Конста нтин Латыфич

РАВНОДЕНСТВИЕ

Москва

2012

Поэтическая серия «Русского Гулливера»

Руководитель проекта Вадим МесяцГлавный редактор серии Андрей ТавровОформление серии Валерий Земских

ISBN 978-5-91627-089-1

© К. Латыфич, 2012© М. Ионова, предисловие, 2012© Ю. Тишковская, фото на обложке, 2012© Русский Гулливер, 2012© Центр современной литературы, 2012

УДК 821.161.1-1ББК 84(2Рос=Рус)6-5 Л27

Латыфич, КонстантинЛ27 Равноденствие: Стихотворения. — М. : Русский Гулливер; Центр

современной литературы, 2012. — 116 с. — (Поэтическая серия «Русского Гулливера»).

«Равноденствие» — вторая поэтическая книга Константина Латыфича. Автор про-должает тему исследования человеческой судьбы как попытки обретения свого «я» через открытие мира и Другого с помощью слова. Толчком к названию книги по-служила мысль Мераба Мамардашвили о «точке равноденствия» как моменте ощу-щения человеком подлинности в потоке реальности.

Константин Салевич Латыфич родился в Самаре 15 августа 1966 года. Автор книги в стихах «Человек в интерьере» («Русский Гулливер» 2007 год). Стихи и эссе публиковались в журналах «Гвидеон», «Перфоманс», «Креща-тик», на сетевых литературных ресурсах. В настоящее время работает жур-налистом в Самаре, ведет радиопрограммы, посвященные культуре и жизни современного общества.

7

и дыхание делается непрерывным…

Есть поэты, которые настолько не заботятся о читателе, что не удосуживаются встретить его на пороге и проводить внутрь со всем осознанием неповторимости этого шага через порог.

Не из них Константин Латыфич, приуготовивший вход поэ-тапный, торжественный, несколькими вратами: название — толь-ко первые, а за ними подзаголовок, посвящение и два эпиграфа. И дело не в церемонии, а в испытании, причем взаимном. Поэт и читатель присматриваются друг к другу: насколько диалог возмо-жен? По воле автора перед нами не книга стихов, а книга в стихах, т.е. главное — книга, слово, обращенное к тому, кто готов слушать. Для Латыфича чувствовать адресата важно. Потому и один из эпи-графов повторяет евангельский призыв, а другой устами Макса Шелера (предложившего идею Бога как личности всех человече-ских личностей и отношений человека с Богом — как «сотрудни-чества»), по сути, тоже призывает, напоминая о том, что человек способен вместить больше самого себя и что встреча, так или ина-че, неминуема.

«И то, что казалось навек обретенным — / на самом деле стано-вится лишь / обретеньем единственной встречи». Встреча — да, но неминуемо ли узнавание? От того, узнает ли сын (Эдип?) отца (Лайя?), узнает ли каждый из нас подлинного себя, зависит, прой-дет ли стороной катастрофа, вселенская или экзистенциальная — тут для Латыфича разницы нет.

Неотвратимость эту в поэме «Лабиринт II» и воплощает на-званная мифологема: встреча обернется либо Ариадной, либо Минотавром, одиночество прорвется либо освобождением, либо трагедией. Человек оторвался от вечного настоящего, от той един-ственной точки, которая есть и место, и время, утратил (скорее за тысячелетия, чем за последние двести лет) не только связь с ис-точником жизни, но и способность связывать, собирать в себя и собою мир. Дальше остается лишь расщепление изнутри, на жиз-

8

ненные роли и жизненные цели, на самом же деле ничуть не жиз-ненные… Жажда то ли страшной, то ли спасительной встречи ув-лекает в лабиринт. Нить имени приводит к самому себе: только в том, кто соединился с самим собой, возможны все соединения и обретения, включая встречу настоящего и прошлого.

Латыфич держит постоянный контакт с читателем, что в совре-менной поэзии само по себе редкость, окликает его, притом ради него же. Если лирический сборник сбит вокруг лирического субъ-екта, а тот обычно подозрительно похож на автора, то здесь поэт низводит себя до вожатого, до голоса, жгущего читательский ви-сок — потому что слово важнее того, кто его произносит.

Поэма начинается с кредо:

Я верю, что каждая вещь — слово и что каждое слово — вещь.

Такой вот взгляд на проблему соотношения реальности первич-ной и реальности словесной, снимающий ее беззащитным и без-застенчивым «верю». Мир вовсе не текст, но каждое слово в от-дельности и соединенности с другими. Именно эту связь человек может, если пожелает, пустить через себя, чтобы снова стать одной тканью жизни с остальными вещами-словами и ответственным за ее прочность и проницаемость, стать «местом встречи».

….и не важно — на каком языке говорят с тобой те, чей облик, по свидетельству многих, - ужасен.Этот страх есть конец языка и начало того, что за словом любым оставалось,его подтверждая всегда. О чем можно было сказать:«Так и есть». …

Более чем прозрачная отсылка к «Дуинским элегиям» Рильке («Каждый ангел ужасен») дает повод задуматься о том культурном фоне, на который помещает себя Латыфич. Это «правое» крыло европейского модернизма, бросающее современника в эпицентр мифа, чтобы тем самым оживить для реальности. Латыфич равня-ется на свойственную модернизму долгую строку и длиннотность, когда фраза переполняет размер и перетекает со строки на строку и даже со строфы на строфу. Глубокое дыхание в поэзии модерниз-ма (Клодель, Элиот, Паунд, Сеферис, Уолкотт — последние двое особо навязчиво вспоминаются при чтении поэмы «Лабиринты»)

9

связано и с эпическим началом, и с установкой на всеохватность, синкретизм. Смелость, с которой Латыфич вызывается наследо-вать модернисткой поэзии, по крайней мере, заслуживает уваже-ния, ибо наследовать приходится не напрямую, а после многих, в том числе, Бродского.

Эпическая монотонность у Латыфича нигде не срывается в шум. Поэт не плывет, действие скорее напоминает сосредоточенное раз-матывание троса, который поэт постоянно перехватывает, нати-рая мозоли, и читатель как будто должен помочь, включиться в эту работу. Тягостная вначале, она, по мере того, как усваиваешь ритм «напарника», становится сомнамбулически плавной, незаметной.

У Латыфича есть прямая риторика, но она вложена в уста того, кто имеет право предостерегать и судить — умершего (похожий прием использует Андрей Тавров в «Часослове Ахашвероша», со-держащем «Послания» титульного героя). Но вот на середине строфы жизнь подкатит волной под взывающую речь и растворит ее, спасая от императивности. Желтые подсолнухи будто готовят появление солдат, приходящих в неожиданной роли носителей ми-лосердия.

Уходи без оглядкииз мест из пластмассы и гипса,что творят на замену деревьям — деревья,и дороге замену творят, и окрестным домам с палисадником, подсолнухам желтым и пылящему взводу идущих на север солдат — за спиной автомат и за поясом два магазина, и на компасе чуткая стрелкас каждым шагом сбивает с пути двух ушедших вперед — тех, кто крышечкой фляги разделить попытался друг с другом остатки воды.

Почти кино: ближний план сменяется дальним, и так же, как гра-ницы кадров на пленке сплавляются для нас в непрерывность дви-жения, у Латыфича одно рождает другое прежде, чем мы успевает это зафиксировать.

Соединение как узнавание и узнавание как соединение — тема не только «Лабиринтов», но всей книги. Латыфич заставляет челове-ка прорастать в мир, в ландшафт, в вечное настоящее древности. Его герой ощупывает пространство, ставшее временем, в поисках того места, где совпадет с собой. Латыфич вплетает эпохи друг в друга, но не на уровне стиля. Язык его однороден, тут даже вернее

10

будет говорить о голосе, одновременно личностно заряженном и надличном.

Не только в написанных поверх модернистского канона «Лаби-ринтах», но в традиционных по форме, т. е. учитывающих скорее «местную» традицию, обходящихся без плавучего размера, умерен-ной строкой текстах из цикла «Равноденствие» встречаем мы эту тяжеловатую непрерывность (цикл почти полностью написан мер-ным пятистопным ямбом). Латыфич часто описывает действие, описыванием тормозя, растягивая его, словно в надежде осязать там, где привычнее видеть и слышать. Осязанием вооружена и па-мять, поэтому стихотворение о Марселе Прусте в цикле знаково: «Нащупывая след / тех девушек, что долго вереницей / вдоль моря шли (одна велосипед / толкала впереди) — возможно лица / живы-ми сделать».

Мир стихотворения Латыфича почти всегда пространствен и в пространстве сориентирован. Ландшафт у него одновременно монументален и конкретен, похожий на атлас, куполом обступа-ющий человека, — и доступный тому, чтобы сжиться с ним, войти в него, если можно так выразиться, кинетически, подсоединиться к теснейшим, не знающим разделение на живое и неживое связям внутри природы.

Над поймою ветвящейся реки,где острова, намытые песками,меняют очертания Луки.Там, пермскими слоясь известняками,

бесшумно продолжающие рост холмы стремятся завершить собоюподземное движение — внахлестводы и камня. <…>И степь с доледниковою тайгойвстречается. …

Триптих «Из Таблиц Междуречья» просто-таки манифестирует слитность, нерасчлененность и дление: строка наращена до преде-ла — и при этом не перегружена. «Архаически» степенный напев как будто стирает точки на концах фраз, но естественно расстав-ленные паузы для взятия дыхания не дают читателю захлебнуться, потеряться, помогают сохранить ясность присутствия.

11

…И тогда пробудившийся — дожди и засуху похожим даромсчитает, удары яростной кисти совмещая на высохшем полотнес плавным движением мастихина, чтоб стать жёлтые вихри шаром подсолнуха с зелёным покоем стебля могли и, продолжаясь на дне

взгляда на них, обретали объем и запах с каждым звуком и вдохом вместо дерева, которое было запретным, чтоб с континентов неслик созданному цветку — семена акации и аниса, оправдывая Енохом отчаянье от изгнания и двигая спутники по орбите вокруг Земли…

Человек эры Потопа и человек XXI века просвечивают друг сквозь друга. Одновременно падает в землю зерно — и уже совер-шается посеянное когда-то будущее-настоящее. Все присутствует одновременно, в данный миг, и войти в него сейчас значит укрыться от апокалипсиса своей отчужденности («Новый год начиная сразу для всех, кто сто раз входит в один ручей»). Человек не изгнан из Рая — он сам изгоняет себя из мира, который и есть Рай. Оказы-вается, соединение не нужно осуществлять — только принять, ибо оно, как и вечность, тут. И смерть обращается вспять.

Им откроется сад в тот день, когда вместе услышат неровный шум.Так звучат тела, как почки на вербе, согретые трепетом узнаваньявзаимного. И сразу потерю привычки в своё уравнение запишет ум. И потому испуг неизбежен. <…>

И у вокзала яблоки в вёдрах и малина в газетных кульках — к перронуэлектричка подходит. Здесь шелушат подсолнух, и на прилавках уловраскладывают рыбаки, пришедшие с тихой реки, и кот пугает воронувозле лужи, похожей на миргородскую, и сосед, устав от колки дров,пот вытирает со лба. Они сохраняют всё. И потому повернуть Харону

придётся в обратную сторону… <…>

И тогда слетаются с гнёзд — разделить на всех то, чем проросло зернорассыпанное с рук двоих, в дар голубям с площадей Киева и Харрана. И найденный в саду орех падает в короб сам. Не в кровь, а уже в вино превратится вода на пиру, где хищный лев спокойно возле джейраналяжет. Это значит, луковка в серном озере найдена, размотано веретеноу всех лабиринтов. И вкусом коровьего молока может стать вкус айрана.И дыхание делается непрерывным. …

12

Влюбленные приближают новое небо и новую землю, сеют Цар-ство, сами того не ведая, зачастую впадая в отчаянье и томясь. Но все же, незаметно для себя, выходят из лабиринта на воздух, где «двумя живыми становятся именами». И читатель, пустивший ав-тора дальше своего эстетического чувства и критического мышле-ния, покидает «книгу в стихах» с верой, что все главное — ближе и роднее, чем представлялось. Что неизбежная встреча будет, воз-можно, не радостна, но чудесна.

Марианна Ионова

Светлой памяти отца и мамы

Ходите, пока есть свет. Евангелие от Иоанна

Человек есть место встречи. Макс Шелер

НА КОНЦЕРТЕ НИКОЛАЯ ПЕТРОВА

До альпийского льда — перезвон золотой. До дождя — фортепьянная гамма. Это стало известно. Все также порой предсказателем птичьего гама продолжает вестись безначальный рассказ — лишь смотри за стремлением клавиш прикоснуться к руке, отбывая подчасв бездревесную опытность — там не поправишь ничего. Ибо нот, как и водится, — семь. Можно письма читать, не вскрывая конверта. И, трамвай ожидая, воскликнуть: «Я есмь!», сохраняя билеты после концерта.

I. ЛАБИРИНТЫ

17

ЛАБИРИНТ I

Памяти отца

ПОСВЯЩЕНИЕ

Последний выдох — электрошок.И ты уходящим бросаешь вслед:«Смотри на это, учи уроко том, что в теле твоем скелет.

Что фразы в скобках стоят давно.Что здесь помножен рай на ад.И между ними есть знак «равно».И каждый круг заключен в квадрат».

Если сумеешь — ты там узнай,как отвечать на вопрос: «Зачем?»Я конспектирую — продолжай.Я без подсказок пребуду нем.

1

Я верю, что каждая вещь — слово и что каждое слово — вещь.А мыне достроили идеальный лабиринтс одним входом возле меня, другим — возле тебя,пройдя по которому каждый своей дорогой,мы должны были встретиться в центре,с удивлением обнаружив,что никакого Минотавра нет и в помине.Что мы его выдумали только лишь из-за боязниуслышать друг от друга: «Да, это ты…»Страх конечной остановки оказался сильнее желания до нее дойти.

18

И теперь, пытаясь стряхнутьналипший на стекло памяти рисунок,где видимы только пластиковые трубки,по которым течет формалин,склонившийся человек — в белом халате,констатирующий: «Вот поэтому…»,бесполезные склянки с лекарствами,стоящие на шкафу в комнате,сдавленной закостенелой тишиной,я заново перезагружаю программу,чтобы обнаружить причину ее сбоя.Попытаемся разобраться вместе…Попытаемся понять.

2

Лаий снимает галстук.А в это время над ухом, успевшим остыть,черный рупор сквозь звуки фокстрота и тангопропускает высокий диктующий голос.Металлом звенит речитатив, сообщаябесстрастный и срочный приказ:«Вас вызывает Юпитер!Иди же скорее туда, где ты был,когда начинался твой путь, навстречу с ослепшим потомком».И снова — холмы.Вершины скрывают от взорастучащий о берег прибой.В горах он неслышен.И снова, как прежде, на пашнях вокруг городоввоенное сеяно просо.Солдаты растут из земли.Их крик оглушает пространство.Все стороны до горизонта — лишь каски и рты.И диагональ автомата из каждого делает дробь — один разделить на один.

19

Один разделить на один — будет ноль.«Стремиться к нулю!» — вещает приказ командиров.«Ты снова здесь, Лаий.Ты снова на кадмовом поле.Ты снова всю пытку надеждойобязан один пережить.Чтоб жить было можно».

3

«Я взглянул окрест,и сердцу потребовался кардиостимулятор.Я готов не быть, но хочу окончательной ясности.Чтобы у всех причин были следствия,и у всех следствий были причины.Если война есть следствие мира,значит мир есть причина войны.Земля появилась из моря.И там было то, чего мне не достичь никогда.Где бликует отсвет караульных огней,где прожектора бьет полоса,где вдоль нитей стальных, что под током,спотыкаясь, бежит человеки где с башней сторожевых слышен голос: «Нельзя!»«Там, — шептала мне мать, со скрипом крутя кофемолку, — там на берегах иллирийскихто, что называли мы деревом — деревом было,река называлась рекой, и в этой реке бьющая в ногу форель называлась форелью.Мог ты на склоне стоять каменистом,и, не спросив: «Почему?» и «Зачем?»,слышать треск созревающих слив,тихий шорох растущих корней,ветвление бука и тиса».

20

Фотография, сделанная в детстве,с самого края поджигается тем, кто ее сделал.И плывущий наискосок огоньпокрывает запечатленный пейзажрасплавленными язвами.И внезапно подувший ветерчерной свастикой закручивает к небесамостатки пепла.

Черные свастики вместо звезд —это выдох сожженных.

Белый бинт на глаза!Белый бинт на глаза!

И на ощупь по горным тропам,не надеясь встретить вожатого, мне остается дойти до того места, которого никогда не было.Которого никогда не будет,ибо там есть лишь оглушительное солнце,заново освещающее лица,которых уже нет,но которые хочется удержатьне изменившимися, застывшими, смотрящими в упор, и с одобрением говорящими:«Иди, иди..»

Там я буду один —в центре круга,который стерилен».

21

4

«Смотри, — кричала толпа, — Человекобог!»«Этот тот, кто распял себя сам вниз головой».

5

На перекрестке трех улицон надевает очки.

Ночь наступает. Над входом в метрокрасный слоган «Живи без надежды!»пульсирует в памяти, словно сирена,и, пока турникет со всхлипом глотает монету, — увлекает в воронку остатки того,на чем взгляд задержался когда-то.

По эскалатору — вниз.К поездам до платформы «не важно какой».Здесь он сам выбирает названья.Ибо цель — не нужна.На табло — sms: «Желанье — таблетка от страха».

«Обретайте свободу, сгоняя излишний вес!»«Смерть — смотрите по телевизору»,«Плачьте по тамагочи»,«Меняйте свой труд на секс».«Пиартесь любовью к ближнему».

«Бог — это цветомузыка, которую настраиваешь сам.То красным, то синим,

22

выхватывая из мракашепчущую «Твоя»,официанта, несущего чай,Колизей, пирамиды,Анды или Канары.Все это только твое. Главное — не умирай. Заполни паузу совокупленьем.Ты — это только ты.Больше никто другой».

«Ты — это собственное хотение».

6

«Избавьте меня от того, что хочу ежедневно.Ибо желание, помноженное на желание,приплюсованное к двум предыдущим желаниям,и желание желать этогозаставляют мысльдвигаться по закольцованному лабиринту,словно главный персонажобновляемой в режиме on-line компьютерной игры.

Рулетка, вращаемая в казино.Деньги на зеленом сукне.Запотевшая бутылка «Pepsi».Указательный палец, подносимый к накрашенным губам.Перламутровый отблеск маникюра.Таtoo бабочки возле левой груди,покрытой белой вуалью….

Отмечать все это эрекцией для последующего приобретения.

23

Или приобретением для последующей эрекции…

Множась через чаты,удваиваясь через ICQ,как зеркало, отраженноев другом зеркале и смотрящеесяв третье зеркало, мысль теряет тело,никому отправляя ответ:«Наряжаю Бога подобьем себяи встаю на место его».

7

На перекрестке трех улицс истинами, отлитыми в формеФаллоса и Юпитера, —встретились смерть со смертью,довольные сами собой.

8

— Где ты?— Я здесь.

Так колокол бьет —стихающий гул,сливая со звоном.

— Здесь…?— …это значит — «всегда»…— …был…?— ...как и ты.— Не знаю…— …не знали!— Что там?

24

— Там — здесь.— Как — здесь?— Как здесь, так и здесь.— И что есть?— Есть я.— А где есть….?— ….ты? Здесь!— А что же есть — «есть»? — Быть здесь. — И значит…?

…все время меняться местами.

9

Здесь мы нашли ту ось,о которой уже писалось в стихотворении.О которой все знают изначально,но предпочитают умалчиватьи, в конце концов, — забывают,несмотря на ее шум —тихий, словно шорох песка в часах,и постоянный, как мысль о себе,которая его заглушает.Встретив друг друга, друг друга мы не узнали.Ты этот шум слышал, но попытался забыть.И это твое заблуждение.Я об этом шуме знал, но боялся открыть двери комнаты,где, по сути, смотрел лишь на постеры.И это моя вина.Мы хотели комфорта сами в себе.Но он невозможен.Место встречи не названо.Если я скажу, что это Бог,то ты не поверишь.

25

А если ты скажешь, что это истина,то я рассмеюсь.Так закручиваются планеты,собирая вокруг себя атмосферу,и разлетаются в стороны.И падает на поверхность каждойлишь отраженный, рассеянный свет,об источнике которого мы можем только догадываться.И расширяются между ними пространства, грозя взрывом.И в этом беззвучиипадают бомбы,рушатся здания.И диктору остается лишь повторять:«Приштина» или «Бейрут».Так закручивается спираль лабиринтаи сжимается каждый из нас.И свет поглощается.И тьма объяла его.

Но мы уже встретились.И ты можешь сказать:«Он терялся и снова нашелся».

И я: «Он уходил, но вновь возвратился».И слово «тополь» для нас снова становится тополем.И слово «река» — становиться снова рекою.И бьющую в ногу форельопять называем форелью.

И не важно на каком языке.

26

ЛАБИРИНТ II

Z. B.

1

Каждое сказанное слововсегда только часть слова.Часть, ждущая остальных частейв виде одобрения или несогласия.И это ожидание,сходное с ожиданием автобуса,на сотом километре от города поздним мартовским вечером,когда красный закаткрасит в красное наледь, —есть ожидание дома. Места, куда бы хотелось дойти.И где можно, сказав себе: «Здесь»,получить подтверждение.

Так иди же!Вдаль от себя по дороге к себе, —лентой Мёбиуса.Даже если движенье по кругуне дает ничего, кроме трассы,петляющей между холмов.Кроме глаз воспаленных.Кроме стертых ботинок.Кроме губ, вопрошающих: «Где?»Кроме мысли: «Не здесь…»

Не страшись!

Ибо дом не нашедший —обретает его.

27

2

Он не может догнать себя.И видит как тот, кого он не может догнать, —сворачивает в переулок,садится в автомобиль,заказывает тур в Таиланд,посещает солярий, или меняет одни деньгина другие деньги.И ежедневновходит в свой офиси выходит из офиса.Поднимается в лифтеи спускается в лифте,умножая знакомыхв телефонном табло.Собирая их, словно гербарий, расширяя себя как круги по воде,раздавая визитки.Раздавая пожатия рук.Раздавая, как будто по ложечке чайной, —скорбь на похороны,деньги на флирт,страсть на спорт,и слово: «люблю» на семью,и слово: «прости» на страховку.Меря время мерой движенья от цели до цели.Старясь меняться местами,с тем, чья спина впереди.С вереницей других —сотней лучших, чем тот,кого он не может догнать,

28

начиная утро с пробежки вдоль улиц.

И встречая лишь тех,кто уже повернули обратно. 3

«Я готов подготовить себя к восхождению.

Чтобы стать чемпионом, способным сразить даже полубыкаапперкотом и правой прямой.И на пьедестале,поднимая вверх рукув знак безусловной победы нокаутом.

Я готов подготовить себяк свету рампы, и звону бокалов —при вручении премиилучшего в боксе и реслинге.К интервью в телекамеры.К раздаче автографов.К признанью своих мемуаров бестселлером.

Я готов подготовить себя быть оформленной строчкой,знакомой цитатой для всех,эквивалентом надежды.Венчаньем многих трудов.Воплощениемживописца и скульптора.И стать экспонатом музея.

29

Я готов подготовить себяк роли статуи, отлитой из воска.Сохраняя боксерскую стойку,напряжение мышци поднятый вверх подбородокперед самым победным броском.Перед гулом оваций.Переходящим в легенду.

Я готов подготовить себяоказаться навек помещеннымв «Галерею героев»: —«По мраморной лестнице — на этаж нулевой».Где ровный подсвет галогеном,и рот приоткрытый твердеетот эффекта фреона.

Я готов подготовить себяк путешествию вниз.

Словно к центру Земли,до себя самого,возвращаясь чрез заросли дрока.Идя через рожь.Идя через реку по шатким мосткам,где утром стирали белье,а после сушили.

Я готов подготовить себяк обретению сноваслова как слова.Чтобы то, что оно означает,стало тем, что оно означает,и чтоб имя мое,опознавая меня,стало именем только моим.

30

Я готов подготовить себяк ожиданью признанья,что, словно шершавая ниткаот воздушного шара на детской ладони, —оставило след в давнем сне,сквозь который я слышал: «Добрночи!»

Я готов подготовить себястать согласнымс дорожною пылью,с каждым шагом своим,с размером тропинки,протоптанной средь сорняков,с каждой кочкойи с каждою сорной травою.

Я готов подготовить себяк восхождению снова.И снова, как слова,появлению — там — между темных холмов…

А дальше на холм —тебя кто-то толкает,как камень».

4

Кто-то окликнул по имени.«Это значит, что нитку твоюпостепенно мотают на палец».

31

5

Прекрасноволосая. Она говорит себе: «я»и хочет соответствоватьнастоящему времени.И думает — стоит листавить знак равенствамежду желаньем и счастьем.

Секундой живущая.Она обретает себя как себя, когда словно ветром пустынным,захвачена взглядом чужим.И, в зеркале том отраженная — сверяет, что есть,и то, что могло быть.

Венцом одаренная.Она ищет предел,до которого может дойтитот, кто бродит в потемках Дедала,освещаемый этим венцом.Но, увы, не находит предела.

Из сна выводящая.Она снова и снова, как слово «Добрночи!»по нитке шершавойв сон уводит другой —тот, где прикосновенье —недолгая чья-то надежда.

И бровь подводящая.Она подбирает на случайсвой взгляд, как репликитембр настойчиво ищет актер,

32

желая прийти к пониманию роли.И, предполагая успех,настроена на аплодисменты.

Застывшая трепетно.Она ожидает того,кто черную линию тушисочтет маскировкой,себя занимая, меж тем, что каждый дареный топазпублично считает за счастье.

И страхом плененная.Она, как будто бы чайканад морем десятибалльным.Боится объятья. Боится открытья себя, словно комнаты детской,где спрятан стеклянный секрет,подобранными наспех ключами.

И, мненьем гонимая,от быстрых желаний своихдо места без этих желаний,она заставляет плутатьидущих навстречуcо словом последнимиз книги с известным концом. И смотрит на север, туда, где индийский венец1

над облаком в аквамариневозгорается рядом со Львом2.И надеется ждатьприходящего чудакак чуда.

1На картине Тициана Ариадна, отвернувшись от Вакха, смотрит на мер-цающий в небе венец «Северной короны». 2 Птолемей относил «Венец Ариадны» к созвездию Льва.

33

6

«Жизнь заканчивается привычкой жить. Когда разницы нет между тем, что я вспомнила только сейчас,и тем, что я помнила долго.Все спрессовано намертвокак будто бы в кубике льда…В фарфоровой чашке — чай английский. И крекер на розовом блюдце.На тумбочке шведской, заказанной по каталогу (чуть-чуть с переплатой), — по левую сторону, —чтоб было рукою легко дотянуться! —у самого зеркала:кольцо с ограненным топазом,с нефритами фенечка,неполный флакончик с духами.

Хотелось бы «Isatis Givenchy»,но будем довольны и чем-то от Келвина Кляйна.

Вчера не успела доехатьдо автоцентра «Peugeot»…А завтра не опоздать бына сессию Tatoo салона…

Расчесывать волосыи бровь подводить…

И может быть кто-то сегодня,как будто ключом серебристым,тихонько откроет…

Нет, нет….

34

…как будто водою проточнойспрессованный лед,где время мое неотличимо от времени общего,вдруг сделаетточно такой же проточною долгой водою.И так, чтоб пространство моевдруг стало чуть ширетого виртуала,куда, уходящая в поискахи сопоставляя слово со словом,я ребусов не разгадала — насколько желанье мое не желатьтех мест, где не будет желаний,не сковано будет желаньем другим,как спекшейся глиной, что быстро становится камнем.

И чтобы рельефная мышцасразившего полубыка —единственным стала ландшафтом от линии жизни на левой ладонидо каждой знакомой ложбины.И стала бы только моим продолженьем рисунка, что в детстве пыталась чертить,стараясь себя опознать как себя,как круг, что не может вписатьсяв очерченный раньше квадрат.

И чтобы я тело своесчитала чуть-чуть незаконченным.Творимым, как будто из воска,до долгих пределов таких,куда только может дойти(устремляясь к созвездию Льва!)проточная эта вода, чтоб там запустить

35

единственно верный хронометр,способный отсчитывать разницу времени…

Между тем, что я вспомнила только сейчас,и тем, что я помнила долго…

Чтоб стать мягкой глиной.

И пытаться не быть средоточием прочного камня».

7

По нитке шершавой —тело к телу.С ощущеньем не тела,но следа.

8

— Слышишь?— Услышана!

И тише, над крышами.

— Выше...?— Не взвешены.— Дальше?— Не душно нам.— Там ли…?— Не тайные. — Созданы…— …слитые— Спрошены?

36

— Вброшены!— там ли?— открыто ли?— Впущены?— Впущены— Признаны?— Призваны.— Узнаны?—…разными.— Скрытные…—…скрыты мы.

9

Левое и правоеперестает быть левым и правым.Тополь, оставаясь ферзем,пытается поставить шах дальней березе.Береза — раскручивает разогретую полянупротив часовой стрелки.Напряженные стволы сосендополняют эффект головокружения,продолженный перпендикуляром шоссе,на котором красный автомобильна бешеной скорости приближается к повороту.И уже видны расчерченные линии автотрасс,эстакады с движущимися синими, зелеными,серебристыми прямоугольниками,постепенно становящиеся точками,как будто кровеносными шариками,движущимися все быстрее и быстрее,лишь только вдыхаешь воздух.Лоскутное одеяло пашни.Колокольня над круглым озером,за которым приземляется парашютист,провожающий взглядом

уходящий на второй круг биплан.Неожиданно блеснувший искривленным лезвиеммалый приток большой реки,неизменно стремящийся к устью.Краны над песчаными конусами.Вереница самосвалов, идущих в порт.И по левую сторону от порта — железная дорога с громыхающим «скорым»,влетающим через мост к вокзалу,где каждый пассажир, двигаясьсогласно утвержденному расписанию,вдруг делает шаг в сторону,сталкиваясь плечомс другим пассажиром. И по правую сторону от портауходящий под «Прощанье славянки»,белый, с поблескивающим на борту названием,(которое плохо видно с берега) — теплоход, где на третьей палубе уже начинаются танцы. А прямо по курсу загораются бакены.Качающиеся речные лампады,чей трассирующий по воде светопределяет движение корабляточно по центру — между темных холмов.С одного из которых, спускаясь вниз,через лес с доледниковыми травами —тимьяном, ясколкой, — снова приходишь туда,где береза, становясь ферзем,пытается, ставить шах тополю,который раскручивает остывающую,покрытою росой полянупо часовой стрелке.

Правое и левоеперестает бытьправым и левым.

38

И буквы каждого сказанного слова,даже не получившего подтверждения,видятся в темноте частью горящей азбуки.И, меняясь местами, текут как заговоренное Теслой электричество.Как золотистые рыбы, обменивая воспоминание на воспоминание. Страх на страх.Стыд на стыд.Предчувствие на предчувствие.

И желание домана желание такого же дома.

И не важно —на каком языке.

39

ЛАБИРИНТ III

Светлой памяти друга моего Саши Внученко

The archaeologist’s spade delves into dwellings

vacancied long ago W. H Auden

Упомянувши здесь о юности, я готов воскликнуть: земля! земля! Ф. Ницше «О пользе и вреде истории для жизни»

…отворит он, и никто не запрёт; запрёт он, и никто не отворит.

Книга Исаии (22; 22)

1

…и не важно — на каком языке говорят с тобой те, чей облик, по свидетельству многих, — ужасен.Этот страх — есть конец языка и начало того, что за словом любым оставалось,его подтверждая всегда. О чем можно было сказать:

«Так и есть». И это самое: «есть» —есть то поле незримое, где начинается действие, возвращенное нам для того, чтоб исправить ошибки.И это самое: «есть» в то же время есть и: «сейчас».Я шарю по Интернету, открывая все ссылки,

пытаясь увидеть подсказку. Или слово: «Привет!»на своем mail-агенте от тебя пытаюсь найти.Мы, подвыпив немного, стояли на узком балконе, говоря о политике. И когда из магнитофона David Byron запел «July Morning»,то ты говорил, что «Genesis» — тоже неплохо...

Как же хочется нам сделать то, что прошло — настоящим.Только прошлое это — недостаточно вспомнить.Поверх этого прошлого, словно копировальная бумага,накладывается почти такое же прошлое,немного подправленное настоящим.

40

Так из одного полюбившегося мгновения,словно написанный наискосок текстповерх другого, точно такого же текста,создается почти такое же мгновение,подправленное по нашему усмотрению.

Так время клонируется временем.И этот клон — слепок с того,что мы считаем самым для нас дорогим —и есть убеждение в том, что верный получен ответна вопрос: «Для чего?» и «Откуда?»

На самом же деле — все, кто уходят от нас,уходят от нас безвозвратно.Ибо то, что возвращается к нам,на самом деле, — не есть возвращение. И это спасает тех, кто ушел,

от тех, кто пытался их вспомнить.Сохраняя всех, кто ушел — неизменными.И лишь только по следу, что оставил нам тот, кто ушел,мы можем еще распознать ту тему для интерпретаций,что снова заполнит тот след, как след, что оставлен

на узкой грунтовой дороге — коротким весенним дождем.Как голос в лесу заблудившихся, что криком восполнить хотятнегромкое эхо от тех, кого они ищут.И так выбирают маршрут — свой собственный.Из этого леса идут не к тем, кого ищут,

но к новым местам, что еще не открыты никем.Чтоб там получить подтверждение своей правотесвоим же согласием. Себе говоря: «Так и есть». И эхом своим, сбивая с пути того, кого ищут,им время тем самым продляя для поисков нового места.

41

2

Ушел.И не оставил прядь волос.Следы теряются. И земли изотопомпомечены от Волги до Днепра.

Трава полынь была, как смоль, черна,и падала звезда на воду.И ангелы в пилотках разгребалимерцающие смертью кирпичи,минут на десять под противогазомсвой лик укрыв от сотен телекамер.Все ждали взрыва. Этот взрыв, невидимый и тихий, — произошел. Ударная волна до каждого доходит человека, и все идут на площадь, где уже на каждом постаменте с мегафономоратор быстро превращает речьв поток сознания, призывая всех идти крушить кумиров, чтоб на месте том — начать молиться месту без кумира.Поток нейтронов. Раскаленный полдень.И медленно ползущие жукимашин поливочных сгоняют с мостовыхсухую пыль, пока на каждом перекресткеидет соревнование, кто быстрейпридумать сможет новые цветак тому, что раньше было цветом белыми цветом чёрным. Кто ловчее сможетбез видимых последствий для себяназвать «собаку» — «кошкой», «мир» — «войною»,а брата сможет объявить врагом.Растут шеренги. Вьются транспаранты.Все требуют немедленной отмены — ВСЕГО. Солдаты им навстречу наступают с лопатками сапёрными. У них приказ,

42

что это все любой ценою нужно от этих всех немедля защитить.Все слушают про «время перемен»,пельмени запивая самогоном.Дается установка на релакс ТВ-волхвом, и приступ оптимизма на время возвращается. Брейк-данспо пятницам. В субботу — «Терминатор»,а ночью для особо возбужденных —«Смоковница из Греции». На рынках вещевых и возле касс вокзалов идет игра в «Иранское лото». «От Хомейни наперсток!». «Крутим-вертим…». «Гляди на красный!». «Шарик у меня!».Наглядный диалектики урок. С аналогичной скоростью меняютна глянцевых обложках и витринахпортрет вождя в партикулярном пиджакена голый зад, и это называютзакономерностью Истории.

А он стихи читает тихо, где над Клио —Урания стоит по старшинству.

Теперь он научился видеть всё.И место то, где над клавиатуройсклонился тот, кто хочет помянутьего прощальным словом, и, как тапёр, аккомпанирует тому, что так на фильм немой и черно-белыйпохоже и что зовется прошлым. Тот, кто сейчас по клавишам стучит, —он каждым тактом хочет возвратитьпо долгой и невидимой спирали,что увлекает, как водоворот, —к тому, кто так бесповоротноушел, — все видимые ныне облака,под ними реки, где по берегамзастыли рыбаки. Неподалеку пруд,

43

где вдруг скользить не стала водомеркана солнце предобеденном. Он хочет угадать — услышан ли? С отчаянья пытается звонитьв то зыбкое, как сон, позавчера, чтоб знать, какое будет послезавтра,где тот, который навсегда ушел,пристроившись, возможно, с ноутбукомпод деревом ветвистым набираетнедолгое послание для друга.

3

«Привет!Этот голос, который ты слышишь сейчас,есть не столько мой собственный голос, сколько голос, который ты слышать хотел бы,его называя моим. Но не бойся ошибки.Ошибка — есть свойство живых. Тех, кто надеется на результат,но достигнуть не может пределав понимании себя как себя.

Избегай повторений. Цитата себя самого при попытке услышать другого обернется отчаяньем. Дальнейшим желаньем: «не быть».Отомстит бесконечность за каждую нашу попытку навязать повсеместно — существованье своё. Ты, как мячик, что бросил ребёнок об стенку, с жестким стуком отскочишь. И энергию лёта сменив ускореньем потери себя, вдруг попросишь прощения,начиная движение снова, словно новые слоги в словах.

Так познаешь фиктивное.Оно будет сползать, как в утренний час одеяло.Оно будет стекать, как с мокрого тела водапри прыжке из реки, если сильно от дна оттолкнуться.Оно сыпаться будет, как сохнущий мокрый песок,

44

из которого башни витые стоят вдоль по линии пляжа,где в шезлонгах сидят, подставляя под солнце лицо,кто не знает еще, что на тонкий слой амальгамынанесен для мгновенного снимка, и проявлен уже негатив.

Не задерживай взгляда.Что стало уже фотоснимком, то сдается в архив. С каждой новой секундой, со словом произнесеннымрассыпается эта открытка, и чернеет солнечный пляж.Люди тоже в шезлонгах чернеют после припоминаний. После каждой попытки присвоить все то, что стремится настать, но от нас независимо. Не прячься от этого в прошлом —на придуманном поле пустынном, что держит на страхе одном,словно сильным магнитном, — плененное насмерть вниманье.

Уходи без оглядкииз мест из пластмассы и гипса,что творят на замену деревьям — деревья,и дороге замену творят, и окрестным домам с палисадником, подсолнухам желтым и пылящему взводу идущих на север солдат — за спиной автомати за поясом два магазина, и на компасе чуткая стрелкас каждым шагом сбивает с пути двух ушедших вперед — тех, кто крышечкой фляги разделить попытались друг с другом

остатки воды. Не клонируй реальность.Даже ту, что запомнилась больше,подменяя себя как себя безотчетную — долгой игройв жизнь — по лекалам прочитанных в детстве романов,где начало всегда безмятежно и герой отправляется в путьк хэппи-энду у самого синего моря.Есть для каждого чёрный корабль, что идет не к причалу,1

а под парусом тихо скользит там, где вместо больших городов лишь театра теней ты увидишь спектакль бесшумный. 1 Парафраз с «Одиссеей», а конкретно с описанием путешествия Улисса в Аид, где герой встречается с душами людей из своего прошлого. Эти души, согласно Гомеру, вызываются к реальности жертвенной кровью животного.

45

Вот тогда жди гостей.Приготовь к их приходу коктейли — каждый красного цвета и смотри в темноте на экран, где пунктиром проспектыедва обозначены белым и вдоль этих пунктиров мерцают всегда вразнобой те, кого называют на том языке: «пешеходы». Измеряй расстоянье на глаз — между этим экраноми пришедшими в зрительный зал как на свой бенефисза твоим угощеньем забытыми прежде людьми. Города исчезают, когда навсегда закрывают глаза те, кто помнил о них бескорыстно.

Ты запомни лишь это.Удерживай в памяти долгой, чье начало, как лотоса стебель, находит покой в глубине,чтоб потом раскрываться навстречу тому, кто стремиться вернутьсянеизменным к тебе навсегда. Это значит, прощеньедля обоих заслужено. И мы снова в начале дороги,что, увы, не случилось пройти до конца. И на узком балконе,где рассеялся дым сигарет, остается два места. Ты туда готовься войти, Гераклита отвергнув закон.

Для себя не срывайтот цветок, что раскрылся навстречу всем, идущим к тебе, избавляя от страха: «не быть». Заполняй же пространство соцветия долгим теченьем двух ветвящихся рек, пусть бегущих и к разным морям.Между ними земля, что пригодна уже пешеходам!Называй же здесь тополем — тополь и воду — водой. Здесь услышать мы сможем друг друга до каждого слога,чтоб вернуться к живому живое смогло без труда».

4

Каждая попыткауслышать отсутствующего —это поиск места,где смерти нет.

46

5

Пилад, потерявший Ореста, ищет Ореста вновь, пытаясь переставить, как шахматы,фигуры, задержавшиеся в прошлом, —словно кукол в вертепном ящике,застывших для нового представления.Раскрываются створки, раздвигаются занавесы.Зажигаются красные лампочки снизу и белые — сверху. На красном фоне еще ничего нет. На белом фоне слева — улицы спускаются к реке. На углу у почтамта собираются люди. Начинают работать фонтаны, курсанты получают увольнительные.Девушки сидят на скамейках, видеосалоны крутят боевики.На тротуары падают каштаны, в кафе пахнет пирожными.В матче «Динамо (Киев)» — «Спартак» еще не открыт счет.

На красном фоне еще ничего нет.На белом фоне справа — улицы спускаются к реке.На углу у почтамта собираются люди.Начинают работать фонтаны, у курсантов заканчиваются

увольнительные.В парке танцы, пенсионеры стучат в домино.На тротуары летит пух, пахнет воблой и пивом.В матче «Крылья Советов» —— «ЦСКА» еще не открыт счет.

На красном фоне появляется круглое озеро.Над озером появляются деревья, на которых растут плоды.И ветви с плодами поднимаются к небу, как только до них дотянутьсяпытается тот, кто в озере этом по подбородок сидит. Он хочет

напиться водою,но тщетен всегда его каждый глоток, как тщетно любое желанье. И в это же время команды выходят на поле. Включаются секундомеры, и зрители требуют гола.

Сгущаются красные краски. Флот не двигается из-за штиля, и двое военных мужей спорят

о дате отплытия.

47

Жрец берет нож с горячего камня, и войско готовится к наступлению.Нападающие рвутся к мячу, возле телевизоров заключают пари.Два друга выходят покурить на узкий балкон и слушают «July Morning», обсуждая последнюю статью в «Огоньке» и споря о Достоевском.Солдаты выходят на вечернюю поверку, на плацу зорю играют.

Белого фона нет.Вереницы демонстраций пересекаются крестом с вереницей очередей. Запрещаются слова на одном языке и разрешаются на другом.Люди в метро читают газеты, где пишут о танках на улицах городов.Двое друзей прощаются рукопожатием в зале ожидания аэропорта.Сдавшаяся крепость горит, полководец плывет к дому. Царица готовит герою хитон без ворота и рукавов.

Темно-багровый фон.Матери убиты, сыновья преданы суду, и время отправляться туда, где долг каждого члена племени — в жертву приносить чужеземцев. Двое друзей, скованных цепью, стоят в кругу сидящих у огня,и в сполохах пламени — на глубине — видно как солдаты охраняют

блок-пост.1

В метрополиях бросают деньги на сукно и делают ставку за ставкой. Доктор рассматривает снимок опухоли мозга и молча поджимает

губы.

Лампочки выключены.Палец давит на кнопки, и глаза смотрят на мерцающий в темноте

дисплей.Змея подползает к затылку человека, спящего под оливковым деревом.2

Телефон долго не отвечает, рука тянется к зажигалке.От затылка человека, спящего под оливковым деревом, отползает змея. В трубке слышится голос женщины, которая говорит:

«Его больше нет».Два футбольных матча, начавшихся вечером, заканчиваются вничью.

1 Согласно Аполлодору для того, чтобы избавить Ореста от болезни, Пи-лад совершил с ним путешествие к таврам, которые грелись у огня, под-нимающегося из Аида. Там друзья были схвачены и закованы в кандалы. 2 Орест погиб от укуса змеи в затылок во время сна под оливковым дере-вом.

48

Белый фон снизу и белый фон сверху.Долгое шествие всех принявших и не принявших участие,которые движутся так, что через некоторое время виднылишь затылки, постепенно скрывающиеся из виду.Падают занавесы, и закрываются створки ящика.Куклы складываются в сундук до нового представления.Пилад, потерявший Ореста, ищет Ореста вновь.

6

«Здравствуй, друг!Я без слова «прости» не могу войти зановов центр круга, откуда берется начало всех действий после рукопожатья последнего в зале аэропорта.Это слово «прости» запускает секундную стрелку назад.Снова в зал ожидания приводит, чтобы смог изменить я грядущее,Гераклита отвергнув закон. В незнакомых местах до-событий, создающихся только уходом того, чье тепло остается на пальцах,опознаю себя как себя, заполняя соцветие твое! Сохраняется всё,если силы для первого шага попытаться найти, невзирая на память и считая возможным все то,что должно непременно свершиться, но, увы, не свершилось оттого, что движение ложное кем-то из наснеожиданно было допущено. И слова,что пытались сказать мы друг другу всерьез, не услышаны были. Помнишь — ваза разбилась об пол, и пророком не сделался Мышкин?!

Попытаюсь опять!Напряженье тех мест, куда мы с тобою стремимсясо скоростью сказанной фразы, — притянет не страхом уже, но возможностью жизни такой, где никто не уходит навечно. В тех местах, что так сходны с цезурой стиха, — не бывают статичны вещи в комнате. И они не кончаются краем своим, но ждут

продолженья.

49

И язык, на котором с тобой сейчас говорю, — уже не предмет наблюденья,

поправляемый со стороны и меняющий нас безвозвратно,но воссозданный воздух, где прочерчен деревьев чертёж!

Ты помог мне понять.Как морозный узор на оконном стекле бывает возможенот комнаты теплой, так и новых мгновений эскиздля оставшегося без адресата постепенно творится тем, кто видит его варианты из своей мастерской, обогретой дыханьем живущих. И не в позавчерателефонный звонок от меня у тебя раздается,но уже в послезавтра — в районе Полярной звезды, —в точке соединения, где узнаны будем друг другом.

Вот и вижу лицо.Как за тонким стеклом с тонировкой. По движению губ понимая, что ты говоришь мне: «Привет!». И неверный ответ дать уже невозможно отсюда. И движение к целям таким,что созданы только желаньем — достигать всех пределов своих,поменяет свою траекторию. Несвободою этой сковав каждый жест и походку, ты меня возвращаешь к себепо спирали невидимой. Здесь я способен теперьдополнять очертания сотворенных тобою мгновений.

Это есть поручение.Задержим над клавишей руку, чтобы дать появится тому, о чем скажем опять: «Между нами земля, что пригодна

уже пешеходам!»Назовем же здесь тополем — тополь и воду — водой! Две реки вдалеке друг от друга продолжают ветвиться к своим разным морям. Набирай же скорее курсивна своем ноутбуке, чтоб видел я букв отраженье.Хоть и справа налево покажет мне их mail-агент, —опознаю твою интонацию так же, как некогда почерк.

Между этими строками — на наши с тобой города так похожи теперь

50

облака над садами, где тропы расходятся, чтобыобозначить маршрут для всех тех, кого видеть хотим.Как вода по невидимым нитям стремясь к эпитеме, заполняет пред самой поверхностью полость листа, так и память совместная — сгусток оживших значений — пустотой Торичеллиевой давит на мертвую ртуть,и возникшая легкая рябь, словно губка, смывает цитаты. Так услышим пчелу.Над кустами смородины белой и смородины красной —весть о пчёлах других, как волшебный сезам отворит к созревающим сливам пути и уже не закроет обратноото всех, кто на пляже в шезлонгах сидит и чье припоминаниеих забытых друзей вместе с пойманным «Sharp’ом» хитом оживит каждый мускул лица, что расслаблен обеденным солнцем. И так контур цветка, что лишь чёрною тушью намечен тобой был, —воплощается в цвет и объем и становится плотным на ощупь.

А теперь остановимся. Здесь всё то, чего мы коснемся рукою, совместимо становится с тем, о чём думать хотим. Мысль о розе становится — розой, время — речью, стремящейся вверх, неделимой на до и на после. Здесь последнее слово, даже если оно было словом прощай, не затихнет как эхо, а найти попытается отзыв Того, кто настроит опять на совместный мотив о возможном. Здесь нескорые наши шаги в зале аэропорта — не случайности

есть результат. Повод к жизни другой, взором всех обретенных хранимый».

7

Выдох —это перезагрузка вдоха,за которой следует новыйвдох.

51

8

— Кто там?— А там кто?

Там-там затихаетот такта до такта.

— Скажи-ка… — ….об этом?— Хоть что-то…— Не так-то…— ...но так ли.. ?— ….как там — Это?— …для нового такта…— …. тогда — как и там…— И вот так же?— Вот так!— Как ты — там?— Как ты — там.— Так стоит ли….? — ……так-то?— …ведь если вот это...— ….все так же..? — …. и там-то!— Эх, если б — все также….— ……не также?— ……не так.

9

И теперь мы с тобою находимся там, где ничто не уходит навечно. Это не навсегда. Ибо то, чего мы хотим навсегда, — не отворено настежьв нас самих для другого. Неспособно по времени длиться чуть дольше, чем знакомая мысль о себе.

52

Эта встреча отменит на миг оправданияодиночеству каждого. Задержимся здесь.И в зазоре, что нам приоткрылся на волос,распознать постараемся то, чем от голоса-Логоса — в нас воплощается слово.

Это всё, что запросит ответа у нас. Это всё, что не прячется в прошлом. И не знает о смерти холмов череда между реками с разным течением!Не мертво постоянство, если только оно

не патент на свой собственный оттиск.Над обеими реками слышится крик. Вниз за рыбой срываются чайки.Назовем же теперь на своем языке —что увидеть смогли друг для друга.

Каждый слог — расстоянье до места, где нас еще нет. И со скоростью воспоминаний мы стремимсядобраться туда, где наброски ландшафтов от тех, кто ушел,

совместимы еще с акварелью, илишимся их тотчас же, чтоб никогда не использовать для трафарета.Это значит — нам жить без надежды.И то, что казалось навек обретенным, —

на самом деле, становится лишьобретеньем единственной встречи.Мы на узком балконе с тобою стоим.David Byron поет: «July Morning».Обсуждаем статью, а ты говоришь,

53

что «Genesis» — тоже неплохо. Пахнет мокрыми листьямии дымом болгарских «БТ».Гроза от Днепра и до Волги. И отложен на завтрашний день

рейс в «Борисполе». Сноваиспытать на себе предстоитправомерность движенийот места, где встретились вновь,до времени выхода в Сети.

И знаем теперь наверняка,что между концом и началом —есть возможность пространства…

Где каждая вещь — слово, и каждое слово — вещь.

2006–2009

II. РАВНОДЕНСТВИЕ

57

РАВНОДЕНСТВИЕ Андрею Таврову

The silver apples of the moon.The golden apples of the sun.

W. B. Yeats

I

1

…а взрослые забыли, что есть сад,субботний вечер картами отметив.На тени, что под лампой в сорок ватт,с тропинки в окна дома смотрят дети.

И девочка, забыв про самокат,под яблонею на носки вставала.Срывала с ветки сахарный аркади мальчику его передавала.

2. КОЛЫБЕЛЬНАЯ Знает ли кот ученый, гадающий по росе — будешь ли золоченой белкою в колесе? Или стрижом горящим (думая, что летишь), — падающим — не глядящим ты не заметишь крыш. Или сверкнешь форелью, скользкое чиркнув дно. Станет река — купелью, подсвеченным волокном.

58

Или цветение вишни рассыплешь в ультрамарин… Ты для меня не лишний. Ты для меня един.

3 Мать взглядом проводив до коридора и с наступленьем темноты смиряясь, ребенок засыпал, как с приговором в кровати, словно в лодке, оставаясь. И знал, что сновиденья — это клетка, куда плывешь без чьих-нибудь стараний, где, пойманы в невидимую сетку, живут твои запреты и желания. И там не светит абажур плетеный, а люди — молчаливые статисты. И дом пустой, как смысл не обретенный. Там только страх есть черно-серебристый. Но стоит лишь дотронуться плеча, над ухом тихо имя называя… — за окнами кузнечик, стрекоча, расплещет сон, как будто чашку чая.

4 Мигая быстро вспышкой, как сверхновой, и контур негатива проявляя, отец печатал карточки в кладовой, увеличитель черный поправляя. И сын любил смотреть: при красном свете тот в воду погружал фотобумагу,

59

держащую, как будто бы в секрете, вдоль улицы развешанные флаги. И знал тогда — для праздничных прогулок всегда стоп-кадр есть у объектива, чтоб сохранялся каждый переулок, на глянец возвращенный, как приливом.

5 Попробуй задержаться на холме, не поднимая куртку, как палатку. Пусть аквилон напомнит о зиме, разгладив появившиеся складки. Не слышен бой тех солнечных часов, чья стрелка — тень водонапорной башни. Две чаши равные недвижимых весов, и к ним движенье трактора по пашне. Найдя в кармане медь или ключи, поймешь, едва домыслив их наружность, что ты — не центр, где сходятся лучи, но начинаешь новую окружность.

6 Рюкзак набросил, чтобы не вернуться, чтобы стоять на вышке в плащ-палатке. А несвобода — это оглянуться, немного задержавшись на площадке. Застигнут насмерть добровольным пленом от двери провожающего взгляда, что высветил, как будто бы рентгеном, не кровь, а соль — спасая от распада.

60

И, удаляясь дальше по спирали сбегающего лестничного марша, отсчитывал секунды, как скрижали, от выданного памятью карт-бланша. Но память дольше жизни не хранит те несколько шагов в парадном, и лестницу сжимает в лабиринт, где по пути не встретишь Ариадну.

7 Толкнув соломкой кубик льда в стакане, дал пузырькам подняться на поверхность. …И взял себя, как будто на аркане, и вывел на бессолнечную местность, чтобы догнать в далеком послезавтра, где яхта и костюм белее снега. И «future» читая, словно мантру, и время меря скоростью пробега. Но тут же все подернулось ледком и оглушило прошлым, как сверхзвуком. …И смехом над темнеющим катком, коньков шуршанием, клюшек перестуком.

8 Почувствуй остывающий песок, когда в костер подбрасываешь хворост. Послушай треск. Нагревшийся висок пускай остудит вдруг набравший скорость ночной Борей. Ты видишь синий смог, расчерченный зигзагами неона.

61

Вокзал стеклянный. Купол, словно стог светящийся, и новые законы — мерцающие красным письмена, что множатся чернеющей рекою, как памятью чужие имена, ведущие друг друга за собою, как бакен — запоздалые суда, гремящие для чьей-нибудь забавы, где танцы вместо пота и труда, чтоб не заметить долгой переправы.

9. ФЕЙЕРВЕРК По сотням улиц вниз идут к реке, чтобы успеть к назначенному часу. Билеты розданы. Козленок в молоке уже кипит, и продавщица кваса считает приготовленную медь. На середине останавливают лодки. Здесь репродукторов раскинутая сеть. У диктора все указанья четки. «Внимание…» — и выдох тысяч ртов сливается с шипением шутихи. И россыпь красно-белая цветов, что расцветают громко, вянут — тихо, вдруг льет на воду огненным дождем. Становится сознаньем опаленным: «Ты для изгиба берега рожден, и стал к нему навек приговоренным».

62

II

1 Деду

Садился на нагретые ступени. А в это время яблоко по крыше скатилось и упало на колени. Вдруг стало тише, стало еще тише… Так неожиданно и так закономерно. И неизбежней рая или ада пейзаж, чье продолжение нетленно, лишается участливого взгляда.

2. ЛОКАЦИЯ Как будто считая утраты иль души, попавшие в плен, — сидят под землею солдаты, не слыша вращенья антенн. Светящихся точек удары, как зерен размеренный сев, читая развертку радара, считают они нараспев. И в жгут перекручены нервы. И речи осознан весь строй. И вот произносится: «первый», чтоб тут же продолжить: «второй».

63

3

Игорю Жестовскому

Открыв письма шершавый треугольник, увидишь оживленный полустанок, где каждый пассажир уже невольник и взят на карандаш. Там продавец баранок, стоящий у распахнутых дверей, и циферблат на здании вокзала, и бабы с ведрами, идущие быстрей с шипеньем паровоза. «Здесь так мало, — заканчивается синяя строка — воспоминаний, сотканных детально. А фрукты дешевы. Куда везут — пока нам неизвестно…» И прощальный славянский марш услышишь как пассат. И сразу восстановишь амальгаму, куда глядят корреспондент и адресат, фиксируя свою кардиограмму.

4

В стекло ты видишь белое шоссе. И каждый дом в округе обесточен. Чуть слева — церковь, справа — медресе. И заметает фуры вдоль обочин. Здесь исчезает каждой шины след. Лишь скоростью воссоздавая Хронос, укажет направление дальний свет, летящий снег закручивая в конус.

64

Ты исчезаешь, двигаясь вперед, доверившись отжатому сцеплению. И знаешь — налипает тонкий лед с устойчивою силой возвращения.

5Елене Новиковой

Ты «duty free» запомни, как плацдарм. И к лайнерам повернутые лица. Зажжется: «Загреб», гаснет «Амстердам». И будто бы затертую страницу перелистает букинист затем, что стрелки на часах заранее здесь переводят и сверяют с тем далеким городом, чье имя на экране. Земля кругла. И каждый пешеход, под скорый шаг подверстывая время, скрывается в подземный переход. Он на перрон, замеченный не всеми, выходит. Не спеши ему вослед. Повремени бороться с расстояньем. Дана отсрочка на две сотни лет тем, кто пленен взаимным узнаваньем.

6. ПОТЬМА1

Стоянка поезда не больше трех минут. Он свой маршрут прошел до середины. И вдоль перрона медленно бредут от слабо освещенной сердцевины

1 Потьма — железнодорожная станция в Мордовии на пути между Самарой и Москвой.

65

вокзальной площади, толкая впереди бутылями гружённые тележки, встречаясь, как с решением судьи, поочередно с теми, кто без спешки

выходят из вагонов, навсегда из вида проводницы пропадая. Напряжены и чёрны провода. И рельсов блеск от края и до края.

Дрожит названья станции неон над темною поляною и лесом, где часовой на вышке — вознесен над лагерем. Стоит и, словно бесом,

он смотрит вниз. И веткой не шурша, оценивает правильность хожденья. Штыком касаясь краешка Ковша, отыскивая ложное движенье.

7. SARAJEVO

Город, доживающий свой век, и умирающий, и одновременно зарождающийся, и преображающийся

вновь. Иво Андрич

Он на вершинах черных гор разъят. И сверху ограничен небесами. И слышится — колокола звонят, сливаясь над ущельем с голосами зовущих муэдзинов. Перестук чеканщиков по разогретой меди. Кальяна дым, жаровен полукруг. И здесь, как будто вечные соседи —

66

кириллица с латиницей — в улов — на вывески стремятся вереницей, как голуби на площадь без углов, где башня темно-красной спицей накручивает год на год, а век на век, хиджаб меняя на фасон английский. Здесь время, задержав свой римский бег, о берег не разбилось византийский и снова начинается с листа. Песок с руин, увы, не отлетает. Здесь помнят выстрел у Латинского моста, который до сих пор не затихает. Он снова будто взят в карандаши под солнцем переменчивым — штриховкой. И купол джамии1 Али-Паши. И церковь Михаила, и парковка, и Миляцка, что плещет в окоем под арками, не ведая о шири… С корицей «кафа» выпита вдвоем в одном из переулков Башчаршии.

8. ПАРМИДЖАНИНО. «АНТЕЯ»

Т.Д.

Как будто бы волшебное кольцо на пальце, удалившись за кулисы, из сумрака являя нам лицо, что сразу выдает повадку лисью,

1 Мечеть

67

алхимик поворачивает… Нем и глух теперь здесь каждый соглядатай. И кисть взрывает нормы теорем, то делая ее немного виноватой, то яростной, то дерзостной — вовне неявно фокусируется нежность на бархатно-зеленом полотне, умело маскируясь в безмятежность. В перчатке черной — правая рука, как будто бы спасаясь от укуса стремительной куницы… Свысока, затянута в атлас, не чуя бус, она глядит, не видя впереди развернутого вдаль тысячелетья. Рукою прикоснувшейся к груди, негромкому открыта междометью.

ОСТРОВ КОРЧУЛА. CROATIA

Вадиму Месяцу

Здесь моря соль и крепь известняка работают над верностью раствора. И гонит кучевые облака над капищем седого Антенора, зной разбавляя, — ледяной мистраль, оттачивая линию прибоя, в сосновую вкрапляя пастораль цветенье розмарина и левкоя.

И медленно меняет часовых на башне той, что шахматной ладьей отрядам городов береговых поставит мат. И праведным судьей в проливе появившимся флотам сей долгий ветер обернется разом. И, письменным доверившись листам, вдруг станет он законченным рассказом в темнице генуэзской — как исток для каждого грядущего момента. Впустив в Европу шелковый Восток и завершая форму континента. Здесь колокол, как склянки, в полчаса один раз бьет. Веранда Марко Поло пустеет ночью. Слышно голоса у лавок сувенирных возле мола и скрипки звук за первым же углом. Туда ведет извилисто дорога. Там факелы, как прежде, над столом. И официант приносит осьминога. Здесь вновь узнаешь истинность лица, угли найдя под ветхою золою. Как будто сын, вдруг вспомнивший отца. Как будто бы воссозданный землею.

69

III

1

...а сад не пуст. Здесь, вновь по именамвполголоса друг друга называя,вино и хлеб разделят пополам,по кругу не спеша передавая

кувшин и блюдо, что оставят следна клетчатой клеёнке — полукруглыйи быстро высыхающий. И светот окон дома — сделает не смуглым

случайно наклоненное лицо,затем другое. И недолго длитсяполет белянки. И, замкнув кольцо между деревьев, бабочка садится

на середину длинного стола.Здесь сходятся заросшие тропинки.Здесь яблочная терпка пастила….И снова под дарёную сурдинку

над кронами рассыпанной слюдыдоносятся обрывки разговора.На ветках жёлто-красные плоды,готовые для утреннего сбора.

2. КОЛТРЕЙН

«Вижу жезл миндального дерева» Иер. (1;11)

Последний росчерк летнего дождяи тихое шипение асфальта.И он не оглянулся, уходя,попеременно тенором и альтом,

70

со всхлипом — хрип рождая в унисон. Оттачивая медью раскаленнойсвой новый голос, разрывая соноставшихся, что смотрят удивлённо,

как встретился в небесном Катмандус единственной несыгранною нотой, отслаивая чёрную руду,горящую индийской позолотой.

Пустыни ясен истинный размер.Песчинки все сосчитаны. Проститьсянастойчивое тремоло из сфер,где дерево миндальное ветвится, —

спешит. И сразу горную грядусозвучья возвращают горизонту.И склонам травянистым — резеду.И корабли стремятся к Геллеспонту…

Смолкает звук. И красный контражурпредъявит, словно рыбу из улова, — немые лица замерших фигур.До первого услышанного слова.

3. LIVNO. BOSNIA

Отцу

… но здесь еще живет его доступный дух. Е .А. Баратынский

Здесь камень — бел. И жесткою травою скрываются прошедшего следы.Твое воспоминание такое…Мы вместе не спускались до воды

71

петляющих турецких акведуков.И дальше — к водопадам по мосткам,что помнят гайдуков, башибузуков,беседу посвящая пустякам,

не шли, смотря на этих двух форелей, —непуганых, застывших, как в кино.Мы не договорили. Асфоделине вырастут внизу на поле. Но —

там на шоссе, где шмыгают лисицы,я обернусь на пройденный маршрут.Надежды подглядев твои, где лицанад столиком в кафе склонившись, — ждут.

4. ЖИГУЛИ. ЗАПОВЕДНИК

И когда встает над Волгой солнце, видны над рекой дворцы и стены Мирного города…

«Сказки Волги»

Над поймою ветвящейся реки,где острова, намытые песками,меняют очертания Луки.Там, пермскими слоясь известняками,

бесшумно продолжающие ростхолмы стремятся завершить собоюподземное движение — внахлестводы и камня. Стянуты уздою

двух берегов, что длинною дугойуходят, чтоб едва не возвратиться.И степь с доледниковою тайгойвстречается. Здесь рядом медуница

с альпийской астрой — точные часы — отмеривают время аккуратно.

72

От суховея до лесной росы,от холодов к потопу и обратно.1

И волжский сталкер на средине лет,как слово в лабиринтах Даля, здесь ищет жигулевский солнцецветс оранжевою каплей из Грааля.

Чтоб с ним в руке спуститься без трудав шурфы, где ночь не ведает остатка.И в глыбах полированного льда оставил птеродактиль отпечатки.2

И снова выйти в поисках страны(у той горы, похожей на верблюда), —мерцающей, не знающей вины,где тихий звон серебряной посуды

чуть слышится и ровный разговорпрощенного разбойника с монахом,идущих вверх по лестнице… Но взорне проникает дальше из-за страха.

Здесь ночью жгли сигнальные костры,садились в круг, втыкая посередкебердыш и пики, что всегда остры.Выслеживать купеческие лодки

надолго отсылали вестовых.Княжну топили. Зарывали клады.И лошадей гоняли скаковыхк местам горючим черных водопадов3.

1 По увеличению или уменьшению ареала степных и лесных растений ученые Жигулевского заповедника судят о потеплении или похолодании климата.2 Есть предание, которое гласит, что некоторые люди, забиравшиеся под землю в районе Жигулевских гор, натыкались на глыбы льда и вморожен-ные в них скелеты странных животных. 3 Имеется в виду нефть, которая в давние времена в этих местах выходила на поверхность.

73

Хранится все незримым лесником.В сегодняшних и прошлых поселеньях.Парит орлан над редким сосняком. И не кричит до холодов осенних.

5. СЕЗАНН

Изгнаннику никто не возвестит, как может он постигнуть сердцевину, горы. И слышно, как звучит с холста ещё не начатой картины

безмолвие. Один лишь белый цвет — мучительный удел и завершенность. Надежда на единственный ответ создавшего такую удалённость

от старой и раскидистой сосны и виадука напряжённых арок. И пашни, вдруг дождавшейся весны. И как всё это кистью, без помарок

соединить? На чёрный камертон лишь изредка косясь и растирая зелёный Веронезе, — в унисон с ультрамарином нанося? Не зная,

что долго продолжающийся шум от магмы под нагретою землей, вдруг станет ритмом, как слепой самум в пустыне аравийской. И судьбой

ему назначено войти в Эстак, где улицы спускаются с обрыва. Чтоб переплавить в кобальт и краплак далёкую когда-то перспективу,

для бегства подходящую от бед. И вывести из длительного плена

74

вершину затемнённую. На свет слепящий, чтоб не знала тлена!

Так контуры стираются вещей, не мёртвых, а лишь только спящих. Сеанс окончен. Этот холст — ничей. Он будущее сделал настоящим.

И кажется всем верящим в покой, что, попирая правила движенья, по ровно установленной прямой к взаимному стремятся притяженью

оставленные здесь на полотне — сосна и пашня на исходе лета, гора над ними. Снова быть весне? Вопросы остаются без ответа.

А он вернулся к тёмной синеве. И снова над небесным бельэтажем в коляске катит по сухой траве к еще не дорисованным пейзажам.

6. НЬЮТОН

Перетирал с расплавленной смолойкаминную золу и, превращая в линзусурьму и медь, за полною Лунойна ферме наблюдал. «Лишь снизу

и вверх возможен самый точный взгляд!Гипотез никогда не измышляю.И соткан в свет цветов различных ряд.На чёрной простыне не исчезая,

он только отражён и через створоконный должен снова возвратитьсядо самой бесконечности, чтоб взороценивающий — смог бы повториться».

75

Коснулся луч сетчатки, словно струн,и ярче стал от мысли терпеливой.В число и знак, в изгибы новых рунзависимость приливов и отливов

от звёзд — выводит медленно перо,и открывает этот ключ все дверив пространства неизвестные. Ядродля каждого предскажет и потери

движения — предвидит. Камнепадвозможен и за тёмной пустотою. И, значит, пустота уже не Ад,но сад планет, что держатся уздою

из сил — на расстоянии. Часысамих себя и созреванья злака,когда все равноденствия — весы, плывут обратно стрелке Зодиака,

и прошлое до малых величиннеумолимо сократят, раздвинув незримый веер следствий и причин.На старый телескоп платок накинув, из кабинета вышел он, как с кораблясошел на берег — гостем и предтечей. Как тот, кто прокричать сумел: «Земля!».И движется ко Времени навстречу

7. МАРСЕЛЬ ПРУСТ

Ушедших не догонишь по прямой.Он в тишине, за пробковой стеноюзакручивал стремительной юлой,со скоростью равняя световою

76

всех, кто остался в том позавчера,где навсегда под кварцевою лампой в гостиной открывают вечерамелодией сонаты. С ней эстампы

кувшинок на реке и перехлёст боярышника в парковой ограде он совместил. И продолжают рост,пуская корни в каждой анфиладе

воспоминаний, словно в пустоте,деревья у горы над тихим пляжем,чтоб не запечатлеться на листе и соприкосновенья с метранпажем

не допустить. Нащупывая следтех девушек, что долго вереницей вдоль моря шли (одна велосипедтолкала впереди), возможно лица

живыми сделать. Так холодный плуг,встречаясь с прошлогодней бороздою,к зерну готовит землю. На испугон права не имеет. Лишь с виною

любовь приходит к слышимым шагампо лестнице. Стихает колокольчик. Мать входит в комнату, и потому слогам теперь учиться можно. Полуночник

по кругу вновь отправится искатьвсе то, что наполняет, слой за слоем,недвижимое тело. И кровать —лишь переправа, что открыта Ноем.

Он палимпсест стирает точно в срок. (Там что первоначально, то и ново).Выталкивая вверх, как поплавок,единственное найденное слово.

77

8. НЕРЛЬ

...и белый голубь продолжает перелёт над лесом тем, где через перекаты поток стремится к заводи. Но бьёт родник подземный — он всегда обратно (теченью тёплому не в такт) водоворот закручивает вниз и, поднимая донный ил, его на берег, туда, где камень стёрт, бросает, чтобы дальше растворённый, а значит, лёгкий, еле видимый песок через луга и сосняки — туда, где устье, к холму доставить, чтоб степной восток (до волжского глухого захолустья) с опольем чернозёмным без труда скрепить навек податливою глиной. Тростник, осока, ивы — череда. И плещет окунь, уходя из тины. У тихих вод, где их не слышен ход и где не видно тропок под травою, — там княжеские кони шли вперёд и, словно пред невидимой стеною, — как вкопанные встали. И в шатре походном различает первый всадник1 — в лучах, со свитком, как на алтаре, — Заступницу. Растущий виноградник чуть впереди неё. И речь обращена окрест и отзовётся точным словом: «Здесь место новое, но будет пелена нежгущего огня для нас покровом

1 Князь Андрей Боголюбский.

78

спасительным». И словно невесом стал известняк от тесла и скарпели. Столпов — четыре. Воплощенный сон. Немного приподнявшись над купелью, от пояса колонн, где лики строгих дев застыли, словно слушая прошенье (их сверху сторожит неспящий лев), — до купола — единственным решеньем

храм в ней же отражён, и закомар с оконницами зримы полукружья. Их в час ночной свет огненных стожар подсветит, чтобы главное оружье у псалмопевца, гусли, быть могли от дна до звёзд воссозданною осью. И вновь окажется вращение Земли созвучным птицам, чье многоголосье разбудит утром тех, кто пар речной пройти решит на лодке. И скольженье вдоль русла — станет той величиной, что можно называть освобожденьем.

9. ВИЗАНТИЯ

Солдат не спит. На башне от тревогон защищен, как будто оберегом.Империя — тиха, покуда в ней дорогне видно под разливом или снегом. Возле зубцов достроенной стены,на высоте он не услышит плескадельфинов подплывающих. Полны все погреба в столичных и эдесских

79

домах — бобами, солью и вином.Прасины и венеты1 все полотна свернут до новых скачек. Ипподром пустеет. Лишь Змеиная колонна

и обелисков ряд пересекают круг,очерченный трибунами, что шёлкомнакрыты были. Сотни тысяч рук, когда борьба с медведем или волком

заканчивается кровью — взметенына ярусах. И, став слоновой костью,циркач и зверь навечно сплетеныи вновь окружены многоголосьем. Здесь статуя того, кто всех сильней,и чудеса — от Кипра до Солуни,и вход с квадригой бронзовых коней —освещены весенним полнолуньем,

которое из душной темнотысо звёздными равняет небесамиверхушки кипарисов и листы,что купол золотят над парусами,

наполненными пением. И вверх они возносят видимый с проливакупцам венецианским и для тех,кто виноград и чёрные оливы

растит в горах — равноконечный крест. Он первый луч, замеченный с востока,на землю отразит, чтоб перемена местего — возможною не стала. И до срока

1 Две конкурирующие спортивные, а затем и политические группиров-ки — болельщики конных состязаний, обозначавшие свои пристрастия со-ответственно зелёными и синими полотнами

80

запущен ход всех солнечных часов.В реке лосось подталкивает Образк рукам крестьянки, чтобы для Весовнастало равновесие. И сто раз

монах неспешно в гулкий семантронбьет молотком у деревянной двери. На платье Лик навек запечатлёни смальтою продолжен в полусфере.

Под ним стоящий прямо неофит задержит учащенное дыхание.И тихий свет на время приоткрытпока еще доступному молчанию.

81

БАЛХАШ

1 Здесь, где кончаются и рельсы, и дороги, и можно не смотреть себе под ноги, и ни единого куста за полчаса, ни камня, ни пригорка, ни оврага, вся степь для ветра — чистая бумага, и перехватчика сплошная полоса — как след далекий колесницы Феба… Здесь желтая вода ценнее хлеба. Здесь меришь все на собственных весах. 2 Здесь нет отчаянья, поскольку не закрыта от взора перспектива и забыта любовь к себе… И больше никому не взять тебя заведомо в кавычки — в зависимость от собственной привычки, и можно попытаться самому определять по Солнцу части света. Часы здесь бесполезны, и газета не добавляет пищи взору и уму. 3 Смотри и слушай, подключаясь к току степных ветров. Как будто бы уроку, внимай движенью пыли и травы. Оно приблизит к пониманью роли, что ты — всего лишь перекати-поле и не находишь собственной канвы. Но отмети сей вывод! Кроме сплина, у одиночества всегда есть дар акына и тигра слух, и зрение совы.

82

4 Приди на берег, чтобы растворенье двух разных вод почувствовать. Их тренье отбросит соль к невидимому дну — туда, где в бывшей вотчине Фетиды руины казахстанской Атлантиды, уподобляясь виденному сну, застыли без надежды на открытье себя хотя бы чьим-нибудь наитьем. Их распознай, как давнюю вину.

5 Нам соль дана, чтобы познать конечность созревших форм. Их раннюю беспечность рождает только пресная вода… И здесь поймешь как тихий возглас amen, что создается и слоится камень одной лишь силой строгого суда. И точно так же отлетают к праху воспоминанья, скомканные страхом, освобождая место для труда 6 совместного — не завершен экзамен! — и путь наверх отброшенному равен. И вот теперь возможен первый слог. И кончик языка на альвеолах… И взгляд вовне фиксирует: и в полых пространствах движется песок. И это — ты… И можешь быть собою — зачерпывай из озера рукою, чтобы прохладу ощутил висок!

83

7 Теперь ты видишь над водою серой чирка и гоголя. Уже не terra incognita — воссозданный пейзаж… И цапель белых, чаек и бакланов у каменистых рифов, пеликанов, плывущих полукругом, как мираж. — С ветвей смолою белою точащий, за солончак корнями уходящий — здесь тамариск застывший, словно страж,

8 хранит, но остается безучастным — к мерцающим моллюскам, не подвластным эрозии, мелькающим под всей до горизонта разлитою линзой невидимого глаза — с укоризной на небеса, где поле скоростей, смотрящего и гасящего всплеском звук перехватчика, когда-то бывший резким, не оставляя от него вестей.

9 Теперь, как завещание, с тобою — Балхаш. Монетой гладь не беспокоя, иди, держа в себе урок пустынь: «Расти росток до сказанного срока, и ни одно зерно не одиноко, и не горька дареная полынь». Шажок к шажку — по собственному кругу — оказывай бесплатную услугу, осваивая местность, как латынь.

84

НОВАЯ ИТАКА Алине

1

Солнцезаход. Его все видят в раме.И в густо затемненной панорамев квартирах, где хозяевам невмочьзаснуть. И в предвкушенье счастья —опять познав знакомое согласьес самим собой, — они встречают ночь.

Им хорошо, усаживаясь в кресла,как в лодку, где не требуются весла, вытягивать уставшие ступнии слушать бормотание соседаи диктора, твердящего: «Победав последнем матче», и, считая дни

до срока получения оклада.Еще немного продержаться надо,а так — вполне приемлема стезя.Когда еще не мучает простудаи аксиома не дается трудно:«Жить — можно, умирать — нельзя».

2

А кто есть он? Стремящийся добратьсядо сути всевозможных эманаций,а пуще к той, которая прядетнить для ковра — кудесница нагая,с которой не сравнится Навсикая, —она последней истиной влечет.

Ей не нужны карденовы одежды.Смыкая холодеющие вежды,работу бросив, показав узор,

85

что соткан был — она уходит тихо,и снова для Ивана иль Фаттиханадежда есть на равнозначный взор.

«To die, to sleep ...» обычно повторяя,пугливыми шагами измеряя каморку, улицу, рабочий кабинет,он с каждым годом это делает все чаще,а особливо оказавшись в чаще,где на вопрос: «Ты кто?» — ответа нет.

3

Где может быть он? На краю Востокаиль Запада. Незамутненным оком все время уточняя параллельс меридианом местонахожденьялюбого путника, а также поселенья.Порой играя, как Полишинель.

Заведомо при этом презираячасы с кукушкой, что идут, сменяялишь декорации для каждодневных сцен.Иллюзию движенья продолжаяот завтрака к обеду и до чая,в закон возводит добровольный плен.

Бежит песок из верхнего сосуда,напоминая, что приходит чудо из вышних сфер, и вот на полотнов ответ ему с членораздельной речью, что сходна с эхом выстрела картечью, —стежок к стежку — ложится волокно.

86

4

Что получается? В очерченный набросок,не им задуманный, без глянцевого лоскавольется волн стремительный поток.(За вдохом — выдох. От стола — к дивану).Есть место для любого океана,когда тетрадный под рукой листок.

И над водою он песок горячийзакружит лихо, и в пустыне, спящейпод красным солнцем, древо не растет.Иль, повернувшись на своей постели,он также обойдется и с метелью,и новый айсберг в океан плывет.

Но требует и шепота, и криказастывший насмерть мир не многоликий —один самим собою утомлен.И ожидает слова пробужденья.Как два числа ждут знака умноженья,как цвета жаждет черно-белый сон.

5

Где взять слова? Он судорожно книгилистает сутками. От Мельбурна до Ригипроделывая мысленный маршрут.Толкнув ладонью глобус желто-синий,на нем он чертит паутину линий,чтоб отыскать единственный приют.

Он видит пар, клубящийся в пещере,и в центре ясли. Рядом — люди, звери,их очертанья чуть озареныпрозрачным светом, и звезда большая,в проеме черном этот свет вбирая,до собственной стремится глубины.

87

Усталого он видит паладина,гудящий рынок, пляску арлекина.Вот мастер, что закончил полотно.Вот каравеллы, берега не зная,несутся в шторм, себе хребет ломая.Вот на балу пьют легкое вино.

6

С чем быть ему? С подобного реестраон, как студент, закончивший семестр,на мозг запишет, словно на CD,все это скопом, словно файлы, зная,что их поочередно открывая, поймет, как лучше, и куда идти.

Он, как в кино на длительном сеансе,оценивает качественность трансалюбовника, героя иль царя.И примеряет собственные жестыи мимикрию для всех этих тестов, как тень для тела, — не благодаря.

Так устают от частого повторадежурных фраз, прямого коридора,чье украшение — извести раствор.И отказавшись от заемной речи,сказав: «Спасибо» и сказав: «До встречи»,он ищет новый для себя простор.

7

Что он находит? Словно в круге света,он видит сад, тропинку… Третий месяц лета.Журнал на лавке, мокрой от дождя. На нем два яблока, комар ледащий,

88

тарелка рядом с вишнею блестящейи календарь потекший, где портрет вождя.

Он слышит шарканье сандалий по асфальтуи стук мяча. Издалека контральтоиз радиоприемника звучит.Кричат «домой!» стоящему в воротахи велосипедисту в новых шортах.Шуршит скакалка, и трамвай звонит.

И пахнет дымом от костра за переулкоми резедой за окнами, и городскою булкойна выцветшей клеенке, молокомв стакане теплом и периной свежей,подушкой мягкой, детским сном безбрежным.Так пишут «я» и дальше точка, «com».

8

Кому все это? Рокоту прибоя,шуршанью гальки. Словно пеленоюпокрытой — теплой и сухой степи.Прогулке меж подсолнухов и цвету,как у Ван Гога, что был глубже Леты,столь бесконечной, как значение пи.

Как вдалеке от пляжей многолюдныхпловец — питомец всех ошибок трудных,забыв о глубине и свойствах дна,сигает вниз с высокого откоса,не думая о цели и о спросе,и знает, что победа не видна, —

вот так и он в преддверии рассказатеперь все звуки и все темы сразуберет в ответ на жизненный запрос.И, отвергая всякое блаженство,

89

он славит лишь одно несовершенствои задает свой искренний вопрос.

9

О чем? О собственной заботе,заботой созданной, что, будто бы в реторте,задерживает встречу на листететрадном с берегом Другого —«…дельфиниум и астры у порога не брошенного дома..». Вместе с тем

вот фото в раскрываемом альбоме —мужчина в гимнастерке, мама в полес картофелем, что только из земли.А вот друзья в обнимку и с гитарой.«Вот эти и вот эти станут парой.Вот эти и вот эти не смогли.

А это я на утреннике детском.А вот у елки с шариком немецким.А вот у лодки с рыбой из реки…Тогда еще костер был… Были живы — и он, и он. Остались лишь мотивы…Здесь памяти дороги велики».

10

Солнцевосход. Сереет утро в раме,и новой и отмытой панорамойот взгляда, что навязан был ему, —день входит в дом. Герой встает с дивана,и вещи независимой нирвану,теперь не вопрошая: «почему?», —

90

он принимает так же, как свою свободу,не жалуясь на скверную погоду,лишь беспокоясь о сохранности тех слов,что будут сказаны из комнаты соседнейиль на ухо, иль в песне колыбельной,нулю равняя сумму трех углов.

Так, поспевая в гонке за верблюдом,в ушко иглы идущая за чудом, не рвется дней связующая нить.Часов песочных вечная восьмерка —что символ бесконечности в подкорке…Он слышать учится, пытаясь говорить.

ИЗ ТАБЛИЦ МЕЖДУРЕЧЬЯ

Е.Н.

93

ТАБЛИЦА V ...стал как один из Нас (Быт 3;22 )

Человек подошвами топчет пыль. Он её с наносным пескомиз пустыни трамбует в след, вдоль каналов с водой зелёнойидя, с мотыгою на плече к тростнику. Ощущая левым вискомпот горячий от Солнца, и правым — холод с земли, солёнойпосле потопа. Видя птиц возвратившихся, отталкивает носком потёртой сандалии камень — там, где снова роет бездонный

колодец, чтоб в жар губы не сохли, и с волос бороды на кадыкпадали капли. И когда на его лицо влага течёт ледяной струей,он уточняет небесный цвет, форму пальмы и разгадывает языкскарабея и муравья по их следу. По узору, оставленному змеёй возле ступни, сроки сева кунжута отсчитывает наверняка и стыкполей ячменя и пшеницы чертит на глине веткой. Такой стезей

он доволен. Расставив ноги, наклоняя, стоящий в земле шадуф1,наполняет ведро, чтоб, отпуская эти качели, вращать их гордо. И не мелеют русла, и коровы находят корм, и для Храма туфподвозят с северных гор на мулах. Их погонщик ступает твёрдопо немощеной дороге. Там в деревне гончар, открывая поддувв печи, — круг с кувшином толкает, и в дворцовом саду аккорды

на лире берёт музыкант, касаясь руками струн из телячьих жил.И пахарь взрезает борозду плугом, направляя точёный лемехк стороне восхода. Его мышцы от приложенных к дышлу силрельефны, когда он делает шаг. Напряжение в ступнях, коленяхпереходит на торс, и оратай делает вдох. И воздух, что не остыл,обжигает горло и лёгкие. Но знает он, что в городе на ступенях

построенного зиккурата призывают в поля всех дневных боговжрицы, чей хор выдыхает вверх речь долгим, протяжным пением, указывая путь тому, кто под новым месяцем гурт овец под покров 1 Шадуф — ирригационное устройство, служившее в Месопотамии сред-ством ручной переброски воды из реки в канал или из канала в канал для выравнивания её уровня. Выглядел как качели. На одной стороне распола-галось ведро, а на другой — противовес с камнем или мешком с мусором.

94

кошары гонит туда, где закат. Тот, кто, счастлив своим терпением,знает: зерно, которое, треснув, умирает в почве, от ответных слов завязывает корень, который, в такт с дыханием и сердцебиением,

расплетается в тёмную глубину, и оттуда ночью под уханье сов,вбирая в себя росу, толкает через комья плотные тонкий стебель с колосьями, что со свистом серпом срезаются и в сотни сноповвяжутся по долинам. Там сплетены дома, где циновки и мебельцветом похожи на стены. И можно от каждого из четырёх углов «ты» говорить другому и видеть ответ яснее, чем от «Belle»1 —

сидящий в YouTube. Он за кадром кадр в долгую, тугую сеткулинует воспоминания и фантазии, где контуры вещей готовыхжаждут движения мыслью на них смотрящего, который ракеткуберёт там для удара в упругий победный мяч и после в новыхкроссовках разворачивается к овациям. Спасительную таблеткуот несовмещения с этим пьет и делит неделю на пять суровых

дней и выходные. К той, кто за пределами всех болевых порогов стянет в светящийся узел реальность с воображением, — спешит.Это стремление называя безответной любовью, в системе йоговравновесия ищет и у зеркала — подтверждений себя, пока не решит«я» повторить на диване у психоаналитика, где, веря в подмогубегству от счастья мёртвого, обретает надежду, которая завершит

пытку существованием, когда в теле, что кончается самим собойво Времени, душа как в пустом аквариуме. Холодным страхомон заполняется со скоростью памяти о том, как услышан прибойбыл в австралийском кафе за столиком, где отлетевшим прахом у светильников лёгкая пыль смотрелась и где призывной трубойджазмен обещал прощание, которое усталым, последним взмахом

руки официанта, забравшего чаевые, как на пустом берегу Харон,открыло двери к метро, где под красною буквой «М» к переходамподземным спускаются и бредут оттуда туннелями в долгий сонтого, кто лежит у зерна. Он к тростниковым лодкам и теплоходам

1 «Belle» — ария из мюзикла «Notre-Dame de Paris»

95

теперь повёрнут лицом, на которое Леониды со всех четырёх сторон1

летят и чертят огнём маршруты, как базальтовым всем породам

магма расплавленная. Она заполняет окрестности горячим паром,сквозь который тень спустившегося в переход — уже на белом коне видна. И тогда пробудившийся — дожди и засуху похожим даром,считает, удары яростной кисти совмещая на высохшем полотнес плавным движением мастихина, чтоб стать жёлтые вихри шаром подсолнуха с зелёным покоем стебля могли и, продолжаясь на дне

взгляда на них, обретали объем и запах с каждым звуком и вдохом вместо дерева, которое было запретным, чтоб с континентов неслик созданному цветку — семена акации и аниса, оправдывая Енохом2 отчаянье от изгнания и двигая спутники по орбите вокруг Земли… Когда кто-то коснется его ребра, а с ним и всего потребует чохом,он негромко ответит ему с благодарностью: «вот, наконец, спасли…»

1 Леониды — метеорный поток с радиантом в созвездии Льва.2 Енох — сын Каина, в честь которого грешник назвал первый, построен-ный им на Земле город. В некоторых интерпретациях это имя символизи-рует начало нового этапа в жизни.

96

ТАБЛИЦА VI … красива лицом и красива станом (Быт 29,17) «Спасли», — говорит у колодца, где он чужестранный гость,человек, чувствуя боль в ребре. Резким восточным ветром,его тело прошивает насквозь, и поэтому горячей лобная кость становится, когда он, сидя один под вечнозелёным кедром,1

пьет его сок, утоляя на миг, как жажду, свою жестокую злостьот предстоящей дороги и вспоминает, как ухо, что к недрам

было в пустыне у камня повёрнуто, — слышало шум, как вестьо будущей вспышке в сердце, что теперь, словно протуберанец,опаляет совместно с памятью то, что он видит и всё то, что есть —от одной до другой реки и от моря до горных пещер, где сланецкристаллический равен одной слезе, что быстро смывает спесь с лица и сохраняет ритм ствола и кроны у пальм — их как танец

ощущает он вместе с той, кто сладкий и терпкий срывает плод. Она красива белым лицом, волосами и белым красива станом.Она невольным взмахом правой руки — тихий начальный аккорд призывает взять музыканта, когда ждёт привезённые караваномсебе для духов — ладан с корицей, и открывает этим потоки водво все каналы с гор, из-под земли к источнику. И овца с бараном

ранним утром — пьют из него. И тогда глиняных птиц в стрижей превратить на ладони можно. И тогда зелёным небесным садом пустыня становится. И понятны узоры змей, иглы морских ежей на дне видны все, лишь в косточку, что сорванным виноградом спрятана, — смотрит она, как в молочную речь, не ведая падежей. И сливки сбивает в масло для губ, которые ждут тому, кто рядом

1 Кедр был одним из самых почитаемых деревьев у народов Месопотамии. Он являлся символом бессмертия и почитался как место рождения Думузи — вечно умирающего и воскресаюшего бога растительности и плодородия. Миф об Иштар/Иннане(Астарте) и Думузи, отправившемся за богиней любви в царство мёртвых, — один из центральных в космогонии шумеров.

97

встанет, сказать: «это я». Узнать себя навсегда страшится в том, кто до самых ресниц и кончиков пальцев сделает завершённымеё тело в своей душе, и потому эту фразу откладывает на потом. И только на день один считает свой каждый вопрос — решённым.И натирается мыльным корнем. И после тёплым и нежным ртом— улыбкой, чей мягкий изгиб не ясен опытным и неискушённым,

уточняет: облака над кипарисом не бывают закончены — их связьвсегда сильней, чем дерево крепче, а возле самого Солнца дымка — тоньше, разматывая память к воображению, как шершавую бязьдля росписи жёлтым и синим цветком. И каждый, что невидимкадля постороннего взгляда, направление знает туда, где живую вязьобразуют два стебля. Оттого долгим светом рыхлая хлябь суглинка

на пшеничных полях после ливня становится, если в июле гроза накаляет земную ось докрасна, точно в лампочке нить вольфрама.И тогда в оживлённом вакууме она готова прямо смотреть в глазатому, кто способен в молчании слышать её. Так у стены Пирама1 Фисба знала перед тем, как большой рекой с цветом, как бирюза, стать, чтобы о красных ягодах шелковичных ведала пиктограмма, что, раскрываясь, словно горящий бутон, медленным ростом туда стремится, где совмещается с той улицей, площадью, переходом подземным, где, приподняв воротник плаща, слышит как поездаприближаются к станции — та, кто мерцающих светил хороводом2

воссоздана с розами в левой руке, и пишет в новый iPhone: «среда— следующая». Откидывая лёгкие волосы назад со лба, переводом

с птичьего занята для того, чтоб вместить непроизнесённую речьв себя того, кто встанет возле, зная эти слова до последнего слога, как эхо подводного колокола или раскаты в лесу, что даёт картечьохотника на дикую утку. От звезд на кирпичных башнях и до порогаизбы на краю деревни она от прохлады коротким движением плеч сдвигает перед глазами у кедра сидящего — всё. И перед ним дорога

1 В известной легенде о жителях Вавилона Фисбе и Пираме эти двое слу-шают друг друга через стену. 2 Перефразированная цитата из стихотворения И. Ф. Анненского «Среди миров в мерцании светил…»

98

к ней у камня уже началась. Когда Энки храм и Notre-Dame de Paris,1

от которых чёрные и сизые голуби полетят навстречу друг к другу,сшивая каждый раз заново: Волгу и Тигр, Днепр и Ефрат, изнутри собирая тело его по ребру, а с ними и красные буквы «М» по кругу против минутной стрелки смещаются, тогда отбивают куранты три. Она поправляет часы на запястье, и видно: на белых коней подпругу

надевают всадники для бешеной скачки и этих лошадей в галоппускают, шар земной перечёркивая намертво снежным пунктиром, чтобы намокшая сирень стояла в вазе на подоконнике и пах укроп от дождя прошедшего. Так она, словно трубный оркестр клавиромдля фортепьяно и голоса, гром переложит на шорох травы у троп,ведущих к встрече звезды Иштар, которая, будто вино потиром,2

непрерывно сама в себя собирается и расплетает все восемь лучейво все времена, как в растущие тёмные комнаты Ариаднины нитина Улисса в пещере циклопа и того, кто с ним повторяет: «Ничей»в глазок проверки зрачка перед офисом, этот свет призывая пить и Новый год начиная сразу для всех, кто сто раз входит в один ручей. Она не говорит «пора» тому, кто с ней готов для таких открытий.

1 Энки — на языке шумеров — «владыка земли», «владыка низа»— одно из главных божеств шумеро-аккадского пантеона. Энки — хозяин Абзу — под-земного мирового океана пресных вод, а также создатель людей храни-тель основ цивилизации, бог мудрости и заклинаний, владыка божествен-ных сил ме.2 Звездой Иштар ассирийцы и вавилоняне называли планету Венера, изо-бражая её с восьмью лучами.

99

ТАБЛИЦА VII

…повей на сад мой. (Песн. 4; 16)

Им откроется сад в тот день, когда вместе услышат неровный шум.Так звучат тела, как почки на вербе, согретые трепетом узнаваньявзаимного. И сразу потерю привычки в своё уравненье запишет ум. И потому испуг неизбежен. Так страх судьбы переводит вниманьеот человека к его отсутствию — к перекрёстку, где итогом всех суммложных движений налипает снег на асфальт, увеличивая расстоянье

нити накаливания, которая из сна одного в другой перекрёстный сонпередаёт мотив Морзе: точка, тире, две точки, две точки и два тире…«Страсть — это горький камень спрессованных нами вод»,— уверяет он.«Ад — это ты в другом без другого, — отвечает она, — но «до» без «ре»сонатой не может стать, чтобы никогда не останавливался перегон времени до встречи в мае навек — от прощания в солнечном октябре».

И, собираясь в единую точку, словно в колбе пустой песочных часов,чей Хозяин знает всегда момент, что вдруг требуется перевернутьсятонкой струе песка снизу-вверх и звезде переменной, чаше Весов1,влево качнуться маятником, чтобы справа от неё могли столкнутьсяпосле короткого шага тот, кто зрение своё настроит, как тысяча сов,видя и в полной тьме, как пыльца, под которой уже начинают гнуться

сотни намокших цветов ореха, ветрами с далёких альпийских гор и сарматских степей сметается к другим цветам, спасая от увяданьяих, — и та, кто слышит, как с шорохом на рыльца летят миллионы спор.И всхлип заменяет вскрик, а выдох — вдох, и краснеет лицо от касаньяпальцами лба, чтобы занавеску тонкую жёлтым мигающий светофор,словно лучами Рентгена, прошил, сменяя чёрно-белые воспоминанья

1 Звезда одной из «чаш» созвездия Весов, которые лучше всего в северном полушарии видны в апреле — мае определяется астрономами, как перемен-ная звезда.

100

через сетчатку полузакрытых глаз — на цветной и бешеный их поток:мяч футбольный, бьющий в закрытый зелёный гараж, для бадминтонаракетка на лавке, самодельный лук, марка с Кубы, невыученный урокиз-за индейцев из пластилина. И другой, поверх звучащий на полтонавыше: второй этаж белой школы, где через окна слышно, как молотоквыстукивает над палисадником «да», и от синей церкви до стадиона

шум воды из колонок под ворчание голубей и перезвоны колоколов.И у вокзала яблоки в вёдрах, и малина в газетных кульках — к перронуэлектричка подходит. Здесь шелушат подсолнух, и на прилавках уловраскладывают рыбаки, пришедшие с тихой реки, и кот пугает воронувозле лужи, похожей на миргородскую, и сосед, устав от колки дров,пот вытирает со лба. Они сохраняют всё. И потому повернуть Харону

придётся в обратную сторону — оттуда, где под полной луной не спят,сжигая печень и сердце пойманной рыбы1, и веер костров сигнальных разводят возле камней, поднимают систрум2 над головой и двух телятзакалывают для Астарты, которая в город, где больше нет печальныхвлюблённых, возвращается, чтобы знак клинописный не стал разъятна сказанное вслух и начерченное на глине. Для двух спиц вязальных

теперь всегда есть шерсть, которая сплетается в плотный до пят хитондля тела, чтоб, тепло от другого тела взяв, спасти и беречь для него же его, ибо изгнаны в ночь и отправлены по длинному следу, где питонпрополз, и в междуречье друг другом найдены, и потому, как на кожеожог, — жар от трения сердечных мышц, и от него за фотоном фотондля движения волн световых — освобождаются, и над песчаным ложем

1 «Только когда ты войдешь в брачную комнату, возьми курильницу, вложи в неё сердца и печени рыбы и покури, и демон ощутит запах и удалится и не возвратиться никогда» (Товит 6; 17-18)2 «Предназначен, чтобы напомнить нам, что каждая вещь должна быть в постоянном напряжении и никогда не может прекратить движение. Вещи надо поднимать и потрясать всякий раз, когда они впадают в покой и поникают. на верхней части выпуклой поверхности инструмента изобра-жен кот с человеческим лицом, а на нижнем конце его, под движущимися стержнями, с одной стороны выгравировано изображение Исиды, а с дру-гой стороны — Нефтиды. Эти изображения символически представляют порождение и распад, которые есть не более, как движение и изменение четырех элементов» (Плутарх «Исида и Осирис»).

101

этим шёпот сливается с шумом самума, и чуть слышно как:«Простиза это» — звучит без надежды на счастье над терпкими взвесями дыма.«В пепел спали, разотри на своём ногте, развей, опять собери в горсти,оживи и вдохни себя в нас. Мы принимаем всё. Растирая ядро чилима,добавляем к нему сахар и соль, на пшено привлекаем птиц, что нестинам способны весть от Тебя». И слышен ответ. Он над бухтой Крыма,

где троллейбус, петляя вниз, подчёркивает этим: не завершен пейзажсо скалой и кипарисами никогда, и над крыльями львов царя Саргона— един: «Станут ваши тела для Меня прозрачны. Долгий и ветхий кряжи новое море соединятся сквозь них. Так я расчищаю простор для гонаПсов на Медведицу. Их маршруты в узел вяжу, называя такой оммаж судьбой, диктую её в словах, чей объём и вес являют вам суть закона». И тогда слетаются с гнёзд — разделить на всех то, чем проросло зерно,рассыпанное с рук двоих, — в дар голубям с площадей Киева и Харрана. И найденный в саду орех падает в короб сам. Не в кровь, а уже в вино превратится вода на пиру, где хищный лев спокойно возле джейраналяжет. Это значит, луковка в серном озере найдена, размотано

веретеноу всех лабиринтов. И вкусом коровьего молока может стать

вкус айрана.

И дыхание делается непрерывным. И как с континента на континентгонит спасающий круговорот тёплое Куросиво, так меняются снамио городах своих спящие, зная, что не умрут, но лишь подойдет момент,и сметается мысль о потерях собственных, как тайфуном или цунами.И теперь для них жизнь — не сеанс для просмотра множества кинолент,а воздух, где они как деревья в рост двумя живыми становятся именами.

102

Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. ЭССЕ, НАПИСАННОЕ В ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

Е. N.

В день Св. Валентина промышленность и торговля пред-лагают нам огромное количество любви. В магазинах и газет-ных киосках в ряд стоят открытки с красными сердечками и цветочками. От слова «любовь» пестрит в глазах. Кажется, что на наших глазах с помощью маркетинговых технологий воплощается идея всеобщего счастья как цели человеческого существования. В тоже время достаточно заглянуть на любой интернет-ресурс, где «раскручивают» свои стихотворения мо-лодые, очень молодые и не очень молодые авторы, как сразу можно увидеть прямо противоположную картину. Упомина-ний о любви здесь тоже полным-полно. Однако эмоциональная окраска меняется в этих текстах на прямо противоположную. Здесь авторы, по большей части, пишут о несчастной, нераз-деленной любви. Это когда: «я люблю, а меня в ответ — не лю-бят». «Когда я пришел(а), а он(она) в это же самое время — на-оборот — ушёл(ушла)». Каждый третий автор стихов мнит себя гётевским Вертером, предполагая разрешение драматического конфликта единственно верным, как ему кажется, способом — собственной смертью. О равносильном ощущении любви и смерти пишут не только многочисленные интернет-авторы. Об этом знали Софокл и Шекспир, Гёте и Достоевский, Бунин и Марсель Пруст. Любопытно, что нынешний день Св. Валенти-на в Древнем Риме отмечался как праздник Луперкалий, когда юноши, нарезав ремней и кожи жертвенного животного, но-сились по городу и лупцевали ими проходящих девушек. Да и сам Св. Валентин — мученик, тайно венчавший влюбленных во времена, когда воинственный римский правитель Клавдий II, желавший иметь как можно больше солдат и считавший что они не должны иметь семью, запретил браки. Итак, боль и смерть с одной стороны и огромные тиражи розовых серде-чек с другой. Любовь как отчаянье и любовь как концепция — обязательное условие беззаботного счастья. По сути своей — несопоставимые вещи. А может быть все-таки сопоставимые?

103

«Я тебя люблю». С этой формулы обычно пытаются начать то, что называется «конкретными отношениями».

Словосочетание-код. Словосочетание-пароль, произнесе-ние которого вслух предполагает немедленный отзыв адре-сата. Первое, что стоит в этом опосредованном требовании — местоимение первого лица единственного числа «Я» — тре-бующее и взыскующее. «Я» как центр. «Я» как непременное условие: «люблю». «Ты (тебя)» — в этой фразе стоит посреди-не, словно окруженное и загнанное в рамки обязательного условия. Обряд инициации проведен, и адресат уже не при-надлежит себе. Он ограничен жесткими рамками тотально-го «я» с одной стороны и «люблю» с другой. Он становится объектом, на который любящий наложил собственную мету.

В тот день всю тебя, от гребенок до ног, Как трагик в провинции драму Шекспирову, Носил я с собою и знал назубок, Шатался по городу и репетировал

Вот именно! «Носил с собою» и «репетировал». Присвоил себе.

Впрочем, для Пастернака такой подход любящего — пошл, и строфа становится великой от неожиданной и обличающей са-моиронии: «как трагик в провинции».

Фраза «я тебя люблю» в этом контексте — как удар кожано-го ремня по телу в римских Луперкалиях. Единственный вы-ход объекта в этой ситуации — ответить «Спасибо». Т.е «Спаси Бог». И вот здесь для того, кто называет себя любящим, начина-ется трагический разрыв. Мыслимый им, представленный как часть его собственного эго, объект любви в реальности живет своей жизнью, часто не соответствуя концепту любящего. Объ-ект любви, поскольку «человеческое, слишком человеческое», не хочет быть объектом. Он не повторяет «твой» или «твоя», как предполагает субъект, часто и называющий желание видеть это в реальности «своей любовью». Проще говоря, любимый не желает быть мертвым оттиском воображения любящего, ко-торый тиражирует его сериями на протяжении всего будущего времени, произнося: «мы будем с тобой счастливы». Счастье в этом случае понимается как представленная красивая картинка

104

о счастье. Украшенная розовым сердечком «валентинка», пере-несенная усилиями её маркетологов в желание любящего. Ко-нечное, разогнанное, как частица в адронном коллайдере, шо-пенгауэровской волей, стремящейся к своему представлению. Не достигая его, оно возвращается назад к субъекту со всей си-лой своего отчаянья, в самом, что ни на есть кьеркегоровском смысле — не желая быть. И склоняется над ноутбуком очеред-ной Вертер, чье «я» уже раздавлено двумя жерновами: того, что оно мыслит в бесконечной перспективе, и того, что явлено ему в настоящем. Поэтому все пространство такого «я» становится страдательным. В нём «моё собственное» страдание становится даже более значимым, чем страдание Спасителя, претерпевше-го за всех. Вот, пожалуй, самые известные, самые эмоциональ-ные и красноречивые строки о любви, написанные во второй половине 20 столетия.

Как ни скрывай черты, но предаст тебя суть, ибо никто, как ты, не умел захлестнуть, выдохнуться, воспрясть, метнуться наперерез. Назарею б та страсть, воистину бы воскрес!

И. Бродский, «Горение»

А вот другое понимание любви:

Она еще не родилась, Она и музыка и слово, И потому всего живого Ненарушаемая связь. Спокойно дышат моря груди, Но, как безумный, светел день, И пены бледная сирень В черно-лазоревом сосуде.

105

Да обретут мои уста Первоначальную немоту, Как кристаллическую ноту, Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита, И слово в музыку вернись, И сердце сердца устыдись, С первоосновой жизни слито

О. Э. Мандельштам.

Удивительно, что в этом стихотворении о любви слово «лю-бовь» и «страсть» вообще не произносятся. О богине любви Аф-родите говорится, что она «всего живого ненарушаемая связь». Значит, полюбить — стать частью объективно существующих связей всего живого. Для этого нужно лишь слиться с первоос-новой жизни, обретя при этом первоначальную немоту и «усты-дясь сердца», т. е всех интенций своего «я». Такое ощущение, что совсем еще молодой в 1910 году Мандельштам уже знает, как нужно редактировать формулу «я тебя люблю». Из этой фразы он убирает слово «тебя», отпуская объект на свободу. Чуть поз-же он пишет такое стихотворение:

Образ твой, мучительный и зыбкий, Я не мог в тумане осязать. «Господи!»— сказал я по ошибке, Сам того не думая сказать. Божье имя, как большая птица, Вылетело из моей груди. Впереди густой туман клубится, И пустая клетка позади.

Клетка, куда был помещен образ, становится пустой и остает-ся позади, а из груди вылетает Божье имя. Так «я люблю тебя» преобразуется в «я люблю…», отменяя кавычки для потока.

Вспомним, как заканчивается «Марбург» Пастернака:

106

Ведь ночи играть садятся в шахматы Со мной на лунном паркетном полу, Акацией пахнет, и окна распахнуты, И страсть, как свидетель, седеет в углу

И тополь — король. Я играю с бессонницей. И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью. И ночь побеждает, фигуры сторонятся, Я белое утро в лицо узнаю.

Страсть остается лишь седеющим в углу свидетелем. Так энергия крови по артерии, сосудам и капиллярам, словно

сок по волокнам дерева, доходит до каждой точки тела, делая человека живым, способным, словно ветхозаветный Иов, не смотря ни на что, смотреть миру в лицо.

Март 2011 г.

107

ОПЫТ ДВОЙНОГО ВИДЕНИЯИз переписки с Андреем Тавровым

К. Л. — А. Т.

Андрей, доброе время суток!Прочитал Ваше эссе в Гулливере. Вспомнил в этой связи одну

эфиопскую сказку, которую услышал по радио еще в детстве. Когда пишу стихотворение или же смотрю телевизор — всегда о ней вспоминаю. О теме Вашего эссе (о мышлении об объектах, воспоминаниях, как объектах, и выходе их этого плена) думал и когда гулял по третьему своему «Лабиринту». Вот эта сказка. По-моему, отличный пример того, как можно жить подлинной реальностью. Дружески Ваш Костя.

ПРО ЧЕЛОВЕКА, КОТОРОГО НИКТО НЕ МОГ ОБМАНУТЬ

Жил один старик. За всю свою жизнь ни разу не сказал он пустого слова. Что он знал, то знал верно. Чего не знал, о том не говорил. Повсюду старика чтили и уважали. Но нашлись и такие, которые позавидовали его доброй славе и захотели над стариком посмеяться. Вот что придумали эти злые люди. Один из них обрил себе правую половину головы — от лба до затылка, потом вымазал у пегой лошади левый бок рыжей краской и по-вел её мимо дома старика. А его приятели подождали немного и пошли вслед за ним. Остановились у дома старика, поклонились ему с почтением и говорят: — Все ли дни твои хороши? А потом, будто невзначай, спрашивают: — Скажи, не проходил ли тут ку-дрявый юноша с рыжей лошадью? Старик ответил: — Да, здесь проходил юноша с лошадью. Та сторона его головы, которую я видел, была кудрявая, но я не знаю, была ли у него кудрявая вся голова. И тот бок у лошади, который я видел, был рыжий, но был ли у неё и другой бок рыжий — или был он пегий, или вороной, я не знаю. В другой раз эти хитрецы нарядили де-вочку в платье мальчика, подпоясали её так же, как подпоясы-вают мальчиков, потом обрили у чёрной овцы шерсть с одно-го бока и велели девочке пройти с этой овцой мимо старика.

108

И вслед за ней сами пошли к старику. Опять поклонились ему с почтением, пожелали ему счастливых дней, а потом спросили, будто между прочим: — Скажи, не проходил ли здесь мальчик с длинношёрстой овцой? Старик ответил: — Да, по дороге про-ходил ребёнок с овцой. Тот бок у овцы, который я видел, порос длинной чёрной шерстью, но какая шерсть у овцы на другом боку — чёрная или белая, длинная или выстриженная, — я не знаю. И ребёнок, которого я видел, был одет как мальчик, но мальчик ли это был или переодетая девочка, я тоже не знаю. Тогда в третий раз хитроумные друзья решили поймать старика на неверном слове. Они одели мальчика девочкой, дали маль-чику в руки корзинку, в которой носят хлеб, положили в неё камни и сказали мальчику: — Ступай, пройди мимо этого стари-ка! И сами тоже пошли к старику. Поклонились ему низко и с почтением сказали: — Пусть в добром здравии проходят твои дни! А потом спрашивают: — Не видал ли ты на дороге девочку, которая несла корзину с хлебом? Старик сказал: — Да, я видел ребёнка, который нёс корзину из-под хлеба. Ребёнок был одет как девочка, но была ли это девочка или переодетый мальчик, я не знаю. В руках у ребёнка была корзинка для хлеба, но был ли в ней хлеб или, может быть, в ней лежали камни или была она пустая, — я тоже не знаю. Хитрецы увидели, что их хитрость опять не удалась, и повернулись, чтобы уйти. Но старик остано-вил их и сказал: — Послушайте и запомните мои слова. То, что человек видит, — это ещё не всё, что можно увидеть. И если к тебе в дом пришли с поклоном и словами привета, не торопись говорить, что это пришли друзья. Это могут быть и враги, ко-торые расставляют тебе ловушку. И те, кто хотели посмеяться над старым человеком, в великом смущении покинули его дом.

А. Т. — К. Л.

Костя, привет!Замечательная история. Ее дополняет даосская притча, кото-

рую пересказал Сэлинджер. Выход на тот же центр с другой по-зиции. «Князь Му, повелитель Цзинь, сказал Бо Лэ: «Ты обреме-нен годами. Может ли кто-нибудь из твоей семьи служить мне и

109

выбирать лошадей вместо тебя? « Бо Лэ отвечал: «Хорошую ло-шадь можно узнать по ее виду и движениям. Но несравненный скакун, тот, что не касается праха и не оставляет следа, — это не-что таинственное и неуловимое неосязаемое, как утренний ту-ман. Таланты моих сыновей не достигают высшей ступени: они могут отличить хорошую лошадь, посмотрев на нее, но узнать несравненного скакуна они не могут. Однако есть у меня друг, по имени Цзю Фангао, торговец хворостом и овощами, — он не хуже меня знает толк в лошадях. Призови его к себе». Князь так и сделал. Вскоре он послал Цзю Фангао на поиски коня. Спустя три месяца тот вернулся и доложил, что лошадь найдена. «Она теперь в Шаю», — добавил он. «А какая это лошадь?» — спросил князь. «Гнедая кобыла», — был ответ. Но когда послали за лоша-дью, оказалось, что черный, как ворон, жеребец. Князь в неудо-вольствии вызвал к себе Бо Лэ. «Друг твой, которому я поручил найти коня, совсем осрамился. Он не в силах отличить жереб-ца от кобылы! Что он понимает в лошадях, если даже масть на-звать не сумел?» Бо Лэ вздохнул с глубоким облегчением: «Не-ужели он и вправду достиг этого? — воскликнул он. — Тогда он стоит десяти тысяч таких, как я. Я не осмелюсь сравнить себя с ним. Ибо Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного. Он смо-трит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, на что смотреть не стоит. Мудрость Гао столь велика, что он мог бы су-дить и о более важных вещах, чем достоинства лошадей. И ког-да привели коня, оказалось, что он поистине не имеет себе рав-ных».

Сейчас по экранам идет фильм «Начало» с Ди Каприо. Гово-рят, что там разговор о той же идее — неотличимости вообража-емого и реального миров. Хорошо бы получилось повидаться в Москве.

Обнимаю,Ваш А.

110

К. Л. — А. Т.

Андрей, добрый вечер!Не сразу отвечаю на Ваше письмо, потому что был в разъез-

дах по области, а поговорить хотелось о многом. Действитель-но, китайская притча и эфиопская сказка — два пути к одному центру. Вместе они — своеобразный пример двойного видения, без которого не получатся стихи. Да и не только стихи. Без это-го вообще невозможно про-явить реальность. Сопоставив два этих рассказа, подумал: эфиопская сказка — чистейшей воды акмеизм, где роза — роза. А китайская притча, приведенная Вами, — суть Логос. А вместе получается — единственное слово. То самое место встречи вещи с идеей — пра-образом. Теперь, возвращаясь к теме Вашего эссе в Гулливере о том, зачем пи-шется рассказ. Удивительное дело — совсем недавно на одном из чатов (не часто это делаю, но тут задело за живое) полеми-зировал с одним автором. Спорили — зачем пишутся стихи. Оп-понент долго мне втолковывал, что литература это не более чем «игра в бисер» (забывая, кстати, что в известном романе Г. Гессе герои играли в этот самый бисер не произвольно и не скуки ради, а, пытаясь установить единственно верные соот-ношения между вещами и явлениями). Я же никак не мог по-нять: зачем писать стихи и рассказы, если это не более чем игра ума. И не лучше ли в таком случае просто зарабатывать деньги, смотреть телевизор или ухаживать за симпатичными девушка-ми. Бродский в своей Нобелевской лекции, отвечая на вопрос: «Зачем пишутся стихи?» говорил о диктате языка. То есть язык — некая априорная данность. Являясь нам в ощущениях — слу-ховых, зрительных, эмоциональных (если я правильно его по-нял), он захватывает наше Бытие, и потому это самое Бытие становится, по Бродскому, «орудием языка». Воплощается в поэте. То есть пишет тот, кто слышит. Однако, мне кажет-ся, что этот тезис, охотно подхваченный и растиражирован-ный многими, нуждается сейчас в некотором уточнении. Если поэт только орудие языка, то что есть сам язык? И почему то, что он диктует автору — ВСЕГДА подлинно? В контексте двух притч — китайской и эфиопской — автор, подчиняясь дик-тату языка (как словам людей, решивших проверить правед-

111

ность эфиопского правдолюбца), вполне может написать, что мальчик был девочкой, которая несла в корзине хлеб, в то время, как, на самом деле, в корзине были лишь камни. Кон-цептуалистов в последнее время ругали часто, за «отход от принципов». Но, думаю, саму проблему они поставили верно. Их тотальная критичность — это критичность старика, кото-рый не верил, что девочка, переодетая мальчиком, на самом деле — мальчик. Вся их беда в том, что после эфиопской сказки они не прочитали приведенную Вами китайскую притчу. В ре-зультате была отметена сама возможность подлинного. Полу-чается, что с одной стороны Бродский, а с другой — Пригов и К* заперли все входы и выходы. Возможно, что невольно. Итак, с одной стороны — «диктат языка», ставящего автора в роль столпника (в Византии эти люди стояли на столбах и вещали от имени Бога), произносящего от имени языка выска-зывания о месте и времени. Помните, знаменитое из «Колы-бельной трескового мыса»? «Время больше пространства, про-странство вещь, Время же, в сущности, мысль О (!!!!) вещи»? Лет в 25, помнится, эти строки я повторял про себя наизусть едва ли не ежедневно! Но как это аукается сейчас с Вашим рас-суждением о литературе как «писании О — чем то»! Так можно писать, обозревая окрестности с единственной точки обзора. С устойчивого места, откуда автор пытается говорить О(!!!) про-странстве, посредством языка-Времени, являясь его орудием. А с другой стороны — крушение колонн. Тотальная деструкция. Вот отсюда, как мне кажется, и появилось два магистральных направления в словесности. Что касается второго пути — кру-шения столбов, то здесь вроде бы все ясно. От разрушений все устали. Что же касается первого, то здесь тиражирование идет вовсю и по сей день. Но что есть точка зрения столпни-ка языка (употребляю здесь это слово с известной долей услов-ности)? Ведь здесь парадокс!!! Если Время есть (возвращаюсь к «Колыбельной трескового мыса») мыслимое из конкрет-ной точки (точки, где находится автор) пространство, то это (в лучшем случае) есть ближайшее ПРОШЕДШЕЕ время. Т.е, в этом случае я говорю о мире — том, который я знал, по меньшей мере, секунду назад. И уж тем более, невозможно в та-ком случае, увидеть другую сторону затылка юноши из эфиоп-

112

ской сказки и распознать сущность лошади, как это сделал ге-рой китайской притчи. Это возможно только в том случае, если смотреть на мир, как будто в нем только ПОЯВЛЯЮТСЯ и ло-шадь, и мальчик, и оценивающий их человек. Т. е. я говорю о переходе от поэтики констатации к поэтике становления, где время и пространство — одно. Причем одно от другого не от-делимо.

Всего Вам доброго!

А. Т. — К. Л.Костя, спасибо за письмо, за Ваши замечательные наблюде-

ния, в частности о пространстве и времени у Бродского. Объ-ектное письмо, в т. ч. творчество Иосифа А. многих заворожи-ло, потому что модель мышления, которой они научены и сама концепция мира — объектны, страдательны, дурно жертвенны. Эйнштейн до сих пор не понят — но, действительно: ничего нет вне системы отношений, ничего нет самого по себе, ни вре-мени, ни пространства. Пространство появляется вместе с ве-щью, а вещь только вместе с пространством. А вот откуда? Да из некой нулевой возможности, делающей отношения возмож-ными. Последнее время мне кажется, что так же появляется и метафора — из нулевого центра между двумя ее составляющими. В этом центре есть, кажется, возможность для создания всех мыслимых метафор на свете, в нем живет плодящая все вещи мира интуиция.

Ваш А.

113

СОДЕРЖАНИЕ

и дыхание делается непрерывным… (М. Ионова) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .На концерте Николая Петрова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .14I. Лабиринты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15

Лабиринт I . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .17Лабиринт II . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .26Лабиринт III . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .39

II. Равноденствие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 55Равноденствие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .57Балхаш . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .81Новая Итака . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .84

Из таблиц Междуречья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91Таблица V . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .93Таблица VI . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .96Таблица VII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .99

Я тебя люблю (Эссе, написанное в день Святого Валентина) . . . . . . . .102Опыт двойного видения (Из переписки с Андреем Тавровым). . . . . . .107

Книги «Русского Гулливера»

Игорь Алексеев «Как умирают слоны»Олег Асиновский «Плавание»Георгий Балл «Круги и треугольники»Анатолий Барзах «Причастие прошедшего зрения»Александр Верников «Побег воли»Валерий Вотрин «Жалитвослов»Игорь Вишневецкий «На запад солнца»Марианна Гейде «Бальзаминовы выжидают»Александр Давыдов «Три шага к себе»Галина Ермошина «Оклик небывшего времени»Иван Жданов «Воздух и Ветер»Зиновий Зиник «Письма с третьего берега»Александр Иличевский «Бутылка Клейна»Юлия Кокошко «Шествовать. Прихватить рог...»«Комментарии» № 28 (памяти Парщикова)Илья Кутик «Эпос»Павел Лемберский «Уникальный случай»Марнарита Меклина «Моя преступная связь с искусством»Алексей Парщиков «Ангары»Константин Поповский «Cледствие по делу о смерти принца Г.»Александр Скидан «Расторжение»Андрей Тавров «Парусник Ахилл»Александр Уланов «Между мы»Эдвард Фостер «Кодекс Запада. Битники. Стихотворения»Борис Херсонский «Вне ограды»Валерий Шубинский «Золотой век»Татьяна Щербина «Исповедь шпиона»

Владимир Алейников «Поднимись на крыльцо»Анна Аркатова «Знаки препинания»Сухбат Афлатуни «Пейзаж с отрезанным ухом»Алексей Афонин «Очень страшное кино»Андрей Бауман «Тысячелетник»Сергей Бирюков «ПОЭЗИС»Игорь Богданов «Федоров в кино»Игорь Булатовский «Стихи на время»Елизавета Васильева «Настала белая птица»Игорь Вишневецкий «Первоснежье»Герман Власов «Музыка по проводам»Владимир Гандельсман «Ода одуванчику»Алла Горбунова «Колодезное вино»Дмитрий Григорьев «Другой фотограф»Лидия Григорьева «Сновидение в саду»Андрей Грицман «Голоса ветра»Владимир Губайловский «Судьба человека»Дмитрий Драгилёв «Все приметы любви»Игорь Жуков «Готфрид Бульонский. Книга стихов»

Аркадий Застырец «Онейрокритикон»Валерий Земских «Кажется не равно»Валерий Земских «Неразборчиво»Лина Иванова (Полина Андрукович) «В море одна волна»Антонина Калинина «Бересклет«Константин Кравцов «Аварийное освещение»Сергей Круглов «Народные песни»Илья Кучеров «Стихотворения»Елена Лапшина «Всякое дыхание»Константин Латыфич «Человек в интерьере»Константин Латыфич «Равноденствие»Анатолий Ливри «Посмертная публикация»Ольга Мартынова «О Введенском, о Чвирике и Чвирке»Зоя Межирова «Часы Замоскоречья»Вадим Месяц «Безумный рыбак»Арсен Мирзаев «Дерево времени»Надежда Муравьева «Carmenes»Вадим Муратханов «Ветвящееся лето»Канат Омар «Каблограмма»Юрий Орлицкий «Верлибры и иное»Алексей Остудин «Эффект красных глаз»Константин Рубахин «Самовывоз»Ры Никонова «Слушайте ушами» Александр Самарцев «Части речи»Екатерина Симонова «Сад со льдом»Дмитрий Силкан «Всенощные бдения Фауста»Сергей Соколкин «Я жду вас потом»Юрий Соловьев «Убежище»Александр Стесин «Часы приёма»Дмитрий Строцев «Бутылки света»Сергей Строкань «Корнями вверх»Андрей Тавров «Зима Ахашвероша»Андрей Тавров «Часослов Ахашвероша»Фотис Тебризи «Черное солнце эросов»К.С. Фарай «Поющий Минотавр»Людмила Херсонская «Все свои»Людмила Ходынская «Маскарад близнецов»Наталия Черных «Камена»Наталия Черных. «Похвала бессоннице»Феликс Чечик «Алтын»Марк Шатуновский «Сверхмотивация»Алексей Шепелёв «Сахар: сладкое стекло»Аркадий Штыпель «Вот слова»

Ирина Роднянская «Мысли о поэзии в нулевые годы»Андрей Тавров «Письма о поэзии»Вадим Месяц «Поэзия действия»Зинаида Миркина «Избранные эссе»

Константин Латыфич

РАВНОДЕНСТВИЕСтихотворения

Поэтическая серия «Русского Гулливера»

Руководитель проекта Вадим МесяцГлавный редактор серии Андрей Тавров

Оригинал-макет и верстка: Валерий Земских

Издательство «Русский Гулливер»Тел. +7 (495) 159-00-59

E-mail: russian_gulliver@mail.ruhttp://www.gulliverus.ru/

По поводу покупки книг звонить:+7 (905) 575-41-03

Подписано в печать 04.06.2012Формат 140·×·200

Гарнитура NewBaskervilleCТираж 300 экз.

Заказ №

Отпечатано с готового оригинал-макета в типографии Cherry Pie

112114, Москва, 2-й Кожевнический пер., 12