5

В соседней палате новичок. За стеной растерянное шарканье — не знает, куда

лучше встать. Слышен голос Нины, которая  произ-носит инструкции жизнерадостным тоном стюардес-сы: не беспокойтесь, ваш полет пройдет нормально, аварийный выход не понадобится. Отдыхайте и на-слаждайтесь обслуживанием. Голос у  Нины такой, что ей веришь.

Сейчас она скажет: «Вот пульт от  кровати. Эта кнопка поднимает и  опускает спинку. Видите? По-пробуйте сами».

Десять месяцев назад Нина то же самое расска-зывала мне. Был вторник. Меня выдернули со вто-рого урока, с  математики, и  торопливо проводили к машине, где уже сидела мама с сумкой вещей для ночевки. Все пять часов езды на север, в сторону Пер-та, мама говорила про «стандартную меру предосто-рожности» и «плановый осмотр». Но я уже тогда все понял. Тошнота и  слабость не  проходили слишком долго. Я знал, почему.

На мне еще была школьная форма, когда Нина привела меня в палату № 6 и принялась учить регу-лировать кровать, включать телевизор и пользовать-ся больничным телефоном. Она рисовала галочки

6

в  воздухе, показывая, как делать выбор в  голубой карточке с меню: завтрак, утренний чай, обед, вечер-ний чай, ужин. Хорошо, что мама все это вниматель-но слушала. Сам я  не мог сосредоточиться и  думал только о том, что сумка с учебниками слишком тяже-лая и что завтра сдавать сочинение по английскому, которое я не успел написать. Но при всей накрывшей меня рассеянности я  почему-то хорошо запомнил заколку в  волосах Нины, в  форме божьей коровки с шестью пятнышками. Мозг порой выкидывает за-бавные фортели: жизнь полетела в тартарары, а твое внимание поглощает какая-то ерунда. Божья коров-ка была совершенно нелепой, но я зацепился за нее, как тонущий цепляется за  случайный обломок по-среди океана. 

Теперь я слово в слово знаю инструкцию для но-вичков. Сейчас Нина за  стенкой говорит: «Если за-мерзнете, одеяла вот здесь». Интересно, какая закол-ка на ней сегодня. 

— Смотри-ка, новые соседи, — произносит мама, плохо скрывая волнение. Я знаю, что она чувствует: ей радостно, что есть с кем знакомиться и кого при-вечать. И одновременно ей грустно, потому что нико-му не пожелаешь здесь оказаться.

— Уже и  не помню, кто там был последним,  — продолжает мама и начинает перебирать имена. — Ма-рио с простатой, Сара с кишечником, Прэв с мочевым пузырем, Карл с толстой кишкой, Аннабель… с чем лежала Аннабель?

Все это были люди за шестьдесят, с прочно усто-явшимися циклами, однообразно скучные старички.

В двери моей палаты есть круглое окошко. Я ви-жу, как мимо проходит Нина. В  ее волосах что-то желтое. Наверняка помпон в  виде цыпленка. Не удивлюсь, если она покупает эти штуки в  детской

7

секции. В  нормальном мире необычно, чтобы жен-щина под тридцать носила заколки с дурацкими зве-рушками, но здесь это кажется по-своему уместным. Нина исчезает, и  за окошком воцаряется обычный вид: белая стена и кусок объявления: «Посетителям с ОРЗ и ОРВИ просьба не заходить в отделение».

Мама берет пульт, выключает звук телевизора, заправляет за  ухо прядь волос и  поворачивается к соседской стене. Я замечаю, что у нее прибавилось седины.

— Мам…— Тсс! — шипит она и вслушивается. Обычно к этому моменту кто-то из провожатых

новичка высказывается насчет вида за окном, кро вати и  вместительности ванной. Новичок кивает. Потом включают телевизор, щелкают каналами и  щелчков через шесть снова его выключают. Нервно шутят на-счет одноразовых катетеров и  уток, подразумевая, что уж до них-то дело точно не дойдет. 

Следом наступит пауза, в  течение которой взгляды будут скользить от  стены к  стене, изучая розетки, наклейки с  надписями и  гнезда для при-боров, о  которых эти люди даже не  слышали. По-сетители рассмотрят каждый сантиметр белых стен и  потолка, прежде чем, наконец, кристалли-зуется осознание: все это — на самом деле. Завтра начнется лечение. Кровать станет для пациента до-мом сначала на несколько дней, после паузы — еще на  несколько, а  потом визиты в  больницу станут рутинными и будут длиться месяцами или годами, пока не удастся одолеть болезнь. Аварийного выхо-да не существует.

Потом кто-то скажет: «Ну, ладно… в  целом здесь неплохо. Ой! Ты гляди, какой у тебя тут вид на город!..»

8

Некоторое время спустя, когда вещи будут рас-пакованы, а кофе из больничной столовки проде-густирован, новичок заберется в  постель с  парой журналов и  окончательным пониманием, что это никакой не  полет, а скорее круиз, а его палата  — каюта глубоко под водой, и о суше остается лишь мечтать.

Но тот, кто прибыл в  палату №  2, почему-то не соблюдает эти ритуалы. Раздается стук  — видимо, швырнули сумку,  — а  дальше тишина. Новичок не расстегивает молнии, не гремит вешалками в шкафу, не  выдвигает ящик тумбочки. Что еще удивитель-нее — не звучит слов утешения. Тишина.

— Зайду-ка поздороваюсь, — говорит мама.— Ты хочешь улизнуть, потому что проигрыва-

ешь, — замечаю я, чтобы дать новичку побольше вре-мени: вообще-то мама отстает всего на  пять очков, и  раунд выдался паршивый для обоих. Моим луч-шим словом стало «ЛОХ», из-за которого мы какое-то время спорили, а  маминым лучшим оказалось «ГЛУМ» — тоже, в общем, не фонтан. 

Теперь мама выкладывает слово «ЛАПА», уделы-вая меня на целое очко. 

— Нина почему-то не  говорила, что сегодня кто-то ложится. 

Не то чтобы маме кто-то обещал докладывать о каждом случае госпитализации и выписки из отде-ления 7G. Просто она проводит здесь слишком много времени и уже забыла, что сама — гость.

— Мам, ну куда ты сразу, человек только при-ехал… 

— Да я только чаю занесу!Мама — неофициальная хостес онкологического

отделения. Заварщица травяных чаев. Доставщица столовских булочек, заботливо прилагающая порцию

9

сливового джема к каждой. Самопровозглашенный психотерапевт для родственников больных. 

— Давай доиграем, — прошу я.— А если человек совсем один? Как этот, как его,

помнишь?— Может, человек как раз и хочет побыть один. Ну правда. Это что, ненормальное желание?— Тс-сс!За стеной снова голоса. Слов не  разобрать  —

все-таки между палатами гипсокартонная стена сан-тиметров в шесть толщиной.

— Разговаривают две женщины, — сообщает ма-ма. Зрачки ее расширяются, и она поджимает губы, прислушиваясь к  гулу гласных.  — Одна постарше другой.

— Хватит шпионить, — морщусь я, но это беспо-лезно. Голоса между тем становятся громче, отдель-ные слова выстреливают, как снаряды: «Нельзя!», «Хватит!», «Нет!», «Не буду!»

— Да что там происходит?  — удивляется мама, и я протягиваю ей свой пустой стакан, намекая, что можно приложить его к стене по-шпионски. 

— Да ну тебя,  — отмахивается мама, но  потом решает уточнить: — А что, помогает? 

Не то чтобы в моей семье никогда не ссорились. Несколько лет назад, бывало, мама и  Бекки срыва-лись друг на друге по любому поводу и собачились, как истые ротвейлеры. Папа и  Эван тогда свалива-ли куда подальше, обычно на оливковую ферму, где не было слышно ругани. Я же, как правило, оставал-ся на  веранде, не  решаясь оставить маму с  сестрой наедине.

Когда Бекки исполнилось восемнадцать, ссо-ры утратили былой накал. Поспособствовало и  то, что сестра переехала в  бывший домик рабочих

10

по  соседству. Сейчас ей двадцать два, она ждет ре-бенка, и они с мамой очень близки. Обе по-прежнему упертые до чертиков, но теперь научились смеяться друг над другом.

В палате № 2 не смеются. В голосах слышна угро-за. Выругавшись, кто-то выходит вон, наверняка желая хлопнуть дверью, но  там доводчик, из-за ко-торого она закрывается мягко, с флегматичным, ни-чуть не насыщающим звуком. Раздаются торопливые шаги по коридору. Мимо окошка в моей двери про-носится невысокая женщина — голова едва попадает в поле зрения, — но я успеваю разглядеть очки в ко-ричневой оправе и черепаховую заколку-краб, кото-рой собраны волосы песочного цвета. Одной рукой женщина держится за шею.

Мама вытянулась, как сурикат. Бросив взгляд на дверь, затем на стену, она уставилась на меня. Про-ведя двадцать дней в палате № 1, она отвыкла, что су-ществует реальность, где люди бывают вспыльчивы, как подростки в школьной столовой, налетая на ко-го-нибудь с подносом. Она забыла, что в мире встре-чаются и гнев, и эгоизм.

Я вижу, как она готовится к броску вслед за жен-щиной: догнать, предложить булочек, чаю и жилетку.

— Мам, не надо.— Чего не надо?— Завтра ее утешишь.— Думаешь, лучше подождать?..Я думаю, что и новенькой, и этой женщине сей-

час нужно что-то понадежнее маминой жилетки. На-пример, алкоголь. Или диазепам. Многозначительно щелкая буквами по доске, я выкладываю слово «ОЦ-ТАНЬ», но мама не реагирует. Ее волнует другое:

— Зачем же так ссориться? В раковом-то отделе-нии? Можно же как-то, я не знаю…

11

Внезапно из-за стены, как из громкоговорителя, жахает вокал.

— Ч-что за…К голосу подключается бит, да такой, что мы под-

скакиваем. Мама роняет буквы. Музыка, если это можно так назвать, вторгает-

ся в мою палату на громкости, прежде неслыханной в  отделении 7G. Новенькая, должно быть, привезла с собой колонки, водрузила их на полку над кроватью и врубила на полную мощность, предварительно раз-вернув динамики к стене. Сквозь гипсокартон про-рывается женский вокал. Она разве не понимает, что за стенкой кто-то есть?..

Мама ползает на четвереньках под кроватью, со-бирая буквы, а  палата пульсирует от  электро-попа. «Щипнул лукавый купидон», «теперь мне срочно ну-жен он». Я слышал эту песню пару лет назад.

Когда мама поднимается с пола, у нее в руках «Т» и  «Ь», клубничный бальзам для губ и  мятная кон-фетка.

— Это кто ж так надрывается?  — спрашивает она.

— Откуда я знаю? Зато я знаю, что такая попса оскорбляет мой слух. — Прям ночной клуб тут устроили,  — говорит

мама.— Можно подумать, ты ходишь по ночным клу-

бам.Вскинув бровь, мама разворачивает конфетку.

Справедливости ради, я  сам никогда не  был в  ноч-ном клубе, и мы оба не вправе судить о корректности сравнения. Уровень громкости скорее сопоставим с безобидной школьной дискотекой, но мы, привык-шие к тишине и пенсионерам за стенкой, были потря-сены.

12

— Это не Шер? Мне когда-то нравилась Шер…Я не разбираюсь в исполнительницах без фами-

лий. Рианна, Бейонсе, Пинк, кто там был еще… Пес-ня продолжает сотрясать гипсокартон. 

И тут до меня доходит. У  новой соседки Гага голов ного мозга. Это же надо — чтоб одновременно и рак, и плохой вкус!

— …погоди, может, это Мадонна?— Твой ход, — напоминаю я, пересекая «ЛАПУ»

словом «ПЕНЬ». Из-за стенки доносится: «Охота по-крутиться на  твоем шесте». Вот как это можно слу-шать?

Мама наконец отправляет конфету в рот и взды-хает:

— Видимо, совсем еще девчонка…Молодые пациенты расстраивают ее больше по-

жилых. Она задерживает на мне взгляд, по-видимому, вспомнив, что я  тоже, мягко говоря, не  стар, затем опускает глаза и начинает разглядывать буквы в сво-их руках. Сосредоточенно, словно надеясь собрать из них слово, которое, наконец, придаст происходяще-му смысл.

Я знаю, о чем она думает. Увы, я теперь слишком хорошо ее знаю.

— Хорошие колонки, — заключает мама.— В каком смысле?..— Нужно будет твои тоже привезти. Или купить

новые. Вот как раз завтра буду в магазине… — Лучше отбери у соседки.— Ну ладно тебе. Девочка просто в стрессе.— Я  тоже! Эта музыка повышает мне лейко-

циты!..Между прочим, я только отчасти шучу.Песня подходит к  концу, но  облегчения это

не  приносит, поскольку трек сразу же начинает

13

играть заново. Нет, как можно? Мало того, что но-венькая слушает Леди Гагу на такой громкости — она еще и циклится на одной песне!

— Твой ход, — заявляет мама и, надо же, выкла-дывает на доске слово «ХОД». Затем она выуживает из мешочка четыре новые буквы. Все с таким видом, будто ничего особенного не происходит, и мы совер-шенно не подвергаемся звуковому насилию. Я решаю проконстатировать очевидное:

— Она слушает одно и то же на повторе. Может, попросишь ее вырубить звук?

— Зак, у нее первый день в больнице.— У всех случается первый день. Это что, повод?

Наверняка это запрещено больничными правилами. Или хотя бы правилами хорошего тона.

— А  мне даже нравится,  — говорит мама и  как бы в подтверждение своих слов принимается покачи-вать головой, как игрушка-болванчик.

Мой расклад состоит из букв. Т, Ф, П, Ж, Ъ, Р, С. Ни одной гласной.

Достало. Я сдаюсь. В таких условиях невозможно думать. Песня заходит на третий круг, и я натягиваю на голову подушку.

— Может, чаю? — спрашивает мама.Я не хочу чаю — я вообще-то никогда его не хо-

чу, — но киваю, чтобы хоть на пару минут остать-ся в  одиночестве. А  если повезет, мама умудрит-ся где-нибудь выловить соседкину родственницу и  устроит ей психотерапевтическую чайную це-ремонию в  зале ожидания, тогда я  останусь один на целый час.

Не снимая с головы подушку, я слышу, как льется вода: мама ответственно подходит к рекомендациям по частоте мытья рук в раковом отделении.

— Я быстренько.

14

— Иди уже! — отвечаю я. — А то оглохнешь тут.Когда дверь закрывается, я  откладываю поду-

шку в сторону, складываю буквы от игры в коробоч-ку и привожу кровать в горизонтальное положение. Драгоценные минуты без мамы продолжают омра-чать звуки из-за стенки. Трек играет в четвертый раз.

Странное дело, если задуматься. Палата №  1 за-щищает меня от  микробов, но  совершенно беспо-мощна перед музыкальным трэшем из-за стенки.

Что она там вообще делает? Соседку не слышно, потому что Гага глушит даже мысли в моей голове, но, наверное, она валяется на  кровати и  подпевает. Палата № 2 выглядит так же, как моя. Я знаю, потому что раньше в ней лежал. Там такой же шкаф, такой же санузел, даже стены и жалюзи такого же цвета. Толь-ко планировка как бы зеркальная. То есть, мы сейчас лежим голова к голове, если не считать разделяющих нас шести сантиметров стены.

Дальше по  коридору  — еще шесть одноместных па-лат, за ними — восемь двухместных. Я успел полежать в  каждой. Начиная с  февраля, когда мне поставили диагноз, мне пришлось бывать здесь частым гостем, пока я  проходил индукцию, консолидацию, профи-лактику и  поддержку. После каждого цикла химио-терапии мама везла нас обратно домой, за полтысячи километров, где я отдыхал и даже ходил день-другой в  школу, хотя было ясно, что экзамены я  все равно пропущу. Потом мы ехали обратно в  Перт, и  меня определяли в первую свободную палату. Так мы и мо-тались туда-сюда, как маятник. Надеялись, что хи-мия поможет, и  конец наших мытарств уже близок. Но увы.

— Все, что сложно починить, нужно просто за-менить!  — бодро заявила доктор Анета, когда мы

15

пришли к  ней с  рецидивом. С  этими словами она взяла ярко-желтый маркер и  отметила в  журнале дни с  18 ноября по  22  декабря, а  затем взяла ручку и  записала: «Зак Майер  — трансплантация костно-го мозга. Палата № 1». Тогда же она объяснила, что первые восемь-девять дней уйдут на очередной цикл химии, который подготовит меня к пересадке. День пересадки называется «День 0», с которого начинает-ся период строгой изоляции — для прививки клеток и  восстановления в  безопасной среде. Пять недель не выходить из палаты! Даже в тюрьмах строгого ре-жима больше свободы передвижения!

Доктор Анета развела руками и надела на ручку колпачок:

— Зато к Рождеству будешь дома. До лейкемии мне было сложно усидеть на месте

даже пару часов, куда там целый день. Все самое ин-тересное было снаружи: футбольная и  крикетная площадки, пляж, ферма. Даже в  школе я  всегда са-дился у окна, чтобы видеть, что пропускаю.

— В  первой палате лучший вид из окна,  — до-бавила доктор Анета, будто это могло меня утешить. Или будто у меня был выбор.

Гага замолчала, и я аж замер от неожиданности. Пару секунд не  слышно ничего, кроме привычных звуков — журчание капельницы, гул холодильника. Не удивлюсь, если соседка решила сделать паузу, что-бы посчитать квадратики обшивки на потолке. Я мог бы ей подсказать: их восемьдесят четыре штуки, как и у меня. Я их пересчитал в первый день. Два раза, чтобы убедиться, что не ошибся.

Говорят, что метотрексат убивает. Но  в сравне-нии с  этой песней он  — ничто, а  я вынужденно слушаю ее восемнадцатый раз. Медсестры торчат

16

на еженедельном совещании, так что помощи ждать неоткуда. Кем надо быть, чтобы слушать один и тот же трек восемнадцать раз? Пардон, уже девятнад-цать. Случай явно психический. Может, в приемной ошиблись отделением? Или она там думает, что Гага способна разрушить ее раковые клетки заодно с мо-ими нервными?

Пожилые пациенты так себя не  ведут. Они ува-жают соседей. Билл иногда довольно громко слушает трансляции с собачьих бегов, но «довольно громко» — не  то же самое, что «оглушительно». Еще у  Марты противный высокий голос, и это бесит, если она на-чинает трещать без умолку, но это случается не так уж часто, только после лишней чашки ройбуша.

Проблема в том, что я при всем желании не могу встать, выйти из палаты и  найти спасенье в  какой-нибудь глухой кладовке среди швабр. Спасибо «По-рядку ухода за  пациентом после трансплантации костного мозга»  — я  прикован к  этой палате, ком-нате четыре на  пять метров. Я  прикован к  ней уже двадцать дней, и еще пятнадцать осталось. Как, спра-шивается, пережить эти пятнадцать дней при такой соседке? Примотать подушку к  голове? Надеюсь, у  нее какая-нибудь лимфома Ходжкина, с  циклом один день в  месяц. Потому что если у  нее острый миелоидный или лимфобластный лейкоз… даже ду-мать об этом не хочу. Если она тоже легла на транс-плантацию, я сваливаю.

Ну что, двадцатый круг. Я загадал: двадцатый бу-дет последней каплей. Надо что-нибудь предпринять, пока у меня не закровоточили уши. Правда, не очень ясно, что. Перекричать Гагу мне не по силам. Как еще пробиться через шесть сантиметров гипсокартона?

Приподнявшись в  кровати, я  обнаруживаю, что все это время лежал, сжав кулаки. Может, это ответ?

17

Сначала я  использую кулак вежливо, как гость, стучащий в дверь. Способна ли соседка понять намек?

Похоже, что не способна. Стучу снова, на этот раз — настойчиво, как по-

чтальон, по три удара в ряд. Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук.

В ответ раздается припев, который я успел люто возненавидеть, но, что гораздо хуже, его слова въе-лись в мою память.

Стучу теперь слегка возмущенно, как человек, которого не  пускают в  собственный дом. Причем стараюсь попадать ударами в ритм, чтобы у нее там получился стереоэффект. Может, она наконец заме-тит, что стена сотрясается не от музыки?

Музыка затихает. Есть! Я  опускаю руку и  обна-руживаю, что костяшки моих пальцев покраснели, а кое-где содралась кожа. Но я улыбаюсь.

Дело не  в том, что я  добился своего. Дело в  том, что это первый контакт с кем-либо кроме мамы и мед-персонала с  тех пор, как меня тут заперли. И  в том, что за  стенкой  — не  очередной несчастный старик, а кто-то моего возраста. От волнения сердце начина-ет биться громче. Кажется, что вся палата пульсирует, и капельница с холодильником подыгрывают в такт.

И с той стороны доносится ответ. — Пум, — раздается над ухом. — Пум.В отличие от  голосов и  Гаги, звучавших из-за

стены до сих пор, этот звук не кажется мне раздра-женным или агрессивным. Он скорее любопытный, немного удивленный, и он совсем рядом. Наверное, соседка тоже прижалась к стене, за которой не ожи-дала обнаружить жизнь.

Я опускаюсь на корточки и стучу чуть ближе к по-лу. Ответное «пум» получается более гулким, словно стена внутри полая. Занятно.

Тук.Пум.Тук.Пум-пум? Тишина звучит выжидающе, словно соседка за-

дала мне вопрос.Тук.Тишина — это если не считать капельницы, гула

холодильника и моего дыхания. На корточках сидеть неудобно, босым ногам холодно от линолеума. Но я жду ответ.

Пум?Тук.Очевидно, мы оба не знаем азбуку Морзе, но пе-

рестукивание кажется мне содержательным диало-гом. Жаль, что я не понимаю, о чем она спрашивает.

Тук. Пауза. Тук.Жаль, что я не понимаю, что ей отвечаю.И  все. Разговор закончен. Остаются только ка-

пельница, холодильник, дыхание.Я продолжаю сидеть на корточках у стены, и мне

стыдно. Девочка первый день в больнице, а мне, ви-дите ли, не нравится ее музыка. Что я вообще о ней знаю?

Она больше не стучит, я тоже.Но мне кажется, что она, как и я, сидит с той сто-

роны на  корточках. Молча. Всего в  шести сантиме-трах.

54

Фейсбук сообщает, что у  меня два новых запро-са на  добавление в  друзья. У  меня их и  так 679, ку-да еще?.. До болезни было 400 с чем-то, и уже тогда большая часть состояла из формальных знакомств: бывшие одноклассники, ребята с футбола, приятели из крикетной команды… А теперь со мной не френ-дится только ленивый: какие-то дальние родственни-ки, другие пациенты из больницы, их семьи, а также виртуальные знакомцы с  разных форумов по  онко-логии, которые особо злостно засоряют мне стену псевдомудростями и  употребляют в  переписке со-кращения, которые я не всегда понимаю.

— Сетевое общение,  — говорил мне Патрик,  — играет важнейшую роль в период изоляции и помо-гает преодолеть это одиночество.

Но что-то мне подсказывает, что мои «друзья» выигрывают от сетевого общения куда больше, чем я.

Больше всего на  Фейсбуке меня развлекает бес-конечное отклонение маминых запросов на дружбу.

— Мам, я  у тебя перед глазами каждый божий час, зачем ты хочешь, чтобы я мельтешил еще и в тво-ем Фейсбуке?

— Мне просто интересно, чем ты там занима-ешься.

55

— Ты и так видишь, чем я там занимаюсь! И не только там. Ты же все мои действия наблюдаешь жи-вьем и в подробностях!

— У меня там всего четырнадцать друзей, — го-ворит мама жалобным голосом. Но я не поддаюсь.

— Попробуй выходить в люди почаще! Общайся с  друзьями, съезди к  тете Трише  — до нее ехать-то меньше часа. А еще лучше — просто езжай домой.

  — И  поеду. Вместе с  тобой, ровно через семь дней,  — говорит мама. Будто я  мог забыть, сколько дней мне тут осталось. Как же.

Отклонив очередной мамин запрос, смотрю на следующий.

Я думал, он будет от Сэма.

Мия Филлипс хочет добавить вас в друзья

Общих друзей — ноль. Я вижу эти имя с фами-лией впервые. Лицо, впрочем, кажется знакомым. Всматриваюсь… Топ с вырезом, кулон в форме поло-винки сердца. На юзерпике она, в обнимку с другими девушками. Неужели та самая Мия?

Я невольно перевожу взгляд на окошко в двери. Ее там нет, конечно. Только белая стена и часть вы-вески, запрещающей простуженным находиться в отделении. Сейчас к нему примотан кусок красно-зеленой новогодней мишуры. Да, та самая Мия! Пум-пум, тук-тук. И она предлагает мне дружбу.

У меня перехватывает дыхание, перехватывает голос, перехватывает все.

Я собираюсь принять запрос, но колеблюсь. Как она вообще меня нашла?

— Мам, а Сэма уже выписали?— Нет. Его перевели в шестую палату. — Когда?

56

— Когда ты спал.Я тут же начинаю говорить тише. Получается

хрипло.— А кто сейчас во второй?..Мама пожимает плечами, будто это, вопреки

обыкновению, ее совершенно не  интересует, и  про-тягивает мне зефиринку. Она прекрасно знает, кто сейчас во второй палате.

Я смотрю на экран. Добавить или отклонить?— Нина говорила, что соседки не будет до втор-

ника. У нее, вроде, цикл пять дней через пять?— Не помню, — говорит мама. — Как иначе на-

звать мокасины, пять букв?Не то чтобы мне нужен еще один контакт в Фейс-

буке ради галочки. Тем более который дарит мне ди-ски с  попсой и  отдирает с  потолка звездочки. Она все понимает неправильно. И  все время на  кого-то злится.

Но все-таки она там совсем одна. Я отвергаю логику, добавляю ее в друзья и задер-

живаю дыхание.Но в мире ровным счетом ничего не меняется. Ни

эпического землетрясения, ни закадровой музыки. Отлично, у меня есть еще один френд вместо друга.

Но тут — пум.Швабра уборщицы за стенкой? Или…Пум.Мама с подозрением смотрит в направлении звука.— Это ты стучал?Я качаю головой.— Мыши, наверное.Пум — настаивает стена. Пум.То есть, она всего за два часа оказалась в  сосед-

ней палате, добавила меня в Фейбуке и постучалась в стенку. Ничего себе скорость событий!

57

Я захожу на  ее страницу и  листаю незнакомую мне жизнь в  комментариях со смайликами и  фото-графиях.

Мия! В эти выхи фест на Ротто! Айда с нами?Эй, ты чего не пришла к Джорджи? Было так круто!

Последнее обновление от  самой Мии  — трехне-дельной давности:

Как же меня задолбала моя чертова нога.

Все комментарии под статусом  — совершенно мимо цели:

Хаха, на танцах подвернула??! А что, антибиотики не помогают?Мамма Мия, ну ты и клуша ;)

Скроллю дальше вниз, чтобы узнать побольше. С месяц назад она писала про выбор платья и ту-

фель к выпускному, выкладывала фотку растопырен-ной пятерни с разными цветами лака, и все это бур-но комментировали ее френды, общее число которых составляет 1152 человека. Это вообще как? Разве воз-можно реально знать столько людей?

Про онкологию — нигде ни слова. Про лечение — тоже. И ее зовут тусить на Ротто. Непонятно. Она что же, всем говорила, что у нее просто разболелась нога?

Нет, я  понимаю, прогнозы у  нее хорошие. Но рак — это при любых раскладах паршиво. И по фак-ту, и по последствиям.

Пум… Друзья ей постят и  постят на  стену всякие глу-

пости про каникулы и рождественские распродажи,

58

не зная, что Мия живет между домом и больницей. Что ее тошнит от химии. Как так получилось?

Скроллю дальше, разматывая ее жизнь в  обрат-ной хронологии. Попадается буквально пара жалоб на больную ногу, а остальное — как ни в чем не бы-вало. Какие-то школьные заморочки, приглашения на  пляж и  пошопиться, фотки с  музыкальных фе-стивалей. Все складывается в  симпатичную, яркую мозаику, но за ней совершенно не видно самой Мии.

Айпад внезапно издает трынькающий звук, и  в правой нижней части экрана появляется окошко, в котором написано: «Мия печатает…»

Трыньк.Мия: Это ТЫ?

Черт! Как она догадалась, что я  на ее страни-це? А вдруг она думает, что я за ней шпионю? Блин, но она первая попросилась в друзья!

Всего пять минут назад я смотрел себе мирно вто-рой день чемпионата по крикету, а теперь взбалмош-ная соседка стучится в мою стенку и в мой Фейсбук. Мия, нажми на тормоза! Или это мне надо разогнать-ся?.. И зачем писать ТЫ капслоком?

Пум.— Зак! — теперь в мамином голосе слышно раз-

дражение. — Это ты или кто?Вот я  влип. Кому и  куда отвечать? Маме? Мии?

В стенку или в Фейсбук? И что вообще говорить?Трыньк!

Мия: Але! Зак Майер — это ты?

Курсор выжидающе моргает в поле под ее вопро-сом, но я парализован, словно кролик под взглядом удава.

Пум!

59

Теперь я уверен, что стучит никакая не швабра, а очень даже кулак, и этому кулаку наверняка сейчас было больно. Она в моем айпаде, она за моей стеной, отступать некуда.

Я печатаю:

Зак: да, я это она

Дурацкая ошибка, но  что хуже  — я случайно жму ввод до того, как успеваю ее исправить. Пови-сает мучительная пауза, в ходе которой я в мыслях рву на голове волосы, которых в реальности нет, а де-вушка, видимо, пытается вникнуть, что значит мой ответ.

Мия: Ты М или Ж? Зак: я М

Короткие сообщения безопаснее. Тачскрин — зло.

Зак: я тут

Подумав, еще добавляю:

и я правда М

На добавление, правда, уходит несколько секунд, потому что я долго выбираю: расшифровать для вер-ности «М» и  написать «пол мужской», или же уто-чить «я  мальчик», или лучше «я  мужчина»? Идио-тизм: конечно, она понимает, какого я пола! Она же раза четыре заглядывала ко мне в палату. Хотя, мо-жет, ежедневное общение с женщинами вроде мамы и  медсестер подпортило мои Y-хромосомы? А  кост-ный мозг от  предположительной немки дополнил картину?..

60

В меня летят все новые вопросы:

Мия: А ты вообще кто? Это ты сейчас за стенкой? Зак: я. 1 палата. мы соседи. я зак.

И снова добавляю:

я М Мия: А че на аватарке женщина?

У меня там действительно женщина. Такая харак-терная немка с  плаката Октоберфеста, с  косичками и угрожающих размеров грудью.

Зак: это прикол такой. это не я

Как рассказать про домыслы насчет анонимного донора из Германии и прозвище Хельга?

Зак: короче долго объяснять. есть шанс что я немного хельга Мия: ? Зак: !

Ну а что тут скажешь?Нужно как-то доказать, что я это я. Собравшись

с духом, вытягиваю руку и стучу в стенку. Звук полу-чается не такой, как раньше.

Мама внимательно за мной наблюдает. Удивлен-но смотрит на мой сжатый кулак. Я и забыл, что она здесь!

Мия: У меня в тумбочке твой телефон. Зачем? Зак: я сэму передавал. к тебе попало по ощибке

61

Почему все должно быть так сложно? Видимо, Сэм забыл забрать записку с  номером, а  уборщица недоглядела. Исправляю опечатку:

Зак: По ошибке! Ошибке!!!

Черт, теперь повтор и восклицательные знаки вы-глядят раздраженно. Будто я жалею, что зафрендил ее. Кстати, я и правда жалею, но только потому, что в результате выгляжу как клоун.

Она ничего не  пишет. Наверное, тоже жалеет. И  вообще, зачем знакомиться с  кем-то, кого нельзя повидать живьем? Особенно если он выглядит как я и лепит дебильные опечатки.

Так. Глубокий вдох. Нужно как-то прояснить си-туацию.

Зак: меня не выпускают, и я просил сестру передать записку сэму. он лежал там до тебя, сейчас перевели в 6-ю. я не знал, что записка попадет к тебе. но это все фигня

После паузы она спрашивает:

Мия: Почему тебя не выпускают?

Курсор мигает как будто с  интересом. Но  как ответить вкратце, почему меня теперь не выпуска-ют? Слабость весь одиннадцатый класс, все дума-ли, что устаю на футболе, потом начались синяки, изнеможение, постоянные простуды. Потом ана-лизы, диагноз, шесть месяцев химии, потом нако-нец долгожданная жизнь. Затем рецидив, поиск донора и  облучение, трансплантация и  карантин,

62

чтоб новый костный мозг прижился, а иммунитет достаточно восстановился, и  нейтрофилы оказа-лись готовы к моему выходу в мир. Так что я здесь торчу, пережидаю это и  радуюсь всяким мелочам да глупостям. Вроде стука в стенку или возможно-сти пообщаться — в кои-то веки — с кем-то моих лет.

Зак: да просто не выпускают и все. но осталось 7 дней. скорее бы :-/

В ответ тишина. Я сказал что-то лишнее? Может, ей показалось, что я бью на жалость?

Я чувствую, что ее внимание ускользает, что она, должно быть, отводит взгляд от экрана или собира-ется переключиться на  чат с  кем-нибудь здоровым и  нормальным, с  подружками, которых волнуют загар, марки солнечных очков и  прикольные куло-ны на шею. На фотках они выглядят, как фотомоде-ли из журналов. И  мне ужасно хочется сказать, что я вообще-то тоже из этого здорового мира, такой же, как они, просто сейчас временно выгляжу, как чело-век-попкорн. Но вместо этого я пишу:

Зак: врубай свою музыку, если хочешь. я, правда, не перевариваю гагу Мия: Я тоже Зак: ? Мия: Мне этот диск подарили. Еще он хорошо отпугивает маму Зак: ? Мия: Реально, попробуй Зак: с моей не сработало. короче, ты слушай что угодно. твоя палата, твои правила

Ответа нет, так что я безрассудно продолжаю.

63

Зак: и вообще ты там держись и не гру

Опять лажа. Жаль, что в чат не встроена отмена отправленного сообщения на такие случаи.

Зак: сти

Зачем вообще эти вещи писать? Можно подумать, грустить возбраняется. Если хочет, то пусть грустит.

Похоже, что если она чего и хочет, так это побыть одна. Зеленая точка возле ее имени гаснет, а я сиди здесь, один на один с чувством, что сказал все не то и не так.

Вообще-то подобную чушь — типа «не грусти» — должны говорить близкие. Где ее мама или тот чувак в шляпе, который ее навещал? Почему идиотничать выпало именно на мою долю? Кто-то должен сидеть рядом с ней и постоянно повторять, что все будет хо-рошо, что ее не продержат тут долго, ей всего лишь 17, по  статистике у  нее впереди еще лет 67, а  сейчас просто неприятный эпизод жизни, такой таймаут пе-ред возвращением к привычному ходу вещей, по дли-тельности совсем незначительный. Как частичка плитки на фоне целого потолка.

Я слышу, как она поднимается с кровати, и вскоре раздается звук смыва в туалете. Если ее тошнит, на-деюсь, что все-таки из-за цисплатина, а не из-за меня.

Еще какое-то время я листаю ее Фейсбук. Узнаю, что она в следующем году переходит в двенадцатый класс, раз в неделю ходит на косметологические кур-сы, любит фильмы Тима Бертона, актера Райана Рей-нольдса, музыку Flume и  драже M&M’s с  арахисом. Терпеть не может бананы. Еще на страничке обозна-чено, что она состоит в отношениях с Райсом Грейнд-жером.

На этом я закрываю айпад. Мы зафрендились, но это не делает нас друзьями. Помимо болезни, у нас нет ничего общего. Было бы странно и дальше так внима-тельно прислушиваться к событиям за стенкой.

— Остракизм, синоним, шесть букв, — требова-тельно произносит мама.

Но слова подводят меня.