Борис Иванов ПОЗОВИ МЕНЯ ВНОВЬ, ХАНТАЙКА Маленькой снежинкой лежит на карте страны Снежногорск – поселок строителей самой северной в мире Усть-Хантайской ГЭС. Сурова жизнь на шестьдесят восьмой параллели, но люди, поселившиеся здесь, привыкли побеждать... В 1965 году в Красноярском книжном издательстве вышла книга Бориса Иванова «Здравствуй, Хантайка». В ней он рассказывал о начальном периоде строительства заполярной гидроэлектростанции. Многое изменилось в жизни Снежногорска за минувшие годы. Успешно завершен второй по важности после начала строительства ГЭС этап – перекрыта Хантайка. О напряженных днях поединка со своенравной рекой, о снежногорцах рассказывает автор в своей новой работе. Телеграмму принесли ночью. Звонок тонким буравчиком пронзил сонную тишину квартиры и замер в дальнем углу. Администрация зпт партийный комитет зпт постройком и комитет комсомола Хантайгэсстроя приглашают вас принять участие перекрытии Хантайки пятого октября тчк Сложными гидрологическими условиями года возможно изменение срока зпт котором будет сообщено дополнительно телеграммой тчк БОРИСОВ ТУРКУЛЕЦ ОЛЬБЕРГ ИСТИГЕЧЕВ Ждем погоды. Сидя. Стоя. Расхаживая по вокзальным закоулкам. Нас трое. «Нам путь не страшен, дойдем до облаков...» Мы рвемся в облака, но... Норильск уж сутки не принимает самолетов. Владимир Арсюхин, корреспондент ТАСС, совершенно лишился оптимизма. Ему очень хочется побывать и на перекрытии, и успеть к пуску первых агрегатов Красноярской ГЭС, каждый из которых по мощности превосходит всю Хантайскую гидростанцию. Корреспонденты центральных газет, осевшие в эти дни в Дивногорске, завидуют нам. А мы – им. И наверняка каждый из нас не отказался бы побывать в эти предъюбилейные дни на всех пятидесяти объектах, которые гидростроители страны готовили в подарок пятидесятилетию Октября. Наконец увядший к ночи голос диктора произнес: «Объявляется посадка...» Арсюхин, подхватив чемоданчик, первым срывается с места. С Юрием Свинтицким, редактором «Красноярского комсомольца», поспешаем следом, не очень-то веря в то, что только два с половиной часа полета отделяют нас от Заполярья... Бетонная полоса норильского аэропорта густо покрыта снегом. Среди невысоких холмов гуляет ветер. В лучах неунывающих прожекторов поблескивают лужи. Готовясь к отдыху, последний раз вздыхают самолеты, гаснут бортовые огни. Там, за стеной мокрого ветра, в серых сумерках лежат на склонах холмов белые клочки не то минувшей, не то будущей зимы. Остаток ночи провели на раскладушках в коридоре гостиницы для пилотов. А утром нам повезло – стали пассажирами вертолета МИ-6, идущего спецрейсом на Снежногорск.

«Летающий вагон», «гигантская стрекоза» – каких только сравнений не придумано для этой замечательной машины, царственно покоящейся под шатром собственного винта! Не в дверцы, а через настоящие ворота поочередно въезжают в утробу вертолета грузовики. На берега Хантайки снабженцы везут кухонные котлы, ведра, посуду. Говорят, что в Снежногорске в честь перекрытия начнет работать ресторан. С нами летят письма и газеты, посылки и связки школьных учебников. Возвращаются отпускники и командированные. Летит секретарь парткома Петр Васильевич Туркулец, хорошо знакомый мне по встречам 1964 года. К нему все обращаются с одним и тем же вопросом: «Ну как, перекроем?». «А куда она денется? Уже московское начальство приглашено». Устроившись на огромном кухонном котле, громко плачет пятилетняя девочка. Плаксе протягивают конфеты, яблоки, мандарины, а она требует бабушку. Уже со свистом начал вращаться огромный винт, вертолет мелко задрожал. Командир посылает молодого пилота на поиски потерявшейся. Через несколько минут девочка радостно смеется: бабушка нашлась. Можно отправляться. Винт мощно тянет нас вверх. Поднялись. Курс – на Снежногорск. – Побачим, чего там северяне наробили... – Высокий дядька двигается ближе к окну. С нами летят водители двадцатипятитонных самосвалов, направленные в Снежногорск с нескольких больших строек страны. Машины еще где-то плывут на баржах. Люди прибудут раньше. «Если бы на воздушных трассах оставались следы, эта дорога была бы самой укатанной». Так нам сказал Эдуард Скрипченко, командир вертолета. Плывет внизу разутюженная ветрами тундра. Со скоростью 140 километров в час летим «над голубыми глазами озер». Пятьдесят минут полета – и снова можно будет сказать: «Здравствуй, Хантайка!».

* * * Вертолет решительно клюнул. Совсем близко замелькали внизу верхушки деревьев. Мы пронеслись над широкой просекой, на которой стояли светло-синие домики и дымно горел костер. А потом сидящие у окон увидели голубую излучину Хантайки. Река неподвижно лежала среди пологих берегов. Махонький буксир самоотверженно толкал перед собой большую баржу с углем, а позади них тянулись два шлейфа. Один, ярко-белый, расклинивал реку, другой, густо-черный, как мохнатая накидка, повис над водой. – Прибыли! – и все разом засуетились. Всем вдруг захотелось увидеть Снежногорск с птичьего полета. Но поселок остался в стороне. Мощные потоки воздуха подняли с каменной отсыпки густую пыль и клочки газет. Вертолет подпрыгнул и мягко лег на площадку. Медленно открылись задние створки, и мы, разумеется, создав давку, немного оглушенные, вышли из машины. Здравствуй, снежногорская земля!.. На нас удивленно нацелило свой красный глаз предзакатное солнце. Скользнул по лицам прохладный вечерний ветерок. Других встречающих нет. Далеко за лесом ревут моторы автомашины. Необъяснимое чувство, словно занесенное в сердце порывом свежего ветра, вдруг охватило меня. Захотелось срочно уйти из этого вокзального шума, остаться наедине со Снежногорском, всмотреться в лицо старого знакомого. «Каков ты теперь, работяга?» При нашей первой встрече он походил на мальчишку, который еще не все умел, но очень спешил как можно больше сделать. На довольно обширной территории были разбросаны

только-только начатые дела. Ждали своего часа вбитые сваи, колышки, вырытые котлованы, упирались в болотные топи дороги. Снежногорск воевал за себя. Ни дня, ни часа без забот. Из-за поворота к нашему табору приблизилось сразу несколько крытых грузовых машин. Оказалось, что диспетчеры сегодня не ждали МИ-6. А пилоты вроде бы нарушили какие-то метеозапреты. Грузимся. – Как проран? – Метров тридцать осталось. – Вон шоферы двадцатипятитонных самосвалов прибыли. – Ну, «четвертаками» теперь Хантайку быстро забросаем. Седайте. Невысокая черноглазая женщина в теплой куртке приглашает нас в машину, на одном борту которой белой краской выведены слова: «Добро пожаловать в Снежногорск!», а на противоположном: «Счастливого пути!» Этого раньше не было. И гости сюда заглядывали редко. А вот теперь за один рейс МИ-6 доставил на берега Хантайки сразу шестьдесят пять человек – столько же, сколько было гостей за весь 1963 год. – Нина Андреева у нас первая женщина-водитель. – В точности так же Петр Васильевич Туркулец рассказывал мне в 1964 году о первых бригадах, о первых рабочих днях. Выдающегося, говорил, пока не имеем, все обыденно, сурово. А теперь... – Седайте, седайте. Машина плавно трогается. Потом начинает прыгать, метаться, скрипеть, швырять нас в объятия друг к другу. – Дорожки... – Хорошо, хоть такие есть. Мелькнули первые дома. Дорога потянулась по берегу Хантайки. Загудели под колесами выкрашенные в красный цвет сплетения моста. Три года назад его не было. Висел над стремниной на толстых тросах узкий пешеходный мостик, который все называли не без гордости «малым Крымским». Только зимой получали машины дорогу с берега на берег. У въезда на мост огромный щит: «До перекрытия осталось...» Под колесами, где-то внизу, ревет, прыгая через камни, река. Остроугольные скалы, как часовые, все в той же неподвижной позе. Поднимаемся в гору. Помню: еще один поворот – и можно будет во весь голос сказать: «Дай руку, старый знакомый!»

* * * 68-я параллель – название центральной улицы Снежногорска. Это географический адрес заполярного поселка. Мы живем на 68-й параллели. В 1964 году здесь под ногами хлюпала вода и, сцепившись ветвями, стояли деревья.

Сейчас в центре поселка – книжный магазин, управление строительства, телефонная станция, дирекция строящейся ГЭС. Рядом – музыкальная школа. Меж зданий торжественная колоннада густо-зеленых елей. Повзрослел Снежногорск. Раздался в плечах. Широкогрудые дома продолжают теснить тундру. Из клубка пересекающихся улиц вырывается укатанная дорога и по пологому спуску стремительно несется вниз, туда, где в объятиях скал беснуется Хантайка. Сегодняшний Снежногорск строится и строит. Появилось в его жизни главное – основные сооружения гидроэлектростанции. Каждое утро просыпаемся под гулкие удары. На соседней улице идет забивка свай под очередной дом. На деревьях и свежесрубленных углах зданий синеют таблички: «Улица Комсомольская». Невысокие, тронутые первыми заморозками, березки шумят затвердевшей листвой под строительными лесами. А за Комсомольской – необозримые дали, знакомые лишь птицам, охотникам и туристам. До Северного полюса от Снежногорска ближе, чем до Москвы... Бегут к горизонту немереные версты. Отрезанный от большого мира Северным Полярным кругом поселок жадно тянется к новостям. Новости здесь измеряют мешками. Мешками привозят, мешками увозят. А когда Снежногорск был еще в мануфактурном возрасте, над одной из палаток первым делом растянули чуткие нити антенны. «Похра», «Похра». Я – «Искра». Прием!» – летели звуки морзянки над тундрой. Палатка, как и положено, стояла в центре городка. В конце рабочего дня люди собирались возле нее и распутывали клубок новостей. Человек так устроен, что хоть раз в неделю ему надо у кого-нибудь спросить: «Ну, как там?..» Снежногорская морзянка и сегодня не ушла в запас. Николай Береза отстукивает за смену по четыреста-пятьсот телеграмм. А потом начинает прием. Недавно сеансы связи удлинили на два часа, и все равно не так просто передать на «материк» все, о чем хотят рассказать снежногорцы. Коля четвертый год на снежногорской почте. Приехал сюда прямиком после службы в армии. Рассказывал мне, что даже во сне рука постоянно что-то отстукивает. Забыл, когда в кино удавалось вырваться. «Закончишь свой радиосеанс, выйдешь на улицу и топаешь в общежитие вместе с теми, кто с последнего киносеанса идет. А накануне праздников... А неделями нелетная погода держится, все идет под ключ...» Бывают дни, когда вдруг исчезает проходимость. Словно кто-то усаживается на невидимую радиониточку и ловит ватным мешком точки-тире. Тогда Николай, сжав скулы, стучит ключом, как в закрытую дверь: «А вдруг повезет?» Рядом с рацией он соорудил лежанку. Запоет морзянка, замигают лампочки и – прощай, подушка. Бланк ложится на бланк. «Поздравляю...» «Целую...» «Не обморозь уши...» «Вылетаю...» «...Назвали Снежаной...» Коля точнее всех знает, чем живут снежногорцы. Кто сегодня будет плясать от радости, а кому взгрустнется. Но существует тайна переписки, и обо всем не расскажешь. Почтальоны Римма Ярцева и Таня Филоненко показали мне одно письмо. «Не ехать сюда – преступление. Да посмотрите, черт бы вас побрал, что за жизнь! Бросьте все эти свои дома с диванами и шкафами! Все это будет у вас! В Снежногорске тысяча перемен. И коров настоящих привезли, и куриц. Так не трусьте! Очень жду. Ирина » Письмо это даже «не на деревню дедушке». Ему вроде все равно, в какой уголок земли отправляться, чтобы рассказать о Снежногорске. Работники почты долго искали Ирину в поселке, вывешивали объявления – и все без пользы. Письмо писали так увлеченно и так

спешили отправить, что просто забыли поставить на конверте, кому и от кого оно написано... ДНИ И НОЧИ ХАНТАЙСКОГО ПОЕДИНКА Телефонный звонок. Из белой трубки голос: – В десять часов утра состоится заседание штаба перекрытия реки. Если желаете... Нужно ли спрашивать! Перекрытие. Второй по важности этап после начала строительства самой северной в мире ГЭС. После того как парни из бригады Владимира Степанюка вручили задубевшей от холода 68-й параллели свои визитные карточки и разбудили ударами топоров тишину, одиноко стынувшую на хантайских берегах до 17 мая 1963 года. С Володей мы повстречались вновь. Он по-прежнему бригадир. Сохраняя верность Снежногорску, рядом с ним работают все, с кем он прибыл сюда в тот памятный майский день. – Правда, некоторые ушли работать по своим основным специальностям, но все равно в нашей семье не убавилось. Перед пионерами выступаем... Топоры в местный музей сдали. Экспонатами их назвали. Новыми стучим. Бригадир загибал пальцы: – Школу построили, баню, пекарню, детский сад (под полом обогреватели проложили), котельную, ну и еще двенадцать двухэтажных домов прибавим. Когда паводковые воды угрожали строителям Талнаха, бригада Владимира Степанюка отбыла на помощь. От его друзей я узнал, как в День энергетика первый орден среди снежногорцев – «Знак почета» – был вручен бригадиру Владимиру Степанюку. И еще узнал уже от самого бригадира, что скоро снова в путь. «Куда?» Пожал плечами. «Где-то в среднем течении Енисея. Адрес пока неизвестен». Таков Степанюк и парни, идущие с ним плечо к плечу. Думая о завтрашнем дне, они не замечают сегодняшних неустройств. Шагают и шагают по земле неутомимые сеятели жизни. Перекрытие. Мы идем по утреннему Снежногорску и на каждом шагу – в разговорах людей, в шелесте красных флагов, на огромных праздничных панно – слышим, читаем это слово. И чувствуется, для всех снежногорцев оно как самая желанная песня. Невыразимо трудно складывалась она. Сквозь тысячи преград пришлось прорваться ей, чтобы однажды, в канун полувекового юбилея Советской власти, зазвучать в полный голос. Я помню, в 1964 году монтажники из бригады Виталия Борисова на прошивающем до костей ветру прикрепляли к перилам своего «малого Крымского» моста метровые металлические буквы: «Хантайская ГЭС будет работать на коммунизм». Слова пламенели над хантайской стремниной. Проносились мимо ветры, волоча на своих спинах весны и зимы. Глазели звезды. Дожди и снега обрушивались на землю. Но непокорное, четким ритмом все сильнее и сильнее стучало сердце Снежногорска.

Американские специалисты по северу писали: «Советы умеют справляться с вечной мерзлотой. Русским строителям приходится считаться с тем фактом, что 47 процентов всей советской территории покрыто вечномерзлым грунтом. Нужна специальная технология, чтобы справляться с ним. Советские инженеры сознают, что в этой области они продвинулись вперед по сравнению с американскими достижениями в Гренландии». А вот данные нашей статистики: «За период с 1926 года по 1959 год население Севера возросло почти вдесятеро. Сегодня здесь живет и трудится более пяти миллионов человек. В текущем пятилетии население северных районов будет расти втрое быстрее, чем в целом по РСФСР». Снежногорск, младший брат Норильска, – лучшее тому подтверждение. Не зря поется в одной из его песен, что здесь «невозможное стало возможным». Привозные песни тут не очень любят. Любят свои. Плотника Виктора Данилова смело можно считать зачинателем снежногорской поэзии. Стоял на берегу Хантайки единственный барак. Река билась о камни. Нужно было много стучать топором, чтобы на земле появился Снежногорск, чтобы из «топорной музыки» возникли стихи и песни. Теперь они есть. В поселке почти десять тысяч жителей. Поэтов, конечно, меньше, но тоже хватает. Есть композиторы, певцы, музыканты. На снегу следы напутаны. Здесь прошел таежный гость... В соболиный мех закутанный, Спит уставший Снежногорск. Занемевшими за смену пальцами берут парни гитары. И тогда, врезаясь в снега и метели, шагают по Снежногорску песни. Они выходят из широких дверей Дома культуры, из окон общежитий, их передает местное радио. Я закрываю глаза и вновь слышу спокойный выразительный голос парня с пушистой рыжей бородой, электрика Анатолия Анисимова, слышу переливы струн. Он сидит, наклонив голову к гитаре. Отливающие золотом волосы похожи на бегущие волны. Изредка гитарист поднимает глаза и смотрит куда-то мимо нас. Далеко-далеко, будто провожает песню. «Сколько ты знаешь песен?» «А зачем тебе это? Я их не считаю, пою и все». И пел нам всю ночь. А утром, когда потухли угли небольшого костра и глазастые капли росы на камнях подставили свои крутые бока взошедшему солнцу, отложил гитару, размял пальцы. «Ну, мне на смену пора». И ушел. А вокруг громоздились камни, холодные острозубые глыбы, бесновалась в пороге Хантайка, невозмутимо лежал туман на первых лучах солнца. Как застывшие черные молнии, торчали над землей корявые северные ели и лиственницы. Все было так же, как и десять, и сто, и тысячу лет тому назад. Только раньше на этом холодном пространстве не было людей и не было песен.

О песнях мне рассказывал и директор снежногорской музыкальной школы Леонид Николаевич Кузьмин, за многие годы жизни на Севере познавший, как необходимы они людям. Летел над тундрой вертолет. И вдруг инженер Юрий Голубятников протянул Кузьмину листок бумаги. Стихи, стройные, выразительные. Невольно захотелось петь эти строчки. Казалось, шум винта помогает рождению мелодии. Так возникла первая «собственная» песня – «Снежногорский вальс». Ее встреча со слушателями состоялась в один из вечеров в старом клубе. Песню сразу признали, она стала своей. Вальсом открывают передачи местного радио «Хантайская волна» и концерты художественной самодеятельности. Признанным исполнителем снежногорских песен стал вулканизаторщик Слава Илларионов. А любимая его песня «Не беда...» Автор слов – инженер Валентин Нескубин. Интересна история создания песни. Как-то Слава пришел на репетицию с опозданием. Спрашивают: «Далеко живешь?». «На том берегу, в мануфактурном Снежногорске», – отвечает. Это значит, в палаточном городке. «Трудно там, наверное? Летом комарья много, зимой из каждого угла дует». «Не беда, живы будем». С этой оптимистической фразы и началась песня. Вот тайгу заселим городами, Светом электрическим зальем, А когда проводят нас гудками, На другую стройку мы уйдем. Не беда, не беда, Что в палатках с тобой мы живем. Не беда, не беда, Что воюем весной с комарьем. На одной из репетиций концерта в честь покорителей Хантайки руководитель оркестра Слава Самойленко долго распекал саксофонистов. – Разве так можно, саксы? Это же «Снежногорский вальс», а вы так вяло! Взяли еще раз... Уже после репетиции саксофонист Володя Чуйко признался, что весь день им пришлось пролежать под машинами, готовя их к перекрытию. Но и это не признал строгий руководитель оркестра уважительной причиной. У него одно: «Это же «Снежногорский вальс», – понимаешь? Зачем людям твоя усталость? Ты подними их, силой одари...» Когда Виктор Данилов пришел в снежногорскую тундру, не было города, не было песен о нем. Теперь они навечно прописались на хантайских берегах. Кружат метели. Кружатся пары. Звучит «Снежногорский вальс».

* * * 29 марта 1967 года у снежногорцев появился еще один надежный друг. Он вошел сразу во многие квартиры и радостно произнес: «Здравствуй, товарищ читатель!» Первый номер снежногорской газеты «Гидростроитель Заполярья» сегодня уже история, как вошли в историю поселка многие памятные события его суровой жизни, о которых рассказала газета в день своего появления.

Там, где тундры безмолвие снежное, И суровая вдумчивость гор, Нареченный названием нежным, Начинается наш Снежногорск. В первом номере «Гидростроителя Заполярья» выступил со статьей В. И. Борисов, начальник строительства ГЭС. Секретарь парткома П. И. Туркулец вспоминал о первом десанте на берега Хантайки, в рядах которого был он сам. «Проходят весны. Но почти все из первого отряда строителей работают в Снежногорске и поныне. Это и есть верность мечте...» «Игарские школьники приехали по льду Енисея на экскурсию в Снежногорск...» «Сдан в эксплуатацию отлично оборудованный второй корпус больнично-поликлинического комплекса...» «Проведена сессия поселкового Совета...» Газета – зеркало минувших дней и знамя, ведущее в завтра. Желтеют страницы, выцветает типографская краска, но и через десять, и через двадцать лет, взяв газету, мы узнаем, что: «25 февраля 1965 года уложен первый кубометр бетона в левобережный устой автодорожного моста». «14 марта 1965 года в Снежногорске впервые избран поселковый Совет депутатов трудящихся». «В мае 1965 года построен автодорожный мост через реку Хантайку». «1967 год. Начал работать Дом культуры с широкоэкранным кинотеатром. Введено в эксплуатацию 20.932 квадратных метра жилой площади». «С сентября 1965 года по март 1967 года в Снежногорске родилось 138 человек. И вот теперь в полную силу зазвучал со страниц газеты призыв: «Все для перекрытия!» Это главное событие юбилейного года. Чтобы приблизить его, чтобы наверняка одолеть Хантайку (а это не так просто!), нужно было многое сделать. Я назову лишь самые значительные события памятного 1967 года, не умаляя веса и ценности каждодневных дел. Апрель. Нет в поселке человека, который не говорил бы об укладке первого бетона в основные сооружения. Школьники учат приветственные стихи. В квартирах готовят праздничные столы. Напряженные дни на бетонном заводе. А затем многолюдный митинг у верхового портала строительного туннеля. Тесно на небольшом пятачке. Люди взобрались на заснеженные скалы. Право уложить первый бетон завоевала в соревновании бригада Алексея Васильевича Соломатина. До приезда на Хантайку Алексей Васильевич строил Куйбышевскую ГЭС. Укладывал бетон на Бухтарминской и Красноярской. Теперь – самая северная в мире. Стальная плита с памятной надписью и сегодня украшает верховой портал строительного туннеля. Первым трудовым подарком в юбилейном году назвали снежногорцы эту важную победу. Май. Ранний подъем воды в реке угрожал строительной площадке. Нужно было срочно взрывать низовую перемычку. Две тысячи метров скважин пробурили за короткое время работники «Гидроспецстроя». Трижды далеко в тундре проводили репетиции этого

взрыва: осечка исключалась совершенно. Вечером 26 мая замер Снежногорск. Хлестко прозвучали предупредительные взрывы. И снова тишина, долгая и надоедливая. Взметнулась красная ракета. И вот он... Звякнули стекла. Судорога пробежала по земле. В 19 часов 15 минут бригадир взрывников Михаил Шульга повернул рукоятку взрывной машинки: высокий черный столб взвился над хантайской тесниной. Эхо долго плутало по тундре. А перемычка, одиннадцать тысяч кубометров скалы, перестала существовать. Человек впервые с такой силой заставил содрогнуться берега Хантайки. Июнь, июль, август. Все теснее становится скальный коридор Большого порога. Центр строительных работ перемещается сюда, на плацдарм главного боя. На правом берегу идет пробивка дороги, по которой пойдут самосвалы. Через сплошную скалу нужно проложить эту трассу длиною чуть больше километра. Гремят взрывы «местного значения» – это шаги, это метры отвоеванной дороги. Очищая ее от обломков, первым по ней движется пятикубовый экскаватор Бориса Милова. Нужно, нужно, нужно... Вряд ли существовал такой список, в котором скрупулезно было оприходовано все связанное с перекрытием реки. Очистка береговых примыканий плотины, заготовка негабаритов, громадных скальных обломков, из которых предстояло соткать каменный занавес, подготовка техники, соревнование водителей самосвалов за право сбросить первый камень в проран. И по каждому пункту по нескольку вариантов-дублеров: за четыре года снежногорцы привыкли к сюрпризам заполярной природы. Всего не предусмотришь, но ко всему надо быть готовым. Сентябрь... Солнце нещадно иссушило тундровые реки, впадающие в Хантайку, и она совсем присмирела в теснине порога. Собственно, на это и рассчитывал штаб перекрытия: дана команда начать сужение верховой и низовой перемычек. По новой дороге устремились вниз с высокого правого берега самосвалы. Пока только десятитонные КрАЗы, но уже известно всему поселку, что Хантайской ГЭС из нескольких адресов отгружены «четвертаки», испытанные правофланговые многих поединков гидростроителей на реках страны. На левом и на правом берегах, вблизи порога, созданы склады негабаритов. Многотонные глыбы нетерпеливо ждут своего часа... Одной заботой живет Снежногорск. Инженер-экономист Валентин Нескубин решил написать поэму о снежногорцах... Художник Владимир Шабуневич начал изготовление красочных плакатов на огромных фанерных щитах... Коллектив Дворца культуры готовит новую программу праздничного концерта, его девиз: «Произведения только местных авторов!» Владимир Афанасьев завершил создание мозаичного панно над входом во Дворец культуры. Тема – перекрытие Хантайки. Размер – сорок квадратных метров. Что-то готовят школьники, кулинары, туристы, спортсмены... А в Хантайку круглые сутки падают глыбы, вскипают брызги. У въезда на основные сооружения появился огромный щит, каждые сутки дежурный отмечает здесь количество дней, оставшихся до решающего часа... Мы идем на заседание штаба. Трудовое осеннее утро полно самых разнообразных шумов и забот. Обгоняя нас, проносятся юркие газики руководителей участков перекрытия, бегемотоподобные КрАЗы лениво переваливаются через ухабы дороги и, взвизгнув тормозами, осторожно движутся по спуску. Несколько домиков притулилось на береговом пятачке под строгим присмотром скал. В дождливом тумане плавают вывески: «Штаб перекрытия Хантайки», «Буфет», «Пресса». На скальных уступах, как птичьи гнезда, сотни прожекторов, серебристые чаши громкоговорителей. Небольшие телефонные будки установлены на правой обочине дороги. На противоположном берегу, на самом высоком месте, виден транспарант: «Мы покорим тебя, Хантайка!». Дамба закрывает путь реке

через строительный туннель. Сдержанность, собранность и относительная тишина. Только слышен шум воды на перекатах. Но и он быстро улетает куда-то вверх, к елям, стоящим на вершинах скал, забивается в трещины... Холодны и равнодушны хантайские камни. Они не умеют удивляться. Они безразличны к солнечным лучам и улыбкам людей. Они всего лишь камни. Много веков река штурмовала их твердость и пробила себе путь к Енисею. Теперь слово за человеком. Он пришел сюда, чтобы победить и камни, и реку, и все бесчисленные суровости. – Весной на этих камнях появляются первые в Снежногорске цветы, прямо из-под снега вылезают, – говорит нам Саша Истигечев, секретарь комсомольской организации строительства ГЭС. Наверное, в этом месте они нужнее всего...

* * * 20 октября

«За минувшие сутки расход воды в проране резко подпрыгнул. Уже не восемьсот, а тысяча двести

кубометров в секунду несет Хантайка. Растет уровень реки. Повышается температура воды и воздуха.

В верховьях идет таяние раннего снега...»

(Из сообщения на заседании штаба главного гидролога перекрытия Алексея Ивановича Кузнецова)

Штаб – клубок невидимых нитей. Графики, схемы, диаграммы. Главные направления поединка с рекой обведены красным. На длинном столе – около десятка телефонов. Штаб – два десятка специалистов-гидростроителей, прошедших школу на известных всей стране стройках: в Братске, Дивногорске, Мамакане, в Прибалтике, на Волге и Иртыше, на Вилюе и Нуреке. Хантайка среди этих имен кажется маленькой непослушницей, с которой справиться – пустяшное дело. – Хантайка – не Енисей, товарищи. Я уже не в первый раз подчеркиваю эту мысль. Ну, какие предложения созрели у главных специалистов? – Начальник штаба перекрытия, главный инженер строительства ГЭС Владимир Михайлович Плотников внимательно вглядывается в лица сидящих в тесном вагончике. – Мы уже разослали по стране 130 пригласительных телеграмм. Вот, пожалуйста, пресса прибыла. Выходит, поторопились? У Хантайки пока совсем иное на уме. Так как? Владимир Михайлович начинал эту стройку с нуля. Непростая была задача – сплотить, выработать общее, необходимое для этих мест направление деятельности большого инженерного коллектива, в который каждый специалист принес что-то свое с предыдущей стройки, из институтских аудиторий. «А приемлемо ли это здесь? Ты давай покумекай сам, взвесь по-северному и загляни как-нибудь». Главный инженер провел сотни таких бесед. Взвешивали, примеряли, брали на прицел. Вместе отвергали и сразу же заменяли

самым необходимым, которое тоже часто не выдерживало испытания: у Севера крутой нрав, на игру в поддавки рассчитывать не приходится. Неподдельная озабоченность на лицах начальника перекрытия Виктора Евгеньевича Бажанова, начальника автотранспорта Валентина Владимировича Ворошилова. Сосредоточенны молодые прорабы Николай Новиков и Гарри Моспак, начальник «Гидроспецстроя» Юрий Михайлович Конопаткин, энергетики, связисты, проектировщики. За спиной каждого члена штаба сотни людей ждут сигнала. Уже не впервой в этих стенах было доложено о полной готовности всех служб и участков. Но Хантайка, словно живое существо, именно этой осенью решила показать все «прелести» своего характера. Что ж, пока она берет верх. Слишком мало наблюдений успели провести гидрологи за поведением осенней реки. Есть данные только последних девяти лет. Это капля. А 1967 год выскакивает из едва наметившихся рамок. Год назад в это время уже наступила пора осеннего спада воды. Именно при расходе пятьсот кубометров в секунду можно рассчитывать на успех перекрытия. Пятьсот. Максимум шестьсот, потому что более мощный поток просто не сможет втиснуться в искусственное русло, трехсотметровый туннель, когда соединятся берега Хантайки. Значит, прямая угроза плотине, угроза котловану, который и без того будет «мокрым» ввиду повышенной фильтрации скального грунта. Полтора десятка гидрологических мостов через каждые два часа производят замеры мощности и скорости хантайской стремнины. Вчера было 800 кубометров. Сегодня 1200. А завтра?.. Можно ли начинать? Вот уж поистине парадоксальный случай, когда на Севере ждут не дождутся прихода холодов. А расщедрившееся солнце продолжает ласкать землю. Первого и второго октября самая теплая погода в Красноярском крае – плюс девять градусов – была в Снежногорске. Совещание продолжалось недолго. Плотников внимательно выслушал короткие выступления главных специалистов. Дал указания Бажанову: продолжить заготовку 15-20-тонных негабаритов; Ворошилову: еще раз проверить готовность самосвалов, особенно «четвертаков». – И будем ждать. Мы должны оказаться не только хитрее и сильнее реки, но и терпеливее. Объясните это, пожалуйста, людям... СНЕЖНОГОРСКАЯ ПРОСЕКА

Много раз мне показывали светящееся в темноте осенних ночей окно на первом этаже управления строительства.

Разные люди показывали и по-разному говорили. «Филонович до петухов вкалывает, на орден тянет». «Вот кому я завидую:

били его, палки вставляли, а он все рубит свою просеку». И только заполненные различными событиями дни и ночи

перекрытия реки не позволяли мне встретиться с Филоновичем, который в моих глазах все больше и больше покрывался ореолом необычности и даже какой-то заманчивой таинственности.

Потом случайно столкнулись носом к носу... Девять лет назад он и Север были загадкой друг для друга. Но в первых письмах из Норильска он писал, что именно здесь ему суждено стать везучим человеком. «Вот ты спрашиваешь, в чем оно, мое везение? Начинай загибать пальцы. Несколько дней назад я

по-настоящему уши обморозил. Разбухли, как пельмени, под шапку не залазят. А 6 января 1959 года (историческая дата!) присутствовал на забивке первой сваи строителями города. Теперь дома будут стоять на твердых ногах. Я, наверное, мало имел прав радоваться на равных со старожилами, но я радовался просто за людей. Меня тоже поздравляли, хотя я вбил в эту промороженную землю только маленький колышек, обозначающий мое поселение. Удивительный край! Сколько поколений бежало от него. А он богат, как все вместе взятые известные и неизвестные нам сказки. На «блюдечке с голубой каемочкой» здесь подают только снега да морозы. Остальное надо выгрызать. И думать, думать, буквально на каждом шагу, особенно инженеру». Север, ставший легендой Норильск. Город-трудяга, не успевающий вытирать пот с лица, город-кузнец, выковывающий характеры, город-учитель. «Для меня он стал школой, в которую мне повезло поступить сразу после окончания Томского инженерно-строительного института». Он работал мастером, прорабом, начальником участка. Школьными классами были открытые всем северным ветрам строительные площадки. На тех свайных фундаментах, что ставил он в тундре, поднялись многоэтажные дома новых улиц. «Я благодарен и ветрам, и морозам, и той ненасытной болотной топи, в которой вязли мы и наши машины чуть ли не в самом центре Норильска». Был у него первый северный отпуск. За три года. Он поселился в Москве, в гостинице «Центральная». Увесил стены номера чертежами и схемами, охапками носил справочники и пособия из библиотек. Выжимая из суток все возможное, работал, забыв обо всех притягательных местах столицы. Однажды заметил, что отпуск растаял, как снежная глыба. А толстая пачка денег ушла на оплату чертежникам и копировщикам. Срочной телеграммой попросил пятнадцать дней дополнительно. Дали. Потом понадобилось еще. Снова пришло разрешение. В третий раз ему отказали. Это было как раз в тот момент, когда, перевалив невероятно трудный экватор, он уже не мог остановиться и не имел права бросить начатого. Бросить – значит отказаться от задуманного. Он продолжал работать, а строгую телеграмму о немедленном возвращении приколол над столом, «как дополнительный стимулятор». Десять, пятнадцать дней. Когда вернулся в Норильск, ему сразу же объявили: «Пойдешь под товарищеский суд». Он молча кивнул. Потом раскрутил от порога кабинета рулон кальки: «Вот ради этого...» А суд все-таки состоялся. Как и положено, дали обвиняемому «последнее слово». Он говорил о том, что это очень важно, когда человеку дают возможность выйти на прямую просеку, с которой не видно ничего постороннего, кроме избранной цели. Только ей принадлежат все двадцать четыре часа суток. Она становится полновластной хозяйкой всего, что скрыто в человеке. И тогда обостренно чувствуешь всю ненасытность Севера и ясно видишь, чего он ждет от тебя. Вместе со строгим предупреждением он получил много поздравлений. Из рук в руки переходило выданное ему в Москве авторское свидетельство за номером 190 000 на изобретение: «Передвижное устройство для подъема в вертикальное положение портальных конструкций». Подпись. Печать. И дата: 18 октября 1966 года.

Официальный документ. Нет в нем места «лирике». Не разглядеть за его строчками того пути, которым прошагал человек: ни воспаленных бессонницей глаз, ни звенящих в натяжении нервов. Не увидеть и трассу ЛЭП, которую несут на своих плечах люди по бездорожью тундры. Пятьсот шестьдесят многометровых ажурных опор должны вырасти между Норильском и Усть-Хантайской ГЭС. Это и есть портальные конструкции, которые предстоит поднять в вертикальное положение, чтобы провода понесли поток электроэнергии к цехам, шахтам и рудникам заполярного города.

* * * Он первым протянул руку: – Давай знакомиться. А минут через десять мы смеялись над собой. Ни к чему нам была эта процедура, потому что три года назад мы вот так же пожимали друг другу руки. Тогда Снежногорск был еще совсем малышом, он только-только уцепился за зыбкие берега Хантайки. А Борис Филонович, работая в Норильске, мечтал о переводе сюда. Мне вспомнилась его небольшая норильская квартира. Пачки синек, лежащие на столе и на крышке пианино, и приколотая к стене большая бумажная лента с переписанным четким чертежным почерком «Реквиемом» Роберта Рождественского. Чтобы прочесть стихи, надо было вначале встать на стул, а финал читать, стоя на коленях. Борис приготовил кофе и потом долго «просвещал» меня, рассказывая о свайных фундаментах, о производительности новых бурильных станков. Из мира техники он совсем незаметно увел меня в ту чудесную страну, которая, по его разумению, находится совсем рядом с натруженной скороговоркой бурильных станков и тяжелыми вздохами могучих машин. Борис открыл крышку пианино. Не помню, что он играл в тот заснеженный норильский вечер. Звуки, то задумчивые, то яростные, не успевая замолкать, все прибывали и прибывали. Словно сильные руки подхватывали и несли нас над необъятностью мира. Звуки кромсали на куски покой, они жили, хорошо зная свою неудержимость и нужность. Как раскаленные стрелы, они вонзались в тишину, оставляя после себя широкую и солнечную просеку. – Знаешь, иногда просто необходимо, чтобы рядом с кульманом в кабинете стояла вот такая штука, – сказал Борис, медленно опуская крышку инструмента... Теперь он снежногорец. Солнце со своей короткой заполярной орбиты не успевает за день заглянуть в окно его кабинета. Да он наверняка и не замечает этого. Виктор Иванович Борисов, начальник строительства Усть-Хантайской ГЭС, сам еще сравнительно молодой инженер, так мне сказал о своем главном технологе: «Филонович пришел к нам с чемоданом идей. И Север у него в плену, и сам он пленен Севером». Единого мнения я о нем не слышал. Видно, не в характере таких людей ходить по одной половице. Им нужны все краски жизни, и лишь в их руках они обретают яркость. Обычное становится выдающимся, рядовое – значительным. Ему рассказали друзья, что в крещенские морозы над бурунами Большого Хантайского порога повисает радуга. Зимняя радуга, но такая же яркая, как после грибного дождя в июле. Он что-то буркнул в ответ. И все, про радугу будто бы и не слышал. Он «вспомнил» о ней через несколько дней, сказав неожиданно, что очень ждет встречи с первой своей хантайской зимой, чтобы разглядеть многоцветную корону непокорной реки.

Летом в Снежногорск привезли на баржах несколько десятков коров. Все население поселка высыпало к причалам встречать рогатых новоселов. Борис тоже стоял в толпе, а затем вместе со всеми ринулся в столовую занимать очередь за стаканом настоящего, а не порошкового молока. Произнес речь «о конкретном завоевании Севера буренками» и взял... два стакана чаю. Друзья привыкли к его чудачествам. Для них Борька прежде всего снежногорский Кулибин. К нему можно прийти в любое время и разложить по косточкам самый сложный инженерный вопрос. Будет спор, охрипнут голоса, пройдет немало часов, прежде чем появится на свет истина. Есть и недруги, тихие «середнячки», привыкшие ожидать даже здесь, за Полярным кругом, манны небесной. Для них он позер и хвастун, «главный темнолог». Впрочем, сами они не очень верят в правоту своих утверждений. И прежде, чем сказать это, неизменно предупреждают: «Между нами говоря». «Середнячков» Борис презирает. Такие люди перестают существовать для него. Высокий, черноволосый, он стремителен, как пружина, знающая заложенную в сжатии силу. Но бывают и минуты долгой прострации. Спросишь его о чем-нибудь, ответит не то «да-да», не то «нет-нет». За праздность, за отсутствие мыслей он жестоко ненавидит себя. Нет, в такое время он не пойдет в кино, откажется от преферанса. Уйдет на берег Хантайки и долго будет сидеть на отшлифованных камнях над самой стремниной. «Чемодан идей» уже распакован. Начальник строительства оценил их по-своему. Лишних рук нет в управлении «Хантайгэсстрой», но Виктор Иванович Борисов издал приказ об освобождении главного технолога от всех текущих вопросов. Всего на сорок пять дней. Возможно, не столь щедро он распорядился, но... близилось перекрытие, и каждый человек дорог. Тесная конторская келья превратилась в маленький научно-исследовательский институт... с одним сотрудником, которому поочередно приходилось быть технологом, экономистом, конструктором, чертежником, копировальщиком и даже фотографом. Иногда друзья напрашивались в помощники. В такие дни свет в окне кабинета главного технолога не гас до самого утра... Несколько раз мне приходилось слышать от него: «Ты не заходи, пожалуйста, вечером, я хочу поработать». Времени действительно было в обрез. Уже лежал на столе листок командировочного удостоверения, определен был и круг вопросов, которые предстояло решить в Москве. Выстраданные, выношенные и воплощенные в чертежи идеи вступали в пору испытания на патентную чистоту, на точность конструктивных разработок, на экономическую выгодность. И все-таки отыскался относительно свободный вечер, и я смог узнать о «Буране», «Торосе» и «Спруте-10». Это три его детища, итог напряженного поиска последних лет. Борис сидел без пиджака, утомленный, но какой-то заразительно радостный. – А знаешь, северяне зря не хвастают. Решили мы строить, опережая все «материковские» темпы, так и будет. Может, не сегодня, не завтра. Не при нас, так после нас, но непременно так будет. Курить бы вот бросить... Дай спичку. Скажете, лозунги? Да, лозунги, под которыми человек живет, работает, рвется к мечте. Впрочем, у него мечта не одна. «...Научиться фотографированию, раскусить пару

иностранных языков, сконструировать катамаран для дальних туристских походов по тундровым рекам, наладить в швейной мастерской производство зимних шапок с прозрачной полиэтиленовой занавеской, защищающей лицо от морозов и ветров». Ждет своей очереди разработка устройства для доставки опор в труднодоступные районы с помощью наземного тягача-вездехода и воздушного шара. А если применять плавающие турбины при сооружении электростанций на малых реках, то вырабатывать энергию для строительства можно не с помощью дорогостоящего дизельного топлива, а за счет силы течения. То есть река может стать главным союзником строителей. Может быть, сейчас Борис работает как раз над этим. «Торос» – это транспортировщик опор районов отдаленного строительства. «Буран» – буровой универсальный роторный агрегат – норильский. Универсальный трудяга, умеющий выполнять несколько видов бурения вечномерзлых грунтов, кроется и за названием «Спрут-10». «Быть или не быть?» «Торос», «Спрут» и «Буран» должны сами ответить на все вопросы. Борис провожал их в нелегкий путь и поэтому не мог отпустить не в полном вооружении. – Волнуешься? – Пока о том, чтобы завтра в Снежногорске была летная погода. Вот, помню, волновался перед защитой дипломного проекта. Я его сделал по Осиновской ГЭС на Енисее. Предложил вариант каменно-набросной плотины с затопляемой перемычкой. Защитил удачно, только реальным проект признан не был, похоронили его. А вот здесь, на Хантайке, будет как раз та самая плотина. Представляешь, выходит, не школьной пустышкой была моя работа. Ну, хватит воспоминаний, что тут еще не дотянуто? И он в который раз принялся разглядывать паутины линий на чертежах. – Борис, а песню? – В Москву везу. Он написал песню, песню о ЛЭП-220 Снежногорск – Норильск. Вечерами в вагончиках ее поют бородатые парни. «Пусть расплавится вечный лед в наших горячих руках...» – есть там такие слова. Звучат гитары наперекор колючим ветрам, строятся в рабочую колонну великаны-опоры. Под пологом полярной ночи горят костры на просеке, снуют вездеходы, буравя фарами снежную круговерть. «Белое безмолвие, ни жилья, ни дорог...» Песня тоже строит ЛЭП. И мало кто знает на трассе, что автор музыки никогда не изучал нотную грамоту. Он только собирается поступить в снежногорскую музыкальную школу. 7 октября

«Вчера вечером московское радио передало, что перекрытие Хантайки идет полным ходом.

Это кто-то из вас информировал?»

(Вопрос, который со справедливой нелюбезностью задал журналистам начальник перекрытия

В. Е. Бажанов перед началом пресс-конференции) Действительно, кто-то «опередил» нас. Мы же накануне всем пресс-корпусом до хрипоты кричали в телефонные трубки, пытаясь дозвониться до своих редакций. Как ни старались

помочь нам старшая телефонистка Галя Чаркина и дежурная радиостанции Лиля Медвецкая (дублировали нас, кричали вместе с нами), от затеи пришлось отказаться: полная непроходимость часто блокирует местную связь. Сидим в штабе перекрытия. Ввиду немногочисленности собрания разрешено курить. Мимо, сотрясая землю, проходят самосвалы со скальными глыбами: гидростроители решили укрепить верховую и низовую перемычки. А сверху, врываясь в шум стройки, звучат веселые мелодии местных песен. Виктор Евгеньевич оглядывает нас, увешанных фото- и киноаппаратами. В больших красивых глазах искрится усмешка. – Ну что ж, пытайте... – В чем главное своеобразие перекрытия Хантайки? – Неуравновешенная это очень река. Плотников любит говорить, что Хантайка не Енисей. Действительно, легче покорить два Енисея, чем одну северную реку. Относительно, разумеется. Внешняя простота здесь требует точнейших инженерных расчетов. Судите сами. Весной через эту самую скальную теснину Хантайка несет ДО ВОСЬМИ ТЫСЯЧ кубометров воды в секунду, летом почти пересыхает, а осенью поток вновь расправляет плечи, большие перепады, глубины, скорости течения. На Волге, Ангаре, Енисее гидрологические данные носят из года в год стабильный характер. Там легче подсчитать приток воды, легче сосредоточить нужное количество сил для перекрытия. Это, так сказать, природное своеобразие. Но вот, допустим, а в этом я ни минуты не сомневаюсь, мы перекрыли реку. Вода пойдет по искусственному руслу, по туннелю. Осенью такое возможно, а весной, когда расходы увеличатся более чем в десять раз? Бурный весенний поток мы решили пропустить поверх каменно-набросной плотины. Это будет почти двадцатиметровой высоты водопад. После перекрытия мы укрепим перемычку мощным деревянным ряжем, железобетонными плитами, многотонными глыбами. Испытания на макете дали положительный результат. Такой вариант применяется впервые в практике мирового и отечественного гидростроительства. Не скрою, велика честь и ответственность быть испытателями. Результаты нашего эксперимента необходимы строителям ГЭС на многих реках северо-востока Сибири. Этот метод экономичнее и проще, нежели пробивка двух туннелей большого сечения, как вначале было предусмотрено в проекте. Ну, и третьим своеобразием будем считать то, что весь объем строительных работ выполняется из местных материалов, с минимальным применением очень дорогого в этих местах железобетона. – Какими силами вы собираетесь осуществить перекрытие? – После генеральной репетиции мы окончательно пришли к выводу, что для замыкания берегов потребуется коллектив в двести человек, среди которых должны быть восемьдесят водителей самосвалов, двадцать бульдозеристов, двадцать крановщиков, шестнадцать экскаваторщиков, инженерно-технические работники, учетчики. У каждого свое место, свои обязанности. Потребуется четкость, собранность и поддержка всех снежногорцев. Мы уже заготовили около десяти тысяч кубометров негабаритов различного веса. Имеются склады моренного грунта, щебня. Нам хорошо помогли техникой. Пятнадцать самосвалов прибыло с Вилюйской ГЭС, со строительства канала Иртыш – Караганда и

двадцатипятитонные самосвалы из Дивногорска. Отличные экипажи на этих машинах. Им не впервой перекрывать реки. Вы наверняка еще со многими из них познакомитесь. – Скажите, какая предполагается интенсивность перекрытия? – Ого, чувствуется профессиональность в этом вопросе. Интенсивность – важный фактор на такой реке. Отвечу. Перекрытие мы осуществляем пионерным способом. В момент окончательного замыкания верховой перемычки проектом предусмотрено сбрасывать в, проран сто кубометров скального грунта в час из двух самосвалов одновременно. Но мы уже добились большей интенсивности —180 кубометров. А когда пойдут на штурм «четвертаки», то можно будет сбрасывать и по четыреста кубов. Обо всем не расскажешь. Здесь мы многое применяем впервые, и в этом весь интерес. – А кому будет поручено сбросить первый камень в день закрытия прорана? – Водителю КрАЗа Владимиру Шонову. Отличный человек, влюблен в машину, великолепно играет в волейбол за сборную Снежногорска, молодой, симпатичный. Несколько дней назад стал кандидатом в члены КПСС. Прямо отсюда, с передовой, пришел на заседание парткома. Ну, а право быть первым он завоевал в соревновании. Оно проходило на всех участках – и на земле, и под землей. Перекрытие – это всегда событие в нашей кочевой жизни. Перекроешь реку и задумаешься, в каких краях снова придется растягивать палатки и опять все начинать сначала. – А когда все-таки намечается спад воды? – Недавно наш партком принял постановление перекрыть Хантайку пятого-седьмого октября. Но один товарищ, главный технолог основных сооружений – Сокол Николаевич Доссер – очень правильно сказал: «Партком Хантайке не прикажет». Штаб это тоже не в силах сделать. Понимаю ваше нетерпение, но сие, как говорится, в руках всевышнего, а у нас с ним связь плохая. Запасайтесь снежногорским терпением и оптимизмом. 8 октября

«Алло, центральная диспетчерская? Это Плотников. Дайте трубку Галине Ивановне Молак. Галина Ивановна,

вызовите вертолет МИ-4, нужно срочно сделать гидрологический облет. Дайте команду, пусть возьмут на борт журналистов».

(Из телефонного разговора Плотникова с главным диспетчером строительства).

Осень в северных широтах – самое вертолетное время. Закончилась навигация, реки одеваются в зимние панцири, а наземных дорог в этих краях совсем мало. 869 тысяч квадратных километров площадь Таймырского полуострова, и куда ни кинь взгляд – сплошное бездорожье да оленьи тропы. Игарка, Норильск, Дудинка, Хатанга, Хантайское озеро. Невидимыми нитями протянулись между этими пунктами трассы воздушных вездеходов. Сорок тысяч пассажиров перевозят ежегодно авиаторы Таймыра, а плюс к этому промышленные грузы и почта, санитарные рейсы. Над Снежногорском несколько дней висела густая хмарь. Казалось, что никакими силами не раздвинуть плотный осенний занавес. Но вот где-то высоко раздался бодрый звук мотора. «Вертолет!» Снежногорские мальчишки, пожалуй, не видели столько легковых

машин, сколько вертолетов. Они бежали к каменной отсыпке, на которой сидел красный вертолет. Это был санитарный рейс. – Вслепую летели? – Выходит... Для летчиков буднично, для мальчишек, как сон. Может быть, как раз в такие минуты приходит к ним мечта шагнуть ввысь, найти свою тропку в лабиринте небесных дорог. Летим в верховья Хантайки смотреть речные тылы. На Таймыре много озер. Словно голубыми конопушками усыпан заполярный полуостров. С высоты птичьего полета они похожи на облака, упавшие с неба на мягкий тундровый ковер. Много озер. Одни исчезают, другие возникают. Есть озера с именами, но больше безымянных, и человек знаком с ними лишь как пассажир перелета над тундрой. То же самое можно сказать и о бесчисленных реках и речушках. Здесь, в этом районе, они тянутся к Хантайке, питают ее своими водами. Самая крупная из них – река Кулюмбе. Командир вертолета Владимир Петрович Смирнов по просьбе гидрологов на несколько минут повисает над какой-нибудь речушкой. Спускаемся ниже, летим над самой водой. Главный гидролог Алексей Иванович Кузнецов, прищурившись, вглядывается в речную гладь. Сквозь шум винта кричит нам: «Сильна еще мелюзга, много воды тащит в Хантайку!». Но все-таки самый главный аккумулятор, питающий реку, – Большое Хантайское озеро. От Снежногорска до него километров девяносто. У своего впадения в Енисей Хантайка величава и спокойна, словно непоседа-девчонка, вдруг решившая взяться за ум при виде старшего брата. А здесь, у истоков, река-северянка совсем иная. То ли высокие, лобастые, круглый год покрытые снегом горы, что тесной грядой окаймляют тундровое озеро, слишком вызывающе отражаются в голубой воде. То ли сумасбродные северные ветры своим непостоянством заражают Хантайку. Только, выйдя из родительского дома, начинает буянить река. Из окна вертолета хантайские пороги и перекаты похожи на вспышки белого пламени. Один, два, три... Официально на Хантайке четыре порога. Но когда падает вода, камни «всплывают» в самых неожиданных местах. Алексей Иванович Кузнецов опять подает знаки пилотам. Резко идем вниз. Синева реки стремительно несется навстречу. Кажется, еще несколько секунд, и мы врежемся в воду. Но нет, точно, как говорится, не замочив хвоста, садимся на каменную отмель. Булыжины покрыты мхом, как ржавчиной. Меж ними тонкие стебельки желтоватой травы. В десяти метрах от места нашей посадки начинается Хантайка. Ветви деревьев склонились к воде, словно замершие в прощальном взмахе руки. Прыгая по камням, нам навстречу бежит невысокий парень. Поодаль, среди елей, стоит большая палатка. У входа – костер, тоненькая струйка дыма лениво тянется к небу. Собака лайка с любопытством смотрит на нас. – Ну как живется, Федя? – Как в кино, Алексей Иванович. Запрудили речку-то? – Да нет еще. Распустил ты ее. Вон сколько воды прет.

– Так сказали бы раньше, я бы ведрами вычерпал. – Парень смеется в бороду, крепко пожимает наши руки. Федор Веселов – гидролог. Самый верхний пост ему вручили несколько месяцев назад. Обжил место: лежат штабельком поленья, в нескольких бочках рыба всякого соления, на берег вытащена самодельная лодка. В палатке добротная лежанка, транзисторный приемник, ружье и одежда на все случаи жизни. Лицо у Федора задубелое. И ветры, и морозы, и солнечные лучи, и комариные укусы сделали его таким. – Одичал? – Да пока не очень. Из Снежногорска туристы частенько приплывают, а с Хантайского озера рыбаки. За рекой слежу, у меня несколько точек. Рыбачу, книги читаю. – Он нагружает нас свежими и солеными сигами, красной рыбой кумжой. Потом с Алексеем Ивановичем они устанавливают на берегу приборы, бросают в воду какие-то вертушки. Что-то записывают, спорят. В кабину вертолета входим вместе. Федор садится у окна, сквозь выпуклое стекло грозит пальцем собаке. Она послушно бежит к палатке, которая становится все меньше и меньше и, наконец, совсем исчезает из глаз. На карте Большое Хантайское озеро своими очертаниями похоже на рыбу, изогнувшуюся в волнообразном движении. С вертолета мы этого не увидели. Просто неожиданно возникла внизу бескрайняя водная гладь у подножия заснеженных гор. Сквозь низкие облака, уцепившиеся за вершины, прорвалось несколько солнечных лучей. Они почти отвесно падали в воду, и от этого озеро замерцало серебристой чешуей. Озеро. Пенная накипь вдоль берегов. Лениво покачиваются большие рыбацкие лодки. Десятка три домиков. Этот берег редко принимает гостей. Рейсовый самолет лишь по пятницам приходит сюда из Игарки. Один раз в неделю – письма, посылки, газеты, встречи и расставания. И то, если погода не противится. Другой дороги нет. По Хантайке далеко не проплывешь, пороги уже за первым поворотом. Зимой, правда, можно на оленях. Но этот маршрут не для всех... Ветры цепляются за антенну радиостанции. Тридцать четыре года назад на берегу Хантайского озера был создан колхоз «Красный труженик». Высокий старик, Федор Михайлович Елогир, с которым мы познакомились, хорошо помнит те далекие дни. Есть и второй старожил. В 1941 году партия направила сюда Ивана Тимофеевича Сапожникова. Он несколько лет возглавлял колхоз. И сейчас семидесятилетний старик в постоянных заботах. И ружье, и рыбацкую снасть крепко держат его руки. Север не любит бездельников. Старый эвенк неторопливо рассказывает нам о поселке. Около сотни человек работает сейчас в колхозе. Летом главный промысел – рыбалка. Бригады разбросаны по побережью. Ловят сигов, хариусов, кумжу, хантайскую селедку – рыбы очень много в озере. Хорошо ловится, да вот девать ее некуда. Колхозные холодильники и склады буквально ломятся от запасов. Самолетами много не вывезешь. «Слыхал, скоро перегородят речку камнями, тогда пороги «утонут» в большой воде, будем ходить на моторках и катерах до Енисея. Богаче колхоз станет, рыбы много привезем для городов». Зимой рыбаки становятся охотниками. Тундровые перелески богаты песцом и соболем. Рыскают огромные северные волки. От них колхозным оленеводам приходится защищать стада. Оленей в колхозе более четырех тысяч. Есть звероферма, где под присмотром опытного специалиста Марии Чистовой живет четыре сотни голубых песцов, шкурки

которых высоко ценятся на пушных аукционах. Местная ребятня учится в школе, есть магазин, больница, при шефской помощи снежногорцев строится новый клуб. С кем бы ни заговорили в поселке, первый вопрос о перекрытии Хантайки. Председатель колхоза даже десяток человек предлагал взять в помощники. Далекий северный край ждет обновления. Многое из того, что можно было сделать, люди уже сделали, не сидели сложа руки. Помните, «север не любит бездельников»? Проводить вертолет вышел чуть ли не весь поселок. Мальчишки притащили откуда-то двух орлят. Птицы угрожающе расправляют крылья, громким клекотом врываются в людские разговоры. Орлята еще не умеют летать, но очень скоро окрепнут их огромные крылья. Они гордо будут парить над землей. Ждет своего часа и маленький поселок, построенный в пустынном северном краю, там, где берет свое начало Хантайка. 11 октября

«Начать массированное сужение прорана завтра, в восемь часов утра».

(Единодушное решение всех членов штаба)

Утро утонуло в тумане. В нем, как в пуху, плавает взошедшее солнце. Лениво сыплется легкий снежок. По реке плывет «сало», маленькие льдинки с речки Кулюмбе. Пока на перемычке тишина. Тишина, если не считать привычного рева Хантайки, зажатой в тридцатиметровый проран. Вчера поздно вечером, после того, как штаб принял решение о начале массированного наступления, была убрана экскаватором последняя преграда, и часть реки ворвалась в искусственное русло. Парни-монтажники из бригады Виталия Борисова укрепили на отвесной скале, над самым верховым порталом туннеля, огромный щит: «Добро пожаловать, Хантайка!» Река сама размыла остаток перемычки и торопливо понеслась новой дорогой, под бетонным сводом. За счет этого был ослаблен напор на верховую перемычку, но все равно Хантайка еще сильна. Страшен четырехметровый клинообразный перепад воды, которая мчится так ошеломляюще быстро, что кажется, люди, сжимающие реку, все больше и больше теряют возможность соединить берега. Накануне мы смотрели в Доме культуры цветной фильм «Перекрытие Нила». Его авторы – оператор Нодари Полиашвили и сценарист Борис Кожин – пополнили наш журналистский корпус. Их задача: снять фильм о покорении Хантайки. Рассказывали нам, что у Асуанской плотины Нил более смирная река, чем эта северянка. Пополнился корпус, увеличилось нетерпение. Киношники клятвенно заверили нас, что из Египта они не привезли на берега Хантайки ни грамма южного тепла. «Так что ежели опять случится в Снежногорске потепление, так это не мы виноваты». А в Снежногорске – двенадцать градусов мороза. Обнадеживающе выглядит и сводка долгосрочного прогноза, полученная штабом из Красноярска: холода уверенно взяли курс на северные широты. Уже скованы льдом мелкие речушки, впадающие в Хантайку, присмирели грунтовые воды. Поздней ночью посыльные штаба развезли на дежурных машинах по поселку эту весть: «Завтра в восемь...». Ожил Снежногорск. Тихо на перемычке. Пока тихо. Но вот все ближе и различимее становится мощный гул, идущий сверху, из-за острозубых припорошенных снегом скал. Он наплывает тугой

волной, постепенно заполняя ущелье, как прелюдия, могучая увертюра большого боя. Из-за поворота дороги на спуск один за одним выползают «четвертаки». Здесь, в теснине Большого Хантайского порога, они кажутся огромными, не то что на просторной площадке строительства Красноярской ГЭС. Радисты включили какую-то музыку. Ей-богу, это была не та мелодия. Здесь бы «Богатырскую симфонию» Бородина, уверенную, весомую, как поступь машин. На буфере первого самосвала надпись: «Снежногорцам – от дивногорцев». Курносый парень, высунувшись из кабины, белозубо улыбается, что-то кричит нам. Ни слова не понять. Да и не в словах дело. Вся радость у него на лице. Мелко вздрагивает земля. Кружатся снежинки, словно выбирают место для посадки. Пробежали девчонки-учетчицы, парни с красными повязками на рукавах. Первые машины разворачиваются и замирают на несколько минут у кромки перемычки. Занял свой пост с полосатым жезлом в руке дирижер богатырской атаки Николай Белевцов. Ему командовать движением, разворотами, очередностью. Без твердой руки пропадет вся задуманная четкость и интенсивность. По номерам Николай узнает, кто сидит за баранками первых машин-«четвертаков»: Н. Коротченко, И. Зайцев, И. Беседин. – Давай! – Повинуясь взмаху жезла, поползли вверх два огромных кузова, взвыли моторы. На глыбах надписи белой краской: «Хватит бездельничать!», «Покорись!», «Покорим!». Грохот многотонных глыб. Переваливаясь, они устремляются вниз с высокой отсыпки в стремнину реки. Тысячи брызг. Ледяные тяжелые капли. И гулкий грохот по дну: там, на пятнадцатиметровой глубине, Хантайка играет камнями. Она еще долго будет их перекатывать, уносить на много метров вперед, держать на плаву тугой струей течения. Разгрузившиеся машины стремительно покидают перемычку, а им на смену заходит следующая пара самосвалов. И вновь брызги, грохот, гул, лязг кузовов. Лучшего наблюдательного пункта, чем кабина бульдозера, не найти. Он стоит чуть в стороне, нетерпеливый и готовый каждую минуту прийти в нужную точку перемычки. Над гусеницами выведено: «Покорим Хантайку!». Хозяин машины Николай Барчуков. Разговорились сразу. Только дверцы кабины пришлось закрыть, чтобы слышать друг друга. Понятно, обстановка не совсем подходящая для беседы. Смотри да смотри. Но так велик соблазн хоть парой слов перекинуться с кем-нибудь из покорителей реки именно в эти напряженные до предела минуты. Николай Барчуков в сентябре 1964 года прибыл сюда из Братска. Точнее, с Усть-Илима. Последние два года до приезда сюда тянул сквозь тайгу дорогу к месту строительства новой ГЭС на Ангаре. – Усть-Илим, Усть-Илим... Откусим кусок тайги и давай его утюжить, ровнять, корчевать пни. Переспим, а утром тащим вперед свои спальные вагончики. А тайга, что частокол перед тобой, палец ткнуть некуда. Все одно, лезем... Погодь минуту. – Он кладет руки на рычаги, и бульдозер срывается с места. Негабарит с надписью «10 тонн» остался на перемычке. Толчок – и глыба исчезает в потоке. Николай отводит бульдозер на прежнюю позицию. – Вот так. Ну, а теперь тут повоюем. Жена со мной, пацаны. Бульдозерист как сапер. Всегда первый и всегда нужный позарез. Да и мы зарывались выше гусениц. Тут уж принцип самообслуживания. Надежней нет. Погодь... – Снова понадобился бульдозер

Николая Барчукова. А на противоположном краю перемычки орудует бульдозерист Михаил Иванов. Падают глыбы в проран. – Внимание! Сообщаем информацию штаба перекрытия. В течение часа пятьдесят самосвалов отсыпают в тело верховой перемычки 240 кубометров негабаритов и горной массы.– Четко, покрыв все шумы, разнесся голос из радиоприемников. Солнце, наконец, вытолкнуло туман из скального коридора. И снежинки в лучах заиграли цветами радуги. Она поднялась, как корона, над белыми кудрями реки, похожая на сказочные ворота, в которые въезжала новая колонна идущих в атаку машин. – Послушай, я хочу стихи прочитать. – Оглянулся – рядом стоит Валентин Нескубин. Мокрая от снега пыжиковая шапка съехала на ухо. Весь какой-то взъерошенный, агрессивный. Глаза горят. Откажи ему – покусает. «Только что написал. Вон там, на скалах сидел. Нет-нет, не будем уходить. Пусть на фоне этого шума. А Хантайка пеной брызжет, В каждой брызге – злость и ярь. Ну, а солнце брызги нижет, Как на ниточку янтарь. И смеются белозубо покорители реки: «Усмирим твою упругость Всем законам вопреки». – Ну, в общем, пусть пока злится. Сегодня ведь только начали... Побегу к себе в отдел: работать надо, а не стихи писать! – смеется Валентин. Идут машины. Николай Белевцов сбросил с себя меховую куртку. Жарко. Кому-то грозит жезлом. Падают камни в бурный поток... Ночь. Горят костры и прожекторы. Цепочка огней освещает уставшую за день дорогу. Ветер нежно колышет красные флаги. В штабе подводят итоги работы за день. Склонился над чертежами Виталий Иванович Пашковский, главный инженер проекта Усть-Хантайской ГЭС. Меж самосвалов юрко шмыгнул бензозаправщик. В конце дня к нескольким глыбам, перед тем, как сбросить их в реку, привязывали веревки, чтобы проследить, далеко ли унесет течение десятитонные негабариты. Уносит. Пока Хантайка играючи распоряжается такими подарками. Опираясь на трость, озабоченно ходит по перемычке начальник перекрытия Виктор Евгеньевич Бажанов. Присел к костру. Что-то сказал девчонкам, вместе смеются. Закурил, смотрит на реку. Можно ехать домой, уже давно идеальной четкости достигла вторая смена. Но, честное слово, так не просто оторваться от этого зрелища. Фары машин изрешетили темноту яркими точками, Идут и идут самосвалы... ПОД САМОЙ ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДОЙ Лия Павловна Долгобородова человек категорический. В тот день, когда представился случай и мы познакомились, она сразу же потребовала сердито, чтобы мы немедленно покинули перемычку, «потому как здесь и без людской сутолоки машинам тесно». Она инженер группы рабочего проектирования. В дни штурма Хантайки ее яркая красная шапочка мелькала то на одном, то на другом берегу реки. По-мальчишески ловко

Лия запрыгивала в кабины самосвалов. Хмуря черные брови, кому-то кричала в телефонную трубку: «Для меня сейчас ничего другого не существует, кроме перекрытия...» Оказывается, ее кто-то приглашал в кино. Так и не удалось нам толком поговорить. Но потом она дала мне свой дневник. За его строчками я разглядел ту самую Лию Долгобородову, о которой хотел бы написать. Пусть такой же ее увидит читатель, которому я предлагаю познакомиться с дневниковыми записями человека, живущего под самой Полярной звездой.

* * * Когда с Киевского почтамта я отправляла телеграмму в Снежногорск, работница почты долго копалась в своих толстых книгах и, не обнаружив такового, начала сомневаться в его существовании. Уважаемые работники всех почтамтов! Есть такой город. Он находится на 68-й параллели, и в 1970 году гидроэлектростанция, построенная снежногорцами, даст первый ток. Когда куда-нибудь приезжаешь, обычно спрашивают: «А какие там люди?» Люди на Хантайке, как и везде, разные. В первый же день приезда в Снежногорск одна особа меня ошарашила: «Смешно! Бросить благоустроенную квартиру в Дивногорске и ехать сюда почти на такую же зарплату, Нет, романтики отсюда все давно уехали, тут работают люди, которым нужны деньги». Но и рубль ее не удержал, скоро укатила куда-то. На Хантайке много москвичей. По-моему, москвичи – самые пионерные люди. Есть уже обросшие опытом нескольких строек, такие, как Саша Чурилин и Тамара Шевцова, а есть и совсем молодые, только из института, Таня Анцифирова, Лариса Щербакова. Таня Анцифирова работает инженером технического отдела. Однажды она пригласила меня посмотреть результаты одной своей важной работы. По Таниным эскизам столяры изготовили деревянные игрушки. На открытой детской площадке появился целый зверинец: веселые ребятишки ездили на деревянных лошадках, поросятах, петухах. Таня была счастлива. А вот Василий Максимович приехал в Заполярье из славной огуречной провинции Нежин и возглавил в должности мастера безграничный участок снегоборьбы. Я не помню даже его фамилии, потому что хантайцы сразу окрестили его «Снегоборьбой», а за женскую полнотелость еще и Василисой Максимовной. В краю, где слой снега иногда доходит до двух метров, работы ему хватало... Поселок только начинает жить по-человечески: пустили котельную, но еще не во всех домах тепло. На улице уже 30 градусов, и мы замерзаем в квартире вместе с водой и картошкой. Но, несмотря на то, что в нашей комнате собрались на редкость разные натуры, – оптимистами оказались все. Четвертую часть населения молодого Снежногорска составляют дети. Маленький Альберто приехал на эту комариную землю из Литвы. Ему всего три года. В своей шапочке с длинной кисточкой он похож на маленького гномика, а его зычный индейский клич слышен из одного конца поселка в другом. Он еще совсем не

разговаривает по-русски, но в нужные моменты пятилетняя сестричка Мильда подсказывает ему на ушко «спасибо», «пожалуйста», «до свидания» – культура прежде всего! 15 декабря в стране – День поэзии. Со мной работает москвичка Тамара Константиновна Шевцова, зову ее просто Том. В брюках, куртке, шапка на носу, походка мальчишеская. Она сказала: «В Снежногорске тоже нужно отметить День поэзии». Многие отнеслись к этому инертно: «Нет талантов, голосовых данных». А Тамара Константиновна упрямо заладила: «Будет вечер поэзии в Снежногорске! Одна буду выступать, а вечер будет!» И вот мы с ней вдвоем каждый вечер, в 12 ночи, топаем по узкой тропинке в снегу через морозный лес с одного берега Хантайки, где находится клуб, на другой – к себе в общежитие. Нет у нас с ней ни вокальных, ни декламаторских данных, а решили: и читать будем, и петь. Энтузиазм рождает все остальное. Потом к нам присоединились братья Штейны. Один – 26-летний гидролог экспедиции, гитарист и певец. Второй – 33-летний студент ВГИКа, находившийся здесь в творческом отпуске. Тамара Константиновна сказала: «Афиши должны быть необыкновенными!» Так и было. На одной нарисовали неописуемо яркие радуги и по ним стихи Владим Владимыча: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана...» На другой афише – конструкции будущего Снежногорска и взметнувшийся к небу самолет. «15 декабря. Вечер поэзии, начало в 19 часов», а внизу, по-моему, весьма удачная переделка из стихов А. Вознесенского: А у нас в Снежногорске нет дураков

и вокзалов-тортов. Одни поэты и

аэропорты! Вечер начали пунктуально и интеллигентно, как в академическом театре. После ноктюрна и революционного этюда Шопена в зал «вошел» Маяковский: – Послушайте! Ведь если звезды зажигают, Значит – это кому-нибудь нужно! Затем читали стихи, стихи, стихи, пели песни Н. Матвеевой. Как к месту были здесь строки поэтессы: Нам не пристало место или дата, Мы просто были где-то и когда-то, Но если б мы от цели отступили, Мы не были б нигде и никогда! На другой день все ходили какие-то просветленные и смотрели на нас благодарными глазами. А может, так казалось?

Недавно я была в Москве в театре на Таганке – смотрела «Антимиры» по Вознесенскому. Композиция составлена почти по тем же отрывкам и стихам, что и у нас в Снежногорске. Мне сказали, что премьера спектакля состоялась в марте прошлого года, – значит, мы на 3 месяца культурно опередили столицу. И это в тундре, где до нас не ступала нога человека... 7 января на горизонт выкатил красивый красный круг, на который выбежала смотреть вся наша группа рабочего проектирования. Это было солнце – конец Полярной ночи... Вот, наконец, и лето долгожданное. Вода в реке сегодня теплая, как в Енисее. Я не сравниваю с Днепром. Там вода, как теплый чай, а это не вкусно. Выскочившая из теснин порога Хантайка широко разливается, и на отшлифованные камни берега постоянно приливают и отливают волны – отсюда ощущение морского берега. В гидрологической записке к проектному заданию гидростанции сказано: «В течение лета наблюдается не более 7 дней со среднесуточной температурой от 20 до 25 градусов», и «заморозки летом бывают значительно чаще, чем оттепели зимой». А мы уже более месяца наслаждаемся теплом от 25 до 30 градусов и без заморозков! Ничего удивительного – этот район еще мало изучен. Метеостанция здесь основана только в 1961 году (а сегодня я закончила работу над проектом новой метеостанции). Собственно, климат наш называется субарктическим. Его можно даже спутать с субтропическим, как написал, побывавший на Хантайке поэт Марк Сергеев. Хантайка! Почти что тропики. Морозы под пятьдесят. Хантайка! Ни дорог, ни тропок. Одни вертолеты гудят. Дело в том, что на климат данного района оказывает влияние не только Северный Ледовитый, но и Атлантический океан. Ветры Атлантического оставляют влагу на западных склонах гор Путорана и являются виновниками приставки «суб» в названии климата... Вот рыбак вытащил из воды мокрую стальную болванку – это рыба чир. Я равнодушна к рыбе, а на эту всегда иду в гости с удовольствием! Ловится здесь сиг, хариус, огромный таймень. На Хантайском пороге только рыболовы-спортсмены да чайки, а промысловые рыбаки уезжают выше километров на двадцать. Здесь у них такая огромная станция моторных лодок, как в Киеве. Цветы пахнут. В Дивногорске большинство цветов без запаха, а здесь те же жарки пахнут. Очевидно, природа за короткое лето использует все свои возможности, напрягает все силы. Здесь за жизнь нужно особо бороться. А весна в Заполярье тоже в марте. 26 марта упала первая капель. А 30 апреля было 30 градусов мороза! (В Красноярске в этот день было плюс 13). Енисей пошел 17 апреля, а Хантайка через два месяца – 20 июня.

В эти дни тундра стала рыжей. А пойма Хантайки напоминала морские дали: остатки снега, как пенистые гребни волн, а дальше – синь морская. На горизонте сине-снежные горы-льдины, айсберги, переходящие в такие же синие льдистые облака. Помню, искали Полярную звезду. Долго не могли найти. Сообразили: она над нами – ходим под самой Полярной звездой. Решили, что остальным должно быть завидно! Вообще все здесь здорово. Человек долго не ведает о силах, живущих в нем, пока не занесет его на Север. Здесь отдай сполна. Сделай невозможное. Только так. Был у меня Дивногорск, теперь – Снежногорск. Построим ГЭС, и где-нибудь опять начнем тормошить землю. Вот только где? Сегодня подумала, а не попроситься ли мне Чукотку? Есть там река Амгуэма... 13 октября

«Это дежурная по штабу Галина Зиянгирова, добрый день... Ой, сейчас же три часа ночи, извините. Но вы просили позвонить, если будет что-нибудь такое... Ну, в общем,

приезжайте на перемычку срочно. Тут сейчас ужас что творится. Один КРАЗ чуть в Хантайку не упал.

Обледенение сплошное...»

(Из телефонного разговора) Может быть, действительно спичка попала под переднее колесо? В самый последний момент. И КрАЗ, весящий вместе с грузом 20 тонн, остановился. Внизу, в сорокаметровом провале, хищно ревела Хантайка. А от левого переднего колеса до обрыва осталось всего несколько сантиметров. Олег Кучма теребит пальцами бороду. Наверное, все-таки спичка попала... Кто-нибудь шел по дороге, закурил и бросил спичку. Пальцы совсем чужие. Окостенели. И озноб по всему телу. Сначала будто жгучим паром обдали, а теперь – холодно. Говорят, в буфете есть разливной коньяк... Олег открывает дверцу кабины и смотрит на дорогу. На ней четко отпечатался тормозной путь: две кривых линии по припудренной снегом наледи. Ногу на педаль он поставил сразу, как начался спуск. Это уже стало привычным, Олег не первый день вел отсыпку перемычки. Машина шла плавно. Потом вдруг ее швырнуло вправо, к скальной стенке. Затем влево, к обрыву. КрАЗ, юзя всеми шестью колесами, скользил по дороге. Его развернуло поперек. Это была уже не машина, а кусок металла в галошах. Сквозь лобовое стекло Олег видел, как приближается край обрыва. Мелькнула серебристая тумба столба, яркий светильник на нем. Теперь уже и вправо нельзя было свернуть: по спуску растянулись самосвалы ребят. Несколько метров... Забрызганные грязью камни у кромки дороги... Пенная спина Хантайки, лоснящаяся в лучах прожекторов... Он тянет рычаг ручного тормоза. Поздно... «Вы идете перекрывать реку кандидатом в члены партии, поздравляем...» Зачем-то громко рявкнул сигнал... Конец... Скольжение прекратилось в нескольких сантиметрах от края обрыва. Еще самую малость, и КрАЗ с гаражным номером 128 на дверце рухнул бы с откоса в реку. «Так сказать, в фонд перекрытия. Нет, все-таки спичка попала под колеса...» К стоящему на подножке Олегу от штаба бегут люди. Впереди всех Виталька Захаров, комсорг снежногорских водителей...

Виктор Евгеньевич Бажанов в два часа ночи уехал домой с перемычки. Только разделся, включил чайник. Сел в кресло. Устало сомкнулись веки. Сколько прошло времени, не вспомнить. Резанул по ушам телефонный звонок. Минуту слушал голос дежурного по штабу. – Позвоните всем службам. Движение самосвалов прекратить немедленно! Я сейчас выезжаю. – Кровать так и осталась неразобранной. И пачка свежих газет... И воркующий чайник... Гена Соломатин вернулся с последнего киносеанса в общежитие вместе со своим закадычным соседом Вадимом Смирновым. Потоптались возле водопроводной колонки, старательно смывая с сапог прилипшую грязь. – Морозик-то гайки подкручивает. В ответ Вадим что-то буркнул по-французски. Он превосходно знает этот язык, за что и наречен друзьями аристократом. Готовился после окончания Московского строительного института поехать на работу в Африку. Да несколько лет назад узнал о Снежногорске. Променял зной на холод, отпустил рыжую бороду, а слова Снежногорск и Хантайка произносит с французским прононсом. Вот и сейчас. Вздохнули, зевнули и пошли по своим комнатам. Гена так и заснул, не раздеваясь, закрыв лицо книгой. Он читал Джека Лондона. Потом громко хлопнула дверь, кто-то сильно тряхнул за плечо: – Вставай, срочно в штаб вызывают. Гололедица. Все машины остановились. Пошли, на улице проснешься... Сказочно огромные тени метались по скалам. Тяжелый запах сгоревшей солярки заполнил теснину. Клубы дыма легли завесой на дорогу. Несколько десятков машин буксовали на крутом подъеме. По одной, очень медленно, встречные скатывались вниз по дороге и, сбросив в проран камни, замирали у подножия скал, заглушив моторы. Некоторые все же пытались выскочить наверх. Пытались по нескольку раз. Не помогал и разгон. До половины подъема вытягивали, а потом снова скользили вниз. Пустили два бульдозера. Они змейкой елозили по дороге, взрыхляя гусеницами ледяную корку. Более юркие, чем «четвертаки», КрАЗы сумели после этого осилить подъем. Но эта мера не надолго вернула машинам дорогу. Учетчица Надя Акзамова, ростом чуть ниже колеса двадцатипятитонного самосвала, металась среди машин и приглашала шоферов погреться у костра, отведать печеной картошки. И тут появился Гена Соломатин со своей бригадой. Привезли собранную в поселке золу, угольную пыль, шлак, соль. Лопатами разбросали все это по склону. Оставили в самых опасных местах запасные кучи. Уже под утро, когда заалели на востоке облака, чумазый Соломатин ввалился в штаб. Выпил стакан минеральной воды. – Так сказать, скатертью дорожка. Виктор Евгеньевич Бажанов благодарно улыбнулся. Включил на пульте микрофон. В сыром утреннем воздухе разнеслось: – Дорога восстановлена. Можно продолжать отсыпку перемычки.

Взревели моторы застоявшихся самосвалов. Вытянувшись цепочкой, они начали подъем. В кабине одного из них пассажиром ехал Геннадий Соломатин, лекарь снежногорских дорог. К своим пациентам он выезжает в любое время суток и круглый год. Служба такая у парня... РВАЛИСЬ КИЛОМЕТРЫ К ИГАРКЕ Была такая дорога. Автомашины шли по реке впервые. Они кромсали светом фар на куски черную стену заполярной ночи, они застывали на льду, а небо посылало снежные лавины. Снег ложился непосильным грузом, хрустел металл в клещах мороза... Но машины вновь шли вперед, их вели крепкие руки людей. Это был поединок не знающих слабости сил. На многочисленных совещаниях и планерках самые смелые проекты, предложения и доводы напоминали неоперившихся птенцов, которых сметал ветер встречных вопросов. Проверка каждой маленькой детальки шла по большому счету: с Енисеем шутки плохи. Это прекрасно понимали руководители строительства Хантайской ГЭС, понимали водители автомашин, понимали все снежногорцы. И все-таки нужна была дорога до Игарки, где отрезанные ранними морозами остались важные грузы: картофель, строительный брус, механизмы... Нужна была дорога Снежногорску... – Как начинали? – Геннадий Соломатин загадочно улыбается. – А так: пустили три бульдозера, три мощных шнекоротора, два автогрейдера да двадцать парней. Километр пройдешь, оглянешься, а обратно и пути нет. Под ногами лед пощелкивает, ветер, словно на струнах, играет похоронную музыку тому километру. И все начинали сначала... Утопая в сугробах, дорога рвалась к Игарке. Она ныряла в снежные туннели, прижималась к пологим енисейским берегам, вырывалась из сугробов и шла по отшлифованному ветрами сине-зеленому льду. Поначалу был создан лишь один пункт снегоборьбы, на Устье. Но не хватало человеческих сил на все сто пятьдесят километров. Тогда передвижные вагончики и запасы горючего были поставлены у деревни Плахино и на пятьдесят пятом километре перед Игаркой. В Снежногорске создали центральный диспетчерский пункт. По радиосвязи сюда поступали все сведения о состоянии дороги, о машинах, проходящих туда и обратно. Сто пятьдесят километров... Три часа хорошей езды, но здесь машины по нескольку суток находились в рейсе. Пятнадцать километров дороги от Устья – самый трудный участок. Здесь Енисей делает крутой поворот, и ветер гонит снег от одного берега к другому. Огромные снежные барханы, наползая друг на друга, нескончаемой вереницей двигаются поперек дороги. Каким заслоном удержать это нашествие? Возникла мысль о ложных дорогах. С обеих сторон главной трассы протянули две укатанных колеи, по которым ездили только снегоуборочные машины и тракторы. За брустверы ложных дорог и стали цепляться барханы, перевалить через них они могли лишь за двое-трое суток. Этого времени было людям достаточно, если не для отдыха, то для сражений на других участках. Рассказывают, что когда первый многотонный КрАЗ появился на улицах Игарки, местные автоинспекторы устроили пристрастный допрос водителю. «Откуда? Зачем? Неужели такая махина прошла по льду?» Верили и не верили. Но заиндевевший КРАЗ, приглушенно урча мотором, отдыхал на одной из игарских улиц. А в путевом листе стояло: «Снежногорск...» Да, среди прочих машин по дороге ходили и КрАЗы. Их пустили не сразу, а после долгих споров и экспериментов. Для них вырабатывали специальный режим движения. А

дорожники проводили испытания льда, пуская тесной группой два шнекоротора и бульдозер. Общий вес этих трех машин доходит до сорока тонн. Лед оглушительно щелкал, прогибался. Немели пальцы на рычагах, ветер врывался в открытые двери, но водителям не пришлось выпрыгивать, ледяной панцирь реки выдержал. А потом пошли КрАЗы... У них был короткий маршрут: в трех километрах от Устья находится Песчаный остров. Здесь строители ГЭС решили брать необходимый для бетонного завода песок. Риск? Да, в условиях Севера он встречает человека на каждом шагу. Шли по дороге КрАЗы. Два из них не вернулись из рейса... Глубокой ночью произошло это. Водитель Юрий Поляков на КрАЗе возвращался с полным кузовом с Песчаного острова. Всего километр оставался до берега, когда раздался страшный треск – и двадцатитонная махина моментально скрылась подо льдом. Ни крика, ни короткого сигнала не раздалось в ночи. Только экскаваторщики обратили внимание на то, как неожиданно исчез свет фар на дороге. Но мало ли по какой причине могло произойти это? Очевидно, ничего тревожного не заметил и Владимир Попов. На другом КрАЗе он возвращался с берега в карьер. Лишь на какое-то мгновение в свете фар мелькнул густой морозный пар, клубящийся над полыньей. Тормозить было уже поздно... Следователи, эксперты, специальный инженерный совет долго разбирались в причинах аварии. Нашли уголовно наказуемые действия: кто-то не следил за интервалами движения КрАЗов. Не учитывались также волнообразные колебания льда. За все это виновные понесли должное наказание. Но ни от кого в поселке не услышишь слов, осуждающих саму затею. Люди шли на риск, не слепо отдаваясь воле обстоятельств, а вооружившись расчетами и сознанием своего долга перед заполярной стройкой. И никто не собирался списывать случившееся на счет северных трудностей. Нужно было учесть весь комплекс опасностей, но в цепи оказалось слабое звено, и поэтому столь тяжела расплата за ошибку. А дорога продолжала жить. Крепли руки, сжимающие баранки автомашин, креп коллектив, которому доверила стройка вести снегоборьбу. До апреля Геннадий Соломатин был только механиком, но в самый разгар «зимней навигации» ему неожиданно предложили возглавить все беспокойное хозяйство от Устья до Игарки. «Академии» пришлось проходить прямо на трассе, переходя с одного отвоеванного километра на другой. В Куйбышевском техникуме транспортного строительства Гену хорошо обучили тому, как строить грунтовые, асфальтовые и бетонные дороги. О снежных и ледовых трассах учебная программа почему-то умалчивала... Мы сидим с ним в маленькой комнатке общежития. За окном доброе солнце не по-северному ласкает землю. – Как уедешь на дорогу, так по полмесяца одни приветы домашнему очагу посылаешь. Да особо и не тянет сюда. – Он рассказывал медленно, словно переворачивал нелегкие страницы будней ледовой дороги... Михаил Хасаншин заболел совершенно неожиданно. Пришлось Ивану Нещерету садиться за руль шнекоротора. Он знал, что сменщик к нему не приедет ни через двенадцать часов, ни через сутки. Перед выездом только попросил, чтобы горючее и еду не забывали привозить. Шнекоротор – машина тяжелая, на большую скорость не рассчитана. Словно тысяча снежных рук упирается в грудь. 800 метров в час – большего Иван не мог выжать. Могучая струя снега летела в сторону на три десятка метров. Прошли сутки, вторые...

Когда тяжестью напухали веки и не было сил бороться с дремотой, Иван ложился на сиденье, сам удивляясь тому, как он умещается в кабине. Ласково мурлыкал мотор на малых оборотах, дышал теплом обогреватель. А вокруг снег, посиневший в морозном тумане. Шесть суток беспрерывно шли из Игарки лесовозы. Шесть суток рыскали фары по снегу, отыскивая дорогу. Иван улыбался во сне. Он никогда не думал, что сможет просидеть за баранкой шесть суток. Среди побежденного снега и ревущих машин он спал чутким сном, потому что в любое время шнекоротор мог понадобиться для расчистки дороги... С 26 марта по 15 апреля 1967 года двадцать самых напряженных дней в жизни дороги. Водители – народ неразборчивый, поперемешали ночи и дни. Была бы дорога да краюха промороженного хлеба с колбасой – и ехать можно. Здесь, в походном уюте, когда на пятерых была одна алюминиевая кружка, многим пришлось отмечать праздники. Был Новый год, и разнаряженная елка приветствовала людей, стоя на собственных корнях. Был Женский день, и поздравления женам дорожники отправляли с попутными машинами. «Кузовами отгружали». Были и другие праздники, когда удавалось вырваться в кино или помыться в бане. Виталий Захаров, водитель шнекоротора, записывал рассказы о борьбе за дорогу на магнитофон. Пленка хранит много эпизодов. Щелкнула клавиша, и зазвучал рассказ о том, как праздновал Виталий, сидя среди сугробов, собственный день рождения. Это было 19 марта. Ребята едва смогли прорваться сквозь снежную круговерть бурана... Была леденящая душу водка, был совершенно замерзший лимонад и ставшая камнем закуска. Ребята еще привезли и подарили записную книжку и пачку сигарет, и сказали, что это очень здорово, если такая дорога навечно врастает в человеческую жизнь. Это были немного громкие слова, но ведь и обстановка была не совсем обыкновенная. Люди отмечали день рождения среди распахнутых ветрами берегов. А потом нужно было закрыть дорогу. Собрать разбросанное на многих километрах оборудование, отбуксировать вышедшие из строя машины. Их было пятеро, кто вел последний караван. Александр Мухинов на бензовозе. Петр Воинов на шнекороторе. Михаил Хасаншин и Федор Мячиков вели автогрейдер. Гена Соломатин, как начальник дороги, последним уходил с ее натруженных километров. Гидрологи сообщали об уменьшении толщины льда. Да и без науки уже было видно, что весна достаточно сильна. «Можно всю технику оставить в Игарке», – радировал Снежногорск начальнику трассы. Но пятеро решили вернуться домой на собственных колесах. Вода доходила до подножек. Десяток раз приходилось выдергивать друг друга. Совершенно кончились продукты, сигареты. Двое суток занял этот перегон. Двое суток маленький караван был виден только пролетающим над рекой вертолетчикам. Двое суток диспетчеру строительства звонили десятки людей и спрашивали одно: «Не вернулись?». Есть в Снежногорске улица Гидростроителей. Стоят по обе стороны желтобокие двухэтажные дома. Мне сказали, что большинство из них построено минувшей зимой из того самого бруса, который возили лесовозы из Игарки по ледовой дороге. Не забудется эта дорога. 15 октября

«За несколько минувших суток мы сделали немало. Это очевидно. Бесспорно и другое: метод перекрытия

надо менять. Просто так кидать камушки уже нельзя...»

(Из выступления В. М. Плотникова на заседании штаба) Хантайка вздыбилась. Накануне гидрологи и геодезисты установили, что по дну реки уже произошло соединение перемычки. Но на поверхности еще 17 метров потока страшной силы разделяли берега. Чтобы уменьшить перепад воды на верховой перемычке, несколько часов подряд велась отсыпка низового банкета. Он решительно вторгся в холодную хантайскую воду, подняв тем самым уровень реки между перемычками. Доведенная до белого каления кипящая река стала наползать на прибрежные скалы. Камни покрылись льдом. Все больше ледяных лепешек несла Хантайка со своих верховьев. Пройдя перепад, они превращались в мелкое крошево, словно застывший жир, плавающий на поверхности воды. Уже можно было перекинуть камень на противоположную сторону. Утром, обрадовавшись яркому солнцу, киношники радостно поспешили на левый берег. Установили штатив с кинокамерой над самым бурным местом и стали ждать эффектного кадра, когда сразу несколько самосвалов обрушивают в проран свои многотонные ноши. Куда только ни затащит репортера эта ненасытная страсть найти лучшую точку для съемки. Висят на стропах в открытой дверце вертолета, прыгают по крышам, лежат среди мчащихся автомашин на асфальте улиц. А однажды фоторепортера, одевшего пояс монтажника, поднимал на крюке к вершине стрелы подъемный кран. Где-то там вдруг обнаружилась нужная точка съемки. Нодари Полиашвили уже прильнул к видоискателю кинокамеры. Уже застрекотал мотор, когда Хантайка неожиданно вырвала из отсыпки огромную глыбу. Следом по крутому склону поползли в водоворот другие... Нодари продолжал снимать. Ему кричали, кто-то бросил камень в его широкую спину. Бесполезно. Оператора очаровал кадр, и ничегошеньки вокруг в этот момент для него не существовало. Только когда стал падать штатив, Нодари удивленно оглянулся. Моментально схватил треногу, прыгнул вверх. Через секунду, потеряв опору, камень, на котором стояли оператор и камера, исчез в беснующемся потоке. А вместе с ним и перчатки Нодари. До позднего вечера киношники праздновали свой нечаянно нагрянувший «день рождения». И никто из смотрящих потом фильм о покорении Хантайки не узнает, какой ценой были добыты эти несколько кадров. Может быть, не лучших, но все равно очень нужных. Этот случай разоблачил намерения реки. Сжатая до предела, она могла в любую минуту растащить перемычку, смыть многодневный нелегкий труд. Стало очевидным, что сбрасывание одиночных негабаритов при таком напоре воды бесполезно. – Тросами вязать гирлянды и сталкивать их бульдозерами в проран. – Кто предложил это – совсем неважно. Штаб одобрил. Перекрытие приблизилось к критической точке. В варианте «или-или» последнее слово должны были сказать покорители реки. – Долго держать Хантайку в таком напряжении нельзя. Необходимо либо вновь немного раздвинуть берега, чтобы пропустить большую воду, либо в кратчайший срок задавить реку. – Виталий Иванович Пашковский, главный инженер проекта Усть-Хантайской ГЭС, один из опытнейших специалистов гидростроения страны. По тому спокойному голосу, которым он говорил в эти критические часы перекрытия, чувствовалось, что ему не впервой стоять лицом к лицу с бешеными силами стихии. Все моментально замолкали, когда начинал неторопливо и негромко говорить Виталий Иванович.

События разворачивались стремительно. Комсомольцы, свободные от работы, школьники старших классов разбрелись по поселку, по строительным площадкам, собирая брошенные обрывки троса. А потом, когда шофер Александр Шибека привез на своем «газоне» на перемычку огромный ворох стальных нитей, за дело взялись парни из бригады Виталия Борисова. Ожерелья, весом в несколько десятков тонн, связанные их руками, стали ложиться точно в тело перемычки, укрепляя, обволакивая ее, как защитной сеткой. И река, еще очень сильная и коварная, легко игравшая камнями, теперь поняла, что эта власть к ней больше не вернется. С каждым часом крепчал камнепад. И, наверное, потребовалось бы еще совсем немного усилий, чтобы окончательно замкнуть берега, поднять победный флаг над перемычкой, но опять вмешалась погода. Снег сменился дождем, нескончаемым и нудным, ожили речушки, наполнив Хантайку. Вечером того же дня в штабе

«Казалось, не наступит это утро, Которое в историю войдет...»

(Из поэмы Валентина Нескубина)

ПЛОТНИКОВ (начальник штаба перекрытия): «Только что разговаривал с Москвой. На редкость отличная слышимость была. Рисковать не советуют». БОРИСОВ (начальник строительства ГЭС): «Москва далеко, а Хантайка под боком. Мы тут для того и сидим, чтоб мозгами ворочать. Давай, Алексей Иванович, что у гидрологов нового?» КУЗНЕЦОВ (главный гидролог перекрытия): «Радостного мало. Расход воды подскочил до 740 кубометров в секунду. К утру наверняка дойдет до девятисот – уже сутки беспрерывно дождит. В лето возвращаемся». ВОРОШИЛОВ (начальник автотранспорта): «Рыбалка сейчас хорошая, на тайменя. Это я к тому, что, может быть, дадим водителям сутки-другие отдохнуть, по пятнадцать часов за баранками сидели. А теперь, похоже, не нужны такие темпы». ПЛОТНИКОВ: «Твои парни, Валентин Владимирович, безусловно заслужили отдых. Не сдержи их, закидали бы речку. А вот что делать с ее светлостью Хантайкой?» МОТКОВ (ведущий инженер проекта ГЭС): «Время сейчас для нас – злейший враг. Открылась боковая приточность, усилились вымывы горной массы из тела перемычки, а это значит: вот-вот начнется оседание. Особая угроза левобережной отсыпке». ПАШКОВСКИЙ (главный инженер проекта ГЭС): «Вы знаете, существовало шесть вариантов перекрытия Хантайки. Наиболее приемлемый мы сейчас осуществляем. Неожиданности?.. Я думаю, никого из вас ими не удивишь. Нужно опасаться другого. Если вновь станем ждать расхода в пятьсот кубометров, значит, дадим волю реке. Гарантировать в таком случае сохранность всего сооружения трудно. И нужно еще помнить, что при таком огромном перепаде перекрытия рек у нас в стране еще не осуществлялись. Почти семь метров – это же водопад». БОРИСОВ: «И все же придется ждать...»

БАЖАНОВ (начальник перекрытия): «Еще раз укрепим верховую перемычку, выдвинем вперед средний банкет. Таким образом возникнет два перепада, более слабых. И будем постоянно держать здесь дежурный взвод с техникой. Я считаю, бригаде Виталия Борисова можно доверить эту работу». ВОРОШИЛОВ: «Можно использовать мешки с бракованным цементом для ликвидации размыва. Помните, как на Мамаканской ГЭС делали?..» Ждать. Ждать да догонять – хуже всего. Когда прошли сквозь десяток тревожных дней и ночей, преодолели бесчисленное множество преград, когда лишь последняя ступенька отделяет от победы, потребовалась остановка. С чьей-то легкой руки это раскаленное спорами заседание штаба было названо «Советом в Филях». Самое разумное – временно отступить, сжав в одном кулаке силы для решающего броска. Сколько же потребовалось от этих людей выдержки, хладнокровного и тонкого расчета, чтобы суметь остановить себя. Побороть соблазнительную одержимость близкой развязки. Приняв решение, все вышли из штабного вагончика. Молча постояли над бушующим прораном. Дождь. Нескончаемые струи холодных капель. И, может быть, только Хантайка слышала в эти минуты внутренний голос людей: «Ну что ж, пока торжествуй. Запомни: пока...» 30 октября

«СНЕЖНОГОРСК (Красноярского края). Замечательную трудовую победу одержали

в канун пятидесятилетнего юбилея Советской власти строители самой северной в мире

Усть-Хантайской ГЭС. Завершено перекрытие своенравной реки Хантайки...

В. АРСЮХИН, корреспондент ТАСС».

(С телетайпной ленты)

Ну, разве могло такое произойти, чтобы праздничный Снежногорск вдруг остался без снега? Девчонки с метеостанции еще накануне заверяли всех: «Честное слово, будет самый настоящий зимний снег!» Им не очень верили, потому что за этот месяц авторитет прогнозов пошатнулся. Потому что неустойчивая погода привыкла уже метаться из одной крайности в другую: едва ухватившийся за землю мороз расплывался под натиском оттепели. Словно потерявшие управление, шарахались над тундрой ветры. Нет, не верили девчонкам с метеостанции. А снег пошел. Крупный, спокойный за свою судьбу. Пушистые звездочки опускались на скалы, на крыши домов, на ладони, на плечи людей. Мы стояли возле музыкальной школы, на центральной площади Снежногорска, когда замелькали первые снежинки. Из широких окон лился яркий белый свет, и энергичные аккорды вальса Штрауса. Снежинки, повинуясь власти музыки, церемонно замедляли полет. А вокруг нас замерли ели, тоже торжественные и подтянувшиеся. И сотни огней поселка, не мигая, приветствовали снег. И ночь, последняя ночь перед решающим штурмом реки, была великолепной сказкой. Шаги... Уже не видно тротуаров, лишь тропинки прорублены сквозь растущие сугробы.

В вечерней школе прозвенел последний звонок. Десятка полтора парней и девчат выскочили на улицу. Снежки! Нет, не лепятся. Ведь это уже не вчерашний снег, а по-настоящему зимний, солидный, выпавший всерьез и надолго. Кто-то предложил сходить на берег Хантайки. Пошли не по дороге, а через лесок, мимо первого в поселке кирпичного здания строящегося снежногорского телецентра, мимо будущего стадиона. – Может быть, споем? Не поддержали. Лучше помолчать, вслушиваясь в сочный скрип шагов, впитывая приглушенные звуки заколдованной снегом ночи. Немного вразвалочку идет Володя Шонов. В этот час он еще ученик. Под мышкой несет несколько тетрадей и учебников. Поднял воротник куртки, поправил свою неизменную кепочку. Десять лет живет Володя на Севере, и каждый год Север обучал его чему-нибудь новому. Десять лет – это полный курс средней школы. В покорении Севера – это чуть выше начального образования. Он еще ученик. Утром сядет парень за руль своего темно-зеленого самосвала и первым устремится к кипящей круговерти прорана. И это будет очередной урок, новая ступенька, новое испытание. А следом пойдут друзья, такие же решительные и собранные, закаленные, обученные Севером, самозабвенные в работе. – О чем ты сейчас думаешь? – О ночи. Красиво, правда? – А как?.. – Это будет завтра, – голос только чуть выдает волнение. Завтра – 30 октября 1967 года. Завтра – в каждом следующем месяце и году. Север по всей строгости экзаменует человека ежедневно. Шаги. Все ближе завтрашний день. Они идут всем классом, вместе со своим руководителем Кларой Петровой. Я непедагогично величаю ее, потому что она еще совсем Клара. Крохотная среди рослых парней, задиристая спорщица, очень впечатлительная. Черными угольками глаз постоянно прожигает человека. Она по своим ученикам познает Север. Влюблена в него, в свой предмет, историю СССР, влюблена в поэзию Блока и Лорки, в музыку Бетховена и Чайковского, в величие жизненной мудрости Антуана де Сент-Экзюпери. «Надо много жить, чтобы стать человеком». На Севере смысл этих слов Экзюпери обнажен как нигде. Так считает Клара. – Я только учитель. Учитель из заполярного Снежногорска. Значит, немножко необычный учитель. Верно? Потому что необычны мои ученики. Вот я вхожу в класс, здороваюсь с ними и начинаю урок. Из многих лиц в моем сознании вырисовывается образ одного Человека, снежногорца. Это мой ученик. Вот как-то встретила я одного из них, Николая Ваганова, он с парнями из своей бригады рыл ямы для будущих домов. А вечером я смотрела на его красное, обветренное лицо, на его руки, и мне уже не казались высокими слова, что жизнь – это подвиг. Для меня это было полно какого-то особого, иногда труднообъяснимого смысла. – Смотрю на картины нашего школьного художника Коли Миронова, читаю стихи совсем юной Ларисы Сичаловой. И мне радостно. Что-то удивительно прекрасное есть в жизни, в душе каждого из этих ребят. Все вокруг сделано их славными рабочими руками. Их труд, стремления, тяга к знаниям полны высокой гражданственности. Дела их уже сейчас

становятся достоянием истории. И это особенно заставляет уважать их. Можно назвать по-разному моих учеников. Хорошими, добрыми словами. А мне хочется назвать их корчагинцами. Громко? Ну и что, если они такие и есть? А на Хантайке шугоход. Льдины мелькают в лучах прожекторов. Клубы пара поднимаются над прораном. С вершины скал правого берега озаренная светом площадка как на ладони. Через три года сюда, на высоту шестидесяти пяти метров, поднимется гребень плотины. В верхнем бьефе на 90 километров разольется самое крупное в Заполярье искусственное водохранилище. Оно соединится с Большим Хантайским озером, и бурная река в своем верхнем течении перестанет существовать. Люди направят ее поток в русло подводящего канала, из которого Хантайка ринется по семи водоводам на лопасти турбин гидроагрегатов. В недрах древней скалы, в огромном гроте – машинном зале ГЭС – ежегодно будет вырабатываться свыше двух миллиардов киловатт-часов хантайской электроэнергии, крайне необходимой уже сегодня заполярному промышленному району. Так будет... А пока еще в теснине бурлит северянка-река. – Надо хорошо отдохнуть перед завтрашним днем. Особенно вам, Володя. – Вы меня прямо как космонавта... А чего там, сяду да поеду. – И все-таки, Володя... Что «все-таки», мы все хорошо понимаем. Первым быть непросто. Непросто среди равных тебе завоевать это право. Еще сложнее выполнить порученное. – Утро вечера мудренее,– говорит Володя. – Так, что ли? Тогда топаем обратно, пока нашу тропинку не засыпало снегом. Мы идем заснеженной ночью. Девчата вполголоса затянули: «А я еду за туманом...» До дороги шагаем след в след. И, наверное, каждый вспоминает о своем. Потому что так устроен человек. На пороге значительного события он обязательно должен присесть и в мыслях оглянуться назад. Вот завтра перекроют Хантайку, через три года ее энергию понесут над тундрой провода. Все станет обычным. И снова потянет на новую стройку. А как вообще начинаются ГЭС? Занесла меня как-то командировка редакции в таежный угол средней Ангары. Чадобец... Стоит на крутом берегу реки тихая деревенька. В морозный день столбы дыма из печных труб подпирают небо. Ночью лайки на кого-то голоса повышают. А так тишина. Удивительно упругая тишина. За несколько километров слышно вокруг, как воет редкая автомашина, пробираясь по стиснутой снегами дороге. Скрипят сани. Чадобец – главная база Богучанской комплексной экспедиции. Возглавляет ее Игорь Сергеевич Буров, огромный, медведеобразный мужчина. Любит песни душевные петь, любит крепкие напитки и слова. Познакомился я с Игорем Сергеевичем в Снежногорске в 1964 году. Он тогда возглавлял изыскателей Усть-Хантайской ГЭС. И вот встретились вновь. «Меня строители преследуют обычно, а теперь еще и корреспонденты, – сказал он мне. – А на Чукотку уедем, тоже повстречаемся?» Потом он показал мне створ будущей Богучанской ГЭС. До него мы километров двадцать пять ехали по льду Ангары на тракторе С-100. Под сиденьем лежал горящий факел и своим жаром не давал замерзать горючему в трубах. А мы были чумазые и голодные как черти.

И вот он, створ. Странное чувство простора и необъяснимое ощущение тесноты охватило меня тогда. Туман. «За бортом» трактора – минус 48. Едва-едва проглядывается противоположный берег. Кодинский створ. Полосатый шест воткнут в снег. Ветерок треплет красный лоскут. А где-то за туманом, почти в двухкилометровом отдалении вморожен в правый берег второй такой же шест. И ни души вокруг. И нет между этими шестами даже тоненькой ниточки. На бревенчатой стенке тепляка буровиков написано: «Здесь встанет плотина Богучанской ГЭС». Только звезды читают ночами эти буквы. Чадобец. Непонятное слово. В одной из изб я видел гору камней-образцов, поднятых из глубин земли. Их изучают, заполняют бланки. Рождаются графики, схемы. И все это отсылается в Москву. В большом здании на набережной имени Мориса Тореза уже заведено личное дело Богучанской ГЭС, следующей гидростанции на Ангаре после окончания строительства на Усть-Илиме. А на отвесной скале возле Чадобца кто-то, еще в давние времена, написал черной краской: «Люди, помните бога!» Какими же запасами оптимизма, непреклонности нужно обладать, чтобы пройти нелегкой дорогой изысканий! Пройти самим и проложить точный курс идущим следом. Мы очень мало знаем об этих людях. «Хорошо, хоть вспоминаете иногда, – сказал мне на прощанье Игорь Сергеевич. – Будешь на перекрытии Хантайки, брось за меня камень в проран...» И вот оно, ослепительно-снежное утро. Группами, семьями празднично одетые снежногорцы и их гости идут к площадке основных сооружений. Паломничество. В точности так же было в Дивногорске ветреным мартовским днем 1963 года, когда перекрывался Енисей. Сотни костров горели в ночи на высоких таежных берегах. Люди приезжали сюда за несколько сот километров. Не получив пригласительного билета, диким способом оккупировали берега еще накануне, создавали дополнительные хлопоты милиции, спорили между собой из-за каждого квадратного метра. И во всем этом было одно – желание стать свидетелем покорения величайшей сибирской реки. Снежногорск – очень далекий край. И не было здесь большого количества гостей. Правда, теснее стало в общежитиях и гостинице. И так же изобретательны в своем любопытстве были люди, пришедшие посмотреть последний аккорд перекрытия. Много натисков пришлось выдержать парням из бригады оцепления. Поблескивая начищенными боками, колонна груженных камнем самосвалов выстраивается на дороге, ведущей к прорану. 60 автомашин. На бортах алеют лозунги: «Слава строителям заполярной ГЭС», «Слава партии!», «Вперед, на штурм Хантайки!». Во главе колонны КРАЗ Володи Шонова. Над кабиной, на козырьке кузова, прикреплен яркий транспарантик: «Победитель в соревновании» и цифра 1. Следом самосвал Николая Касатова, третий победитель – Виктор Антышев. Приглушенно и нетерпеливо работают двигатели. Водители, собравшись в кружок, прикуривают от одной спички. Разговор о рыбалке (вечная тема!), о вчерашнем фильме. На скалах уже полно народа. Сидят на принесенных досках и ящиках, стоят на уступах. Поблескивая трубами, к перемычке прошел оркестр. В штабном вагончике Владимир Михайлович Плотников предлагает в последний раз заслушать сообщение о готовности служб и участков. – Понимаю, уже сотню раз докладывали. Поизмотала она нам нервы. Но давайте для верности. Итак, проран? – Ширина десять метров. – Ясно. Расход?

– 520 кубометров в секунду. Добавлю, после трехдневного шугохода Хантайка в верхнем течении встала. – Слава богу и гидрологической службе. Транспорт? – «Кони сытые бьют копытами». – Связь? Оцепление?... Чувствуется, постарались. Ну что ж, завершим затянувшийся поединок. – На несколько секунд стало тихо в штабе. – Пошли, товарищи. Виктор Евгеньевич, командуй. Стрелки часов стояли уже почти на двенадцати. В. Е. Баженов взял в руки микрофон, прокашлялся. – Внимание! Водители, занять места. – В морозном воздухе голос Бажанова прозвучал особо значительно и четко. Захлопали дверцы машин. Замерли наизготовку оркестранты. Десятки фото- и кинообъективов нацелены в одну точку, на головную машину Володи Шонова. Он машет рукой. Я знаю, сейчас он волнуется как никогда. Пробежит торопливой походкой время, но никогда не исчезнет из памяти торжественность этой минуты. – Давай. Вспарывая небо, взвиваются разноцветные ракеты. Бригадир плотницкой бригады, занявшей первое место в соревновании, Василий Рак поднимает флаг перекрытия. Володя медленно трогает самосвал с места. Пятьдесят, двадцать, десять метров до прорана. Лихой разворот – и задним ходом к краю отсыпки. Рядом машины Антышева и Касатова. Поползли вверх кузова. Еще не замолк грохот глыб, не улеглись фонтаны брызг, как громовое «ура!» перекинулось с берега на берег. Куда там! И голос диктора, и шум воды, и рев моторов утонули в едином мощном голосе человеческой радости. «Слезы? А может быть, это от ветра? Ветра нет? Тогда от мороза... А вообще, чего пристал?» И снова, слившиеся воедино волны аплодисментов, крики, шапки в воздухе. Прораб Гарри Моспак, раскрасневшийся, непривычно шумный, показывает: – Видишь, как шоновский камушек лег? Не шелохнется. Точка. Отыгралась, голубушка. – Сказал и исчез, словно ветром унесло, затерялся среди беспрерывно подходящих самосвалов. Атакуют бульдозеры Николая Барчукова и Михаила Иванова. Оба стоят в кабинах, прижав носы к лобовым стеклам: так лучше видно. Сегодня и сменщики их здесь. А как же! День такой, бульдозеристы первыми прикоснутся к левому берегу. По всей ширине утюжат перемычку. Виталий Борисов, Володя Степанюк, Валентин Силин, Костя Горяинов, Павел Козырев и много других, кто первым вышел на пустой хантайский берег. Лена Соколова, боевой снежногорский комсорг Саша Истигичев, проходчики «Гидроспецстроя», монтажники. Вглядываюсь в их лица. Что сейчас у каждого из них на душе? А вон у тех, незнакомых мне снежногорцев? А у Владимира Михайловича Плотникова? Кажется, закурил! Вот уж совсем редкий случай.

Мне рассказывали, как в самую первую зимовку пришлось снежногорцам намораживать на Хантайке лед, чтобы его толщина смогла выдержать тяжесть машин. Ледовую переправу бригады строили под руководством В. М. Плотникова. Стояли лютые декабрьские дни... А дорога все-таки заработала. Протянулась в ночи строчка огней поперек реки, пошли люди, машины со стройматериалами. Может быть, об этом сейчас вспоминает главный инженер строительства ГЭС, начальник штаба перекрытия? Может быть, дым первого костра на майском снегу щиплет глаза Володи Степанюка, и они увлажнились? Давно потух этот костер, и ветры унесли дым, а огонь живет. И будет вечно жить в сердцах, в улыбках, в творениях человеческих рук. Чем измеряется радость? Это очень несправедливо: за столько лет существования разумной жизни на земле мы не придумали единицу измерения человеческой радости. Мы знаем многое. Как добывается радость, какими путями приходит она к людям, мы знаем, как нелегко без нее. Как бывает она нужнее, чем хлеб и воздух. Как драгоценную крупинку, можно всю жизнь хранить минуту или даже радостное мгновенье. И немеркнущим светом ее озарить многие годы. Но чем измерить радость, как увидеть ее глубину, ощутить ее силу? Тверда поступь машин. Спросил у регулировщика Николая Белевцова: «Каков возраст самого пожилого водителя?» «Есть папаша, Федор Константинович Орляк, шестьдесят один год, из них тридцать семь лет за баранкой. Вон как лихачит... «А самый молодой?» «Все остальные». А утро наступило как обычно, Рассвет оковы ночи расковал. И вот пошел к началу перемычки Украшенный флажками самосвал... Не оборачиваясь, могу поклясться, что это Валентин Нескубин. Как всегда, немного не в себе: стихи, понятное дело. – Вот мучился сколько дней, а пошли опять самосвалы, и строки одна за другой начали вырастать: На трудную работу – Как на праздник... Гром падающих глыб заглушает слова. Мелькает надпись на обломке скалы: «Мы покорим тебя, хантайская стремнина!» За дело взялись «четвертаки». Гудит под ногами перемычка. Запрыгиваю по ступенькам в кабину одной из машин. Ни минуты простоя. Сброшены камни, и машина устремляется за новыми. Молодой парень Виктор Альховский. Разговор у нас торопливый: – Откуда родом? – В Шумихе родился. – Енисей перекрывал? – Само собой, как же без меня! – Сюда до победы приехал?

– Это твердо. Жена и две дочки следом «малой скоростью» добираются. А мы вот с «ласточкой» вдвоем пока... – Двадцатипятитонная «ласточка» фыркает, неуклюже переваливается с боку на бок. Мелькают за окнами кабины рябые от снега ели, мелькают встречные машины. Через несколько минут мчимся обратно. В кузове две десятитонных глыбы. – А над моей Шумихой теперь волны плещут. Море Красноярское там. Извини, к прорану нельзя с пассажиром подъезжать. – Прощаемся. Гул работающих двигателей. Мелькают лица. Серьезные, смеющиеся. Снег покрылся копотью. Надя Акзамова с другими девчатами-учетчицами греют покрасневшие от мороза руки над костром. Четко, слаженно идет работа. В иные минуты кажется, что неминуемо в такой суете и тесноте случится столкновение машин. Но не зря было несколько репетиций, детальных разборов каждого рабочего дня. Четкость идеальная, поразительная. – Внимание, после окончания перекрытия и митинга приглашаем в Дом культуры на торжественный вечер и праздничный концерт... Все ближе, ближе берега. Река уже поняла свое бессилие, все теснее становится ей в искусственном русле туннеля. По три, по четыре самосвала одновременно сбрасывают камни в проран. Новая волна машин, новые порции глыб. Последняя?! Неужели так обыкновенно, так просто? Да, этому камню, заиндевевшему на морозе, суждено стать последним. Тяжело ложится поперек оставшегося ручейка. Кто-то уже перепрыгнул на левый берег. Обнимаются. Сигналы машин. Ракеты в небе. И мощное «ура!» На циферблате – 17 часов 45 минут. Вот и все, Хантайка. А за спиной приятная усталость и вереница тревожных дней и ночей поединка. Соединились берега! Навсегда. Навечно. Слились мечта и реальность. Соединились в пожатьи натруженные ладони... А потом митинг. Его открыл секретарь парткома строительства Петр Васильевич Туркулец. Выступали начальник «Хантайгэсстроя» В. И. Борисов, бригадир В. Рак, секретарь Норильского горкома партии И. А. Савчук. На трибуне лучшие шоферы, крановщики, гидрологи, проектировщики. Густо сыплет снег. – Мы шли к этому дню нелегкой дорогой. Оглянитесь, вспомните, товарищи. И это не последнее наше испытание. Но сегодня, в канун полувекового юбилея Советской власти, мы рапортуем Центральному Комитету Коммунистической партии, Советскому правительству: Хантайка покорена! Наш коллектив готов к тому, чтобы в год столетия со дня рождения великого Ленина самая северная в мире ГЭС дала промышленный ток. Хорошо бы вручить каждому снежногорцу в этот день хотя бы по одному цветку. Но это Север... Весной на скалах, что повисли над перемычкой, появятся первые цветы. Прямо из-под снега. Цветы найдут победителей. ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ: Борис Сергеевич Иванов

ПОЗОВИ МЕНЯ ВНОВЬ, ХАНТАЙКА Редактор В. П. Зыков Художественный редактор Р. И. Знаменщикова Художник В. Скворцов Технический редактор В. К. Куркин Корректор С. А. Васильева Сдано в набор 2.1.1969 года. Подписано к печати 2.IV.1969 года. Объем 3,03 авт. л., 3,54 уч.-изд. л., 3,95 печ. л. Формат бумаги 60 х 84 1/16. Заказ 295. Тираж 5000 экз. Цена 9 коп. АЛ0184'7. Красноярское книжное издательство, г. Красноярск, проспект Мира. 89. ипография «Красноярский рабочий», г. Красноярск, пр. Мира, 91.