МОСКВА середины тридцатых

годов XX века

строится Большой Каменный мост, по Кремлевской

набережной ходят трамваи

3

Сегодня 30 мая 2014 года

Мне без малого 81 год

Давно нет моих бабушек и дедушек. Умерли мама с па-пой. И даже моя единственная младшая сестра и ее сын – мой любимый племянник ‒ ушли в лучший мир. Нет уже моих дя-дей и тетушек, как с маминой, так и с папиной стороны. Не осталось на этом свете ни одного родного человека, у кого можно было бы спросить о том времени, когда меня еще не было. Правда, две-три родственные души с общими воспоми-наниями ‒ слава Богу! ‒ еще здесь.

Пришла пора написать о том времени, свидетелем кото-рого я была, и о том, которое знаю по рассказам близких.

Не забудьте и вы, мои дорогие потомки, пополнять эти записки рассказами о своей жизни. Когда человеку двадцать, его не заботит прошлое. Его время – вперед! и только − вперед! Интерес к предкам приходит позже. Но когда он появится, может случиться так, что и спросить-то будет уж не у кого! По-этому − пишите! Пишите, хотя ваши внуки еще не озаботились вопросом: «Откуда мы все взялись?»

Интересно всё. И сколько стоил ситный хлеб сто лет тому назад, и какие шляпки носили дамы, как люди передвигались, во что они одевались, что считалось хорошим и плохим по мер-кам прошедших времен. И вообще – чем жили наши предки. Не огорчайтесь молодому невниманию к вашим словам и оцен-кам. Всё в свое время. Они потом почитают и разберутся.

Марк Твен как-то заметил: «Когда мне было четырнадцать лет, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его, но когда мне исполнился двадцать один год, я был изумлен, насколько этот старый человек за истекшие семь лет поумнел».

23 – 25 лет

4

Я родилась 24 июля 1933 года в Москве в знаменитом роддоме им. Грауэрмана, откуда впервые увидели свет многие москвичи, живущие в центре.

Мама рассказывала, что это было утром на обходе. Жили мы тогда в самом центре Москвы в коммунальной

квартире по адресу Лебяжий переулок дом 8 кв.22. Отцу в этой квартире принадлежала половина 14-метровой комнаты. Вто-рая половина принадлежала сестре отца тете Клаве. На самом

деле – ничто ни кому не принадлежало. В стране, где я роди-лась, собственности на жилье не было. Просто все там были прописаны. А жить по законам страны Советов человек должен там, где прописан.

С моим рождением мама ушла с работы. Папа в ту пору руководил механической мастерской. О них я расскажу в свое время.

Мое первое воспоминание − боль в ногах. Почему-то болели обе голени. Мама носит меня, прижав к груди, и где-то слышан трезвон трамвая. Про то, что это трамвай, я поняла потом. Окно нашей комнаты смотрело на Ленивку − маленькая такая улочка от Волхонки к Москва-реке. По ней-то и ходили тогда трамваи. Она открывалась на мост через реку. Мост был старый, чугун-ный. Его разобрали в конце 30-х, а новый загодя построили чуть ниже по течению ближе к Кремлю, где он ныне и красует-ся и называется Большой Каменный мост. С 1938 г весь транс-порт направили по нему, а до этого он шел под нашим окном по улице Ленивка.

Когда разбирали старый мост, какое-то время на реке не было никакого ограждения, и горожане пользовались этим ме-стом как пляжем. Помню желтые горы песка и как я въезжаю в воду, сидя на больших и сильных плечах, наверно отца.

Родители считали, что ребенок должен расти в коллекти-ве и меня водили в детский сад на улице Люсиновка. Она идет параллельно Серпуховке, по которой тогда ходили трамваи. Мы садились в трамвай у метро «Библиотека Ленина» и через Большой Каменный мост, Полянку и Серпуховку каждое утро ехали в этот самый коллектив.

Переезжать мост для меня было маленькое тайное испыта-ние, о котором я помалкивала. Я боялась, что мост сломается, и трамвай упадет прямо в реку. Однако обходилось, но я была счастлива, если упускала этот момент в трамвайной суете.

Сохранилось фото моей детсадовской группы: такими были дети 30-х годов прошлого века. Я − крайняя левая внизу.

Для меня − это было безмятежное время! Уже теперь можно подивиться, как папа, мама и я помещались на 7 кв.м. при том, что другую половину комнаты занимала тетя Клава, сестра от-ца. С ней я дружила, и сидя рядом, с усердием рисовала «этот чертов узел», который ей задавали в ее архитектурном институте.

5

Гулять меня водили в Александровский сад, в уголок, ко-торый давно закрыт для посещений, самый близкий к Москва-реке кусочек за проездом в Боровицкие ворота. Его закрыли в Войну (или перед ней). Ходили слухи, что за Кремлевской сте-ной стоит домик, где живет Сталин, но проверить было невоз-можно. К Кремлю тогда близко не подпускали.

Иногда мама брала меня с собой в разные гости. Прежде всего – к бабушке с дедушкой – своим родителям. О них я рас-скажу особо. Еще мы ходили к тете Варе − старшей сестре от-ца, недалеко от Лебяжьего на улицу Фрунзе; при царе и ныне она называется Знаменка. Отца связывало с тетей Варей очень многое и об этом я поведаю позже, но тогда этот дом был ис-точником необыкновенных, сказочных подарков.

Там мне была подарена кукла столь неземной красоты, что и не снилась никому из детей нашего двора, детского сада и всех их окрестностей! В нашей стране ничего подобного не существовало. Куклу дядя Вася (муж тети Вари) привез из-за границы, куда очень мало кого пускали в те далекие времена.

Среди подарков был еще очаровательный козлик в насто-ящей козлиной шерсти − не могу его забыть! – Козлика скуша-ла моль. Дарились еще красивенькие несоветские юбочки и кофточки и даже малюсенькие, но настоящие, тикающие часики.

Ярким праздником являлось новогоднее время с его елочными базарами. Огромный красочный пестроцветный па-латочный город возникал на Манежной площади. В обычные дни она была большая и пустая. Чего только не было на этом базаре! Туда я тоже въезжала на плече отца.

Где-то в конце 20-х и начале 30-х годов тетя Варя купила дом в сельской местности под Москвой. Купить дом тогда бы-ло очень непросто! Отменили частную собственность.

В течение многих лет наша семья в летнее время тоже жила в этой деревне. Древня называлась Лопатино, и это был другой мир и другая жизнь.

А уж сколько родни и знакомых наезжало туда по выходным и праздникам…

Но об этом – впереди.

6

ДАТА ВНИЗУ:

11 января 1936 года

Папа –

Постников Иван Дмитриевич –

в самом центре

7

Мамины родители

Приходится признать, что в молодые годы собственная жизнь интересовала меня много больше, чем выяснение род-ственных корней. Поэтому знаю я безобразно мало. Выспро-сить бы все у бабушки с дедушкой! Но… Слабым оправдани-ем служит лихость того времени, когда люди боялись вспоми-нать про своих предков, если они не были совсем уж голодран-цами из рабочих и крестьян, у которых не было ничего. То есть − совсем ничего! А если тело и было чем-то прикрыто – то ста-рым и драным, как у Горьковского героя Челкаша. Тогда чело-век относился к пролетариату, и власть могла положиться на его преданность. Какой-то школьник тех лет написал про Чел-каша в школьном сочинении: «… он шел, и из его разорванных штанов было видно его пролетарское происхождение».

Мои дедушка и бабушка были родом из деревни Катино Рязанской губернии. Девичья фамилия бабушки – Батова, звали ее Александра Федосеевна. Бабушка говорила, что в детстве (а она родилась в 1888г 5-ого мая) ей очень хотелось учиться, но ее мать не разрешила ей ходить в школу уже со второго класса. Она сказала: «Прясть надо, а то мы так «отелешеем». «Отеле-шеем» от слова «тело». Работать, работать и работать – всем от мала до велика. Такой лозунг у них на стенке не висел, но ис-полнялся свято!

Бабушка с дедушкой до сватовства друг друга не знали. Дедушкин отец (его звали Петр) сказал: «Видишь Василий, вон девки на горе? Самая высокая – твоя!»

У моего дедушки Василия было пять братьев. Он был младший. И какое-то время все шесть братьев с женами и детьми жили в одном родительском доме. Детей было много-много. Командовали старшие, и каждый день они распределяли необходимые на сегодня работы по членам большой семьи. Сидеть без дела было невозможно. Работали все и много.

Бабушка Александра Федосеевна, дедушка Василий Петро-вич Савинкины и их дети: моя мама – Полина, старший сын Иван (стоит), средний Семен (сидит) и маленький Шурик

8

Беременные женщины трудились на полосе до родов. Своего первенца бабушка в поле и родила. Он умер маленьким. У них были и коровы, и лошади, и овцы, и птицы всякой без счету, и всю эту скотину надо было кормить и обихаживать, так как это был источник и смысл их жизни.

У них даже была яма с глиной, и они там всей семьей де-лали кирпичи. Не знаю − шаманные или настоящие обожжен-ные, но они называли это место кирпичным заводиком.

Какое-то время дедушка был в армии. Он служил в коннице графа Туманова при лошадях. Как я поняла – он выполнял эту повинность как представитель от всей большой семьи. Наверно еще до женитьбы.

Так они жили какое-то время пока, видимо, не устали от множества людей и тогда решили делиться. Они стали ставить всей семьей отдельные дома для семей братьев по старшин-ству. То ли три, то ли четыре брата так отпочковались, но де-душка, как младший, оставался со стариками.

Уже родилась моя мама (1912г) и еще несколько ее братьев, когда случилась революция, и начался последовательный насиль-ственный отъем хлеба и скота у тех, кто их вырастил. У них не было наемных работников. Была трудовая семья, где каждый ра-ботал от зари до зари. Но однажды соседи шепнули: «Завтра при-дут раскулачивать!» Дед уже знал, что это такое по своим же де-ревенским. Он покидал в телегу детей и жену и под утро ушел со всем этим скарбом на Москву. Километров 150-200.

В Москве то ли были какие-то родственники, то ли знако-мые: главное, что там можно было затеряться. Семья осела на Ро-гожской улице, в доме 29, № квартиры - не помню, в одной 16 метровой комнате. (Уже в советское время улицу называли Ту-линской. Фамилия Тулин была псевдонимом Ленина.) Догадываюсь, насколько было это мучительно для деда – чело-века, привыкшего к сельскому труду и деревенской жизни. Но надо было жить и кормить семью. Дед стал работать ломовым извозчиком, то есть возил различные грузы. Его лошадка была Ваня, Сёма и дедушка Василий

9

для него не только средством передвижения, но и любимым существом. Четыре копытца снились ему до конца жизни. Наверно он вырастил ее из жеребенка. Однако новая власть расценила его любимицу (или любимца) как частную соб-ственность. А частную собственность надлежало сдавать «в общественное пользование». Дед не мог понять, почему он должен кому-то отдавать выращенное им любимое существо?

Не известно, куда он дел бедную скотину, но государству он ее не сдал. За это деда посадили. Мы с бабушкой ходили к нему в тюрьму на свидание. Мне было не более 4-5 лет. Боль-шая комната метров 50-40 перегорожена посередине брусом. С одной стороны этого бруса толпой стоят такие же, как дед, за-ключенные, с другой, тоже толпой − те, кто к ним пришли. Все кричат. К брусу близко подходить нельзя.

Новые порядки были для деда непонятны и враждебны. Вся его предыдущая жизнь учила уважать тружеников, делателей и к этому же стремился он сам, а новые порядки покровительствова-ли тем, кто умеет отнимать, сработанное другим. Дед ненавидел всю эту власть во главе с «отцом родным», так в газетах звали Сталина. Бабушка шипела на него, умоляла говорить тише и во-обще помалкивать пока нас всех не замели.

Власть сломала деда. Она унизила его как самостоятель-ного мужика, отвечающего за свою семью. И не только за ее сытость, но и за понимание в доме, где он был глава, что такое хорошо и что такое – плохо. Он уже не был авторитетом. По-следние лет 10 дед сник, съежился, и был в доме как-то не за-метен. Помню уже в Войну, как сидел он на корточках у печки и курил в поддувало. Дед умер зимой 1951года, когда я училась в десятом классе. У него был рак легких. Было очень холодно. Похоронили его на Калитниковском кладбище.

Какой красивый был у деда нос и надбровные дуги! А до-сталось это место нам всем от бабушки. Но мы несем эту кра-соту в наших генах, и она еще вынырнет у кого-нибудь из наших потомков.

А бабушка была удивительная женщина! Русская стойкая баба, не сгибаемая и «не поломаемая». Ее и унизить-то невоз-можно. Она четко знала про «хорошо», « плохо» и «терпеть»! Про то, что надо делать, чтобы выжить, чтобы поднять детей, помочь поставить на ноги внуков и не любой ценой, а по Бо-жьими заповедями. А если случалось, что кто-то этого не по-нимал и пытался всякими разговорами «вешать бабушке лапшу на уши», она просто вежливо и уважительно терпела, а делала, как Бог велит. Выросшая в большой семье, она считала долгом помогать всем сродникам, причем мера помощи зависела от степени родства. Нищие тоже могли рассчитывать на кусок хлеба или хотя бы корочку, а нагрянувших деревенских в ночь не выгоняли. Давали хоть что-нибудь поесть и стелили рогож-ку под столом в той же самой 16-ти метровой комнате.

Мы, внуки все прошли ее руки. Накормить, напоить, одеть, спать уложить и т.п. – это уж само собой. А нормы жиз-ни как-то вкладывали в нас смолоду без всяких особых слов. Так делать надо, а так – уж нет! И всё! В своем «мелком» дет-стве я даже не понимала, что другие могут и не придерживать-ся обязательных у нас правил. Как-то в свои лет 5-6, я пристра-ивала куклу «поспать» между рамами на лестничной клетке, а мама говорила, что куклу нельзя оставлять без присмотра, чему я не верила, объясняя: «Чужие не знают, что кукла – моя, но они же знают, что она – не их». Куклу украли. Не ту красивую, - другую. А я белухой ревела не столько из-за куклы, а больше от обиды за поруганную «железную» логику, и за то, что мама оказалась права: есть-таки люди, и они даже живут в нашей па-радной, которые правил не соблюдают.

Еще бабушка умела метко, одним словом сказать о чело-веке нечто самое главное. « Тут к тебе приходили». « Кто?» « Да, не знаю я ее. Такая…. ну – гоголь!»

И все становилось понятно. А как она смеялась! До мокрых штанов, лукаво делая вид, что помнит, что «смеяться так оно старикам уж и грешно».

10

В старости ей удалили оба мутных от катаракты хруста-лика, и видела она очень приблизительно, но детские книжки с аршинными буквами все-таки читала. Еще она удивляла нас тем, что с интересом смотрела по ТВ соревнования по боксу.

Жила она долго – почти до 90 лет и умерла в августе 1977г. Ей повезло в Войну: все ее сыновья были призваны и все

остались живы. Но мою маму, ее единственную дочь, хоронить пришлось ей. Жить она уже не хотела, но рассудительно гово-рила: «Живой в гроб не ляжешь!»

В конце жизни она блюла строгий пост, и мы с Иветиком всякий раз клялись ей, что мясом в очередной еде и не пахнет! Лучший подарок для нее был поход в храм Божий. Машин у нас не было, и мы изредка возили ее в московские церкви на такси. Открытых храмов работало немного. Как-то мы отпра-вились на электричке в Сергиев Посад. Самым сложным для ее были лестницы над путями – ноги сводила судорога. Мы с

Иветкой сплетали кисти рук, а она садилась на них, обнимая нас за шеи. Была она очень легкой – килограмм 45 – не больше. А в молодости весила до 6 пудов! Мы усаживали ее в церкви на лавочку, а сами отправлялись поглазеть на храм и красивых холеных батюшек. Мы-то были отпетыми материалистами, но бабушкину веру уважали.

Помнится: в конце Войны, поубеждав бабушку, что Бога – нет, я отправлялась с ней в Храм освящать куличи.

До последнего дня она была в светлой памяти и отдала Богу душу в грозу, с очередным ударом грома в доме старшего сына Вани на руках невестки Нюры. Но в моем сердце она умрет со мной. Когда я гремлю чем-то на кухне – я как бы с ней общаюсь. Всплывают ее интонации, ее словечки: «Галь, ягодка…» Ага, сейчас пошлет за хлебом.

СПРАВА: Бабушка (слева) с Иветтой в гостях у родителей невестки Нюры − Ольги Матвеевны (с внучкой Олей на руках) и Петра Антоновича Касаткиных.

11

Моя мама Моя мама была старшая из детей бабушки Саши. Она

родилась 22 октября 1912 года. Ее звали Полина. По паспарту Прасковья. Красивое имя, но тогда оно было не в моде. Святая Параскева (Прасковья) у славян считалась покровительницей домашних животных, плодородия и женского рукоделия.

Мама такой и была. Один из дедушкиных братьев – Никифор – умел шить

всякую одежду, и наверно он был первым маминым учителем еще в деревне. Когда они оказались в Москве, не знаю: с каких лет, но еще до моего рождения, она работала на большой московской фабрике на электрической швейной машине. Она только сшивала полотно, а раскраивали закройщики.

Шить платья и всякие кофточки она училась сама и постепенно освоила все виды вплоть до пальто. Тогда в продаже не было одежды в таком количестве и качестве, как ныне. У нас была машинка «Зингер» и мама всегда все шила для семьи и даже кое-что для семей своих братьев, а в тяжелые времена шила и чужим людям за деньги.

Не припомню – где эта машинка помещалась на наших 7 метрах? Мы жили на зарплату папы, и, честно сказать, я не представляю, как мы выживали. Но тогда так жило большинство. За деньги в стране Советов шить не разрешалось. Вернее можно было оформить патент, но эта работа обкладывалась таким огромным налогом и при этом так контролировалась «фином» (финансовый

инспектор), что заработать что-то уже было нереально. Особенно, если учесть, что шить мама могла урывками от своей основной работы по дому. Мы с сестрой не были детьми с ключом на шее. А ведь тогда не было стиральных машин, холодильников и другой техники. Значение слова «фин», как человека крайне нежелательного, неожиданного и жизненно опасного, я усвоила с детства. Этот фин мог появиться в любой момент, обычно – по доносу соседей. Когда я подросла, то как-то незаметно стала маме помогать. Моими были все работы по меху, мелкие ручные детали и вообще всякий декор.

Мама было удивительно теплым и обаятельным человеком, к которому хотелось прислониться и погреться. У нее было много всяких подружек и просто знакомых, а одна из них Мария Ивановна Изотова, тетя Муся, была ближе иной родственницы всю мамину жизнь.

Когда я училась в 10 классе, сосед по квартире заразил нас всех дизентерией. Мы с мамой оказались в одной палате. Папа то ли не заразился, то ли перенес заразу на ногах, а маленькую Иветку забрала в свою семью тетя Муся.

Её сын Юра был моим другом по всяким детским забавам. С ним мы смотрели в кинотеатре на Балчуге «Чапаева», а потом «Тарзана», «Индийскую гробницу» и много чего еще. В те времена посмотреть кино стоило очень дешево. Кино считалось средством пропаганды. Дети вполне могли обойтись 10 копейками.

12

13

14

Левая фотография - я с мамой. Мне года три.

1936г Правая - тетя Муся (Изотова) с Иветтой,

которой столько же. 1948г в середине – мама

Лопатино

15

16

17

1960 год

18

Была весна 1952 (или 53) года. Цвели вишни…Мама и бабушка радовались жизни. Ниже справа: Мама бабушка и тетя Женя (Постникова)

19

ВЕРХ: Мама в Крыму с Алексеем Алексеевичем Рыжовым и его женой Марией Ивановной - друзьями по жизни. 1948г Мама с Марией Ивановной Рыжовой у дороги на Бутово и мама одна НИЗ: Мама с Марией Ивановной Рыжовой весной у леса Аржавка (Лопатино) Мама с бабушкой и Иветтой в Лопатине.

20

Пропаганду мы пропускали мимо ушей, а вот все фильмы смотрели исправно.

Когда я стала студенткой и надолго уезжала на практики, мои подружки приходили к маме поговорить, чайку попить, душу отвести и все в таком же духе – такая она была уютная и отзывчивая.

Умерла она от рака печени всего в 56 лет (24 сентября 1968г), и это было такое страшное время, что я не в силах его вспоминать.

Мне долго снился сметенный сон: я мечусь и куда-то еду в поисках очередного средства спасения мамы.

Её провожало очень много народа. Мамина могила была первой семейной на Востряковском кладбище.

Потом рядом легли папа, бабушка, сестренка Иветта, ее сын Митя, жена маминого брата Семы тетя Маруся и сам Сема. Теперь и моя очередь подходит. Я было – заикнулась о желании упокоиться в каком-нибудь лесном озере в виде праха, но Оля (Лобанова-Савинкина) строго сказала: «Будешь со всеми!» И она права.

Слева: Мама, бабушка

и Пират.

Справа: Мама с

двоюродной сестрой Маней.

Лопатино.

21

Мамины братья

Кроме моей мамы у бабушки родилось еще 4 или 5 сыновей, но до взрослости дожили 3. Из живых ‒ все младше мамы: Ваня, Сема и Шурик. Особенно я дружила с Семой; Ваня был уже в армии, а Шурик ‒ еще маленьким, чтобы возиться с девчонкой. Сёма иногда забирал меня из детсада и дорогой мы играли и дразнились. С ним же меня однажды еще до Войны отправили на лето в их родное село Катино. Тогда мне было лет 5-6. И в Лопатино он приезжал, где играл с дачниками и деревенскими ребятами в футбол на Шаблыкинской поляне.

Старшего Ваню призвали в армию во флот перед Войной. Тогда срок службы на флоте был 5 лет. Служил он на Севере в Мурманске и вот-вот должен был демобилизоваться, но пришла Война, и он вернулся только, когда она кончилась, пробыв в армии порядка восьми ‒десяти лет. Правда, приезжал на побывку, от чего остались фото. Его войска назывались морская пехота, а конкретно он ничего не рассказывал, наверно, чтобы бабушка не ужасалась. Иногда нам привозили от него приветы бравые моряки, которые приезжали в Москву по своим делам, и им надо было где-то остановиться. Один из них так (!!!) рассказывал мне о Севере и наобещал столько ракушек, камешек и даже маленького живого песца, что я преданно ждала обещанного, аж когда и Война кончилась. Наверно истосковался моряк по собственным детям, и ему в такую радость было смотреть в детские распахнутые глаза, что он сочинял и сочинял без всякой меры. Живописное вранье и мои разбитые ожидания я ему давно простила.

После Войны Ваня женился на Анне, которая приходилась ему очень дальней родственницей. Её родовые корни также уходили в Катино. Мы ее звали Нюра. В молодости она работала на сьемке местности с самолета, и поэтому много летала, а это было очень интересно. На

самолетах тогда мало кому удавалось полетать. У них родился сын Андрей и дочь Ольга. Теперь они взрослые и у них свои семьи. Оля (Лобанова-Савинкина) самая любимая и душевно близкая мне сестра из еще живой бабушкиной родни.

Сема до Войны тоже успел призваться и служил, кажется, в районе Баку. А в Войну он служил на специальной «точке» под Москвой «слухачем». Были такие хитрые установки, которые по звуку определяли приближение самолета. Они стояли с запада от Москвы и засекали немецкие машины, летящие бомбить столицу. По рации они передавали тревогу зенитчикам и нашим самолетам. Всю Войну он прослужил в этих частях. Младшим воинским составом – солдатами ‒ у него в подчинении были совсем молодые девчонки. На одной из них ‒ Марии ‒ после войны он женился.

Когда его точка стояла в деревне Дрожжино за Бобровым, тем, что рядом с Лопатиным, мы с бабушкой однажды ходили к нему из Лопатинского дома напрямую по лесам и полям свидеться и еды принести. А немцы, заметим, были уже совсем рядом, но до Лопатино их все-таки не пустили.

Еще я помню, как Сема привозил своих девочек‒солдат в Москву в баню зимой 43‒44гг, а после бани они всем строем смотрели в кинотеатре на Таганской площади ‒ ныне его сломали ‒ кинофильм «Жди меня». И меня с собой взяли. После Войны Сема и Маруся поженились, и у них народились две девочки Галя и Люба. У тех, в свою очередь, образовались свои семьи, но об этом когда-нибудь расскажут молодые. Однако их детские фото сохранились в старом альбоме.

Шурик был еще мальчишкой, когда началась Война, но уже в 1943 году его возраст стал призывным. Помню: на новый 1943 год мы с ним дурачились и дрались, а бабушка, глядя на нас, плакала, понимая, что сын еще не вырос и вояка – никакой. Так и случилось. Кажется, он побежал от танков. Я не очень-то знаю детали. Но была тюрьма, был запрет на проживание в Москве и тайные визиты к бабушке и маме.

22

Старые довоенные любительские фото

ВЕРХ компания дворовых ребята с Тулинской ул.: на левой фотографии внизу - Ваня, , на правой - Ваня (в шляпе) с Сёмой,

который стоит в центре.

ВНИЗУ Сема среди Лопатинских ребят

(справа у забора в бел.рубашке) и Сема - футболист на Шаблыкино.

23

ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ САВИНКИН

ДЯДЯ ВАНЯ

24

СЛЕВА:

Семья Нюры (Анны Касаткиной): Стоят слева-направо Анна, Ваня (Савинкин), Татьяна (сестра Ани), муж Татьяны Штеренгоф Яков

Моисеевич. Сидят: Касаткин Петр Антонович и Касаткина Ольга Матвеевна –

Анины родители с маленьким Андреем (сыном Анны и Вани) на руках.

ВВЕРХУ справа: Нюра (Анна) и Ваня Савинкины

25

Слева: Сёма и Ваня перед Войной Верх, середина:

Сема, его начальник, ниже бабушка и Ваня. Видимо Ваня приехал на побывку домой с Севера, и Сёма отпросился из Дрожжино, где служил в это

время. Справа внизу:

Сема и текст на обратной стороне: На память старшему брату от

брата Сёмы. Память отечественной войны. Не давай

пощады немцам, бей их, как собак. До скорой встречи в

любимой Москве. 30/VΙ 43 года Подпись

26

ВЕРХ: Семен Васильевич (Сёма) Савинкин,

один и с товарищами.

НИЗ: Александр Васильевич (Шурик)

Савинкин. Слева – в молодости и

справа - со своей последней семьей, женой Верой, приемной дочерью и сыном Володей

27

После Войны все братья – Сёма, Ваня и Шурик - собрались вместе. Частенько со своими семьями они приезжали на дачу в Лопатино. Здесь - они с маленькой Иветкой. За ними вдали виден Сухановский пруд. 1946 или 1947 год.

28

ВЕРХ: левая – самолет с экипажем, на котором летала Нюра. Середина – Нюра Правая – её и Ванина дочь Оля НИЗ Слева ‒ свадьба Оли Савинкиной и Виктора Лобанова, середина – Оля со своей дочкой Машей, справа – дочка Маши Аглая.

29

ю

ВЕРХ Сема с Марусей (Марией Фроловной) еще в

военной форме. Маруся Маруся с младшей дочкой Любой

НИЗ Старшая их дочь Галя.

Компания в Лопатине. Слева направо: Маруся, Маркелов (папин знакомый), ниже его спрятался

его сын, Мария Ивановна Рыжова, моя мама, Мария Ивановна Изотова (Муся). Дети: слева

Иветта и справа Люба.

30

Верх: Иветта с Галей Савинкиной. Левая: вторая жена Шурика,сам Шурик, моя мама с Иветтой на руках и мать жены Шурика.

Правая: Маня – мамина

двоюродная сестра, приехавшая из

Катино, с Иветкой на руках.

Шурик не был ни злым, ни корыстным. Он был безответственной и обаятельной шалавой. Ему всегда «не везло» на товарищей: они ‒ убегали, ему ‒ влетало. А вот женщины его любили. Первой была Храможенкова из соседнего дома 27, и с их общей дочкой Лидой общается Оля (дочь дяди Вани) и я. У Лиды (Халитовой по мужу) родился сын Олег, а у Олега девочка Светлана. Олег трагически погиб в августе 2014 года.

Вторую жену Шурика мама и бабушка всячески привечали, потому что надеялись, что Шурик как-то остепениться. Там родилась девочка, о которой мы ничего не знаем, потому что эта его жена с Шуриком резко рассталась, как с ошибкой молодости.

Третья была старше его, и ей хватило мудрости Шурика терпеть. Там родился мальчик Володя, который как-то давно-давно приезжал в гости.

31

Папины родители, братья и сёстры Папиных родителей я никогда не видела. Их уже и на свете

не было, когда я родилась. Но в наследство от тети Вари мне досталась одна фотография, датированная 1915г, и я подозреваю, что это ее мать со своей матерью. То есть моя бабушка и моя прабабушка. Бабушку звали Татьяной Филипповной. Ее девичей фамилии я не знаю, но тетя Варя рассказывала историю, которую я повторю, как помню.

Где-то в середине 19 века семья из 4-х человек (муж, жена и две девочки) шли (или бежали) из Польши на восток. В деревне, имени которой я не знаю, родители заболели и умерли, а девочек взял на воспитание местный священник. Когда они выросли, одна из них стала невенчанной женой (сожительницей, любовницей) местного помещика. Тогда такое частенько бывало. Он обеспечивал их домом, коровой, дровами и т.п., но имени своего не давал. Если все это действительно так – то она старшая на этой фотографии и моя прабабушка.

Дед Дмитрий Епифанович Постников был родом из Смоленска (или из-под Смоленска). Не знаю ‒ из какой он семьи, как их сосватали с девицей Татьяной, что в приданое давали, но жили они в большом и хорошем доме в деревне под названием Бражеевки Смоленской губернии (на более новых картах – Бражеевка). Это около десятка километров южнее Смоленска по Рослевскому шоссе, чуть западнее его.

Татьяна исправно рожала девочку – мальчика – девочку ‒ мальчика и так 12 раз. Причем только первые роды принимала повитуха. Все последующие проходили спокойно и буднично. Чувствуя, что пришло время «Х», Татьяна ставила ведерный самовар и шла на чердак рожать. Внизу прыгало и волновалось все семейство:« Кто, кто? Мальчик? Девочка?» Она спускалась с новорожденным, его обмывали, и он становился членом семьи.

Мой отец был из младших. Он родился 1905 году. До него были Аня, Саня, Варя, Гриша, Тася, Ваня (мой отец), а потом

Женя, Слава, Клава. Про остальных я не знаю, да и за точность очередности не ручаюсь, кто-то еще умер в младенчестве.

Не очень понятен уровень их доходов. При советской власти мой отец, дяди и тети не говорили на эти темы, но по некоторым случайно брошенным фразам их разговоров думаю, что достаток был неслабым.

«Ну, ты помнишь – в четверг! – говорил кто-то из теток. ‒ В четверг же, в день забоя скота это было!»

Были у них и наемные работники, что не мешало всем членам семьи работать с утра до вечера. Если тебе уже шесть-семь, вот тебе прутик в руки и иди, гоняй кур из посевов. Старшие девочки ходили за младшими детьми, а старшие мальчики работали с отцом. У них была земля, и был большой плодовый сад. И всякой скотины наверняка было достаточно. Дети учились в церковно-приходской школе и в гимназии.

Как-то в конце сороковых годов прошлого века погостить на дачу в Лопатино приехала «из прошлой жизни» некая Эмилия Антоновна. Со слов тети Вари она была в те годы их соседкой, помещицей. У нее была даже своя машина с открытым верхом – кабриолет. Неслыханная роскошь! Проезжая, она бросала конфеты крестьянским детям. Но уважали они ее не за кабриолет, а за потрясающую трудоспособность. Целый день она

Возможно бабушка Татьяна и ее мать.

32

носилась с распоряжениями по своему хозяйству, держа в подоле передника клубок шерсти и вслепую орудуя спицами. Ни минуты времени вхолостую!

Вот это считалось образцом для подражания. В Лопатинском саду эта тетка начисто обобрала несколько

кустов крыжовника, чему мы, дети, совсем не обрадовались, так как считали его своей поживой. Тетя Варя, однако, разрешила. Видимо, в новые времена Эмилия Антоновна жила крайне бедно, если не сказать – впроголодь; продав крыжовник, она могла выручить хоть немного денег.

Всё в большой семье бабушки Тани шло своим чередом, пока был жив глава семьи Дмитрий ‒ мой дед. Он умер в 1914 году. Фотографий его нет, но говорят, что дед был очень рослый и внешне на него был похож сын тети Вари Геня.

Не знаю деталей, но со смертью деда Дмитрия большая семья стала рассыпаться, а дети разлетаться. Из отрывочных разговоров тетушек я поняла, что бабушка Таня дом в Бражеевках продала, и что именно на эти деньги тетя Варя покупала дом на свое имя в Лопатине.

Только много позже мне стало понятно, что все братья и сестры этот факт всегда помнили и приезжали в Лопатино, не без оснований считая дом частично и своим. Может быть что-то об этом говорила и сама бабушка Таня. Однако при мне никто открыто это не обсуждал. Следует помнить время, в которое они жили, и место где работал дядя Вася, муж тети Вари. В то время всеобщей подозрительности и беззакония все могло случиться. Все это знали, помнили и помалкивали.

Но надо отдать должное и тете Варе. Это с ее помощью мой отец и тетя Клава получили комнату на двоих в Москве, а тетя Женя практически всю жизнь жила под крылом тети Вари. Дяде Славе она тоже помогала. Однако я не припомню, чтобы кто-то из братьев и сестер выражал хоть какую-то благодарность в адрес тети Вари. Такое впечатление, что они принимали это как должное.

Характеры (да еще какие!) у моих теток имели место! Наверно перепало что-то польское. Живя рядом, они могли иногда не разговаривать друг с другом годами, причем никогда не обсуждали это еще с кем-то, считая такое ниже достоинства. Однако, когда дело было действительно серьезно, – они своих не бросали и, прикусив гордыню, засучивали рукава. Своим общим детством они были связаны посильнее любви и обид.

Бабушка Татьяна погибла трагически. Она шла с каким-то знакомым по тропинке вдоль железнодорожного полотна. Приближался товарняк. «Татьяна! Отойди! Сзади поезд». «Да я всегда здесь хожу! Здесь не достает».

С одной из платформ торчала плохо уложенная доска. Она-то и достала бабушку Таню. Случилось это в 1932 году.

Аня была самой старшей сестрой. С ней я встречалась на даче в Лопатино и даже ездила к ней на какой-то праздник с папой и мамой. Серьезная, властная такая была тетка. Её мужем был белогвардейский офицер, что было очень опасно для жизни всей семьи в то время. Об этом нельзя было ни говорить, ни спрашивать, так что про это я ничего более и не знаю. В конце жизни она жила в Долгопрудном (на север от Москвы), где ее и похоронили. У нее и белогвардейского офицера родилась дочь Люся, которую я уже знала очень близко. Летнее время мы частенько жили на даче. Да и в гости ездили.

Люся вышла замуж за Толю Соколова, который работал в какой-то проектной организации. У них родились два мальчика Эдя и Володя, с которыми мы росли и играли на даче в Лопатино. В Москве они жили в Левшинском переулке у Кропоткинской ул. (раньше и ныне – Пречистинка) в одной из комнат коммуналки, а потом уже в отдельной квартире в Бабушкинской районе. Эдя кончил Физфак МГУ, а позднее и Володя – тоже. Оба работают в науке. Оба женились и теперь уже доросли до «дедов».

33

Александром, а по-домашнему – Саней, звали старшего брата. Я общалась с ним только на даче в Лопатино. От него веяло покоем и надежностью. Знаю, что он был женат и у него были две девочки Нина и Галя. Обе постарше меня. С женой он не жил, и тетя Варя старалась помочь его девочкам. Одно время они жили на даче все лето постоянно, а потом вдруг пропали и я очень давно (несколько десятков лет) о них ничего не знаю.

Варя была следующей по старшинству. Она была та самая старшая сестра, которая должна была смотреть за младшим братом Ваней – моим отцом. Рассказывали, что однажды она заигралась, а братик ушел под ноги к лошадям и одна из них его высоко подкинула. Варя опрометью кинулась спасаться от родительского гнева и где-то долго пряталась, но – Слава Богу! – все обошлось. Видно Ваня упал на что-то мягкое.

Как бы то ни было, но именно она утирал его сопливый нос, дула на ушибленные коленки и защищала в первых детских драках. Он привык ее слушаться, как мать, и верил ей, как матери, – была такая незримая между ними связь.

Тетя Варя родилась 1898 г и в самую лихую пору

революционных 18-20 годов 20-ого века ей пришла пора выходить замуж. Она и вышла. Её мужем стал Василий Яковлев, юноша из семьи железнодорожников. А те, кто работали на железной дороге в те времена, были одни из самых «продвинутых», как бы мы теперь сказали.

Тетя Аня

Дядя Саня (справа) с папой. Лопатино. Наверно папа утром ходил по грибы и принес белых душистых цветов (стоят справа), которые называются Любка двулистная, но тогда мы называли их фиалками

34

СЛЕВА Толя (сын тети Таси) уговаривает меня пойти постричься (еще до Войны), а мне явно не светит перспектива остаться без волос.

Верх,середина: у входа в дом с бабушкой Сашей в центре. Стоят (слева на право) Толя (сын тети Таси), Эдя (сын Люси), Виталик (сын Толи) и вполоборота – Володя (сын Люси) Низ середина: Сын Толи Виталик, контролирует купанье в Сухановском пруду Иветты. Верх,право Люся и ниже её сын Володя

35

Как у нас первые компьютерщи-ки. Трудовая интеллектуальная элита. Как он оказался в НКВД и во внешней разведке я не знаю, но о нем есть в Интернете и кни-ге: «Разведка и контрразведка в лицах». Энциклопедический словарь российских спецслужб. (Автор-сост. А Диенко, М.: Рус-скiй мiръ, 2002.)

Есть несколько фотографий разных лет, которые интересно по-разглядывать. Часть из них доста-лась мне вместе с посмертными до-кументами тети Вари. Основной его архив забрали КГБшники, и материалы о нем есть в музее ГБ.

НКВД потом КГБ был в СССР государством в госу-дарстве. Именем этой организации (ее называли «орга-ны») по стране приказывали, как именем святой инквизи-ции, и все службы перед ней «брали под козырек», не рас-суждая. Надо было иметь много разных качеств, чтобы там уцелеть и работать. Дядя Вася имел и ум, и волю, и учился непрестанно. И мудрость с осторожностью у него, конечно, имелись в избытке. Он не был жестоким человек ом, пожалуй, властным не был.

Верх, левая – 1919 год, Вася старший среди детей. Верх, правая интересна присутствием на переднем плане Берия Лаврентия Павловича. Обратите вни-мание на тех четырех, что в форме: типичные представители ОРГАНОВ, которых боялись, как опрични-ков при Иване Грозном. Берий Яковлева не привечал и даже написал на каком-то документе о недопус-ке его к руководящей работе. Здесь дядя Вася в заднем ряду справа. Средний ряд: Дядя Вася в молодости, – среди сотрудников своего отдела в конце 40-ых и в генераль-ской форме. Внизу в Австрии с псом Чарли, самым умным из всех Лопатинских псов. Мы были свидетелями, как он от-таскивал от ямы с водой ребенка, ухватив его сзади за одежду.

36

Думаю ‒ в тех условиях он пытался сохранить и работу и себя как порядочного человека. Может быть, поэтому и оказался во внешней разведке. Однако он дорого заплатил за свое могуще-ство. Он умер со многими наградами в чине генерал-майора КГБ в 51 год, сидя, задыхаясь, весь в отеках, не имея в теле ни одного здорового места. Судя по всему, он был один из тех людей, которых Сталин мог «дернуть» в любой момент, и они должны были быть всегда под рукой. Там и тогда с людьми не считались и не берегли.

При жизни дяди Васи, да и долго еще потом, мы, конеч-но, не знали, что он самый настоящий разведчик уровня рези-дента, про которых показывают кино. Уже теперь я вспоми-наю, что однажды еще до Войны мы с мамой тоже «поиграли» в шпионские игры. Я бы забыла обо всем этом, если бы не по-разившее меня великолепие обстановки, так отличающейся от нашей коммуналки, детсада и двора. Мы ходили с ней в гости-ницу Москва с ее важными швейцарами у дверей, поднимались на лифте на какой-то этаж, шли длинными коридорами и до-вольно долго одни тихо сидели в номере. Хотела бы я посмот-реть, как мама тогда была одета и что мы там получали-передавали.

Тете Варе было что-то около 50-ти, когда она осталась вдо-вой. Ей назначили пенсию на порядок больше обычной самой большой пенсии тех лет. Если бы она вторично вышла замуж, она бы ее потеряла и если бы работать пошла – потеряла тоже. В начале жизни тетя Варя немного учительствовала, но потом уже более не работала.

Вероятно, она была тем, кем хотела – женой большого че-ловека. Для нее была очень важна высокая значимость в глазах окружающих. Ей льстила принадлежность к советской элите. При этом она была очень красивой и умела величественно держаться. Ей бы быть фрейлиной при императрице или – са-мой императрицей, но при Советской власти ни тебе княгинь, ни тебе графинь – одно скучное равенство. Однако за рубежом

в советских представительствах жизнь и тогда была не вполне советская, и, я догадываюсь, как она там блистала, и как дядя Вася был горд такой женой.

Перед самой Войной они получили шикарную по тем временам трехкомнатную квартиру в 7- или 8-этажном боль-шом и длинном доме на внутренней стороне Садового кольца между Сухаревкой и Трубой. Помнится - 6 этаж, квартира ка-жется 33 (номер еще тете Варе не нравился).

Дом стоит и сейчас – в нем одна из лучших гомеопати-ческих аптек города «Доктор Н». Строили дом, как говорили, для артистов Большого театра, но у НКВД были права на всё.

Машина с шофером для разных нужд была прикреплена к семье и стояла у порога. При надобности за чем-нибудь по-сылали одного шофера. Дети – три мальчика Юра (1920), Эдя (1925) и Геня(1928) - учились в той же школе, куда возили Светлану Алелуеву. В доме проживала домработница Дуся, к которой со временем все привыкли, как к члену семьи. Был собственный дом с садом (соток 20-25) в Лопатине. Ну, и ко-нечно, разные курорты при необходимости. Да – еще продук-товые спецзаказы в своем распределителе, как тогда говорили. Надо было позвонить, продиктовать, что надо, и все это упако-ванное в лучшем виде доставлялось. И это при том, что в стране было плохо с продуктами, а местами так просто голода-ли. Это я к тому, что равенства не бывает ни при каких режи-мах, как бы его не декларировали власть предержащие.

Старший сын Юра в то время (перед Войной) служил по призыву в Красной Армии (тогда никто не уклонялся), и их во-инская часть была в Белорусских лесах под г. Лида. Практиче-ски сразу же она оказалась в глухом тылу у немцев; пыталась с боями пробиться к Минску, но была полностью разбита при выходе из окружения в Новогрудском кольце. Далее Юра с от-дельными бойцами пробирался к Смоленску. Только 4 января 1942 г ему удалось перейти фронт под Малоярославцем. Затем был формировочный пункт в Подольске.

37

Для всех нас Юра пропал без вести. Как «перебежчика» с той стороны, Юру могли расстрелять,

не разбираясь, но ему удалось передать случайному человеку записку с телефоном отца. Это спасло ему жизнь. Дядя Вася приехал за ним сразу же. В Москве Юру принимала и обмыва-ла моя мама. Тетя Варя с Эдей и Геней были уже в эвакуации в Куйбышеве (ныне – Саратов). Тряпье с Юры, кишащее вшами, мама выносила в газетах во двор и сжигала до пепла. Потом Юра работал, как я теперь понимаю, по связи с нашей развед-кой в немецком тылу. В одну из комнат квартиры входить было нельзя – там посвистывали рации, а из окна висели провода ан-тенн. Но самое главное ‒ Юра нашелся, он жив!

Беда пришла со смертью среднего сына Эди. Это было уже в середине Войны в 1944 г. Эдя кончил летную школу, и их во-инскую часть поездом везли на фронт. Случилась какая-то темная история: Эдя погиб под колесами поезда, на котором их везли. Тайну знали дядя Вася и мой отец, но женщинам ее не рассказали. Тетя Варя смерть сына пережила очень тяжело.

Дядя Вася умер уже после Войны в 1950 г, а в 53 г застре-лился младший сын Геня. Он был самым талантливым из детей тети Вари и самым близким и любимым для меня. Старше все-го на пять лет.

Как-то на том основании, что он видел, как меня крестили, потребовал, чтобы я называла его «крестным». Я фыркнула, но тетя Варя сказала:

‒Зови, зови! Он же теперь тебе должен дарить конфетки! Я согласилась, но игры хватило конфетки на три. ‒Ты меня, крестница, без штанов оставишь!‒ изрек мой

крестный. На том игра и кончилась. Иногда он брал меня с собой на каток или в клуб, и это был

праздник – состоять при старшем брате! Геня кончил МГИМО и работал журналистом в ТАСС. Был

направлен на военную службу в Германию и домой приехал то ли на побывку, то ли в командировку. (Я тогда была на Крымской практике.)

Вроде бы ничто не предвещало беды. В комнате они были вдвоем со старшим братом Юрой. Почему оказался заряжен револьвер? Почему Геня приставил его к своему горлу? Поче-му выстрелил? Пуля пробила артерию. «Неотложка» из Скли-фа, хотя и была рядом, – не успела.

От большой семьи тети Вари к 53 году остался один стар-ший сын Юра. Он женился еще в 44 г. и у него родилось двое детей: Наташа и Дима. Но здесь всплыли свои сложности. Юра работал в том же организации, где и его отец, но у него не было тех качеств, что были у дяди Васи. Он пытался сработаться с тем миром, но сломался и запил.

Как-то, году в 54‒55 (я тогда была студенткой), мы шли с ним по Москве, не помню ‒ куда и откуда. Он не слишком крепко держался на ногах и открытым текстом рассказывал о методах работы КГБ, и что уйти самому оттуда – невозможно, только если выгонят, не успев пристрелить. Его и выгнали. Красавица жена Нина с ним разошлась еще до этого. Дети‒Наташа и Дима ‒ остались с матерью и к бабушке Варе видимо совсем не ездили, если судить по ее последним, сказанным пе-ред смертью, словам: «Пусть и на похороны не приходят!»

Забегая вперед скажу, что на похороны внучка Наташа пришла (не знаю ‒ откуда узнала; в больнице не была ни разу и вообще никак не помогала и не являлась) и я, как могла, без выражения на лице сказала ей желание бабушки. Однако она не ушла, но была и на поминках.

К этому времени я так устала от забот, свалившихся на меня в связи с последними днями жизни тети Вари, что была даже рада, что она что-то заберет из ее вещей. Квартира отходила государству. Наташе досталась очень дорогая антикварная ме-бель ‒ примерно пара годовых зарплат. А с моральной сторо-ной пусть сама разбирается! Всякую посуду, швейную машин-ку и другие мелкие (но ‒ импортные!) вещи разобрали племян-ники. Очень красивую старую вазу я отнесла в Свято-Данилов монастырь на помин души Варвары.

38

Лопатинскую дачу тетя Варя успела продать. У нее было не-сколько сберкнижек, и когда она сама уже перестала вставать, то по очереди давала мне доверен-ности на них для оплаты всяче-ских текущих больничных и иных нужд. Последняя из них, уже накануне ее смерти, судя по все-му, была книжка с деньгами за дачу. Сумма там соответствовала.

Не снимая этих денег, в той же сберкассе я переоформила их на имена оставшихся племянников, считая, что этим закрываю допу-щенную когда-то тетей Варей се-мейную несправедливость. Для меня это было важно.

После работы в органах Юра что-то делал, но пил и опускался. Не он заботился о матери, а она о нем. Средств хватало, человече-ского тепла не было, да и силы таили. Однажды он потерялся и обнаружился в областной больнице с инсультом. Речь к нему так и не вернулась – он мог только мычать. Мать и сын съеха-

лись в одну квартиру. Ей было уже больше 85. Она боялась уме-реть раньше Юры и просила меня за все ее оставшееся наследство быть его опекуном. Я сказала, что помогу так, если силы будут. Что-то останавливало меня и от наследства, да и от обязательств. Наверно потому, что согласив-шись, я была бы вынуждена сно-сить в свой адрес повелительный тон тети Вари. Такая уж она была!

Когда-то в юности, еще в

Бражеевках, проходящая цыганка нагадала девчонке Варе, что жить будешь богато и долго, но всех своих похоронишь. Умрешь по-следней. Так и случилось. Юра умер за месяц до смерти тети Вари.

Все они похоронены на Новодевичьем кладбище под этим па-мятником.

Слева Дядя Вася с Юрой и Эдей; справа тетя Варя с Геней. В центре – на поминках Эди стоит у памятника папа, сестра дяди Васи, тетя Женя, далее я, бабушка Саша и мама. Ниже – тетя Варя и дядя Вася, еще ниже – Нина (жена Юры) и Геня. Юра держит камеру.

39

ВЕРХ: Эдя с Геней на катке, тетя Варя на даче и она же в Вене 1945г. Эту последнюю фотографию мастер выставил как рекламную у себя в витрине, из-за че-го возник скандал в советском представительстве и требование: «Немедленно убрать!»

НИЗ: Юра с женой Ниной

и Геня.

40

тетя Варя с Юрой, Эдей, Геней и дядей Славой в березовом лесу

Геня со мной по-сле принудительно-го похода в парик-махерскую.

Лопатино

41

Свадьба Юры Яковлева 1944год

ВЕРХ слева :т.Варя, мать невесты, ниже-

Юра, Нина и папа. посередине:? , т.Клава(стоит), Юра,

Нина, я, брат Нины и папа. справа :т.Варя с матерью невесты, ни-

же-Юра с братом Нины

НИЗ слева: Папа, Нина ,я и Юра

справа: Я, Юра и Нина

42

Среди детей бабушки Тани следующим за те-

тей Варей должен быть мальчик. Говорили, что бабушке удавалось соблюсти последовательность. Дядю Гришу я поставила в эту очередь условно. О нем я знаю совсем ничего. При мне он никогда не приезжал на дачу и о нем никто не рассказы-вал. Вроде бы в 30-х годах он жил в общежитии на Метростроевской (теперь и раньше – Остожен-ка). Наверно он пропал на Войне.

Дальше идет тетя Тася. Кругленькая такая ве-селая и взбалмошная. Ее муж работал на желез-ной дороге, и они до Войны жили в одноэтажном бревенчатом доме у железнодорожных путей между Крестьянской заставой и заставой Ильича (Рогожской). Как-то она приехала на дачу в Лопа-тино шумная, как праздник, и мы с визгом бегали с ней по лужам после скоротечного обвального ливня. У тети Таси был сын Толя, а у Толи сын Виталий и с обоими мы частенько общались на даче, и есть их фотографии.

Дальше - тетя Женя. Болезненная с плохим слухом, кажется, после детской скарлатины. Она никогда не работала и жила при тете Варе. Мы дети ее не очень любили, но всегда жалели. За глаза ее звали Авгишкой. Иногда она отдавала нам какое-нибудь старое засахарившееся варенье со словами:‒ Нате, жрите – я это не ем! «Милое» выражение мы пропускали мимо ушей – она не была злой, и мы это понимали. А варенье съедали за милую душу.

Она частенько жила в квартире тети Вари, ко-гда Яковлевы в очередной раз уезжали за грани-цу, но и собственную комнату ей с подачи тети

Вари тоже выхлопотали. Она подолгу жила на да-че и перед смертью полежала в Сухановской больнице. Похоронена она вместе с тетей Аней, тетей Клавой и другими родственниками в Дол-гопрудном.

Дальше идет дядя Слава. Говорили, что он был журналистом, но весной 41-ого года мы с Ге-ней ходили смотреть кино без билета, но в ложу кинотеатра, где дядя Слава был администратором. Помню, он пребольно брал нас пальцами за дет-ские щечки и говорил: «Утик, ты мой, утик!» и давал конфетку. Он ушел на Войну и потерялся сразу же под Москвой. Был он человеком для войны крайне не приспособленным. Провожая, знали: не пережить ему и первого боя. Пропал без вести наш дядя Слава. Его единственное изобра-жение есть на фото, что на фоне плотного березо-вого леса, где с молодой тетей Варей сидят на одеяле еще маленькие ее мальчики.

И последняя - тетя Клава(1908). Она един-ственная из них получила высшее образование, чем очень гордилась. Она была специалистом по вентиляции. Она так и прожила всю жизнь на Ле-бяжьем в той самой комнате. Замуж однажды вышла, но тут же развелась. Люсе, тети Аниной дочери, она с возмущением объясняла:

‒Ты представляешь? Он храпит! Так и не состоялась ее семейная жизнь. Тетю Клаву я особенно любила еще с «мелко-

го» детства. Погибла она как-то очень странно. Ее тело нашли поутру 5 апреля 1974г под окнами Подмосковно-го санатория, где она отдыхала. Подробности не известны.

Тётя Женя Тётя Клава

43

Мой папа Мой папа был из младших, и я на самом деле точно не

помню очередность Жени, Клавы, и моего отца, но Слава точно был последним из детей бабушки Тани. Или тетя Клава?

Знаю, что с 16 лет отец уже отвечал за себя сам. Кажется, он тоже какое-то время работал в структуре

НКВД, но была, как тогда говорили, «чистка» и его уволили из органов за сокрытие происхождения. Говорили, что донос на него написала девица, которая «положила на него глаз», а он предпочел мою будущую маму. Так или, похоже, дело было ‒ мне, конечно, не рассказывали – все это из обрывков домашних разговоров взрослых.

Я уже «застала» папу, когда он заведовал мастерской, которая ремонтировала и меняла на русские шрифты пишущих машинок, которые закупались за рубежом. Своих тогда страна не делала. По тем временам дело было очень важным, так как это была множительная печатная техника, а государство всегда старалось ее контролировать.

Знаю, что отца очень уважали в его кругу. Рабочие при-ходили к нему за всякими жизненными советами, когда уже и не работали под его началом.

Не знаю, где учился он сам, но знаю, что он был учите-лем первого поколения советских мастеров по печатным ма-шинкам и, в частности, дяди Сёмы.

Уже много лет спустя, когда я сама работала в Институ-те, к нам как-то пришел мастер почистить нашу рабочую ма-шинку, и я спросила: ‒ не знает ли он Савинкина Семена Васи-льевича ‒ моего дядю Сему; отца уже не было. Он сказал, что это его учитель.

А когда узнал кто мой отец, то вообще весь изошел вос-торгами и благодарностями в их адрес, а машинку, ради кото-рой мы его позвали, вычистил до невероятного блеска и рабо-тоспособности.

В Войну их мирное производство перепрофилировали во что-то военное, и он должен был отступать с войсками в по-следнюю очередь.

Дома отец был немногословным человеком. Считалось, что я была папина дочка, но общались мы с ним почти не вер-бально. Мы как-то чувствовали друг друга без слов. Изредка он интересовался моими отметками. Если это было 5, никакой ре-акции не следовало. На 4 слышалось глухое недовольное вор-чание. На 3 – громовое: «Я так и знал!». А появление двойки мы с мамой скромно до него не доводили.

Лет в 8 он объяснил мне, как Земля и другие планеты крутятся вокруг Солнца. Этот первый урок на космическую тему я помню до сей поры. Он у меня как бы фундамент всего последующего университетского образования.

Со мной он вообще обходился, как с мальчишкой, при-чем ‒ взрослым. Лет в 16 подарил настоящее ружье 16-ого ка-либра. Я даже несколько раз в одиночку ранним осенним утром сходила на охоту на Сухановский пруд и подстрелила перелет-ную утку, предварительно уговорив себя спустить курок, чтоб знакомые мальчишки, которые, кстати, очень завидовали мое-му собственному ружью, ‒ не засмеяли. После чего поняла, что не мое это дело ‒ зверье убивать.

Отец никогда со мной не сюсюкал и запрещал это де-лать даже в моем нежном детстве всяким теткам. Можно ска-зать, что он обходился со мной сурово, но чувствовал и любил как бы и не глядя.

Однажды он неудачно упал, зацепившись за ковер на полу, и нехорошо сломал ногу в щиколотке. Перелом был от-крытый и жутковатый. Помчались за неотложкой, все засуети-лись. А он, стиснув зубы, твердил одно: « Галину, Галину убе-рите!» Я тогда донашивала Сашу, и он за нас боялся.

Он вообще о себе думал в последнюю очередь, если ду-мал. Об его одежде думала мама.

44

Помню однажды мы с мамой купили ему какой-то сим-патичный свитерочек. Подарили и упрашивали надеть посмот-реть. Он сказал: «В шкаф положи!»

Месяца через два: «Ты там свитер покупала. Где он?» Мы не обижались. Он так был устроен: цветов не дарил,

но надежным был, как скала. Я не видела его в драке, в том смысле, что руками он не махал. Но видела, как от него удира-ли всякие плохие люди.

Как-то мы (папа, мама и я) ехали на площадке приго-родного поезда. Была давка, и из-за неразговорчивости отца какой-то мужик, не понял, что эта женщина под защитой, и по-лез к маме, пользуясь толкучкой. Все произошло молниеносно: народ расступился, хотя было совершенно некуда, отец одной рукой взял его за грудки, а другой открыл дверь и выбросил похотливого козла вон из идущего поезда. И никаких слов. По-езда тогда ходили медленно – остается надеяться, что козел выжил.

Как я теперь понимаю, он сам и все мы в течение очень большого отрезка его жизни были заложниками его отношения со старшей сестрой тетей Варей. Тетя Варя была для него бли-же матери. И моя мудрая мама это понимала.

Когда-то давно, купив дом в Лопатине на деньги их об-щей матери, тетя Варя сказала ему «на наших детей хватит», и он ей поверил.

Он был хозяином в этом доме, когда надо было ставить заборы, укреплять фундамент, наблюдать за правильностью всяких работ при перестройке, перекрывать крышу и т.д. и т.п. Все его так и воспринимали. Старший брат ‒ дядя Саня ‒ как-то сказал ему, что мы все (братья и сестры) от этого дома фак-тически отказались, но ты здесь живешь и все делаешь. Име-ешь право.

Но юридических прав на дом у отца не было, а он, как всякий человек, хотел иметь право оставить наследство своим детям.

Догадываюсь, что уже ближе к концу жизни он вероятно «поставил вопрос ребром». А тетя Варя не могла переступить через свое естество и добровольно отказаться от владения, хотя к этому времени и завещать-то дом было некому. Последний сын Юра дом бы сразу пропил (она это понимала и допустить не могла), а внуки с ней не общались, причем не по тому, что забыли, а как-то напряженно, как бывает по причине. Были еще всякие случайные люди, которых она то приближала, подарив им что-то, то отдаляла (или они сами отдалялись). Долго в «приближенных» никто не оставался. Для тети Вари было важ-но само владение. Расстаться с этим, уступить кому-то часть прав на дом ‒ она не могла, и отец, кровно обиженный, разо-шелся с ней навсегда.

Переживал он это несоразмерно. Собственность сама по себе таких переживаний не стоила – да он был до нее и не пад-кий. Но как пережить коварство родного человека!?! Слишком он ее любил. И она его любила.

Забыв гордыню, приехала проститься, когда он умирал. Случилось это очень скоро вслед за разрывам. Я была тогда на Камчатке и не могла вылететь из-за чудовищной многодневной пурги, накрывшей взлетные полосы 5-ти метровыми сугроба-ми. Даже военные самолеты не могли подняться.

Была и еще одна главная причина его ухода из жизни: он не мог пережить смерть мамы. Она была его частью. Всю жизнь ему неосознанно казалось, что мама вечна, и уйти в мир иной раньше его никогда не посмеет.

« Как ты могла меня оставить?» ‒ глухо, как зверь, сто-нал он на маминых похоронах.

И вот ее нет. Нигде нет. И это уже не изменить. И все потеряло смысл. Или наоборот: показало, что в жизни самое главное, а что просто осложняющие моменты. Но для кого те-перь этот урок?

Осталась грустная фотография у его гроба, и я ее здесь помещу.

45

Верх середина – в санатории. НИЗ – в Лопатино: на правой копает ямы под опоры для террасы над оврагом; на дальнем плане – Шаблыкинская поляна

46

Нижний ряд слева направо: Женя Новиков (Иветтин муж), Иветта, тетя Нюра (Савинкина), дядя Сема (Савинкин), Юра Яковлев, Елиза-вета Ивановна Новикова (мать Жени Новикова), ? , Дуся (домработница Яковлевых)

Верхний ряд слева направо: тетя Маруся (Савинкина, жена дяди Семы), ? , дядя Ваня (Савинкин), тетя Клава (Постникова), Мария Ива-новна Рыжова, муж Елизаветы Ивановны Новиковой, Володя Соколов.

Еще выше – Андрей, сын дяди Вани Савинкина.

47

О себе

Более или менее последовательно я помню свою жизнь с Войны. До этого ‒ отдельными стоп-кадрами. Но от довоенного времени остались фотографии.

ЛОПАТИНО

48

Война началась солнечным воскресным утром. Сосед по даче в Лопатино Михаил Трофимович Зудин,

приехав из Москвы, со ступенек своего дома прокричал нам это известие. Взрослые засуетились, а я в свои 7 лет значения этого события не оценила.

Однако уже через месяц в небе загудели немецкие само-леты, которые летели бомбить Москву. Лопатино, хоть и было на юг от столицы, но очень недалеко, поэтому оказывалось на их пути. До Москвы их старались не допустить, но если им не удавалось сбросить свой бомбовый груз на город, то они осво-бождались от него, где придется, и несколько штук неразо-рвавшихся фугасок до сей поры лежат в земле по окрестным оврагам и полям.

В саду вырыли бомбоубежище: глубокая щель в земле, ко-торую укрепили стволами ольх, спиленных у речки. До Войны их много росло над Гвоздянкой.

Тревогу узнавали по гулу самолетов, и нас – детей ‒ прята-ли в эту щель. Тогда на даче жила Люся, дочь тети Ани, со старшим сыном Эдей, еще совсем маленьким. Люся панически боялась тревог и, схватив Эдю, забивалась под старый дубовый стол, а я по детской неосведомленности – ничего не боялась. Мне было любопытно, но мама смотреть на летящие самолеты не давала.

Из Москвы в тыл начали эвакуировать детей, причем из-за общей неразберихи, могли схватить во дворе, загрузить в ма-шину и вывести, поэтому в городе мама моей руки не выпуска-ла и водила везде за собой. За чем-то мы зашли в домоуправле-ние на Волхонке, где нас и застала очередная воздушная трево-га. Полагалось спуститься в укрытие, но до него еще надо было добраться.

Мы кинулись к метро «Библиотека Ленина». Бежали по Волхонке, а потом по большой площади, что перед Каменным мостом и Боровицкими воротами Кремля.

Стоял теплый летний вечер, и уже начало темнеть.

Выли серены. В небе шарили прожектора, ловя самолет в перекрестье. Ухали зенитки, и по асфальту цокали осколки. В синем небе угасающего дня на птичьей высоте шел воздушный бой. И подо всем этим лежал мирный город, и бежала женщина с ребенком.

Уже теперь мне жутко за маму. Я помню, как она судорож-но прижимала меня куда-то подмышку, накрывая своим телом и полой летнего пальто.

Бомбежек я совсем не боялась, словно меня это не касается. Даже, когда нас с мамой, как тряпку, кинуло взрывной волной от входной двери куда-то под лифты.

Одна из бомбежек застала меня у бабушки на Тулинской (Рогожской). Бабушка молилась и упрашивала меня спуститься в бомбоубежище, но так не уговорила. В районе бабушкиного дома находился металлургический завод «Серп и молот», кото-рый бомбили прицельно. В сотне метров от окон бабушкиной комнаты раскроили до подвала одно из его зданий.

К осени немцы максимально близко подошли к Москве. Го-ворили даже, что какой-то немецкий танк прорвался в Химики. Сдача города висела в воздухе.

Говорили: есть приказ о расстреле паникеров на месте. Новенький красавец Каменный мост заминировали, подго-

товив к подрыву, если немцы в город войдут. Жителей близле-жащих домов отселили куда кого ‒ в основном в квартиры эва-куировавшихся ‒ только подальше от моста.

Мы перебрались в квартиру тети Вари на Сухаревке. И тут я заболела корью. Уезжающие в эвакуацию в Куйбы-

шев (ныне – Самара) тетя Варя с сыновьями Эдей и Геней прощались со мной через дверь. В бомбоубежище со мной хо-дить было нельзя, тем более ‒ ехать.

Мама сказала что-то вроде: «На все воля Божья. Чему быть – того не миновать!», решив для нас, что будем при отце, как ему прикажут с заводом.

49

Так мы оказались в одной квартире с дядей Васей, кото-рый по приказу должен был быть в Москве. В эту квартиру по-том привезли вышедшего из окружения Юру – чуть живого и во вшивом тряпье ‒ и в ней же потом работали рации.

К зиме бомбежки стали реже. Наш дом бомбы миновали. Зима в тот год выдалась лютющая даже для русских, уже не

говоря о немцах. Такой холод в их планы не входил. В самый тяжелый момент на защиту Москвы бросили све-

жие сибирские дивизии. Думаю: последний резерв. Они были одеты в теплые белые полушубки, и смотрелись такими силь-ными, бравыми и надежными! С востока Москвы на запад они проследовали под землей: на восточных станциях метро все эскалаторы работали «вниз», а на западных только «вверх». На фронт защитники уходили прямо из-под земли. Нам это показа-ли в кино. Блицкриг не прошел. Сибирские ребята поломали их планы, да и мороз «воюет» всегда на русской стороне.

Уже теперь я узнала, что первую контратаку под Москвой Жуков провел ночью при свете костров, без артподготовки. В бой пошли сибирские охотники, привыкшие гнать зверя в условиях тайги и даже ночью. Это было столь неожиданно, что немцы не успевали опомниться. Наши их гнали и гнали.

Потом показывали почти победный фильм «Разгром немцев под Москвой». Теперь он есть в Интернете. Посмотрите его и сразу после посмотрите другой документальный фильм о вы-садке войск союзников через Ламанш. Какая разница в людях, войсках, экипировке, общего духа!

На Сухаревке мы прожили зиму 41-42 годов. Весной мы перебрались в Лопатино. Там была земля, а око-

ло земли разве, что ленивый, не прокормится. С теплом немцы оживились. Но линия фронта уже начала

медленно, с переменным успехом отодвигаться на запад. Осенью я пошла во второй класс Лопатинской школы. Дом

начальной школы стоит на крутом высоком правом берегу реч-ки на поляне, которую лопатинские называли Шаблыкино. До

нее бегали ребята трех деревень: Лопатинские, Сухановские и Бобровские. Там я научилась драться. Не слишком хорошо, но сдачу давала. Детей было немного. Одна учительница одно-временно управлялась с первоклашками и третьим классом, а в классе рядом другая – со 2-м и 4-ым классами.

В Москве нам жить было негде. В доме на Лебяжьем, из-за отсутствия жильцов, в первую же военную зиму перемерзли все трубы, и не было ни воды, ни канализации, ни отопления.

Эта зима запомнилась мне болезнью мамы. С ней случилось что-то очень серьезное и ее положили в Сухановскую больни-цу. В какой-то момент показалось, что она уже умерла, и ее вынесли в покойницкую. Она стала замерзать и застонала. Ня-нечка заметила, и бросилась ее согревать.

Отец работал на военном положении в Москве и приезжал изредка. Мне было 9 лет.

В деревенском лопатинском доме, который надо было то-пить, я была практически одна. Школа находилась рядом через речку, но надо было носить маме хотя бы молоко. На деревне еще кое у кого были коровы. Чтобы добраться до больницы, требовалось пройти всю деревню с запада на восток, спустить-ся вниз к устью речки, пересечь наискосок по льду длинный Сухановский пруд, подняться в гору, где располагалась дерев-ня Суханово, пройти по ней, углубиться в лес за деревней и пройти его насквозь. Больница была на другом краю леса. Это километра три в один конец по совершенно безлюдным в ту пору местам, по чуть приметным в снегу тропинкам, местами переметаемым до полной неприметности.

Одинокой пылинкой по слепящим морозным снегам одолева-ла я это пространство туда и обратно почти каждый день.

Не помню, как маму выписали и перевезли в лопатинский дом. Помню ее состояние. Таких больных сейчас кладут в ре-анимацию под капельницу, но тогда и там она умирала. Ее коса ниже пояса свалялись, как войлок, в волосах кишели вши.

‒ Галанька, давай голову помоем!

50

Больше просить было некого. Наносить дров, растопить печь, согреть воды – это я еще

как-то смогла. Но когда мама, сидя на стуле и держась обеими руками за края таза, опустила в этот таз спутанную гриву волос в сплошных колтунах и насекомых, мной овладело отчаяние.

Что с этим делать? Я заплакала, пытаясь не показать и не всхлипывать, но горючие, как кипяток, слезинки уже закапали на обнаженную мамину руку.

И в этот момент ‒ на всю жизнь я запомнила этот благосло-венный момент! – кто-то постучал в наш дом, укутанный су-гробами так, что и не понять, как в него проникают. Это была знакомая тетя Катя. Она приехала из Москвы на каком-то слу-чайном поезде, пробралась три километра по занесенным тро-пам в снегу по пояс, и вот теперь стучит. Ее прислала бабушка.

С ней в дом вошло ясное солнышко! Это было такое сча-стье!!! Такое счастье!!! Все остальные «счастья» моей жизни по накалу дотягивали до него только частично и измерялись в долях «Тетя Катя приехала».

Печка разгорелась, и сразу стало тепло. С мамиными воло-сами она справилась – где выстригла, где расчесала. Маму по-мыла и уложила в чистую теплую постель. Испекла каких-то лепешек. Появился женский порядок, еда и надежда, что ещё поживем.

Слова «Тетя Катя приехала» с той поры по жизни для меня кодовые слова, означающие приход неожиданного немеренно-го счастья.

Настала весна 43 года, появилась крапива и щавель, а потом и грибы. Что-то сажали в огороде. Летом всегда легче.

На зиму мы уехали в Москву и две следующие военные зи-мы жили с бабушкой и дедушкой на Тулинской.

Бабушкины сыновья были на фронте. Я ходила в третий и четвертый классы 415-ой московской

школы.

Мама с бабушкой крутились, чтобы всех накормить, ездили менять вещи на продукты в ближнее Подмосковье.

Было тяжело, но определенней по сравнению с первыми ме-сяцами Войны. Народ втянулся, хотя жили очень бедно.

Однажды я шла в школу и, как порядочная девочка, которая знает, что обувь надо беречь, что ни попадя ногами не пинала. А рядом трусил мальчишка, который не пропускал ни камешка, ни железки. Я не поддала ногой ком смятой газеты, а он ‒ под-дал! А в газете-то оказался кусок хозяйственного мыла!!!

Чувство острого сожаления об упущенной возможности пронизывает меня, как вчера, и его сила не сравнится ни с ка-кими материальными потерями дня сегодняшнего!

Вот ведь помню столько лет! В школе нас подкармливали. Давали по кусочку черного

хлеба, а потом и ‒ серого, и даже ‒ по баранке, и еще ‒ круг-ленькие витаминки.

Информацию о делах на фронте приносила бумажная чер-ная тарелка – репродуктор. Они висели у всех и, как правило,‒ не выключались.

Все приемники еще в начале Войны было приказано сдать, чтобы народ не слышал немецкой пропаганды.

Сводки с фронтов становились все радостней. Помнится: первый салют был за Орел и Белгород в августе 43-его.

Наши брали города один за другим, и салюты гремели ино-гда по два раза за вечер.

А 17 июля 44 года Сталин устроил нечто особенное. Колон-на из нескольких тысяч пленных немцев прошла строем чело-век по двадцать по центральным улицам Москвы.

Они просто шли в том, что осталось от их полевой военной формы. Молча. Только шарканье ног об асфальт.

Впереди ‒ генералы.

51

415 начальная школа Москвы. 4 класс. Я ‒ во втором ряду снизу, вторая справа. А прямо подо мной в первом ряду подружка Алена, с которой мы вновь возобнови-ли знакомство в наши семьдесят. Теперь мы периодически встречаемся на моей кухне. Ее мама была переводчиком с немец-

кого. Она давала мне почитать книжки, которые не водились в школьной библиотеке. Низкий поклон ее праху!

52

О том, что их проведут, объявили только утром. По улицам на них смотрели толпы людей. Тоже молча.

Я видела это шествие из машины дяди Васи и догадываюсь, что благодаря его осведомленности о событии и тому, что он взял меня в свою машину (мы тогда жили в Лопатино), чтобы я увидела и запомнила этот исторический момент.

Ненависти в глазах измученных Войной москвичей в адрес идущих немцев не было; не слышала я и злобных выкриков. Было острое настороженное любопытство, жалость и брезгли-вость. В колону изредка бросали хлеб, а наши мужчины кинули им все наличные папиросы.

За колонной шли поливальные машины, и вот это было очень символично!

Не принято бить лежачих, но летом 44-ого немцы лежачими не были. Уже теперь стало известно, что они думали, что их ведут на показательный расстрел, но их вели унизить.

Тогда для русских это было даже важнее. Унизить показа-тельно на весь мир как нацию «сверхлюдей», какими они себя возомнили! И в этом я ‒ со Сталиным. Фашисты шли на нашу землю, чтобы уничтожить, стереть с лица Земли славянское население как таковое, опираясь на придуманную ими теорию расового превосходства. Освободившиеся земли планирова-лось заселить полноценными качественными немцами. «Сверхчеловеков» с презрением поставили на место в глазах тех, кого они не считали за людей.

И это правильно! И наконец – день Победы! О нем так много написано, что

есть что прочитать и без меня. Накануне, вечером 8-ого из квартиры в квартиру, из двора во двор пополз радостный слух: Победа! Завтра объявят!

Господи! Неужели – всё!?! Выстояли, вынесли и победили! И Парад Победы 24 июня со швырянием фашистских зна-

мен на землю в кучу у мавзолея! Это швыряние мы увидели в кинохронике – ТВ еще не бы-

ло. Сохранился подлинный именной (дяди Васин) пропуск на этот парад. Исторический документ.

Отпраздновали, оглянулись – вся страна в разрухе! Наша квартира на Лебяжке ‒ цела, стены стоят. Но трубы,

полопавшиеся в морозы, надо менять, и вода подается только на первые этажи. Значит и канализация не работает.

Однако уже зиму 45-ого мы жили в своей комнате. За водой ходили на первые этажи. В уборной стояло специ-

альное ведро для всей коммуналки, которое взрослые периоди-чески выносили и выливали посередине двора-колодца. Там всю зиму росла огромная ледяная куча экскрементов.

Ближе к весне ее вывозили специальные машины. Мыться мы ходили в баню, а про «умываться» и «пости-

рать» я не помню. Когда-то при царе квартира обогревалась дровами, а топка

была от соседей. Соседи что-то «похимичили» с дымоходами, в результате чего случился пожар – загорелись перекрытия на чердаке: дым пустили в вентиляцию.

Пожарные приехали быстро и все потушили, но какое-то время через дырку в потолке нашей комнаты был виден чердак и иногда даже кружащиеся снежинки.

И все это при том, что уже родилась сестренка Иветта, ко-торой было нескольких месяцев от роду и ее надо было хотя бы мыть. Как мама все это выносила?

И так жили многие, практически – все.

53

54

8 Б 57-ой школы 1948-1949гг Слева направо, первый верхний ряд: Юля Лубман,Лиля Смирнова,Галя Постникова,Наташа Львова, Валя Морозова,Тоня Сидорова,Женя Мирожина,Катя Евсеева . второй сверху: Женя Евсе-енкова,Соня Чуваева,Маша Расторгуева,Мая Еремина,Светлана Морозова,Галя Косульникова,Ира Фиделли Наташа Кунц. третий сверху:Женя Левицкая, Аля Саяпина, Марго Баулина, Лариса Миронова,Юля Самойлова,Марго Фридман,Катя Дедова.нижний ряд: Лида Юсуповская,Лида Казанец,Инна Антропова,Мая Метт Веста Мочернек

55

Обогревались мы электроплитками, а электричество воро-вали в открытую, то есть прямо под квартирным счетчиком ви-сели провода напрямую и для приличия их срочно откручивали перед приходом человека, который снимал показания. Зачи-щенные контакты даже не прикрывали. Знали все, конечно, про это воровство, просто иначе – не выживешь.

С едой было достаточно сложно. Продуктовые карточки были еще до 48 года. Мы были прикреплены к окрестным ма-газинам, и отоварить карточки можно было только там и тем, что дадут, а давали негусто.

Но все-таки был мир, и были большие надежды: одолеем мы эту разруху, и будет еще лучше, чем было!

Стали к праздникам давать муку по 3кг в руки. Очередь за-нимали с ночи, для всей семьи, включая детей на руках и даже «в животах». Очередь писали чернильным карандашом на пот-ных ладонях и периодически проверяли.

Я пошла в 5 класс 57-ой школы, теперь – одной из самых престижных, которую и окончила в 51 году. Она и тогда была неслабой. Бывшая гимназия, и преподавали нам некоторые еще гимназические учителя.

Не помню, чтобы меня как-то обременяли уроки, я только ошибки в диктантах делала. Это было, как болезнь. Еле-еле на круг выходила четверка, а то и трояк. А по остальным предме-там обычно пятерки, ну и четверки в крайности.

Экзамены тогда были каждый год и почти по всем предме-там. Ко времени экзаменов все мы уезжали в Лопатино, и экза-мены сдавать я приезжала в город.

В Лопатино мы отдыхали от коммуналки. В старших классах я открыла для себя Ленинку. Был там после войны Детский зал. Вход в него был со Зна-

менки и прежде, чем попасть в зал приходилось постоять в очереди. Зато ‒ какие книжки там были!

Всю обязательную литературу я читала от корки до корки.

Мама не жалела на это денег, да и издания были очень де-шевыми на плохонькой бумаге. Зато я могла их читать все лето ‒ хоть в лесу, хоть на чердаке.

В наше время в сочинениях мы должны были давать цитаты по памяти и без ошибок. Все это надо было помнить.

После сочинения на аттестат зрелости некрасовские стихи из «Кому на Руси жить хорошо» просто «лезли» у меня из ушей! Я его не люблю, но стихи прицепились, как репей.

Про Ахматову, Цветаеву мы в школе не проходили, а про Есенина я узнала от дяди Семы, который его очень любил. Блок, Пастернак тоже были где-то в неизвестности. Зато про народного академика Лысенко нам твердили без устали, и мы должны были усвоить, что партия считает генетику непроле-тарской наукой.

Очень круто было с политической грамотностью. Все мы были октябрятами в младших классах, пионерами ‒ в средних и комсомольцами ‒ в старших. Если ты вдруг не состоишь в чле-нах ВЛКСМ, то и в ВУЗ не возьмут.

Все эти переходы и приемки торжественно обставлялись. Партия присматривала за благонадежностью населения с гор-шечного возраста и потом последовательно всю жизнь по мере взросления. Чтоб чужая идеология в голову не забредала. Чтоб самостоятельно думали поменьше. Партия что и как надо все-гда объяснит, она все знает! А все и во всём должны держаться ее линии. Вот так все просто, определенно, понятно.

Масса разной литературы и авторов как бы и не существо-вали, но это я поняла попозже. В школе я была правоверная комсомолка.

Где-то году в 46–м папа подарил мне первый мой фотоаппарат на пленке 6х9. Немецкий, из трофейных. Часть фотографий в этом альбоме сделана на нем. Вот не помню: и где я только при-страивалась с проявителями-закрепителями? Но помню, как на Кремлевской набережной, куда я пошла поснимать,

56

В середине наша классная руководитель, Елизавета Семеновна Возчикова, которая преподавала у нас химию. Я дружила с ней и её семьей всю жизнь и провожала её в последний путь на Донском. Как-то на Камчатке нас сковала непогода и, сидя в

сплошном тумане, я писала ей письмо о своей работе. И, заметим, не одна я была у неё «любимчиком». Светлая ей память!

57

Выпускной класс 1951 год. Наши учителя слева направо: физик и астроном фам. не помню; Борейко – история Древнего мира; Физик – не помню; Колесников – история (он был лектором ЦК и много чего интересного рассказывал). Директриса – у нас не преподавала. Зав.уч. ча-стью – кажется, биологию. Математичка («Этот « Б» у меня сидит, но чего это мне стоит!?!»), Елизавета Семеновна Возчикова – наш класс-ный рук., с которой дружила мама и я до самой ее смерти, ходила к ней в гости и общалась со всей ее семьей. Далеее - физик и жена Деймса Ахмеди, который собственной персоной сидит крайним справа.

58

На Стрелке (теперь здесь памят-ник Петру I) слева ‒ просто ком-пания, справа ‒ я на одиночке.

НИЗ Левая соревно-

вания на Неве Середина ‒ я с тре-

нером Долговым

И справа − я на лыж.тренировке

59

НА СОРЕВНОВАНИЯХ В ЛЕНИНГРАДЕ В СОСТАВЕ СБОРНОЙ

60

московские виды, меня остановил милиционер, отобрал фотоаппарат и засветил пленку. Хорошо еще, что фотоаппарат отдал, но сказал, чтобы я больше Кремль, мост, город не снимала. Все это считалось военными объектами.

В старших классах было увлечение танцами. Школа была раздельная для мальчиков и девочек. Хоть на танцах можно было поглядеть друг на друга.

В старших классах в нашу школу пришел физрук Джеймс Ахмеди. Талантливый преподаватель – о нем в современном Интернете можно почитать. Мы его сразу полюбили. Меня он послал на соревнования по плаванью. Я нырнула, вынырнула и стала чемпионом района. А потом и Москвы. На Сухановском пруду натренировалась. С его подачи я пошла и в академическую греблю. Была загребной на четверке и восьмерке в обществе «Спартак», за что получила всякие грамоты. Зимой мы ходили на лыжах. Но потом пришла геология с ее полями на все лето и гребля «накрылась».

Всю мою школу с пятого класса зимой мы жили на Лебяжке. Папа стоял в какой-то очереди на получение жилья, но она все не подходила.

В стране нельзя было заработать денег и купить, но все можно было получить за так. Зарплата была только на «поесть» и как-то прикрыть тело. И поэтому она была почти одинаковая, хотя декларировалась оплата по труду. Платили некий прожиточный минимум, но всем. Безработицы не было. Поэтому и производительность труда была низкой.

Например, в 50-ые годы она была ниже, чем в США приблизительно в четыре раза. Физический труд уважался, а вот умственный не вполне считался за труд. Поэтому интеллигенция была как бы второго сорта. Её «кормили» те, кто работают физически, поэтому интеллигенции постоянно внушалось, что она в долгу у рабочих и крестьян.

На самом деле шла эксплуатация интеллигенции, что еще и идейно оправдывалось, но это мы поняли потом. Тем не менее, конкурсы в ВУЗы были большие.

Всякие блага ‒ распределяли, и вместо того, чтобы зарабатывать, надо было вставать в очередь, ходить, добиваться, доказывать, что ты нуждаешься и что относишься к рабочим и крестьянам.

Но «пряников», как известно, на всех не хватает, и на первое место по значимости вышли должности, связи, знакомства, блат, которые давали возможность что-то получить поскорее и покороче. «Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей один блат!» Такая была особенность времени.

Только в конце 50-ого или начале 51-ого года нам дали от папиного Треста на 4-х человек комнату 22 кв.м. в двухкомнатной квартире на нынешнем Кутузовском проспекте.

Тогда это место называлось Можайское шоссе. Но лето мы всегда жили в Лопатино. А это такое место, что о нем следует сказать особо ‒- так много оно значило в нашей жизни.

Лыжная тренировка в Сокольниках

61

Лопатино Лопатино в те времена была маленькой деревенькой в юж-

ном Подмосковье ‒ порядка 30 дворов. Она располагалась на левом борту долины речушки Гвоздянка. Её древнее имя ‒ Гвоздня от слова гвазда (грязь, топь; отсюда – изгваздаться. Вероятно, так ее назвали потому, что своим руслом она кое-где вскрывает юрские отложения, представленные в Подмосковье черной жирной глиной).

В паре ‒ полутора километров от Лопатина на юго-восток лежит такая же маленькая деревенька Суханово и на таком же расстоянии на запад – тоже маленькая Боброво. Все деревеньки

начинали строиться близ реки, но не у самой воды, а повыше ‒ на горочке. Между ними струились тропинки и дорожки и ле-жали поля, леса и живописные овраги.

Это природное великолепие формировалось столетиями. Собственно рельеф сотворил отступающий на север ледник. Не менее 10 тысяч лет тому назад мощные потоки воды из-под его тающего брюха рыли землю, крушили склоны, углубляли дно и выносили грунт, сооружая глубоченные овраги. Они неслись на юг в долину Гвоздни, которая их принимала и разворачивала на восток к Пахре. Поэтому серия оврагов с крутыми, подобно ущельям, бортами пересекает левый (северный) склон долины.

А вот на правом южном склоне таких оврагов не образовы-

62

валось, зато сам берег ‒ круче и выше. Отступающий ледник оставил землю «голой», но ненадол-

го. Откуда-то появляются мхи, потом травянистая раститель-ность, формируется слой почвы и со временем все покрывается лесом, сначала березками и осинками, а потом и настоящими дубовыми, еловыми, сосновыми лесами. В подлеске теснятся разнообразные кустарники, а на земле – травы. Лесные дебри заселяются зверями, птицами, насекомыми: волками с лисами и зайцами, оленями с кабанами и всякими жуками с бабочками и стрекозами. Приблизительно как-то так возникает маленький филиал рая на земле. Последними в этот рай приходят люди.

Не известно: как давно они заселили эти края? – раскопок не было. Но самым ранним и единственным документом, сви-детельствующей о древности Суханова (пока еще не Лопати-на), является писцовая книга 1627 г. где сказано, какие земли числятся за окольничим князем Алексеем Михайловичем Львовым, и что ранее эти земли были за князем Юрием Уша-тым. Среди перечисленных деревень есть «Сухово на речке на Гвоздне», которая « ‒ пуста, а в ней двор помещиков ‒ пуст".

В то время Русская земля была разорена до крайности. Алексей Михайлович Львов скончался бездетным, а земли

передал своему племяннику князю Семену Петровичу Львову, который сгинул на войне в татарском плену.

В 1660 г Суханово с его тремя крепостными дворами отпи-сали в казну. Лопатино с Бобровым еще не упоминаются.

В ту пору эти угодья были любимым местом охоты с соко-лами царя Алексея Михайловича.

Ровная местность, чуть поднимающаяся к северу от нынеш-него Лопатина, тогда была дубравой. Она перерезана несколь-кими глубокими оврагами, по краю которых еще и ныне кое-где стоят столетние дубы. Тогда, при Алексее Михайловиче, такие дубы росли на всем пространстве от нынешнего парка Волконских до леса Аржавка на западе. Пространство между отдельными деревьями в дубраве занимает подлесок. Обычно

он представлен кустами лещины и бересклета. Такие места удобны для верховой охоты с соколами. С северо-востока на юго-запад северная часть дубравы пе-

ресекалась дорогой, которая ныне называется Расторгуевским шоссе. Вне сомнения дорога существовала с незапамятных времен еще и до Алексея Михайловича. Любая дорога в те времена возникала как тропинка, которая постепенно все более утаптывается, если она хожалая, потом – накатывается и, нако-нец, в наше время асфальтируется. Наверно именно по этой до-роге, поохотившись, царь направился на восток к березовому лесу, к тому самому месту, где ныне стоит Екатерининский монастырь, и приказал там остановиться на ночлег. Здесь во сне ему явилась святая Екатерина, которая предсказала рожде-ние дочери ‒ царица была на сносях. Случилось это 26 ноября (7 декабря н.ст.) 1658 года.

Царь разволновался, поднял всех среди ночи, приказал ехать в Коломенское, где жила царица. А навстречу им уже скакал из Коломенского гонец с радостной вестью. На месте, где царю явилась святая Екатерина, Алексей Михайлович при-казал заложить Свято-Екатериненскую обитель. Так в 17 веке на этих землях образовался царский мужской монастырь. В со-ветское время в его стенах была печально знаменитая Суханов-ская тюрьма. Теперь монастырский храм восстановили.

В 1689 г дети Алексея Михайловича, цари Иван и Петр, по-жаловали эти казенные земли боярину Тихону Никитовичу Стрешневу "за ево им государям верные многие службы". И здесь впервые, кроме Суханова, упоминаются деревни Лопати-но и Боброво. Были они тогда всего из нескольких дворов.

По переписным книгам 1709 г. Суханово значилось как сельцо с двором боярским, конским и скотным дворами, в ко-торых проживали "7 конюхов кабальных людей" да садовник.

После кончины Т.Н.Стрешнева в 1719 г. сельцо вновь отпи-сано на государя, но через три года пожаловано советнику Во-енной коллегии генерал-майору Ивану Ильичу Дмитриеву-

63

Мамонтову, а после него передается его наследнице дочери ба-ронессе Настасье Ивановне Поспеловой.

В 1761 г сельцо Суханово покупает А.Г.Гуров, капитан-поручик лейб-гвардии Измайловского полка, и со строитель-ства в 1766 году деревянного господского дома оно становится усадьбой, в которой складывается архитектурный ансамбль.

Настоящие преобразования и постройки начинаются в усадьбе Суханово с того времени, как его покупает в 1769 году вместе с деревнями Лопатино и Боброво Алексей Петрович Мельгунов ‒ знатный Екатерининский вельможа, обласканный еще Петром III. Сама Екатерина Великая уже в конце жизни собиралась посетить имение, но не успела.

После смерти Алексея Петровича в 1788 г усадьба с дерев-нями переходит по завещанию к его младшему сыну, лейб-гвардии Преображенского полка поручику Владимиру Алексе-евичу, который скончался в 1804г. После него владелицей име-ния становится дочь Алексея Петровича ‒ Екатерина.

В результате брака Екатерины Алексеевны Мельгуновой и Дмитрия Петровича Волконского усадьба превращается в ро-довое гнездо князей Волконских и с этого времени начинается её золотой век. Сам Дмитрий Волконский скончался в возрасте 50 лет в своем рязанском имении, где и был похоронен. В па-мять о муже в 1813г всего за несколько месяцев Екатерина строит в Суханово домовую церковь с усыпальницей ‒ выдаю-щееся архитектурное произведение, ставшее мавзолеем Вол-конских, куда и переносит прах мужа.

Будучи бездетной, Екатерина Алексеевна еще в 1820-е годы привлекла к благоустройству усадьбы любимого племянника своего мужа, князя Петра Михайловича Волконского, сделав его совладельцем имения, а потом и его наследником.

Петр Михайлович Волконский для России человек чрезвы-чайно значимый. Во время Отечественной войны 1812 года он был начальником главного штаба действующей армии. В 1826

году ‒ назначен министром Императорского двора. Благодаря своему положению он имел возможность привлекать к за-стройке усадьбы самых крупных петербургских архитекторов. Именье получает особый статус заповедного, т.е. становится майоратом. Теперь его нельзя поделить, и оно целиком насле-дуется старшим в роде. Петр Михайлович сам имел очень вы-сокий статус при дворе. Он был особо приближен к Алексан-дру I и присутствовал при последних днях неожиданно скон-чавшегося в Таганроге императора.

Если действительно существует тайна, связанная с этой смертью, то Петр Михайлович был в нее посвящен и достойно сохранил. В 1826г он привез из Таганрога в Сухановский дво-рец мебелировку комнаты, где провел последние дни Алек-сандр I, в том числе диван с бронзовой дощечкой: «На сем ка-напе лежал император Александр Павлович в первые дни его болезни в Таганроге».

В 1834 году уже при Николае I он получил титул «светлей-ший». В 1835г в Суханове гостит императрица Александра Фё-доровна.

К этому времени в руках князя сосредоточена огромная власть. Современники называли его «каменный князь». В 1850 году ему было присвоено звание генерал-фельдмаршала.

Создание ныне существующего дворцово-паркового ансам-бля относят к 1805-24 гг. Об этом есть литература.

После смерти Петра Волконского в 1852г. именье отходит старшему сыну Дмитрию, который умирает в усадьбе в 1859 г.

С 1860 г имение наследует его 14-летний сын Петр Дмитри-евич, который лишь иногда навещает Суханово, а в основном живет за границей. Дом стоит почти необитаемым.

Есть версия, что где-то в середине 19 века деревня Сухано-во сгорела, и чтобы крестьянские дворы отодвинуть от именья, ее перенесли на правый высокий берег Гвоздни. Возможно, этому способствовала отмена крепостного права.

В современном Суханове у проезжей дороги стоит ограж-

64

денный памятный обелиск из белого известняка. Без спецтех-ники уже не прочитаешь, что там писано, но одна дама, имею-щая в Суханове 3-4 сотки на правах наследования, с которой мы «зацепились языками» пару лет тому назад около этого ме-ста, рассказала, что там было.

Камень поставил владелец именья в память отмены кре-постного права, которое он провел на своих землях на два года раньше, чем это сделал Александр II. Информация требует проверки. Ясно одно: нынешняя деревня Суханово существует на своем месте всего с конца 60-х годов 19 столетия.

23 мая 1892 г во время конной прогулки разбился насмерть, приехавший на каникулы, молодой князь Дмитрий, учащийся Пажеского корпуса. Его похоронили на крутом спуске в овраг напротив центрального входа в Дмитриевскую церковь.

Золотые дни усадьбы закатились уже к началу 20 века. Но особенно постаралась Советская власть. Усыпальницу князей Волконских приспособили под столовую Дома отдыха архитек-

торов, для чего каменные надгробья вынесли, содержимое гро-бов выкинули в овраг, а на месте разрушенной церкви сооруди-ли пищеблок.

Список того, что натворили при Советской власти и позже, уже в настоящее время в усадьбе и вокруг нее ‒ велик и ужасен, но я пожалею себя – расстраиваюсь до слез! ‒ и расска-зывать об этом не буду.

Тогда об истории здешних мест мы почти ничего не знали, да и по детской беспечности не были ей озабочены. А прошлое жило рядом. Английский парк именья начинался пря-мо к востоку от Лопатина через овраг.

В моем раннем детстве в конце 30-х годов парк был ого-рожен красивой железной загородкой, в которой пролетариат проделывал дыры, чтобы коротким путем проходить по парку к местам на пруду, где было удобно входить в воду. Не известно, когда впервые была запружена Гвоздня, но вероятно уже к 19 веку при имении существовал большой длинный пруд, который

Сухановский пруд. Сквозь листву просвечивает мавзолей Волконских. Слева виден затвор плотины.1948-1949гг

65

всегда был излюбленным местом купания всех местных и не-местных жителей.

В самой деревне Лопатино через два дома от нас жила моя подружка Женя (Качанова). Её бабушку звали Паша, а де-душку Егором. Дедушка, по-видимому, служил в имении по «собачей» или «лесной» части, и в их доме еще с царских вре-мен водились породистые легавые.

Одна такая – сучка Аза ‒ сопровождала нас, когда мы с Женей ходили по лесам. Она делала стойки у кустов с гнезда-ми, но слушая приказы, отступала и птиц не трогала.

У другой подружки Ларисы дедушка ‒ Сергей Никола-евич Соловьев ‒ был псаломщиком домовой церкви в именье и учил грамоте деревенских детей. Княгиня предоставила его семье кирпичный дом рядом с церковью.

(В одном таком доме для дворни – а их там стоят три (или четы-ре?) подряд ‒ я отдыхала пару лет тому назад в одноместном номере, сто-имостью по 2,5 тыс.руб. за сутки.)

Но псаломщику кирпичный дом показался сыроватым для детей, и он построил деревянный в Лопатине.

Дневниковые записи этого дедушки вошли в работы И.Н.Сергеева, а в Лопатинском доме псаломщика (№28) ныне живет его внучка Лариса Соловьева. В свое время она кончила Геолфак МГУ. Теперь мы общаемся по скайпу.

Лопатино я знаю с той поры, как помню себя. Это место прекрасно тем, что на относительно неболь-

шой площади сосуществуют несколько разных ландшафтных зон. Прежде всего – это речка. Достаточно маленькая в верх-нем течении, чтобы везде достать ногами до дна, но быстро текущая, прохладная, говорливая на перекатах. В ней води-лись пескари, гольцы, красноперки и раки под корягами, уже не говоря про всяких водомерок, а также стрекоз и бабочек с кузнечиками в травах над водой. И все это можно ловить или хотя бы гоняться. А потом провожать взглядом.

Жена Гени Яко-влева и Иветта на фоне дворца

Волконских

Иветта около Девы, у кото-рой урна отпи-лена вместе с пальцми.

66

На ту же речку меня направляли с закопченными сково-родками, кастрюлями и ведрами, чтобы я их вычистила песком. Там можно было задержаться полдня, сооружая мелкие плоти-ны и заводи для рыбешек из речной гальки, а также тайные укромные местечки для себя в береговых зарослях. Можно бы-ло поудить пескарей для кошки.

Одна из дачных Мурок терпеливо сидела рядом, ожидая, когда клюнет. Она даже сама научилась ловить рыбешку на пе-рекатах. Стоит-стоит на камушках, раскорячившись, потом ‒ молниеносное движение лапой, и ‒ на берегу трепещет рыбеш-ка. Одна она была такая рыболов из всего кошачьего дачного племени.

Бывали весны, когда наша маленькая переплюйка раз-ливалась на всю свою долину. В одну из военных вёсен мы наблюдали из окон, как на том берегу девушка-солдат, помы-

кавшись в поисках моста, разделась и, подняв на голову свою одежонку, где перешла, где переплыла ледяной паводковый поток. Быстро одевшись, убежала – мы даже не успели позвать ее в дом обогреться.

Гвоздня несет свои воды в Сухановский пруд, который в восточной части удерживается плотиной. На пруду существо-вали места с чистыми от всяких зарослей берегами, где удобно купаться. Это ближе к плотине. И места в разнообразных за-рослях, с деревьями прямо над водой, остролистом, тростником и рогозом, а также белыми кувшинками, желтыми кубышками и просвечивающей сквозь воду таинственно изгибающейся в струях воды элодеей и еще какой-то подводной травой. Там папа любил порыбачить с лодки.

Он заякоревал свою резинку там, где было поменьше за-рослей, а вода ‒ текла, и забрасывал сразу несколько удочек по

правому и левому бортам. Были годы, когда папина страсть становилась для нас с мамой катастрофой. Папа приносил до сотни – двух ершистых окуней размером с ладонь, причем не-некоторые из них умещались и поперек ладони. Их надо было чистить. А кололись они так, что уж и рыбки не хотелось, но мы не смели обидеть нашего добытчика и придумали способ переработки. Из окуньков только вытряхивались внутренно-сти и отрезались головы, а остальное все целиком с чешуей и костями шло в мясорубку. Из фарша делались котлетки. По-едаемость при этом не страдала и даже наоборот‒ повыси-лась, а руки сохранялись.

На пруд ходили купаться компаниями, хотя купальные места были не близко. Километр-полтора в один конец. До ло-патинской стороны – ближе, до сухановской ‒ подальше, но там берег‒ песчаный, а на лопатинской – глина. Впервые я одолела пруд с одного берега на другой лет в 9-10, еще не умея, как сле-дует, плавать и запихав в трусишки под живот мячик.

Сухановский пруд, папина «резинка» с Олегом Зудиным в белой ру-башке и дачником Геной. Стоит Женя (Качанова).1949 -1950гг

67

Мячик к счастью не выскочил из-под меня до берега, и мне удалось живой добраться до мелкого места, но притомилась я так, что до оставленного на том берегу сарафанчика уже бежа-ла вокруг пруда по плотине.

Лучшие оборудованные купальные места принадлежали Дому архитекторов. Липовый английский парк тоже был в ведомстве этого Дома, но они за ним не следили и парк все более дичал.

В конце весны ‒ начале лета мы детьми ходили туда в поис-ках цветов, которые называли Царские кудри. На самом деле эти цветы называются водосборами, и они конечно были поса-жены еще владельцами парка. В густой тени старых лип они росли в один стебель с одним-двумя цветками и казались не-обычно изысканными, чем-то вроде Аленького цветочка.

К дворцу мы не осмеливались приближаться, потому что кое-где висели таблички «Посторонним вход запрещен». Но до чугунной Девы доходили, так как «сидела» она в низинке, ко-торая от дворца не просматривалась.

В глубоком овраге парка наверно еще первым Мельгуно-вым был устроен каскад из трех прудов. Чугунная Дева на мас-сивной каменной плите была поставлена на небольшой пло-щадке у южной оконечности верхнего пруда с восточной от не-го стороны, справа от тропинки, если идти от Дворца. Щупом можно поискать песчаную подушку, которую при установке такого монумента не могли не подложить под тяжелый камень. Дева ‒ копия той, что находится в Царском Селе работы Соко-лова, изображающей Перетту из басни Лафантена. «Наше всё» сказал о ней:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок, Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

ВЕРХ: Бабушка Паша, ? Я,

Женя, Капа и Вера – внучки бабушки Паши,

сзади – ее сын Иван Егорович.

Сидит у речки по весне Лариса Соловьева.

68

Наш дом (вид с оврага), около стоят: бабушка, мама и тетя Женя; выглядывают с верхней террасы: тетя Варя и Иветта. Внизу слева маленькая Саша (Арсанова), Мар.Ив.Рыжова и я, не считая очередного пса, кажется - Пирата. ВЕРХ, справа Иветик при-норавливается прокатиться на «Тарзанке». Веревка была прицеплена высоко на дубу, а садились на склоне. Подлетали до не-бес над всей округой. Низ справа Тетя Варя посылает Иветика в магазин, а ей – очень не хочется! Вид старого внутреннего дво-ра, который потом разобрали.

69

Юра Яковлев со своей дочкой Наташей и Иветтой ловят на речке мальков. Тетя Варя с соседкой под дубами. За ними через речку сосны Шаблыкинской поляны, спрятавшие школу.

Две нижние – соревнования по мото-кроссу. Правая – с верхней террасы дома, а левая – с высокого берега Шаблыкинского леса.

70

Бабушка Саша, мама, бабушкина племянница Маня, я с Иветиком

на коленях, дядя Ваня (Савинкин) с Виталиком сыном Толи.

Застолье под яблоней. Мама, па-па (стоит), двое знакомых и спи-

ной – тетя Женя

На дереве я и двое деревенских друзей.

Папа, я и мама, а за нами дерев-

ня Лопатино.

71

На восток от нашего дома вдоль деревни Лопатино. Огороженный справа дом с высокими елями – Соловьевых. Внизу слева – Мария Ивановна Рыжова со своей племянницей и Иветтой (правая).

Внизу справа – дачный обед: тетя Клава с Люсей, Эдей, Толей и Володей Соколовыми.

72

Верх левая: Бабушка, мама, Мария Ив.Рыжова с Сашей (Арсановой) на коленях, а над ними Люся Соколова, рядом с ней ?, далее стоит тетя Варя, ниже - тетя Клава и еще ниже Иветта с племянницей М.И.Рыжовой Верх,право: ?, тетя Варя, ? Мар.Ив.Рыж.,?, мама; Ряд ниже ?,Люся Соколова, ба-бушка, дядя Леша Рыжов, далее Иветта и племянница Мар.Ив. Впереди тетя Клава ловит Пушка – любимого кота.

Компания у пруда ходила купаться. Толя Соколов, мама, дядя Леша Рыжов, Люся Соколова, Мар.Ив.Рыжова, тетя Клава с зонтиком.

73

У нашей Девы вода из разбитой урны уже не текла, более того ‒ вместе с пальцами Девы ее отпилили и украли.

Власти Дома архитектора перенесли то, что осталось из оврага наверх к Усыпальнице, позабыв ее родное место.

Года три тому назад мне случилось осчастливить одного экскурсовода, который сетовал на то, что Деву с разбитой ур-ной перенесли в совсем неподходящий для неё ландшафт, и что теперь никто не помнит, где она стояла при Волконских.

«Я помню!» Имение это уникально. Оно создавалось не как доходное, но

десятки лет «огранялось», как драгоценный камень, как образ красоты для отдохновения, для радостной и грустной памяти, с нежной любовью, силами лучших архитекторов своего време-ни. Средств не жалели. Каждый его уголок, каждый вид про-думан и ласкает глаз и душу. Взглянешь ли на ближние парко-вые скульптуры, восьми колонную беседку Весты на высоком берегу над прудом, на парковые мостики и мосточки или на далекую кромку леса и тот, правый высокий берег пруда и Гвоздни. Несказанную благодать я чувствовала, когда удава-лось побродить ранней весной в безлюдном парке, где кое-где в густой тени еще лежит грязный снег, а на проталинах появля-ется первая медуница и просыпается с зимы одиночная бабочка крапивница.

Имение было крайний восточной границей наших детских путешествий – по утру там вставало Солнце. А крайний запад, куда оно уходило, притомившееся за день, был лес Аржавка.

Слово аржавка означает болотистое место. Сырым был и этот лес. Если пойти от дома вверх по речке, то очень скоро попадешь в деревню Боброво. С севера от Боброва идет оче-редной овраг, а за ним Аржавка, которая тянется до Расторгу-евского шоссе. С востока она естественным образом ограждена глубоким оврагом, который не дал колхозным полям поне-множку «скушать» лес.

В Аржавке и сейчас растут самые разнообразные листвен-

ные деревья и очень густой кустарник под кронами – настоя-щие дебри, в которых можно заблудиться. За грибами в этот лес ходили больше в сухие годы, а вот красавица Любка дву-листная, которую у нас называли ночной фиалкой, цвела в июне в изобилии, и папа всегда приносил ее из леса.

Помню в первый год Войны по осени уже при входе от Гвоздни в Аржавку красные грибы и подберезовики стояли строем – такого грибного изобилия в Подмосковье я больше никогда не видела. Говорили: грибы – к войне.

В Аржавке у меня была страшноватая встреча с кабаном, который, впрочем, меня как бы и не заметил. Он ломился по лесу напрямую, как танк. Зверью вольготно жилось в таком за-росшем лесу, как Аржавка.

Речка перед Бобровым ‒ естественный рубеж двух разных видов леса. Если на север от неё идет мокрая Аржавка, то вы-сокий южный берег ощетинился строевыми соснами – про-зрачным лесом с земляникой.

Если идти северной кромкой этого леса над речкой, то да-леко и широко виден противоположный берег. Прямо под об-рывистым берегом, еще до речки, притулилось небольшая бо-лотинка с незабудками. Потом кусочек заливного луга правого берега с колокольчиками и красной луговой геранью Егорьево копье,‒- из ее лепестков мы делали «маникюр», ‒ потом изви-листая речка и заливной луг левого берега, который ограничен лесистой ступенькой в рельефе, за которой уже идут колхозные поля.

На мокром заливном лугу левого берега мы выискивали редкие желтые купавки. Редкие потому, что мы их целенаправ-ленно рвали. Купавки были у нас в особом почете.

Лесистая ступенька покрыта лещиной и редкими дубами и там, в известных местах и в нужное время, если, конечно, знать, можно было набрать корзинку белых.

Сосновый лес называется Шаблыкинским лесом. Он идет на высоком правом берегу от Боброва до большой поляны, на

74

которую с левого берега уже смотрит фасад нашего дома и ко-торая собственно и называлась Шаблыкино.

На край Шаблыкинской поляны в тень леса пригоняли в жару колхозных коров. Там была полуденная дойка. На этой же поляне вечерами ребята ‒ и деревенские и дачники ‒ играли в футбол, а на крутом берегу над речкой построили школу.

А дальше на юг за Шаблыкиным и за небольшой сосновой посадкой начинался протяженный березовый лес, в который мы все очень любили ходить за настоящими белыми грибами. Его называли березовый клин.

Поле на высоком правом берегу речки между поляной Шаблыкино и деревней Суханово лопатинские называли Гу-севкой. Почему Гусевкой? Спросить уже не у кого. Скорее все-го, когда-то эти угодья присмотрели перелетные гуси. Огром-ными стаями весной и осенью они столетиями пролетают над этими местами и останавливаются для кормежки на одних и тех же привычных водоемах и полях. При этом стая непрерыв-но гогочет громким гортанным говором. Может быть поэтому и ближайшее место назвается Шаблыкино. Одно из толкований слова Шаблыкино означает «место у шума».

Теперь на Гусевке ‒ таун-хаус, на Шаблыкинской поляне ‒ перекресток из дорог, а часть Шаблыкинского строевого леса приспособил под свой особняк какой-то прокурорский чин. Идет тройная линия высокого напря-жения (она появилась первой еще в конце сороковых) и новая дорога (эта – вчера), которая напрямую соединяет Расторгуевское шоссе с Шаблыкин-ской поляной и уходит налево на Суханово и далее ‒ до Спирово.

Сама деревня Лопатино тянется с востока на запад и посе-редине разделена глубоким оврагом на две части, которые назывались краями: тот край и этот. Исторически более древ-ний ‒ восточный край, тот, что через овраг соседствует с пар-ком именья. Мы жили на западном краю в самом крайнем за-падном доме, за которым располагался очередной не очень большой овраг и за него уже деревня не вылезала. Но она раз-расталась выселками в сторону севера и юга восточного края. Фотография на обложке – это самые старые южные выселки.

В деревне был (и есть) свой магазин, конечно в самой во-сточной ее стороне, и туда, на тот край, нас детей постоянно за чем-нибудь посылали. Самое сложное было перебраться через овраг, где на дне были не просыхающие грязевые колеи по по-яс: дореволюционный деревянный настил уже разворотили, а советский асфальт в те времена еще не проложили.

В деревне был клуб, где в 40-х -50-х годах, да и позже, ино-гда по вечерам крутили кино, а напротив клуба ‒ притоптан-ное для вечерней гулянки под гармошку место.

Самая характерная черта нашего Лопатинского дома – это перманентное строительство или ремонт и еще ‒ удобрение са-да навозом, который надо было собирать по заливному лугу у речки, куда в те годы гоняли деревенское стадо.

‒ 6 ведер под яблоню и ты свободна!‒ говорила мама, или тетя Варя, или папа. А яблонь было штук 15-20. Свобода во все времена была в цене! А еще смородина, крыжовник, вишни и огород, который еще и полоть надо!

В воскресенье детская жизнь осложнялась присутствием папы, у которого всегда была припасена очередная работенка.

‒ Возьми-ка кисточку да покрась вон те перильца! А вечером обязательное ребячье дело сходить за молоком в

какой-нибудь деревенский дом, с хозяйкой которого договари-вались загодя. Или на колхозный скотный двор.

Но это все ‒ еще мало доставалось! Ларисе Соловьевой приходилось помогать маме на колхозных полях: мама была прописана в деревне и должна была зарабатывать трудодни.

Кстати. Именно Лариса вспомнила, что в советские после-военные годы Сухановский пруд периодически спускали и чи-стили, а ил вывозили на поля. Обломки речных ракушек то там, то тут постоянно отсвечивали на колхозных грядках.

Постепенно за прудом и плотиной совсем перестали следить, и в 2013 году в мае платину прорвало. Хлынувшей водой затопило дома ниже по течению Гвоздни, а пруда не стало. К весне 2014 года плотину починили, и пруд наполнился.

От работ на даче не освобождался никто, даже приехавшие

75

на воскресенье гости. Не до упаду, но хоть что-нибудь в удо-вольствие. А приезжало их немало! Укладывали в самых раз-ных местах: от сеновала в щелястом «скворечнике» в саду, до ковра, снятого со стенки, на террасе. Утром вся эта компания по одному или парами, кто как встал, и еще до завтрака тихо исчезала в направлении леса за грибами.

Лучшими грибниками были папа и тетя Варя, которые ни-кого с собой не брали и в одиночку, как лоси, обегали свои за-поведные места. Эти всегда были с полной корзинкой! Даже когда папа брал меня с собой, я не должна была путаться у него под ногами.

Однажды, когда мы с ним переходили Шаблыкино, дорогу нам лениво перешел заяц. Ну, просто руку протяни и ухватишь за ухо! Я сунула папе свою корзинку и припустила за косым. Представляю, с каким интересом и улыбкой он смотрел на со-ревнования по бегу девчонки с зайцем! Сначала расстояние со-кращалось и мне казалось…вот-вот! Но тут заяц, и не взглянув в мою сторону, включил такой форсаж, что я все поняла и, как та молодая гончая, поджав хвост, вернулась к своей корзинке, и мы с папой тихонечко, как будто никто ни за кем и не гонялся, пошли своей дорогой.

Осенью без грибов не приходил никто. «Утро туманное, утро седое…». Прикрывались какими-то брезентовыми плаща-ми, надевали резиновые сапоги – говнодавы, брали корзинки побольше и поодиночке и группами растворялись в мутном сыром воздухе.

Поздней осенью лес особенный. Есть в нем что-то интимное – видно только ближнее, и мокрые деревья, обвиснув ветвями, роняют с редких листьев прозрачные капли, как слезы. Никто уже не поет. Шуршит листопад. Лес «уходит в себя» и словно «окукливается» на зиму.

Зато весной, когда он со всеми своими обитателями воз-вращается из сонного небытия, в первый же приезд из Москвы было просто необходимо оббегать все заповедные места и про-

верить ‒ кто как пережил зиму. Первую медуницу мы рвали на склоне в верховьях оврага,

который делил деревню на тот и этот края. К этому же времени появлялась хохлатка, гусиный лук и

попозже в Аржавке и Шаблыкинском лесу – чина весенняя, ко-торую мы называли петушками. А потом и ландыши. Прибли-зительно 10-12 мая зацветает клен, и прилетают ласточки.

На склоне оврага, который шел по западной стороне нашего забора росли дубы, одна старая разлапистая сосна и много, много черемухи, рябины, лещины, крушины, калины и еще ка-ких-то кустов. И во всей этой непролазной чащобе вили гнезда и растили птенцов певчие птицы в огромных количествах. По-добраться туда было трудно, и люди их там не тревожили.

Однако одна стервозная пришлая ворона делала это регу-лярно. Она приноровилась каждое раннее утро подбирать все, что плохо лежало у задней террасы, обращенной в сад. Если ничего съедобного не находилось, она в качестве утреннего приветствия, поднимала громогласный скандал.

Тетя Варя откупалась от нее остатками ужина. Ворона разо-ряла гнезда мелких птиц, и мы не раз видели, как те объединя-лись и сообща ее прогоняли.

Поживиться яйцами или птенцами прибегали и белки. Если птицам удавалось поймать воровку на месте преступления, они всем миром бросались долбать своего врага. Гомонящий пти-чий ком с белкой в середине летел сквозь листву в кронах, пока белке не удавалось добраться до земли.

Из оврага в сад приходили ежи. Их мы подкармливали. Од-нажды они довели до истерики цепного пса в конце сада. Яви-лись к его будке в сумерках целой семьей и залезли в пёсью миску. Пес был сыт, но с ежами делиться не хотел и громко нервничал. Отогнать колючих гостей у него не получалось.

Кошка тоже могла отогнать от миски ежа только, если он был еще «скромным» «на новенького». А потом ежи брали верх! Они пользовались преимуществом своей длинной тонкой

76

морды в ореоле из колючек и кусали домашних зверей за ближнюю к корму лапу. Те с визгом отступали.

Дача была далеко не ближний свет по тем временам. Паро-вик шел с Павелецкого вокзала минут 40.Электрички позже чуть быстрее. А от станции Расторгуево до Лопатина ходили пешком еще очень долго, а это около часа. Все старшие классы школы осенью каждую субботу, даже если была вторая смена, прямо из класса я бежала на поезд и приезжала в Расторгуево уже по темному, но еще сегодня.

Идти было страшно. Дорога шла и по станционному посел-ку, и лесом, и по оврагам, и мимо кладбища при монастыре, причем даже у домов освещения не было. Я старалась побыст-рее одолеть этот путь, поэтому обычно оказывалась одна дале-ко впереди кучки дачников, сошедших с поезда.

Как-то в кромешной темноте на узкой тропе среди деревьев я никак не могла обогнать шумную фигуру передо мной. Под-кралась сзади, прислушалась … Да это ж дядя Ваня (Иван Его-рыч) из Жениного дома, сын бабушки Паши!

Шел он нетвердо и непрямо, од-ной рукой удерживал авоську с хле-бом, которая «ласкала» неровности рельефа, а второй ‒ просто размахи-вал, помогая себе высказать все, что думает обо всей этой жизни.

С авоськой я ему помогла. До деревни пошли вдвоем.

Но несмотря ни на что – меня неудержимо тянуло в это место, и подбить меня съездить на дачу в любое время года ничего не стоило – только пальцем помани. Ps. Я уже почти сделала макет книж-ки(1.8.2015), когда мне позвонила из Лопатино Лариса Соловьева, и сказа-ла, что наш бывший дом сгорел. Со-всем. Торчат только остовы печек. Загорелась проводка. Сообщили быстро и приехали быстро, но гид-ранты не работали и дом превратился в пепел на глазах.

И хотя мы все давно не имеем к нему никакого отношения -- это горь-кое известие.

Зимний вид от юго-западного угла участка: слева - Шаблыкиеский лес, вдалеке справа - Аржавка

77

.

Бабушка Саша, Зоя Сергеевна Соловьева (Ларисина тетя), тетя Варя, тетя Женя, мама и Иветик, а за ними через речку на бугорочке строевой Шаблыкинский лес с земляникой

78

Дача со стороны Шаблыкинского соснового леса. Двери на террасу над оврагом уже прорубили, с террасу еще не построили.

79

После школы

В 1951 году я кончала школу, и надо было выбирать ВУЗ. Это должно быть какое-нибудь естествознание. Я выбрала Геолфак Московского Университета. Подала до-кументы, сдала экзамены, прошла по конкурсу и стала студенткой. Легко сказать, но попотеть мне пришлось здорово! Надо добавить, что я как-то слишком легкомыс-ленно относилась к тому, что неплохо бы постараться по-лучить медаль. В результате пришлось сдавать экзамены в ВУЗ. Помогала бабушка, которая готовила мне еду, что-бы я на нее не отвлекалась, а все домашние были на даче.

Про студенческие годы наш курс написал книжку «Маршрут длиною в жизнь». Большая часть текстов или написана, или скомпонована, или отредактирована мной, поэтому я не буду повторяться. Мы не хотели подчерки-вать авторство и на обложке просто по алфавиту дали спи-сок тех кто, так или иначе что-то делал.

Про наш сборник написали хорошую рецензию в жур-нале «Социология» №3 2007г, а бывшие студенты других

курсов раскупили у нас лишние экземпляры. Вырученные деньги курс сообща пропил-проел в столовой Био-фака.(Деньги на изда-ние книжки нам по-жертвовал «Новотек») Не все мои фото в неё вошли. Немного до-бавлю.

Геологическая практика в Крыму (53 год )

и после неё

80

Левая, верх: Первое сов-местное застолье нашей 1-ой группы геохимиков (у меня дома) Третья справа - Иветта. Левая, низ: Я и Игорь Дер-жавец - сидя, а Арсан - пеш-ком движемся к Краснови-дово на геодезическую практику. Правая, верх: компания ВЭГА- В аля, Э мма, Г аля, А рсан Правая низ: Я с Эммой Пи-чий и Соней Ярлушкиной сажаем деревья перед Уни-верситетом на субботнике.

81

Когда мы кончали ВУЗ, геология была одной из самых вос-требованных специальностей.

СССР в основном ‒ держава сырьевая, причем очень бога-тая полезными ископаемыми. Существует определенная после-довательность геологических работ.

Поиск месторождений должен опережать их добычу лет на десять. Поиск – это когда найдено рудопроявление, но не из-вестно насколько много здесь полезного компонента. Чтоб узнать «сколько?» задаются канавы и буровые. Эти работы называются разведкой. Если количество достаточное – прихо-дят те, кто достают руду на поверхность. Это уже добыча.

Частного предпринимателя интересует только добыча и только в нее он готов вкладывать деньги. Но чтобы осуществ-лять начало этой цепочки нужно предварительно выявить за-кономерности распределения того, что ищут. А это дорогосто-ящие исследовательские работы, которые окупаются медленно и поэтому эффективны, когда средства на исследования, поис-ки, разведку и добычу сосредоточены в одних руках, то есть финансируются государством. Что и было в СССР.

Поэтому 20 век для нашей страны – это золотое время гео-логии.

Я работала в области изучения геологических закономерно-стей, которые ложатся в основу методик поисков, а также в со-здания самих методов поиска.

Уже где-то с 3-ьего курса на факультете стала побираться компания, которая собиралась ехать обследовать самые дале-кие медвежьи углы нашей огромной страны. Геологи первые, кто туда приходят. Геологическая карта – основа всех основ. Без представления о грунтах можно, только разве что палатку поставить. А геологической картой масштаба 1:200 000 наша страна была покрыта с огромными «белыми» проплешинами, которые и закрывало наше поколение.

На пятом курсе я вышла замуж за однокурсника Арсана Арсанова. Впервые я услышала его фамилию на общем собра-

нии будущих первокурсников, где нам сообщили результаты зачисления на Геологический факультет МГУ. Зачитывая спис-ки принятых, почему-то сообщали национальность. Одним из первых был Арсанов. Далее имя: Арсан Бек. Национальность: русский. Русского Арсан Бека не возможно не запомнить.

На самом деле его отцом был чеченец, первый чечен-ский писатель и общественный деятель Арсанов Саидбей. Его членский билет Союза советских писателей был подписан са-мим Горьким. В то время он, как и все чеченцы, был в ссылке.

Чтобы иметь возможность учиться в МГУ националь-ность Арсана была записана по матери, но имя ему давал отец, а частица Бек (кажется) означает первый сын.

Так и вышел «Арсан Бек ‒ русский». Арсан кончал школу №59 и был одним из лучших ее

учеников. У него и память была сильная, и соображал он очень хорошо. Все запоминал и понимал сразу. Если он что-то утверждал, можно было не сомневаться – это так и есть.

59-ая ‒ очень знаменитая школа, тоже бывшая гимназия. Наша женская 57-ая дружила с мужской 59-ой. Это были близ-корасположенные школы одного района. Мы ходили друг к другу на танцы. По школе я Арсана не помню, а Арсан гово-рил, что помнит меня со школы. Как бы то ни было, но подру-жились мы, оказавшись в одной группе на одном курсе. Хотя «подружиться» могли еще в роддоме им.Грауэрмана, откуда вышли оба. Видно Всевышний не отпускал нас слишком дале-ко друг от друга с самого начала.

Существуют такие устоявшиеся курсовые пары. Вот мы были такой. Перед распределением поженились. Однако жить нам было негде, и перспектив ‒ никаких. Поэтому уехать на Север мы планировали еще с Университета.

Детство Арсана прошло в Москве, и его мама, Зоя Вик-торовна Арсанова, не забывала во время послать его в фото-графию, поэтому кое-что с той поры сохранилось, причем хо-рошего качества.

82

АРСАН Вверху с мамой

Внизу с Юрой Агальцовым

83

В конце 1956 года у нас родилась дочь Саша. Мы не хо-тели её оставлять бабушкам, и уже осенью 57 года я вылетела с ней на Колыму в поселок Хасын.

Арсан уже был там, но не в самом поселке, а в поле. Это сегодня самолет доставит вас в Магадан часов за 9

без посадки, а тогда… Маленький самолет, относительно небольшая высота и

посадки каждые 3-4 часа, и было этих посадок числом 13. В промежуточных аэропортах задерживались только для доза-правки. Я еле-еле успевала покормить Сашу, а сама уже поесть не успевала. Тогда в самолете давали только взлетные леденцы.

В Магадане меня с Сашей на руках встретили незнако-мые люди и, передавая «из рук в руки», в конце концов, доста-вили на Хасын, который располагался на 73 км трассы, идущей от Магадана на север.

В те поры народ в этих местах собрался особенный. Ни-кого не надо даже просить помочь. Только глаза подними. Женщине с ребенком на руках помогают все и несколько силь-ных незнакомых рук всю дорогу несли мои сумки, пакеты, горшок и пеленки с подгузниками. Одноразовых подгузников тогда не существовало, а Саше не было и года.

На Хасыне мы оказались в комнате метров 12-15 в трех-комнатной квартире, где жили еще две семьи геологов, рабо-тающих в том же Геологическом Управлении, куда приехали и мы. А Арсан все еще был в поле, так что осваивала новое место я одна с Сашей на руках.

Дом, где нас поселили, был лучшим домом поселка, по-строенным для ИТР (инженерно-технических работников). В нем было проведено центральное отопление. Правда в первую же зиму оно замерзло: места его подводки затопила зимними наледями река Хасынка. За водой мы ходили на колодец, и туа-лет тоже был на улице. На общей кухне была печка, которая топилась дровами. И электроплитки.

Все бы – ничего, но месяца через два Саша заболела, причем не понятно чем. Единственная врачиха Хасына была так малограмотна, что я бросилась к врачу в соседний поселок Палатку. Но лабораторий у них тогда не было, и диагноз остал-ся не выясненным. Надо было срочно спасать ребенка.

Буквально к вечеру местные еще малознакомые ребята - геологи собрали деньги на самолет. Помнится, билет до Моск-вы стоил тысячи две с половиной, при том, что средняя мос-ковская зарплата была рублей 120. Так же, передавая меня «из рук в руки», помогли добраться до аэропорта, который тогда был на 13 километре Колымской трассы.

В том месте, прежде чем приблизиться к взлетной поло-се, самолет буквально прокрадывался между сопок, пока-таки не произошла авария, и тогда аэропорт с этого места перенесли.

Поселок Хасын. Наш дом двухэтажный в центре еще в лесах. Начало зимы.

84

Через пару суток мы вернулись в Москву. У Саши ока-зался цистит. Так Сашуля осталась в Москве с мамой Арсана Зоей Викторовной, а я вернулась на Хасын.

На Хасыне тогда была главная база Приморской экспе-диции. Отряды геологов должны были покрыть качественной геологической съемкой в масштабе 1:200 000 Северо-восток нашей страны. Одновременно в комплексе осуществляется си-стематический поиск всех возможных полезных ископаемых. Если обнаруживается что-то конкретное – в этом месте органи-зовывалась специальная партия, которая работала в более крупном масштабе и давала предварительную оценку запасов.

Арсан делал геологическую съемку, а я работала снача-ла в спектральной лаборатории, а потом в разведочной партии по определению запасов ртути месторождения в районе бухты Сомнения на восточном берегу Камчатки. Зимой все партии собирались на Хасыне на камералку, то есть на обработку со-бранных полевых материалов.

Методика организации геологических работ тогда была такая: По весне по насту трактора тащили до района работ сани-волокуши со всеми материалами и продуктами на сезон и там складировали, оставляя пару рабочих на весновку. Их задача: сохранить все это добро от зверей (медведей, росомах, лисиц и др.) до приезда геологов. Если база планировалась в одном ме-сте, то там и ставили палатки (обычно на каркасах из жердей) с железными печками внутри.

Геологи приезжали разными способами, когда уже ча-стично сходил снег. Обычно конец июня. Ходили мы в брезен-товых плащах, телогрейках и огромных резиновых сапогах, так как под ногами был то снег, то вода, то мокрые мхи, то берего-вые прижимы. Однако, если это была разведка, то площадь ра-бот была относительно не велика, и можно было жить весь се-зон в одной палатке на базе, а вот если – съемка, когда каждый день надо было пройти 10-15 и иногда много больше км пешим ходом с работой, то ставили еще и временные лагеря – на не-

сколько дней, – куда возвращались на ночевку. Периодически их меняли.

Какой-то год Арсан умудрялся ходить в одиночные маршруты на несколько дней только с карабином и положком. Без положка совсем нельзя – комары съедят, а карабин ему был нужен, чтобы к вечеру пристрелить между делом гуся, который был его ужином и завтраком.

И заметим – этот гусь всегда находился. Места были со-вершенно безлюдные. Он разводил на галечной косе огромный костер из сушняка и варил в котелке гуся, сняв с него кожу вместе с перьями. Потом разбрасывал костер и на горячем ме-сте ставил положок, где и спал на своей же телогрейке, так как спального мешка из-за его веса с собой не брал. Камчатским летом тепла от такого костра на ночь хватало.

А утром – маршрутный рабочий день. Такой способ работы был против техники безопасности

(одиночные маршруты запрещались), но, во-первых, Арсан любил испытывать себя на выживаемость, а во-вторых, техника безопасности на бумаге и в поле – далеко не одно и то же.

Работа полевого геолога в те времена была очень тяже-лой. Ее облегчали за рубежом всякими техническим средства-ми, но не у нас. До нас доходили слухи о существовании у них там надувных ванн, печек на бензине, курток, на которые не летят комары, портативных раций, дежурных вертолетов и т.п. Навигаторов не было ни у кого, и мы должны были уметь ори-ентироваться по карте, имея только компас. Допустимая ошиб-ка в нанесении точек на карту – два укола циркулем. У нас бы-ли молоток, компас, лупа, записная книжка, рюкзак, две ноги и иногда ‒ лошади. И огромные пространства нашей необъятной страны. Попозже были и самолеты, и вертолеты, но они рабо-тали только на заброске в район и доставку в конце сезона. Слишком дорого стоили летные часы.

Иногда нас забрасывали с берега катерами или сейнера-ми. И конечно использовались всякие попутки, если в районе

85

работ хоть что-то ходило или плавало, но это редко, уже ближе к дому. Кстати – денег за попутку платить было не принято. Охотно и с интересом везли за «спасибо».

Работали по погоде. Но далеко не всегда. Приморье, Чу-котка, Камчатка пребывают постоянно то в тумане, то в «мгыч-ке» (местное словечко, что-то среднее между туманом и до-ждем), то просто в постоянной нудной капели. Солнышка не дождешься, а время бежит.

Романтики хватало с избытком! Смотри прозу и стихи в сборнике Арсана «Блики». И встречи с разным зверьем тоже были регулярно: то комичные, то напряженные, то с потерей продуктов. Об одной такой я написала в книжку «Маршрут длиною в жизнь». Часть называется «Мы работали с ними бок о бок». Это о медведях.

Звери частенько разоряли складированные в районе ра-бот запасы. Их и подвешивали и в бочки запаивали. Особенно пакостили медведи. Это особая застольная тема уже дома или у костров – о ней можно говорить бесконечно.

Бывало ‒ гибли лошади, а изредка и люди. И на такое все эти бродячие геологи-полевики идут

каждый сезон, хорошо зная, что ждет. И деньги здесь – не при-чина. Те, которые работают в столь тяжелой геологии, имеют иные представления о жизненных ценностях. Созерцание ди-кой природы, слияние с ней, осознание собственной значимо-сти перед её холодным беспристрастным ликом и удовольствие от того, что здесь ты «вписался», принят как свой. Это важно! Потому что «за так» здесь ничего не приходит.

Если ты бодр и весел – значит прошел и усвоил уроки выживания и дорос до наслаждения этим миром. А деньги...

Как-то еще на Старом Арбате на нас с Арсаном бук-вально налетел какой-то незнакомый человек.

‒ Ты ведь с Магадана? Я тебя где-то там видел. Дай мне денег (не помню сколько). Вернусь, переведу.

Арсан не выясняет: где он его видел. Просто дает сколько просит. Деньги возвращают, а если вдруг ‒ нет, значит: с человеком случилось что-то серьезное, и Бог уж с деньгами.

Кроме восходов, туманов, океанских накатов, стреми-тельных рек, скалистых гор, действующих вулканов и т.п. в поле случаются и вполне материальные подарки. Обычно это красная рыба в изобилии и красная икра малосолка мисками и ведрами. Всякое «дикое» мясо. Ну и конечно ягоды от жимоло-сти до шикши и еще иногда грибы, которые бывают выше «ле-са», если он представлен карликовыми березками. Собирать только некогда, сорвешь мимоходом и дальше.

Посмотрите фильм «Территория» по Олегу Куваеву. Он о нашем поколении и о той работе.

Только на самом деле было еще страшнее. Правда, так идиотски показать одиночную переправу могут только кинош-ники: ни один нормальный геолог не станет столь нерасчетливо

В таком состоянии кончают один из полевых сезонов члены методической стратиграфической партии, которой руководил Арсан. Он стоит в центре. Такой вид – дело обычное. Так почти у всех и всегда. В пору - милостыню подавать, но нет зрителей.

86

рисковать жизнью и тем более – посылать людей. Не было таких красивых домов на базах ‒ с целыми сте-

нами под стеклом. Масляной краски-то не было; на красивые наличники и перильца времени не тратили. Строения были по-хожи на серые страшноватые бараки – было бы тепло внутри!

Работали мы с зэками. Если с политическими – это очень интересный народ, повезло. Но и с уголовниками тоже работали. Как-то у меня был маршрутный рабочий, отсидев-ший 10 лет. Внимательный, заботливый – глаз с меня не спус-кал, когда я ходила в маршруты с больной ногой.

‒ За что ты,‒ спрашиваю, ‒ десять лет получил? ‒ Да убил топором любовника жены……Подумал: ‒ Её бы надо…Вот вернусь….

Таких специалистов, как Гурин из «Территории», тогда еще и около не случалось. Тогда техник руководил работой геологиче

ской партии, а студент был начальником отряда. Но как бы ни было сложно ‒ дело должно быть сделано

минимальными средствами и, хорошо бы, – без серьезных по-терь. Главное сохранить всех людей и результаты работ, то есть ‒ документы и образцы. Остальное – спишем! И списы-вали вместе с остальным имуществом десятки литров спирта на промывку оптических осей!

«Культурная программа» нашей жизни на Хасыне раз-нообразием не отличалась. Почти каждый день ‒ кино. Боль-шинство наших ребят – 8-10 человек ‒ были еще холостыми и мы с Арсаном как семейные оказались центром: у нас была комната, стол, стулья и я ‒ не столько для украшения этого стола, сколько в качестве хозяйки. Общежитие, где жили холо-стяки, было очень грустным местом. Ребята называли его брат-ской могилой. Поэтому собирались у нас.

В начале первой Хасынской зимы кто-то предложил, а остальные подхватили, создать хоккейную коробку на реке Ха-сынке, потренироваться и кого-нибудь вызвать на игру.

Соорудили. Очень она была необычной. Дело в том, что северные реки лютой зимой промерзают до дна, и, вырываясь, вода течет поверху. Получается гладкая длинная наледь. По та-кой наледи можно далеко и без всякого труда катиться на коньках, особенно вниз. Если бы еще вверх не возвращаться. Но эти наледи, подновляясь, начали погребать под собой уже выровненную площадку.

Собрали совет, выработали план действий и таки спас-ли «хоккейное поле». Для этого вокруг поставили щиты из до-сок-горбыля плоской стороной внутрь и облепили их мокрыми газетами, которые еще в руках становились льдом и удерживали наступающую воду. Чего-чего, а «минусов» в тех местах хватает!

Поле получилось в яме, но так даже интересней. Всю зиму играли в хоккей, уже не помню кто с кем. На наледи р.Хасынки: Вика Азарова, Витя Голяков, я, Саша

Щеголев и Егор Колтовской

87

Книги были бумажные и интересные из них зачитывали до дыр. Письма доходили с материка за неделю; изредка дела-ли попытки телефонных разговоров с почты. Слышимость бы-ла никакая, и разговор кончался криком: «Я тебе напишу!»

На Хасыне мы отработали до отпуска. Отпуск с оплачи-

ваемой дорогой для членов семьи на «Северах», как тогда го-ворили, полагался раз в три года и на полгода.

В Москве Арсан поступил в аспирантуру ГИНа (Геоло-гический институт АН), где исследовал направление и интен-сивность магнитного поля Земли в разные геологические вре-мена. А я в партию Первого Геолого-геохимического треста, которая отрабатывала методы поиска месторождений по всем видам их ореолов.

Поля Арсана были на Кавказе, в Крыму и на Камчатке, а мои - в Забайкалье.

Как-то один год мы с Сашей проводили мой отпуск в Крыму в поселке Песчаное (западный берег), а Арсан приходил к нам в гости со своей базы, которая была недалеко по берегу.

В Москве нам жить было негде, и теснота (12 кв.м на четверых) не способствовала хорошим отношениям между мной и Зоей Викторовной, хотя мы (упаси, Боже!) никогда не ругались. Надо было разъехаться, но Зое Викторовне этого не хотелось, а мне уже было невмоготу.

Из-за этой напряженки Арсан бросил аспирантуру и уехал на Камчатку, поставив всех перед фактом. Мне пришлось отказаться от интересной работы – руководство методической партией‒ и уехать млад. научным в Институт вулканологии.

ЛЕВАЯ: Мы с Арсаном в нашем первом от-пуске.

ПРАВАЯ: Песчаное. Сашу-

ля с хозяйским псом

88

Шел уже 1964 год и Саша готовилась пойти в первый класс. Институт Вулканологии предоставил нам двухкомнат-ную квартиру в доме, построенным для его сотрудников. В Геологическом Управлении на Сероглазке (район Петропав-ловска), где начал работать Арсан, с жильем было хуже.

Квартира была на последнем пятом этаже дома с видом на Корякско-Авачинскую группу вулканов.

Заведующая лабораторией Набоко Софья Ивановна предложила мне как геохимику разобраться с причиной высо-ких содержаний лития в термальных водах Камчатки. Эта ра-бота стала темой кандидатской и по ней я писала монографию.

Первым же летом я взяла Сашу с собой в поле. Мне надо было подняться на вулкан Шивелуч, который расположен на расстоянии порядка 25 км на север от поселка Ключи, где Ин-

ститут Вулканологии имел свою стационарную базу. До Ключе й мы летели маленьким местным самолетом. Потом Саша оста-лась в поселке в семье сотрудников Института, которые там жили постоянно, а мы отрядом из трёх человек на лошадях ушли на подъем. Кстати – это оказалось последнее обследова-ние вулкана после столетнего молчания и перед его катастро-фическим извержением через несколько месяцев.

Петропавловск был большим городом уже тогда, ко

времени нашего приезда. Он протягивался неширокой полосой километров на двадцать вдоль берега. Институт Вулканологии располагался в двух двухэтажных зданиях на улице Погранич-ной, а Сероглазка была по сути рыбацким поселком с причалами

Левая: Поселок Ключи. Домик с двумя окошками – это Вулканостанция Института. Сашуля знакомится с жеребенком. Середина: Первый раз в первый класс. Правая: Папа в школу повел через дорогу.

89

и Геолого-разведочное Камчатское Управление построили ря-дом с этим рыбацким колхозом-миллионером.

Из конца в конец по главному направлению города сно

вали автобусы и другой транспорт. Наша квартира была в доме на улице Тельмана и до

Института мы обычно ходили пешком, а вот до Сероглазки надо было ехать автобусом.

Климат на Камчатке – типично морской. Нет холодов, но и лета практически нет. Самая обычная погода – дождь, туман, мгычка, а то и циклон с сильнейшим ветром и пургой. В последние годы по плохой погоде стали отменять не только занятия в школе, но и движение (кроме специального) транс-порта по городу. А специальный – это гусеничный вездеход.

На моей памяти один год город занесло так, что от те-леграфных столбов остались только верхушки с изоляторами, и город еще долго откапывали. Весь транспорт стал под глу-боким снегом как попало. Были даже задохнувшиеся от газов водители, которые побоялись бросить машины и пытались

Так выгладит город после пурги. Уже стихло. Центральную до-рогу расчистили, но автобусы еще не ходят

САША

90

согреться печкой. И лавины были в некоторых местах города с печальными последствиями.

В городе было несколько кинотеатров и Драмтеатр, ко-торый мы тоже более или менее регулярно посещали.

Иногда мы компанией с кучей детей ходили на рыбалку на р.Авачу. Рыбу мы покупали сразу в городе, и рыбалка начи-налась с ухи. Детям разрешались всё – только б живые оста-лись, что видно по их мордашкам и одежде.

Очень часто петропавловских детей к лету отсылали на материк к бабушкам подкормиться фруктами, овощами и по-греться на солнышке. Обычно их отправляли с каким-нибудь

«Рыбалка» ВЕРХ, левая: Арсан, Саша, Илья Мороз, Ниже: Фарид Садриев,

Викуся Мороз, Миша Мороз, ниже – я. Правая: с Ильей Морозом – Саша, Фарид, Викуся, Миша. НИЗ: Фарид, Саша, случайный мальчик с собакой, Миша и Викуся

91

попутчиком, который ехал в отпуск или командировку. Отка-зываться было не принято – потом твоих не возьмут. И мы во-зили их иногда по нескольку штук за раз. В Москве в аэропорту их разбирали родственники.

Тогда в тех местах не было чужих детей. Где бы ни за-держался ребенок ‒ его покормят и спросят про маму.

Как-то мне прислали мальчика – сына биологов Пашу Вронского с Курильского озера и с коробкой, в которой, скрю-чившись, еле помещался огромный черный вороненок. Всех их надо было доставить в Москву. Причем вороненка надо было кормить свежей рыбой. За три дня, что мы ждали отлета, этот вороненок Митя привык ко мне, как к маме вороне, и часть пу-ти пролетел сидя на моем плече, чем развлекал попутчиков всех возрастов. Клетка у него была слишком тесная. Он там не помещался, а размером был уже с хорошую курицу.

В нашем доме постоянно жили разные животные. Фокс Ренсик намотал летных часов ‒ на облет экватора хватит. И черепаха Чира, пожалуй, ‒ тоже.

Пока мы были на Камчатке подошла наша очередь (с 56 года) на квартиру в Москве. В 64 году нам на троих дали 2-х ком-натную квартиру вблизи платформы Ховрино Ленинградской ж.д. Осваивали эту квартиру мои мама с папой и семья Иветты. У Жени с Иветтой уже родился сын Митя, а они еще были сту-дентами. Мама с папой им помогали.

С Камчатки я уехала, когда Сашуле понадобилась хоро-шая школа перед поступлением в ВУЗ. И с этого времени про нашу жизнь уже хорошо помнит следующее поколение. Я же расскажу только о том, как я стала работать в Министерстве Внешней торговли (Внешторг, МВТ). Откуда такой поворот?

Получилось так, что как-то, когда я на временной основе исполняла обязанности Ученого Секретаря Института Вулка-нологии, пришел один документ по изобретению, в котором я

ничего не поняла, но очень заинтересовалась. Чтобы удовле-творить своё любопытство я кончила, между делом, второй ВУЗ. Это было не слишком сложно. Дипломная, как говорили, оказалась нужной и своевременной, на тему о целесообразно-сти патентования советских изобретений за рубежом. Мне предложили работу эксперта (потом – главного эксперта) в Главке Внешторга по правовой охране интеллектуальной соб-ственности в объектах советского экспорта (на Смоленской). От такой работы, особенно в нашей стране, живущей за желез-ным занавесом, отказываться не принято. Такое дважды не предлагают.

Работа действительно оказалась очень интересной, к то-му же я была первым таким специалистом в Министерстве. Всё

Петропавловск. Посадка. Перед нами трап самолета. Все эти дети летят со мной. Мамочка прощается с самым маленьким. А с остальными родители уже простились. В Москве их встретят родственники. Я - справа с горшком и кучей барахла, которое надо вместе с детьми загрузить в салон.

92

с нуля. О самой работе я написала большой текст в нашу кур-совую книжку «Маршрут длиною в жизнь», и его лучше прочи-тать там, так как он достаточно объемен.

В очередной раз я уехала на Камчатку, решая очередной же «квартирный вопрос». Сашуля вышла замуж, а ситуация с жильем в стране осталась почти на том же месте. Директор Ин-ститута Вулканологии (Федотов Сергей Александрович – близ-ко знакомый еще с МГУ) взял меня сразу и без вопросов, а начальник Главного инженерно-технического Управления Минвнешторга, которое я оставляла, Малькевич Владислав Леонидович взял слово, что через три года я к нему вернусь. (Но…не сложилось.)

На Камчатке зам.дир. по науке Института Вулканологии

тут же «приспособил» меня к организации патентной службы в Институте. Во-первых, её надо было создавать по приказу Ака-демии Наук, а во вторых, ‒ он не был заинтересован в моей ра-боте как геохимика. По науке мы работали с ним «на одной грядке» и при этом наши научные представления не совпадали. Ему не нужен был научный спор с высокой вероятностью его проиграть, а мне была нужна высокая зарплата.

Но нет худа без добра. Патентные дела я делала честно, но не было технических решений, достойных сложной охраны, по причине специфики институтских работ. Полностью теку-щая работа мозги не занимала. Благодаря чему появилась воз-можность заняться живописью. Тем более ‒ окна моей послед-ней Камчатской квартиры выходили на Авачинскую бухту.

Дом стоял на высоком берегу, этаж был 4-ый, все дома передо мной амфитеатром спускались к бухте. Перед зеркалом вод вид-нелись заросли кустов, а потом морская гладь, корабли, сейнеры на рейде, и цепь гор с дей-ствующими вулканами на другой стороне бух-ты. Сказочный пейзаж!

Живопись я осваивала по наитию и книжкам. Участвовала в разных выставках на Камчатке и в Москве.

Арсан и Саша остались в Москве. Ар-сан с Зоей Викторовной и её сестрой Тамарой Викторовной в их квартире в Коньково, а Са-ша со своей семьей в Ховринской квартире.

Беда пришла неожиданно. Арсана насмерть сби-ла машина.

Авачинская бухта. Большая гора – вулкан Вилючик. Дым на горизонте – извергается вулкан Горелый. Вид из моих окон.

93

Арсан

Уже много позже его гибели я собрала книгу стихов и прозы, которую называла «Блики». Друзья добавили теплые воспоминания. Ниже два отрывка из этой книги.

(1) ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

Арсанов Арсанбек Саидбеевич родился в Москве 25 ав-густа 1933 года. Его мать Зоя Викторовна Арсанова (Бедина) – была учительницей биологии в школе. Отец – Арсанов Саид-бей Арсанбекович − общественный деятель, чеченский писа-тель, с именем которого связано создание первой чеченской га-зеты, первого чеченского романа и Союза писателей Чечни.

Московскую школу Арсан окончил с золотой медалью и в том же году поступил в МГУ на Геолфак.

После окончания МГУ он несколько лет работал в Севе-ро-Восточном геологическом управлении – на Хасыне (73 км севернее Магадана). Потом в Геологическом институте АН СССР с полем на Кавказе, в Крыму и на Камчатке. А затем его полем надолго стали горы, хребты, долины и болота Камчатки, которые он исходил, облетал, прошел караваном с лошадьми, проехал тракторами по зимнику, проплыл в лодчонке по шум-ным рекам. Он научился жить в жестоком камчатском климате подобно местным жителям−корякам почти без ничего.

Коряки, люди крайне замкнутые, Арсана в свой мир до-пускали. В его полевых книжках сохранился составленный им корякско-русский словарик. Он даже изучал корякские нацио-нальные сказки, чтобы понять народ, который очень уважал.

Последние годы Арсан работал в Москве как перевод-чик геологических текстов и синхронист.

Много раз он был на волосок от гибели, но судьбе было угодно оборвать его жизнь на московской улице. Он трагически погиб 3 июля 1981 года, неосторожно ступив на проезжую часть.

Арсан был удивительно глубоким и разносторонним че-ловеком. Геологи ценили его за высокий профессионализм. Он был талантлив во всём, к чему прикасался. Увлекся гитарой – научился играть по нотам, увлекся парусами и навигацией – знал, как проложить курс корабля под ветром. Последнее очень пригодилось, когда только он смог сказать, куда ветер несет катер в замерзающем Охотском море, где с десяток случайных попутчиков попали в беду, чуть не стоившую им жизни.

Литература была одним из его увлечений. Он писал сти-хи и прозу. Всё, что вошло в эту книгу написано в интервале 1963-1968 годов. Очень малое количество было опубликовано. Большую часть нашли в письмах, полевых книжках, дневниках и записках.

Арсан остро переживал чужую боль даже незнакомых людей. Он «болел» за весь Мир. Жизнь не обделила его друзь-ями и тогда, когда он был жив, и теперь, когда его не стало. Друзья помнят его с теплом и любовью.

(2) А.Е.Шанцер – геолог Института вулканологии РАН

С Арсаном я познакомились в 1959 году на Камчатке на базе Геологического института АН СССР. Глубокой осенью уже после окончания полевого сезона он появился там вместе с другим геологом и сезонным рабочим. Выглядели они крайне утомленными. Выяснилось, что дней десять тому назад их вы-несло в Охотское море на неисправном катере, и они дрейфо-вали без еды и воды, пока совершенно случайно не были подо-браны судном гидрологов, которое вышло на последний(!) пе-ред зимой промер. В общем – спаслись чудом. На базе они провели пару дней, ожидая самолета на Магадан.

Внешность у Арсана была запоминающаяся: крепко сбитый шатен с правильными чертами лица и пронзительно го-лубыми глазами. В ожидании лётной погоды мы разговорились, и как-то сразу стало ясно, что это весьма незаурядная личность.

94

Через несколько лет мы встретились в Петропавловске, где он появился как геолог Камчатского геологического управ-ления. Жена его, Галя, поступила на работу в Институт вулка-нологии, где работали и мы с женой. Волею судеб, мы стали жить в одном доме. По общности интересов, как в геологии, так и в литературе, мы быстро сблизились. В нашей квартире образовалось нечто вроде клуба, куда приходили без всякого приглашения наши друзья и знакомые. Обсуждались самые различные проблемы: и научные, и политические, и литератур-ные. Иногда Арсан читал свои стихи и рассказы, и нас уже то-гда поражало ‒ насколько он был своеобразен и интересен. На Камчатке мы работали в разных организациях, и вместе в поле нам побывать не пришлось, но мы делали одно дело – изучали геологию края – поэтому постоянно делились информацией, полученной в поле, а также методами исследований.

До Камчатки Арсан работал сначала в Магадане, а по-том в Москве в Геологическом институте АН СССР, но на по-левые работы приезжал на Камчатку. В ГИНе Арсана очень ценил и всячески поддерживал академик В.В. Меннер. Он ори-ентировал его на стратиграфические исследования с примене-нием палеомагнитных методов. Ещё тогда Арсан сконструиро-вал прибор для измерения магнитной полярности непосред-ственно в естественных обнажениях горных пород и с успехом применял его в поле.

Арсан обладал потрясающей интуицией настоящего геолога, что встречается достаточно редко. Работая в Геологи-ческом управлении Камчатки, он руководил тематическим от-рядом, в задачу которого входила разработка стратиграфии Кроноцкого потенциально нефтеносного района с чрезвычайно сложным геологическим строением. В короткие сроки он осво-ил палеонтологические методики и, более того, при сборах ис-копаемых моллюсков стал применять математическую статистику.

С одной стороны Арсан был романтиком огромных не-освоенных территорий Дальнего Востока, с другой – прагмати-

ком, отчетливо понимающим, что и как нужно сделать при проведении качественных геологических исследований. Его стратиграфическая схема Кроноцкого района не претерпела существенных изменений до настоящего времени. Его геологи-ческие карты, фактически не нуждаются в ревизии, в чем мы убедились, работая в районах его геологических съемок.

Он с лёгкостью мог бы сделать успешную академическую карьеру, но его это мало волновало. Он всегда занимался тем, что было ему интересно, а всё, что было ему интересно, – он делал талантливо. А больше всего он любил поле, когда можно слиться с дикой природой, постараться понять ее и в ней раствориться.

По состоянию здоровья ему довольно рано пришлось отка-заться от полевых работ и вернуться в Москву. Он занялся перево-дами англоязычной геологической литературы. Зная английский «по-студенчески», он быстро освоил его практически до совершен-ства, и не только делал переводы книг, но работал и как перевод-чик-синхронист на различных геологических совещаниях. Ряд фундаментальных монографий в его переводе опубликованы в издательстве «Мир».

Так «Драгоценные камни» Г.Смита (сопереводчик: Б.А.Борисов) ныне готовят уже к третьему изданию. Кроме того, он мог общаться на эсперанто и изучал японский.

В отношениях с людьми Арсан был открытым и доб-рым, хотя по-настоящему «открывался» лишь самым близким и то не до конца. Что-то непрочитанное, загадочное в нем всегда оставалось. В некоторых случаях он становился жестким и упрямым. Как всякий настоящий геолог в полевых условиях он себя не щадил, испытывая в неравном соревновании с приро-дой все свои силы полностью, хотя и не всегда по такой уж су-ровой необходимости. Думается, что любимыми героями его были подвижники Севера, восславленные Джеком Лондоном.

Его жизнь оборвала трагическая случайность, но в нашей памяти он остался навсегда.

95

НИЗ

левая - На судне Витязь после 3 курса

правая ‒ на Хасыне

ВЕРХ левая – Арсан с нутрией в ру-

ках середина ‒ подмосковная

практика правая – на отпуске возле Ипатьевского монастыря.

96

Самолет идет на посадку в аэропорт города Петропавловск – Камчатский. Заходит он со стороны Океана. Под крылом три скалы в море, которые называют «Три брата». Слева у рамки – узкий вход в Авачинскую бухту. Выше, впереди и слева-город. На горизонте три вулкана: Корякский, Авача и Козельский. У подножья Корякского (левого) - взлетно-посадочные полосы.

97

Моя сестра, её сын и внук Иветта родилась на двенадцать лет позже меня в очень бед-

ный послевоенный 45-ый год. Иветтой ее назвали, как говори-ли, в память о дяде Славе (Постникове), который когда-то так хотел назвать меня. Дядя Слава пропал без вести в первый год Войны и в память о нем мою сестренку нарекли этим именем.

Роды у мамы были тяжелые и сестру доставали щипцами. От этого головка у нее оказалась ассиметричной, и мама очень переживала. Врачи говорили, что с возрастом всё станет неза-метным, а к совершеннолетию будем знать мы (т.е.- врачи) и вы. Так и было.

Иветка была объектом моих фотопроб, а я ей ‒ второй ма-мой. Ее изображения разных лет, сделанные еще широкопле-ночной немецкой камерой, ‒ сохранились. Я водила ее в зоо-парк, на новогодние елки, детские праздники и иногда даже в

студенческие компании. Когда ей было лет 16, я взяла ее с со-бой на полевые работы в Забайкалье, где она трудилась вместе со своим будущим мужем Женей Новиковым. Тогда он работал в моем отряде лаборантом и учился во МГРИ.

После школы она поступила на Географический ф-т МГУ и на третьем курсе вышла замуж за Женю Новикова. Геофак окончила, но работала как инженерный геолог – то есть изуча-ла грунты как основание под строительство.

Женя окончил МГРИ и стал геологом-геофизиком. Родом он был из Киржача, где его мама работала в библиотеке. Их сын Митя в летнее время полевых работ родителей частенько гостил там у бабушки.

Последней ее работой было проектирование прокладки трубы Южного потока. Умерла она от упущенного по времени рака, сгорела всего за несколько месяцев в свои 52 года. И уже сделать было ничего нельзя. Все было поздно.

Левая – годовалая Иветта с мамой. Середина - Иветик. Правая – бабушка, я и Иветик.

98

ВЕРХ: левая ‒ подружка по квартире на Лебяжьем ‒ Людмилка; средняя – бабушка, мама и Иветик. Левая – с Наташей Яковлевой.

99

ВЕРХ левая – Иветта, ба-бушка, Галя (Савин-кина) середина – Иветта правая – Женя (Но-виков) с Иветтой НИЗ Иветта - невеста, -постарше, - и уже бабушка

100

24.02.1967 года у Иветты и Жени родился мальчик, которого назвали Митей. Еще с измальства он рос очень интересным че-ловечком. Он непрестанно изучал мир, но совершенно по своему – не как учат. Взрослые ему в этом деле мешали и поэтому он частенько не находил с ними общего языка, особенно с детса-довскими воспитательницами и школьными «училками». Нечего и говорить, что это ему выходило боком. Он не делал то, что от него требовали, но увлеченно исследовал что-то свое.

Увлечения накатывали как волны. То ли во втором, то ли в третьем классе он искал золото. Часами смотрел на отвалы экс-каватора, ковыряющего московские улицы, и таки приносил какие-то поломанные золотые коронки, кольца, сережки.

А однажды экскаватор вблизи его школы прошелся по мо-гилам героев Войны 1812-ого года на старом кладбище, кото-рое помещалось между нынешнем Кутузовским проспектом и Москва-рекой, от станции метро «Кутузовская» ближе к цен-тру. (Там ставили дом для сотрудников ЦК партии.)

Экскаватор выковырял из земли обрывки одежды с юби-лейной золотой монетой. Митька с ней носился и показывал всем мальчишкам, но до дома донести её не удалось. Видно украли.

Еще одно «золотое» место было у входа в метро Кутузов-ская – откос, куда отгребали снег от входа в метро. По весне там много чего вытаивало.

С найденным золотом он расставался, как с фантиками. «Сережке отдал, – говорил он про какое-то кольцо.‒ Это у него первое золото». Потом пошло увлечение поиском свинца в ви-де всяких закопанных кабелей. Его плавить можно.

В Киржаче, куда его на лето отправляла Иветта, они с таки-ми же мальчишками-поисковиками обследовали заброшенные дома, подвалы. Однажды подарил мне древнюю деревянную прялку с большим деревянным колесом и педалькой. Я её по-том в музей отдала.

В старших классах начались путешествия, в которые роди-тели его категорически не пускали и денег не давали.

Всю зиму он собирал и сдавал бутылки. Из дома пропадали крупы, чай и т.п. продукты: все это где-

то собиралось для лета. А летом, с парочкой таких же друзей, они исчезали, предупредив родителей уже с дороги де факто.

Ехали автостопом, причем останавливали не только маши-ны, но даже маневровые паровозы. Догадываюсь, что попутные взрослые мужчины им симпатизировали и помогали.

Периодически путешественники давали о себе знать. Когда Иветка, в очередной панике по поводу его местонахождения, делилась своими тревогами на работе, здоровые мужики с гру-стью и завистью прикидывали, как много они сами потеряли в своей детской жизни и какой пресной кажется им теперь соб-ственная юность на фоне Митькиных похождений.

Но однажды компания отчаянных путешественников дорого заплатила за свою неопытность. Одного из них зацепила лави-на на Памире, а остальным досталось не по детски, когда они вызывали спасателей, искали (и нашли) тело и сообщали родителям.

Потом была армия. Потом Институт, конечно геологиче-ский. И тут навалилась перестройка с перестрелкой и лихие де-вяностые с безработицей. Митя занимался какими-то продажа-ми – только бы заработать. Потом нашлась работа по специ-альности, и он трудился на буровых, которые задавали для глу-бокого исследования грунтов под строительство.

А летом был отпуск. Он отправлялся в Карелию, где на не-коем озере был безымянный остров, а на острове ‒ палатки, ку-да собирались бродячие люди пообщаться, попеть и вообще отдалиться от мирской суеты.

Ему шел 42-ой год, когда он неожиданно умер: 1.11.2008. Опоздали с госпитализацией. Сначала не взяла неотложка, так как плохо ему стало на пьяной вечеринке, потом задержалась, потому что «молодой еще – потерпит». В результате у него развилось что-то стремительное в области печени и поджелу-дочной. В больнице уже не могли остановить процесс.

101

МИТЯ

сам

и с

мамой

МИТЯ со знакомым псом и Киржачскими друзьями

102

МИТЯ ШКОЛА

103

1,2 – армия 3 – свадьба. Невеста –

Катя Гусева 4- в отпуске в Карелии 5 – ДимДимыч еще просто Димочка 6 – учится ходить с папой

104

Митя женился на девочке из геологического ми-ра Кате Гусевой. У них родился мальчик, который вырос на руках и под ногами геологов. Еще малень-ким он был таким очаровательно серьезным, что хо-тя и доставал чуть больше, чем до колена, получил имя ДимДимыч.

Теперь ДимДимыч уже прошел армию и МГРИ. Он наш семейный общий геологический

наследник. Пару лет тому назад он женился на девочке Маше, которая кончила МГУ по кафедре, которой ру-ководит мой сокурсник Коля Короновский.

Тесен геологический мир. Придет время и они расскажут о себе сами.

105

1959год

Такой Сашуля была, когда мы первый раз улетали на Хасын в 57 г. Лопатино

Дочь, внуки и правнук

Саша родилась в конце 56 года (30.11) и свою жизнь лучше рассказать ей самой. По-этому я приведу только несколько её ранних фотографий.

106

ВЕРХ:

Левая Крым (63г)

Правая с соседом Виталиком: Дали постоять на танке после парада.

НИЗ

левая – с рысью, уже неживой. Её добыл под Авачей со-сед Володя Петров, вулканолог и охотник. Саша грустная: у неё еще не зажила переносица, которую она сломала, упав с

строго запретной (!!!) тарзанки. Еще виден отёк.

правая – Саша с крабом, который висел у нас на стенке среди традисканций в нашей первой Петропавловской квар-

тире с видом на Авачинский и Корякский вулканы.

107

Саша, Саня, Денис и Полина в разные времена

108

Брат и сестра – Денис и Полина - от детсадовского до студенческого возраста.

Верхняя правая – с бабушкой Калей – Калистой Васильевной, родной бабушкой Сани Смирнова, матерью его отца Альберта Александровича. Она напоминает мне мою бабушку Александру Федосеевну. Мне кажется - именно такие бабушки дер-

жат жизнь в России.

109

МОИ ВНУКИ ДЕНИС и ПОЛИНА

110

Слева Полина с мужем Бо-рисом Лебедевым. Теперь ее фамилия тоже Лебедева.

Справа Денис с женой Юли-ей, которая теперь тоже Смирнова. У Де-ниса и Юлии родился сын, которого назвали Глебом. И вместе с первым сыном Юли – Сандриком - у них теперь два сына.

111

ЛЕВО: Мужские разговоры: Денис, Боря, Саня и

Глеб Денисович

ПРАВО: Сандрик с Глебом осваивают новый

дом

112

113

Глеб Денисович 1.08.2015

мне 80 лет

114

Здоровья вам, радости бытия и удачи,

мои дорогие потомки!

Мудрых и добрых встречных,

попутного ветра в начинаниях,

яркой любви и

надежных друзей!

Дорогу осиливает идущий,

находит тот, кто ищет, а

счастье живет внутри нас!