Борис Иванов Вот такая музыка… (Воспоминания о том, как «Иван умолял бояр») Красноярск, 1997 год Свой первый концерт Красноярский симфонический оркестр дал ровно

на 20 лет раньше того, как появилась эта первая книга о его триумфально-печальной истории...

Не от щедрости безмерной, а по воле обстоятельств, о которых

читателю еще предстоит узнать, самый первый и наиболее ценный подарок к своему 20-летию Красноярский академический симфонический оркестр получил 3 сентября 1996 года. Иными словами, он был преподнесен коллективу ровно за семь месяцев до официальной юбилейной даты, если в качестве таковой считать 4 апреля 1977 года, когда оркестр «явился народу» с первым в своей истории концертом.

Однако убежден, что летопись должна увековечить не только момент вручения подарка, но и «начинку», которой он обладал. Она оказалась проста и бесхитростна: оркестру официальным приказом просто дали право на дальнейшую жизнь, ничуть не изменив условий этой жизни. Таким образом, принятое несколькими месяцами ранее решение о расформировании коллектива было отменено. Что и позволяет сделать вывод: 3 сентября стало как бы третьим по счету днем рождения оркестра, которое, в отличие от прежних двух, вряд ли принесет ему пользу в высшем понимании этого слова. Симптомы такого предчувствия уже, к сожалению, дают о себе знать, и не только «человеку из зала», а таковым автор этих строк считает и себя, но прежде всего тем, кто пребывает в Музыке, как в собственном доме.

Примечательно и то, что угрожающий оркестру разгон был отменен под нешуточным, как принято говорить, давлением «музыкальной общественности», которая за короткий срок успела собрать почти три с половиной тысячи подписей ради того, чтобы Большая музыка не покинула город. Если бы одновременно с этим общественность попыталась собрать для своего оркестра еще и пару миллиардов рублей, то это стало бы тем самым желанным, чего коллектив музыкантов уже многие годы не может дождаться от своих учредителей. Жаль, но до сбора денег дело не дошло. Так что первый подарок к своему 20-летию оркестр получил «из зала», от тех, кто ценит каждую встречу с музыкой не по смете финансовых затрат на ее «производство», а исключительно по шкале духовной ценности. Не придав, похоже, должного значения тому, что как прежде, так и теперь второе обстоятельство находится в заметной зависимости от первого. Не зря ведь существует утверждение, что только святым духом сыт не будешь.

Рожденный трижды, говорят, бессмертен. Возможно, так оно и есть, подумал я, завершая работу над этими

записками. Однако необходимо признать, что, начав писать книгу об одном

оркестре, я поставил в ней последнюю точку в тот момент, когда оркестр уже стал ощутимо иным. Не к юбилею будет сказано, но печальнее всего, на мой взгляд, сознавать, что «перелицовка» эта началась накануне 20-летия коллектива, который, накопив за минувшие годы богатейший запас собственных традиций в творчестве, не сумел за два прошедших десятилетия вырваться из объятий материальной нищеты. Опытный врач, оценивая здоровье пациента, обычно в таких случаях констатирует: «Болезнь явно запущена...»

На последующих страницах читатель найдет многие факты, подтверждающие это. Пока же назову один, пожалуй, наиболее вопиющий: за годы своей творческой биографии Красноярский симфонический оркестр, объездив неоднократно практически всю территорию бывшего Советского Союза, НИ ЕДИНОГО раза не выезжал на достойные его творческих возможностей зарубежные гастроли. И это отрицательно характеризует прежде всего не сам оркестр, а тех, кто привычно называет себя его «хозяевами».

Пожалуй, нет ничего противоестественного и в том, что накопленные за многие годы нескончаемые горести и лишения не только привели к трехкратной смене состава оркестра, но еще и выплеснулись однажды через край. В результате этого более семидесяти музыкантов категорически отказались от дальнейшей работы с тем, кто создал оркестр и обеспечил ему высокое творческое признание. Робкие попытки примирить разные стороны баррикад не имели успеха. Размолвка затмила разум, обострила непонимание друг друга, привела к озлоблению, к далеким от справедливости заявлениям для прессы...

Систематизировав все это, уважительно относящийся к нетленному завету Козьмы Пруткова «Зри в корень!» автор, не отвергая всех прочих причин (они — вторичны) предъюбилейного конфликта, склонен признать основной лишь одну, которая и породила все остальные. Оркестр загнан в глухой тупик только теми, кто учредил его! Кто, освободив себя от дополнительных забот и волнений, «прописал» коллективу серое, провинциальное бытие, приказав и на будущее «не высовываться». Иначе говоря, достойный лучшего оркестр властно возвращен на местечковый уровень, на котором уже длительное время, за очень редкими исключениями, находится вся культурная жизнь в крае.

Надеюсь, что, прочитав эту небольшую книгу, вы не осудите ее автора за такое суждение...

Информирую непосвященных: менее чем за десять лет до прихода XXI века российское министерство культуры имело на территории страны 35 симфонических оркестров. Однако лишь восемь из них, главным образом столичные, за высшее исполнительское мастерство были удостоены звания «академический». Осенью 1993 года в состав этой музыкальной элиты страны был принят девятый коллектив, симфонический оркестр Красноярска. «Принят без каких-либо натяжек и скидок на провинциальность», — заявил автору этих строк министр культуры Евгений Сидоров. Таким образом,

коллектив красноярских музыкантов затратил на путь к своей творческой вершине чуть более пятнадцати лет от того момента, как состоялся первый официальный концерт оркестра. Столь стремительное прохождение «дистанции» многие опытные музыковеды считают феноменальным. Отметим и второй факт: к моменту написания этих строк красноярский оркестр сохранил в своем составе лишь трех участников первого концерта. «Иных уж нет, а те — далече...»

— Скажите, пожалуйста, маэстро, так ли уж необходим дирижер

оркестру, если он состоит из профессиональных музыкантов, перед каждым из которых ноты лежат?

Посмотрев на меня как на кандидата в идиоты и, очевидно, поняв, что я действительно нуждаюсь в серьезном разъяснительном лечении, маэстро пообещал со временем углубить эту тему, а пока заметил:

— Признаться, мне и самому приходилось замечать, что на репетициях, да и на концертах, перед оркестром обязательно возникает какая-то весьма загадочная фигура, и не просто долго маячит на одном месте, но еще и руками размахивает. Так что, согласен, повод для размышлений существует...

Из размышлений и состоит эта скромная работа журналиста. Она — всего лишь попытка сохранить для будущих поколений хотя бы некоторые факты из далеко не только музыкальной истории Красноярского академического симфонического оркестра. Несколько первых лет у колыбели этого коллектива постоянно «дежурил» Павел Федирко, бывший лидер краевого комитета КПСС. А отцом-создателем оркестра, бесспорно, является Иван Шпиллер, ставший его художественным руководителем и главным дирижером примерно через год после того, как оркестр уже дал несколько первых своих концертов. Возглавив коллектив в период его младенчества, маэстро Шпиллер перво-наперво... разогнал его, дабы заново создать такой оркестр, который отвечал бы всем высшим требованиям мирового, а не местного уровня.

Нельзя сказать, чтобы начальные деяния Ивана Шпиллера были встречены всеобщими аплодисментами. Однако ему доверял Павел Федирко, а маэстро, в свою очередь, целиком полагался на поддержку первого секретаря крайкома КПСС. Такая взаимность во все времена многое значит, а в годы партийной диктатуры она имела решающее значение. По прошествии 17 лет мэр Красноярска Валерий Поздняков 28 ноября 1994 года торжественно вручил Павлу Федирко, Ивану Шпиллеру и архитектору Арэгу Демирханову, автору концертного комплекса на Стрелке, атрибуты только что присвоенных им званий почетных граждан города, подчеркнув тем самым, что они весьма неплохо в свое время «сообразили на троих» и имеют особые заслуги перед земляками в связи с этим.

Конечно, прочитав такое, нет ничего более заманчивее, как упрекнуть автора в приливе «местечкового патриотизма». Сам-то он ведь родился и вырос в Красноярске. И по логике «кулика» просто обязан хвалить «свое болото». Что ж, пожалуй, так оно и есть, но лишь частично, без ущерба,

надеюсь, для объективности. Не имея абсолютно никаких оснований считать себя даже рядовым

музыкантом, а тем более профессиональным музыковедом, я данной мне над этими строчками властью напрочь лишаю себя права употреблять в своем рассказе собственные оценки. И намерен использовать суждения лишь тех признанных мэтров, кто является бесспорным знатоком классической музыки, кто исполняет ее и, наконец, с чьей точкой зрения принято считаться, поскольку она авторитетна.

«Даже выигрыш в миллион долларов, — заявил в июле 1992 года приехавший в Красноярск из США дирижер Шин Ик Хам, — не принес бы мне такого удовлетворения, какое я испытал от работы с этим оркестром в далекой сибирской провинции».

Невысокий, щуплый, он, не скрывая усталости после концерта, сидел в кабинете Шпиллера в окружении цветов и улыбок, не понимая и половины из того, о чем вокруг говорили незнакомые ему люди. Они явно знали толк в Большой Музыке, за что и пожимали руки гостю, под водительством которого Красноярский оркестр в тот вечер блестяще исполнил Четвертую симфонию Бpaмса. Так принято в этом мире: за общий успех благодарят одного, прекрасно сознавая, что дирижер ничего не сумел бы «сыграть», если бы к этому не были готовы вверенные ему музыканты. В тот момент мне показалось, что если и существуют критерии оценок коллективизма, то высшим среди них может быть понятие — нет, не просто «оркестр», а «ансамбль». То есть полное созвучие, когда сто музыкальных инструментов воспринимаются как нечто единое.

Позже к этой оценке Красноярского оркестра меня вернул москвич Николай Луганский, тогда студент пятого курса Московской консерватории, победитель международного конкурса пианистов имени Чайковского, который прошел в декабре 1994 года. Удивительно, но этот милый парень для того, чтобы проверить свою подготовленность к участию в конкурсе, специально прилетел в Красноярск, к Шпиллеру.

— Я испытываю настоящую радость, когда играю с его оркестром.

Поверьте, сегодня в России и за ее пределами нет второго такого дирижера, который до мельчайших тонкостей знает музыкальное наследие Рахманинова. Я исполнял Третий фортепианный концерт этого композитора с разными оркестрами и могу утверждать, что в этом плане Иван Всеволодович вне конкуренции.

— И вы решили именно с ним обкатать свою конкурсную программу? — Лишняя обкатка всегда полезна. Но в данном случае мы решали

вместе. А получив его поддержку, я рискнул впервые для себя именно в Красноярске исполнить и Четвертый рахманиновский концерт. Он один из наиболее сложных.

— Были сомнения? — Я просто не ожидал, что все так удачно получится. Оркестр

Шпиллера — это прекрасный ансамбль, так что солисту просто необходимо

вписаться в него, если хотите, довериться, точно определить свое место. Я слышал много посредственных, а иногда и просто катастрофических исполнений этого произведения. И все потому, что ансамбль, как говорят, не состоялся. Я очень благодарен Ивану Всеволодовичу, для меня премьера этого концерта прошла на очень хорошем уровне. Сейчас в музыкальном мире такая ситуация, что пианисты все меньше исполняют сольные концерты, чаще с оркестрами. И я люблю это. Играл практически во всех странах Европы, в Японии... Особенно люблю выступать в Голландии — это страна с высочайшей музыкальной культурой и насыщенной концертной жизнью. Москва, к сожалению, находится заметно ниже. Словом, люблю выступать с оркестрами. Но при этом все зависит от того, какой оркестр. А точнее, что за дирижер встал за пульт.

— То есть оркестр Шпиллера чем-то отличается от тех, что вы встречали?

— Отличается, и очень. Мы знакомы с Иваном Всеволодовичем с апреля 1993 года. Именно тогда я впервые выступил в Красноярске. А свела нас моя учительница, ныне покойная Татьяна Петровна Николаева, она обучала меня в течение десяти лет. Со Шпиллером у них была давняя дружба. Татьяна Петровна неоднократно музицировала в Красноярске с его оркестром. Однажды она порекомендовала меня Ивану Всеволодовичу. Теперь нас с маэстро связывает крепкая творческая дружба. Однако его дирижерская «кухня» почти сокрыта от меня, и потому не берусь судить о методах его работы. Знаю итоги ее: я прилетаю в Красноярск и уже на первой совместной репетиции чувствую, что у них почти все готово к нашему выступлению, лишь мелкие детали уточняем. И еще мне известна его невероятно высокая требовательность. Для любого музыканта это высший уровень. Иными словами, он требует того, о чем чаще всего «забывают» его коллеги, возглавляющие известнейшие оркестры. Он противник, как мы говорим, «крупного помола», когда оркестр в тысячный раз обкатывает какой-то фрагмент или всю программу, доводя ее исполнение до автоматизма. Он требует, чтобы каждая музыкальная мысль была понята исполнителем и выражена им на самом высоком уровне. Я знаю, что его оркестрантам бывает нелегко, не каждый способен выдержать такой уровень требовательности. Зато я, к примеру, с радостью пролистал концертные программы Красноярского оркестра: такого разнообразия в репертуаре не позволяет себе ни один из коллективов в мире. Уж поверьте, я встречался со многими. Ну, может быть, некоторые европейские или американские оркестры имеют нечто подобное. Но их крайне мало. У красноярцев труднейшие, очень разнообразные и интереснейшие программы. Так что вашим любителям музыки можно позавидовать. Печалит одно: оркестр Шпиллера находится в глубинке, очень далеко от европейских и американских музыкальных центров. Ему необходимо нарабатывать известность, используя все возможности. Я, к примеру, находясь в любой стране на гастролях, обязательно рассказываю о красноярском оркестре, надеясь, что это как-то послужит его интересам. Да, к сожалению, такова

жизнь: выход на мировую музыкальную орбиту сегодня невероятно сложен, и не все зависит от исполнительского уровня музыкантов. Но тот факт, что впервые в своей биографии компакт-диски Красноярский оркестр выпускает в Амстердаме, это, знаете ли, очень важно для повышения его грядущей известности...

И еще одно интервью, взятое за утренним кофе в красноярской

гостинице «Октябрьская» в январе 1995 года. Собеседник — Ванчо Чавдарский. Македонец по происхождению, он многие годы возглавлял симфонический оркестр Белградского телевидения и радио, дирижировал оркестрами в Англии, Австралии, Америке... Словом, во многих странах всех пяти континентов. Свободно говорит на нескольких языках, включая русский, который мы и избрали для беседы. В Красноярск Ванчо приехал из южнокорейского города Пусана, где согласно заключенному контракту он в то время возглавлял такой же по численности, как и у Шпиллера, оркестр.

— К этому моменту я уже дважды дирижировал Красноярским симфоническим, — напомнил собеседник. — Впервые это было в Белграде в октябре 1992 года, когда сибиряки прилетели к нам для участия в международном фестивале «Бемус». Это была первая в их истории зарубежная поездка. Красноярцы выступили прекрасно. У них очень высока культура звука, что порождено великолепным профессионализмом в общем-то еще совсем молодых музыкантов. Это подлинный ансамбль, который не создает, как мне показалось, проблем для дирижера. И он может делать с таким коллективом все, что считает нужным. Поверьте, в мире немногие оркестры обладают таким качеством звучания. К ним я отношу, к примеру, симфонические оркестры Филадельфии (США), Берлина (Германия), оркестр из Санкт-Петербурга, которому отдал свою жизнь дирижер Евгений Мравинский.

Хорошим оркестр может стать лишь в том случае, если у него хороший дирижер. Это аксиома. Иван Шпиллер убедительно подтвердил ее. Его рука, его музыкальная концепция ощутимы буквально во всем. Он — отец этого еще достаточно юного коллектива. Я лично ощутил «почерк» Шпиллера сразу же, как только провел первую репетицию.

— То есть вершина покорена и началась гладкая дорога? — Если бы! Оркестр Шпиллера остро нуждается в расширении и

обновлении аудитории. Музыканты должны ощутить и понять, что они способны великолепно играть не только в родных для себя стенах. Это крайне необходимо и для психологической закалки коллектива, и для укрепления его престижа, и для повышения его зрелости. Вспомним, совершенство не имеет границ. Оркестр обязательно должен проверять себя в таких признанных центрах музыкальной культуры, как Москва и Санкт-Петербург, Берлин и Вена, Филадельфия и Чикаго... Я, к примеру, намерен пригласить красноярцев для выступлений в Пусане. То есть мы могли бы обменяться гастрольными визитами двух оркестров, тем более что «мосты» для этого уже начали возводиться. Я приезжал в Красноярск не один, а с

корейским пианистом и скрипачом. Уже решено, что ансамбль более чем из двух десятков пусанских музыкантов под моим руководством примет участие во Втором музыкальном фестивале стран Азиатско-Тихоокеанского региона, который пройдет в Красноярске в июле 1995 года. А затем в октябре маэстро Шпиллер приедет в Пусан, чтобы исполнить произведения Рахманинова с моим оркестром. Я убежден, что красноярские музыканты должны чаще выступать с различными солистами и дирижерами. Словом, требуется максимальное разнообразие. Конечно, оно связано с затратами. К сожалению, музыка зависит от экономики. Так было всегда, во времена и Моцарта, и Гайдна, и Бетховена. Тогда богатые люди, князья и губернаторы, активно поддерживали музыкантов. Надо их искать и сегодня.

—А ваш нынешний оркестр существует за счет этого? — Нет, мэрия Пусана прекрасно понимает, что высокий уровень

духовной жизни не может, как говорят, питаться святым духом. Вот почему наш оркестр имеет статус муниципального коллектива, и каждый музыкант обеспечен достаточно высокой заработной платой. Финансовая помощь спонсоров нам не требуется, а музыканты не испытывают потребности еще где-то работать по совместительству. Впрочем, это личное дело каждого. Иное, когда мы готовим гастрольный выезд оркестра, тогда финансовая помощь и нам тоже необходима. Пусан — это один из крупнейших в мире морских торговых портов, в нем недавно открыто представительство такой известной фирмы, как «Самсунг». А проживает в городе свыше пяти миллионов человек... Словом, при организации гастролей и нам необходимы спонсоры. И мы их находим! Как ни сложны эти проблемы, деловые круги Пусана относятся к их решению с полным пониманием. Уверен, что аналогичная обстановка должна быть и в Красноярске. Ведь в конечном итоге такие акции повышают известность в мире того города, откуда прибыл оркестр. Настоящие бизнесмены умеют это ценить.

— Мне показалось, что вы дирижировали Красноярским оркестром без всякого напряжения...

— И с очень легким сердцем. Контакт был полнейшим. Моцарт и Бетховен — одни из наиболее любимых мною композиторов. После завершения концерта я сказал красноярским музыкантам, что они исполнили Седьмую симфонию Бетховена в лучших традициях немецкой музыкальной исполнительской культуры. Это произведение я дирижировал многократно, с оркестрами в различных странах. Красноярцы сумели донести до слушателя все краски бетховенской музыки. Иван Шпиллер прекрасно знает, что гарантирует успех. У оркестра должно быть свое лицо, если хотите, своя неповторимая «трэйд марк» («торговая марка»). Думаю, что, потратив на это почти два десятка лет собственной жизни, он достиг поставленной цели...

Если итальянец собрался в Россию, его непременно поджидают

«невероятные приключения». Иначе просто быть не может. И не он устраивает их. Обычно «заботу» об этом берет на себя российская сторона,

которая обладает непревзойденным в мире опытом по организации всевозможных невероятностей.

Так получилось, что тогдашний директор симфонического оркестра попросил автора этих строк, который направлялся на несколько дней в Москву, приобрести там авиабилет для итальянского дирижера Пьерро Беллуджи, принявшего предложение Ивана Шпиллера выступить с красноярским оркестром. После двухдневных обсуждений разнообразных вариантов выбор был сделан, сотрудники сектора международных авиалиний «Аэрофлота» получили от меня за билет по маршруту Рим — Москва — Рим почти два миллиона рублей. Вылет из столицы Италии был назначен на 24 сентября 1995 года. А это, к сожалению, воскресенье. Правда, сожалеть придется позже. В момент оплаты билета все развивалось в лучшем виде: приветливо, располагающе, с заботой не упустить деньги пассажира... А он должен явиться в римский офис «Аэрофлота», назвать специальный код, по которому в памяти компьютера и будет обнаружен необходимый заказ, что и позволит выписать билет. Когда я вернулся, Иван Шпиллер собственноручно перевел всю эту «инструкцию» на французский язык, не забыв указать и номер кода. А затем все это из Красноярска по факсу было передано в «крестьянский дом» Пьерро Беллуджи, который находится в десяти километрах от Флоренции и трехстах километрах от Рима. Кажется, последнее обстоятельство и сыграло роковую роль. Итальянский маэстро решил, что нет смысла дважды ездить в Рим, так как билет можно получить в день вылета. Более того, даже за час, за полчаса до вылета самолета. Такого правила придерживаются почти все авиакомпании мира, а Пьерро Беллуджи к своему 70-летию уже неприлично много, как он утверждает, поколесил по странам и континентам. Бывали случаи, когда ему везло и при встречах с «Аэрофлотом». Но курс этих наук он прошел еще явно не в полном объеме.

Выяснив, что сотрудники римского офиса «Аэрофлота» 24 сентября ввиду воскресенья находятся на заслуженном отдыхе, маэстро отправился прямо в аэропорт. Ему приветливо улыбнулись, любезно выслушали и, согласно коду, быстренько отыскали в компьютере принадлежащий ему билет. Однако выдать его отказались, потому как билет находился в тот момент не в аэропорту, а в закрытом главном офисе. По этому поводу маэстро произнес традиционную для итальянца фразу: «Мама мия», — и наивно предложил выписать дубликат, давая тем самым «Аэрофлоту» возможность реабилитировать себя за досадный промах. Святая простота! Как говорится, «наши люди и в Африке наши».

Через пару минут синьор Беллуджи уже знал, что билет ему, разумеется, выпишут, но не дубликат, а новый. И стоить он будет новых, более «крутых» денег, так как оформляется в день вылета. Впрочем, если синьор такой вариант не признает, он может сейчас «отвалить от раздачи» и завтра, в понедельник, вылететь по старому билету, уплатив, понятно, за «опоздание» положенный в таких случаях «процент». И хоть этот поединок проходил для Пьерро Беллуджи в родных стенах, он его проиграл вчистую. Во-первых, под давлением обстоятельств он официально отказался от

прежнего билета и согласился оплатить новый, достав из бумажника свои кредитные карточки. Однако их тут же отвергли, открыто намекнув, что нужна наличка. А поскольку таковой в бумажнике не оказалось, то соискатель аэрофлотовского билета вынужден был предпринять дополнительные меры по поиску реальных нег. Вот тут-то родные стены помогли синьору Беллуджи. «Обилеченный», он кинулся на посадку, но узнал, что рейс из Москвы задерживается, а это означало, что он уже не успевал на другой рейс — из Домодедово до Красноярска...

— Не знаю, в чем моя вина, — говорил мне с грустной улыбкой уже в Красноярске итальянский маэстро, — но в ваш город я прибыл на сутки позже.

Думаю, что во всей этой истории повинен, нет, не «Аэрофлот» (у него свои традиции), а я. Была ведь возможность взять билет для маэстро на самолет авиакомпании «Ал Италия». Правда, почти в два раза дороже. Но вот ведь бес попутал, сэкономил. Позже узнал, что «Аэрофлот» вроде бы готов признать свою вину, а потому намерен даже вернуть дирекции оркестра уплаченные за билет рубли, удержав из них 25 процентов стоимости. На всякий случай, чтоб лучше помнили...

—Музыка не пострадала? — спросил я Пьерро Беллуджи. —Ни в коем случае, — ответил он, — выручает чувство юмора... Мне

кажется, что с его помощью я и поддерживаю тот иммунитет, который приобрел в период многих гастрольных поездок. Кстати, я убежден, что солидным иммунитетом обладает и оркестр Ивана Шпиллера. Во-первых, я был свидетелем того, как восторженно его принимают земляки. Это, знаете ли, обязывает. Во-вторых, в концертном зале я увидел огромное количество молодых людей. Причем по всему было видно, что они пришли не случайно, а осознанно. В-третьих, в один из свободных вечеров в Красноярске меня пригласили на концерт фольклорной музыки. Я-то полагал, что она в России давно разрушена, и очень рад ее великолепию. Пожалуй, вот эти три фактора и позволяют мне сделать вывод, что у оркестра Ивана Шпиллера не только надежный фундамент, но и крепкие тылы.

— И никаких проблем? — Этого я не могу утверждать. Оркестр прекрасен, его возглавляет

искусный мастер. Кстати, для Италии такая ситуация весьма необычна. Там постоянные дирижеры редко работают со своими музыкантами. Они много разъезжают по гастролям, приглашая на свое место других дирижеров. Иван Шпиллер всего себя отдает защите интересов своего оркестра. Это прекрасно. Такая практика достойна подражания. Но она же свидетельствует и о том, что в жизни Красноярского оркестра много и негативного. Думаю, что это прежде всего касается финансов. Такая ситуация типична и для Италии. Здесь на нужды культуры денег дается все меньше и меньше. Скажем, на национальном радио совсем недавно было четыре симфонических оркестра, теперь остался только один. Причем не самый лучший. Без крепкого союза с бизнесом музыке не обойтись. В США, к примеру, тот, кто материально помогает музыкантам, имеет солидные

налоговые льготы. В Италии этим правом пользуются те, кто помогает церкви... Я не знаю, как с этим обстоят дела в России, но я видел, на каких инструментах играют прекрасные музыканты Ивана Шпиллера, и понял, что денег на лучшие у коллектива просто нет. Кроме того, ощутима и низкая оплата труда. Оркестранты подрабатывают. Я их видел очень усталыми, но всегда чуткими, заинтересованными, дающими прекрасное профессиональное звучание. Представляю, какими усилиями им это дается. Музыка требует вдохновения, с подавленностью она несовместима.

— Но практика не всегда соответствует теории... — Именно это должно вызывать тревогу. Ведь речь идет об оркестре,

который неограничен в своих возможностях. Я бы сравнил его с музеем. Или нет, с человеком, который азартно коллекционирует картины. Он это делает прежде всего для себя. Но все равно наступает момент, когда он должен их выставить. А для этого необходимы финансовые вложения, хотя бы для приобретения гвоздей, на которые картины будут развешаны. С музыкой сложнее. Оркестр не может «коллекционировать» произведения для себя. Ему необходим выход на публику, ему требуются гастроли. А ради этого нужны затраты не только «на гвозди». Это горы нот, инструменты, оплата труда... Только тогда музыка обретет жизнь, а оркестр будет востребован...

— В Италии им могут заинтересоваться? — Я очень надеюсь на это и буду содействовать его гастролям в моей

стране. Вся трудность в том, что надо найти добросовестного импрессарио. Чем я и займусь по возвращении. Повторю, в Италии много превосходных оркестров: «Скала», «Санта-Чичилиа»... Однако ни один из них так проникновенно не исполнит, к примеру, музыку Рахманинова, как это делают красноярцы. У них буквально поет каждая струна. Может быть, это выражение русской души или что-то иное, неведомое мне...

И все-то в нашей жизни происходит однажды. Даже приговорка такая

есть: «Однажды, и на всю жизнь». Этим явно подчеркивается значимость тех событий, из которых и складывается судьба. Однажды родился... крестился... влюбился... женился... Однажды открыл себя для людей... Что-то может затем повториться, а чему-то суждено остаться, как говорят, в единственном экземпляре. Одно украсит жизнь, другое омрачит ее. При этом замечу, что подвергать анализу многочисленные «однажды» из собственной жизни заметно проще, нежели вторгаться ради этого в чужую судьбу. Но такова журналистская доля, и, повинуясь ее требованиям, делаю попытку предложить читателю несколько избранных «однажды» из жизни маэстро Шпиллера. Не скажу, что он сам приветственно отнесся к этой затее, однако возведенные им барьеры постепенно все-таки удалось преодолеть...

Однажды маэстро Шпиллер стал сибиряком исключительно «по

партийному призыву». Произошло это весной 1978 года. До этого момента он, понятно, и в мыслях не держал, что почти из центра Москвы ему придется переехать в центр Сибири. Новоселу тогда пошел 43-й год, и в

далекий край он отправился, конечно же, не «за туманом и за запахом тайги», а на совершенно определенное рабочее место — возглавлять Красноярский симфонический оркестр. При этом замечу, что никогда — ни прежде, ни теперь — маэстро ни в каких партиях не состоял. Правда, иногда его приглашали даже на закрытые собрания коммунистов. А еще были случаи, когда у него просили рекомендации для вступления в ряды КПСС и очень удивлялись, когда маэстро отвечал: «Не имею, знаете ли, возможности...»

Уроженец болгарской столицы Софии, сын православного священника, он, как принято сейчас говорить, по семейным обстоятельствам еще в раннем детстве приобщился к музыке. Через десятилетия, прожив в Красноярске 15 лет, Иван Шпиллер в 1993 году при активной помощи Московского Православного Свято-Тихоновского Богословского института выпустил первую в своей жизни книгу. Он назвал ее бесхитростно и просто: «Воспоминания об отце Всеволоде Шпиллере». Это удивительно искренний и душевный рассказ о человеке, на долю которого выпали тяжкие испытания. Представитель известного в России дворянского рода, зарожденного еще во времена Екатерины, бывший белогвардейский офицер, вскоре после гражданской войны он, разумеется, попал под усиленное внимание «органов». Эта опека кончилась тем, что с 1921 по 1950 год он был вынужден прожить в различных городах Болгарии. Именно здесь, в эмиграции, сложилась его семья, родился сын. А чуть раньше, после случайной, в общем-то, встречи с архиепископом Серафимом, который в те времена управлял в Болгарии русскими православными приходами, будущий отец Всеволод стал студентом богословского факультета Софийского университета. После окончания его, в июне 1934 года, он и был рукоположен в сан священника. Позже при содействии Патриарха Алексия I семье отца Всеволода было разрешено вернуться в Советский Союз, где он и прожил до самой своей кончины в 1984 году, оставаясь в течение 32 лет настоятелем Николо-Кузнецкого храма в Москве.

Размышляя в своей книге о том, как музыка вошла в его жизнь, маэстро подчеркивает, что она постоянно жила в их доме. «Насколько я могу судить, он не только любил ее, он очень любил ее и был очень музыкален. И в Пазарджике, и в Софии мы часто много хорошей музыки слушали по радио, папа ходил на концерты и со мной, и без меня, особенно любил рояль. Возможно, эта любовь имеет природные, точнее, родовые корни. Вполне вероятно, что окрепла она после того, как еще в Софии будущий священнослужитель, а тогда студент, познакомился с величайшим русским музыкантом Сергеем Рахманиновым. Тот даже предложил папе свою стипендию, от которой папа с благодарностью отказался в пользу какого-нибудь другого, совсем неимущего молодого человека... Бывают ли случайности в жизни? Случайные встречи? Сколько раз мне папа говорил: «Ни одна встреча в жизни не бывает случайной». Встреча же с Рахманиновым запала в душу, конечно, папе, да и мне, никогда Рахманинова не видевшему».

Запала, добавлю от себя, настолько, что сегодня маэстро Шпиллер

признан одним из лучших в России дирижеров произведений Рахманинова, а они практически в полном объеме входят в репертуар Красноярского оркестра. Когда ему представился случай в 1993 году (подробно об этом чуть ниже) выехать на краткие гастроли в Швейцарию, маэстро вместе с супругой своей Любовью Федоровной специально задержался в этой стране, чтобы посетить близ города Люцерна имение Сенар, земельный участок под которое композитор приобрел для себя в 1930 году и затем построил удобный для своих музыкальных занятий дом.

«Одно время, — вспоминает маэстро, — я часто ездил в Таллин. В 1973 году меня пригласили провести несколько концертов, в том числе юбилейный (100 лет) — рахманиновский. Родители мои хотели как-нибудь туда поехать и выбрали время, совпавшее с этим концертом... И еще, очень-очень, навсегда запомнил я совсем стареньких, совсем больных, совсем немощных моих родителей — рядышком, на диване. Папа просил поставить какую-нибудь пластинку. Ему хотелось музыки. «Какую?» — «Какую хочешь... Какой-нибудь фортепианный концерт (папа любил фортепианные концерты, и я их люблю)... Давай Рахманинова, второй...» Маме оставалось жить совсем, совсем мало, папе годом больше. Нередко я включал этот фортепианный концерт в свои программы. С тех пор же я боюсь этого и если все же делаю, то с большой осторожностью. Всегда в этой прекрасной музыке возникает щемящее беспокойство и бесконечно дорогое воспоминание...»

Первым музыкальным инструментом, который появился в личном распоряжении будущего маэстро, была... губная гармошка, подаренная ему в 1943 году. Есть в книге и воспоминание о получении этой «первой советской награды». Девятилетний Ваня Шпиллер был удостоен ее как участник массовой мальчишеской драки, которая возникла между болгарскими пацанами в результате неразрешенного спора: пал Сталинград или нет. Был затем вызов отца в полицейский участок, составление протокола... А позже, когда в Болгарию вошла Красная Армия, Ваня Шпиллер был за тот случай премирован «от имени командования»... килограммом сахара, который тогда считался большой редкостью.

Трудно винить маэстро, ведь он писал книгу об отце и максимально вложил в нее все, что сохранила о нем его личная и людская память, что можно было почерпнуть из писем и документов. О себе же, о своем жизненном становлении он с оправданной скромностью упоминает лишь отдельные крохотные эпизоды. Ну, к примеру, кто плохо знаком с маэстро, всегда удивляется тому, что он прекрасно владеет французским языком. Это благое наследство досталось ему от матери, Людмилы Сергеевны. «Она их знала в изрядном количестве — французский, английский, немецкий, итальянский, польский... Приходили к маме разные ученики — все взрослые...» А вот о том, как совершенно случайно, уже проживая в Москве, 15-летний Иван Шпиллер стал учиться на дирижера, в книге нет ни слова. Лишь два-три раза он упомянул в ней имя своего учителя и наставника, великолепного советского дирижера Александра Васильевича Гаука, и то

только потому, что тот приходил вместе с супругой своей в гости к отцу Всеволоду.

Тогда его семья жила в четырехэтажной квартире, под которую была переоборудована... колокольня Николо-Кузнецкого храма. «Я никогда, — пишет маэстро в этом разделе книги, — не мог понять разницы между крепостным правом и нашим паспортным режимом с его, кажется, уникальным в мире понятием — прописка». Право на нее было даровано властями столицы переехавшей из Болгарии семье отца Всеволода в 1951 году. «Все, что с нами произошло, я рассматриваю как чудо», — сказал он однажды сыну. Имелось в виду, что возвращенцев не арестовали, не сослали куда подальше, а еще и выдали московскую прописку на жилье, которого у них не было. Вот так и стала колокольня временным пристанищем для семьи настоятеля храма. В ней невозможно было разместить даже мебель, не говоря уж о блютнеровском рояле. Его установили в небольшом сарайчике в церковном дворе, «с чьей-то легкой руки получившем название «музыкалка». Это была маленькая избушка, в которой недорогой, но с очень приятным звуком рояль занял добрую половину. Там-то и проходили мои занятия музыкой, то есть большая часть моей жизни».

— Я хорошо помню, как получил первый урок дирижирования, —рассказал маэстро Шпиллер в одном из своих выступлений по Первому каналу российского телевидения. — Будучи студентом музыкального училища при Московской консерватории, я шел однажды в нашу общую библиотеку с большой пачкой нот. Так случилось, что попался я на глаза Александру Васильевичу Гауку. Мы уже немного знали друг друга. «Ты с чем это?» — спрашивает он. Я показываю. «Э, да ты все на черно-белых играешь...» А у меня ноты, действительно, были фортепианные. «На людях надо играть... Вот что, придешь в четверг, в четыре часа, принесешь то-то и то-то». Я и пришел... У Гаука был удивительный нюх на то, что связано с его профессией. Вот так с четверга, а может быть, с понедельника в пятидесятых годах все и началось.

Несмотря на большую разницу в возрасте, мы были очень дружны. При сохранении дистанции все было очень просто. И я его любил, и он меня, хотя неизвестно, за что. Я был очень нахальным учеником, даже противным... Он однажды из-за меня на год покинул консерваторию. Стыдно вспоминать... К тому моменту Гаук вообще устал от жизни, а тут еще и я слишком, очевидно, утомил его. Он передал меня тоже ныне покойному Николаю Павловичу Аносову. Хорошие были тогда учителя! Передал заботливо, не бросил. Гаук умел давать музыкантам весьма своеобразные характеристики. Он словно заполнял их «визитные карточки», приписав, к примеру, «обратите внимание!». И больше ни слова. Но и это многое значило. Он был очень обаятельным...

Возможно, далекому от музыки человеку это трудно понять, но Александр Гаук подарил позже своим любимым ученикам — дирижерам Евгению Мравинскому, Евгению Светланову и Ивану Шпиллеру по партитуре Первой симфонии Сергея Рахманинова. Ее предыстории состоит в

том, что вскоре после неудачной премьеры этого произведения, вызванной плохим исполнением, автор собственноручно уничтожил симфонию. Однако много позже именно Александр Гаук сумел буквально по крупицам, по оркестровым голосам, воссоздать ее и подарил экземпляры этого музыкального шедевра своим ученикам. Очевидно, зная, что вручает в надежные руки. Симфония эта уже неоднократно звучала в стенах Красноярского концертного зала, и... Впрочем, кажется, я увлекся, в те дни, когда Александр Гаук дарил партитуру Первой симфонии Сергея Рахманинова, Иван Шпиллер был весьма далек от Сибири...

Это теперь, чтобы попасть на концерт симфонического оркестра,

нужно протянуть кассиру не столь уж значительную денежную купюру, и через минуту билет в твоем кармане. А в начале семидесятых ради приобщения к Большой Музыке многие красноярцы прежде приобретали билеты в кассах... железнодорожного вокзала. А если быть более точным, заботу об этом брали на себя профсоюзы, и стоимость билета входила в стоимость путевки, которую они оплачивали. Далее все выглядело примерно так. Вечерами, по пятницам, к перрону красноярского вокзала подавался специальный «музыкальный поезд», состоящий только из купированных вагонов. Когда все его пассажиры занимали свои места, поезд отправлялся в путь и примерно через 12 часов, ранним субботним утром, «причаливал» к перрону вокзала в Новосибирске. Здесь трудящихся поджидали автобусы, на которых потом любознательные красноярцы совершали экскурсии в Академгородок и по прочим знаменитым местам Новосибирска. В их перечень, разумеется, входили и магазины. Время было щедрым на «изобилие», так что раздобытый «под музыку» кусок колбасы или чего-то еще совершенно не мог нанести вреда личной жизни. Да и престиж «музыкальных поездок» от этого только выигрывал. Вот так, отяжеленные не столько впечатлениями, сколько покупками, субботним вечером входили красноярцы в главный музыкальный храм Новосибирска — в театр оперы и балета. После непродолжительных словесных поединков с гардеробщицами, которые почему-то считали, что наши переполненные сумки с музыкой несовместимы, мы входили под гигантский шатер зрительного зала. Если угодно, это была встреча с чем-то неземным. И музыка, и пение, и танцы, и световые эффекты, и вся окружающая обстановка постепенно растворяли тебя в этом сказочном мире. И так не хотелось возвращаться к суровым реалиям бытия... Но, проявляя верность организаторам этого мероприятия, мы из театра возвращались в свои вагоны, которые поджидали нас на запасных путях. Кажется, поочередно ужинали в «своем» вагоне-ресторане, а он, понятно, не мог вместить всех сразу. Потом выстраивались в очереди, через которые лежал путь в вокзальные туалеты (вагонные на стоянках, как известно, закрыты «на учет»), и наконец засыпали под стук колес на соседних путях, реально ощущая, что искусство действительно во все времена нуждается в жертвоприношениях...

А в воскресенье все сызнова повторялось — и экскурсии, и рейды по

магазинам, правда, их было заметно меньше, и, конечно же, очередная встреча с музыкой. В Красноярск поезд возвращался ранним утром в понедельник, оставляя его обитателям час-полтора для того, чтобы забежать на минутку домой, или, не делая этого, сразу окунуться в трудовые будни. Хороший был поезд, даже с учетом всех понесенных жертв я не сожалею, что довелось быть его пассажиром.

Впрочем, для встреч с настоящей Музыкой существовал в Красноярске не только рельсовый путь, но и аллеи городского парка. Опытный педагог и директор одной из средних школ города Владимир Ощепков вручил мне как-то уникальную ученическую тетрадку, заполненную собственной рукой. Когда-то мы, десятилетними пацанами, вместе жили в Игарке, где в послевоенное время по воле Сталина находились в ссылке многие жители прибалтийских республик. Это были театральные актеры, ученые, газетчики... Теперь-то ясно, что по своему интеллекту они весьма отличались от тех взрослых, которые нас, пацанов, здесь постоянно окружали. Наверное, под влиянием каких-то разговоров с этими «врагами народа», под воздействием тех концертов, которые они устраивали, мы незаметно вошли в какой-то неведомый доселе мир. В результате вдруг стало ясно, что, к примеру, скрипичный ключ, изображенный на нотной бумаге, коренным образом не только отличается от гаечного ключа внешне, но и служит иным целям. А школьное пианино, оказывается, пригодно не только для извлечения из него классического «чижика-пыжика», но и таких звуковых комбинаций, от которых способно остановиться дыхание. Словом, это было время «великих музыкальных открытий». Поэтому, встретив как-то на симфоническом концерте в Красноярске Владимира Ощепкова, я скорее обрадовался этому, чем испытал удивление. Он, между прочим, признался в том же. А вскоре, при очередной нашей встрече, он вручил мне свою тетрадь. В ней своеобразная летопись гастролей в Красноярске симфонических оркестров из различных городов Советского Союза. Одни выступали на открытой эстраде парка, другие в театральных помещениях и во дворцах культуры. Чаще всего гастрольные концерты проходили в летние месяцы.

По версии Владимира, а он вел свои записи с 1956 по 1977 год, наиболее частым гостем красноярцев был томский симфонический, он приезжал 11 раз. Пять раз нас посещал иркутский оркестр, по четыре памятных визита нанесли омский и новосибирский, дважды — свердловский и дальневосточный. Бывал ярославский, московский, грузинский и оркестры из Узбекистана и Азербайджана... Бесспорными вершинами этих радостных пришествий стали приезды Государственного оркестра СССР и симфонического оркестра Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского...

Да простит меня читатель за упоминание примеров из личной жизни. Я привлекаю их только ради того, чтобы подчеркнуть единственное: нельзя отвергать музыкальную классику, прикрывая это в общем-то пустопорожней фразой «я ее не понимаю». Подлинно понять можно только то, с чем лично соприкоснулся. Так вот, признаюсь, я с мая 1969 года перестал посещать

спектакли Красноярского театра музыкальной комедии только потому, что именно в его зале я вдруг услышал, как потрясающе мощно и выразительно может звучать настоящая музыка. Убежден, что я не понял и половины той образности, которой она была «заряжена», но это было подлинным озарением. В тот вечер Ленинградский симфонический оркестр под руководством Евгения Мравинского исполнил Пятую симфонию Глазунова, танцы из балета «Раймонда» и Пятую симфонию Шостаковича. А потом было случайное посещение в Московском дворце спорта, что в Лужниках, концерта симфонического оркестра из американского города Филадельфия. Позже, «по великому блату», удалось раздобыть билеты в Большой театр на балет Хачатуряна «Спартак»... Словом, без регулярности подобных потрясений жизнь стала казаться неполной и малозначимой. Не хочу утверждать, что в этом примере есть нечто поучительное, но если кто-то обнаружит в нем аналогичное для себя, то, как говорится, до встречи в концертном зале...

Итак, судя по содержанию записей в тетрадке Владимира Ощепкова, симфонический оркестр Красноярска родился не на пустом месте. Солидный посев был сделан, и, похоже, естественные в таком случае всходы не заставили себя ждать. Скажем, к моменту «закладки» оркестра в городе действовали 12 детских музыкальных школ, в которых через познание тайн «до, ре, ми...» входили в мир музыки 3200 юных красноярцев. Уже более полувека к тому времени в городе работало музыкальное училище, студенты и преподаватели которого, конечно же, имели собственный симфонический оркестр и приобщали по мере сил и возможностей своих земляков к классике.

История, увы, не сохранила доподлинно имени того человека, который однажды первым произнес: «Давайте создадим Красноярский симфонический оркестр на стабильной профессиональной основе». По крайней мере, мне это имя неизвестно. Однако подозреваю, что им мог быть Павел Федирко. Как-то во время беседы с ним с глазу на глаз у него в квартире под краснодарский коньяк партийный лидер края совершенно неожиданно для меня произнес примерно такую фразу: «Знаешь, если откровенно, то мне десятикратно приятнее встретить на улицах Красноярска человека, идущего со скрипкой в руке, чем видеть дымящую трубу нового завода...» И это была не «картина», а, если угодно, стратегическая позиция лидера. Официально она называлась «комплексное развитие региона». Правда, отпускаемых Москвой денег чаще всего хватало лишь на «дымящую трубу нового завода». Но Павел Федирко умел находить деньги и для «скрипок». Он вообще и в крае, и в столице имел репутацию сверхпробивного инициатора создания на берегах Енисея мощных территориально-промышленных комплексов и прочих супергигантов индустрии. А вместе с ними, как правило, поступали деньги и на жилье, и на прочий «соцкультбыт». Да и случай к тому моменту, мне кажется, представился благоприятный: приближалась значимая дата — 350-летие Красноярска. И замысел обновить культурную жизнь города приобрел

беспрецедентный размах. К юбилею было решено создать театр оперы и балета со своим хореографическим училищем, институт искусств, симфонический оркестр, открыть зал органной музыки и концертный комплекс в районе Стрелки...

Интересна и другая деталь. Очевидно, не очень-то доверяя своим помощникам, Павел Федирко самолично возглавлял штабы по сооружению всех упомянутых объектов. А на их заседаниях разговоры были краткими и суровыми: или в установленный срок исполняешь намеченное, или партийный билет — на стол. Словом, были поводы, чтобы «по большевикам прошло рыдание».

Один из прежних руководителей Красноярской филармонии Илья Клеймиц как-то раскрыл в газетной публикации некоторые детали реализации замыслов Павла Федирко: «Он был помешан, чокнут на искусстве. Действовал командным, неимоверно жестким способом, но мы радовались... Вот пример. Пригласил Павел Стефанович директоров заводов и сказал: «Мне нужны 84 тысячи долларов». Тогда это же были сумасшедшие деньги! «Мне, — говорит, — надо поставить в Малом концертном зале два американских рояля «Стенвей». Директора спрашивают: «А что, за рубли «Красный Октябрь» не пойдет, что ли?» Откуда они могли знать про какие-то «Стенвеи», они заводами руководили. Но они дали эти 84 тысячи долларов. Как — не знаю. Думаю, что он им ничего не вернул, хоть и обещал...»

«Вскоре после того, как рояли были установлены на сцене Малого зала, — вспоминает Илья Клеймиц, — Красноярск посетил направлявшийся на гастроли в Японию Святослав Рихтер, выдающийся пианист XX века. Народу, конечно, было кошмарное количество. Рихтер даже разрешил человек сто на сцене посадить. Играл при свечах. Погас свет, а он играл. Великий человек... О чем это говорит? Федирко прикидывал, что большая культура, большое искусство не смогут существовать, если их соответственно не обставить, если не дать какие-то достойные материальные возможности...»

Вот, как говорится, и весь «Стенвей». В этом названии всемирно известных роялей есть нечто символичное, по крайней мере, для данного очерка. Как утверждают знатоки, «Стенвей» — это фамилия владельца фирмы и поэтому, как имя собственное, целиком с английского не переводится. Но вот вторая половина его, «вей» (way) означает «путь». Похоже, Павел Федирко, приступив к обновлению позиций «на культурном фронте», сразу же дал понять, что избрал тот путь, который ведет к ценностям высшего разряда. Скажем, не будь в концертном зале роялей фирмы «Стенвей», вряд ли Красноярск посетили бы практически все наиболее известные пианисты Советского Союза. А начиная с 1990 года, когда Красноярск наконец-то обрел статус открытого города, стали приезжать и маститые представители зарубежной музыкальной школы. Республики Корея, Японии, Швейцарии, Бельгии... Аналогичное можно сказать и о Малом и Большом концертных залах города, о реставрированном

польском католическом костеле, где проходят концерты органной музыки... Павел Федирко прекрасно понимал, что примитивные «очаги

культуры», которые уже давно завершили свою миссию, должны быть заменены подлинными храмами искусства. И по мере возможностей, а чаще не имея их, он содействовал появлению оных. Конечно же, ему мыли кости, склоняли по всем падежам того языка, который в приличном обществе употреблять не принято. Стоимость сооружения оперного театра, к примеру, сравнивали с тем количеством квартир, которые можно было возвести за те же деньги. Позже стало ясно, что беломраморное здание театра останется всего лишь в короткий срок возведенной «коробкой», если привлеченным из разных городов актерам не будут предоставлены квартиры. И он выделил их, сразу более пятисот квартир для нового театрального коллектива. Причем такие же проблемы одновременно решались и для музыкантов симфонического оркестра...

— Дело прошлое, Павел Стефанович, но создавалось впечатление, что

вы легко и запросто решали все эти проблемы. Так ли было на самом деле? Собеседник молчит, с едва уловимой иронией рассматривая того, кто

додумался до такого вопроса. Я задал его уже не лидеру, а рядовому пенсионеру, который, проработав всю свою жизнь в Красноярском крае, теперь осел в Москве, то есть там, где и трудился последние годы, покинув берега Енисея. Наша беседа происходила августовским днем 1995 года в одном из кабинетов того могучего здания, в котором прежде находился Главснаб СССР. Теперь под его крышей размещены, как мне показалось, многочисленные конторы и фирмы. Одна из них — благотворительный фонд, к сотрудникам которого и относился Павел Федирко. В качестве кого? Признаюсь, не стал уточнять. Как говорится, не за тем приехал. После приветственного рукопожатия в ответ на мою фразу, что он прекрасно выглядит, Павел Федирко со вздохом произнес: «К сожалению, оболочка не соответствует содержанию...» И вот — беседа.

— Надеюсь, помнишь, что это было время строжайших запретов на реализацию всевозможных «излишеств», — наконец задумчиво, словно не для меня, произносит Павел Федирко. — К примеру, запрещено было возведение мостов. Но город уже тогда задыхался, имея для автотранспорта лишь один, Коммунальный. Вот почему мы приступили к сооружению еще двух. Или перенос аэропорта из центра города в Емельяново. Он уже практически не мог принимать большие самолеты. Кроме того, взлетая, они рассеивали над Красноярском огромное количество газов, создавали невероятный шум. А без приема крупных лайнеров город сразу попадает на задворки. Мы это понимали, а в Москве — далеко не все. Кстати, если помнишь, симфонический оркестр мы начали создавать несколько раньше, чем оперный театр. Когда же дело дошло до него, нам просто запретили иметь еще и театральный оркестр. «Одного вполне хватит», — говорили нам московские чиновники, разумеется, те, от которых зависела судьба решения проблемы. Мы же стремились к полной комплексности развития региона, к

повышению привлекательности края, и полумеры в таком деле могли только навредить. Словом, ежегодно приходилось что-то пробивать, выбивать, отстаивать. Обычно, прилетев в Москву, я с восьми утра до глубокого вечера, как проклятый, мотался по кабинетам Госплана, Минфина, ЦК... Трупом в кровать упадешь, а утром — вновь бега. Конечно, я того же требовал от сподвижников своих... Так что «легкость» была необыкновенная.

—Помните, вы однажды сказали мне, что приятнее видеть человека со скрипкой, чем трубу нового завода? Это ваша человеческая позиция, или же служебный долг заставлял исповедовать ее?

— Я и сегодня убежден в этом. Трубы, конечно, дымят, отравляют воздух, что приводит к дополнительным заботам. Но и без труб нельзя, отсутствие их создает нищенство экономическое. Отсутствие же скрипок порождает нищенство духовное. Мы старались не допускать перекосов. И, похоже, кое в чем преуспели...

Виолончелист Алексей Шеманский. Связан с Красноярским

симфоническим оркестром с августа 1976 года. А с апреля 1978 года в течение одиннадцати лет был его директором.

— Еще в начале лета по городу начали бродить слухи, что где-то «наверху» принято решение создать свой симфонический. Понятно, если ты профессиональный музыкант, то такая новость для тебя весьма интересна. Однако слух — это всего лишь слух. Но вскоре меня пригласил директор краевой филармонии Леонид Семенович Самойлов и сообщил, что «процесс пошел» и уже назначен главный дирижер оркестра, Владимир Семенович Свойский. Мне он предложил войти в состав виолончелистов и занять должность инспектора оркестра. Я, разумеется, согласился. И вскоре по этой причине уволился из театра музкомедии. Вот так 26 августа 1976 года моей фамилией была заполнена одна из первых строчек штатного расписания нового коллектива.

В Красноярске в тот момент, конечно же, были профессиональные музыканты. И многие из них просто горели желанием попасть в состав нового оркестра. Однако в большинстве своем они имели либо крайне низкую квалификацию, либо вообще утратили ее. По крайней мере, претендентов на «первые голоса» в городе не оказалось, их надо было искать в других местах, где музыкальная жизнь была менее застойна, чем в Красноярске.

Этим и занялся Владимир Свойский, который постоянно находился в поездках по различным «музыкальным» городам страны. Он, как говорится, вербовал, а я принимал тех, кто соглашался переехать в Красноярск, оформлял, размещал в гостиницах. Фактически все было либо на бумаге, либо в замыслах. Оркестр не имел даже места для репетиций, не говоря уж об инструментах, нотах и нотных пультах. Однако спрашивали с нас круто, чуть ли не ежедневно директора филармонии вызывали к краевому начальству. Похоже, там полагали, что если сам Федирко контролирует ход создания оркестра, то он появится мгновенно и уже примерно в ноябре сможет дать

свой первый концерт. Скажем, не было учтено такое обстоятельство, что выпускники

музыкальных вузов 1976 года уже получили распределения, еще до июня, так что вербовать их осенью — пустое дело. И все-таки кто-то приезжал. В сентябре-октябре появились гобоист А. Адрианов, фаготист В. Селья, чуть раньше альтисты И. Флейшер и Н. Петренко, скрипачи, виолончелисты, трубач В. Казимиров, кларнетист Ю. Голубев. Из местных были приняты в оркестр гобоист В. Павленко, флейтист А. Стеганцев, ваш покорный слуга… Однако к 1 ноября в списке не было и двух десятков музыкантов.

Интересно, что для репетиций нам выделили зал городского Дома культуры, ежедневно с 9 до 14 часов. Помещение это имеет нулевую акустику, так что о качестве звука можно было только мечтать. Из необходимых десяти комнат оркестру выделили лишь три крохотные, а об остальных приказали забыть. Постепенно стали поступать инструменты, собранные с миру по нитке. Помню, из Ленинграда нам подкинули четыре очень старые литавры, тарелки, кларнет. Из ГДР были присланы кое-какие ноты... Словом, вскоре после встречи Нового года оркестр наконец-то приступил к репетициям. Это стало возможным потому, что подъехали несколько валторнистов, флейтист А. Иванов, скрипачи — супруги Т. и В. Зейферт, фаготист М. Приходько, контрабасист Г. Бычек, тубист Н. Стеклов... Ждали больше, но и в таком составе уже можно было начинать.

Конечно же, это был не оркестр, а всего лишь сходка музыкантов, начинающих и уже квалифицированных, прошедших прекрасную школу и не имеющих ее, накопивших лишь «годы трудового стажа». Они и на дальнейшую судьбу оркестра смотрели очень различно. А вот желание поскорее получить квартиры объединяло, так как по различным причинам все приехавшие их не имели. А поскольку до жизненного благополучия было весьма далеко, то это и на качестве звучания отражалось. Беда была еще и в том, что Владимир Свойский, прекрасный молодой пианист, окончивший Ленинградскую консерваторию, а затем еще и класс симфонического дирижирования и работавший затем в Челябинском театре оперы и балета, оказывается, абсолютно не обладал качествами главного дирижера. В период формирования оркестра от него требовалась прежде всего воля организатора, но он не имел ее, как не имел и опыта дирижирования. То есть мы вскоре поняли, что он не сможет стать авторитетной фигурой за пультом. Начались споры, разборки, переходившие в многочасовые дискуссии всего коллектива. Это приводило к срыву репетиций, накаляло обстановку, отталкивало людей друг от друга.

Высокое краевое начальство, разумеется, не знало, на что мы расходуем время, и однажды, решив, что оркестр провел уже достаточное количество репетиций, нам буквально приказали устроить первый публичный концерт в начале апреля. Месяц-то был «ленинский», а год «юбилейный», и без трудового подарка его просто не принято было встречать. Что тут началось! Состав оркестра до сих пор неполный, репертуар практически отсутствует, у музыкантов нет сценических

костюмов... Словом, аврал в лучших традициях тех лет. А в городе уже появились афиши, что открытие первого концертного сезона Красноярского симфонического оркестра состоится 4 апреля 1977 года в помещении драмтеатра имени А. С. Пушкина в 19 часов.

Недостающих музыкантов тогда пригласили на неделю из ближайших крупных городов и дополнительно мобилизовали местных. Старые списанные фраки и женские платья нам выделил театр музкомедии. И если «подаренный» для первого концерта зал вполне устраивал слушателей, скажем, своей уютностью и тем, что находится в самом центре города, то сцена совершенно была непригодна для оркестра. Все его «тыловые» инструменты — ударные, деревянные и медные духовые — оказались «утопленными» в глубинах сцены, а многочисленные кулисы и покрытый солдатским сукном пол просто съедали звук. Но, как говорится, приказы не обсуждают.

«...первые репетиции оркестра можно сравнить с началом спортивного

единоборства, когда партнеры тщательно изучают друг друга». Эмиль Прейсман, газета «Красноярский рабочий», 13 марта 1977 года. «Это самый молодой в стране симфонический оркестр... Для участия в

его первом концерте из Москвы приглашен лауреат международных конкурсов пианист Владимир Наседкин...»

Илья Клеймиц, газета «Красноярский рабочий», 29 марта 1977 года. Мирьям Павленко, ставшая ведущей скрипачкой оркестра, участница

первого концерта: — Я в Риге жила. Работала здесь в музыкальном училище после

окончания консерватории. Квартиры, конечно, не имела, снимала какой-то угол. В конце 1976 года мои красноярские родственники стали меня забрасывать депешами. «Приезжай, — говорят, — здесь музыканты нужны, симфонический оркестр создается...» И однажды, как говорят, «достали». А почему бы и нет, подумала я, и уже 10 ноября была в Красноярске. А вскоре главный дирижер оркестра Владимир Свойский, как и для всех, экзамен мне устроил. Это было в старом помещении филармонии, что на проспекте Мира находилось. Поставил передо мной ноты и предложил сыграть. А я люблю играть «с листа». Моя игра, помню, ему очень понравилась. Словом, зачислили. Потом начались репетиции, человек 15-17 собиралось на них. На гобое играл мой будущий муж, фагот был один, флейта... Недобор музыкантов жуткий. В самом первом концерте приняли участие, кажется, менее сорока музыкантов. Никаких конкурсов не проводили: ведь откажи кому-нибудь — себе хуже сделаешь. Мы жили у родственников, на правом берегу, а остальные — по гостиницам, главным образом в «Огнях Енисея», в гостинице «Цирк». Первые квартиры стали давать в конце 1977-го — начале 1978 года. Конечно же, ведомственные: уйдешь из оркестра — покинь и квартиру.

Печально вспоминать, но Владимир Свойский, собрав оркестр, совершенно не укрепил его, не расширил, не вовлек новых людей. Это был очень музыкальный человек и совершенно никакой организатор. Ему было 38 лет. Его вечно переполняли эмоции, переходившие порой в откровенную грубость. И все это отражалось на оркестре. Иногда на наших концертах на сцене было значительно больше людей, чем в зале. Исключением, пожалуй, можно считать те выступления, которыми мы открыли свой первый сезон.

ЗДРАВСТВУЙ, ПРАЗДНИК! Репортаж с первого концерта Красноярского симфонического оркестра. Ощущение праздника — во всем. К театру имени А. С. Пушкина

стекаются принаряженные, улыбчивые люди — пожилые, молодые и совсем юные. Кто-то с надеждой в голосе спрашивает у подходящих лишний билетик. И задолго до звонка в зрительном зале ни одного свободного места.

На сцену выходят музыканты и руководители филармонии. Начальник краевого управления культуры Б. А. Пальчиков поздравляет всех собравшихся с рождением Красноярского симфонического оркестра, который послужит благородному делу эстетического воспитания наших земляков. Дети дарят артистам цветы.

Стихают аплодисменты. И по мановению дирижерской палочки Владимира Свойского под своды зала широко, свободно льется музыка, написанная великим русским композитором Михаилом Глинкой, — увертюра к опере «Руслан и Людмила». Ее сменяет торжественная и пластичная Симфония номер пять Бетховена.

В антракте возбужденные слушатели обмениваются первыми впечатлениями. Замечаю среди них А. Н. Кривошею, доцента Сибирского технологического института, кандидата химических наук. Он большой любитель музыки и старается не пропустить ни одного концерта приезжающих в Красноярск исполнителей высокого класса.

— Наконец мы дождались радостного события, — говорит Анатолий Николаевич. — Родился наш собственный профессиональный коллектив. Я шел на этот концерт с некоторой опаской: а вдруг? Все-таки первое выступление... Но опасения не оправдались. Уже сейчас чувствуется сыгранность оркестра. Импонирует мне и темпераментная манера дирижирования Владимира Свойского.

Звонок пригласил на второе отделение. Бурными овациями встретил зал вдохновенно, с большой эмоциональной силой исполненный музыкантами и солистом, лауреатом международных конкурсов Алексеем Наседкиным Первый концерт для фортепиано с оркестром П. И. Чайковского.

— С большим удовольствием я играл в этот вечер, — сказал после выступления Алексей Аркадьевич. — И очень рад, что присутствовал при рождении оркестра. Полнейший контакт сразу установился у меня с коллективом и его руководителем. Считаю, что оркестр можно назвать сложившимся, способным решать серьезные задачи.

И вот повторно, уже «на бис», звучит «Праздничная увертюра» Шостаковича, завершающая этот замечательный концерт. Слушатели, представители общественности города, поздравляют музыкантов с успехом, желают им большого и светлого пути в искусстве. На концерте присутствовали члены бюро краевого комитета партии.

Зинаида Палиева, газета «Красноярский рабочий», 6 апреля 1977 года. Увы, недолго музыка играла. Второе выступление оркестра состоялось

5 апреля, «в том же месте, в тот же час». Когда было третье? Никто из опрошенных мной вспомнить не смог. А местные газеты бесстрастно зафиксировали, что первый концертный сезон Красноярского симфонического оркестра был успешно завершен вскоре после открытия. Время было такое, петухи обязаны были кукарекать, прекрасно зная, что рассвет так и не наступит. Скажем, строители исключительно «в установленный срок» (а чаще «досрочно и с хорошим качеством») сдавали в эксплуатацию «важнейший объект», торжественно вручали символический ключ, по-тихому получали совершенно реальные премии и, опохмелившись, приступали... к плановому ремонту только что сданного объекта. В те времена красивый обман ценился выше печальных реалий. Правда, и в нем была существенная польза, если «прорабы», исполнив ритуал плановых торжеств, не опускали рук и не сдавали позиций. К примеру, знаменитый в городе КТЗ (Концертно-танцевальный зал), помпезно открытый в 1970 году в честь столетия со дня рождения Ленина, затем, вскоре после проведения в нем выставки «Сибирь социалистическая», был закрыт, кажется, более года. Но ведь выжил!

Полагаю, нечто аналогичное произошло и с Красноярским симфоническим оркестром после его рождения. Это была нормальная ситуация для тех лет, когда исключения из правил имели абсолютное превосходство над правилами. Тогда не принято было признавать, что первый блин вышел комом. Либо его вообще не замечали и приступали к выпечке нового, тоже «первого», либо начинали ремонт того, что уже состоялся. Первый спектакль, опера Бородина «Князь Игорь», в Красноярском театре оперы и балета прошел в августе 1978 года. Это был месяц юбилейных торжеств в честь 350-летия города. Так что юный театральный коллектив, по утверждению самого князя Игоря, не знал «ни сна, ни отдыха». Так он поет в своей знаменитой арии, находясь в плену у Кончака. В плену у традиционных для нас обстоятельств пребывал и театр, и симфонический оркестр. Да что там воспоминания, и в дни «демократии» все громче звучит: «Лишь только дайте мне свободу...» Правда, на этот раз речь в большей степени идет о свободе финансовой. Впрочем, эта тема становится вечной.

В канун 1 октября 1995 года, который отмечается как Международный

день музыки, газета «Красноярский рабочий» опубликовала воспоминания заслуженного работника культуры России Ильи Клеймица о «пришествии»

Ивана Шпиллера на берега Енисея. Они названы «Все было, как в кино». По рекомендации автора воспоминаний я включил в книгу избранные места из этого текста.

«Тогда директором филармонии был Леонид Семенович Самойлов, а я работал художественным руководителем. Мы поехали в Москву. В разговоре с заместителем начальника управления музыкальных учреждений Министерства культуры СССР Валерием Куржиямским мы получили очень солидную рекомендацию на должность главного дирижера красноярского оркестра. Это был тогда еще не известный нам Иван Шпиллер. Самойлов приглашает Шпиллера в Красноярск для знакомства. Шпиллер приезжает. Привозит с собой выдающегося скрипача Виктора Пикайзена. В то время еще не было залов филармонии, и первый концерт с участием Шпиллера был объявлен в ДК «Комбайностроитель». Зал был переполнен. В тот вечер прозвучали «Неоконченная симфония» Шуберта, симфония Гайдна ля мажор и концерт для скрипки с оркестром Бетховена. В зале были известные в Красноярске музыканты, критики, как говорят, цвет интеллигенции. И Шпиллер прошел! Публика была довольна. На следующий день в кабинете Самойлова состоялся разговор уже о практических дальнейших делах. Шпиллер ему изложил план развития оркестра: он должен быть внекатегорийным, гастроли за рубежом, музыканты все только с высшим консерваторским образованием, состав оркестра — 110 человек. Нужно не менее 20 квартир, нужна валюта для приобретения импортных музыкальных инструментов. По мере изложения лицо Самойлова менялось до неузнаваемости. Опытный директор, я его знаю более сорока лет, понимая, что Шпиллер прав — нужны размах и перспектива, честно тогда сказал Шпиллеру: «Поезжайте в Москву, я сам никогда не смогу решить эти вопросы. Но об этом нашем разговоре доложу «первому», Павлу Стефановичу Федирко».

Тогда по всем глобальным вопросам докладывали только ему. На следующий день Самойлов рассказал все «первому». И тут же было приказано немедленно вернуть Шпиллера. Это был 1978 год. Красноярск, принарядившись в те мартовские дни, ждал приезда Л. И. Брежнева. Но генсек задерживался в Новосибирске, и его появление в Красноярске откладывалось со дня на день. Всем было не до Шпиллера... Тот сидел в гостинице «Красноярск» и уточнял, корректировал свой «план века». И наконец сразу после отъезда генсека Шпиллер был приглашен к «первому».

Огромный кабинет Федирко был заполнен до отказа. Там находились все первые руководители края и города, директора крупнейших заводов, ведущих предприятий. Как потом мы узнали, Федирко пригласил тех людей, которые могли принять решение сами, на месте. Вопрос был один — о симфоническом оркестре. Более двух с половиной часов обстановка в кабинете «первого» напоминала фантастическо-сказочную феерию. Это был диалог между Шпиллером и Федирко. Шпиллер повторил те же требования, что и у Самойлова. И на все Федирко говорил только «да», «да», «да»... Несколько раз он повторил: наш симфонический оркестр должен быть

достоин Красноярского края. Красноярцы должны иметь классный оркестр. Шпиллер своим ушам не верил, тому, что услышал из уст Федирко. А на прощанье «первый» сказал:

— Иван Всеволодович, двери моего кабинета всегда открыты для вас, если не смогу принять сегодня, приму завтра.

Говоря «до свидания», Шпиллер уже твердо решил, что он — красноярец. Через день в действие вступила практическая «ударная» сила. Это первый секретарь горкома Владимир Прохорович Капелько и председатель горсовета Анатолий Ильич Морев. Они сообщили Шпиллеру, что оркестру выделены 21 квартира и 80 тысяч долларов для закупки инструментов. Тогда это была огромная сумма. Иван Всеволодович улетел в Москву, теперь уже в командировку как художественный руководитель и главный дирижер Красноярского симфонического оркестра.

С тех пор прошло 18 лет. Оркестр стал знаменитым. Многое сделано. Федирко выполнил все, что обещал тогда Шпиллеру, а Иван Всеволодович полностью реализовал свой казавшийся нам тогда фантастическим план...»

— Скажите, пожалуйста, Павел Стефанович, вы начали поиск нового

главного дирижера для симфонического оркестра, поняв, что Владимир Свойский не отвечает требованиям «главного»?

— Нет, насколько я помню, вопрос так не ставился. Должен заметить, что многие идеи, за реализацию которых приходилось браться, поступали чаще всего от тех, кто работал рядом со мной. Разумеется, не каждая из таких идей имела право на жизнь. Но если мы сообща принимали ее, то на выполнение намеченного не жалели ни сил, ни времени. Вот так однажды было решено существенно обновить ключевые кадры краевого отдела культуры. Потому что убедились: на основе старых методов новых целей не достичь. Кстати, как я помню, Владимир Свойский и не был окончательно назначен главным дирижером. Он лишь исполнял эти обязанности. И его работа была только этапом в создании оркестра. Он заложил основу коллектива, привлек общественное внимание к нему. Замечу, что Шпиллер в отличие от Свойского был назначен главным с первого раза и окончательно.

— Я полагаю, что он на роль «и.о.» и не согласился бы. — Разумеется. Да и я бы не рискнул сказать ему такое. — А как вам удалось его «вычислить»? — Очень просто: кто ищет — тот находит. Мы подбирали кадры и

беседовали с десятками людей. Кто-то из наших московских друзей и назвал фамилию Ивана Всеволодовича. Причем рекомендация была весьма настоятельная, но и предупредили, что характер у Шпиллера далеко не медовый. Позже я наверняка первым сумел в этом убедиться. Навели кое-какие справки в Министерстве культуры страны. Здесь его прекрасно знали и дали наилучшие характеристики как музыканту. А весной 1978 года я пригласил его в Красноярск. Признаться, мы долго искали общий язык. Подчеркиваю, искали... И с облегчением, по крайней мере, для меня, пожали друг другу руки, когда этот самый язык был найден.

— Он не соглашался на переезд в Красноярск? — Действительно, это и было главной темой наших дискуссий. Когда

тебе за сорок, срываться с места уже не просто. Да и не видел он ощутимых для себя поводов, чтобы «бежать» из Москвы. Признан, уважаем... А может быть, и с недоверием относился к тем обещаниям полной поддержки, которые я ему высказывал. Наверняка и сама Сибирь отпугивала. Но нам повезло, мы сумели поладить. Он получил право на общение со мной в любое время суток. В существующей системе бюрократических ценностей это многое значит. Самое удивительное, когда он принял оркестр, я практически перестал ощущать проблемы этого коллектива. Шпиллер имеет редчайший дар — он великолепный музыкант и прекрасный организатор, а теперь еще и подлинный патриот Красноярского края и один из наиболее активных популяризаторов его.

— Однако Шпиллер начал с того, что фактически разогнал тот оркестр, который уже был создан.

— И правильно, думаю, сделал. Мы формировали провинциальный оркестр, он решил превратить его в столичный, как говорится, по всем показателям. Этот человек мыслит иными категориями. Я могу сейчас ошибиться, но в Москве нам тогда разрешили создать коллектив, кажется, из 70-80 музыкантов. Уже при первой беседе со мной Шпиллер сказал, что такой вариант не годится, оркестр должен иметь полный состав, то есть более ста человек. Возникла парадоксальная ситуация: мы не сумели набрать музыкантов и для меньшего количества, а он поднял планку еще выше. Я поддержал его, прекрасно понимая, какой объем трудностей добавится в связи с этим. Нужны были квартиры, репетиционные помещения. «Если хотим иметь настоящих музыкантов, — сказал однажды Шпиллер, — значит, надо иметь настоящие инструменты...» А для этого нужны уже не рубли, а валюта. Вот так появились рояли фирмы «Стенвей», а потом потребовались две арфы... То есть по возможности я старался решать все «музыкальные» проблемы.

— И что, нерешенных не было? — Думаю, что нет. Вот, пожалуйста, сооружаем концертный комплекс

на Стрелке. В нем Малый концертный зал, будущая штаб-квартира симфонического оркестра. А сцена в нем получается настолько малая, что и прежний состав оркестра на ней не смог бы разместиться. А мы ведь увеличили численность музыкантов. Шпиллер берет рулетку и вместе с Арэгом Демирхановым определяет новый размер сцены. Но как построить ее, если все масштабы уже заданы: заложен фундамент здания, начато возведение стен? Я подбросил Арэгу идею о выносе сцены на улицу, чтобы не ущемлять размеры зала. Он просчитывает все, детализирует. Вот так и появились колонны с той стороны, где теперь вход в филармонию. Именно они и позволили увеличить размер сцены Малого зала, да и архитектурно вид, как мне кажется, получился более привлекательным. Для колонн использованы мощные металлические трубы, которые покрыты отделкой «под гранит». Идеальное решение нашел Арэг. Очень он талантливый

архитектор, замечательный человек. Люблю я его... Только в союзе с такими людьми можно было доводить до полного решения любые нестандартные задачи, а их придется решать при любом общественно-политическом строе.

Я встречался со Шпиллером недавно накоротке. Он не жалуется, но чувствуется, что тяжело ему сейчас. Такие формирования, как симфонический оркестр, нуждаются в постоянном внимании и достойны его. И всей журналистской братии я порекомендовал бы по возможности поддерживать оркестр. По крайней мере, ваша независимость от этого не пострадает...

— Действительно, Шпиллер начал свою работу с «чистки» оркестра, —

припомнила по моей просьбе скрипачка Мирьям Павленко. — Тем музыкантам, которые не имели консерваторского образования, он предложил: либо участвуйте в конкурсе и подтвердите свое право остаться в оркестре, либо заключайте с дирекцией договор на три месяца. Жестко, но справедливо. Он сразу дал нам понять, что намерен создать первоклассный оркестр. В это трудно было поверить, так как к тому моменту мы сидели в таком болоте, что и «чирикать»-то было неприлично. Формально, для галочки, вроде бы есть оркестр, а на самом деле это всего лишь иллюзия.

Шпиллер, конечно, полная противоположность Свойскому. С первой встречи нам стало ясно, что это не просто новый главный дирижер, а яркая, незаурядная личность. Аристократ, что подчеркивали все его манеры. Высокий, стройный, с густой черной шевелюрой. Он лет на пять постарше Свойского, а значит, побогаче и житейским, и музыкальным опытом. Кроме того, Шпиллер — ученик Александра Гаука. А это — высшая школа мирового уровня. Насколько мне известно, маэстро Гаук бездарей просто к себе не подпускал. Что более всего умеет ценить в музыканте Шпиллер? Нет, не только преданность избранному делу, а профессионализм. За неполные двадцать лет из оркестра ушли многие музыканты, сожалеть же стоит лишь о некоторых. Профессиональную бескомпромиссную требовательность Шпиллера выдерживают далеко не все. Но те, кто осваивает требования его школы, до конца своих дней будут благодарны маэстро.

А с какой фантастической гениальностью он умеет разбирать новые произведения для оркестра! В своем стремлении к обогащению репертуара оркестра он просто неукротим. Другие же, наоборот, чаще всего стремятся исполнять то, что уже обкатали на десять рядов, справедливо полагая, что привычная тропа надежней той, что незнакома. Мы же порой осваиваем предлагаемые главным новинки за одну репетицию. К примеру, со сложнейшей партитурой такого шедевра, как «Кавалер роз» Рихарда Штрауса мы разобрались за очень короткий срок. Настолько тщательно маэстро разложил это произведение по полочкам. Конечно, Шпиллер сложный человек, зависящий порой от собственного настроения. Есть редкие дни, когда он всех нас буквально осыпает комплиментами, но бывает, что в него словно бес вселяется. Кое-кто видит в нем диктатора. Наверное, так и есть. От себя добавлю единственную поправку: диктаторство во имя лучшей

музыки было свойственно, между прочим, и другому ученику Гаука, Евгению Мравинскому. Говорят, подлинным деспотом был. Зато какой оркестр имел! Вот идет репетиция, и дирижер опустил руки. Не дай бог если после этого кто-то издаст звук... Наверное, каждый по-своему оценивает такую ситуацию. Но если объективно, то звука не должно быть, так как требуется идеальная тишина. А тот, кто нарушил ее, получает заслуженное за невнимательность «вознаграждение». Шпиллер несет себя на расстоянии от всех, подчеркивая свое «я». У него есть на это право, и глупо осуждать человека за то, что он не как все, а остается самим собой.

Однажды маэстро Шпиллер написал в газету «Красноярский рабочий»

статью. Опубликовали ее 13 июля 1978 года, поместив под рубрикой «Встречи с прекрасным», украсив специальным знаком предстоящего 350-летия города. Это не просто статья, а своеобразный первый отчет руководителя оркестра за короткий период совместной работы с коллективом. Он анализирует минувшее и знакомит с тем, что задумано. Впрочем, кое-кому те планы маэстро казались несбыточными. По разным причинам, но в основном из-за того, что прежде у нас такого не было.

Встречи с прекрасным ПО ЗАКОНАМ ГАРМОНИИ Сегодня читатели «Красноярского рабочего» познакомятся со статьей

главного дирижера и художественного руководителя симфонического оркестра Красноярской государственной филармонии И. В. Шпиллера. Иван Всеволодович закончил Московскую консерваторию по классу выдающегося советского дирижера Александра Васильевича Гаука. Работал дирижером в ряде городов, был дирижером симфонического оркестра Центрального телевидения и Всесоюзного радио, часто выступал как дирижер-гастролер с различными коллективами страны.

Удивителен ритм сибирской жизни, ее размах, ее широта. Первая

встреча с Красноярском глубоко впечатляет величием дел человеческих. Но если сегодняшний день восхищает, то знакомство с концертными планами на день завтрашний буквально потрясает. И именно так обстоит дело с искусством, музыкой в Красноярске в канун его 350-летия.

Наш коллектив переживает пору становления, вернее сказать, пору организации. Недавно разработан трехлетний план развития оркестра, который предусматривает его значительный рост. За три года самый молодой коллектив должен стать одним из крупнейших в стране оркестров, в составе которого будет 106 человек. И уже к завершению будущего сезона симфонический оркестр Красноярской государственной филармонии должен стать оркестром первой категории.

Уже сейчас мы можем с радостью сказать: «В нашем полку прибыло». На работу к нам приехали два выдающихся инструменталиста: лауреат международных конкурсов гобоист В. Караулов, лауреат всесоюзного

конкурса тромбонист М. Дубирный, а также выпускники музыкальных вузов Москвы и Ленинграда.

Почетной задачей нашего коллектива будет участие в праздновании 350-летия Красноярска. Мы надеемся порадовать слушателей исполнением в первую очередь произведений красноярских композиторов. Кроме того, несколько видных авторов из других городов с радостью откликнулись на предложение создать произведения специально к юбилею Красноярска. Так, партитура Торжественной оды известного украинского композитора В. Губаренко уже получена. На ее титульном листе надпись: «Городу-бойцу, городу-труженику и его музыкальному будущему».

В торжествах примут участие совместно с симфоническим оркестром солисты и хор Красноярского государственного театра оперы и балета, артисты филармонии, гости. Особо хочется сказать о хоре оперного театра. У меня еще свежи в памяти впечатления от совместной работы над «Патетической ораторией» Георгия Свиридова. Могу с уверенностью сказать, что среди оперных театров нашей страны, включая и Большой театр Союза ССР, немного таких хоров, которым наш оперный хор уступил бы в свежести и слитности звучания. Это большая радость и для любителей музыки, и для меня. Ведь у нас большие совместные планы с коллективом театра оперы и балета.

Назову лишь те из них, которые мы обязались выполнить в будущем сезоне, заключив договор о творческом содружестве. Это оратории «Казнь Степана Разина» Шостаковича, «Бессмертие» Флярковского, кантата «Весна» Рахманинова. Думаю, что не за горами исполнение и таких величайших произведений мирового искусства, как «Реквием» Моцарта, Верди, Девятая симфония Бетховена, «Колокола» Рахманинова.

Концертный сезон мы открываем в октябре. Оркестр будет выступать в помещениях театра оперы и балета, в ДК КрАЗа, им. 1 Мая и «Комбайностроитель» и других дворцах культуры. Новым в концертной жизни Красноярска будет введение абонементной системы с точно определенной программой, с указанием имен солистов и гастролеров и даже, видимо, с точными датами концертов. Таким образом, покупая абонемент, наш слушатель будет знать, что, например, 30 октября он услышит программу из произведений Рахманинова, в которой будут исполнены Вторая симфония и Второй концерт для фортепиано с оркестром, а, скажем, 4 декабря победительница конкурса имени Чайковского виолончелистка Каринэ Георгиан сыграет концерт Дворжака, ранее в нашей стране не звучавшие рондо, опус 94 и «Спокойный лес».

Союз композиторов РСФСР недавно принял решение взять шефство над нашим оркестром. Наиболее видимой стороной этой инициативы станут авторские вечера композиторов А. Эшпая, К. Хачатуряна, Р. Бойко, М. Кажлаева, А. Флярковского и других.

Краевая филармония ведет большую работу по приглашению сверх плана Росконцерта видных солистов, дирижеров, коллективов. Так, свое согласие участвовать в наших концертах уже дали крупнейшие скрипачи В.

Климов, И. Ойстрах, пианисты Д. Башкиров, Р. Керер и другие. Одной из отличительных черт предстоящего сезона будет повышенное

внимание к концертам-лекциям для школьников и молодежи. Будем искать новые интересные формы этой работы, чтобы музыкальное воспитание молодежи, ее приобщение к прекрасному миру искусства было поставлено на самом высоком уровне. Могу порадовать любителей музыки сообщением о принятом решении создать из ведущих солистов симфонического оркестра и оперного театра еще один коллектив — камерный оркестр. Его деятельность тоже предлагается систематизировать абонементами.

Для участия в этих камерных, как и в симфонических, вечерах мы приглашаем ведущих дирижеров Красноярска М. Шаврука, Н. Чунихина, а также дирижеров-гастролеров из других городов нашей страны. В ближайшее время, например, к нам приедут руководитель симфонического оркестра Грузинского радио и телевидения Л. Киладзе, руководитель Харьковского филармонического оркестра, лауреат международного конкурса имени Караяна В. Жордания и другие.

Есть основания полагать, что над нашим молодым оркестром в ближайшее время возьмет шефство и флагман отечественной симфонической музыки — Государственный симфонический оркестр Союза ССР. Таким образом, мы можем надеяться на систематическое общение с выдающимся музыкантом наших дней, замечательным композитором и дирижером современности Е. Светлановым, замечательными солистами руководимого им коллектива и самим оркестром.

Совместно с коллективом Красноярского государственного театра оперы и балета наш оркестр выступит с творческими отчетами перед трудящимися ведущих предприятий города и края: на КрАЗе, ЦБК, строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, в Норильске, Дивногорске и некоторых районных центрах. Большое значение придаем мы шефству над коллективами художественной самодеятельности. Мы надеемся, что первый результат этой работы не заставит себя долго ждать: объединенный сводный хор города и театра оперы и балета выступит в дни празднования 350-летия Красноярска.

Коллектив оркестра собирается начать и активно развивать новые для филармонии формы концертной жизни. Это концерты по заявкам, дифференцированные по составу слушателей: для школьников, для рабочей молодежи, для студентов и т. д. Часть из них будет передаваться по радио и телевидению. Заявки на такие концерты можно посылать уже сейчас в краевую филармонию. Многие знают и, конечно же, любят замечательные сюиты из музыки Грига к драме Ибсена «Пер Гюнт», любят и саму драму великого норвежского драматурга. Но, вероятно, немногим довелось увидеть и услышать одновременно спектакль со всей музыкой к нему. Мы собираемся в новом сезоне поставить такой музыкальный спектакль силами артистов красноярских театров и филармонии. Думаю, нам удастся поставить не только «Пер Гюнта», но и «Манфреда» — драму Байрона с музыкой Р. Шумана. Эта музыка является одним из величайших вдохновений немецкого

романтика, но так случилось, что исполнители у нас проходили уже несколько десятилетий мимо этого сочинения. В этом жанре существуют и другие широко известные сочинения, такие как «Арлезианка» Бизе, «Эгмонт» Бетховена и ряд других. Они тоже в наших планах, но чуть позднее.

Большую роль в жизни оркестра играет его хозяйственная, материальная часть: инструментарий, библиотека, транспорт и многое другое. С чувством законной гордости могу сказать, что Красноярский симфонический оркестр в следующем сезоне будет оснащен лучшими духовыми инструментами, имеющимися на сегодняшний день в мире, станет обладателем одной из лучших оркестровых библиотек страны.

Нам уже очень много дано, и красноярцы вправе ждать многого от нас. Мы это очень хорошо понимаем, глубоко ценим и сделаем все от нас, музыкантов, зависящее, чтобы создать в Красноярске симфонический оркестр, достойный великих свершений тружеников нашего замечательного и прекрасного края.

Иван Шпиллер, главный дирижер симфонического оркестра Красноярской государственной филармонии.

Газета «Красноярский рабочий», 13 июля 1978 года. Не рискну утверждать, что Красноярскому симфоническому оркестру

выпала самая тяжелая доля, но и безоблачной ее назвать невозможно. Во-первых, все еще дает о себе знать наша затвердевшая непривычность к такому искусству. Ее иногда прикрывают весьма рискованной оговоркой «мы академиев не кончали, нам и балалайки хватит». И не в балалайке дело, она сама по себе прекрасна. Обидно, что такие ценители нечто подобное и своим детям внушают. Во-вторых, слишком уж это убыточно — содержать «предприятие», более ста работников которого не производят осязаемой продукции. Ни миллиардов тебе от реализации ее, ни миллионов на прибыль.

Собирая материалы для этой книги, я неожиданно обратил внимание, что в библиотечных каталогах почти отсутствуют упоминания о тех газетных публикациях, которые были посвящены различным этапам становления симфонического оркестра. Нет, разумеется, есть информации, в которых кратко сообщается об очередных концертных сезонах, о выступлениях оркестра с различными гастролерами, о гастролях самого оркестра по краю, по Сибири, по стране. Аналитические же материалы почему-то отсутствуют. «Да, был период, когда нас просто не замечали», — говорили мне бывшие директора оркестра Алексей Шеманский и Константин Брянский (последний оставил свой пост в январе 1995 года). «Вроде бы родились, так сами и расхлебывайте, — иронично подчеркнул Алексей Шеманский. — Даже авторитет Шпиллера не мог ликвидировать эту завесу умолчания».

А может быть, как раз его-то и побаивались коллеги-журналисты? По крайней мере, ваш покорный слуга долго находился в плену у собственной некомпетентности и если и писал об оркестре, то не более десятка информационных строк. Тогда для большего, как говорится, не созрел. Да и в

нынешнем своем созревании весьма сомневаюсь. Но пишу, надеясь, что для кого-то если не сегодня, то в недалеком завтра эти размышления окажутся полезными. Сам маэстро неизменно любит напоминать высказывание Чайковского о том, что там, где кончается слово, начинается музыка. А в ней обязательно присутствует тайна, без которой она ничего бы не стоила. Именно она, тайна, и составляет основу притягательности музыки. Именно она, тайна, и желание познать ее увлекают дирижера, а он, в свою очередь, ведет за собой музыкантов. И все вместе они вовлекают в этот процесс познания и меня, и вас... Иными словами, музыку прежде надо слушать, а уж потом говорить о ней, сознавая, что никогда тебе не удастся сказать о ней лучше, чем она способна «говорить» сама о себе. И еще прекрасна своей простотой и поучительностью и такая рекомендация Ивана Всеволодовича: «Если есть возможность для общения с живой музыкой (а каждый красноярец ею располагает), то нужно пользоваться именно этим, посещая реальные концерты, а не отдавать предпочтение только пластинкам или прочим звуковым записям. Они, бесспорно, хороши, но лишь как воспоминания. Ведь именно так мы вспоминаем однажды встреченного человека, когда вдруг на глаза попадается его фотоснимок... Словом, те люди, которые ограничиваются лишь домашним прослушиванием музыкальных записей, жестоко обкрадывают себя».

А как прекрасно своим созвучием с нашими днями одно из высказываний величайшего австрийского композитора Франца Йозефа Гайдна: «В мире так мало радостных и довольных людей, везде их преследуют горе и заботы; быть может, мой труд и послужит источником, из которого полный забот или обремененный трудами человек будет черпать свое спокойствие и отдых». Автор ста четырех симфоний и огромного количества других музыкальных произведений, Гайдн, похоже, прекрасно знал подлинную ценность своих трудов, так как гениально точно почти двести лет назад сумел определить, какую роль сыграет его музыка в людских судьбах.

«Прожить жизнь и не знать, что такое симфония, — это преступление

по отношению к самому себе», — считает красноярец Евгений Лозинский. Он страшно не любит, когда его называют музыковедом. Тогда, наверное, он — музыкальный фанат, меломан высшего разряда. Наверное, он достоин звания «музыкальный энциклопедист». Не отвергая ни одного из этих определений, я назову его добрым и чрезвычайно заботливым привратником, который способен не только широко распахнуть двери, ведущие в мир музыки, перед любым несмышленышем, но и помочь не заблудиться в нем. Не понять, а насладиться музыкой, позволить ей проникнуть в тебя. Не раскрыть, а обозначить ее сокровенные тайны. Такую миссию определил себе однажды Евгений Андреевич, добровольно став постоянным спутником красноярского оркестра, популяризатором его творческой деятельности, того музыкального наследия, которым сегодня располагает человечество. В афишах о Лозинском написано более кратко: «Вступительное слово...»

Однако когда он до появления оркестра выходит на сцену, люди уже аплодируют, чтобы затем внимательно выслушать и осознанно устроить овацию музыкантам. Причем к тому моменту сам Лозинский уже обычно находится в зале среди аплодирующих.

Нелепо, на мой взгляд, определять, какую долю успеха приносят оркестру весьма квалифицированные и бесхитростные в изложении «байки» Евгения Андреевича. Их обстоятельным, аналитическим содержанием и манерой изложения он, кстати, очень напоминает популярнейшего в 70-80-е годы телерассказчика Ираклия Андроникова. Наверняка можно сказать, что музыка и так прекрасна, без «вступительных слов». Но вряд ли это будет уместным и, главное, оправданным: новичку Лозинский откроет неизвестное, знатоку кое о чем напомнит, а равнодушного или случайно попавшего на концерт просто встряхнет. Вот уж кто действительно обязан «сделать» книгу об оркестре, обстоятельную по содержанию и увлекательнейшую по изложению — словом, в духе тех рассказов, что звучат со сцены перед концертами.

Евгений Лозинский, доцент Красноярского госуниверситета: — Да, в марте 1978 года Красноярский симфонический оркестр

получил нового главного дирижера. В город приехал 43-летний Мастер с большим опытом работы и с великолепной школой Александра Гаука. Именно здесь, имея «свой» оркестр, он смог раскрыть все грани данного ему таланта. Было бы неверно утверждать, что все получилось сразу. Нет! Да в искусстве так не бывает. Но была всегда высокая цель передать главное — суть исполняемой музыки, а не выставить на первый план свое дирижерское «я». Обладая уникальной дирижерской техникой, Шпиллер в последние годы сделал ее совсем «незаметной», что говорит о высоком классе не только дирижера, но и оркестра, который не нуждается в размахивании руками, чем грешат некоторые дирижеры-гастролеры. Сейчас к нам все чаще приезжают зарубежные мастера, и они в восторге от чуткости и мастерства оркестра, а кто его сделал таким? Наш главный дирижер.

Помню собственный скепсис, когда он заявил о намерении исполнить все симфонии Бетховена. В тот момент коллектив не превышал и 50 человек, да и это собрание музыкантов еще нельзя было признать настоящим оркестром. Но вскоре я понял, что Шпиллер был прав, сразу подняв планку на большую высоту. В 1980 году он сам поехал и пригласил из Ульяновска целый ряд замечательных музыкантов. Звучание оркестра совершенствовалось буквально на глазах, правда, также стремительно и седина серебрила темную шевелюру главного дирижера. Слушатель-то получает конечный результат, а сколько нервов и тяжелейшей физической работы отдает дирижер на репетициях? Кто-нибудь из «строгих» ценителей это представляет, когда с победоносным видом и ехидно-понимающей улыбкой кивает соседу по поводу случайного «кикса» валторниста или трубача? А тем временем прошли-таки все симфонии Бетховена, а затем Рахманинова, Брамса. И все концерты Прокофьева (солистка Марина Мдивани), и «Реквиемы» Моцарта, Верди, Керубини с лучшими хорами

страны. На афишах в качестве солистов блистали имена Бермана и Башкирова, Власенко и Плетнева, Третьякова и Пикайзена — перечислить всех просто невозможно. Успешные гастроли в Москве и Ленинграде после исполнения Первой симфонии и Второго концерта Рахманинова, солист Керер. География гастролей охватывает всю Россию от Краснодара до Петропавловска-Камчатского. А сколько раз я слышал восторженные отзывы: какой у вас дирижер! А действительно, какой? Как-то москвичи-телевизионщики с удивлением и восторгом спрашивали: вы понимаете, какой у вас главный дирижер? И как тут не вспомнить добрым словом Павла Федирко, который сумел уговорить прекрасно устроенного столичного маэстро, а также отметить, что все обещания в отношении перспектив были им выполнены: и квартиры оркестрантам, и великолепный Малый концертный зал.

Я приехал в Красноярск в 1979 году, а посему имею право на ретроспективный взгляд, тем более что с января 1982 года стал жить одной жизнью с оркестром. Случилось так, что тогдашний ректор университета, а ныне академик Вениамин Соколов подбросил мне авантюрную идею: разработать программу курса, по которой можно было бы студентов знакомить с классической музыкой. Разумеется, я сказал, что это заманчиво и хочу, чтобы все было на полном серьезе. Ректор ответил: «Мы включим этот курс в учебный план». После таких заверений и началась эта работа. Я разработал двухгодичный учебный курс, включив в него все важнейшие явления в истории музыки, от грегорианского хорала до произведений, написанных в XX столетии Прокофьевым, Малером, Шостаковичем... Приятно вспомнить, все было принято безоговорочно. Позже я узнал, каких это нервов стоило Соколову в его дискуссиях в кабинетах Министерства высшего образования СССР. Спорить приходилось и с министрами — с Елютиным, а позже с Ягодиным. Именно он в 1985 году и утвердил «законность» нашего курса, сказав: «Пусть это будет оазисом внутри Сибири». Наш курс охватывает все факультеты. Студенты сдают отчеты каждый семестр, на протяжении двух лет —филологи, в течение полутора — все остальные. Интересно, что оценки я начал ставить лишь тогда, когда студенты заявили, что им интересно знать, на каком уровне они «вошли в музыку». Они готовят мне и письменные работы; читая их, я ощущаю себя счастливым человеком. Ведь, несмотря на все житейские тяготы, молодые люди осознают, что, кроме, извините, шмоток, куска хлеба, в мире есть красота, нечто нетленное, вечное... Нет, это не рефераты, а свободные сочинения после посещения концертов. Меня, к примеру, поражает, что им нравится все наиболее сложное. Они специально идут в библиотеки, чтобы раскопать подробности из жизни, скажем, Малера. Им не нужна «Группа My» или «Ансамбль С». Они тянутся к вечному. Они заполняют по пятницам зал. А ведь я никого не загоняю...

По моей просьбе Евгений Лозинский дал мне внушительную пачку студенческих сочинений, подчеркнув попутно, что практически никто из его воспитанников «даже детских музыкальных школ не оканчивал, но как

прекрасны и грамотны их откровения...» «Музыка, считал Малер, должна говорить о главном, о чем стараются

не думать, забыть в мерно текущей обыденной жизни, что лишает равновесия и благодушия, что будит ночью и вмиг обесценивает иллюзию покоя. Малер был художником идеи. Он размышлял о человеке и мире, о добре и зле, о хаосе и гармонии. Он силился постигнуть, что есть вечное, прекрасное, что есть цель...»

Так пишет о величайшем австрийском композиторе Густаве Малере студент Красноярского госуниверситета Глеб Громков. А вот оценка Ниной Бондаревой другого корифея мировой музыкальной классики: «Мне ближе минорные произведения Моцарта. В них слышится страсть и сила вырвавшейся на свободу стихии. Ощущение такое, что сама музыка подхватывает тебя и бросает об стену, и ты физически ощущаешь боль. Это то состояние, когда становится страшно от потока обрушившихся на тебя звуков. И в то же время ты не чувствуешь себя подавленным, сломленным. Хочется одновременно петь и плакать. Как жаль, что музыку нельзя выразить словами».

Как жаль, что затеянная мною журналистская работа о красноярских симфонистах предполагает лишь краткое цитирование студенческих исследований, а не полное их воспроизведение на этих страницах. Мне показалось, что в каждом из них заметно больше полезности и поучительности, доходчивости и живейшей осязаемости, чем в работах профессиональных музыковедов.

«Для меня как будущего психолога интересно то, что Чайковский вобрал в своем творчестве, наверное, все чувства человеческой души, которые только может пережить человек: от самой глубокой скорби до окрыляющей радости...»

«Музыка Чайковского звучит, как человеческая речь, оставаясь при этом музыкой. Но мне кажется, что композитор достиг этой гениальной гармонии тем, что за музыкой стоял он сам. И как все противоречивые порывы его души смогли объединиться в нем одном, так эти мотивы объединяются в одном его произведении». Замечу, что студентка университета А. Подуфалова ведет речь в концерте Чайковского для скрипки с оркестром ре мажор, сочинение номер 35. Причем она оценивает не только то, что создал композитор, но и как озвучена музыка, и кем — лучшим скрипачом России! «Для Виктора Третьякова характерна универсальность исполнительского стиля. Он поражает слушателя редкой, ослепительной виртуозностью. Восхищают качества звучания инструмента: его звук не теряет своей привлекательности ни в пассажах и в «порхающих» штрихах, ни в моменты напряженных кульминаций, когда скрипачу приходится «прорезать» звучность оркестра».

Не согласны? У вас иная оценка? Так она и не пытается переубедить вас. Это совершенно не входит, как я понимаю, в планы всех авторов студенческих музыковедческих исследований. Они просто выражают и свое понимание, и свое отношение.

«Несмотря на мрачный музыкальный фон, симфония, вопреки всему, возбуждает желание жить. Прослушав ее, не падаешь духом, а, наоборот, тянешься к солнцу, свету. Хочется сделать что-нибудь доброе и хорошее. И зная о постоянном присутствии чего-то рокового рядом, как бы назло ему, стараешься замечать и ценить только прекрасное в настоящем. Учишься целиком использовать то, что дано тебе судьбой...» Так пишет будущий юрист Ольга Крюкова о Пятой симфонии Чайковского.

«Несмотря на двухвековую разницу между нами, я считаю Глюка очень современным композитором, — пишет начинающий журналист Евгений Рябовол. Да, тот самый, который за короткий срок стал одним из ведущих репортеров Красноярской телекомпании ТВК-6, а потом и «Афонтово». Он посвятил свою работу опере Кристофа Глюка «Орфей и Эвридика». — Музыка проста и запоминаема. Я, никогда не державший в памяти ничего, кроме первых аккордов «Лунной сонаты» по причине слабости музыкального восприятия, испытал это на себе... Знай я итальянский язык, пожалуй, пел бы для себя, когда мне плохо...»

И вот тут, пожалуй, есть смысл сказать о том гнетущем недоумении, которое много лет испытывали и Евгений Лозинский, и маэстро Иван Шпиллер, и музыканты оркестра. В Красноярске — полтора десятка высших учебных заведений. Есть теперь и академии: аэрокосмическая, медицинская, цветных металлов... Есть несколько университетов. Однако, однако... Словом, достойный подражания пример, увы, не стал таковым. Либо ректоры старательно не замечают его, либо полагают, что духовный мир — это нечто постороннее для будущих специалистов. А то еще и вред нанесет будущим «ньютонам» XXI века. Впрочем, это всего лишь догадки, и чтобы не заблудиться в них, вернемся к рассказу Евгения Лозинского.

— Сегодня меня радует, что практически половина музыкантов в оркестре — выпускники нашего института искусств. Свои! Что и помогло ему стать ансамблем, так как оркестр превращен в содружество единомышленников. Они верны своему делу, они настоящие фанатики, и только по этой причине их нужно всячески поддерживать.

А Иван Шпиллер... Я бы назвал его представителем той плеяды настоящих русских интеллигентов, которых, увы, приходится относить сегодня к уходящим могиканам. Он приехал сюда, чтобы сделать свой оркестр, о котором мечтал. Музыкант такого истинно европейского класса мог бы работать и в Москве, и на берегах Невы, и за рубежом — я знаю, его приглашали... Но он предпочел берега реки Качи, и нижайшее ему за это спасибо...

Красноярский оркестр пока всего лишь приоткрыл «окно» в Европу.

Именно приоткрыл, а не распахнул, как того бы хотелось. Таковым для оркестра оно, к сожалению, остается и за три года до начала XXI века. Имея все творческие основания на широчайшую международную известность, оркестр все еще не обрел ее. С одной стороны, утверждают знатоки, поставленная задача может быть успешно решена лишь после того, как

красноярский симфонический коллектив будет занесен в каталог лучших оркестров мира, что позволит выбирать и востребовать его. С другой, право «на поселение» в каталоге надо завоевать опять же известностью. И, самое существенное, солидным денежным взносом. Есть и третья сторона у этой проблемы. Красноярский оркестр никогда не сумеет покинуть этой замкнутой, круговой колеи. А ситуация, при которой кто-то «хочет, но не может», редко кого-то воодушевляет. Такова не теория, а самая что ни на есть реальная жизнь. «Если бы вы знали, как нам приятно выступать в родном для нас концертном зале, — говорила мне скрипачка Мирьям Павленко, — но как хочется ощутить себя в иной аудитории, увидеть иные лица, почувствовать их реакцию на наше исполнение, чтобы все нас окружающее воспринималось в сравнении».

Цивилизованная, как принято считать, Европа открылась перед оркестром осенью 1992 года. Его пригласили для участия в традиционном международном музыкальном фестивале «Белградские музичке свечаности» (то есть музыкальные празднества), или просто «Бемус-92». И хотя приглашение действительно было, его не отнесешь к разряду тех, которые рождаются как логический результат популярности оркестра. Ее в тот момент на международном уровне просто не существовало, и виноват в том не сам оркестр.

До конца 1990 года Красноярский край оставался одним из наиболее засекреченных регионов страны, и лишь в декабре, повинуясь воле во многом загадочной перестройки, последний премьер-министр советского правительства Николай Рыжков совершил благое дело: подписал официальный документ о некотором «приоткрытии» территории края. Причем этот реформаторский шаг постепенно коснулся не только Красноярска, Норильска, Енисейска, но и таких «секретных» городов, как Красноярск-26 и Красноярск-45, в которых действуют предприятия ядерного комплекса. Города эти получили официальный статус ЗАТО, что в переводе с краткого бюрократического звучит не менее бюрократично: «закрытое административно-территориальное образование». Сначала жителям этих двух городов дали право на междугородные телефонные звонки «от себя», чего они были лишены, особенно из квартир. Потом вышло позволение, чтобы и им звонили. Наконец, их стали навещать гости, причем не только отечественные, но и зарубежные — журналисты, бизнесмены. Правда, разрешения на такие визиты «за проволоку» иностранцы должны получать в Москве, в министерстве, которое и содержит в России десять своих ЗАТО, оберегая ядерное производство от «дурного глаза» и террористических устремлений. Говорят, что нечто подобное есть во многих странах, не исключая и самой демократической в мире, которой слывут США. «Так надо!» — утверждают сотрудники спецслужб, и спорить с этим нет смысла, так как тяжкие последствия тех неприятностей, которые могут здесь возникнуть, непременно затронут многих. Да и секреты «фирмы» должны оставаться секретами, так считают не только в России.

Однако это далекое от музыки отступление я затеял не ради того,

чтобы упомянуть о ЗАТО. Как и прежде, эти таежные города и сегодня находятся «за проволокой». Такова их доля. Иное дело закрытость городов и поселков, не имеющих колючих ограждений. К примеру, однажды в семидесятых годах у западногерманских фирм «Штрайф» и «Бизон» было приобретено первоклассное оборудование для изготовления различных древесных плит. Станки и технологические линии были завезены на Красноярский комбинат индустриально-строительных конструкций (КИСК), но вот германских специалистов в город не пустили: «Не положено!» И за монтаж взялись наши люди, выезжая изредка для консультаций то в Москву, то в Новосибирск, то в Абакан, то есть в те города, куда германцы могли приехать. В результате с грехом пополам линии были собраны, но, как позже выяснилось, работали в течение десятка лет лишь на треть своей мощности. Так что «беспроволочная» закрытость Красноярска, судя по всему, сделала экономику КИСКа весьма экономной.

А матчи по хоккею с мячом с зарубежными командами красноярский «Енисей», будучи более десятка лет чемпионом СССР, проводил «на своем поле», но исключительно... в Абакане. Невозможно сегодня без улыбки вспоминать и другие несуразности нашей многолетней закрытости. Жили-были в Ачинске французы. Они представляли здесь известную компанию «Пешинэ», по проекту которой велся монтаж оборудования на строящемся заводе фтористого алюминия. Как-то разрешили французам приобрести в личное пользование автомобили «Нива». А вот ездить на них они могли только по Ачинску, в сторону райцентра Большой Улуй и в направлении Красноярска, но не далее автозаправки, что у станции Чернореченская, от которой до краевого центра еще более ста километров. А в Ачинск они, разумеется, попадали самолетами только через Новосибирск.

Помню, как один японский фотожурналист заплатил очень солидные деньги за то, чтобы егеря подняли для чего медведя из берлоги ради фотосъемки таежного гиганта. Понятное дело, медведи в городах не живут и зимнюю спячку свою проводят в такой таежной глухомани, куда и дорог-то не проложено, даже плохих. Берлогу для японца приглядели примерно в 80 километрах от поселка Шушенского. Он и вертолет ради этого оплатил. Но в последний момент выяснилось, что, согласно действовавшей инструкции, «гражданин иностранного государства» не имел права для таких целей использовать «летательный аппарат». Стало быть, иди пешком, так как и по земле проехать невозможно... Сделал тот японец свой снимок и пеших переходов не совершал. Просто кто-то закрыл глаза на эту нелепость и дал разрешение на рейс вертолета.

По этим же причинам и симфонический оркестр не имел зарубежных контактов вплоть до ноября 1989 года. Хоть лоб разбей, а стену не проломишь. Она ведь не только Берлин разделяла.

Сейчас трудно установить доподлинно, да и не требуется, наверное, по

чьему высочайшему повелению еще за год до официального открытия Красноярска в него был разрешен приезд хора Белградского радио и

телевидения для двух совместных выступлений с симфоническим оркестром. А может быть, потому и произошло это, что в те времена бывшую Югославию все еще считали оплотом социализма на Балканах, хотя она и придерживалась своего пути. Словом, хор численностью почти 70 человек блестяще выступил вместе с оркестром 19 и 21 ноября. Это была первая страница истории международных связей красноярских музыкантов. Партнеры по сцене так понравились друг другу, что от имени белградских гостей в ресторане гостиницы «Красноярск» для оркестрантов был устроен пышный банкет. Вот тогда-то именно из уст европейцев и прозвучали первые слова о том, что созданный Иваном Шпиллером великолепный музыкальный коллектив должен без промедления начать «покорение Европы».

Как же хочется именно в этой части текста поставить известную и многообещающую фразу: «Тогда-то все и началось...» Действительно, началось, но, увы, далеко не все, а лишь робкое преодоление первой ступеньки.

— Конечно же, нас передержали в полнейшей международной изоляции, — горестно говорил маэстро. — Лишь на 15-м году от своего рождения оркестр сумел пробить для себя первый выезд за рубеж, который и гастролями-то в полном смысле назвать невозможно. Мы ведь прежде всего ехали для участия в фестивале «Бемус». Нам предложили еще несколько дополнительных выступлений, и мы не отказались от них. Но ведь их могло и не быть. Как не было, скажем, гастролей по Испании, которые хотели для нас организовать югославы после окончания «Бемуса». Прежде инициативы творческих коллективов из провинции глушила московская мафия в лице такого монстра, каким был Росконцерт. Теперь мы находимся под властью непреодолимых обстоятельств, среди которых «ведущую партию» исполняют деньги. Легче, конечно, собрать в дальний путь коллектив, к примеру, из 25 человек. Мы же должны везти не менее 110. Так что арифметика получается совершенно иная. Как, между прочим, и звучание.

И все-таки оркестр не упустил свой первый шанс, обеспечив поездку в Югославию при поддержке тогдашнего крайисполкома во главе с Валерием Сергиенко и в значительной степени за счет личных связей. Они потребовались и на родной земле, при поиске денег для аренды самолета у красноярских авиаторов. Они же, личные связи, сыграли решающую роль и при организации семи концертов в короткий период с 10 по 19 октября 1991 года. Два концерта в Белграде и по одному в городах Центральной Сербии: Крушавац, Пирот, Ниш, Чачак и Нове Сад. Переполненные залы, гром оваций, восторженные отзывы прессы... Мой коллега, журналист Михаил Бриман, сопровождавший оркестр в его первой зарубежной поездке, напишет позже в газете «Красноярский рабочий»: «Я слышал, как первый флейтист камерного оркестра в городе Нише Даниил Станкович говорил Иван Всеволодовичу Шпиллеру:

— Сегодня, маэстро, я понял, почему люди во всем мире восхищаются русской музыкой. В ней вся наша мятущаяся славянская душа. Я никогда не думал, что открою это на концерте оркестра из Сибири, из города, о котором

прежде не слышал...» Передавая атмосферу первого концерта, Михаил Бриман пишет:

«Классическая» симфония Прокофьева прозвучала с какой-то особой грациозной красотой. A после нее московская пианистка Елена Кузнецова исполнила концерт для фортепиано с оркестром Скрябина... Чинная и респектабельная белградская публика в антракте буквально криком кричала от восторга. Люди жаждали высказать свое отношение все разом, и «ор» в фойе Белградского народного университета культуры стоял невообразимый. «Шахерезада» Римского-Корсакова и исполненные на дружное «бис» прокофьевские «Юродивый» и «Поход на Казань» превратили успех в триумф. По окончании концерта публика не торопилась расходиться, все еще делясь впечатлениями. И казалось странным ее оживление именно сейчас, здесь, в воюющей стране».

Поставим под минутное сомнение строки Бримана: все-таки, как говорят, свой человек, а потому плохо не напишет. Беру другую газетную вырезку, на этот раз из белградской «Политика. Экспресс». Автор небольшой заметки Душан Максимович.

«Симфонический оркестр из Красноярска во главе с дирижером Иваном Шпиллером своим исполнением «Классической» симфонии Прокофьева воодушевил публику переполненного в этот вечер зала. Элегантными и точными жестами Шпиллер вел большой ансамбль, который вдохновенно музицировал, с точной нюансировкой и полным звуком. Шпиллер преподал нам убедительную интерпретацию. Пианистка Елена Кузнецова (лауреат международного конкурса музыкальной молодежи в Белграде 1972 года) исполнила Концерт для фортепиано с оркестром Скрябина. Она очаровала нас красотой звукоизвлечения, виртуозностью и, прежде всего, исключительной музыкальностью в воплощении сложной фортепианной партии. Каскады аккордов и головокружительные пассажи звучали под ее пальцами так мощно, кристально ясно и, где это нужно, весьма нежно. Мы очень долго будем помнить это исполнение. Оркестровое сопровождение было точным и динамически сбалансированным. На восторженные аплодисменты слушателей Кузнецова ответила прелестным исполнением мазурки № 4 Шопена...»

Выдержки из рецензий в газетах «Борьба», «Дневник», из передачи Белградского радио... Чаще всего встречается такое суждение, что каждый концерт красноярского оркестра на югославской земле — «это настоящее торжество высшего оркестрового музицирования».

— Наверняка знают, о чем говорят, — кратко оценил маэстро эти отзывы. — Меня же после поездки в Белград обеспокоило другое. Во-первых, прекрасно, что мы сообща преодолели тот мандраж, который был вполне естественен накануне первой встречи с зарубежными ценителями музыки. Причем в той стране, где идет война. Между прочим, когда воевода Андрей Дубенской закладывал в 1628 году основы Красноярска, во многих европейских странах уже звучали первоклассные симфонические оркестры. Так что школа у них располагает солидными корнями. Но мы, похоже,

доказали, что тоже кое-что «могём». Спасибо им за понимание. Во-вторых, там, на югославской земле, мы с особой остротой ощутили, на каких «дровах» нам приходится играть. Наши инструменты сравнимы с настоящими так же, как, скажем, «запорожец» с «мерседесом». Да, на том и на другом можно ехать, но в каких условиях!.. А разве можно не обращать внимания, что наш институт искусств прекратил подготовку, к примеру, валторнистов, гобоистов... Мы почему-то старательно создаем различные дефициты... В-третьих, каждому участнику поездки югославы выплатили по 30 долларов суточных. А это, знаете ли, при наших нищенских зарплатах тоже имеет не последнее значение. Мы вновь удачно выступили с хором Белградского радио, а дирижер Ванчо Чавдарский получил возможность «проверить» лучшие качества красноярского оркестра. И это имеет весьма ощутимую ценность. Пока нас невозможно сравнить, к примеру, с оркестром Венской филармонии. Но наше участие в фестивале «Бемус» убедило оркестр, что и мы представляем некоторую ценность. Нас долго и старательно не замечали. Москва, к примеру, считала, что в Сибири есть только новосибирский оркестр. Согласен, он в два раза старше красноярского. Он официально имеет возможность трижды в год выезжать за рубеж... А мы-то почему лишены этого?

И мне как красноярцу давно уже хочется получить ответ на этот вопрос. Может быть, книга тому поможет, так как собранные в ней воедино аргументы как-то повлияют на тех, кто «наверху» обладает правом решающего голоса в сфере музыкальных комбинаций.

Однажды маэстро Шпиллер проявил «нескромность» Не с помощью

прозрачных намеков, а совершенно открытым текстом он заявил, что настало время, когда возглавляемый им коллектив музыкантов вполне созрел для получения звания «академический оркестр». Это было высказано не в приватной беседе с руководителем края, а в присутствии пятисот почитателей музыки, которые мартовским вечером 1993 года заполнили Малый концертный зал, чтобы не только прослушать очередные подготовленные оркестром новинки, но и отметить 15-летие работы Ивана Шпиллера в Красноярске.

Поздравив всех хоть и не с юбилейной, но с весьма памятной датой, губернатор края Валерий Зубов спросил у маэстро, а нет ли у того каких-то самых заветных желаний. «Есть!» — ответил маэстро без раздумий. И назвал первое: «А не пора ли присвоить нашему оркестру звание «академический»?» А следом, словно «на добивание», прозвучало и второе: «Пора бы завершить строительство института искусств...»

Находясь в этот момент в зале, я не ощутил, что губернатор был как-то заранее подготовлен к тому, какие желания выскажет маэстро. По крайней мере, без каких-либо оговорок и уточнений губернатор четко произнес: «Принято к исполнению...» — и, спустившись со сцены, занял свое место в зале, который в ту минуту содрогался от шквала аплодисментов всех, кто в нем находился. Вполне допускаю, что кому-то этот краткий диалог показался

не более чем шуткой «по случаю». А возможно, кто-то и осудил маэстро за явную нескромность. Я же, зная этого человека многие годы, понял, что и в таких щепетильных вопросах он умеет полагаться прежде всего на объективность собственной оценки. Если с ней, как говорится, кто-то не согласен, давайте спорить и взвешивать все «за» и «против». Словом, то, что предложил маэстро, вполне можно было воспринять и как приглашение к диалогу. Не любит этот человек ждать да догонять, не любит пользоваться намеками. Он просто сам взял и оценил плоды своей деятельности совместно с оркестром. Вполне возможно, учтя, что тремя годами ранее ему, руководителю молодого музыкального коллектива, присвоили звание «Народный артист РСФСР». А это, разумеется, тоже одна из покоренных совместным трудом вершин. Ясность наступила осенью, когда из Министерства культуры пришла «правительственная» депеша: в свой очередной концертный сезон 1993/1994 годов Красноярский симфонический оркестр вступил в ранге академического коллектива. По этому случаю в его адрес поступили многочисленные поздравления. Но это произойдет осенью, вскоре после того, как оркестр вернется из своей поездки в Швейцарию.

Однажды маэстро Шпиллер со свойственной ему решительностью

бесповоротно бросил курить, чего, между прочим, и другим желает. Тем не менее и по прошествии нескольких лет с того незабываемого мгновения он продолжает утверждать, что это явно вредное увлечение имеет и кое-какие положительные признаки. Ну, скажем, содействует установлению контакта между двумя незнакомыми прежде мужчинами.

Случилось так, что в один из дней 1992 года маэстро Шпиллер блуждал по огромному зданию бывшего Министерства культуры СССР, где повсюду было запрещено курить, в поисках укромного уголка, в котором можно было бы уничтожить любимую папиросу под названием «Беломор». Оказалось, что в то же самое время подобный поиск вел и еще один, более молодой, человек. Когда пути их блужданий неожиданно пересеклись, они ощутили жгучее желание обменяться друг с другом информацией по актуальной для себя проблеме. Причем молодой человек обратился к Шпиллеру по-французски, так как русским владел в том объеме, которого для избранной темы разговора явно не хватало. Но это они выяснят позже, после того как проведут в курительной комнате несколько дымных часов. Так познакомились два маэстро, Иван Шпиллер и Валентайн Раймон, дирижер из швейцарского городка Нэшатель. Выяснилось, что он не имеет «своего» оркестра, но дирижирует весьма много, к примеру, в Лондонской опере, в Нанте и в других городах. Однако не эти обстоятельства и не возможность поговорить «на французской мове» привлекли внимание Шпиллера к достаточно молодому человеку. Оказалось, что он прекрасно разбирается в красных сухих винах, в симфониях Малера и в оперной музыке Вагнера. Пожалуй, последнее обстоятельство и сыграло решающую роль в зарождении их дружеских связей. «Во время нашей первой встречи Валентайн вызвал полное доверие к себе — и человеческое, и

профессиональное. Хотя бы одно то, что он очень серьезно занимается «Кольцом нибелунгов» Вагнера, достойно огромного уважения», — скажет позже Иван Шпиллер.

Выяснилось также, что Валентайн Раймон и его супруга Мариз Фурман в своем Нэшателе владеют скромным «малым предприятием», которое занимается организацией театральных спектаклей, имея для этого связи в странах Европы. Иван Шпиллер, понятно, рассказал о себе, об оркестре, о Красноярске... И, между прочим, пригласил коллегу провести предстоящее Рождество в Сибири, и не только ради знакомства с ней, но и чтобы совместно выступить с Красноярским симфоническим оркестром. Иными словами, швейцарец Валентайн Раймон мог стать первым зарубежным участником и гостем намеченных на декабрь 1992 года «Рождественских музыкальных вечеров на Енисее». Идея их регулярного проведения принадлежит, конечно же, неугомонному Шпиллеру, который, по словам одного из его оркестрантов, «просто обожает усложнять жизнь как себе, так и другим. И, между прочим, правильно делает, а то ведь скука всех задавит».

Как говорят в таких случаях, приглашение было принято с благодарностью и неподдельным интересом. Позже последовали телефонные перезвоны, обмены письмами по факсу... Короче, «кухня» заработала. И результат получился весьма весомый. Валентайн приехал не один, а вместе с супругой. Приехал и их друг, бизнесмен Жорж Жермон. Не упустил случая попасть в Сибирь и их общий приятель Пьер Хенри, который позже исколесит практически всю Центральную Сибирь от Тувы до Диксона, посетит Байкал и Эвенкию и выпустит в Италии при содействии начинающей красноярской издательницы Ларисы Кочубей роскошный фотоальбом своих странствий, который стал первой в его жизни авторской книгой. Он назвал свой фолиант «Сибирь. На посошок!», а автором текста для нее выступил писатель Виктор Астафьев, предложив поместить в альбоме написанный им ранее «сибирский портрет» под названием «Майская грива».

Именно во время «Рождественских вечеров» в декабре 1992 года у совершенно ошеломленных гостей из Швейцарии и родилась идея, что «такой великолепный оркестр» обязательно должен выступить перед их земляками. Понимая, что «прогулка» потребует солидных затрат, они сразу определили, какую часть они возьмут на себя. Таким образом, красноярским музыкантам вновь была предоставлена возможность «купить» самолет, на котором и приземлиться в аэропорту Женевы, чтобы затем на автобусах попасть в Нэшатель.

Святое дело — присесть перед дальней дорогой. Присели, чтобы

сперва поговорить, а чуть позже — помолчать. — Швейцарцы заказали нам, — говорил Иван Всеволодович, —перво-

наперво исполнить произведения Сергея Рахманинова, что, конечно же, радует. Это концерт № 3 для фортепиано с оркестром. Он занимает целое отделение. Его исполнит швейцарский пианист Оливье Соренсен. Я незнаком с ним, но говорят, что очень талантлив, и в этом я доверяю своим

швейцарским коллегам. Еще одно произведение — это Первая симфония Рахманинова. Да, та самая, что была уничтожена самим автором после неудачной ее премьеры в Санкт-Петербурге, кажется, в 1897 году. Тогда она провалилась по вине Глазунова, который был замечательным композитором, но не был замечательным дирижером. Для Рахманинова этот провал стал трагедией. Он впал в кризис и уничтожил партитуру, которую в середине сороковых годов восстановил по оркестровым голосам мой учитель Александр Васильевич Гаук. А в 1947 году, то есть после смерти Рахманинова, она была впервые издана, и тогда же состоялось ее второе исполнение. За дирижерским пультом Государственного симфонического оркестра СССР стоял Александр Гаук. Таким образом, Первая симфония пришла в концертные залы после того, как люди уже познакомились и со второй, и с третьей, и даже с последней, четвертой, как можно было бы называть «Симфонические танцы» Рахманинова.

Получается, что в одном концерте для швейцарцев мы исполним и 3-й концерт, и Первую симфонию. Физически это далеко не просто, но все можно вынести, так как речь идет о чудесной музыке. Я ее очень люблю. И если у меня есть какие-либо удачи, то в данном случае речь идет именно о них. Кроме того, прозвучит в Швейцарии музыка Чайковского. В этом нам предоставлена свобода выбора...

Почти в час ночи по красноярскому времени в концертном зале Нэшателя Тампль дю Ба 19 октября 1993 года начался первый концерт оркестра. Трем журналистам, которым удалось стать участниками этой зарубежной поездки, видеооператору ТВК-6 Евгению Долгушину, фоторепортеру Анатолию Белоногову и автору этих строк, ввиду переполненности зала в сидячих местах было отказано. Так что фантастически прекрасное «Итальянское каприччио» Чайковского, а именно исполнением его открыл свои выступления красноярский оркестр, мы слушали стоя. Как, впрочем, и многие швейцарцы, которым не хватило мест. И этим, надеюсь, мы, «вертикальщики», выразили свое особое почтение великой музыке, которая прозвучала в тот октябрьский вечер. Когда замолкли ее последние такты, зал несколько мгновений пребывал в оцепенении. А потом его буквально сотрясли «бурные и долго несмолкающие...» Это было подлинное ликование любителей музыки, а стоящие на сцене оркестранты во главе со своим испытанным предводителем буквально светились от счастья.

После антракта, в ходе которого шла ажиотажная продажа пластинок с записями Красноярского симфонического, была проведена небольшая, как принято говорить у нас, деловая часть. Президент музыкального общества города Нэшатель доктор Доминик де Монтмолен, открывая ее, радостно заметил, что все находящиеся в зале присутствуют на необычном событии, так как гости прибыли из далекой Сибири. А чтобы это стало возможным, невероятные усилия предприняли мадам Мариз Фурман и мсье Валентайн Раймон. Их радостно поприветствовали аплодисментами, после чего изящная и хрупкая мадам Фурман подошла к микрофону:

— Дорогие дамы и господа! Этим вечером нам выпал шанс пережить встречу, выходящую за рамки обычного, волнительную для всех нас. Мы как бы заключили довольно неординарное пари. Наша страна, самая богатая в мире (пропорционально ее размерам), впервые ощутила головокружение от угрозы неопределенности своего будущего. Сможет ли она обойти подводные рифы экономических и материальных трудностей? Вы, пришедшие сегодня, способствуете тому, чтобы вновь придать некоторым вещам верную, желательную перспективу. Музыканты, сидящие на этой сцене, прибыли очень издалека, в прямом и переносном смысле. Когда мы отправлялись в Сибирь прошлой зимой, мы открыли для себя артистов, работающих в условиях невообразимых. Они совершили невозможное, чтобы принять нас, и это с той щедростью, что присуща бедным краям.

Мы открыли для себя директора оркестра Константина Брянского, руководителя Ивана Шпиллера, в которых живет невероятная воля к артистическому выживанию. Но не только их материальное положение, а еще и изоляция, чувство оторванности от мира подтачивают их силы. Они нашли в музыке способ жизни, способ преодолеть оторванность.

Симфонический оркестр Красноярска был создан вопреки всему. Два человека, создавшие его, выполняют работу первооткрывателей. В стране, много лет руководимой функционерами, они воспользовались своим положением в некотором роде ссыльных (город был закрыт из-за стратегической промышленности), чтобы призвать во весь голос к свободе артистической. Их мотором была потребность в общении, к примеру, сегодняшнем с нами. Мы возвратились из этого памятного путешествия в далекую Сибирь, и наш призыв был услышан вами — теми, кто находится здесь сегодня, и всеми, кто внес свой вклад в поддержку нашего движения сердца. Вы поддержали нас финансово, благодаря вам симфонический оркестр из Красноярска сумел выйти из своей сибирской изоляции. Проект, противоречащий разуму, совершенно нереальный, против всех правил, экономических и просто против здравого смысла, этот проект реализуется благодаря вам. К счастью, универсальный язык музыки преодолевает расстояния, политические режимы, он доказывает, что дух местечка может быть сметен воздухом широкого простора. Осмелюсь ли я утверждать, что артистическая солидарность — одна из редких форм солидарности, которым причина не страх, не противопоставление чему-либо или кому-либо?

Этот оркестр здесь, сегодня, этим вечером — живой пример настоятельной необходимости, которая касается всех нас.

И вновь аплодисменты, а следом — музыка Чайковского: фрагменты из «Времен года», из балета «Лебединое озеро» и ошеломляющая поэма «Франческа да Римини». Позже, разумеется, небольшой банкет абсолютно для всего оркестра и для всех швейцарских спонсоров, которые своими совершенно реальными взносами содействовали его приезду.

Назавтра, 20 октября, в том же зале прошел концерт уже рахманиновской музыки. «Это просто потрясающий оркестр, — скажет мне Оливье Соренсен через 5-7 минут после того, как он с блеском завершит

исполнение Третьего концерта для фортепиано с оркестром. — Наш город счастлив, что такой коллектив приехал сюда. Игра с ним — это подлинный триумф. Маэстро Шпиллер уже пригласил меня приехать в Красноярск, и я обязательно этим воспользуюсь...»

Забегая вперед, замечу, что Оливье сдержал слово. С «триумфальным оркестром» он выступил и в Красноярске, приняв участие в «Рождественских музыкальных вечерах» 1994 года. Будучи по своим делам в Москве, я с удовольствием выполнил просьбу маэстро — сначала встретил Оливье в аэропорту «Шереметьево-2», а вечером того же дня мы из Домодедово вылетели в Красноярск. Горько сознавать, что примерно через полгода после этого талантливый пианист, лишь разменявший четвертый десяток своей жизни, навсегда ушел из нее. Похоже, что причиной тому стала неизлечимая болезнь, о которой ему стало известно. Впрочем, лучше его об этом никто не знает.

Соблюдая избранное правило не оценивать самостоятельно

исполнительское мастерство музыкантов, приведу в этой части рассказа об оркестре полное содержание нескольких публикаций, которые поместили газеты городов Нэшателя и соседнего Ивердона. Наверняка объективнее не скажешь.

Памятное исполнение Совершенно очевидно, что этот монстр — Третий концерт для

фортепиано с оркестром Рахманинова — был написан для того, чтобы продемонстрировать весь блеск легендарного таланта пианиста, которым обладал композитор. Иными словами, концерт достигает таких вершин трудностей, которые заставляют бежать от него большую часть играющих десятью пальцами. Невероятная последовательность орнаментики, октав по всей клавиатуре, сочетаний аккордов, когда руки перекрещиваются и перемешиваются — короче говоря, это наводит страх, и мало кто из пианистов осмеливается приблизиться к такой музыке.

Вот на каких высотах парит Оливье Соренсен! Его голова и плечи возвышаются над этой партитурой в течение почти 45 минут, он выходит из этого марафона без видимой усталости, оставив нам ощущение потока живого огня поистине феноменальной силы. Соренсен одарен техникой, которую мы могли бы сравнить с техникой великого Горовица, специалиста по эффектным демонстрациям, но, как нам кажется, не игравшего ни так быстро, ни так ясно. Лишь легендарную запись самого композитора можно сравнить с памятным исполнением, свидетелем которого стал переполненный храм дю Ба в среду вечером.

Надо сказать, что игру нэшательского пианиста поистине с совершенством сопровождал симфонический оркестр из Красноярска под руководством дирижера, имя которого мы не забудем, — Ивана Шпиллера.

Приезд в Нэшатель этого оркестра, действующего в закрытом городе в течение 15 лет, вызвал эмоции, которые овладели залом в тот вечер, как и в

предыдущий, когда музыканты играли Чайковского; зал как бы содрогался, а был он переполнен настолько, что пришлось отказать желающим.

Работая более чем в сложных условиях, сибирским музыкантам удалось достичь такого совершенства, которому другие оркестры, гораздо выше котирующиеся, могут только позавидовать. Звучание полное, собранное, красочное. Палитра оттенков — богатства бесконечного, контрасты впечатляющие, а главное — сибиряки любят музыку и... любят играть. И вот мы далеко-далеко от оркестров-ремесленников, которые иногда нагоняют смертельную скуку.

А каков дирижер! Точный, ясный, предвосхищающий действия своих музыкантов, вдыхающий в свои интерпретации безграничную жизнь, великолепно упорядоченную. Иван Шпиллер останется у нас в памяти как один из лучших дирижеров, которых принимал Нэшатель, а ведь было их немало...

Что же можно сказать о Первой симфонии Рахманинова? Исполненная с таким чувством стиля и такой яркой личностью, это

была замечательная музыка. Жан-Филипп Бауэр-Майстер, газета «Экспресс», 23 октября 1993 года,

г. Нэшатель. Это был он, Чайковский? Тот же симфонический оркестр из Красноярска, руководимый

действительно большим дирижером Иваном Шпиллером, покорил публику во вторник вечером в соборе дю Ба исполнением нескольких страниц Чайковского.

Это было откровение. Естественная музыка, без аффектации, без фиоритур, без отталкивающих рубато, короче говоря — музыка, о которой можно мечтать и которая воздает истинные почести русскому композитору, которого имеют тенденцию исполнять с рыданиями и надрывом. Нужно было, чтобы музыканты приехали из такого далека, чтобы мы это поняли.

Газета «Экспресс», 23 октября 1993 года. Роскошное исполнение Недавно в храме г. Ивердона общество концертов в Ивердон ле Бен

предложило своим меломанам исключительное явление — Красноярский (Сибирь) симфонический оркестр под управлением своего дирижера Ивана Шпиллера с солистом-пианистом Оливье Соренсеном. Они исполняли два произведения Рахманинова: концерт № 3 ре минор, опус № 30, и симфонию № 1 ре минор, опус № 13. Часто подвергающееся нападкам музыковедов творчество С. Рахманинова, однако, имело у публики шумный и заслуженный успех. Зримая простота музыкального рассказа, связанная не только с русской душой, но и с русским фольклором, совершенно затмила слишком изысканную утонченность его музыки.

Между боязливым и карикатурным исполнением проходит хрупкая граница, где извивается тропинка, которая приводит к поразительной красоте

и подлинности. Именно под управлением Ивана Шпиллера красноярский оркестр пошел по этому идеальному пути, который и привел их к роскошному исполнению симфонии. В отличие от западной эстетики, стремящейся к яркости, блеску, кристальной звучности, некоторому преобладанию индивидуализации тембров средствами фактуры инструментов и развитой инструментальной техники, красноярский оркестр идет другим путем. Тембры инструментов, отличающиеся более округленным и менее мощным звучанием, привносят необычное звуковое богатство. Точность инструменталистов создает отличное для симфонического оркестра слияние регистров, несмотря на «трудную» акустику храма. Особенно это было заметно в концерте № 3 ре минор Рахманинова. Пианист О. Соренсен исполнил этот марафон фортепианного репертуара. Это произведение, технически необычайно трудное, не смогло испугать нэшательского пианиста. Не чуждый демонстрации своего технического мастерства, он сумел сохранить естественную живость произведения. Чудесно поддержанный симфоническим оркестром, еще более тонким партнером, чем камерный оркестр, О. Соренсен преподнес нам очень западную версию концерта.

Когда еще ивердонская публика сможет насладиться таким великолепием мастерства дирижера и оркестра! Точность, лаконичность ничуть не мешают живой выразительности, выдающей его щедрость, которую он переносит на свой очень восприимчивый оркестр. Иван Шпиллер ко всему прочему чудесный рассказчик, который отлично плетет нить драмы, поведанной в симфонии № 1.

Газета «Журналь дю Нор Ведуа», 27 октября 1993 года, г. Ивердон. Письмо президента музыкального общества г. Нэшатель мадам Мариз

Фурман, мсье Валентайну Раймону Дорогие друзья! Как я уже говорил, ваша вера сумела свернуть горы и высушить океаны

— это наглядно показывает, на что способны люди с сильной волей. Приезд красноярского оркестра дал музыкальной жизни Нэшателя

второе дыхание, чего она не знала уже очень давно. Мсье де Морваль мне сказал, и я разделяю его мнение, что он не слышал оркестра такого качества уже в течение многих лет, а участие Оливье Соренсена было не только исключительным, но и вдохновенным.

Вы знаете — я сторонник того, чтобы музыкальное общество открывалось для нового сотрудничества. Теперь у нас есть наглядный пример такого сотрудничества, и я рассчитываю продолжить его с вашей помощью.

Разумеется, в сотрудничестве такого рода могут возникать кое-какие маленькие трудности и накладки. Но по сравнению с исключительной удачей этого вечера они не в счет. Наша дружба лишь укрепится этими часами, которые мы не забудем.

С самыми сердечными и признательными чувствами д-р Доминик де

Монтмолен, президент музыкального общества. 23 октября 1993 года, г. Нэшатель. А теперь несколько высказываний, записанных на репортерский

диктофон во время торжественных раутов в честь симфонического оркестра «из далекой Сибири».

Советник мэрии г. Нэшатель по культуре Андре Бюлер: «Мы горды тем, что можем принять такой большой оркестр из Сибири. Эта сумасшедшая идея пришла в голову Мариз и Валентайну, и они сумели осуществить ее. О Сибири у нас мало знают, только по роману Жюля Верна. И теперь ясно, что, несмотря на многие российские неурядицы, культурная жизнь в Сибири проходит бурно. Первый приезд оркестра к нам — это только начало...»

Известный швейцарский славист, профессор Жорж Нива (Женева), исследователь творчества А. Солженицына и В. Астафьева: «Колорит этого оркестра безумно богат. Он потряс меня. Впервые я услышал его в Красноярске, когда отмечалось 15-летие работы Ивана Шпиллера с оркестром. Для меня исполняемое им — это богатство эмоций и красочный пейзаж. Это большой праздник музыки Рахманинова и Чайковского. Большой праздник для жителей города Нэшатель...»

Советник по культурным связям посольства России в Швейцарии Виктор Борисенко: «На мой взгляд, это был один из лучших концертных визитов российских коллективов в Швейцарию за последнее время. И по исполнительскому уровню, и по реакции швейцарцев, по количеству тех, кто приходил в залы. Произошло, несомненно, одно из крупнейших и запоминающихся событий в сфере сотрудничества наших стран в 1993 году. Теперь важно сделать так, чтобы гастроли Красноярского симфонического прошли по всей Швейцарии...»

«Когда я слушаю этот оркестр, — говорила однажды перед телекамерой в Красноярске мадам Мариз Фурман, — меня восхищает, поражает и удивляет его редкостное звучание. Это подлинное единение. Несмотря на то что многие страны Европы и Америки располагают блестящими оркестрами, большинство из них не имеют своего лица. Иван Шпиллер — талантливый художник, блестящий артист, аристократ. Он добился идеального звучания своего оркестра благодаря именно этим качествам, благодаря своему артистизму, своему аристократизму. И мы надеемся, что красноярский оркестр еще покажет на Западе свое лицо, свою яркую, неповторимую индивидуальность...»

И мы надеемся, признаться. Хотя почва под этим становится все более зыбкой. Вспоминаю, с каким профессиональным пристрастием российские таможенники в московском аэропорту «Внуково» принялись досматривать инструменты красноярских музыкантов. Особенно те, что относятся к скрипичной группе. Ведь как доблестные стражи экономических интересов России понимают свою задачу? Выезжает, к примеру, скрипач или трубач в ту же Швейцарию с высококачественным инструментом, там его продает за «крутую» сумму, а возвращается уже с иным, который изготовлен с

помощью «пилы и топора». Таков оправданный, но все-таки шаблонный подход таможни. Думаю, они это поняли вскоре после того, как осмотрели первые пять-шесть инструментов. Высокой ценности в качестве предметов продажи они, похоже, не представляли. Как говорят в таких случаях, поскольку ловить было нечего, мы миновали таможенный барьер на повышенной скорости.

А как не вспомнить трогательные минуты первой репетиции оркестра в Нэшателе! К моменту ее начала к залу дю Ба прибыл Ганс Прим-Бернхардт, специально для этой встречи приехавший из Германии. Вместе со своей супругой Ингебор он в декабре 1990 года посещал Красноярск, дирижировал оркестром Ивана Шпиллера, даже пытался устроить гастроли по Германии нашим музыкантам. Но, как часто бывает, какие-то «винтики» не сработали, и гастроли не состоялись. На этот раз Ганс приехал не только ради свидания с очаровавшими его музыкантами. Он выполнял поручение своей жены. А она, Ингебор, в течение года, как только стало известно, красноярские музыканты намерены приехать в Швейцарию, стала тщательно экономить свою пенсию. Она решила оказать сибирякам сугубо личную гуманитарную помощь. Ее-то и вручил Ганс по окончании репетиции. Всем без исключения музыкантам было преподнесено по конверту, в котором находилось по 10 долларов и по 20 швейцарских франков.

Я не ведаю, какие ощущения испытал при раздаче конвертов Геннадий Рукша; он при этом присутствовал, но от имени краевого комитета по культуре или спонсоров не имел возможности пойти на такой шаг. И не в упрек ему это сказано. Сожалеть приходится о другом — о нашем узаконенном нищенстве, о котором, кажется, осведомлен весь мир, но лишь в родной стране его не желают замечать. А если и знают, кому положено, то стараются не реагировать.

Помню, как-то был свидетелем такого диалога двух ведущих красноярских бизнесменов, с каждым из которых я знаком более сорока лет. Это Виталий Слинкин, генеральный директор акционерного общества «Красноярский завод холодильников «Бирюса», и Евгения Кузнецова, президент компании «Пикра», чьи прохладительные напитки и пиво хорошо известны по всей Сибири. Так вот, выходя из концертного зала после выступления оркестра, Евгения Георгиевна, обращаясь к Виталию Степановичу, сказала: «Видел, какие у наших музыкантов жуткие стулья на сцене? Давай сбросимся и подарим им новые». «Давай», — ответил Слинкин. Нет, в отличие от других желающих «стать главным спонсором оркестра», эти сдержали слово. Нашли деньги, перечислили, кажется, 10 миллионов рублей, что по тем временам весьма солидная сумма. Но новых стульев как не было, так и не стало. Решил узнать, почему. «Да, деньги поступали, — сказал мне Константин Брянский, который был тогда директором оркестра, — заказ на изготовление стульев мы уже начали размещать, но потом нам в очередной раз задержали заработную плату. Вот и решили использовать на это поступившие деньги, а то ведь и на старых стульях некому будет сидеть...»

Ах, грусть-тоска зеленая. Обидней и загадочней всего в этом бережном сохранении статуса «безденежья», пожалуй, то, что с официальных трибун без устали звучит: «Симфонический оркестр заметно обогатил духовную жизнь красноярцев...» За что ж тогда его в официальной бедности содержат?

Такие вот мысли возникли после швейцарской поездки. Она была, между прочим, творчески сверхудачной не только для симфонистов, но и для фольклорного коллектива из шести человек «Красноярье». Частушки и наигрыши, песни и танцы в их исполнении буквально взрывали спокойствие достаточно невозмутимых швейцарцев. Особенно это было ощутимо в одном небольшом кабачке, в подвале, где прежде давили виноград, а теперь разместили небольшую эстраду и столики вокруг нее. В тот осенний вечер здесь властвовала не только русская песня, но и русская кухня. Посетителям подавали специально сваренный прекрасный борщ, блины, правда, тревожно малого диаметра, а к ним — красную рыбу, и, разумеется, красное сухое вино. Словом, русская музыка имела во все дни гастролей надежный «швейцарский эскорт», вино лилось рекой, и пьяных почему-то не было.

А вот понятие «гастроли» я зря употребил, поторопился. Как и визит в Белград, это вновь была всего лишь краткосрочная зарубежная поездка по частному приглашению. Позже, в ноябре 1995 года, произойдет еще одна, снова в столицу бывшей Югославии, и снова на фестиваль «Бемус». И вновь оркестр выступит на нем с присущим ему совершенством. И вновь по причине хронического безденежья коллектив вынужден будет подвергнуть себя жестоким испытаниям. Чтобы попасть в Белград, он сначала на поезде доедет до Новосибирска, там пересядет на арендованный самолет, за который здесь, как я понял, берут денег меньше, чем в Красноярске. Затем их вылет безо всяких объяснений будет на несколько часов задержан в аэропорту «Домодедово». Практически через два часа после прибытия в Белград красноярские музыканты уже начали репетицию программы, которую предстояло исполнить вечером того же дня. «Ни сна, ни отдыха измученной душе...» Еще веселее обратный путь, когда оркестр не по своей вине прибыл с опозданием в Новосибирск, отстал от нужного поезда и вынужден был по телефону выторговывать у красноярских авиаторов самолет для себя. Почти полсуток этот торг продолжался.

Бесспорно, каждая из таких поездок освежает. Она полезна творчески и чему-то учит ее организаторов. Скажем, становится очевидным, что, к примеру, отправку какой-либо фольклорной группы из Красноярска для концерта, допустим, в райцентре Большой Улуй и поездку академического симфонического оркестра с той же целью в центр Европы надо организовывать и различными методами, и на иной базе, и специалистами различной подготовленности. И если первый вариант уже обкатан и отработан до автоматизма, хотя и он не лишен сюрпризов, то второй — это сплошной «бег с препятствиями», и чаще всего с завязанными глазами. Вот почему и ущербность в него заложена изначальная. Совершенно не оправданная ничем ущербность.

Можно, конечно, употребить надежно проверенные на эффективность

методы минувших лет. Взять, к примеру, и рявкнуть: «Нечего по европам шастать, коли денег нет!..» Да только какая и кому польза от этого? Вот уж точно, «международная известность», к которой так рвется прежде наглухо закрытый Красноярский край, на таких дрожжах не поднимется. А ведь на словах именно к этому стремятся и администрация края, и многие, как принято говорить, «рядовые представители бизнеса».

Особенно остро мне пришлось ощутить это в начале июля 1995 года в Вене, где проходила презентация Красноярского края. Она была устроена ЮНИДО, специальным ведомством при Организации Объединенных Наций, которое содействует экономическому развитию различных стран. Именно ЮНИДО помогает находить пути для получения иностранных инвестиций: рекомендует надежных партнеров для совместного бизнеса. Словом, содействует широкому экономическому сотрудничеству, что в конце XX века более выгодно, чем затворничество.

Специальным прямым чартерным рейсом Красноярский край забросил в Вену свой весьма солидный «десант» — более сотни руководителей различных акционерных обществ и предприятий. А ЮНИДО пригласило сюда же многочисленных потенциальных инвесторов из США, Германии, Франции, Австрии и многих других стран. «У вас, господа, имеются свободные деньги, и под них есть заманчивые намерения, а у Красноярского края есть в изобилии различное природное сырье, мощный энергетический потенциал, есть грамотные кадры, есть предприятия, требующие обновления... Словом, знакомьтесь, вот они — красноярцы. Обсуждайте, ищите пути взаимностей...»

Сколько было найдено таких путей, мне неведомо. Да и не о них речь в данном тексте. При закрытии венского форума один весьма солидный бизнесмен или банкир (я и фамилии его не помню), взойдя на трибуну, сказал: «Я предпочитаю вкладывать свои деньги прежде всего в те регионы, где процветает высокодуховная жизнь. Это создает особую надежность...» Вот такой, значит, «гурман» от финансов. И не шутки ради он произнес свою фразу. По всему ощущалось, что такова его незыблемая позиция. В тот миг и мелькнула в голове совершенно шальная мысль. А если бы, скажем, дня за 3-4 до открытия форума в Вене «совершенно случайно» здесь начались бы концерты Красноярского симфонического? Если бы ему поручили создать краю соответствующий имидж? Если бы «над прекрасным голубым Дунаем» зазвучали известные всему миру мелодии, рожденные здесь, но привезенные с берегов Енисея... А ведь оркестр Шпиллера исполняет, к примеру, вальсы Штрауса с особым изяществом и блеском.

Словом, если бы... Но нет, похоже, у тех, кто формировал красноярскую делегацию, даже и мысли не возникло попытаться приурочить приезд оркестра в Вену именно в те дни, когда здесь работал инвестиционный форум. Взяли альбомы, видеофильмы, различные буклеты; понятное дело, в багаже была в изобилии и доморощенная водка, кажется, под названием «Минуса»... Наверняка, и без этого нельзя. Но убедительных «плюсов» с помощью только «минусов» не завоюешь. Похоже, время иное

настало, и спрос ныне на иные ценности. Вот только кто-то должен понять это однажды, или мы все вместе должны того потребовать.

Однажды маэстро Шпиллер, находясь не в гостях, а, как поется, «под

крышей дома своего», остался без места в зале. Рабочий пьедестал свой он в тот апрельский вечер 1994 года уступил Валентайну Раймону, а место в партере для него просто никто своевременно «не забил». Обычно это делала супруга, Любовь Федоровна, но она по каким-то причинам не пошла на тот концерт, что с ней случалось крайне редко.

Не знаю, был ли рекордным тогда сбор любителей музыкальной классики или нет, но наиболее молодые из них плотными рядами сидели даже на ступенях лестниц, что расположены между рядами кресел, стояли за спинами сидящих в последнем ряду партера, заполнили боковые «карманы» балкона. Понятно, что более всего столь массовой явке радовались оркестранты.

Словом, только заглянув в зал и оценив высокую плотность его «населения», маэстро понял, что не только сесть, но и встать ему негде, и поэтому принял решение остаться в фойе. Конечно же, с помощью волевых действий администраторы зала уже были готовы найти для него «свободное» кресло, что и начали делать. Но маэстро попросил никого не беспокоить и вообще не обращать на него ни малейшего внимания. Так и остался он в пустом фойе, попросив на этот раз не закрывать плотно створки дверей.

Надо было видеть, с каким величайшим вниманием слушал маэстро игру своего оркестра. Мне и прежде приходилось наблюдать за ним во время прослушивания, особенно тех произведений, которые оркестр исполнял впервые. Ради этого Любовь Федоровна, находясь в зале во время концертов, держала в руках специальный компактный магнитофон, предназначенный для музыкальных записей. Затем дома или, надев наушники, во время прогулок маэстро тщательно прослушивал записанное, как я. Понимаю, исключительно ради того, чтобы при очередном исполнении добиться лучшего звучания отдельных мест. Или, говоря его же словами, чтобы все тайны, упрятанные композитором между строк, были обязательно превращены в идеальную по своей выразительности музыку.

«Вы жесткий дирижер?» — спросила однажды Ивана Всеволодовича Ольга Альберг, тогда репортер популярной среди красноярцев телекомпании «ТВК — 6-й канал». «Что значит жесткий? — переспросил маэстро. — Но даже если это и так, то только не ради того, чтобы как-то обидеть человека. Помню, мой учитель Александр Васильевич Гаук неустанно напоминал, что дирижер никогда не может быть доволен, он должен быть всего лишь удовлетворен, не более. Ведь любой концерт — это прежде всего сражение. И каждый музыкант, участвуя в нем, имеет, на мой взгляд, не только права, но и обязанности. Вот поэтому иногда и случается заставлять музыканта помнить о них, преодолевать либо нежелание, чем-то порожденное, либо нахлынувшее равнодушие. Бывает, конечно, что при этом приходится произносить не совсем приветливые слова... Пожалуй, это самая трудная

сторона дирижерской работы. Себя заставить многократно легче, чем добиться того же от кого-то. Но если нам за период существования оркестра и удалось чего-то добиться, то, извините, без жесткости, действительно, не обошлось. Дело в том, Оленька, что сознание дирижера всегда первично. Скрипач, пианист или же певец — их роли более понятны. А вот объединить всех способен и обязан дирижер. Только он своей техникой, своим пониманием может воздействовать на тех, кем дирижирует. В конечном итоге от этого зависит качество «продукта», который мы сообща производим. Либо он прекрасен, либо нетерпим, либо грамотен, либо наоборот. А вообще, если артист не познал немилость дирижера или другие неудачи, то и победы у него — заметно меньшего калибра...»

Признаюсь, в тот апрельский вечер я уступил кому-то свое место в партере, чтобы незаметно подсмотреть, как маэстро, находясь в фойе, слушал игру оркестра. Как неожиданно замирал на месте, а потом вновь вышагивал по паркету, сложив не привыкшие к спокойствию руки за спиной. А когда вслед за музыкой мощно зазвучали аплодисменты, я «случайно возник из ниоткуда» и спросил: «Вы что, принципиально не желаете аплодировать, или оркестр недостоин этого?» Кажется, он и не услышал моего вопроса, так как, скорее всего для себя, произнес единственную фразу: «Господи, как же они прекрасно играют, а я-то, словно волк, набрасываюсь на них...» Сказал и, буркнув «извините», отправился в свой кабинет, куда должен был на время антракта спуститься и Валентайн Раймон.

Однажды маэстро Шпиллер, зная, что автор этих строк имеет

отношение к руководству краевой организации Союза журналистов России, попросил собрать пресс-конференцию. Такая просьба — редчайшая для маэстро. Не скажу, что он сплошь не жалует «нашего брата». Нет, это далеко не так, однако и особого восторга мы у него не вызываем. В чем, я полагаю, чаще повинны мы, а его ехидство — это уже, как говорится, адекватная реакция. Скажем, можно ли было с восторгом отнестись к тому, что 4 апреля 1994 года газета «Красноярский рабочий», сообщая о приезде швейцарского дирижера Валентайна Раймона, назвала небольшую информацию об этом событии «Маэстро из Швеции»? А несколько раньше в «Красноярском комсомольце» было опубликовано небольшое сообщение под загадочным для широкого круга читателей «Tutti минус солисты». Вот ее полный текст:

«Приятная новость: из Минкульта РФ пришла телеграмма, в которой

сказано, что Красноярскому симфоническому присвоено звание академического.

У людей, далеких от искусства, естественным образом возникает вопрос: «Что дает это звание?» Отвечаем: раньше давало ощутимую прибавку к зарплате плюс моральное удовлетворение. Сейчас, насколько удалось выяснить, — только престиж.

Второй вопрос: «С чего это вдруг наш оркестр наградили?» Вообще-то такие звания дают за высокий профессионализм и крупные достижения в

области исполнительства. Слова «академический» и «симфоническая элита страны» — почти синонимы.

Возможность судить о профессионализме и творческих достоинствах оставим специалистам и слушателям КСО. От себя сообщим только, что за последние несколько лет коллектив покинуло более двух десятков музыкантов. Практически все — по причине глубокой творческой неудовлетворенности: оркестр очень долго не выезжал на гастроли, месяцами репетировались одни и те же партитуры, репетиции заменялись формальными занятиями в группах, а порой и вообще не проводились, музыканты впадали в творческую депрессию, «закисали»...

«Красноярский комсомолец», 6.11.93. Эффектно получилось, как щепотка соли на рану. И главное, время

выбрано подходящее: Красноярский оркестр безо всяких оговорок удостоен высшего в России звания, а «Баба-Яга против!» (такой весьма популярный мультфильм был, кажется, в конце семидесятых годов).

Как всякий аналитик, маэстро умеет ценить не только похвалу, но и критику. Прекрасно зная его, я многократно в общении с ним находил убедительные примеры и тому, и другому. Скажем, несколько лет подряд он вынашивал идею создания в Красноярске единого музыкального театра, разумеется, на базе руководимого им оркестра. Без сомнения, такая объединительная мера заметно подняла бы исполнительский уровень и певцов, и музыкантов, и хореографических коллективов, что существуют в красноярской опере и в красноярской оперетте. Да и скудные средства, выделяемые из госбюджета на содержание этих «очагов культуры», были бы сконцентрированы ради общих интересов, ради высококлассной музыки, а не во имя того, что сегодня ее заменяет. Скажем, тот же знаменитый и «неувядаемый» танец «Канкан» из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду» никогда не прозвучит так мощно и зажигательно в местном театре музкомедии, как звучит он в исполнении большого симфонического. Так кажется мне, человеку из зала. Однако эта идея вызвала испуг и явно «критическую» реакцию. Под нее и похоронили заманчивый замысел. Остается лишь верить, что со временем «умные головы» к нему обязательно вернутся. Относительно же того, что «месяцами репетировались одни и те же партитуры», как подчеркнуто в упомянутой статье, то по этому поводу специалисты мне сказали лишь одно: иногда и года может не хватить, чтобы получить идеальное звучание. Что поделаешь, маэстро Шпиллер в этом неисправим и потому все выпады в свой адрес обычно воспринимал философски, хотя и не делал попыток скрывать сожаление. А если и поругивал представителей прессы, то чаще телевизионщиков, и обычно доброжелательно, с готовностью провести необходимую разъяснительную работу. И то, и другое я испытал на себе...

Итак, однажды по просьбе маэстро красноярские журналисты собрались на пресс-конференцию. Она состоялась 17 ноября 1994 года. На призыв откликнулись все действующие в городе телекомпании, властелины

радиоэфира и, разумеется, многие газетчики. В краевой Дом журналиста маэстро пришел не один, а вместе со своим швейцарским другом дирижером Валентайном Раймоном. И Ларисой Кочубей, которая согласилась быть переводчицей. Поблагодарив собравшихся, Иван Всеволодович обратился к ним с такими словами:

— Пожалуй, самое невероятное состоит в том, что оркестр до сих пор жив и не пошел ко дну. По нашим тяжким временам это замечательная особенность. Ее могло бы и не быть, если бы нам не помогали разные добрые люди, свои и не только свои. Вот тем и держимся.

Среди наших добрых друзей я сегодня хочу назвать господина Раймона и его супругу Мариз Фурман. Именно при их помощи и активном, самоотверженном содействии наш оркестр сумел, вы помните, в октябре 1993 года дать несколько концертов в Швейцарии, сохраняя об этой поездке самые приятные воспоминания. Это теперь — часть жизни нашего коллектива, которая будет жива всегда, она получает новое развитие, потому-то господин Раймон опять среди нас. Ему я и предоставляю слово. А Лариса Анриевна Кочубей согласилась помочь нашей беседе.

— Своему многократному возвращению в Красноярск, — начал Валентайн Раймон, — я прежде всего обязан исключительным качествам оркестра Ивана Шпиллера. Для меня это действительно удовольствие — преодолеть несколько тысяч километров ради того, чтобы еще раз встретиться с прекрасными музыкантами. А работать с ними —непередаваемая радость. И, поверьте, если мы с Мариз взялись за организацию поездки оркестра в Швейцарию, то, конечно же, благодаря высоким исполнительским качествам этого коллектива и нашей дружбе с ним. После октября 1993 года я побывал в вашем городе в апреле, и вот теперь — в ноябре 1994 года. Однако сейчас я приехал не только для того, чтобы встать за дирижерский пульт. В моей стране есть такая организация, которая называется «Прохильвеция». Это международный государственный фонд содействия культурным связям Швейцарии с другими странами, все члены этого фонда работают в нем экспертами на бесплатной основе, причем не только в сфере музыки, но и всей культурной жизни Швейцарии. А поскольку я и Мариз являемся экспертами в области музыкальной, мы постарались приложить максимум усилий, чтобы этот фонд оказал помощь Красноярскому оркестру. Только бывая здесь, можно понять всю финансовую сложность положения, в котором он находится. Словом, на этот раз я приехал с солидным багажом...

— Он настолько солиден, — перебил своего коллегу Иван Шпиллер, — что я просто обязан дать пояснения, а то ведь наш гость и не придаст этому значения. Пардон, мсье... Знаете ли вы, сколько стоит набор высококачественных струн, к примеру, для скрипки или для виолончели? А какое значение он имеет для требовательного музыканта? На эти вопросы можно запросто ответить, иное дело, что теперь в России невозможно запросто найти струны, так как их практически не производят.

Прежде основным изготовителем струнных аккордов были так

называемые мастерские Большого театра. Причем здесь делали весьма неплохие струны. Это 6ыло очень маленькое производство, которое теперь исчезло в пучине реформ. Так что, хочешь -- не хочешь, вся надежда — на заграницу, где, понятно, рублями не рассчитаешься. Зная о нашей бедности, Валентайн Раймон привез с собой по запасному аккорду абсолютно для всех скрипачей оркестра, для всех альтов, для всех виолончелей. В «зеленом» выражении это примерно по 150 долларов на каждый инструмент. А эта все более обожаемая нами денежная единица сегодня равна примерно трем тысячам тремстам рублям. Помножьте... Очень серьезная сумма получается. Кроме струн доставлены, скажу так, многие запчасти к духовым инструментам: мундштуки, трости, сурдинки... А кроме того, есть в багаже и ноты, партитуры четырех произведений.

В прошлом году в швейцарском городе Берне Валентайн Раймон привел меня в огромный нотный магазин и по моей просьбе оставил там на несколько часов. Я мог бы провести в нем сутки, были б деньги. И если кому-нибудь из вас доведется услышать в исполнении нашего оркестра сюиту Рихарда Штрауса «Кавалер роз», то знайте, эту партитуру я купил тогда за 50 швейцарских франков. Для российского босяка за границей это внушительная сумма. Вот таков мой комментарий.

— Моя супруга Мариз, — продолжил Валентайн, — по специальности своей имеет отношение к реставрации скрипок. Так что ей было легче разобраться на рынке струн. Она сумела приобрести их по сходным ценам, и мы очень рады, что красноярский оркестр сможет воспользоваться всем тем, что направил сюда фонд «Прохильвеция».

— И все запчасти уже вручены музыкантам? — Пока не спешим, — ответил маэстро Шпиллер. — Думаю, что этими

дорогими вещами надо распорядиться по-хозяйски, без спешки. — Какие трудности возникают у господина Раймона при работе с

Красноярским оркестром? — Трудность одна — язык. А сам оркестр в полном порядке. Если бы

имелись другие трудности, поверьте, я сюда не приезжал бы. —Позволю себе дополнить, — заметил маэстро Шпиллер. — На мой

взгляд, музыканты бывают хорошие и плохие. Как струны, как шоколад... Однако «хороший музыкант» — это не только тот, который ловчее других может озвучить нотный текст. Гораздо важнее, сумеет ли он прочесть то, что композитор заложил между строк, что закодировано музыкой. И для нашего оркестра очень большая польза работать с человеком, который способен по-своему читать смысл музыки. Вот почему я с радостью приветствую сотрудничество с господином Раймоном. Между прочим, он весьма опытный постановщик опер. Скажем, во Франции он дирижировал оперой Россини «Итальянка в Алжире», из четырех опер Вагнера «Кольцо нибелунгов» он поставил в Англии две оперы. У нас, в Самаре, поставил «Трубадура», «Евгения Онегина», «Пиковую даму». Оценив его зрелость, я предложил Красноярскому театру оперы и балета использовать приезды господина Раймона в Красноярск, но эта инициатива была отвергнута дирекцией театра.

Это я к слову... — Звучание оркестра, — подчеркнул гость, — это «английский газон»,

за которым нужен ежедневный уход. Это очень кропотливая и нудная работа, но Иван сумел ее поставить и добился от оркестра «своего» звучания. А это и есть качество для любого музыкального коллектива. Можно на одной площадке посадить сто лучших музыкантов. Наверняка они будут хорошо играть, но оркестр из них получится много позже, а еще позже им, может быть, удастся показать и «свое лицо». К сожалению, многие оркестры в мире утрачивают его. Так что нынешний симфонический оркестр Красноярска — это основное сокровище его духовной жизни. Многим ведущим в мире оркестрам уже более ста пятидесяти лет, то есть в десять раз больше, чем красноярскому. Я очень надеюсь, что ваш город сумеет сохранить свое сокровище и когда-нибудь торжественно отметит его стопятидесятилетний юбилей.

— Дай-то Бог... — заметил маэстро Шпиллер и поблагодарил журналистов за участие в этом разговоре.

Через двое-трое суток на страницах красноярских газет появились сообщения под такими заголовками: «Обаятельный швейцарец привез в Красноярск не только музыку, но и запчасти для нее» («Свой голос»), «Оркестр — это «английский газон», за которым надо ухаживать ежедневно» («Вечерний Красноярск»), «Швейцарские франки — сибирскому оркестру» («Красноярский рабочий»)... Вот если бы, подумалось мне в тот момент, рядом с этими заголовками или вслед за ними появилось бы, к примеру, такое: «Учитывая неоценимое значение симфонического оркестра для духовной жизни горожан, мэрия Красноярска выделила музыкантам десять бесплатных квартир...»

Почему именно такое сообщение уже давно хочется увидеть на газетных страницах? Да потому, что оно для оркестра — одно из наиболее желанных, так как два десятка его музыкантов многие годы бесперспективно участвуют «в эксперименте на выживание» в гостиницах. Да потому, что громким и вполне заслуженным хвалебным словам, бесконечно звучавшим в адрес оркестра, уже давно необходима весомая материализация. Без нее получается: на словах — любим, на деле — гробим. Да потому, наконец, что оркестр — не секретный объект, и жизнь его можно увидеть не только на сцене, но и за кулисами. По крайней мере, представители власти такой возможности не лишены. А еще и потому, что врученные в Швейцарии музыкантам конверты с деньгами, а затем и доставленные оттуда же запчасти к инструментам не только воодушевляют, но как бы и подчеркивают, кто действительно помогает и кто только говорит о помощи. Горько писать об этом, но и замалчивать далее невозможно. Валентайн Раймон пожелал оркестру Шпиллера обязательно в полном творческом здравии дожить до своего стопятидесятилетия. Помнится, в те дни сами музыканты мечтали о другом: не растерять бы друг друга к тому апрельскому дню 1997 года, когда оркестру исполнится 20 лет.

— Что означает оркестр Шпиллера для жизни города, если посмотреть

на него с Вашей «колокольни»? Такой вопрос я задал однажды Борису Исааковичу Файгенбауму,

директору старейшей в Красноярске детской музыкальной школы № 1, здание которой украшает перекресток улиц Сурикова и Маркса. Между прочим, семилетним пацаном будущий директор начал осваивать музыкальную грамоту именно в этой школе, как, впрочем, и большая часть работающих здесь педагогов.

— Конечно же, мы ощутили мощный внутренний толчок. С появлением симфонического оркестра, а затем оперного театра и у детей стали меняться интересы. В семьях, в которых умеют ценить музыкальное образование, возникла совершенно иная атмосфера. Вот пример. В класс, где мы обучаем игре на скрипке, прежде мы брали тех детей, которые не сумели поступить на другие дисциплины, уговаривали их, теперь об этом давно забыто. Берем только лучших, то есть стало возможно выбрать наиболее одаренных. Если раньше их у нас было только двадцать, то теперь принимаем под пятьдесят. Мне очень приятно, что в городе растет количество музыкальных коллективов, в репертуаре которых преобладает классика. Камерный оркестр Бенюмова, «Глория», ансамбль Ривкина, Алексинцева... Можно о каждом из них говорить как о самостоятельном. Но в основе создания каждого из них обязательно есть частица того, что дал городу оркестр Шпиллера. Теперь наши учебные заведения стали называть школами искусств. Так вот, таких школ в городе уже 16, а обучается в них более 5 тысяч человек. Заметно усилился приток поступающих в классы игры на фортепиано. Даже класс баянистов и фольклорные классы обрели какую-то более заметную привлекательность. Словом, теперь зачисляем детей только на основе конкурсов. А это, замечу, серьезное завоевание. Оно укрепляет тылы нашего главного оркестра.

Не могу понять тех, кто утверждает, что, мол, «эпоха экономических реформ» не располагает к музыке, люди заняты только тем, что «делают деньги». Наверное, так оно и есть, но ведь и мы потерь не ощутили. Умные родители не утратили интереса к музыкальному образованию своих детей. И уже возникают проблемы иного плана. Скажем, где взять 12-15 миллионов рублей, чтобы твое чадо начало обучаться игре на трубе обязательно от японской фирмы «Yamaha». Ведь если играть на том, что изготавливают в городе Энгельсе, значит загубить здоровье ребенка. А классная флейта обходится теперь в полтора миллиона рублей... И ведь многие находят деньги. У нас пока, к примеру, нет классов по обучению игре на арфе, тромбоне, валторне. Однако я убежден, что со временем и они появятся. Ведь в Красноярске есть то, чего не имеют многие города, — прекрасный оркестр. Специальные концерты для детей обычно проходят в переполненном зале. Это ли не повод для крепкого оптимизма.

Премьер-скрипач России москвич Виктор Третьяков, объездив

практически весь мир, достаточно регулярно находил время для выступлений в Красноярске. Увы, начиная с 1997 года местным любителям музыкальной

классики, как мне кажется, более на это рассчитывать не придется. Впрочем, дай-то Бог, чтобы я ошибался... Итак, Виктор Третьяков любил выступать в Красноярске. И не потому, что он ему чем-то напоминает, к примеру, Париж, а по причинам совершенно иного свойства. Во-первых, будущий великий скрипач вступил в жизнь «качинским пацаном». Он родился в Красноярске в сентябре 1946 года и в 1987 году был удостоен звания «Почетный гражданин города». По воспоминаниям, небольшой дом, в котором жили Третьяковы, находился на правом берегу реки Качи, недалеко от того места, где теперь громоздится недостроенная несуразность здания института искусств. А во-вторых, каждый свой приезд в Красноярск Виктор Викторович связывал с приятной для него возможностью совместно выступить с оркестром Ивана Шпиллера. В связи с этим обязательно надо сказать о том, что чаще всего остается «за кадром».

Как правило, Третьяков крайне мало гастролирует по городам России, так как имеет весьма высокий зарубежный спрос. Но причина не только в этом. Он чаще всего отказывается от совместных выступлений со многими оркестрами — и российскими, и зарубежными, предпочитая сольные концерты, точнее, в сопровождении рояля. А вот с Красноярским оркестром у него сложились особые отношения. И не по принципу землячества, а по шкале высочайших требований, которые многоопытный солист обычно предъявляет своему аккомпаниатору. Так я понял Виктора Викторовича.

— Игра с красноярцами дает мне настоящую творческую радость, — сказал мне скрипач февральским днем 1994 года, когда после завершенной репетиции он устало сел в кресло и закурил. — Оркестр Шпиллера тем и прекрасен, что постоянно творчески растет. Я не так часто бываю в родном для меня городе, но при каждом своем приезде обязательно отмечаю новую стадию совершенства этого коллектива. Думаю, что «виноват» во всем происходящем прежде всего Иван Всеволодович. Вот уж кого невозможно было прежде и невозможно теперь назвать приверженцем застоя.

— В этот раз на сцену Малого зала выйдет и Маша Третьякова… — Причем выйдет совершенно запросто и спокойно. Я за ее

выступление волнуюсь значительно больше, чем она сама. О своей младшей дочери Виктор Викторович говорит более охотно,

нежели о себе. Да, впервые они приехали в Красноярск всем семейством — здесь и жена Елена, и Аня, старшая дочь. Это для поддержки Маши, которой как начинающей пианистке впервые предстоит выступление с оркестром.

— Я довольно часто стал брать ее с собой в те города, в которые сам выезжаю. Мы исполняем совместно небольшие пьесы на сцене, и Маша все увереннее аккомпанирует мне. Так было, к примеру, во Франции, в очень большом концертном зале. А с оркестром Шпиллера она впервые для себя исполнит не фрагменты, а целиком фортепианный концерт Гайдна.

Позже, уже перед отъездом Третьяковых из Красноярска, заместитель директора оркестра Юрий Хустик вручит Маше первый в ее жизни заработанный гонорар — 200 тысяч рублей. А Иван Всеволодович предложит юной пианистке все свои новые премьеры обязательно исполнять

с оркестром на родине отца. Вообще надо было видеть невозмутимость и спокойствие этой рыжеватой кнопули. Особенно в тот момент, когда во время ее концерта в Малом зале вдруг погас свет, словно кто-то решил устроить дебютантке дополнительное испытание. Ну вроде бы для того, чтобы первый концерт в родном для отца городе покрепче запомнился. Она даже не вздрогнула, продолжала играть. Вздрогнули оркестранты, они перестали видеть ноты и поэтому уже не могли аккомпанировать Маше. Примерно полчаса длилось это затемнение, а когда вновь вспыхнули люстры, оркестр с солисткой, как ни в чем не бывало, завершили «прерванный полет». Среди грома оваций, осыпанная цветами, Маша без каких-то «протокольных» церемоний просто кланялась залу и музыкантам, а переполненные радостью глазенки неотрывно следили за матерью и сестрой, которые специально сидели в первом ряду. Однако в тот приезд это был не единственный экзамен для Третьяковых.

Вы когда-нибудь слышали, как лопается струна на скрипке? В идеальной тишине переполненного концертного зала, в котором властвует лишь звучащая скрипка да редкие «вздохи» аккомпанирующего ей оркестра, вдруг раздается нежнейший звук, напоминающий тот, что рожден от легкого щелчка пальцем по стеклянному сосуду. Блям-м-м!.. И всех охватывает шок...

Это произошло во время исполнения Виктором Третьяковым совместно с оркестром сложнейшего скрипичного концерта Брамса. Струна лопнула за несколько секунд до окончания. На мгновение замер дирижер. Повернув голову влево, он смотрит на солиста, словно адресует ему беззвучный вопрос: «Ваше решение?» «Ваше решение?» — вторят взглядами и музыканты. Сам же Третьяков демонстрирует олимпийское спокойствие. Две секунды он тратит на то, чтобы передать свой пострадавший инструмент первому скрипачу оркестра Валерию Ефремову и взять в руки его скрипку. Еще две секунды уходит на то, чтобы занять позицию и кивком головы дать понять дирижеру, что можно продолжать. Не потеряв друг друга в нотном лабиринте, они — и солист, и музыканты, и дирижер — с каким-то особо ощутимым вдохновением завершили концерт. Запоздало выйдя из шокового состояния, переполненный зал в буквальном смысле стонал от восторга, гремел бесконечными аплодисментами и криками «браво»!

— Иногда такое случается, — сказал мне позже Иван Всеволодович, — редко, но бывает. Кое-кто в связи с этим вспоминал Паганини. Мол, он и на одной струне завершал свои концерты. Пример не совсем удачный. Паганини импровизировал, играл собственные вариации. Третьяков же должен был четко следовать тому, что предначертал Брамс. Тут есть существенная разница. Хотя виртуозностью своей Третьяков вряд ли уступает великому итальянскому скрипачу. Да ведь он ее и продемонстрировал. Обычно в таких случаях исполнение на какое-то время прерывается. Скрипач уходит за кулисы, ставит новую струну, настраивает инструмент, и только после этого концерт продолжается. Виктор Викторович мгновенно нашел иной выход. На такое способен только великий мастер. Третьяков удивительный трудяга. У

него очень живые руки, а на пальцах большие подушечки. Это оптимальные руки для виолончелиста. А он превосходный скрипач. Кстати, доподлинно знаю, что в семье Третьяковых никогда прежде музыкантов не было. Когда Виктор родился, его бабушка по каким-то только ей ведомым приметам, посмотрев на макушку малыша, сказала, что его будет знать весь мир. И не ошиблась.

— Вы как-то с оркестром специально готовитесь к его приезду? — Нет, никакой особой подготовки. Более того, мы даже никогда ни о

чем не условливаемся. Просто каждый берет свои ноты, и играем. Скажу другое: для оркестра каждое общение с таким мастером не имеет реальной цены. Он сам выбирает свой репертуар и сообщает о нем нам. Так было и в его приезд в Красноярск в феврале 1994 года. Если бы Третьяков хотя бы чуть-чуть сомневался в способностях нашего оркестра, будьте уверены, он не включил бы в свои программы сразу пять сложнейших скрипичных концертов. Пять! Прокофьева, Шостаковича Бруха, Брамса и Глазунова.

«Имя Виктора Третьякова, — сообщила в те дни землякам красноярская газета «Евразия», — появилось на музыкальном горизонте в 1966 году, когда он победил на Международном конкурсе имени Чайковского, разделив первую премию со своим однокурсником по консерватории Владимиром Спиваковым (оба учились у профессора Янкелевича)».

«Специалисты-музыковеды, — подчеркивает автор статьи Светлана Филиппова, — считают Виктора Третьякова одним из немногих мастеров концерта, концерта в широком смысле слова, так как Третьяков крайне редко исполняет небольшие пьесы, предпочитая крупные, цельные музыкальные полотна. Наверное, именно этим — несоответствием пристрастий музыканта и предлагаемого материала объясняется его не столь долгое сотрудничество с Московским камерным оркестром, где он некоторое время был руководителем.

Вкусы же дирижера Ивана Шпиллера и скрипача Виктора Третьякова совпадают. Третьяков как музыкант мыслит очень масштабно, Шпиллер в качестве дирижера тяготеет именно к такому мощному репертуару и такому прочтению произведений».

А вот что написал в «Вечернем Красноярске» мой коллега Виктор Евграфов. «Скрипка... — кусок дерева. Металлические струны. Как вынуть из них живую душу? — задал Третьяков сам себе вопрос во время нашей беседы. И... не смог найти ответа словами. Тайну своей певучей скрипки, ее божественного голоса он раскрывает в игре. Она не поддается никаким словесным описаниям. Она прекрасна, как живая природа, синее небо, солнце над головой. Она неповторима, потому что никто никогда не повторит в своей жизни такой уникальный талант, какой дан Богом Виктору Третьякову. И каждый концерт — это соприкосновение с теми высшими силами, что дают человеку очищение души».

Однажды маэстро Иван Шпиллер совершил то, что делал крайне редко,

— он произнес речь, адресовав ее тем, кто за многие годы привык слушать только музыку в его «исполнении».

— Сегодня всем трудно, и нам тоже, — сказал Иван Всеволодович. — О том, что нам трудно, многие знали, и давно. Когда же стало совсем плохо, протянутая рука помощи воспринята нами как нечто совершенно неоценимое — и морально, и материально.

Перед этим концертом в своем вступительном слове Евгений Андреевич Лозинский уже сообщил вам, что накануне был подписан договор между Союзом товаропроизводителей и предпринимателей края, возглавляемый Валерием Ивановичем Сергиенко, объединениями «Красноярскэнерго» и «Сибирьэнерго» с одной стороны и коллективом симфонического оркестра — с другой. Этот документ обязывает нас артистическими деяниями, а я надеюсь, что мы еще на них способны, не допустить падения культурной жизни в нашем городе. И мы, Бог даст, справимся с этим. А со стороны трех могучих сил подписанный договор и стал той самой рукой помощи, которая не позволит оркестру прекратить свое существование.

Должен обратить ваше внимание, что в исполненной нами сегодня музыке Сергея Прокофьева к кинофильму «Иван Грозный» есть одна тема, которая названа композитором так: «Иван умоляет бояр» (смех, заметное оживление в зале). Нет, я, знаете ли, не претендую... Но умолять... Умоляю, буду умолять и благодарю. Прежде всего Валерия Ивановича, по инициативе которого и родилась эта «боярская дума». Даст Бог, найдутся и еще «бояре» на Руси, недоиспорченные.

Во всяком случае, когда меня сегодня один человек спросил: «Как поживаете?», — я искренне ответил словами старой-старой песни: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». У нас в репертуаре ее нет. Но сообразно нашему сегодняшнему настроению, с чувством благодарности, мы адресуем дорогим «боярам», кажется, очень знакомую всем вам мелодию...

Это было вечером 24 февраля 1995 года, сразу после того, как отзвучали последние аплодисменты на обычном, как говорят оркестранты, плановом концерте. Уже кое-кто начал покидать зал, когда маэстро, исполнив последний благодарственный поклон, неожиданно попросил всех задержаться еще на несколько минут. После этого, заметно волнуясь, он и произнес свою речь. А закончив ее, вновь повернулся к оркестру и взмахнул палочкой. И в зал, словно до предела учащенное биение пульса, ворвалась действительно очень «знакомая всем» мелодия Арама Хачатуряна из его балета «Гаянэ». Да, это был «Танец с саблями»... Однако дирижер исполнял свои обязанности не более 30 первых секунд. Оставив играющий оркестр, он сошел с подиума, взял заранее приготовленные букеты и спустился в зал. Он вручил цветы трем представителям «боярской думы», пожал им руки, сердечно обнял каждого. Аплодисменты, прозвучавшие в этот миг, конечно же, заглушил мощно игравший оркестр, напомню, никем не управляемый. Наверняка, подумал я, вот в такие минуты и возникает тот дурацкий вопрос, с которого были начаты эти записки: «А для чего оркестру дирижер, если...»

Не имея права на обобщения, скажу лишь от себя. Меня подобное «хулиганство» маэстро (он сам это так называл) приводило в полное оцепенение или в гипнотический шок, или в то и другое вместе взятое. Сидишь и шелохнуться боишься, словно неосторожностью своей можешь навредить оркестру, разорвать те невидимые нити, которые в это время связывают музыкантов. Наверняка не каждый дирижер способен пойти на такое, а лишь тот, кто много и глубинно поработал ради монолитности оркестра. Как мне известно, маэстро Шпиллер не так часто использовал подобные демонстрации. Он «бросал» оркестр в Швейцарии сразу после первых тактов «Танца маленьких лебедей», чем привел всех находившихся в переполненном зале дю Ба в непередаваемый восторг. Позже, в мае 1995 года, уже в Малом зале Красноярска неуправляемый оркестр исполнял какой-то фантастически великолепный полонез Лядова (чертова память, забыл название, извините!), а маэстро под звуки этой бессмертной музыки, спустившись в зал, вручал цветы и обнимал писателя-земляка Виктора Астафьева, которому исполнилось тогда 70 лет. Это воистину был потрясающий по своей ценности подарок!

Увы, нечто подобное «от нашего стола — вашему», то есть в адрес оркестра, поступало крайне редко. Я бы сказал, случайно. Более того, к середине 1990-х годов даже то, что положено, как говорят, «по штатному расписанию» и нормам социального бытия, перешло в сферу недосягаемости.

Прекрасно сознавая, что только на госбюджетную зарплату музыкантам прожить практически невозможно, дирекция оркестра и главный дирижер, хотя и не его это дело, если формально, вели постоянный поиск спонсоров. И на официальных встречах, и в неформальной обстановке, и через личные связи. И за чайком, и за бутылочкой... Однако постепенно этот поисковый процесс стал напоминать то, что обычно происходит в темной комнате, когда в ней пытаются найти черную кошку. Много движений и никаких достижений.

Нет, кое-каких разовых «инъекций» оркестр был удостоен. Добрыми словами вспоминают в коллективе, к примеру, завод цветных металлов, авиакомпанию «Красэйр», АО «Реставрация», алюминиевый и шинный заводы. К материальной же поддержке, что называется, на постоянной основе спонсоры, как правило, не стремились. По крайней мере, конкурсов меж ними за обладание такой возможностью не проводилось. Вольному —воля. Осуждать кого-то за это нет права.

Но вот однажды счастливая случайность свела Шпиллера с гражданином Великобритании Феликсом Поуэлом. Он представлял в Красноярске интересы совместного предприятия «Англо-сайбириен ойл», которая получила официальную лицензию на право добычи нефти и газа на Ванкорском месторождении, что в 150 км к северо-западу от Игарки, причем на долевых паях с красноярской акционерной компанией «Енисейнефть». Похоже, что проект этот относился к наиболее пригодным для быстрой реализации, так как к месту добычи вскоре потянулись по Енисею караваны судов с оборудованием. В качестве финансового директора этого

совместного предприятия и работал господин Феликс Поуэл. Он многие дни проводил в Красноярске, вылетал в Игарку и Туруханск, где у них базовый поселок. А когда предоставлялась возможность, гость из Англии обязательно посещал концерты симфонической оркестра, благо проживал поблизости от Малого зала, в гостинице «Октябрьская». Прекрасно разбираясь в музыке, он сразу оценил колоссальный творческий потенциал этого коллектива. А в одной из бесед с автором этих строк господин Поуэл как-то заметил, что «чудесная музыка красноярского оркестра просто для того и звучит, чтобы способствовать серьезному бизнесу». После таких слов я и подкинул ему мысль о возможности финансового шефства над оркестром. Это не было отвергнуто. Наоборот, идея понравилась. Ее поддержал и Василий Накаряков, президент совместной компании. Разумеется, детали этого шефства были неоднократно обсуждены с маэстро Шпиллером. В результате родились грандиозные планы, казавшиеся тогда вполне выполнимыми. Предполагалась организация для красноярского оркестра продолжительного европейского турне, конечно же, с выступлением в Лондоне. Здесь, как выяснилось, британская нефтекомпания владела частной оперой, с которой и мог выступить красноярский оркестр. Затем оперная труппа должна была посетить город на Енисее и совершить вместе с оркестром сибирское турне. Как бы в подтверждение серьезности своих планов господин Поуэл порекомендовал маэстро освоить несколько музыкальных произведений известного английского композитора Эдварда Элгара, которого в Красноярске никогда не исполняли, а в России — крайне редко. В связи с этим «заказом» финансовый директор привез однажды из Лондона в Красноярск партитуры выбранных им произведений. Оркестр, понятно, освоил их. Впервые они прозвучали на концерте, который был устроен в честь презентации совместного предприятия в Малом зале, и имели колоссальный успех. Об этом мне заявили сотрудники посольства Великобритании в Москве, которые были приглашены в Красноярск. В исполнении красноярских симфонистов прекрасная музыка Элгара звучала и позже, она стала еще одним украшением богатейшего репертуара оркестра.

А господин Поуэл исчез с красноярского горизонта сугубо по-английски, не прощаясь. Был, и вдруг не стало. Ни последнего «прости», ни скромного «бай-бай» не прозвучало. Говорят, что в намеченные сроки не сложились какие-то дела по началу нефтедобычи, а точнее, в работах по подготовке к ней. Говорили и о финансовом дисбалансе в фирме, в связи с чем был начат поиск новых инвесторов. Словом, были серьезные причины. Но и в таких случаях истинные джентльмены предпочитают прощаться, глядя друг другу в глаза, принося извинения за неожиданно рухнувшие планы. Очевидно, господин Феликс Поуэл, внешне очень похожий на премьер-министра своей страны Джона Мейджора, исповедует иные манеры. Ну да «флаг ему в руки».

Для оркестра же, похоже, потери такого рода постепенно превратились в норму, а поиски на ниве спонсорства все явственнее обретали черты несбыточных мечтаний, что приближало оркестрантов к грани отчаяния.

Именно это и вынудило их в начале 1995 года направить в красноярские средства массовой информации свое открытое письмо:

«Мы находимся в катастрофическом положении, — говорилось в нем, — средняя зарплата сегодня в оркестре такова, что на нее невозможно прожить и десяти дней. Из этих же денег нужно оплачивать квартиру, посещение детьми школ и детских садов, покупать продукты и одежду. Сегодня в репертуар оркестра входят наилучшие произведения мировой симфонической классики. И в этом огромная заслуга нашего главного дирижера, народного артиста России И. В. Шпиллера. Высокое исполнительское мастерство коллектива оценено присвоением оркестру звания «академический». А его в стране имеют лишь девять подобных коллективов. Обидно сознавать, что симфонические оркестры, объективно имеющие исполнительский уровень более низкий, получают заработную плату, превосходящую нашу почти в два с половиной раза... Не видя жизненного просвета, несколько ведущих музыкантов уже уволились, а многие находятся на грани этого. С верой, надеждой, если хотите, с мольбой, мы обращаемся к землякам: спасти и сохранить то, чем оркестр располагает сегодня. Если красноярцы действительно заинтересованы в том, чтобы наш коллектив жил и приносил максимальную пользу, особенно молодому поколению, нам без промедления нужно помочь. Скажем, в приобретении квартир для музыкантов. Ведь более двух десятков из них, имея детей, ютятся в номерах гостиниц или арендуют частные квартиры, уплачивая умопомрачительные для нас суммы. Нам с регулярностью до полугода задерживают денежные компенсации на детей. Мы совершенно лишены возможностей приобретать качественные музыкальные инструменты, нам не хватает денег на покупку нотного материала... Все эти беды вынуждают нас искать дополнительные заработки, подчас не по своей специальности, что, в конечном итоге, отражается на профессиональном уровне каждого музыканта...»

Эту «ноту» отчаяния подписали концертмейстеры Валерий Ефремов, Татьяна Савельева, Игорь Флейшер, председатель профкома Мирьям Павленко. Упомянуто было, разумеется, в письме и о многочисленных закрытых шлагбаумах на путях возможных гастрольных поездок, особенно за пределы России, и о том, что все перечисленное должно быть прекрасно известно администрации Красноярского края.

А примерно тремя неделями раньше письмо аналогичного содержания на имя губернатора края Валерия Зубова направил и маэстро Шпиллер. Позже у него появилась уникальная возможность отмечать двадцатый, тридцатый, пятидесятый день безответности на свое послание. Не особенно разбираясь в бюрократических играх, он не только направил письмо адресату, но и вывесил копию для всеобщего обозрения на «доске приказов». Позже стало известно, что именно это послужило причиной того, что губернатор не стал отвечать на письмо руководителя оркестра. Говорят, не принято обнародовать то, что прежде должен прочесть руководитель, занимающий высокий пост. Не учел, похоже, маэстро этого по незнанию,

полагая, что тяжкая для музыкантов беда имеет право на широкую известность.

Могу предположить, что губернатор, прекрасно зная, что всем живется непросто, самым элементарным образом не нашел достойного решения поставленной задачи. А может быть, как доктор экономических наук, владея ситуацией, четко представлял, что нужного оркестру ответа пока не существует. Вот и ухватился за подброшенную спасительную «соломинку». Так мне тогда показалось, причем не по наитию, а после несколько раз заданного губернатору прямого вопроса: «Получит ли маэстро ответ на свое письмо?» Не получил...

Хорошо зная об этом, решительный шаг в защиту оркестра тогда предпринял президент Союза товаропроизводителей и предпринимателей края Валерий Сергиенко. Думаю, что ему потребовались колоссальные усилия, чтобы уговорить энергетиков взять шефство над коллективом музыкантов. Допускаю, что и за этой акцией была сокрыта часть извечного политического противостояния действующей власти и оппозиции типа: «Им нечего даже сказать, а мы сумеем найти не только слова, но и живые деньги». Но даже если так оно и было, выход из тупика наметился весьма отчетливый. 23 февраля 1995 года в кабинете начальника «Сибирьэнерго» Владимира Зубкова состоялось торжественное подписание договора с оркестром, того самого, которому назавтра Шпиллер посвятит свою речь после окончания концерта.

Не знаю, по каким причинам, но на церемонию подписания были приглашены съемочные группы практически всех местных телекомпаний, однако этой чести не были удостоены журналисты радио. А из пишущих и снимающих на фото коллег был только я, за что благодарен маэстро. Подписание прошло без помпы, по-деловому. Шампанского и речей устроители также не предусмотрели, только для телевизионщиков каждый дал небольшое интервью. Весомость подписанного договора была подлинным спасением для оркестра.

Предусматривалось, что энергетики в качестве добавок к зарплате музыкантам будут выделять ежеквартально из своих фондов, кажется, по сто миллионов рублей, ежегодно будут приобретать для коллектива не менее двух квартир и финансово обеспечат одну гастрольную поездку коллектива. За рубеж или по России — не подчеркивалось. В свою очередь, оркестр брал на себя обязательства содействовать повышению культурного уровня красноярских энергетиков и их детей.

Как мне стало известно позже, договор с перебоями «работал» лишь в течение первого полугодия. Кажется, добавки к зарплате дважды «упали» на банковский счет оркестра. Можно было, разумеется, посмотреть официальные бухгалтерские документы, чтобы не строить теперь догадки. Но пока я собирался это сделать, многократно воспетый в прессе договор тихо умер, и публичных поминок по нему не проводилось. Выяснять же причины этого очередного для оркестра краха не было смысла, так как волна всеобщего безденежья постепенно загоняла в «яму» и процветающие в

прошлом предприятия, и суперважные учреждения. Ну а по законам политэкономии при «крякнувшем» базисе социальная надстройка процветать, понятно, не может. И все для оркестра, как говорится, вернулось на круги своя. Пожалуй, единственное, чем он обогатился, находясь в мимолетном творческом содружестве с энергетиками, так это энергией более скоротечного умирания. Нет, музыка и аплодисменты в честь ее исполнителей продолжали звучать, но делалось это, скорее всего, по привычке. Да и мало кто знал о рухнувшей надежде оркестрантов: «народ безмолвствовал», а пресса, не ведая о случившемся, промолчала.

Как-то в газете «Известия» я прочитал материал Николая Фохта о том, как живется музыкальным коллективам в России, попавшим, если так можно сказать, в «оркестровую яму». А о том, что это явление носит всеобщий характер, говорить не приходится. «Из разговоров с администраторами ряда наших известных суперколлективов, — пишет автор, — я сделал однозначный вывод: в России жить и репетировать оркестрам нельзя. Однажды я познакомился с директором одной российской филармонии (где существует симфонический оркестр), который рассказал потрясающую историю. Отчаявшись получить от государства деньги на жизнь, решили они обиходить себя сами. Отъехав несколько километров от города, музыкальные просветители купили в совхозе четырех коров. Поначалу буренки поили молоком филармонистов и артистов оркестра. Когда коровы отелились, на нежные телячьи бока поставлено было тавро с реквизитами филармонии. С увеличением живого веса печать филармонии тоже росла, по свидетельствам очевидцев, жутковатая картина. Зато в музыкально-просветительском учреждении стала водиться парная говядина, на столе главного дирижера не переводилось молоко. Куда сдавались рога и копыта, не знаю, но уверен, что и они пошли в дело. Музыканты, безусловно, выживали, не голодали. Но, по словам тех же очевидцев, по мере разрастания печати филармонии на боках скотины пропорционально уменьшалась творческая состоятельность оркестра и всей филармонии...» Николай Фохт подчеркивает: «Россия сегодня не знает более неприбыльного дела, чем классическая музыка». И, развивая эту мысль, приводит в статье еще один пример — из жизни Уральского академического симфонического оркестра, который «на свое положение не жалуется». Ситуацию разъяснил директор местной филармонии Александр Колотурский: «Симфонический оркестр — это завод, его музыка — товар, и, извините за ересь, к товару этому отношение должно быть, как и к любому другому: его нужно продать. Систему продажи нашей нематериальной продукции мы отлаживали с 1989 года». Причем в статье подчеркнуто, что за пример был взят знаменитый Чикагский симфонический оркестр.

Американцы, как известно, во всех делах стараются не ограничиваться полумерами, а делают ставку на основательный «верняк». Для них, скажем, любая «халява», говоря нашим языком, притягательна лишь своей подозрительностью, а не доступностью. Привезли мы как-то в США небольшую пачку газет со статьями о Красноярском крае на английском

языке. Стали раздавать, «плиз, сэр». Из десяти предложений — семь отказов: «Ноу, сенк ю». Спросили своих американских коллег: «Чего это они?» «Мы просто привыкли за все платить, — ответили нам, — продавайте каждый экземпляр своей газеты хотя бы за десять центов — расхватают моментально». Так оно и получилось — унесли нашу периодику, оставив нам пригоршню монет на пиво.

«Американская система, — пишет Николай Фохт, — была выбрана уральцами, наверное, потому, что по ней финансирование государства сводится к минимуму — 1-2 процентам. Средства притекают от рекламы, звукозаписывающей деятельности, продажи прав на трансляцию — это сорок процентов бюджета, от продажи билетов и частных пожертвований — все остальное...» «С музыкантами оркестра, — сказал автору статьи директор филармонии, — у меня заключены контракты на разные суммы и сроки, но заканчивающиеся в один день — 31 августа. После завершения контракта — конкурс на место. То есть я могу маневрировать с учетом наших финансов. А какие расходы позволяет себе филармония? Во-первых, инструменты. Чтобы получить то, что мы хотим, нужно три миллиона долларов. Цифра для нас нереальная, поэтому заменяем постепенно. Приезжал к нам отлаживать струнные мастер из Бостонского оркестра. Совершенно справедливо заметил, что с такими скрипками, как у нас, ни одного музыканта в их оркестр не взяли бы — там меньше старого «француза» или «итальянца» в приличном ансамбле скрипачи не могут себе позволить... Повторю: у нас есть свой товар, его надо правильно продать. А вульгарная, непрофильная коммерция — вещь непростая: мало уметь заработать деньги, надо уметь их отдавать. Те, кто заработал на коровах, не отдаст оркестру — вложит уже в ферму, так надежнее. Вот и мы, продавая свой товар, идем на компромиссы: в репертуаре много классической «попсы», на нее зритель идет. Печально, но мы наблюдаем, как меняется наш слушатель: из зала уходит прежний интеллигент, главным потребителем становится богатый человек, потому что дороже стали билеты. И мы поддерживаем курс на этого слушателя, пропагандируем «престижность классической музыки». Мы должны выжить, это честнее, чем жаловаться на судьбу и играть при этом некачественную музыку».

Помню, прочитав по моему предложению эту статью, маэстро Шпиллер согласился с ее последним доводом, все же остальное назвал «весьма сомнительным для наших условий». Для этого, заметил он, нужен очень толковый директор оркестра, а у нас его нет, так как мизерный оклад отталкивает по-настоящему деловых людей. Кстати, по этой же причине нет и второго дирижера. «О повышении ставок не хотят слушать. Убежден, что и для «звукозаписывающей деятельности» тоже требуется солидный начальный вклад, которого у нас нет, а результаты наших поисков хорошо известны. Я же, честно говоря, уже устал тянуть весь воз в одиночку, как говорится, буду отвечать за музыку...»

А потом подоспел юбилей маэстро. Вообще-то он родился 15 июля,

однако «наверху» было принято решение отпраздновать 60-летие 1 октября 1995 года, совместив его со Всемирным днем музыки и началом очередного концертного сезона. «И Международным днем пожилого человека», — иронично добавлял Иван Всеволодович. Категорических возражений со своей стороны он не выставлял, но, насколько мне известно, весьма неодобрительно относился к намечаемой помпе. Знаю, что пытался отговорить устроителей, но маховик уже был раскручен. Начался ремонт кабинета главного дирижера, который к тому времени уже уехал в Москву, на отдых, изыскивались средства на подарки, на банкет.

Слов нет, он отдал Красноярску 18 лучших лет своей жизни и был достоин высоких почестей, так как плоды его труда стали достоянием многих... Грешно сомневаться во всем этом, но я, когда случайно соприкасался с процессом подготовки юбилейного торжества, воспринимал все происходящее почему-то как предчувствие беды. Наверное, продолжительные дружеские связи с маэстро, наши регулярные прогулки и вечерние беседы за кухонным столом в его или моей квартире (благо жили в одном доме), похоже, углубили мою осведомленность настолько, что я получил возможность «попасть за кулисы». А там, увы, не все выглядит так же парадно, как на сцене.

Между тем, по всем привычным признакам, юбилейный вечер удался. Он был украшен исполнением трех концертов для фортепиано с оркестром — Листа, Моцарта и Рахманинова. Его в буквальном смысле захлестнуло море цветов, обилие подарков, тостов и речей. В заключительной части музыканты вышли на сцену без своих инструментов, однако, как и подобает, с маэстро во главе. Он обворожительно улыбался, был, как всегда, раскован и приветлив, и все-таки во всем поведении юбиляра угадывалась какая-то виноватость. От этой навязчивой идеи я не сумел освободиться в течение всего торжества.

Какой-то особой смысловой весомостью было наполнено вступительное слово о творческом пути маэстро, с которым выступила известный в городе искусствовед Валерия Размахнина. Она напомнила и о блестящем окончании дирижерской школы Александра Гаука, и о 160 кинофильмах — «Калина красная», «Приключения итальянцев в России» и других, которые были музыкально озвучены под руководством Ивана Шпиллера. Разумеется, было сказано и о том, как его покоряла Сибирь в то самое время, когда и он приступал к ее «покорению». А в фойе, где была развернута небольшая выставка «из жизни Шпиллера», на одном из стендов красовались черные валенки, которые маэстро в далеком теперь 1978 году привез из Москвы как самый важный атрибут предстоящего «покорения» Сибири. Кстати, мало кому известно, что в этих валенках он много раз появлялся на улице. Да и по своей последней квартире, надев еще меховую безрукавку, расхаживал в них с удовольствием, так как в иные зимние дни в его обители температура была заметно ниже нормальной. Но вернемся к речам и приветствиям.

Губернатор края Валерий Зубов:

«Создать такой коллектив, как ваш, — это значит «построить». Именно крупнейшими новостройками и была известна Сибирь в 70-е и 80-е годы. Думаю, что симфонический оркестр — это тот стержень, вокруг которого вращается вся наша культурная и творческая жизнь. У вас все еще впереди. Хочу пожелать отметить 60-летие работы Шпиллера с красноярским оркестром...»

После этих слов была оглашена телеграмма, поступившая от министра культуры России Евгения Сидорова. В частности, в ней подчеркивалось: «Ваше искусство демонстрирует талант мастера...»

Владыка Антоний, епископ Красноярский и Енисейский: «Шпиллер служит чистому, великому, святому искусству, которое

облагораживает душу человека. Сегодня прозвучали три фортепианных концерта. И мы отмечаем три 20-летия в судьбе Шпиллера. Пусть появятся четвертое, пятое и так далее 20-летия. Вы действительно озарены светом настоящего искусства...»

Председатель Законодательного собрания края Станислав Ермаченко: «Законодательное собрание — это тоже своеобразный оркестр. Когда

мы вынесли на голосование вопрос о награждении Ивана Всеволодовича Шпиллера почетной грамотой, это было одно из лучших голосований за 1,5 года существования Законодательного собрания. Принято единогласно».

Мэр Красноярска Валерий Поздняков: «Сознаю, что рядом есть человек, на которого я хотел бы быть

похожим. То есть «дирижировать» городским хозяйством так, как он оркестром. Сегодня Красноярск — это Шпиллер, через него узнают и о нашем городе...»

Президент Союза товаропроизводителей и предпринимателей края Валерий Сергиенко:

«Мы создали то, что сумели создать. Берегите и гордитесь тем, что получили красноярцы. Ваше искусство прославляет Красноярск, но оно нуждается и в постоянной поддержке. Ну что там говорить, просто вот эти артисты нуждаются в жилье, вот этот зал — в ремонте, институт искусств — в достройке. Надо помнить, что красноярский оркестр — это достояние мировой культуры. А Шпиллер, получая многие заманчивые предложения, остается с нами...»

Генеральный директор АО «Сибирьэнерго» Владимир Зубков: «Юбилейные торжества сегодня начались не с тостов, не с речей, а с

работы. Надо быть великим тружеником, великим мастером, чтобы создать такой коллектив. А он — пример для подражания нашим деяниям в экономике. И если бы мы работали так же эффективно, страна не была бы в таком положении, в котором сейчас находится...»

Детский хор вдохновенно исполнил «Многая лета». Ректор Красноярского госуниверситета Николай Подуфалов как счастливую особенность отметил, что «МГУ — со шпилем, а КГУ — со Шпиллером». Говорили композиторы, актеры театров, музыканты, отмечая «уникальную твердость маэстро, который не изменяет ей во имя меркантильных интересов

и даже в трудные времена держит искусство на высшем уровне». Пожалуй, высшим уровнем отличались и преподнесенные подарки. От Союза товаропроизводителей и предпринимателей края — автомобиль «Жигули» шестой модели, от энергетиков — просто... 30 миллионов рублей. Пройдет несколько дней после торжества, и маэстро отдаст эти деньги в бухгалтерию оркестра на зарплату музыкантам. Позже потребуются серьезные усилия, чтобы вернуть деньги юбиляру. И не ради ехидства и злословия вспоминаю я об этом. Уж очень все происходившее в те переполненные страстями минуты напоминало известную операцию «тришкин кафтан», когда, латая одни дыры, устроители празднества обнажали другие. Показалось мне, что они вдруг более четко зазияли своими провалами, а слившись воедино, стали напоминать бесконечно глубокую пропасть, непреодолимо разделившую руководителя и вверенный ему коллектив. Я постарался прогнать ее от себя как нечто надуманное, если хотите, мистическое. И мне, пожалуй, удалось тогда убедить себя в ошибочности своих суждений. Но не пройдет и полугода после юбилея, как потрясший оркестр внутренний конфликт вновь вернет меня к дьявольской партитуре того октябрьского вечера.

В его финале прозвучало приветствие и от оркестра — для маэстро. Говорила старейшина коллектива, его профсоюзный лидер Мирьям Павленко. Это было трогательное признание в любви и сердечная благодарность за верность высшему музыкальному профессионализму, который за многие годы работы со Шпиллером стал нормой для оркестра. Это были хорошие слова! И были еще трехкратный поцелуй и слезы радости на глазах у многих. Пройдет время, и один из оркестрантов в разговоре со мной назовет тот поцелуй Мики (так в оркестре называли Мирьям Павленко) «поцелуем змеи». Ведь именно она возглавила комитет неповиновения, который «большинством голосов» и потребовал от маэстро ухода из оркестра. Но до этого еще надо было дожить.

В ответ на многочисленные приветствия Иван Всеволодович сказал так:

— Большое спасибо всем вам. Большое спасибо оркестру... Я себя чувствую сегодня как человек, который попал под обломки после землетрясения. И задавлен... Задавлен дарами, задавлен словами... Я очень благодарен. Все, что высказано мне, адресовано оркестру, сидящему перед вами. У нас абсолютно общий труд. Я глубочайше признателен коллективу за то, что он меня терпит уже 18 лет. Это невероятно трудно, поверьте. Я-то это прекрасно понимаю и по-настоящему признателен. Прошу простить мое косноязычие, я действительно очень волнуюсь. Большое спасибо!

А потом был банкет, на который, кроме красноярского бомонда, получили «допуск» и все без исключения музыканты оркестра. И вновь щедро лились приветствия и тосты, правда, теперь усиленные переносным радиомикрофоном. Помню, воспользовавшись паузой, маэстро подошел с бокалом красного вина к нашему столу (он обошел все столы) и до произнесения слов благодарности успел шепнуть мне: «Как вы думаете, сколько классных скрипок можно было бы купить на те деньги, что

затрачены на это пиршество?» Я, признаться, до сих пор не нашел ответа на тот вопрос. Сказать

«много» — этого мало. Ничего не сказать — нельзя. Возможно, написанная мной книга хотя бы частично ответит на него.

ТРИ ВОПРОСА О МАЭСТРО ШПИЛЛЕРЕ Поздравляя от всей души с 60-летием народного артиста России Ивана

Всеволодовича Шпиллера, «Красноярский рабочий» решил спросить поклонников его таланта: «Что значит Шпиллер для Красноярска? Для России? Лично для вас?»

Профессор, заведующая кафедрой сольного пения и оперной подготовки Красноярского института искусств, заслуженный деятель искусств России Екатерина ИОФЕЛЬ:

— Когда я приехала в Красноярск создавать кафедру, я знала, что здесь живет племянник моего научного руководителя Натальи Дмитриевны Шпиллер. Но с ним самим мне видеться не доводилось. Первая же встреча с Иваном Всеволодовичем произвела на меня большое впечатление: необычайно красив, строен, элегантен, аристократичен. Услышав в исполнении его оркестра музыку, я поняла, что в этом человеке существует аристократизм внутренний, глубокий. В течение 16 лет я бываю на его концертах, и всегда это — глубинное проникновение в суть музыки, никогда ничего поверхностного. А как изменился коллектив музыкантов под влиянием этой незаурядной личности! Теперь любой дирижер может требовать самого тонкого понимания всякого произведения, и исполнение превзойдет ожидания.

И то, что маэстро Шпиллер работает в Красноярске, — это наше богатство и наша гордость. Таких оркестров, как у Шпиллера, единицы в России. Бывая за рубежом и слушая самые замечательные коллективы, я вижу, что красноярский оркестр на одном уровне с ними. Любит его и наша публика. Об этом говорят полные залы. А как любят его оркестранты! Каждая встреча со Шпиллером обогащает и духовно, и творчески. Дай Бог ему здоровья и долголетия!

Руководитель студии декоративно-прикладного творчества школы № 4 Надежда ЗАХАРЧЕНКО:

— С 1982 года я страстная поклонница нашего уважаемого маэстро. Это дирижер высочайшего класса. Обожаю наш оркестр, знаю всех музыкантов. Слушаю все программы без исключения.

Композитор Олег ПРОСТИТОВ: — Оркестр Шпиллера — это наше чудо. Он каждый год одаривает нас

новыми творческими программами: Барток, Стравинский, Шостакович, любимый его Рахманинов... Сегодня оркестр на подъеме. И то, что он существует не в столице, а в Сибири — в этом и есть гордость России.

Архитектор Арэг ДЕМИРХАНОВ: — Это прежде всего близкий мне по духу человек. Меня связывает с

ним общее творческое событие — Малый концертный зал филармонии. Тем,

что он есть в Красноярске, мы обязаны Ивану Всеволодовичу. Для архитектора вообще большая удача, когда он видит личность, которая станет хозяином его творения. Мне повезло. Для Красноярска Иван Шпиллер — один из мостов, связывающий нас с высокой традиционной музыкальной русской культурой.

Художник Алла ОРЛОВА: — Это счастье, что он у нас есть. Мы с мужем вчера испытали

потрясение и от Шостаковича, и от Рахманинова. Иван Шпиллер — натура страстная, экспрессивная, это большой мастер. Муж хочет написать его портрет и портрет Третьякова.

Народный артист СССР, скрипач Виктор ТРЕТЬЯКОВ: — Ему удается все! В нем существует уникальный сплав качеств,

необходимых и для музыканта, и для художественного руководителя, и для главного дирижера оркестра. Это обаятельнейший человек — очень живой, непосредственный, большого ума и энциклопедических познаний, с превосходным чувством юмора. И, конечно, это замечательный музыкант и потрясающий организатор. И личность, притягивающая к себе лучших людей. Он как будто аккумулирует в себе высокую культуру, и мне кажется, буквально все испытывают к нему самую большую симпатию. Дай Бог ему долгих лет, здоровья и благополучия. Везет же Красноярску — и в области музыки, и на высоких руководителей, которые уделяли и уделяют сейчас большое внимание музыкальной жизни города.

Сожалею только об одном — не могу принять участие в торжествах, посвященных юбилею маэстро Шпиллера.

Газета «Красноярский рабочий», 30 сентября 1995 года Когда однажды перестала звучать музыка, ее многочисленные

поклонники вдруг услышали «внутренний голос» оркестра. По воле учредителей коллектива «слушание» это продолжалось почти два месяца. Практически были сорваны все репетиции, не состоялись февральские и мартовские концерты, не приехал в Красноярск уже объявленный в афишах московский пианист Николай Луганский.

Невероятно трудно было поверить, что творчески благополучный коллектив, по достоинству, а не надуманно осыпанный высокопарными эпитетами, мог восстать против своего руководителя, который и вывел его на путь стабильных успехов. Но две трети состава оркестра «большинством» отнюдь не музыкальных голосов сделали этот роковой шаг. Так неизбежно происходит в замордованных безденежьем и материальной нищетой семьях, когда все, кто входит в них, начинают кидаться друг на друга, подчиняясь единственному инстинкту — «бей своих, чтоб чужие боялись». По сути превратившись в стадо, состоящее из тех, кто прежде причислял себя к «хомо сапиенс», они начинают злорадно «вытаптывать газоны» элементарной уважительности и доверия, благородства и здравого смысла. А когда эмоции окончательно вытесняют разум, все принимаются яростно «рубить сук», который и является общей для них опорой.

Кто-то, как верно подмечено, «с жира бесится», а кому-то данное «благо» достается от затяжной безысходности. Последнее мне удалось испытать в детстве и юности «под крышей дома своего» в течение тяжкого послевоенного десятилетия, когда наша семья превратилась в жалкие осколки, которые уже невозможно было соединить в нечто целое. Вот и маэстро вскоре после ноября 1995 года, когда измотанные поездкой в Югославию музыканты вернулись в Красноярск, неожиданно для меня как-то мрачно заметил: «Не могу, знаете ли, избавиться от ощущения, что мое прощание с оркестром уже началось, в Белграде...» Наверное, к тому моменту он, как «глава семейства», начал прекрасно понимать бессмысленность своих бесконечных хождений по кабинетам, в которых могли принять спасительные для оркестра решения. Даже руководителю столичного «Мост-банка», Гусинскому, письмо направлял. «Не сочли!..» По этой причине он уже и в обещаниях своих коллективу не имел возможности сулить «ближайших улучшений». Между тем простые и естественные по своей сути требования продолжали звучать. Тем, кто устраивал «зрелища», необходимы были деньги на «хлеб».

Гром, как известно, может прогреметь и среди ясного неба. Для большинства красноярцев нечто подобное и произошло. И мало кому в то время было ведомо, что к началу февраля 1996 года от «ясного неба» над оркестром уже остались одни воспоминания, что тяжко-мрачные тучи целиком затянули его. Прекрасно видя, что маэстро пребывает в состоянии полного отчаяния, его супруга, Любовь Федоровна, однажды встретилась с губернатором. Но и этот неофициальный тревожный «звонок» не вывел ситуацию из кризиса.

Формально можно считать, что повод для бунта дал трагический и явно немотивированный случай, в результате которого один из молодых и талантливых музыкантов покончил жизнь самоубийством. Выйдя на работу после выходных дней во вторник, 6 февраля, оркестранты узнали об этом, что стало подлинным потрясением для всех. Не вдаваясь в печальные подробности и их последствия, замечу, что масла во вспыхнувшее пламя добавил и отказ маэстро быть со всеми в те горестные минуты. Он не менее других был потрясен тем, что произошло. Но, будучи глубоко верующим православным человеком, свято соблюдающим все посты и религиозные праздники, не мог он по требованиям веры отдавать почести самоубийце, хотя и не скрывал скорби своей, и старался помочь исполнению печального ритуала. Вот тогда, пожалуй, его и осудили. Все просто ведь — если он не с нами, значит против нас. Так и решили, опять же «большинством». Это формально. По сути же атмосфера в коллективе к тому моменту была настолько раскалена, а «безнадега» стала такой очевидной, что...

— Я пришел на репетицию, — рассказал мне маэстро через сутки, — взмахнул рукой... Исполнение начали лишь шесть-восемь, не помню точно, музыкантов. «В чем дело?» — спросил я и предложил начать еще раз. Результат тот же. Я сказал: «Кто не желает репетировать, может уйти». Встали и ушли около семи десятков. Остались за пультами чуть более

двадцати человек. Позже в результате проведенного голосования о доверии

«художественному руководителю и главному дирижеру оркестра» выяснится, что 71 музыкант не пожелал больше работать с маэстро. Около десятка признали себя «воздержавшимися». Остальные проголосовали «за доверие». С ними маэстро, кажется, пару недель и продолжал репетировать, печально отмечая, что «сложился неплохой камерный коллектив». Позже с телеэкрана и газетных страниц зазвучали многочисленные откровения представителей оппозиции. «Он старательно выбивает себе титулы и звания, забывая о коллективе...» «Его поощряли только ради того, чтобы он не добивался ничего для нас...» «Он принял готовый оркестр и превратил его в свою вотчину...» «Расходует деньги на приезд дорогих гастролеров и тем самым оставляет оркестр без средств...» «Грубость обращения с коллективом стала для главного дирижера нормой...»

Печально, но «рог изобилия» на подобные обвинения оказался бездонным. То, что можно было прощать или устранять в иной обстановке, своевременно не делалось. Была ли в этом вина самого маэстро? Двух вариантов ответа на этот вопрос для меня не существует. Нет! Он честно «делал» музыку. И к этой его работе претензий не прозвучало. Но кто-то ради нее должен был «бежать впереди паровоза», обеспечивая оркестр всем необходимым. Однако этого не произошло, и, попав в абсолютно новые для себя рыночные обстоятельства, маэстро не получил от учредителя необходимой поддержки. Слова обещаний звучали, реальных, эффективных дел было крайне мало. И это шаг за шагом углубляло ту пропасть, которая уже возникла между руководителем и коллективом. Да и в дни расцвета возникшего конфликта, как мне показалось, краевое начальство более всего ожидало, что Шпиллер придет в оркестр и принесет свои извинения. Признаться, пытался и я «подсказать» ему это. «Зачем, — говорил он, — это не изменит материальную основу нашего симфоНИЩЕНСКОГО бытия, а лишь опять слегка украсит фасад...» Он не вступал в полемику, никого не осуждал и уже ничего не просил. Он превосходно понимал, что существует предел самому стойкому долготерпению и у него, и у музыкантов.

После начала акции «творческого протеста», а оппозиционеры по рекомендации юристов отказались называть случившееся забастовкой, я побывал практически на всех собраниях и пресс-конференциях, которые проходили в те дни. На одной из таких встреч меня поразила и краткостью, и точностью определения негромкая речь скрипачки Эллы Белоусовой, которая тогда входила в число «воздержавшихся». Она сказала, что работает в оркестре всего пять лет, и все происходящее сейчас в нем кажется ей страшным сном. «Но, — подчеркнула она, — за все пять лет Иван Всеволодович ни разу не повысил голоса на меня. Может быть, потому, что я просто хорошая скрипачка...»

Идеально схема работы в симфоническом оркестре, как я понимаю, выглядит весьма просто. Зная, что, скажем, завтра будет очередная репетиция и что на ней предстоит отшлифовать исполнение, к примеру,

Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром, каждый музыкант просто обязан отрепетировать партию своего инструмента дома или оставшись в филармонии. Полагаю, что в большинстве своем красноярские симфонисты не имели возможностей для домашних прогонов. Они вынуждены постоянно искать дополнительные заработки: в качестве домашних репетиторов, в оркестрах театров оперы и оперетты, во дворцах бракосочетаний, а то и водителями при наличии своих автомашин, даже от разгрузки вагонов не отказывались. А еще заботы по содержанию семьи... А маэстро на репетициях бескомпромиссен, ему подавай звук только той чистоты и точности, который и требуется. Раз сделает замечание, второй, а уж после очередной фальши нервы не выдерживают. Обладая огромным словарным запасом, он мог употребить и далеко не музыкальные термины. Не могу оправдывать его в этом, но, зная, откуда что берется, прекрасно понимаю. Да и свои сожаления о нанесенной кому-то обиде он редко скрывал в наших беседах.

Завершая эту сугубо «конфликтную» главу, хочу подчеркнуть, что я совершенно осознанно не привожу в ней хронику развития печальной памяти событий. Полагаю, что пытливый читатель при желании найдет ее в подшивках практически всех красноярских газет, которые выходили с февраля по июль, а то и по сентябрь 1996 года. Вот названия лишь некоторых публикаций: «Как игра на палубе «Титаника» (Владимир Денисов, «Сибирская газета на Енисее», № 7), «Февральская революция» в академическом оркестре» (Виктор Евграфов, «Вечерний Красноярск» от 13.02.96), «Наш красноярский симфоНИЩЕНСКИЙ...» (Борис Иванов, «Городские новости», № 14), «Дорогая игрушка для бедных меломанов» (Эдуард Русаков, «Вечерний Красноярск» от 14.02.96)... А еще были «Очевидец», «Евразия», «Сегодняшняя газета», «Красноярский комсомолец».

Не намерен я называть в этой работе и имена тех, кто поднял «бунт на корабле». Испытывая определенную неприязнь к ним, все же считаю, что в случившемся больше их беды, чем вины. Пройдет время, и, мне кажется, они будут сожалеть о своей «пирровой победе». По крайней мере, и через восемь месяцев после отъезда маэстро Шпиллера из Красноярска материальная ситуация в оркестре к лучшему не изменилась. А в той дырявой лодке, в которой находится коллектив, теперь, как минимум, на одну пробоину стало больше. Но одно имя я все же должен назвать. Мирьям Павленко. Это она стала первой моей собеседницей при сборе материалов для этой книги. Это она как ветеран оркестра буквально боготворила маэстро, называя его «бесценным подарком от Бога». Это она в феврале 1995 года вместе с маэстро подписала письмо о тяжкой жизни музыкантов, обращенное к землякам. Это она, уже имея визы и билеты с точной датой своего выезда с семьей в Израиль, возглавила непримиримую оппозицию. Воистину получилось — после меня хоть потоп.

Однажды маэстро Иван Шпиллер, пребывая в состоянии полнейшей

бездеятельности, которая изрядно тяготила его, позвонил мне примерно в

середине дня и попросил позволения нанести визит. Это примерно так и прозвучало. Он вошел, держа в руке два крупно исписанных фирменных бланка оркестра.

— Ознакомьтесь, пожалуйста, — сказал маэстро, — думаю, что это мое последнее слово. Иного, к сожалению, быть не может.

Вот полный текст того письма, которое он мне принес: «Красноярск. 19 февраля 1996 года. В редакцию газеты «Красноярский рабочий», руководителям

телерадиопрограмм. Уважаемые господа! Позвольте просить вас опубликовать прилагаемый текст моего письма

коллективу Красноярского симфонического оркестра. Заранее благодарю. Ваш И. Шпиллер.

Прощаясь с вами, хочу, во-первых, поблагодарить вас за те незабываемые мгновения творческих взлетов, которые нами были пережиты и дома, в Красноярске, и во многих других городах и странах. Это святые мгновенья. Благодарю судьбу, благодарю вас за них.

Желаю вам от всего сердца не забывать: нельзя служить Богу и Мамоне. Для нас, музыкантов, это означает выбор жертвенного пути беззаветного и бескомпромиссного служения людям КРАСОТОЙ истинно великой МУЗЫКИ. Это стало чрезвычайно трудно. Но ведь не хлебом единым жив ЧЕЛОВЕК.

От всей души желаю вам, невзирая на невероятные трудности и грядущие соблазны, удержаться на высоте ответственности МИССИИ русского академического симфонического оркестра.

И еще: гоните от себя прочь, и поскорее, увлечение всяческими экстрасенсами. Страшный, ужасающий вред от этого уже сказался в оркестре. Если не повести с этим беспощадную борьбу, то имевшие место два самоубийства окажутся завтра явлением нормальным, заурядным.

И, наконец, последнее. Мы в преддверии Прощеного воскресенья. Как ваш руководитель на

протяжении 18 лет у каждого, кто работает в оркестре сегодня, и у всех, кто работал в нем раньше, я со всей искренностью прошу прощенья во всех своих грехах перед вами и делом, и словом, и помышлением... И в свою очередь каждому, кто хотел бы это сделать по отношению ко мне, я чистосердечно говорю: ни на кого ни зла, ни обиды не таю, и желаю всем всего самого доброго.

Еще раз благодарю вас за все. Иван Шпиллер». Я знал, что днем раньше в квартире маэстро уже началась упаковка

книг, пластинок и прочего. Похоже, на принятое решение об отъезде уже ничто не могло повлиять.

—Чтобы не колесить по городу, — сказал Иван Всеволодович, — я намерен просить вас о любезности. Нельзя ли с вашего факса передать это послание в те адреса, которые уже названы мной?

—Можно, — ответил я. — А нужно? —Да, — твердо ответил он. Вечером того же дня письмо маэстро прозвучало в выпуске

«Последних известий» краевого радио, в программе новостей ТВК-6-й канал. Назавтра его в полном объеме можно было прочесть на первой странице газеты «Красноярский рабочий», позже в других газетах.

— Теперь нам требуются картонные коробки, все остальное — в прошлом, — сказал мне назавтра маэстро и вручил свежий номер «Красноярского рабочего», украсив газетную страницу своим благодарственным автографом.

Не стану ворошить пласты всех событий минувших дней. Мне тогда

показалось, что наиболее громкий вздох облегчения после опубликованного Шпиллером письма прозвучал в начальственных кабинетах. Как же, маэстро принял то решение, которое, пусть не полностью, но заметно развязывало руки и бунтарям, и воздержавшимся, и тем, кто поддерживал главного дирижера, и тем, кто, занимая кресла в «верхних слоях руководящей атмосферы, так редко прежде «спускался на землю». Что и говорить, ситуация возникла парадоксальная. С одной стороны, бездействующий практически два месяца оркестр, сжигающий в бесконечных дискуссиях остатки своей монолитности. С другой — начальство всей культурной жизни края, показавшее полное свое бессилие в стремлении взять ситуацию под контроль. А между ними — маэстро Шпиллер, принявший непростое для себя решение и теперь внешне невозмутимо укладывающий свой скарб в картонные коробки, чтобы потом загрузить их в контейнер и отправиться в Москву, в родительский дом.

Да простит меня читатель за невольное ехидство, но именно на дни «кипения страстей» пришлось событие, пришедшее, как говорится, «из другой оперы». Указами президента страны первый скрипач оркестра Валерий Ефремов и флейтист Юрий Зайчук были удостоены звания «Заслуженный артист России». Практически одновременно (не уточнял, а газетных публикаций об этом не встретил) звания «Заслуженный работник культуры» был удостоен и Геннадий Рукша, главнокомандующий всем культурным фронтом края. А отторгнутый «в принудительном порядке» от оркестра Иван Шпиллер должен был получить из рук губернатора... орден Дружбы. И получил, 5 марта. Были рукопожатия, букет цветов. И краткая речь прозвучала, правда, лишенная прежней возвышенности. Словом, награда нашла героя! Как же тошно было в те дни посещать «спектакли» этого театра абсурда постсоветского периода...

Когда «восстание серости», как в те дни определил один из красноярских меломанов, несколько поугасло, музыканты, отложив «топоры», вновь взяли в руки свои инструменты. Как отметит позже красноярский еженедельник «ТиР» («Телевидение и радио»), «чтобы не растерять последних слушателей», оркестр возобновил свою концертную деятельность с привлеченными для этой цели со стороны дирижерами.

«Комитет по делам культуры и искусства, проявивший полную неспособность восстановить в оркестре мир, стал как учредитель помогать симфоническому коллективу завершить начатый и прерванный из-за конфликта концертный сезон». Однако это была еще не последняя «помощь» оркестру со стороны комитета.

На проведенном 31 мая собрании музыкантов официально ознакомили с подписанным двумя днями ранее приказом о... расформировании академического симфонического оркестра, который затем будет вновь создан, но уже в составе Красноярской филармонии и на контрактной для каждого музыканта основе. Интересно, что за неделю до этого несколько красноярских газет опубликовали коллективное письмо директоров пяти действующих в городе театров. Обстоятельно рассказав о своем прозябании в тисках удушающего безденежья, директора завершили письмо так: «В истории театральной жизни нашего города есть один печальный случай. В 1898 году антрепренер В. Розеноэр, собравший труппу для работы в Красноярске, не сумел рассчитаться с артистами, поддержки городского головы не получил, и застрелился. Нынче время другое, и, чтобы сохранить свою честь, люди не стреляются, а подают в отставку. Вероятно, и мы вынуждены будем через месяц сделать этот шаг, если существующая ситуация не изменится».

Не знаю, кто защитил театры, они по-прежнему действуют при тех же директорах, а вот узнав о роспуске симфонического, почитатели музыкальной классики немедленно сплотили свои ряды. Сбор подписей проходил в фойе Малого зала, почему-то в троллейбусном депо, в медицинской академии. Свои письма с требованием «не чинить произвол» направили в редакции газет ректоры высших учебных заведений, студенты и преподаватели академии цветных металлов. «Сколько, господин Рукша, нам надо собрать подписей, — заявила с телеэкрана врач-офтальмолог Елена Гайдукова, — чтобы нам оставили оркестр?..»

— Можно ли отменить приказ о расформировании симфонического оркестра? — спросил я 7 июня губернатора края Валерия Зубова, который пригласил журналистов на свою очередную пресс-конференцию.

— Нет, — без раздумий ответил он, — мы этого делать не будем. Мы почти полгода не только наблюдали за происходящим в оркестре, но и старались дать возможность самому коллективу прийти к согласию, найти для обеих сторон достойное и приемлемое решение. На мой взгляд, они его не нашли. Как вы помните, я не выступал ни с какими заявлениями по этому поводу, чтобы не подливать масла в огонь. Полагаю, что, исходя из принятого решения, коллектив был абсолютно прав в постановке проблемы, творчески они зашли в тупик. После того как оркестр съездил в Югославию, после прошедшего в Красноярске Второго фестиваля стран Азиатско-Тихоокеанского региона к нам приезжали известные дирижеры, и музыканты поняли, что получивший в свое время развитие оркестр теперь остановился в своем творчестве. Мы тоже ходили на концерты, мы видели, как они выступают. Это мое личное мнение, но все-таки меня поддерживают многие,

с кем я общался. У оркестра весьма ограничен круг композиторов, музыку которых он исполняет. Я думаю, это замечено. Скажем, в репертуаре есть все произведения Чайковского, все произведения Рахманинова. Ну а скольких композиторов он (надо полагать, оркестр. — Авт.) не вспомнил? Их огромное количество. А современные классические композиторы? Они вообще отрезаны. В основном исполнялась та классическая музыка, которую играли до второй мировой войны.

Но наши художники стали ездить за рубеж, и они многое увидели... Детский ансамбль привез, к примеру, музыку Гершвина и других композиторов. Оркестр остановился, это было заметно. И об этом первыми сказали сами артисты. Ну раз так, тогда, ребята, извините. В ваших руках остается возможность все изменить.

Для нас, для меня понятия «оркестр» и «Иван Шпиллер» неразделимы. Я воспринимаю их как нечто единое. Шпиллер сделал из коллектива известный симфонический оркестр российского масштаба. Но и он вместе с оркестром стал всероссийски известным дирижером. Я склонен так смоделировать ситуацию: к 18 годам они стали взрослыми, а в этом возрасте обычно пересматриваются взаимоотношения между детьми и родителями. Они не сумели договориться. Не сумели... Иван Шпиллер, к сожалению, уходит. Для меня это было ясно в самом начале. Мне казалось, что уход этот должен быть более простым. Его поведение, понятно, было связано... Оно должно было быть более достойным и более уважительным к тем, кто все-таки его уважал, почитал. Но этого не произошло. А коли не произошло, я считаю, оркестр должен быть расформирован. Он уже распался, а приказ — это формальность. Поэтому начнем с начала.

— Другим составом? — Почему? Теоретически есть вариант, что не все войдут в новый

состав. — Значит, оркестр потеряет звание «академический». То есть скатится

с той вершины, на которую поднялся. — Может быть, это прекрасный повод, чтобы покорить следующую

вершину. Ведь был же в Москве Театр на Таганке, самый престижный и желанный. Но после того как там произошли известные события, теперь у меня нет никакого желания ходить в этот театр, какие бы «ордена и звания» не значились на его фасаде. То же самое и здесь. Вопрос творческий, за вывеской долго не отсидишься. Надо по существу. А не делать вид ради сохранения звания, что вроде бы ничего не случилось...

Махать кулаками после драки нет смысла. Тем, на мой взгляд, и привлекателен Валерий Зубов, что дает возможность для спора, если видит, что собеседник не согласен. Однако на сей раз «игра» прошла «в одни ворота», так как губернатор очень спешил. Можно было поспорить о репертуаре оркестра, который каждый сезон обязательно пополнялся новыми произведениями, а многие из них, отмечалось в афишах, исполнялись либо впервые в Красноярске, либо впервые в России. Не знаю, кто из музыковедов консультировал губернатора по этим проблемам, но то, что мы оба лишь

очень слабо компетентны в них, я понимал в полной мере. И не смог бы ответить, почему, к примеру, не выполнялся «план» по музыке Гершвина. Да и главный предмет спора (да простит меня маэстро) был, как говорится, почти утрачен. Накануне упомянутой пресс-конференции, то есть 6 июня, блеснув ударными темпами, мы впятером за полтора часа освободили квартиру маэстро от бесчисленных ящиков и других предметов, разместив их в огромном контейнере.

В один из перекуров, выйдя на балкон, я попросил видеооператора Анатолия Леонова включить камеру. Это было последнее интервью маэстро в Красноярске, которое, кстати, никогда не проходило в эфире и не публиковалось в печати.

— Давайте, Иван Всеволодович, посмотрим на все случившееся глазами как бы постороннего человека.

— Можно. Первое, что я вижу в этом замечательном пейзаже (показывает на Качу и на недостроенное здание института искусств), вот это горестное, трагическое зрелище. Извините за выражение, институт искусств... Это ужас какой-то, а не здание. Или что-то еще... Когда я сюда ехал, я не верил в то, что будет. А вот когда я уезжаю отсюда, я как никогда уверен в том, чего не будет. Ни того... Ни того... Ради всего этого много людей сюда приезжало... Иных уж нет. Многие остались, и мне жалко расставаться. Я это чувствую. За 18 лет, знаете ли, я ощутил очень много человеческого тепла и очень много добра имел счастье получить здесь. Имел счастье обрести друзей, и я им очень признателен. Все это не пропадет, но жалко расставаться. Так что вот так. Скорее грустные мотивы...

Ну а с другой стороны, старался честно трудиться. Я не очень люблю высокие слова применительно к себе. Но если говорить правду, то можно даже сказать, что и самоотверженно. И в этом смысле совесть моя чиста, по-моему. Хотя все оценки, я убежден, будут даваться там (показывает на небо). Решительно все! И труда человеческого, и поступков. Вот так.

— А как вы считаете, доля вашей вины во всем случившемся есть? Чего-то вы не сумели предвидеть, предотвратить?

— Я искренне удивлялся вашим коллегам, журналистам. Ведь народ опытный, народ в большинстве своем толковый, умный. Однако в связи с возникшей проблемой все уперлись в одну махонькую точечку, в пятнышко на витрине. Проблема-то на самом деле не витринная, она — за прилавком. Она глубинная. Конечно же, то, что возникло на поверхности, — это такая ерунда. А все уперлись только в это.

Что же касается глубинных, серьезных причин... Я, в конце концов, только маленький человек. Я не могу перевернуть судьбу государства. Даже вместе мы не сможем этого сделать. Так мне кажется... Ну, время невероятно трудное, для искусства особенно. Вид института искусств в этом смысле показателен, он символизирует наше время. За это я не в ответе.

Я старался строить, и строил. И вы сами свидетель, кое-что удалось. Впрочем, не хочу никого винить. Все оценки будут даваться там (вновь показывает на небо). В этом я убежден окончательно.

Маэстро с супругой своей покинули Красноярск 8 июня. Мы проводили их у гостиницы «Октябрьская». Пришли архитектор Арэг Демирханов, все те оркестранты, кто загружал вещи в контейнер — Александр Брюхов, Галина Лешта, Леонид Колеснев и еще один парень. Пришел и оператор Анатолий Леонов, вызвав некоторое замешательство у Геннадия Рукши своей расчехленной камерой. «Для чего?» — спросил он меня. «Для памяти», — ответил я и сделал еще несколько фотоснимков, расставив всех на крыльце гостиницы. Своему бывшему руководству маэстро высказал одно лишь сожаление, что за 18 лет жизни в Красноярске ему так и не удалось увидеть весь Енисей. «Зато Качу изучил сполна...» На том и расстались. Лариса Кочубей и ее дочь Наташа пригласили отъезжающих в свою автомашину, которая через минуту исчезла в лабиринте улиц...

Без музыканта музыка мертва... Если бы каждый из нас почаще задумывался над этой истиной,

наверняка удалось бы избежать многих опрометчивых решений. Без музыканта музыка мертва... Нотные знаки, нанесенные на бумагу рукой даже самого гениального

композитора, увы, не зазвучат, не оживут самостоятельно до тех пор, пока пальцы не лягут на клавиши или пока смычок не коснется струн. И никакие пламенно-помпезные речи о «величайшем музыкальном наследии, которым располагает человечество», не смогут наполнить нашу жизнь духовно, если музыка сама не заявит о себе. «Нет ничего более простого, чем прокричать о превращении Сибири в край высокой культуры, — говорил мне однажды маэстро Шпиллер, — трагично то, что не всегда и не везде это можно осуществить. И все потому, что люди привыкают к тому, а не к иному окружению. Они воспитаны так, а не иначе. И нет в том их вины. Очень трудно прививать им вкус к каким-то ценностям, которых они не знали прежде. Это приводит к трагическим финалам. Скажем, наши швейцарские друзья. Они расценили создание оркестра в такой, по их оценке, глуши как подлинное сибирское чудо. Они убеждены, что возникло то, чего вообще здесь не должно быть, так как противоестественно. По крайней мере, нынешние руководители края, по сравнению с теми, при которых создавался оркестр, весьма убедительно подтверждают последнее...»

Впрочем, справедливости ради следует подчеркнуть, что и губернатор, и глава комитета по культуре сумели-таки признать ошибочность принятого в мае приказа о расформировании оркестра. В сентябре он был отменен. Но значит ли это, что покоренную вершину «академичности» не придется покорять заново? Пока же, на пороге 20-летия первого концерта Красноярского симфонического, и многие из прежних вопросов остаются в силе, и проблем прибавилось. Не удалось выяснить, какой аргумент стал решающим при отмене приказа. Либо «искреннее удивление», высказанное в телеграмме, которая поступила из Министерства культуры России. Либо более трех тысяч подписей, собранных в защиту оркестра. Либо кипучая решительность известного кинорежиссера и киноактера Ролана Быкова,

который, будучи в Красноярске, пообещал защитить оркестр. Либо, наконец, письмо в адрес губернатора, автором которого является другой популярный кинодеятель — Никита Михалков.

«Уважаемый Валерий Михайлович! С некоторым внутренним замешательством и чувством скорби узнал о решении комитета по делам культуры о ликвидации Красноярского академического симфонического оркестра. Скорбь вызвана неумирающим в «советском бюрократе» желанием решать тонкие и сложнейшие задачи образования культурного пространства быстрой «революционной» атакой. Замешательство же вызвано тем, что это происходит в конце второго тысячелетия от Рождества Христова в городе, с которым я связан не только кровными узами, но и уважением за сделанное в крае и за его пределами многими поколениями талантливейших людей.

Не вдаваясь в подробности, могу сказать одно: решение о ликвидации два десятилетия действующего и имеющего международную известность коллектива музыкантов — решение неверное, более того, по сути преступное! Мы должны ясно понять, что подобные решения исходят из желания удовлетворить свою внутреннюю неустроенность руководителей комитета по культуре края, их эфемерную надежду «построить новый мир», предварительно, как поется в «Интернационале», «разрушив старый мир»…

Представьте себе на мгновение, уважаемый Валерий Михайлович, что в Италии, например, закрыли театр «Ла Скала» и открыли в Милане при мэрии новую оперную труппу. Не можете? Отчего же в Красноярске — центре культуры огромного сибирского и дальневосточного пространства России — такое возможно? Отчего в крае руководители бюрократической организации по культуре хотят войти в историю малограмотными и от этого невежественными «комиссарами-разрушителями», а не заботливыми помощниками уже созданного их отцами и дедами, что с гордостью они могут передать своим потомкам.

Уважаемый Валерий Михайлович, повторюсь: считая решение комитета по культуре о ликвидации академического симфонического оркестра не только неверным, но и преступным, буду бороться всеми доступными мне силами против него...»

И в этом Никита Сергеевич призвал Валерия Михайловича быть ему союзником. Похоже, отказав чуть ранее в той же просьбе Борису Сергеевичу, то есть мне, наш губернатор уважил Сергеевича московского. Ну и прекрасно, если руководитель жизнь на земле сверяет исключительно по «звездам».

Пишу книгу и читаю газеты... Полезное, между прочим, занятие — сопоставлять, так сказать, свое и

чужое, признавая то и другое нашим. А куда денешься? Вот, к примеру, лауреат четырех международных конкурсов, известнейший в мире скрипач Сергей Стадлер, посетив Красноярск, заметил в своем интервью газете «Очевидец»:

«Интерес нашей публики к классической музыке заметно падает.

Просто прийти послушать симфонию, скажем, Бетховена в концертный зал мало у кого возникает желание. Отчасти причина этого в невысоком качестве исполнения, отчасти же в том, что мы только-только перестали вариться в собственном соку... Поэтому, когда оркестранты Большого театра впервые услышали Гимн СССР в исполнении Бостонского симфонического оркестра под управлением Мюнша, они ночью не могли заснуть: такого звучания духовых они никогда в жизни не слышали, хотя им все время внушали, что их оркестр — лучший в мире. Сейчас в культуре вообще происходит крах иллюзий... А представьте себе сегодняшнюю концертную жизнь, в которой звучат только сочинения, написанные современными авторами (губернатору на заметку. — Авт.). Жизнь концертная прекратилась бы через неделю...»

«Россия потеряла треть интеллектуального потенциала», — прочел я в финансовом выпуске газеты «Известия». «Разгосударствление культуры, которое началось одновременно с экономическими реформами, не только предоставило свободу творческой элите, но и создало проблему дефицита финансов. Государство отказалось от культурного диктата. Но, перестав быть всеобщим спонсором и заказчиком, оно все чаще освобождает себя и от обязанностей по сохранению национальных ценностей».

А вот мнение актера театра и кино Олега Басилашвили, высказанное также «Известиям»: «Пусть будут, например, несколько театров, признанных национальным достоянием. Не на бумаге, а на деле. Зарплата актера в таком театре должна быть не меньше десяти миллионов в месяц. Тогда туда потянутся «звезды» и блестящие постановщики. Что касается всех остальных, необходим закон о льготном налогообложении для предпринимателей, отчисляющих деньги на культуру. И надо ввести для них звание почетного гражданина. С обязательным присвоением надела земли. Но начинать следует с Декларации о культуре. В которой должно быть обозначено: «Самым ценным для созидания нации является культура, наука, образование. Все остальное — дерьмо». Причем последнее слово — крупными буквами. А внизу подписи: Ельцин, Черномырдин, Чубайс...»

Выступая в газете «Век», министр культуры Евгений Сидоров сетует, что «такой огромной задолженности, как сейчас, никогда прежде не было. Например, мы не можем выполнить программу развития и поддержки культуры русской провинции — ни одно учреждение культуры в глубинке не получает федеральных средств».

Откладывать экстренную помощь культуре больше нельзя, считает дирижер Максим Шостакович: «Однажды проснемся и увидим, что главное-то проспали». «У нас понятие великой державы, — подчеркивает руководитель оркестра «Виртуозы Москвы» Владимир Спиваков, — связано с военным потенциалом, с оружием, которое быстро устаревает. Но только культурные ценности вечны, это они делают истинно великой страну, которой и должна быть Россия».

А в Москве под «шелест» этих и прочих размышлений в октябре 1996 года на Триумфальной площади прошла акция протеста деятелей искусств в связи с унизительным финансированием отечественной культуры. В ней

приняли участие и музыканты нескольких ведущих симфонических оркестров России.

Дело прошлое, но помянуть необходимо. В сентябре 1996 года почетному гражданину Красноярска, его уроженцу, величайшему скрипачу Виктору Третьякову исполнилось 50 лет. Событие это достойным образом отмечено в столице. И мало кто из красноярцев знает, что задолго до юбилея маэстро Шпиллер вместе с виновником торжества начал разрабатывать план проведения грандиозного музыкального праздника именно в родном для скрипача городе. В частности, предполагался приезд многих выдающихся зарубежных и российских исполнителей. Безденежье, а точнее, нежелание «отцов» культуры брать на себя дополнительные хлопоты сломало эти планы в зародыше. А вот чемпионат мира по вольной борьбе состоится — в августе 1997 года. И дай ему Бог здоровья! Только как бы уравновесить, так сказать, здоровое тело со здоровым духом? Но это к слову, не более.

Предстоящее 20-летие оркестра — это юбилей стыда, — сказал мне за

4 месяца до памятной даты Игорь Флейшер, — не хочу употреблять страшное для меня слово «скорби». Юбилей стыда... Это становится особенно ясным, когда анализируешь события последнего года работы оркестра. Как же все можно легко испортить и перечеркнуть!

— Именно поэтому вы и уволились? — Мне это не требовалось, так как я был единственным в коллективе,

кто работал по контракту. Поэтому просто предупредил директора, что с 3 декабря 1996 года я расторгаю контракт. А вот процесс увольнений действительно пошел. Это сделал, к примеру, контрабасист Саша Брюхов. Теперь он работает в оперном оркестре. Ушли альтистка Елена Мусевич, валторнист Олег Шаповалов, виолончелистка Светлана Кононенко. И еще человек пять... Думаю, что многие не смогут совершить этот шаг, так как повязаны бытом.

— Вы пришли в оркестр... — 3 августа 1976 года. Так что являюсь как бы обладателем

«партбилета № 1». После окончания консерватории в Ростове-на-Дону был распределен в Красноярск. Оркестр к тому времени существовал только на бумаге, даже Владимир Свойский еще не начал исполнять обязанности главного дирижера. Меня зачислили, и потом долго не знали, как и, главное, за что платить. Могу, если потребуется, составить полный список всех музыкантов, которые работали в оркестре в течение двух десятилетий. Три состава сменилось!

— Скажите, Игорь, вы сразу стали концертмейстером группы альтов? — Да, и оставался им до расторжения контракта. Причем неоднократно

вынужден был подтверждать это, участвуя в конкурсах. В вопросах музыкального профессионализма маэстро Шпиллер никому не делал уступок. Для всего музыкального мира существуют единые критерии, и он свято соблюдал их. Даже получив звание «Заслуженный артист республики», а я был удостоен его, находясь не в составе оркестра, никаких освобождений

от конкурсов мне не предоставляли. Таких льгот у Шпиллера не было. — Вы сказали «не в составе оркестра»? — Да, в 1982 году я уходил от Шпиллера и работал только в институте

искусств, с которым, кстати, я связан с момента его основания. Уходил без «хлопанья дверью», без скандалов. Я вообще не понимаю тех людей, которые могут свои личные обиды переносить на общее дело, в частности, на музыку. Эту точку зрения разделяет и Иван Всеволодович. Поэтому и не работая в оркестре, я много выступал с ним в качестве солиста. То есть взаимное профессиональное уважение в наших сердцах оставалось настолько высоким, что мы не могли себе позволить путать одно с другим. Я ушел, еще не поступив в аспирантуру, у меня еще не было никаких регалий. Ни профессором, как сейчас, ни доцентом, ни даже старшим преподавателем я еще не был. Я не работал в оркестре по 1991 год, но за время «неработы» мне, подчеркиваю, по приглашению Шпиллера удалось многократно выступать с оркестром. Мы сыграли много превосходных музыкальных произведений. Это незабываемо! А когда у них возникла нехватка альтистов, Шпиллер предложил мне вернуться. Кроме того, я «подкинул» ему нескольких своих лучших учеников, и он был очень благодарен.

— Кажется 2 июня, когда маэстро уже был не у дел, Евгений Андреевич Лозинский, открывая своим вступительным словом последний концерт сезона 1996 года, сказал так: «У Ивана Всеволодовича был нелегкий характер, но я прощал ему все, потому что он делал музыку, и делал отлично». Вы разделяете эту оценку?

— Я всегда воспринимал Шпиллера по-музыкантски, значит —профессионально, проверяя как бы и себя своей диагностикой. То, что маэстро требовал от коллектива, это было настолько естественным, прекрасным и правильным, что и пояснений не требует. В музыке есть правило: надо играть так, чтобы рассудок обогащал эмоции. Меня всегда поражало, как это, скажем, во время репетиций кое-кто из ста музыкантов не в состоянии видеть того, что в нотах написано. Или отношение к началу звука... Сколько он над этим бился! Он терпеливо требовал, а я бы уж давно... Это же не педагог перед студентами! Это же не лекционный курс! Это коллектив профессионалов, вот почему он убедительно боролся за чистоту каждой нотки. А отдельные его требования к звучанию были просто уникальны. И делалось это во имя общего блага. Нас с маэстро объединял профессионализм, и лично я в этом нуждался.

— А что, по вашей оценке, в оркестре совсем плохо? — Пошел постепенный процесс отторжения от искусства. Это

напоминает последствия Чернобыля — массовой гибели пока нет, но она уже заложена. Я видел, с каким рвением они стирали в нотах штрихи, в свое время нанесенные Шпиллером. Он жизнь в это вложил!.. А они млели... Ведь написанная автором музыка сама по себе не может впечатлять, если забыта такая тонкость, как интерпретация. Формально набор нот и профессионально прочитанный нотный текст существенно отличаются друг от друга... Да и публика в зале стала другая, со сцены это прекрасно видно.

Высокопоставленные особы вообще перестали ходить на концерты. Приветствуя музыкантов, люди по традиции встают со своих мест, аплодируют, цветы преподносят... Слов нет, приятно! Но теперь за всем этим — только сила привычки, дань существующим правилам. Знаете, в 1978 году наш оркестр выступал в честь 350-летия года на площади, которая теперь так и называется. Помню, я сказал тогда коллегам, что в Красноярске никогда не было такого маэстро и еще 350 лет не будет. А теперь еще и добавляю, что никто из очень толковых и не приедет сюда, зная, как здесь обошлись со Шпиллером. Если руководство города и края допустило расправу, иначе не скажешь, по принципу «большинства», с почетным гражданином Красноярска, то можно представить, как поступят с тем, кто лишен «почетности».

— И вы поэтому покинули оркестр? — Я приходил на работу к Шпиллеру. Теперь его в этом оркестре нет.

Я направлял своих учеников в оркестр Шпиллера, зная, что, попав к нему, они будут и дальше расти. Теперь же здесь все становится иным — и прикосновение к струне, само качество звука, и громкостные характеристики. Нет, мои ученики без работы не останутся, на хороших альтистов есть спрос. Но ведь институт и оркестр создавались в городе как единое целое. И потом, мне просто стало неинтересно. В любой работе должны быть хоть один, хоть два положительных момента, это способствует творчеству, в музыке особенно. Чтобы не формально: я пришел, я сел за пульт, я раскрыл ноты, я начал играть. Делать это надо только с чувством удовлетворения и на репетициях, и на концертах... За три месяца с начала сезона я «хватанул» так много «негатива», что однажды сказал сам себе: «Все!» Профессор Флейшер не имеет более сил бездумно подчиняться той дирижерской палочке, которая ничего, кроме «копейки», да и то нерегулярно, ему не дает. Признаюсь, Шпиллера я просто поедал глазами. Он вел меня за собой, я мог у него учиться ради собственного совершенства. Мне нравились его манеры, его отношение к динамике звука, к трактовке, к стилю, его образованность, его речь. Он никогда не мог позволить себе сказать: «Сыграем этот кусок...» Не фрагмент, не эпизод, а «кусок». Теперь же так и говорят в оркестре. И только это одно убивает меня. А я не отношу себя к очень здоровым людям. Шпиллер постоянно стремился приподнимать планку. Взяли мы ее, он еще приподнимет. Понятно, не все это выдерживали. Не все могли соблюдать правило, что профессиональный музыкант не должен бегать «по халтурам». Жизнь заставляла. Вот так...

А теперь пусть живут или выживают. Я пытался в свое время образумить «бунтарей», выступал, беседовал... Тщетно, «табун» ощутил вожаков, и, видимо, на основе чувства стадности только в общую «мясорубку» и может угодить. Впрочем, дай Бог, чтобы я ошибался...

*** Вот такая музыка... Совсем неюбилейная получилась. А может быть, к

лучшему. По крайней мере, создатель первого в мире социалистического

государства, если верить идеологам прошлого, настоятельно рекомендовал нам, своим подопытным, что лучший способ отпраздновать юбилей — это сосредоточить внимание на нерешенных проблемах. Опровергать нет смысла, дело мужик говорил.

Март, 1997 года Красноярск — Москва ...Был в моей жизни день, когда в подземном переходе близ

Московского Кремля я неожиданно услышал чистый и выразительный голос скрипки. Играл юноша, одетый в джинсы и сорочку идеальной белизны, которую украшал галстук-бабочка. Перед ним на асфальте лежал футляр от инструмента, куда кое-кто из проходивших опускал купюры различного достоинства. Я тоже извлек из бумажника то, что могло позволить скромное содержание командированного бюджетника. Думаю, что именно в тот момент и появилась идея написать книгу о маэстро и оркестре, которые, бесспорно, осчастливили Красноярск, но сами так и не обрели счастья, не получили должной поддержки от учредителей и наших, извините, подаяний.

А потом потребовались деньги на выпуск написанной книги. Мои намерения одобрили четыре наиболее «крутых» красноярских банка и несколько солидных руководителей фирм и предприятий, однако дальше слов мы не продвинулись. Признаться, я благодарен им за это, так как возникшая ситуация помогла «проявить характер» и сделать ставку лишь на собственные возможности и на реальную помощь тех, кто способен на понимание. Это Галина Кошкина, Елена Баркова, Дмитрий Осипкин... Прекрасно сознавая, что книга к 20-летию оркестра должна бы выглядеть иначе, я выпустил ее малым тиражом и в черно-белом исполнении лишь потому, что это посильно для меня и дает возможность получить «ложку к обеду».

Впрочем, если кто-то готов содействовать выпуску более капитального издания, автор и его союзники не намерены отвергать такое сотрудничество.

Предыдущая книга красноярского журналиста Бориса ИВАНОВА

вышла в конце 1994 года в издательстве «Open Court» (Чикаго, США). Она была написана совместно с американским издателем и журналистом Уильямом Шоу. В книге говорится о нелегком пути, который проделали в первые годы перестройки в СССР жители арктического поселка Диксон (Таймыр) и одноименного города в США (штат Иллинойс). Преодолев «шлагбаумы» многочисленных запретов и ограничений, диксонцы двух великих стран стали наконец побратимами. Аналогичным преодолениям посвящена и новая, десятая по счету, книга в творческой биографии журналиста. В ней сделана попытка собрать воедино и систематизировать наиболее значимые факты из 20-летней истории Красноярского симфонического оркестра и плодотворной работы с его коллективом маэстро Ивана Шпиллера, который однажды «пришелся не ко двору» и летом 1996

года был вынужден покинуть Красноярск.