Аркадий и Борис Стругацкие. Трудно быть богом

То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться. Пьер Абеляр

Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли? Эрнест Хемингуэй

ПРОЛОГ

Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетивабыла из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумноскользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевоеустройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черноймедью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Чтокасается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считалдетством человечества, так как был ленив и неспособен к столярномуремеслу. Они причалили к северному берегу, где из желтого песчаного обрываторчали корявые корни мачтовых сосен. Анка бросила рулевое весло иоглянулась. Солнце уже поднялось над лесом, и все было голубое зеленое ижелтое - голубой туман над озером, темно-зеленые сосны и желтый берег натой стороне. И небо над всем этим было ясное, белесовато-синее. - Ничего там нет, - сказал Пашка. Ребята сидели, перегнувшись через борт, и глядели в воду. - Громадная щука, - уверенно сказал Антон. - С вот такими плавниками? - спросил Пашка. Антон промолчал. Анка тоже посмотрела в воду, но увидела толькособственное отражение. - Искупаться бы, - сказал Пашка, запуская руку по локоть в воду. -Холодная, - сообщил он. Антон перебрался на нос и спрыгнул на берег. Лодка закачалась. Антонвзялся за борт и выжидательно посмотрел на Пашку. Тогда Пашка поднялся,заложил весло за шею, как коромысло, и, извиваясь нижней частью туловища,пропел:

Старый шкипер Вицлипуцли! Ты, приятель, не заснул? Берегись, к тебе несутся Стаи жареных акул!

Антон молча рванул лодку. - Эй-эй! - закричал Пашка, хватаясь за борта. - Почему жареных? - спросила Анка. - Не знаю, - ответил Пашка. Они выбрались из лодки. - А верно

здорово? Стаи жареных акул! Они потащили лодку на берег. Ноги проваливались во влажный песок, гдебыло полным-полно высохших иголок и сосновых шишек. Лодка была тяжелая искользкая, но они выволокли ее до самой кормы и остановились, тяжело дыша. - Ногу отдавил, - сказал Пашка и принялся поправлять красную повязкуна голове. Он внимательно следил за тем, чтобы узел повязки был точно надправым ухом, как у носатых ируканских пиратов. - Жизнь не дорога, о-хэй! -заявил он. Анка сосредоточенно сосала палец. - Занозила? - спросил Антон. - Нет. Содрала. У кого-то из вас такие когти... - Ну-ка, покажи. Она показала. - Да, - сказал Антон. - Травма. Ну, что будем делать? - На пле-чо - и вдоль берега, - предложил Пашка. - Стоило тогда вылезать из лодки, - сказал Антон. - На лодке и курица может, - объяснил Пашка. А по берегу: тростники -раз, обрывы - два, омуты - три. С налимами. И сомы есть. - Стаи жареных сомов, - сказал Антон. - А ты в омут нырял? - Ну, нырял. - Я не видел. Не довелось как-то увидеть. - Мало ли чего ты не видел. Анка повернулась к ним спиной, подняла арбалет и выстрелила в соснушагах в двадцати. Посыпалась кора. - Здорово, - сказал Пашка и сейчас же выстрелил из карабина. Онцелился в Анкину стрелу, но промазал. - Дыхание не задержал, - объяснилон. - А если бы задержал? - спросил Антон. Он смотрел на Анку. Анка сильным движением оттянула рычаг тетивы. Мускулы у нее былиотличные - Антон с удовольствием смотрел, как прокатился под смуглой кожейтвердый шарик бицепса. Анка очень тщательно прицелилась и выстрелила еще раз. Вторая стрелас треском воткнулась в ствол немного ниже первой. - Зря мы это делаем, - сказала Анка, опуская арбалет. - Что? - спросил Антон. - Деревья портим, вот что. Один малек вчера стрелял в дерево из лука,так я его заставила зубами стрелы выдергивать. - Пашка, - сказал Антон. - Сбегал бы, у тебя зубы хорошие. - У меня зуб со свистом, - ответил Пашка. - Ладно, - сказала Анка. - Давайте что-нибудь делать. - Неохота мне лазить по обрывам, - сказал Антон. - Мне тоже неохота. Пошли прямо. - Куда? - спросил Пашка. - Куда глаза глядят. - Ну? - сказал Антон. - Значит, в сайву, - сказал Пашка. - Тошка, пошли на Забытое Шоссе.Помнишь? - Еще бы! - Знаешь, Анечка... - начал Пашка. - Я тебе не Анечка, - резко сказала Анка. Она терпеть не могла, когдаее называли не Анка, а как-нибудь еще. Антон это хорошо запомнил. Он быстро сказал: - Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда идет,совершенно неизвестно. - А вы там были? - Были. Но не успели исследовать. - Дорога из ниоткуда в никуда, - изрек оправившийся Пашка. - Это здорово! - сказала Анка. Глаза у нее стали как черные щелки. -Пошли. К вечеру дойдем? - Ну что ты! До двенадцати дойдем. Они полезли вверх по обрыву. На краю обрыва Пашка обернулся. Внизубыло синее озеро с желтоватыми проплешинами отмелей, лодка на песке ибольшие расходящиеся круги на спокойной маслянистой воде у берега -

вероятно, это плеснула та самая щука. И Пашка ощутил обычныйнеопределенный восторг, как всегда, когда они с Тошкой удирали изинтерната и впереди был день полной независимости с неразведаннымиместами, с земляникой, с горячими безлюдными лугами, с серыми ящерицами, следяной водой в неожиданных родниках. И, как всегда, ему захотелосьзаорать и высоко подпрыгнуть, и он немедленно сделал это, и Антон, смеясь,поглядел на него, и он увидел в глазах Антона совершенное понимание. ААнка вложила два пальца в рот и лихо свистнула, и они вошли в лес. Лес был сосновый и редкий, ноги скользили по опавшей хвое. Косыесолнечные лучи падали между прямых стволов, и земля была вся в золотыхпятнах. Пахло смолой, озером и земляникой; где-то в небе верещалиневидимые пичужки. Анка шла впереди, держа арбалет под мышкой, и время от временинагибалась за кровавыми, будто лакированными, ягодами земляники. Антон шелследом с добрым боевым устройством маршала Тоца на плече. Колчан с добрымибоевыми стрелами тяжко похлопывал его по заду. Он шел и поглядывал наАнкину шею - загорелую, почти черную, с выступающими позвонками. Иногда онозирался, ища Пашку, но Пашки не было видно, только по временам то справа,то слева вспыхивала на солнце его красная повязка. Антон представил себе,как Пашка бесшумно скользит между соснами с карабином наготове, вытянуввперед хищное худое лицо с облупленным носом. Пашка крался по сайве, асайва не шутит. Сайва, приятель, спросит - и надо успеть ответить, подумалАнтон и пригнулся было, но впереди была Анка, и она могла оглянуться.Получилось бы нелепо. Анка оглянулась и спросила: - Вы ушли тихо? Антон пожал плечами. - Кто же уходит громко? - Я, кажется, все-таки нашумела, - озабоченно сказала Анка. - Яуронила таз - и вдруг в коридоре шаги. Наверное, Дева Катя - она сегодня вдежурных. Пришлось прыгать в клумбу. Как ты думаешь, Тошка, что за цветырастут на этой клумбе? Антон сморщил лоб. - У тебя под окном? Не знаю. А что? - Очень упорные цветы. "Не гнет их ветер, не валит буря". В нихпрыгают несколько лет, а им хоть бы что. - Интересно, - сказал Антон глубокомысленно. Он вспомнил, что под егоокном тоже клумба с цветами, которые "не гнет ветер и не валит буря". Ноон никогда не обращал на это внимания. Анка остановилась, подождала его и протянула горсть земляники. Антонаккуратно взял три ягоды. - Бери еще, - сказала Анка. - Спасибо, - сказал Антон. - Я люблю собирать по одной. А Дева Катявообще ничего, верно? - Это кому как, - сказала Анка. - Когда человеку каждый вечерзаявляют, что у него ноги то в грязи, то в пыли... Она замолчала. Было удивительно хорошо идти с нею по лесу плечом кплечу вдвоем, касаясь голыми локтями, и поглядывать на нее - какая онакрасивая, ловкая и необычно доброжелательная и какие у нее большие серыеглаза с черными ресницами. - Да, - сказал Антон, протягивая руку, чтобы снять блеснувшую насолнце паутину. - Уж у нее-то ноги не пыльные. Если тебя через лужи носятна руках, тогда, понимаешь, не запылишься... - Кто это ее носит? - Генрих с метеостанции. Знаешь, здоровый такой, с белыми волосами. - Правда? - А чего такого? Каждый малек знает, что они влюблены. Они опять замолчали. Антон глянул на Анку. Глаза у Анки были какчерные щелочки. - А когда это было? - спросила она. - Да было в одну лунную ночь, - ответил Антон без всякой охоты. -Только ты смотри не разболтай. Анка усмехнулась. - Никто тебя за язык не тянул, Тошка, - сказала она. - Хочешь

земляники? Антон машинально сгреб ягоды с испачканной ладошки и сунул в рот. Нелюблю болтунов, подумал он. Терпеть не могу трепачей. Он вдруг нашеларгумент. - Тебя тоже когда-нибудь будут таскать на руках. Тебе приятно будет,если начнут об этом болтать? - Откуда ты взял, что я собираюсь болтать? - рассеянно сказала Анка.- Я вообще не люблю болтунов. - Слушай, что ты задумала? - Ничего особенного. - Анка пожала плечами. Немного погодя онадоверительно сообщила: - Знаешь, мне ужасно надоело каждый божий вечердважды мыть ноги. Бедная Дева Катя, подумал Антон. Это тебе не сайва. Они вышли на тропинку. Тропинка вела вниз, и лес становился всетемнее и темнее. Здесь буйно росли папоротник и высокая сырая трава.Стволы сосен были покрыты мхом и белой пеной лишайников. Но сайва нешутит. Хриплый голос, в котором не было ничего человеческого, неожиданнопроревел: - Стой! Бросай оружие - ты, благородный дон, и ты, дона! Когда сайва спрашивает, надо успеть ответить. Точным движением Антонсшиб Анку в папоротники налево, а сам прыгнул в папоротники направо,покатился и залег за гнилым пнем. Хриплое эхо еще отдавалось в стволахсосен, а тропинка была уже пуста. Наступила тишина. Антон, завалившись на бок, вертел колесико, натягивая тетиву. Хлопнулвыстрел, на Антона посыпался какой-то мусор. Хриплый нечеловеческий голоссообщил: - Дон поражен в пятку! Антон застонал и подтянул ногу. - Да не в эту, в правую, - поправил голос. Было слышно, как Пашка хихикает. Антон осторожно выглянул из-за пня,но ничего не было видно в сумеречной зеленой каше. В этот момент раздался пронзительный свист и шум, как будто упалодерево. - Уау!.. - сдавленно заорал Пашка. - Пощады! Пощады! Не убивайтеменя! Антон сразу вскочил. Навстречу ему из папоротников, пятясь, вылезПашка. Руки его были подняты над головой. Голос Анки спросил: - Тошка, ты видишь его? - Как на ладони, - одобрительно отозвался Антон. - Не поворачиваться!- крикнул он Пашке. - Руки за голову! Пашка покорно заложил руки за голову и объявил: - Я ничего не скажу. - Что полагается с ним делать, Тошка? - спросила Анка. - Сейчас увидишь, - сказал Антон и удобно уселся на пень, положиварбалет на колени. - Имя! - рявкнул он голосом Гексы Ируканского. Пашка изобразил спиной презрение и неповиновение. Антон выстрелил.Тяжелая стрела с треском вонзилась в ветку над Пашкиной головой. - Ого! - сказал голос Анки. - Меня зовут Бон Саранча, - неохотно признался Пашка. - "И здесь он,по-видимому, лжет - один из тех, кто были с ним". - Известный насильник и убийца, - пояснил Антон. - Но он никогданичего не делает даром. Кто послал тебя? - Меня послал дон Сатарина Беспощадный, - соврал Пашка. Антон презрительно сказал: - Вот эта рука оборвала нить зловонной жизни дона Сатарины два годаназад в Урочище Тяжелых Мечей. - Давай я всажу в него стрелу? - предложила Анка. - Я совершенно забыл, - поспешно сказал Пашка. - В действительностименя послал Арата Красивый. Он обещал мне сто золотых за ваши головы. Антон хлопнул себя по коленям. - Вот брехун! - вскричал он. - Да разве станет Арата связываться стаким негодяем, как ты! - Можно я все-таки всажу в него стрелу? - кровожадно спросила Анка. Антон демонически захохотал.

- Между прочим, - сказал Пашка, - у тебя отстрелена правая пятка.Пора бы тебе истечь кровью. - Дудки! - возразил Антон. - Во-первых, я все время жую кору белогодерева, а во-вторых, две прекрасные варварки уже перевязали мне раны. Папоротники зашевелились, и Анка вышла на тропинку. На щеке ее былацарапина, колени были вымазаны в земле и зелени. - Пора бросить его в болото, - объявила она. - Когда враг не сдается,его уничтожают. Пашка опустил руки. - Вообще-то ты играешь не по правилам, - сказал он Антону. - У тебявсе время получается, что Гекса хороший человек. - Много ты знаешь! - сказал Антон и тоже вышел на тропинку. - Сайване шутит, грязный наемник. Анка вернула Пашке карабин. - Вы что, всегда так палите друг в друга? - спросила она с завистью. - А как же! - удивился Пашка. - Что, нам кричать: "Кх-кх! Пу-пу!" -что ли? В игре нужен элемент риска! Антон небрежно сказал: - Например, мы часто играем в Вильгельма Телля. - По очереди, - подхватил Пашка. - Сегодня я стою с яблоком, а завтраон. Анка оглядела их. - Вот как? - медленно сказала она. - Интересно было бы посмотреть. - Мы бы с удовольствием, - ехидно сказал Антон. - Яблока вот нет. Пашка широко ухмылялся. Тогда Анка сорвала у него с головы пиратскуюповязку и быстро свернула из нее длинный кулек. - Яблоко - это условность, - сказала она. - Вот отличная мишень.Сыграем в Вильгельма Телля. Антон взял красный кулек и внимательно осмотрел его. Он взглянул наАнку - глаза у нее были как щелочки. А Пашка развлекался - ему быловесело. Антон протянул ему кулек. - "В тридцати шагах промаха в карту не дам, - ровным голосом сказалон. - Разумеется, из знакомых пистолетов". - "Право? - сказала Анка и обратилась к Пашке: - А ты, мой друг,попадешь ли в карту на тридцати шагах?" Пашка пристраивал колпак на голове. - "Когда-нибудь мы попробуем, - сказал он, скаля зубы. - В свое времяя стрелял не худо". Антон повернулся и пошел по тропинке, вслух считая шаги: - Пятнадцать... шестнадцать... семнадцать... Пашка что-то сказал - Антон не расслышал, и Анка громко рассмеялась.Как-то слишком громко. - Тридцать, - сказал Антон и повернулся. На тридцати шагах Пашка выглядел совсем маленьким. Красныйтреугольник кулька торчал у него на голове, как шутовской колпак. Пашкаухмылялся. Он все еще играл. Антон нагнулся и стал неторопливо натягиватьтетиву. - Благословляю тебя, отец мой Вильгельм! - крикнул Пашка. - Иблагодарю тебя за все, что бы ни случилось. Антон наложил стрелу и выпрямился. Пашка и Анка смотрели на него. Онистояли рядом. Тропинка была как темный сырой коридор между высоких зеленыхстен. Антон поднял арбалет. Боевое устройство маршала Тоца сталонеобычайно тяжелым. Руки дрожат, подумал Антон. Плохо. Зря. Он вспомнил,как зимой они с Пашкой целый час кидали снежки в чугунную шишку на столбеограды. Кидали с двадцати шагов, с пятнадцати и с десяти - и никак немогли попасть. А потом, когда уже надоело и они уходили, Пашка небрежно,не глядя бросил последний снежок и попал. Антон изо всех сил вдавилприклад в плечо. Анка стоит слишком близко, подумал он. Он хотел былокрикнуть ей, чтобы она отошла, но понял, что это было бы глупо. Выше. Ещевыше... Еще... Его вдруг охватила уверенность, что, если он дажеповернется к ним спиной, фунтовая стрела все равно вонзится точно вПашкину переносицу, между веселыми зелеными глазами. Он открыл глаза ипосмотрел на Пашку. Пашка больше не ухмылялся. А Анка медленно-медленноподнимала руку с растопыренными пальцами, и лицо у нее было напряженное и

очень взрослое. Тогда Антон поднял арбалет еще выше и нажал на спусковойкрючок. Он не видел, куда ушла стрела. - Промазал, - сказал он очень громко. Переступая на негнущихся ногах, он двинулся по тропинке. Пашка вытеркрасным кульком лицо, встряхнув, развернул его и стал повязывать голову.Анка нагнулась и подобрала свой арбалет. Если она этой штукой трахнет меняпо голове, подумал Антон, я ей скажу спасибо. Но Анка даже не взглянула нанего. Она повернулась к Пашке и спросила: - Пошли? - Сейчас, - сказал Пашка. Он посмотрел на Антона и молча постучал себя согнутым пальцем по лбу. - А ты уже испугался, - сказал Антон. Пашка еще раз постучал себя пальцем по лбу и пошел за Анкой. Антонплелся следом и старался подавить в себе сомнения. А что я, собственно, сделал, вяло думал он. Чего они надулись? НуПашка ладно, он испугался. Только еще неизвестно, кто больше трусил -Вильгельм-папа или Телль-сын. Но Анка-то чего? Надо думать, перепугаласьза Пашку. А что мне было делать? Вот тащусь за ними, как родственник.Взять и уйти. Поверну сейчас налево, там хорошее болото. Может, совупоймаю. Но он даже не замедлил шага. Это значит навсегда, подумал он. Ончитал, что так бывает очень часто. Они вышли на заброшенную дорогу даже раньше, чем думали. Солнцестояло высоко, было жарко. За шиворотом кололись хвойные иголки. Дорогабыла бетонная, из двух рядов серо-рыжих растрескавшихся плит. В стыкахмежду плитами росла густая сухая трава. На обочинах было полно пыльногорепейника. Над дорогой с гудением пролетали бронзовки, и одна нахальностукнула Антона прямо в лоб. Было тихо и томно. - Глядите! - сказал Пашка. Над серединой дороги на ржавой проволоке, протянутой поперек, виселкруглый жестяной диск, покрытый облупившейся краской. Судя по всему, тамбыл изображен желтый прямоугольник на красном фоне. - Что это? - без особого интереса спросила Анка. - Автомобильный знак, - сказал Пашка. - "Въезд запрещен". - "Кирпич", - пояснил Антон. - А зачем он? - спросила Анка. - Значит, вон туда ехать нельзя, - сказал Пашка. - А зачем тогда дорога? Пашка пожал плечами. - Это же очень старое шоссе, - сказал он. - Анизотропное шоссе, - заявил Антон. Анка стояла к нему спиной. -Движение только в одну сторону. - Мудры были предки, задумчиво сказал Пашка. - Этак едешь-едешькилометров двести, вдруг - хлоп! - "кирпич". И ехать дальше нельзя, испросить не у кого. - Представляешь, что там может быть за этим знаком! - сказала Анка.Она огляделась. Кругом на много километров был безлюдный лес, и не у когобыло спросить, что там может быть за этим знаком. - А вдруг это вовсе и не"кирпич"? - сказала она. - Краска-то вся облупилась... Тогда Антон тщательно прицелился и выстрелил. Было бы здорово, еслибы стрела перебила проволоку и знак упал бы прямо к ногам Анки. Но стрелапопала в верхнюю часть знака, пробила ржавую жесть, и вниз посыпаласьтолько высохшая краска. - Дурак, - сказала Анка, не оборачиваясь. Это было первое слово, с которым она обратилась к Антону после игры вВильгельма Телля. Антон криво улыбнулся. - "And enterprises of great and moment, - произнес он, - with thisregard their current turn away and loose name of action". ("И начинанья,вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют время действия"(Шекспир, "Гамлет"). Верный Пашка закричал: - Ребята, здесь прошла машина! Уже после грозы! Вон трава примята! Ивот... Везет Пашке, подумал Антон. Он стал разглядывать следы на дороге и

тоже увидел примятую траву и черную полосу от протекторов в том месте, гдеавтомобиль затормозил перед выбоиной в бетоне. - Ага! - сказал Пашка. - Он выскочил из-под знака. Это было ясно каждому, но Антон возразил: - Ничего подобного, он ехал с той стороны. Пашка поднял на него изумленные глаза. - Ты что, ослеп? - Он ехал с той стороны, - упрямо повторил Антон. - Пошли по следу. - Ерунду ты городишь! - возмутился Пашка. - Во-первых, никакойпорядочный водитель не поедет под "кирпич". Во-вторых, смотри: вотвыбоина, вот тормозной след... Так откуда он ехал? - Что мне твои порядочные! Я сам непорядочный, и я пойду под знак. Пашка взбеленился. - Иди куда хочешь! - сказал он, слегка заикаясь. - Недоумок. Совсемобалдел от жары! Антон повернулся и, глядя прямо перед собой, пошел под знак. Емухотелось только одного: чтобы впереди оказался какой-нибудь взорванныймост и чтобы нужно было прорваться на ту сторону. Какое мне дело до этогопорядочного! - думал он. - Пусть идут, куда хотят... со своим Пашенькой.Он вспомнил, как Анка срезала Павла, когда тот назвал ее Анечкой, и емустало немного легче. Он оглянулся. Пашку он увидел сразу: Бон Саранча, согнувшись в три погибели, шел последу таинственной машины. Ржавый диск над дорогой тихонько покачивался, исквозь дырку мелькало синее небо. А на обочине сидела Анка, уперев локти вголые колени и положив подбородок на сжатые кулаки.

...Они возвращались уже в сумерках. Ребята гребли, а Анка сидела наруле. Над черным лесом поднималась красная луна, неистово вопили лягушки. - Так здорово все было задумано, - сказала Анка грустно. - Эх, вы!.. Ребята промолчали. Затем Пашка вполголоса спросил: - Тошка, что там было, под знаком? - Взорванный мост, - ответил Антон. - И скелет фашиста, прикованныйцепями к пулемету. Он подумал и добавил: - Пулемет весь врос в землю... - Н-да... - сказал Пашка. - Бывает. А я там одному машину помогпочинить.

1

Когда Румата миновал могилу святого Мики - седьмую по счету ипоследнюю на этой дороге, было уже совсем темно. Хваленый хамахарскийжеребец, взятый у дона Тамэо за карточный долг, оказался сущим барахлом.Он вспотел, сбил ноги и двигался скверной, вихляющейся рысью. Руматасжимал ему коленями бока, хлестал между ушами перчаткой, но он толькоуныло мотал головой, не ускоряя шага. Вдоль дороги тянулись кусты, похожиев сумраке на клубы застывшего дыма. Нестерпимо звенели комары. В мутномнебе дрожали редкие тусклые звезды. Дул порывами несильный ветер, теплый ихолодный одновременно, как всегда осенью в этой приморской стране сдушными, пыльными днями и зябкими вечерами. Румата плотнее закутался в плащ и бросил поводья. Торопиться не имелосмысла. До полуночи оставался час, а Икающий лес уже выступил надгоризонтом черной зубчатой кромкой. По сторонам тянулись распаханные поля,мерцали под звездами болота, воняющие неживой ржавчиной, темнели курганы исгнившие частоколы времен Вторжения. Далеко слева вспыхивало и гаслоугрюмое зарево: должно быть, горела деревушка, одна из бесчисленныходнообразных Мертвожорок, Висельников, Ограбиловок, недавнопереименованных по августейшему указу в Желанные, Благодатные и

Ангельские. На сотни миль - от берегов Пролива и до сайвы Икающего леса -простиралась эта страна, накрытая одеялом комариных туч, раздираемаяоврагами, затопляемая болотами, пораженная лихорадками, морами и зловоннымнасморком. У поворота дороги от кустов отделилась темная фигура. Жеребецшарахнулся, задирая голову. Румата подхватил поводья, привычно поддернулна правой руке кружева и положил ладонь на рукоятку меча, всматриваясь.Человек у дороги снял шляпу. - Добрый вечер, благородный дон, - тихо сказал он. - Прошу извинения. - В чем дело? - осведомился Румата, прислушиваясь. Бесшумных засад не бывает. Разбойников выдает скрип тетивы, серыештурмовички неудержимо рыгают от скверного пива, баронские дружинникиалчно сопят и гремят железом, а монахи - охотники за рабами - шумночешутся. Но в кустах было тихо. Видимо, этот человек не был наводчиком. Даон и не был похож на наводчика - маленький плотный горожанин в небогатомплаще. - Разрешите мне бежать рядом с вами? - сказал он, кланяясь. - Изволь, - сказал Румата, шевельнув поводьями. - Можешь взяться застремя. Горожанин пошел рядом. Он держал шляпу в руке, и на его теменисветлела изрядная лысина. Приказчик, подумал Румата. Ходит по баронам ипрасолам, скупает лен или пеньку. Смелый приказчик, однако... А можетбыть, и не приказчик. Может быть, книгочей. Беглец. Изгой. Сейчас их многона ночных дорогах, больше чем приказчиков... А может быть, шпион. - Кто ты такой и откуда? - спросил Румата. - Меня зовут Киун, - печально сказал горожанин. - Я иду из Арканара. - Б_е_ж_и_ш_ь_ из Арканара, - сказал Румата, наклонившись. - Бегу, - печально согласился горожанин. Чудак какой-то, подумал Румата. Или все-таки шпион? Надо проверить...А почему, собственно, надо? Кому надо? Кто я такой, чтобы его проверять?Да не желаю я его проверять! Почему бы мне просто не поверить? Вот идетгорожанин, явный книгочей, бежит, спасая жизнь... Ему одиноко, емустрашно, он слаб, он ищет защиты... Встретился ему аристократ. Аристократыпо глупости и из спеси в политике не разбираются, а мечи у них длинные, исерых они не любят. Почему бы горожанину Киуну не найти бескорыстнуюзащиту у глупого и спесивого аристократа? И все. Не буду я его проверять.Незачем мне его проверять. Поговорим, скоротаем время, расстанемсядрузьями... - Киун... - произнес он. - Я знавал одного Киуна. Продавец снадобий иалхимик с Жестяной улицы. Ты его родственник? - Увы, да, - сказал Киун. - Правда, дальний родственник, но им всеравно... до двенадцатого потомка. - И куда же ты бежишь, Киун? - Куда-нибудь... Подальше. Многие бегут в Ирукан. Попробую и я вИрукан. - Так-так, - произнес Румата. - И ты вообразил, что благородный донпроведет тебя через заставу? Киун промолчал. - Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, ктотакой алхимик Киун с Жестяной улицы? Киун молчал. Что-то я не то говорю, подумал Румата. Он привстал настременах и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади: - Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях противбога, короны и спокойствия. Киун молчал. - А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всемсердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что этоневозможно? Киун молчал. Из темноты справа от дороги выдвинулась ломаная теньвиселицы. Под перекладиной белело голое тело, подвешенное за ноги. Э-э,все равно ничего не выходит, подумал Румата. Он натянул повод, схватилКиуна за плечо и повернул лицом к себе. - А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этимбродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам.

Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что жеты молчишь, грамотей Киун? Киун молчал. У него стучали зубы, и он слабо корчился под рукойРуматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало впридорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этотплеск, он отчаянно крикнул: - Ну, вешай! Вешай, предатель! Румата перевел дыхание и отпустил Киуна. - Я пошутил, - сказал он. - Не бойся. - Ложь, ложь... - всхлипывая, бормотал Киун. - Всюду ложь!.. - Ладно, не сердись, - сказал Румата. - Лучше подбери, что ты тамбросил, - промокнет... Киун постоял, качаясь и всхлипывая, бесцельно похлопал ладонями поплащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит,так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя... Киун вылез из канавы,пряча за пазуху сверток. - Книги, конечно, - сказал Румата. Киун помотал головой. - Нет, - сказал он хрипло. - Всего одна книга. Моя книга. - О чем же ты пишешь? - Боюсь, вам это будет неинтересно, благородный дон. Румата вздохнул. - Берись за стремя, - сказал он. - Пойдем. Долгое время они молчали. - Послушай, Киун, - сказал Румата. - Я пошутил. Не бойся меня. - Славный мир, - проговорил Киун. - Веселый мир. Все шутят. И всешутят одинаково. Даже благородный Румата. Румата удивился. - Ты знаешь мое имя? - Знаю, - сказал Киун. - Я узнал вас по обручу на лбу. Я такобрадовался, встретив вас на дороге... Ну, конечно, вот что он имел в виду, когда назвал меня предателем,подумал Румата. Он сказал: - Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов. - Шпион... - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко исытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, чтоговорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовымосведомителем в таверне "Серая Радость". Как хорошо, как почтенно! В шестьчасов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешитко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платитдон Рэба - вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногдая делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляютсяко мне с предложениями дружбы и кошелька. В глазах у них я вижу только то,что мне хочется: собачью преданность, почтительный страх и восхитительнуюбессильную ненависть. Я могу безнаказанно трогать девушек и тискать жен наглазах у мужей, здоровенных дядек, и они будут только подобострастнохихикать... Какое прекрасное рассуждение, благородный дон, не правда ли? Яуслышал его от пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотическойшколы... - И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата. - А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что людиВаги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают вовнутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок итопят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что вшколе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор.Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, иобмочился от страха... Впереди сквозь кустарник мелькнули огоньки корчмы Скелета Бако. Киунспоткнулся и замолчал. - Что случилось? - спросил Румата. - Там серый патруль, - пробормотал Киун. - Ну и что? - сказал Румата. - Послушай лучше еще одно рассуждение,почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серуюбоевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык за

зубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потомучто сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм. Киун съежился и втянул голову в плечи. - Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдинуязык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своегогосподина, каковой господин положен простолюдину от века... У коновязи перед корчмой топтались оседланные кони серого патруля. Изоткрытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости.В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако вдраной кожаной куртке, с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держалтесак - видимо, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышелотдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставивбоевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок.Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни исипло взревел: - С-стой! Как там тебя... Ты, бла-ародный!.. Румата, выпятив подбородок, проехал мимо, даже не покосившись. - ...А если язык простолюдина лижет не тот сапог, - громко говорилон, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: "Язык твой -враг мой"... Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Краем глаза Руматавидел, как блестит от пота его лысина. - Стой, говорят! - заорал штурмовик. Было слышно, как он, гремя топором, катится по ступеням, поминаяразом бога, черта и всякую благородную сволочь. Человек пять, подумал Румата, поддергивая манжеты. Пьяные мясники.Вздор. Они миновали корчму и свернули к лесу. - Я мог бы идти быстрее, если надо, - сказал Киун неестественнотвердым голосом. - Вздор! - сказал Румата, осаживая жеребца. - Было бы скучно проехатьстолько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочетсяподраться, Киун? Все разговоры, разговоры... - Нет, - сказал Киун. - Мне никогда не хочется драться. - В том-то и беда, - пробормотал Румата, поворачивая жеребца инеторопливо натягивая перчатки. Из-за поворота выскочили два всадника и, увидев его, разомостановились. - Эй ты, благородный дон! - закричал один. - А ну, предъявиподорожную! - Хамье! - стеклянным голосом произнес Румата. - Вы же неграмотны,зачем вам подорожная? Он толкнул жеребца коленом и рысью двинулся навстречу штурмовикам.Трусят, подумал он. Мнутся... Ну хоть пару оплеух! Нет... Ничего невыйдет. Так хочется разрядить ненависть, накопившуюся за сутки, и,кажется, ничего не выйдет. Останемся гуманными, всех простим и будемспокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, какбоги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность... Он подъехал вплотную. Штурмовики неуверенно подняли топоры ипопятились. - Н-ну? - сказал Румата. - Так это, значит, что? - растерянно сказал первый штурмовик. - Такэто, значит, благородный дон Румата? Второй штурмовик сейчас же повернул коня и галопом умчался прочь.Первый все пятился, опустив топор. - Прощенья просим, благородный дон, - скороговоркой говорил он. -Обознались. Ошибочка произошла. Дело государственное, ошибочки всегдавозможны. Ребята малость подпили, горят рвением... - Он стал отъезжатьбоком. - Сами понимаете, время тяжелое... Ловим беглых грамотеев.Нежелательно бы нам, чтобы жалобы у вас были, благородный дон... Румата повернулся к нему спиной. - Благородному дону счастливого пути! - с облегчением сказал вследштурмовик. Когда он уехал, Румата негромко позвал:

- Киун! Никто не отозвался. - Эй, Киун! И опять никто не отозвался. Прислушавшись, Румата различил сквозькомариный звон шорох кустов. Киун торопливо пробирался через поле назапад, туда, где в двадцати милях проходила ируканская граница. Вот и все,подумал Румата. Вот и весь разговор. Всегда одно и то же. Проверка,настороженный обмен двусмысленными притчами... Целыми неделями тратишьдушу на пошлую болтовню со всяким отребьем, а когда встречаешь настоящегочеловека, поговорить нет времени. Нужно прикрыть, спасти, отправить вбезопасное место, и он уходит, так и не поняв, имел ли дело с другом или скапризным выродком. Да и сам ты ничего не узнаешь о нем. Чего он хочет,что может, зачем живет... Он вспомнил вечерний Арканар. Добротные каменные дома на главныхулицах, приветливый фонарик над входом в таверну, благодушные, сытыелавочники пьют пиво за чистыми столами и рассуждают о том, что мир совсемне плох, цены на хлеб падают, цены на латы растут, заговоры раскрываютсявовремя, колдунов и подозрительных книгочеев сажают на кол, король пообыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку."Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов немути!..", "От грамоты, от грамоты все идет, братья! Не в деньгах, мол,счастье мужик, мол, тоже человек, дальше - больше, оскорбительные стишки,а там и бунт...", "Всех их на кол, братья!.. Я бы делал что? Я бы прямоспрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь?На кол, слишком много знаешь!", "Бина, пышка, еще три кружечки и порциютушеного кролика!" А по булыжной мостовой - грррум, грррум, грррум -стучат коваными сапогами коренастые, красномордые парни в серых рубахах, стяжелыми топорами на правом плече. "Братья! Вот они, защитники! Разве этидопустят? Да ни в жисть! А мой-то, мой-то... На правом фланге! Вчера ещеего порол! Да, братья, это вам не смутное время! Прочность престола,благосостояние, незыблемое спокойствие и справедливость. Ура, серые роты!Ура, дон Рэба! Слава королю нашему! Эх, братья, жизнь-то какая пошлачудесная!.." А по темной равнине королевства Арканарского, озаряемой заревамипожаров и искрами лучин, по дорогам и тропкам, изъеденные комарами, сосбитыми в кровь ногами, покрытые потом и пылью, измученные, перепуганные,убитые отчаянием, но твердые как сталь в своем единственном убеждении,бегут, идут, бредут, обходя заставы, сотни несчастных, объявленных внезакона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренныйболезнями и погрязший в невежестве народ; за то, что они, подобно богам,создают из глины и камня вторую природу для украшения жизни не знающегокрасоты народа; за то, что они проникают в тайны природы, надеясьпоставить эти тайны на службу своему неумелому, запуганному стариннойчертовщиной народу... Беззащитные, добрые, непрактичные, далеко обогнавшиесвой век... Румата стянул перчатку и с размаху треснул ею жеребца между ушами. - Ну, мертвая! - сказал он по-русски. Была уже полночь, когда он въехал в лес.

Теперь никто не может точно сказать, откуда взялось это странноеназвание - Икающий лес. Существовало официальное предание о том, чтотриста лет назад железные роты имперского маршала Тоца, впоследствиипервого Арканарского короля, прорубались через сайву, преследуяотступающие орды меднокожих варваров, и здесь на привалах варили из корыбелых деревьев брагу, вызывающую неудержимую икоту. Согласно преданию,маршал Тоц, обходя однажды утром лагерь, произнес, морща аристократическийнос: "Поистине, это невыносимо! Весь лес икает и провонял брагой!" Отсюдаякобы и пошло странное название. Так или иначе, это был не совсем обыкновенный лес. В нем рослиогромные деревья с твердыми белыми стволами, каких не сохранилось нигдебольше в Империи - ни в герцогстве Ируканском, ни тем более в торговойреспублике Соан, давно уже пустившей все свои леса на корабли.Рассказывали, что таких лесов много за Красным Северным хребтом в стране

варваров, но мало ли что рассказывают про страну варваров... Через лес проходила дорога, прорубленная века два назад. Дорога этавела к серебряным рудникам и по ленному праву принадлежала баронам Пампа,потомкам одного из сподвижников маршала Тоца. Ленное право баронов Пампаобходилось арканарским королям в двенадцать пудов чистого серебраежегодно, поэтому каждый очередной король, вступив на престол, собиралармию и шел воевать замок Бау, где гнездились бароны. Стены замка быликрепки, бароны отважны, каждый поход обходился в тридцать пудов серебра, ипосле возвращения разбитой армии короли Арканарские вновь и вновьподтверждали ленное право баронов Пампа наряду с другими привилегиями, както: ковырять в носу за королевским столом, охотиться к западу от Арканараи называть принцев прямо по имени, без присовокупления титулов и званий. Икающий лес был полон темных тайн. Днем по дороге на юг тянулисьобозы с обогащенной рудой, а ночью дорога была пуста, потому что малонаходилось смельчаков ходить по ней при свете звезд. Говорили, что поночам с Отца-дерева кричит птица Сиу, которую никто не видел и которуювидеть нельзя, поскольку это не простая птица. Говорили, что большиемохнатые пауки прыгают с ветвей на шеи лошадям и мигом прогрызают жилы,захлебываясь кровью. Говорили, что по лесу бродит огромный древний зверьПэх, который покрыт чешуей, дает потомство раз в двенадцать лет и волочитза собой двенадцать хвостов, потеющих ядовитым потом. А кое-кто видел, каксреди бела дня дорогу пересекал, бормоча свои жалобы, голый вепрь Ы,проклятый святым Микой, - свирепое животное, неуязвимое для железа, нолегко пробиваемое костью. Здесь можно было встретить и беглого раба со смоляным клеймом междулопаток - молчаливого и беспощадного, как мохнатый паук-кровосос. Искрюченного в три погибели колдуна, собирающего тайные грибы для своихколдовских настоев, при помощи которых можно стать невидимым, превращатьсяв некоторых животных или приобрести вторую тень. Хаживали вдоль дороги иночные молодцы грозного Ваги Колеса, и беглецы с серебряных рудников счерными ладонями и белыми, прозрачными лицами. Знахари собирались здесьдля своих ночных бдений, а разухабистые егеря барона Пампы жарили наредких полянах ворованных быков, целиком насаженных на вертел. Едва ли не в самой чаще леса, в миле от дороги, под громаднымдеревом, засохшим от старости, вросла в землю покосившаяся изба изгромадных бревен, окруженная почерневшим частоколом. Стояла она здесь снезапамятных времен, дверь ее была всегда закрыта, а у сгнившего крыльцаторчали покосившиеся идолы, вырезанные из цельных стволов. Эта изба быласамое что ни на есть опасное место в Икающем лесу. Говорили, что именносюда приходит раз в двенадцать лет древний Пэх, чтобы родить потомка, итут же, заползши под избу, издыхает, так что весь подпол в избе залитчерным ядом, а когда яд потечет наружу - вот тут-то и будет всему конец.Говорили, что в ненастные ночи идолы сами собой выкапываются из земли,выходят к дороге и подают знаки. И говорили еще, что изредка в мертвыхокнах загорается нелюдской свет, раздаются звуки, и дым из трубы идетстолбом до самого неба. Не так давно непьющий деревенский дурачок Ирма Кукиш с хутораБлагорастворение (по-простому - Смердуны) сдуру забрел вечером к избе изаглянул в окно. Домой он вернулся совсем уже глупым, а оклемавшисьнемного, рассказал, что в избе был яркий свет и за простым столом сидел сногами на скамье человек и отхлебывал из бочки, которую держал однойрукой. Лицо человека свисало чуть не до пояса и все было в пятнах. Былэто, ясно, сам святой Мика еще до приобщения к вере, многоженец, пьяница исквернослов. Глядеть на него можно было, только побарывая страх. Из окошкатянуло сладким тоскливым запахом, и по деревьям вокруг ходили тени.Рассказ дурачка сходились слушать со всей округи. А кончилось дело тем,что приехали штурмовики и, загнув ему локти к лопаткам, угнали в городАрканар. Говорить об избе все равно не перестали и называли ее теперь неиначе, как Пьяной Берлогой... Продравшись через заросли гигантского папоротника, Румата спешился укрыльца Пьяной Берлоги и обмотал повод вокруг одного из идолов. В избегорел свет, дверь была раскрыта и висела на одной петле. Отец Кабани сиделза столом в полной прострации. В комнате стоял могучий спиртной дух, настоле среди обглоданных костей и кусков вареной брюквы возвышалась

огромная глиняная кружка. - Добрый вечер, отец Кабани, - сказал Румата, перешагивая черезпорог. - Я вас приветствую, - отозвался отец Кабани хриплым, как боевой рог,голосом. Румата, звеня шпорами, подошел к столу, бросил на скамью перчатки иснова посмотрел на отца Кабани. Отец Кабани сидел неподвижно, положивобвисшее лицо на ладони. Мохнатые полуседые брови его свисали над щеками,как сухая трава над обрывом. Из ноздрей крупнозернистого носа при каждомвыдохе со свистом вылетал воздух, пропитанный неусвоенным алкоголем. - Я сам выдумал его! - сказал он вдруг, с усилием задрав правую бровьи поведя на Румату заплывшим глазом. - Сам! Зачем?.. - Он высвободилиз-под щеки правую руку и помотал волосатым пальцем. - А все-таки я ни причем!.. Я его выдумал... И я же ни при чем, а?!.. Точно - ни при чем... Ивообще мы не выдумываем, а черт знает что!.. Румата расстегнул пояс и потащил через голову перевязи с мечами. - Ну, ну! - сказал он. - Ящик! - рявкнул отец Кабани и надолго замолчал, делая странныедвижения щеками. Румата, не спуская с него глаз, перенес через скамью ноги в покрытыхпылью ботфортах и уселся, положив мечи рядом. - Ящик... - повторил отец Кабани упавшим голосом. - Это мы говорим,будто мы выдумываем. На самом деле все давным-давно выдумано. Кто-тодавным-давно все выдумал, сложил все в ящик, провертел в крышке дыру иушел... Ушел спать... Тогда что? Приходит отец Кабани, закрывает глаза,с-сует руку в дыру. - Отец Кабани посмотрел на свою руку. - Х-хвать!Выдумал! Я, говорит, это вот самое и выдумывал!.. А кто не верит, тотдурак... Сую руку - р-раз! Что? Проволока с колючками. Зачем? Скотный дворот волков... Молодец! Сую руку дв-ва! Что? Умнейшая штука - мясокрутканазываемая. Зачем? Нежный мясной фарш... Молодец! Сую руку - три! Что?Г-горючая вода... Зачем? С-сырые дрова разжигать... А?! Отец Кабани замолк и стал клониться вперед, словно кто-то пригибалего, взяв за шею. Румата взял кружку, заглянул в нее, потом вылилнесколько капель на тыльную сторону ладони. Капли были сиреневые и пахлисивушными маслами. Румата кружевным платком тщательно вытер руку. Наплатке остались маслянистые пятна. Нечесаная голова отца Кабани коснуласьстола и тотчас вздернулась. - Кто сложил все в ящик - он знал, для чего это выдумано... Колючкиот волков?! Это я, дурак, - от волков... Рудники, рудники оплетать этимиколючками... Чтобы не бегали с рудников государственные преступники. А яне хочу!.. Я сам государственный преступник! А меня спросили? Спросили!Колючка, грят? Колючка. От волков, грят? От волков... Хорошо, грят,молодец! Оплетем рудники... Сам дон Рэба и оплел. И мясокрутку мою забрал.Молодец, грит! Голова, грит, у тебя!.. И теперь, значит, в веселой башненежный фарш делает... Очень, говорят, способствует... Знаю, думал Румата. Все знаю. И как кричал ты у дона Рэбы в кабинете,как в ногах у него ползал, молил: "Отдай, не надо!" Поздно было.Завертелась твоя мясокрутка... Отец Кабани схватил кружку и приник к ней волосатой пастью. Глотаяядовитую смесь, он рычал, как вепрь Ы, потом сунул кружку на стол ипринялся жевать кусок брюквы. По щекам его ползли слезы. - Горючая вода! - провозгласил он, наконец, перехваченным голосом. -Для растопки костров и произведения веселых фокусов. Какая же она горючая,если ее можно пить? Ее в пиво подмешивать цены пиву не будет! Не дам! Самвыпью... И пью. День пью. Ночь. Опух весь. Падаю все время. Давеча, донРумата, не поверишь, к зеркалу подошел - испугался... Смотрю - помогигосподи! - где же отец Кабани?! Морской зверь спрут - весь цветнымипятнами иду. То красный. То синий. Выдумал, называется, воду дляфокусов... Отец Кабани сплюнул на стол и пошаркал ногой под лавкой, растирая.Затем вдруг спросил: - Какой нынче день? - Канун Каты Праведного, - сказал Румата. - А почему нет солнца?

- Потому что ночь. - Опять ночь... - с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки. Некоторое время Румата, посвистывая сквозь зубы, смотрел на него.Потом выбрался из-за стола и прошел в кладовку. В кладовке между кучейбрюквы и кучей опилок поблескивал стеклянными трубками громоздкийспиртогонный агрегат отца Кабани - удивительное творение прирожденногоинженера, инстинктивного химика и мастера-стеклодува. Румата дважды обошел"адскую машину" кругом, затем нашарил в темноте лом и несколько разнаотмашь ударил, никуда специально не целясь. В кладовке залязгало,задребезжало, забулькало. Гнусный запах перекисшей барды ударил в нос. Хрустя каблуками по битому стеклу, Румата пробрался в дальний угол ивключил электрический фонарик. Там под грудой хлама стоял в прочномсиликетовом сейфе малогабаритный полевой синтезатор "Мидас". Руматаразбросал хлам, набрал на диске комбинацию цифр и поднял крышку сейфа.Даже в белом электрическом свете синтезатор выглядел странно средиразвороченного мусора. Румата бросил в приемную воронку несколько лопатопилок, и синтезатор тихонько запел, автоматически включив индикаторнуюпанель. Румата носком ботфорта придвинул к выходному желобу ржавое ведро.И сейчас же - дзинь, дзинь, дзинь! - посыпались на мятое жестяное днозолотые кружочки с аристократическим профилем Пица Шестого, короляАрканарского.

Румата перенес отца Кабани на скрипучие нары, стянул с него башмаки,повернул на правый бок и накрыл облысевшей шкурой какого-то давновымершего животного. При этом отец Кабани на минуту проснулся. Двигатьсяон не мог, соображать тоже. Он ограничился тем, что пропел несколькостихов из запрещенного к распеванию светского романса "Я как цветочекаленький в твоей ладошке маленькой", после чего гулко захрапел. Румата убрал со стола, подмел пол и протер стекло единственного окна,почерневшее от грязи и химических экспериментов, которые отец Кабанипроизводил на подоконнике. За облупленной печкой он нашел бочку со спиртоми опорожнил ее в крысиную дыру. Затем он напоил хамахарского жеребца,засыпал ему овса из седельной сумки, умылся и сел ждать, глядя на коптящийогонек масляной лампы. Шестой год он жил этой странной, двойной жизнью и,казалось бы, совсем привык к ней, но время от времени, как, например,сейчас, ему вдруг приходило в голову, что нет на самом деле никакогоорганизованного зверства и напирающей серости, а разыгрывается причудливоетеатральное представление с ним, Руматой, в главной роли. Что вот-вотпосле особенно удачной его реплики грянут аплодисменты и ценители изИнститута экспериментальной истории восхищенно закричат из лож:"Адекватно, Антон! Адекватно! Молодец, Тошка!" Он даже огляделся, но небыло переполненного зала, были только почерневшие, замшелые стены из голыхбревен, заляпанные наслоениями копоти. Во дворе тихонько ржанул и переступил копытами хамахарский жеребец.Послышалось низкое ровное гудение, до слез знакомое и совершенно здесьневероятное. Румата вслушивался, приоткрыв рот. Гудение оборвалось, язычокпламени над светильником заколебался и вспыхнул ярче. Румата сталподниматься, и в ту же минуту из ночной темноты в комнату шагнул донКондор, Генеральный судья и Хранитель больших государственных печатейторговой республики Соан, вице-президент Конференции двенадцатинегоциантов и кавалер имперского Ордена Десницы Милосердной. Румата вскочил, едва не опрокинув скамью. Он готов был броситься,обнять, расцеловать его в обе щеки, но ноги, следуя этикету, сами собойсогнулись в коленях, шпоры торжественно звякнули, правая рука описалаширокий полукруг от сердца и в сторону, а голова нагнулась так, чтоподбородок утонул в пенно-кружевных брыжах. Дон Кондор сорвал бархатныйберет с простым дорожным пером, торопливо, как бы отгоняя комаров, махнулим в сторону Руматы, а затем, швырнув берет на стол, обеими рукамирасстегнул у шеи застежки плаща. Плащ еще медленно падал у него за спиной,а он уже сидел на скамье, раздвинув ноги, уперев левую руку в бок, аотставленной правой держась за эфес золоченого меча, вонзенного в гнилыедоски пола. Был он маленький, худой, с большими выпуклыми глазами на узкомбледном лице. Его черные волосы были схвачены таким же, как у Руматы,

массивным золотым обручем с большим зеленым камнем над переносицей. - Вы один, дон Румата? - спросил он отрывисто. - Да, благородный дон, - грустно ответил Румата. Отец Кабани вдруг громко и трезво сказал: "Благородный дон Рэба!..Гиена вы, вот и все". Дон Кондор не обернулся. - Я прилетел, - сказал он. - Будем надеяться, - сказал Румата, - что вас не видели. - Легендой больше, легендой меньше, - раздраженно сказал дон Кондор.- У меня нет времени на путешествия верхом. Что случилось с Будахом? Кудаон делся? Да сядьте же, дон Румата, прошу вас! У меня болит шея. Румата послушно опустился на скамью. - Будах исчез, - сказал он. - Я ждал его в Урочище Тяжелых Мечей. Ноявился только одноглазый оборванец, назвал пароль и передал мне мешок скнигами. Я ждал еще два дня, затем связался с доном Гугом, и дон Гугсообщил, что проводил Будаха до самой границы и что Будаха сопровождаетнекий благородный дон, которому можно доверять, потому что он вдребезгипроигрался в карты и продался дону Гугу телом и душой. Следовательно,Будах исчез где-то здесь, в Арканаре. Вот и все, что мне известно. - Не много же вы знаете, - сказал дон Кондор. - Не в Будахе дело, - возразил Румата. - Если он жив, я его найду ивытащу. Это я умею. Не об этом я хотел с вами говорить. Я хочу еще и ещераз обратить ваше внимание на то, что положение в Арканаре выходит запределы базисной теории... - На лице дона Кондора появилось кислоевыражение. - Нет уж, вы меня выслушайте, - твердо сказал Румата. - Ячувствую, что по радио я с вами никогда не объяснюсь. А в Арканаре всепеременилось! Возник какой-то новый, систематически действующий фактор. Ивыглядит это так, будто дон Рэба сознательно натравливает на ученых всюсерость в королевстве. Все, что хоть ненамного поднимается над среднимсерым уровнем, оказывается под угрозой. Вы слушайте, дон Кондор, это неэмоции, это факты! Если ты умен, образован, сомневаешься, говоришьнепривычное - просто не пьешь вина наконец! - ты под угрозой. Любойлавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людейобъявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог.Голых, вверх ногами... Вчера на моей улице забили сапогами старика,узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потнымизвериными мордами... - Румата сдержался и закончил спокойно: - Однимсловом, в Арканаре скоро не останется ни одного грамотного. Как в ОбластиСвятого Ордена после Барканской резни. Дон Кондор пристально смотрел на него, поджав губы. - Ты мне не нравишься, Антон, - сказал он по-русски. - Мне тоже многое не нравится, Александр Васильевич, - сказал Румата.- Мне не нравится, что мы связали себя по рукам и ногам самой постановкойпроблемы. Мне не нравится, что она называется Проблемой БескровногоВоздействия. Потому что в моих условиях это научно обоснованноебездействие... Я знаю все ваши возражения! И я знаю теорию. Но здесь нетникаких теорий, здесь типично фашистская практика, здесь звери ежеминутноубивают людей! Здесь все бесполезно. Знаний не хватает, а золото теряетцену, потому что опаздывает. - Антон, - сказал дон Кондор. - Не горячись. Я верю, что положение вАрканаре совершенно исключительное, но я убежден, что у тебя нет ни одногоконструктивного предложения. - Да, - согласился Румата, - конструктивных предложений у меня нет.Но мне очень трудно держать себя в руках. - Антон, - сказал дон Кондор. - Нас здесь двести пятьдесят на всейпланете. Все держат себя в руках, и всем это очень трудно. Самые опытныеживут здесь уже двадцать два года. Они прилетели сюда всего-навсего какнаблюдатели. Им было запрещено вообще что бы ни было предпринимать.Представь себе это на минуту: запрещено вообще. Они бы не имели права дажеспасти Будаха. Даже если бы Будаха топтали ногами у них на глазах. - Не надо говорить со мной, как с ребенком, - сказал Румата. - Вы нетерпеливы, как ребенок, - объявил дон Кондор. - А надо бытьочень терпеливым. Румата горестно усмехнулся.

- А пока мы будем выжидать, - сказал он, - примериваться данацеливаться, звери ежедневно, ежеминутно будут уничтожать людей. - Антон, - сказал дон Кондор. - Во вселенной тысячи планет, куда мыеще не пришли и где история идет своим чередом. - Но сюда-то мы уже пришли! - Да, пришли. Но для того, чтобы помочь этому человечеству, а не длятого, чтобы утолять свой справедливый гнев. Если ты слаб, уходи.Возвращайся домой. В конце концов ты действительно не ребенок и знал, чтоздесь увидишь. Румата молчал. Дон Кондор, какой-то обмякший и сразу постаревший,волоча меч за эфес, как палку, прошелся вдоль стола, печально кивая носом. - Все понимаю, - сказал он. - Я же все это пережил. Было время - эточувство бессилия и собственной подлости казалось мне самым страшным.Некоторые, послабее, сходили от этого с ума, их отправляли на землю итеперь лечат. Пятнадцать лет понадобилось мне, голубчик, чтобы понять, чтоже самое страшное. Человеческий облик потерять страшно, Антон. Запачкатьдушу, ожесточиться. Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов излегенд, которых здешний люд творит кое-как по своему образу и подобию. Аведь ходим по краешку трясины. Оступился - и в грязь, всю жизнь неотмоешься. Горан Ируканский в "Истории Пришествия" писал: "Когда бог,спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были вгрязи". - За что Горана и сожгли, - мрачно сказал Румата. - Да, сожгли. А сказано это про нас. Я здесь пятнадцать лет. Я,голубчик, уж и сны про Землю видеть перестал. Как-то, роясь в бумагах,нашел фотографию одной женщины и долго не мог сообразить, кто же онатакая. Иногда я вдруг со страхом осознаю, что я уже давно не сотрудникИнститута, я экспонат музея этого Института, генеральный судья торговойфеодальной республики, и есть в музее зал, куда меня следует поместить.Вот что самое страшное - войти в роль. В каждом из нас благородный подонокборется с коммунаром. И все вокруг помогает подонку, а коммународин-одинешенек - до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. - Дон Кондорпомолчал, гладя колени. - Вот так-то, Антон, - сказал он твердеющимголосом. - Останемся коммунарами. Он не понимает. Да и как ему понять? Ему повезло, он не знает, чтотакое серый террор, что такое дон Рэба. Все, чему он был свидетелем запятнадцать лет работы на этой планете, так или иначе укладывается в рамкибазисной теории. И когда я говорю ему о фашизме, о серых штурмовиках, обактивизации мещанства, он воспринимает это как эмоциональные выражения."Не шутите с терминологией, Антон! Терминологическая путаница влечет засобой опасные последствия". Он никак не может понять, что нормальныйуровень средневекового зверства это счастливый вчерашний день Арканара.Дон Рэба для него - это что-то вроде герцога Ришелье, умный и дальновидныйполитик, защищающий абсолютизм от феодальной вольницы. Один я на всейпланете вижу страшную тень, наползающую на страну, но как раз я и не могупонять, чья это тень и зачем... И где уж мне убедить его, когда онвот-вот, по глазам видно, пошлет меня на Землю лечиться. - Как поживает почтенный Синда? - спросил он. Дон Кондор перестал сверлить его взглядом и буркнул: "Хорошо,благодарю вас". Потом он сказал: - Нужно, наконец, твердо понять, что ни ты, ни я, никто из насреально ощутимых плодов своей работы не увидим. Мы не физики, мы историки.У нас единицы времени не секунда, а век, и дела наши это даже не посев, мытолько готовим почву для посева. А то прибывают порой с Земли...энтузиасты, черт бы их побрал... Спринтеры с коротким дыханием... Румата криво усмехнулся и без особой надобности принялся подтягиватьботфорты. Спринтеры. Да, спринтеры были. Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир ротыарбалетчиков его императорского величества, во время публичной пыткивосемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь попалачам, зарубил имперского судью и двух судебных приставов и был поднятна копья дворцовой охраной. Корчась в предсмертной муке, он кричал: "Вы желюди! Бейте их, бейте!" - но мало кто слышал его за ревом толпы: "Огня!Еще огня!.."

Примерно в то же время в другом полушарии Карл Розенблюм, один изкрупнейших знатоков крестьянских войн в Германии и Франции, он же торговецшерстью Пани-Па, поднял восстание мурисских крестьян, штурмом взял двагорода и был убит стрелой в затылок, пытаясь прекратить грабежи. Он былеще жив, когда за ним прилетели на вертолете, но говорить не мог и толькосмотрел виновато и недоуменно большими голубыми глазами, из которыхнепрерывно текли слезы... А незадолго до прибытия Руматы великолепно законспирированныйдруг-конфидент кайсанского тирана (Джереми Тафнат, специалист по историиземельных реформ) вдруг ни с того ни с сего произвел дворцовый переворот,узурпировал власть, в течение двух месяцев пытался внедрить Золотой Век,упорно не отвечая на яростные запросы соседей и Земли, заслужил славусумасшедшего, счастливо избежал восьми покушений, был, наконец, похищенаварийной командой сотрудников Института и на подводной лодке переправленна островную базу у Южного полюса... - Подумать только! - пробормотал Румата. - До сих пор вся Землявоображает, что самыми сложными проблемами занимается нуль-физика... Дон Кондор поднял голову. - О, наконец-то! - сказал он негромко. Зацокали копыта, злобно и визгливо заржал хамахарский жеребец,послышалось энергичное проклятье с сильным ируканским акцентом. В дверяхпоявился дон Гуг, старший постельничий его светлости герцога Ируканского,толстый, румяный, с лихо вздернутыми усами, с улыбкой до ушей, смаленькими веселыми глазками под буклями каштанового парика. И сноваРумата сделал движение броситься и обнять, потому что это же был Пашка, нодон Гуг вдруг подобрался, на толстощекой физиономии появилась сладкаяприторность, он слегка согнулся в поясе, прижал шляпу к груди и вытянулгубы дудкой. Румата вскользь поглядел на Александра Васильевича. АлександрВасильевич исчез. На скамье сидел Генеральный судья и Хранитель большихпечатей - раздвинув ноги, уперев левую руку в бок, а правой держась заэфес золоченого меча. - Вы сильно опоздали, дон Гуг, - сказал он неприятным голосом. - Тысяча извинений! - вскричал дон Гуг, плавно приближаясь к столу. -Клянусь рахитом моего герцога, совершенно непредвиденные обстоятельства!Меня четырежды останавливал патруль его величества короля Арканарского, ия дважды дрался с какими-то хамами. - Он изящно поднял левую руку,обмотанную окровавленной тряпкой. - Кстати, благородные доны, чей этовертолет позади избы? - Это мой вертолет, - сварливо сказал дон Кондор. - У меня нетвремени для драк на дорогах. Дон Гуг приятно улыбнулся и, усевшись верхом на скамью, сказал: - Итак, благородные доны, мы вынуждены констатировать, чтовысокоученый доктор Будах таинственным образом исчез где-то междуируканской границей и Урочищем Тяжелых Мечей... Отец Кабани вдруг заворочался на своем ложе. - Дон Рэба, - густо сказал он, не просыпаясь. - Оставьте Будаха мне, - с отчаянием сказал Румата, - и попытайтесьвсе-таки меня понять...

2

Румата вздрогнул и открыл глаза. Был уже день. Под окнами на улицескандалили. Кто-то, видимо военный, орал: "М-мэр-рзавец! Ты слижешь этугрязь языком! ("С добрым утром!" - подумал Румата.) Ма-алчать!.. Клянусьспиной святого Мики, ты выведешь меня из себя!" Другой голос, грубый ихриплый, бубнил, что на этой улице надобно глядеть под ноги. "Под утродождичек прошел, а мостили ее сами знаете когда..." - "Он мне еще

указывает, куда смотреть!.." - "Вы меня лучше отпустите, благородный дон,не держите за рубаху". - "Он мне еще указывает!.." Послышался звонкийтреск. Видимо, это была уже вторая пощечина - первая разбудила Румату. "Выменя лучше не бейте, благородный дон..." - бубнили внизу. Знакомый голос, кто бы это мог быть? Кажется, дон Тамэо. Надо будетсегодня проиграть ему хамахарскую клячу обратно. Интересно, научусь якогда-нибудь разбираться в лошадях? Правда, мы, Руматы Эсторские, споконвеков не разбираемся в лошадях. Мы знатоки боевых верблюдов. Хорошо, что вАрканаре почти нет верблюдов. Румата с хрустом потянулся, нащупал визголовье витой шелковый шнур и несколько раз дернул. В недрах домазазвякали колокольчики. Мальчишка, конечно, глазеет на скандал, подумалРумата. Можно было бы встать и одеться самому, но это - лишние слухи. Онприслушался к брани под окнами. До чего же могучий язык! Энтропияневероятная. Не зарубил бы его дон Тамэо... В последнее время в гвардиипоявились любители, которые объявили, что для благородного боя у нихтолько один меч, а другой они употребляют специально для уличной погони -ее-де заботами дона Рэбы что-то слишком много развелось в славномАрканаре. Впрочем, дон Тамэо не из таких. Трусоват наш дон Тамэо, да иполитик известный... Мерзко, когда день начинается с дона Тамэо... Румата сел, обхвативколени под роскошным рваным одеялом. Появляется ощущение свинцовойбеспросветности, хочется пригорюниться и размышлять о том, как мы слабы иничтожны перед обстоятельствами... На Земле это нам и в голову неприходит. Там мы здоровые, уверенные ребята, прошедшие психологическоекондиционирование и готовые ко всему. У нас отличные нервы: мы умеем неотворачиваться, когда избивают и казнят. У нас неслыханная выдержка: мыспособны выдерживать излияния безнадежнейших кретинов. Мы забылибрезгливость, нас устраивает посуда, которую по обычаю дают вылизыватьсобакам и затем для красоты протирают грязным подолом. Мы великиеимперсонаторы, даже во сне мы не говорим на языках Земли. У насбезотказное оружие - базисная теория феодализма, разработанная в тишикабинетов и лабораторий, на пыльных раскопах, в солидных дискуссиях... Жаль только, что дон Рэба понятия не имеет об этой теории. Жальтолько, что психологическая подготовка слезает с нас, как загар, мыбросаемся в крайности, мы вынуждены заниматься непрерывной подзарядкой:"Стисни зубы и помни, что ты замаскированный бог, что они не ведают, чтотворят, и почти никто из них не виноват, и потому ты должен бытьтерпеливым и терпимым..." Оказывается, что колодцы гуманизма в нашихдушах, казавшиеся на земле бездонными, иссякают с пугающей быстротой.Святой Мика, мы же были настоящими гуманистами там, на Земле, гуманизм былскелетом нашей натуры, в преклонении перед Человеком, в нашей любви кЧеловеку мы докатывались до антропоцентризма, а здесь вдруг с ужасом ловимсебя на мысли, что любили не Человека, а только коммунара, землянина,равного нам... Мы все чаще ловим себя на мысли: "Да полно, люди ли это?Неужели они способны стать людьми, хотя бы со временем?" и тогда мывспоминаем о таких, как Кира, Будах, Арата Горбатый, о великолепном баронеПампа, и нам становиться стыдно, а это тоже непривычно и неприятно и, чтосамое главное, не помогает... Не надо об этом, подумал Румата. Только не утром. Провалился бы этотдон Тамэо!... Накопилось в душе кислятины, и некуда ее выплеснуть в такомодиночестве. Вот именно, в одиночестве! Мы-то, здоровые, уверенные, думалили мы, что окажемся здесь в одиночестве? Да ведь никто не поверит! Антон,дружище, что это ты? На запад от тебя, три часа лету, АлександрВасильевич, добряк, умница, на востоке - Пашка, семь лет за одной партой,верный веселый друг. Ты просто раскис, Тошка. Жаль, конечно, мы думали, тыкрепче, но с кем не бывает? Работа адова, понимаем. Возвращайся-ка ты наЗемлю, отдохни, подзаймись теорией, а там видно будет... А Александр Васильевич, между прочим, чистой воды догматик. Разбазисная теория не предусматривает серых ("Я, голубчик, за пятнадцать летработы таких отклонений от теории что-то не замечал..."), значит, серыемне мерещатся. Раз мерещатся, значит, у меня сдали нервы и меня надоотправить на отдых. "Ну, хорошо, я обещаю, я посмотрю сам и сообщу своемнение. Но пока, дон Румата, прошу вас, никаких эксцессов..." А Павел,друг детства, эрудит, видите ли, знаток, кладезь информации... пустился

напропалую по историям двух планет и легко доказал, что серое движениеесть всего-навсего заурядное выступление горожан против баронов. "Впрочем,на днях заеду к тебе, посмотрю. Честно говоря, мне как-то неловко заБудаха..." И на том спасибо! И хватит! Займусь Будахом, раз больше ни начто не способен. Высокоученый доктор Будах. Коренной ируканец, великий медик, которомугерцог Ируканский чуть было не пожаловал дворянство, но раздумал и решилпосадить в башню. Крупнейший в Империи специалист по ядолечению. Авторшироко известного трактата "О травах и иных злаках, таинственно могущихслужить причиною скорби, радости и успокоения, а равно о слюне и сокахгадов, пауков и голого вепря Ы, таковыми же и многими другими свойствамиобладающих". Человек, несомненно, замечательный и настоящий интеллигент,убежденный гуманист и бессребреник: все имущество - мешок с книгами. Таккому же ты мог понадобиться, доктор Будах, в сумеречной невежественнойстране, погрязшей в кровавой трясине заговоров и корыстолюбия? Будем полагать, что ты жив и находишься в Арканаре. Не исключено,конечно, что тебя захватили налетчики-варвары, спустившиеся с отроговКрасного Северного хребта. На этот случай дон Кондор намерен связаться снашим другом Шуштулетидоводусом, специалистом по истории первобытныхкультур, который работает сейчас шаманом-эпилептиком у вождя ссорокапятисложным именем. Если ты все-таки в Арканаре, то прежде всеготебя могли захватить ночные работнички Ваги Колеса. И даже не захватить, априхватить, потому что для них главной добычей был бы твой сопровождающий,благородный проигравшийся дон. Но так или иначе они тебя не убьют: ВагаКолесо слишком скуп для этого. Тебя мог захватить и какой-нибудь дурак барон. Безо всякого злогоумысла, просто от скуки и гипертрофированного гостеприимства. Захотелосьпопировать с благородным собеседником, выставил на дорогу дружинников изатащил к себе в замок твоего сопровождающего. И будешь ты сидеть ввонючей людской, пока доны не упьются до обалдения и не расстанутся. Вэтом случае тебе тоже ничто не грозит. Но есть еще засевшие где-то в Гниловражье остатки разбитой недавнокрестьянской армии дона Кси и Пэрты Позвоночника, которых тайкомподкармливает сейчас сам орел наш дон Рэба на случай весьма возможныхосложнений с баронами. Вот эти пощады не знают, и о них лучше не думать.Есть еще дон Сатарина, родовитейший имперский аристократ, ста двух лет отроду, совершенно выживший из ума. Он пребывает в родовой вражде сгерцогами Ируканскими и время от времени, возбудившись к активности,принимается хватать все, что пересекает ируканскую границу. Он оченьопасен, ибо под действием приступов холецистита способен издавать такиеприказы, что божедомы не успевают вывозить трупы из его темниц. И, наконец, главное, не потому главное, что самое опасное, а потому,что наиболее вероятное. Серые патрули дона Рэбы. Штурмовики на большихдорогах. Ты мог попасть в их руки случайно, и тогда следует рассчитыватьна рассудительность и хладнокровие сопровождающего. Но что, если дон Рэбазаинтересован в тебе? У дона Рэбы такие неожиданные интересы... Его шпионымогли донести, что ты будешь проезжать через Арканар, тебе навстречувыслали наряд под командой старательного серого офицера, дворянскогоублюдка из мелкопоместных, и ты сидишь сейчас в каменном мешке под ВеселойБашней... Румата снова нетерпеливо подергал шнур. Дверь спальни отворилась сотвратительным визгом, вошел мальчик-слуга, тощенький и угрюмый. Имя егобыло Уно, и его судьба могла бы послужить темой для баллады. Он поклонилсяу порога, шаркая разбитыми башмаками, подошел к кровати и поставил настолик поднос с письмами, кофе и комком ароматической жевательной коры дляукрепления зубов и чистки оных. Румата сердито посмотрел на него. - Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь смажешь дверь? Мальчик промолчал, глядя в пол. Румата отбросил одеяло, спустил голыеноги с постели и потянулся к подносу. - Мылся сегодня? - спросил он. Мальчик переступил с ноги на ногу и, ничего не ответив, пошел покомнате, собирая разбросанную одежду. - Я, кажется, спросил тебя, мылся ты сегодня или нет? - сказалРумата, распечатывая первое письмо.

- Водой грехов не смоешь, - проворчал мальчик. - Что я, благородный,что ли, мыться? - Я тебе про микробов что рассказывал? - сказал Румата. Мальчик положил зеленые штаны на спинку кресла и омахнулся большимпальцем, отгоняя нечистого. - Три раза за ночь молился, - сказал он. - Чего же еще? - Дурачина ты, - сказал Румата и стал читать письмо. Писала дона Окана, фрейлина, новая фаворитка дона Рэбы. Предлагаланынче же вечером навестить ее, "томящуюся нежно". В постскриптуме простымисловами было написано, чего она, собственно, ждет от этой встречи. Руматане выдержал - покраснел. Воровато оглянувшись на мальчишку, пробормотал:"Ну, в самом деле..." Об этом следовало подумать. Идти было противно, неидти было глупо - дона Окана много знала. Он залпом выпил кофе и положил врот жевательную кору. Следующий конверт был из плотной бумаги, сургучная печать смазана;видно было, что письмо вскрывали. Писал дон Рипат, решительный карьерист,лейтенант серой роты галантерейщиков. Справлялся о здоровье, выражалуверенность в победе серого дела и просил отсрочить должок, ссылаясь навздорные обстоятельства. "Ладно, ладно..." - пробормотал Румата, отложилписьмо, снова взял конверт и с интересом его оглядел. Да, тоньше сталиработать. Заметно тоньше. В третьем письме предлагали рубиться на мечах из-за доны Пифы, носоглашались снять предложение, если дону Румате благоугодно будет привестидоказательства того, что он, благородный дон Румата, к доне Пифекасательства не имел и не имеет. Письмо было стандартным: основной текстписал каллиграф, а в оставленных промежутках были коряво, сграмматическими ошибками вписаны имена и сроки. Румата отшвырнул письмо и почесал искусанную комарами левую руку. - Ну, давай умываться! - приказал он. Мальчик скрылся за дверью и скоро, пятясь задом, вернулся, волоча пополу деревянную лохань с водой. Потом сбегал еще раз за дверь и притащилпустую лохань и ковшик. Румата спрыгнул на пол, содрал через голову ветхую, с искуснейшейручной вышивкой ночную рубаху и с лязгом выхватил из ножен висевшие уизголовья мечи. Мальчик из осторожности встал за кресло. Поупражнявшисьминут десять в выпадах и отражениях, Румата бросил мечи в стену, нагнулсянад пустой лоханью и приказал: "Лей!" Без мыла было плохо, но Румата ужепривык. Мальчик лил ковш за ковшом на спину, на шею, на голову и ворчал:"У всех как у людей, только у нас с выдумками. Где это видано - в двухсосудах мыться. В отхожем месте горшок какой-то придумали... Полотенце имкаждый день чистое... А сами, не помолившись, голый с мечами скачут..." Растираясь полотенцем, Румата сказал наставительно: - Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен бытьчист и благоухать. - Только у его величества и забот, что вас нюхать, - возразилмальчик. - Все знают, его величество день и ночь молятся за нас, грешных.А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, их лакейрассказывал. - Ладно, не ворчи, - сказал Румата, натягивая нейлоновую майку. Мальчик смотрел на майку с неодобрением. О ней давно уже ходили слухисреди арканарской прислуги. Но тут Румата ничего не мог поделать изестественной человеческой брезгливости. Когда он надевал трусы, мальчикотвернул голову и сделал губами движение, будто оплевывал нечистого. Хорошо бы все-таки ввести в моду нижнее белье, подумал Румата. Однакоестественным образом это можно было сделать только через женщин, а Руматаи в этом отличался непозволительной для разведчика разборчивостью.Кавалеру и вертопраху, знающему столичное обращение и сосланному впровинцию за дуэль по любви, следовало иметь по крайней мере двадцатьвозлюбленных. Румата прилагал героические усилия, чтобы поддержать своереноме. Половина его агентуры, вместо того чтобы заниматься делом,распространяла о нем отвратительные слухи, возбуждавшие зависть ивосхищение у арканарской гвардейской молодежи. Десятки разочарованных дам,у которых Румата специально задерживался за чтением стихов до глубокойночи (третья стража, братский поцелуй в щечку и прыжок с балкона в объятия

командира ночного обхода, знакомого офицера), наперебой рассказывали другдругу о настоящем столичном стиле кавалера из метрополии. Румата держалсятолько на тщеславии этих глупых и до отвращения развратных баб, нопроблема нижнего белья оставалась открытой. Насколько было проще сносовыми платками! На первом же балу Румата извлек из-за обшлага изящныйкружевной платочек и промакнул им губы. На следующем балу бравые гвардейцыуже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов,с вышивками и монограммами. А через месяц появились франты, носившие насогнутой руке целые простыни, концы которых элегантно волочились по полу. Румата натянул зеленые штаны и белую батистовую рубашку с застираннымворотом. - Кто-нибудь дожидается? - спросил он. - Брадобрей ждет, - ответил мальчик. - Да еще два дона в гостинойсидят, дон Тамэо с доном Сэра. Вино приказали подать и режутся в кости.Ждут вас завтракать. - Поди зови брадобрея. Благородным донам скажи, что скоро буду. Да негруби, разговаривай вежливо...

Завтрак был не очень обильный и оставлял место для скорого обеда.Было подано жареное мясо, сильно сдобренное специями, и собачьи уши,отжатые в уксусе. Пили шипучее ируканское, густое коричневое эсторское,белое соанское. Ловко разделывая двумя кинжалами баранью ногу, дон Тамэожаловался на наглость низших сословий. "Я намерен подать докладную навысочайшее имя, - объявил он. - Дворянство требует, чтобы мужикам иремесленному сброду было запрещено показываться в публичных местах и наулицах. Пусть ходят через дворы и по задам. В тех же случаях, когдапоявление мужика на улице неизбежно, например, при подвозе им хлеба, мясаи вина в благородные дома, пусть имеет специальное разрешение министерстваохраны короны". - "Светлая голова! - восхищенно сказал дон Сэра, брызгаяслюнями и мясным соком. - А вот вчера при дворе..." И он рассказалпоследнюю новость. Пассия дона Рэбы, фрейлина Окана, неосторожно наступилакоролю на больную ногу. Его величество пришел в ярость и, обратившись кдону Рэбе, приказал примерно наказать преступницу. На что дон Рэба, неморгнув глазом, ответил: "Будет исполнено, ваше величество. Нынче женочью!" "Я так хохотал, - сказал дон Сэра, крутя головой, - что у меня накамзоле отскочили два крючка..." Протоплазма, думал Румата. Просто жрущая и размножающаясяпротоплазма. - Да, благородные доны, - сказал он. - Дон Рэба - умнейший человек... - Ого-го! - сказал дон Сэра. - Еще какой! Светлейшая голова!.. - Выдающийся деятель, - сказал дон Тамэо значительно и с чувством. - Сейчас даже странно вспомнить, - продолжал Румата, приветливоулыбаясь, - что говорилось о нем всего год назад. Помните, дон Тамэо, какостроумно вы осмеяли его кривые ноги? Дон Тамэо поперхнулся и залпом осушил стакан ируканского. - Не припоминаю, - пробормотал он. - Да и какой из меня осмеятель... - Было, было, - сказал дон Сэра, укоризненно качая головой. - Действительно! - воскликнул Румата. - Вы же присутствовали при этойбеседе, дон Сэра! Помню вы еще так хохотали над остроумными пассажами донаТамэо, что у вас что-то там отлетело в туалете... Дон Сэра побагровел и стал длинно и косноязычно оправдываться, причемвсе время врал. Помрачневший дон Тамэо приналег на крепкое эсторское, атак как он, по его собственным словам, "как начал с позавчерашнего утра,так по сю пору не может остановиться", его, когда они выбрались из дома,пришлось поддерживать с двух сторон. День был солнечный, яркий. Простой народ толкался между домами, ища,на что бы поглазеть, визжали и свистели мальчишки, кидаясь грязью, из оконвыглядывали хорошенькие горожанки в чепчиках, вертлявые служаночкизастенчиво стреляли влажными глазками, и настроение стало понемногуподниматься. Дон Сэра очень ловко сшиб с ног какого-то мужика и чуть непомер со смеха, глядя, как мужик барахтается в луже. Дон Тамэо вдругобнаружил, что надел перевязи с мечами задом наперед, закричал: "Стойте! "- и стал крутиться на месте, пытаясь перевернуться внутри перевязей. У

дона Сэра опять что-то отлетело на камзоле. Румата поймал за розовое ушкопробегавшую служаночку и попросил ее помочь дону Тамэо привести себя впорядок. Вокруг благородных донов немедленно собралась толпа зевак,подававших служаночке советы, от которых та стала совсем пунцовой, а скамзола дона Сэра градом сыпались застежки, пуговки и пряжки. Когда они,наконец, двинулись дальше, дон Тамэо принялся во всеуслышание сочинятьдополнение к своей докладной, в котором он указывал на необходимость"непричисления хорошеньких особ женского пола к мужикам и простолюдинам".Тут дорогу им преградил воз с горшками. Дон Сэра обнажил оба меча изаявил, что благородным донам не пристало обходить всякие там горшки и онпроложит себе дорогу сквозь этот воз. Но пока он примеривался, пытаясьразличить, где кончается стена дома и начинаются горшки, Румата взялся заколеса и развернул воз, освободив проход. Зеваки, восхищенно наблюдавшиеза происходившим, прокричали Румате тройное "ура". Благородные доныдвинулись было дальше, но из окна на третьем этаже высунулся толстый сивыйлавочник и стал распространяться о бесчинствах придворных, на которых"орел наш дон Рэба скоро найдет управу". Пришлось задержаться ипереправить в это окно весь груз горшков. В последний горшок Румата бросилдве золотые монеты с профилем Пица Шестого и вручил остолбеневшемувладельцу воза. - Сколько вы ему дали? - спросил дон Тамэо, когда они пошли дальше. - Пустяк, - небрежно ответил Румата. - Два золотых. - Спина святого Мики! - воскликнул дон Тамэо. - Вы богаты! Хотите, япродам вам своего хамахарского жеребца? - Я лучше выиграю его у вас в кости, - сказал Румата. - Верно! - сказал дон Сэра и остановился. - Почему бы нам не сыгратьв кости! - Прямо здесь? - спросил Румата. - А почему бы нет? - спросил дон Сэра. - Не вижу, почему бы тремблагородным донам не сыграть в кости там, где им хочется! Тут дон Тамэо вдруг упал. Дон Сэра зацепился за его ноги и тоже упал. - Я совсем забыл, - сказал он. - Нам ведь пора в караул. Румата поднял их и повел, держа за локти. У огромного мрачного домадона Сатарины он остановился. - А не зайти ли нам к старому дону? - спросил он. - Совершенно не вижу, почему бы трем благородным донам не зайти кстарому дону Сатарине, - сказал дон Сэра. Дон Тамэо открыл глаза. - Находясь на службе короля, - провозгласил он, - мы должны всемерносмотреть в будущее. Д-дон Сатарина - это пройденный этап. Вперед,благородные доны! Мне нужно на пост... - Вперед, - согласился Румата. Дон Тамэо снова уронил голову на грудь и больше уже не просыпался.Дон Сэра, загибая пальцы, рассказывал о своих любовных победах. Так онидобрались до дворца. В караульном помещении Румата с облегчением положилдона Тамэо на скамью, а дон Сэра уселся за стол, небрежно отодвинул пачкуордеров, подписанных королем, и заявил, что пришла, наконец, пора выпитьхолодного ируканского. Пусть хозяин катит бочку, приказал он, а этидевочки (он указал на караульных гвардейцев, игравших в карты за другимстолом) пусть идут сюда. Пришел начальник караула, лейтенант гвардейскойроты. Он долго присматривался к дону Тамэо и приглядывался к дону Сэра; икогда дон Сэра осведомился у него, "зачем увяли все цветы в садутаинственном любви", решил, что посылать их сейчас на пост, пожалуй, нестоит. Пусть пока так полежат. Румата проиграл лейтенанту золотой и поговорил с ним о новыхформенных перевязях и о способах заточки мечей. Он заметил между прочим,что собирается зайти к дону Сатарине, у которого есть оружие стариннойзаточки, и был очень огорчен, узнав, что почтенный вельможа окончательноспятил: еще месяц назад выпустил своих пленников, распустил дружину, абогатейший пыточный арсенал безвозмездно передал в казну. Стодвухлетнийстарец заявил, что остаток жизни намеревается посвятить добрым делам, итеперь, наверное долго не протянет. Попрощавшись с лейтенантом, Румата вышел из дворца и направился впорт. Он шел, огибая лужи и перепрыгивая через рытвины, полные зацветшей

водой, бесцеремонно расталкивая зазевавшихся простолюдинов, подмигиваядевушкам, на которых внешность его производила, по-видимому, неотразимоевпечатление, раскланивался с дамами, которых несли в портшезах, дружескиздоровался со знакомыми дворянами и нарочито не замечал серых штурмовиков. Он сделал небольшой крюк, чтобы зайти в Патриотическую школу. Школаэта была учреждена иждивением дона Рэбы два года назад для подготовки измелкопоместных и купеческих недорослей военных и административных кадров.Дом был каменный, современной постройки, без колонн и барельефов, столстыми стенами, с узкими бойницеобразными окнами, с полукруглыми башнямипо сторонам главного входа. В случае надобности в доме можно былопродержаться. По узким ступеням Румата поднялся на второй этаж и, звеня шпорами покамню, направился мимо классов к кабинету прокуратора школы. Из классовнеслось жужжание голосов, хоровые выкрики. "Кто есть король? Светлоевеличество. Кто есть министры? Верные, не знающие сомнений...", "... Ибог, наш создатель, сказал: "Прокляну". И проклял...", "... А ежели рожокдважды протрубит, рассыпаться по двое как бы цепью, опустив притомпики...", "...Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, неувлекаясь, прекратить..." Школа, думал Румата. Гнездо мудрости. Опора культуры... Он, не стучась, толкнул низкую сводчатую дверь и вошел в кабинет,темный и ледяной, как погреб. Навстречу из-за огромного стола, заваленногобумагой и тростями для наказаний, выскочил длинный угловатый человек,лысый, с провалившимися глазами, затянутый в узкий серый мундир снашивками министерства охраны короны. Это и был прокуратор Патриотическойшколы высокоученый отец Кин - садист-убийца, постригшийся в монахи, автор"Трактата о доносе", обратившего на себя внимание дона Рэбы. Небрежно кивнув в ответ на витиеватое приветствие, Румата сел вкресло и положил ногу на ногу. Отец Кин остался стоять, согнувшись в позепочтительного внимания. - Ну, как дела? - спросил Румата благосклонно. - Одних грамотееврежем, других учим? Отец Кин осклабился. - Грамотей не есть враг короля, - сказал он. - Враг короля естьграмотей-мечтатель, грамотей усомнившийся, грамотей неверящий! Мы жездесь... - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Что пописываешь? Читал ятвой трактат - полезная книга, но глупая. Как же это ты? Нехорошо.Прокуратор!.. - Не умом поразить тщился, - с достоинством ответил отец Кин. -Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам ненадобны. Надобны верные. И мы... - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Так пишешь что новое илинет? - Собираюсь подать на рассмотрение министру рассуждение о новомгосударстве, образцом коего полагаю Область Святого Ордена. - Это что же ты? - удивился Румата. - Всех нас в монахи хочешь?.. Отец Кин стиснул руки и подался вперед. - Разрешите пояснить, благородный дон, - горячо сказал он, облизнувгубы. - Суть совсем в ином! Суть в основных установлениях новогогосударства. Установления просты, и их всего три: слепая вера внепогрешимость законов, беспрекословное оным повиновение, а такженеусыпное наблюдение каждого за всеми! - Гм, - сказал Румата. - А зачем? - Что "зачем"? - Глуп ты все-таки, - сказал Румата. - Ну ладно, верю. Так о чем этоя ?.. Да! Завтра ты примешь двух новых наставников. Их зовут: отец Тарра,очень почтенный старец, занимается этой... космографией, и брат Нанин,тоже верный человек, силен в истории. Это мои люди, и прими ихпочтительно. Вот залог. - Он бросил на стол звякнувший мешочек. - Твоядоля здесь - пять золотых... Все понял? - Да, благородный дон, - сказал отец Кин. Румата зевнул и огляделся. - Вот и хорошо, что понял, - сказал он. - Мой отец почему-то очень

любил этих людей и завещал мне устроить их жизнь. Вот объясни мне, ученыйчеловек, откуда в благороднейшем доне может быть такая привязанность кграмотею? - Возможно, какие-нибудь особые заслуги? - предположил отец Кин. - Это ты о чем? - подозрительно спросил Румата. - Хотя почему же?Да... Дочка там хорошенькая или сестра... Вина, конечно, у тебя здесь нет? Отец Кин виновато развел руки. Румата взял со стола один из листков инекоторое время подержал перед глазами. - "Споспешествование"... - прочел он. - Мудрецы! - он уронил листокна пол и встал. - Смотри, чтобы твоя ученая свора их здесь не обижала. Яих как-нибудь навещу, и если узнаю... - Он поднес под нос отцу Кину кулак.- Ну ладно, ладно, не бойся, не буду... Отец Кин почтительно хихикнул. Румата кивнул ему и направился кдвери, царапая пол шпорами. На улице Премногоблагодарения он заглянул в оружейную лавку, купилновые кольца для ножен, попробовал пару кинжалов (покидал в стену,примерил к ладони - не понравилось), затем, присев на прилавок, поговорилс хозяином, отцом Гауком. У отца Гаука были печальные добрые глаза ималенькие бледные руки в неотмытых чернильных пятнах. Румата немногопоспорил с ним о достоинствах стихов Цурэна, выслушал интересныйкомментарий к строчке "Как лист увядший падает на душу...", попросилпрочесть что нибудь новенькое и, повздыхав вместе с автором над невыразимогрустными строфами, продекламировал перед уходом "Быть или не быть?" всвоем переводе на ируканский. - Святой Мика! - вскричал воспламененный отец Гаук. - Чьи это стихи? - Мои, - сказал Румата и вышел. Он зашел в "Серую Радость", выпил стакан арканарской кислятины,потрепал хозяйку по щеке, перевернул, ловко двинув мечом, столик штатногоосведомителя, пялившего на него пустые глаза, затем прошел в дальний уголи отыскал там обтрепанного бородатого человечка с чернильницей на шее. - Здравствуй, брат Нанин, - сказал он. - Сколько прошений написалсегодня? Брат Нанин застенчиво улыбнулся, показав мелкие испорченные зубы. - Сейчас пишут мало прошений, благородный дон, - сказал он. - Однисчитают, что просить бесполезно, а другие рассчитывают в ближайшее времявзять без спроса. Румата наклонился к его уху и рассказал, что дело с Патриотическойшколой улажено. - Вот тебе два золотых, - сказал он в заключение. - Оденься, приведисебя в порядок. И будь осторожнее... хотя бы в первые дни. Отец Кинопасный человек. - Я прочитаю ему свой "Трактат о слухах", - весело сказал брат Нанин.- Спасибо, благородный дон. - Чего не сделаешь в память о своем отце! - сказал Румата. - А теперьскажи, где мне найти отца Тарра? Брат Нанин перестал улыбаться и растерянно замигал. - Вчера здесь случилась драка, - сказал он. - А отец Тарра немногоперепил. И потом он же рыжий... Ему сломали ребро. Румата крякнул от досады. - Вот несчастье! - сказал он. - И почему вы так много пьете? - Иногда бывает трудно удержаться, - грустно сказал брат Нанин. - Это верно, - сказал Румата. - Ну что ж, вот еще два золотых, берегиего. Брат Нанин наклонился, ловя его руку. Румата отступил. - Ну-ну, - сказал он. - Это не самая лучшая из твоих шуток, братНанин. Прощай.

В порту пахло, как нигде в Арканаре. Пахло соленой водой, тухлойтиной, пряностями, смолой, дымом, лежалой солониной, из таверн неслочадом, жареной рыбой, прокисшей брагой. В душном воздухе висела густаяразноязыкая ругань. На пирсах, в тесных проходах между складами, вокругтаверн толпились тысячи людей диковинного вида: расхлюстанные матросы,надутые купцы, угрюмые рыбаки, торговцы рабами, торговцы женщинами,

раскрашенные девки, пьяные солдаты, какие-то неясные личности, увешанныеоружием, фантастические оборванцы с золотыми браслетами на грязных лапах.Все были возбуждены и обозлены. По приказу дона Рэбы вот уже третий деньни один корабль, ни один челнок не мог покинуть порта. У причаловпоигрывали ржавыми мясницкими топорами серые штурмовики - поплевывали,нагло и злорадно поглядывая на толпу. На арестованных кораблях группами попять-шесть человек сидели на корточках ширококостные, меднокожие люди вшкурах шерстью наружу и медных колпаках - наемники-варвары, никудышные врукопашном бою, но страшные вот так, на расстоянии, своими длиннющимидуховыми трубками, стреляющими отравленной колючкой. А за лесом мачт, наоткрытом рейде чернели в мертвом штиле длинные боевые галеры королевскогофлота. Время от времени они испускали красные огненно-дымные струи,воспламеняющие море, - жгли нефть для устрашения. Румата миновал таможенную канцелярию, где перед запертыми дверямисгрудились угрюмые морские волки, тщетно ожидающие разрешения на выход,протолкался через крикливую толпу, торгующую чем попало (от рабынь ичерного жемчуга до наркотиков и дрессированных пауков), вышел к пирсам,покосился на выложенные в ряд для всеобщего обозрения на самом солнцепекераздутые трупы в матросских куртках и, описав дугу по захламленномупустырю, проник в вонючие улочки портовой окраины. Здесь было тише. Вдверях убогих притончиков дремали полуголые девки, на перекрестке валялсяразбитой мордой вниз упившийся солдат с вывернутыми карманами, вдоль стенкрались подозрительные фигуры с бледными ночными физиономиями. Днем Румата был здесь впервые и сначала удивился, что не привлекаетвнимания: встречные заплывшими глазами глядели либо мимо, либо как бысквозь него, хотя и сторонились, давая дорогу. Но, сворачивая за угол, онслучайно обернулся и успел заметить, как десятка полтора разнокалиберныхголов, мужских и женских, лохматых и лысых, мгновенно втянулись в двери, вокна, в подворотни. Тогда он ощутил странную атмосферу этого гнусногоместа, атмосферу не то чтобы вражды или опасности, а какого-то нехорошего,корыстного интереса. Толкнув плечом дверь, он вошел в один из притонов, где в полутемнойзальце дремал за стойкой длинноносый старичок с лицом мумии. За столамибыло пусто. Румата неслышно подошел к стойке и примерился уже щелкнутьстарика в длинный нос, как вдруг заметил, что спящий старик вовсе не спит,а сквозь голые прижмуренные веки внимательно его разглядывает. Руматабросил на стойку серебряную монетку, и глаза старичка сейчас же широкораскрылись. - Что будет угодно благородному дону? - деловито осведомился он. -Травку? Понюшку? Девочку? - Не притворяйся, - сказал Румата. - Ты знаешь, зачем я сюда прихожу. - Э-э, да никак это дон Румата! - с необычайным удивлением вскричалстарик. - Я и то смотрю, что-то знакомое... Сказавши это, он снова опустил веки. Все было ясно. Румата обошелстойку и пролез сквозь узкую дверь в соседнюю комнатушку. Здесь былотесно, темно и воняло душной кислятиной. Посредине за высокой конторкойстоял, согнувшись над бумагами, сморщенный пожилой человек в плоскойчерной шапочке. На конторке мигала коптилка, и в сумраке виднелись тольколица людей, неподвижно сидевших у стен. Румата, придерживая мечи, тоженашарил табурет у стены и сел. Здесь были свои законы и свой этикет.Внимания на вошедшего никто не обратил: раз пришел человек, значит, такнадо, а если не надо, то мигнут - и не станет человека. Ищи его хоть повсему свету... Сморщенный старик прилежно скрипел пером, люди у стен былинеподвижны. Время от времени то один из них, то другой протяжно вздыхал.По стенам, легонько топоча, бегали невидимые ящерицы-мухоловки. Неподвижные люди у стен были главарями банд - некоторых Румата давнознал в лицо. Сами по себе эти тупые животные стоили немного. Их психологиябыла не сложнее психологии среднего лавочника. Они были невежественны,беспощадны и хорошо владели ножами и короткими дубинками. А вот человек уконторки... Его звали Вага Колесо, и он был всемогущим, не знающим конкурентовглавою всех преступных сил Запроливья - от Питанских болот на западеИрукана до морских границ торговой республики Соан. Он был проклят всемитремя официальными церквами Империи за неумеренную гордыню, ибо называл

себя младшим братом царствующих особ. Он располагал ночной армией общейчисленностью до десяти тысяч человек, богатством в несколько сотен тысячзолотых, а агентура его проникала в святая святых государственногоаппарата. За последние двадцать лет его четырежды казнили, каждый раз прибольшом стечении народа; по официальной версии, он в настоящий моменттомился сразу в трех самых мрачных застенках Империи, а дон Рэбанеоднократно издавал указы "касательно возмутительного распространениягосударственными преступниками и иными злоумышленниками легенд о такназываемом Ваге Колесе, на самом деле не существующем и, следовательно,легендарном". Тот же дон Рэба вызывал к себе, по слухам, некоторыхбаронов, располагающих сильными дружинами, и предлагал им вознаграждение:пятьсот золотых за Вагу мертвого и семь тысяч золотых за живого. СамомуРумате пришлось в свое время потратить немало сил и золота, чтобы войти вконтакт с этим человеком. Вага вызывал в нем сильнейшее отвращение, ноиногда был чрезвычайно полезен, буквально незаменим. Кроме того, Вагасильно занимал Румату как ученого. Это был любопытнейший экспонат в егоколлекции средневековых монстров, личность, не имеющая, по-видимому,совершенно никакого прошлого... Вага, наконец, положил перо, распрямился и сказал скрипуче: - Вот так, дети мои. Две с половиной тысячи золотых за три дня. Арасходов всего одна тысяча девятьсот девяносто шесть. Пятьсот четыремаленьких кругленьких золотых за три дня. Неплохо, дети мои, неплохо... Никто не пошевелился. Вага отошел от конторки, сел в углу и сильнопотер сухие ладони. - Есть чем порадовать вас, дети мои, - сказал он. - Времена настаютхорошие, изобильные... Но придется потрудиться. Ох, как придется! Мойстарший брат, король Арканарский, решил извести всех ученых людей в нашемс ним королевстве. Ну что ж, ему виднее. Да и кто мы такие, чтобыобсуждать его высокие решения? Однако выгоду из этого его решения извлечьможно и должно. И поскольку мы его верные подданные, мы ему услужим. Нопоскольку мы его ночные подданные, мы и свою малую толику не упустим. Онэтого не заметит и не будет гневаться на нас. Что? Никто не пошевелился. - Мне показалось, что Пига вздохнул. Это правда, Пига, сынок? В темноте заерзали и прокашлялись. - Не вздыхал я, Вага, - сказал грубый голос. - Как можно... - Нельзя, Пига, нельзя! Правильно! Все вы сейчас должны слушать менязатаив дыхание. Все вы разъедетесь отсюда и возьметесь за тяжкий труд, инекому будет тогда посоветовать вам. Мой старший брат, его величество,устами министра своего дона Рэбы обещал за головы некоторых бежавших искрывающихся ученых людей немалые деньги. Мы должны доставить ему этиголовы и порадовать его, старика. А с другой стороны, некоторые ученыелюди хотят скрыться от гнева моего старшего брата и не пожалеют для этогосвоих средств. Во имя милосердия и чтобы облегчить душу моего старшегобрата от бремени лишних злодейств, мы поможем этим людям. Впрочем,впоследствии, если его величеству понадобятся и эти головы, он их получит.Дешево, совсем дешево... Вага замолчал и опустил голову. По щекам его вдруг потекли старческиемедленные слезы. - А ведь я старею, дети мои, - сказал он, всхлипнув. - Руки моидрожат, ноги подгибаются подо мною, и память начинает мне изменять. Забылведь, совсем забыл, что среди нас, в этой душной, тесной клетушке томитсяблагородный дон, которому совершенно нет дела до наших грошовых расчетов.Уйду я. Уйду на покой. А пока, дети мои, давайте извинимся передблагородным доном... Он встал и, кряхтя, согнулся в поклоне. Остальные тоже встали и тожепоклонились, но с явной нерешительностью и даже с испугом. Руматабуквально слышал, как трещат их тупые, примитивные мозги в тщетномстремлении угнаться за смыслом слов и поступков этого согбенного старичка. Дело было, конечно, ясное: разбойничек пользовался лишним шансомдовести до сведения дона Рэбы, что ночная армия в происходящем погроменамерена действовать вместе с серыми. Теперь же, когда настало времядавать конкретные указания, называть имена и сроки операций, присутствиеблагородного дона становилось, мягко выражаясь, обременительным, и ему,

благородному дону, предлагалось быстренько изложить свое дело и выметатьсявон. Темненький старичок. Страшненький. И почему он в городе? Вага терпетьне может города. - Ты прав, почтенный Вага, - сказал Румата. - Мне недосуг. Однакоизвиниться должен я, потому что беспокою тебя по совершенно пустяковомуделу. - Он продолжал сидеть, и все слушали его стоя. - Случилось так, чтомне нужна твоя консультация... Ты можешь сесть. Вага еще раз поклонился и сел. - Дело вот в чем, - продолжал Румата. - Три дня назад я должен былвстретиться в Урочище Тяжелых Мечей со своим другом, благородным доном изИрукана. Но мы не встретились. Он исчез. Я знаю точно, что ируканскуюграницу он пересек благополучно. Может быть, тебе известна его дальнейшаясудьба? Вага долго не отвечал. Бандиты сопели и вздыхали. Потом Вагаоткашлялся. - Нет, благородный дон, - сказал он. - Нам ничего не известно о такомделе. Румата сейчас же встал. - Благодарю тебя, почтенный, - сказал он. Он шагнул на серединукомнаты и положил на конторку мешочек с десятком золотых. - Оставляю тебяс просьбой: если тебе станет что-нибудь известно, дай мне знать. - Онприкоснулся к шляпе. - Прощай. Возле самой двери он остановился и небрежно сказал через плечо: - Ты тут говорил что-то об ученых людях. Мне пришла сейчас в головумысль. Я чувствую, трудами короля в Арканаре через месяц не отыщешь ниодного порядочного книгочея. А я должен основать в метрополии университет,потому что дал обет за излечение меня от черного мора. Будь добр, когдаподналовишь книгочеев, извести сначала меня, а потом уже дона Рэбу. Можетстаться, я отберу себе парочку для университета. - Не дешево обойдется, - сладким голосом предупредил Вага. - Товарредкостный, не залеживается. - Честь дороже, - высокомерно сказал Румата и вышел.

3

Этого Вагу, думал Румата, было бы очень интересно изловить и вывестина Землю. Технически это не сложно. Можно было бы сделать это прямосейчас. Что бы он стал делать на Земле? Румата попытался представить себе,что Вага стал бы делать на Земле. В светлую комнату с зеркальными стенамии кондиционированным воздухом, пахнущим хвоей или морем, бросили огромногомохнатого паука. Паук прижался к сверкающему полу, судорожно повелзлобными глазками и - что делать? - боком, боком кинулся в самый темныйугол, вжался, угрожающе выставив ядовитые челюсти. Конечно, прежде всегоВага стал бы искать обиженных. И, конечно, самый глупый обиженныйпоказался бы ему слишком чистым и непригодным к использованию. А ведьзахирел бы старичок. Пожалуй, даже и умер бы. А впрочем, кто его знает! Втом-то все и дело, что психология этих монстров - совершенно темный лес.Святой Мика! Разобраться в ней гораздо сложнее, чем в психологиинегуманоидных цивилизаций. Все их действия можно объяснить, но чертовскитрудно эти действия предсказать. Да, может быть, и помер бы с тоски. Аможет быть, огляделся бы, приспособился, прикинул бы, что к чему, ипоступил бы лесничим в какой-нибудь заповедник. Ведь не может же быть,чтобы не было у него мелкой, безобидной страстишки, которая здесь емутолько мешает, а там могла бы стать сутью его жизни. Кажется, он кошеклюбит. В берлоге у него, говорят, целое стадо, и специальный человек к нимприставлен. И он этому человеку даже платит, хотя скуп и мог бы простопригрозить. Но что бы он стал делать на Земле со своим чудовищным

властолюбием - непонятно! Румата остановился перед таверной и хотел было зайти, но обнаружил,что у него пропал кошелек. Он стоял перед входом в полной растерянности(он никак не мог привыкнуть к таким вещам, хотя это случилось с ним невпервые) и долго шарил по всем карманам. Всего было три мешочка, подесятку золотых в каждом. Один получил прокуратор, отец Кин, другойполучил Вага. Третий исчез. В карманах было пусто, с левой штанины былиаккуратно срезаны все золотые бляшки, а с пояса исчез кинжал. Тут он заметил, что неподалеку остановились двое штурмовиков, глазеютна него и скалят зубы. Сотруднику Института было на это наплевать, ноблагородный дон Румата Эсторский осатанел. На секунду он потерял контрольнад собой. Он шагнул к штурмовикам, рука его непроизвольно поднялась,сжимаясь в кулак. Видимо, лицо его изменилось страшно, потому чтонасмешники шарахнулись и с застывшими, как у паралитиков, улыбкамиторопливо юркнули в таверну. Тогда он испугался. Ему стало так страшно, как было только один раз вжизни, когда он - в то время еще сменный пилот рейсового звездолета ощутилпервый приступ малярии. Неизвестно, откуда взялась эта болезнь, и ужечерез два часа его с удивленными шутками и прибаутками вылечили, но оннавсегда запомнил потрясение, испытанное им, совершенно здоровым, никогдане болевшим человеком, при мысли о том, что в нем что-то разладилось, чтоон стал ущербным и словно бы потерял единоличную власть над своим телом. Я же не хотел, подумал он. У меня и в мыслях этого не было. Они женичего особенного не делали ну, стояли, ну, скалили зубы... Очень глупоскалили, но у меня, наверное, был ужасно нелепый вид, когда я шарил покарманам. Ведь я их чуть не зарубил, вдруг понял он. Если бы они неубрались, я бы их зарубил. Он вспомнил, как совсем недавно на париразрубил одним ударом сверху донизу чучело, одетое в двойной соанскийпанцирь, и по спине у него побежали мурашки... Сейчас бы они валялись вотздесь, как свиные туши, а я бы стоял с мечом в руке и не знал, чтоделать... Вот так бог! Озверел... Он почувствовал вдруг, что у него болят все мышцы, как после тяжелойработы. Ну-ну, тихо, сказал он про себя. Ничего страшного. Все прошло.Просто вспышка. Мгновенная вспышка, и все уже прошло. Я же все-такичеловек, и все животное мне не чуждо... Это просто нервы. Нервы инапряжение последних дней... А главное - это ощущение наползающей тени.Непонятно, чья, непонятно, откуда, но она наползает и наползает совершеннонеотвратимо... Эта неотвратимость чувствовалась по всем. И в том, что штурмовики,которые еще совсем недавно трусливо жались к казармам, теперь с топораминаголо свободно разгуливают прямо посередине улиц, где раньше разрешалосьходить только благородным донам. И в том, что исчезли из города уличныепевцы, рассказчики, плясуны, акробаты. И в том, что горожане пересталираспевать куплеты политического содержания, стали очень серьезными исовершенно точно знали, что необходимо для блага государства. И в том, чтовнезапно и необъяснимо был закрыт порт. И в том, что были разгромлены исожжены "возмущенным народом" все лавочки, торгующие раритетами, -единственные места в королевстве, где можно было купить или взять на времякниги и рукописи на всех языках Империи и на древних, ныне мертвых, языкахаборигенов Запроливья. И в том, что украшение города, сверкающая башняастрологической обсерватории, торчала теперь в синем небе черным гнилымзубом, спаленная "случайным пожаром". И в том, что потребление спиртногоза два последних года выросло в четыре раза - в Арканаре-то, издревлеславившемся безудержным пьянством! И в том, что привычно забитые,замордованные крестьяне окончательно зарылись под землю в своихБлагорастворениях, Райских Кущах и Воздушных Лобзаниях, не решаясьвыходить из землянок даже для необходимых полевых работ. И, наконец, втом, что старый стервятник Вага Колесо переселился в город, чуя большуюпоживу... Где-то в недрах дворца, в роскошных апартаментах, гдеподагрический король, двадцать лет не видевший солнца из страха перед всемна свете, сын собственного прадеда, слабоумно хихикая, подписывает один задругим жуткие приказы, обрекающие на мучительную смерть самых честных ибескорыстных людей, где-то там вызревал чудовищный гнойник, и прорываэтого гнойника надо было ждать не сегодня-завтра...

Румата поскользнулся на разбитой дыне и поднял голову. Он был наулице Премногоблагодарения, в царстве солидных купцов, менял имастеров-ювелиров. По сторонам стояли добротные старинные дома с лавками илабазами, тротуары здесь были широки, а мостовая выложена гранитнымибрусьями. Обычно здесь можно было встретить благородных да тех, ктопобогаче, но сейчас навстречу Румате валила густая толпа возбужденныхпростолюдинов. Румату осторожно обходили, подобострастно поглядывая,многие на всякий случай кланялись. В окнах верхних этажей маячили толстыелица, на них остывало возбужденное любопытство. Где-то вперединачальственно покрикивали: "А ну проходи!.. Разойдись!.. А ну, быстро!.."В толпе переговаривались: - В них-то самое зло и есть, их-то и опасайся больше всего. На вид-тоони тихие, благонравные, почтенные, поглядишь - купец купцом, а внутри ядгорький!.. - Как они его, черта... Я уж на что привычный, да, веришь, замутилосмотреть... - А им хоть что... Во ребята! Прямо сердце радуется. Такие невыдадут. - А может, не надо бы так? Все-таки человек, живое дыхание... Ну,грешен - так накажите, поучите, а зачем вот так-то? - Ты, это, брось!.. Ты, это, потише: во-первых, люди кругом... - Хозяин, а хозяин! Сукно есть хорошее, отдадут, не подорожатся, еслинажать... Только быстрее надо, а то опять Пакиновы приказчикиперехватят... - Ты, сынок, главное, не сомневайся. Поверь, главное. Раз властипоступают - значит, знают, что делают... Опять кого-то забили, подумал Румата. Ему захотелось свернуть иобойти стороной то место, откуда текла толпа и где кричали проходить иразойтись. Но он не свернул. Он только провел рукой по волосам, чтобыупавшая прядь не закрыла камень на золотом обруче. Камень был не камень, аобъектив телепередатчика, и обруч был не обруч, а рация. Историки на Землевидели и слышали все, что видели и слышали двести пятьдесят разведчиков надевяти материках планеты. И поэтому разведчики были обязаны смотреть ислушать. Задрав подбородок и растопырив в стороны мечи, чтобы задеватьпобольше народу, он пошел прямо на людей посередине мостовой, и встречныепоспешно шарахались, освобождая дорогу. Четверо коренастых носильщиков сраскрашенными мордами пронесли через улицу серебристый портшез. Из-зазанавесок выглянуло красивое холодное личико с подведенными ресницами.Румата сорвал шляпу и поклонился. Это была дона Окана, нынешняя фавориткаорла нашего, дона Рэбы. Увидя великолепного кавалера, она томно изначительно улыбнулась ему. Можно было, не задумываясь, назвать двадесятка благородных донов, которые, удостоившись такой улыбки, кинулись бык женам и любовницам с радостным известием: "Теперь все прочие пустьпоберегутся, всех теперь куплю и продам, все им припомню!.." Такие улыбки- штука редкая и подчас неоценимо дорогая. Румата остановился, провожаявзглядом портшез. Надо решаться, подумал он. Надо, наконец, решаться... Онпоежился при мысли о том, чего это будет стоить. Но ведь надо, надо...Решено, подумал он, все равно другого пути нет. Сегодня вечером. Онпоравнялся с оружейной лавкой, куда заглядывал давеча прицениться ккинжалам и послушать стихи, и снова остановился. Вот оно что... Значит,это была твоя очередь, добрый отец Гаук... Толпа уже рассосалась. Дверь лавки была сорвана с петель, окнавыбиты. В дверном проеме стоял, упершись ногой в косяк, огромный штурмовикв серой рубахе. Другой штурмовик, пожиже, сидел на корточках у стены.Ветер катал по мостовой мятые исписанные листы. Огромный штурмовик сунул палец в рот, пососал, потом вынул изо рта иоглядел внимательно. Палец был в крови. Штурмовик поймал взгляд Руматы иблагодушно просипел: - Кусается, стерва, что твой хорек... Второй штурмовик торопливо хихикнул. Этакий жиденький, бледныйпарнишка, неуверенный, с прыщавой мордой, сразу видно: новичок, гаденыш,щенок... - Что здесь произошло? - спросил Румата.

- За скрытого книгочея подержались, - нервно сказал щенок. Верзила опять принялся сосать палец, не меняя позы. - Смир-рна! - негромко скомандовал Румата. Щенок торопливо вскочил и подобрал топор. Верзила подумал, новсе-таки опустил ногу и встал довольно прямо. - Так что за книгочей? - осведомился Румата. - Не могу знать, - сказал щенок. - По приказу отца Цупика... - Ну и что же? Взяли? - Так точно! Взяли! - Это хорошо, - сказал Румата. Это действительно было совсем не плохо. Время еще оставалось. Нетничего дороже времени, подумал он. Час стоит жизни, день бесценен. - И куда же вы его? В Башню? - А? - растерянно спросил щенок. - Я спрашиваю, он в Башне сейчас? На прыщавой мордочке расплылась неуверенная улыбка. Верзила заржал.Румата стремительно обернулся. Там, на другой стороне улицы, мешком тряпьявисел на перекладине ворот труп отца Гаука. Несколько оборванныхмальчишек, раскрыв рты, глазели на него со двора. - Нынче в Башню не всякого отправляют, - благодушно просипел заспиной верзила. - Нынче у нас быстро. Узел за ухо - и пошел прогуляться... Щенок снова захихикал. Румата слепо оглянулся на него и медленноперешел улицу. Лицо печального поэта было черным и незнакомым. Руматаопустил глаза. Только руки были знакомы, длинные слабые пальцы,запачканные чернилами...

Теперь не уходят из жизни, Теперь из жизни уводят. И если кто-нибудь даже Захочет, чтоб было иначе, Опустит слабые руки, Не зная, где сердце спрута И есть ли у спрута сердце...

Румата повернулся и пошел прочь. Добрый слабый Гаук... У спрута естьсердце. И мы знаем, где оно. И это всего страшнее, мой тихий, беспомощныйдруг. Мы знаем, где оно, но мы не можем разрубить его, не проливая кровитысяч запуганных, одурманенных, слепых, не знающих сомнения людей. А ихтак много, безнадежно много, темных, разъединенных, озлобленных вечнымнеблагодарным трудом, униженных, не способных еще подняться над мыслишкойо лишнем медяке... И их еще нельзя научить, объединить, направить, спастиот самих себя. Рано, слишком рано, на столетия раньше, чем можно,поднялась в Арканаре серая топь, она не встретит отпора, и остается одно:спасать тех немногих, кого можно успеть спасти. Будаха, Тарру, Нанина, нуеще десяток, ну еще два десятка... Но одна только мысль о том, что тысячи других, пусть менееталантливых, но тоже честных, по-настоящему благородных людей фатальнообречены, вызывала в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости.Временами это ощущение становилось таким острым, что сознание помрачалось,и Румата словно наяву видел спины серой сволочи, озаряемые лиловымивспышками выстрелов, и перекошенную животным ужасом всегда такуюнезаметную, бледненькую физиономию дона Рэбы и медленно обрушивающуюсявнутрь себя Веселую Башню... Да, это было бы сладостно. Это было бынастоящее дело. Настоящее макроскопическое воздействие. Но потом... Да,они в Институте правы. Потом неизбежное. Кровавый хаос в стране. Ночнаяармия Ваги, выходящая на поверхность, десять тысяч головорезов, отлученныхвсеми церквами, насильников, убийц, растлителей; орды меднокожих варваров,спускающиеся с гор и истребляющие все живое, от младенцев до стариков;громадные толпы слепых от ужаса крестьян и горожан, бегущих в леса, вгоры, в пустыни; и твои сторонники - веселые люди, смелые люди! -вспарывающие друг другу животы в жесточайшей борьбе за власть и за правовладеть пулеметом после твоей неизбежно насильственной смерти... И этанелепая смерть - из чаши вина, поданной лучшим другом, или от арбалетнойстрелы, свистнувшей в спину из-за портьеры. И окаменевшее лицо того, кто

будет послан с Земли тебе на смену и найдет страну, обезлюдевшую, залитуюкровью, догорающую пожарищами, в которой все, все, все придется начинатьсначала... Когда Румата пнул дверь своего дома и вошел в великолепнуюобветшавшую прихожую, он был мрачен, как туча. Муга, седой, сгорбленныйслуга с сорокалетним лакейским стажем, при виде его съежился и толькосмотрел, втянув голову в плечи, как свирепый молодой хозяин срывает с себяшляпу, плащ и перчатки, швыряет на лавку перевязи с мечами и поднимается всвои покои. В гостиной Румату ждал мальчик Уно. - Вели подать обедать, - прорычал Румата. - В кабинет. Мальчик не двинулся с места. - Вас там дожидаются, - угрюмо сообщил он. - Кто еще? - Девка какая-то. А может, дона. По обращению вроде девка - ласковая,а одета по-благородному... Красивая. Кира, подумал Румата с нежностью и облегчением. Ох, как славно! Какчувствовала, маленькая моя... Он постоял, закрыв глаза, собираясь смыслями. - Прогнать, что ли? - деловито спросил мальчик. - Балда ты, - сказал Румата. - Я тебе прогоню!.. Где она? - Да в кабинете, - сказал мальчик, неумело улыбаясь. Румата скорым шагом направился в кабинет. - Вели обед на двоих, - приказал он на ходу. - И смотри: никого непускать! Хоть король, хоть черт, хоть сам дон Рэба... Она была в кабинете, сидела с ногами в кресле, подпершись кулачком, ирассеянно перелистывала "Трактат о слухах". Когда он вошел, онавскинулась, но он не дал ей подняться, подбежал, обнял и сунул нос впышные душистые ее волосы, бормоча: "Как кстати, Кира!.. Как кстати!.." Ничего в ней особенного не было. Девчонка как девчонка, восемнадцатьлет, курносенькая, отец помощник писца в суде, брат - сержант уштурмовиков. И замуж ее медлили брать, потому что была рыжая, а рыжих вАрканаре не жаловали. По той же причине была она на удивление тиха изастенчива, и ничего в ней не было от горластых, пышных мещанок, которыеочень ценились во всех сословиях. Не была она похожа и на томныхпридворных красавиц, слишком рано и на всю жизнь познающих, в чем смыслженской доли. Но любить она умела, как любят сейчас на Земле, - спокойно ибез оглядки... - Почему ты плакала? - Почему ты такой сердитый? - Нет, ты скажи, почему ты плакала? - Я тебе потом расскажу. У тебя глаза совсем-совсем усталые... Чтослучилось? - Потом. Кто тебя обидел? - Никто меня не обидел. Увези меня отсюда. - Обязательно. - Когда мы уедем? - Я не знаю, маленькая. Но мы обязательно уедем. - Далеко? - Очень далеко. - В метрополию? - Да... в метрополию. Ко мне. - Там хорошо? - Там дивно хорошо. Там никто никогда не плачет. - Так не бывает. - Да, конечно. Так не бывает. Но ты там никогда не будешь плакать. - А какие там люди? - Как я. - Все такие? - Не все. Есть гораздо лучше. - Вот это уж не бывает. - Вот это уж как раз бывает! - Почему тебе так легко верить? Отец никому не верит. Брат говорит,что все свиньи, только одни грязные, а другие нет. Но им я не верю, а тебевсегда верю...

- Я люблю тебя... - Подожди... Румата... Сними обруч... Ты говорил - это грешно... Румата счастливо засмеялся, стянул с головы обруч, положил его настол и прикрыл книгой. - Это глаз бога, - сказал он. - Пусть закроется... - Он поднял ее наруки. - Это очень грешно, но когда я с тобой, мне не нужен бог. Правда? - Правда, - сказала она тихонько.

Когда они сели за стол, жаркое простыло, а вино, принесенное следника, степлилось. Пришел мальчик Уно и, неслышно ступая, как учил егостарый Муга, пошел вдоль стен, зажигая светильники, хотя было еще светло. - Это твой раб? - спросила Кира. - Нет, это свободный мальчик. Очень славный мальчик, только оченьскупой. - Денежки счет любят, - заметил Уно, не оборачиваясь. - Так и не купил новые простыни? - спросил Румата. - Чего там, - сказал мальчик. - И старые сойдут... - Слушай, Уно, - сказал Румата. - Я не могу месяц подряд спать наодних и тех же простынях. - Хэ, - сказал мальчик. - Его величество по полгода спят и нежалуются... - А маслице, - сказал Румата, подмигивая Кире, - маслице всветильниках. Оно что - бесплатное? Уно остановился. - Так ведь гости у вас, - сказал он, наконец, решительно. - Видишь, какой он! - сказал Румата. - Он хороший, - серьезно сказала Кира. - Он тебя любит. Давай возьмемего с собой. - Посмотрим, - сказал Румата. Мальчик подозрительно спросил: - Это куда еще? Никуда я не поеду. - Мы поедем туда, - сказала Кира, - где все люди как дон Румата. Мальчик подумал и презрительно сказал: "В рай, что ли, дляблагородных ?.." Затем он насмешливо фыркнул и побрел из кабинета, шаркаяразбитыми башмаками. Кира посмотрела ему вслед. - Славный мальчик, - сказала она. - Угрюмый, как медвежонок. Хорошийу тебя друг. - У меня все друзья хорошие. - А барон Пампа? - Откуда ты его знаешь? - удивился Румата. - А ты больше ни про кого и не рассказываешь. Я от тебя только ислышу - барон Пампа да барон Пампа. - Барон Пампа - отличный товарищ. - Как это так: барон - товарищ? - Я хочу сказать, хороший человек. Очень добрый и веселый. И оченьлюбит свою жену. - Я хочу с ним познакомиться... Или ты стесняешься меня? - Не-ет, я не стесняюсь. Только он хоть и хороший человек, а все-такибарон. - А... - сказала она. Румата отодвинул тарелку. - Ты все-таки скажи мне, почему плакала. И прибежала одна. Развесейчас можно одной по улицам бегать? - Я не могла дома. Я больше не вернусь домой. Можно, я у тебяслужанкой буду? Даром. Румата просмеялся сквозь комок в горле. - Отец каждый день доносы переписывает, - продолжала она с тихимотчаянием. - А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их вВеселой Башне дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер,каждый вечер... Перепишет пыточную запись - и пьет... Так страшно, такстрашно!.. "Вот, - говорит, - Кира, наш сосед-каллиграф учил людей писать.Кто, ты думаешь, он есть? Под пыткой показал, что колдун и ируканскийшпион. Кому же, - говорит, - теперь верить? Я, - говорит, - сам у него

письму учился". А брат придет из патруля - пьяней пива, руки все взасохшей крови... "Всех, - говорит, - вырежем до двенадцатого потомка..."Отца допрашивает, почему, мол, грамотный... Сегодня с приятелями затащил вдом какого-то человека... Били его, все кровью забрызгали. Он уж и кричатьперестал. Не могу я так, не вернусь, лучше убей меня!.. Румата встал возле нее, гладя по волосам. Она смотрела в одну точкублестящими сухими глазами. Что он мог ей сказать? Поднял на руки, отнес надиван, сел рядом и стал рассказывать про хрустальные храмы, про веселыесады на много миль без гнилья, комаров и нечисти, про скатерть-самобранку,про ковры-самолеты, про волшебный город Ленинград, про своих друзей -людей гордых, веселых и добрых, про дивную страну за морями, за горами,которая называется по-странному - Земля... Она слушала тихо и внимательнои только крепче прижималась к нему, когда под окнами на улице - грррум,грррум, грррум, грррум - протопывали подкованные сапоги. Было в ней чудесное свойство: она свято и бескорыстно верила вхорошее. Расскажи такую сказку крепостному мужику - хмыкнет с сомнением,утрет рукавом сопли да и пойдет, ни слова не говоря, только оглядываясь надоброго, трезвого, да только - эх, беда-то какая! - тронутого умомблагородного дона. Начни такое рассказывать дону Тамэо с доном Сэра - недослушают: один заснет, а другой, рыгнув, скажет: "Это, - скажет, - оченьвсе бла-ародно, а вот как там насчет баб?.." А дон Рэба выслушал бы доконца внимательно, а выслушав, мигнул бы штурмовичкам, чтобы заломилиблагородному дону локти к лопаткам да выяснили бы точно, от когоблагородный дон сих опасных сказок наслушался да кому уже успел ихрассказать... Когда она заснула, успокоившись, он поцеловал ее в спокойное спящеелицо, накрыл зимним плащом с меховой опушкой и на цыпочках вышел,притворив за собой противно скрипнувшую дверь. Пройдя по темному дому,спустился в людскую и сказал, глядя поверх склонившихся в поклоне голов: - Я взял домоправительницу. Имя ей Кира. Жить будет наверху, при мне.Комнату, что за кабинетом, завтра же прибрать тщательно. Домоправительницуслушаться, как меня. - Он обвел слуг глазами: не скалился ли кто. Никто нескалился, слушали с должной почтительностью. - А если кто болтать заворотами станет, язык вырву! Окончив речь, он еще некоторое время постоял для внушительности,потом повернулся и снова поднялся к себе. В гостиной, увешанной ржавыморужием, заставленной причудливой, источенной жучками мебелью, он встал уокна и, глядя на улицу, прислонился лбом к холодному темному стеклу.Пробили первую стражу. В окнах напротив зажигали светильники и закрывалиставни, чтобы не привлекать злых людей и злых духов. Было тихо, толькоодин раз где-то внизу ужасным голосом заорал пьяный - то ли его раздевали,то ли ломился в чужие двери. Самым страшным были эти вечера, тошные, одинокие, беспросветные. Мыдумали, что это будет вечный бой, яростный и победоносный. Мы считали, чтовсегда будем сохранять ясные представления о добре и зле, о враге и друге.И мы думали в общем правильно, только многого не учли. Например, этихвечеров не представляли себе, хотя точно знали, что они будут... Внизу загремело железо - задвигали засовы, готовясь к ночи. Кухаркамолилась святому Мике, чтобы послал какого ни на есть мужа, только был бычеловек самостоятельный и с понятием. Старый Муга зевал, обмахиваясьбольшим пальцем. Слуги на кухне допивали вечернее пиво и сплетничали, аУно, поблескивая недобрыми глазами, говорил им по-взрослому: "Будет языкичесать, кобели вы..." Румата отступил от окна и прошелся по гостиной. Это безнадежно,подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их из привычного кругазабот и представлений. Можно дать им все. Можно поселить их в самыхсовременных спектрогласовых домах и научить их ионным процедурам, и всеравно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржатьнад соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшеговремяпровождения. В этом смысле дон Кондор прав: Рэба - чушь, мелочь всравнении с громадой традиций, правил стадности, освященных веками,незыблемых, проверенных, доступных любому тупице из тупиц, освобождающихот необходимости думать и интересоваться. А дон Рэба не попадет, наверное,даже в школьную программу. "Мелкий авантюрист в эпоху укрепления

абсолютизма". Дон Рэба, дон Рэба! Не высокий, но и не низенький, не толстый и неочень тощий, не слишком густоволос, но и далеко не лыс. В движениях нерезок, но и не медлителен, с лицом, которое не запоминается. Котороепохоже сразу на тысячи лиц. Вежливый, галантный с дамами, внимательныйсобеседник, не блещущий, впрочем, никакими особенными мыслями... Три года назад он вынырнул из каких-то заплесневелых подваловдворцовой канцелярии, мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький,даже какой-то синеватый. Потом тогдашний первый министр был вдругарестован и казнен, погибли под пытками несколько одуревших от ужаса,ничего не понимающих сановников, и словно на их трупах вырос исполинскимбледным грибом этот цепкий, беспощадный гений посредственности. Он никто.Он ниоткуда. Это не могучий ум при слабом государе, каких знала история,не великий и страшный человек, отдающий всю жизнь идее борьбы заобъединение страны во имя автократии. Это не златолюбец-временщик,думающий лишь о золоте и бабах, убивающий направо и налево ради власти ивластвующий, чтобы убивать. Шепотом поговаривают даже, что он и не донРэба вовсе, что дон Рэба - совсем другой человек, а этот бог знает кто,оборотень, двойник, подменыш... Что он ни задумывал, все проваливалось. Он натравил друг на друга двавлиятельных рода в королевстве, чтобы ослабить их и начать широкоенаступление на баронство. Но роды помирились, под звон кубковпровозгласили вечный союз и отхватили у короля изрядный кусок земли,искони принадлежавший Тоцам Арканарским. Он объявил войну Ирукану, самповел армию к границе, потопил ее в болотах и растерял в лесах, бросил всена произвол судьбы и сбежал обратно в Арканар. Благодаря стараниям донаГуга, о котором он, конечно, и не подозревал, ему удалось добиться угерцога Ируканского мира - ценой двух пограничных городов, а затем королюпришлось выскрести до дна опустевшую казну, чтобы бороться с крестьянскимивосстаниями, охватившими всю страну. За такие промахи любой министр был быповешен за ноги на верхушке Веселой Башни, но дон Рэба каким-то образомостался в силе. Он упразднил министерства, ведающие образованием иблагосостоянием, учредил министерство охраны короны, снял справительственных постов родовую аристократию и немногих ученых,окончательно развалил экономику, написал трактат "О скотской сущностиземледельца" и, наконец, год назад организовал "охранную гвардию" - "Серыероты". За Гитлером стояли монополии. За доном Рэбой не стоял никто, и былоочевидно, что штурмовики в конце концов сожрут его, как муху. Но онпродолжал крутить и вертеть, нагромождать нелепость на нелепость,выкручивался, словно старался обмануть самого себя, словно не знал ничего,кроме параноической задачи - истребить культуру. Подобно Ваге Колесу он неимел никакого прошлого. Два года назад любой аристократический ублюдок спрезрением говорил о "ничтожном хаме, обманувшем государя", зато теперь,какого аристократа ни спроси, всякий называет себя родственником министраохраны короны по материнской линии. Теперь вот ему понадобился Будах. Снова нелепость. Снова какой-тодикий финт. Будах - книгочей. Книгочея - на кол. С шумом, с помпой, чтобывсе знали. Но шума и помпы нет. Значит, нужен живой Будах. Зачем? Ненастолько же Рэба глуп, чтобы надеяться заставить Будаха работать на себя?А может быть, глуп? А может быть, дон Рэба просто глупый и удачливыйинтриган, сам толком не знающий, чего он хочет, и с хитрым видом валяющийдурака у всех на виду? Смешно, я три года слежу за ним и так до сих пор ине понял, что он такое. Впрочем, если бы он следил за мной, он бы тоже непонял. Ведь все может быть, вот что забавно! Базисная теорияконкретизирует лишь основные виды психологической целенаправленности, а насамом деле этих видов столько же, сколько людей, у власти может оказатьсякто угодно! Например, человечек, всю жизнь занимавшийся уязвлениемсоседей. Плевал в чужие кастрюли с супом, подбрасывал толченое стекло вчужое сено. Его, конечно, сметут, но он успеет вдосталь наплеваться,нашкодить, натешиться... И ему нет дела, что в истории о нем не останетсяследа или что отдаленные потомки будут ломать голову, подгоняя егоповедение под развитую теорию исторических последовательностей. Мне теперь уже не до теории, подумал Румата. Я знаю только одно:человек есть объективный носитель разума, все, что мешает человеку

развивать разум, - зло, и зло это надлежит устранять в кратчайшие сроки илюбым путем. Любым? Любым ли?.. Нет, наверное, не любым. Или любым?Слюнтяй! - подумал он про себя. - Надо решаться. Рано или поздно все равнопридется решаться. Он вдруг вспомнил про дону Окану. Вот и решайся, подумал он. Начниименно с этого. Если бог берется чистить нужник, пусть не думает, что унего будут чистые пальцы... Он ощутил дурноту при мысли о том, что емупредстоит. Но это лучше, чем убивать. Лучше грязь, чем кровь. Он нацыпочках, чтобы не разбудить Киру, прошел в кабинет и переоделся. Повертелв руках обруч с передатчиком, решительно сунул в ящик стола. Затем воткнулв волосы за правым ухом белое перо - символ любви страстной, прицепил мечии накинул лучший плащ. Уже внизу, отодвигая засовы, подумал: а ведь еслиузнает дон Рэба - конец доне Окане. Но было уже поздно возвращаться.

4

Гости уже собрались, но дона Окана еще не выходила. У золоченогостолика с закусками картинно выпивали, выгибая спины и отставляя поджарыезады, королевские гвардейцы, прославленные дуэлями и сексуальнымипохождениями. Возле камина хихикали худосочные дамочки на возрасте, ничемне примечательные и поэтому взятые доной Оканой в конфидентки. Они сиделирядышком на низких кушетках, а перед ними хлопотали трое старичков натонких, непрерывно двигающихся ногах - знаменитые щеголи времен прошлогорегентства, последние знатоки давно забытых анекдотов. Все знали, что безэтих старичков салон не салон. Посередине зала стоял, расставив ноги вботфортах, дон Рипат, верный и неглупый агент Руматы, лейтенант серой ротыгалантерейщиков, с великолепными усами и без каких бы то ни былопринципов. Засунув большие красные руки за кожаный пояс, он слушал донаТамэо, путано излагавшего новый проект ущемления мужиков в пользуторгового сословия, и время от времени поводил усом в сторону дона Сэра,который бродил от стены к стене, видимо, в поисках двери. В углу, бросаяпо сторонам предупредительные взгляды, доедали тушенного с черемшойкрокодила двое знаменитых художников-портретистов, а рядом с ними сидела воконной нише пожилая женщина в черном - нянька, приставленная доном Рэбойк доне Окане. Она строго смотрела перед собой неподвижным взглядом, иногданеожиданно ныряя всем телом вперед. В стороне от остальных развлекалиськартами особа королевской крови и секретарь соанского посольства. Особапередергивала, секретарь терпеливо улыбался. В гостиной это былединственный человек, занятый делом: он собирал материал для очередногопосольского донесения. Гвардейцы у столика приветствовали Румату бодрыми возгласами. Руматадружески подмигнул им и произвел обход гостей. Он раскланялся состаричками-щеголями, отпустил несколько комплиментов конфиденткам, которыенемедленно уставились на белое перо у него за ухом, потрепал особукоролевской крови по жирной спине и направился к дону Рипату и дону Тамэо.Когда он проходил мимо оконной ниши, нянька снова сделала падающеедвижение, и от нее пахнуло густым винным перегаром. При виде Руматы дон Рипат выпростал руки из-под ремня и щелкнулкаблуками, а дон Тамэо вскричал вполголоса: - Вы ли это, мой друг? Как хорошо, что вы пришли, я уже потерялнадежду... "Как лебедь с подбитым крылом взывает тоскливо к звезде..." Ятак скучал... Если бы не милейший дон Рипат, я бы умер с тоски! Чувствовалось, что дон Тамэо протрезвился было к обеду, ноостановиться так и не смог. - Вот как? - удивился Румата. - Мы цитируем мятежника Цурэна? Дон Рипат сразу подобрался и хищно посмотрел на дона Тамэо. - Э-э... - произнес дон Тамэо, потерявшись. - Цурэна? Почему,

собственно?.. Ну да, я в ироническом смысле, уверяю вас, благородные доны!Ведь что есть Цурэн? Низкий, неблагодарный демагог. И я хотел лишьподчеркнуть... - Что доны Оканы здесь нет, - подхватил Румата, - и вы заскучали безнее. - Именно это я и хотел подчеркнуть. - Кстати, где она? - Ждем с минуты на минуту, - сказал дон Рипат и, поклонившись,отошел. Конфидентки, одинаково раскрыв рты, не отрываясь смотрели на белоеперо. Старички щеголи жеманно хихикали. Дон Тамэо, наконец, тоже заметилперо и затрепетал. - Мой друг! - зашептал он. - Зачем это вам? Не ровен час, войдет донРэба... Правда, его не ждут сегодня, но все равно... - Не будем об этом, - сказал Румата, нетерпеливо озираясь. Емухотелось, чтобы все скорее кончилось. Гвардейцы уже приближались с чашами. - Вы так бледны... - шептал дон Тамэо. - Я понимаю, любовь,страсть... Но святой Мика! Государство превыше... И это опасно, наконец...Оскорбление чувств... В лице его что-то изменилось, и он стал пятиться, отступать,отходить, непрерывно кланяясь. Румату обступили гвардейцы. Кто-то протянулему полную чашу. - За честь и короля! - заявил один гвардеец. - И за любовь, - добавил другой. - Покажите ей, что такое гвардия, благородный Румата, - сказалтретий. Румата взял чашу и вдруг увидел дону Окану. Она стояла в дверях,обмахиваясь веером и томно покачивала плечами. Да, она была хороша! Нарасстоянии она была даже прекрасна. Она была совсем не во вкусе Руматы, ноона была несомненно хороша, эта глупая, похотливая курица. Огромные синиеглаза без тени мысли и теплоты, нежный многоопытный рот, роскошное, умелои старательно обнаженное тело... Гвардеец за спиной Руматы, видимо, неудержавшись, довольно громко чмокнул. Румата, не глядя, сунул ему кубок идлинными шагами направился к доне Окане. Все в гостиной отвели от нихглаза и деятельно заговорили о пустяках. - Вы ослепительны, - пробормотал Румата, глубоко кланяясь и лязгаямечами. - Позвольте мне быть у ваших ног... Подобно псу борзому лечь у ногкрасавицы нагой и равнодушной... Дона Окана прикрылась веером и лукаво прищурилась. - Вы очень смелы, благородный дон, - проговорила она. - Мы, бедныепровинциалки, неспособны устоять против такого натиска... - У нее былнизкий, с хрипотцой голос. - Увы, мне остается только открыть воротакрепости и впустить победителя... Румата, скрипнув зубами от стыда и злости, поклонился еще глубже.Дона Окана опустила веер и крикнула: - Благородные доны, развлекайтесь! Мы с доном Руматой сейчасвернемся! Я обещала ему показать мои новые ируканские ковры... - Не покидайте нас надолго, очаровательница! - проблеял один изстаричков. - Прелестница! - сладко произнес другой старичок. - Фея! Гвардейцы дружно громыхнули мечами. "Право, у него губа не дура..." -внятно сказала королевская особа. Дона Окана взяла Румату за рукав ипотянула за собой. Уже в коридоре Румата услыхал, как дон Сэра с обидой вголосе провозгласил: "Не вижу, почему бы благородному дону не посмотретьна ируканские ковры..." В конце коридора дона Окана внезапно остановилась, обхватила Руматуза шею и с хриплым стоном, долженствующим означать прорвавшуюся страсть,впилась ему в губы. Румата перестал дышать. От феи остро несло смешаннымароматом немытого тела и эсторских духов. Губы у нее были горячие, мокрыеи липкие от сладостей. Сделав над собой усилие, он попытался ответить напоцелуй, и это, по-видимому, ему удалось, так как дона Окана сновазастонала и повисла у него на руках с закрытыми глазами. Это длилось целуювечность. Ну, я тебя, потаскуха, подумал Румата и сжал ее в объятиях.

Что-то хрустнуло, не то корсаж, не то ребра, красавица жалобно пискнула,изумленно раскрыла глаза и забилась, стараясь освободиться. Руматапоспешно разжал руки. - Противный... - тяжело дыша, сказала она с восхищением. - Ты чуть несломал меня... - Я сгораю от любви, - виновато пробормотал он. - Я тоже. Я так ждала тебя! Пойдем скорей... Она потащила его за собой через какие-то холодные темные комнаты.Румата достал платок и украдкой вытер рот. Теперь эта затея казалась емусовершенно безнадежной. Надо, думал он. Мало ли что надо!.. Тутразговорами не отделаешься. Святой Мика, почему они здесь во дворценикогда не моются? Ну и темперамент. Хоть бы дон Рэба пришел... Она тащилаего молча, напористо, как муравей дохлую гусеницу. Чувствуя себя последнимидиотом, Румата понес какую-то куртуазную чепуху о быстрых ножках и алыхгубках - дона Окана только похохатывала. Она втолкнула его в жарконатопленный будуар, действительно весь завешанный коврами, бросилась наогромную кровать и, разметавшись на подушках, стала глядеть на неговлажными гиперстеничными глазами. Румата стоял как столб. В будуареотчетливо пахло клопами. - Ты прекрасен, - прошептала она. - Иди же ко мне. Я так долгождала!.. Румата завел глаза, его подташнивало. По лицу, гадко щекоча,покатились капли пота. Не могу, подумал он. К чертовой матери всю этуинформацию... Лисица... Мартышка... Это же противоестественно, грязно...Грязь лучше крови, но э т о гораздо хуже грязи! - Что же вы медлите, благородный дон? - визгливым, срывающимсяголосом закричала дона Окана. - Идите же сюда, я жду! - К ч-черту... - хрипло сказал Румата. Она вскочила и подбежала к нему. - Что с тобой? Ты пьян? - Не знаю, - выдавил он из себя. - Душно. - Может быть, приказать тазик? - Какой тазик? - Ну ничего, ничего... Пройдет... - Трясущимися от нетерпенияпальцами она принялась расстегивать его камзол. - Ты прекрасен... -задыхаясь, бормотала она. - Но ты робок, как новичок. Никогда бы неподумала... Это же прелестно: клянусь святой Барой!.. Ему пришлось схватить ее за руки. Он смотрел на нее сверху вниз ивидел блестящие от лака неопрятные волосы, круглые голые плечи в шарикахсвалявшейся пудры, маленькие малиновые уши. Скверно, подумал он. Ничего невыйдет. А жаль, она должна кое-что знать... Дон Рэба болтает во сне... Онводит ее на допросы, она очень любит допросы... Не могу. - Ну? - сказала она раздраженно. - Ваши ковры прекрасны, - громко сказал он. - Но мне пора. Сначала она не поняла, затем лицо ее исказилось. - Как ты смеешь? - прошептала она, но он уже нащупал лопатками дверь,выскочил в коридор и быстро пошел прочь. С завтрашнего дня перестаюмыться, подумал он. Здесь нужно быть боровом, а не богом! - Мерин! - крикнула она ему вслед. - Кастрат сопливый! Баба! На колтебя!.. Румата распахнул какое-то окно и спрыгнул в сад. Некоторое время онстоял под деревом, жадно глотая холодный воздух. Потом вспомнил о дурацкомбелом пере, выдернул его, яростно смял и отбросил. У Пашки бы тоже ничегоне вышло, подумал он. Ни у кого бы не вышло. "Ты уверен?" - "Да, уверен".- "Тогда грош вам всем цена!" - "Но меня тошнит от этого!" - "Экспериментунет дела до твоих переживаний. Не можешь - не берись". - "Я не животное!"- "Если эксперимент требует, надо стать животным". - "Эксперимент не можетэтого требовать". - "Как видишь, может". - "А тогда!.." - "Что "тогда"?"Он не знал, что тогда. "Тогда... Тогда... Хорошо, будем считать, что яплохой историк. - Он пожал плечами. - Постараемся стать лучше. Научимсяпревращаться в свиней..." Было около полуночи, когда он вернулся домой. Не раздеваясь, толькораспустив пряжки перевязи, повалился в гостиной на диван и заснул какубитый.

Его разбудили негодующие крики Уно и благодушный басистый рев: - Пошел, пошел, волчонок, отдавлю ухо!.. - Да спят они, говорят вам!.. - Брысь, не путайся под ногами!.. - Не велено, говорят вам! Дверь распахнулась, и в гостиную ввалился огромный, как зверь Пэх,барон Пампа дон Бау, краснощекий, белозубый, с торчащими вперед усами, вбархатном берете набекрень и в роскошном малиновом плаще, под которымтускло блестел медный панцирь. Следом волочился Уно, вцепившийся барону вправую штанину. - Барон! - воскликнул Румата, спуская с дивана ноги. - Как выочутились в городе, дружище? Уно, оставь барона в покое! - На редкость въедливый мальчишка, - рокотал барон, приближаясь сраспростертыми объятиями. - Из него выйдет толк. Сколько вы за негохотите? Впрочем, об этом потом... Дайте мне обнять вас! Они обнялись. От барона вкусно пахло пыльной дорогой, конским потом исмешанным букетом разных вин. - Я вижу, вы тоже совершенно трезвы, мой друг, - с огорчением сказалон. - Впрочем, вы всегда трезвы. Счастливец! - Садитесь, мой друг, - сказал Румата. - Уно! Подай нам эсторского,да побольше! Барон поднял огромную ладонь. - Ни капли! - Ни капли эсторского? Уно, не надо эсторского, принеси ируканского! - Не надо вообще вин! - с горечью сказал барон. - Я не пью. Румата сел. - Что случилось? - встревоженно спросил он. - Вы нездоровы? - Я здоров как бык. Но эти проклятые семейные сцены... Короче говоря,я поссорился с баронессой - и вот я здесь. - Поссорились с баронессой?! Вы?! Полно, барон, что за странныешутки! - Представьте себе. Я сам как в тумане. Сто двадцать миль проскакалкак в тумане! - Мой друг, - сказал Румата. - Мы сейчас же садимся на коней и скачемв Бау. - Но моя лошадь еще не отдохнула! - возразил барон. - И потом, я хочунаказать ее! - Кого? - Баронессу, черт подери! Мужчина я или нет в конце концов?! Она,видите ли, недовольна Пампой пьяным, так пусть посмотрит, каков онтрезвый! Я лучше сгнию здесь от воды, чем вернусь в замок...

Уно угрюмо сказал: - Скажите ему, чтобы ухи не крутил... - Па-шел, волчонок! - добродушно пророкотал барон. - Да принеси пива!Я вспотел, и мне нужно возместить потерю жидкости. Барон возмещал потерю жидкости в течение получаса и слегка осоловел.В промежутках между глотками он поведал Румате свои неприятности. Оннесколько раз проклял "этих пропойц соседей, которые повадились в замок.Приезжают с утра якобы на охоту, а потом охнуть не успеешь - уже все пьяныи рубят мебель. Они разбредаются по всему замку, везде пачкают, обижаютприслугу, калечат собак и подают отвратительный пример юному баронету.Потом они разъезжаются по домам, а ты, пьяный до неподвижности, остаешьсяодин на один с баронессой..." В конце своего повествования барон совершенно расстроился и дажепотребовал было эсторского, но спохватился и сказал: - Румата, друг мой, пойдемте отсюда. У вас слишком богатые погреба!..Уедемте! - Но куда? - Не все ли равно - куда! Ну, хотя бы в "Серую Радость"... - Гм... - сказал Румата. - А что мы будем делать в "Серой Радости"? Некоторое время барон молчал, ожесточенно дергая себя за ус. - Ну как что? - сказал он наконец. - Странно даже... Просто посидим,

поговорим... - В "Серой Радости"? - спросил Румата с сомнением. - Да. Я понимаю вас, - сказал барон. - Это ужасно... Но все-такиуйдем. Здесь мне все время хочется потребовать эсторского!.. - Коня мне, - сказал Румата и пошел в кабинет взять передатчик. Через несколько минут они бок о бок ехали верхом по узкой улице,погруженной в кромешную тьму. Барон, несколько оживившийся, в полный голосрассказывал о том, какого позавчера затравили вепря, об удивительныхкачествах юного баронета, о чуде в монастыре святого Тукки, где отецнастоятель родил из бедра шестипалого мальчика... При этом он не забывалразвлекаться: время от времени испускал волчий вой, улюлюкал и колотилплеткой в запертые ставни. Когда они подъехали к "Серой Радости", барон остановил коня и глубокозадумался. Румата ждал. Ярко светились грязноватые окна распивочной,топтались лошади у коновязи, лениво переругивались накрашенные девицы,сидевшие рядком на скамейке под окнами, двое слуг с натугой вкатили враспахнутые двери огромную бочку, покрытую пятнами селитры. Барон грустно сказал: - Один... Страшно подумать, целая ночь впереди и - один!.. И она тамодна... - Не огорчайтесь так, мой друг, - сказал Румата. - Ведь с неюбаронет, а с вами я. - Это совсем другое, - сказал барон. - Вы ничего не понимаете, мойдруг. Вы слишком молоды и легкомысленны... Вам, наверное, даже доставляетудовольствие смотреть на этих шлюх... - А почему бы и нет? - возразил Румата, с любопытством глядя набарона. - По-моему, очень приятные девочки. Барон покачал головой и саркастически усмехнулся. - Вон у той, что стоит, - сказал он громко, - отвислый зад. А у той,что сейчас причесывается, и вовсе нет зада... Это коровы, мой друг, влучшем случае это коровы. Вспомните баронессу! Какие руки, какая грация!..Какая осанка, мой друг!.. - Да, - согласился Румата. - Баронесса прекрасна. Поедемте отсюда. - Куда? - с тоской сказал барон. - И зачем? - на лице его вдругобозначилась решимость. - Нет, мой друг, я никуда не поеду отсюда. А выкак хотите. - Он стал слезать с лошади. - Хотя мне было бы очень обидно,если бы вы оставили меня здесь одного. - Разумеется, я останусь с вами, - сказал Румата. - Но... - Никаких "но", - сказал барон. Они бросили поводья подбежавшему слуге, гордо прошли мимо девиц ивступили в зал. Здесь было не продохнуть. Огни светильников с трудомпробивались сквозь туман испарений, как в большой и очень грязной парнойбане. На скамьях за длинными столами пили, ели, божились, смеялись,плакали, целовались, орали похабные песни потные солдаты в расстегнутыхмундирах, морские бродяги в цветных кафтанах на голое тело, женщины с едваприкрытой грудью, серые штурмовики с топорами между колен, ремесленники впрожженных лохмотьях. Слева в тумане угадывалась стойка, где хозяин, сидяна особом возвышении среди гигантских бочек, управлял роем проворныхжуликоватых слуг, а справа ярким прямоугольником светился вход в чистуюполовину - для благородных донов, почтенных купцов и серого офицерства. - В конце концов почему бы нам не выпить? - раздраженно спросил баронПампа, схватил Румату за рукав и устремился к стойке в узкий проход междустолами, царапая спины сидящих шипами поясной оторочки панциря. У стойкион выхватил из рук хозяина объемистый черпак, которым тот разливал вино покружкам, молча осушил его до дна и объявил, что теперь все пропало иостается одно - как следует повеселиться. Затем он повернулся к хозяину игромогласно осведомился, есть ли в этом заведении место, где благородныелюди могут прилично и скромно провести время, не стесняясь соседствомвсякой швали, рвани и ворья. Хозяин заверил его, что именно в этомзаведении такое место существует. - Отлично! - величественно сказал барон и бросил хозяину несколькозолотых. - Подайте для меня и вот этого дона все самое лучшее, и пусть намслужит не какая-нибудь смазливая вертихвостка, а почтенная пожилаяженщина!

Хозяин сам проводил благородных донов в чистую половину. Народу здесьбыло немного. В углу мрачно веселилась компания серых офицеров - четверолейтенантов в тесных мундирчиках и двое капитанов в коротких плащах снашивками министерства охраны короны. У окна за большим узкогорлымкувшином скучала пара молодых аристократов с кислыми от общейразочарованности физиономиями. Неподалеку от них расположилась кучкабезденежных донов в потертых колетах и штопаных плащах. Они маленькимиглотками пили пиво и ежеминутно обводили помещение жаждущими взорами. Барон рухнул за свободный стол, покосился на серых офицеров ипроворчал: "Однако и здесь не без швали..." Но тут дородная тетка впереднике подала первую перемену. Барон крякнул, вытащил из-за поясакинжал и принялся веселиться. Он молча пожирал увесистые ломти жаренойоленины, груды маринованных моллюсков, горы морских раков, кадки салатов имайонезов, заливая все это водопадами вина, пива, браги и вина, смешанногос пивом и брагой. Безденежные доны по одному и по двое начали перебиратьсяза его стол, и барон встречал их молодецким взмахом руки и утробнымворчанием. Вдруг он перестал есть, уставился на Румату выпученными глазами ипроревел лесным голосом: - Я давно не был в Арканаре, мой благородный друг! И скажу вам почести, мне что-то здесь не нравится. - Что именно, барон? - с интересом спросил Румата, обсасывая крылышкоцыпленка. На лицах безденежных донов изобразилось почтительное внимание. - Скажите мне, мой друг! - произнес барон, вытирая замасленные руки окрай плаща. - Скажите, благородные доны! С каких пор в столице еговеличества короля нашего повелось так, что потомки древнейших родовИмперии шагу не могут ступить, чтобы не натолкнуться на всяких тамлавочников и мясников?! Безденежные доны переглянулись и стали отодвигаться. Румата покосилсяв угол, где сидели серые. Там перестали пить и глядели на барона. - Я вам скажу, в чем дело, благородные доны, - продолжал барон Пампа.- Это все потому, что вы здесь перетрусили. Вы их терпите потому, чтобоитесь. Вот ты боишься! - заорал он, уставясь на ближайшего безденежногодона. Тот сделал постное лицо и отошел с бледной улыбкой. - Трусы! -рявкнул барон. Усы его встали дыбом. Но от безденежных донов толку было мало. Им явно не хотелось драться,им хотелось выпить и закусить. Тогда барон перекинул ногу через лавку, забрал в кулак правый ус и,вперив взгляд в угол, где сидели серые офицеры, заявил: - А вот я ни черта не боюсь! Я бью серую сволочь, как только она мнепопадется! - Что там сипит эта пивная бочка? - громко осведомился серый капитанс длинным лицом. Барон удовлетворенно улыбнулся. Он с грохотом выбрался из-за стола ивзгромоздился на скамью. Румата, подняв брови, принялся за второекрылышко. - Эй вы, серые подонки! - заорал барон, надсаживаясь, словно офицерыбыли за версту от него. - Знайте, что третьего дня я, барон Пампа дон Бау,задал вашим ха-ар-рошую трепку! Вы понимаете, мой друг, - обратился он кРумате из-под потолка, - пили это мы с отцом Кабани вечером у меня взамке. Вдруг прибегает мой конюх и сообщает, что шайка серых р-разноситкорчму "Золотая Подкова". Мою корчму, на моей родовой земле! Я командую:"На коней!.." - и туда. Клянусь шпорой, их была там целая шайка, человекдвадцать! Они захватили каких-то троих, перепились, как свиньи... Пить этилавочники не умеют... И стали всех лупить и все ломать. Я схватил одногоза ноги - и пошла потеха! Я гнал их до самых Тяжелых Мечей... Крови было -вы не поверите, мой друг, - по колено, а топоров осталось столько... На этом рассказ барона был прерван. Капитан с длинным лицом взмахнулрукой, и тяжелый метательный нож лязгнул о нагрудную пластину баронскогопанциря. - Давно бы так! - сказал барон и выволок из ножен огромный двуручныймеч. Он с неожиданной ловкостью соскочил на пол, меч сверкающей полосой

прорезал воздух и перерубил потолочную балку. Барон выругался. Потолокпросел, на головы посыпался мусор. Теперь все были на ногах. Безденежные доны отшатнулись к стенам.Молодые аристократы взобрались на стол, чтобы лучше видеть. Серые,выставив перед собой клинки, построились полукругом и мелкими шажкамидвинулись на барона. Только Румата остался сидеть, прикидывая, с какойстороны от барона можно встать, чтобы не попасть под меч. Широкое лезвие зловеще шелестело, описывая сверкающие круги надголовой барона. Барон поражал воображение. Было в нем что-то от грузовоговертолета с винтом на холостом ходу. Окружив его с трех сторон, серые были вынуждены остановиться. Один изних неудачно стал спиной к Румате, и Румата, перекинувшись через стол,схватил его за шиворот, опрокинул на спину в блюда с объедками и стукнулребром ладони ниже уха. Серый закрыл глаза и замер. Барон вскричал: - Прирежьте его, благородный Румата, а я прикончу остальных! Он их всех поубивает, с неудовольствием подумал Румата. - Слушайте, - сказал он серым. - Не будем портить друг другу веселуюночь. Вам не выстоять против нас. Бросайте оружие и уходите отсюда. - Ну вот еще, - сердито возразил барон. - Я желаю драться! Пусть онидерутся! Деритесь же, черт вас подери! С этими словами он двинулся на серых, все убыстряя вращение меча.Серые отступали, бледнея на глазах. Они явно никогда в жизни не виделигрузового вертолета. Румата перепрыгнул через стол. - Погодите, мой друг, - сказал он. - Нам совершенно незачем ссоритьсяс этими людьми. Вам не нравится их присутствие здесь? Они уйдут. - Без оружия мы не уйдем, - угрюмо сообщил один из лейтенантов. - Нампопадет. Я в патруле. - Черт с вами, уходите с оружием, - разрешил Румата. - Клинки вножны, руки за головы, проходить по одному! И никаких подлостей! Костипереломаю! - Как же мы уйдем? - раздраженно осведомился длиннолицый капитан. -Этот дон загораживает нам дорогу! - И буду загораживать! - упрямо сказал барон. Молодые аристократы обидно захохотали. - Ну хорошо, - сказал Румата. - Я буду держать барона, а выпробегайте, да побыстрее, - долго я его не удержу! Эй, там, в дверях,освободите проход!.. Барон, - сказал он, обнимая Пампу за обширную талию.- Мне кажется, мой друг, что вы забыли одно важное обстоятельство. Ведьэтот славный меч употреблялся вашими предками только для благородного боя,ибо сказано: "Не обнажай в тавернах". На лице барона, продолжавшего вертеть мечом, появилась задумчивость. - Но у меня же нет другого меча, - нерешительно сказал он. - Тем более!.. - значительно сказал Румата. - Вы так думаете? - барон все еще колебался. - Вы же знаете это лучше меня!.. - Да, - сказал барон. - Вы правы. - Он посмотрел вверх, на своюбешено работающую кисть. - Вы не поверите, дорогой Румата, но я могу воттак три-четыре часа подряд - и нисколько не устану... Ах, почему она невидит меня сейчас?! - Я расскажу ей, - пообещал Румата. Барон вздохнул и опустил меч. Серые, согнувшись, кинулись мимо него.Барон проводил их взглядом. - Не знаю, не знаю... - нерешительно сказал он. - Как вы думаете, яправильно сделал, что не проводил их пинками в зад? - Совершенно правильно, - заверил его Румата. - Ну что ж, - сказал барон, втискивая меч в ножны. - Раз нам неудалось подраться, то уж теперь-то мы имеем право слегка выпить изакусить. Он стащил со стола за ноги серого лейтенанта, все еще лежавшего безсознания, и зычным голосом гаркнул: - Эй, хозяюшка! Вина и еды! Подошли молодые аристократы и учтиво поздравили с победой. - Пустяки, пустяки, - благодушно сказал барон. - Шесть плюгавыхмолодчиков, трусливых, как все лавочники. В "Золотой Подкове" я раскидал

их два десятка... Как удачно, - обратился он к Румате, - что тогда при мнене было моего боевого меча! Я мог бы в забывчивости обнажить его. И хотя"Золотая Подкова" не таверна, а всего лишь корчма... - Некоторые так и говорят, - сказал Румата. - "Не обнажай в корчме". Хозяйка принесла новые блюда с мясом и новые кувшины вина. Баронзасучил рукава и принялся за работу. - Кстати, - сказал Румата. - Кто были те три пленника, которых выосвободили в "Золотой Подкове"? - Освободил? - барон перестал жевать и уставился на Румату. - Но, мойблагородный друг, я, вероятно, недостаточно точно выразился! Я никого неосвобождал. Ведь они были арестованы, это государственное дело... С какойстати я бы стал их освобождать? Какой-то дон, вероятно, большой трус,старик книгочей и слуга... - Он пожал плечами. - Да, конечно, - грустно сказал Румата. Барон вдруг налился кровью и страшно выкатил глаза. - Что?! Опять?! - заревел он. Румата оглянулся. В дверях стоял дон Рипат. Барон заворочался,опрокидывая скамьи и роняя блюда. Дон Рипат значительно посмотрел в глазаРуматы и вышел. - Прошу прощенья, барон, - сказал Румата, вставая. - Королевскаяслужба... - А... - разочарованно произнес барон. - Сочувствую... Ни за что непошел на службу! Дон Рипат ждал сразу за дверью. - Что нового? - спросил Румата. - Два часа назад, - деловито сообщил дон Рипат, - по приказу министраохраны дона Рэбы я арестовал и препроводил в Веселую Башню дону Окану. - Так, - сказал Румата. - Час назад дона Окана умерла, не выдержав испытания огнем. - Так, - сказал Румата. - Официально ее обвинили в шпионаже. Но... - Дон Рипат замялся иопустил глаза. - Я думаю... Мне кажется... - Я понимаю, - сказал Румата. Дон Рипат поднял на него виноватые глаза. - Я был бессилен... - начал он. - Это не ваше дело, - хрипло сказал Румата. Глаза дона Рипата сновастали оловянными. Румата кивнул ему и вернулся к столу. Барон доканчивалблюдо с фаршированными каракатицами. - Эсторского! - сказал Румата. - И пусть принесут еще! - оноткашлялся. - Будем веселиться. Будем, черт побери, веселиться...

Когда Румата пришел в себя, он обнаружил, что стоит посреди обширногопустыря. Занимался серый рассвет, вдали сиплыми голосами оралипетухи-часомеры. Каркали вороны, густо кружившиеся над какой-то неприятнойкучей неподалеку, пахло сыростью и тленом. Туман в голове быстрорассеивался, наступало знакомое состояние пронзительной ясности и четкостивосприятий, на языке приятно таяла мятная горечь. Сильно саднили пальцыправой руки. Румата поднес к глазам сжатый кулак. Кожа на косточках былаободрана, а в кулаке была зажата пустая ампула из-под каспарамида,могучего средства против алкогольного отравления, которым Земляпредусмотрительно снабжала своих разведчиков на отсталых планетах. Видимо,уже здесь, на пустыре, перед тем как впасть в окончательно свинскоесостояние, он бессознательно, почти инстинктивно высыпал в рот всесодержимое ампулы. Места были знакомые - прямо впереди чернела башня сожженнойобсерватории, а левее проступали в сумраке тонкие, как минареты,сторожевые вышки королевского дворца. Румата глубоко вдохнул сыройхолодный воздух и направился домой. Барон Пампа повеселился в эту ночь на славу. В сопровождении кучкибезденежных донов, быстро теряющих человеческий облик, он совершилгигантское турне по арканарским кабакам, пропив все, вплоть до роскошногопояса, истребив неимоверное количество спиртного и закусок, учинив подороге не менее восьми драк. Во всяком случае, Румата мог отчетливо

вспомнить восемь драк, в которые он вмешивался, стараясь развести и недопустить смертоубийства. Дальнейшие его воспоминания тонули в тумане. Изэтого тумана всплывали то хищные морды с ножами в зубах, тобессмысленно-горькое лицо последнего безденежного дона, которого баронПампа пытался продать в рабство в порту, то разъяренный носатый ируканец,злобно требовавший, чтобы благородные доны отдали его лошадей... Первое время он еще оставался разведчиком. Пил он наравне с бароном:ируканское, эсторское, соанское, арканарское, но перед каждой переменойвин украдкой клал под язык таблетку каспарамида. Он еще сохранялрассудительность и привычно отмечал скопления серых патрулей наперекрестках и у мостов, заставу конных варваров на соанской дороге, гдебарона наверняка бы пристрелили, если бы Румата не знал наречия варваров.Он отчетливо помнил, как поразила его мысль о том, что неподвижные рядычудных солдат в длинных черных плащах с капюшонами, выстроенные передПатриотической школой, - это монастырская дружина. При чем здесь церковь?- подумал он тогда. С каких это пор церковь в Арканаре вмешивается всветские дела? Он пьянел медленно, но все-таки опьянел, как-то сразу, скачком; икогда в минуту просветления увидел перед собой разрубленный дубовый стол всовершенно незнакомой комнате, обнаженный меч в своей руке и рукоплещущихбезденежных донов вокруг, то подумал было, что пора идти домой. Но былопоздно. Волна бешенства и отвратительной, непристойной радостиосвобождения от всего человеческого уже захватила его. Он еще оставалсяземлянином, разведчиком, наследником людей огня и железа, не щадивших себяи не дававших пощады во имя великой цели. Он не мог стать РуматойЭсторским, плотью от плоти двадцати поколений воинственных предков,прославленных грабежами и пьянством. Но он больше не был и коммунаром. Унего больше не было обязанностей перед Экспериментом. Его заботили толькообязанности перед самим собой. У него больше не было сомнений. Ему былоясно все, абсолютно все. Он точно знал, кто во всем виноват, и он точнознал, чего хочет: рубить наотмашь, предавать огню, сбрасывать с дворцовыхступеней на копья и вилы ревущей толпы... Румата встрепенулся и вытащил из ножен мечи. Клинки были зазубрены,но чисты. Он помнил, что рубился с кем-то, но с кем? И чем всекончилось?.. ...Коней они пропили. Безденежные доны куда-то исчезли. Румата - этоон тоже помнил - приволок барона к себе домой. Пампа дон Бау был бодр,совершенно трезв и полон готовности продолжать веселье - просто он большене мог стоять на ногах. Кроме того, он почему-то считал, что только чтораспрощался с милой баронессой и находится теперь в боевом походе противсвоего исконного врага барона Каску, обнаглевшего до последней степени.("Посудите сами, друг мой, этот негодяй родил из бедра шестипалогомальчишку и назвал его Пампой...") "Солнце заходит, - объявил он, глядя нагобелен, изображающий восход солнца. - Мы могли бы провеселиться всю этуночь, благородные доны, но ратные подвиги требуют сна. Ни капли вина впоходе. К тому же баронесса была бы недовольна". Что? Постель? Какие постели в чистом поле? Наша постель - попонабоевого коня! С этими словами он содрал со стены несчастный гобелен,завернулся в него головой и с грохотом рухнул в угол под светильником.Румата велел мальчику Уно поставить рядом с бароном ведро рассола и кадкус маринадами. У мальчишки было сердитое, заспанное лицо. "Во набрались-то,- ворчал он. - Глаза в разные стороны смотрят..." - "Молчи, дурак", -сказал тогда Румата и... Что-то случилось потом. Что-то очень скверное,что погнало его через весь город на пустырь. Что-то очень, очень скверное,непростительное, стыдное... Он вспомнил, когда уже подходил к дому, и, вспомнив, остановился. ...Отшвырнув Уно, он полез вверх по лестнице, распахнул дверь иввалился к ней, как хозяин, и при свете ночника увидел белое лицо,огромные глаза, полные ужаса и отвращения, и в этих глазах - самого себя,шатающегося, с отвисшей слюнявой губой, с ободранными кулаками, в одежде,заляпанной дрянью, наглого и подлого хама голубых кровей, и этот взглядшвырнул его назад, на лестницу, вниз, в прихожую, за дверь, на темнуюулицу и дальше, дальше, дальше, как можно дальше... Стиснув зубы и чувствуя, что все внутри оледенело и смерзлось, он

тихонько отворил дверь и на цыпочках вошел в прихожую. В углу, подобногигантскому морскому млекопитающему, сопел в мирном сне барон. "Ктоздесь?" - воскликнул Уно, дремавший на скамье с арбалетом на коленях."Тихо, - шепотом сказал Румата. - Пошли на кухню. Бочку воды, уксусу,новое платье, живо!" Он долго, яростно, с острым наслаждением обливался водой и обтиралсяуксусом, сдирая с себя ночную грязь. Уно, против обыкновения молчаливый,хлопотал вокруг него. И только потом, помогая дону застегивать идиотскиесиреневые штаны с пряжками на заду, сообщил угрюмо: - Ночью, как вы укатили, Кира спускалась и спрашивала, был дон илинет, решила, видно, что приснилось. Сказал ей, что как с вечера ушли вкараул, так и не возвращались... Румата глубоко вздохнул, отвернувшись. Легче не стало. Хуже. - ...А я всю ночь с арбалетом над бароном сидел: боялся, что спьянунаверх полезут. - Спасибо, малыш, - с трудом сказал Румата. Он натянул башмаки, вышел в прихожую, постоял немного перед темнымметаллическим зеркалом. Каспарамид работал безотказно. В зеркале виднелсяизящный, благородный дон с лицом, несколько осунувшимся послеутомительного ночного дежурства, но в высшей степени благопристойным.Влажные волосы, прихваченные золотым обручем, мягко и красиво спадали посторонам лица. Румата машинально поправил объектив над переносицей.Хорошенькие сцены наблюдали сегодня на Земле, мрачно подумал он. Тем временем рассвело. В пыльные окна заглянуло солнце. Захлопалиставни. На улице перекликались заспанные голоса. "Как спали, брат Кирис? "- "Благодарение господу, спокойно, брат Тика. Ночь прошла, и слава богу".- "А у нас кто-то в окна ломился. Благородный дон Румата, говорят, ночьюгуляли". - "Сказывают, гость у них". - "Да нынче разве гуляют? При молодомкороле, помню, гуляли - не заметили, как полгорода сожгли". - "Что я вамскажу, брат Тика. Благодарение богу, что у нас в соседях такой дон. Раз вгод загуляет, и то много..." Румата поднялся наверх, постучавшись, вошел в кабинет. Кира сидела вкресле, как и вчера. Она подняла глаза и со страхом и тревогой взглянулаему в лицо. - Доброе утро, маленькая, - сказал он, подошел, поцеловал ее руки исел в кресло напротив. Она все испытующе смотрела на него, потом спросила: - Устал? - Да, немножко. И надо опять идти. - Приготовить тебе что-нибудь? - Не надо, спасибо. Уно приготовит. Вот разве воротник подуши... Румата чувствовал, как между ними вырастает стена лжи. Сначалатоненькая, затем все толще и прочнее. На всю жизнь! - горько подумал он.Он сидел, прикрыв глаза, пока она осторожно смачивала разными духами егопышный воротник, щеки, лоб, волосы. Потом она сказала: - Ты даже не спросишь, как мне спалось. - Как, маленькая? - Сон. Понимаешь, страшный-страшный сон. Стена стала толстой, как крепостная. - На новом месте всегда так, - сказал Румата фальшиво. - Да и барон,наверное, внизу шумел очень. - Приказать завтрак? - спросила она. - Прикажи. - А вино какое ты любишь утром? Румата открыл глаза. - Прикажи воды, - сказал он. - По утрам я не пью. Она вышла, и он услышал, как она спокойным звонким голосомразговаривает с Уно. Потом она вернулась, села на ручку его кресла иначала рассказывать свой сон, а он слушал, заламывая бровь и чувствуя, какс каждой минутой стена становится все толще и непоколебимей и как онанавсегда отделяет его от единственного по-настоящему родного человека вэтом безобразном мире. И тогда он с размаху ударил в стену всем телом. - Кира, - сказал он. - Это был не сон. И ничего особенного не случилось.

- Бедный мой, - сказала Кира. - Погоди, я сейчас рассолу принесу...

5

Еще совсем недавно двор Арканарских королей был одним из самыхпросвещенных в Империи. При дворе содержались ученые, в большинстве,конечно, шарлатаны, но и такие, как Багир Киссэнский, открывшийсферичность планеты; лейб-знахарь Тата, высказавший гениальную догадку овозникновении эпидемий от мелких, незаметных глазу червей, разносимыхветром и водой; алхимик Синда, искавший, как все алхимики, способпревращать глину в золото, а нашедший закон сохранения вещества. Были приАрканарском дворе и поэты, в большинстве блюдолизы и льстецы, но и такие,как Пэпин Славный, автор исторической трагедии "Поход на север"; ЦурэнПравдивый, написавший более пятисот баллад и сонетов, положенных в народена музыку; а также Гур Сочинитель, создавший первый в истории Империисветский роман - печальную историю принца, полюбившего прекраснуюварварку. Были при дворе и великолепные артисты, танцоры, певцы.Замечательные художники покрывали стены нетускнеющими фресками, славныескульпторы украшали своими творениями дворцовые парки. Нельзя сказать,чтобы Арканарские короли были ревнителями просвещения или знатокамиискусств. Просто это считалось приличным, как церемония утреннего одеванияили пышные гвардейцы у главного входа. Аристократическая терпимостьдоходила порой до того, что некоторые ученые и поэты становились заметнымивинтиками государственного аппарата. Так всего полстолетия назадвысокоученый алхимик Ботса занимал ныне упраздненный за ненадобностью постминистра недр, заложил несколько рудников и прославил Арканарудивительными сплавами, секрет которых был утерян после его смерти. АПэпин Славный вплоть до недавнего времени руководил государственнымпросвещением, пока министерство истории и словесности, возглавляемое им,не было признано вредным и растлевающим умы. Бывало, конечно, и раньше, что художника или ученого, неугодногокоролевской фаворитке, тупой и сладострастной особе, продавали за границуили травили мышьяком, но только дон Рэба взялся за дело по-настоящему. Загоды своего пребывания на посту всесильного министра охраны короны онпроизвел в мире арканарской культуры такие опустошения, что вызвалнеудовольствие даже у некоторых благородных вельмож, заявлявших, что дворстал скучен и во время балов ничего не слышишь, кроме глупых сплетен. Багир Киссэнский, обвиненный в помешательстве, граничащим сгосударственным преступлением, был брошен в застенок и лишь с большимтрудом вызволен Руматой и переправлен в метрополию. Обсерватория егосгорела, а уцелевшие ученики разбежались кто куда. Лейб-знахарь Татавместе с пятью другими лейб-знахарями оказался вдруг отравителем,злоумышлявшим по наущению герцога Ируканского против особы короля, подпыткой признался во всем и был повешен на королевской площади. Пытаясьспасти его, Румата роздал тридцать килограммов золота, потерял четырехагентов (благородных донов, не ведавших, что творят), едва не попался сам,раненный во время попытки отбить осужденных, но сделать ничего не смог.Это было его первое поражение, после которого он понял, наконец, что донРэба фигура не случайная. Узнав через неделю, что алхимика Синдунамереваются обвинить в сокрытии от казны тайны философского камня,Румата, разъяренный поражением, устроил у дома алхимика засаду, сам,обернув лицо черной тряпкой, обезоружил штурмовиков, явившихся заалхимиком, побросал их, связанных, в подвал и в ту же ночь выпроводил такничего и не понявшего Синду в пределы Соана, где тот, пожав плечами, иостался продолжать поиски философского камня под наблюдением дона Кондора.Поэт Пэпин Славный вдруг постригся в монахи и удалился в уединенныймонастырь. Цурэн Правдивый, изобличенный в преступной двусмысленности и

потакании вкусам низших сословий, был лишен чести и имущества, пыталсяспорить, читал в кабаках теперь уже откровенно разрушительные баллады,дважды был смертельно бит патриотическими личностями и только тогдаподдался уговорам своего большого друга и ценителя дона Руматы и уехал вметрополию. Румата навсегда запомнил его, иссиня-бледного от пьянства, какон стоит, вцепившись тонкими руками в ванты, на палубе уходящего корабля извонким, молодым голосом выкрикивает свой прощальный сонет "Как листувядший падает на душу". Что же касается Гура Сочинителя, то после беседыв кабинете дона Рэбы он понял, что Арканарский принц не мог полюбитьвражеское отродье, сам бросал на Королевской площади свои книги в огонь итеперь, сгорбленный, с мертвым лицом, стоял во время королевских выходов втолпе придворных и по чуть заметному жесту дона Рэбы выступал вперед состихами ультрапатриотического содержания, вызывающими тоску и зевоту.Артисты ставили теперь одну и ту же пьесу - "Гибель варваров, или маршалТоц, король Пиц Первый Арканарский". А певцы предпочитали в основномконцерты для голоса с оркестром. Оставшиеся в живых художники малеваливывески. Впрочем, двое или трое ухитрились остаться при дворе и рисовалипортреты короля с доном Рэбой, почтительно поддерживающим его под локоть(разнообразие не поощрялось: король изображался двадцатилетним красавцем влатах, а дон Рэба - зрелым мужчиной со значительным лицом). Да, Арканарский двор стал скучен. Тем не менее вельможи, благородныедоны без занятий, гвардейские офицеры и легкомысленные красавицы доны однииз тщеславия, другие по привычке, третьи из страха - по-прежнему каждоеутро наполняли дворцовые приемные. Говоря по чести, многие вообще незаметили никаких перемен. В концертах и состязаниях поэтов прошлых временони более всего ценили антракты, во время которых благородные доныобсуждали достоинства легавых, рассказывали анекдоты. Они еще былиспособны на не слишком продолжительный диспут о свойствах существпотустороннего мира, но уж вопросы о форме планеты и о причинах эпидемийполагали попросту неприличными. Некоторое уныние вызвало у гвардейскихофицеров исчезновение художников, среди которых были мастера изображатьобнаженную натуру... Румата явился во дворец, слегка запоздав. Утренний прием уже начался.В залах толпился народ, слышался раздраженный голос короля и раздавалисьмелодичные команды министра церемоний, распоряжающегося одеванием еговеличества. Придворные в основном обсуждали ночное происшествие. Некийпреступник с лицом ируканца проник во дворец, вооруженный стилетом, убилчасового и ворвался в опочивальню его величества, где якобы и былобезоружен лично доном Рэбой, схвачен и по дороге в Веселую Башню разорванв клочья обезумевшей от преданности толпой патриотов. Это было уже шестоепокушение за последний месяц, и поэтому сам факт покушения интереса почтине вызвал. Обсуждались только детали. Румата узнал, что при виде убийцыего величество приподнялся на ложе, заслонив собою прекрасную дону Мидару,и произнес исторические слова: "Пшел вон, мерзавец!" Большинство охотноверило в исторические слова, полагая, что король принял убийцу за лакея. Ивсе сходились во мнении, что дон Рэба, как всегда, начеку и несравненен врукопашной схватке. Румата в приятных выражениях согласился с этим мнениеми в ответ рассказал только что выдуманную историю о том, как на дона Рэбунапали двенадцать разбойников, троих он уложил на месте, а остальныхобратил в бегство. История была выслушана с большим интересом иодобрением, после чего Румата как бы случайно заметил, что историю этурассказал ему дон Сэра. Выражение интереса немедленно исчезло с лицприсутствующих, ибо каждому было известно, что дон Сэра - знаменитый дураки враль. О доне Окане никто не говорил ни слова. Об этом либо еще незнали, либо делали вид, что не знают. Рассыпая любезности и пожимая ручки дамам, Румата мало-помалупродвигался в первые ряды разряженной, надушенной, обильно потеющей толпы.Благородное дворянство вполголоса беседовало. "Вот-вот, та самая кобыла.Она засеклась, но будь я проклят, если не проиграл ее тем же вечером донуКэу..." "Что же касается бедер, благородный дон, то они необыкновеннойформы. Как это сказано у Цурэна... М-м-м... Горы пены прохладной...М-м-м... Нет, холмы прохладной пены... В общем мощные бедра". "Тогда ятихонько открываю окно, беру кинжал в зубы и, представьте себе, мой друг,чувствую, что решетка подо мной прогибается...", "Я съездил ему по зубам

эфесом меча, так что эта серая собака дважды перевернулась через голову.Вы можете полюбоваться на него, вон он стоит с таким видом, будто имеет наэто право...", "...А дон Тамэо наблевал на пол, поскользнулся и упалголовой в камин...", "...Вот монах ей и говорит: "Расскажи-ка мне,красавица, твой сон... Га-га-га!.." Ужасно обидно, думал Румата. Если меня сейчас убьют, эта колонияпростейших будет последним, что я вижу в своей жизни. Только внезапность.Меня спасет внезапность. Меня и Будаха. Улучить момент и внезапно напасть.Захватить врасплох, не дать ему раскрыть рта, не дать убить меня, мнесовершенно незачем умирать. Он пробрался к дверям опочивальни и, придерживая обеими руками мечи,слегка согнув по этикету ноги в коленях, приблизился к королевскойпостели. Королю натягивали чулки. Министр церемоний затаив дыханиевнимательно следил за ловкими руками двух камердинеров. Справа отразвороченного ложа стоял дон Рэба, неслышно беседуя с длинным костлявымчеловеком в военной форме серого бархата. Это был отец Цупик, один извождей арканарских штурмовиков, полковник дворцовой охраны. Дон Рэба былопытным придворным. Судя по его лицу, речь шла не более чем о статьяхкобылы или о добродетельном поведении королевской племянницы. Отец жеЦупик, как человек военный и бывший бакалейщик, лицом владеть не умел. Онмрачнел, кусал губу, пальцы его на рукояти меча сжимались и разжимались; ив конце концов он вдруг дернул щекой, резко повернулся и, нарушая всеправила, пошел вон из опочивальни прямо на толпу оцепеневших от такойневоспитанности придворных. Дон Рэба, извинительно улыбаясь, поглядел емувслед, а Румата, проводив глазами нескладную серую фигуру, подумал: "Вот иеще один покойник". Ему было известно о трениях между доном Рэбой и серымруководством. История коричневого капитана Эрнста Рема готова былаповториться. Чулки были натянуты. Камердинеры, повинуясь мелодичному приказуминистра церемоний, благоговейно, кончиками пальцев, взялись закоролевские туфли. Тут король, отпихнув камердинеров ногами, так резкоповернулся к дону Рэбе, что живот его, похожий на туго набитый мешок,перекатился на одно колено. - Мне надоели ваши покушения! - истерически завизжал он. - Покушения!Покушения! Покушения!.. Ночью я хочу спать, а не сражаться с убийцами!Почему нельзя сделать, чтобы они покушались днем? Вы дрянной министр,Рэба! Еще одна такая ночь, и я прикажу вас удавить! (Дон Рэба поклонился,прижимая руку к сердцу.) После покушений у меня болит голова! Он внезапно замолчал и тупо уставился на свой живот. Момент былподходящий. Камердинеры замешкались. Прежде всего следовало обратить насебя внимание. Румата вырвал у камердинера правую туфлю, опустился передкоролем на колено и стал почтительно насаживать туфлю на жирную, обтянутуюшелком ногу. Такова была древнейшая привилегия рода Руматы -собственноручно обувать правую ногу коронованных особ империи. Корольмутно смотрел на него. В глазах его вспыхнул огонек интереса. - А, Румата! - сказал он. - Вы еще живы? А Рэба обещал мне удавитьвас! - он захихикал. - Он дрянной министр, этот Рэба. Он только и делает,что обещает. Обещал искоренить крамолу, а крамола растет. Каких-то серыхмужланов понапихал во дворец... Я болен, а он всех лейб-знахарейпоперевешал. Румата кончил надевать туфлю и, поклонившись, отступил на два шага.Он поймал на себе внимательный взгляд дона Рэбы и поспешил придать лицувысокомерно-тупое выражение. - Я совсем больной, - продолжал король, - у меня же все болит. Я хочуна покой. Я бы уже давно ушел на покой, так вы же все пропадете без меня,бараны... Ему надели вторую туфлю. Он встал и сейчас же охнул, скривившись, исхватился за колено. - Где знахари? - завопил он горестно. - Где мой добрый Тата? Выповесили его, дурак! А мне от одного его голоса становилось легче!Молчите, я сам знаю, что он отравитель! И плевать я на это хотел! Что туттакого, что он отравитель? Он был зна-а-аахарь! Понимаете, убийца?Знахарь! Одного отравит, другого вылечит! А вы только травите! Лучше бы высами повесились! (Дон Рэба поклонился, прижимая руку к сердцу, и остался в

таком положении.) Ведь всех же повесили! Остались одни ваши шарлатаны! Ипопы, которые поят меня святой водой вместо лекарства... Кто составитмикстуру? Кто разотрет мне ногу мазью? - Государь! - во весь голос сказал Румата, и ему показалось, что водворце все замерло. - Вам стоит приказать, и лучший лекарь Империи будетво дворце через полчаса! Король оторопело уставился на него. Риск был страшный. Дону Рэбестоило только мигнуть... Румата физически ощутил, сколько пристальных глазсмотрят сейчас на него поверх оперения стрел, - он-то знал, зачем идут подпотолком спальни ряды круглых черных отдушин. Дон Рэба тоже смотрел нанего с выражением вежливого и благожелательного любопытства. - Что это значит? - брюзгливо осведомился король. - Ну, приказываю,ну, где ваш лекарь? Румата весь напрягся. Ему казалось, что наконечники стрел уже колютего лопатки. - Государь, - быстро сказал он, - прикажите дону Рэбе представить вамзнаменитого доктора Будаха! Видимо, дон Рэба все-таки растерялся. Главное было сказано, а Руматабыл жив. Король перекатил мутные глаза на министра охраны короны. - Государь, - продолжал Румата, теперь уже не торопясь и надлежащимслогом. - Зная о ваших поистине невыносимых страданиях и памятуя о долгемоего рода перед государями, я выписал из Ирукана знаменитоговысокоученого лекаря доктора Будаха. К сожалению, однако, путь доктораБудаха был прерван. Серые солдаты уважаемого дона Рэбы захватили его напрошлой неделе, и дальнейшая его судьба известна одному только дону Рэбе.Я полагаю, что лекарь где-то поблизости, скорее всего в Веселой Башне, и янадеюсь, что странная неприязнь дона Рэбы к лекарям еще не отразиласьроковым образом на судьбе доктора Будаха. Румата замолчал, сдерживая дыхание. Кажется, все обошлосьпревосходно. Держись, дон Рэба! Он взглянул на министра - и похолодел.Министр охраны короны нисколько не растерялся. Он кивал Румате с ласковойотеческой укоризной. Этого Румата никак не ожидал. Да он в восторге,ошеломленно подумал Румата. Зато король вел себя, как ожидалось. - Мошенник! - заорал он. - Удавлю! Где доктор? Где доктор, я васспрашиваю! Молчать! Я вас спрашиваю, где доктор? Дон Рэба выступил вперед, приятно улыбаясь. - Ваше величество, - сказал он, - вы поистине счастливый государь,ибо у вас так много верных подданных, что они порой мешают друг другу встремлении услужит вам. (Король тупо смотрел на него.) Не скрою, как ивсе, происходящее в вашей стране, был мне известен и благородный замыселпылкого дона Руматы. Не скрою, что я выслал навстречу доктору Будаху нашихсерых солдат - исключительно для того, чтобы уберечь почтенного пожилогочеловека от случайностей дальней дороги. Не буду я скрывать и того, что неторопился представить Будаха Ируканского вашему величеству... - Как же это вы осмелились? - укоризненно спросил король. - Ваше величество, дон Румата молод и столь же неискушен в политике,сколь многоопытен в благородной схватке. Ему и невдомек, на какую низостьспособен герцог Ируканский в своей бешеной злобе против вашего величества.Но мы-то с вами это знаем, государь, не правда ли? (Король покивал.) Ипоэтому я счел необходимым произвести предварительно небольшоерасследование. Я бы не стал торопиться, но если вы, ваше величество(низкий поклон королю), и дон Румата (кивок в сторону Руматы) такнастаиваете, то сегодня же после обеда доктор Будах, ваше величество,предстанет перед вами, чтобы начать курс лечения. - А вы не дурак, дон Рэба, - сказал король, подумав. - Расследованиеэто хорошо. Это никогда не мешает. Проклятый ируканец... - Он взвыл иснова схватился за колено. - Проклятая нога! Так, значит, после обеда?Будем ждать. И король, опираясь на плечо министра церемоний, медленно прошел втронный зал мимо ошеломленного Руматы. Когда он погрузился в толпурасступающихся придворных, дон Рэба приветливо улыбнулся Румате и спросил: - Сегодня ночью вы, кажется, дежурите при опочивальне принца? Я неошибаюсь? Румата молча поклонился.

Румата бесцельно брел по бесконечным коридорам и переходам дворца,темным, сырым, провонявшим аммиаком и гнилью, мимо роскошных, убранныхковрами комнат, мимо запыленных кабинетов с узкими зарешеченными окнами,мимо кладовых, заваленных рухлядью с ободранной позолотой. Людей здесьпочти не было. Редкий придворный рисковал посещать этот лабиринт в тыльнойчасти дворца, где королевские апартаменты незаметно переходили вканцелярии министерства охраны короны. Здесь было легко заблудиться. Всепомнили случай, когда гвардейский патруль, обходивший дворец по периметру,был напуган истошными воплями человека, тянувшего к нему сквозь решеткуамбразуры исцарапанные руки. "Спасите меня! - кричал человек. - Якамер-юнкер! Я не знаю, как выбраться! Я два дня ничего не ел! Возьмитеменя отсюда!" (Десять дней между министром финансов и министром двора шлаоживленная переписка, после чего решено было все-таки выломать решетку, ина протяжении этих десяти дней несчастного камер-юнкера кормили, подаваяему мясо и хлеб на кончике пики.) Кроме того, здесь было небезопасно. Втесных коридорах сталкивались подвыпившие гвардейцы, охранявшие особукороля, и подвыпившие штурмовики, охранявшие министерство. Резалисьотчаянно, а удовлетворившись, расходились, унося раненых. Наконец здесьбродили и убиенные. За два века их накопилось во дворце порядочно. Из глубокой ниши в стене выступил штурмовик-часовой с топоромнаготове. - Не велено, - мрачно объявил он. - Что ты понимаешь, дурак! - небрежно сказал Румата, отводя егорукой. Он слышал, как штурмовик нерешительно топчется сзади, и вдруг поймалсебя на мысли о том, что оскорбительные словечки и небрежные жестыполучаются у него рефлекторно, что он уже не играет высокородного хама, ав значительной степени стал им. Он представил себя таким на Земле, и емустало мерзко и стыдно. Почему? Что со мной произошло? Куда исчезловоспитание и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, кчеловеку, к замечательному существу, называемому "человек"? А ведь мне уженичто не поможет, подумал он с ужасом. Ведь я же их по-настоящему ненавижуи презираю... Не жалею, нет - ненавижу и презираю. Я могу сколько угоднооправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчаспроскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но ятеперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, врагмоих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его нетеоретически, не как "типичного представителя", а его самого, его какличность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепуюверу, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений ивыпивки. Вот он топчется, этот недоросль, которого еще полгода назадтолстопузый папаша порол, тщась приспособить к торговле лежалой мукой изасахарившимся вареньем, сопит, стоеросовая дубина, мучительно пытаясьвспомнить параграфы скверно вызубренного устава, и никак не можетсообразить, нужно ли рубить благородного дона топором, орать ли "караул!"или просто махнуть рукой - все равно никто не узнает. И он махнет на всерукой, вернется в свою нишу, сунет в пасть ком жевательной коры и будетчавкать, пуская слюни и причмокивая. И ничего на свете он не хочет знать,и ни о чем на свете он не хочет думать. Думать! А чем лучше орел наш донРэба? Да, конечно, его психология запутанней и рефлексы сложней, но мыслиего подобны вот этим пропахшим аммиаком и преступлениями лабиринтамдворца, и он совершенно уже невыносимо гнусен - страшный преступник ибессовестный паук. Я пришел сюда любить людей, помочь им разогнуться,увидеть небо. Нет, я плохой разведчик, подумал он с раскаянием. Я никудане годный историк. И когда это я успел провалиться в трясину, о которойговорил дон Кондор? Разве бог имеет право на какое-нибудь чувство, кромежалости? Позади раздалось торопливое бух-бух-бух сапогами по коридору. Руматаповернулся и опустил руки крест-накрест на рукоятки мечей. К нему бежалдон Рипат, придерживая на боку клинок. - Дон Румата!.. Дон Румата!.. - закричал он еще издали хриплымшепотом.

Румата оставил мечи. Подбежав к нему, дон Рипат огляделся ипроговорил едва слышно на ухо: - Я вас ищу уже целый час. Во дворце Вага Колесо! Разговаривает сдоном Рэбой в лиловых покоях. Румата даже зажмурился на секунду. Затем, осторожно отстранившись,сказал с вежливым удивлением: - Вы имеете в виду знаменитого разбойника? Но ведь он не то казнен,не то вообще выдуман. Лейтенант облизнул сухие губы. - Он существует. Он во дворце... Я думал, вам будет интересно. - Милейший дон Рипат, - внушительно сказал Румата, - меня интересуютслухи. Сплетни. Анекдоты... Жизнь так скучна... Вы меня, очевидно,неправильно понимаете... (Лейтенант смотрел на него безумными глазами.)Посудите сами - какое мне дело до нечистоплотных связей дона Рэбы,которого, впрочем, я слишком уважаю, чтобы как-то судить?.. И потом,простите, я спешу... Меня ждет дама. Дон Рипат снова облизнул губы, неловко поклонился и боком пошелпрочь. Румату вдруг осенила счастливая мысль. - Кстати, мой друг, - приветливо окликнул он. - Как вам понравиласьнебольшая интрига, которую мы провели сегодня утром с доном Рэбой? Дон Рипат с готовностью остановился. - Мы очень удовлетворены, - сказал он. - Не правда ли, это было очень мило? - Это было великолепно! Серое офицерство очень радо, что вы, наконец,открыто приняли нашу сторону. Такой умный человек, как вы, дон Румата, иякшаетесь с баронами, с благородными выродками... - Мой дорогой Рипат! - высокомерно сказал Румата, поворачиваясь,чтобы идти. - Вы забываете, что с высоты моего происхождения не видноникакой разницы даже между королем и вами. До свидания. Он широко зашагал по коридорам, уверенно сворачивая в поперечныепроходы и молча отстраняя часовых. Он плохо представлял себе, чтособирается сделать, но он понимал, что это удивительная, редкостная удача.Он должен слышать разговор между двумя пауками. Недаром дон Рэба обещал заживого Вагу в четырнадцать раз больше чем за Вагу мертвого... Из-за лиловых портьер ему навстречу выступили два серых лейтенанта склинками наголо. - Здравствуйте, друзья, - сказал дон Румата, останавливаясь междуними. - Министр у себя? - Министр занят, дон Румата, - сказал один из лейтенантов. - Я подожду, - сказал Румата и прошел под портьеры. Здесь было непроглядно темно. Румата ощупью пробирался среди кресел,столов и чугунных подставок для светильников. Несколько раз он явственнослышал чье-то сопение над ухом, и его обдавало густым чесночно-пивнымдухом. Потом он увидел слабую полоску света, расслышал знакомый гнусавыйтенорок почтенного Ваги и остановился. В ту же секунду острие копьяосторожно уперлось ему между лопатками. "Тише, болван, - сказал онраздраженно, но негромко. - Это я, дон Румата". Копье отодвинулось. Руматаподтащил кресло к полоске света, сел, вытянув ноги, и зевнул так, чтобыбыло слышно. Затем он стал смотреть. Пауки встретились. Дон Рэба сидел в напряженной позе, положив локтина стол и сплетя пальцы. Справа от него лежал на куче бумаг тяжелыйметательный нож с деревянной рукоятью. На лице министра была приятная,хотя и несколько оцепенелая улыбка. Почтенный Вага сидел на софе спиной кРумате. Он был похож на старого чудаковатого вельможу, проведшегопоследние тридцать лет безвыездно в своем загородном дворце. - Выстребаны обстряхнутся, - говорил он, - и дутой чернушенькойобъятно хлюпнут по маргазам. Это уже двадцать длинных хохарей. Марко былобы тукнуть по пестрякам. Да хохари облыго ружуют. На том и покалимсростень. Это наш примар... Дон Рэба пощупал бритый подбородок. - Студно туково, - задумчиво сказал он. Вага пожал плечами. - Таков наш примар. С нами габузиться для вашего оглода не сростно.По габарям?

- По габарям, - решительно сказал министр охраны короны. - И пей круг, - произнес Вага, поднимаясь. Румата, оторопело слушавший эту галиматью, обнаружил на лице Вагипушистые усы и острую седую бородку. Настоящий придворный времен прошлогорегентства. - Приятно было побеседовать, - сказал Вага. Дон Рэба тоже встал. - Беседа с вами доставила мне огромное удовольствие, - сказал он. - Явпервые вижу такого смелого человека, как вы, почтенный... - Я тоже, - скучным голосом сказал Вага. - Я тоже поражаюсь и горжусьсмелостью первого министра нашего королевства. Он повернулся к дону Рэбе спиной и побрел к выходу, опираясь на жезл.Дон Рэба, не спуская с него задумчивого взгляда, рассеянно положил пальцына рукоять ножа. Сейчас же за спиной Руматы кто-то страшно задышал, идлинный коричневый ствол духовой трубки просунулся мимо его уха к щелимежду портьерами. Секунду дон Рэба стоял, словно прислушиваясь, затем сел,выдвинул ящик стола, извлек кипу бумаг и погрузился в чтение. За спинойРуматы сплюнули, трубка убралась. Все было ясно. Пауки договорились.Румата встал и, наступая на чьи-то ноги, начал пробираться обратно квыходу из лиловых покоев.

Король обедал в огромной двусветной зале. Тридцатиметровый столнакрывался на сто персон: сам король, дон Рэба, особы королевской крови(два десятка полнокровных личностей, обжор и выпивох), министры двора ицеремоний, группа родовитых аристократов, приглашаемых традиционно (в томчисле и Румата), дюжина заезжих баронов с дубоподобными баронетами и насамом дальнем конце стола - всякая аристократическая мелочь, правдами инеправдами добившаяся приглашения за королевский стол. Этих последних,вручая им приглашение и номерок на кресло, предупреждали: "Сидитенеподвижно, король не любит, когда вертятся. Руки держите на столе, корольне любит, когда руки прячут под стол. Не оглядывайтесь, король не любит,когда оглядываются". За каждым таким обедом пожиралось огромное количествотонкой пищи, выпивались озера старинных вин, разбивалась и портилась массапосуды знаменитого эсторского фарфора. Министр финансов в одном из своихдокладов королю похвастался, что один-единственный обед его величествастоит столько же, сколько полугодовое содержание Соанской Академии наук. В ожидании, когда министр церемоний под звуки труб триждыпровозгласил "к столу!", Румата стоял в группе придворных и в десятый разслушал рассказ дона Тамэо о королевском обеде, на котором он, дон Тамэо,имел честь присутствовать полгода назад. - ...Я нахожу свое кресло, мы стоим, входит король, садится, садимсяи мы. Обед идет своим чередом. И вдруг, представьте себе, дорогие доны, ячувствую, что подо мной мокро... Мокро! Ни повернуться, ни поерзать, нипощупать рукой я не решаюсь. Однако, улучив момент, я запускаю руку подсебя - и что же? Действительно мокро! Нюхаю пальцы - нет, ничем особеннымне пахнет. Что за притча! Между тем обед кончается, все встают, а мне,представьте себе, благородные доны, встать как-то страшно... Я вижу, чтоко мне идет король - король! - но продолжаю сидеть на месте, словнобарон-деревенщина, не знающий этикета. Его величество подходит ко мне,милостиво улыбается и кладет руку мне на плечо. "Мой дорогой дон Тамэо, -говорит он, - мы уже встали и идем смотреть балет, а вы все еще сидите.Что с вами, уж не объелись ли вы?" - "Ваше величество, - говорю я, -отрубите мне голову, но подо мной мокро". Его величество изволилрассмеяться и приказал мне встать. Я встал - и что же? Кругом хохот!Благородные доны, я весь обед просидел на ромовом торте! Его величествоизволил очень смеяться. "Рэба, Рэба, - сказал, наконец, он, - это все вашишутки! Извольте почистить благородного дона, вы испачкали ему седалище!"Дон Рэба, заливаясь смехом, вынимает кинжал и принимается счищать торт смоих штанов. Вы представляете мое состояние, благородные доны? Не скрою, ятрясся от страха при мысли о том, что дон Рэба, униженный при всех,отомстит мне. К счастью, все обошлось. Уверяю вас, благородные доны, этосамое счастливое впечатление моей жизни! Как смеялся король! Как былдоволен его величество!

Придворные хохотали. Впрочем, такие шутки были в обычае закоролевским столом. Приглашенных сажали в паштеты, в кресла с подпиленныминожками, на гусиные яйца. Саживали и на отравленные иглы. Король любил,чтобы его забавляли. Румата вдруг подумал: любопытно, как бы я поступил наместе этого идиота? Боюсь, что королю пришлось бы искать себе другогоминистра охраны, а Институту пришлось бы прислать в Арканар другогочеловека. В общем надо быть начеку. Как наш орел дон Рэба... Загремели трубы, мелодично взревел министр церемоний, вошел,прихрамывая, король, и все стали рассаживаться. По углам залы, опершись надвуручные мечи, неподвижно стояли дежурные гвардейцы. Румате досталисьмолчаливые соседи. Справа заполняла кресло трясущаяся туша угрюмого обжорыдона Пифы, супруга известной красавицы, слева бессмысленно смотрел впустую тарелку Гур Сочинитель. Гости замерли, глядя на короля. Корользатолкал за ворот сероватую салфетку, окинул взглядом блюда и схватилкуриную ножку. Едва он впился в нее зубами, как сотня ножей с лязгомопустилась на тарелки и сотня рук протянулась над блюдами. Зал наполнилсячавканьем и сосущими звуками, забулькало вино. У неподвижных гвардейцев сдвуручными мечами алчно зашевелились усы. Когда-то Румату тошнило на этихобедах. Сейчас он привык. Разделывая кинжалом баранью лопатку, он покосился направо и сейчас жеотвернулся: дон Пифа висел над целиком зажаренным кабаном и работал, какземлеройный автомат. Костей после него не оставалось. Румата задержалдыхание и залпом осушил стакан ируканского. Затем он покосился налево. ГурСочинитель вяло ковырял ложкой в блюдечке с салатом. - Что нового пишете, отец Гур? - спросил Румата вполголоса. Гур вздрогнул. - Пишу?.. Я?.. Не знаю... Много. - Стихи? - Да... стихи... - У вас отвратительные стихи, отец Гур. (Гур странно посмотрел нанего.) Да-да, вы не поэт. - Не поэт... Иногда я думаю, кто же я? И чего я боюсь? Не знаю. - Глядите в тарелку и продолжайте кушать. Я вам скажу, кто вы. Выгениальный сочинитель, открыватель новой и самой плодотворной дороги влитературе. (На щеках Гура медленно выступил румянец.) Через сто лет, аможет быть и раньше, по вашим следам пойдут десятки сочинителей. - Спаси их господь! - вырвалось у Гура. - Теперь я скажу вам, чего вы боитесь. - Я боюсь тьмы. - Темноты? - Темноты тоже. В темноте мы во власти призраков. Но больше всего ябоюсь тьмы, потому что во тьме все становятся одинаково серыми. - Отлично сказано, отец Гур. Между прочим, можно еще достать вашесочинение? - Не знаю... И не хочу знать. - На всякий случай знайте: один экземпляр находится в метрополии, вбиблиотеке императора. Другой хранится в музее раритетов в Соане. Третий -у меня. Гур трясущейся рукой положил себе ложку желе. - Я... не знаю... - он с тоской посмотрел на Румату огромнымизапавшими глазами. - Я хотел бы почитать... перечитать... - Я с удовольствием ссужу вам... - И потом?.. - Потом вы вернете. - И потом вам вернут! - резко сказал Гур. Румата покачал головой. - Дон Рэба очень напугал вас, отец Гур. - Напугал... Вам приходилось когда-нибудь жечь собственных детей? Чтовы знаете о страхе, благородный дон!.. - Я склоняю голову перед тем, что вам пришлось пережить, отец Гур. Ноя от души осуждаю вас за то, что вы сдались. Гур Сочинитель вдруг принялся шептать так тихо, что Румата едваслышал его сквозь чавканье и гул голосов: - А зачем все это?.. Что такое правда?.. Принц Хаар действительно

любил прекрасную меднокожую Яиневнивору... У них были дети... Я знаю ихвнука... Ее действительно отравили... Но мне объяснили, что это ложь...Мне объяснили, что правда - это то, что сейчас во благо королю... Всеостальное ложь и преступление. Всю жизнь я писал ложь... И только сейчас япишу правду... Он вдруг встал и громко нараспев выкрикнул:

Велик и славен, словно вечность, Король, чье имя - Благородство! И отступила бесконечность, И уступило первородство!

Король перестал жевать и тупо уставился на него. Гости втянули головыв плечи. Только дон Рэба улыбнулся и несколько раз беззвучно хлопнул владоши. Король выплюнул на скатерть кости и сказал: - Бесконечность?.. Верно. Правильно, уступила... Хвалю. Можешькушать. Чавканье и разговоры возобновились. Гур сел. - Легко и сладостно говорить правду в лицо королю, - сипло проговорилон. Румата промолчал. - Я передам вам экземпляр вашей книги, отец Гур, - сказал он. - Но содним условием. Вы немедленно начнете писать следующую книгу. - Нет, - сказал Гур. - Поздно. Пусть Киун пишет. Я отравлен. И вообщевсе это меня больше не интересует. Сейчас я хочу только одного научитьсяпить. И не могу... Болит желудок... Еще одно поражение, подумал Румата. Опоздал. - Послушайте, Рэба, - сказал вдруг король. - А где же лекарь? Выобещали мне лекаря после обеда. - Он здесь, ваше величество, - сказал дон Рэба. - Велите позвать? - Велю? Еще бы! Если бы у вас так болело колено, вы бы визжали, каксвинья!.. Давайте его сюда немедленно! Румата откинулся на спинку кресла и приготовился смотреть. Дон Рэбаподнял над головой и щелкнул пальцами. Дверь отворилась, и в залу,непрерывно кланяясь, вошел сгорбленный пожилой человек в долгополоймантии, украшенной изображениями серебряных пауков, звезд и змей. Подмышкой он держал плоскую продолговатую сумку. Румата был озадачен: онпредставлял себе Будаха совсем не таким. Не могло быть у мудреца игуманиста, автора всеобъемлющего "Трактата о ядах" таких бегающихвыцветших глазок, трясущихся от страха губ, жалкой, заискивающей улыбки.Но он вспомнил Гура Сочинителя. Вероятно, следствие над подозреваемымируканским шпионом стоило литературной беседы в кабинете дона Рэбы. ВзятьРэбу за ухо, подумал он сладостно. Притащить его в застенок. Сказатьпалачам: "Вот ируканский шпион, переодевшийся нашим славным министром,король велел выпытать у него, где настоящий министр, делайте свое дело, игоре вам, если он умрет раньше, чем через неделю..." Он даже прикрылсярукой, чтобы никто не видел его лица. Что за страшная штука ненависть... - Ну-ка, ну-ка, пойди сюда, лекарь, - сказал король. - Экий ты,братец, мозгляк. А ну-ка приседай, приседай, говорят тебе! Несчастный Будах начал приседать. Лицо его исказилось от ужаса. - Еще, еще, - гнусавил король. - Еще разок! Еще! Коленки не болят,вылечил-таки свои коленки. А покажи зубы! Та-ак, ничего зубы. Мне бытакие... И руки ничего, крепкие. Здоровый, здоровый, хотя и мозгляк... Нудавай, голубчик, лечи, чего стоишь... - Ва-аше величество... со-соизволит показать ножку... Ножку... -услыхал Румата. Он поднял глаза. Лекарь стоял на коленях перед королем и осторожно мял его ногу. - Э... Э! - сказал король. - Ты что это? Ты не хватай! Взялся лечить,так лечи! - Мне все по-понятно, ваше величество, - пробормотал лекарь ипринялся торопливо копаться в своей сумке. Гости перестали жевать. Аристократики на дальнем конце стола дажепривстали и вытянули шеи, сгорая от любопытства. Будах достал из сумки несколько каменных флаконов, откупорил их и,

поочередно нюхая, расставил в ряд на столе. Затем он взял кубок короля иналил до половины вином. Произведя над кубком пассы обеими руками ипрошептав заклинания, он быстро опорожнил в вино все флаконы. По залураспространился явственный запах нашатырного спирта. Король поджал губы,заглянул в кубок и, скривив нос, посмотрел на дона Рэбу. Министрсочувственно улыбнулся. Придворные затаили дыхание. Что он делает, удивленно подумал Румата, ведь у старика подагра! Чтоон там намешал? В трактате ясно сказано: растирать опухшие сочленениянастоем на трехдневном яде белой змеи Ку. Может быть, это для растирания? - Это что, растирать? - спросил король, опасливо кивая на кубок. - Отнюдь нет, ваше величество, - сказал Будах. Он уже немногооправился. - Это внутрь. - Вну-утрь? - король надулся и откинулся в кресле. - Я не желаювнутрь. Растирай. - Как угодно, ваше величество, - покорно сказал Будах. - Но осмелюсьпредупредить, что от растирания пользы не будет никакой. - Почему-то все растирают, - брюзгливо сказал король, - а тебеобязательно надо вливать в меня эту гадость. - Ваше величество, - сказал Будах, гордо выпрямившись, - этолекарство известно одному мне! Я вылечил им дядю герцога Ируканского. Чтоже касается растирателей, то ведь они не вылечили вас, ваше величество... Король посмотрел на дона Рэбу. Дон Рэба сочувственно улыбнулся. - Мерзавец ты, - сказал король лекарю неприятным голосом. -Мужичонка. Мозгляк паршивый. - Он взял кубок. - Вот как тресну тебя кубкомпо зубам... - Он заглянул в кубок. - А если меня вытошнит? - Придется повторить, ваше величество, - скорбно произнес Будах. - Ну ладно, с нами бог! - сказал король и поднес было кубок ко рту,но вдруг так резко отстранил его, что плеснул на скатерть. - А ну, выпейсначала сам! Знаю я вас, ируканцев, вы святого Мику варварам продали! Пей,говорят! Будах с оскорбленным видом взял кубок и отпил несколько глотков. - Ну как? - спросил король. - Горько, ваше величество, - сдавленным голосом произнес Будах. - Нопить надо. - На-адо, на-адо... - забрюзжал король. - Сам знаю, что надо. Дайсюда. Ну вот, полкубка вылакал, дорвался... Он залпом опрокинул кубок. Вдоль стола понеслись сочувственные вздохи- и вдруг все затихло. Король застыл с разинутым ртом. Из глаз его градомпосыпались слезы. Он медленно побагровел, затем посинел. Он протянул надстолом руку, судорожно щелкая пальцами. Дон Рэба поспешно сунул емусоленый огурец. Король молча швырнул огурцом в дона Рэбу и опять протянулруку. - Вина... - просипел он. Кто-то кинулся, подал кувшин. Король, бешено вращая глазами, гулкоглотал. Красные струи текли по его белому камзолу. Когда кувшин опустел,король бросил его в Будаха, но промахнулся. - Стервец! - сказал он неожиданным басом. - Ты за что меня убил? Маловас вешали! Чтоб ты лопнул! Он замолчал и потрогал колено. - Болит! - прогнусавил он прежним голосом. - Все равно болит! - Ваше величество, - сказал Будах. - Для полного излечения надо питьмикстуру ежедневно в течение по крайней мере недели... В горле у короля что-то пискнуло. - Вон! - взвизгнул он. - Все вон отсюда! Придворные, опрокидывая кресла, гурьбой бросились к дверям. - Во-о-он!.. - истошно вопил король, сметая со стола посуду. Выскочив из зала, Румата нырнул за какую-то портьеру и стал хохотать.За соседней портьерой тоже хохотали - надрывно, задыхаясь, сповизгиванием.

6

На дежурство у опочивальни принца заступали в полночь, и Румата решилзайти домой, чтобы посмотреть, все ли в порядке, и переодеться. Вечернийгород поразил его. Улицы были погружены в гробовую тишину, кабаки закрыты.На перекрестках стояли, позвякивая железом, группы штурмовиков с факеламив руках. Они молчали и словно ждали чего-то. Несколько раз к Руматеподходили, вглядывались и, узнав, так же молча давали дорогу. Когда додому оставалось шагов пятьдесят, за ним увязалась кучка подозрительныхличностей. Румата остановился, погремел ножнами о ножны, и личностиотстали, но сейчас же в темноте заскрипел заряжаемый арбалет. Руматапоспешно пошел дальше, прижимаясь к стенам, нашарил дверь, повернул ключ взамке, все время чувствуя свою незащищенную спину, и с облегченным вздохомвскочил в прихожую. В прихожей собрались все слуги, вооруженные кто чем. Оказалось, чтодверь уже несколько раз пробовали. Румате это не понравилось. "Может, неходить? - подумал он. - Черт с ним, с принцем". - Где барон Пампа? - спросил он. Уно, до крайности возбужденный, с арбалетом на плече, ответил, что"барон проснулись еще в полдень, выпили в доме весь рассол и опять ушливеселиться". Затем, понизив голос, он сообщил, что Кира сильно беспокоитсяи уже не раз спрашивала о хозяине. - Ладно, - сказал Румата и приказал слугам построиться. Слуг было шестеро, не считая кухарки, - народ все тертый, привычный куличным потасовкам. С серыми они, конечно, связываться не станут,испугаются гнева всесильного министра, но против оборванцев ночной армииустоять смогут, тем более что разбойнички в эту ночь будут искать добычулегкую. Два арбалета, четыре секиры, тяжелые мясницкие ножи, железныешапки, двери добротные, окованы по обычаю железом... Или, может быть,все-таки не ходить? Румата поднялся наверх и прошел на цыпочках в комнату Киры. Кираспала одетая, свернувшись калачиком на нераскрытой постели. Румата постоялнад нею со светильником. Идти или не идти? Ужасно не хочется идти. Оннакрыл ее пледом, поцеловал в щеку и вернулся в кабинет. Надо идти. Что бытам ни происходило, разведчику надлежит быть в центре событий. И историкампольза. Он усмехнулся, снял с головы обруч, тщательно протер мягкой замшейобъектив и вновь надел обруч. Потом позвал Уно и велел принести военныйкостюм и начищенную медную каску. Под камзол, прямо на майку, натянул,ежась от холода, металлопластовую рубашку, выполненную в виде кольчуги(здешние кольчуги неплохо защищали от меча и кинжала, но арбалетная стрелапробивала их насквозь). Затягивая форменный пояс с металлическими бляхами,сказал Уно: - Слушай меня, малыш. Тебе я доверяю больше всех. Что бы здесь нислучилось, Кира должна остаться живой и невредимой. Пусть сгорит дом,пусть все деньги разграбят, но Киру ты мне сохрани. Уведи по крышам, поподвалам, как хочешь, но сохрани. Понял? - Понял, - сказал Уно. - Не уходить бы вам сегодня... - Ты слушай. Если я через три дня не вернусь, бери Киру и вези ее всайву, в Икающий лес. Знаешь, где это? Так вот, в Икающем лесу найдешьПьяную Берлогу, изба такая, стоит недалеко от дороги. Спросишь - покажут.Только смотри, у кого спрашивать. Там будет человек, зовут его отецКабани. Расскажешь ему все. Понял? - Понял. А только лучше вам не уходить... - Рад бы. Не могу: служба... Ну, смотри. Он легонько щелкнул мальчишку в нос и улыбнулся в ответ на егонеумелую улыбку. Внизу он произнес короткую ободряющую речь перед слугами,вышел за дверь и снова очутился в темноте. За его спиной загремели засовы. Покои принца во все времена охранялись плохо. Возможно, именнопоэтому на Арканарских принцев никто никогда не покушался. И уж вособенности не интересовались нынешним принцем. Никому на свете не нуженбыл этот чахлый голубоглазый мальчик, похожий на кого угодно, только не на

своего отца. Мальчишка нравился Румате. Воспитание его было поставлено изрук вон плохо, и поэтому он был сообразителен, не жесток, терпеть не мог -надо думать, инстинктивно - дона Рэбу, любил громко распеватьразнообразные песенки на слова Цурэна и играть в кораблики. Руматавыписывал для него из метрополии книжки с картинками, рассказывал прозвездное небо и однажды навсегда покорил мальчика сказкой о летающихкораблях. Для Руматы, редко сталкивавшегося с детьми, десятилетний принцбыл антиподом всех сословий этой дикой страны. Именно из такихобыкновенных голубоглазых мальчишек, одинаковых во всех сословиях,вырастали потом и зверство, и невежество, и покорность, а ведь в них, вдетях, не было никаких следов и задатков этой гадости. Иногда он думал,как здорово было бы, если бы с планеты исчезли все люди старше десяти лет. Принц уже спал. Румата принял дежурство - постоял рядом сосменяющимся гвардейцем возле спящего мальчика, совершая сложные, требуемыеэтикетом движения обнаженными мечами, традиционно проверил, все ли окназаперты, все ли няньки на местах, во всех ли покоях горят светильники,вернулся в переднюю, сыграл со сменяющимся гвардейцем партию в кости ипоинтересовался, как относится благородный дон к тому, что происходит вгороде. Благородный дон, большого ума мужчина, глубоко задумался ивысказал предположение, что простой народ готовится к празднованию днясвятого Мики. Оставшись один, Румата придвинул кресло к окну, сел поудобнее и сталсмотреть на город. Дом принца стоял на холме, и днем город просматривалсяотсюда до самого моря. Но сейчас все тонуло во мраке, только виднелисьразбросанные кучки огней - где на перекрестках стояли и ждали сигналаштурмовики с факелами. Город спал или притворялся спящим. Интересно,чувствовали ли жители, что сегодня ночью на них надвигается что-тоужасное? Или, как благородный дон большого ума, тоже считали, что кто-тоготовится к празднованию дня святого Мики? Двести тысяч мужчин и женщин.Двести тысяч кузнецов, оружейников, мясников, галантерейщиков, ювелиров,домашних хозяек, проституток, монахов, менял, солдат, бродяг, уцелевшихкнигочеев ворочались сейчас в душных, провонявших клопами постелях: спали,любились, пересчитывали в уме барыши, плакали, скрипели зубами от злостиили от обиды... Двести тысяч человек! Было в них что-то общее дляпришельца с Земли. Наверное, то, что все они почти без исключений были ещене людьми в современном смысле слова, а заготовками, болванками, изкоторых только кровавые века истории выточат когда-нибудь настоящегогордого и свободного человека. Они были пассивны, жадны и невероятно,фантастически эгоистичны. Психологически почти все они были рабами -рабами веры, рабами себе подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия.И если волею судеб кто-нибудь из них рождался или становился господином,он не знал, что делать со своей свободой. Он снова торопился стать рабом -рабом богатства, рабом противоестественных излишеств, рабом распутныхдрузей, рабом своих рабов. Огромное большинство из них ни в чем не быловиновато. Они были слишком пассивны и слишком невежественны. Рабство ихзиждилось на пассивности и невежестве, а пассивность и невежество вновь ивновь порождали рабство. Если бы они все были одинаковы, руки опустилисьбы и не на что было бы надеяться. Но все-таки они были людьми, носителямиискры разума. И постоянно, то тут, то там вспыхивали и разгорались в ихтолще огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего. Вспыхивали,несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря нагнет. Несмотря на то, что их затаптывали сапогами. Несмотря на то, что онибыли не нужны никому на свете и все на свете были против них. Несмотря нато, что в самом лучшем случае они могли рассчитывать на презрительнуюнедоуменную жалость... Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно. Онине знали, что в этом мире страшных призраков прошлого они являютсяединственной реальностью будущего, что они - фермент, витамин в организмеобщества. Уничтожьте этот витамин, и общество загниет, начнется социальнаяцинга, ослабеют мышцы, глаза потеряют зоркость, вывалятся зубы. Никакоегосударство не может развиваться без науки - его уничтожат соседи. Безискусств и общей культуры государство теряет способность к самокритике,принимается поощрять ошибочные тенденции, начинает ежесекундно порождатьлицемеров и подонков, развивает в гражданах потребительство и

самонадеянность и в конце концов опять-таки становится жертвой болееблагоразумных соседей. Можно сколько угодно преследовать книгочеев,запрещать науки, уничтожать искусства, но рано или поздно приходитсяспохватываться и со скрежетом зубовым, но открывать дорогу всему, что такненавистно властолюбивым тупицам и невеждам. И как бы ни презирали знаниеэти серые люди, стоящие у власти, они ничего не могут сделать противисторической объективности, они могут только притормозить, но неостановить. Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят кпоощрению его для того, чтобы удержаться. Рано или поздно им приходитсяразрешать университеты, научные общества, создавать исследовательскиецентры, обсерватории, лаборатории, создавать кадры людей мысли и знания,людей, им уже неподконтрольных, людей с совершенно иной психологией, ссовершенно иными потребностями, а эти люди не могут существовать и темболее функционировать в прежней атмосфере низкого корыстолюбия, кухонныхинтересов, тупого самодовольства и сугубо плотских потребностей. Им нужнановая атмосфера - атмосфера всеобщего и всеобъемлющего познания,пронизанная творческим напряжением, им нужны писатели, художники,композиторы, и серые люди, стоящие у власти, вынуждены идти и на этууступку. Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками вборьбе за власть, но тот, кто делает эту уступку, неизбежно ипарадоксально, против своей воли роет тем самым себе могилу. Ибо смертелендля невежественных эгоистов и фанатиков рост культуры народа во всемдиапазоне - от естественнонаучных исследований до способности восхищатьсябольшой музыкой... А затем приходит эпоха гигантских социальныхпотрясений, сопровождающихся невиданным ранее развитием науки и связаннымс этим широчайшим процессом интеллектуализации общества, эпоха, когдасерость дает последние бои, по жестокости возвращающие человечество ксредневековью, в этих боях терпит поражение и уже в обществе, свободном отклассового угнетения, исчезает как реальная сила навсегда. Румата все смотрел на замерзший во мраке город. Где-то там, в вонючейкаморке, скорчившись на жалком ложе, горел в лихорадке изувеченный отецТарра, а брат Нанин сидел возле него за колченогим столиком, пьяный,веселый и злой, и заканчивал свой "Трактат о слухах", с наслаждениеммаскируя казенными периодами яростную насмешку над серой жизнью. Где-тотам слепо бродил в пустых роскошных апартаментах Гур Сочинитель, с ужасомощущая, как, несмотря ни на что, из глубин его растерзанной, растоптаннойдуши возникают под напором чего-то неведомого и прорываются в сознаниеяркие миры, полные замечательных людей и потрясающих чувств. И где-то тамневедомо как коротал ночь надломленный, поставленный на колени докторБудах, затравленный, но живой... Братья мои, подумал Румата. Я ваш, мыплоть от плоти вашей! С огромной силой он вдруг почувствовал, что никакойон не бог, ограждающий в ладонях светлячков разума, а брат, помогающийбрату, сын, спасающий отца. "Я убью дона Рэбу". - "За что?" - "Он убиваетмоих братьев". - "Он не ведает, что творит". - "Он убивает будущее". - "Онне виноват, он сын своего века". - "То есть, он не знает, что он виноват?Но мало ли чего он не знает? Я, я знаю, что он виноват". - "А что тысделаешь с отцом Цупиком? Отец Цупик многое бы дал, чтобы кто-нибудь убилдона Рэбу. Молчишь? Многих придется убивать, не так ли?" - "Не знаю, можетбыть и многих. Одного за другим. Всех, кто поднимет руку на будущее". -"Это уже было. Травили ядом, бросали самодельные бомбы. И ничего неменялось". - "Нет, менялось. Так создавалась стратегия революции". - "Тебене нужно создавать стратегию революции. Тебе ведь хочется просто убить". -"Да, хочется". - "А ты умеешь?" - "Вчера я убил дону Окану. Я знал, чтоубиваю, еще когда шел к ней с пером за ухом. И я жалею только, что убилбез пользы. Так что меня уже почти научили". - "А ведь это плохо. Этоопасно. Помнишь Сергея Кожина? А Джорджа Лэнни? А Сабину Крюгер?" Руматапровел ладонью по влажному лбу. Вот так думаешь, думаешь, думаешь - и вконце концов выдумываешь порох... Он вскочил и распахнул окно. Кучки огней в темном городе пришли вдвижение, распались и потянулись цепочками, появляясь и исчезая междуневидимыми домами. Какой-то звук возник над городом - отдаленныймногоголосый вой. Вспыхнули два пожара и озарили соседние крыши. Что-тозаполыхало в порту. События начались. Через несколько часов станетпонятно, что означает союз серых и ночных армий, противоестественный союз

лавочников и грабителей с большой дороги, станет ясно, чего добивается донРэба и какую новую провокацию он задумал. Говоря проще: кого сегоднярежут. Скорее всего началась ночь длинных ножей, уничтожение зарвавшегосясерого руководства, попутное истребление находящихся в городе баронов инаиболее неудобных аристократов. Как там Пампа, подумал он. Только бы неспал - отобьется... Додумать ему не удалось. В дверь с истошным криком: "Отворите!Дежурный, отворите!" - забарабанили кулаками. Румата откинул засов.Ворвался полуодетый, сизый от ужаса человек, схватил Румату за отворотыкамзола и закричал трясясь: - Где принц? Будах отравил короля! Ируканские шпионы подняли бунт вгороде! Спасайте принца! Это был министр двора, человек глупый и крайне преданный. ОттолкнувРумату, он кинулся в спальню принца. Завизжали женщины. А в двери ужелезли, выставив ржавые топоры, потные мордастые штурмовики в серыхрубахах. Румата обнажил мечи. - Назад! - холодно сказал он. За спиной из спальни донесся короткий задавленный вопль. Плохо дело,подумал Румата. Ничего не понимаю. Он отскочил в угол и загородилсястолом. Штурмовики, тяжело дыша, заполняли комнату. Их набралось человекпятнадцать. Вперед протолкался лейтенант в серой тесной форме, клинокнаголо. - Дон Румата? - сказал он, задыхаясь. - Вы арестованы. Отдайте мечи. Румата оскорбительно засмеялся. - Возьмите, - сказал он, косясь на окно. - Взять его! - рявкнул офицер. Пятнадцать упитанных увальней с топорами не слишком много длячеловека, владеющего приемами боя, которые станут известны здесь лишь тристолетия спустя. Толпа накатилась и откатилась. На полу осталось несколькотопоров, двое штурмовиков скрючились и, бережно прижимая к животамвывихнутые руки, пролезли в задние ряды. Румата в совершенстве владелвеерной защитой, когда перед нападающим сплошным сверкающим занавесомкрутится сталь и кажется невозможным прорваться через этот занавес.Штурмовики, отдуваясь, нерешительно переглядывались. От них остро тянулопивом и луком. Румата отодвинул стол и осторожно пошел к окну вдоль стены. Кто-то иззадних рядов метнул нож, но промахнулся. Румата опять засмеялся, поставилногу на подоконник и сказал: - Сунетесь еще раз - буду отрубать руки. Вы меня знаете... Они его знали. Они его очень хорошо знали, и ни один из них недвинулся с места, несмотря на ругань и понукания офицера, державшегося,впрочем, тоже очень осторожно. Румата встал на подоконник, продолжаяугрожать мечами, и в ту же минуту из темноты, со двора, в спину емуударило тяжелое копье. Удар был страшен. Он не пробил металлопластовуюрубашку, но сшиб Румату с подоконника и бросил на пол. Мечей Румата невыпустил, но толку от них уже не было никакого. Вся свора разом насела нанего. Вместе они весили, наверное, больше тонны, но мешали друг другу, иему удалось подняться на ноги. Он ударил кулаком в чьи-то мокрые губы,кто-то по-заячьи заверещал у него под мышкой, он бил и бил локтями,кулаками, плечами (давно он не чувствовал себя так свободно), но он не могстряхнуть их с себя. С огромным трудом, волоча за собой кучу тел, он пошелк двери, по дороге наклоняясь и отдирая вцепившихся в ноги штурмовиков.Потом он ощутил болезненный удар в плечо и повалился на спину, под нимбились задавленные, но снова встал, нанося короткие, в полную силу удары,от которых штурмовики, размахивая руками и ногами, тяжело шлепались встены; уже мелькало перед ним перекошенное лицо лейтенанта, выставившегоперед собой разряженный арбалет, но тут дверь распахнулась, и навстречуему полезли новые потные морды. На него накинули сеть, затянули на ногахверевки и повалили. Он сразу перестал отбиваться, экономя силы. Некоторое время еготоптали сапогами - сосредоточенно, молча, сладострастно хакая. Затемсхватили за ноги и поволокли. Когда его тащили мимо раскрытой двериспальни, он успел увидеть министра двора, приколотого к стене копьем, иворох окровавленных простынь на кровати. "Так это переворот! - подумал он.

- Бедный мальчик..." Его поволокли по ступенькам, и тут он потерялсознание.

7

Он лежал на травянистом пригорке и смотрел на облака, плывущие вглубоком синем небе. Ему было хорошо и покойно, но на соседнем пригоркесидела колючая костлявая боль. Она была вне его и в то же время внутри,особенно в правом боку и в затылке. Кто-то рявкнул: "Сдох он, что ли?Головы оторву!" И тогда с неба обрушилась масса ледяной воды. Ондействительно лежал на спине и смотрел в небо, только не на пригорке, а влуже, и небо было не синее, а черно-свинцовое, подсвеченное красным."Ничего, - сказал другой голос. - Они живые, глазами лупают". Это я живой,подумал он. Это обо мне. Это я лупаю глазами. Но зачем они кривляются?Говорить разучились по-человечески? Рядом кто-то зашевелился и грузно зашлепал по воде. На небе появилсячерный силуэт головы в остроконечной шапке. - Ну как, благородный дон, сами пойдете или волочь вас? - Развяжите ноги, - сердито сказал Румата, ощущая острую боль вразбитых губах. Он попробовал их языком. Ну и губы, подумал он. Оладьи, ане губы. Кто-то завозился над его ногами, бесцеремонно дергая и ворочая их.Вокруг переговаривались негромкими голосами: - Здорово вы его отделали... - Так как же, он чуть не ушел... Заговоренный, стрелы отскакивают... - Я одного знал такого, хоть топором бей, все нипочем. - Так то небось мужик был... - Ну, мужик... - То-то и оно. А это благородных кровей. - А, хвостом тя по голове... Узлов навязали, не разберешься... Огнядайте сюда! - Да ты ножом. - Ай, братья, ай, не развязывайте. Как он опять пойдет нас махать...Мне мало что голову не раздавил. - Ладно, небось не начнет... - Вы, братья, как хотите, а копьем я его бил по-настоящему. Я же таккольчуги пробивал. Властный голос из темноты крикнул: - Эй, скоро вы там? Румата почувствовал, что ноги его свободны, напрягся и сел. Несколькоприземистых штурмовиков молча смотрели, как он ворочается в луже. Руматастиснул челюсти от стыда и унижения. Он подергал лопатками: руки былискручены за спиной, да так, что он даже не понимал, где у него локти, агде кисти. Он собрал все силы, рывком поднялся на ноги, и его сейчас жеперекосило от страшной боли в боку. Штурмовики засмеялись. - Небось не убежит, - сказал один. - Да, притомились, хвостом тя по голове... - Что, дон, не сладко? - Хватит болтать, - сказал из темноты властный голос. - Идите сюда,дон Румата. Румата пошел на голос, чувствуя, как его мотает из стороны в сторону.Откуда-то вынырнул человечек с факелом, пошел впереди. Румата узнал этоместо: один из бесчисленных внутренних двориков министерства охраныкороны, где-то возле королевских конюшен. Он быстро сообразил - еслиповедут направо, значит в Башню, в застенок. Если налево - в канцелярию.Он потряс головой. Ничего, подумал он. Раз жив, еще поборемся. Онисвернули налево. Не сразу, подумал Румата. Будет предварительное

следствие. Странно. Если дело дошло до следствия, в чем меня могутобвинять? Пожалуй, ясно. Приглашение отравителя Будаха, отравление короля,заговор против короны... Возможно, убийство принца. И, разумеется, шпионажв пользу Ирукана, Соана, варваров, баронов, святого ордена и прочее, ипрочее... Просто удивительно, как я еще жив. Значит, еще что-то задумалэтот бледный гриб. - Сюда, - сказал человек с властным голосом. Он распахнул низенькую дверь, и Румата, согнувшись, вошел в обширное,освещенное дюжиной светильников помещение. Посередине на потертом ковресидели и лежали связанные, окровавленные люди. Некоторые из них были ужелибо мертвы, либо без сознания. Почти все были босы, в рваных ночныхрубашках. Вдоль стен, небрежно опираясь на топоры и секиры, стояликрасномордые штурмовики, свирепые и самодовольные - победители. Перед нимипрохаживался - руки за спину - офицер при мече, в сером мундире с сильнозасаленным воротником. Спутник Руматы, высокий человек в черном плаще,подошел к офицеру и что-то шепнул на ухо. Офицер кивнул, с интересомвзглянул на Румату и скрылся за цветастыми портьерами на противоположномконце комнаты. Штурмовики тоже с интересом рассматривали Румату. Один из них, сзаплывшим глазом, сказал: - А хорош камушек у дона! - Камушек будь здоров, - согласился другой. - Королю впору. И обручлитого золота. - Нынче мы сами короли. - Так что, снимем? - Пр-рекратить, - негромко сказал человек в черном плаще. Штурмовики с недоумением воззрились на него. - Это еще кто на нашу голову? - сказал штурмовик с заплывшим глазом. Человек в плаще, не отвечая, повернулся к нему спиной, подошел кРумате и встал рядом. Штурмовики недобро оглядывали его с головы до ног. - Никак, поп? - сказал штурмовик с заплывшим глазом. - Эй, поп, хошьв лоб? Штурмовики загоготали. Штурмовик с заплывшим глазом поплевал наладони, перебрасывая топор из руки в руку, и двинулся к румате. Ох, и дамя ему сейчас, подумал Румата, медленно отводя назад правую ногу. - Кого я всегда бил, - продолжал штурмовик, останавливаясь перед ними разглядывая человека в черном, - так это попов, грамотеев всяких имастеровщину. Бывало... Человек в плаще вскинул руку ладонью вверх. Что-то звонко щелкнулопод потолком. Ж-ж-ж! Штурмовик с заплывшим глазом выронил топор иопрокинулся на спину. Из середины лба у него торчала короткая толстаяарбалетная стрела с густым оперением. Стало тихо. Штурмовики попятились,боязливо шаря глазами по отдушинам под потолком. Человек в плаще опустилруку и приказал: - Убрать падаль, быстро! Несколько штурмовиков кинулись, схватили убитого за ноги и за руки иповолокли прочь. Из-за портьеры вынырнул серый офицер и приглашающепомахал. - Пойдемте, дон Румата, - сказал человек в плаще. Румата пошел к портьерам, огибая кучу пленных. Ничего не понимаю,думал он. За портьерами в темноте его схватили, обшарили, сорвали с поясапустые ножны и вытолкнули на свет. Румата сразу понял, куда он попал. Это был знакомый кабинет дона Рэбыв лиловых покоях. Дон Рэба сидел на том же месте и в совершенно той жепозе, напряженно выпрямившись, положив локти на стол и сплетя пальцы. Аведь у старика геморрой, ни с того, ни с сего с жалостью подумал Румата.Справа от дона Рэбы восседал отец Цупик, важный, сосредоточенный, споджатыми губами, слева - благодушно улыбающийся толстяк с нашивкамикапитана на сером мундире. Больше в кабинете никого не было. Когда Руматавошел, дон Рэба тихо и ласково сказал: - А вот, друзья, и благородный дон Румата. Отец Цупик пренебрежительно скривился, а толстяк благосклоннозакивал. - Наш старый и весьма последовательный недруг, - сказал дон Рэба.

- Раз недруг - повесить, - хрипло сказал отец Цупик. - А ваше мнение, брат Аба? - спросил дон Рэба, предупредительнонаклоняясь к толстяку. - Вы знаете... Я как-то даже... - Брат Аба растерянно и детскиулыбнулся, разведя коротенькие ручки. - Как-то мне, знаете ли, все равно.Но, может быть, все-таки не вешать?.. Может быть, сжечь, как вы полагаете,дон Рэба? - Да, пожалуй, - задумчиво сказал дон Рэба. - Вы понимаете, - продолжал очаровательный брат Аба, ласково улыбаясьРумате, - вешают отребье, мелочь... А мы должны сохранять у народауважительное отношение к сословиям. Все-таки отпрыск древнего рода,крупный ируканский шпион... Ируканский, кажется, я не ошибаюсь? - Онсхватил со стола листок и близоруко всмотрелся. - Ах, еще и соанский...Тем более! - Сжечь так сжечь, - согласился отец Цупик. - Хорошо, - сказал дон Рэба. - Договорились. Сжечь. - Впрочем, я думаю, дон Румата может облегчить свою участь, - сказалбрат Аба. - Вы меня понимаете, дон Рэба? - Признаться, не совсем... - Имущество! Мой благородный дон, имущество! Руматы - сказочнобогатый род!.. - Вы, как всегда, правы, - сказал дон Рэба. Отец Цупик зевнул, прикрывая рот рукой, и покосился на лиловыепортьеры справа от стола. - Что ж, тогда начнем по всей форме, - со вздохом сказал дон Рэба. Отец Цупик все косился на портьеры. Он явно чего-то ждал и совершенноне интересовался допросом. Что за комедия? - думал Румата. Что это значит? - Итак, мой благородный дон, - сказал дон Рэба, обращаясь к Румате, -было бы чрезвычайно приятно услышать ваши ответы на некоторые интересующиенас вопросы. - Развяжите мне руки, - сказал Румата. Отец Цупик встрепенулся и с сомнением пожевал губами. Брат Абаотчаянно замотал головой. - А? - сказал дон Рэба и посмотрел сначала на брата Аба, а потом наотца Цупика. - Я вас понимаю, друзья мои. Однако, принимая во вниманиеобстоятельства, о которых дон Румата, вероятно, догадывается... - Онвыразительным взглядом обвел ряды отдушин под потолком. - Развяжите емуруки, - сказал он, не повышая голоса. Кто-то неслышно подошел сзади. Румата почувствовал, как чьи-тостранно мягкие, ловкие пальцы коснулись его рук, послышался скрипразрезаемых веревок. Брат Аба с неожиданной для его комплекции резвостьюизвлек из-под стола огромный боевой арбалет и положил перед собой прямо набумаги. Руки Руматы, как плети, упали вдоль тела. Он почти не чувствовалих. - Итак, начнем, - бодро сказал дон Рэба. - Ваше имя, род, звание? - Румата, из рода Румат Эсторских. Благородный дворянин до двадцатьвторого предка. Румата огляделся, сел на софу и стал массировать кисти рук. Брат Аба,взволнованно сопя, взял его на прицел. - Ваш отец? - Мой благородный отец - имперский советник, преданный слуга и личныйдруг императора. - Он жив? - Он умер. - Давно? - Одиннадцать лет назад. - Сколько вам лет? Румата не успел ответить. За лиловой портьерой послышался шум, братАба недовольно оглянулся. Отец Цупик, зловеще усмехаясь, медленноподнялся. - Ну, вот и все, государи мои!.. - Начал он весело и злорадно. Из-за портьер выскочили трое людей, которых Румата меньше всегоожидал увидеть здесь. Отец Цупик, по-видимому, тоже. Это были здоровенныемонахи в черных рясах с клобуками, надвинутыми на глаза. Они быстро и

бесшумно подскочили к отцу Цупику и взяли его за локти. - А... н-ня... - промямлил отец Цупик. Лицо его покрылось смертельнойбледностью. Несомненно, он ожидал чего-то совсем другого. - Как вы полагаете, брат Аба? - спокойно осведомился дон Рэба,наклоняясь к толстяку. - Ну, разумеется! - решительно отозвался тот. - Несомненно! Дон Рэба сделал слабое движение рукой. Монахи приподняли отца Цупикаи, все так же бесшумно ступая, вынесли за портьеры. Румата гадливопоморщился. Брат Аба потер мягкие лапки и бодро сказал: - Все обошлось превосходно, как вы думаете, дон Рэба? - Да, неплохо, - согласился дон Рэба. - Однако продолжим. Итак,сколько же вам лет, дон Румата? - Тридцать пять. - Когда вы прибыли в Арканар? - Пять лет назад. - Откуда? - До этого я жил в Эсторе, в родовом замке. - А какова была цель этого перемещения? - Обстоятельства вынудили меня покинуть Эстор. Я искал столицу,сравнимую по блеску со столицей метрополии. По рукам побежали, наконец, огненные мурашки. Румата терпеливо инастойчиво продолжал массировать распухшие кисти. - А все-таки, что же это были за обстоятельства? - спросил дон Рэба. - Я убил на дуэли члена августейшей семьи. - Вот как? Кого же именно? - Молодого герцога Экину. - В чем причина дуэли? - Женщина, - коротко сказал Румата. У него появилось ощущение, что все эти вопросы ничего не значат. Чтоэто такая же игра, как и обсуждение способа казни. Все трое чего-то ждут.Я жду, когда у меня отойдут руки. Брат Аба - дурак - ждет, когда ему наколени посыплется золото из родовой сокровищницы дона Руматы. Дон Рэбатоже чего-то ждет... Но монахи, монахи! Откуда во дворце монахи? Да ещетакие умелые бойкие ребята?.. - Имя женщины? Ну и вопросы, подумал Румата. Глупее не придумаешь. Попробую-ка я ихрасшевелить... - Дона Рита, - ответил он. - Не ожидал, что вы ответите. Благодарю вас... - Всегда готов к услугам. Дон Рэба поклонился. - Вам приходилось бывать в Ирукане? - Нет. - Вы уверены? - Вы тоже. - Мы хотим правды! - наставительно сказал дон Рэба. Брат Аба покивал.- Одной только правды! - Ага, - сказал Румата. - А мне показалось... - Он замолчал. - Что вам показалось? - Мне показалось, что вы главным образом хотите прибрать к рукам моеродовое имущество. Решительно не представляю себе, дон Рэба, каким образомвы надеетесь его получить? - А дарственная? А дарственная? - вскричал брат Аба. Румата засмеялся как можно более нагло. - Ты дурак, брат Аба, или как тебя там... Сразу видно, что тылавочник. Тебе что, неизвестно, что майорат не подлежит передаче в чужиеруки? Было видно, что брат Аба здорово рассвирепел, но сдерживается. - Вам не следует разговаривать в таком тоне, - мягко сказал дон Рэба. - Вы хотите правды? - возразил Румата. - Вот вам правда, истиннаяправда и только правда: брат Аба - дурак и лавочник. Однако брат Аба уже овладел собой. - Мне кажется, мы отвлеклись, - сказал он с улыбкой. - Как выполагаете, дон Рэба?

- Вы, как всегда, правы, - сказал дон Рэба. - Благородный дон, а неприходилось ли вам бывать в Соане? - Я был в Соане. - С какой целью? - Посетить Академию наук. - Странная цель для молодого человека вашего положения. - Мой каприз. - А знакомы ли вы с генеральным судьей Соана доном Кондором? Румата насторожился. - Это старинный друг нашей семьи. - Благороднейший человек, не правда ли? - Весьма почтенная личность. - А вам известно, что дон Кондор участник заговора против еговеличества? Румата задрал подбородок. - Зарубите на носу, дон Рэба, - сказал он высокомерно. - Для нас,коренного дворянства метрополии, все эти Соаны и Ируканы, да и Арканар,были и всегда останутся вассалами имперской короны. - Он положил ногу наногу и отвернулся. Дон Рэба задумчиво глядел на него. - Вы богаты? - Я мог бы скупить весь Арканар, но меня не интересуют помойки... Дон Рэба вздохнул. - Мое сердце обливается кровью, сказал он. - Обрубить столь славныйросток столь славного рода!.. Это было бы преступлением, если бы невызывалось государственной необходимостью. - Поменьше думайте о государственной необходимости, - сказал Румата,- и побольше думайте о собственной шкуре. - Вы правы, - сказал дон Рэба и щелкнул пальцами. Румата быстро напряг и вновь распустил мышцы. Кажется, тело работало.Из-за портьеры снова выскочили трое монахов. Все с той же неуловимойбыстротой и точностью, свидетельствующими об огромном опыте, онисомкнулись вокруг еще продолжавшего умильно улыбаться брата Аба, схватилиего и завернули руки за спину. - Ой-ей-ей-ей!.. - завопил брат Аба. Толстое лицо его исказилось отболи. - Скорее, скорее, не задерживайтесь! - брезгливо сказал дон Рэба. Толстяк бешено упирался, пока его тащили за портьеры. Слышно было,как он кричит и взвизгивает, затем он вдруг заорал жутким, неузнаваемымголосом и сразу затих. Дон Рэба встал и осторожно разрядил арбалет. Руматаошарашенно следил за ним. Дон Рэба прохаживался по комнате, задумчиво почесывая спинуарбалетной стрелой. "Хорошо, хорошо, - бормотал он почти нежно. -Прелестно!.." Он словно забыл про Румату. Шаги его все убыстрялись, онпомахивал на ходу стрелой, как дирижерской палочкой. Потом он вдруг резкоостановился за столом, отшвырнул стрелу, осторожно сел и сказал, улыбаясьво все лицо: - Как я их, а?.. Никто и не пикнул!.. У вас, я думаю, так не могут... Румата молчал. - Да-а... - протянул дон Рэба мечтательно. - Хорошо! Ну что ж, атеперь поговорим, дон Румата... А может быть, не Румата?.. И, может быть,даже и не дон? А?.. Румата промолчал, с интересом его разглядывая. Бледненький, скрасными жилками на носу, весь трясется от возбуждения, так и хочется емузакричать, хлопая в ладоши: "А я знаю! А я знаю!" А ведь ничего ты незнаешь, сукин сын. А узнаешь, так не поверишь. Ну, говори, я слушаю. - Я вас слушаю, - сказал он. - Вы не дон Румата, - объявил дон Рэба. - Вы самозванец. - Он строгосмотрел на Румату. - Румата Эсторский умер пять лет назад и лежит вфамильном склепе своего рода. И святые давно упокоили его мятежную и,прямо скажем, не очень чистую душу. Вы как, сами признаетесь, или вампомочь? - Сам признаюсь, - сказал Румата. - Меня зовут Румата Эсторский, и яне привык, чтобы в моих словах сомневались.

Попробую-ка я тебя немножко рассердить, подумал он. Бок болит, а тобы я тебя поводил за салом. - Я вижу, что нам придется продолжать разговор в другом месте, -зловеще сказал дон Рэба. С лицом его происходили удивительные перемены. Исчезла приятнаяулыбка, губы сжались в прямую линию. Странно и жутковато задвигалась кожана лбу. Да, подумал Румата, такого можно испугаться. - У вас правда геморрой? - участливо спросил он. В глазах у дона Рэбы что-то мигнуло, но выражения лица он не изменил.Он сделал вид, что не расслышал. - Вы плохо использовали Будаха, - сказал Румата. - Это отличныйспециалист. Был... - добавил он значительно. В выцветших глазах что-то мигнуло. Ага, подумал Румата, а ведьБудах-то еще жив... Он уселся поудобнее и обхватил руками колено. - Итак, вы отказываетесь признаться, - произнес дон Рэба. - В чем? - В том, что вы самозванец. - Почтенный Рэба, - сказал Румата наставительно, - такие вещидоказывают. Ведь вы меня оскорбляете! На лице дона Рэбы появилась приторность. - Мой дорогой дон Румата, - сказал он. - Простите, пока я будуназывать вас этим именем. Так вот, обыкновенно я никогда ничего недоказываю. Доказывают там, в Веселой Башне. Для этого я содержу опытных,хорошо оплачиваемых специалистов, которые с помощью мясокрутки святогоМики, поножей господа бога, перчаток великомученицы Паты или, скажем,сиденья... э-э-э... виноват, кресла Тоца-воителя могут доказать все, чтоугодно. Что бог есть и бога нет. Что люди ходят на руках и люди ходят набоках. Вы понимаете меня? Вам, может быть, неизвестно, но существует целаянаука о добывании доказательств. Посудите сами: зачем мне доказывать то,что я и сам знаю? И потом ведь признание вам ничем не грозит... - Мне не грозит, - сказал Румата. - Оно грозит вам. Некоторое время дон Рэба размышлял. - Хорошо, - сказал он. - Видимо, начать придется все-таки мне.Давайте посмотрим, в чем замечен дон Румата Эсторский за пять лет своейзагробной жизни в Арканарском королевстве. А вы потом объясните мне смыслвсего этого. Согласны? - Мне бы не хотелось давать опрометчивых обещаний, - сказал Румата, -но я с интересом вас выслушаю. Дон Рэба, покопавшись в письменном столе, вытащил квадратик плотнойбумаги и, подняв брови, просмотрел его. - Да будет вам известно, - начал он, приветливо улыбаясь, - да будетвам известно, что мною, министром охраны арканарской короны, былипредприняты некоторые действия против так называемых книгочеев, ученых ипрочих бесполезных и вредных для государства людей. Эти акции встретилинекое странное противодействие. В то время как весь народ в едином порыве,храня верность королю, а также арканарским традициям, всячески помогалмне: выдавал укрывшихся, расправлялся самосудно, указывал наподозрительных, ускользнувших от моего внимания, - в это самое времякто-то неведомый, но весьма энергичный выхватывал у нас из-под носа ипереправлял за пределы королевства самых важных, самых отпетых иотвратительных преступников. Так ускользнули от нас: безбожный астрологБагир Киссэнский; преступный алхимик Синда, связанный, как доказано, снечистой силой и с ируканскими властями; мерзкий памфлетист и нарушительспокойствия Цурэн и ряд иных рангом поменьше. Куда-то скрылся сумасшедшийколдун и механик Кабани. Кем-то была затрачена уйма золота, чтобы помешатьсвершиться гневу народному в отношении богомерзких шпионов и отравителей,бывших лейб-знахарей его величества. Кто-то при поистине фантастическихобстоятельствах, заставляющих опять-таки вспомнить о враге родачеловеческого, освободил из-под стражи чудовище разврата и растлителянародных душ, атамана крестьянского бунта Арату Горбатого... - Дон Рэбаостановился и, двигая кожей на лбу, значительно посмотрел на Румату.Румата, подняв глаза к потолку, мечтательно улыбался. Арату Горбатого онпохитил, прилетев за ним на вертолете. На стражников это произвелогромадное впечатление. На Арату, впрочем, тоже. А все-таки я молодец,

подумал он. Хорошо поработал. - Да будет вам известно, - продолжал дон Рэба, - что указанный атаманАрата в настоящее время гуляет во главе взбунтовавшихся холопов повосточным областям метрополии, обильно проливая благородную кровь и неиспытывая недостатка ни в деньгах, ни в оружии. - Верю, - сказал Румата. - Он сразу показался мне очень решительнымчеловеком. - Итак, вы признаетесь? - сейчас же сказал дон Рэба. - В чем? - удивился Румата. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. - Я продолжаю, - сказал дон Рэба. - За спасение этих растлителей душвы, дон Румата, по моим скромным и неполным подсчетам, потратили не менеетрех пудов золота. Я не говорю о том, что при этом вы навеки осквернилисебя общением с нечистой силой. Я не говорю также и о том, что за всевремя пребывания в пределах Арканарского королевства вы не получили изсвоих эсторских владений даже медного гроша, да и с какой стати? Зачемснабжать деньгами покойника, хотя бы даже и родного? Но ваше золото! Он открыл шкатулку, погребенную под бумагами на столе, и извлек изнее горсть золотых монет с профилем Пица Шестого. - Одного этого золота достаточно было бы для того, чтобы сжечь вас накостре! - завопил он. - Это дьявольское золото! Человеческие руки не всилах изготовить металл такой чистоты! Он сверлил Румату взглядом. Да, великодушно подумал Румата, это онмолодец. Этого мы, пожалуй, недодумали. И, пожалуй, он первый заметил. Этонадо учесть... Рэба вдруг снова погас. В голосе его зазвучали участливыенотки: - И вообще вы ведете себя очень неосторожно, дон Румата. Я все этовремя так волновался за вас... Вы такой дуэлянт, вы такой задира! Стодвадцать шесть дуэлей за пять лет! И ни одного убитого... В конце концовиз этого могли сделать выводы. Я, например, сделал. И не только я. Этойночью, например, брат Аба - нехорошо говорить дурно о покойниках, но этобыл очень жестокий человек, я его терпел с трудом, признаться... Так вот,брат Аба выделил для вашего ареста не самых умелых бойцов, а самых толстыхи сильных. И он оказался прав. Несколько вывихнутых рук, несколькоотдавленных шей, выбитые зубы не в счет... и вот вы здесь! А ведь вы немогли не знать, что деретесь за свою жизнь. Вы мастер. Вы, несомненно,лучший меч Империи. Вы, несомненно, продали душу дьяволу, ибо только в адуможно научиться этим невероятным, сказочным приемам боя. Я готов дажедопустить, что это умение было дано вам с условием не убивать. Хотя труднопредставить, зачем дьяволу понадобилось такое условие. Но пусть в этомразбираются наши схоласты... Тонкий поросячий визг прервал его. Он недовольно посмотрел на лиловыепортьеры. За портьерами дрались. Слышались глухие удары, визг: "Пустите!Пустите!" - и еще какие-то хриплые голоса, ругань, возгласы на непонятномнаречии. Потом портьера с треском оборвалась и упала. В кабинет ввалился ирухнул на четвереньки какой-то человек, плешивый, с окровавленнымподбородком, с дико вытаращенными глазами. Из-за портьеры высунулисьогромные лапы, схватили человека за ноги и поволокли обратно. Румата узналего: это был Будах. Он дико кричал: - Обманули!.. Обманули!.. Это же был яд! За что?.. Его утащили в темноту. Кто-то в черном быстро подхватил и повесилпортьеру. В наступившей тишине из-за портьер послышались отвратительныезвуки - кого-то рвало. Румата понял. - Где Будах? - спросил он резко. - Как видите, с ним случилось какое-то несчастье, - ответил дон Рэба,но было заметно, что он растерялся. - Не морочьте мне голову, - сказал Румата. - Где Будах? - Ах, дон Румата, - сказал дон Рэба, качая головой. Он сразуоправился. - На что вам Будах? Он что, ваш родственник? Ведь вы его даженикогда не видели. - Слушайте, Рэба! - сказал Румата бешено. - Я с вами не шучу! Если сБудахом что-нибудь случится, вы подохнете, как собака. Я раздавлю вас. - Не успеете, - быстро сказал дон Рэба. Он был очень бледен. - Вы дурак, Рэба. Вы опытный интриган, но вы ничего не понимаете.

Никогда в жизни вы еще не брались за такую опасную игру, как сейчас. И выдаже не подозреваете об этом. Дон Рэба сжался за столом, глазки его горели, как угольки. Руматачувствовал, что сам он тоже никогда еще не был так близок к гибели. Картыраскрывались. Решалось, кому быть хозяином в этой игре. Румата напрягся,готовясь прыгнуть. Никакое оружие - ни копье, ни стрела - не убиваетмгновенно. Эта мысль отчетливо проступила на физиономии дона Рэбы.Геморроидальный старик хотел жить. - Ну что вы, в самом деле, - сказал он плаксиво. - Сидели,разговаривали... Да жив ваш Будах, успокойтесь, жив и здоров. Он меня ещелечить будет. Не надо горячиться. - Где Будах? - В Веселой Башне. - Он мне нужен. - Мне он тоже нужен, дон Румата. - Слушайте, Рэба, - сказал Румата, - не сердите меня. И перестаньтепритворяться. Вы же меня боитесь. И правильно делаете. Будах принадлежитмне, понимаете? Мне! Теперь они оба стояли. Рэба был страшен. Он посинел, губы егосудорожно дергались, он что-то бормотал, брызгая слюной. - Мальчишка! - прошипел он. - Я никого не боюсь! Это я могу раздавитьтебя, как пиявку! Он вдруг повернулся и рванул гобелен, висевший за его спиной.Открылось широкое окно. - Смотри! Румата подошел к окну. Оно выходило на площадь перед дворцом. Ужезанималась заря. В серое небо поднимались дымы пожаров. На площадивалялись трупы. А в центре ее чернел ровный неподвижный квадрат. Руматавгляделся. Это были всадники, стоящие в неправдоподобно точном строю, вдлинных черных плащах, в черных клобуках, скрывающих глаза, с чернымитреугольными щитами на левой руке и с длинными пиками в правой. - Пр-рошу! - сказал дон Рэба лязгающим голосом. Он весь трясся. -Смиренные дети господа нашего, конница Святого Ордена. Высадились сегодняночью в Арканарском порту для подавления варварского бунта ночныхоборванцев Ваги Колеса вкупе с возомнившими о себе лавочниками! Бунтподавлен. Святой Орден владеет городом и страной, отныне Арканарскойобластью Ордена... Румата невольно почесал в затылке. Вот это да, подумал он. Так вотдля кого мостили дорогу несчастные лавочники. Вот это провокация! Дон Рэбаторжествующе скалил зубы. - Мы еще не знакомы, - тем же лязгающим голосом продолжал он. -Позвольте представиться: наместник Святого Ордена в Арканарской области,епископ и боевой магистр раб божий Рэба! А ведь можно было догадаться, думал Румата. Там, где торжествуетсерость к власти всегда приходят черные. Эх, историки, хвостом вас поголове... Но он заложил руки за спину и покачался с носков на пятку. - Сейчас я устал, - сказал он брезгливо. - Я хочу спать. Я хочупомыться в горячей воде и смыть с себя кровь и слюни ваших головорезов.Завтра... точнее, сегодня... скажем, через час после восхода, я зайду ввашу канцелярию. Приказ на освобождение Будаха должен быть готов к этомувремени. - Их двадцать тысяч! - крикнул дон Рэба, указывая рукой в окно. Румата поморщился. - Немного тише, пожалуйста, - сказал он. - И запомните, Рэба: яотлично знаю, что никакой вы не епископ. Я вижу вас насквозь. Вы простогрязный предатель и неумелый дешевый интриган... - Дон Рэба облизнул губы,глаза его остекленели. Румата продолжал: - Я беспощаден. За каждуюподлость по отношению ко мне или к моим друзьям вы ответите головой. Я васненавижу, учтите это. Я согласен вас терпеть, но вам придется научитьсявовремя убираться с моей дороги. Вы поняли меня? Дон Рэба торопливо сказал, просительно улыбаясь: - Я хочу одного. Я хочу, чтобы вы были при мне, дон Румата. Я не могувас убить. Не знаю, почему, но не могу. - Боитесь, - сказал Румата.

- Ну и боюсь, - согласился дон Рэба. - Может быть, вы дьявол. Можетбыть, сын бога. Кто вас знает? А может быть, вы человек из могущественныхзаморских стран: говорят, есть такие... Я даже не пытаюсь заглянуть впропасть, которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую, чтовпадаю в ересь. Но я тоже могу убить вас. В любую минуту. Сейчас. Завтра.Вчера. Это вы понимаете? - Это меня не интересует, - сказал Румата. - А что же? Что вас интересует? - А меня ничто не интересует, - сказал Румата. - Я развлекаюсь. Я недьявол и не бог, я кавалер Румата Эсторский, веселый благородный дворянин,обремененный капризами и предрассудками и привыкший к свободе во всехотношениях. Запомнили? Дон Рэба уже пришел в себя. Он утерся платочком и приятно улыбнулся. - Я ценю ваше упорство, - сказал он. - В конце концов вы тожестремитесь к каким-то идеалам. И я уважаю эти идеалы, хотя и не понимаюих. Я очень рад, что мы объяснились. Возможно, вы когда-нибудь изложитемне свои взгляды, и совершенно не исключено, что вы заставите меняпересмотреть мои. Люди склонны совершать ошибки. Может быть, я ошибаюсь истремлюсь не к той цели, ради которой стоило бы работать так усердно ибескорыстно, как работаю я. Я человек широких взглядов, я вполне могупредставить себе, что когда-нибудь стану работать с вами плечом к плечу... - Там видно будет, - сказал Румата и пошел к двери. Ну и слизняк! -подумал он. Тоже мне сотрудничек. Плечом к плечу...

Город был поражен невыносимым ужасом. Красноватое утреннее солнцеугрюмо озаряло пустынные улицы, дымящиеся развалины, сорванные ставни,взломанные двери. В пыли кроваво сверкали осколки стекол. Неисчислимыеполчища ворон спустились на город, как на чистое поле. На площадях иперекрестках по двое и по трое торчали всадники в черном - медленноповорачивались в седлах всем туловищем, поглядывая сквозь прорези в низконадвинутых клобуках. С наспех врытых столбов свисали на цепях обугленныетела над погасшими углями. Казалось, ничего живого не осталось в городетолько орущие вороны и деловитые убийцы в черном. Половину дороги Румата прошел с закрытыми глазами. Он задыхался,мучительно болело избитое тело. Люди это или не люди? Что в нихчеловеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам ипокорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня.Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех,кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят,замерев от ужаса, и покорно ждут, а один подходит, выбирает жертву ихладнокровно режет ее. Души этих людей полны нечистот, и каждый часпокорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этихзатаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы, тысячилюдей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страхусвоих детей и детей своих детей. Я не могу больше, твердил про себяРумата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и яокончательно перестану понимать, зачем я здесь... Нужно отлежаться,отвернуться от всего этого, успокоиться... "...В конце года Воды - такой-то год по новому летоисчислению -центробежные процессы в древней Империи стали значимыми. Воспользовавшисьэтим, Святой Орден, представляющий, по сути, интересы наиболее реакционныхгрупп феодального общества, которые любыми средствами стремилисьприостановить диссипацию..." А как пахли горящие трупы на столбах, вызнаете? А вы видели когда-нибудь голую женщину со вспоротым животом,лежащую в уличной пыли? А вы видели города, в которых люди молчат и кричаттолько вороны? Вы, еще не родившиеся мальчики и девочки перед учебнымстереовизором в школах Арканарской Коммунистической Республики? Он ударился грудью в твердое и острое. Перед ним был черный всадник.Длинное копье с широким, аккуратно зазубренным лезвием упиралось Румате вгрудь. Всадник молча глядел на него черными щелями в капюшоне. Из-подкапюшона виднелся только тонкогубый рот с маленьким подбородком. Надочто-то делать, подумал Румата. Только что? Сбить его с лошади? Нет.Всадник начал медленно отводить копье для удара. Ах, да!.. Румата вяло

поднял левую руку и оттянул на ней рукав, открывая железный браслет,который ему дали при выходе из дворца. Всадник присмотрелся, поднял копьеи проехал мимо. "Во имя господа", - глухо сказал он со странным акцентом."Именем его", - пробормотал Румата и пошел дальше мимо другого всадника,который старался достать копьем искусно вырезанную деревянную фигуркувеселого чертика, торчащую под карнизом крыши. За полуоторванной ставнейна втором этаже мелькнуло помертвевшее от ужаса толстое лицо - должнобыть, одного из тех лавочников, что еще три дня назад за кружкой пивавосторженно орали: "Ура дону Рэбе!" - и с наслаждением слушали грррум,грррум, грррум подкованных сапог по мостовым. Эх, серость, серость...Румата отвернулся. А как у меня дома? - вспомнил вдруг он и ускорил шаги. Последнийквартал он почти пробежал. Дом был цел. На ступеньках сидели двое монахов,капюшоны они откинули и подставили солнцу плохо выбритые головы. Увидевего, они встали. "Во имя господа", - сказали они хором. "Именем его, -отозвался Румата. - Что вам здесь надо?" Монахи поклонились, сложив рукина животе. "Вы пришли, и мы уходим", - сказал один. Они спустились соступенек и неторопливо побрели прочь, ссутулившись и сунув руки в рукава.Румата поглядел им вслед и вспомнил, что тысячи раз он видел на улицах этисмиренные фигуры в долгополых черных рясах. Только раньше не волочились заними в пыли ножны тяжеленных мечей. Проморгали, ах, как проморгали! -подумал он. Какое это было развлечение для благородных донов -пристроиться к одиноко бредущему монаху и рассказывать друг другу черезего голову пикантные истории. А я, дурак, притворяясь пьяным, плелсяпозади, хохотал во все горло и так радовался, что Империя не поражена хотьрелигиозным фанатизмом... А что можно было сделать? Да, _ч_т_о _м_о_ж_н_об_ы_л_о_ с_д_е_л_а_т_ь? - Кто там? - спросил дребезжащий голос. - Открой, Муга, это я, - сказал Румата негромко. Загремели засовы, дверь приоткрылась, и Румата протиснулся вприхожую. Здесь все было, как обычно, и Румата облегченно вздохнул.Старый, седой Муга, тряся головой, с привычной почтительностью потянулсяза каской и мечами. - Что Кира? - спросил Румата. - Кира наверху, - сказал Муга. - Она здорова. - Отлично, - сказал Румата, вылезая из перевязей с мечами. - А гдеУно? Почему он не встречает меня? Муга принял меч. - Уно убит, - сказал он спокойно. - Лежит в людской. Румата закрыл глаза. - Уно убит... - повторил он. - Кто его убил? Не дождавшись ответа, он пошел в людскую. Уно лежал на столе,накрытый до пояса простыней, руки его были сложены на груди, глаза широкооткрыты, рот сведен гримасой. Понурые слуги стояли вокруг стола и слушали,как бормочет монах в углу. Всхлипывала кухарка. Румата, не спуская глаз слица мальчика, стал отстегивать непослушными пальцами воротник камзола. - Сволочи... - сказал он. - Какие все сволочи!.. Он качнулся, подошел к столу, всмотрелся в мертвые глаза, приподнялпростыню и сейчас же снова опустил ее. - Да, поздно, - сказал он. - Поздно... Безнадежно... Ах, сволочи! Ктоего убил? Монахи? Он повернулся к монаху, рывком поднял его и нагнулся над его лицом. - Кто убил? - сказал он. - Ваши? Говори! - Это не монахи, - тихо сказал за его спиной Муга. - Это серыесолдаты... Румата еще некоторое время вглядывался в худое лицо монаха, в егомедленно расширяющиеся зрачки. "Во имя господа..." - просипел монах.Румата отпустил его, сел на скамью в ногах Уно и заплакал. Он плакал,закрыв лицо ладонями, и слушал дребезжащий равнодушный голос Муги. Мугарассказывал, как после второй стражи в дверь постучали именем короля и Унокричал, чтобы не открывали, но открыть все-таки пришлось, потому что серыегрозились поджечь дом. Они ворвались в прихожую, избили и повязали слуг, азатем полезли по лестнице наверх. Уно, стоявший у дверей в покои, началстрелять из арбалетов. У него было два арбалета, и он успел выстрелить

дважды, но один раз промахнулся. Серые метнули ножи, и Уно упал. Онистащили его вниз и стали топтать ногами и бить топорами, но тут в домвошли черные монахи. Они зарубили двух серых, а остальных обезоружили,накинули им петли на шеи и выволокли на улицу. Голос Муги умолк, но Румата еще долго сидел, опершись локтями на столв ногах у Уно. Потом он тяжело поднялся, стер рукавом слезы, застрявшие вдвухдневной щетине, поцеловал мальчика в ледяной лоб и, с трудомпереставляя ноги, побрел наверх. Он был полумертв от усталости и потрясения. Кое-как вскарабкавшись полестнице, он прошел через гостиную, добрался до кровати и со стономповалился лицом в подушки. Прибежала Кира. Он был так измучен, что даже немог помочь ей раздеть себя. Она стащила с него ботфорты, потом, плача надего опухшим лицом, содрала с него рваный мундир, металлопластовую рубашкуи еще поплакала над его избитым телом. Только теперь он почувствовал, чтоу него болят все кости, как после испытаний на перегрузку. Кира обтиралаего губкой, смоченной в уксусе, а он, не открывая глаз, шипел сквозьстиснутые губы и бормотал: "А ведь мог его стукнуть... Рядом стоял...Двумя пальцами придавить... Разве это жизнь, Кира? Уедем отсюда... ЭтоЭксперимент надо мной, а не над ними". Он даже не замечал, что говоритпо-русски. Кира испуганно взглядывала на него стеклянными от слез глазамии только молча целовала его в щеки. Потом она накрыла его изношеннымипростынями - Уно так и не собрался купить новые - и побежала внизприготовить ему горячего вина, а он сполз с постели и охая от ломающейтело боли, пошлепал босыми ногами в кабинет, открыл в столе секретныйящичек, покопался в аптечке и принял несколько таблеток спорамина. КогдаКира вернулась с дымящимся котелком на тяжелом серебряном подносе, онлежал на спине и слушал, как уходит боль, унимается шум в голове и телоналивается новой силой и бодростью. Опростав котелок, он почувствовал себясовсем хорошо, позвал Мугу и велел приготовить одеться. - Не ходи, Румата, - сказала Кира. - Не ходи. Оставайся дома. - Надо, маленькая. - Я боюсь, остаться... Тебя убьют. - Ну что ты? С какой стати меня убивать? Они меня все боятся. Она снова заплакала. Она плакала тихо, робко, как будто боялась, чтоон рассердится. Румата усадил ее к себе на колени и стал гладить ееволосы. - Самое страшное позади, - сказал он. - И потом ведь мы собиралисьуехать отсюда... Она затихла, прижавшись к нему. Муга, тряся головой, равнодушно стоялрядом, держа наготове хозяйские штаны с золотыми бубенчиками. - Но прежде нужно многое сделать здесь, - продолжал Румата. - Сегодняночью многих убили. Нужно узнать, кто цел и кто убит. И нужно помочьспастись тем, кого собираются убить. - А тебе кто поможет? - Счастлив тот, кто думает о других... И потом нам с тобой помогаютмогущественные люди. - Я не могу думать о других, - сказала она. - Ты вернулся чуть живой.Я же вижу: тебя били. Уно они убили совсем. Куда же смотрели твоимогущественные люди? Почему они не помешали убивать? Не верю... Не верю... Она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее. - Что поделаешь, - сказал он. - На этот раз они немного запоздали. Нотеперь они снова следят за нами и берегут нас. Почему ты не веришь мнесегодня? Ведь ты всегда верила. Ты сама видела: я вернулся чуть живой, авзгляни на меня сейчас!.. - Не хочу смотреть, - сказала она, пряча лицо. - Не хочу опятьплакать. - Ну вот! Несколько царапин! Пустяки... Самое страшное позади. Покрайней мере для нас с тобой. Но есть люди очень хорошие, замечательные,для которых этот ужас еще не кончился. И я должен им помочь. Она глубоко вздохнула, поцеловала его в шею и тихонько высвободилась. - Приходи сегодня вечером, - попросила она. - Придешь? - Обязательно! - горячо сказал он. - Я приду раньше и, наверное, неодин. Жди меня к обеду. Она отошла в сторону, села в кресло и, положив руки на колени,

смотрела, как он одевается. Румата, бормоча русские слова, натянул штаны сбубенчиками (Муга сейчас же опустился перед ним на корточки и принялсязастегивать многочисленные пряжки и пуговки), вновь надел поверх чистоймайки благословенную кольчугу и, наконец, сказал с отчаянием: - Маленькая, ну пойми, ну, надо мне идти - что я могу поделать?! Немогу я не идти! Она вдруг сказала задумчиво: - Иногда я не могу понять, почему ты не бьешь меня. Румата, застегивавший рубашку с пышными брыжами, застыл. - То есть как это, почему не бью? - растерянно спросил он. - Разветебя можно бить? - Ты не просто добрый, хороший человек, - продолжала она, не слушая.Ты еще и очень странный человек. Ты словно архангел... Когда ты со мной, яделаюсь смелой. Сейчас вот я смелая... Когда-нибудь я тебя обязательноспрошу об одной вещи. Ты - не сейчас, а потом, когда все пройдет, -расскажешь мне о себе? Румата долго молчал. Муга подал ему оранжевый камзол с краснополосымибантиками. Румата с отвращением натянул его и туго подпоясался. - Да, - сказал он наконец. - Когда-нибудь я расскажу тебе все,маленькая. - Я буду ждать, - сказала она серьезно. - А сейчас иди и не обращайна меня внимания. Румата подошел к ней, крепко поцеловал в губы разбитыми губами, затемснял с руки железный браслет и протянул ей. - Надень на левую руку, - сказал он. - Сегодня к нам в дом больше недолжны приходить, но если придут - покажи это. Она смотрела ему вслед, и он точно знал, что она думает. Она думает:"Я не знаю, может быть, ты дьявол, или сын бога, или человек из сказочныхзаморских стран, но если ты не вернешься, я умру". И оттого, что онамолчала, он был ей бесконечно благодарен, так как уходить ему былонеобычайно трудно - словно с изумрудного солнечного берега он бросалсявниз головой в зловонную лужу.

8

До канцелярии епископа Арканарского Румата добирался задами. Онкрадучись проходил тесные дворики горожан, путаясь в развешенном дляпросушки тряпье, пролезал через дыры в заборах, оставляя на ржавых гвоздяхроскошные банты и клочья драгоценных соанских кружев, на четверенькахпробегал между картофельными грядками. Все же ему не удалось ускользнутьот бдительного ока черного воинства. Выбравшись в узкий переулок, ведущийк свалке, он столкнулся с двумя мрачными подвыпившими монахами. Румата попытался обойти их - монахи вытащили мечи и заступили дорогу.Румата взялся за рукоятки мечей - монахи засвистели в три пальца, созываяподмогу. Румата стал отступать к лазу, из которого только что выбрался, нонавстречу ему в переулок вдруг выскочил маленький юркий человечек снеприметным лицом. Задев Румату плечом, он подбежал к монахам и что-тосказал им, после чего монахи, подобрав рясы над голенастыми, обтянутымисиреневым ногами, пустились рысью прочь и скрылись за домами. Маленькийчеловечек, не обернувшись, засеменил за ними. Понятно, подумал Румата. Шпион-телохранитель. И даже не оченьскрывается. Предусмотрителен епископ Арканарский. Интересно, чего онбольше боится - меня или за меня? Проводив глазами шпиона, он повернул ксвалке. Свалка выходила на зады канцелярии бывшего министерства охраныкороны и, надо было надеяться, не патрулировалась. Переулок был пуст. Но уже тихо поскрипывали ставни, хлопали двери,плакал младенец, слышалось опасливое перешептывание. Из-за полусгнившей

изгороди осторожно высунулось изможденное, худое лицо, темное от въевшейсясажи. На Румату уставились испуганные, ввалившиеся глаза. - Прощения прошу, благородный дон, и еще прошу прощения. Не скажет либлагородный дон, что в городе? Я кузнец Кикус, по прозвищу Хромач, мне вкузню идти, а я боюсь... - Не ходи, - посоветовал Румата. - Монахи не шутят. Короля большенет. Правит дон Рэба, епископ Святого Ордена. Так что сиди тихо. После каждого слова кузнец торопливо кивал, глаза его наливалисьтоской и отчаянием. - Орден, значит... - пробормотал он. - Ах, холера... Прошу прощения,благородный дон. Орден, стало быть... Это что же, серые или как? - Да нет, - сказал Румата, с любопытством его разглядывая. - Серых,пожалуй, перебили. Это монахи. - Ух ты! - сказал кузнец. - И серых, значит, тоже... Ну и Орден!Серых перебили - это, само собой, хорошо. Но вот насчет нас, благородныйдон, как вы полагаете? Приспособимся, а? Под Орденом-то, а? - Отчего же? - сказал Румата. - Ордену тоже пить-есть надо.Приспособитесь. Кузнец оживился. - И я так полагаю, что приспособимся. Я полагаю, главное - никого нетрогай, и тебя не тронут, а? Румата покачал головой. - Ну нет, - сказал он. - Кто не трогает, тех больше всего и режут. - И то верно, - вздохнул кузнец. - Да только куда денешься... Одинведь, как перст, да восемь сопляков за штаны держатся. Эх, мать честная,хоть бы моего мастера прирезали! Он у серых в офицерах был. Как выполагаете, благородный дон, могли его прирезать? Я ему пять золотыхзадолжал. - Не знаю, - сказал Румата. - Возможно, и прирезали. Ты лучше вот очем подумай, кузнец. Ты один, как перст, да таких перстов вас в городетысяч десять. - Ну? - сказал кузнец. - Вот и думай, - сердито сказал Румата и пошел дальше. Черта с два он чего-нибудь надумает. Рано ему еще думать. А казалосьбы, чего проще: десять тысяч таких молотобойцев, да в ярости, кого хочешьраздавят в лепешку. Но ярости-то у них как раз еще нет. Один страх. Каждыйза себя, один бог за всех. Кусты бузины на окраине квартала вдруг зашевелились, и в переулоквполз дон Тамэо. Увидев Румату, он вскрикнул от радости, вскочил и, сильнопошатнувшись, двинулся навстречу, простирая к нему измазанные в землеруки. - Мой благородный дон! - вскричал он. - Как я рад! Я вижу, вы тоже вканцелярию? - Разумеется, мой благородный дон, - ответил Румата, ловко уклоняясьот объятий. - Разрешите присоединиться к вам, благородный дон? - Сочту за честь, благородный дон. Они раскланялись. Очевидно было, что дон Тамэо как начал совчерашнего дня, так по сю пору остановиться не может. Он извлек изширочайших желтых штанов стеклянную флягу тонкой работы. - Не желаете ли, благородный дон? - учтиво предложил он. - Благодарствуйте, - сказал Румата. - Ром! - заявил дон Тамэо. - Настоящий ром из метрополии. Я заплатилза него золотой. Они спустились к свалке и, зажимая носы, пошли шагать через кучиотбросов, трупы собак и зловонные лужи, кишащие белыми червями. В утреннемвоздухе стоял непрерывный гул мириад изумрудных мух. - Вот странно, - сказал дон Тамэо, закрывая флягу, - я здесь никогдараньше не был. Румата промолчал. - Дон Рэба всегда восхищал меня, - сказал дон Тамэо. - Я был убежден,что он в конце концов свергнет ничтожного монарха, проложит нам новые путии откроет сверкающие перспективы. - С этими словами он, сильнозабрызгавшись, въехал ногой в желто-зеленую лужу и, чтобы не свалиться,

ухватился за Румату. - Да! - продолжал он, когда они выбрались на твердуюпочву. - Мы, молодая аристократия, всегда будем с доном Рэбой! Наступило,наконец, желанное послабление. Посудите сами, дон Румата, я уже час хожупо переулкам и огородам, но не встретил ни одного серого. Мы смели серуюнечисть с лица земли, и так сладко и вольно дышится теперь в возрожденномАрканаре! Вместо грубых лавочников, этих наглых хамов и мужиков, улицыполны слугами господними. Я видел: некоторые дворяне уже открытопрогуливаются перед своими домами. Теперь им нечего опасаться, чтокакой-нибудь невежа в навозном фартуке забрызгает их своей нечистойтелегой. И уже не приходится прокладывать себе дорогу среди вчерашнихмясников и галантерейщиков. Осененные благословением великого СвятогоОрдена, к которому я всегда питал величайшее уважение и, не буду скрывать,сердечную нежность, мы придем к неслыханному процветанию, когда ни одинмужик не осмелится поднять глаза на дворянина без разрешения, подписанногоокружным инспектором Ордена. Я несу сейчас докладную записку по этомуповоду. - Отвратительная вонь, - с чувством сказал Румата. - Да, ужасная, - согласился дон Тамэо, закрывая флягу. - Но зато каквольно дышится в возрожденном Арканаре! И цены на вино упали вдвое... К концу пути дон Тамэо осушил флягу до дна, швырнул ее в пространствои пришел в необычайное возбуждение. Два раза он упал, причем во второй разотказался чиститься, заявив, что многогрешен, грязен от природы и желает втаком виде предстать. Он снова и снова принимался во все горло цитироватьсвою докладную записку. "Крепко сказано! - восклицал он. - Возьмите,например, вот это место, благородные доны: дабы вонючие мужики... А? Какаямысль!" Когда они выбрались на задний двор канцелярии, он рухнул напервого же монаха и, заливаясь слезами, стал молить об отпущении грехов.Полузадохшийся монах яростно отбивался, пытался свистом звать на помощь,но дон Тамэо ухватил его за рясу, и они оба повалились на кучу отбросов.Румата их оставил и, удаляясь, еще долго слышал жалобный прерывистый свисти возгласы: "Дабы вонючие мужики!.. Бла-асловения!.. Всем сердцем!..Нежность испытывал, нежность, понимаешь ты, мужицкая морда?" На площади перед входом, в тени квадратной Веселой Башни,располагался отряд пеших монахов, вооруженных устрашающего вида узловатымидубинками. Покойников убрали. От утреннего ветра на площади крутилисьжелтые пыльные столбы. Под широкой конической крышей башни, как всегда,орали и ссорились вороны - там, с выступающих балок, свешивалисьвздернутые вниз головой. Башня была построена лет двести назад предкомпокойного короля исключительно для военных надобностей. Она стояла напрочном трехэтажном фундаменте, в котором хранились некогда запасы пищи наслучай осады. Потом башню превратили в тюрьму. Но от землетрясения всеперекрытия внутри обрушились, и тюрьму пришлось перенести в подвалы. Всвое время одна из арканарских королев пожаловалась своему повелителю, чтоей мешают веселиться вопли пытаемых, оглашающих округу. Августейший супругприказал, чтобы в башне с утра и до ночи играл военный оркестр. С тех порбашня получила свое нынешнее название. Давно она уже представляла собойпустой каменный каркас, давно уже следственные камеры переместились вовновь отрытые, самые нижние этажи фундамента, давно уже не играл тамникакой оркестр, а горожане все еще называли эту башню Веселой. Обычно вокруг Веселой Башни бывало пустынно. Но сегодня здесь царилобольшое оживление. К ней вели, тащили, волокли по земле штурмовиков визодранных серых мундирах, вшивых бродяг в лохмотьях, полуодетых,пупырчатых от страха горожан, истошно вопящих девок, целыми бандами гналиугрюмо озирающихся оборванцев из ночной армии. И тут же из каких-топотайных выходов вытаскивали крючьями трупы, валили на телеги и увозили загород. Хвост длиннейшей очереди дворян и зажиточных горожан, торчащий изотверстых дверей канцелярии, со страхом и смятением поглядывал на этужуткую суету. В канцелярию пускали всех, а некоторых даже приводили под конвоем.Румата протолкался внутрь. Там было душно, как на свалке. За широкимстолом, обложившись списками, сидел чиновник с желто-серым лицом, сбольшим гусиным пером за оттопыренным ухом. Очередной проситель,благородный дон Кэу, спесиво надувая усы, назвал свое имя. - Снимите шляпу, - произнес бесцветным голосом чиновник, не отрывая

глаз от бумаг. - Род Кэу имеет привилегию носить шляпу в присутствии самого короля,гордо провозгласил дон Кэу. - Никто не имеет привилегий перед Орденом, - тем же бесцветнымголосом произнес чиновник. Дон Кэу запыхтел, багровея, но шляпу снял. Чиновник вел по спискудлинным желтым ногтем. - Дон Кэу... дон Кэу... - бормотал он, - дон Кэу... Королевскаяулица, дом двенадцать? - Да, - жирным раздраженным голосом сказал дон Кэу. - Номер четыреста восемьдесят пять, брат Тибак. Брат Тибак, сидевший у соседнего стола, грузный, малиновый от духоты,поискал в бумагах, стер с лысины пот и монотонно прочел, поднявшись: - "Номер четыреста восемьдесят пять, дон Кэу, Королевская,двенадцать, за поношение имени его преосвященства епископа Арканарскогодона Рэбы, имевшее место на дворцовом балу в позапрошлом году, назначаетсятри дюжины розог по обнаженным мягким частям с целованием ботинка егопреосвященства". Брат Тибак сел. - Пройдите по этому коридору, - сказал чиновник бесцветным голосом, -розги направо, ботинок налево. Следующий... К огромному изумлению Руматы, дон Кэу не протестовал. Видимо, он ужевсякого насмотрелся в этой очереди. Он только крякнул, с достоинствомпоправил усы и удалился в коридор. Следующий, трясущийся от жирагигантский дон Пифа, уже стоял без шляпы. - Дон Пифа... дон Пифа... - забубнил чиновник, ведя пальцем посписку. - Улица Молочников, дом два? Дон Пифа издал горловой звук. - Номер пятьсот четыре, брат Тибак. Брат Тибак снова утерся и снова встал. - Номер пятьсот четыре, дон Пифа, Молочников, два, ни в чем незамечен перед его преосвященством - следовательно, чист. - Дон Пифа, - сказал чиновник, - получите знак очищения. - Оннаклонился, достал из сундука, стоящего возле кресла, железный браслет иподал его благородному Пифе. - Носить на левой руке, предъявлять попервому требованию воинов Ордена. Следующий... Дон Пифа издал горловой звук и отошел, разглядывая браслет. Чиновникуже бубнил следующее имя. Румата оглядел очередь. Тут было много знакомыхлиц. Некоторые были одеты привычно богато, другие явно прибеднялись, новсе были основательно измазаны в грязи. Где-то в середине очереди громко,так, чтобы все слышали, дон Сэра уже третий раз за последние пять минутпровозглашал: "Не вижу, почему бы даже благородному дону не принять парурозог от имени его преосвященства!" Румата подождал, пока следующего отправили в коридор (это былизвестный рыботорговец, ему назначили пять розог без целования заневосторженный образ мыслей), протолкался к столу и бесцеремонно положилладонь на бумаги перед чиновником. - Прошу прощения, - сказал он. - Мне нужен приказ на освобождениедоктора Будаха. Я дон Румата. Чиновник не поднял головы. - Дон Румата... дон Румата... Забормотал он и, отпихнув руку Руматы,повел ногтем по списку. - Что ты делаешь, старая чернильница? - сказал Румата. - Мне нуженприказ на освобождение! - Дон Румата... дон Румата... - остановить этот автомат было, видимо,невозможно. - Улица Котельщиков, дом восемь. Номер шестнадцать, братТибак. Румата чувствовал, что за его спиной все затаили дыхание. Да и самомуему, если признаться, стало не по себе. Потный и малиновый брат Тибаквстал. - Номер шестнадцать, дон Румата, Котельщиков восемь, за специальныезаслуги перед Орденом удостоен особой благодарности его преосвященства иблаговолит получить приказ об освобождении доктора Будаха, с каковымБудахом поступит по своему усмотрению - смотри лист шесть - семнадцать -

одиннадцать. Чиновник немедленно извлек этот лист из-под списков и протянулРумате. - В желтую дверь, на второй этаж, комната шесть, прямо по коридору,направо и налево, - сказал он. - Следующий... Румата просмотрел лист. Это не был приказ на освобождение Будаха. Этобыло основание для получения пропуска в пятый, специальный отделканцелярии, где ему надлежало взять предписание в секретариат тайных дел. - Что ты мне дал, дубина? - спросил Румата. - Где приказ? - В желтую дверь, на второй этаж, комната шесть, прямо по коридорунаправо и налево, - повторил чиновник. - Я спрашиваю, где приказ? - рявкнул Румата. - Не знаю... не знаю... Следующий! Над ухом Руматы послышалосьсопение, и что-то мягкое и жаркое навалилось ему на спину. Он отстранился.К столу снова протиснулся дон Пифа. - Не лезет, - сказал он пискливо. Чиновник мутно поглядел на него. - Имя? Звание? - спросил он. - Не лезет, - снова сказал дон Пифа, дергая браслет, едва налезающийна три жирных пальца. - Не лезет... не лезет... - пробормотал чиновник и вдруг притянул ксебе толстую книгу, лежащую справа на столе. Книга была зловещего вида - вчерном засаленном переплете. Несколько секунд дон Пифа оторопело смотрелна нее, потом вдруг отшатнулся и, не говоря ни слова, устремился к выходу.В очереди загомонили: "Не задерживайтесь, быстрее!" Румата тоже отошел отстола. Вот это трясина, подумал он. Ну, я вас... Чиновник принялся бубнитьв пространство: "Если же указанный знак очищения не помещается на левомзапястье очищенного или ежели очищенный не имеет левого запястья кактакового..." Румата обошел стол, запустил обе руки в сундук с браслетами,захватил, сколько мог, и пошел прочь. - Эй, эй, - без выражения окликнул его чиновник. - Основание! - Во имя господа, - значительно сказал Румата, оглянувшись черезплечо. Чиновник и брат Тибак дружно встали и нестройно ответили: "Именемего". Очередь глядела вслед Румате с завистью и восхищением. Выйдя из канцелярии, Румата медленно направился к Веселой Башне,защелкивая по дороге браслеты на левой руке. Браслетов оказалось девять, ина левой руке уместилось только пять. Остальные четыре Румата нацепил направую руку. На измор хотел меня взять епископ Арканарский, думал он. Невыйдет. Браслеты звякали на каждом шагу, в руке Румата держал на видувнушительную бумагу лист шесть - семнадцать - одиннадцать, украшенныйразноцветными печатями. Встречные монахи, пешие и конные, торопливосворачивали с дороги. В толпе на почтительном расстоянии то появлялся, тоисчезал неприметный шпион-телохранитель. Румата, немилосердно колотязамешкавшихся ножнами мечей, пробрался к воротам, грозно рыкнул насунувшегося было стражника и, миновав двор, стал спускаться по осклизлым,выщербленным ступеням в озаренный коптящими факелами полумрак. Здесьначиналась святая святых бывшего министерства охраны короны - королевскаятюрьма и следственные камеры. В сводчатых коридорах через каждые десять шагов торчал из ржавогогнезда в стене смердящий факел. Под каждым факелом в нише, похожей напещеру, чернела дверца с зарешеченным окошечком. Это были входы в тюремныепомещения, закрытые снаружи тяжелыми железными засовами. В коридорах былополно народу. Толкались, бегали, кричали, командовали... Скрипели засовы,хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался,кого-то заталкивали в камеру, и без того набитую до отказа, кого-топытались из камеры вытянуть и никак не могли, он истошно кричал: "Не я, нея!" - и цеплялся за соседей. Лица встречных монахов были деловиты доожесточенности. Каждый спешил, каждый творил государственной важностидела. Румата, пытаясь разобраться, что к чему, неторопливо проходилкоридор за коридором, спускаясь все ниже и ниже. В нижних этажах былопоспокойнее. Здесь, судя по разговорам, экзаменовались выпускникиПатриотической школы. Полуголые грудастые недоросли в кожаных передникахстояли кучками у дверей пыточных камер, листали засаленные руководства ивремя от времени подходили пить воду к большому баку с кружкой на цепи. Из

камер доносились ужасные крики, звуки ударов, густо тянуло горелым. Иразговоры, разговоры!.. - У костоломки есть такой винт сверху, так он сломался. А я виноват?Он меня выпер. "Дубина, - говорит, - стоеросовая, получи, - говорит, -пять по мягкому и опять приходи..." - А вот узнать бы, кто сечет, может, наш же брат студент и сечет. Такдоговориться заранее, грошей по пять с носу собрать и сунуть... - Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет.Ты щипчики возьми и сало слегка отдери... - Так ведь поножи господа бога для ног, они пошире будут и наклиньях, а перчатки великомученицы - на винтах, это для руки специально,понял? - Смехота, братья! Захожу, гляжу - в цепях-то кто? Фика Рыжий, мясникс нашей улицы, уши мне все пьяный рвал. Ну, держись, думаю, уж порадуюсья... - А Пэкора Губу как с утра монахи уволокли, так и не вернулся. И наэкзамен не пришел. - Эх, мне бы мясокрутку применить, а я его сдуру ломиком по бокам,ну, сломал ребро. Тут отец Кин меня за виски, сапогом под копчик, да такточно, братья, скажу вам - света я невзвидел, до се больно. "Ты что, -говорит, - мне матерьял портишь?" Смотрите, смотрите, друзья мои, думал Румата, медленно поворачиваяголову из стороны в сторону. Это не теория. Этого никто из людей еще невидел. Смотрите, слушайте, кинографируйте... и цените, и любите, черт васвозьми, свое время, и поклонитесь памяти тех, кто прошел через это!Вглядывайтесь в эти морды, молодые, тупые, равнодушные, привычные ковсякому зверству, да не воротите нос, ваши собственные предки были нелучше... Его заметили. Десяток пар всякого повидавших глаз уставился на него. - Во, дон стоят. Побелели весь. - Хе... Так благородные, известно, не в привычку... - Воды, говорят, в таких случаях дать, да цепь коротка, недотянуть... - Чего там, оклемаются... - Мне бы такого... Такие про что спросишь, про то и ответят... - Вы, братья, потише, не то как рубанет... Колец-то сколько... Ибумага. - Как-то они на нас уставились... Отойдем, братья, от греха. Они группой стронулись с места, отошли в тень и оттуда поблескивалиосторожными паучьими глазками. Ну, хватит с меня, подумал Румата. Онпримерился было поймать за рясу пробегающего монаха, но тут заметил сразутрех, не суетящихся, а занятых делом на месте. Они лупили палками палача:видимо, за нерадивость. Румата подошел к ним. - Во имя господа, - негромко сказал он, брякнув кольцами. Монахи опустили палки, присмотрелись. - Именем его, - сказал самый рослый. - А ну, отцы, - сказал Румата, - проводите к коридорному смотрителю. Монахи переглянулись. Палач проворно отполз и спрятался за баком. - А он тебе зачем? - спросил рослый монах. Румата молча поднял бумагу к его лицу, подержал и опустил. - Ага, - сказал монах. - Ну, я нынче буду коридорный смотритель. - Превосходно, - сказал Румата и свернул бумагу в трубку. - Я донРумата. Его преосвященство подарил мне доктора Будаха. Ступай и приведиего. Монах сунул руку под клобук и громко поскребся. - Будах? - сказал он раздумчиво. - Это который же Будах? Растлитель,что ли? - Не, - сказал другой монах. - Растлитель - тот Рудах. Его ивыпустили еще ночью. Сам отец Кин его расковал и наружу вывел. А я... - Вздор, вздор! - нетерпеливо сказал Румата, похлопывая себя бумагойпо бедру. - Будах. Королевский отравитель. - А-а... - сказал смотритель. - Знаю. Так он уже на колу, наверное...Брат Пакка, сходи в двенадцатую, посмотри. А ты что, выводить его будешь?- обратился он к Румате.

- Естественно, - сказал Румата. - Он мой. - Тогда бумажечку позволь сюда. Бумажечка в дело пойдет. - Руматаотдал бумагу. Смотритель повертел ее в руках, разглядывая печати, затем сказал свосхищением: - Ну и пишут же люди! Ты, дон, постой в сторонке, подожди, у нас тутпока дело... Э, а куда этот-то подевался? Монахи стали озираться, ища провинившегося палача. Румата отошел.Палача вытащили из-за бака, снова разложили на полу и принялись деловито,без излишней жестокости пороть. Минут через пять из-за поворота появилсяпосланный монах, таща за собой на веревке худого, совершенно седогостарика в темной одежде. - Вот он, Будах-то! - радостно закричал монах еще издали. - И ничегоон не на колу, живой Будах-то, здоровый! Маленько ослабел, правда, давно,видать, голодный сидит... Румата шагнул им навстречу, вырвал веревку из рук монаха и снял петлюс шеи старика. - Вы Будах Ируканский? - спросил он. - Да, - сказал старик, глядя исподлобья. - Я Румата, идите за мной и не отставайте. - Румата повернулся кмонахам. - Во имя господа, - сказал он. Смотритель разогнул спину и, опустив палку, ответил, чуть задыхаясь:"Именем его". Румата поглядел на Будаха и увидел, что старик держится за стену иеле стоит. - Мне плохо, - сказал он, болезненно улыбаясь. - Извините,благородный дон. Румата взял его под руку и повел. Когда монахи скрылись из виду, оностановился, достал из ампулы таблетку спорамина и протянул Будаху. Будахвопросительно взглянул на него. - Проглотите, - сказал Румата. - Вам сразу станет легче. Будах, все еще опираясь на стену, взял таблетку, осмотрел, понюхал,поднял косматые брови, потом осторожно положил на язык и почмокал. - Глотайте, глотайте, - с улыбкой сказал Румата. Будах проглотил. - М-м-м... - произнес он. - Я полагал, что знаю о лекарствах все. -Он замолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. - М-м-м-м! - сказал он.Любопытно! Сушеная селезенка вепря Ы? Хотя нет, вкус не гнилостный. - Пойдемте, - сказал Румата. Они пошли по коридору, поднялись по лестнице, миновали еще одинкоридор и поднялись еще по одной лестнице. И тут Румата остановился каквкопанный. Знакомый густой рев огласил тюремные своды. Где-то в недрахтюрьмы орал во всю мочь, сыпля чудовищными проклятиями, понося бога,святых, преисподнюю, Святой Орден, дона Рэбу и еще многое другое, душевныйдруг барон Пампа дон Бау-но-Суруга-но-Гатта-но-Арканара. Все-таки попалсябарон, подумал Румата с раскаянием. Я совсем забыл о нем. А он бы обо мнене забыл... Румата поспешно снял с руки два браслета, надел на худыезапястья доктора Будаха и сказал: - Поднимайтесь наверх, но за ворота не выходите. Ждите где-нибудь всторонке. Если пристанут, покажите браслеты и держитесь нагло. Барон Пампа ревел, как атомоход в полярном тумане. Гулкое эхокатилось под сводами. Люди в коридорах застыли, благоговейно прислушиваясьс раскрытыми ртами. Многие омахивались большим пальцем, отгоняя нечистого.Румата скатился по двум лестницам, сбивая с ног встречных монахов, ножнамимечей проложил себе дорогу сквозь толпу выпускников и пинком распахнулдверь камеры, прогибающуюся от рева. В мятущем свете факелов он увиделдруга Пампу: могучий барон был распят на стене вниз головой. Лицо егопочернело от прилившей крови. За кривоватым столиком сидел, заткнув уши,сутулый чиновник, а лоснящийся от пота палач, чем-то похожий на дантиста,перебирал в железном тазу лязгающие инструменты. Румата аккуратно закрыл за собой дверь, подошел сзади к палачу иударил его рукояткой меча по затылку. Палач повернулся, охватил голову исел в таз. Румата извлек из ножен меч и перерубил стол с бумагами, закоторым сидел чиновник. Все было в порядке. Палач сидел в тазу, слабо

икая, а чиновник очень проворно убежал на четвереньках в угол и прилегтам. Румата подошел к барону, с радостным любопытством глядевшему на негоснизу вверх, взялся за цепи, державшие баронские ноги, и в два рывкавырвал их из стены. Затем он осторожно поставил ноги барона на пол. Баронзамолчал, застыл в странной позе, затем рванулся и освободил руки. - Могу ли я поверить, - снова загремел он, вращая налитыми кровьюбелками, - что это вы, мой благородный друг?! Наконец-то я нашел вас! - Да, это я, - сказал Румата. - Пойдемте отсюда, мой друг, вам здесьне место. - Пива! - сказал барон. - Где-то здесь было пиво. - Он пошел покамере, волоча обрывки цепей и не переставая громыхать. - Полночи я бегалпо городу! Черт возьми, мне сказали, что вы арестованы, и я перебил массународу! Я был уверен, что найду вас в этой тюрьме! А, вот оно! Он подошел к палачу и смахнул его, как пыль, вместе с тазом. Подтазом обнаружился бочонок. Барон кулаком выбил дно, поднял бочонок иопрокинул его над собой, задрав голову. Струя пива с клокотаниемустремилась в его глотку. Что за прелесть, думал Румата, с нежностью глядяна барона. Казалось бы, бык, безмозглый бык, но ведь искал же меня, хотелспасти, ведь пришел, наверное, сюда в тюрьму за мной, сам... Нет, естьлюди и в этом мире, будь он проклят... Но до чего удачно получилось! Барон осушил бочонок и швырнул в угол, где шумно дрожал чиновник. Вуглу пискнуло. - Ну вот, - сказал барон, вытирая бороду ладонью. - Теперь я готовследовать за вами. Это ничего, что я голый? Румата огляделся, подошел к палачу и вытряхнул его из фартука. - Возьмите пока это, - сказал он. - Вы правы, - сказал барон, обвязывая фартук вокруг чресел. - Было бынеудобно явиться к баронессе голым... Они вышли из камеры. Ни один человек не решился заступить им дорогу,коридор пустел за двадцать шагов. - Я их всех разнесу, - ревел барон. - Они заняли мой замок! Ипосадили там какого-то отца Ариму! Не знаю, чей он там отец, но дети его,клянусь господом, скоро осиротеют. Черт подери, мой друг, вы не находите,что здесь удивительно низкие потолки? Я исцарапал всю макушку... Они вышли из башни. Мелькнул перед глазами и шарахнулся в толпушпион-телохранитель. Румата дал Будаху знак следовать за ними. Толпа уворот раздалась, как будто ее рассекли мечом. Было слышно, как одникричат, что сбежал важный государственный преступник, а другие, что "Вотон, Голый Дьявол, знаменитый эсторский палач-расчленитель". Барон вышел на середину площади и остановился, морщась от солнечногосвета. Следовало торопиться. Румата быстро огляделся. - Где-то тут была моя лошадь, - сказал барон. - Эй, кто там! Коня! У коновязи, где топтались лошади орденской кавалерии, возникла суета. - Не ту! - рявкнул барон. - Вон ту - серую в яблоках! - Во имя господа! - запоздало крикнул Румата и потащил через головуперевязь с правым мечом. Испуганный монашек в замаранной рясе подвел барону лошадь. - Дайте ему что-нибудь, дон Румата, - сказал барон, тяжело поднимаясьв седло. - Стой, стой! - закричали у башни. Через площадь, размахивая дубинками, бежали монахи. Румата сунулбарону меч. - Торопитесь, барон, - сказал он. - Да, - сказал Пампа. - Надо спешить. Этот Арима разграбит мойпогреб. Я жду вас у себя завтра или послезавтра, мой друг. Что передатьбаронессе? - Поцелуйте ей руку, - сказал Румата. Монахи уже были совсем близко.Скорее, скорее, барон!.. - Но вы-то в безопасности? - с беспокойством осведомился барон. - Да, черт возьми, да! Вперед! Барон бросил коня в галоп, прямо на толпу монахов. Кто-то упал ипокатился, кто-то заверещал, поднялась пыль, простучали копыта по каменнымплитам - и барон исчез. Румата смотрел в переулок, где сидели трясяголовами, сбитые с ног, когда вкрадчивый голос произнес над его ухом:

- Мой благородный дон, а не кажется ли вам, что вы слишком много себепозволяете? Румата обернулся. В лицо ему с несколько напряженной улыбкойпристально глядел дон Рэба. - Слишком много? - переспросил Румата. - Мне не знакомо это слово -"слишком". - Он вдруг вспомнил дона Сэра. - И вообще не вижу, почему быодному благородному дону не помочь другому в беде. Мимо, уставив пики, тяжко проскакали всадники - в погоню. В лице донаРэбы что-то изменилось. - Ну хорошо, - сказал он. - Не будем об этом... О, я вижу здесьвысокоученого доктора Будаха... Вы прекрасно выглядите, доктор. Мнепридется обревизовать свою тюрьму. Государственные преступники, дажеотпущенные на свободу, не должны выходить из тюрьмы - их должны выносить. Доктор Будах, как слепой, двинулся на него. Румата быстро встал междуними. - Между прочим, дон Рэба, - сказал он, - как вы относитесь к отцуАриме? - К отцу Ариме? - дон Рэба высоко поднял брови. - Прекрасный военный.Занимает видный пост в моей епископии. А в чем дело? - Как верный слуга вашего преосвященства, - кланяясь, с острымзлорадством сказал Румата, - спешу сообщить вам, что этот видный пост выможете считать вакантным. - Но почему? Румата посмотрел в переулок, где еще не рассеялась желтая пыль. ДонРэба тоже посмотрел туда. На лице его появилось озабоченное выражение.

Было уже далеко за полдень, когда Кира пригласила благородногогосподина и его высокоученого друга к столу. Доктор Будах, отмывшийся,переодетый во все чистое, тщательно побритый, выглядел очень внушительно.Движения его оказались медлительны и исполнены достоинства, умные серыеглаза смотрели благосклонно и даже снисходительно. Прежде всего онизвинился перед Руматой за свою вспышку на площади. "Но вы должны меняпонять, - говорил он. - Это страшный человек. Это оборотень, которыйявился на свет только упущением божьим. Я врач, но мне не стыднопризнаться, что при случае я охотно умертвил бы его. Я слыхал, что корольотравлен. И теперь я понимаю, чем он отравлен. (Румата насторожился.) ЭтотРэба явился ко мне в камеру и потребовал, чтобы я составил для него яд,действующий в течение нескольких часов. Разумеется, я отказался. Онпригрозил мне пытками - я засмеялся ему в лицо. Тогда этот негодяй крикнулпалачей, и они привели ему с улицы дюжину мальчиков и девочек не старшедесяти лет. Он поставил их передо мной, раскрыл мой мешок со снадобьями иобъявил, что будет пробовать на этих детях все снадобья подряд, пока ненайдет нужное. Вот как был отравлен король, дон Румата..." Губы Будаханачали подергиваться, но он взял себя в руки. Румата, деликатноотвернувшись, кивал. Понятно, думал он. Все понятно. Из рук своегоминистра король не взял бы и огурца. И мерзавец подсунул королю какого-тошарлатанчика, которому был обещан титул лейб-знахаря за излечение короля.И понятно, почему Рэба так возликовал, когда я обличал его в королевскойопочивальне: трудно было придумать более удобный способ подсунуть королюлже-Будаха. Вся ответственность падала на Румату Эсторского, ируканскогошпиона и заговорщика. Щенки мы, подумал он. В Институте надо специальноввести курс феодальной интриги. И успеваемость оценивать в рэбах. Лучше,конечно, в децирэбах. Впрочем, куда там... По-видимому, доктор Будах был очень голоден. Однако он мягко, норешительно отказался от животной пищи и почтил своим вниманием толькосалаты и пирожки с вареньем. Он выпил стакан эсторского, глаза егозаблестели, на щеках появился здоровый румянец. Румата есть не мог. Передглазами у него трещали и чадили багровые факелы, отовсюду несло горелыммясом, и в горле стоял клубок величиной с кулак. Поэтому, ожидая, покагость насытится, он стоял у окна, ведя вежливую беседу, медлительную испокойную, чтобы не мешать гостю жевать. Город постепенно оживал. На улице появились люди, голоса становилисьвсе громче, слышался стук молотков и треск дерева - с крыш и стен сбивали

языческие изображения. Толстый лысый лавочник прокатил тележку с бочкойпива - продавать на площади по два гроша за кружку. Горожанеприспосабливались. В подъезде напротив, ковыряя в носу, болтал с тощейхозяйкой маленький шпион-телохранитель. Потом под окном поехали подводы,нагруженные до второго этажа. Румата сначала не понял, что это за подводы,а потом увидел синие и черные руки и ноги, торчащие из-под рогож, ипоспешно отошел к столу. - Сущность человека, - неторопливо жуя, говорил Будах, - вудивительной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого,к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь необладают таким свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался,на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения.Затруднительно сказать, хорошо это или плохо. Не будь у человека такоготерпения и выносливости, все добрые люди давно бы уже погибли, и на светеостались бы злые и бездушные. С другой стороны привычка терпеть иприспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов, кои ничем, кромеанатомии, от животных не отличаются и даже превосходят их в беззащитности.И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия... Румата поглядел на Киру. Она сидела напротив Будаха и слушала, неотрываясь, подперев щеку кулачком. Глаза у нее были грустные: видно, ейбыло очень жалко людей. - Вероятно, вы правы, почтенный Будах, - сказал Румата. - Но возьмитеменя. Вот я - простой благородный дон (у Будаха высокий лоб пошелморщинами, глаза удивленно и весело округлились), я безмерно люблю ученыхлюдей, это дворянство духа. И мне невдомек, почему вы, хранители иединственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почемувы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах?Почему вы отрываете смысл своей жизни - добывание знаний - от практическихпотребностей жизни борьбы против зла? Будах отодвинул от себя опустевшее блюдо из-под пирожков. - Вы задаете странные вопросы, дон Румата, - сказал он. - Забавно,что те же вопросы задавал мне благородный дон Гуг, постельничий нашегогерцога. Вы знакомы с ним? Я так и подумал... Борьба со злом! Но что естьзло? Всякому вольно понимать это по-своему. Для нас, ученых, зло вневежестве, но церковь учит, что невежество - благо, а все зло от знания.Для землепашца зло - налоги и засухи, а для хлеботорговца засухи - добро.Для рабов зло - это пьяный и жестокий хозяин, для ремесленника - алчныйростовщик. Так что же есть зло, против которого надо бороться, дон Румата?- Он грустно оглядел слушателей. - Зло неистребимо. Никакой человек неспособен уменьшить его количество в мире. Он может несколько улучшить своюсобственную судьбу, но всегда за счет ухудшения судьбы других. И всегдабудут короли, более или менее жестокие, бароны, более или менее дикие, ивсегда будет невежественный народ, питающий восхищение к своим угнетателями ненависть к своему освободителю. И все потому, что раб гораздо лучшепонимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своегоосвободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина,но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя. Таковылюди, дон Румата, и таков наш мир. - Мир все время меняется, доктор Будах, - сказал Румата. - Мы знаемвремя, когда королей не было... - Мир не может меняться вечно, - возразил Будах, - ибо ничто невечно, даже перемены... Мы не знаем законов совершенства, но совершенстворано или поздно достигается. Взгляните, например, как устроено нашеобщество. Как радует глаз эта четкая, геометрически правильная система!Внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и,наконец, король. Как все продумано, какая устойчивость, какойгармонический порядок! Чему еще меняться в этом отточенном кристалле,вышедшем из рук небесного ювелира? Нет зданий прочнее пирамидальных, этовам скажет любой знающий архитектор. - Он поучающе поднял палец. - Зерно,высыпаемое из мешка, не ложится ровным слоем, но образует так называемуюконическую пирамиду. Каждое зернышко цепляется за другое, стараясь нескатиться вниз. Так же и человечество. Если оно хочет быть неким целым,люди должны цепляться друг за друга, неизбежно образуя пирамиду. - Неужели вы серьезно считаете этот мир совершенным? - удивился

Румата. - После встречи с доном Рэбой, после тюрьмы... - Мой молодой друг, ну конечно же! Мне многое не нравится в мире,многое я хотел бы видеть другим... Но что делать? В глазах высших силсовершенство выглядит иначе, чем в моих. Какой смысл дереву сетовать, чтооно не может двигаться, хотя оно и радо было бы, наверное, бежать со всехног от топора дровосека. - А что, если бы можно было изменить высшие предначертания? - На это способны только высшие силы... - Но все-таки, представьте себе, что вы бог... Будах засмеялся. - Если бы я мог представить себя богом, я бы стал им! - Ну, а если бы вы имели возможность посоветовать богу? - У вас богатое воображение, - с удовольствием сказал Будах. - Этохорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами... - Вы мне льстите... Но что же вы все-таки посоветовали бывсемогущему? Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы высказали: вот теперь мир добр и хорош?.. Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложилруки на животе. Кира жадно смотрела на него. - Что ж, - сказал он, - извольте. Я сказал бы всемогущему:"Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делатьлюдей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть!Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнутголод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей". - И это все? - спросил Румата. - Вам кажется, что этого мало? Румата покачал головой. - Бог ответил бы вам: "Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильныевашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнемуостанутся нищими". - Я бы попросил бога оградить слабых, "Вразуми жестоких правителей",сказал бы я. - Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу,и другие жестокие заменят их. Будах перестал улыбаться. - Накажи жестоких, - твердо сказал он, - чтобы неповадно было сильнымпроявлять жестокость к слабым. - Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокругникого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их местозаймут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех, а я нехочу этого. - Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы людиполучили все и не отбирали друг у друга то, что ты дал им. - И это не пойдет людям на пользу, - вздохнул Румата, - ибо когдаполучат они все даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд, потеряютвкус к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден будувпредь кормить и одевать вечно. Не давай им всего сразу! - горячо сказал Будах. - Давай понемногу,постепенно! - Постепенно люди и сами возьмут все, что им понадобится. Будах неловко засмеялся. - Да, я вижу, это не так просто, - сказал он. - Я как-то не думалраньше о таких вещах... Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем, - онподался вперед, - есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы большевсего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственнымсмыслом их жизни! Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массоваягипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трехэкваториальных спутниках... - Я мог бы сделать и это, - сказал он. - Но стоит ли лишатьчеловечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Небудет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли исоздать на его месте новое? Будах, сморщив лоб, молчал обдумывая. Румата ждал. За окном снова

тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил: - Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново болеесовершенными... или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой. - Сердце мое полно жалости, - медленно сказал Румата. - Я не могуэтого сделать. И тут он увидел глаза Киры. Кира глядела на него с ужасом и надеждой.

9

Уложив Будаха отдохнуть перед дальней дорогой, Румата направился ксебе в кабинет. Действие спорамина кончалось, он снова чувствовал себяусталым и разбитым, снова заныли ушибы и стали вспухать изуродованныеверевкой запястья. Надо поспать, думал он, надо обязательно поспать, инадо связаться с доном Кондором. И надо связаться с патрульным дирижаблем,пусть сообщат на Базу. И надо прикинуть, что мы теперь должны делать, иможем ли мы что-нибудь сделать, и как быть, если мы ничего больше несможем сделать. В кабинете за столом сидел, сгорбившись в кресле, положив руки навысокие подлокотники, черный монах в низко надвинутом капюшоне. Ловко,подумал Румата. - Кто ты такой? - устало спросил он. - Кто тебя пустил? - Добрый день, благородный дон Румата, - произнес монах, откидываякапюшон. Румата покачал головой. - Ловко! - сказа он. - Добрый день, славный Арата. Почему вы здесь?Что случилось? - Все как обычно, - сказал Арата. - Армия разбрелась, все делятземлю, на юг идти никто не хочет. Герцог собирает недорезанных и скороразвесит моих мужиков вверх ногами вдоль Эсторского тракта. Все какобычно, - повторил он. - Понятно, - сказал Румата. Он повалился на кушетку, заложил руки за голову и стал смотреть наАрату. Двадцать лет назад, когда Антон мастерил модельки и играл вВильгельма Телля, этого человека звали Аратой Красивым, и был он тогда,вероятно, совсем не таким, как сейчас. Не было у Араты Красивого на великолепном высоком лбу этогоуродливого лилового клейма - оно появилось после мятежа соанскихкорабельщиков, когда три тысячи голых рабов-ремесленников, согнанных насоанские верфи со всех концов империи и замордованных до потери инстинктасамосохранения, в одну ненастную ночь вырвались из порта, прокатились поСоану, оставляя за собой трупы и пожары, и были встречены на окраинезакованной в латы имперской пехотой... И были, конечно у Араты Красивого целы оба глаза. Правый глазвыскочил из орбиты от молодецкого удара баронской булавы, когдадвадцатитысячная крестьянская армия, гоняясь по метрополии за баронскимидружинами, сшиблась в открытом поле с пятитысячной гвардией императора,была молниеносно разрезана, окружена и вытоптана шипастыми подковамибоевых верблюдов... И был, наверное, Арата Красивый строен как тополь. Горб и новоепрозвище он получил после вилланской войны в герцогстве Убанском за дваморя отсюда, когда после семи лет мора и засух четыреста тысяч живыхскелетов вилами и оглоблями перебили дворян и осадили герцога Убанского вего резиденции; и герцог, слабый ум которого обострился от невыносимогоужаса, объявил подданным прощение, впятеро снизил цены на хмельные напиткии пообещал вольности; и Арата, видя, что все кончено, умолял, требовал,заклинал не поддаваться на обман, был взят атаманами, полагавшими, что отдобра добра не ищут, избит железными палками и брошен умирать в выгребную

яму... А вот это массивное железное кольцо на правом запястье было у него,наверное, еще когда он назывался Красивым. Оно было приковано цепью квеслу пиратской галеры, и Арата расклепал цепь, ударил этим кольцом ввисок капитана Эгу Любезника, захватил корабль, а потом и всю пиратскуюармаду и попытался создать вольную республику на воде... И кончилась этазатея пьяным кровавым безобразием, потому что Арата тогда был молод, неумел ненавидеть и считал, что одной лишь свободы достаточно, чтобыуподобить раба богу... Это был профессиональный бунтовщик, мститель божьей милостью, всредние века фигура довольно редкая. Таких щук рождает иногда историческаяэволюция и запускает в социальные омуты, чтобы не дремали жирные караси,пожирающие придонный планктон... Арата был здесь единственным человеком, ккоторому Румата не испытывал ни ненависти, ни жалости, и в своихгорячечных снах землянина, прожившего пять лет в крови и вони, он частовидел себя именно таким вот Аратой, прошедшим все ады вселенной иполучившим за это высокое право убивать убийц, пытать палачей и предаватьпредателей... - Иногда мне кажется, - сказал Арата, - что все мы бессильны. Явечный главарь мятежников, и я знаю, что вся моя сила в необыкновеннойживучести. Но эта сила не помогает моему бессилию. Мои победы волшебнымобразом оборачиваются поражениями. Мои боевые друзья становятся врагами,самые храбрые бегут, самые верные предают или умирают. И нет у меняничего, кроме голых рук, а голыми руками не достанешь раззолоченныхидолов, сидящих за крепостными стенами... - Как вы очутились в Арканаре? - спросил Румата. - Приплыл с монахами. - Вы с ума сошли. Вас же так легко опознать... - Только не в толпе монахов. Среди офицеров Ордена половина юродивыхи увечных, как я. Калеки угодны богу. - Он усмехнулся, глядя Румате влицо. - И что вы намерены делать? - спросил Румата, опуская глаза. - Как обычно. Я знаю, что такое Святой Орден: не пройдет и года, какарканарский люд полезет из своих щелей с топорами - драться на улицах. Иповеду их я, чтобы они били тех, кого надо, а не друг друга и всех подряд. - Вам понадобятся деньги? - спросил Румата. - Да, как обычно. И оружие... - Он помолчал, затем сказал вкрадчиво:Дон Румата, вы помните, как я был огорчен, когда узнал, кто вы такой? Яненавижу попов, и мне очень горько, что их лживые сказки оказалисьправдой. Но бедному мятежнику надлежит извлекать пользу из любыхобстоятельств. Попы говорят, что боги владеют молниями... Дон Румата, мнеочень нужны молнии, чтобы разбивать крепостные стены. Румата глубоко вздохнул. После чудесного спасения на вертолете Аратанастоятельно потребовал объяснений. Румата попытался рассказать о себе, ондаже показал в ночном небе Солнце - крошечную, едва видную звездочку. Номятежник понял только одно: проклятые попы правы, за небесной твердьюдействительно живут боги, всеблагие и всемогущие. И с тех пор каждыйразговор с Руматой он сводил к одному: бог, раз уж ты существуешь, дай мнесвою силу, ибо это лучшее, что ты можешь сделать. И каждый раз Румата отмалчивался или переводил разговор на другое. - Дон Румата, - сказал мятежник, - почему вы не хотите помочь нам? - Одну минутку, - сказал Румата. - Прошу прощения, но я хотел бызнать, как вы проникли в дом? - Это неважно. Никто, кроме меня, не знает этой дороги. Неуклоняйтесь, дон Румата. Почему вы не хотите дать нам вашу силу? - Не будем говорить об этом. - Нет, мы будем говорить об этом. Я не звал вас. Я никогда немолился. Вы пришли ко мне сами. Или вы просто решили позабавиться? Трудно быть богом, подумал Румата. Он сказал терпеливо: - Вы не поймете меня. Я вам двадцать раз пытался объяснить, что я небог, - вы так и не поверили. И вы не поймете, почему я не могу помочь ваморужием... - У вас есть молнии? - Я не могу дать вам молнии.

- Я уже слышал это двадцать раз, - сказал Арата. - Теперь я хочузнать: почему? - Я повторяю: вы не поймете. - А вы попытайтесь. - Что вы собираетесь делать с молниями? - Я выжгу золоченую сволочь, как клопов, всех до одного, весь ихпроклятый род до двенадцатого потомка. Я сотру с лица земли их крепости. Ясожгу их армии и всех, кто будет защищать их и поддерживать. Можете небеспокоиться - ваши молнии будут служить только добру, и когда на землеостанутся только освобожденные рабы и воцарится мир, я верну вам вашимолнии и никогда больше не попрошу их. Арата замолчал, тяжело дыша. Лицо его потемнело от прилившей крови.Наверное, он уже видел охваченные пламенем герцогства и королевства, игруды обгорелых тел среди развалин, и огромные армии победителей,восторженно ревущих: "Свобода! Свобода!" - Нет, - сказал Румата. - Я не дам вам молний. Это было бы ошибкой.Постарайтесь поверить мне, я вижу дальше вас... (Арата слушал, уронивголову на грудь.) - Румата стиснул пальцы. - Я приведу вам только одиндовод. Он ничтожен по сравнению с главным, но зато вы поймете его. Выживучи, славный Арата, но вы тоже смертны; и если вы погибнете, еслимолнии перейдут в другие руки, уже не такие чистые, как ваши, тогда дажемне страшно подумать, чем это может кончиться... Они долго молчали. Потом Румата достал из погребца кувшин эсторскогои еду и поставил перед гостем. Арата, не поднимая глаз, стал ломать хлеб изапивать вином. Румата ощущал странное чувство болезненной раздвоенности.Он знал, что прав, и тем не менее эта правота странным образом унижала егоперед Аратой. Арата явно превосходил его в чем-то, и не только его, авсех, кто незваным пришел на эту планету и полный бессильной жалостинаблюдал страшное кипение ее жизни с разреженных высот бесстрастныхгипотез и чужой здесь морали. И впервые Румата подумал: ничего нельзяприобрести, не утратив, - мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстведобра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла... - Вам не следовало спускаться с неба, - сказал вдруг Арата. -Возвращайтесь к себе. Вы только вредите нам. - Это не так, - мягко сказал Румата. - Во всяком случае, мы никому невредим. - Нет, вы вредите. Вы внушаете беспочвенные надежды... - Кому? - Мне. Вы ослабили мою волю, дон Румата. Раньше я надеялся только насебя, а теперь вы сделали так, что я чувствую вашу силу за своей спиной.Раньше я вел каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь язаметил, что берегу себя для других боев, которые будут решающими, потомучто вы примете в них участие... Уходите отсюда, дон Румата, вернитесь ксебе на небо и никогда больше не приходите. Либо дайте нам ваши молнии,или хотя бы вашу железную птицу, или хотя бы просто обнажите ваши мечи ивстаньте во главе нас. Арата замолчал и снова потянулся за хлебом. Румата глядел на егопальцы, лишенные ногтей. Ногти специальным приспособлением вырвал два годатому назад лично дон Рэба. Ты еще не знаешь, подумал Румата. Ты еще тешишьсебя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, какбезнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоихсолдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волнакрестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сравняешь сземлей дворянские замки, утопишь баронов в проливе, и восставший народвоздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр имудр - единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И подоброте ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а _н_а _ч_т_ос_п_о_д_в_и_ж_н_и_к_а_м_ з_е_м_л_и_ б_е_з_ к_р_е_п_о_с_т_н_ы_х_? Изавертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешьумереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов изтвоих вчерашних верных бойцов. Так уже бывало, мой славный Арата, и наЗемле и на твоей планете. - Молчите? - сказал Арата. Он отодвинул от себя тарелку и смелрукавом рясы крошки со стола. - Когда-то у меня был друг, - сказал он. -

Вы, наверное, слыхали - Вага Колесо. Мы начинали вместе. Потом он сталбандитом, ночным королем. Я не простил ему измены, и он знал это. Он многопомогал мне - из страха и из корысти, - но так и не захотел никогдавернуться: у него были свои цели. Два года назад его люди выдали меня донуРэбе... - Он посмотрел на свои пальцы и сжал их в кулак. - А сегодня утромя настиг его в Арканарском порту... В нашем деле не может быть друзейнаполовину. Друг наполовину - это всегда наполовину враг. - Он поднялся инадвинул капюшон на глаза. - Золото на прежнем месте, дон Румата? - Да, - сказал Румата медленно, - на прежнем. - Тогда я пойду. Благодарю вас, дон Румата. Он неслышно прошел по кабинету и скрылся за дверью. Внизу в прихожейслабо лязгнул засов.

10

В Пьяной Берлоге было сравнительно чисто, пол тщательно подметен,стол выскоблен добела, в углах для благовония лежали охапки лесных трав илапника. Отец Кабани чинно сидел в углу на лавочке, трезвый и тихий,сложив мытые руки на коленях. В ожидании, пока Будах заснет, говорили опустяках. Будах, сидевший за столом возле Руматы, с благосклонной улыбкойслушал легкомысленную болтовню благородных донов и время от времени сильновздрагивал задремывая. Впалые щеки его горели от лошадиной дозытетралюминала, незаметно подмешанной ему в питье. Старик был оченьвозбужден и засыпал трудно. Нетерпеливый дон Гуг сгибал и разгибал подстолом верблюжью подкову, сохраняя, однако, на лице выражение веселойнепринужденности, Румата крошил хлеб и с усталым интересом следил, как донКондор медленно наливается желчью: хранитель больших печатей нервничал,опаздывая на чрезвычайное ночное заседание Конференции двенадцатинегоциантов, посвященное перевороту в Арканаре, на котором ему надлежалопредседательствовать. - Мои благородные друзья! - звучно сказал, наконец, доктор Будах,встал и упал на Румату. Румата бережно обнял его за плечи. - Готов? - спросил дон Кондор. - До утра не проснется, - сказал Румата, поднял Будаха на руки иотнес на ложе отца Кабани. Отец Кабани проговорил с завистью: - Доктору, значит, можно закладывать, а отцу Кабани, значит, нельзя,вредно. Нехорошо получается! - У меня четверть часа, - сказал дон Кондор по-русски. - Мне хватит и пяти минут, - ответил Румата, с трудом сдерживаяраздражение. - И я так много говорил вам об этом раньше, что хватит иминуты. В полном соответствии с базисной теорией феодализма, - он яростнопоглядел прямо в глаза дону Кондору, - это самое заурядное выступлениегорожан против баронства, - он перевел взгляд на дона Гуга, - вылилось впровокационную интригу Святого Ордена и привело к превращению Арканара вбазу феодально-фашистской агрессии. Мы здесь ломаем головы, тщетно пытаясьвтиснуть сложную, противоречивую, загадочную фигуру орла нашего дона Рэбыв один ряд с Ришелье, Неккером, Токугавой Иэясу, Монком, а он оказалсямелким хулиганом и дураком! Он предал и продал все, что мог, запутался всобственных затеях, насмерть струсил и кинулся спасаться к Святому Ордену.Через полгода его зарежут, а Орден останется. Последствия этого дляЗапроливья, а затем и для всей Империи я просто боюсь себе представить. Вовсяком случае, вся двадцатилетняя работа в пределах Империи пошланасмарку. Под Святым Орденом не развернешься. Вероятно, Будах - этопоследний человек, которого я спасаю. Больше спасать будет некого. Якончил.

Дон Гуг сломал, наконец, подкову и швырнул половинки в угол. - Да, проморгали, - сказал он. - А может быть, это не так страшно,Антон? Румата только посмотрел на него. - Тебе надо было убрать дона Рэбу, - сказал вдруг дон Кондор. - То есть как это "убрать"? На лице дона Кондора вспыхнули красные пятна. - Физически! - резко сказал он. Румата сел. - То есть убить? - Да. Да! Да!!! Убить! Похитить! Сместить! Заточить! Надо былодействовать. Не советоваться с двумя дураками, которые ни черта непонимали в том, что происходит. - Я тоже ни черта не понимал. - Ты по крайней мере чувствовал. Все помолчали. - Что-нибудь вроде Барканской резни? - вполголоса осведомился донКондор, глядя в сторону. - Да, примерно. Но более организованно. Дон Кондор покусал губу. - Теперь его убирать уже поздно? - сказал он. - Бессмысленно, - сказал Румата. - Во-первых, его уберут без нас, аво-вторых, это вообще не нужно. Он по крайней мере у меня в руках. - Каким образом? - Он меня боится. Он догадывается, что за мною сила. Он уже дажепредлагал сотрудничество. - Да? - проворчал дон Кондор. - Тогда не имеет смысла. Дон Гуг сказал, чуть заикаясь: - Вы что, товарищи, серьезно все это? - Что именно? - спросил дон Кондор. - Ну все это?.. Убить, физически убрать... Вы что, с ума сошли? - Благородный дон поражен в пятку, - тихонько сказал Румата. Дон Кондор медленно отчеканил: - При чрезвычайных обстоятельствах действенны только чрезвычайныемеры. Дон Гуг, шевеля губами, переводил взгляд с одного на другого. - В-вы.. Вы знаете, до чего вы так докатитесь? - проговорил он. -В-вы понимаете, до чего вы так докатитесь, а? - Успокойся, пожалуйста, - сказал дон Кондор. - Ничего не случится. Ихватит пока об этом. Что будем делать с Орденом? Я предлагаю блокадуАрканарской области. Ваше мнение, товарищи? И побыстрее, я тороплюсь. - У меня никакого мнения еще нет, - возразил Румата. - А у Пашки темболее. Надо посоветоваться с Базой. Надо оглядеться. А через неделювстретимся и решим. - Согласен, - сказал дон Кондор и встал. - Пошли. Румата взвалил Будаха на плечо и вышел из избы. Дон Кондор светил емуфонариком. Они подошли к вертолету, и Румата уложил Будаха на заднеесиденье. Дон Кондор, гремя мечом и путаясь в плаще, забрался вводительское кресло. - Вы не подбросите меня до дому? - спросил Румата. - Я хочу, наконец,выспаться. - Подброшу, - буркнул дон Кондор. - Только быстрее, пожалуйста. - Я сейчас вернусь, - сказал Румата и побежал в избу. Дон Гуг все еще сидел за столом и, уставясь перед собой, терподбородок. Отец Кабани стоял рядом с ним и говорил: - Так оно всегда и получается, дружок. Стараешься, как лучше, аполучается хуже... Румата сгреб в охапку мечи и перевязи. - Счастливо, Пашка, - сказал он. - Не огорчайся, просто мы все усталии раздражены. Дон Гуг помотал головой. - Смотри, Антон, - проговорил он. - Ох, смотри!.. О дяде Саше я неговорю, он здесь давно, не нам его переучивать. А вот ты... - Спать я хочу, вот что, - сказал Румата. - Отец Кабани, будьте

любезны, возьмите вы моих лошадей и отведите их к барону Пампе. На днях яу него буду. Снаружи мягко взвыли винты. Румата махнул рукой и выскочил из избы. Вярком свете фар вертолета заросли гигантского папоротника и белые стволыдеревьев выглядели причудливо и жутко. Румата вскарабкался в кабину изахлопнул дверцу. В кабине пахло озоном, органической обшивкой и одеколоном. Дон Кондорподнял машину и уверенно повел ее над Арканарской дорогой. Я бы сейчас такне смог, с легкой завистью подумал Румата. Позади мирно причмокивал во снестарый Будах. - Антон, - сказал дон Кондор, - я бы... Э-э... Не хотел бытьбестактным, и не подумай, будто я... э-э... вмешиваюсь в твои личные дела. - Я вас слушаю, - сказал Румата. Он сразу догадался, о чем пойдетречь. - Все мы разведчики, - сказал дон Кондор. - И все дорогое, что у насесть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзябыло отобрать у нас и взять в качестве заложника. - Вы говорите о Кире? - спросил Румата. - Да, мой мальчик. Если все, что я знаю о доне Рэбе, - правда, тодержать его в руках - занятие нелегкое и опасное. Ты понимаешь, что я хочусказать... - Да, понимаю, - сказал Румата. - Я постараюсь что-нибудь придумать.

Они лежали в темноте, держась за руки. В городе было тихо, толькоизредка где-то неподалеку злобно визжали и бились кони. Время от времениРумата погружался в дремоту и сразу просыпался, оттого что Кира затаиваладыхание - во сне он сильно стискивал ее руку. - Ты, наверное, очень хочешь спать, - сказала Кира шепотом. - Ты спи. - Нет-нет, рассказывай, я слушаю. - Ты все время засыпаешь. - Я все равно слушаю. Я, правда, очень устал, но еще больше ясоскучился по тебе. Мне жалко спать. Ты рассказывай, мне очень интересно. Она благодарно потерлась носом о его плечо и поцеловала в щеку иснова стала рассказывать, как нынче вечером пришел от отца соседскиймальчик. Отец лежит. Его выгнали из канцелярии и на прощание сильно побилипалками. Последнее время он вообще ничего не ест, только пьет - стал весьсиний, дрожащий. Еще мальчик сказал, что объявился брат - раненый, новеселый и пьяный, в новой форме. Дал отцу денег, выпил с ним и опятьгрозился, что они всех раскатают. Он теперь в каком-то особом отряделейтенантом, присягнул на верность Ордену и собирается принять сан. Отецпросил, чтобы она домой пока ни в коем случае не приходила. Брат грозилсяс ней разделаться за то, что спуталась с благородным, рыжая стерва... Да, думал Румата, уж, конечно, не домой. И здесь тоже оставаться ейни в коем случае нельзя. Если с ней хоть что-нибудь случится... Онпредставил себе, что с ней случилось плохое, и сделался весь как каменный. - Ты спишь? - спросила Кира. Он очнулся и разжал ладонь. - Нет-нет... А еще что ты делала? - А еще я прибрала твои комнаты. Ужасный у тебя все-таки развал. Янашла одну книгу, отца Гура сочинение. Там про то, как благородный принцполюбил прекрасную, но дикую девушку из-за гор. Она была совсем дикая идумала, что он бог, и все-таки очень любила его. Потом их разлучили, и онаумерла от горя. - Это замечательная книга, - сказал Румата. - Я даже плакала. Мне все время казалось, что это про нас с тобой. - Да, это про нас с тобой. И вообще про всех людей, которые любятдруг друга. Только нас не разлучат. Безопаснее всего было бы на Земле, подумал он. Но как ты там будешьбез меня? И как я здесь буду один? Можно было бы попросить Анку, чтобыдружила с тобой там. Но как я буду здесь без тебя? Нет, на Землю мыполетим вместе. Я сам поведу корабль, а ты будешь сидеть рядом, и я будувсе тебе объяснять. Чтобы ты ничего не боялась. Чтобы ты сразу полюбилаЗемлю. Чтобы ты никогда не жалела о своей страшной родине. Потому что эта

не твоя родина. Потому что твоя родина отвергла тебя. Потому что тыродилась на тысячу лет раньше своего срока. Добрая, верная,самоотверженная, бескорыстная... Такие, как ты, рождались во все эпохикровавой истории наших планет. Ясные, чистые души, не знающие ненависти,не приемлющие жестокость. Жертвы. Бесполезные жертвы. Гораздо болеебесполезные, чем Гур Сочинитель или Галилей. Потому что такие, как ты,даже не борцы. Чтобы быть борцом, нужно уметь ненавидеть, а как раз этоговы не умеете. Так же, как и мы теперь... ...Румата опять задремал и сейчас же увидел Киру, как она стоит накраю плоской крыши Совета с дегравитатором на поясе, и веселая насмешливаяАнка нетерпеливо подталкивает ее к полуторакилометровой пропасти. - Румата, - сказала Кира. - Я боюсь. - Чего, маленькая? - Ты все молчишь и молчишь. Мне страшно... Румата притянул ее к себе. - Хорошо, - сказал он. - Сейчас я буду говорить, а ты менявнимательно слушай. Далеко-далеко за сайвой стоит грозный, неприступныйзамок. В нем живет веселый, добрый и смешной барон Пампа, самый добрыйбарон в Арканаре. У него есть жена, красивая, ласковая женщина, котораяочень любит Пампу трезвого и терпеть не может Пампу пьяного... Он замолчал прислушиваясь. Он услышал цокот множества копыт на улицеи шумное дыхание многих людей и лошадей. "Здесь, что ли?" - спросил грубыйголос под окном. "Вроде здесь..." - "Сто-ой!" По ступенькам крыльцазагремели каблуки, и сейчас же несколько кулаков обрушились на дверь.Кира, вздрогнув, прижалась к Румате. - Подожди, маленькая, - сказал он, откидывая одеяло. - Это за мной, - сказала Кира шепотом. - Я так и знала! Румата с трудом освободился из рук Киры и подбежал к окну. "Во имягоспода! - ревели внизу. - Открывай! Взломаем - хуже будет!" Руматаотдернул штору, и в комнату хлынул знакомый пляшущий свет факелов.Множество всадников топтались внизу - мрачных черных людей в остроконечныхкапюшонах. Румата несколько секунд глядел вниз, потом осмотрел оконнуюраму. По обычаю рама была вделана в оконницу намертво. В дверь с трескомбили чем-то тяжелым. Румата нашарил в темноте меч и ударил рукояткой встекло. Со звоном посыпались осколки. - Эй, вы! - рявкнул он. - Вам что, жить надоело? Удары в дверь стихли. - И ведь всегда они напутают, - негромко сказали внизу. - Хозяин-тодома... - А нам что за дело? - А то дело, что он на мечах первый в мире. - А еще говорили, что уехал и до утра не вернется. - Испугались? - Мы-то не испугались, а только про него ничего не велено. Непришлось бы убить... - Свяжем. Покалечим и свяжем! Эй, кто там с арбалетами? - Как бы он нас не покалечил... - Ничего, не покалечит. Всем известно: у него обет такой - неубивать. - Перебью как собак, - сказал Румата страшным голосом. Сзади к нему прижалась Кира. Он слышал, как бешено стучит ее сердце.Внизу скомандовали скрипуче: "Ломай, братья! Во имя господа!" Руматаобернулся и взглянул Кире в лицо. Она смотрела на него, как давеча, сужасом и надеждой. В сухих глазах плясали отблески факелов. - Ну что ты, маленькая, - сказал он ласково. - Испугалась? Неужелиэтой швали испугалась? Иди одевайся. Делать нам здесь больше нечего... -Он торопливо натягивал металлопластовую кольчугу. - Сейчас я их прогоню, имы уедем. Уедем к Пампе. Она стояла у окна, глядя вниз. Красные блики бегали по ее лицу. Внизутрещало и ухало. У Руматы от жалости и нежности сжалось сердце. Погоню какпсов, подумал он. Он наклонился, отыскивая второй меч, а когда сновавыпрямился, Кира уже не стояла у окна. Она медленно сползала на пол,цепляясь за портьеру. - Кира! - крикнул он.

Одна арбалетная стрела пробила ей горло, другая торчала из груди. Онвзял ее на руки и перенес на кровать. "Кира..." - позвал он. Онавсхлипнула и вытянулась. "Кира..." - сказал он. Она не ответила. Онпостоял немного над нею, потом подобрал мечи, медленно спустился полестнице в прихожую и стал ждать, когда упадет дверь...

ЭПИЛОГ

- А потом? - спросила Анка. Пашка отвел глаза, несколько раз хлопнул себя ладонью по колену,наклонился и потянулся за земляникой у себя под ногами. Анка ждала. - Потом... - пробормотал он. - В общем-то никто не знает, что былопотом, Анка. Передатчик он оставил дома, и когда дом загорелся, напатрульном дирижабле поняли, что дело плохо, и сразу пошли в Арканар. Навсякий случай сбросили на город шашки с усыпляющим газом. Дом уже догорал.Сначала растерялись, не знали, где его искать, но потом увидели... - Онзамялся. - Словом, видно было, где он шел. Пашка замолчал и стал кидать ягоды в рот одну за другой. - Ну? - тихонько сказала Анка. - Пришли во дворец... Там его и нашли. - Как? - Ну... он спал. И все вокруг... тоже... лежали... Некоторые спали, анекоторые... так... Дона Рэбу тоже там нашли... - Пашка быстро взглянул наАнку и снова отвел глаза. - Забрали его, то есть Антона. Доставили наБазу... Понимаешь, Анка, ведь он ничего не рассказывает. Он вообще теперьговорит мало. Анка сидела очень бледная и прямая и смотрела поверх Пашкиной головына лужайку перед домиком. Шумели, легонько раскачиваясь, сосны, в синемнебе медленно двигались пухлые облака. - А что стало с девушкой? - спросила она. - Не знаю, - жестко сказал Пашка. - Слушай, Паша, - сказала Анка. - Может быть, мне не стоило приезжатьсюда? - Нет, что ты! Я думаю, он тебе обрадуется... - А мне все кажется, что он прячется где-нибудь в кустах, смотрит нанас и ждет, пока я уеду. Пашка усмехнулся. - Вот уж нет, - сказал он. - Антон в кустах сидеть не станет. Простоон не знает, что ты здесь. Ловит где-нибудь рыбу, как обычно. - А с тобой как он? - Никак. Терпит. Но ты-то другое дело... Они помолчали. - Анка, - сказал Пашка, - помнишь анизотропное шоссе? Анка наморщила лоб. - Какое? - Анизотропное. Там висел "кирпич". Помнишь, мы втроем?.. - Помню. Это Антон сказал, что оно анизотропное. - Антон тогда пошел под "кирпич", а когда вернулся, то сказал, будтонашел там взорванный мост и скелет фашиста, прикованного к пулемету. - Не помню, - сказала Анка. - Ну и что? - Я теперь часто вспоминаю это шоссе, - сказал Пашка. - Будто естькакая-то связь... Шоссе было анизотропное, как история. Назад идти нельзя.А он пошел. И наткнулся на прикованный скелет. - Я тебя не понимаю. При чем здесь прикованный скелет? - Не знаю, - признался Пашка. - Мне так кажется. Анка сказала: - Ты не давай ему много думать. Ты с ним все время о чем-нибудь

говори. Глупости какие-нибудь. Чтобы он спорил. Пашка вздохнул. - Это я и сам знаю. Да только что ему мои глупости?.. Послушает,улыбнется и скажет: "Ты, Паша, тут посиди, а я пойду поброжу". И пойдет. Ая сижу... Первое время, как дурак, незаметно ходил за ним, а теперь простосижу и жду. Вот если бы ты... Анка вдруг поднялась. Пашка оглянулся и тоже встал. Анка не дышасмотрела, как через поляну к ним идет Антон - огромный, широкий, сосветлым, не загорелым лицом. Ничего в нем не изменилось, он всегда былнемного мрачный. Она пошла ему навстречу. - Анка, - сказал он ласково. - Анка, дружище... Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут жеотпрянула. На пальцах у него... Но это была не кровь - просто сокземляники.