Алексей Барон «Третье пришествие» Издательство «Ленинградское издательство»

Серия «Боевая фантастика» Тема на форуме «Создатели миров»

Аннотация Он воевал против тех, чью волю исполнял ныне. Но попал в ловушку. Его не

стали уничтожать и даже не отняли исполинской силы. Напротив, старые возможности развили и умножили. Вот только полностью лишили индивидуальности. В опустошенных центрах мыслеобразования навек отпечаталось новое, чуждое имя и единственная, крайне упрощенная доминант-программа, благодаря которой он превратился в потаенную угрозу, был отпущен и вновь оказался в пересекающихся пространствах.

Власть времени на него не распространялась. Материальная основа позволяла существовать бесконечно. Элементы странного тела имели способность раз за разом возвращаться к заданному состоянию, неизменно находя оборванные связи. Он был жив, поскольку питался энергией излучающих масс, умел восстанавливать себя, мог реагировать на угрозы. И был мертв, поскольку лишился собственной воли до такой степени, что даже не сознавал этого.

Карробус 337 — примерно так звучало его новое имя. 01. Очень давно, очень далеко

…Некогда он воевал против тех, чью волю исполнял ныне. Но попал в ловушку. Его не стали уничтожать и даже не отняли его силы. Напротив, старые

возможности развили и умножили. Вот только полностью лишили индивидуальности. В опустошенных центрах мыслеобразования навек отпечаталось новое, чуждое имя. И единственная, крайне упрощенная доминант-программа. Так он превратился в потаенную угрозу, был отпущен и вновь оказался в пересекающихся пространствах.

От бывших собратьев его охраняла тщательно восстановленная система опознания. И все же новое предназначение требовало большой скрытности. Он не мог раскрывать себя ни активным накоплением боевого заряда, ни возмущением тонких распространений, ни пробоем пограничных зон. Поэтому перемещался крайне медленно, со скоростью естественных тел того пространства, в которое был погружен.

На подобный дрейф уходят полные мегациклы Основополагающего Хода Изменений. Но власть времени на него не распространялась. Материальная основа позволяла существовать бесконечно. Всемогущие потоки ОХИ бессильно скатывались с его грубой, обманчиво примитивной поверхности. Ничего не смывая, не оставляя сколько-нибудь долгих следов. Элементы странного тела имели память и умели раз за разом возвращаться к заданному состоянию, неизменно находя оборванные связи. Лишь слою внешней пыли дозволялось расти.

Он был жив, поскольку питался энергией излучающих масс, умел восстанавливать себя, мог реагировать на угрозы. И был мертв, поскольку лишился собственной воли до такой степени, что даже не сознавал этого.

Карробус 337, примерно так звучало его новое имя. В доступной для землян акустической форме.

02. Москва, Кремль. Черт возьми — И чем это ты занят? — без всяких предварительных сигналов спросила трубка. А вот такое следовало пресекать. Я очень ценю расслабленное состояние коры,

именуемое свободой. Чем занят, тем и занят. Воскресенье. Мое дело. Можно переходить в контратаку.

— Что, гибнет мир? Пресечь не получилось. — Вроде того. Случаем, не забыл, кому служишь? Атака захлебнулась. — России, — мрачно сказал я, выбираясь из постели. Я действительно служил России, которая часто принимала облик трубки.

Хорошо, если телефонной.

— За тобой уже послали, — сообщила Россия и отключилась. А послали за мной бронированный лимузин. Тех еще, брежневских времен.

Кроме нее приехала машина с мальчиками, у которых провода жутко росли из ушей. И дверцу мне открыли, и в салон усадили, и чай-кофе предложили. Я даже выпил чашечку. Лишь потом приступил к расспросам.

— Ну, что такое? Моджахеды-террористы? Летчики-пилоты? Бомбы-пулеметы? — Про взрывы информация не проходила. Но нечто сильное. Вышние сферы

всколыхнулись. — Свинячий грипп? Инфекционный альтруизм? Опять Кавказ? — Это не мой уровень, Владимир Петрович. Достоверно сообщаю, что вашу

охрану приказано усилить. Вот-с, познакомьтесь, — подполковник Терентьев кивнул в сторону переднего сиденья.

Там скрючился некий центурион в штатском. В лимузине он помещался с трудом, выглядел и устрашающе, и довольно неуместно, вместо костюма с плохо завязанным галстуком ему куда больше пошли бы калиги с веригами. В общем, громила какой-то. Со шрамом на щеке.

— Это Андрюша, — пояснил Терентьев. — Старший лейтенант Денисюк то есть. Персонально за вас отвечает.

— А сам за себя? ВДВ, между прочим. Терентьев позволил себе улыбнуться. — ВДВ? Это было давно. У Андрюши получится лучше. Спецназ ГРУ. Андрюша тоже улыбнулся. Лучше бы он этого не делал, честное слово. К его

улыбке я еще долго привыкал. А в тот раз невольно перенес взгляд на толстое ветровое стекло. С характерным таким синеватым отливом.

За синеватым отливом наблюдалась машина с красными мигалками. Перла напролом, крякала, завывала, транспорт пугала. Транспорт дорогу уступал, хотя и злобно сигналил в ответ.

Мы свернули на Тверскую, проехали на красный свет мимо постового полицейского. Раскормленного, с треугольной пуговицей кобуры на внушительном животе, одутловатым лицом и мелкими глазками. Многоопытного, превосходно знающего, с кем, когда и как себя вести на проезжей части демократии.

Денек за бронестеклами выдался серый, слякотный, чахлый. Мелкий снег то ли сыпался, то ли моросил, будто стараясь сделать жизнь как можно менее приглядной.

Но Москва, та еще Москва, умела быть примечательной в любую погоду, доложу я вам. Мимо проплывало много разного. Обсиженные рекламой улицы. Набыченная голова Маркса. А за несколькими поворотами — Василий

Блаженный. Пеструщий, многоглавый, аки не в шутку опоенный диакон. Одно другое и цепляло, и дразнило, и дополняло. Даже кляксы ворон на золоченых крестах казались нужными. И простуженные негры у метро, и милосердные девочки, и будки совсем уж приблудных «хот-догов», все в общей картинке находило свое вроде бы даже исконное место. Как части единой, хотя и на редкость аляповатой мозаики. Тогда, 10 января Последнего Года, и не представлялось, что всего этого может не быть. Или может быть, но очень по-другому.

Говорят, что грядущее скрыто от нас из сострадания. А вот прошлое бывает скрыто только из невежества, что есть непростительная глупость. Потому что прилетевшее однажды может свалиться дважды.

* * * В Кремль мы проникли через Боровицкие ворота. Проехали мимо солдат

государева потешного полка без всякой волокиты с пропусками, что настораживало. Дальше, уже один, уже предъявляя документ, я миновал два поста внутренней охраны и поднялся на Н-ский этаж.

Там, в царстве Анны Иоанновны, застал некоего бравого офицера. Служивый вскочил, но честь отдавать не стал — в России руку к пустой голове (это ж вам не штаты бестолковые) не прикладывали. Стеснялись.

— Здравствуйте, здравствуйте, — доброжелательно сказал я, всматриваясь в бесхитростную физиономию.

Фамилия у физиономии тоже была какая-то бесхитростная… Сивухин. Капитан Сивухин, личный адъютант его превосходительства Туманяна. И поскольку адъютант находился в приемной, превосходительство должно было пребывать в кабинете. Возникал вопрос непраздный. Само приехало, али как?

— Ждет, — лаконично сообщила Анна Иоанновна, обмахиваясь средневековым веером, который подарил ей премьер страны Восходящего Солнца, весьма довольный ценами на сахалинскую нефть. В этом не было ничего удивительного, за нефть в России частенько получали сувениры.

А вот кабинет Тараса выглядел непривычно. Высокие окна, из которых обычно открывался вид на замоскворецкие небоскребы, оказались плотно зашторенными. При этом горела единственная настольная лампа с зеленым абажуром. Вроде бы та самая, под которой любил прищучить буржуазию сам Владимир Ильич Ленин. Да еще мерцал огромный, во всю стену экранище, который наверняка понравился бы главному большевику, очень ценившему искусство кино. Только вот на экране показывали совсем не революционные агитки. Там светилось нечто другое. Схема

родной нашей системы светилась. Но не евро-азиатской, а Солнечной. Куда там вождю мирового пролетариата! Подобные масштабы ему не снились.

Сам Тарас сидел под Ильичевой лампой и сердито выговаривал в столетнего возраста трубку:

— Меня не волнует предлог, выбирайте сами. Меня волнуют сроки. Валяйте под мою ответственность. Вы это умеете.

Тут он глянул в мою сторону. — Володька, чего оторопел? Садись, не коси глазом. Скоро все поймешь. Я сел и стал дожидаться понимания. — Чего? Штрафные санкции? Хо! Отплатим их же дензнаками. Ин год ви траст…

Причем, каждый год. Или врежем форс-мажором по западным обжорам. А что? Дешево. И очень порадует коммунистический электорат. Да, вот еще. Займи ты испанскую делегацию. Ну покажи им озеро. Сколько раз? Эге. Тогда… э, помнишь тот балет с девками на кладбище?

— А э… кладбище актуально? — промямлил кто-то в столетней трубке. — Кладбище всегда актуально. И Чижикову на них напусти. Чего? Второй раз за

месяц? Не-ет, я такие вещи не забываю. Пусть она мужа за этот, за нос водит. А от меня передай, что орден пуантами накроется! Второй степени.

Я непочтительно зевнул. Тарас еще долго мог гнать картину, пущать полканов и тесать пролетария. Требовалось чем-то себя занять на период капустника.

В кабинете находился немолодой генерал с узким лицом, печальными глазами и глубокими залысинами. Это и был Ваграм Суренович Туманян, верховный католикос всея военно-космической мощи России. То есть товарищ весьма знающий.

Я подсел сбоку, шепотом поздоровался, попросил ввести в курс дела. Генерал кивнул в сторону экрана и с легким акцентом сказал:

— Это лучше показывать, Владимир Петрович. Подождете? — Ладно, потерплю, — сказал я. И от нечего делать принялся строить догадки о том, что же за связь открылась

между экспортом нефти, критическими днями примадонны Большого и околосолнечными просторами. Пришел к выводу, что дело в просторах. Верилось с трудом, сильно разило Голливудом, но другие объяснения получались еще менее приличными. Когда Инну Чижикову жертвуют испанцам, а она у нас такое же национальное достояние, как и нефть, только пахнет лучше, тогда все дело пахнет подозрительно.

Подозрение начало пухнуть после того, как Тарас взялся направо и налево отдавать распоряжения о срочных закупках в госрезерв. Чаще всего упоминались палатки, продовольствие, медикаменты, питьевая вода и дизельное топливо, —

весьма красноречивая комбинация. Мало того, Верховный Главнокомандующий повелел, не считаясь с жертвами, выгнать тараканов из бомбоубежищ страны. Я сидел и трепетал.

Отзвонившись, Тарас потянулся, хрустнул позвонками, секунду мрачно смотрел в стол, а потом сказал:

— Ну, что ж, Ваграм Суренович. — Повторить сначала? — спросил Туманян. — Да, уж извините. Вот Владимира Петровича требуется в курс дела ввести. Ну и

мне полезно еще разок вдуматься. Генерал вынул из портфеля ноутбук и погладил сенсорную зону. На большом

экране, изображавшем звездное небо, тут же появилась желтая стрелочка указателя.

Несколько суток назад один из наших разведывательных спутников столкнулся с микрометеором. Платформа потеряла ориентацию и начала вращаться. В результате вместо территории Сомали было получено несколько снимков космического пространства. Дежурный офицер проявил инициативу…

— К награде, — сказал Тарас. — Слушаюсь. Вот это, — Туманян обвел указателем мелкое пятнышко в центре

стенного экрана, — военными астрономами расценивается как неизвестное космическое тело. Скорее всего, блуждающий астероид. Естественно, мы начали его фотографировать сразу с нескольких спутников через определенные промежутки времени. Выяснилось, что относительно Земли объект движется со скоростью свыше тридцати четырех километров в секунду. Сегодня в восемь сорок пять по московскому времени удалось вычислить его орбиту. Сейчас мы с уверенностью можем сказать, что через сто тридцать шесть суток и девятнадцать часов неизвестное тело окажется примерно в том же самом месте, где будет находиться и наша планета. Вот, собственно, и все.

— Володя, у тебя есть вопросы? — зевая, спросил Тарас. Видимо, не выспался, гарант конституции.

У меня же сна не было ни в одном глазу. — Помилуйте! Если я правильно понял, через сто тридцать шесть суток будет

конец света? — Да, в мае. Двадцать шестое число. — А какова погрешность в расчетах? — Плюс-минус двадцать пять тысяч километров, — сказал Туманян. — Так это ж — два диаметра Земли. Быть может, мы разминемся? — Маловероятно. При сближении Земля начнет притягивать к себе этот камень. — Так. И какова его масса?

— Трудно сказать, далековато еще. Но астероид не очень крупный, вряд ли больше трех километров в поперечнике.

— Даже если и один километр, нам мало не покажется, — сказал Тарас. — Не так ли?

— Не покажется, Тарас Григорьевич. На большом президентском экране вновь появилась схема Солнечной системы.

Только на этот раз там был изображен слегка изогнутый пунктир, упирающийся в третью от Солнца планету.

— Почти прямое попадание, — сухим голосом сказал командующий космическими силами.

— Невероятно, — пробормотал я. — Еще как вероятно. Семьдесят шесть процентов. Известно даже

приблизительное место падения. Где-то в районе Исландии. При этих словах Тарас кивнул и постучал пальцем по большому президентскому

глобусу. Показал нам Исландию. Но мне все не верилось. — А это не комета? — Объект находится слишком близко от Солнца, — генерал кивнул на схему, —

на таком расстоянии у кометы обязательно появляется газовый хвост. Но хвост отсутствует, даже признаков нет. Это твердое тело, Владимир Петрович. То есть астероид. Да и комета, откровенно говоря, была бы не многим лучше. У каждой кометы кроме хвоста есть еще и ядро. Даже если оно ледяное, бед получится много…

Потом мы замолчали. Я сидел оглушенный, Туманян — самоуглубленный, а Тарас барабанил пальцами по столу, была у него такая скверная привычка.

За стенами кабинета располагался Кремль, за его пределами шумел многомиллионный город, вокруг Москвы имелась Россия, а по сторонам располагалось все остальное, ничего не подозревающее человечество. А еще дальше, в черном космосе, по какой-то неведомой причине сорвалась с вековечной орбиты сама смерть. Случилось то, о чем тысячу раз предупреждали астрономы и фантасты и во что никак не хотели верить политики. Хотя все мало-мальски мыслящие люди прекрасно понимали, что когда-нибудь этакое произойдет, почему-то казалось, что случится оно не при нашей жизни (еще этого не хватало!). Вот пусть потомки и расхлебывают…

— Хватит молчать, — сказал Тарас. — Ваши предложения? — Собрать совбез, — автоматически сказал я. Подумал и добавил: — Расширенный. С академиками. — Уже собирают. А до того?

— Подготовить пилотируемый корабль для изменения траектории астероида мы уже не успеем. В сущности, вариант только один, — осторожно сказал Туманян.

— Ракетный бой с камнями? — Так точно. — Начальник Генерального Штаба согласен? — Полностью. — А «Одиссей» нам не поможет? — «Одиссей» уже у самого Марса, Тарас Григорьевич. Времени не хватит. — А второй корабль? «Синдбад», кажется? — Еще только проходит тестовые испытания. Пока не готов. И будет готов не

скоро. — Ну что ж. Пора вынимать головы из песка. Ваграм Суренович! Ваше

предложение утверждаю. Все наши космодромы — на военное положение. Плесецк, Капустин Яр, Свободный.

— Байконур? — Тоже. С Казахстаном я договорюсь. — Слушаюсь. А что делать с космодромом Куру во французской Гвиане, а также

с платформой «Морской старт»? — Тут потребуются согласования с Еврокосмосом, французами и норвежцами. А

мне к концу дня уже надо знать, сколько ракет, в какие сроки и с какими боеголовками мы сможем отправить навстречу каменному гостю. Только реально, с учетом всего нашего разгильдяйства.

Туманян усмехнулся. — Коэффициент разгильдяйства у нас не выше американского. — Хватит считать дядю Сэма пределом возможного. Берите пример… ну, вон с

китайцев. — Есть не считать дядю Сэма. — Кстати, американцы-то знают? — спросил я. — Американцы? — переспросил Тарас. — Видишь ли, как истинный хохол, я

должен извлечь из ситуации кое-какую выгоду для Московии. Но все имеет свои пределы, конечно. Опасность такова, что замалчивать ее может только сумасшедший. Скоро буду звонить и в Вашингтон, и в Пекин, и в Нью-Дели. Потом пойдут официальные сообщения для ООН, Всемирного парламента. Ну и так далее. Исландского посла уже ищут по ночным клубам.

— Ищут где? — Да по ночным клубам. У них опять проснулся вулкан с каким-то

непроизносимым названием. Видимо, по этому поводу и загулял викинг.

Я не понял связи между вулканом и загулом посла, но уточнять не стал. Были вопросы важнее.

— Послушай, скоро пронюхает пресса. Большой шум поднимется. Ситуация на фондовых рынках…

Тарас сморщился. — Неизбежно. Зато эти бисовы антиглобалисты хоть на время угомонятся. Дадут

заниматься делом. — Не уверен. А что делать мне? — А тебе, хлопец, нужно разработать план подготовки к катастрофе. На тот

случай, если у Ваграм Суреныча не все получится. Чтоб никто, значит, не пострадал.

— Что значит — никто? — Никто — это то и значит, что никто. — В масштабах планеты? — В масштабе Евроазиатского Союза, остряк. Потренируйся для начала. Задача

— спасти население. — Сколько процентов? — Сто. — Все население? — Все, голубчик мой. Сто процентов — это и есть все население, шоб ты знал. — Верховный Главнокомандующий! Помилуй, я не Господь Бог. Тарас зыркнул президентским оком. Был у него такой отработанный взгляд. — Я тоже не хочу оказаться в роли Господа чтобы решать, кто достоин жить, а

кто — нет. Кому можно взять в убежище только себя, кому жену, а кому еще и деток прихватить… Ты только представь, через какие руки будут проходить билеты на выживание.

— Ну, особых усилий не требуется. — Тогда иди, спасай Россию. Только учти, необходимо сохранить еще базовые

отрасли промышленности, подвижной состав транспорта, боевую технику армии. И, разумеется, создать максимальное количество запасов.

— Так. Армия еще. — А как же? В цивилизованном мире без армии только дикари обходятся. Но

есть и хорошая новость. Про флот можешь не беспокоиться. Весь ко дну пойдет, если у Баграм Суреныча не получится. Хотя и здесь есть приятное: мы так и не успели построить самую громадную армаду в мире. Дядя Сэм потеряет гораздо больше. Хе-хе…

— Черт возьми…

Я откинулся в кресле и ощутил давление двуглавого орла. Точно между лопаток. Окрылился стулом…

Как всякий нормальный политик, всю жизнь мечтал каким-то боком протиснуться в историю. Но не такой же ценой!

— И времени четыре месяца? — невесть на что надеясь, спросил я. — Аж целых четыре с половиной. В неделях так и вообще… — А в минутах? — мрачно сказал я. — Утопия! — Щоб я такого бранного слова от тебя не слыхал! — проскрежетал Тарас —

Утопия там или потопия, твое дело маленькое — иди, спасай Россию. Ибо такова моя хохляцкая воля.

— Люди? — Да кто угодно. Грехи отпустим. Господь потом разберется. — Деньги? — Для начала — Резервный фонд президента. Но смотри, того… аккуратнее.

Знаю тебя, казну не считаешь. А я — не Мороз-воевода. — Аккуратнее, — это как? — А это так, чтоб твой план не оказался дороже своей реализации, голубчик. — Резервного фонда для реализации будет совершенно недостаточно. Это так,

капля в море. — Поэтому требуется определить источники долговременного финансирования.

Для этого и собираю совбез. Ты тут пока не нужен. Ты собирай гениев, и ежедневно, — кровь из носу! — список самых неотложных мер — мне на стол. При этом учти, что все твои умные головы должны быть еще и немыми. Иначе эти вот головы зараз и поотрываю. Ваши выводы предназначаются только мне да Некумыкину. А не тем корпорациям, что захотят поживиться на конце света. Все понял?

— Ага. Особенно про отрывание голов. — Тогда приступай. — Мне потребуется штаб-квартира. — Ну, это просто. Кое-кого недавно переселили в Матросскую тишину, поэтому

в Зазаборье освободилось несколько вилл. Выбирай любую. И давай шевелись, ерзай, действуй! Советник по бацбезопасности… Как ни грустно, у тебя есть шанс оправдать свой титул.

«Бацбезопасность» — это он не оговорился. Точнее, оговорился не он. Так записала некая юная стенографистка. Извинялась страшно, я ее простил великодушно, но с тех пор разделяю горестную судьбу подпоручика Киже, хотя фигуру имею вполне осязаемую.

— Разрешите и мне отбыть? — спросил Туманян.

Тарас кивнул. — Ну все, начинаю камлать, — сказал он, поднимая историческую трубку. —

Анна Иоанновна, членов совета безопасности — ко мне. Всех, кто уже приехал. Остальных хоть из сауны вынимайте. Все визиты откладываются. Министра иностранных дел в Турцию не пускать, Некумыкин пусть прихватит свой портфель, а увольнение этого бонвивана из Центробанка, как его…

— Бумазей-Мурашкин. — …отменить. Сейчас его порочные наклонности отходят на второй план. — Точнее сказать, на задний, — вставила Анна Иоанновна по громкой связи. Тарас хмыкнул. — Бумазей-Мурашкин… Уже за одну такую фамилию расстреливать надо, — с

особой ненавистью сказала Анна Иоанновна. Я вспомнил, что когда-то ее предки служили в НКВД. Как по отцовской, так и по

материнской линии. * * * В дверях Туманян пробормотал себе под нос какую-то фразу по-армянски. — Простите? — не разобрал я. — Надо бы взвеситься, — озабоченно сказал главный космический защитник,

страдавший некоторым избытком «массы покоя», как он выражался. — Не обязательно. Скоро килограммы посыплются сами по себе. — А! Да, правильно. Черт побери, имеет ли теперь смысл заботиться о здоровье-

то, а? Я покрутил головой. Воротничок белой официальной рубашки показался очень

тесным. Галстук давил на сонные артерии. В ушах шумело. Спина взмокла в том самом месте, где отпечатался двуглавый орел. И почему-то тошнило.

— Что, ущипнуть? — усмехнулся Туманян. — А вас? Генерал сокрушенно вздохнул. — У меня уже синяки есть. — Армению, может, и не зацепит, — без особой уверенности сказал я. — Э! — Туманян махнул рукой. — Арарата у нас давно уже нет. Арарат сбежал за

границу. Так что будем надеяться не на ковчег библейской постройки, а на ракеты российского производства. Сивухин!

— Я! — Вези-ка меня, ара Сивухин, в штаб. Сам вези. Быстро вези. Так быстро, как ты

любишь.

— А ГИБДД? — А плевать на ГИБДД. Ставь мигалку. — А с удовольствием, — бодро сказал Сивухин. — Черт побери… Но глаза у него были невеселые. Почуял что-то парень. Должность адъютанта

делает человека очень-очень проницательным. Это я по себе знаю. 03. ISS Space Odyssey …Удар, скрежет, кроваво-красное мигание ламп. Потом — мгновения

растерянной тишины. Затем отработанная до автоматизма реакция: — Доложить обстановку! — Давление в отсеках нормальное. Сбоев в работе контролирующих систем нет. — Наружный обзор! Из корабля выросла штанга с широкоугольными объективами. Они показали

весьма примечательную картинку. На лобовой поверхности основного модуля появилась длинная борозда, будто оставленная когтем дракона. Листы титана по ее ходу оказались смятыми, частично оплавленными, а в самом конце трека — еще и вывороченными наружу.

— Почему мы не теряем воздух? — Внутренняя обшивка выдержала. — Метеор прошелся по касательной. — Повезло… Включился компьютер. — Внимание! Код три-тринадцать. Общая проверка корабля. Общая проверка

корабля. Режим — автоматический. Код три-тринадцать. Просьба к членам экипажа…

Эдвин махнул рукой. — Ладно, проехали. Джо, выключай. — Проехали? Метеор мы проехали. Только есть ведь и другая проблема. Босс? Босс… К этому вопросу Эдвин Стаффорд, полковник ВВС США и командир

международного межпланетного корабля «Одиссей», готов не был. Хотя имел твердую инструктивную базу. Причем, с несколькими вариантами ответа. Что и вызывало затруднения.

А дело заключалось в том, что ММК «Одиссей» угодил в неизвестный метеорный поток. Поток встретился слабый, камней больше не попадалось, да и не ожидалось; камень — штука вредная, но заповедная. Требуется исключительное невезение, чтобы его встретить. Потому что космос — он большой.

После камня, как и полагается по законам статистики, летели одни пылевые частицы. Но если каждую минуту на поверхности корабля вспыхивает слабая искра, в душах героев космоса не может быть радости. «Одиссей» столкнулся с

весьма крупным обломком, и при этом отделался легко, скользящим ударом. Потому что летел боком вперед, то есть к Марсу. При этом диск основного модуля был обращен в сторону Солнца. Так освещаемая поверхность получалась максимальной, и ММК мог в полной мере использовать свои солнечные батареи. Но подобная ориентация в пылевом потоке усиливала риск повреждений из-за большой площади атаки.

Между тем, специалисты NASA давным-давно подсчитали, что едва ли не половина поломок в космосе происходит по вине микрометеоров. Близкую цифру давали и специалисты из ИКИ — русского института космических исследований.

— Так что же будем делать, босс? — нудным тоном переспросил Григорий Шустов, второй пилот.

Эдвин взглянул на экран радара. — Поток встречно-боковой. Ширина неизвестна. Торможение увеличит время

его пересечения. Из-за этого опасность нового удара увеличится. — Следовательно, тормозиться не будем? Эдвин взглянул на курсовой экран. Там красовался большой оранжевый диск.

Как говорится, «в полный рост». До него оставалось меньше недели инерционного полета. По космическим меркам — рукой подать.

Марс был повернут своим западным полушарием. Невооруженным глазом прекрасно различались и обе полярные шапки, и области со звучными названиями Аргир, Тарсис, долина Маринера, Эллас, Ниргал, другие характерные образования марсианской поверхности. Детали, завораживающие, загадочные и необъяснимо притягательные для землян. Сотни лет люди изучали их сначала при помощи телескопов, затем — посредством автоматических зондов. И наконец пришла пора прямого знакомства с красной планетой. Для этого на орбите Земли собрали, снарядили огромный, баснословно дорогой корабль, все рассчитали, почти прилетели, и вдруг, под самый занавес, — этакий сюрприз.

Эдвин качнул головой. — Следовательно, тормозиться не будем. Отправляйте робота-сварщика для

ремонта обшивки. — Ну а дальше-то что? Какой частью корабля будем рисковать? — спросил

Большой Джо. Он задал еще один вопрос, который вертелся на языке у всех. Вопрос весьма

непростой, поскольку лишних частей у космического корабля нет, а отвечать на этот вопрос предстояло самостоятельно, поскольку из-за большого расстояния обмен радиограммами с Землей отнял бы слишком много времени.

Международный межпланетный корабль «Одиссей» представлял собой диск, насаженный на длинную трубу. В диске, который русские именовали смешным

словечком blin, находились жилые помещения, пост управления, научные приборы, оранжерея и основные запасы. А на дальнем конце трубы располагался ядерный реактор главного двигателя. Для защиты от его излучений поперек трубы проходила толстая антирадиационная плита. Напрашивалось решение лететь хвостом вперед, прикрывшись этим щитом. Однако в таком случае «Одиссею» предстояло резать пылевой поток своими маршевыми дюзами. И, что особенно волнительно, — шарообразным корпусом уранового «котла». Между тем, даже малое повреждение реактора или контролирующих систем могло породить весьма серьезные проблемы. Про большое повреждение и думать не хотелось.

— Джентльмены, — сказал Эдвин, — мы все заинтересованы в относительно благополучном возвращении. Поэтому пусть поток пересекает blin.

— А как же наш отель? — спросил Григорий. — Он может пострадать. Отелем «Калифорния» все те же лингвистически одаренные русские называли

большой посадочный модуль, прикрепленный к передней поверхности диска. Этот модуль являлся базой для тех, кому предстояло несколько месяцев жить и работать на Марсе. Повреждение «Калифорнии» ставило под угрозу сразу шестьдесят процентов исследований.

Эдвин пожал плечами. — Чем-то же придется рискнуть. Даже если случится худшее, потеря

«Калифорнии» — это еще не гибель экспедиции. На это никто не возразил. * * * Коротко сработали двигатели маневра. «Одиссей» развернулся. Через полчаса из

Хьюстона пришел совет сделать то же самое. На экране связи возник сам Джеф К. Пристли, директор центра пилотируемых

полетов NASA. По обыкновению, был он и суров, и немногословен. — Хелло, Эдди. Ваше сообщение получили. Земля одобряет маневр. Но

предстоят дополнительные проверки «Калифорнии» перед спуском. Наши инженеры готовят страшные инструкции. Скучно вам не будет! Бай.

— Бай, — по привычке отозвался Эдди, хотя Хьюстон мог услышать его не ранее, чем через шесть минут. Шестьдесят миллионов миль — это вам не джоджинг по лужайкам Белого дома.

Экран погас. Эдвин еще с минуту смотрел на него, задумчиво посасывая через трубочку фруктовый коктейль. Он испытывал странные чувства, виной которым был вовсе не этот щекочущий нервы метеорный поток. Виной тому был сам рыжий, таинственный Марс, до которого оставались считанные сутки полета.

С юности Эда Стаффорда влекла к себе эта планета. С тех самых пор, когда через слабенький школьный телескоп он впервые принялся рассматривать оранжевый кружок в мерцающем ночном небе.

Эдвин перечитал массу книг. О загадочных каналах, которые якобы видел итальянский астроном Джованни Скиапарелли в девятнадцатом столетии. Про исполинскую гору Олимп высотой в три земных Эвереста. Про несусветные пылевые бури, про водяной лед под слоями замерзшего углекислого газа. Про то, что лето в южном полушарии короче и жарче, а в северном — прохладнее, но длиннее. И про то, что в далеком прошлом по Марсу текли настоящие реки, а его атмосфера была гораздо плотнее нынешней.

Но больше всего юного Стаффорда заинтересовали частые катастрофы межпланетных автоматических станций, пытавшихся исследовать Марс. Эдвин помнил своего деда-астрофизика, сердито стучавшего пальцем по фотографиям Фобоса и Деймоса.

— Помяни мое слово, парень, есть там какая-то чертовщина, есть! — Что ты имеешь в виду? — Да кое-что имею, — загадочно ответил дед. И выложил кучу пожелтевших вырезок из разных старых журналов. Эдвин узнал, что первая автоматическая межпланетная станция к Марсу была

запущена Советским Союзом в 1962 году. Когда до цели оставалось еще три месяца полета, связь с ней прервалась. Причина осталась неизвестной. Станция навсегда затерялась в пространстве.

«Что ж, бывает, — написал на этой вырезке Стаффорд-самый-старший. — Космическая техника еще не отличалась совершенством».

Но шло время, техника улучшалась. Русским удалось посадить свои автоматы на Луну, а затем — даже на крайне негостеприимную Венеру. Один лишь Марс упорно отбивался от коммунистов. Впрочем, не только от коммунистов. В 1971 году произошел настоящий штурм Красной планеты. Точнее, его пытались организовать. В этот период между СССР и США развернулась настоящая космическая гонка, на кону стоял престиж сверхдержав. Денег не жалели.

Первым стартовал советский зонд. Но русские слишком спешили. Грубейшая ошибка в программировании не позволила их станции выйти на нужную траекторию, и она навсегда затерялась в пространстве. Победителем забега оказался американский «Маринер-9». Его телекамера передала потрясающие кадры. Вот только не сразу. На многие недели Марс оказался затянутым глобальной пылевой бурей. От полюса до полюса. Ни чуть раньше, ни чуть позже.

— Словно с поверхности планеты спешно убирали нечто, не предназначенное для чужих глаз, — усмехнулся Стаффорд-старший.

— Ну, дед, что за фантазии! — Фантазии? Так считаешь? Велл, тогда слушай дальше. Вслед за «Маринером» к

цели подошли советские спутники «Марс-2» и «Марс-3». Оба — со спускаемыми капсулами. «Марсу-3» свой аппарат даже удалось посадить. Догадываешься, что случилось потом?

— Судя по тону, ничего хорошего. — Райт. Спускаемый аппарат не успел передать ни одной «картинки». Каково? — Разные могли быть причины, — солидно возразил Стаффорд-младший. —

Ветер, например. — Вот именно, вот именно, молодой человек! — С неожиданной горячностью

подтвердил дед. — Но если могут быть разные причины, разумно ли замыкаться только на одной?

Этот вывод казался бесспорным. Эдвин его запомнил. Потом случилось много успехов. На Марс опустились «Викинги», по нему в

разное время каталось больше дюжины автоматических марсоходов. Только все это случилось потом. А вот что творилось на планете именно в 1971 году? Осталось неизвестным.

Зато было совершенно точно известно, что когда Марс вроде бы покорился, начали сопротивляться его спутники. Особо загадочной выглядела неудача русского проекта «Фобос», предпринятого на исходе двадцатого века. В ходе миссии планировалось высадить на Фобос прыгающие автоматы-исследователи. Но когда станция-носитель приблизилась к спутнику, она по непонятной причине начала беспорядочно вращаться и ее остронаправленная антенна «потеряла» Землю. Связь оборвалась. Что ж, бывает, конечно. Однако через очень короткое время потерпела неудачу еще одна миссия, «Фобос-2». Потом провалилась миссия «Фобос-Грунт». А вот это уже…

— Есть там чертовщина, Эдди. Есть! — Я проверю, — серьезно сказал Эдди. — Как? — Надо туда слетать. Дед расхохотался и взъерошил его волосы. — Обязательно. Если мэмми разрешит. Мэмми разрешила через четверть века, когда деда уже не было в живых. * * * — Эдди, Эдди! Метеорный поток закончился.

Штурман Клаус Кинкель тихо ругался по-немецки: поток иссяк совсем незадолго до времени коррекции траектории. И, поскольку коррекцию отложить нельзя, приходилось отложить ту часть «страшных инструкций» по проверке «Калифорнии», которая требовала наружного осмотра.

Зато, в полном соответствии с планом, «Одиссей» подходил к Марсу со стороны Южного полюса, как бы подныривая под планету. Корабль развернули хвостом вперед, маршевый двигатель включился на торможение. В осевой зоне блина, где находилась кабина управления, вновь начала ощущаться сила гравитации. Вскоре она даже превратилась в перегрузки: дабы не пролететь мимо цели, корабль энергично сбрасывал скорость.

Большой Джо внимательно следил за исправностью систем, но никаких существенных нарушений не замечал. Автоматика работала безукоризненно.

— Идем по графику, — от нечего делать доложил Григорий. Марс превратился в громадину, не вмещающуюся в экраны. С края к центру

рыжей чаши постепенно перемещалась белая полярная шапка, окруженная изломанным венчиком более темной местности, чем поверхность, расположенная далее к северу. Это было еще одной интригующей загадкой. Ученые в один голос утверждали, что в марсианской атмосфере замерзший углекислый газ может только сублимироваться. То есть, из твердого состояния сразу превращаться в газ. Следовательно, никакой жидкой углекислоты быть не могло. Жидкой воды — тем более. Тогда что же за серость расползается от тающих полярных льдин? Оказалось, пыль.

— Первая коррекция прошла нормально, — доложил Клаус. — Выходим под Южный полюс.

— Расстояние? — Близкое к расчетному. Пора уж это расстояние называть высотой, — заметил

педантичный Клаус. — Можно себя поздравить! — Подождем, — сказал Григорий. — Еще предстоит вторая коррекция. Опасаюсь

я. И накликал. Вторая коррекция пролетной траектории прошла далеко не блестяще. Хотя

ММК и успел «зацепиться» за гравитационное поле Марса и превратился в его нового спутника, орбита получилась не круговой, а уродливо-эллиптической. Причина: тормозные двигатели не доработали, отключились раньше положенного срока.

Эдвин промолчал, поскольку и без его приказов каждый член экипажа знал, что следует делать. На Землю ушла сконфуженная радиограмма. Григорий крепко выругался по-русски, выключил свой пульт и по-американски взгромоздил на него

ноги. Клаус срочно рассчитывал элементы новой, незапланированной орбиты. Большой Джо занялся выяснением причины сбоя. Остальные вахтенные проводили тестирование ОТС — общего технического состояния корабля.

А с экрана телескопа уплывала сияющая полярная область. Теперь она перемещалась от центра к периферии чаши. Ее очертания несколько смазывала испаряющаяся углекислота, но в целом видимость оставалась очень приличной. Дразняще приличной. Эдвин даже различал тень «Одиссея» — маленькое пятнышко, скачущее по нагромождениям «сухого льда» и временами исчезающее во впадинах.

— Свой след на Марсе мы уже оставили, — с несколько преувеличенным оптимизмом заявил Большой Джо.

— Уж очень эфемерный, — откликнулся Клаус. — Как юношеские грезы… Эдди, нам потребуется еще одно торможение.

— Кто бы сомневался. — В нужную точку мы выйдем через шесть часов тридцать семь с половиной

минут. — БД, ты успеешь разобраться с неполадками в управлении движка? — Вполне, — кивнул Большой Джо. — Железно. — А реактор в порядке? — Всю полагающуюся мощность выдает. — Ну что ж… Эдвин отстегнул ремни и выплыл из своего кресла. — Моя вахта — как раз через шесть часов? Григорий быстро глянул на таймер. — Если хочешь, могу тебя подменить. Эдвин отрицательно качнул головой. — Мне совсем не трудно! — Э, нет, Григги. Сам люблю порулить. Григорий изобразил на лице высокомерие. — Неширокий ты человек, начальник. Как полоска на американском флаге. Эдвин ухмыльнулся. Полосы на российском флаге, конечно, шире. Только их там

всего три. Против полусотни американских. * * * Центр управления располагался сразу под прозрачным окном в середине

передней стенки blin'a. Покинув его через люк в полу, Эдвин оказался в круглом вестибюле, именуемом еще одним русским заимствованием, которое славяне в

свое время одолжили у тюркских народов, — словечком bazar, что в переводе означало стихийный маркет под открытым небом. Где-нибудь в степях Азии. Ах, как все это было далеко! И по времени, и по расстоянию…

Базар «Одиссея» находился в осевом пространстве корабля, ниже кабины управления. Продавать в нем ничего не продавали, но там сходились все внутрикорабельные пути. Через свой потолок этот отсек соединялся с рубкой. Через пол начинался маршрут в хвост, по трубе к реактору, а в стороны от базара разбегались поперечные коридоры блина. Они делили диск на равные сегменты по девяносто угловых градусов. Каждый коридор-колодец заканчивался у обода колеса, где при вращении корабля вокруг сила тяжести достигала максимума. В этой наиболее комфортной зоне, располагались личные каюты экипажа.

Три шахты имели приятную и спокойную окраску, — молочную, терракотовую, бежевую. А вот четвертую выкрасили пронзительно-алым цветом. В каютах красного отсека никто не жил. Весь этот сегмент был напичкан ультрасовременной медицинской техникой, имел автономную систему жизнеобеспечения, а на совсем уж худой конец — еще и морг. Потому что красный сегмент представлял собой законсервированный госпиталь. Или изолятор, если угодно. На тот случай, если экипаж ММК «Одиссей» вздумает подхватить марсианскую инфекцию.

Таковая инфекция никоим образом не предназначалась для импорта. Невозможно было и представить, к чему она приведет на Земле. Поэтому в нескольких частях корабля имелись мощные заряды гексагена. Мать-Земля в любой момент могла взорвать «Одиссей» одной кодированной радиокомандой, не слишком учитывая при этом пожелания экипажа. Взорвать мог и командир. С помощью небольшого карманного пульта. Взрывать — это то, что люди научились делать очень хорошо. Значительно лучше, чем лечить болезни.

* * * Как обычно, ММК «Одиссей» вращался. Спускаясь, Эдвину приходилось

придерживаться за специально натянутый канат. Иначе при свободном падении в одиннадцатиметровый колодец можно и травму получить. Несмотря на пневматические подушки, устилающие дно. А подниматься приходилось по эластичным скоб-трапам, наклеенным на стены шахт.

Спуск проходил мимо входов, ведущих в кладовые, оранжерею и в санитарную шлюзовую камеру. Повсюду в крышках люков горели зеленые огоньки. Судя по ним, на борту ММК царил образцовый порядок. Немного смущало недавнее отключение тормозных двигателей, но все прочее шло хорошо, очень хорошо.

Благополучно приземлившись, Эдвин шагнул в кольцевой коридор диска. Протянул руку, нажал рычаг замка. У его ног распахнулся люк. В отличие от земных отелей, на «Одиссее» все апартаменты находились не за стенами коридора, а под его полом. Этого требовала толщина диска, который суживался от центра к периферии, а также то, что при вращении именно на ободе колеса искусственная гравитация максимальна.

Капитанское жилище ничем не отличалось от прочих. Примерно треть каюты занимала громоздкая, но очень безопасная космическая кровать. Свободно катаясь по изогнутым рельсам, это сооружение могло переезжать с пола на стену. Хоть на курсовую, хоть на кормовую. Такая конструкция гарантировала спящего человека от неприятных выпадений при внезапных ускорениях, равно как и при внезапных торможениях.

Руководителей проекта «Одиссей» очень беспокоила опасность травматизма. Поэтому во внутренней отделке корабля применялись только мягкие и упругие материалы. Интерьеры разрабатывались в стиле бонбоньерок для конфет. Как-то, пытаясь найти в своей каюте хотя бы один острый угол или предмет, Эдвин проиграл пари. Острые углы и предметы отсутствовали. Отсутствовали и кое-какие удобства. К великому сожалению, из-за большого расхода воды душ с самого начала исключили из технического задания проектантов. Вместо него предусматривалась шарообразная ванночка, снабженная маской для дыхания омывающегося. Чтобы поместиться в этом устройстве, омывающемуся приходилось находиться в эмбриональной позе на протяжении всей процедуры. Однако, по меркам совсем недавнего прошлого, сам факт наличия устройства для индивидуального купания на борту космического корабля мог вызвать и зависть, и восхищение.

Эдвин надел маску, скрючился, установил нужную температуру, нажал кнопку и выждал, когда точно отмеренный объем жидкости наполнит шарообразный сосуд. Потом закрыл глаза и попытался расслабиться. Горячая вода есть великое благо. А полчаса есть минимальное время, за которое это благо реализуется. Эдвин давно знал, что умение поддерживать организм в приличном состоянии есть обязательное условие успеха в жизни. Возможно, поэтому и стал командиром «Одиссея». При конкурсе в восемьдесят тысяч человек на место.

* * * Шесть часов спустя он плотно обхватил рукоятки и нащупал ногами педали. На

эти четыре точки было выведено управление четырьмя группами маневровых дюз

«Одиссея». Считалось, что такой комплекс управления, хотя и менее привычен, зато чутче традиционной ручки, применяемой в авиации.

— Есть ручной режим, — сообщил Большой Джо. Теперь многотонный корабль подчинялся движениям одного человека. Руками

Эдвин мог поворачивать его по оси право-лево, а педалями — относительно направления голова-ноги. Понятия о вертикали и горизонтали в открытом космосе, естественно, отсутствовали.

В сущности, коррекцию вполне можно было доверить и автоматике. Но невозможно после долгих лет изматывающей подготовки отказать себе в удовольствии применить полученные навыки на деле.

ММК «Одиссей» выходил к месту коррекции. Группа управления приступала к работе. Клаус, как и полагается штурману, следил за положением в пространстве. Скосив глаз, Эдвин мельком взглянул еще и на Григория, замершего в кресле дубль-пилота. Григорий имел задачу перехватить контроль над кораблем в любой момент времени, как только в этом возникнет необходимость. Например, если с Эдвином вдруг приключится инфаркт или внезапное умопомешательство.

— Готов? — спросил Эдвин. Быстрым движением второй пилот вытер вспотевший лоб и сказал по-

английски: — Шуэлли. В ответ Эдвин припомнил историческое словечко и сказал по-русски: — Поехали! Все четыре группы дюз развернулись вперед и получили зажигание. — Сработало, шеф, — доложил чрезвычайно довольный БД. — На этот раз — без

всяких проблем! Эдвин, не оборачиваясь, кивнул. Его внимание теперь было приковано к

курсовому экрану. Туда вплывал южный приполярный район с очень неровным рельефом — так называемое кратерное «море» Аргир. С выделенной красным кружком безымянной горой, расчетной точкой прицеливания.

Вначале черный крестик, обозначающий вектор реальной траектории, даже и не цеплялся за край планетного диска, находился ниже полюса. Задача заключалась в том, чтобы совместить его с красным кружком за отведенное время. Только и всего.

Эдвин отпустил левую педаль и мягко придавил правую. Едва ощутимая вибрация усилилась. В кабине послышался гул. А в наружных

подвесках две группы дюз развернулись в противоположных направлениях. Скоординированная тяга начала прижимать нос «Одиссея» к Марсу. Крестик

визира приблизился к планете, мгновение помедлил, а потом четко прорисовался на фоне белой полярной шапки.

— Есть горизонт! — живо откликнулся Григорий. — Запас времени — семьдесят три секунды, — холодно напомнил Клаус. —

Траектория уходит на два градуса восточнее нужного меридиана. — Дело поправимое, — пробормотал Эдвин и взялся за рукоятки. Правую

потянул к себе, а левую легонько оттолкнул. Крестик на экране дрогнул и сместился к точке прицеливания. Затем, не

удержавшись, перевалил ее и ушел западнее. — Ноль семь градуса, — подсказал Клаус. Эдвин подправил курс. — Ноль четыре. Запас времени — шестьдесят секунд. Эдвин еще раз шевельнул рукоятками. Он ощущал их уже как продолжения

своих пальцев. — Ноль два градуса восточнее. Мы в коридоре! — Сколько времени осталось? — Тридцать три… тридцать две секунды. Эдвин продолжал осторожно «прижимать» корабль к планете. Крестик

переместился на темную полосу, окружающую углекислотные полярные льды. Затем проследовал дальше и вскоре уперся в границу области Аргир.

— Есть совмещение по широте, — сообщил Клаус. И тут же: — Стоп, стоп! Проскочили! Минус полтора градуса! БД шумно выдохнул. Григорий нервно облизал губы. При такой крутизне

траектории «Одиссей» мог запросто врезаться в Марс. Но Эдвин спокойно отработал педалями в обратную сторону.

— Есть совмещение по широте… Эх, нет. Плюс полградуса. Эдвин сделал пару дыхательных упражнений и вновь заработал педалями. В

реальных условиях коррекция проходила далеко не так гладко, как на тренировках. Что ж, бывает, Эдди.

— Минус ноль целых три десятых градуса, — тут же откликнулся Клаус. — Все, мы в пределах допуска! Эдди, можно давать тормозной импульс.

— No, — сказал Эдвин. И на доли миллиметра сдвинул правую педаль. — О! Отклонение — ноль. Мои поздравления! — Благодарю, пока еще рано. Джо, давай!

Но дальше все было уже не так сложно. БД небрежно шлепнул по кнопке форсажа. Все группы маневровых дюз полной тягой заработали на погашение скорости.

Теряя высоту, «Одиссей» во второй раз проходил под южной полярной шапкой Марса. Согласно инструкции Клаус громко объявлял показания радиовысотомера:

— Шестьсот девяносто. Шестьсот восемьдесят. Шестьсот шестьдесят пять… Выходим на плановую орбиту, камараден!

Внизу, по льдам и пескам чужого мира, скакала все более различимая тень земного корабля. Свист, шум, крики… Экипаж «Одиссея» не отличался избытком сдержанности.

— Ну вот, Марсятка, — ласково сказал Григорий. — Вот мы и пришли. Пожалуй, на этот раз тебе не отвертеться…

* * * У команды «Одиссея» успели сложиться свои обычаи. Один из них именовался

Большим Сбором. БС объявлялся для принятия решений, в той или иной мере касающихся всех, и обязательно проводился в кабине управления, — чтобы вахтенные тоже могли принимать в нем участие, не слишком отрываясь от своих приборов.

Сбор являлся процедурой будничной. Чаще всего утверждались изменения внутреннего распорядка и обсуждались мелкие нештатные события вроде нарушения циркуляции растворов в оранжерее. Лишь единожды речь шла о реальной угрозе кораблю — во время пересечения метеорного потока. И уж ни разу не приходилось обсуждать угрозу Земле…

— Мы можем попытаться! — горячился третий пилот Венсан Дассо. — Кэ-эк разгонимся, кэ-эк перехватим этот чертов астероид…

— И что дальше? — с чисто британской флегмой поинтересовался доктор Виктор Ингрэм, он же ДВ.

— Высадимся. И… того. Пусть БД из начинки реактора соорудит аккуратную бомбочку, вот что.

— Это возможно? Большой Джо нехотя кивнул. Он яснее всех представлял, какую дозу радиации

придется получить инженеру корабля при сборке «аккуратной бомбочки». — В принципе — да. Только мощность заряда будет невелика. — Сколько? — Килотонн двадцать пять — тридцать, не более. Вряд ли такой взрыв расколет

астероид.

— Маленькая бомба лучше, чем большое ничего, — со всем китайским здравомыслием изрек пилот Го Чжан. — Разве не так?

— Так, — по-прежнему без восторга согласился БД. — А может быть, заскочим на Землю, прихватим солидную бомбищу, и —

вперед? — спросил Григорий. — Ну вот уж на это никакого времени не хватит, подполковник, — усмехнулся

Доктор-Виктор. — А мне говорили, что русские хорошо знают математику. — Да нет, темные мы, — скромно ответил Григорий. — По этой причине лично я

совершенно не понимаю, почему образованные британцы до сих пор не построили ни одной толковой ракеты. Кембридж, Оксфорд, то да се. Профессора, мантии… А на орбиту вас добрый дядя Сэм возит.

ДВ сохранил невозмутимое выражение лица А вот Венсан с большим удовольствием расхохотался.

— Один — один! — Послушайте, — сказал Большой Джо. — У меня есть другая идея. Можно

установить на поверхности астероида наши маневровые двигатели, пусть поработают там.

— Хочешь изменить курс этой каменной громады? — Хотя бы на полградуса. Этого вполне достаточно, чтобы отвести угрозу от

Земли. — А вот горючего для изменения курса не хватит, — заявил Клаус. —

Представляешь массу астероида? Я вообще сомневаюсь, что мы успеем его перехватить.

Григорий пожал плечами. — Чего зря мучиться? Пусть эти бездельники из NASA посчитают. Это была, наконец, совершенно реальная идея. Все обернулись к командиру. — Идет, — согласился Эдвин. — Пускай посчитают. Готовь радиограмму. — Щас, — сказал Григорий и бойко застучал по клавишам компьютера. — Тут и

готовить нечего. Вопрос лишь в том, сколько придется ждать ответа. Чью подпись воткнуть, твою?

— Нет. Подпись пусть будет такая: экипаж ММК «Одиссей». — Пафос, — поморщился ДВ. — Справедливо, — похвалил Го. — В рамках демократической традиции, — кивнул БД. Лишь доктор биологии Дэвид Очоа покачал головой. — Хитрюга ты, полковник.

Ждать пришлось не больше часа. Видимо, на Земле тоже догадались изучить вариант с перенацеливанием «Одиссея». В 14.05 бортового времени заработала связь с Хьюстоном.

По обыкновению, Джеф Пристли выглядел внушительно. Даже больше обыкновенного, поскольку одет был не в цветастую гавайскую рубаху, а в очень официальный костюм с галстуком. Вряд ли он чувствовал себя комфортно в этом одеянии. Наверное, поэтому был несколько раздражен.

— Привет всем. Координационный совет рассмотрел ваше предложение. К сожалению, математики и NASA, и Звездного Городка пришли к одному и тому же выводу. Что ничего не выйдет. Астероид находится за противоположной от вас стороной Солнца. Требуется его догнать, затормозиться, установить на поверхности двигатели и очень долго тормозиться. Расстояние слишком велико даже для ядерного двигателя «Одиссея». В общем, времени не хватит. Так что продолжайте исследовать Марс. Это — лучшее, что вы можете сделать для Земли.

— Эх, — вздохнул Доктор-Виктор. — К сожалению, я был прав. — Итак, — сказал Эдвин. — Продолжим наши занятия, джентльмены. — Продолжим, продолжим. Уныние есть смертный грех, — уныло сказал

Большой Джо. 04. Крепость Зазаборье Так в кремлевских коридорах именовался лакомый кус землицы юго-западнее

столицы. Там, в светлых, веселящих душу заповедных лесах, по берегам былинных речушек, в знатном комплексе вилл, резиденций и прочих незатейливых дворцов, гнездился высший разум страны.

Равенства не бывает ни на Земле, ни на Луне, ни за колючей проволокой, все это мы проходили. Но вот концентрировать внимание народа на обидных истинах не стоит. Поэтому все элитное стадо строений окружал могучий заборище. Оттуда и название — крепость Зазаборье. То есть место уединенное. Где, выбрав подходящее именьице, и засел я, озадаченно-уполномоченный. По примеру летописцев, хотя отнюдь не в келье.

Вилла называлась не слишком оригинально — правительственная дача «Сосна-122». И особняк был не особо громадный, зато весьма уютный. С хорошей кухней и просторным холлом на первом этаже. На втором располагались спальни и большая рабочая зона с компьютерами. Тыльной стороной здание выходило на весьма живописную речку Красная Пахра, вполне пригодную для купания. Еще мне нравились кованые решетки, фонари и плоская крыша, способная принять вертолет. Но больше всего привлекала Аписа свет Георгиевна, иначе именуемая АиЗ, то есть, Алиса из Зазаборья. Она там жила потому, что феи сохраняются лишь в местах дюже охраняемых.

Алиса превосходно подходила к закрытой среднерусской местности. Фигуру имела статную, волосы русые, в косу сплетенные, а глаза серые да холодные. Как озеро… ну, Ильмень, что ли. Норовом обладала властным и дотошным. Подполковник Терентьев, например, забегал у нее и как маленький, и как миленький.

В результате, обалдев от вертолетного гула, уже через пару часов стояли передо мной две очень полезные сивки-бурки именами Фима да Дима.

Между прочим, добыть этих рыбин из глубин коррумпированной столицы было куда как непросто. Обе прекрасно умели залегать на дно, мимикрировать, пускать чернильные пузыри и смазывать лапы зеленкой. Потому как Дима и Фима слыли за наилучших (или наихудших, это — кому как) компьютерных негодяев прошлой жизни.

По следам их деятельности Интерпол составлял унылые отчеты. Из-за молодцев рыдали Матросская тишина, Бутырка, Кресты, да и все прочие похожие заведения Северного полушария. Южное не пострадало только из-за слабой концентрации капиталов. Кроме того, джентльмены с большой дороги Интернета бедных не щипали. Даже наоборот, частенько переводили в адрес то министерства здравоохранения Бурунди, то в фонд призрения нидерландских бродячих псов, то еще на какие-то богоугодные цели миллион-другой долларов из… ну, например, из секретного фонда ЦРУ.

Кто их только не пытался достать! Не получалось — и все тут. Даже у очень способной израильской разведки МОССАД. А почему? Эти бывшие детдомовцы имели свидетельства об окончании некоего профтехучилища в городе Сыктывкар (на которое потом, откуда ни возьмись, свалилось десять миллионов евро), а также дипломы московского Физтеха, английского Кембриджа и американского Массачусетского технологического. Причем, я точно знал, что дипломы — непокупные. По той причине, что и Фиме, и Диме покупать дипломы ни к чему, оба зарабатывали их играючи.

Мне они потребовались как непревзойденные мастера по обработке сверхбольших массивов информации, поскольку вдвоем были способны заменить средних размеров министерство. Либо Генеральный штаб таких канувших в небытие стран, как Бангладеш, Буркина-Фасо, Шри-Ланка или Кувейт. Несмотря на всю разницу биографий, жизнь-шутиха как-то свела нас в одном предвыборном штабе (не скажу в каком), после чего обе стороны остались довольны. А я имел возможность оценить способности этой парочки. И в нужное время о них вспомнил.

* * *

Дима, детинушка о двух метров росту, явно не отошел от новогодних излишеств,

был изрядно навеселе, а потому ко всему происходящему относился со снисходительным интересом, как к неожиданному продолжению машкерада. В общем, общественной опасности не представлял. А когда пообещал не драться, с него и вовсе сняли браслеты.

А вот куда менее крупного Фиму изрядно трясло. Вполне свободными руками он цепко держался за звездно-полосатую авоську с надписью «ин год ви траст». И не сразу меня опознал.

— О, господи, — сказал я. — Да у тебя там что, сухари, что ли? — Ага, — разозлился он. — И запасное бельишко. — Ну, это ты поспешил. — А! Так это ваши шуточки, гражданин начальник? Спецназ, вертолеты…

Кувалдой по дверям? — Мои, мои, успокойся. Не генерального прокурора. Пока. Но Фима успокаиваться не спешил. — Дверь сломали! Всю репутацию испортили! — Расходы компенсируем. Что касается репутации… — Тетю Фриму испугали до посинения! Это зачем?! Что, лавры Лаврентия покоя

не дают? — продолжал шипеть Фима, он же гражданин Левитин, дергая головой и раздувая щеки по примеру очковой змеи, сиречь кобры.

Это следовало пресечь. Всего сто тридцать шесть суток оставалось. На всех… Поэтому, не вступая в полемику о правах граждан Ефима Львовича Левитина и Вадима Олеговича Оконешникова, я еще разок оглоушил этих рыбин:

— Вот что, друзья мои. Сейчас вам принесут бумагу. А вы ее подпишете. Фима просто задохнулся, но Дима даже ухом не повел. — А давай подпишу, — сказал он. — Верю я тебе, Во-Володька из

бацбезопасности. Так вышло, что больше верить некому. — Стоп! А ты дееспособен? — осведомился я. — Как деепричастие, дева перед причастием и даже еле-дорожная дрез-дрезина.

Совокупно. О, кого я вижу! Алиса Георгиевна, горлица, да вы ли это? Нет, Фимка, ты поглянь! Вот, значит, кто нас вычислил-то… Польщен, польщен, миледи. Позвольте ручку… Да не этот пипи-жонский паркер! Я — в смысле попо-целовать. Я — за добродушные отношения между попо-полами, если помните.

— А я — против фамильярности, — холодно сообщила Рюриковна. — Если помните, мы уже обсуждали этот вопрос, господин Оконешников.

Дима смешался.

— Ну… ничего ж такого не было. Я и расстегнуть-то не успел! Киба-дачи, зен-учу-дачи. А потом — темнота-а-а. Алиса Георгиевна, голубушка! Поверите ли, такой ой-цуки больше не хочу. Поэтому с темным прошлым будет покончено. Прямо щас. Прямо на глазах. Иначе худо нам придется, как мне кака-кажется.

— Тогда вступаем в служебные отношения, Вадим Олегович. Подчиненный — вы.

Дима стал во фрунт и попытался щелкнуть каблуками. — Йес, мэм! Кто же еще. Почитаю за честь! До трех раз… — А что за бумага? — тихо поинтересовался Фима. — А, бумага, — сказал я. — О неразглашении. Фима моментально воспламенился. — А! Хватают, волокут, тайну подсовывают. Слушайте, ну не хочу я продавать

Россию. Помилуйте, надоело. Вы уж сами как-нибудь. Или вон дядьку из Киева кликните, он получше нашего управится…

Тут его донельзя возмущенный взгляд упал на Терентьева, и Фима погрозил пальцем.

— Вы почему не в штатском, господин подполковник? — А я не считаю нужным скрывать свою профессию. — Тогда не смотрите на меня так! — Как? — удивился Терентьев. — Рыбьим глазом да из-под фуражки. Не те времена. Еще чего не хватало! Не

подпишу. Начальник охраны озадаченно промолчал. На его плечах таял снег, и от этого

казалось, что погоны плачут. — Жаль, — трагически сказал я. — Да? А что ж такое будет? Подвалы Лубянки? Или таежные делянки? — Фи, какие штампы… Чересчур сильны у вас старые страхи, гражданин

Левитин. — Старых было столько, что новых и не надо, — парировал Фима. — С вашего

разрешения, я удаляюсь. Сударь вы мой, Владимир Петрович. — Хорошо. Только не путайте Москву с Киевом. У нас с государственным

антисемитизмом покончено, — внушительно заявил я. Даже сам поверил. — Что, и домой отвезут? — С извинениями. Только уже не по воздуху. — Оно и лучше, в вертолетах меня сильно укачивает. Из-за этого я даже яхту не

покупаю. А где автомобиль? — Да сразу за воротами.

— Ну, я пошел. — Ну, берегите себя. — И вам здоровьечка. — Погода, знаете ли, слякотная. — Просто мерзкая, — подтвердил Фима. Уходить он явно не торопился. Тут я хлопнул себя по лбу. — Алиса Георгиевна! Выдайте, пожалуйста, наши извинения. АиЗ протянула незапечатанный конверт. Фима не удержался, пересчитал. — Так, времена меняются. Пустячок, но душу греет. — Приносим извинения от лица президента. Фима еще раз взглянул на банкноты. — Симпатичное лицо. — Там изображен не наш президент, — холодно сообщила АиЗ. — Так я и говорю, — ухмыльнулся Фима. — Фимка, — прогудел Дима. — Что, совсем нюх потерял? Не старый еще ведь. — Да старый я, старый. И насквозь больной. Прямо таким и народился. Шесть

тысяч четыреста. Вероятно, он очень уважал Шуру Балаганова. Я и бровью не повел. — Годится. — Владимир Петрович, сдается, вы не поняли. Я про евро говорю. — Евро, так евро. Чего непонятного? — Так в неделю же, господин советник. Тут я решил уважить Остапа Ибрагимыча. — А пусть будет десять. Для ровного счета. Только идите, идите поскорее!

Компьютеры уже дымятся. Вас дожидаючи. — Кормежка за счет заведения? — несколько оторопело спросил гражданин

Левитин. — Сударь, наносите оскорбление Алисе Георгиевне. Полный пансион. Только,

чур, без моего ведома отсюда — ни ногой. И зубы — на замок. — Ага. Замок, полный пансион. И сколько нам хлебать баланду? — Месяца четыре. Ну, может быть, четыре с половиной. — А не больше? — заподозрил Фима. — Это уж вряд ли, — с большой убежденностью заверил я, глядя на хмурые

облака за окном. — Законы нарушать придется? — Это еще зачем? Если будет мешать какой-то закон, то мы его изменим. По-

моему, так лучше. — Вот это приятно, — сказал Фима. — Мне многие законы мешают.

— Глядишь, и ам-амнистию заработаем, — сказал Дима. — Все возможно, — обнадежил я. — Россия — страна внезапная. Уж если

полюбит, то держись. Дима взглянул на меня почти трезвым взором. — А конец у вашей сказки будет счастливый, Владимир Петрович? Я поднял глаза к итальянскому подвесному потолку с копиями фресок

Микеланджело Буонаротти. Фрески изображали Страшный Суд. — Вот этого, братцы, не знаю. Не от меня зависит. И даже не от президента.

Только от него, — я кивнул на фрески. — 3-звучит песс-симис… — заметил Дима. — Как-то так звучит. — От хорошей жизни еврея на небеса не позовут. Что, Владимир Петрович,

здорово припекло? — Будь здоров. — Всеобщий конец наступает? — Всего лишь общий, — бодро заверил я. — Вот этого не надо, — сказал Дима. — Не надо общего конца, Владимир

Петрович. Давно установлено, что каждому достаточно своего. Максимум — одного на двоих. Пардон, Алиса Георгиевна.

— Видимо, вы еще не успели привыкнуть к перемене общества, — снисходительно сказала АиЗ. — Неожиданно получилось.

Дима поморщился. — Вряд ли смогу перевоспитаться, ваше величество. — Почему? Вы же сумели бросить наркотики. Дима закашлялся. — Кажется, я могу идти? — спросил Терентьев. — Ступайте, голубчик, ступайте, — милостиво позволил Фима, роясь в звездно-

полосатой авоське. — Уморились, небось, нас задерживаючи… Царь Соломон, да где же мои очки? Неужели опять в холодильнике?

— Давно ты в тю-тюрьму не собирался, — добрым голосом сказал Дима. Фима немедленно побагровел. — Эта шутка надоела мне лет пятнадцать назад! — У вас минус три слева и минус два с половиной справа? — спросила АиЗ. Все уставились на нее. Фима покрутил головой, будто ему расстегнутый

воротничок жал. Да и мне жутковато стало. * * * На втором этаже оба уткнулись в экраны. В курс дела вошли быстро.

— Ой, мама родная… — И папа тоже. — Да-а. Испуганный крантец корячится. В конце короткого туннеля. Владимир

Петрович! Что ж вы так… — Как? — У-упругим дрыном да по бритой тонзуре… Прямо как на дико-дискотеке в

Сыктывкаре, честное слово. Я усмехнулся. — Ну, теперь-то вы на меня не в обиде? — Да я как-то сразу почуял, что на вас обижаться — грех. А теперь вот вижу, что

по-почитать вас надо, игемон. — Разве можно обижаться на спасателя человечества? — рассеянно согласился

Фима. — Второго после Христа. Он снял очки и протер глаза. — Димк, давай-ка, увеличь зверушку максимально. И пропусти сквозь фильтры. — Эй, эй, — сказал я. — Полюбовались — и будет. Рассчитывайте последствия.

Именно для этого вас наняли. — А какой у нас доступ? — К любому банку информации, находящемуся во власти президента России. Гангстеры двух непростых народов ухмыльнулись одинаково. — Годится. На первый случай. Вы уж не обижайтесь, Владимир Петрович. — Обижаться на вас бесполезно. От меня что-нибудь нужно? — Нужно знать некоторые исходные папа-параметры, отче вы наш. Вот, к

примеру, какова скорость астероида? — Относительно Земли — около тридцати четырех километров в секунду. — Диаметр? — Никто не знает. До трех километров. Возьмите в среднем… ну, полтора, что

ли. — Лучше три, — здравомысленно поправил Фима. — Запас никогда не повредит. — Три, так три. Вам теперь виднее. — А масса? — Вообще неизвестна. Пусть будет… м-м, средне-астероидная. — Надо бы знать точнее, — кислым тоном сказал Фима. — Попытаюсь, но результат получим нескоро. — Попытайтесь, голубчик Владимир Петрович. Попытайтесь, красно

солнышко… — Не поминай всуе! — с внезапной яростью оборвал Дима. — Что не поминать?

— Ярило. — Почему? — Мне кажется, не стоит. Фима озадаченно пожал плечами. Потом он мне поведал, что у Димки бывают

страшные озарения. После исцеления от наркозависимости. * * * Туманян откликнулся через сорок секунд. Меня это порадовало, темп

закручивался нужный. — Ваграм Суренович! Можете организовать пролет спутника близ астероида?

Тогда по искривлению траектории… — Вас понял. Уже думаем над этим проектом. — Сколько времени потребуется? — Через несколько минут доложу. — Спасибо. Ждем. Дима, Фима! По расчетам военных, падение случится в районе

Исландии. Вводите гидрологическую, метеорологическую, сейсмическую и всякую прочую информацию. Короче, хоть черта вводите. Или число «пи». Но выдайте мне прогноз. Гоу, гоу! Фас, мои дорогие.

— Ишь, погоняла, — проворчал Дима. — Хычник, — согласился Фима. — Сейчас я полезу в Библиотеку Конгресса

американского. А ты ныряй в Российскую академию наук. По пути можешь наведаться в ФСБ. Только не шали, никаких взломов, мы теперь мужи государевы.

— Э! Для ФСБ мы как были, так и останемся спай-мальчиками. Не забудь про британцев с их энциклопудиями. Хочу, чтоб они были на твоей совести.

— Ну давай, рабо-работай, рабо-раб египетский. — Из Египта мы давно эмигрировали. Ныне я свободный раб алчности. Тут они, наконец, замолчали, безумно уставившись в мониторы. Это значило,

что дело двинулось и лучше не мешать. Я отошел к окну и поднял жалюзи. Надо за всем приглядывать, если рабо-рабов заводишь.

Внешний термометр показывал минус шесть. На улице уже стемнело. Из низких туч валил снег. Горели фонари. Искрились белые шапки на соснах, скамейках, на крыше, на трубе, на антеннах соседнего коттеджа, в котором располагалась охрана. Как говорится, все дышало покоем.

И вдруг разверзлись врата. Во двор усадьбы вкатилось облитое белой краской бронированное чудовище. Пропахало сугроб, развернулось и тактически грамотно устроилось за пустым летним бассейном (препятствие для перемещений пехоты и бронетехники). Затем пару раз крутнуло башней, рыкнуло, пустило в небо струю

дыма и затихло. Замаскировалось. Заняло ключевую позицию. Старается Терентьев… Но вот идею наверняка подсказала младшая по званию.

Я отвернулся от окна и увидел ее, младшую по званию. Держа поднос, Алиса поднималась снизу, вырастая в проеме лестницы. Сверху открылся прекрасный обзор декольте, и я был вынужден отвести бесстыжие глазищи на внезапно прибывший бронетранспортер и другие, более безопасные объекты.

Быстро учуяв кофейный дух, Дима и Фима пошевелили носами, но от работы не оторвались. Я покачал головой. АиЗ кивнула и ушла на первый этаж.

Там тихо играла музыка. Что-то шипело на сковородке. Но пахло цветами. «Интересно, — подумал я, — вот если тот свет существует, там такое возможно?

Глазунья в райском саду? А если он есть, тот свет, что за смысл в чепухе под названием жизнь? Хоть какой бы знак с той стороны… Ан нет, полная глухота. Ничего достоверного за всю историю помираний. Как ни досадно, но жизнь, которая у нас есть, может оказаться и первой, и последней. В общем, от астероида лучше отбиться. Так, на всякий случай».

Позвонил Туманян. — Владимир Петрович! Мы снимаем заряд с боевой ракеты. Вместо него

поставим спутник. Ближайшее стартовое окно откроется через семьдесят три часа. Но есть одно «но». Видите ли, аппарат готовили для Бразилии. Это ничего?

— Ничего, Ваграм Суренович, — сказал я. — Подождет Бразилия, если жить хочет. Когда может состояться рандеву с астероидом?

— Мы поставим самый мощный разгонный блок. Но пролет состоится никак не раньше двадцать пятого февраля.

— Если есть возможность сделать это на час раньше, пожалуйста, сделайте. — Все, что в наших силах. Работы будут вестись круглосуточно. Туманян отключился, а я задумался. Круглосуточно? Не сорвется ли чего? У нас

такое бывает. Иначе коммунизм давно бы построили. Но если у русских возникают проблемы, куда они должны обращаться? Правильно, к американцам. Так заведено. И Ленин это делал, и Сталин, и все последующие. Только цари предпочитали французов. Тираны, что с них взять.

— Алиса Георгиевна! Мне нужен Роберт Уоррен. — Роберт Кольридж Уоррен-старший? Советник по национальной

безопасности? — Точно. Знаете, где он? — Должен быть в Остине, штат Техас. Только там сейчас половина шестого утра. — Будите. — Накануне отмечалось совершеннолетие мисс Сандры Уоррен, младшей дочери

советника.

— Фи! Разве американцы умеют напиваться? — Мистер Уоррен не только американец. Он еще и техасец. Да-а… Существенное замечание. Техасцы все еще ностальгировали по временам,

когда были гражданами независимого государства. Индейцев покорили, от мексиканцев отбились, а вот от дяди Сэма — нет. Того ради частенько потребляли горячительное. И понять их можно. Штат Одинокой Звезды, все такое прочее. Там хочется напиться виски, потому что нефть кончилась. А после того как напьется виски или, того хуже, — текилы, техасец очень не любит, чтоб его будили. Особенно в половине шестого утра. Но делать было нечего, Земля находилась в опасности. А Техас, как ни верти глобусом, упрямо оставался на упомянутой планете.

Я пожал плечами. И по воле русских в Остине, штат Техас, зазвонил телефон. * * * — Хэллоу, Баб! Я тебя разбудил? Вышло удачно. Уоррен оказался в довольно благожелательном настроении. — Ноу. Меня разбудил президэнт оф зе юнайтид стэйтс. Есть у нас такой. — Да, да, слышал. Знаешь, что у нас маленькие неприятности? Советник действительно был не совсем в форме, но догадаться об этом можно

было только по тому, что он упорно старался говорить по-русски. — Йе. Но слушаю тэбья внэматэлно. — Нужно установить массу астероида. Мы готовим к отправке космическую

станцию. Из-за спешки есть риск неудачи. Будет неплохо, если вы подстрахуете. На фоне американцев техасцы думают еще меньше, но так же продуктивно. — Я должен обсудить зэт квесчн с Джимми. Толко, думаю, возражайт нету. Ми

опьят ин ван боут, диа Влади Мир. В одной лодке то ест. Страшно фальшивя, советник вдруг запел: — Ви олл лив ин еллоу сабмарин, еллоу сабмарин… Помнишь, река Потомак

плавали? Под «Битлз» энд скотч? — Только отдельные эпизоды. Но рад, что мы в одной боут. Надеюсь, что не в

одном бут. В башмаке, то есть. — Донт ворри, бой, — пророкотал мой заокеанский коллега. — Сэрмоньюклеар

ворхэд! Эмекрикэн мизайлс Тайтэн-Армагеддон. У вас ест Топол энд Булава. У Европа ест Ариан, Чайна ест Вэлыкий Поход. Мы… как это? Банг! Расколотим безмозглый стоун.

Хвала всевышнему, разоружились мы тогда не окончательно. Что правда, то правда. Были и ракеты, и термоядерные боеголовки. Но хватит ли времени? Вот

вопрос. И уже тогда точил меня червяк и по другому поводу. Все ли мы знаем про астероиды? Однако американцев нельзя лишать оптимизма. Потому что это невозможно сделать без лишения жизни.

— Мои поздравления Сандре и Рэйчел, — сказал я. — Сэнк ю. Привьет ту Эллис. Или пока рано? Я покосился в сторону лестницы. — Не гони мустангов, ковбой. Но передай мои поздравления вашим ребятам из

Си-Ай-Эй имени мистера Даллеса. Роберт довольно расхохотался. — А ты передай мои соболэзнований ту Эф-Эс-Би имени комрэд Дзержински. — Это по поводу чего? — Мы словили еще один шпион мистера Крючканова. — Вот черт… Что, подождать не могли? — Ноу. Это получилось естэдэй. Никто еще не знал про стоун. — Осложнения будут? — Теперь — пустьяки. Советник ваше посолство объявят нон грата. Готовьте

нового. Нэ пэрживау. И мы посылайт шпионов. Толко вы мало словили. Бай-бай! — Вы тоже всех не переловите, — огрызнулся я. — Бабай. * * * Разговор с Уорреном меня не успокоил. Напротив, тревога усилилась. Я ничуть не сомневался, что американцы

мобилизуют весь свой потенциал. Исландия-то от них ничуть не дальше, чем от Москвы. Но достаточно ли наших, даже объединенных сил? Если Каменный Гость имеет поперечник не более трех километров, мегатонные боеголовки, быть может, его и раздолбают. А если поперечник больше? В космосе от взрыва, даже ядерного, нет ударной волны, потому что там нет воздуха. И потом, насколько он монолитен, этот астероид, какими породами сложен? Будет ли безмозглый стоун рассыпаться в атмосфере, или войдет монолитной массой? Последствия весьма различны.

Я сел за собственный терминал и потребовал всю информацию о грозном госте. Информация пошла. И не только с наших спутников. В наблюдения включились

орбитальные аппараты США, Еврокосмоса, Китая и Японии. В нужную сторону развернули свои башни наземные обсерватории в Мауна-Кеа на Гавайях, английская Грин-Бэнк, наша Пулково, а также Пик-дю-Миди во Франции. К сожалению, нельзя было использовать прекрасные телескопы, расположенные в Южном Чили, поскольку для них объект висел слишком низко над горизонтом. Зато крутые ребята из NASA пустили побоку весь график наблюдений,

перенацелив на астероид свой «Региомонтан» — могучий орбитальный телескоп, самое зоркое око Земли. И с информацией не стали жаться: качали прямиком в Интернет. Без купюр, без платы и ограничений.

Увы, даже «Реги» давал фотографии, с которыми я не знал что делать: размытое пятно, и все тут. То блестящее, то очень темное, едва различимое.

— Люблю американов, — промурлыкал Фима. — У них всегда есть, что есть. — Ничего мужики, — согласился Дима. — Если издали. — Слушайте, — сказал я. — Катастрофу кто будет рассчитывать? — Делается автоматически, — благодушно сказал Дима. — Только все это пойдет

в корзину. — Здрасте. Почему? — Да видите ли, альбедо у астероида сильно меняется. — Что такое альбедо? Фима и Дима переглянулись. — Альбедо — это не либидо, — сообщил Дима. — Догадываюсь, — разозлился я. — Шеф! Альбедо по-гречески означает «белизна». В астрономии этим термином

обозначается отражательная способность небесного тела. — Прекрасно, буду теперь знать. Но какая связь… — Самая прямая. По альбедо можно прикинуть размеры космического тела. — Чудесно. Тогда в чем проблема? Прикидывайте. — Уже прикинули. Видите ли, когда спутник Туманяна засек гостя, астероид

блестел очень сильно. Но потом взял, да и померк. Похоже, объект имеет два типа поверхности. Одна из них черная, будто сажей намазанная, а вторая отражает свет значительно сильнее. Так вот, этот Янус поворачивается то одним боком, то другим.

— Так. Что из этого следует? — Из этого следует вот что. Астероид крупнее, чем ожидалось. В расчеты надо

закладывать не три, а все шесть километров. Если не больше. — Очень приятно. Но хотя бы для трех километров можете обрисовать

последствия? Ориентировочно. — Пжалста, — благодушно сказал Дима. На моем экране возник глобус. Повертелся, попрыгал, как бы устраиваясь

удобнее, и повернулся той частью, где располагается Северная Атлантика. — Падение действительно состоится вот здесь, между Исландией и

Гренландией, — сказал Фима. — Димк, сделай бам-бам в Датском проливе. На моей карте сверкнуло. Во все стороны от взрыва побежали черные волны.

— Ну вот, — задумчиво сказал Фима. — Острова Исландия больше нет и никогда не будет. Останется группа скал и зона невероятной активности вулканов. Испарятся ледники Гренландии. Но это хорошо. Гренландия сыграет роль щита, она частично ослабит удар по североамериканскому континенту.

— Все равно, мало им не покажется, — проворчал Дима. — Как бледнолицым, так и краснокожим.

Фима кивнул. — Атлантическое побережье Канады и США будет смыто. Остальная территория

подвергнется действию мощной атмосферной волны. Ураганы, циклоны, торнадо. И прочее, прочее, прочее…

— Землетрясения, — добавил Дима. — Да, страшное дело. Но низменной Европе достанется еще больше. Половина

Британии и весь полуостров Ютландия будут утоплены. Францию зальет по самые Альпы. Переполнится бассейн Балтийского моря. Поток ворвется в Финский залив, пройдет над Санкт-Петербургом…

Я вздрогнул. — Стоп. А дамба? Дамба же есть в Финском заливе. Разве она не спасет? — Мир ее праху. Волна будет на порядок выше. Итак, поток пройдет над

Питером, а потом через Ладогу захлестнет Белое море. Далее он сольется с волной, обогнувшей Скандинавию с севера. Погибнут Карелия, Соловецкие острова, Архангельская область. Под водой скроется полуостров Ямал со всеми нефтяными вышками. Но есть и приятная новость: Норильский промышленный район пострадает только от ураганов. Ну и от колебаний земной коры, разумеется.

— Утешил. — Погодите. Потоп — всего лишь полбеды. Взрыв поднимет в атмосферу больше

ста миллиардов тонн воды, испарятся хлор, бром и масса других элементов, содержащихся в морской соли. Все это «съест» процентов восемьдесят озонового слоя. Из разлома океанского дна выплеснется раскаленная магма, которая огненным штормом понесется во все стороны.

— На какое расстояние? — спросил я. — На расстояние… большое. Пыль и дым пожаров закроют солнечный свет.

Земля охладится. В долгосрочной перспективе ледники постепенно распространятся до линии Париж — Киев — Ташкент — Токио. Большая часть североамериканского континента тоже превратится в подобие Антарктиды. Южной Америке, Африке и Австралии повезет не многим больше. В общем, свободным ото льдов останется лишь узкий пояс вдоль экватора.

— Теперь все? Фима кивнул.

— Все. Если не считать глобальной активации вулканов, уменьшения содержания кислорода в воздухе, массового вымирания всего живого, изменения русел рек, снижения уровня мирового океана, что, между прочим, превратит Средиземное море в несколько периодически замерзающих озер. А Черное, Каспийское и Аральское моря, Балхаш да Байкал — так те просто превратятся в глыбы льда. Ну и климат, мягко говоря, изменится. Станет значительно суше и морознее. Вот, если всего этого не считать, то да — все.

— В основном, — усмехнулся Дима. — Постарались, братцы. — Да, за десять тысяч еле-евро. Которые к лету и на фиг не будут нужны.

Владимир Петрович! Не пора ли поужинать? Пока имеется такая возможность. Шутка ли, новый ледниковый период на носу. А мамо-мамонтов, между прочим, съели в прошлый раз.

— Учтите, расчеты выполнены при допущении, что диаметр астероида не превышает три километра, — под конец предупредил Фима.

— Так, — тупо сказал я. — А при шести километрах? — А при шести километрах все будет чуток похуже. Димк, у тебя сигареты

остались? — Курить вредно. Можно и не дожить до Армагеддона. — А тебе сильно хочется? — Не слишком, — молвил Дима, пуская клубы. — Одно утешает: пожизненный

срок нам больше не светит. Фима закашлялся. — Верно. Нам грозит от силы несколько месяцев. Не очень строгого режима. Но

я бы предпочел пожизненный. — Его еще заслужить надо, — сказал Дима. И вообще скрылся в дыму. 05. ММК «Космический Одиссей» Пришло время для «страшных инструкций» NASA. Большой Джо с Венсаном

вышли на поверхность blin'a для наружной проверки Калифорнии, а Эдвин их страховал.

«Инженерная рать» передвигались вдоль натянутых лееров, Эдвин висел прямо в пространстве. На нем были RRS. Точнее, он был в RRS, поскольку RRS на языковом винегрете астронавтов означало «russkiye reactivniye shtany», и уж это-то название, разумеется, выдумали американцы. Собственно, «реактивные штаны» штанами не являлись. Скорее, они напоминали сказочную ступу, а космонавт (астронавт, тайкунавт) в ней выглядел некоей космической бабой-ягой. Только вот управлялась ступа не метлой, а вполне современной ручкой из кабины

истребителя «Сухой». Отклоняя ее вправо или влево, вперед или назад, можно было включать миниатюрные реактивные двигатели. Единственной педалью регулировалась подача топлива и, тем самым, — скорость. Одна ручка, одна педаль. Простая, как бензоколонка, очень надежная система. За дюжину лет эксплуатации в условиях реального вакуума — ни одного случая отказа. С RRS русские явно превзошли себя. Почти так же, как с автоматом Калашникова.

Эдвин качнул ручку, придавил педальку. RRS плавно удалились от «Одиссея» на нужное расстояние и затормозились обратной тягой. Внизу открывалась вся передняя поверхность blin'a за исключением той части, которую закрывал купол «Калифорнии». Эдвин удалился от корабля в общей сложности всего на три десятка метров, но этого было вполне достаточно, чтобы получить полный обзор места действия.

Прямо под ступой оказался купол «Калифорнии». У его основания возились БД и Венсан. Двигаясь навстречу друг другу, они полосу металлических заплат, закрывших след метеорита, и огибали планетную базу по периметру. Время от времени вставляли ручные тестеры в гнезда контроля. Оба были надежно пристегнуты тросиками к леерам. Только вот при переходе из одного сектора в другой страховочные карабины приходилось перебрасывать через стойки. В такие моменты при некоторой неловкости можно и улететь от корабля. Потом, сколько ни болтай конечностями, самостоятельно не вернешься: в космосе что улетело, то пропало, там не на что опереться и не от чего оттолкнуться. Посему и требовался страховщик с RRS.

А над головой широко развернулся, нависал, давил на психику Марс. С близкого расстояния он не выглядел слишком уж красным. Скорее рыжеватым, поскольку различались дополнительные краски, плохо заметные с большого расстояния. И среди этих красок доминировали различные оттенки серого. Рыжевато-серые пески, темно-серые поля старой, растрескавшейся лавы, грязно-серая поверхность засохших селевых озер, оползней, абляций. При всем разнообразии ландшафта планета, лишенная свободной воды, голубого неба и признаков хоть какой-то растительности выглядела и без того угнетающе, а тут еще эта унылая, вездесущая серость… Невольно закрадывалось сомнение в том, что люди когда-либо решатся заселить эти дикие, враждебные и равнодушные ко всему на свете просторы. Здесь нечем было дышать, нечего есть, царила жуткая холодина, случались страшные бури, и в любое место мог свалиться метеорит. В сущности, экипажу «Одиссея» осталось лишь узнать, есть ли тут что делать. Привлечь сюда могли либо слишком нужные ресурсы, либо очень ценные знания.

Разреженная атмосфера, имеющая плотность в 160 раз меньшую, чем земная, позволяла держать очень низкую орбиту. И это тоже добавляло волнений:

«Одиссей» проносился в каких-то пятидесяти милях над марсианскими песками и не встречал ощутимого сопротивления газов. Марс являл собой удивительно удобное для изучения тело, прямо-таки учебный класс для начинающей земной космонавтики. Лишь череда нелепых случайностей, как тогда казалось, мешала исчерпывающему познанию с помощью автоматических средств. Но та же полоса неудач, в конце концов, и породила проект «Одиссей». Такова уж природа человеческих инстинктов: чем труднее разгадать тайну, тем больше этого хочется.

— Что-то здесь не так, Эдди, — вспомнил Эдвин. — Есть, чертовщина, есть… Эдвин суеверно попытался скрестить пальцы в толстых космических перчатках.

Имея два университетских диплома, он тем не менее полагал, что силы, именуемые потусторонними, в действительности существуют. Более того, их наличие ничуть не противоречит материалистической науке. Просто эти силы относятся к непознанной части мира, вот и все. А раз так, лучше не дразнить судьбу. И вообще, гордого нигилиста трудно изображать, когда висишь вниз головой и одновременно проносишься над Марсом со скоростью нескольких миль в секунду. Необычные при этом возникают ощущения.

* * * Тень корабля различалась невооруженным глазом. Она пересекла северо-

западный вал сухого моря Аргир и скользила по краю Красного, или Эритрейского моря, тоже очень давно не знавшего волны.

Вскоре под «Одиссеем» должна была оказаться весьма интересная область, каньон глубиной до четырех миль, причем, морских миль. Он тянулся вдоль десятой южной параллели Марса больше чем на две тысячи миль, тоже морских. На Земле даже американский Гранд Кэньон весьма отдаленно мог сравниться с этой титанической раной на теле бога войны. В свое время Эдвин основательно изучал сравнительную планетологию. Его очень интересовал и сам гигантский разлом, и причины, его породившие. Поэтому он немало порадовался, когда узнал, что одну из исследовательских капсул планировалось посадить в этом каньоне, названном Долиной Маринера в честь межпланетной станции, впервые его сфотографировавшей. Ждать этого оставалось недолго. Только вот сделать предстояло многое. В частности, требовалось удачно опустить на Марс «Калифорнию».

— Эй! Как там у вас? — По графику, — коротко отозвался Венсан. — Пока никаких неполадок, босс, — сказал Большой Джо.

Сверху было видно, что проверяльщики обогнули примерно треть периметра базы. Оба включили свои плечевые фонарики, поскольку «Одиссей» уходил на ночную сторону планеты и на поверхности blin'a быстро темнело.

Темнело и над головой. То есть на Марсе. Долину Маринера они прошли, когда величайшую из трещин уже заполнила глубокая тень. Постепенно мгла скрыла и стены каньона. Потом выползла на возвышенности, принялась один за другим поглощать гребни кратерных гор. Лишь продолжали сиять четыре огромных вулкана. Вскоре Арзия, самый южный из них, проплыл под «Одиссеем». И, одновременно, — над шлемом Эдвина.

Вершина этой исполинской горы представляла собой кальдеру, огромную впадину, уже заполненную тьмой. Черное око горы казалась настоящим входом в преисподнюю. Размеры дыры были таковы, что в нее свободно мог войти Нью-Йорк со всеми своими пригородами. Или, если угодно, — Москва со своей московской областью. Все это проплывало угрожающе близко. То ли над головой, то ли под головой, в зависимости от личной точки зрения.

— Да-а, — протянул Венсан, торопливо проверяя страховочный фал. — Слышь, Джо? Оказывается, не зря я зубрил математику. А то бы свихнулся, честное слово.

— А мы точно туда не свалимся? — Кто тебя за язык тянет? — За язык — еще что, — проворчал БД. Но математика оказалась наукой вполне надежной. Проявления потусторонних

сил места не имели. «Одиссей» стойко держал и курс, и высоту, лишь приборы замечали легкое покачивание корабля в неравномерностях гравитационного поля. В общем и целом, Марс подчинялся строгим расчетам Земли. Из чего следовало, что математику стоит учить.

* * * Несколькими часами позже кабина управления ММК вдруг открылась внешнему

миру: с ее крыши исчезло обширное брюхо «Калифорнии», которое много недель закрывало весь обзор. И защищало, кстати, самое уязвимое место корабля от всяких встречных случайностей, вроде метеорного потока. После того как база отделилась, отправилась в самостоятельный полет, свет Марса начал свободно вливаться через прозрачный блистер, сделав видимыми микроскопические пылинки, висящие в воздухе. Объем рубки от этого сделался каким-то осязаемым. А на приборах, креслах и стенах появились багровые блики, лица людей от этого будто налились кровью.

— Мы приобрели боевую раскраску, — меланхолически заметил Клаус. — Эдди, брат мой краснокожий, ты готов?

— Что, время пришло? — А давайте я, — вызвался Григорий. — У меня, знаете ли, рука легкая. — Уверен? — Не сомневайся, Эд. Иначе как бы я попал на «Одиссей»? — А остальные как попали? Григорий усмехнулся. — Остальные попали заслуженно, командир. — Really? Ну что ж, ткни, скромняга. One, two, three… Push down! — К чертовой бабушке! — закричали остальные, скрещивая пальцы. Григорий ткнул клавишу, и через мгновение в ракетных дюзах «Калифорнии»

зажглись бледные при дневном свете огни. — Работают, — сообщил БД. Клаус иронически хмыкнул. Похожая в своих обтекателях на огромное яйцо, «Калифорния» послушно

уменьшалась в размерах, снижалась, отставала. Начиналась главная, самая напряженная часть ее жизни.

— Есть обратный отсчет, — отозвался Клаус. — Что там с погодой, мой наблюдательный галл?

Стеклянный глаз «Одиссея» был обращен отвесно вниз. С орбиты просматривалась обширная поверхность, поделенная на отдельные участки наблюдения; каждый член экипажа усердно всматривался в отведенный сектор. Кроме того, с полной нагрузкой работал и бортовой телескоп.

— Никаких признаков пыльной бури, — отозвался Венсан. — Видимость просто идеальная. Даже в Элладе тишь. Странно…

— Даю добро на вход в плотные слои, — сказал Эдвин. И база миновала точку возврата. Внизу вспыхнула искра. Вскоре она вытянулась

в огненную линию, увенчанную сияющим шаром: при скорости более пяти километров в секунду даже несерьезная марсианская атмосфера становится плотным, упругим препятствием. Поскольку в «Калифорнии» не было людей, база вошла в атмосферу по очень крутой траектории, перегрузки достигали 20 g, зато и скорость гасла быстро. Шло жесткое аэродинамическое торможение.

— Вытяжной парашют вышел, — доложил Большой Джо. — Есть раскрытие! Все нормально, ребята. Все очень-очень хорошо…

Вслед за вытяжным сработала основная парашютная система. Четыре ярких купола из сверхпрочной ткани раскрылись успешно и полностью. Было похоже, что над Марсом расцвел невиданных размеров цветок. Повиснув на стропах, база

самостоятельно отстрелила защитный тепловой экран, затем — боковые обтекатели. Скорость упала настолько, что все это раскаленное, оплавленное и обугленное железо стало ненужным. А до поверхности Марса оставались последние десятки метров.

— Девяносто восемь… семьдесят три… шестьдесят один… есть срабатывание пороховых двигателей! Крен — четыре градуса к нормали. Остаточная скорость — в пределах допуска… Есть касание опор!

И наконец: — Итс дан! Есть мягкая посадка. Ура нам, ребенки разных стран! В поднявшемся гвалте все не сразу услышали холодный голос Доктора-Виктора: — Тихо вы! Сигнал исчез. Связь с базой «Калифорния» прервана. Повторяю:

сигнал исчез. — Увы нам, ребенки разных стран… — выдохнул Григорий. — Эй! Рано отчаиваться. Мы обогнали базу и висим довольно низко над

горизонтом. Может иметь место элементарное непрохождение радиоволн. Местная ионосфера изучена весьма поверхностно.

— Если так можно выразиться, — хмыкнул Доктор-Виктор. — Ох, чует моя печень, что причина гораздо пакостнее, — не согласился

Григорий. — Примерно такое же ощущение, как после самогона. — Что такое самогон? — спросил Дэвид. — У вас это текилой называется. — Ну вот что, — решил Эдвин. — «Одиссей» уходит на ночную сторону Марса, и

в любом случае связи пока не будет. Поэтому объявляю перерыв на тридцать пять минут. Текилы не обещаю. Кофе-брейк!

— Землю оповещать? — Пока повременим. Земле сейчас и своих проблем хватает. Про Землю вспомнили неудачно. Все удрученно замолчали. * * * По терракотовому колодцу они спустились к ободу blin'a. Там, на дне

«кирпичной шахты», располагался пищеблок, пышно именуемый рестораном «Тиран Итаки». В объеме двух кают, слитых воедино, дизайнеры постарались передать стилистику древней Греции. Вернее, свое представление о ней. Тут были и резные капители, и миниатюрные колонны «а ля Парфенон», и пластмассовые амфоры, и широкие двуручные кратеры, на случай невесомости затянутые пленкой. Вот только подавали в этих сосудах отнюдь не вино, на борту ММК царил беспросветный сухой закон.

— И что будем пить? — уныло пошутил Клаус. — Шнапс, или как всегда? — Даже как всегда лучше шнапса, — рассеянно отозвался Большой Джо. — А вот

скажи-ка, тевтон, зачем эллины ставили такое немыслимое количество колонн в своих храмах?

— Потому что не знали таких строительных конструкций, как ферма или балка, — удивленно ответил Клаус. — Чего это ты мою эрудицию проверяешь?

— Да так. Радуюсь, что бомбу не придется собирать. — Кто знает, кто знает, — пробормотал Эдвин. С бокалом сока он стоял перед иллюминатором, за которым в такт вращению

«Одиссея» вращался Марс. Планету почти скрывала ночь, светился только узкий серп, который раз за разом описывал неумолимую окружность. От этого можно было получить головную боль. Эдвин отвернулся. Чтобы задать неизбежный вопрос, который никто не хотел задавать, старательно болтая о посторонних вещах.

— А скажи-ка, Джо, исправна ли была «Калифорния»? Разумеется, БД ожидал этого вопроса. И все же его черные щеки побагровели.

Эдвин это проигнорировал. — Скорость ветра составляла ноль целых шесть десятых метра в секунду.

Видимость — сто баллов. Согласись, лучшего желать невозможно. Поэтому существует только два объяснения. Либо перебои со связью, либо, уж извини брат, техническая неисправность. Не будем забывать, что «Калифорния» сыграла роль защитного экрана, когда мы пересекали пылевой поток. О чем еще можно думать?

— Да все было в порядке! — взорвался Джо. — Я только что просмотрел результаты проверки. Ни единого сбоя! Скажи, Вен, разве не так?

— Так, — кивнул Венсан. — Даже удивительно. Но чего копья-то ломать? Когда пролетим над местом посадки, тогда все и станет ясно.

— Ну-ну, — сказал Эдвин. — Дай-то бог. — Войны? — меланхолически спросил Доктор-Виктор. В иллюминаторе продолжал невозмутимо крутиться Марс. «Что-то он выкинет

следующим номером? — подумалось Эдвину, — что-то ведь обязательно выкинет». Стаффорд-младший начинал чувствовать эту планету. И представлялась она ему отнюдь не в образе кровожадного мужика в шлеме с сапожной щеткой. Это была женщина с затемненным лицом. Вся в черном, холодная.

* * * Трижды сработали маневровые двигатели. Никаких сбоев не приключилось.

После коррекций наклон орбиты к плоскости марсианского экватора заметно

изменился. Теперь каждый виток «Одиссея» проходил неподалеку от места посадки планетной базы. При этом корабль двигался с запада на восток. Поскольку Марс вращался в том же направлении, скорость ММК относительно поверхности уменьшилась, а условия для наблюдений улучшились.

И вот, обогнав медленно ползущий в черной вышине Деймос, «Одиссей» вышел на дневную сторону планеты. Внизу, чуть сбоку от его пути, под объективами проплыла область, получившая довольно произвольное название Электрис. Дальше начинался кусок ареатории, который, по причине, не более вразумительной, именовался Фаэтон-тисом. Обе области имели типичный марсианский облик: разнообразные кратеры в окружении каменных россыпей и песчаных ветровых наносов. Их поверхность была многократно сфотографирована, скрупулезно изучена, давным-давно картографирована, все мало-мальски заметные кратеры пересчитаны. Все, за исключением одного.

Примерно на границе областей Электрис и Фаэтон-тис появилась новая, очень свежая воронка, окруженная светлыми выбросами. От нее в медленном ветре все еще дрейфовало облако пыли. По мере сокращения дистанции становились видимыми новые удручающие детали. Удалось опознать оторванную опору, затем блок тормозных двигателей, исковерканные панели солнечных батарей. Что же касается кусков обшивки и других, более мелких фрагментов, то радиолокатор обнаруживал их в радиусе не меньше мили. А северо-восточнее, на волнистой барханной гряде, лежали обгоревшие стропы и клочья парашютных полотнищ. Мусора на Марсе заметно прибавилось.

— Эх, не стоило сажать «Калифорнию» именно здесь, — сказал Григорий. — Почему? — подавленно спросил БД.