© Сараскина Л. И., 2011© Издательство АО «Молодая гвардия»,

художественное оформление, 2011ISBN 978-5-235-03458-7

УДК 821.161.1.0(092)ББК 83.3(2Рос=Рус)6-8

С 20

Автор выражает благодарность сотрудникамСанкт-Петербургского, Московского и Старорусского музеев

Ф. М. Достоевского за высокопрофессиональную помощь и дружескую поддержку на всех этапах работы над этой книгой.

При оформлении переплета использованы произведенияА. Н. БЕНУА и И. С. ГЛАЗУНОВА

Достоевский — всадник в пустыне, с одним колчаном стрел. И капает кровь, куда попадает его стрела...

Достоевский живет в нас.Его музыка никогда не умрет.

В. В. Розанов. Опавшие листья

Предисловие

ВСЁ СБЫЛОСЬ ПО ДОСТОЕВСКОМУ...

«Охранная грамота». — «Архискверный» Достоевский. —Под знаком преодоления. — Полезность гения. —

Право на биографию. — Ключи к личности

В разгар Гражданской войны на юге России, 5 мая 1919 года,в портовом городе Скадовске появился на свет уникальный до-кумент.

«УДОСТОВЕРЕНИЕ № 626. Предъявитель сего, ЕкатеринаПетровна Достоевская, согласно предъявленных ею докумен-тов... является женой Феодора Феодоровича Достоевского —сына знаменитого русского писателя Феодора Михайловича,старого Революционера, арестованного в 1849 году при цареНиколае Павловиче за “злоумышленное” выступление противгосударственно-исторического строя вместе с другими рево-люционерами и был приговорен к смертной казни через рас-стреляние. Уже на эшафоте, когда подали команду стрелять —приговор был смягчен. Феодор Михайлович Достоевский по-лучил 4 года каторги. А в 1881 году 28 января он умер и унес ссобою живого защитника обездоленных, но оставив нам своинеоцененные труды для дальнейшего перевоспитания челове-чества. Глубоко уважая память товарища Ф. М. Достоевского,просим не стеснять его прямых родственников, внуков, от-прысков борца за свободу человечества»1.

Хотя «охранная грамота», выданная председателем Скадов-ского революционного комитета родным Ф. М. Достоевского,скоро утратила свою силу (в августе 1919 года город заняливойска генерала Деникина, задержавшиеся здесь на полгода),она стала примером самой короткой и самой романтическойбиографии великого русского писателя. Новая власть вскореотнимет у Достоевского звание защитника обездоленных ивоспитателя человечества, приписанное ему ревкомовцем,чутко уловившим, какие именно смысловые нюансы придадутказенной бумаге спасительные функции.

6

Ревкомовец — его звали Михаил Андриец — не мог знать,что пятью годами раньше, в письме Инессе Арманд вождьпролетарской революции В. И. Ленин высказался о том жепредмете совсем в ином ключе. «Прочел сейчас, my dear friend,новый роман Винниченко («Заветы отцов». — Л. С.), что тыприслала. Вот ахинея и глупость! Соединить вместе побольшевсяких “ужасов”, собрать воедино и “порок”, и “сифилис”, иромантическое злодейство с вымогательством денег за тайну...Все это с истериками, вывертами, с претензиями... Архисквер-ное подражание архискверному Достоевскому... Муть, ерунда,досадно, что тратил время на чтение»2.

О том, что у Ленина-читателя отношения с Достоевским-писателем категорически не складывались, хорошо знало ок-ружение вождя, оставшегося равнодушным к каторжно-ссыльной истории русского классика. «Беспощадно осуждалВладимир Ильич реакционные тенденции творчества Досто-евского»3, — сдержанно скажет через три десятилетия послесмерти Ленина В. Бонч-Бруевич. Подробности «осуждения»станут известны из книги политэмигранта Н. Валентинова(Вольского), которому о вкусах Ильича рассказал видный боль-шевик В. В. Воровский: «Достоевского [Ленин] сознательноигнорировал... “На эту дрянь у меня нет свободного време-ни”... Прочитав “Записки из Мертвого дома” и “Преступлениеи наказание”, он “Бесы” и “Братьев Карамазовых” читать непожелал. “Содержание сих обоих пахучих произведений, —заявил он, — мне известно, для меня этого предостаточно...“Братьев Карамазовых” начал было читать и бросил: от сцен вмонастыре стошнило... Что же касается “Бесов” — это явнореакционная гадость, подобная “Панургову стаду” Крестов-ского, терять на нее время у меня абсолютно никакой охотынет. Перелистал книгу и швырнул в сторону. Такая литературамне не нужна, — что она мне может дать?”»4.

Мрачная тень этих оценок многие десятилетия маячилаперед теми, кому по казенной надобности либо по долгу служ-бы приходилось писать о Достоевском. Тон задавали, помимоприватных ленинских откровений, и публичные заявленияМ. Горького, в разгар первой русской революции указавшегона двух главных врагов России: Толстого и Достоевского: «Я незанимаюсь критикой произведений этих великих художников,я только открываю мещан. Я не знаю более злых врагов жизни,чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотятоправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое кстраданиям мира... Это — преступная работа»5.

Правда, в 1905 году, печатаясь в легальной большевистскойгазете «Новая жизнь» и имея сильных оппонентов в буржуаз-

7

ной прессе, Горький вынужден был соблюдать баланс: предви-дя неизбежную реакцию политических противников, а можетбыть, и действительно именно так думая, он сделал сильныйтактический ход: «Толстой и Достоевский — два величайшихгения, силою своих талантов они потрясли весь мир, они обра-тили на Россию изумленное внимание всей Европы, и обавстали, как равные, в великие ряды людей, чьи имена — Шек-спир, Данте, Сервантес, Руссо и Гёте. Но однажды они оказа-ли плохую услугу своей темной, несчастной стране»6.

Однако чем более крепла краснофлаговая линия, тем боль-ше оговорок по адресу Достоевского появлялось в речах Горь-кого и тем непримиримее они становились. В 1913-м автор«Братьев Карамазовых» аттестовался все еще как гений, но ужекак «злой гений наш»7. А 17 августа 1934 года в докладе на Пер-вом Всесоюзном съезде советских писателей ожесточенное«но» Горького прозвучало угрожающе: «Достоевскому припи-сывается роль искателя истины. Если он искал — он нашел еев зверином, животном начале человека и нашел не для того,чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать... Гениальность Досто-евского неоспорима, по силе изобразительности его талантравен, может быть, только Шекспиру. Но как личность, как“судью мира и людей” его очень легко представить в роли сред-невекового инквизитора»8.

Фантазия Горького немедленно получила развитие — натой же трибуне, спустя три дня, литературовед В. Б. Шклов-ский с энтузиазмом заявил: «Спор о гуманизме кончается наэтой трибуне, и мы остаемся, мы стали — единственными гу-манистами мира, пролетарскими гуманистами»9. В Колонномзале Дома союзов, где проходил съезд, запахло судебнымисанкциями: «Мы должны чувствовать, что если бы сюда при-шел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как на-следники человечества, как люди, которые судят изменника,как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира.Ф. М. Достоевского нельзя понять вне революции и нельзяпонять иначе как изменника»10.

Подходы к Достоевскому, ориентированные на беспощад-ность Ленина, непримиримость Горького и слаженный хор«пролетарских гуманистов», вскоре дали первый результат.В том же 1934 году издательство «Academia» выпустило очеред-ной (третий) том писем Достоевского с предисловием, испол-ненным негодования и возмущения. «Идеология фашизма,концентрирующая ныне на всю сумму наличных аргументовпротив коммунизма, бесконечно ограниченнее и беднее того,что несколько десятилетий тому назад сказал уже на эти темыДостоевский»11.

8

Игнорировать факт существования Достоевского в литера-туре было невозможно: «Academia» считала его крупнейшиммировым художником XIX века. Но изучать и знать его, пола-гала марксистская критика, следовало только под знаком пре-одоления — как сильнейшего («гигант среди лилипутов мыс-ли»12) идейного противника. «Никак нельзя нам учиться уДостоевского. Нельзя сочувствовать его переживаниям, нель-зя подражать его манере... Для нового человека, рожденногореволюцией и способствующего ее победе, пожалуй, почти не-прилично не знать такого великана, как Достоевский, но былобы совсем стыдно и, так сказать, общественно негигиеничноподпасть под его влияние»13, — писал А. В. Луначарский в1931-м. Нарком просвещения, один из теоретиков пролетар-ской культуры, рисовал социальную биографию Достоевскогокак симбиоз честолюбивого, жадного до славы больного ме-щанина (автора) и циника-мещанина (героя), работавшего зу-бами, когтями и каблуками, чтобы пробиться к сладкому пи-рогу. «И в самом Достоевском жил мещанин такого типа:конквистадор и садист»14. Этот «полураздавленный мещанин-разночинец, стремившийся к моральному истреблению рево-люции», вдохновлялся, по Луначарскому, Смердяковым и об-служивал контрреволюцию, «вещь для пролетариата не тольковредную, но и позорную»15. Показательно, что десятью годамираньше, в 1921-м, Луначарский, не помышляя еще о политиче-ской гигиене, радовался, что «Россия идет вперед мучительным,но славным путем, и позади ее, благословляя ее на этот путь,стоят фигуры ее великих пророков, и среди них, может быть, са-мая обаятельная и прекрасная фигура Федора Достоевского»16.

Можно утверждать: от полного запрета в советскую эпохуДостоевского спас его несравненный, бездонно глубокий ге-ний, а также иллюзия деятелей пролетарской культуры, чтогде-то в глубине души Достоевский, мечтавший о земном раеи мировой гармонии, увлекавшийся социалистическими уто-пиями, пострадавший от царизма («самодержавие искалечилописателя, но он остался великаном»), — в большей степенисоюзник, чем противник советского строя. Критикам новойформации было лестно сражаться с мировым гигантом, обви-нять его в непонимании исторических процессов, уличать вотсталости, ловить на противоречиях. По логике победившегопролетариата, Достоевский-идеолог потерпел колоссальноепоражение, ибо, предвидя революцию и предчувствуя ее неиз-бежность, клеветал на нее, изображал карикатурными краска-ми, долго и тщетно против нее боролся.

Но на фоне великой победы (тогда она виделась необрати-мой) можно было оставить в резерве культуры Достоевского-

9

художника — для назидания. «Достоевский по стилю и духублизок популярнейшим писателям начала ХХ века, и в произ-ведениях Горького, Андреева, Арцыбашева, Сологуба продол-жается разработка тех же мотивов, что и в произведениях клас-сика Достоевского. Можно сказать, что вся современнаяхудожественная литература идет по стопам Достоевского, каклитература классическая шла по стопам Пушкина. Достоев-ский — все еще современный писатель; современность еще неизжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого пи-сателя. Говорить о Достоевском для нас все еще значит гово-рить о самых больных и глубоких вопросах нашей текущейжизни»17, — писал В. Ф. Переверзев. Марксистский критик,обвиненный в меньшевистском ревизионизме и отсидевший18 лет в лагерях, Переверзев задолго до своего первого ареста в1938 году сумел внедрить в общественное сознание мысль осугубой полезности Достоевского делу революции: ведь всёсбылось по Достоевскому, ведь этот «мещанин» раскусил самуюсердцевину красного перца революции, ведь он, как никтодругой, предвидел все ее изъяны и постыдные тайны, всю еежестокость и безнравственность. «Он знал о революции боль-ше, чем радикальнейшие из радикалов, и то, что он знал о ней,было мучительно и жутко, раскалывало надвое и терзало про-тиворечиями его душу»18.

От Достоевского нельзя было отмахнуться насмешкой,анекдотом, издевкой. Но можно было попытаться приручитьгения, заставить работать на новую культуру. Имело смыслприслушаться к нему. Предполагалось, что у него есть чему по-учиться: трезво, без сентиментального идеализма, смотреть намощные революционные волны; не бояться головокруженияот революционной качки; сохранять ясность мысли и спокой-ную уверенность при революционной грозе; правильно реаги-ровать на перегибы революции, не пьянея от ее размаха и невпадая в панику от ее неизбежных срывов. «Знакомя нас с са-мыми интимными уголками психологии мелкобуржуазнойреволюционности, Достоевский воспитывает в нас чувствоосторожной недоверчивости к этой лукавой силе и приучаетнас быть готовыми к самым резким поворотам в ходе пережи-ваемой революции»19. (Здесь уместно вспомнить, как еще в1880-м трактовал пресловутую пользу от чтения ДостоевскогоК. Н. Леонтьев: «Мнения Ф. М. Достоевского очень важны, нетолько потому, что он писатель даровитый, но еще более пото-му, что он писатель весьма влиятельный и даже весьма полезный.Его искренность, его порывистый пафос, полный доброты, це-ломудрия и честности, его частые напоминания о христианст-ве — все это может в высшей степени благотворно действовать

10

(и действует) на читателей, особенно на молодых русских чи-тателей. Мы не можем, конечно, счесть, скольких юношей исколько молодых женщин он отклонил от сухой политическойзлобы нигилизма и настроил их ум и сердце совсем иначе; новерно, что таких очень много!»20)

Соблазнительная идея о полезности гения открывала бога-тейшие — много шире дозволенных рамок и классовых услов-ностей — возможности для изучения творческого наследияДостоевского. Шанс приспособить опасного классика для со-циалистической культуры продержался вплоть до 1990-х годови стал идейным фундаментом Полного академического собра-ния сочинений в тридцати томах (1972—1990), уникальногоиздания, непревзойденного по качеству филологическойподготовки и по сей день. В редакционном предисловии отме-чались важнейшие черты наследия Достоевского, которые яв-ляются «достоянием передовых, демократических и социали-стических сил», несмотря на свойственные ему как человеку иписателю «многочисленные, исторически обусловленныеошибки и заблуждения»21. Среди этих черт — гуманизм, остроечувство справедливости, вера в русский народ, который «сво-им братским примером поможет другим народам в общем дви-жении человечества к свободе и счастью»22. «Эти предвиденияДостоевского претворила в жизнь Великая Октябрьская со-циалистическая революция»23, — утверждали редакторы изда-ния. Даже если эта фраза была сплошь ритуальной, обойтисьбез нее для такого рискованного предприятия, как полныйДостоевский, в ту пору все еще не представлялось возможным.Советская пропаганда всегда рекомендовала обращаться кДостоевскому как к умелому оппоненту капиталистическогостроя, борцу с официальной религией, критику радикальноголиберализма и утопического мелкобуржуазного социализма.Считалось, что знать Достоевского необходимо, особенно длятех, кто занят борьбой на идеологическом фронте. Достоев-скому вменяли обязательства, которых сам он на себя никогдабы не взял.

...А марксистская критика 1930-х, понимая, что однимтолько творчеством никак не обойтись, предложила даже и ра-курс, в котором следовало рассматривать личность писателя,его жизнь и судьбу. «Все его повести и романы — одна огнен-ная река его собственных переживаний. Это — сплошное при-знание сокровенного своей души. Это — страстное стремле-ние признаться в своей внутренней правде... Достоевскийтесно связан со всеми своими героями. Его кровь течет в ихжилах. Его сердце бьется во всех создаваемых им образах. До-стоевский рождает свои образы в муках, с учащенно бьющим-

11

ся сердцем и с тяжело прерывающимся дыханием. Он идет напреступление вместе со своими героями. Он живет с ними ти-танически кипучей жизнью. Он кается вместе с ними. Он с ни-ми, в мыслях своих, потрясает небо и землю. И из-за этой не-обходимости самому переживать страшно конкретно всеновые и новые авантюры он нас потрясает так, как никто»24.

Так «архискверный» Достоевский получил в Стране Сове-тов право на биографию.

* * *

Первый биограф Достоевского, профессор Санкт-Петер-бургского университета Орест Федорович Миллер, приступив-ший к сбору материалов для жизнеописания сразу же послесмерти писателя, жаловался на равнодушие и неотзывчивостьлиц, близко знавших покойного, хранивших его письма, но неторопившихся их обнародовать. «Смелости не хватает назватьнастоящим жизнеописанием то, чтоS может образоваться отприведения в порядок имеющегося теперь материала. Слиш-ком много еще ощущается различных пробелов, пополнить ко-торые зависит от доброй воли тех, кто, должно быть, считаетписьма Достоевского или же свои воспоминания о нем своеючастною собственностью... Хотя жизнеописание Достоевскогоеще невозможно в своем настоящем смысле, — удерживатьпод спудом накопившийся уже материал было бы, в свою оче-редь, со стороны собирателей присвоением себе обществен-ной собственности. Пусть только публика смотрит на то, чтоSпредставляется ей на этих страницах, как на свод материа-лов — не более»25.

И в самом деле, прижизненная критика — и революцион-но-демократическая, и умеренно-консервативная, и религи-озно-философская — биографией Достоевского не занима-лась, как не занимался ею вообще почти никто до революции.Интерпретаторы творчества писателя были поглощены остроймировоззренческой борьбой. Вокруг имени классика сталки-вались личности, группы, направления, партии. Идеологи са-мых разных течений русской и европейской мысли готовы бы-ли видеть в нем своего предтечу — или своего непримиримоговрага. В течение четырех предреволюционных десятилетийревдемовская критика упрекала Достоевского в злобной илживой клевете на прогрессивные общественные движения.Радикальные публицисты (П. Н. Ткачев, Н. К. Михайлов-ский, П. Л. Лавров, Г. И. Успенский) настойчиво подчеркива-ли: Достоевский нарушил правду жизни, выдав часть за целое.Мы, революционеры, не такие, какими изобразил нас Досто-

12

евский. Не мы являемся прототипами бесов, выведенных в егороманах. Те, которых имел в виду Достоевский, не имеют с на-ми ничего общего. Для критики этого типа Достоевский, по ут-верждению Н. А. Бердяева, «был совершенно недоступен, унее не было ключа к раскрытию тайн его творчества»26. Не бы-ло у них поползновений и к раскрытию тайн его личности.

Однако и мыслителей иного духовного склада, считавшихсебя учениками Достоевского, интересовал не столько писа-тель в его человеческом измерении, сколько то, обрел ли учи-тель истину или остался накануне истины — о Христе и Анти-христе, о русском народе и его судьбе. «На чью сторону стал быДостоевский, на сторону революции или реакции? Неужели итеперь не почувствовал бы дыхания уст Божиих в этой буресвободы? Неужели и теперь не отрекся бы от своей великойлжи для своей великой истины?»27 — такая мысль занимала в1906 году Д. С. Мережковского, сильно полевевшего в разгарпервой русской революции. Автор монументальной книги«Толстой и Достоевский» отрекался от того, чем дорожил со-здатель «Карамазовых»: «Если бы он увидел то, что мы сейчасвидим, — понял ли бы, что православие, самодержавие, на-родность, как он их разумел, не три твердыни, а три провала внеизбежных путях России к будущему? Она пошла туда, кудаон звал, к тому, что он считал истиной. И вот плоды этой исти-ны. Россия уже не “колеблется”, а падает в бездну»28.

Крупнейшие русские философы — К. Н. Леонтьев, В. В. Роза-нов, Н. А. Бердяев, Вл. С. Соловьев, С. Н. Булгаков, Вяч. И. Ива-нов, Д. С. Мережковский, Л. И. Шестов, С. Л. Франк и другиепредставители русского культурного ренессанса из тех, ктосчитал Достоевского «ушедшим вождем и богатырем духа»29, —сформулировали центральные темы независимого и непод-цензурного спора о Достоевском, но никогда не занималисьпроблемами биографии писателя, которого в своем кругу ин-тимно называли «Федор Михайлович». Он интересовал их нестолько в полноте жизни, сколько в полноте мысли — как про-рок нового христианства, как глашатай русской мессианскойидеи, как гениально прозорливый современник, во многомугадавший пути и судьбы России. Показательно, что Вл. Со-ловьев, связанный с Достоевским близким знакомством, пи-сал: «В трех речах о Достоевском я не занимаюсь ни его личнойжизнью, ни литературной критикой его произведений. Я имеюв виду только один вопрос: чему служил Достоевский, какаяидея вдохновляла всю его деятельность?»30

Спустя тридцать лет после кончины писателя один из са-мых зорких его истолкователей В. В. Розанов вспоминал, какеще студентом услышал скорбную весть о смерти кумира.

13

«“Достоевский умер”, — и значит, живого я никогда не могуего увидать? и не услышу, какой у него голос! А это так важно:голос решает о человеке все... Не глаза, эти “лукавые глаза”, да-же не губы и сложение рта, где рассказана только биография,но голос, то есть врожденное от отца с матерью, и, следова-тельно, из вечности времен, из глубины звезд...»31 Однако речьв статье все равно шла об истинности тона: «Он говорил, каккричит сердцевина моей души»32.

Личность Достоевского, писал годом раньше русский фи-лософ В. Ф. Эрн, высится над всеми его творениями, «остает-ся неисчерпанной, хранящей по-прежнему тайну, которую немогут вместить никакие слова и намекнуть на которую можеттолько слово поэта или художника...»33. «Мало знать, — ут-верждал Эрн, — что написали и что сказали Гоголь, Достоев-ский или Соловьев, нужно знать, что6 они пережили и как онижили. Порывы чувства, инстинктивные движения воли, выра-ставшие из несказанной глубины их молчания, нужны не дляпростого психологического истолкования их личности (таксказать, для полноты биографии), а для углубления в “логичес-кий” состав их идей»34. Неразрывность личности и слова Досто-евского понималась русской философской мыслью, для кото-рой персонализм имел не случайный, а сущностный характер.

* * *

Так случилось, что «Материалы для жизнеописания Досто-евского» О. Ф. Миллера, включавшие устные рассказы, запис-ки и воспоминания лиц, близко знавших писателя, стали ос-новой для всех последующих биографий Достоевского инадолго сохраняли значение первоисточников. Предостерегаябудущих биографов от ложных шагов, Миллер сделал специ-альную оговорку: «Романами Достоевского, как источникомдля его биографии, можно пользоваться только с величайшейосторожностью»35. Ложных (порой заведомо ложных, нарочи-тых и измышленных) шагов будет сделано в многочисленныхжизнеописаниях Достоевского за минувшие десятилетия не-мало — соблазна отыскать в жизни писателя те самые скелеты,что прятались в шкафах его героев, избежали немногие.

Впрочем, выдающийся пражский филолог А. Л. Бем, трудыкоторого составили эпоху в изучении Достоевского, придер-живался совсем иного подхода к биографии писателя. Лич-ность этого гения, полагал ученый, можно постичь только че-рез его произведения, в которых течет глубинный ток жизни.«Перед биографом Достоевского становится трудная задача,которая по силам лишь человеку с большой психологической

14

интуицией, — воссоздать духовный облик Достоевского на ос-новании отражения его индивидуальности в объективных дан-ных его творчества. Не объяснение творчества через познаниежизни, а воссоздание жизни через раскрытие творчества — вотпуть к познанию тайны личности Достоевского»36.

Бем писал о чувстве неудовлетворенности, которое возни-кает у всякого, кто изучает источники биографии Достоевско-го, и заставляет разыскивать то скрытое в его жизни, что необ-ходимо найти и расшифровать. То главное, что могло бы датьключ к личности писателя, остается неуловимым. «Как-то такслучилось, что величайший из русских писателей даже ко днюстолетия своего рождения остался без биографии. Ведь всё то,что мы знаем о жизни Достоевского, так мало прибавляет к то-му, что мы знали о нем тогда, когда ничего, кроме произведе-ний его, не читали... Не расширение знания выносим мы отзнакомства с его жизнью, а чувство непостижимой загадки.Точно вокруг Достоевского составился какой-то заговор, кото-рый имел целью скрыть от нас именно то, что бросило бы лучсвета в темное царство внутреннего мира писателя»37.

Загадка имела для Бема внешние объяснения: чрезмернаязамкнутость Достоевского, который не любил много говоритьо себе и привлекать к себе внимание; ложная скромность егоближайших друзей, которые, оставляя записки и воспомина-ния, многое скрыли от глаз читателя; органическое непонима-ние даже самыми близкими людьми тех «глубин сатанинских»,которые были ведомы душе Достоевского. Бем прямо укорялвдову писателя А. Г. Достоевскую в сознательном сокрытиичрезвычайно важных моментов жизни ее великого мужа из бо-язни замутнить его образ, бросить тень на его личность. «Чув-ство ложное, потому что не праздное любопытство к интим-ным сторонам жизни писателя влекло к его изучению, анепреодолимая потребность понять его во всей его сложностии противоречивости. Мы давно знали, что наследие Достоев-ского хранит много для нас неожиданного, но наследие этотщательно охранялось женою писателя, ныне покойной, Ан-ной Григорьевной. Кое-что начинает проникать в печать; так,воспоминания дочери писателя, Любови Достоевской, вводятряд очень любопытных фактов, до сих пор вовсе не извест-ных... Но все же и сейчас (Бем писал это в 1923 году. — Л. С.)Достоевский “писатель без биографии”»38.

...Много воды утекло с тех пор: все, что было найдено иобнародовано, открыто и предано гласности, написано и на-печатано, дает твердое основание считать, что тезис «Достоев-ский — писатель без биографии» уже совершенно устарел.Сборники документов, хронологии и летописи, энциклопе-

15

дии, монографические труды, новейшие штудии о предках ипотомках писателя, сведения о людях, окружавших его в мес-тах постоянных и временных пребываний, а также фотографи-ческие описания этих мест и даже беллетристические сочине-ния, использующие интерес к великому имени, сталистроительным материалом для грандиозного здания под на-званием «Жизнь и судьба Достоевского».

Можно, конечно, говорить о белых пятнах, о непрояснен-ных обстоятельствах, об утерянных рукописях и пропавшихписьмах, которые, будь они найдены, пролили бы новый свет...Но даже самая полная фактическая картина, даже самая по-дробная хронология, где расписаны каждый день и час, всеравно оставили бы место для вопросов и размышлений, издав-на волновавших воображение каждого, кто прикасался к До-стоевскому.

Так, Мережковского тревожил «смущающий» вопрос —было ли в реальной жизни писателя все то страшное и жесто-кое, что заполнило его романы? И в чем причина неодолимойпотребности Достоевского-художника исследовать самыеопасные и преступные бездны человеческого сердца? «Мог лион все это узнать только по внешнему опыту, только из наблю-дений за другими людьми? Есть ли это любопытство только ху-дожника? Конечно, ему самому не надо было убивать старуху,чтобы испытать ощущение Раскольникова. Конечно, тут мно-гое должно поставить на счет ясновидения гения; многое — новсё ли?»39

«Нет ли органического порока в самой жизни Достоевского,который навсегда замыкает путь к его личности через изучениеего биографии? — настойчиво вопрошал Бем. — Мы подхо-дим к ответу на “смущающий” вопрос. Да, написанное Досто-евским есть отражение его подлинного опыта, но этот опытдалеко не всегда находит себе выражение вовне, в фактах егожизни. Он жил внутри себя и внутри проделывал свой жизнен-ный путь. Здесь были свои вершины моральных достижений,но здесь же были и неизведанные глубины человеческих про-валов, “седьмое хрустальное небо” и бездна греха содомского.Конечно, подземные потоки иногда бурно прорывались нару-жу, но эти прорывы Достоевский тщательно скрывал, и следыих можно отыскать лишь в его произведениях... Жизнь, и свя-тая и преступная, шла внутри и создавала свой странный фан-тастический мир»40.

Что заставляло Достоевского искать в окружающем миресамое трудное, бедственное, беспросветное? Являлось ли еготворчество той освобождающей, исцеляющей силой, котораяспасала художника, давала выход его внутренним напряжени-

16

ям и духовным надрывам — или, напротив, творческая фанта-зия будила дремлющие силы судьбы, провоцировала их и совсей яростью обрушивала на художника? Было ли внешнее бы-тие писателя отделено непроницаемой стеной от романнойдействительности, той самой, где царил «реализм в высшемсмысле»? Или граница между ними была зыбкой, мерцающей,подвижной, неуловимо менявшейся? Где истоки его невероят-ной искренности, его потрясающей жизненности, переступа-ющей порой «за черту» искусства?

Не раз было отмечено, что Достоевский дробит свое «я»,отождествляя разные стороны своей личности и своей психи-ки с разными же персонажами (и даже отдает свое имя и своиизлюбленные идеи персонажам заведомо негативным). Воз-можно ли собрать воедино все части «я» Достоевского? Или этазаманчивая задача невыполнима в принципе, посколькусобранные вместе «я» не составят цельный образ, а создадутнечто карикатурное, измышленное, далекое от всякой реаль-ности? Почему Достоевский наградил своей «священной бо-лезнью»* столь различных героев: злого старика-чернокнижни-ка, разбойника и душегубца Мурина; влюбленного мечтателяОрдынова; тринадцатилетнюю сиротку Нелли, не смирившую-ся с обидчиками покойной матери; князя-Христа Льва Мыш-кина; нигилиста Алексея Кириллова; «изверга»-лакея ПавлаСмердякова? «Как знать, — писал об этом феномене Мереж-ковский, — не касаемся ли мы здесь самого глубокого перво-начального и неразгаданного в существе Достоевского, в еготелесном и духовном составе? Не сходятся ли в этом узле всенити клубка?»41

Достоевский обладал мощнейшим интеллектом, которыйбыл всецело направлен на «вечные вопросы» бытия. Централь-ный среди них — вопрос о существовании Бога. В письмеА. Н. Майкову, рассказывая о замысле романа «Житие велико-

17

* Достоевский так описал болезнь князя Мышкина: «В эпилептичес-ком состоянии его была одна степень почти пред самым припадком (еслитолько припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевногомрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг, и с не-обыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его.Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения,продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись необыкновеннымсветом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиро-творялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полноеясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательнойпричины...» Эти мгновения, припоминаемые уже в здоровом состоянии,оказывались «в высшей степени гармонией, красотой», давали «неслы-ханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и встре-воженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни».

го грешника», Достоевский писал: «Главный вопрос, которыйпроведется во всех частях, — тот самый, которым я мучилсясознательно и бессознательно всю мою жизнь, — существова-ние Божие. Герой, в продолжении жизни, то атеист, то верую-щий, то фанатик и сектатор, то опять атеист». «Меня Бог всюжизнь мучил», — признается в «Бесах» и Кириллов.

Что означает это «мучение» для автора, биографическогоДостоевского, и что — для нигилиста-самоубийцы? Почемустоль различно каждый из них распорядился своим «мучени-ем»? Было ли это мучительное вопрошание творческим стиму-лом искать ответ снова и снова или «мучению» суждено былооставаться вечным риторическим тупиком?

Даже этих вопросов (перечень их далеко не полон) доста-точно, чтобы оправдать попытку заново дотронуться до вели-кой жизни. Приведу несколько соображений, на которые хочуопереться как на принципы.

«Для меня, — писал Мережковский, когда еще не было нилетописей, ни энциклопедий, ни биографических исследо-ваний, посвященных Достоевскому, — чтоS бы ни узнал я дур-ного, преступного, даже постыдного — если вообще что-либоподобное было — о жизни, о действиях Достоевского, образего не омрачится, и окружающий его ореол святости не потуск-неет, ибо я чувствую, что горевший в нем огонь все победил ивсе очистил. И сам он чувствовал силу этого очищающего ог-ня. Им он жил и от него умирал»42.

С. Н. Булгаков, один из тех русских мыслителей, комуогонь Достоевского помог понять прежде всего себя самого,размышлял о причудливой изломанности души писателя, о пе-чати особенно глубокой тайны, которой запечатлена его инди-видуальность. Стремясь разгадать эту тайну, познать стихиюдуши Достоевского (подобно тому как Достоевский пыталсяразгадать тайну Пушкина), Булгаков говорил о внутреннем окекаждого, кто что-то чувствует в Достоевском, думает о нем, ве-рит в него. Понять тайну личности Достоевского — значит ду-ховно познать ее, и это познание есть интимный внутреннийдуховный акт. Для того, кто однажды заметил Достоевского,он «становится спутником на всю жизнь, мучением, загадкой,утешением. Середины здесь быть не может. Заметив Достоев-ского, нельзя уже от него оторваться... И в этом смысле отно-шение к Достоевскому более, чем многое другое, характеризу-ет собственную индивидуальность человека, определяет его,так сказать, калибр»43.

Гипотеза Булгакова о внутреннем оке, о сугубо личном ха-рактере общения с Достоевским зовет каждого, кто однаждызаметил Достоевского, прикоснуться к этой огненной стихии.

18

Воспользуюсь этим зовом и я — биография Достоевского по-прежнему актуальна и как научная проблема, и как художест-венное задание, и как историческое исследование.

Отношение к Достоевскому в России всегда было лакму-сом — сверхсильным реактивом на политические кислоты иидеологические щелочи. Нынешнее время располагает ду-мать, что рухнувшие оковы духовной несвободы придадут но-вый импульс постижению великих творений Достоевского,его жизни и судьбы. Однако у всякого времени — свои оковы.Теперь от Достоевского тоже ожидается польза — учительствои духовное руководство. Предполагается, что он возьмет за ру-ку своего читателя и поведет его к некоему конечному пункту,ибо этот пункт и есть истинная цель читателя Достоевского.Писатель же, честно отработав маршрут, может вернуться к ис-ходной точке за новой порцией идущих к финишу — ибо до-шедшие, поблагодарив проводника, более не испытывают внем нужды. В Достоевском снова хотят видеть лишь средст-во — мощное, безотказное — для достижения результата, ко-торый находится за пределами мысли и слова писателя.

Но Достоевский не есть средство. Достоевский есть цель.В. В. Розанов приводил главный аргумент «от Достоевского»:на путях достижения даже и высших целей нельзя превращатьчеловека в средство. «Человеческое существо, до сих пор веч-ное средство, бросается уже не единицами, но массами, целы-ми народами во имя какой-то общей далекой цели, котораяеще не показалась ничему живому, о которой мы можем толь-ко гадать. И где конец этому, когда появится человек как цель,которому принесено столько жертв, — это остается никому неизвестным»44.

Только воспринятый как цель, Достоевский открывает своюсуть тому, кто думает, читает, пишет о нем. Воспринятый в сво-ей собственной величайшей ценности, самоценности, а не какновомодная инструкция по применению, Достоевский указы-вает пути идущим, ибо он, «великий зачинатель и предопреде-литель нашей культурной сложности»45, — из тех художниковпрошлого, кто выполняет работу сегодняшнего и завтрашнегодня истории.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РОДОСЛОВНАЯ ДЕТСТВА

Глава первая

«ИЗ ВЕЧНОСТИ ВРЕМЕН, ИЗ ГЛУБИНЫ ЗВЕЗД...»

Биографы-первопроходцы. — Князь Андрей Курбский. —Земянин Федор Достоевский. — Данила Ртищев и его потомки. —

Село Достоево. — Герб Радван. — Историческая память писателя. — Родословные пустоты

Первый Федор Достоевский (по отчеству Иванович), оста-вивший след в исторических бумагах, был обнаружен вдовойФедора Михайловича Достоевского А. Г. Достоевской. Та частьее личного архива, которая интересует нас в первую очередь, —записные тетради с выписками и деловыми заметками, — не-простыми путями* поступила в 1921 году из Областного отде-ла по делам музеев и охране памятников искусства и старины вбудущий Рукописный отдел Института русской литературыАкадемии наук СССР (Пушкинский Дом)1, где вскоре с нейпознакомился литературовед Л. П. Гроссман. Первопроходцужанра (он работал над рукописями Достоевского в москов-ском Историческом музее еще весной 1917 года2) предстоялоубедиться, что Ф. М. обладает «самой замечательной биогра-фией, вероятно, во всей мировой литературе»3. В 1928-м Гросс-ман составил сборник — «первую попытку дать прагматичес-кую биографию Достоевского на основе сводки мемуарных иэпистолярных свидетельств о нем с привлечением различных,

20

* По свидетельству внука Ф. М. и А. Г. Достоевских А. Ф. Достоевско-го, этот архив после 1914 года был сдан вдовой писателя на склад ломбар-да в Петрограде. О его местонахождении Пушкинскому Дому сообщил вконце 1920 года бывший секретарь Ученой археологической и археогра-фической комиссии известный знаток древностей Н. Г. Пиотровский,служивший в то время хранителем музея С. Д. Шереметева в Петрограде.

часто неизданных официальных документов»4. В 1935-м необ-ходимейшие биографические сведения о предках Достоевско-го вошли в состав фундаментальной «Биографии в датах и до-кументах»5.

Книга, откуда А. Г. Достоевская сделала выписки, по-види-мому, не принадлежала писателю, а была кем-то показана еговдове, ибо содержала два упоминания единственной в своемроде фамилии6. Первое: «Допрос княгини Курбской о том, ку-да девала она документы, похищенные ею у князя Курбского,1578, января 10 дня. Княгиня Курбская говорит, что бумаги пе-реданы ею прокуратору нашему пану Федору Достоевскому сусловием, что он возвратит ей собственноручно и не отдаст, ес-ли будут к нему посланы от ее мужа или от нее самой»7. Второе:«Дело об убиении слуги князя Курбского, московитянина Ива-на Ивановича Келемета. Князь Курбский просит чрез уполно-моченного приятеля своего пана Федора Достоевского, земя-нина его королевской милости повета пинского»8.

Итак, у князя Андрея Курбского, потомка смоленско-яро-славской линии Рюриковичей, в ту пору, когда он, опасаясьцарской опалы, уже сбежал в Литву, писал дерзкие письмаИвану Грозному и пытался объяснить превращение доброгоцаря-батюшки в кровожадного тирана, имелся некий помощ-ник по юридической части, пан Федор Достоевский, земянин(то есть землевладелец) Пинского повета. Это была ниточка,ухватившись за которую, можно было надеяться размотать веськлубок.

Параллельно с Гроссманом над изучением «самой замеча-тельной биографии» работали в 1920-е годы члены Русскогоевгенического общества генеалог С. В. Любимов, озаботив-шийся происхождением рода Достоевских и собравший сведе-ния о большинстве его представителей9, и архивист Н. П. Чул-ков (младшие современники запомнят его как чудесногостаричка, великого знатока государственных и семейных ар-хивов XVIII и XIX веков, лучшего специалиста по историирусского быта, служебных и родственных связей). В статье«Род Достоевского» (неопубликованной и растворившейся всоставе примечаний к «Воспоминаниям» А. М. Достоевского,младшего брата писателя, а также в прочих справках и выпис-ках) поставлена исходная дата возникновения фамилии —6 октября 1506 года. Спустя пятьсот лет, в октябре 2006-го, этудату будут вспоминать и славить.

«Родоначальником Достоевских является Данило (Дани-лей) Иванович Иртищ (Ртищевич, Иртищевич, Артищевич),боярин Пинского князя Федора Ивановича Ярославича... 6 ок-тября 1506 года князь Пинский... пожаловал своему боярину

21

Даниле Ивановичу Иртищевичу несколько имений, в томчисле “Достоев”, расположенный к северо-востоку от Пинска,между реками Пиной и Яцольдой, на границе бывшего Коб-ринского уезда. Данило Иванович имел двух сыновей Ивана иСемена Даниловичей, земян пинских. Семен встречается ещесо старым фамильным прозвищем Артищевич, а Иван — уже сновым, по имению, Д о с т о е в с к и й»10. Заметим, что ФедорИванович Достоевский, уполномоченный приятель князя Курб-ского, приходился боярину Даниле Ивановичу родным вну-ком по мужской линии. Из этой ветви рода вышел и сам пи-сатель.

Село Достоево и сегодня существует в Белоруссии, в Брест-ской области. Его название, скорее всего, связано с древне-славянским словом «достой», то есть «достойный», сохранив-шимся в чешском и словацком языках. Притяжательнаяформа названия позволяет предположить, что оно образованоот имени или прозвища основателя села.

В 1933 году в Москве был опубликован капитальный труд«Хроника рода Достоевского. 1506—1933»11. Этому собраниюматериалов о жизни, быте и особенностях характера родичейДостоевского, начиная с живших еще в XVI веке отдаленныхпредков и кончая внуками и правнуками, суждено было статьклассикой жанра. Автор труда М. В. Волоцкой, генетик и ант-рополог, член Русского евгенического общества, работал надхарактерологическим анализом личности Достоевского и напервых порах решал лишь генетико-биологические задачи,однако увлекся и расширил рамки своего исследования, такчто в его книгу вошли ценнейшие документы, показывающиероль наследственных факторов в формировании человеческойличности.

Двадцатые и тридцатые годы прошлого века стали време-нем новейших «родословных разведок» и сделали эпоху в изу-чении биографии Достоевского.

...И все же откуда в Литве взялись великорусские Иртищи-Ртищевы, выходцы из государства Московского? Историчес-кие источники упоминают некоего знатного татарина по име-ни Аслан Челеби-мурза, в 1389 году выехавшего из ЗолотойОрды с тридцатью сотоварищами, крещенного в православиевеликим князем Московским Дмитрием Донским под именемПрокопий, женившегося на дочери княжеского стольника Зо-тика Житова Марии и получившего «в кормление» город Кре-менецк. «У сего Прокопия был сын Лев по прозванию Ши-рокий Рот, коего потомки Ртищевы Российскому Престолуслужили Стольниками и в иных чинах, и жалованы были отГосударей поместьями»12. Луна, шестиугольная звезда и два

22

вооруженных татарина со щитами, изображенные на гербеРтищевых, недвусмысленно указывают на корни рода; и мынаблюдаем, как потомок татарского мурзы, ставший право-славным русским боярином и награжденный землями от пин-ского князя (отец которого, Иван Васильевич, в 1456 году вкняжение Василия Темного бежал из Московии в Литву), даетжизнь «литовцам» Достоевским.

На том, что Ф. М. Достоевский имел литовское, вернее,«норманно-литовское» происхождение и был «истиннымшляхтичем», горячо настаивала в своей книге об отце его дочьЛ. Ф. Достоевская. Написанная по-французски и изданная внемецком переводе в Мюнхене (1920) книга с большими со-кращениями была переведена на русский с немецкого в 1922году13, вызвав как ценнейший первоисточник огромный инте-рес специалистов — и законное негодование, ибо Любовь Фе-доровна настойчиво пыталась убедить читателей, что отец еебыл ни в коем случае не русским, но европейцем. «Эта мысль,не имеющая в основе ни тени убедительности, приняла в рабо-те Л. Ф. Достоевской формы и размеры, которые без всякогопреувеличения надо назвать маниакальными»14.

Дочь писателя мало знала о московских и питерских ро-дословных розысках и, по-видимому, ничего не слыхала о та-тарине Аслане Челеби, о Ртищевых из Московии и их русскихпотомках. Не подозревала она и о грамоте («привилее»), упо-минаемой в исторических источниках XVI века, по которой6 октября 1506 года пинский князь Федор Ярославич (потомокгероя Куликовской битвы Владимира Андреевича Храброго) иего супруга Олена пожаловали приближенному к ним бояри-ну Даниле Иртищеву (Иртищу) грамоту на «вечное и непоруш-ное» владение «дворищами» в Достоеве, Полкотичах и другихселах, вместе с землями пашными, лесными и луговыми угодь-ями, реками.

В селе Достоеве, родовом гнезде Достоевских, расположен-ном на территории нынешней Белоруссии, в 16 километрах отИванова, районного центра Брестской области, насчитывает-ся сегодня около сотни дворов, имеется школа имениФ. М. Достоевского, возле которой установлен бронзовый па-мятник писателю; в школе открыт краеведческий музей. А вXVI веке Достоево относилось к Поречской волости Пинскогоуезда и входило в Великое княжество Литовское. «Когда-то этобыла самая дикая часть Литвы, почти сплошь покрытая непро-ходимыми лесами; вокруг Пинска на необозримом простран-стве простирались болота», — писала Л. Ф. о крае, которыйзнала только по книгам. Но и те, кто знал Полесье не пона-слышке, говорили о нем как о загадочном, затерянном мире в

23

самом центре Европы. Усадьба Достоевских не сохранилась,не осталось даже стен, но с помощью старых инвентарныхописаний можно представить, каким был этот просторный де-ревянный фольварк: панский двор окружали ров и забор, в до-ме было пять жилых комнат, столовая, сенцы и каплица (ча-совня), рядом кухня и амбары. В усадьбе имелись два плодовыхсада и огород, в хозяйственной части — мельница, пивоварня,гумно, скотный двор, строения для прислуги и эконома. Тер-риторию усадьбы окружала деревянная ограда с несколькимивъездами, один из них венчала двухэтажная деревянная башняс высокой шатровой крышей. Неподалеку от въездной башнинаходилась деревянная Ильинская церковь, завершавшая ар-хитектурный ансамбль усадьбы.

Сын первого владельца села Достоева Данилы ИвановичаРтищева, Иван Данилович, взял себе фамилию Иртищ-До-стоевский, а уже его сыновья — Федор и Стефан Ивановичистали писаться просто Достоевскими. Так возник род типич-ной для Полесья средней служилой шляхты, владевшей фоль-варками, занимавшей разные государственные должности иимевшей свой герб. «Достоевские были шляхтичами и при-надлежали к “Гербу Радвана”, что означало, что они былизнатными, шли на войну под знаменем своего покровителяРадвана и имели право носить его герб», — писала ЛюбовьФедоровна.

Польская шляхта, связанная между собой соседством илиродством, во время войн выступала под одним знаменем илихоругвью. В лексикон шляхтичей вошло понятие «гербовоеродство», когда семьи, не состоявшие в кровных связях, объ-единялись под одним гербовым знаменем. К гербу Радван, по-мимо Достоевских, принадлежало еще 150 шляхетских фами-лий. Геральдические справочники дают детальное описаниегерба — в красном поле золотая церковная хоругвь с тремяконцами, над ней, по середине ее верхнего края, помещаетсязолотой кавалерский крест или конец стрелы, над верхом с ко-роной пять страусиных перьев. Легенда относит возникнове-ние герба к войнам XI века, которые польский король Боле-слав II Смелый (1042—1081) вел с «Роксоляне» (Русью).«Начальник воинства, дабы тщательным радением безопаствовоинству промыслить», послал на разведку некоего воина поимени Радван, который, чтобы приободрить войско, «побежалв село ближнее, похватил хоруговь из церкви, прибежал на не-приятелей, познали ратные люди своего водителя, восприялисердце, и помышляющу неприятелю, что новое войско с но-вым знаменем воинским пришло, разбили, да победу двоеждывосприяли. Возвратився в обоз Радван со многими пленники с

24

знамены, с добычью и с победою во свидетельство вечные сла-вы, хоруговь церковную с крестом и половиною стрелы от Бо-леслава короля в клеймо и герб шляхетства себе и наследникомсвоим сподобился и улучил»15.

Фамилия Достоевских, как писал Андрей Михайлович,«принадлежит к числу очень древних дворянских фамилий, покрайней мере в родословной книге кн. Долгорукова дворян-ская фамилия эта отнесена к существовавшим ранее 1600 годалитовским фамилиям; однофамильцев же у нас не имелось ине имеется». В Пинском крае шляхтичи Достоевские продер-жались около двух веков и занимали посты поветовых маршал-ков (местных дворянских предводителей), послов в сейме, го-родских судей, земских судовых урядников, членов Главноготрибунала Великого княжества Литовского. Одни переходилив латинскую веру, священствовали и монашествовали и дажедостигали епископского сана, другие были деятельными уни-атами и громили православные приходы, третьи же защищалиправославие и боролись против ополячивания края.

Достоевские торговали и воевали, прикупали земли и про-давали из-за долгов наследственные имения, попадали в ту-рецкий плен и возвращались домой, участвовали в избраниипольских королей, обладали буйным и непокорным нравом,ссорились и мирились с соседями, не всегда ладили с законом.Во второй половине XVII века род навсегда покидает свои се-мейные гнезда, перебирается на Украину, находит пристанищев Подолии и на Волыни — и частота упоминаний фамилии висторических документах резко падает. «Когда мои предки по-кинули темные леса и топкие болота Литвы, их, должно быть,ослепили свет, цветы, греческая поэзия Украины; душа их, со-гретая южным солнцем, изливалась стихами», — писала Лю-бовь Федоровна; но наверняка для миграции на юг имелись идругие причины.

Современные исследователи, при всех успехах новейшихнаучных разысканий, всё же констатируют: данные, добытыекропотливыми архивными трудами, поколебав или вовсе отме-нив старые представления, породили множество новых вопро-сов. «Каким-то почти мистическим образом, будто компенси-руя разгадку некоторых своих тайн и загадок, тема родословияпородила уже новые сюжеты»16. По-прежнему нет ответов насамые насущные вопросы, а те ответы, что есть, не обходятсябез осторожных оговорок, порой превращающих ответ в во-прос; многие пункты родословия по-прежнему остаютсясферой предположений, допущений, гаданий, а то и фантазий.«Родословная героя темна, обрывочна, неполна», а родослов-ные разведки видятся как блуждания в «генеалогических по-

25

темках»17. Справедливо и другое: «Сколь бы тщательно ни вы-черчивать генеалогические таблицы, они не прояснят ни тай-ну личности, ни тайну творчества»18.

Сам Достоевский, по-видимому, мало интересовался своейродословной. Мы не встретим в его письмах и сочинениях низаметок о выходце из Золотой Орды, ни сведений о роде Рти-щевых. В «Дневнике писателя на 1877 год» есть упоминание окнязе А. М. Курбском, «русском эмигранте 16-го столетия», нововсе не в связи с его «уполномоченным приятелем», тезкойписателя, а в связи с «Песней» Лермонтова про купца Калаш-никова. В родительском доме тема рода б