ISSN 2218-5003 Управленецupravlenets.usue.ru/images/79/1-79.pdfМодель частичного рыночного равновесия, или равнове - ... подходов

ISSN 2218-5003

M A N A G E M E N T l M A R K E T I N G

УправленецUpravlenets / The Manager

НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

М Е Н Е Д Ж М Е Н Т l М А Р К Е Т И Н Г

Специальный выпуск Развитие рынков товаров и услуг:

тенденции и российская специфика

Special Issue The Development of Goods and Services Markets:

Main Trends and the Russian Specificity

Том 10 № 3 2019 Vol. 10 No. 3

Управленец/The ManagerНаучно-аналитический журнал

Т. 10. № 3 2019 Vol. 10. No. 3

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯГлавный редактор

Силин Яков Петрович, д-р экон. наук (Екатеринбург)

Заместители главного редактора

Анимица Евгений Георгиевич, д-р геогр. наук, профессор (Екатеринбург)

Иваницкий Виктор Павлович, д-р экон. наук, профессор (Екатеринбург)

Члены редколлегии

Балацкий Евгений Всеволодович, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Кулапов Михаил Николаевич, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Лукьянов Сергей Александрович, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Одегов Юрий Геннадьевич, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Шаститко Андрей Евгеньевич, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Члены международного совета

Алюхна Мария, PhD, доцент (Польша)

Солесвик Марина, PhD, профессор (Норвегия)

Тревизан Итало, PhD, профессор (Италия)

EDITORIAL BOARDChief Editor

Yakov P. Silin, Dr. Sc. (Economics) (Yekaterinburg, Russia)

Deputy Chief Editors

Evgeny G. Animitsa, Dr. Sc. (Geography), Professor (Yekaterinburg, Russia)

Viktor P. Ivanitsky, Dr. Sc. (Economics), Professor (Yekaterinburg, Russia)

Editorial Team

Evgeny V. Balatsky, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Mikhail N. Kulapov, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Sergey A. Lukyanov, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Yury G. Odegov, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Andrey E. Shastitko, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Members of the International Council

Maria Aluchna, PhD, Associate Professor (Poland)

Marina Solesvik, PhD, Professor (Norway)

Italo Trevisan, PhD, Professor (Italy)

Учредитель: ФГБОУ ВО «Уральский государственный экономический университет»Журнал включен в индекс ESCI на платформе Web of Science

Включен в Перечень ведущих рецензируемых научных изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций

на соискание ученой степени доктора и кандидата наукВключен в Российский индекс научного цитирования

(импакт-фактор журнала на дату подписания в печать 0,797)Зарегистрирован Федеральной службой по надзору в сфере связи,

информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) Свидетельство о регистрации средства массовой информации

ПИ № ФС77-49744 от 15 мая 2012 г.Подписной индекс Агентства «Роспечать»: 37263

Цена свободная

Управленец. 2019. Том 10. № 3Ответственный редактор С.В. Орехова

Корректура И.П. ЗоринаИнформация на английском языке Ю.С. Баусова

Компьютерная верстка Е.Б. АлександроваАдрес редакции и издателя: 620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45

Подписано в печать 27.06.19Дата выхода в свет 04.07.19

Формат 60 × 84/8. Уч.-изд. л. 13,2. Усл. печ. л. 12,6. Печ. л. 13,5. Тираж 120 экз. Заказ 395.

Отпечатано с готового оригинал-макета в подразделении оперативной полиграфии УрГЭУАдрес типографии: 620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45

© Уральский государственный экономический университет, 2019

6+

СОДЕРЖАНИЕ CONTENTS

РАЗВИТИЕ РЫНКОВ ТОВАРОВ И УСЛУГ: ТЕНДЕНЦИИ И РОССИЙСКАЯ СПЕЦИФИКА

THE DEVELOPMENT OF GOODS AND SERVICES MARKETS: MAIN TRENDS AND THE RUSSIAN SPECIFICITY

Шаститко А.Е., Мелешкина А.И., Дозмаров К.В. 2 Shastitko A.E., Meleshkina A.I., Dozmarov K.V.

Риски ошибок в применении антимонопольного законодательства: эффекты шоков спроса и предложения

Error risks under antitrust law enforcement: Effects of demand and supply shocks

Романова О.А. 14 Romanova O.A.

Эволюция институтов реализации новой промышленной политики Evolution of institutions for new industrial policy implementation

Хасан Ага М., Гаффорова Е.Б. 25 Hasan Agha M., Gafforova E.B.

Стратегическое предпринимательство: управленческий метод для повышения результативности малых и средних компаний в сфере туризма

Strategic entrepreneurship: A management method for improving the performance of small and medium-sized tourism enterprises (SMTEs)

Смирнов Е.Н., Лукьянов С.А. 36 Smirnov E.N., Lukyanov S.A.

Оценка трансформирующего воздействия глобальных цепочек создания стоимости на международную торговлю

Assessment of the transforming impact of global value chains on international trade

Шерешева М.Ю., Дунаева С.О. 47 Sheresheva M.Yu., Dunaeva S.O.

Сетевое взаимодействие как основа создания ценностного предложения транспортных компаний в сегменте железнодорожных транзитных перевозок

Networking as the basis for value proposition of transport companies in the railway transit market

Чеботарева Г.С., Стриелковски В., Благинин В.А. 58 Chebotareva G.S., Strielkowski W., Blaginin V.A.

Рынок возобновляемой энергетики: развитие и доходность компаний The renewable energy market: Companies’ development and profitability

Марамыгин М.С., Чернова Г.В., Решетникова Л.Г. 70 Maramygin M.S., Chernova G.V., Reshetnikova L.G.

Цифровая трансформация российского рынка финансовых услуг: тенденции и особенности

Digital transformation of the financial services market in Russia: Trends and specificity

Бархатов В.И., Бенц Д.С. 83 Barkhatov V.I., Benz D.S.

Промышленные рынки Уральского региона: экономичеcкий рост в условиях «новой нормальности»

Industrial markets for the Ural region: economic growth under “new normal”

Симонова М.Д., Мамий И.П. 94 Simonova M.D., Mamiy I.P.

Рынок транспортных онлайн-услуг России в условиях развития цифровой экономики

Online transport services market in Russia amid economy digitalization

Управленец/The ManagerНаучно-аналитический журнал

Т. 10. № 3 2019 Vol. 10. No. 3

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3

2 Развитие рынков товаров и услуг: тенденции и российская спецификаСПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-1

Риски ошибок в применении антимонопольного законодательства: эффекты шоков спроса и предложенияА.Е. Шаститко, А.И. Мелешкина, К.В. Дозмаров

Аннотация. Статья посвящена подходам к исследованию рынков в целях применения антимонопольного законодательства для класса ситуаций, которые характеризуются значительными дисбалансами, вызванными шоками спроса и предложения. Постановка проблемы ошибок правоприменения в антитрасте связана с недостаточным опытом использования инструментов экономического анализа рынков в состоянии, отличном от равновесного. Методология исследования включает подходы теории организации рынков, новой институциональной экономической теории. Методы исследования – экономико-статистический и эконометрический анализ. В качестве эмпирической базы исследования выступает ситуация, существующая на рынке графити-рованных электродов с 2017 г. Проведена оценка состояния конкуренции на рынке графитированных электродов в контексте сло-жившейся практики правоприменения и с учетом доступности релевантной информации, а также в связи с резким изменением рыночной конъюнктуры. В ходе исследования проведен анализ динамики рынка графитированных электродов до и после шоков спроса и предложения, выявлены последствия рыночного дисбаланса. Предложена методика анализа продуктовых и географиче-ских границ рынка с указанием «узких мест», способных привести к ошибкам правоприменения. Результаты исследования могут использоваться в отраслевом анализе рынков, а также в качестве кейс-стади при оценке состояния конкуренции антимоно-польным органом.

Ключевые слова: антитраст; продуктовые границы рынка; географические границы рынка; экзогенные шоки; графитирован-ные электроды.

JEL Classification: D4, L4

Дата поступления статьи: 10 марта 2019 г.

Ссылка для цитирования: Шаститко А.Е., Мелешкина А.И., Дозмаров К.В. Риски ошибок в применении антимонопольного законодательства: эффекты шоков спроса и предложения // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 2–13. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-1.

ВВЕДЕНИЕВыявление вреда, причиняемого монополистической деятельностью участников рынка, тесно связано с поста-новкой и ответом на вопрос, как этот вред оценить кон-цептуально, а затем – количественно. Один из подходов, который используется, в частности, в российском законо-дательстве, – сопоставление условий ценообразования в ситуации конкуренции и ситуации, которая считается мо-нопольной (злоупотребление доминирующим положе-нием в форме установления монопольно высокой цены). В первом приближении переход от одной ситуации к другой при прочих равных условиях должен означать: 1) повышение цены товара, 2) снижение объемов торгов-ли на релевантном рынке и/или 3) возникновение избы-точного спроса вследствие изъятия товара из обращения. Однако если мы наблюдаем нечто подобное на рынке конкретного товара, есть ли у нас достаточные основания утверждать, что происшедшее – следствие злоупотребле-ния доминирующим положением или монополизации рынка одним из его участников? Цель работы состоит в том, чтобы обратить внимание на стандарты, которые не-обходимо установить и которым необходимо следовать для ответа на подобные вопросы. Чтобы проблема оцен-ки состояния конкуренции рынка не выглядела гипотети-ческой, в качестве базового примера был выбран рынок графитированных электродов. В статье содержится ана-лиз сложившейся на рынке ситуации до и после шоков и связанных с этим действий регулятора. Кроме того, предложена интерпретация ситуации с учетом доступ-

ных данных и существующих правил анализа рынка для целей применения антимонопольного законодательства. В завершение предложены выводы и рекомендации в ча-сти правоприменения.

ШОКИ СПРОСА И ПРЕДЛОЖЕНИЯ НА РЫНКАХ ГРАФИТИРОВАННЫХ ЭЛЕКТРОДОВМодель частичного рыночного равновесия, или равнове-сия на отдельном товарном рынке, предполагает отсут-ствие факторов как для повышения, так и для понижения цен, если все прочие условия неизменны. Разнообразие подходов к определению равновесных значений цены и объемов выпуска продукта для различных моделей рын-ка [Boland, 2017; Davis, Garces, 2010] доказывает наличие разных равновесных исходов и механизмов адаптации к внешним и внутренним шокам, выводящим рынок из со-стояния равновесия. Рынок графитированных электро-дов является примером рыночной структуры, длитель-ное время находящейся в состоянии равновесия. При этом с 2017 г. на этом рынке наблюдается отклонение ры-ночных показателей от равновесных (в частности, рост цен), что вызвано шоками на стороне спроса и предло-жения. Механизм и быстрота адаптации рынка к шокам зависят от специфичности продукта, масштабов шоков, способов контрактного взаимодействия между участни-ками рынка. Данные факторы учитываются в объяснении представленной ситуации в контексте применения норм российского антимонопольного законодательства.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3

The Development of Goods and Services Markets: Main Trends and the Russian Specificity 3SPECIAL ISSUE

Графитированные электроды (ГЭ) – необходимый ком-понент производства стали методом электроплавки. Они являются расходным материалом, дополняющим основ-ное оборудование – электропечь. ГЭ должны соответство-вать, с одной стороны, характеристикам оборудования, на котором они устанавливаются (электроплавильных печей), и требованиям к свойствам металлопродукции, с другой стороны. Ввиду того, что оборудование и метал-лопродукция чрезвычайно разнообразны, ГЭ также зна-чительно дифференцированы по характеристикам.

Отсюда наличие двух оснований классификации элек-тродов:

1) по критерию диаметра: малые, средние, большие;2) по критерию марки: UHP, SHP (может быть отнесена

к UHP на основе общей сырьевой базы), HP, RP.Кроме того, ГЭ различаются по брендам производите-

лей, несмотря на то, что они могут иметь один и тот же ди-аметр и принадлежать к одной и той же категории – UHP, SHP, HP или RP. Такая дифференциация тесно связана со значительным разбросом характеристик производимой продукции, а также с предпочтениями потребителей от-носительно выбора режима эксплуатации оборудования (электропечей).

В мире насчитывается около двух десятков относи-тельно крупных производителей ГЭ разных марок, кото-рые существенно различаются не только опытом работы на рынках, но и силой бренда, принципами взаимодей-ствия с потребителями – металлургическими компаниями.

В течение длительного времени рынок ГЭ вне зависи-мости от марки был не только равновесным, он также был рынком покупателя. Это означало, что переговорные пре-имущества принадлежали покупателям, они проявлялись во множестве измерений, в первую очередь – в возмож-ностях выбора продукции в рамках заданных временных ограничений. Вместе с тем данное обстоятельство не имеет прямого отношения к рыночной власти покупате-лей [White, 2012; Шаститко, Павлова, 2017].

Отчасти это связано со значительным расширением производственных мощностей, в основном за счет пред-приятий в Китае. В то же время стоит учитывать послед-ствия антимонопольного расследования в США и ЕС в 90-е гг. XX в. в отношении крупнейших производителей ГЭ по всему миру, которое завершилось выплатой штрафов на сумму около 220 млн дол., а также реальными сроками заключения для должностных лиц нескольких компаний1. Этот эпизод свидетельствует о том, что рынок ГЭ не явля-ется чем-то исключительным с точки зрения обеспечения условий конкуренции посредством переговорных пре-имуществ на стороне потребителей. Вот почему анализ состояния конкуренции на рынках ГЭ – способ ответить на вопросы не только о состоянии конкуренции на дан-ном рынке, но и об оправданности гипотез, связанных с отсутствием нарушений условий конкуренции или воз-можными их источниками в случае получения противо-положного результата.

1 Case 36490 Graphite electrodes/PO. URL: http://ec.europa.eu/competition/elojade/isef/case_details.cfm?proc_code=1_36490.

В течение нулевых годов и в начале второго десяти-летия XXI в. сфера торговли ГЭ характеризовалась на-личием значительных свободных мощностей, а также стабильными или постепенно снижающимися ценами на продукцию. В ряде случаев такое снижение одновремен-но сопровождалось уменьшением нормативных запасов у потребителей, способных приобрести ГЭ нужных им характеристик по приемлемой цене в кратчайшие сроки, что позволяло экономить на издержках хранения ГЭ.

В начале 2017 г. рынок ГЭ подвергся сильнейшему воздействию сразу нескольких внешних шоков, которые вывели рынок из состояния динамического равновесия и резко превратили его из рынка покупателя в рынок продавца (что, однако, не говорит о концентрации значи-тельной рыночной власти у отдельного продавца).

Во-первых, произошло существенное и никем (воз-можно, за исключением самих китайских производите-лей или предприятий, торгующих ГЭ в Китае) заранее не предсказанное снижение объемов производства в Китае по причине резкого ужесточения экологических требо-ваний [Jin, Andersson, Zhang, 2016].

Во-вторых, незначительные (или даже нулевые) запа-сы продукции у производителей ГЭ за исключением не-ликвидов, так же как и небольшие запасы ГЭ у потреби-телей, не позволили восполнить краткосрочный разрыв между спросом и предложением. При этом свой вклад в изменение рыночных условий внесли технологические особенности производства ГЭ, а именно – длительный срок изготовления продукции (около 3 месяцев) после поступления заказа.

В-третьих, наблюдалось заметное оживление на рын-ке стали и, соответственно, повышение спроса на ГЭ, а также развитие производства литий-ионных батарей, которое основано на использовании тех же ресурсов (игольчатого кокса), что и при производстве ГЭ.

Указанные обстоятельства обеспечивают давление на цену в сторону повышения. Если рынок признан кон-курентным в таком смысле, что ни один из участников своими действиями не может оказывать ощутимого вли-яния на общие условия обращения (критерий недомини-рования отдельного хозяйствующего субъекта), рост цен может быть объяснен либо внешними факторами, либо скоординированными действиями участников рынка (по примеру расследования 90-х гг. ХХ в.). Однако в случае признания компании доминирующей (даже если осно-вания для этого отсутствовали), антимонопольные ри-ски усиливаются безотносительно реального положения компании на рынке.

Специфика анализа состояния конкуренции на рын-ках графитированных электродов обусловлена отсут-ствием единого подхода к определению продуктовых границ рынков, что подтверждается российским и за-рубежным опытом исследований, а именно: расследо-ванием Европейской комиссии дела о международном картеле производителей графитированных электродов, инициированным в 1997 г.; анализом Федеральной тор-говой комиссии США рынка китайских графитированных

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


и предложения, за последние три года проходит на фоне слияний: в октябре 2016 г. стало известно о приобретении компанией Showa Denko K.K. холдинга SGL GE1, а также о покупке Tokai Carbon американских заводов SGL.

Таким образом, значительные шоки как на стороне спроса, так и на стороне предложения обусловливают текущее состояние мирового рынка графитированных электродов. Краткосрочный эффект данных шоков про-является в росте цен на электроды всех марок и диаме-тров, а также ввиду резкой смены рынка потребителя на рынок продавца – в краткосрочной нехватке объемов. Среднесрочный эффект зависит от степени информаци-онной асимметрии потребителей и производителей ГЭ относительно трендов на рынках ресурсов и конечного продукта.

Особенность анализа состояния конкуренции на рын-ках ГЭ – применение положений Порядка-220 к рынку, находящемуся в состоянии временного дисбаланса, вы-званного внешним шоком (в связи с событиями, значимы-ми для рынка, которые никто не смог спрогнозировать).

АНАЛИЗ СОСТОЯНИЯ КОНКУРЕНЦИИ НА РЫНКАХ ГРАФИТИРОВАННЫХ ЭЛЕКТРОДОВ В УСЛОВИЯХ РЫНОЧНОГО ДИСБАЛАНСА

Выбор временного интервала исследованияПоскольку спецификой рассматриваемого товарно-го рынка является то, что в конце 2016 – начале 2017 г. рынок графитированных электродов подвергся воздей-ствию сразу нескольких внешних шоков (как шоков спро-са, так и предложения), которые вывели рынок из состо-яния равновесия, процедура определения временного интервала исследования рынков ГЭ должна учитывать необходимость глубокого ретроспективного анализа.

Графитированные электроды используются в электро-дуговых печах при выплавке стали. Ситуация на рынке выступает основным фактором, обусловливающим спрос на рынке графитированных электродов. Всплеск актив-ности в отрасли строительства в мире (спрос со стороны которой составляет более 50 % общего спроса на сталь) означает резкий рост спроса на сталь высокого качества. Также растет спрос на сталь со стороны компаний авто-мобильной и обрабатывающей промышленности, осо-бенно в США, Китае, Индии, Японии и Бразилии.

Так как спрос на сталь растет, ценность ее производ-ства, а значит, ценность используемых материалов, в том числе графитированных электродов, также увеличива-ется. Другими словами, готовность приобретателей пла-тить за каждый графитированный электрод повышается, что может быть представлено как сдвиг кривой функции спроса вправо (подробнее см. рис. 2).

Такая ситуация является шоком, так как до этого про-изводство графитированных электродов характеризо-валось значительными свободными мощностями и дав-лением на цену в сторону снижения (рынок покупателя),

1 Showa Denko Acquisition of the Graphite Electrode Business of SGL Carbon SE, 2016. URL: http://www.sdk.co.jp/assets/files/english/news/2016/20161020_sdknewsrelease1_e.pdf.

электродов малого диаметра 2009 г.; антидемпинговым расследованием Евразийской экономической комиссии 2012 г., а также докладом комиссии 2018 г.; анализом ФАС России состояния конкуренции на рынках графитиро-ванных электродов, проведенным в 2011, 2017 и 2018 гг. в соответствии с требованиями Порядка проведения анализа состояния конкуренции на товарном рынке, утв. приказом ФАС России от 28 апреля 2010 г. № 220 (ред. от 20 июля 2016 г.) «Об утверждении Порядка проведения анализа состояния конкуренции на товарном рынке» (да-лее – Порядок-220).

Результаты перечисленных исследований рынков гра-фитированных электродов позволяют выявить основные проблемные зоны анализа: условность разграничения электродов на марки в зависимости от мощности элек-тродуговых печей; трудности выбора критерия (инди-катора) заменяемости разных марок электродов между собой с точки зрения технологических возможностей и экономической целесообразности; отсутствие единой информационной базы международных товаропотоков графитированных электродов.

Основными факторами, определяющими динамику мирового рынка графитированных электродов в период с 2015 по июнь 2018 г., являются следующие.

1. Дефицит на рынках ресурсов, используемых в про-изводстве графитированных электродов. Основным сы-рьем для производства ГЭ марки UHP выступает иголь-чатый кокс. Различают нефтяной и пековый игольчатый кокс. Базовым сырьем для производства ГЭ марок HP и RP служит рядовой кокс, для изготовления которого в свою очередь требуется каменноугольный пек. Также при смешивании игольчатого кокса с рядовым получают ГЭ марки SHP.

В 2017 г., по оценке компании «Энергопром», в мире произошел резкий рост спроса на игольчатый кокс (+15 %) после падения на 6 % в 2016 г., в том числе в Китае спрос вырос на 23 %. Причиной этого стал рост произ-водства электростали в Китае (+22 %) и вне Китая (+6 %) и, соответственно, рост потребления и производства графитированных электродов марки UHP (+11 %). Кроме того, стоит отметить быстрое развитие нового сегмента потребления игольчатого кокса – литий-ионных батарей, где спрос по оценкам вырос на 37 %.

2. Резкое снижение производства графитированных электродов в Китае, обусловленное государственной по-литикой по защите окружающей среды. В период с 2013 по 2016 г. лидеры рынка графитированных электродов снижали загрузку производственных мощностей в силу конкурентного давления со стороны китайских произво-дителей. При ослаблении такого давления предполага-ются ввод незагруженных мощностей, увеличение пред-ложения ГЭ и возвращение цен к равновесному уровню (до внешнего шока, вызванного остановкой/утилизацией части мощностей китайских производителей в рамках экологической программы Китая). Взаимодействие между производителями графитированных электродов на рын-ке, характеризующееся условиями дисбаланса спроса

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


что в свою очередь привело к снижению мощностей и коррекции предложения в размере 150 000 – 200 000 т1. Основные производители графитированных электродов, такие как SGL Carbon и Graftech, снизили свои мощно-сти на 100 000 т и 60 000 т соответственно. Это привело к тому, что общий объем мощностей в мире (исключая Китай) достиг 810 000 т. Бум на рынке стали приблизил спрос на электроды к максимальному объему доступных мощностей в мире (исключая Китай) и составил 742 000 т2. Производство графитированных электродов в Китае поддерживало предложение графитированных электро-дов на высоком уровне (рис. 1). Резкое снижение про-изводства графитированных электродов в Китае (около 300 000 т), обусловленное экологической кампанией, которая привела к закрытию порядка 30 % расположен-ных в стране мощностей, стало сильным внешним шоком предложения.

Рис. 1. Доля экспорта Индии и Китая на мировом рынке графитированных электродов (объемы)3, %

Fig. 1. Exports from India and China in the global market for graphite electrodes (volume), %

Как отмечалось, основным сырьем для производ-ства графитированных электродов марки UHP являет-ся игольчатый кокс. Таким образом, ситуация на рынке игольчатого кокса служит базовым фактором, влияющим на издержки производства каждого графитированно-го электрода марки UHP и, соответственно, на функцию предложения.

Повышенный спрос на игольчатый кокс со стороны производителей литий-ионных батарей снижает доступ-ность игольчатого кокса для производителей графити-рованных электродов (замещение со стороны предло-жения). Рост цен на игольчатый кокс также обусловлен приостановкой работы заводов компании Graftech по производству игольчатого кокса, вызванной последстви-

1 Sparks fly in graphite electrode market (2017). URL: http://www.amm.com/pdf/AMM%20Daily/Graphite%20Electrode_Oct2017.pdf.

2 Graphite electrode manufacturers: Running ahead of fundamentals? (2017). URL: http://www.moneycontrol.com/news/business/stocks-busi-ness/graphite-electrode-manufacturers-running-ahead-of-fundamen-tals-2392817.html.

3 Источник: Graphite electrode manufacturers: Running ahead of fundamentals? (2017). URL: http://www.moneycontrol.com/news/business/stocks-business/graphite-electrode-manufacturers-running-ahead-of-fundamentals-2392817.html.

ями урагана Харви в США. Наконец, экологическая про-грамма Китая затронула и производителей игольчатого кокса.

Такая ситуация на рынке игольчатого кокса означает рост предельных издержек производства графитирован-ных электродов, что может быть представлено как сдвиг кривой предложения влево (рис. 2).

Рис. 2. Рынок графитированных электродовFig. 2. The market for graphite electrodes

До шоков 2017 г. мировой рынок графити-рованных электродов находился в равновесии (предложение соответствовало спросу, имелись стабильные запасы товара), которое может быть пред-ставлено как точка пересечения кривой спроса (S) и кривой предложения (D) (рис. 2). Шоки спроса (сдвиг кривой спроса вправо D’) и предложения (сдвиг кри-вой предложения влево S’), рассмотренные выше, вы-вели рынок из равновесия, соответствующего цене P. В краткосрочном периоде действуют годовые контракты, заключенные до данных изменений на рынке, где огово-ренной ценой является цена, равная P. В результате указан-ных шоков на рынке возникает дисбаланс, который прояв-ляется в различии между величиной спроса на товар (Qd), соответствующего цене P, и величиной предложения (Qs):

Абсолютная величина дисбаланса = |Qd – Qs|. (1)

Кроме того, данный дисбаланс можно было бы фик-сировать на основе сопоставления цен, по которым со-вершаются сделки, с ценами спроса. В краткосрочном периоде описанные шоки спроса и предложения – со-ответственно, положительный и отрицательный – также означают рост цены графитированных электродов на спотовом рынке.

В среднесрочном периоде, когда произойдет пере-смотр контрактов, заключенных до изменений на рынке, повышается рыночная цена ГЭ (P' > P). В долгосрочном пе-риоде это может привести к входу новых игроков на ры-нок графитированных электродов или созданию новых мощностей существующими игроками.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Продуктовые границы рынкаОпределение продуктовых границ товарных рынков

графитированных электродов также является нетриви-альной задачей, так как разделение ГЭ на группы соглас-но ГОСТ и товарной номенклатуре не отражает набора физико-технологических свойств, имеющих значение для выбора потребителя.

Электродная промышленность выпускает широкий ассортимент электродов как по типоразмерам, так и по физико-механическим свойствам. Электроды диаметром от 75 до 750 мм используют в технологических процес-сах плавки металлов при различных электрических па-раметрах дуговых печей в производстве сталей, ферро-сплавов, абразивов, цветных металлов. Электропечные агрегаты по удельной мощности классифицируют на печи малой и средней мощности и современные мощ-ные и сверхмощные печи с токовой нагрузкой до 100 кА1 и более. Соответственно, печам каждого типа требуются электроды с определенным комплексом свойств, кото-рые поддерживают требуемую плотность электриче-ского тока. Исходя из значения плотности тока, который является одной из основных характеристик печей в про-изводстве стали, для классификации графитированных электродов используют параметр поперечного сечения (или диаметра). При этом в торговой практике установле-на классификация ГЭ по маркам – PR, HP, UHP. Далее будет проведен анализ правомерности и обоснованности дан-ных классификаций.

Согласно ГОСТ Р 56973-2016 производимые электро-дными заводами электроды подразделяют на следующие группы:

1) рядовые – изготавливают на основе рядовых нефтя-ных коксов, предназначены для печей малой и средней мощности;

2) специальные – производят на базе высококаче-ственных нефтяных игольчатых коксов, предназначены для мощных и сверхмощных печей;

3) композитные – предназначены для дуговых и ков-шевых печей высокой мощности.

Современный ассортимент электродов, выпускаемых ведущими производителями, представлен несколькими марками электродов (табл. 1).

Таблица 1 – Марки графитированных электродовTable 1 – Brands of graphite electrodes

Марка Назначение

ЭГСП-UHP Для дуговых печей сверхвысокой мощности, токовые нагрузки на электроды в процессе эксплуатации – до 100 кА

ЭГПК-SHP Для ковшевых и дуговых печей высокой мощности, токовые нагрузки до 50–75 кА

ЭГП-НР Для дуговых печей средней мощности, токовые нагрузки порядка 40 кА

ЭГ-RP Для дуговых печей низкой мощности, токовые нагрузки – менее 30 кА

Источник: ГОСТ Р 56973-2016.1 кА – килоампер, равен 1 000 ампер.

Выбор марки электрода основан на его соответствии токовым нагрузкам в ходе использования. При этом при-меняется показатель допустимой (рекомендуемой) элек-трической нагрузки, который отражает способность элек-трода проводить электрическую энергию в плавильное пространство дуговой печи без разрушения, т. е. лимити-рует эксплуатационную стойкость электродов (табл. 2).

Таблица 2 – Рекомендуемая плотность электрического тока на электродах для разных марок

Table 2 – Recommended electric current density for electrodes of different brands

Рекомендуемая плотность электрического тока на электродах, А/см2

Диаметр электрода, мм225–400 450–750

Марки электродовДо 35 ЭГСП-UHP –

До 30 ЭГПК-SHP ЭГСП-UHP

До 25 ЭГП-НР ЭГПК-SHP

До 20 ЭГ-RP ЭГП-НР

Источник: ГОСТ Р 56973-2016.

В силу существенных различий физико-механических свойств графитированных электродов выделяются четы-ре продуктовые группы в соответствии с марками: UHP, SHP, HP, RP.

Другой критерий классификации графитированных электродов – диаметр. Все перечисленные марки элек-тродов производятся в разных диаметрах. В международ-ной практике существуют два способа классификации ГЭ по диаметру:

• большой и малый (практика США);• большой, средний и малый (практика Таможенного

союза, в настоящее время – практика Евразийского эко-номического союза).

Соотношение данных классификаций представлено в табл. 3.

Таблица 3 – Соотношение классификаций ГЭ по диаметруTable 3 – The ratio of graphite electrodes’ classifications

by diameter

Диаметр Классификация США

Классификация Таможенного союза

Малый До 400 мм До 520 мм

Средний – От 520 до 650 мм

Большой Более 400 мм Более 650 мм

Стоит отметить, что нагрузка на графитированный электрод может быть изменена непосредственно самим производителем стали в ходе производственного про-цесса путем снижения/повышения силы тока. При этом диаметр электрода является экзогенной переменной в данной задаче (так как производитель стали закупает партию ГЭ заданного диаметра и после установки в печь самостоятельно изменить эту характеристику не может). Таким образом, деление графитированных электродов на марки в большей мере обусловлено критерием стабиль-ной плотности тока и носит рекомендательный характер. В условиях дефицита определенных марок ГЭ одного диа-

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


метра производитель стали может переключиться на ГЭ другой марки, но того же диаметра, изменив настройки печи (силу тока).

Процесс определения качества графитированных электродов сопряжен с издержками измерения и тести-рования закупаемых производителями стали партий ГЭ. Для снижения данного вида трансакционных издер-жек потребители ГЭ придерживаются политики закупки электродов у одного и того же поставщика, опыт взаимо-действия с которым является положительным. Таким об-разом, издержки измерения [Williamson, 1974] в данном случае выступают важным фактором при установлении контрактных отношений между производителем и потре-бителем ГЭ.

Данный вывод подтверждается и результатами ис-следования рынка графитированных электродов малого диаметра, произведенных в Китае, Комиссией по между-народной торговле США в 2009 г.1 Опрос потребителей ГЭ малого диаметра в США позволяет выделить наиболее значимые факторы покупки электродов: надежность по-ставщика, однородность продукции, соответствие ка-чества международным стандартам, наличие на рынке, цена (табл. 4).

Кроме того, в практике взаимодействия производите-лей и потребителей графитированных электродов при-сутствует опция сервисного обслуживания электродуго-вых сталеплавильных печей. Showa Denko2 и GrafTech3

1 U.S. International Trade Commission Small Diameter Graphite Electrodes from China (2009). URL: https://www.usitc.gov/publica-tions/701_731/pub4062.pdf.

2 Showa Denko Services for Graphite Electrodes (2017). URL: https://www.showadenkocarbon.com/services-for-graphite-electrodes/.

3 GrafTech Electric Arc Furnace (EAF) Solutions (2017). URL: http://www.graftech.com/products/graphite-electrodes/.

помимо реализации производимых компаниями графи-тированных электродов предоставляют услуги сервис-ного обслуживания для оптимизации производственного процесса выплавки стали, что является одним из спосо-бов поддержания лояльности потребителей ГЭ.

В стандартный набор сервисного обслуживания вхо-дят:

• предотвращение проблем в использовании ГЭ на пе-чах разных моделей;

• повышение производительности печи;• обучение персонала, ответственного за процесс

установки и использования ГЭ.В связи с этим механизмы управления трансакциями

и связанные с ними договорные отношения с потреби-телями ГЭ могут значительно различаться в зависимости от предоставления производителем ГЭ услуг сервисного обслуживания.

Итак, возможность потребителей графитированных электродов самостоятельно задавать нагрузку на ГЭ в ходе производственного процесса выплавки стали пу-тем перенастройки режима печи является аргументом в пользу марочной взаимозаменяемости. В то же время взаимозаменяемость ГЭ разных диаметров отсутствует в силу комплектации сталеплавильных печей. При этом ма-рочная взаимозаменяемость ГЭ на стороне спроса сопря-жена с наличием электродов требуемых характеристик на рынке, что в свою очередь зависит от возможностей переключения производителей ГЭ между марками и диа-метрами. Если переключение на стороне предложения между диаметрами ГЭ возможно с лагом в три месяца (длительность полного цикла производства партии ГЭ), то переключение между марками невозможно, так как электроды UHP и HP в отличие от RP изготавливаются

Таблица 4 – Факторы принятия решений относительно покупки ГЭ малого диаметра в СШАTable 4 – Decision making factors for purchasing small diameter graphite electrodes in the USA

ФакторЧисло фирм

Очень важно Довольно важно НеважноДоступность 34 1 0

Условия доставки 20 12 3

Сроки доставки 27 7 1

Скидки 13 14 8

Предоставление кредита 5 16 14

Цена 30 5 0

Минимальная загрузка контейнера 2 19 14

Способ упаковки 9 17 9

Однородность продукции 34 1 0

Соответствие качества продукции отраслевым стандартам 33 2 0

Качество продукции выше отраслевых стандартов 13 15 6

Ассортимент продукции 3 14 18

Надежность продавца 35 0 0

Сервисное обслуживание 11 18 6

Транспортные расходы на территории США 9 20 6

Удельные затраты 28 4 3

Другое 5 0 0

Источник: U.S. International Trade Commission Small Diameter Graphite Electrodes from China (2009). URL: https://www.usitc.gov/pub-lications/701_731/pub4062.pdf.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


компонентов производства ГЭ, т. е. на изменение цен каменноугольного пека и рядового кокса. Графитиро-ванные электроды разных марок имеют схожий набор компонентов себестоимости. Так, каменноугольный пек используется при производстве всех трех марок графити-рованных электродов, но в разной пропорции, а рядовой кокс применяется при производстве графитированных электродов как марки HP, так и марки RP. Таким образом, чтобы на основании коэффициентов корреляции сделать вывод о том, что графитированные электроды разных ма-рок относятся к одному рынку, необходимо учесть дина-мику цен на схожие компоненты себестоимости. Для это-го мы делаем поправку цен графитированных электродов разных марок на цену используемого в их производстве сырья в соответствии с пропорцией такого сырья в себе-стоимости товара. Коэффициенты корреляции, рассчи-танные на основании цен графитированных электродов, скорректированных на цены на общее сырье, остались неизменными, что позволяет говорить о том, что высокая корреляция между ценами на различные марки графити-рованных электродов – UHP, HP и RP – обусловлена тем, что они относятся к одному рынку4.

Дополнительным свидетельством того, что графити-рованные электроды разных марок относятся к одному рынку, выступает тот факт, что отношение цен графити-рованных электродов разных марок (рис. 3) значительно более стабильно, чем цены графитированных электродов разных марок в отдельности (рис. 4).

Это обусловлено тем, что происходит переключение покупателей графитированных электродов между разны-ми марками при изменении цены на одну марку, что при-водит к изменениям цен на другие марки. На рис. 4 видно, что изменение цены на ГЭ марки UHP является наиболее значительным и резким. Это может быть связано с зафик-сированным ростом цены на рынке игольчатого кокса, который служит основным элементом себестоимости именно графитированных электродов марки UHP. Рост цен на ГЭ других марок при этом может быть интерпрети-рован как следствие роста спроса, вызванного переклю-чением потребителей графитированных электродов мар-ки UHP на графитированные электроды других марок, что говорит об их взаимозаменяемости.

Географические границы рынкаСогласно Порядку-220 географические границы рын-

ка включают территории, на которых приобретатель (приобретатели) получает или имеет экономическую, тех-ническую или иную возможность купить товар и не имеет такой возможности за их пределами. На таких территори-ях участники рынка оказывают друг на друга конкурент-ное давление.

На территории России расположены заводы по про-изводству графитированных электродов двух российских компаний: Группа «Энергопром» и ОАО «Челябинский

4 Корреляция между ценами на графитированные электроды трех групп диаметров не рассчитывалась, так как нет данных по ценам графитированных электродов разных диаметров на спотовом рынке в Китае.

с применением игольчатого кокса. Таким образом, про-дуктовыми границами рынка выступают три группы графитированных электродов в разбивке по диаметрам (в соответствии с товарной номенклатурой Таможенного союза): до 520 мм, от 520 до 650 мм, более 650 мм.

Одним из критериев, позволяющих установить взаи-мозаменяемость товаров на основе анализа цен, являет-ся корреляция. Идея критерия корреляции состоит в том, что если товары относятся к одному рынку, т. е. оказыва-ют друг на друга конкурентное давление, то их динамика не может сильно отличаться. Тогда при изменении цены одного товара соответствующим образом меняется цена другого товара. Для измерения степени синхронности такого рода изменения цен используется показатель кор-реляции1.

Критерий корреляции между ценами считается стан-дартным подходом к оценке конкурентного давления при определении границ рынка [Hatzitaskos, Card, Howell, 2012]. Корреляция отражает взаимосвязь между пере-менными. Она учитывает однонаправленность измене-ний, а также стабильность соотношения отклонений от среднего для каждой переменной. Иначе говоря, если переменные изменяются во времени разнонаправленно или/и отношение отклонений от среднего для каждой пе-ременной нестабильно, то коэффициент корреляции бу-дет низким. Следовательно, если переменные синхронно изменяются во времени, то корреляция будет высокой.

Для проведения теста на корреляцию необходимо использовать данные о ценах на рынке, где цена отра-жает не только реальную покупку товара, как в случае контракта, но и возможность купить товар по такой цене. Подобным рынком является спотовый рынок в Китае2. На основании критерия корреляции можно предполо-жить, что различные марки графитированных электро-дов (UHP, HP и RP) относятся к одному рынку, так как корреляция цен на графитированные электроды данных марок очень высока (табл. 5)3.Таблица 5 – Корреляция цен на графитированные электроды

Table 5 – Correlation of graphite electrode prices

RP HP

RP – –

HP 0.998 –

UHP 0.987 0.987

Источник: рассчитано авторами на основе данных китайского аналитического агентства BAINFO.

Высокая корреляция между ценами на графитирован-ные электроды разных марок может быть обусловлена факторами, схожим образом влияющими на динамику

1 Корреляция – показатель систематичности изменения значения одной случайной величины при изменении другой или других вели-чин, что характеризует взаимосвязь между ними. Коэффициент корре-ляции принимает значения в интервале от 1 до –1.

2 Насколько известно, спотовый рынок в Китае считается един-ственным спотовым рынком графитированных электродов.

3 Корреляция рассчитана на основании доступных данных с янва-ря 2016 по июнь 2018 г.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Рис. 3. Отношение цен на графитированные электроды разных марок1

Fig. 3. The ratio of prices for various graphite electrode brands

Рис. 4. Цены графитированных электродов на спотовом рынке в Китае2

Fig. 4. Graphite electrode prices in spot market in China

1, 2 Источник: составлено авторами на основе данных китайского аналитического агентства BAINFO.

электрометаллургический комбинат». Заводы первой компании находятся в Новочеркасске (Ростовская об-ласть), Искитимском районе (Новосибирская область) и Челябинске. Завод второй компании находится в Челя-бинске. Предварительно географические границы рынка графитированных электродов могут быть определены в пределах Российской Федерации.

Для проверки гипотезы о том, что географические границы рынка графитированных электродов выходят за пределы РФ, рассмотрим товаропотоки между Россией и другими странами, а также проанализируем влияние транспортных издержек на цену товара для приобрета-телей. Согласно Порядку-220, если за пределы опреде-ленной территории вывозится не более 10 % от общего объема рассматриваемой товарной массы и на нее вво-зится не более 10 % от общего объема рассматриваемой товарной массы, то такая территория соответствует гео-графическим границам рынка (минимальная территория, когда начинает выполняться данное условие).

Таким образом, если с определенной территории вы-возится более 10 % от общего объема рассматриваемой товарной массы или на нее ввозится более 10 % от обще-го объема рассматриваемой товарной массы, то такая территория не соответствует географическим границам рынка, и их необходимо расширять за пределы данной территории. Также в соответствии с Порядком-220, если

приобретатель несет значительные издержки, превы-шающие, как правило, 10 % от средневзвешенной цены товара, доступного приобретателю (приобретателям) в пределах предварительно определенных географиче-ских границ рассматриваемого товарного рынка, то такие территории (продавцы) должны относиться к другим то-варным рынкам. В рассматриваемом случае цена товара включает расходы на транспортировку. Таким образом, если доля расходов на доставку товара приобретателям, находящимся за пределами Российской Федерации, со-ставляет менее 10 % цены товара, то это не дает основа-ний говорить, что географические границы рассматрива-емого товарного рынка ограничиваются территорией РФ.

Транспортировка графитированных электродов при-обретателям, находящимся за пределами Российской Федерации, соответствует следующей схеме: доставка в автомобиле до терминала в порту Новороссийска или Санкт-Петербурга, выгрузка из транспортного средства, загрузка в контейнер, вывоз в порт, погрузка на судно, морская транспортировка до порта назначения, в от-дельных случаях – выгрузка с судна (если базис поставки с выгрузкой). Базис поставки – это выбор приобретателя. Следовательно, можно предположить, что базис постав-ки соответствует самому выгодному для приобретателя варианту. Длина и диаметр транспортируемых графити-рованных электродов оказывают влияние на загрузку в контейнер. Различают два вида контейнеров: 20-футовые и 40-футовые. Так как стоимость 20-футового контейнера

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


меньше, чем 40-футового, а загрузка в 40-футовый кон-тейнер больше, чем в 20-футовый, то стоимость транс-портировки 1 т товара в двух типах контейнеров получа-ется сопоставимой.

Поскольку доля транспортных издержек в цене това-ра может варьироваться в зависимости от места нахож-дения приобретателя, рассмотрим ряд фактических по-ставок в разные точки мира, осуществленные компанией «Энергопром» за 2015–2017 гг. (табл. 6).

Таблица 6 – Доля транспортных расходов в цене 1 т графитированных электродов,

доставленных в разные точки мира

Table 6 – The share of shipping costs in the price of 1 ton of graphite electrodes delivered to different parts of the world

Порт назначенияДоля транспортных расходов

в цене 1 т товара

2015 2016 2017

Фримантл, Австралия – 0,054 0,072

Дурбан, ЮАР – – 0,083

Александрия, Египет – – 0,047

Абу-Даби, ОАЭ – – 0,076

Кальяо, Перу 0,051 0,073 0,069

Оран, Алжир 0,014 – –

Источник: рассчитано авторами на основе фактических дан-ных, предоставленных «Энергопром».

Согласно представленным данным доля транспорт-ных издержек не превышает 10 % вне зависимости от дальности расположения приобретателя.

Доля таможенных ввозных пошлин для графитиро-ванных электродов разных диаметров также не превыша-ет 10 % (от 520 до 650 мм – 5 %; до 520 мм и более 650 мм – 9,8 % (2015 г.), 8 % (2016 г.)). Это означает, что импортные пошлины незначительно сказываются на цене товара, производимого за пределами Российской Федерации.

Для определения географических границ рынка на основании данных о товаропотоках также может быть использован тест Эльзинга – Хогарти [Elzinga, Hogarty, 1973; Elzinga, Hogarty, 1978; Elzinga, 1981]. Тест основан

на анализе объемов международных поставок для про-верки гипотезы о принадлежности нескольких стран к одному географическому рынку. Показатель LIFO (little in from outside) отражает соотношение локальных объемов спроса и предложения на товар. Он должен быть близок к 1, так как доля потребления товара извне предполага-емых географических границ рынка должна быть мини-мальной. Показатель LOFI (little out from inside) отражает процент производства, не потребляемого локально (т. е. экспортируемый). Он должен быть близок к 1, так как для корректно определенных географических границ рынка доля производства, не потребляемого локально, должна быть минимальной. Это означает, что релевантный гео-графический рынок включает все страны, которые либо экспортируют, либо импортируют значительные объемы исследуемого продукта. Показатели LIFO и LOFI рассчиты-ваются согласно следующим формулам:

LIFO = 1 – (Импорт / Потребление); (2)LOFI = 1 – (Экспорт / Производство). (3)

Эти методы были выбраны на основании того, что на-блюдаемое приобретение товара отражает экономиче-скую, техническую или иную возможность приобрести товар, если приобретатели действуют рационально. Так-же методы, базирующиеся на данных о ценах, в том числе тест гипотетического монополиста, недоступны, посколь-ку бόльшая часть товара на рынке реализуется посред-ством двусторонних контрактов, условия которых, в том числе цены, не являются общедоступной информацией.

Согласно анализу продуктовых границ рынка графи-тированные электроды разного диаметра (до 520 мм, от 520 до 650 мм, более 650 мм) не являются взаимозаменя-емыми и составляют три разных товарных рынка.

Внутреннее производство в России и внутреннее по-требление графитированных электродов значительно от-личаются (рис. 5).

На основании данных о направлении и объемах экс-порта графитированных электродов и объемах производ-ства было установлено, что за 2015 г. Россия, Казахстан, Белоруссия, Италия, Словакия, Турция и Германия; по дан-ным за 2016 г. Россия, Казахстан, Белоруссия и Германия;

Рис. 5. Внутреннее производство и внутреннее потребление графитированных электродов разных диаметров в России, т1Fig. 5. Production and consumption of graphite electrodes with various diameters in Russia, tons

1Источник: составлено авторами на основе фактических данных, предоставленных «Энергопром».

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


по данным за 2017 г. Россия, Белоруссия и Германия; по данным за 2018 г. Россия, Узбекистан, Белоруссия и Герма-ния входят в одни географические границы рынка.

Кроме того, исходя из данных об объемах импорта, о странах, из которых поступают основные потоки графи-тированных электродов, а также об объемах потребления в соответствующих странах за 2015 г. – первое полугодие 2018 г. было установлено, что Россия и Китай находятся в одних географических границах рынка.

Стоит отметить, что тест Эльзинга – Хогарти подразу- мевает определение границ рынка путем постепенного присоединения новых территорий к изначально опре-деленной территории (точке отсчета). Таким образом, результаты анализа зависят от выбранной точки отсчета, и географические границы рынка будут включать другой перечень стран, если выбранной точкой отсчета станет не Россия, а иное государство1.

Таким образом, результаты проведенных тестов по-зволяют говорить о том, что рынок графитированных электродов всех групп диаметров является мировым. И реакция рынка ГЭ (как производителей, так и потреби-телей) на сокращение поставок электродов из Китая это подтверждает.

ЗАКЛЮЧЕНИЕОценка состояния конкуренции на товарном рынке – важнейший способ поддержать высокие стандарты применения оценочных норм, содержащихся в анти-монопольном законодательстве, и избежать ошибок в правоприменении [Авдашева, Шаститко, 2012; Шаститко, 2013]. Приведенный пример исследования рынка графи-тированных электродов показывает, что возникновение значительных шоков спроса и предложения не являет-ся препятствием для оценки состояния конкуренции и определения на нем положения отдельного участника

1 Также следует отметить, что предложенные оценки являются наиболее консервативными, т. е. перечень стран, которые входят в географические границы рынка, минимален, так как не учитывается объем экспорта и импорта стран – партнеров России, кроме ввозимо-го и вывозимого из последней.

рынка. Более того, даже ограниченность информации (отсутствие рыночных индикаторов) не препятствует по-лучению аргументированных выводов о границах рынка и его участниках. В то же время рассмотренный пример демонстрирует важность учета тесного переплетения технологических, экономических и правовых аспектов исследования рынков в целях применения антимоно-польного законодательства.

Кейс рынка графитированных электродов позволя-ет сделать следующие выводы относительно подходов к анализу состояния конкуренции на рынках в условиях дисбаланса, вызванного шоками спроса и предложения:

1) шоки спроса и предложения на рынках – хорошая проверка на сбалансированность в применении норм антимонопольного законодательства и связанных с ним стандартов экономического анализа, которая не всегда очевидна для случаев, близких к равновесным;

2) пример графитированных электродов показывает, что параметры рынка могут изменяться таким образом, что результаты напоминают последствия монополиза-ции. Однако более детальный анализ позволит выяснить, так ли это;

3) для разъяснения ситуации большое значение име-ет информация об особенностях производства товара. В частности, период производства в три месяца может объяснять при определенных условиях краткосрочные эффекты на рынке;

4) частично результаты могут быть обусловлены из-менением переговорной силы сторон рынка вследствие изменения общей конъюнктуры, которая не имеет отно-шения к рыночной власти отдельного участника рынка;

5) создание дополнительных антимонопольных ри-сков для участника рынка в силу приобретения им пе-реговорной силы вследствие конъюнктуры – один из источников ошибок первого рода в правоприменении (необоснованное обвинение в нарушении законодатель-ства), воспроизводство которых в конечном счете может приводить к обратным эффектам – ухудшению условий конкуренции.

Источники

Авдашева С.Б., Шаститко А.Е. (2012). Анализ рынка в делах о нарушении антимонопольного законодательства: попытка эмпирической оценки. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ. С. 187–197.

Шаститко А.Е. (2013). Экономические эффекты ошибок в правоприменении и правоустановлении. М.: Дело. Шаститко А.Е., Павлова Н.С. (2017). Переговорная сила и рыночная власть: варианты соотношения и выводы для поли-

тики // Журнал Новой экономической ассоциации. № 2. С. 39–58.Boland L. (2017). Equilibrium Models in Economics: Purposes and Critical Limitations. Oxford: Oxford University Press.Davis P., Garces E. (2010). Quantitative Techniques for Competition and Antitrust Analysis. Princeton: Princeton University Press.Elzinga K. (1981). Defining Geographic Market Boundaries. Antitrust Bulletin, vol. 26, pp. 739–752.Elzinga K., Hogarty T. (1973). The Problem of Geographic Market Delineation in Antimerger Suits. Antitrust Bulletin, vol. 18,

pp. 45–18.Elzinga K., Hogarty T. (1978). The Problem of Geographic Market Delineation Revisited: The Case of Coal. Antitrust Bulletin,

vol. 23, pp. 1–18.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Hatzitaskos K., Card D., Howell V. (2012). Guidelines on Quantitative Techniques for Competition Analysis. The Regional Com-petition Center for Latin America under the World Bank – Netherlands Partnership Program «Strengthening competition policy in Latin American Countries». URL: https://www.cornerstone.com/Publications/Articles/Guidelines-Quantitative-Techniques-for-Competition.

Jin Y., Andersson H., Zhang S. (2016). Air Pollution Control Policies in China: A Retrospective and Prospects. URL: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC5201360/.

White L. (2012). Market Power: How Does It Arise? How Is It Measured? URL: https://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=2056708.

Williamson O. (1974). Economics of Antitrust: Transaction Cost Considerations. University of Pennsylvania Law Review, no. 122, pp. 439–496.

Информация об авторах

Шаститко Андрей Евгеньевич Доктор экономических наук, профессор, заведующий кафедрой конкурентной и промышленной политики. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (119991, РФ, г. Москва, Ленинские Горы, 1/46). E-mail: [email protected].

Мелешкина Анна ИгоревнаНаучный сотрудник Центра исследований конкуренции и экономического регулирования. Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (119571, РФ, г. Москва, пр. Вернадского, 82). E-mail: [email protected].

Дозмаров Кирилл ВалерьевичАдвокат, руководитель группы антимонопольной практики. Юридическая фирма ART DE LEX (101000, РФ, г. Москва, Покровский б-р, 4/17). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-1

Error risks under antitrust law enforcement: Effects of demand and supply shocksAndrey E. SHASTITKO, Anna I. MELESHKINA, Kirill V. DOZMAROV

Abstract. The paper examines the approaches to antitrust market definition for a class of situations characterized by significant imbalances due to supply and demand shocks. The problem of error analysis in antitrust law results from the insufficient experience in using tools for market analysis in a state other than equilibrium. The research methodology includes market theory and new institutional economics theory, as well as the methods of economic-statistical and econometric analysis. The empirical base of the research is the situation in the market for graphite electrodes in the period from 2017. The analysis deals with competition in the graphite electrode market in the context of the prevailing law enforcement practice. The authors take into account the availability of relevant information, as well as a sharp change in market conditions. The authors analyze the dynamics of the graphite electrode market before and after supply and demand shocks and identify the effects of market imbalance. The study provides a method for analyzing the product and geographical borders of the market with the indication of “bottlenecks” that can cause law enforcement errors. The results of the study can be useful for the sectoral analysis of markets and antitrust enforcement.

Keywords: antitrust law; product market boundaries; geographic market boundaries; exogenous shock; graphite electrode.

JEL Classification: D4, L4

Paper submitted: March 10, 2019.

For citation: Shastitko A.E., Meleshkina A.I., Dozmarov K.V. (2019). Error risks under antitrust law enforcement: Effects of demand and sup-ply shocks. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 2–13. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-1.

References

Avdasheva S.B., Shastitko A.E. (2012). Analiz rynka v delakh o narushenii antimonopol'nogo zakonodatel'stva: popytka empiricheskoy otsenki [Analysis of the market in cases of violation of antitrust laws: an attempt of empirical evaluation]. Moscow: The HSE Publish-ing house. Pp. 187–197.

Shastitko A.E. (2013). Ekonomicheskie effekty oshibok v pravoprimenenii i pravoustanovlenii [Economic effects of errors in law enforce-ment and right establishment]. Moscow: Delo.

Shastitko A.E., Pavlova N.S. (2017). Peregovornaya sila i rynochnaya vlast': varianty sootnosheniya i vyvody dlya politiki [Negotiating power and market power: Correlation options and policy implications]. Zhurnal Novoy ekonomicheskoy assotsiatsii – Journal of the New Economic Association, no. 2, pp. 39–58.

Boland L. (2017). Equilibrium Models in Economics: Purposes and Critical Limitations. Oxford: Oxford University Press.Davis P., Garces E. (2010). Quantitative Techniques for Competition and Antitrust Analysis. Princeton: Princeton University Press.Elzinga K. (1981). Defining Geographic Market Boundaries. Antitrust Bulletin, vol. 26, pp. 739–752.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Elzinga K., Hogarty T. (1973). The Problem of Geographic Market Delineation in Antimerger Suits. Antitrust Bulletin, vol. 18, pp. 45–18.Elzinga K., Hogarty T. (1978). The Problem of Geographic Market Delineation Revisited: The Case of Coal. Antitrust Bulletin, vol. 23,

pp. 1–18.Hatzitaskos K., Card D., Howell V. (2012). Guidelines on Quantitative Techniques for Competition Analysis. The Regional Competition

Center for Latin America under the World Bank – Netherlands Partnership Program «Strengthening competition policy in Latin American Countries». Available at: https://www.cornerstone.com/Publications/Articles/Guidelines-Quantitative-Techniques-for-Competition.

Jin Y., Andersson H., Zhang S. (2016). Air Pollution Control Policies in China: A Retrospective and Prospects. Available at: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC5201360/.

White L. (2012). Market Power: How Does It Arise? How Is It Measured? Available at: https://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=2056708.

Williamson O. (1974). Economics of Antitrust: Transaction Cost Considerations. University of Pennsylvania Law Review, no. 122, pp. 439–496.

Information about the authors

Andrey E. SHASTITKODr. Sc. (Econ.), Professor, Head of Competition and Industrial Policy Dept. Lomonosov Moscow State University (1/46 Leninskie Gory, Mos-cow, 119991, Russia). E-mail: [email protected].

Anna I. MELESHKINAResearch Fellow, Center for Studies of Competition and Economic Regulation. The Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA) (82 Vernadsky Ave., Moscow, 119571, Russia). E-mail: [email protected].

Kirill V. DOZMAROVLawyer, Head of Competition Practice Group. Law firm ART DE LEX (4/17 Pokrovsky Blvd., Moscow, 101000, Russia). E-mail: [email protected].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-2

Evolution of institutions for new industrial policy implementationOlga A. Romanova

Abstract. A radical restructuring of the global industrial landscape, which involves industrial policy as its main implementation tool, is the crucial peculiarity of economic development today. However, there are still no generally accepted notion of industrial policy, objects of regulation, agreed goals and mechanisms for its implementation. The paper delves into the problems of evolutionary changes in priorities, the central institutions of industrial policy and the development of the conceptual apparatus in this field. Methodologically, the study relies on the synthesis of the provisions of classical institutional theory, the theory of long-term technical and economic development and new structural economics. Comparative research methods and a structural-logical analysis allow the author to scrutinize the changing priorities of industrial policy in Russia, identify the trends in the global technological development that underlie the conceptual principles behind industrial policy implementation in developed countries and establish the most important of them at different stages of the Russian economic development. The author examines tools and forms of industrial policy accelerating the structural transformation of Russia’s economy; justifies the need to modify mechanisms and tools of industrial policy implementation; grounds new tasks aimed at identifying the major trends in the formation of network industrial policy.

Keywords: evolution; modern industrial policy; tools for industrial policy implementation; forms of industrial policy implementation; business model; digital state; platform company; network industrial policy.

JEL Classification: O14, O25, O32

Funding: the study is prepared in accordance with the research plan of the Institute of Economics of the Ural Branch of the Russian Academy of Sciences for 2019.

Paper submitted: February 26, 2019.

For citation: Romanova O.A. (2019). Evolution of institutions for new industrial policy implementation. Upravlenets – The Manager, vol. 10, no. 3, pp. 14–24. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-2.

INTRODUCTIONA radical restructuring of the global industrial landscape is the central distinctive feature of today’s world largely prede-termined by the spreading Fourth Industrial Revolution and the obvious exhaustion of the globalization paradigm of in-teraction between national economies. Russia’s successful participation in the new unfolding revolution and executing the necessary structural maneuver in economy and the social system of the country is one of the central objectives at the present stage of its development. According to the recent cal-culations, new breakthrough technologies and radical inno-vations create conditions for a fundamentally different quality of development. By 2030, they are expected to generate from 60 to 80% of the projected economic growth. The explosive development of breakthrough technologies and a change in the architecture of the markets are forecasted to occur in the period 2020–2030, which will lead to a sweeping change in the structure of the world economy [Dezhina et al., 2015].

Industrial policy as a fast-paced institution of economic activity regulation plays a significant part in this process. Despite the fact that it has been implemented in different countries for more than two centuries, there is still a lack of a unified and clear approach to the very concept of industrial policy, to assessing the role of the state as one of the defining actors of its formation and implementation and to choosing effective mechanisms for implementing managerial deci-sions. This predetermines the goal of the research which is to identify evolutionary changes in the main components of the Russian industrial policy. To achieve the stated goal, the following tasks should be carried out: to analyse the concept and the objectives of industrial policy; to identify changes in

its implementation priorities; to systematize the tools and forms of industrial policy; to develop the necessary modifica-tion of its tools; to conceptualize the terms “a digital state” and “platform companies” as new actors of industrial policy.

THE CONCEPT AND OBJECTIVES OF INDUSTRIAL POLICYThe traditional perception of industrial policy is associated with its role in compensating for market failures, with estab-lishing the government priorities of the national economy development, implementing measures to directly support individual sectors, regulating tariffs, allocating subsidies, giving special preferences and explicit protectionism, etc. With the aggravating instability of economic development, modern industrial policy is characterized by new features re-lated to the support of business and technology initiatives focused on the gain in dynamics. The importance of the sup-port for continuous innovation is growing; the development of human capital is yet the topic of increasing relevance; the development of relations between agents of the innovation process, including business, science (universities), and gov-ernment authorities, is being stimulated while strengthen-ing the influence of civil society institutions. The spread of the system of horizontal links is becoming increasingly im-portant. The aforementioned new characteristics are fairly significant during the formation of modern industrial policy.

Fig. 1 systematizes the most frequently used and new semantic approaches to the mission of industrial policy. It is worth mentioning that, to date, the most widespread slant observed in monographs and periodicals is dealing with industrial policy as a tool for a purposeful change in the

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Fig. 1. Traditional and new interpretations of industrial policy objectives1

Рис. 1. Традиционный и новый подходы к пониманию целей промышленной политики

1 Note. Based on: [Rodrik, 2004; Kuznetsov, Simachev, 2014; Tatarkin, Romanova, 2007; Polterovich, Popov, 2006; Beath, 2002; Federico, Foreman-Peck, 1999; Dementyev, 2013; Warwick, 2013; Lin, 2011; Cutter, Litan, Stangler, 2016; Phelps, 2007; Phelps, 2009; Tambovtsev, 2017a,b].

structure of economy. The institution of industrial policy is undergoing permanent changes; not only the mechanism for achieving the stated goals but also the goals themselves evolved significantly during the period from the 19th cen-tury to the first decades of the 21st century.

The determining factor of such changes was the evolu-tion of the state as the main subject of industrial policy im-plementation. By the early 20th century, it became obvious that the notions of progress are predetermined by three interdependent development factors: the improvement of production technologies, the development of institutions and the level of culture. At that time, the development of the mechanisms for supporting technological revolution ac-companied by the evolution of laissez faire institutions com-menced playing a pivotal role in shaping the public policy in the West.

The consequences of the Crisis of the 1930s and the Sec-ond World War resulted in the consolidation of society in the countries opposing fascism, determined the need for to use centralized mechanisms for the distribution of scarce goods, which led to a change in the balance of power in the confron-tation between the market-related and dirigisme ideologies. In that period, due to the growth in welfare and mass cul-ture in the Western world, society’s attitude to problematic aspects of competitive mechanisms, which aggravated the problem of inequality, unemployment, etc., became more negative. This resulted in the emergence of the mainstream concept of the welfare state. This radically changed the per-ception of the role of power [Polterovich, 2018, p. 89]. The prevailing idea is that it is necessary to look at society as a unified whole that makes it possible for power to provide everyone with not minimal but acceptable levels of social standards. The evolution of the state caused serious chang-es in the objectives of the state industrial policy spreading them from exclusively the technological sphere to the field of the socio-economic development.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


importance of social welfare’s growth are the most signifi-cant accents when providing further clarification of the con-cept of industrial policy.

A SHIFT IN INDUSTRIAL POLICY PRIORITIESIndustrial policy is a flexible tool to implement the priori-ties of technological and socio-economic development that were subjected to multiple changes in Russia. The financial crisis of 2008 had a debilitating effect on the Russian economy which demonstrated the most drastic decrease in the key indicators of economic development. Under these con-ditions, there was a gain in the number of research studies on the identification of such priorities of industrial policy, the implementation of which could, on the one hand, reduce the impact of crisis factors, and on the other hand, create the ba-sis for future sustainable development. Having systematized these studies, we identified the following top priorities:

• preserving the industrial and technological potential of future growth (rejection to keep inefficient production);

• maintaining the domestic demand from the state (government investment and government procurement);

• supporting long-term priorities of the country’s modernization; the shift in the model of economic growth (the transition from “oil” growth to innovation);

• lifting administrative barriers for business; implementing a new set of measures that allows small business to develop successfully amid crisis.

Among the highlighted priorities, the special attention was given to anti-crisis modernization of the Russian econ-omy, which could result in its structural renewal and reduce the dependence on the export of fuel and raw materials. During this period, as a respond to the crisis, the state in-creased its share in the ownership of economic entities while commenting on its reduction as the situation stabilized. The major priorities embraced the mitigation of regional po-larization by accelerating the evolution of depressed and poor-developed regions, as well as the development of the strategic management system at regional level. The special focus was placed on designing regional industrial policy be-cause since 1998–1999, in the absence of the federal law on industrial policy, the RF subjects commenced developing their own regional laws. More than fifty regions of the Rus-sian Federation introduced such laws that demonstrated an extremely heterogeneous understanding of industrial policy, the contradictory formulation of its objectives, tasks and im-plementation mechanisms. This required bringing them into a form acceptable for comparing.

The analysis of the world practice of shifts in industrial policy priorities over the past two centuries demonstrates this trend clearly and distinctly. There are three most charac-teristic stages of such changes:

1) from the late 19th century to the first decades of the 20th century. The primary objective of industrial policy was to establish a strong industry, and the social aspect was tak-en into account only from the standpoint of preventing seri-ous social cataclysms;

2) from the first decades to the 60s-70s of the 20th cen-tury. During this stage it was obligatory to support such a level of industrial development which provided the most im-portant social guarantees;

3) the present time. The modern stage of industrial policy development is characterized by the fact that in developed countries it is possible to implement only that industrial poli-cy which respects the prevailing social interests.

In Russia, unfortunately, the concept of industrial policy evolved in the opposite direction. One of the first concepts proposed by the Chamber of Commerce and Industry of the Russian Federation in 1998 (a turning point both in the trends of Russia’s economic development and political ideology) defined industrial policy as a system of measures aimed at developing the national economy, state-of-the-art technolo-gies, modern information-related and other services for hu-man development. Within the framework of this definition, the whole national economy was assumed as an object of industrial policy and the importance of human development was emphasized.

However, in 2014 the law “On industrial policy in the Rus-sian Federation” was approved at the federal level that stipu-lated the so-called narrow concept of industrial policy, the object of which was solely Russia’s industrial potential ex-cluding any objectives implying the achievement of certain social standards.

The abovementioned systematization of the current con-cepts of industrial policy and the analysis of similar defini-tions proposed in the Russian economic sphere allow con-cluding that the most appropriate interpretation is given by UNIDO and OECD. These organizations regard industrial policy as any type of intervention or government policy that attempts to improve the business environment or to alter the structure of economic activity toward sectors, technolo-gies or tasks that are expected to offer better prospects for economic growth or societal welfare than would occur in the absence of such intervention [Warwick, 2013; Pack, Saggi, 2006]. Improving the structure of economic activity and the

Fig. 2. Industrial policy in a resource dependent economyРис. 2. Промышленная политика в ресурсозависимой экономике

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


After the crisis of 2008, the problem of resource depend-ence of the Russian economy received meticulous attention. The Institute of Economics of the Ural Branch of the RAS has conducted a number of studies on comparative analysis of industrial policy models in different economies character-ized by the so-called “resource wealth”. The main findings of the research are presented in Fig. 2. They prove that the development of the global economy has passed the stage when being rich in natural resources and cheap labour was the main growth factor.

As shown in Fig. 2, the quality of the institutions formed plays the instrumental role in the successful development of the country’s economy which possesses abundant and diverse resources. In the context of the post-crisis develop-ment of the Russian Federation, the improvement of the in-dustrial policy institution was aimed at not only technologi-cal modernization, diversification of the economic structure, innovation in the field of advanced technologies and new markets, but also the redistribution of the resource rent. Dur-ing this period, the strategy for implementing Russia’s indus-trial policy took into account the importance of investing in prioritized non-primary sectors, infrastructure and education for the benefit of all non-primary sectors.

In May 2012, the RF President Vladimir Putin issued the so-called “May Decrees” which proclaimed new industrializa-tion as the central trend in Russia’s economic development at the present stage. New industrialization became the main-stream of the country’s industrial policy. In Russia, new indus-trialization is viewed as a process of spreading breakthrough technologies that cover both the formation of new industries (industrial sectors) and their advancement in traditional in-dustries [Lenchuk, 2016].

Due to the adoption of the new industrialization concept, the priorities of industrial policy were changed once again. The most significant of them are:

• digitalization of production, microprocessor revolution, robotization, labour saving, green economy, the Internet of Things;

• reorientation of engineering and technological systems towards environmentally friendly ones;

• modernization of the existing production based on “nature-like technologies”;

• strengthening the role of not only venture companies, but also industry companies with strong infrastructure, finance and ties with the state.

THE DEVELOPMENT OF THE DIGITAL ECONOMY AS A PRIORITY OF MODERN INDUSTRIAL POLICYToday, new global technological trends associated with the development of the Fourth Industrial Revolution and the digital economy are becoming increasingly clear. Among the most important trends exerting a direct influence on the Russian industrial policy under the new conditions are the following: the use of digital and information technologies as the basis for all new technological solutions; non-linear highest rates of development; unprecedented changes in the paradigms of economy, business, society; the increasing role of companies that create platforms and form business ecosystems on this basis. Growing social and ethical respon-sibility of both the state and business is one of the crucial and most significant trends in the global development that have to be accounted for in modern industrial policy.

Taking into account the above-mentioned general fea-tures of the new world trends, we can identify the conceptu-al specificity of their implementation in the world economy (Table 1).

It is worth emphasizing that the primary tasks of the EU countries’ industrial policy are to form a single digital mar-ket and to consolidate the strategies for the domestic market development, as well as to create a favourable institutional

Table 1 – Conceptual specificity of implementing the principles of the digital economy in developed countriesТаблица 1 – Концептуальные особенности реализации принципов цифровой экономики в развитых странах

Country Determining conceptual principle

EU countries, including:

The strategy of a single European digital market implemented in the three directions: facilitating the access of customers and business to products and services via the Internet within the European Union; creating a favourable environment for the development of digital networks and services; boosting the maximum growth of the European digital economy

Germany Industry 4.0; economic transition to digital production; introduction of digital technologies in the daily life of society based on the implementation of the program “Digital Strategy – 2025” (“DE.DIGITAL”)

France Factory of the Future (Usine du Futur)

Netherlands Smart Factory

United Kingdom The country is the world leader in building cyberspace. Manufacturing products with high value added (High Value Manufacturing Catapult)

USA The country’s dominant role in developing standards and “the rules of the game” within multilateral agreements.The Industrial Internet

China Internet Plus strategy. The purpose is to integrate the Internet, cloud computing, big data and the Internet of Things with modern production in order to develop industrial networks, electronic commerce and online banking, as well as to intensify the international presence of Chinese companies online

Japan The creation of new society using human-oriented information technology

India The Digital India programme. Its purpose is to turn the country into digital society and knowledge economy

Note. Based on: [Revenko, Revenko, 2017; Popov, Semyachkov, 2018; Idrisov et al., 2018; Ipatova, Shitova, 2018].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


environment for accelerating technological progress. The main priority of industrial policy in these countries is to train a highly skilled workforce focused on the work in the digi-tal economy, as well as on the growth of labor productivity. A successful initiative extending the institutional field of in-dustrial policy in the European Union is to develop a road-map in the field of digital education. It is aimed at expand-ing the use of digital technologies, improving the quality and accessibility of educational services; broadening skills and competences in accordance with the technologies of In-dustry 4.0. The key principle of the EU industrial policy is to provide all the states with open and equal access to diverse markets for technologies, products, services and resources [Ipatova, Shitova, 2018, p. 55].

In Russia, the “digital agenda” is also being actively formed. The Federal Program “The Digital Economy in the Russian Federation” is designed to ensure the development of digital technologies, primarily in the field of public admin-istration, healthcare and the creation of a “smart city”1. The real sector of the economy and the industry, in particular, have not received the necessary development impetus in terms of applying digital technologies in their production activities. As for digitalization of such economic activities as manufacturing, the oil and gas industry and mining, which are of special importance for Russia, the country’s economy lags behind the leading nations of the European Union by more than 50% [Grammatchikov, 2017]. Moreover, the tech-nologies underlying the digital economy are expected to be introduced into the common use, which allows all members of society to use their advantages. One of the factors stimu-lating this process is the creation of higher education institu-tions in the Russian Federation, in particular, the creation of five “digital” universities.

The digital transformation of the Russian economy is becoming one of the major priorities of modern industrial policy, which requires its implementation mechanisms to be targeted at radical structural changes. The structure of econ-omy as a socio-economic system is characterized by not only the relations between the system’s elements determined in accordance with the analysis conducted, but also the or-ganization of relations, as well as the relations between the subsystems and the system’s elements. The conservation of the economic development’s structural characteristics that occurred in the period from 2008 to 2016 initiated a transi-tion of economic dynamics into the phase of stagnation, which lured the Russian economy into the trap of a simpli-fied economy with a low level of technological development [Shirov, 2018, p. 29]. An economy, the structure of which does not change under the influence of the challenges and constraints of development, is doomed to stagnation and gradual degradation of economic ties. Ignoring the struc-tural factors when framing industrial policy leads to the un-justified prioritization of certain industries over the others,

1 The Federal Program “The Digital Economy of the Russian Federation” is approved by the decree of the RF Government of July 28, 2017 no. 1632-r. Available at: http://static.government.ru/media/files/9gFM4FHj4PsB79I5v7yLVuPgu4bvR7M0.pdf (in Russ.).

substituting the domestic products with imports, etc. In the absence of a well-thought-out industrial policy, serious com-plications cause structural imbalances which can be gradu-ally transformed into sustainable limitations of the economic development.

One of the most noticeable disproportions in the Russian economy highlighted by both domestic and foreign econo-mists is the discrepancy between the development level of the military-industrial complex (MIC) and the country’s con-sumer complex. Yaremenko [1997a,b] and Lin [2011] look at this structural disproportion as the most serious threat to the country’s development in the long run. In this respect, we question the fairness of Sychev’s statement about the military-industrial complex as the primary priority of the Russian economy’s development. According to Professor Sychev [2018, p. 39], the complex can serve as a multiplier that involves civilian industries in the use of high technolo-gies. Without a doubt, the prioritized development of the military-industrial complex as a multiplier can produce a sig-nificant effect, but, in our opinion, it cannot compensate for the ever-increasing gap between the MIC technological level and civilian industries.

A new structural imbalance that is becoming increasingly important is a scrupulous attention of the state to the func-tioning and supporting large enterprises, whereas the devel-opment potential of medium-sized companies in the context of the formation of new technological trends is gaining in relevance. The urgency of supporting medium-sized busi-nesses increases significantly amid the development of net-work production, modular organization of enterprises, and the outsourcing of a number of functions, including research studies, which impairs the competitiveness of large industri-al complexes. In addition, medium-sized enterprises are not bound by rigid corporate norms and various bureaucratic superstructures; they are more adaptable to ideas dictated by the Fourth Industrial Revolution. It is of great importance that the mass character of medium-sized enterprises allows avoiding or mitigating the risks of erroneous choice of the development priorities.

An in-depth analysis of the growth dynamics and struc-tural shifts in the medium-sized industrial business in the Middle Ural performed by Maltsev and Maltseva [2018, p. 109] demonstrated that in the period from 2008 to 2016, the region’s medium-business showed a fairly steady growth – 83 business entities in 2008 and 99 business entities in 2016. During the same period, the number of the leading large eco-nomic entities of the Middle Ural industry decreased from 97 to 92. In 2008–2016, the medium-sized industrial business in the Middle Ural increased 2.3 times, whereas the total indus-trial production of large enterprises rose only 1.7 times.

INDUSTRIAL POLICY: TOOLS AND FORMSThe tools of industrial policy should be more aimed at re-ducing numerous structural disproportions in the devel-opment of the Russian economy. The period of 1994–2019 was characterized by the active formation of the tools and large-scale experiments conducted in this field. Institutional

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


forms and methods of industrial policy implementation un-derwent important changes as well. In the period from 1994 to 2009, the federal target-oriented programs, which evolved into the state programs in 2010, represented a particularly significant form of industrial policy implementation. It is noteworthy that today the state programs are more of a rigid expenditure management tool rather than an instrument of strategic planning characterized by considerable flexibil-ity in decision-making. The adoption of the Federal Law on Public-Private Partnership (PPP) in 2015 made it possible to deal with it as the new institutional mechanism for enforc-ing industrial policy1. However, public-private partnership as a special form of interaction between economic agents – the state and business – did not produce the desirable effect at that time. The creation of state corporations at the next stage was in fact one of the consequences of the refusal of the state to search for effective PPP methods. Thus, one of its most im-portant and promising mechanisms, namely public-private partnership, was removed from the general institutional field of industrial policy which found itself trapped solely within the public sector of the economy.

The most effective tools of industrial policy in the period of Russia’s post-crisis economic development (2009–2011) embraced government guarantees, financial support and de-mand support for 197 system-forming organizations. During that period, innovation was further stimulated and its prima-ry tools included nationwide innovation projects, innovation venture funds, university innovation support programs, the creation of an innovation infrastructure including the Skolko-vo innovation center and the formation of “technological val-leys” in the regions, i.e. science and technology centers. The tools designed to raise the level of technological develop-ment of the Russian economy were innovation development programs (IDPs) of partially and fully government-owned corporations operating in knowledge-intensive industries. There was a significant rise in costs incurred in technological innovation of industrial organizations owned by state corpo-rations. From 2010 to 2015, this indicator increased 26 times [Idrisov et al., 2018, p. 12].

1 The Federal Law “On public-private partnership and municipal-private partnership in the Russian Federation and making amendments to certain statutory laws of the Russian Federation” of July 13, 2015 no. 224-FZ. Available at: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_182660/ (in Russ.).

Nevertheless, the creation of the Industrial Develop-ment Fund (IDF) and the Special Investment Contract (SIC) enshrined in the Federal Law “On Industrial Policy in the Russian Federation” were the principal changes in industrial policy. The IDF has proven itself to be an effective tool to sup-port the changing priorities of industrial policy. One of the new priorities financed by the Fund in 2018 was the program “Digitalization of Industry”. To a certain extent, the program compensates the Federal Program “The Digital Economy in the Russian Federation” that lacks the measures related to the digitization of the real economy. It is also of high impor-tance that the Fund supports development projects imple-mented in the field of import substitution, export and intro-duction of the best available technologies (BAT). As of March 22, 2019, the Fund financed 383 projects totaling 86.3 billion rubles; 35 % of them (135 projects) are those implemented in mechanical engineering; 12.2 % (47 projects) – in chemistry; 11.5% (44 projects) – in metallurgy (Table 2)2.

The subjects of the Russian Federation form their regional IDFs; eighty-two agreements on cooperation with regions were signed. The leading regions in the number of projects implemented are Moscow oblast (34 projects), Sverdlovsk oblast (24 projects) and the Republic of Tatarstan (20 pro-jects). The experience of co-financing priority programs re-lated to development projects and components by federal and regional IDFs has proved to be successful. Financing is carried out in accordance with the agreement between the IDF and the regional IDF in the ratio of 70 % (federal funds) to 30% (regional funds).

However, it is worth noting that the IDF supports primar-ily mature industries, start-ups are funded by the Skolkovo Foundation and the projects on the development of high-tech industries suffer from a lack of effective support mecha-nisms. We believe that this situation can be improved though the activation of the Special Investment Contract mechanism that is aimed at supporting decisions on high-tech industries’ development. The SIC mechanism has been functioning since 2015. By the first quarter of 2019, 35 investment contracts were signed; their industry distribution is shown in Fig. 3.

2 The Industrial Development Fund. The opportunities for project fi-nancing. Available at: http://frprf.ru/download/prezentatsiya-fonda-na-russkom-yazyke.pdf (in Russ.).

Table 2 – New financing priorities of the Industrial Development Fund in 2018Таблица 2 – Новые приоритеты финансирования Фонда развития промышленности, 2018 г.

Programs financed by the Industrial Development Fund Loan size, million rubles Interest rate, % Loan term

Digitalization of industry 20–500 1–5 Up to 5 years

Development projects (import substitution, BAT, export) 50–500 3–5 Up to 5 years

Machine tool industry 50–500 1–5 Up to 7 years

Conversion 80–750 1–5 Up to 5 years

Components 50–500 1–5 Up to 5 years

Increase in labour productivity 50–300 1 Up to 5 years

Leasing projects 5–500 1 Up to 5 years

Drug labeling 5–50 1 Up to 2 years

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Fig. 3. Distribution of the SIC by industries in 20181

Рис. 3. Отраслевое распределение специальных инвестиционных контрактов, 2018 г.

The total sum of investment contracts amounted to 438.3 billion rubles; the number of jobs created was117,6692. How-ever, the introduction of the draft Federal Law “On Protection and Encouragement of Capital Investment in the Russian Federation and Amendments to Certain Legislative Acts of the Russian Federation”3, the purpose of which is to attract investment in the Russian economy, seriously changes some fundamentally important provisions for concluding con-tracts. The RF government is going to make amendments to the Federal Law “On Industrial Policy in the Russian Federa-tion” with regard to new conditions and regulation of the SIC. Conceptual changes are made in the following spheres: the purpose of concluding a special investment contract; evalua-tion of applications for entering into a contract; participation of the region and municipality in fulfilling the contract; ac-cess to subsidy support. The primary purpose of concluding the SIC-1 was to create, modernize (including the introduc-tion of BAT) or develop production, whereas the purpose of the SIC-2 is to design and/or introduce new technologies. At the same time, modern technologies are interpreted as technologies for producing products that are competitive in the world market or have no analogues manufactured in the Russian Federation. The list of such technologies is approved

1 Note. Complied using the data from the IDF official website. Available at: http://frprf.ru/.

2 The Industrial development Fund. Opportunities for project fi-nancing. Available at: http://frprf.ru/download/prezentatsiya-fonda-na-russkom-yazyke.pdf.

3 The draft Federal Law “On Protection and Encouragement of Capital Investment in the Russian Federation and Amendments to Certain Legisla-tive Acts of the Russian Federation”. Prepared by the Ministry of Finance of the Russian Federation as of October 26, 2018. Available at: http://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?base=PRJ&dst=&n=177555&req=doc#06504714466027548.

by the Government of the Russian Federation. Another novel aspect is the evaluation of applications for entering into a contract within the competitive admissions framework, but not on a rolling basis. Competitive selection can be of two types, i.e. open and closed. The latter is held in response to the development of military, special-purpose and dual-use technologies to ensure the national defense and the secu-rity of the state. There also exist the grounds for rejecting competitive selection, such as concluding a SIC as decreed by the RF President, if there is only one investor partaken in the bidding, etc. There was a fundamental change in the opportunities for the region and municipality to take part in making a special investment contract. In the SIC-1, their par-ticipation was dependent on the measures requested by the investor, but according to the SIC-2, the participation of the region and municipality is obligatory. The access to subsidy support, which was previously lent within the budget alloca-tions for the fiscal year, was also expanded; as stipulated by the SIC-2, the support is provided for the entire period of the SIC implementation.

The conditions for concluding the SIC-2 were also subject to significant changes (Table 3).

The SIC-related amendments are introduced in the Feder-al Law “On Industrial Policy in the Russian Federation” and the country’s Tax Code. In our view, the repeal of the provision of the Federal Law “On Industrial Policy in the Russian Federa-tion” on the non-deterioration of tax conditions is the most controversial of them. The provision is non-applicable to VAT when concluding the SIC-2. With all the possible benefits of the draft Federal Law “On Protection and Encouragement of Capital Investment in the Russian Federation and Amend-ments to Certain Legislative Acts of the Russian Federation”,

Table 3 – Shifts in the conditions for concluding a special investment contract in 2019Таблица 3 – Изменение условий заключения специального инвестиционного контракта, 2019 г.

Indicator SIC-1 SIC-2

Contract term Up to 10 years Up to 15 years, if total investment is ≤ 50 billion rubles Up to 20 years,if total investment is > 50 billion rubles

Total investment Starting from 750 million rubles (ex VAT) Starting from 1 billion rubles (ex VAT)

Number of investors One investor Several investors possible

Corporate tax Preferential rate applied when forming at least 90 % of revenues from selling the SIC products

Possibility to apply a preferential rate to the taxable base of the SIC products

Government support Unlimited Tax and non-tax budget expenses incurred in the project – no more than 50% of capital investment

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


the repeal of the provision on the non-deterioration of tax conditions for the SIC participating parties can aggravate the distrust in the government guarantees of stability. The new mechanism of the SIC-2 and first tenders are expected to be triggered in the third quarter of 2019.

It is obvious that the abovementioned tools of indus-trial policy, their further adjustment in accordance with the requirements of the Fourth Industrial Revolution will be quite effective, mainly from the standpoint of moderniza-tion of traditional industries and business operations within traditional industry markets. However, due to the high un-certainty and riskiness of their implementation, the choice of industrial policy’s priorities in the field of new industries advanced development requires new approaches to be ap-plied. According to Idrisov [2018, p. 22], a promising model for the implementation of such priorities is experimental, strategic project initiatives, the implementation of which will require special project offices to be created.

It seems expedient to establish project technological consortia that, as the global practice demonstrates, are quite successful and effective. The USA, Japan and the EU countries used consortia to speed up the development of entire tech-nological complexes. It is also promising to create research and production consortia that are supposed to unite enter-prises in the real sector of economy, scientific organizations and higher educational institutions. The activity of such con-sortia should be based on public-private partnership tools. The extensive global experience in the formation of con-sortia indicates that, as flexible organizational structures of network interaction, these consortia are successfully used to develop certain high-tech areas. Their functioning ensures the production of high-tech goods and services highly com-petitive in the world market.

One of the main characteristics of modern economy is its gradual transformation into a global network market, the configuration of which is significantly altered by both tech-nological and institutional changes. Evolution of industrial markets and the formation of a brand-new world network market entrust both the state and business with the task to tackle new challenges in the field of industrial policy. The vanishing boundaries within the market and even between the markets for technologically different products and servic-es do not provide the clear picture for choosing the objects of state support through the industrial policy mechanisms. Business is also increasingly uncertain about real competi-tors in the market and future positions of the leading busi-ness structures.

THE DIGITAL STATE AND PLATFORM COMPANIESThe cardinal changes happening in the modern economy cause new concepts of the state to emerge, in particular, the concept of a digital state (e-state) which exerts a direct effect on the content and tools of industrial policy. The concept is

premised on the understanding of the role of a digital state as not just a new player providing services and exercising data-based government management, but as a subject re-sponsible for the creation of new digital public goods that are gaining in popularity among citizens. In a digital state, the problem of finding a new balance between the techno-logical and social aspects of industrial policy is becoming es-pecially acute.

The explosive development and the ever accelerating spread of digital technologies with their penetration into all areas of human activity result in fundamental changes not only in the state, but also in the business models of com-panies. Business models refer to the ways of business or-ganization that mirror the economic logic of the activities of companies and its partners focused on creating value for consumers. Platform-based business models are becoming more and more widespread. These are the so-called platform companies that turn into new business subjects [Markova, 2018, p. 127]. They gain in market power, provide a transi-tion from value chains to collaboration (partner networks) and create the environment for the co-evolution of markets and companies. Based on the real parameters and key pro-cesses of platform-based business models, there emerges an opportunity to substantiate various priorities of indus-trial policy. This might be an emphasis on encouraging the development and production of technologically advanced products; facilitating communication between a platform’s participants and access to the market, and developing the business ecosystem in concert with the partners.

Amid ultra-fast changes, increased demands are made not only for the core competencies of state authorities at dif-ferent levels and platform companies’ participants, but also for managers, whose skills and expertise are vitally important for a technological breakthrough. Managers who implement the priorities of industrial policy should become highly quali-fied specialists in the development of particular industries, allow for their dynamic integration into complex intersecto-ral associations and comprehend the new architecture of the industrial landscape [Gitelman, 2018].

CONCLUSIONToday, the possibility of integrating into the global techno-logical chains and increasing the number of its links through outsourcing and production specialization are no longer the main factors in scientific and technological progress and do not determine the competitive advantages of a country or individual business entities. In this context, there is an active search for a new paradigm of industrial activity, which inevi-tably entails a search for new approaches to the understand-ing of the specificity of modern industrial policy and to the formation of the so-called network industrial policy. Study-ing its economic content, priorities and implementation mechanisms is the subject of future research.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


References

Gitelman L.D. (2018). Menedzhery, deystvuyushchie na operezhenie: universitety i novaya industriya [Proactive managers: universi-ties and new industry]. Moscow: Ekonomika.

Grammatchikov A. (2017). Tsifrovaya realnost [The digital reality]. Ekspert – Expert, no. 29(1038), pp. 13–17.Dezhina I.G., Ponomarev A.K., Frolov A.S. et al. (2015). Novye proizvodstvennye tekhnologii: publichnyy analiticheskiy doklad [New

production technologies: public analytical report]. Moscow: Delo.Dementyev V.E. (2013). Strukturnye faktory tekhnologicheskogo razvitiya [Structural factors of technological development].

Ekonomika i matematicheskie metody – Economics and Mathematical Methods, vol. 49, no. 4, pp. 33–46. Idrisov G.I., Knyaginin V.N., Kudrin A.L., Rozhkova E.S. (2018). Novaya tekhnologicheskaya revolyutsiya: vyzovy i vozmozhnosti

dlya Rossii [New technological revolution: Challenges and opportunities for Russia]. Voprosy ekonomiki – Issues of Econom-ics, no. 4, pp. 5–25.

Ipatova A.V., Shitova A.S. (2018). Institutsionalizatsiya neoindustrial’noy promyshlennoy politiki: mirovoy opyt i vozmozhnosti dlya Rossii [Institutionalization of neo-industrial industrial policy: world experience and opportunities for Russia]. Ekonomi-ka i upravlenie – Economics and Management, no. 10(156), pp. 50–59.

Kuznetsov B.V., Simachev Yu.V. (2014). Evolyutsiya gosudarstvennoy promyshlennoy politiki v Rossii [Evolution of the state industrial policy in Russia]. Zhurnal Novoy ekonomicheskoy assotsiatsii – Journal of the New Economic Association, no. 2(22), pp. 152–179.

Mal’tsev A.A., Mal’tseva V.A. (2018). Sredniy biznes promyshlennosti regiona: dinamika rosta i strukturnye sdvigi [Medium-sized industrial enterprises in a region: An overview of the development]. Izvestiya Uralskogo gosudarstvennogo ekonomicheskogo universiteta – Journal of the Ural State University of Economics, vol. 19, no. 6, pp. 101–113.

Markova V.D. (2018). Biznes-modeli kompaniy na baze platform [Platform-based business models of companies]. Voprosy eko-nomiki – Issues of Economics, no. 10, pp. 127–135.

Lenchuk E.B. (ed.). (2016). Novaya promyshlennaya politika Rossii v kontekste obespecheniya tekhnologicheskoy nezavisimosti [New industrial policy of Russia in the context of ensuring technological independence]. St. Petersburg: Aletiya.

Polterovich V.M. (2018). K obshchey teorii sotsial’no-ekonomicheskogo razvitiya. Chast’ 2. Evolyutsiya mekhanizmov koordi-natsii [Towards a general theory of socio-economic development. Part 2. Evolution of coordination mechanisms]. Voprosy ekonomiki – Issues of Economics, no. 12, pp. 77–102.

Polterovich V.M., Popov V.V. (2006). Evolyutsionnaya teoriya ekonomicheskoy politiki [An Evolutionary Theory of Economic Policy]. Voprosy ekonomiki – Issues of Economics, no. 7, pp. 4–23.

Popov E.V., Semyachkov K.A. (2018). Komparativnyy analiz strategicheskikh aspektov razvitiya tsifrovoy ekonomiki [Compara-tive analysis of strategic aspects of development of digital economy]. Vestnik Permskogo universiteta. Seriya: Ekonomika – Perm University Herald. Economy, vol. 13, no. 1, pp. 19–36.

Revenko L., Revenko N. (2017). Mezhdunarodnaya praktika realizatsii programm razvitiya tsifrovoy ekonomiki [International practice of implementing digital economy development programs]. Mezhdunarodnye protsessy – International Processes, no. 4, pp. 20–39.

Sychev N.V. (2018). Novaya strategiya promyshlennoy politiki i ee rol’ v modernizatsii rossiyskoy ekonomiki [New strategy of industrial policy and its role in the modernization of the Russian economy]. Ekonomicheskie strategii – Economic Strategies, no. 7, pp. 32–39.

Tambovtsev V.L. (2017a). Nuzhdaetsya li promyshlennaya politika v teoreticheskikh opravdaniyakh? [Does industrial policy need theoretical justifications?]. Voprosy ekonomiki – Issues of Economics, no. 5, pp. 29–45.

Tambovtsev V.L. (2017b). Promyshlennaya politika: k novomu ponimaniyu [Industrial policy: towards new interpretation]. Izvestiya Uralskogo gosudarstvennogo ekonomicheskogo universiteta – Journal of the Ural State University of Economics, no. 5(73), pp. 54–67.

Tatarkin A.I., Romanova O.A. (2007). Promyshlennaya politika i mekhanizm ee realizatsii: sistemnyy podkhod [Industrial policy and the mechanism of its implementation: a systematic approach]. Ekonomika regiona – Economy of Region, no. 3, pp. 19–31.

Shirov A.A. (ed.). (2018). Transformatsiya struktury ekonomiki: mekhanizmy i upravlenie [Transformation of the structure of the economy: mechanisms and management]. Moscow: MAKS Press.

Yaremenko Yu.V. (1997a). Prognozy razvitiya narodnogo khozyaystva i varianty ekonomicheskoy politiki [Forecasts for the devel-opment of the national economy and economic policy options]. Moscow: Nauka.

Yaremenko Yu.V. (1997b). Teoriya i metodologiya issledovaniya mnogourovnevoy ekonomiki [Theory and methodology of re-search multi-level economy]. Moscow: Nauka.

Beath J. (2002). UK Industrial Policy: Old Tunes on New Instruments? Oxford Review of Economic Policy, vol. 18, no. 2, pp. 221−239.Cutter B., Litan R., Stangler D. (2016). The Good Economy. Kansas City: Roosevelt Institute and Kauffman Foundation.Federico G., Foreman-Peck J. (1999). European Industrial Policy: Introduction. In: Foreman-Peck J., Federico G. (eds.). European

industrial policy: The twentieth-century experience. N.Y.: Oxford University Press. Pp. 1−17.Lin J. (2011). New Structural Economics: A Framework for Rethinking Development. World Bank Research Observer, vol. 26,

no. 2, pp. 193−221.Pack H., Saggi K. (2006). Is There a Case for Industrial Policy? A Critical Survey. World Bank Research Observer, vol. 21(2),

pp. 267–297.Phelps E.S. (2007). The Economic Performance of Nations: Prosperity Depends on Dynamism, Dynamism on Institutions.

In: Sheshinski E., Strom R.J., Baumol W.J. (eds.). Entrepreneurship, Innovation, and the Growth Mechanism of Free Enterprise Economies. Princeton: Princeton University Press. Рp. 342−356.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Phelps E.S. (2009). The Good Life and the Good Economy: The Humanist Perspective of Aristotle, the Pragmatists and the Vital-ists, and the Economic Justice of John Rawls. In: Kanbur R., Basu K. (eds.). Arguments for a better world: essays in honor of Amartya Sen. Vol. I: Ethics, welfare, and measurement. Oxford – N.Y.: Oxford University Press. Рp. 35−49.

Rodrik D. (2004). Industrial Policy for the Twenty-First Century. Harvard University.Warwick K. (2013). Beyond Industrial Policy: Emerging Issues and New Trends. OECD Science, Technology and Industry Policy

Papers No. 2. OECD Publishing. Available at: http://dx.doi.org/10.1787/5k4869clw0xp-en/.


Olga A. Romanova Dr. Sc. (Econ.), Professor, Chief Researcher. Institute of Economics of the Ural Branch of the RAS (29 Moskovskaya St., Ekaterinburg,

620014, Russia). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-2

Эволюция институтов реализации новой промышленной политикиО.А. Романова

Аннотация. Важнейшая особенность экономического развития сегодня заключается в радикальной перестройке мирового индустриального ландшафта, основным инструментом которой является промышленная политика. Однако до настоящего вре-мени не выработано общепринятого понятия промышленной политики, объектов регулирования, нет согласованных целей и механизмов ее проведения. Статья посвящена проблемам эволюционных изменений приоритетов, основным институтам про-мышленной политики и развитию понятийного аппарата в данной области. Методология исследования базируется на синтезе положений классической институциональной теории, теории долгосрочного технико-экономического развития, новой структур-ной экономической теории. Использование компаративных методов, а также структурно-логического анализа позволило изу- чить меняющиеся приоритеты промышленной политики в России, выявить тренды мирового технологического развития, опре-деляющие концептуальные принципы реализации промышленной политики в развитых странах, установить наиболее значимые из них на разных этапах развития отечественной экономики. Результатами исследования выступают: выделение инструментов и форм промышленной политики, способствующих структурной трансформации экономики РФ; обоснование необходимости мо-дификации механизмов и инструментов промышленной политики; определение новых задач, связанных с тенденциями форми-рования сетевой промышленной политики.

Ключевые слова: эволюция; современная промышленная политика; инструменты промышленной политики; формы реа-лизации промышленной политики; бизнес-модель; цифровое государство; платформенная компания; сетевая промышленная политика.

JEL Classification: O14, O25, O32

Финансирование: cтатья подготовлена в соответствии с планом НИР для Института экономики УрО РАН на 2019 г.

Дата поступления статьи: 26 февраля 2019 г.

Ссылка для цитирования: Романова О.А. Эволюция институтов реализации новой промышленной политики // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 14–24. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-2.

Источники

Гительман Л.Д. (2018). Менеджеры, действующие на опережение: университеты и новая индустрия. М.: Экономика.Грамматчиков А. (2017). Цифровая реальность // Эксперт. № 29(1038). С. 13–17.Дежина И.Г., Пономарев А.К., Фролов А.С. и др. (2015). Новые производственные технологии: публичный аналитический до-

клад. М.: Дело.Дементьев В.Е. (2013). Структурные факторы технологического развития // Экономика и математические методы. Т. 49. № 4.

С. 33–46.Идрисов Г.И., Княгинин В.Н., Кудрин А.Л., Рожкова Е.С. (2018). Новая технологическая революция: вызовы и возможности для

России // Вопросы экономики. № 4. С. 5–25.Ипатова А.В., Шитова А.С. (2018). Институционализация неоиндустриальной промышленной политики: мировой опыт и воз-

можности для России // Экономика и управление. № 10(156). С. 50–59.Кузнецов Б.В., Симачев Ю.В. (2014). Эволюция государственной промышленной политики в России // Журнал Новой экономи-

ческой ассоциации. № 2(22). С. 152–179.Мальцев А.А., Мальцева В.А. (2018). Средний бизнес промышленности региона: динамика роста и структурные сдвиги // Из-

вестия Уральского государственного экономического университета. Т. 19. № 6. С. 101–113.Маркова В.Д. (2018). Бизнес-модели компаний на базе платформ // Вопросы экономики. № 10. С. 127–135.Ленчук Е.Б. (2016). Новая промышленная политика России в контексте обеспечения технологической независимости. СПб.:

Алетия.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Полтерович В.М. (2018). К общей теории социально-экономического развития. Часть 2. Эволюция механизмов координации // Вопросы экономики. № 12. С. 77–102.

Полтерович В.М., Попов В.В. (2006). Эволюционная теория экономической политики // Вопросы экономики. № 7. С. 4–23.Попов Е.В., Семячков К.А. (2018). Компаративный анализ стратегических аспектов развития цифровой экономики // Вестник

Пермского университета. Сер.: Экономика. Т. 13. № 1. С. 19–36.Ревенко Л., Ревенко Н. (2017). Международная практика реализации программ развития цифровой экономики // Междуна-

родные процессы. № 4. С. 20–39.Сычев Н.В. (2018). Новая стратегия промышленной политики и ее роль в модернизации российской экономики // Экономи-

ческие стратегии. № 7. С. 32–39.Тамбовцев В.Л. (2017a). Нуждается ли промышленная политика в теоретических оправданиях? // Вопросы экономики. № 5.

С. 29–45. Тамбовцев В. Л. (2017b). Промышленная политика: к новому пониманию // Известия Уральского государственного экономи-

ческого университета. № 5(73). C. 54–67.Татаркин А.И., Романова О.А. (2007). Промышленная политика и механизм ее реализации: системный подход // Экономика

региона. № 3. С. 19–31.Широв А.А. (2018). Трансформация структуры экономики: механизмы и управление. М.: МАКС Пресс.Яременко Ю.В. (1997a). Прогнозы развития народного хозяйства и варианты экономической политики. М.: Наука.Яременко Ю.В. (1997b). Теория и методология исследования многоуровневой экономики. М.: Наука. Beath J. (2002). UK Industrial Policy: Old Tunes on New Instruments? Oxford Review of Economic Policy, vol. 18, no. 2, pp. 221−239.Cutter B., Litan R., Stangler D. (2016). The Good Economy. Kansas City: Roosevelt Institute and Kauffman Foundation.Federico G., Foreman-Peck J. (1999). European Industrial Policy: Introduction. In: Foreman-Peck J., Federico G. (eds.). European indus-

trial policy: The twentieth-century experience. N.Y.: Oxford University Press. Pp. 1−17.Lin J. (2011). New Structural Economics: A Framework for Rethinking Development. World Bank Research Observer, vol. 26, no. 2,

pp. 193−221.Pack H., Saggi K. (2006). Is There a Case for Industrial Policy? A Critical Survey. World Bank Research Observer, vol. 21(2), pp. 267–297.Phelps E.S. (2007). The Economic Performance of Nations: Prosperity Depends on Dynamism, Dynamism on Institutions. In: Sheshin-

ski E., Strom R.J., Baumol W.J. (eds.). Entrepreneurship, Innovation, and the Growth Mechanism of Free Enterprise Economies. Princeton: Princeton University Press. Рp. 342−356.

Phelps E.S. (2009). The Good Life and the Good Economy: The Humanist Perspective of Aristotle, the Pragmatists and the Vitalists, and the Economic Justice of John Rawls. In: Kanbur R., Basu K. (eds.). Arguments for a better world: essays in honor of Amartya Sen. Vol. I: Ethics, welfare, and measurement. Oxford – N.Y.: Oxford University Press. Рp. 35−49.

Rodrik D. (2004). Industrial Policy for the Twenty-First Century. Harvard University.Warwick K. (2013). Beyond Industrial Policy: Emerging Issues and New Trends. OECD Science, Technology and Industry Policy Papers

No. 2. OECD Publishing. URL: http://dx.doi.org/10.1787/5k4869clw0xp-en/.

Информация об авторе

РОМАНОВА Ольга АлександровнаДоктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник. Институт экономики УрО РАН (620014, РФ, г. Екатеринбург,

ул. Московская, 29). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-3

Strategic entrepreneurship: A management method for improving the performance of small and medium-sized tourism enterprises (SMTEs)Muhanad Hasan Agha, Elena B. Gafforova

Abstract. With the increasing role of tourism in the global economy, many countries regard it as an effective tool for comprehensive development, a source of substantial foreign exchange revenues and a contributor to job creation. In this context, there is a growing interest in the performance and management methods of small and medium-sized tourism enterprises (SMTEs) viewed as the main component of the tourist destination. The paper examines SMTEs by studying their specificity and both external and internal factors affecting their performance. Methodologically the article relies on the theories of strategic management and entrepreneurship. It focuses on the role of a tourism destination where a tourism company operates. The article also looks at strategic entrepreneurship (SE) as a promising management method suitable for running SMTEs. The study finds that there is a certain balance between SE and the factors affecting the performance of small and medium-sized tourism enterprises. Thus, the application of SE in SMTEs enables managers and owners of such enterprises to overcome various challenges and shortcomings experienced and to exploit their resources in a way that delivers the best possible performance.

Keywords: strategic entrepreneurship; tourism; small and medium-sized business (SMTE); tourism company performance; management method.

JEL Classification: L80, L83


For citation: Hasan Agha M., Gafforova E.B. (2019). Strategic entrepreneurship: A management method for improving the performance of small and medium-sized tourism enterprises (SMTEs). Upravlenets – The Manager, vol. 10, no. 3, pp. 25–35. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-3.

INTRODUCTIONTravel and tourism play a key role in the global economy. As countries increasingly open up their borders to join the wave of global integration, the development of the travel and tourism industry has become a source of substantial foreign exchange revenues for a number of economies [Giap, Gopa-lan, Ye, 2016]. Tourism is seen as “a ubiquitous vehicle for eco-nomic development and diversification and … an integral element of economic development policy” [Sharpley, 2002, p. 221], and a contributor to job creation globally [Harrison, 1992a, 1992b; Brohman, 1996]. The importance of new com-panies in job creation, innovation, and economic change is widely recognized, and small and medium-sized tourism en-terprises (SMTEs) play a significant part in assisting regional development [Harrison, Leitch, 1996; Yilmaz, 2009].

According to the World Travel & Tourism Council (WTTC), in 2017, the direct contribution of travel and tourism was US$2.6 trillion, and the sector offered about 119 million jobs around the world. Considering its wider indirect influences, the travel and tourism sector contributed US$8.3 trillion to the world economy and provided nearly 313 million jobs in 2017. It represented 10.4% of the world’s GDP, and arround 1 in 10 of all jobs. Over the next ten years, the direct con-tribution of travel and tourism to GDP is expected to grow at an average of 3.8% per year. As expected, by 2028, the travel and tourism sector will support a total of about 414 million jobs worldwide, which equates to 1 in 9 of all jobs in the world. The sector is forecasted to provide an average of 9 million new jobs per year to 2028 (up from less than 7 mil-lion per year between 2011 and 2017), which is about one quarter of total net job creation in the world. Approximately 100 million new jobs could be created over the next decade,

in case of the right regulatory conditions and government support. Meanwhile, total travel and tourism GDP is forecast to contribute 11.7% of GDP worldwide, and global visitor ex-ports are expected to account for 6.9% of total world exports in 20281.

The destination can be considered as the raison d’être for tourism providing a combination of tourism products, such as attractions, facilities and activities that meet the needs and desires of tourists. Moreover, destinations attract and generate the tourism trip, and consequently these are the tourism destination and its individual features that represent the most important components of a tourism product [Buha-lis, Cooper, 1998].

Most tourism destinations are based upon SMTEs which provide a wide range of tourism products and services. Since a large number of SMTEs are involved in the delivery of tour-ism products and services, the destination is literally a blend of SMTEs that meet the needs of consumers [Buhalis, Coop-er, 1998]. Othman and Rosli [2011] classify the activities of SMTEs into food and accommodation services, travel agents, retail and souvenir, transport and tour guide, and other ser-vices popular among visitors.

Unlike large tourism companies, it is increasingly difficult for SMTEs to survive and prosper in markets where competi-tion is fierce due to their small size and the highly person-alised character of their services [Keller, 2004]. Thus, SMTEs need a comprehensive management method commensu-rate with the specificities of companies operating in the sec-tor, on the one hand, and with the nature of tourism and the

1 The World Travel & Tourism Council (WTTC). Travel & Tourism Eco-nomic Impact 2018 Russian Federation. L.: WTTC.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


tourism business environment, on the other, which allows managers to make right decisions and achieve the best per-formance in the tourism company.

Having performed a literature review, the paper studies SMTEs by analysing the factors and characteristics affecting their performance. The research also looks at strategic en-trepreneurship as an appropriate management method ca-pable of enhancing SMTEs performance. The study aims to theoretically justify the compatibility of strategic entrepre-neurship as a management method with the characteristics of SMTEs and with the factors influencing their performance.

RESEARCH STRUCTUREThis is a concept article wholly based on literature. The study focuses on exploring theoretical reasons that turn strategic entrepreneurship into an effective management method in improving SMTEs performance.

The literature review starts off with the search for strate-gic entrepreneurship models, characteristics of SMTEs and performance factors of tourism companies in different data bases (Scopus, Web of Science, ScienceDirect and Emerald). The publications on strategic entrepreneurship by the most renowned authors, such as Ireland, Hitt and Sirmon, are discussed and the most prominent scholars studying tour-ism performance, such as Buhalis and Cooper, Ritchie and Crouch, Molina-Azorin, Pereira-Moliner, Claver-Cortés are distinguished. The search also yielded results on strategic en-trepreneurship models and factors that affect tourism com-panies’ performance, as well as the importance of tourism destination for a tourism company.

The literature review shows that there is a limited num-ber of strategic entrepreneurship models, and Ireland, Hitt and Sirmon’s model [2003] is still the most used one. As for SMTEs performance, despite the seemingly endless number of factors influencing it, many authors categorize these fac-tors into two groups – external and internal factors – which is confirmed by Molina-Azorin et al. [2009] and Fadda and Sørensen [2017].

As pointed out by Shirokova, Vega and Sokolova [2013], strategic entrepreneurship focuses on enhancing companies’ performance. Since external and internal factors exert an in-fluence on the performance of SMTEs, there arises the ques-tion whether strategic entrepreneurship as a management method is compatible with the characteristics of SMTEs and the factors affecting their performance. It is the focus of the present study.

The literature review analyses, firstly, the characters of SMTEs; secondly, the factors that determine their perfor-mance, and thirdly, the main strategic entrepreneurship model.

LITERATURE REVIEW

Characteristics of SMTEsClassifying enterprises into different size categories is not an easy task, and the results vary from one country to another. As far as quantitative criteria are concerned, according to the Russian legislation, the criteria for classifying entities as

small and medium-sized enterprises include the number of employees (no more than 250 people) and income derived from entrepreneurial activity (no more than 2 billion rubles)1. When hotels are categorized, the criterion of the bed number can be applied. Most authors agree that accommodation es-tablishments and hotels and travel agencies are considered small if they have less than 50 rooms and employ less than 10 people, respectively. In general, the vast majority of tourism enterprises worldwide can be classified as small and medi-um-sized businesses. More than 90% of the accommodation establishments globally are small, flexible, independent, sea-sonal and family-managed [Buhalis, 1996].

SMTEs are usually managed by their owners who are, in most cases, married couples running a family business [Mor-rison, 2002; Rashid et al., 2013]. For instance, many souvenir shops, restaurants and guesthouses are owned and staffed by the members of a single family [Buhalis, Cooper, 1998]. This is due to the fact that in the tourism industry there are numerous opportunities for SMTEs to proliferate because of the small size of start-up capital, which creates an impression that entry barriers are relatively low2. This claim is consistent with many studies conducted over the years confirming that there are opportunities for development in the tourism in-dustry [Thomas, 2000; Hanqin, Morrison, 2007].

Clearly, the contribution of SMTEs to the tourism indus-try is very significant. SMTEs facilitate an infusion of tourism money into the local economy and, therefore, have a consid-erable beneficial influence upon the host population, which, in turn, stimulates the multiplier impacts of tourism activity in the destination. Consequently, the fortunes of both desti-nations and SMTEs are interrelated as the prosperity of one heavily depends upon the management and competitive-ness of the other [Buhalis, Cooper, 1998].

On the other hand, SMTEs face a lot of problems and chal-lenges. They are lack of finance, a shortage of resources [Poon, 2000; Morrison, King, 2002; Hausman, 2005] and a struggle to adopt new technologies [Drew, 2003; Gammack et al., 2004]. These characteristics prevent SMTEs from enhancing their access to the needed information and from building and de-veloping their knowledge [Culkin, Smith, 2000].

In general, SMTEs are more vulnerable to failure, especial-ly in their early years of operation as up to 40% of them tend to fail within the first three years and 60% close down within 10 years. Similarly, SMTEs face real survival problems because of several strategic weaknesses. Despite their unrivalled abili-ties to stimulate a rapid infusion of money into local econo-mies and provide a welcome feeling for tourists, they are also characterized by a lack of strategic vision and management

1 Federal Law “On Developing Small and Medium-Sized Entrepreneur-ship in the Russian Federation” of July 24, 2007 No. 209-FZ. Available at: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_157188/ (in Russ.); Decree of the RF Government of April 4, 2016 No. 265 “On the Marginal Val-ues of Income Derived from Business Activities for Each Category of Small and Medium-Sized Entrepreneurship”. Available at: http://www.consult-ant.ru/document/cons_doc_LAW_196415/ (in Russ.).

2 UNESCAP (2005). Major issues in tourism development in the Asian and Pacific region: Enhancing the role of tourism in socio-economic de-velopment and poverty reduction. Available at: http://www.unescap.org.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


al advantage reflects the key link between enterprise and industry competitiveness in two of the four factors which constitute his competitive “diamond”: company strategy, structure and rivalry, and related and supporting industries. Porter also notes the role of chance driven by entrepreneur-ship: “Invention and entrepreneurship are at the heart of na-tional advantage” [1990, p. 125]. Porter argues that the role of chance does not mean that the success of the industry is unpredictable, as entrepreneurship is not random.

Koh and Hatten clearly realize the importance of entre-preneurs in the tourism development arguing that “a com-munity’s quantity and quality of supply of entrepreneurs significantly determines the magnitude and form of its tourist-scape because the tourism entrepreneur is the per-sona causa of tourism development” [Koh, Hatten, 2002, p. 21]. They claim that “it is only when tourism entrepreneurs are present, do a community’s climate, landforms, flora and fauna, historic vestiges, and ethno-cultural enclaves become tourism resources that may be transformed into tourist at-tractions” [2002, p. 27]. Without the influence of entrepre-neurs, it is doubtful that the tourism industry would evolve, even in the areas that are favourably endowed with resourc-es. McKercher [1999] clarifies, similarly, the integral part that entrepreneurs play in tourist destinations development, identifying them as “rogues or chaos makers” [1999, p. 432]. In spite of this recognition that the “innovation, flair and vi-sion of entrepreneurs … shaped modern tourism” [Russell, 2006, p. 105], and the fact that “the hospitality and tourism industry has been a fertile field for entrepreneurial business” [Li, 2008, p. 1013), little has been done to offer a comprehen-sive understanding of the way and extent to which entre-preneurs affect tourism development [Ryan, Mottiar, Quinn, 2012].

According to Ritchie and Crouch [2003], SMTEs can con-tribute to the destination development by creating coop-eration, competition, specialization, investment, innovation, growth, risk-taking, productivity, etc. They also mention that despite these several contributions, numerous challenges and problems are also evident. The existence of a great num-ber of small businesses in tourism means that a lot of owner-managers lack the experience, skills or resources to work ef-fectively and efficiently and that “small tourism enterprises may not recognize or care about the wider and long-term consequences of some of their actions” [2003, p. 141].

Thus, in order to enhance their performance, all SMTEs operating in the tourism destination should cooperate with each other by focusing on common benefits of the destina-tion rather than only on opportunistic objectives [Wang, Kra-kover, 2008; Zach, Racherla, 2011]. In their multi-level com-petitive analysis for SMTEs, Buhalis and Cooper [1998] point out that most entrepreneurs have focused their competitive efforts against neighbouring SMTEs and, consequently, have failed to recognize that they also compete against tourism products and services offered in substitutional destinations or even with alternative leisure activities and spending op-portunities at the tourists’ place of origin. They argue that the emphasis on competition within destinations should be

expertise, as well as an inability to utilise managerial tools in order to overcome strategic problems [Buhalis, 1996].

Performance of SMTEsDifferent studies show that the performance of a tourism company is influenced by both external and internal factors [Molina-Azorin et al., 2009; Fadda, Sørensen, 2017]. Among the external factors, the tourist destination, in which a com-pany operates, is viewed as a key factor. Hence, an attractive tourist destination is likely to maintain revenue growth rates in the tourism industry [Lerner, Haber, 2001]. On the other hand, company resources, human resource capabilities, strategy-making and entrepreneurial behaviours are some of the familiar internal elements which predetermine the competitive advantage of companies and, as a result, their performance [Barney, 1991; Lumpkin, Dess, 1996; Teece et al., 1997].

The effect of the location appears to be essentially rel-evant to the tourism industry because the destination where the company operates has a significant impact on its com-petitiveness and performance levels [Barros, 2005; Cracolici, Nijkamp, Rietveld, 2008]. The strategic importance of the tourism destination, which the company belongs to, lies in its nature that acts as a space bounding its activity and as a potential source of advantages strengthening all the com-panies operating within it [Camisón et al., 2016]. From the marketing viewpoint, a tourism product is an integrated ex-perience for a tourist that is perceived and evaluated as total enjoyment in the destination [Buhalis, 1993]. Thus, a tourism destination offer is determined by a mix of products pro-vided by various SMTEs operating in the destination, which affects the tourism experience and acts within a determined geographical parameter and generates a differentiated im-age [Lim, Weaver, 2014]. This approach leads to an integrated tourism development of the destination and, consequently, to the achievement of flexible specialization, synergies, system gains and scope economies for the SMTEs [Buhalis, 1993].

In spite of the importance of the external environment, the literature finds that internal factors exert a more dra-matic impact on company performance [Molina-Azorin et al., 2009]. We will discuss the main internal and external factors affecting the performance of SMTEs in the following section.

1. External Factors Affecting SMTEs PerformanceIn their seeking to achieve superior performance, SMTEs should concern about the development of a tourist destina-tion, where companies operate, through adopting appropri-ate strategies to enable them to contribute in this area. Many scholars emphasize the important role of SMTEs in the de-velopment of a tourism destination. One of the most cited works on the tourism is Butler’s [1980] contribution to the understanding of the development of destinations [Ryan, Mottiar, Quinn, 2012].

Richard Butler [1980] considers entrepreneurial devel-opment by local residents as occurring automatically in re-sponse to growth in tourist demand [Ritchie, Crouch, 2003]. Michael Porter’s [1990] model for the determinants of nation-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


reduced and local enterprises should concentrate their ef-forts to attract consumers, profit margins and tourists’ spend-ing from other levels of competition [Buhalis, Cooper, 1998]. Therefore, the component of products and services offered by all SMTEs operating in the destination should aim to max-imise consumera’ satisfaction. In this sense, SMTEs need to cooperate at the destination level in order to increase their overall competitiveness as a destination (or as the overall tourism product) against alternative tourism products which reduce their market share or profitability and, consequently, their performance [Haugland et al., 2011]. Thus, SMTEs should compete with companies in the substitute tourism destina-tions nationally and internationally [Buhalis, Cooper, 1998].

In the tourism literature, it is generally accepted that both the destination and individual companies can achieve gains by creating better cooperation and coordination of activi-ties [Bramwell, Sharman, 1999; Wang, Xiang, 2007; Formica, Kothari, 2008; Pansiri, 2008]. Despite the possibility to in-crease companies’ benefits through coordinating activities, several examples, both from tourism and other industries, indicate that it is highly difficult to establish such coordina-tion among small, independent companies [Saxena, Ilberry, 2008]. Firstly, the companies may lack necessary managerial and financial resources to establish coordination, and man-agers in small companies often have Lumpkin ited time to devote to such activities. Secondly, there may be a disagree-ment among the companies related to the way of sharing costs and benefits, and it may be difficult to find a company willing to act as coordinator. Thirdly, companies may be re-luctant to invest resources in cooperation initiatives because of their fear that other companies just want to reap the ben-efits while refusing to carry the costs. However, new forms of integrated, centrally managed destinations increasingly challenge such views [Beritelli, Bieger, Laesser, 2007]. Scott, Cooper, Baggio [2008] find that more industrialized destina-tions display higher levels of destination (interfirm) cohesion [Haugland et al., 2011].

2. Internal Factors Affecting SMTEs PerformanceThe Resource-Based View (RBV) is the most widespread the-ory applied to uncover the mechanisms of internal factors underlying the “company effect”. The view recognizes the importance of each company’s resources and capabilities in obtaining and sustaining competitive advantage [Barney, Wright, Ketchen, 2001; Amit, Schoemaker, 1993].

In order to clarify the existence of more profitable and less profitable companies within the same industry, the RBV suggests that the explanation lies in internal resources and factors of each specific company (technologies, human re-sources, marketing resources, culture, organization). Thus, according to this approach, it is the resources and compe-tencies which will distinguish one company from others [Mo-lina-Azorin et al., 2010].

The RBV considers company as a historically determined collection of assets or resources which are tied “semi-perma-nently” to the company [Wernerfelt, 1984]. This framework proposes that company-specific idiosyncrasies in the accu-

mulation and leverage of unique and durable resources are the source of sustainable competitive advantage. Rent-pro-ducing resources determine the profitability level of compa-nies [Molina-Azorin et al., 2010]. For profits to be sustainable, company must acquire and control valuable, rare, inimitable, and non-substitutable (VRIN) resources and capabilities [Bar-ney, 1991].

As a complement to the RBV, the Dynamic Capabilities-Based View (DCBV) emphasizes the strategic value of assets known as dynamic capabilities, which act as catalysts for innovation and the processes that generate and renew the company’s resources and capabilities [Teece, Pisano, Shuen, 1997]. Resources are defined as tangible and intangible as-sets that a company either owns or controls (technology, brand names, personnel), whereas capabilities refer to ability of the company to exploit and combine resources through organizational routines with the aim of achieving its targets [Amit, Schoemaker, 1993]. Teece, Pisano and Shuen [1997] provided a comprehensive framework of dynamic capabili-ties that reflects a company’s skill to achieve new and inno-vative forms of competitive advantage. These capabilities encompass organizational and managerial processes (coor-dination/integration, learning and reconfiguration), specific asset positions (technological, financial and reputational as-sets) and path dependencies (the company’s history) [Moli-na-Azorin et al., 2010].

The RBV rests on two main assumptions. First, SMTEs may be heterogeneous with regard to the resources and capa-bilities on which they base their strategies. Second, these re-sources and capabilities may not be perfectly mobile across SMTEs, which leads to a sustainable heterogeneity among industry players [Barney, 1991].

The RBV adopted an inward-looking view dealing with companies as heterogeneous entities consisting of packages of distinctive resources [Molina-Azorin et al., 2010]. Werner-felt [1984] advanced RBV by discussing that the internal de-velopment of resources, the nature of those resources and the different methods of employing resources have to do with profitability. In short, company heterogeneity in terms of resources and capabilities endowments can favour the achievement and maintenance of competitive advantages, which will lead to different profitability levels across SMTEs [Molina-Azorin et al., 2010].

Among the internal factors, entrepreneurial activities are also considered to be important drivers of company performance. The term “entrepreneurship” holds many dif-ferent meanings and attitudes. Innovation, risk-taking and proactive inclinations are some of the more acknowledged characteristics that have been used to define entrepreneur-ial companies. According to the entrepreneurial orientation construct, these factors, inter alia, are regarded as necessary dimensions for defining organizations as “entrepreneurial” [Fadda, Sørensen, 2017].

Entrepreneurial orientation concerns the strategy-mak-ing process, and in this framework, only companies endowed with entrepreneurial attitudes towards making and carrying out decisions are classified as entrepreneurial [Covin, Slevin,

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Model of strategic entrepreneurship1

Модель стратегического предпринимательства

1 Source: [Ireland, Hitt, Sirmon, 2003, p. 967].

1991; Miller, 1983]. It was shown that having an entrepre-neurial orientation may lead to great performance. The link-age between entrepreneurial orientation and company per-formance has been intensely investigated, and such research has also included tourism companies [Rauch et al., 2009].

Within this complex structure, to improve the perfor-mance of SMTEs, a flexible management method should be used that enables the company to balance external and in-ternal factors so that it can explore the surrounding oppor-tunities and exploit the few resources owned by the SMTEs.

Strategic entrepreneurship is a relatively new recognized field built on the integration of strategic management and entrepreneurship. The modern business world requires an orientation toward strategic entrepreneurship [Shirokova, Vega, Sokolova, 2013]. Furthermore, strategic entrepreneur-ship is important for companies to get superior performance and to create maximum wealth [Hitt et al., 2001]. Most SMTEs are very limited in resources for the implementation of their strategies and cannot engage in various activities without confidence in obtaining positive results. A systematic idea of the implementation of strategic entrepreneurship in the company is necessary, explaining the factors that can im-prove the company’s performance in the short and long term.

STRATEGIC ENTREPRENEURSHIP AS A PROPOSED MANAGEMENT METHODThe need to balance opportunity-seeking behaviour (entre-preneurship) and advantage-seeking behaviour (strategic management) represents a major management concern [Schindehutte, Morris 2009]. Successfully achieving this balance has been labelled as “Strategic Entrepreneurship (SE)” [Kyrgidou, Petridou, 2011]. The combination of strate-gic management and entrepreneurship has long been rec-ognized as an important pathway for the performance and growth of the companies [Ansoff, 1965; Mintzberg, 1973; Burgelman, 1983]. Robert Burgelman indicates the need for both diversity and order, suggesting entrepreneurial activity provides such diversity; strategy provides the necessary or-der. Venkataraman and Sarasvathy argue that entrepreneur-ship and strategy are conceptually inseparable: “two sides of the same coin” [Venkataraman, Sarasvathy, 2001, p. 651]

highlighting the interdependent or complementary nature of the two concepts.

Hitt et al. define SE as “the integration of entrepreneurial (i.e., opportunity-seeking actions) and strategic (i.e., advan-tage-seeking actions) perspectives to design and implement entrepreneurial strategies that create wealth” [Hitt et al., 2001, p. 481].

The most frequently used model of SE presented in re-search is the model of Ireland, Hitt and Sirmon [2003] (Fig. 1). An important distinction between this model and the previ-ous frameworks is the conceptualization of SE as a construct. Hence, the notion of SE as both a field of study and a specific concept is reinforced and further developed therein. Also, opportunity recognition is included in Ireland et al.’s notion of an entrepreneurial mindset, which affects the way entre-preneurs selectively interpret and frame market signals in or-der to undertake entrepreneurial activity [Mitchell, Mitchell, Smith, 2008]; innovation and acceptance of risk are referred to by Ireland et al. in their discussion of entrepreneurial cul-ture and entrepreneurial leadership. Flexibility is presented as real options logic and the notion of growth is seen as a direct outcome of Ireland et al.’s SE model. Thus, Ireland et al.’s development of SE provides support for the components recognized as fundamental to entrepreneurship and its inter-section with strategy.

A key attribute of this model is its treatment of SE as a construct consisting of four sequential, linear and alternating entrepreneurial and strategic activities [Kyrgidou, Hughes, 2010]:

1) an entrepreneurial mindset, culture and leadership that support the search for entrepreneurial opportunity;

2) strategic management of resources that embraces managing the bundling, structuring and leverage of finan-cial, human and social capital;

3) applying creativity to develop innovations and novel combinations to achieve radical and incremental innovation;

4) forming and executing competitive advantages.

DISCUSSIONIreland et al.’s model depicts strategic entrepreneurship as a four-step linear sequence of stages by which a company alternates between episodes of entrepreneurial and strate-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


gic behaviour in a process of strategic entrepreneurship. The effective completion of this process creates wealth.

An entrepreneurial mindset is defined as a focus on crea-tivity and renewal capturing efforts to discover, identify and develop opportunities for new business [Ireland, Hitt, Sir-mon, 2003]. This component allows a tourism company to explore new opportunities offered by the tourist destination where the company operates trying to exploit them. Manag-ing resources strategically includes a set of actions for struc-turing, combining and using company’s stocks of resources to form and filter those capabilities that were identified in the previous phase [Sirmon, Hitt, Ireland, 2007]. This component of SE enables the tourism company to implement appropri-ate cooperation strategies with other companies operating in the tourism destination, thereby contributing to the de-velopment of the destinations and gaining positive influence on the company’s performance. This component also allows the tourism company to utilize its resources more efficiently, and, consequently, to offer more products using the com-pany’s resources leading to better performance for SMTEs. Bundling involves stabilising and enriching resources to form capabilities to inform the exploitation of entrepreneurial op-portunities and the development of competitive advantage. Leveraging involves mobilising, coordinating and deploying resources and capabilities to capitalise on particular market opportunities [Kazanjian, Drazin, Glynn, 2000].

The innovation component represents a means by which creativity is realised and applied in the company. The act of

innovating entrepreneurially can assist companies to exploit business opportunities in radical, discontinuous and disrup-tive ways that ultimately shift the basis of competition in the industry towards the company [Danneels 2004]. At the same time, innovations in SMTEs will contribute to the develop-ment of the tourist destination in which the company oper-ates, which means further improvement of the company’s performance. Last, the execution of competitive advantage component represents the extent to which an organisation is able to create a defendable position over its competitors by deploying current advantages in conjunction with new bundles when pursuing opportunities [Ireland, Hitt, Sirmon, 2003].

CONCLUSIONIn the paper, through the analysis of scientific publications, we studied SMTEs due to the fact that they are the main component of the tourist destination, and also because this type of companies represents the majority of companies in the tourism sector. We focused on the external and internal factors that affect the performance of SMTEs considering the importance of the role played by the tourism destination in which the company operates. We then touched upon strate-gic entrepreneurship as a promising management method that enables managers and owners of SMTEs to overcome various challenges and shortcomings experienced by these companies and exploit their resources in a way that achieves the superior performance.

References

Amit R., Schoemaker P.J. (1993). Strategic assets and organizational rent. Strategic Management Journal, vol. 14, no. 1, pp. 33–46.Ansoff H. (1965). Corporate Strategy. N.Y.: McGraw-Hill.Barney J. (1991). Firm resources and sustained competitive advantage. Journal of Management, vol. 17, pp. 99–120.Barney J., Wright M., Ketchen Jr. D.J. (2001). The resource-based view of the firm: Ten years after 1991. Journal of Manage-

ment, vol. 27, no. 6, pp. 625–641.Barros C. (2005). Measuring efficiency in the hotel sector. Annals of Tourism Research, vol. 32, pp. 456–477.Beritelli P., Bieger T., Laesser C. (2007). Destination governance: Using corporate governance theories as a foundation for effec-

tive destination management. Journal of Travel Research, vol. 46, no. 1, pp. 96–107.Bramwell B., Sharman A. (1999). Collaboration in local tourism policymaking. Annals of Tourism Research, vol. 26, no. 2,

pp. 392–415.Brohman J. (1996). New directions in tourism for third world development. Annals of Tourism Research, vol. 23, no. 1, pp. 48–70.Buhalis D. (1993). RICIRMS as a strategic tool for small and medium tourism enterprises. Tourism Management, vol. 14, no. 5,

pp. 366–378.Buhalis D. (1996). Enhancing the competitiveness of small and medium sized tourism enterprises. Electronic Markets, vol. 6,

no. 1, pp. 1–6.Buhalis D., Cooper C. (1998). Competition or co-operation? Small and medium sized tourism enterprises at the destination.

In: Laws E., Faulkner B., Moscardo G. (eds.). Embracing and Managing Change in Tourism. Routledge, pp. 329–335.Burgelman R.A. (1983). Corporate entrepreneurship and strategic management: Insights from a process study. Management

Science, vol. 29, no. 12, pp. 1349–1364.Butler R.W. (1980). The concept of a tourist area cycle of evolution: implications for management of resources. Canadian Geog-

rapher/Le Géographe Canadien, vol. 24, no. 1, pp. 5–12.Camisón C., Puig-Denia A., Forés B., Fabra M.E., Muñoz A., Muñoz Martínez C. É. S. A. R. (2016). The importance of internal re-

sources and capabilities and destination resources to explain firm competitive position in the Spanish tourism industry. International Journal of Tourism Research, vol. 18, no. 4, pp. 341–356.

Covin J.G., Slevin D.P. (1991). A conceptual model of entrepreneurship as firm behaviour. Entrepreneurship Theory and Practice, vol. 16, no. 1, pp. 7–26.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Cracolici M.F., Nijkamp P., Rietveld P. (2008). Assessment of tourism competitiveness by analysing destination efficiency. Tourism Economics, vol. 14, pp. 325–342.

Culkin N., Smith D. (2000). An emotional business: a guide to understanding the motivations of small business decision tak-ers. Qualitative Market Research: An International Journal, vol. 3, no. 3, pp. 145–157.

Danneels E. (2004). Disruptive technology reconsidered: A critique and research agenda. Journal of Product Innovation Manage-ment, vol. 21, no. 4, pp. 246–258.

Drew S. (2003). Strategic uses of e-commerce by SMEs in the east of England. European Management Journal, vol. 21, no. 1, pp. 79–88.

Fadda N., Sørensen J.F.L. (2017). The importance of destination attractiveness and entrepreneurial orientation in explaining firm performance in the Sardinian accommodation sector. International Journal of Contemporary Hospitality Management, vol. 29, no. 6, pp. 1684–1702.

Formica S., Kothari T.H. (2008). Strategic destination planning: Analyzing the future of tourism. Journal of Travel Research, vol. 46, no. 4, pp. 355–367.

Gammack J., Amaya Molinar C., Chu K., Chanpayom B. (2004). Development needs of small to medium size tourism businesses. APEC international Centre for Sustainable Tourism. Griffith University, School of Management, Nathan, Queensland.

Giap T., Gopalan S., Ye Y. (2016). Drivers of growth in the travel and tourism industry in Malaysia: A Geweke causality analysis. Economies, vol. 4, no. 3, pp. 1–15.

Hanqin Q.Z., Morrison A. (2007). How can the small to medium sized travel agents stay competitive in China’s travel and service sector? International Journal of Contemporary Hospitality Management, vol. 19, no. 4, pp. 275–285.

Harrison D. (1992a). International tourism and the less developed countries: the background. In: Harrison D. (ed.). Tourism and the Less Developed Countries. L.: Belhaven. Рp. 1–18.

Harrison D. (1992b). Tourism in less developed countries: the social consequences. In: Harrison, D. (ed.). Tourism and the Less Developed Countries. L.: Belhaven. Рp. 19–34.

Harrison R., Leitch C. (1996). Whatever you hit call the target: An alternative approach to small business policy. In: Dansen M. (ed.). Small Firm Formation and Regional Economic Development. L.: Routledge. Рp. 221–247.

Haugland S.A., Ness H., Grønseth B.O., Aarstad J. (2011). Development of tourism destinations: An integrated multilevel per-spective. Annals of Tourism Research, vol. 38, no. 1, pp. 268–290.

Hausman A. (2005). Innovativeness among small businesses: Theory and propositions for future research. Industrial Marketing Management, vol. 34, no. 8, pp. 773–782.

Hitt M.A., Ireland R.D., Camp S.M., Sexton D.L. (2001). Strategic entrepreneurship: Entrepreneurial strategies for wealth creation. Strategic Management Journal, vol. 22, pp. 479–491.

Ireland R.D., Hitt M.A., Sirmon D.G. (2003). A model of strategic entrepreneurship: The construct and its dimensions. Journal of Management, vol. 29, no. 6, pp. 963–989.

Kazanjian R.K., Drazin R., Glynn M.A. (2000). Creativity and technological learning: the roles of organization architecture and crisis in large-scale projects. Journal of Engineering and Technology Management, vol. 17, pp. 273–298.

Keller P. (2004). The future of small and medium enterprises in tourism. AIEST 54th Congress, pp. 1–15.Koh K.Y., Hatten T.S. (2002). The tourism entrepreneur: The overlooked player in tourism development studies. International

Journal of Hospitality & Tourism Administration, vol. 3, no. 1, pp. 21–48.Kyrgidou L.P., Hughes M. (2010). Strategic entrepreneurship: Origins, core elements and research directions. European Business

Review, vol. 22, no. 1, pp. 43–63.Kyrgidou L.P., Petridou E. (2011). The effect of competence exploration and competence exploitation on strategic entrepre-

neurship. Technology Analysis & Strategic Management, vol. 23, no. 6, pp. 697–713.Lerner M., Haber S. (2001). Performance factors of small tourism ventures: The interface of tourism, entrepreneurship and the

environment. Journal of Business Venturing, vol. 16, no. 1, pp. 77–100.Li L. (2008). A review of entrepreneurship research published in the hospitality and tourism management journals. Tourism

Management, vol. 29, no. 5, pp. 1013–1022.Lim Y., Weaver P.A. (2014). Customer-based brand equity for a destination: The effect of destination image on preference for

products associated with a destination brand. International Journal of Tourism Research, vol. 16, no. 3, pp. 223–231.Lumpkin G.T., Dess G.G. (1996). Clarifying the entrepreneurial orientation construct and linking it to performance. Academy of

Management Review, vol. 21, no. 1, pp. 135–172.McKercher B. (1999). A chaos approach to tourism. Tourism Management, vol. 20, no. 4, pp. 425–434.Miller D. (1983). The correlates of entrepreneurship in three types of firms. Management Science, vol. 29, no. 7, pp. 770–791.Mintzberg H. (1973). Strategy-making in three modes. California Management Review, vol. 16, no. 2, pp. 44–53.Mitchell R.K., Mitchell J.R., Smith J.B. (2008). Inside opportunity formation: Enterprise failure, cognition, and the creation of op-

portunities. Strategic Entrepreneurship Journal, vol. 2, no. 3, pp. 225–242.Molina-Azorín J.F., Claver-Cortés E., López-Gamero M.D., Tarí J.J. (2009). Green management and financial performance: A litera-

ture review. Management Decision, vol. 47, no. 7, pp. 1080–1100.Morrison A. (2002). Small hospitality businesses: enduring or endangered? Journal of Hospitality and Tourism Management,

vol. 9, no. 1, pp. 1–11.Morrison A.J., King B.E. (2002). Small tourism businesses and e-commerce: Victorian tourism online. Tourism and Hospitality

Research, vol. 4, no. 2, pp. 104–115.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Othman P., Rosli M.M. (2011). The impact of tourism on small business performance: Empirical evidence from Malaysian islands. International Journal of Business and Social Science, vol. 2, no. 1, pp. 11–21.

Pansiri J. (2008). The effects of characteristics of partners on strategic alliance performance in the SME dominated travel sector. Tourism Management, vol. 29, no. 1, pp. 101–115.

Poon S. (2000). Small business and Internet commerce: what are the lessons learned? In: Sudaweeks F., Room C.T. (eds.). Doing Business on The Internet: Opportunities and Pitfalls. L.: Springer. Рp. 113–124.

Porter M. (1990). Competitive Strategy: Techniques for Analysing Industries and Competitors. N.Y.: Free Press.Rashid M.M., Jaafar M., Dahalan N., Mohamed B., Bahauddin A. (2013). Tourism and SME businesses opportunity in Lenggong

Valley world archaeological heritage site Malaysia. Proceedings of International Conference on Tourism Development, Febru-ary 4–5, G Hotel Penang, Malaysia, pp. 150–163.

Rauch A., Wiklund J., Lumpkin G.T., Frese M. (2009). Entrepreneurial orientation and business performance: An assessment of past research and suggestions for the future. Entrepreneurship Theory and Practice, vol. 33, no. 3, pp. 761–787.

Ritchie J.B., Crouch G.I. (2003). The competitive destination: A sustainable tourism perspective. Cabi.Russell R. (2006). The Contribution of Entrepreneurship Theory to the TALC model. In: Butler R.W. (ed.). The Tourism Area Life

Cycle, vol. 2, pp. 105–124.Ryan T., Mottiar Z., Quinn B. (2012). The dynamic role of entrepreneurs in destination development. Tourism Planning & Develop-

ment, vol. 9, no. 2, pp. 119–131.Saxena G., Ilbery B. (2008). Integrated rural tourism a border case study. Annals of Tourism Research, vol. 35, no. 1, pp. 233–254.Schindehutte M., Morris M.H. (2009). Advancing strategic entrepreneurship research: The role of complexity science in shifting

the paradigm. Entrepreneurship Theory and Practice, vol. 33, no. 1, pp. 241–276.Scott N., Cooper C., Baggio R. (2008). Destination networks: Four Australian cases. Annals of Tourism Research, vol. 35, no. 1,

pp. 169–188.Sharpley R. (2002). The challenges of economic diversification through tourism: The case of Abu Dhabi. International Journal of

Tourism Research, vol. 4, no. 3, pp. 221–235.Shirokova G., Vega G., Sokolova L. (2013). Performance of Russian SMEs: Exploration, exploitation and strategic entrepreneur-

ship. Critical Perspectives on International Business, vol. 9, no. 1/2, pp. 173–203.Sirmon D.G., Hitt M.A., Ireland R.D. (2007). Managing firm resources in dynamic environments to create value: Looking inside

the black box. Academy of Management Review, vol. 32, no. 1, pp. 273–292.Teece D.J., Pisano G., Shuen A. (1997). Dynamic capabilities and strategic management. Strategic Management Journal, vol. 18,

no. 7, pp. 509–533.Thomas R. (2000). Small firms in the tourism industry: Some conceptual issues. International Journal of Tourism Research, vol. 2,

pp. 345–353.Venkataraman S., Sarasvathy S. (2001). Strategy and entrepreneurship: Outlines of an untold story. In: Hitt M., Freeman R., Har-

rison J. (ed.). The Blackwell Handbook of Strategic Management. Oxford: Blackwell. Рp. 650–668.Wang Y., Krakover S. (2008). Destination marketing: competition, cooperation or competition? International Journal of Contem-

porary Hospitality Management, vol. 20, no. 2, pp. 126–141.Wang Y., Xiang Z. (2007). Toward a theoretical framework of collaborative destination marketing. Journal of Travel Research,

vol. 46, no. 1, pp. 75–85.Wernerfelt B. (1984). A resource-based view of the firm. Strategic Management Journal, vol. 5, pp. 171–180.Yilmaz B.S. (2009). Competitive advantage strategies for SMES: A case study in tourism sector. Management of Innovative Busi-

ness & Education Systems, vol. 3, no. 1, pp. 157–171.Zach F., Racherla P. (2011). Assessing the value of collaborations in tourism networks: A case study of Elkhart County, Indiana.

Journal of Travel & Tourism Marketing, vol. 28, no. 1, pp. 97–110.


Muhanad Hasan Agha PhD Candidate in Economics. School of Economics and Management, Far Eastern Federal University (8 Sukhanova St., Vladivostok,

690091, Russia). E-mail: [email protected].

Elena B. GafforovaDr. Sc. (Econ.), Associate Professor, Director of the School of Economics and Management. Far Eastern Federal University (8 Sukhanova

St., Vladivostok, 690091, Russia). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-3

Стратегическое предпринимательство: управленческий метод для повышения результативности малых и средних компаний в сфере туризмаМ. Хасан Ага, Е.Б. Гаффорова

Аннотация. Возрастающая роль индустрии туризма в мировой экономике позволяет все большему числу стран рассматривать ее не только как эффективный инструмент всестороннего развития, но и как источник значительных валютных поступлений и создания рабочих мест. Статья посвящена исследованию управленческих методов и эффективности функционирования малых и средних туристических компаний (МСТК), являющихся основными акторами туристического рынка. Методологический базис исследования составляют теории стратегического менеджмента и предпринимательства. На основе анализа актуальных научных источников выделены внешние и внутренние факторы, влияющие на результативность деятельности МСТК. Особое внимание уделяется туристическому направлению и его важности для эффективного функционирования таких фирм. В рам- ках исследования стратегическое предпринимательство рассматривается как перспективный метод управления малыми и средними туристическими компаниями. Выявлена гармоничная связь между стратегическим предпринимательством и факторами, воздействующими на результативность деятельности МСТК. Авторы приходят к выводу, что применение постулатов стратегического предпринимательства при управлении МСТК позволяет менеджерам и владельцам этих компаний повысить эффективность ведения бизнеса и оптимизировать использование доступных ресурсов для достижения наилучших результатов.

Ключевые слова: стратегическое предпринимательство; туризм; малые и средние предприятия; результаты деятельности туристической компании; управленческий метод.

JEL Classification: L80, L83


Ссылка для цитирования: Хасан Ага М., Гаффорова Е.Б. Стратегическое предпринимательство: управленческий метод для по-вышения результативности малых и средних компаний в сфере туризма // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 25–35. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-3.

Источники

Amit R., Schoemaker P.J. (1993). Strategic assets and organizational rent. Strategic Management Journal, vol. 14, no. 1, pp. 33–46.Ansoff H. (1965). Corporate Strategy. N.Y.: McGraw-Hill.Barney J. (1991). Firm resources and sustained competitive advantage. Journal of Management, vol. 17, pp. 99–120.Barney J., Wright M., Ketchen Jr. D.J. (2001). The resource-based view of the firm: Ten years after 1991. Journal of Management, vol. 27,

no. 6, pp. 625–641.Barros C. (2005). Measuring efficiency in the hotel sector. Annals of Tourism Research, vol. 32, pp. 456–477.Beritelli P., Bieger T., Laesser C. (2007). Destination governance: Using corporate governance theories as a foundation for effective

destination management. Journal of Travel Research, vol. 46, no. 1, pp. 96–107.Bramwell B., Sharman A. (1999). Collaboration in local tourism policymaking. Annals of Tourism Research, vol. 26, no. 2, pp. 392–415.Brohman J. (1996). New directions in tourism for third world development. Annals of Tourism Research, vol. 23, no. 1, pp. 48–70.Buhalis D. (1993). RICIRMS as a strategic tool for small and medium tourism enterprises. Tourism Management, vol. 14, no. 5,

pp. 366–378.Buhalis D. (1996). Enhancing the competitiveness of small and medium sized tourism enterprises. Electronic Markets, vol. 6, no. 1,

pp. 1–6.Buhalis D., Cooper C. (1998). Competition or co-operation? Small and medium sized tourism enterprises at the destination. In: Laws

E., Faulkner B., Moscardo G. (eds.). Embracing and Managing Change in Tourism. Routledge, pp. 329–335.Burgelman R.A. (1983). Corporate entrepreneurship and strategic management: Insights from a process study. Management Science,

vol. 29, no. 12, pp. 1349–1364.Butler R.W. (1980). The concept of a tourist area cycle of evolution: implications for management of resources. Canadian Geographer/

Le Géographe Canadien, vol. 24, no. 1, pp. 5–12.Camisón C., Puig-Denia A., Forés B., Fabra M.E., Muñoz A., Muñoz Martínez C. É. S. A. R. (2016). The importance of internal resources

and capabilities and destination resources to explain firm competitive position in the Spanish tourism industry. International Jour-nal of Tourism Research, vol. 18, no. 4, pp. 341–356.

Covin J.G., Slevin D.P. (1991). A conceptual model of entrepreneurship as firm behaviour. Entrepreneurship Theory and Practice, vol. 16, no. 1, pp. 7–26.

Cracolici M.F., Nijkamp P., Rietveld P. (2008). Assessment of tourism competitiveness by analysing destination efficiency. Tourism Economics, vol. 14, pp. 325–342.

Culkin N., Smith D. (2000). An emotional business: a guide to understanding the motivations of small business decision takers. Quali-tative Market Research: An International Journal, vol. 3, no. 3, pp. 145–157.

Danneels E. (2004). Disruptive technology reconsidered: A critique and research agenda. Journal of Product Innovation Management, vol. 21, no. 4, pp. 246–258.

Drew S. (2003). Strategic uses of e-commerce by SMEs in the east of England. European Management Journal, vol. 21, no. 1, pp. 79–88.Fadda N., Sørensen J.F.L. (2017). The importance of destination attractiveness and entrepreneurial orientation in explaining firm

performance in the Sardinian accommodation sector. International Journal of Contemporary Hospitality Management, vol. 29, no. 6, pp. 1684–1702.

Formica S., Kothari T.H. (2008). Strategic destination planning: Analyzing the future of tourism. Journal of Travel Research, vol. 46, no. 4, pp. 355–367.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Gammack J., Amaya Molinar C., Chu K., Chanpayom B. (2004). Development needs of small to medium size tourism businesses. APEC international Centre for Sustainable Tourism. Griffith University, School of Management, Nathan, Queensland.

Giap T., Gopalan S., Ye Y. (2016). Drivers of growth in the travel and tourism industry in Malaysia: A Geweke causality analysis. Econo-mies, vol. 4, no. 3, pp. 1–15.

Hanqin Q.Z., Morrison A. (2007). How can the small to medium sized travel agents stay competitive in China’s travel and service sec-tor? International Journal of Contemporary Hospitality Management, vol. 19, no. 4, pp. 275–285.

Harrison D. (1992a). International tourism and the less developed countries: the background. In: Harrison D. (ed.). Tourism and the Less Developed Countries. L.: Belhaven. Рp. 1–18.

Harrison D. (1992b). Tourism in less developed countries: the social consequences. In: Harrison, D. (ed.). Tourism and the Less Devel-oped Countries. L.: Belhaven. Рp. 19–34.

Harrison R., Leitch C. (1996). Whatever you hit call the target: An alternative approach to small business policy. In: Dansen M. (ed.). Small Firm Formation and Regional Economic Development. L.: Routledge. Рp. 221–247.

Haugland S.A., Ness H., Grønseth B.O., Aarstad J. (2011). Development of tourism destinations: An integrated multilevel perspective. Annals of Tourism Research, vol. 38, no. 1, pp. 268–290.

Hausman A. (2005). Innovativeness among small businesses: Theory and propositions for future research. Industrial Marketing Ma- nagement, vol. 34, no. 8, pp. 773–782.

Hitt M.A., Ireland R.D., Camp S.M., Sexton D.L. (2001). Strategic entrepreneurship: Entrepreneurial strategies for wealth creation. Stra-tegic Management Journal, vol. 22, pp. 479–491.

Ireland R.D., Hitt M.A., Sirmon D.G. (2003). A model of strategic entrepreneurship: The construct and its dimensions. Journal of Ma- nagement, vol. 29, no. 6, pp. 963–989.

Kazanjian R.K., Drazin R., Glynn M.A. (2000). Creativity and technological learning: the roles of organization architecture and crisis in large-scale projects. Journal of Engineering and Technology Management, vol. 17, pp. 273–298.

Keller P. (2004). The future of small and medium enterprises in tourism. AIEST 54th Congress, pp. 1–15.Koh K.Y., Hatten T.S. (2002). The tourism entrepreneur: The overlooked player in tourism development studies. International Journal of

Hospitality & Tourism Administration, vol. 3, no. 1, pp. 21–48.Kyrgidou L.P., Hughes M. (2010). Strategic entrepreneurship: Origins, core elements and research directions. European Business Re-

view, vol. 22, no. 1, pp. 43–63.Kyrgidou L.P., Petridou E. (2011). The effect of competence exploration and competence exploitation on strategic entrepreneurship.

Technology Analysis & Strategic Management, vol. 23, no. 6, pp. 697–713.Lerner M., Haber S. (2001). Performance factors of small tourism ventures: The interface of tourism, entrepreneurship and the envi-

ronment. Journal of Business Venturing, vol. 16, no. 1, pp. 77–100.Li L. (2008). A review of entrepreneurship research published in the hospitality and tourism management journals. Tourism Manage-

ment, vol. 29, no. 5, pp. 1013–1022.Lim Y., Weaver P.A. (2014). Customer-based brand equity for a destination: The effect of destination image on preference for products

associated with a destination brand. International Journal of Tourism Research, vol. 16, no. 3, pp. 223–231.Lumpkin G.T., Dess G.G. (1996). Clarifying the entrepreneurial orientation construct and linking it to performance. Academy of Ma-

nagement Review, vol. 21, no. 1, pp. 135–172.McKercher B. (1999). A chaos approach to tourism. Tourism Management, vol. 20, no. 4, pp. 425–434.Miller D. (1983). The correlates of entrepreneurship in three types of firms. Management Science, vol. 29, no. 7, pp. 770–791.Mintzberg H. (1973). Strategy-making in three modes. California Management Review, vol. 16, no. 2, pp. 44–53.Mitchell R.K., Mitchell J.R., Smith J.B. (2008). Inside opportunity formation: Enterprise failure, cognition, and the creation of opportuni-

ties. Strategic Entrepreneurship Journal, vol. 2, no. 3, pp. 225–242.Molina-Azorín J.F., Claver-Cortés E., López-Gamero M.D., Tarí J.J. (2009). Green management and financial performance: A literature

review. Management Decision, vol. 47, no. 7, pp. 1080–1100.Morrison A. (2002). Small hospitality businesses: enduring or endangered? Journal of Hospitality and Tourism Management, vol. 9,

no. 1, pp. 1–11.Morrison A.J., King B.E. (2002). Small tourism businesses and e-commerce: Victorian tourism online. Tourism and Hospitality Research,

vol. 4, no. 2, pp. 104–115.Othman P., Rosli M.M. (2011). The impact of tourism on small business performance: Empirical evidence from Malaysian islands. Inter-

national Journal of Business and Social Science, vol. 2, no. 1, pp. 11–21.Pansiri J. (2008). The effects of characteristics of partners on strategic alliance performance in the SME dominated travel sector. Tou-

rism Management, vol. 29, no. 1, pp. 101–115.Poon S. (2000). Small business and Internet commerce: what are the lessons learned? In: Sudaweeks F., Room C.T. (eds.). Doing Busi-

ness on The Internet: Opportunities and Pitfalls. L.: Springer. Рp. 113–124.Porter M. (1990). Competitive Strategy: Techniques for Analysing Industries and Competitors. N.Y.: Free Press.Rashid M.M., Jaafar M., Dahalan N., Mohamed B., Bahauddin A. (2013). Tourism and SME businesses opportunity in Lenggong Valley

world archaeological heritage site Malaysia. Proceedings of International Conference on Tourism Development, February 4–5, G Hotel Penang, Malaysia, pp. 150–163.

Rauch A., Wiklund J., Lumpkin G.T., Frese M. (2009). Entrepreneurial orientation and business performance: An assessment of past research and suggestions for the future. Entrepreneurship Theory and Practice, vol. 33, no. 3, pp. 761–787.

Ritchie J.B., Crouch G.I. (2003). The competitive destination: A sustainable tourism perspective. Cabi.Russell R. (2006). The Contribution of Entrepreneurship Theory to the TALC model. In: Butler R.W. (ed.). The Tourism Area Life Cycle,

vol. 2, pp. 105–124.Ryan T., Mottiar Z., Quinn B. (2012). The dynamic role of entrepreneurs in destination development. Tourism Planning & Develop-

ment, vol. 9, no. 2, pp. 119–131.Saxena G., Ilbery B. (2008). Integrated rural tourism a border case study. Annals of Tourism Research, vol. 35, no. 1, pp. 233–254.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Schindehutte M., Morris M.H. (2009). Advancing strategic entrepreneurship research: The role of complexity science in shifting the paradigm. Entrepreneurship Theory and Practice, vol. 33, no. 1, pp. 241–276.

Scott N., Cooper C., Baggio R. (2008). Destination networks: Four Australian cases. Annals of Tourism Research, vol. 35, no. 1, pp. 169–188.

Sharpley R. (2002). The challenges of economic diversification through tourism: The case of Abu Dhabi. International Journal of Tour-ism Research, vol. 4, no. 3, pp. 221–235.

Shirokova G., Vega G., Sokolova L. (2013). Performance of Russian SMEs: Exploration, exploitation and strategic entrepreneurship. Critical Perspectives on International Business, vol. 9, no. 1/2, pp. 173–203.

Sirmon D.G., Hitt M.A., Ireland R.D. (2007). Managing firm resources in dynamic environments to create value: Looking inside the black box. Academy of Management Review, vol. 32, no. 1, pp. 273–292.

Teece D.J., Pisano G., Shuen A. (1997). Dynamic capabilities and strategic management. Strategic Management Journal, vol. 18, no. 7, pp. 509–533.

Thomas R. (2000). Small firms in the tourism industry: Some conceptual issues. International Journal of Tourism Research, vol. 2, pp. 345–353.

Venkataraman S., Sarasvathy S. (2001). Strategy and entrepreneurship: Outlines of an untold story. In: Hitt M., Freeman R., Harrison J. (ed.). The Blackwell Handbook of Strategic Management. Oxford: Blackwell. Рp. 650–668.

Wang Y., Krakover S. (2008). Destination marketing: competition, cooperation or competition? International Journal of Contemporary Hospitality Management, vol. 20, no. 2, pp. 126–141.

Wang Y., Xiang Z. (2007). Toward a theoretical framework of collaborative destination marketing. Journal of Travel Research, vol. 46, no. 1, pp. 75–85.

Wernerfelt B. (1984). A resource-based view of the firm. Strategic Management Journal, vol. 5, pp. 171–180.Yilmaz B.S. (2009). Competitive advantage strategies for SMES: A case study in tourism sector. Management of Innovative Business &

Education Systems, vol. 3, no. 1, pp. 157–171.Zach F., Racherla P. (2011). Assessing the value of collaborations in tourism networks: A case study of Elkhart County, Indiana. Journal

of Travel & Tourism Marketing, vol. 28, no. 1, pp. 97–110.


ХАСАН АГА МуханадАспирант Школы экономики и менеджмента. Дальневосточный федеральный университет (690091, РФ, г. Владивосток, ул. Сухано-

ва, 8). E-mail: [email protected].

ГАФФОРОВА Елена БорисовнаДоктор экономических наук, доцент, директор Школы экономики и менеджмента. Дальневосточный федеральный университет

(690091, РФ, г. Владивосток, ул. Суханова, 8). E-mail: [email protected].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-4

Оценка трансформирующего воздействия глобальных цепочек создания стоимости на международную торговлюЕ.Н. Смирнов, С.А. Лукьянов

Аннотация. Статья посвящена изучению проблем международной фрагментации производства и глобальных цепочек созда-ния стоимости в их взаимосвязи с тенденциями и вопросами развития международной торговли. В качестве методологической основы исследования выступают ключевые положения классических и альтернативных теорий международной торговли, тео-рии цепочек добавленной стоимости и базовых теорий иностранных инвестиций. При подготовке статьи использовались как общетеоретические (формализация, синтез, анализ), так частные (измерение, сравнение, наблюдение) методы исследования. Основными результатами работы являются: концептуальное переосмысление характера международной торговли с точки зре-ния воздействующих факторов декомпозиции глобального производства; теоретическое обоснование и критика современных подходов к организации цепочек создания стоимости между развитыми и развивающимися странами; разработка предложений по модификации торгово-экономической государственной политики в условиях сложившихся системных и структурных вызовов преобразования цепочек создания стоимости. Авторы пришли к выводу, что неустойчивость цепочек создания стоимости в ми-ровом производстве и международной торговле в большей степени обусловлена нестабильной динамикой мировой экономики, отраслевой дифференциацией цепочек создания стоимости, изменением международных стратегий транснациональных компа-ний, инновационностью и цифровизацией в развитии глобальных сетей производства.

Ключевые слова: глобальные цепочки создания стоимости; многонациональные компании; иностранные инвестиции; промежуточное потребление; международная торговля; офшоринг.

JEL Classification: F12, F23, F62


Ссылка для цитирования: Смирнов Е.Н., Лукьянов С.А. Оценка трансформирующего воздействия глобальных цепочек соз-дания стоимости на международную торговлю // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 36–46. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-4.

ВВЕДЕНИЕТеоретические и эмпирические исследования показыва-ют, что международная сегментация производства явля-ется ключевым фактором межстранового обмена. Стадии производства становятся «международно фрагменти-рованными» по мере того, как компании, размещенные в разных странах, участвуют в производстве товаров и услуг на разных стадиях цепочки создания стоимости. Го-сударства специализируются на решении определенных задач, а не на полном цикле производства товара, и имен-но в этом заключается вертикальное разделение труда, основанное на сравнительных преимуществах стран по отдельным стадиям процесса производства. Изначально перенос производств в другие страны создал ряд эффек-тов для экономики принимающей страны, которые до-статочно широко исследованы в литературе [Лукьянов, Драпкин, 2017, с. 16–25].

Между тем сложившийся научный дискурс при иссле-довании современных проблем развития международ-ной торговли не позволяет адекватно и рационально оце-нивать те изменения, которые происходят в современной мировой экономике. Глобальные цепочки создания сто-имости (global value chains, GVC, ГЦСС), будучи по суще-ству устоявшимся явлением при анализе международной торговли и движения факторов производства, становятся все более сложными и противоречивыми с точки зрения тех трансформирующих воздействий, которые они ока-зывают на международную торговлю. Современные ГЦСС развиваются под влиянием новых факторов: беспреце-дентно жесткой международной конкуренции; опреде-

ляющего воздействия цифровизации; дилемм по поводу того места, которое будут занимать развивающиеся стра-ны в будущем глобальном разделении труда; усложнения торговых отношений между странами и возврата к поли-тике торгового протекционизма.

Эти обстоятельства обусловливают некоторую агрес-сивность и даже спекулятивность оценок и подходов к исследованию ГЦСС как современного феномена разви-тия международных экономических отношений, в кото-рых все более актуальным становится анализ институци-онально-регулятивной компоненты.

Исследование нацелено на выявление основных вызо-вов и проблем экономической политики государств под воздействием трансформации ГЦСС. В ходе работы были поставлены и решены следующие задачи: выявление современных детерминант воздействия ГЦСС на между-народную торговлю; установление взаимозависимости между дефрагментацией производства и международ-ным обменом; определение недостатков ГЦСС и проблем их дальнейшего расширения; анализ расслоения и нера-венства в доходах в масштабах мировой экономики с по-зиций их воздействия на ГЦСС; разработка мер экономи-ческой политики в условиях трансформации ГЦСС.

ГЦСС: ДЕТЕРМИНАНТЫ ВЛИЯНИЯ НА МЕЖДУНАРОДНЫЙ ОБМЕНПод классической ГЦСС традиционно понимают различ-ные типы внутрифирменных отношений (цепи поставок, офшоринг, деятельность по производству товаров и услуг,

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


отношения собственников, исследовательская колла-борация) [Todo et al., 2019, p. 3]. Расширение ГЦСС, несу-щее в себе выгоды для многих групп стран, может быть результатом действия многих факторов. Международная сегментация производства возможна в тех отраслях, где производственный процесс разделим на технологически отдельные и независимые операции. Один из методов исследования международной фрагментации производ-ства базируется на оценке изменения доли промежуточ-ных товаров (продукции промежуточного потребления) в международной торговле.

Простейшим примером ГЦСС с участием трех стран является случай, когда страна А экспортирует стране В продукцию промежуточного потребления со стоимостью а, а страна В реэкспортирует этот промежуточный товар в страну С, прибавляя добавленную стоимость b. Затем страна С включает этот импорт в конечный товар, при-бавляя добавленную стоимость с. Доля α от совокупного выпуска конечного товара потребляется на внутреннем рынке, тогда как доля (1 – α) экспортируется в страну А. По этой схеме мировая торговля в целом (WT), между-народная торговля промежуточной продукцией (IGWT) и международная торговля добавленной стоимостью (VAWT) будут выражены следующим образом:

WT = XA,B +XB,C + XC,A = a(3 – α) + b(2 – α) + c(1 – α); (1)

IGWT = XA,B + XB,C = 2a + b; (2)

VAWT = a + b + c(1 – α), (3)

где XA,B, XB,C, XC,A – экспорт из одной страны в другую.Часто используется [Johnson, Noguera, 2017] измере-

ние ГЦСС через отношение объема международной тор-говли к объему международной торговли добавленной стоимостью (WT/VAWT):

. (4)

Однако для вычисления данного индикатора необхо-димо знать значения a, b и c, которые не всегда доступны по странам и товарам (при этом имеются сложности с их измерением на международном уровне, особенно когда в ГЦСС вовлечено много стран). Поэтому чаще всего оце-нивают долю промежуточной продукции в международ-ной торговле:

. (5)

Такой показатель ГЦСС рассчитывается только на базе мировых торговых потоков и не требует дополнительной информации об объеме добавленной стоимости (a, b и c).

ГЦСС за последние десятилетия стали весьма разно- образными в отраслевом разрезе. Группа McKinsey вы-деляет шесть ключевых архетипов ГЦСС в промышленно-сти, которые были проанализированы и систематизиро-ваны нами в табл. 1.

Следует принимать во внимание, что вовлеченность различных ГЦСС в мировой экспорт неодинакова и за-

висит от того, какие товары производятся. Так, в 2017 г. доля экспорта в совокупном выпуске была наиболее вы-сока в сфере производства компьютеров и электроники (43,8 %), транспортного оборудования (38 %) (в рамках первого архетипа), тогда как в сельском хозяйстве этот показатель составлял лишь 8,4 %. Такие различия, на наш взгляд, обусловливают и неодинаковость воздействия разных ГЦСС на международную торговлю.

ЭФФЕКТЫ СОВРЕМЕННЫХ ПРОЦЕССОВ ДЕФРАГМЕНТАЦИИ ПРОИЗВОДСТВА ДЛЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ ТОРГОВЛИВыгоды от участия стран в ГЦСС обусловлены несколь-кими обстоятельствами. Так, стране не нужно развивать все отрасли промышленности, и она будет специализи-роваться на производстве конкретных товаров и услуг для ГЦСС. Соответственно, участие в ГЦСС позволяет фир-мам (особенно развивающихся стран) создавать рабочие места, увеличивать производство и заработную плату. Кроме того, размещение производств в развивающихся странах (офшоринг) с низкими издержками и исследова-тельских центров в развитых странах позволяет компании более эффективно распределять ресурсы, способствуя росту благосостояния обеих групп стран. ГЦСС облегчают международный трансферт и диффузию знаний, которые важны с точки зрения благосостояния мировой экономи-ки в целом, поскольку позволяют стабилизировать эко-номический рост в развитых странах, а развивающимся странам – догонять развитые. Наконец, расширение ГЦСС обеспечивает фирме географическую диверсификацию своих партнеров и тем самым помогает смягчить отрица-тельные эффекты партнерства со странами с потенциаль-ными политическими конфликтами и возможными сти-хийными бедствиями [Barrot, Sauvagnat, 2016].

Какие эффекты в рамках ГЦСС способствуют услож-нению (равно как и упрощению) самих цепочек? Данный аспект удачно прослеживается на примере конвергенции заработных плат между развитыми и развивающимися странами, наблюдавшейся вследствие прихода в послед-ние иностранных инвесторов в 1990–2000-х гг. (только в Китае рост средней доплаты достигал 15–20 % в год). Это явление быстро привело к эрозии основного конкурент-ного преимущества развивающихся стран и касалось тру-доемких видов деятельности внутри ГЦСС.

Однако обратный эффект заключается в том, что рост заработной платы положительно сказывается на доходах и спросе, которые позитивно влияют на ГЦСС (в разви-вающихся странах формируется активный потребитель – средний класс). В данном случае ввиду утраты конку-рентного преимущества в виде дешевого труда совсем не обязательно происходит решоринг (возврат) эконо-мической деятельности в развитые страны (если это дей-ствительно произойдет, то под влиянием автоматизации длина и сложность ГЦСС сократятся).

Вместе с тем в силу постоянного разрыва между субъ-ектами мирового хозяйства на место одних развивающих-ся стран придут другие, с более низкой оплатой труда,

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


но и комбинация заработной платы и производительно-сти труда. Чем выше затраты на рабочую силу в расчете на единицу продукции, тем ниже экспортная ориентация экономического роста (и, следовательно, интеграция в ГЦСС). Этим теоретическим положением и объясняется слабая степень интеграции в ГЦСС стран с большими объ-емами низкоквалифицированной рабочей силы, даже не-смотря на наблюдающееся в них повышение заработной платы. Например, в странах Азии, Латинской Америки, Восточной Европы в 2000–2010 гг. при динамичном росте заработной платы удельные трудовые затраты почти не изменились (либо снизились) и остались на невысоком уровне, тогда как в странах Африки удельные затраты

и этот фактор вновь приведет к усложнению и увеличе-нию длины ГЦСС. Крупные компании будут стремиться вложить капитал в страны с низкой оплатой труда, что подтверждается на примере известной «парадигмы ле-тящих гусей», когда развитие экономики одной страны ведет к модернизации промышленности других, более слабых стран. Здесь можно привести пример Бангладеша, Камбоджи и Вьетнама, где уже успешно функционирует бизнес по производству одежды из Китая. В свою очередь, правительства этих стран будут стимулировать такие ин-вестиции, дабы увеличить собственное участие в ГЦСС.

Стоит отметить, что не только динамика средней за-работной платы определяет интеграцию стран в ГЦСС,

Таблица 1 – Основные архетипы ГЦССTable 1 – GVC main archetypes

Название архетипа ГЦСС

Товары, производимые в рамках ГЦСС

Доля в мировом выпуске

(в мировом экспорте), %

Трудовые ресурсы, млн чел.

Специфика Страны-участницы

Глобальные инновации

Автомобили, компьютеры, электроника

13 (35) Н. д. Свыше половины торговли прихо-дится на экспорт промежуточны-ми товарами; 1/3 трудовых ресур-сов высококвалифицированна. Затраты на исследования, разра-ботки и нематериальные активы составляют 30 % совокупной вы-ручки (в два-три раза выше, чем в других ГЦСС)

Небольшое число раз-витых стран при расту-щей роли Китая (на 12 стран приходится 75 % экспорта)

Трудоинтенсивные товары

Текстиль, игрушки, одежда, мебель

3 (28) 100 Более чем 2/3 дохода приходится на труд, большая часть которого низкоквалифицированна

62 % торговли обеспе-чивают развивающи-еся страны (больше, чем в любом другом типе ГЦСС). Китай – крупнейший произво-дитель

Региональная обработка

Металлы, пластмассы и резина, стекло, цемент, напитки и продовольствие

9 169 Используется относительно не-много полуфабрикатов, однако более 2/3 продукции (за исключе-нием напитков и продовольствия) становятся промежуточными то-варами в других ГЦСС, особенно в 1-м архетипе (глобальные инно-вации)

Производство рас-пределено по многим странам; высока доля внутрирегиональной торговли (56 %); тор-говля растет быстрее, чем в 1-м и 2-м архе-типах

Ресурсоинтенсивные товары

Сельское хозяйство, добыча полезных ископаемых

11 919* Большая часть продукции – про-межуточная (используется в дру-гих ГЦСС). Доступ к ресурсам, близость к транспортной инфра-структуре – основные детерми-нанты размещения производства

Все страны мира, но на 10 из них приходит-ся 75 % экспорта

Трудоинтенсивные услуги

Торговля, транспортные услуги, здравоохранение

– 740** Торговля в этих ГЦСС растет бы-стрее, чем в любом другом архе-типе

Все страны

Наукоемкие услуги Профессиональные услуги, финансовое посредничество, информационные услуги

– – Высококвалифицированный труд; торговые потоки охватывают все страны, поскольку затраты непо-средственно не связаны с преодо-лением расстояния

Развитые страны (79 % экспорта этих услуг)

Примечание. *Из них 870 млн – в сельском хозяйстве; ** из них 2/3 – в торговле.Составлено по: McKinsey [2019]. Globalization in Transition: The Future of Trade and Value Chains / McKinsey Global Institute. Pp. 2–3.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


оставались на высоком уровне при более слабой дина-мике средней заработной платы (табл. 2).

Таблица 2 – Динамика средней заработной платы и удельных затрат труда на единицу продукции

в некоторых странах, 2000–2010 гг.Table 2 – Dynamics of average salary and labour costs per unit

of output in some countries in 2000–2010

СтранаСредняя заработная

плата, дол.Удельные

трудозатраты*

2000 2010 2000 2010

Эфиопия 771 807 6,3 2,4

Кения 2 118 2 854 5,2 3,6

Бразилия 5 822 10 918 1,6 1,0

Китай 1 016 4 770 1,1 1,1

Индия 1 356 2 619 3,0 1,8

Индонезия 929 1 897 1,2 0,6

Малайзия 4 405 6 548 1,1 0,7

Чехия 3 964 12 673 0,7 0,7

Примечание. *Рассчитываются как отношение средней зара-ботной платы к ВВП на душу населения.

Источник: [Ceglowski et al., 2015].

Исследования показывают также, что сложным и зна-чимым вызовом для развития и расширения ГЦСС являет-ся «ловушка средних доходов» (middle-income trap). Идея заключается в том, что достаточно легко вырасти из страны с низким в страну со средним доходом, расширяя исполь-зование факторов производства (труда и капитала). Од-нако достичь уровня высокого дохода намного сложнее, поскольку это требует больших инноваций и креативно-сти. Развивающиеся страны после кризиса 2007–2008 гг. восстановили свой рост до 4 % в 2010–2014 гг., но затем вновь столкнулись с его замедлением в 2015–2016 гг. Не-обходимо оценить возможности развивающихся стран по интеграции в ГЦСС в условиях «ловушки средних дохо-дов», а также учитывать то, что в условиях действия дан-ной ловушки отрыв развитых стран от развивающихся будет возрастать, а положение последних в ГЦСС может консервироваться и даже ухудшаться1.

За 2000–2016 гг. в ГЦСС произошли существенные изменения, а с 2011 г. международная фрагментация производства замедлилась. Отметим, что международ-ное разделение производства усиливалось с 1980-х гг. 1990–2000 гг. стали периодом беспрецедентного разви-тия ГЦСС, обеспечившего бум международной торговли. Важная роль ГЦСС в процессе экономической глобализа-ции обусловила всплеск интереса к ним со стороны на-учного сообщества [Baldwin, 2016, pp. 5–6]. Глобализация усилилась в 1990-е гг., когда информационная револю-ция радикально снизила стоимость продвижения идей. Позднее глобализация вступила в новую фазу, именуе-мую «второй анбандлинг» (воздействие на деятельность

1 The World Bank (2017). Measuring and Analyzing the Impact of GVCs on Economic Development. Global Value Chain Development Report 2017. Washington, DC: IBRD/The World Bank. Рp. 8, 9, 119.

традиционных социальных институтов со стороны повсе-местного распространения Интернета и веб-технологий, мобильных устройств, новых медиа), что вызвало рево-люцию в ГЦСС, а конкурентоспособность стала детерми-нироваться не границами стран, а международными се-тями производства.

Вместе с тем поднимается все больше вопросов о воз-можности замедления процессов международной фраг-ментации производства и его эффектах для современной международной торговли. В некоторых эмпирических ис-следованиях были сделаны попытки идентифицировать ключевые факторы эволюции международной торговли и ее текущего замедления [Hoekman, 2015]. Среди мно-гих детерминант динамики международной торговли с 1990-х гг. в качестве ключевых выделялись циклические, структурные факторы и международная фрагментация производства в ГЦСС [Johnson, Noguera, 2012; Haugh et al., 2016; Timmer et al., 2016]. Недавнее замедление торговли также связывают с изменением репозиционирования экономики Китая на внутреннем рынке (за счет чего сни-зилось его участие в ГЦСС), что также указывается в ка-честве значимого фактора [Hoekman, 2015, pp. 179–196]. До Великой рецессии 2007–2008 гг. Китай был в центре расширения ГЦСС, поскольку компании, работающие в стране (особенно иностранные), нуждались в большом объеме запчастей и компонентов, предназначенных для производства многих потребительских экспортных то-варов. Вместе с тем нельзя недооценивать роль Китая в ГЦСС, который вместе с другими развивающимися стра-нами пока еще является важнейшим источником спроса в современной международной торговле для развитых стран (табл. 3).

Таблица 3 – Экспорт развитых стран по регионам, 1995–2017 гг.

Table 3 – Exports of developed countries by regions in 1995–2017

Год

Направление экспорта (доля, %)Совокупный экспорт, трлн дол.

В развитые страны

В развивающиеся страны

(кроме Китая)В Китай

1995 77 20 3 4,3

2007 71 23 6 9,6

2017 59 29 12 10,3

Составлено по: McKinsey [2019]. Globalization in Transition: The Future of Trade and Value Chains / McKinsey Global Institute. Р. 21.

Однако есть и другие драйверы замедления между-народной фрагментации производства: слабая экономи-ческая динамика с низким уровнем инвестиций; скудный конечный спрос вследствие Великой рецессии и после-дующего кризиса еврозоны; замедление процессов либе-рализации международной торговли и рост применения нетарифных мер; незначительное снижение транспорт-ных издержек и сравнительно высокий спрос на нетор-гуемые товары; ограниченное торговое финансирование и т. д. [Gaulier, Sztulman, Ünal, 2019. p. 4].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Таким образом, на современном этапе развитие ГЦСС испытывает тенденцию к замедлению. Общеизвестно, что в классической ГЦСС есть два базовых компонента: до-бавленная стоимость, создаваемая за рубежом (foreign value added, FVA) (доля импортных товаров и услуг в стои-мости экспорта страны), и добавленная стоимость, созда-ваемая внутри страны (domestic value added, DVA). Пока-затель FVA достиг своего максимума в 2010–2012 гг. после непрерывного роста в 1990–2010 гг., что послужило суще-ственным фактором роста международной торговли. За эти годы увеличение FVA был несущественным (7 %), од-нако устойчивым. С 2010 г. рост ГЦСС остановился, а доля в них FVA уменьшилась к 2017 г. до 30 %. Такая обратная тенденция в целом соответствует и корреспондируется с недавним замедлением экономической глобализации и трендами общемировых прямых иностранных инвести-ций. В 2017 г. FVA у развитых стран была значительной (табл. 4), однако у развивающихся стран Восточной и Юго-Восточной Азии она был самой высокой.

Далее рассмотрим показатель участия в ГЦСС (GVC participation rate), который охватывает и «восходящее», и «нисходящее» участие. «Восходящее» участие (forward participation) – это отношение DVA в экспорте прочих стран к совокупному экспорту данной страны (участие на стороне производства). «Нисходящее» участие (backward participation) – удельный вес FVA в экспорте данной стра-ны (участие на стороне потребления) [Сидорова, 2018, c. 73]. Здесь уже различия в разрезе регионов более су-щественны (табл. 4). Регионы, у которых выше показатель FVA, участвуют в «нисходящем» компоненте ГЦСС (среди развитых стран это США и Япония). Поскольку «нисходя-щий» компонент при определенных условиях выступает

частью DVA, его высокая доля демонстрирует способ-ность страны к получению «домашней» доли стоимости от участия в ГЦСС. Для стран с переходной экономикой, наименее развитых стран и стран Африки высокая доля DVA обеспечивается тем, что многие из них являются экс-портерами сырья.

Особо отметим, что начиная с 2010 г. международная торговля для ГЦСС стала менее значимой (уменьшение доли FVA), однако участие стран в ГЦСС возрастало (хотя и меньшими темпами, чем в предыдущем десятилетии). Это весьма важно, поскольку интеграция в ГЦСС может стать рычагом экономического развития для беднейших стран.

Пока же в наибольшей степени интегрированны-ми в ГЦСС остаются «малые» развитые страны (Бельгия, Нидерланды, Гонконг, Ирландия, Сингапур), а также Ки-тай. Ввиду маленьких внутренних рынков эти страны играют ключевую роль на мировых рынках услуг, а так-же стали крупными финансовыми и технологически-ми центрами. Парадоксально, но компонент FVA в этих странах достаточно высок. Это означает, что, во-первых, чтобы быть глобальными центрами по оказанию ус-луг, этим странам требуется зарубежный импорт. Во-вторых, высокий уровень FVA обусловлен ролью этих стран как реэкспортеров (например, за счет крупных портов, в частности, в Сингапуре и Гонконге) (табл. 5).

Среди развивающихся стран ключевые позиции при-надлежат азиатским государствам – Малайзии (доля FVA в экспорте страны составляет 64 %), Китаю (62 %), Филиппи-нам (58 %) и Южной Корее (58 %), которые являются «гло-бальными фабриками» по производству и последующему экспорту широкого спектра товаров.

Таблица 4 – FVA по группам стран и отдельным странам в 2017 г., % Table 4 – FVA by groups of countries and individual countries in 2017, %

Группа стран (страна) FVA, %Совокупный показатель

участия в ГЦСС (доля в экспорте, %)

Средний рост участия в GVC, %

2000–2010 2010–2017

Развитые страны 32 60 11 1

Европейский союз 38 65 12 1

США 13 46 7 1

Япония 21 48 9 0

Развивающиеся страны 28 56 13 3

Африка 14 55 14 1

Азия 31 59 14 4

Восточная и Юго-Восточная Азия 34 61 13 4

Южная Азия 13 42 18 4

Западная Азия 15 50 13 3

Латинская Америка и Карибский бассейн 20 41 11 1

Центральная Америка 29 42 7 2

Карибские острова 13 34 9 0

Южная Америка 14 40 15 1

Страны с переходной экономикой 13 57 19 2

Наименее развитые страны (LDC) 9 41 15 2

Составлено по: UNCTAD (2018). World Investment Report 2018: Investment and New Industrial Policies. New York & Geneva: UN, UNCTAD. Рp. 23–24.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Чтобы определить, как торговля, производство и уча-стие в ГЦСС изменялись в течение 1995–2017 гг., McKin-sey проанализировала ГЦСС в 23 отраслях промышлен-ности, охватывающие 43 страны. Было установлено, что, во-первых, в 2007–2017 гг. доля экспорта в совокупном выпуске ГЦСС (в производстве товаров) снизилась с 28,1 до 22,5 %. Во-вторых, трансграничные услуги растут на 60 % быстрее международной торговли товарами, и в сфере услуг создается намного больше экономической ценности, которая остается за рамками учета традицион-ной торговой статистики. В-третьих, в основе лишь 20 % (и даже меньше) объема международной торговли лежит арбитраж затрат на оплату труда (labor-cost arbitrage). Последний был распространен раньше, когда трудо-вые ресурсы из-за снижения барьеров в международ-ной торговле устремлялись туда, где оплата труда выше, а издержки производства ниже (типичным примером яв-ляется зарубежный аутсорсинг). ГЦСС становятся все бо-лее наукоемкими, насыщенными знаниями (knowledge-intensive) и высококвалифицированным трудом. По всем

ГЦСС инвестиции в нематериальные активы с 2000 г. уд-воились. Наконец, в-четвертых, ГЦСС по производству то-варов (особенно автомобилей, компьютеров и электро-ники) стали все в большей степени концентрироваться в отдельном регионе, а не выходить за его пределы (осо-бенно в Азии и Европе). Компании все больше приближа-ют места производства к местам потребления (т. е. пред-ложение – к спросу)1.

Такие серьезные изменения объясняются нескольки-ми факторами. В первую очередь за последнее десяти-летие доля развивающихся рынков в глобальном потре-блении возросла на 50 %. Китай и другие развивающиеся страны потребляют больше, чем они производят (а экс-портируют немного меньше). Кроме того, развивающие-ся страны все больше ориентируются на формирование прочных внутренних цепей поставок, сокращая импорт промежуточных товаров. Снижение интенсивности меж-дународной торговли служит сигналом к тому, что эти страны переходят на новый уровень экономического развития. Наконец, ГЦСС изменяются за счет трансгра-ничных потоков информации и новых технологий (вклю-чая цифровые платформы, Интернет вещей, автоматиза-цию и искусственный интеллект). Такие технологии уже в среднесрочной перспективе способны ослабить между-народную торговлю товарами и усилить международную торговлю услугами. Это может быть благоприятным для развитых стран с учетом их преимуществ в инновациях и сфере услуг, а также в высококвалифицированных тру-довых ресурсах. Развивающиеся рынки с географической близостью к большим рынкам потребления могут полу-чить выгоду за счет фактора приближения производства к потреблению.

НЕДОСТАТКИ ГЦСС И БАРЬЕРЫ ДЛЯ ИХ РАСШИРЕНИЯПо мере того как прогресс в информационно-коммуни-кационных технологиях существенно снижает барьеры международной фрагментации производства, ГЦСС об-наруживают все новые недостатки. Так, в силу растущей дефрагментации контроль со стороны многонациональ-ной компании над своими подразделениями становится сложнее (а значит, и затратнее), чем ранее. Появилось больше проблем и с качеством продукции (производство продукции переносится все в менее развитые страны), что часто требует отзыва продукции и в итоге увеличи-вает расходы на офшоринг. Кроме того, поскольку инно-вационная деятельность крупных корпораций осущест-вляется в стране базирования, сектора, подверженные офшорингу, делают инновационную деятельность неэф-фективной. Офшоризировать инновационную деятель-ность сложно, так как в развивающихся странах защита прав интеллектуальной собственности гораздо слабее, а транснациональные компании не хотят, чтобы в резуль-тате офшоринга инноваций местные компании из постав-щиков превратились в конкурентов.

1 McKinsey [2019]. Globalization in Transition: The Future of Trade and Value Chains / McKinsey Global Institute.

Таблица 5 – Ключевые страны-экспортеры в мире по степени их вовлеченности в ГЦСС в 2017 г.

Table 5 – The world’s key exporting countries by their involvement in GVC in 2017

СтранаДоля «нисходящего компонента» (FVA)

в ГЦСС, %

Место страны в мировом экспорте

Бельгия 78 17

Нидерланды 78 7

Сингапур 76 11

Гонконг 73 8

Ирландия 70 18

Польша 69 22

Швеция 68 24

Великобритания 63 6

Франция 63 5

Китай 62 1

Германия 60 3

Россия 58 20

Испания 58 15

Корея 58 9

Швейцария 57 14

Тайвань 54 19

Италия 54 10

Таиланд 52 21

Япония 48 4

США 46 2

Канада 45 12

Индия 42 13

Мексика 42 16

Австралия 42 23

Бразилия 40 25

Составлено по: UNCTAD [2018]. World Investment Report 2018: Investment and New Industrial Policies. New York & Geneva: UN, UNC-TAD. Р. 25.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Например, США вышли из Соглашения о Транстихоокеан-ском партнерстве и стремятся пересмотреть региональ-ное Соглашение НАФТА. Великобритания анонсировала выход из ЕС. США и Китай взаимно увеличили тарифы, что привело к торговому конфликту. Растущий скептицизм по поводу глобализации, следствием которого стали протек-ционистские меры, препятствует дальнейшему расшире-нию ГЦСС.

Самый значимый фактор, который в будущем повли-яет на развитие ГЦСС, – цифровизация мировой эконо-мики. По всей видимости, новые цифровые технологии сделают офшоринг в меньшей степени привлекатель-ным, а ГЦСС станут, с одной стороны, короче, а с другой – в меньшей степени распространены в мире [Екимова, Лукьянов, Смирнов, 2019, с. 22–23]. В свою очередь, по-казатель FVA уменьшится, а DVA – возрастет, а это озна-чает, что вклад международной торговли в мировой ВВП будет в дальнейшем снижаться. Эффективно управляе-мая цифровизация в большей степени пойдет на пользу развитым странам, однако все зависит от того, насколько развивающиеся экономики смогут воспользоваться пре-имуществами цифровизации.

Современная промышленная политика стран должна широко учитывать необходимость интеграции государ-ства в ГЦСС, а также собственно наблюдающуюся на со-временном этапе модернизацию ГЦСС. Эволюция про-мышленной политики имела тенденцию к постепенному переходу от индустриализации и структурной трансфор-мации (до 1970-х гг.) к стабилизации, либерализации, политике невмешательства (1980–1990-е гг.) и, наконец, политике продвижения участия в ГЦСС (2000-е гг. – по настоящее время). В частности, в результате многие стра-ны (например, Индия, Филиппины, Коста-Рика) достигли успехов в деле наращивания своего участия в ГЦСС по-средством операций аутсорсинга в сфере информацион-ных технологий. Важным инструментом промышленной политики также остаются специальные экономические зоны (СЭЗ), созданные во многих странах для привле-чения иностранных инвестиций и интеграции местных фирм в ГЦСС, стимулирования экспортоориентирован-ного роста и общей занятости. Зарубежное инвестирова-ние, обеспечивая 80 % международной торговли через глобальные сети производства, также остается важней-шим фактором интеграции промышленности в ГЦСС.

Целью стратегий догоняющего развития (catch-up strategies), реализуемых развивающимися странами, яв-ляется привлечение видов деятельности с высокой до-бавленной стоимостью в ГЦСС путем стимулирования секторов, поддерживающих технологическую модерни-зацию (например, продвижение инвестиций на основе создания кластеров и региональных сетей производства в СЭЗ). Так, Аргентина в 2017 г. приняла преференциаль-ный налоговый режим для автомобилестроения, чтобы продвинуть региональные производственные отрасле-вые цепочки среди стран МЕРКОСУР.

Направлениями форсирования дальнейшего рас-ширения ГЦСС ввиду того, что главным барьером для

Также важно учитывать, что по мере того как автома-тизация снижает значимость издержек на оплату труда, возможности для стран с низкими доходами по исполь-зованию их трудоемкого экспорта как стратегии развития снижаются.

Таким образом, мировой валовый выпуск и объем международной торговли продолжают увеличиваться в абсолютных значениях, однако удельный вес между-народной торговли в валовом выпуске снижается почти в рамках каждой ГЦСС по производству товаров.

На современном этапе сложился ряд барьеров для расширения ГЦСС, возникших с момента кризиса 2007–2008 гг., который привел к двум основным вызовам для ГЦСС. Первый из них связан с тем, что большинство ма-лых и средних предприятий (МСП) развивающихся стран и МСП депрессивных регионов развитых стран не интер-национализируются, т. е. остаются не связанными с ГЦСС. Межфирменное сотрудничество в сфере исследований и разработок концентрируется внутри страны.

Есть и другие причины ограничений для расшире-ния ГЦСС. Общеизвестно, что важнейшей детерминантой интернационализации фирмы (например, экспорта или прямых иностранных инвестиций) выступает произво-дительность. Фирмы с низкой производительностью и низким уровнем развития человеческого капитала не могут компенсировать свои первоначальные затраты от участия в ГЦСС (например, затраты на поиск деловых пар-тнеров или изучение зарубежных рынков). Поэтому лишь ограниченное число компаний связано с ГЦСС.

Также следует учитывать, что первоначальные затра-ты особенно высоки в слаборазвитых странах и регионах ввиду неразвитости транспортной и информационно-коммуникационной инфраструктуры, что ограничивает потоки товаров и информации для участия в ГЦСС. На-конец, у многих стран есть регулятивные и институцио-нальные барьеры, которые ведут к высоким издержкам международных трансакций (к таким барьерам относятся ограничения для иностранных инвестиций, требования к содержанию местных компонентов, неэффективные тамо-женные процедуры, слабая защита прав интеллектуаль-ной собственности, визовые ограничения). Количество новых дискриминационных ограничений в отношении зарубежных партнеров в странах «Большой двадцатки» в последние годы имеет тенденцию к росту [Evenett et al., 2018].

Кроме того, некоторые государства в силу ожидания проигрыша от участия в ГЦСС сдержанно относятся к их расширению в свои страны. Например, есть оценки того, как импорт США из Китая ухудшил доход и занятость в секторе производства в США [Acemoglu, Akcigit, Kerr, 2016; Acemoglu et al., 2016]. Есть также доказательства того, что глобализация связана с растущим неравенством доходов среди граждан развитых стран [Piketty, 2017].

ВЫЗОВЫ ДЛЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИРастущее неравенство привело к росту протекционист-ских настроений в торговой политике отдельных стран.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


него является низкая производительность, могут стать: 1) развитие инвестиций в человеческий капитал; 2) пре-одоление дефицита транспортной и информационно-коммуникационной инфраструктуры (в целом уже эмпи-рически доказано положительное воздействие развития инфраструктуры на международную торговлю, диффу-зию знаний и экономический рост [Donaldson, 2018]); 3) модернизация производства в развитых странах, что-бы успешно конкурировать с развивающимися экономи-ками в условиях того, что издержки и цены у последних сравнительно низки.

С точки зрения анализа эффективных мер торговой политики на современном этапе развития ГЦСС важ-ной представляется оценка экономической природы глобальной торговли. По мере своей эволюции, несмо-тря на динамичный рост, глобальная торговля росла медленнее, чем внутриотраслевая торговля и глобаль-ные производственные сети. На две последние формы, контролируемые многонациональными компаниями, по оценкам международных экономических организа-ций, в последние годы приходилось свыше 80 % всех тор-говых потоков в мире1. Рост внутриотраслевой торговли и глобальных сетей производства сопровождался осоз-нанием растущей значимости дифференциации и разно-образия мер торговой политики.

Помимо традиционных мер торговой политики, на ко-торых в основном сфокусированы исследования в меж-дународной политической экономии (правила доступа на рынок, тарифные и нетарифные барьеры, субсидии), до-бавились такие инструменты, как инвестиционные усло-вия и механизмы урегулирования споров [Kim et al., 2017, p. 156]. С точки зрения ожидаемых мер торговой полити-ки интересы фирм гетерогенны, но кроме традиционного доступа на рынок фирмы – участники международной торговли все больше внимания уделяют защите своих иностранных инвестиций и основанной на правилах гло-бальной системе регулирования торговли.

В результате современные преференциальные торго-вые соглашения (ПТС) между странами идут по пути бо-лее глубокой интеграции, форматируются с учетом двух указанных условий, и страны идут на это, поскольку хотят привлечь крупные фирмы и быть в большей степени инте-грированными в ГЦСС. ПТС заключаются как на многосто-ронней, так и на двусторонней основе, причем с 1990-х гг. было подписано около 3 тыс. таких соглашений, в том числе развивающимися странами, которые все больше заявляют о себе как о крупном инвесторе за рубежом.

Важнейшим и пока труднорешаемым вызовом оста-ется ликвидация регулятивных и институциональных ба-рьеров во многих странах, подчеркивающих нарастание тенденций торгового протекционизма. По оценкам меж-дународных организаций, в 2008–2016 гг. странами была введена 1 671 ограничительная мера в торговле, причем только в октябре 2016 г. было реализовано 408 таких мер

1 OECD, WTO, UNCTAD [2013]. Implications of Global Value Chains for Trade, Investment, Development, and Jobs: Technical report prepared for the G-20 Leaders Summit. St. Petersburg, Russia. Р. 21.

[De Backer, Flaig, 2017, p. 11]. Большинство подобных мер являются требованиями по локализации (фактически – мерами по защите отечественной промышленности от иностранных конкурентов), например, установление определенной доли местных компонентов в совокупном объеме производства. Они наносят вред международной торговле промежуточной продукцией и способствуют за-медлению дальнейшего роста ГЦСС.

Для решения указанных проблем подходы могут быть самыми разнообразными, но встречаются весьма ориги-нальные способы: так, в некоторых исследованиях пред-лагается придерживаться принципов поведенческой эко-номики (протекционизм может быть свойствен закрытой природе людей) [Thaler, Sunstein, 2009]. Эмпирические исследования также показывают, что социальные взаи-модействия способствуют развитию свободной торговли [Yamamura, Tsutsui, 2019], в связи с чем необходимо раз-рабатывать программы международного обмена (обмен студентами, деловые и научные конференции, сотрудни-чество в сфере исследований), которые должны поддер-живаться и субсидироваться правительствами стран.

Вместе с тем проблематика оценки негативной роли протекционизма усугубляется тем, что современная торговая политика многомерна, и эта многомерность усиливается. Нужна экспертиза торговых преференций, которые пока акцентированы лишь на доступе к рынку. Действующие торговые соглашения не только связаны с устранением барьеров для свободной торговли, но так-же охватывают множество правил и стандартов произ-водства, охраны окружающей среды, учитывают гибкость принимаемых обязательств, предусматривают защиту инвестиций и механизмы урегулирования споров [Kim et al., 2017, p. 153]. Самая важная проблема торговой по-литики заключается в том, что она варьируется с точки зрения своего воздействия на фирмы в зависимости от степени их участия в ГЦСС [Farrell, Newman, 2016]. Струк-турные изменения в среде международной торговли все больше затрагивают национальную торговую политику и преференции для отдельных фирм.

ЗАКЛЮЧЕНИЕВ рамках исследования проведена оценка основных эф-фектов воздействия ГЦСС на развитие международной торговли. Международная сегментация производства испытывает на современном этапе ряд трансформаций, однако эти изменения (равно как и замедления, проис-ходящие в развитии ГЦСС) неравнозначны в отраслевом и секторальном разрезах. Охватывая в большей степени инновационно ориентированные сегменты мировой эко-номики, ГЦСС остаются значимыми также для развития трудо- и ресурсоинтенсивных отраслей, динамично раз-вивающихся секторов сферы услуг. Это означает, что в глобальном разделении труда даже в условиях усиления международной конкуренции в ГЦСС сохраняется место как для развитых, так и для развивающихся экономик.

Положительный эффект ГЦСС на современном этапе обусловлен их обеспечивающим воздействием для диф-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Источники

Екимова К.В., Лукьянов С.А., Смирнов Е.Н. и др. (2019). Цифровая экономика и искусственный интеллект – новые вызовы современной мировой экономики. М.: Изд. дом ГУУ.

Лукьянов С.А., Драпкин И.М. (2017). Глобальные цепочки создания стоимости: эффекты для интегрирующейся экономи-ки // Мировая экономика и международные отношения. № 4. С. 16–25.

Сидорова Е.А. (2018). Россия в глобальных цепочках создания стоимости // Мировая экономика и международные от-ношения. № 9. С. 71–80.

Acemoglu D., Akcigit U., Kerr W. (2016). Networks and the Macroeconomy: An Empirical Exploration. NBER Macroeconomics An-nual, vol. 30, pp. 273–335.

Acemoglu D., Autor D., Dorn D., Hanson G.H., Price B. (2016). Import Competition and the Great US Employment Sag of the 2000s. Journal of Labor Economics, vol. 34, pp. 141–198.

Baldwin R.E. (2016). The great convergence: Information technology and the new globalization. Cambridge, Massachusetts: The Belknap Press of Harvard University Press.

Barrot J.N., Sauvagnat J. (2016). Input Specificity and the Propagation of Idiosyncratic Shocks in Production Networks. The Quar-terly Journal of Economics, vol. 131(3), pp. 1543–1592.

Ceglowski J., Golub S., Mbaye A., Prasad P. (2015). Can Africa Compete with China in Manufacturing? The Role of Relative Unit Labor Costs. Working Paper 201504, Development Policy Research Unit, University of Cape Town, Cape Town, South Africa.

De Backer K., Flaig D. (2017). The Future of Global Value Chains Business as Usual or “A New Normal”. OECD Science, Technology and Innovation Policy Papers, no. 41.

Donaldson D. (2018). Railroads of the Raj: Estimating the Impact of Transportation Infrastructure. American Economic Review, vol. 108, pp. 899–934.

Evenett S.J., Akman S., Berger A., Bianchi E., Braga C.P., Cristini M., …, Tu X. (2018). Mend It, Don’t End It: The Case for Upgrading the G20’s Pledge on Protectionism. URL: www.g20-insights.org/policy_briefs/mend-it-dont-end-itthe-case-for-upgrading-the-g20s-pledge-on-protectionism/.

Farrell H., Newman A. (2016). The New Interdependence Approach: Theoretical Development and Empirical Demonstration. Review of International Political Economy, vol. 23(5), pp. 713–736.

фузии инноваций на международном уровне, географи-ческой диверсификации и смягчения рисков компаний – участников международной торговли. Последствия эф-фектов конвергенции по такому показателю, как уровень оплаты труда, остаются неопределенными, но стоит отме-тить, что динамика удельных затрат на единицу продук-ции может быть объективным критерием для оценки воз-можностей развивающихся стран по интеграции в ГЦСС. Здесь, однако, необходимо учитывать и эффект «ловушки средних доходов», который способет нивелировать кон-вергентные эффекты.

Замедление ГЦСС – сложившаяся тенденция на фоне деглобализации мировой экономики, и она еще в боль-шей степени усиливается в результате беспрецедентной цифровизации. Одновременно замедление ГЦСС обу-словлено как структурными, так и циклическими факто-рами, а также перегревами в экономике, которые могут испытывать крупные страны, в частности Китай. В целом стабилизация и снижение мирового спроса, обуслов-ливающего вялую экономическую динамику мирового хозяйства, ведут к переоценке подходов к определению эффективности сложившихся ГЦСС. Исследование пока-зало, что организационно-экономические конструкции ГЦСС замедляют свое развитие с 2010 г. и, по крайней мере, в среднесрочной перспективе данная тенденция будет непреодолимой. В структуре ГЦСС компонент DVA для ряда стран становится по сравнению с компонентом FVA более значимым, однако это уже означает угрозу

деглобализации ГЦСС (иными словами, при сохранении указанного тренда эти цепочки все в меньшей степени можно будет считать глобальными).

В функциональном поле всех ГЦСС возрастает роль трансграничных услуг, тогда как значение арбитража за-трат на оплату труда снижается, что обусловливает ча-стичный переход от офшоринга к решорингу (это опять же ставит под сомнение глобальность ГЦСС). Значитель-ной проблемой в связи с этим является снижение удель-ного веса экспорта в ВВП, подстегиваемое как переходом ряда развивающихся стран на новый уровень экономи-ческого развития, так и развитием цифровых технологий. Поэтому расширение ГЦСС на современном этапе огра-ничено, причиной чего также выступает низкая произво-дительность многих компаний.

Протекционистские барьеры выступают, пожалуй, ос-новным вызовом для расширения как ГЦСС, так и между-народной торговли в целом, однако решение проблем современного протекционизма лежит не только в кон-тексте торгово-политического взаимодействия. Важным для стран представляется внедрение эффективных ин-струментов промышленной, инновационной, информа-ционной, социальной и транспортной политики. В части торговой политики современные преференциальные торговые соглашения должны переформатироваться с учетом интересов крупных компаний, которым будет уде-лена ключевая роль в трансформации ГЦСС в обозримой перспективе.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Gaulier G., Sztulman A., Ünal D. (2019). Are Global Value Chains Receding? The Jury is Still Out. Key Findings from the Analysis of Deflated World Trade in Parts and Components. Paris, CEPII Working Paper, no. 715, March.

Haugh D., Kopoin A., Rusticelli E., Turner D., Dutu R. (2016). Cardiac Arrest or Dizzy Spell: Why is World Trade So Weak and What Can Policy Do about It? OECD Economic Policy Papers, no.18.

Hoekman B. (2015). The Global Trade Slowdown: A New Normal? // VoxEU.org eBook. URL: https://voxeu.org/sites/default/files/file/Global%20Trade%20Slowdown_nocover.pdf.

Johnson R.C., Noguera G. (2012). Accounting for Intermediate Production Sharing and Trade in Value Added. Journal of Interna-tional Economics, vol. 86(2), pp. 224–236.

Johnson R.C., Noguera G. (2017). A Portrait of Trade in Value Added over Four Decades. The Review of Economics and Statistics, vol. 99(5), pp. 896–911.

Kim I.S., Milner H.V., Bernauer T., Osgood I., Pilker G.S., Tingley D. (2017). Firms and Global Value Chains: Identifying Firms’ Multi-dimensional Trade Preferences. International Studies Quarterly, vol. 63, issue 1, pp. 153–167.

Piketty T. (2017). Capital in the Twenty-First Century. Harvard University Press.Thaler R.H., Sunstein C.R. (2009). Nudge: Improving Decisions about Health, Wealth, and Happiness. New Haven & London: Yale

University Press, Penguin Books.Timmer M.P., Los B., Stehrer R., De Vries G.J. (2016). An Anatomy of the Global Trade Slowdown Based on the WIOD 2016 Release.

University of Groningen, Groningen Growth and Development Centre: GGDC Research Memorandum.Todo Y., Sait Akman M., Hattori T., Saha S., Volchkova N. (2019). Expanding and Restructuring Global Value Chains for Sustainable

and Inclusive Growth. Trade, Investment and Globalization, March 15.Yamamura E., Tsutsui Y. (2019). Trade Policy Preference, Childhood Sporting Experience, and Informal School Curriculum:

An Examination of Views of the TPP from the Viewpoint of Behavioral Economics. Review of International Economics, vol. 27, pp. 61–90.


Смирнов Евгений НиколаевичДоктор экономических наук, профессор кафедры экономической теории и мировой экономики. Государственный университет управления (109542, РФ, г. Москва, Рязанский пр., 99). E-mail: [email protected].

Лукьянов Сергей АлександровичДоктор экономических наук, профессор РАН, заведующий кафедрой экономической теории и мировой экономики. Государственный университет управления (109542, РФ, г. Москва, Рязанский пр., 99). Главный научный сотрудник. Институт проблем рынка РАН (117418, РФ, г. Москва, Нахимовский пр., 47). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-4

Assessment of the transforming impact of global value chains on international tradeEvgeny N. SMIRNOV, Sergey A. LUKYANOV

Abstract. The article discusses the problems of international fragmentation of production and global value chains and how they relate to modern aspects, trends and challenges of international trade development. Methodologically the research rests upon the key princi-ples of classical and alternative theories of international trade, the theory of value chains and the basic theories of foreign investment. In the course of the study, the authors apply both general theoretical (formalization, synthesis, analysis) and particular (measurement, comparison, observation) research methods. The main results of the research are as follows: a conceptual rethink of the nature of today’s international trade in terms of influencing factors of global production decomposition; theoretical justification and criticism of contemporary approaches to the organization of value chains between developed and developing countries; the formulation of meas-ures to modify trade and economic policy in the current system-related and structural challenges of value chains’ transformation. The authors conclude that instability of modern global value chains in the world production and international trade is due to the unsteady dynamics of the global economy, industrial differentiation of global value chains, changes in international strategies of multinational companies, innovation and digitalization of global production networks.

Keywords: global value chain; multinational company; foreign investment; intermediate consumption; international trade; offshoring.

JEL Classification: F12, F23, F62


For citation: Smirnov E.N., Lukyanov S.A. (2019). Assessment of the transforming impact of global value chains on international trade. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 36–46. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-4.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


References

Ekimova K.V., Lukyanov S.A., Smirnov E.N. et al. (2019). Tsifrovaya ekonomika i iskusstvennyy intellekt – novye vyzovy sovremennoy mirovoy ekonomiki [Digital economy and artificial intelligence as new challenges of the global economy]. Moscow: Izd. dom GUU.

Lukyanov S.A., Drapkin I.M. (2017). Global'nye tsepochki sozdaniya stoimosti: effekty dlya integriruyushcheysya ekonomiki [Global value chains: effects for the integrating economy]. Mirovaya ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniya – World Economy and Inter-national Relations, no. 4, pp. 16–25.

Sidorova E.A. (2018). Rossiya v global'nykh tsepochkakh sozdaniya stoimosti [Russia in global value chains]. Mirovaya ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniya – World Economy and International Relations, no. 9, pp. 71–80.

Acemoglu D., Akcigit U., Kerr W. (2016). Networks and the Macroeconomy: An Empirical Exploration. NBER Macroeconomics Annual, vol. 30, pp. 273–335.

Acemoglu D., Autor D., Dorn D., Hanson G.H., Price B. (2016). Import Competition and the Great US Employment Sag of the 2000s. Journal of Labor Economics, vol. 34, pp. 141–198.

Baldwin R.E. (2016). The great convergence: Information technology and the new globalization. Cambridge, Massachusetts: The Belknap Press of Harvard University Press.

Barrot J.N., Sauvagnat J. (2016). Input Specificity and the Propagation of Idiosyncratic Shocks in Production Networks. The Quarterly Journal of Economics, vol. 131(3), pp. 1543–1592.

Ceglowski J., Golub S., Mbaye A., Prasad P. (2015). Can Africa Compete with China in Manufacturing? The Role of Relative Unit Labor Costs. Working Paper 201504, Development Policy Research Unit, University of Cape Town, Cape Town, South Africa.

De Backer K., Flaig D. (2017). The Future of Global Value Chains Business as Usual or “A New Normal”. OECD Science, Technology and Innovation Policy Papers, no. 41.

Donaldson D. (2018). Railroads of the Raj: Estimating the Impact of Transportation Infrastructure. American Economic Review, vol. 108, pp. 899–934.

Evenett S.J., Akman S., Berger A., Bianchi E., Braga C.P., Cristini M., …, Tu X. (2018). Mend It, Don’t End It: The Case for Upgrading the G20's Pledge on Protectionism. Available at: www.g20-insights.org/policy_briefs/mend-it-dont-end-itthe-case-for-upgrading-the-g20s-pledge-on-protectionism/.

Farrell H., Newman A. (2016). The New Interdependence Approach: Theoretical Development and Empirical Demonstration. Review of International Political Economy, vol. 23(5), pp. 713–736.

Gaulier G., Sztulman A., Ünal D. (2019). Are Global Value Chains Receding? The Jury is Still Out. Key Findings from the Analysis of De-flated World Trade in Parts and Components. Paris, CEPII Working Paper, no. 715, March.

Haugh D., Kopoin A., Rusticelli E., Turner D., Dutu R. (2016). Cardiac Arrest or Dizzy Spell: Why is World Trade So Weak and What Can Policy Do about It? OECD Economic Policy Papers, no.18.

Hoekman B. (2015). The Global Trade Slowdown: A New Normal? VoxEU.org eBook. Available at: https://voxeu.org/sites/default/files/file/Global%20Trade%20Slowdown_nocover.pdf.

Johnson R.C., Noguera G. (2012). Accounting for Intermediate Production Sharing and Trade in Value Added. Journal of International Economics, vol. 86(2), pp. 224–236.

Johnson R.C., Noguera G. (2017). A Portrait of Trade in Value Added over Four Decades. The Review of Economics and Statistics, vol. 99(5), pp. 896–911.

Kim I.S., Milner H.V., Bernauer T., Osgood I., Pilker G.S., Tingley D. (2017). Firms and Global Value Chains: Identifying Firms’ Multidimen-sional Trade Preferences. International Studies Quarterly, vol. 63, issue 1, pp. 153–167.

Piketty T. (2017). Capital in the Twenty-First Century. Harvard University Press.Thaler R.H., Sunstein C.R. (2009). Nudge: Improving Decisions about Health, Wealth, and Happiness. New Haven & London: Yale Univer-

sity Press, Penguin Books.Timmer M.P., Los B., Stehrer R., De Vries G.J. (2016). An Anatomy of the Global Trade Slowdown Based on the WIOD 2016 Release. Univer-

sity of Groningen, Groningen Growth and Development Centre: GGDC Research Memorandum.Todo Y., Sait Akman M., Hattori T., Saha S., Volchkova N. (2019). Expanding and Restructuring Global Value Chains for Sustainable and

Inclusive Growth. Trade, Investment and Globalization, March 15.Yamamura E., Tsutsui Y. (2019). Trade Policy Preference, Childhood Sporting Experience, and Informal School Curriculum: An Examina-

tion of Views of the TPP from the Viewpoint of Behavioral Economics. Review of International Economics, vol. 27, pp. 61–90.


Evgeny N. SMIRNOVDr. Sc. (Econ.), Professor of Economic Theory and World Economy Dept. State University of Management (99 Ryazansky Ave., Moscow, 109542, Russia). E-mail: [email protected].

Sergey A. LUKYANOVDr. Sc. (Econ.), Professor of the RAS, Head of Economic Theory and World Economy Dept. State University of Management (99 Ryazan-sky Ave., Moscow, 109542, Russia). Chief Researcher. The Market Economy Institute of the RAS (47 Nakhimovsky Ave., Moscow, 117418, Russia). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-5

Сетевое взаимодействие как основа создания ценностного предложения транспортных компаний в сегменте железнодорожных транзитных перевозок М.Ю. Шерешева, С.О. Дунаева

Аннотация. Статья посвящена вопросам разработки ценностного предложения транспортных компаний в сегменте желез-нодорожных транзитных перевозок. Методологической базой исследования послужили теоретические положения в сфере стратегического маркетинга, формирования ценностного предложения для клиента, сетевого взаимодействия компаний. На основе систематизации данных международной торговли, объемов железнодорожных перевозок и ключевых событий в от-расли проанализированы тенденции развития транспортных сервисов в рамках международных транспортных коридоров. В результате проведенного исследования установлено наличие многовариантного пространства альтернативных управленче-ских решений, где принимаемый компанией выбор в соответствии с действиями других участников рынка формирует определен-ный сценарий развития бизнеса. Показано, что Россия является ключевой страной в сфере сухопутных контейнерных перевозок между странами Европы и Азии и что улучшения в реализуемых транспортных сервисах оказывают существенное благопри-ятное влияние на положение стран-партнеров, с которыми имеются трансграничные взаимосвязи. Обоснован сетевой харак-тер взаимоотношений стейкхолдеров рынка, выявлены факторы повышения ценностного предложения для клиента, включая обеспечение надежности поставок, сокращение и предсказуемость сроков доставки, более гибкую систему оказания сервисов с ориентацией на интересы конечного клиента, более быстрое решение возникающих вопросов за счет устойчивых партнерских отношений с компаниями из других стран.

Ключевые слова: рынок транзитных перевозок; транспортные компании; ценностное предложение; сетевое взаимодей-ствие; стейкхолдеры; конкурентные преимущества.

JEL Classification: M31, L21, L84, L92


Ссылка для цитирования: Шерешева М.Ю., Дунаева С.О. Сетевое взаимодействие как основа создания ценностного предло-жения транспортных компаний в сегменте железнодорожных транзитных перевозок // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 47–57. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-5.

ВВЕДЕНИЕВ современной теории управления по принципам мар-кетинга широко обсуждаются вопросы формирования и поддержания конкурентного преимущества на основе создания ценностного предложения для клиента [Кущ, Смирнова, 2004; Юлдашева, Юдин, 2012]. Это обусловлено усложнением конкурентной среды и существенными ко-лебаниями спроса на современных глобальных рынках, а также возросшей взаимозависимостью стейкхолдеров и ростом значимости информационно-коммуникационных технологий как одного из факторов производства [Шере-шева, 2008; Методология исследования сетевых форм…, 2014]. Рост объемов и скорости передачи информации требует от субъектов бизнеса адаптации к новым, более сложным макроэкономическим условиям.

Особое место в теории маркетинга занимают особен-ности создания ценностного предложения на B2B рынках [Бек, 2008; Vargo, Lusch, 2011; O'Cass, Ngo, 2012], в том чис-ле в сфере транспортной логистики [Langley, Holcomb, 1992; Yazdanparast, Manuj, Swartz, 2010].

Логистические услуги – это «уникальный набор услуг, которые преодолевают границы между поставщиками то-варов, поставщиками услуг и клиентами и становятся все более важными для успешной работы цепей поставок» [Stank et al., 2003, p. 28]. Логистика играет стратегическую роль в успехе компаний, служа средством создания кон-курентного преимущества на рынке и основой форми-

рования более тесных и устойчивых взаимоотношений с клиентами [Mentzer, Flint, Hult, 2001; Davis, Mentzer, 2006; Christopher, 2016]. Более того, поскольку связь качества услуги с результатами деятельности бизнеса (такими, как снижение затрат, удовлетворенность клиентов, лояль-ность и прибыльность) достаточно хорошо обоснована [Daugherty, Stank, Ellinger, 1998; Davis, Mentzer, 2006], ока-зание высококачественных логистических услуг является одним из важнейших факторов конкурентоспособности для многих компаний.

На наш взгляд, вопросы создания ценностного пред-ложения в сфере транспортной логистики приобретают растущую актуальность для России вследствие суще-ственных изменений на мировых рынках, которые предъ-являют новые требования к транспортным перевозкам. На основе анализа сетевых взаимосвязей в этой области Мировой банк пришел к выводу, что РФ является ключе-вой страной в рамках реализации сухопутных контей-нерных перевозок между государствами Европы и Азии1. Объявленная Китаем в 2013 г. инициатива «Один пояс, один путь» заложила фундамент для ускоренного раз-вития внешнеторгового сотрудничества стран Евразии, позволяющий соединить государства Европы и Азии, на

1 Critical Connections: Promoting Economic Growth and Resilience in Europe and Central Asia / International Bank for Reconstruction and Devel-opment, The World Bank. 2018. Chapter 5. P. 219.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


которые приходится порядка 60 % мирового ВВП1. Чтобы транзитные грузовые потоки в сухопутном сообщении КНР – ЕС осуществлялись по территории РФ, необходимо повысить качество транспортных сервисов до уровня, который бы позволял удовлетворять потребности стран-партнеров, укреплять трансграничные взаимосвязи.

В статье рассмотрены возможности формирования ценностного предложения транспортных компаний в сегменте железнодорожных транзитных перевозок с уче-том возможностей и вызовов цифровой трансформации. Цель исследования – выявление сетевых форм взаимо-действия транспортных компаний, оказывающих услуги в области железнодорожных перевозок вдоль междуна-родных транспортных коридоров (МТК). В связи с этим были поставлены следующие задачи: провести обзор ли-тературы в сфере грузовых перевозок, проанализировать объемы торговли и железнодорожных перевозок вдоль МТК «Север – Юг» и «Восток – Запад», выявить ключевые компании, оказывающие услуги по данным направлени-ям, сформировать базовые направления развития этого рыночного сегмента на основе механизмов сетевого вза-имодействия. Реализация обозначенных задач отражена в структуре работы.

Прежде всего, дан краткий анализ релевантной лите-ратуры, посвященной сетевому механизму координации на рынке транспортных услуг и роли цифровой транс-формации в создании ценности для клиентов сегмента грузовых перевозок. Далее представлены результаты анализа современного состояния российского рынка железнодорожных перевозок с акцентом на контейнер-ных перевозках по оси КНР – ЕС. В заключительной части статьи даны рекомендации по повышению ценностного предложения российских транспортных компаний в сег-менте железнодорожных транзитных перевозок, разра-ботанные на основе анализа текущих рыночных условий и сложившихся практик.

СЕТЕВОЙ МЕХАНИЗМ КООРДИНАЦИИ НА РЫНКЕ ТРАНСПОРТНЫХ УСЛУГЭмпирические исследования подтверждают, что совер-шенствование процессов транспортировки способно привести к раскрытию потенциала торгового сотрудниче-ства и экономическому росту в мировой экономике даже в большей степени, чем снятие тарифных барьеров. Так, установлено, что улучшения в сфере таможенных про-цедур и транспортных услуг, сопутствующих осуществле-нию международной товарной торговли, хотя бы до 50 % от уровня лучших мировых практик (например, уровня Сингапура в сфере транспортного и таможенного сопро-вождения внешнеторговых грузов) способны привести к росту мирового ВВП на 4,7 %2. Данный показатель приро-ста мирового ВВП в шесть раз превышает эффект в случае

1 Connecting Europe & Asia. The EU Strategy: Factsheet. URL: https:// cdn2-eeas.fpfis.tech.ec.europa.eu/cdn/farfuture/Nqd1l36P_4zLcndw 5kEdAOq7lG0kGs_degOz-7TprJc/mtime:1537345558/sites/eeas/files/eu-rope_asia_connectivity_factsheet_1.pdf.

2 Outlook on the Logistics & Supply Chain Industry (2013). URL: http://www.oecdilabrary.org.

отмены всех импортных тарифов. Более того, позитивные изменения в транспортно-логистической инфраструкту-ре и таможенной деятельности способны привести к наи-более значимому эффекту для роста внешней торговли в сопоставлении с улучшениями в других секторах услуг3.

В связи с развитием информационно-коммуникаци-онных технологий в ряде современных исследований выдвигается гипотеза о становлении «плоского мира» XXI в. [Feiock, Jae Moon, Park, 2008]. В частности, говорит-ся о том, что цифровизация упрощает трансграничную торговлю, и выдвигается тезис об устранении значимо-сти дистанции [Cairncross, 2002; Rodrigue, Hesse, 2006]. Однако следует согласиться с мнением, что данный тезис является преувеличением [Anderson, van Wincoop, 2004]: транспортные издержки остаются составной частью из-держек, сопутствующих торговле, и имеют ключевое зна-чение с точки зрения возможностей роста объемов и рас-ширения номенклатуры торгуемых товаров.

Предоставление высококачественных логистических услуг включает как функциональные аспекты (своевре-менность и точные процедуры заказа), так и технические (точность и условия заказа) [Mentzer, Flint, Kent, 1999; Grant, Trautrims, Wong, 2017]. С учетом обоих аспектов результативность должна быть основана на точном по-нимании, что наиболее ценно для клиента. Традиционно менеджеры по логистике пытались оценить собственную результативность через операционную составляющую, полагаясь на внутренние показатели и оценивая каче-ство своих услуг по опросам клиентов об их мнении от-носительно предоставляемого сервиса [Davis, Mentzer, 2006]. В стремлении к достижению операционного пре-восходства менеджеры транспортных компаний часто упускали из виду ориентацию на клиентов, которая пред-полагает конкуренцию не по чисто техническим параме-трам, а по предоставлению наивысшей ценности для кли-ентов [Yazdanparast, Manuj, Swartz, 2010].

Анализ релевантной литературы, а также проведен-ные авторами статьи интервью с представителями компа-ний показали, что к основным факторам повышения цен-ностного предложения для конечного клиента относятся в первую очередь обеспечение надежности поставок, сокращение и предсказуемость сроков доставки. Кро-ме того, важно наличие гибкой системы оказания услуг с ориентацией на интересы конечного клиента и быстро-та, с которой поставщик услуги решает возникающие проблемы [Ramberg, Pedersen, Knoors, 2002]. Один из ключевых недостатков, на которые указывают грузоот-правители (или получатели логистических услуг), – это отсутствие постоянного и последовательного улучшения предложения со стороны транспортных компаний и тот факт, что поставщики транспортных услуг не склонны действовать проактивно, предлагая клиентам вариан-ты улучшения сервиса [Yazdanparas, Manuj, Swartz, 2010; Waters, Rinsler, 2014].

3 Measuring and Analyzing the Impact of GVCs on Economic Develop-ment. Global Value Chain Development Report (2017) / International Bank for Reconstruction and Development. P. 6.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


торами этих исследований практические рекомендации по развитию рынка транспортно-логистических услуг на основе сетевых взаимодействий и создания транслоги-стической платформы, обеспечивающей «сопряжение всех видов транспорта и организацию мультимодальных перевозок, интеграцию складского и терминального хо-зяйства, IT-инфраструктуры через обеспечение функци-онирования бизнес-процессов и контроль в реальном режиме времени» [Дунаев, Нестерова, 2015, с. 33].

Таким образом, механизмы сетевого взаимодей-ствия компаний играют все более существенную роль, выступая основой создания ценностного предложения транспортных компаний. Рассмотрим, как складывается ситуация для российских фирм в сегменте транзитных грузовых перевозок и как сетевое взаимодействие мо-жет способствовать созданию ценностного предложения транспортных компаний в сегменте железнодорожных контейнерных перевозок.

ТРАНЗИТНЫЕ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ ПО МЕЖДУНАРОДНЫМ ТРАНСПОРТНЫМ КОРИДОРАМ «СЕВЕР – ЮГ» И «ВОСТОК – ЗАПАД»Востребованность в развитии транспортной инфраструк-туры поддерживается принятым комплексным планом модернизации и расширения магистральной инфра-структуры, предполагающим финансирование в размере 6,35 трлн р. Реализация данного плана позволит выпол-нить цели из майского указа президента касательно по-вышения уровня экономической связанности в России и развития транспортных коридоров «Восток – Запад» и «Север – Юг»1.

В табл. 1 и 2 представлены объемы международной торговли в стоимостном выражении между странами вдоль транспортных коридоров.

1 Модернизация уперлась в оценку РБК, 19 февраля 2019 г. URL: https://www.rbc.ru/newspaper/2019/02/19/5c6ac3339a79471423e559c7.

Решение этой проблемы, по мнению сторонников концепции маркетинга взаимоотношений, предусма-тривает переход к новой доминирующей логике кли-ентоориентированного управления, предполагающей долгосрочное сотрудничество с клиентами и партне-рами по бизнесу [Vargo, Lusch, 2011; Lusch, Vargo, 2014]. В рамках этой логики цепочки поставок рассматриваются как сети совместного создания ценности [Баджо, Шере-шева, 2014], стимулирующие взаимный обмен знаниями и распределение полномочий и задач между партнера-ми, каждый из которых усиливает свою специализацию на приоритетном виде деятельности и вследствие этого достигает высокого уровня профессионализма [Методо-логия исследования сетевых форм…, 2014]. Диверсифи-кация организационно-технологических и управленче-ских элементов в сети совместного создания ценности способствует повышению качества продукции и услуг, диссипация риска между участниками сети ведет к боль-шей устойчивости, при этом комбинирование ресурсов и компетенций участников сети формирует условия для инноваций [Оборин, Шерешева, 2017].

Одним из важнейших факторов создания успешного ценностного предложения для клиентов в сфере грузопе-ревозок является развитие инновационных бизнес-моде-лей на основе цифровизации. Именно в этой зоне лежат ответы на многие вопросы о том, как работать с клиен-тами, как перейти от линейных компаний к компаниям платформенного типа, что позволит добиться высокой конкурентоспособности российского транспортно-ло-гистического комплекса на базе эффективного сетевого взаимодействия всех стейкхолдеров, задействованных в выполнении заказов.

Отдельного внимания заслуживают результаты эм-пирических исследований сетевого взаимодействия в рамках транспортно-логистического комплекса [Дунаев, 2011; Дунаев, Кулакова, 2016], а также представленные ав-

Таблица 1 – Объемы товарного экспорта в 2010 г., тыс. дол.Table 1 – Volume of exported goods in 2010, thousand US dollars

МТК «Север – Юг»

Россия Индия Иран Азербайджан ЕС-28Россия – 5 406 299 3 359 046 1 476 944 184 670 734

Индия 1 393 223 – 2 509 258 28 129 41 595 235

Иран 330 576 1 821 698 – 375 091 1 963 798

Азербайджан 773 552 299 643 124 981 – 10 891 880

ЕС-28 113 617 105 45 897 728 14 924 794 3 150 428 –

МТК «Восток – Запад»

Россия Казахстан Монголия КНР ЕС-28Россия – 10 690 358 936 566 19 783 043 184 670 734

Казахстан 3 006 543 – 22 671 10 122 070 30 802 785

Монголия 82 748 1 514 – 2 454 382 91 409

КНР 29 612 074 9 320 401 1 449 762 – 312 778 962

ЕС-28 113 617 105 6 964 254 317 783 150 234 710 –

Источник: International Trade Centre. URL: https://www.trademap.org/.Примечание. Ярко-желтым выделены объемы свыше 10 млрд дол., бледно-желтым – свыше 1 млрд дол., но ниже 10 млрд дол.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


За период 2010–2018 гг. общий оборот товарной тор-говли рассматриваемых стран вдоль МТК «Север – Юг» вырос на 5 %, а вдоль МТК «Восток – Запад» – на 28 %. Наи-больший прирост в натуральном выражении пришелся на товарооборот между КНР и странами ЕС-28 (прирост в 192 млрд дол.). Вдоль МТК «Север – Юг» наибольший прирост наблюдался в торговле между Индией и стра-нами ЕС-28 (прирост в 23 млрд дол.). Самые большие объемы торговли России приходятся на страны ЕС-28, КНР и Индию, что актуализирует развитие транспортной инфраструктуры и логистических сервисов не только в транзитном, но и в экспортно-импортном сообщении.

Участие в реализации инициативы КНР в рамках про-граммы «Экономический пояс Шелкового пути» и заклю-чение договоров о сотрудничестве по ряду направлений в сфере транспорта и промышленности со странами За-падной и Южной Азии усиливают интеграционные про-цессы России как внутри блока Евразийского экономи-ческого союза (ЕАЭС), так и с другими странами Евразии. Одним из направлений развития торгово-экономическо-го сотрудничества является развитие инфраструктуры и сервисов контейнерных железнодорожных перевозок,

позволяющих осуществлять торговлю товарами разных номенклатур с ускоренными сроками доставки. На про-тяжении последнего десятилетия наблюдается рост объ-емов железнодорожных контейнерных перевозок, обу-словленный приблизительно равным приростом по всем видам сообщений (рис. 1). Транзитное сообщение имеет наименьшую долю в структуре перевозок, однако вос-требованность в сервисах железнодорожных перевоз-ок по данному направлению имеет особое значение для внешнеэкономической интеграции страны.

«Восток – Запад» и «Север – Юг» – два ключевых меж-дународных транспортных коридора, проходящих по территории России (рис. 2).

Общий объем транзита контейнеров по территории РФ в рамках МТК «Восток – Запад» по итогам 2018 г. со-ставил 351 тыс. транзитных контейнеров1. Объемы пере-возок вдоль МТК «Север – Юг» почти в два раза меньше, однако данное направление также характеризуется ин-тенсивным развитием. Так, по итогам 2017 г. по МТК «Се-

1 Олег Белозёров обсудил проекты высокоскоростного сообще-ния между Россией и Китаем с послом КНР Ли Хуэйем Гудок. 12 марта 2019 г. URL: https://www.gudok.ru/news/?ID=1456044.

Таблица 2 – Объемы товарного экспорта в 2018 г., тыс. дол.Table 2 – Volume of exported goods in 2018, thousand US dollars

МТК «Север – Юг»

Россия Индия Иран Азербайджан ЕС-28Россия – 7 752 309 1 207 811 1 713 470 205 109 750

Индия 2 331 420 – 2 853 643 37 056 57 434 888

Иран 285 656* 2 734 893* 323 773* 1 549 244*

Азербайджан 587 025* 365 516* 16 794* – 7 449 066*

ЕС-28 99 029 705 52 843 501 10 326 523 3 139 541 –

МТК «Восток – Запад»Россия Казахстан Монголия КНР ЕС-28

Россия – 12 923 333 1 606 636 56 040 503 205 109 750

Казахстан 4 515 165* – 72 494* 5 777 684* 24 281 079*

Монголия 55 769 ** 709 ** – 3 883 128** 875 263 **

КНР 48 005 203 11 326 581 1 646 742 – 410 794 095

ЕС-28 99 029 705 6 784 370 525 230 244 643 397 –

Источник: International Trade Centre. URL: https://www.trademap.org/.Примечание. *Последние опубликованные данные за 2017 г.; **последние опубликованные данные за 2016 г. Ярко-желтым выде-

лены объемы свыше 10 млрд дол., бледно-желтым – свыше 1 млрд дол., но ниже 10 млрд дол.

Рис. 1. Объем железнодорожных контейнерных перевозок по видам за 2010–2018 гг., млн ДФЭ1

Fig. 1. Volume of railway container transportation by directions in 2010–2018, million TEU

1 Источник: Главный вычислительный центр (ГВЦ) ОАО «РЖД».

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


вер – Юг» было перевезено 27 тыс. т грузов, а в 2018 г. – 287 тыс. т. Ожидается, что по итогам 2019 г. объем гру-зоперевозок превысит 600 тыс. т2. МТК «Север – Юг» ори-ентирован на перевозку грузов из Индии и стран Пер-сидского залива в Россию, Западную Европу, балтийские и Скандинавские страны. Этот мультимодальный марш-рут транспортировки пассажиров и грузов общей про-тяженностью 7,2 тыс. км от Санкт-Петербурга до порта Мумбаи (Индия) позволяет связать территории России, Азербайджана, Ирана и Индии. Данный маршрут имеет срок доставки всего лишь 20–25 дней в отличие от марш-рута морским путем через Персидский залив, Суэцкий канал, Средиземное море в Хельсинки длительностью 45–60 дней.

Ключевыми странами, заинтересованными в реали-зации развития МТК «Север – Юг», являются Индия, Па-кистан, Иран, Ирак, Азербайджан, Россия, страны ЕС и Центральной Азии. Также выгоды от интегрированной транзитной сети распространяются на Турцию, Оман, Си-рию и Болгарию. Маршрут данного МТК проходит через территорию Ирана (Бандар-Аббас) – порты Каспийского бассейна (Амирабад, Ноушехр, Анзали, Торкман). Это по-зволяет связать российских и европейских отправителей и получателей грузов с партнерами из стран Персид-ского залива и Индии. В Россию данный маршрут про-ходит через порты Астрахань, Оля и Махачкала. В рам-ках маршрута выделяются два разветвления: западное и восточное. Западная ветка включает перевозки грузов, концентрирующиеся на переходе Астара (граница Ирана с Азербайджаном). По данному направлению осущест-вляются мультимодальные контейнерные перевозки в универсальных и специализированных контейнерах. Раз-витие терминала в Астаре (Иран) реализуется со стороны «Азербайджанских железных дорог» (АЖД). Согласно за-ключенному соглашению строится терминал мощностью 2 млн т и участок дороги до границы с Азербайджаном.

1 Источник: URL: http://annrep.rzd.ru/dbmm/images/71/121/12880. 2 Грузоперевозки по МТК «Север – Юг» в 2019 г. могут вырасти

вдвое, до 600 тыс. т – «Азербайджанские желдороги» // Интерфакс. 15 марта 2019 г. URL: https://www.interfax.ru/.

При этом АЖД арендует терминал на 25 лет и пригра-ничный участок железной дороги – на 15 лет, после чего предполагается возвращение объектов транспортной инфраструктуры иранской стороне. Восточное направ-ление включает железнодорожные отправки через по-граничный переход Сарахс (Туркменистан) и Инче Бурун (Иран) из России и государств Центральной Азии в Иран, а также в обратном направлении. Железнодорожный участок Гармсар – Инче Бурун выступает соединяющим звеном МТК «Север – Юг» с Новым Шелковым путем. Со-гласно заключенному межправительственному соглаше-нию между Ираном и Россией в 2018 г. начались работы по электрификации данного участка, что позволяет по-высить пропускную способность линии в четыре раза и увеличить скорость перевозок в два раза3.

Планируемое развитие транспортно-логистических мощностей Каспийского бассейна поддерживается при-нятым со стороны азербайджанской компании KDY Logistics решением об инвестициях в размере 2 млрд р.4 в развитие инфраструктуры железнодорожного логи-стического хаба в Астрахани. Компания имеет целью осуществление поставок скоропортящихся фруктов и овощей объемом 1 млн т по каждому из пяти следующих направлений: Китай – Казахстан – РФ (Астрахань); Индия – Пакистан – Иран – Азербайджан – РФ (Астрахань); Турция – Азербайджан – РФ (Астрахань); Туркмения – Казахстан – РФ (Астрахань); Узбекистан – Казахстан – РФ (Астрахань). Предполагается следующее распределение импортно-экспортных грузовых потоков овощей, фруктов и других грузов через терминал в Астрахани: Турция – 1 млн т; Иран – 200 тыс. т; Азербайджан – 200 тыс. т; Узбекистан – 600 тыс. т; Туркмения – 220 тыс. т; Китай – 50 тыс. т.

3 Российские специалисты начали электрификацию линии Гармсар – Инче Бурун в Иране // Российская газета. 2019 г. 2 июля. URL: https://rg.ru/2018/07/02/rossijskie-specialisty-nachali-elektrifikaciiu-linii-garm-sar-inche-burun-v-irane.html.

4 Азербайджанская компания вложит 2 млрд рублей в логистиче-ский хаб в Астрахани // Волга. 2019. 19 февр. URL: https://astravolga.ru/azerbajdzhanskaja-kompanija-vlozhit-2-mlrd-rub-v-logisticheskij-hab-v-astrahani/.

Рис. 2. Карта МТК «Восток – Запад» и «Север – Юг»1

Fig. 2. The map of international transport corridors “West – East” and “North – South”

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


В октябре 2016 г. в качестве первого логистического оператора АО «РЖД Логистика» осуществила контейнер-ную отправку из Мумбаи (Индия) в транспортно-логисти-ческий комплекс «Фрейт Вилладж Ворсино» (Россия, Ка-лужская область).

Перевозка по данному направлению стала возможной благодаря заключению ряда международных соглашений: Меморандума о сотрудничестве в развитии интермодаль-ных перевозок по МТК «Север – Юг» с использованием инновационных технологий и возможностей комбини-рованного транспорта (между ПАО «Трансконтейнер» и ЗАО «Азербайджаские железные дороги»); Соглашения о стратегическом партнерстве в организации совмест-ной работы по расширению деловых контактов с грузо-отправителями в Индии и России с целью привлечения грузов и развития российско-индийского логистического сотрудничества (между АО «РЖД Логистика» и Федера-цией ассоциаций транспортно-логистических компаний Индии)1; Соглашения о единой ставке вдоль МТК «Север – Юг» между железными дорогами России (ОАО «РЖД», АО «РЖД Логистика») и Азербайджана (ЗАО «Азербайджа-ские железные дороги», ООО «ADY Express»)2.

Также развивается сотрудничество с партнерами из Индии. В 2019 г. был подписан меморандум о взаимо-понимании между АО «РЖД Логистика» и корпорацией Concor, крупнейшим оператором железнодорожных контейнерных перевозок в Индии. Данное партнерство создает возможности для усиления позиций присутствия холдинга «РЖД» на евроазиатском рынке мультимодаль-ной логистики с целью формирования новых логистиче-ских продуктов, обеспечивающих движение товарных потоков в международном сообщении3.

Таким образом, сотрудничество транспортных компа-ний России, Азербайджана, Ирана и Индии в сфере грузо-вых контейнерных перевозок позволяет создать логисти-ческие сервисы, обеспечивающие движение товарных потоков в международном сообщении. Модернизация объектов транспортной инфраструктуры, формирование транспортных сервисов по сквозной ставке и привлече-ние отправителей и получателей грузов на МТК «Север – Юг» становится возможным благодаря взаимодействию компаний транспортно-логистического рынка.

Как отмечалось, Россия играет важную роль в сфере сухопутных контейнерных перевозок между странами Европы и Азии4. Схематичное представление положения России на сухопутном маршруте контейнерных перевоз-ок в сообщении КНР – ЕС изображено на рис. 3.

1 Север приближается к Югу // РЖД-Партнер.ру. 29 ноября 2016 г. URL: http://www.rzd-partner.ru/zhd-transport/comments/sever-prib-lizhaetsya-k-yugu/.

2 Железные дороги России и Азербайджана договорились о сквоз-ной ставке по международному транспортному коридору «Север – Юг» // РЖД Логистика: новости компании. 15 февраля 2016 г. URL: https://www.rzdlog.ru/press/1395/.

3 Россия и Индия договорились о совместном развитии коридора «Север – Юг». 4 февраля 2019 г. URL: http://abc.az/ru/news/22960.

4 Critical Connections: Promoting Economic Growth and Resilience in Europe and Central Asia / International Bank for Reconstruction and Devel-opment. The World Bank, 2018. Chapter 5. P. 219.

Из рис. 3 видно, что на транзитном маршруте КНР – ЕС имеются три альтернативные маршрута перевозок из Ки-тая в Россию: напрямую через российские пограничные переходы (Забайкальск), через Монголию (п/п Наушки) и Казахстан (п/п Достык и Алтынколь). Основной объем транзитных перевозок осуществляется через п/п Достык на территории Казахстана. С учетом активной позиции Казахстана в реализации инициативы «Один пояс, один путь» были привлечены инвестиции в развитие перева-лочных мощностей сухопутных терминалов на границе Китай – Казахстан. С 2018 г. увеличился объем перевоз-ок через пограничный переход Алтынколь, который на-ходится в тесной связке с Международным центром при-граничного сотрудничества (МЦПС)5«Хоргос»6.

Сокращение времени доставки товаров является од-ной из ключевых характеристик ценностного предложе-ния железнодорожных контейнерных перевозок на оси КНР – ЕС. За период 2008–2017 гг. по транзитному на-правлению КНР – ЕС – КНР произошел прирост объемов перевозимых грузов с менее 30 тыс. ДФЭ в год до полу-миллиона ДФЭ. Срок доставки сократился в два раза и не превышает 10 суток от границы до границы по России.

На протяжении последних лет наблюдается суще-ственный рост объемов контейнерного транзита по тер-ритории России. За семь лет контейнерный грузопоток в направлении КНР – ЕС увеличился с 5,7 тыс. ДФЭ (экви-валент 20-футового контейнера) до 164 тыс. ДФЭ в 2017 г. За тот же период в обратном направлении объем транзи-та вырос с 1,3 тыс. ДФЭ до 98 тыс. ДФЭ. В течение 2013–2016 гг. наблюдалось ежегодное удвоение количества отправляемых контейнерных поездов и объемов грузов, перевозимых сухопутным маршрутом. По итогам 2017 г. совокупный объем транзитных контейнерных перевоз-ок по территории стран ЕАЭС составил 262 тыс. ДФЭ, что в 1,8 раза превышает показатель предыдущего года. В 2018 г. рост аналогичного показателя составил 1,3 раза (табл. 3). Ожидается, что в 2020 г. данный показатель бу-дет превышать 500 тыс. ДФЭ при увеличении числа от-правлений в три раза, что сопоставимо с отправлением 100 поездов в неделю. Также наблюдается рост объемов перевозок во внешнеторговом сообщении России с Кита-ем. По итогам 2018 г. объем грузовых перевозок в сообще-нии между Россией и Китаем через пограничные пере-ходы (в том числе перевозки по территории Монголии

5 Источник: Comprehensive Planning of Eurasian Transport Corridors to Strengthen the Intra- and Inter-Regional Transport Connectivity: Study Report 2017. UNESCAP. Р. 7.

6 Озвучен объем проектов и инвестиций МЦПС «Хоргос». 17 мая 2018 г. https://www.trend.az/business/economy/2904542.html.

Рис. 3. Евразийский северный коридор: схематичный маршрут5

Fig. 3. Eurasian Northern Corridor: schematic route

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Объемы перевозок контейнерного транзита по оси КНР – ЕС – КНР характеризуются высокими темпами ежегодного прироста. Общий оборот грузовых перевоз-ок за 2017–2018 гг. по данному направлению увеличился на 34 %.

Разрыв между объемом перевозок в западном и вос-точном направлениях сократился с двух третей до одной трети. Наибольший прирост отправок пришелся на Гер-манию и Польшу (рис. 4).

Если в западном направлении существенный объем перевозок приходится на Польшу (рис. 5), то в восточном направлении большая часть перевозимых грузов на сче-ту как Германии, так и Польши.

Ключевым фактором, способствующим росту желез-нодорожных перевозок экспортных товаров из Китая в западном направлении, является полное или частичное субсидирование представителями китайских провин-ций стоимости транспортировки. Предполагается, что к 2020 г. субсидирование будет частично или полностью от-менено в связи со сформировавшимся спросом на серви-сы ускоренных контейнерных поездов в сообщении КНР – ЕС – КНР. Главными факторами роста спроса выступают более высокая скорость доставки, превышающая сопо-ставимый показатель морского транспорта в два раза, устойчивая частота и регулярность сервисов, адресность и удобство в отправке и получении грузов.

Основной объем (73 %) перевозимых в транзитном сообщении грузов приходится на пограничные перехо-

и Казахстана) и морские порты вырос на 1 млн т и составил 72,5 млн т. За год были освоены новые железнодорожные маршруты из 10 городов КНР в Москву и малые города РФ.

Таблица 3 – Объемы железнодорожных перевозок по направлению КНР – ЕС – КНР

Table 3 – Volume of railway transportation on the route China – EU – China

Регион отправления

Регион назначения

Объем контейнерного транзита, ДФЭ Прирост,

%2017 2018

КНР ЕС-28 163,4 200,5 23

ЕС-28 КНР 98,5 149,4 52

Источник: ГВЦ ОАО «РЖД».

Существенный рост объемов перевозок обусловлен разработкой и реализацией новых железнодорожных логистических сервисов по отправке ускоренных кон-тейнерных поездов, курсирующих на регулярной основе между городами КНР и ЕС. Согласно данным Китайской железнодорожной корпорации CRC, за 2018 г. грузовые поезда совершили 6 363 рейса в сообщении КНР – ЕС – КНР. Эти поезда связали 59 китайских городов с 49 горо-дами в 15 европейских странах. При этом товарообмен по сухопутному транспортному маршруту между Европой и Азией становится более сбалансированным: 72 % рейсов получили обратную загрузку (в 2017 г. этот показатель со-ставлял 52 %).

Рис. 4. Объемы транзитных железнодорожных перевозок из Китая в страны ЕС за 2010–2018 гг., ДФЭ1

Fig. 4. Volume of transit railway transportation from China to European countries in 2010–2018, TEU

Рис. 5. Объемы транзитных железнодорожных перевозок в Китай из стран ЕС за 2010–2018 гг., ДФЭ2

Fig. 5. Volume of transit railway transportation from European countries to China in 2010–2018, TEU

1, 2 Источник: ГВЦ ОАО «РЖД».

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


ды Казахстана – Достык, Алтынколь (рис. 6). Другая часть транзита по территории России идет через пограничный переход Монголии – Наушки (9 %) и Забайкальск (13 %). Оставшаяся часть грузового потока (5 %) поступает мор-ским путем через п. Находка.

Основными компаниями, предоставляющими серви-сы железнодорожных транзитных контейнерных пере-возок по территории России, являются АО «Объединен-ная транспортно-логистическая компания – Евразийский железнодорожный альянс» (АО «ОТЛК-ЕРА») и АО «РЖД Логистика». АО «ОТЛК-ЕРА» было создано с целью опти-мизации транспортно-логистических издержек, сопут-ствующих железнодорожным перевозкам в сообщении КНР – ЕС – КНР по территории стран ЕАЭС. Капитал ком-пании состоит из равных долей национальных железных дорог России, Казахстана и Беларуси. Компания оказыва-ет услуги контейнерного транзита по единой ставке по территории Казахстана, России и Беларуси через такие пограничные переходы с КНР, как Достык и Казахста-ном (Алтынколь). АО «РЖД Логистика» через дочерние общества оказывает услуги транзитных перевозок через Забайкальск (Россия), пограничный переход с Монголи-ей (Наушки) и Казахстаном (Достык). Фирма ежедневно предоставляет услуги оформления грузовых отправок по любым возможным направлениям во внешнеторговом сообщении ведущим китайским логистическим компани-ям: YuXinOu, Chengdu, ZIH и др.1 Со стороны европейских компаний услуги транзитных железнодорожных перевоз-ок в направлении КНР оказывают Trans Eurasia Logistics (DB Schenker, Германия) и Rail Cargo Austria (OBB, Австрия).

В настоящее время на повестке дня стоит полноцен-ная цифровизация транспортных коридоров в странах ЕАЭС и «Восточного партнерства», предполагающая гар-монизацию регуляторов, стандартов, технических систем.

Следует отметить, что у ряда компаний, действующих на данном рынке (в том числе российских), сформирова-

1 Interview with RZDL CEO Viacheslav Valentik // New Silkroad Discovery. 15 февраля 2019 г. URL: https://mp.weixin.qq.com/s/ 1TTIIb5ipwEjiaUPx3q2-A.

ны и хорошо работают современные цифровые сервисы, от которых нецелесообразно отказываться. Однако эти сервисы далеко не всегда могут быть гармонизированы без дополнительных усилий. Чтобы сотрудничать и созда-вать дополнительную ценность для клиентов, необходим объединяющий инструмент, который дает возможности обмена информацией между существующими системами и координации действий партнеров (например, обмен пу-стующими вагонами). Нужно выйти за рамки транспорт-ных организаций и усилить взаимодействие стейкхол-деров, сотрудничать, используя лучшие наработанные практики и цифровые сервисы. Именно здесь способен играть решающую роль сетевой механизм координации.

С целью унификации процессов взаимодействия на пространстве стран Евразии железнодорожные компа-нии развивают сотрудничество со специализированны-ми компаниями в сфере цифровых технологий. Так, для поэтапного перехода к цифровым технологиям в осу-ществлении международных грузовых железнодорож-ных перевозок в транзитном и экспортно-импортном сообщениях заключен меморандум о сотрудничестве в области информационных технологий между операто-ром электронной торговой площадки «Грузовые пере-возки» ООО «Цифровая логистика» и грузовым подразде-лением Австрийских железных дорог Rail Cargo Austria2. Компании нацелены на разработку единой цифровой транспортно-логистической платформы, которая сделает возможной координацию в рамках организации пере-возочного процесса и развития транзитного потенциала трансграничных железнодорожных перевозок грузов. На базе платформы будет осуществляться электронный до-кументооборот, электронный обмен данными на этапах планирования и согласования перевозок, а также расче-ты и мониторинг заказов. В рамках данного проекта пла-нируется создание системы продаж услуг перевозок во внешнеторговом сообщении (транзит, экспорт и импорт)

2 ЭТП «Грузовые перевозки» придет в Австрию // Gudok.ru. 19 мар-та 2019 г. URL: https://www.gudok.ru/news/?ID=1456939.

Рис. 6. Объемы транзитных железнодорожных перевозок по пограничным переходам в 2018 г., тыс. ДФЭ3

Fig. 6. Volume of transit railway transportation through railway border crossings in 2018, thousand TEUs

3 Источник: ГВЦ ОАО «РЖД». WB (West Bound) – западное направление КНР – ЕС, EB (East Bound) – восточное направление ЕС – КНР.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Источники

Баджо Р., Шерешева М.Ю. (2014). Сетевой подход в экономике и управлении: междисциплинарный характер // Вестник Московского университета. Сер. 6. Экономика. № 2. С. 3–21.

Бек М.А. (2008). Значение и тенденции развития B-2-B-маркетинга // Промышленный и B2B маркетинг. № 2. С. 90–103. Дунаев О.Н. (2011). Транслогистический коридор – пространство бизнес-инноваций в развитии железнодорожных

перевозок // Транспорт Российской Федерации. № 3(34). C. 8–11. Дунаев О.Н., Кулакова Т.В. (2016). Транслогистическая платформа: развитие логистических информационных платформ

// Транспорт Российской Федерации. № 1(62). C. 36–39. Дунаев О.Н., Нестерова Д.В. (2015). Транслогистическая платформа в развитии авиатранспортных связей // Транспорт

Российской Федерации. № 6(61). С. 33. Кущ С.П., Смирнова М.М. (2004). Взаимоотношения компании с потребителями на промышленных рынках: основные

направления исследований // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 8. Менеджмент. № 4. С. 31–56. Методология исследования сетевых форм организации бизнеса (2014): кол. монография / науч. ред. М.Ю. Шерешева. М.:

Изд. дом НИУ ВШЭ.Оборин М.С., Шерешева М.Ю. (2017). Специфика сетевых бизнес-моделей в туристско-рекреационной сфере //

Управленец. № 4(68). С. 24–31.Шерешева М.Ю. (2008). Соотношение понятий «информационная экономика» и «экономика знаний» // Вестник

Московского университета. Сер. 6. Экономика. № 5. С. 24–31. Юлдашева О.У., Юдин О.И. (2012). Моделирование цепочки по созданию потребительской ценности // Проблемы

современной экономики. № 1. С. 218–222. Anderson J., Wincoop E. van. (2004). Trade Costs. National Bureau of Economic Research (NBER). Working Paper No. 10480. Cam-

bridge, MA.Cairncross F. (2002). The Death of Distance. RSA Journal, vol. 149(5502), pp. 40–42. URL: http://www.jstor.org/stable/41380436.Christopher M. (2016). Logistics & Supply Chain Management. Pearson UK.

с использованием имеющейся электронно-торговой площадки (ЭТП) «Грузовые перевозки», проект которой реализован на базе ОАО «Российские железные дороги» провайдером ООО «Цифровая логистика». Такое сотруд-ничество позволяет сократить весомые трансакционные издержки, сопутствующие организации международных контейнерных перевозок, и унифицировать стандарты взаимодействия между компаниями.

Таким образом, реализация транзитного потенциала на оси КНР – ЕС – КНР стала возможной благодаря сете-вому взаимодействию транспортных и логистических компаний. Создание АО «ОТЛК-ЕРА», предоставляюще-го услуги транзитных перевозок по территории России, Казахстана и Беларуси по единой ставке, формирование транспортных сервисов, соединяющих города КНР и го-сударства ЕС, со стороны АО «РЖД Логистика» во взаимо-действии с ключевыми железнодорожными компаниями Китая и Европы позволили реализовать заявленные гео-стратегические инициативы и создать основу для ново-го транспортного маршрута, связывающего крупнейшие экономические макрорегионы континента.

ЗАКЛЮЧЕНИЕСетевой механизм координации играет все более суще-ственную роль как основа создания ценностного пред-ложения транспортных компаний. Как показало про-веденное исследование, это в полной мере относится к сегменту грузовых перевозок в транзитном сообщении, развитие которого крайне важно для России с учетом тенденций, складывающихся в мировой экономике.

Российская Федерация может утвердить свою роль как ключевая страна в сфере сухопутных контейнерных

перевозок между государствами Европы и Азии, однако для этого необходимо понимание, что на данном этапе для привлечения грузоотправителей и получателей к сервисам железнодорожных контейнерных перевозок следует развивать ценностные характеристики пред-лагаемых сервисов с целью удовлетворения интересов клиентов. Клиентам, пользующимся международным транспортным коридором, нужна полная услуга высоко-го качества, предоставленная в оговоренные сроки от на-чальной до конечной точки (условно говоря, груз должен вовремя дойти от Китая не до границы Таможенного со-юза, а до Парижа или Лондона).

К стратегическим ориентирам по развитию логи-стических сервисов на международных транспортных коридорах следует отнести факторы, способствующие повышению ценности услуг транзитных железнодорож-ных перевозок для конечного потребителя. Основными ценностными характеристиками данного рода услуг вы-ступают относительно более высокая в сопоставлении с морским транспортом скорость доставки, точность за-планированного времени доставки, сохранность пере-возимого груза с учетом температурных различий терри-торий перевозки, оказание услуги «от двери до двери».

На фоне развития электронной коммерции и глобаль-ных цепочек создания ценности качество предоставля-емого логистического сервиса воздействует на перспек-тивность расширения трансграничного сотрудничества. Установление партнерских отношений с компаниями из других стран позволяет быстрее решать возникающие вопросы, формулировать новые предложения в проак-тивном режиме и, как результат, повышать ценностное предложение для конечного клиента.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Daugherty P.J., Stank T.P., Ellinger A.E. (1998). Leveraging logistics/distribution capabilities: The effect of logistics service on market share. Journal of Business Logistics, vol. 19, no. 2. pp. 35–51.

Davis B.R., Mentzer J.T. (2006) Logistics service driven loyalty: An exploratory study. Journal of Business Logistics, vol. 27, no. 2, pp. 53–73.

Feiock R.C., Jae Moon M., Park H.J. (2008). Is the world “flat” or “spiky”? Rethinking the governance implications of globalization for economic development. Public Administration Review, vol. 68, no. 1, pp. 24–35.

Grant D.B., Trautrims A., Wong C.Y. (2017). Sustainable logistics and supply chain management: Principles and practices for sustain-able operations and management. Kogan Page Publishers.

Langley C.J., Jr., Holcomb M.C. (1992). Creating logistics customer value. Journal of Business Logistics, vol. 13, no. 2, pp. 1–27.Lusch R.F., Vargo S.L. (2014). The service-dominant logic of marketing: Dialog, debate, and directions. Routledge.Mentzer J.T., Flint D.J., Hult G.T.M. (2001). Logistics service quality as a segment-customized process. Journal of Marketing,

vol. 65, no. 4, pp. 82–104.Mentzer J.T., Flint D.J., Kent J.L. (1999). Developing a logistics service quality scale. Journal of Business Logistics, vol. 20, no. 1, pp. 9–32.O’Cass A., Ngo L.V. (2012). Creating superior customer value for B2B firms through supplier firm capabilities. Industrial Marketing

Management, vol. 41, no. 1, pp. 125–135.Ramberg B., Pedersen J.T., Knoors F. (2002). Outbound Intermodal Logistics, from the Manufacturer’s Gate to the Final Customer:

The Future Logistics Management IT Systems as Perceived by the Supply Chain Partners. URL: http://www.sequoyah.be/pdf/ICCE.pdf.

Rodrigue J.P., Hesse M. (2006). Guest Editorial: Global Production Networks and the Role of Logistics and Transportation. Growth and Change, vol. 37, no. 4, pp. 499–509.

Stank T.P., Goldsby T.J., Vickery S.K., Savitskie K. (2003). Logistics service performance: Estimating its influence on market share. Journal of Business Logistics, vol. 24, no. 1, pp. 27–55.

Vargo S.L., Lusch R.F. (2011). It’s all B2B… and beyond: Toward a systems perspective of the market. Industrial Marketing Man-agement, vol. 40, no. 2, pp. 181–187.

Waters D., Rinsler S. (2014). Global logistics: New directions in supply chain management. Kogan Page Publishers.Yazdanparast A., Manuj I., Swartz S.M. (2010). Co-creating logistics value: A service-dominant logic perspective. The Interna-

tional Journal of Logistics Management, vol. 21, no. 3, pp. 375–403.


Шерешева Марина Юрьевна Доктор экономических наук, профессор кафедры прикладной институциональной экономики, директор Центра исследова-ний сетевой экономики, заведующая лабораторией институционального анализа. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (119234, Россия, г. Москва, Ленинские Горы, 1/46). E-mail: [email protected].

Дунаева Светлана Олеговна Аспирант кафедры маркетинга. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (119234, Россия, г. Москва, Ле-нинские Горы, 1/46). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-5

Networking as the basis for value proposition of transport companies in the railway transit marketMarina Yu. SHERESHEVA, Svetlana O. DUNAEVA

Abstract. The article considers the issues of transport companies’ value proposition in the sphere of railway transit transportation. The methodological basis of the study includes strategic marketing theory, the concepts of value proposition and inter-firm network-ing. The authors detect the dominant trends in transport services within international transport corridors applying data analysis of international trade flows, railway transportation volumes and the main shifts in the industry. The research results emphasize that there exists multidimensional space of alternative management decisions, where a company’s choice made in accordance with the actions of other actors in the market constructs a particular scenario of business development. The paper finds that Russia is a key country in the field of inland container transportation among economies of Europe and Asia. Improvements in transport services provided have a significant positive impact on the position of partner countries in cross-border relationships. The research results justify the network nature of relationships between market stakeholders and unveil key factors in improving the value proposition for customer. These fac-tors embrace ensuring supply reliability, reducing delivery time, increasing delivery time predictability, providing a more flexible service delivery system with a focus on the end customer interests, as well as offering a faster solution to emerging issues due to established relations with foreign partners.

Keywords: transit freight market; transport company; value proposition; network relations; stakeholder; competitive advantage.

JEL Classification: M31, L21, L84, L92


UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


For citation: Sheresheva M.Yu., Dunaeva S.O. (2019). Networking as the basis for value proposition of transport companies in the railway transit market. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 47–57. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-5.

References

Badzho R., Sheresheva M.Yu. (2014). Setevoy podkhod v ekonomike i upravlenii: mezhdistsiplinarnyy kharakter [Network approach in economics and management: an interdisciplinary character]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 6. Ekonomika – Bulletin of Moscow University. Series 6: Economics, no. 2, pp. 3–21.

Bek M.A. (2008). Znachenie i tendentsii razvitiya B-2-B-marketinga [The importance and development trends of B-2-B-marketing]. Promyshlennyy i B2B marketing – Industrial and B2B marketing, vol. 2, pp. 90–103.

Dunaev O.N. (2011). Translogisticheskiy koridor – prostranstvo biznes-innovatsiy v razvitii zheleznodorozhnykh perevozok [Translo-gistic corridor as the space of business innovation in the development of rail transportation]. Transport Rossiyskoy Federatsii – Trans-port of the Russian Federation, no. 3(34), pp. 8–11.

Dunaev O.N., Kulakova T.V. (2016). Translogisticheskaya platforma: razvitie logisticheskikh informatsionnykh platform [Translogistic platform: the development of logistics information platforms]. Transport Rossiyskoy Federatsii – Transport of the Russian Federation, no. 1(62), pp. 36–39.

Dunaev O.N., Nesterova D.V. (2015). Translogisticheskaya platforma v razvitii aviatransportnykh svyazey [Translogistic platform in the development of air transport links]. Transport Rossiyskoy Federatsii – Transport of the Russian Federation, no. 6(61), pp. 33.

Kushch S.P., Smirnova M.M. (2004). Vzaimootnosheniya kompanii s potrebitelyami na promyshlennykh rynkakh: osnovnye naprav-leniya issledovaniy [The company’s relationship with consumers in industrial markets: the main areas of research]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Ser. 8. Menedzhment – Bulletin of Saint-Petersburg University. Series 8: Management, no. 4, pp. 31–56.

Sheresheva M.Yu. (ed.). (2014). Metodologiya issledovaniya setevykh form organizatsii biznesa [Methodology for the study of network forms of business organization]. Moscow: HSE Publishing house.

Oborin M.S., Sheresheva M.Yu. (2017). Spetsifika setevykh biznes-modeley v turistsko-rekreatsionnoy sfere [The specificity of net-work-based business models in the tourist-recreational sphere]. Upravlenets – The Manager, no. 4(68), pp. 24–31.

Sheresheva M.Yu. (2008). Sootnoshenie ponyatiy «informatsionnaya ekonomika» i «ekonomika znaniy» [The ratio between the con-cepts of information economy and knowledge economy]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 6. Ekonomika – Bulletin of Moscow University. Series 6: Economics, no. 5, pp. 24–31.

Yuldasheva O.U., Yudin O.I. (2012). Modelirovanie tsepochki po sozdaniyu potrebitel'skoy tsennosti [Modeling the chain to create customer value]. Problemy sovremennoy ekonomiki – Problems of Modern Economics, no. 1, pp. 218–222.

Anderson J., Wincoop E. van. (2004). Trade Costs. National Bureau of Economic Research (NBER). Working Paper No. 10480. Cambridge, MA.Cairncross F. (2002). The Death of Distance. RSA Journal, vol. 149(5502), pp. 40–42. Available at: http://www.jstor.org/stable/41380436.Christopher M. (2016). Logistics & Supply Chain Management. Pearson UK. Daugherty P.J., Stank T.P., Ellinger A.E. (1998). Leveraging logistics/distribution capabilities: The effect of logistics service on market

share. Journal of Business Logistics, vol. 19, no. 2. pp. 35–51.Davis B.R., Mentzer J.T. (2006) Logistics service driven loyalty: An exploratory study. Journal of Business Logistics, vol. 27, no. 2, pp. 53–73.Feiock R.C., Jae Moon M., Park H.J. (2008). Is the world “flat” or “spiky”? Rethinking the governance implications of globalization for

economic development. Public Administration Review, vol. 68, no. 1, pp. 24–35.Grant D.B., Trautrims A., Wong C.Y. (2017). Sustainable logistics and supply chain management: principles and practices for sustainable

operations and management. Kogan Page Publishers.Langley C.J., Jr., Holcomb M.C. (1992). Creating logistics customer value. Journal of Business Logistics, vol. 13, no. 2, pp. 1–27.Lusch R.F., Vargo S.L. (2014). The service-dominant logic of marketing: Dialog, debate, and directions. Routledge.Mentzer J.T., Flint D.J., Hult G.T.M. (2001). Logistics service quality as a segment-customized process. Journal of Marketing, vol. 65,

no. 4, pp. 82–104.Mentzer J.T., Flint D.J., Kent J.L. (1999). Developing a logistics service quality scale. Journal of Business Logistics, vol. 20, no. 1, pp. 9–32.O’Cass A., Ngo L.V. (2012). Creating superior customer value for B2B firms through supplier firm capabilities. Industrial Marketing

Management, vol. 41, no. 1, pp. 125–135.Ramberg B., Pedersen J.T., Knoors F. (2002). Outbound Intermodal Logistics, from the Manufacturer’s Gate to the Final Customer: The Fu-

ture Logistics Management IT Systems as Perceived by the Supply Chain Partners. Available at: http://www.sequoyah.be/pdf/ICCE.pdf.Rodrigue J.P., Hesse M. (2006). Guest Editorial: Global Production Networks and the Role of Logistics and Transportation. Growth and

Change, vol. 37, no. 4, pp. 499–509.Stank T.P., Goldsby T.J., Vickery S.K., Savitskie K. (2003). Logistics service performance: Estimating its influence on market share. Journal

of Business Logistics, vol. 24, no. 1, pp. 27–55.Vargo S.L., Lusch R.F. (2011). It's all B2B… and beyond: Toward a systems perspective of the market. Industrial Marketing Management,

vol. 40, no. 2. pp. 181–187.Waters D., Rinsler S. (2014). Global logistics: New directions in supply chain management. Kogan Page Publishers.Yazdanparast A., Manuj I., Swartz S.M. (2010). Co-creating logistics value: A service-dominant logic perspective. The International

Journal of Logistics Management, vol. 21, no. 3, pp. 375–403.


Marina Yu. SHERESHEVADr. Sc. (Econ.), Professor of Applied Institutional Economics Dept., Director of the Centre for Network Economy Studies, Head of Laboratory for Institutional Analysis. Lomonosov Moscow State University (1/46 Leninskie Gory, Moscow, 119234, Russia). E-mail: [email protected].

Svetlana O. DUNAEVAPostgraduate of Marketing Dept. Lomonosov Moscow State University (1/46 Leninskie Gory, Moscow, 119234, Russia). E-mail: [email protected].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-6

Рынок возобновляемой энергетики: развитие и доходность компанийГ.С. Чеботарева, В. Стриелковски, В.А. Благинин

Аннотация. Глобальные инвестиции, направляемые на развитие возобновляемых источников энергии (ВИЭ), каждый год бьют новые рекорды по своим объемам. В течение нескольких последних лет инвестиции, направленные на ввод новых мощностей на основе ВИЭ, превышают объем финансирования традиционной энергетики. В результате обостряется актуальность всесто-роннего изучения мотивов, которые движут инвесторами при вложении капитала в сферу возобновляемой энергетики (ВЭ). Ме-тодологическая база исследования представлена положениями авторской концепции конкуренции на глобальном энергорын-ке, а также теории совокупного риска. В рамках исследования задействован широкий спектр количественных и качественных методов оценки, в том числе применены эконометрический и финансово-экономический анализ, ретроспективный и системный подходы. В статье представлены результаты анализа инвестиций глобального рынка ВЭ. Выявлены виды ВИЭ и страны, обладаю-щие наибольшим инвестиционным потенциалом. Предложена авторская методика изучения зависимости рыночной доходности компаний ВЭ на основе ряда индикаторов. Ее особенность состоит в оценке системы финансовых показателей компаний с по-мощью методов эконометрического анализа, а также в оценке специфических рисков отрасли экспертным путем. Практическая часть исследования проведена на примере компаний – мировых лидеров сектора ВЭ. Полученные результаты будут использова-ны при разработке комплексной модели оценки инвестиционного потенциала компаний возобновляемой энергетики с учетом их региональных особенностей, при совершенствовании методологии оценки зависимости рыночной доходности инвестиций в возобновляемую энергетику, а также при эмпирической оценке эффективности капиталовложений в энергетический сектор.

Ключевые слова: энергорынок; инвестиции; рыночная доходность; риск; государственная поддержка; возобновляемые ис-точники энергии; возобновляемая энергетика.

JEL Classification: Q42, G32, C81

Финансирование: статья подготовлена при финансовой поддержке гранта Российского научного фонда в рамках проекта № 17-78-10039 «Исследование конкурентоспособности российских энергетических компаний в условиях развития нетрадици-онных возобновляемых источников энергии и распределенной генерации».


Ссылка для цитирования: Чеботарева Г.С., Стриелковски В., Благинин В.А. Рынок возобновляемой энергетики: развитие и доходность компаний // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 58–69. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-6.

ВВЕДЕНИЕСреди основных внешних и внутренних факторов, ока-зывающих влияние на потенциальную рыночную доход-ность и, следовательно, на привлекательность проектов возобновляемой энергетики, эксперты выделяют такие, как [Ермоленко и др., 2016; Порфирьев, 2016]:

1) меры и качество государственной поддержки раз-вития ВИЭ;

2) финансовые показатели деятельности компаний возобновляемой энергетики;

3) цену, по которой может быть продана производи-мая электроэнергия;

4) привлекательность конкретной страны и др.Значительное множество подобных индикаторов,

а также отсутствие единого мнения специалистов способ-ствовали постановке цели исследования – комплексное изучение факторов, которые оказывают влияние на ин-вестиционную привлекательность компаний и проектов возобновляемой энергетики с позиции показателя ры-ночной доходности. Для достижения поставленной цели предполагается решение следующих задач: интеграль-ный анализ инвестиционной деятельности на мировом рынке ВЭ; количественная оценка финансовых индикато-ров, воздействующих на развитие компаний ВЭ (на при-мере компаний – лидеров сектора), анализ надежности полученных моделей доходности компаний сектора; экс-

пертная оценка уровня влияния специфических рисков на результативность компаний (на примере стран – лиде-ров сектора), анализ релевантности полученных резуль-татов; сопоставление полученных результатов с данными мировых исследований.

В рамках исследования проведен комплексный ана-лиз инвестиционных процессов на глобальном рынке возобновляемой энергетики. Он включает региональную и институциональную оценку рынка, изучение темпов государственных и частных инвестиций в сектор, в том числе в разрезе видов возобновляемой энергии, состав-ление рейтинга стран по вводу новых мощностей и т. д. В статье представлены результаты количественной оценки общепринятых финансовых факторов рыноч-ной доходности компаний возобновляемой энергетики и сделаны выводы об обнаруженной специфике ВИЭ. Дополнительная риск-ориентированная качественная оценка привлекательности компаний ВЭ на основе изуче-ния влияния специфических рисков сектора на их инве-стиционную привлекательность подтвердила результаты количественной оценки. Исследование показало, что ры-ночная доходность компаний сектора отличается особым положением на мировом рынке, а именно: данный пока-затель не зависит от основных финансовых индикаторов деятельности компаний, но подвержен влиянию такой

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


качественной характеристики, как уровень стабильности и предсказуемости государственной политики по под-держке развития ВИЭ (политический и законодательный риски и др.). Проведенное исследование имеет практи-ческую значимость и будет использовано при последу-ющем совершенствовании методологии оценки доход-ности инвестиций в возобновляемую энергетику, а также при разработке методического подхода к оценке инве-стиционного потенциала компаний отрасли.

ИНВЕСТИЦИИ НА ГЛОБАЛЬНОМ РЫНКЕ ВОЗОБНОВЛЯЕМЫХ ИСТОЧНИКОВ ЭНЕРГИИСовременный инвестиционный процесс в сфере возоб-новляемой энергетики имеет ряд особенностей [Порфи-рьев, 2016; Chebotareva, 2017; Ермоленко и др., 2016]:

1) рост вложений в проекты ВИЭ со стороны частных инвесторов;

2) увеличение числа крупных коммерческих банков, финансирующих в проекты ВИЭ, а также рост размеров займов;

3) возникновение новых финансовых инструментов, специализированных для сферы ВИЭ: «зеленые» облига-ции (green bonds), ценные бумаги, обеспеченные активами (ABS), доходные компании (yield cos), краудфандинг и т. д.

В табл. 1 представлена динамика объема инвестиций на рынке возобновляемой энергетики за 2005–2017 гг.

К настоящему моменту максимальный мировой объ-ем новых инвестиций был достигнут в 2015 г. и, по дан-ным агентства REN21, составил примерно 286 млрд дол. За 2005–2015 гг. общемировые инвестиции в ВИЭ вырос-ли почти в четыре раза, однако к концу 2017 г. показатель незначительно снизился до 280 млрд дол. Основными драйверами капиталовложений на рынке являются Ки-тай, Европа, США и суммарно страны АТР (кроме Индии и Китая). На их долю приходится больше 85 % общих ин-

вестиций рынка возобновляемой энергетики; остальные регионы занимают не более 5 % рынка каждый. В 2015 пиковом году абсолютным лидером по инвестированию сектора выступил Китай (36 %, или почти 103 млрд дол.), а три прочих региона-лидера занимали долю в пределах 15–17 % каждый. По актуальной статистике 2017 г. струк-тура инвестиций на рынке возобновляемой энергетики принципиально не меняется. Тем не менее доля китай-ских вложений возросла до 45,2 % (абсолютно – до 126,6 млрд дол.), а европейские страны (суммарно) и США уве-ренно делят вторую позицию – по 14,5 % (абсолютный объем новых инвестиций также снизился).

Изучение структуры источников мировых инвестиций показало, что рост рынка возобновляемой энергетики обеспечивается не за счет государственного финансиро-вания сектора (табл. 2), а преимущественно за счет капи-тала частных инвесторов. Максимальный объем государ-ственной поддержки зафиксирован в 2012 г.: 26,1 млрд дол,. или 10,1 %. В 2015 г. доля государственного капитала сократилась до 5,5 % (на 10,3 млрд дол.).

Структура государственных инвестиций в ВЭ в инсти-туциональном аспекте представлена в табл. 3.

Среди всех видов возобновляемой энергетики лиде-ром отрасли по объему вкладываемых инвестиций явля-ется солнечная и ветровая энергетика1. Так, инвестиции

1 State of renewable energy 2016: Global report. URL: http://www.ren21.net/wp-content/uploads/2016/10/REN21_GSR2016_KeyFind-ings_RUSSIAN.pdf; Supporting the global transition to renewable energy 2017: Global report. URL: http://www.ren21.net/wp-content/up-loads/2017/10/17-8399_GSR_2017_KEY-FINDINGS_RU_low.pdf; Renewa-bles 2018: Global status report. URL: http://www.ren21.net/gsr-2018/; Global Trends in Renewable Energy Investment (2018). URL: http://www.greengrowthknowledge.org/sites/default/files/downloads/resource/Global_Trends_in_Renewable_Energy_Investment_Report_2018.pdf; State of Clean Energy Investment Trends (2018). URL: https://data.bloomberglp.com/professional/sites/24/BNEF-Clean-Energy-Investment-Trends-2018.pdf.

Таблица 1 – Мировой объем новых инвестиций в ВЭ и возобновляемые виды топлива: региональный аспект (2005–2017 гг.), млрд дол.

Table 1 – Global volume of new investments in renewable energy and renewable fuels: regional perspective (2005–2017), billion US dollars

Регион 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

США 11,9 29,1 33,2 35,5 23,9 34,7 49,0 40,6 35,3 37,0 44,1 46,4 40,5

Бразилия 3,1 5,2 11,4 11,8 7,9 7,2 10,2 7,7 4,4 8,0 7,1 6,8 6,0

Америка (кроме США и Бразилии) 3,3 3,7 5,0 6,1 5,5 12,0 9,3 10,1 12,0 13,3 12,8 6,1 13,4

Африка и Ближний Восток 0,8 1,1 1,8 2,3 1,6 4,1 3,0 10,2 9,3 7,9 12,5 7,7 10,1

Индия 3,0 4,9 6,7 5,6 4,3 8,8 12,8 7,8 6,6 8,3 10,2 9,7 10,9

Китай 8,3 11,2 16,7 25,6 38,8 39,6 47,4 61,7 62,0 87,8 102,9 78,3 126,6

АТР (кроме Индии и Китая) 9,0 10,0 12,4 13,6 13,9 19,3 23,8 30,2 44,4 48,8 47,6 26,8 31,4

Европа 33,6 46,9 66,8 81,8 82,7 113,4 122,9 89,9 60,0 62,0 48,8 59,8 40,9

По миру 73,0 112,1 154,0 182,3 178,6 239,1 278,4 258,2 234,0 273,1 286,0 241,6 280,0

Составлено по: State of renewable energy 2016: Global report. URL: http://www.ren21.net/wp-content/uploads/2016/10/REN21_GSR2016_KeyFindings_RUSSIAN.pdf; Supporting the global transition to renewable energy 2017: Global report. URL: http://www.ren21.net/wp-content/uploads/2017/10/17-8399_GSR_2017_KEY-FINDINGS_RU_low.pdf; Renewables 2018: Global status report. URL: http://www.ren21.net/gsr-2018/; Frankfurt School-UNEP Centre/BNEF (2018). Global Trends in Renewable Energy Investment (2018). URL: http://www.greengrowthknowledge.org/sites/default/files/downloads/resource/Global_Trends_in_Renewable_Energy_Investment_Report_2018.pdf.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Рейтинг показывает, что азиатский регион на протя-жении исследуемого периода по всем рассмотренным видам ВИЭ занимает лидирующие места. Так, абсолютным лидером по вводу новых мощностей, как и инвестиций в сектор, является Китай. Помимо этого устойчивые пози-ции имеют США, Бразилия, ряд европейских стран. В ре-зультате наблюдается прямая зависимость между тем, как наращиваются объемы инвестиций в сектор и как возрас-

в солнечную энергетику в целом по миру в 2017 г. достиг-ли 160,8 млрд дол. (на 18 % больше, чем в предыдущем году). Инвестиции в строительство СЭС составили 57 % от всех инвестиций в ВИЭ в 2017 г. и превосходят глобаль-ные инвестиции в угольную и газовую генерацию.

Динамика ежегодно составляемых агентством REN21 мировых рейтингов стран по вводу новых мощностей ВИЭ за 2015–2017 гг. представлена в табл. 4.

Таблица 2 – Государственное финансирование возобновляемой энергетики: региональный аспект (2009–2016 гг.), млн дол.Table 2 – Public financing for renewable energy: regional perspective (2009–2016), million US dollars

Регион 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Африка 315 1 580 1 448 2 571 1 314 3 464 1 512 3 196

Азия 662 1 344 3 894 2 499 2 580 5 164 3 585 3 981

Центральная Америка и Карибский регион 357 524 271 779 562 940 1 217 565

Евразия 272 232 337 439 100 1 105 775 719

Европа 3 076 5 460 5 259 3 343 4 292 6 186 4 302 4 494

Ближний Восток – – 3 – 218 740 309 208

Северная Америка 111 288 635 18 115 433 41 65

Океания 6 – – 1 20 32 28 7

Южная Америка 11 548 4 662 7 965 16 291 5 931 4 41 3 461 2 949

По миру 16 398 14 092 20 266 26 116 15 760 22 554 15 790 16 708

Составлено по: Renewable energy highlights. URL: http://www.irena.org/DocumentDownloads/Publications/IRENA_Renewable_energy_highlights_July_2017.pdf; Renewable Energy Statistics (2017). URL: http://www.irena.org/DocumentDownloads/Publications/IRENA_Renew-able_Energy_Statistics_2017.pdf; Renewable Energy Statistics (2018). URL: https://www.irena.org/publications/2018/Jul/Renewable-Energy-Statistics-2018.

Таблица 3 – Государственное финансирование возобновляемой энергетики: институциональный аспект (2009–2016 гг.), млн дол.

Table 3 – Public financing for renewable energy: institutional perspective (2009–2016), million US dollars

Институт 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

ADB (Asian Development Bank) 173 457 295 506 1 080 1 030 1 985 1 867

AFD (Agence Francaise de Developpement) 595 911 933 1 367 587 1 230 575 2

AfDB (African Development Bank) – 55 492 934 398 720 634 2 050

BNDES (Brazilian Development Bank) 10 385 3 177 6 389 15 364 3 552 2 797 2 338 1 837

CABEI (Central American Bank for Economic Integration) – 349 191 300 168 327 62 173

CAF (Development Bank of Latin America) 78 600 550 164 237 95 129 –

EBRD (European Bank of Reconstruction and Development) 277 633 58 520 351 1 444 669 435

EIB (European Investment Bank) 3 061 4 738 4 009 2 491 3 943 5 085 3 157 3 789

FMO (Entrepreneurial Development Bank) – 12 7 276 276 325 410 313

GIB (Green Investment Bank) – – – 166 411 1 566 1 197 514

IADB (Inter-American Development Bank) 1 126 842 581 297 487 467 1 189 844

IFC (International Finance Corporation) 208 587 346 482 892 889 653 378

JBIC (Japan Bank for International Cooperation) – – 940 212 433 1 383 519 581

JICA (Japan International Cooperation Agency) – 821 716 – 395 642 232 1 021

KEXIM (Export–Import Bank of Korea) – 380 22 12 545 188 33 –

NIB (Nordic Investment Bank) 141 349 977 674 388 727 321 344

OPIC (Overseas Private Investment Corporation) 19 111 1 077 1 021 1 269 1 487 632 895

WBG (World Bank Group) 335 70 2 015 1 330 348 2 152 1 055 1 664

По миру 16 398 14 092 20 266 26 116 15 760 22 554 15 790 16 708

Составлено по: Renewable energy highlights. URL: http://www.irena.org/DocumentDownloads/Publications/IRENA_Renewable_energy_highlights_July_2017.pdf; Renewable Energy Statistics (2017). URL: http://www.irena.org/DocumentDownloads/Publications/IRENA_Renew-able_Energy_Statistics_2017.pdf; Renewable Energy Statistics (2018). URL: https://www.irena.org/publications/2018/Jul/Renewable-Energy-Statistics-2018.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


тают темпы вводимых мощностей возобновляемой энер-гетики в региональном аспекте.

Проведенный анализ показал, что вопрос наращи-вания инвестиций на глобальном рынке возобновляе-мой энергетики не теряет своей актуальности. Регионы продолжают реализовывать сверхкапиталоемкие инве-стиционные проекты в ВИЭ. Однако правительства, как правило, используют преимущественно косвенные ин-струменты поддержки сектора, и их доля в общем объеме инвестиций в среднем не превышает 8 %. Возникающая на этой основе конкурентная борьба за частные инвестиции требует комплексного изучения непосредственно фи-нансовых, а также качественных факторов, которые дви-жут инвесторами при финансировании проектов возо- бновляемой энергетики.

ИЗУЧЕНИЕ ФАКТОРОВ РЫНОЧНОЙ ДОХОДНОСТИ КОМПАНИЙ ВОЗОБНОВЛЯЕМОЙ ЭНЕРГЕТИКИ НА ОСНОВЕ СИСТЕМЫ ФИНАНСОВЫХ ПОКАЗАТЕЛЕЙЦелью данной оценки является изучение зависимости рыночной доходности компаний возобновляемой энер-гетики от совокупности финансовых показателей. Общая выборка составляет порядка 30 компаний – мировых ли-деров сектора, акции которых котируются на глобальном финансовом рынке: First Solar Inc, Xinyi Solar Holdings Ltd, Sunpower Corp, Gintech Energy Corp и др. Информационной основой оценки выступили данные официальных отчетов компаний по типу «securities and exchange commission», а также статистика мирового финансового рынка за 2015–2017 гг. В качестве зависимой переменной выбрана годовая доходность компаний сектора, которая учитыва-ет все сезоны их функционирования.

Предлагаемая методика оценки доходности компаний сектора основана на количественной оценке зависимости рыночной доходности компаний ВЭ (итоговый показатель – Stock chg) от ряда частных финансовых индикаторов, широ- ко распространенных в мировой практике, включающих:

• Debt / Equity – отношение долгосрочных и кратко-срочных обязательств компании к совокупной величине капитала;

• Debt / Revenue – отношение долгосрочных и кратко-срочных обязательств компании к общему объему дохо-да данной компании;

• Debt / (OpInc + DA) – отношение долгосрочных и кра-ткосрочных обязательств компании к сумме показателей ее операционной прибыли, износа и амортизации.

Практическая оценка доходности компаний возоб-новляемой энергетики по системе финансовых показате-лей позволила получить следующие результаты. На рис. 1 и 2 показана графическая интерпретация зависимости доходности компаний возобновляемой энергетики от частных финансовых индикаторов за 2015–2016 гг.

Оценка надежности полученных моделей проведена по показателям корреляции (R), аппроксимации (R2), а также F-критерию Фишера и t-критерию Стьюдента, ее результаты представлены в табл. 5 [Гмурман, 1997].

По итогам проведенных расчетов для совокупности выборки были получены следующие выводы, а именно в 2015 г.:

• между переменными Debt / Equity и Stock chg нет связи;• между переменными Debt / Revenue и Stock chg нет

связи;• между переменными Debt / (OpInc + DA) и Stock chg

слабая обратная связь;• по F-критерию Фишера для всех уровней значимо-

сти гипотеза о надежности моделей в целом отвергается;• по t-критерию Стьюдента гипотеза о надежности мо-

делей отвергается.В 2016 г.:• между переменными Debt / Equity и Stock chg весьма

слабая обратная связь;• между переменными Debt / Revenue и Stock chg сла-

бая прямая связь;

Таблица 4 – Рейтинг стран по вводу новых мощностей в лидирующих отраслях (2015–2017 гг.)Table 4 – Ranking of countries by new capacities input in the leading industries (2015–2017)

Место Геотермальная

электроэнергетика Гидроэнергетика Солнечная энергетика Ветроэнергетика

2015 2016 2017 2015 2016 2017 2015 2016 2017 2015 2016 2017

1 США Индоне-зия*

Индоне-зия

Китай Китай Китай Китай Китай Китай Китай Китай Китай

2 Филиппи-ны

Турция Турция Бразилия Бразилия Бразилия Германия США США США США США

3 Индоне-зия

Кения Чили США Эквадор Индия Япония Япония Индия Германия Германия Германия

4 Мексика Мексика Исландия Канада Эфиопия Ангола США Индия Япония Индия Индия Велико-британия

5 Новая Зеландия

Япония Гондурас РФ Вьетнам Турция Италия Велико-британия

Турция Испания Бразилия Индия

Примечание: *Жирным шрифтом выделены страны азиатского региона.Составлено по: State of renewable energy 2016: Global report. URL: http://www.ren21.net/wp-content/uploads/2016/10/REN21_

GSR2016_KeyFindings_RUSSIAN.pdf; Supporting the global transition to renewable energy 2017: Global report. URL: http://www.ren21.net/wp-content/uploads/2017/10/17-8399_GSR_2017_KEY-FINDINGS_RU_low.pdf; Renewables 2018: Global status report. URL: http://www.ren21.net/gsr-2018/.

Рис.

1. З

авис

имос

ть р

ыно

чной

дох

одно

сти

ком

пани

й се

ктор

а от

пок

азат

елей

De

bt /

Equ

ity (1

), De

bt /

Rev

enue

(2) и

Deb

t / (O

pInc

+ D

A) (3

) за

2015

г.1

Fig.

1. D

epen

denc

e of

mar

ket p

rofit

abili

ty o

f the

sec

tor c

ompa

nies

on

the

indi

cato

rs

Debt

/ E

quity

(1),

Debt

/ R

even

ue (2

) and

Deb

t / (O

pInc

+ D

A) (3

) for

201

5

1, 2

Расс

чита

но п

о оф

ициа

льны

м да

нным

ком

пани

й.

Рис.

2. З

авис

имос

ть р

ыно

чной

дох

одно

сти

ком

пани

й се

ктор

а от

пок

азат

елей

De

bt /

Equ

ity (1

), De

bt /

Rev

enue

(2) и

Deb

t / (O

pInc

+ D

A) (3

) за

2016

г.2

Fig.

2. D

epen

denc

e of

mar

ket p

rofit

abili

ty o

f the

sec

tor c

ompa

nies

on

the

indi

cato

rs

Debt

/ E

quity

(1),

Debt

/ R

even

ue (2

) and

Deb

t / (O

pInc

+ D

A) (3

) for

201

6

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


• между переменными Debt / (OpInc + DA) и Stock chg весьма слабая прямая связь;

• по F-критерию Фишера для всех уровней значимо-сти гипотеза о надежности моделей в целом отвергается;

• по t-критерию Стьюдента гипотеза о надежности мо-делей отвергается.

Таким образом, количественная оценка не выявила за-висимости рыночной доходности компаний возобновляе-мой энергетики от основных финансовых показателей. Это свидетельствует о том, что ликвидность акций компаний отрасли низкая. Следовательно, даже небольшие объемы капиталовложений могут спровоцировать сильное изме-нение в рыночной доходности, не коррелирующее с ос-новными финансовыми показателями компаний данного сектора [Li, Adachi, 2017; Sorland, Rudel, 2015].

В текущих рыночных условиях подобные результаты могут быть обусловлены только спецификой отрасли и за-висимостью доходности и привлекательности компаний возобновляемой энергетики от ряда иных, уже качествен-ных факторов, например от механизмов государственной поддержки, в том числе политических мер, и т. д. В связи с этим следующий этап оценки предполагает экспертное изучение влияния совокупности качественных показате-лей на привлекательность сектора для инвесторов.

КАЧЕСТВЕННАЯ ОЦЕНКА ФАКТОРОВ РЫНОЧНОЙ ДОХОДНОСТИ КОМПАНИЙ ВЭ: РИСК-ОРИЕНТИРОВАННЫЙ ПОДХОДКачественная оценка факторов, оказывающих влияние на рыночную доходность компаний возобновляемой энер-гетики, основана на комплексном экспертном исследова-нии рисков, которые в полной мере отражают специфику данного сектора, по представленной ниже методике.

В качестве экспертов выступили представители ру-ководителей служб и подразделений российских энер-гетических компаний, а также сотрудники Уральского федерального университета – специалисты в области возобновляемой энергетики и энергосбережения.

Методика качественной оценки факторов рыноч-ной доходности связана с экспертным ранжированием идентифицированных специфических рисков по степени убывания их влияния на рыночную доходность сектора. В качестве критериев ранжирования предложены три основных индикатора: уровень влияния риска на до-ходность (γ), максимальная (pmax) и минимальная (pmin) вероятности реализации рисков. При анализе рисков эксперты использовали шкалы оценки, представленные в табл. 6.

Таблица 5 – Оценка надежности моделей рыночной доходности компаний возобновляемой энергетикиTable 5 – Assessment of reliability of market profitability models for renewable energy companies

Год Показатель

Фактические значения критериев Нормативные (критические) значения

R R2 F-критерий t-критерий R при p = 0,05

R при p = 0,001

F1–a при a = 0,10

F1–a при a = 0,05

t при p = 0,05

20

15

Debt / Equity

–0,036 0,001 0,028 0,337

0,430/ –0,430 0,670/–0,670 2,960 4,330 2,080

Debt / Revenue

0,029 0,0008 0,017 0,339

Debt / (OpInc + DA)

–0,241 0,058 1,297 0,358

20

16

Debt / Equity –0,176 0,031 0,673 0,008

Debt / Revenue

0,257 0,066 1,482 0,0003

Debt/ (OpInc + DA)

0,167 0,028 0,605 0,383

Таблица 6 – Критерии ранжирования рисковTable 6 – Criteria for ranking risks

Критерий Шкала оценки Особенности оценки

Уровень влияния риска на доходность компании ВЭ (γ, градусы)

До 15 – слабая степень влияния;15–30 – умеренная степень влияния;31–45 – существенная степень влияния;46–60 – сильная степень влияния;61–75 – критически сильная степень влияния;76–90 – катастрофически сильная степень влияния

Измеряется в границах от 0 до 90 градусов

Максимальная вероятность каждого риска (pmax, %)

0–10 % – наименьшая вероятность риска;11–20 % – низкая вероятность;21–30 % – средняя вероятность;30–50 % – высокая вероятность;более 50 % – сверхвысокая вероятность, ведет к потере доходности

Измеряется в границах от 0 до 100 %.Всегда не меньше минимальной

вероятности

Минимальная вероятность каждого риска (pmin, %)

Измеряется в границах от 0 до 100 %.Всегда не больше максимальной

вероятности

Источник: [Domnikov, Chebotareva, Khodorovsky, 2014].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Перечень идентифицированных рисков, отражающих специфику сферы ВИЭ, и их краткая характеристика пред-ставлены в табл. 7.

Результаты практической оценки влияния специфи-ческих рисков на доходность компаний возобновляемой энергетики таковы. Ранжирование рисков проводилось экспертами для стран Азии, Северной Америки и Евро-пы – лидеров сектора. В ходе оценки получен итоговый усредненный рейтинг специфических рисков по уровню влияния на рыночную доходность компаний ВЭ (табл. 8). Рассчитанные коэффициенты конкордации Кендалла по каждому из регионов и критериев ранжирования нахо-дятся в пределах [0.8; 1.0], что свидетельствует о согласо-ванности мнений экспертов и высокой степени объектив-ности полученных результатов.

Расчеты показали, что, по мнению экспертов, наи-большее влияние на рыночную доходность компаний сектора оказывает риск недостаточного количества ква-лифицированного персонала в отрасли (r13): он занимает

первое место в европейском рейтинге, а также второе – по Азии и Северной Америке. Риски, связанные с высоки-ми темпами развития традиционной энергетики (r10), за-нимающие второе место в итоговом рейтинге, наиболее актуальны для Азии и Северной Америки (первое место), а для европейских стран находятся лишь на шестом ме-сте. Также в первой пятерке всех рейтингов солидарно находится риск неверной локализации объектов ВИЭ (r1). Среди рисков, единообразно показавших минимальное влияние, оказались: экологические риски (r8) и низкий уровень доверия потребителей к ВИЭ (r14).

Наибольшую специфику сектора отражают политиче-ские риски, связанные с зависимостью инвесторов от го-сударственной поддержки (r3). Они наиболее опасны для Азии и Европы (четвертое и пятое места соответственно), а в североамериканском рейтинге занимают лишь пред-последнюю строчку. Это обусловлено в первую очередь тем, что особенное внимание к данному сектору в США было уделено лишь в 2007–2009 гг., однако с 2010 г. но-

Таблица 7 – Специфические риски в сфере возобновляемой энергетикиTable 7 – Specific risks in the sphere of renewable energy

Наименование риска Обозначение Краткая характеристика специфических рисковНеверная локализация объектов ВИЭ r1 Нерациональное региональное распределение объектов ВИЭ по видам

Законодательные риски r2 Возникают вследствие нестабильности механизмов государственной поддержки проектов ВИЭ

Зависимость инвесторов от государ-ственной поддержки

r3 Проявляется на всех этапах проекта ВИЭ. Как правило, связана с объ-емом и продолжительностью предоставления поддержки

Низкая эффективность механизмов го-сударственного и внутрирегионального стимулирования ВИЭ

r4 Вызвана частой сменой схем государственной и прочей поддержки раз-вития ВИЭ на отдельных территориях [Daniilidis, Herber, 2017]

Дороговизна возобновляемой энергии r5 Более высокая приведенная стоимость электроэнергии, производи-мой ВИЭ (LCOE), по сравнению с традиционно генерируемой энергией [Ghoddusi, 2017]

Низкая эффективность внедрения техно-логий возобновляемой энергетики

r6 Высокая стоимость модернизации и ремонта оборудования ВИЭ по срав-нению со стоимостью замены или ремонта изношенных основных про-изводственных фондов энергокомпаний / внедрения новых технологий традиционной энергетики [Budischak et al., 2013]

Уменьшение объема частных инвести-ций в ВИЭ

r7 Низкая эффективность и инвестиционная привлекательность ВИЭ1

Экологические риски r8 Повышение объема затрат энергокомпаний на обеспечение экологиче-ской безопасности по сравнению с традиционными источниками энер-гии

Низкие темпы развития рынка возоб-новляемой энергии

r9 Малая доля возобновляемой энергии в энергобалансе, доля мощности, вырабатываемой ВИЭ, низкий «естественный» спрос на ВИЭ

Высокие темпы развития рынка тради-ционной энергетики

r10 Объем текущих и перспективных запасов углеводородов оказывает не-посредственное влияние на спрос, стоимость электроэнергии и эффек-тивность проектов ВИЭ

Субсидирование органического топлива r11 Искажает реальную стоимость энергии

Замедленное развитие распределенной генерации в сфере ВЭ

r12 Низкие темпы развития распределенной генерации в области ВЭ

Недостаточное количество квалифици-рованного персонала

r13 Нехватка квалифицированного персонала в различных сферах ВЭ

Низкий уровень доверия потребителей к ВИЭ

r14 Слабая степень доверия потребителей, отсутствие осведомленности об альтернативных источниках энергии

Источник: [Boomsma, Linnerud, 2015; Boomsma, Meade, Fleten, 2012; Chebotareva, 2017; Gonçalves, Gomes, Henggeler Antunes, 2019; Kozlova, 2017; Kozlova, Fleten, Hagspiel, 2019; Pinto, Falcão-Reis, 2019; Seok, Chen, 2019; Soares, Bessa, 2019].

1 Establishing the Investment Case: Wind Power. URL: http://tinyurl.com/deloitte-wind-investment-2014.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


мы Dia-Core для стран Европейского союза на основе данных аналитического отчета1, охватывающего более 650 опрошенных участников рынка, позволило выявить наиболее опасные угрозы (рис. 3). В качестве экспертов

1 The impact of risks in renewable energy investment and the role of smart policies. URL: http://diacore.eu/results/item/enhancing-res-invest-ments-final-report.

вые меры государственной поддержки практически не вводятся. В то же время в европейских и азиатских стра-нах поддержка ВЭ является одним из приоритетных на-правлений развития экономики [Brummer, 2018; Liu, 2018; Mittlefehldt, 2018; Sueyoshi, Yuan, 2018].

Изучение специфических рисков в инвестиционных проектах возобновляемой энергетики в рамках програм-

Таблица 8 – Рейтинг специфических рисков возобновляемой энергетики: региональный аспектTable 8 – Ranking of specific risks for renewable energy: regional perspective

Итоговый рейтинг (среднее)

Рейтинг по Азии, критерии Рейтинг по Северной Америке, критерии Рейтинг по Европе, критерии

Риск γ, гр. pmax, % pmin, % Риск γ, гр. pmax, % pmin, % Риск γ, гр. pmax, % pmin, %

r13 r10 45 35 20 r10 55 35 20 r13 50 40 20

r10 r13 40 30 18 r13 50 40 20 r7 50 10 5

r1 r1 30 15 5 r11 40 35 25 r2 50 7 3

r11 r3 30 15 5 r1 35 24 8 r1 45 30 10

r7 r6 25 23 10 r5 30 17 10 r3 45 10 2

r3 r11 20 20 10 r6 28 20 10 r10 40 30 15

r6 r12 20 15 9 r4 25 15 8 r11 40 20 7

r2 r14 20 10 7 r7 25 12 5 r4 35 8 5

r4 r7 20 10 5 r9 20 15 5 r12 30 15 3

r5 r5 15 15 9 r2 20 5 3 r6 25 25 15

r14 r8 15 15 3 r14 15 15 7 r14 25 25 12

r12 r9 15 10 3 r8 15 15 3 r5 20 20 8

r9 r4 10 5 1 r3 15 7 3 r9 20 12 5

r8 r2 5 4 1 r12 10 8 3 r8 15 15 3

Рассчитано по результатам экспертной оценки.

Рис. 3. Ранжирование рисков ВИЭ по уровням опасности (страны ЕС): первый (1), второй (2) и третий (3) уровени, %2

Fig. 3. Ranking of RES risks by the danger level (EU countries): Levels (1–3), %

2 Источник: The impact of risks in renewable energy investment and the role of smart policies. URL: http://diacore.eu/results/item/enhancing-res-investments-final-report.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


выступили представители электроэнергетики, разработ-чики и инвесторы проектов возобновляемой энергетики, разработчики технологий и производители ВИЭ-обору-дования, представители банков, общественных органи-заций и государственных учреждений по всем государ-ствам – членам и кандидатам в члены ЕС.

Полученные результаты подтвердили специфику во-зобновляемой энергетики: наиболее опасным риском признан политический риск [Fouquet, Johansson, 2008]. Он предполагает высокую зависимость от государствен-ного регулирования отрасли, нестабильную поддерж-ку инвесторов, внезапное изменение законодательства [Oppong, Talipova, Abdul-Latif, 2016] и т. д. Финансовые риски в свою очередь занимают одно из последних мест в данном рейтинге.

ЗАКЛЮЧЕНИЕСоциальная значимость развития «зеленой» энергетики во всем мире предполагает отказ от экономической эф-фективности по проектам ВЭ на первоначальных стадиях их реализации. Однако данный механизм возможен толь-ко в условиях прямого государственного финансирова-ния отрасли. Для частных инвесторов, доля средств кото-рых преобладает в мировой возобновляемой энергетике, получение доходности – одна из основных целей.

Исследование показало, что сфера возобновляемой энергетики выступает достаточно специфической с по-зиции инвестора. Ее рыночная доходность складывает-ся не под влиянием финансовых показателей, а зависит от степени стабильности и предсказуемости политики директивного и косвенного стимулирования развития во-зобновляемой энергетики в каждой конкретной стра-не. Количественная оценка показала, что между рыноч-ной доходностью крупнейших компаний данного секто-ра Stock chg и финансовыми показателями Debt / Equity,

Debt / Revenue, Debt / (OpInc + DA) либо присутствует сла-бая связь, либо вообще нет зависимости. Экспертная оценка идентифицировала среди основных рисков, вли-яющих на доходность компаний сектора, недостаточное количество квалифицированного персонала, высокие темпы развития рынка традиционной энергетики, а так-же ряд рисков, связанных с нестабильностью и неэффек-тивностью политической поддержки возобновляемой энергетики. Исследования проекта Dia-Core в странах Европейского союза также подтвердили полученные результаты.

Дальнейшие направления исследования связаны с со- вершенствованием методологии оценки зависимости до-ходности инвестиций в возобновляемую энергетику от ряда факторов. Комплексная оценка предполагает учет в единой модели:

• политических рисков;• территориальных особенностей;• потенциала роста потребления энергии на основе

ВИЭ;• готовности инфраструктуры для принятия энергии,

произведенной на основе ВИЭ;• уровня инвестиционной привлекательности кон-

кретной страны;• финансовых показателей компаний и инвестицион-

ных проектов в сфере ВЭ.В перспективе это позволит всесторонне исследовать

не только социальную, но и экономическую привлека-тельность реализации проектов возобновляемой энерге-тики в различных регионах, оценивать инвестиционный потенциал данных регионов и компаний сектора, изучать эффективность государственных мер стимулирования возобновляемой энергетики и идентифицировать этап, когда проекты ВИЭ не будут нуждаться в политической поддержке.

Источники

Гмурман В. (1997). Теория вероятности и математическая статистика. М.: Высшая школа.Ермоленко Г.В., Толмачева И.С., Ряпин И.Ю., Фетисова Ю.А., Мацура А.А., Реутова А.Б. (2016). Справочник по во-

зобновляемой энергетике Европейского союза. М.: Печат. дом «Канонъ».Порфирьев Б.Н. (2016). «Зеленые» тенденции в мировой финансовой системе // Мировая экономика и международные

отношения. № 60(9). С. 5–16. DOI:10.20542/0131-2227-2016-60-9-5-16.Boomsma T.K., Linnerud K. (2015). Market and policy risk under different renewable electricity support schemes. Energy, vol. 89,

pp. 435–448. DOI: 10.1016/j.energy.2015.05.114.Boomsma T.K., Meade N., Fleten S.-E. (2012). Renewable energy investments under different support schemes: A real options

approach. European Journal of Operational Research, vol. 220(1), pp. 225–237. DOI: 10.1016/j.ejor.2012.01.017.Brummer V. (2018). Community energy – benefits and barriers: A comparative literature review of Community Energy in the

UK, Germany and the USA, the benefits it provides for society and the barriers it faces. Renewable and Sustainable Energy Reviews, vol. 94, pp. 187–196. DOI: 10.1016/j.rser.2018.06.013.

Budischak C., Sewell D., Thomson H., Mach L. et al. (2013). Cost-minimized combinations of wind power, solar pow-er and electrochemical storage, powering the grid up to 99.9% of the time. Journal of Power Sources, vol. 225, pp. 60–74. DOI: 10.1016/j.jpowsour.2012.09.054.

Chebotareva G. (2017). Researching the risks of Russian energy companies in the context of renewable energy sources devel-opment. WIT Transactions on Ecology and the Environment, vol. 224, pp. 45–56. DOI: 10.2495/ESUS170051.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Daniilidis A., Herber R. (2017). Impact of technical and economic uncertainties on the economic performance of a deep geo-thermal heat system. Renewable Energy, vol. 114(B), pp. 805–816. DOI: 10.1016/j.renene.2017.07.090.

Domnikov A., Chebotareva G., Khodorovsky M. (2014). Evaluation of investor attractiveness of power-generating companies: Special reference to the development risks of the electric power industry. WIT Transactions on Ecology and the Environment, vol. 190(1), pp. 199–210. DOI: 10.2495/EQ140211.

Fouquet D., Johansson T.B. (2008). European renewable energy policy at crossroads – Focus on electricity support mechanisms. Energy Policy, vol. 36(11), pp. 4079–4092. DOI: 10.1016/j.enpol.2008.06.023.

Ghoddusi H. (2017). Price risks for biofuel producers in a deregulated market. Renewable Energy, vol. 114(B), pp. 394–407. DOI: 10.1016/j.renene.2017.07.044.

Gonçalves I., Gomes Á., Henggeler Antunes C. (2019). Optimizing the management of smart home energy resources under dif-ferent power cost scenarios. Applied Energy, vol. 15 May, pp. 351–363. DOI: 10.1016/j.apenergy.2019.03.108.

Kozlova M. (2017). Real option valuation in renewable energy literature: Research focus, trends and design. Renewable and Sustainable Energy Reviews, vol. 80, pp. 180–196. DOI: 10.1016/j.rser.2017.05.166.

Kozlova M., Fleten S.-E., Hagspiel V. (2019). Investment timing and capacity choice under rate-of-return regulation for renew-able energy support. Energy, vol. 174, pp. 591–601. DOI: 10.1016/j.energy.2019.02.175.

Liu Z. (2018). What is the future of solar energy? Economic and policy barriers. Energy Sources, Part B: Economics, Planning and Policy, vol. 13(3), pp. 169–172. DOI: 10.1080/15567249.2017.1416704.

Li W., Adachi T. (2017). Quantitative estimation of resource nationalism by binary choice logit model for panel data. Resources Policy, vol. 53, pp. 247–258. DOI: 10.1016/j.resourpol.2017.07.002.

Mittlefehldt S. (2018). From appropriate technology to the clean energy economy: renewable energy and environmental poli-tics since the 1970s. Journal of Environmental Studies and Sciences, vol. 8(2), pp. 215–219. DOI: 10.1007/s13412-018-0471-z.

Oppong R., Talipova A., Abdul-Latif B.L. (2016). Technical and legislative risks associated with Аrctic development case study – Russia and Norway. Arctic Technology Conference 138204.

Pinto T., Falcão-Reis F. (2019). Strategic participation in competitive electricity markets: Internal versus sectorial data analysis. International Journal of Electrical Power and Energy Systems, vol. 108, pp. 432–444. DOI: 10.1016/j.ijepes.2019.01.011.

Seok H., Chen C. (2019). An intelligent wind power plant coalition formation model achieving balanced market penetration growth and profit increase. Renewable Energy, vol. 138, pp. 1134–1142. DOI: 10.1016/j.renene.2019.02.064.

Soares T., Bessa R.J. (2019). Proactive management of distribution grids with chance-constrained linearized AC OPF. Interna-tional Journal of Electrical Power and Energy Systems, vol. 109, pp. 332–342. DOI: 10.1016/j.ijepes.2019.02.002.

Sorland B.F., Rudel M.G.N. (2015). What drives Financial Distress Risk and Default Rates of Leveraged Buyout Targets? Empirical Evidence from European Transactions. Norway: Norwegian School of Economics.

Sueyoshi T., Yuan Y. (2018). Measuring energy usage and sustainability development in Asian nations by DEA intermediate ap-proach. Journal of Economic Structures, vol. 7(1), p. 6. DOI: 10.1186/s40008-017-0100-0.


Чеботарева Галина СергеевнаКандидат экономических наук, старший научный сотрудник, доцент кафедры систем управления энергетикой и промышленными предприятиями. Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б.Н. Ельцина (620102, РФ, г. Екатерин-бург, ул. Мира, 19). E-mail: [email protected].

Стриелковски ВадимДоктор экономических наук, профессор. Центр энергетических исследований, Пражская бизнес-школа (15200, Чешская Респу-блика, г. Прага, ул. Верихова, 1145/29). E-mail: [email protected].

Благинин Виктор АндреевичДиректор центра наукометрии и рейтинговых исследований. Уральский государственный экономический университет (620144, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-6

The renewable energy market: Companies’ development and profitabilityGalina S. CHEBOTAREVA, Wadim STRIELKOWSKI, Viktor A. BLAGININ

Abstract. Investing in the renewable energy sources (RES) is gaining in popularity each year with the amount of investment gradu-ally increasing and surpassing further records. In the last few years, investments in the commissioning of RES-based capacities have exceeded the financing of traditional energy capacities. As a result, the relevance of a comprehensive study of the motives behind investing in renewable energy (RE) is becoming more acute. The methodological basis relies on the provisions of the authors’ concept of competition in the global energy market, as well as the theory of aggregate risk. During the study, the authors apply a wide spectrum of

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


quantitative and qualitative evaluation methods, including the econometric, financial and economic evaluation, retrospective and sys-tem-based approaches. The paper presents the results of the analysis of investment in the global renewable energy market. The analy-sis reveals the types of RES and countries with the greatest investment potential in this market. Our method of studying the dependence of market profitability of renewable energy companies relies on the assessment of a set of quantitative and qualitative indicators. The method allows assessing the system of financial indicators of companies on the basis of methods of econometric analysis, as well as a number of specific risks of the industry by expert means. The paper provides the case study of the world’s top renewable energy companies. The obtained results can be used to design an integrated model for assessing the investment potential of renewable en-ergy companies, taking into account its regional characteristics, to improve the methodology for assessing the dependence of market profitability on investments in renewable energy, as well as to perform the empirical evaluation of the efficiency of investments in the energy sector.

Keywords: energy market; investment; market profitability; risk; state support; renewable energy sources; renewable energy.

JEL Classification: Q42, G32, C81

Funding: the article is funded by the Russian Science Foundation, project no. 17-78-10039 “Studying the competitiveness of Russian energy companies in the context of the development of innovative renewable energy sources and distributed generation”.


For citation: Chebotareva G.S., Strielkowski W., Blaginin V.A. (2019). The renewable energy market: Companies’ development and profi-tability. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 58–69. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-6.

References

Gmurman V. (1997). Teoriya veroyatnosti i matematicheskaya statistika [Probability theory and mathematical statistics]. Moscow: Vis-shaya shkola.

Ermolenko G.V., Tolmacheva I.S., Ryapin I.Yu., Fetisova Yu.A., Macura A.A., Reutova A.B. (2016). Spravochnik po vozobnovlyaemoj ehner-getike Evropejskogo soyuza [European Union Renewable Energy Handbook]. Moscow: Kanon Publishing House.

Porfiriev B.N. (2016). “Zelenye” tendencii v mirovoj finansovoj sisteme [Green Trends in the Global Financial System]. Mirovaya eko-nomika i mezhdunarodnye otnosheniya – World Economy and International Relations, no. 60(9), pp. 5–16. DOI: 10.20542/0131-2227-2016-60-9-5-16.

Boomsma T.K., Linnerud K. (2015). Market and policy risk under different renewable electricity support schemes. Energy, vol. 89, pp. 435–448. DOI: 10.1016/j.energy.2015.05.114.

Boomsma T.K., Meade N., Fleten S.-E. (2012). Renewable energy investments under different support schemes: A real options ap-proach. European Journal of Operational Research, vol. 220(1), pp. 225–237. DOI: 10.1016/j.ejor.2012.01.017.

Brummer V. (2018). Community energy – benefits and barriers: A comparative literature review of Community Energy in the UK, Ger-many and the USA, the benefits it provides for society and the barriers it faces. Renewable and Sustainable Energy Reviews, vol. 94, pp. 187–196. DOI: 10.1016/j.rser.2018.06.013.

Budischak C., Sewell D., Thomson H., Mach L. et al. (2013). Cost-minimized combinations of wind power, solar power and electro-chemical storage, powering the grid up to 99.9% of the time. Journal of Power Sources, vol. 225, pp. 60–74. DOI: 10.1016/j.jpow-sour.2012.09.054.

Chebotareva G. (2017). Researching the risks of Russian energy companies in the context of renewable energy sources development. WIT Transactions on Ecology and the Environment, vol. 224, pp. 45–56. DOI: 10.2495/ESUS170051.

Daniilidis A., Herber R. (2017). Impact of technical and economic uncertainties on the economic performance of a deep geothermal heat system. Renewable Energy, vol. 114(B), pp. 805–816. DOI: 10.1016/j.renene.2017.07.090.

Domnikov A., Chebotareva G., Khodorovsky M. (2014). Evaluation of investor attractiveness of power-generating companies: Special reference to the development risks of the electric power industry. WIT Transactions on Ecology and the Environment, vol. 190(1), pp. 199–210. DOI: 10.2495/EQ140211.

Fouquet D., Johansson T.B. (2008). European renewable energy policy at crossroads – Focus on electricity support mechanisms. En-ergy Policy, vol. 36(11), pp. 4079–4092. DOI: 10.1016/j.enpol.2008.06.023.

Ghoddusi H. (2017). Price risks for biofuel producers in a deregulated market. Renewable Energy, vol. 114(B), pp. 394–407. DOI: 10.1016/j.renene.2017.07.044.

Gonçalves I., Gomes Á., Henggeler Antunes C. (2019). Optimizing the management of smart home energy resources under different power cost scenarios. Applied Energy, vol. 15 May, pp. 351–363. DOI: 10.1016/j.apenergy.2019.03.108.

Kozlova M. (2017). Real option valuation in renewable energy literature: Research focus, trends and design. Renewable and Sustain-able Energy Reviews, vol. 80, pp. 180–196. DOI: 10.1016/j.rser.2017.05.166.

Kozlova M., Fleten S.-E., Hagspiel V. (2019). Investment timing and capacity choice under rate-of-return regulation for renewable energy support. Energy, vol. 174, pp. 591–601. DOI: 10.1016/j.energy.2019.02.175.

Liu Z. (2018). What is the future of solar energy? Economic and policy barriers. Energy Sources, Part B: Economics, Planning and Policy, vol. 13(3), pp. 169–172. DOI: 10.1080/15567249.2017.1416704.

Li W., Adachi T. (2017). Quantitative estimation of resource nationalism by binary choice logit model for panel data. Resources Policy, vol. 53, pp. 247–258. DOI: 10.1016/j.resourpol.2017.07.002.

Mittlefehldt S. (2018). From appropriate technology to the clean energy economy: renewable energy and environmental politics since the 1970s. Journal of Environmental Studies and Sciences, vol. 8(2), pp. 215–219. DOI: 10.1007/s13412-018-0471-z.

Oppong R., Talipova A., Abdul-Latif B.L. (2016). Technical and legislative risks associated with Arctic development case study – Russia and Norway. Arctic Technology Conference 138204.

Pinto T., Falcão-Reis F. (2019). Strategic participation in competitive electricity markets: Internal versus sectorial data analysis. Interna-tional Journal of Electrical Power and Energy Systems, vol. 108, pp. 432–444. DOI: 10.1016/j.ijepes.2019.01.011.

Seok H., Chen C. (2019). An intelligent wind power plant coalition formation model achieving balanced market penetration growth and profit increase. Renewable Energy, vol. 138, pp. 1134–1142. DOI: 10.1016/j.renene.2019.02.064.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Soares T., Bessa R.J. (2019). Proactive management of distribution grids with chance-constrained linearized AC OPF. International Journal of Electrical Power and Energy Systems, vol. 109, pp. 332–342. DOI: 10.1016/j.ijepes.2019.02.002.

Sorland B.F., Rudel M.G.N. (2015). What drives Financial Distress Risk and Default Rates of Leveraged Buyout Targets? Empirical Evidence from European Transactions. Norway: Norwegian School of Economics.

Sueyoshi T., Yuan Y. (2018). Measuring energy usage and sustainability development in Asian nations by DEA intermediate approach. Journal of Economic Structures, vol. 7(1), p. 6. DOI: 10.1186/s40008-017-0100-0.


Galina S. CHEBOTAREVACand. Sc. (Econ.), Sr. Researcher, Associate Professor of Energy and Industrial Enterprises Management Systems Dept. Ural Federal Univer-sity named after the first President of Russia B.N. Yeltsin (19 Mira St., Ekaterinburg, 620102, Russia). E-mail: [email protected].

Wadim STRIELKOWSKIDr. Sc. (Econ.), Professor, Centre for Energy Studies. Prague Business School (1145/29 Werichova St., Prague, 15200, Czech Republic). E-mail: [email protected].

Viktor A. BLAGININDirector of the Center on Scientometrics and Ranking Researches. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St., Ekaterinburg, 620144, Russia). E-mail: [email protected].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-7

Цифровая трансформация российского рынка финансовых услуг: тенденции и особенностиМ.С. Марамыгин, Г.В. Чернова, Л.Г. Решетникова

Аннотация. Статья посвящена вопросам цифровизации рынка финансовых услуг, существенным для эффективной практики этого процесса. Методологическую основу исследования составили положения теорий финансового посредничества, маркетин-га услуг, общей теории риска, философские категории условия и необходимости. Информационной основой исследования по-служили данные Всемирного банка и Банка России. Авторы выявили необходимые и достаточные предпосылки цифровизации рынка. Первостепенное значение имеют особенности финансовой услуги, которые формируют необходимые предпосылки для ее цифровизации. Достаточные предпосылки образуются потребностями (интересами) участников финансового рынка в оказа-нии (получении) разнообразных качественных услуг, в основе которых лежат экономические и эргономические причины, и тех-ническими возможностями их реализации. Анализ цифровизации российского рынка финансовых услуг позволил определить место России в данном процессе на мировой карте. Выявлены группы рисков таких услуг по критерию «источник риска», уровни и задачи управления рисками их потребителей. Вопросы, обсуждаемые в статье, актуальны для государственных проектов по преобразованию приоритетных отраслей экономики и социальной сферы посредством внедрения цифровых технологий и фор-мирования адекватной системы регулирования рынка финансовых услуг.

Ключевые слова: рынок финансовых услуг; цифровизация; цифровые финансовые услуги.

JEL Classification: E44, G20, О16

Финансирование: статья подготовлена при поддержке гранта РФФИ № 16-06-00221.


Ссылка для цитирования: Марамыгин М.С., Чернова Г.В., Решетникова Л.Г. Цифровая трансформация российского рынка фи-нансовых услуг: тенденции и особенности // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 70–82. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-7.

ВВЕДЕНИЕФинансовые услуги, связанные с движением денежных средств, обслуживают потребности в платежах, заемном финансировании, сбережениях и инвестировании, стра-ховании, пенсионном обеспечении. Рынок финансовых услуг выступает одним из важнейших экономических ин-ститутов инклюзивного развития. Современным трендом развития мировой экономики является цифровизация. Рынок финансовых услуг в числе первых стал объектом цифровизации. Цифровизация финансовой сферы при-влекает внимание академического и профессионального сообществ в основном из-за сохраняющихся вопросов, решение которых может сделать цифровые финансовые услуги более эффективными для всех субъектов рынка и экономики страны в целом. Именно в целях экономиче-ского роста на основе повышения благосостояния и каче-ства жизни граждан реализуется программа «Цифровая экономика Российской Федерации»1.

Важный импульс в развитии данного направления связан с присоединением в 2014 г. Банка России к ини-циативе G20 по повышению доступности финансовых услуг2. Речь идет не только об увеличении ценовой, ас-сортиментной и ментальной доступности через разви-тие конкуренции на финансовом рынке, расширение ли-нейки финансовых продуктов и повышение финансовой грамотности населения, но и об улучшении физической

1 Программа «Цифровая экономика Российской Федерации», утв. распоряжением Правительства РФ от 28 июля 2017 г. № 1632-р.

2 GPFI (2010). G20 Principles for innovative financial inclusion: Еxecutive brief. URL: http://www.gpfi.org/publications/g20-principles-innovative-financial-inclusion-executive-brief.

доступности финансовых услуг преимущественно через цифровизацию каналов дистрибуции3.

Проникновению процессов цифровизации на ры-нок финансовых услуг в большой степени способствуют определенные предпосылки, анализу которых в иссле-довании уделено большое внимание. Распространение цифровизации на российском рынке финансовых услуг рассматривается в сравнении с общемировыми тенден-циями. На концептуальном уровне в статье исследуются риски цифровых финансовых услуг.

Цель исследования – развитие существенных положе-ний теории цифровых финансов и выявление тенденций и особенностей цифровизации российского рынка фи-нансовых услуг.

СТЕПЕНЬ ИЗУЧЕННОСТИ ПРОБЛЕМЫВ настоящее время основная проблематика исследова-ний зарубежных и отечественных авторов, предметом ко-торых выступают цифровые финансовые услуги, связана с определением понятия цифровой финансовой услуги, выявлением преимуществ цифровизации для финансо-вой индустрии, обоснованием неполноценности финан-совой грамотности без цифровых компетенций, а также с идентификацией вызовов и рисков цифровой трансфор-мации финансовых услуг как для отдельных субъектов финансового рынка, так и для экономики в целом.

3 Обзор состояния финансовой доступности в Российской Фе-дерации в 2015 г. URL: https://www.cbr.ru/StaticHtml/File/44096/rev_fin_20161110.pdf.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Несмотря на отсутствие общепризнанного определе-ния цифровых финансовых услуг (digital financial services, далее – DFS), среди исследователей существует определен-ный консенсус в отношении того, что: 1) DFS охватывают все продукты, услуги, технологии и инфраструктуру, кото-рые позволяют широкому кругу получателей – физическим лицам и компаниям – иметь от широкого круга поставщи-ков доступ к платежам, сбережениям и кредитам через Интернет (в режиме онлайн) [Gomber, Koch, Siering, 2017; Manyika et al., 2016; Barbesino, Camerani, Gaudino, 2005]; 2) ключевыми компонентами любой DFS являются цифровая платформа, розничные агенты и клиенты, а также устрой-ства, которые используют клиенты и агенты для соверше-ния трансакций через цифровую платформу [Lauer, 2015].

Заслуживает внимания мнение G. Boyes и M. Stone [2003] о важности понимания основных характеристик финансовых услуг в физическом мире и их переосмыс-ления при цифровой трансформации для успешной дея-тельности на рынке DFS.

Раскрывая положительное влияние цифровизации на рынок финансовых услуг для всех его субъектов, ис-следователи отмечают рост конкуренции на нем, консо-лидацию информационных технологий финансовыми организациями для диверсификации своего бизнеса, значительное снижение операционных издержек, умень-шение информационной асимметрии и повышение эф-фективности ценообразования, расширение набора финансовых услуг и круга обслуживаемых клиентов, обе-спечение финансовой доступности в странах с развива-ющейся и развитой экономикой [Ozili, 2018; Семернина, Пономарев, 2018; Халин, Чернова, 2018; Nyantakyi, Sy, 2015; Haider, 2018; Thakor, 1999].

В ряде исследований поясняется влияние DFS на фи-нансовую грамотность населения и обосновывается не-полноценность финансовой грамотности при отсутствии цифровых компетенций [Michelle, 2016].

Помимо упрощения доступа к финансовым услугам DFS дают и другие преимущества, такие как экономи-ческая эффективность, безопасность и прозрачность [Villasenor, West, Lewis, 2015].

Одним из направлений исследований являются вызо-вы и риски цифровой трансформации в условиях межсег-ментной конвергенции финансового рынка для субъектов и экономики [Болдырева, Решетникова, 2016]. Концеп-туальные аспекты риск-менеджмента раскрыты в трудах Р.М. Качалова [2012], В.Г. Халина, Г.В. Черновой [2013]. Обзор рисков цифровизации для российской экономи-ки и общества на современном этапе представили также В.Г. Халин и Г.В. Чернова [2018]. Развернутый критический обзор возможных негативных последствий цифровиза-ции на рынке капиталов проведен E. Paraná [2018].

В научной литературе освещаются проблемы, связан-ные с регулированием DFS, дается оценка адекватности текущей нормативно-правовой базы и обосновывается необходимость всеобъемлющего режима регулирова-ния для обеспечения устойчивости финансовой системы [Ncube, 2016; Марамыгин, 2017a; Lapukeni, Ng’andwe, 2016].

В целом исследование цифровизации финансовых услуг в научной литературе представлено достаточным разнообразием направлений. Однако есть ряд нере-шенных вопросов. Так, в настоящее время описание DFS дается в основном только через форму предоставления финансовых услуг. Без внимания остается сущность фи-нансовой услуги при ее трансформации в DFS. Обращая внимание на последствия цифровизации финансовых ус-луг, исследователи, как правило, не раскрывают предпо-сылки, которые сделали возможным процесс цифровой трансформации финансового рынка. В статье раскрыты необходимые и достаточные предпосылки цифровиза-ции рынка финансовых услуг. Сделана попытка воспол-нить некоторые пробелы теории цифровых финансов – раскрыть DFS через сущность и особенности финансо-вой услуги. Также представлены результаты анализа про-никновения DFS на российский рынок финансовых услуг в сравнении с общемировыми тенденциями, и заложены концептуальные основы риск-менеджмента DFS.

МЕТОДОЛОГИЯ И ИНФОРМАЦИОННАЯ БАЗА ИССЛЕДОВАНИЯВ основе теоретической платформы исследования лежит комбинированный подход, включающий теорию финан-сового посредничества, маркетинга услуг, общую теорию риска, философские категории условия и необходимо-сти. Теория финансового посредничества используется для определения трансформации функций финансовых организаций в условиях цифровизации. Теория марке-тинга услуг дает ключ к пониманию сущности финансо-вой услуги через раскрытие ее особенностей. В связке с философскими категориями условия и необходимости она позволяет раскрыть необходимые и достаточные предпосылки цифровизации финансовой сферы. Общая теория риска послужила основой формирования концеп-туальных аспектов риск-менеджмента DFS.

Главным ограничением исследования является узость источников информации о практике применения DFS. В основном использовались вторичные данные для опре-деления тенденций на рынке финансовых услуг под вли-янием цифровизации. Информационной базой межре-гионального анализа цифровизации финансовых услуг выступили данные Всемирного банка и Центрального банка РФ за период с 2015 по 2018 г. В статье также ис-пользовались подробные тематические исследования, которые предполагали сбор некоторых первичных дан-ных. Это позволило четко сформулировать практические проблемы и возможности, с которыми сталкиваются циф-ровые финансовые услуги.

ФИНАНСОВАЯ УСЛУГА И ПРЕДПОСЫЛКИ ЕЕ ЦИФРОВИЗАЦИИ Сфера финансовых услуг стала объектом цифровизации в первую очередь, что предопределяется спецификой финансовой услуги. Знание сущностных особенностей фи-нансовой услуги позволяет подходить к вопросам цифро-визации с пониманием ее возможностей и ограничений.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


жит сегментация финансового рынка по объекту сделки с выделением денежного рынка, кредитного рынка, рынка ценных бумаг, валютного рынка, страхового рынка, пен-сионного рынка [Болдырева, Решетникова, 2016]. Каждый из выделенных сегментов предназначен для удовлетворе-ния определенных потребностей, прежде всего, основных участников рынка – покупателей и продавцов услуг.

Классификация финансовых услуг может быть про-ведена также на основе бюджета экономического субъ-екта с выделением пассивных операций (привлечение финансовых ресурсов) и активных операций (размеще-ние свободных денежных средств). В целом, приобретая финансовые услуги, физические и юридические лица удовлетворяют потребности в заемном капитале, расче-тах и платежах, сбережениях и инвестициях, страховании, пенсионном обеспечении. Спектр фактически предостав-ляемых финансовых услуг, формирующих выделенные группы, подвержен постоянным изменениям, связанным с влиянием многих факторов, например финансовых ин-новаций в продуктовой линейке и технологиях предо-ставления услуг.

Как известно, в основе существования любого явле-ния лежит комплекс предпосылок (условий): необходимых и достаточных [Философский энциклопедический сло-варь, 1983, с. 707].

Необходимые предпосылки цифровизации финансо-вых услуг – это те объективные особенности финансовой услуги, наличие которых способствует ее цифровизации. Существенной необходимой предпосылкой выступает прежде всего неосязаемость услуги (физическая и мен-тальная нематериальность). Она проявляется в безна-личном и бездокументарном характере большинства опе-раций и инструментов финансового рынка, в результате чего не требуется физическое перемещение финансовых активов и появляется возможность их цифрового пред-ставления.

Достаточные предпосылки цифровизации финансо-вых услуг – это субъективные условия и факторы, фор-мируемые средой, внешней по отношению к самим фи-нансовым услугам, реализация которых способствует их цифровизации. Достаточные предпосылки цифровиза-ции формируются интересами (потребностями) участни-ков финансовых отношений и техническими возможно-стями их удовлетворения. С цифровизацией финансовых сервисов связаны преимущества для всех субъектов рын-ка финансовых услуг – поставщиков услуги, ее потребите-лей, регулирующих и надзорных органов. Цифровизация повышает удовлетворенность потребителей финансовых услуг; расширяет возможности управления капиталом экономического субъекта; сокращает издержки всех участников финансового рынка; ускоряет финансовые операции; увеличивает территориальное покрытие фи-нансовыми услугами; повышает транспарентность отно-шений на финансовом рынке.

К техническим возможностям удовлетворения по-требностей участников финансовых отношений можно отнести использование на регулярной основе компью-

Исследователи, раскрывая особенности финансо-вой услуги, развивают концепцию IHIP (intangibility, heterogenity, inseparability, perishability), предложенную в маркетинге услуг [Рукавишников, 2015; Фадеева, 2012а; Фадеева, 2012b; Hoffman, Bateson, 2010; Wirtz, Lovelock, 2017; Lovelock, Gummesson, 2004; Kotler, 1984].

К особенностям финансовой услуги исследователи относят: опосредованный характер; неосязаемость; рас-смотрение услуги как вида деятельности; элементный со-став процесса оказания услуги; личностно-потребитель-скую ориентацию услуги и др.

Оказание финансовой услуги опосредовано движени-ем денег, ценных бумаг, иных финансовых инструментов.

Под неосязаемостью услуги понимается ее физиче-ская нематериальность (невозможность ощутить, про-тестировать услугу до ее потребления) и ментальная нематериальность (невозможность ее мысленно пред-ставить, вообразить). Опосредованный характер финан-совой услуги усиливает ее неосязаемость в силу преиму-щественно безналичного движения денежных средств и бездокументарного характера многих видов финансовых инструментов. Высокая роль неосязаемости финансовой услуги предполагает наличие у ее потребителя опреде-ленного набора качеств (уровня образования, объема знаний, умений, навыков, норм общественного поведе-ния и пр.).

Рассмотрение услуги как вида деятельности позво-ляет говорить о целенаправленном характере этой дея-тельности и рисках, связанных с ней.

Элементный состав процесса оказания услуги пред-пологает систему взаимосвязанных элементов с выделе-нием потребителя, продавца и системы доставки, вклю-чающей технологию предоставления услуги.

Личностно-потребительская ориентация финансо-вой услуги в силу непосредственного участия потреби-теля в ее производстве усиливает тенденцию к разно-образию и персонализации услуги. Тезис «один размер подходит всем» к финансовым услугам редко может быть применим из-за различного восприятия ценности финансовой услуги клиентами разных сегментов рынка. Цифровизация финансовых услуг снижает уровень лич-ных контактов между банком и клиентом [Boyes, Stone, 2003]. Отсюда следует, что финансовые услуги могут быть ориентированы на массового потребителя (розничные) и индивидуальную систему обслуживания (как правило, VIP-клиентов, например, privаtе banking).

Финансовые услуги отличаются большим разнообра-зием. Раскрыть сущность финансовой услуги в значи-тельной степени помогает их классификация. G. Boyes и M. Stone [2003] предлагают интересные подходы к типо-логии розничных финансовых услуг.

По нашему мнению, с точки зрения цели исследова-ния значение имеет классификация финансовых услуг на основе кросс-сегментного подхода к финансовому рынку как целостному явлению1. В основе данного подхода ле-

1 Отметим, что кросс-сегментный подход признан ЦБ РФ и взят им за основу регулирования финансового рынка.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


теров, информационно-телекоммуникационной сети Ин-тернет, мобильных средств связи, глубокую интеграцию социальных сетей и др.

Таким образом, исследование особенностей финансо-вых услуг выявило наличие необходимых и достаточных предпосылок их цифровизации. Необходимые предпо-сылки носят объективный характер, их перечень и со-держание определяются особенностями финансовой услуги. Достаточные предпосылки имеют субъективный характер, их перечень и содержание обусловлены по-требностями и техническими возможностями участников финансовых отношений.

РОССИЙСКИЕ И ОБЩЕМИРОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ЦИФРОВОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ РЫНКА ФИНАНСОВЫХ УСЛУГВлияние цифровизации на российский рынок финансо-вых услуг имеет комплексный характер и описывается следующими тенденциями.

Взаимодействие потребителей финансовых услуг с финансовыми организациями. Оно может осуществлять-ся в разных формах – на основе личного контакта, в виде дистанционного электронного взаимодействия. При этом цифровизация в первую очередь способствует развитию последнего варианта взаимодействия.

Россию отличает более низкий уровень использова-ния персональных компьютеров и Интернета по срав-нению с Европой. Также между отдельными группами российского населения существует серьезный разрыв в цифровых навыках. В 2016 г. доля жителей, использующих широкополосный доступ к Интернету, составляла 18,77 %. При этом на 100 человек приходилось 160 мобильных те-лефонов, и из 100 человек 71,29 человека использовали мобильный доступ к Интернету. Средняя скорость Интер-нета в России выросла на 29 % (до 12,2 Мбит/с), по этому показателю РФ находится на одном уровне с Францией, Италией и Грецией1.

Тем не менее растет доля взрослого населения, име-ющего возможность дистанционного доступа к банков-ским счетам для перевода денежных средств (интернет-банкинг и/или мобильный банкинг), с 2015 до 2018 г. этот показатель вырос более чем на 25 % (рис. 1).

Первым видом финансовых услуг, в который пришла цифровизация, были платежные услуги. Проявлениями трансформации этих услуг стали электронные деньги, электронные кошельки (Яндекс.Деньги, QIWI-кошелек и т. д.), мобильные платежи через операторов сотовой связи, интернет-платежи. Появляются новые типы карт, возможности перевода денег с карты на карту. И в насто-ящее время этот вид финансовых услуг наиболее сильно подвержен цифровизации: сервисы онлайн-платежей и онлайн-переводов, Р2Р2, сервисы B2B3 платежей и пере-водов, облачные кассы и смарт-терминалы.

1 Программа «Цифровая экономика Российской Федерации», утв. распоряжением Правительства РФ от 28 июля 2017 г. № 1632-р.

2 P2P (peer-to-peer) – переводы между физическими лицами.3 B2B (business-to-business) – переводы между юридическими

лицами.

Рис. 1. Доля взрослого населения, имеющего доступ к интернет-банкингу и/или мобильному банкингу, %4

Fig. 1. The share of adult population having access to online banking and/or mobile banking, %

Создание платформы для удаленной идентификации с использованием единой системы идентификации и ау-тентификации обеспечивает дистанционное получение финансовых услуг физическими лицами. Дистанционный доступ к банковским счетам для осуществления перево-да денежных средств в 2017 г. использовали 45,1 % насе-ления России5. В перспективе развитие платформы для удаленной идентификации позволит перевести финансо-вые услуги полностью в цифровую среду.

По итогам 2017 г. доля электронного документообо-рота кредитных организаций с участниками финансового рынка составила 15 %, некредитных финансовых органи-заций – 62 %. Физическим лицам через дистанционные каналы продаж доступны 66 % финансовых продуктов и услуг6.

Переход к безналичным расчетам в Российской Феде-рации отражает общемировую тенденцию, о чем свиде-тельствует постоянное увеличение доли взрослого насе-ления, которое имеет счета в финансовых организациях. По этому показателю Россия существенно превосходит среднемировой уровень (рис. 2).

Показателем проникновения цифровизации в сферу финансовых услуг является увеличение количества пла-тежных карт, эмитированных российскими кредитными организациями (далее – КО); электронных терминалов, установленных в организациях торговли (услуг); счетов, открытых физическим лицам, которые могут быть ис-пользованы для проведения платежей как в абсолютном выражении, так и на 1 тыс. человек взрослого населения (табл. 1).

Также увеличивается доля населения, использующего дистанционный доступ к банковским счетам. Наиболее активной группой пользователей дистанционного до-ступа для перевода денежных средств является населе-

4 Составлено по опросам, проведенным по заказу Банка России. Обзор состояния финансовой доступности в Российской Федерации в 2016 г. С. 14. URL: http://www.cbr.ru/Content/Document/File/27576/rev_fin_2016_171024.pdf; Обзор состояния финансовой доступности в Российской Федерации в 2017 г. С. 3. URL: https://www.cbr.ru/Content/Document/File/47451/rev_fin_20180828.pdf.

5 Обзор состояния финансовой доступности в Российской Феде-рации в 2017 г. URL: https://www.cbr.ru/Content/Document/File/47451/rev_fin_20180828.pdf.

6 Основные направления развития финансовых технологий на период 2018–2020 гг. URL: http://www.cbr.ru/Content/Document/File/35816/ON_FinTex_2017.pdf.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


ние в возрасте от 21 до 30 лет (63,6 % данной категории населения). С увеличением возраста процент населения, использующего дистанционный доступ для перевода де-нежных средств, снижается.

В 2017 г. по сравнению с 2016 г. в России возросла доля населения, использующего как интернет-банкинг через стационарный компьютер, ноутбук, мобильное устройство (с 15,3 до 30,9 %), так и мобильный банкинг через приложение и/или СМС-команды (с 28,5 до 40,2 %).

В 2018 г. для определения степени ментальной готов-ности населения России применять DFS впервые была из-мерена доля взрослого населения, готового начать регу-лярно пользоваться дистанционными каналами доступа к финансовым услугам при наличии такой возможности, которая составила 54,3 %2.

Таким образом, Россия не отстает от общемировой тенденции дистанционного управления счетами через мобильные приложения (рис. 3).

1 Составлено по: The Global Findex Datebase 2017: Measuring financial inclusion and the Fintech Revolution. URL: https://www.worldbank.org/globalfindex.worldbank.org.

2 Обзор состояния финансовой доступности в Российской Федера-ции в 2017 г. С. 3. URL: https://www.cbr.ru/Content/Document/File/47451/rev_fin_20180828.pdf.

Платежную карту (расчетную (дебетовую) и/или кре-дитную) в мае 2018 г. имели 84,4 % взрослого населения, прирост за год составил 5 п.п. При этом существенно возросла доля населения, имеющего зарплатную карту и другую расчетную (дебетовую) карту (с 9,1 до 17,3 %)3.

Население стало более активно использовать пла-тежные карты для расчетов. За 2017 г. объем платежей за товары (работы, услуги), совершенных с использованием платежных (расчетных и кредитных) карт, вырос на 31,1 %.

По доле взрослого населения, которое использовало дебетовую или кредитную карту для совершения поку-пок, Россия уступает только странам Европы и Северной Америки (рис. 4).

С целью развития рынка платежных услуг по иници-ативе Банка России создана система быстрых платежей, которая обеспечивает возможность переводов денеж-ных средств круглосуточно в режиме реального времени по номеру мобильного телефона между физическими ли-цами, а также в адрес юридических лиц и государствен-ных органов.

Цифровые финансовые сервисы, платформы интер-нет-банкинга обеспечивают дистанционный доступ к бан-

3 Там же.

Рис. 2. Доля взрослого населения, которое имеет счета в финансовых организациях, %1

Fig. 2. The share of adult population having accounts in financial institutions, %

Таблица 1 – Количество платежных карт, счетов физических лиц и электронных терминаловTable 1 – The number of payment cards, personal accounts and electronic terminals

Показатель 01.01.2015 01.01.2016 01.01.2017 01.01.2018Темп прироста, %

2016/2015 2017/2016 2018/2017

Количество платежных карт, эмитированных российскими КО, тыс. шт.

227 666 243 907 254 737 271 005 7,13 4,44 6,39

на 1 тыс. чел. взрослого населения 1 931 2 075 2 173 2 318 7,46 4,72 6,67

Количество счетов, открытых физическим лицам, которые могут быть использованы для проведения платежей, тыс. шт.

767 452 807 507 850 639 911 998 5,22 5,34 7,21

на 1 тыс. чел. взрослого населения 6 509 6 871 7 256 7 802 5,56 5,60 7,52

Количество электронных терминалов, установленных в организациях торговли (услуг) (POS-терминалов), тыс. шт.

1 300 1 481 1 761 2 189 13,92 18,91 24,30

на 1 млн чел. взрослого населения 11 027 12 605 15 025 18 726 14,31 19,20 24,63

Рассчитано по данным Банка России, Росстата.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Рис. 3. Доля взрослого населения, которое совершало или получало цифровые платежи, %1

Fig. 3. The share of adult population who made or received digital payments, %

Рис. 4. Доля взрослого населения, которое использовало дебетовую или кредитную карту для совершения покупок, %2

Fig. 4. The share of adult population who used a debit or credit card for making purchases, %

ковским счетам и позволяют получать сберегательные и кредитные услуги через веб-браузер или с помощью спе-циализированного мобильного приложения. В результа-те дистанционная форма предоставления распространи-лась на кредитные услуги, сервисы онлайн-кредитования потребителям предлагают банки и микрофинансовые организации (МФО). Начинает использоваться цифровой канал доступа к страховым услугам – страхование через Интернет (электронный полис ОСАГО). Перспективными предметами научных исследований процессов цифрови-зации представляются кредитный, фондовый и страхо-вой рынки. Это возможно по мере формирования доста-точного аналитического материала.

Таблица 2 – Основные формы проявления цифровизации для разных видов финансовых услуг*Table 2 – The main forms of digitalization for different types of financial services

Виды финансовых услугФормы проявления цифровизации финансовых услуг

Дистанционное электронное взаимодействие Дезинтермедиация Персонализация услуги

Платежные услуги + – –

Сберегательные услуги + + +

Кредитные услуги + + +

Инвестиционные услуги + + +

Страховые услуги + – +

Пенсионные услуги + – +

Примечание: * Знак «+» отражает присутствие формы проявления цифровизации, а знак «–» показывает ее отсутствие.

Анализ процессов цифровизации различных видов финансовых услуг позволил построить следующую клас-сификацию форм ее проявления (табл. 2).

Как показывает анализ, следствием цифровизации финансовых услуг становится также усиление процесса дезинтермедиации3, предполагающего устранение фи-

1, 2 Составлено по: The Global Findex Datebase 2017: Measuring financial inclusion and the Fintech Revolution. URL: https://www.world-bank.org/globalfindex.worldbank.org.

3 Дезинтермедиация – отказ от посредничества банков на рынке ссудных капиталов в пользу прямого выпуска ценных бумаг, ситуа-ция, когда финансовые институты не имеют возможности выполнять свои посреднические функции. URL: http://coolidea.ru/dictionary/?dic_tid=3117.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Развитие цифровых технологий приводит также к по-степенному размыванию границ финансовой отрасли. Банки и другие финансовые организации начинают коопе-рироваться с финтех-компаниями2, все больше финансо-вых сервисов предоставляют отнюдь не финансовые орга-низации. Крупные технологические компании тоже могут иметь определенные конкурентные преимущества перед финансовыми институтами – они могут формировать мас-сивы данных о потребителях и монетизировать их.

В целом на российском рынке проявляются все обще-мировые тенденции, связанные с цифровизацией финан-совых услуг.

ВЛИЯНИЕ ЦИФРОВИЗАЦИИ НА РИСКИ ФИНАНСОВОЙ СФЕРЫОборотной стороной положительных последствий циф-ровизации финансовых сервисов выступает появление новых и усложнение прежних вызовов. Отметим, что в за-рубежной и отечественной специальной литературе от-сутствует теоретическое обоснование рисков цифровых финансовых услуг, а также их систематизация и классифи-кация.

Для оценки влияния цифровизации на риски финан-совых услуг принципиальное значение имеет учет осо-бенностей финансовой услуги, раскрытых выше.

По критерию «источник риска» можно выделить три группы рисков, связанных с финансовыми услугами. Пер-вая группа рисков обусловлена спецификой самой фи-нансовой услуги, опосредованной финансовыми акти-вами, имеющими денежное выражение. Вторая группа рисков в качестве источника имеет поведение потребите-ля финансовой услуги, определенное отсутствием у него набора качеств (прежде всего финансовой и цифровой грамотности), необходимых по причине неосязаемости финансовой услуги и в связи с особенностями ее системы доставки. Источником третьей группы рисков выступает деятельность финансовых организаций – поставщиков финансовых услуг, связанная с процессом оказания ус-луги, одним из этапов которого является технология ее предоставления.

2 Beyond Fintech: A Pragmatic Assessment of Disruptive Potential in Financial Services. Part of the Future of Financial Services series. World Economic Forum in collaboration with Deloitte. August 2017.

нансовых посредников, преимущественно банковских. Избавляя потребителя от необходимости привлекать дополнительных посредников, финансовые технологии оказывают давление на традиционные бизнес-модели финансовых организаций, усиливая конкуренцию со сто-роны новых способов предоставления финансовых услуг. Появляются краудфандинговые платформы для взаимно-го кредитования в форматах Р2Р, Р2В, В2В [Марамыгин, 2017b].

Изменение потребительского поведения. Потребите-ли быстро привыкают к получению финансовой услуги «в один клик», ожидают получить ее просто и быстро, по оправданной цене. Современные потребители менее терпимы к плохому обслуживанию, становятся более ос-ведомленными.

Изменение инфраструктуры рынка финансовых услуг. Сейчас в России отмечается тенденция к снижению физи-ческого присутствия точек финансовой инфраструктуры, уменьшается количество офисов. При этом наблюдается устойчивый рост использования населением дистанцион-ных каналов доступа к финансовым услугам, не зависящих от места жительства или нахождения клиентов (табл. 3).

В анализируемом периоде количество подразделе-ний КО и банкоматов неизменно сокращалось, но стоит отметить, что темп этого сокращения замедляется. Также уменьшилось количество субъектов страхового дела на 53,44 %, МФО – на 45,93 %.

Цифровой платформой для дистанционной рознич-ной дистрибуции финансовых услуг и системой реги-страции финансовых сделок является «Маркетплейс», который призван, с одной стороны, обеспечить равный доступ пользователей к финансовым услугам, с другой – способствовать развитию конкуренции и повышению безопасности предоставления финансовых сервисов.

В соответствии с результатами исследований наибо-лее перспективными финансовыми технологиями явля-ются: Big Data и анализ данных; мобильные технологии; искусственный интеллект; роботизация; биометрия; рас-пределенные реестры; облачные технологии1.

1 Основные направления развития финансовых технологий на период 2018–2020 гг. URL: http://www.cbr.ru/Content/Document/File/ 35816/ON_FinTex_2017.pdf.

Таблица 3 – Инфраструктура рынка финансовых услугTable 3 – Infrastructure of the financial services market

Показатель 01.01.2015 01.01.2016 01.01.2017 01.01.2018Темп прироста, %

2016/2015 2017/2016 2018/2017

Кредитные организации с подразделениями, шт.

45 446 40 354 36 799 35 494 –11,20 –8,81 –3,55

Банкоматы, шт. 500 266 467487 458479 455 281 –6,55 –1,93 –0,70

Банковские платежные агенты и платежные агенты, шт.

2559318 1376688 1524356 910 945 –46,21 10,73 –40,24

Микрофинансовые организации, шт. 4 200 3 688 2 588 2 271 –12,19 –29,83 –12,25

Субъекты страхового дела с обособленными подразделениями, шт.

6 059 5 357 3 391 2 821 –11,59 –36,70 –16,81

Рассчитано по данным Банка России, Росстата.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Цифровизация снижает некоторые известные риски, например риски технических ошибок персонала, но она также приводит к возникновению новых рисков через создание цифровых финансовых активов, изменение тех-нологии предоставления финансовой услуги и расшире-ние ее элементного состава – появление информационно-коммуникационного посредника (далее – ИКП).

Каждый из выделенных источников служит генера-тором своих рисков. В целом основные риски цифровых финансовых услуг, выделяемые исследователями [Paraná, 2018; Lewis, Villasenor, West, 2017; Ncube et al., 2012; Мара-мыгин, 2017a; Lapukeni, Ng’andwe, 2016; Халин, Чернова, 2018], перечислены в табл. 4.

Общепризнанно положение о двойственной приро-де риска, которая заключается в понимании его, с одной стороны, как опасности, связанной со значительными возможными потерями, с другой стороны, как источника развития, источника возможного выигрыша в денежной и неденежной формах. Для ограничения нежелательных

последствий реализации риска и усиления желательных им надо управлять. Учитывая двойственную природу ри-ска, специфику финансовых услуг и особенности регули-рования финансового рынка, следует выделять четыре уровня управления рисками финансовых услуг: государ-ственное регулирование рисков, управление рисками на уровне саморегулируемой организации в сфере финан-сового рынка (далее – СРО), управление рисками на уров-не финансовой организации и ИКП, а также управление рисками на уровне потребителя финансовых услуг (домо-хозяйства и организации) (табл. 5).

В целом цифровизация финансовых услуг трансфор-мирует традиционные риски и приводит к появлению новых рисков для участников рынка и всей финансовой системы. Управление такими рисками требует обязатель-ной разработки и внедрения специальных программ и использования при этом как общеизвестных, так и не-стандартных методов.

Таблица 4 – Риски цифровых финансовых услугTable 4 – Risks of digital financial services

Группа рисков Виды рисков

Риски новых цифровых финансовых инструментов – криптоактивов

Обычные риски: отсутствие законодательной базы и институционального регулирования; спекуляции, мошенничество, отмывание преступных доходов; банкротство криптобирж и компаний криптоиндустрии.Специфические риски: потеря или дискредитация ключа доступа к кошельку криптовалюты

Риски цифровой финансовой инфраструктуры

Новые операционные риски взаимодействия через информационно-коммуникационного посредника (финтех-провайдеров)

Риски дистанционного взаимодействия

Ошибки при вводе и отправке трансакции; потеря соединения в процессе выполнения трансакции; невозможность представить подтверждающие документы в спорных ситуаци-ях; технические сбои и потеря данных; новые возможности для мошенников, компьютерная преступность

Киберугрозы Опасность не только для отдельных потребителей, но и для всей финансовой системы (цено-вые шоки, синхронное поведение алгоритмов)

Риски нарушения прав человека Утечка персональных данных и последующее их несанкционированное использование

Риски неадекватного государственного регулирования

Медленные процедуры изменения регулятивной среды по сравнению с быстрыми процес-сами внедрения финансовых инноваций; размывание границ финансового рынка

Таблица 5 – Уровни управления рисками финансовых услугTable 5 – Levels of financial services risk management

Уровень управления рисками

Концептуальная компонента

рискаЦели управления рисками Механизм достижения целей

Государственный Риск как опасность Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина1; поддержание стабильности банковской системы РФ и защита интересов вклад-чиков и кредиторов; обеспечение устойчивого развития финансового рынка РФ, эффективное управление рисками, возникающими на финансовых рынках, защита прав и за-конных интересов потребителей финан-совых услуг2

Установление уровня приемлемого риска; стимулирование процесса управления ри-сками на уровне организации и домашнего хозяйства; стимулирование повышения финансовой и цифровой грамотности населения – потре-бителей финансовых услуг; формирование источников финансирова-ния рисков

1 Конституция РФ (принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 г.).2 О Центральном банке Российской Федерации (Банке России): федер. закон от 10 июля 2002 г. № 86-ФЗ.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Окончание табл. 5Table 5 (continued)

Уровень управления рисками

Концептуальная компонента

рискаЦели управления рисками Механизм достижения целей

Саморегулируемая организация в сфере финансового рынка

Риск как опасность Развитие финансового рынка РФ, со-действие созданию условий для эффек-тивного функционирования финансовой системы РФ и обеспечения ее стабиль-ности, препятствие действиям, причиня-ющим моральный вред или ущерб кли-ентам финансовых организаций и иным лицам, и действиям, причиняющим ущерб деловой репутации члена само-регулируемой организации либо самой саморегулируемой организации3

Разработка стандартов деятельности фи-нансовых организаций, обязательных для выполнения членами СРО; установление уровня приемлемого риска; стимулирование процесса управления ри-сками на уровне финансовой организации – члена СРО; содействие повышению финансовой и циф-ровой грамотности населения; возможность создания компенсационных и иных фондов в целях возмещения понесен-ного инвесторами – физическими лицами ущерба в результате деятельности профес-сиональных участников – членов СРО

Финансовая организация и ИКП

Риск как опасность и как источник развития

Сохранение бизнеса; получение наибольшей прибыли

Разработка системы риск-менеджмента; формирование источников финансирова-ния рисков (создание внутренних резервов)

Домашнее хозяйство и организация – потребители финансовых услуг

Риск как опасность и как источник развития

Получение качественной финансовой услуги, удовлетворяющей определенные потребности

Повышение финансовой и цифровой гра-мотности; личное финансовое планирование и разра-ботка системы риск-менеджмента на уров-не организации; формирование источников финансирова-ния рисков (создание внутренних резер-вов) на уровне организации

3О саморегулируемых организациях в сфере финансового рынка: федер. закон от 13 июля 2015 г. № 223-ФЗ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕВ статье раскрыты три ключевых вопроса теории и прак-тики цифровизации финансовых услуг: предпосылки циф-ровизации финансовой сферы; масштабы проникновения цифровых финансовых услуг на российский рынок в срав-нении с общемировыми тенденциями; риски цифровой трансформации финансовой индустрии.

Финансовая сфера стала объектом цифровизации в первую очередь. Причиной этого выступает наличие на финансовом рынке комплекса необходимых и доста-точных предпосылок цифровизации. Необходимые, объ-ективные предпосылки цифровизации финансовых услуг создает специфика самой финансовой услуги – ее неося-заемость, которая проявляется в безналичном и бездо-кументарном характере большинства операций и инстру-ментов финансового рынка. Достаточные, субъективные предпосылки цифровизации определяются интересами участников финансовых отношений и техническими воз-можностями их удовлетворения. Главным макроэконо-мическим результатом цифровизации становятся рост конкуренции на финансовом рынке и повышение его эф-фективности.

Влияние цифровизации на российский рынок финан-совых услуг имеет комплексный характер, проявляю-

щийся в различных тенденциях. Несмотря на то, что, как показывает анализ, Россия отстает от развитых стран по степени охвата цифровизацией своего национального финансового рынка, она находится в русле общемировых тенденций.

Цифровизации расширяет спектр рисков рынка фи-нансовых услуг. Помимо трех традиционных групп рисков – обусловленных спецификой самой финансовой услуги, поведением потребителя финансовой услуги и деятель-ностью финансовых организаций, авторы выделили осо-бую группу – риски информационно-коммуникационного посредника.

Управление рисками должно идти на основе про-грамм, охватывающих следующие уровни управления: государственное регулирование рисков, управление ри-сками на уровне саморегулируемой организации в сфере финансового рынка, управление рисками на уровне фи-нансовой организации и информационно-коммуникаци-онного посредника и управление рисками на уровне по-требителя финансовых услуг.

Следует признать огромный потенциал развития, свя-занный с цифровыми финансовыми услугами. Однако надо помнить, что, предоставляя новые возможности, они становятся источниками новых рисков для участни-ков рынка и финансовой системы в целом.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Источники

Болдырева Н.Б., Решетникова Л.Г. (2016). Межсегментная конвергенция российского финансового рынка: формы и ри-ски // Страхование и управление рисками: проблемы и перспективы / под ред. С.А. Белозёрова, Н.П. Кузнецовой. М.: Проспект. С. 46–69.

Качалов Р.М. (2012). Управление экономическим риском: теоретические основы и приложения: монография. СПб.: Не-стор-История.

Марамыгин М.С. (2017a). Краудэкономика: новая реальность, новые финансовые инструменты // Бизнес, менеджмент и право. № 3–4 (39–40). С. 17.

Марамыгин М.С. (2017b). Финансовые инструменты новой индустриализации в реалиях краудэкономики // Эко-номическое, социальное и духовное обновление как основа новой индустриализации России: сб. науч. тр. IV Уральских научных чтений профессоров и докторантов общественных наук / отв. за вып. Я.П. Силин, В.П. Иваницкий. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. экон. ун-та. C. 114–120.

Рукавишников М.А. (2015). Сектор финансовых услуг как особый сегмент рынка услуг // Современные проблемы науки и образования. № 2. URL: https://www.science-education.ru/ru/article/view?id=20419.

Семернина Ю.В., Пономарев А.Н. (2018). Цифровая трансформация финансовых услуг // Управление финансовыми ри-сками в цифровой экономике: кол. монография / под общ. ред. Е.А. Нестеренко. Саратов: Саратовский соц.-экон. ин-т (филиал) РЭУ им. Г.В. Плеханова. С. 110–118.

Фадеева Н.В. (2012a). Свойства услуги и их пригодность для измерения качества услуговой системы // Вестник ТГТУ. Т. 18. № 4. С. 1107–1114. URL: http://vestnik.tstu.ru/rus/t_18/pdf/18_4_049.pdf.

Фадеева Н.В. (2012b). Элементы и процессы услуговой системы, определяющие ее качество // Вестник ТГТУ. Т. 18. № 1. С. 262–269. URL: http://vestnik.tstu.ru/rus/t_18/pdf/18_1_028.pdf.

Философский энциклопедический словарь / гл. ред.: Л.Ф. Ильичев, П.Н. Федосеев, С.М. Ковалев, В.Г. Панов. М.: Сов. эн-цикл., 1983.

Халин В.Г., Чернова Г.В. (2013). Классификация методов управления экономическим риском // Страховое дело. № 8. С. 43–48.

Халин В.Г., Чернова Г.В. (2018). Цифровизация и ее влияние на российскую экономику и общество: преимущества, вы-зовы, угрозы и риски // Управленческое консультирование. № 10(118). С. 46–62.

Barbesino P., Camerani R., Gaudino A. (2005). Digital finance in Europe: Competitive dynamics and online behaviour. Journal of Financial Services Marketing, vol. 9(4), рр. 329–343. URL: http://doi.org/10.1057/palgrave.fsm.4770164.

Boyes G., Stone M. (2003). E-Business Opportunities in Financial Services. Journal of Financial Services Marketing, vol. 8(2), pp. 176–189. URL: http://doi.org/10.1057/palgrave.fsm.4770117.

Gomber P., Koch J.A., Siering M. (2017). Digital finance and FinTech: Current research and future research directions. Journal of Business Economics, vol. 87(5), рр. 537–580. URL: http://doi.org/10.1007/s11573-017-0852-x.

Haider H. (2018). Innovative financial technologies to support livelihoods and economic outcomes. K4D Helpdesk Report. Brighton, UK: Institute of Development Studies. URL: https://assets.publishing.service.gov.uk/media/5b6c552ee5274a297e35fa39/Digital_financial_services.pdf.

Hoffman K., Bateson J.E.G. (2010). Services Marketing: Concepts, Strategies & Cases. Thomson.Kotler P. (1984). Marketing Management: Analysis, Planning and Control. N.J.: Prentice-Hall.Lapukeni A., Ng’andwe Ch. (2016). Reconciling Competition and Regulation in Financial Services: The Case for Digital Financial

Services. In: Annual MEFMI Research and Policy Seminar: Financing of Development, October, Harare, Zimbabwe. URL: www.researchgate.net/publication/323725543.

Lauer K. (2015). Digital Financial Inclusion. March. URL: https://www.cgap.org/research/publication/digital-financial-inclusion.Lewis R.J., Villasenor J.D., West D.M. (2017). The 2017 Brookings Financial and Digial Inclusion Project Report: Building a Secure and

Inclusive Global Financial Ecosystem. Washington DC: The Center for Technology Innovation at Brookings. URL: https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2017/08/fdip_20170831_project_report.pdf.

Lovelock Ch., Gummesson E. (2004). Whither services marketing? In search of a new paradigm and fresh perspectives. Journal of Service Research, vol. 7(1), pp. 20–44.

Manyika J., Lund S., Singer M., White O., Berry Ch. (2016). Digital finance for all: Powering inclusive growth in emerging economies. McKinsey Global Institute. September. USA: McKinsey & Company. URL: www.mckinsey.com/~/media/21A102FA85A541BCABEA1F6B04F7E136.ashx.

Michelle A.M. (2016). The Effect of Digital Finance on Financial Inclusion in the Banking Industry in Kenya. URL: http://erepository.uonbi.ac.ke/bitstream/handle/11295/98616/Midika%20_The%20Effect%20Of%20Digital%20Finance%20On%20Finan-cial%20Inclusion%20In%20The%20Banking%20Industry%20In%20Kenya.pdf?sequence=1.

Ncube M. (2016). Digital Financial Services and Financial Inclusion in Africa. URL: https://quantumglobalgroup.com/commodi-ties_cat/digital-financial-services-and-financial-inclusion-in-africa/.

Ncube M., Murinde V., Kayizzi-Mugerwa S., Lufumpa Ch.L., Kararach G. (2012). Mobile Money Services, Regulation and Creating an Enabling Environment in Africa. Africa Development Bank, vol. 3(2), pp. 1–4. URL: www.afdb.org/fileadmin/uploads/afdb/Documents/Publications/Economic_Brief_-_Mobile_Money_Services_Regulation_and_Creating_an_Enabling_Environ-ment_in_Africa.pdf.

Nyantakyi E.B., Sy M. (2015). The Banking System in Africa: Main Facts and Challenges. Africa Economic Brief, vol. 6(5), pp. 1–16. URL: www.afdb.org/fileadmin/uploads/afdb/Documents/Knowledge/AEB_Vol_6_Issue_5_2015_The_Banking_System_in_Africa__Main_Facts_and_Challenges-10_2015.pdf.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Ozili P.K. (2018). Impact of digital finance on financial inclusion and stability. Borsa Istanbul Review, vol. 18(4), pp. 329–340. URL: https://doi.org/10.1016/j.bir.2017.12.003.

Paraná E. (2018). Digitalized Finance: Financial Capitalism and Informational Revolution. Boston: Brill. URL: https://doi.org/10.1163/9789004383920.

Thakor A.V. (1999). Information technology and financial services consolidation. Journal of Banking & Finance, vol. 23(2–4), pp. 697–700. URL: https://doi.org/10.1016/S0378-4266(98)00104-6.

Villasenor J.D., West D.M., Lewis R.J. (2015). The 2015 Brookings Financial and Digital Inclusion Project Report: Measur-ing Progress on Financial Access and Usage. Washington DC: The Center for Technology Innovation at Brookings. URL: https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2016/06/fdip2015.pdf.

Wirtz J., Lovelock C.H. (2017). Essentials of Services Marketing. Pearson.


Марамыгин Максим Сергеевич Доктор экономических наук, профессор кафедры финансов, денежного обращения и кредита. Уральский государственный экономический университет (620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

Чернова Галина ВасильевнаДоктор экономических наук, профессор кафедры управления рисками и страхования. Санкт-Петербургский государственный университет (191123, РФ, г. Санкт-Петербург, ул. Чайковского, 62). E-mail: [email protected].

Решетникова Людмила ГеннадьевнаКандидат экономических наук, доцент кафедры финансов, денежного обращения и кредита. Тюменский государственный университет (625003, РФ, г. Тюмень, ул. Володарского, 6). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-7

Digital transformation of the financial services market in Russia: Trends and specificityMaksim S. MARAMYGIN, Galina V. CHERNOVA, Lyudmila G. RESHETNIKOVA

Abstract. The paper investigates the issues of the financial services market’s digitalization that are essential for the development of digital finance theory and effective practice of the process. The methodological basis of the study rests upon the theories of financial intermediation, service marketing, general risk, philosophical categories of condition and necessity. The information base includes the data of the World Bank and the Bank of Russia. The authors discover the necessary and sufficient prerequisites for digitalization of the financial services market. The specific features of a financial service that form the prerequisites required for its digitalization is of primary importance. The basis of the sufficient prerequisites is the needs (interests) of the financial market’s actors in the provision (ac-quisition) of various qualitative financial services premised on economic and ergonomic grounds and technical capabilities of their im-plementation. Having analysed the financial services market in Russia, the authors reveal the country’s role in the global digitalization process. The study identifies the groups of risk of digital financial services by the criterion “the source of risk”, the levels and objectives of risk management of consumers of digital financial services. The issues of the digital financial services market raised in the paper are topical for government projects to transform the priority economic industries and the social sphere through the introduction of digital technologies and an adequate system for regulating the financial services market.

Keywords: financial services market; digitalization; digital financial services.

JEL Classification: E44, G20, О16

Funding: the paper is funded by a grant from the Russian Foundation for Basic Research (RFFI) № 16-06-00221.


For citation: Maramygin M.S., Chernova G.V., Reshetnikova L.G. (2019). Digital transformation of the financial services market in Russia: Trends and specificity. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 70–82. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-7.

References

Boldyreva N.B., Reshetnikova L.G. (2016). Mezhsegmentnaya konvergentsiya rossiyskogo finansovogo rynka: formy i riski [Interseg-ment convergence of the Russian financial market: forms and risks]. In: Belozerov S.A., Kuznetsova N.P. (eds.). Strakhovanie i up-ravlenie riskami: problemy i perspektivy [Insurance and risk management: problems and prospects]. Moscow: Prospekt, pp. 46–69.

Kachalov R.M. (2012). Upravlenie ekonomicheskim riskom: teoreticheskie osnovy i prilozheniya: monografiya [Management of economic risk: theoretical foundations and applications]. St. Peterburg: Nestor-Istoriya.

Maramygin M.S. (2017a). Kraudekonomika: novaya real'nost', novye finansovye instrumenty [Crowd economy: new reality, new finan-cial instruments]. Biznes, menedzhment i pravo – Business, Management and Law, no. 3-4(39-40), p. 17.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Maramygin M.S. (2017b). [Financial Instruments of the New Industrialization in the Realities of the Crowd Economy]. In: Silin Ya.P., Ivanitsky V.P. Ekonomicheskoe, sotsial'noe i dukhovnoe obnovlenie kak osnova novoy industrializatsii Rossii: sb. nauch. tr. IV Ural'skikh nauchnykh chteniy professorov i doktorantov obshchestvennykh nauk [Economic, social and spiritual renewal as the basis of the new industrialization of Russia. Proc. of the 4th Ural sci. readings of professors and doctoral students of social sciences]. Ekaterinburg: USUE Publ. Рp. 114–120.

Rukavishnikov M.A. (2015). Sektor finansovykh uslug kak osobyy segment rynka uslug [The financial services sector as a special seg-ment of the services market]. Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya – Modern Problems of Science and Education, no. 2. Avail-able at: https://www.science-education.ru/ru/article/view?id=20419.

Semernina Yu.V., Ponomarev A.N. (2018). Тsifrovaya transformatsiya finansovykh uslug [Digital transformation of financial services]. In: Nesterenko E.A. (ed.). Upravlenie finansovymi riskami v tsifrovoy ekonomike [Financial risk management in the digital economy]. Saratov: Saratovskiy sots.-ekon. in-t (branch) Plekhanov Russian University of Economics. Pp. 110–118.

Fadeeva N.V. (2012a). Svoystva uslugi i ikh prigodnost' dlya izmereniya kachestva uslugovoy sistemy [Criteria to measure and assess the quality of services]. Vestnik TGTU – Transactions of the TSTU, vol. 18, no. 4, pp. 1107–1114. Available at: http://vestnik.tstu.ru/rus/t_18/pdf/18_4_049.pdf.

Fadeeva N.V. (2012b). Elementy i protsessy uslugovoy sistemy, opredelyayushchie ee kachestvo [Elements and processes of service system determining its quality]. Vestnik TGTU – Transactions of the TSTU, vol. 18, no. 1, pp. 262–269. Available at: http://vestnik.tstu.ru/rus/t_18/pdf/18_1_028.pdf.

Il’ichev L.F., Fedoseev P.N., Kovalev S.M., Panov V.G. (eds.). (1983). Filosofskiy entsiklopedicheskiy slovar’ [Philosophical encyclopedic dictionary]. Moscow: Sov. entsikl.

Khalin V.G., Chernova G.V. (2013). Klassifikatsiya metodov upravleniya ekonomicheskim riskom [Classification of methods of eco-nomic risk management]. Strakhovoe delo – Insurance business, no. 8, pp. 43–48.

Khalin V.G., Chernova G.V. (2018). Tsifrovizatsiya i ee vliyanie na rossiyskuyu ekonomiku i obshchestvo: preimushchestva, vyzovy, ugrozy i riski [Digitalization and its impact on the Russian economy and society: advantages, challenges, threats and risks]. Uprav-lencheskoe konsul'tirovanie – Management consulting, no. 10(118), pp. 46–62.

Barbesino P., Camerani R., Gaudino A. (2005). Digital finance in Europe: Competitive dynamics and online behaviour. Journal of Finan-cial Services Marketing, vol. 9(4), рр. 329–343. Available at: http://doi.org/10.1057/palgrave.fsm.4770164.

Boyes G., Stone M. (2003). E-Business Opportunities in Financial Services. Journal of Financial Services Marketing, vol. 8(2), pp. 176–189. Available at: http://doi.org/10.1057/palgrave.fsm.4770117.

Gomber P., Koch J.A., Siering M. (2017). Digital finance and FinTech: Current research and future research directions. Journal of Busi-ness Economics, vol. 87(5), рр. 537–580. Available at: http://doi.org/10.1007/s11573-017-0852-x.

Haider H. (2018). Innovative financial technologies to support livelihoods and economic outcomes. K4D Helpdesk Report. Brighton, UK: Institute of Development Studies. Available at: https://assets.publishing.service.gov.uk/media/5b6c552ee5274a297e35fa39/Digi-tal_financial_services.pdf.

Hoffman K., Bateson J.E.G. (2010). Services Marketing: Concepts, Strategies & Cases. Thomson.Kotler P. (1984). Marketing Management: Analysis, Planning and Control. N.J.: Prentice-Hall.Lapukeni A., Ng’andwe Ch. (2016). Reconciling Competition and Regulation in Financial Services: The Case for Digital Financial Ser-

vices. In: Annual MEFMI Research and Policy Seminar: Financing of Development, October, Harare, Zimbabwe. Available at: www.re-searchgate.net/publication/323725543.

Lauer K. (2015). Digital Financial Inclusion. March. Available at: https://www.cgap.org/research/publication/digital-financial-inclusion.Lewis R.J., Villasenor J.D., West D.M. (2017). The 2017 Brookings Financial and Digial Inclusion Project Report: Building a Secure and In-

clusive Global Financial Ecosystem. Washington DC: The Center for Technology Innovation at Brookings. Available at: https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2017/08/fdip_20170831_project_report.pdf.

Lovelock Ch., Gummesson E. (2004). Whither services marketing? In search of a new paradigm and fresh perspectives. Journal of Service Research, vol. 7(1), pp. 20–44.

Manyika J., Lund S., Singer M., White O., Berry Ch. (2016). Digital finance for all: Powering inclusive growth in emerging economies. McKinsey Global Institute. September. USA: McKinsey & Company. Available at: www.mckinsey.com/~/media/21A102FA85A541BCABEA1F6B04F7E136.ashx.

Michelle A.M. (2016). The Effect of Digital Finance on Financial Inclusion in the Banking Industry in Kenya. Available at: http://erepository.uonbi.ac.ke/bitstream/handle/11295/98616/Midika%20_The%20Effect%20Of%20Digital%20Finance%20On%20Financial%20In-clusion%20In%20The%20Banking%20Industry%20In%20Kenya.pdf?sequence=1.

Ncube M. (2016). Digital Financial Services and Financial Inclusion in Africa. Available at: https://quantumglobalgroup.com/commodi-ties_cat/digital-financial-services-and-financial-inclusion-in-africa/.

Ncube M., Murinde V., Kayizzi-Mugerwa S., Lufumpa Ch.L., Kararach G. (2012). Mobile Money Services, Regulation and Creating an Enabling Environment in Africa. Africa Development Bank, vol. 3(2), pp. 1–4. Available at: www.afdb.org/fileadmin/uploads/afdb/Documents/Publications/Economic_Brief_-_Mobile_Money_Services_Regulation_and_Creating_an_Enabling_Environment_in_Africa.pdf.

Nyantakyi E.B., Sy M. (2015). The Banking System in Africa: Main Facts and Challenges. Africa Economic Brief, vol. 6(5), pp. 1–16. Avail-able at: www.afdb.org/fileadmin/uploads/afdb/Documents/Knowledge/AEB_Vol_6_Issue_5_2015_The_Banking_System_in_Af-rica__Main_Facts_and_Challenges-10_2015.pdf.

Ozili P.K. (2018). Impact of digital finance on financial inclusion and stability. Borsa Istanbul Review, vol. 18(4), pp. 329–340. Available at: https://doi.org/10.1016/j.bir.2017.12.003.

Paraná E. (2018). Digitalized Finance: Financial Capitalism and Informational Revolution. Boston: Brill. Available at: https://doi.org/10.1163/9789004383920.

Thakor A.V. (1999). Information technology and financial services consolidation. Journal of Banking & Finance, vol. 23(2–4), pp. 697–700. Available at: https://doi.org/10.1016/S0378-4266(98)00104-6.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Villasenor J.D., West D.M., Lewis R.J. (2015). The 2015 Brookings Financial and Digital Inclusion Project Report: Measuring Progress on Fi-nancial Access and Usage. Washington DC: The Center for Technology Innovation at Brookings. Available at: https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2016/06/fdip2015.pdf.

Wirtz J., Lovelock C.H. (2017). Essentials of Services Marketing. Pearson.


Maksim S. MARAMYGINDr. Sc. (Econ.), Professor of Finance, Money Circulation and Credit Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St., Ekaterinburg, 620144, Russia). E-mail: [email protected].

Galina V. CHERNOVADr. Sc. (Econ.), Professor of Risk Management and Insurance Dept. Saint Petersburg State University (62 Chaykovskogo St., Saint Peters-burg, 191123, Russia). E-mail: [email protected].

Lyudmila G. RESHETNIKOVACand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Finance, Money Circulation and Credit Dept. Tyumen State University (6 Volodarskogo St., Tyumen, 625003, Russia). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-8

Промышленные рынки Уральского региона: экономичеcкий рост в условиях «новой нормальности»В.И. Бархатов, Д.С. Бенц

Аннотация. Региональные рынки демонстрируют существенное замедление экономического роста. Уральский регион здесь не исключение. Статья посвящена изучению специфики промышленных рынков Урала. Методологической базой исследования является неоклассическая экономическая теория, описывающая в рамках производственной функции зависимость производи-мого объема выпуска от применяемых факторов производства. Опираясь на эту методологию, авторы провели количественное исследование при помощи эконометрического инструментария – построили ряд регрессионных моделей. В качестве резуль-тирующего показателя взят темп роста продаж промышленного рынка региона. Регрессорами (факторами) выступили темпы роста: начисленной заработной платы; инвестиций в основной капитал; собственных и привлеченных средств, направленных на инвестиции в основной капитал; краткосрочных и долгосрочных финансовых вложений. Описаны сложившиеся в промыш-ленных отраслях тенденции. Установлена связь между темпами роста промышленных рынков, темпами роста заработной пла-ты и собственными средствами, направленными на инвестиции в основной капитал. Сделан вывод о необходимости перехо-да региона на новый технологический уровень. При этом отмечается важность развития и традиционных отраслей. Потенциал у региона высокий, поэтому синергия в триаде «промышленность – образование – наука» может дать толчок к его последующему развитию. Кроме того, сегодня назрела потребность «взращивания» условий, в первую очередь институциональных, для форми-рования сегмента среднего бизнеса в Уральском регионе.

Ключевые слова: промышленный рынок; экономический рост; Уральский регион; «новая нормальность»; деиндустриализация.

JEL Classification: С50, O18


Ссылка для цитирования: Бархатов В.И., Бенц Д.С. Промышленные рынки Уральского региона: экономичеcкий рост в услови-ях «новой нормальности» // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 83–93. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-8.

ВВЕДЕНИЕЗадача, которую ставит перед российской экономикой президент, а вслед за ним и различные стратегии, заклю-чается в достижении устойчивого экономического роста. Поиском источников такого роста должны заниматься представители власти, бизнеса и науки. Большое число отечественных ученых-экономистов видят развитие рос-сийской экономики именно в реализации идеи новой ин-дустриализации [Силин, Анимица, Новикова, 2018, с. 166]. Наша гипотеза состоит в том, что источники экономическо-го роста разнятся от региона к региону, от рынка к рынку. Представители уральской науки Я.П. Силин, Е.Г. Анимица, Н.В. Новикова [2018, с. 167] акцентируют внимание на тер-риториальности любых экономических процессов, гово-ря о пространственном аспекте новой индустриализации.

Цель исследования – определить степень воздействия классических факторов (труда и капитала) на экономиче-ский рост промышленных рынков Уральского региона. В качестве задач исследования выступают: во-первых, те-оретическое моделирование возможных функций, отра-жающих указанную зависимость; во-вторых, построение эконометрических функций; в-третьих, определение сте-пени влияния заложенных в функции факторов на эконо-мический рост региона.

Объект нашего исследования – промышленные рынки Уральского региона. Ориентируясь на ФЗ «О промышлен-ной политике», под промышленностью будем понимать «определенную на основании Общероссийского клас-сификатора видов экономической деятельности (далее – ОКВЭД) совокупность видов экономической деятельно-

сти, относящихся к добыче полезных ископаемых, обра-батывающему производству, обеспечению электрической энергией, газом и паром, кондиционированию воздуха, водоснабжению, водоотведению, организации сбора и утилизации отходов, а также ликвидации загрязнений»1. В соответствии с ОКВЭД промышленное производство включает четыре раздела: B – добыча полезных ископае-мых; C – обрабатывающие производства; D – обеспечение электрической энергией, газом и паром, кондиционирова-ние воздуха; E – водоснабжение, водоотведение, организа-ция сбора, утилизация отходов, ликвидация загрязнений2.

В рамках проводимого исследования под промыш-ленным рынком понимается совокупность произво-дителей и продавцов продукции из разделов B, C, D и E ОКВЭД. Сумма разделов В и С3 по итогам 2018 г. в Уральском регионе составила 84 %4. Поэтому сосредо-точим внимание на добыче полезных ископаемых и об-рабатывающих производствах.

Уральский регион включает четыре области: Кур-ганскую, Свердловскую, Тюменскую (в том числе Хан-

1 Согласно ст. 3 Федерального закона «О промышленной полити-ке в Российской Федерации» от 31 декабря 2014 г. № 488-ФЗ (ред. от 27 июня 2018 г.).

2 Общероссийский классификатор видов экономической деятель-ности. URL: http://regforum.ru/okved/razdel/.

3 Расчет был произведен путем деления выручки предприятий региона разделов B и C на сумму выручки предприятий региона раз-делов B, C, D и E.

4 База данных Первого независимого рейтингового агентства (FIRA PRO). URL: https://pro.fira.ru/search/index.html#company.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


ты-Мансийский автономный округ и Ямало-Ненецкий автономный округ), Челябинскую. Регион является про-мышленным – так сложилось исторически. Для крупных городов Урала, в частности Екатеринбурга и Челябинска, характерно длительное индустриальное развитие. И во времена петровской России, и во времена Советского Со-юза многие города Урала несли бремя индустриального города-завода. Период Великой Отечественной войны ознаменовался эвакуацией в наш регион промышленных предприятий. Несмотря на глубокую депрессию промыш-ленности в начале постсоветского периода, сегодня про-мышленность крупных городов Урала занимает уверен-ные позиции на национальных промышленных рынках [Силин, Анимица, Новикова, 2016, с. 32].

Согласно данным Росстата, сегодня Урал – это 10,6 % занимаемой территории, 8,4 % численности населения, 13,5 % валового регионального продукта, 18,0 % инве-стиций в основной капитал, 23,9 % налогов и сборов в бюджетную систему Российской Федерации. Более того, Уральский регион занимает первое место по показателю «объем отгруженных товаров собственного производ-ства, выполненных работ и услуг собственными силами в области добычи полезных ископаемых». По данному по-казателю регион лидирует благодаря ХМАО и ЯНАО. Если же говорить об аналогичном показателе, но по разделу «обрабатывающие производства», то здесь регион зани-мает четвертое место, уступая Центральному, Приволж-скому и Северо-Западному1.

ПРОМЫШЛЕННЫЙ ХАРАКТЕР РЕГИОНА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИСчитать ли Уральский регион промышленным – вопрос, скорее, риторический. Тем не менее, если обратиться к дефинициям, стоит все же уточнить, по какому именно критерию следует относить регион к промышленному.

1 По итогам 2016 г. согласно данным Росстата. URL: http://www.gks.ru/free_doc/doc_2018/region/reg-pok18.pdf.

Единства среди ученых в этом вопросе, конечно, нет. Но большинство исследователей именно долю промыш-ленного производства в валовом региональном продук-те определяют в качестве такого критерия. В частности, Р.И. Гильманова [2011] определяет промышленный ре-гион как административный субъект РФ, в котором доля валовой добавленной стоимости промышленности в ва-ловом региональном продукте находится на уровне не ниже 33 %. Вместе с тем существуют и другие подходы, для которых отправной точкой является не промышлен-ный рынок, а рынок сельскохозяйственной продукции. Например, М.К. Куманеева [2014, с. 441] одним из призна-ков промышленного региона называет долю сельского хозяйства, которая должна быть ниже 10 %. Кроме того, в промышленном регионе должен преобладать традици-онный уклад. И для такого региона должна быть харак-терна напряженная экологическая ситуация. Последнее утверждение, на наш взгляд, спорно. Негативная эколо-гическая составляющая может быть следствием преобла-дания промышленности, но не обязательным условием. Касательно традиционного уклада автор, скорее, имеет в виду старопромышленный регион.

Общемировые тенденции на сегодня таковы, что от-раслевая структура многих экономик движется в направ-лении снижения доли промышленного производства и сельского хозяйства и увеличения доли сектора услуг. Например, среди европейских стран лишь Германия со-хранила сильное индустриальное ядро. По некоторым сведениям доля промышленного производства в этой стране варьируется в пределах 22,4–30,5 % [Татаркин, Андреева, Ратнер, 2015, с. 94]. Тем не менее в России за последние 15 лет структура валовой добавленной стои-мости не претерпела существенных изменений (табл. 1).

Из табл. 1 видно снижение, пусть и несущественное, доли промышленного производства. Причем такая тен-денция характерна для всех регионов. Исключением яв-ляется лишь Дальневосточный федеральный округ. Меж-

Таблица 1 – Отраслевая структура валовой добавленной стоимости, % к итогуTable 1 – Industry structure of gross added value, % to result

Регионы

Виды экономической деятельности

Добыча полезных ископаемых

Обрабатывающие производства

Производство и распределение электроэнергии, газа и воды

Суммарная доля промышленного производства

2005 2016 2005 2016 2005 2016 2005 2016Россия 12,8 10,9 18,5 17,3 3,8 3,9 35,1 32,1

Центральный федеральный округ 0,8 0,5 17,1 16,8 3,9 4,0 21,8 21,3

Северо-Западный федеральный округ 7,6 6,8 24,0 19,5 4,1 3,7 35,7 30,0

Южный федеральный округ 2,8 3,5 18,6 15,6 4,6 3,4 26,0 22,5

Северо-Кавказский федеральный округ 2,3 0,6 10,7 9,1 4,7 3,7 17,7 13,4

Приволжский федеральный округ 15,1 12,1 24,0 23,9 4,0 3,8 43,1 39,8

Уральский федеральный округ 43,5 35,0 11,1 14,2 2,1 3,2 56,7 52,4

Сибирский федеральный округ 9,4 15,6 27,9 19,9 4,7 4,5 42,0 40,0

Дальневосточный федеральный округ 14,9 28,2 7,7 5,4 5,3 4,2 27,9 37,8

Источник: данные Росстата. URL: http://www.gks.ru/free_doc/doc_2018/region/reg-pok18.pdf.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


СПЕЦИФИКА УРАЛА. ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ И «НОВАЯ НОРМАЛЬНОСТЬ»В 1995–2004 гг. в структуре отечественной промышлен-ности доминировали отрасли машиностроения и метал-лообработки (19 %) и топливная промышленность (12 %) [Анимица, Ивлева, 2013, с. 5]. Е.Г. Анимица и И.В. Ивлева отмечают, что в этом смысле за период 1995–2010 гг. кар-динальных изменений не произошло. Тем не менее ряд тенденций, актуальных для стыка XX – XXI вв., все же мож-но выделить: во-первых, доля тяжелой промышленности нарастала, во-вторых, росла также доля топливной сферы ввиду своей конкурентоспособности на внешнем рынке, и, наконец, уменьшалась доля отраслей, нацеленных на удовлетворение внутреннего спроса, в том числе маши-ностроения [Анимица, Ивлева, 2013, с. 5]. В то же время структура промышленного рынка Урала существенно разнится в сравнении со среднероссийской. Оценив ин-тегральный коэффициент структурных различий (индекс Рябцева), авторы пришли к выводу, что за 1995–2010 гг. Екатеринбург, например, отличался от всей страны уров-нем индекса в пределах 0,298–0,489. Челябинск же имел еще более высокий индекс – вариация за рассматривае-мый период составила 0,506–0,615 (чем индекс Рябцева выше, тем большую степень различия структур промыш-ленности он характеризует).

Отраслевая структура добавленной стоимости Урала и России приведена на рис. 1.

На основании рис. 1 можно сделать вывод о существо-вании различий между Уралом и усредненными россий-скими показателями по ряду отраслей. Добыча полез-ных ископаемых на Урале занимает треть всего объема добавленной стоимости. Между тем обрабатывающие производства в регионе все же уступают среднероссий-

ду тем расклад сил не изменился, Урал лидирует. Доля промышленного производства в сумме всех отраслей на Урале превышает половину и составляет 52,4 %. По ито-гам 2005 г. аналогичный показатель составлял 56,7 %.

Говоря о потенциале российской промышленности, А.И. Татаркин акцентирует внимание на наличии непло-хого потенциала у российской промышленности для перехода на следующий технологический уровень раз-вития. Проведя сравнительный анализ России и Герма-нии по выборочным показателям, отражающим уровень развития инноваций, уральский академик отмечает: по уровню мирового инновационного индекса по состоя-нию на 2013 г. Германия, конечно, опережает Россию. Тем не менее существует ряд показателей, по которым наша страна занимает далеко не последние места в рейтинге. В частности, РФ находится на 13-м месте в рейтинге ми-рового инновационного индекса по показателю «патен-ты резидентов» [Татаркин, Андреева, Ратнер, 2015, с. 96]. Однако ввиду того, что традиционный способ производ-ства глубоко укоренился в промышленности Уральского региона, говоря об экономическом росте промышлен-ных рынков и занимаясь поиском источников такового, нельзя не принять во внимание этот факт. А потому, как отмечает А.И. Татаркин, региону нельзя делать ставку исключительно на форсированное создание высокотех-нологичных секторов. Это приведет к нарушению суще-ствующих логистических цепочек и, как следствие, к вос-производственному кризису в смежных отраслях. Крайне важно найти некий баланс и развивать промышленность Урала по двум направлениям: с одной стороны, постепен-но продвигать высокие технологии, но, с другой стороны, поддерживать и традиционные среднетехнологичные от-расли [Татаркин, Бочко, Берсенёв, 2016, с. 98].

Рис. 1. Отраслевая структура валовой добавленной стоимости, 2016 г.: наружный контур – Россия; внутренний – Уральский регион1

Fig. 1. Industry structure of gross value added in 2016: Russia (external contour) and the Ural region (internal contour)

1 Источник: рассчитано по данным Росстата. URL: http://www.gks.ru/free_doc/doc_2018/region/reg-pok18.pdf.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


ским значениям. Та же ситуация характерна для опто-вой и розничной торговли. Для российской экономики в сравнении с Уралом свойственна и более высокая доля операций с недвижимым имуществом, арендой и предо-ставлением услуг. Сумма разделов «добыча полезных ис-копаемых», «обрабатывающие производства» и «произ-водство и распределение электроэнергии, газа и воды» составляет 52,4 % (что было показано в табл. 1).

Сегодня спад темпов экономического роста характе-рен как в целом для национальной экономики, так и для регионов. Изменение индекса физического объема вало-вого регионального продукта представлено на рис. 2.

Несколько оправившись после кризиса 2008 г., на- циональная экономика и экономика регионов к 2010 г. демонстрировала рост. Далее же наблюдается суще-ственное снижение темпов экономического роста.

Фундаментальным аспектам экономического роста посвящены работы многих ученых. Нельзя не упомянуть Дж.М. Кейнса, который, будучи радикальным критиком либерального подхода неоклассического макроэконо-мического направления, делал акцент на инвестицион-ной составляющей как двигателе экономического роста. По Дж.М. Кейнсу, национальный доход может прирастать только в условиях оптимизации накоплений и эффектив-ной трансформации таковых в инвестиции благодаря «идеальной» работе мультипликаторов [Keynes, 1936, p. 63].

Далее инвестиции как двигатель экономического роста рассматривали представители неокейнсианского направления – Е. Домар и Р. Харрод, которые развили идею Дж.М. Кейнса о равенстве сбережений и инвести-ций и трансформировали ее в теорию устойчивого роста [Domar, 1947, p. 35; Harrod, 1937, p. 75].

Р. Солоу – представитель неоклассического направле-ния экономической науки, внесший существенный вклад в развитие теории экономического роста. Его модель экономического роста представляет модификацию мо-дели (производственной функции) Кобба – Дугласа [Cobb, Douglas, 1928, p. 151], которая наряду с классическими факторами экономического роста – трудом и капиталом –

Рис. 2. Динамика физического объема валового регионального продукта1

Fig. 2. Dynamics of physical volume of a gross regional product1 Источник: данные Росстата. URL: http://www.gks.ru/free_doc/doc_2018/region/reg-pok18.pdf.

включает уровень развития технологий как некий третий фактор [Solow, 1956, p. 66].

Экономическому росту посвящены труды Р. Лукаса, С. Ребело, П. Ромера. Р. Лукас был одним из первых уче-ных, кто в неоклассическую концепцию экономического роста ввел фактор человеческого капитала [Lucas, 1988, p. 17]. С. Ребело, говоря о воспроизводимых факторах (физический и человеческий капитал), называет еще и невоспроизводимые (например, земля) [Rebelo, 1991, p. 505]. Человеческий капитал присутствует и в подходе П. Ромера, который внедряет еще и знания как некий ба-зовый фактор экономического роста [Romer, 1986, p. 1018].

Работ, посвященных проблеме экономического роста, множество. Но сегодня национальные экономики, Россия и, в том числе, российские регионы, столкнулись с про-блемой исчерпания привычных, в классическом смысле, источников экономического роста. Говоря о драйверах экономического роста, Я.П. Силин, Е.Г. Анимица, Н.В. Но-викова [2016, с. 715] оперируют термином «новая реаль-ность», или «новая нормальность». Классические концеп-ции экономического роста после кризиса 2008 г. показали свою несостоятельность. В связи с этим и появилась концепция new normal. Считается, что в научный обо-рот термин был введен американскими экономистами Б. Гроссом и М.А. Эль-Эрианом – представителями паево-го инвестиционного фонда Pacific Investment Management Company. Фундамент концепции «новой нормальности» образуют следующие постулаты: во-первых, длительное время для экономической системы характерны низкие темпы роста, во-вторых, высокая безработица, в-третьих, четкое понимание того, что прежние драйверы экономи-ческого роста уже не могут быть таковыми. В частности, не дает должного эффекта привлечение дополнительной рабочей силы, не имеет высокой эффективности загрузка производственных мощностей. Если говорить о масшта-бах национальной экономики, становятся неэффектив-ными денежно-кредитная и фискальная политика, ори-ентирующаяся на стандартные инструменты воздействия на состояние национальной экономики.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Концепция «новой нормальности» согласуется с кон-цепцией устойчивого развития. Сегодня многие страны столкнулись с проблемой колоссального потребления электроэнергии и невозможностью быстрого ее возоб-новления. Традиционная экономика Китая демонстри-ровала быстрый экономический рост, но в сегодняшних реалиях этот рост также замедлился и столкнулся с необ-ходимостью сбережения электроэнергии [Mi et al., 2018, p. 1007]. Экономический рост стал невозможен в рамках традиционной модели, так как данная модель предпо-лагает существенное потребление ресурсов [Brown et al., 2011, p. 19]. Потому концепция «устойчивого развития» ограничивается не просто пониманием эколого-эконо-мической эффективности, но и поиском источников ре-сурсной экономии.

Концепция «новой нормальности» появилась в ре-зультате мирового кризиса. Тем не менее можно смело предположить, что постулаты новой реальности чет-ко вписываются в законы развития региональных про-мышленных рынков [Силин, Анимица, Новикова, 2016, с. 716]. Чтобы подтвердить или опровергнуть выдвинутую уральскими учеными гипотезу, проведем количествен-ную оценку и исследуем вероятные источники роста про-мышленных рынков Урала.

ИНСТРУМЕНТАРИЙ ИССЛЕДОВАНИЯЗадача исследования – провести количественную оцен-ку факторов роста промышленных рынков Уральского региона. Исследование строится на применении двух инструментов эконометрики: 1) расчет коэффициентов корреляции показателей, измеренных как в абсолютных денежных единицах, так и между темпами роста; 2) по-строение регрессионных моделей.

Моделируя различные математические функции, эм-пирическим путем авторы пришли к выводу, что именно функция вида (2) наилучшим образом описывает исход-ные данные. В основе функции (2) лежит классическая про-изводственная функция Кобба – Дугласа (1), появившаяся в экономической теории в первой трети XX в.:

, (1)

где Q – объем производства; L – объем труда; K – объем капитала; A, α, β – параметры.

Источником статистической информации нашего ис-следования выступают данные, предоставленные ООО «Первое независимое рейтинговое агентство» Fira.ru. С це-лью снизить вероятность автокорреляции, которая зача-стую характерна для временных рядов, в качестве незави-симых переменных примем не сами величины, а темпы их роста. Тогда модифицированная функция будет иметь вид:

, (2)

где – темп роста выручки от продаж; – темп роста фон-да начисленной заработной платы; – темп роста капита-ла; – темп роста прочих факторов; A, α, β, m – параметры функции.

Капитал – сложная, многоаспектная категория. В каче-стве количественных показателей, отражающих природу капитала, будем анализировать следующие, доступные в базе данных Fira.ru: капитал и резервы; инвестиции, направленные в основной капитал; собственные сред-ства, направленные на инвестиции в основной капитал; привлеченные средства, направленные на инвестиции в основной капитал; кредиты банков, направленные на ин-вестиции в основной капитал. Среди прочих факторов в выборку также будут включены долгосрочные и кратко-срочные финансовые вложения.

В рамках исследования построим несколько моделей (функций).

Модель 1: , (3)

где – темп роста баланса (значение «капитал и резер-вы»); A, α, β – параметры функции.


где – темп роста баланса (значение «капитал и резер-вы»); – темп роста кредитов, направленных на инвести-ции в основной капитал; A, α, β, γ – параметры функции.

Модель 3:

, (5)

где –темп роста инвестиций в основной капитал; A, α, γ, δ – параметры функции.


где – темп роста собственных средств, направленных на инвестиции в основной капитал; – темп роста при-влеченных средств, направленных на инвестиции в ос-новной капитал; A, α, γ, ε, λ – параметры функции.

Модель 5:

, (7)

где A, α, ε – параметры функции. Временная выборка всех функций будет включать пе-

риод 2006–2018 гг.

ЭМПИРИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯПроанализируем связь выручки от продаж и рассматри-ваемых факторов.

Расчет коэффициента корреляции между величиной выручки от продаж и прочими показателями, а также между темпами роста выручки от продаж и темпами роста прочих показателей дал следующие результаты (табл. 2).

Темпы роста исследуемых факторов коррелируют с темпами роста выручки от продаж на уровне, существен-но более низком, чем абсолютные величины. Но если корреляция темпов роста высока (условно выше 0,6), тогда смело можно выдвигать предположение о найден-ных источниках роста. Интересный результат получен в отношении корреляции темпов роста выручки от продаж с темпами роста фонда начисленной заработной платы.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Для раздела В такая связь крайне низкая (значение коэф-фициента корреляции составило лишь 0,25), а для разде-ла С можно говорить о наличии тесной связи (значение коэффициента 0,77).

Проанализируем графически динамику стоимостного объема продаж и фонда начисленной заработной платы для раздела В (рис. 3).

На рис. 3 отчетливо видно, что темп роста выручки от продаж существенно опережает темп роста фонда зара-ботной платы. Тогда можно предположить, что источни-ком роста промышленного рынка в этом случае является не трудовой фактор, а фактор капитала. Проанализируем графически динамику выручки от продаж, фонда заработ-ной платы и инвестиций в основной капитал. Темпы роста указанных показателей по разделу В отражены на рис. 4.

Таблица 2 – Результаты корреляционного анализаTable 2 – Results of the correlation analysis

ПоказателиВыручка от продаж,

тыс. р.Темп роста выручки

от продажРаздел В Раздел С Раздел В Раздел С

Фонд начисленной заработной платы 0,98 0,97 0,25 0,77

Капитал и резервы 0,97 0,97 –0,19 0,54

Инвестиции в основной капитал 0,80 0,84 0,26 0,13

Собственные средства, направленные на инвестиции в основной капитал 0,92 0,85 0,43 0,19

Привлеченные средства, направленные на инвестиции в основной капитал 0,48 0,72 0,14 –0,04

Кредиты банков, направленные на инвестиции в основной капитал 0,30 0,61 0,11 –0,47

Накоплено долгосрочных финансовых вложений на конец отчетного года 0,95 0,94 0,00 0,09

Накоплено краткосрочных финансовых вложений на конец отчетного года 0,74 0,69 –0,30 0,20

Источник: рассчитано по данным Первого независимого рейтингового агентства (FIRA PRO). URL: https://pro.fira.ru/search/index.html#company.

Рис. 3. Динамика выручки от продаж и фонда начисленной заработной платы в отрасли «добыча полезных ископаемых» Уральского федерального округа1

Fig. 3. The mining industry of the Ural Federal District: dynamics of sales revenue and payroll

Рис. 4. Темпы роста выручки от продаж, фонда начисленной заработной платы, инвестиций в основной капитал в отрасли «добыча полезных ископаемых» Уральского федерального округа2

Fig. 4. The mining industry of the Ural Federal District: growth rates of sales revenue, payroll and investment in fixed capital

1,2 Источник: данные Первого независимого рейтингового агентства (FIRA PRO). URL: https://pro.fira.ru/search/index.html#company.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Рис. 5. Темпы роста выручки от продаж, фонда начисленной заработной платы, инвестиций в основной капитал в отрасли «обрабатывающие производства» Уральского федерального округа1

Fig. 5. The processing industry of the Ural Federal District: growth rates of sales revenue, payroll and investment in fixed capital

1 Источник: данные Первого независимого рейтингового агентства (FIRA PRO). URL: https://pro.fira.ru/search/index.html#company.

(степенями) уравнений, а значит, отражает своего рода наиболее высокую эластичность продаж относительно труда. К таким же результатам мы уже приходили, когда проводили аналогичное исследование рынков Уральско-го региона, в том числе в совокупности всех рынков Ура-ла, не только рынка обрабатывающей промышленности [Бархатов, Бенц, 2018, с. 24].

Корреляционный анализ также позволяет сформули-ровать некоторые выводы. Во-первых, темпы роста за-работной платы имеют связь с темпами роста выручки, прежде всего эта связь характерна для рынков обраба-тывающей промышленности. Во-вторых, инвестиции в основной капитал, будучи классическим фактором роста, по-прежнему остаются таковым. Темпы роста инвестиций в основной капитал коррелируют с темпами роста выруч-ки для рынков обрабатывающих производств на уровне 0,51. Для рынка добывающей промышленности такая связь без учета двух последних лет находится на уровне коэффициента корреляции 0,67. Можно сделать еще один любопытный вывод: темпы роста собственных средств, направленных на инвестиции в основной капитал, куда сильнее коррелируют с темпами роста выручки, нежели темпы роста привлеченных средств, направленных на те же инвестиции. Для добывающей промышленности ко-эффициент корреляции в этом случае составил 0,43, для

На рис. 4 видно, что в 2017 г. произошло существен-ное снижение темпа роста инвестиций в основной капи-тал, в то время как темп роста выручки продолжал расти. В остальные годы контуры двух графиков почти повто-ряют друг друга. И действительно, если рассчитать ко-эффициент корреляции между этими величинами, но за период 2006–2016 гг., не включая два последних года, то значение коэффициента составит 0,67 (против 0,26, что приведен в табл. 2).

Несколько иные связи можно наблюдать в отношении раздела С «обрабатывающие производства». Динамика темпов тех же показателей приведена на рис. 5.

Построение функций (моделей 1–5) для раздела В «до-быча полезных ископаемых» не дало значимых результа-тов. Ни одно из уравнений не является значимым на уров-не 0,05. Результаты тех же моделей в отношении раздела С «обрабатывающие производства» отражены в табл. 3.

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РЕЗУЛЬТАТОВПо итогам построения табл. 3 напрашивается вывод: однозначное влияние оказывает трудовой фактор. Во-первых, именно степень регрессора iL единственная является значимой на основании F-статистики во всех полученных уравнениях. Во-вторых, величина степени α – самая большая в сравнении с остальными параметрами

Таблица 3 – Результаты построения эконометрических регрессий Table 3 – The results of econometric regressions

Модели

РегрессияНормированный коэффициент

детерминации (R2)

Значимость уравнения

на уровне 5 %

Значимость параметров на уровне 5 %

1 0,59 Значимо А не значим, α значим, β не значим

2 0,69 Значимо А не значим, α значим, β не значим, γ не значим

3 0,67 Значимо А не значим, α значим, γ не значим, δ не значим

4 0,64 ЗначимоА не значим, α значим, γ не значим,

ε не значим, λ не значим

5 0,57 Значимо А не значим, α значим, ε не значим

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


обрабатывающих производств – 0,66. Еще раз отметим, что речь идет о корреляционной связи не абсолютных величин, а именно темпов роста. Поэтому уже при вели-чине коэффициента корреляции в пределах 0,4–0,6 пола-гаем, что связь существует. Если же она выше 0,6, считаем ее тесной. Привлеченные средства и кредиты банков, на-правленные на инвестиции в основной капитал, вряд ли можно назвать драйверами роста промышленных рын-ков Урала. Об этом свидетельствует и корреляционный анализ, и полученные уравнения регрессии.

В итоге проведенный анализ подтвердил гипотезу представителей уральской науки Я.П. Силина, Е.Г. Ани-мицы, Н.В. Новиковой [2016, с. 714] о возникновении ре-гионального феномена «новой нормальности». Ученые делают акцент на региональной специфике. Проведя исследование по Центральному федеральному округу, ранее мы пришли к выводу об обратной связи промыш-ленного производства с денежными доходами населе-ния. Для ряда областей Центрального региона характер-на связь: чем ниже доля промышленного производства, тем выше денежные доходы населения [Bents, Silova, Barkhatov, 2018, p. 298]. В связи с этим возникает вопрос о региональной типологизации драйверов экономическо-го роста. Центральный регион аккумулирует куда мень-шие, чем Урал, объемы промышленного производства и демонстрирует, скорее, развитие сектора услуг.

Несмотря на некоторые низкие показатели значи-мости построенных эконометрических моделей, все же можно сделать вывод, что проведенный количественный анализ дал четкое понимание «исчерпанности» классиче-ских факторов экономического роста. Сегодня почти все российские регионы столкнулись с замедлением его тем-пов. Как таковой рост отсутствует, что служит ключевым признаком «новой нормальности». При этом важно осоз-навать глубокую дифференциацию городов Урала. Так, в Тюменской области, Ханты-Мансийском автономном округе и Свердловской области в качестве положитель-ных изменений можно назвать улучшение инвестицион-ного климата. Согласно данным Национального рейтин-га состояния инвестиционного климата в субъектах РФ1, перечисленные территории демонстрируют существен-ный рост в рейтинге: за период 2017–2018 гг. Тюменская область поднялась с шестого на первое место, ХМАО – с 30-го на 14-е, Свердловская область – с 33-го на 20-е. В то же время следует понимать, что ряд малых моно-городов Урала сегодня столкнулись с практически не-разрешимыми проблемами. Говоря об угрозах малых моногородов Урала, Ю.В. Абдурахимов [2018, c. 65] делает акцент на неспособности таковых противостоять внеш-ним рискам экономической среды. Одной из ключевых угроз существованию моногородов он называет падение численности населения. Если оценить динамику не чис-ленности населения в целом, а именно динамику средней численности работников, то Урал демонстрирует сниже-ние таковой [Бархатов, Бенц, 2018, с. 23; Силин, Анимица,

1 Национальный рейтинг состояния инвестиционного климата в субъектах РФ. URL: https://asi.ru/investclimate/rating/.

Новикова, 2017, с. 5]. Падение численности работников всех отраслей Урала за 2007–2016 гг. составило 14,6 %. В то время как добывающая промышленность демон-стрирует рост на 8,7 % за аналогичный период. Обраба-тывающая промышленность также показывает уменьше-ние численности работников, причем существенное – на 26,7 %. И если считать, что фактор рабочей силы все же остается несомненным источником роста, то ситуацию с таким сокращением можно назвать катастрофической. Без сомнения, этот отток труда из региона может быть связан с крайне негативной экологической обстановкой в регионе, что и побудило авторов статьи заняться иссле-дованием вопросов устойчивого развития Челябинской области. Ввиду того, что авторы постоянно проживают на территории г. Челябинска и являются его коренными жите-лями, проблема не столько экономического, а скорее, эко-лого-экономического роста выходит на первый план.

ЗАКЛЮЧЕНИЕПостроение эконометрических моделей позволило сде-лать вывод о неоднозначной степени влияния трудовых и капитальных факторов на экономический рост. Корре-ляционный анализ показал наличие тесной связи между темпами роста фонда начисленной заработной платы и темпами роста рынка обрабатывающей промышленно-сти. С этой точки зрения можно констатировать, что от-дача от роста расходов на заработную плату очевидна. Вместе с тем не столь очевидна связь между аналогич-ными показателями рынка добывающей промышленно-сти. Здесь коэффициент корреляции уже низкий – лишь 0,25 (против 0,77 на рынке обрабатывающей промыш-ленности). Показатель «капитал и резервы», по сути, от-ражающий и всю сумму вложенных в отрасль активов, коррелирует с темпами роста объемов рынка опять же обрабатывающей промышленности. На рынке добываю-щей промышленности рост активов не создает соответ-ствующий рост рынка. При этом для рынка добывающей промышленности собственные средства, направленные на инвестиции в основной капитал, дают определенный толчок к росту объемов продаж, что не характерно для рынка обрабатывающих производств. Относительно кре-дитов банков, направленных на инвестиции в основной капитал, можно сделать однозначный вывод: они не явля-ются драйверами экономического роста промышленных рынков Урала. Для рынка добывающей промышленности связи нет совсем. Для рынка же обрабатывающей про-мышленности связь присутствует, притом отрицательная. А это значит, что такие кредиты не только не способству-ют экономическому росту, а наоборот, тормозят его.

Регрессионный анализ показал аналогичные резуль-таты. Наиболее значимым показателем выступает «темп роста фонда заработной платы». Во-первых, во всех по-строенных моделях степень iL является значимой, и, во-вторых, наибольшей среди остальных степеней функции. Другие показатели, будь то «капитал и резервы», «инве-стиции в основной капитал», «кредиты банков, направ-ленные на инвестиции в основной капитал», «собствен-

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Источники

Абдурахимов Ю.В. (2018). Условия и перспективы развития малых моногородов Урала // Социум и власть. № 1(69). С. 65–72.

Анимица Е.Г., Ивлева И.В. (2013). Структурная модернизация промышленности крупнейших городов Урала: новый виток в спирали развития // Региональная экономика: теория и практика. № 23. С. 2–9.

Бархатов В.И., Бенц Д.С. (2018). Источники роста промышленного региона в Уральском федеральном округе // Вестник Челябинского государственного университета. № 3(413). С. 19–29.

Бодрунов С.Д. (2018). Территории опережающего развития – важнейшее условие экономического роста России (на примере Уральского региона) // Управленец. Т. 9. № 1. С. 2–7.

Гильманова Р.Л. (2011). Республика Татарстан как промышленный регион // Управление экономическими системами: электронный научный журнал. № 32. С. 9.

Куманеева М.К. (2014). К вопросу об оценке устойчивого развития регионов промышленного типа // Актуальные вопросы развития современного общества. Т. 2. С. 440–443.

Силин Я.П., Анимица Е.Г., Новикова Н.В. (2016). «Новая нормальность» в российской экономике: региональная специфика // Экономика региона. Т. 12. № 3. С. 714–725.

Силин Я.П., Анимица Е.Г., Новикова Н.В. (2017). Тенденции развития экономического пространства Уральского макрорегиона // Управленец. № 2(66). С. 2–11.

Силин Я.П., Анимица Е.Г., Новикова Н.В. (2018). Стратегические приоритеты новой индустриализации в пространстве Уральского макрорегиона // Новая индустриализация России: стратегические приоритеты страны и возможности Урала. С. 165–190.

Татаркин А.И., Андреева Е.Л., Ратнер А.В. (2015). Инструменты развития высокотехнологичной промышленности: опыт Германии и России // Экономическое возрождение России. № 2(44). С. 94–101.

Татаркин А.И., Бочко В.С., Берсенёв В.Л. (2016). Проникая в будущее. Инновационный портрет Уральского мегарегиона. Екатеринбург: Институт экономики УрО РАН.

Bents D., Silova E., Barkhatov V. (2018). An Industrial Region: Nature, Criteria, and Indicators. Procedia – Social and Behavioral Sciences, vol. 238, pp. 293–302. DOI: https://doi.org/10.1016/j.sbspro.2018.04.005.

ные средства, направленные на инвестиции в основной капитал», «привлеченные средства, направленные на ин-вестиции в основной капитал», не оказывают явного воз-действия на экономический рост промышленных рынков Уральского региона.

Говоря о столкновении с феноменом «новой нормаль-ности», все же стоит сказать, что дальнейший рост про-мышленных рынков исключительно за счет количествен-ных факторов – наращения рабочей силы и инвестиций в основной капитал – обречен на неудачу. Сегодня нужен переход, пусть и постепенный, на новый технологиче-ский уровень. Можно назвать это и деиндустриализа-цией, и построением нового «знаниеёмкого» общества, как угодно, но однозначно речь должна идти о поисках драйверов экономического роста в совершенно иной плоскости. Ключевым ресурсом в постиндустриаль-ном обществе становится уже не реальный капитал как таковой, а знания. Так считают и представители ураль-ской научной школы – Е.Б. Дворядкина, Е.И. Кайбичева, И.А. Антипин [2019, p. 543]. С.Д. Бодрунов [2018, с. 2] гово-рит о возможности развития на Урале триады «промыш-ленность – наука – образование». В настоящее же время реальный сектор экономики абсолютно отдален и от на-уки, и от образования.

Достижение связанности территорий – задача, кото-рую ставит Стратегия научно-технологического развития РФ. И говоря о межрегиональном взаимодействии, можно поставить еще одну задачу перед страной в целом и ре-гионом в частности – подготовка условий для формиро-

вания сегмента среднего бизнеса. Сложившийся сегодня «перекос» в сторону крупного бизнеса не позволяет гиб-ко реагировать на большие вызовы. Прослойка среднего бизнеса настолько мала, что его вклад в развитие регио-нов пока крайне невелик. По сути, именно средний биз-нес должен быть наиболее мобильным и способным гиб-ко подстраиваться под изменения окружающей среды. Если сравнить бизнес с живым организмом, то крупный бизнес можно представить как неповоротливого гиганта, которому сложно адаптироваться к быстро меняющимся условиям и постоянной турбулентности экономической системы. Малый же бизнес попросту может быть задав-лен грузом постоянно меняющихся условий. Тем време-нем средний бизнес в России представлен лишь 0,1 % ВВП страны. Можно уверенно предположить, что именно средний бизнес должен стать субъектом производства инновационного и высокотехнологичного продукта. По-этому, говоря о векторе деиндустриализации Уральского региона, нельзя не принять во внимание потенциальный вклад среднего бизнеса. Низкое качество институцио-нальной среды порождает отсутствие мотивационного механизма «взращивания» среднего бизнеса из малого. Несовершенство экономического, институционально-го, финансового механизмов не позволяет эффективно взаимодействовать среднему промышленному бизнесу на межрегиональном уровне. Между тем для ответа на большие вызовы Россия должна быть не разобщенной в региональном смысле страной, а иметь устойчивые, эф-фективные межрегиональные связи.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


Brown J., Burnside W., Davidson A., DeLong J., Dunn W., Hamilton M., … Zuo W. (2011). Energetic limits to economic growth. Bioscience, no. 61(1), pp. 19–26. DOI: 10.1525/bio.2011.61.1.7.

Cobb C.W., Douglas P.H. (1928). A Theory of Production. American Economic Review, vol. 18, no. 1, pp. 139–165.Domar E.D. (1947). Expansion and Employment. American Economic Review, vol. 37, no. 1, pp. 34–55.Dvoryadkina Ye., Kaibicheva Ye., Antipin I. (2019). New industrial city as an element of regional competitiveness. Proceedings of

the International Scientific Conference “Competitive, Sustainable and Secure Development of the Regional Economy: Response to Global Challenges” (CSSDRE 2018). Advances in Economics, Business and Management Research (AEBMR), vol. 39, pp. 543–546. DOI: https://doi.org/10.2991/cssdre-18.2018.112.

Harrod R. (1937). Mr. Keynes and Traditional Theory. Econometrica, no. 5, pp. 74–86.Keynes J.M. (1936). The General Theory of Employment, Interest and Money. URL: www.hetwebsite.net/het/texts/keynes/gt/

gtcont.htm.Lucas R.E. (1988). On the mechanics of economic development. Journal of Monetary Economics, vol. 22, pp. 3–42.Mi Z., Zheng J., Meng J., Shan Y., Zheng H., Ou J., Guan D., We Y.M. (2018). China’s Energy Consumption in the New Normal.

Earth’s Future, no. 6, pp. 1007–1016. DOI: https://doi.org/10.1029/2018EF00084.Rebelo S.T. (1991). Long-Run Policy Analysis and Long-Run Growth. The Journal of Political Economy, vol. 99, no. 3, pp. 500–521.Romer P.M. (1986). Increasing Returns and Long-Run Growth. The Journal of Political Economy, vol. 94, no. 5, pp. 1002–1037.Solow R.M. (1956). A Contribution to the Theory of Economic Growth. The Quarterly Journal of Economics, vol. 70, no. 1,

pp. 65–94.


Бархатов Виктор Иванович Доктор экономических наук, профессор, заведующий кафедрой экономики отраслей и рынков. Челябинский государственный университет (454001, РФ, г. Челябинск, ул. Братьев Кашириных, 129). E-mail: [email protected].

Бенц Дарья СергеевнаКандидат экономических наук, доцент кафедры экономики отраслей и рынков. Челябинский государственный университет (454001, РФ, г. Челябинск, ул. Братьев Кашириных, 129). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-8

Industrial markets of the Ural region: Economic growth under “new normal”Viktor I. BARKHATOV, Darya S. BENZ

Abstract. Regional markets demonstrate a significant slowdown in economic growth and the Ural region is not an exception. The article examines the specificity of the Ural industrial markets. The methodological basis of the research is neoclassical economic theory looking at the dependence of output on the production factors applied in the context of the production function. The authors perform a quantitative research using the econometric tools and construct several regression models. We use the sales growth rate of the regional industrial market as a resulting indicator. Regressors (factors) are growth rates of salary; investments into fixed capital; own and raised funds allocated for investments into fixed capital; short-term and long-term financial investments. The authors describe the trends in the Ural industries. The results show that there is a correlation between growth rates of the industrial markets and growth rates of sal-ary and own funds allocated for investments into fixed capital. The paper concludes about the necessity for the region to move to a new technological level. At the same time, it is also important to develop traditional industries. The region’s potential is high and, therefore, the synergy in the triad “industry–education–science” can stimulate its growth. In addition, at the moment there is an urgent need for cultivating conditions, especially institutional ones, to form a solid layer of medium-sized business in the Ural region.

Keywords: industrial market; economic growth; the Ural region; “new normal”; deindustrialization.

JEL Classification: С50, O18


For citation: Barkhatov V.I., Benz D.S. (2019). Industrial markets for the Ural region: Economic growth under “new normal”. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 83–93. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-8.

References

Abdurakhimov Yu.V. (2018). Usloviya i perspektivy razvitiya malykh monogorodov Urala [Conditions and prospects for development of small single-industry towns of the Urals]. Socium i vlast' – Society and Power, no. 1(69), pp. 65–72.

Animitsa E.G., Ivleva I.V. (2013). Strukturnaya modernizaciya promyshlennosti krupnejshih gorodov Urala: novyj vitok v spirali razviti-ya [Structural modernization of the industry of the largest cities of the Urals: a new round in a development spiral]. Regional'naya ehkonomika: teoriya i praktika – Regional Economy: Theory and Practice, no. 23, pp. 2–9.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Barhatov V.I., Benz D.S. (2018). Istochniki rosta promyshlennogo regiona v Ural'skom federal'nom okruge [Sources of the industrial region growth in the Ural Federal District]. Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta – Bulletin of the Chelyabinsk State University, no. 3(413), pp. 19–29.

Bodrunov S.D. (2018). Territorii operezhayushchego razvitiya – vazhnejshee uslovie ehkonomicheskogo rosta Rossii (na primere Ural'skogo regiona) [Advanced development territories as the crucial condition Russia’s economic growth: the case of the Ural region]. Upravlenets – The Manager, vol. 9, no. 1, pp. 2–7.

Gil'manova R.L. (2011). Ruspublika Tatarstan kak promyshlennyj region [The Republic of Tatarstan as an industrial region]. Menedzh-ment v ehkonomicheskih sistemah: ehlektronnyj nauchnyj zhurnal – Management in Economic Systems: Digital Scientific Journal, no. 32, p. 9.

Kumaneeva M.K. (2014). K voprosu ob ocenke ustojchivogo razvitiya regionov promyshlennogo tipa [On assessing the sustainable development of problematic regions]. Aktual'nye voprosy razvitiya sovremennogo obshchestva – Questions of Modern Society Devel-opment, vol. 2, pp. 440–443.

Silin Ya.P., Animitsa E.G., Novikova N.V. (2016). «Novaya normal'nost'» v rossijskoj ehkonomike: regional'naya specifika [“New Normal” in the Russian economy: regional specificity]. Ekonomika regiona – Economy of Region, vol. 12, no. 3, pp. 714–725.

Silin Ya.P., Animitsa E.G., Novikova N.V. (2017). Tendencii razvitiya ehkonomicheskogo prostranstva Ural'skogo makroregiona [Trends in the development of economic space of the Ural macroregion]. Upravlenets – The Manager, no. 2(66), pp. 2–11.

Silin Ya.P., Animitsa E.G., Novikova N.V. (2018). Strategicheskie prioritety novoj industrializacii v prostranstve Ural'skogo makrore-giona [Strategic priorities of new industrialization in space of the Ural macroregion]. Novaya industrializaciya Rossii: strategicheskie prioritety strany i vozmozhnosti Urala – New Industrialization of Russia: Strategic Priorities of the Country and Possibility of the Urals, pp. 165–190.

Tatarkin A.I., Andreeva E.L., Ratner A.V. (2015). Instrumenty razvitiya vysokotekhnologichnoj promyshlennosti: opyt Germanii i Rossii [Instruments of development of the hi-tech industry: experience of Germany and Russia]. Ekonomicheskoe vozrozhdenie Rossii – Economic Revival of Russia, no. 2(44), pp. 94–101.

Tatarkin A.I., Bochko V.S., Bersenyov V.L. (2016). Pronikaya v budushchee. Innovacionnyj portret Ural'skogo megaregiona [Getting into the future. Innovative portrait of the Ural megaregion]. Ekaterinburg: Institute of Economics (Ural branch of the Russian Academy of Sciences).

Benz D., Silova E., Barkhatov V. (2018). An Industrial Region: Nature, Criteria, and Indicators. Procedia – Social and Behavioral Sciences, vol. 238, pp. 293–302. DOI: https://doi.org/10.1016/j.sbspro.2018.04.005.

Brown J., Burnside W., Davidson A., DeLong J., Dunn W., Hamilton M., … Zuo W. (2011). Energetic limits to economic growth. Biosci-ence, no. 61(1), pp. 19–26. DOI: 10.1525/bio.2011.61.1.7.

Cobb C.W., Douglas P.H. (1928). A Theory of Production. American Economic Review, vol. 18, no. 1, pp. 139–165.Domar E.D. (1947). Expansion and Employment. American Economic Review, vol. 37, no. 1, pp. 34–55.Dvoryadkina Ye., Kaibicheva Ye., Antipin I. (2019). New industrial city as an element of regional competitiveness. Proceedings of the

International Scientific Conference "Competitive, Sustainable and Secure Development of the Regional Economy: Response to Global Challenges" (CSSDRE 2018). Advances in Economics, Business and Management Research (AEBMR), vol. 39, pp. 543–546. DOI: https://doi.org/10.2991/cssdre-18.2018.112.

Harrod R. (1937). Mr. Keynes and Traditional Theory. Econometrica, no. 5, pp. 74–86.Keynes J.M. (1936). The General Theory of Employment, Interest and Money. Available at: www.hetwebsite.net/het/texts/keynes/gt/

gtcont.htm.Lucas R.E. (1988). On the mechanics of economic development. Journal of Monetary Economics, vol. 22, pp. 3–42.Mi Z., Zheng J., Meng J., Shan Y., Zheng H., Ou J., Guan D., We Y.M. (2018). China’s Energy Consumption in the New Normal. Earth’s

Future, no. 6, pp. 1007–1016. DOI: https://doi.org/10.1029/2018EF00084.Rebelo S.T. (1991). Long-Run Policy Analysis and Long-Run Growth. The Journal of Political Economy, vol. 99, no. 3, pp. 500–521.Romer P.M. (1986). Increasing Returns and Long-Run Growth. The Journal of Political Economy, vol. 94, no. 5, pp. 1002–1037.Solow R.M. (1956). A Contribution to the Theory of Economic Growth. The Quarterly Journal of Economics, vol. 70, no. 1, pp. 65–94.


Viktor I. BARKHATOVDr. Sc. (Econ.), Professor, Head of Industries and Markets Economy Dept. Chelyabinsk State University (129 Bratyev Kashirinykh St., Chely-abinsk, 454001, Russia). E-mail: [email protected].

Darya S. BENZCand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Industries and Markets Economy Dept. Chelyabinsk State University (129 Bratyev Kashirinykh St., Chelyabinsk, 454001, Russia). E-mail: [email protected].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-9

Рынок транспортных онлайн-услуг России в условиях развития цифровой экономики М.Д. Симонова, И.П. Мамий

Аннотация. Статья посвящена исследованию процессов, происходящих на рынке транспортных онлайн-услуг России. Особую актуальность изучение данного сегмента рынка приобретает в условиях цифровизации экономики РФ. Домашние хозяйства рассматриваются как потребители, так и производители транспортных услуг. В связи с этим выявляются особенности форми-рования рынка услуг; увеличение скорости обработки информации; необходимость ее оценки; дополнительные возможности для статистического учета оказанных онлайн пиринговых услуг. В статье рассматривается специфика формирования рынка на примере онлайн-агрегатора «Яндекс.Такси» в системе экономики совместного потребления, а также определены неучтенные факторы деятельности домашних хозяйств в данном сегменте рынка, проблемы их статистического отражения для корректи-ровки валовой добавленной стоимости. Методологической базой являются теория отраслевых рынков, концепция экономики совместного потребления, базовые положения системы национального счетоводства. В качестве методов исследования высту-пили: системный, экономический, структурный и сравнительный анализ, а также метод экспертных оценок. Авторами выявлено, что внедрение цифровых технологий и развитие онлайн-агрегаторов на рынке транспортных услуг России позволяет улучшить рыночное позиционирование «Яндекс.Такси», расширить базу данных для обследования неформального сектора экономики и способствует уменьшению ее доли в валовой добавленной стоимости. Появление новых цифровых продуктов на рынке транс-портных онлайн-услуг принципиально меняет объемы, систему сбора и обработки данных. Возможность получения данных в режиме реального времени помогает быстрее анализировать информацию и принимать управленческие решения.

Ключевые слова: рынок онлайн-агрегаторов; неформальная экономика; экономика совместного потребления; домашние хозяйства; цифровые платформы; транспортные онлайн-услуги; прямые услуги.

JEL Classification: E21, E26, J46, L91


Ссылка для цитирования: Симонова М.Д., Мамий И.П. Рынок транспортных онлайн-услуг России в условиях развития цифро-вой экономики // Управленец. 2019. Т. 10. № 3. С. 94–103. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-9.

ВВЕДЕНИЕРазвитие экономики на основе ее интенсификации – одна из основных целей устойчивого развития Российской Фе-дерации. Современным инструментом интенсификации и повышения ее эффективности является повсеместное внедрение цифровых технологий, иными словами, созда-ние цифровой экономики.

Цифровая трансформация экономики в России осно-вывается на быстром развитии информационно-комму-никационных технологий. Этому процессу сопутствует внедрение новых явлений, связанных с электронными услугами, таких как: электронная сделка, электронная торговля, цифровой актив, цифровая инфраструктура, цифровой продукт, цифровая трансформация экономики и др. [Мамий, 2018].

Цель статьи – исследование двух аспектов. Первый касается специфики формирования рынка транспортных онлайн-услуг на примере онлайн-агрегатора «Яндекс.Так-си» в условиях цифровизации и экономики совместного потребления. Второй аспект заключается в исследовании проблем статистического отражения деятельности до-машних хозяйств в данном сегменте рынка и корректи-ровке валовой добавленной стоимости (ВДС).

Объектом исследования выступают транспортные он-лайн-услуги «Яндекс.Такси» в России.

С развитием цифровой экономики в РФ широко ис-пользуются цифровые платформы, которые являются посредниками между домашними хозяйствами при осу-ществлении пиринговых сделок по оказанию транспорт-

ных и других услуг. В связи с этим усложняются проблемы статистического учета растущих объемов новых видов взаимодействия экономических агентов, деятельность которых учитывается в национальных счетах. Как извест-но, система национальных счетов (СНС) является инстру-ментом макроэкономического управления и отраслевого регулирования. Возможности корректировки ВДС рас-ширяются в связи необходимостью отражения процессов цифровизации и появлением новых видов операций на рынках товаров и услуг, на рынках онлайн-агрегаторов. Во-первых, это связано с принятием международного стандарта СНС ООН 2008 г., который позволяет учитывать в большей степени элементы неформальной экономики и прямые операции домашних хозяйств. Во-вторых, это объясняется принятием концепции цифровой экономи-ки, дает возможность развивать цифровые платформы, применяемые на различных рынках для оказания транс-портных и прочих онлайн-услуг.

При изучении цифровизации рынков товаров и услуг появляются новые явления и тенденции в экономике и социальной сфере. Поэтому в исследовании ставятся сле-дующие задачи:

• провести краткий обзор особенностей рынка он-лайн-услуг такси России, формирования спроса и пред-ложения на нем, его сегментации;

• выявить специфику функционирования «Яндекс.Так-си» как основного агрегатора и проанализировать его рыночную концепцию;

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


• обобщить особенности прямых услуг домашних хо-зяйств в современных условиях цифровизации, осущест-вляемых посредством цифровых платформ;

• определить современные проявления развития циф-ровизации на рынках онлайн-услуг и их возможности.

Решение поставленных задач требует углубленного анализа на отраслевом уровне, на уровне регионов и экономики в целом с учетом нарастающих объемов пи-ринговых операций домашних хозяйств посредством цифровых платформ.

После принятия международного стандарта СНС ООН 2008 г. в рамках деятельности Росстата проводится актив-ная работа как по совершенствованию статистической ме-тодологии СНС, так и по корректировке ВВП1. Статистиче-ский комитет стран СНГ также разрабатывает дальнейшие рекомендации в этой области для членов Содружества2.

Обширное применение новых технологий на рынке онлайн-агрегаторов влечет появление новых цифровых продуктов, что увеличивает объемы данных, изменяет систему их сбора и обработки. Возможность получения информации в режиме реального времени позволяет ускорять процесс принятия управленческих решений, использовать новые направления инновационного ме-неджмента, которые способствуют более быстрому и эф-фективному внедрению управленческих стратегий в этой области. Таким образом, как нам представляется, рынок транспортных онлайн-услуг требует более детального анализа в современных условиях цифровизации.

МЕТОДОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ И ОБЗОР ЛИТЕРАТУРЫ Исследование носит междисциплинарный характер. В связи с этим методологическая основа исследования включает теоретические положения анализа рынков то-варов и услуг, концепции совместного потребления и си-стемы национальных счетов с учетом подходов к оценке скрытой и неформальной деятельности.

Авторы опирались на теорию отраслевых рынков Гар-вардской школы, которая сформировалась в 1950-е гг. Ее основоположниками стали Э. Мейсон [1939] и Дж. Бейн [1959]. Кроме того, теоретические и методологические основы направления были сформулированы в трудах Э. Чемберлина [1962] и Дж. Робинсон [1969]. Концепту-альный подход школы включает три блока исследования отраслевых рынков: структура рынка, поведение фирм на нем и результативность функционирования отрасли. Эта теоретическая основа стала известна как парадиг-ма «структура – поведение – результативность» (англ. structure – conduct – performance approach). Согласно этому подходу общественная результативность зависит от поведения продавцов и покупателей на рынке, кото-рое, в свою очередь, определяется структурой отрасли.

1 Федеральная служба государственной статистики. Методоло-гические разработки Росстата. Совершенствование методологии по отраслям статистики (2010 г.). URL: http://www.gks.ru/bgd/free/meta_2010/Main.htm.

2 Обзор оценок ненаблюдаемой деятельности как элемента ва-лового внутреннего продукта стран СНГ (2008 г.). URL: https://www.cisstat.com.

Специфика структуры рынка онлайн-услуг такси за-ключается в том, что это рынок цифровых платформ, являющихся агрегаторами. К потребителям на рынке от-носятся две группы домашних хозяйств: те, что предо-ставляют свои транспортные средства и услуги, и те, что являются заказчиками и потребителями услуг такси. Такая структура рынка определяет поведение потребителей. Специфика потребителей на исследуемом рынке в том, что обе группы заинтересованы в нарастании количества пользователей данной платформы.

Барьеры входа в транспортную отрасль – наличие других видов компаний, предлагающих услуги такси. Не-обходимость создания критической массы глобально определяет поведение платформ на рынке. Поведение потребителей приводит к результатам, которые авторы исследуют в статье.

Изучению «совместного потребления» положено на-чало в 1978 г. М. Фелсоном и Дж. Спетом [1978]. Однако только в 2010 г. началось детальное исследование эко-номики совместного потребления, метологические ос-новы которой представлены в монографии Р. Ботсман и Р. Рождерса. В работе определена ее структура и выде-лены отличительные черты [Botsman, Rogers, 2010]. Позд-нее в ряде трудов [Belk, 2014; Hamari, Sjöklint, Ukkonen, 2016; Böcker, Meelen, 2017] была отражена мотивация участников совместного потребления.

Отдельные сегменты экономики совместного потре-бления и специфика их развития рассмотрены в трудах G. Zervas, D. Proserpio, W. Byers [2017] и R. Calo, A. Rosenblat [2017]. Среди российских исследователей можно отме-тить работы Д.М. Антипина, Т.Г. Садовской [2016], И.В. По-повой, А.А. Хусейновой [2017], Б.Ж. Тагарова [2019] и др.

В условиях ограниченного числа теоретико-методо-логических исследований рынка транспортных онлайн-услуг авторы опираются на следующие актуальные рос-сийские и зарубежные исследования.

Теоретические основы исследования состояния, раз-вития и структуры рынков товаров и услуг заложены в мо- нографии С.П. Никитина [2002].

Современные особенности развития отрасли авто-мобильного транспорта в России и ее регионах отра-жены в трудах А.А. Тойменцевой [2014], Г.А. Кононовой и В.В. Циганова [2014]. В них показано, как в услови-ях внедрения ИТ происходит расширение внутренних и внешних экономических связей региона, повышение требований к уровню жизни населения, развитие «манев-ренности, высокой оперативности первоначальной ор-ганизации перевозочного процесса». Среди выявленных проблем современного рынка исследуемых услуг авторы указывают на недостаточное внимание к развитию пасса-жирского транспорта общего пользования, что является основным фактором снижения качества транспортного обслуживания населения региона. Также предлагаются пути дальнейшего развития его сегментов с учетом со-вершенствования информационных технологий и циф-ровой трансформации экономики нашей страны.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


В работе использованы подходы S. Chowdhury, A. Ce- der, B. Velty [2014], которые исследовали особенности применения данных цифрового агрегатора Google в це-лях оптимизации управления на транспортных рынках онлайн-услуг в крупных городах Европы и Новой Зелан-дии.

Авторы статьи также опираются на исследование W. Skok, S. Baker [2018, р. 243], где выявляются такие про-блемы и последствия применения онлайн-агрегатора Uber в Лондоне, как статус занятости водителей, влияние мобильных приложений для вызова такси, необходи-мость пересмотра бизнес-стратегий в управлении рын-ком транспортных услуг.

Информационной основой исследования служат офи-циальные статистические базы данных Росстата, ОЭСР. Базы данных ОЭСР (OECD) содержат ряды динамики си-стемы показателей деятельности сектора домашних хо-зяйств, ВВП, ВДС, необходимые для расчетов и анализа данных. Информационные сайты компаний, на которых регулярно публикуются отчеты, являются источниками информации о текущей деятельности компании «Яндекс».

Методами исследования, применяемыми в статье, вы-ступают: системный, экономический, структурный и срав-нительный анализ, а также метод экспертных оценок.

ЦИФРОВИЗАЦИЯ И ПРОБЛЕМЫ СТАТИСТИЧЕСКОГО УЧЕТА НОВЫХ ЯВЛЕНИЙ В РАЗВИТИИ РЫНКОВ В современных условиях цифровизации последний стан-дарт СНС ООН 2008 г. расширяет возможности учета не-наблюдаемой деятельности, возникающей на различных рынках. Для систематизации проблем современной ме-тодологии национальных счетов и секторального учета добавленной стоимости необходимо дать определение цифровой экономики и экономики совместного потре-бления, являющихся важнейшими факторами интенсив-ного развития информационного общества. «Цифровая экономика сейчас пронизывает бесчисленные аспекты мировой экономики, воздействуя на такие разнообраз-ные отрасли, как банковская, розничная торговля, энер-гетика, транспорт, образование, издательское дело, СМИ или здравоохранение. Информационно-коммуникацион-ные технологии (ИКТ) преобразуют способы социального взаимодействия и личные отношения, при этом проис-ходит конвергенция стационарных, мобильных и веща-тельных сетей, аппаратов и предметов, все больше под-ключенных друг к другу для формирования Интернета вещей»3. Цифровая экономика распространилась на все сферы жизни, постоянно ее трансформирует. Эти особен-ности должны быть адекватно отражены в современной статистической методологии.

Большинство признаков экономики совместного по-требления касаются сделок в неформальной экономике, т. е. операций между предприятиями, не являющимися юридическими лицами. Важна также роль посредниче-ских услуг.

3 OECD Digital Economy Outlook 2015. Paris: OECD Publishing. URL: http://dx.doi.org/10.1787/9789264232440-en.

Методологические разработки Росстата и Статкоми-тета СНГ служат для исследователей основными источ-никами оценки макроэкономических показателей, нена-блюдаемой деятельности, производительности труда1 в российской экономике.

Труды российского ученого и практика Ю.Н. Иванова [2017; Иванов, Хоменко, 2017] содержат анализ проблем адаптации в России современной системы национальных счетов, макроэкономических показателей, их оценку в условиях глобализации и цифровой экономики.

Новые факторы и явления, такие как цифровизация, которые в рамках программы достижения целей устой-чивого развития влияют на развитие официальной ста-тистики и статистической методологии, рассматриваются в научной работе С.Н. Егоренко [2018]. Особое внимание автор уделяет совершенствованию методологии наци-ональных счетов в условиях формирования цифровой экономики в России.

Исследования А.Е. Косарева [2016] посвящены транс-формации методологии национальных счетов и влиянию современных аспектов развития экономики на расчет до-бавленной стоимости, ВВП, оценке размеров неформаль-ного сектора экономики, появлению и росту значения и объемов пиринговых операций. Особое место в работе занимает анализ влияния цифровой трансформации эко-номики на благосостояние населения, развития пиринго-вых трансакций (peer-to-peer transactions).

В публикациях А.Е. Суринова [2018] рассматривается переход официальной статистики на модернизирован-ную технологическую основу, инструментом которой яв-ляются цифровая аналитическая платформа и основные направления измерения цифровой экономики.

В условиях цифровой трансформации экономики особый научный интерес представляют изучение нефор-мальной занятости и способы оценки теневой экономи-ки. В частности, в работе О.Д. Воробьевой, А.В. Топилина и В.С. Чухнина [2018] представлена оценка теневой занято-сти на основе метода баланса трудовых ресурсов во всех отраслях экономики России, в том числе в транспорте.

Актуальные периодические издания ОЭСР2 содержат четкие определения цифровизации, описывают ее про-явления в современных условиях развития глобализа-ции, технологий, направления ее влияния на рынки, но-вые бизнес-модели, деятельность ТНК, экономический рост, занятость и производительность.

В разработках экспертов ОЭСР [Ahmad, Schreyer, 2016] выявлены проблемы статистической методологии рас-чета ВВП, которые возникают вследствие развития циф-ровизации в области пиринговых операций, проблемы благосостояния населения, финансового посредничества и пр., что используется в статье для определения вклада домашних хозяйств в создание добавленной стоимости с учетом прямых операций.

1 Обзор оценок ненаблюдаемой деятельности как элемента ва-лового внутреннего продукта стран СНГ (2008 г.). URL: https:// www.cisstat.com.


UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


На данном этапе проблема заключается в совершен-ствовании современных статистических инструментов по фиксированию платежей за посредничество, взимаемых новыми цифровыми посредниками, зарегистрированны-ми на территории конкретной страны. «Поэтому в рамках традиционных исследований бизнеса их деятельность нужно учитывать в СНС так же, как и других зарегистри-рованных организаций. Если субъекты не зарегистриро-ваны на национальной территории и сделки между домо-хозяйствами и посредником являются трансграничными, то могут возникнуть другие сложности (являющиеся ти-пичными для экономики обмена)» [Ahmad, Schreyer, 2016].

Исследование особенностей функционирования он-лайн-агрегаторов такси в России приводит к выводу о необходимости уточнения расчета валовой добавленной стоимости с различных позиций: во-первых, проведения специального учета оборотов онлайн-агрегаторов такси, во-вторых, оценки растущей теневой численности такси-стов, в-третьих, оплаты их труда, в-четвертых, создавае-мой ими добавленной стоимости, в-пятых, размера их ко-миссионных платежей электронным посредникам.

Рост объемов прямых (пиринговых) услуг обусловлен как возможностями, предоставляемыми интернет-по-средниками для снижения входных барьеров рынков и минимизации рисков (для поставщиков и производите-лей соответствующих услуг), так и резким увеличением вычислительных мощностей, а также получением потре-бителями доступа к широкополосной сети. Например, «в период с 2012 по 2013 г. использование смартфонов в странах ОЭСР выросло на 30 %, достигнув 73 % в Корее и составив в среднем по странам почти 50 % в 2013 г». Население применяет свои смартфоны в разнообразных целях, и интенсивность их использования только растет. «...Смартфоны используются для поиска в Интернете, ра-боты с почтой или посещения социальных сетей. Растет также использование смартфонов с целью получения до-ступа в онлайн-банк, совершения мобильных покупок, поиска работы...», заказа такси. «Многие из этих задач осу-ществляются через мобильные приложения. В последнее время стали появляться популярные мобильные прило-жения для планирования путешествий и осуществления покупок, что свидетельствует о растущем влиянии циф-ровых услуг через мобильные приложения»1.

Особую роль в экономике совместного потребления играют посредники при взаимодействии незарегистри-рованных поставщиков услуг (как правило, самозанятых) и домохозяйств (потребителей), которые участвуют в ока-зании транспортных, деловых и других услуг.

Домашние хозяйства, как потребители, так и произ-водители услуг такси, связаны между собой посредством электронных платформ-агрегаторов. Услуги оказывают и зарегистрированные, и неформальные водители. Они в свою очередь могут пользоваться как собственными транспортными средствами, так и арендованными. Заре


гистрированные таксисты действуют как юридические лица, поэтому объемы их выпуска, добавленной стоимо-сти и дохода подлежат прямому статистическому учету и не представляют проблем для расчета ВДС.

Такие показатели, как выпуск, добавленная стоимость транспортных услуг, доходы неформальных водителей (скрытая занятость, самозанятость) и их численность, от-носятся к ненаблюдаемой экономике. Объем созданной добавленной стоимости неформальными водителями, их выплаты онлайн-агрегаторам такси, обороты таких агре-гаторов представляют интерес с разных точек зрения. Во-первых, с точки зрения рыночного позиционирования, продвижения товарной марки онлайн-такси, во-вторых, – повышения качества и скорости оказания услуг, и, в-третьих, – изучения неформальной деятельности сек-тора домашних хозяйств для оценки ненаблюдаемой эко-номики и ее учета в целях корректировки расчета ВДС.

ПРЯМЫЕ ОПЕРАЦИИ В ЦИФРОВОЙ ЭКОНОМИКЕ Масштабы и темпы внедрения цифровых технологий вли-яют на способы управления компаниями, на взаимодей-ствие домашних хозяйств-потребителей с компаниями и друг с другом. В связи с этим производители товаров и услуг могут усовершенствовать производственные про-цессы и получить доступ к новым рынкам. Создаются компании и новые способы ведения бизнеса, возникают возможности для вывода их прибыли за границу. Меняет-ся роль потребителя, поскольку домашние хозяйства все чаще участвуют в посреднических услугах, которые раз-мывают разницу между чистым потреблением и совмест-ным производством (participative production) – произ-водством на основе участия широкого круга лиц [Ahmad, Schreyer, 2016].

Быстрое развитие технологий как проявление разви- тия цифровой экономики приводит к появлению новых форм посредничества, предоставления услуг и потре-бления. К ним можно отнести электронные платформы, которые облегчают прямые (пиринговые, peer-to-peer) трансакции между физическими лицами (потребителем и потребителем, comsumer-to-consumer) [Косарев, 2016, с. 14].

Одновременно интенсивно распространяются «бес-платные» медиауслуги, финансируемые за счет рекламы и больших данных (Big Data), развиваются новые виды деятельности, такие как краудсорсинг (crowd sourcing), растут объемы интернет-коммерции, наблюдается рост категории «периодически самозанятого» населения и др.

В условиях развития экономики совместного потре-бления к пиринговым сделкам домашних хозяйств можно отнести оказание услуг по аренде жилья (Р2Р арендные сделки), в России они осуществляются посредством плат-форм ЦИАН, «Островок» и др.; транспортные и деловые услуги – предоставление услуг такси (часто нелицензиро-ванных) Uberpop, в России также Yandex Taxi, GETT и др.

Наблюдается рост объемов таких услуг распреде-ления, как продажа подержанных или новых товаров [Ahmad, Schreyer, 2016] (например, на блошиных рын-ках и через доски объявлений Carprice, «Авито» и др.).

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


На этом рынке есть много других операторов, таких как TaskRabbit в США, которые помогают обеспечить много-вариантность и доступ к рынкам деловых и транспортных услуг для самозанятых в различных видах деятельности. В определенной степени российским аналогом амери-канской платформы является агрегатор CONSTART.

В последние годы развивается рынок краудфандинга и прямого кредитования (peer-to-peer lending) как новых источников альтернативного финансирования.

Нужно подчеркнуть, что такие интернет-посредники, как платформа Е-Bay, начали предоставлять подобные посреднические услуги значительно раньше. Основные трансакции, которые определяют новые аспекты эконо-мики совместного потребления, появились уже давно.

РЫНОК ОНЛАЙН-УСЛУГ ТАКСИ РОССИИ И «ЯНДЕКС.ТАКСИ»Мировой рынок онлайн-услуг сформировался и раз-вивается интенсивными темпами благодаря развитию интернет-технологий, мобильных приложений, рас-пространению совместного потребления (collaborative consumption) и экономики совместного потребления (sharing economy). В условиях глобализации на миро-вом рынке онлайн-услуг такси предложение в основном формирует крупнейшая транснациональная транспорт-ная интернет-компания Uberpop. Продвижение некото-рых видов пиринговых услуг осуществляется и другими операторами. Например, электронная платформа США TaskRabbit является посредником между агентами, фор-мирующими спрос и предложение. Она взимает с произ-водителя услуги тариф в размере 20 %.

Спрос и предложение на рынке онлайн-агрегаторов такси России, как и в сегменте мирового рынка, растут быстрыми темпами. Например, в Москве по состоянию на ноябрь 2018 г. число поездок такси составляло 760 тыс. ежедневно. По официальному прогнозу компании UBS, опубликованному Росбизнесконсалтинг в 2017 г., к 2022 г. емкость рынка за пять лет должна вырасти более чем в восемь раз и составить более 1 трлн р. (рис. 1).

Рис. 1. Объем рынка онлайн-агрегаторов такси России, трлн р.1Fig. 1. Market volume of online taxi aggregators in Russia,

trillion rubles

С точки зрения организационной структуры рынка (рис. 2) крупнейшей площадкой – агрегатором транспорт-ных онлайн-услуг такси является компания «Яндекс». Это

1 Источник: Прогноз UBS, РБК (2017). URL: https://www.rbc.ru/technology_and_media/27/07/2017/597894089a7947dc52200ce1.

российская транснациональная компания, зарегистри-рованная в Нидерландах и владеющая одноименной си-стемой поиска в сети, интернет-порталами и службами в нескольких странах. Наиболее заметное положение она занимает на рынках России, Турции, Белоруссии и Казах-стана.

Рис. 2. Структура рынка онлайн-агрегаторов России в 2017 г., %2

Fig. 2. Market structure of online aggregators in Russia in 2017, %

«Поисковая система Yandex.ru является четвертой среди поисковых систем мира по количеству обрабаты-ваемых поисковых запросов (свыше 6,3 млрд в месяц на начало 2014 г.)» [Cоколов-Митрич, 2014, с. 28]. По состоя-нию на 12 июня 2018 г., согласно рейтингу Alexa.com, сайт Yandex.ru по популярности занимает 23-е место в мире и 2-е – в России3. В мае 2018 г. в поисковой системе «Ян-декс» зарегистрирован 51 млн пользователей.

«Yandex.ru официально функционирует с 1997 г., снача-ла развиваясь в рамках компании CompTek International, и с 2000 г. – как отдельная компания “Яндекс”. В мае 2011 г. проведено первичное размещение акций. В 2007 г. по-сле реструктуризации “Яндекса” материнской компанией становится нидерландская Yandex N.V., по состоянию на июль 2017 г. ее капитализация составила 10,73 млрд дол. (биржа Nasdaq)»4.

В соответствии с официальной финансовой отчетно-стью компании (см. таблицу) в 2017 г. выручка «Яндекса» превысила 94 млрд р., увеличившись на 24 % относи-тельно 2016 г. Чистая прибыль повысилась на 28 % до 8,7 млрд р. В структуре выручки компании большую часть занимают доходы от деятельности в таких сегментах, как интернет-реклама, «поиск и портал», «Яндекс.Маркет», электронная коммерция. Продажи рекламы в сети со-ставляют важное направление деятельности. Удельный вес онлайн-услуг такси в структуре выручки составил в 2016 г. 3 %, в 2017 г. – 5,2 %, в 2018 г. – 15,1 %5.

Рыночная концепция компании «Яндекс.Такси» по-зволила ей стать лидером в онлайн-сегменте России и занимать в нем долю 72,1 %. С момента запуска сервиса в 2011 г. по сентябрь 2018 г. через «Яндекс.Такси» суммар-

2 Источник: Прогноз Credit Suiss, РБК (2017). URL: https://www.rbc.ru/technology_and_media/27/07/2017/597894089a7947dc52200ce1.

3 Alexa. URL: https://www.alexa.com/siteinfo/yandex.ru.4 Официальная отчетность компании «Яндекс», 2018–2019 гг. URL:

https://yandex.ru/company/prospectus. 5 Там же.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


ное число поездок составило 335 млн. Самый большой рост выручки компания продемонстрировала в 2017 г. Это связано с расширением ассортиментной политики компании, в результате которой «Яндексом» был приоб-ретен сервис доставки еды Foodfox. Рыночное продви-жение данной товарной марки осуществляется «Яндекс.Такси» с помощью как телефонной связи, так и онлайн-платформ в сети Интернет, причем доля интернет-заказов увеличивается. В результате чего выручка «Яндекс.Такси» в 2017 г. повысилась на 111 % и составила 4,9 млрд р., а в 2018 г. – выросла более чем в три раза и составила 19,2 млрд р.1

Проводимая компанией политика привела к расши-рению географической сегментации сервиса, что по-зволило оказывать эти услуги в 150 городах шести стран (Россия, Грузия, Белоруссия, Казахстан, Молдавия и Ар-мения). Предложение услуг осуществляется 280 тыс. во-дителей, подключенных к сервису. Для сравнения в дека-бре 2016 г. сервис «Яндекс.Такси» работал в 49 крупных городах. Спрос на рынке можно представить данными, опубликованными компанией «Яндекс»: число поездок за месяц составляло 16,2 млн, что в 5,6 раза больше, чем в декабре 2015 г.2

В свою очередь, политика расширения географиче-ской сегментации деятельности компании привела к росту занятости на рынке транспортных онлайн-услуг, вовлекая как формальные, так и неформальные трудо-вые ресурсы. В соответствии с особенностями структуры рынка возможности платформы доступны двум группам пользователей – домашних хозяйств [Стрелец, 2019; Эй-зенман, Паркер, ван Алстайн, 2013].

В этом контексте интересен статус [Chowdhury, Ceder, Velty, 2014, p. 85], оценка числа неформальных водителей такси, оказывающих пиринговые транспортные услуги на основе применения методики балансов трудовых ресур-сов [Воробьева, Топилин, Чухнин, 2018, с. 38].

В средине 2017 г. два крупных игрока на рынке серви-сов такси, «Яндекс» и Uber, подписали соглашение об объ-единении бизнеса по онлайн-заказу поездок в России, Азербайджане, Армении, Белоруссии, Грузии и Казах-стане в составе новой компании. Участники сделки сум-

1 Официальная отчетность компании «Яндекс», 2018–2019 гг. URL: https://yandex.ru/company/prospectus.

2 Там же.

марно обеспечивают более 35 млн поездок в месяц. Объ-единенная компания использует технологии и знания «Яндекса» в области картографического и навигационно-го сервисов и поисковых систем и опыт Uber как мирово-го лидера среди онлайн-сервисов для заказа поездок. Это будет способствовать качественному развитию рынка, позволит создать еще более динамично развивающийся и устойчивый бизнес, который отвечает всем потребно-стям пользователей и водителей, а также помогает раз-витию транспортной инфраструктуры городов и регио-нов. Оба приложения для заказа поездок «Яндекс.Такси» и Uber доступны пользователям. Частью общемирового тренда развития рынка транспортных услуг стал запуск «Яндексом» в феврале 2018 г. в Москве каршерингового сервиса3. В Лондоне, например, монополистом на рынке транспортных онлайн-услуг является Uber [Skok, Baker, 2018, р. 237].

Основным конкурентом «Яндекс.Такси» на россий-ском рынке онлайн-агрегаторов такси выступает компа-ния Gett. По данным отчета Credit Suisse за 2017 г., Gett занимает от 12 до 20 % общего рынка услуг такси в за-висимости от оценки количества заказов, приходящихся на традиционных агрегаторов такси, сделанных через их собственные онлайн-приложения.

В целом на рынке услуг такси доля онлайн-сегмента составляет 13–17 %, из которых на неформальные услуги такси может приходиться около 20 %. В соответствии с официальными данными Статистического комитета СНГ, доля транспортных услуг в объеме созданной добавлен-ной стоимости неформального сектора в 2015 г. в РФ со-ставляла 21 %, в Грузии, Казахстане, Таджикистане – 20, 35 и 40 % соответственно.

Таким образом, интерес представляет определение вклада неформальной деятельности при совершении прямых сделок онлайн-такси в создание добавленной стоимости сектора домашних хозяйств России. ВВП, по крайней мере в теории, фиксирует все подобные транс-акции, уже включаемые в добавленную стоимость, в слу-чае их осуществления.

Дополнительным исследованием в этом контексте могут стать анализ и оценка вклада неформальной дея-тельности на рынке в систему макроэкономических по-казателей.

3 Там же.

Основные финансовые показатели компании «Яндекс» (Yandex N.V.) The main financial indicators of Yandex (Yandex N.V.)

Некоторые показатели деятельности компании

2016 2017 2018

Млн р. Темп

прироста, % к 2015 г.

Структура, % Млн р.

Темп прироста, % к 2016 г.

Структура, % Млн р.

Темп прироста, % к 2017 г.

Структура, %

Общая выручка (revenue), в том числе:

75 926 27 100 94 054 24 100 127 657 36 100

такси 2 313 135 3,0 4 891 111 5,2 19 213 293 15,1

электронная коммерция 4 718 39 6,2 4 968 5 5,3 1 697 –66 1,3

Источник: Smart-lab.ru. URL: https://smart-lab.ru/q/YNDX/f/y/; официальная отчетность компании «Яндекс». URL: https://yandex.ru/company/prospectus.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


3. Цифровизация экономики предполагает глобаль-ную экономическую деятельность с переносом информа-ции в цифровую форму на базе электронных технологий, это фундаментальная часть «архитектуры четвертой про-мышленной революции». При этом значительно транс-формируются рынки онлайн-услуг, их структура и сегмен-тация, а также расширяются возможности участия в них различных операторов.

4. Для корректировки ВДС необходима точность из-мерения пиринговых маломасштабных трансакций с не-значительными суммами, но производимыми в большом количестве. Усиливается роль домашних хозяйств в каче-стве производителей в этом контексте. В частности, требу-ется учитывать стоимость объема оказанных услуг такси посредством онлайн-агрегаторов.

Рассмотренные в статье проблемы масштабного рас-ширения сферы использования цифровых технологий позволяют выявить новые горизонты для дальнейшего исследования, такие как: потребительские ожидания пас-сажиров и качество их обслуживания, транспортно-тех-нологические элементы перевозки и связанные с ними показатели доходности маршрута.

С точки зрения совершенствования управленческих стратегий на микроэкономическом уровне и мезоуров-не интерес представляют оценки объемов пиринговых транспортных онлайн-услуг; оборотов онлайн-платформ и услуг, осуществляемых таксистами, в скрытом и нефор-мальном секторе данного сегмента рынка.

Для более глубокого изучения и оценки вклада те-невой занятости на рынке услуг онлайн-такси авторами предлагается в дальнейшем провести специальное об-следование, которое позволит выявить дополнительные факторы повышения доходности операторов исследуе-мого рынка, а также определить размеры скрытой и не-формальной деятельности и показать ее вклад в созда-ние добавленной стоимости сектора домашних хозяйств России.

Проведенное исследование доказывает необходи-мость учета деятельности домашних хозяйств на рынке онлайн-такси, включения этих данных в объем добавлен-ной стоимости с целью корректировки ВВП России. Раз-вивающийся рынок онлайн-услуг в условиях цифровиза-ции также предполагает рост производительности труда в экономике и в этом сегменте [Cимонова, 2018].

ЗАКЛЮЧЕНИЕПодводя итоги исследования, следует отметить следующее.

1. В условиях экономики совместного потребления в России активно развивается рынок онлайн-агрегаторов за счет прямых сделок между домашними хозяйствами, которые являются потребителями услуг цифровых плат-форм, в том числе при оказании транспортных услуг, обе-спечивая спрос и предложение. Рыночная концепция онлайн-агрегатора «Яндес.Такси» активно расширяется, включая слияние с Uber, развитие сервиса скоростной доставки еды Foodfox, продвижение каршерингового сервиса. Однако выявляются три проблемы с точки зре-ния управления рынком онлайн-такси. Первая – рост скрытой и неформальной занятости водителей такси. Вторая – увеличение числа «теневых» заказов «Яндекс.Такси», что приводит к заниженной оценке доходов ком-пании транспортных услуг и требует повышения эффек-тивности управления в этой сфере. Третья – взимание он-лайн-платформой с таксистов платежей в виде комиссии за их вызов. Объемы платежей, получаемых от таксистов за переданные им заказы, обороты электронных посред-ников частично скрываются от налогового и статистиче-ского учета, что не позволяет проводить корректировку макроэкономических показателей.

2. В современных условиях цифровизации развива-ются пиринговые услуги, осуществляемые посредством цифровых платформ, которые позволяют значительно повысить качество и скорость услуг, способствуют рыноч-ному продвижению брендов, оптимизации спроса, пред-ложения и сегментов рынка онлайн-такси.

Источники

Антипин Д.М., Садовская Т.Г. (2016). Особенности и проблемы регулирования деятельности предприятий экономики совместного потребления // Экономика и предпринимательство. № 6. С. 879–885.

Воробьева О.Д., Топилин А.В., Чухнин В.С. (2018). О подходах к определению скрытой занятости населения (на основе балансов трудовых ресурсов за 2015 год) // Вопросы статистики. № 25(8). С. 36–42.

Егоренко С.Н. (2018). Официальная статистика в условиях формирования цифровой экономики в Российской Федера-ции // Вопросы статистики. № 25(10). С. 3–6.

Иванов Ю.Н. (2017). К дискуссии о точности показателей макроэкономической статистики // Вопросы статистики. № 1(9). С. 10–18.

Иванов Ю.Н., Хоменко Т.А. (2017). Отражение глобализации в национальных счетах // Вопросы статистики. № 4. С. 3–11. Кононова Г.А., Циганов В.В. (2014). Проблемы развития регионального рынка транспортных услуг // Журнал правовых и

экономических исследований. № 4. С. 163–167.Косарев А.Е. (2016). К публикации статьи Надима Ахмада и Пола Шрейера «По-прежнему ли корректно измеряется ВВП

в эпоху цифровизации (Nadim Ahmad and Paul Schreyer “Is GDP still measured correctly in an era of digitalization?”)» // Вопросы статистики. № 8. С. 14.

Мамий И.П. (2018). Перспективы цифровой трансформации экономики // Проблемы научной мысли. Т. 8. № 2. С. 37–42.Никитин С.П. (2002). Конъюнктура мировых товарных рынков: преемственность и специфика. М.: Международные от-

ношения.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Попова И.В., Хусейнова А.А. (2017). «Уберизация» российской экономики: цель, недостатки, преимущества, перспективы // Молодой исследователь Дона. № 4(7). С. 165–168.

Симонова М.Д. (2018). Цифровая экономика и производительность труда развитых стран // Статистические исследова-ния социально-экономического развития России и перспективы устойчивого роста: материалы и доклады / под общ. ред. Н.А. Садовниковой. М.: РЭУ имени Г.В. Плеханова. С. 250–253.

Соколов-Митрич Д.В. (2014). Яндекс.Книга. М.: Манн, Иванов и Фербер.Стрелец И.А. (2019). Особенности двусторонних рынков сетевых благ // Экономические отношения. Т. 9. № 1. С. 383–392. Суринов А.Е. (2018). Цифровая экономика: вызовы для российской статистики // Вопросы статистики. № 25(3). С. 3–14.Тагаров Б.Ж. (2019). Проблемы развития экономики совместного потребления в России // Российское предпринима-

тельство. Т. 20, № 2. С. 594–605. Тойменцева А.А. (2014). Тенденции развития рынка транспортных услуг // Экономика и предпринимательство. № 11-3(52).

С. 110–112.Эйзенман Т., Паркер Дж., Алстайн М. ван. (2013). Стратегии для двусторонних рынков // Российский журнал менеджмента.

Т. 11. № 4. С. 79–94.Ahmad N., Schreyer P. (2016). Measuring GDP in a Digitalised Economy. OECD Statistics Working Papers, 2016/07. Paris: OECD

Publishing. Available at: http://dx.doi.org/10.1787/5jlwqd81d09r-en.Bain J. (1959). Industrial Organization. N.Y.: Wiley.Belk R. (2014). Sharing versus pseudo-sharing in Web 2.0. Anthropologist, no. 18(1), pp. 7–23.Botsman R., Rogers R. (2010). What’s Mine is Yours: The Rise of Collaborative Consumption. N.Y.: HarperBusiness.Böcker L., Meelen T. (2017). Sharing for people, planet or profit? Analysing motivations for intended sharing economy participa-

tion. Environmental Innovation and Societal Transitions, no. 23, pp. 28–39.Calo R., Rosenblat A. (2017). The Taking Economy: Uber, Information, and Power. Columbia Law Review, no. 117.Chamberlin E. (1962). The Theory of Monopolistic Competition: A Re-orientation of the Theory of Value. Harvard University Press.Chowdhury S., Ceder A., Velty B. (2014). Measuring Public-Transport Network Connectivity Using Google Transit with Compari-

son across Cities. Journal of Public Transportation, vol. 17, no. 4, pp. 76–92.Felson M., Spaeth J. (1978). Community Structure and Collaborative Consumption: A routine activity approach. American Be-

havioral Scientist, no. 21, pp. 614–624.Hamari J., Sjöklint M., Ukkonen A. (2016). The Sharing Economy: Why People Participate in Collaborative Consumption. Journal

of the Association for Information Science and Technology, no. 67, pp. 2047–2059.Mason E. (1939). Price and Production Policies of Large-Scale Enterprise. American Economic Review, vol. 29, pp. 61–74.Robinson J. (1969). The Economics of Imperfect Competition. L.: Macmillan. 2nd ed.Skok W., Baker S. (2018). Evaluating the impact of Uber on London’s taxi service: A strategic review. Knowledge and Process

Management, no. 25(4), pp. 232–246.Zervas G., Proserpio D., Byers W. (2017). The Rise of the Sharing Economy: Estimating the Impact of Airbnb on the Hotel Indus-

try. Journal of Marketing Research, no. 5, pp. 687–705.


Симонова Марина Демьяновна Доктор экономических наук, доцент, профессор кафедры учета, статистики и аудита. Московский государственный институт международных отношений (119454, РФ, г. Москва, пр. Вернадского, 76). E-mail: [email protected].

Мамий Ирина ПетровнаКандидат экономических наук, доцент кафедры статистики. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (119991, РФ, г. Москва, Ленинские Горы, 1/46). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-9

Online transport services market in Russia amid economy digitalizationMarina D. SIMONOVA, Irina P. MAMIY

Abstract. The article examines the development of the Russian market of transport online services. The analysis of this market seg-ment acquires special relevance amid the economic digitalization in Russia. The study dwells upon households as both consumers and producers of transport services. In this regard, the following comes to light: distinguishing features of developing the market of services; the increase in information processing speed; the need for its assessment; additional opportunities for statistical accounting of the online peer-to-peer services. The authors aim at studying two aspects: first, the specificity of developing the market on the example of the Yandex.Taxi online aggregator in the conditions of digitalization and Sharing Economy development and, second, the reveal of non-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

3


observed factors of households activity in the market segment and the problems of their accounting for GVA adjustment. The research methodology includes the industrial economics by Harvard School, Sharing Economy concept and the primary provisions of national accounts. The research methods are system-based, economic, structural and comparative analysis as well as methods of expert es-timates. The authors reveal that the introduction of digital technologies and the development of online aggregators in the market of transport online services in Russia allows improving Yandex.Taxi market self-presentation, expanding the database for surveying the non-registered economy and, accordingly, reducing its share in GVA. The emergence of new digital products on the market of transport online services fundamentally changes volumes as well as the system for collecting and processing data. The possibility of data acquisi-tion in real time allows accelerating information analysis and facilitates taking management decisions.

Keywords: online aggregator market; informal economy; sharing economy; households; digital platforms; online transport services; peer-to-peer services.

JEL Classification: E21, E26, J46, L91


For citation: Simonova M.D., Mamiy I.P. (2019). Online transport services market in Russia amid economy digitalization. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 3, pp. 94–103. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-3-9.

References

Antipin D.M., Sadovskaya T.G. (2016). Osobennosti i problemy regulirovaniya deyatel'nosti predpriyatiy ekonomiki sovmestnogo potrebleniya [Specific aspects and issues of sharing economy business regulation]. Ekonomika i predprinimatel'stvo – Journal of Economy and Entrepreneurship, no. 6, pp. 879–885.

Vorob'eva O.D., Topilin A.V., Chukhnin V.S. (2018). O podkhodakh k opredeleniyu skrytoy zanyatosti naseleniya (na osnove balansov trudovykh resursov za 2015 god) [On approaches to the definition of hidden employment (based on labour force balances for 2015]. Voprosy statistiki – Issues of Statistics, no. 25(8), pp. 36–42.

Egorenko S.N. (2018). Ofitsial'naya statistika v usloviyakh formirovaniya tsifrovoy ekonomiki v Rossiyskoy Federatsii [Official statistics amidst the emergence of the digital economy in the Russian Federation]. Voprosy statistiki – Issues of Statistics, no. 25(10), pp. 3–6.

Ivanov Yu.N. (2017). K diskussii o tochnosti pokazateley makroekonomicheskoy statistiki [The debate about the accuracy of indicators of macroeconomic statistics]. Voprosy statistiki – Issues of Statistics, no. 1(9), pp. 10–18.

Ivanov Yu.N., Khomenko T.A. (2017). Otrazhenie globalizatsii v natsional'nykh schetakh [Recording globalization in national accounts]. Voprosy statistiki – Issues of Statistics, no. 4, pp. 3–11.

Kononova G.A., Tsiganov V.V. (2014). Problemy razvitiya regional'nogo rynka transportnykh uslug [The regional transportation ser-vice market development issues]. Zhurnal pravovykh i ekonomicheskikh issledovaniy – Journal of Legal and Economic Studies, no. 4, pp. 163–167.

Kosarev A.E. (2016). K publikatsii stat'i Nadima Akhmada i Pola Shreyera «Po-prezhnemu li korrektno izmeryaetsya VVP v epokhu tsi-frovizatsii (Nadim Ahmad and Paul Schreyer “Is GDP still measured correctly in an era of digitalization?”)» [Nadim Ahmad and Paul Schreyer «Is GDP still measured correctly in an era of digitalization?»]. Voprosy statistiki – Issues of Statistics, no. 8, pp. 14.

Mamiy I.P. (2018). Perspektivy tsifrovoy transformatsii ekonomiki [Prospects for the digital transformation of the economy]. Problemy nauchnoy mysli – Problems of Scientific Thought, vol. 8, no. 2, pp. 37–42.

Nikitin S.P. (2002). Kon"yunktura mirovykh tovarnykh rynkov: preemstvennost' i spetsifika [Conjuncture of world commodity markets; continuity and specificity]. Moscow: Mezhdunarodnye otnosheniya.

Popova I.V., Khuseynova A.A. (2017). «Uberizatsiya» rossiyskoy ekonomiki: tsel', nedostatki, preimushchestva, perspektivy [“Uberiza-tion” of the Russian economy: purpose, weaknesses, advantages and prospects]. Molodoy issledovatel' Dona – Don Young Research-er, no. 4(7), pp. 165–168.

Simonova M.D. (2018). Tsifrovaya ekonomika i proizvoditel'nost' truda razvitykh stran [Digital economy and labour productivity in developed countries]. In: Sadovnikova N.A. (ed.). Statisticheskie issledovaniya sotsial'no-ekonomicheskogo razvitiya Rossii i perspe-ktivy ustoychivogo rosta: materialy i doklady [Statistical studies of the socio-economic development of Russia and the prospects for sustainable growth: materials and reports]. Moscow: REU imeni G.V. Plekhanova. Pp. 250–253.

Sokolov-Mitrich D.V. (2014). Yandeks.Kniga [Yandex.Book]. Moscow: Mann, Ivanov i Ferber.Strelets I.A. (2019). Osobennosti dvustoronnikh rynkov setevykh blag [Specificity of bilateral markets network benefits]. Ekonomi-

cheskie otnosheniya – Journal of International Economic Affairs, vol. 9, no. 1, pp. 383–392.Surinov A.E. (2018). Tsifrovaya ekonomika: vyzovy dlya rossiyskoy statistiki [Digital economy: challenges for the Russian statistics].

Voprosy statistiki – Issues of Statistics, no. 25(3), pp. 3–14.Tagarov B.Zh. (2019). Problemy razvitiya ekonomiki sovmestnogo potrebleniya v Rossii [Problems of development of sharing econo-

my in Russia]. Rossiyskoe Predprinimatel'stvo – Russian Journal of Entrepreneurship, vol. 20, no. 2, pp. 594–605.Toymentseva A.A. (2014). Tendentsii razvitiya rynka transportnykh uslug [Trends in the development of the transport services mar-

ket]. Ekonomika i predprinimatel'stvo – Journal of Economy and Entrepreneurship, no. 11-3(52), pp. 110–112.Eisenmann T., Parker G., Alstayn M. van. (2013). Strategii dlya dvustoronnikh rynkov [Strategies for two-sided markets]. Rossiyskiy

zhurnal menedzhmenta – Russian Management Journal, vol. 11, no. 4, pp. 79–94.Ahmad N., Schreyer P. (2016). Measuring GDP in a Digitalised Economy. OECD Statistics Working Papers, 2016/07. Paris: OECD Publish-

ing. Available at: http://dx.doi.org/10.1787/5jlwqd81d09r-en.Bain J. (1959). Industrial Organization. N.Y.: Wiley.Belk R. (2014). Sharing versus pseudo-sharing in Web 2.0. Anthropologist, no. 18(1), pp. 7–23.Botsman R., Rogers R. (2010). What’s Mine is Yours: The Rise of Collaborative Consumption. N.Y.: HarperBusiness.Böcker L., Meelen T. (2017). Sharing for people, planet or profit? Analysing motivations for intended sharing economy participation.

Environmental Innovation and Societal Transitions, no. 23, pp. 28–39.Calo R., Rosenblat A. (2017). The Taking Economy: Uber, Information, and Power. Columbia Law Review, no. 117.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 3


Chamberlin E. (1962). The Theory of Monopolistic Competition: A Re-orientation of the Theory of Value. Harvard University Press.Chowdhury S., Ceder A., Velty B. (2014). Measuring Public-Transport Network Connectivity Using Google Transit with Comparison

across Cities. Journal of Public Transportation, vol. 17, no. 4, pp. 76–92.Felson M., Spaeth J. (1978). Community Structure and Collaborative Consumption: A routine activity approach. American Behavioral

Scientist, no. 21, pp. 614–624.Hamari J., Sjöklint M., Ukkonen A. (2016). The Sharing Economy: Why People Participate in Collaborative Consumption. Journal of the

Association for Information Science and Technology, no. 67, pp. 2047–2059.Mason E. (1939). Price and Production Policies of Large-Scale Enterprise. American Economic Review, vol. 29, pp. 61–74.Robinson J. (1969). The Economics of Imperfect Competition. L.: Macmillan. 2nd ed.Skok W., Baker S. (2018). Evaluating the impact of Uber on London’s taxi service: A strategic review. Knowledge and Process Manage-

ment, no. 25(4), pp. 232–246.Zervas G., Proserpio D., Byers W. (2017). The Rise of the Sharing Economy: Estimating the Impact of Airbnb on the Hotel Industry.

Journal of Marketing Research, no. 5, pp. 687–705.


Marina D. SIMONOVADr. Sc. (Econ.), Associate Professor, Professor of Accounting, Statistics and Auditing Dept. Moscow State Institute of International Relations – MGIMO (University) (76 Vernadskogo Ave., Moscow, 119454, Russia). E-mail: [email protected].

Irina P. MAMIYCand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Statistics Dept. Lomonosov Moscow State University (1/46 Leninskie Gory, Moscow, 119991, Russia). E-mail: [email protected].

УправленецНаучно-аналитический журнал

ТРЕБОВАНИЯ К МАТЕРИАЛАМ, ПРЕДСТАВЛЯЕМЫМ В НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ «УПРАВЛЕНЕЦ»

Общие положенияl К публикации принимаются статьи, соответствующие тема-

тике журнала и настоящим требованиям. Представляемые мате-риалы должны быть актуальными, обладать научно-практической значимостью и новизной.

l Статьи, направляемые в редакцию, рецензируются и в слу-чае положительного заключения – редактируются. Редакция не согласовывает с авторами изменения и сокращения рукописи, не затрагивающие принципиальных вопросов.

l Статья, отправленная автору на доработку, должна быть возвращена в исправленном виде в максимально короткие сроки с ответами автора на замечания рецензента, а также пояснениями всех изменений, сделанных автором.

l Статьи аспирантов и соискателей могут приниматься к публикации без соавторства с доктором или кандидатом наук. Статьи, в число авторов которых входят студенты и магистранты, не принимаются к публикации.

l Общее количество авторов статьи – не более трех (для международных коллективов – не более пяти).

Материалы, представляемые авторами в редакциюМатериалы пересылаются в редакцию по электронной почте.Заявка на публикацию включает следующие файлы:1. Файл, озаглавленный фамилиями авторов на русском языке

и содержащий в указанном порядке:1) 1–3 кода по классификации JEL; 2) сведения об авторах на русском языке*;3) ключевые слова на русском языке (5–8 слов);4) аннотацию на русском языке (150 –200 слов);5) название статьи на русском языке; 6) текст статьи; 7) библиографический список на русском языке.2. Файл, озаглавленный фамилиями авторов на английском

языке и содержащий в указанном порядке:1) перевод сведений об авторах на английский язык;2) перевод названия статьи на английский язык;3) перевод ключевых слов на английский язык;4) перевод аннотации на английский язык;5) перевод библиографического списка на английский язык.

* Информация об авторе должна содержать: фамилию, имя, отчество автора; ученую степень; ученое звание; должность; организацию, которую представляет ав-тор; адрес организации; контактный телефон (с указанием кода города); e-mail. Адрес организации указывается в последовательности: почтовый индекс, страна, город, улица, дом.

Вся указанная информация подлежит публикации.

Требования к оформлению рукописиОбъем статьи – от 35 000 до 45 000 знаков с пробелами

на листе формата А4 с полями по 2 см. Текст набирается через полтора интервала, кегль – 14,

гарнитура – Times New Roman. Все страницы рукописи нумеруются. Каждая таблица должна иметь название, каждый рисунок –

подрисуночную подпись на русском и английском языках. Уравнения, рисунки и таблицы нумеруются в порядке их упо-

минания в тексте.Цветовое оформление графических элементов (рисунков,

схем) должно использоваться исключительно в практических, а не декоративных целях.

Требования к списку источниковСписок источников должен преимущественно включать

научные статьи в рецензируемых научных изданиях, моно-графии, авторефераты диссертаций. Нормативно-правовые документы, статистические материалы и материалы без ука-зания фамилий авторов в список источников не включаются, при необходимости упоминаются в тексте статьи или выно-сятся в постраничную сноску.

Самоцитирование не должно превышать 10%.Список оформляется в алфавитном порядке: сначала рус-

скоязычные, затем англоязычные источники. Источники в списке не нумеруются. Для идентификации источника в тексте используются фамилии авторов, год публикации. При наличии в описании источника электронного идентификатора DOI, он обязательно указывается в конце библиографического описа-ния в списке источников.

Внутритекстовые ссылки на использованную литературу оформляются в квадратных скобках с указанием фамилии ав-тора (ов), страницы. Опубликованный источник на кириллице цитируется – [Тамбовцев, 2017, c. 23], источник, использую-щий латиницу – [Buchanan, 2010, p. 37]. При одновременном цитировании нескольких источников, ссылка имеет вид [Там-бовцев, 2017, c. 23; Buchanan, 2010, p. 37]. Если количество ав-торов составляет от одного до трех, авторы перечисляются в ссылке через запятую, если больше – указывается [Тамбовцев и др., 2017, c. 23; Buchanan et al., 2010, p. 37]. Для различения авторов с одной фамилией применяются инициалы; для работ одного автора, опубликованных в одном году – латинская бук-венная идентификация, например, [Тамбовцев, 2017a, 2017b]. Если фамилии цитируемых авторов выступают частью пред-ложения, в квадратных скобках может указываться только год и страница: В. Л. Тамбовцев [2017, p. 23] отмечает, что …

Рукописи, не соответствующие данным требованиям, воз-вращаются авторам.

Плата за публикацию статей не взимается.

Авторские гонорары редакцией не выплачиваются.

В случае принятия статьи к публикации авторы предостав-ляют заполненные заявки и экспертное заключение о воз-можности открытого опубликования. Бланк заявки размещен на сайте журнала: http://upravlenets.usue.ru.

Прием статей:Уральский государственный экономический университет620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45, каб. 102а Баусова Юлия СергеевнаТелефон: +7 (343) 221-26-33E-mail: [email protected]

ЖУРНАЛ РЕКОМЕНДОВАН

ВЫСШЕЙ АТТЕСТАЦИОННОЙ КОМИССИЕЙ

МИНИСТЕРСТВА НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ РФ

ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НАУЧНЫХ РАБОТ,

ОТРАЖАЮЩИХ ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИЙ

UPRAVLENETS.USUE.RU