Ирина Карпова «Аптечка для души»

УДК 82-821.161.1ББК 84(2Рос-Рус)-44К 26

В сборнике рассказов Ирины Карповой можно най-ти ироничные, весёлые, а порой и печальные истории из жизни разных женщин, попадающих в нестандартные си-туации и находящие из них такие же нестандартные выхо-ды. Книга пронизана оптимизмом и уверенностью в том, что лучшие времена для нас уже настали или вот-вот на-станут. Просьба к читателям не забывать, что автор худо-жественного произведения имеет право не только на за-мысел, но и на вымысел, и на помысел…

© Карпова И.Н., 2013

Карпова И.Н. К26 Аптечка для души: сборник рассказов / И. Н. Карпо-ва. – Екатеринбург: 2013. – 140 с.

ISBN 978-5-9904565-1-8

УДК 82-821.161.1ББК 84(2Рос-Рус)-44

ISBN 978-5-9904565-1-8

18+

5

При чём здесь бабушка?Вместо вступления

Когда я была совсем маленькой, я очень любила свою ба-бушку. Она была замечательной рассказчицей. И к тому же весьма смешливой и озорной. Ей так и не удалось оконча-тельно повзрослеть, несмотря на солидный возраст и не-простую судьбу. Когда она мне что-нибудь рассказывала, моментально, пусть ненадолго, бабушка становилась моей ровесницей и сообщницей. Никакое 3D не может дать того эффекта присутствия и вовлечённости в события, как её умение погружать меня в атмосферу своих историй.

Некоторые её рассказы больше были похожи на анекдо-ты, причём не всегда приличные. Смеяться бабушка на-чинала первой. До меня не сразу доходил смысл шутки, и я осторожно присоединялась к ней чуть позже.

Были рассказы и поcерьёзнее. Про неразделённую любовь, про жуткие времена, про яркие события из деревенской жизни.

Высоко на стене, чтобы не достали дети, в бабушкиной квартире висел деревянный ящичек, сколоченный дедушкой и покрытый масляной бело-зелёной краской. В нём стоя-ли десятки пузырьков и коробочек с лекарствами. Каждый вечер, прежде чем что-нибудь мне рассказывать, бабушка проглатывала какую-нибудь пилюльку. Я хоть и понимала, что она всего лишь принимает лекарство на ночь, в глуби-не души никогда не сомневалась, что в каждом порошке или микстуре, в каждой таблетке скрывается своя история.

6

Мои рассказы написаны без прямого участия бабушки – её давно нет, и то, что она мне поведала, я уже, к сожа-лению, плохо помню. Здесь можно почитать другие исто-рии, которые пришли ко мне сами, из разных жизней, моих и чужих. Но почему-то эту книжку мне захотелось назвать «Аптечкой для души». В ней тоже всего хватает: горьких лекарств и сладких, пилюль и микстур. Главное, что среди них нет никаких подделок. Все мои «лекарства» настоящие.

Если продолжать бессовестно эксплуатировать меди-цинскую тему, то можно добавить, что противопоказаний у моих лекарств не выявлено, и отпускаются они без рецеп-та врача.

Здоровья всем, бодрости и хорошего настроения.

Ирина КАРПОВА

9

Горькое лекарство от глупости

С тех пор, как снова наступило летоЯ вглядываюсь в зеленовато-голубую прозрачную воду,

в полоску берега, заставленную разнообразными домиш-ками, в бледные спины и животы людей, разбросанных на песке, потом долго смотрю на солнышко, хоть и сле-зятся глаза от яркого света. Встаю и бреду по воде. Вер-нее, в воде. По воде, наверное, у меня никогда не полу-чится. Да и вознесение в конце моего жизненного пути не предусмотрено. Иду, иду, иду – мелко пока, глубина ещё только угадывается где-то ближе к горизонту.

С тех пор, как снова наступило лето, мне кажется, что оно никогда не закончится. Как оно может закончиться? Ведь завтра ещё не упадут с деревьев ставшие ненужны-ми листья, не задует ледяной ветер, не свалится на голову снег. Этого не произойдёт и послезавтра, и даже после-послезавтра. Но, тем не менее, как-то незаметно и без-возвратно это лето исчезнет. И потом мне долго-долго будет казаться, что никогда не закончится зима.

Моя персональная зима длилась лет пять, не меньше.

НАЧАЛОСЬКогда-то давным-давно, прихватив с собой пятилетне-

го сына, я отправилась в гости к Анне. Анна была не про-сто подруга. Она была явление, стихия! Мы познакоми-лись ещё в Университете, в котором обе учились на фа-культете журналистики. В её натуре существовало что-то такое, что позволяло любого окружить заботой, внима-нием, увлечь планами на лучшее будущее, осушить слё-зы, унять боль. Даже по главному проспекту нашего го-рода, проспекту Ленина, с Анной невозможно было спо-койно передвигаться.

10

Ирина КАРПОВА АПТЕЧКА ДЛЯ ДУШИ

К ней отовсюду спешили люди. Уверенно перегородив нам путь и заслонив собой всю перспективу, они с упое-нием начинали рассказывать Анне о себе, наивно пола-гая, что ей важно знать каждую мелочь! Всё, что произо-шло с тех пор, как они виделись в последний раз. Они не знали, что у Анны была плохая память на лица, и она не всегда запоминала своих подопечных. Ведь их были даже не сотни и не десятки – тысячи...

Сердечно-душевнообогревательная установка моде-ли «Анна» работала в редакции молодёжной газеты еже-дневно, с незначительными перерывами на ночь и на вы-ходные. Формально её должность называлась «руково-дитель репортёрской группы». И каждый, кого заносила судьба в пространство Анниного редакционного кабине-та, автоматически становился очень дорогим человеком, лучшим другом, носителем полезных знаний. Здесь по-стоянно кто-то пил чай, искал пепельницу, шуршал ста-рыми газетами, рассказывал о премьере фильма. Анна всегда была в центре этого странного и плохо управляе-мого движения. Она жила в нём. Отвечала на телефонные звонки, помимо телефонного собеседника ещё с кем-то спорила, вычитывала и правила чужой текст, успевая при этом ещё и писать свой собственный...

По коридорам нашей редакции частенько хаживал приятнейший человек – Андрей Борисович Тригорьев, подполковник ФСБ. Молодых журналистов крайне воз-буждала мысль о том, что именно их творческая деятель-ность представляет интерес для спецслужб. Общение с Тригорьевым сразу выдавало в обычном начинающем де-ятеле хранителя важной для государства информации. Тригорьев нам как-то пожаловался на Анну: «Она меня за-балтывает, я забываю, зачем пришёл!». Большего компли-мента никто из нас не удостаивался никогда. Даже во сне.

ВО СНЕАнна мне опять приснилась. Это был уже второй раз,

когда во сне мне представилось, будто она жива, и только я могу её предупредить, что сегодня, 11 апреля 2002 года, она погибнет в автокатастрофе. В 14 часов 20 минут. Я её предупрежу, и она никуда не будет выходить, ни с кем

11


не будет общаться. Тихо-тихо, как мышка, она просидит весь сегодняшний день! И останется жива! Обязательно!

Если только наберусь решимости её предупредить, я ей так и скажу: «Анна! Даже если будет очень больно, ты всё равно меня выслушай! И тогда всё будет хорошо! Ты се-годня погибнешь». А потом все ужасные подробности, чтобы она сильно испугалась, чтобы она мне поверила. Только бы поверила!

Но я опять ничего ей не сказала. Вернее, не сказала глав-ного – о смертельной угрозе. Всего лишь попросила ни-куда не выходить. И она обещала! Обманщица! Я просну-лась от того, что почувствовала, как она ИСЧЕЗЛА с лица Земли. Это самое лицо Земли стало таким отстранённым, я его как будто из космоса во сне разглядывала, и не узна-вала. И опять во сне я подумала, что буду всегда искать саму Анну, хоть какой-то её след, тень, отголосок, но вряд ли найду. Только со временем мне будет уже не так больно.

УЖЕ НЕ БОЛЬНО?Так вот, много лет назад я поехала к Анне, чтобы дру-

жить, мечтать, пить томатный сок из трёхлитровой банки или пиво из полиэтиленового мешка. Тогда ещё не изо-брели пластиковых бутылок, и разливное пиво наливали прямо в полиэтиленовые пакеты. Любителю пива долж-но было повезти дважды: первый раз, если он это пиво найдёт (дефицит всё-таки), и второй раз, если мешок не порвётся в пути, и пиво благополучно удастся доставить к столу. Ещё хотелось есть. Почему-то раньше всегда хоте-лось есть. И пища куда-то проваливалась, и ничего лиш-него не приклеивалось к базовым пятидесяти трём кило-граммам.

У Анны на кухне всегда клубилось, обрастало румяной корочкой, кружило ароматом голову что-нибудь «вкус-ненькое». Даже слепленное на скорую руку из заморо-женных пельменей или субпродуктов, блюдо, всегда по-лучалось «исключительно замечательное». Эти словечки: «чудненько», «исключительно замечательно», «вкуснень-ко» – несли в себе столько оптимизма, веселья, даже азар-та. Жизнь сразу становилась проще, добрее, преодолимее. По-моему, я их с тех пор никогда больше и не слышала…

12


Да, и ещё было слово «освежить». К приходу очередно-го гостя непременно «освежались» салаты: тёртая мор-ковка, свёкла, капуста. В зависимости от настроения в салаты добавлялся майонез или подсолнечное масло, а также соль. Всё перемешивалось, выкладывалось в чи-стое блюдечко. Сверху втыкалось пёрышко от лука, обо-рванное у торчащей из воды жёлтой луковицы. Раньше на любой кухне подоконник украшала «оранжерея» из проращиваемого в воде лука.

Едва подойдя к заветной двери на двенадцатом этаже че-тырнадцатиэтажного дома, в котором жила Анна, я ощу-тила мощный удар по лбу: хозяйка углядела нас в окно и поспешила гостеприимно распахнуть железную дверь, не дожидаясь звонка. Я схватилась за лоб, Анна стала хлопо-тать вокруг меня, выясняя масштабы разрушений. Отле-пила ото лба мою руку и уверенно приложила свою соб-ственную ладонь. Так надёжнее. Быстрее пройдёт. С тре-вогой вглядываясь в лицо ушибленного гостя, убедилась, что боль отступила, лоб не рассечён, взгляд не затуманен, и тут же начала радовать-утешать.

– Тебе не больно? А хочешь что-нибудь вкусненькое? Смотри, какую мне книгу принесли, это гравюры Доре! Тебе очень больно?! Давай я подую. Надо из холодиль-ника достать кролика! Сейчас мы приложим кролика к твоему лбу! Замороженного. Ты когда-нибудь лбом раз-мораживала кролика? Уже смеёшься. Ну вот и чудненько!

Я моментально забыла про шишку на лбу. Анна, как морская волна, не отпускала нас ни на секунду, и про-должала бесконечно баловать-укачивать.

Так радоваться гостям умела только Анна. Словно мы пробирались к ней сквозь льды и заносы, чудом избежали опасностей, да ещё принесли какой-то щедрый дар. Хотя мы всего лишь проехали на восемнадцатом автобусе де-сять остановок, а в дар принесли батон «Подмосковный».

– Угадай, чем я тебя буду угощать? Уже знаешь! Посмо-три, кто у меня в гостях?! Надевай вот эти тапки, они уют-ные. Снимай свою пластмассовую майку, возьми вот эту, она мягкая. Мальчиков немедленно сажай за стол, маль-чики сейчас будут есть что-то вкусненькое! Тому, кто по-моет руки, будет вкуснее! Сейчас я салатики освежу!

13


И всё. Оставалось только подставить душу, как ков-шик, под этот тёплый ливень неизбывной сестринско-материнской нежности. Аннин муж Олег радовался го-стям не так сильно, да и дома его было не застать.

Как оказалось, в это время у Анны гостила сестра.

СЕСТРАМладшая сестра приехала к нам из соседнего города. Её

звали Алиса, и она была на целых двенадцать лет моложе Анны. И на десять лет младше меня – чудовищная раз-ница, как нам тогда казалось. Папы у них были разные, а мама общая. Но про неё Анна почти ничего не расска-зывала, как и вообще о своей достуденческой жизни. На тот момент, у всех моих подруг жизненный опыт изме-рялся двойками в школе и конфликтами с родителями по поводу длины юбки и цвета ногтей. За Анной стояло что-то существеннее, и туда она не пускала никого. Из обрыв-ков фраз можно было догадаться, что ей в шестнадцать лет пришлось уйти из дома, выживать было невероятно трудно, и школу пришлось заканчивать вечернюю. К нам на факультет журналистики Анна поступала дважды.

Это самое прошлое сказалось только в том, что Анна была значительно взрослее и добрее, чем мы. И нам оста-валось только радостно пожирать, впитывать её доброту, ни о чём не задумываясь.

Алиса оказалась неловким голенастым подростком, по-хожим на лосёнка – сутулая, почти горбатенькая, высо-кая, с очень серьёзным лицом, невероятно беззащитная и стеснительная. Это впечатление усугублялось очками в толстой академической оправе, которые ей совершенно не шли.

Мне хотелось с ней подружиться, но беседа никак не клеилась, и я не стала навязываться. Не понятно, о чём с тринадцатилетними девицами-подростками следует раз-говаривать двадцатитрёхлетней матери семейства? Про учёбу неинтересно, про мальчиков как-то неловко.

– Ты ей помоги, – просила Анна. – Алиса из другого города, чувствует себя здесь очень неуверенно, стесняет-ся. – Ты заметила, как у нас ненавидят подростков? Ни за что ни про что на них можно орать учителям, их мож-

14


но оскорблять кассиршам и продавцам, совершенно не задумываясь. Ты помнишь себя лет десять назад? Это же кошмар какой-то, насколько человек уязвим в этом воз-расте!

Вот так деликатно Анна меня усовестила. И потом лет пять мы про Алису не разговаривали. Я слышала, что она поступила в педагогический институт и намеревается стать учительницей биологии.

В тот исторический день нас угощали разморозившейся на моём лбу крольчатиной. С тех пор я ни разу не ела кро-ликов. Всё потому, что Анна мне показала хорошенькую пушистую лапку, оставшуюся от того самого кролика, что лежал в моей тарелке. И вдруг я почувствовала себя убий-цей и разлюбила крольчатину, так и не успев полюбить.

НЕ УСПЕВ ПОЛЮБИТЬ Той осенью к нам в город приехал на гастроли рок-

музыкант Сергей Курёхин со своей группой, которая на-зывалась «Поп-механика». Про Курёхина мне, как чело-веку, далёкому от рок-культуры, было известно совсем немного – что он лично знаком с великим итальянским кинорежиссером Феллини, и даже писал музыку к одно-му из его фильмов, что Курёхин немножко бог. И что в его команде путешествует Александр Башлачёв, недав-ний выпускник нашего факультета. В студенческие вре-мена я видела его пару-тройку раз на всяких тусовках, но почти не была с ним знакома.

Из Питера, где обосновался Башлачёв, долетали слу-хи о его грандиозных достижениях. Говорили, что он до-брался до таких высот, где запросто общался с Алексан-дром Градским, который его творчество, да и его самого брезгливо не одобрил. Что на какой-то вечеринке Алек-сандр даже пытался подержать за ягодицу Аллу Борисов-ну Пугачёву, с тем же результатом, что и в случае с Град-ским. Только Градского он пытался подержать за душу.

Концерт назывался «Переход Суворова через Нахи-мова».

ПЕРЕХОД СУВОРОВА ЧЕРЕЗ НАХИМОВАНикакого смысла в том, что происходило на сцене, я

15


не увидела – была одна навязчивая, доступная моему по-ниманию мелодия, много мальчиков в джинсах и чёрных пиджаках. На попе у одного из них болтались настоящие ордена с медалями, и он сильно этой попой размахивал, добиваясь металлического позвякивания. Очевидно, ему не нравились ордена, и он их прилепил для пущей поте-хи и ещё для искромётного абсурда, таящего в себе глубо-кий философский смысл. Башлачёв вытаскивал на сце-ну живого козла, крепко ухватив его за рога. Козёл упи-рался. Ему было страшно. Даже не вспомню, но у кого-то из них был мешок на голове. Память не сохранила эту де-таль. Но если рассуждать логически, то мешок должен был быть на голове у козла.

Анны с нами не было, она осталась дома с детворой, ве-ликодушно отпустив нас на концерт. Башлачёв зашёл к ней на следующий день. Они сидели в её квартире, дули литрами то чай, то кофе и болтали о всякой ерунде. По крайней мере, пока не выяснилось, что данная встреча была последней, итоговой, всё это казалось ерундой.

– Окно было открыто, – потом рассказывала мне Анна, как я уже говорила, у неё был двенадцатый этаж. – И Башлачёв рассуждал, что такое «всегда» и «никогда». Он говорил, что всегда может выброситься из окна, и что он никогда этого не сделает!

Через два месяца, ранним питерским утром, Александр Башлачёв рыбкой вынырнул из окна шестого этажа и по-гиб. Потом много говорили о наркотиках и алкоголе. Но в гостях у Анны он был совершенно трезвым, когда рассу-ждал про «всегда» и «никогда». Словно сам себя в чём-то убеждал.

А ещё они говорили, что сложные ситуации в жизни по-вторяются – в соответствии с учением Маркса о том, что история развивается по спирали и трагедия повторяется в виде фарса. Но зачем? Почему? Потому, как мне объ-ясняла просвещённая Марксом и Башлачёвым Анна, что человек не нашёл выхода из ситуации. Правильного вы-хода. И пока не найдёт, жизнь будет ему подсовывать всё новые и новые повторения так и не пройденного, вернее, пройденного, но не так.

Из какой ситуации нашёл такой дикий выход Башла-

16


чёв? Какая история повторилась в виде фарса? Или нао-борот, должна была стать фарсом, а стала трагедией?

Ещё они говорили о детях. Их не надо воспитывать. Если они выживут у таких родителей как мы, то сами поймут для чего. Дети!

О ДЕТЯХНадо сказать, что в наши далёкие 80-90-ые годы было

принято рожать детей, не задумываясь о последствиях. То есть, чем кормить, как воспитывать, где жить – всё это нам должны были придумать и подсказать родители. Анне, в силу географической удалённости от них и слож-ности внутрисемейных обстоятельств, подсказывать было некому. Потому её сын Павлик воспитывался по весьма оригинальным методикам. Оригинальность воз-никла, когда Анна прочитала горы педагогической лите-ратуры и сделала из прочитанного удивительные выводы.

Основных выводов было два. Первое, ребёнку нельзя ничего запрещать. И второе, его нельзя перегружать сво-им вниманием. Якобы умные японцы до пяти лет вообще ничего не запрещают своим детям. А второй главный ав-торитет Бенджамин Спок учил, что нельзя ребёнка вос-питывать таким образом, чтобы это самое воспитание превратилось потом в упрёк «Я отдал тебе лучшие годы!».

Получалось, что к ребёнку лучше вообще не подходить, по крайней мере, лет до пяти. Это декларировалось, но на деле выглядело иначе. Анна тешила-ласкала своего ма-ленького тирана с утра до ночи. Но при этом важно было совмещать неусыпную материнскую заботу с прежни-ми радостями: ходить в гости, в кино, в рестораны. Если Павлик кому-то мешает, то ничего страшного, нельзя быть такими мизантропами!

Сыну система понравилась. Более невыносимого мла-денца трудно было себе представить. Если Павлику не спалось, Анна с Олегом нежно заворачивали его в боль-шое тёплое одеяло и возили на машине по всему городу, чтобы малыша укачало, он успокоился и заснул.

Ещё он постоянно плавал в ванной, а в перерывах мог вылить тарелку каши или борща по собственному выбору на любого из присутствующих. До шести лет большого и

17


толстого мальчика носили на руках. А для изрядно затя-нувшихся истерик по поводу и без повода, привлекалось главное средство воздействия: легенда о том, что все дур-ные поступки Павлика губительно сказываются на здо-ровье некоего доброго и благородного оленя, живущего в неведомом лесу. Павлик его не видит, не думает о нём. А между тем от того, как он себя ведёт, зависит не много ни мало – жизнь оленя! И если ребёнок совсем не слушается родителей, скандалит и дерётся, постоянно жует жвачки, то «олень умирает у ручья».

Олень умер у ручья вместе с Анной. Павлик остался без оленя в шестнадцать лет. Совершенно невыносимый большой ребёнок. Он оказался на попечении у совсем ещё юной тётушки Алисы. Жвачки уступили место более сильным средствам, дарящим забытьё и ненависть окру-жающих. И невероятную протяжённость счастья.

НЕВЕРОЯТНАЯ ПРОТЯЖЁННОСТЬКак я уже говорила, Анна была замужем. Само её замуже-

ство стало удивительной, фантастически-романтической историей. В ней было много алых роз и шампанского. Огромная роскошь для бедных студентов.

На тот момент, когда они встретились, Олег знал, что Анна пережила неразделённую любовь, из-за которой едва не погибла. Он собрал разбитое сердце по кусочкам, отвоевал её у докторов и диагнозов. У него была боро-да. Он учился на философском факультете, и был ужасно взрослым, высоким и красивым. Мы его боялись, Анна его обожала. И говорила, что он вечный – на его ладони легко читалась линия длинной-предлинной жизни.

Их семья просуществовала десять лет. Олег погиб в ав-густе 1992 года. Он вместе со своим другом Сашей отпра-вился на белой восьмёрке из Анапы в Новороссийск по каким-то коммерческим делам. До Новороссийска они не доехали, потому что врезались в грузовик на одном из поворотов горного серпантина. Олег прожил ещё со-рок минут. Аннин муж умер в машине скорой помощи, до больницы его не довезли.

Когда случилась катастрофа, за рулём был Саша. Фи-зически он почти не пострадал, но душа его была искале-

18


чена непоправимо. Он убивал себя раскаянием, изводил прокручиванием кошмарного эпизода снова и снова. Но об этом никто не знал. Все повторяли как попугаи: «отде-лался царапинами». Царапины разглядели, душу как раз-глядеть?

Для Анны он стал смертельно-ненавистным врагом. И никого не беспокоило, что Саша стал внешне меняться прямо на глазах: из дерзкого белозубого атлета за каких-то несколько лет он превратился в старика. Пытался через общих знакомых хоть чем-то помогать Анне. Он лет на пять пережил Олега. Говорили, что он умер от душевной боли, которую безуспешно пытался преодолеть. И окон-чательно запутался, кто для него drug.

Анна не желала ничего о нём знать. Но он набрался хра-брости и всё-таки пришёл просить у неё прощения. Как же важно было для него, чтобы она его простила, хотя бы выслушала! Это было страшнее, чем зайти в клетку с ти-гром. Анна швырнула в него горшок с цветком. Он, толь-ко он виноват во всём! Водительские права купил, водить не умел!

О прощении нельзя было и думать. В Анниной опустев-шей квартире, какой-то сразу ставшей никому неродной и неуютной, по-прежнему были разбросаны вещи Олега. Как будто он их оставил в спешке, чтобы чуть позже про них вспомнить и убрать на место. Тапки возле кресла. Ру-башка на стуле. Плечико с отглаженными брюками, ви-сящее на дверной ручке.

Как-то я собиралась к Анне в один из дней памяти. Она попросила меня по пути заскочить в магазин и купить молоко. Олег очень любил молоко. Я молоко купить не смогла, не получилось у меня – то ли денег не было, то ли времени. Анна так кричала, как будто от того, что я не ку-пила молоко, Олег мог погибнуть ещё раз. Какое уж тут прощение.

НЕПРОЩЕНИЕТопор, который запускается из прошлого в будущее

крушит всё, что попадается на его пути. Я это доволь-но остро почувствовала и, как могла, старалась помочь Анне. По моему плану выходило, что человек, ставший

19


виновником гибели Олега, должен честно понести нака-зание, предусмотренное законом. Тогда справедливость восторжествует и боль Анны станет меньше. Настоль-ко, что она сможет хотя бы попытаться его простить. И потом, будет точно установлена степень виновности во-дителя. Или в судебном порядке будет установлена его невиновность. Главное, он не будет преступником, тор-жествующим дважды: от того, что злодейски погубил хо-рошего человека, и от того, что счастливо избежал нака-зания. Вряд ли это был лучший выход. Но это был хоть какой-то выход.

Тем не менее, уголовное дело закрыли, прислав в наш город соответствующее уведомление. И я поехала в Ново-российск, чтобы уговорить следователя возобновить уго-ловное преследование убийцы, если он, конечно, убийца. Анна просила. Душа звала. Справедливость требовала.

Следователь снова и снова повторял, что за рулём встречного грузовика сидел солдат сверхсрочник, полу-чивший опыт вождения, в том числе и в Афганистане, что рядом находился офицер, который дал исчерпываю-щие показания, в них он высоко оценил действия своего подчинённого в момент столкновения. НИКАКИХ пре-тензий у следствия к ним нет. Что касается водителя бе-лой восьмёрки, то он тоже не виновен: слишком плот-ным был утренний туман, видимость практически отсут-ствовала. Даже скорость никто не превышал. Все трез-вые. У дела нет судебной перспективы.

Таким образом, участники этой истории оказались не по зубам земному суду. И только идиот мог подумать, что всё к лучшему. В ожидании другой судебной перспективы.

ПЕРСПЕКТИВЫ Анне надо было на что-то жить, кормить сына. Ей при-

шлось с головой окунуться в кипучую деятельность. Она открывала журналы и организовывала концерты, про-водила презентации и встречи с интересными людьми. Что-то получалось, что-то не очень, значительная часть усилий и вовсе заканчивалась крахом. После очередного такого провала, Анна была вынуждена вообще покинуть наш город.

20


Затеяла она ни много ни мало – концерт легендарной питерской группы «ДДТ». Человек, который вместе с ней это дело организовывал, её обворовал, исчез в неизвест-ном направлении вместе со всеми деньгами, вырученны-ми от продажи билетов. Выразитель мыслей и чаяний це-лого поколения, Юрий Шевчук, сидел на груде концерт-ной аппаратуры на железнодорожном вокзале, как ни-чья бабушка! А посадила его туда Анна. Нечаянно! Му-зыкантам, о встрече с которыми грезило полгорода, при-шлось ближайшим поездом возвращаться в Питер. Даже не было возможности вернуть зрителям деньги, запла-ченные за билеты.

Мы потерялись на несколько лет. Анна была вынуж-дена уехать в другой город и всё начинать с нуля. Пав-лик сам себя воспитывал, проживая в полуразрушенном родительском гнезде с каким-то ансамблем балалаечни-ков. Откуда они взялись, до сих пор неизвестно. Но Анна верила в их высокую долю. И потому пустила пожить в свою квартиру. Заполнить опустевшее пространство.

Мне тогда её очень не хватало. Жизнь развивалась какими-то скачками: либо события накрывали с голо-вой, накладываясь одно на другое, либо устанавливался невыносимый штиль. Мой старший ребёнок достиг пят-надцатилетнего возраста, журналистские насыщенные будни поднадоели, в семье появились деньги, рос второй сын. Муж в честь себя назвал его Антоном. Дел невпро-ворот, но душе-то заняться нечем! Куда её деть?

КУДА ЕЁ ДЕТЬ?В какой проект засунуть? Какую глупость совер-

шить? Какой подвиг? Как же недоставало человека, ко-торый точно знает, на что направить все свои усилия! Я начала оглядываться по сторонам и обнаружила, что явно недостаточно интересуюсь жизнью своей семьи. Дети с нянями и бабушками, муж «на работе» с десяти часов утра до двух часов ночи. Я впервые задумалась, по-чему это он не торопится домой после работы? Мы ведь когда-то были настоящими друзьями!

И вот тогда мне захотелось всё изменить, обрести смысл жизни в обычном мещанском счастье. Надо было сроч-

21


но укреплять брак. Оказалось, что я люблю готовить еду и даже убирать квартиру могу несколько чаще, чем один раз в месяц. Я с упоением наглаживала брюки, добива-ясь трёх-четырёх стрелочек на каждой штанине, вызывая ярость супруга; рубашки научилась гладить почти иде-ально, если не считать межпуговичного пространства; придумывала какие-то семейные праздники и традиции.

Меня это даже увлекло. С наслаждением погружалась в неяркую прозу быта и обнаруживала, что меня здесь дей-ствительно не хватало. Отношения со старшим ребён-ком пришлось выстраивать заново, младший сын ещё не успел от меня далеко оторваться. А муж? Я вспомнила все наши отрядные глупости, шуточки и тайные знаки. Ан-тон любил, когда я ему читала вслух, любил со мной вме-сте петь колыбельные нашим детям, смеялся до слёз, ког-да я начинала ему рассказывать, как, с моей точки зре-ния, устроен утюг и почему крутятся колёса у автомоби-ля. Антон закончил политехнический вуз, и слушать мои журналистские бредни про то, что «внутри утюга есть бусы и они нагреваются от проводков», а «правило Бу-равчика» (это был такой физик) я хорошо помню», он мог бесконечно.

И тут – ну наконец-то – Анна решила вернуться! Не-состоявшийся концерт был забыт, прежние связи восста-новлены, горизонт, который совсем недавно заволакива-ли тучи, снова был чист. У Анны как всегда было полно планов, и она даже с интересом поглядывала в сторону одного хорошего парня. Себе не признавалась, насколь-ко велик интерес, но я-то знала! Видела! И ещё рядом с ней я неожиданно обнаружила удивительную смесь до-брой феи и оленёнка Бемби – повзрослевшую Алису, и уже маму крошечной дочки.

– Я стала самой настоящей тётушкой! – тараторила Анна. – Представляешь?

ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ?Казалось, Анна совсем не изменилась. Обаяние, энер-

гия, желание всем помочь и всех спасти. И снова, как сто лет назад: «Помоги Алисе!». У нас одного возраста дети, но семейная жизнь у Алисы не сложилась. Отец семей-

22


ства переживал бурный служебный роман. Нужно было уговорить, заставить, убедить! Нельзя бросать жену с че-тырёхмесячной дочкой на руках, это неправильно! Мы ему, конечно же, обязательно всё объясним, он ведь про-сто запутался, ему только показалось, что можно вот так запросто взять и отказаться от самых родных людей. И всё будет чудненько. Он ужаснётся и немедленно испра-вится, и никогда больше так не будет поступать. И всё бу-дет исключительно замечательно.

Совершенно логично, что над Алисой надо было немед-ленно брать шефство. У неё катастрофически упало зре-ние, потому что она постоянно плачет, а недавно даже не могла встать на ноги, от переживаний началось какое-то неврологическое расстройство! Город чужой. Анна то ли вернулась, то ли всё ещё в пути. Кому, как не взрослой умной тётеньке, то есть мне, пережившей кучу катаклиз-мов, но сумевшей сохранить при всех бурях свой соб-ственный семейный кораблик, помочь бедняжке?

Я окунулась в спасение Алисы, стараясь быть настолько полезной, насколько это вообще в моих силах. 11 апреля 2002 года в десять часов вечера позвонил Павлик.

11 АПРЕЛЯОн сильно заикался, голос ему не подчинялся, сипел,

срывался в шёпот. Он сказал, что погибла Анна. Не по-верив своим ушам, я стала звонить всем подряд: в мили-цию, в автоинспекцию, родственникам, друзьям, бывше-му Алисиному мужу.

Автокатастрофа произошла на въезде в город, когда Анна и Алиса мчались из соседнего городка, где Анна за-нималась какими-то типографскими делами. Как оказа-лось, Алиса сидела за рулём автомобиля, который на пол-ном ходу попал колесом в яму, это колесо прямо на дороге«разулось». Серебристый «форд», совершенно неуправ-ляемый, снарядом вылетел на встречную полосу и вре-зался в другую машину. Водители остались живы, а пас-сажирки обеих машин – молодая женщина из «Жигулей» и Анна – погибли.

Анна, как и её муж Олег, умерла не сразу. После катастро-фы она прожила ещё какое-то время, дождалась спасате-

23


лей. Её последними словами были «Помогите Алисе!».

ПОМОГИТЕ АЛИСЕ!Алиса довольно сильно пострадала в автокатастро-

фе, но уже через месяц на своих ногах покинула трав-матологическую клинику. Покалеченная, окончательно брошенная мужем. Она ни о чём не просила. Героиче-ски переносила все тяготы, внешне спокойно встретила известие о гибели сестры. Я даже не знаю, ощущала ли она чувство вины в произошедшей трагедии. В неё ни-кто цветочными горшками не швырялся – каждый боял-ся занять через десять лет место пассажира рядом с хо-рошо знакомым, можно сказать, родным пилотом. Кото-рый выживет, сожрёт и разрушит себя раскаянием. По-сле чего кошмарная эстафета понесётся дальше.

Я думала о том, что если бы Анна смогла простить Сашу, она бы не погибла, и он бы не погиб. Поэтому, для меня было очень важно, чтобы простили Алису. Как-то надо было остановить полёт этого «кармического топора».

Уголовное дело, как и то, десятилетней давности, бы-стро закрыли. Виноватых нет. Всё дело в качестве дорож-ного покрытия. Суда не было. Снова оставалось ждать ре-шения небесной канцелярии. Разочарованных не будет.

РАЗОЧАРОВАННЫХ НЕ БУДЕТЯ поражалась Алисиному мужеству. Она жила так, слов-

но ничего не произошло. Доброжелательная, приветли-вая, как говорят сегодня, позитивная. У меня, теперь уже навсегда, не стало Анны, но появилась сестра. Она так органично вписалась в нашу семью, что уже нельзя было представить без неё ни один праздник, ни одни канику-лы и ни один отпуск. Три года мы все были счастливы. В октябре отметили день рождения моего младшего сына. Его поздравляли в кафе: с клоунами и огромным тортом. Алиса слегка задержалась. Но всё равно – её подарок был исключительно замечательным, а букет самым большим. Мне даже в голову не приходило, что в следующий раз мы увидимся только через шесть лет.

Сразу же после дня рождения Алиса пропала, бесслед-но растворилась в просторах нашего немаленького горо-

24


да. Её нигде не было. Я смертельно испугалась. Снова и снова просила мужа хоть что-то узнать: сотовый телефон Алисы не отвечал, мне всё никак не удавалось её застать, когда я приходила к ней домой.

НЕ ВСЕ ДОМАКак-то ранним воскресным утром сработал сотовый те-

лефон Антона. Обычно, если он спал и не хотел просы-паться и бежать за телефоном, я ему его приносила. Поэ-тому я совершенно спокойно взяла телефон, который за-ряжался на кухне, и понесла его в спальню. Антону при-шло смс-сообщение. Я случайно взглянула на экран и окаменела: «Доброе утро, солнышко! Каждая секунда в разлуке с тобой тянется вечность!». Куча смайликов и сердечек. И хорошо знакомый Алисин телефон. Тот са-мый, по которому я не могла дозвониться вот уже месяц.

Супруг даже обрадовался, что всё так неожиданно от-крылось. Подтвердил, что «полюбил человека», припом-нил все свои обиды и все мои грехи, после чего стал дело-вито собираться на выход.

Мне кажется, я никогда в жизни настолько сильно не удивлялась. Наверное, также сильно удивляется человек, когда в него попадает пуля. Ещё было ощущение пролом-ленных рёбер, которые осколками вспарывают лёгкие, когда дышишь, но это позже.

Немножко помогал феназепам, чуть-чуть снимало боль красное вино. Реальность стремительно превращалась в параллельную. Супруг приходил каждый день «в гости» и выступал с разъяснениями и комментариями. Говорил, что я во всём виновата сама, потому что я не человек, а пустое место. Оказалось, я не оттеняю его достоинств, а наоборот, затеняю. Он сделал карьеру, заработал деньги. Но мне это всё не нужно. Я его раздражаю своей легко-мысленной суетой, безалаберностью, безответственно-стью, беззаботностью, беззубостью, в смысле беззащит-ностью. Сплошные «без». В общем, дальше по жизни он будет двигаться без меня.

Но вот зачем про это было мне каждый день рассказы-вать? Чтоб у меня не заканчивалась пища для размыш-лений? Она и так не заканчивалась. Я заканчивалась, а

25


пища не заканчивалась. Антошка боролся за меня как лев, старший сын не стал вникать. Младший успокаивал, говорил взрослым голосом: «Не плачь, мы справимся!». Смешно и трогательно до слёз. Стараюсь не думать о том, что он тогда пережил, мы ведь так любили и папу, и Али-су. Друзья сплотились, установили дежурство, чтобы я не оставалась одна, очень старались хоть чем-то помочь. Но чем здесь поможешь?

Вспоминался любимый Аннин анекдот. Про то, как че-ловек, погибающий при наводнении, сначала отказался от плота, потом от лодки, потом от вертолёта. И обижался на Бога, что тот ему не помогает. Господь говорил ему: «Я же послал тебе плот, лодку, вертолёт!». Я мучительно вгля-дывалась в горизонт: «Господи! Пошли мне ну хоть что-нибудь, ну хоть кого-нибудь!». Молитва была услышана.

МОЛИТВА УСЛЫШАНАВ том году весна не спешила в наш город. Как бы это

нескромно не звучало, она ждала меня, когда я хоть чуть-чуть начну оживать, чтобы уже нам забурлить с ней вместе. Сначала в наш город приехал мой однокурсник Стас, живший в небольшом городке на юге Урала. Когда-то мы друг другу симпатизировали. Встретились случай-но у нашего общего приятеля в гостях и уже больше не расставались. Он всё бросил и начал меня спасать, вы-хаживать. Заставлял есть, разговаривал со мной целыми сутками, потом уезжал к себе и уже через неделю мчал-ся обратно, чтобы не оставлять меня надолго. Стаса теп-ло принял мой младший сын. И я решила уехать с ним на Южный Урал.

Боль куда-то на время спряталась, затаилась. Надо было продолжать жить на новом месте. Тем более, что как-то в суматохе самозародилась девочка Катя, наша со Стасом дочь. Конечно, хотелось, чтобы теперь-то всё было иде-ально. Сколько можно страдать?

Но что-то постоянно было не так. Мы с Катей, кото-рая ещё только должна была родиться, не вылезали из больниц. У меня откуда-то взялось очень больное серд-це. Стас всё никак не мог найти работу, сильно пережи-вал, всё чаще доверяя свои страхи друзьям. Жили мы на

26


алименты от бывшего мужа, который не давал умереть от голода. На врачей тоже постоянно нужны были деньги. Это раздражало. Хотелось отказаться от этих алиментов, прекратить любое общение, разорвать все нити, связыва-ющие с прошлым. Поменять младшему сыну имя и фа-милию. И дышать. Просто дышать, не чувствуя никакой боли и никакой обиды.

Но ничего, отпустило. Очень не хотелось страдать от голода и отсутствия медицинской помощи. Я до сих пор храню врачебные бумажки, где после перечисления ужасных сердечных диагнозов, как припев, повторялась строка «от прерывания беременности решительно отка-залась». Врачи в один голос пророчили нам неминуемую гибель. Они же не знали, что на тот момент я искренне полагала, что смерть, это ещё не самое страшное в жизни. Поэтому Катя родилась в срок и совершенно здоровой.

Стас так и не мог найти работу, отчаянно предпри-нимая всё новые и новые попытки затеять хоть какой-нибудь бизнес. Оказавшись распорядителем небольшого состояния, великодушно выделенного мне на жизнь по-сле развода, он то вкладывал деньги в организацию бе-гущей строки в трамваях, то начинал глобальный про-ект по налаживанию средств космической связи и сле-жения ГЛОНАСС, то затевал издание каких-нибудь га-зет и журналов, была даже мысль открыть собственную мини-типографию. Каждый проект наносил непопра-вимый урон семейному бюджету, деньги становились невосполнимым природным ресурсом. Параллельно дви-гались друзья со стаканами – как африканские охотни-ки с сетью. Они нападали на главу семьи, поддерживали его морально, обирали по возможности и снова вбрасы-вали в мою жизнь навстречу новым затеям.

НАВСТРЕЧУ НОВЫМ ЗАТЕЯМВот я и решила, что мне пора возвращаться в родной го-

род. Стас сказал, что пока с нами не поедет. Возвращение домой по своему эмоциональному нака-

лу мне напомнило картину Рембрандта ван Рейна «Воз-вращение блудного сына». Я её недавно в Эрмитаже раз-глядывала с той самой жаждой, что и когда-то в прошлых

27


жизнях. Сын стоит на коленях, уткнувшись носом папе в ладонь, и плачет. А папа ему говорит, что всё будет хоро-шо. Теперь уж точно всё будет хорошо. Папа – это родной город, Родина, завершение всех страданий.

Здесь меня неизбежно ждала встреча с Алисой. Я пред-ставляла эту встречу по-разному. Но главное, я обяза-тельно ей что-то говорила. Сколько же я всего ей сказала за эти годы! Как выделить основную мысль?

Но сначала я увидела Максима – сына Алисы и моего бывшего мужа Антона. Малыш появился на свет очень скоро, едва я отбыла в изгнание. Главный боец Алисино-го невидимого фронта. Поневоле боец.

УЖЕ НЕ БОЛЬНО?Мы только что переехали и жили на даче у моей быв-

шей свекрови. Намечалась осень. На улице стояла про-щальная жара. Через открытые окна слышались детские голоса. Это Алиса привезла к бабушке Максима. И уеха-ла. Потому что у неё очень много дел. Я даже не успела его разглядеть. Максим забрался в комнату и стал вытря-хивать ящики с игрушками на пол в поисках чего-нибудь интересного. Маленькая Катя, которую предупредили, что сейчас приедет мальчик почти её возраста и с ним можно будет поиграть, подбежала к двери. Я знала, что будет дальше! Дверь рывком распахнулась и больно трес-нула её по лбу. Катюшка закрыла место ушиба рукой и за-мерла от боли, набираясь сил для оглушительного рёва. Из-за двери показалось виноватое лицо Максима.

– Тебе не больно? Давай я подую. Смотри, что мне ку-пила мама! У меня есть игрушки. Я знаю, где много ма-лины! Будешь со мной играть? Смеёшься? Уже не боль-но? – говорил он невнятно, торопливо, но мне казалось, что я могу расслышать каждое слово. Потом он начал от-леплять Катину ладошку ото лба и прикладывать свою. Так надёжнее. Быстрее пройдёт.

Я стояла и, не дыша, смотрела на двоих карапузов, име-ющих значительное портретное сходство со мной и с Ан-ной. Ещё я думала, что история про «кармические топо-ры» из прошлого для меня закончилась.

Когда я встретилась с Алисой, гром не грянул, боль

28


меня не пронзила. Мы иногда видимся. Она всё такая же милая.

* * * Мне нравится жить в родном городе, в окружении сво-

ей детворы. Надо как-то социализироваться, конеч-но. На почту пойти работать? Бывший муж ругается, по-прежнему не даёт ему покоя моя безмятежность, беза-лаберность и много ещё чего на «без»… Антону всё также не хватает во мне серьёзного отношения к жизни и амби-ций, а также почтительности к нему и его грандиозным жизненным достижениям. Он всё тот же, и я всё та же, только уже не рядом, а параллельно.

Зато с тех пор, как снова наступило лето, я путеше-ствую, пеку блины, и мечтаю. Ещё я пишу, пишу, пишу. Иногда приезжаю к морю. И хожу по воде. То есть в воде. Потому что море мне по колено. Стоп. Уже по горло. Как-то незаметно получилось.

Вода охватывает меня со всех сторон, тянет куда-то, что-то говорит такое, не переслушаешь. Как Анна. Мо-жет, её неуёмная душа где-то здесь и растворилась. Я не вижу, а только чувствую, как прохладная рука ложится на мой лоб. И мне кажется, что я отчётливо слышу тот же ла-сковый голос, который когда-то очень давно, ещё в кон-це прошлого лета, меня спрашивал: «Тебе не больно?».

29


Хрясь, и пополам!Она была не из тех людей, кого интересует сам го-

ризонт и то, что за ним находится. Зачем так глу-боко заглядывать и так далеко ходить? Ей было до-статочно простой и понятной жизни, кото-рую она вокруг себя разводила и культивировала. Главными в этой жизни были люди.

Здесь – родные. Это самые хорошие люди. На них всег-да можно опереться: прийти без звонка, поужинать, де-нег взять без отдачи, попросить посидеть с ребёнком. Им, при желании, можно вести себя так же, являться без приглашения, опустошать её кошелёк и холодильник, бросать на неопределённое время своих отпрысков. Но им не обязательно знать про неё всё. По умолчанию, они всегда на её стороне, не вдаваясь в детали. Если случается какая-нибудь неприятность, они обязаны сплотить ряды. Они же родные.

Есть ещё друзья. Это люди, которых она родными на-значила сама. Потому что она их выбрала. И они замеча-тельные люди. Даже дух захватывает, до чего замечатель-ные. Только деньги им нужно отдавать в срок и забирать детвору в заранее оговоренное время. Им можно и нужно доверять. Не доверять – стыдно. Они же ей доверяют. Это главное требование. Какая же дружба без доверия?

Родственники и друзья между собой общаются крайне редко. Лучше, чтобы они вообще встречались только в её доме и на её праздниках. Это две части её мира, два полу-шария. Они граничат, но не пересекаются.

Дальше располагаются чужие. Они делятся на совсем и не совсем чужих, на добрых и злых, на интересных и неинтересных, на полезных и бесполезных. На тех, кто

30


ближе к горизонту и тех, кто из-за него врывается в её жизнь. Ненадолго, чтобы потом вновь исчезнуть.

Вокруг этого мира – стены, рвы и пропасти. Они то сливаются с горизонтом, то его загораживают. Защища-ют, наверное, вот что главное.

Жила она так долго-долго. И считала себя правильной, умной, доброй, удобно и надёжно устроенной. А потом всё перепуталось. Родственники перепутались с друзья-ми, вернее, один родственник перепутался с подругой. Да так сильно перепутался, да так неожиданно! Не из-за гор, и не из-за туч, не из-за линии горизонта припёрлось ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Выскочило из-под земли, схвати-ло её за шиворот и выкинуло вон из уютно устроенного мира. Она беспомощно перебирала лапками, пыталась тормозить, заглядывать в глаза, уговаривать. Разъяснять, что так нельзя. Нельзя!

Потом очухалась в глубине какого-то оврага, в грязной луже, далеко за горизонтом своей когда-то такой хоро-шей, но уже развалившейся жизни. Посидела. Поплакала.

Как себя жалко! Нет слов. Может помереть? Какая красивая развязка. И трагическая в своей неумолимой предсказуемости. Даже как-то стыдно не помереть. Вон сколько народа передохло при аналогичных обстоятель-ствах! Вытереть горько-сладкую слезу, и на покой!

Оставшиеся родственники сплотились, оставшиеся друзья сплотились. Некоторые по два раза сплотились. А то и по три. Вокруг перепутавшихся, например, тоже сплотились. И нормально. Вот так сплочёнными рядами и пошли бы на похороны. А какие бы слова сказали! Что такая чистая душа, такой цветок под сапогом хрустнул и увял. Хрясь, и пополам! Навсегда.

Вдруг стало очень смешно. Тогда решила она не отря-хиваться, так и вернуться в свою недобитую жизнь, как есть. Хотя бы для того, чтобы произвести инвентариза-цию сплотившихся: обнять тех, кто сплотился только один раз. Слегка перепачканной вернуться. Потому что предательство пачкает, как дёгтем мажет. И неважно, ты предавал или тебя предали. Не отмоешься.

Понемногу стал её мирок обустраиваться. Вот уж и пе-репутавшиеся уверенно стремятся в друзья, и она с ин-

31


тересом наблюдает за развитием этой тенденции. Иначе, как за горизонт заглядывать? Как с обрыва, с которого её жизнь навернулась, вниз посмотреть? То ли в собствен-ную душу, то ли в чужую?

Если в очередной раз что-нибудь перепутается, уже бу-дет не так грустно. Но и смешно уже не так.

32


Чей-то взглядЕй казалось, что она научилась поддерживать себя при

«взлётах» и мастерски страховать при «падениях». Ещё только чувствуя, что влюбляется, она уже мысленно на-девала на себя страховку-лонжу. Чтоб, если сорвётся, не погибнуть. И когда чувствовала, что её любовь обречена, кидалась себя «ловить»: уговаривать, утешать, настраи-вать. Контролировать.

Но в этот раз не получилось. Взлёт был слишком стре-мительным. А падение затянулось на годы. До какого-то момента оно притворялось плавным, мягким скольже-нием вниз. Но внезапно набрало какую-то чудовищную скорость и закончилось пропастью. На дне её встречали камни, торчащие злыми зубами вверх.

Сначала она не почувствовала боль, а только удивле-ние, поскольку наивно полагала, что скользить можно будет до бесконечности. Можно даже сказать, что боли она не чувствовала и потом, потому что перестала быть живой.

И вот она лежала, растерзанная этими зубами. Как это ни странно, ей удавалось каким-то образом наблюдать себя со стороны. Даже разглядывать. Вдруг она поняла, что смотрит на себя глазами того, кто смотрит на неё, что её сознание как-то ворует картинку у очередного любо-пытствующего. Она даже чувствует то же, что и тот, кто её видит.

Первые глаза были недобрыми. На картинке она увиде-ла себя невероятно толстой, сорокалетней, с плохо про-крашенными корнями волос. Не сразу поняла, почему испытывает не злорадство, а разочарование вместе с тем, или той, кто её разглядывал. Потом появилась мысль, что

33


в этих глазах она отражалась недостаточно мёртвой. Это огорчало, как неожиданно слабый результат хорошо про-деланной работы. Наверное, это были глаза убийцы.

Ещё были глаза чужие. Она их боялась больше, чем злых. Их было слишком много. Они тоже были разоча-рованы. И от них никуда нельзя было спрятаться. В этих глазах она была нелепой, незамысловато растянувшейся на этих камнях. Им не хватало в ней какой-то изюминки. Чужой взгляд старался зацепиться за край одежды, вы-вернутую ступню, чуть приподнятый подбородок, ему не хватало деталей, эмоций. Картинка менялась постоянно и довольно быстро. Иногда на ней она видела не себя. На её месте чужие глаза предпочли бы увидеть кого-нибудь другого.

Конечно, были глаза, в которых она отражалась такой, какой привыкла видеть себя в зеркале. Это были умные глаза. Они её не разглядывали, чтобы не расстраиваться.

Были добрые глаза. Они смотрели на неё так, слов-но хотели оторвать от этих камней. Если можно было бы смеяться, эти попытки показались бы ей смешными.

А потом она долго-долго себя не видела. Наверное, про неё просто забыли. Да она и сама про себя забыла. И вдруг – что-то новенькое. Свежий взгляд. Чей он? На этой картинке она не была размазана по камням. Она там была какой-то точкой у горизонта. Она словно летела и чувствовала, что дальше, за скалами – море…

34


Одни дуракиКода ты приходишь к нам, чтобы забрать ребёнка к себе

в новую семью на несколько дней, у тебя такое напряжён-ное лицо, словно кто-то невидимый сзади держит тебя за уши. Взгляд соответствующий – с прищуром. Голос у тебя такой, словно ты раздаёшь пощёчины и считаешь их.

В каждой твоей фразе беззаветная уверенность в без-граничности собственной правоты. Когда я говорю, ты слегка отворачиваешься, чтобы ветер моей глупости не застревал в складках твоего лба и в извилинах твое-го мозга. Там всё переполнено полезной информацией. В глазах твоих почти неразлечим интерес к тому, что ты видишь вокруг. Главное, что тебя интересует, это успехи ребёнка, порядок и чистота во всём видимом простран-стве, целесообразность и аккуратность. Ещё немного, и мы с ребёнком перед каждым твоим приходом начнём из сосулек, свисающих с балкона, наперегонки выклады-вать слово «вечность».

Сколько глубоких мыслей ты можешь выразить бровя-ми, не прибегая к словам! Если тебе выщипать брови, ты не сможешь разговаривать!

В каждом твоём движении сквозит чуждая суете до-стойная торопливость. Ты учишь нас ценить своё время.

Слегка приподнятые плечи и сутулость, повышающая устойчивость, выдают в тебе опытного бойца, одним сво-им видом отпугивающего слишком слабого противника.

Наверное, ты для того такой, чтобы мне было неприят-но с тобой разговаривать. И я не вспоминала, что раньше у тебя было другое лицо.

Ребёнок говорит, что, вообще-то, ты добрый, просто сильно устаёшь от того, что кругом одни дураки.

37

Сердечные капли

Инна сильно любила Сашу, Саша сильно любил Инну. Они сильно и неутомимо любили друг друга везде, где только судьба хотя бы на несколько минут оставляла их без присмотра окружающих. Когда любовь уже рискова-ла разрушить последнюю плотину – а именно два брака, в которых состояли очумевшие от нежности влюблён-ные, Саша исчез. Напрасно Инна караулила его возле дома, зря приезжала к нему на работу. От непрестанной душевной маеты она ослабела настолько, что стала на-званивать ему домой. Другого средства, чтобы хоть на се-кунду избавиться от хватки любовной тоски, у Инны не было. Трубку брала супруга и печальным голосом сооб-щала, что «Саши нет…».

Больше нет? Ведь если он жив, то как мог дышать все эти три дня, не встречаясь с Инной? Вдруг он погиб? Или в коме? Или болен? Водитель автобуса увеличил гром-кость радиоприёмника, а вместе с ней и тревогу Инны. «Пьяный доктор сказал мне, что тебя больше нет, пожар-ный сказал мне, что дом твой сгорел…». Может, Саша не в силах попросить о помощи? И ей уже показалось абсо-лютной правдой, что любимый отчаянно зовёт именно её. Ведь рядом с ним лишь постылая жена, которой на-плевать на его страдания. Саша говорил, что они давно чужие люди, что жена его не понимает, и никакой близо-сти – ни душевной, ни физической – между ними давно уже не существует. Инна продолжала всё глубже и глубже «проникать» в ситуацию. И как же горько было осозна-вать, что она, желая отдать Саше по капле всю кровь, не сможет прийти к нему, потому что никогда не узнает, как

По балконам не лазят, портретов не рисуют...

38


он звал её пересохшими губами.Решение возникло внезапно. Инна подошла к Саши-

ному дому и уверенно, раздирая на коленках джинсы, полезла по какой-то трубе на второй этаж. Вот и послед-нее препятствие – перила балкона. Дверь оказалась за-перта изнутри. Не теряя ни одной секунды, Инна изо всех сил ударила по старенькой деревянной двери ногой. Дверь неожиданно вывалилась куда-то вглубь комнаты. Звон разбитого стекла нисколько не отрезвил Инну, он только настойчивее позвал её вперёд. Инна запуталась в шторах. С отвращением, как ту паутину семейного быта, что опутала Сашу, сорвала она их с головы и отшвырну-ла от лица. Наступила на штору двумя ногами, как на га-дину, которая противно захрустела осколками разбитого стекла. И поспешила, как воин-освободитель, как долго-жданная помощь, подоспевшая в последний момент.

Когда она смогла вздохнуть и окончательно осво-бодиться от занавесок, её горячечному взгляду пред-стала омерзительная картина: у телевизора сидел со-вершенно здоровый Саша в пляжных трусах и го-лым волосатым торсом, с Инниными царапина-ми на спине, а рядом его супруга в шёлковом хала-тике, бесстыдно открывающем загорелые стройные ноги и приличных размеров бюст. «Умирающий» дер-жал жену за руку, которая покоилась на его чреслах. Инне показалось, что она застукала Сашу при самой под-лой из всех измен – предательстве их огромной любви.

– Убери от него свои кривые лапы! – рыдая, прокрича-ла Инна, и голос её был страшен. Супруга так и сделала, едва к ней вернулась способность шевелиться. Она всё-таки смогла отвести взгляд от Инны, которая как спец-назовец высадила балконную дверь и теперь стояла пе-ред ней, уверенно попирая ногами осколки её семейной жизни.

У Саши тоже прорезался голос, которым он громко, но как-то неубедительно сообщил, что не знает эту женщи-ну. Инна сгоряча решила, что он это сказал про жену, а не про неё, и, всё ещё во власти порыва, бросилась к нему на грудь с отчётом о проделанной работе. Она ждала, она искала, она караулила, она испугалась, он должен…

39


Саша был просто обязан немедленно прижать её к себе и, пока не перестанут вздрагивать плечи, не отпускать, ласково утешая, повторяя бесконечное количество раз, что всё самое страшное позади. Но Саша так и не понял, что именно и кому он должен, поскольку ощутил острый спазм в животе и поспешил в уборную. Здесь он заперся, и прежде, чем сесть, попытался придвинуть унитаз к две-ри туалета. Инна, как в замедленной съёмке, наблюдала его исчезновение за белой дверью с прикреплённой кар-тинкой писающего мальчика.

Тем временем супруга Саши попыталась взять Инну за волосы и препроводить в прихожую. Инна уверенно мах-нула рукой и попала куда-то возле глаза соперницы. Со-вершенно обезумев, она потребовала, чтобы эта женщи-на в халате, выметалась. Сознание вернулось к ней, ког-да хозяйка, силясь укротить дрожь в ладонях, попыталась набрать каких-то две цифры на телефоне. До Инны нео-жиданно дошло, что она через окно вломилась в чужую квартиру, и что сейчас жена Саши звонит в милицию.

Инна бросилась бежать. Дома она долго плакала на коле-нях у мужа. Он её простил. С Александром они расстались.

Вот только Саше никто не поверил, что его дом под-вергся атаке опасной сумасшедшей, имени которой он не знает, и которую никогда раньше не видел. Жена разре-шила ему месяц-другой, пока он не соберёт вещи, и не подыщет другое жильё, пожить в квартире. Сама уеха-ла к маме и попросила как можно дольше её не беспоко-ить, разве что, когда надо будет вернуть ключи. И дальше Саша пошёл по жизни один, гонимый всеми бабками из своего и ещё двух соседних подъездов.

Вскоре на этом одиноком пути Саша случайно обнару-жил Лену. Она совсем недавно освободилась от изнури-тельного брака с даровитым художником, который лю-бил сначала поставить ей синяк под глазом, а потом дол-го его рисовать, требуя, чтобы Лена не вертелась. Худож-нику не нравились Ленины друзья и всегда поздние, но не всегда трезвые возвращения домой с работы. Он мно-го раз говорил ей об этом. Когда пришлось окончательно убедиться, что Лена не понимает человеческую речь, он перешёл на язык символов. Если так можно назвать ру-

40


коприкладство с последующим художественным актом.И тут ей повстречался Саша – круглолицый, жизне-

любивый, коренастый, с крупными надёжными ладоня-ми, красиво раздутыми по всему телу мышцами, и пол-ным равнодушием к живописи и футболу. Лена до это-го никогда не встречала мужчин, наделённых в комплек-сё таким изрядным количеством достоинств. Любовь об-лепила ее плотно. Настолько плотно, что она стала адек-ватно воспринимать из всей огромной жизни лишь тот её маленький кусочек, который был связан исключительно с Александром.

Вот только сам герой выглядел каким-то потерянным. Он чувствовал, с каким неистовством обнимает его Лена, но всё с меньшим жаром отвечал на её ласки, не радо-вался, если вечером или даже ночью находил её у дверей своей квартиры шальную и влюблённую, с шоколадкой и фляжкой коньячка в маленькой сумочке. Он почему-то стал плохо спать и всё чаще прислушивался к звукам за окном. Иногда соседи слышали тяжёлый удар в стену и то ли стон, то ли вопль: «Обложили!».

Лена стала мечтать о втором браке. Она писала Саше стихи. Даже пыталась у себя дома (отголосок проклятого прошлого) нарисовать на обоях его улыбку, ей постоян-но хотелось его видеть. Когда Саша, оказавшись у Лены в гостях, обнаружил свой портрет, намалёванный во всю полосато-цветастую стену, он чуть не грохнулся в обмо-рок. Вряд ли это было от радости.

Однажды, когда Лена зашла за Сашей после работы, чтобы ехать к нему домой, он неожиданно сообщил ей, что всё ещё не разведён, и что ненавидит любовные треу-гольники. Но всегда создаёт их, потому что не может хра-нить верность одной женщине, а только двум. Конеч-но, можно подумать, что он подлец, хотя на самом деле, на нём лежит страшное проклятие. Никто его не поймёт. Поэтому Лене надо оставить его в покое, чтобы не по-страдать от проклятия. Его удел печален – он будет му-читься всю жизнь, ибо так распорядилась судьба. Саша сам удивился, как убедительно прозвучала глупость про неумолимое проклятие…

Лена поверила и решила немедленно сразиться со злы-

41


ми чарами. Для этого ей придётся «вышибить клином клин». Надо наложить прямо противоположное закля-тие на Сашу, чтобы закрепить в нём способность хранить в сердце только одну-единственную любовь. Любовь к ней, к Лене. Нужен приворот. Она вспомнила давний ба-бушкин рассказ о колдовских секретах. Там речь шла о сорочке, в которой надо провести ночь с любимым. По-том следовало нашептать каких-то просьб, уронить сле-зу на сорочку и капнуть на неё воском. И всё. Потом ноч-ную рубашку надо уничтожить. А Саша всегда будет хо-теть и мочь любить только её одну. Потому что со всеми другими он будет бессилен. Мягок и вял, как кожура от банана.

Лена попросила его о последней ночи. Саша, обрадо-вавшись, что свобода не за горами, легко согласился на этот прощальный торжественный акт любви.

Прощальная встреча оставила у всех её участников только приятные воспоминания. Утром Саша ушёл до-мой на полусогнутых ногах, а Лена сняла рубашку и зажг-ла свечи. Всё сделала так, как говорила бабушка и успо-коилась, будучи абсолютно уверенной в результате.

И принялась ждать Сашу. Представляла, как побежит открывать ему дверь, как он зайдёт под раскаты грома, с алой розой в руках и печатью порока на челе. Но он что-то не торопился. Неделя потянулась мимо Лены, потом по-ползла другая, такая же пустая и одинокая. Когда от дол-гого терпения уже совсем ничего не осталось, она броси-лась его разыскивать. Увы! Птичка упорхнула! Саша уе-хал к другу в Москву, и, судя по всему, надолго. Как ни старалась, обрести его вновь ей уже не удалось.

Прошли годы. Лена вышла замуж, родила, вырастила, устроила в университет сына. Про Сашу вспоминать не любила, потому что тут же начинала терзаться сомнени-ями: не слишком ли сильно она его расколдовала, то есть заколдовала? Вдруг она как-то навредила его мужскому здоровью?

Но всё-таки послала им судьба ещё одну, наверное, по-следнюю встречу. Как-то зимним вечером Лена припар-ковала машину недалеко от своего подъезда и занялась выгрузкой продуктов из багажника. Кто-то очень знако-

42


мый, подошёл к ней сбоку и уверенно принял тяжелен-ный пакет с продуктами из рук. Лена отчего-то почув-ствовала в душе трепетный холодок.

Надо же, Саша! Поправился, постарел немного, но выглядел хорошо.

Одет был прилично, лысина его даже украшала. Разгово-рились. А у неё всё вертелся на языке вопрос: ну как там с ней, с личной жизнью? Но ведь в лоб не спросишь. Ещё подумает, что она его по-прежнему любит!

– Может, кофе? Может, чаю? Может, водки? Может, ко мне? Но предупреждаю, у меня муж ревнивый, – зато-ропилась Лена, засеменила следом. Голос при этом стал какой-то непослушный, лживый и заискивающий. Вот что значит – любопытство. Да ничего такого. Ей просто интересно. И ничего большего. Вообще ничего.

– Да ты не бойся, – Саша зачем-то снял перчатки и по-хлопал их одна о другую. – Я с этим давно завязал, живу монахом. Пусть твой муж не ревнует.

Супруг, конечно, не обрадовался незнакомцу, но и ру-гаться не стал, недолго посидел с ними за столом и ушёл спать. А они всё вспоминали и вспоминали юность, Ин-кин подвиг десантницы, Ленкину картину с Сашкиной улыбкой поперёк обоев. Коньяки и шоколадки, послед-нюю ночь.

Когда стрелка круглых часов, висевших над ковром, подползла к двенадцати, Саша засобирался. Лена вы-шла его проводить к подъезду, и они, не в силах расстать-ся, решили недолго посидеть-поболтать у неё в машине. Всё-таки сто лет не виделись! Лена села на водительское место, спешно стала открывать окно, чтобы покурить, но передумала, неожиданно перегнулась через ручник и впилась поцелуем в Сашу. Тем поцелуем, который он не получил двадцать лет назад, когда исчез.

Поцелуй должен был тянуться вечно и чем-нибудь за-кончиться, а он прекратился мгновенно и не закончился ничем. Всё от того, что Лена с Сашей целовалась, а Саша с Леной – нет. Она вернулась на своё сидение и попро-сила:

– Давай, я тебя куда-нибудь подвезу?– Не надо, ты же пьяная, – Саша стал открывать дверку

43


машины. – Не надо ничего. Я же не сказал тебе, как живу. У меня всё круто! Парашют, дайвинг, альпинизм. Сейчас вот в Мексику с друзьями собираемся… Саша выбрался из салона, подождал, когда Лена тоже

выйдет, поставит машину на сигнализацию. Молча довёл до подъезда. Потом продолжил:

– Ну её к лешему, эту любовь. И так хорошо. Зато по балконам никто не лазит. Портретов на обоях не рисует.

44


С москвичкой Ингой я познакомилась на Кипре. Мы отдыхали в соседних коттеджах на берегу Средиземного моря. Нам нравилось, уложив детей спать, подолгу заси-живаться на веранде, наслаждаясь приморскими сумер-ками и неспешной беседой.

Излюбленной темой таких «девичников» были снови-дения. Инга спорила со мной, горячо доказывая, что сны несут в себе бесценную информацию о каких-то собы-тиях из прошлых жизней. В том, что мы живём не один раз, а постоянно, но в разных человеческих организмах, она не сомневалась. При этом Инга решительно отказы-валась от цепочки перерождений, в результате которой можно было бы нечаянно возродиться в шкуре носоро-га или в рыбьей чешуе. Исходя из Ингиных религиозных убеждений, мы возрождались только в человеческих те-лах, да ещё непременно при романтических обстоятель-ствах! Такая весёленькая смесь из буддизма с христиан-ством заполняла мою новую подругу достаточно плотно.

Мне бы, конечно, не спорить, но красное вино и жажда справедливости вынуждали упорно настаивать, что всё самое интересное и важное в жизни происходит здесь и сейчас. Живи как человек, и не надо лезть вглубь веков, мучительно разглядывая себя на каком-нибудь затейли-вом историческом фоне!

Вот однажды, когда мы снова поссорились из-за разни-цы во взглядах, она решилась поделиться со мной совер-шенно неправдоподобной историей, которая произошла с ней якобы на самом деле.

Оказывается, очень давно, лет пять тому назад, Инга проживала в Казахстане в каком-то захолустном горо-

О переселении душ и не только

45


дишке. Едва ей исполнилось восемнадцать лет, как она стала бояться засыпать по ночам, потому что к ней при-вязался ужасный сон. Едва она закрывала глаза, а кош-мар уж тут как тут – добро пожаловать в ад!

В этом сне Инга с удивлением узнавала себя в немоло-дой женщине, гадалке. Действие разворачивалось во вре-мена Аладдина и его лампы на Арабском Востоке. Точнее сказать не получится. Известно ещё, что в том государ-стве, куда завёл Ингу суровый путь перерождений, же-стоко наказывали всех, кто промышлял ворожбой.

Восточная женщина Инга жила в убогой глинобитной лачуге, разделяя скупые радости бедняцкой жизни с дво-ими сыновьями и красавцем мужем. Сыновья-подростки работали вместе с отцом в гончарной мастерской. Воз-ле городских ворот располагалось какое-то подобие Ин-гиного рабочего стола: валун с гладкой поверхностью. На него она выбрасывала из левой руки камушки сред-ней величины, и, в зависимости от того, какое положе-ние они займут, могла дать ответ на любой вопрос.

Ей постоянно досаждал полицейский, который разго-нял попрошаек и гадалок с улиц города. Он угрожал ей, оскорблял её, мог ударить, обещал посадить в тюрьму. Но она упорно не оставляла своего занятия.

И вот однажды Инга, замотанная по самые глаза в про-сторные чёрные одежды, как большая нахохлившаяся курица сидела у ворот города и поджидала какого-нибудь любителя испытать судьбу, бесцельно выбрасывая ка-мешки на «стол». К ней опять приблизился всё тот же по-лицейский. Он держал в руках тяжёлый мешок. Из этого мешка жуткий тип молча вывалил на поверхность валуна свой страшный груз – отрезанные головы мужа и сыно-вей. Инга просыпалась от того, что хотела закричать, но не могла, ужас сдавливал ей горло.

Шли годы, Инга переехала в Москву, устроилась рабо-тать администраторам в крупный развлекательный ком-плекс. Жизнь резко изменилась, но сон никуда не делся, неутомимо её преследуя. Она, чтобы от него избавиться, даже стала завсегдатаем магических салонов и кабинетов разнообразных психологов. К сожалению, безрезультатно.

Так бы и тянулось всё это до бесконечности, но про-

46


изошла некая непредвиденная встреча. Инга совершен-но случайно познакомилась с молодой итальянкой Па-улой. Поздним вечером, переходящим в раннее утро, несчастная женщина безуспешно пыталась оторвать от рулетки своего изрядно накачавшегося супруга. Инге удалось убедить гуляку, что пора возвращаться в гостини-цу. Благодарности Паулы не было предела.

К тому же, в процессе уговоров, невменяемый гость зачем-то оторвал строгой администраторше рукав белой блузки. Пауле было стыдно за своего супруга, и она пред-ложила Инге, потерявшей товарный вид в результате об-щения с дебоширом, подвезти её домой на такси. С это-го момента дамы стали дружить.

Когда новые знакомые вернулись к себе на родину, они пригласили Ингу навестить их в Италии. Она с удо-вольствием поехала в гости. Паула оказалась энергичной хозяйкой какой-то солидной компании, торговавшей недвижимостью. Её муж был весьма состоятельным без-дельником, выходцем из Кувейта, который вместо того, чтобы развивать семейный нефтяной бизнес, погрузился в живопись.

В его гениальность верила только Паула. Она через под-ставных лиц покупала картины своего рисовальщика, поддерживая в нём творческий огонь и ощущение вос-требованности творчества. Паула так любила этого горе-художника, что даже не собиралась рожать детей, уверяя, что ей и так есть о ком заботиться. В тот приезд Инга неожиданно оказалась на традици-

онном вернисаже, который Паула один раз в году устра-ивала для супруга. Весь холл их особняка любящая жена завешивала картинами, кое-где подчеркнув их скромные достоинства драпировкой или особенным освещением. Получилось неплохо. На этот раз, дополнительной изю-минкой вечера должна была стать русская гостья.

Наконец-то наступило время приёма гостей. Элегант-ная и скромная, удивительно прекрасная Инга стояла в холле, краем глаза любуясь своим отражением в зеркале. Она встречала гостей вместе с Паулой. Глава семьи здесь же переминался с ноги на ногу, поджидая друга детства, которого не видел лет десять. Он должен был прилететь

47


из Кувейта вечерним рейсом и тут же к ним присоеди-ниться.

И вот через порог особняка переступил человек, при одном взгляде на которого Инга сначала застыла от ужа-са, а потом страшно завыла и помчалась по лестнице на второй этаж, чтобы запереться в гостевой спальне. Пау-ла, извинившись за «странную русскую подругу», побе-жала за ней следом, требуя объяснений и немедленного возвращения на исходную позицию. Уже наверху, почув-ствовав себя в относительной безопасности, Инга заве-рила хозяйку, что знакомиться с гостем не пойдёт ни за какие коврижки. Этого человека она видела в своём мно-голетнем кошмаре. Именно он играл в нём самую жуткую роль – полицейского, уничтожившего всех её близких.

Инга так и просидела весь вечер в спальне, будучи не-представленной загадочному незнакомцу, который, это тоже важно иметь в виду, никого в ней не признал, и во-обще не понял, почему его вид произвёл на русскую де-вушку столь изрядное впечатление.

Паула, как это ни удивительно, вполне серьёзно отнес-лась к Ингиным переживаниям. Позже она сообщила подружке, что этот парень действительно последний от-прыск старинного рода, мужчины которого традиционно служили в полиции. Как и сам их гость!

– Это было со мной! – убеждала Инга. – После той встречи больше никогда, ни разу в жизни этот страшный сон не повторялся! Круг замкнулся, понимаешь?

Когда закончилось время нашего отдыха, мы разъеха-лись по разным городам и потеряли друг друга из виду. Я вспоминаю про Ингу довольно часто, хотя до конца не верю в её рассказ. Не верю, но почему-то и не забываю эту историю.

Она хранится в памяти довольно бережно, словно ещё может пригодиться. Например, если кто-нибудь незна-комый, едва завидев меня, дико вращая глазами, вдруг побежит прятаться. Тогда я сразу пойму, в чём дело: мы с ним уже встречались! Раньше. Веков двадцать тому на-зад. Я скакала на коне в виде прекрасной амазонки, а он (ничтожество!) хотел отобрать у меня коня, честь, арба-лет, и ещё что-нибудь…

48


Всё сбылось, кроме встречиСколько себя помню, всегда любила приврать. А что

было делать? Жизнь казалась такой интересной, необыч-ной. Ну почему, когда я начинала что-нибудь рассказы-вать, восторженно делиться впечатлениями, любой со-беседник, совершенно не разделяя моих чувств, лишь тускло отсвечивал взглядом? Эта рыбья тусклость убива-ла меня, мой рассказ, мой щенячий восторг перед жиз-нью. Вот и приходилось слегка приукрашивать. Самая большая награда – интерес в глазах слушателя. Мы за це-ной не постоим.

Однажды я доукрашалась. Можно даже сказать, допры-галась. В то время наша семья жила в военном городке в сто-

лице Монголии, городе Улан-Баторе. Я училась в совет-ской средней школе для детей офицеров, мама препода-вала в этой же школе, папа сутками пропадал на военной службе. Всё вокруг меня было какое-то серое, тоскливое, однообразное. Как же не хватало приключений, роман-тики, ярких событий!

И тогда я, совершенно неожиданно, в том числе для себя самой, наплела одноклассницам, что моей любви якобы горячо добивается некий Игорь из девятого клас-са. Я сама тогда учились в седьмом.

Если поковыряться в прошлом, то в основе легенды можно было обнаружить очень скромный, а если вернее – вообще случайный взгляд божественного Игоря, бро-шенный на меня во время товарищеского матча по ба-скетболу. Он в горячке поединка едва не залепил мячом в мою светлую голову. Какой взгляд! Но никто кроме меня его не заметил. Пришлось рассказать, но девчонки всё

49


равно не поверили. Пришлось «дорисовать» робкое, но горячее рукопожатие и записку с приглашением на тай-ное свидание. Тем, кто требовал доказательств, было ска-зано, что записку пришлось уничтожить, чтобы сохра-нить нашу встречу в глубокой тайне. Ну, «дорисовала», добилась от аудитории выпученности в глазах, и забыла.

Мне, если честно, вообще другой человек нравился, одноклассник Пашка. Который отличался от всех маль-чиков в классе необыкновенным цветом глаз. Они были жёлтые, как у тигра и ещё они всё время смеялись, когда он на меня смотрел.

О моих интригах было немедленно доложено общепри-знанной подружке Игоря, Марине, которая на тот мо-мент, по чистой случайности, оказалась ещё и моей под-ружкой. Начались разборки. Девчонки из класса посто-янно затевали какие-то разговоры по душам вперемешку с угрозами страшной расправы. Сама Маринка, случай-ная жертва моего коварства, ничего выяснять не стала. Она отказалась со мной общаться, находя утешение в тё-плой поддержке более порядочных людей.

«Преступление» было зарегистрировано в начале мая. Всё лето со мной никто из девочек не дружил. До сих пор не понимаю, почему эта история произвела такой сокру-шительный эффект. Вроде никто ни с кем не поссорился, не заболел и не пошёл топиться в реке Туул. Игорь функ-ционировал в привычном режиме, играл в баскетбол и приглашал Маринку на медленные танцы.

Зато мне, бессовестной врушке, пришлось продолжать обучение в ситуации бойкота. Дёрнуло же наплести про этого дурацкого Игоря!

Начался восьмой класс. Жёлтой змеёй прошелестел сентябрь. Надо было срочно что-то придумать, чтобы выжить, а то скучно, хоть в петлю лезь! И вот, неждан-ный подарок судьбы. В нашем классе появилась новень-кая девочка, Наташа. Синяя форма (все были в коричне-вых), огромный отложной белоснежный воротник и гла-зищи, в которых плясало столько искорок, просто салю-ты из искорок!

Это был глоток кислорода. Даже не глоток. Больше! На-верное, с тех пор я не встречала человека, который умел

50


бы так дружить: искренне, легко, беззаветно. Её совер-шенно не волновала истинная подоплёка моих, как она их называла, рассказок. Даже можно было перевирать по нескольку раз одну и ту же историю. А потом смеяться. Мы постоянно смеялись. Могли даже во время урока слу-чайно переглянуться и захохотать. Потом, уже в коридо-ре, после изгнания из класса, безудержно досмеивались до икоты, до слёз.

Учились мы обе хорошо. Наташка, кажется, даже от-лично. Школа воспринималась как место, где можно вдоволь повеселиться. Моя любовь к Пашке стала темой постоянных шуточек и провокаций, от чего «большое чувство» – по нашей терминологии – как-то значитель-но уменьшилось в объёме и перестало меня беспокоить.

Помню, как я поделилась с Наташкой горделивой меч-той, о том, как Пашка на ближайшей дискотеке подой-дёт приглашать меня на танец, а я откажусь. Вот он обал-деет! Пусть не думает, что кто-то слишком сильно влю-бился!

Тут же разыгрывался спектакль. Я, изображая неуклю-жего Пашку, ставила пластинку с танго «Брызги шам-панского» на проигрыватель, косолапила через всю ком-нату, замирала перед Наташкой, которая стояла, как у нас говорили «подпирая стенку» и строила глазки. После этого я, раскачиваясь, тянула свои как бы тяжелые руки к Наташке, мыча что-то нечленораздельное, но явно со-держащее призыв потанцевать. Наташка радостно хихи-кала, потом, словно спохватившись, задирала подборо-док и категорически отказываясь плясать, почему-то ба-сом отвечала:

– Не бери меня за здесь, я тебе не городская!Потом мы, щека к щеке, толкаясь и спотыкаясь, испол-

няли танго, подражая классическим образцам из телеви-зора. И с хохотом валились на пол.

Постепенно у Наташки наметились какие-то кавале-ры. Предпочтение было отдано старшекласснику Саше. Одна беда: с ним надо было обязательно ходить «гулять». Но когда? Ведь некогда! Да и тоскливо подолгу слоняться по улицам, молча обнявшись. Как-то уж очень серьёзно Саша относился к прогулкам.

51


Гораздо веселее, чем с ним «гулять», было его дразнить. Я надевала папины огромные, до колен, военные белые валенки прямо на домашние тапочки (чтоб не выпасть), полушубок, тоже белый и тоже военный, с воротником до ушей с одной стороны и до середины валенок с другой.

Венчала композицию шапка-ушанка с кокардой. На-ряд крепился к хилому организму посредством портупеи. Наташка сама меня ей обвязывала, ремень продевала под погоны, периодически сгибаясь от хохота. «Изюм всего компота» – солнцезащитные очки, вершина моего фан-тастического перевоплощения.

И шли мы под ручку чинно прохаживаться вокруг дома. А бедный Саня голову ломал: что за кавалер такой бе-шенный объявился, да ещё и в офицерских чинах?

Один раз Саша не выдержал: подскочил, сбил с меня ушанку. Косички позорно упали на погоны! Что делать? Бежать! Наташке хорошо, а я в валенках «сорокпос-леднего» размера, в которых ноги не сгибаются. Кое-как доковыляла до спасительного подъезда.

После этого безобразного происшествия Саша Наташ-ку бросил. Но она, по-моему, даже и не заметила этого события.

Как-то решили, что уже пора начинать пить и курить. Купили водки (шампанское в Новый год пробовали, ни-чего интересного), сигареты «Тройка», залезли на кры-шу. Подожгли, вдохнули дым, разлили по стаканам вод-ку, глотнули. Ну и гадость! Потом думали, кому бы всё это подарить, чтоб добро не пропало? Так и не нашли до-стойного.

Ещё любили читать. Особенно вслух, вставляя после каждого глагола поочерёдно слова «сикось» и «накось». Получалось здорово: «И обнял он её (сикось) и пошли они счастливые (накось) вдоль улицы…». Нам очень нра-вилось. Или читали не вслух, а про себя, умудряясь оты-скивать даже в самых серьёзных произведениях забавные строчки. И соревновались: у кого смешнее «основная мысль произведения». Тогда было модно прятать от де-тей книги, чтоб лишнего ничего не узнали. Так мы в по-исках «основной мысли» осилили «Вечный зов», «Тысячу и одну ночь», «Жизнь на грешной земле», «Тени исчеза-

52


ют в полдень». Как только попадалась «основная мысль», надо было срочно звонить подруге.

Готовили какую-то немыслимую ерунду: из тушёнки, сгущёнки, яичного порошка. Всё, что выдавалось нашим семьям в качестве пайка, неумолимо перерабатывалось в рулеты, жаркое, безе, кофе по-варшавски, муравейники и ещё какую-то сладкую картошку.

«Большое чувство» к Пашке вместе с жестоким бойко-том как-то рассосались, исчезли в водовороте нашего ве-селья.

Мечты о будущем носили характер игры во «встречу че-рез тридцать лет», которая должна была состояться не-пременно в Ленинграде, где ни я, ни Наташка никогда в реальной жизни не бывали. Так вот, Наташка должна была стать художницей и склоняться над этюдником, са-мозабвенно запечатлевая набережную Невы, на которой, собственно, и развернётся наша встреча. А я должна была проходить мимо, увешанная авоськами. Дальше начина-лось лицедейство. Наряжались в мамины платья и при-дуривались:

– Сколько лет, сколько зим! Неужели это ты? А ты из-менилась, – это Наташка говорила мне противным ма-нерным голосом, приподнимая подведённые брови, как бы силясь разглядеть меня получше, словно неведомую зверюшку. – Ты замужем?

– Какая встреча! Конечно, замужем, даже два раза, у меня трое детей, – приступ дикого хохота. – А ты заму-жем?

– Нет! – энергичные размахивания художественной ки-стью в воздухе над предполагаемым этюдником. – Мне совершенно некогда заняться этим вопросом. Погрузи-лась в творчество! А ты чем занимаешься?

– Заполняю квитанции в химчистке. В стихах, разуме-ется. Клиенты жалуются, – опять хохот.

Через год я уезжала из Монголии – папу перевели по службе в Екатеринбург. Прощаясь, подарила Наташ-ке невероятной красоты талисман, самое драгоценное своё сокровище, на счастье. Сейчас уже точно не вспом-ню, кажется, это был фиолетовый колокольчик на чёр-ном шнурке. А она мне подарила свои рисунки и написа-

53


ла письмо, которое следовало прочесть только в поезде. Мы не плакали, мы как всегда смеялись.

О том, что Наташка погибла в авиакатастрофе 3 мая 1985 года, я узнала от мамы. Меня только что выписа-ли из роддома. В синей коляске под майским солныш-ком лежал мой первенец. Весна рвалась в душу, открыва-ла окна, выбеливала тротуары, сводила с ума горластых уральских воробьёв. Ну как я, девятнадцатилетняя мать, могла поверить, что моя Наташка всё это уже никогда не увидит? Я и не поверила, и никогда не поверю.

Недавно на антресолях я обнаружила рыжую папку. Она оказалась зарытой под кипой журналов. В ней поч-ти ничего не было, только какие-то инструкции по экс-плуатации неведомых электроприборов и старые письма. Здесь же нашёлся синий конверт с последним письмом Наташки и её четырьмя рисунками. Она срисовала с от-крыток цветы: незабудки, сон-траву, мимозы, нарциссы и розу с двумя бутонами.

В письме, как и тогда, почти тридцать лет назад, меня царапнули первые строчки: «Сидишь сейчас в вагоне, да? Ну, уезжай, уезжай. Оставляй свою подружку на съедение волкам. И на встречу со мной не рассчитывай, потому что останутся от меня только рожки да ножки, да ещё твой талисманчик!»

Всё сбылось. Кроме квитанций в химчистке и встречи на питерской набережной.

54


Серёге недавно исполнилось пятьдесят шесть лет. Не-высокий, подтянутый, светлые волосы удачно маскиру-ют лысину. Глаза огромные и какие-то уж слишком голу-бые.

В его жизни было много взлётов, и только один – фе-ерический. Лет пятнадцать тому назад он, будучи трене-ром по плаванию, вывел в чемпионы Европы одного из своих воспитанников.

Бывали в его жизни тяжёлые моменты, и только один страшный: старший сын, первенец, погиб в аварии.

Было в жизни у Серёги много «любовей». И только одна фантастическая. Про неё он вспоминал десятки раз, не уставая и не повторяясь в деталях.

Стоило только хоть чуть-чуть выпить. – Я тогда был в Тюмени, на сборах.И слушатели понимающе переглядываются, шепчут:

«ну, начинается!»– Был женат, кажется, четвёртый раз. Ну да, четвёртый.

Или третий? Неважно.– Третий! – хором убеждают слушатели. – Третий! Не

сомневайся!– Да как третий-то? Это же в девяносто пятом году

было. Ну, неважно.– В девяносто восьмом! – опять настаивают слушатели.– Да в пятом! В восьмом? А вы откуда знаете? В пятом!

Ну, неважно! И была там одна молоденькая красавица тренерша.

– Да какая же молоденькая? Ты говорил, что ей было тридцать пять лет! И не красавица!

– Так. Я продолжаю.

Фантастическая любовь

55


– Лучше тост скажи! – Вот расскажу, тогда и тост. Полюбила меня молодень-

кая тренерша. Красавица, не красавица? Неважно. Всё время мой взгляд ловила, перехватывала. Понял, что нравлюсь ей, хоть сейчас себе забирай. Но мне куда? Я ведь женат в третий раз уже был. Четвёртый? И вот, про-вели мы сборы. Все спортсмены разъехались, только мои ещё оставались. Утром нас с этих сборов должен был увезти автобус. Тренерша на прощальном ужине не ела. Всё на меня смотрела. Я ждал, что подойдёт. Нет, не по-дошла. Вернулся к себе в комнату, вещи начал собирать. И вдруг услышал стук в дверь. Ну, точно, думаю, мои не спят. Сейчас я им всыплю за нарушение спортивного ре-жима. Открываю дверь, лицо сделал злое, детей пугать. А там Лена стоит.

– Света! – не унимаются слушатели.– Неважно. Меня так легонько рукой в грудь толкну-

ла, я посторонился, она в комнату прошла. И на диван села! Почти легла. Плечи назад, грудь вперёд, шея длин-ная! Дышит.

– Ты говорил, на стул села! – Неважно! Стул рядом стоял. Да не мешайте! Я мол-

чу. Она говорит: «устала». Я молчу. И она молчит. Потом говорю: «может, чаю?». Не выгонять же, думаю. Погово-рим и уйдёт. Спать хочется. Смотрю, она куртку на мол-нии расстёгивает, снимает, на спинку стула вешает. На-долго значит, думаю. Говорит: «жарко». А вообще-то, со-всем было не жарко. Налил ей в стакан воды. Она воду пьёт маленькими глоточками. А потом говорит: «Я хочу от тебя родить ребёнка». Конечно, растерялся сначала. Что же, помочь больше некому? Но не стал спрашивать, как-то видно было, что обидится, если спрошу. Потом стала меня целовать, ну и я ей помог!

– В смысле трахнул, что ли? – уточняют слушатели, подбадривают. Мол, не смущайся, Серёга, интимных подробностей, мы здесь все свои.

– Можно и так сказать. Она потом быстро ушла. Спорт-сменов я отправил на автобусе одних. Сам не поехал. Ещё на два дня мы на базе остались. Сразу могло не получи-ться, чтобы дети.

56


Серёга, окидывая мысленным взором прошлое, быстро выпивает рюмку, закусывает пельмешком и продолжает:

– Как она меня любила! – далее следует пауза, необ-ходимая для осознания присутствующими этого факта, а также для наполнения рюмки. – А потом больше никог-да ничего о ней и не слышал. Вот и всё. Так и не знаю, есть у меня в Тюмени ребёнок, нет?

– Тост давай!– А чтоб нас просто любили! Любили, потому что мы

мужики! – и неожиданно, надув на лбу жилы как загорла-нит. – Сяду я верхом на коня-я-я! Ты вези по полю меня-я-я!

Слушатели подхватывают. Серёга блеснёт непрошен-ной слезой и снова возьмёт себя в руки.

Один из слушателей, Борис, друг и одноклассник, всю Серёгину жизнь знал наизусть, как будто сам прожил. Это он всегда подхватывает идею вспомнить про тюмен-скую любовь и тонко вворачивает уточняющие вопросы. У них уже почти сформировался комический дуэт. Серёга самозабвенно вспоминает, а Борис ехидно уточняет.

Первого апреля, всего лишь через неделю после очеред-ного прослушивания завораживающей истории, Боря, встав пораньше, начал придумывать розыгрыши. Сразу вспомнил про Серёжу. Идея лежала на поверхности, та-кая же доступная, как Лена на диване в Серёгиной спорт-базовской комнате.

Борис, с улыбкой опереточного злодея взял свой сото-вый телефон, активировал функцию «скрыть номер» и набрал недрогнувшей рукой: «Здравствуй, папа. Ты хо-чешь нас увидеть? Близнецы Полина и Юля из Тюмени».

Через два часа Боря, напрочь забыв про свой розы-грыш, уже мучился на работе. Работал он в городской ад-министрации, которая постоянно совещалась, изыски-вая всё новые и новые возможности для увеселения го-рожан. Сидел Боря на солнышке, его разморило, он даже успел немного поспать, не выпуская нить повествова-ния очередного докладчика. Потом, когда эта тягомоти-на наконец-то завершилась, уже болтаясь «в кулуарах», Боря глянул на экран телефона. Какая-то немыслимая куча звонков от Серёги.

57


– Как добраться до Тюмени? – это был риторический вопрос, которым Серёжа доносил до сознания Бориса следующее: он немедленно выезжает в Тюмень, да ещё хвастается перед другом своими достижениями, наме-кая, что никто другой не смог бы так эффективно помочь тюменской тренерше.

Пока Серёга, давясь эмоциями, сбивчиво излагал до боли знакомую историю, и её невероятный финал, Борис мучительно соображал, что делать.

– Ты, если поедешь в Тюмень, будешь проезжать по мосту речку Течу. Там до сих пор сохраняется повышен-ный радиационный фон. Помнишь, была утечка ради-ации под Челябинском? – Борис не знал, как удержать друга от экспедиции в Тюмень и ляпнул первое, что при-шло в голову. – Не езди!

– Да плевать на радиацию. Сколько ехать? Часов де-сять, да? – Серёга, обалдев от новости, рвался обнять до-черей и в эту минуту презирал опасность.

– Автобусом ехать часов восемь, не меньше.– А что делать с радиацией? – Серега, слегка отдышав-

шись, решил всё-таки не рисковать потенцией. – Зайди в любую поликлинику, где есть рентгенологи-

ческий кабинет, попроси у них на время цинковую пла-стину. Оставишь в залог паспорт или водительские права. Пластину положишь на колени, когда будешь радиацию проезжать! – Борис постарался не заржать в трубку, раду-ясь своей сообразительности, и ещё тому, как здорово он напугал своего доверчивого друга.

Что было дальше, мы не знаем. Борис не говорит. Исто-рию про свою тюменскую любовь Серёжа больше не рас-сказывает. Даже если очень сильно выпьет.

Главное, мы теперь точно знаем, что Серёга не врёт. Что была в его жизни Лена. Или Света. Молодая. Или немо-лодая. Красивая. Или некрасивая. В 1995-м году была. Или в 90-м. Серёга тогда ещё женат был в третий раз. Или в четвёртый.

Всё-таки была любовь. Или не было? Ну, неважно.

58


Cегодня у меня плановое посещение клуба. Наш клуб снаружи выглядит очень респектабельно, чем-то напо-миная барскую усадьбу середины позапрошлого столе-тия. Огромный дом с колоннами находится сразу же на выезде из городка и утопает в зелени. Внутри всё не так красиво: можно разочарованно наблюдать только не-большой холл, из которого в разные стороны разбегают-ся длинные коридоры.

Новичкам, буду судить по себе, здесь неуютно, кажет-ся, что все его участники неряхи и разгильдяи, награж-дённые членством в клубе исключительно за свои позор-ные заслуги. Самого себя новичок считает всего лишь случайной жертвой злого рока. Новичок брезгливо дер-жится в сторонке, с удивлением подмечая, что «старич-ки» выглядят вполне прилично, хотя, по идее, должны ходить в рванье и струпьях.

Сюда принимают даже детей. Вот кто чувствует себя непринуждённо в любой обстановке. Задавать вопросы у нас не принято. Хотя новички обычно не выдержива-ют. В основном их волнует, как долго может продлить-ся членство в клубе. «Старички» устало улыбаются. Они раньше тоже спешили, как выяснилось, напрасно. Ред-ко, когда занятия отнимают меньше трёх месяцев, чаще на них требуется полгода, год. Бывает и дольше. Но это в других секциях.

На вывеске клуба написано «Кожно-венерологический диспансер». Такое вот неблагозвучное название у заведе-ния, в котором скапливаются жертвы любви. Как ни кру-ти, все мы – её жертвы.

Любовь протекает у разных людей по-разному: одних то-

Клуб любителей животных

59


чит прямо из сердцевины организма, а по другим ползает снаружи. Как у нас, например. У нас стригущий лишай, говоря на клубном сленге, микроспория, трихофития.

Мы добрые друзья животных. Некоторые, к сожале-нию, уже не очень добрые. Вон Люба, говорят, своего кота усыпила, а Валентина Ивановна, как можно заклю-чить из некоторых её оговорок, утопила друга в минуту отчаяния, не осознавая, что делает.

Однако, лучшие из нас по-прежнему самоотверженно заботятся о своих любимых зверюшках, не поминая зла. Своих котов и собак они давно вылечили. Теперь боятся их заразить.

Председатель нашей секции – очень строгий доктор, миколог. Он никогда не улыбается, на провокации не поддаётся, на дурацкие вопросы отвечает обстоятельно, как на недурацкие. Требует, чтоб все являлись на заседа-ния аккуратно раз в неделю.

Для других секций клуба есть другие двери и коридоры, но вот председатели такие же, как наш, последний раз улыбавшиеся ещё до института. Мы редко с ними пере-секаемся.

Ребята из соседней секции, у которых почесуха, с нами не водятся: у них заболевание открылось на нервной по-чве, они, в отличие от нас, вообще не заразные.

С венерическими мы сами не дружим, стараемся про них даже не говорить, хотя искренне им сочувствуем: вот уж кому по-настоящему не повезло.

Зато все мы равны перед злобной старушкой-крово-заборщицей. Она одинаково люто ненавидит каждого, кто доверчиво протягивает ей руку, оголив запястье. Во-обще, если ей верить, то все члены нашего клуба «подон-ки общества». Она так и говорит: «подонки».

Народ сидит напуганный, кто-то на чудо надеется, кто-то на ошибку в диагнозе, а кто-то вообще случайно по-пал, не то что остальные. Никто не возражает, что его об-зывают плохим словом, как будто пришёл каяться, а не кровь сдавать.

Всё это напомнило мне кадры из документального фильма про китайскую культурную революцию. Там один сознательный колхозник, забравшись на трибуну, обли-

60


чает прочих крестьян, а они молчат, горемычные. Потом самые слабонервные из них не выдерживают и уже сами начинают публично каяться в грехах.

Смотрю по сторонам, кто первым «поплывёт»? «Я про-ститутка, – скажет девушка слева от меня. – Я заболела, потому что хотела заработать много денег своим телом!». «А я наркоман! – закричит парень, стоящий в дверях. – У меня вирус иммунодефицита, потому что я мыл шприц в луже!». «А я кошку гладила, – забьётся в истерике старуш-ка у дверей. – Нет мне прощения!». Но это всё фантазии.

В сказке о туповатом старичке и не очень умной рыб-ке, речь шла о трёх желаниях, исполняемых с интервала-ми. Здесь тоже не всё сразу. Только в нашем случае три желания называются «три соскоба». Сдают их трижды, по одному в неделю. Желание, правда, одно на всех, чтоб не оказалось в частичках кожи некоего «мицелия», или спор грибов, вызывающих наше неинтеллигентное забо-левание. Пока все три желания не исполнятся, о выходе из клуба и думать нечего.

На сегодняшнее заседание нас пришло человек десять, все лица знакомые, почти родные. Тема заседания «Сглаз, порча или всё-таки инфекция?». Я выступила с докладом, убеждая коллег, что природа нашего заболевания двой-ственная. Клавдия Ивановна со мной не согласилась. Го-ворит, был у них в подъезде один кот, всё около неё тёрся. Вот и натёр! Люба и Валентина тоже думают, что инфек-ция. Их по-человечески понять можно. Только начали обсуждать, как спасаться, тут меня председатель и позвал. Еле успела нашим дамам протараторить, что в Интерне-те пишут про девятипроцентный уксус и жжёный камыш.

Председатель, который расслышал что-то про укус, меня долго ругал, говорил, что это он председатель, а не я. Ещё напомнил, что все члены нашего клуба дают под-писку насчёт недопустимости самолечения. А потом со-общил главное – сбылись моих три желания, нет у меня никакого лишая, в том числе и стригущего. И не было.

В этот момент у меня возникли два вопроса. Первый: зачем они меня целый месяц мучили? И второй: как те-перь мимо этих лишайных незаметно проскользнуть по узкому коридору, чтобы случайно не заразиться?

61


Я проснулась от того, что рядом никто не храпел и не пытался спастись от утренней прохлады, отбирая у меня одеяло. Ещё оказалось, что левая половина кровати из-рыта, как будто спящий пытался закопаться поглубже. Наверное, это ему удалось, потому что на поверхности не было никого видно. «Волнуется, – подумала я. Он ведь сегодня выдаёт замуж старшую дочь», – и пошла в ван-ную, чтобы выключить воду. В ванной всё было залито до самого потолка, как будто бы несчастный хотел не просто принять душ, а непременно утопиться, напосле-док помыв кафельные стены.

Своего мужа Семёна я неожиданно обнаружила в гости-ной. Паника сделала своё дело. Вместо обычного жизне-радостного парня, на диване эмбрионально крючилось едва прикрытое пледом какое-то тельце, с поджатыми ручками и ножками, напоминающее инопланетный ор-ганизм, забытый представителями иных миров на жесто-кой Земле. На челе угадывалась скорбь. При этом Отец Невесты спал, дыхания было почти не слышно.

– Ты почему здесь спишь? – для этой фразы понадо-бился голос повеселее, чтобы поддержать Семёна в труд-ную минуту.

– Боялся проспать регистрацию! – неожиданно бодро доложил Отец Невесты и приподнялся на локте.

– Восемь.– Уже проспал, – и он снова рухнул на диванную по-

душку.Затем плед был сброшен, и началась кипучая деятель-

ность по приданию Отцу Невесты человеческого облика.Через десять минут передо мной стоял чисто выбри-

Отец невесты

62


тый, благоухающий кофейной свежестью стройный кра-савец с благородной сединой на висках. На нём почему-то была клетчатая рубаха, а волосатую ногу он пытался за-сунуть в потёртые джинсы, которые обычно надевал для поездки на дачу. «Волнуется», – снова подумала я и про-должила отрезвляющим голосом:

– Ну куда ты? На дискотеку восьмидесятых? Надень бе-лую рубашку и костюм.

Отец Невесты, не приходя в сознание, молча принял из моих рук и то и другое. Покорно напялил на себя рубаш-ку, брюки, почти не морщась, просунул голову в галстуч-ную петлю. Я с удовлетворением оглядела Отца Невесты:

– Татарская диаспора будет в восторге. Такого прият-ного мужчину они не ожидают увидеть.

Тут его наконец-то прорвало:– Хорошо, что дочь выходит замуж за татарина. Они

чтят семейные ценности! Нет, плохо, что за татарина. Бросит её и женится на своей. Нет, хорошо, что за тата-рина, а не за чечена. Он хоть хиджаб на неё не наденет. Плохо, что за татарина. Татары русских не любят. А кто нас любит? Нет, хорошо, что за татарина! А вдруг свадьба будет в национальном стиле? У мусульман как? Кого вы-купают, или там воруют? Кто у них считается самым до-рогим?

– Отец Невесты. Далее Семён забегал по гостиной, сужая круги возле

кипы газет, сваленных на нижней полке книжного шкафа.– У нас была газета татарского землячества «Татар ру-

хы»! Там есть маленький словарик. Надо запомнить, как по-татарски «Здравствуйте!» И ещё надо выучить какую-нибудь народную мудрость по-татарски!

…И уже, растворяясь в утренних сумерках:– Желаем паре молодой дожить до свадьбы золотой!

Молодая семья просуществовала всего полгода. Ново-испечённый татарский муж полюбил другую женщину. По нестандартному стечению обстоятельств разлучница оказалась немкой.

63


Больше, чем танкНаша семья тогда жила в военном городке в Монголии.

Папа служил Отечеству, будучи майором Советской Ар-мии. Мы с мамой помогали ему, чем могли. Я вот, напри-мер, была отличницей и ещё председателем совета отря-да пионеров из четвертого класса.

Наша пионерская дружина носила имя Марии Васи-льевны Октябрьской, женщины-танкистки, героя Совет-ского Союза.

За невысоким забором, отделявшим казармы от до-мов, в глубине территории воинской части, тоже носив-шей имя Марии Октябрьской, на величественном ка-менном постаменте, был установлен самый настоящий танк Т- 34. На броне танка виднелась пробоина. На баш-не значилось: «Боевая подруга». Красивое имя дала гроз-ной машине Мария Октябрьская.

В школе на уроках мужества нам часто давали послу-шать песню, в которой повторялись слова «Давным-давно была война, давным-давно прошла она…». Так жалко ста-новилось, что уже прошла! Не довелось поучаствовать.

А тут такая машина времени, можно сказать, под рукой! Танк Марии Октябрьской!

Это был её собственный, личный танк. Не велосипед, не мотоцикл, даже не автомобиль, а боевой танк! Когда муж Марии Октябрьской погиб на фронте, она продала всё, чем владела, и написала Сталину письмо. В нём от-важная коммунистка просила вождя немедленно продать ей танк, чтобы она могла отомстить врагу за смерть мужа. Сталин согласился, но денег на целый танк смелой жен-щине поначалу не хватало. И тогда Мария села вышивать на продажу салфетки и скатерти.

64


При этом она прекрасно разбиралась в механике, стре-ляла без промаха и дралась как самурай. Сколько талан-тов было у Марии Васильевны!

Т-34 ей всё-таки продали, и она в составе танковой бри-гады отправилась на фронт «давить фашистских гадов». Воевала отчаянно, была водителем-механиком в составе экипажа, состоявшего из мальчишек-солдатиков, кото-рые по возрасту годились ей в сыновья. Они так её и на-зывали – «мама».

В неравном бою под деревней Крынки в Витебской об-ласти, Марии Васильевне пришлось под проливным ог-нём чинить гусеницу, разорвавшуюся от попадания сна-ряда. Героическая женщина получила осколочное ране-ние, оказавшееся смертельным. Умерла в госпитале, на-верное, со спокойной душой: перед смертью она не-надолго пришла в сознание и успела узнать, что все её «дети» живы, а танк «Боевая подруга» снова на передовой.

Значительную часть своего свободного времени я уделя-ла разглядыванию танка и мечтам. Сижу себе на лавочке у штаба и представляю, как мчусь в горячке боя, стреляю из танка, потом вылезаю чинить гусеницу, бегу, при-гибаясь под свинцовым дождём. На голове самый настоя-щий шлем, в руке тяжеленые траки, кусочки гусеницы, отвёртка, чтоб залатать прореху…

И вот как-то, созерцая «Боевую подругу», я задумалась над совершенно простым вопросом, а именно, надёж-но ли заперт люк у танка? Что, если не заперт? Конечно, о том, чтобы «покататься», я даже и не мечтала. Поста-мент, конечно, помешает. Но оказаться внутри, вдохнуть дым сражений! Вдруг Мария Октябрьская выронила но-совой платок или письмо потомкам? Или шлем? Ну хоть что-нибудь осталось бы в танке от тех времён...

У меня тогда была замечательная подружка Маринка, тоже склонная к созерцанию танка. И ещё в нашем классе учились Серёжа и Саня, жаждавшие повоевать с врагом, с ними тоже вполне можно было поделиться идеей.

Нельзя сказать, чтобы на подготовку экспедиции ушло много времени. В ближайшую субботу, как только роди-тели ушли на танцы в Дом офицеров, мы побежали к по-стаменту. Первыми на танк залезли мальчишки: два ко-

65


мандира и куча сочувствующих. Люк не был приварен к танку, может, это вообще был не люк, а какой-то кусок металла – и они его общими усилиями сдвинули.

Мы с Маринкой, не задумываясь, полезли внутрь. Мальчишки в танк забираться не стали, чтобы не тес-ниться. Внутри танка оказалось очень неуютно, темно, в тесноте кабины отовсюду торчали какие-то острые желе-зяки. Не повернуться. Мы сразу же покрылись синяками. Точно говорю, само пребывание в танке, уже и есть под-виг. А если ещё в нём ездить и стрелять?! Сразу стало по-нятно, что личных вещей героической Марии Октябрь-ской здесь найти не удастся.

И тут что-то произошло. Наверное, мальчишек обнару-жили. Саня и Серёга с перепугу вернули на место крышку от танка (точнее сказать не могу) и убежали. Мы с Марин-кой остались сидеть в гробовой тишине и такой же гробо-вой темноте, слабый свет едва пробивался через пробо-ину и через щёлки возле того места, откуда мы залезли.

Первых десять минут ещё на что-то надеялись. По-том в мёртвой тишине танка нам стало очень тоскливо, и мы даже всплакнули. Сдвинуть железяку, закрывав-шую выход из танка, мы, как ни старались, не смогли. Дышать оказалось совершенно нечем, поскольку благо-дарные потомки не пожалели масляной зелёной краски, придавая танку монументальную красоту. Сразу захоте-лось в туалет. Но не может ведь советская пионерка сде-лать «это» в настоящей боевой машине, ставшей священ-ным памятником! То-то бы обрадовались империалисты, узнав о такой подлости.

И вот сидим, терпим, дышим по очереди через колю-чую дырку в броне. Потом Маринка решилась позвать на помощь. А ведь это был тёплый субботний вечер, и уже стемнело. Могу себе представить, что испытывал чело-век, едва расслышав несущееся из-под танковой брони:

– Это я, Марина! Помогите! – поди разбери, Марина или Мария. – Выпустите меня! – и плач, переходящий в вой.

От Маринкиных воплей лучше не стало, стало ещё хуже. Никаких звуков снаружи до нас не доносилось. Вот так, наверное, зарождалось выражение «глухо как в тан-ке». Хотя нет, оно должно было зародиться ещё раньше,

66


вместе с танками.Когда нас стали искать, в первую очередь обошли квар-

тиры всех одноклассников, в том числе зашли к Сане, а потом и к Серёге. До той поры они молчали, что оставили нас в танке, в глубине души надеясь, что мы как-то смог-ли выбраться из люка, и всё будет шито-крыто.

...И вот с грохотом люк открылся. Луч фонарика, столб слепящего света и, как показалось мне от избытка чувств, дуло автомата. Словно нашкодивших котят, нас повыта-скивали из танка и повели домой для расправы.

Маринке здорово влетело, зато мне удалось избежать наказания. Только рассказала маме с папой, что хотела найти в танке вещи, забытые Марией Октябрьской, ро-дители зашлись в хохоте, изо всех сил стараясь при мне не смеяться. Чтоб я не подумала, что всё это шуточки!

Люк заварили. На танк мы больше не заглядывались. Нам сказали, что это НЕ ТОТ танк.

И только прожив на земле несколько дольше, чем Ма-рия Васильевна Октябрьская, я могу с уверенностью ска-зать, что на самом деле совершенно неважно, тот самый это был танк или другой…

67


Зелёные яблоки и лишний КолькаОни никогда не желтеют. Семеринка, или как-то ещё

их называют. Это такой сорт. Вечнозелёный, вечно мо-лодой...

Ванечка родился в апреле. Шёл первый год перестрой-ки. Его родители не голодали, но жили, как тогда гово-рили, «при стеснённых обстоятельствах». Это была самая обычная семья: супругам по девятнадцать лет, их родите-лям по сорок.

Новоиспечённые бабушка с дедушкой работали на за-воде в две смены. Ванин отец, когда был не в институ-те, успевал грузить вагоны, а молодая мать, если была не в университете, то заботилась о ребёнке. Родственники целыми днями передавали Ванюшку по кругу с рук на руки, и каждый считал, что именно он лучше всех забо-тится о ребёнке.

Откуда в этой истории взялись яблоки? Им неотку-да было взяться. Но они всё-таки появились – вместе с Колькой, двоюродным братом юного отца семейства.

Колька вынырнул из бодрящей мартовской свежести, такой же оптимистичный и стройный, как веточка, кача-ющаяся за окном в безбрежном пространстве неба. Лицо конопатое, с высокими скулами, глаза с искоркой, тро-гательная коротенькая чёлка. Какой-то очень юный, да ему тогда и было лет пятнадцать, не больше.

Состоялся обмен. Молодая мать приняла с благодар-ностью нереальные для марта яблоки и положила их на канцелярский стол, который по совместительству ока-зался ещё и пеленальным столиком. А Кольке дала по-держать первенца. Колька взял его деревянными от вол-нения руками и долго не отдавал, прижимая к себе хруп-

68


кий организм. Это, наверное, был единственный случай в его жизни, когда ему доверили подержать такую драго-ценность.

Молодая мать внезапно озарилась мыслью, что ведь сам Колька был сиротой при живых родителях. Его отец мотался по тюрьмам и пересылкам, родная мать разда-вала детей по приютам, оставляя себе одну только за-боту – водку. Была у Кольки ещё какая-то промежуточ-ная мать, которая возникла в связи с поздней любовью папы-рецидивиста и сознательной партийной женщины, решившейся взяться за неблагодарный труд по перевос-питанию уголовника. Неизвестно, чем она била мужа, но пятилетнего Кольку непьющая сознательная мачеха мог-ла запросто приложить табуреткой по голове. Чтоб при-ёмный сын её уважал и во всём слушался. То ли из-за её изуверских педагогических методов, то ли потому, что Колькин папа снова сел в тюрьму, органы опеки опреде-лили мальчика в детский дом.

И вот выживший, весь светящийся нежностью Колька, держал на руках Ванечку. Зелёные яблоки просвечива-ли через полиэтиленовый пакет, слегка запотевший под прямыми солнечными лучами. Сказочный драгоценный подарок. Подношение маленькому божеству. Они ведь в это время года стоили целое состояние! Конечно, Коль-ка получал стипендию в своём политехническом учили-ще, но в этом месяце её, судя по всему, выдали зелёными яблоками.

Время шло. Ванечка рос. Колька редко навещал род-ственников. Но если только заходил в дом, то сразу же заговаривал о самом главном: как растёт Ванечка? Хоро-шо рос Ванечка, обласканный мамой и папой, дедушка-ми и бабушками.

Колька стеснялся приближаться к счастливым семьям, наверное, из врождённой деликатности, а может быть, прекрасно понимал, что может опять оказаться лишним. Старался быть «как люди». Один раз даже зарегистриро-вал брак, правда, ненадолго. Что-то не получилось у него завести детей, вот и расстались.

Работы не боялся, на жизнь не жаловался. Всегда го-товый по первому зову прийти на помощь, он частенько

69


батрачил на своих более успешных родственников. Вы-пивал по-разному. Когда ему казалось, что спивается, завязывал резко, на месяцы.

По какой-то загадочной причине, Колька с возрастом не менялся. Если крепко присмотреться, то можно было бы заметить мелкие морщинки возле глаз и складку на переносице. Да кто его будет разглядывать?

Жил в общежитии. Говорил, что квартира ему не нуж-на, потому что там никого нет. Только он один, Колька.

Однажды в душный понедельник, когда лето едва-едва начинало задумываться об осени, и все яблоки были ещё зелёными, остановилось сорокалетнее Колькино сердце.

Ванечке, который уже сам к тому времени стал папой, позвонила молодая бабушка, она же бывшая молодая мать и, плача, рассказала историю про зелёные яблоки. Иван выслушал её очень внимательно, а потом сообщил, что на похороны не пойдёт. Ведь он Николая совсем не знал.

Да и что их связывало, кроме зелёных яблок?

70


Не знаю, откуда это взялось, но с самого начала своей репортёрской жизни, я была свято убеждена, что для пол-ноценного профессионального журналиста недостаточно научиться писать, внятно излагая свои мысли. Не менее важно уметь хорошо плавать, стрелять и водить машину.

Проще всего было научиться плавать. Всего один месяц у воды, когда я с завидным упорством старалась утонуть, вываливая себя с мостков всё дальше и дальше от берега, подарил мне это умение.

Научиться стрелять было сложнее. Как только рядом со мной оказывался какой-нибудь хороший человек с та-бельным оружием, я начинала склонять его к мысли, что надо нам вместе где-нибудь пострелять. Всегда находи-лась пара-тройка патронов, не учтённых в ведомостях. И герой моего очередного очерка или репортажа неизбежно соглашался преподать мне урок стрельбы.

Самые большие надежды я возлагала на сурового опе-ра по имени Матвей. Мы частенько работали вместе: он ловил жуликов, а я искренне им восхищалась на страни-цах нашего популярного издания. Мне хорошо запом-нился его последний урок. Тогда мне удалось существен-но продвинуться в теории стрельбы, значительно отодви-нувшись в практике.

Сидеть в ночной засаде во Дворце пионеров собира-лись как на пикник. Заранее обговаривая, сколько бу-тербродов и кока-колы нужно взять с собой. Этот Дво-рец и правда был Дворцом, бывшей резиденцией знаме-нитейшей на Урале купеческой фамилии. Его окружали легенды и сплетни. Говорили, что отсюда начинались та-инственные подземелья, клубком скрутившиеся под но-

Как научиться стрелять

71


гами нашего большого города, что в здешних подвалах водятся привидения, охраняющие проклятые клады. Но нас интересовали только люди, которые должны были зайти сюда ночью, чтобы выкрасть видео и аудиоаппара-туру, недавно подаренную детям очередным кандидатом в депутаты.

Весть о кандидатской щедрости обрадовала всех горо-жан, но, как выяснилось, самый горячий отклик нашла в сердцах у жуликов. Во дворец пробирались тайными тро-пами – по одному, по двое, чтоб «не спугнуть». Потом дол-го бродили по кабинетам и залам, пока молодые оператив-ники, ученики Матвея, тосковали в засаде. Время шло, но никто и не думал покушаться на общественное достояние.

Оперское чутьё подсказало Матвею, что уже никто не придёт, и таким образом настала пора для наших трени-ровок. Мы залезли на чердак и там устроили стрельбище. Матвей поставил красную банку из-под колы на перевёр-нутый ящик и выстрелил. Банка исчезла.

Ужаснувшись произведенному грохоту – казалось, гро-мыхнул каждый кусок листового железа на крыше, Мат-вей замер.

– Вдруг услышат? Сейчас по рации как сообщат о стрельбе!

Мы немного посидели, подождали, Но нет, никто из граждан не спешил набрать «02».

– Стреляем. Давай, теперь ты!Матвей поставил вторую банку из-под колы на тот же

ящик. Следуя всем его инструкциям, я прицеливалась очень долго, стараясь не задерживать дыхание и положив указательный палец, который нельзя напрягать, на спу-сковой крючок. Прогрохотал выстрел. Толку никакого, пуля улетела в неизведанном направлении, а наглая бан-ка, как и прежде, цинично поблескивала красными бо-ками всё с того же ящика.

Матвей посмотрел на меня, как на инфузорию в ту-фельках и произнёс очень важную фразу.

– Целиться нужно сердцем! Ты поняла? Сердцем. – И он, как мне показалась, вообще не целясь, прострелил банку. – Вот так! Ты кого-нибудь ненавидишь? Ты лично кого-нибудь ненавидишь?

72


– Ну, преступников, убийц всяких.– Это ерунда. Разве это ненависть? Пока не научишь-

ся по-настоящему ненавидеть, и стрелять нормально не научишься!

Я, конечно, расстроилась, что приличных результатов в стрельбе никогда не достигну. Но и обрадовалась, что нет во мне этих ужасных чувств, безошибочно отправля-ющих пулю прямиком в цель.

Мечты о том, чтобы научиться хорошо стрелять поч-ти растаяли, когда в одночасье моя безбедная и красивая жизнь стала бедной и некрасивой, разбившись о чёрное предательство ближайшей подруги.

Теперь она счастливо жила с моим мужем. Даже верну-ла через него мои подарки, в основном это были книж-ки. Конечно, зачем они ей? Главный подарок от меня она уже получила. А ещё она полюбила открывать ему гла-за на мой моральный облик, присочиняя какие-то неве-роятные подробности измен, о которых я ей как будто бы докладывала в минуты сердечной близости. Это она так заботилась о дорогом человеке, чтобы он избавился от комплекса вины передо мной. Заботливая, всё-таки, была у меня подруга!

Вот тут-то до меня и дошло, что значит ненавидеть. Впервые в жизни я испытала острое желание убить че-ловека. Настолько острое, что никаких других мыслей и желаний у меня просто не осталось.

Как-то неожиданно я вспомнила про свою давнюю приятельницу. В начале моей репортёрской жизни на каком-то обыске в общежитии мебельной фабрики я по-знакомилась с весёлой и очень обаятельной девчонкой, её звали Таней. Я дала ей свой номер телефона, и мы ста-ли изредка общаться.

Однажды она позвала меня к себе в общагу, чтобы по-болтать и посоветоваться. Её муж – охранник какого-то казино – исчез из родного дома, вернее, из общежития, как говорят, при невыясненных обстоятельствах. Она, тщетно прождав его какое-то время, для успокоения не-рвов решила навести в жилище идеальный порядок и слу-чайно обнаружила в плательном шкафу зашитый в дет-скую подушку самый настоящий пистолет. Муж всё не

73


возвращался, а пистолет всё лежал в шкафу. Что делать?Вопрос был непростой. Взвесив все «за» и «против»,

пощупав тяжёленькую розовую подушечку, зашитую сбо-ку чёрной ниткой, я ей посоветовала ничего не предпри-нимать. Постаралась убедить её, что пусть уж пистолет лежит там, где лежит. Вряд ли его кто-то найдёт. Не надо будить лихо, пока оно тихо. Или как там в пословице? Мы убрали подушку на антресоли и пообещали друг дру-гу про неё никогда и ни с кем не разговаривать.

И вот я вспомнила про Татьяну, а главное, про её вол-шебную подушку, и помчалась в общежитие. Меня едва пропустили. Оказывается, Татьяны дома не было, она уе-хала в отпуск, в её комнате жила какая-то родственница. Я недолго с ней поболтала, дождалась, когда она выйдет из комнаты, забрала подушку с того самого места, где мы её и оставили, и ушла. Танина родственница даже ниче-го и не заметила.

Я отправилась домой. Подушку, с прощупывающимся в ней смертельным оружием я держала на руках, как жи-вое существо, поглаживая оттопыренные бока и придер-живая на кочках. Ехала и мечтала, как я, убив предатель-ницу, с чистой совестью и со спокойной душой буду си-деть в следственном изоляторе. Продумывала, что скажу на суде, и как стану рассказывать сокамерницам весёлые истории из моей смешной жизни. У них это, кажется, на-зывается «травить романы».

Дома я осторожно вскрыла наволочку. Не дыша, что-бы не разлетелся пух, достала завернутый в промаслен-ную бумагу пистолет и дрожащими руками вынула из его рукоятки магазин. Оказалось, в нём было целых пять пат-ронов. Обрадовавшись, вернула на место магазин, сняла пистолет с предохранителя, заслала патрон в патронник и засунула его в карман шубы.

Потом заторопилась в ближайший соснячок. Благо, что он располагался недалеко от дома. Мне надо было сде-лать хотя бы один-два выстрела, чтобы убедиться в том, что оружие меня не подведёт.

По дороге купила пластиковую бутылку кока-колы. Кока-колы в банках не оказалось, а другие напитки в же-стянках меня почему-то категорически не устраивали в

74


качестве мишени. Долго искала укромное место. Каза-лось, что везде притаились случайные жертвы, даже не подозревающие, что у меня здесь полигон. И вот, нако-нец, нашла какой-то подходящий пень. Поставила на него бутылку. Отошла на десять шагов.

Мне говорили, что максимальное расстояние для при-цельной стрельбы должно быть около двадцати пяти ме-тров, но пуля может улететь гораздо дальше.

Попробовала «прицелиться сердцем». Оглушитель-но грянул выстрел. Пуля вошла в пень, я увидела, как от него откололась щепочка. Плохо. Подошла чуть побли-же. Вторая попытка. Представила себе подругу. Как она, лёжа под одним одеялом с моим мужем, игриво улыба-ясь, выдаёт наглую ложь за мои сокровенные тайны…

Попала! Как же рванула кола из бутылки! Как будто её там было сто литров! Капли газировки упали на моё лицо, и, слизывая их с губ, я обнаружила, что у них солонова-тый привкус. Надо же, оказалось, что я почему-то плачу.

Как самого родного друга, прижала пистолет к сердцу и пошла домой, чувствуя с каждым шагом, как легчает на душе, как меняются вокруг краски и звуки, как постепен-но утихает шум крови в ушах.

Дома, едва скинув сапоги в коридоре, я прямо в шубе рухнула спать. Проснулась от того, что пистолет непри-ятно холодил щёку, и ещё от радостной мысли, что я нау-чилась стрелять.

На следующий день, тщательно стерев отпечатки сво-их пальцев, я завернула пистолет в промасленную бумагу и убрала обратно в подушку, аккуратно зашив её снаружи черными нитками, как и было. Затем отправилась в обще-житие. На этот раз мне ещё больше повезло: комната была не заперта, и я без свидетелей вернула подушку на место.

Дождалась Татьяну. Она, оказывается, выходила на кух-ню. Мы с ней посидели, погрустили над чашечкой чая, поговорили про общих знакомых. Допив восьмую чашку и окончательно убедившись, что никто ни о чём не до-гадывается, я с огромной благодарностью обняла Татья-ну на прощание. С тех пор мы с ней больше не виделись.

А я записалась на курсы вождения автомобиля.

77

Микстура от скуки

В одну очень маленькую алмазную республику, находя-щуюся в Африке, уже давно не ездят туристы. Ещё не-сколько лет назад в Сьерра-Леоне вовсю полыхала граж-данская война. До сих пор из всех специалистов мира здесь уверенно себя чувствуют только военные. Атлан-тика вылизывает языками-волнами свой молочно-белый песчаный живот и смотрит на глупый человеческий мир прозрачными, почти равнодушными глазами. Аэропорт украшает надпись на английском языке, адресованная приезжающим: «Если вам нечем нам помочь, убирайтесь обратно». Коротко и ясно.

И вот, благодаря невероятному стечению обстоятельств там побывала моя подруга Маринка. Поездке предше-ствовал месяц терзаний: стоит ли ехать в Африку по про-грамме двухдневного тура для прессы? Не слишком ли далеко добираться на самолёте через Украину и Либе-рию ради каких-то двух дней? Обязательно ли надо ста-вить прививку от жёлтой малярии, если она необходима только на указанный миг? И вообще, насколько спокой-но в джунглях?

– Там неспокойно, – заверила Саня, специалист абсо-лютно во всех областях человеческих знаний. – Даже есть какая-то банда, состоящая из негров, которые ездят по джунглям в женских платьицах, шляпах и с автоматами! Я по телевизору видела.

– Гомосексуалисты?– Однозначно!Тем не менее Маринка отважилась. И совершила этот

акт то ли безумия, то ли легкомыслия, то ли героиз-ма. Иногда мне кажется, что храбрость – это нежелание

Африканские страсти

78


предвидеть неприятные последствия своих поступков. Иначе пропадёт всякое желание там и сям проявлять ге-роизм. Тем не менее Маринкин героизм состоялся.

Два дня интенсивного впитывания Африки через все поры – чтобы успеть запомнить, насладиться, сфото-графировать. Мы ждали её впечатлений. Хлеба и зре-лищ! Эмоций и фотографий! Песен и танцев под тамта-мы! Ведь никогда больше нам не видеть глубинного чёр-ного континента!

– Украинцы явно недолюбливают журналистов! – это был первый неожиданный вывод, совершённый путеше-ственницей. – Пять часов в самолёте, хоть бы размяться выпустили. И ещё три часа сидеть, простите, без туале-та, – первое, что я узнала от неё по телефону, ещё до при-бытия туристки.

Основная пресс-конференция состоялась сразу же, едва Маринка доволокла свой чемодан до квартиры. Мы встретились за столом, который был изысканно серви-рован: ром, текила, овощи. И всё. Мы же, как обычно, худели!

– Очень много инвалидов, – с состраданием в голосе начала свой рассказ Маринка. – Это они во время этни-ческого конфликта руки-ноги друг другу мачетами руби-ли, чтоб проще было разбираться из какого племени враг. Больше одного члена врагу рубить нельзя! И убивать нель-зя. Это у них такие договорённости между племенами!

И, посмотрев на меня, подавившуюся текилой:– В смысле члена организма, ну там, руки или ноги.

Хватит ржать! Молодые все, сильные, красивые. Нам там чуть джип не перевернули из-за одного придурка ханты-мансийского. Всех журналистов предупредили: без со-гласия аборигенов никаких съёмок! Этот же выперся с видеокамерой. Они ему обрубками машут – типа, будь человеком, а он снимает, гад, снимает! Ну понятно, те, что на ногах, остатками рук нас вместе с джипом подня-ли, да чуть всех не вытряхнули. Еле умчались.

– А вы ему сказали, что нельзя так себя вести? – Сань-ка не выносит, когда чья-нибудь «прайвеси» попирается бесцеремонными негодяями.

– Конечно, как только отъехали на безопасное рассто-

79


яние.И мне вспомнилась фраза из Марка Твена: «…товарищи

были вынуждены... сделать ему дружеское внушение, вы-мазать дёгтем, вывалять в перьях, и пронести по улицам верхом на шесте…».

Правда, если верить очевидцам, на этом арбузное дере-во из Ханты-Мансийска не унялось, развлекая местных проституток и поливая воду в бассейне виски и ромом…

– Для дезинфекции, наверное? – с пониманием мо-мента умозаключила я.

– Да он выделывался! – на полном серьёзе не согласи-лась со мной Маринка. – Долларов полные карманы! Во всех пиджаках!

– А сколько у него пиджаков? – Саня заинтересова-лась олигархом, так явно выбивающимся из репортёр-ской среды.

– Один, наверное. Как не шикануть, тем более что жен-щины там, по-моему, самые красивые в мире. Такие холе-ные, нарядные, красивые, благоухающие! А как им идёт их тёмная кожа! Одну из них звали Бежу. Поскольку в на-шей делегации было только две дамы (я и ещё одна де-вочка из Тюмени), то мужчины-коллеги особенно за ре-чью не следили. Можете предположить, как они бедняж-ку Бежу переименовали!

Мы хором предположили. А Маринка, захлёбываясь собственными эмоциями и минералкой, продолжала:

– На пляже товарищ из Сургута собрал всю мест-ную иссиня-чёрную мелкоту и научил её выговаривать по-русски название своей телекомпании. Ещё он дове-рил малышне при этом размахивать российским флагом.

– Креативщик! – я порадовалась за товарища из Сур-гута.

– Жадная скотина! Он хоть по конфете детям дал? – на-хмурилась Санька.

Рассказы об Африке перемежались выпиванием ука-занных выше традиционно «африканских» напитков: рома семилетней выдержки и текилы. Надо заметить, что раньше мы крепкими напитками не увлекались. Но под овощи, да под африканские страсти, алкоголь усугубился как-то незаметно. Сам по себе.

80


В самый разгар праздника, когда в очередной порции Маринкиных песен африканский отель уже окружи-ли местные автоматчики, а красавица Бежу поэтому не смогла уединиться с отважным русским корреспонден-том, раздался телефонный звонок. Это был исчезнувший ещё месяц назад Маринкин любимый человек, кото-рый даже не поздравил её с днём всех влюблённых. А тут соизволил, наконец, повидать нашу бенефициантку.

Поскольку мы этого Маринкиного возлюбленного ни-когда не видели, Александра высказала подозрение, что тот, кто игнорирует день всех влюблённых, может быть либо коммунистическим пенсионером, либо глубоко ре-лигиозным человеком. Ни то ни другое нас с Санькой бы не устроило. Но о вкусах не спорят.

– Вы уже идите, а я вам потом дорасскажу! – пообещала беспринципная Маринка, отключая компьютер с фото-графиями, где бушевала Атлантика и чёрно-жёлтая опас-ная жизнь. – Вы хоть не обижаетесь, что я тороплюсь? Вдруг он потом не сможет…

Санька молча почесала висок и уточнила:– Если мы допьём текилу, уже никто ничего не сможет!Вот как всегда, на самом интересном месте. Невозмож-

но было смириться, что праздник так неожиданно закон-чился. Чувствовалась какая-то недосказанность.

Вечером раздался телефонный звонок. Это Маринку грызла беспощадная совесть.

– Как твой религиозный коммунистический пенсио-нер? Смог? Все члены организма на месте? – очень не-вежливо спросила я подругу, которая забыла нашу от-рядную мудрость, заключающуюся в том, что «мужчины приходят и уходят, а дети и друзья остаются».

81


Всё началось с того, что Саньке не дали визу в Италию. Не дали и всё. Сколько Саня ни возмущалась, ни обеща-ла «разобраться», ни к чему это не привело. Тогда подруга решила наказать негостеприимных итальянцев. Поехать отдыхать в другое место. Например, на Канары.

– Поехали на Тенерифе, – день за днём затевала Саня одну и ту же незатейливую песню. – Всё-таки остров веч-ной весны. А то ведь в душе сплошная осень, даже зима високосного года. Испанскую визу дадут без проблем. Отдохнём как следует.

Мой муж категорически отказывался покидать отчизну в пик строительного сезона, который, как это ни печаль-но, приходится на лето. При этом он не возражал, что-бы «как следует» отдохнула хотя бы супруга. Как имен-но «следует», уточнять я не стала. И так понятно, что его взгляды не совпадут с Саниными, и всё мероприятие мо-жет сорваться.

Ещё за месяц до вылета, Саня начала методично по-сещать всевозможные магазины с целью приобретения нарядов, и уже в самолёте, вся с ног до головы в немыс-лимых оборках и розочках (цветы – хит сезона), нача-ла бойко разглядывать не чуявших беды пассажиров. Не всех, конечно, а только тех, кто попадал в круг Саниных интересов:

– Вон, смотри, прикольный пацан, но зад висит! А на тётку глянь – я в таком наряде в прошлом году на фитнес ходила! Помнишь? Там ещё парень был такой – тренер, вечно меня щупал, чтобы я правильными мышцами ра-ботала. И зад у него был нормальный. Не то, что у этого. Не смотри влево! Да не смотри, я тебе говорю, там и смо-

Морские кролики

82


треть не на что. Хотя где-то я его видела. Я сильно изме-нилась? А эта мадам ему точно не жена. Жену я помню.

Надо заметить, Саня до одури боится летать на самолё-тах, поэтому где-то за час до вылета она решительно при-ступает к «премедикации». Под этим медицинским тер-мином подруга понимает распитие коньяка непосред-ственно из фляжечек, крошечных бутылочек и прочих пузырьков, рассованных у неё по всем карманам. Я ей уже неоднократно предлагала купить одну большую бу-тылку и не маяться. Но Саня говорит, что это неприлич-но, поскольку окружающие тогда точно решат, что она алкоголичка.

Говорила Саня громко, поскольку после «премедика-ции» она всегда начинает подозревать окружающих в глухоте.

Хорошо ещё, попутчики попались кроткие, и никто Саню не поколотил. А ведь она практически каждому уделила пару-тройку минут. Одобрение вызвал, как это ни странно, только голос командира экипажа, показав-шийся Сане достаточно сексуальным. Ещё час она рисо-вала мне его образ, состоящий из таких достоинств, что ухо сидящего перед нами пассажира, видневшееся между креслами, неожиданно стало бордовым. Наконец Саня умиротворённо заснула.

В аэропорту «Рейна София» нас встречал на редкость хамоватый гид Евгений. Даже Саня растерялась.

– Ну как, птицы, долетели? – приветствовал он кого-то, вглядываясь вдаль. Оказалось, что нас. Он упорно от-водил взгляд, как если бы мы чем-то перед ним прови-нились, и он не желал нас видеть. Любой собаковод вам скажет, что если собака не смотрит в глаза, значит, может укусить. Я этих собак знаю, вот и не нарывалась.

Зато Александра, оценив Евгения по своей десяти-балльной шкале где-то на три с минусом, о чём она не-медленно доложила мне на ухо, тем не менее, начала с ним активно общаться. Её интересовало абсолютно всё – от обычаев и традиций, а также трагической судьбы мест-ных жителей гуанчей, поголовно истреблённых испанца-ми, до цен на такси и местные сувениры.

– Смотрите в окно! – цедил Евгений сквозь зубы. –

83


Сейчас бесполезно вам знания вбивать, всё равно забу-дете. Расскажу завтра. Если вы, конечно, не опоздаете на встречу.

– Поплаваем в океане, – вслух стала мечтать Саня, – объедимся, отоспимся. Загорать будем.

– В хлорке будешь плавать две недели, – злорадно сообщил Евгений, внезапно переходя на ты. – Ваш отель находится на скале, ближайший пляж в пяти кило-метрах! – Разве что язык не показал. Саня проявила не-свойственную ей впечатлительность. Отвернулась к окну и шумно задышала, я боялась, заплачет.

Отель оказался внешне вполне приличным, даже кра-сивым, это вселяло некоторый оптимизм. Но неприят-ный Женя отказался нас провожать до номера, посовето-вав самостоятельно изучить схему отеля. Мы с Алексан-дрой два часа, как привидения слонялись по неведомым, залитым лунным светом дорожкам, прежде чем отыска-ли свой номер.

– Ты знаешь, – сказала Саня, – если здесь все такие до-брые, как Женя, мне придётся утопиться!

– Замёрзнешь топиться! Из-за холодного течения, в океане даже акул нет! – к сожалению, мне тоже нечем было порадовать подругу.

– Тогда повешусь на полотенце за сорок евро! – про-ворчала Саня, ткнув пальцем в объявление на двери, где нам обещали суровую расплату за утерю пляжных поло-тенец.

У моей подруги есть полезная привычка возить с собой в отпуск градусник для определения температуры окру-жающей среды. Эти термометры она никогда не увозит обратно в Россию, великодушно оставляя их очередным постояльцам. Утром Саня выскочила на балкон, выло-жила на столик градусник и уселась следить за красным столбиком.

– Шестнадцать градусов! Понимаешь? – Вот она – веч-ная весна! Пошли, надо посмотреть, чем здесь кормят, да и на публику пора взглянуть.

Публика Сане особого оптимизма не внушила. Отель изобиловал инвалидами и стариками. Кухня оказалась практически несъедобной. За исключением великолеп-

84


ного кофе.– Жизнь налаживается, – радостно кудахтала Саня, жад-

но и нетерпеливо поглощая кофе как коньяк в самолёте.Вода в бассейне почему-то не была покрыта корочкой

льда, хотя её холодный блеск не оставлял пловцу ни ма-лейшей надежды на выживание. Вероятно, надо было взять с собой из России гусиный жир и намазаться. Мо-жет тогда удалось бы искупаться.

Но отчаиваться как-то не хотелось. Уже через час мы бодро карабкались по вулканическим породам в поисках хоть какого-нибудь дикого пляжа. Ещё через два часа не-устанного продвижения вдоль побережья поиски увен-чались успехом. Камни расступились, и почти с высоты птичьего полёта мы увидели узкую полосочку пляжа, по-крытую серым песком. По ней были беспорядочно раз-бросаны бронзовые человеческие тела.

На камнях виднелись палатки с натянутыми между ними верёвками для сушки белья. Голые дети ползали без присмотра, пока их родители были заняты личной жиз-нью. Там и сям, вырываясь из палаток, торчали розовые и жёлтые пятки, прикрытые неожиданно белоснежными пододеяльниками и простынями. Бегали собаки и кош-ки, почему-то не испытывая друг к другу никакого анта-гонизма.

– Хиппи! – с облегчением выдохнула Саня. – Нормаль-ные люди! Чувствуй себя как дома!

Саня бодро скинула всю одежду, исключая разве что трусики из двух полосок, и ринулась сливаться с водной стихией. Но плюхнуться с разбегу ей так и не удалось. Под водой скрывались камни и она осторожно, падая и спотыкаясь, периодически вставая на четвереньки, про-бовала продвигаться туда, где глубже. Это было фанта-стическое зрелище, хорошо ещё, что хиппи нами, вроде, не заинтересовались.

– Я океанская маньячка! – орала Саня, наконец-то по-грузившись в воду. – Вода такая холодная, даже обжига-ет! Здесь так здорово, иди сюда!

Не знаю, как это произошло, но уже через минуту я на-стигла Саньку, и мы обе начали радостно барахтаться, не обращая ни малейшего внимания на тот факт, что кроме

85


нас никто не отваживался войти в воду. Далеко не сразу удалось найти в себе силы, чтобы расстаться с океаном и направиться к берегу. Там нас ожидали двое молодых лю-дей. Один из них дружелюбно протягивал полотенце.

Придушенно пискнув «Сорри!», я кинулась к рюкзач-ку за собственным полотенцем, а Санька с наслаждением доверила вытирание, я бы даже сказала, втирание в себя солёной воды совершенно незнакомому парню. Он го-ворил по-немецки и по-испански, Саня по-русски и по-английски, я только по-русски. Но это не помешало нам выдуть весь его кофе с ромом и даже рассказать о том, в каком жутком месте мы поселились.

– Как он тебе? – Санька игриво начала поправлять причёску. – По-моему, симпатичный… – Я тихо запани-ковала. Придётся продолжать знакомство?

Помощь пришла, откуда не ждали. Внезапно, словно из песка, появилась девчонка лет семнадцати, хихикнув, вылила на спину Саниному другу воду из пластикового стаканчика, и радостно хохоча, побежала по пляжу. Друг ринулся за ней, метров через десять он её настиг, они на-чали бороться, а потом упали на песок. Как-то подозри-тельно они боролись. Я отвернулась.

– Дикие люди, – порадовалась Санька за островитян и начала собираться в обратный путь.

Когда мы уже подходили к отелю, подруга решила за-печатлеться на фоне океанической бездны. Вручив мне свой фотоаппарат, она начала моститься на камнях, при-дирчиво выбирая постамент. Неожиданно Саня издала звук, в котором было столько восторга, что я снова ис-пугалась. Выпучив глаза, она показывала пальцем вниз. Точно такой же пляж, как и тот, на котором жили хип-пи, располагался прямо под носом, в минуте ходьбы от нашего отеля. Достаточно было просто спуститься по ко-зьей тропе, контролируемой местным секьюрити. Там даже были лежаки!

– Спасены, – ликовала подружка. – Возьмём ласты, маски! Увидишь, компания подтянется сама!

Уже на следующее утро перед нашими лежаками, как бы совершено не обращая на нас внимания, усиленно де-лал гимнастику загорелый атлет. Затем он с необычай-

86


ной нежностью начал втирать в бугры мышц желтовато-белый крем. Рот у него был приоткрыт, грудь вздымалась, красные трусы надулись пузырём.

Не выдержав нервного напряжения, я, прихватив маску и ласты, поскакала по камням в воду. Саня, грациозно изо-гнувшись, полезла в сумочку за кремом. Что было даль-ше, я не знаю, потому что когда вышла из воды, ни Сани, ни обжигающего красавца мне обнаружить не удалось.

Прошло полтора часа. Мне надоело загорать и ждать Александру. За это время я успела проштудировать два журнала и страничку из испанского разговорника. Саньки всё не было. Сверху на меня с профессиональным равно-душием взирал сотрудник безопасности отеля. Он там на-ходился с самого нашего проникновения на дикий пляж.

Вскарабкавшись по камням, я «на чистом английском языке» поинтересовалась у секьюрити, где моя подружка. Секьюрити хитро заулыбался и показал на плотно закры-тые окна в ближайшем корпусе отеля. Я ничего не поня-ла, и поклялась себе устроить Сане жуткий скандал. Если она, конечно, не утонула.

Не знаю, на что я надеялась, но и в номере Сани не было. Страх ледяной лапой смял диафрагму. Деликатный стук в дверь не предвещал ничего хорошего. Ноги стали ватными, и совсем не хотелось идти открывать.

Оказалась, что это всё-таки Саня, а не группа товари-щей, принёсших страшную весть о её безвременной кон-чине в пучинах Атлантики. Я, рыдая, повисла у подру-ги на шее. После всех упрёков и оправданий, заявлений типа «я плаваю как рыба», «я взрослый человек» и «ты мне не мать» наступило время романтической повести.

– Представляешь, как только ты уплыла, оказалось, что он русский! Он работает в дельфинарии, дрессирует мор-ских котиков! У него нет испанского гражданства, но он какой-то резидент и болтается здесь уже семь лет. Семья в Москве. Он к ним летает, но редко, потому что туристи-ческий сезон здесь круглый год. Конечно, ему не хватает общения! Он такой котик, такой зайчик…

– Кролик, – подсказала я Сане. На человека, умираю-щего от одиночества, её новый друг совершенно не был похож, но я предпочла ничего не уточнять.

87


– Он сказал, что отвезёт меня на следующее представ-ление. И я увижу, как он выступает со своими зверями. В нём столько доброты, он как взрослый ребёнок!

– А как у него с задней частью? – всё-таки не смогла я удержаться. – Не провисает?

– При чём здесь зад? Это душа! Вот ты смогла бы найти общий язык с животным?

Саня смогла. Из того факта, что она не стала обсуж-дать интимные подробности встречи соотечественни-ков, я заключила, что подружка влюбилась. И началось. С утра до вечера Санька либо пропадала со своим мор-ским кроликом неизвестно где, либо просила меня «по-гулять», предоставив номер в распоряжение влюблён-ных. Но в любом случае я не знала, куда себя деть. В на-шем отеле не было никого, с кем можно было бы погово-рить по-русски. Когда, наконец, у Сани появлялось вре-мя для меня, наши разговоры можно было записывать на диктофон и давать послушать практикующим психиа-трам. Тонкости дрессировки дельфинов и котиков, осо-бенности их физического строения, обеспечивающие какую-то там обтекаемость, случаи, доказывавшие нео-быкновенную сообразительность и дружелюбие морских животных, стали главными темами задушевных бесед.

На все просьбы не бросать меня, подруга отвечала странной фразой: «Ну, ты же понимаешь!». И ещё Санька очень хотела, чтобы я познакомилась с приятелем её мор-ского кролика. «Он серб, немного говорит по-русски, се-мья у него где-то не здесь! Он бы тебя и развлекал!». Серб, с точки зрения Александры, мог полностью снять остро-ту проблемы.

Найти слова, чтобы объяснить Сане своё нежелание знакомиться с ещё одним морским кроликом, я не мог-ла. Дело было даже не в преувеличенных представлени-ях о верности, а в нежелании ещё и с ним разговаривать о тонкостях дрессировки морских животных. Постепенно мне удалось научиться отдыхать и без Саньки. Плавала с маской, обалдев от необыкновенной подводной красоты, записалась на кучу экскурсий, с головой погрузившись в обследование вулканов и пирамид, лунных ландшаф-тов и джунглей. Мне, кажется, удалось войти в ритм это-

88


го чудесного острова, в ушах звенели фламенко и саль-са, в глазах стояли пропасти и бездны, душа замирала от ужаса, чувствуя горячее дыхание оживающей под ногами красной земли. И, главное, никаких морских котиков и кроликов!

Со временем Санин роман набрал достаточно оборо-тов, чтобы неотвратимо потребовалась жилетка для пла-ча. Рассказы о невозможности быть с морским кроли-ком вместе навсегда, о страстном желании родить от него ребёночка и самой воспитать его, а он чтоб никогда не узнал про сына.. При разговоре о детях, из Саниных глаз покатились сладкие слёзы умиления, а я, лицемерно со-страдая подруге, продолжила изнывать от желания её не-множко побить по голове, чтобы мозг занял привыч-ное положение, а то он был как-то вывихнут в результате встречи с морским кротиком, то есть кроликом. Мне даже стало совестно от собственной душевной чёрствости.

Неожиданно у меня появился друг. Когда я привычно обшаривала дно океана в поисках чего-нибудь необык-новенного, мой взгляд зацепил мелькнувшую тень доста-точно больших размеров. Причём, где-то совсем близко. Испугалась я раньше, чем поняла, что это такой же нату-ралист, бултыхающийся в поисках подводных красот. В трубку залилась вода. Я не смогла её выплюнуть, начала стаскивать её вместе с маской, при этом пытаясь вытал-кивать солёную воду изо рта и носа. Глотнуть воздуха всё никак не удавалось, вдобавок я ещё стукнулась коленкой о камень! Ничего бы страшного не случилось: так бывало уже много раз. Неизвестный пловец этого не знал. Креп-кая рука обвила меня под грудью и потащила на воздух, а потом к берегу. Когда мы наконец победили прибой и рухнули на горячий песок, я с удивлением разглядела спасателя – смуглого мальчишку лет восемнадцати.

С этого момента мы часто встречались на пляже, вме-сте лезли в воду, обследовали нагромождения из лавы и камней, звали друг друга, если находилось что-то инте-ресное. Швыряли плоские камешки – блинчики. Ино-гда разговаривали: каждый на своём языке и чуть-чуть на ломаном английском. Есть что-то завораживающее в та-кой манере общения: никто не переспрашивает, не дела-

89


ет лицо, соответствующее тому или иному известию.Мне кажется, что он вполне понял мою речь только од-

нажды. Когда я на своём позорном английском сообщила ему, что завтра не приду, потому что возвращаюсь домой.

Малыш явно огорчился. Чтобы он не грустил, при-шлось погладить его по макушке и поцеловать в щёку. Но он резко повернул лицо, перехватил мою руку, при-жал меня к себе и впился поцелуем, как в единственный источник кислорода на Земле. Сестринской ласки не по-лучилось. Когда удалось восстановить дистанцию, я по-думала, что сейчас не надо ничего говорить, главное, бы-стрее удрать домой. Только бы не догнал! В этом случае никто не потребует продолжения, и ничего не будет ис-порчено. Моя Атлантика останется такой же чистой и единственной, вне малейшей конкуренции с котиками и кроликами!

В самолёте мы с Александрой почти не разговаривали. Она впервые за всю историю нашего знакомства не пила в самолете свое любимое «лекарство от страха» и не при-ставала к окружающим. А мне впервые за две недели ста-ло по-настоящему грустно. Я поняла почему – потому что со мной больше не было Атлантики.

90


Гном Марио Ай ЭмДни и ночи на Варадеро горячие и переливающиеся на

солнце всеми цветами радуги, как пятна машинного мас-ла на белой от пыли кубинской дороге, как веер из павли-ньих перьев. Серебристый пляж, зелёно-чёрные пальмы, лиловое небо, бледная Атлантика, разноцветные люди, сальса, паэлья, манго, сто сыров на тарелке, сто ветров в голове.

Мне казалось, что я никуда не спешу, а я захлёбывалась от суеты, кружась в этом водовороте. Мой трёхлетний сынишка нисколько не возражал и даже устроил себе от-дельную от моей не менее интересную жизнь. Он подру-жился с аниматоршей Эви, и она забирала его на всякие младенческие тусовки настолько часто, что даже было не понятно, как она будет жить, когда мы уедем. И вот это самое «уедем» придвинулось к нам с неумолимостью та-блички «закрыто».

В последний день мы с малышом решили не расста-ваться. Пошли к Мексиканскому заливу и загрузившись в воду, солёную, как слёзы разлуки, начали кидаться друг в друга водорослями, слепляя из них фантастиче-ские зеленовато-бурые «снежки». Конечно, ребёнку было сложнее изготовить и добросить до меня тяжёлую водорослевую котлету, но он не сдавался. Неожиданно к нему подоспела помощь. Рядом вынырнула великолеп-но кудрявая голова с огромными глазищами, и проорав «ай эм Марио» залепила в меня мерзкую колючую лепёху. Держись, Марио Ай Эм. И грянул бой. Были собраны и разбросаны все водоросли на мелководье, от хохота стало уже невозможно передвигаться, парни икали от смеха.

Расквасившаяся на жаре пляжная публика оживилась,

91


подобралась и стала наблюдать за поединком. Когда мы выходили из воды, нас встречали аплодисментами. На мальчика, как на победителя, надели зелёную, сплетён-ную из тростника шляпу, и все расползлись под благодат-ную сень пляжных зонтов. Марио свалился тут же, на пе-сок. Смуглый, атлетичный, с необыкновенно красивым лицом, с глазами пекинеса… И такого же крошечного ро-ста. Он оказался едва выше моего локтя.

– Почему Марио такой маленький? – отдышавшись, спросил меня ребёнок.

– Потому что он гном!– Настоящий?– Нет, игрушечный.– Настоящий!Марио остался валяться на песке, а мы пошли домой,

собирать вещи.Майки с Че Геварой, статуэтки грациозных африканских

рабынь и рабов, рвущих цепи, альбом про революцию, свёрнутая в трубочку огромная фотка Хемингуэя с Фи-делем, отломанный кусок термитника, парочка неболь-ших, зато собственноручно добытых раковин-каракол, жёлтый кокосовый орех – сокровища быстро заполнили сумку. Оставалось бросить монетки в залив и отправить-ся на ужин.

Меня очень украсило маленькое чёрное платье, а так-же ниточка жемчуга и туфли-лодочки. Они должны были отвлечь внимание от обгоревшего носа и разбитого Ку-бой сердца… «Буфэт» – так почему-то здесь называется ресторан – привычно ломился от яств. Я усадила ребёнка в кресло и унеслась за добычей. Вернулась, вожделея паэ-лью, манго, сыр да ещё кучку пирожных, живописно раз-местившихся на моей тарелке. Малыша и след простыл. Тогда я бережено поставила тарелку с деликатесами на стол. Он не мог далеко уйти! Я сейчас вернусь! И всё это осталось меня ждать, и всё это меня так и не дождалось.

Потому что ближайших полтора часа я искала ребён-ка. Вместо прощального ужина получился прощальный ужас – я пробежала два километра по пляжу, обшарила пять бассейнов, залезла под каждый столик в трёх лобби-барах и пятьдесят раз заглянула в наш номер. Рядом со

92


мной, утешая меня и подбадривая, выбирая всё новые и новые маршруты поиска, следовал неутомимый Марио, со своими от рождения полными слёз глазами. Когда я, обессилев, опустилась на ступеньки «буфэта», закрывая лицо ладонями, и всерьёз задумалась о самоубийстве, на моё плечо легла горячая детская ладошка.

– Я был там, где курят сигары. Потом пришла Эви с пупсиками, и мы пошли гулять. Ты почему плачешь?

Смертная казнь отменяется, продолжается праздник! Психика не справилась с переменой событий. Я покорно пошла в магазин за бутылкой рома и ананасовым соком. По дороге долго вспоминала, есть ли у меня в морозил-ке лёд и кокосовые сливки, а в номере достаточно высо-кий стакан. На всякий случай прикупила в магазине ещё и стеклянную вазу средних размеров, по форме напоми-нающую кубок.

Малыш плёлся рядом, увлекаемый железной материн-ской рукой. Я его так крепко держала, что ладонь схваты-вало судорогой.

– Я есть хочу!– А я пить!Я вела его, почти не замечая, что вокруг выстроился

весь персонал «буфэта», спасатели из бассейнов, барме-ны из ближайших лобби-баров. Казалось, они вытира-ют скупые слёзы счастья на смуглых лицах. Марио шёл рядом и что-то говорил, говорил на непонятном языке, можно было разобрать только слово «гитара».

Хороший мальчик, едва мы вернулись в номер, покор-но достал молоко, кукурузные хлопья и начал спокойно ужинать. А я вынула из холодильника лёд, выложила его в вазу и решительно залила ромом, израсходовав ровно половину бутылки « Havana Club» пятилетней выдержки. Постояла, замерев, наслаждаясь потрескиванием льдин, после затопила всё это великолепие соком ананаса и де-корировала кокосовыми сливками. «Пинья колада» гото-ва, можно приступать.

Но для правильного отдыха я сначала залезла под душ, смывая все страхи, и нарядилась в бордовую шёлковую ночную рубаху, заканчивающуюся там, где начинают-ся ноги. Потом выползла на веранду, чтобы почувство-

93


вать, как горячая субтропическая ночь обволакивает меня своими звуками и ароматами – плотными, как оде-яло из верблюжьей шерсти. Хорошенько перетрясла свой гранд-коктейль, выстелила плетеное кресло пушистым полотенцем, устроилась удобнее и начала своё «проща-ние с Кубой».

Содержимое вазы заканчивалось, постепенно в меня перетекая, когда в сладчайшую негу вечера вплелась не-кая тревожная нотка, какая-то суета. На расстоянии вы-тянутой руки, за перилами веранды творилось непонят-ное. Можно было легко разглядеть усы, сомбреро, по-сверкивающие в ночи зубы и белки глаз. Здравствуй, бе-лая горячка! Ладно, хоть, Марио взобрался на веранду, и, ласково улыбаясь, сообщил, что-то ободряющее. Судя по интонации.

Можно было, конечно, встать и убежать. Плотно запе-реть дверь номера и позвонить охране. Но тут возникло сразу две проблемы. Первая – было непонятно, держат ли меня ноги, и вторая, собираясь спать, под ночную ру-башку я опрометчиво ничего не надела. Так что на глазах у этого ансамбля кубинской песни и пляски покинуть ве-ранду было никак нельзя. Да и ябедничать нехорошо.

Две или три серенады я сидела, внешне благоговейно внимая страстным аккордам, якобы наслаждаясь испо-ведальными интонациями в пронзительных голосах ги-таристов, а на самом деле мучительно соображая, что де-лать, радуясь, что хотя бы ребёнок затих. Нельзя было поддаваться панике, и я гнала от себя мысль, что они не уйдут никогда. Так и будут петь, пока я не состарюсь. Петь и таращиться на меня из-под магнолий своими вни-мательными чёрными глазами. Но свершилось чудо. Ма-рио в поисках контакта с аудиторией снова взобрался на веранду.

– Спасибо. Вери матч, – я не стала вникать в то, что он пытался мне поведать. – Пусть они уйдут. Гоу аут! Ай вонт ту слип! Я спать хочу. Файф о клок ай гоу ту Россия. У меня в пять утра самолёт!

Марио исчез, отвлекая на себя внимание музыкан-тов, а я, замотавшись в полотенце на котором сидела, в два прыжка оказалась в комнате. Откуда силы взялись.

94


Джинсы, футболка, два пальца в рот, голову под холод-ный душ. Ну берегись, Марио Ай Эм!

Раздавшийся звонок меня врасплох уже не застал. На пороге стоял Марио. Ему пришлось выслушать пламен-ную речь на моём дурацком английском. Напоследок, обожжённая его печальным глубоким взглядом, я вручи-ла ему бутылку с остатками рома, зачем-то помогла раз-вернуться и не сильно подтолкнула за плечи в сторону джунглей.

Уже опасаясь раздеваться, я стала устраиваться под оде-ялом прямо в футболке и джинсах. Благословенную ти-шину неожиданно нарушил недовольный голос ребёнка:

– Мама, а зачем приходил Марио? – оказывается, ма-лыш не спал, а наслаждался концертом.

– Под одеяло к нам просился! – это я так горько пошу-тила.

– А ты его не пустила, да?– Да! – пришлось согласиться, чтобы не заострять вни-

мание на этой нелепой ситуации. – Не пустила. Спи! Он уже ушёл в джунгли!

– Его тигр съест! – ужаснулся добрый мальчик.– Мы его в следующий раз позовём, – я стала успока-

ивать ребёнка, уже собравшегося громко оплакивать не-счастного Марио.

– В Екатеринбурге?– В Екатеринбурге, деточка, в Екатеринбурге.Через два дня мы уже были дома. Ранним уральским

утром я проснулась от того, что малыш усердно переры-вал мою кровать в каких-то нескончаемых поисках. Муж в это время поправлял галстук, поглядывая на сына че-рез зеркало.

– Ты что ищешь? – наконец он не выдержал.– Марио! Где Марио? – сыночек так уверенно загляды-

вал под одеяло, как будто Марио всегда там был, но вдруг исчез.

Муж обернулся и стал смотреть на меня с нескрывае-мым интересом. Пауза затягивалась.

– Марио – это такой итальянец. Он очень красивый, но очень маленького роста, – начала я объясняться, хо-лодея при каждом следующем слове, вылетающем как-то

95


непроизвольно.– Как гном, только настоящий, – пришёл ко мне на по-

мощь Тарас.– В последний вечер он пришёл петь серенады под бал-

кон, а я пила ром на веранде в ночной рубашке, и не зна-ла, как его прогнать. И тогда…

– Можешь не продолжать! – муж, изобразив на лице глубочайшее отвращение, слегка помотал головой, ре-шительно отказываясь вникать в этот бред.

Так и ушёл на работу, отложив на вечер серьёзный раз-говор. А я долго сидела и размышляла, как надо ему рас-сказывать эту историю, чтобы она выглядела не такой ду-рацкой и двусмысленной. Получалось, что никак не надо.

Ну вот, ещё одно пятно подозрений на пыльной дороге моей верности, переливающееся всеми цветами радуги, как веер из павлиньих перьев и такое же чёрное, как гла-за гнома Марио Ай Эм.

96


Сила женской мыслиКак-то не нравится мне в последнее время моя приду-

шённая бытом жизнь. С товарищами по разуму видеться приходится всё реже и реже, поскольку постоянно нахо-дится какое-нибудь важное дело, которое нужно совер-шить в первую очередь. Даже по телефону особенно не поболтаешь.

– Терпи, – в ответ на мои жалобы иронизирует че-ловек, который ещё пять лет назад клялся в вечной люб-ви. – Мне тебя государство зачем выдало?

У самого работа заканчивается не раньше одиннадца-ти часов вечера. Мало того, что он освобождается очень поздно, так ещё после работы едет на другой конец горо-да, чтобы поиграть в хоккей.

– Адреналин, спортивная форма, здоровый образ жиз-ни, командный дух! – говорит Дима. По субботам тоже хоккей.

Зато по воскресеньям никакого хоккея: исключитель-но баня в тёплой компании друзей. Чтобы силы пополня-лись, мой ненаглядный раз в два месяца выезжает на гор-нолыжные и прочие курорты. Естественно, не обременяя себя «обозом», то есть семьёй. С семьёй разве отдохнешь?

Уточняю: на моём месте остается только альтруистиче-ски потеть носиком при мысли, что хоть у одного из нас жизнь явно удалась.

Теоретически, при таком спортивном ритме, вряд ли сюда помещается хоть какая-нибудь соперница. А со-стязаться с хоккеем, друзьями, баней, с затягивающими производственными буднями как-то глупо. Можно ещё внять советам про освежение чувств: всякие откровен-ные наряды надевать, завести если не любовника, то хотя

97


бы бригаду из массажистов, косметологов и парикмахе-ров, накачать силиконом всякие приметные места.

Ну ладно, всё это можно сделать. Один вопрос: где выключатель-включатель той самой лампочки, которая бы засветилась, чтобы мне удалось засиять юностью и красотой? Вот тогда бы он обалдел и понял, как граф из оперетты «Летучая мышь», что жена – это такая инте-ресная книга, в которой нельзя пропускать самые глав-ные страницы.

Так вот, напарившись в воскресной бане до глубокой ночи, Дмитрий поставил меня в известность, что в по-недельник придёт очень поздно. Освободится порань-ше, как его, собственно говоря, и просили, но домой не успевает – хоккейный турнир, как обычно, потребует от меня терпения. Зато я смогу утешиться, купив продуктов и приготовив что-нибудь очень вкусное…

Я даже не сразу поняла, как это переводится на чело-веческий язык... Наверное, что-то вроде: «Я тебе нужен? Возьми деньгами!».

Утро понедельника началось с моих жалобных воплей о том, что давненько мы уже толком не общались, по край-ней мере, при дневном свете. Димка был настроен край-не решительно. Он недолго копался в голове, прежде чем изрёк: «Я не банный лист, чтобы висеть на твоей попе!». Сам обрадовался, до чего хорошо сказал. Как ёмко!

Как-то пронял он меня этой образной фразой. Говорить от возмущения я больше не могла, и, сервируя плотный завтрак, занялась женским стратегическим плачем. Это понятно, ведь не с клюшкой же на него идти!

Подобных потопов я не устраивала давненько, и уже успела подзабыть, что мне просто нельзя скандалить по утрам. По вечерам тоже нежелательно. Но по утрам ни в коем случае. Замечено, что у нашего Главного начальни-ка тогда весь день псу под хвост: сделки срываются, ма-шина ломается, товарищи подводят, враги активизиру-ются, печень болит, кашель мучает, голова разламывает-ся, тоска грызёт. И заметьте: это не имеет никакого отно-шения к раскаянию, к совести. Просто, вот такие совпа-дения мы наблюдали неоднократно, после чего покля-лись друг другу начинать день мирно.

98


Тихонечко себе пошмыгиваю, якобы страдая ещё и от унижения: никто не должен видеть слёзы красивых гор-дых женщин.

На пятой минуте плача показалось, что брешь в хок-кейной обороне удалось пробить. Внезапно «мачо» подо-брело. Ушат нежности, поток комплиментов, признание ошибок, горячие просьбы о прощении, горькие сожале-ния о том, что так мало времени удаётся побыть вместе! Кто бы устоял? Только не я. А ведь только что казалось: жизнь загублена безвозвратно! Прочь злые мысли, сча-стье постучалось в наш кухонный комбайн!

Лишь когда я окончательно растаяла, и, следователь-но, успокоилась, милый проболтался, что он тоже хоро-шо помнит про вредность утренних разборок. Наша «рус-ская торпеда» решила, абсолютно не меняя своих планов, и ничем не жертвуя, просто залепить мне мозги лапшой, виртуозно уходя от возмездия!

– Что, интересно, должно произойти, чтобы игра не со-стоялась? – начала я мечтать вслух, стремительно осво-бождаясь из объятий.

– Даже не знаю, – Дима явно не желал ничего мне под-сказывать.

– Что если значительная часть игроков окажется в не-трезвом виде?

–Пьяным играть можно, – заверил наш хоккеист. – И к тому же ситуация нереальная: все же за рулём приезжа-ют на игру.

– А если у них расстроятся желудки?– Побойся Бога. Почему люди должны страдать от по-

носа из-за того, что кому-то не нравится хоккей?Найдено! Точно. Мне не нравится хоккей.– Ладно, пусть у всех всё будет в порядке, – продолжа-

ла я мечтать. – Сколько игр и с каким счётом вы должны проиграть, чтобы вас перестали допускать к турнирам?

– Это же позор! Наоборот, мы должны очень хорошо играть, и тогда игр будет меньше! – вот она, мужская ло-гика.

В общем, запуталась я окончательно. Однако вспом-нила, что прощаться надо тепло, иначе жди неприятно-стей. «Боец» был нежно обнят и отправлен «на позицию».

99


Лишь на секунду меня вынесло из образа, когда я «слу-чайно», якобы споткнувшись, пнула ногой баул со вся-ким хоккейным барахлом, простите, снаряжением.

Целый день мне «тепло» думалось о хоккее. В семь ча-сов вечера я посмотрела на часы и почему-то сказала себе: «Началось!». Руки сами потянулись к телефону, но зво-нить я не стала, что-то удерживало. В десять – на удивле-ние быстро – наш «Ягр» уже был дома.

На лице застыло выражение крайнего изумления. Меня давно уже никто так пристально не разглядывал. Дима явно пытался увидеть что-то новое, необъяснимое. То, что не укладывается в концепцию «я тебя давно знаю».

– Как игра? – «участие и забота», напомнила я себе де-виз сегодняшнего вечера.

– И ты ещё спрашиваешь?А произошло вот что. Спортсмен подъехал к корту, со-

жалея о том, что не успел наточить коньки. Но едва он вы-шел из машины, как ему навстречу попался дедок, кото-рый тут же предложил немедленно исправить эту оплош-ность. Ни секунды не размышляя, Дима доверил совер-шенно незнакомому дедушке драгоценный инвентарь и даже двадцать рублей не пожалел за труды.

Старичок управился на удивление быстро и к момен-ту построения команд наш рыцарь шайбы и клюшки уже был готов ступить на лёд. Ступил.

– Представляешь? Ноги разъезжаются, невозможно стоять. Он их так наточил, что я еле прибортовался, кое-как держась вертикально!

Сначала парень ещё не понял, что небеса за него взя-лись серьёзно, и помчался к деду, чтобы тот устранил не-достатки своей заточки. Дедушка не спорил. Он легко взялся за дело, и через пятнадцать минут болельщики могли с восторгом наблюдать мизансцену «очень пьяный на льду». Под дружный хохот публики Дима практиче-ски на четвереньках удалился снова искать услужливого старичка. Поскольку на этот раз о том, чтобы сохранять вертикальное положение просто не могло быть речи, для здоровья волшебника возникала некоторая угроза.

По дороге наш упорный хоккеист начал суеверно заду-мываться, что дедушка попался ему навстречу совсем не

100


случайно. Я, слушая леденящую душу историю тоже по-няла, что это вообще был никакой не дедушка, а неиз-вестно как материализованный мной дух мщения. Тем более, что и в комнате, где стоял точильный агрегат, вре-дителя не оказалось. В третий раз коньки муж перетачи-вал самостоятельно и даже остался доволен результатом.

Публика встретила его овациями. Пятёрку, в кото-рой он должен был сражаться, наконец-то выпустили на лёд в качестве мощной свежей силы. Играть наш то ли защитник, то ли нападающий на защитников, всё равно не смог: коньки упорно жили своей отдельной жизнью. И решающий гол был забит противником не столько во-преки, сколько благодаря присутствию указанного хок-кеиста. Четыре : четыре. Ничья.

Хоккейная дружина в тягостном молчании покинула корт, укоризненно поглядывая в сторону когда-то тако-го надежного парня. Впрочем, он и сам едва не выл от до-сады.

После этого рассказа, я даже не знаю, какое из испы-танных мною чувств оказалось острее: сострадание к Диме или благодарность проведению за неожиданную поддержку.

Говорят, каждая женщина немного волшебница (сло-во «ведьма» для меня имеет исключительно негативную окраску). Вот бы «чары» работали по заказу! Мы бы тог-да победили и футбол, и бильярд, и бани, и пиво с кревет-ками, а уж про всяких разных клюшек и говорить нечего!

101


Вчера была субботаСуббота для меня, типичной домохозяйки, не поняв-

шей в своё время, что декретный отпуск – это билет в один конец, выглядит весьма уныло. Вся семейка в сбо-ре и наслаждается общением друг с другом. Важно одно условие: наличие постоянного, но ненавязчивого серви-са. Этот самый сервис должна им обеспечить я, неслыш-но переступая по паркету на носочках. Как солистка ан-самбля «Берёзка», мать просто обязана плавно скольз-ить от плиты к пылесосу, от тряпки к микроволновке, от умывальника к холодильнику, от туалета к лоджии, коро-че, куда пошлют, туда и скользить, вовремя обеспечивая удовлетворение общих и раздельных требований семей-ного коллектива.

Впрочем, есть маленькая лазейка. По субботам мы с младшим ребёнком посещаем занятия у детского психо-лога. Когда-то, полтора года назад, когда Тарасу было два года, у него проявилась нормальная мужская черта, по-казавшаяся не совсем нормальной участковому невропа-тологу. Мальчик слышал только то, что ему было прият-но слышать, категорически игнорируя всю прочую ин-формацию. Например «пойдём домой», «садись за стол» и «не убегай от меня» ребёнок не слышал в принципе. В отличие от «я тебя люблю», «ты лучший в мире», и «дай, я тебя поцелую».

«Это отставание в психическом развитии!» – напугала меня дама солидного медицинского и женского возраста, по совместительству невропатолог. Я уж не стала ей гово-рить, что если отставание проявляется подобным обра-зом, то среди мужчин вообще не найдётся ни одного нор-мального. Но, тем не менее, я активно приступила к по-

102


искам детского психолога. Они увенчались успехом.Итак, пока ребёнок ускоряет психическое развитие и

приобретает навыки гармоничного сосуществования с обществом, можно метеором пронестись по магазинам. Разумеется, праздник заканчивается гораздо быстрее, чем ты успеваешь им насладиться. Главное об этом не думать.

Но вот именно в прошлую субботу не думать об этом я просто не могла. Мысль о том, что меня с обеда за-прут в домашней резервации, так, что даже глоток ве-стей с воли из телефонной трубки закружит голову, как поток горного воздуха, казалась особенно невыносимой.

Я попробовала заняться своим любимым аутотренин-гом. Звучит он так: «Девочка моя немолодая (это я так к себе обращаюсь, когда надо сообщить нечто важное, что-бы максимально активизировать восприятие)! Не гневи Бога. Вся твоя печаль от чрезмерно сытой и благополуч-ной жизни. Твои родные и близкие живы и здоровы, тебе не надо заботиться о заработке, у тебя отличные дети, у тебя замечательный муж с приемлемым набором вредных привычек, у тебя здравствующие мама и папа, мудрая свекровь, самые надёжные и альтруистичные в мире дру-зья, давно перекочевавшие в разряд родственников. Пе-рестань ныть. Это неприлично. Сколько людей в мире, не имея и десятой части того, что у тебя есть, считают себя счастливыми?».

Но в прошлую субботу даже аутотренинг не помогал. Зато помогла ближайшая подруга Александра. В самый разгар аутотренинга она позвонила и сообщила, что за-писала нас с Тарасом в сауну с бассейном. Малыш напла-вается, а мы, поглядывая на него из шезлонгов, попьём пива и о скорбных делах своих покалякаем.

В сауне было замечательно. Малыш объелся пирожных и всласть накупался в бассейне с чистейшей водой авгу-стовской средиземноморской температуры. Мы в режи-ме «CNN» успели обсудить новости и проверить действие всевозможных масок. Три часа прошли настолько заме-чательно, что зловещий призрак солистки ансамбля «Бе-рёзка» почти растаял за горизонтом. Расставаться явно не хотелось. Да и зачем? Тарасу и мне хорошо. Остальные пусть «скользят» сами.

103


Это, наверное, пиво производит такую революцию в мозгах. У меня сложилось впечатление, что именно оно, а вовсе не водка, должно было быть любимым напитком Клары Цеткин и Розы Люксембург. Иначе так бы мы и жили, не подозревая о Восьмом марта, как первой ла-сточке вечной женской весны.

– По две бутылки пива достаточно, – решила моя под-руга. – К нам здесь так хорошо отнеслись, нельзя выхо-дить из образа добродетельных куриц.

Сказано – сделано. И праздник продолжился в дру-гом формате. Мы запаслись бутылочкой светлого сухо-го чилийского вина в ближайшем маркете и повели ре-бёнка кататься на стеклянном лифте в одном из наиболее пафосных заведений Екатеринбурга. Как предгрозовые раскаты грома доносились вопли из мобильника. Муж и старший сын, обнаружив отсутствие рабыни, долго руга-лись, пытаясь поровну поделить хозяйственные хлопоты. Рассорившись окончательно, они решили угрозами под-манить меня домой. Это напоминало усилия Бабы-Яги по усаживанию коварного Иванушки на лопату.

Накатавшись на лифте и отпив по бокалу чилийского вина, мы решили и дальше не расставаться, чтобы уже до конца бороться за права всех угнетённых женщин. Уло-жили спать ребёнка у Саньки на диване и погрузились в анализ отечественной литературы. Особенный интерес у литературоведов вызвала бы наша дискуссия о Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Саня нарыла в Интернете но-вость, что слово «мастер» в романе «Мастер и Маргари-та» не случайно написано с маленькой буквы. Что всё это на самом деле о предательстве, в первую очередь, и лишь потом о любви, смерти и бессмертии... Разговор плавно перекочевал на тему суетности всего земного.

Краем глаза зацепив часы, я обнаружила, что уже де-сять. Пора домой. Помогите мне, Клара и Роза, и я по-стараюсь вспоминать о вас не чаще, чем один раз в году – Восьмого марта.

104


СонСегодня мне приснилось, что меня поцеловал мой лю-

бимый киноактер Даниил Страхов. Его восхитил мой ге-роизм.

Во сне я спасала, неважно от каких врагов, три знамени или штандарта, полотнищ, во всяком случае, не помню. Я их пёрла на себе через половину земного шара и дота-щила до Красной площади в Москве. И вот иду я по бу-лыжной мостовой – гордая, а меня встречает благодар-ный российский народ. Оставляю все три штандарта пе-ред Мавзолеем и лечу к толпе, навстречу наградам и че-ствованиям, немного смущаясь, как все настоящие ге-рои. Но единственный, теплый, дружески-ободряющий взгляд, который мне удалось выпросить у народной мас-сы, был его – Даниила Страхова.

Подхожу к нему близко-близко, как к костру из зим-него леса, и шепчу: «Я, кажется, влюбилась!». А он мне отвечает: «Я, кажется, влюбился!». Наверное, всё-таки во сне мне было лет двадцать пять, то есть значительно меньше, чем на самом деле.

Пробуждение оказалось невероятно бодрым, можно сказать, окрыляющим. Даже не вспоминалось, что ещё накануне вечером я терзалась нестерпимой печалью. Всё из-за того, что внутри моей души неожиданно обнару-жился характер, который не дал помириться с Димой. Накануне муж отличился, причём изрядно, явившись до-мой под утро, да к тому же ещё и трезвым. Санька, из-вещённая, что у меня появились «самые чёрные и, увы, небеспочвенные подозрения» категорически рекомендо-вала не принимать никаких объяснений, и вообще – по-молчать с недельку. Глядишь, информационная блокада

105


и доведёт мужчину до искреннего и глубокого раскаяния.Как же здорово, что не пришлось страдать от сочувствия

к провинившемуся, сдерживаться изо всех сил, чтобы не помочь ему придумать какое-нибудь вполне разумное объяснение. В сердце горел огонь того самого костра.

Тягостным молчанием было ознаменовано выпрова-живание кормильца на работу, и я занялась срочными сборами. В моей редакции ожидалась выплата гонорара. Вернее, выходного пособия: газета закрывалась то ли для выяснения причин исчезновения неких денежных сумм, то ли для разборок, кто и почему курил в неположенном месте. Оба вопроса адресовались главному редактору и были одинаково принципиальными.

Денег не дали. Сказали перезвонить раз десять, а потом отстать. Всё-таки приятно общаться с интеллигентными людьми: сразу попросить, чтоб отвязались, им было как-то неловко. Да и зачем водочным олигархам, учредите-лем нашего издания, платить гонорары каким-то писа-кам, которые даже не могут развить чувство глубокой по-рядочности в собственном редакторе?

Не дали, отравители воспитанные, бутлегеры жадные. Наивная, как я мечтала разбогатеть на эти самые честно заработанные шесть тысяч! Тогда бы удалось некоторое время выдерживать экономическую блокаду от супруга, которая мне полагалась в ответ на информационную.

Но я не расстроилась. Даже не поучаствовала в общем собрании трудового ограбленного коллектива. Вспом-нила, как меня во сне поцеловал Даниил Страхов, и успокоилась. Чтобы скандалом случайно не вышибить из груди нежно сберегаемое пламя. Деньги не главное. Глав-ное – Даниил Страхов.

Вечером, распираемая чувствами, я позвонила своему приятелю Серёже, с которым у меня когда-то в юности был роман. Мы с ним утром в редакции виделись, но я тогда не успела сказать ему главного.

– Ты представляешь, меня во сне поцеловал Даниил Страхов!

– Это был эротический сон? – Серёгу моя новость явно не обрадовала.

– Это был патриотический сон! И он меня поцеловал

106


улыбающимся ртом в щёку! Сам!В это время Александра, явившаяся меня морально

поддержать, глубокомысленно проворчала:– Интересно. А что бы про это сказал Зигмунд Фрейд?Я не обиделась. Всё-таки Санечка – девушка свобод-

ная, как птица. Кому, как не ей, сверять сновидения с Фрейдом?

Приятель сочувственно затих на том конце провода.– А потом он сказал: «Я, кажется, влюбился!», – не уни-

мался мой восторг. – Это он как эхо повторил мои слова! Ты понял? Да?

– А он не уточнил, в кого он влюбился? – продолжал вредничать Серёга.

– Так ведь я и не уточняла. Это ведь понятно!– Мне, лично, ничего не понятно, в том числе и вы-

бор романтического героя, – менторским тоном заклю-чил приятель.

Жаль всё-таки, что мы остались без денег. По телефону разве разберёшься?

107


Оазис нравственностиЕсли муж вдруг поклялся в субботу, что больше никогда

не станет посещать по пятницам стриптиз-бар, то это мо-жет означать только одно – накануне вечером он там уже был. Причём, в самом гнусном из всех возможных.

– Девушки там такие страшные! А денег сколько ушло!Может, не поверите, ну как на духу. Лично я к тем, кто

по-честному, сорвав последние покровы, гонит эстети-ку в массы, никаких претензий не имею. Ну, если боль-ше ничего не выросло, кроме этого самого женского ор-ганизма, что делать? Каждый выживает, как может.

Заведение, о котором идёт речь, привлекающее золо-тую, а если судить по вискам, то чаще серебряную моло-дёжь, находится в центре города. Представления о Вос-токе у хозяев довольно дикие, зато шикарно воплотив-шееся в местных традициях. Всё пространство застав-лено по типу амфитеатра диванами на коротких ножках и почти журнальными столиками. Помещение малень-кое, дорожки между столами узенькие. По ним, срыва-ясь, на четвереньках ползают покорные женщины восто-ка – официантки, с трудом удерживая подносики с едой и водкой. Здесь явно нет проблем с пьянством на рабочем месте – я бы и гостям пить не советовала, запросто мож-но поломать ноги. Цены кусают случайных посетителей страшно, почти насмерть.

Как и всякий нормальный человек, привыкший хоть изредка вспоминать о том, что такое хорошо и что такое плохо, одобрять эти походы я не могу. Ждать когда бла-говерный куда-нибудь влипнет, не хочется – есть у нас ещё дома дела. И вот после очередного Димкиного визи-та в указанное заведение, впав в беспросветное отчаяние,

108


я позвонила своей самой надёжной подруге Александре, в просторечии Саньке.

– Сань, давай пойдём вечером в этот стриптиз-бар, хоть посмотрим, что там делается. Замаскируемся, чтоб не узнали.

Насчёт «не узнали» – это про моего мужа и её бой-френда, которого Саня любовно называет Алесио в честь своего любовника-итальянца, которого она любит каж-дое лето не больше двух недель.

– В общем-то, Бог с ним, с Алесио, я женщина свобод-ная, – сказала осторожная Саша. – А тебя точно не поймут!

Наряжалась Санька старательно, как она сказала, «не выделяясь»: джинсовая юбка-ремень грамотно рваная, чтоб было заметно, откуда ноги растут, рубашонка бе-лая «ближе, чем кожа», лифчик выглядывал синий в бу-рую крапинку, а на голове платок с такой же крапинкой «для заурядности образа». Короче, чтоб вся красота была заметна даже для подслеповатых завсегдатаев. Оглядев Саньку, я с облегчением подметила, что на наших трид-цать она явно не тянула.

– Красота-то какая! – решила я ободрить подругу.В ответ Санька придирчиво оглядела моё довольно ми-

ленькое чёрное платье и критично изрекла:– А у тебя на лбу написано высшее образование и двое де-

тей! Стыдно в приличном месте показаться! Хотя, может, за лесбиянок и сойдём. Знаешь, у них всегда противопо-ложности притягиваются. Давай, чтоб никто не приста-вал. Чего смущаться двум скромным лесбиянкам в таком заведении, где смутить может только отсутствие денег?

Честно говоря, не люблю я этих всех ненатуралов. – Сань! Давай поработаем над имиджем? Не нравится

мне эта однополая любовь. Опять же вдруг знакомые. И мы тут – Зита и Гита...

– Чита и Грита! Темнота. Зита и Гита – это такие сёстры из Индии. Мне мама рассказывала, – продолжила Сань-ка, деловито поправляя прикидик. – Зато не прилипнут.

Для увеличения площади поражения она попыталась сделать на рваненькой джинсовой юбочке ещё одно по-перечное сечение, как раз под ягодицей.

– Вот ты у своего спроси, нормальных мужиков от лес-

109


биянок тошнит. Так что пошли и не вздрагивай, когда я буду к тебе приставать!

Я уж не сказала Саньке, что в этом случае мы точно пе-реплюнем местное транс-сексуал-шоу.

Насчёт денег у нас с Санькой было как всегда: у неё кре-дитки заблокированы, так как она думала, что кошелёк оставила в такси, а он оказался в парикмахерской, и ей его неожиданно вернули. А у меня, как у честной домо-хозяйки, лежало две тысячи, выданные мужем для опла-ты коммунальных расходов. На красивую жизнь явно не хватало.

Мест в заведении не оказалось. Пришлось Саньке, про-клиная свою отзывчивость, звонить какой-то Масяне, чтоб та позвонила Костику, а он чтоб позвонил в этот бар, и сказал, что нам столик не надо, мы пешком постоим у барной стойки и чтоб нас пустили...

– Стареем, – ворчала Санька. – Каких-то пять лет на-зад ногами любые двери открывали, а сейчас прокисли, вон даже в этот Содом не пускают! Перестали выходить в свет, один спорт в голове, зелёный чай и диеты для поху-дания. Здоровый образ жизни вместо жизни!

Нет, зря мы для храбрости и для вхождения в образ чего-нибудь алкогольного не приняли. «Чтоб на приклю-чения случайно не разнесло», – сказала я Сане.

Какие глупости! Да там после полуночи, после нача-ла «культурной программы» в трезвом виде вообще на-ходиться невозможно. Просто психика не выдерживает. Хотя тогда мы ещё об этом не знали. Стараясь не отвле-каться от происходящего, мы взяли в баре по двойному «Мартини» со льдом.

– Ба! Опаньки! – Санька нас чуть не демаскировала, залюбовавшись на двух парней в камуфляжах, деловито сбрасывавших с мускулистых тел все, в том числе и лиш-нее. – Не знаю как тебе, а мне здесь начинает нравить-ся! Сидим, как дуры, по вечерам дома, маньяков боим-ся и уличной преступности, а в это время два одиноких, красивых, молодых человека... просто не знают, куда себя деть!

Пришлось свистящим шёпотом напомнить Саньке, что мы с ней вообще мужчинами не интересуемся, и нече-

110


го тут причмокивать, как изголодавшийся партизан, на-блюдающий за купанием молодой поселянки. Я пыта-лась мучительно вглядываться в стриженые макушки за-всегдатаев, разыскивая ту единственную, из-за которой мы здесь оказались.

В это время один из юношей сексуально угрожающей походкой направился в зал. За ним скользнул лучик осве-щения. Ещё секунда и праздник может закончиться, а я так и не узнаю, каким мёдом здесь намазано.

– Отходи, Саня! – шепнула я подруге. – Уводи его от меня подальше, а потом в туалет!

– Кого в туалет? Тут до туалета пилить и пилить! Все ноги переломаешь! Лучше дай денег, я ему их в трусы по-ложу, он и уйдёт! – Александра полезла в сумочку, как бы скрывая смущение.

– С ума сошла! Мы уже по два «Мартини» выдули! Вдруг не хватит? А ты всё самое ценное какому-то мужи-ку в трусы? Сто рублей и ни копейкой больше!

– Это ты озверела. Видишь вон ту тётеньку справа? Она вообще зелёную бумажку засовывала!

Пришлось немедленно отвернуться к стойке и попро-сить воды без газа, желательно «Святой источник». Бар-мен посмотрел на меня так, как будто я сказала что-то неприличное. Я поняла, что слово «источник» он не рас-слышал.

После этого на сцену выпал высокий худенький дяденька-конферансье, который делал вид, что он де-вушка, размахивая оборочками весёленького платьица с вырезом от затылка до кобчика. Он рассказал с десяток похабных анекдотов, в которых «плохие» слова произно-сились с детсадовским упоением. Ухохотавшись всласть, конферансье сообщил, что ненавидит стриптизёрш, по-тому что все они – …, короче, падшие женщины. «Б…! на сцену!» – проверещал наш неотразимый и, обмахиваясь ощипанным боа потащил свою вихлявую попу за один из столиков. Стриптизёрши, неумолимые как пираньи, ста-ли рассредоточиваться по залу.

Одна из эротических танцовщиц весила полтора цент-нера. «Атас!» – разнеслось по диванам, и столики у эстра-ды начали стремительно пустеть. Размахивая необъятной

111


грудью, девушка таки ухватила одного из наименее рас-торопных гостей за галстук и поволокла на танцпол. Бед-няга был повален и отутюжен мощным телом на радость присутствующим.

– Меня сейчас вырвет, – зашипела мне в ухо Санька, – Твоего вроде нет, а мой вон сидит и радуется празднику с голой задницей в руках!

– Чьей?– Ну не своей же! Пошли уже. Натерпелись.Я бы пошла, но ноги буквально приросли к полу. В это

время стало окончательно ясно, что некий посетитель, украшенный волосатой грудью, плотоядно выглядываю-щей из рубахи, расстёгнутой до пупа, возымел желание пригласить меня пуститься в пляс. От ужаса я даже забы-ла, что я Санькина девушка и взялась что-то мычать как в восьмом классе, про якобы хромую ногу...

Александра оценила ситуацию и вцепилась в меня так, как если бы мы с ней собрались вдвоём лететь на одном парашюте. Обнявшись, как в последний раз, как бы в медленном лесбийском танце, переминаясь и наступая друг другу на ноги, мы потопали в неизвестном направ-лении. Немного смущало, что в зале стало подозритель-но тихо.

Плюнув на конспирацию, Санька поволокла меня за плечи куда-то, где потемнее. Мы уже почти отползли с простреливаемой местности.

– Ты что здесь делаешь? – знакомый голос прозвучал, как милицейская сирена для уличного хулигана.

– С Александрой вот пришли потанцевать! – начала я выкручиваться. – Дети спят, родители танцуют. Нор-мально всё…

– Здесь ещё и Александра? – в голосе супруга явно за-скользили угрожающие нотки. – Совсем одурели. Бы-стро вызывай такси, и чтоб я вас здесь не видел!

Санька, оказывается, попыталась скрыться, поняв, что нас обнаружили. Дерзко ухмыляясь, она вернулась на ог-невой рубеж.

– Если я ничего не путаю, ты сказал жене, что у тебя ко-миссия из ближнего зарубежья? И где она? Где? Вот этих вот прислали – без трусов? Она же волнуется!

112


Но в этот момент артисты и артистки уже были в тру-сах, и не просто в трусах, а в костюмах снежных баб и снеговиков-мужиков. Чтобы проще было ориентиро-ваться, они на снежные шары налепили себе всяческие вторичные половые признаки. И похабно ими потряхи-вая, весело кружились в танце.

Супруг возмущённо огляделся, словно Мавр в поисках платка.

Через минуту мы в гробовом молчании уже ловили так-си. К нам ненавязчиво прибился Алессио, принципиально пойманный злющей Санькой в какой-то тайной комнате.

– Ты зачем сюда ходишь? Это же мерзость какая-то: трансвеститы, пошляк ведущий, жирные балерины, сне-говики с какими-то ненужными запчастями, – попы-талась я «ковать железо». Супруг что-то мрачно про-пыхтел на тот счёт, что мы его жутко опозорили, по-тому что очень стыдно ему, человеку прогрессивному, за невоспитанную и эстетически недоразвитую жену.

– Зря пошли, – поддержала его Санечка. – Оазис нрав-ственности в гоморроидальном Содоме!

113


Я полечу на другом самолётеСтранный сон мне сегодня приснился. Как будто лечу я

на самолёте откуда-то, где отдыхала на море. Вроде толь-ко что взлетели. А командир экипажа, неожиданно, ни-чего никому не объясняя, вдруг заводит самолёт на по-садку. И приземляемся мы прямо на дорогу. Выхожу из самолёта одна, оказываюсь почему-то на своей родной улице в Екатеринбурге. И сама себе говорю, что на этом самолёте дальше не полечу, я полечу на другом.

… Болгарское солнечное утро, издалека доносится шум прибоя, дети спят. Моя любимая пора – рассвет. Прого-ним странные сны и скорее плавать, бродить, валяться в песке, наслаждаться разглядыванием солнышка через оранжевые ресницы. Надо успевать. Через два часа дет-ки проснутся, и я опять превращусь в слугу двух господ. Шустрая и жизнерадостная, как Труфальдино из Бергамо.

Вижу, море слегка разыгралось. У него тоже прекрасное настроение. На пляже ни души, рано ещё, все спят. С во-плями и визгом вбегаю под волну и выныриваю доста-точно далеко от берега, там, где уже нет свирепых пенных шапок, а только волны толкают друг друга и теснятся, как необъятное коровье стадо, гонимое неведомым пастухом.

Сейчас сосчитаю до ста – сто гребков вправо, потом столько же влево и буду отдыхать. Качаться на волнах, чувствуя себя то ли владычицей морскою, то ли золотою рыбкой!

И тут замечаю, что берег почти не различим, а под но-гами пусто. Был песок, да весь вышел. Начинаю срочно грести туда, где вижу землю, и обнаруживаю, что, в луч-шем случае, остаюсь на месте. Волна за волной, как бы дурачась, отбрасывают меня всё дальше и дальше в море.

114


Странные мысли в голове, такое чувство, что я барахта-юсь, как младенец в чреве матери. Откуда столько воды? Везде вода! Вверху, внизу, справа, слева, в глазах, в ушах, в носу! Я хочу дышать! Я боюсь дышать водой!

Каким-то непостижимым образом удаётся встать обеи-ми ногами на песок, волны проходят надо мной, а я, не-понятно как, цепляясь ступнями за дно, двигаюсь в сто-рону берега. Потом иду так же, но голова уже над водой. И не сносит, как если бы на ноги врастали в песок.

Выхожу из воды с одной только мечтой: упасть на зем-лю и отдышаться, вернее, надышаться. На берегу стоит спасатель и собирается мне что-то сказать. Пока он прео-долевает языковой барьер, мне тоже хочется сказать, что с такой резвостью ему надо уходить из профессии. Я чуть не утонула, а он даже с места не пожелал сдвинуться ни на шаг!

Смотрю в его невыразительные, чуть прищуренные глаза и думаю, скольких утопленников он видел? Едини-цы? Десятки?

И тут же понимаю: он просто не захотел лезть в драку, вставать между мной и стихией. Может быть, устал, может быть, с берега всё выглядит не так страшно. Его выбор.

Хотя, какая там драка? Драка песчинки с морем. Дрожащими руками заматываюсь в парео, и, стараясь

не свалиться со своих плохо гнущихся ног, иду в сторону дома. Спасатель меня догоняет.

– Здесь сильное затягивание! – слышно по голосу, как сильно он за меня волновался.

– Знаю, – я улыбаюсь, чтобы он понял, что у меня к нему нет претензий. – Теперь уж точно знаю, что здесь сильное затягивание!

И ещё знаю, что сегодня был не мой самолёт. Я поле-чу на другом.

115


Что-то есть в октябре от апреляЗа что не любят октябрь? Наверное, всё-таки, за сля-

коть. Гадость, что норовит залепить не только ботинки. И за самую подлую её разновидность, за скользкую утрен-нюю грязь. Ту, под которой притаилась подлая корочка льда. Особенно опасная, если ты, забыв запереть маши-ну, на всех парах несёшься на планёрку, и… бабах!

Есть, конечно, люди воспитанные, которые на паде-ние не обратят ровно никакого внимания. Но, може-те мне поверить, они встречаются гораздо реже, чем те, что будут ухохатываться, наблюдая за «тройным тулу-пом» (я уверена, это именно они ржут за кадром в жутко-юмористических программах). В свободное время им просто нечем больше заняться, как просто дежурить воз-ле опасных мест.

Так вот, про октябрь. Не так давно в нашем родном го-роде жила замечательная массажистка Люда. Руки и серд-це золотые. Пока она из организма конфету лепит, заод-но ещё и душу вылечит, посоветует, утешит, ободрит. Рост красивый, метра так под два. Телосложение спортивное. Возраст нормальный, лет тридцать с не очень коротким хвостиком. Личной жизни никакой. Вся в работе, то есть в нас, хорошеющих с каждым днём. Но, самое главное, была, а может быть, и осталась, у Люды ещё одна страсть: чем грязнее на улице, тем белоснежнее должны быть у неё джинсы, куртка, или плащ.

И вот в позапрошлом году, непосредственно возле сту-пенек универсама, въехала Люда в самую грязную лужу, как и положено – в белых джинсах, тормозя пятой точ-кой, обтянутой не менее белой курткой. Так как в руках был пакетик с бережно упакованной гарденией (соглас-

116


но поверью, именно гардении способствуют счастливым встречам), Люда думала о ней, а не о себе. Упала затыл-ком и лежала в грязи, высоко поднимая пакет, чувствуя, как холод вместе с жидкой грязью медленно проползает по спине.

И если бы не парень, метнувшийся её вытаскивать, Люда, наверное, сначала заплакала бы, а уж потом ста-ла выбираться.

Парень девушку на ноги поставил, и даже оказался на половину головы выше ростом, чем она. Уговаривал её в травмпункт подвезти. На что Люда отвечала двумя фраза-ми: «в таком виде» и «только домой». В машину садиться отказалась (пожалела парня, вернее, чехлы на сидениях машины) и уковыляла домой.

Чтоб не обижать героя, дала ему номер домашнего те-лефона, хитро перепутав две последние цифры. Он гово-рил, что просто обязан ей позвонить, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке…

Самое смешное – этот парень нетипичный, когда ей звонил, те же самые цифры перепутал. И дозвонился. И увёз нашу лучшую массажистку в Питер, откуда и был к нам командирован. Ему сейчас хорошо: жена, она же доктор, неусыпно заботится о герое. Теперь уже, кажется, о двоих – второй совсем недавно родился.

Остаётся только гадать в чём дело: в гардении, в октя-бре, или в сочетании всего этого с непролазной уральс-кой слякотью. А, может быть, октябрь в зеркальном го-довом отражении по сути своей является апрелем? И что там дальше – ноябрьская оттепель или майские замороз-ки зависит только от нас, для которых, как выяснилось, времена года вообще имеют не самое большое значение.

117


И снова Новый!Ещё в прошлом году мне казалось, что Новый год – это

просто всеобщее надувательство. Некий миф. Поэтому его отмечают и тридцать первого декабря, и четырнадцатого января, и в сентябре у православных христиан, и у китай-цев в марте. Опять же, полная чехарда со временем: у нас уже наступил, в Москве только через два часа, а во Владике все давно уже напраздновавшись, заснули. Получалось, что на самом деле, никакой разницы, когда его отмечать. Даже раздражало – сколько лишнего шума, суеты, ожи-даний! Бизнесмены и депутаты с бокалами шампанского в телевизоре. И все горят желанием поздравить граждан. Было бы с чем. Раз пять поздравление одного и того же деятеля посмотришь, и начинаешь подозревать в алко-голизме в общем-то, совершенно нормального человека.

«Ну ладно, – убеждала я себя, – поверим и на этот раз, что между тридцать первым декабря и первым января пролегает такая волшебная ночь, в которую весь город, да что там город – вся страна – просто с ума сходит от счастья».

Я понимала, что выбора нет. Надо ждать и готовиться. Соблюсти все полагающиеся случаю моменты. Помыть люстру, развесить по квартире гирлянды и шарики, по-смотреть, не засыпая, знакомые до боли «Иронию судь-бы» и «Обыкновенное чудо». Ещё надо обязательно раз-дать долги, купить новую скатерть и очередную ёлочную игрушку класса «ёлка-палас-ведро».

Хотя, конечно, всё это было притворством. Я притво-рялась, чтобы никто-никто не догадался о моих истин-ных чувствах. А то ведь пристанут с вопросами: «А ты уже определилась, с кем и где будешь встречать Новый год?

118


Дома или в ресторане? На турбазе или в бане? На площа-ди или в лесу под ёлкой?». В ушате, в корыте, в лохани!

Что же такого особенного случилось в прошлом году?Помню как сейчас – мизантропия так разгулялась, что

оставалось только посыпаться нафталином и спрятаться в шкафу. К тому же, тридцать первого декабря в конторе объявили наполовину рабочий день. Я тогда даже обра-довалась: «Вот вам, лицемеры, – думала я, – сама жизнь заставляет вас признать, что Новый год – это сплошная фикция, а никакой не праздник!».

– Зайди к главному! – профессионально улыбнулась секретарша из-за стола, перегруженного новогодними открыточками и шоколадными зверюшками. Я ей тогда позавидовала: умеют же некоторые неугасимо светиться счастьем, чтобы не происходило!

Тогдашний мой шеф был редкостным самодуром. Вот уж кого я была «рада» видеть всегда, а особенно тридцать первого декабря, так это его. В недавнем прошлом он за-кончил исторический факультет и полагал себя, а во-все даже не своего папу-олигарха, экономическим гени-ем. Для меня этот «золотой мальчик» всегда придумывал какие-нибудь поручения, напрочь забывая, что я кадро-вый менеджер, а не массовица-затейница.

Вот и в тот раз. Долго придирался к моему внешнему виду – он ведь запретил сотрудницам ходить на работу в брюках, а не то «одеваются одинаково, как унисексуаль-ные солдаты»! Универсальные, наверное. Это он так шу-тит. Чтобы угодливо не захихикать, я начала сокрушён-но разглядывать в зеркале свои джинсики. И ещё раз убе-дилась, что они делают мои ноги в два раза длиннее, и во столько же раз тоньше. А саму меня значительно моло-же тогдашних тридцати годков. Не дождавшись раская-ния, Сергей Николаевич, окончательно погрустнев, про-должил:

– Народ уже начинает потихоньку отмечать. Могу по-просить только тебя. Возьми водителя, съезди в аэропорт. Встреть «Чешские авиалинии». К нам прилетает госпо-дин Гласс, в прошлом наш соотечественник. Это не от-нимет много времени. Забери табличку у секретаря. Сво-зи гостя пообедать, помоги разместиться в «Транс отеле»,

119


потом тащи его в офис и проводи в мой кабинет. Только всё надо сделать быстро. И гуляй до десятого января!

Как же меня это разозлило! Надо было развлекать какого-то господина Гласса вместо того, чтобы через пол-тора часа бежать домой. Там меня, наверняка, уже зажда-лись мама и братец. Согласно давней семейной традиции, они всегда приходят в гости накануне Нового года, чтобы я не забыла, как сильно они меня любят. Я их тоже лю-блю. Просто обожаю. Не любила я тогда только господи-на Гласса, который почему-то не нашёл другого времени заявиться в Екатеринбург, как тридцать первого декабря.

Пробки тогда, как и сейчас, были в городе кошмарные. Я невольно начала мечтать о вертолёте и горько сожа-леть, что бросила курить. И везде ёлки, ёлки, ёлки. И му-зыка из всех машин. Разумеется, к прилёту мы опоздали.

Но, к счастью, не таков был господин Гласс, чтобы са-мостоятельно покинуть аэропорт. Подозрительно чи-стый бежевый плащ, увенчанный какой-то дурацкой зам-шевой кепочкой, метался у самых дверей аэровокзала. Почему-то очень хорошо запомнилось, как нелепо вы-глядел бедолага. У нас про таких говорят «маму потерял».

Как бы ни было тошно, но пошла я к этому пла-щу. На всякий случай улыбаюсь, изображая радость.

– «Монинг!» – говорю противным мяукающим голо-сом, и вдруг слышу до боли знакомое:

– Привет! Ты?Вгляделась, и вместо ненавистного чопорного госпо-

дина Гласса, увидела знакомую, слегка раздобревшую и чуть примятую самолётом физиономию Эдьки Глазова по кличке «Глаз».

Мы с ним, можно сказать, «дружили» в девятом клас-се. Дружба заключалась в постоянных каверзах, которые приходилось друг другу устраивать, чтобы никто не дога-дался, как мы на самом деле тепло друг к другу относим-ся. Эдик доводил меня до белого каления, изображая ве-ликого слепого в духе Паниковского и, якобы по слепо-те, хватая меня за все выпирающие части тела. Ещё он не ленился бросать мне за шиворот тараканов, принуждая снять с себя какую-нибудь часть гардероба публично! Од-нажды, доведенная им до отчаяния, я с размаху треснула

120


его по башке толстенным учебником. У него даже было небольшое сотрясение мозга (откуда у Эдуарда мозг?).

Всё это происходило в Чите, поскольку мы там времен-но проживали, как того требовала папина работа. Когда она потребовала срочного переезда в другой город, Эдька неожиданно явился на вокзал, чтобы меня проводить. И мы почему-то стали целоваться, почти как взрослые, на глазах у изумленных родителей и одноклассников!

И вот смотрела я на этого «Гласса». Эдик мне показал-ся каким-то заматеревшим: всё-таки сто лет не виделись. А сама вспоминала своё «прощание славянки», и вкус чи-тинского поцелуя, и чуть прохладную щёку с юношеским румянцем, и зачитанное до дыр последнее сообщение на пейджере: «Уезжаю учиться Ирландию. Ты как?».

Из-за всех этих мыслей я совершенно забыла прокон-тролировать своё лицо. Тем ужаснее было обнаружить, что Эдик читает по нему, как по раскрытой книге.

– А почему у тебя такая фамилия? – я тут же начала до-пытываться, делая вид, что не испытываю ничего, кроме досады от докучливой обязаловки, навязанной в конто-ре. Потом пришлось достойно отклонить полудружеские Эдикины объятия, пропахшие табаком и одеколоном.

– Так проще. У тебя тоже фамилия изменилась? – по-интересовался господин Гласс, поднося, как бы для по-целуя, мою левую руку с предательски блестящим на бе-зымянном пальце обручальным кольцом.

Мне тогда казалось очень важным скрыть от него, что вообще-то моя фамилия менялась уже дважды, да без особого толка. Я тогда подумала, что совсем не создана для брачных уз, и что вовсе незачем это обсуждать с ма-лознакомым господином.

Господин Гласс по-своему истолковал моё внезапное оледенение. Вероятно, из-за этого он счёл возможным проявить жуткую империалистическую ответственность, заявив, что пока они с Сергеем Николаевичем не съездят по делам в банк, нечего и мечтать об отдыхе. А я зачем-то спросила его: «Как же Новый год?». А он так убийственно-подробно ответил: «Ну что такое этот Новый год? У НАС по-настоящему отмечают только Рождество!».

Вот уж и не подозревала, что отмечать Новый год – это,

121


между прочим, ещё и патриотично!Надо было видеть лицо шефа, когда мы с Эдиком (он

почему-то крепко держал меня за руку), ввалились к нему в кабинет. Сергей Николаевич, составлявший приказ по поводу «пьянства на рабочем месте» даже виски «Black label» в стол забыл убрать. Сухо так мне говорит: «Спаси-бо. Вы свободны». Еле я у Эдуарда свою руку выкрутила, при этом нечаянно толкнув его в бок.

Сейчас даже не помню, как выбежала на дорогу, и да-вай машину ловить, жутко размахивая руками, словно за мной кто-то гнался. На каком-то автопилоте добралась домой. Маме сказала, что встречала в аэропорту – …Го-сподина Гласса! То есть Эдьку Глаза, того самого, читин-ского. Что дела у него попёрли в гору, и вообще он занят, и прилетел из Англии.

Подоспел братец, ужасно обрадовался, узнав, что Эдик жив, здоров и процветает. Потом они вместе меня утеша-ли. Говорили, что в моей жизни ещё этих Эдиков будет целый вагон и маленькая такая тележка. Я с ними не спо-рила, чтобы хоть их не расстраивать.

С какой ненавистью этим вечером я заправляла майо-незом салаты. Я их просто ненавидела, потому что Эдь-ка не придёт, чтобы ими насладиться! Он ведь сказал, что Новый год не отмечает! Точно! На самом деле это была та-кая вежливая форма отказа, чтобы я на его счет не оболь-щалась! Я давилась слезами, убеждая себя, что это он так давал понять, что я вообще его не интересую!

Меньше надо было с ним на вокзале целоваться! Да ведь я и так наверняка знала ещё утром, что Новый год никакой и не праздник!!!

Из пучины отчаяния меня спасла лучшая в мире подру-га Лена. Просто позвонила и позвала в «Ирландский дво-рик» встречать Новый год. Они с мужем, оказывается, за-ранее заказали столик, а я обо всём забыла.

Во «Дворике» было уютно, и даже празднично как-то не по-нашему, не по-российски. Ума не приложу – как им удаётся не опошлиться и не слиться с общей массой, года-ми поддерживая этот свой пресловутый ирландский дух?

«Я уезжаю учиться в Ирландию» – вспомнила я нек-стати и опять едва не разревелась. Но Ленка, присматри-

122


вающая за моим душевным состоянием, больно наступи-ла мне на носок туфли и прошелестела на ухо: «Не реви, а то будешь как Дед Мороз – красный нос!». Потом, желая меня ободрить, продолжила: «Да плюнь ты на этого Глас-са! Вон смотри, какой симпатичный парень на тебя вы-пучился, даже бокал чуть мимо рта не пронёс!».

Угадайте с трёх раз, кто на меня смотрел из-за соседне-го столика? Эдька! Слева на него плечом напирал шеф, и что-то громогласно рассказывал, напротив сидела незна-комая нарядная дама. А он ничего не слышал. И на даму не смотрел. Он смотрел на меня.

Дальше вспоминать я не люблю. Это ну очень личное. Эдик пересел за наш столик, и мы, как хорошо воспитан-ные идиоты, часа полтора соблюдали приличия, выси-живая время в компании, которая вдруг показалась ужас-но скучной. Еле дождались боя курантов. А потом, как сумасшедшие, выскочили на улицу и побежали ко мне домой. И не расставались неделю.

Весь год мне пришлось мотаться по разным странам, в которых Эдик назначал мне свидания. Только недавно он признался, что из-за меня ему пришлось разорвать по-молвку. Мне, наверное, должно бы быть стыдно. Но со-весть спит. Спит и видит эротические сны.

Вот и вся история. Опять Новый год. Снова буду встре-чать господина Гласса. Он прилетает тридцать первого декабря. Но на этот раз он везёт с собой мою будущую свекровь. Бедная тётя Катя. Когда-то я ей не очень нра-вилась. После Эдькиного сотрясения мозга, она прихо-дила ругаться с моей мамой. Теперь, им предстоит по-мириться. А десятого января у нас регистрация брака. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

А вдруг, всё-таки, Новый год, это большая-пребольшая мистификация? Если вы действительно так думаете, ни-когда и никому в этом не признавайтесь. Даже себе.

И тогда всё будет по-настоящему!

125

Детские пилюли

Как я окунулся в жизнь пятиклассника

– Мама! Нам в школе задали сочинение! Ты ведь про-фессионал! Напиши! Сама ведь говоришь, что уже столь-ко ерунды написала! – огромные нахальные глазёнки сына уставились на меня как бы с восхищением и верой в мои новые успехи.

– Тема? Объём? – сразу вспомнилось из «Бриллианто-вой руки»: «Ксива?», «Хаза?».

– Тема лёгкая. «Один интересный день из школьной жизни». Моей! Или какой-нибудь интересный случай.

– Рассказывай! – по наивности я полагала, что сейчас он мне и впрямь что-нибудь расскажет.

– Что? – пятиклассник посмотрел на меня, как на по-следнюю тупицу.

– Интересный случай.– А ты не помнишь? – в голосе уже укоризна.– Конечно, помню, – получай, деточка. – У нас что ни

день, то интересный случай! Вот, например, как ты под первым снегом прибежал из школы без куртки и без шап-ки. Потерял! Ладно, потом я нашла в гардеробе. Или, как ты учительнице «на Библии клялся», что сделал англий-ский, а тетрадку просто дома забыл. Для таких случаев учитель специально держит в столе Библию? Как Ваню решили «объявить чмырёнком», потому что «он лох»?!

– Да его сейчас не чморят, сейчас Дениса чморят! – ни-какого сочувствия чморяемым. Или чморимым?

– У вас что – очередь? Даже не знаю, какой из этих слу-чаев интереснее, – я с тоской посмотрела на часы. Один-надцатый час вечера. Завтра вставать в шесть.

– Про это нельзя писать. Надо что-нибудь приятное! –

126


ребёнок выдержал паузу. – Мы что, до утра сидеть будем?– Напиши про Первое сентября! – я дипломатично

предложила поменять тему. Прямо самой понравилось, что не стала отвлекаться на поиски совести у сына.

– Точно! Как я почувствовал себя пятиклассником! Только это будет не первое, а седьмое сентября! Понял, что разные кабинеты, разные учителя… Ответственность почувствовал!

– А первую неделю в школе ты кем себя чувствовал?– Нормальным пацаном таким…Я поняла, что лучше ничего не спрашивать. Мне эту

тему точно не раскрыть. Никакого профессионализма не хватит.

– Ну и сам напишу!Не прошло и двадцати минут, а уж сочинитель, сму-

щённо улыбаясь, положил передо мной тетрадь. В ней сплетением каких-то палочек и мелких кружочков было накалякано: «Классная работа». Потом густо зачёркнуто.

– Сомневаешься в классности своей работы?– Ничего не сомневаюсь! Просто это домашка! Домаш-

няя работа, а не классная! – сарказма ребёнок принципи-ально не услышал.

Далее следовало: «Как я впервые окунулся в жизнь».– ???– Да понятно, что пятиклассника! – недовольно по-

кряхтел сыночек и снисходительно докалякал слово «пятиклаCника». Я взяла «штрих», закрасила половину слова и перекалякала так, чтобы в слове получилось две буквы «с».

«Первого сентября этого года я впервые окунулся в жизнь пятиклассника».

– Что значит «впервые»? Ты сколько раз окунаться со-брался, двоечник? – чувствовалось, что словосочетание «окунулся в жизнь» особенно греет душу автора.

– Я не двоечник! Читай по-нормальному!– «Мой друг Ваня, с которым я познакомился 28 авгу-

ста….»– Этот день войдёт в историю?– Конечно. Ваня же помнит, когда мы с ним познако-

мились!

127


Мысль неумолимо рвалась в даль: «...познОкомил меня со своими друзьями. Мне тут же стала нравиться моя но-вая школа. Еще я познОкомилмя с классным руководи-телем. Она показала НАМ НАМ».

Опять «штрих», опять исправления.– Может, ням ням?– Почему, «ням ням»?– Ты же про столовую пишешь?– Читай внимательно! Она показала нам кабинеты!– А почему два раза «нам»?– Все ошибаются! Не ошибается тот, кто ничего не де-

лает! Ты сама так говорила!Я поняла, что надо смириться. Перевернула страницу.

Там и впрямь было написано «кобинеты». «...кОбинеты, в которых будут учиться ученики».

– А ты учиться будешь? Ты учиться собираешься? – ис-кренне изумилась я.

– Да я хорошо учусь! – смотрит, как на классового вра-га. – Давай дочитывай!

«Первого сентября было очень весело и мы много сме-ялись».

На этом сочинение заканчивалось. Теперь много сме-яться будет учительница. Её очередь. Стрелка часов уве-ренно подползала к двенадцати.

128


Батый и ШубертВ начале недели серьёзно поговорила с ребёнком про

учёбу. Что надо интересоваться дополнительным матери-алом. «Вот задали что-то, а ты ещё пару-тройку интерес-ных фактов найди, – убеждала я его, – пятёрка, можно сказать, даром – за уважение к предмету и к личности пе-дагога».

Приходит вчера довольный. Вызвался подготовить и прочитать биографию Хана Батыя. Почему-то, для урока литературы. И для урока музыки поклялся написать до-клад про Франца Шуберта.

– Очень важно послушать песни Франца Шуберта, ко-торые он писал на немецком языке! – сын даже помахал в воздухе воображаемой дирижёрской палочкой.

– Зачем?– Чтобы разбираться в материале…Мы проторчали весь вечер в Интернете, просидели до

полуночи в домашней библиотеке, перелистав горы ху-дожественной и справочной литературы. Потом ребёнок высказал ряд сомнений, касающихся личности самого Батыя. Не зря он сомневался. Оказалось, внятно изло-женной биографии Батыя в природе не существует, толь-ко разрозненные сведения и белые пятна. «Тема ждёт сво-его исследователя». Ждала, пока нас не дождалась. Даже двоих исследователей.

Как выяснилось, биографию Батыю переписал ещё Иван Грозный, который хотел оправдать свой захват Ка-зани. Он сознательно налепил поздних вставок в лето-писи, чтобы испортить татарам репутацию. Да и Вели-ким Ханом Батый никогда не был, не возглавлял Золо-тую Орду, а только свой улус. И, что нас окончательно до-

129


било, у исследователей, как оказалось, нет уверенности даже в том, что Батый и в самом деле внук Чингис-хана.

У меня на этой почве ближе к утру случился приступ истерического веселья. Ребёнок, отвечая на мой вопрос: «Что ты запомнил?», стал рассказывать то, чего в наших разрозненных сведениях вообще не попадалось, какую-то пургу из недр памяти исторического материала, осев-шего в голове ещё с прошлого года:

– В армии у Батыя была дисциплина. Если с поля боя бежал один воин, убивали десяток, если десяток – сотню, если сотня – тысячу воинов, если тысяча бежала с поля боя, то убивал сотню тысяч, если бежала сотня тысяч, то убивал миллион воинов... А если нечётное число воинов бежало с поля боя? Например, тридцать один? Триста де-сять? Один миллион триста десять человек убивал, если сколько сбежало?

– Ты чего? Какой миллион? У Батыя вся армия была сто двадцать – сто сорок тысяч человек!

– А ему это было неважно! Он ведь Батый!Мне вот интересно, преподавательница литературы, за-

давая шестикласснику пересказ биографии Батыя, хоте-ла продвинуть нашими силами историческую науку, или просто, как говорят дети, «прикалывалась»?

Уже засыпая, узнала, что Шуберт написал более шести-сот песен на немецком языке. Надо спросить, сколько из них мой отличник успел прослушать до рассвета.

– Жалко, что они так мало прожили, – тяжело вздохнул сыночек в семь утра, надевая школьный рюкзак.

– Кто?– Ну, Шуберт с Батыем. Один тридцать один год про-

жил, другой сорок восемь лет! Мало успели!А дальше, как полагается в финале большинства рас-

сказов: «Он ушёл, а я ещё долго смотрела ему вслед…». Вернее, внимательно разглядывала жёлтую стенку подъ-езда.

Ну и Батый с ним, с этим Шубертом…

130


Бедная девочкаБлиже к ночи обнаружилось, что моему шестиклассни-

ку требуется всё бросить и немедленно заняться написа-нием сочинения по картине Татьяны Яблонской «Утро». Он это сочинение якобы «дома забыл». То есть ещё вчера наврал учительнице русского языка, что сочинение гото-во, только вот незадача – оставил на столе. Склероз про-клятый, несобранность...

– Завтра по-любому надо сдавать! Ты сочиняй, а я по-том проверю и перепишу в тетрадь! – доверил мне ребё-нок спасение своей деловой репутации. – И уже хватит мыть посуду, а то не успеешь!

И правда, не успею. Надо браться. Отыскала и откры-ла репродукцию, испытывая острое чувство ностальгии. Снова, как тридцать пять лет назад, погрузилась в изуче-ние «Утра». Ведь когда-то я уже воспевала указанное про-изведение Татьяны Ниловны. Воспевала, как пионерка, как ученица шестого класса, воспевала с горячей душой, искренне желая научиться только хорошему у юной геро-ини Татьяны Яблонской.

Знать бы тогда, что мне это «Утро», ещё воспевать и вос-певать. С каждым своим новым ребёнком, изучающим русский язык по нетленной программе. Да ещё с внука-ми, если так и дальше пойдёт. Хорошо хоть, это занятие необременительное, даже приятное, как и сама картина с незатейливым названием «Утро».

Милая, золотисто-розовая, звонкая. Как на родную посмотрела я на чистенькую, светлую комнату, на хоро-шенькую девочку, делающую зарядку. Порадовалась, что как и встарь, солнцем залито всё пространство, балкон-ная дверь распахнута, и по-прежнему трудно избавиться

131


от ощущения, что в комнате отчётливо слышно, как чи-рикают на улице воробьи.

Ребёночек в это время занимался чтением моих мыс-лей, тревожно поглядывая то на меня, то на произведе-ние искусства.

– Ещё скажи, что я зарядку не делаю! – проворчал от-личник.

– У неё и в комнате порядок! – не преминула я заме-тить.

– Ну, тогда скажи, что я и в комнате не убираю, – упор-ствовал мой шестиклассник.

– И вещи на девочкином стульчике аккуратно сложе-ны! – продолжала я давить.

– Конечно, у неё там какая-то юбочка. Она бы попро-бовала брюки по стрелочкам каждый день на плечико ве-шать. Опухла бы!

Я решила ненадолго ослабить воспитательный натиск, наблюдая, как прочно занял оборонительную позицию мой герой.

– Смотри, завтрак на столе. Мама его принесла, пока девочка ещё спала, а сама убежала на работу, – я реши-ла привлечь внимание и к своей скромной персоне. – У этой девочки мама такая же заботливая, как и у тебя!

– И аккуратная! Видишь, какой чистый пол в комна-те! – перешёл в наступление «сочинитель».

– Эта девочка сама моет пол! И пыль протирает! Маме некогда!

Можно было начинать писать план. Как мне думалось, предварить рассказ о картине следовало небольшой био-графической справкой.

– Давай напишем, что Татьяна Ниловна Яблонская ро-дилась в 1917 году в Смоленске, что её папа преподавал словесность и прекрасно рисовал. Что она от него уна-следовала способность к живописи.

– А к словесности? Так вот почему я плохо рисую! Мама, а я хоть какие-то сверхспособности унаследовал? –началось. Опять разговор о сверхспособностях. Насмо-трелся всякой лабуды про «Героев».

– Какие-то унаследовал. Пока ещё не проявились. Ждём.

132


Ребёнок глубоко задумался. Когда они уже проявятся, эти способности? Долго ещё ждать?

– Ты всё про биографию не пиши. Учительница сразу догадается, что это не я додумался биографию писать.

– Важно понять, где находятся истоки творчества…Та-тьяна Ниловна написала картину в 1954 году. Год, как умер Сталин, семь лет, как закончилась война. Папа де-вочки мог погибнуть на фронте. Мама её воспитывает одна. Живут скромно. Но не жалуются – все в такой си-туации. Главное, что живы, главное – жизнь продолжа-ется! – у меня аж слёзы навернулись на глазах, я словно впервые увидела это «Утро».

– Ты меня совсем запутала. Какая война?– Великая Отечественная.– Ну ладно. Давай про войну не будем, только про па-

пу-художника напишем, и всё, и пусть радуется.– Кто?– Учительница!Далее, после биографии, следовало уделить внимание

самой картине: где девочка, где мебель, где кашпо.– Кашпо? – ребёнок подозрительно прищурился.– Горшок с цветами, который на стенку вешают.– Смешное слово. Не пиши. Все прикалываться будут.Я уделила внимание скромному убранству. Потом уди-

вилась, что в комнате нет настенных часов. Их место явно занимает раскрашенная керамическая тарелка.

– Бомбили, наверное, – сказала я сыну. – Часы разби-лись. Вещь дорогая. Вот, пока денег не накопили, пове-сили на их место тарелочку.

– Ты опять начинаешь? Пиши в заключении про моё впечатление от картины.

– А какое у тебя впечатление?– Грустное. Сталин умер. Папа, наверное, с войны не

пришёл. Часы разбомбило. Да ещё в школу идти надо. Бедная девочка. Ладно, хоть на картине май, скоро ка-никулы!

133


Маркес и БензопилаОколо семи часов утра в спальню, стеная и раскачива-

ясь, вошёл мой шестиклассник. Видно было по всему, что разговор предстоит серьёзный.

– Вчера на уроке вот здесь стрельнуло, – сначала сыно-чек округлил глазки, как бы пугаясь, а потом ужал их до щёлочек, словно от боли, и указал на какую-то точку воз-ле уха. – После этого у меня всегда болит затылок.

Материнское сердце заныло. А вдруг не врёт? Голова, как писал Григорий Горин, предмет тёмный, исследова-нию не подлежит. Мне уж точно не разобраться в этом за-тылочном «постреливании».

– Делать-то что будем? – я попыталась переложить от-ветственность за намечающийся прогул уроков на дет-ские плечи.

– Помнишь, по телевизору говорили про кризис тре-тьей четверти? Дети тяжело переносят март! Это всё от напряжения, – продолжал ученик тянуть свою жалобную песню. – Много занимаюсь! – тяжёлый вздох, выпячива-ние трудового подбородка.

– Трудоголик! Вчера только час уроками занимался! За-тылок берёг? – я попыталась усовестить страдальца.

– Тебе смешно? – укор и слеза в голосе. – Можно, я по-лежу? – ребёнок слегка свёл глаза к переносице и рухнул поперёк моей кровати.

Мне надо было исчезнуть из дома часа на четыре – съездить в соседний город по неотложному делу. Что, если мальчику станет плохо, когда он придёт в школу? Вдруг, его надо будет встретить по дороге домой? Кто ему поможет?

Пришлось принять нелёгкое решение.– Оставайся дома, – больной закрыл лицо ладонями и

134


долго его тёр, приходя в себя от радостного потрясения. Я едва расслышала почти неразличимое английское сло-во «yes!».

– Дай мне любую книжку, – волна благодарности зато-пила сердце ученика, – я её прочитаю! Вот только заты-лок отпустит, – спохватился сыночек.

Болезненно переживая педагогическое поражение, я попробовала хоть слегка отравить прогульщику радость. И выдала ему книжку Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Велела прочитать десять страниц, чтоб жизнь мёдом не казалась.

К вечеру вернулась домой. Дитя лежало на спине, гла-за закрыты, на груди – бессмертный роман Маркеса. Его странички, словно крылья хищной птицы, обнима-ли спящего. Мне стало не по себе. Всё-таки, не совсем детская литература. Вспомнилось, что роман прославил-ся ещё и тем, что в шестнадцатой главе есть предложе-ние, занимающее целых две страницы. Не каждый взрос-лый осилит.

Я этот роман читала трижды. Первый раз в больнице – мы тогда лечили пневмонию, и «Сто лет одиночества» мне кто-то принёс вместе с кефиром и яблоками. Второй раз я читала роман в поезде, потому что забыла выложить книжку из сумки после того, как её купила. В третий раз гениальный Маркес подкараулил меня на пляже. Я пом-ню этот шикарный выбор: учить правила дорожного дви-жения, которые сама взяла в отпуск, или читать Габриэля Гарсиа Маркеса, которого взял с собой муж.

– Читал? – главное разговаривать построже, а то хи-трец мигом учует внутренние колебания.

– Меня не увлекло, – зашевелился больной. – Две страницы.

– Как зовут главного героя? – вижу по глазам, как про-исходит мучительная работа мысли.

– Как-то на «м».– Аурелиано Буэндиа, – подсказываю, потому что мне

тяжело смотреть на страдания шестиклассника, пытае-мого Маркесом.

– Я же говорю на «м». Он ещё магниты продавал.– Магниты продавал Мелькиадес, который цыган. Кто

135


написал произведение? – я даже не заметила, как задер-жала дыхание.

– Маркес, – мне на секунду показалось, что можно вы-дохнуть, но потом ребёночек неожиданно добавил. – Он же ещё был другом Ленина. Карл Маркес.

– Габриэль Гарсиа Маркес – это колумбийский писа-тель, он бывший почтальон, а Карл Маркс – это такой философ и основатель…

– Из Колумбии, где наркотики?– Из Германии. А Габриэль Гарсиа Маркес из Колум-

бии, он создал в литературе целое направление, которое называется «магический реализм». Его творчество отли-чается тонким психологизмом.

Ребёнок посмотрел на меня с глубоким состраданием. И я с удивлением услышала:

– Тебе надо меньше читать и больше смотреть (это я ему всегда говорю – меньше смотреть, больше читать)! «Резню бензопилой» хотя бы посмотрела!

Оказалось, мальчик весь день смотрел фильм «Резня бензопилой». Все три части. С неослабевающим внима-нием. Мой затылок точно не выдержал бы такого испы-тания. Я вообще не понимаю, как человек во вменяемом состоянии может добровольно смотреть фильмы с таким названием.

– Фильм очень психологический! И ещё там труп посе-редине. Но это был не труп, это ты потом узнаёшь, кто это был. Но я тебе уже сейчас скажу. Это был главный злодей! Так просто не расскажешь, ему ещё руку отрубили.

– Вот ты жалуешься, что тебе иногда кошмары снятся. Так ведь ещё и писаться можно начать! Затылок не беспо-коил? – неловко было напоминать про затылок в пятый раз, но всё-таки...

– Мам, ты прости. Когда Маркеса читал, затылок силь-но заболел. Правда. Я вообще испугался. А когда «Резню бензопилой» включил, сразу отпустило. Я уже нормаль-но себя чувствую, завтра в школу пойду. Можно, я Марк-са потом почитаю?

Конечно можно. Лучше начать с «Манифеста Коммуни-стической партии». Там как раз говорится о Призраке, ко-торый бродит по Европе. Возможно, даже с бензопилой.

136


Сальвадор Дали — детям!Холодной, бесконечной зимой на самом конце геогра-

фии – в Магнитогорске – мне сильно захотелось культу-ры. Даже не для себя. Для сына. Ребёнку десять лет, а что он видел? Вот бы попасть на такое культурное событие, чтоб душа развернулась, потом свернулась, чтоб войти в зал мрачными и усталыми, как лошади в конюшню, а вы-йти с новыми – человеческими! – лицами.

Да только не баловали нас культурными событиями. Какие-то неведомые девушки наезжали, певица Вера Брежнева у нас в Магнитке простыла, крепкие духом ак-сакалы, неутомимые исполнители хитов прошлого сто-летия кисло улыбались с жёлто-фиолетовых афиш.

И вот нереальная история – к нам привезли выстав-ку «Шедевры Сальвадора Дали». Где Магнитогорск и где Каталония, где мы и где Дали? Город рабочий, далёкий от парадизов и перфомансов, народ в нём тяжелый, злой. Главная архитектурная достопримечательность – метал-лургический комбинат, он же кормилец, он же Змей Го-рынович поганый.

Тут – на тебе – все в восторге от Сальвадора Дали! Гор-деливые репортажи с выставки: народ толпами валит лю-боваться на произведения великого сюрреалиста. И лю-буется! И наслаждается! И растёт над собой! С тоской и завистью вслушиваясь в очередной репортаж, я, как мог-ла, отбрыкивалась от совести, которая, презрев лень, тре-бовала немедленно идти на выставку. «Ты-то ладно, уже выросла, – говорила совесть – но ребёнок живёт в глу-бинке, не охваченный общемировым культурным про-цессом! Что из него вырастет, если ты даже такую малость для него не можешь сделать, на выставку сводить?!».

137


Пошли. В последний день работы выставки. Успели. Оставили вещи в гардеробе, причесались. Кофе попи-ли. Я ребёнку, как могла, на пальцах объяснила, что та-кое сюрреализм.

И вот мы в зале. Как и полагается – всё живёт, всё несёт энергетику, привлекает взгляд. Потом его отталкивает, по-том снова привлекает. Литографии, скульптуры, витражи!

Малыш попытался осмотреться. Его глаза, и без того огромные, стали занимать пол-лица.

Каждое утро мать будила Сальвадора Дали словами: «Что ты хочешь?», – начала свой рассказ милая дама-экскурсовод, предусмотрительно развернув нас спинами к экспозиции, чтоб мы раньше времени всё не увидели.

– Любой день своего ребёнка она старалась сделать не-обыкновенным. Умерла от рака. Некоторое время спустя на Парижской выставке Дали разместил картину, укра-шенную скандальной подписью: «Иногда я плюю на пор-трет своей матери». Это боль потери заставляла его...

Смотрю, глаза у моего парнишки, не уменьшаясь в раз-мерах, начинают принимать квадратную форму. Всё это я уже знала, но как-то не рассчитывала, что повествование о детстве Дали и его пубертатных проявлениях будет на-столько полным.

– Он был хороший, и маму любил! – громким шёпотом начала я успокаивать ребёнка, пытаясь нейтрализовать страшную правду, и понимая, что несу какую-то околе-сицу.

Ребёнок, пригнувшись, как под обстрелом, напра-вился в ближайший угол. Там располагались литогра-фии, являющие нам человеческие пороки такими, ка-кими их воспринимал Дали. Гениальной рукой масте-ра были изображены уродцы и уродства. Что-то там ка-пало, сочилось, пожирало, извергалось, перетекало и кривлялось. Парень посмотрел на всё это, слегка при-щурившись, как если бы плохо видел, и поднял плечики.

– Смотри! Всех этих уродов Дали видел проглядыва-ющими сквозь, казалось бы, нормальные лица, – про-должила я, пользуясь моментом, «развивать круго-зор» и «будить мысль». Сыночек, ещё сильнее на-хохлившись, упёрся взглядом куда-то вниз. Я реши-

138


ла, что это даже хорошо, что смотрит под ноги. Не хо-чет, чтобы я по его глазам догадалась, какое глубо-кое впечатление производит на него экспозиция.

– Моя живопись – это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства! – поддержала меня лекторша цитатой Дали, и, приближаясь к литогра-фии «Женщины-цветы». – С правой стороны под сим-волами кошачьих хвостов у женских ног можно уви-деть маленькие фигурки мужчин, которые стоят на по-лусогнутых ногах, молятся и сгорают в огне страсти…

Сын как-то не заинтересовался мужчинами, его взгляд опять заскользил по экспонатам. Я порадо-валась плотности экспозиции: возникало ощуще-ние, что ото всюду стекали часы, качались на ве-тру времени тонконогие слоны и уставшие лошади, из живых женских фигур выпирали неживые ящики.

– Страдая, я развлекаюсь, – доносился голос лектор-ши, всерьёз взявшейся цитировать мастера, – это мой давний обычай.

Увидев, что ребёнок остановился у «Космической Венеры», я поспешила занять его внимание:

– Венера изображена с текучими часами, яйцом, двумя муравьями. Муравьи – напоминание о смерти и непосто-янстве! Яйцо показывает космическую сущность женщи-ны! – ребёнок неожиданно закрыл рот ладонью. Я поду-мала, чтобы сдержать вопль восторга.

– Тебе нравится?– Меня сейчас вырвет!– Ты шутишь? Как это вырвет? Куда вырвет? Ты хоть со-

ображаешь, где мы находимся?! – когда не можешь подо-брать слов, почему-то произносишь их слишком много.

– «Я никогда не шутил, и шутить не собираюсь», – го-ворил Сальвадор Дали! – продолжала цитировать гидес-са, так сказать, давая возможность максимально полно высказаться самому классику.

– Можно я посижу с закрытыми глазами и заткнуты-ми ушами? – мой мальчик присел на краешек серого ди-ванчика, гуманно размещённого в центре зала, больши-ми пальцами заткнул уши, а ладонями закрыл глаза.

Мне стало невыносимо стыдно. Приличное место, кар-

139


тинная галерея всё-таки, нас пустили, как порядочных, кофе в буфете напоили. Рассказывают, стараются доне-сти! А некоторых тошнит!

– Эти картины можно смотреть, только пропуская их через себя! – ещё одна новость, как оказалось, последняя из усвоенных нами на выставке.

– Мама! Мне плохо! – уже заорал ребёнок и большими прыжками помчался к выходу.

Выбирались из галереи, не застёгивая курток, будто за нами гнался сам Сальвадор Дали. Едва не заблудившись в стеклянных дверях, выкатились на волю. Снег, морозный воздух. На розовом закатном фоне хорошо видны серые облака, образовавшиеся на выдохе заводских труб. Обла-ка серые, как наши лица. Зато, как мне и мечталось, сами лица изменились. В них стало значительно больше выра-зительности. Особенно в детском.

– Мама! Мне всё здесь показалось отвратительным! Я нормальный?

Я стала горячо убеждать ребёнка, что он нормальный. Оставалось только честно посмотреть себе в глаза и отве-тить на тот же самый вопрос.

140

СОДЕРЖАНИЕ

При чём здесь бабушка? Вместо вступления 3

Горькое лекарство от глупости 5С тех пор, как снова наступило лето 7Хрясь, и пополам! 27Чей-то взгляд 30Одни дураки 32

Сердечные капли 33По балконам не лазят, портретов не рисуют... 35О переселении душ и не только 42Всё сбылось, кроме встречи 46Фантастическая любовь 52Клуб любителей животных 56Отец невесты 59Больше, чем танк 61Зелёные яблоки и лишний Колька 65Как научиться стрелять 68

Микстура от скуки 73Африканские страсти 75Морские кролики 79Гном Марио Ай Эм 88Сила женской мысли 94Вчера была суббота 99

141

Сон 102Оазис нравственности 105Я полечу на другом самолёте 111Что-то есть в октябре от апреля 113И снова Новый! 115

Детские пилюли 121Как я окунулся в жизнь пятиклассника 123Батый и Шуберт 126Бедная девочка 128Маркес и Бензопила 131Сальвадор Дали — детям! 134

Подписано в печать 15.04.13. Формат 84х108/32Бумага ВХИ. Гарнитура Newton7C.

Печать цифровая. Усл. издат. л. 5, 35.Усл. печ. л. 7, 35. Тираж 100 экз. Заказ 041301.

Отпечатано с готового оригинал-макетав типографии ООО «Компания Копимаркет»:

620014, г. Екатеринбург, ул. Красноармейская, 78 бтел./факс (343) 383-06-21

E-mail: [email protected]

Книга издана при финансовой и организационной поддержке Региональной общественной организации Свердловской области «Литературное агентство «Мастер-класс»

Автор выражает свою признательность председателю Правления РОО

«Литературное агентство «Мастер-класс» КОСТЮКУ Вячеславу Владимировичу

за помощь при подготовке данного издания к публикации

Литературно-художественное издание

Карпова Ирина Николаевна

АПТЕЧКА ДЛЯ ДУШИ

Сборник рассказов

Ответственный за выпуск Валерий ЖуковХудожник Ксения Комарова

Редакторы Екатерина Потрохова Валентина ЦуприкКорректор Сергей Кононов

Макет и вёрстка Валерий Жуков

18+

Documents

Ирина Карпова «Аптечка для души»