[редакция]

Анатолий Каплан, главный редактор.

Анатолий Квашин, выпускающий редактор

Иван Полторацкий, редактор отдела художественной литературы

Кристина Андерс

София Асташова

Ал Коперник

Владимир Москвин

Михаил Немцев

Анатолий Квашин, верстка, обложка

Сершей Ковале, древние египтяне и прочие Добрые люди

[содержание]

[От редакции] А.Каплан. Герой внутри стр.3-4

[Субъективность] А. Квашин. Герой? стр.5-6

[Субъективность] И.Полторацкий. Охота на ПГ стр.7

[Идея] К. Андерс. Эволюция стр.8-9

[Кино] А.Коперник. Ходжа Насреддин с ядерной бомбой стр.10-12

[МОЛНИЯ РАдОСть]авторская колонка М.Немцева

Об исчезновении путешествий стр.13-14О книге-книжке стр.15

[Кино] А.Каплан. Украина криминальная стр.16-19

[Рецензии] И.Полторацкий. Прадедушка против Зигфрида стр.20-25

[Книжная лавка] С. Асташова. LON-DON стр.26-33

[Личность] В.Москвин. Чемодан Сергея Бирюкова стр.34-38

[ЛИтЕРАтУРА][Поэзия]

Виталий Пуханов.Антон Метельков.Алексей денисов.

[Проза] Наталья Крофт.

ОтЗВУКИ ВОйНы. СИцИЛИЯ. очеркАНГЛИЯ. ОтдыХ В ГОРАХ. рассказ

[Переводы]Mary Ruefle

(пер. Павел Погода)

трамвай

3

[от редакции]

Не увлекайся мягким зеленым светом мира животных, не тоскуй о нем; если он увлечет тебя, ты низойдешь в животный мир невежества, будешь мучительно страдать от глупости, немоты и рабства, из которых не будет видно выхода, не увлекайся же им.

из книги «Бардо Тодоль»

Каждый ныне живущий человек — герой. Более того — главный герой. Жизнь этого героя может быть классическим романом, коротким стихотворением, поэмой, боевиком, мелодрамой, оперой,

балетом, чередой событий. Главное, чтобы вокруг живого происходило действие. Жизнь как нелепое нагромождение событий, внешне имеющих чёткое направление, составляющих единое целое, сводящихся к крестику, болтающемуся на цепочке, висящей на шее. Противовес жизни — свобода как акт чистой воли, начинающаяся в одной точке и заканчивающаяся в другой, после которой может быть жизнь или ничто.

Нет, конечно, свобода — это часть жизни, и мы можем поговорить о том, возможно ли выделять её в нечто независимое от европейских колонизаторов, основываясь на принципах конфедерализма 13 фактически суверенных государств-штатов. Свобода США основана на милитаризме, а первичная сфера влияния USA — два американских континента.

А смерти нет, потому что герои никогда не умирают. Представьте, для принятия, к примеру, мук ада или блаженств рая, необходима форма, что-то наподобие человеческого тела. Мучиться веки вечные в теле человека невозможно: оно к этому не приспособлено, а душа — дура.

Даже современные ηρως1 лишены возможности умереть. Да-да, современные герои — их очень много вокруг нас: кондуктор в трамвае, официант в кофейне, преподаватель в ВУЗе, любой прохожий. Когда произошла такая перемена и герой перестал быть храбрым мужем, полубогом, марионеткой? Перемены не происходило, оправдать героичес-кую сущность каждого из людей можно многогранностью понятия «герой», но если продолжать размышления об этом понятии, всё сведётся к уже упомянутому греческому ηρως. Европейские философы любят блуждать в дебрях словопроисхождения — особенно интересно это выглядит у Хайдеггера, который при сконцентрированном прочтении разрушает словестный код.

ГЕРОй ВНУтРИ

1. - др. греч. «герой — храбрый муж, предводитель»

трамвай

4

[от редакции]

Корни современного героизма можно искать в тавтология культуре; именно внутри культуры, искусства сформировался герой сегодняшнего дня. Он самый простой человек, кто, попав в переплёт, выкручивается из него, как настоящий Брюс Уиллис; он несчастный алкоголик или сирота, неожиданно узнавший, что его соседи — вампиры, люди — корм для высокотехнологичных роботов, шрам на лбу получен не в автокатастрофе, а он — иной, избранный, Гарри Поттер. Во многом такое восприятие мира и себя облегчает жизнь: культурное явление, прививающее героическое самосознание, не будет заниматься бичеванием, унижением человека, не станет смешивать его с грязью (где, иногда кажется, человеку самое место).

Дальше меня так и тянет повторить слова Шекспира «Мир — это театр»,

з а т е м в с п о м н и т ь многими великими г о в о р е н н у ю фразу «Что наша жизнь? — Игра» и сказать, что вся соль в том, какие карты пришли тебе «на руки», когда ты родился.

Подход к жизни «я — герой» — это своего рода трикстерство. Хотя, трикстер в большей степени связан с глубинным героизмом: он скорее архетип героя как такового, попытка nomber one. О психотипе трикстера подробно можно поговорить с Юнгом.

Вернёмся к альтернативе жизни — движение по линии свободы; не участвовать в процессе жизнь, но влиться в процесс свобода — такое возможно, если субъект знает об игровом процес-се всё или очень многое, понимает, что не сможет выйти из него, и зачастую ему известен финал действа конкретно в отношении него. Обладая комплексом таких знаний, не выходящий из игры, планомерно идущий к развязке субъект — свободен. Надеюсь, сказанное не имеет привкуса матрицы.

В детстве я зачитывался романами про удалых моряков, пиратов — помню книжку «Красный корсар», помню того силь-ного во всех отношениях капитана пиратского судна. Он был герой. ♦

«Когда меня осенит бардо абсолютной сути,

Я отрину все мысли, полные страха и ужаса,

Я пойму, что всё предо мной возникающее,

есть проявление моего сознания...»

из книги «Бардо Тодоль»

Анатолий Каплан

трамвай

5

ГЕРОй?Анатолий Квашин

[субъективность]

…каждый человек считает страдания, выпавшие на его долю, величайшими.

Г.Гессе, «Степной волк»

д а, каждый — безусловно-главный, единственно верный герой своей жизни как повествования от пер-

вого лица. Но герой ли? Или же просто центральный персонаж своей собственной трагикомедии (с жанром — кому как повезет, но все-таки в большинстве случаев жизнь наша — трагикомедия с не очень счастливым концом и неустойчивым балансом между комическим и трагическим)?

Вступая на путь подобных рассуждений, я осознаю, что не будет ни одного понятия, трактовка которого могла бы быть однозначной. Здесь можно было бы обложиться книгами, дабы в любой момент сослаться на умного дяденьку из позапрош-лого столетия, тем самым оградив себя от упреков в неправильном понимании терми-нов, которыми я собираюсь оперировать. Но, как гласит расхожее выражение, никогда не ошибается только тот, кто ничего не делает. Посему закончим с предисловиями и этими ритуально-риторическими реверансами и на-конец начнем.

Думаю, сначала будет вполне логично определиться с тем, что же такое герой и в каком значении мы будем употреблять это слово. Вот тут-то и обратимся, пожалуй, к разнообразным умным дяденькам, тол-кующим слова великого и могучего. И Ушаков, и Ожегов, и даже Даль, определяя слово «герой», не забывают, конечно, про центральное действующее лицо произведения (герой повести и проч.). Но во всех словарях

первым и основным значением этого слова выступает «доблестный сподвижник вообще, в войне и в мире, самоотверженец» (Даль) или нечто подобное «исключительный по смелости или по своим доблестям человек» (Ожегов). Бывает, конечно, что вспоминаются и древнегреческие герои, но ведь и они тем более исключительны, особенно учитывая их происхождение. Впрочем, литературного героя тоже можно не отбрасывать, а на-оборот — опереться на многовековую литературную традицию постановки в центр повествования исключительной личности (что иногда не противоречит даже тому, что личность эта — безусловный выразитель среды, места и времени, в которых он существует). Исключения из этого «правила» (вроде гоголевского Башмачкина etc.) только подтверждают его. Да и исключения ли это — не так однозначно. (Здесь хочется заметить, что если каждый человек — центральный персонаж, то уж никак не книги. Мир-как-текст давно и удачно заменяется миром-картинкой, этакой смесью «гламура и дис-курса», как говорил пелевинский Иешуа. Поэтому, думается, разумнее представить, что каждый для себя — центральный персонаж фильма, если не RPG.)

Таким образом, под словом «герой», мне кажется, будет правильно подразумевать этого самого «доблестного сподвижника», выдающуюся личность. (Впрочем, часто такая личность никоим образом не виновата в собственной исключительности или даже

трамвай

6

[субъективность]

не догадывается о ней.) Далее — в рамках определенного хронотопа (да простит мне читатель слово сие) герой должен быть один, в крайнем случае — несколько, иначе исключительность личности теряется, становясь чуть ли не нормой. Некоторые могут возразить — а как же все эти «безымянные герои», ежедневные, анонимные: шахтеры, милиционеры, пионервожатые, геологи etc.? Но, господа, это уж соцреализм какой-то. Не столько специфика профессии или социального положения делает человека героем, но специфика самой личности или же вообще — специфика обстоятельств, случай. Не будем забывать также о том, что героизм не обязательно связан с непосредственной физической опасностью, хотя именно опасность такого рода делает его заметнее.

Помимо близости к опасности в слове «герой» невольно угадывается коннотация самопожертвования. Не буду спорить с тем, что эта природно-русская, православно-социалистическая черта не чужда истинному герою. Но, по-моему, важнее в герое не самопожертвование, а верность самому себе — своим принципам или полному их отсутствию — в любых ситуациях.

Но что-то вы загрустили, друзья мои… Ах, оставьте — вы, безусловно, герои и, безусловно, главные. На том и порешим. А я побегу — мне еще нужно успеть колпак с бубенчиками погладить. Ведь не всем же быть героем. ♠

Искренне Ваш, К.

трамвай

7

[субъективность]

Р ассуждать о героизме сейчас не принято — время случилось такое неэпическое. Автор вымер в прошлом

веке, как ящер, от вируса постмодернизма. Рок-н-ролл тоже долго не продержался… Остались одни супергерои, но они витают где-то над и малозаметны для общества. Илья-Муромец походил-осмотрелся да обратно на печь улёгся, и хорошо жить стало — стабильно, никто землю не сотрясает, не тревожит так и не спасённый мир. Есть только одна проблема, и она проистекает из эпиграфа: Веничка так и не согласился жить на земле целую вечность. Нет его с нами. И среди нас нет. Значит, где-то есть это подлое место для подвига, эта сволочная ахиллесова пята современности! Бродит где-то последний герой, до сих пор стремится скорее уйти, потому и не наступает царство всеобщего благоденствия. Вот мы и решили всей редакцией сесть на трамвай дальнего следования и разыскать этого негодяя. Что делать с ним дальше — мнения разделились. Спорили мы до крови и до хрипоты. Самая гуманная часть нашей редакции предлагает

ОХОтА НА ПГ

Иван Полторацкий

Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы мне прежде показали уголок, где не всегда есть место подвигам

Венедикт Ерофеев.

его утихомирить, подстрелив из-за угла транквилизатором (есть подозрения, что это — Михаил Пореченков), а потом посадить в клетку и показывать детишкам, чтоб неповадно было. Реакционные круги нашей общественности говорят, что надо тридцатого уничтожить, но там мнения разделились — есть мнение, что уничтожать надо двадцать пятого. Конечно, мы бы нашли идеальное решение, но есть одно но: необходимо совершить подвиг, чтобы так или иначе изловить последнего носителя героизма. То есть — убить дракона. А историческое чутьё как бы намекает нам, что ничего хорошего из этого не выйдет. Поэтому мы просто посмотрим со стороны на это чудовище и обо всём вам расскажем.

Будем надеяться, что последний герой вымрет как-нибудь сам, вслед за последним автором. И уж тогда мы будем жить вечно, хорошо и стабильно. Только мне почему-то кажется, что Веничка к нам не вернётся. Но не будем верить предчувствиям — как-то пафосно это звучит. ♥

трамвай

8

[идея]

Безусловно, художественное сознание представляет собой генетический симбиоз различных эстетических

принципов, а определенные виды искусства являются лишь разными способами отображения этих принципов. Показательно в связи с этим закономерное появление представителей одного направления/тече-ния в литературе, живописи, музыке (см. например, романтизм). В соответствии со своими функциональными и прикладными особенностями разные виды искусства могут иметь общие или дифференциальные признаки, но суть метода остается единой. Так, например, литература представляется наиболее персонифицированным типом, и далее по ниспадающей — изобразительное искусство, музыка. (Я намеренно не говорю о театре, кино, фотографии и пр., которые являются синкретичными формами.) Вообще, проблема героя, его трансформации — излюбленная тема лите-ратуроведов, и неслучайно, ведь герой, по сути, формальное выражение сущностного содержания произведения. (См. генезис в античном театре, где маска изображала определенное внутреннее качество: добро, зло, жадность и пр.) Но самое главное — это взаимоотношения героя и читателя. (Более верно говорить о трехчастной коммуникации: автор-герой-читатель, но в рамках поставленной темы мы намеренно редуцируем данную цепь.) В зависимости от смены мировоззрения (автора, кстати)

ЭВОЛюцИЯ

Да ведь это ж лучше, коль умрет.Ф.М.Достоевский.

“Преступление и наказание”

эти отношения трансформируются, так как меняется герой (по воле автора опять же). Я не буду останавливаться на характеристике и ключевых особенностях героя того или иного направления, ибо это хрестоматийные моменты, освещенные в любом учебнике (как, например, романтический герой — индивидуалист, рвущийся к недостижимому идеалу, который находится в другой реальности (дуализм сознания), находящий успокоение в картинах идиллической природы и умирающий молодым, так ни-кем и не понятый, и крайне трагична его судьба). Итак, изменение взаимоотношений и соположения героя и читателя в процессе развития художественного сознания.

В мифологии любого народа героем является бог. Так как космогония определяет появление мифологического сознания, то обязательно речь идет о боге, создающем мир. В этом случае, безусловно, бог выше человека, а следовательно, герой выше читателя: боги всемогущи, бессмертны и вечны.

Далее, материал народных сказаний и ле-генд. Рассмотрим на примере истории о Ге-ракле и его 12 подвигах. Геракл — полубог, сын Зевса и земной женщины, который из-за хитрости и коварства Геры должен был находиться под властью своего старшего брата Эврисфея, но Зевс заключает с Герой договор, что, совершив двенадцать подвигов по приказу царя Эврисфея, Геракл получает бессмертие и власть. Геракл является типичным героем сказаний, храбрецом, совершающим подвиги,

Кристина Андерс

трамвай

9

[идея]

который борется со своей судьбой и по-лучает бессмертие в награду. Такой герой становится ближе к человеку-читателю (из-за своего полуземного происхождения), но все же он сын бога, а поэтому опять же выше читателя.

Герои же эпического жанра не наделены никакими сверхъестественными способностями, кроме того, что они храбры, смелы и отважны. Одиссей — царь Итаки, но он смертный, как все люди. Но он избранный человек, на стороне которого сама Афина Паллада, а враг его — Посейдон. Боги вмешиваются в жизнь этого отважного смертного и помогают либо мешают ему. В соположении герой-читатель он занимает более высокое место.

А теперь обратимся к русской клас-сической литературе и героям романов. Реализм, диктуя свои правила, привел к выработке реалистического героя, ко-торый является обычным человеком, по-ставленный в обычные жизненные реалии, который является современником автора. Такой тип героя абсолютно равен читате-лю. Печорин в “Герое нашего времени”, Чичи-ков в “Мертвых душах”, в котором, по признанию самого Гоголя, автор изображал свои недостатки и пороки, дабы провести себя, Чичикова и читателя по пути

нравственного очищения. Дальше пошел Тургенев, который создал так называемые “безгеройные” романы, в которых в центр повествования поставлен персонаж, который не способен называться “героем” в полном смысле. Это был приговор современному ему обществу, в котором он не может отыскать человека; роман-атмосфера. Подобных при-меров “романных” реалистических героев в огромном количестве можно найти и в тра-диции западной литературы.

Модернизм, и далее — постмодерн, разрушая все каноны и рамки художественного построения, возводя на пьедестал игру в ка-честве основного эстетического принципа, полностью изменяют и самого героя. Он превращается в шута, недостойного и пре-зренного, он хуже читателя и ниже его. Но, как пишет исследователь Нортон Фрай, этот «джокер» — игральная карта, может пе-ревернуться/обратиться и побить туза. Следовательно, герой-шут превращается в бога. Герой В.Пелевина Вавилен Та-тарский — поэт-неудачник, торговавший в ларьке, становится мужем великой богини Иштар. Происходит возвращение к мифу, но с ним играют, такого рода сознание не является уже мифологичным. <Но это уже совсем другая история…>♠

трамвай

10

[кино]

Герой — это мифическое существо. Он идет в ад, и делает что-то ради того, чтобы сделать что-то. То есть он совершает поступок ради поступка, и чаще всего пускает себя при этом в расход. Как можно назвать героем человека, который легко и непринужденно побеждает, даже не пострадав при этом? Герой — это тот, кто умирает, выполняя задачу, которая к тому же часто и смысла-то не имеет. Герой действует напрямую, и если и думает о последствиях, то о совершенно конкретных: «Беги, я их задержу!». Вся его жизнь сокращается до одного геройского поступка.

В последние годы голливудские картины все ярче демонстрируют настроения, схожие с появившимися в русском кинематографе в девяностые. Безнадега, непобедимость человеческой тупости, подлость государства и локального варианта демократии. Даже самые кассовые фильмы — «Аватар» и «Бесславные ублюдки» — ярко рисуют нам отвратность американского мировоззрения. Как будто это и есть основной «мессэйдж». В «Аватаре» главный герой совершает предательство, потому что корпорация (которая, по сути, Америка и есть, хоть и метафорически) отправляет его вершить геноцид. В «Бесславных ублюдках» фашис-тов изображают крайне американообразны-ми, до милых мелочей, типа Гитлера, который жует жвачку, — то есть основным врагом мира объявляют американцев, и намек настолько очевиден, что не заметить его просто невозможно.

В этом смысле фильм «Немыслимое» («Unthinkable») — апогей разрушения шаб-лона американской «правоты». Десять лет назад такой фильм был бы просто

невозможным; воистину, немыслимым. Сейчас, на «прогрессивной» волне нового кинематографа, он выглядит уместным, что не делает его менее ужасающим.

Опорной точкой фильма является то, что главный персонаж в нем — террорист по имени Юсуф. Причем террорист-одиночка. И он в фильме — герой. Он страдалец, ему соболезнуешь, его жалко; при этом он — сильный, он переносит все «сжав зубы»; тот факт, что Юсуф заложил аж три ядерных бомбы в разных городах США, отступает на задний план на фоне того, что происходит на засекреченном объекте, где его допрашивают. Снято так, что симпатии зрителя первым делом на стороне Юсуфа. Зритель видит, что Юсуф — сильный, целенаправленный, что он по-настоящему верит во что-то. И вера его привлекательна. Юсуф держится намеченного пути, его не ломают пытки и психологическое давление. Он — герой.

Второй симпатичный персонаж, по идее, тоже должен вызывать протест. Это — палач по имени H (Эйч), который Юсуфа пытает. Почему он симпатичен? А потому, что он тоже во что-то верит. Он знает, что он делает страшные вещи, но он четко понимает — зачем. И он отлично знает свое дело. Эффект H усугубляется, когда оказывается, что пер-вую семью его жены убили соседи. А потом она убила всех их родичей, после чего ее схватили и передали H для суда.

В конце же H оказывается чуть ли не самым человечным среди всех участников операции, что дает ему опять же много «очков». Он — герой.

Когда, наконец, Юсуф решается высказать свои требования, они оказываются непо-мерными. Невыполнимыми. В частности,

Ходжа Насреддин с ядерной бомбой

Внимание, статья-спойлер. Если вы не смотрели фильм «Немыслимое», желательно посмотрите его до прочтения статьи, потому что иначе просмотр может быть не столь интересным. То же самое относится к фильмам «Аватар» и «Бесславные ублюдки» (хотя эти два – не критично).

трамвай

11

[кино]

трамвай

12

[кино]

из них следует полный пересмотр внешней политики США. Юсуф требует прекраще-ния поддержки марионеточных режимов на Ближнем Востоке (и вообще всех марионеточных режимов). Вывода войск из горячих точек. Очевидно, что невозможно выполнить его требования. И тут возникает вопрос: за кого воюет Юсуф?

«Давай, давай! Я люблю свою страну, а вам насрать на нее! [...] Я позволил себя схватить, потому что я так захотел. Я захотел встретиться со своими врагами лицом к лицу. [...] Хотите, чтобы я рыдал над полусотней людишек? Да вы убиваете столько каждый день. [...] Дело не во мне, дело в вас. У вас нет власти. Вы не дети Господа, вы — чума. Вы — паразиты. Вы — как опухоль».

Юсуф — американский гражданин и уро-женец США, ранее носивший имя Стивен. Он не присягал в верности другим странам (а США — присягал, служил в американс-кой армии). Получается, что он остался американским подданным, приняв ислам (опять же, разрыв шаблона «мусульманин — ненавидит США»). В фильме нигде не упомянуто, что он стремится защитить пра-ва кого-либо, кроме нескольких упоминаний о преданности и любви к США.

Итак, остается одно: он воюет за Америку, как бы парадоксально это не звучало. Заложив три бомбы и дав себя схватить, он обрекает себя на жуткие пытки, и он это понимает. Палач H хорошо знает свое дело и отлично умеет давить. Поэтому, когда ФБР «улыбает-ся удача» и они находят жену и детей Юсуфа, H раскалывает его, убив сначала его жену, а потом инсценировав пытку детей. Юсуф выдает местоположение бомб. Проигрывает ли он при этом?

Мне кажется, он побеждает, поскольку цели своей он все-таки добился: его схва-тили и пытали, чего ему, скорее всего, и требовалось, поскольку других вариантов просто нет. Все хорошо, конфликт разрешен. Когда H говорит Юсуфу в конце: «Теперь они все на твоей стороне» — ловишь себя на мысли о том, что имеются в виду не люди на засекреченном объекте, имеется в виду зритель. И действительно: зритель на

стороне Юсуфа, а значит, на стороне Юсуфа США. И США готовы смириться с ядерными взрывами, которые вдруг встают в положение меньшего из зол, в сравнении с личной драмой одного человека.

Но самое жестокое все-таки припасено напоследок, и оно дает очередную загадку. Это четвертая бомба, о существовании которой становится известно только в конце. Юсуф умен и расчетлив. Он с самого начала предполагал, что может расколоться, поэтому оставил себе «лазейку» в виде четвертой бомбы. Как относиться ко всему после обва-ла новой информации становится вообще непонятно.

Все, что можно было разрушить, уже разрушено; Юсуф — положительный пер-сонаж, который готов убить десятки миллио-нов человек непонятно зачем; ужасающее чудовище, палач H — положительный пер-сонаж, который знает столько изощренных пыток, что даже представить сложно; все остальные персонажи — просто серость с небольшими колебаниями.

Отсюда вывод: чтобы современный герой был героем, он должен быть чудовищем; он должен быть настолько ужасен, насколько это вообще возможно; уровень его злодеяний должен быть доведен до абсурда, должен зашкаливать.

Современное общество со всеми лицемерными правами, демократией, ад-вокатами и скелетами в шкафу достойно Юсуфа и H. Природная жестокость человека, вооруженная юриспруденцией, технология-ми, демагогией на всех уровнях всегда берет свое, и когда это происходит — человек воистину царь природы, царь-самодур, не способный нормально управлять, но и власти умалять не желающий. На эту тему есть отличная шутка: «Конечно, люди были раньше ближе друг к другу, ведь оружия дальнего действия не было».

Юсуф и H — насреддины двадцать первого века.•

Ал Коперник

трамвай

13

“МОЛНИЯ РАдОСть”авторская колонка Михаила Немцева

Я родился в 1980 году. Моё поколение стало свидетелями великого и потому, естес-твенно, незаметного пере-хода в массовой культуре: исчезновение идеи «путешес-твия». Одна и из великих идей Той эпохи. Из той эпо-хи (из Модерна as it was) —писатели прошлого века, лучшие, оттуда — все; Путешествие как миф и как идея за их спинами вместе с другими великими идеями и мифами того времени (навскидку: классовая борь-ба, солидарность, свобода, р а в е н с т в о , б р а т с т в о , спорт…); теперь Путешествия закончились, исчерпали себя, их больше нет. Героических путешественников тоже. Ми-лан Кундера писал, что 1989 год уничтожил «эмигранта» (эмигранты остались, но нико-му уже так, как были, не инте-ресны); Путешественники ис-чезли в те же времена, но не сразу; так сменилась эпоха.

Идея путешествия: слож-ные виды пространственных перемещений — с большой скоростью на большие расстояния (линейные путе-шествия), достижение трудно-достижимых мест земной по-верхности (с максимальным использованием доступных технических средств либо при

разумном их ограничении), являются благом сами по себе, достойны сами по себе. Миф путешествия: кто-то это уже сделал! Кто-то уже совершил нечто подобное, и ты можешь. Когда цель уже достигнута — начинаются ва-риации: после восхождения на Эверест начались восхо-ждения на Эверест по сложным маршрутам, с мак-симальной скоростью, зимой, и так далее.

С одной стороны, так оби-таемый мир делает / делал более обитаемым самого себя, засылая путешествен-ника в места, не пригодные к обитанию или же вовсе нечеловеческие (ледники Антарктиды), они были — слугами или агентами прог-ресса. Они были способны на невероятное.

За спиной путешественни-ка — в сверхъестественном смысле — люди, целое человечество. И глубже: сила человечества. Путешествен-ник — это человек плюс техника, и это техника и тех-нология осваивает чрез него или с ним вместе земную поверхность, превращая её в человеческий мир. У путешественника в руках — инструмент, прибор; только сильные могут использовать

эти приборы по назначению, доставив их перед тем на арену посредством других приспособлений – посредством ориентирующих силу путешествий техника продвигается вглубь ещё непройденного пространства. В конце прошлого века, Рейнхольд Месснер в одиноч-ку взошёл без кислорода и без связи на Эверест; Миха-ил Малахов и Ричард Вебер без внешней поддержки до-шли до Северного Полюса и вернулись на материк; я помню, как читал в дет-стве репортажи об том путешествии (настолько удач-ном, что и сказать-то о нём журналистам было нечего) и думал без драматизма: эпоха путешествий закон-чилась. Именно в 1995 году.

Полная победа техники! Это означает просто абсо-лютную технологически воз- можную достижимость лю-бой точки земной поверх-ности, не ликвидируя саму по себе идею путешествия — и вот Фёдор Конюхов плывёт себе туда и сюда — она иссушила и стёрла в итоге стоявший за этим великим предприятием последних пя- тисот лет (раньше — не путешествовали!) миф — теперь путешествия не

ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ ПУтЕшЕСтВИй

Родился в городе Бийске в конце зимы 1980 года. По основному роду занятий – университетский преподаватель и социальный исследователь.

Кандидат философских наук, сотрудник журнала «60 параллель». Рассказы публиковались в журнале «Сибирские огни».

Живой журнал: mnemtsev.livejournal.com.

трамвай

14

решают проблемы, ничего не доказывают и потому не нужны. Хайдеггеровское «планетар-ное господство техники», отменило путешествия так же, как ненужными стали и дру-гие предприятия, увязанные с мифологией духовного дос-тижения. Теперь-то можно понять: путешествия были не столько спортом (что такое тогда был ещё спорт?), сколько решением духовных задач. Путешественник пересекал непроходимые пространства (о б г о р а л , о бмо р аж и в а л -ся, ломал пальцы, голодал, падал с большой высоты и так далее), возвращаясь с картами, образцами по-род, фотографиями и золо-том, золотом в кожаных по-ясных ремнях; это золото исчезало в золотых потоках м е ж к о н т и н е н т а л ь н ы х банковских переводов, телами же их и делами укреплялся миф; путешествие в отличие от, скажем, поездки было всегда дорогой неизвестно куда, так что эти фотографии и породы символизировали это «неизвестно где». Путе-шественник воплощал собой либо указывал собой гра-ницу, фронтир, где техника становилась, всегда временно, опять только самой собой — только техникой, набором средств, подчинённых человеку, усиливающих человеческую волю. Используя технику путе-шествий по назначению, лишь для усиления своего тела, человек там опять и опять становился человеком. Но и опять в ди-алектическом отношении с той же техникой; ставя волевым образом цели за пределами горизонта технического (но, за пределами кино, и не духовные, а — просто динамические це-ли [путешествий], качество которых гарантировалось само-очевидностью — простым взглядом на карту), человек

вовлекал в их достижение любую технику, любой инструментарий, развивая их, так что, когда-то уже цели слегка изменились, трансформируясь из целей чисто пространственных, во всё ещё пространственные, но технически обоснованные, когда пространство — это лишь знак неполноты, неразвитости техники (можно пофантазировать, когда это произошло, что следует избрать в качестве знака: телеграфный ключ? бензопилу? бензиновую горелку?). и вот во фронтальном наступлении общественный и технически ос-нащённый человек решил все проблемы с пространством. Тогда-то цели путешествий стали исключительно техническими, свелись к задачкам ресурсного и инструментального обеспечения путешествия; следовательно, сами путешествия стали личным делом путешественников (хо-тя и продолжая играть по инерции некую символическую роль, однако уже вне всякой мифологической традиции — см. дела вышеупомянутого мореплавателя Конюхова); путешествия из достижений духа стали духовно бес-содержательными. (Пример из другой реальности, но того же исторического времени, — искажённый гитарный звук и нечеловеческое сочетание клавишных аккордов из сред-ства открытия некоторых мета-физических, путь иллюзорных дверей — о чём так часто гово-рил, пока был жив, Моррисон — превратилось в нормальный способ з вукопрозводства, технику шоу, превратившись в конечном итоге в мелкий приём массово доступного счастья, не нуждающийся уже не в интересной и бо-гатой мифологии.) А идея получила небывалое развитие в коммерческом туризме, обеспеченном баллистикой м е ж к о н т и н е н т а л ь н ы х

пассажирских авиарейсов. Туризм: можно анализировать

конечный социальный смысл так называемых туристических путешествий; в купленном или самостоятельно скон-струированном туре ты мо-жешь пережить подлинное, настоящее, но это уже только твоё, клиент, личное дело, и для других твоя экзотическая поездка не означает ничего. Кроме эмоционально соседствующих с тобой и потому связанных, может быть. Туризм — голая реализация некоей технической возможности, о которой и так заранее известно, что она возможна. Тут следовало бы пообсуждать отличие технического вызова — воз-можности, которая подручна и доступна — от вызова ме-тафизического, который и при-нять-то не знаешь как, а для этого придётся ещё только создавать технику (да, «технику» в ином смысле слова) и это не проблема умения, а проблема намерения. Но в случае пу-тешествия, вызов в лице пу-тешественника принимает нечто большее, чем он сам, с его амбициями, проектами и глубоко интимной смертностью; и ты, и я, и всё вместе; отсюда вся это востребованная по-купателями газет риторика «открытий», «достижений», «вызовов», кстати, в данном случае совершенно уместная; она умерла, конечно, уже совершенно. Туризм вместо путешествий как переход к совершенно уже благоустроенному миру, с вир-туальным присутствием в любой его точке. Это означает только то, только то, что большо-го вызова от пространства ждать уже не приходится, хотя индивидуальные вызовы (подростку, выходящему на трассу в Утриш) — да. В них — надежда.

Космос, скажешь ты, и я

трамвай

15

Последние времена. Теперь толстые, содержательные книги читать труднее, чем писать или даже переводить, тем более редактировать. Я хочу, чтобы у тебя была книга, которую ты захочешь читать, потому что тебе будет радостнее читать её, чем другие.

Философские книги нужно читать для радости. Студентов заставляют это делать, но это как азбука — больно без привычки; в надежде, что она появится. А потом — маленькое, исключительно своё, собственное путешест-вие, очень личное, почти домашнее. Читай себе да разговаривай.…Эта книга должна быть такой, чтобы тебе прочитать её в электричке, пока едешь, скажем, на юг от Н-ска, от станции Центр до станции Сеятель — или от станции Реч-ной Вокзал до станции Берего-вая, такие уж тут названия, это мой любимый маршрут — и чтобы на платформе тебе подарить её, уже прочитанную за три поездки, той девушке, которая тебя ждёт, я надеюсь, а книжка — повод для начала разговора, тёплое и мягкое — из рук в руки, и вот вы уже внизу, под Береговой, на пес-чаном берегу, а ты не такой, каким был/уехал/уходил из дома. В книге не должно быть ничего серьезного, это жанр такой — книжка для прочтения в электричке, а книг и книжищ со ссылками и сносками тебе и так читать — не перечитать,

ибо ты умеешь уже это делать. «Там» ты уже свой — теперь можно позволить себе и просто поприкалываться, и нужно.

Книга вообще не должна быть обязательной, особенно книга о Том Самом, о настоящем; сквозь самое слишком серь-езное содержание так и надо проходить, с улыбкой; не хва-тало ещё, чтобы мы всерьез говорили о том, без чего ни жизни, ни смерти настоящих нет; это не постмодерн, а веж-ливость. Не хватало ещё нам напряжённо говорить о любви. …Такая книжка — это случайность. Случайно прихвати с собой для электрички, и пя-тидесяти дорожных минут тебе более чем хватит. Должно хватить, чтобы дочитать когда-то начатое. Тем более ведь ты едешь к девушке — она ждёт, я надеюсь, и ты едешь к ней. Брось в рюкзак. …Не позволять себе, как автору, никаких особенных рассуждений, глубины и афо-ристичности. (Разве что случайно что-нибудь такое выписать.) Да, малословие не спасает — чтобы длить мелодию, нужно играть ещё и ещё. Но лучше недоговорить, чем переговорить. Абзац. Фраза повисает в воздухе, ты быстро смотришь в окно — и если там сверкнуло — для этой страницы достаточно! …Так что не надо быть таким глупым, а это неизбежно, но все-таки не надо, чтобы без лишней, даже крайней на то нужды стараться увеличить

количество страниц с такими рассуждениями… если бы можно было ограничиться листовкой, одним белым листом с чёрными буквами! — мне хватило бы, пожалуй, и листка… но нет. Ещё не время для одного удара. Пусть будет книжка. Покамест я не там, где наносят лишь один удар.

Итак: чтобы твой взгляд вдруг поднялся от этих стра-ниц — скользнул мимо слу-чайных твоих спутников, лю-дей, животных (если там есть животные) незримых иных существ — и прыгнул в окно… и улыбка. Улыбка хорошего человека. Вечером, устремляясь из города, на переломе весны в лето. Вот и всё, на что может надеяться сочинитель таких тонких кар-манных книжек.

Ибо на что надеяться сочи-нителю, как не на последнюю прочитанную в его сочинении фразу, развёртывающую себя в мысль — бесшумно и очень быстро, помимо внимания, помимо твоих ног идущих по свежему песку, даже помимо её руки, мысль, радостную саму по себе, светлую, вровень с другими мыслями, память о которых она вызывает, и делает всё ещё более настоящим — тебя, её, остров на горизонте, рельсы вверху позади, сухую траву на песке у воды, вечер?

Всё, дочитал — теперь можно её подарить. Лучше, чем скурить, или утопить. Ω

О КНИГЕ-КНИЖКЕ

соглашусь расслабленно; но не отказалось ли человечество и от космоса? Слишком боль-шой пока вызов, не потянуть;

и при том — слишком легко это делает техника, так что доставка человеческих тел на Марс — это уже не так

интересно, просто перерасход ресурсов. Ω

трамвай

16

[кино]

о к/ф «ЧУЖАЯ»

УКРАИНА КРИМИНАЛьНАЯАнатолий Каплан

трамвай

17

[кино]

трамвай

18

[кино]

Когда говорят про украинских бандитов, я сразу вспоминаю отечественный фильм «Де-вять жизней Нестора Махно», произвольно и без подтекста. В 2010 году под чутким наблюдением К. Эрнста был снят фильм «Чужая», по одноимённому роману

украинского анархыста и гиперактивного блогера Нестеренко Владимира Адольфовича (Адольфыча). Сразу скажу, что книжку в руках держать не довелось, а фильм посмотрел, недавно скачав из сети, хотя злая антипират-ка, где любителя халявы опускают по полной фене, — впечатляет.

Коротко сюжет. Украина, 90-е годы, криминальные пацаны стреляют в криминальных пацанов, киллер Бабай поторопился и не добил одного быка контрольным в голову. Кстати, контрольные по головам Бабай делал, кажется, из немецкого Маузера. Недобитый бык выживает, сливает убийцу мусорам. Бабая закрывают в СИЗО и давят, чтобы слил заказчика — легавые угрожают вышкой. Заказчик — киевский авторитет, он отправляет в Чехию бригаду пацанов разыскать сестру Бабая, чтобы тот не ссучился. После кровавых поисков, Чужую забирают у чешских цыган, отправив их на тот свет.

И понеслась.В отличие от фильмов из той же серии, типа

«Бригады», «Жмурок», «Антикиллера» и «Бумера», «Чужая» выдержана и сделана реально «по пацану». В фильме нет ни одного положительного персонажа. Мысли и действия героев предельно логичны и соответствуют условиям, в которых они оказались, — Голливуда не произошло, симулякры Брюса Уиллиса (и ему подобных) не являлись.

Чешские кадры фильма оставили непривычное впечатление, обычно Чехия — это пивко, старые дома, гончарная мастерская и фальсификация ли-тературных памятников — в фильме подделывают только паспорта, жители Праги одеваются, как пидорасы, а Českých Romů1 похожи на музыкальный коллектив Gogol Bordello. В Чешских тюрьмах, когда кончается хлеб, масло мажут на колбасу.

Стрельба и убийства длительностью в 110 минут с самого начала фильма становятся нормой и не отсылают к одноимённой американской киноэпопее про пришельцев из космоса — это лишь элемент декора. Член отправленной в Чехию бригады Шустрый влюбляется в Чужую и, кажется, вот-вот станет героем, который в финальной сцене обнимет и поцелует свою девушку на фоне звездопада из общаковских денег. Но создатели обламывают зрителя, который следил и знал «всё к счастью шло», — получив пулю, Шустрый лечится в больничке и едет париться на тюрьму. На тюрьме он

1 Чешские цыгане (чеш.).

трамвай

19

[кино]

сидит с Бабаем.Блатота и пострелять всегда интересны широкому кругу зрителей: во-первых, action, во-

вторых, широкое поле для ассоциирования себя — зрителя — с героями фильма; ну и, конечно же, интересно посмотреть про 90-е. Эпическая героика лет может

состязаться за юные сердца с произведениями Вальтера Скотта, к тому же, она менее усыпляющая, чем преисторические романы основоположника.

Как уже упоминалось, в «Чужой» нет положительных героев, даже случайный фермер, напуганный бандитами в самом начале фильма, —

сам дурак.В блатоте — всех этих бригадах и братках затаилась цитация

то ли варягов, то ли удалых князьков времени политической раздробленности на Руси — взять силой, а после убедить

в своей богоизбранности и великом предназначении вершить судьбами смертных, пока не придут татаро-

монголы, коммунисты или Саша Белый, простите, Невский. Повергнутую блатоту будет клеймить прислуга новой братвы, а спустя некоторое время всех реабилитируют и признают жертвами режима.

Чужая иллюстрирует эти и многие другие процессы, в витую пару переплетённые с героизмом. МХАТовские актёры в масках неприятных героев заперты в ограниченном

пространстве, клетке и из-за безвыходности своего положения плетут подставы, убивают — у них просто нет выбора, иначе кино превратилось бы в упомянутый Голливуд, и, сказав станиславское «Не

верю!», можно было бы увольнять всю съёмочную группу в Ад. Выхода нет и потому, что судьбами своими они не управляют — управляют автор сценария и режиссёр — события складываются согласно множеству случайностей и устремлений

множества людей.«Солдаты французской армии шли убивать

русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию.

Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки — голодные, оборванные и измученные походом, — в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tiré

et qu’il faut le boire2»3.Клетка, МХАТ и 90-е сделали своё — фильм основан на чистой воле

определённой группы лиц по предварительному сговору, а прочитать книгу, для детализации событий, как минимум, заманчивое предложение.♦

2 Вино откупорено и настало время выпить его (франц.)3 Л. Н. Толстой, «Война и мир»

ПРАдЕдУшКА ПРОтИВ ЗИГФРИдАИван Полторацкий

трамвай

20

[рецензии]

трамвай

21

[рецензии]

Немецкий поэт и прозаик джеймс Крюс родился 31 мая 1926 на острове Гельголанд.

С конца лета 1944 года Крюс призван в немецкую армию и служит в военной авиации.

С 1951 года Крюс много пишет для различных радиостанций и журналов.

В 1953 выходит первая книжка с картинками «Ханзелман путешествует вокруг света».

Крюс создал несколько десятков стихотворных и прозаических книг, в том числе повести «Мой прадедушка и я» (1959), удостоенная «Немецкой премии по детской и юношеской литературе» за 1960 год, «Когда бы стал я королем» (1961), «Мой прадедушка, герои и я» (1967), а также тексты песен, радиопьесы, телесценарии, много переводил на немецкий язык с различных языков. Но самое известное его произведение – повесть «тим талер, или Проданный смех» (1962). Автор использует в авантюрной сказке для подростков схемы, заимствованные из различных классических произведений, например, из «Фауста» Гете. Насыщенность мифологическими мотивами и литературными аллюзиями, при всей ее органичности, делает эту повесть классикой литературы XX века, причем равно интересной и детям, и взрослым.

В Советском Союзе по этой повести в 1981 году был снят фильм «Проданный смех».

В 1968 году Крюс был награжден медалью Г. Х. Андерсена за вклад в мировую литературу для детей.

Свои литературные взгляды он обобщил в книге «Наивность и понимание искусства. Мысли о детской литературе» (1969).

Умер джеймс Крюс 2 августа 1997 на Больших Канарах, где жил с 1966 года.

Прах развеян над Гельголандом.

трамвай

22

К ниги, прочитанные в детстве, остаются в памяти, как страны, в которых ты когда-то давно побывал. Или как

особенно ясные сны. А может, это было в действительности — короткий эпизод без причинно-следственных связей, непонятно почему задержавшийся в памяти. Случайный прохожий, внезапно посмотревший в глаза, путешествие, от которого остался только интерес к самому процессу перемещения куда-то, но ни названия страны, ни имени автора будто никогда и не было. Запах без источника, дым без огня, смутные ощущения, готовые вот-вот исчезнуть, — из них во многом и состоит наша память.

Если бы мне довелось читать книгу Джеймса Крюса «Мой прадедушка, герои и я» в детстве, то у меня, скорее всего, осталось бы чувство удивления, вызванное первым в жизни разрушением стереотипа. Автор подвергает анализу архетипический образ героя, выстраивает альтернативу Гераклу и Зигфриду, подталкивая юного читателя к собственным размышлениям о сущности героизма. Кроме удивления сохранилась бы особая нежность, потому что Прадедушка напомнил мне моего собственного дедушку, которого я очень любил в те четырнадцать лет, и сейчас вспоминаю с любовью и грустью. Да, он был настоящим героем.

Но эта книга попала мне руки гораздо позже. Интересно, что останется в моей памяти после неё? Хотелось бы верить, что те же нежность и удивление.

Сюжет книги достаточно схематичен и целиком укладывается в одно вступитель-ное предложение:

Краткое учениео героях и героизмесо стихами и разнымиисториями,придуманными на чердакемоим прадедушкой и мною,переписанное на чистовикдля развлеченияи поучения детейи их родителейДжеймсом Крюсом…

Правнук и прадедушка целую неделю рассуждают о героизме, сочиняя истории на оборотной стороне обоев, спрятанных на чердаке. Все персонажи, появляющиеся на страницах книги, вовлекаются в игру и дополняют рассуждения о героизме. Параллельно между главными героями развивается диалог о том, какими должны быть настоящие поэты:

“ — Где торжествуют домашние хозяйки, там гибнут поэты, — вздохнул мой прадедушка. Он приколесил ко мне в своем кресле, подталкивая колеса руками. Гудящая железная печурка уже обогрела комнату.

— Писать мы будем на обоях, Малый, — продолжал прадедушка. — На оборотной стороне. Я только что нашел тут на чердаке целый склад обоев. В углу, за твоей дверью.

— Да ведь этими обоями Верховная бабушка собиралась оклеить столовую к рождеству!

— На стене видна только лицевая сторона обоев, Малый. И вообще, должен тебе сказать, в жизни не часто увидишь оборотную сторону.

Что я мог возразить на такое разумное замечание? Я послушно принес рулон обоев, запер, осторожности ради, дверь и сказал:

— Ну, можно начинать.— Вздор! — буркнул прадедушка. И вытащил

из заднего кармана своих синих рыбацких штанов два толстых карандаша. — Вздор это — начинать вот так сразу, — повторил он. —

[рецензии]

трамвай

23

Я хочу покурить — это раз. Убери-ка, брат, да поскорее, все подушечки и гардины — это два. А в-третьих, я не умею писать стихи по расписанию. И, в-четвертых, мне нужна идея.

Долой гардины и подушки! Да здравствует табак и идеи!”Учение о героизме развивается последовательно, согласно строгой внутренней

логике повествования, осваивая различные жанры — песни, сказки, баллады, даже новеллы с весьма неожиданными и сложными сюжетами. Некоторые истории рассказываются по два раза, но от лица разных героев. Детской литературе часто свойственен излишний дидактизм, но Джеймс Крюс удачно избегает этого, его тексты близки к подлинной жизни и её насущным вопросам, но притом герои историй нетривиальны: мы можем встретить и медведя во фраке, решившего попасть на пир к пингвинам; и мальчика из Черногории, чуть было не поплатившегося жизнью ради прекращения кровной мести; и старого клоуна, дающего представление перед пассажирами тонущего корабля, чтобы не начиналась паника; и тухлое яйцо по имени Адольф Бякжелток, и неистового кондитера времён второй мировой войны…

Книга полна аллюзий скрытых намёков на мировую историю и культуру, тонкой языковой игры, изящного и доброго юмора.

[рецензии]

трамвай

24

[рецензии]

трамвай

25

“Я увидел лицо прадедушки на фоне окна, седые волосы, крупный нос, бороду и подумал: «Может, и Гомер, больше двух тысяч лет назад описавший деяния греческих героев, выглядел вот так же…»

— Зажги свет, Малыш.В маленькой комнате стало светло,

оконные стекла превратились в черные зеркала, а Гомер — в моего прадедушку”

Так мифологизируется образ Праде-душки — самого неоднозначного пер-сонажа книги, её главного героя. Именно на нём и держится самый глубинный — экзистенциальный — слой текста. Он не просто сказочник-моралист, наставляющий внука, как правильно жить. Нет, Прадедушка —глубокий психолог и тонкий стилист и к тому же мужественный простой человек. Ещё в начале повествования упоминается о том, что он близок к смерти.

“Когда мне исполнилось четырнадцать лет, прадедушке моему было уже восемьде-сят девять. Но он был еще крепок и бодр. Летом он каждое утро спускался к причалу и беседовал с рыбаками, возвращавшимися на остров с уловом. А зимой чинил сети и вырезывал поплавки к веревкам, на кото-рых опускают садки для ловли омаров.

Но вскоре после того дня рождения, когда ему стукнуло восемьдесят девять (было это в октябре), с ним случился удар — так ударяет молния в большое старое дерево. Удар не убил прадедушку — он был еще достаточно крепок, — но ему пришлось месяца два пролежать в постели. Когда же доктор разрешил ему встать, оказалось, что ноги его не слушаются. И ему купили кресло на колесах”

В тексте периодически появляются намёки, что Прадедушке недолго осталось жить. Правнук тоже об этом догадывается, но не может смириться с мыслью, что

«наступит день, когда у меня больше не будет прадедушки».

Мотив смерти создаёт в тексте сильное, постепенно растущее напряжение, не заметное на первый взгляд. Но именно в этом и состоит подлинный героизм, главная мораль книги.

Вот последние строки завещания Пра-дедушки:

“Я не был в герои назначен судьбой,Я просто всегда оставался собой.И ты оставайся собою, мой внук,Всегда и во всем! Твой Старый друг”Детская книга, которая учит человека

достойно жить и умирать спокойно, пробира-ет до дрожи. И кроме чисто литературных достоинств есть в этой повести что-то не-уловимое, от чего её хочется перечитывать вслух.

Она нравится, как человек, который всегда может сообщить что-то новое о жизни, даже если мы с ним хорошо, дословно знакомы.

“Лицо его почти светилось, когда он закончил:

— Возвращайся домой, к родителям. Я опять уже могу ходить. Каталку, в кото-рой так легко думается, придется поста-вить в угол. А умру ли я и когда я умру, Малый, это совершенно все равно. Немного мудрости — все, что я скопил, — я хорошо пристроил. Ты никогда уже не будешь восхвалять мнимых героев”.♥

Иван Полторацкий

[рецензии]

трамвай

26

Ст ю а р т а Х о у м а м о ж н о н а з в а т ь великим м исти-

фикатором нашего вре- мени.Поэтому в этой статье

будет говориться не о че-ловеке, которого зовут Стюарт Хоум, а о К. Л. Каллане. К е в и н Л л ь ю э л л и н

Каллан – сумасшедший ирландец, идеолог рево-люции, автор многих книг, среди которых трактат «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе» и «69 Мест, где надо побывать с мертвой принцессой».

[книжная лавка]

трамвай

27

LON-DONСофия Асташова

[книжная лавка]

трамвай

28

Не то, чтобы трактат пользовался дурной славой, но более того — он был запрещён. Таковым является и сейчас.

Существует одно важное правило, которым нужно пользоваться, когда держишь в руках копию этого произведения: нельзя одолеть весь трактат за один раз, пусть текст и может насмешить своим объёмом. Такие попытки оказались фатальными для многих анархис-тов, получивших бесплатные копии первого издания. Одержимые идеями произведения они мчались убивать. Как следствие, многие активисты были арестованы, словно обычные преступники. Некоторые из них именно такими и оказались, проявив несдержанность и неумение. Мастер Каллан, не написав предисловия и инструкции к своей работе, ожидал такого исхода. Врагов было убито много и также, вместе с ними, и глупых фанатов. Он никогда не любил своих фанатов. Они в своем большинстве портят репутацию лидера, а о своей даже не заботятся.

Всплеск убийств побудил правительство запретить книгу, на практике же помешать её нелегальному распространению было невозможно. Запрет со стороны властей по-мог избежать ложной популярности, которая, как известно, может испортить и самую прекрасную вещь.

Вот та инструкция, которая была умело замаскирована от случайных читателей: следует разбирать по одной главе трактата в сутки.

Необходимо сказать заранее, что в трактате нет никаких националистических идей. Скин-хед-бригада, являющаяся активной группой, которой был вверен трактат самим автором борется за права рабочего класса, а это касает-ся и других национальностей. Безжалостная жестокость Скинхед-бригады основана на антибуржуазной и д е о л о г и и . Б р и г а д а состоит из трех подразделений: →

Однако между подразделениями про-исходил обмен архетипами. Таким обра-зом, функции боевого и идеологического руководства переходили от одного бойца к другому, а не принадлежали одному че-ловеку. Каждое подразделение состояло из бойцов обоих полов, у всех был разный характер и боевой опыт.

По указанной уже причине можно привести только десять небольших цитат из трактата:

— Это классовая война! Все богатые свиньи умрут.

— Гнев опьяненного классовой войной пролетариата достигнет новых высот. Да начнётся борьба!

— Когда я направляю оружие на отдельного представителя правящего класса, дуло моего пистолета есть палец, указывающий в вечность.

— Правда порабощает, ложь ос-вобождает.

— В противовес устоявшемуся мнению как ситуационистов, так и консерваторов хочется подчеркнуть, что корнем сегодняшнего кризиса являются проблемы количественного, а не качественного характера.

— Наше движение породила зависть, ведь гнев укрепляет наш дух. Ненависть заставляет рабочий класс мечтать о кро-вопролитной революции и даёт нам силы, что бы стрелять, резать и жечь наших врагов.

— Смерть сделает нас личностями. С гибелью старого порядка земля станет всеобщим домом. Единственной нашей задачей является похоронить недорезанных капиталистов, а вместе с ними вековое угнетение. Уничтожая их случайно, мы превратим отношения в обществе в нечто доселе невиданное.

— Лишь тот, кто сражался и погиб за анархию, умирает счастливым.

— С в о б о д а есть невиданное

Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе

Маркс Христос СатанаЛогика Долг ПохотьДисциплина Беспристрастность СтрастьБорьба Мистицизм Насилие

[книжная лавка]

трамвай

29

проявление телесной сущности.— За исключением человеческого тела, развали-

ны и останки составляют главный мотив в запад-ном искусстве, начиная с периода романтизма. Перед нами стоит задача превратить буржуазную архитектуру в живописные руины. Искусство есть буржуазная подделка. Революция должна стать небывалым для нашей тёмной эры, бешеным разрушением, диким катаклизмом.

Это была последняя цитата из трактата «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе». В сумме они представляют собой не только ре-волюционный трактат, но и карту Лондона. Каждая из них была найдена в одном из районов города, написанная кровью в квартире какого-нибудь яппи или известного журналиста, кричащего о бла-гополучии рабочего класса. После каждого убийства карающий оставлял по случаю цитату из трактата в назидание тем, кого еще не коснулось возмездие. Так Лондон окрашивался в красный цвет.

Скинхед-бригада реализует планы о превраще-нии центрального Лондона в очаг революции. Когда полицейские силы появились, стало видно, что толпа разделилась на три части, которые К.Л. Каллан называл тремя составляющими пролетарской психики. Народ с доминантой Христа атаковал полицейских, не заботясь о собственной безопасности. Сатанисты оставались вне поля боя. Иногда они швырялись кирпичами и бутылками. Наличие, как выражается Каллан, Марксисткой доминанты сделало этот бунт самым крупным за всю историю Британии с 1870 года. Марксисты собирались в небольшие группы, одного появления которых хватало, чтобы прорвать вражеские укрепления. Всё больше и больше офицеров встречали чудовищную смерть под ногами мятежников.

Когда членов отряда Каллана полностью устроила ситуация, возникшая на улицах, они разбрелись по своим местам проживания с чувством морального удовлетворения. Они достигли состояния «Анатас», так К.Л. Каллан называл конечную стадию объединения архетипов Маркса, Христа и Сатаны. Анатас – главное, что скрывает человеческая психика, дух, вырывающийся на свободу, когда капитализм перестаёт подавлять личность.

Картину, изображающую это событие, можно завершить: движения остановились, огонь в сердцах пролетариев уменьшился до размера искры, в то время как огонь на улицах продолжал пылать,

[книжная лавка]

трамвай

30

олицетворяя собой свершившийся приговор. Пылающий Лондон. Красный Лондон. «Красный Лондон» — это книга в книге и путеводитель по Лондону 90-х. Используя незамысловатый жанр скинхэд-романа Хоум создет книгу, которую ему даже не пришлось писать.

69 Мест, где надо побывать с мертвой принцессой

Каллан написал документальное произведение под названием «69 Мест, где надо побывать с мёртвой принцессой». Автор этого непристойного и оскорбительного сочинения утверждал, что смерть принцессы Дианы в автокатастрофе была фальшивой, и она на самом деле была задушена неизвестным в стиле служителей индийской богини Кали. Службы безопасности, застигнутые таким образом врасплох, были приведены в крайнее замешательство, и передали тело К.Л. Каллану, полагая, что он найдёт удачный способ избавиться от него. Каллан решил взять и провести Диану по району Гордона, так называемой Тропе Каменного Круга. Разумеется, будучи немного фанатиком, он действительно начал с поездки по Тропе Каменного Круга, но закончил тем, что добавил 58 примечательных мест к своему оригинальному маршруту из 11 остановок. Каллан утверждал, что никогда не был некрофилом, но многие из тех, кто ни разу не читал его научных текстов, а знали только по слухам, говорили, что этот человек никак не мог пристойно обойтись с телом народной принцессы.

Когда труп начал разлагаться, К.Л. Каллан, по собственным описаниям, обезглавил его, вырвал сердце и поместил в королевский рот. Эти части тела были завёрнуты в пластиковый пакет, чтобы путешествие по замкам и производителям виски было не слишком обременительным.

Можно провести параллель между этими двумя произведениями: трактатом «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе» и «69 Местами, где нужно побывать с мертвой принцессой». Сходство обнаруживается при сопоставлении чисел. Количество цитат из трактата вместе со схемой о подразделениях — 11. И Тропа Каменного Круга состоит из 11 звеньев. Но это сходство не бросается в глаза, так как число 11 замаскировано под число 69.

Хоум издает одноименное произведение, где его герои повторяют путешествие Каллана с Дианой по 69 местам, только не с мертвой принцессой,

[книжная лавка]

трамвай

31

а с чревовещательской куклой. Примечательно, что двоих его героев, которые по содержанию дублируют друг друга, зовут Каллум и Алан. Они — восторженные читатели произведения К. Л. Каллана «69 Мест, где надо побывать с мертвой принцессой». Каждый представляет собой про-должение другого или того третьего, который стоит впереди них и служит прототипом ещё многих других образов.

Медленная смертьТак же, как мы ставим знак равенства между

трактатом «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе» и именем К. Л. Каллана, мы можем поставить его между именем Боб Джонс и культурным движением Неоизмом. Хотя и нет уверенности в том, которое из этих имен является псевдонимом, возможно, что и то и другое служат для скрытия личности одного человека.

Неоизм – неизвестное культурное направление, на которое оказали влияние футуризм, флексус и панк. Оно появилось из почтового движения в конце семидесятых.

Неоизм был придуман в 1977 году группой художников, собравшихся вокруг другого ху-дожника и ещё одного художника в Портленде. Изначально движение называлось просто ИЗМ и НЕ-ИЗМ. Однако, в 1979 году, вирус распространился до Монреаля в Канаде, и ИЗМ превратился в Неоизм. В 1982 году Неоизм пересек Атлантику, и по всей Европе и Северной Америки начали происходить важные события. Затем отцом Неоизма стал Боб Джонс.

Неоизм не остался без внимания арт-критиков, как и его загадочное происхождение. Один из них пришел к выводу, что К.Л.Каллан и Боб Джонс являются одним человеком. В записи регистраций рождений обнаружено, что Джонс был рожден вне брака, а потом усыновлен. Родная мать зарегистрировала его в администрации как Кевина Лльюэллина Каллана. После усыновления его имя, согласно закону, было изменено на Боб Джонс. Не остает-ся никаких сомнений, что Джонс — это Кал-лан, который написал «Маркс, Христос и Сата-на объединяются в общей борьбе». Если бы он не стал центральной фигурой революционного движения, если бы не продолжал писать печально известные тексты под именем К.Л. Каллана, Неоизм не представлял бы особого

[книжная лавка]

трамвай

32

[книжная лавка]

трамвай

33

интереса.Открытие правды об авторе теории Неоизма вряд ли бы ему

повредило, но сумасшедший ирландец не захотел снимать ту ауру таинственности, которая покрывала все его работы. Возможно, читатели трактата Каллана, а так же других его произведений, среди которых «69 Мест, где надо побывать с мертвой принцессой», обнаружат в стиле теоретической прозы Неоизма что-то раздражающе знакомое.

Неоисты и люмпен-скинхэды имеют много общего, как писал К.Л Каллан. И не стоит удивляться призыву к разрушению культуры. Неоизм — это выставленные на показ поломанные компьютеры, это вирус, который изобретён для красоты, это мониторы с нацарапанными надписями: «Долой сатанизм, уничтожить Неоизм», это бунт авангардных веяний, это потрепанные плакаты и никаких холстов, это саморазрушение искусства. Искусство стало самоубийцей. Искусство саморазрушается, и всё будет гореть. Неоизм будет лезвием в руке искусства, ядом в горле культуры, пулей в башке буржуя.

***Итак, Стюарт Хоум создает героя, который живет в своих

«ненаписанных» книгах и с их помощью влияет на общество. К. Л. Каллан кажется нам мифологической фигурой, потому что его знаменитый трактат мы нигде не найдем, выдумка с трупом принцессы Дианы всего лишь бред сумасшедшего некрофила, а Неоизм – пародия на современное искусство. Но, обратившись к биографии Хоума, сразу всплывает тот факт, что настоящее его имя — Кевин Левелин Каллан. То есть от Кевина Лльюэллина Каллана его отличают только несколько букв в имени (если это не погрешности перевода)? После такого открытия все должно встать на свое место: Хоум действительно скинхед, арттеррорист, основатель плагиатизма, классик панк-фикшн, как и его Герой Каллан; тоже пишет как художественные, так и теоретические книги, грани между которыми стираются благодаря приемам, ставшими отличительной чертами стиля автора. Это всепроникающие бесконечные повторы и смесь секса и социалистической газеты.

Повторы. Повторы. Повторы. Они не позволяют уйти дальше, чем того хочет автор, но и погружаясь в них, мы не ощущаем границ хронотопа. Время как будто остановилось, и ты ходишь по кругу: прошлое, настоящее, будущее. А пространство непостоянно – оно меняется быстрее, чем мы можем за этим проследить: приступ клаустрофобии нагрянет внезапно, когда ты чувствуешь себя заточенным в могиле, но одно оборванное слово — и все рамки исчезают. Ты боишься ступить, потому что пространство не имеет границ. Принцип «иллюзии в иллюзии»достигается именно путем повторов. А главная иллюзия состоит в том, что Хоум, путем повтора и варьирования имени, не создает героя, а сам себя делает Героем. ♦

[книжная лавка]

трамвай

34

[личность]

трамвай

35

[личность]

Сергей Е в г е н ь е в и ч Бирюков (р.1950) - поэт, визуальный и саунд-поэт, филолог, перформер, из-датель.Окончил филологичес-

кий факультет тамбовс-кого пединститута. Преподавал в тамбовс-

ком университете, ру-ководил поэтической сту- дией. Подготовил к пе- чати книги ряда поэтов XIX и XX вв., в т.ч. два издания классика русского палиндрома Н.Ладыгина. С 1998 г. в Германии, преподает в университете име-ни Лютера (Халле-Вит-тенберг). Автор пяти книг стихов, трех книг и многих статей по истории и теории русского поэтического авангарда. Основатель Академии Зауми.

ЧЕМОдАН СЕРГЕЯ БИРюКОВАВладимир Москвин

трамвай

36

Когда мне дали почитать том «Творений» Хлебникова, первую прочную, твердую переплетом книгу, у которой потом шатко шатался полуотломленный форзац, я ночевал с нею, пытаясь заглянуть в божественное лицо поэта, и читал до беспамяток, засыпая все время на разных местах, и он (Хлебни-ков) продолжался во мне — и я вглядывался в его детское и полное полного понимания происходящего и небывшего лицо — я не задумывался тогда, что одна оживленная и продолженная в чужих жизнях судьба может быть столь скоротечна, и что за три месяца до смерти можно беспечно смеяться и рисовать чертежи самозабвенного рисунка досок судьбы.

Математики, смех которых долетает иног-да из-за углов, легко и за два часа сегодня могут опровергнуть любую хлебниковскую теорему, кроме одной ее части — той доказанной утопии свободы, когда можно кататься на крышах вагонов и устремляться в Харьков только потому, что там поспели и расцвели вишни. Несбыточная свобода, которая отворялась в тропинках и в дробинках хлебниковской воробьиной пули, свобода, затворяющая свои двери за мечтательным юношей, которому пытались подражать, предстает сегодня захлопывающимися дверями лифтов, выводящими на чужой этаж, раструбами поездов, выносящими всех святых, свобода Хлебникова предстает сегодня тем воплощением числа 1 или 0, которое полностью исчислило наше время, превратив деяние в делопроизводство, и оставило лишь время опоздания поездов для расставания навек или случайной встречи для счастья, и отправило нас в вечную дорогу, где мы только и можем, что вспоминать и испытывать угрызения совести.

И если на мгновение предположить, что все твои сны, все твои шаги, включая довольно шаткие шаги по переулку, и все шаги, и поступки каждого человека могут быть предугаданы, увидены в схематичном рисунке, прекрасно «схвачены лапой сумасшедшего», что всем событиям одна жизнь, пожертвованная навсегда, и со

знанием дела, и пониманием безусловной воли и презрения к себе, ставит черту; что все может быть предугадано и сосчитано наперед, а время, украденное у прошлого за счет убийственной скорости, хотя бы одного украденного элемента — точного почерка, может за счет забвения на десятилетия оп-ределить буквально каждую деталь твоего платья и даже мельчайший рисунок пылинок на полу, и все рисунки всех пылинок на немытом полу, и все полы, и все элементы всех мыслимых таблиц; что весь порядок слов и чисел может быть предопределен и схвачен свободой безумного, день рождения и день смерти ко-торого не смогут потом припомнить — если на мгновение это предположить, то многим не захочется веровать после этого в человека.

Между тем, простое описание фотографий Велимира Хлебникова самыми простыми и всем понятными словами в стихотворении Сергея Бирюкова «что Хлебников птицей нахохлился», предъявляет нам не просто воспоминание о поэте, но то многократно помноженное на нашу жизнь живое вос-поминание, которое живо потому, что зримо и осязаемо. Сергей Бирюков избирает такое наклонение речи, опираясь на некий «угол сердца ко мне», возможно неверный с точки зрения побеждающей цифры, но такой, что делает участок его собственной жизни — а именно «времени мысли» таким, что взор поэта Хлебникова может быть рассказан.

Что это за рассказ, мы не узнАем его в биографических подробностях моногра-фий, поскольку там мгновение схлопывания зрачка не описывается. Но мы как будто видим перед собой не то, что обещает наша память и воображение, а то, что ставит всю указан-ную цепочку под сомнение. Мы как будто бы видим икону, эффект которой — подтверждать наше бытие.

Мы видим живое, а сами остаемся лишь условностью, дуальностью буквы и шрифта. Безусловны не наши злоключения, переживания, а лишь то, что видит нас. Как писал Хлебников, «Ра, видящий очи свои». Это стихотворение, заимствование из египетской мифологии, обращенное к личному мифу поэта и его конечной истории, предстает

[личность]

трамвай

37

в продолжении, в о з н и к а е т в н о в о м слове , не смот-ря на то, что оно с п о с о б н о с о з е р ц а т ь л и ш ь с е б я -Х л е б н и ко в а , как говорят те-перь, в «театре для себя». Но Бирюков-Хлебников д о к а з ы в а е т, с в о и м словом, поэтическим жестом и своей жизнью то, что возможно са-мо воссоздание, что воз-можна связь между дву-мя бесконечно далекими друг от друга событиями, и что собственно вос-поминание о том, чего не было, возможно как таковое.

Говоря вкратце, ознакомившись с твор-чеством футуристов, че-ловек—поэт Бирюков, одним лишь глазом пробежав затертые старые машинописи, подчиняет себя порядку слов, на-писанных в книгах, о ко-торых нельзя ему больше никогда забыть. То есть условное чтение буквы знака, который толкуют так и сяк, безусловно описывает и содержит в себе рассказанную заново историю чело-в е к а - Б и р ю к о в а . Слово, которое он произносит заново, не просто обусловлено, но возникает здесь и сейчас, всякий раз говоря о себе,

[личность]

трамвай

38

так, как будто где-то и когда-то было уже написано, что человек-Бирюков откроет страницу этой книги в тамбовской библиотеке в 1967 году.

Ничего подобного. Нигде не написано то, что это событие может произойти. Но здесь нужно сказать, что единовременное усилие футуризма по возвратному и прямому

осознанному и гадательному отсчету предполагает то, что то, чего не было, становится тем, что будет, что единственный порядок и продолжение

времени, и всех линеарных времен в общем понимании и лицезрении, все это может быть сдвинуто одним рывком, одним жестом, одним поступком, а вернее, одним препятствием в схватывании. То есть, что если бревно и соринка в глазу могут быть поставлены бесконечным ускорением зрения, — то есть тем, что описывается хлебниковской трактовкой «мнимых чисел», которое требует от человека сектантского жертвоприношения себя, самоубийства, или вернее даже поддельного самоубийства, когда смерть напугана висящим на водопроводной трубе, который прыгает из петли на подоконник и по-крученыховски улыбается — «забыл повеситься».

Что, если простой обман той части своего верования в существование смерти как фигуры, которая воплощается,

способен переменить весь порядок вещей и задать их ход безусловно и навсегда, что если это взятие на

испуг, лишь один раз осмысленное, может все изменить, и заново перечеркнуть то, что было,

если одна эта мысль может быть правдой, то тогда нечего удивляться тому, что

произойдет в следующую секунду. Нечего удивляться тому, что это

здесь и сейчас изменилось в своей сути настолько, что это незаметно никому, потому что мы можем понимать лишь условности. И нечего удивляться тому, что приезжая в город Кострому,

и воспевая его как богиню Кострому, как поэт Сергей Бирюков, что богиня Кострома явится тем, кто

ее выкликает, сидя при небокнигах-интернета, а слово из другого лексического ряда, «Кострома» — самая страшная психболь-ница — взорвется. А чемодан Сергея Бирюкова-человека, полный книг, упадет с эскалатора и никого не убьет.•

[личность]

трамвай

[литература]

[январь 2011]

трамвай

[поэзия][поэзия]

[Виталий Пуханов]

Родился в Киеве. Окончил Литературный институт, был первым и последним лауреатом учрежденной под эгидой Литинститута премии имени Мандельштама. На рубеже 1990-2000-х гг. был редактором отдела прозы журнала «Октябрь». С 2003 г. ответственный секретарь молодежной литературной премии «Дебют».

***Ваня, постмодернист с девяносто второго,Антон, юзер с двенадцати лет,И Валера, гей,Вышли из горящего бронетранспортера.С криками: « Мать, вашу!», били врага в упор.Не отступил ни один.Мертвых товарищей несли через вражеский лес.Хорошие оказались ребята.Родина, ты не права.

трамвай

[поэзия]

[Виталий Пуханов]

***В Ленинграде, на рассвете,На Марата, в сорок третьемКто-то съел тарелку щейИ нарушил ход вещей.

Приезжают два нарядаМилицейских: есть не надо,Вы нарушили режим,Мы здесь мяса не едим!

Здесь глухая оборона.Мы считаем дни войны.Нам ни кошка, ни воронаБольше в пищу не годны.

Страшный голод-людопадЗащищает Ленинград!Насыпает город-прахВо врагов смертельный страх,

У врага из поля зреньяИсчезает Ленинград.Зимний где? Где Летний сад?Здесь другое измеренье:

Наяву и воплотиТут живому не пройти.Только так мы победим –Потому мы не едим.

Время выйдет, и гранитПлоть живую заменИт,Но запомнит враг любой,Что мы сделали с собой.

[поэзия]

трамвай

[поэзия]

[Виталий Пуханов]

[поэзия]

трамвай [Виталий Пуханов]

[поэзия]

***Дойдут ли на нас похоронкиС далёкой и страшной войны?Стыдясь, отвечали потомки:Мы вам ничего не должны.

Простите, забытые деды,Но если начнётся война,Не будет в ней вашей победы,А будет лишь наша вина.

Сомкнёмся, поляжем оравой,Как прелые листья нежны.И памяти этой кровавойМы даже себе не должны.

***Поле бедное, поле русское,Снега серого намело.Лишь вороны гуляют грустные,Да нападало НЛО.Покосившаяся поленница,Кабель порванный коротит.Может, кто еще не поленитсяПоле русское перейти.Без оглядки, на малой скорости.Здесь под каждой тебе горойВ рукавицах, с мечом на поясе,С чистой совестью спит герой.Так ступай, чтобы кость не хрустнула,И не трогай металлолом.Запорошило поле русское,Серым снегом да тихим злом.Выйдешь в поле, в ушко угольное.Если совесть твоя чиста,Выбирай себе место вольноеУ ракитового куста.Чтобы ветви не оцарапалиВороненый узор брони:Двухголового шестилапогоБасурманина обними.

***Юный герой, приготовься к смерти.Это, как пробный ЕГЭ, только проще.Два варианта ответа. Времени, сколько попросишь.«Да» или «Нет» печатными буквами. Черной ручкой.«Да» или «Нет» — это совсем не сложно.Всему, где говорят о радости, старости сытой,О подвиге, под присмотром врачей, объективов, —«Нет» напиши.Там, где обещают тебе нищету, болезни, гибель, забвение, —«Да» отметь.Никогда, ничего с тобой не случится плохого.Бумаги отправлены. Дата экзамена неизвестна.В жизни твоей смерть никогда не станет предметом торга.Будет смертью обыкновенной, как у деревьев, птиц, людей.

[поэзия]

трамвай

[поэзия]

[Антон Метельков]

Антон Метельков, родился в 1984-м году в г. Новосибирске, где по сей день и проживаю. По образованию — конструктор-технолог РЭА. Работаю инженером связи на ТЭЦ. Поэт, публикаций не имею, т. об. строчка про мой стишок запечатали в книжку является авторской выдумкой. Участник некоторых мероприятий, организованных движением “Негромко читать и вдумчиво слушать” (“Свой-Чужой”, “Experiences”, “География”), ряда квартирных концертов (в т. ч. совместно с группой “Бажах Таурег”); финалист новосибирского (в рамках фестиваля “Поэмания”) и всероссийского (в рамках фестиваля “СловоNova”) поэтических слэмов.

[поэзия]

***пуля замедленного действияв поле неявной правотывот и гордись до пенсиичто ты – по-прежнему тывот и считай считалочкикак вышел иванушка погулятькак барабан без палочкикак молоко по углямтак исчезали милыестолбиком стебелькомбелками семимильныминалитым кровью белком

***мы пришли к тебе с преверомрассказать про боль и верубыло нечего сказатьоставались осязатьсдан в багаж наш теплый стажнаш париж и наш сашбашлист хоронил как заплатадырку на сердце солдатаот смерти не умираютзаметил голкипер раяот смерти мерещатся чертино вы им не верьте, не верьтено верьте обманчивым слухамчто бродят меж бровью и ухоми тихо крадутся губамии тихо кладутся на память

трамвай

[поэзия]

[Антон Метельков]

[поэзия]

трамвай

[поэзия]

***Жила на свете одна маленькая девочка.И была у нее одна маленькая справочка.В справочке говорилось, что одна рука у нее — левочка.В справочке говорилось также, что другая рука у нее — правочка.Каждая рука у нее имела по пять кончиков.Кончики эти у нее назывались пальчиками.Пальчиками девочка тянулась к тарелке — ухватить побольше пончиков.Пончиками девочка делилась с другими девочками и мальчиками.Один мальчик подарил ей в ответ свою рогатку.Другой принес ей книжку. Правда, без картинок.В книжке девочка прочитала такую загадку:Сколько, мол, сороконожке требуется пар ботинок?Тогда решила девочка отдать сороконожке свой тапочек.Сороконожка устроила в нем себе дом — с коровой и даже с амбаром.А девочка прыгает на одной ноге между мамочкой и между папочкой.А зовут эту девочку — Метелькова Варвара.

[Антон Метельков]

[поэзия]

трамвай [Антон Метельков]

[поэзия][поэзия]

трамвай

[поэзия][поэзия]

[Алексей денисов]

Родился во Владивостоке. Руководил городским литературным объединением «Серая лошадь». Участник фестиваля «Культурные герои XXI века» (1999). С 2000 г. в Москве. Был куратором сетевого литературного проекта «Серая лошадь» (2002-2004, законсервирован). Автор трех книг стихов, публикаций в антологиях «Нестоличная литература», «Девять измерений», «100 лет поэзии Приморья», журналах и альманахах «Знамя», «Авторник» и др. Первый лауреат Малой премии «Москва-транзит» (2001). Живёт в Москве.

трамвай

[поэзия]

[Алексей денисов]

*вот ты сидишь к примеру ешь, а где-то там летитне зная есть ли аппетит и что вообще ты ешьно вот открылась как бы дверь и видно стало всем:то что летит — не где-то там, а тупо надо всем

открылась дверь закрылась дверь открылась дверь закрыоткрылась вещь закрылась вещь и вот тырым-бырытакая вещь и вещи в дверь и в вещи двери рычерез тебя меня проры тащи в дыру дары

но тут как там, а там не так, хотя везде однооткрой глаза закрой глаза и посмотри спинойразличий можно посчитать до ста до ни однойразличий лично сосчитать до пальцев на ногах

открылась дверь сюда собой, само туда домойа там не тут не дом не так, а только дым трубойпусть это тэц, а это поц, а это кто с тобойразличий сложно сосчитать когда их нет уже

без риска страх без муки стыд, потом разбор-проборвон то не звёздочка летит, а самый тот топордавай, завязывай узлы и как его — судьбуон всё разрубит разрулит и распрямит в трубу

*доброе утро, куда бы ни шлопишем веселое слово веслов сущности та же лопата

что ж, ляжем спатьсна неглубокую ямку копатьв чистое море куда-то

[поэзия]

трамвай

[поэзия]

[Алексей денисов]

[поэзия]

*недавно спал я, потом проснулся и вспомнил сонво сне с друзьями я пил как будто, не помню чтопусть будет водку, потом не помню, потом опять

уже с другими друзьями шли мы, как в гастроном

приходим значит, а там как будто все собралисьте с кем я раньше пил что ли водку, а те ушли

с кем после этих мы шли как будто, как в гастрономпотом не помню, потом пошли мы в гости к гостям

а дальше помню пришли мы в гости, но в гастронома там не помню откуда взяли мы покурить

курили может, не помню точно, я был одинходил по стройке, кирпич и стены без потолка

потом не помню, потом на небо я посмотрелстою на крыше, на небе звёзды не узнаю

такие звёзды большие много, как покурили ветер мощный их кружит мощно над головой

о центрефуга! о звездоветр! о здырпыздыр!здыргырпыздыр же, здыргырпыздыр, о здырпыздыр!

потом не помню, потом в другие попал я сныснысны товарищ, снысны спокойно свои снысны

но помню было, не помню точно, но было, былна крыше звёзды и звездоветр и здырпыздыр

трамвай

[поэзия]

[Алексей денисов]

*идут штаны по улице, а в штанах-то якуда идёте вы штаны, куда несёте меня?молчат чёрные штаны, идут себе вперёди грозен мрачен и суров штанов неумолимый ход

идут носки по улице и хоть не видно ихно в них-то тоже только я и нет на мне другихрубашка движется вперёд рукавами машав ней сердца бьётся моего и теплится душа

летела б кепка над землёй на голове моейно нету кепки надо мной, без кепки я на нейя так же без пальто шарфа и много без чегоно кое-что всё же на мне и я сижу в него

и вот идёт по улице такое барахлокуда идёт оно и где конец пути егоо том не ведает никто и я меньше всего

и ты не спрашивай меня спроси моих штановспроси рубашку и носков ботинок и трусовно не надейся на ответ, ответа просто нетведь так устроен этот свет, хотя какой тут свет

есть лишь физический закон: если подбросить комвсего что есть на мне во мне с мечтами и говномто всё обратно прилетит, но без меня в негом

трамвай

[проза]

[Наталья Крофтс]

Родилась в г. Херсоне (Украина). Окончила МГУ им. Ломоносова (Россия)

и Оксфордский университет (Англия) по специальности классическая филология. Пишет стихи на русском и английском: последний

поэтический сборник «Осколки» составил часть коллекции

отделений славистики Оксфорда и Кембриджа, а недавно

английское стихотворение вошло в альманах «Speaking-

flove», издательство Forward-Press (UK).

также занимается переводами с английского (В. Коуп, О. Нэш), итальянского (Фабрицио де Андре)

и новогреческого (А. Пападиамантис, переводы рассказов изданы в сборнике «Мечта в волне», г. Москва,

издательство «Эдиториал УРСС»).

[проза]

трамвай [Наталья Крофтс]

[проза][проза]

трамвай

[проза][проза]

В маленьком итальянском городке, где улицы карабкаются по склонам,возбуждённо, как крыльями, размахивая бельём на верёвках…В маленьком итальянском городке, где усатые старики, одетые в чёрное,сидят на стульях перед кафеи поворачиваются всем телом,чтобы проводить взглядом каждого прохожего…В маленьком итальянском городкемы пили кофе из маленьких белых чашекпод звуки вечно оживлённых разговоровна певучем и сочном языке.Разговор за соседним столиком вдруг прервался, один резко встал и вышел,

а другой, потеряв собеседника, оглядел кафе в поисках нового.— Какие все стали нервные из-за этой войны, — сказал он, помахав газетой.Завязался разговор, и на него тотчас, как мухи, налетело человек десять,

рассаживаясь вокруг нас: все почтенного возраста, в пиджаках. Говорили все сразу, и о войне в Югославии, и об Италии, о правительствах, о деньгах…

Один оживился, узнав, что я с Украины, его круглое лицо расплылось в радост-ной улыбке, и даже тощий стул от удовольствия крякнул под его грузным телом.

— А я ведь был на Украине. И по-украински говорить умею, — сказал он, — хлiбанема. И песни помню, — и он запел что-то весёлое про дiвчинучорнобриву, лихо пристукивая палочкой. — Столько лет прошло, а я помню.

Вопрос: «А что Вы там делали?» — завис на губах:— А… в каких городах Вы были?— До Сталинграда дошёл. Холодно было. А потом — назад. Домой, на Сицилию

на два месяца. И только вернулся в часть ― Муссолини капитулировал, и нас всех — в немецкий концлагерь. Самое жуткое время было.

— Так, наверное, под Сталинградом было не лучше, — заметил мой спутник.— Нет, там хоть было чем заняться, — он весело посмотрел на нас и несколько

раз нажал пальцем на невидимый курок.

[Наталья Крофтс]

ОтЗВУКИ ВОйНы. СИцИЛИЯ.

трамвай

[проза]

Мои старики встретились под Ленинградом. И если бы не война, меня бы не было. И если бы тогда кто-то с весёлым азартом нажал бы на заледеневший курок — настоящий, железный — меня бы тоже не было.

Круглое лицо улыбнулось нам, и под выгнувшимся от жары сицилийским не-бом опять заплясала песня про дiвчинучорнобриву, убегая прочь по узким гнутым улочкам.

А он сидел, улыбчивый человек, воевавший за фашистов и сидевший у них же в концлагере; человек, в которого стреляли русские и который сам стрелял в них; человек, которого морозили снега Сталинграда и грело солнце Сицилии; и в кото-ром уже полвека жила песня про дiвчинучорнобриву, сплетённая с леденящей памятью о том, что хлiба нема.

А мы сидим и пьем горячий кофе.И обсуждаем новую войну.

[Наталья Крофтс]

АНГЛИЯ. ОтдыХ В ГОРАХ

— Здравствуйте, у Вас есть свободная комната на Пасху?

— Вы знаете, мы переезжаем в город и к Пасхе нас здесь уже не будет — так что извините.

— Да-да, конечно. Удачи Вам с переездом, — она повесила трубку и посмотрела на него: — Ну что ж, не вышло. Ты выбрал, куда ещё можно позвонить?

— Ага, вот, смотри: небольшая ферма, полупансион. Лес с одной стороны, озеро с другой. По-моему, очень симпатично. И недалеко от Кезвика. Звоним?

— Звоним, — и уже в трубку: — У Вас остались свободные места на Пасху?

Женщина в телефоне задумалась:

— Вообще-то, у нас ещё есть свободная комната... Но только я к Пасхе жду ребёнка, и если рожу, комната нам будет нужна...

— Ой, как здорово! Вы не беспокойтесь, мы что-нибудь найдём. И удачи Вам с ребёнком! Первый?

— Да нет, что Вы! Третий. Так что я привычная. А Вы знаете, позвоните соседке: номер как у нас, только семёрка на конце. У неё небольшой домик, уединённый, на берегу у лесочка.

Он улыбнулся:

— У тебя что ни звонок, то зарисовка из сельской жизни. Так что там, всё-таки?

Она объяснила — и было решено позвонить на соседнюю ферму. И вот тут им повезло.

Невыдуманная история

[проза]

трамвай

[проза][проза]

***— Как хорошо выбраться за город! — Он уверенно вёл машину по узкой дороге. Она, сидя вполоборота к нему, разглядывала появляющиеся за окном холмы.

Здесь надо заметить, что загородный пейзаж в Англии, действительно, необычайно мил. Особенно при хорошей погоде. А погода, как раз, удалась: под весёлым солнцем блестела молодая трава, аккуратно разделённая на поля живымиизгородями; на рыжеватых голых холмах жёлтым цветом брызжили какие-то кустарники; по камням, пропитанная солнечнымилучами, спешила вода в узенькой мелкой речушке. Изредка появлялись и исчезали белоснежные дома. Природа, казалось, была создана неприхотливым весёленьким пейзажистом — с тем, чтобы напечатать побольше открыток и сбыть их толпам туристов, приехавшим взглянуть на «чопорную Англию».

— Ой, сколько их, маленьких, классных! —По обеим сторонам дороги за невысокой каменной оградой на зелёных полях подрастали ягнята: кто с упоением сосал молоко, кто смотрел на проезжающие машины, кто носился наперегонки с белыми шерстяными братьями.

— Малыш, посмотри, пожалуйста, на карту:куда мне сворачивать?

Она достала атлас дорог:

— После этой деревни — налево, там будет указатель на Кезвик. Ой, а справа уже будет первое из озёр.

— Мы остановимся за Кезвиком, посмотрим на каменный круг. Хочешь? Он, правда, не такой большой, как в Солсбери, но всё же…

— Давай, а то я устала от машины. На полчасика, угу?

***Вот дом, который построил Джек. Ну, скажем, Джек Смитт. Вернее, даже не сам Джек, а его родители... Нет, ещё вернее — их родители. А если уж совсем честно, то уже сбились со счёту, сколько поколений назад угнездилась здесь семья Смиттов.

Джек-то уж точно вырос на этой ферме. Бегал по зелёной траве. Ловил рыбу в озере. Кормил кур. Потом подрос — стал помогать ухаживать и за скотом. Отделять баранов от овец, чистить лошадей, да мало ли. Вон, с бычком справиться — здесь сёстры отцу-то не помогут, это дело силы требует, да и опасное. В общем, вырос Джек Смитт хорошим фермером. И ферма ему осталась: сёстры замуж повыходили, младший брат в город уехал, родители состарились да в землю сошли. Ну вот, а Джек женился, как люди, обзавёлся детьми и живёт себе на своей ферме. Кто приметит ферму издалека — засмотрится и вздохнёт мечтательно. Потому что красиво: беленький домик у леса над озером. Овечки пасутся. Дети бегают. Фермер сильный, широкоплечий. Жена его, молодая ещё, на сносях. Рай, а не жизнь.

***За день они успели много: повалялись на траве у магического круга, остановились у нескольких озёр, посмотрели деревню, где жил поэт Вордсворт, доехали до заповедника — и там, взяв горные велосипеды, до упаду накатались по лесу. Потом он провёз её по узкой дороге его любимой долины, пустынной и величественной. Под вечер, ошарашенные свежим воздухом и голодные, они направились в гостиницу.

[Наталья Крофтс]

трамвай

[проза]

— Слушай, я не дотяну до гостиницы, я есть хочу.

Она улыбнулась:

— Ну, давай остановимся. Я тоже не против. Не могу я так долго сидеть в машине. Только надо позвонить хозяйке гостиницы: я ей сказала, что мы будем в восемь.

— Скажи, что будем в десять. Нет, точно надо остановиться, а то пока доедем до места, все закроется.

И пока мужчина заказывал ужин, она вышла во двор позвонить.

— Ну что, все в порядке? — спросил он, когда она вернулась.

— Представляешь, а хозяйка окрысилась. Типа «мы планировали вечером выйти в город, но вот некоторые не понимают, что у нас тоже выходные».

Он пожал плечами:

— Ну что ж, ей придётся с этим смириться. Вообще, она странная: если уж держишь гостини-цу, то понятно, что в выходные отдохнуть не получится. Тем более, на Пасху. Слушай, малыш, ананасовый сок кончился, я взял тебе яблочный. Ничего?

— Угу. Только, — она хихикнула, — давай, все-таки, постараемся к десяти там быть, а то хозяй-ка нам утром подсунет жженый завтрак.

***Когда Джек поднялся, было ещё темно. Потому что так надо. Много дел. Дел много, денег мало — это надо исправлять. Ведь справлялись же его родители! И их родители... И те, до них. А что же он, хуже?

Хлопоча по делам, задумываться особо некогда. А все же, невольно, мысли эти противные берут верх:

«И это жизнь? — шепчут они. — Ты встаешь засветло, пашешь весь день, валишься с ног — а что с того? Ровным счетом ни-че-го. Долги растут. И дети растут. Уже двое — третий к Пасхе будет. А что я им дам? Денег-то вечно нет, как их растить? Ну, вот сейчас ещё ничего:при ферме, и еда всегда есть. А там? В школу. Жена вот всё вздыхает: не будут же они все фермерами, им учиться бы получше, да в университет, да в люди выйти, в городе деньги зарабатывать, как брат его. Там легче — на работе... Урожай-неурожай, фирма тебе зарплату платит. Особенно, если финансист. Работаешь много — что твой фермер, зато и деньги же тебе. Правда, работа не на свежем воздухе, не со своим добром...»

Джек присел и задумался. «Со своим добром»... Он вспомнил, два года назад. «Своё добро» — скот его... Прошла эпидемия ящура, и было решено, что всех, всех— и коров, и овец — всех перестрелять, а туши сжечь... А то, дескать, зараза. Он вспомнил как этими руками — и Джек вытянул перед собой две огромные ладони, чуть не с лопату — этими самыми руками он стрелял, стрелял, стрелял... Тех, которых ещё вчера холил, лелеял, стриг, зимой укутывал, как малых детей... Он зажмурился и потряс головой. «Всё, всё, всё... Прошло... Но как я тогда это дуло только на себя не повернул...» И он снова увидел лицо пристава, убедительно говорившего ему: «Постановление пришло такое, во избежание несчастных случаев, сдайте огнестрельное оружие добровольно, чтобы нам не пришлось применять силу...» Он тогда улыбнулся и сдал. Без шума. Полегчало. И выпил. Чуть-чуть, с приставом... А то с этим карантином лица живого никто из них на ферме не видел... Даже соседу-фермеру в гости прийти нельзя было. Разносчик

[Наталья Крофтс]

[проза]

трамвай

[проза]

заразы, потому что.

Он ещё раз потряс головой. Что за мысли паршивые! «Это устал я», — уговаривал он себя. Не выспался опять, вот и злюсь на всех ни за что, да и глупости всякие в голову лезут... Он поднялся и пошёл дальше, по делам... Дел-то много и они не ждут.

***За завтраком хозяйка с ними почти не говорила, сосредоточив всё своё внимание на двух дру-гих гостях, вернее, гостьях — на двух дамах-подругах, серьёзных и набожных, в летах. Но, с другой стороны, дам этих она знала давно, они ежегодно останавливались в этой гостинице. Так что ничего необычного в таком особом внимании не было.

— По-моему, мы ей не понравились, — сказал он, садясь в машину.

— А тебя это что, расстраивает? — она весело подняла брови. — Ну, хочешь, найдём другое место.

— Да нет, я так говорю. Мне-то что.

— Здорово здесь, а? — она огляделась. Рыжие склоны холмов плавно стекали в продолговатое озеро, усеянное небольшими островками. Местами на склонах собирались высокие стройные сосны и протяжно шелестели кронами, делясь друг с другом столетними новостями. И даже солнце время от времени с любопытством выглядывало из-за туч, послушать разговоры сосен, пересчитать в тысячный раз островки, посветить на шёрстку ягнятам и озарить глубоким блеском всю длинную чашу долины.

— Правда, малыш, классно. Да и с тобой мне, представь, тоже неплохо.

— Да ладно, сэр, иВаше обществотоже достаточно сносно.

— В общем, отвращение сдерживаешь?

— Ничего, несколько дней я потерплю.

Бесята в их глазах наплясались до изнеможения, они оба рассмеялись и поехали покорять близлежащие вершины.

***

Дорога вихляла среди каменных заборов.

— Красиво как! Здорово здесь жить, наверное.

— Ну вот, малыш, и давай, открой здесь свою деловую консультацию:будешь советовать всем здешним владельцам гостиниц и ресторанов, как побольше денег загрести.

— А, правда, как ты думаешь, чем здесь люди живут?

— Туризмом, конечно же, чем же ещё. Да и вот этими симпатяшками, — и он кивнул на мохна- тых ягнят, подозрительно рассматривающих блестящую синюю штуковину, с рёвом двигающуюся по дороге.

— А зимой? Зимой-то туристов, наверное, не так уж много...

Он в ответ пожал плечами.

[Наталья Крофтс]

трамвай

[проза]

***Голубая чаша долины задумчиво заглянула в его карие глаза. Они прятались под чёлкой, вообще-то, светло-русой, только тёмной от пота и от засохшей грязи — там, где он проводил по волосам рукой, испачканной в земле. В глазах дело было неладно: там было много мыслей, и мыслей невесёлых. «Где взять деньги? Денег ферма приносила всё меньше и меньше: всё чаще мясо покупали за границей, где каким-то чудом ухитрялись вырастить скот за полцены. Раньше — отцу, например, да и деду — помогало правительство, так как фермеры Англии были нужны. А теперь — нет. Значит, всё? Значит, мы — ненужная древняя раса? Этой стране нуж-ны банкиры, нужны юристы, нужны тысячи других людей, ежедневно перебирающих бумаги. А мы, стало быть, нет. Потому что прогресс. Потому что цивилизация движется вперёд».

Он усмехнулся. Оглядел долину. Вдруг ясно представилось Джеку как, заросшие и немытые, сотни лет назад в эту долину вошли его предки, гоня перед собой блеющий скот. Как остановились вот у этого самого озера, напились, развели первый в этой долине костёр — да так и остались здесь навсегда. «В общем-то, я точно такой же. Хожу за скотом. Ращу детей. Встаю с солнцем и ложусь на закате. Разве что, чуть почище. Да книги читать выучился. Да музыку слушать люблю. Ну, и телевизор — куда ж его. Вот только они в банк не должны были».

Последняя мысль начисто стёрла улыбку с его лица. Потому что Джек на днях, сидя за счетами, должен был, наконец, признаться себе, что выбраться из долгов он не может — и вряд ли когда-либо сможет. Признался он в этом себе — но не семье. Что жену волновать? Ей и так трудно:и за детьми ходить, и по хозяйству. Да и нельзя ей сейчас волноваться:вот-вот родитьдолжна.

***Казалось, что покорять близлежащие вершины отправилось всё население Англии. Ну, половина — точно. Она во всю прыть карабкалась по тропе, стараясь оторваться от туристичес-кой массы.

— Малыш, ты куда так припустила?

— Ну не могу я так. Что мы шагаем, как в строю?! Ты знаешь, я, вообще-то, поход в горы представляю себе немного по-другому. А тут — как на параде: то мне в ухо дышат, то я на пятки впередиидущих наступаю. Давай вон на ту гору залезем — туда никто не идёт.

— В такой ветер не советую. Потерпи, поднимемся — там толпы поубавится.

На гребне гор, действительно, людей было гораздо меньше. Хотя побыть на вершине мира вдвоем им тоже почти не пришлось. Но когда ненадолго люди исчезали из вида, она отставала, останавливалась, и оглядывала горний мир — величественный, широкий, пустынный. Царство ветра. Царство камня и рыжей травы. Мир, каждый день заполненный суетой, людьми, домами, машинами, бумагами, компьютерами, сроками и датами, был лишь крошечной частью огромного невозмутимого мира. Да и был ли тот мелочный мирок на самом деле? Отсюда, с горы, дороги казались потерянными обрывками старых шнурков, дома и машины были едва различимы... А люди — люди с бумагами, датами, сроками, стрессом и прогрессом — не видны вовсе. Как будто нет их.

В горах, среди высот бесстрастных,Ты понимаешь в первый раз,Что мир — огромный и прекрасный —Живет, не думая о нас.

[Наталья Крофтс]

[проза]

трамвайА может, «не замечая нас»?

— Что с тобой? — её спутник оглянулся.

— Нет, ничего... Ты знаешь, я просто подумала... Если бы мы только помнили и понимали, что мир настолько больше наших мирков... Можно бы было столько всего избежать... Стольких глупостей. И несчастий.

***На сеновале, под почерневшими балками, было темно. Джек присел на связанный стожок сена. Родился ребенок. Третий. Маленькое, беспомощное создание — и жизнь этого создания полностью зависит от него, Джека. Он закурил — и тут заметил, что руки дрожат. Устал, наверное. Но надо было подумать, как обеспечить этот пищащий комочек. Конечно, лучше бы было не думать, махнуть рукой, улыбнуться, сказать «поживём — увидим» и начать составлять охапки с сеном. Вот только так противно устроен человек: всёон думает, всёон хочет разглядеть, увидеть заранее, что там таится за горизонтом, за тем самым «поживём».

А оттуда, где стоял Джек с вилами в руках, ничего хорошего видно не было. Ребёнок, ещё, и ещё — и все смотрят на него: «Что, ты, папка, нам дашь?» А что он может? Захотелось зарыться головой в сено, затаиться, переждать, чтобы кто-то другой дал детям деньги, накормил, одел-обул, да поднял ферму, да расправился с долгами. «Вот интересно, — подумал он, — ежели я, скажем, ногу сломаю — ведь должно же тогда государство помочь женщине с детьми, раз муж не трудоспособен». Он вздохнул: «Полежать бы на кровати с недельку, ни о чём не тревожась, никуда не спеша. Как странно. Фермеру государство помогать не станет — а вот инвалиду или «безработному» какому помогут. Жена же вроде как без работы, да с детьми — будь она одна, с деньгами бы, может,попроще было бы. Могла бы, скажем, продать ферму, в городе ей бесплатно квартиру бы дали, да и за детей платили бы».

Он усмехнулся:«Да куда ж только меня деть? Не спрячешь. Вот так, работаешь-работаешь, а, оказывается, ты — палка в колесе. Убрать бы — и всё бы завертелось. Убрать...»

Джек поднял голову. Простая цепочка вдруг, сама по себе, выстроилась в его русой голове. «Как всё просто, — он даже тихо засмеялся. — Им будет лучше. А он — он отдохнёт. И больше никогда не будет волноваться об урожае, о том, что должен в банк, о том, хватит ли денег... И эта усталость — она тоже уйдёт. Господи, как же всё просто и хорошо. И прости меня, Господи... Впрочем, скоро мы поговорим, разберёмся — и ты сам всё поймёшь». И Джек всё ещё дрожа-щими руками стал развязывать веревку на снопе.

***Наутро хозяйка неожиданно разговорилась. Она, оказывается, занималась народными танцами и, выступая, объехала полмира. А поскольку они в свои неполные тридцать тоже много стран повидали, то разговор вдруг завязался сам собой. С восторгом вспоминая зелёные склоны Швейцарских Альп, хозяйка вдруг печально взглянула в окно:

— А на наши горы так грустно смотреть сейчас. Знаете, была я маленькая, всё время в горы бегала... И красота была! Ни людей, ни дорог этих. Ведь знаете, что придумали: привезли на вертолёте камней и вымостили ими все горы — вот, дескать, ходи себе по дорогам. В горах-то! Да ещё по таким каменным тропкам находишься — спина начинает болеть. Не то, как было: травка везде. А теперь— пожалуйста:все горы расчерчены, как по плану.

[Наталья Крофтс]

[проза]

трамвайОни сочувственно покивали, вспоминая толпы людей, движущихся по размеченным тропам.

— Да нет, вы не подумайте, что я жалуюсь. Мне-то лучше других здесь. Я уроками танцев кормлюсь. Туристы — то они есть, то их нет, дело непостоянное. Начинать сейчас трудно бы было. Вот, например, на Пасху много, а сезон кончается — клиентов и нет. У меня старые все постояльцы наезжают, так что не пустует дом. А вокруг — сколько людей обанкротилось!

— Это когда, в эпидемию ящура?

— Тогда…Тогда, милые, вообще никто не приезжал — нельзя было... Вот так: скотом не прокормишься — весь перестрелян, да и тот, что остался тоже продавать нельзя. Сейчас полегче — да только всё равно удержатся на плаву начинающим, ох, как нелегко. Потому, что много вас, туристов, да только бывает это несколько раз в году. И с фермерства сейчас не разживешься, не те годы... Я-то вообще никого не держу, у мужа вон два ослика, и те всё больше напоказ. Нам-то хорошо, мы уже детей подняли, много нам не надо. А у кого дети...

Она задумалась, а потом медленно сказала:

— Что-то неладно с нашим местом. Пятеро человек в этом году вешались — и это только апрель. После Рождества приходской священник повесился. И фермерам не лучше... Вот... у соседки — она только в пятницу третьим разрешилась — у неё муж в понедельник, на сеновале...

Они, подавленно молча, смотрели на хозяйку расширенными от ужаса глазами...

— Да нет, тот-то не насмерть. Веревка оказалась некрепкая, а он мужчина огромный. Оборвалась. Нашли его вовремя, без памяти лежал. Но ничего. Будет жить.

[Наталья Крофтс]

[проза][проза]

трамвай

[переводы]

[Mary Ruefle]

Автор многих поэтических книг, в т. ч.: A Little White Shadow (2006), арт-книги «стираний» –

вариации нового постмодернизма; Tristimania (Carnegie-Mellon

University Press, 2003), Among the Musk Ox People (2002); Ap-parition Hill(2001); Cold Pluto

(2001); Post Meridian (2000); Cold Pluto (1996);The Adamant (1989), выигравшей в 1988 поэтический

приз Айовы; Life Without Speaking (1987); и Memling’s Veil(1982).

Является автором сборника прозы The Most of It (2008) и книги

комиксов Go Home and Go To Bed (Pilot Books/Orange Table Co-mics, 2007). Поэт тони Хогланд

сказал про стихотворения Руфл: «Её стихи объединяюе духовное

отчаяние дикинсона и риторическая виртуозность Уоллеса Стивенса.

Результатом (для тех, кто умеет слушать) является поэзия неожиданно яркая и изощрённая;

лингвистически изумительная, да, но всё же более интуитивная,

чем, вероятно, всё, с чем Вы сталкивались»

Мэри – обладатель многочис-ленных наград, таких как: Премия

по литературе Американской Академии Искусств и Литературы;

Фонда Гуггенхейма; Национального фонда Искусств, и премии джона

Уайтинга.

Живет в Беннингтоне, Вермонт, и преподает по программе MFA

в Колледже Вермонта.

[переводы]

трамвай [Mary Ruefle]

[переводы][переводы]

трамвай

[переводы]

[Mary Ruefle]

HANDThe teacher asks a question.

You know the answer, you suspectyou are the only one in the classroom

who knows the answer, because the personin question is yourself, and on that

you are the greatest living authority,but you don’t raise your hand.You raise the top of your desk

and take out an apple.You look out the window.

You don’t raise your hand and there issome essential beauty in your fingers,which aren’t even drumming, but lie

flat and peaceful.The teacher repeats the question.

Outside the window, on an overhanging branch,a robin is ruffling its feathers

and spring is in the air.

[переводы]

THe BUNNy GIVeS US A LeSSON IN eTeRNITyWe are a sad people, without hats.

The history of our nation is tragically benign.We like to watch the rabbits screwing in the graveyard.

We are fond of the little bunny with the bent earwho stands alone in the moonlight

reading what little text there is on the graves.He looks quite desirable like that.

He looks like the center of the universe.Look how his mouth moves mouthing the words

while the others are busy making more of him.Soon the more will ask of him to write their love

letters and he will oblige, using the languageof our ancestors, those poor clouds in the ground,

beloved by us who have been standing here for hours,a proud people after all.

трамвай [Mary Ruefle]

РУКАУчитель задает вопрос.Ты знаешь что ответить, полагаешь,что в этом классе ты — единственный,кто знает, поскольку предметвопроса — ты, а в этомты величайший авторитет,но ты не поднимаешь руку.Ты поднимаешь крышку партыи достаешь яблоко.Ты смотришь в окно.Ты не поднимаешь руку, ощущаешькакую-то внутреннюю красоту своих пальцевне барабанящих по парте, и лежащихтак расслабленно и тихо.Учитель повторяет вопрос.На ветке, почти прикасающейся к окну,малиновка чистит перышкии весна — в воздухе.

[переводы]

КРОЛИК дАЕт НАМ УРОК ВЕЧНОСтИМы печальные люди с непокрытыми головами.Наша история трагически безоблачна.Мы любим наблюдать за кроликами трахающимися на кладбище.Особенно любим маленького кролика со сломаным ухом,одинокого, в лунном светечитающего эпитафии.Он такой желанный.Он похож на центр вселенной.Смотри как его рот очерчивает словапока другие заняты размножением.Скоро все будут просить его писать за них любовныеписьма и он услужит, пользуя языкнаших предков, и недавно легших в землю,любимых нами, что стояли здесь часами, —гордецами несмотря ни на что.

[переводы] перевод Павла Погоды

трамвай

[переводы]

[Mary Ruefle]Ann Galbraith

loves Barry Soyers.

Please pray for Lucius Fenn who suffers greatly whilst shaking hands.

Bonny Polton

loves a pug named Cowl.

Please pray for Olina Korsk who holds the record for missing fingers.

Leon Bendrix loves Odelia Jonson

who loves Kurt who loves Carlos who loves Paul.

Please pray for Cortland Filby who handles a dead wasp, a conceit for his mother.

Harold loves looking at Londa’s hair under the microscope.

Londa loves plaiting the mane of her pony.

Please pray for Fancy Dancer who is troubled by the vibrissa in his nostrils.

Nadine St. Clair loves Ogden Smythe

who loves blowing his nose on postage stamps.

Please pray for William Shakespeare who does not know how much we love him, miss him and think of him.

Yukiko Pearl loves the little bits of toffee

that fall to the floor when Jeffrey is done with his snack.

Please pray for the florist Mariekowho wraps roses in a paper cone then punches the wrong code.

Muriel Frame loves retelling the incident that happened on the afternoon of November third.

Please pray for our teacher Ursula Twombly

who does not know the half of it.

By the radiator in a wooden chairwearing woolen stockings sits a little girl

in a dunce’s cap, a paper cone rolled to a point and inverted on her hair; she’s got her hands

in her lap and her head bowed down, her chinis trembling with having been singled out like this

and she is sincere in her fervent wish to die. Take it away and give it to the Tartars

who roll gloriously into battle

[переводы]

SeNTIMeNTAL eDUCATION

трамвай [Mary Ruefle]Энн ГолбрайтЛюбит Барри Сойерса. Пожалуйста, помолись за Люция Фенна,который страдает от рукотряса. Бонни Полтон, любит мопса по имени Коул. Пожалуйста, помолись за Олину Корск,установившую рекорд по потерянным пальцам Леон Бендрикс любит Оделию Джонсон,которая любит Курта который любит Карлоса, который любит Пола Пожалуйста, помолись за Кортланда Филби,теребящего мертвую осу, представляя свою мать. Гарольд любит смотреть на волосы Лонды под микроскопом. Лонда любит заплетать гриву своему пони. Пожалуйста, помолись за Фанси Дэнсера,страдающего от волос в носу. Надин Сенклер любит Огдена Смита,который любит приклеивать почтовые марки соплями. Пожалуйста, помолись за Вильяма Шекспира,который не знает как сильно мы любим его, скучаем по нему и думаем о нем. Юкико Перл любит крошки от ирисок что падают на пол когда Джефри полдничает. Пожалуйста, помолись за цветочника Марьеко,который заворачивает розы в бумажные кули и вбивает на кассе неверный код. Мюриэл Фрейм любит рассказывать о случае, произошедшем после полудня третьего ноября. Пожалуйста, помолись за нашу учительницу Урсулу Твомби которая не знает и половины всего этого. У батареи в деревянном кресленакинув плед сидит маленькая девочкав дурацком колпаке — бумажный куль с бубоном,наизнанку; она держит рукина коленях, неестественно наклонив голову, подбородок,так четко очерченный, дрожити она искренна в горячем желании умереть.Забери его и отдай татарамищущим славы в битве.

[переводы]

СЕНтИМЕНтАЛьНОЕ ОБУЧЕНИЕ

[переводы] перевод Павла Погоды

трамвай

Журнал трамвай приглашает к сотрудничеству поэтов, писателей,

фотографов, художников, потенциальных авторов статей, спонсоров и

прочих заинтересовавшихся.

Связаться с нами вы можете через е-mail:

Главный редактор – kaplan@tramline.ru

Выпускающий редактор – kwaschin@tramline.ru

Редактор отдела художественной литературы – 1.5@tramline.ru

или через форму обратной связи на сайте tramline.ru

Просьба в теме письма указывать род сотрудничества/предложения

(например, [стихи],[проза],[фото] etc.), а также для максимально

эффективного восприятия присылать текстовые материалы в формате

*.doc или *.rtf (выравнивание по ширине, отступ первой строки на 1,25 см).

следующий номер

[25 февраля]

http://tramline.ru