журнал огни над бией 39 2017

литературное художественно-публицистическоеиздание Бийского отделения Союза писателей России

№ 39 2017 г (Бумажный номер) 1. https://magru.net/users/2485

2. ogni-nad-biyei.netdo.ru/ (поиск в Google)2. Проза.ру - Русские писатели. Бийск. Алтай

СОДЕРЖАНИЕ:

МУЗЫКАЛЬНАЯ ГОСТИНАЯВладимир ВОЛЕНКО................................4ВСТРЕЧА С АКТРИСОЙ Любовь ТИХОМИРОВА.........................10ВСТРЕЧА С ПОЭТОММихаил ШАБРОВ............................17

П О Э З И ЯЛюдмила КОЗЛОВА..................................31Анатолий КРАСНОСЛОБОДЦЕВ...........39Екатерина РУПАСОВА.............................55Александр ТИХОНОВ.............................129Алексей БУБЛИКОВ................................135Павел ЯВЕЦКИЙ.....................................138Ольга ЗАЕВА............................................148Валерий ЗОТОВ.......................................152Василий ОСИН........................................163Евгений БЕССМЕРТНЫХ......................183Наталья КУРИЛОВА...............................187

П Р О З АДмитрий ШАРАБАРИН...........................25Иван КРИВОБОКОВ..............................43Любовь КАЗАРЦЕВА.............................60Андрей БЕЛОЦЕРКОВЕЦ......................63Наталья СКАКУН....................................89Дмитрий КАЮШКИН...........................154Андрей ЭЙСМОНТ................................175

КОМАР

Юрий ТАТАРЕНКО...............................191Жанна ЩУКИНА...................................196Евгений ТАНГЕЙЗЕР............................203Юлия НИФОНТОВА.............................209Надежда МИТЯГИНА...........................227Григорий БЛЕХМАН.............................230Вероника ШЕЛЛЕНБЕРГ......................261Алексей АРГУНОВ...............................267Иван ОБРАЗЦОВ....................................271НАСТОЯЩИЕ СТИХИ.........................281АНОНС ПРИЛОЖЕНИЯ К № 39-40.......3

Редакционная коллегия:главный редактор, издательЛюдмила КОЗЛОВА – СП РОССИИ

Руководитель Бийского отделения (АКПО) Союза писателей РоссииДмитрий ШАРАБАРИН

Редакторы отделов поэзии и прозы Ольга ЗАЕВА (СП РОССИИ)Павел ЯВЕЦКИЙ (СП РОССИИ, член. корр. Российской Академии Поэзии)

КОМАР(Краевое Обозрение Молодых АвтоРов)Иван ОБРАЗЦОВ (СП РОССИИ)

Интернет-директорНиколай ТИМОХИН (Всемирная Корпорация Писателей, СП России) Корректор Юлия РОМАНОВАКонтакты: e-mail: [email protected] *** *** *** *** *****Редакция выбирает и награждает Дипломом Лауреата лучшего автора года *** *** *** *** *****ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ – НА ПОСЛЕДНЕЙ СТРАНИЦЕ * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Первый номер журнала отдан в печать в декабре 2004 г, издан в 2005 г. (Издаётся в соответствии с Законом РФ о СМИ)

18+

ЭЛЕКТРОННОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ ОГНИ НАД БИЕЙ 39-40 2017 г

Райнгольд ШУЛЬЦ (Германия, Гиссен) Проза, публицистика...4 Фрида БОЦЕДОМОВА (Германия) Отзыв..................................................12 Пётр ЛЮБЕСТОВСКИЙ (г.Сельцо, Брянская обл.) Проза.................................15 Тамара ПОПОВА (с.Верх-Катунское, Алтай) Проза..................................54 Геннадий ГУМИЛЕВСКИЙ (Россия) Публицистика.................................122 Николай БАЛИЦКИЙ (г.Симферополь) публицистика..............................57Сергй МУХИН. Проза..................................................................................63 Олег КОРНИЕНКО (г.Сызрань) Стихи......................................................215Антон ЛУКИН (с.Дивеево, Ниже-городская обл.) Проза............................102 ЛИТЕРАТУРНАЯ СТУДИЯ “ВЕШНЯКИ (г. Москва)..................................236 Марк ЛОСЕВ. Стихи.............................................................................238 Наталья КОНОПЛЁВА. Стихи..............................................................242 Татьяна КУЛАКОВА. Стихи...................................................................247 Владимир ШИЛИН. Стихи....................................................................250 Герман Кузнецов-Валин. Стихи...........................................................253 Сергей ФИЛИППОВ. Стихи..................................................................262 Виктор СИНЕЛЬНИКОВ. Стихи...........................................................265 Ефим ШКЛОВСКИЙ. Стихи..................................................................268 Владимир ЛЮБЕЗНЫЙ. Стихи............................................................272Андрей ДМИТРИЕВ (г. Нижний-Новгород) Стихи....................................277Сергей БУРЛАЧЕНКО. Проза....................................................................290Дмитрий ФИЛИППЕНКО. Стихи ..............................................................322Сергей УТКИН (г. Кострома) Стихи, проза .................................................334Юлия ЛЫСОВА. (г. Кострома) Стихи...........................................................350Павел РОСЛАВСКИЙ (г. Москва) Стихи......................................................356

ТРЕБОВАНИЯ К ТЕКСТАМ:

1. Все строки текста (проза и поэзия) должны быть выравнены по левому краю. Текст – по ширине страницы.2. Заголовки в прозе должны располагаться по центру. страницы (с помощью команды «выравнивание по центру»)3. Заголовки в стихах должны быть выравнены по левому краю.4. В заголовках использовать полужирный шрифт.5. Тексты, не отвечающие п. 1-4, не принимаются к рассмотрению редакцией.

ФОТО НА ОБЛОЖКЕ – АЛЕКСАНДР ТИХОНОВ (г. Тара)

МУЗЫКАЛЬНАЯ ГОСТИНАЯ. «Огни над Бией»-39-2017

4

ИНТЕРВЬЮ НИКОЛАЯ ТИМОХИНА Музыкальная гостиная

ВЛАДИМИР ВОЛЕНКО

У него «Гранитный камушек» в груди

В гостях у нашего журнала новый собеседник. Член Союза журналистов России Николай Тимохин беседует с российским музыкантом, автором-исполнителем, композитором, аранжировщиком, основателем и лидером легендарной группы «Божья коровка» – Владимиром Воленко.

Н. Тимохин: Владимир, Вы профессиональный музыкант. И в свое время окончили музыкальную школу, училище и институт имени Гнесиных. С желанием ли Вы посещали музыкальную школу? Какие воспоминания у Вас остались от учебы в Гнесинке и кто были Ваши сокурсники?

В. Воленко: В музыкальной школе я обучался игре на скрипке. Скрипку я ненавидел, потому что когда все нормальные дети во дворе футбол гоняли, мне приходилось тащиться в музыкальную школу. Однако оркестр, который начинается в ДМШ с 5-го класса, сразу стал нашим любимым предметом. Там быстро нашлись приятели среди скрипачей и виолончелистов, дружеские отношения с которыми поддерживаю до сих пор. В том же году я влюбился в Иру Баранову. Она заканчивала у моего педагога 7-й класс и очень здорово играла на скрипке. В мою сторону смотрела весьма пренебрежительно, как на хулигана. Пришлось начать серьёзно заниматься, чтобы хоть немного ей понравиться.


5

В училище им. Октябрьской революции (ныне колледж им. Шнитке) и в Институте Гнесиных (ныне РМА Гнесиных), я учился на отделении теории музыки. Обычно там, как и на дирижёрско-хоровом, одни девчонки, потому два парня на курсе чувствуют себя просто как медведи в малиннике. Именно так я себя и чувствовал!

Н. Тимохин: Музыкальная среда и профессиональные навыки педагога, которым по сей день для Вас является Ваша мама – Светлана Давыдовна, помогли Вам окончить музыкальную школу, училище, и институт Гнесиных. Расскажите подробнее о Вашей маме? И вообще, каким было Ваше детство?

В. Воленко: Детство было непростым. Мои родители развелись, когда мне было три года. Отец много пил, помню постоянные ночные скандалы, разборки, поездки в милицию. А в возрасте 14-15 лет я уже сам состоял на учёте в детской комнате милиции, так как считался хулиганом и трудным подростком. Именно музыка, которую я избрал своей профессией, в результате неимоверных стараний моей матушки Светланы Давыдовны спасла меня от тлетворного влияния улицы и общения с районной шпаной, которое в то время было практически неизбежным. Матушка моя отработала в колледже им. Шнитке более 50 лет и теперь, являясь заслуженным педагогом и кандидатом наук, вышла на пенсию.

Н. Тимохин: В молодости Вы скупали грампластинки фирмы «Мелодия» и слушали музыку капиталистического запада, на которую тогда в Советском Союзе были наложены значительные ограничения. А что именно Вам нравилось из тех исполнителей «антисоветской пропаганды»? Какое оказала на Вас влияние эта музыка, что полезного для себя Вы почерпнули?

В. Воленко: Я не считаю, что «Битлз» или «АББА», например, занимались намеренной антисоветской пропагандой, просто их образ жизни и возможность свободно создавать музыку высокого класса вызывали у нас и восторг и зависть одновременно. В Советском Союзе такое было невозможно. Вся эстрада была очень идеологизирована, а телевизионные записи ВИА 70-х вызывали просто жалость или смех, поэтому считалось, что рок и поп-исполнители запада являются разрушительными для моральных ценностей строителя коммунизма. В технологическом плане производства музыки мы тоже отставали глобально, поэтому научиться чему-либо можно было только, слушая пластинки,


6

которые меломаны и спекулянты привозили из-за границы.Н. Тимохин: В 1994 году, после смены нескольких

коллективов, Вы возрождаете свою группу и снимаетесь в программе «Звёздный дождь», исполняя свою версию песни пионерского детства «Гранитный камушек». Песня мгновенно становится хитом и в этом же году выходит одноименный диск, выпущенный студией «Союз». Можно ли сказать, что именно после этой песни Вы на утро проснулись знаменитым? Какие у Вас остались воспоминания о той поре?

В. Воленко: Песня «Гранитный камушек» хитом стала далеко не сразу. Дорогу себе она пробивала больше 10 лет. Долгое время я пел её повсюду, но никто не считал трек супер-хитом, пока не случился контракт с фирмой «Лис С», в результате которого ролик «Хит парада Останкино» находился на телевидении в тяжелой ротации почти 8 месяцев. И тогда все заговорили, типа: Да - это хит! Однако, без данного контракта я не уверен, что эта песня стала бы столь известной.

На счёт знаменитости скажу так: никогда супер-звёздной жизнью мы жить себе не позволяли. Родители у нас скромные люди из сферы бюджетной интеллигенции, поэтому никогда никаких инвестиций в наш проект никто не делал, и все достижения, которые мы имеем, это лишь результат серьёзного, многолетнего труда.

Н. Тимохин: В 1999 году очередной удачей проекта становится песня Леонида Азбеля «А по Волге вверх теплоход», которая сразу же попадает в разряд второго хита после «Гранитного камушка». Диск с этим треком выпускает компания «Гранд рекордз». Не испытываете ли вы ностальгию по 90-ым? Какие песни Вы, может


7

быть, еще не спели, но желали? О чем они могли бы быть?В. Воленко: Ностальгию по 90-м? Конечно, испытываю. Тогда

было творчество, продавались кассеты, диски. Я точно знал, что обязан выпускать по 1 альбому в год. Был стимул сочинять, записывать. А теперь альбомы никому совсем не нужны. Рынок переполнен, поток информации такой, что не реально уследить даже за его незначительной частью, поэтому соревнование идёт в основном не в том, у кого лучше альбом или клип. А в том, кто больше вложился, кто больше потратил на продвижение, иначе есть шанс, что вашу песню вообще никто не заметит. Именно поэтому, сегодня в основном выпускают синглы и клипы на них, которые впоследствии компилируются в многочисленные сборники. В такой обстановке никакое концептуальное мышление невозможно, музыкальная мысль мельчает и дешевеет, подстраиваясь под весьма низкий обывательский вкус. Кончилась, короче, эпоха музыки. В прошлом году, например, «Pink Floyd» объявили о своём распаде. А смерть Майкла Джексона в 2009-м ознаменовала и смерть музыкального рынка, базировавшегося на продаже дисков, пластинок в период более чем 60 лет.

Н. Тимохин: В 2003 году Вы, Владимир, и режиссер Николай Кропалов снимаете такое комедийное видео на русскоязычную кавер-версию песни Пола Маккартни «Mrs Vandebilt» ( Хоп-хей-оп). И кроме этого в Интернете есть множество и других клипов на Ваши песни, которые просто полны танцевального задора и веселого настроя. Почему сейчас таких песен нет? Что было такого в 90-х, чего не хватает современным исполнителям и композиторам в наше время?

В. Воленко: Это неудивительно. Сейчас время рецессии, стагнации, экономического застоя. Посмотрите на политическую ситуацию, обстановку в мире. Это, безусловно, накладывает отпечаток и на творчество, и на мировоззрение нынешнего поколения артистов. Именно поэтому, сегодня производится такое количество музыки негативного содержания, клипов, разрушающих сознание. Мы фактически живём уже в совсем другой стране, с другими людьми, вкусами, пристрастиям, воспитанием… Сегодня слишком много цинизма и деструктива. Абсолютно всё покупается и продаётся, невзирая на морально-этические нормы и нравственные ценности. В 90-е у людей была надежда, что можно успешно заниматься предпринимательством, что мы вот-вот станем частью цивилизованного мира, что в стране


8

есть гласность, демократия, помните? Сейчас с каждым годом эти надежды тают, как апрельский снег. Дестабилизация и потрясения становится нормой жизни, как и климат, при котором уже не совсем понятно, где зима, а где, скажем, осень. Зато наводнения, землетрясения, пожары и прочие катаклизмы увеличиваются по всей планете в геометрической прогрессии.

Н. Тимохин: Как сейчас продолжается Ваша концертная деятельность? Много ли у Вас свободного времени остается? Чем и как Вы предпочитаете его заполнять?

В. Воленко: Концертная жизнь сейчас, как и большинства артистов, не особо активная. И это не связано с рейтингом артиста или количеством его присутствия в эфире. Я уже говорил о стремительно сокращающихся перспективах среднего и малого предпринимательства в стране. Это касается и музыкальной индустрии. Сравним с тем, что было 10 лет назад. Я не выпускал новые клипы ежегодно, однако концертных выступлений было столько, что я мог скопить на покупку квартиры. Потом финансовый кризис 2008 года, затем закрытие казино в 2009-м, а ведь это были не только игорные заведения, это были и площадки для выступлений. В 2010-м закрытие более 60% процентов клубов после трагедии в «Хромой лошади», потом Грузия и Украина с 2014 – это большие регионы, которые нынче закрыты и для работы артистов в том числе. Сегодня к ним добавились ещё страны Балтии и Евросоюза.

Кафе, рестораны, пансионаты в России банкротятся в связи с низкой посещаемостью, а в концертные залы люди ходят плохо, потому как понятно: зачем тратиться на билет, когда индустрия развлечений на ТВ и Интернете работает круглосуточно и бесплатно? Возможно, выглядит это чересчур пессимистически. Но, к сожалению, это так.

Н. Тимохин: Расскажите историю названия Вашей группы. Почему «Божья коровка» и кто это предложил?

В. Воленко: Это название пришло ко мне прямо с неба. Оно очень многогранное и содержательное. Кому-то кажется, что в нём есть нечто религиозное. Я и не отрицаю, разумеется, всё в жизни происходит не без участия Господа Бога, и в нашем случае коровка именно Его.

Кто-то считает, что это название детское, в чём я собственно тоже не вижу ничего плохого. А кто-то уверен, что это просто стёб. Действительно, элементы иронии и сарказма весьма свойственны


9

нашей группе, так что каждый видит в данном названии что-то своё.

Н. Тимохин: Увлекаетесь ли Вы литературой? Что любите читать? Что сейчас пишете?

В. Воленко: В основном предпочитаю духовную литературу или техническую, которая мне необходима в связи с моей работой. Сейчас основное чтение для большинства пользователей это всякий хлам в соцсетях. Я имею в виду короткие заметки про всё, что можно, или экономико-политическую аналитику. На самом же деле, я обожаю читать поэтические сборники и антологии. Особенно предпочитаю начало ХХ века и до наших дней. Многие свои тексты я написал под впечатлениями от прочитанного.

Н. Тимохин: Сейчас нередко в ротации различного радио звучат Ваши хиты. Как Вы это воспринимаете, с гордостью или, может, с чувством ностальгии о прошлом?

В. Воленко: Скорее, как должное. Радиостанциям нужно заполнять эфир, но самое смешное, что я не слушаю радиостанции, на которых звучит отечественный шоу-бизнес или русский шансон. Видимо, у нас с Наташей испорченный вкус. Мы предпочитаем Радио Джаз и Радио Вера.

Н. Тимохин: Владимир, я хочу поблагодарить Вас за интересную и содержательную беседу. Желаю Вам всего самого доброго и новых хитов. Удачи!

ВСТРЕЧА С АКТРИСОЙ . «Огни над Бией»-39-2017

10

ВСТРЕЧА С АКТРИСОЙЛЮБОВЬ ТИХОМИРОВА:

«Лучшее время нашей жизни – сейчас!»

В гостях у нашего журнала новая собеседница. Член Союза журналистов России Николай Тимохин беседует с выпускницей Высшего театрального училища им. Б.В. Щукина, российской актрисой театра «Сатирикон» и театра им. Е. Вахтангова, актрисой юмористического шоу «Слава богу, ты пришёл!» на телеканале СТС, исполнительницей ролей во многих популярных сериалах - Любовью Тихомировой.

Николай Тимохин:Здравствуйте, Любовь! Ваша актерская деятельность

получила свое начало в Высшем театральном училище им. Б.В. Щукина. Были ли у Вас сложности при поступлении или учебе? Кого Вы вспоминаете из Ваших коллег однокурсников?

Тернистый путь непрост. С первого раза поступить не удалось. Я, как истинная петербурженка, начала штурмовать ЛГИТМИК, первым делом.

Дошла до третьего тура, слетела. Затем поехала в Москву, как и планировала. Пробовалась во все театральные вузы. С тем же результатом. Но для первой разведки это было неплохо. Во МХАТе я понравилась Ефремову. Много услышала советов от разных именитых педагогов. Главное, как говорят, найти своего мастера, человека, который в тебя поверит! Но программа для поступления

ВСТРЕЧА С АКТРИСОЙ. «Огни над Бией»-39-2017

11

должна быть убойная! Этого немного не хватило. С полученным опытом я уехала обратно в Питер. Год готовилась. Расширила и пересмотрела программу. Занималась речью, работала актрисой в театре пластической драмы, одним словом, не сидела. И через год это был совсем другой забег. Я поступала во все институты в обоих городах и доходила до конкурсов... Брали везде. Осталось только выбрать. Щука для меня была вне конкуренции с самого начала. Это для меня было магическое место. Альма-матер великих артистов. И дух там особый, вахтанговский... Буйство красок в заданной форме, импровизация, легкость – это моё! Так я попала к Александру Константиновичу Граве, моему мастеру. Среди поступивших были так же Юрий Колокольников, Нина Гогаева, Евгений Цыганов, Наталья Швец... Все мы вместе играли отрывки и выпускали спектакли, с кем-то жили в одной общаге. Это была отдельная незабываемая страница студенческой жизни.

хотят стать артистами, знают об этом с детства! Так было и со мной. Дебют мой на большой сцене состоялся в четыре года. Знаменитый в Петербурге хореографический ансамбль " Юный ленинградец", где танцевали ещё мои мама и папа, и для меня стал первым творческим домом. В танце " По грибы", который по традиции танцует младшая группа девочек, у меня была сольная партия. Я выходила в центр хоровода и выбрасывала из лукошка ядовитые грибы, которые нашла на полянке. Из первого выступления помню только яркий свет софитов, который слепил глаза, все белым-бело, зал не видать. Зато, адреналин!

Николай Тимохин:Что Вы можете посоветовать

молодым людям, которые хотят стать актерами? И можно ли считать, что учебой в училище реализовалась Ваша мечта?

Я преподаю актерское мастерство и довольно часто слышу вопросы подростков, направленные на выбор будущей профессии. Многие из них, типа, а не пойти ли мне в театральный институт? Таким однозначно отвечаю: " Вам не надо". " Почему?" " Потому что, вы думаете, выбираете..." Те, кто


12

В хореографии я продержалась долго... Но параллельно начался и театр. Сначала кружок в доме пионеров, затем киношкола при киностудии "Ленфильм", потом Театрально-Драматический Лицей. Это были серьёзные учебные заведения, с глубоким погружением в дело. Поэтому, к моменту поступления в институт, я уже была подкована в профессии и представляла, какие трудности меня могут ожидать...

Первые годы в институте были тяжёлыми. Большой новый город, общежитие, смутные 90-ые.. Безработица. Все начиналось, как у многих. Было только острое желание вырваться и любовь к своему делу. Никаких лёгких подарков с небес не падало. Я имею ввиду неожиданную главную роль у коронованного режиссёра или большие деньги в чьей-то могучей руке. Только странные предложения, неоднозначные намёки и много труда изо дня в день.

Николай Тимохин:В 2007—2010 годах Вы работали в развлекательной

программе «Слава богу, ты пришёл!» на канале СТС. Это очень интересное и запоминающееся юмористическое шоу. Вашими гостями – участниками в разное время были Ю. Гусман и К. Собчак, Ю. Началова и многие другие знаменитости. Вам приходилось даже при самой тщательной предварительной подготовке работать при полной импровизации. С кем из Ваших гостей было наиболее сложно или наоборот слишком легко общаться?

Шоу уникальное в те годы по своей структуре и яркости. Ничего подобного не было на нашем телевидении. С нами, артистами, в том числе. Мы купались в разнообразии образов, импровизациях. Поражали те или иные известные люди, которые раскрывались по-разному, как в одну, так и в другую сторону... Все было ново, азартно, весело! Это всегда снималось с одного дубля, иначе бы не было смысла. Но потом, в монтаже, уже старались уравнять всех. Потому что одни гости прекрасно отыгрывали свои сеты, у других было даже непонятно, из чего делать материал. Запомнился Филипп Киркоров, как человек с прекрасным чувством юмора, вкуса и импровизации. Их было немало – Ксения Собчак, Игорь Золотовицкий, Тигран Кеосаян, Олег Акулич, Гоша Куценко, Дима Нагиев, Владимир Долинский. Ребята из КВН тоже были


13

хороши. Это фавориты. Увы, не все профессиональные артисты могут работать в импровизации, без выученного текста. Это не умаляет их актёрского дарования, просто жанр сложный. Поэтому курьезов было много, за три-то года жизни передачи!

Николай Тимохин:После Вашего участия в этой программе создается

впечатление, что Вы очень остроумная и веселая в жизни. Так ли это?

Я – человек позитивный и оптимистичный в жизни. Пошутить люблю, бывает, и достаточно остро... Если не смотреть с улыбкой на какие-то вещи, то будет совсем тяжело. Люблю новых людей, творчество во всех проявлениях, но и не упущу возможности побыть в тишине. Мысли и нервы тоже надо в порядок приводить. Метать искры предпочитаю на сцене. А дома обычно тихо. Телевизор включается по какому-то особому поводу. Разве что... мультики для ребёнка, и то не часто. "Все великое совершается в тишине", – сказал один мудрец. Стараемся придерживаться.

главу, поэтому, постараюсь закончить главным – способностью любить. Это, пожалуй, самое важное. Любовь включает в себя и доброту и великодушие, и сама по себе уже есть талант. Человек, умеющий любить, безграничен в своих способностях.

Николай Тимохин:Как актрисе театра и кино,

Вам часто приходится общаться с разными людьми. Какие черты характера не нравятся? А какие качества в людях Вам симпатичны?

Не люблю наглость и хамство. И глупость. Уважаю сдержанность и благородство. Добрых, по-настоящему, людей очень мало. Мне везёт на них. Доброта в наше время дефицит. Мне важно также, чтобы человек был одарён. И талант свой использовал умело. Не разбрасывался, не мельтешил. Список большой, и неновый. Можно этому посвятить целую


14

Николай Тимохин:

У вас достаточно богатая фильмография. И среди множества сериалов, я бы хотел выделить, прежде всего, сериал о ВОВ –«1943», который меня просто потряс. Скажите, а что Вы испытываете, когда речь заходит о Великой Отечественной Войне? И какие ощущения у Вас от съемок в сериале на эту тему?

Тему войны открыла для меня бабушка моя, блокадница. С детства я слышала эти удивительные истории о силе героизма и ужасе тех событий. Конечно, воспоминания, с детства пронизанные сильными эмоциями не могли не оставить отпечаток. Став актрисой, я всегда мечтала сыграть в подобном кино. Сериал "1943", отчасти исполнил мою мечту. Снимали под Киевом, в специально построенной деревне, поэтому, все было колоритно и реалистично. Играли вместе с немецкими артистами, что тоже добавляло нужные мазки. Мне досталась роль селянки Гали, на долю которой выпали потери, как и у всех. Она пытается выжить по-своему в этой войне. Персонаж отважный и глубокий. В финале обретает утешение за свои страдания. Вспоминаю с теплом это время!

Николай Тимохин:Продолжая разговор о сериале «1943», хочется отметить

очень запоминающую игру немецкой актрисы Яны Хорст, в роли Греты. Но Ваша главная роль Галки, на мой взгляд,


15

самая яркая среди всех женских ролей этого сериала. Как Вам это удалось? И легко ли было добиться такого результата?

Спасибо за высокую оценку моей работы. Для меня это всегда жизнь. Я не знаю, как добиваться того или иного результата, я просто стараюсь прожить это по совести. Начинаю с работы над ролью. Провожу действенный анализ, раскладываю по косточкам поступки персонажа, разбираю сильные и слабые стороны его характера. Пытаюсь понять, почему он так или иначе поступил. Одним словом, препарирую. Ищу внешнее выражение, отличительные особенности. Придумываю образ. Затем, все это откладываю в сторону, и просто проживаю от и до. Все необходимое из накопленного багажа останется. Ни один хороший артист, я думаю, не сможет вам ответить, – как? Он просто примеряет это на себя и отправляется в плавание, а там оно само как-то... В этом и есть тайна и магия нашего ремесла)).

Николай Тимохин:В своих ранних интервью Вы говорили, что всегда

мечтали сыграть Джульетту. Скажите, а кого бы Вы еще хотели сыграть?

Джульетту я все же сыграла! Когда оканчивала театральный лицей. И в Щуке отрывок был... Но думаю, что не надо искать свою Офелию или Скарлетт, они могут прийти к вам неожиданно, в совершенно другой роли. Каждая женщина – персонаж. Каждая жизнь – судьба. Та же Галка из "1943", чем не героиня? И личная драма тебе, и подвиг. Все относительно. Джульетты и Медеи... Никто не запрещает в рамках того или иного сериала сыграть роль, полную отчаяния и любви. Если это вписывается в рамки сценарной истории, то – твори! Поэтому, надеюсь, впереди много нового и интересного. С нетерпением жду ролей, чтобы снова их препарировать на свой лад!

Николай Тимохин:В свободное время Вы очень любите заниматься домом.

А на что еще у Вас остается время после театра и кино? Да, дома копошиться я люблю! Всегда дела найдутся. Кроме

того, маленький ребёнок – это новая статья занятости. На первый взгляд времени нет, но все успеваю. Открыли с мужем свою театральную студию, где я преподаю актерское мастерство, а он – вокал. Кроме того, есть два фестиваля, которыми я


16

занимаюсь. Один для детей и творческой молодёжи, в том числе для тех, кто живёт в детских домах и интернатах, другой – благотворительный православный. Гастролирую со спектаклями. Снимаюсь. Занимаюсь общественной деятельностью. Пишу книгу в свободное от всего время. И в несвободное, пожалуй, тоже, стараюсь!

Николай Тимохин: Есть ли у Вас три самых любимых книги или автора?

Каким книгам Вы отдаете предпочтение в свободное время? Толстой. Достоевский. Чехов. Писания святых отцов. Всем

полезно почитать.

Николай Тимохин:Любовь, наша с Вами беседа подошла к финальной

стадии. И я хочу Вас поблагодарить за интересное общение. А что Вы можете пожелать своим многочисленным поклонникам, читателям нашего журнала?

Мне хочется всем напомнить, что лучшее время нашей жизни – сейчас! Не пропустите его. И ещё: " Всё, что ни делается – все к лучшему. " Это мой девиз. Желаю всем добра и меры. Да хранит вас, Господь!

ВСТРЕЧА С ПОЭТОМ. «Огни над Бией»-39-2017

17

ВСТРЕЧА С ПОЭТОМ

МИХАИЛ ШАБРОВ «Не считаю себя поэтом»

На вопросы Интернет-директора журнала «Огни над Бией», члена Союза журналистов России Николая Тимохина, согласился ответить многократный лауреат всесоюзных и всероссийских конкурсов и фестивалей эстрадной песни, лауреат премии Пермского края в сфере культуры и искусства, член правления Международного союза деятелей эстрадного искусства, поэт-песенник, песни на стихи которого есть в репертуаре звёзд эстрады: Иосифа Кобзона, Льва Лещенко, Вячеслава Добрынина, Софии Ротару, Ирины Понаровской, Сосо Павлиашвили, Михаила Боярского, Николая Караченцова, ВИА «Самоцветы», «Весёлые ребята», «Пламя», группы «На-На» и многих других Михаил Зеликович Шабров.

Н.ТИМОХИН: Здравствуйте, Михаил Зеликович! Названием этого интервью послужили ваши слова: «Я

не считаю себя поэтом, потому что всегда пишу от имени исполнителей», и ссылались при этом на ваше творческое взаимодействие с Софией Ротару.

И всё же, если вы не поэт, тогда кто же? И кого вы можете выделить из современных поэтов в России? И вообще, есть ли таковые?

М. ШАБРОВ: Я – поэт-песенник. И, по-моему, единственный

ВСТРЕЧА С ПОЭТОМ . «Огни над Бией»-39-2017

18

из тех, кто пишет стихи для песен, и который так себя называет. Выдающийся мастер песни Леонид Дербенёв, например, терпеть не мог, когда о нём говорили, как о поэте-песеннике. Меня же это нисколько не смущает.

Чтобы было понятно… Работая с Софией Ротару, мы с композитором Владимиром Матецким искали темы для песен, которые бы совпадали с личностью певицы, её сценическим образом. Естественно, стихи писались от её имени. В этих песнях её души и чувств гораздо больше, чем моих. Достаточно вспомнить «Хуторянку» или «Диких лебедей». Кроме того, почти все стихотворные тексты для Ротару, включая «Лаванду», «Луна, луна», «Было, но прошло» были написаны на уже готовую мелодию, и – внимание! – в этом ключ к пониманию того, что отличает Поэта от Поэта-песенника.

Настоящего поэта можно узнать по интонации. Он «пишет, как дышит», поэт-песеннику, особенно в тех случаях, когда он пишет стихи на уже готовую музыку, это «дыхание», эта интонация предоставляется готовой. Кроме того, поэт-песенник должен использовать в работе над песней лексику, речевые обороты, которые находятся в полном соответствии с личностью исполнителя.

Далее, песенные стихи воспринимаются, в первую очередь, на слух, поэтому они должны запоминаться чуть ли не сразу. В обойме песенного текста должны быть обязательно одна, две фразы, которые в сознании слушателя запечатлевались бы, как следы на снегу.

Стихи для песни создаются обязательно по закону драматического произведения, т.е. в них должна быть экспозиция, завязка и развязка. Именно благодаря этим особенностям песенного жанра, я и стал драматургом. Я написал либретто 19 музыкальных спектаклей для детей и одного мюзикла «Сизимок и Бабинук», за который и получил лауреата Пермского края.

И последнее. У поэта, пишущего стихи, нет необходимости практически каждый раз загонять себя в куплетно-припевную форму и также каждый раз укладывать содержание стихотворение в 3-4 четверостишия. Поэт абсолютно волен в своём творчестве.

К сожалению, не могу не сказать об этом, последние четверть века ввиду полного отсутствия художественной


19

цензуры, уничтожения института редакторов, и не только поэтому, наметилась чёткая тенденция графоманизации эстрадной песни. Впрочем, об этом совершенно замечательно написал Валентин Гафт в стихотворении, посвящённом Юрию Визбору. Там есть такие строки:

Попса дробит шрапнелью наши души.Её за это не привлечь к суду.Часть поколенья выросла на чуши,И новое рождается в бреду.Слова – ничто! Есть вопли вырожденья…

И так далее. Думаю, что и этого достаточно.…Настоящих поэтов в России всегда хватало. И, как мне

кажется, интерес к подлинной поэзии начинает возрастать.В конце прошлого года я познакомился в Доме кино с

15-летним поэтом Олегом Печерниковым. Стихи он пишет с 7 лет. У него уже вышло, если я не ошибаюсь, три сборника стихов (слава Богу, что мир не без добрых людей.) Вот у него уже есть своя интонация. И он не представляет своей жизни без поэзии. У Олега трудная и драматичная судьба, и во многом благодаря увлечению поэзией, он сегодня живёт полноценной жизнью. Как подметил известный канадский композитор, музыкант, певец Леонард Коэн: «Поэзия – это доказательство жизни. Если твоя жизнь пылает, поэзия – её пепел». Жизнь Олега сегодня пылает. Как он сам написал в одном из стихотворений, когда ему было 12 лет, «я не могу жить без стихов своих! Все мои мысли – это вдох, а выдох – стих».

Те, кто захотят познакомиться с творчеством Олега, легко найдут его стихи в интернете.

Н. ТИМОХИН: Вы филолог по образованию. Хотелось ли вам когда-либо работать в школе? Как вы оцениваете современную систему образования? И как обучить народ грамоте?

М. ШАБРОВ: Последний вопрос явно не ко мне, потому что никогда не был специалистом в области организации учебного процесса. К тому же считаю, что начальной грамоте народ обучен. Другое дело, как я оцениваю современную систему образования в России?


20

Лично мне она не нравится. Я считаю, что мы напрасно отказались от академического метода преподавания, принятого в советской школе – одной из самых лучших в мире. И это уже не только моё мнение.

Мне не нравится ЕГЭ. Мне не нравится, я просто в ужасе(!) оттого, что сокращаются часы на изучение русского языка, литературы. Школьники не умеют писать сочинения. Это значит, что они не умеют думать, анализировать, делать выводы. Это значит, что из него никогда не получится высокого класса специалист, да и просто специалист. Становится не смешно, а грустно, когда читаешь ответ школьника на традиционный после каникул вопрос: «Как я провёл лето?», – «Интернет, еда. Всё». И это тоже издержки современного образования.

…Для того, чтобы работать в школе, нужно иметь педагогический талант и терпение. Ни того, ни другого у меня нет. Я это понял давно, поэтому счастлив тем, что на моей совести нет ни одной искалеченной детской души.

М.ШАБРОВ: В ответ могу лишь только продолжить

цитировать Валентина Гафта.

Слова ничто! Есть вопли вырожденья.Тот знаменит, кто больше нездоров,

Н.ТИМОХИН: Вы участник многих

памятных телевизионных фестивалей «Песня года» ещё в советские времена. Этот фестиваль и сейчас продолжает свою традицию, только сильно отличается от предыдущих.

Как вы относитесь к нынешним лауреатам этого фестиваля? Не хочется ли вам в душе покритиковать их песни? Или, быть может, вы считаете это новым веянием в музыке?


21

Кто выйдет петь без всякого стесненья,Без совести, без страха, без штанов.Где песня, чтобы спеть её хотелось,Слова где, чтоб вовеки не забыть?Ну, что горланить про кусочек тела,Кто, с кем когда-то хочет жить!С телеэкрана, как из ресторана,Для пущей важности прибавив хрипотцы,Они пудами сыпят соль на рану,Как на капусту или огурцы.

Мне кажется, что с помощью Валентина Гафта я дал исчерпывающий ответ на ваш вопрос. Единственное, что я могу уточнить, а не добавить, телевизионный фестиваль «Песня года» напрочь ушёл от традиций, которые в нём существовали. Он перестал быть фестивалем авторов песен (композиторов и поэтов), как это было в советское время, он перестал быть фестивалем, представляющим песню во всём её жанровом разнообразии, он стал фестивалем узкого круга исполнителей и отчасти авторов, приближенных к руководству художественного вещания федеральных каналов. По большому счёту, почти все музыкальные телевизионные программы – это один большой корпоратив, где нет и не может быть в силу отсутствия конкуренции никаких новых веяний, тем более в музыке, где после того, как мы «похоронили» то, что называлось «советской песней» с её яркой неповторимой мелодичностью и лиричностью, тихо плетёмся в хвосте западного шоу-бизнеса.

Н.ТИМОХИН: Как известно новое – это хорошо забытое старое. Ваши песни «Было, но прошло», «Хуторянка», «Луна, луна» будут слушать ещё на протяжении долгого времени. А как творцам современных хитов надо так забыть старое, чтобы у них появилось непревзойдённое новое?

М. ШАБРОВ. Старое забывать не надо. «Народ, который забыл своё прошлое, не имеет будущего». Сказано о глобальном, но и к музыке, и к песне имеет непосредственное отношение. Если я и достиг каких-то высоких творческих результатов, то благодаря тому, что я учился песенной поэзии у таких мастеров, как Леонид Дербенёв, Игорь Шаферан, Михаил Пляцковский, Михаил Танич, Анатолий Поперечный.


22

Мне повезло, я ещё имел счастье общаться с ними. Без преувеличения – это и были мои песенные университеты.

Хуже ничего нет, чем Иваны, не помнящие родства. И творцам, как вы говорите, современных хитов нельзя забывать об этом.

Не знаю, но с моей точки зрения, ни один из молодых или среднего возраста композиторов, не дорос ещё до уровня Оскара Фельцмана, Марка Фрадкина, Эдуарда Колмановского, Матвея Блантера, Арно Бабаджаняна и, слава Богу, ныне здравствующих Александры Пахмутовой, Давида Тухманова, Максима Дунаевского и тех же Юрия Антонова и Вячеслава Добрынина.

Н.ТИМОХИН: Михаил Зеликович, с кем из звёзд советский эстрады, для которых вы писали свои хиты, продолжаете общаться?

М.ШАБРОВ: Я получаю удовольствие от общения со своей семьёй, близкими друзьями, среди которых артисты, врачи, архитекторы, юристы…

Из представителей звёзд советской, а теперь и российской эстрады исключение составляет Вячеслав Добрынин, с которым нас связывают узы многолетней дружбы, в том числе и творческой. В 2002 году я даже книгу о нём написал «Вячеслав Добрынин – Доктор Шлягер».

Н.ТИМОХИН: Читатели нашего журнала мне не простят, если я у вас не спрошу про Софию Ротару. Вы так много и тесно сотрудничали с ней. Что вам особенно запомнилось в вашей совместной работе? Какие в ней были наиболее интересные моменты?

М.ШАБРОВ: Мы понимали друг друга с полуслова. Мы – это Соня, её муж и музыкальный продюсер Анатолий Евдокименко, я и Володя Матецкий. Мы работали в удовольствие, а потому с азартом. Иначе ничего бы не получилось.

Ротару – великая певица. Помимо красивой внешности и богатого по силе и тембру голоса, она, как и все большие артисты, обладает экстрасенсорными качествами. Она умеет подчинить своей воле многотысячный зал.

Мне запомнился один из концертов Ротару в Казани, во Дворце спорта. Он был второй по счёту в этом зале, который вмещал более пяти тысяч человек. Про аншлаг говорить не надо. Это само собой разумеется на концертах Ротару. Я стоял


23

за кулисами, но близко к сцене. Мне сразу не понравилась атмосфера в зале. В ней чувствовалось напряжение, и я бы даже сказал какое-то противостояние с артистом, который должен был выйти на сцену.

Предчувствие не обмануло. Прозвучали первая, вторая песня… Обычно зал сразу заводился, а тут довольно скромные аплодисменты. «В воздухе пахло грозой». Во время проигрыша, звучавшего в третьей песне, в котором на первое место вышли солисты балета «Тодес», выступавшие вместе с Ротару, Соня подошла к кулисам. В её глазах я увидел молнии. Она смахнула капельки пота со лба и, почти не разжимая зубов, сказала, обращаясь ко мне:

- Смотри, как я сейчас их сделаю!Энергетический поток, шедший от певицы, сначала вдавил

зрителей в кресла, а потом заставил взорваться радостными эмоциями, разом покончившими с противостоянием. Зрители сдались на милость победителя. Каждая следующая песня сопровождалась овацией. Концерт окончился, но зрители ещё долго не хотели отпускать певицу со сцены.

… Дойдя до гримёрки, она почти в полуобморочном состоянии рухнула на диван.

Думаю, за этот концерт она потеряла в весе несколько килограммов. Про здоровье я уже и не говорю. Триумф всегда стоит дорого.

Н.ТИМОХИН: Михаил Зеликович, находите ли вы время на чтение? Что предпочитаете читать? И что порекомендуете молодёжи?

М.ШАБРОВ: Конечно, нахожу. Отдаю предпочтение классике. Не так давно перечитал «Воскресение» Льва Толстого, «Мёртвые души» Николая Гоголя.

Для меня почти настольной стала книга французского писателя Мишеля Уэльбека «Возможность острова». Я её периодически перечитываю. Очень глубокая и умная книга, заставляющая задуматься о завтрашнем дне человечества. Контуры этого дня видны уже сегодня.

Из самых последних книг, которые я прочитал, перечитал – это «Лирика» Саши Чёрного, «Русские или из дворян в интеллигенты» Станислава Рассадина, «Окаянные дни» Ивана Бунина и «Записки городского невротика» моего любимого режиссёра и актёра Вуди Аллена.


24

А что касается рекомендаций, тем более молодёжи, то я не гуру, чтобы их давать. Знаю только одно, если человек не читает книги, то он в своём развитии недалеко ушёл от обезьяны.

Н.ТИМОХИН: При упоминании Беларуси, мне представляются Беловежская пуща, белорусские партизаны и ВИА «Песняры».

Михаил Зеликович, а что для вас Беларусь и чем она особенна?

Я на генетическом уровне повязан с Беларусью. Об этом ещё свидетельствует и то, что моими любимыми с детства блюдами является картошка в мундире и, конечно, драники со сметаной.

Н.ТИМОХИН: Михаил Зеликович, наша с вами беседа, стала настоящим сюрпризом не только для меня, но и для читателей журнала «Огни над Бией».

Что вы нам всем можете пожелать?Н.ШАБРОВ: Как можно больше и чаще приятных

сюрпризов в жизни. И, конечно, удачи. Без неё трудно.

М.ШАБРОВ: Я родился и вырос в Москве. Правда, вот уже 6 лет живу в деревне, но под Москвой. В общем, россиянин. Но… Чем может быть для меня Беларусь, если там родились, выросли и познакомились мои родители, если там родились и выросли мои родные дяди и тёти, если там во время войны фашисты расстреляли моего деда? И наша с женой невестка из Пинска.

Журнал «Огни над Бией»-39-2017

25

ДМИТРИЙ ШАРАБАРИН

Родился в 1937 году в Томской области, школьное и профессиональное образование получил на Алтае. Выпускник историко-филологического факультета Бийского пединститута. Работал в системе начального, среднего и высшего профессионального образования. С 1983 – 2016 г. руководитель Бийского литературного объединения «Парус». Член Союза писателей России. Автор девятнадцати книг поэзии и прозы: «Шапка Мономаха», «Шиповник зацвёл», «Время тает», «Оберег» и др. Публиковался в местных, краевых и сибирских периодических изданиях. Лауреат муниципальной и двух краевых литературных премий. Награждён медалями, в том числе – «За служение литературе» и «Василий Шукшин». Руководитель Бийского отделения Союза писателей России. Недавно вышла из печати книга прозы Дмитрия Шарабарина «Заревые леса». Предлагаем вниманию читателя рассказы из его новой книги.

ЦАПЛЯ

За деревней Ключи, что в тридцати километрах от города вверх по Бии, есть удивительно благодатные места для отдыха и рыбалки. Там река разбивается на протоки, образуя множество больших и малых островов. Есть быстринки, где клюют хариусы, есть омуты, где ловятся лещи и окуни. Конечно, если повезет. Ехать надо за деревню по плотине между хмурыми прудами с нависшими над водой кустами кленов и черемух. Машинная дорога вначале идет по крутому берегу реки, который ежегодно нещадно рушит весеннее половодье, потом спускается на галечную отмель. где берут гравий. Отсюда дорожный свороток, раздвигая ивовые заросли, выходит на заросший травой тенистый мысок, обрамленный мощными стволами тополей и старых ив. С одной стороны шумит река, с другой сонно поблескивает сквозь кусты глухой глубокий заливчик с высокими берегами. Здесь клюют ерши, окуни, сорожки. На мыске – широкая клеверная поляна, где приезжие ставят машины, разбивают палатки, жгут костер. Из досок сбит стол,

&


26

сидения, на которых может разместиться большая компания. Это место давно обжито рыбаками, охотниками, городскими любителями пикников. Напротив мыска посреди широкой протоки после половодья появляется длинный узенький островок, который облюбовали две цапли. Посмотришь с берега – стоят парой, недалеко друг от друга, на мелководной быстрине в конце островка, издали похожие на два торчащих из воды березовых пенька, сливаясь своим серебристым цветом с белой гравийной отмелью. В Ключах – наша семейная дача. Летом мы приезжаем туда и живем подолгу. По утрам и на вечерней зорьке в хорошую погоду я люблю походить с удочкой по берегу. Подойдешь по крутояру к своротку дороги, посмотришь – вон они! За мыском посреди протоки цапли стоят, вытянувшись во весь рост, на островке, стоят вертикально, высоко над водой на своих ногах-проволочках, подняв вверх длинные шеи. Можно смотреть, пока глаза не устанут, – не шелохнутся. Только в случае тревоги, когда вблизи затарахтит моторка или появится рыбак неподалеку, они задвигают головами, а потом с гортанным криком срываются в полет. По вечерам перед закатом эти сторожкие странные птицы, обычно пролетев над мыском, удаляются куда-то вверх по реке. Летят, плавно махая крыльями, сложив вдвое шеи изгибом вниз, похожие на провисшие зобы, и вытянув длинные ноги, как рули. Наверное, посещают озера, где водятся лягушки, подальше от людей.

Я видел их каждый день, привык к ним, добавляющим экзотического разнообразия к красоте местного пейзажа. Недавно по приезду в деревню первым делом захотелось пройтись по берегу реки и посмотреть на цапель. Взял удочку, прошелся по крутояру, обшаривая взглядом островок. Птиц на нем не было. Тогда я дошагал до мыска, откуда лучше виден островок, облюбованный цаплями. На поляне – следы недавнего пира. Разбросаны остатки еды, пустые бутылки. И вот за кустами у самой воды обнаружил убитую цаплю. Серая с серебристым отливом, лежала она на мокром песке с пробивающейся осокой. Крылья – вразмах, голова с острым раскрытым клювом в запекшейся крови на длинной шее – откинута. У кого-то не дрогнула пьяная рука, не затуманился нетрезвый взгляд, промолчала душа. Да и есть ли она у таких?


27

СЛОВА, СЛОВА...

Дети понимают слова напрямую, без подтекста. Помню, старшая дочь, когда была ребёнком, удивлялась, услышав от бабушки фразу: – Совсем я обезножила! Погода, наверное, изменится. – Обезножила? А ноги-то вон у тебя! Никуда они не делись! – Да нет, внучка. Ноги заболели, ходить не могу. Вот и обезножила. – А если руки у тебя заболят? Тогда – обезручила? А если голова? Тогда обезголовела? Так что ли? Сколько ни втолковывала бабушка, как говорят и как не говорят, внучка настаивала на своем: – Говорят, говорят, говорят!И начала вприпрыжку бегать по комнате, приговаривая: – Обезножила, обезручила, обезголовела!Однажды сообщила по секрету всему двору: – А у дяди Вовы собака ощекотинилась!Нравилось ей превращать существительные в глаголы: – Папа, возьми топор и оттопори вот эту палку!Или: – Дай мне лопату! Я тоже хочу лопатить землю. Сидим как-то с ней над развернутой цветной географической картой. Вода обозначена синим цветом, лес – зеленым, горы – коричневым. – Что здесь? – тычет дочь пальцем в карту. – Здесь море. По нему плавают моряки на кораблях. – А здесь? – Здесь тундра, вечная мерзлота. – Там живут тундряки! – догадалась дочь.Тогда она любила стихи. В них мелодика и созвучия. Бегает и тараторит в такт: – Уронили Мишку на пол,Оторвали Мишке лапу.Всё равно его не брошу… Люди играют словами, перебрасываясь ими: – Привет, дружище! Как дела? – Да как сажа бела. А у тебя как? – В полосочку. С серединки на половинку. – Где кантуешься? – На старом месте. Забот полон рот! – Ну, канай! Держи хвост трубой!


28

– Бывай! Не кашляй, не вешай носа!Вот и поговорили, и разошлись, как в море корабли. Какой иностранец разберется в этой галиматье, где смысл неуловим, как ветер? Такие фразеологические штамповки – и ритуал, и информация. Это не просто трёп. В обезличенных словах содержится смысл, понимаемый собеседниками: всё, мол, в порядке. Того и тебе желаю. Наш язык – сугубо национальное достояние, характеризующее нас: – Толк есть, да не втолкан весь. – От тюрьмы да от сумы не зарекайся. С первого произнесённого слова начинается человеческая жизнь, с последним – заканчивается. Со слов начинаются и завершаются войны, революции, общественные катаклизмы. Владеть словом – владеть душами, судьбами людскими. Сколько несчастий принесли на землю слова высоких демагогов, убийц, обладавших властью, самодуров и честолюбцев! По слову можно судить о человеке: – Я выгадал.Здесь «гад» вылезает наружу.Кощунственно звучат привычные фразы: – В бою мы потеряли много людей.«Потерять» можно шапку, кошелёк, а речь идет о жизнях человеческих. Это утраты.Или: – Мы выиграли Великую Отечественную войну.Значит, «поиграли» на сцене «военных действий» и «потеряли» миллионы человеческих жизней. Фразы обиходные, вброшенные кем-то в нашу лексику с «лёгкой руки», прижились с давних пор на земле Суворова и Жукова. В этих фразах нет присущего русскому слову подтекста, личного отношения к сказанному. Они поверхностны, холодны, по-бухгалтерски безучастны, циничны. Русский человек едва ли задумывается о том, каким лексическим и семантическим богатством обладает. Тирада навскидку: – Дай, думаю, махну к давнему корешу. Оторвемся от души. Святое дело! А посля хряпнем на посошок, и я мухой – домой.Переведи это на цивильный язык – обиходно, бесцветно, сухо. А наш язык любит краски, поэтику, неожиданности, что ставят иностранцев в тупик при буквальном переводе некоторых фраз.


29

Хранящее тепло и нежность.Не страх вращаетНашу землю, А вечный двигательНадежды!

РАССВЕТНЫЙ ВЕТЕР

Река. Я с нею Много лет знаком,Но берега – не узнаю! – Другие.Лизнёт телячьимЖёстким языкомМне сердце над обрывомНостальгия.Рассветный ветерВ дымке золотойПропах зарёюИ бродячим счастьем.Но это всёОсталось за чертой.Остыло позади –Не докричаться!

Печальный мирВ глаза твои глядит.А вечность – нитьНа перекрестья нижет…Пока ещё всё этоВпереди,Но с каждым годомБлиже, ближе,Ближе.

***С другими собрался в дорогу?Иди.Но только твоё Ждёт тебя впереди.

ПОЭЗИЯ ДМИТРИЯ ШАРАБАРИНА

КАНУН

Сквозь кроны вечность смотритГрустно.Ещё ни музыки, ни слов.Ещё в поминеНет искусства –Ни ликов,Ни колоколов.

Всё первородно:Тьма, рассветыИ тишина, и гулкий гром.Большие,Малые поэты – Потом появятся.Потом.

ДВИГАТЕЛЬ НАДЕЖДЫ

Над полемОстывает вечер.Скворцов свистящая орава –Как будто ктоЛитой картечьюУдарил по засохшим травам!

Берёзы вздрогнулиОт ветра,Всё постоянно и извечно:Сгорает день,Сгорает лето,Тропа ведётК черте конечной.

Но в тихой пашнеДремлет семя,


30

Широкая крона под ветром поёт,Но каждый листок шелеститО своём.

БАБЬЕ ЛЕТО

До свиданья, бабье лето!Поседела голова.Тополя в зарю одеты,Словно истина в слова.

Вспомню, пламенем горелоПод весеннею листвойСумасшедших линий тело,Не прикрытое молвой.

Жизни солнечные звеньяОтзвенели навсегда.Сладко плавились мгновенья,Горько таяли года!

Затихает половодье.Пониманием живи:Вся гармония природыОтстоялась на любви.

Все рассветы перепеты.И уносит вдаль рекаЗолотое бабье лето – Остывающий закат.

РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

Я здесь давно живу.Всё близко и знакомо –И эта тишина,И этот голос грома,И эта боль и грусть,Что слышится вдали.Похороните здесь – Среди родной земли.

ПРИДЁШЬ НАЗАД

Словно нитка – память детства.Оборвётся – не связать.Только что бы ты ни делал –Всё равно придёшь назад.

Километры, сроки, годы.Незабытые глаза.И в любую непогоду –Всё равно придёшь назад.

Мир – четыре дали света.Где – то близится гроза.Вечно кружится планета –Всё равно придёшь назад.

Жизнь несётся, не стихая,Позабыв про тормоза.Но замедлится дыханье –Всё равно придёшь назад.

Вспомнишь дух родного поля.То ль роса, то ли слеза.Грустью, памятью и болью –Всё равно придёшь назад.


31

Автор 35 книг поэзии и прозы. Лауреат многих краевых литературных премий, в том числе, им. В.М. Шукшина, лауреат Международной литературной премии им. Сергея Михалкова, лауреат премии Алтайского края в области литературы. Стихи и проза публиковались в центральной, региональной и местной печати и заграницей (Дания, США, Канада). Член Союза писателей России. Награждена специальным Дипломом за развитие культурных связей между Россией и Германией и участие в совместных литературных проектах. В 2013 году в издательстве «Алтаспера» (Канада, Онтарио) издана отдельной книгой повесть Людмилы Козловой «Дух Темура». Публикации 2013-14 гг. – Украина, Белоруссия, Бурятия, альманах «Академия поэзии», «Роман-журнал 21 век», журналы «Алтай», «Пикет», итоговый сборник Общественно-благотворительного Фонда «Возрождение Тобольска», Лауреат международного литературного конкурса «Лучшая книга года»-2014 (Германия).

2015-16 г. – изданы пять книг прозы в издательстве «Серебряная нить» в г.Санкт-Петербурге. Публикация стихов в журнале «Новый свет» – №1 -2015 (КАНАДА), «Современная всемирная литература» №1- 2016 г (США). В 2016 году стихи переведены на венгерский язык и опубликованы в журнале «Зов» Венгрия, Будапешт). С 2016 года – член Всемирной корпорации писателей, Председатель Алтайского отделения ВКП.

ГЛУПЫЙ ПЁС

Идёт война, и в центре ЗодиакаБродячий пёс по имени СобакаПоёт романс – навылет и навзрыд.Повсюду кровь, воинственные лица.Ужели не пора остановиться ? –Сократа* нет и Стоунхендж** закрыт!Посажен на зарплату прокуратор.Уже казна актирует затраты.

' ЛЮДМИЛА КОЗЛОВА


32

Голгофа ждёт –И это не вопрос!Отравлен мозг тюремною неволей,Народ вполне любой доволен долей.И только пёс чужой страдает болью.О чём он плачет, этот глупый пёс?

__________________

*Сократ – философ, мудрец.

** Стоунхендж – древняя обсерватория, окно в космос

РОЗА

В нашем ревзаповеднике все с револьвером –Кто-то прячет его за пазухой, кто-то – в мозги.И только странная тётка по имени ВераГоворит непонятное – слепота, это когда внутри ни зги.Дескать, скоро придёт другая тётка –По имени Роза. Она не женщина, она – Люксембург!Дескать, в одной руке у неё плётка,В другой – пряник. Роза – наш демиург,наша песня революционная «Мурка»!

Приходи, Роза –мы не можем без демиурга!

УВАЖАЮ!

В пору бархатных перелётов на югИ борьбы с урожаем,Уважаю всех, кто вокругИ тех, кто выбыл на юг –


33

Уважаю!Только не помню, за что!А вспомнить бы не мешало!Впрочем, все мы ангелы,Если выдернуть жало.Все замечательно хороши – без исключений!Каждый – Наполеон, на худой конец – просто гений!– Наполеон у нас, он в какой палате?– В любой! Вон идёт в смокинге, пиджаке,В шлёпанцах и домашнем халате.Главное, все гордятся собой,Все гордятся страной,И это подобно чуду!Уважаю! Правда, не помню, за что.Да и вспоминать не буду!

ВЫБОРЫ

Утонуть в пропаганде – ни с чем несравнимый кайф!В её арбузном нутре Иов* кушает гербалайф.Пристроишься рядом и тоже почтёшь за честьТаблеточку счастья за девственность мира съесть.В арбузной мякоти – розовый сахарный свет,И ничего лишнего, ничего личного – нет!И вот уж нас много – пионерский отряд!Здесь от знанья незнаньем тебя оградят.Будешь как все – ни с чем несравнимый кайф!Кушай, деточка,Вот таблеточка –Гербалайф!

_____________

* Иов – святой, которого бог за его веру спас из чрева кита


34

УЖЕ ОСЕНЬ

Я брожу до утра. Я встаю в темноте –Ворошить неудобные мысли.Времена и друзья, и дороги – не те,На каком языке* не исчисли.Вот бы вылечить душу живою водойДа ромашкой, да мятой душистой –Только осень уже. Только пахнет бедой.Только ветер гуляет, неистов.Только мир этот вновь (навсегда молодой!)В сердце ломитсяЗверем когтистым. ____________

* – имеются в виду языки программирования – бейсик, фортран, алгол и другие.

В РОДНОМ СЕЛЕ

Всё так же в галактических мирахМоё село – детёнышем в горах.Гуляет август зло и разноцветно.Сегодня в измерении иномЦелую в сердце солнечное лето –Тут спят мои родные вечным сном.Здесь время льётся медленно, как мёд,Струится ветер, паутинка льнёт,И тишина течёт неторопливо.Полынный дух врывается в просторПредгорного горючего разлива.Спит вечность на вершинах синих гор.Целую в сердцеСолнечное лето!

Алтай, Солоновка, август, 2016 г


35

СМЕРТИ НЕТ Памяти Ю.А.КовригиВсё пройдёт. И жизнь пройдёт, как Наска.Всё пройдёт, безвестно канет в Лету.Смерти нет. Кто был, тот станет сказкой –Двойником фотона*, квантом света.Воскресенье. Августа затишье.Еле слышным звоном колокольнымПролетела Вечность по-над крышей,Пролетела Вечность – божья птица –Высоко, серебряно, привольно._____________________ * Тот Свет находится за горизонтом событий – то есть, на входе в чёрную дыру. Там заканчиваются все события нашего физического мира. При переходе этой границы неделимая пара микрочастиц (то, из чего состоит материя, в данном случае – астральный двойник человека) делится на два объекта. Один (с отрицательным зарядом) уходит внутрь чёрной дыры, и для него, фактически, ничего не происходит – он остаётся таким, как был, а другой излучается вовне в виде фотонов, то есть, в виде света. (Излучение Хокинга)

МЫСЛЬ

Стрела – летучей мысли слог,Твой путь далёк. Твой путь жесток.Мелькают ночь и день, и тень и свет.Лети! Ведь ничего прекрасней в мире нет!И ничего ужасней нет!Достигнешь цели, душу ранишь влёт!Сквозь кожу болью продираясь,Взойдёт цветок – жестокий плод,Отправленный в полёт,В неведомый предел.

Так мысль рождает мысль.Поберегись!Здесь миллионы стрел!

***


36

КТО ТАКОЙ ШУКШИН?

Наверное, многим покажется странным вопрос, обозначенный в заголовке. Кто же не знает Шукшина? Василий Шукшин – имя, известное не только в России, но и во всё мире. Знаменитый режиссёр и актёр, писатель, прошедший через горнило Красной эпохи, когда даже на его родине, в Алтайском крае, в газете «Алтайская правда» и других периодических изданиях публиковались «Письма трудящихся», возмущённых его фильмами, и особенно доставалось «деревенским» «Печкам-лавочкам». Какой только ахинеи не изливалось из уст блюстителей социалистической идеологии – дескать, извратил, опошлил, осмеял, умалил культурные и прочие достижения социалистического сельского быта, свершившиеся под руководством мудрой Партии и её руководителей!

Сейчас смешно вспоминать всю эту вакханалию, но в те времена, в начале семидесятых, вот такие «Письма трудящихся» весьма трагически отражались на судьбах творцов – писателей, режиссёров, актёров, художников.

Как оказалось, Красная эпоха догоняет Шукшина и сейчас – когда прошло более сорока лет после его смерти. Недавно на странице сайта «Русский переплёт», где расположена статья А.Заболоцкого – приложение к его книге «Шукшин в жизни и на экране» («Роман-газета», №10-1999 г.) я обнаружила текст писателя Фридриха Горенштейна, который озаглавлен «Вместо некролога на смерть Василия Шукшина». Этот небольшой текст, в котором Шукшин представлен чёрным демоном зла, этаким новым Распутиным, в мозгу которого «... искренняя ненависть к своим отцам... преобразовалась в искренность вообще», вот этот текст дышит таким же патологическим неприятием Шукшина, каким отличались и пресловутые «Письма трудящихся».

И не надо списывать чёрный негатив Фридриха Горенштейна по отношению к Шукшину, типа фраз «Что же представлял из себя этот рано усопший идол?» на то, что Горенштейн перенёс своё негативное отношение к стране (СССР) и на того, кто был частью её народа, носителем народного характера. Нет! В статье Горенштейна, как раз слышен голос тех самых «трудящихся»,


37

которые и были – плоть от плоти страны советов. Его голос – полностью, до последней буквы совпадает с мнением официоза, господствовавшего в то время по отношению к Шукшину.

Горенштейн, считавший себя истинным интеллигентом, стоявшим НАД теми, кого он называл «низами», в действительности был продуктом страны, в которой жил и из которой эмигрировал в Австрию в 1980 году, и патологическое неприятие Шукшина, как мне кажется, как раз и кроется в его полюбовном слиянии с официозом.

Кто он, этот Фридрих Горенштейн? Он писатель, не лишённый таланта, признанный в узких кругах литературной элиты, но не достигший славы Шукшина – пусть эта слава шла через преграды официоза, но для народа Шукшин стал заметен с первого его появления на экране, например, в фильмах «Золотой эшелон», «Простая история», «Когда деревья были большими». А после первых его режиссёрских работ «Ваш сын и брат» и «Живёт такой парень» люди почувствовали родство с характером сибиряка-режиссёра и его героями, которое только крепло от фильма к фильму.

Вот это родство душ – явление нерушимой корневой связи, глубинной мечты о вольной жизни, независимости, и в то же время подвига во имя кровного народного братства – всё это, бродившее в народе со времён крестьянских бунтов, почувствовали те самые «низы», над которыми воздвигал себя Горенштейн, и с которыми кровными узами был связан Шукшин. Горенштейн – чужой, и Шукшин – свой! И Горенштейн, неглупый человек, прекрасно понимал это, как и службисты партийной идеологии! Именно от них и шло патологическое неприятие Шукшина, как носителя народной неиссякаемой силы, векового Духа Свободы!

Сам же Горенштейн, судя по его опусу, мыслил как раз в рамках официоза, то есть в парадигме низкосортности всего народного. Да, народное творчество есть, но оно допустимо только в рамках самодеятельности. Если же некто, тот же Шукшин, прорывается в профессионалы, требуется держать его в ежовых рукавицах. Тут и возникают «письма трудящихся» и сочинители горенштейны.


38

Так что словесная пуля, посланная вдогонку ушедшему Шукшину, скорее всего, политический заказ, который добросовестно выполнил старательный Горенштейн, зарабатывая баллы для собственного рейтинга в глазах хозяев страны. Как говорится, ничего личного – работа такая! Вполне возможно, что таким образом и была заслужена возможность перебраться на жительство в благополучную Австрию.

Прошло время, и официоз, ненавидевший в Шукшине его глубинного Степана Разина, канул в небытие. А Шукшин с его внутренней силой, энергией сибирских предков – энергией жизни, победил и подлое время и горенштейнов, и собственную смерть!


39

АНАТОЛИЙ КРАСНОСЛОБОДЦЕВ

Родился 15 сентября 1941 года в с. Сычевка, Смоленского района, Алтайского края. Учился в музыкальном училище, окончил Чимкентский университет. Публиковался в периодической печати, коллективных сборниках, в журналах: «Алтай», «Барнаул», «Встреча», «Огни над Бией», «Бийский Вестник», «Огни Кузбасса». В антологиях: «Писатели Алтая», «Дыхание времени», ХХ-век «Русская сибирская поэзия», «Обратный Отсчет», «БИЙСК. Писатели о времени и о себе», «Писатели – юношеству». Выпустил семь сборников стихов: «В стороне моей простуженной…», «Свет зари на снегу», «Вернуться б снова к тополям…» Награждён медалью «200 лет М.Ю.Лермонтову». Член Союза писателей России.

ДУША МОЯ СИЛЬНЕЕ ВСЕ ГРУСТИТ…

*** С утратой лет, с потерей дней бесценных(А память их надежно так хранит)Душа моя – как поздний луч вечерний – Сильнее все, заметил я, грустит.

Что ей, душе, до дней моих теченья?Живи, твори, не ведая оков!Так нет, она еще до вознесенияТревожится, хлопочет о спасении, – Чтоб было меньше у меня грехов.

***Неуютно нынче в сентябре, – На погоду все прогнозы ложны!Веет сыростью на утренней заре,На вечерней – стылостью острожной.

Завершают птицы перелет.Солнце светит реже, дни короче.Все шумней в реке вода течет,Все сильнее ветры среди ночи.

'


40

Стынут травы. Зябнут тополя, – От тепла им мало что осталось.И вздыхают тягостно поля,Ощущая на плечах усталость.

Скоро снег на землю упадет.Выйду посмотреть на бездорожье, – И звезда с небес ко мне сойдетИ наполнит сердце тихой дрожью.

РОДИНА

Где, в каких бы далях не бывали,И в каком не жили мы краю, – Все равно в тяжелый день печалиВспоминаем родину свою.

Всех она жалеет и встречает.И не потому ли на Руси,Если в путь последний провожают, То вослед усопшему бросают Горсточку родной сырой земли.

Мне пока что в окна солнце светит,Дышат вольной волей берега.Кто-то, может, моря не заметит, Ну а мне и капелька – река.

Для меня – окрест цветет смородина И еще в придачу – лебеда…Для кого-то просто слово – «родина».Для меня – святое! Навсегда!

***

Снежные метели отзвенели,Отскрипел морозом шар земной.Снова небеса заголубелиИ нависли детством надо мной.

Снова вижу: после долгой спячкиПочками вскипают тополя.И дымится от лучей горячихВлагой напоенная земля.

День, другой… – и гром разбудит поле,И пройдет широкою волной.Воздух вздрогнет. По всему предгорьюЗазвучит натянутой струной.

Даль качнется. И с крутых отроговВниз спадут последние ручьи.В новый мир откроются дороги – Удивляйся! Радуйся! Живи!

СКВОРЕЦ

Открылась даль. И свод небесныйЦветами радуги горит.И звуки превращая в песню,Скворец на жердочке творит.

Свистит, взволнованно щебечетО чем-то близком и родномНа птичьем на своем наречье, Да так, что двор весь – ходуном!..


41

На ветках теплый снег дымится,Исходит паром у крыльца.И песня Вечности струитсяИз уст волшебника-скворца!

СЕРЕДИНА ИЮЛЯ

Середина июля –На земле травостой.Медом полнятся ульи.Глубиною – простор.

Солнце в полдень – отвесно – Землю зноем поит.Над покосом, у леса,Жаворонок звенит.

Выйду к жаркому полю:У дороги степной Колос голову клонит, Ждет страды золотой…

Вспыхнут в небе зарницы,Сено свозят в стога,И тугая пшеницаПотечет в закрома…

Край ты мой несравненный,Мне ль искать лучших мест?! –Я живу твоей верой.Ты судьба. Ты и крест.

ТИШИНА

В горах такая тишина,-Коснешься чутких сосенИ ты услышишь, как векаСкрипят земною осью.

Веков прошедших не вернуть,Не воскресить из пыли…Но все же хочется взглянуть, Узнать, как предки жили

Вот здесь, в нагорной стороне,Где их следы остыли…Они, наверное, на землеНе меньше нас любили:

Дыханье первого ручья – Начало пробужденья,…Движенье к свету муравьяСредь первого цветенья,

И эту неба синеву,Где пребывает вечность,И этих сосен тишину,Что наши души лечит.

***

Дождя давно ждала земля.И вот из тёмно-серой тучиОн, тихоструйный и певучий,Пошёл на знойные поля,

На обессилевшие травы,На безголосый лес… ПотомПо небу прокатился гром, – И всё вокруг затрепетало.

Дождь шёл. И радовались люди,И воскресали зеленя…Его вбирала полной грудьюБлагословенная земля.

***


42

***Полдень, солнцем разогретый, Зацелованный до слез,Вниз стекает в каплях светаПо крутым стволам берез.

Под густой резной листвою,Возле сонного ручья,Пахнет прелостью грибноюИ дыханием дождя.

Весь исполненный томленья,С узкой тропки наклонюсьИ во мху между кореньевВдруг увижу – белый груздь!

МОЯ РЕКА

Моя река… А что река?Бежит себе – смеётся.На зиму сузит берега,Весною разольётся.

И руслом долгим потечёт,Синь неба отражая,Пока в объятья не возьмётЕё волна обская.

А там и север недалёк, – У ног его потрётся,Охапки снега наберётИ вновь ко мне вернётся.

* * *Светла вода –до камешков, до донца…Но тень в окне.Все реже дни,раскрашенные солнцем,живут во мне.Ночных ветровскупых и осторожныхне молкнет шум.И на душепечально и тревожноот горьких дум.Настанет осень.Зябнуть перелесками стыть траве,И мир, в котором мнесегодня тесно,сгорит в огне.И станет дом –не домом, а пустыней,и страх возьмет…… И только гроздьсгорающей рябинывдаль позовет.

* * *

Вот и вновь я на родину едуСбросить цепи душевных оковИ послушать живую беседуБезутешных моих стариков.На крылечке усядемся рядом,Не заметив, как вспыхнут огни…Ничего мне в ту пору не надо.Ничего – только б жили они!

* * *


43

ИВАН КРИВОБОКОВ

Кривобоков Иван Александрович родился в 1957 году в з/с Светлоозёрский Бийского района Алтайского края. Окончил школу. Отслужил в армии. Освоил профессию электрогазосварщика. С 1981 по 1994 год работал на Сахалине в г. Оха. В настоящее время проживает в Бийске. Проза публиковалась в журналах «Огни над Бией», «Бийский Вестник» и в Интернете.

ОХОТА НА ЛЬДИНЕ

Глубоко врезаясь колесами в мелкий морской песок, ГАЗ-66 медленно, но упорно продвигался вдоль берега моря. Стояла вторая половина мая, и в это время открывалась десятидневная охота на водоплавающую дичь.

В будке машины ехали трое охотников, экипированных в камуфляжную зеленую форму, а на полу сидел черный пес. Кобеля шестилетку звали Борманом, это был нечистокровный спаниель, а помесь с какой-то дворнягой. На охоте он был незаменим и мог дать фору любой породистой собаке.

Александру, хозяину пса, давали большие деньги за него, но он даже слушать не хотел. Начиная злиться, говорил: – Жену, собаку и ружье никому и никогда не отдам. Это все самое главное в моей жизни.

Как охотник, он был хорош, и считался непревзойденным стрелком. С дальнего расстояния спокойно бил утку влет.

Если охота была на море, то по первому окрику, Борман бросался в ледяную воду за добычей, плывя между льдинами. Уже не один год эти трое всегда вместе выезжали на весеннюю охоту.

Двое других напарников были коллегами по профессии и давно знали друг друга.

Рафик с Иваном были друзьями и на рыбалку или охоту выезжали всегда вместе. Рафик считался коренным сахалинцем, а Иван приехал на остров из далекого Алтая. Хотя Александр лет на восемь-десять выглядел постарше своих приятелей, раздора

&


44

между ними никогда не было. Выезжали они за день-два до открытия охоты, разбивали

лагерь, ставили большую палатку и с нетерпением ожидали начала нового сезона. В этот раз они приехали на день раньше. Разгрузив машину, отпустили шофера домой. Выждав, пока техника скроется из виду, принялись разбивать лагерь.

Палатку установили в низинке, прямо на песчаной косе, метрах в семидесяти от берега моря. Сообща собрали нары, поставили буржуйку и натаскали выброшенного морем сухого плавника. В низинах, под косогорами еще пластами-сугробами лежал нетронутый теплом снег.

Погода не сулила перемен, и на море воцарился полный штиль.Весной Охотское море на восточном побережье поражает своей первозданной красотой. Чистая полоса воды ярко-синего цвета, играя солнечными бликами, невыносимо режет глаза.

Редкие льдины, словно стадо разбрелись в этой синеве. Бледно-голубого цвета, остроконечные и совсем плоские, разные по толщине и размерам, эти осколки разбитого замерзшего моря стражами неподвижно стояли на чистоводье. В полукилометре от берега, белой стеной, отделяя синеву моря, начиналось нескончаемое поле льда, уходящее далеко за горизонт.

Напилив дров, чтобы хватило до утра, приятели развели костер и сварганили нехитрый ужин. Наскоро перекусив, занялись подготовкой к утренней охоте. Поставили чучела птиц на воду, метрах в двадцати от берега, и соорудили себе лежанки, за льдиной стоящей у самой кромке прибоя.

Посидели у костра до заката солнца, потом дружно пошли в палатку. Раскрыв спальники, друзья быстро улеглись, чтобы с первыми лучами рассвета быть уже на месте.

Еще не начинало светать, а Иван был уже на ногах. Разжег "Шмель", заварил чаю и вышел из палатки. Дышалось легко – солоноватый морской воздух приятно будоражил, покалывая ноздри, словно призывал к активным действиям. Погода не изменилась, редкие облака закрывали звездное небо.

Дул легкий западный ветерок, но шума моря совсем не было слышно. За три дня до отъезда на охоту Иван переставал даже спать по ночам. Человек он был очень азартный, и даже при слове "охота" у него загорались страстью глаза. Едва забрезжил рассвет, он пошел будить своих напарников.

– Мужики, пора вставать, однако. А то всех уток проспите...


45

Рафик, позевывая и матерясь, медленно вылезал из спальника. Александр быстро соскочил, и с закрытыми глазами кинулся к выходу, но, ударившись лбом о шест держащий палатку, с "охами" упал на карачки.

Борман, пожалев хозяина и лизнув его пару раз в щеку, выскочил наружу из палатки. Попив чаю, охотники пошли к морю. Ветер немного окреп, пронизывая холодом одежду, старался залезть внутрь, поближе к теплу.

С утра температура воздуха в это время года всегда чуть выше нуля, но в полдень бывает и до плюс двадцати. Рассредоточившись, выбрав себе места и взяв наизготовку ружья, охотники залегли за льдину, с нетерпением ожидая прилета птиц.

Каждому хотелось первому открыть счет в начале сезона. Это всегда было для них вроде негласного соревнования. И даже обычаем, как и то, что из первых подбитых уток Рафик варил на костре шурпу.

Невероятный запах, идущий из десятилитрового казана, казалось, распространялся по всему побережью. Свежее утиное мясо, немного картошки, пара луковиц, пригоршня вермишели, душистый перец с лаврушкой – все это булькало и клокотало в казане, маняще источая особый аромат (приправленный дымком!), который не мог оставить никого равнодушным.

Рафик, (или татарин) как звали его друзья, в приготовлении пищи был большой "дока". В этом деле среди компании с ним не соперничал никто. Однажды, глубокой осенью, они вместе с Иваном заблудились в тайге.

Припасов с собой не оказалось, пришлось убить ворону. Рафик ощипал её, промыл в луже, натолкал внутрь какой-то травы и испек на костре в листьях лопуха. Съели с большим удовольствием, о чем часто вспоминали среди приятелей...

На границе льда и воды, нескончаемым потоком – в виде черной полосы шли утиные стаи. Этому бесконечному движению не было ни конца, ни края. Огромные стаи морской и благородной утки перемещались вдоль побережья моря, к себе на родину, чтобы заново обзавестись потомством.

Днями и ночами шла, накрывая собой огромные пространства, поистине лавина птиц, стремясь как можно быстрее достичь родных берегов Камчатки, Курил и Японии. Изредка какая-нибудь стая вываливалась из общего потока и садилась покормиться и отдохнуть, на бухты, заливы и берега моря.


46

Время шло, охотники с нетерпением ждали, когда же налетят утки. Чучела недвижимо стояли на воде, лишь изредка разворачиваясь от дуновения слабого ветра. Утка вообще не шла к берегу, редкие её табунки проносились на расстоянии, далеком для прицельного выстрела.

Наконец-то пара каких-то ошалелых крохалей прямо с лету плюхнулась рядом с чучелами. Прогремели выстрелы, и птицы замертво застыли на водной глади. Рафик, прыгнув в резиновую лодку вместе с собакой, быстро доставил трофеи на берег.

Забрав добычу, он вместе с Борманом направился к палатке, готовить долгожданную шурпу. Бесполезно просидев в засаде еще часа полтора-два, Александр с Иваном побрели в сторону своего лагеря.

Наевшись до отвала долгожданного местного деликатеса, охотники, вытащив спальники наружу, развалились отдыхать под теплым весенним солнцем. Метрах в двухстах от них находились бухты, еще наполовину закрытые льдом.

Иван, взяв бинокль, начал внимательно осматривать окрестности. На середине бухты, на открытой воде, сидел табунок в штук тридцать – морской чернети (в народе попросту, черныш.) Крупная морская утка черного цвета с белой грудкой и крыльями, кормилась в бухте и отдыхала после длительного перелета.

Иван, не привыкший спать после обеда, стараясь не разбудить своих товарищей, взяв ружье и лодку-одноместку под название "Нырок", двинулся в сторону бухты. Свою ТОЗ-34, "вертикалку", он два года назад приобрел в местном оружейном магазине. Легкое, с кучным боем ружье, конечно, не министерский "Зауэр", но и оно было его давней мечтой.

Эх, чок-получок, Дульное суженье, Бьет без промаха ружье – Лохмами мишени! –

Горланили, бывало, на привале, радуясь удаче, под шурпу и "Горькую Стрелецкую", завезенную с материка, изрядно принявшие на грудь стрелки-утятники.

Патроны Иван всегда заряжал сам, добавляя чуть больше нормы бездымного пороха марки "Сокол". Дальность прицельного выстрела несколько увеличивалась. У морянок слишком плотное


47

оперение. От мелкой дроби бывало много подранков. Возникали проблемы с их поиском, многие не находились, гибли зазря. Утку всегда старался стрелять дробью-тройкой...

Определив направление ветра, он берегом, вдоль косы поплыл, старательно гребя в противоположную от уток сторону. Удалясь от них на нужное расстояние, выплыл на середину и, бросив весла, лег на дно лодки. Лодка, подгоняемая ветром, медленно приближалась к утиной стае. Не доплыв до неё метров сорок, с ружьем наизготовку, Иван резко вскочил, сделал выстрел дуплетом в поднимающуюся в испуге дичь.

Три утки упали сразу, и лишь один подранок поплыл к спасительному льду. Добив его очередным выстрелом, охотник, подобрав добытую птицу, погнал "Нырок" к лагерю. Мужики сидели на бревне и ждали подхода напарника. Выстрелы разбудили их и заставили немного поволноваться.

– Волка ноги кормят, – с этими словами удачливый стрелок бросил на песок четырех чернышей. Удивившись неожиданному результату, те в свою очередь стали расспрашивать приятеля о произошедшем событии.

Коротко рассказав обо всем, Иван с чувством удовлетворения и даже немного гордости, устало завалился на спальник. Александр почувствовал зависть и злость на самого себя. Рафик был на удивление спокоен. Вооружившись биноклем, они принялись пристально рассматривать гладь синего моря.

Вдалеке, между льдин сидело несколько табунков уток. Метрах в двухстах от берега, около большой льдины расположилась на отдых огромная стая морских уток. Большое количество турпанов, хохлатой чернети, крохалей и даже несколько особей уток-мандаринок, самых красивых уток семейства утиных, давно уже занесенных в Красную книгу.

Резвясь, ныряя и плавая, самцы в брачном наряде старались производить впечатление на противоположный пол для того, чтобы выбрать себе спутницу жизни. Кряканье, свист и гвалт, и другие неподражаемые звуки разносились ветром вдоль побережья.

Чучела "не работали", утка не долетая до них, уходила в море.Первым забил тревогу Александр: – Мужики, может, выйдем

на лодке в море? Или слабо? – Если хотите, то плывите с Иваном. Я больше в море, на

резинке не ходок, с меня хватит одного раза. Пойду на чучелах


48

посижу, – с этими словами Рафик взял ружьё и пошёл к берегу.Несколько лет назад он в месте с братом, вышел в море на

резиновой лодке. Охота удалась, и они хорошо настреляв дичи, уже собирались, было, выйти на берег, как вдруг заметили подранка. Рафик, перегнувшись через борт, пытался поймать его живым. Неожиданно кусок льдины, вынырнувший из воды, ударил в противоположный борт лодки.

Не успев даже вскрикнуть, Рафик оказался в ледяной воде. С помощью брата и того же осколка проклятой льдины, он довольно быстро успел вскарабкаться в лодку. Всё же месяц пришлось отваляться в больнице с воспалением лёгких. Одному на резинке плыть всегда рискованно, мало ли что может произойти – море есть море.

Александр, присев на бревно, взглянул на Ивана. В его глазах застыл вопрос: – Вань, может, сплаваем?

Почуяв настроение хозяина, Борман лизнул Ивана в руку. – Ладно, в море, так в море. Уговорили, – вставая, произнёс

Иван и погладил собаку. Они взяли несколько чучел, связанных на леске, и, оставив скулящего пса на берегу, вышли на двухместной лодке в открытое море.

Издали море казалось синим, однако, отплыв несколько метров вглубь, охотники в изумлении обнаружили, как вода поменяла цвет. Вместо синего, она стала темно-зеленой, от мельчайших рачков и планктона подымающегося со дна. Вода будто кипела и бурлила вокруг лодки. Долго в эту завораживающую пучину смотреть было невозможно – начинало мутить и откровенно вода звала к себе.

Глядя перед собой, мужики подплыли к самой большой льдине, толщиной в метра полтора, её большая половина была скрыта под водой. Взяв с десяток чучел, Иван с помощью ножа взобрался по пологому месту на свой плавучий остров.

С напарником они договорились, что охотиться будут порознь. Александр, отплыв метров за сто от льдины, тоже бросил чучела на воду и прилег в лодке, дабы не спугнуть преждевременно птиц. Иван, тем временем выбрал на льдине место покрепче и, забив железный штырь в лед, привязал к нему леску. Течение, подхватив чучела, сразу же отнесло их от льдины.

Спрятавшись за ледяной выступ, присел на колени в надежде быстрого прилета пернатых гостей. Просидев около часа в томительном ожидании, Иван понял, что утки, пролетая мимо,


49

слишком хорошо его видят на белом фоне льда. Про белый маскхалат он второпях совсем забыл. Где-то, в направлении лодки, бахали одиночные выстрелы.

Осмотревшись, для себя отметил, что лодка находилась от него довольно далеко. Солнце здорово пригревало, тоненькие прозрачные ручейки поползли по льдине, с шумом стекая в морскую воду. Внезапно раздался громкий всплеск, и двухметровая глыба отвалилась от плавучего острова.

На лбу у Ивана тотчас выступила холодная испарина. Он ощутил толчок и увидел, что льдина начала разворачиваться. Набрав в легкие побольше воздуха, он стал звать Шурика. Вода скрадывала звук, и тогда он дважды выпалил в воздух. Затем, сняв с себя куртку, принялся ею отчаянно размахивать.

Вздрогнув, льдина снова пришла в движение, словно к ней приставили двигатель. Она целенаправленно двигалась на восток, тогда как все остальные стояли на месте. Ивану казалось, что она увеличивает скорость. Александр, наконец, поняв в чем дело, уже спешил ему на помощь.

На ватных ногах Иван добрался до штыря и ножом срезал леску. С большим трудом напарник причалил лодку к месту посадки. Скользя по мокрому льду, Иван скатился на пятой точке прямо на мокрое днище резиновой посудины. Вздохнув с облегчением, друзья, забрав чучела, быстро развернулись и рванули, что было сил, к берегу.

Однако, не доплыв до него метров тридцать, почувствовали, что кто-то их как будто цепко держит. Не сразу сообразив, они поняли – начался отлив. Сколько охотников и рыбаков унесло в море отливом, никто не знает... Это знает только море.

Александр изо всех сил работал веслами, по лбу стекали капли пота, а Иван, надев перчатки, помогал ему, гребя руками. Медленно, сантиметр за сантиметром лодка подвигалась вперед. Мелкие куски льда, с острыми шлакоподобными краями ощутимо мешали движению ненадежного суденышка.

В любой момент можно было порвать резину об острые ледяные кромки, и тогда... Не на шутку встревоженный Рафик бегал по берегу с веревкой в руках, а Борман все время порывался прыгнуть в воду, стремясь прийти на помощь хозяину.

Последние двадцать метров воды были сплошь забиты шугой. Раскатав болотные сапоги и зайдя в воду, Рафик пытался добросить до лодки веревку. Наконец ему это удалось


50

и он, упираясь, потащил её к берегу. Это почти непреодолимое расстояние терпящие бедствие друзья прошли за... полтора часа.

Изможденные борьбой с морем, и полностью обессилевшие, они словно снопы повалились на прибрежный песок, не в силах пошевелиться. Борман, повизгивая от радости, облизывал их обоих. Внезапно на море раздался громкий всплеск. Льдина, на которой находился Иван встала вдруг вертикально, затем, разломившись пополам, с шумом упала в воду.

Рафик вдруг захохотал. Недоуменно переглянувшись – (надо было видеть смену гримас на лицах!) друзья подхватили этот смех и хохотали до тех пор, пока рассердившийся Рафик не выстрелил в воздух.

Это был истерический смех, следствие перенесенного стресса. Обнявшись, друзья медленно пошли к палатке, пес, заливисто лая, бежал впереди.

ВЫЖИВШИЙ НА ВОДЕ

Разрезая носом синюю гладь воды, лодка стремительно уходила вглубь залива. В "Прогрессе" находилось трое рыбаков, вышедших на самую интересную и увлекательную рыбалку. Была середина июня, из Амурского лимана в огромный залив на западном побережье острова Сахалин заходила рыба – калуга. Это огромный осетр, достигающий в длину до пяти метров и весом до тонны. Рыба давно занесена в Красную книгу, так же как и коренное население острова. Малочисленный народ Севера Сахалина называют нивхи. Основным продуктом питания для аборигенов является рыба. Жизнь без рыбы для нивхов лишена смысла. С раннего детства они приучены к ней и потребляют её в любом виде. Рыбу солят, коптят и вялят на солнце. У каждого дома вдоль заборов выложены огромные поленницы юколы. Кету и горбушу потрошат, промывают в морской воде и складывают рядами – друг на друга. Горбуша в основном идет на корм собакам. В бочонках, бидонах и банках солят икру, а позднее меняют её на продукты у русского населения. Сегодня трое мужчин-нивхов решили попытать счастья и вышли на промысел калуги – самой дорогой и изысканно-вкусной рыбы относящейся к деликатесу.


51

Лодка приближалась к заветному месту, где у рыбаков стояли сети. Плели их из толстой капроновой нити, да и вообще из всего подручного материала. Ячейка была крупной – на сто, сто пятьдесят миллиметров и длиною в несколько сот метров. Охан – так называли рыбаки свои снасти. Не доходя немного до сетей, рыбаки заглушили мотор, и сев на весла, осторожно двинулись вдоль охана. Один из них, стараясь не шуметь, зашел в нос лодки и внимательно стал всматриваться в толщу воды. Коренастый, небольшого роста, и лет сорока от роду мужчина, сосредоточенно, жестами и мимикой руководил остальными людьми. Это был один из нивхов, имеющий большой опыт и непререкаемый авторитет на этой опасной и тяжелой рыбалке. Звали его Геннадий, и он считался в своем рыбацком поселке самым удачливым рыболовом и охотником. У него на шее висело ожерелье из медвежьих когтей, тех самых когтей, которые когда-то давно лишили жизни его отца. Встретив весной в тайге медведя, Генкин отец смертельно ранил его, но косолапый, будучи уже в смертельной агонии, сумел когтями дотянуться до живота охотника. Так и нашли мужики два мертвых тела, лежавших рядом. В ту пору Генке было десять лет, и он был самым старшим из братьев. Сызмальства начал, как и заведено в племени, постигать азы охоты и рыбной ловли. Поймать калугу было очень рисковым занятием. Ткнувшись носом в охан, рыбина замирала на месте и долгое время стояла, не двигаясь. Очень осторожно, чтобы не спугнуть, нужно было подвести ей под голову веревку и, чуть подняв над водой – оглушить её увесистой дубиной. Рыба от удара замирала, а рыбаки, одев ей за голову петлю, спокойно буксировали её на лодке к берегу. По поселку протекала небольшая речушка, где по берегам стояли вкопанные столбы. За них-то и привязывали веревкой этих выловленных великанов – представителей семейства осетровых. Несколько дней рыба стояла, не шевелясь, пока за ней не приезжали толстосумы-покупатели, либо, не дождавшись оных, вытаскивали её на разделку. Медленно, едва подталкиваемая веслом, лодка продвигалась вдоль ставной сети-охана, пока Генка настороженно не поднял руку вверх. Это был условный знак и рыбаки, убрав весла, затаили дыхание.


52

Прямо перед ними, почти уткнувшись головой в охан, стояла пошевеливая жаберными крышками и едва заметно плавниками, огромная трехметровая калуга. Умудренные глаза гиганта, как бы смирившись с участью, казалось, ничего не выражали. Глядя доисторическим взором на видавших виды рыбаков, он пока не предпринимал никаких действий... Поражали воображение его размеры! Массивная голова и ромбообразные костяные пластины, проходящие вдоль всего тела, очень хорошо просматривались через небольшой слой воды. Сама Природа многие века эволюции создала острые, как бритва, ромбы, которые выполняли роль доспехов и служили надежной защитой от разнообразных, охочих на поживу крупных хищников. Медленно подплыв к добыче, рыбаки в суеверном страхе во все глаза смотрели на своего вожака, ожидая от него приказа. Такая большая особь попалась им впервые, и они были не прочь оставить её в покое... Однако, Генка, почувствовав страшный азарт, уже не мог совладать с собой и остановиться на самом гребне удачи. Перегнувшись через нос лодки и взяв в руки веревку за два конца, он старательно подвел её под голову рыбине. Кое-как заведя веревку, Генка начал потихоньку поднимать голову осетра над водой. По его знаку – кивку головой, один из напарников, вооружившись большой березовой дубиной, приблизился к самому борту лодки. Упершись правой ногой в борт, он поднял увесистое орудие высоко над головой, надеясь со всего размаху разом оглушить подводного монстра. В этот миг третий, самый молодой, увидел в воде еще одну рыбину, подходившую к сетям. Второй осетр был еще крупнее... От восторга и неожиданности он резко вскочил на ноги. Лодка покачнулась. Обрушенную вниз дубину уже ничем нельзя было остановить – сила инерции была очень велика. Страшный удар пришелся вскользь – по краю рыбьей головы. Рыбак вместе с дубиной ухнул в воду, чуть, было, не оседлав осетра. Вода фонтаном вздыбилась около лодки, брызгами и пеной окатив рыбаков. Мгновенно ответный мощнейший удар хвостом угодил в борт лодки с такой силой, что повылетали заклепки на дюралевом корпусе. Посудина, зачерпнув воды, косо пошла на


53

дно, увлекаемая тяжестью мотора. Вся беда заключалась в том, что, будучи отличными рыбаками и охотниками на морского зверя, нивхи абсолютно не держатся на воде – они не умеют плавать. Потерпев крушение, сразу камнем идут в пучину, даже не пытаясь хоть как-то спастись. Вынырнув из воды, барахтаясь и беспорядочно махая руками, Генка нечаянно ухватился за железную пустую канистру из-под бензина. Канистра и стала для нивха "соломинкой" спасения. Он лег на неё грудью, и, отдышавшись и отплевываясь, огляделся вокруг. На поверхности воды никого не было, кроме березовой дубины и пачки промокших сигарет "Памир". Его напарников быстро поглотила вода – без малейшего сопротивления в борьбе за жизнь, они сразу утонули. Мысли уцелевшего лихорадочно проносились в голове: в такие минуты мозг работает на пределе. Вставив дубину рукояткой в ручку канистры, Генка, бултыхая ногами, двинулся в сторону берега. Еще плывя сюда, он заметил на воде буй, который недавно выставила служба пароходства. Сейчас терпящий бедствие человек направлял свой неуклюжий плот к спасительному поплавку. Сколько времени ушло у него на преодоление этого расстояния, он не знал. Плыл очень медленно, выбившись из сил и боясь потерять сознание от перенапряжения. Иногда просто хотелось опустить руки и отдаться на волю Бога. Решив прекратить напрасную борьбу за свою жизнь, Генка последний раз захотел посмотреть на родной берег. Опершись руками на канистру, вытянул шею и взглянул поверх воды. Радостный хрип вырвался из его горла – метрах в пятидесяти, покачиваясь на волнах, краснел на заходящем солнце долгожданный буй. Это и вызвало прилив новых сил, помогло за короткое время добраться до плавучего островка. Вскарабкавшись на буй, и поставив ноги на выступ, Генка, точно Робинзон, обхватил руками теплый морской знак и захохотал от радости. Следом, по не знающим бритвы, в проседи, щекам градом потекли слезы. Постепенно его хохот перешел в рыдания – началась истерика. Всхлипывая, Генка разговаривал сам собой, жалея своих погибших друзей и проклиная неудавшуюся рыбалку и этот злополучный день. Появилась нестерпимая жажда, казалось, язык намертво прилип к нёбу.


54

Попробовав морской воды, он с отвращением сплюнул. Солнце медленно начинало садиться, и Генка понял, что до утра его никто искать не будет. Вытащив из ботинка шнурок, он привязал палку с канистрой к бую. Переминаясь с ноги на ногу и не находя удобного положения, изможденный и почти полностью обессилевший Геннадий приготовился коротать ночь. Солнце ушло за горизонт и от воды повеяло сыростью и холодом. После полуночи прошел небольшой, но крупный дождь. Отжимая промокшую рубаху, Генка с жадностью высасывал живительную влагу. Стало немного легче. Рано утром, со стороны побережья он услышал звук моторной лодки. Еще не видя людей, он снял с себя рубаху, привязал к палке и принялся вкруговую размахивать над собой. Люди из родного поселка спешили к нему на помощь. Через двадцать минут Геннадий находился в лодке, которая, сделав крутой разворот и оставляя бурун, заскользила в сторону берега. Зайдя в русло речки, Генка увидел толпу односельчан, с нетерпением ожидавших потерявшихся рыбаков-земляков. Нивхи мужественно и молчаливо приняли весть о гибели своих сородичей-добытчиков – просто море приняло свою дань. Проспав до самого вечера, спасенный вышел на улицу, в надежде узнать о судьбе своих напарников. Рыбаков искали недолго – водой их прибило к охану, и сейчас они лежали рядышком, на траве, окруженные ребятней и народом. Слез было мало – аборигены спокойно относятся к смерти близких. Через две недели про Генку написали в местной газете. Статья была о том, что он единственный из нивхов выиграл схватку с водной стихией. С тех пор, в рыбацком поселке, зовут Генку не иначе как Пловец, и он среди односельчан по праву считается героем.


55

Родилась в 1991 году в Бийске. По образованию информатик-экономист. Стихи начала писать с пятнадцати лет. Автор сборника стихов «Птица первого снега». Лауреат международной поэтической премии «Золотая строфа-2012», лауреат фестиваля «Манжерок-2013» в номинации «Поэт».

ОТРЕЧЕНИЕ

Закат зимой со вкусом карамели.Не объяснить – так с детства повелось.Бессонница ворочает в постели

События, которым не жилосьВ забвении махрово-пропылённом,Конечно, без тоски не обошлось.

К былому относиться благосклонноПристало, точно к умершим с добром,Когда б оно в безумстве исступлённом

Не билось, выгибаясь на излом,Когда б оно не задевало гордость,Кивая на ошибки потным лбом.

Какого цвета ныне безысходность?Былое – словно угольный графит,Болит и крошится, меняя очерёдность,

Так пусть оно вовеки замолчит,От прошлого отрекшись в одночасье,Приобретаю неуместный вид…

Улыбка без причины тоже счастье.

ЕКАТЕРИНА РУПАСОВА'


56

МИРОПОРЯДОК

На самом деле, не бывает перемен. Константы, сущность не меняя вместе с формой, Всё те же роли в мириадах старых сцен Играют плоско и фальшиво, а взамен Имеют вечность, тем довольствуясь, бесспорно. В прямом эфире перекрёстки и года… Смотреть не надо. Если правил нет, нет жизни, Но ценный опыт будет ценным лишь тогда, Когда он стоил непомерного труда. И всё же, толк и наставления излишни, Поскольку каждый хочет быть себе творцом, И эту жажду получив внутриутробно, Покорно движим ей по жизни и притом, Считает выбор свой законом и венцом Людской морали. Это факт, как ни прискорбно.

МЯТЕЖНЫЙ ДУХ

Где будешь ты, когда зажгутся фонари,Осенних сумерек приход благословляя?Где будешь ты – больной, продрогший изнутри,

Когда сомкнутся в вышине ворота РаяИ неба занавес пронзят иголки звёзд?Быть может, улицами чуждыми плутая,

Ты ищешь смысл в череде несметных вёрст?Гроша не стоят ожидания и цели,Поскольку каждый путь приводит на погост,

Поскольку тлен ветвится от рожденья в теле.Уже ли сцену бытия покинул ты,Когда овации бесстрастно отшумели


57

По роли, сыгранной в порыве доброты?Легко ли было с этой участью смириться?О чём ты думал на границе пустоты

Я не узнаю… Неизвестность будет витьсяЗа годом год, в рутине вихря полых дней.Я не узнаю… Жаль, что нам пришлось проститься,

Мятежный дух беспечной юности моей.

ДО ОДНОГО

Считать до одного не так уж сложноВ массиве из нулей и единиц.Здесь каждый первый загибает пальцы,Склонившись над шуршанием страницИ чувствует уверенность подкожноВ причастности к ватаге первых лиц.Гордыней ослеплённые страдальцыНе верят Богу, опадая ниц,Но бьются насмерть о свою ничтожностьИ после даже не собрать крупицИ после ничего о них не вспомнить.Одни нули в глазницах диких птицМерцают верой, оттого возможно,Для крыльев нет препятствий и границ.Стремящемуся смыслом быт наполнить,Без помощи Творца не обойтись.

ПО ВОЛЕ СЕРДЦА

Смертным осталась судьба, да лихая разлука.В небе чернильном горят голубые огни.Помнится, нам говорили, что мы не одниВ россыпи звёзд и галактик. Ни знака, ни звука…

Память о детстве изъята и с нею ответы.Как ни старайся, другого пути не найти:Волею алого сгустка, что спрятан в груди,Мечемся в поисках правды, надеждой согреты.


58

ЗАЧЕМ ОБМАНЫВАТЬ ДЕТЕЙ

И не упомнить всех надежд, Что в детстве голову кружили.Мы твёрдо верили и жилиВ наивном чаянье невежд.

Нас окружали чудеса,Но мы тогда не понимали,Что взрослые безбожно лгали,Игриво глядя нам в глаза.

С тех пор прошло немало лет.Немало разочарований,Немало тщетных ожиданий В душе оставили свой след,

Но детские мечты всегдаС теплом в улыбке вспоминаем…И мы своих детей обманем, Даря им светлые года.

ПРАХ

Израненное носят на руках С особенной заботой, осторожно И, затаив дыхание тревожно, Ещё не верят, что взметнётся прах Из тех же рук и, как бы ни летел, Осядет всё же под ноги прохожим, Теряя целостность и сущность, впрочем, Нет естества, что ждёт иной удел. Возможно, тот, кто в памяти хранил Ушедшее однажды, дорогое Найдёт обитель вечного покоя, Смешав свой прах с тем прахом, что любим.


59

ОЖИДАНИЕ

Тень необъятная в толще воды тяжела Томным видениям, не завершившим дела, Будучи в теле. Набухшие кости свербят Где-то на дне океана, в объятьях наяд, Свет маяка ожидая – жестокий удел Тех, кто крушение жизни своей потерпел. Остов фрегата, окрашенный ржавчиной, – дом, Рыб благолепно мерцание в небе ночном.

ПРОТИВОЯДИЕ

Растекалась пасмурным на светлом...Вывести ли? Вычистить? НапрасноИзволенье жалкое, столь тщетно,Что сжимает сердце ежечасноГоречи безудержная скверна.

Растекалась, проникая впронизь…Не притронуться, как неприятно,Неприглядно до предела, то естьИсковеркано нутро нещадно.Если бы имела цену совесть, Не вкусить вовек обиды яда.Если бы ненужная условность,Что непониманием объята,Стала так важна, как честь и гордость,Мир спасла бы оная триада.

ВАЖНЫЙ

Плоды трудов… какая благодать. Теперь и умереть не страшно, Но непрестанно кто-то важный Твердит: "Пора лекарства принимать!"


60

И я теряюсь в ощущениях опять, И в мыслях о ничтожном и прекрасном, Не ведая, как может быть опасным, Вращенье жерновов воспоминаний вспять. Но этот Важный любит наблюдать Явления такого рода. Его смешит моя природа И дерзость нежелания признать Беспомощность в стремленье обладать Судьбою, не доставшейся по праву. В который раз, принёс свою отраву И требует безропотно глотать.

ЛЮБОВЬ КАЗАРЦЕВА

Родилась...в...Петропавловском р а й о н е . . . А л т а й с к о го . . . к р а я . У ч и тел ь . . рус с к о го . . я з ы к а . . и литературы. . .Ветеран . .труда, лауреат..литературной..премии и м . А . С о б ол е ва , . . д и п л о м а н т межрегионального литературного конкурса им. Ю..Рытхэу. Автор нескольких книг поэзии и прозы. Руководитель литературной студии «Аспект»,.редактор..альманаха «Бийск . . .литературный». .Член Союза писателей России. Живёт в селе Смоленском.

ПОКАЯНИЕ

Иван Трифонович Семоненков из плеяды писателей, родившихся после Великой Отечественной в о й н ы . . О н . . п р е д с т а в и т е л ь поколения, не знавшего войны. И хотя война оставила зияющие раны и в его биографии, его стиль художественного отображения действительности отличается от стиля писателей-фронтовиков. Иная у него и энергетика, но при чтении даже одного рассказа обнаруживаются типичные черты и признаки русского литературного осмысления мира.

И т а к . . С . . ч е го . . н ач и н а ют с я

-


61

литературные сюжеты? С того, что и многие события жизни – с дороги.

С вокзала начинается рассказ И. Т. Семоненкова «Февральская замять».

А с чего начинается сама жизнь? С ожидания её, этой жизни. В состоянии ожидания находятся и персонажи рассказа.

Сюжет развивается в соответствии с классическими канонами, возникают препятствия – непогода. Герой, от лица которого ведётся повествование, ощущает беспокойство, словно забыл о чём-то важном. И с этого, с поиска вариантов преодоления обстоятельств, с обращения к своей памяти, начинаются размышления, активные действия, открывается путь к решению проблем. Замечу: автор не говорит нам, что каждый воспринимает одно и то же событие по-своему, по-разному. Автор просто ведёт нас вслед за раздумьями своего героя, ничего не навязывает, не впадает в моветон нравоучительства, но даёт читателю возможность, право совершить открытие самостоятельно.

Не буду пересказывать сюжет, однако отмечу, что стержнем сюжета является материнство, а главным героем является мать. Образ матери дан как бы в зеркальном преломлении: с одной стороны – настоящая, живая, истинная мать, воспитавшая в лихие годы трёх дочерей и сына. С другой стороны – размытый, искажённый и… не законченный образ матери, бросившей младенца. В словах рассказчика неприятие и осуждение её поступка, но, в то же время, автор отказывается верить, что эта заблудшая не вернётся к своему ребёнку.

Что примечательно – писатель почти всем персонажам дал имена, даже невидимой буфетчице. И только рассказчик, одна и другая мать, и шестимесячный подкидыш остаются без имени. Между этим ребёнком середины девяностых и мальчиком с соской из ржаного хлеба на исходе сороковых – дистанция в полвека. Внешние обстоятельства схожи, но почему одна мать отдаёт все свои силы на воспитание детей, другая «освобождает» себя от священной обязанности?

Почему? На этот вопрос каждый читатель найдёт свой ответ. Возможно, в «Февральской замяти» безымянный герой, скорее

всего – сам автор, и он не только отвечает себе на мучительный вопрос, что нужно вспомнить ему. Он прозревает и… приходит


62

к покаянию, как истинно русский, традиционно нравственный человек.

А мне как читателю понятно, почему этот герой безымянный. Он – каждый из нас. Нам всем есть, что вспомнить, есть в чём покаяться. И у нас остаётся надежда.

Надежда на что? На неистребимое добросердечие людское. Верится, что рассказчик вернётся-таки домой, а подкидыш, благодаря заботам случайных свидетелей детской беды, обретает шанс на спасение, на большую жизнь. Ведь в финале рассказа повествовательное напряжение, словно тугая спираль, начинает «раскрываться», расширяя круг персонажей, рождая активное движение, новые действия и события. Время движется к полуночи, «поезд в два ночи». Надежда на новый день – как надежда на обновление жизни – осветляет внутреннее состояние рассказчика.

Дочитываю заключительные строки, закрываю книгу, но чувства мои остаются «внутри» рассказа. Мысли бегут по лабиринту моей памяти. Я тоже родилась в конце Великой войны. А мама – в конце гражданской...

Поклон земной – нашим матерям. Земной поклон Ивану Семоненкову, писателю, который не даёт

дремать памяти, совести.


63

АНДРЕЙ БЕЛОЦЕРКОВЕЦ

Андрей Владимирович Белоцерковец – психолог, издатель газеты «ПатриотЪ» в Березовском районе Красноярского края. До переезда в Белокуриху проживал в городе Красноярске. Во времена политической деятельности и издания газеты занимался журналистикой, публицистикой. В журнале «Огни над Бией» опубликовал эссе «Овощевод», которое позиционируется как книга для бросающих пить. Как практикующий психолог имеет ряд лекций и программ. Наиболее успешный именно антиалкогольный проект.

АРМИЯ

Армия 1986-88, как это было.(Повесть)

Часть 1. Духовная

Глава 1. ПРИЗЫВ

В 1986 году, почему-то случилось так, что в Армию решили забрать всех.

Призыв был уже окончен, когда нас – тех, у кого была нестроевая служба, согласно медицинским заключениям, мило пригласили в военкоматы, под предлогом выдачи военных билетов, как их тогда называли «белых».

Так, в самом конце июня на Краевом призывном, в непосредственной близости к железнодорожному вокзалу, оказалась довольно-таки приличная, по количеству добровольно явившихся призывников, команда.

Целью специальной медицинской комиссии было убедить нас в добровольном желании отслужить в комфортных, по словам медиков, условиях и не создавать себе проблем ограничения дееспособности в будущем.

Так как мои проблемы со здоровьем, помимо сердечнососудистой системы, уходили глубоко в кору головного мозга, то вместо

&


64

развеселого кардиолога, рисовавшего картину полного отсутствия физических и эмоциональных нагрузок в войсках для парней с «годен к нестроевой …» в военном билете, мне пришлось общаться с самым настоящим советским врачом психиатром.

В этом году я окончил второй курс ФКПИ завода-ВТУЗа при Красмашзаводе. Второй и четвертый курсы этого непростого учебного заведения славятся тем, что они являются рабочими. Т.е. если мы работали на заводе в первую смену, то учились вечером и наоборот, отучившись утром, мы выходили во вторую смену. Работали на полном серьезе на рабочих специальностях полный рабочий день за настоящую заработную плату. Так же Красмашзавод известен во всем мире как режимный объект, и каждому абитуриенту, сразу после поступления, в личное дело ставился литер в форме шахматного коня, означающий начальную степень секретного допуска.

Мы по праву гордились цифровыми обозначениями наших специальностей, а к середине восьмидесятых еще и появились легальные названия таких специальностей, как «Проектирование и производство летательных аппаратов» или 09 как мы себя не без пафоса называли.

На первомайской демонстрации в нашем потоке, идущем в плотной колоне, случился неприятный инцидент с чрезмерным употреблением крепких напитков некоторыми нашими одногруппниками. Поэтому, когда после праздников меня как старосту группы вызвали в партком факультета, я волновался избыточно. После посещения парткома, я волновался еще больше, потому что вместо вопроса о демонстрации мне было предложено пополнить ряды Коммунистической парии Советского Союза. Так, перед самой службой, я стал кандидатом в КПСС. А служба была неизбежна по идеологическим соображениям.

Психиатр, женщина возраста моей матери, очень популярно объяснила мне, что если комиссионно подтвердить мой страшный диагноз, то недоразумение с моим членством в партии, владением охотничьим оружием, водительскими правами и вообще возможностью обучения в оборонном ВУЗе, необходимо будет раз и навсегда исправить. И что материнский ее совет – сходить отсидеться где-нибудь в штабе оставшийся срок, менее двух лет, и не портить себе жизнь молодым упрямством.


65

Я так и сделал. Подписал какую-то хрень, мол, сам хочу вопреки всему.

– Дурак! – сказал начальник Производственного отдела, Зарем Александрович.

– Подумаешь! – подумал я, слегка смутившись. А уже через сутки вспоминал его слова как пророческие. Точно Дурак! Зачем мы были нужны Советской Армии, я так и не понял до сих пор.

Всю нашу призывную делегацию неполноценных привезли сначала в Читу. Разместили в Брежневском полку – Учебка такая. Через плац от Брежневского стоял Ленинский полк, видимо издеваясь уже тогда над Идеей и тем, что из нее получилось – это было земля и небо.

Нас, около ста человек, «бросили» в помещение по два человека на койку. В полку не было воды. Никакой. Вообще! В бочках привозили обильно удобренную хлоркой воду. Началась дизентерия. В туалет ходили строем. Куски газет выдавали перед входом. У кого была кровь – увозили в санчасть, остальных обильно питали горстями таблеток.

Мы были не нужны Родине настолько, что нам не выдавали даже подшивной материал. Муштра заключалась лишь в долгих прогонах по плацу, долгому стоянию на улице и полосе препятствий. Стирать, гладить, мыть посуду было нереально. Персональный котелок освежался после завтрака обедом, затем ужином и опять завтраком. Во мне кипело г...! В прямом и переносном смысле! Я молодой, почти коммунист, готовый порвать за советские идеалы любую идеологию мира… Я оказался по ту сторону реальной жизни.

Как-то ко мне подошел капитан. Зачуханный, уставший военный. Видно было по глазам, что алкоголь спасал его от происходящего вокруг. Представился парторгом полка… попросил зайти, встать на учет. Он мне тогда сказал: «На два года, солдат, зажмурься и забудь! Два года пройдут, и все закончится. Будешь залупаться, посмотри на меня» – он стоял помятый, с мешками под глазами, не старый еще совсем советский офицер, в не глаженной форме, на дежурстве. В семье, наверное, совсем никак. Чмошный, жалкий товарищ капитан… – «Здесь правды не найдешь! Смотри, чтоб не убили. Ничего святого нет. Домой вернешься, будешь жить. Просто забудь, что ты коммунист или человек. Пригнись и не вылазь».


66

Мы стояли под сосной недалеко от штаба. Я был ошарашен услышанным. Я думал, что может быть, кто то не знает, что все так плохо? Я думал, что эта маленькая тюрьма – странное стечение обстоятельств. И это еще нас не били. Нас было слишком много.

Каждый день в полк приезжали «покупатели». Они осматривали строй неликвидного личного состава и задавали один и тот же вопрос: «Водители, бульдозеристы, экскаваторщики, трактористы – есть? Мой товарищ (сдружились еще на призывном), убедил меня назваться бульдозеристом. Рассказал мне про рычаги и фрикционы, сказал, что получим бульдозер, и служба медом покажется. У него был врожденный порок сердца. Мы раз за разом выходили из строя и вставали назад. С таким диагнозом трупы про запас никто не брал.

Через неделю пребывания нас зачем-то отправили на танковую директрису вместе с курсантами. Курсанты отличались от нас белыми воротничками, начищенными сапогами и бритыми лицами. У меня тогда еще ничего на лице не росло, а созревшие хлопцы уже походили на реальных партизан. Только через полтора года я, прочитав повесть «Гуга», смог сравнить нас со штрафным батальоном. Курили мы исключительно окурки, выпотрошенные на газету и свернутые в самокрутку, собранные у пепельниц в солдатской курилке. Денег уже не было даже у самых экономных. Возле штаба можно было найти нормальные бэканы из-под офицеров. Те курили как есть, с фильтром сигареты, докуривая чуть больше половины. Кинг сайз!

Так вот. На директрисе было хорошо. Весь день пролежали под тенью деревьев, отсыпались, так и не поняв, зачем нас сюда выгнали вместе с курсантами, которые реально чему-то учились. Вечером, довольные, возвращались в казарму, воняющую семидневными портянками, спать, не шевелясь, боком вчетвером на спаренных солдатских кроватях, в одежде. Снимать не разрешали. Сапоги приказывали запихивать под матрац. Новые сапоги могли ночью украсть сержанты учебного подразделения МО СССР.

На следующий день обосра...сь уже курсанты. Да как! В ходе расследования выяснилось, что на директрисе находилась емкость с дождевой водой. Огромная топливная цистерна прозрачной, как слеза, воды! Наше счастье, что мы об этом не знали. Когда емкость перевернули, из воды были извлечены тела кошек и крыс, останки собаки. Как последняя попала туда?


67

Рукотворное дело. В общем, нас свозили в баню на грузовиках, аж на другую сторону Читы. Еще через неделю, когда в санчасти появились первые умершие, нас по тревоге вывезли на железнодорожный вокзал и отправили в Кяхту.

***Забыл еще сказать, что на первом медосмотре в Чите, военно-

медицинская комиссия, которая уже была не заинтересована в планах призыва, открыто, прямо в нашем присутствии ругала тех, кто прислал таких уродов на их ответственность. Несколько человек согласились проходить обследование с целью комиссования. Мы получили позднее известия, что они благополучно вернулись домой с «белыми» билетами.

Глава 2. КАРАНТИН

Вывезенные на железнодорожный вокзал Читы, мы расположились в сквере с правой стороны от вокзала. Прощание с Брежневским полком напоминало мне прощание с самим Леонидом Ильичом, и падающий в могилу гроб с телом Генерального секретаря не отвечал на главный вопрос: Что же будет с нами дальше?

За две недели пребывания в Армии мой мозг еще не научился абстрагироваться от прошлого и будущего и концентрироваться лишь на происходящем в настоящий момент. Или скорее – неважно то, что происходит сейчас, завтра наступит когда-нибудь.

С вокзала я отправил письмо матери и сестре моей матери, муж которой был каким-то совсем не маленьким военным, и как раз где-то неподалеку. Я, втайне от всех, и в первую очередь от самого себя, очень рассчитывал на спасительную помощь военных родственников. Я уже четко осознавал, что попал, наверное, в самую большую беду в своей жизни. И что мое прежнее понимание «служить», где-то уже скоблится во мне предательским «выжить или бежать». Хотя все самое интересное было еще впереди. Нас еще не били, нас было много, нас еще не унижали. Мы до сих пор были непонятным «стадом» в новенькой военной форме, небритым и не подшитым, в нечищеных сапогах, стреляющим у прохожих «закурить» и опережающих друг друга криками «Покурим!».


68

Вокзал Кяхты меня впечатлил! Я считал, что достаточно хорошо знал географию и историю, но о существовании города миллионеров и Великом шелковом пути я не знал ничего. Разоренный моими соратниками по партии город и вокзал не был похож ни на один город Советского Союза. Я бывал в Ленинграде, городе который меня поразил и глубоко запал мне в душу, но думал ли, что здесь, на краю Земли, далеко-далеко от всех и вся есть город бандитов, семеновцев, колчаковцев, прочих лихих родственников и сподвижников лихих людей? Золотой вокзал с каменными мозаичными полами и росписью по стенам и потолку в зале ожидания?

Я вспомнил, как был поражен обычной столовой в санатории ВЦСПС Украины, куда я случайно попал из сибирской серости и убогости домашнего быта в новый год, перед окончанием средней школы. Стараниями матери, по добытой правдами-неправдами путевке я оказался на родине генсека Андропова и в Новый 1984 год орал с бывшего барского балкона в сторону Грязелечебницы имени Семашко: «Да здравствует Юрий Владимирович Андропов, верный ленинец, Генеральный секретарь Коммунистической парии Советского Союза! Ур-р-рА!» – вместе с такими же как и я, пьяными украинцами. Тогда же был первый мой шок, я понял, что не все наши граждане умеют в этой стране разговаривать на русском. Даже украинцы.

На самой границе с дружественной Монголией располагалась воинская часть, состоящая главным образом из старинных зданий кирпичных царских казарм. Мы были определены в новое железобетонное здание самоходного дивизиона. Для нас начался самый настоящий армейский карантин. Служащие встретили нас зло. И я не мог понять ту ненависть, с которой обычные советские солдаты и сержанты, чисто по-зоновски, похотливо-задорно, цыкали в нашу сторону, видя в нас не сослуживцев, а свежее мясо, поступившее на прилавок судьбы.

Первым делом, я, тайно надеясь на какое либо спасение от животного страха молодого солдата, «духа» – по армейским понятиям, первым делом отправился в партком батальона. Метров 250-300 от здания казармы показались детским походом в магазин с деньгами в чужом районе. Я дважды получил в лоб от притягивающих меня за ремень к себе бойцов Красной Армии, которых помимо меня, боялся и весь остальной мир. Хулиганское сплевывание сквозь шелку зубов и вопрос: «Э-


69

э, военный, откуда?» – «Красноярск…» – «С Казани кто есть?» – «Не знаю, я в штаб иду…» – «Ты седня ночью на ...й ко мне пойдешь! Вешайся, сука!» Это было как уставная фраза. Все говорили ее одинаковыми голосами и интонацией, может, чуть перевирая акценты. Менялись только города. Я все-таки дошел до штаба, где тут же «раскрутился» за внешний вид от какого-то офицера. Встав на партийный учет и получив содержательный уже разговор о внешнем виде с парторгом дивизиона, я бегом возвращался назад. Я четко понимал – с человеком, идущим в штаб, ничего не может случиться. С человеком идущим со штаба – может случиться все, что угодно.

Нас было много. Поднимали по одному, отводили в гладильную комнату. Били в грудь. Спрашивали: «Понял? Иди!». Среди нас был хакас из красноярского политеха. Уже не помню, что там у него болело, но здоровый был как лось, красивый, большой парняга. Просто супер-хакас! Когда с краев выдергивания начались, он встал, Миша его звали.

– Вы че как бараны? Читу забыли, что ли? Одного поднимают – все встают!

Встало человек 12. Не буду врать, вставать не хотелось. Хотелось провалиться в смертельный сон, чтобы без нервов, боли и позора – в никуда. Проснуться и не видеть больше этот затянувшийся кошмарный сон. Не хотелось ни бодаться, ни связываться, ни бояться, ни драться. Хотелось одного – хотелось домой!

Встали, сгрудились в кучу. «Пид...ры типа спят!»– огрызнулся кто-то. Казарма сопела и изображала сон. Включился свет. Кто-то крикнул на лестницу: «Духи залуп...сь!», по лестнице зацокали звуки подков. Сердце выпрыгивало из груди. Дыхание стало невыносимо жарким. Кожа на лице стала чужой. Нижняя губа онемела и перестала закрываться. Ну, и где твоя борьба? Где твой бокс? Животный страх мешал быть героем. Напротив собралось человек семь сержантов.

– Вы чё, духи, совсем о...ели?! Ну-ка, отбой!Стоим.– Всем отбой, я сказал! – командовал самый страшный, но

не старший, в расстегнутом ниже груди хэ-бэ, с белоснежным, толстым и высоким подворотничком.

– Вы двое, в коптерку!, – выбор выпал на меня и на Мишу. – Кому сказал! Не ссать! Ниче не будет! В коптерку сказал!


70

Мы пошли в коптерку. Если честно, ждал удар пыром от кирзака, но сжалась задница самопроизвольно, зря сжалась, на этот раз пронесло. Пронесло. Миша сразу получил по морде, ответить не смог, успели задавить «базаром». Главная претензия была в том, что нам по статусу не положено противится всему происходящему. Без кулаков и через связную речь, нам стало понятно, что сопротивление бесполезно.

Со мной разговор был отдельный. Коммунист в казарме – это «пальва». Я еще бежал до казармы из штаба, а армейский телефон с крутильником уже разносил весть о том, что в казарме «пальва». Партбилет давал очень большие возможности для солдата, но я волновался, боялся, прятал такие варианты в себе, топил их, поджимал хвост. Я не хотел бескомпромиссной и жесткой борьбы, согласился я тогда со спивающимся замполитом Брежневского учебного танкового полка.

На теоретических занятиях боевой подготовки интересно было узнать, что «живучесть» нашего самоходного дивизиона в военное время составляет 20-30 минут. Боевая задача заключалась в том, что по тревоге, необходимо было выдвинуться в глубь монгольских степей, развернуть технику в особом порядке и, в лучшем случае, успеть немного пострелять. Следом погибали танки, далее было неважно. Китайская военная угроза не отвлекала нас от желания поесть и убить всех военных вокруг себя. Всех. Но жизнь в казарме, страх перед стоящими по обе стороны от плаца, тюремного вида, царскими казематами реальных войск, за глубокими, зарешеченными окнами которых творились страшные преступления, и слухи о самоубийствах молодых солдат, доходившие до нас, висели их душами над красными металлическими крышами красивых и мрачных старинных зданий.

Видимо традиционно для советской армии, в любой части всегда был только что переехавший к новому месту службы офицер, которому в квартире надо было делать ремонт. Из всех неумех и бездельников самым надежным, кому можно доверить ключи и охотливых соседок по военному городку, понятно, был коммунист. И бригада из четырех человек около десяти дней делала вид, что умеет делать ремонт в квартире командира роты. Что там меня поразило, так это то, с какой ненавистью был построен солдатами офицерский, жилой, многоквартирный дом. Как были поклеены обои, совершенно новые недорогие, а у меня дома и таких не


71

было, обои перед наклейкой сознательно пропечатывались грязными солдатскими сапогами, и эти бесконечные следы шли по всем стенам к потолку и навстречу. Оконные рамы, сделанные руками солдатских столяров, говорили: «Живи как в ...опе, товарищ командир!»

Через десять дней, поняв, что русские не умеют делать ремонт, нас заменили на армян из другой части. Мы вернулись на плац и через совсем короткое время принимали обязательную торжественную присягу. Мы впервые были одеты в новую парадную форму, и нам были выданы, два на всех, длинные автоматы АК-74. Самоходчикам были положены АКС, со складным прикладом, но вписанное в чужие военные билеты боевое оружие нам решили не давать и, как и положено неполноценным, нам доверили два макета боевого оружия из учебного класса, которые мы торжественно передавали друг другу перед страшной клятвой Родине, которая нас так бессовестно предала…

Уж и не знаю почему, но мне, хорошо помню это ощущение, казалось, что моя мама очень хочет видеть, как ее сын будет принимать Присягу. Я прямо чувствовал, что она готова приехать, и я не успел ей об этом сообщить. И казалось так не мне одному. К некоторым новобранцам на присягу приехали родственники, привезли малых детей. Как хорошо, что моей мамы не было. Письмо запоздало или не захотела, или просто в целях экономии, мы всю жизнь экономили – она не приехала. А те, кто приехали – увидели «Служу Советскому Союзу» в живом варианте, не дай бог видеть такое кому либо из родных и близких. Не новобранцы, а самые настоящие «ЗК» опадали с кроватей под крики и матерные погонялки сержантского состава, сумбурно одеваясь, выбегали на улицу. Осунувшиеся, исхудавшие, с разбитыми лицами, молодогвардейцы строились на плацу.

После не вызывающей никаких патриотических чувств церемонии всем был дан отдых до вечерней поверки. И тем, к кому приехали родные, пошли гулять по старинному городку, где не было никаких развлечений и даже возможности просто покушать. А большинство, с мрачными мыслями о вечернем распределении по царским казармам, остались бездельничать в расположении части.


72

Глава 3. ПОЛИГОН

Не так страшен черт, как его малюют. На подкошенных ногах мы расходились перед вечерней поверкой по своим новым казармам. Как и бывает часто в жизни, офицерская жеребьевка раскидала по разным подразделениям уже сложившиеся дружеские отношения и симпатии. Я уже и не помню, с кем я отправился в направлении старой царской казармы справа от плаца, именно с теми, с кем не просто не общался прежде, а и вообще был мало знаком. Понурые, мы брели в сопровождении понтовитого нерусского сержанта к месту новой службы. Перед крыльцом нам разрешили перекурить. Сигареты были еще от добрых родителей наших товарищей. Какое это было счастье, выкурить целую сигарету, без «покурим», «дай добью» и «оставь». «Перед смертью не накуришься» – мы, ежась от неопределенности, вошли в серое и прохладное почти музейное здание, стены которого хранили в себе тайны и память прошлых веков.

К нашей большой радости, личного состава почти не было. Оказывается, начались учения и все выехали на полигон. А нам, как выяснилось, предстоит служить не здесь, а на самом полигоне, в роте обслуживания. Никто даже грубого слова не сказал. Лишь замечание сделали, что сапоги должны блестеть, бляхи на ремнях и подшива белая должна быть, «Как мои зубы», – сказал нерусский сержант и оскалил свой фиксатый, желто-коричневый, прокуренный рот.

Быстро управившись с простыми гигиеническими процедурами, отметив про себя, что никто не заставил драить очки, застав меня в туалете, я вышел из казармы и уселся на лавочку покурить перед сном. Наступала прекрасная бурятская летняя ночь. Меня охватила уверенность в том, что не так уж и плохо все. Это были ужасы первого месяца ломки привычного уклада, когда мы привыкли качать права, упираться, выпендриваться, понимая это как – уважать себя. Здесь все было проще. Косяк – по роже, чуть не так – упал-отжался. И некому пожаловаться, невозможно спрятаться и невозможно избежать. – Но ведь, вот сейчас все спокойно, душевно,– думал я,– старые уже несколько раз мимо прошли и никто не дернул и не предъявил… Чуть позже я понял, что спокойствию нашему виной был именно я. То, что непонятный пока коммунист придет в эту казарму, местным сообщили сразу,


73

когда стало ясно. Но это уже было неважно, я готов был к спокойному сну…

В четыре часа утра нас подняла тревога. Оделся за тридцать секунд и, еще не проснувшись, вылетел из казармы. Перед крыльцом, в дымке выхлопных газов, стоял бортовой ЗиЛ-131. Заскочил в кузов. Закурил. Очень быстро уселись все. Что-то загрузили, опять уселись, поехали. Утренняя прохлада не обманывала приближение жаркого дня. Ехали никак не меньше часа. Степь и холмы. Степная дорога пылила песком за кузовом, колона растягивалась на километры, чтобы не хватать чужую пыль. Удавалось дремать. На сердце было необычайно легко. «Наконец-то нормальная служба, учения и труд, – вертелось в голове. – Все нехорошее позади». Наверное, так и есть…

Пунктом назначения для нас были густые кусты. Заросли какого то кустарника и, как потом стало ясно, огневой рубеж БМП. Незаметные капониры, давно уже выкопанные и замаскированные сеткой, хранили в себе четыре боевые машины пехоты. Мы получили сухой паек, (первый раз за все время – не банку каши на двоих, а по целому пайку!) и стали жадно поглощать его содержимое, сидя на травянистом песке в тени кустарника. После завтрака для нас начались учения.

Я опять отметил, что от здравого смысла в Армии необходимо улыбнуться и отдохнуть. Мы около трех часов на корточках изображали себя едущими в десанте БМП. По команде «К бою!», первый, по Станиславскому, открывал символическую дверь «десанта». И мы кувыркались, выпрыгивая из представляемой машины, разбегались в «цепь». По команде «По машинам!», мы собирались, выстраивались друг за другом и, не переставая двигаться, открывали мнимые двери «десанта», один за другим, садились на корточки – «ехать» на войну дальше. Помню, как меня начали раздражать появившиеся среди нас жалобы на усталость ног и тупость происходящего. Когда на перекуре рассуждения приобрели форму митинга, я внезапно зло высказал: «Вы что, сука, хотите, чтобы нас опять бить начали? Расслабились! Учебку забыли? Пусть лучше тупо др...чат, чем больно мочат!» Мнения по поводу моего высказывания разделились, но в однородной среде меня это мало интересовало…

Внезапно, поднимая песочную пыль, на полянку влетела настоящая Боевая Машина Пехоты. Лица молодых солдат повеселели. Видимо, наши «корточки» кончились, сейчас


74

покатаемся. Построившись в колонну по двое, первые уже по настоящему отворили двери гостеприимного десанта. Мы радостно влетели внутрь и расселись на жестких лавках перегороженного продольной защитой двигателя десантного отсека. Захлопнув двери, и ощутив эффект духовки в раскаленном июльским солнцем корпусе машины, ехидно улыбаясь, мы расслабились в предчувствии настоящего военного путешествия. И вот тут началось! Водитель дал полного газа, понимая состояние расслабленных «духов» в десантном отделении. Машина, встав на дыбы, стрелой рванула вперед. Громыхая друг о друга костями, как селедки в банке, мы сплющились в районе крепко закрытых дверей. Резкий, как газ, тормоз – и мы уже летим по направлению движения, собираясь в узком проходе отсека стрелка-радиста, ощетинившегося каруселью небольших красноголовых снарядов. Опять газ! И понеслась – прыжок, нырок, тормоз, газ, поворот. Я уперся на четыре кости. С незащищенной головой, вжатой и наклоненной шеей, отталкиваясь, что есть сил, от стального потолка обеими руками, чтобы прижать задницу, как можно плотнее, к скользкой лавке. Упираясь ногами, одной в пол, другой в борт, за первые минуты «счастливого пути» я потратил все свои силы. Кружащаяся от перенапряжения и жары голова медленно начинала приходить в ужас, что если я хоть на миг потеряю контроль над мышцами – конец будет жестокий. Мое любимое, пусть и худое, невыразительное тело превратится в зажаренный в духовке люля-кебаб, оббитый о броню советской боевой техники, одной из лучших боевых машин военного мира.

Я думал, прошел час, на самом деле, не более пяти минут – я вспомнил свою первую смену на компрессорном конвейере завода холодильников. На подходе к конвейеру его скорость казалась настолько размеренной, а работа рабочих спокойной, скучной и нудной, что, заняв рабочее место, я был ошеломлен его стремительным бегом на меня. Я, задыхаясь, хватал подлетающий ко мне с бешеной скоростью компрессор весом порядка десяти килограммов и разворотом тела пытался попасть отверстиями установочной площадки на два крюка. Есть! Поворачиваюсь – а-а-а! Следующий уже готовится падать. В правой руке шершавая лопатка, которой мне надо успеть забить несколько алюминиевых клиньев в резиновые пробки заглушек и опять успеть повесить компрессор на стапель, сняв его с конвейерного стола. Бригадир отключает конвейер и, уже приподнявшийся на самом краю стола


75

горячий корпус холодильного компрессора оказывается в моих руках. Забиваю, снимаю, вешаю. Конвейер снова начинает свое движение. Через несколько часов он уже едва успевает за мной. Сноровка великое дело.

Очнувшись от воспоминаний, начинаю расслаблять затекшие руки и ноги. То ли водитель успокоился, то ли дорога стала ровней, то ли я попал в такт движения снаряда. Тело вновь становится упругим и ловким. Пот ручьями течет по всему телу, промочив штаны, спину куртки, мокрая лавка ерзает подо мной. Хочется пить…

***Сама воинская часть представляла собой одну деревянную

щитовую казарму, хозяйственно-бытовое здание и небольшой технический парк. Размещалась она у одинокого, выразительного холма, маленького у подножия и необычайно высокого. Так как в Бурятии все возвышенности называются сопками, то и холм этот тоже назывался сопкой, а вот Бурятия это была или Монголия, мне до сих пор неизвестно.

Первая история, которую мы узнали, прибыв к постоянному месту службы, это то, что нарушителей порядка командир мотострелковой роты обеспечения полигона загоняет на эту сопку, и костер на ней должен гореть до утра. «Так что, Духи, готовьтесь, заготавливайте дрова, если Дедушкин костер погаснет – вам конец». Я так понял, что это самый важный момент в жизни маленькой роты на полигоне.

Так как моих земляков в роте не оказалось, встретили меня холодно, но спокойно. Сразу вызвали к командиру роты. Молодой, высокий, красивый капитан. Немец – черный, с короткой стрижкой, энергичный, спортивный. Сразу стало ясно, что главнее его, в радиусе шестидесяти километров, нет никого, включая старослужащих и блатных. А блатные в нашей стране есть везде и всегда. Какая-то тайная почта ходит вслед за ними и объясняет окружающим обстоятельства их исключительного положения. Этот феномен тогда и не разгадал, да и цели особой разгадывать не имел.

– Служить, солдат, по совести будем? Или как получится? – сразу спросил Он. Прямой мужской взгляд в глаза.

– По совести… – как-то неуверенно произнес я. То, что утратилось за первый месяц службы, видимо необходимо было восстанавливать. Короткий разговор получился. Очень. Но,


76

выходя от командира, человеческого во мне стало порядком больше.

– Стучать будем? – зло спросил смуглый сержант. – Никак нет! – без запинки ответил я. – Этот нормальный, – подтвердил казах моего призыва,

радушно принятый своим землячеством и чувствующий себя в положении.

Больше дурацких вопросов и необоснованных претензий ко мне не было. Я начал втягиваться в простые условия службы на самом краешке земли. То ли еще в Бурятии, то ли уже в Монголии, на самом деле было не важно.

Шли учения. Мы обеспечивали деятельность полигона. Сами учились тоже. Правда, в последнюю очередь. Через несколько дней своего пребывания в части, на стрельбище, прибыли уже в сумерках. Скандал! Стрельбы ночные, а трассеры (пули со светящейся траекторией) не взяли и прицелы ночные тоже. Щедрость Министерства Обороны не знает границ. Стреляли в полной темноте на ощупь в сторону мигающих огнями мишеней. Видимо, я действительно хороший стрелок или везунчик, но поразил, не видя конца собственного ствола, три или четыре огневых точки противника. Когда меня утром поздравляли даже старослужащие, а мне в военный билет написали должность снайпер, я вообще готов был час просидеть на сопке и кричать «Служу Советскому Союзу»! Ребята, старше на один призыв, помогали мне разобраться, где и что взять, куда что спрятать. Приятно. И еще, после этой удачной стрельбы, советовали – когда будут распределять военные специальности, просить стрелка-радиста. Самое комфортное место в БМП.

Поставленный на танковой директрисе наблюдать за прохождением танков по эстакаде, я «не заметил» падение нашего танка. Ну не заметил и не заметил. Я ж не знал, что командир танка сам доложит об ошибке. Командир танка тоже не знал, как поступит молодой солдат-разведчик, а может, это и не так важно было, все без замечаний пройти. Ротный после моего доклада просверлил меня взглядом: «Сказал же что по совести! Или ты спал? Семьдесят второй упал с эстакады». «Не спал, товарищ капитан, не видел, как упал…» Его напоминание о совести засело еще глубже в душе. Что же, самые серьезные испытания видимо ждали впереди. Если что-то, не дай бог, случится, придется делать выбор между безопасностью и совестью или совестью и правдой.


77

Выбор всегда есть…Выбирать на этом месте мне так и не пришлось. Неделю,

может две, прослужил и скажу, уже привык в этой далекой компактной части. Перед обедом как раз закончили выгружать на склад машину танковых снарядов, уставшие, но довольные, мы приехали на обед. Меня сразу же вызвали к ротному. В его кабинете сидел майор из Кяхты.

– У тебя военные родственники в ставке есть? – У меня дядя… Я не знаю где… – Фамилия у дяди как? – Мамаев. – Понятно. Собирай вещи, переводишься в Улан-Удэ.Сердце забилось как-то радостно – нашли!

Глава 4. ПЕРЕВОД

Обед в тот день задерживался. Я получил все свои вещи, парадку, ботинки, шинель, укомплектовав вещмешок, выдвинулся к полковому «Зилку». Водитель, на полгода старше службой, неохотно дал мне сигарету и опять ткнулся спать на руле. Сложив вещи в кабину, я довольный прохаживался перед бампером, прикидывая свой внезапный переезд. Прозвучала команда на обед. Мои, уже бывшие сослуживцы, заторопились в столовую. И вот тут-то я понял, что радость внезапного отъезда совершенно не повлияла на клокочущее чувство голода. Я вскочил на водительскую подножку:

– Брат, я сбегаю поем? – Мне то что, – заспанным лицом ответил водитель, – майора

спрашивай! И не брат я тебе.Я метнулся в кабинет, где последний раз видел своего

сопровождающего. – Товарищ майор, разрешите обратиться? – Едем уже… – Я хотел попроситься поесть... – Пусть поест. Обед выдался поздним, воду не завезли, –

защитил меня бывший ротный, – да и мы с тобой немного поедим. – Ступай, ешь! А то пока доедем, и ужина тебе уже не будет, –

разрешил сопровождающий.Я помчался в столовую. Обед был необыкновенно невкусный.

Суп не проварился и, похоже, все было разбавлено сырой водой.


78

На второе, привычный сушеный картофель, тоже недоваренный, и лишь добавленные в него рыбные консервы были приготовлены так давно, что вовремя не привезенная вода не оказывала на них никакого влияния.

Вообще, сколько бы ни ел на первом году службы, сытости не наступает. Лишь прекращается внутренний стон голода, как бы отступает на второй план. Солдат-первогодок готов приступить к приему пищи в любой момент, когда появляется еда. Хоть через десять минут после очередного приема пищи.

Вернувшись к автомобилю, я обнаружил нашего водителя, почему-то под машиной и не спящего, а усиленно орудующего гаечным ключом.

– Помочь? – присел на корточки я. – Нажрался – отдыхай! Я, меж прочим, тоже без обеда, да еще

и на ужин опоздаем! – Давай, я пайку организую? – Не мешай, иди майора зови!И тут меня вдруг пробило как молнией! Я вскочил на подножку

– вещей в машине не было. – А вещи мои где? – В машине, где… Я их, что охранять нанимался? Ты, дух,

совсем опух. Щас приедем в войска, поправим тебя мальца…В это время к машине подошли офицеры. Я доложил

сопровождающему о хищении вещей. Начался короткий разбор. Водитель готовил машину к выезду, я – «голодный сученыш» не уберег государево, вверенное мне имущество. Ротный сказал, что у него нет раздавать. Майор сказал, что поеду как есть, только расписку еще напишу, что сам все просадил и недоглядел. Короче – нет в войсках ничего лишнего раздавать!

***Ужином меня все-таки накормили, поскольку боец, к которому

меня приставили, был очень авторитетным в части. Я тогда не понял, какой он был национальности, но ему было поручено собрать меня и доставить к позднему вечернему поезду на вокзал Кяхты. Он хорошей был национальности, и хоть комплект одежды мне собрали совершенно непотребной – б/у, так как было решено, что раз я «блатной», то в ставке меня и оденут и обуют, а вот две булки хлеба от хлебореза и несколько банок консервов – это, несомненно, богатство на которое я никак не рассчитывал.


79

Расписку о том, что я по недосмотру и халатности провоевал новое обмундирование с меня все же взяли. На всякий случай. Вдруг начнутся разборки, вот бумага есть, не прав солдат. Сам недоглядел. Да ладно, сам так сам.

Хорошей он был национальности! Вот что мне на всю жизнь врезалось! Подведя меня к автобусной остановке, он вдруг сказал:

– Мне надо к бабе успеть, не подведешь? Сам уедешь? – Да, конечно, спасибо тебе за все! – У тебя хоть деньги есть? – видимо на всякий случай спросил

он. – Нет… – Ващще??? – Совсем… – Они там савсэм кадэты офигели! И он достал из кармана мятую зеленую трешку. Настоящую

советскую трешку! Сержантскую трешку, может, и отобранную у таких же духов, как я, но это неважно было тогда. Он имел право мне ее не давать, вернее – он не должен был мне ее давать, он просто такой вот человек был правильный в себе, очень правильной национальности и воспитания. У меня впервые за армейские будни появились свои деньги. Да какие деньги! Половина солдатского месячного жалования. Слезы навернулись на глаза. Он повернулся и исчез. Народ, не суетясь, садился в Пазик. В потертом хэбэ, видавшем не первый призыв, с драным вещмешком, обернутым скруткой из обожженной утюгами шинели, я смотрел через засиженное мухами стекло, как сын кавказского народа, весело – руки в карманы, очень быстро продвигался в глубь городка. Городка, о котором ходила нехорошая слава в отношении к военным. Он ничего не боялся. Видимо, был так воспитан – не бояться. В отличие от меня.

***Я ехал в никуда. Как я понял позже, если бы я уехал домой,

то меня бы никто и не хватился. От армейских патрулей меня спасал билет кандидата в КПСС. Я преднамеренно доставал сначала его, а потом копался дальше, ища военный билет, но вопросы по внешнему виду, маршруту следования отпадали до предъявления других документов. Была в Советской стране такая книжка, которая давала большую путевку в жизнь, действительно Большую. Но шел уже 1986 год, и здание мощной системы развитого социализма начинало, тогда еще незаметно, но


80

неизбежно разрушаться.Я не имел адреса, куда мне ехать. На командировочном листе

стояли лишь скупые цифры воинской части. Интуитивно, в Улан-Удэ я сел в электричку до Онохоя. А там, идя вдоль шоссе, я подходил к воротам с красными звездами, и нигде я не мог получить ответ, в какую сторону мне идти. Изрядно устав, я сел на мешок с чужими обношенными вещами на обочине автодороги. В мешке уже не было ни хлеба, ни консервов. Трешка разлетелась на вокзале в столице Бурятии, но как память о ней в кармане была только что начатая пачка «Астры» и еще одна, неоткрытая, лежала в другом кармане. Голод пока не бесился, и я готов был так сидеть до утра.

Остановившийся рядом армейский уазик, плотно упакованный офицерами и прапорщиками, все же вместил меня и доставил на КПП закрытого городка Улан-Удэ-40, я вспомнил вдруг ключевое слово, сказанное одним из военных. «Ставка». На КПП мою часть идентифицировали как инженерный батальон, и минут через тридцать за мной приехал опять-таки «131-ЗИЛ», видимо, самый распространенный «легковой» армейский автомобиль того времени.

Ефрейтор, водитель машины, презрительно посмотрев на меня, сразу зло обозвал «чуханом» и привычно посоветовал «вешаться». Пыль свободы сразу сдуло с меня, я вновь ощутил себя в большой беде. Прапорщик, севший с пассажирской стороны, добавил мне жизненных сил, спросив, «откуда и за какие грехи, меня такого зачуханенного, к ним занесло». Из его язвительной речи я понял, что попал на границу дисбата…

Вешаться мне не хотелось. Хотелось курить, а еще хотелось назад в Кяхту. Лучше к себе на полигон. А если нет, то хоть к этому не русскому сержанту, трешку отдал бы с первых денег. Все семь бы отдал. Четырнадцать…

– А эт че за мешок с г...? – презрительно спросил прапорщик. – Я у тебя такое в коптерку не приму. Сидеть будешь, солдат.

«Ни сидеть, ни вешаться, я не буду. Случится не дай бог со мной беда, сидеть и вешаться будете вы», – зубы сжались от ненависти ко всему военному, но тело и голова наполнились необычайным животным страхом. «Где МАМАЕВ!» – кружилось вместе с моей головой.

– А Николай Кадырович Мамаев, подполковник, он у Вас


81

служит? – вылепил из меня животный страх. – Нет, не у нас. А ты кто ему будешь? – Племянник…

Глава 5. ПРИЕМ

Самое худшее, что могло случиться в этот день – случилось. Батальон построился на плацу на вечернюю поверку. Немногочисленный строй блестел сапогами, сиял бляхами и подчеркивался ослепительной белизной подшитых воротничков. Солдатский строй похотливо загудел, когда для рапорта о прибытии в часть появилось невиданное чмо в ржавых протертых до дыр сапогах, желтом многолетнем х/б с черно-зеленым не подшитым воротником и с засаленным вещмешком с притороченной, пробритой до дыр и прожженной утюгом шинелью.

– Товарищ майор, разрешите обратиться, – у командира батальона отвалилась массивная челюсть, – рядовой Белоцерковец прибыл для дальнейшего продолжения службы.

– Иди в штаб, – челюсть комбата брезгливо закрылась.«Слава Богу, что не в строй», – подумал тогда я, и быстро

сквозанул в двери дощатого штаба, чувствуя своей спиной безумный интерес ко мне со стороны всего, выстроенного на поверку, местного воинского контингента.

Майор Деменчук показался мне каким-то обремененным службой офицером, с недовольным лицом. Сразу я подумал, что поводом для недовольства являюсь, собственно, я, но со временем я убедился в том, что служба не приносила комбату никакого удовлетворения.

Без особого интереса командир выслушал мой рассказ о том, как у меня украли все вещи. От волнения перед неизбежным появлением в казарме, я сразу же начал интересоваться, как мне немедленно встать на партийный учет. Я всем телом чувствовал, что перед страхом не существует ни этики, ни комплексов. Я готов был остаться жить в штабе или на улице, только бы не идти в казарму.

– А Мамаев Николай Кадырович тебе кто? – вдруг спросил Деменчук. Прапорщик уже доложил полученную в результате короткого общения информацию.

– Дядя. – В смысле, дядя? – Муж сестры моей матери, – неожиданно коротко

сформулировал я.


82

– Галина Елисеевна твоя родная тетя? – то ли спросил, то ли подытожил Деменчук.

– Так точно. Разрешите узнать, как ему можно сообщить о моем прибытии? – мне вдруг показалось, что, узнав обо мне, дядя Коля меня как-нибудь спасет.

– Никак. Он в отпуске. К нашей части он не имеет никакого отношения. И еще солдат. Если ты не хочешь настроить против себя пацанов, то забудь про то, что у тебя есть дядя, – недовольным голосом сказал майор, – В казарму, шагом, марш!

– А на партийный учет? – нелепая, глупая надежда, на черт знает что!

– Завтра с замполитом разберетесь. Старший лейтенант Обухан. Подойдешь к нему.

Я поплелся в казарму. Легкие бурятские летние сумерки видели всю мою обреченность и страх. Убогая щитовая, непонятно-розовая казарма тянулась от плаца перпендикулярно штабу. Желтый свет ее окон угрожал мне самой страшной ночью моей службы. Хотелось развернуться и убежать, спрятаться. Но известие о том, что в части появился рядовой-коммунист, дошла по проводам быстрее меня.

– Стой солдат! – окликнули меня у крыльца дымящие сигаретой солдаты.

– Здороваться не учили?Я впервые видел таких опрятных и ухоженных бойцов. Они

были в белоснежном нательном белье, с острыми стрелками солдатских штанов и тапочках.

– Откуда такой зачуханный? – Из Кяхты, у меня одежду всю украли, – промямлил я и

поздоровался. – Родом откуда? – Из Красноярска. – Иди в роту, там ваших бьют, – сказал мне чубатый боец,

сверкнув рондолевой фиксой.В пахнущей гуталином казарме стоял галдеж. Несколько солдат

ползали с мокрыми тряпками по полу. В центральном проходе большая группа бойцов, сжавшись кольцом, монотонно наносила удары по державшим оборону нерусским солдатам. Три армянина и пять азербайджанцев были приговорены казарменным судом к телесным наказаниям за «тупорылость». Им вменялся отказ от подчинения воле старослужащих. На лексиконе это звучало


83

неприятно и непривычно: «не шаришь и не шуршишь».Я свернул направо в туалет и хотел укрыться там под видом

большой нужды. – Эй, ты, чухан! Иди ср...ть в кусты, я тебе гадить не дам!

Сгниешь сегодня у меня на очках! – наехал на меня визглявый голос.

– Ладно, пусть по...ет, он с дороги, – защитило меня пепельного цвета лицо, – не ссы, ср... спокойно. Не трогайте его!

Визглявый голос показал мне кулак. – Только попробуй, – прошипел он. – Я сказал, ср...! Не трогай его! – пепельного цвета лицо,

вытолкнуло визглявый голос из туалета.Мне уже ничего не хотелось. – Пальва! Дежурный идет! – прокричал дневальный на тумбочке.В казарме поднялся переполох и, тут же все стихло. Несколько

солдат быстро забежали в туалет, побросали тряпки и молнией выскочили обратно.

– Сми-рно! – прокричал дневальный. – Сколько раз повторять? Команда «Смирно» после отбоя не

подается, – сказал голос, – почему свет еще горит? Почему еще не легли? Новенький где?

– В туалете, товарищ капитан. – Пусть в Ленинскую комнату зайдет, – шаги последовали по

центральному проходу, – А это что за кровь? – У Никагосяна кровь из носа пошла. Щас уберем, товарищ

капитан. – Сама пошла или помогли? – Сама пошла, товарищ капитан. – Никагосян? У тебя все в порядке? – Он по-русски не понимает, товарищ капитан.В ленинской комнате я познакомился с заместителем командира

роты, капитаном Кравченко. Короткий разговор не имел особого значения и лишь оттянул десять минут времени от неизбежного общения с моими новыми сослуживцами. Мне показали мою кровать. Места в казарме было предостаточно, и кровати стояли непривычно в один ярус. Мне все это напоминало пионерский лагерь, к счастью других лагерей я не видел, хотя именно те лагеря это все и напоминало.

В единственной роте, из которой и состоял Отдельный инженерный батальон, верховодил рядовой, недавно вернувшийся


84

в часть после дисбата. Два года дисциплинарного батальона и год службы до этого предоставляли комбату возможность уволить военнослужащего срочной службы в любой момент. Но майор Деменчук медлил. Как я понял потом, вся шаткая дисциплина в части держалась исключительно на криминальном авторитете переслужившего. Иерархия младшего командного состава требовалась только для порядка.

Ночью я был подозван в компанию старослужащих, среди которых был и Он сам. Вопросы задавали все кроме Него. Разрешили покурить вместе со всеми присутствующими.

– Так, значит, стучать не будешь? – в конце спросил Он. – Ну и молодец. Иди спать.

Я уснул сразу. «День прошел, и служба пройдет», – засыпая думал я…

Прозвучала команда «Подъем» и я досадой почувствовал, что все это происходит со мной наяву. Хотелось заснуть и не просыпаться. Одевались не очень быстро. Никаких зажженных спичек и секундомеров. Я отключился, стоя. Тяжелый пинок под зад вернул меня в сознание и, схватив пилотку и ремень, я одним из последних выбежал из казармы.

Начинался новый день.

Глава 6. СТРОЙКА

Казарменная жизнь давила и держала в постоянном напряжении. Несмотря на то, что теневое солдатское руководство постановило не трогать пока коммуниста, то, что происходило вокруг, не могло оставить равнодушным.

Ранее я жил в совсем другой стране. Та страна строила коммунизм и, несмотря на постоянное препятствие со стороны Америки, врага номер один, мы собирали какой-то вклад в красноярский миллиард, мы учились, мы радовались. Слава Богу, что до любви я к тому времени еще не дорос. Конечно же, как и в каждом молодом человеке, любовь к будущей женщине жила во мне, но она не была конкретной и поэтому оставалась светлой мечтой. Мое пуританское воспитание не позволяло мне понять и принять женскую любовь. Я считал, что секс, это уступка женщины ради уважения к мужчине и главное мужское желание. Женщину, готовую уступить мне ради уважения, я к тому времени


85

еще не встречал.Моя совсем другая страна осталась, где-то далеко и в прошлом.

Мне казалось, что извращенные армейские отношения связаны с моим далеким нахождением от европейской части страны, что все это происходит под густым туманом неведенья офицеров и высокого командования. Очень скоро я понял, что все маразмы и жестокость негласно поощряются ради поддержания порядка в частях. Письма от друзей, служащих ближе к Западу, доказывали, что разницы в отдаленности от Москвы не существует.

Моя, совсем другая страна, осталась в моем невинном детстве. Невинном ли? Не знаю…

Гарантированная неприкосновенность сделала свое дело – солдат заблатовал. Я наотрез отказывался от всех недостойных предложений, типа подшить воротничок, погладить, постирать или упасть мыть туалетные очки. Распределили меня на стройку. Рота строила боксы для инженерной техники на территории будущего дивизионного парка в сосновом лесу, километрах в пяти от расположения части. Было два вида работ – кирпичная кладка и приготовление бетона. Стройотрядовские навыки кладчика я скрыл. Кто-то из солдат постарше сказал мне:

– Скажи, что ты кирпичник, служба пролетит незаметно. Никаких нарядов – только стройка.

Я же думал о другой службе. Я в стройбат не записывался. Но через неделю приготовления бетона, я заорал: «Ну, кто так криво кладет!?» и полез с мастерком на стену, воспользовавшись тем, что кладчик ушел в санчасть с животом.

Свое превосходство в кладке я продемонстрировал в течении часа. Завел угол и выровнял «как кот посс...л» фрагмент основной стены.

– Коммуна дуру врубал, что не строитель, – улыбались солдаты.Ответственный за стройку прапорщик определил меня в

кладчики, до возвращения заболевшего бойца. Заниматься кладкой мне понравилось. Кирпич, почему то белый, силикатный – подносят, раствор подают – остается только прилепить и выставить. Моя сторона стены стала расти по-стахановски нескромно.

Однажды во время перекура старослужащие позвали меня на стопку плит перекрытия. Стопка была высотой около полутора метров и с нее очень хорошо просматривалась дорога, по которой приезжал проверяющий.


86

– Курить будешь? – спросил меня вечно загорающий дед, прикуривая странным образом изготовленную папиросу.

Кисловатый аромат конопли в малой концентрации чем-то напоминал махорку.

– А что будет-то? – тупанул я. – Ржача, – улыбнулся боец, – на, зобни.Я пытался затянуться и со всех сторон посыпались поправки.

Воздух надо было протягивать не через папиросу, а вокруг. Легкие наполнились едким дымом, я затаил дыхание и старался не раскашляться.

– Во! Вот так и подержи мальца, – посоветовали солдаты и папироса пошла по кругу.

– Пальва! – раздался крик со стены, – старослужащих сдуло с плит. Они отбирали лопаты у молодых и вонзали их в бетонную массу. Появился замкомроты.

Я, полулежа, сидел на плитах и боялся слезть. Мне казалось, что стопка плит гораздо выше крыши строящегося бокса, и какой-то непонятный страх прижимал меня лечь. Голова не кружилась, но неприятное и непонятное чувство не позволяло мне тронуться с места. Я чувствовал себя хамелеоном, высунувшим язык и принявшим серый цвет плиты. Меня не должно было быть видно.

Но Колесников подошел именно ко мне. – А ты что не работаешь? – Я покурил, – честно сказал я. – Ну, покурил и марш на стену. Ты почему скрывал, что ты

каменщик? – Я не скрывал, товарищ капитан, я не каменщик, я фрезеровщик,

– сморозил я, – Красноярский Завод-ВТУЗ, филиал Красноярского политехнического института, третий курс. Специальность «Проектирование и производство летательных аппаратов».

Меня явно несло. Страх прошел, хотелось хохотать. – Это самолетов что ли? – Никак нет! Ракет. СС-20 подводного базирования. Мадэ ин

Красмаш завод, – меня явно плющило.Офицер так и не поняв причины моего поведения, ушел не

сказав больше ни слова. – Ты что там, не спалился? – деды обступили меня со всех

сторон. – Не знаю, вроде нет. Я слезть боялся, – конопля уже отпустила

меня. Я сел на край верхней плиты. Закурил овальную «Астру».


87

Внутри меня творилось что-то крайне неприятное. Первый наркотический опыт, к счастью, оказался отрицательным и неприемлемым. Навсегда.

– На испуг прибило, – констатировали бойцы и разошлись, оставив меня до вечера на плитах, со своими разобщенными мыслями.

Глава 7. БОЙНЯ

– Короче! – серый кемеровский вертухай-опричник, по поручению старших, настраивал нас на боевой лад. – Сейчас налетаете и хе...чите азеров. Поняли?

Слабенькие, славянской внешности тела, без энтузиазма и боевого духа слушали деревенского взбитыша – вполне себе реального альтернативного командира.

– Короче! Каждого из вас, кто не будет бить уродов, буду бить я! И долго! И больно! Поняли?

Его земляк, долговязый солдат Стельмак, часто и жестоко битый на первом полугодии службы, нервно стоял рядом и кипел злостью. В группе славян, готовящихся к бою, я чувствовал себя белой вороной.

– Я не буду азеров бить. И армян не буду бить, – твердо сказал я.

– Чо??!! Да ты офигел!, – Взбитыш занес надо мной кулак. – Э, э, хорош!, – Стельмак остановил своего товарища, –

Коммуна, иди нах отсюда!Я вышел. Я чуть было не получил, но я устоял на своем, я даже

вякнул! Но чувство отложенного наказания не покидало меня. Было как-то стремно. Может, надо было смешаться с толпой и лупить тупорылых? Выполнять решение старших?

Я вышел на крыльцо покурить, но не успел. Покурившие до меня бойцы, загнали меня в казарму.

– Там ваши сейчас биться будут.Самыми непокорными в части были азербайджанцы и армяне.

Их было мало, но они выдерживали многочисленные побои и жесткий постоянный прессинг по поводу их непокорности. Я не могу понять, почему было так важно добиться от них привычного состояния «шарящего духа». Они не отказывались мыть полы вместе с нами, того же призыва. Они отказывались и наотрез – по-человечески унижаться. Причем, те из нас, славянской


88

внешности, кто выполнял все поручения, но при этом не позволял себя унижать, мы все получали так же физические наказания, но нас не опускали до уровня тех, кто соглашался становиться ниже. Парни, позволившие издеваться над собой больше принятого, моментально становились чмырями.

Причем именно отношение к самому себе и отношение к старшим, а для некоторых они – старшие – были младше по возрасту, играло немаловажную роль. Как и в обычной уголовной колонии, на первом месте стояли – покорность, чистота и порядок. Если человек преклонялся перед авторитетом или силой, при этом соблюдал собственную чистоту и не допускал над собой унижений, не достойных мужчины, пусть даже ценой боли – он оставался человеком. Всегда.

Тело казармы превратилось в ринг. Неумелые действия славянских бойцов усиливались подлыми подключениями старожилов. Тупорылые истекали кровью, но, сгрудившись в центре, истошно орали и при возможности отбрасывали от себя атакующих. Смотреть на это я не мог и опять отправился к выходу.

– Э? Ты куда? Стучать что ли пошел? – Иди ты в зад! Я покурить…

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОВЕСТИ АНДРЕЯ БЕЛОЦЕРКОВЦА ЧИТАЙТЕ В ОСЕННЕМ НОМЕРЕ

ЖУРНАЛА «ОГНИ НАД БИЕЙ» – №41


89

НАТАЛЬЯ СКАКУН

Родилась в с. Балахта, Красноярского края. Проза публиковалась в местной и центральной периодике. Автор нескольких книг прозы. Живёт в Праге (Чехия).

ЯМА

Коля Бляхин копал яму. Такой совет ему дал майор Кораблёв, когда Коля освобождался из лагеря, отсидев четыре года за убийство по пьяной стихии. Убил Коля собственного родственника — троюродного брата Витю на свадьбе у племянницы Светки. Колина жена всегда говорит, что Коля — человек очень хороший, и только от водки становится дурак дураком. А какая же свадьба без водки?! Что там было на свадьбе, Коля так и не вспомнил. Рассказали ему потом, что недальновидный Виктор над ним подсмеивался, а Коля не стерпел: схватил нож и тут же запорол брата Витю. Потом с этим ножом гонялся за прочими родственниками, упорхнувшими как куропатки кто куда. Кто-то его оглушил сзади, Коля и уснул себе спокойно. Разбудила его милиция. Хоть и родственное дело, а без милиции не обошлось. Был бы Витя хотя бы раненым, придумали бы уж чего-нибудь, но Витя умер совершенно до смерти. Племянница Светка не простила дядю Колю — на второй день свадьбы вместо того, чтобы похмеляться и покупать у Светки пельмени и блины, родственники давали показания. Показания были противоречивыми. Ещё бы! Столько выпили… Колю Бляхина взяли под арест, и на поминках брата Вити ему погулять уже не пришлось. Коля Бляхин плакал, жена Колина плакала, жена Витина тоже плакала. Так закончилась Светкина свадьба. Но зажили молодые, на удивление, счастливо. В первый же год купили машину.

Колина жена зря выгораживала супруга, сваливая его дурь на водку. И без водки Коля был не божий ангел. От любой мелочи, что была ему не по ломаному носу, он белел и беленился. В доме Бляхиных не смолкал мат, ор и свист пролетающих тяжестей, коими Коля от души швырялся в жену и дочерей (обе

&


90

росли заиками и зассыхами). Вечно он скорчегал коричневыми зубами, дёргал оттопыренной губой — столько в нём было злости. Ругателем Коля Бляхин был непревзойдённым. Но брал не виртуозностью, а неутомимостью своей. Сосед, однажды заинтересовавшись, засёк: Бляхин полтора часа однообразно материл ручей, потёкший не так, как предполагал Коля, а на полтора метра левее. У Коли ещё и двустволка до ареста была. Летом семейство его то и дело лежало под прицелом в картошке, боясь высунуть носы из ботвы. Зимой Коля любил гонять раздетую и босую жену по улице. Ревновал! Бросался он и на односельчан по неосторожности. Бывал бит. Затаивал злобу. Мстил. Но мстил почему-то жене, которая в конце концов стала для него воплощением всех враждебных Коле сил. Когда на Бляхина накатывала ярость, он становился быстрым, лёгким и могучим — так ему казалось. Дурной ядовитый газ наполнял Колину шкуру и поднимал с места куда-то лететь, всё подряд крушить, всех увечить или хотя бы материть смертным матом. Майор Кораблёв очень хорошо разобрался в Колиной природе, потому и посоветовал копать яму. Так и сказал:

— Как захочется тебе убить кого-нибудь — тебе часто хочется, я вижу, так иди копай яму. В одном кино мужик дрова рубил, но тебе топор в руки не надо брать. Копай яму. А то опять сюда попадёшь. А здесь нехорошо, ты уже это, Бляхин, понял. Да?

Коля вернулся в мае. Жена собрала стол и немного родни. Родня взялась есть и хвастаться друг перед другом. Коля выпил, послушал (все-все обошли Колю на жизненной дистанции!) побелел и бросился вон из-за стола. Родня обомлела: Коля чего-то копал в конце огорода.

— Насиделся, бедолага — по работе соскучился, — умилилась жена.

И зажили Бляхины счастливо. Жена спросила, было, у Коли, чего это он в конце огорода копает, но Бляхин так глянул на неё, так дёрнул губой, что жена навеки заткнулась. Мужик знает, чего копать!

— Колодец! Клад! Могилу себе! Пруд — рыбу разводить! Там у него другое ружьё! — гадали земляки.

А Коля копал и копал, и скоро уже выкопал яму в свой рост. Жена его ворочала хозяйством и думала, как бы ей уговорить Колю уехать из этого пропащего места к сестре: там и работа,


91

там и развитие девчонкам, но Коля как будто не слышал намёков. Коля копал яму.

Не одна Колина жена смазывала лыжи — полдеревни уже выехало, другая половина собиралась. Все ругали эту невезучую деревню, где нет работы и счастья. От таких настроений жизнь совсем захирела: народу ни с того, ни с сего поумирало немерено. Все молодые и без жалоб. У учительницы в животе замерла двойня, у Колиного соседа полёг весь свиной молодняк. На картошку напал жёлтый китайский червяк и извертел её дырами, как хотел. Трудно человеку без воображения понять, откуда и за что берутся такие напасти. Однако всегда найдётся большая голова, у которой на всё есть ответы раньше вопросов. Жила и здесь такая через три дома от Коли. Всего-то уборщица в школе, зато во дворе — поголовье и ещё гусей поляна шесть на девять метров. Уборщица эта заявила в очереди, ожидавшей в магазине подвоза хлеба, что беды эти свалились неспроста, а скорей всего из-за Колиной ямы. Ведь выкопать из ямы можно всё, что угодно. Например, радиацию. Видеть — не видно, а беды не оберёшься. Народ заволновался: кто знает, какого чёрта он в этой яме роется?! Запретить! Закопать! А как ему запретишь, если это всем известный убийца Коля Бляхин, да и роется он в своём собственном огороде — имеет право. Всё ж нашлись подвижники, написали в сельсовет и участковому по анонимке. Дескать, Николай Бляхин разрыл в своём огороде яму, и, по всему судя, выкопал оттуда радиацию или неразличимый глазом вирус. Умные люди в сельсовете только посмеялись. Радиация! — радиация в Чернобыле.

Снег выпал, Коля копал, потом долбил ломом. Однажды он нашёл в яме мокрую записку на обрывке картона: «Кончай копать, Бляхин, или мы твой дом сожжём!» Коля в этот день выдолбил три нормы. В деревне начали забивать гусей, вдруг одна гусятница разглядела, что у гусей сплошь расширенная печень. И все следом за ней загоготали: печень, печень! Радиация! Опять взялись за Колину яму. «Глубже могилы землю копать никому на свете нельзя, — вещала техничка, — там человеку делать нечего. Там уже сами понимаете, чья территория». Да уж, поневоле задумаешься, чья, когда ночью пурга окна штрихует, ветер воет громче собак, и все пути вон наотрез отрезаны. Колину жену строго предупредили – кончайте с ямой, не то мы сами примем


92

меры. Жена, конечно, промолчала: ни слова людям, ни слова Коле.

Находчивый случай сам распорядился. Коля поскользнулся на мёрзлой глине, свалился в яму и сломал ногу. Тут ни у кого сомнений не было: Бляхина Бог покарал! Долго врачи вертели Колину ногу: сращивали, ломали, снова сращивали, хотели, было, даже отрезать. Но каким-то незаслуженным чудом обошлось. Коля всю зиму проболтался меж костылей. Жена тихой сапой упаковала вещи и отбыла к лету вместе с детьми и покалеченным в яме Колей жить у сестры в пристройке к магазину. Жизнь у Бляхиных пошла куда лучше прежнего. Колю признали инвалидом, назначили пенсию. Жена мыла, сторожила, отапливала магазин, развешивала сыпучее, раскладывала штучное. У неё была зарплата, у девчонок уже не обноски — обновки. Зато Коля лишился самого дорогого — ямы, от злости он швырял костылями в семейство, но оно, женское, вёрткое, наловчилось маневрировать. Тогда Коля долбил костылём в бетонный пол. В магазине было слышно: тук-тук-тук. «Коля мой такой работящий, — поясняла жена покупателям, — вечно что-нибудь по дому копается».

В огороде брошенного Колиного дома так и осталась позевать яма. О ней на время позабыли из-за Тани-гусятницы. Таня-гусятница, обыкновенная дебилка двадцати лет, жила с бабушкой. Бабка забрала её у пьющих родителей и вырастила, как смогла. Вместо трёх лет Таня отсидела в начальной школе шесть — по два года в каждом классе. Бабка требовала учить девчонку как положено. Каждое лето Таня пасла гусей и была лучшей гусиной нянькой — все это признавали. Матери ругали своих умных детей: «Куда смотрел?! Не знает он, отчего гусёнок сдох! У Тани-дурочки почему-то не дохнут! У Тани-дурочки собаки не таскают!» И то: не было случая, чтоб Таня потеряла гусёнка. Гуси под Таниным присмотром росли гренадёрами. Груди у них были как у ледоколов. Ни у кого таких гусей не водилось. Гусыни сами парили, и не было года, чтоб бабка с Таней остались без гусей и прибыли. Гусей бабка продавала на трассе. А на еду себе держали нелюбимого поросёнка. Из спецшколы, куда её все-таки определили, Таня-гусятница сбегала. Прошагает зимой тридцать километров в одной лёгкой курточке и только приятно разрумянится. Умные бы дети заболели и померли. Наконец, бабка Таню пожалела, в школу посылать перестала. Зимой Тани почти не было видно.


93

Весной же она первой выходила копать огород и вскапывала лучше любого трактора. Потом вылуплялись гуси. Говорят, дураки добрые. Таня и убить могла из-за гусёнка. Как-то её раздразнили мальчишки, делавшие вид, будто хотят украсть у Тани птенца. Таня отгоняла их клокочущими криками, а потом подкараулила зачинщика потехи и крепко-накрепко его избила: насажала шишек на всю голову, размесила нос. Таня-гусятница была рыжая, здоровенная. Руки-ноги её густо покрывали волосы — пушились даже на лице. Бабка строго следила, чтоб Таню кто-нибудь не испортил. Как Таня пасла гусей, так бабка — саму Таню. Била её для профилактики раз в неделю по четвергам. И вот бабка умерла, не сказать, чтоб нечаянно в семьдесят-то восемь лет. Таня чистила для поминок второе ведро картошки, чужие женщины в это время решали, что с ней делать. Таня беспомощной не была, могла себя обслуживать, пенсию получала. И всё-таки сирота Таня стала большой опасностью и проблемой. Её неизбежно должны были затаскать-заиграть женатые мужики и холостые парни. Женщины смотрели на Таню: дура чистила картошку с безмятежной и безадресной улыбкой. Что правда, то правда — проще простого. И пойдёт она рожать ничьих детей, обязательно на кого-нибудь похожих. Стыда не оберёшься. «Надо ей трубы зашить!» — брякнула грамотная учительница.

— Берите, везите, зашивайте, — съязвила техничка, у которой на Таню были виды.

Летом техничка ловко подсунула Тане своих гусей. Тане ж было без разницы, за чьими гусями ходить. И ещё две соседки навязали Тане по выводку. Никогда ещё у Тани не было столько гусей и счастья! Предчувствия женщин не обманули — вечерами возле Таниной избушки зароилась молодёжь с хохотом, пивом, семечками. Родителям подростки клялись, что просто прикалываются над Таней-гусятницей, а ночевать у неё — ни-ни, никто не остаётся. Саму Таню расспрашивать было бесполезно. Всё ж посматривали. Днём Таня всегда на глазах с гусятами, но поди уследи за ней ночью. «Не голод же, чтоб на Таню зариться», — смеялись мужики.

Таня подтвердила свой статус лучшей гусятницы на свете, и даже с утроенным стадом не потеряла ни одной единицы. Таня голыми руками задушила кота уборщицы за его подозрительные прогулки по забору, а собачку учительницы — почти породистую болонку Берту, повесила. Собачка бегала вольно, и Тане это не


94

понравилось. Профилактикой Таня не пренебрегала. Осенью Таня начала красить губы, а в ноябре стало ясно, что у

неё образовалось однозначное пузо. Всё, как по-писаному. Дура-дурой, а нагуляла так, что никто и не заметил, от кого. Техничка прикинулась удвоенно ласковой, прихватила старую вязаную шапку Тане за работу, но так и не разнюхала, кто осчастливил рыжую гусятницу. Таня смотрела прямо и лыбилась тупо. Танино пузо было бомбой замедленного, но неизбежного действия. Все замерли в испуге: вот Таня родит, и шарахнет скандал. По домам уже во всю шли разборки, все мужья были под подозрением. «К Тане сходи!» — отмахивались жены от подкатов мужей. «Говорила вам: надо трубы зашить!» — ярилась учительница, злая на Таню вдвойне за собачку. Женщины уговаривали Таню ехать в больницу «для её здоровья», говорили, что Тане сделают лучше, сделают, как было. И вроде уговорили — в декабре Таня пропала. Избушку её топила техничка, заодно прощупывая все углы и щели: не оставила ли бабка какой заначки? Это ж сколько было гусей!

Новый год пришёл и ушёл, оставив одно кислое похмелье и злость на напрасные расходы. Чего пили? Чего ели? С какого счастья? Одни дети радовались каникулам, объезжая и укатывая горки. Двум пацанам пришло на ум сделать горку из кучи над Колиной ямой. Забравшись в Бляхинский огород, дети заглянули в ту самую страшную яму. Яма действительно оказалась страшной. Там лежала полузанесённая снегом Таня-гусятница в красной вязаной шапке технички.

После обеда приехал долго-долгожданый участковый, наружно заливший одеколоном запах недельного перепоя. Встал над ямой и Таней в ней. Доставать Таню из трёхметровой ямы для следственных действий никто не хотел — население отмечало Рождество, светлый Христов праздник. В каждом доме — жареный гусь, а то и два (для чего растили?!). Сосед Бляхиных сослался на перпендикулярный радикулит.

— Пьяная что ли свалилась? — подсказывал участковый. — То есть в состоянии опьянения?

— Пьяная, — согласился сосед, хоть Таня сроду не пила. Сосед с женой расписались у милиционера в бумажках. Тот

отбыл к праздничному столу, приказав похоронить тело, как положено. Учительнице на дом (у неё у одной был телефон) позвонил председатель сельсовета. Распорядился хоронить


95

пока так, а уж он после праздников оформит и выдаст деньги. Растерянную, недовольную учительницу, назначенную помимо воли быть крайней в этом отвратительном деле, спасла техничка. Взяла пятьсот рублей, пообещав всё устроить в лучшем виде. За две сотни безотказные братья Гавриловы — двое из ларца, как их здесь звали, закидали Таню в яме, рассудив, что доставать тело, чтоб положить его в другую яму (которую ещё поди выкопай в такой мороз) смысла нет. Гавриловы разогрели кострами глину и спихнули её как два бульдозера.

— Бляхин ругаться будет! — вякнул из-за забора наблюдавший за братьями сосед. Любопытство выпрямило его спину.

— Тявкнет — последнюю ногу поломаем, — успокоили братья Гавриловы, не однажды Колю тузившие.

«Узнав», что Таню похоронили не по-человечески, первой заскандалила техничка. Остальные поднялись за ней следом: «Как собаку! Без гроба! Не на кладбище!». Крайними, конечно, оказались Гавриловы. «Сами бы шли и хоронили в праздник за двести рублей! Сами-то гуляли!» — огрызались они. Кругом кричали про Таню, махали руками, рвались копать, устанавливать «хотя бы» крест, выяснять какие-то обстоятельства. Но тут крякнул такой мороз — варежки все до единой захлопнулись и убрались живенько по домам. Желтоглазые дома подняли хвосты дыма. И хвосты эти простояли столбами ровно две недели, пока их не пригнула густая как кутья метель. Техничка бросила топить Танину избушку — никаких заначек она там не нашла. Стакан с водой, поставленный для омовения души покойной гусятницы, промёрз до дна. Захоти Танина душа искупаться, непременно расшибла бы лоб.

Бляхиной осторожно передали, что случилось с Колиной ямой. Женщина ахнула, но Коле по обыкновению не сказала ни слова. Зачем? — возвращаться она не собиралась. Покупателей на дом не было, и быть там не могло. Да и худой был их домишко: гнилой, щелястый. Последние зимы терпения не хватало — по колено мёрзли. А в кочегарке магазина всегда тепло. Коля вот только очень похудел. Тянет его больная нога в могилу. Жалко, только-только пенсию заработал.

Весной в Колином огороде опять образовалась яма — глина над Таней сильно просела. В яму набралась талая вода, да так и осталась стоять, будто её изнутри что подпитывало. Бляхинский огород зарос — Бляхины даже ради огорода не показались.


96

Техничка мигом сообразила, какое это райское место: сытная огороженная зелень и почти водоём. Впервые за всю историю здешнего гусеводства гуси оказались в своей стихии — в самой настоящей воде.

— Опять Таня за своими любимыми гусятками приглядывает! Как они её почуяли только! — принародно умилялась техничка.

И всем это показалось чудом и знамением, и бог ещё знает, чем. Не прошло и недели, как соседка Бляхиных увидела в серых сумерках белорыжую женщину на краю гусиной лужи. Соседка поклялась: это была Таня-гусятница, вся как живая. И опять все сладко разнюнились и умилились — где гуси, там и Таня, где Таня, там и гуси. Братьев Гавриловых обязали изготовить какой-нибудь крестик, чтоб поставить у Тани где-нибудь в сторонке. За двести рублей Гавриловы сколотили нечто вроде пропеллера.

— Вот заявится Коля Бляхин, — стращал сосед, — покажет он вам и крестик, и Таню, и гусей, и кузькину мать!

Но Бляхин не являлся. Бляхин лежал в больнице — ему рассверлили сломанную ногу, выкачали из кости гной. Жена втихомолку плакала: пропадает Коля и его пенсия. Но Коля вторым чудом выжил, хоть на ногу совсем уже не мог ступать.

А гуси на луже росли как на дрожжах. Как-то соседку Бляхиных напугал гусиный скандальный гогот. Хоть не её были гуси, но соседка выглянула через забор. На краю лужи сидела незнакомая бабка, черпала негибкой ржавой рукой грязь из лужи, перекладывала грязь в литровую чистую банку. Соседка угрожающе поздоровалась. Бабка не ответила, руку в луже сполоснула, на банку напялила пластмассовую крышку. За огородом бабку поджидал старый оранжевый «Москвич» с дедом в приплюснутой годами кепке. Через два дня нарисовалась вторая машина. Набирали уже двое: мужик и баба. Набрали грязи прямо с зелёным гусиным помётом, перекрестились на Танин кособокий крест, и довольные, отбыли.

— Совсем народ одурел! — поделилась соседка с мужем.— Каких только дураков не бывает! — согласился он. А люди всё подъезжали и подъезжали. Техничка ярилась: «Так

и гуся украдут — не заметишь». Нет, гусей никто не трогал. К гусям, наоборот, было самое уважительное отношение — каждый гость крошил им щедро хлеба. Возле крестика яичко оставляли, конфетку, печенье. На крест привязывали ленточки. Соседка не удержалась — вступила в разговор с одной визитёршей. Та


97

ей с удовольствие пояснила, что грязь из лужи очень целебная («второй раз приезжаем»), потому что тут мученица святая померла. Сосед, кстати, не врал участковому, говоря, что у него радикулит — спина и правда у мужика отнималась. Жена его, желая проверить грязь, измазала супругу всю поясницу. И помогло! Подскочил как молодой козлик, как уже не скакал сорок лет.

— А кто кричал: плохая яма, радиация?! Кто в сельсовет писал?! Бляхин, получается, знал про грязь. Вот и копал себе на уме, — сказала в пространство, в котором крутилась техничка с ремонтом, учительница. Она тоже опробовала грязь на своём варикозе. Помогло ещё как! Теперь учительница прикладывала грязь к животу, к самому женскому органу и высчитывала, на какую четверть у неё выпадет декрет.

«Что вы знаете?! — обиделась, виду не подав, техничка, — может это от моих гусей? Может, от Тани? Бог дураков любит».

Уже и на все выходные чужие люди стали к яме приезжать. Поставят за Колиным огородом палатки, обмажутся грязью и сидят как негры на солнышке — лечатся. Никакого проходу ни жителям местным, ни их скотине не стало. На большой иностранной машине приехала как-то Колина жена со своей сестрой-торговкой. Бляхина прав на яму заявлять не стала, только умоляла соседей, как следует смотреть, чтобы чего-нибудь посетители не сломали, не сожгли, не упёрли.

— Как тут уследишь! — охала соседка. — Сто человек в день. Да я к вам сторожем и не нанималась.

Сестра Бляхиной бросала белые куски батона техничкиным гусям — сытым и равнодушным, а сама Бляхина набирала грязи в третью треёхлитровую банку. Грязь ей была нужна лечить совсем плохую Колину ногу.

— Дерьма побольше нагребай, оно тут лечебное, — советовала соседка, — да дома подогрей на плите, чтоб еле терпел. Тогда поможет. Ещё забегает твой Бляхин. Не забыла, поди, как он раньше за тобой с ружьём бегал?

Колина жена кивнула, капнув в грязь своей бесполезной нелекарственной слезой. За ней уже выстроилась очередь, нетерпеливо дзинькая банками.

Председатель сельсовета перестал, наконец, колебаться — набрал заветный номер двоюродного брата, проживавшего в столице, как никому и не снилось.


98

— Серёжа, — трепеща губами, признался председатель, — я как местная власть тебе первому сообщаю: открылась целебная грязь. Ты её там зарегистрируй, а потом объявим и построим курорт. Я на себе пробовал! На своём собственном полиартрите! Хорошо тебе, раз не знаешь, что такое полиартрит. А я двадцать лет как в скафандре.

Брат Серёжа, сославшись на занятость, обещал прислать к брату председателю своего человечка. Человечек был у председателя через два дня. В таком белом костюме, что глава сельсовета задумался: показать такого человечка в деревне, всё равно, что представить инопланетянина в полный рост. Тем не менее, съездили на яму. «Вот такие у нас больные!» — зыркал по сторонам председатель.

— Там внутри кто-то лежит? — уточнил человек брата, усмехаясь, — за что закопали-то?

— Воля покойной, — тихо вздохнул председатель.Человечек брата набрал грязи ложкой в беленькую коробочку

и улетел назад, отказавшись есть председателеву окрошку. Чем, конечно, обидел.

Брат не звонил, сердце тревожно металось. Не выдержав, председатель позвонил сам.

— А…это? — зевнул Серёжа, — дерьмо какое-то. Некогда мне. Извини.

— Так ведь помогает! — ахнул председатель. — Да мажьтесь, кто вам не даёт, хоть с кашей ешьте.Председатель помялся ещё два дня, а потом поехал к Бляхиной

жене. Жена с полчаса поговорила с председателем в его машине (Коле, конечно, ни слова), а потом, через неделю, съездила с ним на часок в одно казённое учреждение.

— Коля! — объявила она мумии мужа, — Коля! Я дом наш продала! Теперь здесь жильё купим, не будем никому в рот заглядывать. Коля!

Коля запустил в жену костылём, и она, отяжелевшая от радости и денег, не успела увильнуть.

Председатель радовался не меньше. Нанятые им Гавриловы починили Бляхинскую баню, худо-бедно подлатали Колин дом, выкопали новую ямку под нужником. И вот уже ходоки на яму ночевали не в палатках, а в гостинице, обмывали с себя грязь не из пластиковой бутылки, а культурно — в бане-сауне. Одно посещение туалета стоило пятак! Ещё больше стало народу


99

возле Колиной-Таниной-председателевой ямы. Гавриловы тем временем спешно переделывали Бляхинскую летнюю кухню под лавочку. Пиво-водку председатель и так подвозил, но ведь нужны были и «Сникерсы» всякие и лимонады, и вообще ассортимент. Пока больные хаживали в деревенский магазин, а за что ему такое счастье? По вечерам возле ямы звучала музыка. Молодые недомогающие танцевали, повизгивали в темноте. Прямо как в прошлом году возле Таниной избушки — семечки, пиво, обжиманки. Весь Танин крест увешали ленточками-тряпочками.

Техничка попыталась шантажировать председателя своими гусями. Заберу, сказала, и пропадут целебные свойства.

— Это Таня только ради моих гусей старается, — добавила она, — потому что я к ней, святой простоте, всегда добрая была. Кормила её после бабкиной смерти, одевала. А как с ней беда случилась, так на свои деньги хоронила. Кто вот только знал, что Гавриловы без гроба её положат. Им заплачено было.

Председатель на шантаж не поддался. Объявил, что на другой же день здесь будут новые гуси, больше и краше прежних.

— А Таня всяких гусей любила, потому что гусятница была, — срезал он.

Но техничка всё-таки причастилась Таниной славы. Как бы между прочим прохаживалась она возле лужи, как бы между прочим рассказывала болящим:

— Таня, считай, у меня на руках выросла. Родители её бросили, а с бабки старой что возьмёшь? Прибежит ко мне: «Тётя Маша! Тётя Маша!», как не накормить? Такая добрая, такая ласковая девчонка росла. Что ни попросишь — всё сделает. Гусям она как мать была. И язык их понимала гусиный. Запикает гусёнок, она уже по голосу знает, что у него за беда.

— А как она в яму-то свалилась? — спросит чей-нибудь, сырой и солёный от слёз, голос, — что ж не уберегли-то?

— Гусёнок в яму попал, а она, видать, за ним, а оно вон как…, — заплачет и сама техничка.

И всем станет хорошо на сердце от жалости. И никто не всколыхнётся: какие на хрен гусята в декабре?! Смотрели через забор и подсчитывали упущенную прибыль Бляхинские соседи. Если бы они догадались купить у Бляхиной дом, какое бы богатство им в руки поплыло! Но они не догадались. Оба. А Колина жена ещё много раз за грязью приезжала. Только этой грязью и спасали Колину ножку.


100

РЕКА

Как только Андрей Сивачёв купил выстраданный джип, так сразу его потянуло совершить на джипе какой-нибудь подвиг. Влезть на Эверест, махнуть прямо по льдинам на Северный полюс. Сильная машина дрожала от нетерпения в городской пробке, рвалась к преодолению препятствий. Как в рекламе: пески, горы, бурелом — всё нипочём. Колёса перемалывают километры, что стальные челюсти. И водитель–победитель устало закуривает, привалившись к капоту. Сивачёв закрыл глаза — перед ним сразу потекла большая река. На изнанке его век она текла постоянно. Андрей засмеялся от вдруг принятого, такого лёгкого решения. К реке он и поедет. Куда только самолётом можно долететь. Да, самолётом-кукурузником, а позже чехословацкой «чебурашкой» он туда и летал в своём детстве. Там, на большой сердитой реке, жила его бабушка. И он там жил четыре года, пока мама с новым отцом не забрали его. Подсчитал и удивился: он не был на реке ровно тридцать лет! И раз так всё удачно округлилось, надо ехать. Там у него живёт (да живёт — куда она денется?) тётка — материна сводная сестра. Старше матери, но вот пыхтит ещё на своей реке. А мать умерла. Ей то одно вырезали, то другое, сокращали бедную женщину как дробь.

Прямо из пробки Андрей позвонил своей даме. Она называла себя Лилией, а в паспорт Сивачёв ей не смотрел. Лиля сидела у маникюрши, реставрировала ноготь на среднем. Сивачёв удивился: «Он что ли памятник, чтоб его реставрировать?» Потом вспомнил: она вчера сломала ноготь, подобрала, обдула, завернула отскочившую красную скорлупку в платочек. Он ещё засмеялся: похоронить что ли хочет. А вот оказалось: ре-ста-ври-ру-ет. Надо же, не только машины бывают битыми-клееными, но и ногти. Он сообщил Лиле, что уезжает на Реку. Пояснил, что дорога дальняя, а Река холодная, потому с собой он её не зовёт. А про себя подумал: «И нечего лапать своими клееными ногтями моё хорошее, единственное детство».

Сивачёв мигом собрался. Взял лопату, топор (всё ж серьёзно: тайга, река), канистры. Навалил всякой еды, водки разной взял двадцать бутылок на случай тёплой его, Сивачёва, встречи. Купил карту. Дороги в тех местах были. Правда, какие-то пунктирные, но на такой машине это не страшно. Смущала его только переправа. Она тоже была пунктирная. На все сто километров. Какая-то


101

неуверенность, нечёткость сквозила на северном куске карты. Но Сивачева успокаивали прошедшие тридцать лет. «Уж за такое время, — соображал он, — там всё изменилось. Цивилизация неизбежна».

Андрей Сивачёв хлопнул дверкой джипа и поехал к Реке через одну тысячу триста километров. Первые четыреста километров свистели и пели. А потом средь стройного, рыжего бора дорога пропала, захрустела и заподбрасывала щебёнка. Скорость пришлось убавить, окна задраить. «Отличная дорога, — подбадривал себя и джип Андрей — для таких-то мест». Дорога шла всё бором и бором. К полудню появились лесовозы. Лесовозы поднимали с дороги летучие тучи глинистой пыли и шли с таким интервалом, чтоб пыли было не присесть а только стоять рыжей стеной над дорогой. Джип пилил в пыли как подводная лодка в серых глубинах, только, жаль, без перископа.

Андрей гнал машину без остановок, гнал и гнал на Север. И вот как серебряная награда блеснула его большая Река. Сивачёв съехал с дороги на высокий берег. Здесь была ровная накатанная площадка в бутылках и обёрточной шелухе. Река дышала мощью, слепила гладью. Неслась бешено, но с достоинством. Не река — стихия. Сивачёв восторженно вдохнул и проглотил пригоршню маковой мошкары. Мошкара обволокла его суетящимся облаком. С этим облаком Андрей проследовал в кусты и вышел, нарастив облачность втрое. «Да что же это! — изумился он, — Откуда они? Да столько! Аномалия какая-то».

Ругая изменившуюся экологию, Сивачёв порулил дальше. В его детстве мошкары не было. Он бы тогда просто не выжил. Через шестнадцать часов после выезда Андрей вкатил в административный центр этой глухомани и остановился возле приплюснутого магазинчика с женским именем во лбу. Там он затребовал минералки и местных примет:

— Деревня Сивачёво, на том берегу, знаете? Я оттуда родом, сам Сивачёв.

— Это далеко, — насторожилась продавщица. — Ничего, мой вездеход везде пройдёт, — Андрей небрежно

мотнул головой в сторону джипа.— На берег надо ехать. Там переправят. На берег, в Нижнюю

Перевалиху. — Паром ходит? — уточнил Андрей.Продавщица пунктирно кивнула.


102

— Бензина с собой возьмите, — пожалела Андрея, вечером бы не ездили, дорога плохая.

Андрей проехал по плохой дороге без малого тысячу километров. До переправы оставалось, если верить карте, всего шестьдесят км. Неужто он отступит? Городок он перемахнул в считанные минуты. Отличная дорога понесла в лес, через семь километров, после указателя «Аэропорт», асфальт уступил дальнейшее расстояние просёлочной коллеге. Сивачев смотрел зорко, чтобы не пропустить через тридцать километров сворот налево. Сворот оказался не через тридцать, а через сорок пять километров. Но это точно был он. Раньше сворачивать было некуда. Разве что в болото, в котором до половины утонули телеграфные столбы — перекладины их были вровень с дорогой. Указателя у поворота не было. В повороте виднелась глубоко нарезанная лесовозная колея и располагавшаяся по-хозяйски ночь, тогда как на просёлке догуливали сумерки. Решив у кого-нибудь спросить, туда ли он едет, Сивачёв свернул. То, что раньше он ругал плохой дорогой, сразу оказалось дорогой хорошей, ибо здесь была сама непроходимость, переходящая местами в непролазность. Джип виновато пополз на брюхе. Вдруг ему навстречу замотал фарами хозяин здешних дорог лесовоз.

— Доеду до Нижней Перевалихи?! — закричал Андрей вверх в лесовозную кабину.

— Доедешь! — ответили ему со смехом. — Только к пленным не сверни.

Через четверть часа Сивачёв добрался до развилки: две дороги расходились кривыми ножками. Где Перевалиха? Что за пленные? На карте такой подлости не было. Была одна пунктирная ветвь. Сивачёв свернул налево и скоро въехал в деревенскую, очень жидкую улицу. Обрадовавшись, что так скоро нашёл Перевалиху, Сивачёв поехал по уличной колее, выглядывая местных. Первый же встречный местный отказался именовать поселение Перевалихой, упёрся, что это Индей. Двое следующих местных подтвердили его слова: Индей, никакой Перевалихи. Более того, о Перевалихе они даже не слышали.

Вы же местные! — изумился Андрей и полез к ним с картой.Они оказались не местные, а сезонные. Местных тут вообще не

было. И Нижней Перевалихи тоже. Наступающая ночь сгущала краски. Сивачёв порулил обратно к развилке — у него оставалась в запасе правая ветка. У правой ветки в темноте стоял человек


103

в светлой куртке и со светлой головой, будто ждал Сивачёва. Он одной рукой курил, другою двигал мерно, как дворником.

— Доеду до Перевалихи? — напал на него Сивачев.— Довезёте до сворота? — попросил в ответ светлый человек.Андрей осмотрел его: не опасен ли? С виду человек был мелкий,

но кто его знает... — Я вас провожу, — подластился пассажир.Они поехали. Провожатый, рассмотренный водителем, оказался

сед, хоть и не стар. На его смуглом, опалённом лице вылинявшие голубые глаза казались почти белыми, какими-то варёными, как у рыбы из ухи. Попутчик показал улыбкой несколько дыр во рту, а рукой, вынырнувшей из просторного рукава — наколку. Рукой он то и дело махал во все стороны, указывая ненужные им свороты.

— Пленные, пленные, это всё пленные, — пояснял белоголовый. — Зэки что ли? — догадался Сивачёв. В его детстве тоже были

зэки. Но пленными их не звали, видно, позже стали. — Я сам из них. Убийца, — учтиво представился проводник. Сивачёв промолчал, хоть кожа на нём подобралась в мурашки,

и от её съеживания приоткрылся рот. Попутчик со вздохом признался:

— Я прямо как Каин — брата убил. Только брат мой не Авель, а просто нарик был — наркоман. Мать измучил. Она его любила, жалела, отдавала до последнего. Он пенсию за неделю вытаскает, она — по соседкам. Ей уже никто не давал. Гнали, ругали её. А он ждёт, ломает его. Концерт — не то слово. Тогда она ко мне пришла, как-то так особенно заплакала. Я пошел к ней домой и убил его топором. Прокляла меня. За все шесть лет — ни одного письма. Я-то пишу, здоровья ей желаю — всё как положено. А обратно жить не поеду.

— Семья есть? — спросил Сивачёв.— Там не было, здесь завёл. Не семья пока ещё, одна только

женщина. Тоже долгая история…— Не надо, — попросил Сивачёв. — Историй ваших не надо. — Стой! — скомандовал Каин. Ослеплённый светом фар перед машиной замер крупный

заяц. Глаза его пусто отражали свет, а тело безвольно застыло, обвисли даже усы. Пассажир вышел из машины, засмеялся над зайцем, заступил свет фар, и заяц, ожив, прыснул прочь, аж кусты вздрогнули как от сохатого.

— Как побежал, а! Видел? Здесь их много, хоть в мешок


104

собирай. Зимой тропы вытаптывают, что слоны. Всем тут зона, а им — воля.

Убийца ещё долго смеялся над зайцем, над его глупым «лицом», над кучей, которую заяц будто бы навалил с перепуга. Не меньше медвежьей.

— Думает, наверное: «Как я от них сиганул! — не догнали. Вот я чёрт какой бегучий!».

Сивачёв тоже засмеялся. Так смешно этот Каин передразнивал зайца.

За смехом Андрей потерял бдительность, затормозил резко, заметив крест, торчавший прямо из дороги.

— Мост, — успокоил Каин, — дыра там, надо осторожно.Он вышел из машины, пошёл по мосту к кресту. Таких мостов

Сивачёв ещё не встречал, хоть проехал их за день семь-восемь. Через реку были настланы брёвна, под ними кувыркалась дикая, как все эти таежные реки, вода. Справа в мосту был пролом, обозначенный деревянным крестом. Возле креста встал, растопырив руки, Каин. Он согнул шею, показывая направление, и в этом виде оказался страшно похож на распятого Спасителя. Перил у моста не было. Сивачев проехал по чему-то очень ненадёжному, опасному.

— Огражденье на костры пустили, — пояснил влезший убийца. — Вот тут на горочке и жгут, когда лесовозы караулят. Сейчас меня высади, а там уж прямо и прямо — больше никаких своротов не будет. Километров десять, и Перевалиха.

Они, молча, вползли в неудобную горку. Сивачёву жаль было расставаться с попутчиком. Парень он был весёлый, да и дорогу знал хорошо.

— Счастливо добраться и переправиться! — пожелал Каин, выходя, и вдруг спросил, — ты меня не осуждаешь?

— За что? — удивился Андрей.— Я ведь брата убил, — напомнил попутчик. — Чего машешь?

Не осуждаешь? Вот всегда так — никто не осуждает кроме суда Российской Федерации, да и тот не от души — за деньги. А брат всё равно не отстаёт. Он ведь приходит ко мне, брат! Вот как тебя вижу. И всегда скажет: «Зря ты. По-другому надо было». А как по-другому? Не знаешь? Никто не знает. Я и у самого брата спрашивал: как надо было? Нет, голову воротит и своё бубнит «по-другому, по-другому». Ну, поезжай с богом!

Светлая спина повернула в сторону. Убийца... А с виду такой


105

простой, хороший. Ночь развела и размазала всю свою чёрную и синюю тушь. Фары испуганно шарили по колее, лес прижимался к дороге, уж слишком близко, подозрительно близко прижимался, как карманник в автобусе. В джиповых ходовых суставах что-то определённо похрустывало. «Разбил машину!» — охнул Сивачев. Стало ещё страшнее, непрогляднее, безнадёжнее. «И куда я еду? Есть ли здесь кто? Может, он меня запутал? Сейчас выскочат пленные, выпьют водку, сожрут еду, а меня порубят моим же топором». Шёл третий час ночи. На карту и смотреть не хотелось. Изовралась карта, подвела. Перебежал дорогу заяц — этот в фары не глядел, опытный. Сивачёв обрадовался ему как знакомому. На панели джипа горели циферки, на небе — старейшая навигационная система. Куда-то вела косорылая колея, и надо было ползти по ней дальше. «Когда же кончатся эти десять километров!» — чуть ни заревел Андрей.

И тут они кончились. Показалась рукодельная изгородь, заблестели несколько низких огоньков — самые прекрасные звёзды — звёзды человеческого жилья. Андрей остановил машину, снял руки с руля — они дрожали. В приоткрытое окно полетел гнус и звуки недалёкого девичьего смеха. Сивачёв быстро нашёл очаг этого смеха — на лавочке возле спящего дома сидело несколько подростков.

— Нижняя Перевалиха? — спросил, волнуясь, Андрей. — Верхняя! — засмеялись на лавочке. — А где Нижняя? Где пристань? — Ниже, — ответили ему.От скамейки отошёл самый смелый отрок, помахал рукой вниз

и направо. На лавочке продолжали смеяться, так их рассмешило появление джипа из тайги и ночи.

Андрей покатился вниз. Цепь домов разорвалась ненадолго, а потом, под горкой, опять сомкнулась. Присмотревшись, Андрей понял, что нижние дома нежилые. В них не было стёкол. Из них вышло и развеялось всё нажитое в них тепло. Это, видно, и была Нижняя Перевалиха. Андрей выкатился к Реке. Здесь надо было искать пристань. Пристанью могли быть лишь два вросших в берег, нависших над водой бревна. На пристань же указывала густая замусоренность прилегающего пространства: в лунном свете блестели тельца стеклянных и пластиковых бутылок, во сне пошевеливалась-лунатила смятая упаковка. Андрей вышел, ступил на брёвна. Река и ночью продолжала свою вечную работу


106

движения. От Реки и луны было светло, пусто и одиноко как на краю земли. Вдруг под брёвнами кто-то мокро ворохнулся. Андрей увидел в светлой воде недовольную ондатру. Невозможно было представить, чтоб к этим бревнам, к этой ворчливой ондатре причаливал паром.

Сивачёв решил вернуться в Верхнюю Перевалиху, к живым людям и всё там хорошенько расспросить. Молодых уже не было. Но возле зелёной будки под жёлтой лампочкой курил мужик в очках. Это был сторож, он охранял магазин–будку. Он-то и пояснил Андрею, что никакого парома здесь нет, и не было, а людей и их машины переправляют катера–каэски. Можно и лодку нанять, но тогда без машины. Вот только машину сторож не советовал оставлять — «народ не дай бог».

— Мне в Сивачёво надо, у меня родня там, — признался Сивачёв.

— Из Сивачёва тоже катера ходят, — утешил сторож, — сходи к радисту, он родню призовёт. А те уж знают, наверное, кто у них поплывёт.

— Так поздно, — устыдился Сивачев.— Какое поздно? Утро. Встают уже. А радист на работе. Ему

деньги платят. Сторож показал, как проехать к радисту. Сивачёв поехал без

воодушевления. У радиста точно горел свет. Собака восторженно залаяла. Выполнила, наконец, свой долг. Радист с готовностью вышел, с готовностью вызвался помочь. Вид у него был свежий, утренний, умытый. Сивачёв сел на вмятый диван, боясь уснуть от тепла и покоя, а радист начал настойчиво ворковать:

— Сивачёва, Галя…Галя…ответь Перевалихе. Сивачёва… Галя…Галка…это я, Перевалиха.

Калитка брякнула, собака счастливо взвизгнула на своего. В дом вошёл высокий подросток с поникшей головой. Тут же из глубины дома в него полетел бодрый женский голос:

— А! Нашлялся! Чего пришёл? Там бы и спал! Как жрать да спать, так к маме-папе, а как шляться…

— Тихо! — прикрикнул радист. — Я работаю. У меня задание. Галка? Ты доила что ли? Тут человек к вам добирается. Сивачёв. Откуда я знаю, каких Сивачёвых? Мужчина, кто у вас там родственники?

— Тётя Тоня, — еле ответил Андрей. Так хотел спать. — Звать её? — тормошил радист.


107

— Когда катер идеёт, спросите, — совсем сомлел Сивачёв. — Галка, он спрашивает, будет ли с той стороны катер? Кто-

нибудь идёт, знаешь? А…Ну… передам. Нет, сейчас не ходи. Так передай потом, что родственник приехал. Чтоб готовились.

— Часам к одиннадцати подойдёт, не раньше, — объявил радист, — Василь Петрович подойдёт. На берегу ожидайте. Василь Петрович Закомлев. В тельняшке ходит.

Андрею так не хотелось покидать диван, но он встал, поблагодарил радиста за его нелёгкий труд, спросил, сколько должен.

— Что вы?! — ужаснулся радист. — Я на работе, мне платят.Во второй раз свалился Сивачёв из Верхней Перевалихи в

Нижнюю. Встал прямо на брёвна. Светало, но это не мешало глазам слипаться. Подняло Андреевы веки явление — спускавшийся с горки ревучий механизм-мутант. На раму «Белоруса» была наставлена кабина «Запорожца» с трубой. Колёса вращались под разными углами. Самоходка, колдыбаясь, подъехала, выпустила из себя мужика в резиновых броднях и детской бейсболке с губкой Бобом. Мужик забухал прямо к Андреевой машине. Заранее распахнул в улыбке беззубый рот.

— Что? — спросил Андрей, приспустив стекло.— О, а мы думали ты пьяный, — удивился беззубый, опалив

лицо едким перегаром. — Дай соляры, завестись. Сивачёв отказал. Абориген разочарованно повернулся и

залез назад в чрево мутанта. Тот, подёргавшись, завёлся, уполз раскорякой с берега. Андрей уснул.

Утро так полыхнуло солнцем, что Андрей взмок и очнулся от проливного пота. По реке неслись плоты, рядом с джипом стояла машина из породы старых «скорых».

— На тот берег? — спросил у курившего водителя Андрей.Водитель не шелохнулся. Взгляд его цепко держал подходивший

катер, будто присваивая его.— Я в Сивачёво! — предупредил Сивачёв.Водитель не отцепился от катера. На катере уже можно было

разглядеть толстого, да ещё и в расширявшей его тельняшке, мужика. За катером плыл ржавый противень.

— Здравствуйте! — закричал причаливавшему катеру Андрей, норовя обойти водителя «скорой», — это я хотел плыть в Сивачёво. Вы Василь Петрович?!

Капитан повёл головой, но не повёл и ухом. Из катера выскочил


108

худой, гнутый как шахматный конь юнец. Вместе с водителем «скорой» они взялись за дело: перекинули с берега на катер поблизости валявшиеся доски, и по ним потащили из «скорой» в катер всякую дрянь: коробки, мешки.

— Василь Петрович! — отчаянно позвал Сивачёв. — Десять тысяч рейс, — откликнулся, наконец, капитан в

тельняшке. Андрею показалось, что водитель «скорой» недоверчиво

улыбается. — Хорошо, — твёрдо и громко крикнул Сивачёв. — Освобождайте

катер! Капитан опять не повёл ухом — погрузка продолжалась в

густом атакующем гнусе. Андреево терпение раздулось как воздушный шар на свадьбе, и он с закипавшей головой ждал, когда шар лопнет и можно будет въехать в морду хоть водиле, хоть этому капитану Врунгелю. Тут нагруженный до пупа катер стал склячивать к берегу свой противень.

— Заезжай, — велел капитан. — А арбузы?!— в первый раз подал голос водила. Бабий

визгливый голос. — Войдут, — пообещал ему катерист. — Чего уснул? Заезжай!

Некогда!Андрей понял, что заезжать надо ему. На противень. Его почти

новому хорошему джипу. И потом по пунктирной сто километров. По воде. А на самом деле ему туда совсем не надо. Тётка чужая ему, бабушка умерла. Десять тысяч дорого. Он бы на эти деньги в Турцию улетел. И вообще он хочет жить, а не тонуть за десять тысяч вместе с машиной за миллион.

— Твою мать! — подбодрил его капитан.Андрей двинул машину и посадил её на противень как пирожок.

Юнга-конь прицепил джип кривой железякой. Водила «скорой» стал закатывать на свободные места желтозадые арбузы. Ради компактности он попинывал их, норовя забить под сивачёвский джип. Снова пронеслись плоты, с которых поприветствовали Василь Петровича кудрявым матерным словом. Водила с юнцом, взяв по дрынине, упёрлись ими в противень. Катер потянул корыто с другой стороны. Под Сивачёвым заколебалась вода. Юнга с брёвен прыгнул в катер. И они поплыли. Казалось, джип поехал по воде. По огромной и зыбкой воде.

Сивачёв представлял, что там под ним. Толстая ледяная


109

глубина. А на дне: машины, арбузы, разбухшие люди. Всё внутри Андрея стянулось к сердцу, которое от такой осады начало биться недовольнее. Машины, мешки, коробки, брёвна, надутые резиновые утопленники. Равнодушные рыбы. Хорошо, что он уснул. И проснулся только от свежих матерков катериста, норовящего ловчее пристать к сивачёвскому берегу.

Коробки и мешки теперь потащили в обратном порядке — из катера в точно такую же «скорую». Сивачёв так и болтался на противне, окружённый со всех сторон арбузными головами. Дошли руки и до арбузов. Круглый приёмщик товара возмущался — арбузы были колотые, с открытыми черепно-мозговыми травмами. Василь Петрович отмахивался: разберут и такие. В драку. Круглый упирал своё брюхо в брюхо капитана: клетчатое в полосатое, напирал. Капитан отталкивал круглого назад. На кого-то этот Круглый был похож. Сивачёв узнал: это был его одноклассник Петя Тиликов по прозвищу Титька. Окликать Титьку Сивачёв не стал. Отложил. Да и Титькина машина отъехала раньше, чем Сивачеву дали отмашку освобождать поддон.

— Десять тысяч! — напомнил капитан.— Хер тебе на рыло! — раздался сбоку здравомыслящий голос. Незаметно, но как раз вовремя подошла тётя Тоня — похожая

на мать-покойницу женщина. Только морщины на ней оказались рубленые, а на матери, Андрей помнил, были мягкие, мятые.

— Пять, — обрубила тетка, не глядя ещё на племянника. — Так я ж в оба конца, — завилял капитан, — ему ж ещё назад

плыть. Здесь же не останется. — Не твое дело. Не один ты ходишь, — тётка держалась как

железная Маргарет Тэтчер.— Здравствуй, тёть Тонь! — отжал из себя всю родственную

радость племянник, — не ждали такого сюрприза?— От сюрпризов толку нет, — не смягчилась тётка, — сказал

бы заранее, я б тебе заказы сделала. Куры начисто вынеслись, выродились. Одно-два яйца в неделю — куда это? А жрут. Так бы свежих цыпушек купил хоть с десяток. Аппарат лечебный заказала бы. Тут у нас докторов нет, а все больные. У тебя с собой нет?

— Чего? — растерялся Андрей.— Аппарата лечебного. На магните работает. Все болезни

снимает. По телевизору передают про него. — Нету, — признался Сивачев. — Я водки хорошей привёз. Водка теперь вся вредная стала, палёная, — авторитетно


110

пояснила тётя Тоня. — Я своим мужикам и нюхать не беру. Отравятся ещё. Пусть самогонку пьют. Свою, домашнюю.

Андрей еле уговорил тётку ехать на машине — она норовила добежать. И добежала бы. Тётка была крепка как лиственничное бревно.

— Давно у вас мошкара развелась? — спросил Сивачёв.— Отроду, — удивилась тётка и посмотрела на племянника

искоса: всё ли с ним в порядке?Пока ехали, Андреево сердце разнылось от радости узнавания:

берег, будки для моторов наподобие нужников, туши сохнущих лодок, натянутые сети, горка, с которой зимой пацанами не слазили. Сивачёво как и Перевалиха делилось на верх и низ. И также, как в Перевалихе, внизу жизнь прекратилась. Ожидая затопления, оставшиеся жители вползли на гору. Тёти Тонин дом, как знал, стоял на горе. Вышли встречать люди: тёти Тонин муж дядя Коля, незнакомый мужик и бабка.

— Приехал! — заблажил дядя Коля, как будто ждал–дождаться не мог Андрея, — На мать похож! — огласил результат генетической экспертизы, немедленно им проведённой.

Всё, даже тётя Тоня, заулыбались. Зубов ни у кого не было. Дядя Коля с мужиком изъявили желание осмотреть Андрееву машину, а тётя Тоня с бабкой пошли накрывать.

—Ты не помнишь его что ли? — кивнул дядя Коля на мужика, — это же наша родня дальняя, он тебе будет… — тут дядя Коля задумался, — родня, короче, будет. Дядя Миша. С бабушкиной стороны.

Позвали к столу. Стояла рыба малосольная и солёная с душком, рыба сушёная и подвяленная, рыба жареная и рыба варёная. Картошка тоже была в шести-семи ипостасях. Андрей вцепился в свою опасную водку, опасаясь полезной самогонки. Выпил и закусил малосольной рыбкой. Родня ждала рассказов, и Андрей, не скупясь, начал:

—… Кругом одни свороты, ночь, никто ничего не знает — какой-то Индей-Мандей, если бы не этот пленный не доехал бы, — старался Андрей.

— Батюшка наш Иисус Христос, — умильно и сразу рясно заплакала старушка, — ходит он, хо-о-одит, жалеет нас грешных.

— Крёстная моя, баба Маня, — представил бабку дядя Коля, — из ума выжила, держим её вместо Райкина. Телевизора не надо. Какой тебе Христос?! — повернулся крестник к бабке, — совсем


111

одурела?! Тебе говорят: мать убил и брата. Где ты тут Христа нашла?

Андрей удивился: мать-то тут причём? Брата ж только, наркомана. Но поправлять не стал.

— А он проверяет, — упёрлась старуха, — нас испытывает. Понарошку скажет: убил, а сам посмотрит.

— Чё тут смотреть? — оборвал дядя Коля, — убил — в тюрьму. А лучше расстрелять. Дешевле.

Андрей начал рассказывать про хорошего радиста. — Максим?! — захохотал дядя Коля, — так он тоже тут сидел. — Убил кого-то? — растерялся Сивачёв. — А то. И не одного — двух или трёх. Такому это запросто. Что

два пальца…Андрей помолчал как рыба, которую он ел. — Одноклассника своего видел, Тиликова, — осторожно завёл

новый разговор, боясь услышать, что Тиликов — серийный маньяк похлеще радиста.

— А, жадормота этого… — многозначительно хмыкнул дядя. И это оказалась лучшая на сегодняшний день характеристика.

— А про Сашку Кузнецова что-нибудь слышно? Он ведь подводник вроде? — вспомнил ещё одного забытого друга детства Сивачёв.

— Утонул на «Курске», — мрачно сообщил дядька. — Так разве Сашка…, — усомнилась было тётя Тоня.— На «Курске», — повторил дядя Коля сурово, — по всем

каналам передавали. Сама собой повисла необъявленная минута скорбного

молчания. — Надо к матери его сходить, — промямлил Сивачёв. — Они

же тут живут?— Нечего делать! — пресёк порыв дядя. — Его дело такое —

тонуть. Ему за это деньги платили. — Успокой, Господи, душу, — сладко забормотала баба Маня,

как все старухи, приятно оживающая от чужой смерти.— Ты ешь, Миша, ешь, — обратилась тётя Тоня к дальнему и

молчаливому родственнику. — Совсем ничего не съел. — Это я только червя накормил. Сейчас для себя есть буду, —

заверил дядя Миша. — От рыбы, — пояснил племяннику дядя Коля, — черви от

рыбы заводятся. Рыба вся кругом заразная. Если недоварил


112

или недосолил — червяк готов. А травить его — целая наука. Медицина тут бессильна.

— Я вот как травил! — оживлённо перебил дядя Миша, — я сначала мужского папоротника запарил, его принял, а потом — постного масла стакан, чтоб кишки смазать. Ему ухватиться не за что, вот и вышел. Спиртом ещё травят, керосином. Но без масла толку не будет, как ни трави. Смазка нужна.

— Яйцо надо тухлое выпить, — подсказала баба Маня. — Болтуна из-под парушки.

Сивачёв смотрел на малосольную рыбу, которую он только что с аппетитом кушал. В животе его, показалось, кто-то уже заворочался.

— Бабушкин дом ещё стоит? — с надеждой спросил он.— Что ему будет? — махнул рукой дядя Коля (в руке блеснул

свежепосоленный рыбий хвост), — картошку там садим. Фазенда!— Надо съездить, — встал из-за стола Андрей.— Завтра на кладбище сходим, блинов напеку, — пообещала

тётя Тоня, — бабушка наверху лежит, на горочке, как в перине. А деда твой внизу. Там ищи. Не обессудь, что оградка не крашена. Без здоровья живём. Что с нас взять, с пенсионеров? — На краску нету, хватило бы на соль.

Андрей поехал к бабушке. Машина его привлекала внимание. Незнакомый дед бросился наперерез.

— Рыбу будешь брать? Ягоду? Картошка молодая? — зачастил он, как только Андрей спустил стекло. Дедов язык сочно пришлёпывал. Зубов, как тут повелось, не было.

— У него дорого! У меня бери!— У меня!!! Крупная!!!Со всех сторон бросались на джип, как под танк, сивачёвцы…Андрей удивился: бабушкин дом стал вдвое меньше. Время,

получается, съедает пространство. Час как червь точит сантиметры-метры. У Андрея был ключ от старого замка с отверстием похожим на значок женской уборной. Он торопился отпереть дом, ожидая, что под замком-то уж точно что-то сохранилось. В доме было низко, пыльно, серо. Пахнуло дешёвым куревом и рыбой. Под потолком висели окуни, нанизанные на проволоку. Один окунь упал, его уже почти доели мыши. Андрей прошёл за печь — на полке стояла бутылка с мутной самогонной жидкостью, в тряпочке, Андрей заглянул, лежало копчёное сало.


113

Ни бабушкиного духу, ни, тем более, его собственного, детского не было.

На кладбище, продираясь сквозь сухую в пояс траву, Андрей долго искал дедову могилу. Мать его и тётя Тоня были от разных отцов. Хотя обе Сивачёвы. И Андрею досталась эта фамилия — фамилии отцов: настоящего и двух других дополнительных к нему не прилипли. Здесь, на кладбище наверняка лежала куча Сивачёвых, но который был его дед, Андрей не разобрал. Остановился у пирамидки со звездой и бельмом вместо фотографии. Показалось, что эту звезду он помнит. Большая, крупней остальных. Дед был председателем сивачёвского сельсовета. Не мог он лежать под мелкой звездой. Да и оградка, как предупреждала тётка, была давным-давно некрашеная. Живого деда Андрей не застал — попал на Реку, когда над дедом уже взошла жестяная звезда. Тут Сивачёв сообразил, что дедов вечный покой не такой уж и вечный. ГЭС уже достраивают, низы зальёт вода, недаром же, все отселились на горки, значит, и дед поплывёт. Андрей посмотрел кругом: все они поплывут. «Выкопать и перенести наверх, к бабушке!» — осенило Андрея. И сразу у его глупой поездки, заключавшейся в хвастовстве новой машиной, появилась хорошая и даже отчасти святая цель.

Сивачев покатил обратно в гору. В нём было так много грусти и жалости — чуть пьяной, конечно, что он решил заехать к родителям Сашки Кузнецова — утонувшего подводника. Сашкину мать он не узнал, переспросил, она ли? Женщина подтвердила, буравя Андрея заострившимися от тревоги глазами. В лице её уже была врождённая готовность к любому горю, хоть даже к войне: сжатые брови, опущенный рот, беспросветные глаза. Чуть ни бежал из огорода дед, видно, Сашкин отец. Сдерживали его хлопающие калоши. На ходу он раскатывал рукава байковой рубахи.

— Только сегодня узнал, что с Сашкой случилось, растерялся Андрей, — я Сивачёв…

Женщина закричала, замахала руками. Мужик бросился к ней, бормоча: «Мать, мать, мать. Чего ты раньше времени! Сядь, мать».

— Давай бумагу! Чтоб печать синяя была! — заорал дед на Сивачёва, держа обмякшую бабку свою в крепкой охапке. — Синюю давай, круглую!!!

— Я – Андрей Сивачеёв, Сашин одноклассник, бабы Нюрин


114

внук. Я сегодня приехал. Мне дядя Коля сказал, что Сашка на «Курске» служил. Я думал…

— В манду твоего дядю с Курском! Сашка в Индийском океане на «Курчатове». В автономке. Не знаешь, так губами не шлёпай. Мать, .издит он! Не знает он Сашку.

Дед уволок стонущую бабку во двор и в дом. Захлопали двери, а Сивачеёв захлопал чуть ни лопнувшими от стыда глазами.

Провокатора дяди Коли дома не было. Вместе с червивым дядей Мишей уплыл он проверять сети. А тётка управлялась: кормила скотину, желая ей лопнуть, треснуть, провалиться к чертям собачьим. Скотина хрюкала, визжала, гоготала, мыкала — неслась песнь торжествующего животноводства. На крылечке сидела баба Маня с подсолнухом в руках, в нимбе из мошкары. Впрочем, мошкара суетилась над ней без особого аппетита.

— Как там моя дочь в Перевалихе живёт? — спросила баба Маня у подсевшего к ней Андрея.

— Не знаю, — удивился он, — я ж её не видел. — И добавил, — ночь была.

— А зятя видел? — пристала бабка, — зять машины собирает, а люди, нет бы, денег дать, поят. Споили уже, наверное. Зимой, как Река встанет, к дочери поеду. Если зять не выгонит.

— Зятя видел! — догадался Сивачев, — если он машины собирает, то видел. Беззубый?

— Лысый он, — уточнила бабка. — Пьяный был?Сивачёв утешил старушку:— Не, не пьяный. С похмелья. Баба Маня принялась раскачиваться со стороны в сторону, что

должно было означать осуждение зятя. Андрей разглядывал черёмуху — листья её кое-где пожелтели, издали казалось, на черёмухе растут лимоны.

— Бегу, бегу! — выскочил из-за угла дома раньше своей хозяйки радостный голос. — Где там мой однокашник?!

Андрей встал и грудью встретил бросившуюся на него низкорослую женщину. Руки её жали Андрееву спину, шарили по ней и егозили. По груди Сивачева каталось лицо, моча слезами орла на футболке. Оно, лицо это, ещё и тушь размазало от крыла до крыла. Оторвавшись, гостья допрыгнула до Андреева подбородка и чмокнула в него, так собаки лижут любимого хозяина.


115

— Не забыл Ленку Дудину! — радостно провозгласила коротышка.

— Не забыл, — смог подтвердить Сивачёв.Память завертелась в голове, заглядывала там во все двери,

выдвигала ящики и сметала хлам с полок, но Ленки Дудиной не находила.

— Садись, — пригласила Ленка и села.Сразу высоко оголились её сосисчатые ноги в сиреневых носках

и пластмассовых шлёпанцах в тон. Под розовой кофтой прошлась туда-сюда, вверх-вниз ничем не стеснённая грудь. Бабка Маня подвинулась, но не ушла.

— Как живёшь? Женат? — приступила Ленка. Передние зубы у неё были, что выгодно отличало женщину от

прочих сивачёвцев. Андрей пожал плечами. Можно было понять: так себе живу, так себе женат. Незнакомка Дудина огладила свои ноги. Над левой коленкой блеснула рыбья, в рубль, чешуина. Сивачёв уставился на неё, гадая: отвалится — нет? Вдруг Ленка Дудина — русалка, небрежно почистившая свой хвост? Он представил: вот она вылезает на берег, берёт нож и чистит с хвоста чешую, словно обыкновенная женщина, бреющая ноги. Потом размыкает свой хвост надвое, прячет плавники в сиреневые шлёпанцы и идёт завлекать мужиков.

— Одна-а-а…, — распевала Ленка Дудина о своей судьбе. Бабка Маня раскачивалась — осуждала теперь уже Ленку.

Сивачев хотел пройти в дом, но не мог — засада сидела крепко. — Пойдём ко мне, — предложила Дудина, — чаю попьём, — и

она опять огладила свой разделённый на две ноги хвост.— Я спать хочу, — признался Андрей, — я с дороги. Всю ночь

не спал.— Так у меня и поспишь, — повела ногами Дудина. Баба Маня изобразила лицом «А я ничего не слышала, никому

ничего не скажу». Сразу стало ясно: скажет, ещё как и сколько!— Тётка обидится, — юльнул Сивачев. — Чего ей обижаться? Мы ж однокашники, наше дело молодое!

— захохотала Ленка. — Устал, — отбивался Андрей от русалки-Ленки.— Ладно, проводи меня, — встала она тяжело, вздыхая не

легче. — Твоя машина? — показала на джип.Сивачёв кивнул. Ленка тоже кивнула, убедившись в Сивачёвской

кредитоспособности.


116

— У меня два пацана. Старшего надо в училище собирать. В город поедет. Займи пять тысяч.

— Не могу, — отказал Сивачёв, - я деда приехал выкапывать. Расходы. Людям заплатить. Новый гроб там, или ящик какой, памятник, оградка.

— На хрен тебе сдался этот дед?! От него уже и червей не осталось! — ахнула Дудина. —Ты о детях подумай!

Ленка удалилась, цепляя на ходу ногой ногу — хвост срастался. Сивачёв о Ленкиных детях думать не хотел. Он пошёл спать. Сон закачал его как ржавый противень. «Плашкоут!» — вызвалось из памяти слово. Ночью, часа в два, завизжал дяди Колин мотоцикл. Тётка с дядькой взялись потрошить и солить пойманную рыбу. Хоть и без всякого здоровья.

— Не знаете каких-нибудь бичей, нанять деда выкопать? — спросил Сивачёв за обедом.

— Чего?! — взвыл дядя Коля, — какого ещё деда?!— Своего, не чужого, а надо бы всех. Затопит же их. Не стыдно

будет с берега на гробы дедовские смотреть? — поддел Андрей, злой на дядьку ещё за вчерашний «Курск».

— Так ты их выкопать предлагаешь?! — дядя Коля тоже сердился.

— Предлагаю, — заявил племянник. — Взять лопаты и выкопать всех нижних. — Как картошку?! Покойников наших?!

— Грех-то какой! Грех! Грех вам! — запричитала баба Маня. — Вечный покой им. Вечный покой.

— Земля пухом, — вставила тётка Тоня. Дядя Коля уставился на Сивачёва с немым вопросом: «Ну?!!»— А по воде костям плавать не грех?! Это так вы вечный покой

понимаете?! — Андрей встал, — а я у попа спрошу, грех или не грех, — вдруг пригрозил он.

— Иди, спроси! Попов тут нету! — ткнулись ему в спину дядькины крики.

Андрей завёл джип, хоть и поклялся беречь соляру, поехал, выглядывая магазин с Петькой Тиликовым. Магазин был один, нашёлся скоро. Называлось заведение «Доминика». В магазине точно был Титька, мигом сообразивший, что торговле на сегодня конец. Поехали к Титьке домой.

— Магазин у тебя интересно называется…— удивился Сивачёв.— В честь дочери, ничего интересного, — отмахнулся Титька.


117

— У тебя дочь Доминика? — не поверил Андрей, — где это вы выкопали такое имя?

— Жена называла. А выкопала в телевизоре. Где ещё? Сериалы там всякие, — Тиликов вздохнул.

Возле Петькиного дома на убитой земле прыгала та самая Доминика — рыжеватая, веснушчатая девчонка с ободранными коленками. Она играла в классики, стараясь не задеть воображённые ею линии. На машину она глянула мельком, одним взмахом раскосых глаз быстрого речного цвета.

— Одна дочка у тебя? — спросил Петьку Сивачёв, вынимая из дорожных запасов три бутылки на встречу.

— Две, — помрачнел Тиликов, — старшая замуж вышла, уехала. Титькиной жены дома не было — уплыла на острова за ягодой.

Петька сам накрывал на стол, приговаривая:— Сырокопчёнка, подсохла немного, но так даже лучше.

Дозрела, букет раскрылся. Шпроты. И зачем я только их завёз? Ни одна зараза не купила. А просили: привези, Петя! Списать пришлось. Но они хорошие, не бойся, никто ещё не умер. Сыр на хлеб мазать. Дочка любит. А эти не жрут. Не понимают вкуса. Тоже вот, списал две из шести. Арбуз. От сладости лопнул, ешь прямо ложкой, хлебай как я.

От арбуза несло откровенной бражкой. Сивачев хлебать отказался. Титька вздохнул:

— А я ем. Куда-то надо ж это девать. Не выбрасывать же. Моя уже варить разучилась. Куда тут варить, когда просрочку доедать надо! Она ещё и пилит: не смог продать — жри. Всё правильно, бизнес есть бизнес. Ты колбасу-то ешь, она сейчас в самом соку.

Сивачёв куснул твёрдый жирный ломтик. Вкус был кисловатый. А Титька смело хлебал арбуз, чавкал даже. С едой к нему в голову поступила мысль:

— Это не ты мне все арбузы своим джипом передавил? Твоя машина на каэске была?

Андрей рассказал о погрузке, о тощем водиле, пинавшем арбузы.

— Наёмный человек, пролетарий, — отмахнулся Тиликов, — Но ты-то куда смотрел?!

— Я ж не знал, что это твои арбузы, — оправдывался Андрей.— В салон надо было взять, - гундел безутешный бизнесмен

Титька. — На сиденье положить.— У тебя на нижнем кладбище кто-нибудь похоронен? —


118

перебил Тиликова Андрей.Тиликов зажевал быстрее — так он думал.— Бабка по отцу, её брат дед Кузьма…— Так вот все они утонут! — перебил Сивачёв. — Выкапывать

надо, переносить на гору! Не понимаю, чего вы тут сидите, кого ждёте?!

Петька трогательно-сине глянул на Андрея и повторил, как сговорившись с бабой Маней:

— Грех ведь…Тут Сивачёв лопнул от злости. И про гробы плавающие кричал,

и про черепа, на берег выброшенные, и про кости, перемолотые турбинами ГЭС. И всё это из-за Петьки, дяди Коли и подобных им потомочков!

Петька Тиликов виновато мычал. Сивачёв потребовал проводить его к местному радисту, чтоб дозвониться до какого-нибудь попа. Провожать пришлось недолго — радистка Галка жила в доме напротив.

— Попа? Где ж я вам возьму попа? — закапризничала она, — если бы больница, милиция или какое-нибудь учреждение…, — взялась она перечислять.

— Поп тоже учреждение, — перебил Сивачёв, — духовное учреждение в одном лице. А не знаете, так и скажите. Свяжите меня с Максимом из Перевалихи.

Радистка связала. Раздался спокойный, внимательный голос Максима (и не скажешь, что из пленных. Как тут всё перепуталось! — пленные как люди, а люди как … Титька). Сивачев, заплетаясь в мыслях и словах, изложил свою просьбу: найти какого-нибудь попа и получить от него разрешение выкопать всех нижних покойников или, «если эти черти не захотят», хотя бы одного Сивачёвского деда.

— Черти — это кто? — осторожно уточнил Максим, — нижние покойники?

— Родственники их долбанные! — закричал Сивачев, — Тиликовы всякие!

— А я чё? Я чё, против что ли?— струсил Петька, топыривший рядом уши.

Максим проговорил-повторил задание: «Найти попа, чтоб разрешил родственникам перезахоронить покойников с нижнего Сивачёвского кладбища. Так? Или отдельно деда Сивачёва. Так?


119

И узнать мнение попа насчёт греха. Так?». Сивачёв порадовался единственному нормальному человеку. Единственному на двух берегах. Пошли с Петькой назад.

— Кто такая Ленка Дудина? — вспомнил вчерашнюю русалку Сивачёв.

— Блядь, — просто пояснил Тиликов. — А говорит, одноклассница наша.— Не, на год моложе, — авторитетно заявил Тиликов, — твой

дядя Коля сегодня в магазине рассказывал, у Ленки от тебя ребёнок. Старший который. Что она с тебя вчера алименты требовала за шестнадцать лет.

— Ребёнок?! Мне ж двенадцать лет было, когда меня мать забрала! — заорал на Петьку Сивачёв.

— Да понятно-понятно, — осенило Петьку, — в двенадцать лет ты не мог. Технически!

Снова сели к просроченному столу, Сивачёв уже пил и ел без страха и упрёка, жаловался на дядю Колю. То у него Сашка утонул, то Ленка родила, то пленный брата с матерью убил.

— А мать живая! Письма шесть лет пишет! — горячился Сивачёв.— Это он прибавляет, — разъяснял Титька дяди Колину

философию, — ему так интереснее. Но жизнь всё равно знает. Одного брата убить, бывает, и мало. Обычно это с матерью делается. Подводники они тоже… они тонут, не сегодня так завтра. А Ленка, может, потом от тебя родила. Позже.

— Да я не был здесь тридцать лет! — ахнул Сивачёв.— Тридцать лет? — уцепился за спасательный круг круглой

даты Титька, — Надо за это выпить!Выпили и закусили арбузом. И ещё. Потом приплыла Петькина

жена — тощая, с золотыми зубами и ведром неразборчивой ягоды. Жена ядовито оглядела застолье. И только тогда еда окончательно испортилась.

— Пелевалиха вызывает! — закричала Доминика.— Удалось связаться с отцом Сергием, настоятелем Успенского

храма в Петропавловске. Отец Сергий говорит, что греха в перезахоронении нет. Смысла тоже нет. Он недавно выпивал во славу божью красненького с главой районной администрации, так тот ему по секрету сказал, что уровень водохранилища ожидается выше запланированного. Слышите меня? Выше. Затопит не только нижнюю часть, но и верхнюю. Сивачёво наверху тоже затопит. И Верхнюю Перевалиху нашу. Батюшка просил его не


120

выдавать. Не поднимать панику среди населения. — .издец! — выругался Сивачёв.— Точно, — подтвердил Максим, — только батюшку не

выдавайте. Всё равно, что на исповеди узнал. Сивачёв отмахнулся от Титьки, приглашавшего продолжить

застолье, пошёл к машине, волоча ногами как раненый. — Стой! — скомандовал Петька, — ещё о делах не поговорили.

А дела нехорошие. Я деверю должен шестьдесят тысяч — он мне на открытие давал. Он сам из лесных. Они здесь хозяйничают.

— Отвали, — велел Сивачёв, норовя оглоушить Петьку дверцей.— Займи! — очень жалобно и трезво попросил Петька, — а то

меня убьют.— Вот это правильно, а то дядя Коля скучает, — захохотал

Сивачев. – И одного тебя мало убить. С мамашей интереснее. Есть у тебя мамаша?

Дядя Коля во дворе чинил тротуар, менял прогнившую доску на свежую. Свежая доска была шире. Дядя Коля её бережно подстругивал.

— Дядя Колечка! — восхитился племянник, — строгает досочку! Ножками топ-топ. А водичка — буль-буль. И всех затопит! И нижних, и верхних. Поп сказал: аминь! А ему глава района по пьянке. Всех затопит. Ну и хрен с вами!

Сивачев захохотал, глядя на онемевшую родню (у бабы Мани изо рта высыпалась чёрная подсолнечная шелуха, которую старуха мусолила дёснами за неимением зубов). Вернулся в машину и поехал ночевать в бабушкин дом.

— Нажрался! — пояснил дядя Коля жене и крёстной, — к своей подался!

Сивачев в другой раз отпер старый дом. Ничего не изменилось — дом был всё тот же — отталкивающе убогий, пропахший дядей Колей. Сивачёв содрал с проволоки сухого как лист окуня, расцарапав руку плавником. Отшвырнул рыбёшку, а потом ещё и запнул её под разложившийся от ветхости комкастый диван. Кроме дивана спать было не на чем. Сивачев вернулся в машину. Он уставился через стекло на дом, но кроме этой развалюхи ничего у глаз не вставало. Не оживала бабушка, не оживал он сам. Те двое выгорели, как фотографии на кладбищенских памятниках. Остались одни бельма. И, если зажмуриться, Река на изнанке глаз.

Всё-таки он улёгся на диване. Диван давил его и мял. Спать


121

было неудобно. Да ещё бабушка жарко натопила печь, стряпала, наверное. Вот она вышла из-за печки. Андрей замер, помня, что бабушка его — покойница. Покойница сама смущалась. Отворачивала лицо, прятала его под козырьком белого платка. Андрей боялся, что она ненароком покажет лицо, но чувствовал, что и бабушка этого не хочет. Словно они оба знают о какой-то жути, произошедшей с лицом, и договорились её скрывать. Бабушка распахнула дверь, встала на пороге в беловатом свете. Сивачёв видел её спину в задранной на поясе кофте — кофту утянули вверх сутулые плечи.

— Тип-тип-тип-тип, — еле слышно запищала бабушка Нюра. Больше она не пошевелилась, только пищала как комар: пи-

ти-ти-пи-тип. Андрея потянуло вон, прочь, на улицу. В избушке вдруг закончился воздух. Надо было миновать вставшую в дверях бабушку, её спрятанное платком лицо. Андрей нацелился проскочить боком, но замер у бабушки за спиной. Перед домом летела сильная, чёрная вода. Бабушка крошила в воду зёрна или крошки — не разобрать. Кормила реку, как своих цыплят. И всё попискивала: ти-ти, пи-пи…

— Ти-ти-пи-пи, ти-ти-пи-пи, — пикала негромкая, но всё-таки разбудившая Андрея птица.

Он очнулся в машине — дома не было, ничего не было. Один кипящий туман. Показалось, Река захватнически вышла из берегов и оккупировала Сивачёво — Верхнее и Нижнее, а на том берегу — Верхнюю и Нижнюю Перевалиху. Напала на сонных на слабом раннем рассвете.

Андрей хотел было уехать, но не посмел тронуться с места, не посмел потревожить серое утреннее дыхание тёплой летней земли. Андрей думал, что значит его сон. И додумался: он здесь чужой, ему надо проваливать, не беспокоя ни живых, ни мёртвых. Река кормила бабушку, и бабушка должна накормить собой Реку. Вспомнил он утонувшего бабушкиного племянника Сёму. Сёма был говорун и хохотун, выпал из лодки в ватнике, в сапогах — утянула, утопила его одежда. Бабушка только и сказала: «Что ж, на реке живём, от реки и помирать должны». Никто не плакал над Сёмой, даже мать.

Сивачёв решил узнать у Тиликова про катер. Своим ничего пока не сказал. И они молчали, уважая человека в загуле. Петькин магазин был заперт, возле него галдели две тётки.

— Не откроет! — кричала одна. — Убили его!


122

— А жена?! — не соглашалась другая, — жена осталась, откроет. Ей сейчас прибыль надо на похороны.

Андрей хотел спросить тёток, о чём это они спорят, но решил не вступать в интересную жизненную историю. В Титькином доме на Сивачёва набросилась зубастая жена, имени которой он так вчера и не узнал. Жена стучала металлом во рту:

— Дождался?!! Радуйся!!! Из-за тебя, козла, Петьку забрали!!!Всё-таки Сивачёв вляпался в эту историю. Ночью к Петьке

Тиликову явился деверь со своими лесными братьями и забрал Петьку на дальнюю лесопилку. Титькиной жене было велено до обеда собрать долг с процентами — сто тысяч, иначе «Титька не жилец».

— Я-то тут причём?! — оторопел Сивачев. — Почему я-то козёл?!

— Занять трудно было?! — орала на Андрея Петькина жена, — он же просил! Ради дочери! Ради всего святого! Сам вон на машине, а Петьку убили. Чтоб тебя с твоей машиной пополам разорвало!

Выяснилось: Титькины кредиторы решили трясти Титьку, потому что «у него крутые друзья на крутых тачках, у которых полно бабок. Ну, так пусть займут Титьке, а им ждать надоело».

— Он говорил, что брату твоему должен! — вспомнил Сивачёв, — не будет же твой брат родню убивать?

— Деньги не роднятся, — отмахнулась жена. — Всех убивают, а он что, особенный?

— Так в милицию иди, — наставил на путь Сивачёв. Петькина жена засмеялась припадочным смехом, зашлась им и,

наконец, подавилась. Денег у неё тоже не было. И товар до обеда она успеет только раздать, но никак не продать. Да и товару там тысяч на тридцать.

Сивачёв вернулся за машиной, расспросил у дяди Коли как добраться до дальней лесопилки и поехал туда с неясной целью и планом. По пути ему показалось, что его нагло разводят. Что всё подстроено самим Петькой. Тем не менее, Сивачёв всё дальше углублялся в лес и в эту наитупейшую историю. Лесопилка была на месте старой зоны. В зоне сидел пленный Петька — никто Сивачеву. Полное никто. Четыре года в одном классе на разных рядах, не то что партах. Сивачёв проехал под поднятым шлагбаумом. Этот оказался первым. Второй, чуть дальше, был опущен. Поодаль стоял вагончик на сваях: глухая обшитая


123

коробочка и маленькое окошко с прицельным выражением. Сивачёв посигналил: пи-пи-пи-ти! По трапу, сотрясая его, сошёл крупный парняга с голыми мощными руками. На его широком торсе еле сидел кургузый жилет. Карманы штанов топырились во все стороны, заставляя задуматься об их содержимом.

— Тиликова давай! — приказал парняге Сивачёв. — А то чё? — уточнил парняга, улыбаясь без верхнего резца

слева.Сивачёв медленно достал трубку — заурядный мобильник, но

Андрей понадеялся на дикость собеседника. — У меня спутниковый телефон, — покачал трубкой Сивачёв,

— в телефоне — номер начальника ГУВД края. Он мой друг. — У Сивачёва действительно был сотовый номер гувдэшника, случайно подцепленный на какой-то косвенной пьянке. Было это давно, позвонить так и не пришлось. — Если вы сейчас не отпустите Тиликова, я наберу Шурика, то есть Александра Петровича. Он вышлет вертолёт с омоновцами, и от вашей лесопилки останутся одни опилки. Если вдруг не дозвонюсь, — Сивачёв боднул паренька взглядом, — дозвонится Максим. Номер я оставил.

Паренёк сплюнул (раз в десятый уже) и повернул восвояси. Из вагончика навстречу ему спустились ещё двое: круглый в кожаной куртке и длинный в джинсовой. Троица на бис прослушала повтор Андреева выступления, по очереди и хором сплевывая. Так они метили территорию по обычаю современных самцов. Не сказав ни слова, хозяева лесопилки удалились за вагончик, откуда погодя с грохотом выполз настоящий БТР. Боевая машина, калеча кусты, объехала шлагбаум, Андреев джип и удалилась в грохоте и треске. Сивачёв расценил этот маневр как капитуляцию. Оставалось найти Титьку или его труп. Сивачев ещё раз посигналили: ти-ти-пи-пи! Ти-ти-пи-пи! Дверь вагончика неуверенно разожмурилась, показался Петька Тиликов. Озираясь и чуть ли не приседая, он бросился к сивачевской машине. Под шлагбаумом Петька постыдно прополз на карачках.

— Деньги привёз? Отдал им? — накинулся Титька на Сивачёва. — С какой такой радости? Сам отдашь! — Что ты наделал?! — застонал Петька.Сивачёв разворачивался. Петька стонал и бился головой о

мягкий подголовник. Проклинал он почему-то не деверя, а опять-таки Сивачёва. Андрею хотелось вмазать Петьке в рыло, до сих


124

пор отчего-то целое. Он, Сивачёв, спас говнюка Титьку, а тот ещё и в претензиях?! Со злости Андрей газанул и резво погнал прочь. А зря. Шлагбаум, что прежде был гостеприимен, теперь загораживал путь. Помогал ему всем своим телом БТР.

— Приехали! — взвыл Петька. — Что теперь делать?! Ты, умный?!

— Иди к ним, скажи, что выплатишь постепенно.— А я не говорил, да?! Не говорил?! — завизжал Титька. — Заткнись, — посоветовал Сивачёв, — а то из машины

выкину. Я им сказал, что начальник ГУВД — мой друг, я позвоню — он вышлет сюда вертолёт с ОМОНом. Они теперь не сунутся. Постоят и уедут.

— Так звони! Чё ты сидишь?! Давай вертолёт!— В рыло бы тебе дать, — признался в своих намерениях

Сивачёв. — Сказал «вертолёт» — давай. За базар отвечать надо, —

поучал Петька. БТР стоял смирно, без признаков жизни и агрессии. Сивачёв

соображал, как его объехать. Место было неудобное: с одного бока — заросший откос, с другого — гора. Только вертолётом можно облететь.

— Генка Сивачёв у них пилу сломал, — тихо и печально заговорил Петька, — новую пилу, японскую какую-то. Привязали за ноги к тракторам и дёрнули.

— А я был в Японии, — перебил его Андрей, чтоб сменить тему, — что меня там добило — унитаз с пультом. Садишься на унитаз, берёшь пульт и выбираешь температуру воды, аромат, напор. Всё, что хочешь, всё ради твоей задницы.

— То же мне счастье — жопу вылизывать, — надулся Титька и закрыл глаза. То ли не хотел разговаривать, то ли просто не выспался. Увезли же его ночью.

«Уехать, уехать отсюда, — молило и ныло внутри Сивачёва, — скорее, скорее, уехать, уехать. Господи, если ты есть, придумай что-нибудь, ну, хоть какой-нибудь вертолёт! Не стоять же здесь!» Сивачёв стал представлять Господа, к которому так настойчиво обращался. В ответ ему всплывало лицо Каина: смуглое, белоглазое, с дырявым улыбчивым ртом. Или тот же Каин у креста на мосту, его белая склоненная голова. «Ходит он, хо-о-одит!» — пела где-то сбоку баба Маня.

— Есть какие-нибудь дороги отсюда? — толкнул Сивачёв Титьку.


125

— А? Нет, — мякнул Петька, - вертолёт вызывай. Пока светло. Им ещё лететь… — Петька сонно запыхтел.

Сивачёв достал бутылку, отхлебнул. Светлая жидкость ничего не прояснила: ни в голове, ни в этой невразумительной жизни. «Господи! — Сивачев уже прямо обращался к убийце Каину, — давай, разрули как-нибудь! Ты же тут все ходы-выходы знаешь, каждого зайца в лицо!» Внутри себя Сивачёв кричал и выл, внутри себя — жильё без соседей, делай, что хочешь. А снаружи стояла, не шевелясь, тишина, сама оглохшая от собственной неподвижности. В БТРе что-то лязгнуло, как взвизгнуло. Это тишина переступила с ноги на ногу. Сивачёв закрыл глаза. Он тоже плохо спал этой ночью. Сначала ему приснился шум вертолёта, а потом хрип БТРа. Сивачёв и Петька враз очнулись — вертолёт точно тарахтел, БТР уходил в синих клубах чада. «Прилетели что ли?» — ворчливо уточнил Титька, недовольный опозданием вертолёта.

Андрей повёл джип, боясь на каждом повороте врезаться в подкарауливающий их БТР. Но дорога была пуста. Только наверху, над тайгой ходил кругами неопознанный вертолёт, вороша макушки.

— Пленные из зоны сбежали! — догадался Петька. — Это просто пленные сбежали!

Сивачёв объявил тёте Тоне, что уезжает. Тётя Тоня с удовольствием покивала.

— На рыбалку, что ли, не съездим? — обиделся дядя Коля. С Титькой Сивачёв решил не прощаться. Но Титька сам явился

к нему. — Завтра катер пойдёт, — порадовал он, — деверь условия

поставил: магазин теперь его, называется Татьяна, а я зачисляюсь продавцом. Процент от выручки и списание тоже моё. Товар уже в Перевалихе. Завтра в девять, если тумана не будет. Ты там за погрузкой проследи.

— Татьяна его дочка? — уточнил Сивачев.— Нет, баба его. У нас здесь живёт. А жена в Перевалихе. У

него ещё в Петропавловске есть. Здешней бабе надо под запись давать, без денег. Он так сказал.

— Поздравляю! — порадовался за Титьку Сивачёв.— Доминика плачет, — признался Титька, — над ней ребятишки

смеются. Раньше на магазине Доминика висела, а сегодня уже Татьяна.


126

— Привыкнет, — пообещал Сивачёв. Дядя Коля вручил Сивачёву гостинец на дорожку —

трёхлитровую банку икры. Икра была мутноватая, но вкусная: с зеленью, с чесноком. Он у них такую пробовал. О перекопке нижних покойников оба помалкивали. Тётя Тоня попросила взять на ту сторону бабу Маню со знакомым дедушкой. Старички заскучали по деткам.

— Пассажиров с вещами загрузил! — доложил утром дядя Коля.Андрей только проснулся, но точно помнил, что ключей от

машины дяде Коле не давал. Ворвалась на проводы Ленка Дудина. Опять катала головой по орлу, но слезами уже не мочила. Отозвав в сторону, ещё раз спросила, даст ли Сивачев денег на ребёнка. Сивачёв подтвердил, что не даст. Припомнил, что Ленка — не его одноклассница, а на год младше.

— А я, дура, тебя ждала! — упрекнула верная Дудина.Пришло ещё трое незнакомых провожающих. Все с вёдрами.

Сивачёв наотрез отказался покупать их ягоду и рыбу.— Специально готовили, — возроптали они. — Всё свежее,

недорого. — Бери, — советовала тётя Тоня, — в Петропавловске продашь.

В драку разберут. У них там дороже. Я тебе в тройной целлофан пересыплю. Не потечёт.

Сивачёв обречённо взял ведро черники — Лиле в подарок. Брусника и свежая сорога бросились к дедам, умоляя их купить гостинцы детям. Старики, поторговавшись, купили. Тётка пересыпала-перекладывала продукцию в пакеты, «как к Христу за пазуху». Покупки составили в багажник джипа, где уже громоздилось не меньше пяти сумок и банка с солёными груздями.

— Хоть на импортной машине перед смертью покатаемся! — проблеял дедушка с жёлтым крючком единственного зуба.

— Зять у меня сам машины собирает, — напомнила баба Маня.Старички предались семейному хвастовству, перетёкшему в

обиды и жалобы. Полосатый Василь Петрович взял с Сивачева три тысячи, а с дедов по пятисотке. Деды возроптали, долго путались в деньгах, норовя отдать самые мятые и мелкие.

— Так ты там проследи за погрузкой, — пристал к Сивачёву запыхавшийся Титька — явился всё-таки, — и посмотри, он себе не крысит? А то не хватает, бывает. Прошлый раз двух банок


127

сгущёнки не было. А водки у тебя не осталось? В магазине продам, тебе-то она не нужна.

— Пошёл ты… — попрощался с Петькой Сивачёв.Сивачёвский берег оттолкнулся и начал медленно отползать

назад. — У меня мочевой слабый, — признался за спиной Сивачёва

дед. — Ничего, я бутылку взял с широким горлом.— В дороге всякое бывает, — ободряла его баба Маня. Сивачёв попробовал спать — не получалось.— Старший-то его, говорят, — распевала баба Маня, — а

младший Тиликова. У Титьки ж одни девки, он пацана хотел. А тоже не помогает. Ей никто не помогает. Всё одна. На ягоде живут. Как позаниматься — все тут как тут, а помогать — нет их. На лесопилку её вдвоем возили, чуть не поубивали друг друга. В магазине рассказывали.

— Магазин-то забрали у него! — перебил дед, — Миллион лесным задолжал. За зятя платил, чтоб не посадили. Зять его по пьянке соседа застрелил. Самооборону ему сделали.

— Чё творится?! — восхищалась баба Маня. — А слыхал ты, что затопят до верхов? Поп по рации передавал.

— Отвернись, — попросил дед, — мне тут надо. В Перевалихе Сивачёв открыл багажник. В него натёк рассол

с ягодным соком, из дырявой бабы Маниной сумки просыпалась земля.

— Что тут у вас?! — вытаращился Андрей. — Деда мой, — призналась баба Маня, — Миша выкопать помог.

Деда мой ужас воды боялся. Не дай бог, говорил, потонуть. От живота помер. Нас с ним где-нибудь на горочке. И гроба второго не надо. Подвинемся как-нибудь в одном.

Сивачёв взял бабы Маниного деда и понёс к дочкиному дому. Ему было тяжело.

В полдень Сивачёв выехал из Верхней Перевалихи, радуясь, что дорога выпала на день. На выезде его догнал раскоряченный мутант бабы Маниного зятя. Из кабины выскочил радист Максим:

— Хорошо, что догнал вас. Я связался с комиссией по затоплению. Могу дать их телефон. Они мне ответственно заявили: все кладбища перенесут! За государственный счёт. Всех родственников письменно известят. Всё будет хорошо.

Максимово лицо так радовалось, так сияло, как будто все Сивачёвские покойники были его собственной роднеёй.


128

— Ты убивал кого-нибудь? –— невпопад спросил радиста Сивачёв.

Максимова радость тут же потухла, лицо разобиделось до слёз:— Разве я вас чем-то огорчил? Я хотел помочь, — поник он.— Спасибо тебе, — пожал Сивачёв Максимову руку, — ты мне

очень помог. Ты самый лучший радист. — Никого никогда не убивал, — жалобно заверил Максим.— Я понял, — кивнул Сивачёв. — Прощай!Сивачёв ковылял лесом, полз по разобранному мосту, болтался

на щебёнке, слеп в глиняной пыли. Остановился он только на асфальте у первой заправки. Достал банку икры и принялся жадно есть грязной пластмассовой ложкой, завалявшейся под сиденьем. Из соседней машины его несколько раз сфотографировали. Он слышал молодой смех и комментарий: «Смотри-смотри: жизнь удалась. В натуре!»


129

АЛЕКСАНДР ТИХОНОВ

Тихонов Александр Александрович. Родился в 1990 г. Живет в г. Таре Омской области. Работает заведующим научно-краеведческим центром им. А.А. Жирова Тарской центральной районной библиотеки. Стихотворения и проза публиковались в журналах «Наш современник», «Роман-газета», «Подъем», «Север», в коллективных сборниках и периодических изданиях Санкт-Петербурга, Москвы, Екатеринбурга, Омска и др. городов. Автор книги стихов «Облачный парус» (Омск, 2014), фантастического романа «Охота на зверя» (Москва, 2016), соавтор книги по краеведению «Сила Сибири» (Омск, 2016). Лауреат ряда Всероссийских и региональных литературных премий.

«Россия огромна, а эху плясать и плясать...»

КУКУШКА

Чудесная, в общем, погода.Туманы над лесом бегут.Июнь сорок первого года.Кукушка пророчит: «Ку-ку».

Июнь. Сорок первого. ЛетоВ зените. На том берегу С зениток снимают масксети.«Кукушка, я Сокол… Ку-ку...».

Мир замер в немом ожиданье,Как ворон седой на суку.Сквозь танковый рокот признанье:«Кукушка, пожалуйста... ку-у-у!..».

Идут оккупанты по сёлам,Несут неощипанных кур.

'


130

Обратный отсчёт невесёлыйВедут миномёты: «Ку! Ку!». Ты спишь, обнимая подушку,И сны беспокойно текут.Но вдруг замолкает кукушка,Глотая последнее «Ку…».

Две тысячи эн-ного года Июль на сибирском лугу.Кукушка – смешная порода – Бессмертно талдычит: «Ку-ку»,

Птенцов перепрятав надёжно В чужое гнездо, где война Уже не достанет. И тошно,Бесслёзно кукует она.

* * *Когда в металл закованная рать На девственных лугах траву сминала,Она пришла в Россию умирать.Всего страшней: Россия это знала.

Не слыша стона в шелесте ветвей, Шли воины, чтоб путь земной окончить.Затерянный в изломанной траве,По ним звонил негромко колокольчик.

На месте тех лугов теперь гранит,Плитой могильной – полотно дороги.А колокольчик всё звенит-звенит,Как будто враг, как прежде, на пороге.

Слащавый циник цедит в микрофон,Что, дескать, от России не убудет.В безветрии рассветном вязнет звон.Его услышат и проснутся люди...

* * *


131

* * *Хмельные речи лезут на язык:О премиях, о конкурсах и планах.Но первый тост не вышибет слезы.Он самый незатейливый... и странный.

А вот второй... Признания звучат И пьёт поэт коньяк, притворно морщась.О тех, кого на свете нет, сейчасМы третью опрокидываем. Молча.

Опять горланит шумная толпа,Деля людей на «наших» и «не наших».Судьба снимает поварской колпак – Она не зря заваривала кашу.

Сейчас допьём – и ну её хлебать.Писать стихи и грезить о высоком.Кому-то – свет и свежие хлеба,Кому-то – водка горевейным соком.

Бог весть, что будет, где найдём ответ И что придётся испытать при этом,Чтоб без зазренья совести поэтМог сам себя именовать поэтом.* * *Из тьмы на свет стремятся единицы.В политику играет – большинствоМне поле обездоленное снится,И желтоватый свет через ресницы – Свет из пшеничной юности его.

Проснусь, а всюду снова делят власть.Орать готовы и махать руками,Друг-друга клясть и заливаться всластьО том, из-за кого беда стряслась.А поле зарастает сорняками...

Никто не сеет истины зерно,Со звонким «...ля» нашла коса на камень.


132

Как любят власти рассуждать умно!..Но от речей их сделалось темно Над полем, что кормило нас веками.

ЦВЕТА И ЗВУКИ

Отзвучал твой голос, одуванчик,И поблёк, охрип, распался наЗвуки-парашютики, а дальше – Бьющая по нервам тишина...

Верить ли?.. Растерянно стою, неЗная, может ветер мне солгал,Рассказав, что солнышко в июнеЖелтый цвет разучит по слогам.

ПОСЛЕ ПАВОДКА

1

Вымокло в посёлке дачном, кажется,Каждое худое деревцо.И берёза, что когда-то саженцемПривозили из лесу с отцом.

Думали – пройдут десятилетия И под этим деревом родняБудет наше вспоминать наследие,Называть пра-прадедом меня.

Обхватила грязь сапог резиновый,И шипит: «попробуй, отними!».Споря с новоявленной трясиною,Я спешу к берёзе напрямик.

Под ногами хлюпкий август плещется.Чуть не вскрикнул в тот же миг, едваУглядел, как истово трепещетсяНад водой зелёная листва.


133

Странно эта ветка многолистнаяСмотрится в болотистой глуши.Раз берёза умудрилась выстоять,Значит, будем сеять. Будем жить.

2Горел дачный домик за пару аллей от меня.Постреливал шифер и дым устремлялся к зениту.Соседка твердила: «Поди, подожгла ребятня...».Ага, развлекаются... Не ребятня, а бандиты.

Как будто почуяли: людям теперь не до дач,Изжёванных паводком этим мучительным летом.Бесхозные домики будут – судачь, не судачь – Ломать и сжигать, и гортанно смеяться при этом.

Как взявшие спички лисички, что к морю гурьбойВ известном стишке направлялись, чтоб выжечь стихию. Мне кто-нибудь скажет: «Вот лучше б следил за собой...Послушать тебя, так они поголовно плохие...».

Соседка твердит: «Что ж теперь, со шпаной воевать?У этих вояк – нос сопливый и школьные ранцы...».А в домике дачном осталась стоять лишь кровать.Точнее, две спинки и чёрный от копоти панцирь. * * *По русским просторам блуждает колючее эхо,Дремучее эхо, гремучее эхо войны.В столетьях не гаснет, оставшись как вечная веха,Горючее эхо, с какой ты летишь стороны? В нём конницы цокот и армии вражеской топот,И яростный шепот и зычное: "Други, ура!".Оно, это эхо – ничейный, потерянный опыт,Для завтрашних нас сохранившийся слепок "вчера".Так дышит история. Сонно, волнительно, глухо.И можно расслышать, какие хранит чудеса...Испуганный ветер мне шепчет. Мне шепчет на ухо:«Россия огромна». А эху плясать и плясать....


134

* * * Прогорает октябрь, и уже говорят старики, Мол, «примета верна и зима на пороге маячит». Мы сидим у костра, у соловой, продрогшей реки. Шустрый солнечный зайчик по куртке и свитеру скачет.

А деревья искрят и бросаются листьями, но Недвижима река, будто в Лету избыстрилось лето. И уходит листва, намокая, на сонное дно, Рассыпается берегом ярким, лоскутистым пледом.

Прогорает октябрь... Пляшет желто-багряный пожар, Запаляя осины, рябины, берёзы и клёны. И коптит, и чернит их стволы. Лист пожухлый держа Словно свечку горящую, замерли мы удивлённо.

Всё острей ощущается близость холодных ночей, Сиплый северный ветер всё злей и настырней поёт о Том, как листик берёзовый, нынче подобный свече, Жжёт ладони, прося может лета, а может – полёта.

Прогорает октябрь... * * *С вечного дерева сорван плод. Прежнему не бывать!Что напоследок сказал Еве тот,Кто всех учил предавать?Что ей на ухо шипел сатана?Ева, как часть ребра, Мужу верна. Змей сказал: «Ж-ж-жизнь одна»,И научил умирать...


135

АЛЕКСЕЙ БУБЛИКОВ

Бубликов Алексей Тимофеевич. Родился в 1952 году в Казахстане. С 1956 года проживает в Бийске. Окончил Бийскую среднюю школу № 25, Иркутское пожарно-техническое училище МВД СССР, Алтайский политехнический институт (Бийский факультет). Проходил службу в подразделениях специальной пожарной охраны предприятий оборонного комплекса Бийска. Подполковник в отставке. Работал инженером отдела охраны труда на Бийском котельном заводе. В настоящее время – инженер-эксперт в области пожарной безопасности в частной организации.

ПЕСНЯ

Памяти друга

Юрий Алексеевич Коврига

Нас было трое в этом экипаже,Один ушёл — и стало пусто вдруг...Не написал с тех пор я строчки даже,Ушёл Коврига — мой хороший друг,Ушёл Коврига — мой хороший друг...

'


136

Мы прошлым летом мчались Чуйским трактом,Он справа был и всё смотрел вперёд.Я в тех местах бывал давно когда-то,А он дорогу знал не первый год,А он дорогу знал не первый год.

И, как всегда, он был в своём берете,Глаза с прищуром, с вечной бородой...Один такой на целом белом свете!Совсем седой, но сердцем молодой,Совсем седой, но сердцем молодой!

Он много знал про Золотые горы:Коварство рек, ущелья и хребты,Укока древнего пустынные просторы,И камни острые Тюнгура и Мульты...И камни острые Тюнгура и Мульты...

И пусть опять не утихают споры –Алтая лучше не было и нет!Пусть он ушёл – остались наши горыИ там остался где-то Юры след!..И там остался где-то Юры след!..

22 ноября 2016 г.

ПЕСНЯ О МОЁМ ГОРОДЕ

Я вам Бийск покажу, расскажу вам про славный мой город,Что я знаю о нём с самых ранних, далёких веков.Как на Бие-реке - тихий, скромный, простой и не гордый,Он хранит красоту дорогих для меня берегов...

Я по городу еду в куда-то спешащем трамвае,За окном проплывает неслышно родной мой завод,И, по-прежнему, здесь дорогая моя проходная,И спешит на работу, как прежде, рабочий народ...


137

А с вокзала когда-то уехал надолго учиться,Поезд быстрый парнишку увёз далеко на Восток.Холодна в Ангаре даже летом бывает водица,Хороша Ангара, но влюбиться в неё я не смог...

По бульвару Петрову неспешно пройдусь я под вечер.Бой курантов вдали возвестит о свершениях дня.Лица добрых людей, мимолётные взгляды и встречи,И цветы городские, как прежде, волнуют меня...

Огоньки фонарей отражаются в ласковой Бие,Мост-красавец уже навсегда подружил берега...Город мой, город Бийск! Я люблю, я люблю тебя, милый,И хочу, чтобы ты оставался таким на века!


138

ПАВЕЛ ЯВЕЦКИЙ

Печатался в местной и центральной периодике, журналах «Алтай», «Молодая гвардия», за рубежом «Современная литература мира» – Нью- Йорк, роман газете “Двадцать первый век”, «Антология ХХI век, Бийск». Награжден медалью и Дипломом Московской городской организации Союза писателей России в 2009 г. “За верное служение отечественной литературе”. Дипломом лауреата в номинации «Поэзия» журнала “Огни над Бией” 2011 г. Член редколлегии журнала. Лауреат специальной премии Бийского района им. В.М.Шукшина 1983 года. Автор поэмы “Калины гроздь”, целиком посвященной В.М. Шукшину. Автор нескольких книг, изданных в Москве, Новосибирске, Барнауле и Бийске. В мае 2001 года, по ходатайству Академии поэзии принят в Москве в члены Союза писателей России (Московская городская организация), член-корреспондент Российской Академии поэзии с октября 2012 года.

САРГАССОВО МОРЕ

Саргассово море – тупик акваторий.Саргассово море – матросское горе.

Глубины его отнимают отвагу – Пора отдыхать эхолоту и лагу…

Здесь Левиафан из пучины вздымался,Жгутами и кольцами бил-извивался!..

Обитель угрей, ламинарий тенета,Предерзкой душе не хватает полета!

И нет берегов, и не слышно прибоя,Плавучих саргассов скопление живое.

Приют кораблей, потерявших ветрила – Кого сюда роком судьба ни носила!

'


139

Оно у пиратов давно не в фаворе – Саргассово море, что шапка на воре…

То – штилем, то затхлостью изнемогая,Охвачено зыбью от края до края.

И молят о бреге и твердой опоре – В Саргассовом море, в загадочном море!

АРХЕОПТЕРИКС

Где папоротник спит древообразный, И собирает в кронах звездный вереск, Взмахнув крылами, угловатой массой – Натужно в небо взмыл археоптерикс. Над хлябью топей и стволов-мутантов, Растущих здесь, и гибнущих в болоте, Прообраз чудо лайнеров-гигантов Пронзил туман в медлительном полете. Неведом курс таинственный, окольный, Движения замедленны и грубы: Пощелкивая клювом треугольным – Грозят всему ощеренные зубы! С трудом его размахивают крылья, Сырые испаренья беспокоя… Пройдут тысячелетия и былью – Его найдут, (сенсация!) отроют. Над молодой планетой звездный вереск. Взошла луна, и катится куда-то… Кто видел, как парит археоптерикс – Летательного предок аппарата?!

С ЛЕБЕДИНОЮ СТАТЬЮ…

С лебединою статью, кудрявый, Мелодично чеканящий слог,


140

Буревою овеянный славой – Александр Александрович Блок. “Незнакомка”, мосты над Невою, “Скифы”, лебеди, стрелы и мгла… Старец-нищий со слезной мольбою, Хор церковный, да всплески весла. Пляс цыганки, фонарь и аптека. Эпохальная бездна минут… За окном, за порханием снега – Блок внезапно увидел: – Идут! За святое приходится драться. Все былое и затхлое – прочь! Колыхая штыками, “Двенадцать”, Шаг державный печатают в ночь.

ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА МАШКАРЫ

Если б его я, не знал! В центре, под оком милиции, Был человек… И пропал, Без вести канул в столице. Где он исчез? Неужель, В поле, в лесу иль в овраге?.. “Был обнаружен портфель, И в беспорядке, бумаги”… Деньги, зарплата, загул? Дома жена ожидала… Частника ль где тормознул С парою дюжих амбалов?

Горестно горбились спины, Плакало влагой окно. – Прорва! – промолвил Устинов, Сгинуть тут немудрено. И – кулачищем об стол!.. Горе читалось на лицах. Так не дождался Оскол Старый поэта-любимца.

ИЗ МОКРОЙ, СЛЯКОТНОЙ…

Из мокрой, слякотной Москвы Возник поэт, дрожа похмельно, И нимб сиял вкруг головы, И молвил он: – Я шел на Вы,- На круг, по рваному, артельно? Пока гонец слетает, я Читаю вещь, что накануне Присочинил… Нет ни копья… Он был похож на муравья – Порывом легким ветер сдунет. – По всем издательствам облом: Авансом раздают… авансы. Корпел неделю над столом, И накропал на целый том – По жанру – лирика и стансы. Гонец пропал, во тьме исчез – Не суждено было дождаться. Поэт на табуретку влез, Читал, что по дрова, что в лес, И грустно было нам, признаться…


141

СУДЬБА – СУДЬБИНУШКАДума, что ли, предзакатная, Или ветер что нанес?.. Чья душа, на счастье жадная, Растревожилась до слез? Холодела, да не выстыла! Сберегалась, как могла… Три удела горьких вызнала, Да надежду сберегла. Шла по жизни она, маючись. Прислонились – не ожглись? Не как прочие, играючись, Изнутри жирком взялись. Опахнула взором праведным – Убоялись, огонька… Этих участи не завидно До остатнего денька! Ей любовь – так вся Вселенная, Без остатка, целиком! И по ней гроза военная Прогремела колесом.

Было многое обещано… Только жегся кипяток! А душа… Она ведь женщина. Нету скидки ей на то… Прямота её что просека. Да шатнулся мил-дружок… С недостроенного мостика Не ступить на бережок. Были, были в ней и радости! Заручаюсь как в себе…

В неприкаянной, до святости Не согнувшейся судьбе. Песня выдалась нескладная, Только что в ней не всерьез? Дума, что ли, предзакатная, Или ветер что, нанес?..

НАЗОВИ, ЛУНУ…

Лунным бреднем цедится округа, В частой сети тень, иль силуэт?.. Спит в могиле вечным сном подруга, В глубине окоченевших лет. Высыпала звездная отава – Вечности бесстрастные глаза.Ей метели вышивали саван,Отпевали птичьи голоса…

Месяц водит лошадь на аркане В тишине затерянных лугов… Не заспал, не утопил в стакане Я утрату, средь друзей-врагов. Назови, луну хоть коркой дынной, Я приму с улыбкой на устах… Оттого и горечью полынной – Каждый вздох мой на земле пропах. Спит табун, стреножен, обезножен, Но рассвета близок, близок шум: Ухожу за дальние остожья, Бечевою неотвязных дум.

***


142

ТУЧИ

Туч изваянья неподвижны, И холодны, что путь во льдах, Бесстрастны как скрижали Кришны. Как снег, белеющий в горах. Какой они покорны власти, Гнетет навязчивая хмурь… Они ль, следы застывшей страсти, Они ль – пристанища всех бурь?

Все в них: покорность и угроза… И мнится тайное родство В котором нарочита поза – Застывшей мысли тождество.

СОНАТА ЗАСНЕЖЕННЫХ ДРЕВ…

…Так девушка, вспыхнув, зардев – шись, кивнет вам, при встрече. И чудный прольется напев, Сонатой заснеженных древ, И снегом воркует пусть, вечер!

ДАУРИЯ

(По мотивам романа К. Седых) Всадник вымахнул на бугор, И лошадка под ним каурая… Бросил долгий орлиный взор: Сопки, пади – кругом Даурия!

Забайкалье – родимый край! Белопенна, быстра Аргунь – Разнотравья цветочный май, Водопадов шумливый гул.Неприметен пока, партизан, Но лихой он казак, не на шутку… Любит крепко Улыбин Роман Чувством первым казачку Дашутку. Он проскачет дорогами странствий, С перевала спустившись вниз… Закалившись в огне гражданской – Будет строить новую жизнь. А пока еще все впереди – Плен, зимовье, и гибель отца… Много бед и невзгод, в пути Отразятся в чертах лица. Вьется чуб над лихой головой, Ромка помнит ту грозную сечу: Он под сопкой Тавын-Тологой, Конной лаве шагнет навстречу. …Жизнь своим чередом идет, Гроз минувших стирая след: Солнце утреннее встает – Края Отчего дарит свет.

КАЖДЫЙ ПОРОГ НА РУСИ…

Не выбирают ни места, ни Родины, Где ты родился – навеки твой дом. Жизнь не шоссе, а порою колдобины… Спрыгнул с подножки, и топай пешком!


143

Росы роняя, лесными тропинками Гжели навстречу бежит Хохлома… В избах со стен, пожелтевшими снимками Смотрит с надеждой Россия сама. Мгла накатилась… Дождит, окаянствует. Солнечный луч не пробьет с высоты… Но, и за дальними далями странствуя, В сердце своем к ней наводишь мосты. Скирды в полях, что былинные витязи. Рощи зажглись угольками калин. Не истребить из души и не вытеснить – Долгую грусть наших русских равнин. Пашни, холмы, изумрудные озими. Ока озерного хвойная рать… Нам своего родовитого – в достали, И не заемного – не занимать!

Каждый порог на Руси – ожидание. В каждом колодце – живая вода… К Пушкинским строкам души прикасание. …Так троекратно целуют в уста.

МОСТ

Разбиты бурунные орды, Держаться – задача проста! Щитами сомкнутой когорты – Скрепленные звенья моста. Понтоны – искристые звоны! Отваги предерзостный клич… Расшиблись стремнины-тевтоны О мускулы гулкие днищ! Баталией тешится небо, За бакен мигнувший всмотрись: Уносит течение слепо Кровавую накипь зари. Вот блик, полоснувший как бритва, Шипя, погасила река… Кипит несмолкаемо битва, На чаше весов – берега. ПРОЕКТОР “УКРАИНА”

Большая крутится бобина, Собрался весь бригадный стан: Трещит проектор “Украина”, На простынь целясь, на экран. Вокруг поля и нету сцены – Далекий отдалился гром… Идет “Фашизм обыкновенный”, А режиссер (по титрам) Ромм. Спит человеческая совесть, Европа корчится в огне… Бесчеловечная жестокость Ползет гадюкой по стерне.


144

Глядели хмуро и угрюмо, И гневом полнились сердца! И кто бы мог тогда подумать, Что не добит он, до конца…

КОЧЕРГИН

Кочергин купил селедку, Пару луковиц и хлеб, И вихлястою походкой Поспешил домой, нелеп. Ту “алюторку”, почистив, Потроха отдал коту. Мявкнул кот: “Не буду icти, А сметанки – украду”… …Табурет задел ногою, Растянулся – перемать! И плашмя за кочергою Потянулся… Кот – тикать! Обуян, и жаждой ведом – Чув, захована одна, Паутину за буфетом Потревожил: – Е, рiдна! Потягнул зубами тычку, И к ноздрям: – Из бурякiв, Шо огонь – нэ трэба, спичку – Сам курил, нэма дурнiв! В темный рот селедку прячет, Заливаючи беду, Самочинно, горько плачет По удравшему коту…

СНЕЖНЫЕ ГОРКИ

Продуто ветрами пространство, Поземки пропали вдали… Легло снеговое убранство На грудь неостывшей земли. Покров еще тонок, непрочен, Снега еще вьюгам месить… – Как зимица, птицы?.. Стрекочут. Бескормицу ждете? – Чью, Вить?.. Пройдоха – мороз не отстанет. В кустарнике иней искрит. Телега в отставке, а саням – Окатыш полозья вострит. Подобьем старинной шкатулки Ручей не замерзший поет, Где горушек белые булки Кромсает веселый народ. Скользят еще санки неважно – Ребята летят кувырком… И смехом заходится каждый Заснеженный радостный ком!

И зависть пробьет до печенки: Нас, детство, опять позови! И вытру я слезы девчонке – На пальчики дует свои…

ШАЛЬНОЙ

Стерли тени, скомкали, Все, в чем свет сквозил:


145

Ветер губы тонкие Больно прикусил. В озерке поморщился – Дунул, с высоты… Ежиком встопорщился, Убежал в кусты. Звездные царапины Тронул – боли нет… Жабы из ухабины Прыгнули в кювет.

Зоренька вишневая Медленно стекла. Дымка бирюзовая Стаяла, сошла. Взмыла, птица, каркая – Ночь в размахе крыл… Камышами шаркая, На берег ступил. Изогнулся, вскинулся, Да на край села! И один, откликнулся – Филин из дупла.

НА ПОКОСЕ

Обжигает пятки травостою Немолчное вжиканье косы. Пахнет сено свежестью грибною, Беспечальной волглостью росы. Зноем дышит марево опушки. Квас и отдых ждут у шалаша…

Прыгают разлаписто лягушки, Врассыпную, дождик ворожа. Веселее пой коса-миляга, Выводи уверенней рядок! Костяники брызнувшая мякоть – Кисловатый, животворный сок. Отбивают косы, отбивают, Озирая небо, косари: Звонкие и чистые вплетают Звуки стали в нотный стан зари.

ХЛЕБОЗАРЫ

Поют цикады… Хлебозары Встают во весь громадный рост: Их вспышки достигают звезд – Внимают чутко им Пульсары. Мне ближе все, что на Земле... Там – мирозданье хороводит. В прохладной августовской мгле Душа созвучьями исходит.

ГИТАРА ХУЛИГАНА (Из раннего) Пой гитара, пронзай аккордами Захолустье родной глуши! В небе месяц – свиною мордою Угли звездные ворошит. Искрометная, глупая, нежная, Не пугайся ничьих угроз! – Ведь любовь не вернется прежняя, Как с цепи не сорвется пес. Пыль цветочная милой юности! О былом погрустневший хлам…


146

Проливайтесь в белесой лунности Под утробный собачий гам. Осень, осень! Старуха скверная! Не колдуй по росе полян… Отлюбило уж, сердце верное – Под гитару поет хулиган.

СМЕНИЛ… КАМЗОЛ

Убийца – щеголь и повеса, Сменил всего-то лишь камзол – Ведь царь разжаловал Дантеса, До рядового – снизошел…

ВЫЗОВ

Вышел в долину – копьем потрясая, Выйти на бой супротив, призывая… Небо молчало, и горы окрест – Видя заносчивый пагубный жест. Столько в нем силы тогда накопилось, Бросил копье – просвистев, оно взвилось, Небо прошило… В космической стыни Стало земным сателлитом отныне…

КУМ КОРОЛЮ

Кум королю и сват, Горжусь бесценным кладом: Сегодня я богат – Роскошным снегопадом!

Делюсь с тобой – бери! И, пусть сочтут увечным, Тепло души дари Всем встречным – поперечным, Как этот дивный снег…

ВАВИЛОН

Содрогая Вавилон Поперечный и продольный – Беды рвутся напролом, Радость – тропкою окольной…

ШАТУН И ЗАЯЦ

Шатуну – до зимней спячки, Что пиявке до болячки! “Зайцу” выскочить пора, Но в авто – кондуктора…

ГЛАВНОЕ…

Громко раздаются голоса, Вызывая одобренье, живость: Главное – в наличье колбаса, А потом придет и Справедливость. Э-ЭХ, МА!..

“Окрас демаскирует птицу”, – Подумав, агитпроп изрек… В жовто-блакитную синицу Э-эх, ма! – влюбился снегирек.

КАРА

Отвечать перед Создателем Наступает свой черед:


147

Виснет кара над карателем, И, в конце концов, найдет.

ЗНАЛ, ГОСПОДЬ…

Знал, Господь лишь всемогущий, Дав одну мне из дорог: На земле, по ней идущий – Я безмолвствовать не мог

ВЕРБЫ – ИСХУДАЛЫЕ ДЕВЧОНКИ...

Выдалась желанная дорога, Не беда, что ночи холодны! – К ветреницам Каменного лога Из моей семнадцатой весны. К бору, затерявшемуся в дымке, Что опушкой каждою знаком, Приказавшей долго жить заимке, Молодым поросшей сосняком... Не беда, что мелко сеет крупка, И коробит залежалый наст… К редкоцветам, желтым стародубкам, В таловодье я спешить горазд. Цыпками покрытые ручонки Не расцепят – за версту признал: Вербы – исхудалые девчонки – Выбежали на крутой увал...

И С ПОЛУНДРОЮ – ПОШЛИ!..

Батальон – осталось двести. Снег присыпал ковыли… Встали – черен траур мести, И с “полундрою” – пошли!.. Залатать собой прорехи, В самом пекле не горя: Забубенные морпехи Золотые якоря!

КОНЬ НЕПОКОРНЫЙ

…Заахал, зашумел народ, Припали к окнам экипажи: Срезая круто поворот, Среди авто, мчал сын лошажий. Испуг от города в глазах Его отчаянно метался, Но, разметая страх свой в прах, Струной натянутой держался. Красавец – грация и стать! Перемахнувший будто пропасть. Ему б призы на скачках брать, А он людей познал жестокость. Он вырвался из волчьих ям, Хозяин, вой в бессильной злобе… И колотились по бокам – Остатки жалкие оглобель. И с окровавленных удил, Все добавлял на рыси ходу… Воочию миру предъявил Вновь обретенную Свободу!

***


148

ОЛЬГА ЗАЕВА

Родилась в г. Карши (Узбекистан). Закончила три курса ТАШГУ. Стихи и проза публиковались в краевых периодических изданиях и за рубежом – журнал «Звезда Востока» (Узбекистан), «Современная литература мира»– Нью-Йорк. Участник краевых семинаров молодых писателей. Автор пяти поэтических книг и книги прозы. Имеет краевые награды и Правления СПР за литературную деятельность, награждена Дипломом Берлинского литературного института за активное участие в совместных проектах и популяризацию Берлинской библиотеки современной литературы. Лауреат Международного конкурса «Лучшая книга года» – 2014 (Германия). Лауреат журнала «Огни над Бией» – 2014 года. Член Союза писателей России. Живёт в Бийске.

***

ЗащитаОт ненужныхПотрясений –Сон разума.Весьма удобен он.Наркозу долгосрочномуПодобен,Но не всегда бывает«Во спасенье».Когда фатальныПуля или плеть,Во сне от нихНе страшно умереть. *** ПрокрустовоЛоже судьбыНеудобно.Что выйдет за рамки –Под нож попадёт.

'

Спешу, ужимаясь,ВтянутьЧто добротно.Гнилое – отсечьИ подальше швырнуть.Нелёгкое делоУгадывать суть.И сыплются искры,От спазмов и боли.Желание выжить –Извечный абсурд.Себя не жалеть,Исцеляясь любовью,Живя добротою,Осваивать путь.И помнить –Судить никого яНе вправе.Но вправе прощатьДаже вВ тысячный раз.


149

А если не в силахОтсечь непрощение.Судьба по живомуМеня усечёт.Коль нет состраданья,Страданье –Не в счёт. *** ВсёВ снегопадеИсчезло.Но яВремя пытаюсьИзмерить шагами.Чистый пергаментРанней зимы –Это страницаГрядущего дня.Явятся знакиПутей неизбежных,Слов, суеты.Лягут следы,И проступят чертыЧистых путей,Торопливых,Неспешных.Всё повторитсяУ нового дня.Личного выбораТайну храня,ЛяжетНеведомый путьДля меня. *** ПеремешалсяСнег целомудренный

С грязной и грешнойЗемною распутицей.Осуетился,Размяк и устал.Холод настал,Чтобы заставитьЛюбить горячей.Чтоб проявиласьСила живаяШагов и речей.Снова пойму:Под крылом снегопада:Не застываютПроталинки взглядов,Не пропадаютВстреч полыньи.Снегом осыплетЕловая лапа.Смейся, живи!.. *** Накрыло город снегопадом.Трепещем, пойманные в сеть.Куда ни глянь – снега парадом.Не одолеть. От тихой белой суетыЛегко рождается дремота.И, цепенея, неохотаСвои отстаивать мечты. Всё распадается во взвеси.День воедино не собрать.Печали ничего не весят.И я легка, могу летать. Летят события и вести.Я пропадаю с ними вместе.


150

*** Дыханье сбилось, и время – мимо,Как поезд, что без меня стучит.Кроваво небо и так ранимо.Но терпеливо - всегда молчит. И жить я в спешке не успеваю.Отходят люди, отходят дни.И снова я остаюсь, живая,И зажигаю свои огни. Я для родных и чужих их теплюИ не кончается ритуал.Теплом приманиваю не тех ли,Кто сотни раз уже предавал?.. Забьётся ветер, звезду качая.А после бросит легко в траву.И голос птицы ночной отчаян,Как будто ночь не переживу. Уже я смыслы искать устала,Дыханье сбилось, в глазах темно…И время – мимо. И жизни – мало.Но неизменно горит окно. ***Нервы от бед,Провода от снегаПровисают и рвутся.Ветер мечется,ЗадыхаясьВ спазмах рыданий.Снег съедает бесшумноОсеннюю грусть.ЗатянулсяСезон обостренийНепогоды,Бессонниц и хворей.

Переждать бы,ПереболетьПринимая бессмыслицуВечныхНеразгаданныхЗнаков и тайн.Открываясь всему,ПереполнитьсяЗябким предчувствиемНеизбежной зимы.Стаю слов НоворожденныхОтпуститьВ свободный полёт.Им вставать на крыло,Обретая права.Им тревожить и звать.В них надежда жива. *** Рано, немыслимо раноК нам ворвалась зима.Перебинтованы раныЛетних жгучих обид.Не зажило ещё всё.И саднит,И кровоточит,И проступаетСквозь белизну.Этой ветреной ночьюНе грехИ всплакнуть.Не проняла ещёЖёсткая стужа.Лето в душе –Не уснуть.

***


151

Ветер ленивыйПоднимет крылоИ успокоится,Снова уляжется.Странной бессонницыИскренний страж.Что это было?Кому это нужно?С неотвратимостьюСердце не дружит.Тяжкая служба ПовиновенияСтанет привычной,Научит смирению.Нравится этоИли не нравится,Без послушанияС болью не справиться.Беглые мыслиВспорхнут и умчатся –Не докричаться.Рассвет далеко.ОпустошённымЖивётся легко.И неприглядная суть бытияВидится сразу другойВ белоснежных одеждах.Заледенеет весь мир.А надеждаТеплым котёнком дремлет внутри,В сердце ворочается до зари. *** Бьётся занавес снегопадаЗа окном.Я не знаю, а знать бы надо,Он живёт или мы живём.

Раздувая снежинок ройПо тревожному белому свету,Он раскачивает планетуИ печалится как живой. Нам же в коконе теплотыТихо дремлется под тревогу.Не загадывая о многом,Примитивны мы и пусты. Бьётся занавес.Ветер злойРаздувает зимы кострище.Он – живой.Мы – холодное пепелище. *** Если к подлости привыкается,А продажность всего сильней,Если матери отрекаютсяОт заблудших своих детей, Если каждый лелеет «эго»,И оправдан всегда подлец –Нет от этого оберега.Просто миру пришёл конец.


152

ВАЛЕРИЙ ЗОТОВ

Автор живёт в Бийске. Член литературного объединения «Парус». Стихи публиковались в Интернете, в коллективных сборниках, в журнале «Огни над Бией, в антологии «Писатели – юношеству» и «Алёнкино лукошко. Писатели – детям».

'

***Моя бездомная душа, Покинув плоть, парит, ликуя! На звездном небе, не спеша, Воскликнув громко: Аллилуйя!***Крылатый бзик из подворотни, взметают души смердов высь.

***Голгофа, гоблины, отродье – суть нерадивых псовых стай.

*** Нам всем внушали, что верить нужно – Пусть искры гаснут, зачем же пламя. А мы повторяли за ними дружно, Неся на погибель двухглавое знамя.

***Не слышно больше колоколен, Оглох, ослеп, Аника-воин. Свидомый батюшка-пахан и старый с ржавчиной капкан,

Как все здесь старо и не ново. Нам душу греет Крыма мова И миллиардов в бездну – мост, Рисует нам реальность холст – овец заблудших в скотобойне.

*** И завтрак мой одна отрава, Когда загублена дубрава. Под ложь с экрана бутерброд, А завтра вдруг солнцеворот!* Как никогда его ждешь смерти В печальной дымке круговерти. Быть может, разомкнется круг, Ты лаять перестанешь, друг – И душу воском отогреешь.__________ * – привычный ход событий. *** Зимой любуюсь белой, снежной, Немного злой, немного нежной, Когда снежинки безмятежно, касаясь щек моих, плывут. Плывут, растаяв словно реки, Слегка затронув мои веки, Засыпав сказочные вехи, куда-то вдаль меня зовут.


153

***Когда вдруг дождик как бы ниоткуда, То ждешь весной от солнца просто чуда! О чудо! Вот закончился апрель – Исчезла с крыш звенящая капель! И только теплый дождь стучит по крыше, И ветер сосенки колышет – И кто-то с неба, словно свыше, Волшебной палочкой взмахнет.

***Этот мир никогда не прозреет, Этот мир никогда не умрет. Чья-то свечка печально дотлеет, Кто-то тихо на небо уйдет. Кто-то будет искать оправдания, Кто-то с мыслью о вечности жить. Не поможет твой плач и стенание Отыскать бы прощения нить.

***Я не взойду на пьедестал, И мне никто не рукоплещет. Я в этой жизни так устал, Но сердце ноет и трепещет.

Я не взойду на пьедестал В душе моей смурной

тревожно. Я не взойду на пьедестал – Поняв, что это так ничтожно.

***У осени свои причуды: Она так сладка,и нежна. Раскрасит золотом этюды, Как шамаханская княжна. Она смеется, вдруг заплачет, Или слегка нахмурит бровь. Она лицо свое не прячет – Даруя всем свою любовь. Уйдет, помашет на прощанье Листочком в яркой синеве. Шепча нарядом – до свиданья, Растаяв в зимнем сладком сне.


154

ДМИТРИЙ КАЮШКИН

Родился в Бийске в 1966 году. Служил на боевых кораблях Балтийского и Тихоокеанского флотов, офицер запаса. В настоящее время – предприниматель. Пишет прозу. Публиковался в альманахе «Бийск литературный», в журналах «Бийский вестник» и «Огни над Бией». Издал книгу очерков «Путешествие в грибное царство», повесть «Вернуть имя», книгу очерков и рассказов «В Прителецкой тайге». Член редакционного совета альманаха «Бийск литературный».

ПЕРВЫЕ СТУПЕНИРассказ

– Приступаем к награждению победителей турнира, – громкий голос главного судьи соревнований прозвучал в звенящей тишине спортивного зала. Малыши-гимнасты замерли в парадном строю, расправили плечи, подтянули животики. Самые нетерпеливые даже поднялись на носочки, стремясь выглядеть выше и взрослее. Вот он – торжественный миг, которого с нетерпением ждали все: и участники, и зрители. В центре акробатического ковра трёхступенчатый пьедестал, чуть в стороне судейский столик. А на нём…! Мечта каждого мальчишки! Грамоты, медали, кубки… Ещё мгновение и определится счастливчик! Но, похоже, сюрпризы не закончились! Рядом с наградами, словно по мановению волшебной палочки, из-под заботливых рук взрослых выросла пирамида разноцветных коробочек и упаковок, в которых маленькие спортсмены не без труда угадали любимые игрушки. Кто же станет обладателем бесценных и манящих «сокровищ», кому достанутся призы и награды? Пятилетний Дениска расширенными глазёнками в изумлении смотрел на «волшебный» столик и не мог оторвать взгляда от обилия красочных подарков.

&


155

«Да никакой не маленький! А что ростом самый низкий и последний в шеренге… Ромка, братишка-близнец, ничуть не выше. Просто подбородок кверху задрал, потому и стоит правее. И вовсе не сильнее меня. Подумаешь, быстрее на канате взобрался. Зато я на брусьях больше отжался, – мысли вихрились, путались в голове мальчишки и мгновенно перескакивали с одного на другое. – А в верхней коробке, точно, конструктор «Lego»! Я о нём целый месяц мечтал! Ух, ты! Под коробкой – робот-трансформер! Как у Юрки из нашей группы. На днях в садик приносил, хвастался. Мне бы такой! Неужели сейчас…» – Дениска затаил дыхание. Два месяца занятий гимнастикой в спортивной школе не прошли даром для близнецов. Ромка с Дениской научились в строю ходить, носочки тянуть, подтягиваться, отжиматься, делать кувырки… Столько всего нового, интересного! А если взрослые не видят, то можно наперегонки гонять по залу, в поролоне барахтаться. Бывает и влетит от наставника. Посмотрит грозно, пальцем погрозит, особо буйного ладошкой по мягкому месту хлопнет. За дело! Первые соревнования грянули неожиданно. И надо-то всего лишь повторить, чему на занятиях учили. Но постараться, сделать лучше всех. Тренер сказал: «Стиснуть зубы и терпеть». Не каждому мальчонке понятно, что значит «стиснуть зубы». Насчёт «терпеть» – проще. Но попробуй, потерпи, когда руки с перекладины соскальзывают, ноги тяжестью наливаются на «стеночке». Ромке легче всё даётся. Худенький, юркий, подвижный. Силёнок не хватает, но это не страшно, дело наживное. Дениске сложнее. Хоть и решительней братишки, но прыгучести мало. Двумя ногами со всей силы толкается при прыжке. А полёта и нет. Да с канатом проблемы: страшно под самый потолок забираться. До середины ещё «куда ни шло», а дальше духу не хватает… – За третье место награждается… – голос ведущего вывел Дениску из задумчивости. Из стройной шеренги гимнастов выбежал вихрастый мальчуган и резво взобрался на пьедестал. – За второе место… – И победителем турнира становится… – Дениска не верил своим глазам: все три ступени были заняты его сверстниками, ещё мгновение назад стоявшими рядом в парадном строю. Медали разных достоинств украсили грудь каждого из


156

призёров. На узкое плечико победителя легла широкая алая лента. Счастливые и радостные мальчишки с волнением держали в руках награды и кубки. И трансформер, и конструктор «Lego», другие подарки – все были вручены лидерам соревнований. «А как же я? Почему меня нет среди чемпионов? Ведь я тоже хочу приз, – пронеслось в голове у Дениски. – Сейчас, сейчас назовут моё имя, – зажмурился он, по-прежнему отказываясь верить в творящуюся несправедливость». Тревожные мысли смешались с гулкими ударами маленького сердечка и полностью заглушили слух мальчишки. Под нескончаемые аплодисменты зала ещё двое юных гимнастов заняли места рядом с пьедесталом, принимая поздравления и грамоты за четвёртое и пятое место. Что за сила вытолкнула его из шеренги и понесла вперёд, Дениска так и не смог себе объяснить. Через мгновение он стоял посреди ковра рядом с победителями. Ни очередной шквал аплодисментов, ни добродушный искренний смех и улыбки зрителей не заставили мальчонку усомниться в правильности своего поступка. И только протянутая рука подошедшего тренера, в которую он без колебаний вложил свою ладонь, твёрдо повлекла за собой и вернула Дениску в общий строй… Каждый из участников соревнований получил от организаторов турнира по большой шоколадке, и под звуки бравурного марша гимнасты покинули спортивную арену. С трудом сдерживаемые эмоции вырвались у мальчишек лишь в раздевалке. Дениска молча плакал, прижавшись к любимому папке и обхватив его руками. Слёзы текли не переставая. Даже тёплая шершавая рука отца, смахивающая градинки-слезинки, не могла успокоить маленького спортсмена. Ромка стоял чуть в сторонке и тёр кулачками покрасневшие и влажные глазёнки. Достойно проигрывать сильнейшим соперникам предстояло ещё учиться. Но куда важнее была «наука побеждать». – Дружно вытираем слёзки, будущие чемпионы, – успокаивающим тоном произнёс отец, ласково приобняв обоих близнецов. – Наши вершины ещё впереди, если будем стараться и проявим волю к победе. Например, как сегодня. – И у нас была эта воля? – перестав всхлипывать, Дениска поднял глаза на папку. – Ещё как была! Словно у настоящих бойцов!


157

Мысли о досадном проигрыше внезапно улетучились, и в глазах мальчишек мелькнуло удивление и заинтересованность. – Вот тебе, Дениска, страшновато было по канату забираться? – прищурился отец, с хитринкой посмотрев на сына. – Ещё как страшно. – Но ты же переборол этот страх, аж до самой середины залез! –Так я дальше не смог, испугался, и руки сами вниз по канату поехали, – растерянно ответил Дениска. – Это и говорит о том, что есть к чему стремиться. А то, что со страхом боролся и вопреки ему вверх стремился, и называется волей к победе, – отец подмигнул малышу и повернулся к Ромке. – Надеюсь, не забыл, как руки от усталости соскальзывали с перекладины? – Ну, да, – неуверенно протянул близнец. – И что ты предпринял? – Держался из последних сил, хотел ещё разочек подтянуться, – Ромка по-взрослому сдвинул бровки, пытаясь припомнить своё выступление. – Получается, и ты проявил волю к победе, – ответил отец и продолжил. – Раз вы сегодня оба молодцы, значит что? – Что? – хором воскликнули близнецы. – Идём выбирать подарки! – смеясь, выпалил отец, прижимая к себе обоих мальчишек.

Мгновенно забылись слёзы, огорчения, и уже через час Дениска с Ромкой в сопровождении отца выходили из супермаркета. Каждый из братьев держал в руках блестящую упаковку, под которой угадывалась фигурка робота-трансформера. Лица мальчишек озаряли счастливые улыбки, а походка и осанка обоих были преисполнены горделивости и важности. Ведь сбылась у юных спортсменов сокровенная мечта, с которой едва не пришлось распрощаться! Хоть и маленькая, но столь желанная! Нет уже никакой зависти к чемпионам и их призам! А самое главное, как сказал папка, оба приложили усилия и стремление к победе, даже проявили не совсем до конца понятную разумению малышей «волю» … Спортивный год подходил к своему финалу. Впереди итоговые соревнования и долгожданное лето. Пляжи, рыбалки, поездки на отдых всей семьёй, море новых открытий и впечатлений. День рождения предстоящим летом! Близнецы станут на год взрослее. А там и школа не за горами!


158

Сделаю небольшое отступление в своём повествовании. Исключительно для взрослого читателя! Причина вполне прозаическая. Не перевелись ещё скептики в нашей среде. Что за изверги-родители! Вместо того, чтобы дать ребёнку в полной мере насладиться детством, сызмальства распихивают по кружкам, секциям, загоняют в жёсткие рамки бытия, ограничивают свободу, лишают самостоятельности, заставляют неустанно трудиться на достижение эфемерных и зачастую ненужных вершин и целей… Кое-кто, возможно, перенесёт подобную точку зрения и на моих маленьких героев. Твёрдо и решительно, но в то же время с приветливой снисходительностью, автор готов развеять взгляды пессимистов. Но лучше всего это сделают сами маленькие спортсмены. … По вечерам после садика Дениска с Ромкой продолжали посещать спортивную школу. Бывало, торопятся все вместе на тренировку, а в головах у братьев мысли, будто под копирку. «За руку, с папкой, не на какую-то там горку или малышковую площадку, а в настоящий гимнастический зал. Пусть все в садике смотрят и завидуют, чему мы научились! А в зале всё по-взрослому. Перекладина, кольца, брусья, батут… Снарядами называются. Смешно: снаряды, а не стреляют! Столько слов новых, что не сразу и запомнишь. Даже конь есть, только не настоящий. Пацаны постарше давно всё освоили. Сальто крутят, на руках стоят, порой такое показывают, аж дух захватывает. Даже не верится, что и мы когда-нибудь сможем. Тренер говорит, что нам ещё рано. Сначала нужно научиться на перекладине подтягиваться. Некоторые и одного раза не могут, болтаются, словно «сосиски». Это мы их так зовём. На ковре в длину прыгнуть куда легче. Только толкаться со всех сил нужно. На «стеночке» ноги до самого верха поднять. Ага, просто, как же! Сгибать и разводить ноги нельзя, и засчитывается, если только выше головы. Но самое страшное – канат. Хотя, чего его бояться. Главное вниз не смотреть, чтобы голова не кружилась. Половина наших до потолка по канату забираются. Но есть и такие – вцепятся двумя руками, обхватят ногами, повисят и спрыгивают. А иногда на батуте «полетать» тренер разрешает. Но только под его присмотром. Весело, забавно, аж смех разбирает! Волшебная сила вверх подбрасывает, и – в яму с мягким поролоном! Когда никто не видит, мы кусочками этого поролона друг друга дубасим.


159

Ох, и влетает за это! Приседать, и отжиматься в качестве наказания приходится. Никто не обижается, провинился – отвечай! Но мы всё равно хитрее. Если папка пораньше в зал приведёт, можно в догонялки носиться, дурачиться, на мягких матах кувыркаться. Нам вслед что-то кричат взрослые, пытаются на скамеечку усадить, а мы делаем вид, что не слышим. И лишь только тренер появится в зале, поймает за шкирку самого резвого, мы тут же успокаиваемся. По росту строимся и к занятиям приступаем. Главное, конца тренировки дождаться, чтобы ещё несколько минут в зале побегать, на перекладине и кольцах раскачаться, с коня в яму сигануть… Но родители тут как тут, уже устали нас дожидаться. Всех отловят, и в раздевалку!» Гимнастика Дениске даётся с трудом. Вот и папка ему говорит, что гибкости не хватает, да кости у мальчишки тяжёлые. Потому и прыжок в длину уж больно короткий. А с канатом и вовсе – проблема. С закрытыми глазами только до середины забраться получается. Зато пресс железный! Десять раз свободно поднимает ноги на стеночке. Не каждому такое под силу. Ромке легче упражнения осваивать. И тренер в нём способности подмечает. Везунчик, братишка, ничего не скажешь! Дениска ему втихаря завидует, трудно в юном возрасте признаться самому себе, что кто-то рядом старательней и упорней. Куда проще слегка поворчать или причину надуманную найти. И невдомёк мальчонке, что Ромка, хоть росточком невысок, да годами млад, но характер бойца-трудяги уже проявляется. Сосредоточенно внимает словам тренера, при каждом подходе к снаряду полностью выкладывается. Дениска – полный антипод брату: в строю крутится-вертится, замечаний иногда не слушает, с друзьями озорничает, да поболтать норовит. Иной раз пропустить упражнение может: если никто не видит. Только отец всё равно к достижениям обоих сыновей одинаково относится, никого не выделяет. Может каждого и за лень поругать, и за достойный результат похвалить. Но чаще просто смотрит в зал через дверь, хмурится или улыбается, даже на проказы близнецов почти не реагирует. Почему через дверь? Так нельзя же взрослым своим присутствием отвлекать гимнастов во время тренировок. Зато на соревнованиях, родители – самые уважаемые гости и самые азартные болельщики!


160

И в этот завершающий турнир отец за сыновьями внимательно наблюдал. Аплодировал громче всех и бодрящими возгласами поддерживал. С минуты на минуту начнётся награждение. Стоят мальчишки в строю, притихли. Ждут, когда результаты огласят. Вот он – победитель! На высшей ступеньке пьедестала – Ромка! И медаль золотая на груди, и кубок с грамотой в руках! А ещё… Самосвал преогромнейший, будто настоящий! Кабина бирюзовая, кузов ярко-жёлтый! Хоть и пластмассовый, но радиоуправляемый! Не машина, а мечта любого мальчишки! Держит Ромка дорогой подарок от спонсоров, а сам так и светится от счастья. Дениска в общем строю стоит. Не услышал сегодня своей фамилии в числе призёров. Глаза набухают слезами, вот-вот капли по щекам потекут. Но нельзя перед всеми свою слабость показать. Хоть и маленький, но мужчина! А мужчины ведь не плачут на людях. «Главное, с папки глаз не спускать, – мысленно твердит себе малец. – Как только распустят всех, бежать к нему со всех ног, уткнуться в живот и тогда уж дать волю слезам». Ромка первым подошёл к Дениске, рыдающему со всхлипами в объятиях отца, и легонько постучал брата по плечу. – Ну, принимай поздравления, чемпион! – отец приветливо протянул руку сыну. – А Дениску не тревожь, сейчас успокоится и всё будет нормально. Ромка на автомате ответил крепким рукопожатием и вновь осторожно прикоснулся к плечу стоявшего спиной брата. – Дениска, повернись, прошу тебя. Я хочу тебе что-то сказать. – Отстань от меня, – сквозь слёзы буркнул Дениска, не желая «отлипать» от папки. – Повернись, ну, пожалуйста! – настойчиво попросил Ромка. Искренние и тёплые нотки в голосе брата подействовали на Дениску, и он повернул лицо в его сторону. – Видишь этот самосвал? – Ромка протянул игрушку брату. – Возьми его, пускай он будет нашим общим. И мы вдвоём будем с ним играть. – Ты мне разрешаешь его взять? – удивлению Дениски не было предела. Слёзы моментально высохли. – Самосвал будет твой и мой, всегда-всегда? – восхищённо выдохнул он. Ничего не сказав в ответ, Ромка бережно передал игрушечную


161

машину брату и посмотрел ему в глаза прямым лучистым взглядом. На улицу Дениска выходил самым счастливым человеком на свете, трепетно прижимая к груди большую игрушку. Незаметно улетучились и оказались забытыми обиды и огорчения, пропала зависть. Мысли мальчишки неслись далеко вперёд. Туда, где будет управлять новой машиной, переключать скорости…, где вместе с братишкой окажется в центре внимания друзей и знакомых, туда, где радость и веселье никогда не заканчиваются… Рядом, улыбаясь, шёл Ромка. Он, конечно, наслаждался желанной спортивной победой. Но вместе с ней его душа наполнялась ещё чем-то тёплым и приятным, до конца не понятым. И было ли это чувство больше связано с идущим от сердца поступком или заслуженным чемпионским титулом, объяснить самому себе непросто. Прошло лето. Близнецы загорели, окрепли, подросли. Правда, Дениска на полголовы выше вымахал и раньше брата плавать научился. Зато Ромка бегает быстрее, всегда в догонялки выигрывает. Злится Дениска, не хочет уступать. «Ах, так! – бывало, выпалит в запале, – будем на руках мериться! Тогда и узнаем, кто сильнее». Здесь уж нет ему равных. Хоть Ромка и упирается, но противостоять бесполезно. Дениска его руку махом к столу припечатывает. Ещё бы, ладошка-то шире и захват крепкий, словно в тисках Ромкину кисть сжимает. Не чуждо братьям соперничество. Каждый стремится быть первым. Вот и соревнования в новом сезоне «на носу». Обгоняет Ромка брата: усердием выделяется, результаты спортивные выше показывает. Перевели наставники мальчонку в старшую группу. Но Дениска отставать не хочет. Стал к замечаниям прислушиваться, усердие возросло. Глубоко в душе понимает, что Ромка по справедливости его опережает, но червячок зависти изнутри Дениску гложет, покоя не даёт. «Главное, достойно на соревнованиях выступить, всеми силами выложиться, – по-взрослому рассуждает мальчишка. – А там и меня заметят, переведут в Ромкину группу, ещё посмотрим, кто кого!» – успокаивает и бодрит он себя. …Закончились соревнования. И вновь юные герои замерли в торжественном строю. Самые маленькие гимнасты на три ступеньки пьедестала поднялись, поздравления принимают.


162

Следом очередь спортсменов из Денискиной группы награды получать. Ромка внешне спокоен, выдержан, хотя и волнуется немножко. Знает уже, что не дотянул до призовых мест, в старшей группе соперники сильнее и опытнее. Все победы ещё впереди. Тревожно в душе за брата: «Как он выступил, пробьётся ли в число призёров?» Дениска слегка бледный стоит, губки покусывает... Руки и ноги свинцом налились: ни поднять, ни пошевелить. И непонятно мальчишке: то ли от усталости, то ли от переживаний. Все силы борьбе отдал, больше остальных на перекладине подтянулся. А самое главное – страх перед высотой преодолел, до самого потолка по канату поднялся. Краешком глаза успел заметить, что папка со зрительского места аж подскочил и громче всех в ладоши захлопал! Но хватит ли набранных баллов для призовых мест? Неизвестно. И вновь, как в первый раз, пелена перед глазами, удары сердчишка в висках отдаются. И мысль, одна-единственная, непрерывно пульсирует в голове: «Должны назвать моё имя, должны, сейчас…» Нет, не называют. Уже на низшую и среднюю ступень пьедестала поднялись призёры…. «Проиграл…» – про себя шепчут губы. Но, что случилось? Почему справа и слева пацаны плечами Дениску пихают, из строя выталкивают? Почему все взоры только на него устремлены, и главный судья в его сторону смотрит с улыбкой? «Беги вперёд, беги!» – словно сквозь толщу стены слышится звонкий голос Ромки. Закрыв глаза, Дениска рванулся из строя и… остановился перед пьедесталом. – Ну что, победитель, занимай своё заслуженное место! – голос стоящего рядом тренера окончательно привёл мальчишку в чувство, а протянутая рука помогла взлететь на высшую ступеньку. Шквал аплодисментов разразился под сводами гимнастического зала. По-прежнему растерянный, но в то же время неимоверно счастливый, Дениска стоял, возвышаясь над всеми. Грудь чемпиона украсила золотая медаль, кто-то жал ему руку и вручал


163

грамоту, кубок. Радостные эмоции переполняли сердце Дениски. И никакие дорогие подарки на серебряном подносе, дожидавшиеся призёров , не могли сравниться с торжеством момента, ликованием в душе и чувством гордости маленького гимнаста за свою первую долгожданную победу.

ВАСИЛИЙ ОСИН

Родился в 1955 г. в г. Бийске. В 1975г. Окончил Бийский М е х а н и к о - т е х н о л о г и ч е с к и й .техникум (техник-электрик). 1975-1977 служба в Армии. Работал на «Сибприбормаше»: электриком, энергетиком. С 1994 года на железнодорожном ...транспорте (проводник пассажирских вагонов). Член литературного объединения «Парус». Стихи публиковались в коллективных сборниках, в журнале «Огни над Бией», в антологии «БИЙСК. Писатели – юношеству» и «Алёнкино лукошко. Писатели – детям».

ЭЛИКСИР

В тенистых кронах милого ЭдемаСобрались боги вместе: млад и стар.Рожденье Осени – божественная тема,Но вот досада: кончился нектар.Вернувшись из торгового круиза,Гермес, умнейший опытный факир,Сказал друзьям под сенью Парадиза: – Сварю я вам чудесный эликсир.Собрав плоды божественной долины

'


164

И, бегом насладившись, наконец,Всё лучшее сложил в кувшин единыйКрасноречивый вестник и гонец:Тактичности, любезности, упорства,Умеренности, чести, доброты,Духовности, удачи, благородства,Смиренности, стыда и чистоты.ВЕСЫ века не делали погрешность,Но в мерах получился где-то сбой.Нектар родил богиню – чудо-внешность,Сразившую весь Высший Свет собой. Легко ступая солнечной тропинкой,Волшебное создание чудес, Чтоб стать любимой чьей-то половинкой,Спустилась к нам торжественно с небес. _____________ *Гермес (др.-греч.) – бог торговли, прибыли, разумности, магии, ловкости и красноречия; покровитель путников, послов, пастухов, атлетов, глашатаев – вестник богов. НЕЛЮБИМАЯ

Она бродила медленно в печали,В очах была сплошная пелена.Мужчины ей всё встречи назначали,Но ни один не дал любви сполна.Красотка в одиночестве страдала,С годами и надежду потеряла:Досада, боль, тоска в её глазах,А очи постоянно на слезах.

Обида на мужчин в неё проникла,А счастье обходило стороной.И дама незаметно как-то сникла…Но где её найти, в стране какой?Я дам ей радость, веру и удачу,Вдохну любовь, свидание назначу,Раздвину тучи, прогоню грозу,Верну улыбку, уберу слезу.


165

НЕ ОСКОРБЛЯЙТЕ ЖЕНЩИНУ

Калечить сердце, шрамы оставлять?Жестоко убивать её словами?Не верить ей, кричать и оскорблять?А грезила ж она когда-то Вами.В лицо однажды бросили ей зло,И в сотый раз об этом пожалели...Она осталась. Значит повезло?К груди своей прижать её хотели?Ведь часть её в тот день же умерла:Как это больно и невыносимо.Услышать грубость страшно! Не смогла,Когда нанёс обиду ей любимый.Помиритесь когда-нибудь потом.Она про ссору вряд ли позабудет.Придётся ей беречь очаг и дом,Но прошлое по-своему рассудит.Порежет сердце мелко на кускиСвоё, в пылу поруганное Вами.Сойдёт с лица улыбка от тоски,Одна поплачет горькими слезами.Цинизм надменный из рубцов сошьёт,Из шрамов безразличие навяжет, Но к чёрту никогда Вас не пошлётИ Вам об этом вряд ли дама скажет.Неистово ревнуете её?Крушите стены, топайте ногами.Не унижайте золото своё.О том жалеть Вы будете годами.Пусть разум Ваш сияет чистотой,Чтоб мысль о гневе в недрах оставалась.И дама пусть останется святой.И чтобы в Вас она не сомневалась. БЕЗ ДУБЛЁРА

Спустился ангел вестью с небосвода:Тонул от счастья дом в осенний день, Ликующе встречала мать-природа –


166

Планеты дивно-радужная сень. Тогда, в чудесной детской колыбели,Луч солнца, видно, рьяно гарцевал,Две феи гимны ласковые пели,Амур легонько в щёчку целовал.Все ангелы восторженно играли На флейтах столько, сколь хватало сил.Ошибка вышла? Думаю: едва ли.Явить тебя народ богов просил!И ты явилась бережно и нежно:Открытый взгляд и ясный милый лик,Душой светла и сердцем безмятежна – На белый свет, сюда, где мир велик.Пришла, умы и души покоряя,Божественно-святая красота,Изящная посланница из рая – Прелестна телом, мыслями чиста.С тобой прекрасна даже непогода,И ярче жизнь, и краше целый свет.Цветёшь и хорошеешь год от года! Ведь ты одна, дублёра в мире нет!

ЛИЗА

Семейство Беккер* славилось доброжелательностью и гостеприимством. В деревне у них был самый богатый дом и самая большая семья: шесть крепких мальчуганов и маленькая дочка. Аннушка – так звали кроху – росла очень доброй и кроткой послушницей, отзывчивой и покладистой. Беда была только в том, что Аннушка была некрасивой. Со временем все братья переженились: кто уехал, кто построил свой дом и остался в деревне. Но Аннушка так и жила в родительском доме, её замуж никто не брал. День за днём текли незаметно. Анне исполнилось уже тридцать, и она потеряла всякую надежду выйти замуж. Но доброты и опрятности не растратила.

И вот однажды мимо их деревни проезжала довольно старая повозка-кабриолет. Но через слой пыли и грязи просматривались


167

богатые очертания прошлого. Хозяин повозки, мужчина тридцати семи лет, искал приют для ночлега: после дальнего путешествия, он был согласен на любой постой. Ему посоветовали дом Беккер. Странник постучал в ворота. Было поздно, но открыли и предъявили свои условия. На что путник согласился, быстро проглотил ужин и упал мертвецким сном, так и не успев ничего разглядеть. Утром, выйдя в гостиную, постоялец встретился с хозяйкой и её дочерью. Завтрак стоял на столе. Гость не спешил и от хорошего эля не отказался. Путешественнику нравилось, что хозяева не вмешивались в его жизнь, вели себя очень сдержанно и были весьма прилично одеты. Альфред фон Вагнер*, так звали гостя, был сыном разорившегося дворянина, а вернее, проигравшегося в карты. Но, получив в своё время достойное образование, решил вернуть хотя бы честь доброго имени и часть имущества. Служил, не жалея сил. Был вдовцом, не имеющим детей. И считал, что значит так угодно судьбе. Покончив с трапезой, путник спросил у Аннушки: – Что, муж-то тоже в отъезде? Наверно, ещё и на государственной службе? – Нет, сударь, одна я. – Что так? Не судьба или рок злой? – Господь ведает, мне не говорит. – А сердце твоё свободное? Или за место держишься, за родичей боишься? – А чего держаться и бояться? Ведь мир-то, небось, велик. Только вот с кем и куда? – А поехали со мной, поди, не пропадём?.. – Я согласна. Мать благословила Аннушку. Сборы были недолгими. Гость, на всякий случай, оставил свой адрес родителям, обещая навещать. И молодые укатили.

Судьба смилостивилась, и даже больше: через год у новоиспечённой четы родилась девочка. Назвали Лизой. Было видно, что боги постарались. Что так не хватало Аннушке, было у Лизы: красота и прелесть. Родители не могли нарадоваться. Казалось, счастью не было предела. Лизоньке разрешалось всё. Незаметно это всё перешло во вседозволенность. Активный красивый ребёнок не знал меры:


168

ей угождали и всё прощали. Беспредельная любовь родителей сыграла роковую шутку. Лиза уже к пяти годам поняла, что она самая красивая, а в семь лет стала этим гордиться. С окрестных дворов дети прибегали к дому, где жила Лиза. Каждому ребёнку хотелось поиграть с живой куклой. Золотисто-белые волосы, голубые глаза, стройное тельце, аккуратные черты лица. Всё это изящество было в одной девочке. Со временем эта блондинка сама стала решать, с кем ей дружить и с кем играть. Лиза начала уже строить губки, вздёргивать носик и топать ножкой. Могла даже бросить предметы в порыве гнева. Голосок переходил на крик, а ручонки сжимались в кулачки. К пятнадцати годам Лиза превратилась в настоящую стерву. Этот эталон красоты требовал всё больше и больше, лучшее из лучшего. С Лизой уже никто не хотел общаться: ни девочки, ни мальчики. День Лизы всегда начинался с того, что она обходила в доме все три зеркала, и заканчивался тем же: она искала, в каком из трёх смотрелась лучше и красивее. В шестнадцать лет красота не давала покоя. Голубые, небесного оттенка глаза были божественно-завораживающими. Взмахи ресниц дурманили. Пленил очаровательный разлёт бровей. Аккуратно отточенный носик был стандартом изысканности. Ушки настолько изумительны, что, казалось, сами ангелы постарались. С алых губ хотелось только вкушать мёд – сладкие уста уже жаждали поцелуя. Золотисто-белые локоны нежно опускались чуть ниже плеч. Грудка была маленькой и аккуратной – служила только для восхищения, а не для практической пользы. Стройный стан, хрупкое тело, королевская походка, точёные ножки… Милое создание сводило с ума всё мужское население городка. Но никто из местных не хотел с ней связываться. На Лизу приезжали посмотреть как на чудо, которое не поддавалось никакому описанию. Планка запросов выросла непомерно. Удовлетворить их мог разве что персидский шах. И многие тогда поняли: красота губительна – требуются жертвы.

А Лизе хотелось замуж. Как-то главе семейства пришла депеша о надобности прибытия к королю во дворец для оформления каких-то документов и по случаю повышения по службе. Лиза увязалась за отцом: первый раз в дальний путь.


169

Отец с дочерью в столицу приехали к полудню. Лиза сразу обратила на себя внимание. Почти все прохожие останавливались и превращались в зевак: такого чуда здесь ещё не видели. Отец дал Лизе пару наставлений, показал трактир, где можно перекусить, если сам задержится, и где можно переждать в случае непогоды. Пообещал быть скоро и направился на приём к королю. Оказавшись впервые в большом городе, Лиза решила немного прогуляться. Так прямо по улице и пошла. Вся улица волнообразно сначала замолкала от изумления, а потом переходила на шёпот обсуждения увиденного. А Лиза гордо шла. Ей нравилось быть дивой, феноменом. Так незаметно она дошла до городского рынка. От шума торговли закладывало уши. Лизе это было дико. Но стоило ей начать вояж вдоль столов, как ряды торгашей и покупателей начинали стихать. Вся женская половина смотрела с нескрываемым любопытством, доходящим до зависти, а мужская половина предлагала отведать всяческие яства. Лиза не отказывалась от экзотики, если это исходило от симпатичных молодых людей. – Салам алейкум,* – произнёс красавец южных кровей, протягивая очень спелый персик, расплываясь в улыбке. Лизе это показалось признанием в любви, и она слегка улыбнулась в ответ. Взяла эту невидаль, откусила. И сок сразу брызнул на новое платье. Красотка внутренне закипела и хотела уже запустить персиком в торгаша, но вовремя опомнилась: он ведь только что признался ей в любви. С интересом побродив по столичным улицам, она решила вернуться к трактиру. Зашла вовнутрь. Чисто, уютно, тихо. Заказала немного говядины, чтобы скоротать время. Горожане по одному стали молча просачиваться в зал, хотели в спокойной обстановке поглазеть на красавицу. Каждый входящий заказывал по кружке эля. Лиза стала прототипом первой рекламы. Хозяин трактира не собирался брать денег с гостьи за еду. В тот день навар был и так большим. Сын трактирщика - официант поначалу подсаживался к Лизе, потом стало некогда. Напитка требовалось всё больше и больше. Сесть стало некуда, места все заняты. Пили уже стоя, облепили стол раздачи. Говорят, что с тех самых пор появились барные стойки, для вместимости. Возвращались домой под вечер. У каждого уйма своих


170

впечатлений. Уже подъезжая к дому, она узнала от отца, что у короля есть сын двадцати четырёх лет, и к тому же не женат. Ночью Лизе не спалось, она уже представляла себя принцессой. Обычно на Яблочный спас всё королевское семейство в обед выезжало в главный городской костёл на службу. Мечтательница, всё подсчитав и тщательно взвесив, решила отправиться за судьбой. Аннушка, как могла, отговаривала дочку от поездки на встречу с принцем. Бесполезно: если Лиза что задумывала – никакие уговоры не помогали. Надела всё самое ценное и новое и отбыла в столицу.

В город искательница счастья приехала пораньше. День выдался довольно солнечным. К полудню толпы зевак заполонили улицы и площади. В назначенный час показалась свита. Место, выбранное Лизой, оказалось удачным, её было видно издалека. Красотка, пристально всматриваясь в членов королевского двора, сразу догадалась, где король и королева, но никак не могла глазами отыскать принца. За четой августейших персон следовал толстый, ниже среднего роста, расшитый золотом, увалень. Лиза ещё минуту смотрела на принца, как заворожённая: – Нет, не может быть. Но очередные пересуды подтвердили это. Разочарованная Лиза решила удалиться. Не тут-то было. Плотная стена людей не давала отхода назад. Бедняжка Лиза поймала на себе едкий взгляд отпрыска короля – маленькие глазки цепко впились в молоденькое личико девушки. Наследник престола жадно и нахально пялился на прелестную незнакомку. Бесстыжая и наглая ухмылка обескуражила чистое девственное создание. Похабным взором венценосный толстяк скользил сверху вниз по одежде Лизы, мысленно стараясь угадать непорочную красоту. Лизу затошнило. Непонятно откуда взялись силы, и она врезалась в толпу. Разгребая шеренги зевак, рванулась вон с площади, подальше от чудовища. Домой Лиза вернулась бледной, как стена; закрылась в своей комнате и не выходила весь следующий день. Её не беспокоили. Все поняли: случилось что-то серьёзное. Лиза вышла только к ужину. Молча съела всё, что ей было подано. И уже собралась уходить, как матушка спросила: – Что случилось? Лиза, рыдая, бросилась в свою комнату. Забежав к себе, упала перед распятием на колени и взмолилась:


171

– Я хочу замуж! Кто мне поможет? Тотчас перед Лизой явилась фея, звали её Летиция. Она была очень доброй и бескорыстной. На вид ей было лет пятьдесят, но, сколько точно, никто не знал. Светло-русые, почти жёлтые волосы плавно ложились на плечи. Серо-голубые глаза сияли искренностью. Улыбка была мягкой и непринуждённой. Среднего роста, элегантной осанки. Лёгкая полнота её только красила, и от этого она смотрелась ещё добрее. – Я помогу, – отозвалась фея. – Фея, милая, помоги; запуталась я совсем. – Смени гордыню на милость, эгоизм на добродушие, лицемерие на снисходительность. Выполнишь все три условия – быть тебе с удачей, счастьем и любовью. Будь проще, глядишь: судьба и улыбнётся тебе. – Не могу. Я лучше всех. Как ты это не понимаешь? – с гонором ответила Лиза. – Не я тебе судья, – ответила фея и исчезла. Лиза разразилась криком: – Почему меня никто не понимает?! – и топнула ногой. – Я тебя понимаю, – раздался голос и появился силуэт. – А ты кто? – удивилась Лиза.– Рихтер Майер*, – ответил демон. – Что ты понимаешь, что ты можешь?– Могу помочь выйти замуж, но в обмен на твою душу. Лиза быстро прикинула в уме и отвергла: – Нет, не пойдёт. Что я буду делать без души? – Тогда меняю на красоту, – предложил собеседник. Лиза мигом обдумала вариант и тоже отказалась: – Ни за что. – Ну, тогда на здоровье, – не сдавался визави. – А можно подумать? – нерешительно спросила Лиза.– Думай, у тебя времени ровно сутки, – и исчез. Рассвет Лиза встретила в приподнятом настроении. Обошла все три зеркала. Посмотрела на личико, грудь и свои стройные ножки. – А что будет с моим здоровьем? Что с ним случится? Главное – я молода и красива. Осталась довольна собой, и счастливая вышла к столу. Вечером явился Рихтер: – Ну, что? Контракт?


172

– Согласна, – воодушевлённо ответила красавица. – Быть тебе замужем, – произнёс нечисть и исчез. Лиза проснулась с первыми лучами солнца. Накинула на плечи халат и сразу побежала к зеркалу. Но, не доходя двух шагов, резко остановилась и прижалась к стене. Сердце почувствовало неладное. Лиза протянула руку к зеркалу. Увидела в нём свои пальчики: всё по-прежнему. Пододвинулась ближе. Видно было уже всю руку: рука как рука. И медленно вышла вся. О, Боже! Лицо было бледным: от румянца и след простыл. Лиза немного расстроилась, но духом не пала. На следующее утро зеркало отразило потухший взгляд и грустную улыбку. Третье утро было ещё печальнее: она несколько раз чихнула. К вечеру начала подкашливать. А ночью у неё поднялась температура. Лиза слегла. Только через неделю при помощи отваров девушку подняли на ноги. Слабость была во всём теле.

Пролетали дни, шли недели. Лиза менялась. Она отбросила тщеславие и кокетство, истеричность и эгоизм, от гордыни не осталось и следа. Лиза старалась не показываться на улице. Во всём помогала матери. Полюбила готовить еду и подстригать газоны возле дома, ухаживать за цветами и деревьями. К зеркалам подходила редко. В один прекрасный день в их дверь постучал молодой человек. Лиза впустила незнакомца. – Альберт,– представился гость. – Мир вашему дому. Это был офицер лет двадцати пяти. Плащ изодран. У лошади был замученный вид, седло можно было назвать седлом с большой натяжкой. Бравый молодой человек торопился и не хотел показывать свою усталость. – Лиза, – без тени кокетства ответила девушка. – И Вам удачи, добрый человек. Кавалерист попросил воды и спросил, где можно найти кузнеца, чтобы подковать лошадь. Лиза, недолго думая, сбегала, принесла воды и, как могла, объяснила дорогу к кузнице. Напившись воды и оглянувшись, путник заметил: – Уютный уголок, ухоженное гнёздышко. Золотые руки. Лиза слегка разрумянилась. Служивый догадался, что девушка не замужем. Протянул ей пустую фляжку и попросил налить вкусной


173

воды в дорогу с собой. Лиза налила воды во фляжку, а потом сходила в дом и вынесла узелок с хлебом и сыром. Завязался разговор. Альберт понял, что перед ним стоит сама тактичность и любезность: естественная общительность и сдержанная речь подчёркивали достойное образование. Молодой человек забыл, что торопился: полчаса пролетели, как одна минута. Но служба – прежде всего. Альберт попросил разрешения на переписку с Лизой и получил положительный ответ. Пожелав доброго пути гостю, Лиза улыбнулась впервые за долгое время.– Дай бог и тебе удачи, милая, – ответил гость и вскочил на коня…

Вскоре пришло первое письмо. Потом ещё, ещё и ещё. С каждым разом письма были объёмнее. Девушка старалась отвечать сразу, не откладывая. А в конце весны приехал Альберт, просить руки Лизы. Мундир сиял пуговицами, эполетами и аксельбантами. Ботфорты были начищены, плащ отливал фиолетовым блеском, а рядом стоял белый конь. Проводы были недолгими. Матушка благословила молодых. Папенька дал несколько дельных советов. И молодые отбыли.

После свадьбы три года у молодых не было детей. Знахари в бессилии разводили руками. Снадобья и травы не помогали. Казалось, что счастье проходит стороной. Всё чаще слезинки прокладывали дорожки по щекам Лизы. И она вспомнила про сделку с Рихтером. Девушка знала, что нельзя договор вернуть вспять и сто раз пожалела о своём поступке. Она стала ещё более нежной и сдержанной, снисходительной и смиренной. Мысленно попросила прощения у всех, кого когда-то обидела, даже у Летиции. А спустя год у молодой четы родился сын. Муж не мог нарадоваться и постоянно твердил Лизе, что она очень похорошела. Только через месяц, утром, когда все ещё спали, Лиза рискнула подойти к зеркалу. От того, что молодая мама увидела в зеркале, она оцепенела. По ту сторону зеркала стояла красавица. Лиза ущипнула себя за ухо: нет, не сон. Махнула рукой, скорчила гримасу, улыбнулась. Отражение повторило всё точь-в-точь. Лиза была на седьмом небе от счастья. – Неужели это я? – тихо прошептала Лиза.


174

– Ты, конечно, ты, – ответила фея. – Летиция, а почему я тебя не вижу? – озираясь вокруг, спросила Лиза. – Я тоже совершила сделку с демоном: способность являться людям я обменяла на твоё здоровье. Я не могла иначе: ведь ты выполнила все мои условия.

С тех пор люди не могут видеть фей, а только лишь чувствовать. Но феи по-прежнему помогают добрым хорошим людям.

Лиза с Альбертом прожили долгую счастливую жизнь. И если вы на улице увидите хорошенькую девушку-блондинку с голубыми глазами, достойными манерами, изящным станом и королевской походкой, то знайте – это потомки красавицы Лизы. _________________

*Беккер – пекарь (нем.)*Альфред – свободный (нем.) *Вагнер – каретный мастер (нем.)*Летиция – радость, счастье, красота (латин.)*Рихтер – судья (нем.) *Майер – управляющий владением (нем.)*Альберт – благородный блеск (нем.) *Салам алейкум – мир вам (араб.)


175

АНДРЕЙ ЭЙСМОНТ

Родился в г. Омске в 1954 году. После окончания Омского танкового командного училища служил в различных районах нашей страны. Службу закончил в звании подполковника в г Бийске Алтайского края. По окончании службы в армии в течение 16 лет проработал в Бийской кадетской школе в должности воспитателя в кадетских классах. За службу в армии награждён орденом «За военные заслуги и многими медалями, за время работы в школе – медалями «За возрождение кадетского движения», «За заслуги в патриотическом воспитании молодёжи». Стихи начал писать в детском возрасте. Огромное влияние на его творчество оказал детский поэт Белозёров Тимофей Максимович, в конце шестидесятых годов возглавлявший литературный кружок в г. Омске. В те годы печатался в местных газетах «Омская правда» и «Молодой Сибиряк», в журнале «Сибирские Огни». В настоящее время издано шесть книг, из них три со стихами для детей: «О чём плакали звёзды» 2012 г., «Охота на помойного кота» 2014 г., для детей – «Рыжее солнце дети рисуют» 2013 г., «Возвращение сметаны» 2015 г.,«О чем натрещала сорока»2015 г, «Добро исподтишка». Бийской организацией СПР рекомендован для приёма в Союз писателей России.

ТРУМЭН И ЕГО ОКРУЖЕНИЕ(Рассказ)

Кто-то, прочитав название рассказа, подумал, что он узнает что-то интересное о жизни 33-го президента США, представителя Демократической партии Гарри Трумэна и его окружении. Это предположение, к сожалению, а для кого-то к великой радости, ошибочно. Очень хочется рассказать о весьма весёлой истории, произошедшей с одним из моих друзей, и однофамильце, если можно так выразиться, президента «Трумэна».

Прежде чем рассказать саму историю, хотелось бы напомнить, что во времена «Железного занавеса» и мощного блока «Стран Варшавского договора» Министерство тяжёлой промышленности

&


176

Советского союза усиленно занималось разработкой и производством грузовых автомобилей повышенной проходимости для Вооруженных сил СССР.

Благодаря этому, в конце пятидесятых годов прошлого столетия и усилиям трудового коллектива Завода им. Лихачёва (ЗИЛ) появился ЗИЛ-157 – один из проходимых и самых живучих и надёжных автомобилей. Учитывая все его качества, к автомобилю сразу же прилипло огромное количество прозвищ: «Трумэн», «Захар», «Колдун», «Утюг», «Поларис», «Мормон», «Крокодил», «Краб», «Зурс» Автомобиль был очень неприхотлив и прост в эксплуатации. Запускался от заводной ручки, что называется, «с полуоборота». Проходимость высочайшая – проползал там, где другие марки автомобилей сидели на мостах. Единственным его недостатком было то, что большую скорость он не развивал. Одним словом, прелесть – машина!

(Президент Гарри Трумэн правил Америкой всего восемь лет и умер в преклонном возрасте восьмидесяти восьми лет, а этот автомобиль прослужил Вооруженным Силам тридцать семь лет и ещё довольно часто встречается на дорогах нашей страны.)

А теперь сама история.После окончания танкового училища Лёшке Копылову повезло

просто сказочно – он попал служить в гвардейский танковый полк и не куда-нибудь, а заграницу, в Группу советских войск в Германии (ГСВГ) на должность командира танкового взвода.

Всё окружающее его в значительной мере отличалось от того, что он видел ранее у себя на родине. Удивительная чистота, во всем педантичный порядок, аккуратно и однообразно побеленные стволы деревьев вдоль наичистейших асфальтированных дорог. Лёшкин батальон оказался на полевом выходе, на полигоне и к концу недели должен вернуться в пункт постоянной дислокации. Так что ни личного состава, ни техники своей Лёхе увидеть пока не удалось. И всё это время ходил он с удивленно-расширенными глазами и открытым ртом от этого всего нового и пока не познанного. Ходил до тех пор, пока не попался на глаза заместителю командира полка по тылу и не получил от него задачу съездить завтра старшим на машине до групповых складов. Загрузить краску, другие материалы для ремонта казармы и вернуться в часть. Главное, что понравилось Лёхе, это то, что получать и грузить машину будет начальник вещевой службы полка, который


177

уже находится там. А он – Леха просто прокатится старшим рядом с водителем, глазея по сторонам и расширяя свой кругозор.

Но всё оказалось не так просто, как думал Лёха. Получив путевой лист на запланированный для поездки автомобиль, вместе с водителем битый час просидели на инструктаже у начальника автомобильной службы полка в классе безопасности движения. Много узнал интересного, и даже стало как-то страшновато. Когда расписывался в журнале за инструктаж и получал справку старшего машины, встретился взглядом с начальником автомобильной службы «Что лейтенант в первый раз? Небось, страшновато? А ты следи, чтобы водитель соблюдал скоростной режим и держись правой стороны, и всё будет в порядке!» Взял путевой лист заглянул в него и улыбнулся: «Ну тут за скоростной режим волноваться не приходится! Машина, конечно, «Зверь», но не летает. Можно сказать, завершающий рейс! Да и водитель один из самых опытных в части на ней два года прослужил, знает её родную до самого винтика. Тут я спокоен!»

В восемь тридцать утра следующего дня, сидя в кабине на месте пассажира старенького, как дедушка, видавшего много чего на своём веку, пропахшего бензином и маслом автомобиля, Леха чувствовал себя как-то некомфортно. Остальные машины – Уралы, Газ-66, Зил-131 сверкали и блестели своей заводской краской, радовали глаз. А, эта – местами потёртая временем и поеденная ржавчиной, скромно подползала к воротам КПП. Рыжий и конопатый сержант с открытой улыбкой широко распахнул ворота части, громко крикнул: «Счастливого пути! Старикам везде у нас почёт!» и отдал честь. Пашка, так звали водителя автомобиля, высунулся из окна и весело крикнул: «Счастливо оставаться, товарищ истребитель!» Через два-три поворота машина выкатилась на шоссе и по правой полосе продолжила свой путь.

Леха с Пашкой оказались почти ровесниками и земляками. Только Леха из Омска, а Пашка с Алтайского края. Службу свою сержант заканчивал. Со дня на день должен был прийти Приказ Министра обороны об увольнении. Действительно, Пашка все два года прослужил водителем на этом автомобиле и с таким удовольствием и любовью говорил о нём как о родном и близком человеке.

«Вот Вы думаете, товарищ лейтенант, что он такой старый и непутёвый? А я с Вами не соглашусь! Пусть он и выпущен в


178

1958 году – более двадцати лет назад, и скорость у него не та – быстрее шестидесяти пяти километров в час не идёт, а надёжней машины нет! Всё работает и никогда не подведёт.

Взять хотя бы проводку – всё легко и просто. Все провода видны (как у мамки в сарае). Что-то не включилось – взялся за провод у выключателя, пошёл, пошёл до самой неисправности и дошёл. А тормоза! Это же чудо, а не тормоза! Чуть надавил – и машина как вкопанная – стоит, не шелохнётся! Мы вот с Вами, когда из ворот выезжали, рыжего такого, конопатого Сашку – истребителя видели!» И увидев утвердительный кивок Лёхиной головы, продолжил: «Так почему, думаете, ему такую кличку дали? Расскажу! Был Сашка одним из лучших водителей артиллерийского дивизиона, машину водил лучше всех! Перевооружили дивизион и автомобили новые подогнали – Урал-375. Мощнейшие машины, скажу я Вам! Немцы их боятся, даже пословица есть: «Посмотри налево, посмотри направо – нет ли русского Урала!» Топливо он жрёт! – мама не горюй! Но и скорость набирает быстро! Так вот отправили Сашку с одним старшим лейтенантом на полигон. Где-то в школе проходили, не помню, кто сказал: И какой русский не любит, а Сашка тем более, быстрой езды?» «Гоголь», – напомнил Лёха. «Точно Гоголь! И как я забыл!. Так вот летят они по автобану со скоростью ветра. Старший всё пытается Сашку на место поставить. Всё ему: «Тише, да тише!» А тот сам с усам. Два года уже прослужил – мастер! Старший ему и говорит: «Подтормаживай! Видишь, впереди светофор давно зелёным светом горит! Сейчас мигать начнет, а как подъедем, красным загорится. А Сашка ему в ответ: «Да не бойтесь, товарищ старший лейтенант! У меня тормоза железные!» Прав был старший – как подлетели, так в аккурат и «красный»!А перед светофором три Трабанта один за другим – « в линеечку, друг другу в затылок». Сашка по тормозам раз, два… Только с «третьего качка» и остановил машину! Да только поздно! Никто из людей не пострадал, только корпуса у Трабантов рассыпались. Они их из пластика делают. Вот видишь, жёлтенькая машинка обогнала, внешне вроде ничего. Красивая! Это Трабант и есть. Ну, и вот! Приехал наряд полиции. Осмотрели. Протокол составили. Записали данные и Сашки и старшего, адрес части. Убедились, что машина исправная и пожелали счастливого пути!

Едут дальше. Сашка молчит, вину свою чувствует! А старший пилит: «Я тебя ведь предупреждал! Заранее тебе говорил! А ты


179

всё – тормоза железные! Голова у тебя чугунная, а не тормоза железные! Где они твои тормоза железные?» А Сашка возьми и нажми! Оп – и Урал как вкопанный посреди дороги! А под ним три Трабанта, сзади ехавшие один за другим! Наряд полиции, приехавший на происшествие, оказался тем же. Так что с оформлением протокола справились быстрее. Интересная была картина возвращения в часть. Представляете такую картину – Урал-375, перед ним полицейская машина с «мигалкой» и сиреной. По бокам и сзади полицейские на мотоциклах. Торжественно! Жаль, оркестра не было! Вот теперь и прилипло прозвище «Истребитель Трабантов». Бывает, конечно, тормоза подводят! За ними глаз да глаз! На Газ-66 – там тормоза гидравлические – бывает жидкость из под манжет подтекает. На Зил-131 воздух из тормозной системы может выйти! А какой-то мудрый на Урал-375 всё и совместил – и воздух и жидкость, и механику! Не одно, так другое из строя и выйдет!

А наш «Трумэн» за два года меня ни разу не подвёл! Ломается, конечно, не без этого. Но и ремонтируется просто: где проволочку, где верёвочку подвяжу, скручу и до части без посторонней помощи дотяну! А там уже капитально сделаю! Так за разговорами быстро доехали до групповых складов, получили всё честь по чести: и краску и вёдра новенькие оцинкованные – блестящие, аж глаз на солнце режет, и в обратный путь.

И снова как-то так, само собой разговор пошёл за машину. «Сколько раз мой старый Захар – это я о машине, – продолжил Паша, – меня выручал! Я через его старания однажды на учениях отпуск с выездом на Родину заработал. Были у нас тогда совместные с немцами учения. Мы с моим Трумэном тогда в хозяйственном взводе артиллерийского дивизиона служили. А погода была отвратная, грязища! Тягачи Зил-131 все буксуют, в грязи вязнут. А задачу поставили – первую батарею дивизиона как раз на том, самом высоком пригорочке развернуть! Хоть плачь, а задачу выполнять надо! Вот он родимый и помог! Колёса я все подспустил, чтобы площадь опоры была больше. Орудие зацепили, и он, миленький, как «Краб», неспешно, пыхтя-сопя, в горочку его и затащил, а за первым и второе и третье! Благодаря своему «Старичку» на родине побывал – мамку свою порадовал!» – улыбнулся Пашка. Неожиданно из-под капота машины повалил пар, лобовые стекла запотели. «Что это ты старичок? Никак захворал!» – пробурчал Пашка и, приняв на обочину, остановил


180

и заглушил машину. Из-под поднятого бокового щитка капота повалил пар. «Радиатор прохудился. Сейчас попробую трубку заглушить и дальше поедем! Он, мой « Старикан», выносливый. Сейчас подлатаем и поедем», – сказал Пашка и полез за ключами. «А вы, товарищ лейтенант, выставите сзади метров за двадцать «Знак аварийной остановки». И Пашка оказался прав. Через десять минут он достал из-за сиденья пусковую рукоятку. «Нет, Вы не подумайте чего плохого, товарищ лейтенант! Стартер исправный и рабочий! Просто мне очень нравится с рукоятки заводить!» Он слегка толкнул её вниз, и двигатель зашептал, зашелестел, запел. Трубку заглушить качественно не удалось, и поэтому вода тоненькой еле заметной струйкой продолжала подтекать из радиатора.

Тронулись, через некоторое время Лешка понял, почему Зил-157 иногда называли «Утюгом». В данный момент он действительно напоминал утюг, из-под которого кверху вырывался пар, а он медленно, но уверено продвигался вперёд.

По левой полосе вровень с Трумэном двигался открытый сияющий никелированными деталями кабриолет. Группа молодых немцев, сидящих в машине, бурно и со смехом что-то обсуждали, посматривая в сторону Пашкиной машины.

«Жаль в школе немецкий совсем не учил, – с горечью в голосе пробурчал Пашка. – Знал бы, о чём это они так возбужденно лопочут!» «Да и так ясно, к бабке не ходи, над нами с тобой и над машиной нашей! Я хотя и английский изучал, но и так безо всяких словарей, глядя на них, понять могу», – проговорил Лёха. Пашка сдвинул на переносице брови, сделал устрашающий взгляд и спросил Лёшку: «Как думаешь, напугаются?» И уставился в окно в сторону Кадиллака. Автомобиль непрошеных созерцателей, пробуксовав с визгом колёсами на асфальте, исчез за горизонтом. В кабине оба рассмеялись.

Стрелка на приборе температуры воды медленно приближалась к отметке сто градусов, пар из-под капота валил, как на паровозе, не хватало только свистка.

«Да Вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант, доедем! Тут и ехать-то осталось километров пять! Вот за тем поворотом у кафе придорожного остановимся, водички в радиатор дольём. Передохнем немного, Трумэн остынет и прямиком в часть». За поворотом на стоянке стоял и сиял весь перламутровый, местами никелированный, Кадиллак. Весёлая компания сидела за


181

столиком в тени небольшой, но аккуратненькой террасы, попивая пиво и закусывая сосисками. Их весёлый разговор был прерван неожиданно выползшей из-за поворота, окруженной облаком пара шипящей и скрипящей машины, которая перед самой стоянкой конвульсивно задергалась, зачихала, но на стоянку заехала и встала. Водитель со старшим машины уже вышли из кабины, а она ещё пару раз вздрогнула и окончательно затихла. Пашка, не смотря в сторону соглядатаев, быстро, с обеих сторон открыл створки капота, вытащил из кузова старую затёртую телогрейку, накинул её на пробку радиатора. Запрыгнул на бампер с криком: «Поберегись!» открыл пробку. Пар с хлопком и громким шипением вырвался наружу. В это время на террасе стояла напряженная тишина. Но после того, как пар вырвался наружу, вновь послышался заразительный женский смех и бурное обсуждение происходящих событий. «А Вы, товарищ лейтенант, сходите к колонке умойтесь, отдохните маленько. Жара ведь стоит. Я пока машину осмотрю. Пусть наш дедушка Трумэн постоит, охладится. А там водички в радиатор дольём, и прямиком в часть!» Пашка посмотрел на пустой прозрачный топливный фильтр, подёргал рукоятку бензонасоса – бензин не поступал! Открыл крышку бензобака – бензин есть! А вон и причина! Всё ясно! «Товарищ лейтенант, у машины в топливном баке фильтр заборный отвалился. И бензина достаточно, а до трубопровода не хватает! Можно конечно покопаться, вытащить трубопровод, надставить куском шланга. Думаю, воды полведёрка в бензобак долью, уровень поднимется – до части нам хватит, а там разберусь!» «Делай, как знаешь, – согласился Лёха, – лишь бы без приключений доехать!» Ловко запрыгнув на колесо, Пашка опустил руку за борт кузова и достал оттуда новенькое, сияющее своей новизной, оцинкованное ведро. Спрыгнув на землю, уверенной походкой, улыбаясь и радуясь окружающему его миру, направился к колонке. Леденящая своей свежестью, искрящаяся на солнце мелкими брызгами вода с шумом ударилась о дно ведра.

Горловина радиатора машины с наслаждением поглощала эту живительную влагу, урча от наслаждения и булькая, пока удовлетворённо не наполнилась по самую горловину. «Одно дело сделано, приступаем ко второму!» – Пашка закрыл крышку радиатора и вновь направился к колонке. Набрав второе ведро воды, подошёл к машине, открыл бензобак, вставил в его горловину старую мятую-перемятую воронку. Посмотрев по


182

сторонам, поднял ведро на уровень глаз. Как бы пробуя на вкус, сделал из ведра несколько глотков ледяной прозрачной воды… И вполне удовлетворенно заметив: «Ничего, вроде пойдёт!» – начал медленно и аккуратно лить в бак… Смех на террасе неожиданно смолк. Там чувствовалось какое-то замешательство. Подбежал долговязый и худой немец и что-то начал лопотать по-своему Лехе и Пашке, показывая, то на машину, то на бензобак. Ничего не было понятно. Только в каждом предложении слышалось: «Wasser, wasser!» То с удивлением, то с восхищением.

«Вассер это по « ихнему» вода, вроде!» – догадался Пашка. «Ну, дай человеку попить! Мы ведь не жмоты какие-нибудь»,– подсказал Леха. Немец взял в руки протянутое ведро, понюхал с сомнением и вопросительно произнёс: «Вассер?» Пашка усмехнулся: «Конечно вассер!» Взял ведро из рук немца и, сделав пару глотков, вернул назад. Немец последовал его примеру. И что-то невообразимое стало происходить с ним. Он восхищенно прыгал вокруг машины и выкрикивал : «Вассер! Гут! Гут! Вассер!»

«Да он товарищ лейтенант воды, видимо, никогда не пил! Всё пиво да пиво! А тут попробовал, вот его, и понесло!» – со смехом констатировал Паша. «Милок, ты к нам в Алтайский край в село Енисейское наведайся, вот там ключевая Вассер, действительно Гуд!» Подкачав бензонасосом, убедившись, что фильтр наполнен, Паша закрыл створки капота и вставил рукоятку. Окружившие немцы что-то лопотали по-своему, поглаживая машину. О чём говорят, непонятно, потом кто-то из них показал пальцем на машину и по–русски спросил: «Имя?» «А ну, так бы и спросил, я бы сразу понял, – сказал Пашка. – Трумэн, Захар по-нашему!» «Вассер! Гут! Америка?» Уточнил долговязый. «Вассер, конечно, гут! Но только Москва. Завод имени Лихачёва!» – Пашка без усилий толкнул вниз рукоятку, и дедушка Трумэн что-то зашептал…

Рядом с Пашкиной машиной параллельным курсом двигался сверкающий Кадиллак из которого доносились восхищенные возгласы: «Вассер! Гут!» И сжатые кулаки с оттопыренным пальцем вверх. Трумэн свернул от трассы и остановился у КПП части. Пашка на минуту задумался, замолк, а потом вдруг рассмеялся таким заразительным смехом! «До меня только сейчас дошло! Это ж они подумали, что наш Трумэн на воде ездит! Ох, и темнота – эти немцы! А всё это оттого, что всё у них есть! И соображать ничего не надо – бери да пей!» На секунду задумался и вдруг ни с того, ни с сего: « А у мамки в огороде сейчас черёмуха цветёт!»

Ворота КПП – открылись. Бензин кончился.***


183

ЕВГЕНИЙ БЕССМЕРТНЫХ

Родился 20 июля 1954 года в Бийске. Публикуется в журналах «Алтай», «Барнаул», «Москва», «Встреча», «Бийск», «Бийский Вестник», всесоюзных альманахах «Истоки», «Академия поэзии» и др.). Автор четырёх поэтических сборников, вышедших в свет небольшими тиражами: «Неопознанный летающий поэт» (Бийск, 1994 г.), «Пепельные сны» (Бийск, 1995 г.), «Рыбный день» (Санкт-Петербург, 2000 г.), «Свободы прихотливые спирали» (Бийск,2015). Занимается также прозой и рок-музыкой. Ныне живёт в родном Бийске. С 2016 г – член Бийской писательской организации СПР и Международного Союза Творческих Сил (МСТС).

ЗА СПИНОЙ ПСИХИАТРА...За спиной психиатра неба лоскут. Детвора на задворках играет в "расшибку". Посеревшая плоть посрамлённых медалей! Человек канул в Лету – Как лунатик, шагнувший в окно. 2011

БОЛЬНИЧНАЯ ЭКЗИСТЕНЦИЯ

Старушенция голая в гольфиках белых Ловит детским сачком мотыльков и дурашливо лает, плюя В аскетический лик экзорсиста. Неподсудный последний парад, Сексуальности всплеск перед дверью мертвецкой. Я не циник, я падаю ниц, ибо знаю: Смерть моя будет столь же фиглярски-смешна. 2009

'


184

ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ...

день рожденья запах тины плоховыбритые ноги полупьяной проститутки у прохожих на виду я конечно же играю на раздолбанной гармошке убаюканная лаской дева плачет раз в году одиночество сближает 1 июня 2002

УТРО ВЗБАЛМОШНОЮ ДУРОЙ...

Утро взбаломошной дурой смотрит тускло и бестактно в неухоженность мою. Это даже не берлога. ...Нет, не пишется эклога – лучше лютый блюз спою. Мой цинизм – ячменный кофе. Я, скорее, чёрный лирик, и надрывен панегирик распинающей любви. 6-7 октября 2006

АХ, ОСТАВЬТЕ МНЕ ПРАВО БЫТЬ НАД...Ах, оставьте мне право быть над Одиночества стылыми снами! Я бы мог, как юнец, бредить Вами, Но устал видеть грёз листопад.


185

Свой "Освенцим" устав проклинать, Я цепляюсь в горячке за тени И своих и чужих воспарений – Безучастна, однако ж, их рать. Так, наверное, сонм райских птах В герметичной щебечет нирване – Но краснеет вода в страшной ванне, Где поэт превращается в прах. Жизнь – эклектика.. Жалок мой пыл Удержать всё наивною "сцепкой". В мрак низринусь ли лёгкою щепкой? Красота ли спасёт этот мир?! 10 марта 2007

СНЫ ДОБИВАЮТ ШОКОМ БОЛЕВЫМ...Сны добивают шоком болевым – Раздавлен я убийственным их шиком. Так пошло вновь усильем волевым Гнать в жизнь себя усталым мавериком И задыхаться, как несчастный мавр, – Не от любви самой – от сладкого фантома. 11 ноября 1997

КАРНАВАЛЬНАЯ НОЧЬ...Пастор Шлагг, подобрав "панцершрэк", салютует родившей радистке. Шеф "гестапо" играет в "блэк-джэк", незалэжную грудь феминистки норовя воровато лизнуть – он же "стар" – не посадят в тюрягу! Тынис Мяги, смахнувши слезу, запевает бессмертную шнягу. Барбра Брыльска с Варварой СтрейзАнд, в юбках клетчатых, словно "татушки",


186

"Не догонишь!" – Мягкову кричат, вдохновили их стервы-хохлушки. И забыв о почтенных годах, оголяют почтенные груди. Примадонна, рыгнув, как удав, резюмирует: "То ль ещё будет!" Минский "батька", однако же, бдит, чуя носом дух чуждый, тлетворный – не позволит он кучке "лолит" подорвать дух могучий, соборный! Эх, завесить бы весь этот срам молоткасто-серпастой эмблемой!... Распоясался вовсе бедлам (поработать пора над проблемой!). И герой недрожащей рукой наливает родимой "горилки". "Кто там вякнул: "пора на покой"? – я самих схороню вас, дурилки!" Здравствуй, "юроп"! Грядет Новый Год. Португалия с Грецией в ж*пе... Год змеиный, по слухам, грядёт. Депардье кажет кукиш Европе. Он теперь наш любимый земляк. (Лишний голос "Единой России"!) Накось, выкуси, Збигнев, мозгляк – ты плевал в нас, а мы в полной силе! Это в Греции нет ни хрена – А у нас Герман Греф на котурнах и текут из европ имена в наших выборов честные урны. Не пора ль и тебе, старый плут, Подыскать себе домик в Сибири?... Ах, как славно куранты поют! Мы Россия! Мы – тут! В полной силе!!! 5 января 2013


187

Живёт в Бийске. Образование высшее техническое. Член литературного объединения «Парус». Стихи публиковались в журналах «Огни над Бией», «Бийский вестник», «Сверстнику», «Бийск литературный», «Формула жизни», в журналах России и в Венгрмм. Лауреат журнала «Огни над Бией» 2014 года. Лауреат 3 городского поэтического фестиваля «Пушкинские строки». Руководитель литературного объединения «Парус».

***

Любовь – бесконечная грусть одиночества, истекающая всеобъемлющей безмолвной нежностью, рождает желание жизни.Любовь – касание лёгких зонтиков одуванчика к тыльной стороне ладони, окроплённые росой концентрические круги паутинки в плоскости утра, обласканные робкой тишиной рассвета. Любовь – крыльцо впитавшее солнечный полдень, настоявшийся на нём аромат свежеколотых дров и танец, танец в солнечном луче, тотально проникающем между неплотно сколоченными досками дровяника.Любовь – струйки пота, стекающие по спинеот напряжённой работы, и удовлетворение от успешно завершённого дела.Любовь это дыхание свежевспаханной земли и обволакивающий аромат земляничной поляны. Это звёздное небо в бездонном колодце, и всплеск воды, эхом разносящийся по срубу, это трепетный шёпот луны, скользящий по озёрной глади.Любовь – она безмерна и всесильна, она в каждом вздохе. И никто не смеет разрушить её во мне без моей на то воли.

***

' НАТАЛЬЯ КУРИЛОВА


188

***

Вот весенний вечер прохладный.Свежесть робкая льнёт к ладоням.Там, где свет золотистый падал,Всходит первый в саду адонис. Вот раскинул крыжовник лапы,И парит над землёю в рамке,А под ним задремала сладкоСтайка нежных лесных фиалок. Вот чеснок нанизал на стрелыСон вечерней холодной дымки.Тонет солнце в закате спеломПод уют золотой простынки. И вдыхая волшебный вечер -Он исполнен земной истомы,Обретаю в пространстве вечномДуха светлого невесомость.

***Уж заскрипело в жерновах,На горизонте тучи хмуры,И носит день в больных зубахБезумия микстуры.Дождь льёт, соломенной вдовой,Ложится ночь на эполеты мира,А день пустым флаконом вышел прочь,И воет ночь:– Господь, помилуй!

***

***Спекалась кровь, душа горела – Ждала, уже распятым телом.Так больно… Знала – не придёшь. Казалось, предал даже дождь.В сухих устах мольба немела,А боли было неба мало.Мучительно тянулся день,Венком сплетая свет и тень – Терновый прут с тюльпаном алым.

***


189

***Невинности немое жалоПитает завистью порожний мозг.Резонов ветхая державаТаит в подвалах тени, где промозглИ потемнел рассудок.Души там опустел сосуд,А, может, никогда и не был полон?..

ВСТРЕЧА Психологический инклюз*Короткой встречи, Тихий блюз…В янтарном небе сплин** завис.Мой вдох увязВ щемящий блюзовый нюанс.А память плавит янтарёмВолны прилив…За окоёмУходит звук…И мы вдвоём.

*Инклюз — ископаемые останки живого организма, попавшего в янтарь. **Сплин – Уныние, хандра.

***На плёсах памяти берёзовый туманОмыт слезами уходящих вёсен.Колышет белоствольно-полотнянВ седеющих ветвях нагую осень.

Обнажена и заосеннилась душа,На перекатах жизни смыто время.Бреду по тропам, к датам не спеша,А где-то тянет, тянет песню ремез.

В прозрачность воздуха разлита тишинаС небесной крынки тающей лазури.Покойна роща. Осень здесь однаШажком ступает золотой косули.***

***На мужской половине ветер,В синих лентах играет стужа.Не люблю разменной монеты,А хочу голубых жемчужин.Я простужена ветром синим.Как – не знаю, но помню точноТам фиалки Монмартра стынутНа холодных ладонях ночи.

***


190

К О М А Р ( Краевое Обозрение Молодых АвтоРов)

Материалы предоставлены Иваном ОБРАЗЦОВЫМ


191

ТАТАРЕНКО ЮРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ

Родился в 1973 году в Новосибирске. Поэт, автор 4 книг стихов. Член Союза писателей России. Победитель открытого городского поэтического турнира (Новосибирск, 2013), открытого областного конкурса «Томск поэтический (Томск, 2013), Международного фестиваля поэзии (Симферополь,

2012). Публиковался в журналах "Сибирские огни", "День и ночь", «Байкал», «Южная звезда», «Огни Кузбасса», «Бийский вестник», «Литературная учеба», «Начало века», «Ликбез», «Красная бурда», в "Литературной газете" и др.Асса

На творческий поиск Растрачено самопознанье.До верных решений Подсказкам не вымахать за ночь.И смотрится В зеркальце русского солнцестоянья Валет: Александр Сергеич-Сергей Алексаныч…Оставим в покое Трезора, и Джима, и Жучку: Ты сам себе сторож – Так будь в созидательном гневе!И всякая строчка Отыщет свою авторучку,И каждый поэтУпокоится в собственном небе.

Позёмка

Как хорошо зимой в чужом домуПовспоминать о крымском

разнотравье, На скромный завтрак глядя, самомуПостель беловспотевшую заправить – И снова на нее вдвоём упасть В предчувствии лирического шторма…Остывший кофе потеряет власть Над заново задёрнутою шторой, И в сладком новогоднем полуснеЯнварь свои снежинки обналичит…Привидятся в полуденном окне Вершины гор – ступени в безразличье, – Где знать не знает трезвая Москва Мускатные рассветы в Коктебеле И не приходят в голову слова«Мороз отступит… Слабые метели…»


192

Волошинский сентябрь

Глупеть, наливать, выпиватьС древком белого флага, С похмелья себя узнавать В профилях Карадага – И слизывать с мятой хурмы Персиковую смазку…Вокруг Коктебеля холмы – Гор карнавальные маски.

Кричать всем подряд: «Ай лав ю!» – Нотам, певцу, роялю…А где комсомольцы свою Молодость прожигуляли? Искать – не видать ни черта – Губы москвички Ирины: К рукам прибрала темнота Чёрное море и рифмы.

Распробовать вкус тетивы Мраморного амура, Измерить сонливость халвы, Слушая Азнавура, Подкинуть харчишек костру, Высмеять звёзды седые – И в книге заливов к утру Выключить все запятые.

*** Меня зовут Любим Люблю – Хотите, паспорт покажу? – Все штампы здесь: ночей не сплю, За новостями не слежу…Краснеют в спальне витражи: Ты – в неземном и заводном…Сугроб и холоден, и жив – Но это где-то за окном.

И с наступающей весной Истома вскользь поздравит нас…Как тихо… В темноте страстной – Промоины счастливых глаз.

После дождя

Август…Золотом тронет вискиУ берёзонек простоволосых.Обопрутся юнцы-стебелькиНа грибной лакированный посох. Равнодушный к таким чудесам, С первобытным остервененьемТренируется в рощах десантНаносить ножевые раненья. Сплюнет маршал зачисток, восход – Превратятся сверчки в истуканов И протрёт ветерок небосвод Плохо выжатой марлей тумана.Стрекозе поднимать на крылоУцелевших во влажной уборке…Как же белым под шляпки взбрело Прыгнуть именно в наши ведёрки?

*** Ни страна, ни погост, ни развилка, Ни весенний овраг за домами, Ни венок, ни стакан, ни бутылка – Мне ничто не напомнит о маме.


193

Ни мальчишка, слезающий с вишни, Ни старушка в цветастой панаме, Ни пыхтящий под штангой гаишник – Мне никто не расскажет о маме.

Ни в церквушечке под образами, Ни в зимовье над берегом Маны, Ни в рыдающем зрительном зале – Я нигде не заплачу без мамы.

Никакая нечистая сила, Ни снега, ни дожди, ни туманы, Ни вердикт воронья над могилой Не отнимут ребенка у мамы.

Облака проплывают в обнимку…Всё отдам, не жалея ни мало, Чтоб на миг оказаться на снимке, Где берёзы, скамейка – и мама.

Уроки жизни

Это платье о том, как выжить После громкого расставанья, Эта водка о том, как выжатьИз бесцветности ликованье, Эти буквы – инициалыТерпеливых и твёрдых духом… Идеалы – на пьедесталы, Слюни, сопли и слёзы – мухам.

Этот месяц о том, как страшно В темноте над обрывом звёздным, Все рассветы – о том, как странноОблаков кровоточат дёсны, Эта песня о том, как нотыРазлетелись по белу свету…А исчирканные блокнотыНа растопку отдам соседу.

Провинция без моря

Она и он. Надежда. Дмитрий.Дом быта. Двухэтажки. Сквер.Безмолвие как на Памире.Мороженое как в Москве.Вечерний парк. Аллея в липах.А вот и тополь-великан.Рука в руке. И солнце липлоШирокой грудью к облакам...Камин, жасмин, туман и манго – Набросок к памятной весне. И снова осень-графоманка Рифмует листопад и снег…

Ильин день

Субботний день на привокзальной площади. Мороженое, выпечка, пивко. В наушниках гремит костями «Продиджи». «Москва – Хабаровск» где-то далеко.

Девица с чемоданом на колёсиках. Нетрезвый тип с малиной в туеске.


194

Простите мне, щановны китаёзики, Что я пишу на русском языке!

«Кому беляш? – Недорого и вкусненько!» Разинутые рты у кошельков. Пустое лето. Дивная акустика. И слёзы на глазах у облаков.

Русская зима

Вдали от творческих открытий Разлили по стаканам праздность, И жизнь в отсутствие событийУже не кажется напрасной.

Вершины съёжились в вершинкиИ с этим свыклись мал-помалу, А буквы – чёрные снежинки – Летят на белую бумагу.

Февраль погас. В глазах стемнело. И плакать хочется безумно. В окне у Казимира небоНеобоснованно безлунно.

Затянем пояса и песни. Слова толкуются впрямую. «Мороз и солнце, день чудесный…»Ну, ничего, перерифмуем.

***Остановились часы Времени нет Их починить

*** Тихая улыбка – Это На всю смерть*** Дождь падает в ноги,А все норовитДать мне пощёчину…*** Дождь зарядил…Пьёт и не может напиться Желторотый сентябрь*** ТишинаТрёхлитровая банка с водойОтстаиваю свои права*** Включил телевизорС экрана несут и несутТруд моего врага

Бюджетная Россия

… И вот уже Гамлет родным не опасен:Он вырос на песнях блатных. Раздумья в глубоком культурном запасе И в шопинге – смысл выходных.

Трёхдневной нетрезвостью не козыряютНа кассе у входа в музей…Пока человеческий облик киряем – Находимся в стаде друзей.И саунинг с бухлингом русскую душу От пушкинга уберегут,Пустые бутылки бомжи обнаружатНа чёрном речном берегу.Край неба закатного нежно подоткнут


195

И к прошлому нервно пришит.Плачу подоходный, пока не подохну В своей алкогольной глуши!

Рифмуются: точка со знаком вопроса, Со знаком вниманья – постель…Под карканье стаи ворон-альбиносов Отмучился век скоростей.

За околицей

Облака в закатных блёстках. Стихли вопли пацанов. В чистом во поле берёзка – Как закладка в книге снов.

Одинокая берёзка – Поля светлая печаль. За свои пять лет БорискаБелоствольней не встречал!

В жарких сумерках берёзкаС умным видом шелестит: «Ласкам не хватает лоска…Пастухи придут к шести…»

За телегою повозкаПрячутся в туман густой.Деревенская берёзка Одарила берестой.

Красноглазым перекрёсткам В дар – железные моря…Одинокая берёзка – В небоЛестница Моя.


196

Евгения Октябрь

ЖАННА ЩУКИНАРодилась в 1975 году в г. Барнауле. В 1999 году окончила Алтайский государственный университет по специальностям "Филология" (русский язык и литература) и "Переводчик в сфере профессиональной коммуникации" (немецкий и французский). По окончании вуза работала преподавателем немецкого языка в Алтайском аграрном государственном университете.

В 2002, 2014, 2015 гг. обучалась в Академии медиаиндустрии (бывш. Институт повышения квалификации работников ТВ и РВ, г. Москва) по специальностям "Телерадиожурналистика", "Multimedia profi", "Режиссёрская культура журналиста".С 2011 года - корреспондент газеты "АиФ-Алтай".В настоящее время работает над диссертацией по творчеству В. В. Набокова ("Метафизика литературного творчества в романе В. Набокова "Дар").

Взгляд на мир с сумасшедшинкой

Художница Евгения Октябрь о творчестве, о Европе и о себе.

Что отличает взгляд художника на мир, от того, как воспринимает его большинство? Жизненная предопределённость или веление свыше то, что человек становится художником? Допустимо ли творить из практической необходимости и если да, то есть ли шанс у такого творения стать шедевром? Об этом и многом другом был наш разговор с художницей Евгенией Октябрь.

Мамиными глазами… – Помните ли свой первый рисунок? Сколько Вам было лет? – Сознательно я начала рисовать лет с восьми. Может


197

работа Евгении Октябрь

показаться, что это довольно поздно для человека, родившегося в творческой семье (мой папа – известный художник Валерий Октябрь, мама – искусствовед и педагог), но, на самом деле,

противоречия нет: мама, за что я ей очень благодарна, считала, что я должна развиваться во всех сферах, что поможет мне в дальнейшем правильно определить свой путь. Я, помимо занятий в художественной школе, обучалась в музыкалке по классу гитары, посещала секцию фигурного катания. Вообще, то, что я выбрала эту профессию – заслуга мамы. К несчастью, её рано не стало, но время, проведённое с ней, когда

она была жива, – самый счастливый период в моей жизни. Мама привила мне вкус к большому Искусству, к настоящей Живописи, а после настояла, чтобы я шла учиться на художника. И сейчас я понимаю, что никем другим быть не хочу и не могу. И в прямом (все знакомые отмечают это), и в переносном смысле я смотрю на мир глазами мамочки.

Сюжет первого рисунка…

Он, наверняка был каким-то необычным с точки зрения нормального человека. Неординарностью отношения ко всему я отличалась с детства. Это если говорить о себе красиво. А если откровенно, то большинство окружающих, например, сверстников, считали меня слегка сумасшедшей. Допустим, зададут написать сочинение на тему «Как я провёл лето», одноклассники последовательно и логично излагают: «Летом мы ездили в Сочи. Там очень красиво, солнечно и тепло. Мы много купались и загорали…» И т.д. и т.п. Я же могла написать так: «Иду однажды по лесу – бах! – на голову мне падает шишка. Больно! Поднимаю её, а она похожа на ежа!» Наверное, такая сумасшедшинка во взгляде на мир важна для художника, она, думаю, помогает заметить, оценить и отобразить то, что многие просто не видят.


198

– Династия Октябрь известна и в крае, и далеко за пределами. Как считаете, оказало ли влияние на Вашу живопись творчество отца и старшего брата?

– В определённой мере, конечно, оказало. Это мои близкие родственники, иначе быть не может. Папа для меня настоящий художественный авторитет. Но мы все очень разные. Отец – настоящий мастодонт алтайской живописи. Работы его всемирно известны. Некоторые из них даже хранятся в коллекции Джорджа Буша-старшего.

Стилистика, в которой работает Денис, близка импрессионизму: в его работах краски несколько размыты, всё словно окутано лёгкой дымкой. Я же хотя и работаю в манере, близкой к реалистической (в том отношении, что пишу «реальные» вещи) в строгом смысле являюсь экспрессионистом. Мои работы сверхэмоциональны, а что касается техники, то, как и представители этого направления, пишу резкими, нервными мазками.

– Где Вы, помимо «семейных университетов», обучались живописи?

– Сначала я закончила художественную школу №1 г. Новоалтайска, после – художественное училище г. Новоалтайска, а затем – факультет искусствоведения АлтГУ, где, должна признаться, училась без удовольствия. И это вовсе не потому, что там плохо

работа Евгении Октябрь


199

работа Евгении Октябрьобучали, а из-за моих личных особенностей. Мне как человеку, отвергающему условности, не терпящему, когда подгоняют под какие-то рамки, было невыносимым следовать строго упорядоченному темпоритму занятий. Кроме того, многое из того, что преподавали в Университете, казалось мне, художнику, не просто безынтересным, но и лишним. Например, политология. Или усиленная муштровка по английскому языку. Впрочем, должна признать, что университетское знание английского очень пригодилось мне впоследствии, когда я поехала в Европу.

– Да, к разговору о Европе. Знатокам живописи известны Ваши циклы, посвящённые Франции, Германии, Греции. Как, с чем Вы поехали заграницу впервые? Какое впечатление произвела на Вас каждая из стран?

– Впервые заграницу я попала в 2010 году. И это была Германия. А оказалась я там в рамках Алтайской ярмарки. Здесь было представлено множество алтайских товаров – различных наших брендов. Я же в этой экспозиции создавала атмосферу – стояла и рисовала. Спустя два месяца, в рамках той же Алтайской ярмарки я оказалась во Франции. Так сложились личные обстоятельства, что с Францией у меня «завязались отношения», длившиеся несколько лет. Франция – красивая страна. Но, как говорится, «совершенно не моё». Более сильное впечатление на меня


200

произвела Германия, а именно – Берлин. По-моему, именно здесь, а не в Париже, средоточие культурной жизни Европы; тут царит абсолютно богемная атмосфера, и очень она мне пришлась по душе. Греция – объект мечтаний многих, тоже несколько разочаровала меня. Наверное, так бывает всегда, когда к чему-то слишком стремишься, рисуешь в своём воображении самыми невероятными красками, а реальность оказывается иной… Как бы то ни было, каждой из стран посвящена отдельная выставка моих картин, и каждая из них занимает определённое место в моём сердце.

Вкусы художника

– Скажите, а есть ли у Вас определённые сюжетные предпочтения?

– Строго говоря, нет. На раннем этапе творчества мне нравилось писать природу, в частности, цветы. Сейчас, попутешествовав, немного посмотрев мир, с удовольствием пишу городские пейзажи. Эклектика города, его многосоставность и разнородность чарует и притягивает меня.

– Что способно стать источником вдохновения: природа, люди, чувства?

– Как человек творческий я способна вдохновляться чем угодно: первым снегом, красивым лицом, даже вкусной едой. Но самое главное, это, конечно, чувства и отношения. Вот неиссякаемый источник! Кстати, в творческой среде принято, что сильно вдохновляет на творчество безответная любовь. Не знаю, возможно, у кого-то это так. Меня точно не вдохновляет. В такие моменты лично я больше занята не творчеством, а самосовершенствованием. Во мне просыпается бойцовский дух: «Как это так?! Меня, такую замечательную, и не полюбили?!» И я иду в салон красоты, в спортзал, куда угодно, но точно не к мольберту. – К вопросу о вдохновении. Несколько лет назад у Вас совместно с поэтом Иваном Образцовым вышла книга «Жизнь замедленных листьев». Кто был инициатором этого сотрудничества?


201

иллюстрация Евгении Октябрь из сборника стихотворений Ивана Образцова «Жизнь Замедленных Листьев»

– Трудно вспомнить, как всё сложилось. Мы с Ваней знакомы 5 лет, и с самого момента знакомства лично я чувствовала некое внутреннее родство с ним. По моим субъективным ощущениям, мы пишем об одном и том же: о любви, которая окрыляет, а чаще – губит, об одиночестве, о непонятости. В его

лирике мне слышится определённый трагизм, надрыв. Это очень понятно мне. То, что мы с Иваном «на одной волне», как кажется, подтверждает и то, что все иллюстрации нарисованы на одном дыхании чёрной гелевой ручкой. Вообще, как сказал Иван, и в этом я согласна с ним, мои иллюстрации стали не ОТРАЖЕНИЕМ, а ПРОДОЛЖЕНИЕМ этих стихов, в котором моё собственное толкование их.

– Кто из художников Вам наиболее близок?

– Говорю всем и всегда, что моя заветная мечта – принести цветок к подножию могилы Микеланджело. Микеланджело Буонарроти, на мой взгляд, воплощает идеал Художника в его наивысшем проявлении. Причём, идеал Художника в широком смысле этого слова, ведь он был не только живописцем, но и философом, скульптором, архитектором и поэтом. Его творчество, и я с этим совершенно согласна, является апогеем, кульминацией искусства эпохи Возрождения.

– А что лично для Вас искусство, Ваше творчество в частности?

– Не хочется лицемерить, поэтому отвечу честно. Бывают тяжёлые периоды, когда творчество – способ заработать на хлеб насущный. Возможно, это противоречит представлению большинства о сути


202

творчества, но легко рассуждать, что недопустимо писать на заказ тогда, когда ты сыт… С другой стороны, есть множество примеров, когда вещи, создававшиеся на заказ, становились шедеврами. Бывают периоды, когда написание картин становится способом самовыразиться – языком живописи сказать то, что стесняешься сказать словами. А бывают периоды, когда творческим процессом движет желание создать Прекрасное. В любом случае, искусство – моя жизнь, воздух, которым дышу.

Справка:

Евгения Октябрь родилась в 1980 году. В 2000-м закончила государственное художественное училище г. Новоалтайска, в 2004 году - факультет искусствоведения АлтГУ. С 1995 года участвует в различного рода выставках. С 2001 года ежегодно проходят персональные выставки Евгении Октябрь.


203

ЕВГЕНИЙ ТАНГЕЙЗЕР (Барнаул)

Собачий вальс

рассказ

Иллюстрации к моему детству нарисованы простым карандашом. Легкие наброски на уличном ватмане точно передают ощущение сырости и безотчетной тревоги.

В отличие от сверстников, гоняющих мяч да шайбу, я любил играть в ветер. Правила необычайно просты: в ветренную погоду, обломав тополиную ветку, я устраивался в укромном местечке и наблюдал за хлопающими в ладоши листьями. Настороженные взрослые водили меня к специалистам-психологам, показывали дурацкие картинки, задавали еще более дурацкие вопросы, после чего определили в садик-интернат, где научили глядеть исподлобья, ненавидеть молочную пенку и массовые мероприятия. Впрочем, последние были настолько однообразны, что из нудных походов в ТЮЗ и бесконечных уборок территории запомнилась экскурсия в библиотеку.

Мрачная, таинственная тишина книгохранилища была пропитана шепотками и пряным запахом книжной пыли. Стеллажи-небоскребы. За окном, обманутая идеальной чистотой стекла, тополиная парочка ― некогда дружное семейство потомственных интеллигентов, ныне обреченное на вырубку. Говорят, бодрые снаружи бледнокожие великаны сгнили в сердцевине, и теперь представляют опасность, особенно в непогоду.

Но иная опасность подстерегала меня, она молча лежала на библиотечном столе и бросалась в глаза красным, вышитым белым бисером, вельветовым кошельком. Пятнадцатикопеечная монета ― содержимое кошелька, не задумываясь, перекочевало в карман моих брюк, и, согретая детской ладонью, наполняла воображение то ирисками, то семечками, шелестела билетом на «Лимонадного Джо», а более всего ей хотелось стать «Ленинградским» сливочным мороженым. Трогательных превращений не произошло.


204

Просторный зал детского сада служил одновременно столовой и комнатой для игр, вмещая обеденные столы, неприкосновенное пианино, и полторы дюжины фанерных стульчиков, разрисованных всякими «чиполлинами». Воспитатели рассадили нас по местам, и Любовь Ивановна, дородная дама с волосяным клубком на макушке, строго подбоченившись, сообщила: «В нашей группе произошло ЧП!» Пояснив суть происшествия, предложила виновнику сдаться, и, выдержав необходимую паузу, приступила к тщательному досмотру. Вывернутые карманы и снятые гольфики следствию не помогли. Обыск переметнулся в кабинки для верхней одежды, а через пару минут в дверном проеме выросла статуя Любови Ивановны. Двумя пальцами свободно вытянутой руки она брезгливо держала мои мятые штанишки.

Наказание ждать себя не заставило: воспитатели поставили меня в центр зала и окружили плотным кольцом одногруппников. Любовь Ивановна села за пианино, и по комнате, истерично тявкая, запрыгал «Собачий вальс». С искаженными злобой лицами, дети, тыча в меня пальцами, вторили: «ВОР, ВОР, ВОР!»

Дальнейшие события развивались более динамично…

Разные стихотворения

Скрипочка

По вечно неметёным тротуарамПо очереди стелятся шнурки,Не глубоки холщовые карманы – Купил цветы и вырастил долги.Я не читаю более Жэ Сартра,Я не сдаю анализы на СПИД,Скучны провинциальные театры,И только скрипочка моя скрипит,От «Спартака» в трамвайчике, в окне,под пение девчоночки-туркменки.Гляжу на оголенные коленки,Но думаю, конечно, о тебе.


205

Играй, играй, скрипи не умолкая, цыганская, еврейская, родная!..

Детство

Детство ― серое пальтишко,Воротник мутоновый…Тёплое, наверно, слишком.Пуговкой оторваны,Трепано неоднократно,Катышки, как фенечки,Лишь в карманах аккуратно – Под завязку семечки.Рукава коротковаты – зимушке назлоМне досталося от брата.Чуточку мало.Детства серое пальтишко.Дважды в первый класс.Мне бы маленьким мальчишкой Натянуть сейчас.

***Никого нет, никого и не надо.Красноречивая блекнет тирада.Закат померкнет, и полумрак…Как же много бездомных собак,людей без крова ― несправедливо.

А мне-то в этой ночи, что за дело?За сердце, что ли, звезда задела?..

***


206

колосок недозрелой пшеницы.Как устав от извечных истерики мучительной горькой обиды,от нехватки хронической денег,перечитанной сто раз «Лолиты»…Ты металась из крайности в крайность,то в учебу нырнешь с головой,вдруг заплачешь гитарной струной,вдруг глотаешь всякую гадость,и в трамвае, на улице где-точьи-то ловишь холодные взгляды,и в отместку немилому светупросыпаешься с кем-нибудь рядом.Непослушная ветра стихияТоли злится, смеется толи.Полетят мои мысли больные,Упадут, где не ждут меня боле.Как в окно пожелтевшие листьяНа диван и на книжную полочку,Где лежат мои нежные письма,Аккуратно уложены в стопочку…

***Так любит розовый сосокПроголодавшийся ребенок,А безымянный собачонокНезлую детскую ладонь.Так любит крохотный сверчокРастопленной печурки песню,А пальцы стылые огонь.Когда зашкаливает ЦельсийОтметкою минусовой,Так любит ювелир безумно – бриллианты,Седой философ - мысли глубину,Так любит ветер свет настольной лампы,Так буду я любить тебя одну!

***


207

***Не признают троллейбусы кумиров,День провели в мычании протяжном,Промчались мимо окон как-то важно -Домой везут последних пассажиров.Оставив мне от прошлого рутину,Средь ветхой мебели табачные дымкиВольются в запах книг и нафталина,Напоминая аромат тоски.Сегодня сожаленье не у дел,Во дне завтрашнем черпаете силы.Печали капля угодит в чернилаИ строчками заполнится пробел.Теперь до боли мне понятных истинЖить ― значит мыслить, чувствовать, страдать, Искать вне суеты и без корыстиНе разучившись помнить где, и ждать.Где равнодушие не хлопнет дверьюПеред лицом утрат и огорчений,И не найдется места недоверьюДля обстоятельств – жизненных стечений.И не желаю видеть я друзей,Что заняты всегда своей судьбою.Тебя лишь позову. Приди скорей!Я жду, когда ты явишься за мноюОтсутствия столь бесконечный векМы превратим в минуты совершенства…

***Ветерок без стыда, без совестиЧто-то требует под окном,Продолжения ищет повести.Он услышать желает о том,Как терзает любовь-оборванка,И клюет перелетная птицана своих долгожданных стоянках***


208

Юлина Аллея

Обещала Юлина аллеяРасстаться к ноябрюИ встретиться в апреле.И сквозь стекло – затейливый чертеж.Забытый лист охватывает дрожь.Расстаться осенью и встретиться веснойОсколком льда,Холодною занозой.Меняются погоды, ритмы, позы,По графику крещенские морозыОкутаны завесой дымовой.Обмануты с согласия ветрянок,Чуть теплых труб, горчичников и льнянок…И тлеющий окурок холостойВ горшке цветочном медленно седеет.«Прости! Прощайте! Встретимся весной! ― Мне обещала Юлина аллея».

Жажда

Над неизведанной землейЛучом зенитным, каплей звонкой,Совой, ползучею змеей,Койотом рыжим, серым волкомПромчатся, полететь, завытьИ умерев, родиться сноваВ утробе древних пирамидУмолкнуть мумией суровой.Вдохнув живительный эфирСнегов Тибета и Аляски,Понять хочу, как этот мир,Рождая звук, меняет краски!Хочу испить одним глоткомСемь тысяч километров Нила.Хочу сейчас, хочу потом,Хочу, чтоб ТЫ меня любила!

***


209

НИФОНТОВА ЮЛИЯ АНАТОЛЬЕВНА

Родилась в г. Барнауле, окончила живописно-педагогическое отделение Новоалтайского художественного училища, затем в 1996 г. – Алтайский государственный институт культуры и искусств. Работала преподавателем живописи и графики. С 2009 по 2015 гг. руководила Алтайским домом литераторов. После его присоединения к АКУНБ им. В. Я. Шишкова является

заведующей отделом литературных и издательских проектов библиотеки.Печаталась в журналах «Алтай», «Барнаул», «Бийский вестник», «Русское эхо» (г. Самара), «Луч» (г. Ижевск), «Наш современник», «Московский вестник», «Роман-журнал XXI век» (г. Москва) и др., во многих коллективных сборниках и периодической печати, автор нескольких книг.Лауреат краевых литературных премий: им. А. С. Пушкина (2007), им. А. П. Соболева, им. В. Бианки (2011), «Золотое перо» (2012) и VIII Артиады народов России в лиге мастеров (г. Москва, 2006). Член Союза писателей России.

Изысканный бродит… Жерар…

рассказ

Поэту Евгению Тангейзеру, так рано и трагически ушедшему…

Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф

Николай Гумилёв

Не помню, когда я впервые увидела Жерара? Даже если настойчиво перебирать в уме события десятилетней давности, не вспомню, увы…Его образ живой ароматной дымкой незаметно вполз в нашу жизнь и, перемешавшись с воздухом, стал частью общей


210

атмосферы. Скорее всего, это произошло на какой-нибудь из окололитературных тусовок. Удивительно, но по прошествии многих лет представляю Жерара с такой обострённой точностью, что звучит в голове его ломкий подростковый голос. Тихо и медленно, словно пробуя на вкус каждое слово, Жерар упивается своими стихам, как тогда, в дикой, трудной и полной надежд молодости…

На собраниях «Поэтического кафе» Жерар слыл законченным пижоном и самовлюблённым выпендрёжником. Все, конечно же, прекрасно знали, что никакой он не Жерар, а попросту Женька. Да и сами графоманские мистерии происходили вовсе не в кафе, а в читальном зале городской муниципальной библиотеки № 4 с попустительства пышногрудой директрисы, тайно пописывающей слёзные вирши. Сообщество возомнивших себя писателями чётко делилось на два непримиримых лагеря.1. Старая гвардия сталинской закалки, что выйдя на заслуженный отдых и случайно зарифмовав два глагола «пытать – страдать», вдруг открыла в себе невероятные, дремавшие доселе литературные таланты. Привычные к тяжкому труду ветераны принялась по-стахановски, не щадя живота своего, тоннами фанатично бурить поэтическую руду. Пенсионеры активно напрягали общественное терпение беспомощными с поэтической точки зрения, но остросоциальными по содержанию длиннющими одами на злобу дня, что читались непременно с величайшим пафосом. Практически каждая встреча кружка единомышленников была ознаменована презентацией вновь изданной тонкой брошюры, богато иллюстрированной фотографиями из семейного альбома автора. 2. Их оппоненты: малочисленная кучка желчных непризнанных гениев, едва вышедших из подросткового возраста, но уже ощутивших всю остроту суицидальных состояний на почве униженной социумом непомерной гордыни.

Вяло кучкующийся молодняк, тяготеющий к обособленному самоистязанию, стойко держал оборону против воинствующего


211

дилетантизма, вооружившись багажом гуманитарных знаний, непонятным богемным сленгом и надменно-презрительным отношением к миру. Позднее, устав противостоять ретроградной косности и облегчённо вздохнув, молодое поколение массово мигрировало в обе столицы нашей Родины. Покинув провинцию, вчерашние дети вставали на взрослый денежный путь, не вспоминая более о проказах словоблудия. Изысканный Жерар не вписывался ни в одну из группировок. Во-первых, ему было уже за тридцать, но на вид он вовсе не имел возраста, а навсегда застыл в категории «молодой человек». Для старшей возрастной категории он был слишком начитан, а от молодёжной тусовки выгодно отличался общительностью и дружелюбностью. Хотя Жерар пребывал в том деятельном возрасте, в каком никто, кроме законченных гуманитариев, не вспоминает о высокой поэзии. Тем более в годину голодных бунтов, когда шахтёры колотили касками о рельсы, а «скованное одной цепью» население было «связанно одной целью» – выжить!

То памятное лихолетие ознаменовалось соревнованием в длительности невыплаты зарплат. Частенько звучали такие диалоги: – Да нам полгода на работе денег не платят! – Ну, прям удивил, а мы скоро год на дядю работаем…Какие уж тут стихи… А у Жерара замшевый пиджак с вышитым на лацкане гербом одного из элитарных клубов Великобритании. Местные рифмоплёты гуртом на Пушкина молятся, а этот отщепенец всё каких-то Бальмонтов цитирует… как-то всё это не по-товарищески!Курильщики, озверевшие от никотинового голода, израсходовав талоны на сигареты «Астра», учатся крутить козьи ножки с купленной на базаре махрой. А Жерарчик томно мнёт в музыкальных, унизанных кольцами пальцах янтарный мундштук с невероятно длинной и тонкой сигареткой непривычного кофейного цвета. Пыхнув пару раз мятным дымком, хозяин волшебной курительной палочки укладывает её в старинный портсигар… Очумелым от нездешнего блеска, убогим зрителям «театра одного актёра» и в голову не могло прийти, что, откинувшись с зоны год


212

назад, Жерарчик живёт на пенсию старенькой мамы, сигарету выклянчил у иностранца на улице и курит её уже несколько месяцев только при большом скоплении публики. Главное – хорошенько блеснуть чешуёй!

Настоящей гордостью Жерарчика было его часто, громко и неуместно пропагандируемое сходство с молодым Пастернаком. И хоть сам Пастернак немало бы удивился столь смелому заявлению, некоторые черты были явно общими, но больше смахивали на карикатуру, чем на отражение. Жерарчик всеми силами пытался создать имидж утончённого принца, что слишком не соответствовало бычьему нраву времени девяностых. Всё в нём было чересчур: лицо слишком узкое и смуглое, профиль слишком горбонос, тёмные кудри слишком длинные, слишком начитан, манерен, рафинирован – весь на изломе, нервный, восприимчивый – с неба упал…

Идеалом мужской красоты тех недалёких, но старательно забытых лет, был брутальный лысый качёк в малиновом пиджаке с золотой цепью на шее (и то, и другое – бычье), вместо мозгов – гиря. Кстати, они у нас вот такие – самоуверенные – до сих пор весьма востребованы, только авто стали круче, пиджаки от кутюр, а вместо мозгов – всё та же гиря. Жерарчик числился изгоем не только в среднестатистической компании, но и в стане собратьев по перу. Самое возмутительное, чего никак не могли ему простить, то, что гнусный отщепенец был явно талантлив и, несмотря на потоки желчной критики, продолжал активно фонтанировать стихами. Особенно оскорбительным для социума стало частое издание творений психа-одиночки в периодической печати, а так же в единственном и оттого самом уважаемом литературном журнале нашего города. И это в то самое время, когда другие, несомненно, более достойные и заслуженные люди, вынуждены отказывать себе во всём и годами копить пенсию на типографские расходы.Читать свои распевные стихи, грассируя, чуть заметно покачиваясь в такт, словно упиваясь полётом, Жерарчик мог бесконечно, влюблённо, любому встречному на улице.


213

Однажды ночью, удачно разродившись новым произведением и не найдя свободных ушей, он позвонил в приёмный покой больницы. С подкупающей детской наивностью без обиняков сообщил, что только что написал гениальное стихотворение, а поделиться не с кем. Его, конечно, со всей прямотой тут же послали (в оздоровительных целях, как и положено мудрым служителям Гиппократа). Но Жерарчик поднапрягся, включив своё нездешнее обаяние на полную катушку. Кончилось тем, что очарованные молодые врачицы прислали за ним машину скорой помощи, и поэтичный полуночник до утра развлекал их стихами и романтическими бреднями. Впоследствии Жерарчик сошёлся с одной из этих впечатлительных медичек, и они полгода снимали квартиру, естественно, на её деньги.Вообще-то заветную фразу: «Давай поженимся!» слышали от него почти все знакомые дамы (некоторые неоднократно). В устах Жерарчика это означало: «Позаботься обо мне, пожалуйста!» или «Можно я у тебя немного поживу? Я буду мягким и пушистым, а платить за всё будешь ты…»Но сколько ни оттачивал Жерарчик в себе аристократизм, окружая собственную персону флёром загадочности, всё же слухи о его судимости доползли до кругов пишущей братии. В нашем городе, где нет метро, сплетни мчат быстрее вагонов подземки. Поговаривали, что под судом Жерарчик побывал не единожды и сидел в общей сложности четырнадцать, а то и все шестнадцать лет.Сногсшибательная новость имиджу «принца в изгнании», надо сказать, совсем не вредила, а наоборот, только добавляла трагизма одиозной фигуре. Ведь глядя на утончённые манеры рафинированного юноши, бесконечно цитирующего поэтов серебряного века, невозможно было даже предположить в нём зека-рецидивиста! А вот образ страдающего по ложному обвинению в кандалах перед эшафотом подходил Жерару как нельзя лучше. Тем более, что ни на какие провокационные вопросы местный граф Монтекристо не отвечал. Хотя многое становилось объяснимо: эйфория жизнелюбия вернувшегося с войны, несовременно возвышенное отношение ко всем без исключения женщинам. И даже вечная повязка на левой руке, видимо, скрывала не шрамы от перерезанных на почве несчастной любви вен, а банальные лагерные татуировки, что не вязались с авторской трактовкой собственного образа.


214

Но всё же, главным даром Жерарчика была даже не поэзия, а необычайная психологическая гибкость – талант влезть под шкуру до уровня мимикрии. Он мог расположить к себе любого. Говоря с человеком, Жерар отчасти сам становился собеседником. Пойманный в сети визави неизменно попадал под чары и уж не уходил без платы. Всё шло в дело, Жерарчика угощали, привечали: там чашка кофе… тут денег в долг без отдачи… с паршивой овцы хоть шерсти клок. Видимо, многолетняя отсидка в местах заключения сказывалась – выжить любой ценой, приспособиться к любым условиям и людям. Из Жерарчика вышел бы отличный агент-вербовшик. Каждого, кто встречался на пути «разведчика», тот рассматривал с точки зрения: годен, иль не годен в дело, и что с него можно поиметь: «Помоги-ка мне. Защити. Накорми. Да и вообще, чем ты можешь быть полезен? Дай-ка пощупаю тебя…» Вербовал мягко, вкрадчиво, но не на вражескую разведку, а лишь с праведной целью обеспечить выживание собственного гения в агрессивной среде. Главное, чтобы у благодетеля возникало ощущение гордости оттого, что помог он не простому попрошайке, а венценосному возлюбленному муз, поцелованному Создателем, а значит, совершил великое гуманное благодеяние во славу прогресса человечества.

Я, как существо низшего порядка, для великих гуманистических акций во имя спасения гения не годилась, так как была нищей училкой, матерью-одиночкой с ребёнком-инвалидом на руках и старенькой бабушкой впридачу, да плюс ко всему ещё из армии конкурентов, пишущих в рифму, и, соответственно, жаждущих славы, денег и где бы напечататься. Взять с меня было нечего, поэтому со мной у Жерарчика установились прохладные и (на всякий случай) доброжелательные отношения. Мужское его обаяние на меня, увы, не действовало, и оттого, рассудил Жерар, обращаться ко мне можно запросто, как к давнему товарищу, без экивоков. Например, почему бы, идя мимо моего дома, не заскочить в гости:– Привет, майн либэ кицен. Можно, я у тебя в туалет схожу, не дай случиться катастрофе. И ещё, плиииз, водички попить, в горле засуха! А у тебя ничего покушать нет? А то я сейчас упаду в голодный обморок. Умру – на твоей совести будет смерть


215

молодого гениального поэта. Скажут: погиб поэт, невольник чести, а всё ты виновата. Слушай, займи копеечку, а то и не знаю, как до дома добираться буду… А?!До этакой изнанки допускались немногие доверенные лица, ведь для широкой публики – надменная томность, перстень на мизинце, пространные размышления о куртуазном маньеризме.

Гораздо позднее, я приобрела в глазах Жерара несомненно большую ценность, став редактором отдела поэзии. Правда сие обстоятельство не остановило его на пути к туалету и холодильнику в моей квартире, но теперь это делалось под каким-либо благовидным предлогом:– Мон ами, прилетел на крыльях любви с тем лишь, чтобы поздравить тебя с Международным Днём объятий! Удели уан момент, послушай, какой я по этому поводу стих написал, – мягко воркует Жерарчик со сладчайшей улыбкой, заглядывая в глаза. Изображая детское смущение, протягивает веточку, сломленную у подъезда. И неважно, что стихотворение вовсе не про объятия, я всё равно обнимаю его острые худые плечики, не сдерживая восторга от строк, наполненных светлой тоской и поэзией.

Однажды наивная и нежно любящая бабушка не в силах более наблюдать моё тотальное одиночество, осторожно поинтересовалась:– Доча, а на твоей работе какие-никакие мужуки-то неженатые есть?– Да в основном только они-то и есть – никакие. А что?– Ну, а чего ты не окрутишь там кого? – Бабушка, да ты о чём говоришь? Они ж писатели! – вскипела я, но бабуля в искреннем непонимании продолжала стоять на своём.– Э-эх, ну в кого ты только кулёма такая полоротая? Баба твоя в молодости – огонь была! Нашла б себе там кого получче, да штоб в штанах, и то ладно. Вместе-то оно ведь всё полегче жизню доживать. Смотри, доковыряисси – всех поразберут, и даже из писателей ни одного не останется!– Да как ты не понимаешь, бабушка! Ну, ладно, раз говорить с тобой бесполезно. Скоро у меня День рождения, я тебе их всех, кто «получче», покажу. Вот кого для меня выберешь – с тем и закручу.


216

В условленный день я пригласила к себе потенциальных женихов на праздничное застолье. Явились все, у людей искусства особый нюх на дармовщинку. Иной раз, кажется, стоит лишь тарелкой об стол постучать, сразу из воздуха появятся: ушлый журналист Мишаня, перманентно похмельный непризнанный гений Кочкин, парочка бардов – неразлучников Толик и Костик, и другие члены литературного актива. Каждый подарил по своей книге с автографом, и лишь Жерарчик преподнёс необыкновенно изящную ассиметричную чайную чашечку тонкого китайского фарфора. Этот презент до сих пор стоит за стеклом серванта непользованным, исключительно в декоративных целях.

Бабушка вышла к столу в самых сильных очках и принялась внимательно изучать претендентов. Судя по тому, как в течение вечера её губы всё крепче сжимались в скептической усмешке, смотрины не приносили желаемого результата. Когда же один из изрядно угостившихся вдруг затянул романс, не попадая ни в одну ноту, бабушка демонстративно встала и ушла в свою комнату. Нехарактерный для моей кроткой Золушки воинственный акт, остался незамеченным в общем творческом разгуле. Мне же теперь предстояло титаническими усилиями преодолеть архисложную проблему – выпроводить гостей…

Вердикт родительницы был коротким, но ёмким: – Вот уж насмотрелася я, доча, на их. Нету мужука, и это не мужуки! Да лучче одной век вековать, чем с такими-то неприспособленными нянчиться. Горький вывод о непригодности литературных деятелей к устройству семейного счастья строился на остро подмеченных бабушкой особенностях поведения:– Да они навроде как сроду никада не пили и не ели. Болтают, болтают. А про чё болтают? Про именинницу и не вспомнили, кажный всё только об себе, об себе... Правда, был один маленько на человека похожий, чернявенький такой, который тебе всё стихи рассказывал. Только уж шибко худой, еле живой, туберкулёзник, наверно. Да и тожа – не жилец…

У Жерарчика была определённая стадия опьянения, что называлась – «допиться до стихов», когда спадала его маска


217

надменной экзальтации, а загадочное молчание сменял поток стихов собственного сочинения, густо перемешанных с классикой и авангардом. Мои посиделки не стали исключением, Жерарчик самозабвенно поплыл в поэтическом потоке, чем вновь наглядно противопоставил себя раздражённо жующей компании.– Ишь, как одеяло-то на себя тянет, – желчно заметил критик Хануманов, захватив в единоличное пользование пузатую бутылку конька. Как законченный алкоголик пьёт и не может остановиться, пока не померкнет последний луч в его сознании, так и Жерар читал-читал-читал стихи, иступлённо впадая в раж. И ему уже неважно было, как реагируют на него люди и слушают ли вообще, главное, чтоб из его горла потоком текла в мир поэзия…

Пытаясь стать хоть как-то замеченными, и может даже (прости, Господи, за наглость!) заработать деньги стихами, мы, как многие молодые и рьяные, сбивались в стаи. Самонадеянно решили насаждать наше искусство насильственно, раз добровольно нас никто знать и слушать не желал. Я, Жерарчик и неистовая поэтесса Карина Вартанян примкнули к широко известной в узких кругах музыкальной группе «Последнее воскресение». Четверо молодых парней играли этнический рок, призывающий к медитации и созерцательному существованию, что очень неожиданно сочеталось с нашими надрывными стихами о несчастной любви. Импозантный лидер-вдохновитель «последних воскресенцев», косивший под Джона Леннона, имел связи в раскрученных ресторанчиках с живой музыкой и в единственном ночном клубе «Подземелье».

Наскоро сколотив претенциозную программу «И всё любоff…», мы с энтузиазмом ринулись косить по злачным местам, не брезгуя при этом студенческими аудиториями и пенсионерскими сборищами при крошечных библиотеках на окраинах нашей «столицы мира»*. (*«Барнаул – столица мира» – роман Сергея Орехова)Дело пошло бойко, хоть и платили нам жалкие копейки, зато раз, а то и два в неделю мы имели счастье демонстрировать своё искусство публике. В основном эти выступления посещали наши же знакомые (с целью потусоваться, а не слушать про то, что всё


218

любоff…) при условии, что их пропустят бесплатно. Несмотря на явную нерентабельность нашей концертной деятельности, получали мы очень многое: адреналин закулисных волнений, аплодисменты и огоньки интереса в глазах зрителей, бесценный опыт публичных выступлений и огромное, ни с чем несравнимое удовольствие от самого процесса и возможности поделиться светом своей души.Из-за частого чёса в клубе, нашу банду вскоре прозвали «Дети Подземелья». Особо врезалось в память первое и оттого ответственное выступление в Мекке местного андеграунда.

«Любоff» уже пора было начинать, несмотря на то, что на концерт купили только четыре билета – зал переполнен и заметно волнуется. Жерарчика нет.Тянутся бесконечно долгие десять минут…Карина медитирует у окна.В кассе куплен пятый билет. Жерарчика нет! «Последние воскресенцы» флегматично разминаются портвейном и тренькают на гитарах, с каждой минутой заметно косея.У меня тихая истерика.Карина с непроницаемым лицом индейца пытается дозвониться до потеряшки.Тянутся бесконечно долгие двадцать минут.Беря во внимание буйный подростковый характер подавляющей части наших поклонников, очевидно, что совсем скоро может начаться стихийный митинг незаметно переходящий в оргию.– Жерар – это наше слабое звено, – уверено и безапелляционно заявила Карина, а ей, как инструктору йоги и клиническому психиатру, несомненно, виднее. Но виднее ей было ещё и оттого, что она первой заметила в окно Жерарчика, приближающегося нетвёрдой походкой с недопитой полторашкой пива в руке. Виновник моего микроинфаркта, заранее изобразив глупую заискивающую улыбку, ввалился с пьяной вальяжностью, когда народные волнения грозили перейти в бунт. Времени на избиение младенца уже не оставалось.По сценарию перед экспрессивной песней рокеров о неминуемом конце света должна была прозвучать поэтическая композиция


219

Карины и Жерара, где они дуэтом читали стихотворение о любви. По ходу пьесы, Карина спрашивала:– Любимый, где ты?– Любимая здесь, – должен был вдохновенно отозваться Жерарчик.Причём согласно сценарному плану из полной темноты их должен поочерёдно выхватывать яркий световой луч. Надо ли говорить, что всё это уже было отрепетировано до автоматизма.

В разгар действия, когда нам не без труда, наконец, удалось завладеть вниманием и расположить публику к сочувствию, настал момент душераздирающего апогея – поэтического диалога.Прочитав, как положено лирическое вступление, Карина спрашивает:– Любимый, где ты? Прожектор высвечивает угол, где якобы находится Жерарчик, но кроме обшарпанной стены и не совсем чистого пола с сиротливым окурочком в чётко очерченный круг света ничего не попадает! Прожектор – на Карину, та не получив ответа, словно так и было задумано с усилением надежды в голосе повторяет вопрос: – Любимый, где ты?!Световой луч начинает шарить вдоль стены, заглядывает в соседний угол и, не найдя любимого возвращается к Карине. Уже без напускного актёрского пафоса, а с заметной долей беспокойства она искренне вопрошает:– Любимый! Где ты?!! – её заинтересованность передаётся залу. Уже всем и каждому хочется узнать, куда же, в конце концов, смылся этот ветреный любимый… (?!) Но, видимо, ясно осознав, что в наш век бессмысленно надеяться на слабохарактерных мужчин, Карина пришла к выводу, что самый главный любящий человек сокрыт в нас самих. Короче, тщетно поискав любовь вовне, мудрая восточная женщина нашла её внутри себя:– Любимая здесь, – обречённо ответила сама себе находчивая Карина. Но упорный световой луч, не успевая за напряжённой духовной жизнью инструктора йоги, затормозив, не перескочил на Карину. Зато ему удалось обнаружить… кого бы вы думали…

Не терявший всё это время надежды луч ослепительного света всё же осветил противоположный угол. Взору ошеломлённой


220

публики предстала картина поистине эпического трагизма личных отношений героев. Истощённый пьяненький возлюбленный в испачканном извёсткой пиджаке сидел по-жигански – на кортах – с запрокинутой, как у горниста, головой, допивая из горла полторашку.Аплодисменты!!!

Бурная концертная деятельность всё ж таки возымела действие – нас заметили! И ни кто-нибудь из напыщенных графоманов, а самые что ни на есть профи, очленённое братство владельцев красных корочек эзотерического Союза магов и волшебников. Нас троих: меня, Карину и Жерарчика, – пригласили в литстудию при писательской организации. Урра!!! Мы причислены к касте избранных!

Эта знаменитая студия уже не один год поставляла новое пополнение в благородные ряды рыцарей быстрого пера. Руководил школой волшебников великий и ужасный магистр рифм и аллитераций, поэт-людовед Иван Разрываев. Внешне он напоминал доктора Чехова, продавшего по случаю душу Дьяволу, только вместо пенсне – очки с толстенными стёклами. Своей сверхзадачей Иван Маркович почитал, во что бы то ни стало, отбить у молодой поэтической поросли всякое влечение к сочинительству. О его таланте «раскатывать» рукописи, а заодно и авторов ходили легенды.– Если хоть один из вас бросит писать стихи, значит, я прожил свою жизнь не зря, – любил поговаривать мудрый наставник.

Эффект, правда, получался совершенно противоположный. Слабаки, конечно, после первого же разбора понимали, что абсолютно бездарны, опускали руки и возвращались к нормальной счастливой сытой жизни простых незамороченных обывателей. Совсем другое дело с теми, кто уже успел пристраститься к Вдохновению – одному из самых сильных наркотиков в подлунном мире. У «вкусивших» было два выхода: либо научиться бороться за своё право на место под Солнцем и стать в этой жизни настоящими победителями, либо… гениальными поэтами.

Замечания мэтра были столь едкими и убийственно аргументированными, что продолжать писать после этого, было


221

бы просто преступлением перед человечностью; поэтому те смельчаки, что всё-таки рискнули остаться после экзекуции – первого разбора, окукливались на долгий инкубационный период. Год, два, а то и больше не брались рифмовать. За это время происходило неизбежное взросление и переоценка ценностей. Если и после этого смутьяны не успокаивались, то у них появлялся реальный шанс стать настоящими писателями, потому что после мясорубки Разрываева любой худсовет – просто робкое доброжелательное поглаживание по шёрстке.

В качестве знакомства с будущими жертвами маховика литературоведческих репрессий, новичкам предлагалось рассказать о себе и прочитать, ради общего впечатления, три стихотворения.

Первой, как самый отважный боец нашего трио, была Карина. Предусмотрительно отобрав из своего дикого, по-цыгански разгульного творчества самые спокойные перлы, лукавая комедиантка ловко имитировала плоды раздумий нормального человека, обойдясь без характерных неожиданных метафор.

Маэстро Разрываев с интересом разглядывал пол, словно там, на выщербленном линолеуме скрывались гораздо более содержательные письмена. На Карину бросал короткие, как выстрелы взгляды, полные нескрываемого скепсиса. Когда пришёл момент для резюме, то мастер лишь отметил все глагольные рифмы, которые удивительным образом отпечатались в его скучающем сознании, сбой ритма, кочующие ударения и нарушения логической цепочки. К этому было ещё добавлено – отсутствие всякого смысла в прослушанной им несуразной какофонии звуков.

Следующей на арену для битья вышла я, пролепетав свои слёзные вирши о жестокой судьбе и одиночестве. На что учитель среагировал благосклонно и успокоил меня тем, что это скоро пройдёт, не уточнив, что же именно должно исчезнуть из моей жизни: стихи или одиночество? Но видимо, эти два понятия были, по его мнению, почему-то неразрывно связаны…Жерарчик не стал следующим в цепочке казнённых Иродом младенцев. Он импозантно вышел на авансцену и с душевным


222

придыханием, нежно грассируя, что обзавидовался бы даже Вертинский, поднапустил обаяния, читая красивые заклинания бархатным голосом. Все зрители легко поддались гипнотическому влиянию хитреца, кроме неутомимого истребителя гнусных рифмоплётов – Разрываева.

Из трёх стихов, прочитанных Жераром, мастер выделил последнее, разбив в пух и прах два предыдущих:– Первые были – так себе… Проходные. Ни о чём. Да и вообще, ты заставил нас себя слушать только лишь благодаря актёрству. Форсировал голосом. Дома, штоль, перед зеркалом репетировал? – мастер презрительно хмыкнул, – Но вот последнее… из этого при должном трудолюбии можно вылепить нечто на самом деле стоящее… поднимает, так сказать, над суетой, не для гордыни писано… но для вечности…

После дебюта в студии, словно после обряда инициации, мы с Кариной вышли подавленные и тусклые, будто разом постарели. А Жерарчик, не в силах сдерживать тайное ликование, загадочно посмеиваясь, полдороги интриговал нас тем, что скоро сообщит некую потрясающую новость. Оказывается, он искал подходящий антураж. Когда мы проходили по парку, интриган вскочил на постамент, оставшийся от унесённой ветром истории, гипсовой пионерки:– А вот теперь сенсационное разоблачение! Внимание, дамы! Из стихов, что я прочитал, первые два – Бродского, а последнее, которое Разрываев похвалил – моё! Я – гений!!! Всё, в студию можно больше не ходить.И действительно, в студии Жерар больше не появился. А нам с Кариной пришлось пройти все круги литературного ада, положить жизнь, чтобы с полным правом называться громким именем – писатель. Тратить сбережения, нервы, силы, чтобы донести людям свои сердца, не получая ничего взамен, кроме обидных тычков, непонимания, презрения и равнодушия. После мы даже нежно полюбили нашего учителя Ивана Марковича Разрываева, поняв, от скольких бед и разочарований он хотел нас предостеречь.

А Жерар… он жил забубённой жизнью настоящего поэта – непредсказуемой, полуголодной… и свято верил в свою гениальность.


223

Самое страшное – это сделать горе своей профессией. И мы пошли на это, бездумно поставили на поток стихи, что рождались исключительно от невыносимого одиночества. Поэтому оно никогда не покинуло нас. А Жерарчик шёл по жизни рука об руку со своим Вдохновением. Любовался им и боготворил. Счастливчик!

В хроническом неустрое, который Жерарчик высокопарно именовал не иначе, как богемный образ жизни, случались иногда периоды стабильности. Однажды он на удивление всем устроился на работу официально, что само по себе уже было невероятно и приравнивалось к ратному подвигу. После титанических усилий над собой, пришёл в магазин рядом с домом, куда был принят одновременно дворником и чернорабочим.

Каждый день Жерар вставал в пять утра и в любую погоду «приводил в порядок свою планету». Очень скоро Жерарчик нашёл в монотонном физическом труде отраду и вдохновение. Начальник нарадоваться не мог. Но из первого же отпуска Жерарчик на работу не вернулся.По сути дела, поэт целый год усердно мёл улицу, долбил лёд в лютый мороз и таскал мешки (в этот период он даже стихи стал писать в несвойственном ему ритме) лишь затем, чтобы накопить денег на путешествие к морю, которого не видел никогда в жизни.

До моря бедолаге не суждено было добраться. Как всегда подвела излишняя доверчивость и бездумная восторженность. Ему казалось, что коварство, насилие и вообще всё самое страшное в его жизни прошло, оставшись там, за толстыми мрачными стенами исправительной колонии. Мечта детства оборвалась самым неожиданным образом.В дорогу вместе со скудными пожитками, записной книжкой и томиком Гумилёва, Жерарчик взял и то, что открывало, по его мнению, доступ в любую компанию, концентрированное веселье – целый стакан анаши.

В поезде Жерар познакомился с двумя модными девицами, которых тут же обаял широкими гуманитарными познаниями. В эйфории от предстоящих приключений, интуиция и благоразумие покинули его окончательно. С весёлыми попутчицами тут же распочал дьявольскую заначку… а наутро очнулся весь ободранный, в


224

крови, с переломанной рукой под железнодорожной насыпью. Без денег, без паспорта, и даже без дешёвого тряпочного рюкзачка.До дому добирался автостопом. Жив остался благодаря только стихам и врождённому обаянию.

Вернувшись в родные пенаты, решил, что работать больше не пойдёт, так как всё равно не может распорядиться честно заработанными грошами. Уж лучше так, как есть, болтаться, без этаких приключений, хоть из поезда никто не выкинет.

Периодически Жерар прилеплялся к какой-либо одинокой даме и с наслаждением паразитировал, пока у покровительницы не кончалось терпение. Некоторые наиболее стойкие и падкие на искусство экземпляры держали у себя кудрявого домашнего питомца годами. По утверждениям самого жиголо, это он украшал жизнь несчастных леди, и они должны быть ему благодарны:– Я наполнил её никчёмную жизнь смыслом и красотой! Ты ведь ещё не видела, как я научился расписывать обыкновенные стеклянные бутылки. Это ж шедевры!

Однако рано или поздно даже самые бесперспективные неудачницы неизменно приходили к неутешительному выводу: сколько поэта не корми, а он всё ест и ест, да и любовь имитирует только в первоначальный период отношений, пока не перевёз в квартиру домашние тапочки, а затем носится где-то с иными Музами по иным облакам.

Однажды наш ловелас отправился к очередной пассии на ночёвку с одним лишь будильником за пазухой. Как каждый творческий человек, он имел кучу разных странностей, одной из них было пристрастие просыпаться утром исключительно под настойчивые сигналы любимого будильника.Общественным транспортом, надо сказать, Жерарчик пользовался очень редко, предпочитая повсюду ходить пешком. Но дама сердца жила на другом конце города, в новом спальном районе. Автобус был переполнен. Жерарчика нещадно толкали, настойчиво давая понять, что он совершенно бесполезный элемент в социальном механизме. Но лишний человек, казалось,


225

вовсе не замечал раздражённых тычков и сердитых взглядов, так как совершенно сосредоточился на аудиозаписи. Наушники на улице он почти не снимал, чтобы максимально смягчить стресс от вынужденного контакта с психотравмирующей чуждой поэзии средой. Часто вместо музыки он любил слушать голоса поэтов, декламирующих свои стихи - уникальные записи «Читает автор», взятые в безвременное пользование в родной библиотеке, приютившей поэтов-кофеистов.Со стороны зрелище он собой представлял довольно странное: сутулый измождённо худой человек явно восточной внешности, одет франтовато, несоответственно обстановке, словно с чужого плеча, погружён в себя, как помешанный, глаза полузакрыты и шепчет чего-то… Вдруг электронный будильник неожиданно стал подавать громкие сигналы: пи… пи… пи…

Погружённый в ныряние по урбанистическим лесенкам поэзии Евтушенко, Жерар не сразу сообразил, что на него вопросительно уставился весь салон. Видя замешательство вокруг своей персоны, Жерар решил усилить неожиданный казус, зажмурившись, произнёс:– Аллах акбар!Толпа в ужасе отпрянула от «смертника». Вокруг Жерара сразу образовалось много свободного места. По выражениям лиц шутник понял, что оправившись после этакого испуга, толпа оправдает выражение классика о русском бунте, бессмысленном и беспощадном. Его непременно забьют ногами. Тут же некстати всплыло в сознании, что ему, как на беду, именно тридцать семь лет. А это, всем известно, роковая цифра для настоящих поэтов.

От кровавой расправы Жерара спасло только то, что автобус причалил к остановке и двери раскрылись. Террорист-неудачник юркнул наружу и припустил во дворы, пока заторможенное массовое сознание не вернулось к заложникам жилищно-коммунальной системы. К счастью никто из онемевших пассажиров не рискнул последовать во след.

Погиб Жерар неожиданно и совершенно нелепо. Сгорел в старой маминой квартире от непотушенной сигареты. Вместе с ним сгорели и все его стихи.


226

Говорят, поэт состоялся, если после него в памяти народной осталась хоть строчка. А мы с Кариной помним целое четверостишье, оставшееся в наследство от Жерарчика, написанное не для гордыни, а для вечности… о его неуёмной жажде любви, которую ему так и не суждено было утолить…

***Хочу испить одним глоткомСемь тысяч километров Нила.Хочу – сейчас, хочу – потом,Хочу, чтоб ТЫ меня любила!..* _______________________________________________________

*Евгений Тангейзер (Маликов) отрывок из стихотворения «Жажда»


227

НАДЕЖДА МИТЯГИНАРодилась в учительской семье и с детства была ведома «таинственной страстью» к книге и листу бумаги. Училась в МОПИ им Н.К. Крупской, историк. Позднее, открыв в себе творческие интересы, помимо основной работы, развивала их обучением и советами людей искусства. Публикуется с 2005 года в периодике Алтайского края, Республики Алтай,

Новосибирска. Автор 4 книг стихов и прозы. Дипломант литературного конкурса имени митрополита Макария (2016 г, за книгу «Таежная свеча»). Член Союза писателей России.

ЛиСлива уже опадает, наклонив корзину, сгребаю её.

Юноши, которым мила я, скажите заветное слово!Из древнекитайской культовой поэзии

Малахит с бирюзой в пене словно хрусталь звонко сбила Катунь. В удивлённую дальмчала гордой степной кобылицей,драгоценностью вечной, не остановиться.Но упрямые утки поток разрезали,тайменят у камней в клювах нам показали.Солнца блики и тени – на волнах и лицах, горы, сосны и дымка – смотреть и молиться! Ключ водицы в скале. Там, собрав свой треножник, сливовый сад показал мне художник. Говорили о вечном, Востоком дышали,урожайный обряд смутной силой вкушали,и пока краски дня древним свитком листали,уплывали часы, утки, рыбки в туманные дали. – Желтые сливы в траве – разве символ печали?..Я спешила на рейс, помня: Дао в начале.…Истонченье возможности. Взгляд Лао-Цзы.Невозвратность взмахнула крылом стрекозы.

* Ли – слива (кит.) Под ней, по преданию, родился Лао Цзы (Ли)


228

***Мчится поезд…Жар-птицей лунамежду елей горит окаянно,и метут по лешачьим лугам гривой кони, а то ли туманы…Вновь проснешься - подсветка видна, там, катая росинки в некошеной воле, солнце всходит. В платочке, однас тяпкой женщина ходитв картофельном поле. Мчится поезд...

***

Желтые моря Несмело смотрим вверх и вниз, слегка чумея.Глаза не верят в якоря, но всё виднее:Тут плещут желтые моря, корнища – днища корабля,Волнует сцена, и не зря любая смена.

Инстинктом смелым скрылись утки за моря замолкли наши, ближе божии поля. Весь хлеб засыпан в закрома, нет натуральнее зерна, и пахарь след ведет туда, где не земля.

Окрест готовится предстать в покрове беломВ объятьях утренника скирды поседели Мелькнет лиса сквозь паруса дымят прозрачные леса,и в перегной идет краса – вся, без предела

Арбуз и груздь облегчат грусть перед пробелом, душе б немного отдохнуть, но давят стены. А там закрытый горизонтИ в желтой лаве смятый зонт… Забудь, как лето на шиповнике висело.


229

Поиск вдохновения – Если есть, пробудись! – «третий глаз» меж надбровий ширю,напряжённо ловлюхоть какой в этот мор ответ.Нынче тёмное море сознанья,познанья – в штиле,следа лунной дорожкив помине нет.Сердце тянетлетящей галочьей стаей.Над океаном –«Ом» и «Боже!», всхлипы невежд. В нервах, зубахи зрачках застрялидоброхотами данныекрохи надежд. Только одной в пустоту,вне любых опасений брата.Ветер вырвет заплаты, и не ревную зарю. Вечность не знает края, горя, зла и утраты. Рокот тёмного моря по аорте ловлю.

***Тёмный брат, азиатский ветер,выси, степи, осыпи лижет.Где раскосый летит навстречу – колесо колесницы ближе.Сумрачный взгляд тигриныйпрямо в твои глаза. Запах пота и лилийпролетают, сквозя.Сушит за тенью бодхитонких песков оскал.Столепестковые входыхолод Ом выласкал.

За безмятежность в лицах солнцеворот веков,тело – зверям и птицам,соколу с облаков.

***Я солнцем не буду.Под солнцем искалаось мира, Ли, Будду,в пределах – начала.Громады не зря я чутьём прорастала – пустоты преград,превращенья без края.Вся из хаотичности смесей вселенной,живу и поюс ощущеньем смиренья.Есть сосредоточенность, детством дана – строкою потомка пью чашу без дна.Спеша, не спешу, облакам покукую,входя – опишу, и исчезну, любуясь сиянием солнца, с которым смеётсяи пеплом взметается я.


230

БЛЕХМАН ГРИГОРИЙ ИСААКОВИЧ

Родился 11 августа 1945 года на Кубани в казачьей станице Бесскорбная, где жил в течение 10-ти лет. В 1955-м году отца перевели на работу в Москву, и с ним переехала вся семья. С тех пор здесь и живёт.По профессии физиолог и биохимик. Доктор биологических наук, профессор.

Много лет был научным и литературным редактором журнала «Физиология и биохимия».Сейчас основное занятие – литературная работа. Стихи пишет с детства, а художественную прозу, эссе и публицистику – с довольно зрелого возраста. Повести, рассказы, очерки о поэзии, поэтической прозе, поэтах и писателях, публицистика, а также, стихи опубликованы в отечественных и зарубежных журналах и альманахах. На десять стихотворений написаны романсы. Некоторые произведения переведены на персидский, литовский, армянский, болгарский, немецкий и английский языки. Автор семи сборников – стихотворений, прозы и очерков, вышедших в издательстве «Российский писатель». Член Союза писателей России, лауреат Всероссийских литературных премий им. Н.Гумилёва, им. А.Т.Твардовского, им. М.Ю. Лермонтова и премии МГО СПР «Лучшая книга 2012-2014» в номинации «эссе» за книгу «Когда строку диктует чувство».

Я думу свою без помехи подслушаю…

очерк

Александр ТВАРДОВСКИЙ – Поэт и Личность

Слова, которыми озаглавлен очерк, я узнаю, ещё, когда поэт будет жив. Но с особой силой и строчка, и само стихотворение прозвучат для меня, когда его уже не будет на этом свете. В 1972-м году куплю за 22 копейки тоненький – из 80 страниц сборничек, где на белой мягкой обложке, скреплённой со страницами стихов двумя скрепками, будут стоять две прописных заглавных буквы: А и Т. И ниже – в правом нижнем углу – мелкими буквами написано:


231

«А. Твардовский. «ИЗ ЛИРИКИ ЭТИХ ЛЕТ».И на развороте – будто бы уточнение слова «этих» – две даты: 1959 – 1968. К тому десятилетию в его жизни мы ещё вернёмся. Пока же – 72-й год, и я читаю строчки, которые сразу входят в память. И остаются там, думаю, навсегда:

На дне моей жизни, на самом донышкеЗахочется мне посидеть на солнышке,На тёплом пёнушке.

И чтобы листва красовалась палаяВ наклонных лучах недалёкого вечера.И пусть оно так, что морока немалая – Твой век целиком, да об этом уж нечего.

Я думу свою без помехи подслушаю,Черту подведу стариковскою палочкой:Нет, всё-таки нет, ничего, что по случаюЯ здесь побывал и отметился галочкой.

Остаются, наверное, оттого, что знаю, КАК он «отметился» этой «галочкой».К тому времени я уже был давним поклонником и читателем полюбившегося с детства поэта и его «любимого детища» – журнала «Новый мир», который в 60-е стал самым ярким явлением в литературной жизни страны. Знал и о драме последних лет его жизни, связанной с журналом.

***Но тогда – в 72-м – вспомнил о другом. Твардовский вошёл в мою жизнь вместе с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым, Баратынским, Блоком… И я был очень удивлён, когда пяти или шестилетним ребёнком сороковых узнал, что он жив и сравнительно молод – всего годом старше папы. Мне казалось, что «Книгу про бойца», которую родители любили читать вслух, должен был написать человек, много старше этого бойца. Больше того, в моём детском сознании сложно уживалась строчка: «Я убит подо Ржевом» с тем, что поэт не убит. Сколько мне ни объясняли папа с мамой, что это такой «поэтический приём» и


232

что, если бы он был убит, то как бы смог написать, всё равно, я думал, родители не хотят меня расстраивать. Ну как же, казалось мне, там ведь всё точно сказано:

…В безымянном болоте,В пятой роте, на левом,При жестоком налёте.

Я не слышал разрыва, И не видел той вспышки, –Точно в пропасть с обрыва – И ни дна, ни покрышки.А потом будто подводит итог происшедшему:И во всём этом мире,До конца моих дней,Ни петлички, ни лычкиС гимнастёрки моей.

Тут, видимо, следует рассказать ещё вот о чём: папа с мамой много работали и стихи читали мне и друг другу или гостям по вечерам. А моим воспитанием бОльшую часть времени занималась бабушка, с которой у нас была тайна. Дело в том, что хотя в ту пору уже давно в моде был атеизм, бабушке, как я понял, повзрослев, поздно было «перестраиваться на эти рельсы». Поэтому она оставалась верующей и много чего мне по секрету от родителей рассказывала. Например, о какой-то другой – «загробной» – жизни: о том, что там «всё по справедливости». А чтобы там – в жизни вечной – всё было хорошо, здесь – в жизни земной, нужно жить «по совести». Мне казалось, что это очень просто, и я не понимал, почему какие-то люди, особенно взрослые, ведут себя так, как не подобает: они же должны знать о «страшном суде». Такими людьми для меня в ту пору оставались немцы. Немцы, конечно, были разными – я это уже знал, но когда мы с ребятами играли в войну, они для нас все были одинаковыми, и никто не хотел быть «немцем».Но это – к слову. Что же касается бабушкиного воспитания, то именно благодаря ему, мне сразу стали понятны строчки:

Я – где корни слепыеИщут корма во тьме;


233

Я – где с облаком пылиХодит рожь на холме;

Я – где крик петушиныйНа заре по росе;Я – где ваши машиныВоздух рвут на шоссе;

Оттого мне и казалось, что жил этот замечательный поэт «по совести», и поэтому может рассказать «оттуда», что с ним случилось подо Ржевом:

Где травинку к травинкеРечка травы прядёт, –Там, куда на поминкиДаже мать не придёт…Поскольку бабушка рано ложилась спать и не присутствовала на чтениях стихов, которые почти ежевечерне случались в нашем доме, я и рассказал ей эту историю с поэтом – о том, что он, будучи убит подо Ржевом, продолжает писать. И так замечательно это делает. Конечно, бабушка знала, что я ошибаюсь, но до поры, думаю, намеренно меня не разубеждала, поскольку уж очень ей хотелось, чтобы я всегда жил «по совести».Не знаю, в какой степени оправдал её надежды, но то, что она была единственным из взрослых, кто «поддерживал» меня в моём упорстве именно так объяснять, почему стихи этого поэта попадают к людям, помню.

***Ещё помню, как полюбил строчки его ранних стихов. Дело в том, что мне, деревенскому мальчику, рождённому в казачьей станице, очень близко было то, о чём он – тоже деревенский мальчик – совсем ещё юным писал:….Под осенний говор нивыЖарким потом обольюсь.Я вдвойне тогда счастливый,Если вволю потружусь…Или:Дорог израненные спины,Тягучий запах конопли…


234

………………………………………………Я вижу – в сумерках осеннихПриютом манят огоньки.Иду в затихнувшие сени,Где пахнет залежью пеньки…Помню, что по многу раз перечитывал строчки: …Внушителен и важен почтальон,Как перевод с казённою печатью.И холодно не замечает он,Что, торопя его, готов кричать я.

Перебираю письма до конца,Растерянно и нервно беспокоясь.Так тяжело бывает встретить поезд,Не отыскав знакомого лица.

Особенно мне нравилось окончание, которое напоминало блоковское:

…Так много жадных взоров кинутоВ пустынные глаза вагонов…

Блок к тому времени – годам к 10-ти – прочно владел моим воображением, и всё, что хоть как-то напоминало мне его интонации, казалось пределом совершенства. Может, именно от тех двух строчек я тогда и полюбил стихи Твардовского с особой силой. Хотя, помню, что у меня к нему «были и вопросы». Например, прочитав его «Думы о далёком», где так замечательно:

…Воздух, горьковатый, как миндаль,День, как море, – полон и просторен.Никогда никто мне не повтОритНи строкой, ни краской эту даль…

я показал маме – учительнице русского языка и литературы – ошибку в ударении слова «повторит». Мама сказала, что в определённых случаях поэту можно так делать. И объяснила, что здесь он «передаёт колорит простонародного говора». После этого мне всегда нравилось встречать в его словах такой «колорит».


235

А ещё в «Думах о далёком», я особенно любил окончание:

…Над узором этих мелких строкЯ сижу у низкого окошка…Белый домик, белый городок,Белые дымящиеся стёжки…

Выделял его, может быть, потому, что сам тогда составлял собственные «узоры» строчек, мечтая стать знаменитым поэтом. К тому же, после объяснения мамы мне очень понравилось, что поэту можно вольно ставить ударения, и все скажут, что это «для колорита». А не так, как мне иной раз мама: что это – «неграмотно».

***В 1956 году папу перевели на работу в Москву, и с той поры мы стали москвичами. В какой-то момент я услышал, как один из гостей моих родителей читает:

…Не о смертном думай часе – В нём ли главный интерес:Смерть – Она всегда в запасе,Жизнь – Она всегда в обрез…

Я чем-то занимался в своей комнате, но двери, как и в комнату взрослых, были открыты, поэтому стал вслушиваться:

…Что ж, вопрос весьма обширен,Вот что главное усвой:Наш тот свет в загробном мире – Лучший и передовой…Чем больше слушал, тем больше понимал, что не могу обознаться: ведь это же опять про того бойца. И что самое забавное – речь идёт из того света. Хотя теперь мне уже одиннадцать лет, и я давно знаю, что «Я убит подо Ржевом» – это действительно литературный приём, и автор жив.А из комнаты взрослых тем временем доносятся такие слова, от которых захватывает дух:


236

…Лица воинов спокойны,Точно видят в вечном сне, Что, какие были войны,Все вместились в той войне…

Из рассказов папы с мамой, которые воевали, и их фронтовых друзей, а также, книг и кинофильмов мне с детства известно, что для нашей страны ТА война была особой. Оттого так и ложатся на слух и сразу в память две последние строчки. Но дальше идёт для меня новое и тогда непонятное. Я же знаю, что немцы не были ни на Колыме, ни в Магадане. Почему же тогда у поэта:

…Там – рядами по годамШли в строю незримомКолыма и МагаданВоркута с Нарымом,

За черту из-за черты,С разницею малой, Область вечной мерзлотыВ вечность их списала.

Из-за проволоки тойБелой-поседелой – С их особою статьёй,Приобщённой к делу…

Когда гости уходят, спрашиваю папу: действительно ли это Твардовский. И после того как убеждаюсь, что – да, задаю другой вопрос: почему у него такой «литературный приём», ведь Колыма и Магадан есть и на этом свете. Можно же было дать другие названия. А так могут понять, что у немцев и там были концлагеря. Папа говорит, что в поэме речь идёт не о немцах, а о другом, и когда я немного подрасту, он мне расскажет, о чём. Ответ меня не устраивает, и папа говорит, что у нас в стране были «серьёзные ошибки», по которым невинные люди попадали в тюрьму. Позже я узнаю о том, что, оказывается, в этом виноват тот человек, чьи портреты я любил в детстве вырезать из журнала «Огонёк». Мне он очень нравился в военном мундире, красивый,


237

черноглазый с усами. Помню, как трудно мне давалось понять, что у нас что-то было не так, а тем более «серьёзно» не так. И ещё помню, как вокруг говорили, что «отныне» всё будет хорошо и по справедливости.Однако, когда я попросил папу дать мне почитать эти стихи, он сказал, что они пока не опубликованы, и в свою очередь попросил не рассказывать о них никому. Я привык, что мне доверяют. И гордился этим. Дело в том, что стихи любимого мной Николая Гумилёва, имя которого тогда не принято было официально упоминать, мне уже давно давали читать дома под «военной тайной». И я её ни разу «не разгласил».Поскольку память детская очень свежа и от этого сильна, то некоторые из приведённых строчек я твердил дома, подражая в интонации тому гостю, который в тот вечер их читал. А ещё и такие:

…Перед мнимой секретаршейТем усердней мечет лесть,Что его начальник старший – Это лично он и есть.

И упившись этим тоном,Вдруг он, голос изменив,Сам с собою – подчинённым – Наставительно учтив…

Не знаю, чем тогда привлек меня этот сюжет, но помню, что будто видел, как это происходит. Может оттого, что подобная миниатюра была у любимого всей страной Райкина. Да и дальше, хоть и не всё было понятно, но тоже казалось не менее забавным, когда:

…Обсудить проект романаЧлены некие сошлись…

Этим членам всё известно,Что в романе быть должноИ чему какое место Наперёд отведено.


238

Изложив свои намётки,Утверждают по томам.Нет – чтоб сразу выпить водки,Закусить – И по домам…

Сколько мне потом будут рассказывать о таких «обсуждениях» и «проектах», и я всегда буду вспоминать эти слова.***В середине 60-х мне доведётся быть свидетелем невиданного в ту пору события, связанного с этой поэмой. Кажется в 66-м, папа возьмёт на работе билеты – в кассах купить их было невозможно – на премьеру спектакля Театра Сатиры «Тёркин на том свете». Помню, что о «лишнем билетике» начинали спрашивать уже при выходе с поезда на станции метро «Маяковская», и дальше на всём пути к дверям театра звучал тот же вопрос.Когда счастливые обладатели билетов расселись по местам, и погас свет, через несколько секунд его вновь включили. Одновременно с этим зрители услышали, что в зале находится автор поэмы А.Т. Твардовский. Ему устроили овацию. Действие началось. Тёркина, который в этой остроумной постановке Плучека попадал на тот свет с подзорной трубой, играл молодой ещё Анатолий Папанов. Играл замечательно. Пошли знакомые мне стихи. Зрители, с самого начала, затаив дыхание, слушают, казалось бы, уже привычные в те времена рассуждения героя и комментарии от имени автора, бурно реагируют на разные эпизоды сцен из «загробной жизни», где так всё схоже с тем, что и на этом свете. Особую реакцию вызывают поначалу слова:

…Вот что главное усвой:Наш тот свет в загробном мире – Лучший и передовой.

И поскольку уготованВсем нам этак или так,Он научно обоснован, –Не на трёх стоит китах….И, когда на вопрос героя:


239

– Кто же всё-таки за гробомУправляет тем Особым?Следует ответ: – Тот, кто в этот комбинатНас послал с тобою.Чьим ты именем, солдат,Пал на поле боя.

Сам не помнишь? Так печатьДонесёт до внуков,Что ты должен был кричать,Встав с гранатой. Ну-ка? А затем вновь следуют слова героя: – Без печати нам с тобойЗнато-перезнато,Что в бою – на то он бой – Лишних слов не надо;

Что вступают там в праваИ бывают кстатиБольше прочих те слова,Что не для печати…

В зале возникает такая тишина, что кажется, будто слышно собственное дыхание. И оно идёт на фоне слов:

…Тёркин вовсе помрачнел. – Невдомёк мне словно,Что Особый наш отделЗа самим Верховным.

– Всё за ним, само собой,Выше нету власти. – Да, но сам-то он живой? – И живой.Отчасти.

Для живых родной отец,И закон, и знамя,Он и с нами, как мертвец, –


240

С ними онИ с нами.

Устроитель всех судеб,Тою же пороюОн в Кремле при жизни склепСам себе устроил…

И тут в тишину затаившего дыхание зала врывается возмущённый голос: – Безобразие! Что вы себе позволяете!?Что-то ещё выкрикивает мужчина где-то сзади нас. Зал не сразу понимает, что происходит. Наверное, кто-то, так же как и я подумал, что там находится артист, и так задуман спектакль. Смотрю на сцену – как отреагируют актёры. Но они продолжают играть, невзирая на эти «реплики». Скоро всем становится ясно, что такая «мизансцена» непредвиденна и для них: по ходу действия на сцене гаснет свет, и когда его включают, слышен небольшой шум в проходе. Это дюжие молодые люди выносят возмущённого «комментатора». Позже мы узнали, что, в тот вечер было специальное дежурство сотрудников с Лубянки – видимо, в отличие от актёров, предчувствовали нечто подобное.Этот спектакль шёл всего несколько раз. Театральный сезон закончился, и постановку больше не возобновляли. Её тихо запретили в министерстве культуры. Ходил слух, что у Леонида Ильича Брежнева, которому доложили о неспокойной обстановке и во время последующих спектаклей «Тёркина на том свете» – а такого рода эпизоды повторялись, – это вызвало недовольство. Да и как была представлена в поэме историческая картина, ему, в отличие от Хрущёва, который позволил это опубликовать, не нравилась. В середине 60-х уже наступали другие времена. И для страны, и для Твардовского, и для его «Нового мира»…

***Позже из воспоминаний литературного критика Владимира Яковлевича Лакшина, который был многолетним сотрудником этого журнала и дружил с Александром Трифоновичем, мне станут известны некоторые подробности, связанные с судьбой поэмы. Оказывается, её первый вариант автор прочитал в редакции


241

«Нового мира» таким уважаемым в литературе людям как Николай Асеев, Михаил Светлов, Вера Инбер…ещё в 54-м году. Поэму одобрили, после чего она была отдана в набор и свёрстана. Но свет не увидела. Кому-то удалось убедить самого Хрущёва, что поэма антисоветская и чуть ли ни с призывом к бунту, поскольку среди её персонажей был «генерал-покойник», который мечтал взять «полчок солдат», чтобы разнести канцелярскую мертвечину. Да и слова, что идут после строчки «Поищи-ка дураков…»:

–Что искать – у нас избытокДураков – хоть пруд пруди,Да каких ещё набитых – Что в Системе, что в Сети…

тоже, говорят, лидеру государства не понравились. И хоть он симпатизировал Твардовскому, поэму обнародовать тогда не позволил. Поэма увидит свет почти десятилетие спустя – в 63-м году.А тогда – в 54-м история с «Тёркиным на том свете» была одной из причин увольнения Твардовского из «Нового мира», который он возглавлял с 50-го.На четыре года журнал перешёл в руки К.М.Симонова, а в 58-м после беседы с Хрущёвым его вновь возглавил Твардовский. По его словам, сказанным на своём юбилее в 60-м году (ему исполнилось 50), работа в журнале не сразу стала «делом жизни». В конце 50-х его думы больше были заняты собственным творчеством. В частности, работой над поэмой «За далью даль». И лишь по её опубликованию, дела журнала постепенно выходят на первое место. Может быть, как отметил Лакшин, такое случилось ещё и оттого, что нападки на «Новый мир» уже вначале 60-х сопровождали едва ли не каждую заметную публикацию. И по многим из этих материалов приходится объясняться «в верхах», отстаивать их литературное и гражданское достоинство. И, по словам Лакшина, чем труднее давался выпуск, чем больше бранили его в печати, тем дороже он становился Твардовскому.Некоторые из этих публикаций я помню, потому что в нашем доме каждый выпуск журнала был событием. Например, главы из воспоминаний Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», из которых в те времена так много нового мы узнавали о Германии, Франции, Испании… Да и о нашей стране. Мы узнавали об


242

известных во всём мире политиках, деятелях культуры, таких, например, как Пикассо, Шагал, Модильяни, Андрей Белый, Цветаева, Хемингуэй… И самое ценное состояло в том, что автор с каждым из них был знаком, и давал личное восприятие того, о ком рассказывал, и тех эпизодов, в которых оказывался. А ему было, что рассказать. И эти главы, а затем и сама книга оказали сильное влияние на тех, кто формировался в 60-е. Её вклад в наш кругозор трудно переоценить. Но и Твардовскому доставалось за такой «кругозор». Помню некоторые заголовки газетных рецензий, посвящённых этим главам: « Не тот прицел, не та тенденция», «Литературный брак», «Теория терпимости нетерпима», «Факты и пристрастия»… Но Твардовский не отступал и продолжал печатать «нежелательные» для его оппонентов повести Веры Пановой, Владимира Тендрякова, путевые очерки Виктора Некрасова «Турист с тросточкой», дальнейшие главы «Люди, годы, жизнь»… Но больше всего шума, а точнее, бурю вызвала публикация повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Это был, как теперь принято говорить, «культурный шок». Такое ощущение, что страна разделилась на два лагеря – сторонников и противников повести: и того, что её обнародовали, и разговоров о том, что в ней отразилась картина целой эпохи для нашей страны… Ну, а автор вмиг стал знаменитым. Вряд ли будет преувеличением заметить, что с ноября 1962 года – момента опубликования «Одного дня…» – в течение последующих нескольких месяцев о ней только и говорили. Повесть заслонила собой многие политические и житейские новости: её обсуждали на улицах, в метро, дома. Одиннадцатый номер «Нового мира» «рвали из рук». В читальных залах находились энтузиасты, сидевшие до закрытия и переписывавшие эти страницы от руки. Потом мы узнали о неслыханном решении: редакции позволили допечатать к обычному тиражу ещё 25 тысяч (!) экземпляров.Позже станет известно, с каким трудом далась эта публикация. Лишь благодаря помощнику Хрущёва Владимиру Семёновичу Лебедеву, занимавшемуся вопросами литературы и идеологии, рукопись попала к главе страны, и тот её одобрил, дав разрешение обнародовать. И хотя противников тому было много, перечить Хрущёву не посмели.В начале следующего года в журнале появились ещё две


243

публикации этого – уже знаменитого писателя: рассказы «Матрёнин двор» и «Случай на станции Кречетовка». Тут же выходит повесть Константина Воробьёва «Убиты под Москвой», где такая непривычная по тем временам правда о войне. А дальше читатели ждут и других произведений Солженицына и Воробьёва. В какой-то момент «просачивается» слух, что к печати готовится роман Солженицына под громким названием «Раковый корпус», и затем ещё один – «В круге первом».Однако, осенью 64-го Хрущёва сменяет Брежнев, политическая и литературная обстановка в стране тоже меняется, и вскоре Солженицын обнаруживает себя писателем запрещённым. Позже он напишет об этой обстановке в своих мемуарах под названием «Бодался телёнок с дубом». Ну и, естественно, что ни один из названных романов света тогда не увидел.И в эти годы лишь благодаря усилиям Твардовского мы, всё же, имеем возможность читать в «Новом мире» военные повести Василя Быкова, «Семеро в одном доме» Виталия Сёмина, «На Иртыше» Сергея Залыгина, «Из жизни Фёдора Кузькина» Бориса Можаева…, а также, блистательные критические статьи Лакшина. Но все эти вещи сопровождаются резкой критикой с самых высоких партийных и литературных трибун, а также ряда газет. Трудности с цензурой всё возрастают. Остановлен уже наполовину отпечатанный роман Александра Бека «Новое назначение», который мне, благодаря знакомству моей тёти с автором, удаётся прочитать в рукописи. Да и историю с трудностями на пути его публикации тоже узнаю, благодаря тому знакомству. А ещё, из уст писателя услышу, что не прошла цензуру вёрстка «Дневников 1941 года» Константина Симонова…Позже я узнаю, что это далеко не все трудности, которые испытывает журнал, отстаивая свои литературные и гражданские позиции. А тогда – в конце 60-х вместе с остальными читателями «Нового мира» стану ощущать, что выпуск каждого его последующего номера всё больше запаздывает. Кроме того, узнаю, что в некоторых областях страны усилиями местных руководителей подписку на журнал запретят вовсе. Так на 69-й год на родине


244

Л.И.Брежнева в Днепропетровской области не окажется ни одного индивидуального подписчика. Вот какой силой в нашей стране было в ту пору печатное слово…

***В конце 60-х от той же своей тёти Татьяны Сергеевны, которая была дочерью знаменитого в 20-е и 30-е годы писателя и поэта Сергея Третьякова и знала лично многих литераторов, в том числе и Александра Трифоновича, я услышу слова:…Забыть, забыть велят безмолвно,Хотят в забвенье утопитьЖивую быль. И чтобы волныНад ней сомкнулись. Быль – забыть!

Забыть родных и близких лицаИ стольких судеб крестный путь – Всё то, что сном давнишним будь,Дурною, дикой небылицей,Так и её – поди, забудь.

Сразу догадываюсь, о чём, хотя это и нетрудно: общество, в том числе и литераторы, в ту пору поделились практически пополам. Одни были сторонниками того, чтобы о результатах «диктатуры пролетариата» – методах коллективизации и последствиях знаменитой фразы о том, что «по мере построения социализма классовая борьба усиливается»,– продолжать рассказывать. Другие были против этого. Они считали, что на фоне достижений страны, такие «перегибы» являлись мелочью. И о степени этих «мелочей» шла постоянная полемика сначала при Хрущёве, потом при Брежневе, который в отличие от предшественника был на стороне тех, кто не хотел осуждения и покаяния. А поскольку Твардовский был за осуждение и покаяние, то с середины 60-х ему так несладко и приходилось в «Новом мире». Туда он пропускал только честные, на его взгляд, произведения, в которых «дышала почва и судьба» и не пропускал рукописи, где наши так называемые в ту пору «отдельные недостатки» были отлакированы или вовсе не упомянуты. Ему нужна была «правда жизни», а не прадоподобие, даже, если это было изложено талантливо.


245

Но я отвлёкся. Продолжаю слушать:…Забыть велят и просят ласкойНе помнить – память под печать,Чтоб ненароком той огласкойНепосвящённых не смущать.

О матерях забыть, о жёнах,Своей – не ведавших вины,О детях, с ними разлучённых,И до войны,И без войны…

И даром думают, что памятьНе дорожит сама собой,Что ряской времени затянетЛюбую быль,Любую боль…

Оказывается, Татьяна Сергеевна вернулась из одного дома, где поэму читал сам Александр Трифонович. Он назвал её «По праву памяти». Помню ещё, продолжение:…Тогда молчальники правы,Тогда всё прах – стихи и проза,Всё только так – из головы.Тогда совсем уже – не диво,Что голос памяти правдивойВещал бы нам и впредь беду:Кто прячет прошлое ревниво,Тот вряд ли с будущим в ладу…И дальше о себе:…А я – не те уже годочки – Не вправе я себе отсрочкиПредоставлять.Гора бы с плеч – Ещё успеть без проволочкиНемую боль в слова облечь…Как она всё это сумела запомнить, ума не приложу, но читает до конца, где идут такие слова:Зато и впредь как были – будем, –Какая вдруг ни грянь гроза –


246

Людьми из тех людей, что людям,Не пряча глаз,Глядят в глаза.

***А потом я узнаю и его личную «немую боль». Я, конечно, помнил из школьной программы, что рождён он в 1910 году на хуторе Смоленщины. И лет 15-ти был уже комсомольским активистом, напечатавшим в смоленской газете своё первое стихотворение «Новая изба». Что позже его заметил знаменитый земляк поэт Михаил Исаковский. А дальше – в середине 30-х он переехал жить в Москву уже автором знаменитой в то время «Страны Муравии». В Москве стал учиться в ИФЛИ (Институте философии, литературы и истории), о котором значительно позже замечательно расскажет Лилиана Лунгина – по её рассказу будет составлена книга «Подстрочник». Ну и дальше, как помнил из школьного учебника, всё у него складывалось замечательно: было много правительственных и литературных наград и премий. Особенно после Тёркина. Но оказалось, что некоторые детали его биографии в силу той идеологии, что царила тогда в стране, не обнародовали. Поэтому то, что я узнал в тот вечер, было для меня открытием. Но прежде должен сказать, почему тётушка ещё тогда – в 60-е знала о том, о чём в ту пору известно было лишь единицам. Дело в том, что Александра Трифоновича интересовала личность её отца. А интересовала потому, что Сергей Третьяков – потомственный интеллигент, принявший и поверивший в провозглашённые идеи революции, стеснялся своего «интеллигентского начала». И как Чехов «по капле выдавливал из себя раба», так и Третьяков всю жизнь «выдавливал из себя интеллигента», поскольку в нашей стране долгое время после 17-го люди стеснялись принадлежности к этой категории граждан. Слово «интеллигент» тогда ассоциировалось с определением «гнилой», оттого что именно так однажды прозвучало из уст лидера революции. Но это не помогло. Вслед за своим другом Всеволодом Мейерхольдом знаменитый писатель, чью пьесу «Рычи Китай» знала вся страна, был расстрелян с классической в 30-е формулировкой «враг народа» и реабилитирован лишь в 56-м. «Свои» 17 лет в лагерях и на поселении «отдала Родине» и мама Татьяны Ольга Викторовна, которая сразу после ареста


247

Третьякова была объявлена японской шпионкой. Точнее, была объявлена после того, как ни одной из бумаг, порочащих мужа, не подписала.К Ольге Викторовне Твардовский относился с особой теплотой. Мне довелось наблюдать это дважды. В первый раз – во время перерыва одного из вечеров в ЦДЛ (центральный дом литераторов). Увидев Ольгу Викторовну, поэт отделился от людей, его окружавших, подошёл, нагнулся, бережно взял утонувшую в его огромных ладонях руку и поцеловал. Когда она представила своего двоюродного внука, тёплое рукопожатие досталось и мне. И поскольку Ольга Викторовна сказала, что её внук – биохимик, спросил, всё ли, на мой взгляд, науке подвластно. Услышав мои сомнения, остался доволен. И ещё добавил: – Да, видимо, и не нужно. В природе для человека должны быть тайны. Иначе, он сочтёт себя на земле главным.Я думал, он продолжит, но дальше Александр Трифонович о чём-то спросил Ольгу Викторовну. Скорее всего, о здоровье. Но утверждать не берусь. Видимо, был переполнен тем, что любимый с детства поэт и к моменту той встречи уже легендарная личность обратился ко мне. Поэтому остального не запомнил.Второй раз мы встретили его в том же ЦДЛ, куда зашли выпить по чашечке кофе. В подвальчике – кафе поэтов – он сидел за столиком с двумя сравнительно молодыми людьми (один из них оказался Юрием Трифоновым). Увидев Ольгу Викторовну, поднялся, подошёл, также, как и в предшествующей встрече, нежно пожал и поцеловал ей руку. К моему удивлению, вспомнил и меня, спросив о научной работе. Когда услышал от Ольги Викторовны, что я защитил диссертацию, поздравил и сказал: – Старайтесь всегда доверять фактам…Позже, когда я узнаю о роли поэта в истории генетика Жореса Медведева, пойму, что он мог тогда иметь в виду. Но об этом немного дальше. А пока продолжим о Твардовском и Третьякове. Таня рассказывала, что Александр Трифонович особо отмечал одно стихотворение Третьякова, которое впервые услышал от неё. Оно называется «Атака». И поскольку стихотворение длинное, приведу лишь фрагменты, из которых, наверное, будет ясно, почему Твардовский его выделял:


248

Касаются ружья.За каждым бугром – солдат.В поле так пусто, как в зале дворцовых палат…

Сердце настежь. В атаку! УпрямоВ атаку! Всё ближе. В атаку!Лоб расколот…Мама!...

Зрачками в зрачки.Телом в тело. Ладонью в красное.Ликованье последнее страстное,Звонкое, цепкое, липкое…

Отходим упорствуя.Кусались, клубились в кустарнике.Стала тёплою глина чёрствая,Как хлеб из пекарни.

Тепловатым причастьем насытилиОтощавший желудок полей,И опять каменеяНа шершавой ладони земли,ЗалеглиПобедители. Она говорила, что Александру Трифоновичу особенно нравился образ: «Стала тёплою глина чёрствая,/Как хлеб из пекарни» и ещё он выделял: «Тепловатым причастьем насытили/Отощавший желудок полей…». И хотя по свидетельству людей близко его знавших, Твардовский не любил нарушений в классической форме стиха – ритме, рифме – здесь, по-видимому, его что-то захватывало настолько, что он не обращал на это внимание. Может, то, что это было «написано войной», а не только о войне. А уж войну-то он знал. И умел сказать о ней, и её послевоенных отголосках, как мало кто:

…Фронт горел, не стихая,Как на теле рубец.Я убит и не знаю – Наш ли Ржев наконец?


249

Удержались ли нашиТам, на среднем Дону?..Этот месяц был страшен,Было всё на кону…

Нам свои боевыеНе носить ордена.Вам всё это, живые.Нам – отрада одна…

Нам достаточно знать,Что была, несомненно,Там последняя пядьНа дороге военной…

Я убит подо Ржевом,Тот ещё под Москвой.Где вы, воины, где вы,Кто остался живой?

В городах миллионных,В сёлах, дома в семье?В боевых гарнизонахНе на нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,Вся в цветах иль в снегу…Я вам жить завещаю, –Что я больше могу?...

А Татьяне он так доверительно о себе рассказал, может быть, потому, что и сам по его словам многое из себя с какого-то момента «выдавливал». Оказалось, что в пору «сплошной коллективизации» и в духе того, что потом официально назвали её «перегибами», хозяйство его отца Трифона Гордеевича в 31 году сочли кулацким. Сочли лишь оттого, что у Твардовских – единственных на хуторе был дом-пятистенок, которым до этого так гордился Трифон Гордеевич. После этого решения, в 24 часа семья была собрана и выслана


250

на Северный Урал. Молодого поэта спасло от высылки то, что уже несколько лет он жил самостоятельно в стороне от семьи. И хотя высылка его миновала, обвинение в том, что он сын кулака, висело над ним ещё долгое время. От него требовали отречься от отца, как от «социально чуждого элемента».В ту пору привязанность отца к своему имуществу, клочку земли и хутору он тоже не одобрял и даже досадовал на это. Молодой газетный селькор, искренний комсомолец горячо верил, что слабость к своей «землице» у людей старшего поколения – жалкий предрассудок. Больше того, – что это вредит построению в стране «всеобщего счастья», поскольку к нему ведёт только «братский коллективный труд». Да и поэма «Страна Муравия» во многом была вызвана таким настроением, потому автор и соединяет там «исконную поэзию земли» с новыми формами крестьянской работы и быта. И в этом коллективном труде «под солнцем свободы» он видит счастливое будущее.Но как человек искренний и честный, да, к тому же, Художник, он не мог не видеть, а, следовательно, и не сказать о том, что тоже знал: как этот «радостный труд» изначально организовывала на местах новая власть, расчищая ему дорогу:

…Их не били, не вязали,Не пытали пытками.Их везли, везли возамиС детьми и пожитками.А кто сам не шёл из хаты, Кто кидался в обмороки,Милицейские ребята Выводили под руки…

Конечно, эти строчки никак не вписывались в понятие «социалистический реализм» – изобретение нашей страны той поры, поэтому были выброшены при первой публикации и восстановлены автором лишь в последнем прижизненном собрании сочинений, когда это было уже можно… К своим сложным отношениям с отцом поэт вернулся позже – как раз в той самой поэме «По праву памяти», о которой уже шла речь, переосмыслив всё заново. Вот отчего, там и его личная «немая боль».


251

Он ведь ещё многое узнал от матери, когда в 36-м получил возможность навестить семью в ссылке. В то время с Урала семье удалось перебраться в Русский Турек, что на реке Вятке, где было не так голодно. Об этом приезде много лет спустя напишет в воспоминаниях «Родина и чужбина» один из его братьев Иван.А поэт поживёт там 10 дней, и всё это время будет слушать рассказы матери. Из них он узнает, что, когда семью грузили в эшелон, отец был на заработках в Донбассе (это «кулак»?!). Но, услышав, что случилось, поехал за семьёй и догнал по дороге. Когда привезли до места, выгрузили из вагонов прямо в снег. Наскоро построили бараки и там поселились. Поскольку кругом тайга, то считалось, что бежать некуда, да и с голоду умрёшь или замёрзнешь, поэтому ходить можно было куда угодно и без конвоя. Работать предстояло на лесоповале, а летом сплавлять лес по реке.Однако, отец умудрялся сбегать каждые несколько месяцев. Сбегал он на заработки, чтобы прокормить семью – иначе все бы погибли. Он был кузнецом, а кузнецы везде оказывались нужны. Поэтому всегда возвращался или с пудом муки, или с мешком сухарей. Так и выжили. В наказание за побеги его каждый раз сажали в карцер, который представлял собой большую проволочную клетку, и сидел он в ней, по выражению Александра Трифоновича, «как дрозд».То, что можно было умереть, не преувеличение. Мать рассказывала, что однажды, бродя по лесу, наткнулись на такой же барак. Двор был пуст. Толкнули дверь. А там лежат на нарах и сидят за столом покойники. Видно, охрана ушла, а люди от слабости и холода не сумели выжить.Выжить семье Твардовских помог случай и профессия отца. Однажды, шли они с матерью голодные и уже из последних сил. В какой-то момент их обгоняет мужик на санях. На вопрос: «Куда идёте?», отец с горечью отвечает: «А чёрт его знает, куда». Проезжий взял их к себе на сани. Разговорились, и когда он узнал, что отец – кузнечный мастер, пригласил его к себе работать.По иронии судьбы этот человек оказался председателем колхоза. И к тому же у него как раз не было кузнеца. Перебрались к нему. Так и выжила «раскулаченная семья» в колхозе, что был за тысячи вёрст от родного дома…Поскольку Твардовский, хоть и не разделял взгляды отца,


252

отрекаться от него не стал – «совесть не позволяла». Поэтому с неприятностями как «сын кулака» сталкивался постоянно. Этот «дамоклов меч» висел над ним много лет. Так, например, в резолюции протокола общего собрания писателей Смоленска от 18 сентября 1937 г. отмечалась необходимость «быстрейшего разоблачения и ликвидации троцкистско-бухаринской диверсионной деятельности агента Македонова и его приспешников…». Среди «приспешников» первой стояла фамилия Твардовского. В это время он живёт в Москве, учится в ИФЛИ и на каникулы приезжает в Смоленск. Заходит к своему другу, известному в ту пору поэту Адриану Македонову, от которого и узнаёт о резолюции. Просидел у него весь вечер, условились встретиться завтра. А на другой день весь Смоленск говорил о том, что в ту же ночь за Македоновым пришли с ордером на арест и увели его. Пришлось ехать на аэродром и первым же рейсом улетать в Москву. А в Москву тем временем пошли из Смоленска бумаги о связях Твардовского с «врагами народа» и его кулацком происхождении. Спасло то, что арест в Москве ещё надо было согласовывать с местными органами, а в столице в 37-м и своих «забот» хватало. Поэтому «пронесло». Хотя позже он узнает, что Македонову в качестве одного из обвинений предъявят дружбу с Твардовским и поощрение «кулацкой» поэмы «Страна Муравия», в том числе и уже приведённых запретных строк: «Их не били, не вязали,/Не пытали пытками…».Но, опять же, – ирония судьбы: в 39 году получает награды большая группа писателей, и в этом списке, к общему изумлению, оказывается Твардовский, который, ни много, ни мало, награждён орденом Ленина. А секрет прост – Сталину понравилась «Страна Муравия».После такого оборота событий поэт решил, что нужно попытаться помочь Македонову – родители уже вернулись на Смоленщину. Он составил письмо в его защиту и отнёс подписывать Исаковскому, вызвав гнев его близких: «Как Вам не стыдно! Зачем втягиваете Михаила Васильевича в такое дело?» Однако, Исаковский поддержал и от себя тоже написал письмо в областную прокуратуру. Твардовский нашёл адвоката, но тут его, уже окончившего ИФЛИ, отправляют военным корреспондентом в Западную Белоруссию – началась советско-финляндская война.


253

И «закрутилось» – эта война через небольшой отрезок времени перейдёт в Великую Отечественную, куда с самого её начала Твардовский попадёт тем же военным корреспондентом. Сначала на Юго-Западный, а потом на Западный фронт, где случайно встретит адвоката, которому в 39-м передали дело Македонова для составления кассации. От него поэт узнает, что невиновность Македонова была установлена, и арестованного могли бы, выпустить по просьбе Твардовского. Но «загвоздка» состояла в том, что по тому же делу проходило ещё семь человек. А поскольку и они, оказывалось, невиновны, то их нужно освобождать. Однако, никого из них не нашли – видно были расстреляны (такое в 37-м случалось). А судьба Македонова сложится так, что в лагерях и ссылках он проведёт 21 год. Долгое время будет работать в шахтах Норильска. И результатом такого «жизненного и профессионального опыта» станет впоследствии учёная степень доктора геологии. По его возвращении на волю, друзья встретятся, и эта встреча вызовет к жизни одну из самых сильных глав поэмы «За далью – даль», где, в частности, будут такие строчки:

…Кому другому, но поэтуМолчать потомки не дадут.Его к суровому ответуВостребует особый суд.Я не страшусь суда такогоИ, может, жду его давно,Пускай, не мне ещё то слово,Что ёмче всех, сказать дано.Моё – от сердца – не на ветер,Оно в готовности любой,Я жил, я был – за всё на светеЯ отвечаю головой…

Рассказал, он тогда Татьяне свою историю, конечно, вкратце. Позже мы узнаем о нём подробнее из воспоминаний В. Дементьева, А.Кондратовича, а также, упоминавшихся В.Лакшина и брата Ивана. Тане же при той встрече на её вопрос – когда ему было особенно страшно, ответил, что долгие годы, начиная с высылки семьи, но больше всего «боялся дать слабину» – отречься от отца или


254

осудить невиновного. Вот этот страх, по его словам, «в то время из себя и выдавливал»…

***Оттого он так и приветствовал «оттепель» в надежде, что «теперь-то мы станем жить по справедливости и ничего не замалчивать». Но шли годы, и довольно скоро страна начала чувствовать, что «не замалчивать» почему-то не получается. Показывают, например, парад 7 ноября 41 года, откуда бойцы сразу же отправлялись на передовую, а принимающего этот парад будто и не было на мавзолее. И в 45-м в кинокадрах парада Победы Главнокомандующий отсутствует. О нём тогда принято было говорить только дурное, и «справедливость» получалась однобокой. А когда информация односторонняя, картина сильно искажается. И, если до середины 50-х её искажали в одну сторону, то после пошёл такой же перекос в другую. Все видели полуправду, и это подрывало доверие к «проводнику оттепели». К тому же, сделав доброе дело в осуждении культа личности и освободив невиновных, дальше – выстроить систему власти так, чтобы культ был невозможен, – он не пошёл. Больше того, постепенно начал культивировать непогрешимость своей личности, наделав при этом столько глупостей, что страна и веселилась, и плакала одновременно. Ну и, конечно, «доигрался»: потерял власть. Преемник тут же «вернул» в кадры кинохроник Главнокомандующего и вроде бы восстановил объективность. Но одновременно с этим не был сторонником того, чтобы страна, где проблем накопилось много, их обсуждала, ограничившись, вошедшим в историю термином, что «экономика должна быть экономной», так и неразгаданным экономистами. Да и со «свободой слова», о чём люди размечтались при предшественнике, хотя и при нём же скоро поняли, что «размечтались», теперь, как мы уже отмечали, становилось всё хуже и хуже. Нам объясняли, что в обществе нужна «стабильность», и дискуссии ей вредны. Куда привела эта «стабильность» мы ощутили уже в 80-е и до сих пор пожинаем эти плоды. Поскольку, решись мы ещё в 60-е что-то изменить к лучшему, как знать, может, жили бы сейчас совсем иначе. Но это – к слову… Что же до Твардовского, то именно от огромного желания быть полезным своей стране он и собственным словом и словом тех,


255

в ком видел литературное дарование, соединённое с позицией честного человека, пытался делать всё от него зависящее. Отчего и получал постоянно неприятности. Властьпридержащие разного калибра, как могли, мешали ему работать. Частично об этом уже шла речь. Но неприятности продолжаются. Выходят статьи о том, что «Василий Тёркин» несравним с «очернительской» поэмой «Тёркин на том свете», на что следует ответ автора: «Без Тёркина на том свете, Тёркин – сирота». Потом внезапно ему объявляют о созревшем «в высоких кабинетах» решении убрать из редколлегии его заместителя А.Г.Дементьева и ответственного секретаря Б.Г.Загса. Он пытается встретиться с главным идеологом той поры Сусловым, но тот его не принимает, а по телефону советует покориться партийной дисциплине. Единственное, что ему удаётся сделать – назначить и.о. заместителя главного редактора В.Я. Лакшина, которого так и не утвердит Секретариат Союза писателей. И в течение нескольких лет до самого ухода из редакции Лакшин будет работать в качестве и.о.А в это время у него складываются такие строчки, тоже представленные в книжечке, с которой начался очерк:

Ночью все раны больнее болят, –Так уж оно полагается, что ли,Чтобы другим не услышать, солдат,Как ты в ночи подвываешь от боли.

Словно за тысячи вёрст от себяВсе эти спящие добрые людиВзапуски, всяк по-другому храпя,Гимны поют табаку и простуде, –

Тот на свистульке, а тот на трубе.Утром забудется слово упрёка:Не виноваты они, что тебеБыло так больно и так одиноко…

Большой и сильный человек не умел жаловаться. Но как ему было в ту пору больно, окружающие догадывались. И хотя здесь – о солдате, наверное, так сильно могло не получиться, если не


256

было бы и о себе. И, может быть, чтобы облегчить душевную боль воспоминанья ведут туда, где было хорошо – в юность:

Погубленных берёзок вялый лист,Ещё сырой, ещё живой и клейкий,Как сено из-под дождика, душист.И Духов день. Собрание в ячейке,А в церкви служба. Первый гармонистУ школы восседает на скамейке,С ним рядом я, суровый атеистИ член бюро. Но миру не раскрытый – В душе поёт под музыку секрет,Что скоро мне семнадцать полных летИ я, помимо прочего, поэт, – Какой хочу, такой и знаменитый.А хорошо было там, потому, что вся жизнь впереди. И таким замечательным представлялось будущее, в котором не могло быть и тени намёка о том, что предстоит пережить.Но возвращает память в войну. Тому, кто её прошёл, от этого уже не уйти:

Я знаю, никакой моей виныВ том, что другие не пришли с войны.В том, что они – кто старше, кто моложе – Остались там, и не о том же речь,Что я их мог, но не сумел сберечь, –Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…

И хоть больно там было, горько и страшно, но понятно, где враг, где друг. И мечта одна – ПОБЕДИТЬ. А уж там-то общими усилиями… Но оказалось, что «усилия» разные. И почему-то не получается защитить свой «Новый мир» Может, от этого и такие строчки. Они всё в том же – первом посмертном сборничке 72 года:

Я сам дознаюсь, доищусьДо всех моих просчётов.Я их припомню наизусть – Не по готовым нотам.


257

Мне проку нет – я сам большой – В смешной самозащите.Не стойте только над душой,Над ухом не дышите.

Но над душой стояли и ещё как. В начале 67-го появляются два разгромных «подвала» в «Правде», под названием «Когда отстают от времени». В этих статьях речь шла о том, что «Новый мир» пытается сделать «далеко идущие выводы» из критики «культа личности». И тем самым «очерняет» действительность, «замахиваясь» на легенды. Поэтому большинство публикаций в журнале оценены «вредными для общества». В качестве «вредных» материалов находят и изымают из вёрстки целые главы «Деревенского дневника» Ефима Дороша. А в допущенных к выходу в свет главах цензор «вымарывает» довольно много – сейчас это легко сравнить с оригиналом. Идёт «под нож» и очередная военная повесть Василя Быкова, из которой видно как мы «подготовились» к войне. Потом уничтожают уже отпечатанные листы Л. Чёрной и Д.Мельникова под названием «Преступник №1», где представлена биография Гитлера. Высокий цензор находит в материалах «нежелательные и вредные ассоциации», хотя немного позже в издательстве АПН выйдет книга этих авторов, где полностью будет представлен раздел, выброшенный из «Нового мира»…Травля главного редактора продолжается.Твардовский делает попытку встретиться с Брежневым. Леонид Ильич даёт согласие и поручает референтам определить день и час. Но тут наступает 20-е августа 68 года, когда советские танки входят в Прагу. И Брежневу уже не до этого. Встреча, на которой поэт рассчитывал убедить главу государства, что «Новый мир» делает благое для страны, и что «не покаявшись, не разобравшись, верного движения вперёд не сделаешь», так и не состоялась…Может, он её уже и не ждал или после такого поступка с Чехословакией понял, что ничего хорошего она теперь не сулит. А, может, ко всему ещё и накопилась усталость. И хотя сдаваться он не собирался, наверное, ощущал потребность «приподняться над повседневной суетой». В это время он записал так:


258

К обидам горьким собственной персоныНе призывать участья добрых душ.Жить, как живёшь, своей страдой бессоннойВзялся за гуж – не говори: не дюж.

С тропы своей ни в чём не соступая,Не отступая – быть самим собой.Так со своей управиться судьбой,Чтоб в ней душа себя нашла любаяИ чью-то душу отпустила боль.

Каким «запасом прочности» и благородством нужно обладать, чтобы в его положении, когда самому так больно, думать и сказать о том, о чём в трёх последних строчках…

***Потом пошли разговоры о том, что поэт, поставленный в рамки, где его работа в журнале становится бессмысленной, внутренне готов уйти. В ноябре 69-го следует исключение из Союза писателей Солженицына, и атмосфера в стране уже такая, что конец направлению журнала, которое создал и взлелеял Твардовский, неизбежен.В июне 70-го он скромно отметит 60-летие, награждённый орденом Трудового Красного Знамени. Конечно, этот орден не отражал степень его заслуг перед страной. Люди и не такие значимые, но «умеющие хорошо себя вести», получали более высокие награды. Ему же – живой легенде – сулили звание Героя Социалистического Труда. Это было самое высокое звание той поры. И кому же, как ни ему – всенародно признанному и любимому поэту – его носить.Но… Во-первых, в высоких кабинетах припомнили, что он не подписал письмо в поддержку ввода наших войск в Чехословакию и, кроме того, заступился за опального учёного Жореса Медведева, о котором уже частично шла речь. В 70-м история этого генетика была довольно громкой. Учёный написал книгу «Биологическая наука и культ личности», где рассказывал, что случилось у нас с генетикой при Т.Д.Лысенко, называя всех поимённо, о чём каждый сейчас знает. Но тогда Медведева уволили с работы. А чуть позже – в 70-м – за диссидентские настроения, которые он не скрывал, принудительно


259

поместили в калужскую психиатрическую больницу.Твардовский хорошо знал его и брата-близнеца Роя – известного в те времена историка, тоже опального. Рой Александрович и рассказал поэту о случившемся. Твардовский не просто вступился, а лично поехал в ту больницу «выцарапывать» учёного. Это происходило в канун юбилея, и в одном их высоких кабинетов ему намекнули, что при таком поведении можно не получить звание Героя Социалистического Труда. Не знаю, каким образом, но из того кабинета произошла «утечка». Она интересна финалом разговора, который закончился ответом: «В первый раз слышу, что Героя у нас дают за трусость». Фраза знаменитого поэта мгновенно обошла не только Москву, но и другие города и даже страны. О ней в те дни постоянно говорили западные радиостанции, а у нас тогда можно было о таком лишь «на кухне»…

***Получив орден Трудового Красного Знамени, юбиляр в кругу близких ему людей, где была и Татьяна, пошутил так: «Трудись, мол, больше, трудись…», а потом сказал: – Я верую и исповедую одну теорию: всё, что «недополучил» здесь, на этом свете, всякое признание и уважение, получишь после смерти с лихвой, и наоборот, если перебрал при жизни наград и успеха – тебе грозит забвение…В какой степени он «недополучил» показывает наш самый беспристрастный судья – время, поскольку потребность в нём с годами не ослабевает. Всё же вынудили поэта уйти из журнала высшие инстанции, которые по решению Секретариата Союза писателей вводили в редколлегию без его согласия людей. И, также, без согласия выводили оттуда бывших сотрудников. А в таком составе, что ему навязывали, смысла работать он не видел. Терять же время бессмысленно не умел. Лишившись «Нового мира», начал болеть. И 18 декабря 1971 года тихо ушёл из жизни.Хоронили поэта на Новодевичьем кладбище. Среди провожавших был опальный Александр Солженицын, который под щёлканье фотоаппаратов перекрестил своего «крёстного отца в литературе». Он всегда помнил, как к нему


260

– ещё неизвестному среди читателей учителю математики – отнёсся великий поэт, который сам редактировал рукописи его первых произведений и выводил их в свет.Прощались с Александром Трифоновичем 21 декабря, в самый короткий день года. И поскольку родился он в самый долгий день – 21июня 1910 года, может быть, в таком сочетании дат что-то есть.Мне же, когда о нём думаю, а с годами это происходит всё чаще, на память, почему-то, первыми приходят такие его строчки:

… Не надо платы никакой – Ни той посмертной, ни построчной, –А только б сладить со строкой.

А только б некий луч словесныйУзреть, не зримый никому,Извлечь его из тьмы безвестнойИ удивиться самому.

И вздрогнуть, веря и не веряВнезапной радости своей,Боясь находки, как потери,Что с каждым разом всё больней.

Приходят эти слова, может быть, потому, что он сумел «извлечь» не только «луч словесный», но вместе с ним и что-то большее, что сделало его личность такой же великой, как и его творчество.


261

ШЕЛЛЕНБЕРГ ВЕРОНИКА ВЛАДИМИРОВНА

Окончила литературный институт им А. М. Горького. Лауреат ежегодной областной литературной молодёжной премии им. Ф. М. Достоевского. Дипломант Всероссийского литературного конкурса им. В. П. Астафьева. Лауреат премии Губернатора Омской области за заслуги в развитии культуры и искусства им. Л.

Н. Мартынова. Дипломант Международного литературного конкурса «Детское время». Финалист III Международного конкурса «Корнейчуковская премия». Автор восьми стихотворных сборников и книги эссе и стихотворений о Горном Алтае «Под присмотром орла». Пьес: «Сказка о Снежной королеве», «В чём секрет волшебства…». Произведения публиковались в журналах и альманахах: «Арион», «День и ночь», «Дети Ра», «Сибирские огни», «Складчина», «Иркутское время», «Голоса Сибири», «Стороны света», «Урал», «Лоза», «Москва», «Огни Кузбасса», «Паровозъ», «Под часами», «После 12», «Неизвестная Сибирь» и др. В антологиях: современной русской поэзии и прозы «Лёд и пламень» (Москва, 2009), «Поэты «Сибирских огней. XXI век» (Новосибирск, 2011) и др. Член Союза российских писателей. Организатор Регионального литературного семинара «ПарОм» (Омск), член редколлегии альманаха «Складчина», журналов «День и ночь» и «Омская муза». Живет в Омске.Новые стихотворения

*** Душа подобна озеру… Онакогда спокойна, – в глубину видна,но разглядеть причудливое днолишь с высоты Создателю дано.

Кто надо мною? Птица ли? Судьба?С оттяжкой где-то харкает пальба.Спокойствие срезается грозой,угрозою, железной стрекозой.


262

И ветер поднимает пыль и прах,звериный ужас, журавлиный страх…А озеро, – оно не убежит,лишь отражений множит витражи!И ничего не видно в глубине.по прихоти по чьей? По чьей вине?

Но тишина вернётся всё равно,возьмётся время за веретено, –за ивовый кружащийся листок,спрядёт кудель страстей в простой моток.

Задремлет ветер, словно сытый пёс.Продрогнет лес от васильковых слёз.Но перед тем, как корочкою льдазатянется остывшая вода,сверкнёт, надеюсь, тайна там, на дне, –известная Создателю и мне…

*** Маргарите Сергеевне приходит письмопо электронке. От бывшего. О!Назад, наверное, две сотни лунон был юн,называл её Огненная Марго…Она и теперь – ничего.Правда, лунным потоком волосы выбелены от корней(помогает стойкая краска Schwarzkopf). Почему он вспомнил о ней?Пишет: «приснилась… рыжеволосая, на коне летящая вороном…»Голая – читай между строчек! Почерка метрономбезупречен по электронке, но Маргарита Сергеевна стала мудра(взрослые дети, дом, статус, полная чаша добра).Она улыбается… грустно… бывшему не узнать:За последнее время таких откровений она получила шесть или пять…Бывшие, как сговорившись, понаписали ей,в письмах разнятся только масти коней.


263

Был соловый, рыжий, крапчатый, белый, гнедой…Пахло яблоками, коркой горелой, мёдом, бедой.

К чему бы всё это? – задумывается Марго, если она перескакивает легкоиз одного да в другой точно такой же сон.К чему бы это – сны в унисон?

Всколыхнулось прошлое? Напишется ли ответ?Да. И тут же – Delete.Нет. Подобно вулканическому стеклупрошлое представляет собой отвердевшую мглу –полупрозрачную, радужную местами, только вот острый скол……Вдруг – в сердце тревожный укол.К чему бы всё это? Прощается ли онапо-настоящему? И, никому не видна,Маргарита Сергеевна летит на серебристом коне……Или это новая чёрточка на Луне?

Плоскогорье Укок

Заповедное место, покоя глоток – плоскогорье Укок,вдалеке от дорог, суеты, кочевой круговерти.Ближе к небу и солнцу затерянный край, уголок,где естественно думать о жизни и помнить о смерти.

Пять Священных вершин увенчал ледяной Найрамдал,там – Китай, только вечным снегам безразличны границыгосударств и веков… Не вчера ли сюда забредалгордый скиф, и курган вырастал над останками жрицы?

Не сегодня ли вскрытый курган, осыпаясь, шуршит,как в песочных часах углубляя сухую воронку?Время ищет истоки… Снижает орёл виражи,словно собственной тени кидается хищно вдогонку.

Больше нет никого! Здесь просторы волнисты, пусты,зной звенит от кузнечиков, дождь налетает с размаха…


264

И цветы по весне… восхитительно-ярко – цветы,и сверкает на длани Укока река Ак-алаха.

Только вольно рождённые кони приходят сюда,или всадники-духи – Белого ищут Бурхана,где текучее небо, озёр золотая слюда,где ещё не остыли следы самого Чингисхана.

В Чемале

После высокогорьяснова горяч июль.Ласковая Катунь. Песочек. Полуденный сон:детства забытый фрагмент!

...воробьиха свила на балконе гнездо.Бабушка говорит: "Не трогайте птенчиков!"А мы, любопытные, в руки берём.Удивляемся, как это желторотикитак громко пищат!Воробьиха вокруг суетится.Бабушка отбирает птенцов – вот непослушные дети!И возвращает обратно.

Солнца косые лучиполосатят балкон,белую герань золотят...

Теперь там другие цветы и другие жильцы.

А бабушка...Бабушка знает наверняка,кто же присматривает за мной,отбирает из цепких рук,заботливо возвращает в гнездо,пока я на самом делене научиласьлетать...


265

Снегопад – проводник

Снегопад в апреле – ай, благодать!Межсезонной серости не видать,ни рекламной пошлости заказной,ни дерьма, оттаявшего весной.

Неприглядна правда. Груба. Резка…Но свежо коснулся снежок виска,на губах растаял, в ладонь проникснегопад – проводник

до высоких гор, до небесных сфер!Мир не может быть повсеместно сер,повседневно хмур, деловит, кровав,где душа – эмигрантка, лишенная прав,где в решётку беженцы бьют волной,снова пахнет войной.

Или – может быть? Миллиардов – семь.Кто-то мирного дома не знал совсем.И когда в Сибири снега, снега,где-то в Сирии пепельная пурга,от сожжённой плоти земля жирна,до Чистилища обнажена.

Дальше – кадры с грифом «шестнадцать плюс»,я не девочка, но рассмотреть боюсь.Под спасительный, белый бегу я снег,снег – Руси оберег…

Где исправить не можешь ты ничего,Остаётся надеяться на Него!Но мыслишка гложет – черна, проста:Вдруг-де там пустота?

Снегопад апреля – утешь, услышь,проводи до самых небесных крышпросьбу слёзную, детских сердец нужду – остудить вражду.


266

И не дай мне смерти страшней свинца –разувериться до конца…

*** Изогнула гора гнедуюшею дугой.Я с одной стороны бытую,а ты – с другой.

На вершине горы – часовня,заметно ей,как по тракту скользят бессонноиглы огней.

На часовню глядим с тобоюс разных сторон.Снег идёт… Следы к водопоюровняет он,

что твои оставили конидва дня назадпо равнине да над рекою…Ой, бирюза! –

в белом теле зимы – заноза – клин полыньи.Тихой жизни моей угроза – кони твои.

Кони резвые, кареглазы,совсем как ты.А снега уже непролазны,поля пусты.

И на белой горе спокойночасовня спит.Не оседланы бродят кони,звезда знобит…

***


267

АЛЕКСЕЙ АРГУНОВ

Родился в 1972 в городе Барнауле. Окончил Алтайский государственный университет, исторический факультет. В 2012 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Настоящее как мера социального времени» (специальность социальная философия). Печатался в журнале «Ликбез».

*** Ты меня не спасай И совсем не жалей Мне и так больно всегда. Ты меня не хвали И наград не давайМне и так стыдно всегда.

Ты меня не зови, Счастья не обещайМне и так страшно всегда.

***Ужасает платоновский жестокий рассказ.Первобытная боль разъедает всех нас.Невеселый и зимний пейзаж за окном,Не вишу я на ветке замершим мешком.Надрывается сердце зачем-то запетьУхмыляется подлая, наглая смерть.

Жалость

Потираешь, счастливец, ладони – От побед не сбежать никудаИ железные фыркают кони – Скоростные спешат поезда.

И парижы падут на колени, Восторгаясь все сразу, подряд, Только смерти всё это до фени,Жаль, что жизни как спички горят. Осеннее

Был детский сон распоротДалёким солнцем по глазам И люди ходят в городПо каким-то там деламИ ты поверил вырий там.

Но был потерян путь домой.Рубахой жёлтой под дождёмПростужен в злую осень знойСвобода грезится ружьёмИ мозг промозглым обожжён.

Разные стихотворения


268

***Поймать я время не могу.Бессильный падаю в песок.И выразить мою тоску Лишь можно выстрелом в висок.

***Извивался Басё,Как ничтожный червякПод иголкой судьбы.Я же беды прогнал,Подобрав сироту,Я расслышал не крикОбезьяны в горах,А как плачет дитёНа осеннем ветру.

***Я подумал –Мне не хватит мастерстваЧтобы делать стихи, И прекратил эти детские Забавы стихосложения.Но с тех пор за спиной Я стал слышать звук,Похожий на щелчок затвора.

***… пожалуй, я не люблю писать стихи,Что так яростно рождаются во мнеПосле тяжёлых ран, полученныхВ какой-нибудь кабацкой драке.

Я люблю писать стихи,Которые приходят как будто просто так.Они спокойны и неотвратимы,Как утреннее Солнце.

*** Постой! Смотри! Опять стрела летитКуда-то далеко – нам из-за мглыНе разглядеть. Но Бог стрелка простит,Любой стрелок – лишь страсть его стрелы.

Но хочешь ты прожить без всяких бед, На зверя страшно выпустить себя.Зачем стрела – когда желанья нет,Добычи, да и просто нет тебя. ***Сердце уже не плачет, Оно – ахиллесова медь.Сладкая сверхзадачаБыла – от любви умереть.

Нынче – зола и пепелИ боли настырная месть.В жизни без края степиИ подвиг, конечно, в ней есть.

***Поэзия мертва, лишена жизни,потому что поэзия – это слова:сотрясание воздуха,грязь чернилна обезличенном трупе дерева.И всё-таки почему


269

поэтичность стиховя измеряю твоей решимостью оставаться живым.

***Ночь бежит и близится к утру.Так легко и без сомненьяЛуч прожёг во тьме ночной дыруИ смешно моё смущенье.

Ночь бежит и близится к утру.Всё слабей, слабей её тискиМир уснувший мне не по нутруБольше нет ни боли, ни тоски.

***Соблазн горенья лихой-Не могу устоять.Я жизни легко отдаюсьКак последняя блядь.

Я настоящее жгу –Вечно творец со мной.Когда разрушится мирЯ останусь живой.

***История подобна взрывуИ колебаниям струны.Бегут испуганно к обрывуЛюдей уставших табуны.

У нас ли миссия такая – Чужая нам как выдох-вдох.А я – лишь музыка живая,Какую слышит только Бог.

***С нечистымДоговор я расторг.Покой – паралич,порядок – морг.

Разбил я свой мирИ путь мой во мгле.Но жив я теперь.Я один на земле.

Наркоман

А я с богиней бледно-белойТанцую серо-черный твист,Сжигаю душу недозрелой.Летит по маю желтый лист.

Но что же, жизнь – самоотдача.И вот уже я вижу самМоя Тихе тихонько плачетИ по щеке струится шрам.

Посткоммунист

Ваше время слетело с резьбыИ в грязном ржавеет раю.Только я в ожидании звездыНа крыше высокой стою.

Мной не скроешь бытийную брешь,Купив на блошином ряду.И любить мне осталось, хоть режьСгоревшую в прошлом звезду. ***


270

***Я не хотел болеть тобойЯ выздоравливать хотелКак прокаженный я чужойГоним недугом за предел

Без страха в черную дыру Врываюсь будто рад судьбеИ если все же я умру,Я посвящаю смерть тебе.

***Ты старался работать, быть может, любил,играл на гитареи песни кричал,а ещё ты горланил стихи,и даже в трамваяхвскакивал с места, увидев уставших старух,а мишка молчит, игрушечный мишкас оттопыренным ухомпочему-то сидит и молчит.

*** Не монахи, не солдаты,Не трудяги, не дельцы, Нами правят бюрократыУдалые молодцы.И они воруют времяУ тебя и у меня,И несут элиты бремяНе ругаясь, не браня,На головушках, на лысыхИх блистает мелкий пот,Принимая в жертву смысл,Лишь растёт у них живот. Бюрократы, будто боги,

Лбами бейтесь прямо в кровь.Но быть может на порогеГрозный бунт против богов.

*** День усталый затихЧтобы забыться во снеМне же каждую ночьСнятся умершие людиДядя или отецДедушка, бабушка, братВсе же странные сныЗнаю – на свете их нетЖили, жили ониПели, страдали…Только время прошло……и не проходит никак.


271

ОБРАЗЦОВ ИВАН ЮРЬЕВИЧ

Российский поэт, прозаик, публицист. – Лауреат первой премии "Фестиваля речи" 2011, в номинации "Авторское чтение". – Лауреат Краевого издательского конкурса в номинации "Поэзия" (2012 г.) – Стипендиат Союза писателей России 2012 г. – Участник VI Публичных Шишковских чтений, II-я научно-практической

конференции: «Литературное краеведение: новые подходы к старой теме», с докладом «Литературный процесс на Алтае: Современное состояние». – Автор и ведущий программы "Прямым Текстом" 2013-2014 гг.В настоящее время является редактором отдела «Молодая литература» (альманах «Огни над Бией», официальное издание Бийского отделения Союза писателей России).Также является официальным представителем литературно-публицистического журнала «Клаузура» (Москва) в Алтайском крае.Член Союза писателей России.

Из цикла «Пробелы в географии»

Кантошенский человекрассказ

Раньше кантошенцы жили хорошо.И только не было у них счастья.Счастья, даже самого захудалого, мизерного и простенького, кантошенцы никогда не видели, но точно знали, что оно есть.Хоть и не было в Кантошено счастья, зато в самом центре села стоял огромный и стародавний масленичный столб.И передавалось из уст в уста предание о масленичном столбе, что на его макушке каждую весну можно найти счастье.Каждую весну молодые кантошенцы лазали на столб.И каждый надеялся, что именно он найдёт там, наверху, то самое,


272

ни кем не виданное счастье.Долезть до макушки старого масленичного столба - дело трудное.Те, у кого по неопытности залезть никак не получалось, до следующей весны ходили угрюмые.Удачливые и особенно хваткие добирались до вершины с первой попытки, но там, наверху - там всегда были только новые кожаные сапоги.В конце концов, собрались на площади всем селом и решили, что новые сапоги - это и есть счастье.Приняв судьбоносное решение, кантошенцы вздохнули облегчённо.Легко и счастливо хрустя сапогами, расходились по своим домам и думали только о хорошем.С тех пор в Кантошено счастье было почти у всех...

***Но однажды, рано утром все жители Кантошено проснулись одновременно пронзённые одной и той же мыслью - в Катманду никто не знает о счастье!Кантошенцы вышли из своих домов, прижимая подмышкой с одной стороны своих маленьких детей, с другой стороны – запасную пару новых сапог.Так, молча, поскрипывая голенищами, они дошли до окраины села.Все остановились, не зная, что делать и куда идти дальше.И тогда один самый старый и мудрый кантошенец сказал: «Друзья, послушайте, я хочу сказать вам одну очень важную вещь!»Все обратились лицами к нему, и в тишине зазвучали веские слова мудрейшего старика.- Я прожил долгую жизнь, и не зря вы все называете меня самым старым и мудрым кантошенцем, ведь я знаю о вас абсолютно всё.- Знаю историю нашего села и историю каждого двора.- Но за все эти годы я так и не узнал одного...- Кто же вешает сапоги на масленичный столб?!Все переглянулись и вначале ничего не поняли, ведь каждый думал, что сапоги вешает на столб раз точно не он, то сосед.И вот тогда над толпой повисло марево сомнения, переросшее в дрожь робких невнятных шепотов: «Ша-бу-ду, чу-ба-до...»И вот над толпой проскользнуло первое, чуть слышное: «Чудо...»«Чудо, чудо...» - уже смелее и громче раздались хриплые голоса


273

мужиков.«Чудо-о-о-о-а!» - истерично вскинулась какая-то баба, и заревел, упавший из её рук, ребёнок.«Чудо...» - тихо и светло проговорил старый и мудрый кантошенец и умер.Так в Кантошено умер самый мудрый человек, но родилось чудо.И в словаре кантошенцев появилось необъяснимое чудо.Шумели и удивлялись долго и дружно.Расходились - по-необходимости.Собирали своих детишек.Малыши играли друг с другом - копошились в лужах и навозных кучах.Мамаши ловко хватали за пятки и тянули из грязных луж и жирного навоза свои надежды на будущее.Детские крики и слёзы, грязный подол материнского платья, запах перегноя, потные лица - всё смешалось в одно большое кантношенское детство.Детские годы кантошенцев были счастливыми и чудесными...

***Но один молодой кантошенец не кричал «чудо».Он вообще стоял как-то даже не в стороне и даже не сбоку, а скорее сбоку припёку.Этот молодой кантошенец недавно вернулся из города, где бросил два года учебы в столярном ПТУ и беременную городскую девушку.Первое он предпочитал упоминать в беседе с сельчанами только в качестве института и, вдобавок ко всему, инженерного, а вторым - внутренне как-то даже высокомерил, считая своих земляков не способными ни на какие более-менее мужские культурные поступки.Конечно не только и не столько по этому неизвестному никому внутреннему убеждению, но по наличию в биографии фактов географических перемещений, все кантошенцы считали молодого человека очень культурным и цивилизованным, даже немного городским и учёным.Так вот этот молодой кантошенец не кричал «чудо».Он прикидывал в голове такие мысли: «Так, так, так... А если никто не знает, кто же вешает сапоги на масленичный столб...»Эта мысль как-то с помощью то ли химической реакции в мозге,


274

то ли какой-то непонятной системы внутри черепа кантошенца выдала следующее соображение: «Но ведь из этого может выйти неплохой... бизнес».Молодой человек слышал это слово в городе много раз и все, кто учился с ним в ПТУ, и все с кем вечерами они попивали дешевое пиво или какие-то странного цвета химические составы, называемые то коктейль, то джин-тоник, так вот, они все повторяли это слово как заклинание.Там, в городе, он ещё больше счастливел, повторяя с друзьями «бизнес» и добавляя к нему волшебные «маркетинг», «мерчендайзер» и ещё много всяких разных странных для русского уха звуков.И так ему это слово «бизнес» нравилось, что очень хотелось этим словом называться.Подумав так, молодой человек потихонечку испарился в утренней сырости...

***Самый старый и мудрый кантошенец, помимо мудрости и знаний обо всём селе, имел во всём селе всяких-разных родственников (фактически в Кантошено родственниками были все).Потому хоронили деда всем селом.А так как дед был довольно назойливым при жизни и постоянно всем надоедал со своими мудрыми советами, то постепенно похороны перетекли в застолье, в результате которого часам к 11 вечера даже был порван баян и сломано несколько табуретоподобных конструкций.- Что ж, жизнь продолжается! - говорили кантошенцы друг другу за столом и чокались кружками, стаканами, стопками и всем тем, чем положено чокаться кантошенскому человеку.- Неужели дед хотел бы, чтобы мы все легли тут и умерли! - и чокались опять.В общем, проводили деда довольно весело.И эта жизнеутверждающая процедура, которую даже нелепо называть поминками, не затянулась...

***А через несколько дней, когда самого старого и мудрого кантошенца схоронили всем селом, на следующее утро все вышли во дворы и наблюдали такую картину.


275

Тот самый молодой кантошенец ходил по дворам с одним и тем же назойливым предложением.Начинал он свою речь каждый раз одинаково не предложением и даже не требованием, а чем-то посередине.- Нам надо срочно выбрать Председателя сельсовета! - говорил он в каждом дворе, после чего в путаных его рассуждениях начинали метаться различные неожиданные сочетания, вроде «готов взять ответственность на себя», «будучи молодым и перспективным» и ещё что-то про «ремонтирование» или «реформирование».Каждый кантошенец, кантошенка или маленький кантошонок выходил во двор и недоуменно смотрел на молодого человека.- Что это за Тьмутаракань, - с жаром брызгал он слюной на лица и руки несчастных кантошенцев.- Во всех цивилизованных обществах есть администрация и глава администрации! Мы живем в прошлом веке!В общем, каждая его речь сводилась к одной и той же вопросительной фразе: «Вы согласны выбрать Председателем меня?»Кантошенцы равнодушно пожимали плечами, лишь бы он скорее убрался с их двора и не мешал управляться по хозяйству.В конце концов, в Кантошено никакого Председателя сельсовета отродясь не было.Да и сельсовета там никогда не было, ведь кантошенцы всегда обходились своим умом и опытом.Равнодушные пожатия плеч молодой кантошенец принимал, как согласие, и так, к вечеру этого же дня, прошёл все дворы и получил согласие всех жителей села...

***А ещё через несколько дней, выйдя на сельскую площадь, кантошенцы обнаружили следующую картину.Масленичный столб был обнесён деревянным забором из кривых сучковатых, но толстых досок.Влажный утренний сквозняк трепал какой-то листок, пришпиленный к заборной щели то ли обломком спички, то ли огрызком щепки.Рядом прохаживался молодой кантошенец.С важностью, заложив ладони за пояс штанов, как бы придерживая свой небольшой животик, он ходил перед трясущимся на заборе куском бумаги.


276

Когда вокруг собралась приличная толпа, то трое кантошенцев, стоящих вплотную к пришпиленной бумажке, начали разбирать неровные строки кривых и наползающих друг на друга букв.Вначале на листке стояло Приказ - это было несколько раз перечёркнуто.Ниже было выведено Распоряжение - затёрто грязным пальцем.Видимо, у автора были проблемы или с канцелярскими принадлежностями или с чистоплотностью.Дальше зачёркиваний и затираний больше (ну или почти) не было.Вот такой текст прочитали кантошенцы на листке, что висел на заборе, что появился в этот день вокруг масленичного столба, прочитали вслух и в присутствии молодого и, как выяснилось, единогласно избранного Председателя сельсовета.

Решение:1. Признать масленичный столб культурным достоянием Кантошено2. Масленичный столб охранять силами сельсовета3. Выяснить, кто же вешает новые сапоги на масленичный столб, и наградить благодетеля от благодарных жителей Кантошено, которым дал он этими сапогами счастье4. С желающих лазать на столб собирать небольшой взнос на награждение выясненного благодетеля

Председатель Кантошенского сельсовета Н. Е. Который

Ниже была приписка: Осуществлять охрану, и сбор средств назначить молодого и прогрессивного кантошенца Н. Е. КоторогоИ ещё раз с подписью и печатью: Председатель Кантошенского сельсовета Н. Е. КоторыйВначале казалось, что поднимется недоуменный шум, что всех возмутят до личной внутренней революции эти наглые распоряжения ничейным (или всеобщим, что намного существенней для понимания прав и обязанностей Председателя!) масленичным столбом.Но нет, шума не поднялось.Кантошенцы подумали, что ведь правда интересно узнать, кто же вешает сапоги на масленичный столб, да и взнос небольшой и на благое дело.


277

Всё равнодушно пожали плечами и разошлись по своим делам...***

Шли годы.Теперь каждую весну платили небольшую мзду повзрослевшему Председателю сельсовета.Как и прежде юноши Кантошено по весне собирались возле столба и лазали наверх за «счастливыми сапогами» - так их прозвал кантошенский народ.Кто-то был более ловок, кто-то менее, но небольшую плату Н.Е. Которому давали все.«За счастье надо платить», - приговаривал иногда Председатель сельсовета.

***Шли годы.За счастье надо платить - говорили молодёжи старшие.За счастье надо платить - так стала гласить народная мудрость в Кантошено.Постепенно в кантошенском мире появилась традиция.Каждой невесте, впридачу к основному приданому, откладывалась небольшая сумма, чтобы жених, то есть будущий глава и отец семейства, слазал на масленичный столб за счастьем для молодой семьи...

***Шли десятилетия.Все совершенно забыли, что этот старый седой старик, дежуривший по весне с коробочкой возле столба, на которой было написано «деньги», собирает деньги для благодетеля, вещающего наверх сапоги.Сам старик собирал деньги уже по-привычке и даже возмущался, когда кто-то не хотел платить, призывая в свидетели совершающейся несправедливости других жителей деревни.Старик уже давно считался хранителем масленичного столба, и в глазах любого односельчанина только старику Н.Е. Которому можно было собирать деньги и использовать их для собственных нужд.Нужды у Председателя делались вначале всё более, но постепенно, с годами - всё менее разнообразными, а с десятилетиями совсем свелись буквально к основным


278

человеческим потребностям - поесть, поспать и чем- то укрыться во время длинных кантошенских метелей.Рядом с хранителем масленичного столба всегда отирался какой-нибудь непонятной масти и цвета пёс.Старик был неизменен, псы менялись постоянно.Псы были одного и того же общего вида и непонятной принадлежности, как и сам старик, забор, коробочка с надписью «деньги», её цвет и всё, что было вокруг столба.Потому все были уверены, что пёс, как и старик всегда был один и тот же.Иногда какой-нибудь маленький кантошонок дразнил пса, бросая в него огрызком кислой ранетки, либо просто куском навоза.Особо дерзкие даже бросали кусок навоза в будку или в забор, а в исключительных случаях попадались такие безбашенные кантошата, которые могли бросить камень в стену стариковой каморки.Возле забора и будки за эти десятилетия появилась каморка.Но всегда кантошонка отлавливали и наказывали сами родители, потому что старик – хранитель масленичного столба – это традиция, а традиции надо соблюдать и чтить!По крайней мере, те дворы, которые стояли вокруг масленичной площади могли точно утверждать, что ни один выросший у них кантошонок, даже самый малюсенький, не прошёл мимо бросания в пса или в старика куском навоза.Каждый в детстве получал за это ремня от отца - сурового кантошенца или прута от матери - добротной добропорядочной кантошенки.Вырастая и взрослея, все вспоминали такие случаи, посмеиваясь и грустя.Ведь это тоже была традиция, посмеиваться и грустить над тем, как в детстве отец или мать надрали тебя за общее дело - бросание в масленичные будку пса или коморку старика куском навоза и всем тем, что попадалось под руку маленьким кантошатам, возящимся в уличной пыли и грязи...

***Шло время.Рождались и умирали те, кто влазил на масленичный столб, и кто когда-то на него не смог залезть.Но старик будто сам стал частью этого столба.


279

Он ни с кем не разговаривал и даже казался немного нечеловеком.Потому что назвать его мертвым было нельзя, он все-таки жил в своей занюханой малюсенькой каморочке.Но он ни с кем не общался, а просто выдвигал вперёд ящик очередному претенденту на столб, и если у кого-то не было мзды, то закрывал рукой калитку.И любой здоровый, сильный, но не имеющий средств молодой кантошенец, опуская плечи, подчинялся, потому что это тоже была традиция...

***И вот однажды в Кантошено уже не осталось в живых никого из тех, проснувшихся ранним утром и узнавших, что на масленичный столб никто из жителей села сапог не вешал.Остался только столб и старик, остальные просто по-привычке жили, лазали на столб, вносили ритуальную мзду на будущее счастье и были уверены, что так было с самых древних времён.Старик молчал и совершенно не пытался что-то вспоминать.Он просто жил возле столба. Так прошло и время, и жизнь целого поколения кантошенских людей, а старик уже не был человеком - то ли жил, то ли нет, и никем не интересовался, кроме желающих залезть на столб...

***Но вот, по прошествии многих лет, ранним утром, когда «кукаре» уже прозвучало, но закончить не смог ни один петух, потому что задремал, так вот, ранним весенним утром все жители Кантошено проснулись одновременно, пронзенные одной и той же мыслью - в Катманду никто не знает о счастье!Точно так же, как их праотцы, они молча поднялись из своих постелей, взяли на руки и подмышки детей, вышли из домов, собрались на краю села, остановившись в зимне-весеннем полумраке ещё не начавшегося утра.Они стояли, и никто не знал, что делать и куда идти дальше.Старик - хранитель масленичного столба - тот самый молодой человек, которому очень нравилось слово «бизнес» - тоже был здесь.Впервые за многие годы ему приснился какой-то сон, и проснулся он, как и другие жители села, от той же мысли.В Катманду никто не знает о счастьи!


280

Именно этот, когда-то молодой, кантошенец, Председатель сельсовета, сторож и охранник, хранитель культурного достояния, некогда считавшийся немного городским, очень культурным и даже цивилизованным человеком, именно этот старик был сегодня самым старым жителем Кантошено.- Послушайте, я вспомнил! - сказал старик, и все головы повернулись в его сторону.- Друзья, я прожил долгую жизнь! - все переглянулись, к чему это вдруг хранитель масленичного столба говорит в прошедшем времени.Лиц видно не было, только марево поднимающихся дыханий вокруг каждой головы, словно ранним утром над рекой плывёт испарина, похожая на вуаль, но сырая и неприятная, если опустить в неё руку.В эту испарину было опущено каждое лицо.- Друзья, сегодня я должен сказать вам важную вещь!- За все эти годы, я так и не узнал, кто же вешает сапоги на масленичный столб...Кантошенцы зашумели, ведь оказалось, что этого не знает никто.- Как? Как! Кто же вещает? Я- то думал… - сказал практически каждый про себя, но вслух проговорили только несколько самых истеричных кантошенских тёток.- Нет, нет, нет! - продолжил самый старый кантошенец. - Я не об этом хотел сказать.- Я прожил долгую жизнь, но так и не узнал ответа на главный и простой вопрос...- Я так и не понял, почему в Катманду никто не знает о счастье?!Бросив в толпу этот вопрос, старик повернулся спиной к утренним сумеркам и, обходя весенние склизские и ломкие лужи, запередвигался домой.Как-то незаметно и по-привычке ковылял он к своей каморке, где лёг и задремал.Пошумев, жители начали расходиться.Матери тянули за хохолки и за пятки своих, уже разбежавшихся по навозным кучам и грязным щелям в заборе, кантошат и кантошаточек.Кто-то даже пробубнил: «Что такое Катманду?»А трое парней, которые только в этом году благополучно слазали на столб за своими «сапогами счастья», посмотрели на одного идущего в сторонке неудачника, который уже много лет не мог


281

никак добраться до макушки столба.И один из них громко произнес: «Вон, катмандинец, который не знает о счастье».А тот неудавшийся столболаз постарался быстрее уйти к себе на свой двор, уверенный, что в следующем году он не будет катмандинцем и точно достанет с макушки масленичного столба свои «сапоги счастья»...

***Старик так никогда и не узнал, что ответ, простой и понятный, был у каждого жителя Кантошено на ногах.Ведь за все эти годы ни один катмандинец не то чтобы не лазал на масленичный столб, но даже не покупал сапоги у кантошенцев.А если нет сапог, значит, нет и счастья.По крайней мере, нет кантошенского счастья.

Рубрика КОМАРа

НАСТОЯЩИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

***Мой товарищ, в смертельной агонииНе зови понапрасну друзей.Дай-ка лучше согрею ладони яНад дымящейся кровью твоей.Ты не плачь, не стони, ты не маленький,Ты не ранен, ты просто убит.Дай на память сниму с тебя валенки.Нам еще наступать предстоит.

Эти стихи написал 19-летний лейтенант-танкист Иона Деген в декабре 1944 года. Их никогда не включат в школьные хрестоматии произведений о той Великой войне. По очень простой причине – они правдивы, но это правда — другая, страшная и невероятно неудобная для тех, кто пишет на своих машинах: «1941-1945. Если надо – повторим».

Иона после 9 класса поехал вожатым в пионерлагерь на Украине в последние мирные июньские дни 41 года. Там его и застала


282

война. В военкомате отказались призвать из-за малолетства. Тогда ему казалось, что через несколько недель война окончится в Берлине, а он так и не успеет на фронт. Вместе с группой таких же юношей (некоторые из них были его одноклассниками), сбежав из эвакуационного эшелона, они смогли добраться до фронта и оказались в расположении 130 стрелковой дивизии. Ребята добились, чтобы их зачислили в один взвод.

Так в июле 41-го года Иона оказался на войне.

***Девятый класс окончен лишь вчера.Окончу ли когда-нибудь десятый?Каникулы — счастливая пора.И вдруг — траншея, карабин, гранаты,И над рекой до тла сгоревший дом,Сосед по парте навсегда потерян.Я путаюсь беспомощно во всем,Что невозможно школьной меркой мерить.

В июле 1941 года добровольцем пошёл на фронт в истребительный батальон, состоящий из учеников девятых и десятых классов. Красноармеец. Воевал в составе 130-й стрелковой дивизии. Был ранен при выходе из окружения. Попал в полтавский госпиталь; по счастливому стечению обстоятельств избежал ампутации ноги.

15 июня 1942 года был зачислен в отделение разведки 42-го отдельного дивизиона бронепоездов, дислоцированного в Грузии. В дивизион входило два бронепоезда — «Сибиряк» и «Железнодорожник Кузбасса» и штабной поезд. Боевой задачей дивизиона осенью 1942 года было прикрытие направления на Моздок и Беслан. Командир отделения разведки. 15 октября 1942 года был ранен при выполнении разведзадания в тылу противника.

После выписки из госпиталя — курсант 21-го учебного танкового полка в городе Шулавери. Затем переведён в 1-е Харьковское танковое училище (Чирчик). Весной 1944 года закончил училище с отличием и получил звание младшего лейтенанта.


283

В июне 1944 года назначен командиром танка во 2-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду, которой командовал полковник Е. Е. Духовный, участвовал в Белорусской наступательной операции 1944 года. Впоследствии — командир танкового взвода; командир танковой роты (T-34-85), гвардии лейтенант.

Является одним из советских танковых асов: за время участия в боевых действиях в составе 2-й отдельной гвардейской танковой бригады экипажем Иона Дегена уничтожено 12 немецких танков (в том числе 1 «Тигр», 8 «Пантер») и 4 самоходных орудия (в том числе 1 «Фердинанд»), много орудий, пулемётов, миномётов и живой силы противника. Был дважды представлен к званию Героя Советского Союза


284

РОМАНОВА ЮЛИЯ РОБЕРТОВНА

Закончила филологический факультет Алтайского государственного педагогического университета; Лингвистический институт АлтГПУ. Организатор литературных и киноклубов в Алтайской краевой универсальной научной библиотеке им. В.Я. Шишкова. Занимается изучением современных народных промыслов и традиций народов России. Увлекается созданием экспериментальных короткометражных фильмов. В настоящее время работает корректором в официальном издании Бийского отделения Союза писателей России «Огни над Бией». Живет в Барнауле.

Национально-культурные реалии в рассказах В.М. Шукшина

Рассказы Василия Шукшина насыщены особым языковым колоритом, который органично заполняет повседневную жизнь героев его произведений. Персонажи Шукшина – «чудики» - немногословны. Но тех кратких фраз, которые они произносят, достаточно, чтобы представить цельный своеобразный характер. Язык шукшинского героя несет в себе реалии тех мест, где он родился и вырос. Местный языковой колорит создается именно


285

посредством национально-культурных реалий, которые в других регионах страны не используется или имеют иные варианты произношения и семантики.

В.М. Шукшин использует слова-реалии в различных целях: для воссоздания этнографических особенностей жизни русской деревни. Большое внимание автор уделяет описанию предметов быта, особенностям повседневной жизни сельского человека. Например, подробно описано как правильно топись баню, париться в ней («Алеша Бесконвойный»), что, без сомнения, является важным моментом для понимания этого своеобразного ритуала. Также автор раскрывает перед читателем целую серию разнообразных наименований блюд и напитков, названий организаций и заведений.

Анализ национально-культурных реалий, имеющихся в произведениях

В.М. Шукшина, осуществляется нами на основе классификации реалий, данной С. Влаховым и С. Флориным. Была произведена выборка всех имеющихся реалий из 31 рассказа В.М. Шукшина.

В результате проведенного нами исследования выявлено 235 примеров лексических единиц, содержащих в своем значении культурный компонент. Исходя из конкретного, имеющегося материала, можно разделить слова–реалии на следующие семантические группы:I. Географические и этнографические реалии (59 % от

общего числа примеров);II. Фольклорные и мифологические реалии (14%).III. Общественные и исторические реалии (6%).IV. Ономастические реалии (21%).I. Географические реалии включают в себя:

1. Названия объектов физической географии, в том числе и метеорологии: вёдро, колок, околок, куржак, логовина, мразь, отложина, быстрина, кучугуры, дресва, поскотина, бор, взгорок, взвоз.

2. Названия географических объектов, связанных с человеческой деятельностью: райцентр, просека, тракт, закоулок.

3. Названия эндемиков: журавь, корсак, муль, пучка (зонтичное растение, борщевик рассечённолистный), чебак, битюрь, груздь.

В группу этнографических реалий входит большинство


286

слов, обозначающих те понятия, которые действительно принадлежат науке, «изучающей быт и культуру народов», «формы материальной культуры, обычаи, религию», «духовную культуру», в том числе искусства, фольклор и т. д.

1. Быт: Пища, напитки и т.п. (пивцо-медовуха, водка, квас, похлебка, солонина, щи, щерба из чебачков, махра, цигарка, сайка, затируха, самогонка); бытовые заведения, жилье (горница, красный угол, палати, куть, сени, баня, общая баня, предбанник, полок, изба, завозня, пригон, сруб, каталажка, вытрезвитель, развалюха); одежда (кожанка, хром, пуховая шаль, валенки, полушубок, гимнастерка, рубаха, сарафан, фуфайка); мебель, посуда, утварь (чугунок, сковородник, четушечка, печь, самовар, питьевое ведро, туесок, прясло, плетень, штакетник, рукомойник, каменка, таганок, блесна, колодец, прорубь, ходики, голичок, веник (банный)); орудия труда (перемет, верстак, рубанок, бастырок); транспорт (бричка, водило, мотопед, трактор, тройка).

2. Люди труда, профессии: завхоз, председатель колхоза, кладовщик, бригадир, участковый, смолокур, колхозник; организация труда (включая хозяйство и т. п.): ГПУ, колхоз, совхоз, ток, пилорама, Заготзерно, Заготскот, комиссионка, сельсовет, сельмаг, бригада, табачок.

3. Искусство и культура: музыка и танцы: в присядку, хоровод; музыкальные инструменты и др.: патефон, патефонные пластинки, гармоза, балалайка.

4. Этнические объекты: клички, обращения (часто шутливые или обидные): пупок, тубик, попяра, скважина кривоносая, демагог-кляузник, грамотей, пьяная харя, верста коломенская, журавь, куркуль, «деревня», голубушка, мужики, папаша, тятя, батька, Шуя, Жарёнок, Залетный, Бесконвойный, самородок, урка, собаки; названия лиц по месту жительства: вековечные сибирские.II. Фольклорные и мифологические понятия.

Мифологические существа: кикимора, Зимушка-зима.Фразеологические обороты, пословицы, поговорки: тряхнуть

стариной; на Кудыкину гору; голой рукой не взять; черт его знает;, держать марку; бросать перчатку; рубанул сплеча; баба с возу – коню легче; катить бочку; сорваться с цепи (о человеке); тянуть на себя одеяло; сирота казанская; уставился, как баран; доктор кислых щей; напиться до соплей;


287

на карачках; кишмя кишит; заливать сало под кожу; спутать божий дар с яичницей; жареный петух в зад клюнул; тянуть лямку; корова языком слизнула; достать по блату, сам не свой, все уши прожужжать, лаяться на чем свет стоит, наводить решку, выбрасывать товар, залить сало под кожу, справлять отвальную, приударить за кем-либо.III. Общественные и исторические реалии.

1. Административно-территориальные единицы и населенные пункты: Фили, Новосибирск, село Новое, деревня Николаевка, Ташкент, Свердловск.

2. Члены партий, организаций, патриотических и религиозных группировок и пр.: кулак, поп, казак, комсомолец, атаман.

3. Военные реалии : войск овые подразделения , обмундирование, оружие, звания — берданка, браунинг. IV. Ономастические реалии.

В рассказах В.М. Шукшина встречается немало имен собственных. В литературном переводе имена собственные не только выполняют функции наименования, называния существа или объекта, но и являются теми словами, форма которых указывает на национальную принадлежность названного предмета мысли. Таким образом, собственные имена позволяют сохранить в переводе национальный колорит оригинала.

1. Антропонимы: общие имена и фамилии: Иван Попов, Ванька Тепляшин, Маланья, Шурка, Ермолай, Алеша, Егор Лизунов, Агафья Журавлева, Константин Иванович, Глеб Капустин, Михайло Беляков, Васька Духанин, Степка, Нюрка, Веня Зяблицкий, Лизавета Васильевна, Василий Егорович Князев, Бронька Пупков, Матвей Рязанцев, Васёка, Захарич, Антип Калачиков, Володька Маров, Матрена Ивановна, Иван Дегтярев, Костя Валиков, Филипп Наседкин, Моня Квасов, Саня, Александр Иванович Козулин, Филипп Тюрин, Марья, Емельян, Райка, Сашка Кречетов, Лёнька.

Индивидуальные имена и фамилии (называют известных общественных деятелей, литераторов, военачальников, и прочих знаменитостей и часто требуют в переводе особого комментария): Григорий Распутин, Ермак Тимофеев, Андрей Власов, Михаил Скобелев, Климент Ворошилов, Стенька Разин, Николай Гоголь, Сергей Есенин, Михаил Шолохов, Трофим Лысенко.

2. Топонимы: (названия населенных пунктов уже вошли в третью ргуппу) Катунь.


288

3. Имена литературных героев (в исследуемых текстах встречаются упоминания о персонажах других произведений литературы. В переводе сообщемые таким образом сведения обычно имеют комментарий): Вий.

4. Названия радиостаций, телевизионных передач, марок вещей и т.п. (все эти имена содержат определенные страноведческие сведения, которые переводчику важно знать для правильного понимания и воссоздания текста): радио «Маяк», КВН, «Кабачок «13 стульев», часы «Павел Буре».

Примеры, взятые из рассказов В.М. Шукшина, насыщены реалиями разного рода. Являясь одним из средств создания культурного фона произведения, они играют большую роль в художественном тексте. Реалии являются необходимым элементом художественного текста, хотя все они разные по происхождению и роль их в контексте рассказа может быть различной.

В. Шукшин применяет разнообразные виды реалий в своих произведениях для воссоздания историко-временного колорита. Очень своеобразным можно считать использование автором реалий, обозначающих имена известных личностей, которые сыграли важную роль в истории России (Ермак, Степан Разин, Михаил Скобелев, Климент Ворошилов), а также использование реалий, помогающих понять тот период времени, который описывает автор в своих рассказах. Действие в рассказах происходит в 60-70-е годы ХХ века. Такое заключение мы делаем, когда узнаем, что жизнь шукшинских героев описана в период войны во Вьетнаме и периода расцвета комсомольской организации. Помимо этого герои рассказов Шукшина постоянно вспоминают былое время, а это периоды освоения Сибири Ермаком, раскулачивания, коллективизации, Отечественной войны.

Таким образом, слова-реалии имеют большое значение в тексте художественных произведений В.М. Шукшина. Приметы времени, быта, места, которые выражаются в словах-реалиях, дают более полное представление о действии в рассказах, позволяют дать соответствующий языковой портрет персонажа и правильно оценить поступки действующих лиц. Вместе с тем они способствуют более полному воплощению идеи писателя.Литература:

1. Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. – М.:


289

1. Высшая школа, 1986. – 384 с.2. Шукшин В.М. Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 2. Рассказы

1960-1971 годов. – М.: Молодая гвардия, 1985. – 591 с.3. Язык Шукшина как зеркальное отражение современной

русской разговорной речи и просторечия с поправкой на диалогические процессы последнего времени // Слово и время. Сб. научно-метод. статей в честь проф. О.Е. Ольшанского.- Славянск, 1997.- C. 70-80.

4. Елистратов В.С. Словарь языка Василия Шукшина. – М.: «Азбуковник», «Русские словари», 2001. – 432 с.


290

ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ В ЖУРНАЛЕ «ОГНИ НАД БИЕЙ» Публикуя свои произведения в журнале «ОГНИ НАД БИЕЙ», который преследует лишь одну цель – участие в литературном процессе Алтая и России, автор принимает следующие условия:

• Журнал «Огни над Бией» не является коммерческим изданием, поэтому автор публикует свои произведения на безвозмездной основе с получением 1-2 –х авторских экземпляров номера (для бийчан и авторов Алтая). Иногородние авторы публикуются в Электронном приложении к журналу (Сетевое самостоятельное издание).

• Разрешает разместить свои произведения, опубликованные в журнале «Огни над Бией», на персональном сайте журнала или на странице «Русские писатели. Бийск. Алтай» на Прозе.ру с просветительской целью и для популяризации своего творчества.

• Разрешает редколлегии представлять свои произведения, опубликованные в журнале «Огни над Бией», в других периодических изданиях с обязательным информированием автора до или после факта публикации, и рассматривает такую публикацию как пропаганду своего творчества.

• Рассматривает публикацию в журнале и её повторение в других периодических изданиях как способ творческого роста и участия в литературном процессе, что в первую очередь необходимо самому автору.

• Редколлегия просит желающих участвовать в работе журнала на платной основе и авторов, рассматривающих публикации как способ заработка, не предлагать свои услуги и произведения в наш журнал.

• Биографические сведения автор прилагает к тексту произведения. Если биографическая справка не обновлена автором, редколлегия использует информацию из предыдущих номеров журнала.

• Ответственность за содержание, моральные установки и качество текста несёт автор.

• Все вопросы, возникающие в связи с использованием псевдонима, и ответственность за его использование, ложатся на автора текста.

• Мнение редколлегии может не совпадать с мнением и художественными ценностями автора.

• Редколлегия не препятствует авторам в безвозмездном дарении журнала «Огни над Бией» в библиотеки.

• За соблюдение авторских прав в коллективных подборках (подборки, вкладыш) несёт ответственность лицо, предоставившее материалы для публикации.

• Правила опубликованы на сайте журнала «Огни над Бией».• Редколлегия оформляет направления для участия в

конкурсах на Литературные премии только Лауреатам журнала "Огни над Бией".


291

Ог н и н а д Би е й литературное

художественно-публицистическое из дание Бийского от деления Союза писателей Р оссии

№ 39 - 2017 г. Издательство “ИП Платонов”

Сдано в набор 5.03. 2017. Подписано в п ечать 6.02.2017.

У сл.печ.л. 29,2 Заказ 01/17

© Огни над Бией © Издательство «ИП Платонов»

© ФОТО НА ОБЛОЖКЕ – АЛЕКСАНДР ТИХОНОВ (г. Тара)

«Огни над Бией» - веб-ресурсы

1. https://magru.net/users/2485 2. Проза.ру - Русские писатели. Бийск. Алтай

3. ogni-nad-biyei.netdo.ru/ (поиск в Google) 4. http://prozabiysk.narod.ru

5. ISSUU – Журнал «Огни над Бией» by Lyudmila Kozlova (поиск в Google)

Education

журнал огни над бией 39 2017