исследование города в 20 в

2007.02.008–012

41

СОЦИОЛОГИЯ ГОРОДА

2007.02.008–012. ИССЛЕДОВАНИЯ ГОРОДА В XX В.: МНОГООБРАЗИЕ ПОЗНАВАТЕЛЬНЫХ И УПРАВЛЕНЧЕСКИХ ПРАКТИК. (Сводный реферат). GIERON F. Th. City as truth-spot: laboratories and field-sites in urban studies // Social studies of science. – L., 2006. – Vol. 36, N 1. – P. 5–48. HINCHLIFFE S., WHATMORE S. Living cities // Scienсe as culture. – L., 2006. – Vol. 19, N 2. – P.123–138. MILLER Z. L. The death of the city // The social sciences go to Wash-ington. The politics of knowledge in the postmodern age / Еd. by Cra-vens H., New Brunswick. – L., 2004. – P. 181–213. SWYNGEDOUW E. Circulations and metabolisms // Scienсe as cul-ture. – L., 2006. – Vol. 19, N 2. – P. 105–121. WHITE D., WILBERT C. Introduction: Technonatural time-spaces // Scienсe as culture. – L., 2006. –Vol. 19, N 2. – P. 95–104.

Урбанистические исследования за последнее столетие были объектом оживленного интереса со стороны представителей раз-личных социально-научных дисциплин. И если в 20–30-е годы XX в. значительный инновационный в методологическом отноше-нии вклад в исследование феноменов урбанизма был внесен пред-ставителями Чикагской школы, то в конце столетия один из самых интересных подходов к изучению городской среды был предложен социальными экологами.

Томас Джирон (Университет Индианы, США) посвятил свою статью «Город как место поиска истины: лаборатории и “полевые площадки” в урбанистических исследованиях» методам исследова-ний городской жизни, которые использовали социологи Чикагской школы (1918–1932). Все ее представители жили в Чикаго, препода-вали в Чикагском университете и считали этот город идеальным ме-стом для проведения полевых исследований, для изучения форм и процессов городской жизни. Как лаборатория он представал в каче-

2007.02.008–012

42

стве контролируемой городской среды и в эпистемологическом от-ношении был особым «местом для поиска истины» (truth-spot).

Работа в лаборатории дает возможность ученым получить полный контроль над объектами анализа, которые тщательно отби-раются, очищаются, подвергаются манипуляциям и т.д. Лаборато-рия свободна от вмешательства извне. Механизированные проце-дуры наблюдения, вмешательства в процессы и контроля над ними создают дистанцию между исследователем и исследуемым объек-том, порождая механический тип объективности.

Полевые наблюдения позволяют исследователям изучать ре-альность перед тем, как она станет объектом искусственного лабо-раторного вмешательства. Различные «полевые площадки» (field-sites) становятся уникальными окнами в окружающий мир, через которые можно обнаружить нечто, что нельзя изучить или воспро-извести в лаборатории. В таких случаях «пребывание в определен-ном конкретном месте» имеет существенное значение для осуще-ствления наблюдения и выявления интересующих ученого фактов. Таким образом, в «полевых» исследованиях неизбежный недоста-ток контроля становится для исследователя своеобразным эписте-мологическим преимуществом.

Однако эпистемологические риски полевой работы в науке, такие как недостаток контроля и невозможность обобщений, при-водят некоторых ученых к заключению, что «поле» должно быть частично преобразовано в лабораторию, например, биологическая станция для «полевых» исследований становится мобильной лабо-раторией, а агрокультурная экспериментальная станция может ис-пользоваться для соединения «полевых» и лабораторных методов.

В целом эти две исследовательских формы являются взаимо-дополняющими в плане обеспечения достоверности научного зна-ния, что, безусловно, относится и к урбанистическим исследова-ния, когда исследователи рассматривают город и как эмпирический референт для анализа, и как физическую площадку, где исследова-ния проводятся. В этом отношении Чикагская школа является од-ним из показательных примеров такого объемного изучения социо-логами города. Все споры представителей этой школы относитель-но научной обоснованности исследований социальных феноменов сводились к вопросу: что больше соответствует модели естество-

2007.02.008–012

43

знания – наука, опирающаяся на «полевые» наблюдения или на ла-бораторный эксперимент.

Методология Чикагской школы была достаточно разнородна. Наряду с убеждением в необходимости ситуативного и локального изучения всех социальных процессов и фактов в конкретном вре-мени и пространстве, исследователи принимали и номотетическую модель исследования метаболизма городских процессов с помо-щью общих и абстрактных схем. Будучи одновременно экологиче-ской и эволюционистской, эта модель объясняла социальную жизнь с точки зрения географического и материального окружения.

Многие исследователи отмечали близость методов Чикагской школы к методам антропологии (Ф. Боас), этнографии и биологии и называли ее представителей «городскими экологами», подразу-мевая близость их методов к биологическим методикам полевых наблюдений.

Немалое значение придавалось в Чикагской школе составле-нию карт городских пространств. Социальные паттерны и процес-сы, такие как преступность, девиантное поведение, бедность, бла-госостояние, внутренние миграции расовых и этнических мень-шинств, были размещены на детальных картах Чикаго, охваты-вающих 7,5 природных регионов («естественных пространств»), где было расположено 300 «соседских общин». Представления о таких фундаментальных экологических процессах как конфликт и адаптация, конкуренция и аккомодация использовались, чтобы описать динамику городских изменений, различий между «пере-ходными зонами», такими как жилые и коммерческие районы, зо-ны расселения среднего и рабочего класса, а также этнических групп, таких как евреи и негры.

Главное для Джирона в данной статье – реконструкция пози-ции Чикагской школы по отношению к полевым и лабораторным методам изучения городской жизни. Джирон выделяет три эвристи-ческих аспекта исследовательского проекта чикагских социологов.

Во-первых, американские социологи исходили из того, что Чикаго как объект исследовательского объекта обладает двойным онтологическим статусом. Как «полевая площадка» город – естест-венная данность, реальность, которую можно непосредственно на-блюдать и описывать. В то же время чикагцы рассматривали город как «социальную лабораторию», например, жизнь гетто восприни-

2007.02.008–012

44

мали как лабораторный «образец», статистический анализ сравни-вали с лабораторным экспериментом. Но в любом случае город-скую жизнь нельзя изучать фрагментарно, даже если речь идет об искусственной реконструкции в научных целях. Следует учитывать целостный контекст, который соединяет в единое целое множество процессов по типу движущейся реальности кинематографа.

Утверждение о том, что социолог должен только наблюдать и давать отчеты о своих наблюдениях, так как всякое более или менее агрессивное вмешательство в социальную реальность ее из-меняет, сочеталось в их исследованиях с использованием опреде-ленных лабораторных методов вмешательства, манипуляции и кон-троля. Чикаго в этом случае являлся искусственно созданным объ-ектом исследования, пригодным для измерения, проведения экспе-риментов и вычислений, как будто бы он оказывался под микро-скопом. Этот лабораторный уровень скрыт от поверхностного не-посредственного взгляда. Но лабораторный «образец», выделенный из целостной комплексности города, всегда большего, чем сумма расчлененных для удобства обозрения его частей, одновременно показывает эпистемологическое преимущество и другого – «поле-вого» – подхода. Такое бинарное соотношение двух позиций для исследования автор статьи называет «принципом челнока»: каждая из них неизбежно перенаправляет к своей противоположности, что повторяется снова и снова.

Город представлялся «чикагцам» не только лабораторией, но и «клиникой», где социальный инженер может заниматься диагно-стикой и прогнозом городских «болезней».

Во-вторых, Джирон подчеркивает, что «полевые» исследова-тели обосновывали свой выбор особого места проникновения в со-циальную реальность вескими причинами, не ограничивающимися удобством. Исследовательская площадка должна выбираться ими исходя из актуальных научных потребностей. Чикаго был именно таким уникальным местом, чьи исторические и топографические особенности создали оптимальные условия для исследовательской площадки по описанию городской социальной жизни. Но предста-вители этой школы не считали, что все их выводы касаются только Чикаго. Обобщение полученных данных позволило им признать этот город эталоном урбанистической жизни, «местом без конкрет-ного места», со всеми свойствами любого крупного города.

2007.02.008–012

45

Доказательством универсальности модели городской среды Чикаго может служить карта концентрических зон его различных территорий, на которой была отражена естественная топография города, связь различных особых социальных миров и культурных зон с их собственными традициями, кодами жизни, обычаями и манерами, социальными функциями и особенностями. При этом, картографическая модель Чикаго рассматривается в работах чикаг-ских социологов в качестве основы для создания обобщенной мо-дели типичного города. Ставилась задача дальнейшей классифика-ции различных типов городов и социальных процессов, форм и принципов организации городской жизни.

В-третьих, Джирон отмечает, что «полевое» исследование подразумевает тесные контакты социолога с объектами его наблю-дения. Его субъективный опыт, эмоции могут отразиться на содер-жании его исследовательского отчета о результатах наблюдений. Эта субъективность противостоит институциональной логике экс-периментальной науки, которая ставит на первое место дистанции-рование от предмета исследования, объективный взгляд «из ниот-куда», бесстрастный анализ. Для социологов Чикагской школы субъективное погружение в жизнь города было естественной и не-отъемлемой чертой их исследовательской практики.

В заключение статьи Джирон сравнивает исследовательские подходы Чикагской школы, характерные для эпохи модерна, с кри-тической постмодернистской перспективой, которую предлагает современная социологическая школа в Лос-Анджелесе. Разверну-тые ею урбанистические исследования уже не ищут гарантий в объективности полевых методов и не отстаивают эпистемические и политические преимущества лабораторных экспериментов.

Для представителей этой школы Лос-Анджелес, так же как раньше и Чикаго, служит местом подтверждения научных выводов социологов, но в то же время представляет собой совсем другой тип «места поиска истины».

Они не настаивают на привилегированном значении своего собственного прочтения города, но предлагают самой широкой ау-дитории участвовать в совместном конструировании «места». Го-род становится проектом сотрудничества, в котором научные тек-сты социологов являются только средством, помогающим любому читателю воспринимать и понимать жизнь города. Только в этом

2007.02.008–012

46

качестве они достойны доверия. Другими словами, сам город ста-новится гиперреальностью, которая не может быть полностью по-знана и которая зависит от дискурса, производимого людьми в оп-ределенной социальной ситуации. Лос-Анджелес в качестве такой реальности предохраняет от рождения единого доминирующего нарратива.

В то время как Чикагская школа основывает достоверность обобщения на «силе» этнографических наблюдений или экспери-ментальных разграничений, доступных только ученым, социологи из Лос-Анджелеса обеспечивают доверие к своим выводам и тек-стам признанием собственной теоретической «слабости», предла-гая видение города как безрангового многообразия историй, где дивергирующие истины могут быть выявлены каждым.

Оправдывая свой выбор Лос-Анджелеса для проверки в каче-стве исследовательски демонстративного образца, применимого для исследования других крупных городов, представители этой школы не пытаются представить его уникальным или типическим. Скорее в нем видят прообраз того, чем должны стать другие американские города – полицентричными, полиязычными, поликультурными. Го-род – это не место для наблюдения или аналитического расчленения, как это понимали чикагские социологи 20–30-х годов XX в., а место борьбы для всех, включая ученых, за познание городской жизни.

Разнообразие урбанистических форм и связанных с ними со-циально-познавательных и управленческих практик стало предме-том исследовательского внимания многих ученых второй полови-ны XX в., размышляющих о проблемах в городской политике. Этой теме посвящена статья «Смерть города». Ее автор Зен Л. Миллер рассматривает в ней эволюцию принципов управления развитием американских городов под влиянием смены представлений о роли социальных групп в жизни города.

Создание предпосылок для сосуществования разнообра-зия социально-культурных групп как основы городской поли-тики и следующие отсюда тенденции и изменения американ-ской городской жизни после 1950-х годов должны рассматри-ваться в свете получившей в этот период распространение идеи смерти города как порождающей социальное и физическое ок-ружение системы.

2007.02.008–012

47

Долгое время американская городская политика опиралась на принцип культурного индивидуализма, согласно которому основой стабильного социального многообразия городской жизни после 1948 г. стал плюрализм социальных групп. Этому подходу предше-ствовал период, когда в течение второй четверти XX столетия го-родские планировщики, представители социальных наук и прави-тельственных официальных структур США отстаивали утвержде-ние, что именно группы, а не индивиды представляют собой опре-деляющие единицы американской жизни, а индивиды обретают свою идентичность, основываясь на факте своего членства и уча-стия в жизни группы.

Культура группы формируется в ходе ее истории и социаль-ного опыта на определенной локальной территории, особом сосед-ском окружении, в конкретном городе и т.д. Согласно этому взгля-ду, культура группы не тождественна положению группы на соци-альной шкале классовой, профессиональной или гендерной при-надлежности.

Городская политика 1920–1930-х годов была направлена на то, чтобы придать динамику групповой культуре, претерпевающей изменения под влиянием тех «сил» или «факторов», которые дей-ствуют помимо контроля членов группы. Согласно этому взгляду, на урбанистический опыт групп воздействуют ситуации миграции и взаимодействия, ведущие к экономическим и технологическим изменениям.

Группы с интенсивным опытом межгрупповых контактов живут в городе, процветая, поскольку эволюция их культуры соот-ветствует фазам экономической и технологической эволюции. При этом они сохраняют свои специфические культурные обычаи и в то же время модернизируются по мере модернизации города, чего не скажешь о группах с меньшим опытом, которые отстают и в куль-турном развитии, и в накоплении ресурсов участия в социальной и гражданской жизни города.

Город в таком представлении становится местом, где образу-ется наибольшее разнообразие групп и создаются наилучшие усло-вия для продвижения технологических инноваций, которые позво-ляют совершенствовать управление, повышая при этом стандарты жизни для всех групп, что служит расширению демократической практики. Такой подход 20–30-х годов может быть назван детер-

2007.02.008–012

48

министическим культурным плюрализмом. В его рамках прогресс отождествлялся с процессом урбанизации и понимался как неиз-бежный рост разнообразия групп, взаимодействующих между со-бой, одновременно конкурируя и сотрудничая, благодаря чему поддерживался социальный и гражданский мир, основанный на компромиссе групповых интересов, и обеспечивающий социаль-ную безопасность. В городской планировке и управлении этот под-ход выражался, например, в оценке сегрегации расселения как вре-менного этапа и средства для поддержания группового разнообра-зия межгрупповых отношений.

Однако с середины XX в. установка на культурную инжене-рию в городской политике стала вызывать все больше возражений, поскольку к этому времени уже стало ясно, что предшествующие усилия 1920–1930-х годов не породили новой эры межгрупповой терпимости, социальной гармонии и экономического прогресса для всех групп и не способствовали формированию более глубокой формы демократии. Отрицание методов культурной инженерии вытекает также из отрицательного отношения к социальному и биологическому детерминизму в определении культуры, на кото-ром эти методы основывались. Тем более что этот детерминизм выразился и в распространении в мире тоталитарных форм идеоло-гии 20–30-х годов.

Бунт против детерминизма исходил из осознания необходи-мой вовлеченности людей в выбор их собственных стилей жизни и культуры как выражения автономного, свободного, индивидуализи-рованного существования. Ключевыми словами новой эпохи куль-турного индивидуализма стали разнообразие и выбор, саморазвитие скорее как психологическое, чем как политическое благо. Право на самореализацию рассматривалось как часть гражданских прав.

Протест против культурной инженерии оказал значительное влияние на попытки федерального правительства продолжать на-циональную городскую политику и городское планирование в прежнем духе. Не стремление к конечному достижению граждан-ского мира, а создание условий для социального выбора стали рас-сматриваться как принцип, индивидуализации образа жизни. В 50-е годы психологизация культуры американского общества постепен-но трансформировала городскую политику, стимулировала созда-

2007.02.008–012

49

ние во всех типах городских пространств социального и физиче-ского разнообразия среды.

Изменилось отношение к локальной специфике местных культур. Стало считаться, что местные общности как основа не-больших и более крупных городов должны развиваться на более универсальной социально-экономической и культурной основе. Отсюда вытекала неизбежность конфликтов между группами нова-торов и традиционных защитников своеобразия локальных куль-тур, что повлекло за собой целый ряд антиправительственных ак-ций. В течение долгого времени сторонники сохранения своеобра-зия старых городов и организации их расселения лоббировали за-коны о сохранении исторического наследия, которые в какой-то мере ослабили тенденцию разрушения, хотя в целом и не устрани-ли их разрушения.

Технологические инновации обновили региональные образ-цы городского планирования, особенно городов на Юге и Юге-Западе, вовлекая региональных лидеров в проектирование развития и модернизации их городов. Вместе с тем это породило страх перед неизбежностью межрегиональной конкуренции. Процессы в дан-ной сфере зависели от участия крупных монополий, постоянного колебания политической конъюнктуры и смены администрации, что началось еще в 1948 г., когда импульсом к продвижению прин-ципа культурного индивидуализма в городской политике стало принятие Демократической национальной конвенции, отстаивав-шей гражданские права для всех групп людей.

Новое отношение к правам человека стало предпосылкой развития культурного индивидуализма и трансформации политики городского планирования между 1948 и 1965 гг., когда было при-знано значение участия городского населения в планировании го-рода и выделении средств для проектов городского обновления.

В 80–90-х годах начали утверждать, что эффективность дос-тижения этих целей могут обеспечить институты частного сектора. Стало поощряться участие граждан в определении городских про-блем, развитии программ восстановления, распределении фондов, внедрении проектов и оценке процесса их осуществления и финан-сового обеспечения.

По тем же мотивам выделялось и достаточное количество средств для создания подлинной соседской автономии. Были при-

2007.02.008–012

50

няты многие федеральные законы и программы в 60–70-е годы, на-правленные на обеспечение равных возможностей для всех граж-дан реализовать свои права. Расширение соседского окружения и общения как принципа жизни городского сообщества ставилось как задача при создании расово- и социоэкономически смешанных соседских районов, дополняющих расово-сегрегированные терри-тории города.

На практике культурный индивидуализм как основа нацио-нальной урбанистической политики породил недовольство, что про-явилось и в публичных акциях той части населения, которая исходи-ла из консервативно-моралистической критики его крайностей.

Эти крайности культурного индивидуализма сказываются в отсутствии внимания жителей крупных американских городов к жизни сообщества, причем не только в беднейших районах, но и даже в наиболее благополучных центральных и пригородах. Инте-ресы современных городских жителей слишком различны, чтобы объединить их общинным существованием, привычным для амери-канского общества. Современные защитники «гражданских сооб-ществ» как дополнения к «культурно-психологическим сообщест-вам» больше не аппелируют к определяющей роли «соседских об-щин» (neighbourhoods) при обсуждении общественных задач. Те-перь на первое место выдвигается развитие способности индивидов к эмпатии, которая скорее чем просто терпимость к «другому» должна обеспечить основу поведения горожанина и типа отноше-ний жителей современного города.

Впрочем, процесс перехода к этим идеям идет довольно медленно и мало для кого его перспективы сейчас кажутся опти-мистическими.

Таким образом, начиная с конца 40-х годов можно выделить два периода в формировании современной национальной город-ской политики в США. В течение первого органы управления на федеральном и местном уровнях настойчиво стремились к включе-нию институтов частного сектора и граждан вообще как партнеров в процесс формирования городской политики, имея в виду расши-рение возможностей выбора жизненного стиля. Во второй период идея такого участия в формировании городской политики реализо-вывалась уже на основе собственных устремлений частных лиц, зачастую имеющих антиправительственную направленность и уси-

2007.02.008–012

51

ливающих тенденции дерегуляции власти, приватизации и мини-мального вмешательства официальных лиц. Тем не менее эти из-менения все же дают основание надеяться на возможность найти путь к обеспечению общего благополучия городского уклада жиз-ни, где дух культурного индивидуализма станет приоритетным в городской политике.

По мнению автора статьи, сейчас закончился этап культур-ной инженерии, манипуляции c социальной и физической средой города и начался совершенно новый этап формирования городско-го пространства.

Помимо культурного разнообразия социальных групп, насе-ляющих город, существуют и проблемы разнообразия других форм и компонентов городской жизни, выходящих за пределы сферы «человеческого» существования. Речь идет о технических, техно-логических и биологических компонентах. Именно этим послед-ним проблемам урбанистических исследований посвятили свои статьи авторы спецвыпуска журнала «Scienсe as culture» («Наука и культура»)7. В центре их интересов – современное состояние окру-жающей среды и экологической политики города.

Актуальность темы, затронутой в этих статьях, определяется дискуссиями, разгоревшимися вокруг тезиса о «смерти энвайрон-ментализма», недавно выдвинутого Бруно Латуром и имеющим в достаточной мере провокационный характер.

Как отмечают авторы вводной статьи этого спецвыпуска «Введение: техноприродное время-пространство» Дэмиан Уайт и Крис Уилберт, все большее количество голосов раздается в пользу того, что течение энвайронментализма находится в серьезном упадке и существует реальная необходимость его обновления. Эти дискуссии показывают перспективы эволюции энвайронменталист-ского движения в ближайшие годы. Развиваться должны также и энвайронменталистские представления о будущем и новых соци-альных реальностях.

В начале XXI в. содержание энвайронменталистских дебатов обусловлено тем общим положением, которое было характерно для многих стран, где обострились противоречия и оживились дискус-сии, связанные с новыми явлениями в капиталистическом обществе

7 Scienсe as culture. – L., 2006. – Vol. 19, N 2.

2007.02.008–012

52

и экологической реакцией на них. Технологически и идеологически обновленный капитализм способствует интенсивной деструкции разнообразных экологических сред в глобальном масштабе. При-рода, общество и технологии стали неразрывным единым целым, меняющимся с головокружительной скоростью.

Разнообразные экологические и «зеленые» социальные дви-жения, которые с таким успехом выступали на политической сцене XX в., оказались политически и интеллектуально дезориентирова-ны таким развитием современного обновившегося капитализма. Налицо тенденция упадка влияния энвайронменталистских движе-ний и организаций, выхода из них многих членов, сокращения их поддержки населением, падения политического веса. Многие счи-тают, что они излишне экстремистски настроены в своей деятель-ности, и не имеют ясного представления о будущем. Этим обу-словлена острота дискуссий, зачастую спровоцированных ради-кальными заявлениями таких ведущих теоретиков энвайронмента-лизма, как Бруно Латур или экоскептик Борг Ломбард.

Центр интереса в этих дискуссиях перемещается в сферу со-циоэкологически-технологических изменений, обсуждения техно-природных форм жизни, хотя в то же время продолжается обсуж-дение таких традиционных проблем как защита дикой природы и консервация ландшафтов, последствия нанотехнологий, биотехно-логий, глобальное потепление, проблемы биоразнообразия, водные ресурсы.

На этом фоне в энвайронменталистских кругах в рамках поис-ка новой парадигмы научной экологии признается, что неопределен-ные и недифференцированные «разговоры о кризисе» и «риторика риска» не способствуют выработке комплексной политики в отно-шении современных социоэкологико-технологических изменений. Этими поисками определяется и ряд совершенно новых форм прак-тической активности, в том числе и в городской экологии.

В настоящее время многие люди во все более возрастающей степени осознают, что их существование обусловлено технопри-родными формами жизни, что требует своего отражения и в поли-тико-экологической практике и теории. Весь современный энвай-ронменталистский дискурс строится на признании ряда оппозиций и различий: между органическим и синтетическим, человеческим и машинным, природным и технологическим.

2007.02.008–012

53

В противоположность этому авторы статей данного выпуска отстаивают тезис о возможности преодоления их оппозиции по-средством соединения природного и технологического. По их мне-нию, понятие «техноприрода» является плодотворной метафорой для мотивации размышлений об изменяющихся отношениях между экологией, технологиями и миром урбанистических ценностей. Все исследования в данной сфере ориентированы на применение поня-тия гибрида, возникшего в сфере технологий для описания отно-шений природа – общество, при анализе состояния социальной экологии и кризиса энвайронментализма.

Что означает термин «техноприрода» в век технологического детерминизма? В значительной степени этот термин играет прово-кационную роль и поворачивает энвайронменталистский дискурс в сторону защиты экологического начала. Термин «техноприрода» служит организующим началом размышлений о приоритетах со-временной политики по отношению к природе. В нем отражается тот факт, что познание нашего мира становится все более техноло-гически опосредованным, но также и то, что современные люди воспринимают себя неразрывно от окружающих их вещей различ-ной природы: технологических материалов, культурных предметов, экологических сетей и пр.

В современной культуре техноприродное ощущение мира воспроизводит и искусство: кинематограф (фильм «Матрица»), экологическо-технологические инсталляции Олафура Элиасона или более противоречивые новые эстетические феномены, связан-ные с осмыслением биотехнологий (Эдуардо Касс).

Находит оно свое отражение и в деятельности граждан-ских активистских кругов, примером чего могут служить раз-личные акции.

Таким образом, происходит своеобразное соединение эколо-гии и технологии, пронизывающее жизнь города в целом. Налицо формирование совокупности новых идей, способствующих пони-манию новой реальности современного общества в ее урбанистиче-ско-экологическом обличье.

В своих статьях, посвященных анализу этой реальности, Эрик Свингедув, Стив Хинчлифф и Сара Уотмор (Оксфордский университет, Великобритания) переосмысляют представление о городе как о социоэкологическо-технологическом артефакте и поле

2007.02.008–012

54

социоэкологической борьбы. Свингедув, например, формулирует понятие «киборговый урбанизм», говоря об условиях существова-ния развитых форм техноприроды. Он основывает свои взгляды на синтезе идей исторического и географического материализма, по-литической экологии и энвайронментальной истории.

В своей статье «Циркуляция и метаболизм»: (гибрид) приро-да и (киборг) город» он делает акцент на таких аспектах «матери-альной» жизни города, как движение, циркуляция, изменение и процессуальность.

Автор описывает историю возникновения понятий метабо-лизма и циркуляции в европейской естественнонаучной и социаль-ной мысли, а также все культурные реминисценции, с ними свя-занные. В середине XIX в. метафора циркуляции стала использо-ваться в связи с проблемами города, прежде всего обследовании потоков воды в городе. Прокладываемая сеть труб, регулирующих движение воды в городе, расценивалась с точки зрения системы нового городского проектирования как залог чистоты и здоровья города по аналогии с артериями и венами, обеспечивающими внут-ренний обмен и здоровье тела. Концептуально важным было также использование метафоры метаболического обмена в контексте идей К. Маркса о социоприродных процессах, связывающих про-изводство стоимости, обмен и потребление в рамках социальной динамики капиталистической рыночной экономики.

Таким образом, понятия циркуляции и метаболизма, при-шедшие из области естествознания, уже в XIX в. начали использо-ваться для анализа социально-природных отношений. С их помо-щью в теоретической мысли эпохи модерна городские отношения рассматривались как серии взаимосвязанных гетерогенных дина-мичных и противоречивых процессов, длительных качественных и количественных трансформаций, которые переустраивают отноше-ния человека и его природно-технического окружения.

Более 50% современного населения живут в городах. Соци-ально-экологические стороны их жизни определяются процессом урбанизации. Каков же механизм урбанизации природы?

Что такое современный крупный город в промышленно раз-витой стране? Это, прежде всего, место метаболического обмена между социумом и окружающей средой, обеспечивающего единст-во одновременно глобальное и локальное. В нем смешаны, визуа-

2007.02.008–012

55

лизированы, переведены в потребительскую форму запахи, вкусы, вещи и тела из всех концов мира. Смешение материальных и сим-волических вещей создает особый социоэнвайронменталистский механизм, который превращает город из многих составных частей, сетевых техноструктур в разнородное, конфликтное и внутренне разрушающее целое.

В то время как урбанизированное пространство служит вме-стилищем всех этих форм и способствует их перемешиванию и дальнейшему усвоению, мегаполис в свою очередь воздействует на всю планету: автомобили выбрасывают в воздух углекислый газ, который изменяет климат, действует на людей и всю природу.

В свою очередь крупные стихийные бедствия оказывает серьезное воздействие не только на климатические условия, но и на экономическое положение затронутых ими регионов в целом, как это случилось после Эль Ниньо в Индонезии. Глобальный капитал и мировой техноландшафт в данном случае вступают во взаимо-действие с глобальным климатом и локальными реалиями и т.д., что, например, привело, к перестройке социальной экологии Джа-карты радикальным образом.

Совокупность подобных процессов отражается на глобаль-ном структурировании географического пространства, захваты-вающем территории городов. В результате возникают города–палимпсесты с глубинно перемешанными пластами локальных, национальных и глобальных, социоэкологических и техноприрод-ных особенностей.

Существующая окружающая среда (и технические элементы и природные ресурсы) является историческим результатом социоэн-вайронментального обмена, социофизических и техноприродных процессов. Поэтому современный город как процесс синтеза соци-ального и природного создает «гибридное» пространство. Городской мир – это мир-киборг, частично искусственный, частично социаль-ный, частично технический, частично культурный, причем границы между этими сферами являются достаточно неопределенными.

«Киборговая» метафора традиционно использовалась для по-нимания отношений человека и машины. Теперь же она также ис-пользуется и для исследований урбанистических феноменов. При этом материальное взаимодействие между человеческой телесно-

2007.02.008–012

56

стью и городским пространством наиболее проявляется в обилии информации, связывающей их с технологическими сетями.

Если понимать киборга как гибрид механизма и организма, то городская инфраструктура предстает с этой точки зрения как цепь взаимосвязей между телом и системами его жизненной под-держки. Современный дом, например, становится комплексным продолжением человеческого тела, обеспечивающим его потребно-сти в обеспечении водой, теплом, светом и др. В таком доме стира-ется противоречие между природой и культурой, органическим и неорганическим.

Элементы «неорганического» характера играют активную роль в динамике социоприродных метаболических процессов, на-пример, трубы, по которым циркулирует вода, связывают вместе самые разные разделенные места и экосистемы, соединяя конфигу-рацией сетей относительно локальные процессы с более широкими социометаболическими процессами.

Процесс метаболических изменений не может быть социаль-но или экологически нейтральным. Социоприродную «связность» города следует понимать как соединение власти природы с классо-выми, гендерными и этническими отношениями, порождающее целый ряд социально-энвайронменталистских неравенств. Приро-да, следовательно, является интегральным элементом политиче-ской экологии города и должна быть описана в этих терминах.

Другими словами, социоэкологический метаболизм является неразрывной частью политических процессов и определяет содер-жание любого политического социального проекта. Урбанизиро-ванная природа, хотя она и описывается обычно как технологиче-ско-инженерная проблема, фактически является частью политики, а вопросы устойчивого социоэнвайронменалистского развития представляют собой фундаментальные политические вопросы.

Свингедув считает, что его анализ городского метаболизма с точки зрения политической экологии является разработкой истори-ческого географического материализма, с точки зрения которого при капитализме отношения собственности и финансовые потоки скрывают многообразные социоприродные процессы доминирова-ния/субординации и эксплуатации/репрессий, которые питают ур-банизационные процессы. В настоящее же время, когда акцент де-лается на скорости циркуляции жизненных потоков глобальных

2007.02.008–012

57

городов в условиях кибернетизированной высокотехнологичной сетевой экономики и соответствующей ей культуры, многое в от-ношениях власти к социоприродным явлениям еще остается неиз-вестным. В этих условиях, по мнению Свингедува, необходимой частью современных энвайронменталистских дебатов является по-литическая вовлеченность в жизнь города и урбанистические про-цессы. Он приводит аргументы в пользу того, что метафорическое использование понятий метаболизма и циркуляции наряду с поня-тиями киборга и гибридности, необходимое для понимания ком-плексных процессов города, неизбежно ведет к политизации проек-тов преобразования города и урбанизации природы, что, в свою очередь, значительно меняет энвайронменталистский политиче-ский проект социальной справедливости.

В заключение автор указывает, что новые идеи городской политической экологии открывают практические возможности для организации городской среды, в которой мы хотим обитать. Осоз-нание политического значения природных условий должно осно-вываться на признании необходимости городского развития, кото-рое возвращает город его гражданам. Политическое видение город-ского метаболизма в этом отношении является также экологиче-ским видением и требует разрешения вопросов окружающей сре-ды. Важно найти путь к социоэкологической устойчивости города, ориентируясь на демократически контролируемые и организацион-ные преобразования системы общество – природа.

Еще одну из проблем социоэкологии города и его связи с техносферой подняли в своей статье «Живые города» Хинчлифф и Уотмор. Они рассматривают коллизии экологической науки, вы-званные необходимостью переосмысления отношения человека к природе в условиях современного города. Речь идет о совокупно-сти вопросов эпистемологического, экологического и политическо-го характера, связанных с приспособлением животных, птиц и рас-тений к городской среде. Исследователи назвали это проблемой «живых городов».

Авторы статьи считают, что гетерогенность «живых горо-дов» не укладывается в традиционные экологические и урбанисти-ческие схемы и методы картографирования пространства совре-менных городов. Необходимо учитывать новые политические и экономические практики городов, направленные на поддержание

2007.02.008–012

58

баланса человеческого и природного компонентов в жизни города. Эту идею исследователи подкрепляют проектом эпистемологиче-ского восприятия этих практик представителями социальных наук, основанным на идеях Ж. Делеза.

Городская политика сейчас переживает бум своего «озелене-ния», когда неустанно ведутся разговоры об экологической ценно-сти и сохранении биологического разнообразия города. Отмечается важность осознания нового экологического подхода к окружающей среде в городе, который в отличие от традиционного подхода рас-сматривает биологические сообщества как включенные в процесс человеческой жизни. Люди, обеспокоенные проблемами экологии, ученые-натуралисты, группы защитников дикой природы и другие добровольные организации становятся все более активными участ-никами планирования городских пространств.

Этот подход по-новому ставит вопросы формирования граж-данского сознания и общественных ассоциаций, отношения к обще-ственному благу, распределения инвестиций при планировании го-родов. В Англии в среде городских «зеленых» зародилось понятие «живых городов», подразумевающее новые требования к стилю и практикам экспертного анализа, заложенным в научных и политиче-ских процедурах. Это понятие дает ключ к пониманию новых про-странственных разграничений между городом и природой, «челове-ческим» и «не-человеческим» компонентами окружающей среды.

Представители нового подхода к экологии города исходят из того, что в реальности заселение городов не соответствует экс-пертному проектированию городского пространства, не учиты-вающему гетерогенности городского сообщества, составленного из многих элементов.

Основываясь на ряде примеров из жизни городской фауны и флоры (поведении птиц, животных и растений в их адаптации к условиям жизни в Бирмингеме), авторы показывают, как и при ка-ких условиях пересекаются различные жизненные пространства этих городских обитателей и людей как членов одного сообщества. Город при этом является живой окружающей средой. Наряду с компьютерными «сетями», спутниковыми связями и прочим урба-нистическим инвентарем есть еще кое-что: мириады миграций микроорганизмов, животных, растений и насекомых делают города

2007.02.008–012

59

полным жизни пространством, являясь частью урбанистических отношений.

Эта сонаселенность городов многообразными, взаимосвязан-ными сообществами не отражена в экологических и этологических стереотипах экспертной оценки. Животные, растения, насекомые и другие «не-человеческие» обитатели города вступают с нашей «че-ловеческой» жизнью в многообразные отношения. Современная демография города не устраняет его географию.

Городские обитатели в своей совокупности составляют ком-плексный ансамбль, взаимодействующий и воздействующий на разные области существования. Городская экология с этой точки зрения – показатель противоречий и возможностей, порождаемых человеческим присутствием и технологиями.

Авторы статьи показывают, что все эти различные живые ре-альности пересекаются именно в результате деятельности, а не просто как часть структуры города. Не факты их наличия, а вклю-ченность в отношения составляет ткань жизни, так что мобильное существование гетерогенных городских жителей не всегда может быть разделено на независящие друг от друга пространства.

Пространственно-временные рамки обитания этих жителей устанавливаются более сложным образом, чем принято думать. Например, пространство обитания барсуков, которые расселяются и роют свои норы вдоль линейных линий (железных дорог, кана-лов), весьма подвижно. Это пространство сетей, а не территории в эвклидовском смысле, и здесь нужно более нюансированное ос-мысление протекающих процессов. Все это доказывает важность урбанистическо-экологического осмысления живого многообразия пространства – времени городского мира.

Существующие сейчас формы экспертной практики часто не-достаточны для экологических исследований наблюдения логики культурного разделения между социальным и природным в городах и их картографирования. Те экологические феномены, примеры ко-торых приводят в своей статье авторы, можно назвать «бытием-в-соотнесенности». Их можно наблюдать только исподволь и осмыс-лять эпистемологически как «становящиеся» в процессе пересечения пространств обитания человека и городской флоры и фауны.

Основным выводом Хинчлиффа и Уотмор является понимание естественности как «сопроизводства», в котором как «человече-

2007.02.008–012

60

ские», так и «не-человеческие» акторы сосуществуют и воздейству-ют друг на друга в событийных, познавательных и управленческих практиках. На этом должно быть основано экологическое мышление комбинирования и нахождения общих точек между ними.

На первое место должна выдвинуться задача реализации воз-можностей «живых» городов. Экология становится урбанистиче-ской, а города должны стать экологическими. Жизнь в «живом го-роде» требует обучения жить вместе с другими. Эту ситуацию сле-дует учитывать не только городским организациям, занимающими-ся проблемами сохранения природы, но и при экспертном проекти-ровании городского пространства (включая и экологию), не упус-кая из вида жизнедеятельность городских обитателей всех типов.

Новые познавательные практики, по мнению авторов статьи, нужно понимать в духе делезовского отрицания экспертизы и зна-ния как диаграммирования. Речь идет об «открытой» деятельности, экспериментальной неэкспертной активности, включающей в себя элементы «незнания», и постепенно накапливающей опыт.

Взаимодействие реальностей «человеческого» и «не-челове-ческого» должно быть переосмыслено и в политической своей про-екции, полагают авторы. Политика и эпистемология не существуют раздельно. Сфера политики в этом смысле должна пониматься ши-ре, чем просто деятельность людей в своих интересах.

Исследование как процесс производства знания всегда явля-ется интервенцией в мир, следовательно, знание расширяется до активности и вовлечения социальных ученых в процесс создания политики. Они должны формировать саму познаваемую ими ре-альность, а не заниматься лишь выяснением степени истинности наших знаний о мире.

В результате должна возникнуть политически ангажирован-ная, но «не-критическая» социальная наука. «А-критичность» в данном случае не означает иррелевантности или отказа от оценки, от суждений. Скорее речь идет о стремлении к такому стилю ис-следовательской практики, которая в меньшей мере судит и осуж-дает и, следовательно, более открыта разнообразию возможностей и опыту.

В трудах современных философов и социологов науки, осо-бенно Изабель Стенгерс и Бруно Латура, для такой пост-гуманистической трактовки знания, учитывающего интересы не

2007.02.008–012

61

только «человеческих», но и «не-человеческих» акторов, использу-ется выражение «космополитика» (Стенгерс).

Поскольку при всех попытках соединения науки и политики между ними всегда остается бездна, большая часть усилий должна быть направлена на демократизацию экспертизы. Путь к этому ле-жит через активизацию разнообразных гражданских ассоциаций, сопротивляющихся любой попытке экспертного проектирования, игнорирующего многообразие форм живого. Сами граждане долж-ны задавать вопросы по поводу отстаиваемых в научных эксперт-ных проектах интересов, требовать объяснений и участвовать в принятии решений. Так, новые способы общения с «неживым» в рамках научной практики приводят к мысли о новых отношениях с «живыми» акторами, т.е. к новой политической практике.

Подводя итоги, следует сказать, что именно понятие техно-природы помогает увидеть, что современные энвайронменталист-ские дебаты затрагивают гораздо более широкий контекст ком-плексных социальных, экологических, технологических и полити-ческих проблем.

М.Е. Соколова