всего прочего экспонировались «мебель,обивочные ткани, обои и изделия из папье-маше и лака». Английские ремесленники не слишкомпреуспели в этих областях, и первые четыре медали из пяти завоевали французы, а последнюю— австрийцы. Как объяснило жюри, «чтобы мебель была прочной и красивой, важно применятьпринципы разумного конструирования; резьба или другие украшения должны выгодно оттенятьконструкцию, а не скрывать ее»; однако эти принципы не слишком привлекали английскихмебельщиков, старавшихся поместить «старинную» резьбу на самые видные места. [372]

Викторианцы прекрасно научились «воссоздавать» елизаветинскую и более позднюю мебель,создав так называемый яковетинский стиль, приспособленный к вкусам современной публики.Чаще всего в этом стиле делали буфеты. Наиболее колоритный образец этой помпезной мебелиможно видеть в большом зале Чарлкоут-парка близ Страдфорда-на-Эйвоне. Я цитирую попутеводителю Национального траста: «этот „старинный“ буфет приобретен для столовой в 1837году, после этого сзади была вырезана дата — 1558».[373]

Покупателям предлагались столы всех фасонов и размеров, какие только можно себе

представить, от рабочих до банкетных. Если яковетинский стиль пришелся вам не по вкусу, вымогли предпочесть готический стиль мистера Пьюджина. Он затрагивал сложные религиозныечувства. Стрельчатые арки и резные украшения готических соборов, устремившихся в небо, неспособствовали удобству мебели. Подобие готического собора у вас в гостиной или в зданиипарламента, для которого Пьюджин делал интерьеры, свидетельствовало о похвальнойрелигиозности. В 1851 году королева Виктория с благодарностью приняла от австрийскогоимператора ужасающе уродливый книжный шкаф — апофеоз готического стиля, — вызвавшийвсеобщий восторг на Всемирной выставке.

Богачи предпочитали французское рококо, мебель в стиле Людовика XIV, которую ввел вмоду новый французский император Наполеон III. Пышнотелым дамам в кринолинах идородным джентльменам приходилось с осмотрительностью опускаться на хлипкие стулья иневообразимо элегантные канапе. Под стать этой мебели были позолоченные панели на стенах ипотолки с затейливыми гирляндами и фризами, в которых скапливалась пыль. [374] Если выпредпочитали античность, особенно у себя в библиотеке, но не привезли из свадебногопутешествия по Италии мраморных статуй, вам следовало отправиться в лондонскую компаниюпо обработке мрамора в Миллбанке, вверх по реке от Челси, где вниманию клиентовпредлагались новехонькие античные урны, колонны и бюсты, а также камины из белогокаррарского и черного ирландского мрамора.[375]

* * *

Возможно, с гигиенической точки зрения побелка в доме бедняка была полезнее, но когдапечать с цилиндра начала конкурировать со старой трудоемкой печатью с клише, ярд обоев сталстоить дешевле фартинга, а для комнатушки в доме рабочего требовалось не так уж много ярдов.«Во второй половине XIX века трудно было найти жилище, стены которого не были бы оклееныобоями, ибо массовое производство, начавшееся в 1840-х, привело к появлению на рынке такихдешевых товаров, что они стали доступны всем».[376] Современник, оглядываясь на 1840-е и1850-е годы, отмечал, что «в домах высокооплачиваемых рабочих появились обои и ковры». [377]

Самыми дешевыми были обои в полоску, цветочек или с геометрическим узором, выполненныев два-три цвета; они были грубыми и слишком яркими, но веселыми. К тому же, цилиндрпечатной машины, производящей двести двенадцатиярдовых полос в час, порой немногоскользил. Однако печать с клише не стояла на месте. В 1850-х годах ярд многоцветных обоев,изготовленных с применением 20–30 красок, стоил три с половиной пенса.

Моющиеся обои, неудачно названные «санитарными», были показаны в 1851 году наВсемирной выставке, но в торговлю поступили только в 1853. После 1850 года, заполнивощутимый пробел на рынке, появились обои для детской. В коллекции викторианских обоевмузея Виктории и Альберта, можно видеть унылые обои для ребенка «восемнадцатого века», нобольшинство детей, конечно, предпочли бы рисунок 1853 года, изображавшийжелезнодорожную станцию, или великолепные «военные» обои с герцогом Веллингтоном вокружении его побед. Обои «маленькие нищие», появившиеся после того как на Всемирнойвыставке была показана картина Мурильо, предназначались для людей с утонченным вкусом;существовали и впечатляющие «архитектурные» обои или обои «под мрамор» для холлов илестниц. Джентльменский набор дополняли сцены утиной охоты, а также рыбной ловли илиловли лосося в Шотландии.

Для гостиной и будуара леди могла выбрать обои с ярким цветочным рисунком,

появившиеся после изобретения анилиновых красителей. Никогда еще розы не были такимирозовыми, а листва такой зеленой — разве что в цветочных каталогах. Яркость цветадостигалась наложением на основу ворса — обычно темно-красного, пурпурного иликоричневого. Щедрая позолота, сверкавшая в солнечных лучах, при искусственном освещенииили при свечах, подчеркивала семейный достаток. Эффектный золотой орнамент на красномворсистом фоне или блестящие голубовато-зеленые круги на фиолетовом должны былиошеломить соседей. Конечно, под воздействием грязного воздуха позолота быстро тускнела,становилась блекло-зеленой или коричневой в зависимости от того, какие компонентыиспользовались при изготовлении обоев — бронзовая пудра или золотая фольга, но ее всегдаможно было подновить.[378]

Уильям Моррис был одним из немногих (вторым был Диккенс), кто не пришел в восторг отВсемирной выставки. Его так огорчили образчики современного вкуса, что он ушел с выставки идолго не мог прийти в себя. Десять лет спустя он основал фирму «Моррис, Маршалл, Фолкнер иК°», чтобы усовершенствовать — как он надеялся, — дизайн мебели, интерьеров, цветногостекла, тканей и обоев, используя природные формы и простые конструкции, не повторяющиедостижений известных школ. За первыми двумя многоцветными обоями — «шпалерами» и«маргаритками», выпущенными в 1862–1864 годах, — последовал целый поток новых узоров. В«шпалерах» коралловые розы вьются по нежно-зеленым шпалерам, на которых сидят голубые исиние птицы — прелестные и к тому же превосходно напечатанные обои. В них проявилиськачества, сделавшие Уильяма Морриса выдающимся английским дизайнером своего времени:высокое мастерство и прекрасные чистые цвета. (О степени успеха Морриса говорит тот факт,что множество его узоров, особенно на тканях и обоях, до сих пор в ходу.) Зайдите в магазинНационального траста, и вы найдете там чайное полотенце по рисунку Уильяма Морриса. Ноеще лучше отыскать «зеленую столовую» в музее Виктории и Альберта и за чашкой кофенасладиться ее стенами. Однако Моррис был не в силах в одиночку изменить викторианскиевкусы, которые оставались, мягко говоря, эклектичными; викторианцы с легкостью бралипонемногу из всех стилей, которые им нравились, не сохраняя верность ни одному из них.

* * *

Шторы могли быть очень сложными. В «Энциклопедии домоводства» Уэбстера (1844) дляспальни в скромном доме или коттедже предлагалось прибить занавеску гвоздями к притолоке,а днем просто закидывать ее наверх. Гвозди можно было скрыть каймой из ткани. Постепенношторы становились все более эффектными. Деревянную или латунную палку, на которой онивисели, прятали под ламбрекен из ткани или за резной позолоченный деревянный карниз, а побокам располагали драпировки из той же или контрастной ткани, собранной в элегантныескладки. Звяканье латунных колец о латунную палку и сейчас еще вызывает в памятивикторианский интерьер. Летом тяжелые шторы убирали и вместо них вешали муслиновые,«щедро украшенные крупными цветами»; они рассеивали солнечный свет и слабо колыхалисьпод легким ветерком. Та же энциклопедия называет жалюзи наказанием для измученныхслужанок и скопищем пыли, всегда «готовым сломаться». Холщовые или льняные роликовыешторы с пружинным механизмом иногда вдруг сворачивались, и это выводило из себя служанок,старавшихся установить все видимые с улицы шторы на одном уровне.

В богатых домах часть окон превращали в миниатюрные оранжереи с помощью такназываемых ящиков Варда, герметичных стеклянных ящиков, установленных вровень с нижнейграницей окна, в которых росли цветы, в том числе и любимые викторианцами папоротники, не

подвергаясь воздействию грязного воздуха, хотя и затеняя помещение. [379] В 1872 году СэмюэлБитон вспоминал, что «много лет назад» посетил один дом «в самом центре густонаселеннойчасти Лондона… На каждом окне был установлен стеклянный ящик, в котором рослиудивительные растения: необычайно свежие зеленые папоротники, прекраснейшие орхидеи,какие редко доводилось видеть… и нам сказали, что ящики герметично запаяны, и многомесяцев растения не поливают».[380] Логическим продолжением стеклянных ящиков былаостекленная комната, или зимний сад. Как и сегодня, их можно было купить готовыми илипостроить на месте. Эти роскошные оранжереи, где папоротники соседствовали уже с пальмамии другими экзотическими растениями, стали излюбленным местом любовных свиданий.

На пол обычно клали квадратный или прямоугольный ковер. Пол между краем ковра истеной либо красили, либо закрывали специальной «промасленной тканью», предшественницейлинолеума. В 1856 году были открыты синтетические красители (то есть созданные человеком, ане полученные из натуральных продуктов, подобно прежним растительным краскам); их яркиетона постепенно проникли в гостиные, давая простор какофонии цветов и узоров под ногами.Пол в спальне и детской обычно ничем не покрывали — если не считать прикроватныхковриков, — и мыли щеткой. Полы в прихожих и холлах богатых викторианских домов,выложенные в шахматном порядке черно-белой или кремово-коричневой керамическойплиткой, столь заботливо сохраняются их нынешними хозяевами, что создается ошибочноевпечатление, будто в свое время они были широко распространены. [381] «Промасленная ткань»,одноцветная или узорчатая, стоила всего от двух шиллингов пяти пенсов до пяти шиллингов заярд, обычно ее просто клали на голые доски в холле, а иногда покрывали ковром.[382]

После того, как в гостиной появлялся полный набор этажерок, шифоньеров и всевозможныхстоликов — консольных, приставных, журнальных и рабочих, а также столиков в простенке, —оставалось снабдить ее произведениями искусства, статуэтками и безделушками. Приходитсятолько изумляться, как викторианские дамы в пышных кринолинах ухитрялись пересечьобставленную по тогдашней моде гостиную, не смахнув по пути несколько столиков вместе совсем, что на них стояло. Предметами, подвергавшимися риску, были и дагерротипы. Впервые вистории появилась возможность обзавестись семейным портретом, не заказывая его художникуили миниатюристу. В 1844 году Томас Роджерс, состоятельный совладелец трикотажнойфирмы, ухаживал за Эммой Ашуэлл. Ее «миниатюра была сделана в дагерротипной мастерскойБирда» за 28 шиллингов 6 пенсов. В 1841 году Бирд открыл студию на крыше Королевскогополитехнического института на Аппер-Риджент-стрит. [383] Четыре года спустя дагерротипматери Роджерса обошелся ему на шесть пенсов дешевле. [384] Оба портрета, обязательно всеребряных или резных рамках, стояли на одном из многочисленных столиков в гостиной.

В те годы публика буквально помешалась на стереоскопах (устройствах, похожих набинокль, зачастую искусно украшенных). Ненасытный коллекционер мог купить для нихизображения каких-нибудь экзотических мест, вроде Альп или пирамид. [385] Стереоскопы, всвою очередь, были вытеснены cartes-de-visite, не имевшим отношения к визитным карточкам,как можно было бы подумать, хотя почти не отличавшимся от них по размеру. Cartes-de-visite,черно-белые фотографии людей или бытовых сценок, нередко предлагались в наборе, которыйможно было вставить в «окошки» альбома. Как, например, фотографии работниц, которыесобирал Манби, чтобы проиллюстрировать свои записки о трудящихся девушках, например,служанках, которые приходили в студию «эффектные, какими они умеют быть, нередко, яуверен, в платье своей хозяйки». Их выдавало одно: безнадежно красные руки. [386] В то времякак дагерротип мог стоить до двух фунтов стерлингов, cartes-de-visite обходились всего в одиншиллинг и продавались во многих лондонских магазинах. Подобные изображения королевы

Виктории с Альбертом и детьми раскупались миллионами. Впервые подданные могли увидеть,как выглядит их королева: невысокая плотная женщина, с восторгом взирающая на мужа и из-заэтого заслуживающая не меньшего уважения.

Дама, любившая цветы, могла поставить в комнате несколько жардиньерок: стоек, накоторых крепились металлические контейнеры с мелким белым песком; в них помещалиськомпозиции из свежих цветов и ниспадавших каскадом папоротников, не увядавшие несколькодней. Или же она могла украсить комнату букетами восковых цветов и чучелами экзотическихптиц под стеклянными колпаками, с которых постоянно приходилось стирать пыль. Она дажемогла решиться завести живую птицу: какаду или другого попугая, купленного по ее просьбе вИст-Энде у моряка, ручавшегося, что его питомец умеет говорить. Когда такую птицу приносилидомой, нередко обнаруживалось, что словарь ее последнего хозяина сплошь состоял из бранныхслов. Лучше бы купили канарейку, коноплянку или снегиря. «[Жаворонку] обычно позволяютпрыгать по комнате, устроив для него укромный уголок для сна». [387] Бедняжки жаворонки,крохотные слабые птички, их прыжки по комнате, не говоря уже об укромном уголке для сна, немогли понравиться служанкам. Те предпочли бы стеклянный шар с золотыми и серебрянымирыбками.[388]

В нескончаемые часы досуга викторианские леди, навестив повара и повидавшись с детьми,конечно, занимались вышиванием. Бесчисленное множество ярких подушек и каминных экрановбыло некуда девать. Иногда они рисовали акварелью. В отсутствие других забот состоятельныедамы демонстрировали редкие таланты. Очаровательные акварели в золоченой рамке украшалибудуары и гостиные. Семейные портреты маслом годились для библиотеки, кабинета мужа илистоловой, иногда их массивные позолоченные рамы смотрелись лучше тех, кто был запечатленна холсте.

Свет в лондонских домах был тусклым. Во многих еще употреблялись сальные свечи, с нихнадо было постоянно снимать нагар — обгоревший фитиль: отсюда запас щипцов для снятиянагара, напоминающих ножницы, но с коробочками на конце, чтобы захватывать обгоревшийфитиль. В гостиных в неуклюжих лампах еще горел спермацетовый жир (жир кашалота), опять-таки распространяя запах и требуя постоянного внимания,[389] однако к концу 1860-х их смениликеросиновые лампы Аргана.[390]

«Светильный газ, несомненно, один из самых дешевых источников света, [но] экономия отнего не так велика, как поначалу казалось; поскольку пламя невозможно перенести в ту… частькомнаты, которую следует осветить, источник света должен быть гораздо ярче, чем прииспользовании переносной лампы».[391] Но, если подумать, такое освещение должно былопридать помещению более привлекательный вид, чем тогда, когда в темной комнате мерцалипятна света от масляных ламп. До изобретения газокалильной сетки в 1880-х годах газ несчитался практичным средством домашнего освещения. В любом случае, «газовое освещение неследует применять в частных домах: газ пахнет, коптит и нагревает комнату». Так заявила в 1842году издательница «Журнала по домоводству», на что читатель остроумно ответил, что газлучше употреблять зимой, когда немного лишнего тепла не повредит; если он коптит, значитплохо отрегулирован; если пахнет, значит где-то есть утечка; и, наконец, последний удар:«почти все мои знакомые медики употребляют газ в своих домах». Двумя годами позже МайклФарадей, экспериментируя с газовым освещением «Атенеума», улучшил конструкцию ламп,установив в них вентиляционную трубку. [392] (Неужели выдающийся ученый, которому к томувремени стукнуло 53 года, в назидание своим одноклубникам взобрался под потолокбиблиотеки?)

Но миссис Битон все еще сомневалась. Последний абзац ее статьи «Доктор» указывает на

«необходимость хорошей вентиляции в комнатах, освещаемых газом». Оставим последнее словоза учебником Тегетмейера:

Утечка газа из дырявой трубки или незакрытой горелки иногда приводит копасным взрывам. Причиной этих несчастных случаев почти всегда бывает глупостьнекоторых людей, которые берут зажженную свечу, пытаясь обнаружить место утечкигаза; при этом газ, смешавшись с воздухом, образует взрывчатую смесь, немедленновоспламеняется и сгорает со страшным взрывом. При наличии сильного запаха,указывающего на значительную утечку газа, следует немедленно закрыть крансчетчика и срочно распахнуть все окна и двери, чтобы позволить газу выйти. Непытайтесь обнаружить место утечки, не зажигайте свет и срочно вызовитегазовщика.[393]

Мы так привыкли к черным металлическим оградам и балконным решеткам викторианскихдомов, что зеленая ограда Апсли-хауса, дома герцога Веллингтона на Пиккадилли, приводит насв недоумение, но она абсолютно «правильная». Викторианцы рассуждали так: если бы греки иримляне поставили ограду, они бы сделали ее из бронзы; бронза покрывается патиной истановится голубовато-зеленой, поэтому классические ограды и балконы должны, по меньшеймере, выглядеть так, будто сделаны из бронзы. Разрабатывая декор здания Парламента,Пьюджин возродил готический стиль, но готам также пришлось бы оглядываться на греков иримлян, вот почему для оконных переплетов логично было выбрать бронзу. Такой ход мыслейможет показаться довольно отвлеченным, но результат оказался на удивление практичным:бронза превосходный материал для оконных переплетов, она не ржавеет и недеформируется.[394]

* * *

Из окон с тяжелыми шторами можно было любоваться садом. И вновь мы не испытываемнедостатка в советах. Прежде чем сажать что-либо, надо знать, насколько плодородна почва.«Основным растительным удобрением, получаемым в пригородных садах, является перегной изсобранных осенью листьев».[395] Слишком поздно? Тогда обратите внимание на органическиеудобрения.

Самым ценным органическим удобрением являются человеческие фекалии, заними следует навоз, богатый аммиаком и азотом… в каждом загородном доме следуетустроить приспособление для сбора жидких фекалий в две смежные емкости споследующим разведением их водой. Там, где нельзя собрать мочу, лучшим еезаменителем будут экскременты и вода… во многих загородных домах теряется массаудобрений, которых хватило бы на то, чтобы вырастить овощи для всей семьи… нарядус нечистотами ценнейшим удобрением являются кости.

И это называется викторианским ханжеством! Это не пустые призывы к повторнойпереработке отходов, но трезвый совет уважаемого всеми садовода Дж. Лаудона. [396] Остаетсянеясным, когда садоводы перестали собирать мочу для сада, но торопливое посещениекомпостной кучи в благопристойных сумерках практикуется до сих пор. Все это возвращает наск мысли о преимуществах земляного клозета перед водяным.

Лаудон здраво относился к уничтожению садовых вредителей. «Единственно надежноесредство от улиток — ручной сбор… слизней следует уничтожить с помощью известковой водыили табачной крошки», или раствора той же мочи. Более поздняя (1877) книга об огородахпредупреждает, что если слизням и улиткам «позволить бесчинствовать, зимние посевы имеютмало шансов выжить».[397] Ежи уничтожают жуков и тараканов как в доме, так и на участке.«Наиболее эффективный способ уничтожить муравьев, которые завелись в каркасе теплицы,поселить туда жаб» — но прежде нужно их поймать. Что до кошек, то — прошу прощения, —«мышьяк, в небольшом количестве втертый в кусочек мяса, сырого или вареного, сделает своедело».

Тогда, как и сейчас, во многих небольших садах (если их хозяев не вдохновилителевизионные призывы к радикальной перепланировке) посередине есть поросший травойучасток в обрамлении цветочных клумб. Он называется газоном. Английский сад немыслим безтравы. Любой газон требует постоянного ухода. Но тяжкие времена, когда для этогоупотребляли косу, давно прошли. Машину для стрижки травы изобрели еще в 1830 году ипостоянно совершенствовали. В 1865-м газонокосилка Шанкса, «новая, патентованная машина,которая стрижет траву, формирует и укладывает валки, пять раз была одобрена Ее ВеличествомКоролевой»;[398] разумеется, королева не испытывала газонокосилку лично, став к тому временидовольно тучной сорокашестилетней дамой. Однако с десятидюймовой моделью «легко моглауправляться женщина», так что совершенно исключать эту возможность не следует. Самаямаленькая газонокосилка стоила 3 фунта 10 шиллингов. Самой большой была 48-дюймоваямодель, в которую впрягали лошадь; она стоила 28 фунтов плюс башмаки для лошади по 24шиллинга за пару. В качестве дополнения ко всем моделям предлагалось приобрести устройстводля «бесшумного движения», которое, несомненно, могло порадовать соседей, огорченныхвашей привычкой собирать мочу. Сразу же за рекламой Шанкса в журнале шла реклама егоконкурентов — фирмы «Грин и сыновья». Поскольку их косилка уже была бесшумной, они«считали свои машины близкими к совершенству и не собирались ничего менять» — тем хужедля мистера Шанкса и его рекламного агента.

Если вам не хотелось возиться с газоном, можно было завести рокарий. Не думайте, что этопросто груда камней, между которыми посажены растения. Устройство рокария требуетнаучного, ботанического и эстетического подхода, да и выпалывать с него сорняки приходитсяне реже, чем с клумбы. Путешествия в Альпы входили в моду. Наверняка, страсть к рокариямбыла связана с открытием множества крошечных растений, цветущих на каменистой почвемежду лесом и границей снегов. И тем не менее, журнал по садоводству, рассчитанный насредний класс, советует высаживать на альпийские горки канны и пампасную траву, что можетпоказаться неуместным.[399] Фирма «Дик Раклиф и К°» с Хай-Холборн, продававшая«изысканные коллекции цветочных семян» по цене от 5 до 42 шиллингов, предлагалаустановить «живописные рокарии, папоротниковые оранжереи, пещеры и гроты,спроектированные с большим вкусом».[400]

Любой садовник-энтузиаст хотел бы иметь теплицу, хотя бы неотапливаемую, особеннопосле триумфа мистера Пакстона в Гайд-парке. «Теплицы для миллионов» поставлял СэмюэлХереман с Пэлл-Мэлл по следующим ценам: 24 фунта стерлингов за модель 2113 футов, 161фунт за теплицу 64×25 футов или «любой величины, как для загородных вилл, так и длянебольших садов». Каркас теплицы можно было купить в мастерской или изготовить дома,остеклить или обтянуть «прозрачным коленкором». [401] Некоторым владельцам садов нравилосьобкладывать клумбы раковинами — несомненно, странный вкус. [402] Хорошие сухие дорожкиможно было изготовить из смеси дорожного песка, золы и кипящего вара.[403]

Выбор поставщика зависел от того, что вы выбрали: один из многочисленных питомниковна окраинах Лондона, Ковент-Гарден и другие городские рынки или уличных торговцев,разносивших горшки с нарциссами, желтофиолью и примулами, а также деревья и кустарники:бирючину (хороша для живых изгородей), сирень, калину (еще одно любимое растениевикторианцев, пахнущее кошками) и хрупкий в своей красоте жасмин. «Те, кто покупает деревьяи кусты, обычно живут в больших домах… Три четверти деревьев приобретается у уличныхторговцев».[404] Как пишет Мейхью, «в обмен на деревья, как, впрочем, и на другие растения,нередко предлагают старую одежду» — довольно-таки странный способ пополнять свой сад.Один бродячий торговец признался Мейхью, что «больше всего он любит отдаленныезагородные дома, в которых живут содержанки… мы знаем, кто они такие, потому что ониникогда не предлагают нам старой одежды в обмен на молодую картошку или зеленыйгорошек».[405]

В садике, за которым ухаживали «ремесленники или мастеровые», росли розы, жимолость,шиповник и жасмин, выращенные из взятых у соседей черенков; многолетники — аконит,ирисы, флоксы и львиный зев; и посеянные семенами однолетники — штокрозы, первоцветы,желтофиоли и т. п. «Нужно позаботиться о том, чтобы выбрать такое растение, которое непогибнет в дымном воздухе», потому что ремесленники и мастеровые не переехали вслед засредним классом в пригороды. На восьмой части акра (20×61 ярдов), утверждал издатель«Коттедж гарденер», владелец коттеджа мог обеспечить семью не только цветами, но иовощами, — но, видимо, таких счастливчиков в центре Лондона было немного.[406]

Из многочисленных питомников, окружавших Лондон, пожалуй, наиболее известным былпитомник Лоддиджа в Хакни. Он был заложен в 1756 году. Огромная оранжерея для пальм быласпроектирована Джозефом Пакстоном в начале 1830-х, еще до того, как он построил оранжереюв Чатсуорте. Лоддидж первым начал применять паровое отопление, и к 1845 году питомник могпредложить на продажу почти 2000 видов и сортов орхидей, почти 300 видов пальм, а такжеящики Варда с папоротниками. К 1849 году там появились живописные оранжереи,«тропический дождевой лес» и дендрарий, привлекавшие посетителей со всей Европы.[407]

Лаудон, автор вышедшей в 1843 году книги «О проектировании кладбищ», привел в нейцену трехсот деревьев и кустов вместе с указанием высоты растений — о которой садоводысклонны забывать, — «какой они обычно достигают в лондонским климате». Просматриваяраздел деревьев для небольшого сада, я отметила, что Иудино дерево предлагалось за 1 шиллинг6 пенсов, халезия («расцветающая вместе с подснежниками») — за 2 шиллинга 6 пенсов,шелковица — за 3 шиллинга 6 пенсов, восточный платан — за шиллинг 6 пенсов, белая акация(дерево с ярко-желтыми листьями) — за шиллинг, кизильник — за шиллинг 6 пенсов (особенноценны указания Лаудона относительно правильного произношения ботанических названий) иобыкновенная сирень — за шиллинг. Он не предлагал для кладбищ араукарию, даже длязажиточных людей. Среди уместных на кладбище вечнозеленых травянистых растений странновидеть спаржу, чеснок и ревень, которые наверняка растут у вас в саду.

Мода на растения, наверняка, существовала и в викторианскую эпоху. Араукария (araucariaaurucana) была известна в Англии с 1793 года, но доступной для широких слоев она стала лишь вначале 1840-х. Можно было поразить соседей пятифутовым деревом, стоившим всего 5 фунтовстерлингов (чуть меньше, чем платили служанке в год). Охотники за растениями рыскали помиру в поисках новых экземпляров. В 1843 году Роберт Фортьюн, отправившийся в опасное итрудное путешествие по Китаю, прислал домой японский анемон, ароматную жимолость(lonicera fragrantissima), зимний жасмин (jasminum nudiflorum) и расцветающую вместе с нимвесной форзицию (forsythia viridissima), а также сорок разновидностей древесных пионов.[408]

Орхидеи всегда были в моде. Особенно ими славились питомник Лоддиджа и сад Королевскогообщества садоводов в Чизуике. Согласно Лаудону, георгины были в то время «самым моднымцветком в стране», их широко рекламировали, но покупателю клубней следовало проявлятьосторожность. В «Журнале по домоводству» приведено множество сортов, имевших блестящиерекомендации от питомников, однако почти все они, по мнению автора статьи, «оказалисьникуда не годными».

В 1836 году в каталоге Лоддиджа предлагалось более 1500 сортов роз. В то время розы ещеблагоухали, но повторно не цвели. В розарии обычно росли классические розы, выведенные в1820 году. В 1854-м Национальное общество любителей роз начало проводить ежегодныевыставки в Хрустальном дворце в Сиднеме. В то время наблюдалось повальное увлечениепапоротниками, как местными, так и экзотическими. Викторианцам, любившим резкиецветовые контрасты, нравилось видеть на клумбах такие растения, как красная пелларгония(возможно, вы до сих пор зовете ее геранью, хотя с ботанической точки зрения этонеправильно), петунии, вербены и экзотического вида кальцеолярии. Яркая листва колеусаконтрастировала с таким же яркими цветами на клумбе.[409] На выставке было представленодвадцать четыре сорта элитных штокроз и двадцать пять просто «для украшения сада». [410]

Ковровая посадка цветов в большом викторианском саду практиковалась благодаря дешевомутруду и бесперебойной поставке растений. Более скромной версией огромной клумбы был«партер», тщательно спланированный цветник из невысоких растений.

* * *

Королевское общество садоводов, основанное группой джентльменов, встретившихся вкнижном магазине Хатчардса на Пиккадилли, проводило цветочные выставки в парках Чизуикас 1827 по 1857 год; там присутствовала и «свободно общалась с лавочниками, ремесленниками исадовниками значительная часть английской аристократии». Вход стоил 3 шиллинга 6 пенсов.«От столицы до выставки курсирует множество омнибусов, которые доставят вас туда зашиллинг» — я полагаю, лавочники, ремесленники и садовники пользовались омнибусами,аристократы приезжали в собственных экипажах. Однако к 1857 году Чизуик пришел в упадок,тем больше шансов на успех имело предложение заложить новый сад в Кенсингтоне.[411] ПринцАльберт, вдохновленный триумфом Всемирной выставки, решил отвести под сад частьтерритории площадью 87 акров, которую приобрела Комиссия по проведению выставки навырученные от последней средства (теперь на этом месте располагаются Музей науки иИмперский колледж). Разработка проекта велась Королевским обществом садоводов совместнос департаментом науки и искусства.

Принц Альберт лично участвовал в подборе деталей — он выбрал цвет кирпичей и подарилсаду несколько скульптур. В 1861 году сад был открыт королевой и немедленно стал самыммодным местом в Лондоне, особенно в период проведения двух больших ежегодных выставок, вмае и июле. Там было несколько летних эстрад, «тележки» с прохладительными напитками(вероятно, передвижные киоски), несколько оранжерей и галереи протяженностью в 4000футов.[412] Основой дизайна послужили цветной гравий и стриженый самшит, чтобы садэффектно выглядел зимой и летом, пока самшит не повредят дожди и ветер, а гравий не станетслишком грязным. Цветы предполагалось высаживать каждый год.

На современный вкус, все это выглядит сущим уродством: уложенный завитушками гравийиз белого плавикового шпата, пурпурного флюорита, серого аспидного сланца, цветного стекла

и красного кирпича, в обрамлении стриженого самшита, доставшегося нам в наследство отрегулярных садов восемнадцатого века, — и очень мало места для клумб. Но викторианскиесадовники обожали резкие контрасты. «Оранжевый с фиолетовым хорошо смотрятся рядом… наженской шляпке или платье… и на клумбах». [413] В заметке о весенней выставке 1863 годасообщалось, что «в некоторых категориях садоводы-любители обошли владельцев питомников»,однако при беглом взгляде на список любителей приходится отказаться от мысли об энтузиасте,который холит и лелеет свои цветы на заднем дворике: в числе победителей назван садовникмисс (впоследствии баронессы) Бердетт Куттс.[414] В 1888 году договор об аренде земли вКенсингтоне истек. Тогда Королевское общество садоводов решило переехать туда, где онорасполагается сегодня — в Уисли, графство Суррей. (Первая выставка в Челси состоялась в 1913году). На первой выставке в Уисли появилось нововведение, дожившее до наших дней: конкурсна лучшее цветочное украшение стола. Посреди щедро уставленного разными блюдамивикторианского стола обычно ставилась ваза с цветами, но когда в моду вошла сервировка «à laRusse», цветам стали уделять больше внимания. В 1861 году бесспорным победителем конкурсастал мистер Марч с расставленными вдоль стола тремя многоярусными вазами спапоротниками, незабудками, бутонами роз и «мелкими гроздьями винограда». Многоярусныесеребряные подставки для цветов были обязательным предметом сервировки во всехзажиточных викторианских домах, но ваза мистера Марча была стеклянной, и ее верхняя чашакрепилась на вершине стеклянной колонны высотой в два фута, образуя над головой обедавшихнастоящий балдахин из листьев. Эта композиция потрясла воображение богатых лондонцев, ичерез месяц копии стеклянной вазы мистера Марча уже продавались на Сент-Джеймс-стрит.[415]

Глава 13 Еда

Бедняки — рабочий класс — средний класс — мясники — торговцы рыбой — бакалейныелавки — фальсификация продуктов питания — медные кастрюли — устройство кухни —кухонные плиты — уголь и газ — поваренные книги — Элайза Эктон — миссис Битон —вечерний ужин — кофе — столовые приборы — ведение хозяйства — ланч в ресторане-

ужин в ресторане — «Гастрономический симпозиум» Сойера

Полезные советы по поводу самой дешевой и самой лучшей еды для тех, кто очень беден,были включены в «Учебник домоводства» У. Б. Тегетмейера, впервые опубликованный в 1858году.[416] Он был практичным человеком, писавшим для «женщин, учащихся вобщеобразовательных институтах… и девушек-учениц старших классов школы». В первуюочередь, он рекомендовал хлеб. «Рабочий должен съедать ежедневно около 2 фунтов, жена иподрастающие мальчики лет десяти 1 ¼ — 1 ½ фунта, а каждый маленький ребенок столько,сколько захочет. Если вы очень бедны, тратьте почти все свои деньги на хлеб». СогласноМейхью, кусок хлеба и луковица были весьма распространенным обедом у рабочих. [417] Затеммолоко. «Каждый член семьи должен, по возможности, каждый день выпивать 2 пинты парногомолока, снятого молока или пахты. Если хлеба и молока в достатке, все, по всей вероятности,будут здоровыми и крепкими, и при этом никаких счетов от доктора».

Дробленый горох и кукуруза — тоже здоровая еда. «Заведите свинью, если сможетеобеспечить ее кормом», — что и делали многие бедняки, держа свиней в подвале или на заднемдворе своих переполненных жилищ. «Самое дешевое мясо у мясника — это коровья щека, овечьяголова, ливер, бычье сердце и иногда свиная голова… Ешьте понемногу мяса каждый день, неешьте его совсем в субботу вечером и в воскресенье… Покупайте куски мяса по 6 пенсов за фунти жарьте их. [Речь идет, несомненно, о срезках с хорошего мяса. Если пожарить дешевый„кусок“, он станет жестким, как старая подметка.]… самые дешевые куски мяса — этоотрезанные от передней части бедра, огузка и костреца по 7 и 7 ½ пенсов за фунт. [Онинуждаются в долгой, медленной готовке.] Купите или попросите невареных костей длябульона… достаньте у своих более богатых соседей как можно больше жира [здесь, кажется, онне реалистичен; „кухонные отбросы“, которые кухарки продавали торговцам, приходивших вдом через заднюю дверь, имели коммерческую ценность] или купите его в магазине, если ценане превышает 7 пенсов за фунт… Чай — очень дорогой продукт… если вы очень бедны, непокупайте чая вовсе, а потратьте деньги на хлеб и снятое молоко. Если вы не очень бедны, пейтечай не часто, скажем, по воскресеньям или в особых случаях».

Тегетмейер дает основные указания относительно приготовления пищи, например: «приварке продукт теряет в весе меньше, чем при жарении, и меньше при тушении, чем при варкеили жарении». Самый трогательный совет: «если вы очень бедны, и у вас недостаточно еды, непейте холодных жидкостей». Предложения во многих смыслах замечательные, но сложность втом, что предполагается, что вы можете не допустить семейной пирушки субботним вечером и увас всегда горит в очаге огонь, на котором можно тушить мясо и варить кости для бульона. Но,во всяком случае, Тегетмейер обращался к проблемам, стоящим перед бедняками. Здесь он былне одинок. В 1847 году Алексис Сойер, знаменитый шеф-повар «Реформ-клаба», издал брошюрупод названием «Благотворительное приготовление пищи, или контролер бедняка». Он сожалел

об отходах — кожура овощей, а также горло, головы и ноги домашней птицы могутиспользоваться для супа. В овечьей голове много мяса, а из остатков получается хороший суп.

Жены рабочих совершали покупки на каком-нибудь из сотен уличных рынков или налотках. Если они работали служанками в домах, у них могли быть какие-то представленияотносительно того, как готовить, но для других «предпочтительнее было приготовить что-тонесложное и отнести в печь».[418] «Ни у кого не было кухонной плиты, поэтому мясо, картошку ипудинг складывали в одно блюдо и относили в пекарню, чтобы приготовить» в печи, еще теплойпосле того, как кончили печь хлеб.[419] Небольшой открытый огонь мог использоваться дляжарения или варки, или жар камина мог использоваться для того, чтобы подвесить перед ним наверевке кусок мяса, слегка поворачивая или — для тех, кто лучше оснащен, — употребляя вертелили пользуясь каким-то вариантом голландской печи (объяснено ниже). Но приготовить пищузачастую означало выбирать между ценой угля и преимуществами домашней готовки.Неудивительно, что бедняки и рабочие часто покупали готовую еду у уличных торговцев и в«грошовых пирожковых» или еду, которая не нуждалась в готовке, например устрицы по триштуки за пенни, креветки, полпинты за пенни, и береговые улитки.[420]

Водяной кресс, очень популярный в качестве «приправы» к хлебу, богат витаминами, есливыращен в гигиенических условиях, но, растущий в ручьях, полных нечистот, он был длявикторианцев источником бактерий. Пока не было обнаружено, что холера — болезнь,зарождающаяся в воде, никакой связи между крессом и холерой не видели. Тегетмейер неупоминает рыбу, что странно, потому что она была самым дешевым из доступных источниковпротеина, в особенности, когда Биллингсгейтский рынок в определенный день закрывался.Представители среднего класса часто жаловались на рыбный запах, насквозь пропитавшийкомнаты бедняков, которых они посещали.

* * *

Как домохозяйка среднего класса обходилась без холодильника? Основные продуктыпитания, например, рис и мука, могли в известной мере закупаться оптом — при этом следовалопомнить о паразитах, кишевших в кухне. Но мясо? Рыба? Свежие овощи? В особых случаях онамогла купить льда. Около Бишоптсгейт, в Сити, был узкий проулок, где «всегда [был] в продажелед».[421] Она могла сделать лед сама, дома, смешав селитру с нашатырем, купленные у «мистераФуллера с Джермин-стрит, который к тому же производит полезные охлаждающие аппараты дляизготовления мороженого».[422] Но, как правило, она рассчитывала на то, что, когда ейпонадобится, необходимые скоропортящиеся продукты принесут прямо к дверям.

После завтрака, когда дневное меню уже было определено, вызывали подручного мясника,и мясо разносили по округе в первой половине дня в корзинах, на подносах или на головах — ниво что не завернутое, не защищенное от грязного воздуха и птичьего помета.[423] Понятие семьибыло священным и неприкосновенным, что служило хорошим коммерческим доводом длялавочников; отсюда вывески, которые так смущали меня в детстве — «семейный мясник».(Страшно думать, что кто-то может забить, как скот, вашу семью.) Джейн Карлейль вспоминает:«в прошлое Рождество один из мясников у нас в Челси… порадовал публику,продемонстрировав живого премированного теленка, на груди у которого (бедняжка) быловыжжено клеймо… „6 пенсов за фунт“».[424] По большей части торговали мясом местного скота,но к 1860 году шотландскую говядину и баранину привозили из Инвернесса по железнойдороге.[425] В 1856 году Элайза Эктон рекомендовала мясников-евреев: «все мясо, [которое они

поставляют], наверняка первоклассное»,[426] потому что Синедрион требует соблюдения правилгигиены.

Джейн Карлейль покупала рыбу у местного торговца, который именовался не «семейнымрыботорговцем», а более замысловато, «торговцем сырой и сушеной рыбой». «Сушеная»означала копченую. Миссис Битон без энтузиазма отзывалась о копченой пикше, «которуюшотландцы считают большим деликатесом. В Лондоне имитацию копченой пикши изготовляют,промывая рыбу подсмольной кислотой и затем подвешивая на несколько дней в сухомместе».[427] Один из собеседников Мейхью признавался, что коптит почти любую рыбу у себя назаднем дворе над костром из сырой древесины плюща и древесных опилок и продает ее какабердинскую копченую пикшу. Иногда рыба доставлялась живой, и ее приходилось умерщвлятькухарке. Но, во всяком случае, «обдирать кожу с живых угрей столь же необязательно, скольжестоко».[428]

Голова трески была удачной покупкой, «в ней считается хорошей едой все, кроме глаз». [429]

Для хозяйства, поставленного на широкую ногу, могла время от времени понадобиться черепаха;у хозяина таверны на Бишопсгейт-стрит «всегда был под рукой самый большой и самый свежийзапас живых черепах в Лондоне. Они могли жить в подвалах в течение трех месяцев впревосходных условиях». [430] (Вот почему они были так популярны среди моряков, которыеловили их и держали в трюме, пока они не понадобятся.) Лосося привозили из Абердина пожелезной дороге, во льду.

Фрукты и овощи были сферой деятельности уличных торговцев, которые совершалипоездки по пригородам. Огурцы продавались хорошо, пока не прошел слух, что они «разносят»холеру. Фрукты и овощи продавались в пору, когда они самые спелые. Сезоны спаржи, сладкогогорошка, клубники и вишен были недолгими, покупай, если можешь. За овощами и фруктамиследовало идти на Ковент-Гарденский рынок, а за мясом или птицей на Лиденхоллский рынок.

Джейн Карлейль покупала бакалейные товары, мясо, масло и яйца в местных лавочках вСити, но чай и кофе — в «Фортнум энд Мейсон» на Пиккадилли, в давно известной фирме,экспонировавшей свою бакалею на Всемирной выставке в 1851 года.[431] В 1849 году ЧарльзХэррод унаследовал бакалейный магазин в Найтсбридже и добился процветания благодаря тому,что магазин находился неподалеку от Всемирной выставки в Гайд-парке. На Уильяма УайтлиВсемирная выставка произвела такое впечатление, что в 1863 году он открыл магазин вБейсуотере, в новом модном районе Тибурния. Магазин постепенно вырос в огромныйунивермаг «Юниверсал Провайдер», который стал гордостью владельца. Ассоциация снабженияМинистерства почт, впоследствии переименованная в Магазины государственной службы, былаоснована в 1864 году группой клерков из Министерства почт, у которых изначально было толькополсундука чая на всех. Она расцвела и предоставила членство всем государственнымслужащим, торгуя, по большей части, бакалеей в магазине на Виктория-стрит (в 1877 году онпереехал на Стрэнд, и стал большим универмагом, но был закрыт после пожара 1982 года).[432]

Консервы поставлялись для армии начиная с 1820 года, арктическую экспедицию Парриснабдили ими в в 1824-м. Практичность долгосрочного хранения продуктов практическисводилась на нет невозможностью открыть банку, но в 1858 году один американец изобрелоткрывалку для консервов. Теперь, чтобы добраться до чудесно сохраненного содержимогобанки, не требовался ни молоток с долотом, ни ружейная пуля. Изобретатель рекламировалоткрывалку следующим образом: «любой ребенок может пользоваться ею без труда и риска», —так что казалось, никто другой не сумеет с ней справиться.[433] В 1857 году в Англии былазапатентована и стала развиваться техника изготовления льда большими партиями, благодарячему начали ввозить мороженое мясо из Австралии. Это было благом для австралийских

экспортеров, которые теперь не ограничивались шерстью и золотом, и ударом для английскихфермеров.[434] После 1865 года, когда закончилась Гражданская война в Америке, сильно возросимпорт продовольствия, и это благотворно сказалось на условиях жизни рабочего класса.[435]

Одна из самых ранних торговых марок, сохранившихся до сих пор, — это свечи Прайса. В1830 году эта компания начала производить свечи из ввозимого с ее собственных плантаций наШри-Ланка кокосового масла Это была более дешевая альтернатива пчелиному воску илиспермацету, при этом кокосовое масло пахло гораздо лучше сала. В 1840 году у любого изверноподданных королевы была возможность отметить королевскую свадьбу, осветив фасадныеокна дома очищенными сальными свечами или свечами из кокосового масла. В 1847 годуПатентованная свечная компания Прайса начала покупать для производства свечей пальмовоемасло в странах Африки, раньше занимавшихся только продажей рабов, и в том же году сталаразнообразить с его помощью варианты вечернего освещения. Джеремая Коулман продавалсвою горчицу начиная с 1814 года. В 1840-м Айзек Рекитт начал торговать «Великолепнымпшеничным крахмалом», и после активной рекламной кампании рекомендовался как«поставщик российского императора», равно как и императора Луи-Наполеона III. Фирма«Рекитт энд Коулман» поставляла на рынок также синьку для стирки, чтобы придавать беломубелью красивый оттенок, графит для полировки каминных решеток и «Сильво энд брассо» дляполировки металла.[436] Вустерский соус «Ли энд Перрине» распространился на рынке с 1830года (всемирно известный «Эйч Пи саус» появился после 1870-го). «Не содержащий ртути» кремГоддарда для полировки серебра стал доступен в 1839 году, что оказалось очень удачным длямельхиоровых приборов, так как тонкий слой серебра при применении некоторых чистящихкремов стирался.

В 1847 году появились первые плитки шоколада «Фрай». В 1854-м «Кэдбери» получилакоролевский патент на поставку Ее Величеству шоколада, а двенадцать лет спустя — жидкогоэкстракта какао. Печенье «Хантли энд Палмерз», продававшееся в десятифунтовых жестяныхбанках, можно было найти в каждой бакалейной лавке с 1860-х. Начиная с 1864 года мукаМакдугала освобождала кухарку от просеивания используемой муки. Консервированные супыфирмы «Кэмпбелл» появились на рынке в 1869-м. Фирма «Кросс энд Блэкуэлл» продавалавеликолепный соус Алексиса Сойера, а он сам не чурался рекламировать грибной кетчуп вбутылках и соус Харви. Если вас утомил этот быстрый обзор викторианской кухни, не хотите липередохнуть за стаканом «розового джина»? В него добавляется чуть-чуть горькой настойки«ангостура», впервые произведенной в 1824 году и получившей широкое распространение. Судяпо этикетке, она «употребляется в безалкогольных напитках, коктейлях и других алкогольныхнапитках. Она также придает изысканный вкус супу… тушеным сливам… [и] плампудингу».

* * *

Позорным явлением была фальсификация продуктов. Так, например, причиной пищевогоотравления часто служили маринады. «Во многих случаях то, что подлежало продаже,оказывалось не только ужасным на вкус, но в высшей степени опасным».[437] Хлеб, которыйрекомендовали рабочему как главный продукт питания, часто содержал мел для белизны,крахмал, если он был дешевле пшеничной муки, и квасцы, чтобы иметь возможностьиспользовать зерно ниже сортом. Мне не приходилось слышать об отравлении квасцами,наверное, в малых дозах они не приносят сильного вреда, но их никак не назовешь пшеничноймукой.[438] Еще один малоприятный факт: пекари зачастую месили тесто ногами… [439] В 1860

году «Аэрейтед Бред Компани» (ABC) начала торговать бездрожжевым хлебом; почему, мне несовсем ясно, возможно, это был способ избежать ног пекарей. Кафе «ABC» быстро сталихарактерной чертой Лондона. В том же 1860 году было принято постановление онедопустимости фальсификации еды и питья, но оно имело рекомендательный, а необязательный характер, — местные власти могли принять или не принять его по собственномужеланию. В Сити оно было принято, но и к 1869 году «из этого так ничего и не вышло».[440]

На любом изображении викторианской кухни непременно будет сверкающий набор медныхкастрюль различных размеров, batterie de cuisine. Но они были не менее опасны, чемфальсифицированная пища, если их не содержали в надлежащем виде. Как замечает миссисБитон, «люди часто заболевают, поев пищи, приготовленной в медной кастрюле».[441] Стенкимедной кастрюли хорошо проводят тепло, но медь не должна соприкасаться с пищей, поэтомувнутреннюю часть кастрюли лудили оловом. От долгого употребления или слишком рьянойчистки слой олова стирался, поэтому его регулярно приходилось подновлять. Первое, что сделалАлексис Сойер, прибыв к театру военных действий в 1854 году, это осмотрел огромные медныекотлы, служившие для приготовления пищи в госпитале Флоренс Найтингейл в Скутари. Как они опасался, на них не было «ни малейшей частицы олова». Котлы немедленно залудилизаново.[442] Чугунные кастрюли были не так красивы, но гораздо более безопасны.

* * *

Знаменитые кухни, которые мсье Сойер, неутомимый шеф-повар, писатель и изобретатель,спроектировал для «Реформ-клаба» в 1841 году, работали на угле и паре и были тщательноспланированы с целью наибольшей экономии топлива и наименьшей потери тепла. Для членовклуба и их жен эти кухни были одной из достопримечательностей Лондона. [443] В большинствекухонь среднего класса от готовки на открытом огне перешли к готовке в закрытых плитах.Старые привычки умирают с трудом: во многих моделях было предусмотрено жарение навертеле на открытом огне, то есть другой процесс, чем «жарение» в наших плитах, где мясозакрыто и запекается. (Неудивительно, что барбекю так популярны.) В 1851 году мсье Сойерспроектировал «’’Кухонный аппарат современной домохозяйки», сочетавший открытый огоньдля жарки, кипятильник для воды, духовку, печь для жарки (гриля) и плиту, все это нагревалосьодной топкой. Высота «аппарата 2 фута 4 дюйма, ширина 2 фута, длина 3 фута». Плитавыглядела совершенно так же, как верх плиты «Ага», со съемными кольцами для конфорок. Дымуходил под полом в камин. Было там также (хотя на иллюстрации его не видно) приспособлениедля вращения вертела в плите, искусное устройство, действующее на основе часового механизма,с регулируемым рычагом, закрепленным в плите, периодически поворачивающее крюк то водну, то в другую сторону, в результате чего шарнир опускался или поднимался над огнем нанужный уровень.

Приспособления для вращения вертела применялись для готовки как на открытом огне, таки в плитах, они комбинировались с голландской печью: металлический кожух в формераковины, помещенный перед открытым огнем, с крючком, с которого свисал шарнир, а внизуподдон. Жар отражался от изогнутых внутренних стенок, которые было необходимо держатьчистыми и сияющими. Совершенствование этой модели дало возможность нагревать тарелки.Литературное творчество мсье Сойера включало книгу хозяйственных советов для женщинысреднего класса, имеющей «довольно маленькую» кухню, «всего 12 на 18 футов». Характернаячерта — два кухонных стола с полками для посуды (полки висят на стене, один глубокий

выдвижной ящик находится на уровне пояса) не имели под выдвижным ящиком обычныхшкафчиков, куда можно что-то спрятать. Сковороды, сковородки с ручкой и рашпер (для жарки)были на виду. «Ничто не скрыто от взгляда, поэтому все должно быть только чистым». [444] Вкухне семейства Карлейль кастрюли и сковороды были размещены именно так, но сам отсеквыкрашен черным, что вряд ли пришлось бы по вкусу мсье Сойеру.[445]

Обычные подсобные помещения при кухне включали судомойню с краном холодной водыдля грязной работы наподобие чистки овощей и мытья кастрюль, буфетную, где хранилисьстекло и фарфор, и кладовую, которую предпочитали устраивать на наружной стене,обращенной к северу, с полками из сланца для хранения скоропортящихся продуктов. Здесь дажемог находиться один из «Патентованных ящиков Линга для льда».[446] Но кухни не всегда бывалиидеальными, и вся работа на кухне зачастую проходила в одной мало для этого пригодной,скудно освещенной, плохо спланированной, непроветриваемой подвальной комнате, где, к томуже, зачастую находилась еще постель служанки.[447]

Обычным топливом был уголь, который через дыру в мостовой, прикрытую сдвижнойчугунной плитой, попадал прямо в угольный подвал. (Тротуары в Челси до сих пор испещреныэтими круглыми плитами, которые теперь не сдвигаются.) Мнения относительно использованиягаза для готовки были прямо противоположными: «Некоторые настолько оптимистичны, чтополагают: применение газа скоро покончит с необходимостью иметь открытый огонь в нашихкухнях…» «Нельзя ожидать, что оно будет успешным, разве только в руках людей, чьи научныезнания позволяют им безопасно использовать газ».[448] Но в 1851 году мсье Сойер полагал, что«благодаря дешевизне и чистоте технологического процесса газ, вероятно, станет оченьпопулярен».[449]

Во всяком случае, с тех пор как в 1861 году «Брайант энд Мей» представили на рынокспички машинного производства, разжигать плиту стало легче. «Безопасной спичкой» нужнобыло чиркнуть по особой полоске на коробке, в то время как спичку «чиркни-где-угодно»можно было зажечь, проводя по любой шероховатой поверхности. В условиях сырости они былинадежнее безопасных спичек, но у них был изъян: если у рабочего, изготовлявшего спички (чащевсего этим занимались девушки), были испорченные зубы, то это позволяло парам фосфорапроникать в челюстную кость, вызывая некроз челюсти.

* * *

Итак, плита топится, и распоряжения на день получены. Что дальше? Большинство кухарокзнали наизусть свои рецепты, им не требовалось сверяться с поваренной книгой. Но когдахозяйке хотелось чего-то новенького, чтобы поразить подруг, она обращалась к одной измногочисленных поваренных книг или к ежемесячным журналам, имевшимся в продаже, — илиже к ним обращалась кухарка. Миссис Битон написала книгу «Домоводство» (1861), ставшуюсамой известной, но у нее было множество конкурентов. Книга Элайзы Эктон «Современнаякулинария для семьи» появилась в 1856 году. Она начинается с обнадеживающего замечания:«модные блюда всегда можно приобрести у опытного кондитера». Сама же Элайза Эктонобещает преподать «начатки искусства… простые английские блюда». Лучше бы ей было имиограничиться, так как, когда речь заходит о чудесном фирменном швейцарском блюде, фондю,она именует его «сырным суфле», что привело бы в ужас любого швейцарца.[450] Несмотря наобещание придерживаться простых английских рецептов, она погружается в описаниеприготовления разнообразных карри («устрицы под карри: велите открыть сотню больших

морских устриц…») и дает вест-индский рецепт жареных томатов. Многим военным,прошедшим к тому времени службу в Индии, Афганистане, Бирме и в гарнизоне на Ямайке, этотрецепт пришелся бы по вкусу, они бы с удовольствием вспомнили давние дни.

У Элайзы Эктон можно встретить очень забавный рецепт «супа лорда-мэра»: тушить втечение пяти часов «два набора поросячьих ушей и ног, с которых тщательнейшим образомудалены волосы…». В другом рецепте того же супа упоминается «половина головы теленка сошкурой». Если рыба «с душком, — пишет Эктон, — хлорид соды восстановит ее до съедобногосостояния, если она не слишком перележала».[451] В ее рецептах приготовления снетков явпервые встретила странное словоупотребление, которое до сих пор в ходу у авторовкулинарных книг: бросьте рыбу на тряпку, а затем бросьте ее во фритюр. Вряд ли я одна немогу понять — почему нам надо что-то бросать? Один из ее самых странных рецептов — этотелячьи уши, «которые обычно наполняют фаршем или предварительно приготовленнымимозгами и при подаче на стол ставят вертикально, надрезав нижнюю часть узкими полосками,наподобие бахромы».

Эктон снабжает книгу полезными советами и замечательными наблюдениями. Приподжаривании на вертеле молочного поросенка требуется изобретательность: чтобы средняячасть не сгорела раньше, чем поджарятся конечности, нужно в середине решетки повеситьбольшой утюг. Читатели современных поваренных книг, наверное, будут очарованы, узнав, что«очень простой процесс [варки яйца] требует определенного внимания». Но ни у Эктон, ни умиссис Битон я не встретила рецепта, который обнаружила в одном из номеров «Журнала подомоводству» за 1843 год: воробьи, «из которых выходит прекрасный пудинг к бифштексу… илиочень вкусные оладушки». Жаворонки, как и чибисы, тоже были «среди наших любимейшихлакомств»; а яйца ржанки обычно варили, хотя иногда ели сырыми. Трехфунтовая банка икры вбольшом Итальянском магазине мистера Болла на Нью-Бонд-стрит стоила 15 шиллингов.[452]

Миссис Битон всегда считала,

что неиссякаемый источник неурядиц в семье — это плохо приготовленныехозяйкой обеды и неаккуратность в доме. Мужчин теперь так хорошо обслуживают внедома — в клубах, хороших тавернах и ресторанах, — что, желая сравняться спривлекательностью этих мест, хозяйка должна быть хорошо знакома с теорией ипрактикой кулинарии…[453]

Прочитав ее книгу, понимаешь, что она вполне могла бы не утруждать себя историейприготовления пищи: «Человек в первобытном состоянии питался корнями и плодами, которыедавала земля…» — или описанием канадских оленей лорда Гастингса. Разумеется, чья-нибудькухарка могла бы поразить гостей соседей, найдя подходящий рецепт в этом небольшомпросветительском труде, но никто не требовал, чтобы она была эрудитом. В каждый рецептмиссис Битон включала стоимость блюда и время готовки, что, наверное, раздражало кухарок,желавших завысить цену и прикарманить разницу.

Миссис Битон издавала «Меню» на каждый месяц, от «обеда на 18 персон» до «простыхсемейных обедов». Сервировка этих обедов была несколько старомодной, с несколькимиблюдами на столе одновременно. Если вы не могли что-то достать, следовало просить соседа постолу передать вам это блюдо или обойтись без него. Когда миссис Битон доходит до «обедов àla Russe», она описывает их как отличные от «обычных» обедов. «На обеде à la Russe блюдаделят на порции на буфете и пускают по кругу за столом…» Но в ее меню все еще слишкоммного блюд. Например, в меню обеда для ноября предлагается два супа, рыба шести видов,четырнадцать различных мясных и рыбных блюд, затем три вида дичи и семь пудингов. При

появлении каждого блюда у вашего плеча, вы изящным жестом отвергаете его, пока вам непредложат — если повезет, — то, чего вам действительно хочется. Эти обеды должны былидлиться часами. «Обеды à la Russe вряд ли подходят для небольших семейств, ведь для того,чтобы нарезать и подавать гостям еду, потребуется множество слуг… Но в домах, где этоосуществимо, нет лучшего способа устроить приятный обед».

Вечерняя еда была вершиной поварского искусства кухарки. Сэр Уильям Хардман в 1863году давал ужин на восьмерых. Французское меню, за исключением пудинга «кабинет» и тостовс анчоусами, начиналось черепаховым супом, дальше шла рыба тюрбо, шесть различных мясныхблюд, волованы с омаром, овощи, пудинг и савори, заканчивался обед клубничным кремом ишербетом из оранжада. Немного погодя сэр Уильям устроил более скромный прием, только сшестью переменами блюд, пудингом «кабинет» (наверное, его кухарка без труда готовила этоблюдо) и сыром. Стоимость частного званого вечера могла быть удивительно низкой. ЧарльзПью, служащий суда нижней инстанции, дал один за другим два обеда, каждый на восемнадцатьчеловек, общей стоимостью 22 фунта, включая четырнадцать бутылок вина за 3 фунта 10шиллингов и овощи за 6 шиллингов.[454]

Пить аперитивы не было принято. Нужно было минут тридцать простоять или просидеть,прежде чем величественно проследовать в столовую попарно — как звери в Ноев ковчег.«Полчаса перед обедом в светском обществе отличались беспредельной скукой и холодностью вобщении».[455] Элайза Эктон приводит рецепт мятного джулепа:

Порвите на мелкие кусочки нежные листья мяты, положите в стакан-тумблер идобавьте вина, бренди или другого спиртного напитка, сколько хотите. Положите вдругой стакан битый лед, добавьте его к бренди с мятой [и продолжайте добавлять вовсе стаканы], затем поместите стакан в емкость с битым льдом: когда вы его вынете,он будет подернут ледяным узором. Замечание: этот напиток, как большинствоамериканских напитков со льдом, следует пить через тростинку [у нас — черезсоломинку]. Этот рецепт, сообщенный одним американским джентльменом,отличается некоторой расплывчатостью.

Но она не говорит, когда именно американский джентльмен пьет его. Похоже, что джулепможно употреблять на приеме в любое время.

Когда обед фактически закончен, хозяйка обменивается взглядами с гостьями, которыеготовы к этому, и все дамы уходят, оставляя мужчин говорить непристойности, спорить ополитике, курить сигары и наслаждаться отличным хозяйским вином и ликерами. Дурнаямужская привычка восемнадцатого века долго пить после обеда — с непременными в этомслучае горшками, спрятанными в чулане, — отошла в прошлое. Вскоре джентльменыприсоединяются к дамам, чтобы пить кофе.

По словам Элайзы Эктон, «нет ни одного напитка, который пользовался бы такой всеобщейлюбовью, как кофе, и ни одного, который получали бы с большим трудом». Она предлагает датькофе постоять десять минут, и если он к тому времени не отстоится, добавить свежую яичнуюскорлупу, но «ни в коем случае для очистки кофе не использовать горчицу». Ей вторит АлексисСойер: «удивительно, как мало людей в Англии знает, как варить хороший кофе». Его методсостоит в том, чтобы разогреть кофе в кастрюле, залить кипятком, процедить спустя пять минути снова разогреть.[456] Действительно, очень просто. В 1844 году Томас Уэбстер в своей книгеговорит о кофеварке, которая, судя по всему, была сконструирована на тех же принципах, что икофеварка «кона». [457] (Мой дедушка пользовался такой кофеваркой; это наводящая страхпроцедура: задействованы маленькая спиртовка и полая стеклянная трубка, по которой кипяток

быстро поднимается в резервуар с молотым кофе, наполняет его, но не переливается, хотя мыкаждый раз с замиранием сердца этого ждали.) Уэбстер также упоминает «кофейный экстракт,[который] можно приобрести… необычайного вкуса». Возможно ли, что речь идет онезабвенном «лагерном кофе», темно-коричневой жидкости в высокой бутылке с наклейкой, вкоторой слуга в тюрбане подавал кофе армейскому офицеру, предположительно, в военномлагере? Вкус, действительно, был необычайный.

В дневнике сэра Уильяма за 1893 год есть пометка: «рыбные ножи в первый раз». [458]

Рыбные ножи, как многие явления викторианской жизни, были знаком классовойпринадлежности. Если в вашей семье имелось столовое серебро с георгианских времен, когдарыбу ели с помощью двух вилок или вилки и куска хлеба, в вашем ящике для столового серебране могло быть ножей для рыбы. С другой стороны, с ножами для рыбы было удобно есть, онибыли модны, но только среди нуворишей. Так что выходите из затруднительного положения, каксумеете. Вообще викторианский обеденный стол изобиловал множеством столовыхпринадлежностей, которые могли насмерть испугать робкого новичка в обществе: десертныеножи и вилки, держатели для спаржи, специальные вилки для омаров, ножи для устриц… и ещесеребряная ваза для середины стола и бесчисленные серебряные блюда и бонбоньерки, приборыдля чая и кофе — предостаточно, чтобы у горничной не было ни одной свободной минуты.Создавалось даже впечатление, что чаши с розовой водой для споласкивания рук — признакбольшей цивилизованности, чем льняные салфетки, которые заставляют предполагать, что вынеаккуратно едите.

* * *

В 1851 году Алексис Сойер в своей книге «Современная домохозяйка» описывает обычныйдомашний дневной распорядок. У «миссис Б.» две служанки, повариха, горничная и кучер. «Мы,что называется, „ранние пташки“, то есть, мистер Б. должен каждый день уходить на работу вдвадцать минут десятого. В 8.30 наш завтрак уже на столе». Миссис Б. заваривает кофе, назавтрак у них яичница или холодное мясо, «а у мистера Б. иногда рубленая котлета… которую яготовлю сама на недавно изобретенной [Сойером, разумеется,] керосинке». Затем мистер Б.уезжает на работу в одноконной карете («брогам»), которая возвращается, чтобы ею моглавоспользоваться миссис Б. Миссис Б. составляет меню для детей, меню ланча и ужина ипосылает их вниз, кухарке. В 10 часов миссис Б. сама спускается в кухню и обсуждает скухаркой, что нужно приготовить на этот день. «Я обычно кончаю заниматься туалетом к 12часам. Затем у меня есть час, чтобы сделать записи или повидаться с лавочником илипортнихой, а по понедельникам с утра я проверяю счета лавочника и плачу по ним». Иногда она«помогает кухарке» в приготовлении какого-нибудь нового блюда. К вечеру новый всплескдеятельности. Мистер Б. возвращается домой в кэбе или в омнибусе без двадцати пять, и вполовине шестого они ужинают, еду подают служанки. «Если нет гостей, дети и гувернанткапосле ужина спускаются вниз. Если у нас гости, мы не видимся с детьми». Дети ложатся спатьбез четверти восемь. «В восемь мы пьем чай и кофе. Если гостей нет, приходит гувернантка ипроводит остаток вечера с нами. В одиннадцать мы обычно ложимся, а перед этим мистер Б.любит выпить стакан негуса с бисквитом или сандвичем». Сойер, пожалуй, назначил ужин всемействе Б. слишком рано. Средний класс, по большей части, ужинал в шесть или несколькопозже.[459]

Мистер Б. вряд ли успевал проголодаться к ужину в 5.30 после плотной еды в середине дня

в кофейне или ресторане в Сити,[460] или в известном ресторане Бертолини на Лестер-сквер.[461]

Джейн Карлейль иногда позволяла себе удовольствие съесть ланч вне дома, когда из-занашествия художников ее дом становился непригодным для жилья. Она ходила к «Вири» наСтрэнде, «чистенькое заведение… где я съедала половину жареного цыпленка (оченьмаленького), большой ломоть подогретой ветчины и три молодые картофелины за шиллинг… Явидела женщин без спутников у „Вири“ — порядочных (то есть, не проституток) — гувернантокили что-то вроде».[462] Это был значимый шаг для женщин — вторгнуться туда, где преждебывали только мужчины.

Натаниел Готорн наслаждался отбивной котлетой — «очень хорошей» — с хлебом и двумякартофелинами и стаканом бренди с водой в таверне за 11 пенсов плюс 1 пенс чаевыеофицианту.[463] У. С. Белл, приехавший в Лондон посмотреть Всемирную выставку, был на ланчесо своим братом, служащим Дома правосудия, в ресторане на Стрэнде. В меню входило: «рыбапод соусом» за 1 шиллинг, полпорции за 6 пенсов, ромштекс с устричным соусом за 1 шиллинг,«капуста или шпинат, картофель или морковь» за 1 пенс, хлеб и масло за 1 пенс и сыр «стилтон»за 2 пенса. Столь же аккуратно записанные Беллом цены в Найтсбридже, неподалеку отВыставки, как ни удивительно, были такими же, хотя из чего был приготовлен «сандвич» за 3пенса, не уточняется. И ни в одном заведении братья Белл не давали чаевых, возможно, это небыло предусмотрено.[464]

Но вечерний ужин в ресторане совсем другое дело. Можно было заплатить 5 гиней в самомдорогом ресторане или всего 2 шиллинга в одной из множества таверн, где с 5 до 7 каждыечетверть часа или полчаса подавали свежеприготовленное мясо по 2 шиллинга за порцию.[465]

Самым большим заведением, обслуживающим обеды, свадьбы и т. п., был «Гастрономическийсимпозиум всех народов» в бывшем доме леди Блессингтон в Кенсингтонгоре, напротивВсемирной выставки.[466] Леди Блессингтон была известной — или печально известной —светской дамой, хозяйкой салона, ее имя редко сходило с газетных полос. Когда до нее, наконец,добрались кредиторы, ей пришлось распродать свое имущество и уехать во Францию со своимлюбовником, графом д’Орсе. В 1850 году Сойер, который к тому времени отказался от своейдолжности в «Реформ-клабе», арендовал ее дом, полагая, что сумеет таким образом нажитьсостояние.[467] Им всегда владели грандиозные идеи, начиная с того, чтобы прикреплятьпавлиний хвост к лежащей на блюде готовой «дичи» на обеде в больших семьях, где «павлиныне переводятся», и кончая тем, чтобы приготовить суп одновременно для 22000 бедняков. Наэтот раз проект оказался Сойеру не по зубам. Роскошные, умопомрачительные интерьеры ледиБлессингтон расширили его возможности, и он купил еще земли под «Гигантский павильон всехнародов», сооруженный на манер средневековых замков на Рейне; огромный тент, где всего зашиллинг одновременно могли поесть 1500 человек. Знать, например, герцог Веллингтонскийили Дизраэли обедали внутри дома. Великолепные сады леди Блессингтон служили дляувеселений, концертов и всегда популярных подъемов на воздушном шаре. Там был Залархитектурных чудес, Трансатлантическая палата, предоставлявшая американские напиткилюбого рода (мятный джулеп?), Зал брачного пира Данаи и чудесная лестница, украшеннаяпортретами таких людей как Питт, Дизраэли, Наполеон и Диккенс, вокруг которых клубилисьгиппогрифы, жирафы, слоны и драконы.[468]

Каждый день приходили около тысячи посетителей, иногда предварительно заказывалисьвечеринки для 200 ошеломленных сельских жителей во главе со священником, посетившихВсемирную выставку, которые счастливы были просто присесть на стул, чего нельзя былосделать в Хрустальном дворце.[469] Из рекламы, сохраненной неутомимым туристомУ. С. Беллом:

Французский/английский обед за 2 шиллинга каждый… в Баронском зале, обед,англо-французский, 3 шиллинга 6 пенсов… мясо (горячее) каждые четверть часа с 2 до8. В особняке, табльдот на французский манер, в 5, 6, 7, и 8 вечера за 6 шиллингов 6пенсов. Входная плата 1 шиллинг, разрешается платить после обеда и прочих закусок.

Но вот еще одна цитата: «Однако я разочарован этим заведением. Оно не оправдало моихожиданий».[470] Сначала был ошеломляющий успех, но почему-то блеск позолоты быстротускнел. Последней соломинкой был неодобрительный визит лицензионного начальства вособенно людный вечер. «Гастрономический симпозиум» закрылся в то же время, что иВсемирная выставка, в октябре 1851 года. Сойер потерял 7000 фунтов.

Глава 14 Одежда и прочее

Бедняки — рабочие — рабочая блуза — одежда «секонд-хэнд» — Мозес и Сын — цилиндры— сюртуки — брюки — рубашки — мужские домашние куртки — дождевики и зонты —белье — растительность на лице — ванны — женская одежда — лиф платья — юбка —обувь — кринолин — нижние юбки — тугая шнуровка — панталоны — шали — портнихи

— швейные машинки — готовая одежда — бумажные выкройки — косметика — волосы —дети

Дрожащие от холода бездомные, которым оставалась одна надежда — попасть в приют илиработный дом, были одеты в случайно доставшиеся им вещи. Но даже при этом они сохраняливерность потертым символам благопристойности: женщины носили капоры, пусть и ветхие, амужчины — то, что когда-то было шляпой. Даже там, где приходский работный дом, преждечем выдать пособие, требовал выполнения тяжелой работы вроде дробления камней, частовстречались «безумцы, которые изо всех сил отстаивали свое право сохранять и в „каменномдворе“ эти приметы приличия, цилиндр и черное пальто», несмотря на свое плачевноеположение.[471] Черный сюртук среднего класса переходил из рук в руки, спускаясь все ниже,пока не разваливался окончательно. «Английский плотник носит черный сюртук — какофицианты, предприниматели и герцог… [продавец лимонада] одет в ту же самую одежду, чтопроцветающий представитель среднего класса — но вся она в заплатах и лохмотьях».[472]

Отсидевшие срок заключенные, должно быть, имели обманчиво честный вид, пока носилиодежду, в которой их выпустили — вельветовые брюки, жилет и котелок. Неудивительно, что,оказавшись за пределами тюрьмы, большинство из них тут же расставалось с этой кричащечистой одеждой, меняя ее на деньги и поношенную, удобную, неизвестно чью одежку. [473] Темне менее, у тюремного начальства было правильное представление об одежде рабочего. Сотнипассажиров, покидавших рабочий поезд на вокзале Виктория, носили тяжелые башмаки,плотные брюки и куртки, жилеты и котелки. Однако и в этой толпе можно было заметитьнесколько цилиндров, но либо шелковые цилиндры, для которых лучшие дни давно миновали,либо цилиндры из густо залакированного холста. Служащие, носившие форму, скажем,почтальоны в ярко-красных куртках и полисмены в синих мундирах, ходили в цилиндрах. Вовремя работы умелые мастеровые носили квадратные бумажные колпаки, такие, как наплотнике на иллюстрации Тенниэла к «Алисе в Зазеркалье» в эпизоде, когда Морж и Плотникпоют песню. Простые рабочие работали без головного убора.

На улицах Лондона все еще можно было увидеть старинные длинные «рабочие блузы»,практичную одежду для сельских рабочих, сделанную из тяжелого холста, очень носкую и почтинепромокаемую. Мусорщики надевали ее как парадную, когда являлись на Чаепитиемусорщика;[474] молочники, обходя дома, редко носили рабочие блузы, но надев, приобреталивид образцового крестьянина или настоящего сельского жителя, так интриговавшего лондонцев,посещавших Всемирную выставку группами с экскурсоводом. Уличные торговцы, продававшиедичь и молочные продукты, носили рабочие блузы; [475] другие предпочитали более яркуюодежду: суконную шапку, камзол с большими карманами, брюки, узкие в коленях ирасклешенные книзу, и шейный платок, именовавшийся «кингсман».[476]

Торговки носили черный капор из хлопчатобумажного бархата или из соломки,украшенный лентами или цветами, шелковый шейный платок-кингсман и платье изхлопчатобумажной набивной ткани, достаточно короткое, чтобы демонстрировать дорогиесапожки. По воскресеньям и в праздники торговцы представляли собой красочное зрелище:мужчины в коричневых шерстяных брюках с галуном и высоких касторовых шляпах, женщины вярких набивных платьях и новых шалях.[477] Любая, даже самая бедная женщина, носила шаль.Даже летом, хотя вряд ли многие были так изобретательны, как Ханна Калвик, которая на леторазрезала шаль по диагонали, а на зиму снова сшивала половинки.

«В любой газете есть реклама перекупщиков, предлагающих прийти к вам в дом и купитьвашу поношенную одежду».[478] Эта реклама предназначалась читателям среднего класса.Перекупщики, вероятно, распродавали свои запасы на рынках секонд-хэнда, или «одежныхбиржах».[479] Если прежние хозяева одежды сами были бедны, они могли носить одежду годами,редко стирая и ни разу не отдавая в чистку. «Запах старой одежды явственно преобладал надвсеми остальными».[480] Существовало две основные «биржи». Одна находилась в районеПеттикоут-лейн, неподалеку от станции Ливерпул-стрит и располагала розничными товарами«для любого, лавочника, ремесленника, клерка, уличного торговца или джентльмена». Большаячасть оптовых закупок в конце концов оказывалась в Ирландии. Другая «биржа», на улице СевенДайлз, около Лестер-сквер, специализировалась на ботинках и туфлях, и они стояли тампечальными рядами, сморщенные, со стоптанными каблуками. Две тысячи мужчин и мальчиковзанимались их «преображением», в результате чего обувь казалась не хуже новой, если в нейбыло не слишком много дыр.[481]

«Нижняя одежда» (логическое противопоставление «верхней одежде», то есть белье),особенно фланелевые блузы и панталоны, продавалась хорошо, даже если была в пятнах —пятна не были видны. Женское белье продавалось «как было», покупательница рассчитывалаподогнать его, где потребуется. Корсеты большим спросом не пользовались, а меховойпалантин, чтобы согревать плечи, покупательница могла приобрести на рынке всего за 4шиллинга 6 пенсов. Меховые боа, скорее роскошные, чем теплые, продавались не быстро. [482]

Старые шелковые цилиндры всегда были нарасхват. Их тщательно и умело подкрашивали изаново придавали им форму. Старый еврей-старьевщик — в таком виде всегда на карикатурахизображали Дизраэли — носил поверх собственного цилиндра стопку других; обходя дома искупая цилиндры, он надевал их на голову, тем самым, обозначая свое ремесло и сохраняя товарв целости.

Магазин «Э. Мозес и сын» открылся в Ист-Энде в 1832 году, там торговали готовой дешевойодеждой для рабочего класса. [483] К 1851 году этот магазин на улице Элдгейт представлял собойогромный торговый центр, где продолжали торговать одеждой для «ремесленников», например,куртками за 4 шиллинга и вельветовыми брюками за 3 шиллинга, но при этом располагаятоварами для людей с более высоким уровнем занятий.[484] «Фраки» (верхняя часть костюма-тройки) стоили от 1 фунта до 2 фунтов 6 шиллингов, жилеты с клетчатым узором «любогоклана» всего 4 шиллинга 9 пенсов, там же были «в ассортименте элегантные летние брюки» от 4шиллингов 6 пенсов, из оленьей кожи или замши, стоившие 7 шиллингов 6 пенсов или 10шиллингов 6 пенсов. «Траур… можно приобрести через пять минут после обращения», мужскойтраурный костюм за 1 фунт 12 шиллингов 6 пенсов, «то же самое высшего качества» за 3 фунта.Шелковый цилиндр стоил от 2 шиллингов 6 пенсов до 5 шиллингов 6 пенсов за «превосходный»товар.

Мужские ботинки и сапоги (именовавшиеся «веллингтоновскими», но кожаные, а нерезиновые; отличительной чертой их было то, что их можно было быстро натянуть, не шнуруя)

стоили от 4 до 9 шиллингов 6 пенсов, дамские ботинки всего 3 шиллинга, ботинки из болеемодного атласа или лайки — 4 шиллинга 6 пенсов или 4 шиллинга 9 пенсов. Дамы покупализдесь шали и зонты, но не платья. «Те, кто предпочитал, чтобы с него сняли мерку, моглиобратиться в отдел одежды, которую шили на заказ, что имеет известные преимущества»Многие клиенты из верхов общества постоянно пользовались этими «преимуществами», но«когда на брючных пуговицах было выбито название фирмы, мы обычно возвращали брюки,чтобы к ним пришили другие пуговицы».[485]

Поскольку Мозесы были иудеями, «этот магазин закрывался на закате в пятницу досубботнего вечера и возобновлял работу в двенадцать ночи». В короткие зимние дни этоозначало значительные потери в торговле. Открытие магазина поздним субботним вечеромстало возможно благодаря обилию ламп, в том числе «одной из первых установокэлектрического освещения для магазинов».[486] Историю популярного магазина «Братья Мосс»можно проследить вплоть до 1860 года, когда Мозес Мозес начал торговать поношеннойодеждой с лотка. Два его внука открыли магазины на Кинг-стрит, Ковент-Гарден, торгуя подвывеской «Братья Мосс» и давая напрокат мужскую одежду. Эта фирма процветает и по сейдень, на том же месте и во многих филиалах.

Горожанин среднего класса викторианской эпохи носил цилиндр, сюртук, жилет и брюки, вхолодную погоду надевал пальто. На любом изображении толпа пестрит этими чернымицилиндрами. Диккенс оплакивает эту «плотно закрытую, черную, жесткую кастрюлю высотой вполтора фута [он слегка преувеличивает], которую мы именуем цилиндром».[487] Они былислишком теплыми, неудобными и непрактичными. Хотя самая большая цена цилиндра у«Мозеса и сына» составляла 5 шиллингов 6 пенсов, они могли стоить вдвое дороже и дажебольше.[488] Но «каждый хоть сколько-нибудь приличный человек стремился появиться напублике в хорошем цилиндре».[489] Примерно с 1849 года цилиндр распространяетсяповсеместно.[490]

Шелковый цилиндр делался из шелкового плюша, нашитого на жесткую холстяную основу.Ему требовалось не меньше ухода, чем домашнему животному, его следовало гладить вопределенном направлении, чтобы ворс снова лег в нужном направлении после небрежногообращения, и мягко осушать куском шелка, если зонт не спас его от дождя. «Бережливыйджентльмен никогда не ставит цилиндр на тулью», только на поля. [491] Наблюдательный глазотмечал изменения формы цилиндра от сезона к сезону: выше (8 дюймов), немного ниже (6дюймов), прямые или изогнутые поля, прямая или «с перехватом» тулья; но пока этотмагический предмет находился у вас на голове, вы удовлетворяли требованиямреспектабельности. Цилиндры носили капитаны речных пароходов, а иногда даже палубныематросы.[492] Их носили толпы клерков, прибывавших в Сити пароходом или омнибусом. Наизображениях работающих мужчин по головному убору всегда можно отличить джентльменовили инспекторов от рабочих. Брюнель, костюм которого отличался крайней небрежностью,всегда носил цилиндр, вне зависимости от того, насколько это было практично, это просто былосамо собой разумеющимся.

Время от времени появлялись необычные варианты. В начале 1840-х годов можно былокупить цилиндры из соломки, фетра или бобрового меха, который бывал «иногда таким желохматым, как скотчтерьер», белые или бежевые. [493] Но в 1850-х годах черный шелковый плюшпобедил всех соперников.[494] История убийцы-Мюллера была рассказана в главе о железныхдорогах, но я должна повторить ее здесь, поскольку речь в ней идет о цилиндре жертвы. Убийцаотнес его к шляпнику, чтобы подогнать и укоротить, и, хотя на цилиндре внутри стояло имя

жертвы, убийца оставил его себе. Цилиндр был найден в багаже Мюллера при его аресте в Нью-Йорке. Цилиндры пониже, которые как раз входили в моду, стали именоваться «Мюллеровыукороченные».

В некоторых случаях цилиндр мог оказаться опасным для владельца. В Театре ЕеВеличества на Хаймаркете случился пожар, собравший огромную толпу зевак. Четверо молодыхлюдей, принадлежавших к среднему классу и, разумеется, носивших цилиндры, были окруженыв толпе хулиганами, которые «нахлобучили моим друзьям цилиндры до глаз и попыталисьрасстегнуть им пальто [чтобы добраться до карманов]». Но ворам крепко досталось, когдачетверо щеголей в цилиндрах пустили в ход кулаки в «круге, который, несмотря на чудовищнуютолкотню, немедленно расчистился и в котором от пламени горящего театра было светло, какднем», — драка оказалась более захватывающим зрелищем, чем простой пожар.[495]

Время от времени запатентовывались какие-то усовершенствования цилиндров, но ни одноиз них не привилось. В 1855 году был зарегистрирован патент на движущуюся тулью, котораямогла бы открываться и закрываться по желанию с помощью прутков, которые поднимали верхцилиндра. К этой же проблеме обратился один француз, в 1870-м предложивший, напротив,поднимать поля, чтобы «защитить владельца от солнечного жара». [496] В 1860 году длянеофициальных случаев стали считаться приемлемыми котелки. [497] Но большинство мужчинсреднего класса продолжали мучиться в шелковых цилиндрах в дождь и в солнце.

Единственное место, где любые, самые респектабельные цилиндры, по общему мнению,были немыслимы, это опера. Здесь мужчины носили шапокляк, шляпу из черной материи той жеформы, что и цилиндр, но сделанную без жесткой основы, с пружиной внутри. Шапоклякскладывался в плоский круг, напоминающий коровью лепешку, его носили под мышкой. Внужный момент легкий удар полями по спинке кресла приводил в действие пружину и — сгромким щелчком — мгновенно возникало подобие цилиндра.

Верхней одеждой для мужчин служили либо сюртуки в талию с прямыми полами почти доколен, темно-синие и черные, либо появившиеся в начале 1850-х годов фраки, спереди короткие,до талии, сзади с длинными узкими фалдами изогнутого кроя, чтобы не разлетались. С 1860 годачерный фрак становится обычной вечерней одеждой для мужчин среднего класса, он частовстречается и по сей день — ему было суждено долгое царствование.[498] Фрак, как вечерняяодежда, брюки и жилет от модного портного стоили около 7 фунтов. [499] Молодые людивозмущали старшее поколение тем, что носили смокинги, которые к 1870 году стали считатьсяприемлемой одеждой.

Карманы находились в фалдах, что делало их доступными для карманников, или в швахбрюк. Карманные кражи были частым явлением. Специальный инструмент, стоивший всегодесять шиллингов, которым можно было залезть в карман, в особенности в людных местах,вроде омнибусов или вокзалов, был более удобен, чем нож, которым делали разрез. Чтобыперехитрить воров, были запатентованы различные виды «защиты карманов», которые обычновключали усиление кармана стальной пластиной и пружиной, которая запирала его, чтонаверняка мешало брюкам лежать гладко. Возможно, поэтому эти изобретения не привились.Часам джентльмена полагалось лежать в другом кармане, обычно в жилетном, — наручные ещене были изобретены. Когда часы вынимали, чтобы посмотреть время, вор мог заметить, где они,и попробовать добраться до них — возможно, устраивая беспорядки, как в случае с четырьмящеголями, о котором рассказано выше. Существовало множество запатентованных изобретений,предназначенных для обеспечения сохранности часов.[500]

Брюки были белые, бежевые или светло-серые вплоть до 1860 года, когда обычнымсделался костюм-тройка из одной ткани. До середины 1850-х годов брюки плотно облегали ноги

с помощью штрипок, охватывавших ступню. В конце 1850-х существовала, правда, недолго,довольно нелепая, на наш взгляд, мода — «кубарь» — сужавшиеся книзу широкие в бедрахбрюки, складки которых уходили в пояс. Ширинка спереди обычно застегивалась напуговицы.[501] Брюки поддерживались подтяжками, которые, как ни удивительно, даваличопорным викторианским дамам, слишком стыдливым, чтобы именовать брюки не иначе, чем«невыразимые», возможность проявить свое умение вышивать. Подтяжки «были необходимойпринадлежностью гардероба джентльмена. Как правило, джентльмены были довольны, что оникрасиво расшиты» — по крайней мере, они так говорили.[502]

Цвета мужского костюма становились все более приглушенными. Джейн Карлейльописывает костюм известного денди, графа д’Орсе, когда он нанес ей визит в 1840, — он был«таких ярких цветов, как колибри». Пять лет спустя «он появился в черном и коричневом —черный атласный галстук, жилет коричневого бархата, коричневый сюртук… на бархатнойподкладке того же тона и почти черные брюки, булавка для галстука из большой грушевиднойжемчужины в чаше из маленьких бриллиантов, и одинарная золотая цепочка вокруг шеи… счудесной бирюзой».[503] Полочки жилета могли быть вышиты или сделаны из роскошной ткани,до тех пор, пока темный костюм тройка не стал de rigueur [требуемый этикетом — фр., прим.перев.] в 1860-х годах. Белый жилет оживлял эту всеобъемлющую черноту вечерами или насвадьбах. В 1859 году, в чрезвычайных обстоятельствах, когда казалось возможным вторжениеФранции, всеобщую черноту смягчила форма добровольческих войск. Это был темно-серый илизеленый костюм, смоделированный по образцу сельской одежды джентльмена, но головнойубор был довольно экзотичен — высокий шлем, или кивер, украшенный петушинымиперьями.[504] Регулярная армия оживляла сцену алыми мундирами.

Рубашки зачастую шили дома. Это давало викторианским дамам возможность занятьсяделом, если они не предпочитали тратиться на шитье — от 3 до 4 шиллингов. Рубашка должнабыла доходить до середины бедер. Простые схемы и указания давались в выпусках популярныхжурналов.[505] Для вечернего костюма перед рубашки украшало жабо. Жесткиепристегивающиеся воротнички, с широким зазором между квадратными кончиками, крепилиськ стоячему воротничку рубашки на спине запонкой. Некоторым нравились воротнички,доходившие до середины щек, неизбежно придавая владельцам надменный вид, другиепредпочитали воротнички до подбородка, поверх которых легко можно было повернуть голову.Галстук варьировался от простой ленты черного или цветного шелка, завязанной бантом, дошейного платка из плотного шелка, который удерживала золотая — зачастую с драгоценнымкамнем — булавка.[506]

Ставшее модным курение потребовало куртки и головного убора, чтобы предохранитьостальную одежду и волосы от табачного дыма. Куртки могли быть весьма декоративными, каки халаты, которые носили дома. Томас Карлейль, отдававший предпочтение свежему воздуху исквознякам, но не элегантности, носил великолепную, защищавшую от любых сквозняковкуртку, в ней он изображен на семейном портрете в 1857 году. [507] Мужчины носиливеллингтоновские сапоги с широким прямым верхом или гессенские с отворотами, и те и другиедо колена. Ботинки с резиновой вставкой появились на рынке в 1837 году, а на пуговицах в 1860-м. Ботинки со шнурками появились в 1840-х годах.[508]

Дождь представлял постоянную угрозу для одежды. На Всемирной выставке былпродемонстрирован эквивалент пластикового дождевика — «водонепроницаемое пальто, такоетонкое, что его можно уложить в небольшой чехол и носить в кармане». [509] Единственная беда сэтими чудесными изобретениями состоит в том, что мы никак не можем узнать, сколько ихбыло продано. Я не встречала больше ни одного упоминания об этой, судя по описанию, очень

полезной одежде. Другим участником выставки была «Бэкс энд Компани» со своей«Aquascutum» — непромокаемой шерстяной тканью для накидки или плаща. Мистер Макинтошиз Глазго вплоть до 1823 года производил совершенно водонепроницаемую ткань сиспользованием натурального каучука, но у нее был недостаток, присущий всем непроницаемымтканям: она действительно предохраняла от дождя, но не давала испаряться поту и удерживаладурной запах, что было очень неудобно.

Для горожанина предметом первой необходимости был зонтик. Зонт со стальным каркасомзапатентовал в 1850 году Сэмюэл Фокс. Мейхью писал в 1861-м: «не так давно использованиемужчиной зонтика расценивалось как признак изнеженности, но теперь зонты сотнямипродаются на улицах». [510] «Джеймс Смит энд Компани», компания, основанная в 1830 году ипереехавшая на Нью-Оксфорд-стрит в 1867-м, продавала трости, палки, зонты и зонтики отсолнца. (У них замечательная викторианская витрина.) Если вы не намеревались пополнитьдомашнюю коллекцию зонтов, приобретая еще один зонтик, можно было взять зонт напрокат вЛондонской зонтичной компании, 4 шиллинга залог, 4 пенса за три часа — наверняка дождь ктому времени перестанет, — или 9 пенсов за 24 часа, вернуть зонт можно было в любой из«пунктов» компании по всему Лондону. [511] Из Америки прибыли галоши — каучуковая«верхняя обувь». Каким бы аккуратным вы ни были, ваши брюки быстро пачкались на улицах,где было грязно, несмотря на все усилия подметальщиков. Чистка или сухая чистка брюк стоиливсего 1 шиллинг 6 пенсов, а мелкий ремонт — скажем, починка кармана, поврежденногокарманником, — стоил столько же.[512]

Нижнее белье состояло из нижней рубашки и панталон, льняных, или фланелевых, илишелковых для «тех, кто падает духом и впадает в апатию в сырую погоду». [513] Возможно, этоотносилось только к дамам — разве джентльмены могут падать духом или впадать в апатию всырую погоду? — из статьи это неясно; но в музее в Херефорде выставлена пара длинныхшелковых мужских панталон изысканного розового цвета.[514] Каталог товаров 1866 годапредлагает «мужские панталоны и брюки из мериносовой [тонкой] шерсти, поярка, коричневогои белого хлопка и замши [курсив мой]».[515] В постель ложились в рубашках длиной до икры илидо пят и ночных колпаках без кисточки, по виду напоминавших носок.

Теперь перейдем к главному украшению мужчины — волосам на лице. Опасные бритвытребовали терпения и твердой руки. Безопасную бритву, которую изобрел Кинг Кэмп Жиллетт,завезли из Америки только в 1905 году. Большинство мужчин доверяло приводить в порядоксвои волосы и бороды цирюльникам. Обилие растительности на лице в Викторианскую эпохубыло удивительным, даже отпугивающим, если ее не содержали в чистоте. Бакенбарды,доходившие по щеке до ушей, позволялось «фигурно выстригать» в соответствии синдивидуальным вкусом, исключение составляли констебли, чьи слишком длинные бакенбардыне должны были заслонять «четко написанные» идентификационные номера.[516] Идеалом были«черные, блестящие и пышные бакенбарды, ни в коем случае не вульгарные», скажем, «буйныерыжие» или «жидкие, словно побитые молью».[517] Непонятно, как следовало поступатьобладателям рыжих бакенбард: закупать черную краску у знакомого аптекаря или так иоставаться с вульгарными бакенбардами? Для придания бакенбардам и волосам «блеска»бесценным средством было роулендское макассаровое масло — густая красновато-коричневаяжидкость, якобы доставляемая из Макассара на Дальнем Востоке. Она действительно придавалаволосам блеск, но при этом пачкала любую ткань, на которую попадала, — так на спинкахстульев появились льняные салфетки, обычно отороченные кружевом, называвшиеся«антимакассаром».

Альтернативой макассаровому маслу был медвежий жир. Цирюльники имели обыкновение

вывешивать объявление: «На этой неделе мы забили медведя», призывая заказывать не медлясвежий медвежий жир. Но вместо обещанного здоровенного медведя, зверь в подвале подпарикмахерской оказывался всего-навсего «жалким тощим седоватым медведем», и, как пишеточевидец, на следующей неделе тот же зверь сидел в подвале под другим парикмахерскимзаведениемь.[518] Волосы и бороды, бакенбарды и усы мазали жиром и помадили, а усы фабрилии закручивали пальцами в изящные стрелкияь.[519]

Ванны, как правило, считались терапевтической процедурой. Людям, страдавшимраздражительностью или общей слабостью, предписывались холодные ванны; десяти-двадцатиминутной ванны считалось «достаточно даже для людей плотного телосложения», ктому же она предупреждала простуду. Тепловатые ванны были «время от времени полезнылюдям малоподвижным», а «когда требовалось мытье», пользовались мылом.

«Паровая ванна популярна в этой стране. Пациент сидит обнаженный на стуле, рядом с нимпомещен сосуд с кипящей водой. Он сам, с головой, и горячая вода в сосуде накрыты большимодеялом». Таковы инструкции, но они кажутся мне неподходящими и опасными. [520] ТомасКарлейль ухитрялся устраивать себе холодный душ в кухне, доставляя огромные неудобстваслужанке, спальное место которой находилось там же. [521] Наверное, он был необычен в своемстремлении быть чистым, как, впрочем, и во многом другом. В 1842 году «Журнал подомоводству», The Magazine of Domestic Economy, высказывал сожаление, что «в этойстрадающей водобоязнью стране… умывание лица и рук, чистка зубов, усердный уход заногтями и мытье ног происходят не чаще двух раз в месяц, таково общепринятое понятие очистоте».[522]

Неутомимый турист из Манчестера отправился посмотреть Лондон. После двухнедельногопохода, когда он проходил до двадцати миль в день, он записывает в дневнике как событие,достойное упоминания: «Вымыл ноги и сменил носки».[523]

Зубные щетки продавались, но старый обычай жевать зубочистку, пока не растреплетсякончик, все еще был в ходу. Металлический тюбик для пасты, который было бы легкосдавливать, еще не был придуман. Зубной порошок можно было купить или изготовить дома изсмеси мела, камфары, мирры и хинина — невероятно горький, или из меда и древесного углядля неповрежденных зубов. Или по-другому: «раз в две недели или чаще, погрузи зубную щетку внесколько предварительно раздавленных зерен ружейного пороха» — но будь осторожен![524]

* * *

Женские платья создавались с целью подчеркнуть женственность и беспомощность ихвладелиц. Узкие плечи и крой верха рукава не давали викторианской даме поднять руки, чтобыпричесаться, а невероятно тонкая талия была мечтой всех молоденьких девушек. Вырез дневныхплатьев обычно был высоким, но вырез вечерних становился все ниже и ниже — «намногобольше, чем дозволяет строгая изысканность».[525] Один ливрейный лакей дал язвительноеописание бальных вечерних платьев: «Молодые дамы почти обнажены до талии, платье еледержится на плечах, грудь совершенно обнажена, только соски немного прикрыты кусочкомткани».[526]

Любопытно, что эта демонстрация тела до талии сочеталась с возбуждающей жгучийинтерес сдержанностью в показе того, что находится ниже талии. Такая мода осложняла любуюпопытку подправить плоскую грудь. Подбивка переда лифа, «улучшающая бюст», моглаприменяться на дневных платьях, была обычной для свадебного наряда, но сразу была бы

заметна на вечерних платьях. На лифе были тщательно застроченные вытачки, в него вшивалиськорсетные косточки, застегивался он на спине на крючки с петлями. Обычно лифпристрачивался к юбке, но иногда к одной юбке шилось два лифа, один с декольте, для вечера,другой с высоким вырезом, чтобы носить днем.[527] Или же «те, у кого не было большого запасавечерних платьев, могли шить рукава платья из двух отдельных частей, нижняя отстегивалась улоктя… когда платье надевали вечером, кружевная гофрированная манжета придавалакороткому рукаву нарядный вид».[528]

В моде была шелковая парча, узорами напоминавшая ткани восемнадцатого века. Зачастуюв бабушкином гардеробе обнаруживались изумительные шелка, которые можно былоиспользовать снова. Шанжан, переливчатый шелк, подходил как для дневных, так и длявечерних платьев; всеобщей любовью пользовались тартан и индийский рисунок «в огурцы»,известный нам как «пейсли», по названию шотландского города, где производили имитациюэтих тканей. Кружево часто нашивали на цветную основу. Кружево с подвенечного платья могловпоследствии использоваться для украшения множества других. Нежные, непрочные краскирастительного происхождения уступили место кричащим анилиновым краскам, изобретенным изапатентованным Уильямом Перкином в 1856 году [529] и представленным на Всемирнойвыставке в Южном Кенсингтоне в 1862-м. Эти краски преобразили производство узорчатыхплатяных тканей и внушили викторианцам страсть к фиолетовому цвету, одной из самых раннихразновидностей анилиновых красок. Ипполит Тэн находил, что «цвета [женских платьев]чрезмерно кричащи».[530]

Юбка платья была заложена в складки у пояса, чтобы расправить огромное количествоспадающей до полу материи. Чтобы еще больше увеличить объем ткани, использовались оборкии рюши. Подол юбки был подшит жесткой тесьмой, чтобы предохранить ткань платья. Сняводежду, тесьму чистили щеткой, и могли заменить, когда она становилась безнадежно грязной,после того как благополучно подметала полы, скажем, в Хрустальном дворце. Карманыделались в боковых швах юбки или ниже пояса. Часы клали в небольшой кармашек на талии.

Лучше всего английские дамы выглядели верхом на лошади в модном Роттен-Роу в Гайд-парке, одетые для верховой езды: мужского покроя верх, юбка темных тонов, сапоги, иногдамимолетно демонстрировалась дразнящая штанина «брюк амазонки».[531] Женские брюки какверхняя одежда были еще немыслимы. В 1851 году миссис Амелия Дженкс Блумер из Нью-Йорка первой надела широкие, сборчатые, наподобие турецких шальвар, брюки (их можно былобы назвать гаремными), и ее друзья пробовали ввести эту моду в Лондоне, но дело кончилосьскандалом.[532] После того как одна из лондонских пивоварен одела всех своих барменш вблумеры, эта мода умерла.[533]

Туфли и доходившие до лодыжки ботинки для помещения шились из атласа или лайки.«Жуткую грязь» на улице викторианские дамы преодолевали в более подходящей обуви,осмеянной Ипполитом Тэном: «полусапожки — настоящие сапожищи, большие ноги, как уболотных птиц и, под стать, походка и осанка». [534] Существует интересное описание модыдневных платьев 1860-х годах: «у некоторых юбок… изнутри по подолу шли кольца и шнурки.Они служили для того, чтобы поднимать юбку. Шнурок поддергивали у талии, и юбка,присобравшись, поднималась на несколько дюймов над землей, показывая лодыжки или яркиенижние юбки, которые надевали специально для такой цели». [535] К сожалению, видныйисторик костюма, Энн Бак, написавшая об этом, не выдвигает предположений относительнотого, когда носили такие юбки. Юбка длиной выше лодыжки многие годы служилаотличительным знаком проститутки; об этом наверняка все забыли, а те, кто носит такие юбки,и не знают об этом. Возможно, такие юбки подходили для нового спорта, игры в крокет, или,

возможно, яркие нижние юбки могли быть видны только при переходе улицы, а когда женщинаснова шла по чистому тротуару, они опять оказывались прикрытыми.

К 1865 году широкие юбки на кринолинах сменились платьями покроя «туника» и«принцесс». К 1870 году эта мода прошла, силуэт платья изменился — от свободногоколокольчика до цилиндра с талией, с увеличивающимся турнюром сзади.

* * *

Самым известным предметом нижнего белья, которое носили викторианские женщины,был кринолин. Ему предшествовали очень жесткие нижние юбки из ткани «кринолин»,изготовлявшейся из конского волоса и шерсти с рядами кантов на подоле. [536] Несомненно, всевидели картины, где изображены дамы елизаветинских времен, у которых всегда была одназабота — как расправить юбку?[537] В елизаветинскую эпоху вошла в моду юбка с фижмами,каркасом из проволоки или китового уса. Викторианский кринолин, сначала из китового уса,затем из стальной проволоки, был встречен с энтузиазмом, но даже в зените славы он не былраспространен повсеместно, хотя ему уделялось такое внимание, что случайный читательмодного журнала мог решить, что кринолины носят все. Королева Виктория не носилакринолинов. Она даже выступила против них в печати с письмом, адресованным дамам Англии,в котором клеймила кринолины как «мало приличные, дорогие, опасные и отвратительные».[538]

Мало приличными кринолины, безусловно, могли быть, особенно при сильном ветре или впереполненных поездах, но ведь самой Виктории никогда не приходилось совершать долгихпеших прогулок, неся на себе множество различных нижних юбок, необходимых для того, чтобыпридать юбке модный объем, вес которых доходил до 14 фунтов.[539]

Дорогими? — за отличный кринолин в 1861 году платили 6 шиллингов 6 пенсов. Опаснымиони бывали часто, когда владелица кринолина неверно оценивала расстояние от своего платьядо огня. Отвратительными они тоже бывали, в особенности на низеньких полных женщинахвроде королевы Виктории; напротив, императрица Евгения выглядела великолепно в бальныхплатьях с огромными юбками, когда вместе с мужем, Наполеоном III, посещала Викторию иАльберта. Кринолины различались по форме и устройству. Лучшие делались из стали длячасовых пружин, у кринолина «санс-флектум» обручи были покрыты гуттаперчей, их можнобыло мыть, у некоторых кринолинов обручи вдевались в оборку, у других — обшивалисьфланелью. Кринолин «американская клетка» 1862 года весил всего 8 унций.[540]

Кринолины создавали неудобства своим владелицам, особенно в экипажах, общественныхили частных, и на лестницах. Неудивительно, что знатные дамы продолжали сидеть в экипажаху модных лавок, а приказчики выносили им товары для просмотра. Существовали и другиеварианты. В 1842 году «леди Эйлсбери носила платья, на каждое из которых уходило 48 ярдовткани, а вместо кринолина использовала нижнюю юбку из пуха или перьев, котораяприподнимала это огромное количество материи и плыла, подобно облаку, когда ее владелицасадилась или вставала».[541] Это все равно, что носить пуховик, — зимой приятно, но летом…Нижние юбки из «арктического пуха» предлагали за 17 шиллингов 6 пенсов.[542]

Даже с кринолином нужно было надевать одну-две нижние юбки. В декабре 1860 годаДжейн Карлейль, почувствовав, что простудилась, надела «все свои юбки сразу, а у меня былидве новые, сделанные из шотландских одеял».[543] Конечно, она согрелась в них, и, скорее всего,они были нежно-кремового цвета, хотя в это время вошли в моду красные, ярко-синие илифиолетовые нижние юбки, гладкие или в полоску, что свидетельствовало об изменении

представлений о белье. Раньше нижнее белье было только делом его обладательницы, еегорничной и прачки, и оно было белым. Теперь, когда кринолин наклонялся или покачивался,белье можно было увидеть, и оно стало таким, что на него стоило посмотреть.

Появление кринолинов ознаменовалось исчезновением туго затянутых корсетов. Косые швылифа, сходившиеся у пояса, и пышная юбка создавали видимость тонкой талии, поэтомушнуровка вышла из моды. Это весьма обрадовало медиков и даже церковь. «Тугая шнуровка снравственной точки зрения противоречит всем законам религии». [544] В свое время онисчитались замечательными. В 1841 году считалось,

что «современные корсеты охватывают не только грудь, но и весь живот испускаются ниже, к бедрам; из-за того, что они отделаны китовым усом, не говоря обесчисленных деревянных, металлических или из китового уса пластинках от верха дониза корсета… походка англичанки, как правило, напряженная и неуклюжая, ее телоне упруго и не сгибается из-за корсета».[545]

Шнуровку сзади, которую владелица корсета не могла затянуть сама, к 1851 году сменилашнуровка спереди, тогда же мадам Рокси Каплин получила медаль за свой «гигиеническийкорсет», удобный, но при этом обеспечивающий талию в 19 дюймов. [546] «Домашний журналангличанки» в мае 1867 года, когда кринолины начали терять популярность, а корсеты сновавернулись, напечатал письмо читательницы, вспоминавшей о муках, которые в юностидоставлял ей корсет:

В пятнадцать лет меня поместили в модную школу в Лондоне, здесь стремились ктому, чтобы талия учениц уменьшалась на дюйм в неделю, пока директриса не решала,что она достаточно тонкая. Когда я в семнадцать лет окончила школу, талия у менябыла всего тринадцать дюймов, хотя прежде была двадцать три.

Эта противоречащая природе конструкция, несомненно, объясняет, почему викторианскиедамы часто падали в обморок, почему они предпочитали лежать на диване, вместо того, чтобысовершать прогулки.[547] К 1860-м годам часто встречались цветные корсеты, например, веселогоярко-красного цвета, они стали короче и легче.

«Панталоны дают женщинам неоценимые преимущества, предохраняя их от болезней инедомоганий, к которым склонны британские женщины». Каким образом, остается неясным.[548]

В 1840 году «Журнал по домоводству» давал инструкции, как их сшить. Штаниныпристрачивались к поясу, перекрывая одна другую на несколько дюймов в талии, но несшивались вместе. «Самая подходящая длина примерно ярд». [549] Низ штанин мог быть украшенвышивкой и кружевом в той мере, в какой владелица считала нужным. Каталог товаров от Дж. ИР. Морли предлагал «дамские нижние рубашки и панталоны из мериносовой шерсти, поярка,белого хлопка и замши». Интересно, много ли женщин в действительности носили кожаныепанталоны Морли? Они были бы очень хороши для езды на велосипеде, но это еще быловпереди.

Другим типично викторианским предметом одежды была шаль — 5 квадратных ярдовкашемира или шерсти зимой или тонкого кружева летом. Все шали, с бахромой и простые, былиукрашены индийскими «огурцами», или пейслийским узором, набивным или вытканным. Тот,кто пробовал носить шаль, знает, что это большое искусство. Прежде всего, с шалью нельзяносить ни дамскую сумочку, ни держать на руках ребенка ни при покупках, ни при каких другихобстоятельствах. «Семейный журнал Сильвии» дает полезный совет относительно «этого

трудного искусства». Шаль должна быть «уложена изящными складками, насколько этовозможно… и ее надо придерживать обеими руками, сложенными на груди», — а это требуетвнимания.[550] На Риджент-стрит существовало несколько модных магазинов,специализирующихся на шалях, один из которых мог покупать или менять шали и подвергать ихсухой чистке.[551]

Придерживая одной рукой на груди шаль, с трудом можно было держать в другой еще одиннепременный викторианский аксессуар — зонтик от солнца. Зонтики от солнца подбирались втон платью или по контрасту с ним. В 1840 году они были маленькими, зачастую украшенныеоборками или вышивкой, с ручкой из дерева или слоновой кости, дающей возможность ихвращать и наклонять, чтобы, сидя в экипаже, уберечь лицо от солнечных лучей. Зонтикиувеличивались в размерах, изменяли форму, вплоть до стрельчатого «зонтика-пагоды».Разумеется, в дождь они были бесполезны. В 1857 году Барбара Бодичон (урожденная Ли Смит),одна из первых феминисток, негодовала по поводу «неподходящей современной одежды»женщин, «которая хороша только в комнатах с коврами, где кажется изящной и красивой; наулицах же оказывается маркой и неподобающей». [552] «Каждая женщина должна иметьнепромокаемый плащ с капюшоном… Зимние ботинки должны быть сшиты с прокладкой изпробки между двумя подметками, это сохраняет ноги совершенно сухими, а благодаря толстойподошве можно вытащить ботинки из грязи, не добавляя им тяжести» — новый вариант патенов,но гораздо надежнее и удобнее.[553]

* * *

Мейхью приводит описание модного салона по рассказу одного из служащих салона:

[Он] больше похож на особняк дворянина, чем на лавку модистки… в этихбольших домах не только работают модистки и портнихи, здесь есть любые предметыженской одежды, нет только обуви. Дама приходит заказать, скажем, свадебный наряд,или шлейф для официального приема у королевы, или утреннее либо вечернее платье.Она выходит из экипажа. Дверь ей открывает ливрейный лакей, который вводит ее втак называемый «главный магазин», или первый «зал для показа». Затем приходитфранцуженка, в шелковом платье с короткими рукавами, в маленьком кружевномчепчике с длинными лентами, которые падают ей на плечи и доходят до полу… Этифранцуженки одеты как «magazinières» [кладовщицы — фр., прим… перев.] илиманекенщицы. Как правило, этих манекенщиц бывает пять-шесть… Первый «зал дляпоказа» длиной около 130 футов и шириной около 60-ти. Панели перемежаютсязеркалами в изящной резной золоченой раме от пола до потолка. Пол покрыт оченьдорогим ковром, скажем, лиловым или желтым. В разных частях комнаты прилавки изполированного черного дерева, украшенные позолотой. Здесь даме демонстрируютбогатый выбор великолепных шелков и бархата… она спрашивает у француженки, какткань будет выглядеть при дневном свете, при свете свечей… она выбирает один илидва платья [то есть, отрезы на платье]… когда будет удобно даме, закройщица приедетснять с нее мерку… в одноконной двухместной карете «брогам» слуга в ливрее везетее к дверям, и она входит…[554]

Если заказчице требовалось, платье могло быть готово на следующий день.

В 1861 году, когда Томас Карлейль сделался известным, его жена Джейн решила пойти кмодной портнихе, хотя и не такой роскошной, как только что было описано. Она брала за работудо 300 фунтов, хотя взяла с Джейн Карлейль гораздо меньше.[555] Дамы с более скромнымисредствами прибегали к услугам портних, нанимаемых «поденно», которые приходили на дом кклиентке, беря за это 2–3 шиллинга в день. Зачастую клиентка сама выполняла большую частьнесложной работы, такой как швы юбки и отделка, оставляя сложную портнихе.[556] Во всякомслучае, шить на руках приходилось не все. Первая швейная машина была изобретена французомМ. Тиммонье уже в 1829 году, эта модель демонстрировалась на Всемирной выставке в 1851-м,но не возбудила большого интереса, возможно, потому что делала на лицевой стороне шов,похожий на тамбурный, что выглядело грубо. Следующим был Элайас Хау, который изобрел изапатентовал свою швейную машину в 1846 году, но она не имела коммерческого успеха, покаАйзек Зингер не усовершенствовал ее и не запатентовал в 1851-м в Америке. Затем в этойобласти стали работать и другие изобретатели, пока к 1868 году не появилось шесть различныхпроизводителей машин, некоторые из них торговали в собственных специализированныхмагазинчиках, предлагая машины, на которых можно было вышивать и шить «челночным»стежком, применяющимся в современных швейных машинках.[557]

Платье можно было купить готовое. В «Журнале по домоводству» всегда был тематическийраздел «Лондонские и парижские моды», в котором часто сообщалось, что эти модели можноувидеть в магазине «Суон энд Эдгар», на Квадранте, части Риджент-стрит (магазин закрылся в1982-м, но остался дорогим воспоминанием для домохозяек из пригородов, которые любили внем встречаться, не подозревая, что здесь весьма доходное место для проституток). Ни одиндругой магазин не был упомянут, можно подозревать, что «Суон энд Эдгар» имел какие-тоторговые связи с журналом. Можно было купить только лиф и достаточное количество ткани наподходящую юбку, или наоборот. «В случае тяжелой утраты… когда немедленно требовалосьготовое элегантное платье», можно было прибегнуть к «расширяющемуся лифу „Jay’s PatentEuthemia“», хотя как он расширялся для скорбящих вдов, из рекламы неясно.[558]

Бумажные выкройки поставлялись профессиональным портным начиная с 1830-х годов, нов августе 1850 года ежемесячный журнал «Мир моды» стал продавать их в каждом номере, а к1859 году в этой области было четырнадцать конкурентов, включая Сэмюэла Битона. С этимивыкройками было страшно трудно иметь дело, поскольку части нескольких платьев печаталисьна одном листе тонкой бумаги. «Части выкройки каждого платья легко отличить благодаряособому виду линий каждой», — как это напоминает уверения относительно «простотысамостоятельной сборки» мебели в плоской упаковке! Но викторианские дамы былинастойчивы, и в комнатах для шитья все росла гора бумажных выкроек, и так продолжалось досамого последнего времени, когда уже редко кто собирается шить платья собственноручно.

Одежда в музейных коллекциях часто кажется очень маленькой. На это есть две причины:одежда, перешедшая от одного владельца к другому или купленная в «секонд-хэнде», какправило, переделывалась для меньшего ростом владельца, одежда, принадлежавшая росломучеловеку, редко оставалась не переделанной. К тому же викторианские женщины и мужчиныдействительно были маленького роста, если судить по нашим меркам. Саксы, мужчины иженщины, отличались крепким телосложением, были ростом 5 футов 8 дюймов и 5 футов 4дюйма, а викторианцы на три или два дюйма ниже.[559] Сама Виктория, вероятно, была менее 5футов ростом, ее часто называли «наша маленькая королева», но она была ненамного нижесредней женщины своего времени.

Косметика «почти вышла из моды». Крем для губ мог быть подкрашен растительнойкраской из алканы красильной, но «эта краска могла оставить красный след на батистовом

носовом платке, если случайно коснешься им губ». [560] Для удаления волос на лице применялсяслабый раствор мышьяка. Это часто служило оправданием того, что мышьяк хранился в доме иоказывался доступен отравителю.[561] Желателен был прекрасный, безупречный цвет лица;веснушки можно было «свести» окисью серебросодержащего свинца или соляной кислотой, —ни то ни другое не кажется безопасным.

Дома ходили в чепчике на подкладке, украшенном лентами, он закрывал верх головы ичасть щек, с каждой стороны ленты длиной до груди висели свободно или были завязаны подподбородком. Чепчики, украшенные цветами и кружевом, бывали прелестны, к тому же дляпожилых или старых дам это прекрасный способ спрятать редеющие волосы. Эмерсон былудивлен тем, что «английские женщины ходят с сединой», то есть не красят волосы. [562] Вдовыносили чепчики со спускающимся на середину лба мысом, похожие на уменьшенный вариантставшего знаменитым вдовьего чепца Марии, королевы Шотландской. Виктория носила такойчепец после смерти Альберта до конца своих дней. На улице голову всегда закрывали капоромили шляпой. Прически были замысловатые, иногда требовавшие применения накладных волос.Бедные женщины продавали свои волосы, а иногда их крали у женщин уличные грабители.

Маленькие девочки и мальчики носили одинаковые платьица, лет в шесть или старшемальчики начинали ходить в штанах. Платья маленьких девочек повторяли платья матерей, хотябыли короче, а маленьким мальчикам зачастую приходилось носить матросские костюмчикиили одежду горцев, как, скажем, бедняжке наследнику трона, когда его мать открывалаВсемирную выставку. (Чтобы носить тартан, не требовалось шотландского происхождения. Отецпринца Эдуарда был немцем, мать, во всяком случае, наполовину немкой. Оба они воспринялиШотландию сэра Вальтера Скотта с энтузиазмом.)

Здесь нужно отметить одно значимое изобретение: безопасную [мы называем ее«английской» — прим. перев.] булавку, запатентованную в Америке Уолтером Хантом в 1849году.[563]

Глава 15 Здоровье[564]

Стоматология — медицина — классовые различия-лечебницы в работных домах —больницы общего типа — письма членов правления — специализированные больницы —медицинские училища — медицинская карьера — медсестры — Флоренс Найтингейл —

рост медицинского знания — антисептики — анестезия — подпольные вскрытия —«чудесные излечения» — самолечение — детские болезни — туберкулез — оспа — холера —теория миазмов — доктор Сноу и насос на Брод-стрит — комната для больных — миссис

Битон

Стоматология из занятия рыночных шарлатанов превращалась в профессию. В 1863 годубыла изобретена первая бормашина, работавшая по принципу часового механизма. Вставнуючелюсть из вулканизированной резины можно было изготовить по форме десен и фиксировать спомощью присосок Лучшие искусственные зубы изготавливались из фарфора, они не гнили и нетемнели даже после смерти.[565] Зубы герцога Веллингтона спереди были настоящими, а побокам золотыми и из моржовой кости, которая меняет цвет не так быстро, как слоновая. [566]

Дантисты с Сент-Мартин-лейн предлагали «любые виды искусственных зубов… из любыхматериалов: резины, воска, различных сплавов или золота».[567] Согласно объявлению 1868 годав «Пенни иллюстрейтед пейпер», полный набор искусственных зубов стоил от четырех додвадцати гиней [от 4 фунтов 4 шиллингов до 21 фунта].

При зубной боли настойку опия прикладывали к щеке или принимали внутрь.[568] Считалосьполезным, «поставить на десну одну-две пиявки».[569] Любопытный совет дает Изабелла Битон:«Возьмите кусочек листового цинка размером с шестипенсовик и кусочек серебра [размером],скажем, с шиллинг, соедините их и поместите больной зуб между ними или рядом. За несколькоминут боль пройдет, как по волшебству. Цинк и серебро, действуя на манер гальваническойбатареи, вырабатывают достаточно электричества, чтобы воздействовать на зубной нерв иуспокоить боль».

Дантист с Хановер-сквер взял с Ханны Калвик за две пломбы 10 шиллингов 6 пенсов, хотя изнал, что ей непросто заплатить такую сумму, потому что она пришла к нему в своей рабочейодежде. «Он разрешил своему ученику смотреть, как он пломбирует мне зуб, мне кажется, он недолжен был так поступать с женщиной».[570] При удалении зубов для обезболивания применялиэфир или хлороформ.[571] Светский человек по имени Сэмюэл Боддингтон, большой любительзваных обедов, пошел к своему дантисту на Брук-стрит, «и тот за полторы минуты вырвалдвенадцать испорченных зубов» — должно быть, в следующий раз его соседи по столу испыталиогромное облегчение.[572]

* * *

В 1842 году официальное исследование выявило огромные различия в среднейпродолжительности жизни у представителей среднего класса («дворяне и профессионалы ссемьями»), квалифицированных трудящихся («торговцы с семьями») и низшего класса

(«ремесленники, слуги и рабочие с семьями»). В районе Бетнал-Грин на востоке Лондонасредняя продолжительность жизни составляла у дворян и прочих 45 лет, у торговцев и прочих —26, а у рабочих — 16. В Уайтчепеле, тоже на востоке, соответствующие показатели были: 45, 27и 22. В Кенсингтоне, на западе, средняя продолжительность жизни у дворян составляла 44 года,у торговцев 29, а у рабочих 26. Во всех трех районах 62 % смертей в семьях рабочих приходилосьна детей до пяти лет.[573] С помощью статистики можно доказать что угодно, но эти цифрывыявляют вопиющее различие между вероятной продолжительностью жизни у дворян и рабочих.

В 1834 году был принят закон о бедных, призванный сократить число просителей, немогущих прокормить себя, предложив им в качестве альтернативы ужасные работные дома.После 1834 года типичные просители стали отличаться от тех, кого в елизаветинские временаназывали «здоровыми бродягами». Те могли работать, но не хотели, теперь это былихронические больные или инвалиды, которые работать не могли. В работных домах ихневозможно было содержать без медицинской помощи. На государственные средства там былипостроены лечебницы и назначен медицинский персонал.[574]

Одним из них был доктор Роджерс. В 1856 году, потеряв свою практику после эпидемиихолеры, он поступил на службу в работный дом. [575] Его начальная зарплата составляла 50фунтов в год, из которых он был вынужден оплачивать выписываемые им лекарства. «У нас небыло оплачиваемых санитаров… первые девять лет их роль выполняли довольно беспомощныебедняки», которым доставалось еды немного больше, чем пациентам, за которыми имполагалось ухаживать. Они также ухитрялись получать больше джина. К семи утра они уже былипьяны, и если нужно было вынести труп — а это случалось довольно часто, — им предлагалидополнительный стакан. «Один из них систематически крал у больных вино и бренди». (Брендиупотребляли в качестве стимулирующего средства при холере.)

Доктор Роджерс приказал санитарам изолировать больных корью, которая в то времянередко заканчивалась смертью, но для этого они были «слишком глупы или слишкомлегкомысленны». Однако ситуация постепенно улучшалась. Прежний надзиратель работногодома, грубый неграмотный человек, был уволен, и на его место присланы новые надзиратель инадзирательница, «относившиеся к людям с добротой и вниманием», в 1865 году быланазначена новая старшая сестра. В жестокие зимы 1863–65 годов лечебница была настолькопереполнена, что все кровати пришлось сдвинуть вместе, и больные могли сойти с постели,только перебравшись через спинку. Доктор Роджерс добивался, чтобы некоторых больныхперевели в крупные благотворительные больницы, и в конце концов преуспел. Ему вдвоеповысили оклад и к тому же выделили средства на содержание нескольких «учеников», то естьстудентов-медиков, так что он начал зарабатывать достаточно для среднего класса. Однакопрофессиональная пресса постоянно отмечала, что зарплата докторов в работных домах, а такжедругих государственных служащих, например, докторов прихода, неприлично мала.

Благотворительные больницы существовали на добровольные пожертвования и не имелигосударственной поддержки. В восемнадцатом веке в Англии поднялась волна филантропии, врезультате чего появились больница Гая, Лондонская и Вестминстерская больницы, а такжебольницы Св. Георгия и Миддлсекса, расположенные на границе тогдашнего города, чтопозволяло больным наслаждаться свежим воздухом и снижало стоимость участка. [576] (Этибольницы сохранились до наших дней, как и средневековые больницы Св. Варфоломея иСв. Фомы.) Они управлялись членами правления, вносившими определенную плату в фондбольницы и имевшими право определять правила приема больных. К примеру, в больницеСв. Варфоломея одно из отделений было открыто круглосуточно для оказания неотложнойпомощи, в других же случаях требовалось подать прошение на бланке, взятом в конторе

управляющего и подписанном одним или несколькими членами правления. Именно в такихвопросах помощь представителей среднего класса бывала бесценной. К примеру, один из«миссионеров» Лондонской миссии дружески отнесся к бывшему солдату, уволенному из армиипо болезни — у того был туберкулез — с годовым пособием и без всяких надежд на будущее. «Япостарался устроить его в превосходную Бромптонскую больницу в отделение туберкулеза илегочных болезней».[577]

Манби, этот представитель среднего класса, питавший страсть к работницам, устроил вКоролевскую больницу для неизлечимых больных девушку с изъеденным туберкулезом лицом.«Пациентов выбирают не по их заслугам, а по тому, сколько денег или голосов А или Б могутдля них собрать или выпросить».[578] Больницы предназначались для неимущих больных, однаконекоторые члены правления использовали «свои» больницы в качестве бесплатных лечебницдля собственных слуг: пациентов никогда не спрашивали, какими средствами они располагают.Бесплатная Королевская больница, первоначально располагавшаяся в Хаттон-Гардене, былаоснована в 1828 году как протест против «письменного права» членов правления.[579] Однако вЛондонской больнице в Майл-Энде такие письма никогда хождения не имели. Больному надобыло знать, куда обращаться.

Вооружившись необходимыми бумагами, страдалец приходил в больницу в приемный деньдля прохождения осмотра и решения своей участи. В случае успеха «стационарных больныхежедневно посещали терапевты и хирурги, а амбулаторных ежедневно осматривали ассистентытерапевтов и хирургов».[580] Ипполит Тэн посетил больницу Св. Варфоломея вместе сознакомым студентом-медиком.[581] В то время там лежало 600 пациентов. «Гигантское здание…кровати стоят на расстоянии 5–6 шагов друг от друга… безупречная чистота. Мне кажется,больница хорошо оборудована и хорошо управляется… здесь огромная кухня, все готовят нагазу». Больнице Св. Варфоломея повезло, ее ежегодный доход равнялся 40 000 фунтов, частьэтой суммы поступала от городских владений, пожертвованных ей Генрихом VIII после того, какон ее восстановил. Большинство больниц хронически нуждалось в деньгах. В 1850 году вВестминстерской больнице пришлось закрыть три отделения, и подобная практика не былаисключением.[582]

Больница Св. Фомы была основана в двенадцатом веке в Саутуорке, к югу от Лондонскогомоста. Семь веков спустя, в 1859 году, ей крупно повезло: Лондонская железная дорогапринудительно приобрела участок, на котором она стояла, чтобы построить там вокзал Лондон-Бридж. После некоторых переговоров больница смогла переехать в новое здание напротивпарламента и воспользоваться преимуществами современной планировки, одобренной ФлоренсНайтингейл. Чтобы предоставить каждому пациенту максимум света и воздуха, на территориибыли построены отдельные сообщающиеся здания. В 1868 году королева Виктория заложилапервый камень в основание больницы, и три года спустя больница открылась.

Наряду с больницами общего профиля все чаще стали появляться специализированныебольницы. В 1860 году в одном Лондоне существовало 66 специализированных больниц. Четыреиз них предназначались для лечения грудных болезней. Бромптонская больница, рассчитаннаяна 300 мест, была основана в 1842 году, однако по меньшей мере половина мест обычнопустовала из-за отсутствия медсестер или фондов. Лондонская больница грудных болезней,основанная квакерами в 1848 году, была рассчитана на 160 кроватей, однако ее преследовали теже самые проблемы, что и Бромптонскую. Больница с громким названием Королевскаянациональная больница грудных болезней располагала только двадцатью кроватями. Северо-лондонская туберкулезная больница, основанная в 1860-е годы, обанкротилась: кто-то сбежал,прихватив с собой значительную часть ее фондов; это событие назвали «докторским

рэкетом».[583] Но все же некоторые специализированные больницы работали хорошо. Например,Детская больница на десять кроватей, основанная в 1852 году (больница до сих поррасполагается на Грейт-Ормонд-стрит). Туда принимали детей от двух до тринадцати лет. Детейдо двух лет лечили амбулаторно. К 1880-м годам в отделении для девочек уже лежало 75маленьких пациенток. Там стояли «прелестные детские кроватки веселых расцветок с периламивверху, по которым скользит широкая доска с игрушками и книжками, расположенная на такойвысоте, чтобы сидящему ребенку можно было до них дотянуться. Все здесь веселое, аккуратноеи приятное на вид, даже сестры», и в каждой палате весело горит камин.[584]

Тесное взаимодействие медицинских учебных заведений и больниц было неотъемлемойчастью представлений девятнадцатого века. При больнице Св. Варфоломея с 1842 года имелсямедицинский колледж с проживанием, призванный «предоставить студентам наряду судобствами моральные преимущества проживания в стенах больницы», так как студенты-медики, как правило, в моральных преимуществах нуждались.[585] Больница Св. Марии вПаддингтоне на 150 кроватей была основана в 1851 году. Три года спустя при ней открылосьмедицинское училище для трехсот студентов. В 1826 году был создан Университетский колледжвместе с больницей и медицинским факультетом. При больнице Чаринг-Кросс, основанной в1815 году, с 1822 года действовало медицинское училище. В 1834 году вступило в строй ее новоездание на 60 кроватей.

Кингс-Колледж также имел свою больницу и медицинский факультет на Портьюгал-стрит.После того, как в 1836 году открылся Лондонский университет, студенты медицинскогофакультета для получения ученых степеней, которые раньше присуждались только Оксфордом иКембриджем, смогли работать в лондонских больницах. На приобретение профессии врачауходило около 400 фунтов, эта сумма складывалась из ежегодной платы за обучение (около тофунтов), а также стоимости книг и расходов на проживание (около 50 фунтов) за четыре-пятьлет. Чтобы оплатить часть расходов, студент мог устроиться на одну из вспомогательныхдолжностей в больнице, подрабатывать уроками, сочинительством или в качестве помощникачастного врача.[586] В то время некоторые профессии нередко передавались по наследству,особенно профессия врача. Студент мог выбрать старую систему обучения, существовавшую допоявления медицинских учебных заведений, и год-другой жить дома, учась у своего отца илидругого члена семьи. Так он избавлялся от платы за обучение и других расходов и вместе с теммог наслаждаться материнской заботой (следует заметить, что самое скромное существованиеобходилось в 50 фунтов в год).

Получив диплом в возрасте около двадцати одного года, молодой доктор стремилсяпоступить в одно из престижных учреждений: Королевский колледж хирургов или Королевскийколледж терапевтов, которые зорко следили за иерархией в своей профессии. Годам к тридцатион мог получить в больнице место ассистента хирурга или ассистента терапевта, если колледждавал ему хорошую рекомендацию, а члены правления не предпочли другого кандидата — призачислении в штат процветала коррупция, претендентам приходилось энергично за себяхлопотать. Годам к сорока он мог надеяться стать полноправным хирургом или терапевтом вштате больницы. Эти назначения вели к полезным и выгодным контактам за пределами больницдля бедных. Если врач хотел заняться частной практикой, ему необходимо было получитьаттестат хирурга-фармацевта, вывесить табличку со своим именем и ждать пациентов. Именно ктакому фармацевту Джейн Карлейль послала свою незадачливую служанку, когда к той в уховлез черный таракан. Фармацевт извлек его с помощью мыльного раствора. «Там могли остатьсяодна-две ножки», — сказал он, предлагая промыть ухо на следующий день, но со служанки былоуже достаточно.[587]

Джон Сноу, личный анестезиолог королевы Виктории, начал свою карьеру в 1854 году,работая хирургом в единственной комнате на Фрит-стрит в Сохо, на людной улице, гдепрактиковали еще четыре хирурга. Иногда он подрабатывал в клубах для больных и тред-юнионах, которые в ту пору росли, как грибы, или участвовал в вакцинации населения, работалхирургом в полиции или тюремным врачом. Сноу так и не женился, хотя многие молодые врачиполагали, что жена придаст им вес и респектабельность, ценимые пациентами. Врачебнуюпрактику можно было покупать и продавать через профессиональные журналы. По мере того,как известность врача росла, его начинали приглашать для дачи показаний в суде, особеннопосле нескольких громких дел об отравлениях, поместивших Центральный уголовный суд подприцел викторианской прессы.[588]

Медсестры не всегда были «веселыми, аккуратными и приятными на вид», но онипостепенно становились более квалифицированными, более уверенными в себе, менееневежественными и менее склонными искать утешение в джине. В 1850–51 годах ФлоренсНайтингейл посетила Институт диаконис в Кайзерверте, Германия. Свое обучение онапродолжила в парижских больницах, находившихся под началом монахинь. [589] Она глубокосожалела о том, что в Англии нет организаций, подобных кайзервертским или парижскимбольницам, где английские девушки могли бы учиться на сестер. Несмотря на сопротивлениесемьи, в 1853 году она наконец-то смогла погрузиться в темные воды сестринской профессии,поступив на службу в Больницу для тяжело больных благородных дам на Харли-стрит, дом 1.Там ее организационные способности развернулись столь бурно и стремительно, что леди иджентльмены из опекунского совета не понимали, что вокруг творится, — и это повторялось напротяжении всей ее жизни.

Вскоре разразилась эпидемия холеры, и Флоренс Найтингейл добровольно вызваласьруководить уходом за больными в больнице Миддлсекса. Затем страну постигло еще болеестрашное бедствие: Крымская война. Эйфория, охватившая британскую публику в первые днивойны, сменилась ужасом, когда Уильям Рассел из «Таймс» описал нечеловеческие условия, вкоторых находились пациенты госпиталя в Скутари. Мисс Найтингейл получила предложениеотправиться туда с командой из сорока сестер и сделать все от них зависящее. Это быларазношерстная компания: леди, служанки и опытные сестры. Тогда и встал мучительныйвопрос, многие годы не терявший своей актуальности. Что должна делать сестра милосердия?Оглядываться на религиозные предписания и предлагать больному духовное утешение вместосудна, в котором он нуждался? Или заботиться об их кишащих паразитами, дурно пахнущих,измученных телах и выполнять назначения доктора (а также мисс Найтингейл)? Кем ей быть,леди или палатной служанкой?

В 1856 году мисс Найтингейл вернулась в Лондон, терзаясь мыслями о несчастной судьбебританских солдат. Через год напряженной борьбы и закулисных переговоров ей удалосьдобиться создания правительственной комиссии, призванной изучить состояниездравоохранения в Британской армии. Мисс Найтингейл пожертвовала 45 000 фунтов,собранных английской публикой в благодарность за труд в Крыму, на создание сестринскихкурсов при больнице Св. Фомы. Это дало толчок развитию профессии. Медсестры сталитрезвыми, честными, надежными, пунктуальными, спокойными, дисциплинированными,чистыми и опрятными и добросовестно вели записи. К этому времени мисс Найтингейлпревратилась в затворницу — самую энергичную затворницу в истории, — но каждую неделючитала блокноты медсестер и делала в них пометки.

* * *

Медицинские знания быстро распространялись. На смену старой мантре «Кровь, чаша ипластырь, слабительное, отвар и клистир» пришли научные методы лечения. [590] Слово«чахотка», веками означавшее угасание пациента, после открытия туберкул в легких уступиломесто слову «туберкулез». Освященный веками тщательный осмотр пациента по-прежнемуоставался самым распространенным методом лечения, но появились и новые средствадиагностирования. Недавно изобретенный термометр был шести дюймов в длину, но через пятьминут точно показывал температуру пациента. В 1816 году французский врач Лаэннекстолкнулся с пациенткой, страдавшей грудной болезнью. Этикет запрещал ему слушать шумы вее легких, просто приставив ухо к груди, поэтому он изобрел стетоскоп, деревянную трубку,которую удобно было носить в цилиндре. Кровяное давление можно было измерить при помощиранней версии сфигмоманометра. Все более сложным становился микроскоп.

В 1862 году «Ежегодный справочник по медицине, хирургии и смежным наукам»рекомендовал «по возможности [курсив мой] вторично не использовать повязки иинструменты, которыми обрабатывались гангренозные раны», [591] но после того как Листервыдвинул идею обеззараживания и предложил хирургам мыть руки в карболке и окуриватьоперационную ее парами, число послеоперационных смертей от гангрены начало сокращаться.Некоторые хирурги старой школы по-прежнему верили, что послеоперационные инфекциинеотъемлемая часть процесса заживления раны, и носили свои старые удобные операционныехалаты, пропитанные засохшей кровью и гноем от прежних операций и даже доставшиеся им внаследство от знаменитых предшественников. Но после того как статистикапостампутационных смертей сократилась с 40 % в 1864–1866 годах до 15 % в 1867–1870-х,мнение профессионалов начало склоняться в пользу Листера.[592]

Следующим важным достижением стала анестезия. В предшествующем веке успех хирурга взначительной степени зависел от того, как быстро он закончит операцию, так как пациент могпогибнуть от болевого шока. Единственным средством уменьшить боль были алкоголь и опий.Их применяли в непомерных дозах, вне зависимости от концентрации, без учета физическихособенностей пациента. В 1831 году Джеймс Симпсон, эдинбургский профессор хирургии,благодаря случайности открыл чудесные свойства хлороформа. Легенда гласит, что он инесколько его студентов вдохнули пары хлороформа, когда один из них разбил бутылку, вкоторой он хранился. Когда миссис Симпсон пришла посмотреть, почему они не идут к обеду,она нашла их на полу крепко спящими.[593] В декабре 1847 года Чарльз Гревилл,непрофессионал, интересующийся последними событиями, зашел в больницу Св. Георгия,«чтобы посмотреть на применение хлороформа».

Мальчику двух с половиной лет удаляли камень. Его за минуту погрузили в сон…операция продолжалась около двадцати минут с несколькими зондированиями…время от времени применялся хлороформ… это изобретение — величайшееблагодеяние, дарованное человечеству… огромное счастье жить в эпоху примененияпара, электричества, а теперь и эфира [который не одно и то же, что хлороформ, нонепрофессионалы иногда неверно употребляют медицинские термины]… какими бывыдающимися ни были успехи парового мотора и электрического телеграфа,хлороформ далеко их превзошел.[594]

С ним согласилась бы жена Чарльза Диккенса. В 1849 году она ожидала восьмого ребенкаЕе муж сначала «тщательно ознакомился в Эдинбурге со случаями применения хлороформа», апотом (как сообщается в письме)

он настоял на присутствии джентльмена из больницы Св. Варфоломея, которыйприменяет его во время операций и делал это четыре или пять тысяч раз… Этополностью избавило ее от боли (она ничего не чувствовала, только видела яркиевспышки сигнальных ракет), и ребенок был избавлен от повреждений [принакладывании щипцов?]. Поэтому врачи за десять минут справились с тем, что обычнозанимает полтора часа. Нервный шок был сведен к минимуму, и на следующий деньона во всех отношениях чувствовала себя хорошо. Если хлороформ применяет человек,который занят только этим, прекрасно знает все симптомы, держит руку на пульсе, несводит глаз с лица пациента и употребляет только носовой платок, да и то легко, то яуверен, его действие столь же безопасно, сколь и чудесно и милосердно.[595]

Не часто случается присутствовать при рождении медицинской профессии. Разгадка в том,что «джентльмен из больницы Св. Варфоломея» был «занят только этим» и внимательно следилза состоянием пациентки.[596] В 1853 году королева Виктория, наверняка поощряемая своимнаучно мыслящим мужем, произвела на свет второго сына Леопольда под хлороформом,который применил доктор Джон Сноу. Все прошло настолько гладко, что когда доктора Сноупри рождении следующего ребенка вновь вызвали во дворец, он обнаружил, что роды уженачались, а принц Альберт систематически дает жене хлороформ, капая его на носовой платок.«При каждой схватке я давал ей вдохнуть немного хлороформа… действие хлороформа былолегким, она не теряла сознания [это могло бы вызвать осложнения]… королева казалась оченьдовольной и здоровой и явно была рада благотворному влиянию хлороформа», — но ничего неговорила о сигнальных ракетах.[597]

Печать королевского одобрения положила конец бормотанию медицинских кругов,включая врачей миссис Диккенс, что женщина обречена страдать от боли во время родов —самим-то им ничего не грозило, — так как, по Библии, Господь сказал Еве после грехопадения:«в болезни будешь рожать детей». [598] Но после того, как доктор Сноу был вызван в Ламбет-хауск лежащей в родах дочери епископа Кентерберийского, религиозным оппонентам анестезии природах пришлось признать поражение.[599]

Однако чудеса современной науки не способствовали безопасности больниц для бедных.Больные опасались, что их тела будут «тайно взяты врачом и студентами» [600] для вскрытия.Такие случаи бывали. В 1840 году в родовспомогательной больнице королевы Аделаидыпогибли мать с младенцем. По словам убитого горем мужа, «тело жены было привезено избольницы [для похорон], также было подано прошение выдать тело ребенка», но никакого телане оказалось. Когда он стал упорствовать, его послали в расположенную неподалекуанатомическую школу, где он «получил завернутое в упаковочную бумагу тело с разрезом нагорле» — он успел как раз вовремя.[601] Тела умерших в работных домах, если за ними необращались родственники, передавали в медицинские училища для вскрытия, но в целомнаблюдалась постоянная нехватка трупов. К 1868 году за умирающими бедняками болеетщательно следили, за их телами чаще обращались родственники, и это еще более затруднялодоставку «объектов» в анатомические школы.[602]

* * *

Вместо того чтобы обращаться в больницу, многие полагались на «чудесное излечение» спомощью различных снадобий, продаваемых на улицах и рекламируемых в массовой печати.

Всевозможные растительные «средства» от множества болезней, кроме астмы, продавалисьуличными разносчиками по принципу «не поможет, деньги назад».[603] В 1842 году журнал длясреднего класса высказывал сожаление по поводу огромного количества шарлатанскихснадобий.[604] «Ни одна страна в мире не одержима такой страстью к знахарским средствам, какВеликобритания». Порошок доктора Джеймса от лихорадки, содержавший сурьму и аммиак,действительно вызывал обильное потоотделение, но вместе с ним рвоту и понос. Шотландскиетаблетки Андерсона для улучшения пищеварения содержали алоэ и ядовитый корень морозника,вызывающий геморрой и хронический запор. В результате употребления пилюль Морисона,содержащих алоэ и цветную смолу гуммигут, люди нажили себе геморрой и хроническиевоспаления, а их изготовитель — состояние в 12 000–15 000 фунтов стерлингов. Ароматическиепастилки Стила с шпанскими мушками — раздражающим веществом, долгое времяупотреблявшимся в качестве афродизиака, — были «одним из самых вредных знахарскихснадобий, когда-либо предлагавшихся публике. Вместо обещанного излечения болезней,вызванных развратом [завуалированный намек на венерические болезни? Или на импотенцию?]… оно вводит в заблуждение молодых и старых, доводя их до саморазрушения… вместоожидаемого результата возникает болезненное и опасное воспаление».

В 1863 году на модном рынке появился новый медицинский хит: хлородин доктораДж. Коллиса Брауна, предлагавшийся для лечения желудка или любых других болезней. ТетушкаДжейн Карлейль, приняв пятьдесят капель средства, «погрузилась в живительный сон», и ейстало гораздо лучше. Это средство регулярно рекламировалось в «Британском медицинскомжурнале».[605] В 1868 году газета «Пенни иллюстрейтед пейпер» предлагала пилюли Кея-Уорсделла, «уверенно рекомендуя их как лучшее лекарство, которое можно принимать во всехобстоятельствах, так как во время приема оно не требует ни ограничения диеты, ни каких-либодругих ограничений, и его своевременный прием неизбежно излечит все недуги»: 1 шиллингполтора пенса коробка, упаковка для всей семьи 4 шиллинга 6 пенсов. По меньшей мере,пилюли стоило попробовать. Сердечное средство Готфри и ветрогонное Далби, обасодержавшие опий, несомненно, успокаивали капризных детей, особенно если к ним добавлялинемного джина, но ребенок мог затихнуть и навсегда.

Можно только удивляться, как часто средний класс принимал лекарства, непосоветовавшись с врачом. В 1852 году Джейн Карлейль, страдавшая от слабости и бессонницы,«приняла большую дозу морфия… и была благодарна за четыре часа забвения, полученного спомощью этого сомнительного средства».[606] Она принимала морфий и в 1862 году, хотя наследующее утро «чувствовала апатию». Хлороформ можно было купить в аптеке. Фармацевтысвободно продавали не только настойку опия, но и морфий — и к тому же недорого. Настойкаопия оказывала легкое снотворное и болеутоляющее действие, но была сильнымуспокоительным и особенно часто применялась у постели умирающих. При расследованиислучая самоубийства, совершенного с помощью этого средства, «кто-то из должностных лицзаметил, что две унции настойки опия слишком большая доза, чтобы продать ее одномулицу»,[607] однако аптекарю не было предъявлено обвинение, так как тот был знаком спокупателем, сказавшим, что хочет «сделать компрессы на десны, которые распухли и болят…на продажу настойки опия и других успокоительных не было никаких ограничений. Ониимелись только на мышьяк».[608]

* * *

Болезни, поражавшие жителей Лондона в XIX веке, возможно, научились лучшераспознавать, но не лечить. В 1864 году комиссия по использованию детского труда отметила,что лондонские дети семи-восьми лет — то есть в возрасте, когда дети в бедных районахЛондона начинали работать, — «низкорослые, бледные, слабые и болезненные… самымираспространенными заболеваниями являются заболевания пищеварительных органов,искривление позвоночника, деформация конечностей и болезни легких, приводящие к атрофии,чахотке и смерти».[609] Страшные инфекционные болезни: дифтерия, корь, скарлатина, коклюши свинка, от которых современные дети в значительной степени защищены, нередко кончалисьсмертью. В 1862 году в Лондоне свирепствовала эпидемия дифтерии. Часто повторялисьэпидемии скарлатины, «главной причины смерти от инфекционных болезней у детей». [610]

Диарея унесла в могилу множество младенцев, которым не исполнилось и года. «Конвульсии»— любимый термин, употреблявшийся в свидетельствах о смерти, — вероятно, были следствиемтуберкулезного менингита.[611] В мрачной атмосфере Лондона расцветал рахит, которыйпредупреждается хорошим питанием и солнечным светом. Почти у 15 % детей имеласьдеформация ног и таза, для девочек это в будущем означало тяжелые роды.[612]

В 1847 году вместе с голодными иммигрантами в Лондон прибыла «ирландская лихорадка».Скорее всего, это был тиф, от которого за последние три месяца 1848 года скончалось болеетысячи лондонцев. Лихорадка вернулась в 1856-м и в 1864-м. Зимой 1847–1848 года в городесвирепствовала эпидемия инфлюэнцы, поражавшая детей и стариков. На этот раз это была«болезнь богатых классов».[613] Пневмония уносила стариков, независимо от классовойпринадлежности. Осиротевшие родственники в качестве причины смерти редко называли«чахотку», так как это косвенно указывало на семейный анамнез или порочную жизнь. Еще в1869 году причиной чахотки называли «распущенность и поиск удовольствий», неподходящуюодежду, мастурбацию (любимый викторианский жупел, годившийся для всего на свете),безбрачие, алкоголизм и курение.[614] Умереть от «бронхита» было гораздо благороднее.

Эта болезнь, как ее ни назови, в Лондоне уносила 15 000 жизней в год, и усилия хваленойлондонской четверки грудных больниц вряд ли меняли эту цифру. [615] Богатым пациентамсоветовали отправиться в Египет или Испанию — чтобы скрасить последние месяцы жизни.Доктор Траверс из Бромптонской больницы советовал принимать сурьму, креозот и выделениябоа-констриктора — их редкость подтверждалась ценой. Он также рекомендовал«патентованную смесь газов» для введения в прямую кишку, «откуда они [газы] неизбежнодостигнут легких». Лечение стоило всего одну гинею. Больные туберкулезом бедняки простоумирали. Неспецифические лихорадки и желудочные инфекции поражали даже богатые районыи часто приводили к смертельному исходу в трущобах. Периодически повторявшиеся эпидемииоспы по-прежнему обезображивали людей, несли страдание и смерть, несмотря на возможностьбесплатных прививок. Оглядываясь назад в свое детство, прошедшее в 1850–1860-х годах, одиниз лондонцев вспоминал:

Людей с изрытыми оспой лицами было слишком много, чтобы обращать на нихвнимание, много было и ослепших от нее… Прививка, которую тогда необходимобыло повторять, была не такой эффективной, как сейчас: лимфу, взятую у одногочеловека, применяли на другом, и заверения семейного врача, что он знает абсолютноздорового ребенка, который «через это прошел», и что с ее любимым чадом будет тоже самое, не убеждали матерей… если бы не короткая память и легкомыслиебританцев, болезнь, наверное, исчезла бы совсем [в конце концов это и случилось]. Асознательные противники прививок помогли… ей сохраниться.[616]

Закон 1853 года, сделавший прививку от оспы обязательной, соблюдался не слишкомстрого, хотя в 1861 году Изабелла Битон могла сказать, что «к счастью, государство требует отродителей прививать своих детей… до трехмесячного возраста… Хотя прививка не всегдаспасает от болезни… последняя протекает в гораздо более мягкой форме и практически никогдане приводит к летальному исходу». [617] В 1867 году этот закон стал более строгим иобязательным к исполнению. Но это не помешало бедной Женни Маркс заразиться оспой отсвоего ребенка. Ребенок умер, Женни осталась в живых, утратив красоту: ее лицо «покрылосьшрамами и приобрело темно-красный оттенок».[618]

Венерические болезни цвели пышным цветом. Сифилис был неизлечим, однако на раннейстадии заболевания его симптомы могло смягчить лечение ртутью, применявшееся веками. Отгонореи, менее страшной инфекции, также не было надежного лечения.

В Индии холера является эндемической болезнью. В 1820 году там разразилась эпидемия,которая грозила захватить Европу, но остановилась у Каспийского моря. Следующая волнанахлынула в 1829 году и на этот раз прорвалась в Европу. В 1832 холера впервые добралась доЛондона, унеся с собой 18 000 жизней. То была

отвратительная смерть. Внутренние расстройства, тошнота и головокружениесменялись безудержной рвотой и диареей; серый жидкий стул… вскоре состоял лишьиз воды и кишечных оболочек. Затем наступали мышечные судороги,сопровождавшиеся неутолимой жаждой, и вскоре наступало «угасание»: пульс слабел,больной впадал в летаргию. Перед смертью обезвоженный пациент являл собойклассическую картину: морщинистые синие губы и мертвенно-бледное лицо.[619]

Никто не знал, чем вызывается болезнь и как ее лечить. В больнице Миддлсекса миссНайтингейл применяла стимулирующие средства: припарки и горячие бутылки снаружи ибренди и настойка опия внутрь,[620] но безуспешно.

Она, как и многие ее современники, верила в теорию миазмов. Согласно этой теории, людизаболевали непосредственно от дурного запаха. Вот почему по ее настоянию в новой больницеСв. Фомы была предусмотрена хорошая вентиляция, благодаря которой можно было избежатьвозникновения миазмов в душных палатах. Эдвин Чедвик, один из первых сторонников реформыобщественного здравоохранения, тоже верил в эту теорию.

Обоняние… обычно предупреждающее нас о наличии… пагубных для здоровьягазов, у рабочих вследствие рода их занятий нередко притупляется… привычкаизбегать малейшего холода не способствует исчезновению зловония… в силу этихпагубных обстоятельств взрослое население живет недолго, оно недальновидно,беспечно, невоздержанно и склонно к чувственным удовольствиям [если у них естьпостель, они забираются туда, чтобы плодить детей]… эти привычки ведут… кперенаселенности жилищ… Основные меры… [которые следует предпринять] — этоканализация, удаление всех бытовых отходов с улиц и дорог, а также улучшениеводоснабжения… лучшее водоснабжение абсолютно необходимо.[621]

Итак, в эпидемии холеры 1839 года виноваты бедняки: они грязны и плохо пахнут. В одномЛондоне от этой болезни умерло более 14 000 человек.[622] В июле 1849 года отделздравоохранения приказал «каждые сутки тщательно очищать все улицы, конюшни, проезды…убрать отбросы, экскременты и навоз, а также животных, содержащихся в жилых помещенияхили под ними… владелец дома или его съемщик обязан убрать всю грязь и побелить стены». Но,

как и следовало ожидать, чудесного преображения в городе не произошло. Секретарь правленияприхода Сент-Панкрас осторожно заметил, что «в настоящий момент приказ отделаздравоохранения… не может быть выполнен», и в тот же день он записал, что в их приходпришла холера.[623]

В августе от холеры погибло 4000 человек, в сентябре — более 6500. Чедвик невольнооблегчил смертоносное шествие болезни, предложив сбрасывать нечистоты в Темзу. Река, изкоторой все еще брали воду для питья, сделалась вместилищем зараженных сточных вод. [624] Вдвух бедных прибрежных приходах погибло множество людей: в Бермондси каждый 56-й, а вРотерхите каждый 38-й. Это заставляет вспомнить тайну Вифлеемской королевской больницы(более известной как Бедлам), где не заболел ни один из семисот пациентов. Не объясняется лиэто тем, что она располагала «обширными запасами чистой воды из глубокого колодца»?[625]

Следующая эпидемия началась в сентябре 1853 года относительно спокойно, однако числосмертей неуклонно росло. К тому времени доктор Джон Сноу, изучавший холеру начиная с 1849года, пришел к выводу, что источником заражения является вода. В августе 1854 года в доме наБрод-стрит в Сохо у грудной девочки началась тяжелая диарея. Ее расстроенная мать, выстиравгрязные пеленки, вылила воду в выгребную яму под домом, соединенную с канализационнойтрубой, проложенной под улицей. Сначала заболевание ребенка сочли очередным случаемдетской диареи. Когда в болезни распознали холеру, стоки и соседний колодец, из которогокачали воду для всей улицы, были осмотрены, но недостаточно тщательно. В трубах и насосе ненашли повреждений, поэтому решили, что источником заболевания является не вода. Но Сноунастаивал. Трубы проверили снова.

И, разумеется, в кирпичной кладке обнаружили течь, через которую сточные воды и вода, вкоторой стирали пеленки больного ребенка, могли проникнуть в колодец. Сноу сообщил об этомфакте властям прихода Сент-Джеймс, и те приказали незамедлительно снять рукоятку насоса наБрод-стрит. Вспышка эпидемии стала угасать. Окончательным доказательством теории доктораСноу, если в таковых еще была нужда, стал случай с миссис Или. Прежде миссис Или жила наБрод-стрит, где ее семья занималась изготовлением пистонов. Ей нравился вкус воды изместного источника. После смерти мужа она перебралась в Хампстед, но ее любящие сыновьярегулярно доставляли ей запас любимой воды. В 1854 году в Хампстеде никто не заболелхолерой, кроме скончавшейся от нее миссис Или.[626]

Однако теория миазмов продолжала влиять на медицинскую мысль. Недалеко от Голден-сквер «в густом растворе хлорной извести плавали кишки» — к привычному зловониюпримешивался резкий запах дезинфекции.[627] Теория миазмов продержалась до Великогозловония 1856 года, когда запах с Темзы стал настолько сильным, что многие помещенияВестминстерского дворца обезлюдели; тогда встал вопрос о современной канализации, иБазалджетт возвел свои замечательные сооружения. Если бы дурной запах вызывал болезни,эпидемия случилась бы именно тогда. Но никакой эпидемии не было.

* * *

Вернуться от этих ужасов в комнату состоятельного больного уже отрадно. Следуя модетого времени, Томас Уэбстер включил в свою 1264-х-страничную «Энциклопедиюдомоводства», вышедшую в 1844 году, советы по домашнему лечению. Больному корью «почтиничем не поможешь», а при коклюше необходимо вызвать доктора. Вино в умеренныхколичествах весьма полезно, но «самым пагубным спиртным напитком является английский

джин… курение вызывает вялость и ухудшает аппетит…». Рассмотрев благотворное действиеразличных ванн, Уэбстер рекомендует «совершенно необходимые для поддержания здоровья»упражнения, к примеру, пешие прогулки «с одновременным использованием гантелей» — они,несомненно, внесли оживление на городские улицы, — и чтение вслух, «одно из лучшихупражнений, которое необходимо выполнять». Обратившись к «тяжелым болезням», онзамечает, что «быстродействующее вещество, получаемое из ивовой коры и называемоемедиками „салицин“», полезно принимать при малярии; «его можно приобрести у лондонскихаптекарей». (Салицин был открыт в 1763 году одним священником, заметившим, что люди,страдающие от малярии и ревматической лихорадки, распространенных в болотистойместности, находят облегчение в приеме препаратов ивы, которую Господь милостиво насадил втаких краях — но прежде он немилостиво сотворил лихорадку. Его открытие почти непривлекло внимания. В 1826 году салицин был повторно открыт двумя итальянцами, а в 1899-мстал называться аспирином.)

Мышьяк тоже считался полезным. Его можно было купить в аптеке как «раствор Фаулера»,но передозировка была опасной. «Постоянную, или „гнилостную лихорадку“» (возможно,тифоидную), «труднее всего вылечить», но никаких советов в книге не дается. Чахотку следуетлечить безотлагательно, холодными или морскими ваннами летом — а как поступать зимой?(Мода на поездки в Египет пришла позднее.) Затем Томас Уэбстер переходит к несчастнымслучаям. Оживить утопленника, не подающего без признаков жизни, можно с помощьюкузнечных мехов, но если их нет поблизости, следует применить то, что мы сегодня называем«поцелуем жизни». Мышьяк — «самый распространенный из ядов». Опий и настойку опия«наиболее часто применяют самоубийцы». Вот и все, что говорится о здоровье семьи.

У мисс Найтингейл вызывали раздражение дамы, отправившиеся вместе с ней в Крым. Онастремилась развенчать представление среднего класса о сестрах милосердия как об «ангелах-хранителях». Ее книга «Как ухаживать за больными» вышла в свет в 1859 году и переиздаваласьеще много лет. Первое издание ценой в пять шиллингов расходилось в количестве 15 000экземпляров в месяц. Последующие издания стоили всего семь пенсов. Она написала эту книгу,как писала все: с горячей убежденностью, просто и ясно. Если вы когда-нибудь заболеете ибудете прикованы к постели, вам также захочется, чтобы вашу кровать поставили так, чтобы вымогли смотреть в окно, — простой, но совершенно удивительный для викторианской женщинысовет, так как кровать всегда стояла на определенном месте. Вам также понравится, если людибудут находиться поблизости от вас, чтобы слышать ваш шепот. «Опасения, неуверенность,ожидания, надежды, страх перед неизвестностью причиняют больному больше вреда, чем любоенапряжение сил». «Небольшие домашние животные — замечательные компаньоны длябольного. Иногда птичка в клетке единственное утешение для того, кто обречен годаминаходиться в одной и той же комнате».

Она любила детей и одобряла их визиты к больному. «Дети и больные — лучшая компаниядруг для друга». О детях: «Не обращайтесь со своими детьми, как с больными, не пичкайте ихчаем. Дайте им мяса и молока или полстакана светлого пива. Выделите им чистую, светлую,солнечную, просторную комнату, прохладную спальню, дайте им резвиться во дворе… большеразвлечений и игр, больше свободы и меньше зубрежки, контрольных и муштры, большевнимания пище и меньше лекарствам». О работе медсестры: «Ни один мужчина, даже врач, недаст вам никакого другого определения, кроме этого: сестра должна быть „преданной ипослушной“. Это определение столь же хорошо подойдет привратнику. И даже лошади. Но неподойдет полицейскому… кажется, среди мужчин широко бытует мнение… что женщине,чтобы стать хорошей медсестрой, достаточно разочароваться в любви или проявитьнеспособность к другим вещам».

В 1861 году, когда вышло в свет «Домоводство» Изабеллы Битон, она чувствовала себявправе давать авторитетные советы по вопросам детских болезней. Ребенку, страдающему отмолочницы, станет лучше от домашней микстуры, содержащей настойку опия. Ветрянка можетпривести к оспе, поэтому следует избегать детей, больных ветрянкой. «Все лечение сводится ктеплым ваннам и курсу легких послабляющих». При кори, «этой страшной болезни»,необходима прохладная комната и кровопускание с использованием двух или более пиявок,поставленных на грудь, «в соответствии с возрастом и силами больного». В особо тяжелыхслучаях, например, при тифе, давался совет лечить вином «и даже спиртом». Коклюш, илисудорожный кашель, «передается только через способность к подражанию», поэтому его неследует поощрять. Однако при необходимости следует применить обычные средства:слабительное и пиявок — «поддерживая состояние тошноты и рвоты». Круп, который и сейчассчитается опасным, признавался «самой страшной и губительной из всех детских болезней…Немедленно погрузите ребенка по горло в горячую ванну [она полагает, что горячую воду можнодостать мгновенно] и дайте рвотное… если в течение нескольких часов симптомы не исчезнут,поставьте на горло одну-две пиявки». Возможно, это помогало.

Следующая глава под названием «Доктор» начинается с длинного перечня лекарств идомашних микстур, которые должны храниться в доме. (Салицин в этом списке отсутствует.)Далее следует руководство по оказанию первой помощи и ужасающий список«распространенных ядов и противоядий». Но в разделе детских болезней нет перечняраспространенных болезней и способов их лечения. В заключительных разделах рекомендуетсяесть томаты, мыть «всю кожу каждый день», проветривать комнаты с газовым освещением —наиболее разумный совет, — и это все. Всезнающая леди нас разочаровала.

Глава 16 Развлечения

Травля крыс и собачьи бои — дешевые балаганы — мюзик-холлы — Альгамбра — опера —музыкальные концерты — увеселительные парки — Воксхолл — Креморн — общественныепарки — парк Виктории — Баттерси-парк — королевские парки — обездоленные и крысы— Грин-парк и Сент-Джеймс — Гайд-парк — Кенсингтон-гарденс — Риджентс-парк —

зоосад — Суррей-гарденс — Кью — уайлдовский «Большой глобус» — музеи — Букингемскийдворец

Жестокие кровавые забавы, которыми лондонцы увлекались во времена Хогарта, с 1835года попали под запрет. Теперь нельзя было развлечься, наблюдая травлю медведя или быка,либо для удовольствия пошвырять палки в привязанного петуха. Однако в бедных кварталахЛондона сохранилось около 70 мест, где, зная адреса, можно было полюбоваться на травлюкрыс собаками или собачьи бои.

В Банхилл-Роу, близ улицы Мургейт, «в небольшом доме живет известный дрессировщиксобак, хозяин питбуля. Все происходило на чердаке, куда поднимались по лестнице, а потомлюк закрывался. Окна были забиты досками».[628] Арена — «небольшой круг футов шесть вдиаметре, с газовым освещением». Там имелась большая клетка с крысами, откуда выпускали сдюжину и натравливали на них необученную собаку, однако это было не так интереснозрителям, а потому дохода не приносило. А вот на хорошей собаке-крысолове можно былозаработать неплохие деньги. В этом случае на арену выпускали пять десятков крыс инатравливали на них бультерьера, а затем других собак. «Спортивные» бои продолжались дополуночи. Один содержатель паба ежегодно покупал в районе Энфилда 26 000 живых крыс по 3пенса за каждую. «Ко мне тайно приходили знатные господа и титулованные леди, чтобы в своеудовольствие понаблюдать за ходом боев».[629]

В Лондоне имелись театры и мюзик-холлы на все вкусы. У детей из трущоб всегданабиралась нужная сумма на билеты в находившийся в том же районе дешевый балаганчик.«Вечером в понедельник [в том же помещении] давали шесть представлений, и на каждомприсутствовало 200 зрителей… Для них это совершенно непотребное зрелище, — возмущалсяМейхью. — Возраст зрителей был от восьми до двадцати лет, и, что удивительно, большинствосоставляли юные девушки. Мужчины, видимо, предпочитали травлю крыс. Здесь звучалифривольные песенки, скабрезные шутки, мужчины и женщины исполняли непристойныетанцы».[630] «Дешевый балаганчик — это место, где юношеская нищета встречается сюношеской преступностью… самое грязное, самое низкопробное место для развлечений, какоетолько можно себе представить… И запах здесь стоял неописуемый… На нас со всех стороннапирали, требуя джина, старухи и молодые женщины, девушки и юноши в жалких лохмотьях…Кто просил пинту, кто хотя бы полпинты, а кто и стакан». [631] Наибольшей популярностьюпользовались криминальные истории, например, об убийстве Марии в «Красном Сарае» или ограбежах Джека Шеппарда на большой дороге. Расходы на постановку требовалисьминимальные — подмостки любого типа и фортепиано. Подобные заведения существовали взадних помещениях пабов во всех бедных кварталах Лондона. Владельцам пабов они приносилидоход, а головы зрителей кружились от джина и восхищения образцами для подражания.

К концу 1860-х годов на смену балаганам пришли театры и мюзик-холлы. В Лондоне

работали 33 театра, где в основном показывали комедии и мелодрамы, некоторые из нихславились тем, что «в пантомимах участвовали полуодетые леди».[632] В театре «Гаррик»,находившемся поблизости от полицейского участка Уайтчепел, попасть в партер можно было запенни, а билет в ложу стоил всего 2–3 пенса. В идущих здесь постановках «добродетель всегдавознаграждалась», и происходило это, разумеется, не в таком вульгарном варианте, как вдешевых балаганах.[633] В «Ройял Виктория-холл» на Ватерлоо-роуд (ныне «Олд-Вик»), где залвмещал 1200 зрителей, ставили мелодрамы для простого народа, а иногда давали представлениятипа «балов-маскарадов» для «низшего класса, девиц, швей, служанок и им подобных».[634]

Место на галерке стоило всего лишь 4 пенса, и когда показывали пьесу «с впечатляющимубийством», толпа перед театром начинала собираться за несколько часов до его открытия.

«Астлис-амфитеатр» в Ламбете давал эффектные представления с цирковыми наездниками,дрессированными лошадями, а порой и слонами. Здесь была круглая цирковая арена иавансцена. Театр «Друри-Лейн» (сохранившийся и поныне) ставил на Рождество пантомимы.«Не произносилось ни слова. В партере и на галерке часто вспыхивали драки. Сверху в партерградом летела кожура от апельсинов».[635] Не было ничего удивительного в том, чтобыповстречать Манби в театре «Хеймаркет», где он ждал в толпе у дверей галерки… чтобыусесться среди «оборванцев» и [вместе с Ханной, своей любовницей-простолюдинкой]распивать в антрактах прямо из бутылки. [636] Здесь же в 1860 году в ложе у самой сцены былизамечены «две неброские леди в черном в сопровождении графа Фландрского, состоящего вродстве с королевской четой через короля Бельгии. С ними была королева, полускрытаяпортьерой, которая от души смеялась над фарсом», по всей очевидности, казавшимся ейзабавным. Она, видимо, вполне нормально воспринимала «стражу из гренадеров в красныхмундирах и медвежьих шапках, маршировавшую со сверкающими штыками взад-вперед передзданием… Говорят, что вскоре после завершения строительства театра, такой караул требовалсяв особых случаях… Распоряжений об отмене караула не поступало, поэтому с того временичасовые так и остаются здесь».[637]

Спектакли продолжались долго. «В большинстве театров занавес поднимали в 19 или 19.30.Начинали с одноактного фарса или оперетты, за которым где-то часов в 8 вечера показывалиосновное представление. Если оно не было очень длинным, то играли второй фарс. Обычно втеатре имелся буфет». [638] Когда в театре «Лицеум» выступала известная звезда мюзик-холламадам Вестрис, публику пустили в театр в 18.30, представление началось в 19 часов, и былообещано, «что закончится оно не ранее 23.30». Места в бельэтаже стоили 5 шиллингов, в ложах— 4, в партере — 2, а на галерке 1 шиллинг. [639] Я не нашла упоминаний о том, что являетсябедствием современных театров, а именно, о большой очереди в антрактах в дамский туалет.

Существовали мюзик-холлы, где за 6 пенсов вы могли пить и курить, глядя на акробатов,слушая отрывки из опер либо чернокожих исполнителей негритянских песен, на которых быламода.[640] В 1804 году в театре «Сэдлерс-Уэллс» огромный резервуар под сценой длиной 90футов заполнялся водой с Нью-Ривер-Хед. В 1823 году здесь появились механизмы, позволявшиебыстро поднимать сцену и декорации к потолку, что давало возможность без перерывапоказывать «водные представления».[641] Те, кто хотел выразить свои артистические склонности,могли посещать «Альберт-салун» на Тотхил-стрит, к востоку от станции Виктории, где не былозаранее составленной программы, а потому публика могла заказывать свои любимые номера —нечто вроде современного караоке. Существовали и богемные места, такие как «Гротгармонии», известный также как «Эванс», в Ковент-Гардене — «погребок, где распевалинепристойные песенки, там собирались члены парламента, университетская профессура и

светские щеголи с Роттен-Роу [в Гайд-парке], чтобы насладиться обстановкой распущенности.Скабрезности вызывали взрывы хохота, головы выпивших лишнее представителей знатныхсемейств стукались об столы с пустыми стаканами, нестройный хор голосов, используяжаргонные словечки, требовал налить еще».[642] Судьи и присяжные более других отличалисьвульгарностью.

Трудно представить что-нибудь более низкое и подлое, чем эта… пародия насуд… Большая низкая комната неподалеку от «Ковент-Гардена»… освещена газовымирожками и уставлена скамьями, напротив — отгороженное пространство для бара ижюри присяжных и возвышающаяся кафедра для судьи. Вы платите шиллинг на входе,что дает вам право на сигару и стакан вина либо джина, воды, пива… Здесьзанимаются откровенной гнусностью.

Так писал в 1842 году один из представителей аристократии. [643] (В ту пору слушаниебракоразводных дел в судах было открытым, огласке предавались отвратительные подробности,которые потом в грубой форме обыгрывались в ходе подобного шутовского судебногозаседания.)

Самым известным мюзик-холлом была «Альгамбра». Большое здание на четыре-пять тысячзрителей, построенное в мавританском стиле и дополненное минаретами, располагалось навосточной стороне Лестер-сквер (теперь здесь кинотеатр «Одеон»). В 1854 году в нем открылсяКоролевский паноптикум науки и искусства, но ожидаемого наплыва посетителей не случилось,и потому его закрыли, а с 1858 года здесь начал работать цирк. Была сооружена прекраснаяарена для демонстрации мастерства выездки лошадей. После того, как королева Виктория ссемьей побывала на представлении с участием «Коня-красавца Черного Орла», успех заведениюбыл обеспечен. В 1860 году здесь открылся мюзик-холл. «Альгамбра» была приспособлена длятанцев, музыки и великолепных сценических постановок. Наибольшим успехом пользовалисьбалетные спектакли и такие номера, как «Акробат на летающей трапеции’. Его выступленияпринимались с восторгом… легкость, грация, точно рассчитанные движения… Трираскачивающиеся перекладины, подвешенные на длинных канатах, позволяли артисту совершатьполет над зрительным залом и сценой огромного здания».[644]

Номер акробата продолжался десять минут, и публика ожидала его выступления с 8 вечера,когда открывался театр, и до и, когда артист появлялся на сцене. Тем временем ее развлекали«танцами, запрещенными в Париже», — может, это был настоящий канкан без панталон? — икордебалетом из 200 танцовщиц, «сильно загримированных (что не было заметно нарасстоянии) и оттого казавшихся привлекательными, в сценических костюмах, едваприкрывавших наготу; вокруг них вились их партнеры». Здесь было 40 великолепных люстр,оркестр из 60 музыкантов, но их «заглушал шум, производимый прогуливающимися туда и сюдазрителями, которые скорее были настроены провести время в каком-либо из многочисленныхнебольших баров… и пропустить рюмочку-другую ликера». Конечно же, все тянулись обратно взал, чтобы посмотреть «Гигантский каскад», когда с высоты сцены в находившийся под нейрезервуар обрушивались тонны воды, уходившие оттуда в канализационные трубы. Возможно,публика возвращалась к ликеру, когда начиналось выступление парижанки Финетты,исполнявшей обычный канкан без «нарочитого бесстыдства при вздымании нижней юбки».[645]

Все здесь было «прекрасно оборудовано и освещено, повсеместно царило веселье… Приятнобыло видеть такое множество радостных людей… Вы могли переходить с места на место,разговаривать, смеяться, чувствовать себя вполне свободно… Это было излюбленное местоженщин, которым приходилось жить за счет своих прелестей, ярмарка и биржа порока». В

нижней части размещался буфет, известный как «Кантина», где «сорок-пятьдесят танцовщицстояли, болтая, или сидели в компании своих поклонников… Если девушка и быладобродетельна, не приходилось надеяться, что это надолго». [646] В 1859 году здешниетанцовщицы, получавшие 9 шиллингов в неделю, пытались найти побочный заработок. Восновном его обеспечивало занятие проституцией в свободное от работы время.

Нет ничего удивительного, что в респектабельных кругах «Альгамбра» считалась «местом,куда молодым людям заглядывать не следовало», но они, разумеется, здесь бывали. Входнойбилет стоимостью 6 пенсов давал допуск в ту «часть холла, где собирался мастеровой люд,ремесленники и рабочие, нередко со своими женами», но чтобы пройти в основную частьздания, нужно было заплатить 1 шиллинг. А там

в ложах и на балконах сидели бесстыжие женщины в вызывающе ярких нарядах,завитые и накрашенные… Они очень отличались от стоявших за стойкой и приличновыглядевших буфетчиц, продававших крепкие напитки… В задних помещенияхимелись небольшие отдельные комнаты, куда джентльмен, желавший распить бутылкусо своей новой знакомой, мог ее пригласить. За длинной стойкой бара каждый вечерможно было видеть множество проституток, предлагавших простачкам угостить ихспиртным… Они вели себя так же, как в пользующихся дурной славой притонах наулице Хеймаркет, и ничто им не мешало.[647]

Цена за стоячее место была 1 шиллинг, а за сидячее — 2 шиллинга 6 пенсов.[648]

Побывавший здесь в 1862 году Манби видел одну гимнастку, которой было лет 10, вкоротких штанишках и лифчике. Репутация «Альгамбры» как пристанища проституциипривлекла внимание парламента. Высказывалось недоумение, что многие уважаемые членыпалат частенько наведываются в данное заведение. Была назначена специальная комиссия,которая удовольствовалась заверением владельца, директора Стрейнджа, что только 3 процентапублики — проститутки. (Предположим, заполненный театр вмещает 4000 зрителей; трипроцента, о которых говорил Стрейндж, это 120 проституток. Как он исчислял эту цифру? Егоутверждение не кажется убедительным.)

* * *

Высшие классы — за исключением Виктории, хотя я сомневаюсь, что она часто бывала в«Хай-маркете», — театров, как правило, не посещали, они любили бывать в опере. В Лондонеимелось три главных оперных театра. В период с 1840 по 1870 годы театр «Ковент-Гарден»показал не менее восемнадцати оперных премьер, в том числе «Бенвенуто Челлини» Берлиоза,которой в 1841 году дирижировал сам композитор. «Театр Ее Величества» на улице Хеймаркет(ныне он занимает только часть здания, а в другой располагается «Нью-Зеланд-хаус») поразмерам не уступал миланскому «Ла Скала». В 1840–1870 годах здесь прошли пятнадцатьоперных премьер, включая несколько опер Верди. В 1847 году на его сцене состоялсялондонский дебют «шведского соловья» Дженни Линд в «Роберте-Дьяволе» Мейербера, а в 1865году премьера оперетты Оффенбаха «Орфей в аду». «Большинство двухместных лож бенуарастоило примерно 7000 или 8000 фунтов. Ложа в бельэтаже — 4000 фунтов».[649] Стользначительные затраты приводили к тому, что владельцы лож предоставляли их во временноепользование другим лицам, но даже при этом посещение оперы оказывалось дорогостоящим

увлечением.В музыкальном театре «Ройял» (официальное название лондонского театра «Друри-Лейн»),

занимавшем третье место, прошло десять премьер. В рассматриваемый нами период, а именно в1870 году, здесь была показана опера Вагнера «Летучий Голландец». Время от времени оперыставились и в других театрах. В 1857 году в театре «Лицеум» (который постоянно находился подугрозой закрытия, но сохранился и поныне на Веллингтон-стрит, вблизи театра «Олдуич») былапоказана опера Обера «Фра-Дьяволо», а в 1869 «Орфея в аду» поставили в театре «Сент-Джеймс» на Кинг-стрит (на этом месте теперь находится офисный комплекс).[650]

Для любителей музыки в Лондоне было раздолье. По воскресеньям стоило послушатьдетский хор приюта Фаундлинг близ «Грейз-инн». [651] «Псалмы звучали в исполнении более1000 детей… Прихожане были одеты по последней моде». [652] Регулярно проходили концерты вГанновер-сквер-румс. В 1855 году цена за билет на один из концертов составила 130 фунтов, авесь сбор был направлен «больным и раненым в Скутари» (госпиталь Флоренс Найтингейл вКрымскую войну). В лондонский сезон каждую пятницу в Эксетер-холле на улице Стрэндзвучали оратории в исполнении 500 членов Общества духовной музыки. То было «величайшеенаслаждение, способное порадовать любителя хорошей музыки». [653] Гектор Берлиоз,приехавший в Лондон в качестве члена жюри на Всемирной выставке, был поражен «большимколичеством хорошо организованных любительских коллективов, которым помогало небольшоечисло профессиональных музыкантов»; они могли исполнять «самые сложные произведенияГенделя и Мендельсона».

Берлиоз также одобрительно отозвался о музыкантах Филармонического общества иОбщества квартета Бетховена. Он был до слез растроган, побывав на ежегодном концертеучащихся школ для бедных в соборе Св. Павла. Звук слаженно поющих 6500 детских голосов —«самое поразительное, что я когда либо слышал». Кто-то узнал его, поверх черного костюма емунабросили стихарь, после чего он занял место среди семидесяти певцов кафедрального хора.

В разных местах просторного амфитеатра [по такому случаю были специальноустановлены располагавшиеся ярусами скамьи] виднелись стяги каждой из школ суказанием названия прихода… в верхних рядах стояли мальчики в темно-голубыхкостюмах и девочки в белых платьях и шляпках… У мальчиков были медные табличкии серебряные медальки, от которых, когда дети шевелились, исходило беспрестанноесияние…

[Девочки с зелеными и красными лентами], занимавшие свою часть амфитеатра,казались заснеженным склоном, где пробиваются стебельки травы и цветов… Вездесохранялись порядок и благоговейная тишина.[654]

Концерты проводились и в Хрустальном дворце в Сиднеме, где хор из 2000 голосовисполнял оратории Генделя, но они «не доставляли того удовольствия, как более камерныеконцерты в Эксетер-холле» на улице Стрэнд.[655]

* * *

В Воксхолле и Креморне сохранились увеселительные парки, разбитые в предыдущем веке.В Воксхолле (где ныне южный конец моста через Темзу) сохранились «мрачная тенистаяаллея», «светлая речушка» и «пруд с гигантской статуей Нептуна и фигурами восьми белых

коней», для подсветки которых теперь использовалось газовое освещение. Здесь показывали вживых картинах Веллингтона и Нельсона, работал цирк с конными представлениями, а «самымвпечатляющим зрелищем в вечернее время» были фейерверки.[656] Но в целом парк был ужесовсем не тот, что прежде, и в 1859 году, после семи «прощальных церемоний», его закрыли.Креморн, возникший позже (на другой стороне Темзы, в Челси; ныне его территория застроена;вход в него был с Кингс-роуд), открылся в 1840-е годы как увеселительный парк. Здесь имелисьтеатр, банкетный зал, «восхитительные беседки среди кустов лаванды», зал для американскогобоулинга — первый (или второй) в Лондоне. Другое подобное заведение на улице Стрэнд,претендующее на первенство, было открыто в мае 1849 года.[657] «Парк прекрасен… украшензамечательными деревьями, омывается водами Темзы, почти отовсюду видна ее серебристаяповерхность… Летними вечерами воздух здесь свежий и благоуханный, развлечений множество,мужчины выглядят вполне прилично… женщины хорошо одеты и благонравны». [658]

Побывавший здесь в 1856 году француз Фрэнсис Вей остался под большим впечатлением. Паркпредлагал

самые разнообразные аттракционы. Посетители перемещаются от одного кдругому под звуки большого колокольчика, в который звонит служитель, указывающийдорогу; за ним быстрым шагом тянется толпа… На эстраде, оформленной в китайскомстиле, оркестр играет шотландский танец. Уже через минуту хорошо выровненнуюплощадку заполнили танцующие пары… В этом танце задействованы и бедра, и плечи,а ноги, кажется, движутся сами собой… Легкомысленная молодежь, дурачась ипаясничая, импровизирует, выделывая разные неприличные па.[659]

В сезон парк работал каждый день по пятнадцать часов, входной билет стоил одиншиллинг. Днем здесь показывали живые картины, устраивали карнавальные шествия, катания навоздушном шаре, а в темное время суток проводили фейерверки, освещавшие небо на многиемили.

В 1855 году во время показа одной из живых картин произошел несчастный случай. ДжейнКарлейль описывала, как на Кингс-роуд ей повстречались восемь солдат, «несущих на плечахгроб. Через 20 ярдов еще одна такая процессия. Я поинтересовалась у прохожего, чтопроизошло. „Вечером в Креморне было большое представление, где показывали штурмСевастополя [недавний эпизод Крымской войны] с участием 30–40 солдат; вдруг подмосткипровалились, и некоторые напоролись на штыки“».[660] В 1864 году Годдард, «Летающийчеловек», поднялся отсюда на воздушном шаре на высоту 5000 футов, но попал на шпиль церквиСв. Луки в Челси и погиб. Лирическое описание Креморна содержится в одной из книг опроституции;[661]

Можно гордиться самым красивым увеселительным парком Лондона. Известно,что в нем бывало до 15 тысяч человек, а ночных посетителей — 1500–2000… К десятивечера стар и млад, как обычно, покидали его пределы… Большие вязы, зеленыегазоны, лужайки, где росла герань, киоски, храм и пагода, «громадные подмостки» истеклянный круг… освещались 1000 газовыми фонарями… Было слышно, какшелестят тополя, как, склоняя друг к другу головки, словно переговариваютсятюльпаны, как плещет маленький фонтан, скрытый зеленью.

Далее автор все-таки возвращается к теме проституции. После десяти вечера в паркахнаходились 1000 мужчин высшего и среднего класса и 300 проституток, но все это не бросалось

в глаза: проститутки не приставали к мужчинам, «выглядели хорошенькими, вели себяпристойно».

Лондонские общественные парки были открыты для всех. В Ист-Энде не осталосьсвободных пространств, поля Спитлфилдса давно уже были застроены. В 1841 году на 290 акрах,приобретенных несколько далее застроенной территории Хакни, приступили к разбивке паркаВиктории, предназначенного «служить легкими северо-восточной части Лондона». [662]

Территория была болотистой, почву укрепляли землей, доставлявшейся со строительствалондонских доков.[663] Потребовалось длительное время, чтобы парк достиг своего великолепия,но уже к 1850 году он «прибавил здоровья жителям Спитлфилдса и Бетнал-Грин». [664] Здесьимелись «большой водоем, очень красивые аллеи, хорошо распланированные и сделанные совкусом»;[665] футбольное поле, на котором в числе прочих в 1865 году играла и командафутбольной школы лондонского Сити, [666] поля для крикета, лодочная станция на пруду, гденаходился островок с выстроенной на нем китайской пагодой. Но здесь же оставалосьпомещение «для бедных рабочих, которые в субботнее утро» уходили чтобы обеспечить себетишину и покой, и избежать «безбожников, которые пытались навязать им свои взгляды», тоесть атеистов.[667] Одна женщина, описывающая свое детство в Бетнал-Грин, сохранила самыеидиллические воспоминания о парке Виктории. Она родилась в 1855 году и стала седьмымребенком в семье, где их было четырнадцать:

В день, когда устраивалась большая стирка, я и старшая сестра не ходили в школу,а присматривали за младшими. Летом это было настоящим развлечением, потому чтов семьях, как правило, было много детей, и обычно старшие девочки, а иногда имальчики, оставались дома смотреть за малышами. Обычно мы собирались вместе… ис младшими братьями и сестрами и детскими колясками отправлялись в паркВиктории. Редко у кого имелись свои коляски, но их можно было взять напрокат поцене 1 пенни для одного ребенка или 1 ½ для двоих. В одноместную всегда можнобыло посадить двух, а в двухместную — троих, а то и более… Мы устраивали в паркепод деревьями пикник, намазывая на хлеб патоку, и возвращались домой вечером вокружении уставших, но довольных ребятишек.[668]

Она не указала точно, когда были те счастливые времена, но поскольку в 1867 году девочкууже отдали в услужение, это происходило до той поры. Должно быть, она немало радовалась ибесплатному питьевому фонтанчику, устроенному там в 1861 году Анжелой Бердетт Куттс.

Еще одним новым местом отдыха был Баттерси-Парк. Территория, где он был разбит — наюжном берегу реки напротив Челси, — считалась малоперспективной: «болотистое место созерцами»,[669] отделенное от реки лишь узкой намывной дамбой и часто затопляемое. До 1846года здесь обитали лондонские отверженцы, цыгане еженедельно проводили тут ярмарку, гдесбывали краденых лошадей. Место приобрело столь дурную славу, что члены Комитета погородскому благоустройству выкупили здесь 320 акров земли, из которых 198 акров отводилисьпод общественный парк, а остальные — под строительство домов. Парк был открыт в 1853 году,в нем было сооружено красивое озеро (существующее и поныне), а в 1864 году открылсяботанический сад с субтропическими растениями (он не сохранился).

Старинные королевские парки тянутся через центральный Лондон подобно зеленомуожерелью: у подножия Букингемского дворца парк Сент-Джеймс, вокруг дворца Грин-парк, адалее, на площади Гайд-парк-корнер, Гайд-парк, переходящий на западе в Кенсингтон-гарденс.К северу у края застроенной территории расположен Риджентс-парк. Фридрих Энгельс, который

во всем видел темную сторону, отметил, что «каждую ночь человек по пятьдесят разноговозраста собираются вместе в парках, поскольку нет у них иного пристанища».[670] Но на этотраз от его взора ускользнуло иное, более мрачное явление. Манби, прогуливавшийся в Сент-Джеймсском парке в июле 1865 года часа в четыре дня, отметил, что все незанятые места «былизаполнены мужчинами и женщинами в лохмотьях. Сторож сказал ему, что это „безработныемужчины и несчастные девушки, большинство из которых — бывшие служанки, лишившиесяместа и оказавшиеся на улице в столь бедственном положении, что для них нет иного способапрокормиться кроме занятия проституцией… Они приходят в парк очень рано, как толькооткрываются ворота“». Манби продолжал: «весь их вид выражал состояние упадка ибезысходности… Лишь по одну сторону тропинки я насчитал человек сто пятьдесят». [671]

Мейхью вспоминал, как один правительственный чиновник сетовал, что «парки буквальнонаводнены» крысами.[672]

Ипполит Тэн считал парк Сент-Джеймс «живописным уголком Англии: большие вековыедеревья, трава, полная луговых цветов, озеро, населенное утками и другими водоплавающимиптицами, коровы и овцы, пасущиеся на вечнозеленых угодьях». [673] Озеро действительно«населяли» птицы 21 вида общим количеством более 300. Они принадлежалиОрнитологическому обществу, которое построило на островке посреди озера домик, гдепернатые устраивали гнезда и выводили птенцов. В 1857 году над озером был сооруженподвесной мост, с которого, как утверждали посетители, открывался один из самых прекрасныхвидов в Лондоне. В Сент-Джеймсском парке были установлены газовые фонари, но, видимо,освещение было недостаточным; он пользовался дурной репутацией из-за слонявшихся здесьтемных личностей, в числе которых были как солдаты из расположенных поблизости казарм,так и те, кто промышлял грабежами. Но кто мог быть невиннее, чем продавцы молока,содержавшие восемь коров в восьми стойлах (а зимой вдвое меньше) и получившие лицензию отминистра внутренних дел с тем, чтобы дети и «люди болезненные, которым предписано питьсвежее молоко», могли пить парное, только что из-под коровы. [674] Грин-парк служилсанитарным кордоном между Сент-Джеймсским и Букингемским дворцами и оживленнойПиккадилли. Здесь ничего особенного не происходило. «Грин-парк и Сент-Джеймсский паркявлялись местами отдыха среднего класса, представители которого обычно ходили пешком и нерасполагали большим количеством свободного времени, а потому не могли проводить досугвдалеке от дома».[675] Туристы, прибывшие с севера страны посмотреть Лондон и Всемирнуювыставку, имели здесь возможность в полной мере ощутить контраст: «после долгого хожденияпо городу, мы растянулись на траве, и я даже немного вздремнул».[676]

«Люди богатые, имевшие собственные выезды, являлись постоянными посетителямиРиджентс-парка и Гайд-парка».[677] Гайд-парк представлял собой обширную зеленуютерриторию площадью 340 акров. «Уникальная возможность в самом центре большого городаувидеть великолепные экипажи с прекрасными лошадьми и лакеями в красивых ливреях,безмятежно пасущихся коров, овец и коз, а среди них элегантных женщин в шелках икружевах».[678] В лондонский сезон «каждый вечер с 17.30 до 18.30 здесь можно былополюбоваться на проезжавших в роскошных экипажах представителей английского высшегосвета».[679] Ипполит Тэн утверждал:

Гайд-парк — это кусочек сельской Англии, перенесенный в самый центрстолицы. Где-то около двух часов дня пересекающая парк главная аллея превращаетсяв школу верховой езды… Маленькие девочки и мальчики не старше восьми лет скачутна своих пони за лошадью отца. Я видел внушительных, полных достоинства матрон,

следовавших на рысях… девушек и леди, совершавших верховые прогулки, даже когдашел дождь.[680]

Внушительные матроны, следовавшие на рысях по Роттен-Роу, по-видимому, вызвалираздражение у прибывшего иностранца, а вот «девушки и леди» верхом на лошадях моглисмотреться вполне великолепно. У одного иностранного журналиста встречается такоеописание:

Погожими летними вечерами всех молодых, красивых, знатных и богатыхлондонцев можно увидеть на верховых прогулках по Роттен-Роу. [Герцог Веллингтон]едет медленно… и всякий при встрече с ним приподнимает свой головной убор вприветствии, а герцог одаривает всех улыбками направо и налево… Неожиданнобыстро проносится какая-то пара. На середине Роттен-Роу имеется свободная полосадля верховой езды, однако она может быть заполнена, поскольку всякий хочет по нейпроехаться; опередившая всех пара — это королева с супругом без сопровождениявоенных и особой пышности, без бросающихся в глаза сверкающих клинков.[681]

Мисс Уолтерс, имевшая прозвище «Скиттлс», — самая известная в 1862 году лондонскаяпроститутка — вряд ли была рада уделяемому ей вниманию; по всей видимости, она быпредпочла обойтись без него. «Посмотреть на ее прогулки по Гайд-парку собиралась толпа,которая серьезно мешала движению».[682]

Ипполита Тэна восхитило, что «простые люди, собравшись всей семьей, устраиваютпикники на траве в Гайд-парке, и никто им не препятствует, никто не мешает». Он не заметил, абыть может, оставил без внимания более значимый факт: «количество людей, приходивших наСерпантин (озеро в Гайд-парке) искупаться, составляло от 7000 до 8000 в день».[683] Труднопринять на веру эту цифру. Могу лишь сказать, что она была приведена в статье, где шла речь онеобходимости создания общественных бань и купален. В зимнее время подобные омовениясовершали лишь любители — ненормальные? — которых не останавливал лед толщиной в шестьдюймов: они раздобывали у прачек черный порох (он обычно использовался для чистки от сажидымоходов в прачечных с чанами для белья) и взрывали лед.[684]

Неподалеку от Серпантина стояло странного вида невысокое круглое здание без окон. [685] Внем размещался государственный пороховой склад. «Здесь хранилось свыше миллиона патронови холостых боеприпасов, готовых к немедленному использованию».[686] К счастью, они непонадобились для разгона чартистского митинга, состоявшегося в парке в 1855 году. Он былорганизован в знак протеста против законопроекта, запрещавшего воскресную торговлю.Согласно ему по воскресеньям все пабы и магазины должны быть закрыты, что лишаловозможности работавшего мужчину спокойно выпить свою пинту, а его жену совершитьнеобходимые покупки. Присутствовавший на митинге Карл Маркс был убежден, что«английская революция началась вчера в Гайд-парке», однако после стычек с полициейразочарованные «революционеры» разошлись по домам.[687]

Далее к западу Гайд-парк соединялся с Кенсингтон-гарденс, еще более изысканным.Натаниел Готорн в 1853–1858 годах был американским консулом в Ливерпуле. Он очень хорошознал Лондон. Его высказывания всегда отличались некоторой восторженностью. В Кенсингтон-гарденс ему довелось побывать только раз, что не помешало ему написать: «это самыйпрекрасный искусственный лесной массив и ландшафт из тех, которые я когда-либо видел». [688]

В 1865 году Манби, отдававший предпочтение простым работницам, а не женщинам своего

круга, язвительно замечал: «Здесь было много грациозных леди, горделиво восседавших наспокойных и послушных лошадях. С легкой улыбкой они переговаривались с другимикрасавицами, поленивей, в розовых и белых воздушных летних нарядах, удобно откинувшимисяна спинки сидений ландо».[689]

Риджентс-парк с его украшенными лепниной террасами был задуман Нэшем какдополнение к спроектированной им элегантной Риджент-стрит. К концу 1820-х годов работы небыли завершены, парк открылся для посетителей лишь двадцатью годами позже. Королевскоеботаническое общество приобрело 18 акров (на этом месте теперь находится розарий королевыМарии), на которых появилась большая оранжерея из стекла и металла, способная принять 2000посетителей, сад камней и иные садово-парковые достопримечательности. На севернойоконечности парка располагался зоосад, сохранившийся и поныне. В 1828 году Зоологическоеобщество открыло свои коллекции для публики. По понедельникам входной билет стоил 6пенсов, в остальные дни недели — 1 шиллинг. Несмотря на столь низкие цены, зоопарксчитался модным местом отдыха.[690] Проект был разработан Десимусом Бартоном. В железныхклетках, по утверждению Натаниела Готорна, «животные чувствовали себя вполнекомфортно».[691]

В 1843 году в парке открылся первый в мире серпентарий. Сторож, почему-товообразивший себя заклинателем змей и попробовавший свое умение на кобре, через какое-товремя умер от ее укуса. Здесь можно было увидеть «боа-констриктора, хватавшего утку изаглатывавшего ее», а также носорогов, «гиппопотамов» и даже птичку киви из Новой Зеландии,про которую говорили, что она питается улитками. [692] В 1849 году в саду появился аквариум.Годом позже коллекцию приматов пополнил орангутанг. Здесь имелась аллея, где на жердочках,развешенных между деревьев на высоте человеческого роста, сидели попугаи (которыеоглушительно кричали, завидев посетительницу в шляпке, украшенной перьями), была и параслонов, которых звали Джамбо и Алиса. В 1849 году в зоопарке, где находились 1352 животных,в том числе и «очень редкие, такие как жирафы и гремучие змеи»,[693] побывало 170 000посетителей.

Еще один зоопарк находился близ реки в Суррей-гарденс на Уолворт-роуд. За шиллингздесь можно было не только посмотреть на зверей, но и насладиться красотами прекрасногопарка. Вы могли выбрать время посещения: «в 5 вечера кормили хищников, в 5.30 — пеликанов,в 6.15 начинались концерты, а с наступлением сумерек — демонстрация пиротехники… Поокончании вечерних развлечений посетителей ожидали омнибусы, развозившие посетителей повсему городу».[694] А вот Хрустальному дворцу применения не нашлось. В 1855 году животныхраспродали, и вырученную сумму использовали для строительства большого концертного зала,где однажды перед девятитысячной аудиторией выступил популярный проповедник Сперджен,на протяжении 45 минут распространявшийся о греховности. Зал был уничтожен пожаром, апарк продан в 1877 году под плановую застройку.

Туристы, приехавшие на Всемирную выставку, располагали временем, чтобы посетитьСайон-хаус в Айлворте — загородный особняк герцога Нортумберлендского, где цвеливеликолепные лилии Victoria Regia, и двинуться дальше по реке к Кью-гарденс, превосходившимпо красоте даже сады Сайон-хауса.[695] С 1840 года парк, являвшийся, собственно говоря,Королевским ботаническим садом, перешел под управление Министерства лесного хозяйства. В1841–1856 годах, когда директором был сэр Уильям Хукер, территория парка увеличилась с 15до 250 акров. Здесь росли редкие породы деревьев, в образцовом порядке содержалисьподстриженные лужайки и превосходно подобранные ковровые посадки цветов. Посетитель могсоставить представление о том, как выглядели королевские парки в прошлом веке: Уильяму

Чеймберзу было поручено спроектировать Китайскую пагоду (высотой 163 фута, сохранившуюсяи поныне, хотя на ней уже нет колокольчиков, в которые звонили на каждом этаже), Оранжереюрядом с входными воротами, разные храмы и руины в стиле восемнадцатого века. Очарованныйпосетитель, гуляя по парку, мог время от времени отдохнуть в беседках, построенных длякоролевской семьи (две из них сохранились близ Лайон-гейт и Брентфорд-гейт).

Спроектированный Десимусом Бартоном Грейт-Палм-хаус строился четыре года,строительство началось в 1844 году. Он сохранился до наших дней. Длина его 363 фута, ширина— 100 футов, а высота в высшей точке достигает 62 футов; он сооружен из металла и гнутыхлистов стекла. Бартон также спроектировал Темперейт-хаус, строительство которого былоначато в 1860-м, а завершено только в 1899 году. На церемонии открытия главных ворот паркаприсутствовала королева Виктория. Парк, директором которого был Хукер, впервые открылсядля посетителей в 1840 году; он работал по будним дням с полудня до шести вечера. В 1861 годуздесь было создано искусственное озеро.

* * *

Большинство городских парков и садов можно было найти в бесчисленных путеводителяхпо Лондону, выпущенных к открытию Всемирной выставки. Имелась даже карта на тканиразмером с большой носовой платок, где указывалось не только их местонахождение, но и часыработы.[696] Уайлдовский «Большой глобус» на Лестер-сквер являл собой впечатляющий урокгеографии. Рельефная поверхность земного шара находилась не снаружи, а внутри огромногосооружения, и осмотреть ее можно было, передвигаясь по железным ступенькам и галереям.Были попытки сохранить его, как и Хрустальный дворец в Гайд-парке, но он простоял лишьдесять лет.[697]

Викторианские туристы были поистине неутомимы. Школьный учитель, приехавший в 1858году из Манчестера погостить у своего дяди, внес в список мест для посещения кладбищеКенсал-Грин, «где покоились герцог Суссекский и принцесса София». Вместе с дядей онпересек Вест-Энд, посмотрел собор Св. Павла и рынок Ковент-Гарден, дошел до Лондонскогомоста, где они сели на пароходик, следовавший вниз по течению — «здесь было множествопарусников и пароходов всех размеров». Он мельком взглянул на стоявший в доке брунелевскийпароход «Грейт истерн», быстро обошел Гринвичский госпиталь и Дептфордскую верфь,осмотрел туннель под Темзой — «действительно, превосходное сооружение». Затем посетилТауэр и Королевский монетный двор… «Дядюшка полагал, что за день мы прошли миль 20».После нескольких насыщенных дней осмотра достопримечательностей, в числе которых был имузей восковых фигур мадам Тюссо на Бейкер-стрит (за вход 1 шиллинг и еще 6 пенсов запосещение «Палаты ужасов»), где «звучала очень подходящая музыка» и находиласьдостопамятная копия Марии Антуанетты, которая «лежала и спала, и казалось, что она дышит»,он, возможно, притомился, поскольку предпринял крайний шаг — вымыл ноги и надел чистыеноски, после чего вместе с дядей отправился в зоосад, где в домике для обезьян так плохо пахло,что он не мог там оставаться.[698]

В 1869 году Манби пришел посмотреть на сиамских близнецов, «двух достаточно пожилыхмонголовидных мужчин, седых и морщинистых… При передвижении один тащил за собойдругого… Расстегнутые рубашки позволяли видеть место их соединения (длиной 5 дюймов,толстое, как запястье сильного мужчины)».[699] (Несчастные люди, в наши дни, конечно же,предприняли бы попытку их разделить. Один из близнецов умер раньше, другой же, к счастью,

не намного его пережил.)Если кого интересовал такой новейший вид спорта, как велосипедный, то в королевском

парке в Вулидже в 1869 году выступали две «французские велосипедистки», одетые, какмужчины, в короткие бриджи.[700] Те, кто направлялся в Вестминстерское аббатство, обычноприхватывали с собой перочинный нож. Эмерсон был поражен, обнаружив, что королевскиегробницы «испещрены вырезанными на них надписями. Даже на Коронационном кресле,веками используемом во время коронации королей и королев Англии, мистер Баттер, мистерЛайт и мистер Аббот запечатлели факт своего пребывания, оставив на память вполненедвусмысленную запись на сиденье, вроде: „Я, Баттер, спал в этом кресле“».[701]

Музеи стремились удовлетворять потребность викторианцев в самосовершенствовании.Британский музей был открыт три дня в неделю с 10.00 до 16.00 зимой и с 10.00 до 19.00 летом.Музей Королевского военно-медицинского колледжа демонстрировал все виды уродств каксвоим учащимся, так и «посетителям, которых они приводили». В 1851 году принц-консортоткрыл Музей прикладной геологии. Здание из мрамора находилось на Джермин-стрит (снесенов 1936 году). Ост-Индская компания, которая управляла Индией до 1874 года, открыла музей вСити на Леденхолл-стрит. Он работал по субботам с 11.00 до 15.00. Здесь можно было увидеть«индийских идолов из серебра и золота… и механический органчик — символическую фигуру(тигр, пожирающий человека), сделанную, чтобы развлечь Типу Султана».[702] Можно былопонаблюдать за изготовлением банкнот в Лондонском банке или за работой «обитателей»школы для слепых в Сент-Джордж-филдс. Дамы развлекались, рассматривая витрины исовершая покупки, либо просто прогуливаясь по большим новым универмагам. Их мужьяпредпочитали бывать в «Кристис», у акционистов на Кинг-стрит, либо прицениваться клошадям на аукционе «Таттерсоллз» близ Гайд-парк-корнер. Те, кто был энергичен и не боялсявысоты, могли посетить собор Св. Павла и, заплатив за вход 6 пенсов, подняться по 616 узкимступеням винтовой лестницы — «занятие грязное и несколько утомительное» — на «Галереюшепота», к внутреннему куполу, который, по словам автора популярного путеводителя, «вдиаметре 6 футов 2 дюйма и может вместить 8 человек без всякого для них неудобства». Это,однако, вызывает сомнения.[703]

Самой главной достопримечательностью, конечно же, был Букингемский дворец. «Способдоступа — распоряжение лорда-канцлера, отдаваемое только когда двор был в отъезде». [704] Вовремя Всемирной выставки королева, разумеется, находилась в Лондоне, а так она почти всегдаотсутствовала. Благородно с ее стороны.

Глава 17 Всемирная выставка

Подходящие условия — чартисты — Королевское общество ремесел — место длязастройки — цель Выставки — здание — открытие — билеты — буфеты — туалеты —

экспонаты — статуи — бриллиант «Кохинор» — преступники и революционеры —посетители — Королева — герцог Веллингтонский — железнодорожные экскурсии —

паломница из Пензанса — количество посетителей — день закрытия

Наконец пришло время, когда мы можем перейти к величайшему событию века: Всемирнойпромышленной выставке.[705] Но не сразу. Ей предшествовали планы, обсуждения,напряженность, трения и ссоры. День открытия, 1 мая 1851 года, приближался, а ничего не былоокончательно готово…

1848-й вошел в историю как «год революций», беспрестанно вспыхивавших по всей Европе.В Англии чартисты горячо выступали за социальные реформы, но запланированный имибольшой митинг в Кеннингтоне, южном пригороде Лондона, откуда они собирались пройтимаршем к зданию Парламента, сорвался. Все мосты через Темзу были блокированы. О’Брайен,лидер чартистов, осознав, что его сторонники не могут победить, велел им тихо расходиться.Так они и сделали. Самому О’Брайену было разрешено перевезти петицию через реку в трехкэбах и оставить в Палате общин.

Когда чартистскую петицию, которая, как считалось, была поддержана пятьюмиллионами подписей, тщательно изучили в Парламенте, оказалось, что под ней стоитне более полутора миллионов подписей. Среди них оказалось множество явныхподделок. Имя герцога Веллингтонского повторялось семнадцать раз, а средиизвестных персон, которые были горячими сторонниками «Хартии» — ипродемонстрировали это, подписываясь несколько раз, — оказались королева, принцАльберт… и «Панч»! Зачастую вместо подписей стояли ругательства инепристойности, фразы на сленге или грубые слова. Тем самым все движениеоказалось покрыто позором и превращено в посмешище.[706]

Конфликты с чартистами продолжались и летом, но угроза революции миновала. 1849 годознаменовал начало экономического бума. Англия обладала огромными ресурсами природныхбогатств, таких как уголь и железо, у нее был налажен стабильный импорт хлопка. Благодаряновой молодой королеве была восстановлена популярность монархии, а плодовитостькоролевской четы исключила всякую опасность регентства или даже еще одного восхождения напрестол женщины. Небосклон омрачали всего два маленьких облачка. Первым было то, чтоАльберт, с которым Виктория сочеталась браком в 1840, был — откровенно говоря — всего-навсего иностранцем. Другим, не столь явным, — возрастающая угроза промышленногосоперничества со стороны Америки и европейских государств, в частности, Франции.

Французы, казалось, обладали умением создавать вещи, которые действовали лучше,выглядели лучше, продавались лучше, чем наша продукция, невзирая на то, что она была вполненадежна. Джон Буль был бы рад продемонстрировать солидность своей репутации ипренебрежение к иностранцам. Поэтому в 1754 году было создано Общество поощрения

ремесел, промышленников и торговли. Обычное сокращение названия «Общество ремесел» (в1847 году оно сделалось Королевским) не дает представления о его влиянии в промышленном иторговом мире, в частности, в техническом изобретательстве, которое Общество поддерживалопремиями и соревнованиями. Альберту, более образованному и шире мыслящему, чем егоцарственная супруга, этот modus operandi был знаком — он находил его превосходным, —именно таким образом действовали в Германии. В 1847 году Альберт возглавил Общество.

Именно там и тогда в результате многочисленных дискуссий родилась идея Всемирнойвыставки. Кто бы ни сказал решающее слово, Генри Коул из Королевского общества ремесел илипринц-консорт Альберт, но именно у них родилась инициатива, которая вызвала к жизниВсемирную выставку. В январе 1850 года была утверждена королевская комиссия подпредседательством Альберта, члены ее были тщательно подобраны и представляли любойаспект жизни Британии, кроме, разумеется, жизни трудящихся. Выставка должна былаоткрыться через 17 месяцев.

Она требовала финансовой поддержки. Она требовала здания. Она требовала места. Онатребовала рекламы. Деньги появились в результате энергичного создания фондов, участие в нихАльберта по понятным причинам не афишировалось, чтобы не было разговоров вроде «Что он осебе думает?» Проект здания, разумеется, выбирали на конкурсной основе, но комиссию неудовлетворил ни один из представленных проектов. С небольшим нарушением правил конкурсаи с удивительной скоростью Джозеф Пакстон, управляющий садами герцога Девонширского,создатель великолепной оранжереи в Чатсуорте, представил проект, который был принят. Ногде можно было возвести здание? В Баттерси-филдсе? В Виктория-парке? В Кью? В Гайд-парке? Никак не в Гайд-парке. Нельзя позволить пугать лошадей в Роттен-роу, нарушать покойбогатых обитателей по соседству, уничтожать деревья… Об этом не может быть и речи. Но такили иначе все другие возможные места оказались неподходящими, и выставку решили устроитьв Гайд-парке. В конце концов, здание простоит всего несколько месяцев. Последнеевозражение, что придется рубить деревья, чтобы освободить место для строящегося здания,отпало, когда Пакстон несколько изменил проект, поместив деревья под крышу, словногигантские тепличные растения.[707] Все они остались целы.

Оставалось разрекламировать идею среди широкой публики, от которой зависел успехпроекта в целом. Альберт обладал высокими идеалами и острым политическим умом. В речи врезиденции лорд-мэра Лондона, представляя проект, он сказал: «Никто… из тех, кто обращаетхоть какое-то внимание на особые черты настоящего времени, не усомнится ни на секунду, чтомы живем в период самых чудесных изменений, которые ведут к завершению этой великойэпохи тем, на что указывает вся история, — осуществлением единения человечества».[708]

На практическом уровне Выставка должна была показать миру — или той его части,которая посетит Гайд-парк, — все лучшее в области сырья и технического изобретательства,что, в свою очередь, должно было способствовать улучшению вкуса публики и ее просвещению вобласти техники, в чем Англия очень нуждалась. Подспудной мыслью выставки былопревосходство британских экспонатов, которые — как надеялись — будут свидетельствоватьсами за себя. При этом не было намерения превратить выставку в знаменитую торговуюярмарку. Некоторые участники выставки возражали против запрета торговли, но им пришлосьудовлетвориться проведением опросов, которые могли впоследствии способствовать торговле;цены нигде не проставлялись. В выставке приняли участие более 17 000 экспонентов,предоставив более 100 000 экспонатов. Отбор экспонатов проводился на основе классификации,выделявшей пять разделов: сырье, оборудование, готовые товары, прикладное искусство и то,что не поддавалось классификации, — разное. Четкое деление иногда нарушалось условиямиорганизации и осуществления работ — сумеют ли поднять громоздкое оборудование по

лестнице? — поэтому я сомневаюсь, что посетители всегда чувствовали логику, стоящую за тем,что они видят.[709]

Пресса держала своих читателей в курсе происходящего в Гайд-парке. Интерес был велик, ик досаде подрядчиков были выпущены билеты, позволяющие наблюдать за строительством.Чтобы отбить охоту у тех, кто любовался строительством бесплатно, вокруг стройки возвеливысокий дощатый забор. (Когда строительство подходило к концу, доски использовали дляпола.) Чарльз Пью, почтенный чиновник из Дома правосудия, действовал в общем русле. Вапреле 1851 года, за две недели до официального открытия Выставки, «сделав вид, что идет вконтору» на полтора часа, он «прогулялся вокруг Хрустального дворца… заглядывая во всещели, но не увидел ничего, кроме неразберихи».[710]

По мере того, как май 1851 года приближался, публика была все более заинтригована.Лондонцам было известно применение стекла для теплиц. Оранжереи Лоддиджа в Хакни былизнамениты огромной коллекцией орхидей и пальм, размещенных в стеклянных параболоидах сузкими чугунными ребрами 80 футов в длину, 60 футов в ширину и 40 футов в высоту в самойвысокой точке. К 1830 году пальмы до конца использовали свое жизненное пространство, иПакстона пригласили сконструировать для них новую теплицу из клееного дерева и гнутогостекла. После 1844 года Десимус Бертон использовал чугун и стекло для своего огромногоПалм-хауса в Кью. Стекло было довольно дорогим из-за налога, что заставляло некоторыхдомовладельцев загораживать окна на фасаде, чтобы избежать выплаты налога. В 1845 годуналог был отменен, спрос мгновенно вырос, что, в свою очередь, стимулировало новуюпроизводственную технологию. В 1850-м главные британские производители стекла, братьяЧанс из Бирмингема, имели возможность принять заказ Пакстона на 900 000 квадратных футов,необходимых для его здания, в стеклянных панелях размером 49 на 10 дюймов, весом 16 унцийквадратный фут.

По мере того, как работа двигалась, появлялись новые механизмы и техника. Пакстонразработал систему тележек, двигавшихся по придуманным им же желобкам в крыше, чтопозволяло восьмидесяти рабочим вставлять 18 000 стекол за неделю. [711] Поскольку зданиедолжно было быть, согласно условиям Комиссии, временным, под него не пришлось копатьфундамент, только под основные вертикальные брусья. Все здание было возведено филигранно,наподобие домика из стеклянных карт. Первая партия чугунных колонн была доставлена всентябре 1850 года, и работа закипела. Число занятых на стройке рабочих возросло до 2000человек, а каждое утро рядом со стройкой толпились люди, надеясь, что их тоже возьмут наработу. В какой-то момент была объявлена забастовка, но ее быстро подавили, забастовщиковуволили, а на их место наняли иностранцев. Работать с этой чудовищно гладкой стекляннойконструкцией из бесконечных изготовленных заводским способом модулей было нелегко. Гдезавитки и орнаменты, где керамические затейливые украшения, присущие каждому уважающемусебя зданию, — и, к тому же, изрядно увеличивающие его стоимость? «Хрустальный дворец»,как окрестил его «Панч», был просто инженерным сооружением.

Критики мрачно предрекали, что при первой же грозе стекло разобьется, что под тяжестьюзрителей здание обрушится, поэтому проводились испытания. Как только одна из галерейподнялась на несколько футов над уровнем земли, триста рабочих одновременно принялись изовсех сил бегать, прыгать и передвигаться по ней, но ничего не произошло. Затем по нейпромаршировал отряд солдат, им было приказано сначала бежать, потом маршировать на местев ногу, и опять ничего не произошло. Наконец, по только что сооруженной галерее прокатилиящики, в каждом из которых лежало 36 холостых 68-фунтовых снарядов, и вновь ничего непроизошло.[712] Что же касается гроз, здесь позаботилось небо, послав за два дня до открытия

сильную грозу с градом. Ни одна панель не разбилась. Публика принимала близко к сердцу всепроисходящее с Хрустальным дворцом, люди в омнибусах поворачивали головы и вскакивали смест, чтобы получше разглядеть, в каком состоянии стройка.

Тем временем, экспонаты чудовищно опаздывали, иногда они попадали на экспозициючерез несколько недель после открытия Выставки. Посетители, которые, как им казалось, ужевсе видели, в любой момент могли обнаружить что-то новое. В случае с несколькими русскимиэкспонатами задержка была понятной, она объяснялась неблагоприятной погодой.Американские экспонаты приходилось везти на огромное расстояние без правительственнойподдержки. Некоторые из французских, итальянских и португальских экспонатов задерживалисьиз-за сложности признать их подходящими для выставки. Но оправдать опоздания каких-либобританских экспонатов сложно.[713] Теоретически, экспонаты каждой страны-участницыдемонстрировали уровень ее индустриальных достижений. На практике, однако, трудно былопонять, как, к примеру, коллекция мягких игрушек-лягушек, изображающая бреющихся людей,или котята, сидящие вокруг стола за чаем из Германского таможенного союза, могут датьпредставление о каком-либо аспекте индустриального развития, — хотя я уверена, что сделатьих было очень непросто.

* * *

Накануне открытия королева записывает в дневнике: «Мой бедный Альберт ужасно устал.То и дело нужно решить то один, то другой вопрос, возникают какие-то трудности, и все это мойвозлюбленный воспринимает с величайшим спокойствием и пребывает в хорошемнастроении».[714] Когда в последний момент выяснилось, что не все готово, лорда Гранвилла(второе лицо после Альберта, глава Королевской комиссии) видели со щеткой в руках,энергично сметающего с помоста мусор за полчаса до назначенного времени прибытиякоролевских персон — все семейство собралось посмотреть, как идут дела, что былосовершенно некстати. «Разумеется, еще многое следовало сделать». Но в этот волшебный день, 1мая 1851 года, Виктория превосходит самое себя в дневниковых записях:

Этот день — один из величайших и самых славных в нашей жизни… День, когдамое сердце переполняли чувства… Парк представлял собой прекрасное зрелище, понему двигалась масса людей, проезжали экипажи, проходили войска, совсем как вдень Коронации… День был чудесный, кругом царили суматоха и возбуждение. Вполовине двенадцатого вся процессия двинулась в девяти парадных королевскихкаретах. Вики [одиннадцати лет: старшая дочь Виктории] и Берти [десяти лет,будущий принц Уэльский] ехали в нашей карете, Вики… выглядела очень элегантно,Берти был одет как шотландский горец. Грин-парк и Гайд-парк были заполненытолпами народа, пребывавшего в прекрасном, праздничном настроении… Когда мытронулись в путь, начался небольшой дождик, но прежде чем мы доехали доХрустального дворца, вышло солнце, и лучи его засияли на огромном здании. Взглядсквозь чугунные ворота Трансепта, машущие руки, цветы, тысячи людей, заполнившихгалереи и сиденья, фанфары вызывали ощущение, которое я никогда не забуду.Одобрительные возгласы, аплодисменты, восторг на лицах, громада здания со всемиего украшениями и экспонатами, звуки органа (с 200 инструментами и 600 певцами,которые не были заметны) и мой возлюбленный супруг, создатель этой великой«мирной выставки»… был по-настоящему тронут… После того, как пропели

государственный гимн, Альберт отошел от меня, встал во главе комиссии… и прочелмне доклад, довольно длинный, а я зачитала краткий ответ. После этого архиепископКентерберийский произнес краткую приличествующую случаю молитву, за которойпоследовало хоровое пение «Аллилуйи» Генделя.

Виктория почти ничего не знала о распрях и ожесточенных спорах, таившихся заблистательной видимостью. К тому же, какая-то часть церемонии прошла экспромтом. Китай понеизвестным причинам отказался прислать экспонаты, но некоторое подобие экспозиции былокое-как составлено из пожертвований частных британских собраний. Но когда отзвучал хор, «изтолпы внезапно возник китаец в роскошных одеждах и простерся перед троном. Кто это был,никто не знал». После поспешного совещания, в котором принимала участие и королевская чета,«решили, что лучше всего поместить его между архиепископом Кентерберийским и герцогомВеллингтонским. Занимая это почетное место, он прошелся по всему зданию к удовольствию иизумлению зрителей»[715] — и, несомненно, к собственному, так как был всего-навсегокапитаном китайской джонки, стоявшей на реке на якоре в качестве достопримечательности длятуристов.

Билеты начали продавать за несколько недель до открытия. Если вы собирались прийти навыставку не один раз, имело смысл купить сезонный билет за 3 гинеи. «Чудеса выставкистановятся все более явными при каждом новом посещении», писал человек, который изо всехсил старался разглядеть что-то в щели в заборе.[716] В первые два дня билет стоил 1 фунт, затем,до 24 мая, пять шиллингов, а когда стали пускать простой народ, 1 шиллинг. По воскресеньямвыставка была закрыта. «В субботу с утра и до середины дня она была предоставлена немощными инвалидам, приезжавшим в маленьких экипажах, которых было очень много».[717]

Альберт питал надежду, что «первым впечатлением, которое эта огромное собраниеэкспонатов произведет на зрителя, будет глубокая благодарность Всемогущему за ниспосланныенам благодеяния… а вторым — убеждение, что все они могут быть воплощены в соответствии спомощью, которую мы готовы оказать друг другу; стало быть, только путем мира, любви иготовности помочь, не только между отдельными людьми, но и между народами мира», [718] —предвидение Организации объединенных наций в Гайд-парке. Но взгляды большинства людейбыли более материалистичны. Их первой реакцией было изумление перед простором уходящеговвысь пространства, наполненного экспонатами, производившими потрясающее впечатление.Одним из экспертов, приглашенных из Франции, был Гектор Берлиоз. Он «ухнул», как индеециз племени могикан [sic], в первый раз войдя в здание. «Я издал английское восклицание,которое не было нужды повторять при повторном посещении, и настолько забылся, что притретьем визите произнес французское „sacrebleu“».[719]

Даже Шарлотта Бронте, известная тем, что боялась толпы, приходила на выставку пять раз:«это чудесное, возбуждающее, приводящее в смущение зрелище со смешанным духом дворца иторгового зала».[720] Когда ваш взгляд начинает фокусироваться, вы видите, что колоннывыкрашены вертикальными полосами синего, белого и желтого цвета, контрастирующими скрасными указателями, красными портьерами и красными тентами повсюду. Лето 1851 годабыло жарким, и зрительное впечатление от обилия красного, вероятно, было удушающим.Сделав глубокий вдох, вы начинаете двигаться вперед. Возможно, самым разумным было бывыпить чашку чая или стакан лимонада, пока вы привыкаете к окружающей обстановке.Комиссия не разрешила продажу алкоголя во Дворце, что, принимая во вниманиепредрасположенность британских трудящихся к тому, чтобы напиться, наверное, было мудро.Но то, что предлагали буфеты, вызывало протест. Вот точка зрения посетителя-француза: «Здесь

есть несколько буфетов, полных каких-то ужасных кондитерских изделий и отвратительныхкремов, которые считаются мороженым… есть несколько фонтанчиков фильтрованной воды,снабженные маленькими чашечками для питья…»,[721] если у вас не было желаниявоспользоваться ими, и вы были не против заплатить, продавались минеральные воды илимонад, поставленные господами Швеппс.

Говорили, что большинство экскурсантов прихватывало с собой еду и — алкогольные —напитки, которыми подкреплялись, сидя на подставках экспонатов. Их билеты не предполагалиповторного входа, поэтому они не могли присоединиться к веселым толпам, устраивающимпикники на траве снаружи. Затем вечная проблема; но благодаря коммерческой прозорливостиДжорджа Дженнингса во Дворце были устроены «уборные и умывальни», куда можно былопопасть за пенни. Ими воспользовались более 827 000 человек, не считая бесплатных писсуаровдля мужчин.[722] Мистер Дженнингс в письме в Комиссию предсказывал, что «настанет день,когда отхожие места будут устраивать везде, где собирается много народа». [723] Этиобщественные туалеты — пример того, что многие вещи, без которых жизнь была бы, поменьшей мере, неудобна, мы принимаем как должное и не благодарим за них викторианцев.

Подкрепившись соответствующим образом, идем на выставку. Большинство направлялосьпрямо по центральному проходу к знаменитому хрустальному фонтану, изготовленномубратьями Оуслер из Бирмингема, — высотой 27 футов, весом в 4 тонны, из бледно-розовогостекла, граненого и изогнутого с высочайшим мастерством, — вздымающему воду в воздух,чудесным образом ловящему свет, откуда бы вы на него ни глядели. Фонтан был отличнымместом встречи — его нельзя было не заметить. «Полицейский участок каждый день былзавален потерянными предметами, теряли все, от зонтиков до детей».[724] Куда идти дальше,каждый решал в соответствии с собственным вкусом. Доктор Дионисиус Ларднер, серьезныйученый с особым интересом к железным дорогам, сосредоточился на процессе фотографии иэлектрической телеграфной системе, железнодорожных поездных двигателях и подвижномсоставе, восьмицилиндровой печатной машине «таймс», станках для набивки коленкора,которые обслуживались одним человеком с мальчиком-подручным и производиличетырехцветную набивку в таких количествах, что раньше для такой работы потребовалось бы200 рабочих, а также новыми точными технологиями, которые работали с допустимымотклонением в миллионную часть дюйма.

В книге доктора Ларднера о Выставке, опубликованной после ее закрытия, говорилось опассажирских лайнерах, двигавшихся с помощью пара, «морских пароходах».Трансатлантические перевозки начались в 1836 году, но «явно провалились». В 1851-м СэмюэлКьюнард, канадец, получил годовую субсидию в 145 000 фунтов, чтобы наладить еженедельноетрансатлантическое сообщение с Нью-Йорком со своей флотилией из девяти пароходов. ДокторЛарднер не обратил внимания на прототип аппарата факсимильной связи, [725] но электрическийтелеграфный аппарат вызвал у него восторг. На выставке была представлена уменьшеннаямодель ливерпульских доков с 1600 полностью оснащенными кораблями. Американцы прислалижатку Маккормика и револьвер Кольта, а также швейную машинку — еще не зингеровскую,очень практичный ножной протез, кровать, которая могла уместиться в небольшом чемодане, игроб, устроенный так, что похороны можно было отложить до прибытия едущих издалекародственников.

Может быть, вас больше интересует изобразительное искусство? В соответствии с одним изнепостижимых правил, выработанных Комиссией, на Выставке не могла быть представленаживопись, но скульптура разрешалась, и статуи произвели неизгладимое впечатление. Можно лизабыть статую принца-консорта, одетого греческим пастухом? Один посетитель выставки с

севера страны подробно описал свой визит в Лондон, дополнив его газетными статьями ифотографиями, заботливо вклеенными в красивый томик в кожаном переплете. Ему доставили«большое удовольствие скульптуры, в особенности, задрапированные женские фигуры». [726]

Драпировка была уложена так, что казалась прозрачной, к тому же в Ньюкасле видишь не такмного обнаженных женщин. Он был не единственным, кто получил удовольствие, созерцаяженские статуи. Один американский скульптор прислал очаровательную скульптуру греческойрабыни, обнаженной, если не считать хитроумно расположенной цепи. Интерес, который онавызывала, не имел никакого отношения к ее политической значимости. Витражи размещалисьна верхнем этаже галереи, так чтобы свет мог проходить сквозь панели. Лучше всего их былоразглядывать в ясный день, когда краски были ярче, а галерея не так переполнена народом, какна первом этаже.

Экзотическое великолепие индийской экспозиции было бесподобно: шелка, расшитыедрагоценными металлами и самоцветами, трон, сияющий серебром и золотом, даже паланкинна спине чучела слона.[727] Если вас привлекал Восток, можно было полюбоваться Кохинором,знаменитым бриллиантом, полученным Англией в 1850-м, после англо-сикхских войн 1845–1849 годов и аннексии Пенджаба.[728] Его прежняя владелица, жена шаха Шуджи, когда еепопросили оценить бриллиант, ответила: «Если силач бросит четыре камня, на север, на юг, навосток и на запад, и если все пространство между ними заполнить золотом, то все оно поценности не сравнится с Кохинором».[729] Наверное, ей было жаль расставаться с камнем.Бриллиант был выставлен в отвратительной металлической клетке-сейфе 6 футов в высоту, егоосвещал газовый свет, но он, тем не менее, сверкал не так ярко, как ожидалось. (Позднее егоотдали на переогранку, после чего он украсил королевскую корону.)

Французская часть экспозиции была почти так же великолепна, но более соотносима сбританской промышленностью, использовавшей французский опыт в показе техники. Французызарезервировали себе больше места, чем любой другой иностранный участник, и прекрасноиспользовали его. Роскошные товары, которыми славилась Франция, включая ткани и моднуюодежду, дополняли станки, на которых первые были изготовлены. К этой экспозиции примыкалзал с мебелью и другой, с севрским фарфором, с гобеленами и коврами мануфактур Гобеленов игорода Бовэ.

Посетители комментировали праздничный вид парка. «Серпантин был очень живописен.На нем был небольшой военный корабль, трехмачтовый, весь увешан флагами, матросы все былина реях [наверное, там было тесновато, на таком небольшом корабле], а рядом плавали гребныелодки».[730]

* * *

Существовали опасения, что преступники всего мира съедутся в Гайд-парк и будутсовершать в Лондоне ограбления. И не только преступники, но и политические подстрекатели иреволюционеры. Россия перестала выдавать паспорта. Неаполь попытался помешать тому,чтобы его граждане, посетив Лондон, «попали под вредное влияние революционных доктрин».Король Пруссии Фридрих Вильгельм запретил своему брату, будущему кайзеру, посетить своегокузена в славный для него момент из-за революционеров. Альберт — чем больше я узнаю о нем,тем большее уважение он у меня вызывает, — дал едкий ответ:

Поскольку затронута Англия, я могу только уверить Ваше Величество, что мы

здесь не боимся ни восстаний, ни убийств политических деятелей, что в самом делездесь нашли пристанище многие политические беженцы и, возможно, они входят всговор друг с другом, но в действительности ведут себя мирно, живут в большойбедности и, наверное, пришли к выводу, основанному на собственном опыте, чтоанглийский народ не имеет ничего общего с их взглядами и что Лондон, вероятно,самое неподходящее место в Европе для осуществления их планов.[731]

На всякий случай 200 солдат и 300 полисменов, какое-то число детективов в штатском,нанятых иностранной полицией, патрулировали толпу посетителей, чтобы опознать любогонегодяя. За все время работы выставки было арестовано всего двенадцать карманников.Несколько детективов-иностранцев сочли, что долг призывает их на ипподром, поскольку вХрустальном дворце совершенно нечего делать, или проводили вечера за изучением ночнойжизни в Сохо или на Хеймаркете, но затем решили, что преступления на родине большезаслуживают их внимания, и возвратились домой.

Кто же посещал выставку? Да, конечно, королева. Она обожала мужа и была нескрываемо ипо праву горда признанием, которое он получил. Возможно, ее действительно интересовалипредставленное Америкой оборудование и «очень любопытные изобретения», что не оченьпохоже на правду, но американцы были необычайно довольны ее визитом. Она провела часа два,рассматривая оборудование, что вряд ли сделала бы какая другая викторианская женщина, еслиее дорогой муж не стоит рядом с сосредоточенным видом. Королева, вопреки правилам, сумелакупить множество севрского фарфора, но вряд ли кто упрекнет в этом своего монарха.Неоднократно посещая выставку, она, вероятно, провела там часов 50. Она стала прогуливатьсясреди толпы, что еще больше способствовало популярности королевской семьи. Выставкаоткрывалась в 9 утра, но королева приезжала раньше, а уезжала, когда залы начинализаполняться посетителями. Иногда вместе с ней приезжал Альберт, иногда она появлялась вобычном сопровождении — без большого гвардейского или военного эскорта. Когда посетителиузнавали ее небольшую фигуру, она улыбалась в ответ и весело кивала. Вот и все, что можносказать о мрачных пророчествах прусского короля. Спокойствие королевы кажетсяудивительным, если вспомнить о неоднократных попытках ее убить или причинить ей вред.[732]

Герцог Веллингтонский часто совершал сюда неторопливые прогулки из своего дома наГайд-парк-корнер. Через семь дней после открытия выставки он писал своему другу: «будет ликакая-нибудь польза от этой Выставки, можно спорить, но в одном я убежден: ничто не можетбыть более успешным».[733] Железный Герцог был любимцем публики, его можно сравнитьтолько с Дианой, принцессой Уэльской. Иногда это оборачивалось угрозой для него: впоследний визит герцога поклонники окружили его, другие посетители бросились смотреть, чтопроисходит, и ради безопасности герцога полиции пришлось сопроводить его с выставки.[734]

После того, как кончилась война за снижение цен, и билет до Лондона стал стоить 5шиллингов, железные дороги заполнились экскурсионными поездами со всех концов Англии.Условия в поездах были ужасающие, компании не видели причины предоставлять экскурсантамчто-то лучшее, чем пресловутые вагоны для перевозки скота, открытые любой непогоде, безвсяких удобств. Но это не останавливало желающих посетить Выставку. Томас Кук, поприблизительным подсчетам, привез 150 000 человек посмотреть на Всемирную выставку, в томчисле 3000 учеников воскресных школ. Альберт «настаивал на том, чтобы всех школьниковпосылали посмотреть Стеклянный дворец, что, несомненно, увеличивает толпу и очень мешает,поскольку они ходят вереницами». [735] Виктория отправила на Выставку всех моряков,служивших на королевской яхте. В июне она записала:

мы видели три прихода целиком… из Кента и Суррея (числом 800 человек),идущих вереницей по двое, мужчины в рабочих блузах, со своими женами, которыечудесно выглядят… они записались, чтобы приехать в Лондон посмотреть Выставку,это стоило им всего 2 шиллинга 6 пенсов [она ошибалась, они заплатили всего 1шиллинг 6 пенсов, на остальное дало субсидию местное дворянство]…многочисленные фирмы с Севера прислали своих людей… один производительсельскохозяйственных орудий из Суффолка прислал своих рабочих на двухарендованных кораблях, снабженных койками для спанья, кухней и всяческимиудобствами… они вытащены на берег на верфи в Вестминстере.[736]

Рабочие двух фабрик приехали на нескольких каретах, украшенных флагами и зеленымиветками, запряженных четверкой лошадей.[737] Группы экзотически одетых иностранцевпридавали толпе яркости. Восьмидесятичетырехлетняя рыбачка из-под Пензанса пришлапешком в Лондон посмотреть Выставку. Дорога заняла у нее пять недель, а возвращение домойпугало ее, потому что у нее оставалось всего пять с половиной пенсов. Она поступила весьмамудро, обратившись с просьбой к лорду-мэру города — очевидно, кто-то научил ее, — и он далей соверен.

Пресса, захлебываясь от восторга, сообщала число ежедневных посетителей. Среднее числов период, когда билет стоил 1 шиллинг, равнялось 50 000, но за два дня до закрытия оновозросло до буквально захватывающего дыхание — 109 915 человек. Общее число посетителейВыставки ко дню ее закрытия 11 октября превышало шесть миллионов. К этому времени светлоевремя дня сократилось, а некоторые экспонаты сделались невзрачными. Как мог герр Линдтсохранить свой швейцарский шоколад в превосходном состоянии? Сколько поврежденийпричинила вода? Крыша не была совершенно водонепроницаемой. Вязы, из-за которых былостолько разногласий, пожелтели и начали ронять листья. Пришла пора закрываться. Прекрасныйфонтан Оуслеров выключили, служащий взмахнул красным флажком, зазвонили колокольчики,и публика медленно, но послушно покинула Выставку.

Глава 18 Хрустальный дворец в Сиднеме

Перенесение в Сиднем — подъездные пути — сооружение — цель просветить массы —Архитектурные дворы — алкоголь и работа по воскресеньям — обнаженные статуи —фонтаны Пакстона — вымершие животные — популярные развлечения — музыка —

пожар 1936 года

Рабочие принялись паковать экспонаты, фонтан Оуслеров был аккуратно демонтирован,холодный ветер поднимал ввысь пучки соломы, с вязов опадали листья. Огромное зданиеблестело в октябрьском тумане, в то время как решалась его судьба. Никто не предполагал, чтооно будет постоянным, но что с ним делать теперь? Может быть, все же сохранить длябудущего? Это будет чудесный «зимний сад» для лондонцев или концертный зал, которого нехватало в Лондоне, но акустика была ужасной. Альберт не высказывался за то, чтобы сохранитьздание, поскольку содержание его обошлось бы недешево. Он намеревался весь значительныйдоход — 186 000 фунтов — от Всемирной выставки передать музейному комплексу в ЮжномКенсингтоне, ставшему впоследствии известным как Альбертополис. 29 апреля 1852 годаПалата общин, наконец, распорядилась дворец убрать.

К 17 мая была создана Компания Хрустального дворца, главными держателями акций сталиЛондон, Брайтон и железная дорога Южного побережья. Главой Компании, как и железнойдороги, был Сэмюэл Ланг. Шесть учредителей, включая Пакстона, были связаны с Выставкой вГайд-парке. Публику призывали подписываться на акции, обещая огромные дивиденды,финансирование увеличилось, и Хрустальный дворец был куплен таким, каким он стоял в Гайд-парке, за 70 000 фунтов наличными.[738] Его предстояло возвести заново на 350-акровомпространстве на вершине Сиднемского холма в Норвуде, примерно в шести милях к югу отЛондона. Его великолепное местоположение должно было стать бесплатной рекламой, видимойвсем пассажирам, ехавшим по железной дороге Ланга. И это не могло не сработать.

Предполагалось построить две железнодорожные станции, обслуживающие Лондон,Брайтон и железную дорогу Южного побережья. Станция «Нижний уровень Хрустальногодворца» располагалась у подножия холма, отсюда вы отправлялись в долгую прогулку вверх поколоннаде со стеклянной крышей. Но в жаркий день вид цветущих растений не всегда служилдостаточной наградой за усилия. Другая станция, «Верхний уровень Хрустального дворца», быласвязана с дворцом изысканно украшенной подземной железной дорогой, построеннойкаменщиками-итальянцами. Эта станция была открыта в 1865 году. Пассажиры первого классаехали по ней, как подобает людям их положения, — если хватало вагонов первого класса. Еслиже нет, им приходилось садиться в вагоны второго класса, «открытые со всех сторон. (Вагоныдля овец, вот самое подходящее для них название.)». [739] Или они предпочитали свой экипаж,собственного кучера и так далее. Пассажиры третьего класса ехали в обычных вагонах для скота.Некоторые приезжали в омнибусах, дорога, если все шло гладко, занимала от Паддингтона час счетвертью. От Клапама омнибусы отходили по расписанию каждые десять минут.

Рабочие пришли в Гайд-парк без привычной «чугунной бабы». С удивительным терпениеми ловкостью все здание из «стеклянных карт» было разобрано на фрагменты, запаковано,перевезено через весь Лондон и выгружено на новом месте. Там, где оно стояло, осталсябольшой участок высокой пожухлой травы. Спустя какое-то время парк приобрел прежний вид,

словно там и не было прославившей Альберта Выставки. Перевозка материалов осуществлялась— а как же иначе? — с помощью лошадей. Пара запряженных лошадей втаскивала на Сиднем-хилл двухтонный груз. Мало-помалу 400 тонн стекла и весь чугун, который можно былоиспользовать повторно, более 4000 тонн, переместились на место будущей стройки. Частьстекла разбилась, это было неизбежно, его вернули братьям Чанс, чтобы сделать заново. Темвременем из закрывшихся оранжерей Лоддиджа в Хакни совершал свой путь гораздо болеевпечатляющий груз. Пакстон закупил большую часть содержимого оранжерей, в том числепятидесятилетнюю пальму, весившую вместе с землей, окружавшей корни, 15 тонн идостигавшую высоты трехэтажного дома. Она была погружена на специальную повозку сширокими колесами — при этом остается неясным, не повредил ли пятнадцатитонный грузмостовые, — провезена через Лондон и поднята на Сиднем-хилл запряжкой из 32 лошадей.[740]

Строительство началось в августе 1852 года. Если в Гайд-парке здание было воздвигнуто завосемь месяцев с участием 2260 рабочих, то для возведения нового, постоянного Хрустальногодворца в трудном для строительства месте потребовалось 6400 рабочих, и стройка заняла почтидва года. Это здание было выше, почти вдвое больше по площади, у него была почти вдвоебольшая стеклянная поверхность. Несмотря на свою прозрачность, здание было массивным.Хотя его очень полюбили и продолжали любить в течение всех лет, что оно существовало, егоочертания на фотографиях кажутся мне — хотя вкусы различны — слишком властными,угрожающими. Здание было видно с большого расстояния. «Я видел, как оно сияет, даже зимой,от Уормвуд-Скрабс» (на севере Хаммерсмита).[741]

В нем было три этажа, использовались те же изящные модули, которые так удачно былиприменены в Гайд-парке, но в этот раз было сделано три огромных сводчатых трансепта.Поскольку здание строилось на крутом холме, необходим был мощный фундамент, и вцокольном этаже была устроена не имеющая прецедента система обогрева, состоящая изгорячих труб длиною в 50 миль. (Снова и снова поражаешься энергии и новаторствувикторианцев.) Не все шло гладко. Четыре раза конструкция обрушивалась, произошлосемнадцать несчастных случаев со смертельным исходом. Но к маю 1854 года здание былопочти закончено. С открытием тянуть было нельзя, мог пройти светский сезон, поэтому в июне1854 года шла активная подготовка к открытию, на котором должна была присутствоватькоролевская чета.

Подумали ли они, сдерживая зевоту: «Неужели все снова? Вряд ли это может быть так жехорошо, как волшебная Всемирная выставка Альберта!» История умалчивает. Королева просиласвоего премьер-министра передать устроителям, что ей очень понравилась музыка, «лучшее извсего, что Ее Величеству доводилось слышать». Был ли Альберт столь же доволен, можноусомниться; хор из 1800 певцов, поющих «Аллилуйю» мог бы заставить Генделя перевернуться вгробу. Там присутствовали все сильные мира сего. Диккенс считал, что это «самое большоежульничество, воздвигнутое на многострадальных людских плечах». Рескин, со своей стороны,полагал, что «невозможно переоценить влияние такого учреждения на умы трудящихся — в этиххрустальных стенах пробуждаются стремления, здоровье, интеллект».

* * *

Ведущей идеей нового Хрустального дворца было образование масс путем предоставленияим «Иллюстрированной энциклопедии». С этой целью их ожидал исторический парк, спредысторией на нижнем этаже и путешествием во времени по десяти «АрхитектурнымДворам», в каждом из которых были воссозданы в гипсе в соответствии с новейшими

археологическими данными древние здания и статуи. Вдумчивый последовательный осмотр их всочетании с соответствующим путеводителем давал посетителю возможность охватить всюисторию цивилизации.

Там была реплика Львиного двора в Альгамбре и точная копия изысканного мавританскогосвода, напоминающего сталактитовую пещеру с резными узорчатыми сотами из 5000 отдельныхфрагментов, выполненных из желатина. Помпейский и итальянский дворы поражали яркостьюкрасок. Ассирийский дворец охраняли гигантские крылатые и бородатые фигуры. Египетскийдвор сиял подлинными красками храмов эпохи фараонов, от которых остались лишь крохотныевыцветшие фрагменты. Колонны храма в Карнаке были сделаны намного короче подлинных, чтопозволяло изучить их искусно украшенные капители. Две исполинские фигуры из Абу-Симбелавысотой в 51 фут были воспроизведены в раскрашенном гипсе, они возвышались под сводчатойкрышей трансепта. Греческий двор был заполнен белыми гипсовыми слепками античныхстатуй, изъяны, нанесенные временем оригиналам, делали их для посетителей Сиднема ещеинтереснее. Римский двор был огорожен разноцветным мрамором. Византийский включалкопию монастырской галереи восьмого века из музея в Кельне. Средневековый двор поощрялстрасть викторианцев к готике. Там был также отдельный двор исторической и современнойскульптуры.

Но этот пышный дизайн каким-то образом сочетался с оранжерейными растениямиПакстона, с зоологическими коллекциями, с паноптикумом и с намерением членов правленияполучать деньги. На множестве великолепных иллюстраций видна зелень, свисающая с любоговыступа и растущие всюду пальмовые деревья. Здесь были торговые залы, где продавалось все,от шалей до пианино, от игрушек до мебели. Предприятия Бирмингема и Шеффилдарасполагали собственными «дворами», торговавшими их продукцией. Посетители, жаждущиепросвещения, вдруг оказывались перед манекенами странных людей и коллекцией чучелживотных, вплоть до гиппопотама. Над буфетными столами неясно вырисовывались «фигурыразличных заморских племен, размахивающие копьями в родных джунглях».

В воспоминаниях о детстве одного из посетителей самым ярким оказалось именнопосещение буфета — кто из родителей с самыми лучшими намерениями не приложит усилий,чтобы привить ребенку культуру, основанную на фастфуде?

Именно здесь я в первый раз попробовал мороженое, и оно оказалосьвосхитительно большим. Мороженое, выложенное чередующимися розовыми ибелыми вертикальными полосками, подавали в стаканах. Бутылки содовой воды скруглым дном тоже были новинкой… Кто-то из родителей должен был решить,сколько потратить на ланч, чай или обед, а потом заплатить за все сразу в окошко,получить на все чеки и отдать их официанту, который приносил соответствующуюеду.[742]

А кто из родителей не слышал отчаянной мольбы найти туалет? Поначалу мистерДженнингс, который так старательно оборудовал туалеты в Хрустальном дворце, когда тотнаходился в Гайд-парке, сурово сказал: «в Сиднем идут не затем, чтобы мыть руки», но в итогепобедил здравый смысл, и поставленные мистером Дженнингсом туалеты в Сиднеме приносилидоход в 1000 фунтов в год. [743] В конце концов, после титанической борьбы был разрешеналкоголь. Еще одна битва разгорелась по поводу того, должен ли Хрустальный дворец бытьоткрыт в воскресенье. Поскольку заявленной целью всего предприятия было образование масс,таким людям, как Мейхью, казалось смешным закрывать его по воскресеньям, в единственныйсвободный день, в который могли приходить трудящиеся. Эта битва продолжалась шесть лет.

Еще один кризис был вызван скульптурными изображениями щедро одаренных природоймужчин. Всеобщее внимание переместилось с грудастых греческих рабынь Гайд-парка намужские статуи, на которых не было даже фрагмента цепи. Собрание епископов, в том числе иархиепископ Кентерберийский, и несколько пэров написали в «Таймс» 8 мая 1854 года, меньше,чем за месяц до открытия, утверждая, что такое зрелище уничтожит «природную скромность,одну из опор Добродетели… которую сама Природа поставила на пути Греха». Очевидно,природа не подозревала о побочных эффектах гениталий. Но — что уже было серьезно, — этомогло угрожать доходам Компании Хрустального дворца, потому что «десять человек из тысячив знак протеста отказались посещать Дворец (вместе со своими семьями)». Подобное зрелищемогло быть вполне хорошо для античных греков и римлян, но «мы протестуем против такихобычаев в христианской и протестантской Англии».

Епископы хотели лишь небольших исправлений классических слепков: «удаления частей,которые „в жизни“ должны быть прикрыты, хотя… также хотелось бы, чтобы был использованобычный фиговый листок» — неясно только, после «ампутации» или вызывающий возмущениеорган мог быть просто прикрыт. Это вызвало небольшую панику. Несмотря на отчаянныепоиски гипсовых фиговых листков, 50 статуй в день открытия оставались«неисправленными».[744] Между тем, какая реклама! (Если подумать, у епископов былиоснования для протеста. Женскую анатомию выше талии можно было разглядывать каждыйвечер в опере и во всех общественных зданиях Уайтхолла. Мужчины могли видеть обнаженныхпроституток, но у женщин не было подобной возможности. Респектабельные супруги вступалисупружескую связь одетыми в длинные ночные рубашки. Женщины могли не иметь понятия отом, как выглядит мужской пенис. После того, как они видели — а представшие их взорамзамечательные образчики покоились на изящно вьющихся лобковых волосах, — у них моглипоявиться новые искушения, но впрочем, вряд ли увиденное могло ввести их в грех.

Пакстон создавал в парке водные сооружения, можно сказать, с маниакальным упорством.Пруды, бассейны, озера, резервуары и каскады, водяные храмы и фонтаны требовали гораздобольше воды, чем могла предоставить местная водная компания. Ничуть не обескураженныйПакстон вырыл колодец у подножия холма и накачивал воду в водонапорные башни, которыесконструировал на вершине. Они вышли из строя и были заменены башнями конструкцииБрунеля. Водные сооружения Пакстона становились все более сложными — и более дорогими.Здесь было 11 000 фонтанов, в том числе два многоструйных, равным которых не было вмире, — они выбрасывали воду на высоту до 280 футов. В июне 1856 года Пакстон смогпродемонстрировать свои достижения королеве и тысячам зрителей. Один из современниковпишет:

Колеблясь между искушением посмотреть на фонтаны и на ожидаемое прибытиекоролевы, элегантная толпа не знала, что предпочесть. Колебаниям скоро былположен конец: порыв ветра окропил обреченные шляпки мощным душем брызг,подобным проливному дождю… Те, у кого были с собой зонты, раскрыли их, а тем,кому не посчастливилось, пришлось убегать.[745]

Затем Пакстон оставил управление дворцом, исполненный гордости, но не безбеспокойства, что его расточительность в отношении воды чуть не разорила Компанию.Впоследствии чудесное зрелище, «Великая Система», включалась только четыре-пять раз в год вхорошую погоду, и за это нужно было дополнительно платить. К 1894 году от нее уже мало чтоосталось.

Но можно было посмотреть на «вымерших животных», стоявших в подходящих местах в

парке. Один из игуанодонов достигал 34 футов в длину — в 1853 году двадцать джентльменовзабрались внутрь отливки и устроили там великолепный обед. Все животные были тщательносмоделированы в соответствии с самыми последними захватывающими открытиямипалеонтологии. (Отсутствие других, хорошо нам знакомых динозавров, объясняется тем, что ктому времени они еще не были обнаружены.) Вымершие животные могли показаться неслишком красивыми, но, несомненно, производили впечатление и служили просвещению.

* * *

Казалось бы, все было устроено прекрасно. В первый год, несмотря на епископов, вХрустальном дворце побывало 1 322 000 посетителей, включая 71 000 детей. Но Пакстонисчерпал фонды своими водными сооружениями, денежные поступления от буфетов приносилиодно разочарование, к тому же было много финансовых злоупотреблений. Дирекция стараласьподдерживать высокие идеалы, которые вдохновили на сооружение архитектурных дворов, нострашный пожар 1866 года уничтожил колоссальные фигуры из Абу-Симбела, которые так и небыли восстановлены, и большую часть северного трансепта, включая экспозицию тропическихживотных. Чучело гиппопотама сгорело как «большая сухая колбаса».

Постепенно характер огромного выставочного комплекса из образовательного превращалсяв развлекательный. «Праздник лесного братства» собирал 90 000 участников с луками истрелами в ярко-зеленой одежде, изображавших обитателей Шервудского леса. Устраивалисьзнаменитые садоводческие соревнования и демонстрации роз. Мальчик, который когда-толакомился «восхитительно большим» мороженым, помнит «фотографа-художника, которыйзаставлял вас смотреть, не мигая, около двух минут… потом вы уносили домой свой портрет настеклянной пластинке». (Эта необходимость смотреть, не мигая, из-за большой выдержкиобъясняет мрачное или озабоченное выражение лиц на ранних фотографиях.) Но прекраснаяпамять этого человека не сохранила никаких «образовательных» зрелищ.

Рассказ другого посетителя впечатляет еще менее: «первое, что обращало на себя внимание,было множество готтентотов и тому подобных [sic]». Его компания разыскала место, чтобысесть и отдохнуть «перед органом… безобразным, незаконченным инструментом», потомотправилась смотреть модели кораблей, китайской военной джонки, катера лорда-мэра, затемшуточное представление Панча и Джуди, фокусы и «множество других вещей, про которые мнене хочется писать, у меня нет настроения» — такова участь многих путевых дневников. [746]

Манби, этот необыкновенный человек, который вращался в самых фешенебельныхартистических кругах, когда не ухаживал за служанками, летом 1861 года посетил Хрустальныйдворец и обнаружил там «большую группу, образовавшую круг для „поцелуев в кругу“ —женщины, по большей части, были продавщицы и служанки».[747]

Известный канатоходец Блондин в то лето приковал к себе взоры около двух миллионовзрителей, прыгая, садясь, кувыркаясь, притворяясь, что падает, на канате, протянутом по длинецентрального трансепта, и даже жаря омлет на плите, которую носил за спиной. (Несомненно,это была одна из Волшебных печей Сойера, такая компактная, что ею можно было пользоватьсяв вагоне поезда.) Мисс Лиона Дейр в трико с блестками, держась зубами за трапецию,поднималась в воздух на воздушном шаре синьора Эдуардо Спелтерини. «Огромный воздушныйшар мистера Грина, „Континент“, совершивший десятки подъемов, стоял, наполненныйвоздухом, в северном нефе… Однажды летним вечером над Сент-Джеймским парком пролеталкакой-то блестящий воздушный шар, приветствуемый дружными криками… Воздушные шарычасто поднимались ввысь от Хрустального дворца или из какого-нибудь парка с

аттракционами».[748]

Генри Кроксуэлл, официальный аэронавт Хрустального дворца, поднимал пассажиров навысоту 2000 футов на своем воздушном шаре, наполненном газом с сиднемского газового завода.Он брал 5 фунтов за подъем на более позднем «Гигантском воздушном шаре», имевшем 80 футовв высоту и 50 футов в диаметре. Известный ученый, с которым они вместе изучали погоду,описывает этот опыт:

На высоте одной мили мощный шум Лондона слышался отчетливо, напоминаяшум моря… На высоте трех или четырех миль… Лондон и его пригороды напоминалиплан, местность выглядела, как карта… извивы Темзы были четко различимы.Железнодорожные поезда ползли, словно гусеницы. Корабли… казалисьигрушечными.[749]

Бродячий зверинец Уомбуэлла приезжал в 1864 году. В 1865-м Чарльз Брок убедилКомпанию разрешить соревнования производителей фейерверков, которое он же и выиграл.После этого великолепными фейерверками, сделанными на его семейной фирме, можно былолюбоваться каждый четверг. Двадцать тысяч человек заплатили деньги, чтобы увидеть первыйфейерверк, но, по большей части, их наблюдали из окна собственной спальни, если, конечно,дом стоял в подходящем месте.

Устроителей музыкальных выступлений не пугали акустические изъяны этого огромногопространства, заключенного в металл и стекло. Правление, вдохновленное восторгомкоролевской пары при хоровом пении на церемонии открытия, устраивало концерты духовной иклассической музыки. (Не забывайте, тогда еще не существовало Альберт-холла.) Альберт,наверняка, наслаждался шиллеровским и мендельсоновским фестивалями 1859 и 1860 годов,проходившими на открытом воздухе с факельными шествиями. Приезжие медные духовые ивоенные оркестры давали регулярные концерты, а городской оркестр выступал с ежедневнымиконцертами популярной музыки и концертами классической музыки по субботам. Генделевскиефестивали в 1857, 1858 и 1859 годах и далее раз в три года, пользовались огромнойпопулярностью. Хоры из 2500 голосов были хорошо слышны, но как можно было в такомогромном помещении услышать лучшие рулады солиста или солистки? Число певцов, возросшеедо 3600 (к 1889 году было уже 4000 певцов и 4441 музыканта) не вполне решало дело.[750]

Никакой рояль не мог преодолеть эти огромные расстояния, необходим был орган, и он, весом в20 тонн, появился в 1857 году.

Хотя эти «гигантские» концерты могут сейчас казаться нелепыми, на них были впервыеисполнены многие произведения, например, все симфонии Шуберта. Хрустальный дворец былцентром музыкальной культуры и оставался активной частью лондонской жизни до самой своейгибели в результате пожара в 1936 году. Сейчас он почти полностью изгладился из людскойпамяти. Никто, кроме историков, не знает об Архитектурных дворах. Никаким эхом неотзывается чудесная «Великая Система» Пакстона. Если задать вопрос обычному прохожему,что он знает о Хрустальном дворце, он ответит, с каким счетом выиграл последний матчфутбольный клуб с тем же названием — «Кристал-Палас».

Глава 19 Образование

Школы для бедных — Куинтин Хогг — Союз школ для бедных — школы в работных домах— англиканские и диссидентские школы — система старост — практиканты — МэттьюАрнольд — педагогические институты — еврейская бесплатная школа — масонские школы— обучение ремеслу — школа лондонского Сити — публичные школы — вечерние занятия— Политехнический институт — образование девочек — Библиотека Мьюди с выдачей

книг на дом — лондонская библиотека — Лондонский университет

По мнению добропорядочных граждан, образование должно было стать панацеей отлондонских бедствий. Посещение Хрустального дворца могло прибавить — или не прибавить —рабочему сведений по истории человечества, но существовали и другие способы превратитьтрудящихся в хорошо информированных и благонравных граждан. Самое главное было начатьсмолоду.

Школы для бедных — одно из наименее известных достижений викторианской эпохи.Оборванных детей, полуголых и кишащих паразитами, одевали и кормили, обучали ихэлементарным школьным навыкам, не говоря о трех обязательных предметах и религии, вместотого, чтобы оставить их мучиться в трущобах. Школы для бедных подвергались критике, и,действительно, нам их религиозный характер не вполне близок; но вместо того, чтобы смотретьс нашей точки зрения, следует учесть обстановку до их появления. У детей бедняков не быловозможности научиться чему-нибудь, кроме как нищенствовать и совершать преступления.Никто не заботился о благополучии этих детей, кроме пугающих надзирателей работных домов.Полиция была против того, чтобы давать им образование: «мы учим воров тащить самыедорогие вещи».[751]

Некоторые из учителей были обычными людьми, делавшими все, что в их силах, с помощьюподручных средств. Первым был Роберт Рейкс в Глостере, открывший в 1783 году воскреснуюшколу с целью дать бедным детям начальное религиозное образование и выучить их читать,чтобы они могли пользоваться Библией. Джон Паундс, портсмутский сапожник, приглашалбедных детей играть со своим племянником-калекой и к 1818 году выучил читать тридцать илисорок из них. Куинтин Хогг, бывший студент Итона, четырнадцатый ребенок и седьмой сын сэраДжеймса Хогга, был отдан в обучение городскому торговцу чаем и спокойно жил дома наКарлтон-гарденс:

Первой моей попыткой было предложить двум метельщикам улиц, которых янашел на Трафальгар-сквер, выучить их читать. В то время набережной Темзы еще несуществовало, и арки Адельфи были доступны и для прилива, и для улицы. С пустойпивной бутылкой в качестве подсвечника, сальной свечой… и несколькими Библиямив качестве книг для чтения… мы некоторое время были погружены в чтение, как вдругя заметил мерцающий свет. «Полиция», — крикнул один из мальчиков на жаргоне-перевертыше кокни, задул свечу и удрал вместе со своим приятелем.

Хогг убедил полицейских, что он не злодей, и решил добавить жаргон-перевертыш кокни кгреческому и латыни, усвоенным в Итоне. Он не понаслышке узнал, как живут бедняки,

переодевшись чистильщиком сапог и находя ночлег, где удавалось. В 1863 году, когда ему быловосемнадцать, он снял комнату в Оф-Эли (отходящей от Вильерс-стрит; существовало несколькоулиц, названных в честь предыдущего владельца этого места, Джорджа Вильерса, герцогаБекингемского, из которых Оф-Эли была самой маленькой) и устроил школу для бедных,которой руководила учительница. Он сидел у себя в уютном доме на Карлтон-гарденс, когда изшколы в Оф-Эли раздались отчаянные призывы. Когда он пришел туда, то

увидел, что вся школа в волнении, газовая аппаратура выломана и используетсямальчиками в качестве дубинок против полисменов, а остальные швыряют вполисменов грифельными досками… Я встревожился судьбой учительницы идвинулся в темную комнату, крикнув мальчикам, чтобы они немедленно прекратилидраку и замолчали. К моему изумлению, мятеж тут же прекратился.

С этих пор он сам контролировал школу. Каждый вечер в течение двух уроков, по полторачаса каждый, он обучал одновременно два класса по тридцать мальчиков, сидя на спинкескамьи. Те, кто сидел перед ним, учились читать, другие, когда он поворачивался, училисьписать или считать, и он полагал, что ученики внимают его десятиминутным религиознымпроповедям в конце каждого урока. Он заручился поддержкой нескольких своих друзей поИтону и коллег по работе. За три года школа разрослась до двух классных комнат и отдельного«ночлежного дома» для бездомных детей.

Систему Хогга можно характеризовать как «практическую». Он поддерживал дисциплинуитонскими методами. Собственноручно брил головы вшивых мальчиков и отмывал их с головыдо ног. (Он делал больше, чем миссионеры лондонского Сити, которые прогоняли детей, еслиони «буквально кишели паразитами».[752]) У некоторых мальчиков совсем не было одежды.Пятеро пришли в школу, завернутые лишь в материнские шали. Тем больше их заслуга, каковыбы ни были их мотивы. Какая-то одежда и еда и не нужно оплачивать счета за газ дляосвещения.

Одна из сестер Хогга взялась вести класс для девочек и женщин. Девочки были такими женеобузданными, как и мальчики, — они входили в комнату «колесом», иногда за ними по пятамшла полиция.[753] Леди Фредерик Кавендиш столкнулась с тем же, пытаясь обучать классдевочек в воскресной школе при церковном приходе Сент-Мартин-ин-де-Филдс. «Я была сбитас толку безразличием и болтливостью моих бледненьких девиц-кокни… шум стоял ужасный,меня не было слышно, так что начало можно назвать неудачным». Она совершила еще попытку,и ее «довели до белого каления восемь буйных оборванцев-мальчиков».[754]

Многие учителя были принявшими постриг христианами, работавшими для церковныхорганизаций, таких как Миссия лондонского Сити (основанная в 1835-м). Самая большая школаМиссии была открыта в 1846 году и находилась на площади Кларкенуэлл-Грин. К 1850 году тамбыла бесплатная дневная школа, которую ежедневно посещали 160 человек, вечерняя школа, вкоторой училось около 100 человек, школа для маленьких детей, где ежедневно присутствовали60 детей, и воскресная школа, которую посещали около 155 человек. [755] Некоторые школынаходились в опасных преступных районах, как, например, школа, в Спитлфилдсе, открытая в1853-м, ее посещали 350 детей в возрасте от четырех до пятнадцати лет. [756] Некоторые школыпревратились в довольно большие учреждения. В одной из школ Вест-Энда насчитывалось до400 учащихся, каждый из которых ежедневно получал обед[757].

Государство не преследовало иных целей, кроме «производственного обучения», обычнопортновскому ремеслу или сапожному делу для мальчиков; с этой целью выделялась небольшая

субсидия для нескольких школ. Но всегда ли такое обучение было хорошо? Невозможно было вусловиях школы для бедных обучить мальчика до высокого уровня мастера-портного. Если дажеон выучивался настолько, что мог кое-как прожить на заработок, ему переходили дорогу лучшевыученные подмастерья. Девочек учили шить и вязать, что кажется слишком узкой сферойобучения; возможно, девочек могли научить этому и дома? Нет, это было достижением школы.Невозможно представить себе жизнь на самом дне, там, откуда школа черпала пополнение.Матери этих детей не умели шить и вязать, потому что, в свое время, их никто этому не научил.Поэтому изображения детей, одетых в остатки поношенной, рваной одежды, вовсе не вольностьхудожника. Одежду можно было бы сохранить, если вовремя зашить и заштопать, — но никтоэтого не делал. Бедняки не умели этого, если только им кто-нибудь не показал.[758]

Многие дети высоко ценили возможность посещать школу для бедных, не меньше, чем мыценим выигрыш в лотерею. Одна девочка начала зарабатывать себе на жизнь с десяти лет вкачестве няни для ребенка, ей платили 1 шиллинг 6 пенсов в неделю «со своим чаем», онаработала по двенадцать часов в день — но дважды в неделю она уходила на час раньше и шла вшколу для бедных.[759] Мальчик, который зарабатывал на жизнь тем, что продавал птичьи гнезда,говорил Мейхью: «Я хожу в школу для бедных три раза в неделю, если удается… Я хотел бынаучиться читать». [760] Жизнь детей не была сплошь мрачной. Ипполит Тэн встретил пастора,«который имел обыкновение брать группы детей из школ для бедных на целый день за город.Однажды он взял с собой 2000 детей… эта прогулка обошлась примерно в 100 фунтов,собранных добровольно по подписке».[761] Бывший ученик вспоминает, что «большинствомальчиков было ворами… после того, как мы в девять вечера уходили из школы, некоторые издурных мальчиков шли воровать… учитель был очень добр к нам. Нам устраивали чаепития,показывали волшебный фонарь, чтобы мы сидели тихо…».[762] Иногда бывали уроки пения ирисования и «истории о путешествиях».[763]

В 1844 году девятнадцать школ для бедных объединились в Союз школ для бедных,президентом которого стал лорд Шафтсбери. Это придало движению больший вес и привлеклообщественность и фонды. В первый год существования Союз создал список детей, которымисобирался заниматься:

1. Дети осужденных, сосланных на каторгу.2. Дети осужденных, сидящих в тюрьме в Англии.3. Дети воров, не находящиеся под опекой.4. Дети попрошаек и бродяг.5. Дети никчемных и пьющих родителей.6. Пасынки и падчерицы, которые из-за пренебрежения и жестокого отношения

зачастую начинают бродяжничать.7. Дети тех, кто подходит для работного дома, но живет полукриминальной

жизнью.8. Дети достойных родителей, слишком бедных, чтобы платить за школу или

одежду детей, что делает невозможным посещение обычной школы.9. Сироты, одинокие дети и сбежавшие из дома, живущие за счет подаяния и

воровства.10. Подростки из работного дома, оставившие его и ставшие бродягами.11. Подростки, занимающиеся уличной торговлей, помощники конюхов и

чернорабочих, у которых нет другой возможности выучиться.12. Девочки-лоточницы, работающие на жестоких и никчемных родителей.

13. Дети бедных католиков, которые не возражают, чтобы их дети читали Библию.

Список похож на какие-то конкурсные требования; но, скорее всего, на практике любогоребенка, попадавшего в школу для бедных и имевшего желание учиться, встречали радушно. К1861 году существовало 150 дневных школ, включенных в Союз, где училось около 20 000 детейи бесплатно преподавали 2000 учителей, [764] а также 207 воскресных школ, где обучалось еще25 000 детей. Почти в каждой школе, начиная с 1849 года, существовал «пенни-сейвинг-банк»,сберкасса для мелких вкладов — еще одно нововведение.[765] К 1869 году в Союзе было 195школ. Это был расцвет движения, которое распалось после Образовательного акта 1870 года,учреждавшего финансируемые государством пансионы. Один из современников говорит: «вАнглии было бесплатное школьное обучение для всех, кто этого хотел». [766] Религиозноеобучение, лежавшее в основе образования в школе для бедных, могло бы само послужитьобразцом единения ряда вероисповеданий; англикане и диссентеры объединились, чтобыпоследовать «великому стремлению в груди каждого человека, давнему желанию доброты отнашего ближнего и радости обнаружить его».[767] Немногим из этих детей доводилось частосталкиваться с добротой.

Действительным достижением этого движения за тридцать лет было не обучение кое-какчитать, не религиозные знания и не производственное обучение. Это было превращениенемогущих работать юных дикарей в благонравных молодых людей с элементарнымисоциальными навыками, самоуважением и возможностью покинуть единственный мир, которыйбыл им знаком, мир преступления и бедности.

В работных домах давали какое-то образование несчастным детям, которым не удалосьускользнуть от бидлов. «Если учитель не живет в работном доме и не получает там довольствия,попечители должны платить учителю 15 фунтов… [Учитель, живущий в работном доме] должениметь соответствующие прилично обставленные комнаты [и] довольствие, такое же… какимснабжают надзирателя работного дома». Если инспектор обнаруживает, что в школе работногодома нет «необходимых книг и оборудования, попечители должны его предоставить». [768] Этозвучит как совет, который невозможно выполнить; некоторые школы в работных домах никогдане достигали стандартов, которых требовал Мэттью Арнольд в качестве одного из инспекторовшкол Ее Величества. Некоторые работные дома отдавали детей школьного возраста в Школуцентрального района Лондона для бедных детей в Хануэлле, известную как «Гигантская школа»из-за своих размеров — там была 1000 приходящих учеников. Тем, у кого были «усердие,умение, навыки и добрый нрав», могли там учиться пять лет в качестве практикантов.[769]

Выше школ для бедных по финансовому и социальному уровню стояли школы, руководимыеОбществом народных школ и Обществом британских и зарубежных школ. Общество народныхшкол было англиканским. В народных школах дети получали большую порцию религии, чем вшколах для бедных, они должны были знать литургию и катехизис. Общество британских школбыло диссидентским, по большей части, веслианским, и его школы учили «полезному знанию» иосновам христианства.

Любопытно, что все общества одновременно стали применять «систему старост», когдаучитель обучал чему-то избранных учеников («старост»), которые затем передавали ее дальше,каждый группе учеников, которые, в свою очередь… Джон Ланкастер, учредивший Обществобританских школ, руководил школой в Бороу, Саутуорк, обучая 1000 детей с помощью 60–70старост. Возможно, на бумаге это казалось осуществимым, к тому же, безусловно, было дешево,но такие «отрывочные» уроки продолжались только пятнадцать минут, и вероятность«испорченного телефона» была огромной.[770] Система старост, или «ланкастерская» система, в

1846 году была заменена соответствующим образом обученными учениками-практикантами.Ими становились самые способные из учеников класса, но иногда им было не больше восьмилет.

Начиная с 1852 года во всех начальных школах, включая школы в работных домах и частныешколы, проводилась ежегодная проверка, которую осуществляли назначаемые правительствоминспекторы. Народные школы, принадлежавшие англиканской церкви, инспектировалисьпосвященным в духовный сан лицом. Все остальные школы, включая еврейские и веслианские,инспектировались мирянином, таким как Мэттью Арнольд, чьи ежегодные докладыпредставляют собой захватывающее чтение.[771]

Веслианцы брали с каждого ребенка от 2 до 8 пенсов в неделю, что означает, что ихученики происходили не из бедняков, а из нижнего слоя среднего класса. Арнольд частосетовал: «Нет других детей, которым бы так потакали, которых растили бы, по большей части,без всякой дисциплины, то есть без привычки к уважению, точному повиновению исамоконтролю, как дети из нижнего слоя среднего класса». Он настаивал, чтобы «в школахдекоративное рукоделие было запрещено» и заменено простым шитьем, которому родители невыучили своих дочерей. Система учеников-практикантов, которая во многом была лучшесистемы старост, охватывала преимущественно девочек, поскольку «сфера их использованиягораздо уже, чем у мальчиков, которые могут много зарабатывать и зарабатывают с ранних лет,так что родители не разрешают им становиться учениками-практикантами из-за теперешнихразмеров их заработка». Арнольд сожалел о недостаточном изучении норм грамматики исинтаксиса и настаивал на том, чтобы стихи и отрывки прозы заучивались наизусть. Книги длячтения «должны пробуждать… у учеников подлинную любовь к чтению» — в отличие отерунды, которая им дается, включая такие полезные «перлы», как «крокодил — живородящееживотное» и, в качестве поэзии тошнотворное стихотворение об Англии:

Ее мужи отважны,А женщины — бесстрашны.Ради ее спасеньяЯ с радостью умру…

(перевод Г. Шульги)

(Бедный Арнольд, ему приходилось читать эту чепуху, тянувшуюся еще три четверостишия,а ведь вместо нее дети могли бы заучивать его собственные превосходные стихи.) Он цитируетдва письма, написанных детьми, одно — ребенком из публичной начальной школы —прелестное, простое и грамматически правильное, и другое, от мальчика из частной школы длядетей среднего класса, весьма напыщенное: «…и время бежало быстро, поскольку моинерешительные прощальные шаги раздавались уже за порогом того дома, благосклонность инежность которого к своей временной утрате учили меня ценить его все больше и больше…».Арнольд подвергал критике экзаменационную систему. Ребенок мог сдать экзамен, выучивнаизусть книгу и все же не выучившись читать. «Ребенок, никогда не слышавший о Париже илиЭдинбурге, будет рассказывать вам о размерах Англии в длину и в ширину, пока язык не устанет.Я знаю класс, в котором могут изложить историю Англии… начиная с высадки римлян доправления короля Эгберта… но только один из них слышал о битве при Ватерлоо».

Педагогическим институтом, учрежденным Обществом британских школ в Саутуорке,Арнольд был доволен. «Отличительная черта этого заведения, как мне кажется, это дух

активного внимания». Но он возвращается к своему коньку в образовании женщин:«Учительницы вынуждены тратить время в прачечной, пекарне и т. п. …в этом среднем класседевушки вырастают с достойным сожаления отсутствием знаний… по домоводству, но не техзнаний, за которыми родители посылают их в школу…». К 1861 году там была «действительно,прекрасная» прачечная. Он пришел в восторг, когда принимал ее. И «кухня для занятий, ужеоборудованная, но еще не действующая». К тому времени там были два института, для учителейи для учительниц. К 1870 году у мужчин был гимнастический зал, а женщины должны былидовольствоваться ритмической гимнастикой.

В 1843 году Общество народных школ открыло педагогический институт в Баттерси.Программа была устрашающей. Учителя вставали в 5 утра, работали в саду с 6 до 7 и до завтрака,который был в 8, в течение часа занимались такими предметами, как история церкви. Затем ихвремя делилось, по полчаса, между музыкой, механикой, Священным писанием, устным счетом,химией, математической географией (?), геометрией, декламацией, алгеброй, грамматикой,каллиграфией и рисованием, с сорокапятиминутным перерывом на обед в середине дня и такимже перерывом на ужин. После часовой молитвы они ложились спать в 10. Суббота являла собойприятную перемену: две контрольные работы, каждая на полтора часа, и час «работы похозяйству». Средний возраст студентов был двадцать два года, и они обычно обучались втечение двадцати одного месяца. Наверное, из всех двадцатидвухлетних жителей Англии онибыли самыми образованными.[772]

* * *

Вполне возможно читать описания викторианской жизни и не подозревать о существованиизамечательных школ, учрежденных евреями и франкмасонами. Еврейская бесплатная школа,обычно известная как JFS (Бесплатная еврейская школа), открылась в 1817 году околоПеттикоут-лейн в Ист-Энде. [773] Несмотря на название, она стоила ученику 1 пенс в неделю, норебенка, который не мог принести пенни, никто не отправлял домой. К 1822 году онапредлагала «религиозное, нравственное и практическое образование» 600 мальчикам и 300девочкам. Младших детей учили писать и считать на подносах с песком, разглаженным утюгом,на которых они выводили буквы и цифры пальцами. Только овладев этими навыками, онипереходили к грифельной доске.

Образование девочек велось с уклоном в домоводство. Мэттью Арнольд, который каждыйгод инспектировал эту школу, был высокого мнения о Мозесе Энджеле, возглавлявшем с 1842 по1897 год. Должно быть, у них было много общего. Точка зрения Энджела состояла в том, что«любая молодая женщина только выиграет от умения штопать, мыть, чистить, полировать иготовить. Ни одну леди не посрамит, если она сумеет понять, когда подобная работа выполненахорошо». У девочек была возможность заниматься тем, что составляло «пунктик» Арнолда, аименно, «декоративным рукоделием», но при этом их учили вязать, шить простые вещи иодежду для себя.

Энджел был удивительным человеком. Он был одаренным учеником Юниверсити-Колледж-Скул, его будущее казалось гарантированным, но в 1839 году его отца Эмманнуэла,известного как «Денежный Мозес», и сестру Эллис обвинили в заговоре с двумя другимилюдьми с целью украсть золото ценой в 4600 фунтов. Всех четверых судили в Олд-Бейли ипризнали виновными, процесс был сенсационным. Эллис была приговорена к четырем месяцамкаторжных работ, а отец отправлен на четырнадцать лет в Австралию, где он умер вскоре послеприбытия, в 1841 году. Примерно в то же время Энджел, которому исполнилось 22 года, был

принят на работу в и одновременно стал английским редактором только что созданной газеты«Джуиш Кроникл». Вскоре он становится главой школы с жалованьем 140 фунтов в год —неплохая сумма для школьного учителя в то время.

Энджел был сторонником строгой дисциплины, заставлял учителей и учеников приходитьминута в минуту, но наказание, как правило, ограничивалось выговором. Учителям дозволялось«слегка стукнуть, но не пороть». Он тщательно вел журнал, в который ежедневно записывалсобытия из жизни школы:

В 5 часов мать Шваба из 6 класса устроила скандал из-за того, что ее сын былоставлен после уроков. Поскольку она не унималась, я приказал привратнику вывестиее из здания. Он пытался сделать это, но она набросилась на него и укусила так, чтообильно пошла кровь, и употребляла скверные слова, адресованные ему и мне. В концеконцов, я отпустил мальчика и велел ей больше не присылать его в эту школу. Онакакое-то время продолжала ругаться и сквернословить, и к ней присоединилась еедочь, тоже очень несдержанная.

Мозес Энджел обладал феноменально широкими знаниями и мощным педагогическим илидерским даром. Он обучал школьников разных классов целому ряду предметов, в том числе,чтению, письму, грамматике, географии, истории Англии с самого раннего периода донастоящего времени, частично греческой и римской истории, арифметике, включая «извлечениеквадратного корня», алгебре и химии, а также лично обучал практикантов идишу, латинскому,французскому языкам и литературе после целого дня преподавания. Возможно, иногда он былнесколько нетерпим. В своем докладе Избранному парламентскому комитету он характеризуетучителей воскресных школ как «узких, нетерпимых сектантов, неспособных постичь товселенское милосердие и сочувствие, которыми проникнута любая подлинная религия,поскольку они умышленно слепы к любому нравственному совершенству за пределами ихсобственного вероисповедания». Его учеников учили иудаизму с «вселенским милосердием».

Он придавал большое значение наградам и импровизированным пикникам. Однажды вавгусте 1845 года он взял самых достойных мальчиков в Британский музей, затем отвел их черезреку в Суррейский зоологический сад и устроил для всех пикник на краю дороги, которая в тедни не была такой грязной. Дети и их бородатый почтенный директор, сидящие на траве удороги за совместной трапезой — наверное, это было удивительное зрелище. В 1847 году вшколе училось 419 мальчиков и 276 девочек. К 1853-му число девочек возросло до 500. С 1850года была самым большим учебным заведением в Соединенном Королевстве. К 1870-му в нейбыло 2400 учеников, наверное, она была самой большой школой в мире, и ее не моглиигнорировать (и не игнорировали) не евреи. Она до сих пор процветает как смешанная единаясредняя школа в Харроу для детей ортодоксов-иудеев, в ней учится 1500 учеников в возрасте отодиннадцати до восемнадцати лет.

Если ваш отец был франкмасоном, переживающим тяжелые времена, а вам как разисполнилось восемь лет, вы могли обратиться к франкмасонам за помощью в оплате школьногообучения.[774] Масонская благотворительная школа для девочек была основана в 1788 году.Начиная с 1850-го она находилась в Уандсворте, который тогда был «открытой местностью,обильно снабжавшейся водой… куда легко было попасть по железной дороге [неподалеку отжелезнодорожной станции Клапам] или по шоссе». Школьная форма состояла из длинногосинего саржевого платья зимой и летом — вероятно, оно линяло, — белого фартука и чепца соборками, соломенного капора и плаща для тех редких случаев, когда девочка покидалашкольное помещение. У каждой девочки было по четыре смены одежды и ботинки с патенами

(железные платформы под ботинки, чтобы предохранить их от изнашивания, и чтобы не даватьдлинной юбке волочиться по грязи). Когда девочки вырастали, их платья передавалисьмладшим, и каждая девочка должна была как следует чинить свое платье.

Родительские визиты не приветствовались. Каникул не существовало до 1853 года, когдадевочкам вдруг предоставили шестинедельные каникулы, распределенные на зиму и лето, чтоиногда бывало довольно затруднительно для нищих родителей, — как в теперешних долгихшкольных каникулах для родителей есть и положительные, и отрицательные стороны. У школыбыл небольшой доход от «простого шитья» — изготовления рубашек и женских сорочек от 2шиллингов 3 пенсов до 3 шиллингов — но в 1856 году власти сочли, что это сбивает ценубелошвейкам, которые зарабатывали себе на жизнь шитьем, и эти работы прекратились. Едабыла для того времени очень хорошей — каждый день на обед давали мясо и овощи, — но кромеэтого девочки получали на завтрак только хлеб с маслом и чай.

Они ходили в церковь два раза по воскресеньям, в Страстную пятницу, на Рождество и вгодовщину основания школы и должны были знать катехизис и ежедневную краткую молитву вобедню: не такое уж бремя по тем временам. Наряду с «обязанностями по дому» девочек училичтению, письму, арифметике, шитью, а с 1858 года еще и французскому, рисованию и музыке(игре на пианино), что было востребованными навыками для работы гувернантки. Нормыобучения были высоки: в 1868 году школа послала шесть кандидаток в Кембридж, в школу приколледже, и все они прошли экзамены.

Королевское масонское учебное заведение для мальчиков было основано на десять летпозже, чем школа для девочек. Сначала мальчиков отдавали в школы поблизости от дома, но в1857 году для них была построена школа в Вуд-Грин. К 1865 году в ней учились 100 мальчиков,преподавали всего два учителя. Там изучали греческий, латинский, французский, немецкий,математику, историю и географию. Занятия начинались в 6 утра, один часовой урок проводилсядо завтрака — два куска хлеба, слепленные между собой кусочком масла, и разбавленноемолоко или какао, затем занятия до обеда в 12.30. После обеда было время «отдыха» — школаувлекалась крикетом — до чая в 4.30, такого же, как завтрак, затем свободное время до 6 вечера,когда мальчики готовились к урокам на следующий день. В постель ложились в 8.30. Директорбыл ярым сторонником порки.

* * *

Система профессиональной подготовки продолжала действовать. «Практиканты» былиофициально обязаны находиться в ученичестве в течение пяти лет. В 1858 году у «Компанииперевозчиков людей и грузов по Темзе» было 2140 учеников. [775] Если они отрабатывали своевремя и становились полноправными членами корпорации, им были обеспечены средства ксуществованию. Те, кто в переписи именовались «торговцами», часто тоже были учениками.Удивительно, сколько сохранилось от официального Двустороннего договора об ученичестве,относящегося к шестнадцатому веку, в договорах девятнадцатого века.[776]

[В течение шести- или семилетнего срока] ученик должен верно служить своимМастерам, с радостью выполняя их законные приказания… в означенный период он недолжен заключать брачного контракта, не должен играть в карты или в кости… недолжен посещать таверны или театры, не должен незаконно отсутствовать днем илиночью у своих означенных мастеров… [его отец] обязан обеспечить… чтобыозначенный сын в течение означенного периода был умыт, одет, получал надлежащее

медицинское обслуживание и все остальное, а также… [Мастеров], берущих на себяобязательство обучать означенного ученика искусству драпировщика… и чтоозначенного ученика достаточно кормят, поят и предоставляют ему жилье…[777]

Иными словами, отец должен платить за его содержание, а сын ничего не зарабатывает втечение шести лет: заметное бремя для семьи.

Портные, которые шили дешевую одежду, брали учеников из работных домов и из домовдля бедных ради вознаграждения в 5 фунтов за каждого мальчика. «Нам не платили денег —только стол, жилье и одежда. Из семи [связанных договором в тот же период, что и рассказчик]только один отработал весь срок». [778] Число учеников, которых мог взять мастер, неограничивалось. У одного мастера, столяра-краснодеревщика, было одиннадцать учеников. Этобыл полезный для мастера источник дешевой рабочей силы. Наверное, немногие выдерживаливесь срок до конца. Но ученик мастера, состоявшего в Объединенном обществе инженеров,специалиста в новых областях гражданской инженерии и постройки железных дорог, получалценные, пользующиеся спросом навыки, потребность в которых не уменьшалась, скорее всего,был на правильном пути.[779]

* * *

Школа лондонского Сити была основана на Милк-стрит, в сердце Сити, в 1835 году.Сначала в ней учились сыновья свободных граждан и домовладельцев Сити, но скоро онарасширилась, поскольку в нее смогли войти сыновья профессионального, торгового илипромышленного люда, которые могли представить рекомендацию олдермена Сити или членовмуниципального совета Сити. Они могли быть англиканами или диссидентами, католиками илииудеями, никаких религиозных барьеров не было. Учебная программа включала классическиеязыки, но также и изучение Шекспира — что необыкновенно для того времени, современныеязыки, пение, счетоводство, химию «и другие отрасли экспериментальной философии» и какфакультативные предметы иврит, физику и логику — все это за годовую плату всего 12 фунтов.К 1861 году там было 640 мальчиков. [780] Школы, созданные на фонды средневековыхЛиврейных компаний, таких как Гильдии торговцев шелком и бархатом и Гильдии портных,были меньше: 70 и 260 мальчиков соответственно. При недавно основанных Юниверсити-колледже и Кингз-колледже были свои школы, привлекавшие учеников из профессиональных иделовых кругов. Школа при Кингз-колледже в начале 1850-х годов насчитывала 600учеников.[781]

Старинные лондонские школы Сент-Полз, Чартерхауз и Вестминстер следовали своемуобычному образу жизни, их не затрагивали современные преобразования. ДиректорВестминстерской школы утверждал, что половина его учеников шестого класса может читатьКсенофонта с листа. (Может быть, именно это побудило королеву Викторию, которая отнюдь небыла филологом-классиком, предупредить Гладстона о том, что образование портит здоровьевысшего общества.[782]) Директор школы докладывал Парламентской комиссии,инспектирующей публичные школы в 1868 году:

Целью учителя должно быть проведение такого обучения, которое можетнаилучшим образом дисциплинировать способности [мальчиков] для задач, которыеим предстоят, какими бы они ни были, и для этой цели ни одна система не кажется

мне столь эффективной, как та, что берет за основу грамматическое и логическоеизучение языка и литературы древней Греции и Рима, к чему должен быть добавленизрядный объем знаний по истории, географии и современным языкам.

Остается только надеяться, что в «литературе древней Греции» учителя пропускаливосхваления Платоном однополой любви. «Современные языки» ограничивались французским.«Несколько мальчиков, учивших французский в детстве или собравшихся поехатьпутешествовать за границу, поддерживали и совершенствовали свои знания. Остальныепренебрегали этим предметом… необходимо, чтобы учитель был французом по рождению…ему наверняка покажется трудной задачей обучение английских мальчиков».

Можно только от души пожалеть бедного француза.

* * *

Для взрослых работающих людей, не реализовавших свои интеллектуальные возможности,существовали бесчисленные вечерние занятия и образовательные учреждения, например,Лондонский институт механики, основанный в 1823 году Френсисом Плейсом и докторомДжорджем Беркбеком в Сити (впоследствии Беркбек-Колледж), где предлагались курсынаучных предметов, латыни и стенографии и учились 1000 человек (к 1850 году было 650учебных заведений, где изучали механику), а также Рабочий колледж, основанный в 1854 году наРед-Лайон-сквер, где программа была во многом такой же. Вызывает удивление, почему впрограмму включена латынь. Она кажется совершенно бесполезным предметом дляпроработавшего долгий день человека. Возможно, здесь было желание сравняться с«вышестоящими». Манби, этот необычный человек, оставивший дневники, человек, жизнькоторого проходила в двух мирах — работающих женщин и лондонских артистических кругах,преподавал латынь в Рабочем колледже. [783] Его возлюбленная — и, в конце концов, жена —Ханна Калвик, учила французский в открывшемся на Куин-сквер Колледже для работающихженщин: для учительниц, продавщиц и даже служанок.

В 1838 году на Риджент-стрит открылся Политехнический институт «для людей,владеющих основами прикладных наук». Сначала это было довольно смешанный наборпрактических экспериментов, в цокольном этаже был даже глубокий пруд, чтобы погружатьсятуда в водолазном колоколе. Человек, посетивший институт в 1859 году, «прослушал лекцию похимии, исполнение комических песен, наблюдал погружение в водолазном колоколе ипосмотрел несколько „туманных картин“». [784] К 1861 году под руководством того же КуинтинаХогга, который в юности занимался школами для бедных, институт давал пристанищеСтоличным вечерним классам (впоследствии Колледж лондонского Сити), где 900 человекобучались различным предметам, от современных иностранных языков до стенографии исчетоводства. (Теперь это Университет Вестминстера.)

Если не было денег на посещение лекций, в Лондоне можно было найти много способовзаняться самообразованием. Натаниел Готорн, посещая Британский музей в третий раз(«человек буквально подавлен, когда видит так много за один раз»), замечает: «во всех залах явидел людей „из низов“, некоторые из них, казалось, рассматривают экспонаты с пониманием ис неподдельным интересом. Бедный человек в Лондоне обладает возможностями развиваться…Я видел здесь много детей, в том числе оборванцев».[785]

Обучение девочек выходило за рамки исключительно домашней сферы. Куинз-Колледж наХарли-стрит был основан Благотворительным обществом гувернанток в 1848 году для девочек

старше 12 лет, чтобы дать будущим гувернанткам официально признанное образование и статус.Здесь не учили «декоративному рукоделию». Среди обучавшихся была замечательная пара, миссБасс, которая впоследствии стала директрисой Челтнемского женского колледжа, и мисс Бил,ставшая в 1850 году директрисой Коллегиальной школы Северного Лондона, где «можно былополучить передовое образование и за очень умеренную плату приобрести необходимыеблаговоспитанной девице достоинства». Программа школы включала латынь и естественныенауки.

В 1848 году на Бедфорд-сквер был открыт Ледиз-Колледж, «современное учебноезаведение, востребованное и, можно надеяться, успешное».[786] Но в 1867-м в одном избесчисленных рапортов Избранного комитета все еще высказывалось сожаление:

общий недостаток образования девочек… отсутствие полноты знаний…отсутствие системы; небрежность и явная поверхностность, невнимание к начаткамзнаний; избыток времени для выполнения заданий… образованная мать даже болееважна для семьи, чем образованный отец… [в среднем классе] большая часть трудовпо обеспечению средств существования возложена на мужа… женой, приученной кдругой жизни, в которой есть лишь мягкость и доброжелательность.[787]

* * *

Законы о публичных библиотеках 1850 и 1855 годов разрешали приходским советамстроить и оборудовать библиотеки, но эта возможность редко воплощалась в жизнь. В то жевремя, частные платные библиотеки процветали. Огромный успех имела библиотека Мьюди свыдачей книг на дом. Она открылась в 1840 году на Кинг-стрит, в Блумсбери, для абонентов,плативших 1 гинею в год. Средние классы встретили ее появление с энтузиазмом. К 1852 годуона переехала на Нью-Оксфорд-стрит, имея 25 000 абонентов. К 1861 году ей пришлосьперебраться в новое здание на той же Нью-Оксфорд-стрит, чтобы разместить свои 800 000 книг.Почти половину выдаваемых книг составляла художественная литература, 28 % — историческаяи биографическая литература и 13 % — книги о путешествиях и приключениях.

В 1841 году на Пэлл-Мэлл открылась Лондонская библиотека, которая спустя четыре годапереехала в свое теперешнее здание на Сент-Джеймс-сквер. Инициатором ее создания былТомас Карлейль, которому надоело дожидаться книг, которые он хотел прочесть, в Британскоммузее. Ее цели были сформулированы следующим образом: «широкий выбор хороших книг повсем отраслям знания. Книги легких литературных жанров и новые книги должны бытьнепременно включены, иначе библиотека не будет полной; но книги не должны покупатьсятолько потому, что они новые, к тому же в отношении легкой литературы необходимыограничения, потому что большой ее запас существует в обычных абонементных библиотеках»— таких, как библиотека Мьюди. Лондонская библиотека остается прекрасным примером всеголучшего, что было в викторианской учености. Самым главным ее достоинством было то, чтоабонент мог взять сразу столько книг, сколько — в разумных пределах — ему было нужно, имирно читать их дома. Время на чтение отмерялось щедро, после чего читателю посылализапрос в тоне мягкой укоризны или чуть более настойчивую просьбу вернуть книгу, нужнуюдругому читателю. Входная дверь в библиотеку даже в наше бдительное время кажетсявоплощением викторианской надежности в красном дереве.

Лондонский университет возник в 1828 году как Юниверсити-колледж, для диссидентов, недопускавшихся в старинные университеты Оксфорда и Кембриджа. Кингз-Колледж открылся

годом позже как ответ англиканской церкви. В 1836 году оба колледжа объединились вЛондонский университет для «всех классов и вероисповеданий», кроме, разумеется, женщин,которым не разрешалось сдавать экзамены на степень бакалавра до 1878 года. Сфераобразования распространилась от исключительно Оксфорда и Кембриджа на весь Лондон, гдеможно было получить прекрасное медицинское образование в клиниках. Кроме того,узаконенное обучение вели «Судебные Инны», а получить профессию можно было вспециальных училищах.

* * *

Успех викторианского стремления к образованию виден в цифрах проводившихся каждыедесять лет переписей. В 1845 году 33 % мужчин и 49 % женщин были неграмотны. К 1871 годуэти цифры снизились до 19 и 26 процентов: несомненно, выдающееся достижение.[788]

Глава 20 Женщины

Работа для неимущих — для трудящихся — массовый пошив одежды — женщины-клерки— индивидуальный пошив одежды — в трущобах Вест-Энда — Флора Тристан о порокахаристократии — пристрастие викторианцев к порнографии — реформаторы — средний

класс — гувернантки — альтернатива безбрачию — замужество для женщин — израбочего класса — из среднего класса — секс — контрацепция — развод — два громких

процесса — были ли они счастливы?

Для женщины неимущей всегда находилась работа. Речь идет не о домашней работе,производимой в убогом жилище, где помимо ее семьи, возможно, ютились еще несколько. Онастремилась выбраться из дому и, по возможности честным путем, заработать хоть пенни. Однаженщина мыла посуду в дорогом ресторане на Лестер-сквер с полудня и до 10 вечера, находясь в«низком, неотделанном подвальном помещении, где дурно пахло… без окон, освещаемом яркимгазовым рожком… Рядом с одной стороны находилась кладовая с висящими там тушами, сдругой — общий мужской туалет».[789] В пабах, отелях, ресторанах работали посудомойкамимножество женщин.

Всегда можно было найти сдельную работу, вроде склеивания спичечных коробков илинатяжки ткани на зонтики, но за это платили ничтожно мало. Сдельщицы выполняли на домузавершающие операции по изготовлению цилиндров — обтяжку шелком и скрепление. Складыблиз Биллинсгейта отпускали мешковину девушкам, и те «несли на головах тяжелые тюки» вБермондси, где они жили, чтобы изготовить мешки.[790] Среди подметальщиков женщин быломало. Четырнадцатилетняя девочка подметала участок от памятника королю Карлу на Чаринг-Кросс и до Спринг-гарденз. «Она ловко орудовала метлой под колесами движущихся экипажей иповозок… и всегда была готова помочь перейти улицу нерешительной леди или слабонервномуджентльмену. Сделав книксен, она вежливо говорила: „Позвольте, я вам помогу“ и протягиваларуку, опираясь на свою порядком истрепавшуюся метлу».[791]

Некоторые девочки побойчее даже отваживались конкурировать с мальчишками ипродавали на улицах газеты, «бегая за омнибусами». [792] Девушки, живущие в Кларкенуэлле,занимались изготовлением искусственных цветов для больших магазинов в Сити и Вест-Энде.Они медленно отравляли свой организм мышьяком, который использовался для приданиялистьям красивого зеленого цвета.[793] Тогда была мода на цветы, как бы покрытые инеем,который изготавливали из толченого тонкого стекла. При рассеивании порошок прилипал кткани, а его частицы поднимались в воздух и разрушали легкие девушек. «Те, что послабее,умирали от скоротечной чахотки».[794]

В швейном производстве, где изготавливали дешевое готовое платье и униформу, работалитысячи женщин: согласно переписи 1849 года, свыше «11 000 женщин моложе 20 лет». На одномтолько армейском складе обмундирования в Пимлико трудились свыше 700 женщин. Одна изработниц рассказывала Мейхью, что за шесть рабочих дней она зарабатывает почти 6шиллингов, но из них 2 шиллинга 6 пенсов еженедельно расходуется на уголь, чтобы разогреватьутюги для глажки. Сорочки оплачивали из расчета 6 шиллингов за дюжину, но швея моглаизготовить за день только одну сорочку, к тому же приходилось платить за нитки и пуговицы, а

зимой и за свечи, так что чистый заработок редко составлял более 2 шиллингов в неделю. Брюкиоплачивались лучше, 10 шиллингов за дюжину, но поскольку необходимые швейныепринадлежности закупали за свой счет, в неделю удавалось заработать только 4 шиллинга 5пенсов и изготовить восемь штук.[795] Мейхью рассказывал о собрании женщин, работницшвейного производства, в 1849 году. На встречу собралась тысяча швей, там же оказался лордШафтсбери, (без приглашения), который высказал мнение, «что единственным выходомявляется эмиграция».[796]

Изобретение в 1856 году швейной машинки намного улучшало условия труда швей, если ониовладевали новой техникой. Во втором отчетном докладе Комиссии по вопросам детскоготрудоустройства в 1864 году говорилось:

Швейная машинка… теперь выполняет работу, которая некогда считаласьтрудной и низкооплачиваемой; за долгий рабочий день взрослой женщине удавалосьзаработать лишь 4–6 шиллингов в неделю, как в наиболее бедных отраслях…Заработная плата тех, кто пересел за швейную машину, в среднем составляет 14–16шиллингов в неделю… Появление швейных машин вызвало необходимостьпривлечения в отрасль подростков и девушек, которые обычно начинают работать с 14лет.

Помимо этого, принятое постановление «узаконило» для них полный рабочий день. [797] Чтоже ожидало пожилых женщин, которые до той поры с трудом зарабатывали на жизнь шитьем?

Для продвижения по социальной лестнице имелось множество вакансий буфетчиц иофицианток. Если женщине удавалось хорошо выглядеть, она могла получить место контролерав Лондонской генеральной компании омнибусов и ездить круг за кругом по столичныммаршрутам, чтобы проверять, не жульничает ли кто-нибудь из кондукторов. [798] Если женщинарассчитывала получить место кормилицы — разумеется, при условии, что у нее было молоко, асвой ребенок либо умер, либо отдан на воспитание, и она готова выкормить ребенка другойженщины, ей нужно было иметь респектабельный вид, а главное, располагать к себе и бытьполной. Санитарки и сиделки требовались в лечебницы работных домов и в общественныебольницы. В 1860 году Флоренс Найтингейл открыла школу-интернат для медицинских сестер.

Общество содействия трудоустройству женщин призывало их становиться клерками,телеграфистками, продавщицами и сиделками, но «устройство английского общества таково,что количество приличных мест работы для женщин среднего и низшего классов оченьневелико».[799] В Сити находилось 4–5 торговых домов, которые принимали женщин надолжности клерков, но, разумеется, выплачивали им меньшее жалованье, чем мужчинам,выполнявшим ту же работу: мужчины получали 1 фунт в неделю, а старший клерк-женщина —30 шиллингов. В типографии Виктории на Фаррингдон-стрит вместе с мужчинами работали 14–15 наборщиц.[800] В 1850 году электротелеграфная компания приняла в штат шесть женщин-операторов, и начинание оказалось столь успешным, что к 1870 году в лондонских отделенияхкомпании работали уже 200 женщин.[801]

Если девушки жили в одном из общежитий Ассоциации молодых христианок, считалось,что им повезло. Первое такое общежитие было создано в 1855 году для медсестер ФлоренсНайтингейл, отправлявшихся на Крымскую войну. К 1863 году имелись уже четыре подобныхобщежития, предоставлявших «проживание в домашней обстановке на христианских принципахи за умеренную плату [10 шиллингов 6 пенсов в неделю за полный пансион, библиотеку сабонементом и другие удобства] для девушек приехавших в Лондон на заработки из сельской

местности».[802]

Было подсчитано, что в 1851–1871 годах количество рабочих мест для женщин возросло на33 процента, за те же два десятилетия мужская занятость увеличилась на 67 процентов.[803]

Однако это было только начало.Магазины все более нуждались в персонале, а представители среднего класса находили все

больше способов тратить деньги. Сначала продавцы, как правило, проживали в комнатах надмагазином, но по мере того, как развивалась торговля и повышалась репутация модных лавок,продавцы стали жить в расположенных поблизости общежитиях, куда легко можно было дойтипешком. Однажды воскресным вечером Манби познакомился в Гайд-парке с продавщицей измагазина тканей. Там работали восемь продавцов: четверо мужчин и четыре женщины. Заисключением одного мужчины все жили там же. В их распоряжении была комната вполуподвальном этаже рядом с кухней и небольшая гостиная в верхней части дома. «Порой,только спустишься пообедать, тут же звякает входной колокольчик, и приходится отправляться кпокупателю, не успев отведать ни кусочка». Рабочий день продолжался с 8 утра до 9 вечера. «Ястояла за кассой; у нас была еще одна, и там работал мужчина… По воскресеньям мы обедаливместе с хозяином; мы шли в церковь и в обеденное время должны были находиться дома, еслитолько заранее не отпросились, но воскресные вечера с 6.30 до 11 были в нашем распоряжении».Ей платили 20 фунтов в год, с перспективой увеличения жалованья в следующем году, а потомуее замечание нисколько не удивляет: «Это очень хорошее место… В рабочее время мы должныбыть хорошо одетыми, но хозяин не хочет, чтобы мы выглядели слишком уж нарядными». Втечение двух-трех лет она числилась ученицей, так что в общей сложности проработала вмагазине шесть лет.[804]

Патриархальный стиль управления персоналом, по-видимому, был весьма распространен.Все 19 служащих у Роберта Сейла в Кембридже жили здесь же. До открытия магазина надо былоподмести пол и стереть пыль с прилавков и витрин. «Каждый служащий обязан был платить неменее одной гинеи в год на церковные нужды и посещать воскресную школу. Раз в неделюмужчинам предоставляли свободный вечер для свиданий, либо два, если они регулярнопосещали молитвенные собрания». Копия договора об ученичестве 1885 года являет собойлюбопытную смесь средневековых форм: «…упомянутый ученик… обязуется не посещатьтаверны и игорные дома» — и современных: «упомянутый ученик обязуется… (1) полностьювоздерживаться от алкогольных напитков, (2) регулярно посещать утренние и вечерние службы вприходской церкви, (3) ежевечерне присутствовать на семейных молитвах и (4) до 10 вечераобязательно быть дома, если не получено специальное разрешение от фирмы».[805]

Открытые вакансии для женщин в Лондоне имелись в сфере индивидуального пошивадамской одежды, где условия труда коренным образом отличались от массового швейногопроизводства, но эксплуатация была столь же беспощадной. В салонах, изготавливавшихизысканные наряды викторианской моды, неустанно трудились все летние месяцы лондонскогосезона. Даже когда еще не было швейных машин, клиентка рассчитывала получить новоебальное платье на следующий день после того, как она сделала заказ. А это вынуждало портнихработать сутками.[806]

Мейхью дал красочное описание «закулисной» жизни модного салона на Риджент-стритпосле визита туда одной из клиенток, которая выбрала фасон нового платья и ткань для него,после чего отбыла в своем экипаже. Иерархия в салоне строилась так: главными лицами здесьбыли те, кто работал в демонстрационном зале — пять-шесть женщин; далее шли«высококлассные» портнихи в том же количестве, трудившиеся в швейных мастерских, ихзаработная плата составляла от 40 до 100 фунтов в год, и наконец девушки, проходившие

обучение, которым ничего не платили. Одна из таких мастериц «высшего разряда» отправляетсяв дом клиентки, чтобы снять мерки. Другая, той же квалификации, делает в мастерскойвыкройку и выкладывает ткань на стол, за которым сидят «молодые леди» — ученицы. Одна изних отваживается спросить, кому предназначается будущее платье. «Это для леди N.. и она хочетполучить его завтра утром… К утру оно должно быть готово, а потому нам снова придетсяработать всю ночь». Они приступают к работе над лифом и рукавами, а юбку, не требующуюподгонки по фигуре, вручают «оборванному нечесаному мальчугану», чтобы он отнес ее своейматери, которая шьет на дому в районе трущоб близ Карнаби-стрит, и предупредил ее, что заказдолжен быть готов к 9 часам утра следующего дня. Ему удается доставить тяжелый сверток поназначению в целости и сохранности, не уронив его и не став жертвой ограбления. Матьмальчика и еще шесть женщин, «грязные, плохо одетые, с худыми изможденными лицами»,шьют, сидя за дощатым столом на чердаке. Мальчик сообщает матери, что «юбка должна бытьготова к девяти утра». Мать в легкой панике, потому что у нее заказы еще на шесть юбок,которые надо доставить в Сити к восьми, но не выполнить заказа в срок нельзя, иначе онаперестанет получать работу от этого салона.

Тем временем в мастерской салона кипит работа над лифом и рукавами; у мастерицкороткие перерывы на еду: легкая закуска — хлеб с маслом и чай «очень хорошего качества», а в10 вечера ужин — холодное мясо, сыр и легкий эль. Спустя шесть часов работа прерывается, идевушки отправляются спать; спальня находится на верхнем этаже, они занимают восемь изнаходящихся здесь шестнадцати постелей. На сон у них всего три часа, потому что завтрак (чайи хлеб с маслом) подается в 7.30, а рабочий день начинается в 8. В назначенный срок появляетсяюбка, они тщательно проверяют, выискивая малейшие недоделки и огрехи, которые моглидопустить швеи-надомницы. Верх и низ платья соединяют вместе, проверяют, как оносмотрится на одной из женщин, потом упаковывают его в плетеную корзину и отправляют спосыльным.

«Потогонная» система труда несчастных девушек однажды вызвала скандал:двадцатилетняя Мэри Энн Уэйкли скончалась после того, как ее заставили работать более 26часов без перерыва. Данный инцидент привел к созданию Ассоциации помощи и поддержкишвей и модисток, намеревавшейся «склонить» руководство ателье к введениюдвенадцатичасового рабочего дня, а леди — «к установлению приемлемых сроков длявыполнения заказов». Ассоциация не имела никаких полномочий, но рассчитывала, что еепризывы не останутся без внимания.[807] Возможно, гораздо больший эффект произвелишокирующие заявления Мейхью том, что, если эти девушки умудряются как-то выживать, нестоит удивляться, что в дополнение к тем деньгам, которые они получают по месту работы, имприходится заниматься проституцией.[808]

* * *

Проституция была большим социальным злом, явлением, которое одновременно былособлазном для викторианского среднего класса и вызывало у него отвращение. Считалось, чтоледи о нем понятия не имеют, а джентльмены знают лишь понаслышке и уж никак не напрактике. Однако же, когда в мужской компании речь заходила о борделях, их обитательницназывали не иначе как «шикарными цыпочками». В массе разноречивых слухов, несущих на себепечать нездорового любопытства и излишнего смакования, трудно отыскать факты. Газеты,чтобы обеспечить спрос, имели пристрастие к сенсационным публикациям.

Вполне достоверный материал на эту тему можно обнаружить в «Отчете о количестве

публичных домов и проституток в столичном полицейском участке, насколько это удалосьустановить», датированном маем 1857 года, где проведено сопоставление с данными за 1841год. Следует учитывать, что в нем указаны бордели и проститутки, попавшие в поле зренияполиции. К тому же не существовало узаконенного понятия «проститутка». Местные полисменызнали женщин, занимавшихся этим ремеслом, и, проявляя рвение в охране общественногопорядка, могли лишь забрать их в участок. То же и с публичными домами; содержание борделясчиталось нарушением норм общего права, но если его владелец и девицы проявляли должнуюосмотрительность, заведение спокойно функционировало. Полицейский отчет фиксирует лишьсоставленные протоколы. Всего в Лондоне имелось семнадцать полицейских участков. Кодному из них относилась улица Уайтхолл, парки, дворцы и правительственные офисы; здесь небыло борделей и проституток, известных полиции. Наибольшее количество — 209 публичныхдомов и 1803 проститутки — были зарегистрированы в участке, включавшем Спитлфилдс,Хаундсдитч, Уайтчепел и Ратклиф, в самой бедной и трущобной части Лондона. По крайнеймере, сравнивая данные 1857 и 1841 годов, полиция могла гордиться; общее количествопубличных домов уменьшилось с 3325 до 2825, а проституток — с 9409 до 8600.

Для прояснения некоторых весьма туманных утверждений, возможно, следует рассмотретьданное социальное зло на трех различных уровнях: бедные женщины, проживавшие в трущобах;более удачливые, работавшие на улицах Стрэнд и Хеймаркет, и те, которые обитали в Вест-Энде. В своих автобиографических очерках, опубликованных в 1895 году, Элизабет Блэкуэлл,первая женщина, получившая медицинский диплом, вспоминала Лондон 1850 года: «В ночныечасы я вижу группки бедных и несчастных сестер наших, стоящих повсюду на уличныхперекрестках, одетых в лучшее, что у них есть, а именно, поблеклую шаль и лохмотья, инадеющихся заработать на пропитание». [809] Это был единственный голос, в котором звучалосострадание к «несчастным сестрам». В 1839 году достойная всяческого уважения французскаядама Флора Тристан «в компании двух друзей, вооруженных тростями», отправилась по дороге,проходившей южнее моста Ватерлоо, в Кат, место не столь бандитское, как Уайтчепел, но и невполне спокойное.[810] «Район этот почти полностью заселен проститутками и теми, кто живетза их счет… Был жаркий летний вечер; в каждом окне, на каждом пороге можно было видетьсмеющихся женщин, которые подшучивали над своими сутенерами. Полураздетые, а некоторыеоголенные до пояса (курсив Флоры Тристан), они являли собой отвратительное зрелище».[811]

Несмотря на веселость, отмеченную Флорой Тристан, жизнь проституток в Ист-Энде былатяжелой. Клиент мог оказаться грубым, жестоким, извращенцем или пьяницей. На защитуполиции надеяться не приходилось. Орудовавший в здешних местах чудовищный убийца,прозванный Джеком Потрошителем из-за того, что он уродовал тела своих жертв, так и не былпойман; он был психопатом, но и до него убийства проституток случались достаточно часто, иубийцы оставались на свободе.

Женщина, заболевшая сифилисом или другой болезнью, передававшейся половым путем,могла считать, что ей повезло, если ее считали «заразной» и отправляли в лечебницу либо вгоспиталь Лок, специализировавшийся на венерических заболеваниях.[812] Лечение редкооказывалось успешным. Оно основывалось на применение ртути, и этот метод применялся до1910 года, когда был открыт сальварсен. Ртуть ядовита. Она ослабляет зубы и вызываетвыпадение волос. Она лишь частично устраняла наиболее явные симптомы, но не искоренялаболезнь, которую требовалось лечить долгие годы, если девушке удавалось столько прожить. Неимея другой возможности добыть средства к существованию, она сразу же после выхода избольницы возвращалась к прежнему занятию и продолжала заражать мужчин. Размер заработказависел от спроса, и, если везло, на джин и еду ей хватало. Восемь проституток в частном

восьмикомнатном доме на улице Ратклифф в Уэппинге, использовавшемся как бордель, обязаныбыли выплачивать домовладельцу по 2 шиллинга с каждого обслуженного клиента, и такойрасклад всех устраивал.[813] Обитательницы трущоб в Уайтчепеле, по всей вероятности,приводили клиентов домой.

У проституток не существовало четкого разграничения мест, куда они выходили на работу.Те, кто был в состоянии обзавестись более или менее приличным гардеробом, переселялисьзападнее. Флора писала, что после того как она и двое ее друзей обследовали «все улицы вокрестностях Ватерлоо-роуд», они

присели на мосту понаблюдать за группками проходивших мимо женщин, каждыйвечер часов в восемь-девять державших путь в Вест-Энд, где они по ночам занималисьсвоим ремеслом, а в восемь-девять утра возвращались домой. Они направлялись вместа гуляний, на улицы, площади, где было много народа, вроде подступов кФондовой бирже, в пабы и театры, куда они попадали, как только билеты уценивалисьнаполовину [обычно к середине спектакля], заполняя все коридоры и фойе.

Стрэнд, Хеймаркет и близлежащие улицы заполняли женщины, которые ежедневноприбывали сюда из Ист-Энда, где они проживали, и присоединялись к тем, кто обитал вборделях здесь и в окрестностях. Они фланировали по улицам под надзором мужчины, вобязанности которого входило следить, чтобы они не скрылись, присвоив полученные отклиента деньги. Самым разрекламированным местом, где процветала проституция, стали«печально известные окрестности Хеймаркета».[814] Один склонный к религии студент-медиксправлял в 1857 году 26-й день рождения в компании друзей, не отличавшихся строгимиправилами. В своем дневнике он писал, что в 2.30 ночи, после спектакля «Буря», «вопрекиожиданию, оказавшимся зрелищем малоинтересным», и посещения разных кафе и клубов, ониоказались на Хеймаркете, «исключительно из недостойного любопытства, а отнюдь не потому,что нас влекло сюда в поисках сомнительных приключений или удовольствий…».[815]

Каковы бы ни были истинные намерения молодого человека — а, на мой взгляд,последующие записи свидетельствуют, что он не вступал в половую связь с проституткой, — этолишний раз подтверждает, что ночной Хеймаркет являлся одной из достопримечательностейЛондона. Здесь была весьма развита детская проституция. Федор Достоевский, посетившийЛондон в 1862 году, писал: «Я заметил матерей, которые приводят на промысел своихмалолетних дочерей. Девочки лет двенадцати хватают за руку и приглашают следовать засобой».[816] По оценке Мейхью, человек 400 промышляли поставкой клиентам девочек ввозрасте от одиннадцати до пятнадцати лет. [817] (Журналист У. Т. Стед только в 1885 году сумелпроделать свой знаменитый трюк, «купив» для сексуальных утех тринадцатилетнюю девочку, —все это происходило под строжайшим наблюдением.) Секретарь созданного в 1835 годуОбщества предупреждения подростковой проституции говорил о «развращении мальчиков»,которых можно было купить на этом позорном рынке за 10 фунтов.[818]

Ипполит Тэн был потрясен не многочисленностью проституток, а их неразумнымповедением: «они не знают, как действовать с расчетом и беречь себя, как обеспечить себе хотькакое-то положение… что присуще проституткам Парижа». Он, должно быть, говорил с Манби,встретившим девушку, которую знал в ту пору, когда она работала служанкой. [819] «Она былахорошо и со вкусом одета». Три года она занималась проституцией и была вполне довольнажизнью, а потом купила на сбережения кофейню. Это было целью многих девушек, когда ониначинали, но их мечта редко осуществлялась. Занятие подобным ремеслом не давало никакой

гарантии. Другая девушка жаловалась Манби: «все мои клиенты поразъехались из города [былавгуст], а мне нужно платить за жилье». Она, будучи дочерью фермера, по собственнойинициативе сменила сельскую жизнь на занятие проституцией в Лондоне.

Женщины редко принимали клиентов на дому: «домовладельцы не одобряли этого и непозволяли приводить мужчин. Они шли с теми, кого удавалось „подцепить“, в специальноотведенные места».[820] «Весь день на Стрэнде и Хеймаркете на большинстве лавок и более илименее приличных домах висели объявления: „Постели внаем“».[821] Время от временипредпринимались попытки очистить территорию от нежелательных элементов, но они явнобыли недостаточными. Как писал Манби в 1859 году: «так называемая очистка Хеймаркета иказино привела к росту и процветанию сети тайных притонов и ночных заведений».[822] Вказино имелись специально отведенные комнаты, а услуги проститутки обычно оценивались вдве-три гинеи. Излюбленной темой рассуждений Флоры Тристан были пороки аристократии:

Питейные заведения — такая же неотъемлемая часть английской жизни… какэлегантные кафе во Франции. В тавернах клерки и приказчики выпивают с кричащеодетыми женщинами, в пивных проводят время светские джентльмены… Французскиеи рейнские вина, превосходные гаванские сигары, флирт с красивыми молодымидевушками в нарядных платьях. Но здесь и там разыгрываются оргии во всей ихуродливости и грубости… Со стороны эти «пивные» с плотно закрытыми ставнямикажутся погруженными в дрему, однако, как только привратник впустит вас черезмаленькую дверь для посвященных, вас ослепит свет тысяч газовых ламп…Постоянные клиенты начинают появляться к полуночи; в некоторые заведения частонаведываются мужчины из высшего света, и по мере того, как собираются сливкиобщества… оргия идет по нарастающей; часам к четырем-пяти утра она достигаетпика… Английские лорды достойным образом проматывают свои огромныесостояния! Как великодушны бывают они, когда в пьяном кураже предлагаютпятьдесят, а то и сто гиней проститутке, если она предастся всем непристойностям,которые порождает хмельное воображение… Излюбленное развлечение поитьженщину вином, пока она полумертвая не свалится на пол, затем заставить ее глотатьсмесь из уксуса, горчицы и перца; конвульсии, спазмы и судороги несчастныхсозданий вызывают у знатных господ взрывы хохота….[823]

Трудно вообразить себе реакцию «посвященных» на появление в злачном местефранцуженки, которая внимательно наблюдала за происходившим, и двух ее спутников,воздерживавшихся от участия в кутеже. Конечно же, в ее словах просматривается некотораяпредубежденность. Она уверяла читателей — а это, разумеется, были французы, — что всеописанное она видела собственными глазами. «Необходимо было побывать в подобных местах,поскольку это давало более верное представление о моральном состоянии Англии, чем чьи-либоразоблачительные суждения». Флора утверждала, что ни Диккенс, ни Мейхью не изобразилиместа кутежа с позиции очевидца; не сделали этого ни ее соотечественник месье Тэн, нилюбезный Манби, хотя он описал Хеймаркет в четыре утра с «полупьяными проститутками,одна из которых, брела, пошатываясь, и уронила свою красивую белую шляпку в сточнуюканаву». В книге, несомненно, видна англофобия автора. Там могут встречаться некоторыепреувеличения, но в целом я склонна ее принять.

Ипполит Тэн отметил малочисленность проституток высшего разряда, возможно, оттого,что не имел к ним доступа. Одна из них, чье имя он не назвал, «своего рода знаменитость,развлекала лордов… Ее друзья курили у нее в доме, отдыхали, заложив ногу на ногу (курсив

мой)»; здесь им было дозволено все. Речь могла идти об известной всему Лондону КэтринУолтерс по прозвищу Скиттлс. В 1859–1863 годах она была любовницей лорда Хартингтона,унаследовавшего титул герцога Девонширского; ее портрет, работы Ландсира, висел вКоролевской академии.[824] Конечно, нехорошо осквернять академию, но еще неприличнее былопоявление Скиттлс и ее товарок на священной территории Гайд-парка, куда аристократиявыезжала, чтобы показать себя. Скиттлс отлично ездила верхом, а иногда правила экипажем, вкоторый были впряжены два великолепных пони. Многие проститутки высшего разряда любиливерховые прогулки, демонстрируя стройные фигуры в изысканных туалетах. Любаяпривлекательная женщина, обучившаяся верховой езде, предпочитала появляться в парке налошади, ходить пешком здесь было не принято (леди обычно совершали прогулки в экипажах, апрогуливавшаяся женщина вызывала подозрение — не проститутка ли она). Огромное значениепридавалось туалетам от хорошей портнихи, умению непринужденно держаться на лошади,которую можно было взять напрокат — глядишь, и улыбнется удача. [825] По вечерам в нарядныхплатьях и драгоценностях дамы полусвета могли соперничать с любой респектабельной вдовой саристократическими манерами. Одна женщина носила бриллиантовые украшения стоимостью в5000 фунтов. Ее заработок составлял 25 фунтов за двадцать минут.[826]

Похоже, что среди викторианского высшего класса имелось немало любителей«клубнички». Литературу порнографического содержания можно было купить повсюду, кромежелезнодорожных станций, где мистер У. X. Смит торговал исключительно приличнымиизданиями. Стереоскопические картинки и фотографии, которые леди и джентльмены любилирассматривать в гостиных, имели свой малоприличный аналог, хотя при взгляде из двадцатьпервого столетия эти изображения кажутся вполне невинными. У Манби был фотограф (сам онне фотографировал), снимавший его любимый сюжет — сборщицы мусора в Паддингтоне.Привратник студии, не вполне понимавший его пристрастие, предложил привести ему девушкуиз соседнего паба, «которую можно будет заснять обнаженной». Подошел к нему и один изторговцев: «Прошу прощения, сэр, но, быть может, вы хотите какую-нибудь балетную группуили пластические позы? Я — театральный агент. Я могу в назначенный час доставить девушек».Манби лишь «холодно его поблагодарил». [827] В другой раз ему предложили картинки сизображениями обнаженных и полуодетых женщин по 2 шиллинга за штуку. Модели не былипроститутками; «девушкам не было нужды выходить на панель, они зарабатывали 5–6 фунтов внеделю… натурщицами в Академии».

Уильям Дагдейл, плодовитый издатель непристойной печатной продукции, использовалсамые разнообразные маркетинговые ходы. В 1842–1844 годах выходили следующиееженедельные издания: «Денди», «Сборник историй», «Истории и этюды», «Забавы», «Причудыи забавы». Они продавались сериями от 4 до 6 пенсов за штуку с одной гравюрой и восемьюстраницами текста; цветные гравюры ценой в один шиллинг продавались и по отдельности;полную серию можно было приобрести в виде трех переплетенных томов. Это обеспечивалорынок сбыта, продукция попадала как к случайному покупателю, приобретавшему за шиллингнепристойную картинку, так и на полки аристократической библиотеки.[828]

Деятельность викторианских социальных реформаторов, разумеется, распространялась и нападших женщин. Известно, что Уильям Гладстон приглашал проституток к себе домой на чай.Лондонское общество защиты юных девушек опекало подростков моложе пятнадцати лет.Основанная в 1858 году Женская миссионерская организация для падших женщин осуществляласвою деятельность среди городского рабочего класса и в половине случаев ей удавалось вернутьподопечных в их семьи и на работу, а другую половину устроить на жительство по местуработы.[829] Самой своеобразной организацией была Полуночная миссия, учрежденная в 1853

году.[830] «Преклонных лет джентльмен, по внешнему виду похожий на лицо духовного звания»,приглашал фланировавших по Хеймаркету проституток в молитвенный дом выпить чашку чая,перекусить, почитать гимны и молитвы, после чего «каждой женщине, пожелавшей остаться,предлагалось жилище».[831] К 1861 году такие собрания посетили 4000 женщин, то липочувствовавших тяжесть в ногах и желание выпить чаю и съесть булочку, то ли движимыхболее возвышенными интересами, что остается неясным, — и 600 из них «были возвращенысвоим близким» или нашли надежную работу.[832]

Чарльз Диккенс узнал о новом проекте из газетных публикаций, где освещалась даннаятема. Он привлек внимание богатой благотворительницы Анджелы Бердетт Куттс к проблеме«падших женщин» и при ее содействии в 1848 году занимался возвращением домой некоторыхиз них, о чем и говорилось в статье, опубликованной в его журнале «Домашнее чтение». Онаносила заголовок «Дом Урании», в честь Венеры-Урании, богини любви в ее духовном аспекте,в противопоставлении ее Венере-Афродите, богине плотской любви. В том же году Ральф УолдоЭмерсон встретил Диккенса на одном из званых обедов:

Чарльз Диккенс сообщил, что мисс Куттс взяла на себя организацию приюта дляпадших девушек, чтобы увести их с улиц. Она предоставляла им кров, одежду,обучение грамоте, их учили шить, вязать и печь, с тем, чтобы впоследствии ониперебрались в Австралию, где могли бы выйти замуж. Она намеревалась отправить ихтуда за свой счет и обеспечивать до замужества. Их все очень устраивало, кроменеобходимости переезда в Австралию. Они предпочитали вернуться снова наСтрэнд.[833]

* * *

Для хорошо воспитанной и грамотной женщины, чей мир внезапно рухнул — возможно,умер муж, ничего не оставив, или же он ушел от нее, или она вообще не была замужем и неимела родственников, способных оказать ей поддержку, — проституция как выход изположения не рассматривалась. Она могла найти место гувернантки. Иной возможностисохранения положения в среднем классе для нее не было.

Ей настоятельно рекомендовали, чтобы при поступлении на работу круг ее обязанностейбыл четко определен, а не выглядел так: «ей предстоит обучать некое количествонедисциплинированных балованных детей французскому языку, музыке и разным другимпредметам, а предлагаемая оплата оказывается явно заниженной».[834] Если ее нанимали, то, какправило, с гарантией на год; если же увольняли раньше этого срока без обоснованной причины— а, надо полагать, доказать свою правоту для нее было делом почти невозможным, — онаимела право получить причитавшееся ей до конца года жалованье. [835] После множества советовподобного рода — «все замечательные, но как может трепещущая от страха юная девушка,которой очень нужно получить работу, уверенно держаться при встрече с будущим нанимателеми требовать, чтобы были оговорены ее права на отпуск?», — «Журнал по домоводству» излучших побуждений рекомендовал ей «сохранять хорошее настроение, даже если ее отличнаяработа не будет замечена или оценена по достоинству; она будет вознаграждена, пусть не в этойжизни, но уж, наверняка, в лучшем из миров».[836] Видимо, считалось, что участь гувернантки вземной жизни — жертвенное служение.

Трудовая деятельность гувернантки продолжалась, очевидно, не более 25 лет, начальная

зарплата составляла 25 фунтов в год и редко достигала 80 фунтов. Даже если при наличии всемье нескольких детей она работала на одном месте достаточно долго, рассчитывать на пенсиюей не приходилось. Хотя ее жалованье казалось вполне достаточным, учитывая обеспеченностьжильем и пропитанием, у нее не было уверенности в прочности своего положения, к тому женередко она оказывала поддержку состарившимся родителям либо помогала растить младшихбратьев и сестер. При том что иногда она бывала занята и вечерами, у нее почти не оставалосьсвободного времени, и она не могла, как большинство девушек, у которых не хватало денег, самашить себе платья, но при этом была обязана всегда быть хорошо одетой.

В 1843 году была создана благотворительная организация для гувернанток, котораяпривлекла значительные средства, чтобы открыть «дом для временного проживаниягувернанток, не имевших места», куда могли обратиться будущие наниматели. В первые шестьмесяцев его обитательницами стали 52 женщины, там было бесплатное бюро найма, куда моглиобратиться возможные наниматели. Организация имела возможность выплачивать ежегоднуюренту тем, кто уже достиг старости и не мог работать; к 1858 году таких насчитывалось 43человека.[837] Но все это были временные меры; реальный сдвиг произошел в 1848 году, когдаорганизация основала на Харли-стрит Королевский колледж «для общего образования женщин ивручения гувернанткам квалификационных сертификатов». Учебный план включал английскуюлитературу и грамматику, французский, немецкий и итальянский языки, латынь, астрономию итеологию, механику и естественные науки, новую науку — политическую экономию и даже,какое-то время, курс методики преподавания.[838]

Молодых девушек старше четырнадцати лет, под надзором инспектрис, обучали девятьпреподавателей Королевского колледжа, включая Ф. М. Д. Мориса, христианского социалиста ипрофессора теологии, и Чарльза Кингсли, который позднее стал профессором современнойистории в Кембридже. Сначала они вели бесплатные занятия по вечерам. С 1850 года дневныелекции стали платными, но будущие гувернантки могли прослушать их за полцены, а четыреместа были бесплатными. Большинство обучаемых, включая гувернанток, прослушивали лишьмалую часть курсов. За проведение экзаменов и вручение сертификатов преподавателям неплатили. Девушки из среднего и высшего класса, посещавшие колледж, были образованнеебольшинства своих братьев, и гувернанткам было что продемонстрировать будущимработодателям. Джордж Драйсдейл, уважаемый автор трудов на медицинские темы, выпустилкнигу под названием «Основы социальной науки». Она была опубликована в 1854 году ивыдержала множество изданий.[839] После детального описания мужских половых органов ипредположения, что клитор, «возможно», является у женщин «главным органом сексуальногонаслаждения», автор рассматривал проблемы, возникавшие из-за того, что между подростковымвозрастом и возрастом вступления в брак проходит около десяти лет. Что с этим делать?Воздержание плохо сказывается на здоровье, равно как и мастурбация — пугало викторианскойэры. Он предлагал утопическое средство, которое могло привлечь любого молодого человека влюбое время. «Единственно верным средством против болезней, вызываемых воздержанием,является умеренное дозволение половых сношений наряду со свободой от занятий,упражнениями и развлечениями на открытом воздухе». Но если незамужние женщиныстремились блюсти свою непорочность, то как молодой человек мог воспользоватьсятерапевтическим «умеренным дозволением»? Разве только через связь с проституткой.

У женщин имелись свои проблемы. «Если девушка выглядела апатичной и анемичной,мужчины были уверены, что причина кроется в половой неудовлетворенности». (Об этом ониобычно толковали за портвейном.) Проституцию «следует рассматривать как временную заменулучшей ситуации». Под лучшей ситуацией подразумевалось, что «всякий мужчина и всякая

женщина должны получить свою долю любви и счастья быть родителями», — если толькоотпрысков не будет слишком много. Затем, отдав дань пылкой юности, они вполне спокойносмогут пребывать в счастливом состоянии брака. Развод должен предоставляться легко: «нимужчина, ни женщина не должны делать вид, что сохраняют верность, если на деле это не так».И, наконец, самая большая радость — «формирование среди нас более правильных взглядов насексуальную мораль позволит нам скорее достичь взаимопонимания с французами и другимиевропейскими нациями». Но это еще было впереди.

Итак, мы добрались до свадебных колоколов и счастья супружества…Женщина неимущая мечтала быть принятой в семью мужа, чтобы посвятить себя заботам о

нем и довольствоваться положением работницы по найму — готовить, убирать, штопать одежду.Ее свадьба была весьма скромной: друзья и родственники собирались на угощение и дляпосещения приходской церкви, где проходил обряд бракосочетания. Ожидалось, что гости вкакой-то мере помогут окупить расходы на праздник денежными подарками или в другойформе, чтобы новобрачные не начинали совместную жизнь обремененные долгами. У невестыпо такому случаю могло появиться новое платье, которое потом надевалось как выходное илихранилось долгие годы.

Большинство девушек среднего класса выходило замуж в 20–25 лет. К тридцати годам ихшансы найти себе мужа сходили на нет. «Это не тот возраст, когда выходят замуж… Продатьнезависимость за деньги кажется возмутительным во всех отношениях. Однако же такоепроисходит сплошь и рядом, несмотря на то, что в результате брак бывает несчастливым,независимо от того, будут ли супруги это скрывать или нет», — утверждал «Журнал подомоводству» в 1843 году. [840] Автор статьи продолжает: «мы не выступаем в защитунеосмотрительно заключаемых браков. Любовь в шалаше — замечательно, но это должен бытьблагоустроенный шалаш, а если в придачу к нему есть еще сарай для двуконного экипажа, толюбовь окажется более продолжительной».

Но сарай для двуконного экипажа предполагает предварительные переговоры.«Джентльмен часто дает за дочерью приданое в сумме, не превышающей будущий годовой доходстаршего сына; при этом он настаивает, чтобы будущий зять заключил соглашение, по которомуон обязывается выплачивать его дочери две, три, а то и четыре сотни фунтов в год… Подобноетребование отбивает охоту у многих претендентов».[841] В то время, как отец сражался у себя вкабинете с женихом, полная надежд невеста пыталась как можно лучше соответствоватьбытовавшему в то время образу подходящей избранницы:

Было бы удивительно, если бы цель привлекать мужчин не считалась главной ввоспитании женщин. Используются самые мощные средства воздействия на умыженщин, а мужчины, руководствуясь эгоистическим инстинктом, стремятся извлечь изэтого максимальную для себя выгоду, видя в том способ держать женщин вподчинении. Они требуют от жен кротости, покорности, полного отказа отпроявлений собственной воли, считая это главными чертами сексуальнойпривлекательности… Жена — настоящая рабыня своего мужа.[842]

Итак, она смиренно сидела в гостиной за пяльцами, в то время как ее будущее решалось вотцовском кабинете.

Мужчины среднего класса видели викторианский идеал семейной жизни в том, что онивыходят в суровый мир зарабатывать деньги, а жена поддерживает красоту и уют в доме, куда онвозвращается после утомительного дня. Она не должна беспокоить его повседневными заботамии тревогами, связанными с детьми. Поддерживая в муже иллюзию, что она лишь его милая

послушная рабыня, жена должна была сама заниматься всеми домашними проблемами. Когда умужа возникало желание заняться сексом, ей надлежало ему угождать. Уильям Эктон в своейкниге «Функции и расстройства репродуктивных органов» (1865) писал:

Половой акт обычно доставляет большое наслаждение. Я говорю здесь… онаслаждении, испытываемом мужчинами… даже самый здоровый человек ощущаетпосле него чувство усталости… случалось, что больные мужчины во время половогоакта умирали… если взять в качестве примера много работающего мужчину сразвитым интеллектом, живущего в Лондоне, то ему рекомендуется вступать вполовые сношения не чаще одного раза в семь-десять дней. [Более частые приводят кболям в спине.] Должен сказать, что большинство женщин не испытываютнаслаждения от половой близости… Любовь к дому, детям, домашним обязанностям— вот чему она отдает всю себя. Как правило, скромная женщина редко ищет для себясексуального удовольствия.[843]

Причиной импотенции мог быть плохо подогнанный грыжевый бандаж или ожирение, и впоследнем случае к благоприятным результатам могла привести диета мистера Бантинга,исключавшая ежедневное потребление животных жиров, хлеба, картофеля и пива. Улучшениюсостояния содействовали общие тонизирующие средства, такие, как испанские мушки,стрихнин, фосфор и даже электричество.[844] Я не нашла советов нескромным женщинам,которые искали бы для себя сексуального удовольствия.[845]

Конечно же, Виктория и Альберт не пользовались средствами контрацепции, хотя труднопредставить, что такой начитанный и сведущий в науках человек, как Альберт, не знал о них.Манби разговаривал с молодой женщиной «из простых», он знал ее давно, когда она еще быламолочницей — один из излюбленных его типов.

Она сказала ему, что теперь замужем и у нее ребенок. «Надеюсь, он родился в положенныйсрок?», — пошутил Манби. «Разумеется, — ответила Нора, гордясь своим положением честнойжены, — об этом я позаботилась».[846] Возможно, Нора следовала совету Франсиса Плейса,автора брошюры «К состоящим в браке людям обоего пола из рабочей среды», которая получилаширокое распространение с 1823 года: мужу предлагалось прибегать к прерыванию соития, ажене перед половым сношением вставлять во влагалище тампон «величиной с зеленый грецкийорех или маленькое яблочко», снабженный нитью, за которую следовало удалить его послеполового акта. Плейс усовершенствовал свои рекомендации в последующем рекламном издании,адресованном «состоящим в браке людям обоего пола из благородного сословия». «Простота инадежность использования тампона делает ненужными все другие средства предохранения».

Подобное утверждение, разумеется, было чересчур оптимистичным, но являлось шагом внужном направлении, причем вся ответственность теперь возлагалась на женщину: «достаточно,чтобы женщина использовала любое противозачаточное средство, поскольку, когда мужчинадумает о предохранении, это влияет на его страстность и импульсивность при половомсношении».[847] Некоторые врачи рекомендовали придерживаться «безопасного периода», нотогда не было еще четкого представления о цикле овуляции и менструации, а потому их советыгрешили неточностью.

В продаже имелись кондомы, «которые были тонкими и не так уж мешали насладитьсяплотскими утехами», но спрос на них был невелик… Продавались они лишь в немногихмагазинах, где, как считалось, порядочным людям делать было нечего, и из-под полы… Нужнобыло следить, чтобы не пользоваться часто одним и тем же, отчего он становился менее

надежным.[848]

* * *

До 1857 года развод предоставлялся только по отдельному акту парламента. В деле 1845года, когда мужчину обвинили в сожительстве с другой женщиной после того, как его бросилажена, в приговоре суда говорилось:

Вам надлежит обратиться в церковный суд и получить там постановление орасторжении брака. Затем вы должны принести его в суд по гражданским делам иподать иск о… возмещении убытков с любовника вашей жены. Имея на руках обадокумента, вы направляетесь в законодательный орган и получаете акт парламента…Вам следует знать, что все эти процедуры обойдутся во много сотен фунтов, тогда каку вас, возможно, лишь пенни в кармане. Но закон не делает различий между богатымии бедными.[849]

Подсудимого приговорили к одному дню заключения, которое он уже отбыл. Оскорбительбыл выпущен на свободу, а юристы смеялись до упаду. Спустя 12 лет Акт о матримониальныхделах 1857 года учредил для бракоразводных дел новый суд, который впервые должен был стать«доступным для людей со скромными средствами», с издержками в 25–30 фунтов.[850] Ноженщина не могла развестись с мужем, даже если у нее имелись доказательства, что онизменяет ей с другой, нужны были еще такие убедительные доводы, как доказательства инцеста,мужеложства, грубости, жестокости или насилия, тогда как мужчине достаточно было доказать,что жена совершила прелюбодеяние. После закона 1857 года разведенная женщина пересталалишаться всей своей собственности — она могла сохранить то, что принадлежало ей вдевичестве, но вряд ли суд разрешил бы ей опеку над собственными детьми. Получение разводабыло нелегким делом. К 1872 году ежегодно утверждалось лишь около 200 актов парламента.[851]

Слушание дел в суде по бракоразводным и матримониальным делам проходило открыто, нарадость бульварной прессе. Публика стремилась попасть в зал суда, особенно, если в процессеучаствовали известные персоны, а мало кто был столь же известен, как виконт Пальмерстон. В1863 году он выступал соответчиком по иску сомнительной репутации ирландца О’Кейна,обвинившего Пальмерстона, которому тогда было 80 лет, в адюльтере с миссис О’Кейн. УПальмерстона было то, что хотел заполучить О’Кейн, — деньги. Последний рассчитывал, чтовиконт заплатит и дело не дойдет до суда. Но Пальмерстона трудно было провести. Дотошныедетективы уже выяснили, что «миссис О’Кейн» официально не замужем. К огромномуразочарованию собравшейся толпы Пальмерстон даже не явился в суд, считая это ниже своегодостоинства.

Другое дело было более забавным. Почтенного возраста адмирал, сэр Генри Кодрингтон, в1863 году подал на развод, обвиняя супругу в адюльтере. Пока адмирал в 1854 году был наКрымской войне, его жена, следуя правилам приличия, взяла к себе мисс Эмили Фейтфул вкачестве компаньонки-дуэньи. Но когда он вернулся домой, жена предпочитала находиться вспальне в обществе мисс Фейтфул, а не с ним. Дело несколько уладилось, когда адмиралаоткомандировали на Мальту, и жена поехала с ним. Он был полностью поглощен работой, ажена погрузилась в веселую светскую жизнь. Частенько по вечерам она каталась по гавани намаленькой «гондоле» с кем-нибудь из своих обожателей, а лодочник всегда был навеселе…Ужас! Безобразие! Адмиральская жена сидит рядом с поклонником! Однажды лодка чуть не

опрокинулась…Одна из свидетельниц поведала о разговорах, происходивших между ней и леди

Кодрингтон, когда она просила ту быть посдержанней. «Я была в ужасе, — она переминалась икраснела на свидетельском месте, — от того, что мне открылось». — «И что это?» —поинтересовался представитель защиты, а публика навострила уши. — «Что зло ужевосторжествовало». Ничего потрясающего по сравнению с сегодняшними свидетельствами, новыступление далось викторианской леди с трудом, хотя и разочаровало публику. Мисс Фейтфулприехала к чете Кодрингтон на Мальту, и когда адмирал стал утверждать, что жена изменялаему со своими ухажерами, леди Кодрингтон припомнила ему, как он вел себя по отношению кмисс Фейтфул. Последняя дала показание, что однажды ночью адмирал в ночной рубашке вошелк ней в спальню. Она ожидала самого худшего, но он объяснил, что хочет помешать кочергойугли в камине.[852] Суду присяжных потребовался всего час, чтобы вынести решение в пользуадмирала по всем пунктам.

* * *

Были ли викторианцы счастливы в семейной жизни? В любую эпоху чужие браки неподдаются анализу. Да и ожидания у нас различны. Для нас имеет значение не только «хорошеечувства юмора», о котором часто упоминается в объявлениях о знакомствах; мы прежде всегонадеемся обрести партнера, спутника жизни, а не попасть в отношения хозяина и рабыни.Женщины не теряют надежды найти мужа. Те, в ком сильно развит материнский инстинкт,могут удовлетворить его, родив ребенка и воспитывая его без мужа. Женщина может решить невыходить замуж, а сосредоточиться на карьере, либо совмещать работу и семью. А ввикторианское время незамужние женщины из среднего класса могли рассчитывать только нато, чтобы стать компаньонками и сиделками для своих родителей, будучи всегда у них подрукой. После смерти родителей лучшее, на что им оставалось надеяться, это место приживалки всемьях родственников, где они разносили чай, были на подхвате и проводили безрадостные часыв холодных гостевых комнатах. Брак, пусть даже с прижимистым деспотом, с которым тягостноделить постель, вероятно, был предпочтительней.

Глава 21 Преступления и наказания

Воровство — отработанные приемы — дело супругов Маннинг — отравления — судебныеразбирательства — скандалы в обществе — приговоры — тюрьмы — проектировщик

«Паноптикума» Джереми Бентам — Миллбанк — Пентонвилл — «система изоляции» —Брикстонская женская тюрьма — ссылка — плавучие тюрьмы — тяжелые работы —

казнь через повешение

Воровство было весьма распространено. «Тысячи беспризорных детей слонялись постолице, рыскали по улицам, выпрашивая подаяние и воруя, чтобы добыть на пропитание». [853]

Некоторым воришкам было лет по шесть. Взрослея, девушки переходили к кражам одежды,свернутых в рулоны ковров и даже каминных решеток, пряча их под свои пышные юбки.

В магазинах обычно воровали женщины от 14 до 60 лет. «Под юбками у них были нашитывнутренние карманы, куда они могли опустить маленькие вещицы, что при широком кринолинеоставалось незаметным».[854] По свидетельству Мейхью, три из четырех проституток«занимались воровством», особенно если их клиенты были пьяны. Детей, которых посылалиотнести грязное белье прачкам или же доставить его обратно после стирки, порой по дорогеграбили. Легкой добычей становились хорошо одетые маленькие девочки и мальчики, которыеиногда оказывались вне поле зрения своих нянь. Ребятишек заманивали на задворки и раздевалидогола. Вывешивать на улице белье на просушку было рискованно, порой уносили даже медныйбак для кипячения, а то и медные трубы и свинцовую кровлю из пустовавших домов.

Домушники в основном предпочитали действовать с 7 до 8 вечера. Семья обычно обедала, априслуга — если сама не была замешана — занималась сервировкой стола и подачей блюд.Раннее вечернее время благоприятствовало ворам, потому что даже если они и попадались, тоэто расценивалось как обычное воровство, а не «ночная кража со взломом» — такквалифицировали преступления, совершаемые после 9 вечера. Слуга в богатом доме могоказаться вовлеченным в совершение кражи либо «внедрен» в дом перед замышляемымпреступлением.

Только глупец мог разгуливать по Лондону с часами или бумажником в кармане. Тогда, каки теперь, использовался хорошо отработанный прием: нужно было любым способом отвлечьвнимание человека и неприметно вытащить у него ценные вещи. Зачастую жулики действовалина пару: один обчищал жертву и тут же передавал награбленное сообщнику, которыйнемедленно скрывался. Иногда сам же вор принимался кричать: «Держите его!», указывая всторону противоположную той, куда скрылся с добычей его напарник, и направляя погоню положному следу.[855]

Известный археолог-египтолог Джозеф Хекекиан Би укрылся во время дождя на Риджент-стрит «в галерее, где было полно народа… [Позже] я обнаружил, что пропал кошелек, который яносил в левом кармане жилета… Хорошо, что я не лишился заодно и часов, находившихся вдругом кармане… Весь вечер оказался безнадежно испорчен, поскольку я сожалел о своейбеспечности».[856] Вор залез не в наружный карман, обычно имевшийся в верхней мужскойодежде, он оказался вполне искусным, незаметно для жертвы засунув руку в карман жилета.«Леди обычно носили серебряные или золотые часы в маленьком кармашке спереди, поройразмещавшемся под одной из оборок юбки», однако если дама попадала в толпу или садилась в

омнибус, для профессионала не составляло труда вытащить ее часы, равно как и часы ее мужа.Для извлечения добычи ворам «приходилось порой засовывать руку внутрь почти до локтя,поскольку карманы в дамской одежде были упрятаны достаточно глубоко». Пышная нижняяюбка жертвы или кринолин не позволяли женщине почувствовать, что кто-то лезет в ее карман.

Основными местами, где действовали воры, были вокзалы. Люди, поглощенные тем, чтобыпоспеть на нужный поезд, не замечали карманников, слонявшихся по станции под видомпассажиров, и утрату имущества обнаруживали с опозданием. Багаж, размещавшийся назапятках кэбов и экипажей, увозивших пассажиров со станции, тоже мог стать добычейграбителей; ремни, которыми он крепился, разрезали, иногда при попустительстве кучера.Некоторые мошенники специализировались на кражах декоративных собачек. Пса сманивали спомощью течной суки или же просто соблазняли мясной приманкой. Затем, в ответ наобъявление расстроенного владельца, собаку возвращали под видом «найденной», получаяобещанное вознаграждение. Такой трюк можно было проделывать неоднократно… Если жевознаграждения не ожидалось, можно было оставить собаку на какое-то время у себя, возможно,слегка изменить ее внешность, а потом продать ее. Достаточно легкий способ добыть средства ксуществованию в Вест-Энде без необходимости работать в ночное время.

Домушники, разжившись серебряными и золотыми изделиями, спустя минут пятнадцатьпосле совершения кражи старались сбыть их скупщикам краденого, после чего похищенныевещи незамедлительно отправляли в переплавку с тем, чтобы замести все следы.Фальшивомонетчики, используя хитроумные методы, получали нужные сплавы из старых ложек,разливали металл в готовые формы и использовали гальваническое покрытие, чтобы монетывыглядели как настоящие, для чего применялись азотная и серная кислота, цианид, медь игальваническая батарея. При полицейских облавах все это было достаточно опасно; бывалислучаи, когда фальшивомонетчики использовали против полицейских кислоту. Некоторыепреступники пользовались таким ужасным оружием, как азотная кислота.[857]

«Преступность стала повальным бедствием… Лондон перестал быть городом, по которомуможно беззаботно разгуливать ночью, засунув руки в карманы», — писал один французскийтурист в 1866 году.[858] Даже днем в благополучных районах было не безопасно. В 1862 году ХьюПилкингтон, член парламента, шел по Пэлл-Мэлл средь бела дня, когда двое бандитов напали нанего, слегка «придушили», и пока один избивал его, другой забрал у него часы.[859] В том же годуодин француз прогуливался часа в 4 дня по Гайд-парку, где на него напали четверо грабителей.Они не подозревали, что этот человек служил во французской армии. Он уложил ударами двухнападавших, а двое других убежали. «Не всякому же довелось служить в полку зуавов».[860]

* * *

Налоговую службу обычно не принято считать опасной деятельностью, но в 1861 году одиннесчастный служащий погиб от руки человека, с которого он намеревался получить налог засодержание собаки.[861] Дуэли находились вне закона, но в 1843 году лейтенант Манро и егошурин полковник Фосетт после глупой ссоры задумали стреляться в поле вблизи Камден-роуд,и, к несчастью, Фосетт был убит. Манро «сам явился с повинной, после следствия егоприговорили к смерти, но королева смягчила наказание до 12 месяцев заключения вНьюгейтской тюрьме».[862] Карл Маркс был настолько возмущен плохим судебнымрасследованием этого дела, что грозился вызвать тех, кто им занимался, на дуэль, но почему-тоникто его вызова не принял — к счастью, поскольку он был настолько близорук, что наверняка

бы промахнулся.[863]

Гораздо большее внимание публики привлек суд по делу супругов Маннинг, обвиняемых вубийстве Патрика О’Коннора. Маннинг был темной личностью, его подозревали в кражезолотых слитков на сумму 4000 фунтов с Большой западной железной дороги, где он служилохранником, но ему удалось скрыться от судебного преследования. Мария Маннинг былашвейцаркой и служила горничной у дочери герцогини Сазерленд. За Марией ухаживали двое —Патрик О’Коннор и Маннинг. В 1847 году она вышла замуж за Маннинга, но чета продолжалаводить дружбу с О’Коннором, имея виды на его собственность. О’Коннор был почти таким жемошенником, как и Маннинг; они вместе придумывали планы добывания денег нечестнымпутем. Супруги Маннинг жили в одном из террасных домов на Бермондси. Маннинг расспросилжившего у них некоторое время студента-медика о действии хлороформа и о наиболее уязвимыхместах черепа человека. Потом они пригласили О’Коннора на обед, усыпили его хлороформом,ударили по голове, руководствуясь полученными от студента сведениями, и зарыли тело вподвале, залив купоросом и засыпав негашеной известью. Отсутствие О’Коннора на работепривело к обращению в полицию, и после блистательно проведенного расследования его трупбыл обнаружен и идентифицирован по вставным зубам. Тем временем супруги Маннингскрылись: Мария уехала в Эдинбург, где после обмена телеграфными сообщениями междуотделениями полиции была задержана. Ее мужа арестовали в Джерси.[864]

В хронике викторианских преступлений часто встречаются отравления. Почти в любомдоме имелось большое количество ядовитых веществ, которыми мог воспользоватьсяпреступник. Этим объясняется, почему в книге Изабеллы Битон «Домоводство» особоевнимание уделяется распространенным ядам и противоядиям. В число ядов входили серная,азотная и синильная кислота, которые «даже в малых количествах могли привести ксмертельному исходу сразу после попадания яда внутрь», а также мышьяк, «сулема… самыйсильный яд», настойка опия. (Любопытно, что она не упоминает стрихнин, хотя, возможно, онимел другое название, которое я пропустила.) С точки зрения отравителя лучшим средствомбыла синильная кислота.

В 1845 году Джона Тавелла осудили за совершенное в Слау убийство Сары Харт сприменением синильной кислоты.[865] Джон Тавелл был закоренелый преступник, который начетырнадцать лет был отправлен в ссылку в Австралию, сколотил там состояние и вернулся вАнглию. Он одевался как квакер и «по внешнему виду и манерам производил впечатление оченьблагочестивого человека». Тавелл находился в близких отношениях с Сарой Харт, но в какой-томомент решил от нее избавиться, для чего отправился в Сити к одному аптекарю с Бишопсгейт-стрит и купил у него две драхмы запатентованного лекарства «синильная кислота Скилла»,сказав, что оно необходимо ему для лечения варикоза. Покупка была надлежащим образомзарегистрирована, как того требовал закон. На следующий день Тавелл пришел снова и приобрелеще снадобья, сказав, что первый пузырек он разбил. Затем он сел на поезд в Паддингтоне,приехал в загородный дом Сары Харт, подлил ей яда в пиво, быстро покинул дом и сел на поезд.Однако преступление быстро раскрыли и «распоряжение о задержании Тавелла было переданопо телеграфу… недавно установленному на линии Большой западной железной дороги».

За Тавеллом следили от Паддингтона до его дома, его арестовали, признали виновным иприговорили к казни через повешение. В другом случае отравления синильной кислотой сын,дипломированный врач, давал старой матери небольшое количество того же средства «противсильных приступов рвоты, которыми она страдала», но женщина умерла. Тогда не существовалострогого контроля за изготовлением лекарств, и средство в данном пузырьке оказалось слишкомконцентрированным. Мужчину судили за убийство матери, но вынесли оправдательный

приговор.Уильям Палмер из Руджли близ Стаффорда в 1856 году использовал стрихнин для убийства

при афере со страховкой. Он был признан виновным и казнен в Стаффордской тюрьме. Во времясудебного разбирательства, которое широко освещалось в прессе, выяснилось, что в трупежертвы не смогли обнаружить следов стрихнина. Это вдохновило Уильяма Дова из Лидса убитьс помощью стрихнина свою жену. Он убедил помощника практикующего врача дать ему этогосредства, чтобы потравить крыс, по его словам, заполонивших дом. Некоторого количестваоказалось достаточно, чтобы жена умерла. Но он заблуждался насчет доказательствасодеянного: расследование установило наличие в трупе женщины «большого количества»ядовитого снадобья. Уильяма Дова признали виновным и в 1856 году повесили.

Мышьяк очень широко использовался в быту, он применялся, к примеру, при изготовлениизеленой краски, дававшей красивый изумрудный цвет и использовавшейся для украшениятортов, изготовления искусственных цветов и обоев. «Такие бумажные обои наверняка выделялимышьячную пыль» — так говорили о причинах смерти Наполеона( якобы из-за обоев в егокомнате на острове Св. Елены, и эти слухи казались не столь нелепыми, как сейчас, хотяколичество мышьяка в «пыли» ничтожно мало. С помощью мышьяка гнали глистов у лошадей,травили крыс, уничтожали летающих насекомых. Его раствор мог применяться в качествесредства для удаления волос. Мышьяк всегда можно было найти в любом доме и на конюшне, имногие случаи смерти от «желудочного недомогания» могли быть следствием отравлениямышьяком.

Всякий хотел оказаться в зале суда, когда там шел громкий процесс. В Центральномуголовном суде места для публики располагались рядом с местом для судьи и ниже, там, где вобычные дни находился олдермен, который «читал газеты или писал письма». [866] На громкиесудебные процессы шерифы лондонского Сити могли выдавать билеты, стоившие довольнодорого.[867] В 1840 году, когда судили Курвуазье за убийство его хозяина лорда УильямаРасселла, «на местах, предназначавшихся для знатных персон, можно было видеть герцогаСуссекского, двух графов, двух лордов, двух дам из высшего общества и члена парламента».Курвуазье был иностранцем, «чужаком», а потому мог претендовать на то, чтобы суд присяжныхсостоял из шести французов и шести англичан, но он не воспользовался этим правом. Впоследний день герцог утратил интерес к происходившему, но зато наблюдалось «присутствиемногих знатных леди». Возможно, именно это обстоятельство так потрясло главного судью, что,зачитывая приговор, он буквально «задыхался от рыданий».

Дело супругов Маннинг рассматривалось в Центральном уголовном суде в 1849 году.Заседание продолжалось два дня, и доступ в зал предоставлялся только по билетам. «Некоторыеледи сидели на скамье, [другим] предоставили места рядом с подсудимыми»; присутствоваломного послов и других «знатных иностранцев», которые с трудом нашли себе места. Судуприсяжных понадобилось 45 минут, чтобы признать чету Маннинг виновной.

Спустя два года общество охотников за сенсациями ожидал знаменательный день, когда насудебном заседании экс-выпускник Итона, экс-гусар, виконт Франкфорт де Монморанси занялместо для дачи свидетельских показаний против Элис Лоу, которую он обвинял в краже у негодрагоценностей при скандальных обстоятельствах; «скандальное» в викторианском пониманиивсегда было связано «с проституткой». Она была доставлена в дом в Паддингтоне, которыйвиконт снимал в дополнение к тому, где он обитал с семьей, и о котором ничего не знала егожена. Ее «визит» продолжался около двух месяцев, в течение которых она воздерживалась отдругих свиданий. Однажды вечером, когда знатный лорд отправился в свой клуб, она,воспользовавшись случаем, забрала драгоценности, которые, как она уверяла, были ей подарены,

и скрылась. Присяжные не сочли ее виновной, а леди Франкфорт по вполне понятной причинеполучила по суду развод с мужем.

Десятью годами позже лорд Франкфорт снова оказался в суде, на этот раз в качествеобвиняемого в «рассылке непристойного послания» в форме письма «супругам пэров, дочерямиз знатных и благородных семейств», в котором им предлагалось принимать любовников у себяв спальнях, пока их мужья почивали под действием снотворных. Это послание, в сравнении скоторым меркнут образчики нашего «спама», дополнял список возможных кандидатур; одной изних был лорд Генри Леннокс, выдвинувший обвинение против лорда Франкфорта, автораскандальной проделки. Одним из получателей было известное духовное лицо, которое,разумеется, вскрыло письмо, адресованное его жене, и пришло в ярость. Когда пастор оказалсяна месте для дачи свидетельских показаний, он потребовал, чтобы все находившиеся в суде леди,среди которых было немало его прихожанок, покинули зал заседания до того, как он станетотвечать на вопросы, но судья лишь посоветовал дамам не слушать. Лорда Франкфортаприговорили к двенадцати месяцам заключения в тюрьме Колдбат-филдс в Кларкенуэлле, но онбыл освобожден от обычного тюремного распорядка; «под обязательство… выплачивать 5шиллингов в неделю на свое содержание его избавили от необходимости щипать паклю изаниматься однообразным механическим трудом».[868]

* * *

Приговоры суда были жестокими и явно произвольными. Ньюгейтский календарь за 1853год, перечисляя все слушания дел в Центральном уголовном суде, демонстрирует большоеразнообразие обвинительных заключений. Пятнадцатилетний изготовитель упаковочныхкоробок и его сообщник, сапожник в возрасте 21 года, вместе совершили кражу носового платкастоимостью 1 шиллинг. Обоих приговорили к высылке в Австралию на семь лет. Двух другихкарманников, каждый из которых украл по носовому платку стоимостью 3 и 2 шиллингасоответственно, были приговорены тем же судом: один — к месяцу заключения висправительном доме, другой — к четырем годам каторжных работ. Человека, укравшегобутылку джина за 2 шиллинга 1 пенни, осудили на 14 дней заключения в Ньюгейте. Одногодвоеженца приговорили к 14 дням в Ньюгейтской тюрьме, другого — к году в исправительномдоме. За «половое сношение» с девочкой младше 10 лет мужчину приговорили к шести месяцамтюремного заключения, а за изнасилование девочки 10–12 лет другой мужчина получил годпребывания в исправительном доме.

Как следует из отчета, мужчина, обвиненный в содомии, — в то время одном из самыхтяжких грехов, — был приговорен к двум годам заключения в исправительном доме, тогда какдругого, чернорабочего 53 лет, осудили на пожизненную высылку. Четырнадцатилетнююслужанку признали виновной в том, что она ложно обвинила мужчину (своего хозяина? об этомничего не говорится) в содомии с намерением получить с него 100 фунтов. Подавляющее числоосужденных составляли неквалифицированные рабочие, но в одном деле обвиняемымивыступали два военных врача и аптекарь за проведенный аборт. Одного врача приговорили квысылке на пятнадцать лет, а другой врач и аптекарь были признаны невиновными. Занезначительное преступление, характерное для того времени, а именно, «запуск в обращениефальшивых билетов для уплаты дорожного сбора по цене 4 и 6 пенсов», правонарушителюгрозило 18 месяцев пребывания в исправительном доме.

Не существовало ничего похожего на наши приговоры без взятия под стражу — таких,например, как условный срок, — или наказания за антиобщественное поведение. Количество

заключенных составлял около 6000. [869] Брайдуэллы — худшие по разряду тюрьмы —предназначались для приговоренных на срок свыше трех месяцев. Сама тюрьма Брайдуэлл,давшая название заведениям такого рода, находилась у реки Флит и просуществовала до 1860года; подобные ей тюрьмы были построены в Холлоуэе, Уондзуорте, Колдбат-филдсе и Тотхилл-филдсе, последняя предназначалось для мальчиков и женщин. Получившие срок более двух летсодержались в тюрьмах, называемых исправительными домами. Количество узников в Колдбат-филдсе было немногим меньше, чем в Брайдуэлле, и составляло более 1000 человек.[870]

Приговоренные к более длительным срокам заключения отбывали их в Миллбанке,Пентонвилле, в женской тюрьме Брикстон или же в плавучих тюрьмах.

Джереми Бентам, проповедник утилитаризма, считал, что правительство должно дать какможно больше благ как можно большему числу людей. В 1820-е годы его реформаторскийэнтузиазм воплотился в проектирование тюрьмы. Взамен мрачных сооружений, таких какНьюгейт, он предложил возводить тюремные здания по его проекту «Паноптикум», сотдельными корпусами, расходящимися в форме звезды, где в центре могли размещатьсясмотрители и разные службы; во все камеры каждого крыла был удобный доступ; практично иполезно, а главное, вне всякого сомнения, наиболее благоприятно для всех пребывавших там.Тюрьма в Миллбанке (ныне на этом месте расположена Галерея Тейт) — самая большая вЛондоне, с шестью расходящимися радиусами корпусами, была построена по его проекту«Паноптикум» в 1821 году на 7 акрах болотистой сырой земли вблизи реки. Бывший обитательописывал ее так: «ужасающе мрачное место: темные стены, угрюмые лица, гнетущаятишина…».[871] В каждой камере имелись маленький столик, «отхожее место» с крышкой,подвесная койка с одеялом и «палка, один конец которой был выкрашен красной краской, адругой — черной… В стене, выходившей в коридор, находилось узкое отверстие, и когда вамбыло нужно что-нибудь, вы просовывали палку в отверстие и оставляли там, пока этот сигнал непривлекал внимание дежурного надзирателя. Если он видел черный конец, это означало, что выхотите работать, если же красный, ваше желание носило более личный характер».[872]

Тюрьма Пентонвилл, строительство которой обошлось в 85 000 фунтов, появилась в 1842году на участке в 7 акров, расположенном на краю застроенной в то время территории заХоллоуэем на Каледониа-роуд. Ипполит Тэн назвал ее «восхитительно придуманным ульем,сотворенным из железа».[873] Здание имело полукруглую форму с четырьмя радиальнымикорпусами, между которыми располагались прогулочные площадки площадью в 3 ярда; вкорпусе на каждом из трех этажей было по 130 камер. Высота камеры составляла 9 футов, длина— 13 футов, ширина — 7. В камере был ватерклозет, медный умывальник, табурет, стол игазовое освещение. Узники спали на откидных койках с матрасами и одеялами. Раз в две неделиим выдавали чистые рубашки и подштанники и предоставляли возможность помыться в бане —для многих это было в новинку.[874]

Первое, что бросалось в глаза посетителю тюрьмы, это «образцовая чистота, как уголландцев… Здесь было очень светло и красиво… Сразу же приходило на ум явное сходство сХрустальным дворцом… Создавалось впечатление, что большинство лиц, которым довереннадзор за узниками, руководствуется в своем отношении к ним самыми гуманными и добрымипобуждениями».[875] Заключенных обучали ремеслу — портняжному, сапожному, ткацкому,этим они могли зарабатывать около 8 пенсов в неделю. «Некоторые из тех, у кого былидлительные сроки, могли при выходе на свободу получить до 20 фунтов, к тому же им выдавалихороший комплект одежды, в соответствии с их общественным положением, чтобы у них на волебыла возможность начать новую жизнь». Раз в день, если не было дождя, узников выводили изкамер на прогулку. Они совершали свой моцион партиями по 130 человек, образуя два круга.

Расстояние между заключенными составляло 15 футов, и им запрещали приближаться друг кдругу. Они были обязаны хранить молчание и в церкви, и в одиночной камере, но ухитрялисьпереговариваться, не шевеля губами.[876]

А теперь перейдем к тому, что считаем негативным аспектом данной идиллическойкартины — к «системе изоляции». Главный тюремный инспектор определял ее так: «каждыйзаключенный помещен в отдельную камеру, которая днем становится для него мастерской, аночью — спальней… Это не только предотвращает общение заключенного с соседями, но изаставляет его поразмышлять над своей жизнью», — что, несомненно, ведет к нравственномувозрождению. Узников называли только по номерам. Когда их выводили из камер на прогулкуили на ежедневный молебен в церкви, на каждом был головной убор с широким, опущенным налицо козырьком, где имелись прорези для глаз, так, чтобы никто не мог быть узнансоседями.[877] За примерное поведение заключенные получали привилегию работать в пекарнеили на кухне «с открытым лицом», разумеется, молча, а также большие порции еды ивозможность свиданий. Нежелание сотрудничать каралось одиночным заключением в карцере, вполной темноте, где арестант обычно проводил два-три дня, а порой и три недели. После такойпсихологической обработки узников переводили в тюрьмы Портсмута, Вулиджа и Портлендадля использования на «общественных работах», что, безусловно, воспринималось большинствомкак некоторое облегчение.

Казалось бы, все было задумано с добрыми намерениями. Содержание в чистоте ипредоставление личного пространства не шли ни в какое сравнение с теми условиями, в которыхжило большинство заключенных на воле, но психологический эффект «системы изоляции» былразрушительным. В среднем узникам было от 15 до 25 лет. Представить только, каково им былонаходиться в изоляции от других людей, подобно париям. Поначалу начальство отмечалонеобычайно высокое число самоубийств, но по мере увеличения количества прогулок (в масках)это число наполовину снизилось. И все же этот показатель был выше, чем в других тюрьмах.

В Брикстонской женской тюрьме содержалось 700 узниц, и почти весь персонал былженским.[878] Начальник тюремной медчасти в 1854 году с сожалением отмечал: «женщиныпереносят тюремное заключение хуже мужчин», но «в Брикстоне отношение к ним былогуманным и сочувственным и при этом не менее эффективным, чем в других тюрьмах». Женщинзвали по именам, а не по номерам. Здесь имелись ясли для детей, рожденных узницамиБрикстона в неволе, но других их детей отправляли в работный дом. Тюремная одежда состоялаиз свободного покроя красно-коричневого платья, синего в клетку фартука и маленькой, плотнооблегавшей голову белой полотняной шапочки. На прогулках они ходили парами вокруг лужаеки клумб и при этом оживленно болтали (курсив мой). «Быть может, большинство этихнесчастных питались в неволе лучше, чем в своей прежней жизни», а в больничном рационеприсутствовали даже такие роскошные блюда, как рыба и отбивные котлеты. Работа для женщинзаключалась в пошиве бумазейного нательного белья, изготовлении корсетов, стирке и глажкебелья по договоренности с тюремным начальством, пошиве сорочек, которые иногда закупали«Мозез и сын» и другие фирмы. «Неудивительно, — отмечали Мейхью и Бинни, — что честнымженщинам не удавалось прожить на заработок от пошива сорочек».

Вплоть до 1853 года в Австралию ежегодно ссылали в среднем 460 осужденных. [879] К 1853году в Австралии находились 6000 каторжников, а на Бермудах и в Гибралтаре — 2650. Обычноприговор выносился на семь лет, но случалось и на десять, четырнадцать, а то и пятнадцать лет.Очень редко в документах приводятся жуткие списки «регистрации смертей и прибывших напожизненное поселение» — судебное решение лишало осужденного возможности вернуться вАнглию. При всем том у ссыльных мужчин и женщин был шанс, возможно иллюзорный, начать

на новом месте новую жизнь. После 1853 года колонии по вполне понятным причинамотказались впредь быть «помойкой» для английских каторжан, поскольку каторжные работы вАнглии большей частью заменялись ссылкой в колонии. Пришлось осужденным на семь илидесять лет ссылки заменить сроки на четыре-пять лет тюремного заключения в Англии. Вколонии отныне отправляли только тех, у кого срок наказания составлял четырнадцать лет илибыл пожизненным.

Как правило, мест заключения было недостаточно, а потому некоторых арестантовотправляли в плавучие тюрьмы в Вулидж, в получасе езды по железной дороге. Здесьнаходились старые боевые корабли, еще с 1779 года использовавшиеся для размещенияосужденных, которых привлекали к работам по углублению дна Темзы.

«Поначалу это считалось временной мерой, вызванной обстоятельствами, однако старыевоенные корабли почти на полстолетия стали вместилищем для самых закоренелыхпреступников, свозимых из всех тюрем Соединенного Королевства». [880] В 1841 году здесьразмещались 3552 узника. В этих тюрьмах всегда было сыро, темно и полно вшей. Самымбольшим из кораблей в Вулидже был «Дифайэнс», 74-х-орудийный корабль с 500 узниками натрех палубах, которые спали в гамаках, натянутых так туго, что они врезались в тело. «Уорриор»тоже был 74-х-орудийным кораблем. (Число орудий свидетельствовало о размерах судна.Разумеется, орудия давно были сняты, равно как мачты и прочее оснащение.) На немразмещались 450 заключенных. «Юнайт» был плавучим госпиталем, способным содержать 58пациентов в относительно комфортных условиях; здесь были железные койки, каждый деньдавали хороший чай и две унции вина, половину бараньей головы, а также молоко, хлеб и масло.И наконец «Салфер», который использовался как прачечная. Это был 30-ти-орудийный шлюп,разжалованный до разряда плавучей прачечной, где трое узников стирали арестантскую одеждуи развешивали ее на веревках, натянутых между обломками мачт, подобно флагам, когдакорабль был «разукрашен от носовой части до кормы».

Возможно, в каком-то отношении жизнь на борту плавучей тюрьмы была не такой ужплохой. Каждую неделю узникам выдавали чистую одежду, им дозволялись свидания и письмараз в три месяца. Работали они с 7.30 до 5 вечера (зимой — до четырех) с часовым перерывом наобед, с обязательным обучением и чтением молитв с 6.45 до 8.30 вечера, а в 9 отправлялись впостель, вернее, в гамак (зимой — в восемь). На обед они получали 6 унций мяса, фунткартофеля и 9 унций хлеба. Завтрак и ужин состояли из хлеба и какао или овсянки. Три часа внеделю отводилось на обучение чтению, письму и арифметике, по часу на каждый предмет.Узникам выплачивали «наградные» за выполняемую работу, главным образом, укрепление дамби углубление русла реки. Заработок мог составлять 6 пенсов в неделю, которые накапливалисьдо момента выхода на свободу; тогда они получали на руки половину накопленных денег,комплект верхней одежды и белья, а оставшуюся половину суммы могли получить попрошествии двух-трех месяцев. Это было разумно. Обычно, оказавшись наконец на воле, труднобыло устоять и не прокутить все. Узникам, однако, воспрещалось разговаривать с соседями, заисключением одного часа в воскресенье после молитвы, их не обучали ремеслам, которые моглибы прокормить их после освобождения, а умерших зарывали на болотах, окружавших тюрьму, иместо их погребения никак не обозначалось.

Арестант, который решением суда приговаривался к «тяжким работам», вынужден былотбывать наказание на чем-то вроде «бегущей дорожки» — устройстве, применяемом вбританских тюрьмах с 1817 года. «Идея состояла в том, что цилиндр вращался под тяжестьюнаходившегося на нем человека, когда он перемещался вперед… Тюремных надзирателей,которые могли повернуть храповик и тем самым затруднить вращение цилиндра, заключенныеметко прозвали „шурупами“».[881] Арестанты ненавидели эти устройства, называли

«перемалывателями ветра», подчеркивая бессмысленность своего вынужденного занятия.Каждый день 12 человек одновременно делали 24 шага вперед, потом перемещались на 8дюймов в сторону, совершая это по пятнадцать раз на дню по пятнадцать минут с перерывамина другие занятия, и все это, разумеется, молча.

«Вращение цилиндра» было столь же бессмысленной работой, но тюремные властиусматривали в ней пользу: ее можно было делать в камере, не нарушая изоляции, в которойнаходился узник. Еще в тюрьме имелся рычаг, вращавший барабан с комплектом черпаковвнутри, которые забирали песок и опустошались по мере хода. За восемь часов можно былосовершить, как предполагалось, 10 000 оборотов. В качестве работ вне тюрьмы производилась«тренировка с ядром» каждый день по часу или больше. Первый из стоявших в ряду людейподнимал тяжелое пушечное ядро и передавал его соседу, тот бросал ядро на землю, поднималего и передавал по цепочке следующему… Когда ядро доходило до конца ряда, производимыедействия совершались в обратном направлении.

Обычным принудительным трудом в тюрьмах было щипание пакли, которым занималиськак женщины, так и мужчины, не только в тюрьмах, но и в работных домах. Разница состоялалишь в том, что приговоренный к тяжелой работе имел ежедневную норму в 6 фунтов, что втроепревышало норму остальных. Но это, по крайней мере, не было бессмысленной работой, пагубновоздействовавшей на душу. Щели в деревянных корпусах плавательных средств приходилоськонопатить, и лучшим материалом для этого служили старые, раздерганные на волокна веревки— пакля.

* * *

К 1861 году смертные приговоры выносились лишь в отношении лиц, совершившихубийство или особо тяжкое преступление. Количество убийц, казненных через повешение, былоневелико. В 1854 году на виселицу были отправлены только пятеро. Годовой показательсоставлял от 9 до 16 человек.[882] Привычные для предыдущего века «шествия к Тайберну» (близМарбл-арч) с присущими им буйным весельем и разнузданностью были упразднены, но казниоставались публичными и проводились по месту заключения преступника. В 1849 году супруговМаннинг повесили на Хорсмонгер-лейн близ «Слона и замка». Тридцать тысяч народусобрались посмотреть на казнь, в их числе и Чарльз Диккенс. «За весьма скромную плату в 10гиней мы получили возможность обозревать все происходившее сверху из окна кухни на верхнемэтаже [дом находился напротив тюрьмы]». Поведение пьяной толпы в эту ночь сопровождали«всякого рода бесчинства и непристойные выходки…».[883]

После казни четы Маннинг Диккенс выступил на страницах «Таймс» с требованием, чтобывпредь казни не были публичными, однако эти жуткие зрелища продолжали демонстрироватьсяна протяжении последующих двадцати лет. Диккенс также предлагал обязать палача Калкрафта«воздерживаться от недостойного балагурства, грубых шуток, святотатства и пьянства». Покрайней мере, «дни повешения» были перенесены с понедельника на среду, посколькузначительное количество рабочих уже привыкли брать отгул, «святой понедельник», чтобыприсутствовать на казни. По случаю казни миссис Маннинг надела черное атласное платье, иэто привело к тому, что «в этом сезоне в обществе перестали носить платья из черногоатласа».[884] Диккенс передал ужасающие подробности сцены казни: «два силуэта телповешенных выделялись на фоне ворот [тюрьмы]; один выглядел как обвисший, свободноболтающийся мужской костюм, словно его владелец выскользнул из него; женский имел четкие

очертания, будучи затянут в корсет и искусно наряжен, так что, когда тело медленнораскачивалось из стороны в сторону, его вид нисколько не менялся».[885]

Глава 22 Религия

Религиозная перепись населения 1851 года — отсутствующие — рабочий класс —англиканство — широкая церковь — оксфордское движение Ньюмена — англо-католики —церковь Св. Олбана — дни поста и дни смирения и молитвы королевы Виктории — низкая

церковь — строительство новых церквей — римско-католическая церковь — сектынонконформистов — Сперджен — квакеры — спиритуализм — иудеи

В 1851 году представители среднего класса Англии пережили потрясение. В первый — ипоследний — раз была проведена «религиозная перепись населения»; она преследоваланевыполнимую задачу: определить современное состояние религиозности, подсчитав числоприсутствующих на богослужении в одно конкретное воскресенье (30 марта), чтобы проверить,достаточно ли в храмах мест для прихожан. Результаты переписи произвели сенсацию иразошлись в количестве 21 000 экземпляров. Выводы развеяли представление викторианцев осебе как о верных богобоязненных членах Церкви Англии. Менее половины англичан вообщепосещали какую-либо церковь и менее половины из них — англиканскую. Составитель отчетаХорас Манн мрачно заметил, что «огромная часть англичан, к прискорбию, постояннопренебрегает церковными обрядами».[886] В бедном округе Бетнал-Грин на востоке Лондона снаселением более 90 000 человек какую-либо церковь посещали только 6024. Где же былиостальные?

Назначив перепись на воскресенье, власти проигнорировали 20 000 лондонских евреев. Носамую многочисленную категорию отсутствовавших составили представители рабочегокласса.[887] В отличие от конторских служащих, принадлежавших к среднему классу, рабочийдень городских низов начинался в шесть утра и продолжался двенадцать часов, не считаясубботы, когда все больше работодателей гарантировало своим сотрудникам наполовинусокращенный рабочий день. По субботам рабочий ходил за покупками с женой, а остаток дняиспользовал для развлечений и отдыха. Всего раз в неделю он мог вернуться домой поздновечером, так как на следующий день ему не надо было подниматься до рассвета.

По воскресеньям ему было трудно преодолеть искушение понежиться в постели.Воскресный обед был священной семейной традицией. Хозяйка дома все утро хлопотала накухне, готовя свои коронные блюда. А для мужчины наступало время заглянуть впарикмахерскую, чтобы побриться и обсудить последние новости. Во время утренней церковнойслужбы пабы были закрыты, но если кому-нибудь хотелось выпить или опохмелиться, то за трипенса можно было купить у парикмахера рюмку бренди или целебного рома со специями.

«Если рабочий, по одежде которого видно, что он рабочий, зайдет в церковь, ему предложатбесплатное место… тогда как хорошо одетому человеку предложат сесть на скамью соспинкой». Впрочем, за удобное место «хорошо одетый человек» мог и платить. Плата зацерковные места составляла значительную часть приходского дохода. В 1865 году ледиФредерик Кавендиш с мужем поселились недалеко от церкви Сент-Мартин-ин-де-Филдс. «Таккак служба велась достойно и проповедь была хорошей, мы решили приобрести места в нашембудущем приходе для себя и наших слуг… и были неприятно поражены торгашескимповедением священника, со всей очевидностью обнажившим одиозность продажи церковныхмест».[888]

Некоторые священники упорно пытались убедить рабочих посещать церковь, даже врабочей одежде, но чувство нежелательности своего присутствия было нелегко преодолеть. В1849 году конгрегационалистский священник дал уничижительное описание церковных нравов:

Здесь, в Великобритании мы приносим классовые различия в дом Господень…бедняку дают понять, что он беден, а богачу, что он богат… отгороженное место вцеркви, возможно, с ковром и занавесками, и далее скамьи различного достоинства,бесплатные места, если они вообще существуют, сохраняют разделение междуклассами… мы выделяем особые места для бедных, так как патологически боимсянищеты…[889]

Хорас Манн, верный приверженец англиканской церкви, был вынужден с этим согласиться.Как у среднего, так и у высшего класса «регулярное посещение церкви считается одним изпризнаков благопристойности… легко заметить, что доля представителей низших классов вприходе ничтожно мала».[890]

* * *

Прежняя приходская организация Лондона, когда люди в обязательном порядке посещалисвой церковный приход, исчезла. Для тех, кто решил посетить англиканскую службу, ЦерковьАнглии предлагала смущающее разнообразие богослужений, свободно группирующихся вокругтак называемых широкой, высокой и низкой церквей, к которым позже присоединилисьприверженцы обрядности.[891] Крайст-Черч на Лиссон-Гроув в Марилебоне являла собой примерширокой церкви. Там и сейчас хорошо одетые прихожане из среднего класса удобно сидят наскамьях с высокими спинками и безмятежно предаются размышлениям или сну, вдали отпосторонних глаз, не опасаясь вторжения чужаков или бедных — кто знает, что онизамышляют? — под знакомые звуки англиканской службы, плывущие над их головами. Уаристократов с Беркли-сквер тоже есть неподалеку своя церковь, также широкая по своемувероучению, но только для высшего класса. Часовня Сент-Джеймс в Марилебоне, тожепринадлежащая широкой церкви и вмещающая 1500 человек, по воскресеньям была заполненадо предела. (Слово «часовня», обычно обозначающее место нонконформистских богослужений,здесь не имеет этого значения.) Любые религиозные сомнения можно было устранить, прочитав39 статей в конце Книги общей молитвы, составленной во времена Тюдоров и подтвержденнойКарлом II после возвращения на престол. Знакомый язык авторизованного перевода Библии иКниги общей молитвы местами был непонятен, но общий смысл всегда оставался ясным.

Между 1834 и 1842 годами прочное основание широкой церкви слегка поколебалось, когдаДжон Генри Ньюмен, викарий оксфордской университетской церкви Св. Девы Марии, началпроизносить проповеди, призывая своих прихожан предпочесть «дела словам и пожеланиям» иактивно бороться с летаргией церковной жизни, позволившей государству вторгнуться натерриторию церкви. Он опубликовал свои мысли в серии «Трактатов для нашего времени». В1841 году, когда вышел в свет его Трактат до, Ньюмен внес сумятицу в умы своих читателей,предположив, что 39 статей англиканского вероисповедания, под которыми должен подписатьсякаждый англиканский священник, не противоречат традиционному католическому учению. [892]

Для властей это было слишком, и Ньюмена остановили. Но «трактарианское», или оксфордскоедвижение уже получило мощный толчок к развитию.[893] Оно начало готовить собственных

священников в теологическом колледже в Каддесдоне близ Оксфорда, где стажеры привлекали ксебе внимание высокими жесткими воротничками (сейчас их называют «ошейниками»),черными, наглухо застегнутыми жилетами и длинными черными сюртуками, напоминавшимиодежду католических священников. Говорят, они даже выработали особую скользящую походкуи во время церковной службы произносили слова нараспев, высоким носовым голосом. Словом,были подарком для карикатуристов «Панча».

Ньюмен верил, что «материальные явления одновременно являются символами иинструментами невидимой реальности».[894] Одежда священников, обряды и церемонии,которые они совершают в церкви — все это призвано напоминать прихожанам о великих«невидимых» вещах. В 1868 году леди Кавендиш, верная сторонница англиканской церкви,присутствовала на богослужении, где «было интересно впервые видеть облачения трехотправлявших службу священников… мне постепенно стал все больше нравиться„прогрессивный“ ритуал… Все зависит от того, насколько ты понимаешь, принимаешь иодобряешь символизм».[895] В некоторых кругах Святое причастие стали называть мессой,возмущая старомодных причастников. Некоторые церкви стали украшать. Воспользовавшисьэтой возможностью, женщины на Рождество и Пасху принялись украшать свои церкви не толькоцветами, на которые особо ревностные прихожанки тратили значительно больше годовогодохода бедняка, но также «сделанными из ваты буквами и листьями плюща, припудреннымиквасцами». Некоторые дамы рисковали жизнью, чтобы взобраться на лестницу и увитьгирляндами газовые светильники — грозя устроить пожар и ставя под угрозу своюстыдливость.[896] (Разумеется, в подобный день лучше было вместо кринолина надеть нижнюююбку; жаль, что практичный костюм миссис Блумер был отвергнут обществом).

Волна благоденствия, затопившая гостиные среднего класса дорогими безделушками,докатилась и до его церквей. На алтарях и возле них появились кресты. Священники облачилисьв роскошные одеяния. Магазин церковной утвари предлагал «ризы, далматики, мантии, альбы,саккосы, пояса… епитрахили… готическое кружево любой ширины». [897] Более серьезнымнововведением, встреченным с энтузиазмом англо-католиками, была «тайная исповедь» сналожением епитимьи и отпущением грехов, такая исповедь не запрещалась Книгой общеймолитвы, но редко применялась в англиканской церкви. Отцы семейства приходили в ярость.Что могут рассказать на исповеди чужаку их жены или дочери об их супружеских привычках илиотцовской власти? Во всяком случае, кто он такой, чтобы давать отпущение грехов?

Сложные для понимания доктрины, также одобряемые англо-католиками, например,духовное перерождение при крещении, апостольская преемственность и реальное присутствиеХриста в Евхаристии (отождествление элементов Евхаристии, хлеба и вина, с Телом и КровьюХристовой) не вызывали особого противодействия, но многие находили трактарианскуюпрактику церковной жизни затруднительной. В 1859 году настоятель церкви Св. Георгия в Ист-Энде попытался ввести богослужебные одеяния и службу нараспев, но прихожане яростновоспротивились его начинаниям и взбунтовались, и группе англо-католиков из другого приходапришлось прийти ему на помощь. Однако умиротворить паству не удалось, и настоятель былвынужден уйти. В церкви Св. Иуды в Южном Кенсингтоне, «среди быстро исчезающихтропинок и огородов сельской местности», [898] представители среднего класса приветствовалинововведения. Хор пел в обычной одежде, но некоторые прихожане, читая Символ Веры,поворачивались на восток и склоняли главу при упоминании имени Господа. Не столь ярыеприверженцы высокой церкви возражали против лишнего «пения». Служба, и впрямь, была«слишком высокой», но местный викарий, преподобный Форрест, твердо проводил свою линию.«По его мнению, псалмы следовало петь, и пока он остается викарием, так и будет».

Своей высшей формы англо-католический ритуал достиг в церкви Св. Олбана близХолборна. В 1866 году лорд Шафтсбери, принадлежавший к низкой, или евангелической церквии слывший «совестью викторианской Англии» отправился посмотреть на службу. Онобнаружил:

Высокий алтарь, к которому вели ступени, крест над ним и бесконечноеколичество картин. Алтарь был весьма просторным и отделен от остальногопомещения железной оградой. Множество служителей и т. п., в римско-католическомстиле. Священники в белых саккосах с зелеными полосами читают нараспев и поютвсе, кроме проповеди… три священника в зеленых шелковых одеяниях и еще один свышитым на спине большим крестом… Подобной сцены с театральными жестами,пением, выкриками, коленопреклонением и другими странными телодвижениямисвященников я прежде никогда не видел, даже в католическом храме. Густые облакаладана, главный священник то и дело машет кадильницей на серебряной цепи…причастники поднимаются [к алтарю] под звуки тихой музыки, словно это мелодрама;удивительно, что под конец не падает занавес.[899]

Все это напоминает «показное потребление». Однако здесь, как и во многих англо-католических церквах, «бедные [среди паствы] явно преобладают, и они совершенно на равнойноге с богачами». Отец Стантон устроил в церкви Св. Олбана клуб для рабочих, где продавалипиво и спиртные напитки, разрешалось играть в карты и были изгнаны религиозные газеты; навстречах матерей он читал последний роман Диккенса «Николас Никльби», не поучая и непринуждая молиться.[900] В 1867 году его предшественник, отец Маконохи, подвергся судебномупреследованию и был признан виновным в поднятии элементов Евхаристии над головамиприхожан и в использовании ладана. Но, несмотря на решение суда, сторонники обрядностипродолжали свое дело.[901] Еще один англо-католический священник, отец Лауден, неустаннотрудился в бедном и запущенном районе доков. Он организовал ссудную кассу, ассоциациюпомощи больным, бесплатную столовую и «угольный клуб», а в январе 1868 года сто егоприхожан получили горячий ужин и по бокалу горячего пунша.[902]

Королева Виктория была «возмущена и опечалена», увидев, что «высшие классы и многомолодых священников склоняются в сторону Рима». [903] Возможно, она не замечала, что принцАльберт частенько ходит на вечерню в церковь Св. Маргариты на Маргарет-стрит, еще одиноплот сторонников пышного ритуала, и даже берет с собой одну из дочерей. [904] Викториярешительно принадлежала к умеренной церкви. В 1847 году, когда в Ирландии погиб весьурожай картофеля и наступил голод, она не захотела объявлять день общего поста, а в 1849-м —день благодарения за избавление от холеры, в 1854-м — день смирения и поста, чтобынапомнить Богу о его долге перед Англией в Крымской войне, а также в 1857-м — во времявосстания сипаев в Индии.

Однако министры убедили ее, что со стороны короны это будет верным жестом. В концеконцов вместо дня смирения был объявлен день поста. Виктории сама идея представлялась«абсурдной». Если это необходимо, предложила она, назначьте день поста на воскресенье,чтобы нанести наименьший урон общественной жизни. Но ее предложение было отвергнуто.Торговля и нормальная жизнь должны пострадать, день поста был назначен на будний день.Один из очевидцев вспоминает в дневнике: «все магазины были закрыты, и церкви былиполны».[905] Между днем поста и днем смирения имелось тонкое различие: в день поста банкимогли работать, а в день смирения нет. Отсюда возникали всевозможные осложнения со

сроками оплаты переводных векселей. Назначив вместо дня смирения день поста, властипримирили интересы «религиозной части общества» с финансовыми интересами Сити.[906]

Низкая, или евангелическая, церковь проводила службы скромно и верила в буквальнуюистину Библии. В то время как англо-католики тяготели к Риму, у евангелистов было многообщего с нонконформистами, однако в глазах молодежи первые были предпочтительнее,поскольку не навязывали прихожанам нетерпимости и узости взглядов некоторыхнонконформистов старшего поколения. Движение адвентистов седьмого дня, которым удалосьдобиться, чтобы Британский музей и Национальная галерея по воскресеньям были закрыты, атакже движение трезвенников, боровшихся за ограничение часов продажи спиртного вобщественных местах, черпали силу в евангелической церкви.

* * *

В 1836 году епископ Лондона поставил задачу привлечь частные фонды для строительствапятидесяти новых церквей, и главным результатом этого начинания стало появление к 1859 годудесяти церквей в районе Бетнал-Грин, определенно нуждавшемся в особом внимании. Не вездедела шли успешно. Священник одной из церквей так описал своих коллег:

Нынешний священник… говорит тем немногим прихожанам, которые посещаютего службы, что им ничего не следует читать, кроме Библии и газет, — постояннойтемой его проповедей является судьба французской империи…

[Другой священник] изводит и обирает свой клир, проводя бракосочетания за 2шиллинга 8 пенсов (включая все расходы), так он привлекает в свою церковь людей совсего Лондона и нередко сочетает браком до пятидесяти пар в день…

[Другой священник] наделал кучу долгов и уволился… вместо него пришел[другой], питающий отвращение к беднякам и не желающий общаться с ними… Он —постоянная головная боль для бедного мистера Коттона [выделившего средства настроительство церкви].

[Другой священник] был настолько слаб здоровьем, что большую часть временивынужден был проводить вне дома… его жена была наглой, назойливой и скандальнойособой… нынешний священник… всего лишь слизняк в Божьем винограднике.[907]

Перепись 1851 года, позволившая сопоставить приблизительное число прихожан сколичеством имеющихся в их распоряжении мест, повлекла за собой взрыв церковногостроительства. Почти все здания возводились в «готическом» стиле, считавшемся единственнопригодным для молитвы. Многие действующие церкви были «отреставрированы» — по мнениюсовременных критиков, неудачно, так как вездесущий Гилберт Скотт обладал настоящим даромпревращать средневековых святых в подобие принца Альберта. Полы покрыли керамическойплиткой, алтарь приподняли, чтобы отделить прихожан от священников, а ступени, ведущие кпрестолу, отделяли священников от Бога. Были установлены органы, и, начиная с 1860 года, изних гремели «Псалмы, старые и новые». Между 1841 и 1871 годами число англиканскихсвященников увеличилось с 14 500 до 20 500 человек.[908] Стандарты религиозной жизнипостепенно совершенствовались. Так, еще в 1849 году современник писал:

В государственной церкви Великобритании есть много священников, религиозныекачества которых заслуженно считаются высокими. Но можно заметить, что тричетверти из них… на деле игнорируют великие духовные принципы Евангелия…положение, которое они занимают, объединяет их с аристократией, их доход большейчастью является твердым, а нередко и весьма значительным.[909]

Это не совсем справедливо, потому что половина всех священников получала менее 200фунтов в год, а тысячи викариев жили на половину этой суммы.[910] С другой стороны, многие изангло-католических священников действительно имели аристократическое происхождение, и ихчастные доходы позволяли им служить, не получая платы.

* * *

С тех пор как при королеве Елизавете I были утверждены основы протестантскоговероучения, истинные англикане ненавидели римско-католическую церковь. В 1847–50 годах вряды «старых» католиков влились орды нищих эмигрантов, бежавших из родной Ирландии отголода и не внушавших любви добропорядочному среднему классу. У королевы Виктории былинеобычайно широкие для ее времени взгляды: «Хоть я всегда была настоящей протестанткой… яне выношу оскорблений в адрес католической церкви», [911] а оскорблений было предостаточно.Ньюмен и Генри Эдвард Маннинг, еще одна заметная фигура в англо-католицизме, в 1845 и1851 годах обратились в католическую веру. Из ламентаций и заламывания рук англикан изсреднего класса, можно предположить, что новообращенные не просто поменяли свою личнуюлояльность епископу кентерберийскому на лояльность папе, а решили перенести папскийпрестол в Англию.

В 1850 году папа Пий IX нанес англиканам, как тогда казалось, очередное оскорбление:вместо главных викариев, представлявших его в Англии с XVI века, он назначил епископов,восстановив тем самым католическую иерархию. Как и следовало ожидать, вслед за этимпрозвучали гневные протесты против «папской агрессии». «Таймс» негодующе писала, что«итальянскому священнику» было позволено «восстановить иностранное влияние на умы[англичан]». Повсюду висели лозунги «Нет папству!», а 5 ноября были сожжены портреты папыи Гая Фокса.[912] В 1851 году, чтобы воспрепятствовать католическим священникам приниматьцерковный сан, к своду законов был добавлен закон о церковном сане, но он не соблюдался и в1871 году вновь был введен Гладстоном. В 1851 году Маннинг, пользовавший всеобщимуважением, был возведен в сан архиепископа католической вестминстерской епархии, и шумпостепенно утих.

Римско-католическая церковь, как и англо-католики, радушно принимала бедных.Неутомимый священник Дейвис, оставивший нам описание «традиционных» и«нетрадиционных» церквей викторианского Лондона, посетил кафедральный собор вКенсингтоне (Вестминстерский собор еще не был построен) в Вербное Воскресенье, церковныйпраздник в память входа Христа в Иерусалим, и был поражен отношением к беднякам во времяслужбы. Священники, благословив «огромные связки» настоящих пальмовых ветвей, раздали ихклирикам и каждому члену прихода. Должно быть, это было великолепное зрелище,напоминавшее движение леса к замку Дунсинан: епископ воздел к небу свою десятифутовуюветвь, а остальные священники — свои. «В кафедральном соборе, хотя он и расположен в центребогатейшего пригорода Лондона, среди постоянных посетителей было множество бедняков… и,

как всегда бывает в католических церквях, всем им уделили такое же внимание, и ониотправились домой счастливые, с большой пальмовой ветвью в руках, как и самые зажиточныеприхожане».[913]

* * *

Всякий, кто по историческим или личным причинам не присоединился к одной из двухосновных церквей, мог выбирать из множества нонконформистских христианских течений. [914]

Самой харизматичной личностью того времени был баптист Чарльз Хаддон Сперджен, имевшийогромное число последователей. В 1856 году он арендовал один из залов в Суррей-Гарденс на10 000 человек, однако туда набилось 12 000 и еще 7000 осталось снаружи. [915] Три года спустяон регулярно заполнял специально построенный молитвенный дом на 6000 человекрасположенный близ паба «Слон и замок». Он был не только вдохновенным священником, но иблестящим организатором, на его попечении находились: сиротский дом, где в отдельныхзданиях под присмотром женщин, работавших на уровне лучших образцов XXI века, жилимальчики, которых кормили, одевали и учили; несколько богаделен и пасторский колледж, гдебесплатно готовили баптистских священников. В его церковных книгах числилось 4200прихожан, и «каждому прихожанину выдавался набор из двенадцати билетов на причастие, суже готовой перфорацией и проставленными датами, которые нужно было отрывать во времяслужбы и ежемесячно класть на блюдо, чтобы подтвердить свое присутствие на „таинстве“».Того, кто этого не делал, брали на заметку и даже могли отлучить от церкви.

В другой баптистской церкви в Блумсбери в семь утра в Иванов день читали «утреннююпроповедь» для «молодых людей и девушек» — очень мило с их стороны. Строгие баптистыпринимали крещение с полным погружением в молитвенном доме недалеко от молитвенногодома Сперджена. Часовня партикулярных баптистов располагалась у Ноттинг-хилл-гейтс.Молитвенный дом Сперджена использовался также первометодистами, или «болтунами», восновном принадлежавшими к низшему классу, о чем свидетельствовали ждущие снаружифургоны и повозки (сегодня мы могли бы сделать подобный вывод по потрепанным машинам).Во время службы они то и дело громко выкрикивали «Аллилуйя» и «Слава Господу». Божьидети, или «Уолуортские прыгуны», собирались в Чатеме и у Дуврского вокзала. Их можно былоотличить по «звонкому поцелую», которым они обменивались друг с другом. Они не столькопрыгали, сколько иногда впадали в транс и танцевали.

У последователей кафолической, или апостолической, церкви — не путать с любой другойкатолической церковью, англо- или римско-католической, — известных также как ирвингиты,по имени своего основателя, было в Лондоне семь храмов, и в каждом дважды в деньпроводилась торжественная служба, с ладаном и пышными облачениями священников, «болееторжественная, чем в большинстве ритуалистских церквей». У последователей Сведенборга, илиНовой церкви, было пять храмов, главный из которых находился на Аргайл-сквер близ вокзалаКингс-Кросс. Они верили, что умершие мгновенно воскресают и что реально существует лишьдуховное тело, и в этом теле — за неимением лучшего — браки совершаются на небесах.

Плимутская братия собиралась в трех местах. Они причащались буханкой домашнего хлеба,разрезанной на четыре части; хлеб пускали по кругу, и каждый отламывал себе кусочек, а винопередавали в обычных больших стаканах. Кристадельфиане встречались в академии танца наГауэр-стрит. Они тоже крестились с полным погружением. «Я был поражен тем, как рабочиечитают и толкуют свою потрепанную Библию».

В Великобритании было 5532 моравских брата, но в Лондоне им принадлежала всего одначасовня на Феттер-лейн. Они вели начало от гуситов пятнадцатого века. Их миссионерскаядеятельность распространялась на такие отдаленные места земного шара, как Лабрадор иГренландия, на аборигенов Австралии и индейцев Северной Америки. Сандемиане, илигласситы, достаточно известны, благодаря выдающемуся ученому, Майклу Фарадею, которыйвходил в эту секту и верил в спасение по вере, а не по делам. На «праздниках любви» имполагалось целовать своих соседей в обе щеки — чтобы прихожане не пытались избежатьпоцелуев с дурно пахнущим стариком или прыщавым юнцом, места в церкви распределялись пожребию.

Методисты, в прошлом веке представлявшие главную религиозную секту, с 1845 годапереживали раскол, но все же остались самым могущественным нонконформистскимвероисповеданием.[916] К сожалению, неутомимый священник-исследователь, оставившийописания самых разных сект, которые и легли в основу этой главы, методистов не посетил. Затопосетил Общество друзей, или квакеров, в молитвенном доме на Сент-Мартинс-лейн,«маленьком непритязательном здании, очень чистом». Придя туда спозаранок, он увидел стопятьдесят прихожан, мужчин и женщин, сидевших порознь. Молодые дамы были не в сером, какможно было бы ожидать, а в шелках и умопомрачительных шляпках, мужчины же сидели вголовных уборах. Ровно в одиннадцать начало «безмолвной службы» ознаменовалось тем, чтомужчины сняли свои шляпы. Тишина ничем не нарушалась около часа, потом человек,«исполнявший обязанности священника, одетый в полный квакерский костюм, заговорил,вдохновленный Духом». Затем на двадцать минут вновь наступила тишина, затем «джентльмен,одетый как священник», двадцать минут молился. Вновь воцарилась тишина, «внезапно пробилчас дня, шляпы были водружены на место», и все присутствующие вернулись к нормальнойжизни любого прихода, выходящего с воскресной службы.

«Возможно, некоторым покажется странным, что к религиозным верованиям Лондона,какими бы нетрадиционными они ни были, следует причислить и спиритизм. Его привыклиассоциировать со столовращением и движущейся мебелью… [однако] для многих людейспиритизм, несомненно, является религией в самом серьезном и глубоком смысле слова». [917]

Спиритизм был завезен из Америки в начале 1850-х годов. На первых порах его влияниеограничивалось имущими классами: «одна из причин того, что современный спиритизмраспространился… только среди „высших десяти тысяч“ — высокая цена, за которую духисоглашаются „явиться“… не у всякого найдется на это крона [5 шиллингов]». [918] Но современем цена упала, и мода охватила широкие слои населения. Одним из первых медиумовбыла миссис Хайден, в 1852 году прибывшая из Бостона и поселившаяся на Куин-Энн-стрит; там«ежедневно, с 12 до 15 и с 16 до 18 часов, проходили спиритические сеансы». Ее быстроразоблачили как мошенницу, и она вернулась в Штаты. В 1859 году другой медиум, ДэниелХоум, ухитрился убедить Элизабет Барретт Браунинг, присутствовавшую на сеансе вместе смужем, в том, что он левитировал. В результате Роберт Браунинг опубликовал в 1864 году поэму«Мистер Дрянь, медиум». Известный случай с участием Хоума закончился в суде, где пожилаяженщина, миссис Лайонс потребовала вернуть ей деньги. Она выиграла дело, но суд обязал ееоплатить судебные издержки Хоума, основываясь на том, что ей не следовало веритьмошенникам. Ужасающее число погибших во время эпидемий холеры и на Крымской войнезаставляло многих верующих искать утешения в возможности общения с ушедшими близкими,но их плачевным положением бессовестно воспользовались мошенники.

* * *

Евреи, жившие на востоке викторианского Лондона, упрямо придерживались неанглийскихобычаев и только этим вызывали недовольство. Например, евреи не разделяли склонностиангличан к спиртному и избиению жен, не отправляли своих бедных и больных в богадельню;они мало пили и заботились о своих слабых сородичах всей общиной. Английские евреиделились на две группы: сефардов, ведущих свое происхождение от евреев Испании иПортугалии, и ашкенази, выходцев из Восточной Европы, составлявших 90 % лондонских евреев.До конца восемнадцатого века между этими группами существовали некоторые трения,исчезнувшие в викторианскую эпоху, хотя некоторые сефарды по-прежнему считали себя вышесвоих братьев-ашкенази. Дизраэли упорно утверждал, что он потомок сефардов.[919] Его дед,итальянский купец, прибыв в Лондон, присоединился к общине сефардов. Но Ротшильды,наверняка, самая известная еврейская семья, были ашкенази из Франкфурта.

До страшных погромов 1880-х годов в страну ежегодно прибывало около двухсот евреев. [920]

Большинство лондонских евреев родились в Англии. Ист-Эндские торговцы одеждой былиашкенази. Они часто начинали свое дело с торговли вразнос и купли и продажи поношеннойодежды. В то время шляпы были в цене, и старьевщик, купив подержанную шляпу и заботясь оее сохранности, водружал ее себе на голову, а поверх нее все те, что приобретал позднее. Этимобъясняется «тройная корона» лондонских евреев на карикатурах, в которых не былонедостатка. Благодаря упорному труду, сообразительности и осторожности, еврейским уличнымторговцам нередко удавалось скопить довольно денег, чтобы открыть ювелирную, часовую илимебельную мастерскую или свой магазин, где торговали одеждой, фруктами и кошерной пищей.Огромная империя «Мозез и сын» в Ист-Энде продавала одежду как для аристократов, так и длярабочих. По существу евреи обладали монополией на рынках вокруг Петтикоут-лейн, гдеторговали поношенными вещами.

Разбогатев, еврейские торговцы нередко переселялись в западные пригороды, где жилсредний класс, и строили там синагоги, при этом сохраняя верность синагогам в Сити.Расположенная в Сити синагога на Бевис-Маркс близ Олдгейта, была построена сефардами в1700 году. Расположенная рядом «Большая синагога» на Дьюкс-плейс, «просторное здание,освещенное только свечами», была построена ашкенази в 1722 году. [921] Там звучала«необычайно красивая» музыка.[922] В 1841 году евреи-реформисты, разочаровавшись в ритуале[ортодоксальных евреев], «перегруженном сочинениями усердных раввинов и метафизическимидискуссиями, чуждыми духу молитвы»,[923] отделились от ортодоксов и ввели более простуюформу богослужения. Поначалу они пользовались синагогой на Бертон-стрит в Вест-Энде,поскольку большинство из них принадлежало к среднему классу. В 1871 году они смоглиоткрыть «поразительно красивую» синагогу на углу Аппер-Беркли-стрит и Портман-сквер,вмещающую тысячу мужчин в главном помещении и еще женщин на балконе.[924]

Евреи долго были поражены в гражданских правах, но постепенно барьеры рушились. В1835 году сэр Дейвид Соломоне был избран шерифом лондонского Сити, но выборы были«аннулированы» судом старейшин. Та же история повторилась, когда его избрали от другогоокруга. Но в 1845 году он был успешно избран олдерменом, а в 1855-м достиг вершины своейкарьеры, став лорд-мэром Сити. В 1847 году барон Лайонел де Ротшильд был избран впарламент от Сити, но был изгнан оттуда Палатой лордов, так как отказался произнестиприсягу, в которой упоминалось имя Христа. Между Сити, оказавшим упорную поддержкусвоему кандидату, и палатами общин и лордов завязался ожесточенный спор. Наконецкомпромисс был найден: обе палаты согласились изменить текст присяги. Двадцать пять днейспустя Ротшильд занял свое место в палате общин. Это была убедительная победа еврейскойпартии.

Еврейский опекунский совет, куда входили как ортодоксальные, так и реформированныеевреи, осуществлял широкую благотворительную деятельность. Семья Ротшильдов оказывалащедрую помощь бесплатной еврейской школе, еврейской больнице и множеству других школ, атакже приютам для престарелых. Расходы на похороны, страшившие многие христианскиесемьи, не пугали еврейскую семью. «Еврейские похороны — одна из самых суровых церемоний.Богатые и бедные ложатся в простые сосновые гробы, катафалки ничем не украшают, анадгробные памятники ставят самые простые».[925]

Ротшильды успешно преодолели социальные барьеры антисемитизма, занявшись охотой,участвуя в скачках и превратившись в английских джентльменов и спортсменов. Дизраэли этоне удалось. Но, как никак, он стал премьер-министром.

Глава 23 Смерть

В бедной семье — переполненные погосты — герцог Суссекс — туристическиедостопримечательности — склепы и катакомбы — частные кладбища — Хайгейт —

Бромптон — Абни-парк — другие кладбища — столичный закон о захоронениях 1852 года— казенные кладбища — гробы — траурная одежда — публичный траур — патентованные

катафалки Шиллибира — похоронные процессии — герцог Веллингтон

«Какое бы жалкое существование ни влачили эти люди, они упорно не желали хоронитьумерших при содействии прихода, ибо более всего бедняк страшится нищих похорон». [926]

Согласно Энгельсу, «бедняка закапывают самым небрежным образом, как издохшуюскотину».[927] Экономичная похоронная компания не страдала от отсутствия клиентов. [928]

«Некоторые владельцы похоронных бюро предоставляют ритуальные услуги беднякам наусловии еженедельных выплат в 18 пенсов».[929] Так как похороны взрослого стоили до 4 фунтовстерлингов[930] — похоронить ребенка было дешевле, — страшный еженедельный долг поройвыплачивался годами.

Случалось, что осиротевшая семья не могла внести даже первоначальный взнос, и телооставалось лежать в однокомнатном доме, пока деньги не будут собраны. Сердобольные соседииногда хоронили умершего в складчину. [931] Доктору Роджерсу, врачу в работном доме, удалосьубедить приходские власти построить морг для тел, ожидавших погребения — первый вЛондоне.[932] Иногда неимущие вступали в похоронные общества. Многими из них «управлялиотъявленные мошенники, которые, пользуясь всеобщей нерешительностью, самымбеззастенчивым образом обирали бедняков».[933]

Человек, имевший постоянную работу, обычно состоял в профсоюзе или в обществевзаимопомощи. Член одного из первых профсоюзов, Объединенного общества инженеров, судовлетворением мог размышлять о том, что его еженедельный взнос покроет не только пособиепо безработице или болезни, но и похоронные издержки на сумму до 12 фунтов. В случае смертижены он мог рассчитывать на выплату пяти фунтов, при этом ему оставалось еще семь.[934]

Где хоронили умерших? Лондонские погосты уже давно, после чумы 1665 года, былипереполнены. В одном Сити было 88 переполненных церковных кладбищ. Многие церквиприобрели для захоронений специальные участки, но и те были заняты. В 1830-х годах великийреформатор Эдвин Чедвик описал эту жуткую ситуацию: «на пространстве, не превышающем203 акра, плотно окруженном жилыми домами, ежегодно хоронят (плохо) 20 000 взрослых иболее 30 000 подростков и детей». [935] В 1843 году ярким примером этой проблемы послужилочастное кладбище близ Нью-Ривер-Хед в Излингтоне. Оно было рассчитано на 2700 погребений,однако за 50 лет владельцы позволили похоронить там 80 000 человек.

Гробы едва прикрыты землей, рабочие выкапывают их и ломают, чтобы растопитьочаг в своих хижинах. Новые могилы копают, врезаясь между недавнимизахоронениями, по ходу дела отрубая руки, ноги и головы. Могильщик… стоит «поколено в человеческой плоти, прыгая по телам, чтобы утрамбовать их и втиснуть вземлю новые тела».[936]

Разумеется, имелось лучшее решение проблемы.В 1833 году на Харроу-роуд, приблизительно в двух милях к северо-западу от Паддингтона,

частная похоронная компания с одобрения парламента открыла кладбище Кенсал-Гринплощадью 56 акров. Там можно было достойно похоронить англикан и других протестантов, приэтом 7 акров отводилось для бедных. К 1842 году на этом хорошо спланированном кладбище сширокими аллеями имелось 6000 могил.[937] В 1843 году компании, владевшей кладбищем,крупно повезло. Умер герцог Суссекс, дядя королевы Виктории. Его должны были похоронить вкоролевском склепе в Виндзоре, но в 1837 году герцога неприятно поразила плохая организацияпохорон его брата Уильяма IV; кроме того, он хотел, чтобы рядом с ним, когда придет ее час,похоронили его любовницу. Поэтому в своем завещании он указал, что хочет бытьпохороненным на Кенсал-Грин. Это привлекло на кладбище простой народ, который не так ужчасто видел герцога при жизни. «Покойный герцог Суссекс поступил достойно, решив вравенстве смерти лежать на кладбище Кенсал-Грин и отказавшись от торжественной церемониигосударственных похорон в виндзорском королевском склепе». [938] (Герцог был на редкостьпрост в обращении. В своей Книге общей молитвы он написал на полях рядом с догматомСв. Афанасия: «Не верю ни единому слову». [939] Он женился морганатическим браком на ледиАвгусте Марри. В 1830 году та умерла, и тогда он женился на своей любовнице, леди СесилииБаггин, но этот союз по закону о королевском браке не мог быть признан законным. В концеконцов Виктория присвоила ей титул герцогини Инвернесс.)

Герцог Веллингтон писал тогдашнему премьер-министру Пилю: «королева своим приказоммогла бы отменить волю герцога быть похороненным на Кенсал-Грин… но тогда со стороныфранкмасонов [с 1813 года герцог был магистром Великой масонской ложи] и сторонниковгерцогини Инвернесс раздались бы многочисленные жалобы на вмешательство власти в личнуюжизнь…»,[940] поэтому было решено выполнить нетрадиционное желание герцога. Егопохороны, состоявшиеся 5 мая 1843 года, были блестяще организованы. Процессию отКенсингтонского дворца, где он скончался, до Кенсал-Грин в трех с половиной милях оттудавозглавляли конные гвардейцы, за ними «шли четыре королевских обер-церемониймейстера валой форме». Далее медленно двигались остальные участники процессии: четыре всадника —служащие похоронного бюро — в глубоком трауре, с черными шарфами и длинным крепом нашляпе, довольно унылая вереница из пятнадцати пустых траурных карет, запряженныхвосьмеркой лошадей «в черных бархатных попонах и плюмажах» и, наконец, оркестр конныхгвардейцев, игравших траурные марши. За ними следовал катафалк с восьмеркой лошадей, пообе стороны от него ехали конные гвардейцы, так что зрители могли видеть только лошадей игвардейцев в форме, но не гроб. За ними вновь гвардейцы верхом, вереница лошадей в плюмажеи траурные кареты, числом пятьдесят, вновь кавалерия и «плотный кордон полиции… успешносдерживающий огромную толпу».[941] В самом деле, контроль полиции был творческим иэффективным.

Достигнув Паддингтонского вокзала, процессия «двинулась довольно быстро» — возможно,к тому времени церемониймейстеры сели в карету, — и атмосфера быстро разрядилась. К томуже, жители этой части Лондона, кокни, не надеясь еще раз увидеть подобное зрелище, взяливыходной и развлекались как могли. Вокруг сновали продавцы гравюр и уличные певцы, вкиосках бойко торговали прохладительными напитками, «пивом и табаком», а для болееутонченных — пряниками и смородинным вином. Наиболее предприимчивые воздвигли шаткиепомосты для зрителей, но не слишком преуспели; самые бойкие из них заманивали клиентовобъявлениями вроде: «Надежный помост» или «Одобрен контролером», однако публикапредпочитала наблюдать за процессией с тротуара или ближайших деревьев и фонарных

столбов. Сразу же после похорон продавцы мест на трибунах постарались сократить своииздержки. Они превратили помосты в танцевальные площадки, зазывая публику «повеселиться,как на ярмарке».

Тем временем процессия достигла кладбищенских ворот, где ее ждали государственныепредставители и знаменитости, включая принца Альберта и кабинет министров, прибывшихдругим путем. Похоронная компания, наверняка, не пожалела сил, чтобы навести порядок иукрасить кладбище. Часовня, «прелестное небольшое здание на вершине холма… убранноесоответственно случаю… гирляндами из черной ткани», была заполнена сильными мира сего.Гроб стоял на постаменте, прямо над расположенными внизу катакомбами. Во время службыгроб постепенно, в два приема, был спущен вниз, в катакомбы — должно быть, владельцыпохоронной компании ужасно переволновались, но механизм работал плавно, — и был тамзамурован до тех пор, пока для него не выстроят подходящий склеп. Похоронная компания, неожидавшая такой удачи, не располагала достойным местом упокоения. Места близангликанской часовни мгновенно поднялись в цене.[942]

Через шесть лет за герцогом последовала его сестра, принцесса София. Успех Кенсал-Гринбыл гарантирован, и вскоре это кладбище стало одной из туристическихдостопримечательностей Лондона. Утонченный Гревилл «не был удивлен, что люди,посещающие это место и видящие его привлекательность и красоту, желают покоиться именноздесь».[943] В 1858 году учитель из Манчестера, решив «ознакомиться с Лондоном», отправилсяпрямо на Кенсал-Грин и записал свои впечатления в дневнике: «Там похоронены герцог Суссекси принцесса София. На кладбище множество надгробных памятников, роскошноотполированных и пр. Многие аристократы приобрели здесь место и построили склепы».[944]

Когда у генерал-лейтенанта Пейсли 26 декабря 1844 года умерла жена (дочь? — сестра? —«бедная Магдалена»), он, получив гроб, первым делом отправился на Кенсал-Грин и выбралсклеп «для двенадцати гробов, рядом с могилой сэра Джорджа Маттайяса Кокса» — даже послесмерти нужно выбирать подходящих соседей.[945]

Генерал без особого восторга прочел бы книгу, опубликованную годом ранее:«Проектирование, озеленение и содержание кладбищ», в которой ее автор Джон КлодиусЛаудон, знаменитый ландшафтный архитектор того времени, писал о «захоронении в склепах»,как о «свидетельстве состоятельности или знатности, по этой причине его переняли многиелондонские торговцы». На кладбище имелись просторные катакомбы (подземные галереи скамерами для гробов), а также склепы и места для одиночных могил. Где-то в катакомбах всееще стоят два гроба в упаковочных ящиках, в которых они прибыли из Индии в 1860-х. [946] СамЛаудон был похоронен на Кенсал-Грин в 1844 году. Там же была похоронена семья Брунелей —Марк Исамбард, его жена София (1849) и их сын Исамбард Кингдом (1859), — а также ДжеймсМиранда Барри, главный инспектор военно-медицинской службы, который, как выяснилосьпосле смерти, оказался женщиной.[947]

Вслед за Кенсал-Грин открылись другие частные кладбища: Норвуд (39 акров, 1837),Хайгейт (37 акров, 1839), Бромптон (39 акров, 1840), Абни-парк (32 акра, 1840), Нанхед (52акра, 1841) и Тауэр-Хамлетс (33 акра, 1841). «Уход за новыми лондонскими кладбищами восновном хороший, [но] трудно поверить, на некоторых из них овцам позволено щипать траву».Сейчас это кажется удачной идеей, придающей кладбищу сельский вид и избавляющейсадовников от трудной задачи по выкашиванию неровной почвы. Но лондонцам это непонравилось.

«Самым модным некрополем Лондона» стало Хайгейтское кладбище, принадлежавшеелондонской похоронной компании. [948] Оно располагалось на склоне холма, спускавшегося к

Суэйн-лейн, и проектировщики использовали эту особенность для создания многоярусногоэффекта. В египетскую аллею, узкий наклонный коридор на глубине 12 футов, вели чугунныеворота массивной Фараоновой арки. По стенам коридора располагались чугунные двери вшестнадцать склепов, в каждом из которых стояло по двенадцать гробов на каменныхпостаментах. В 1878 году склеп стоил 130 гиней (136 фунтов 10 шиллингов). Аллея вела кподземному Ливанскому кругу; там, по обе стороны кольцеобразного туннеля, располагалосьдвенадцать склепов, каждый на пятнадцать гробов. В центре Ливанского круг стоялвеликолепный ливанский кедр, который рос здесь с 1693 года.

В главной части кладбища имелось место для 30 000 могил, каждая из них была рассчитана,как правило, на три гроба и стоила не меньше 2 фунтов 10 шиллингов. Для атеистов и сектантовбыл выделен неосвященный участок в два акра. Вдоль северной стены тянулись катакомбы,мрачная подземная галерея, в которой находилось 840 ниш. Их можно было купить за 10 фунтовстерлингов или снять на время, чтобы впоследствии подыскать для гроба другое место. К 1854году это начинание оказалось таким успешным, что похоронная компания решила расширитькладбище в единственно возможном направлении — купив еще 19 акров на другой сторонеСуэйн-лейн. Обе часовни на старой территории использовались также при похоронах на новой,однако Суэйн-лейн была людной улицей, и таскать гроб через забитую транспортом дорогубыло немыслимо. Это могло не понравиться родственникам.

В результате было принято типично викторианское по использованию новой технологиирешение: в часовне установили постамент, на котором гроб опускался с помощью гидравлики вподвал, перевозился по туннелю, проложенному под Суэйн-лейн, и появлялся на другойстороне. Первой испробовала оригинальное устройство Элизабет Джексон, похороненная научастке в 2 фута 6 дюймов шириной, 6 футов 6 дюймов длиной и 10 футов глубиной, за которыйее семья заплатила три гинеи (3 фунта 3 шиллинга). Позже туда же поместили четыре гроба,причем последний неизбежно оказался ненамного ниже уровня земли.

Более известными клиентами кладбища были Джордж Вомуэлл, хозяин бродячего зверинца,скончавшийся в 1850 году, и Том Сейерз, последний профессиональный боксер, дравшийся безперчаток, он умер в 1865 году. Там же был похоронен другой знаменитый спортсмен,Ф. Лиллиуайт, известный игрок в крикет, изобретатель круговой подачи. В 1862 году там жепохоронили Лиззи Сиддал, жену Данте Габриэля Россетти. В приступе горя он положил к ней вгроб рукопись своих стихов, но по зрелом размышлении захотел получить их назад, в 1869 годугроб открыли и книгу благополучно извлекли на свет. Стоимость работы составила двегинеи.[949]

Бромптонское кладбище было открыто в 1840 году Западно-лондонской и Вестминстерскойпохоронной компанией, надеявшейся превзойти успех Кенсал-Грин. Но у компании возниклифинансовые трудности, и в 1852 году кладбище было выкуплено министерствомздравоохранения и стало первым лондонским казенным кладбищем. Там в 1863 году былпохоронен основатель больницы Чаринг-Кросс доктор Бенджамин Голдинг, а два года спустя —архитектор Альберт-холла Фрэнсис Фаук.

Кладбище Абни-парк на Стамфорд-хилле в Сток-Ньюингтоне было открыто в 1840 году,когда Банхилл-филдс, «которое столько лет было кладбищем для нонконформистов всехклассов», заполнилось до предела.[950] Джон Лоддидж, один из акционеров похороннойкомпании Абни-парк, владевший большим питомником и дендрарием неподалеку от Хакни,решил, воспользовавшись случаем, сделать рекламу своему бизнесу. «Упомянутый дендрарийбыл устроен господами Лоддидж, там имеются все выносливые деревья и кустарники тех сортови видов, которые были в его коллекции год назад… в летний сезон будут высаженынеприхотливые сорта рододендронов, азалий и роз из коллекции господ Лоддидж, а также…

далии, герани, фуксии, петунии, вербена и т. д.».[951] В мае, к моменту открытия кладбища, покраям извилистых тропинок было высажено 2000 деревьев и кустарников, а магнолии ирододендроны должны были появиться осенью. Не считая собственного дендрария Лоддиджа,это была самая большая коллекция деревьев в Англии. [952] Этот прелестный уголок былабсолютно не похож на отвратительные кладбища в центре Лондона, однако Лаудон решил, чтокладбище выглядит как «место увеселений», и не одобрил нововведений, хотя не мог неотметить, что «публике это нравится». Здесь можно заподозрить профессиональную зависть.Подробный и захватывающий «Перечень деревьев, кустов и вечнозеленых растений для кладбищи погостов» рекомендует питомник в Фулеме, а не питомник Лоддиджа.

Кладбище Нанхед было другим проектом Лондонской похоронной компании. Оно известнокак «Кладбище Всех Святых» В 1851 году там был воздвигнут монумент пяти «шотландскиммученикам», сосланным на каторгу в 1793 году за попытку реформировать парламент. На немвыбита надпись: «опыт всех времен должен научить наших правителей, что преследованиебессильно против убеждений» — цитата из последнего слова одного из «мучеников».

Кладбище Тауэр-Хамлетс было открыто в 1841 году лондонским Сити и похороннойкомпанией Тауэр-Хамлетс. Его освятил епископ Лондона, и в тот же день там состоялисьпервые похороны. Вскоре оно разрослось и стало зеленым пристанищем лондонского Ист-Энда.

Кладбище Уэст-Норвуд площадью в 40 акров было основано в 1837 году на местеотдаленной деревушки. Из знаменитостей там похоронены сэр Уильям Кьюбитт (1861), миссисБитон (1865) и доктор Уильям Марзден (1867), основатель Королевской бесплатной больницы иКоролевской больницы Марзден.

В 1854 году лондонская похоронная компания открыла кладбище в Бруквуде, предложивсвоим клиентам «ежедневный похоронный экспресс туда и обратно». Доставка гроба по Юго-восточной железной дороге от станции Некрополь, неподалеку от моста Ватерлоо, стоила 2шиллинга 6 пенсов.[953]

В 1852 году парламент принял Столичный закон о захоронениях, уполномочив местныевласти открывать новые кладбища при нехватке существующих или опасности старых кладбищдля здоровья. Через четыре года власти Сити открыли кладбище в Илфорде, Эссекс, не толькодля всех новых захоронений, но и для оставшихся в снесенных церквах и на погостах,превращенных в публичные парки. Приобретение 200 акров земли косвенным образомспособствовало сохранению лесных угодий Эппинг-Форест для общественного пользования.Другие местные власти, включая приходы Сент-Панкрас, Излингтон, Камберуэлл, Гринвич,Тоттнем и Вулидж, также открыли кладбища. Может показаться, что запросы лондонскихмертвецов были удовлетворены, но это не так. Ситуация улучшилась только с введениемкремации, не раньше 1880-х годов.

* * *

Книга Лаудона о кладбищах была предельно приземленной. [954] Она начиналась так:«Главная цель захоронения — размещение останков таким образом, чтобы их разложение… непричиняло ущерба живым». Лучше всего этим требованиям, — советовал он, — отвечаетзахоронение в одиночной могиле глубиной 5–6 футов. Квакеры и евреи опускают в могилутолько один гроб, который никогда не тревожат. Но в большинстве крупных городов могилыроют глубже и помещают друг на друга до двенадцати гробов, а в случае с бедняками всепятнадцать. Лаудон едко пишет о жалких семи акрах, выделенных владельцами Кенсал-Грин для

захоронения бедняков из семи лондонских приходов, «число их ежегодно превышает 1000человек… можно подумать, что бедняков считают животными, принадлежащими к другомувиду». По поводу гробов он предупреждает, что свинцовые гробы вроде того, что приобрелгенерал-лейтенант Пейсли, никогда не бывают абсолютно водо- и воздухонепроницаемыми.Случается, что «тучное тело готово взорвать гроб еще до того, как его вынесут из дома… какизвестно, в катакомбах новых лондонских кладбищ имело место несколько взрывов»,распространивших такой ужасный запах, что «могильщиков пришлось непрерывно потчеватьромом». Кости сохраняются веками, но через восемь-девять недель после погребения плоть, какон деликатно высказался, «становится непригодной к вскрытию». Полезно покрывать каждыйгроб свинцовой или каменной плитой, чтобы предотвратить повреждения от следующихзахоронений в ту же могилу (и, могу предположить, затруднить работу расхитителям могил,пришедшим до истечения восьми-девяти недель).

Традиционно для изготовления гробов применялся вяз, древесина которого лучшепротивостоит влаге. Гробы из вяза обычно покрывались черным или цветным бархатом илифетром, который крепился гвоздями с медными головками. «Привычным уличным шумом техдней был стук молотка гробовщика».[955] В 1860-х годах, когда мебель в доме начала сверкатьфранцузской полировкой, вяз уступил место дубу и на кладбище: новый мебельный лак на вязене держался.[956] Бальзамирование применялось редко. Обычно умерших клали в гроб, завернув всаван или простыню, но изредка хоронили в обычной одежде, особенно невест, которыхоставляли в подвенечных платьях. Иногда вместе с телом в гроб клали трогательные сувениры,как в случае со стихами Данте Габриэля Россетти, которые он позже вернул, или любимыхсапог, фуражки и кителя генерала Чесни, заботливо уложенных в гроб его второй женыЭверильды, скончавшейся в 1841 году.[957]

* * *

Не все имели возможность мгновенно облачиться в траур с головы до ног, хотя, возможно,многие имели что-нибудь на этот случай в своем гардеробе. [958] Ханна Калвик, когда умерла еететка, была «служанкой за все». Работавшая там же горничная дала ей старое черное платье, иХанна потратила 15 шиллингов 9 пенсов на черную с белым шаль и девять шиллингов нафланель, в этом контексте, вероятно, черную, — для двух юбок. Для тяжело трудившейся ипрактичной Ханны выбросить 25 шиллингов из годовой зарплаты в шестнадцать фунтов былонешуточным делом, но пренебречь трауром было нельзя. Если говорить о среднем классе, то «внастоящее время наши останки должны быть тщательно приуготовлены, наши одеяния —соответствовать образцу, а наша власяница должна быть высшего качества». [959] В 1842 годукрасильщики Лаш и Кук дали такое объявление: «Мы красим в черный ежедневно, в случаенеобходимости специальные заказы на траур выполняются за сутки. Пожалуйста, учтите: толькоперья высокого качества после окраски в черный выглядят хорошо». [960] Так что носить боа изперьев, когда вы в трауре, не самая удачная идея.

Прочное, но выцветшее черное платье можно было обновить дома: «добавьте в пинтукипящей воды 2/3 пинты бычьей желчи».[961] Настоящим сокровищем был магазин траурнойодежды Джея на Риджент-стрит. [962] Там даже продавали запатентованный безразмерныйкорсаж… «на случай внезапной утраты… когда срочно требуется готовое элегантноеплатье».[963] В ожидании подходящего костюма можно было послать за безразмерным корсажеми готовой черной юбкой горничную. «Черный» магазин Питера Робинсона (названный так,

чтобы не путать с другим, также расположенным на Риджент-стрит) «делает выгодноепредложение для знати и высокопоставленных семей [крупным шрифтом], а также [гораздоболее мелким] людям с ограниченными средствами… самый широкий выбор готовых изделий.Отобранный товар бесплатно отправляется в любую часть Англии».[964]

Благодаря новой телеграфной системе и железнодорожным перевозкам, людям,нуждавшимся в трауре, не приходилось долго ждать; к тому же, услужливый мистер Робинсонвсегда имел наготове экипаж с двумя портными, готовыми продемонстрировать безутешнойледи последние новинки траурной моды и снять мерки для новых траурных нарядов. Чтобысоседи не сочли подобные приготовления неуместными, кучер и портные были благопристойноодеты в черное.[965]

Безутешная леди, обеспокоенная тонкостями модного траура, нуждалась в помощи. В 1844году леди отправилась в магазин — это мог быть магазин Джейса, но рассказ о ее визите неслишком заслуживает доверия. Имела место следующая беседа:

Леди: Я бы хотела, сэр, взглянуть на траурные вещи.Продавец: Разумеется… Насколько глубокий траур вам бы хотелось, мэм? Что-

нибудь душераздирающее?.. У нас есть последние новинки с континента. Вот, мэм,недавно поступил, вдовий шелк — чувствуете? — напоминает муар, в соответствии счувствами. Он называется «безутешный» и очень моден в Париже для траура посупругу. Еще у нас есть несколько совершенно новых тканей, отвечающих потребностистрадать по моде.

Леди: Все во французском стиле?Продавец: Конечно… Конечно, мэм. Непревзойденно мрачные. Вот, к примеру,

ткань для глубокого отчаяния. Черный креп — придает женщине меланхоличный види делает ее интересной… Или вы предпочли бы бархат, мэм?

Леди: Это уместно, сэр, когда ты в трауре, носить бархат?Продавец: Абсолютно! Клянусь. Он только входит в моду. Вот великолепный

отрез — настоящий генуэзский бархат — глубокого черного цвета. Мы называем его«роскошная скорбь»… всего 18 шиллингов за ярд, высшего качества… короче, годитсядля самого изысканного горя.

Леди: А что-нибудь на смену, сэр? Наверно, у вас есть большой выборполутраура?

Продавец: О, бесконечный! Самый большой ассортимент в городе. Полный траур,полутраур, траур на четверть, на восьмушку, намек на траур, так сказать, вроде рисункатушью — от неприкрытого горя до тончайших оттенков сожаления.[966]

Публичной демонстрации горя требовал не только траур по членам семьи. Когда в 1861году умерла королева-мать, двор облачился в траур на шесть недель; от широкой публикиожидали трехнедельного траура. «Это достаточно долго, так как может сильно пострадатьторговля».[967] Когда через полгода, 14 декабря, умер принц Альберт, Сити затопила чернаяволна. Для скромного клерка казначейства с женой и пятью дочерьми это было тяжкимфинансовым испытанием.[968] Целую неделю «все магазины Лондона завешивали витринытраурными полотнищами, и в заведениях драпировщиков, модисток, портных игалантерейщиков ничего нельзя было разглядеть, кроме черного». [969] На беду торговцев траурбыл объявлен незадолго до Рождества. 23 декабря, в день похорон принца Альберта в Виндзоре,почти все лондонские магазины были закрыты.[970] На следующий день их владельцам удалось

хоть немного сократить убытки. Церкви в день похорон были «задрапированы в черное», однакона следующий день траур был снят и заменен нарядными рождественскими украшениями.[971]

* * *

Добраться до кладбища было непросто, если только вы не пользовались экспрессом«Некрополь». Сеть железных дорог дотянулась до некоторых кладбищ. Часть пути можно былопроехать на омнибусе, но они обычно следовали в ближайшие пригороды, а не в отдаленныерайоны, где располагались новые кладбища. Катафалки, запряженные лошадьми, медленнотащились к кладбищу, за ними следовали самые разнообразные средства передвижения. Времяот времени лошадям нужно было отдохнуть и напиться, как и кучерам и пассажирам. Одно изкладбищ, расположенное в пяти милях от городских ворот, давало работу семидесятимогильщикам и более.[972] По воскресеньям там обычно проходило не меньше семидесятизахоронений, а в будни не меньше сорока. В ближайшем трактире «Джолли Сандбойз»собирались извозчики, доставлявшие клиентов на кладбище. В четыре часа в воскресенье таммогло скопиться пятнадцать катафалков и похоронных экипажей, запряженных парой крупныхчерных лошадей, не считая «оживленных групп извозчиков… со стаканами джина илиоловянными кружками пива». Участники похорон «не теряли времени даром, как и возницыкатафалков и те, кто нес гроб». Одни сидели в трактире, другие пили и закусывали прямо вэкипажах. «Шум был такой, как в пивной на Уайт-кросс [Ист-Энд] в субботу вечером».[973]

Это дружеское оплакивание усопшего было несколько подпорчено патентованнымикатафалками мистера Шиллибира, которые «доставляли гроб и шесть скорбящих к местузахоронения» за фунт и шиллинг с одной лошадью и еще за 10 шиллингов 6 пенсов с двумя.После похорон катафалк с помощью винтового механизма складывался, место для гробаисчезало, и катафалк превращался в обычную повозку, в которой шестеро сопровождающихмогли как ни в чем не бывало отправиться домой. Хотя Лаудон одобрил это нововведение, [974]

профессионалам оно не понравилось. В 1841 году Гревилл писал о похоронах своей невестки:«Эта церемония своей суетой вызвала у меня невыносимое отвращение… распорядительпохорон бесцеремонно прервал нашу скорбь, повез нас в похоронных экипажах кружным путемчерез толпы любопытствующих, выставив всех нас на всеобщее обозрение».[975]

Когда в 1841 году умер известный педагог Джордж Бербек, за гробом от его дома наФинсбери-сквер в Сити до кладбища Кенсал-Грин следовала тысяча человек. На похороны ТомаСейерза, последнего боксера, дравшегося без перчаток, пришло еще больше народа. Вдоль улиц,по которым несли гроб, от Камден-тауна до Кенсал-Грин, стояло 100 000 человек. Закатафалком, запряженным четверкой лошадей, ехал его фаэтон с его собакой, сидевшей на местекучера. За ними следовала странная коллекция самых разных средств передвижения, отчетырехколесных экипажей до двуколок, крестьянских телег, подвод пивоваров и тележек,запряженных осликами.

Но самым впечатляющими были похороны герцога Веллингтона. Все помнили его лицо скрючковатым носом и, кажется, все его любили. В 1842 году, на концерте в Эксетер-холле,«самым замечательным было появление герцога Веллигтона… весь зал встал… раздалисьгромкие возгласы… все приветствовали великого человека, ставшего ныне нашим кумиром». [976]

В 1851 году, когда герцог время от времени прогуливался по Всемирной выставке, он был неменее популярен и постоянно окружен толпами народа. Он умер 14 сентября 1852 года в замкеУолмер (Кент). Организация его похорон, в которой косвенно принимал участие принц Альберт,

слишком затянулась. Его сын был «вполне естественно раздражен тем, что похороны отцапостоянно откладываются».[977] Наконец 11 ноября тело самого прославленного старого солдатабыло доставлено в Лондон поездом и выставлено на неделю в Королевском госпитале в Челсидля торжественного прощания.

Несмотря на отвратительную погоду, люди ждали на улице по пять часов и более, чтобыотдать великому человеку последнюю дань. Один из них записал в дневнике: «холодныйдождливый день — прождал четыре часа в ужасной давке — великое зрелище, но не стоилохлопот».[978] По меньшей мере трое были задавлены толпой. А тем временем «торговцысмертью», как назвал их Диккенс, не теряли времени даром:[979]

Сдается третий этаж из трех комнат, с двумя окнами и хорошим видом напроцессию. Условия, включая прохладительные напитки: 10 гиней. Одиночные места,включая завтрак и постель, от 15 шиллингов…

Сдаются сидячие места и окна в лучшей части Стрэнда, недалеко от банка Куттса.Окна на втором этаже по 8 фунтов каждое; третий этаж, 5 фунтов 10 шиллингов заокно; две витрины в магазине, по 7 фунтов каждая…

Сдается витрина с установленными там сиденьями за 25 гиней…

Кокспер-стрит, Чаринг-Кросс… еще осталось несколько свободных мест… естьнесколько мест на крыше…

Объявление для священников: на Флит-стрит зарезервированы места специальнодля священников при условии, что они придут в своих стихарях. ЧЕТЫРЕ ПЕРЕДНИХМЕСТА по 1 фунту каждое; четыре места во втором ряду по 15 шиллингов каждое;четыре места в третьем ряду по 12 шиллингов 6 пенсов; четвертый ряд по 10шиллингов [наверняка, оттуда будет плохо видно, если вообще удастся что-торазглядеть… и т. д., вплоть до шестого ряда по 5 шиллингов].

Особенно уничижительно Диккенс отзывался о «страстном желании предприимчивыхторговцев выставить в своей витрине живую картину из двадцати четырех священников,сидящих в шесть рядов». Сыну местного парикмахера из Страдфилд-Сей, загородного домагерцога, улыбнулась удача: благодаря предусмотрительности отца, он смог предложить напродажу «небольшое количество ВОЛОС, которые его отец состриг с головы герцога» — что ж,так он сказал, но кто это докажет?

18 ноября гроб перевезли в собор Св. Павла, его сопровождала пышная похороннаяпроцессия, которую сам герцог никогда бы не одобрил. [980] За ней наблюдало полтора миллионачеловек: великолепные экипажи государственных сановников и прелатов, оркестры, 83пенсионера дома ветеранов в Челси, совершенно выбившиеся из сил, хотя они присоединились кпроцессии только у Чаринг-Кросса, герольды Синей мантии и Красного дракона в своих яркихсредневековых одеяниях, вновь сановники, принц Альберт один в карете… Напряжениенарастало. Наконец появился оркестр гвардейцев и похоронная платформа. [981] Многих,вероятно, ждало разочарование. Она была «безвкусной и неуклюжей», размером с небольшойдом, длиной в 27 футов, шириной в 10, высотой в 17 и весом в 18 тонн; ее тянули 12 ломовыхлошадей. На Пэлл-Мэлл шесть колес утонуло в грязи, и все скрипучее сооружение безнадежно

застряло, пока 60 крепких мужчин не сдвинули его с места.Следующим препятствием стали ворота Темпл-Бар, там часть постройки пришлось

опустить, чтобы пройти под аркой. Механизм работал исправно, но когда все сооружениеприбыло к собору Св. Павла, механизм, предназначенный для того чтобы переместить гроб наподготовленный постамент, отказал; ждать пришлось не менее часа, при этом сквозь западныйвход дул пронзительный холодный ветер. В траурной процессии участвовало множествозаслуженных, но лысых джентльменов. В конце концов инстинкт самосохранения взял верх, иони покрыли головы носовыми платками и даже шляпами.

Грум герцога вел за гробом его лошадь, и знаменитые сапоги были вдеты в стремена задомнаперед. Толпы людей на улице молча наблюдали за процессией, многие были в слезах. Привиде катафалка все почтительно приподнимали шляпы. Как заметил один из наблюдавших,казалось, что с земли взлетает и садится огромная стая птиц.

Приложение 1 Что можно было приобрести за свои деньги

Фартинга хватало, чтобы взять напрокат утюг в местной бане.

За один пенс можно было добраться на пароходе от Вулиджа до Лондонского моста, илипроехать милю на парламентском поезде, или заплатить за ванну и стирку в бане и прачечной вСмитфилде, или купить три устрицы, или посетить балаган, или позавтракать «кофе» и хлебом смаслом в Биллинсгейте, или купить воробья у уличного торговца, или заплатить за пользованиетуалетом на Всемирной выставке.

Два пенса стоила «теплая ванна второго класса» в Уайтчепеле.

За четыре пенса можно было купить билет на галерку в Олд-Вик.

За шесть пенсов можно было доехать из таких районов, как Бейсуотер, до площади Банк вСити, или купить хорошее хлопковое платье для служанки, или билет в мюзик-холл или зоопарк.

В 1851 году за шиллинг можно было пройти на китайскую джонку, или купить билет наомнибус из пригорода Лондона до площади Банк, или позавтракать в трактире, или купитьбилет в «Альгамбру» или Креморн-парк, или на Всемирную выставку в дешевый день. Столькоже стоила зубная щетка.

1 шиллинг 6 пенсов в неделю зарабатывал десятилетний мальчик в Бетнал-Грин,трудившийся по двенадцать часов шесть дней в неделю. На эти деньги можно было купить паручерных шелковых чулок.

4 шиллинга 5 пенсов чистыми можно было заработать, сшив восемь пар брюк.

4 шиллинга 9 пенсов стоил жилет из шотландки.

За 5 шиллингов в неделю можно было снять трехкомнатную квартиру в доме, построенномАнджелой Бердетт Куттс; столько же стоил обед в лондонском клубе.

5 шиллингов 6 пенсов стоил хороший шелковый цилиндр, но многие были гораздо дороже,до 12 шиллингов.

6 шиллингов 6 пенсов стоил табльдот в «Симпозиуме» Сойерса или кринолин.

9 шиллингов в неделю зарабатывала молочница.

10 шиллингов 6 пенсов брал модный дантист за две пломбы.

15 шиллингов стоил железнодорожный билет первого класса из Йорка в Лондон и обратно.

16 шиллингов в неделю получала швея; столько же стоил зонт.

1 фунт в среднем зарабатывал в неделю уличный продавец горячего кофе, или переписчицав Сити, или разнорабочий.

1 фунт 1 шиллинг нужно было заплатить за доставку гроба на кладбище в патентованномкатафалке Шиллибира, запряженном одной лошадью.

1 фунт 8 шиллингов стоил портрет-дагерротип.

1 фунт 10 шиллингов или больше получал в неделю рабочий-кораблестроитель.

1 фунт 14 шиллингов в неделю получал водитель омнибуса.

1 фунт 15 шиллингов в неделю или больше получал квалифицированный рабочий вмашиностроении.

3 фунта нужно было заплатить за мужской траурный костюм в швейной мастерской в Ист-Энде.

3 фунта 3 шиллинга стоил абонемент на Всемирную выставку.

3 фунта 9 шиллингов 6 пенсов стоил ватерклозет Томаса Креппера.

3 фунта 10 шиллингов стоила десятидюймовая газонокосилка.

3 фунта 16 шиллингов Эмерсон заплатил за сюртук.

4 фунта — минимальная стоимость похорон.

5 фунтов стоила пятифутовая араукария.

5 фунтов 5 шиллингов стоил обед в первоклассном ресторане.

6 фунтов в год получала служанка «за все», живущая в доме.

12 фунтов в год брала женщина, бравшая чужих детей на воспитание.

16 фунтов в год получал слуга, живущий в доме.

17 фунтов 16 шиллингов стоила обстановка для трех комнат для школьной учительницы.

20 фунтов в год с проживанием получала продавщица.

21 фунт стоила вставная челюсть.

25 фунтов за двадцать минут брала высококлассная проститутка.

42 фунта в год получал слуга-мужчина.

48 фунтов стоила 48-дюймовая газонокосилка, к которой за 1 фунт 4 шиллинга прилагалисьбашмаки для лошади.

За 60 фунтов была куплена четырехместная карета для Джейн Карлейль.

90 фунтов в год платили младшему клерку второго класса в министерстве почт.

136 фунтов 10 шиллингов стоил склеп на двенадцать гробов на Хайгейтском кладбище в1878 году.

140 фунтов в год обычно получал англиканский священник.

161 фунт стоила оранжерея площадью 64 на 25 футов.

400 фунтов в год получал управляющий Банка Англии.

1000 фунтов стоило звание корнета в гвардейской пехоте.

8000 фунтов стоила двойная ложа в Королевском оперном театре.

9000 фунтов стоило звание полковника в гвардейской пехоте.

30 000 фунтов ежегодно выделял парламент принцу Альберту.

40 000 фунтов граф Кардиган якобы заплатил за то, чтобы командовать вторым гусарскимполком.

100 000 фунтов якобы откладывал ежегодно герцог Бедфорд.

150 000 фунтов был ежегодный доход лорда Дерби.

250 000 фунтов составлял ежегодный доход герцога Вестминстера от лондонских владений.

Приложение 2 Денежные единицы и система мер

Медные и бронзовые монеты, находившиеся в обращении, начинались с фартинга (четвертьпенса), далее следовали монеты в полпенса, пенс, два и четыре пенса. В шиллинге было 12пенсов.

Серебряные монеты начинались с трехпенсовика, далее шли шестипенсовик, шиллинг,флорин (два шиллинга), полкроны и крона (в которой было 5 шиллингов). В фунте стерлинговбыло 20 шиллингов.

Золотыми монетами были полсоверена и соверен. Соверен равнялся 1 фунту стерлингов. Онбыл почти такого же размера, как современный фунт, но тяжелее.

Гинея использовалась для обозначения гонораров и в других престижных сферах. Равнялась1 фунту 1 шиллингу и не была монетой.

После 1844 года все банкноты (номиналом 5, 10, 20, 100, 200, 500 и 1000 фунтовстерлингов) выпускались Банком Англии.

* * *

В одном футе 12 дюймов, в ярде 3 фута. В дюйме 2,54 сантиметра. В одном футе около 30сантиметров. Ярд короче метра, в нем около 90 сантиметров.

В миле 1,609 километров. В километре 0,621 мили. В акре 4,840 квадратных ярдов или 0,405гектара. В гектаре 10 000 кв. м.

Приложение 3 Индекс розничных цен 1840–1870

Какую сумму вы заплатили бы сегодня за один тогдашний фунт стерлингов:

Источник: Индекс розничных цен, ноябрь 2004 (Служба национальной статистики).

Иллюстрации

Насосная станция в Кросснессе (Illustrated London News).В апреле 1865 года принц Уэльский запустил двигатели в Кросснессе, на насосной станции,

задуманной Базалджеттом как часть огромной канализационной системы столицы. В верхнейчасти изображения четверо рабочих смотрят вниз. Все остальные держат свои цилиндры в рукахили машут ими, кроме принца и придворных, не снявших шляп.

Колесные пароходы у моста Саутуорк (Bridgeman Art Library).Мост Саутуорк и собор Святого Павла, 1841 год. Колесные пароходы переманивали

пассажиров у давно существовавшей Компании перевозчиков, пока, в свою очередь, их невытеснили надземные и подземные железные дороги.

Деталь «колесных пароходов». Городские маршруты проходили от Челси до самогоВулиджа. Две дамы на переднем плане справа, вероятно, провели день в посещении магазинов итеперь дожидаются корабля из Челси.

Утренний час пик на Лондонском мосту (G. A. Sala, Twice Round the Clock).Человек справа предпочел избежать толкотни и вместо этого покупает себе газету.

Пожар на складах в Бермондси (Guid Hall Library, Corporation of London).На стоявших по берегу реки складах пожары случались часто. Они представляли опасность

для кораблей, стоявших поблизости на якоре. На этой картине, изображающей пожар вБермондси в 1843 году, видно, что один корабль загорелся, а два других, ниже по течению,освещены летящими искрами. Для тех, кого пожары не касались напрямую, это былопотрясающее зрелище. Необычная башня рядом с горящей церковью — это часть телеграфнойсистемы, передающей судоходные новости с южного берега в Сити.

Карта канализационных труб Базалджетта (Bridgeman Art Library).Канализационные трубы, проложенные Базалджеттом (показаны красным цветом),

охватывали огромное пространство, от Хакни на востоке до Стамфорд-хилла на севере, Чизикана западе и Хрустального дворца на юге. Они «перехватывали» притоки и старые водоотводы,идущие к Темзе, и переносили лондонские сточные воды к устью, далеко за пределы застройки(тогдашней).

Омнибус с индивидуальными отделениями (Illustrated London News).Два пассажира этого омнибуса заплатили дополнительно, чтобы путешествовать первым

классом в отдельных отсеках. Еще у одной женщины место внутри экипажа. Пассажиры-мужчины взбирались на крышу по ступенькам и по приставной лестнице в задней частиэкипажа. Кондуктор, стоя на наружной ступеньке, придерживает дверь для нерасторопногопассажира.

Двухколесные кэбы ждут пассажиров (Hulton Getty).1860 год. Две лошади коротают время за тем, что едят из своих торб. Кучера, вероятно,

коротают время в ближайшем пабе.

Омнибус 1860 г. (Hulton Getty).Другой омнибус, середины 1860-х годов, без отдельных отсеков. Как ухитрялись пассажиры

на крыше читать свои газеты, не говоря уже о том, чтобы удерживать шляпы, когда обитыежелезом колеса подпрыгивали на неровной дороге?

Велосипед (A. R. Bennett, London in the 1850s and 60s).Велосипед, модель 1862 года, с регулируемым зонтиком, доской для рисования и передним

сиденьем для пассажира. Их можно было взять напрокат у Хрустального дворца и в другихместах. На изображении не показаны ни пружины, ни тормоза, так что спуск по Сиднем-хиллу,должно быть оказывался захватывающим.

Три класса путешествующих по железной дороге (Illustrated London News).Путешествие по железной дороге в 1847 году: туристический поезд на скачки в Эпсоме.

Пассажиров первого класса можно было отличить от пассажиров второго и третьего как поодежде, так и по манерам. Но даже пассажиры третьего класса носили цилиндры.

Уличная пробка на Ладгейт-хилл (Weidenfeld Archives).Возможно, Ладгейт-хилл не всегда был так забит людьми и транспортом, как на этой

гравюре Горе 1872 года. Движутся только уличный торговец, толкающий свою тележку внижнем правом углу, и поезд на путепроводе (снесенном в 1990 году). Катафалк в центрекартины стоит на месте так же, как и омнибусы, кэбы, грузовая повозка, телега пивовара,подвода с сеном и частные экипажи. Ситуацию не улучшает стадо овец справа от катафалка.

Парнелл-хауз, Блумсбери (The Peabody Trust).Внутренний двор Парнелл-хауза, неподалеку от Британского музея, был одним из первых

домов, возведенных в Лондоне специально для рабочего класса; он был построен в 1850 годуОбществом по улучшению условий жизни трудящихся. В настоящее время принадлежит фондуПибоди.

Проект квартиры, разработанный принцем Альбертом (Weidenfeld Archives).Принц Альберт проявлял практический интерес к улучшению условий жизни бедняков. Он

разработал — или поручил разработать — двухэтажный дом из четырех квартир, план котороговы видите перед собой. Эти дома экспонировались на Всемирной выставке 1851 года.

Сидячая ванна (Mary Evans Picture Library).Ванна с душем, 1850-е гг. (Lawrence Wright, Clean and Decent).Для традиционной горячей ванны служанка должна была принести наверх горячую воду из

кухни, а после процедуры унести ее вниз. В 1850-х годах устройство ванн уже включало душ срезервуаром, наполнявшимся с помощью ручного насоса.

Земляной клозет преподобного Генри Моула (Wright, Clean and Decent).Земляной клозет, изобретенный преподобным Генри Моулом в 1860 году, некоторое время

соперничал с ватерклозетом. Возможно, мировая угроза нехватки воды изменит наше мнение?

Карта Лондона 1851 г. (Peter Jackson Collection).Эта карта, изданная Джоном Таллисом, — типичный сувенир, созданный для посетителей

Всемирной торговой выставки в 1851 году. Жирными цветными линиями обозначены границышести районов Лондона, включая Сити, окрашенный в розовый цвет. Тонкая краснаяокружность опоясывает «три мили вокруг Министерства почт» с центром в Сити. Зеленые пятнапоказывают, что в Лондоне много парков и открытых пространств, включая новый паркВиктории на северо-востоке города и кладбище Кенсал-грин на западе, ближе к границе карты.

Викторианские террасные дома в Хакни (Hackney Archives Departament).Этот террасный дом 1850-х годов в Хакни — один из нескольких тысяч, выстроенных в

викторианском Лондоне для рабочего класса. В большинстве из них две спальни, две комнатына нижнем этаже и судомойня в задней части дома.

Ранневикторианские дома в Сент-Джонс-вуд (Collections Eric Lewis).Элегантные дома 1840-х годов в Сент-Джонс-вуд с лестницей перед входной дверью,

садиком впереди и кухней в подвале.

Террасный дом в Кенсингтоне 1860-х гг. (A. F. Kersting).Эти дома 1860-х годов в Кенсингтоне имеют все отличительные признаки жилья для

среднего класса — участок между улицей и домом, ступени перед парадной дверью, два главныхэтажа с эркерами и еще два для спален и комнат для прислуги. Обратите внимание на ящикиВарда в окне первого этажа и непосредственно над входом в дом.

Рынок в Смитфилде в 1855 г. (Mary Evans Picture Library).С 1200 года в Смитфилде действовал рынок по торговле скотом. Таким он был перед своим

закрытием в 1855 году.

Рынок в Смитфилде в 1870 г. (Hulton Getty).Десять лет спустя в Смитфилде открылся новый мясной рынок. Это викторианское

сооружение функционирует до сих пор. Обратите внимание на разнообразие стоящих на улице

экипажей (фотография 1870 года).

В ожидании у входа в ночлежку (Bridgeman Art Library).«Жаждущие попасть в ночлежку», картина Льюка Филдса, 1874 год, по эскизам с натуры,

сделанным в 1870 году. Даже здесь центральный персонаж носит потрепанный цилиндр.

Молочница (Munby Collection, Trinity College Library, Cambridge).Молочница на этой фотографии 1864 года слишком небрежно обращается с тяжелыми

молочными бидонами, которые несет на деревянном коромысле.

Девушка, разжигающая очаг в кухне (Mary Evans Picture Library).Постановочная фотография 1860 года, «Разжигание камина». Девушка выглядит

подозрительно: кажется, она в кринолине.

Служанки (Munby Collection, Trinity College Library, Cambridge).Служанки иногда выглядели удивительно элегантно. Девушка в шелковом платье (1861)

выставляет напоказ свои хорошенькие ручки и браслеты. Девушка с манящей улыбкой рядом сней (1856) снята в своем рабочем платье и фартуке. Внизу молодая женщина в элегантном,украшенном цветами капоре, с кружевным воротником (1861) прячет ногти, но сельскаяслужанка (1862), приехавшая полюбоваться на Лондон, кажется, чуть ли не гордится своимитрогательно безобразными руками.

Портнихи, работающие ночью (Mary Evans Picture Library).«Рабыни иголки». Почти час ночи, но молоденькие портнихи работают при свечах под

неусыпным надзором своей начальницы на этой гравюре 1853 года. Одна из девушек чуть непадает от усталости.

Кринолины середины 1860-x гг.

Платье, которое они шьют, будет нуждаться в кринолине, надетом под его падающуюпышными складками юбку. Эти кринолины датированы 1864 годом. Более ранние имеликруглую форму.

Бал в Букингемском дворце (Bridgeman Art Library).Общество развлекается: пышный бал в Букингемском дворце в 1848 году. Обратите

внимание на пару ливрейных лакеев, на шотландского горца в килте и на огромное количествоармейских униформ.

Роттен-Роу: общество верхом (Bridgeman Art Library).Общество верхом: Роттен-Роу в Гайд-парке (деталь раскрашенной вручную гравюры,

опубликованной в 1867 году). Женщины пользуются дамским седлом. Мужчины одеты всюртуки и светлые брюки. И мужчины, и женщины носят цилиндры. Здание за деревьями —больница Св. Георгия, а статуя на фоне неба — герцог Веллингтон.

Внутренний дворик «Реформ-клуба» (Collections/John Vere Brown).Внутренний дворик «Реформ-клуба», святилища холостяков среднего класса, построен в

1841 году Чарлзом Барри.

Рынок на Петтикоут-лейн (Weidenfeld Archives).Петтикоут-лейн в воскресное утро 1870 года. Слева продавец готовой еды. Стойки над

толпой битком набиты подержанной одеждой на продажу.

Клиника для приходящих пациентов (Mary Evans Picture Library).Ожидание в клинике для приходящих пациентов. Если бы не мебель и одежда, можно было

бы подумать, что изображенное происходит в наши дни.

Травля крыс в таверне «Голубой якорь» (Bridgeman Art Library).Травля крыс в таверне «Голубой якорь», Финсбери, в 1850-х годах. Один знаменитый терьер

загрыз 200 крыс менее чем за час. Публика была самая разнообразная: от пары ливрейных лакеевс серебряным кружевом на цилиндрах и двух солдат за ними до сверхмодного графа д’Орсе вкоричневом сюртуке, четвертого слева.

Знаменитый мюзик-холл «Альгамбра» на Лестер-сквер был выстроен в «мавританскомстиле» и увенчан минаретами.

Интерьер Всемирной выставки (Bridgeman Art Library).Всемирная выставка 1851 года: интерьер одного из буфетов. Мысль о том, что придется

срубить вязы, вызвала гневный протест, но они были оставлены и пышно росли в тепличнойатмосфере. Знаменитый хрустальный фонтан можно было увидеть за пальмовым деревом.

Нож с 80 лезвиями (Weidenfeld Archives).Один из наиболее зрелищных и бесполезных экспонатов Всемирной выставки:

швейцарский армейский — переходящий все границы разумного — нож с не меньше чем 80лезвиями. Должно быть, он весил тонну.

Доисторические животные в Сиднеме (I. К Piggott).Хрустальный дворец в Сиднеме должен был стать «иллюстрированной энциклопедией»

истории, начиная с этих доисторических животных, прячущихся в парке.

Хрустальный дворец в Сиднеме (I. К Piggott).Большая часть стеклянных панелей, использованных для возведения павильона Всемирной

выставки в Гайд-парке вновь пошла на строительство Хрустального дворца в Сиднеме в 1854году, это было постоянное здание колоссальных размеров.

Пожар 1936 г. (Michael Gilbert).Пожар, уничтоживший Хрустальный дворец в 1936 году.

Прогулочный двор тюрьмы Пентонвилл (Bridgeman Art Library).Эти нелепые фигуры — заключенные в прогулочном дворе тюрьмы Пентонвилл, идущие с

одинаковой скоростью, держась за веревку с узлами. Их лица закрыты. Они были известнытолько по номерам.

Заключенные щиплют пеньку (Mary Evans Picture Library).Заключенные щиплют пеньку (1862), расплетенные куски старых канатов, превращая их в

паклю, необходимую, чтобы конопатить корабельные швы.

Женщины-заключенные в Брикстонской тюрьме (Bridgeman Art Library).Заключенные-женщины в Брикстонской тюрьме (1860) шьют одежду под присмотром

женщин-надзирательниц. Если они, попав в тюрьму, не умели шить, то ко времениосвобождения, несомненно, выучивались.

Школа для бедных (Hulton Getty).Школа для бедных в 1846 году. Эти мальчики кажутся послушными и очень прилично

одетыми. Очевидно, это какое-то исключение.

Наемные участники похоронной процессии у дверей дома среднего класса (Mary EvansPicture Library).

Наемные участники похоронной процессии у входных дверей дома, владельцы которого,принадлежащие к среднему классу, понесли тяжелую утрату; один из многих похоронныхобрядов, дорогих викторианцам. Босоногие детишки разглядывают их с удивлением.

notes

Примечания

1 Friedrich Engels, The Condition of the Working Class in England, trans. and ed. W. O. Henderson

and W. H. Chaloner, Oxford, 1958.

2 Flora Tristan, Promenades dans Londres 1840 et 1842, Paris, 1842. Она описывает Лондон,

который видела в 1839-м и ранее. Она порицала английских аристократов и посвятила своюкнигу «Трудящимся мужчинам и женщинам». Книга была переведена на английский ДжинХокс, с предисловием и примечаниями, и опубликована в Лондоне в 1982 г.: в дальнейшемссылки даются на The London Journal of Flora Tristan. Возможно, она иногда перебарщивает, иее Promenades несколько предшествуют периоду, который мы рассматриваем, но в целом, если ктому же сделать скидку на ее пристрастность, я считаю ее надежным очевидцем.

3 Edward Hyams (trans. and ed.), Taine’s Notes on England, London 1957.

4 Современное воспроизведение карты с вступительными замечаниями Ральфа Хайда было

опубликовано в 1980 г. by Yarry Margary of Lympne Castle, in association with Guildhall Library,London.

5 Эдвин Чадуик, деятельный реформатор викторианских времен в области гигиены,

подсчитал, что «в год жидкие и твердые экскременты одного человека дают 16,41 фунта азота,достаточного для… 800 фунтов пшеницы или 900 фунтов ячменя». Report on the SanitaryCondition of the Labouring Population of Great Britain, 1842.

6 Stephen Halliday, The Great Stink of London, Stroud, Gloucestershire, 1999.

7 Home Office papers, 4035,59.

8 Report of the Surveyor, Holborn and Finsbury District of Sewers, 27 January 1843 in HO44/39,

National Archives.

9 Mayhew, Vol. II.

10 Там же.

11 Там же.

12 Там же.

13 Фридрих Энгельс «Положение рабочего класса в Англии». Friedrich Engels, The Condition of

the Working Class in England, trans. and ed. W. O. Henderson and W. H. Chaloner, Oxford, 1958.Энгельс пробыл в Англии всего несколько месяцев, и возможно, позволил себе описать условия,которые видел, более черными красками, чем в действительности. Но его издатели полагаютдостоверным то, что он видел собственными глазами.

14 G. A. Sala, Twice Round the Clock, London, 1859.

15 Письмо без даты, цитированное в L. T. C. Rolt, Isambard Kingdom Brunei, London, 1957.

16 Charles Dickens, Dictionary of London 1880, London, 1880. Автор — сын романиста.

17 Stephen Halliday, Making the Metropolis, Derby, 2003.

18 Kathleen Tillotson (ed.), Charles Dickens, Letters, Vol. V, 1848 and 1849, Oxford, 1977.

19 В хронике Английского банка есть одна занимательная история, связанная с

канализационными трубами: руководство банка пренебрегло анонимным письмом,предупреждающем о готовящемся налете на хранилище банка, но в конце концов согласилосьвстретиться ночью со своим информатором в самом хранилище. И действительно, он появилсячерез пол и предстал перед руководством. В записях банка есть следующая:

«в мае 1836 года, имея основания подозревать опасность, исходящую отканализационных труб, обнаружили открытую и свободную канализационную трубу,которая вела прямо от хранилища золота вниз к Даугейту». Информатор, рабочий,который услышал о заговоре, ремонтируя канализацию, был награжден, емувыплатили 800 фунтов. W. Marston Acres, The Bank of England Fmm Within, London 1931.

20 The Illustrated London News, 27 August 1859.

21 Illustrated Times, 14 December 1861.

22 The Illustrated London News, 30 November 1861.

23 Из неопубликованного дневника Томаса Роджерса, в Guildhall Library, MS 19,019,

упоминается в Heather Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.

24 Дымоходы-минареты были уничтожены в 1930-х. Внутри здание выглядит так же

экзотично, как и снаружи.

25 The Illustrated London News, 21 May 1864.

26 Edward Hyams (trans. and. ed.) Taine’s Notes on England, London, 1957.

27 Общеизвестна как Компания лодочников. Я очень признательна Компании и ее секретарю

за то, что они предоставили в мое распоряжение ее «Историю». Этот великолепный труд, вкотором в 4-х томах заключены 700 лет жизни на Темзе, был составлен Генри Хамфрюзом,который служил клерком Компании в течение 33 лет в середине XIX века. Книгу издали Jack N.King, W. Barret, G. Wilson из Компании лодочников и John I. Dowson из Кембриджскогоуниверситета. Она была переиздана в 1999 году, в Лавенхаме, Суффолк. Я даю на нее ссылки вэтой главе как на Humpherus. Цитаты без других помет взяты из этой хроники.

28 A. R. Bennett. London and Londoners in the 1850s and 60s, London, 1924.

29 Humpherus, op. cit. С этого времени Генри Хамфрюз посвящает всю свою энергию и

способности отражению атак Совета. Его усилия отражены в написанной им «Истории», около1857 года его записи относительно столкновений судов, пожаров и других происшествий на рекеуступают место описанию подлых действий Совета. Однако нет причин подозревать, чтопароходы внезапно перестали сталкиваться один с другим или что они пытались обманутьлодочников.

30 Mayhew, Vol. III.

31 «Журнал домоводства», 1840, Vol. 5.

32 Bennett, op. cit.

33 Gustav Doré and Blanchard Jerrold, London, London, 1872.

34 Там же.

35 Очевидно, с этим соотносится семейная легенда об одном из моих предков, капитане

клипера, родом из Абердина, который вел свой корабль из Китая, будучи смертельно больным.Его помощник встревоженно спрашивал, не лучше ли им идти медленнее ради его здоровья.«Плыви, черт побери», — был ответ. К сожалению, история на этом обрывается. Не знаю,удалось ли ему дожить до момента вручения 100 фунтов.


37 «The Times», цитированная в John Richardson, The Annals of London, London, 2000.

38 Хотя это цитата из Хамфрюза, как и большая часть цитат в этой главе, мне хотелось бы дать

ссылку на Диккенса, если бы я знала, на что сослаться, но я не знаю. Возможно, автор, какобычно, несколько преувеличивает, чтобы история казалась интереснее. По моим соображениям«десяток английских матросов» увидели возможность «подоить» туристов в Лондоне и самиорганизовали путешествие и наняли этого живописного китайца.

39 Неопубликованный дневник визита на Всемирную выставку У. С. Белла, Museum of London

accession no. 52.25, упоминается в Heather Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.


41 Цитируется в L. N. C. Rolt, Isambard Kingdom Brunei, London 1957, эту книгу я считаю

наиболее интересной и информативной из многих книг о Брунеле. Но, к сожалению, Ролт неприводит ни имени репортера, ни названия его газеты.


43 Неопубликованный дневник J. A. Patterson, 1858, Wellcome Institute MS 73537, упоминается в

Creaton, op. cit.

44 George Dodd, Days at the Factories, London, 1843.

45 Humperus, op. cit.

46 The Illustrated London News, 8 april 1865.

47 Там же, 18 May 1867.


49 Более полная информация о плавучих тюрьмах в главе 21, Преступления и наказания.

50 Bell, op. cit.

51 Hyams, op. cit.

52 Трудно соотносить сегодняшний и викторианский Лондон, не обращаясь постоянно к книге

Бена Уэйнреба и Кристофера Хибберта (Ben Weinreb and Christopher Hibbert, The LondonEncyclopaedia, London, 1983 (2nd ed).

53 Ralph Hyde, Printed Maps of Victorian London, 1851–1900, London, 1975.

54 Ее можно купить и сегодня с предисловием Ральфа Хайда. Ralph Hyde (introd.), Stanford’s

Library Map of London and its Suburbs, 24 sheets on the scale of 6 inches to a mile, Lympne Castlt, kent,1980.

55 Edward Hyams (trans. And ed). Taine’s Notes on England, London, 1957.

56 M. L. Davies (ed.), Life as We Yave Known It, London, 1931.

57 Это отражено на карте, использованной в первоначальном варианте проекта Базалджетта

по созданию отводных коллекторов. Они подсоединялись к канализационным стокам из хлевов,кузницы и со стоянки кэбов.

58 Gardeners’ Chronicle and Agricultural Gazette, 1865.

59 G. A. Sala, Gaslight and Daylight, London, 1859.

60 Thomas Beames, The Rookeries of London, London, 1850.

61 John Richardson, The Annals of London, London, 2000.

62 Столичная полиция имела возможность регулировать уличное движение, но редко

осуществляла это.

63 Mayhew, Vol. II. Он приводил цифровые данные Землемерной инспекции Сити.

64 Отчет специального комитета Столичному управлению коммуникаций.

65 A. R. Bennet, London and Londoners in the 1850s and 60s, London, 1924.

66 Эти и многие другие топографические сведения я почерпнула в книге: Edward Jones and

Christopher Woodward, A Guide to the Architecture of London, London, 1983, а также в ужеупоминавшейся книге Уэйнреба и Хибберта.


68 Illustrated Times, 8 August 1866.

69 Richardson, op. cit.

70 Ibid. Цитата приведена из газеты «Express».

71 Dionysius Lardner, The Great Exhibition and London in 1851, London, 185 г.


73 Charles Knight, London, London, 1844.

74 Matthew Sweet, Inventing the Victorians, Ljndon, 2001.

75 J. E. Ritchie, The Night Side of London, London, 1869.

76 Переиздана Гарри Маргари, Лайм-Кастл, Кент, совместно с Гилдхолл-ской библиотекой,

Лондон, в 1980 г. В 1987 г. Маргари и Гилдхолл опубликовали также книгу: Harry Margary and theGuildhall, The A to Z of Victorian London, но, к сожалению, она базируется на карте 1888 года, аэтот период уже не входит в сферу моих интересов.


78 Ibid.

79 Max Schlesinger, «1820–85: Saunterings in and about London», trans. Otto Wenkstern, London,

1853. Отрывки включены в книгу: Xavier Baron, London 1066–1914, Literary Sources andDocuments, Vol. II, Robertsbridge, East Sussex, 1997.

80 Из воспоминаний жившего в Сити школьника. Цит. по кн.: А. Е. Douglas-Smith, The City of

London School, Oxford, 1965 (2nd edn).

81 Из неопубликованного дневника генерал-лейтенанта Пейсли (British Library Add. MS

41991). Включен в книгу: Heater Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.

82 Столь подробное описание взято из кн.: Thomas Webster, An Encyclopaedia of Domestic

Economy, London, 1844.

83 Webster, op. cit.

84 J. A. Froude (ed.), Vrs Caryle’s Letters, London, 1883. Она и умерла в своем кларенсе, когда

кучер вывез ее на прогулку в Гайд-парк. Он ожидал от нее указаний, куда именно ехать, но недождался. Тогда он заглянул внутрь и увидел, что хозяйка, мирно почивавшая на своем сиденье,мертва.


86 Когда по телевидению показывают королеву, которая едет в великолепном экипаже, всякий

раз опускаются сцены, как она в него садится и из него выходит.

87 Из дневника Уоррена Пью: Warren Pugh’s diary, Bodleian MS Misc. d.472. Цит. по кн.:

Creaton, op. cit.


89 Еще в 1949 г., если у вас хватало сил побороть явное нежелание водителя и настоять на

своем, то в такси можно было ехать «с поднятым или опущенным верхом».

90 Т. С. Barker and Michael Robbins, A History of London Transport, London, 1963. В 1854 г. в

докладе специального комитета Столичному управлению коммуникаций утверждалось, чтоежедневно в Лондон прибывали 15 000 человек на пароходах, 6000 по железной дороге, 200 000пешком. Авторы отмечали, что 20 000 человек приезжали на омнибусах.

91 Mayhew. По его данным общее число лицензированных омнибусов достигало 3000.

92 Из неопубликованного дневника Чарлза Пью. Charles Pugh, Bodleian MS Eng. Misc. d465–73.

Цит. по кн.: Creaton, op. cit.

93 Bennet, op. cit.

94 Froude, op. cit.

95 Ibid.


97 На общественном транспорте существовала конкуренция между французской и

английскими компаниями. Я всегда считала, что слово «омнибус» пришло к нам из латинскогоязыка и означало «для всех». Оказалось, что оно связано с фамилией французскогопредпринимателя М. Омнеса, чей торговый слоган звучал так: «omnes omnibus», т. е. «Омнес длявсех».

98 Dionysius Lardner, The Great Exhibition and London in 1851, London, 1852.

99 Matthew Sweet, Inventing the Victorians, London, 2001.

100 Цит. по кн.: Ben Weinreb and Christopher Hibber, The London Encyclopedia, London, 1983 (2nd

edn), в которой я всякий раз с признательностью находила топографические и историческиеданные.

101 Henry Mayhew and John Binny, The Criminal Prisons of London and Scenes of Prison Life,

London, 1862.

102 M. L. Davies (ed.), Lifeas We Have Known It, London, 1931.

103 John Richarson, The Annals of London, London, 1957.

104 Edward Hyams (trans. and ed.) Taine’s Notes on England, London, 2000.

105 Для интересующихся историей железных дорог приводим хронологию открытия основных

вокзалов и названия магистралей, которые они обслуживали:Лондон-бридж: железнодорожная линия Дептфорд — КройдонЮстон: железнодорожная линия Лондон — БирмингемПаддингтон (временная постройка): Большая западная железная дорогаМайл-энд: железная дорога Восточных Графств, в 1840 году построена до ШордитчаЛондон-бридж: ветка на Гринвич, линия Лондон — БирмингемФенчерч-стрит: Блэкуэллская железная дорогаВатерлоо: Юго-западная железная дорога, включая Туикнем и Ричмонд1850–1854 Паддингтон (сохранившийся до наших дней): Большая западная железная дорогаКингс-Кросс: Большая северная железная дорога1850–1853 Линия Северный Лондон, проходящая между доками к западными пригородамивокзал Виктория: линия Лондон — Брайтон — Южное побережье1862 вокзал Виктория: линия Лондон — Чатем — Дувр1864 Блэкфрайерс: Юго-восточная железная дорога, линия Лондон — Чатем — ДуврЧаринг-Кросс: Юго-восточная железная дорога1866 Каннон-стрит: Юго-восточная железная дорогаСент-Панкрас: Мидлендская железная дорогаЗдесь недостает станций Ливерпул-стрит, построенной в 1875 году, и Марилебэн (1899).

106 A. R. Bennett, London and Londoners in the 1850s and 60s, London, 1924.

107 Lardner, op. cit.

108 The Magazine of Domestic Economy, 1844.

109 Andrew Williamson, The Golden Age of Travel, London, 1998.

110 Неопубликованный дневник: W. S. Bell, Museum of London, accession no. 52.25. Цит. по кн.:

Heather Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.

111 W. L. Burn, The Age of Equipoise, London, 1964.

112 James Bland, The Common Hangman, London, 1984.

113 Т. С. Barker and Michael Robbins, A History of London Transport, Vol. I, London,1963.

114 D. Hudson, Munby: Man of Two Worlds, London, 1972.

115 «Советы путешествующим по железной дороге» в The Magazine of Domestic Economy,

NSVol. 2, 1844.

116 Lardner, op. cit.

117 Mayhew, Vol. II.

118 Ralph Hyde, Printed Maps of Victorian London 1851–1900, London, 1975.


120 Mayhew, op. cit.

121 James Burn, The Beggar Boy: an Autobiography, London, 1888.

122 Hyams, op. cit.

123 Ibid.



126 John Hollingshead, My Lifetime, London, 1895.

127 Barker and Robbins, op. cit.

128 Последний из крестов, отмечающих путь, которым двигался гроб жены Эдварда I,

Элеоноры, был поставлен в 1290 г. в деревушке Чаринг, неподалеку от места ее упокоения вВестминстерском аббатстве. Впоследствии крест пришел в негодность и был убран.Существующий в настоящее время вариант, стоящий во дворе перед вокзалом, былспроектирован Барри и поставлен в 1863 г.

129 Лучше всего его средневековые шпили и башенки видны из двора Британской библиотеки.

Если вы встанете перед отвратительными навесами, загораживающими наружную стену вокзалаКингс-Кросс и будете разглядывать контур Сент-Панкраса с другой стороны, начав с часовойбашни и двигаясь вправо, то увидите статую Британии на отдельном маленьком шпиле.

130 Illustrated Times, 18 January 1862.

131 Информация о событии взята из книги Andrew Saint and Gillian Darley, The Chronicles of

London, London, 1994.

132 Barker and Robbins, op. cit.

133 Illustrated Times, 2 February 1869.

134 James Burn, The Begger Boy: an Autobiography, London, 1888.




138 The Illustrated London News, 8 April 1865.

139 Информацию о Пибоди я получила благодаря любезности архивариуса фонда Пибоди.

Здания, построенных Пибоди по всему Лондону, внутри были модернизированы, а снаружипочищены и отреставрированы, но фонд сохранил почти все викторианские владения, заисключением здания в Бермондси (в 1940 году уничтожено бомбой), Вестминстере (снесено в1922-м) и в Спитлфилде (продано в 1970-х).

140 John Hollingshead, Ragged London in 1861, London, 1861.

141 Thomas Wright, Some Habits and Customs of the Working Classes, London, 1867.



144 E. P. Thompson and Eileen Yeo (eds.), The Unknown Mayhew — Selections from the Morning

Chronicle 1849–50, London, 1971.

145 У входа в мой викторианский террасный дом есть маленькая ниша. Я спросила строителя,

как он думает, что это такое? — и после некоторого размышления он предположил, что этособачья конура.

146 Kathleen Tillotson (ed.), Charles Dickens, Letters, Vol. 4, 1844–6, Oxford, 1977.

147 Цитата из книги Lawrence Wright, Clean and Decent, London, 1960 — бесценная книга.

148 Thea Holme, The Carlyles at Home, Oxford, 1965. \322\

149 Глава 23 стих 13, который я здесь привожу: «Кроме оружия твоего должна быть у тебя

лопатка; и когда будешь садиться вне стана, выкопай ею яму, и опять зарой ею испражнениетвое». Похоже, автор этих слов смотрел далеко вперед.

150 Gardening Chronicle and Agricultural Gazette, 1865.

151 На вопрос о туалетной бумаге, который готов сорваться с ваших губ, я могу ответить: это

была газета, нарезанная на маленькие прямоугольники. Или любая другая бумага, в том числепакеты из-под бакалейных товаров. Как викторианская канализация справлялась с плотнымикомками бумаги — другой вопрос.

152 Halliday, op. cit.

153 О ранней истории владений на Гровенор см. книгу автора Dr Johnson’s London, London,

2000.

154 John Raymond (ed.), Queen Victoria’s Early Letters, London, 1963 (rev. edn. first pub. 1907).

155 Ralph Hyde (introd.), Stanford’s Library Map of London and its Suburbs, Lympne Castle, Kent,

1980.

156 За одним из этих углов, который стоит отыскать, находится современный лифт, который

доставит вас в современный туалет. Путеводители о нем умалчивают, справьтесь у служащих.

157 Есть несколько превосходных книг по истории Лондона. Моя любимая: Steven Inwood, A

History of London, London, 1998. Бесценной книгой является The London Encyclopaedia, ed. BenWeinreb and Christopher Hibbert, London, 1983. История Лондона год за годом, нередко сописанием событий того времени, изложена в книге: John Richardson, The Annals of London,London, 2000. В качестве топографического путеводителя, сопоставляющего географию иисторию, возьмите: Edward Jones and Christopher Woodward, A Guide to the Archlecture of London,London, 1983.

158 Peter Cunningham, Handbook of London, London, 1849.

159 Mayhew. Vol. II.

160 Henry Mayhew andjohn Binny, The Criminal Prisons of London and Scenes of Prison Life,

London, 1862.

161 Cunningham, op. cit.

162 John Fisher Murrey, «Physiology of London Life», in Bentley’s Miscellany, Vol. XV, 1844.

163 D. Hudson, Monty: Man of Two Worlds, London, 1972.

164 Gustav Doré and Blanchard Jerrold, London, London, 1872.


166 M. L. Davies (cd.), Life As We Have Known It, London, 1931.

167 Е. Р. Thompson and Eileen Yeo (eds.), The Unknown Mayhew — Selection from the Morning


168 Edward Hyams (trans. and ed.), Taine’s Notes on England, London, 1957.

169 R. W. Vanderkiste, A Six Years’ Mission Among the Dens of London, London, 1854.

170 Там же.

171 Hyams, op. cit. \323\


173 Там же.

174 См. книгу автора Elizabeth’s London, London, 2003.


176 Anne Hardy, «Parish Pump to Private Pipes», in W. F. Bynam and Roy Porter, Living and Dying in

London, London, 1991.

177 Beames, op. cit.

178 Stephen Halliday, The Great Stink of London, Stroud, Gloucestershire, 1999.


180 S. E. Finer, The Life and Times of Sir Edwin Chadwick, London, 1952.

181 Hardy, op. cit.


183 Thea Holme, The Carlyles at Home, London, 1965.

184 Robert Ward, London’s New River, London, 2003.

185 Inwood, op. cit.


187 R. H. Mottram. «Town Life», in Early Victorian England, 1934. На смену газу пришло

электричество, но в Темпле газовые светильники оставались вплоть до 1970-х гг.

188 Beames, op. cit.

189 A. R. Bennett, London and Londoners in 1850s and 60s, London, 1924.


191 Graham Storey, Kathleen and Nina Burgis (ed.), The Letters of Charles Dickens, Vol. 6, Oxford,

1988.

192 Ее использовали при производстве берлинской лазури.

193 James Greenwood, The Wilds of London, London, 1881.

194 Hudson, op. cit.


196 Hawthorn, «The English Notebooks», in Xavier Baron, London, 1066–1914, Vol. II, Robertsbridge,

East Sussex, 1997.

197 Hyams, op. cit.

198 Неопубликованный дневник Роберта Джеймса Ли. MS 3224, Wellcome Institute, упоминается

в: Heather Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.


200 Неопубликованный дневник Томаса Кобба, Guidhall MS 18, 770, упоминается в: Creaton, op.

cit.


202 Theodor Fontane, 1844–59, London, 1939, включен в: Xavier Baron, op. cit.


204 О Мейхью см. Предисловие. Тем, кого устрашит масштабность оригинальных томов

Мейхью, я рекомендую три книги, изданные Питером Куэннеллом, May hew’s Characters иMayhew’s London, избранные статьи из первых трех томов, опубликованные в 1951, и London’sUnderworld из четвертого тома, опубликованная в 1950.

205 Gustav Dore and Blanchard Jerrold, London, London, 1872.

206 G. A. Sala, Gaslight and Daylight, London, 1859. Henry Mayhew and John Binny, The Criminal

Prisons of London and Scenes of Prison Life, London, 1862.

207 Mayhew and Binny, op. cit.

208 James Greenwood, The Seven Curses of London, London, 1869.

209 M. L. Davies (ed.) Life as We Have Known It, London, 1931.

210 Greenwood, op. cit.

211 Mayhew, Vol IV.


213 John Raymond (ed.), Queen Victoria’s Early Letters, London, rev. edn 1963.




217 Hillingshead, op. cit.

218 Thomas Beams, The Rookeries of London, Londjo, 1850.

219 Helen Morris, Portrait of a Chef. The Life of Alexis Soyer, Cambridge, 1938. Сойер организовал

также кухни с супом для бедняков в Дублине, что было очень успешным предприятием. Болеевсего он известен тем, что был шеф-поваром Реформ-Клаба, и тем, что в корне изменил доставкуи готовку пищи во время Крымской войны.

220 Joseph Rogers, Reminiscences of a Workhouse Medical Officer, ed. Thorold Rodgers, London,

1889.

221 Название «работный дом» было новым, оно появилось после Закона о бедных.

222 Hollingshead, op. cit.

223 Его рассказ включен в книгу М. В. Smedley (ed.) Boarding-out and Pauper Schools Especially

for Girls, London, 1875.

224 James Kay-Shuttleworth, Four Periods of Public Education, London, 1862.

225 Ralph Hyde (introd.) Stanford’s Library Map of London and its Suburbs, Lympne Castle, Kent,

1980.

226 Edward Hyams (trans. anded.), Taine’s Notes on England, London, 1957.

227 John Bailey (ed.), The Diary of Lady Frederick Cavendish, London, 1927.

228 Правила благотворительных учреждений слегка смягчились после принятия Закона о Union

Chargeability в 1865 г., но все же оставались жесткими и тайными.

229 Thompson and Yeo, op. cit.



232 Там же.

233 James Greenwood, The Seven Curses, op. cit.

234 Thomas Wright s. n. The Journeyman Engineer, The Great Unwashed, London, 1868.

235 Peter Vinten-Johansen et al., Cholera, Chloroform and the Science of Medicine: a Life of John

Snow, Oxford, 2003.

236 John Hollingshead, Kagged London in 1861, London, 1861.

237 W. B. Tegetmeier, A Manual of Domestic Economy, London, 1867.

238 Thomas Beams, The Rookeries of London, London, 1850.

239 Эти корабли на Темзе торговали угрями долгое время. Хотя угрей ловили в Темзе,

голландцы монополизировали рынок. «В Голландии было две компании, у каждой по пятькораблей. Корабли были построены с обширным резервуаром, где угри могли сохранятьсяживыми, сколько нужно. Один-два таких корабля всегда можно было увидеть у Биллингсгейта»— Томас Вебстер, «Энциклопедия домашнего хозяйства», Лондон, 1844.


241 Ibid.

242 Mayhew, Vol. I. Эти удивительные башни из корзин на головах носильщиков можно увидеть

до сих пор. Я видела их, когда была на рынке в 1955, в то время как я думала, что они давно ужеисчезли.




246 Ibid.

247 Ibid.

248 Peter Cunningham, Handbook of London, London, 1850 (2nd edn).

249 Jean Hawkes (trans. and ed.), The London Journal of Flora Tristan, London, 1982.

250 Dodd, op. cit.

251 Gustave Doré and Blanchard Jerrold, London, London, 1872.

252 Большая часть этих подробностей взята из книги Ben Weinreb and Christopher Hibbert, The

London Encyclopaedia, London, 1983.

253 Vinten-Johansen, op. cit. Например, на Броад-стрит в Сохо была пивоварня, в которой

трудились 80 рабочих.

254 Dodd, op. cit.


256 T. C. Barker and Michael Robbins, A History of London Transport, London, 1963.

257 The Illustrated London News, 30 November 1861.

258 The Builder, цитированный в книге Stephen Halliday, Making The Metropolis, London, 2003.

259 В дополнение к Додду я использовала информацию, любезно предоставленную мне

архивистом Компании торговцев кожевенным товаром, Джеромом Фарреллом, в том числефрагменты из книги Penelope Hunting, History of the Leathersellers’ Company, London, 1994.

260 Dodd, op. cit.

261 Ibid.

262 Thomas Wright, Some Habits and Customs of the Working Classes, London, 1867.

263 Wright, The Great Unwashed, op. cit.

264 Wright, Some Habits, op. cit.

265 E. P. Thompson and Eileen Yeo (eds), The Unknown Mayhew — Selections from the Morning



267 Wright, Some Habits, op. cit.

268 Samuel Smiles, Self-Help with Examples of Conduct and Perseverance, London, 1859. Другая

цитата: «Хотя английское чиновничество зачастую совершало грандиозные глупейшие ошибки,гражданам страны, как правило, удавалось действовать вопреки им с героизмом иблагородством». Это было написано три года спустя после Крымской войны.

269 Dudley Baxter, National Income 1868. Цит. по кн.: J. M. Golby, Culture and Society in Britain

1850–1890, Oxford, 1986.

270 Цит. по кн.: G. Kitson Clark, The Making of Victorian England, London, 1962.

271 C. R. Penny, The Victorian Post Office, Woodbridge, Suffolk, 1992.

272 Мой дедушка со стороны отца, который был в XIX веке управляющим имением, пользовался

типографской краской и большим червячным прессом, оставляя в нем на ночь письма и получаяна утро их бледные фиолетовые копии. Этот способ применялся и для оформления коллекцийцветов, собранных девочками.

273 M. L. Davies (ed.), Life as We Have Known It, London, 1931.

274 Penny, op. cit. В «Автобиографии» Троллопа, опубликованной в 1883 году после его смерти,

автор с горечью вспоминал, как он «прибыл в Лондон [в 1834 году], рассчитывая на хорошуюжизнь при годовом окладе в 90 фунтов стерлингов. Я проработал в Управлении почт семь лет, акогда уходил оттуда, мой доход составлял 140 фунтов. Все это время я безнадежно был опутандолгами».

275 Kitson Clark, op. cit.

276 Anthony Trollope, An Autobiography, London, 1883.

277 Для данного раздела использованы материалы книги W. Marston Acres, The Bank of England

From Within, London, 1931.


279 W. O. Henderson, J. C. Fischer and his Diary of Industrial England 1814–1851, London, 1966.

280 Edward Hyams (ed.), Taine’s Notes on England, London, 1957.

281 Автобиография Джеймса Косса. См.: M. D. Smedley (ed.), Boardingout and Pauper Schools

Especially for Girls, London, 1875.

282 Francis Wheen, Karl Marx, London, 1999.

283 Judith Flanders, The Victorian House, London, 2003.

284 The Magazine of Domestic Economy, Vol. 5, 1840.

285 Район Эйри был заполнен этими очаровательными домиками, запиравшимися на замок или

без оных, о которых я уже вела речь. Все они были построены на условиях аренды на срок 99 лет,закончившийся в середине XX века, когда весь район был полностью реконструирован. До того,как это случилось, частные дома стояли заколоченными, и улица за улицей в Сент-Джон-Вудепостепенно вымирали: печальная картина.

286 J. A. Froude (ed.), Mrs Carlyle’s Letters, London, 1883.

287 Geoffrey Best, Mid-Victorian London, London, 1971.

288 На этот раз я не стала сопровождать описание сносками на источники.

289 Max Schlesinger, Saunterings in and about London, trans. Otto Wenkstern, London, 1853.

290 Francis Wey, Les Anglais Chez Eux, Paris, 1856, trans. Valerie Price as A Frenchman Among the

Victorians, Yale, 1936. Цит. по кн.: Xavier Baron, London 1066–1914, Vol. II, Robertsbridge, EastSussex, 1997.

291 Мне казалось неоправданным перегружать свой рассказ о всех этих знаменитых клубах

эпизодами из их жизни, но на одном я все же остановлюсь. Однажды меня пригласили вдамский флигель клуба «Атенеум», и я в гардеробе задержалась перед зеркалом, поправляяшляпку; давно уже мне не приходилось их носить. Супруге епископа понравилась моя шляпка, имы с удовольствием примерили шляпки друг друга; ее «предмет туалета» был сугубосвященнического, интенсивно йурпурного цвета.

292 Peter Cunningham, Handbook of London, London 1850 (2nd edn).

293 Большую часть сведений о клубах для джентльменов я почерпнула в книге: Ben Weinreb and

Christopher Hibbert, The London Encyclopaedia, London, 1983.

294 Ibid.

295 В 1840–1870 гг. средний возраст вступления в брак мужчин интеллигентного труда и

высшего класса составлял 29,93 лет. См.: J. A. Banks, Prosperity and Parenthood; a Study of FamilyPlanning among the Victorian Middle Class, London, 1954.

296 Эдвин Чадуик сообщил членам комитета, занимавшимся Законом о бедных, что мужчины,

обитающие в Бетнал-Грин, живут в среднем до 45 лет.

297 Из неопубликованного дневника: Charles Pugh, Bodleian MSEng. Misc. d.465–473; цит. по кн.:



London, 1862.

299 Ibid.

300 Wheen, op. cit.

301 В 1843 году в «The Magazine of Domestic Economy» была опубликована таблица, с указанием

причитающихся сумм выплаты «Нового налога на доход». Весьма привлекательная сумма доходав 1000 фунтов облагалась налогом в 29 фунтов 34 шиллинга. Так было в то время.

302 Froude, op. cit.

303 Florence Nightingale, Cassandra. Написанное в 1852 году произведение было опубликовано в

Лондоне только в 1928 году. Мисс Найтингейл разрешила опубликовать небольшое количествоэкземпляров частным образом, но она постоянно вносила изменения в оригинал, и в последнемварианте, опубликованном в 1928 году, явно недостает первоначальной пылкости сужденийавтора.


305 Alison Aldburghan, Shops and Shopping 1800–1914, London, 1981.

306 (Editor unnamed), Society, Politics and Diplomacy 1820–1864; Passages from the Journal of

Francis W. H. Cavendish, London, 1913.

307 Merton M. Sealts (ed.), Ralph Waldo Emerson, the Journals and Miscellaneous Notebooks, Vol.

X, 1847–8, Cambridge, Mass., 1973.

308 Для данного раздела использованы материалы, содержащиеся в следующих изданиях:

Anthony Bruce, The Purchase System in the British Army 1660–1871, London, 1980; Byron Farwell,For Queen and Country, London, 1981; The Queen’s Regulation and Orders (издание 1844 r.). Я несмогла бы написать этот раздел без помощи д-ра Аластера Масси, сотрудника архиваНационального музея армии, которому выражаю большую благодарность. Если я как-то не такизложила полученную информацию, это только моя вина.

309 Farwell, op. cit.

310 Marion Harding (ed.), The Victorian Soldier, London, 1993. Одним из подвигов этого

поразительного человека небольшого роста стала возглавленная им в 1835–1836 гг. экспедиция сцелью доказать, что Евфрат судоходен от места вблизи Антиохии до Персидского залива. Онаосуществлялась на двух бронированных паровых катерах, которые были доставлены к реке спобережья Турции. Один впоследствии затонул, а Чесни добрался до цели на плоту.

311 Другим примером, конечно же, была шумная компания по борьбе с проституцией и в то же

время нежелание что-либо тут менять.

312 Bruce, op. cit.

313 The Times, 23 December 1854. Цит. по кн.: Bruce, op. cit.

314 Farwell, op. cit.

315 Ibid.

316 Bailey, op. cit.

317 Thea Holme, The Carlyles at Home, Oxford, 1965.

318 Он сохранился на противоположной от гостиницы «Ритц» стороне Пиккадилли, немного

дальше к западу. Когда я была здесь последний раз, то видела сохранившиеся на воротахнадписи «Въезд» и «Выезд» для проезда экипажей. После смерти Пальмерстона в 1865 годуздесь расположился военно-морской клуб, известный под названием «Ин энд аут».


320 Замечание издателя в кн.: S. M. Ellis (ed. and annot.), A Mid-Victorian Pepys: the Letters and

Memoirs of Sir William Hardman, London, 1925.

321 Cecil Woodham-Smith, Queen Victoria, her Life and Times, vol. 1, 1819–1861, London, 1972.

322 «Eon and his collar», The Times, 27 September 1975.

323 См. сноску 306.

324 John Raymond (ed.), Queen Victoria’s Early Letters, London, 1963 (rev. edn.).

325 В списке франкмасонов, любезно предоставленном Библиотекой и Музеем масонства,

фигурируют отец Виктории — герцог Кент, ее дяди — герцоги Камберленд и Суссекс, три еесына — Эдуард, принц Уэльский (впоследствии Эдуард VII), Артур, герцог Коннот, и Леопольд,герцог Олбани. Традицию продолжили Эдуард VIII и Георг VI. Теперешний герцогЭдинбургский, положение которого в чем-то схоже с принцем Альбертом, тоже масон.

326 John R. Davis, The Great Exhibition, Stroud, Gloucestershire, 1999.

327 Брак этот был запланирован королевской четой по династическим причинам, хотя

Виктория уверяла, что ее дочь влюбилась в «Фрица», и тот отвечал ей взаимностью. Молодойчеловек был первым из претендентов на ее руку, с которым познакомили юную принцессу.Объявление о помолвке отложили до того, как она пройдет конфирмацию. Как мне кажется,причина крылась в другом: шестнадцатилетняя девушка в физическом отношении еще несозрела для замужества. И не так важно, насколько сильна была ее любовь, но ее переписка сотцом после отъезда в Германию трогает до глубины души.

328 Henry Vane, Affair of State. A Biography of the 3th Duke and Duchess of Devonshire, London,

2004.

329 A. L. Kennedy (ed.), «My dear Duchess», Social and Political Letters to the Duchess of

Manchester 1858–1869, London. 1980.

330 Ibid.

331 Stella Margetson, Victorian High Society, London, 1980.

332 Oxford Dictionary of National Biography, 2004.

333 Ibid.


335 M. L. Davis (ed.), Life as We Have Known It, London, 1931.

336 Свидетельство Луизы Твайнинг, основательницы Общества по посещению работных домов,

специальному парламентскому комитету помощи бедным, цитируется по The English Woman’sJournal, March 1861.

337 Mrs Isabella Beeton, The Book of Household Management, London, 1861.

338 Davies, op. cit.

339 Liz Stanley (ed.), The Diaries of Hannah Culwick, London, 1984.

340 Kathleen Tillotson (ed.), Charles Dickens, Letters, Vol. 4, 1844–6, Oxford, 1977.

341 Thomas Webster, An Encyclopaedia of Domestic Economy, London, 1844.

342 Ibid.



345 Вскоре после того, как я написала этот абзац, я увидела письмо в «Гардиан» за 24 июля

2004 года, в котором я прочла: «Еще не так давно… мясники оставляли себе желчные пузыри (ссохранившейся желчью) животных, которых они разделывали, и хранили в ведре с водой. Ониупотребляли желчь для мытья любых поверхностей и полов, потому что она прекрасное моющеесредство».

346 Описание семейной стирки взято из The Magazine of Domestic Economy, Vol. 6, 1841.



349 The Magazine of Domestic Economy, New Series, 1844.



352 John Burnett (ed.). Useful Toil, London, 1957.

353 Edward Hyams (trans. and ed.), Taint’s Notes on England, London, 1957.

354 C. S. Peel, «Homes and Habits» in Early Victorian London 1830–65, Vol. 1, London, 1934.

355 The Magazine of Domestic Economy, New Series, 1843.

356 В те давние дни, когда я нанимала няню, я как-то услышала, как она обсуждает с подругой

объявления в «Леди», тогдашнем источнике работы: «любительница повеселиться» означало,что от нее ожидают, что она будет спать с мужем, «каникулы с семьей за границей» — чтокаждый вечер она будет оставаться дома, а семья уходить из дома и болтаться неизвестно где.


358 Цитируется по Burnett, op. cit.


360 Asa Briggs, Victorian Things, Stroud, Gloucestershire, 2003 (rev. edn).


362 W. B. Tegetmeier, A Manual of Domestic Economy, London, 1867. Это руководство особенно

полезно, потому что написано для «студенток педагогического института», а не для среднегокласса, к которым обращалась миссис Битон.

363 Tegetmeier, op. cit.

364 Jean Hawkes (trans. and ed.), The London Journal of Flora Tristan, London, 1982.


366 Ibid.

367 Ibid.


369 Cara о Карлейле и фортепиано изложена в книге: Thea Holme, The Carlyles at Home, Oxford,

1965.

370 Matthew Sweet, Inventing the Victirians: What We Think About Them and Why We’re Wrong,

London, 2001. Увлекательная книга.


372 Письменный стол, за которым я пишу, принадлежал моей прабабушке. Этот великолепный

образчик яковетинского стиля стал еще лучше, когда я убрала резные гирлянды из масок ифруктов, впивавшихся мне в колени. Если эти слова читает кто-то из моей семьи, то они вцелости и сохранности.

373 Чарлкоут-Парк, дом семьи Луси, был выстроен в 1558 году. Как и большинство подобных

зданий, он подновлялся чередой хозяев, но не претерпевал значительных изменений, покаваллийская наследница, Мэри Элизабет Уильямс, не вышла замуж за Джорджа Хаммонда Луси,тогдашнего владельца дома и не решила восстановить его в том виде, в каком он был в XVI веке.Даже после его смерти, последовавшей в 1845 году. Она продолжала осуществлять ихсовместные планы по воссозданию Чарлкоута, каким он был при Елизавете, разумеется, снекоторыми неизбежными изменениями — например, был проведен водопровод; когда онавпервые приехала в Чарлкоут, на все здание было только два земляных клозета. Она воздвиглавпечатляющий монумент викторианскому «елизаветинскому вкусу», который может увидетьлюбой желающий, однако при этом она почти полностью разрушила старое здание 1558 года.Сохранились только будка привратника и башни в парке — жемчужины архитектуры Тюдоров.

374 Charles Newton, Victorian Designs for the Home, London, 1999.


376 Charles C. Oman and Jean Hamilton, Wallpapers, London, 1982; каталог обоев из коллекции

музея Виктории и Альберта. Далее следует описание обоев из этой коллекции.


378 К счастью, мне удалось побеседовать об обоях с доктором Сондерс из музея Виктории и

Альберта, Кристиной Вудс из Галереи Уитуэрда в Манчестере и Алисон Макдермотт,консультантом по хранению, связанных с домом Линли Самборна (18 Stafford Terrace, LondonW8). Эрудиция и энтузиазм этих трех женщин, не пожалевших на меня времени, сослужили мнебесценную службу. Интерьер дома — это памятник поздневикторианскому вкусу, для моихцелей слишком позднему.

379 Некоторые и сейчас можно видеть на фасаде дома Линли Самборна.

380 Samuel Beton, Book of Garden Management, London, 1872. Цитируется no John Marchall and Ian

Wilcox, The Victorian House, London, 1986.

381 Изразцовый, или энкаустический, означает, что при изготовлении плитки краску

смешивали с горячим воском, а потом обжигали в печи. Минтон выставил такую плитку наВсемирной выставке, но она всегда употреблялась только в коридорах и прихожих.


383 Briggs, op. cit.

384 Неопубликованный дневник Томаса Роджерса, хранящийся в библиотеке Лондонской

ратуши (MS 19, 019). Упомянут в книге: Heather Creaton, Unpublished Diaries, London, 2003. В1835 году Луи Дагерр разработал довольно сложный процесс получения изображения. Покрытаясеребром медная пластина помещалась в пары йода, изображение возникало под действиемпаров горячей ртути и закреплялось в растворе тиосульфата натрия и хлорида золота. Начать стого, что проявлявший пластинку должен был в течение пятнадцати минут оставатьсянеподвижным, но этот процесс постепенно свелся к одной минуте. С каждой фотографииможно было получить только одно изображение. Начиная с 1851 года, дагерротипы уступилиместо мокроколлодионному процессу. (Stephen Van Dulken, Inventing the 19th Century, London,2001).

385 Briggs, op. cit.

386 Шесть изображений из этой коллекции сохранилось как уникальный архив социальных

типов. Michael Hiley, Victorian Working Women: Portraits from Life, London, 1979.


388 Mayhew, op. cit. Товары для «богатых пригородов» поставляли три оптовых торговца.


390 Tegetmeier, op. cit. Арган — имя изобретателя. Мы часто видим эти лампы, переделанными

под электрические. Эти довольно высокие лампы применяли для освещения стола. У нихимеется характерный резервуар для керосина. Один конец фитиля находился в резервуаре, адругой выходил наружу через держатель, с помощью которого можно было регулировать высотупламени. Сверху надевалось ламповое стекло, которое следовало содержать в чистоте. Этимилампами было непросто пользоваться, и от них шел слабый запах керосина, но они давалиприятный желтый свет.

391 Там же.

392 The Magazine of Domestic Economy, New Series, Vol. 2, 1844.

393 Tegetmeier, op. cit. Вы знаете, где расположен этот кран? А когда придет слесарь?

394 Marshall and Wilcox, op. cit.

395 J. C. Loudon, The Suburban Horticulturalist, London, 1842.

396 Loudon, op. cit. Когда я жила в Танганьике, я привыкла к тому, что наши гости-мужчины,

встав в ряд и повернувшись спиной, «смотрят на Африку», тогда как женщины пользовалисьтуалетом, но я не помню, чтобы их благодарили за увеличение плодородия сада.

397 Shirley Hibberd, The Amateur’s Kitchen Garden, London, 1877.

398 Реклама в «Gardening Chronicle and Agricultural Gazette» за 1865 год.

399 The Floral World, 1863.

400 Реклама на форзаце книги: J. С. Loudon, Horticulturalist, London, 1871.

401 Неопубликованный дневник. Н. R. Silvester, Wellcome Institute MS 5689. Упомянут в Creaton,

op. cit.

402 Mayhew, Vol. 1.

403 The Magazine of Domestic Economy, New Series, Vol. 2, 1843. Этот журнал опережал свое

время. Королевское общество садоводов в 1852 году опробовало различные виды садовыхдорожек и признало «не так давно появившийся асфальт» самым лучшим покрытием.


405 Ibid.

406 The Cottage Gardener, or Amateur and Cottager’s Guide to Out-Door Gardening, Vol. 1, 1849.

407 David Solman, Loddiges of Hackney, the largest Hothouse in the World, London, 1995. В 1839

году Джордж Лоддидж разбил образцовый дендрарий на кладбище Абни-Парк, открытом в 1840году. По семейным причинам и потому, что наступление города вело к загрязнению воздуха, в1852–54 годах питомник был закрыт.

408 Brent Elliott, Victorian Gardens, London, 1986.

409 Список модных растений я почерпнула из книг: Elliot, Victorian Gardens, op. cit.; Maggie

Campbell-Culver, The Origin of Plants, London, 2001. В девятнадцатом веке разнообразиепосадочного материала, предлагаемого садоводам, значительно увеличилось.

410 The Floral World, op. cit.

411 Elliott, Victorian Gardens, op. cit.

412 Winslow Ames, Prince Albert and Victorian Taste, London, 1967.

413 The Floral World, op. cit.

414 Ibid.

415 Elliott, Victorian Gardens, op. cit.

416 У меня дома экземпляр седьмого издания, с именем владелицы, написанным аккуратным

викторианским почерком. Тесса Маккеди из «Cook Books», Роттингдин, была так добра, чтонашла дату первого издания, она считает, что это произошло в 1858 г. Книга издавалась вплотьдо 1905.

417 Meyhew, Vol. I.

418 Там же.

419 M. L. Davies (ed.), Life as We Have Known It, London, 1931.

420 Meyhew, op. cit.

421 Gustave Doré and Blanchard Jerrold, London, London, 1872: гравюра, изображающая Дарк-

Хаус-лейн, на которой выстроились лотки продавцов рыбы. Эта надпись висит над одним изних.




425 James Bum, «The Beggar Boy»: An Autobiography, London 1888.

426 Elisa Acton, Modem Cookery for Private families, London, 1856.

427 Mrs Isabella Beeton, The Book of Household Management, London, 1861. Либо Изабелла хотела

блеснуть научными познаниями перед своими читателями, либо в викторианский периодобычная домохозяйка, принадлежавшая к среднему классу, знала о химии больше, чемсовременный студент последнего курса института. Подсмольная кислота — побочный продуктпроизводства древесного угля, другое ее название — древесный уксус. Это красновато-коричневый дистиллят древесины, содержащий уксусную кислоту, метиловый спирт, ацетон иосадок дегтя. Я бы не хотела, чтобы ею «промывали» мою копченую рыбу.

428 The Magazine of Domestic Economy, Vol. II, 1844.


430 Peter Cunningham, Handbook of London, 1850 (2-ое изд.).

431 Holme, op. cit.

432 Alison Aldburgham, Shops and Shopping 1800–1914, London, 1981.

433 Stephen Van Dulken, Inventing the 19th Century, London, 1981.

434 Ibid.

435 Burn, op. cit.

436 Информацию относительно Рекитта и Коулмана см. в книге Penelope Lively. A House

Unlocked, Londjn, 2001. Другая информация в этом и следующем абзаце почерпнута изИнтернета, за исключением печенья «Хантли энд Палмерз», за помощь в поиске информации япризнательна Библиотеке Ридинг Юниверсити, и горькой ангостуры, ради чего я разобраламелкий текст на очень старой бутылке в своем винном шкафчике.

437 Acton, op. cit.

438 Объяснение употребления квасцов в хлебе см. мою книгу Doctor Johnson’s London, London,

2000.



441 Beeton, op. cit, в разделе «Яды».

442 Alexis Soyer, A Culinary Campaign, London, 1857.

443 Алексис Сойер создал литографию своей чудесной кухни вместе с собственным портретом

в роли шеф-повара, в берете, характерно сдвинутым на бок. Пара, которой он демонстрируеткухню, завороженно слушает, особенно дама. В фигуре мужчины, скорее, заметна кротость. Онвсе еще следует моде на блестящие шелковые цилиндры. К сожалению, единственное, чего непринял во внимание мсье Сойер, это возможность воспроизведения в современной книге этойизобилующей деталями литографии в серых и бежевых тонах. Но оттиски ее до настоящеговремени можно купить в «Реформ-клабе».

444 Alexis Soyer, The Modem Houswife, London, 1851.

445 Holme, op. cit.

446 Soyer, Modern Houswife, op. cit.



449 Информация любезно предоставлена доктором Пивитом из Science Museum.

450 На самом деле, это очень вкусная смесь швейцарских сыров, растопленных в вине, с

добавлением мускатного ореха и изрядного количества кирша.

451 Хлорид соды это сместь хлористого кальция, соды для печения и воды.


453 Beeton, op. cit.

454 Неопубликованный дневник Чарльза Пью, Bodleian MS Misc. D. 472, упомянутый в Heather

Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.


456 Soyer, Modern Housewife, op. cit.


458 S. M. Ellis (ed. and annot.), A Mid-Victorian Pepys: the Letters and Memoirs of Sir William

Hardman, London 1925.

459 Sala, op. cit.


461 G. A. Sala, Gaslight and Daylight, London, 1869.

462 J. A. Froude (ed.), Mrs. Carlyle’s Letters, London, 1883. Ресторан, куда она ходила на ланч, не

следует путать с рестораном «Вери» на Риджент-стрит, постоянными посетителями которогобыли принц Уэльский, Дизраэли и Диккенс.

463 Nathaniel Hawthorne, The English Notebooks, фрагменты их включены в книгу Xavier Baron,

London 1066–1914, Robertsbridge, East Sussex, 1997.

464 Неопубликованный дневник У. С. Белла, Museum of London accession no. 52.25, упомянутый в

Creaton, op. cit.


466 Симпозиум означает пиршественную встречу, где за столом люди могут обсуждать такие

предметы, как философия, наподобие Платона с друзьями. Это удачно выбранное название, еслиуметь произносить его.

467 Graham Storey, Kathleen Tillotson and Nina Burgis (eds.) The Letters of Charles Dickens, Vol. 6,

Oxford, 1988.

468 Helen Morris, Portrait of a Chef. The Life of Alexis Soyer, Cambridge, 1938.

469 Elizabeth Ray, Alexis Soyer, Cook Extraordinary. Lewes, East Sussex, 1999.

470 Diary of W. S. Bell, op. cit.




474 Там же, и John Hollingshead, My Lifetime, London, 1895.

475 Mayhew, Vol. I.

476 Там же.

477 Там же.


479 Одним из таких торговцев был Мозес Мозес, который начал торговать с лотка, а закончил

маленьким магазинчиком в Ковент-Гардене в 1860 г.



482 Там же.

483 Anne and Roger Cowan, Victorian Jews Through British Eyes, Oxford, 1986.

484 Реклама, занимающая целую страницу, аккуратно вклеена в дневник У. С. Белла,

приехавшего в 1851 посмотреть Лондон и Всемирную выставку: неопубликованный дневник,музей Лондона, каталожный номер 52.25, упомянут в Heather Creaton, Unpublished LondonDiaries, London, 2003.

485 E. P. Thompson and Eileen Yeo (eds.) The Unknown Mayhew — Selections from the Morning



487 Michael Slater (ed.). Gone Astray and other Papers, from Household Words 1851–59, Vol. 3 of

Dickens’ Journalism, London 1998.


489 Thomas Webster, An Encyclopaedia of Domestic Economy, London 1844.

490 Burn, op. cit.




494 Anne Buck, Victorian Costume and Accessories, London, 1961.



497 Buck, op. cit.

498 Buck, op. cit. Герцог Веллингтонский обычно носил простой синий сюртук. Сохранившиеся

виды фраков это (1) вечерний фрак черного цвета с белым галстуком-бабочкой и жилетом,которые носят в очень официальных случаях, таких как ежегодный банкет Лорд-мэра Лондона,(2) тот же самый фрак с черным жилетом и черным галстуком-бабочкой носят некоторыеметрдотели. Визитка, черная или серая, носится на очень светских мероприятиях, таких какскачки в Аскоте, с черным или серым цилиндром, для людей с небольшим доходом существуетвозможность взять фрак напрокат, зачастую у Братьев Мосс, для свадеб, а фраки, которые носятстуденты Итона отличаются от фраков в покрое переда на уровне талии.

499 Неопубликованный дневник Томаса Кобба, поверенного, Guildhall Library MS 18, 770/1–11,

упомянут в Creaton, op. cit.

500 Van Dulken, op. cit.

501 Buck, op. cit.

502 English Woman’s Domestic Magazine, 1865.

503 J. A. Froude (ed.) Mrs Carlyle’s Letters, London, 1883.



506 Buck, op. cit.

507 Его можно увидеть в Carlyle’s House, собственность National Trust.

508 Buck, op. cit.

509 Dionysius Lardner, The Great Exhibition and London in 1851, London 1852.


511 Alison Aldburngham, Shops and Shopping 1800–1914, London, 1981.

512 Неопубликованный дневник Томаса Кобба, в Creaton, op. cit.


514 C. Willett Cunnington, The Perfect Lady, London 1948.

515 Там же.

516 Leon Radzinowicz, A History of English Criminal Law, London, 1968.



519 Мой дедушка с материнской стороны был армейским офицером. С детства я помню его

нафабренные усы с острыми кончиками. Он хотел, чтобы внучки целовали его, но при этом,когда подбегаешь, нужно было быть осторожной, чтобы не уколоться.




523 Неопубликованный дневник Дж. Э. Паттерсона, Wellcome Institute, рукопись 73537,

упомянут в Creaton, op. cit.


525 The Ladies’ Cabinet, 1844, цитируется no Buck, op. cit.

526 Дневник Уильяма Тайлера, Bjohn Burnett (изд.) Useful Toil, London 1979.

527 Buck, op. cit.



530 Hyams, op. cit.


532 Slater, op. cit.

533 Michael Hiley, Victorian Working Women: Portraits from Life, London, 1979.

534 Hyams, op. cit.

535 Buck, op. cit. Энн Бак была хранителем Галереи английского костюма в Platt Hall,

Manchester.

536 Cunnington, op. cit.

537 Не могу представить никакого исторического документа, подтверждающего это

предположение, но, принимая во внимание страсть викторианцев к эпохе Якова I, оно кажетсямне правдоподобным.

538 Цитируется в Aldburgham, op. cit.

539 C. Willettand Phillis Cunnington, The History of Underclothes, London, 1951.

540 C. and P. Cunnington, op. cit.

541 Неизвестный источник, цитированный в Aldburngham, op. cit.

542 Там же.


544 Неизвестный источник, цитированный в С. and P. Cunnington, op. cit.

545 The Handbook of the Toilet, 1841, цитировано в Cunnington, op. cit.

546 Alex Werner and Roy Porter, London Bodies, London, 1998.

547 Мой дедушка с материнской стороны служил в медицинской службе Королевской армии в

Индии, где сочетание жары и тугих корсетов повергали многих дам в обморок на приемах. Когдаего звали на помощь, он просто перерезал тесемки корсета. Дамы быстро приходили в себя, норепутация деда была несколько двусмысленной из-за готовности, с которой он это проделывал.


549 The Handbook for the Toilet, 1841, цитировано в Cunnington, op. cit.

550 Цитируется в Aldburgham, op. cit.

551 Там же.

552 Barbara Leigh Smith, Women and Work, London, 1857.

553 Патены — железные подошвы, которые ремешками прикреплялись к подошве башмака,

чтобы поднять владельца башмака на дюйм или больше над землей. В сырую погоду в них былоскользко, ходить в них было неудобно.

554 Е. Р. Thompson and Eileen Yeo (eds) The Unknown Mayhew — Selections from the Morning

Chronicle 1849–50, London 1971. Этот подробный рассказ продолжается, следует описание того,что происходит с отрезами, когда снявшая мерку портниха возвращается и работа начинается.

555 Holme, op. cit.


557 Aldburgham, op. cit.

558 Там же.

559 Werner and Porter, op. cit.


561 G. L. Browne and C. G. Stewart, Reports of Trials for Murder by Poisoning, London, 1883.




564 В этой главе я руководствовалась монументальным исследованием по истории медицины:

Roy Porter, The Greatest Benefit of Mankind, London, 1997, — a также другими источниками, накоторые я ссылаюсь отдельно.

565 Adam Hart-Davis, What Victorians Did for Us, London, 2001.

566 Elizabeth Longford, Wellington, Pillar of State, London, 1972.

567 John Fisher Murrey, «Physiology of London Life», in Bentley’s Miscellany, Vol. XV, 1844.

568 S. M. Ellis (ed. and annot.), A Mid-Victorian Pepis: The Letters and Memoirs of Sir William

Hardman, London, 1925.

569 Thomas Webster, An Encyclopaedia of Domestic Economy, London, 1844. Подумать страшно,

пиявки у вас во рту.

570 Liz Stanley (ed.), The Diaries of Hannah Culwick, London, 1984.

571 Peter Vinten-Jonansen et al., Cholera, Chloroform and Science of Medicine: a Life of John Snow,

Oxford, 2003.

572 Дневник Самюэла Боддингтона. Samuel Boddington, Guildhall MS 10,823/50. Упомянут в


573 Edwin Chadwick, Report of Sanitary Condition of the labouring Population of Great Britain,

1842; Porter, op. cit.

574 Porter, op. cit.: «Таким образом, ответственность общества за больных бедняков стала

основой британского национального здравоохранения».

575 Joseph Rogers, Reminiscences of a Workhouse Medical Officer, ed. Thorold Rogers, London,

1889.

576 Краткую историю этих больниц можно найти в книге автора Dr Johnson’s London, London,

2000.


578 D. Hudson, Monby: Man of Two Worlds, London, 1972.

579 Joan Une, «A Social History of Medecine», in John Woodward and David Richards (eds.), Health

Care and Popular Medicine in Nineteenth Century England, London, 1977.

580 Peter Cunningham, Handbook of London, London, 1849.


582 Graham Storey and Kathleen Tillotson, The Letters of Charles Dickens, Oxford, 1988.

583 Thomas Dormandy, The White Death: a History of Tuberculosis, London, 1999.



586 Jeanne Peterson, The Medical Profession in Mid Victorian London, London, 1978.

587 Thea Holme, The Carlyles at Home, Oxford, 1965. Мне сказали, что в результате этого

несчастного случая может возникнуть невыносимая боль. Не удивительно, что служанкакричала.

588 Vinten-Jonansen, op. cit.

589 Основные сведения о Флоренс Найтингейл взяты из книги: Florence Nightingale, London,

1950. Об этой женщине вышло много новых книг, но мне хотелось показать ее деятельность вЛондоне, о котором я пишу в этой книге, а не во всем мире.

590 Неопубликованный дневник. Henry Robert Silvester, MD, Wellcome Institute MS 5689.

Упомянут в Creaton, op. cit.

591 Цитируется в A. J. Rogers, The Scientific Revolution in Victorian Medicine, London, 1979.

592 Ulrich Tröhler, «Modern Surgery», in W. E Bynim and Roy Porter (eds.), Companion Encyclopedia

of the History of Medicine, London, 1993.

593 Porter, op. cit.

594 Lytton Strachey and Roger Fulford (eds.), The Greville Memoirs, Vol. V, London,1938.

595 Kathleen Tillotson, Charles Dickens, Letters. Vol. V, Oxford, 1977.

596 В своей монументальной «Истории больницы Св. Варфоломея», опубликованной в 1918

году, доктор Норман Мур не упоминает о «четырех или пяти тысячах» случаев примененияанестезирующих средств в больнице до 1852 года, когда доктор Патрик Блэк, по его словам,«впервые применил хлороформ».


598 Бытие, глава 3 стих 16.


600 Home Office 35292–3.3.40 in the National Archives.

601 British Medical Journal, 1868.

602 Mayhew, Vol. 1.


604 J. A. Froude (ed.), Mrs Carlyle’s Letters, London, 1883. Это знаменитое лекарство от всего на

свете употреблялось в 1950-х гг. в тропической Африке, и, вероятно, его еще можно найти.Когда я попробовала его принять в Танганьике, оно представляло собой жидкую смесь каолина,который, несомненно, успокаивает желудок, и морфия, который, несомненно, погружает восвежающий сон. В современном варианте оно, наверняка, не содержит морфия.


606 Dormandy, op. cit.

607 Из газетной вырезки без даты в дневнике Чарлза Пью (Charles Pugh), in Crearon, op. cit.

608 Цитируется в Dormandy, op. cit.

609 Charles Creighton, A History of Epidemics, London, 1965 (2nd edn.).

610 Ibid.

611 Alex Werner and Roy Рогсег, London Bodies, London, 1998.

612 Creighton, op. sit.

613 Ibid.

614 Ibid.


616 Mrs Isabella Beeton, The Book of Household Management, London, 1861.

617 Fransis Wheen, Karl Marx, London, 1999.



620 Chadwick, op. cit.

621 Эти цифры колеблются от 14 000 до 18 000. Трудно сказать, какая из них правильная, но,

когда оглядываешься на те страшные дни, это представляется не таким уж важным.

622 G. М. Young and W. D. Handcock, English Historical Documents, Vol. XII (1), 18331874, London,

1956.

623 S. E. Finer, The Life and Times of Sir Edwin Chadwick, London, 1952.


625 Vinten-Jonansen, op. cit. Мне всегда казалось, что сам Сноу героически сорвал ручку с насоса.

Вместо этого он совершил не менее трудное дело: убедил власти действовать быстро. Онизаслуживают уважения, так как немедленно последовали его совету, хотя и находились в пленураспространенной веры в «миазмы».





630 Mayhew, Vol. I.


632 Ibid. Чтобы получить представление о викторианском мюзик-холле, стоит наведаться в

«Хакни Эмпайр».

633 Doré and Jerrold, op. cit.


635 S. M. Ellis (ed. and annot.), A Mid-Victorian Pepys: the Letters and Memoirs of Sir William



637 AR. Bennett, London in the 1850s and 60s, London, 1924.

638 Ibid.

639 Из неопубликованного дневника: W. S. Bell, Museum of London accession No. 52.25, цит. по

кн.: Heather Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.


641 Robert Ward, London’s New River, London. 2003; Peter Cunningham, Handbook of London,

London, 1850 (2nd edn).

642 Doré andjerrold, op. cit.

643 Lytton Strachey and R. Fulford (eds), The Greville Memoirs, Vol. V. London, 1938.


645 Ibid.



648 Ritchie, op. cit.


650 The Earl of Harewood and Anthony Peattie (eds), The New Kobbé’s Opera Book, 1997 (nlh edn).

«Лицеум» — великолепное здание, которое трудно не заметить, хотя теперь оно выглядитнесколько потрепанным. Сохранилось мало упоминаний о деятельности театра в 1840–1870-е гг.В «Энциклопедии Лондона», к которой я постоянно обращалась за фактическим материалом,говорится, что «в 1847–1855 годах в „Лицеуме“ прошло много замечательных спектаклей, а в1856–1859 гг. здесь выступала труппа „Ковент-Гардена“», чье помещение было уничтоженопожаром. (Ben Weinreb and Christopher Hibbert (eds). The London Encyclopedia, London, 1983.)


652 Из неопубликованного дневника У. С. Белла. Цит. по кн.: Creaton, op. cit.

653 Ibid.

654 Из письма Гектора Берлиоза; Цит. по кн.: Dyonysius Lardner, The Great Exhibition and London

in 1851, London, 1852.

655 Strechey and Fulford, op. cit.

656 Max Schlesinger, «1820–85: Saunterings in and about London», in Xavier Baron, London, 1066–

1914, Robertsbridge, East Sussex, 1997. Описание Воксхолла в пору его расцвета см. в его книгеDe Johnson ’s London, London, 2000.

657 О других залах для боулинга см. Cunningham, op. cit.; о зале в Креморне см.: Weinreb and

Hibbert, op. cit.

658 Ritchie, op. cit.

659 Francis Wey, Les Anglais Chez Eux, 1856, trans. Valerie Price as A Frenchman Among the

Victorians, Yale, 1936.


661 William Acton, Prostitution, London, 1870 (2nd edn).


663 Adam Hart-Davis, What the Victorians Did for Us, London, 2001.


665 Из неопубликованного дневника Чарльза Пью. Charles Pugh, Bodleian MS Eng. Misc. d.467,

listed in Creaton, op. cit.

666 A. E. Douglas-Smith, The City of London School, 1965 (2nd edn).

667 R. W. Vanderkiste, A Six Years’s Mission Among the Dens of London, London, 1854.

668 M. L. Davies (ed.). Life as We Have Known It, London, 1931.

669 Pugh, op. cit.

670 Фридрих Энгельс, Положение рабочего класса в Англии.



673 Edward Hyams, (trans. and ed.), Taine’s Notes on England, London, 1957.

674 Mayhew, Vol. II. Если вам приходилось, пусть будучи еще ребенком, пить парное молоко

сразу из-под коровы, мои симпатии на вашей стороне. Это очень противно.

675 Wey, op. cit.

676 Из неопубликованного дневника У. С. Белла. Цит. по кн.: Creaton, op. cit.

677 Wey, op. cit.

678 Ibid.


680 Hyams, op. cit.

681 Schlesinger, op. cit.

682 Ellis, op. cit.

683 The Magazine of Domestic Economy New Series, Vol. I, 1843.




687 Nathaniel Hawthorne, The English Notebooks and Our Old Home, London, 1863. Цит. по кн.:

Baron, op. cit.


689 Dore and Jerrold, op. cit.

690 Hawthorne, op. cit.

691 Из неопубликованного дневника. J. A. Patterson, Wellcome Institute MS 73537, цит. по кн.:

Creaton, op. cit.


693 Unpublished diary of W. S. Bell, in Creaton, op. cit.

694 Ibid.

695 В музее Гилдхолла сохранился прекрасный экземпляр..

696 Henry Humpherus, History of the Origin and Progress of the Сатрапу of Watermen and

Lightermen of the River Thames., edited by Jack King, W. Barrett, G. Wilson and John Dawson, vol. IV,reprinted Lavenham, Suffolk, 1999.

697 Ralph Hyde, Printed Maps of Victorian England, London, 1975.

698 Unpublished diary of J. A. Patterson, listed in Creaton, op. cit.



X.

701 1847–1848, Cambridge, Mass., 1973.

702 Cunningham, op. cit. Тигра, пожирающего человека, теперь можно видеть в Музее Виктории

и Альберта.

703 Ibid. Стоит представить такое, как кровь холодеет.


705 Существует масса литературы о Всемирной выставке, как современной ей, так и новейших

времен. В последней категории я пользовалась — и получала от этого удовольствие — книгамиMichael Leapman, The World for a Shilling, London 2001; John Davis, The Great Exhibition, Stroud,Gloucestershire, 199; Asa Briggs, Victorian Things, London 1990 (rev. edn).

706 Society, Politics and Diplomacy 1820–1864: passages from the Journal of Francis

W. H. Cavendish (без имени издателя), London, 1913.

707 Идея не нова. В 1849 г. Английскому банку требовалось переделать помещения в здании,

спроектированном сэром Джоном Соуном в 1788 г. В саду было возведено временное здание. «Всаду росло две липы, и были приняты специальные меры, чтобы защитить их от повреждений,над ними была построена крыша временного служебного помещения, стволы закрыли досками.Один журналист саркастически заметил, что „работа… кажется, переносится в экзотическийдендрарий“». W. Marston Acres, The Bank of England From Within, London, 1931.

708 Цитируется в книге David Newsome, The Victorian World Picture, London, 1997.

709 Читатель тоже, безотносительно к книге Leapman, op. cit. Автору этой книги тоже не всегда

удавалось уловить смысл понравившихся ей фрагментов экспозиции. Английские ювелирныеизделия высоко ценились, а индийские и французские ткани, должно быть, были очаровательны.Все оценки зависели от индивидуального вкуса.

710 Рукописный дневник Чарльза Пью, Bodleian MS Eng. Misc. d. 465–73, упомянутый в Heather


711 J. R. Piggot, Palace of the People. The Crystal Palace at Sydenham 1854–1936, London, 2004.

712 Leapman, op. cit. Хотелось бы, чтобы конструктор моста Миллениум через Темзу прочитал

об этих испытаниях, прежде чем был построен его печально известный качающийся мост.Викторианцы работали основательно.

713 Davis, op. cit.

714 Cecil Woodham-Smith, Queen Victoria, Her Life and Times, Vol. I, London, 1972.

715 Memoirs of Lord Playfair, цитируется в книге Woodham-Smith, op. cit.

716 Charles Pugh, упоминается в книге Creaton, op. cit.

717 Dionysius Lardner, The Great Exhibition and London in 1851, London, 1852.

718 Principal Speeches and Addresses of H.R.H., the Prince Consort, 1862, цитировано в J.M. Colby,

Culture and Society in Britain 1850–90, Oxford, 1986.

719 Письмо Гектора Берлиоза включено в книгу Lardner, op. cit.

720 Elizabeth Gaskell, The Life of Charlotte Bronte, London, 1970 (Folio Society edn).

721 Письмо мсье Лемуанна включено в книгу Lardner, op. cit.

722 Информация любезно предоставлена Майклом Липманом.

723 Однажды я слышала, как задержку эмансипации французских женщин вполне серьезно

доказывали отсутствием женских публичных туалетов. Действительно, когда я училась вадвокатуре, секретарь судьи, не одобрявший женщин-адвокатов, вручил мне огромный ключ,который, как он полагал, я должна буду нести наподобие Экскалибура — он был слишком велик,чтобы положить его в сумочку, — и направляться в Кингз-бенч-уок в Темпле к ряду туалетов,таким образом публично демонстрируя свое намерение.

724 Письмо Лемуанна в книге Lardner, op. cit.

725 Запатентовано Александром Бейном в 1843 г. Stephen van Dulken, Inventing the 19th Century,

London, 2001.

726 Неопубликованный дневник У. С. Белла, упоминается в книге Creaton, op. cit. Бедный

мистер Белл, он так явно старался, чтобы его прекрасная книжка стала семейной реликвией,предметом восхищения потомков, но она оказалась на распродаже и была — к счастью дляисториков — куплена Музеем Лондона.

727 Слон был не из Индии, а из музея в Саффрон-Уолден, Leapman, op. cit.

728 Маркиз Дальхаузи писал королеве из Симлы 15 мая 1850 г. о подготовке к его

транспортировке. Он послал бриллиант на «Медее». «Одному из кораблей Вашего Величествабыло приказано прибыть в Бомбей и забрать его, но он не прибыл, и не прибыл спустя еще двамесяца… „Медея“ отплывает 6 апреля [1850] и, надеюсь, благополучно и быстро совершитпереход до Англии». John Raymond (ed.), Queen Victoria’s Early Letters, London, 1963 (rev. edn).

729 Raymond, op. cit.

730 Неопубликованный дневник Роберта Джеймса Ли, MS 3224, Wellcome Institute, упоминается

в книге Creaton, op. cit.

731 Цитируется в книге Davis, op. cit.

732 В июне 1840 г. в королевскую чету стрелял сумасшедший, и чуть было не попал. Беременная

Виктория осталась невозмутима. В июле 1850 г. Роберт Пейт, бывший офицер, ударил ее поголове тростью. Капор ослабил удар, у нее не было никаких повреждений, кроме синяка, болееслабую женщину эти случаи могли бы лишить присутствия духа.

733 Письмо к леди Солсбери, цитированное в книге Christopher Hobhouse, 1851 and the Crystal

Palace, London, 1950.

734 Leapman, op. cit.

735 Веллингтон, в книге Hobhouse, op. cit.

736 Woodham-Smith, op. cit.

737 W. O. Henderson, J. C. Fischer and his Diary of Industrial England 1814–51, London, 1966.

738 J. R. Piggott, Palace of the People. The Crystal Palace at Sydenham 1854–1936, London, 2004,

книга, на которую я — с признательностью — полагалась больше всего.

739 S. V. Ellis (ed. and annot.), A Mid-Victorian Pepys: the Letters and Memoirs of Sir William


740 David Solman, Loddiges of Huckney, London, 1955.


742 Там же. Эта в высшей степени раздражающая система действовала в советских закусочных,

не знаю, сохранилась ли она до сих пор.

743 Lawrence Wright, Clean and Decent, London, 1960.

744 Piggott, op. cit.

745 Цитируется по современному источнику, Graham Reeves, Palace of the People, Bromley, Kent,

1986. Экземпляр книги был любезно прислан мне Службой смотрителей парка Кристал-Паласлондонского района Бромли, которая смотрит за животными. Этот раздел парка Кристал-Паласзаботливо восстановлен, и его можно посетить.

746 Неопубликованный дневник J. A. Patterson, 1858, Wellcome Institute MS 73537, упоминается в


747 D. Hudson. Munby; Man of Two Worlds, London, 1972.


749 Цитируется в Reeves, op. cit.

750 Единственное, с чем я могу это сравнить, — собственное участие в «случайном»

представлении «Мессии» в Альберт-холле. «Случайном», поскольку любительский хор былсобран со всей страны и пел без репетиции, причем для непоющих слушателей оставалосьнемного места. Обычно сопрано отделены от альтов, тенора от басов, но хор, в котором япринимала участие, мог сидеть вместе в ложе, в глубине которой находился стол. Стол мызаставили бутылками и стаканами. Не представляю себе, как звучал наш хор в целом, но смыслэтого представления был в развлечении, а не в музыкальном совершенстве. Должна сознаться,что петь хор «Аллилуйя» гораздо легче, когда время от времени смачиваешь горло глоткомкрасного вина. Альберт-холл рассчитан на 7000 человек, ничто по сравнению с Хрустальнымдворцом, но громкость нашего пения оглушала меня.

751 Е. P. Thompson and Eileen Yeo (eds), The Unknown Mayhew — Selections from the Morning

Cronicle of 1849–50, London, 1971.

752 R. W. Vanderkiste, A Six Years Mission Among the Dens of London, London, 1854.

753 Большая часть этой информации почерпнута из книг Ethel М. Hogg, Quintin Hogg. A

Biography, London, 1904, и Ethel M. Wood, A History of the Polytechnic, London, 1965.

754 John Baily (ed.), The Diary of Lady Frederick Cavendish, London, 1927.

755 Vanderkiste, op. cit.

756 Mayhew, Vol. IV.


758 Единственные дети в лохмотьях, которых мне довелось видеть, были дети в Мьянме (ранее

Бирма). Те, кто носил местную одежду — того же покроя, что саронг, — выглядели прекрасно.Их запахивающаяся одежда была подходящей для климата, легко подгонялась по росту, былаудобной и — не думаю, что их это хоть сколько-то беспокоило, — шла им. Оборванные детиносили одежду, подаренную западными благотворительными обществами, например футболки срекламой каких-то невообразимых футбольных команд, слишком теплые и неподходящие — новысоко ценимые и носимые до тех пор, пока не разваливались на куски. Их можно было быпочинить, но никто не умел. По-моему, пользу из подобных пожертвований извлекали самифилантропы, успокаивая свою совесть и избавляясь от ненужного хлама.

759 M. L. Davies, Life as We Have Known It, London, 1931.


761 Edward Hyams (ed.) Taine’s Notes on England, London, 1957.


763 Caroline Cornwallis, The Philosophy of Ragged Schools, London, 1851.


765 Samuel Smiles, Workmen’s Earnings, Strikes and Savings, London, 1861.


767 Cornwallis, op. cit.

768 Mattew Arnold, Report on Elementary Schools 1852–82, London, 1908.

769 James Kay-Shuttleworth, Four Periods of Public Education, London, 1862. Историю мальчика из

работного дома, ставшего учителем, см в главе 7.

770 John Burnett (ed.) Destiny Obscure, London, 1982.

771 Arnold, op. cit.

772 John Lawson, A Social History of Education in England, London, 1973.

773 Gerry Black, J. F. S. The History of the Jews’ Free School since 1732, London, 1998.

774 Lorna Cowburn, Polished Cornerstones, London, 2001. Я очень благодарна библиотекарям

масонской ложи за их любезную помощь.

775 Henry Humpherus, History of the Origin and Progress of the Company of Watermen and

Lightermen of the River Thames, ed. By Jack King, J. L. Dawson, W. Barrett and W. B. G. Wilson,reprinted 1999, Lavenham, Suffolk. Компания до сих пор держит учеников и ограничивает своечленство теми, кто работает на реке, в отличие от некоторых «ливрейных компаний», которыеотклонились от своих первоначальных функций. Это одна из двух компаний, которые, строгоговоря, не являются «ливрейными компаниями», поскольку у них нет ливреи или параднойформы, другая — это Компания приходских клерков.

776 Об этом см. в моей книге Elizabeth’s London, London, 2003.

777 Взято из Договора ученичества, любезно предоставленного мне Архивистским

товариществом Джона Льюиса. Он датирован 1885 г. и касается Бейнбриджа из Ньюкасла, но япосчитала его типичным для лондонского ученичества несколько более раннего периода.Записи лондонского учреждения Товарищества были уничтожены в войну.


779 T. Wright s.n. The Journeyman Engineer, The Great Unwashed, London, 1868.

780 A. E. Douglas-Smith, The City of London School, Oxford, 1965. Экземпляр этой книги был

великодушно подарен мне архивистом Школы.

781 Неопубликованный дневник Роберта Джеймса Ли, MS 3224, Wellcome Institute, упомянутый

в книге Heater Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.

782 G. M. Young, Portrait of an age, London, 1977.


784 Неопубликованный дневник Дж. А. Паттерсона, Wellcome Institute MS 73537, упомянутый в

книге Creaton, op. cit.

785 Xavir Baron, London 1066–1914, Robertsbridge, East Sussex, 1997: фрагменты из Nathaniel

Hawthorne, The English Notebooks и из Our Old Home опубликованы 1863.

786 Peter Cunningham, Handbook of London, 1850 (2nd edn).

787 The Taunton Comission. Это может вызвать ироническую улыбку у сегодняшних женщин с

профессиональным образованием, ловко управляющихся с мужем, детьми, домом, офисом ипродвижением по служебной лестнице. Мягкости и доброжелательности сейчас иногда нехватает.

788 David Newsome, The Victorian World Picture, London, 1997.

789 Michael Riley, Victorian Working Women: Portraits from Life, London, 1979.

790 Ibid.


792 Ibid.


794 British Medical Journal, 1868; были в моде несколько лет назад.

795 Е. Р. Thompson and Eileen Yeo (eds). The Unknown Mayhew — Selections from the Morning


796 Ibid.

797 Сведения из кн.: J. M. Colby, Culture and Society in Britain 1850–90, Oxford, 1986.

798 Ibid. Им нужно было выглядеть достаточно респектабельно, чтобы у кондуктора не

возникло подозрений.



801 Adam Hart-Davis, What the Victorians Did for Us, London, 2001.

802 Ben Weinreb and Chrisopher Hibbert, The London Encyclopaedia, London, 1983.

803 J.A. and O. Banks, Feminism and Family Planning in Victorian England, Liverpool, 1964.


805 Копии документов Роберта Сейла (теперь принадлежит компании «John Lewis Partnership»);

договоры об ученичестве были мне любезно предоставлены сотрудниками ее архива.

806 Hiley, op. cit.

807 Ibid.


809 Dr Elizabeth Blackwell, Pioneer Work in Opening the Medical Profession to Women

(Autobiographical Sketches), London, 1895.

810 Jean Hawkes (ed.), The London Journal of Flora Tristan, London, 1982.

811 Tristan, op. cit.

812 Lock Hospital — не сумасшедший дом (англ. lock — содержать под замком); считается, что

название больницы восходит к Средним векам и происходит от французского слова loques —лохмотья, прикрывавшие язвы сифилитиков.



815 Из неопубликованного дневника. Dr Carter, Wellcome Institute MS 5818, цит. по кн.: Heather

Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003. Очень может быть, конечно, что беднягаКартер не ограничился лишь наблюдениями, а пошел дальше, однако я так не думаю. Далее настраницах дневника изложена душещипательная история. Он получил место в Ост-Индскойкомпании и уехал в Бомбей. Там он попал в сети одной женщины, сказавшей, что она изКапской провинции и разведена с мужем. Она соблазнила Картера, они поженились, она родиладочь, которую он горячо любил. Со временем он возненавидел жену. Когда, как это былопринято в то время, девочку отправили в Англию, чтобы уберечь от тяжелого местного климата,жена уехала вместе с ней. Он изо всех сил старался, чтобы в денежном отношении у них не былоникаких затруднений. Его неотступно мучает мысль о том, что он столько часов проводил вмолитвах, а Бог в нужный момент ничем не помог ему. Дневник обрывается на несколькихчистых страницах. Он покончил с собой? Остался с разбитым сердцем? Или просто пересталвести записи?

816 Цит. по кн.: Xavier Baron, London 1066–1914, Robertsbridge, East Sussex, 1997.





821 Hyams, op. cit.

822 Hiley, op. cit.


824 Trevor Fisher, Prostitution and the Victorians, Stroud, Gloucestershire, 1997.

825 Ibid.

826 William Acton, Prostitution, London, 1870 (2nd edn).


828 Перечень сохранившихся книг, памфлетов и т. д. включен в библиографию в кн.: Liza

Z. Sigel, Governing Pleasures: Pornography and Social Change in England 1815–1914, NewBrunswick, NJ, and London, 2002.

829 M. Mason, The Making of Victorian Sexual Altitude, Oxford, 1994.






834 Ibid., 1844.


836 Ibid.

837 The English Woman’s Journal, Vol. I, August 1858.

838 Peter Cunningham, Handbook of London, London, 1850 (2nd edn). Выражаю большую

благодарность Энн Гриннинг, сотруднице архива Колледжа, которая любезно дополнилаинформацию, представленную в книге Каннингема.

839 Первоначально книга была опубликована анонимно, автор указан как «доктор медицины»,

но вскоре он был назван — Джордж Драйсдейл. Я пользовалась 23-м изданием 1884 года. Текстне претерпел существенных изменений.


841 Hyams, op. cit.

842 John Stuart Mill, The Subjection of Women, London, 1869 (2nd edn).

843 William Acton, The Function and Disorders of the Reproductive Organs, London, 1865.

844 Ibid. У Эктона была раздражающая привычка отклоняться от сути приведением примеров из

жизни животных, он писал об эрекции у обезьян и морских свинок, о репродуктивной системежирафов и жуков-светляков, что, возможно, интересно, но малополезно.

845 Вопреки собственным принципам не использовать литературные источники, выскажу

предположение, что состояние несчастной Доротеи в романе Джорджа Элиота «Миддлмарч»является примером викторианской женской фрустрации.


847 Drysdale, op. cit.

848 Ibid.

849 R. V. Thomas Hall, Maule J. Цит. по кн.: Young and Handcock, English Historical Documents,

Vol. XII (I), London, 1956.

850 Hayams, op. cit.

851 К. Theodore Hoppen, The Mid-Victorian Generation, Oxford, 1998.

852 Оба судебных заседания подробнейшим образом освещались в прессе тех лет. Horace

Wyndham, Judicial Damas, Some Society Causes Célèbres, London, 1907.


London, 1862, из которой я почерпнула много сведений для написания данной главы.

854 Ibid.

855 Во время моего первого дела, когда я выступала в криминальном суде в качестве защитника,

я даже пыталась убедить присяжных заседателей, что мой клиент, которого поймали сукраденным дорогим ожерельем, просто подобрал его, увидев лежащим на улице, в то время какнастоящий вор, оставшийся неизвестным, скрылся. Клиент, как законопослушный гражданин,намеревался сохранить ожерелье, чтобы при первой возможности вернуть его настоящемувладельцу. Надо ли говорить, что суд присяжных не поверил моим доводам.

856 Diary of Joseph Hékékyan Bey, in Heater Creaton (ed.), Victorian Diaries, London, 2001.

857 В 1853 году один чернорабочий 23-х лет плеснул купорос на мужчину, за что был

приговорен к четырем годам тюремного заключения. National Archives, НО 77.60, Newgatecalendar.

858 Louis Blanc, Letters on England, London, 1866, included in Xavier Baron, London, 1066–1914,

Robertsbridge, East Sussex, 1997.

859 Jennifer Davis, «The London Garroting Panic of 186a», in V. A. C. Gatrell et al. (eds), Crime and

the Law, London, 1980.

860 Blanc, op. cit.

861 Из неопубликованного дневника. Charles Pugh, Bodleian MS Eng. Misc. d. 467, цит. по кн.:

Heater Creaton, Unpublished London Diaries, London, 2003.

862 (Издатель не указан), Society, Politics and Diplomacy 1820–1864, London, 1913.


864 (Автор не указан), The Bermondsey Murder. A Full Report of the Trial of Frederick George

Manning and Maria Manning for the murder of Patrick O’Connor, London, 1849.

865 G. L. Browne and C. G. Stewart, Reports of Trials for Murder by Poisoning, London, 1883. Из

этой книги я почерпнула информацию о деле Тавелла и других случаях отравлений.


867 Annual Register of Law Cases, 1840.

868 Horace Wyndham, The Mayfair Calendar, London, 1925.

869 Mayhew and Binny, op. cit. Их внимание было сосредоточено на тюрьмах. Печально

известные тюрьмы Флит и Маршалси, где отбывали срок осужденные по гражданским делам, кпримеру, должники, были снесены в 1842 году. Я не включила их в данный раздел.

870 Peter Cunningham, Handbook of London, London, 1850 (2nd edn).


872 Ibid.

873 Edward Hyams (trans. anded.), Taine’s Notes on England, London, 1957.




877 Джейн Карлейль в 1851 году присутствовала на одной церковной службе в Пентонвилле.

Младший капеллан «прочитал отрывок из Библии, а затем нашел в записях номера узников,которых надлежало проэкзаменовать в этот раз… Он читал о юноше, который… спросил уИисуса, что ему делать, чтобы обрести спасение, а затем обратился к собравшимся: „Номера 32и 78, что я должен делать, чтобы обрести вечную жизнь?“ И номера 32 и 78 ответили: „Продатьвсе, что у тебя есть, и раздать неимущим“. Где еще можно было услышать подобнуюбессмыслицу?» (Mrs Carlyle’s Letters, ed. J. A. Froude, London, 1883.).

878 Нижеследующие данные приводятся no кн.: Mayhew and Binny, op. cit.




882 Leon Radzinowicz, A History of English Criminal Law, London, 1968.

883 Kathleen Tillotson (ed.), Charles Dickens: letters, Oxford, 1977.

884 Ibid.

885 Charles Dickens, «Cone Astray» and other papers 1851–59, London, 1999.

886 Цитируется в К. Theodore Hoppen, The Mid-Victorian Generation, Oxford, 1998.

887 Этот факт красноречиво описан в Thomas Wright, Some Habits and Customs of the Working

Classes, London, 1867.


889 Edward Miall, The British Churches in Relation to the British People, London, 1849.

890 Из его «Отчета о религиозной переписи населения», London, 1851. Интересно, что он

предположил, что излечить рабочий класс от неверия можно путем улучшения жилищныхусловий и что причиной исключительной религиозности среднего класса является«своеобразная изоляция в обособленных домах».

891 Преподобный Дейвис много писал о церковной жизни. Я многое почерпнула из его книги

С. М. Davis, Orthodox London, or Phases of Religious Life in the Church of England, London, 1873and 1875, а также из главы «Благочестивые люди» в Hoppen, op. cit.

892 Paul Turner, Victorian Poetry, Drama and Miscellaneous Prose, Oxford, 1989, on Newman.

893 Надеюсь, я правильно употребила термины «англо-католики» — не путать с

приверженцами римско-католической церкви, — «трактарианцы», «ритуалисты» и«Оксфордское движение» — не путать с более поздними Оксфордскими группами. Они кажутсямне равноценными, возможно, отличающимися друг от друга, по формальным признакам.«Тракторианцы» получили свое название от трактатов Ньюмена, а Оксфордское движение — поместу зарождения. Термин «англо-католики» появился позже, «ритуалисты» — общее название.

894 John Henry Newman, Apologia pm Vita Sua, Oxford, 1864.


896 Davis, Orthodox London, op. cit.: один из немногих случаев, когда беспристрастность

отказывает автору.

897 Цитата из ведущего печатного органа англо-католиков «Church Times», приведенная в книге

J. S. Reed, Glorious Battle; the Cultural Politics of Christian Anglo-Catholicism, London, 1996. Риза— верхнее богослужебное одеяние священника, свисающее с плеч спереди и сзади, как правило,богато украшенное. Далматика — ряса до колен с широкими короткими рукавами, которуюносят дьяконы. Каппа — одеяние до пола, открытое спереди и застегнутое на груди, частоукрашено пелериной, закрывающей плечи; ее носят во время процессий и в другихторжественных случаях, но не во время мессы. Альба — это евхаристическое одеяние до пола, избелого льна с длинными рукавами. Стола — это накинутая на плечи полоса ткани, висящая отплеча до пола, ее носят приходские священники поверх альбы во время мессы. Все этиопределения взяты из Reed, op. cit. Начинаешь понимать, как увлекательно было одеться всоответствии с требованиями — если, конечно, у вас хватало на это средств.

898 Auricular confession не имеет никакого отношения к primula auricula, за исключением того,

что ее листья, как считают, похожи на медвежьи уши. В данном случае это означает исповедь наухо священнику вместо «общей исповеди», принятой в англиканской церкви.

899 Davis, Orthodox London, op. cit.

900 Ibid.

901 Запись в дневнике, цитируется по Reed, op. cit.

902 Davis, Orthodox London, op. cit.

903 James Bentley, Ritualism and Politics in Victorian Britain, Oxford, 1978.

904 Reed, op. cit.

905 Письмо цитируется в Bentley, op. cit.

906 Reed, op. cit.

907 Неопубликованный дневник. Thomas Rogers, Guidhall Library MS 19, 019, in Heather Creaton,

Unpublished London Diaries, London, 2003.

908 Lytton Strachey and Roger Fulford (eds.), The Greville Memoirs, Vol. VII, London, 1938.

909 Письмо преподобного Гибсона цитируется по Andrew Saint and Gillian Darley, The

Chronicles of London, London, 1994.

910 Bentley, op. cit.

911 Miall, op. cit.

912 Reed, op. cit.

913 John Raymond (ed.), Queen Victoria’s Early Letters, London, rev. edn. 1963.

914 Dr Elizabeth Blackwell, Pioneer Work in Opening the Medical Profession to Women

(Autobiographical Sketches), London, 1895.

915 Davis, Unorthodox London, op. cit.

916 Davis, Unorthodox London, op. cit. Дейвис — это кладезь информации о нонконформистской

вере. Он неустанно посещал богослужения и записывал не только то, что видел, но также —нередко — краткое содержание проповеди, которую он оставался послушать. Он не входил вподробности их догматов — впрочем, как и я.


918 Hoppen, op. cit.


920 Ibid.

921 Отец Дизраэли, Исаак Д’Израэли — написание Дизраэли пришло позже — разошелся во

взглядах с местной синагогой и покинул ее вместе со своей семьей. Он крестил всех своих детейв англиканской вере. Дизраэли играл на своем еврействе, когда это было ему удобно, но восновном он выдавал себя за безупречного английского джентльмена — это плохо вязалось с егоманерой одеваться.

922 Anne and Roger Cowan, Victorian Jews Trough British Eyes, London, 1986.


924 Цитаты из отчета Дейвиса об открытии синагоги на западе Лондона в 1871.

925 Lucien Wolf, «The Jewish Way of Life» in Cowan, op. cit.


927 Friedrich Engels, The Condition of the Working Class in England, Oxford, 1958.

928 Thomas Wright s. n. The Journeyman Engineer, The Great Unwashed, London, 1868.


930 James Burn, The Begger Boy: an Autobiography, London, 1888.

931 Wright, op. cit.


1889.

933 Charles Dickens, «Trading in Death», in Household Words, London, 1852.


1889.

935 Цитируется no Roy Porter, London: a Social History, London, 1994.

936 The Times, 5 March 1843, цитируется no Robert Ward, London’s New River, London, 2003.


938 Dickens, op. cit.

939 A. N. Wilson, The Victorians, London, 2002.

940 John Raymond (ed.), Queen Victoria’s Early Letters, London, 1963.

941 The Times, 5 March 1843. Список тех, кто там был лично или прислал свою карету, вероятно,

был представлен репортеру людьми из Кенсингтонского дворца. Бедняге репортеру пришлосьприсоединиться к траурной процессии. Он оказался в кошмарном положении — длярепортера, — так как должен был сообщить, что «ничего, заслуживающего внимания, непроизошло».

942 Эта информация была любезно предоставлена библиотекарем музея масонства.

943 Lytton Strachey and Roger Fulford (eds.), The Greville Memoirs, Vol. V, London, 1938.

944 Неопубликованный дневник. A. Patterson, 1858, Wellcome Institute MS 73537. Упоминается в


945 Неопубликованный дневник. Lt.-Gen. Pasley, British Library Add. MS41991. Упоминается в


946 Julian Litten, The English Way of Death, London, 1991.

947 Здесь, как и в других местах, я с благодарностью воспользовалась The London Encyclopaedia,

ed. Ben Weinreb and Christopher Hibbert, London, 1983, из которой я почерпнула информацию одругих лондонских кладбищах, упомянутых ниже. В этой книге дана последовательная, поройпечальная, история кладбищ: рассказ о забвении долга и вандализме, который властям иногдаудавалось остановить, а в случае с Хайгейтским кладбищем это удалось сделать согласованнымиусилиями группы граждан.

948 Felix Barker, Highgate Cementery, Victorian Valhalla, London, 1984. В книге прекрасные

фотографии Джона Гая.

949 Ibid.

950 Benjamin Clarke, Glimpses of Ancient Hackney and Stoke Newington, London, 1894.

951 J. C. Loudon, On the laying Out, Planting and Managing of Cemeteries, London, 1843.

952 David Solman, Loddiges of Hackney, the Largest Hothouse in the World, London, 1995.

953 Weinreb and Hibbert, op. cit.

954 Настолько приземленной, что некоторые читатели предпочли бы пропустить этот отрывок.


956 Litten, op. cit.

957 Marion Harding (ed.), The Victorian Soldier, London, 1993. Генерал Чесни венчался в этом

мундире и со своей первой женой, и с Эверильдой. Довольно странный выбор одежды дляпокойницы.

958 Когда умер отец нынешней королевы, Елизавета с мужем были в Кении. Она прибыла в

Хитроу в трауре, который, вероятно, находился в королевском гардеробе на всякий случай.

959 Henry Mayhew (ed.), The Snops and Companies of London, London, 1865.

960 Alison Aldburgham, Shops and Shopping 1800–1914, London, 1981.


962 Век спустя, когда мне как практиканту-барристеру понадобился черный костюм, я

заглянула в «Джейс». К тому времени с вывески убрали слова «траурная одежда», но ее по-прежнему можно было здесь приобрести. Мне вспоминается огромный жемчужно-серый ковер,почтительные продавцы и атмосфера глубокого покоя.


964 Ibid.

965 Judith Flanders, Victorian House, London, 2003.

966 Ibid.

967 Неопубликованный дневник. Charles Pugh, Bodleian MS Eng. Misc. d. 472. Упомянут в

Creaton, op. cit.

968 Там же.

969 S. M. Ellis (ed. and annot.), A Mid-Victorian Pepis: The Letters and Memoirs of Sir William


970 D. Hudson, Monby: Man of Turn Worlds, London, 1972.

971 Pugh in Creaton op. cit.

972 Неопубликованный дневник. Thomas Rogers, Guidhall Library MS 19, 019, in Creaton, op. cit.

973 Эти сведения взяты из книги James Greenwood, The Wilds of London, London, 1881. Гринвуд

был журналистом, но нарисованная им картина достаточно правдива. Кладбище «в пяти миляхот городских ворот» не названо, но это могло происходить на любом из них.

974 Loudon, op. cit.

975 Strachey and Fulford, op. cit.

976 Ibid.

977 Society, Politics and Diplomacy 1820–64; Passages from the Journal of Francis

W. H. Cavendish, London, 1913.

978 Неопубликованный дневник. Thomas Rogers in Creaton, op. cit.

979 «Trading in Death», in Household Words, in Michael Slater (ed.) «Gone Astray» and Other Paper,

London, 1998.

980 Похороны герцога живо описаны в книге Elizabeth Longford, Wellington, Pillar of State,

London, 1972.

981 Долгое время она стояла в крипте собора Св. Павла. В 1981 году ее переместили в

Стратфилд-Сей.