Панарин А.С. Искушение глобализмом

УДК 882ББК 84(2Рос-Рус)6-4

П 16

Общественно-редакционный совет:Аннинский Л. А., Кара-Мурза С. Г., Латышев И. А.,Николаев С. В., Палиевский П. В., Панарин А. С,Поляков Ю. М., Сироткин В. Г., Третьяков В. Т.,

Ульяшов П. С, Уткин А. И.

Оформление художников А. Новикова, Е. Ененко

Панарин А. С.П 16 Искушение глобализмом. — М.: Изд-во Эксмо,

2003.-416 с.

ISBN 5-699-04747-6

Построение мира «экономичного монополизма», по мнению авто-ра, неизбежно приведет к разделению всего человечества на «расу ирасу неприкасаемых, на «золотой миллиард», представленный запад-ным миром, и бесправную периферию» Автор ставит задачу опреде-лить статус различных государств, народов и социальных групп в сис-теме однополярного мира — России и стран Запада, американцев иевреев, спецслужб и буржуазии и т д , — показывая, к каким послед-ствиям для всего человечества может привести осуществление геопо-литических, культурных и экономических проектов «теоретиков гло-бализма».

УДК 882ББК 84(2Рос-Рус)6-4

© А. С. Панарин, 2003© ООО «Алгоритм-Книга», 2003

ISBN 5-699-04747-6 © ООО «Издательство «Эксмо», 2003

Введение

МАНИПУЛЯТОРЫ И КОМБИНАТОРЫ«НОВОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА»

«Глобализм» ныне — наимоднейшее слово либерально-прогрессистской мысли. Хотя, если вдуматься в объективноесодержание, обозначаемое этим словом, нас поразит его ба-нальность. В самом деле: еще в начале XIX столетия иссле-дователи писали о едином мировом пространстве, создавае-мом рыночной цивилизацией обмена. Появление механи-ческого ткацкого станка в Англии обернулось разорениеммиллионов ткачей в Индии; зарождение республиканскойидеи во Франции стало подрывать троны восточных монар-хий, а в России вдохновило движение декабристов.

Что с этой точки зрения добавила современная эпоха?Только несколько количественных параметров: небываловозросла скорость общения и расширился его диапазон, ох-ватив информационную область. Как бы ни поражала нашевоображение современная информационная революция, ксути понятия, обозначающего мировую цивилизацию обме-на, она мало чего добавляет. Сенсации сциентизма, касаю-щиеся эпохальных достижений современной НТР, на повер-ку оказываются весьма банальными по сравнению с тем ощу-щением коренного переворота, которое было характерно длянаблюдателей зарождающегося европейского модерна.

Совсем иной результат мы получим, если попытаемсяоценивать новации глобализма с иной, субъективной сторо-ны, касающейся культурных, нравственных и политическихустоев нашей цивилизации. Здесь-то и обнаруживается, чтов лице современного глобализма мы имеем дело с новейшейформой нигилизма, ищущего себе алиби в так называемыхобъективных тенденциях.

Скрыто — интимная сторона глобализма заключена в по-зиции последовательного отстранения от всех местных инте-ресов, норм и традиций. Причем если на заре модерна, в эпо-

А. С. Панарин

ху формирования великих европейских наций, феодальномуместничеству противостояло единое суперэтническое про-странство государства-нации, то теперь само это государствотретируется как носитель местничества.

Кем третируется? Современными элитами — экономи-ческой, политической, интеллектуальной. Сегодня быть эли-той и реализовать себя как элита означает поставить себя внезависимое положение от национальных интересов и нацио-нальных чаяний. В этот новый смысл понятия элита стоитвдуматься. Прежде народы возлагали на национальную элитусвои лучшие надежды. Элита была квинтэссенцией народно-го опыта, выразительницей воли нации и стремления к луч-шему будущему. Все то, что обещали народам прогресс ипросвещение, воплощалось в деятельности национальныхэлит. Теперь, в эпоху глобализма, быть элитой означает, соб-ственно, членство в неком тайном интернационале, никак несвязанном с местными национальными интересами.

Современные элиты представляют собой нечто вродезамкнутого международного клуба со своей корпоративнойэтикой, ничего общего не имеющей с обычной гражданскойи политической этикой, обязывающей служить своей стране,своему народу и государству. И поскольку народам это врядли может понравиться, то идеология современного глобализ-ма неизбежно включает некий скрытый подтекст, некую эзо-терику, чем-то напоминающую учение прежних гностичес-ких сект. Глобальный гнозис имеет двойное дно. Внешняясторона его отражает все прежние штампы эпохи модерна —прогресс, всеобщее благоденствие, права человека. Внутрен-няя, выражаемая тайным языком элиты, понятным толькопосвященным, будучи раскрытой, способна вызвать настоя-щее смятение сознания.

В самом деле, при ближайшем рассмотрении оказывает-ся, что большинство из массовых завоеваний великой эпохимодерна не совместимы с логикой глобализации. В первуюочередь это касается священного понятия демократии, илиполитического суверенитета народа. Демократия означает,что функции власти осуществляют те, кого народ избрал входе своего свободного волеизъявления. Его избранники

Искушение глобализмом

обязаны выполнять его волю и всецело контролируются им.Ничего общего с этим не имеет политология глобализма.Она предполагает, что настоящие центры власти и принятиярешений не считаются с наказами местного избирателя ивыражают согласованные стратегии международных трес-тов — экономических и политических.

Эпоха глобализма поставила национальные элиты в не-которое промежуточное положение: между собственным на-родом и международными центрами власти. Причем векторизменений совершенно определен: по мере нарастания тен-денций глобализации национальные политические и эконо-мические элиты все меньше прислушиваются к голосу своихизбирателей и все больше связывают себя принятыми заспиной народов решениями нового интернационала. Кажет-ся, и мораль, и обычная логика требуют, чтобы избирателюэто объяснили, прямо заявив, что в его услугах больше не-нуждаются. Вместо этого ему по-прежнему льстят, называяего политическим сувереном, источником демократическойлегитимности власти.

Таким образом, формируются двойная мораль и двойнойязык. Одни термины, унаследованные от классической либе-ральной эпохи, теперь выполняют фактически лишь мани-пулятивную роль, усыпляя гражданскую бдительность наро-дов, другие выстраиваются в параллельный ряд с ними и от-ражают новую реальность, которую от нас считают полезнымпрятать. Стоит сопоставить эти два ряда, и сразу же обнару-жится их роковая несовместимость.

Совсем другим сознанием отличалась классическая эпо-ха Просвещения. Она не знала двойных стандартов и двой-ной морали, не прятала своих открытий от масс. Напротив,все усилия Просвещения, весь его пафос были направленына то, чтобы как можно скорее стали доступными для всехдостижения просвещенной элиты. Эта благородная откры-тость Просвещения ныне похоронена жрецами глобализма,выстраивающими свой эзотерический гнозис, тщательноскрываемый от непосвященных. Классическая эпоха далавеликих просветителей, современная рождает великих мани-пуляторов и комбинаторов. Манипулировать легче зомбиро-

8 А. С. Панарин

ванными и непросвещенными; вот почему в эпоху глобализ-ма программы массового просвещения свертываются подпредлогом их рыночной «нерентабельности».

Как следует из вышесказанного, в политическом отноше-нии эпоха глобализма означает новый феодализм: она хоро-нит демократию в ее прямом значении политического суве-ренитета народа, избирающего и контролирующего своювласть, подменяя ее властью международных нотаблей.

Но не меньшим шагом назад, от модерна к средневеко-вой архаике, знаменуется и экономическая логика глобализма.

В экономическом отношении модерн означал переход отперераспределительной феодальной экономики (преслову-тая «прибыль от отчуждения») к производительной экономикерыночных предпринимателей. Традиционные экономичес-кие теории явно недостаточное внимание уделяют полити-ческим и социокультурным предпосылкам этого благоде-тельного переворота. Средневековая экономика в известномсмысле была не национальной, а «глобальной»: с одной сто-роны, она основывалась на военно-феодальном перераспре-делении богатств между сильными и слабыми, победителямии побежденными; с другой — на хищном промысле диаспо-ры ростовщиков, нигилистически относящейся к местныминтересам, традициям и морали.

Протестантский сдвиг, о котором столько сказано М. Ве-бером и его последователями, не только заменил гедонисти-ческую психологию феодальной знати, безответственно рас-хищающей захватом обретенное богатство, самоограничи-тельной аскезой сбережения и накопления. Он не тольконационализировал религию («чья земля, та и вера») — он на-ционализировал экономику, вырвав ее из рук не имеющихотечества ростовщиков, попирающих местные интересы. То,что впоследствии получило название отношений партне-рства, имело своей предпосылкой национальное самоуваже-ние и национальную ответственность держателей капитала.

Сограждан нельзя третировать в качестве «этого» народа,в отношении которого все позволено. Уважение к ним какносителям общего национального достоинства породило

Искушение глобализмом

новую экономическую и предпринимательскую мораль, свя-занную с отношениями взаимовыгодного партнерства, и де-виз: «потребитель всегда прав». Экономический суверенитетмассового потребителя, решающего на свободном рынке, ка-кому товару отдать предпочтение, в чем-то сродни полити-ческому суверенитету массового избирателя, делающего свойвыбор на свободном политическом рынке. Национальныепроизводительные экономики рождались из того же корня,что и великие национальные демократии — из гражданскойморали, требующей уважения к соотечественникам и запре-щающей третировать их как «недочеловеков».

И что же мы видим сегодня? Мы видим, как новая этикаглобализма, рождающая последовательную отстраненностьэкономических элит от местных национальных интересов,сопровождается подъемом нового ростовщичества. Как ипри прежнем ростовщичестве, ныне происходит отделениефинансового капитала от производящей экономики. Спеку-лятивно-ростовщическая прибыль вытесняет прежнюю пред-принимательскую и знаменует собой господство банка надпредприятием и международной диаспоры финансовых спе-кулянтов — над нациями, теряющими экономический суве-ренитет.

Являются ли соответствующие тенденции совершенностихийнымиТГ «объективными», развертывающимися неза-висимо от человеческой воли и сознания?

Если бы это было действительно так, то вся неистоваяпропаганда глобалистов против национального государстваи суверенитета потеряла бы всякий смысл. «Глобалисты»всеми силами стараются ослабить и дискредитировать наци-ональное государство — именно за то, что оно мешает ихглобальному хищничеству. Всякие процедуры, связанные сотделением производительной прибыли от спекулятивно-перераспределительной, с запретом на беспрепятственныйвывоз добытого на месте капитала за границу, осуждаютсяглобалистами от имени великих либеральных принципов не-вмешательства государства в экономическую и социальнуюжизнь.

При этом забывается тот факт, что классический либера-


лизм требовал этого невмешательства как раз потому, чтовышедшие из средневековья государства отражали феодаль-ный принцип силы в экономических отношениях, несовмес-тимый с принципом равноправного партнерства. Феодаль-ный бюрократизм протежировал экономически бездарным,но наделенным военно-политической силой и препятствовалсвободному экономическому творчеству класса предприни-мателей. Против этого бюрократизма и возвысили свой него-дующий голос классики либерализма.

Современные «либералы» глобализма, напротив, защища-ют не предпринимателей, а финансовых спекулянтов и подры-вают позиции настоящих производителей, создающих нацио-нальное богатство. Они защищают привилегии международ-ных экономических хищников, опирающихся на глобальныецентры политической и экономической власти, лелеющихмечту о безраздельном мировом господстве, сегодня называ-емом однополярным миром.

Пора понять, что нормальное международное экономи-ческое соревнование и партнерские отношения вырастаютиз производительной экономики национального типа. Еслимир будет представлен множеством суверенных национальныхэкономик, то он гораздо ближе подойдет к либеральномуидеалу отношений свободной соревновательности и партне-рства, нежели в том случае, если глобалисты задушат в заро-дыше новые национальные экономики посредством беспре-пятственного вывоза капитала и демонтажа местной про-мышленности.

Усилиями глобалистов, вопреки их либеральной ритори-ке, конструируется мир экономического и политическогомонополизма, в котором нормальная соревновательность ипартнерство подменены делением на расу господ и расу не-прикасаемых, на «золотой миллиард» и бесправную перифе-рию.

Только на базе прочного национального суверенитета се-годня может созидаться производительная экономика, осно-ванная на нормальной предпринимательской прибыли. Под-рыв национального государства как субъекта, защищающегоместную экономику от международного финансового хищ-

_____ Искушение глобализмом И

ничества, неминуемо ведет к олигополизму и монополизму вмировом масштабе, к замене плюралистической экономи-ческой и политической системы глобальным тоталитариз-мом единственного центра силы.

Проблема, следовательно, не в том, признаем ли мы дей-ствительность современного взаимосвязанного мира, в кото-ром невозможен изоляционизм; проблема в том, каким мыхотим видеть этот глобальный, тесно переплетенный в своихсудьбах, имеющий общие проблемы мир: действительно плю-ралистическим, основанным на партнерстве уважающих се-бя носителей суверенитета, или подчиненным своекорыст-ным держателям бесконтрольной мировой власти, диктую-щей народам свою волю.

Самое важное состоит в том, что глобальная стратегияпоследних содержит в себе неожиданный потенциал демо-дернизации, связанной со стремлением уничтожить самосто-ятельные ростки модерна и просвещения в странах, не при-надлежащих к кругу избранных.

ДВОЙНЫЕ СТАНДАРТЫ«ЦИВИЛИЗОВАННОГО ОБЩЕСТВА»

Глобализм, опирающийся на не имеющую отечества диа-спору международного финансового хищничества, грозитмиру откатом: в экономике — от производительного прин-ципа к спекулятивно-перераспределительному, ростовщи-ческому; в политике — от плюралистической системы меж-дународного равновесия, базирующейся на принципе наци-онального суверенитета, к беззастенчивому диктату носителей«однополярности».

Подходя к анализу современных тенденций глобализа-ции, нам предстоит совершить методологическое усилие, вчем-то противоположное заветам науки классического пе-риода. Методологическое кредо классики состояло в том,чтобы последовательно вскрывать за субъективным объек-тивное, за капризом различных воль — непреложные законыи тенденции. На этой основе и произрастал научный фата-


лизм Нового времени, объявляющий все действительное ра-зумным, а все случившееся — объективно предопределен-ным и непреложным.

Наша задача сегодня состоит в том, чтобы лишить злона-меренность новейшего глобального хищничества «алиби»объективности и непреложности и вскрыть субъективноесвоеволие и своекорыстие там, где нас призывают видетьодну только предопределенность. Глобальный порядок, каки все остальное в мире, имеет альтернативные варианты исценарии; наше человеческое достоинство состоит в том,чтобы по возможности отстоять наиболее гуманные и спра-ведливые из них и отбить поползновения нового хищничест-ва, стремящегося прибрать мир к рукам под лозунгом «иногоне дано».

С идеологической точки зрения наиболее важным явля-ется выявление истинного отношения складывающейсяидеологии глобализма к ценностям классики модерна — де-мократии, равенству, прогрессу. Современные глобалистывсе еще клянутся этими ценностями, но их тайный эзоповязык, предназначенный для своих, давно уже обозначаетдругое: новую, глобальную сегрегацию народов, делимых наизбранных и изгоев, на всесильный центр и бесправную пе-риферию. Величайшее из завоеваний христианского и про-свещенческого гуманизма — принцип единой общечелове-ческой судьбы, единого будущего — отвергнуто современнымиглобалистами, которые, судя по всему, исполнены решимостистроить будущее для избранных (для «золотого миллиарда»)за спиной обманутого и обездоленного третьемирского боль-шинства.

И поскольку в число такого большинства сегодня со всейочевидностью зачислена и Россия вместе со всем постсовет-ским пространством, то кому же, как не нам, русским, при-стало поразмышлять над альтернативами тому глобализму,который сегодня воздвигается за счет нас и против нас.Страны традиционного третьего мира глобалистами лиша-ются перспектив, в принципе положенных каждому челове-ку на земле.

Что же касается бывшего «второго мира», то его лишаютне только того, что возможно в принципе, но и того, что уже

Искушение глобализмом 13

было реально достигнуто в ходе модернизации, индустриа-лизации и массового просвещения. Нас лишают не толькоперспектив дальнейшей модернизации, но и того, что мы за-воевали на ее предыдущих этапах. И при этом нам объявля-ют, что наше превращение в бесправную и эксплуатируемуюмировую периферию, обслуживающую избранных счастлив-цев прогресса, предопределено некими непреложными зако-нами глобализации и альтернативы этому нет. Вскрывая, во-преки всему, таящиеся в действительности альтернативы,мы не только отстаиваем свое человеческое достоинство,свое право на будущее. Мы при этом защищаем и великиезавоевания блестящей эпохи модерна, не давая им быть за-хваченными новым расизмом, который отныне исповедуетсомнительный принцип «прогресса для немногих».

Ни у кого не может оставаться сомнений: если бы про-гресс в самом деле превратился в монополию избранногоменьшинства, он рано или поздно был бы похоронен возму-щенным большинством. Модерну предстоит либо подтвер-дить в новых условиях свой универсальный характер, дейст-вительно доступный для всех народов земли, либо быть по-хороненным под волнами нового варварства и борьбы всехпротив всех.

Приходится признать, что мы сегодня имеем дело сухищрениями недобросовестного глобализма, пользующего-ся двойными стандартами. Подлинными глобалистами былите наследники гуманистической классики, которые говорилио едином для всех проекте Просвещения, или о едином ин-дустриальном и постиндустриальном обществе, словом — оединой исторической перспективе всего человечества, сооб-ща поднимающегося с одной ступени прогресса на новую.Современные глобалисты как раз эту единую историческуюперспективу человечества все более откровенно отрицают.Одни при этом пользуются экологической аргументацией:ресурсов планеты не хватит на всех, и, если бы отсталоебольшинство планеты действительно освоило для себя стан-дарты жизни высокоразвитого меньшинства, она взорваласьбы от экологической перегрузки.

Другие вооружаются изысканиями культурной антропо-


логии и настаивают на качественном отличии западногоменталитета от всех прочих; прогресс с этой точки зрениявыглядит не как продукт общечеловеческого развития, а какизначальная монополия западной цивилизации, породив-шей этот столь уникальный и в сущности мало доступныйдля других феномен. При этом нам дозированным образомприоткрывают эзотерику расизма, до недавнего временипрячущего свое лицо. Нас убеждают в том, что человечествоне может многими дорогами идти к единому будущему — кнему ведет лишь тот путь, который органичен для западнойцивилизации. Представители других цивилизаций и куль-тур — в лучшем случае лишь эпигоны западного прогресса,но не его творцы. Причем это эпигонство, как утверждается,дает все худшие результаты, так что в конце концов Открыва-ется та обескураживающая истина, что природные патологиинезападных менталитетов (а все незападные менталитетыпризнаются патологическими) нельзя излечить Просвеще-нием. Сколько тех или иных «туземцев» ни просвещай, ихнаследственность возьмет свое и сведет на нет старания мис-сионеров.

Помилуйте, скажет читатель, но что же тогда остается отфилософии глобального мира? В том-то и дело, что «глоба-лизм» отсюда вытекает подозрительно однобокий и при-страстный. Западные глобалисты и их компрадорская аген-тура на местах пекутся об одном: чтобы ресурсы всего мирапоскорее стали «глобальными», то есть доступными для из-бранного «золотого миллиарда». То, что они называют гло-бальным «открытым обществом» или глобальным рынком,означает запрет «прятать» свои национальные ресурсы отглобальной конкуренции, конечное назначение которой —передать их из рук тех, кто плохо ими пользуется, в рукиболее умелых. Само собой разумеется, что круг этих умелыхограничивается сегодняшними победителями мирового эко-номического соревнования (они же — победители в «холод-ной войне»).

Так, наши глобалисты из всего мыслимого содержанияглобализма выделяют одну сторону — доступность планетар-ных ресурсов для призеров мирового первенства. В этой


связи говорят о так называемой трансакционистскои систе-ме или о системе свободного трасферта. Все это и означаетсоздание таких процедур, которые, во-первых, обеспечилибы предельную мобильность планетарных ресурсов, во-вто-рых — их беспрепятственное движение от «неприспособлен-ных» к мировому рынку — к приспособленным, от «неуме-лых» — к «умелым».

Первое обеспечивается отделением финансового капита-ла от промышленного, архаичную особенность которого ус-матривают в сохранившейся привязке к местности, к нацио-нальному пространству. Второе — всемерным ослаблениемнациональных суверенитетов, теряющих способность защи-щать свои ресурсы от разграбления международными хищ-никами, а национальную экономику — от подрыва со сторо-ны глобальных финансовых спекулянтов. В своем стремлениидискредитировать национальные суверенитеты, препятствую-щие глобальному перераспределению ресурсов в пользу «уме-лого» меньшинства, нынешние глобалисты развернули не-бывалую по мощи пропаганду. Одно из главных направле-ний этой пропаганды — разоблачение принципиальнойэкономической неэффективности и экологической опаснос-ти национальных программ развития регионов, не попавшихв круг «золотого миллиарда». Тезис о губительной сырьевой,энергетической, экологической расточительности нацио-нальных экономик не-Запада взят на вооружение как аксио-ма современного глобализма, которую только темные излостные ретрограды могут оспаривать.

Второе направление касается уже собственно политичес-кой несостоятельности национальных суверенитетов. Про-пагандируется тезис о принципиальной неспособности на-циональных правительств, не ищущих покровительства состороны носителей однополярной системы, справиться с по-литическим хаосом — с терроризмом, межэтническими вой-нами, эксцессами религиозного фундаментализма и нацио-нал-экстремизма. Чем нагляднее статистика всех этих экс-цессов, тем выше негодование «глобального сообщества»против тех, кто и сами неспособны навести у себя цивилизо-


ванный порядок и мешают это сделать другим, кто к этомупризван.

Становится ясно, что несмотря на всю риторику, «глоба-листам» выгодно подрывать сложившийся порядок в про-странстве национальных государств. Отсюда и проистекаютте удивительные парадоксы и двойные стандарты «цивили-зованного сообщества», которые мы наблюдаем сегодня.Кажется, что может быть предосудительней племенной ар-хаики — честолюбивого вождизма «самостийников», разру-шающих единые крупные национальные пространства — ис-пытанное условие прогресса — и заменяющих их карлико-выми этносуверенитетами?

В этой связи понятными становятся странности глоба-листов, не останавливающихся перед тем, чтобы начисторазрушать достижения модерна на уровне больших наций впользу племенного сепаратизма и экстремизма, что мы на-блюдаем в постсоветском пространстве, на территории Юго-славии и вскоре, вероятно, будем наблюдать в Китае и Ин-дии. Дело в том, что единые крупные нации способны статьпрепятствием для соискателей глобальной власти над ми-ром; именно поэтому глобалисты берут себе в союзники ифинансируют активистов этносепаратизма.

Итак, мы приближаемся к пониманию подлинной сутинынешнего глобализма. Его носители на Западе — в сущности,те же этнические провинциалы, которые не хотят общечело-веческого будущего; их глобализм не идет дальше присвое-ния глобальных (планетарных) ресурсов алчным меньшин-ством «избранных», считающих все остальное человечествоне достойным этого богатства.

Глобальные ресурсы для узко эгоистических интересов мень-шинства — вот настоящее кредо «глобализма», о которомздесь идет речь.

«ПАЛОМНИКИ» И «ТУРИСТЫ»

Но глобализм имеет и еще одну составляющую, опреде-ляющую его «человеческое» измерение. Речь идет о философиипостмодернизма. Сегодня итоги «холодной войны» в боль-


шинстве случаев выдают за победу либерализма над комму-низмом. Однако если здесь и может идти речь о либерализ-ме, то лишь о «реконструированном», а точнее «де-констру-ированном» постмодернизмом. К чему сводится эта декон-струкция?

Речь идет в первую очередь о намеренном разрушенииграндиозного социокультурного проекта Просвещения, свя-занного с созиданием единого Большого пространства и еди-ного в своей направленности Большого исторического вре-мени. В разгар «холодной войны» все знали, что в ходе еесталкиваются два больших проекта, каждый из которых вы-шел из европейского Просвещения, из модерна. Участникиборьбы говорили на едином языке Просвещения; на каждомконтиненте — в Европе, Азии, Африке и Америке люди со-поставляли два проекта, коммунистический и либеральный(капиталистический), сталкивающиеся в едином социокуль-турном поле. Речь шла не о разности целей, а о разном пони-мании способов их достижения. Цели же провозглашалисьединые: свобода, равенство, благосостояние, просвещение,вертикальная социальная мобильность и пр.

Философия постмодернизма начала свое разрушениеединого языка культуры с разрушения единого пространства.Со времен появления Кото 8ар1еп8 никто не сомневался, чтона земле обитает один человеческий вид, который можетвнутри себя различаться расовыми и этническими признака-ми, но это нимало не влияет на его принципиальное единст-во. И вот постмодернисты, эксплуатируя тезис плюрализмакультур, стали говорить о множественности человеческихвидов, или социокультурных пространств, не имеющих об-щего языка и смысла.

В таком контексте, скажем, социализм уже выглядит некак одна из разновидностей единого модернизационного(исторического) проекта, способная вдохновить людей налюбом континенте, а как экзотическая особенность русской«туземной» культуры. Для сопоставления классического и

( * постмодернистского взгляда на вещи полезно было бы вос-» ; пользоваться метафорами одного из наиболее известных

пропагандистов постмодерна — Збигнева Баумана1.


Он говорит, что культура модерна может быть представ-лена фигурой паломника, культура постмодерна — фигуройтуриста. Сознание паломника центростремительно: где быон ни находился, его путь в Мекку или в Иерусалим означа-ет, что место его постоянного пребывания и священныйцентр мира суть точки единого организованного и иерархи-зированного пространства, придающего нашей жизни выс-ший смысл. Паломник идет не любоваться достопримеча-тельностями, а подтвердить свою ангажированность едины-ми ценностями, которые пространственная удаленность неможет ослабить.

Совсем иначе ведет себя турист как центральная фигурапостмодернистской эпохи. Он пересекает континенты, же-лая вкусить культурной экзотики, которая не более чем лю-бопытна. Здесь не предполагается ангажированность темисмыслами и ценностями, которыми насыщена инокультур-ная среда. Напротив, чувство отстраненности от нее — со-знание свободного наблюдателя или досужего, игрового сти-лизатора составляет главную прелесть туризма. Турист неищет единого смысла; напротив, он пересекает границы раз-личных культур, каждый раз рассчитывая увидеть нечтопринципиально непохожее, невиданное. Чем выше дискрет-ность социокультурного поля мира, тем острее удовольствиетуриста. Его устроила бы полная мозаичность мира, насе-ленного разными человеческими видами.

Именно такую картину мира утверждает философия пост-модернизма. Мы здесь сталкиваемся с тем же парадоксом, окаком упоминалось выше. Архаичная ныне фигура паломни-ка была несравненно ближе к подлинному глобализму, чемфигура постмодернистского туриста. Паломник свято верилв единство человеческого рода, в единство мира и потомуготов был спорить о ценностях. В самом деле: если речь идето едином пространстве, в котором предстоит жить всем, торазличные проекты и ценности стоит сопоставлять с цельюотбора наилучших, предназначенных для всего человечества.

Турист отказывается спорить, так как готов поверить,что наша планета населена разными человеческими видами,каждый из которых «по своему интересен» и хорош на своемместе. Не случайно самосознание эпохи модерна опиралось


на политическую экономию и социологию — науки, тяго-теющие к единым универсалиям прогресса. Самосознаниепостмодерна формируется с опорой на культурную антропо-логию и этнологию — науки, подчеркивающие дискретностьсоциокультурного поля человечества.

Подлинное значение имеет то, какой антропологическийстатус мы придаем культурным различиям. Одно дело, еслиза этими различиями не утрачивается принципиальное един-ство человеческого рода и единство исторической перспек-тивы; другое дело, если мы незаметно для себя превращаем-ся в «доброжелательных расистов» культурологическоготолка, отрицающих единство человечества под предлогомуважения социокультурного плюрализма. Опасные софизмыпостмодерна направлены на подмену терминов и смыслов:различию идеологий, каждая из которых вышла из единогокорня — из европейского Просвещения, отныне придается«культурно-антропологический» смысл, предполагающий ихпринципиальную несводимость.

Сегодня многие из нас являются жертвами этой софисти-ческой подтасовки. В особенности это касается феноменатоталитаризма. Наши предшественники, не прошедшие вы-учку постмодерна, хорошо понимали, что СССР строился попроекту, в котором соединились учения Мора и Кампанел-лы, Оуэна и Сен-Симона, Маркса и Лассаля. Всех их объеди-няла идея рационально организованного общества, преодо-левшего стихии природы и истории.

Но сегодня, когда «либеральные» теоретики и публицис-ты рассуждают о тоталитаризме, они делают упор на «тузем-ных» корнях — на традициях русской общины, на причудахнеисправимого национального менталитета, словом — наособенностях природы русского человека. А коли это так, товозникает дилемма: либо фаталистически принять русскийтоталитаризм в качестве «природной» особенности соответ-ствующей культуры, либо уничтожить его вместе с русскими,как его органическими носителями. Сознание, пульсирую-щее в границах такой дилеммы, крайне опасно, в особеннос-ти если носители его чувствуют себя победителями в «холод-ной войне», которым отныне все позволено.


ПОДПОЛЬНЫЕ «ОРГАНИЗАТОРЫ МИРА»

Другая принципиальная новация постмодерна касаетсявопроса о единстве исторического времени. Онтологическийпереворот христианства, связанный с созданием новой кар-тины мира, в первую очередь коснулся понимания истори-ческого времени. Для языческого миропонимания характер-ны натуралистические представления о циклическом време-ни, напоминающем о сменах времен года или фаз жизни(рождение, созревание, старение и смерть).

Переворот монотеизма связан с верой в то, что цели ми-роздания определены единым Богом. При этом история по-лучает строгую направленность: возникает вектор времени,тянущийся из исходной точки в некую заветную перспекти-ву — смыслообразующий финал.

Просвещение во всем полемизировало с христианством,но сохранило его установки, связанные со смыслом истори-ческого времени, идущего в заданном направлении. Всеидеологические проекты Просвещения так или иначе восхо-дили к единому христианскому проекту — обретению чело-вечеством земли обетованной — конечного пункта многоты-сячелетнего исторического странствия.

Судьбе было угодно, чтобы над вопросом о легитимностиисторического финализма в нашу пострелигиозную эпоху за-думались в первую очередь французские философы. Такаяориентация скорее всего была предопределена диалогомфранцузской культуры с русской. Трагическая серьезностьпоследней, не дающая превращать большие идеи в игру истилизаторство, в значительной мере объясняет тот факт, чтоименно русские впервые всерьез попытались самый заман-чивый из проектов европейского модерна претворить в дей-ствительность. Если англо-американская философия, в си-лу своей относительной удаленности от континентальныхстрастей, еще могла прописать «реальный социализм» покультурологическому ведомству — в качестве русской этно-графической экзотики, то французы слишком хорошо ощу-щали родство общих интенций Просвещения, чтобы делатьэто.


В частности, Ж.-П. Сартр драму реального социализмапопытался истолковать не этнографически — как русскуюдраму, а онтологически — как принципиальное столкнове-ние идеи с косной действительностью, искажающей чистотупервичного замысла. Вместе «со смертью Бога» у Сартра слу-чилась и смерть внешнего материального мира: отныне в немне проглядывает высший замысел, не содержатся никакиеонтологические гарантии. Внешний мир становится абсурд-ным, но это не служит алиби нашему бездействию. Обязан-ность человека — осуществлять свой мироустроительныйпроект, невзирая на потерю высших метафизических гаран-тий, связанных с сопричастностью самого мироустройстванашим светлым чаяниям.

Фундированность (оправданность) наших идей предоп-ределена не онтологически, а антропологически: мы остаем-ся верны своему проекту не потому, что осуществимость егообещана самой структурой мира, а для того чтобы спастисвою душу в абсурдном мире. Сартр тем самым проливаетсвет на загадочную, одинаково свойственную французам ирусским, болезнь «идеологического фундаментализма», ко-торому атеисты подвержены сильнее, чем верующие. Верую-щий может уповать на Бога и не торопить ход истории, ноатеисту не дано этого утешения — отсюда его специфическаятревога и «нетерпение сердца».

Последний раз это революционное «нетерпение сердца»французы ощутили в майско-июньские дни 1968 года — вовремя знаменитого молодежного бунта. Бунтующие студен-ты, совсем по Сартру, решили не считаться с действитель-ностью в соответствии с тезисом «будьте реалистами, требуй-те невозможного!». Они отвергли политическую экономию вкачестве революционной теории, ибо она ссылается на объ-ективные предпосылки революции и тем самым посягает нанашу свободу творчества в истории.

Можно сколько угодно осуждать утопизм и экстремизмвзвихренной студенческой Сорбонны, но сегодня, кажется,уже ясно, что это была последняя попытка сохранить уни-версалии модерна, объединив «новых левых» всего мира вединстве посткоммунистического и посткапиталистического


порыва. «Новые левые» и на Востоке, и на Западе виделиединый мир, лежащий во зле, страдающий одними и теми жепороками, тоталитарный и репрессивный. Формы этой реп-рессии на капиталистическом Западе и на коммунистичес-ком Востоке различались, как различаются прямой террор иманипулятивная промывка мозгов. Но назначение ее одно ито же: отбить у нас охоту к великим освободительным проек-там, заставить уважать статус-кво.

В то время как капиталистический Запад и коммунисти-ческий Восток вели «холодную войну» друг с другом, «новыелевые» исполнены были решимости снять это фальшивоеединоборство двух форм «единого тоталитарного общества»и противопоставить ему новый единый посттоталитарныйпроект. В этом стремлении «новых левых» ощущалась энер-гетика давнего освободительного импульса, которым былоотмечено зарождение модерна.

В этот самый момент и последовала постмодернистскаяреакция. С одной стороны, наметилась стратегия культур-антропологич*еского или этнографического истолкования«русского коммунизма». Взаимную тираноборческую соли-дарность вольнолюбцев Запада и Востока решили подменитьснобистским презрением благополучного Запада к «страннонезадачливому» и чужеродному коммунистическому Восто-ку. А для этого требовалось объявить тоталитаризм нацио-нальной русской болезнью.

С другой стороны, стратегия состояла в том, чтобы вооб-ще раз и навсегда охладить революционное воображение со-здателей каких бы то ни было освободительных проектов,объявив историческое проектирование в принципе устарев-шим. Если выше мы говорили о постмодернистском разру-шении единого Большого пространства, замененного «мо-заикой культур», то здесь речь идет о разрушении Большогоисторического времени, стягивающего начало и финал чело-веческой драмы на Земле.

Атеистический экзистенциализм как последнее самовы-ражение модерна, даже объявив внешний мир абсурдным,оставлял свой шанс упрямым вольнолюбцам, вышедшим изПросвещения. Он требовал от них верности своему проекту,


невзирая на молчание внешнего мира, после смерти Бога пе-реставшего нас обнадеживать.

Теперь постмодернисты объявляют любые историческиепроекты несвоевременной наивностью и самомнением. Вме-сто истории, пронизанной Генеральным планом — единымпроектом освобождения, мы получаем бесчисленное множе-ство разнонаправленных «историй», на самом деле являю-щихся скороспелыми однодневниками. Отныне человекупредоставляется право жить сиюминутным, не обременяясебя большими целями. В этом, собственно, и состоит новей-ший либерализм, освобождающий человека от бремени исто-рической ответственности и связанной с нею жертвенности.Либералы постмодерна утверждают равнозначность любыхотрезков времени и предлагают нам погрузиться в их мозаи-ку, оставив всякие заботы о смысле и направленности соци-ального времени.

Эта попытка уничтожения исторического вектора в куль-туре оказалась по-своему очень не безобидной. В самом де-ле: в этом случае все практики следует признать равноцен-ными и равновозможными. Понятия е низком и высоком, оцивилизованном и варварском, о рафинированном и прими-тивном становятся неуместными.

Прогрессистский вектор времени, как оказывается, вскрытом виде сохранял традиционный нравственный код:социально и нравственно сомнительное помещалось «вни-зу», в прошлом, и по мере продвижения вверх все больше ус-тупало место более справедливому и совершенному. Послеже постмодернистской профилактики в культуре исчезаютниз и верх. Это немедленно отражается на наших повседнев-ных социальных и культурных практиках.

Не случайно постмодернисты так последовательно от-вращают нас от морального дискурса, от оценочных сужде-ний. Отсюда — удручающие парадоксы новой либеральнойэпохи: либеральные правители сотрудничают с мафией; ли-беральные интеллектуалы, третирующие «вульгарные по-строения Маркса», который, как-никак, принадлежал к пле-яде великих мыслителей модерна, в то же время, не морщась,приемлют вульгарнейшие телесериалы, фильмы ужасов, по-


рнуху и чернуху масскульта. Еще вчера мы были значительноболее вооружены критериями, позволяющими отличать куль-турный ширпотреб от высокой классики, подлинные цен-ности — от низкопробных подделок, творческое вдохнове-ние — от наркотических «экстазов». Постмодернизм эти кри-терии разрушает.

Один из впечатляющих парадоксов постмодерна состоитв том, что его мондиалистская элита «граждан мира» облада-ет психологией сектантского подполья, оторванного от нор-мального общества с его нормальными взглядами, моральюи здравым смыслом. Сектанты постмодерна чувствуют себясвободными экспериментаторами в культурной и нравствен-ной сфере, не стесненными правилами «реконструкторами»мира. Они — настоящие «подпольщики» в моральной сфере,наслаждающиеся свободой от обычной человеческой нравст-венности. Психологию этого подполья описал Ф. М. Досто-евский в «Бесах»: «Правда ли, — говорит Шатов Ставроги-ну, — будто вы уверяли, что не знаете различия в красотемежду какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой икаким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию длячеловечества?»2

И Достоевский словами Шатова раскрывает нам тайнуэтого предельного релятивизма: «Вы потеряли различие злаи добра, потому что перестали свой народ узнавать»3.

Здесь мы, кажется, нащупываем болевую точку глобалист-ского постмодерна, его нервный узел. Постмодерн отражаетнастоящий переворот в социокультурном статусе интелли-генции и ее картины мира. В эпоху классического модернаинтеллигенция выполняла роль церкви в пострелигиозноммире: она была на стороне «нищих духом» против господ ми-ра сего, а ее творчество готовило новое обетование для тех,кого повседневная действительность лишала надежды. В этомотражалась своего рода промежуточность эпохи модерна,восставшего против христианства, но наследующего его па-фос воскресения праведников.

Постмодернизм выражает следующую, завершающуюфазу секуляризации: интеллектуальное творчество, лишен-ное обетования, считающееся только с логикой наличных


обстоятельств и социальной конъюнктурой. Отныне нравст-венные и социальные обязательства интеллигенции перед«нищими духом» воспринимаются ею как невыносимый мо-ральный гнет — такой же, каким на заре модерна восприни-мался гнет клерикальный. Двухсотлетняя полемика интел-лектуалов с богатыми кончилась; началась их полемика сбедными.

Кажущаяся просто патологической ненависть и презре-ние к бедным, угнетенным, неадаптированным на самомделе вписывается в логику секуляризации: служение обездо-ленным — это последняя религия, которая стоит на пути кстановлению законченно светской, прагматической культу-ры. Но в самый момент этого «освобождения от служения»культура новой элиты обнаруживает свою полную беспо-чвенность, «умышленность». Собственно, все эти «декон-струкции» постмодерна, дезавуирование органических це-лостностей, стремление к декомпозиции, к коллажу, мертвя-щей мозаичности суть не что иное, как стратегия освобожденияот всего «местного» в пользу «глобального». Техницизм какметодика декомпозиции всего органически цельного, глоба-лизм как последовательное дистанцирование от «местного»и аморализм как освобождение от социального долга и слу-жения — вот результирующие нынешнего постмодернист-ского сдвига.

С этим связано и отрицание истории и историзма. Мо-дернистский дискурс о будущем — это секуляризированнаяформа неприятия земного града со всеми его грехами и несо-вершенствами. В противовес этому постмодернисты презри-тельно отвергают все «утопии будущего», предпочитая рас-творяться в настоящем. И если избранниками будущего были«нищие духом», униженные и угнетенные, то избранникаминастоящего, несомненно, являются наиболее приспособлен-ные. Противопоставление настоящего — будущему, прагмати-ческого реализма — утопиям, приспособленных — неприспо-собленным и неустроенным — вот интенции постмодернист-ского сознания. Глобализм выступает как противопоставлениедостигшего высшей мобильности меньшинства инертномубольшинству, связанному «чертой оседлости». Сегодня быть


элитой — значит быть кочевником, не признающим «мест-ных» ограничений и кодексов.

Словом, глобальный мир раскрывает себя как мир при-вилегированный, элитарный. Глобализм есть привилегия, ко-торую решено отстаивать, невзирая на любые преграды.А преградами являются: национальное государство, прежняямораль ответственности и социального служения, наконец,сам народ, у которого есть только одна страна — его собст-венная.

Таким образом, отношения между народом и прогрессомв постмодернистской перспективе решительно изменились.Прежде служение прогрессу означало служение народу; те-перь прогресс в его «глобальном выражении» противостоитнародам. Мы подходим к новому определению глобализма:он представляет собой процесс интернационализации элитза спиной народов, более не могущих на эти элиты рассчи-тывать. Прогресс в рамках классического модерна измерялсякритериями Большого пространства и Большого историчес-кого времени — он касался массовых судеб. Нынешняя гло-бализация является паразитарной: она протекает за счет раз-рушения этого Большого пространства — времени. Элитыприобретают весь мир — освобождаясь от национальнойпривязки и связанных с ней обязательств. Они могут это де-лать, только последовательно разрушая национальные про-странства и суверенитеты. Но демонтаж единых больших на-циональных государств лишает народы единого большогоОтечества, заменяемого новым именным и региональнымместничеством.

Таким образом, глобальное пространство элиты покупа-ется ценой разрушения больших национальных пространствдля масс. Чем более элиты глобализуются, тем более массы«парцеллизуются», погружаясь в архаику примитивного ме-стничества изоляционизма, трайбализма и натурального хо-зяйства. Но если глобализация выступает как игра с нулевойсуммой, как новая привилегия элитарного меньшинства,купленная ценой демодернизации большинства — отката егов новое средневековье, в изоляционизм и варварство, то не-обходимо задуматься об альтернативах.


Альтернативы же выявляются тогда, когда мы за видимой«непреложностью» и «объективностью» тенденций вскрыва-ем субъективные — слишком субъективные — поползнове-ния тех, кто спешит «приватизировать» прогресс, превращаяего в привилегию. Не разоблачив этой субъективной сторо-ны — не вскрыв за якобы непреложными закономерностямисвоекорыстной «идеи», — невозможно утвердить наше правотворить лучшую действительность, чем та, которую нам на-вязывают ныне.

Это не означает, что мы исповедуем «теорию заговора».В обычном истолковании она сводится к утверждению отно-сительно готовых замыслов того или иного меньшинства,навязывающего миру свои сценарии. На самом деле различ-ные группы этого меньшинства открывают свои возможнос-ти и свою «свободу» от окружающей среды тоже постепен-но — нередко в форме, изумляющей их самих. Глобализациятакже стала итогом постепенных открытий и самораскрытийразных привилегированных групп общества; лишь суммар-ный эффект этих открытий дал нам в итоге нынешний фено-мен паразитирующего глобализма, чреватого демодерниза-цией современного общества.

Общая характеристика всех этих групп, открывающихглобальный мир первоначально для одних себя, — это пси-хология отстраненности от собственной национальной среды,разрыв с ее традициями, нормами и кодексами. Впоследст-вии эти группы стали кооперироваться между собой, образуясовокупный интернационал глобализма. И чем теснее стано-вилось их взаимодействие, тем более всепроникающий ха-рактер обретал процесс глобализации и тем меньше шансовоставалось на его демократический контроль снизу. Этотпривилегированный глобализм за счет демодернизации и прими-тивизации жизни народов составляет главный вызов XXI века.

Достойный ответ на этот вызов связан с демократичес-ким контролем за процессами глобализации. ДемократииНового времени сформировались на национальном уровне;они утвердили различные формы народного контроля за де-ятельностью привилегированных элит. Сегодня элиты ухо-дят от этих сложившихся форм контроля, «мигрируя» в над-

28 - А. С. Панарин

национальные сферы. Ответом на это должна стать глобали-зация самой демократии. Новой демократической системепредстоит сосредоточиться на проблемах контроля и обрат-ной связи в отношении тех практик, которые инициируют иразвивают наиболее интернационализированные элиты со-временности. Ибо демократия — не умозрительная кон-струкция, а конкретный ответ на конкретные проблемы.

Эта новая конкретизация демократии, связанная с вызо-вами глобализма, будет рассмотрена во второй части даннойработы. Первая часть посвящена глобальной эволюции от-дельных групп современного общества, стремящихся сооб-щить процессу глобализации угодную им форму. Чем болеесвоекорыстными и социально безответственными окажутсяусилия этих групп, тем более острую и непредсказуемуюформу обретет массовая реакция на глобализм. В том, чтотакая реакция непременно последует — несмотря на все уси-лия постмодернистов разрушить самое способность к фор-мированию тираноборческих альтернативных проектов, —сомнений быть не может.

Проблема в том, какой облик эта реакция примет, — неисключено, что она может принять форму бунта против са-мого процесса глобализации как такового. Это грозит чело-вечеству откатом в варварство. Конструктивную альтернати-ву следует связывать с усилиями, направленными на демо-кратизацию процесса глобализации — превращение его изигры с нулевой суммой, в пользу привилегированных, в игрус положительной суммой, при которой в выигрыше оказыва-ется большинство.

Перипетии грядущей борьбы можно прогнозировать,лишь уяснив себе характер и возможности элит, сегоднястремящихся «приватизировать» процесс глобализации. Те-перь они чувствуют себя подпольными агентами глобализма,устраивающими свои дела за спиной народов. Психологияэтого подполья напоминает бесовство, описанное Достоев-ским в знаменитом романе. Беззастенчивая прагматика исвоекорыстие — может быть, не самая опасная черта нынеш-


него глобального бесовства. Большую тревогу вызывает ме-фистофельская гордыня этих подпольщиков, мнящих себясверхчеловеками, наделенными правами экспериментиро-вать над народами и даже над миром в целом.

По мере усиления своей «отстраненности» от националь-ной среды растет ощущение «свободного парения» над ми-ром, над всем, «копошащимся» внизу. Глобалисты разруша-ют все формы сложившейся национальной самоорганизациидля того, чтобы на «пустом месте» заново построить свойглобальный порядок. Они покупают свою свободу ценой то-тального разложения и потрясения основ, развязывают ми-ровой хаос ради одного им ведомого «порядка».

«Порядок из хаоса», «управление хаосом» — самые мод-ные слова элитарной постмодернистской лексики. Эту опас-ную диалектику подпольных «организаторов мира» раскрылФ. М. Достоевский. «...Для чего было сделано столько убийств,скандалов и мерзостей?.. Для систематического разложенияобщества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить иизо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом об-щество, болезненное и раскисшее, циническое и неверую-щее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящеймысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки...»4

Тотальная дестабилизация — стратегическая постмодер-нистская игра агентов глобализма, самонадеянно решившихуправлять хаосом. Однако наша цивилизация, да и вся нашапланета — слишком хрупки для подобных безответственныхигр. Тотальная «деконструкция» может так и не завершитьсяблагополучной реконструкцией. Первоначальная решимость«деконструктивистов» объясняется, по-видимому, их расче-тами на свободную эмиграцию из опасных мест в более без-опасные. Но народам эмигрировать некуда. Да и современ-ный мир потому и заслуживает название глобального, чтостал и необычно тесным, и небывало взаимозависимым.

К прискорбным особенностям нашего бытия относитсято, что возможности хаоса к глобальному распространениюнамного превышают соответствующие возможности рацио-нально устроенного порядка. Поэтому защита большинства


от безответственных глобальных экспериментов новых ми-ровых элит — насущнейшая задача ближайшего будущего.

Концепт «устойчивого развития», получивший мировойрезонанс после Конференции ООН по окружающей среде иразвитию (Рио-де-Жанейро, 1992 г.) сегодня обнаруживаетнеожиданный аспект. Оказалось, что один из главных фак-торов глобальной неустойчивости связан с возрастающей«дистанцированностыо» центров международных решенийот всего того, что называются сегодня «молчаливым боль-шинством».

Чем смелее экспериментируют «отстраненные» от тузем-ного большинства, его чаяний и интересов новые междуна-родные элиты в различных областях современной жизни,тем выше нестабильность современного мира. Этих «декон-структоров» необходимо урезонить. В одних случаях для это-го достаточно помочь новым элитам лучше уяснить их собст-венные долговременные интересы, в других — противопо-ставить им организованную в демократических формах волюбольшинства. Возможные формы того и другого и попыталсянаметить автор.

Часть первая

АГЕНТЫ ГЛОБАЛИЗМА

Но тот, кто двигал, управляяМарионетками всех стран, —Тот знал, что делал, насылаяГуманистический туман.

А Блок

Глава первая

ПЯТАЯ ВЛАСТЬ,ИЛИ ГЛОБАЛИЗМ СПЕЦСЛУЖБ

ПАРТИЯ «ВНУТРЕННЯЯ» И ПАРТИЯ «ВНЕШНЯЯ»

Уточним с самого начала: мы здесь имеем в виду глоба-лизм в его субъективном выражении — как политику и пси-хологию, как установку воли и сознания, целенаправленнопротивостоящих привычным способам национального само-определения людей. Соответствующая установка зарождает-ся на почве идейной и социокультурной остраненности оп-ределенных общественных групп по отношению к окружаю-щей их туземной среде. Корни глобализма, следовательно,надо искать не среди тех пионеров прогресса, которые на-следуют универсалистские установки Просвещения, связан-ные с экономическими, научно-техническими, социокуль-турными прорывами всего человечества в будущее. Про-свещенческое сознание открыто миру и в чем-то сроднимиссионерскому, характеризующемуся стремлением как мо-жно скорее приобщить непросвещенное большинство к от-кровениям новой веры. Просвещенческая традиция характе-ризуется поощрительно-оптимистическим отношением кбольшинству, которому завтра предстоит по-хозяйски всту-пить в наследство прогресса и обогащать его.


Прогрессистская мысль нередко страдала нетерпением идаже фанатизмом и готова была применять насилие в отно-шении «саботажников» прогресса. Что было вовсе ей не-свойственно, так это расистское высокомерие, самоощуще-ние себя в качестве касты избранных, судьба которой реши-тельно расходится с судьбой большинства. Цивилизацияразвивалась, преодолевая уклоны раскольничества и сек-тантства, в которые периодически впадали отдельные приви-легированные группы общества.

Критерий здесь однозначный: там, где мы говорим обуниверсалиях прогресса, предназначаемых стать общим до-стоянием, — там царит дух открытости, просвещенческойясности и оптимизма. Там же, где речь идет о монополии,которую меньшинство желает сохранить для себя, тайно от«этой» страны и «этого» народа, — там воцаряется моральтайных обществ, с ее тайными стандартами и бухгалтериями.

Историческая драма европейского прогресса связана стем, что многие его установки и ожидания, прямо относя-щиеся к большинству населения, теряют просвещенческуюоткрытость при переходе границ этого региона. Именнотакую драму претерпело социал-демократическое движение,когда оно было экспортировано в Россию. Европейская со-циал-демократия, при всех своих утопических вывертах, об-ращалась к пролетарскому большинству населения. В Рос-сии же она превратилась в установку меньшинства, противо-стоящего крестьянскому большинству страны.

Когда описывают социал-демократическое (РСДРП),затем большевистско-коммунистическое подполье в России,то, как правило, объясняют его подпольный статус отсутст-вием политических прав и свобод при царском режиме. Ноподпольность эта в России обозначилась не только как спе-цифическая цензурно-полицейская категория, вызваннаяобстановкой запретительства и репрессий. Она обрела ха-рактер социокультурной категории, обозначив водоразделмежду «пролетарским интернационалом» в России и тузем-ной крестьянской массой, инородной ему по своему духу, ус-тановкам и традициям.

На этой основе и возник феномен большевизма — пар-


тии меньшинства, готовой воевать с собственным народомкак «изгоем» мирового прогресса и искать союзников не всобственной стране, а преимущественно среди европейских«братьев по классу».

Когда большевики захватили власть в России, тотчас же врамках нового строя образовались, совсем по А. Кестлеру5,две партии, внутренняя и внешняя. «Внешняя» включала такназываемые приводные ремни (организации «промежуточ-ного» характера, связывающие партию с непартийным насе-лением) и гигантский пропагандистский аппарат, разбав-ляющий эзотерику большевистского учения общепонятнымилозунгами, относящимися к установкам просвещенческойдостижительной морали. «Внутренняя» же партия объединя-ла узкую касту посвященных, принимающих решение за ку-лисами и вполне сохранивших психологию сектантскогоподполья, привыкшего не доверять собственной стране, понесчастью населенной «не тем», не пролетарским народом.

Костяком этой «внутренней» партии стали так называе-мые «органы». Парадоксальной особенностью этих органовявилось сочетание практически безграничной власти с то-тальной конспирацией подполья, боящегося собственнойстраны. Страх же по законам психологии неизбежно конвер-тируется в ненависть и мстительность. Чем больше была дис-танция, отделяющая подполье «внутренней» партии от нор-мальной жизни и нормальных обычаев народа, тем сильнеебыли страх и его спутница — жестокость. Непролетарскоебольшинство хотело иметь собственную землю и работать наней самостоятельно, по-хозяйски — жрецы высокого учениясчитали это греховной банальностью людей, взращенных«проклятым прошлым» и не способных подняться к высшимистинам марксизма. Люди хотели нормальной жизни и нор-мальных радостей — жреческое подполье мрачно наблюдалоэто цветение жизни, будучи заранее уверенным, что оно дастпобеги, которые придется безжалостно вырывать.

Как писал В. И. Ленин, большевистская борьба в Россиипроходит два этапа: первый, самый легкий, несмотря на всюего жестокость, относится к «подавлению сопротивленияэксплуататоров» — помещиков и буржуазии. Второй, гораздо

- А С Панарин


более трудный и масштабный, — к борьбе с крестьянством,составляющим большинство народа На первом этапе боль-шевистские вожди мыслили еще классическими классовымикатегориями марксизма. На втором они исподволь осваива-ли категории цивилизационные, относящиеся к проблемамсоциокультурного барьера между заимствованным в Европепролетарско-коммунистическим проектом и спецификойРоссии как отсталого цивилизационного континента.

Большевистская индустриализация страны имела нарядус заявленными прагматическими целями, описываемыми наобщепонятном языке Просвещения, — развитие, благосо-стояние, обороноспособность страны и т. п. — еще и скры-тую главную цель — перемолоть местную цивилизацию в же-лезных жерновах промышленной реконструкции, разрушитьорганику прежней жизни в пользу рационально организо-ванной тотальной механики. «Внутренняя» партия, такимобразом, отдавала себе отчет не только в расхождении междутайными целями властвующего сектантства и обычнымичаяниями большинства, относящимися к банальной повсе-дневности, но и в наличии цивилизационного барьера междуорганикой крестьянской цивилизации и обществом, «орга-низованным как единая промышленная фабрика» (В. И. Ле-нин).

Только уяснив это, мы можем понять подоплеку больше-вистского геноцида и его небывалые масштабы. Видимыйабсурд сталинского тезиса об обострении классовой борьбыпо мере продвижения к социализму разъясняется, как толькомы поймем цивилизационную подоплеку большевистскоговызова: речь шла не только о классовой войне с «кучкой экс-плуататоров», но и о войне с местной цивилизацией, с носите-лями национального менталитета — крестьянством, интел-лигенцией и всеми людьми, наделенными острой культурно-исторической памятью. Крестьянское большинство страныуменьшали не только привычными путями — урбанизациейи индустриализацией, но и путем выбраковки подозритель-ного человеческого материала в машине ГУЛАГа

Мы не сможем оценить всей подлинной экстравагант-ности мышления и поведения правящего большевистского


«подполья», в особенности его «внутренней» партии, если неосознаем его остраненности по отношению к России как ар-хаичному цивилизационному архипелагу. Стоит проанали-зировать, по каким именно критериям выбраковывалосьбольшевистскими цензорами культурное наследие старойРоссии, чтобы понять, что речь шла не столько о классовойборьбе, сколько о разрушении социокультурного ядра Рос-сии как особой цивилизации. Сначала, когда еще не иссяклинадежды на мировую пролетарскую революцию, большевикиощущали себя в России «пятой колонной» пролетарского За-пада, затем — «пятой колонной» социализма в крестьянскойстране.

Оценивая перспективы этого сектантского меньшинства,невозможно уйти от дилеммы: меньшинству предстоялалибо натурализация в «этой» стране — постепенное смягче-ние догматических крайностей учения в пользу местных ус-ловий и специфики, либо поиски могучего союзника на сто-роне, помощь которого могла бы уравновесить силы правящегоавангарда с силами местного цивилизационного сопротивле-ния.

До тех пор пока Запад был представлен леволиберальнымальянсом, большевистское правительство сочетало критикубуржуазного Запада со старыми установками социалистичес-кого и коммунистического интернационализма. Балансировкабыла очень тонкой: недоверие к собственному большинствустраны компенсировалось поддержкой передовой общест-венности Запада; дефицит такой поддержки компенсировал-ся попытками снискать дополнительную поддержку боль-шинства.

Фашистский переворот в Европе круто изменил положе-ние. На фоне грозного вызова со стороны резко усилилисьпопытки натурализации большевистского режима в местнойнациональной (точнее — цивилизационной) среде.

Слова, которые неистовые пролетарские интернациона-листы накануне считали за бранные, за проявление «бело-гвардейщины» — «Родина», «патриотизм», «державное на-следие предков», «национальная русская традиция», —почти мгновенно были возвращены и вошли в арсенал офи-


циальной идеологии. Но как раз по мере такой натурализа-ции марксистского режима в недрах национальной среды итрадиции наблюдатели на Западе все чаще склонялись ктому, чтобы отождествлять советский коммунизм с русскимимпериализмом. Альянс с собственным народом оборачи-вался новой дистанцией от «передовой общественности» За-пада.

Наверное, судьба коммунистического строя в Россиисложилась бы иначе, если бы ему дано было по-настоящемулегализоваться — вписаться в национальную культурнуютрадицию и естественным образом эволюционировать вмес-те с нею. Но не будем забывать: большевистское меньшинст-во пришло к власти в результате нелегального переворота,путем обманного использования чужих (эсеровских) лозун-гов, а затем и кровавой Гражданской войны. Все это предоп-ределило его роковую подозрительность в отношении собст-венного народа, с которым оно по-настоящему никогда себяне отождествляло.

Если бы это было обычной дистанцией привилегирован-ного большинства — типичный случай любого социальнодифференцированного общества, — ситуация не была быстоль тяжелой. Но речь шла о более роковой черте — о пси-хологии сектантского меньшинства, живущего не обычнойнациональной жизнью, а «по книге», написанной на сторо-не, по заемному учению. Такое меньшинство с националь-ным большинством разделяли не одни только имуществен-ные барьеры — ему враждебны менталитет большинства иего культурная традиция, оно опасается пробуждения наци-ональной памяти и достоинства. Этому меньшинству необ-ходима цивилизационная солидарность Запада; когда она ут-рачивается, перспективы становятся туманными и страходиночества усиливается. Надо сказать, что в условиях раз-вязанной с конца 40-х годов «холодной войны» власть и накапиталистическом Западе, и на коммунистическом Востокестала все больше зависеть от некой международной конъ-юнктуры. Конъюнктура эта была отнюдь не экономичес-кой — она касалась политического доверия собственного на-селения.


ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ

Американский образец демократии, сформировавшийсяв XVIII—XIX веках, фактически представлял демократиюменьшинства, типичным носителем которой выступал белый,протестант, домовладелец. Так называемое политическоеучастие — претензия быть услышанным в процессе приня-тия важнейших социальных решений — должно было оста-ваться уделом благополучного меньшинства, для того чтобыдемократия оставалась устойчивой.

Словом, парадоксом демократии является то, что она ос-нована на политическом участии тех, кто мог бы и не участ-вовать, кого сложившийся статус-кво в целом устраивал.Когда же на участие стали претендовать социально не устро-енные и недовольные, политическая стабильность грозилапошатнуться.

«Холодная война» подоспела кстати: в ее условиях правя-щие верхи добивались лояльности граждан не столько заво-раживая собственным примером, сколько пугая примеромдругой стороны. Демонизация противной стороны, находя-щейся по ту сторону «железного занавеса», необходима былане только для оправдания гонки вооружений, но и для де-монстрации собственному населению преимуществ его по-ложения по сравнению с ужасами чужого правления. Пропа-гандистский аппарат и спецслужбы стран — участниц «хо-лодной войны» затеяли большую стратегическую игру, сообщасоздавая пропагандистские страшилки для своих народов.

В одном лагере лояльность собственного народа пыта-лись получить, эксплуатируя миф об «абсолютном и относи-тельном обнищании» при капитализме, в другом — о комму-нистическом рабстве. По высоким стандартам Просвещенияэто должно быть оценено как посягательство на универсалиипрогресса, в которые верили люди предыдущей эпохи. Про-гресс терял на глазах черты христианского Бога, дающегосвое обетование всем народам, и все больше обретал чертыревнивого Бога Израиля, удостаивающего лишь «идеологи-чески близких», относящихся к своему лагерю и грозящегополным отлучением тем, кто принадлежит к чужому.


На глазах современников, помнящих более либеральныевремена, происходила разительная архаизация социально-политического мышления стран — участниц мирового про-тивостояния. Если демократическая традиция приучала за-ниматься преимущественно критикой собственного прави-тельства и искоренять недостатки в собственном доме, тоновая, связанная с «холодной войной», предписывала искатьизъяны в стане противника и демонстрировать верноподдан-ническую лояльность у себя дома. Эта милитаризация мента-литета, вооруженного подозрительностью в отношениичужих, переворачивала с ног на голову большинство демо-кратических принципов и установок. По мере того как демо-кратия становилась массовой, ей предписывали становитьсявоенной, мобилизованной на противостояние внешнемупротивнику. На Западе это касалось в первую очередь Аме-риканской республики, становившейся имперской республи-кой — новым Римом, сражающимся с Карфагеном.

Этот принцип внешней мобилизации не менее последо-вательно использовался на Востоке. Обе стороны играли вазартную игру манихейского противостояния, позволяющуюшельмовать внутренних критиканов как «пятую колонну»другой стороны. Чем дольше велась «холодная война», тембольше она обретала характер сговора играющих партнеров,намеренно использующих фобии оборонческого сознания вцелях стабилизации собственного строя.

Фактически по обе стороны «железного занавеса» фор-мировались наряду с «внешней» партией, ведущей диалоги собщественностью, свои «внутренние» партии, лучше осве-домленные о подоплеке глобального конфликта и таящихсяв нем внутриполитических дивидендах. Со временем языки«внешней» и «внутренней» партий становились все менеевзаимопереводимыми. «Внешняя» партия, занятая демон-страционными эффектами, бранила внешнего противника ильстила собственному обывателю, внушая ему представле-ния о завидности его положения по сравнению с положени-ем населения противной стороны. «Внутренняя» партия всеболее дистанцировалась от собственного обывателя, находя


все больше сходства между политическими заботами офици-ального противника и своими собственными.

«Внутренние» партии все более проникались осознаниемвнешних, глобальных предпосылок внутриполитическойстабильности, связанных с милитаризацией общественнойжизни и конфронтационным мышлением, тогда как «внеш-ние», публичные партии мыслили более провинциально итрадиционно. Иезуитская изобретательность и «проница-тельность» «внутренних» партий все больше противопостав-ляла их широкой общественности собственных стран и как-то невольно и незаметно сближала с противником — «внут-ренней» партией другого лагеря. В диалоге друг с другомпартнеры чувствовали себя настоящими профессионалами,противостоящими дилетантизму публичных политиков.

Само собой разумеется, что контингент «внутренних»партий в основном составляли мозговые центры спецслужб.Спецслужбы стран — участниц «холодной войны» противо-стояли друг другу, но не могли не замечать, что «по профес-сиональному счету» взаимного сходства у них больше, чеммежду ними и собственной общественностью — наивной,обремененной грузом стереотипов и предрассудков. Все ча-ще наблюдались такие случаи, когда скрыть ту или иную де-ликатную акцию от собственной общественности бьшо важ-нее, чем от противника, у которого были свои, никак неменьшие трудности с его профанным окружением.

Так наполнялась копилка совместных профессиональ-ных тайн, по взаимному джентльменскому соглашению неразглашаемых перед общественностью. Спецслужбовский«авангард» создавал свой новый театр абсурда. То, что не яв-лялось тайной для спецслужб противника, прятали как тайнуот собственного населения. То, что было деструктивным сточки зрения обычных целей нормальной политики, моглоиспользоваться в качестве полезного инструмента на эзоте-рическом уровне тайной власти. Пожалуй, удобно было быназвать ее «пятой властью» — и в целях отличения от извест-ных четырех властей (исполнительной, законодательной, су-дебной и СМИ), и по ассоциативной и смысловой близостис «пятой колонной».


Каждая из указанных ветвей власти имеет свои специфи-ческие установки, а также свой объект и свою проблемнуюсферу. Специфическим антиподобием исполнительной вла-сти является неуправляемость, законодательной и судеб-ной — нелегитимность, СМИ как «фабрик мнения» — само-произвольность массового восприятия, которое предстоиторганизовать и направить.

А чему противостоит «пятая власть», в чем она усматри-вает свое антиподобие?

Профессиональное самоопределение этой власти, полу-чившей название тайных служб или спецслужб, строится надихотомиях: специальное — общедоступное, тайное — глас-ное. Здесь можно говорить о чем-то специфически антипо-добном демократической морали открытого общества, цен-ностями которой являются нормальная соревновательностьи гласность. Выборной «республике депутатов» начинаетпротивопоставляться тайная, власть экспертов, дилетантизмупубличных политиков — эзотерическое знание прячущихсяза кулисами профессионалов, касающееся тайных пружин итеневых сторон политики, в принципе не подлежащих раз-глашению.

«Пятая власть» несовместима не только с провозглашен-ными принципами демократии: контроль снизу, подотчет-ность и легитимность, но и с более общими принципамиПросвещения: презумпциями доверия к разуму рядовогогражданина, обладающего универсальной интеллектуальнойпотенцией.

' С позиций новой эзотерики, исповедуемой «пятой влас-тью», позволительно расширять теневую практику, усколь-зающую от традиционной рациональности и легитимности,и вместо единого просвещенческого стандарта ввести двой-ной: для внешнего общественного пользования и для про-фессионального, «спецхрановского» пользования, недоступ-ного остальным.

Границы между доступным и недоступным, логикой Про-свещения положенные в качестве временных и относитель-ных, здесь становятся непереходимыми. Общество тем са-мым возвращается к допросвещенческой архаике скрытых


сект, кощунственной магии нелегального, но властного жре-чества, наделенного правом дезориентировать и одурачиватьпублику. Такой статус спецслужб подрывает и еще один важ-нейший принцип современного демократического общест-ва — принцип политического суверенитета большинства.

Чем шире прерогативы спецслужб, тем более призрач-ным и условным становится политический суверенитет боль-шинства, от которого скрывают наиболее важные тайны ипружины власти. Эта ситуация постепенно становится ос-корбительной не только для демократической обществен-ности, но и для публичных политиков, все чаще чувствую-щих себя марионетками театра кукол.

СГОВОР «ПРОФЕССИОНАЛОВ»

К числу таких политиков в США принадлежал ДжонКеннеди. Он выразил настроения нового поколения, в но-вых условиях сопоставившего великий проект Просвещенияи его демократические обещания с «презренной действи-тельностью». С первой просвещенческой волны XVIII векаимпульсы Просвещения периодически то ослабевали, натал-киваясь на сопротивление обстоятельств и привычное уны-ние обывателя, то вновь крепли, вдохновляя сердца. Рубеж50—60-х годов XX века был переломным для народов по обестороны «железного занавеса». Новое поколение ждало об-новления жизни и политики. Кумиром этого поколения суж-дено было стать Джону Кеннеди.

Он мечтал в новых условиях утвердить в США универса-лии Просвещения и на их основе сформировать единую по-литическую нацию, свободную от расовых и этнических ба-рьеров. Брезгливой этнической впечатлительности господ-ствующего слоя — белых, англосаксов, протестантов — онпротивопоставил свою веру в человека и в то, что именноАмерика сможет стать для него землей обетованной. До тоговремени, как это ни странно, американцы не стали еще по-настоящему урбанизированной нацией, не освоили вполнекультуру города, в которой нивелируются различия, связан-ные с этническим и региональным происхождением людей.

42 А. С. Паиарин

Америка оставалась провинциальной, снобистской, подо-зрительно относящейся к «чужакам», подверженной пред-рассудкам и фобиям. Эта психология провинциальной «бди-тельности» в отношении всего уклоняющегося и необычногослужила опорой политической лояльности и всячески под-держивалась властями.

Против всего этого и выступил Джон Кеннеди. Ревниво-му и подозрительному сознанию протестантских «малых об-ществ» он противопоставил новое мышление единого Боль-шого общества, в котором реализует себя американскийгражданин — независимо от цвета кожи, вероисповедания идругих цензовых особенностей. В таком обществе мощныйлуч Просвещения должен высветить все затхлые уголки, про-гнать нечисть сумерек, устранить антидемократическую эзо-терику решений, принимаемых немногими и для немногих.

Надо сказать, многие «профессионалы» в Америке испу-гались за свои профессиональные тайны и привилегии, и впервую очередь это были профессионалы спецслужб. Дляних Кеннеди олицетворял фигуру опасного дилетанта икраснобая, принявшего всерьез принцип «публичной поли-тики» и незаконно посягающего на «подводную часть айс-берга», которой надлежит оставаться в ведении «глубоковод-ных аквалангистов» их профессии.

Уже тогда, в начале 60-х годов, мы встречаем симптома-тичное столкновение эзотерического глобализма с универса-лиями Просвещения. Кеннеди верил в открытое общество —в социум, лишенный сословных барьеров и тайн, в которомразличия в происхождении и стартовых условиях не могутиметь решающего значения.

Его оппоненты из стана эзотерического глобализма спец-служб верили в другого «гражданина мира» — в интернацио-нал тайных хозяев мира, пасущих наивное и своевольное на-родное стадо. Этих хозяев объединяет тайное профессио-нальное знание, сходные заботы, совместный жреческийкодекс. Последовавшие вскоре драматические события под-твердили, что барьеры, отделяющие профессионалов плащаи кинжала от рядовых граждан собственной страны, несрав-ненно выше и непроницаемее того национально-государст-


венного барьера, который должен был бы, с позиций здраво-го смысла, разделять между собой этих профессиональныхдуэлянтов.

Один американский молодой человек, по имени Ли Хар-ви Освальд, с непринужденностью пересекает непроницае-мый «железный занавес», поселяется в Советском Союзе,женится там, а спустя некоторое время возвращается вСША, с тем чтобы совершить «преступление века» — убий-ство американского президента. Характерно, что в разгарэтих драматических событий спецслужбы обеих стран хранятделикатное молчание по поводу странной отлучки убийцыпрезидента в Советский Союз. Тогда-то, по-видимому, ибыл создан прецедент делового сотрудничества «профессио-налов безопасности» за спиной общественности. Кеннединапугал «профессионалов» по обе стороны занавеса своимдемократическим просвещенческим пафосом — готовнос-тью претворить в жизнь великие принципы суверенногогражданского общества, которое никто тайно не опекает и неконтролирует.

Он, разумеется, не хотел упразднить спецслужбы — уто-пистом безгосударственности он не был. Но он хотел устра-нить комплексы, страх и барьеры сегрегационного обществав Америке, не смеющего быть по-настоящему единой поли-тической нацией, без внутренних изгоев. Он хотел, чтобыобщество, даже страдая от несовершенных или ошибочныхрешений, знало, что это его собственные, гласно принятыерешения, а не сговор прячущихся за кулисами «профессио-налов».

Таким образом, в Америке на двадцать пять лет раньше,чем в Советском Союзе, появился инициатор перестройки инового мышления «для собственной страны и всего мира» —и был устранен спецслужбами собственной страны, и, каккажется, не без дружественного профессионального содейст-вия коллег из стана официального противника.

Что же объединяло «профессионалов» с обеих сторон?Здесь были и общий «пессимистический реализм», про-

тивостоящий романтизму Просвещения с его лозунгами сво-боды, равенства, братства, и ревность профессионалов, за-


щищающих свои прерогативы от вмешательства дилетантовпубличной политики, и, главное, стремление сохранить то,что является социально-психологической базой господстваспецслужб в обществе, — климат общего недоверия и подо-зрительности.

Убийство Кеннеди было одной из первых глобальныхопераций складывающегося глобального интернационала,первым эшелоном которого стал интернационал спецслужб.

Первые глобалисты были исполнены решимости зановоподморозить почву, оттаявшую после оттепели рубежа 50—60-х годов. Эзотерические глобалисты отбили очередной на-тиск Просвещения, связанный с долговременной задачейпревращения массового общества в действительно демокра-тически открытое, самодеятельное и суверенное.

Разумеется, профессионалы спецслужб были не толькоглобалистами: наряду с совместными заботами у них сохра-нялись и свои традиционные задачи, выполнение которых ифинансировал налогоплательщик, — задачи поддержаниянациональной безопасности и ослабления соответствующегопотенциала противника. И в этой связи американским ана-литикам запомнился страх, который испытали они вместе сосвоими советскими коллегами перед инициативами знаме-нитого американского «перестройщика».

Если перестройка так опасна у себя дома, то не целесооб-разно ли отдать ее на экспорт как дестабилизирующий фак-тор в стане противника?

Многое тогда, в начале 60-х, было заложено в кибернети-ческую память спецслужб и попало в копилку рецептов этогоспецифического волхвования. Может быть, особо запомнил-ся случай с вдовой убийцы президента — русской женщинойМариной, на удивление быстро и легко натурализовавшейсяв США и даже подружившейся с американской Фемидой.Когда заключенный под стражу Ли Харви Освальд был за-стрелен (чего следовало ожидать), безутешная вдова средивозвращенных ей личных вещей мужа недосчиталась самогодорогого — брюк покойного. Понесенный моральный ущербсентиментальной вдовы был оценен судом в приличную сум-


му, достаточную для безбедного существования в течениемногих лет.

Поставленный спецслужбами «эксперимент» с ДжономКеннеди приобрел архетипическое значение. Многие узло-вые моменты этой драмы были расшифрованы агентамиспецслужб в рецептурном значении потенциальных техноло-гий, которые могут быть использованы в работе с противни-ком. Именно так были истолкованы и перестроечный ро-мантизм прекраснодушного реформатора, готового своимируками поколебать долго воздвигаемые оборонческие укреп-ления, и способность к быстрой натурализации на чужойпочве, которую продемонстрировала вдова Освальда, и мно-гое другое.

Риск реформаторского экспериментирования можетстать приемлемым, если имеет место тайная надежда на бла-гополучную эмиграцию в случае, если эксперимент будетгрубо отторгнут «почвой». В этих двух направлениях — по-ощрения социального экспериментаторства в стане против-ника и создания дополнительных страховок для тех, кто нанего решится, — стала работать мысль соответствующих«профессионалов».

МЕТАМОРФОЗЫ ИНТЕЛЛИГЕНТСКОГО СОЗНАНИЯ

Новый ракурс причудливого сочетания и столкновенияглобализма и Просвещения был представлен миру в 1968году. «Пражская весна» была восстанием Просвещения про-тив косной тоталитарной системы советского образца. Сво-бодолюбивое поколение, воспитанное в климате специфи-ческих ожиданий всемирного шестидесятничества, обрелосвой авангард в Чехословакии. Александр Дубчек воплощалПросвещение, поставленное на службу национальным осво-бодительным целям. Глобалисты ревнивой сверхдержавы,беспокоящейся о своих мироустроительных прерогативах, срастущим раздражением за ним наблюдали.

Важно с самого начала понять, что они анализировалиситуацию не с позиций национальных интересов своей стра-ны, а именно с глобальных позиций, ибо социализм олице-


творял по большому счету не страну, а одну из глобальныхподсистем. Национальная привязка абсолютна, ибо опира-ется на нерукотворные твердыни природы и истории; сис-темная комбинаторика всегда относительна, подвижна ипредполагает значительный уровень технологической свобо-ды творцов по отношению к продукту, который они вольнымодифицировать.

Такими глобальными технологиями, относящимися и ксвоей собственной стране, и к другим подвластным странамкак к «материалу», и были представители «внутренней» пар-тии в СССР. Подвластную им «внешнюю» партию — весьполитико-пропагандистский аппарат вкупе с адпаратом во-енным — они направили против мятежников и вольнодум-цев Праги, используя лексику «интернационального долга»,защиты социалистических завоеваний и солидарности с че-хословацким народом.

Но сознание «внутренней» партии анализировало собы-тия с позиций особого знания касты жрецов, не связанныхкакими бы то ни было местными обязательствами и «пред-рассудками». В первую очередь отмечена была необыкно-венная популярность реформаторов, а также та необычайнаялегкость, с какой они рушили твердыни «самого передовогостроя». Копилка важнейших государственных тайн советско-го режима пополнилась еще одной: тайным знанием о не-обычайной хрупкости социализма, окончательно разошед-шегося с эмансипаторскими импульсами Просвещения. За-брезжило подозрение, что рано или поздно «самый передовойстрой» придется сдавать, дабы не быть погребенными подего руинами.

А поскольку постановщики социалистического экспери-мента в России с самого начала поставили себя не в положе-ние национальных деятелей, решающих национальные задачи,а в положение глобалистов коммунистического интернацио-нала, для которых собственная страна была только полиго-ном и плацдармом для дальнейшей мировой экспансии, тоясно, что они и в отношении самого социализма сохранялихозяйственную свободу рук.

Происходил любопытный процесс: по мере того как со-


циализм натурализовался в России, постепенно усваиваясьнародом и обретая национальные черты, экспериментаторы -глобалисты все больше дистанцировались от своего детища,соблазняемые новыми учениями. Но само собой разумеется,что эта свобода взгляда и решений была прерогативой толькоузкого, поначалу даже сверхузкого круга «внутренней» пар-тии. На долю «внешней» возлагалась неблагодарная задачаретуширования потускневшего образа и защиты обреченныхпозиций. С тех пор как тайные глобалисты из «внутренней»партии по-своему осмыслили уроки «пражской весны», судьбысоциализма и СССР стали зависеть от решения одного во-проса: можно ли сделать так, чтобы при смене шатающегосястроя и замене его новыми хозяевами жизни остались преж-ние правящие заговорщики?

Однозначного ответа в период между 1968 и 1985 годамиеще не было дано — отсюда известные колебания и шараха-нья в стороны, двойные стандарты и запасные ходы вместобылой доктринальной строгости, последовательности и ре-шительности.

В частности, в высшей степени симптоматичен двойнойстандарт коммунистической власти в отношении оппозици-онеров. Диссидентство западнического толка, ищущее своеотечество за рубежом, в целом удостаивалось более снисхо-дительного отношения. Если оппозиционеров-националис-тов коммунистические глобалисты уничтожали физическипутем подстроенных «несчастных случаев» или гноили в Си-бири, то оппозиционеров-западников высылали на Запад.

Не создавался ли таким образом некий особый запаснойпуть и плацдарм для колеблющейся власти? Глобалистскоедистанцирование власти от собственного народа, почти усы-новившего экзотический социалистический строй, получилоусиление благодаря другому импульсу, полученному от ин-теллигенции.

До 1968 года наша авангардистская интеллигенция, тща-тельно следящая за сменой идеологической моды, в целомразделяла просветительские установки в отношении собст-венного народа. Он воспринимался ею как закабаленный иобманутый гигант, которого предстоит просветить и пробу-


дить для демократического освобождения. Но когда обнару-жилось, что народ так и не поднялся до того, чтобы осудитьподавление «пражской весны» советскими войсками, отно-шение к нему со стороны передовой интеллигенции беспо-воротно изменилось: вместо жертвы тоталитаризма он сталвосприниматься как его последняя опора. Так интеллиген-ция делает сомнительное культурологическое «открытие»,касающееся «ментальных» основ тоталитарного строя, свя-занных с особенностями русского народа и его традиции.

ВЕРОЛОМСТВО «ПАРТНЕРОВ»

С тех пор получила новый толчок тенденция глобализа-ции двух советских элит, несмотря на еще продолжающийсяконфликт между ними: властной политической элиты, содной стороны, и диссидентствующей интеллектуальнойэлиты — с другой. Обе все более переориентируются с задачнациональной жизни и культуры на другие, связанные с по-исками опоры и гарантий на стороне... Глобалисты-эзотери-ки из «внутренней» партии оказались многим обязаннымисвоим оппонентам-интеллектуалам. Последние снабдили ихновым языком и лозунгами, без которых будущий великийобман номенклатурной приватизации вряд ли был бы про-глочен нацией.

Однако если иметь в виду не пропагандистское прикры-тие, а реальный политический капитал и пружины грядуще-го августовского переворота, то надо прямо сказать: постсо-ветский режим был создан не демократической оппозицией,не западническими диссидентами, а самуй правящей комму-нистической номенклатурой, конвертировавшей старуювласть в новую собственность. В самом деле, как была созда-на новая, олигархическая собственность?

Обескураживающий реализм новейшей эпохи состоит втом, что «системные новации» социально-экономического иполитического плана проходят только в том случае, если ониустраивают уже сложившуюся властную элиту и дают ейформы нового самоутверждения. Прежняя романтика Про-свещения, связанная с лозунгом «кто был никем, тот станет


всем», со штурмом Бастилии восставшим народом, с прихо-дом к власти тех, кто представлял оскорбленную совесть иновую силу нации, кажется, канула в небытие. Отныне но-вый строй базируется на конвенции со старыми силами —держателями власти; поэтому надежды стать кем-то имеютлишь те, кого старые товарищи по партии кооптируют в своиряды

По некоторым данным, глобалисты из спецслужб полу-чили в результате приватизации 1992 года около 65% всейбывшей государственной собственности. Сработал принцип:чем более высокими номенклатурно-должностными полно-мочиями при прежнем режиме обладала та или иная группаиз правящего слоя, тем большую долю собственности онаполучает в результате новейшей приватизации. Чудо новыхмиллионеров и миллиардеров объясняется просто: они полу-чили свою долю собственности в соответствии со своимпрежним номенклатурным статусом. Если власть в акцио-нерных обществах делится по капиталу, то в том гигантскомакционерном обществе, в которое превратилась постсовет-ская Россия, капитал делился по власти — в соответствии сместом в бывшей номенклатурной иерархии.

Можно ожидать возражений, связанных с известными иочевидными примерами, когда лица, заведомо не принадле-жавшие к гебистской агентуре, стали известными «олигарха-ми». На это можно отыскать только один ответ: значит, онипринадлежали и принадлежат к спецагентуре другой сторо-ны, с самого начала оговорившей свое участие в «реформах»и обязавшейся подстраховать реформаторов в случае их про-вала в «родной» стране. Ни в чем в такой степени не про-явился новый, глобальный характер новейшего политичес-кого процесса, как в сотрудничестве спецслужб двух сверхдер-жав в деле демонтажа СССР и того, что называли «реальнымсоциализмом».

Когда наиболее осведомленные и раскованные члены«внутренней» партии решились расстаться с выдохшейся ло-шадкой социализма и пересесть в новое седло, без тайногопартнерского сговора с коллегами, представляющими вче-рашнего официального врага, обойтись никак не могло

50 А. С. Панарии

Американские коллеги представлялись такими же обеспоко-енными и ищущими новых форм глобалистами, имеющимине меньше претензий к собственному народу, неуклонно те-ряющему свою англосаксонскую и протестантскую идентич-ность в массовом обществе. Словом, американские «колле-ги» всячески убеждали в том, что их «остраненность» по отно-шению к своему народу никак не меньшая, чем у российскихреформаторов, и что назрел некий наднациональный поли-тический консорциум двух правящих элит, призванных со-обща совершенствовать мировой и национальный тгорядок.

Соответствующие приемы глобалистского «остранения»настойчиво использовались в работе с самим автором совет-ской перестройки. С одной стороны, играли на его полити-ческом честолюбии, давая ему понять, что его реформатор-ская инициатива явно перерастает сугубо национальныерамки и потому уделом его становится лидерство поистинемирового масштаба — вхождение в состав сверхузкого кругамировой суперэлиты, вооруженной стандартами, до которыхтуземные массы в целом явно не доросли. С другой — экс-плуатировались близкие советскому лидеру установки Про-свещения, которые в самом деле влекут к наднациональнымгоризонтам общечеловеческого будущего. Ясно, что такаяработа обретает видимость убедительности и достоверности,если проводящая ее сторона в свою очередь обязуется под-няться над национальным эгоизмом и добросовестно слу-жить новому мировому порядку.

Последовавшие затем события показали, что американ-ская сторона нарушила кодекс «добросовестного глобализ-ма», скрывая за соответствующей мироустроительной рито-рикой узконационалистические, точнее — имперские планы.Перестроечную, а затем и постперестроечную элиту манилистратегическим партнерством, основанным на равном дис-танцировании от «местнического» подхода и национальногосвоекорыстия. На деле оказалось, что степень этой «остра-ненности» от национального интереса была явно не одина-ковой. Американцы оказались призрачными глобалистами,преследующими свои великодержавные цели и склоннымипользоваться двойными стандартами.

Искушение глобализмом 51_

В новый демократический мировой порядок, в которомне будет врагов, а накопленный арсенал вооружений станетполностью излишним, верили, как оказалось, только рос-сийские глобалисты. Американские истолковывали глобаль-ный мировой порядок и глобальную власть (мировое прави-тельство) как их порядок и их власть над миром. В этом кон-тексте им представлялось, что они наконец-таки «внедрили»нового Джона Кеннеди, перестройщика и утописта, в станпротивника, тогда как сами оставались хитроумными реа-листами, свободными от романтических химер.

Джон Кеннеди был убит там, где ему и надлежало бытьубитым, но заново родился там, где был запланирован гло-бальной стратегией прибирания разоружившегося мира камериканским рукам. Получается, что американские глоба-листы, ведшие тайный диалог со своими российскими кол-легами, скрыли свою неизжитую «почвенность» и, высмеи-вая архаичный национализм и патриотизм у других, сами со-хранили соответствующую национальную привязку.

Мы, таким образом, можем теперь провести своего родаклассификацию типов глобализма, которые в своем перепле-тении дают пеструю, зыбкую и в целом обманчивую картинумира.

К первому типу следует отнести глобализм Просвеще-ния — интенцию, заложенную еще у истоков европейскогомодерна и ведущую к формированию единого мирового про-странства, основанного на универсалиях прогресса, равнодоступного всем.

Ко второму типу относится эзотерический глобализм пра-вящих элит, за спиной народов сговаривающихся между со-бой. Своеобразная этика такого глобализма состоит в том,чтобы партнеры не вводили друг друга в заблуждение и, рав-ным образом дистанцируясь от «национального эгоизма» иместных интересов, образовали консорциум мирового пра-вящего меньшинства. Национальные представители, делеги-рованные таким образом в мировую глобальную элиту, рабо-тают над формированием мирового порядка хотя и далекогоот профанных ожиданий народов, но прозрачного для всехучастников этого привилегированного клуба.


Наконец, третий тип глобализма — это глобализм, осно-ванный на традиционной процедуре превращения одной держа-вы, со всей ее национальной и местнической ограниченнос-тью, в монопольного носителя мировой власти — однополярнойглобальной системы.

Каждый из этих трех типов глобализма был задействованпри переходе от биполярного мира к однополярному, но сразной степенью подлинности. Для манипулирования широ-ким общественным мнением, направляемым демократичес-кой интеллигенцией, была использована пропагандистскаяформа просвещенческого глобализма, верующего в универ-салии прогресса и единство мировых судеб народов. Чемдобросовестнее были усилия пропагандистов нового миро-вого порядка, тем скорее дискредитировались и разрушалисьтрадиционные средства национальной самозащиты, от кото-рых стали открещиваться как от чего-то одиозного и устарев-шего.

Для манипулирования сознанием посткоммунистичес-кой элиты, которой предстояло сдать свою страну «победи-телям» в «холодной войне», использовалась вторая разновид-ность глобализма — эзотерический глобализм, отличающий-ся превращением прежних конфликтующих друг с другомнациональных элит в единую мировую среду избранных гос-под мира, «демократически» решающих между собой егосудьбы.

В реальности же «процесс пошел» в направлении третье-го варианта, при котором незадачливые кандидаты в миро-вую правящую элиту, отдавшие за членство в ней все, чтотолько можно было отдать, в конце концов обречены былиузнать, что их попросту одурачили. Разумеется, это не озна-чает, что они ничего не получили. Главное из того, что онивсе-таки получили, были гарантии их новой собственности.

Не будучи уверенными в том, что «этот» народ и впредьбудет безучастно смотреть на разорение своей страны и лик-видацию цивилизованных условий своего существования,номенклатурные приватизаторы получили гарантии извне ввиде возможностей создания разнообразной инфраструкту-


ры за рубежом, призванной обеспечить их безбедное сущест-вование в случае вынужденной эмиграции.

Используя собственную страну в качестве ничем не за-щищенного резервуара даровых ресурсов, они свою настоя-щую «обетованную землю» видели на Западе, куда и перево-дили все экспроприированные у нации средства.

Однако, как показал дальнейший ход событий, нашиконспираторы глобализма просчитались в двух вещах. Во-первых, не оправдались их расчеты на то, что «партнеры»признают их монопольное право в качестве собственниковнациональных ресурсов России или даже всего постсовет-ского пространства. Иностранные партнеры, все более ос-ваиваясь в роли «победителей», стали бесцеремонно требо-вать права участия в переделе и перераспределении ресурсовне только в ближнем зарубежье, но и в самой России Во-вторых, не оправдались надежды на инфраструктуру, обеспе-чивающую фактически двойное гражданство и гарантии наслучай вынужденной эмиграции.

Поднялась уже и неостановимо катится волна разоблаче-ний, касающихся зарубежных вкладов «семьи» и ее окруже-ния. Нарушена тайна соглашений интернациональной «пятойвласти», ибо вопрос о русских вкладах передан в комиссиюКонгресса США, которому не свойственно успокаиваться наполумерах Поднятая кампания грозит российскому «либе-ральному» истэблишменту полным отлучением от глобаль-ного сообщества и превращением в отторгаемых и презирае-мых изгоев.

Мало того, это затрагивает известные обязательства со-юзников по поводу обещанных гарантий российской элитена случай, если угнетенное и обманутое российское «молча-ливое большинство» вдруг прервет свое молчание и предъ-явит счет. Ясно, что российская элита сегодня тяжело пере-живает американское вероломство и недоумевает по поводуслучившегося. Кажется, свои тайные обязательства перед за-океанскими партнерами она выполняла вполне добросовест-но. Она молча проглотила внезапное понижение постсовет-ской России в статусе, когда нашу страну превратили изстратегического партнера в побежденную страну, принуж-


даемую к безоговорочной капитуляции. Российские «праг-матики» отбросили в сторону такие «архаичные» понятия,как «суверенитет», «достоинство» и «национальные интере-сы», и приняли вероломное продвижение НАТО на Восток.Ибо вероломным оно выглядело только с позиций прекрас-нодушного глобализма либерального «бомонда», поверивше-го в наступление нового мирового порядка.

Что касается второй разновидности глобализма, пред-ставляющей тайный интернационал спецслужб, то сдачаРоссией своих геополитических позиций в западной частипостсоциалистического и постсоветского пространства, ве-роятно, подразумевалась с самого начала. Официальные эс-капады российского МИДа в связи с продвижением НАТОна Восток предназначались, как и давали конфиденциальнопонять американцам, исключительно для внутреннего поль-зования — дабы бросить кость своим «национал-патриотам».

Вскоре интернационализация российского реформаци-онного процесса затронула и систему приватизации госсоб-ственности. Хотя первоначально этого и не предусматрива-лось, однако со временем американская сторона явно обре-тает право голоса при формировании списков кандидатов вбудущие российские олигархи. Слишком много появилосьтаких олигархов, которые не занимали видных постов впрежней системе и, следовательно, не соответствовали об-щему принципу конвертирования власти в собственность.Значительная часть олигархов появилась в качестве амери-канской «пятой колонны», права которой были оговорены вобмен на гарантии зарубежных вкладов и другие поблажки.Наконец, американский капитал получил ряд ключевых по-зиций в российской экономике, выступая уже прямо подсобственным именем. Это касается стратегически важныхотраслей, в том числе прямо относящихся к военно-про-мышленному комплексу.

Чем же в таком случае объяснить американское веролом-ство и все эти новейшие разоблачения, касающиеся зарубеж-ных вкладов «семьи» и ее ближайшего окружения?


ОТ ЛИБЕРАЛЬНОЙ БЛАГОНАМЕРЕННОСТИК ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКСПАНСИИ

Наблюдая современные процессы в мире после «холод-ной войны», приходишь к выводу, что в нем действует своегорода закон' чем более эзотерическими, скрытыми от общест-венности являются те или иные стратегические решения,тем более они вписываются в нынешнюю тенденцию общейархаизации модерна.

Что может быть более архаичным, более противостоя-щим просвещенческому идеалу нового мирового порядка,чем новая мировая война? По-видимому, именно она сегод-ня входит в систему тайн глобального эзотеризма. Однопо-лярный мир взамен обещанного полицентричного, основан-ного на справедливом балансе интересов Востока и Запада,неминуемо идет к новой мировой войне. Последовательнаяоднополярность, при которой США обретают монополию науправление миром, несовместима с существованием круп-ных суверенных государств, где бы они ни находились. Пос-ледовательный демонтаж этих государств явно входит в за-мыслы архитекторов однополярного мира.

Начинать, по-видимому, решено с России. В значитель-ной степени это диктуется инерцией «холодной войны» —готовым образом врага, ныне спроецированным с бывшегоСССР на Россию. Инерция холодной войны поддерживаетсяи характером военной инфраструктуры, созданной в эпохупротивостояния с СССР, направленностью вооружений,спецификой информационного обеспечения войны. Ещеболее важным фактором является то, что Россия — облада-тельница богатейших ресурсов, которые сегодня становятсявсе более дефицитными. Машина западной технической ци-вилизации стоит перед дилеммой: либо переориентировать-ся на «нулевой рост» ввиду экологических, энергетических исырьевых ограничений планеты, либо осуществить переделмировых территорий и таким образом заполучить новые ре-сурсы.

Первый вариант, за который ратовало экологическое дви-жение и другие диссиденты технической цивилизации, озна-


чал бы такую перестройку самих основ существования, к ко-торой ни властные элиты, ни массовый потребитель сегодняявно не готовы. Остается, следовательно, второй вариант —геополитическая экспансия Запада во имя снятия известных«пределов роста». Основное направление такой экспансии,судя по всему, уже определилось — речь идет о России. Рос-сия соблазняет агрессора сочетанием ресурсной емкости икажущейся государственной беззащитности. Против нее ра-ботает новая социал-дарвинистская теория глобального об-щества, которая провозглашает принцип естественного отборанародов, обязанных доказать свою выживаемость в условияхглобального — не связанного никакими протекционистски-ми барьерами рынка.

«Глобальный рынок» означает свободное перераспреде-ление всех ресурсов, в том числе и закрепленных за государ-ствами территорий, в пользу тех, кто продемонстрировалнаивысшую экономическую и экологическую эффектив-ность. В результате падения границ и других барьеров в гло-бальном «открытом обществе» земля и ресурсы должныперейти из рук менее умелых и приспособленных в рукиболее достойных, в будущем образующих расу господ на пла-нете. На примере новейшей теории глобального открытогообщества мы видим, какие метаморфозы претерпевают важ-нейшие идеологемы Просвещения в процессе своего исполь-зования эзотерикой глобализма.

Еще вчера понятие «открытое общество» включало весьнабор либеральной благонамеренности — от пацифистскогонеприятия конфронтации до отказа от цензуры и любых го-сударственных и сословных тайн. Сегодня оно обретаетявный социал-дарвинистский оттенок, свидетельствуя о ре-шительном разрыве с наследием христианского и просве-щенческого гуманизма, о выборе в пользу сильных и при-способленных против слабых и «нищих духом».

Но эта ревизия гуманистических принципов создаеттолько общую предпосылку милитаризации сознания побе-дившего Запада и усвоения языка расы господ представите-лями «золотого миллиарда». Стратегический отказ от про-свещенческого наследия — фактор долговременного поряд-


ка. Однако победители в «холодной войне» хотели бы сполнаиспользовать и тактические преимущества, связанные с се-годняшним крайним ослаблением России и общей демора-лизацией главных мировых оппонентов Запада.

Поэтому наряду со стратегическим мифом, связанным сновым делением человечества на приспособленных и непри-способленных, требуется оперативный миф, специальнопредназначенный обслуживать политику конфронтации сРоссией. Этому-то мифу и служит волна разоблачений рус-ской мафии и мафиозное™ самой правящей «семьи» с еетайными зарубежными вкладами.

Структура этого мифа известна рядовым гражданам Рос-сии, ибо посредством его обосновывается сегодняшняя опе-рация российских войск в Чечне. Первый постулат: Чечняявляется источником терроризма, грозящего захватить всероссийское пространство. Второй: президент Масхадов ре-ально не контролирует ситуацию в Чечне, поэтому решениепроблемы терроризма путем переговоров с ним заведомобесперспективно. Вывод: необходима прямая военная интер-венция для наведения правового порядка и восстановленияоснов цивилизованного существования на этой территории.Именно эту структуру суждений мы видим воспроизведен-ной на уровне глобальной американской стратегии завоева-ния мирового господства.

Первый тезис: Россия является сегодня эпицентром ми-рового беспорядка, источником распространения мафиоз-ных структур по всему миру. Второй тезис: власть в России,кроме того, что и сама подвержена давлению мафиозного ок-ружения, реально не контролирует положение в стране, от-данной на откуп мафиозным кланам. Вывод: необходимопрямое вмешательство объединенных сил Запада во главе сСША для ликвидации этого очага мировой криминальнойреволюции и установления протектората над страной, кото-рая периодически бросает вызов цивилизации то в формемировой тоталитарной угрозы, то в форме мировой крими-нально-мафиозной угрозы.

Таким образом, мир отныне поделен не только на при-способленных и не приспособленных к рынку как механиз-


му естественного отбора лучших. Мир также поделен на тех,которые способны самостоятельно устанавливать у себя ци-вилизованный порядок, и тех, кто на это в принципе не спо-собен и потому нуждается в установлении внешнего протек-тората. Это давно уже говорят об Африке, которая, как ка-жется, созрела для «реколонизации». Сегодня это более илименее открыто говорят и о России.

МОМЕНТ ИСТИНЫ ДЛЯ ОТЕЧЕСТВЕННЫХЛИБЕРАЛОВ

Какая же судьба в этом случае ждет российскую правя-щую олигархию, еще недавно мнившую себя в роли страте-гического партнера Америки? На этот счет я высказал своепредвидение пять лет назад, используя прием историческойаналогии6.

В свое время большевики затеяли свою авантюру социа-листического переворота в разгар мировой войны в твердомрасчете на мировую пролетарскую революцию. В ситуациинаступления внешнего врага на Россию они не нашли ничеголучшего, как объявить, что главный враг — в своей собствен-ной стране, и превратили «империалистическую войну» ввойну гражданскую. Оправдывали они все это тем, что «про-летариат не имеет Отечества», а патриотизм и защита Роди-ны — фальшивые лозунги белогвардейщины.

Но когда совершилось известное «предательство» запад-ной социал-демократии и мировая пролетарская революциятак и не состоялась на Западе, большевики встали перед ди-леммой: либо уйти с позором, признав свою ответственностьи за унизительный и кабальный Брестский мир, и за развя-занную Гражданскую войну, и за торговлю государственны-ми интересами России, либо совершить крутой поворот вполитике и превратиться в неистовых советских патриотов ибдительных борцов с западным империализмом.

Как известно, правящая большевистская верхушка вы-брала второй путь. Для этого ей пришлось устроить кровавуювнутреннюю чистку, избавившись от пролетарских интерна-ционалистов, по-прежнему испытывавших отвращение к


российскому Отечеству и упрямо ждавших пролетарской ре-волюции на Западе. Троцкий, как догматический адепт ми-ровой революции, был выслан на Запад, где организовал бес-помощный и декоративный «четвертый интернационал», аего единомышленники в России были физически истребле-ны Сталиным.

Сегодня история повторяется. Взявшие власть в Россииподпольщики либерализма изъявили готовность превратитьвнешнюю «холодную войну» в холодную внутреннюю, а еслипотребуется, то и в горячую гражданскую войну, объявив,что и на этот раз главный враг — в своей собственной стране.Для того чтобы поскорее покончить с ним, используя под-держку Запада, наши либералы подписали свой «Брестскиймир», только еще более кабальный и разрушительный в стра-тегическом отношении. И все это делалось в расчете на но-вый мировой порядок и мировую либеральную революциюна Западе, призванную навсегда покончить с самими поня-тиями войны, Отечества, национального соперничества иконфронтации.

И вот сегодня наших либералов настиг момент истины.Оказалось, что мировая либеральная революция на Западене состоялась и вместо всеобщего разоружения во имя то-тального мирами демократического мирового порядка Западпродолжает вооружаться, все более откровенно демонстри-руя готовность подчинить планету своему владычеству. Чтоже касается заговорщиков либерального переворота в Рос-сии, то их вместо заслуженной благодарности от Запада ско-рее всего ожидает участь отверженных и приговоренных. Мыздесь не говорим о «простых» жуликах и шпионах — эти-то итогда, в 1917-м, и сегодня свою «законную» плату от зару-бежных хозяев получили.

Мы говорим о тех, кто безоглядно отдался новейшей уто-пии и во имя ее пошел на разрушение собственной страны.Разумеется, утопизм подкреплялся в данном случае и вполнереальными благами, связанными с разделом государствен-ной собственности, с протекциями и поощрениями со сто-роны западных центров и фондов. Но сегодня речь идет опоследних, высших гарантиях новому слою правителей и


собственников — вот в них-то Запад сегодня, кажется, окон-чательно отказал. Последовавшая после победоносного за-вершения «холодной войны» волна нового милитаризма и контр-просвещения на Западе означает крах либеральной партии вРоссии, все поставившей на Америку и обманутой ею.

Перед лицом этого факта неминуемы превращения либе-ральной партии, аналогичные превращениям большевизма.Уходить нашим либералам нельзя — на них «висит» приоб-ретенная собственность, которую они не готовы потерять, даи некуда идти, как это становится ясным после вероломстваамериканцев, начавших свои разоблачения российской оли-гархии и готовых закрыть перед нею двери. Все это указываеттолько на одну перспективу: перспективу превращения пар-тии либеральных компрадоров в партию патриотов, решив-шихся более не терпеть «вмешательства Запада в наши внут-ренние дела». Завязку этого процесса мы уже наблюдаем се-годня. Партия президента могла пойти по конституционномупути, на котором ее ожидало поражение на выборах и уход отвласти.

Судя по всему, это был бы не такой уж плохой выход: ны-нешняя системная оппозиция готова обеспечить достаточ-ную преемственность реформационного .процесса, обрубивего грубые и вредные крайности Однако нынешняя партиявласти, кажется, не способна к компромиссам и исповедуетпринцип «победитель получает бее». Но те, кто не готов усту-пать дорогу оппозиции, обречены заполучить оппозицию всобственном лагере. Точнее — не обычную оппозицию, а но-вый курс, полученный по законам превращения. Если ужвремя компрадорского либерализма миновало, то одно издвух: либо компрадоров сменит нынешняя оппозиция, либоони родят будущего могильщика в своих собственных рядах.

Могильщиком революционных компрадоров-троцкис-тов стал И. В. Сталин. Большевики, ликвидировавшие демо-кратическую многопартийность в России, обречены былизаполучить свой термидор из собственных рядов. Сегодняпатологически ревнивая «семья», неспособная терпеть под-линную оппозицию и подлинный плюрализм, обречена, каккажется, заполучить своего могильщика в собственном окру-

Искушение глобализмом (И

жении. Тот, кто был официально объявлен «преемникомпрезидента», кажется, годится на эту роль. Кроме того, чтоон начисто свободен от «сантиментов», помешавших егопредшественнику взять на себя осуществление экстравагант-ных планов «семьи», продиктованных смертельным страхом,ему еще и свойственно то педантичное упрямство, которомуполитическая история обязана самыми большими сюрприза-ми. Я готов поверить, что «преемник» станет могильщиком,причем в столь непредсказуемой форме, какой никак неприходилось бы ожидать от ненавистной бывшему президен-ту оппозиции, даже коммунистической.

Свой поход за утраченным либералами патриотизмом«преемник» начал в виде кампании в Чечне. Оттуда ему суж-дено либо уйти в политическое небытие, либо вернуться дик-татором.

Но диктатор латиноамериканского типа в России невоз-можен. У нас ему необходима глобальная мироустроитель-ная концепция — великая идея. То, что эта идея может бытьтолько антилиберальной и антизападной, сегодня уже ни укого не вызывает сомнений. Сегодня либерализм всюду — ина Западе, и в России, — кажется, утратил путеводную нитьПросвещения и способен поражать только эффекты контр-модерна и контрпросвещения. Судьбу идеологии реальноопределяют люди, которых она оказалась способной при-влечь. Надо сказать, что либерализм новейшей, вырожден-ческой формации привлекает преимущественно сомнитель-ных личностей. Ни одного яркого политического характера,ни одной ясной и честной позиции он сегодня так и не дал.Следовательно, великий освободительный импульс Просве-щения, если ему не суждено иссякнуть вовсе в нашу сумереч-ную эпоху, найдет иное идейное олицетворение, иное знамя.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

Характернейшей особенностью глобализации на нынеш-нем ее этапе является ярко выраженная социальная асим-метричность. Все ныне воспеваемые возможности глобали-зации обращены к элитам, которые уже успели ими восполь-


зоваться. Что глобализация способна дать народам, до сихпор остается тайной будущего. Сегодня глобализация по-рождает многочисленные соблазны для элит, действительнопреобразуя их сознание и поведение.

Непредсказуемой метаморфозе подвергаются основныеполитические понятия новоевропейской классики. Это каса-ется, как уже отмечалось, даже смены общественного строя.В привычных воззрениях эта смена выступает как результатдавления народных масс, направляемых и организуемыхконтрэлитами. Общественный строй выступает здесь не какпродукт субъективного выбора, а как продукт самой исто-рии, подчиняющейся не замыслу, а объективным законо-мерностям прогресса.

В современном глобальном мире смена строя происхо-дит на другой основе. Здесь не история играет роль рока, на-висшего над растерянными элитами, сросшимися со старымпорядком, а произвол элит, творимый над самой историей.Строй может становиться продуктом международного обме-на: элита способна сменить его под влиянием примера илиподстрекательства со стороны зарубежных элит, которыеснабжают ее своими гарантиями. Народное недовольствопрежним строем здесь выступает не как первоначальная пред-посылка переворота, а как благоприятствующее условие, неболее.

Глобализация, таким образом, сообщает прежним поня-тиям исторического «натурализма», уподобляющего общест-венные процессы непреложностям природных законов, ста-тус избираемых, манипулируемых, обмениваемых ценнос-тей.

Речь идет о невиданном прежде уровне свободы, предо-ставляемой правящим элитам и ускользающей от привы-чных форм народного контроля.

В этом смысле постсоветский режим в России долженбыть оценен как новелла глобализма, за которой может пос-ледовать множество других. С самого начала чувствовалось,что российских реформаторов кто-то страхует со стороны, и,как выяснилось впоследствии, совсем не бескорыстно. Мно-гозначительны и те подвижки в соотношении исполнитель-


ной власти и законодательной, которыми был отмечен ок-тябрьский (1993 года) переворот в России.

Чрезмерное усиление власти президента в ущерб преро-гативам парламента (Государственной думы) по прежнимстандартам следовало бы оценить как проявление диктатор-ских, цезаристских тенденций. Сегодня эти тенденции сле-дует оценить не просто как диктаторские, а как выражениедиктатуры глобализма.

В самом деле, власть законодательного собрания в дан-ном контексте выступает в провинциальном значении мест-ной власти, созданной представителями «этого» народа. На-казы избирателей и их социальное давление по критериямглобализма рассматриваются как политическая архаика,сковывающая свободу рук глобалистов, обязанных считатьсяне с провинциальными интересами «этой» страны и «этого»народа, а с высокопрогрессивными решениями глобальногосообщества, открывающего завтрашний день истории.

Отсюда шельмование Государственной думы как прибе-жища реакционных типов — представителей «красно-корич-невого большинства».

Является ли эта тенденция только «экзотической» осо-бенностью России? Ни в коей мере. Недавние события, свя-занные с натовской агрессией в Югославии, это подтвержда-ют. С самого начала всем было ясно, что натовская акция гу-бительна для Европы и отвечает только гегемонистскимзамыслам США. Собственно, она прежде всего (у нее есть иболее дальние прицелы) направлена именно против Запад-ной Европы как конкурента США, против евровалюты, про-тив авторитета старого континента как самостоятельногомирового центра. Следовательно, если бы правящие элитыЕвропы действительно выражали и защищали интересысвоих стран и своего континента, они постарались бы оста-вить Америку в одиночестве и бойкотировать балканскуюавантюру. Но они повели себя как глобалисты, имеющиесвои интересы, отличные от национальных интересов пред-ставляемых ими народов. Причем речь идет именно об аме-риканоцентричном глобализме, если угодно — о софизме


глобализма, когда глобальные цели отождествляются с аме-риканскими.

Особенность России лишь в том, что в ней эта глобалист -ская «остраненность» правящей элиты от национальных ин-тересов проявляется в наиболее чистом и откровенном виде.С одной стороны, это связано с историей российской правя-щей элиты, большинство которой состоит не из публичныхполитиков, обязанных договариваться с избирателями, а изделегированных спецслужбами; с другой — с необыкновен-ной зависимостью постсоветской элиты от поддержки извне.И чем более отторгаемой и ненавистной для собственногонарода является данная элита, тем сильнее ее зависимость отвнешних покровителей и на тем бульшие уступки им она го-това.

Так раскручивается спираль глобализма. Закон глобаль-ной «остраненности» от местных интересов в корне меняет ипривычные горизонты внутренней политики. Классическаякартина рисует нам действие элит, так или иначе .связанныхсо своим народом, зависящих от него и учитывающих его за-просы. С этой точки зрения социальная политика нынешнейэлиты кажется театром абсурда. Из разоренной страны еже-годно вывозятся десятки миллиардов долларов, тогда какучителям годами не выплачивают зарплату, дети подверженыголодным обморокам прямо на уроках, половина населенияимеет доходы, не дотягивающие до официального прожиточ-ного минимума (заниженного по меньшей мере втрое).

Абсурд всех этих «реформ» сразу же разъяснится, кактолько мы уясним, что страной правит глобальная элита, ко-торая уже совершила свое тайное расставание с нацией и несчитает «этот» народ своим. Если на каких-то закрытых гло-бальных форумах принято решение о резком сокращенииэкономического, военного и даже демографического потен-циалов данной страны, то наши законопослушные глобалис-ты будут его выполнять — к этому их обязывают их глобаль-ное самосознание и их интересы.

Ясно, что такой политический глобализм — патология.Будущие глобальные процессы предстоит осмыслить с точки


зрения возможностей их поворота в сторону массовых инте-ресов и демократического контроля за действиями оторвав-шихся от общественности и своекорыстных элит. Великаякнига новоевропейской демократии до сих пор читалась нанациональном уровне. Ее предстоит теперь прочесть на гло-бальном уровне — с позиций восстановленного суверенитетабольшинства, призванного демократически контролироватьдействия элит, подвизающихся на мировом уровне.

Что касается российских (да и любых других) националь-ных спецслужб, то и для них поставленный в ходе «холоднойвойны» глобалистический эксперимент весьма поучителен.Американские «игроки» обыграли своих незадачливых парт-неров по глобализации именно потому, что сохранили при-верженность своей стране. Оказывается, в глобальных играхуверенно себя чувствуют те, кто умело пользуется двойнымистандартами: партнерам предлагают играть исключительнопо правилам «последовательного глобализма», а себе позво-ляют архаику служения собственному Отечеству. В самомделе, те, кто опирается на живую наличность державного по-тенциала и авторитета, имеют несомненные преимуществаперед теми, у кого за спиной одни только туманности глоба-лизма. Последние, «остраняясь» от собственного Отечества,неминуемо превращаются в конце концов в не имеющуюотечества «спецдиаспору», живущую продажей устареваю-щих государственных секретов. Их удел — скитаться по мирув поисках разных хозяев, с волчьим паспортом планетарныхотщепенцев.

И подобная диаспора представляет опасность уже нестолько для страны, которую предали эти двурушники, а дляцивилизации в целом. Ибо ее профессиональные услуги инавыки очень часто становятся достоянием разного рода тер-рористических и мафиозных кланов, криминальный «про-фессионализм» которых возрастает от этого в невиданнойстепени.

Волна контрмодерна, питаемая этими отщепенцами, до-стигает такой мощи, о которой прежде нельзя было и помыс-лить.

З А . С Панарин


Глава вторая

«ПЯТЫЙ ПУНКТ» ГЛОБАЛИЗМА:ЕВРЕИ В ОДНОПОЛЯРНОМ МИРЕ

Еврейский вопрос сегодня табуирован; те, кого пугаетделикатность темы, вольно или невольно делают его моно-полией пещерного антисемитизма. Политическое и научноесообщества предпочитают отмалчиваться. Это было бы тер-пимо, если предполагать, что данному вопросу историейпредопределено и впредь оставаться в «спящем» состоянии.

Я исхожу из другой посылки: нашу цивилизацию в нача-ле следующего тысячелетия ждут невидимые еще сдвиги ипотрясения. В ходе них многие судьбоносные вопросы, в томчисле и еврейский, выступят в новой, может быть, совсемнеожиданной редакции. Поэтому очень опасно оставлять ихне проговоренными, сохраняющими форму подсознатель-ных комплексов и фобий. Согласно психоаналитическойтеории вербализация скрытых комплексов дает дополни-тельные гарантии от их нежданного вторжения в системунаших решений и сообщает нашему поведению большую ле-гальность и вменяемость. Думается, наиболее обременен-ным фобиями и комплексами как раз и является еврейскийвопрос. Проговаривание непретворенного и скрытого вэтом вопросе дает нам дополнительные возможности сохра-нить его в сфере нашей рациональности и цивилизованногоконтроля.

«ФИНАЛ ИСТОРИИ» ПО-АМЕРИКАНСКИ

Кажется, евреям самой судьбой определено быть «глоба-листами». Сама двусмысленность их положения в качествеличностей, издавна пребывающих на рубеже культур, не доконца натурализированных в среде обитания и не до концапринятых ею, формирует психологию той самой остранен-ности, которую выше мы определили как главную субъек-тивную предпосылку глобализации.

Современное еврейское сознание выстраивает своеоб-


разную иерархию из трех разновидностей глобализма — эк-зотерической, связанной с добросовестными иллюзиями от-носительно нового мирового порядка, эзотерической, свя-занной с мироощущением космополитической элиты, непонятой «туземными массами», и, наконец, великодержав-но-империалистической, связанной с глобальными претен-зиями США.

Сегодня евреи фанатично возлюбили Америку. Разговорс современным еврейским интеллектуалом почти всегда кон-чается восхвалением американской миссии в мире и презри-тельными эпитетами в адрес архаических патриотов, сопро-тивляющихся глобальному велению нашего времени, кото-рое и олицетворяется этой миссией. Любые сомнения вамериканском праве мироустраивать нашу планету воспри-нимаются с живостью оскорбленного чувства, так что напра-шивается мысль о том, что сегодня именно США представ-ляют «обетованную землю» еврейства. Чем же объяснить такуюдалекую от плюрализма позицию, связанную с готовностьюкласть яйца в одну корзину или, иными словами, разделятьриск американской мироустроительной авантюры?

Дело, вероятно, в том, что евреи поверили Америке два-жды. Во-первых, в том, что она и в самом деле олицетворяетсобой классический идеал «открытого общества», свободно-го от сегрегационных барьеров и предрассудков, мешающихуспешной натурализации чужаков. Во-вторых, в том, чтоамериканские планы управления миром в самом деле реаль-ны и им по-настоящему нет альтернативы — все остальныесценарии обрекают человечество на хаос или на тоталитар-ные диктатуры. В этой части мнения оппонентов расходятся.Одни полагают, что мировое еврейство использует Америкув своих целях, другие — и я к ним себя причисляю — полага-ют, что в данном случае Америка эксплуатирует ожиданияевреев и манипулирует их сознанием.

Я не говорю о тех, кто ходит в подручных у американскихэмиссаров за хорошую плату, — здесь надо говорить не о ма-нипуляции, а о сделке. Я говорю о добросовестных иллюзи-ях, плодящих фанатиков.

Судя по некоторым признакам, многие евреи в очеред-


ной раз ожидают «финала истории», а вместе с ним и «окон-чательного» решения еврейского вопроса. В начале века этоокончательное решение связывалось с коммунистическиминтернационалом, который устранит не только националь-ные границы и барьеры, но и сами нации вместе с нацио-нальными языками — и тем самым превратит все человече-ство в счастливую диаспору, не знающую отечества. Нынерешение еврейского вопроса связывается с глобальным «от-крытым обществом». Вчера еще в контурах этого открытогообщества просматривались некоторые черты просвещенчес-кого проекта, основанного на презумпциях универсализма,плюрализма и демократии. Сегодня все более откровеннопроступает имперское содержание.

Дело выглядит так, что почти весь незападный мир лежитво зле и превратить его в землю обетованную невозможно.Возлагать надежды на некие анонимные силы прогресса,автоматически выносящие счастливое человечество к свет-лому будущему, тоже не приходится. Остается один выход:возложить на Америку миссию демократического контролянад недемократическим большинством планеты. Гарантиидля евреев в этом полном подозрительности мире связаны самериканским глобальным присутствием. Соответственно,все национальные суверенитеты, способные оспаривать этоприсутствие, должны быть предельно ослаблены, а амери-канский мировой контроль должен становиться вездесущими всепроникающим.

Ясно, что при этом речь уже идет не о том сознании, ко-торое благодушно ждет развития объективных тенденций,ведущих в заранее заданном направлении. Речь идет о выбо-ре позиции, связанной с риском, с борьбой, с ожесточением.В самом деле, если все надежды возлагаются на американ-ский глобальный протекторат, то необходимо во всем мирепо возможности ослаблять и подрывать позиции националь-ных государств и стоящей за ними «оборонческой» патрио-тической позиции. Люди, сохранившие такую позицию, те-перь воспринимаются одновременно и как враги Америки икак враги евреев — злобное красно-коричневое большинст-


во, препятствующее окончательному решению мироустрои-тельной проблемы на единственно верный лад.

Зададимся вопросом: а не имеем ли мы дело с новымпреждевременным вынесением окончательного приговоравсей человеческой истории? Не имеет ли здесь место тороп-ливое подталкивание человечества к финалу, который его неустроит и на самом деле финалом не является?

Можно ли утверждать, что Америке удастся ее миссияокончательного прибирания мира к рукам? Ведь во всеймноготысячелетней истории человечества подобного приме-ра еще не было. Возникали мировые империи, появлялисьмиропотрясательные проекты завоеваний, но проходило не-которое время, и «тысячелетние рейхи» рассыпались каккарточный домик. И ведь каждый раз носителем этих проек-тов казалось, что на этот раз все решено окончательно и«иного не дано».

Так вот, представим себе, что евреи в большинстве стран,еще сопротивляющихся глобальным имперским притязани-ям США, обретают в глазах местного населения стойкую ре-путацию американской «пятой колонны», а американскаязатея все же лопнет: не пахнет ли это очень большим рискомдля тех, кто так преждевременно и безоглядно связал своюсудьбу с нею?

И даже если представить, что американское завоеваниемира в самом деле состоится, достаточным ли окажется аме-риканский контроль для того, чтобы на всей завоеванной«периферии мира» быстро и эффективно вмешиваться в це-лях предотвращения антисемитских акций и гарантированияевреям благоденствие и стабильность? Не будет ли у мировойадминистрации слишком много других забот, чтобы всесилы положить на одно только решение еврейского вопроса?

Наконец, нельзя исключить и другого опасения: а не из-менятся ли лозунги и принципы самого мирового завоевателя,когда его замысел увенчается успехом? Если для закрепле-ния власти на местах и успешного манипулирования тузем-ными массами завоевателю покажется полезным использо-вать демагогию антисемитизма, сумеет ли он преодолеть это гсоблазн? Словом, по многим соображениям нынешнее «мо


нистическое» решение еврейского вопроса, связанное с ис-ключительной ориентацией на США и их мировую миссию,кажется менее предпочтительным, чем традиционное плю-ралистическое решение, связанное с натурализацией евреевв странах обитания и их лояльным отношением к местномунаселению.

А теперь подойдем к вопросу с другой стороны. Когда ве-дется речь о народе со столь давней традицией, вписавшемстолько ярких страниц в духовную историю человечества, вформирование его исторического самосознания, одних толь-ко прагматических соображений благополучия и безопас-ности явно не достаточно. Американская «версия спасения»для евреев представляется мне по большому счету более со-мнительной, чем счет, предъявляемый нынешним потреби-тельским сознанием, взыскующим одного только материаль-ного благополучия, комфорта и безопасности.

Евреи вмешались в историю чужой и блестящей мировойимперии — Римской, и вмешательство это повлекло за собойодин из величайших духовных переворотов человечества,связанных с новым решением вопроса о соотношении телес-ного и духовного, силы и морали, полезного и справедливо-го. И затем, вплоть до великих революций нового времени,евреи неизменно принимали сторону обиженных и угнетен-ных и вместе с ними бросали перчатку господствующей си-ле, не привыкшей встречать сопротивление. Еврейский тем-перамент издавна был тираноборческим и черпал вдохнове-ние в ситуациях, когда требовалось унизить самонадеяннуюсилу и дать обетование слабым, открывающим качественноновую историческую перспективу.

Можно ли сказать, что нынешняя «американоцентрич-ная» ориентация значительного числа евреев как-то вписы-вается в эту великую традицию? Вряд ли нынешние адептыамериканской «глобальной миссии» так простодушны, что-бы поверить в то, будто истинным мотивом американскойгеополитической экспансии в самом деле является забота оправах человека. Поза наивного умиления перед американ-ской политикой однополярного мира выглядела бы настоль-ко не убедительной и фальшивой, что простое самолюбие не


позволяет ее демонстрировать. Нынешний еврейский амери-каноцентризм демонстрирует не столько сентиментальнуювосторженность и умилительность, сколько упоение силою ивластью.

Еврейский монотеизм, веками противостоящий язычес-ким искусам, связанным с сотворением кумиров и обольще-ниями сиюминутного успеха, едва ли не в первый раз в исто-рии сдает позиции перед демонами банального потребитель-ского тщеславия и холопством, хвастающим покровительствоммировой силы.

Психологически можно объяснить эти инверсии созна-ния, связанные с превращением униженности и страха в гор-дыню, слабости — в незнающую сантиментов «железнуюсилу». Вспомним, что и большевистские комиссары посто-янно твердили о новых «железных людях», попирающих ста-рую мораль. Но «железный человек» большевизма восставална сильных, защищая слабых, и в этом оказался верен уста-новкам иудео-христианского духовного наследия.

Нынешние неоязычники говорят другим языком. Онивпервые после фашистских переворотов в Европе демон-стрируют презрение к низшей расе незадачливых и непри-способленных. Это неважно, что в данном случае расизмпользуется не антропологическими критериями, которыефиксирует генетика, а в основном экономическими, рыноч-ными. Рыночной теории сегодня приданы черты расистскогоестественного отбора, безжалостного к неприспособленным —даже если окажется, что речь идет о большинстве человече-ства.

ВОЗРОЖДЕНИЕ ИЛИ ВЫРОЖДЕНИЕ

Давайте поразмышляем о различиях перспективы в двухслучаях: когда речь идет о союзе еврейского меньшинства сугнетенным большинством и когда речь идет о противопо-ложном случае — союзе с сильными, с господами мира сегопротив незадачливого и «архаичного» большинства.

Ясно, что здесь нас ожидают не только особые полити-ческие последствия, пока еще мало предсказуемые. Речь


идет о настоящем вызове всей мировой гуманистическойтрадиции, отправным пунктом которой явились монотеис-тические перевороты великого «осевого времени». И в пер-вую очередь мы должны констатировать моральные последст-вия. Американоцентричный глобализм предполагает настоя-щую «моральную революцию», чреватую дискредитациейвсех классических установок сознания, связанных с соли-дарностью с потерпевшими, с духом сострадательности, снравственной впечатлительностью.

Не случайно в число бранных слов новейшей глобалист-ской лексики наряду с «патриотизмом», «служением Отече-ству», «верностью народной традиции» попали также и «со-циальная справедливость», «равенство», «солидарность»,«сочувствие». С одной стороны, мы здесь видим вызов поли-тической морали Просвещения, ориентированной на служе-ние бедным и непросвещенным. С другой стороны — обще-человеческой морали вообще, ибо там, где речь идет о том,чтобы снять всякие барьеры, препятствующие естественно-му рыночному отбору, мишенью становится само нравствен-ное чувство. Столь откровенного упоения силой и успехом,превращаемых в абсолютные и самоценные показатели доб-ротности, в окончательные критерии того, кто достоин су-ществования на земле, а кто нет, история человечества ещене знала. Не заключен ли в такой позиции — а многие еврей-ские теоретики и публицисты не гнушаются выступать вроли авангардистов этой позиции — двойной риск.

Во-первых, это риск подтвердить наихудшие опасения«туземного населения» в отношении евреев и их сектантской«морали для своих», иными словами — подтвердить наихуд-шие презумпции антисемитизма.

Во-вторых, это риск внутренний, касающийся уже собст-венно духовной перспективы и репутации еврейства в мире.Речь идет в этом случае о мотивациях духовного творчества иего источнике. На протяжении многих веков еврейская исто-рия как бы раздваивалась, порождая крайние типы. На однойстороне мы видим тип ростовщика, менялы и торговца, ус-пехи которых определяются мерой дистанцирования от об-щей морали и несентиментальным отношением к социаль-


ному окружению. На другой — необычайно яркие, пламен-ные типы, питающие великую традицию священства и про-рочества и не дающие угаснуть священному огню в нашемхолодном мире. То, что нынешние адепты глобализма недадут прерваться торгово-ростовщической традиции, сомне-ний быть не может. То, что они сегодня называют рыночнойэкономикой, больше всего напоминает не веберовскую про-тестантскую этику, а старое беззастенчивое ростовщичество,связанное с кочевнической диаспорой служителей золотоготельца.

Совсем иначе выглядит в этом контексте перспективадругой традиции, которой еврейство обязано великими пара-доксами своей исторической судьбы и духовной репутации.Риск того, что великий еврейский парадокс сегодня исчезнетв мире и вместо таинственной раздвоенности еврейскойсудьбы и сознания мы получим законченную одномерность,велик как никогда. Вот только удовлетворится ли еврейскоесамолюбие таким решением своей судьбы, хватит ли ему то-го, чтобы его посчитали олицетворением новейшей коммер-ческо-потребительской морали успеха?

Я разделяю позиции кантовской «критики способностисуждения», где разграничиваются горизонты таланта и генияв культуре. Талант у Канта сугубо рационалистичен и отли-чается способностью мобилизовать все наличные предпо-сылки, выстроить их в единую логику, ведущую к успешномурезультату. Гений же у Канта скорее романтичен, чем раци-оналистичен, его озарения носят мистический характер —они не от мира сего, они содержат отклик иного, горнего ми-ра, свет иных звезд.

Перевидя это на современный язык, спросим себя: име-ют ли отношение к большому творческому вдохновению экс-тазы морально-религиозного сознания, устремленного за го-ризонты этого мира, в котором решающее значение приоб-ретают одни лишь зримые факторы и стартовые условия?

Может быть, иссякание больших фундаментальных идей,о котором говорят сегодня многие аналитики культуры инауки, как раз и связано с предельным остужением нравст-венно-религиозного сознания, с тем, что сотворило с культу-


рой поколение второй пострелигиозной эпохи9 Первые ате-исты, как об этом догадался Ф. М. Достоевский, выступалиеще фанатиками веры — с чего бы им в противном случаебыть фанатиками? Неистовые революционеры и тиранобор-цы, устроители рая на земле верили в чудо превращения иобетования, в парадоксы, завещанные христианством, о ко-нечном блаженстве нищих духом, которым предстоит насле-довать землю, о блаженстве изгнанных за правду, блаженствеплачущих и кротких Новые социал-дарвинисты глобализмасовсем иначе оценивают перспективы бедных, плачущих икротких. Они не склонны усматривать в окружающей дейст-вительности, в человеческой истории знаки «другого измере-ния», ведущего совсем не туда, куда указывает логика естест-венного отбора и вся прагматическая аналитика. Способноли вполне рационалистическое и прагматическое сознаниерождать великие откровения в культуре? Не грозит ли намутрата второго измерения, восходящего к иудео-христиан-ской мистике, к горним высотам, одновременно и утратойбольшого творческого вдохновения и превращением всех от-раслей культуры в служение пользе?

Кому культура и наука обязаны наиболее глубокими оза-рениями и прорывами: тем, кто ориентируется на четко сфор-мулированный социальный заказ, на запросы конъюнктуры,или тем, кто следует не пользе, а высшему вдохновению?Даже социология науки, далекая от мистических экстазов,указывает на четкое различие между мотивациями приклад-ного и фундаментального знания: последнее связано с моби-лизацией внеутилитарных источников творческого духа.

Вернемся к еврейскому вопросу. Согласятся ли евреи, вусловиях четкого осознания всех не только политических, нои духовных последствий, окончательно преодолеть раздвоен-ность своей судьбы и сознания в пользу той цельности иоднозначности, которые сегодш проповедуют прагматикиглобализма, — в пользу несомненностей мира сего, с его ужеопределившейся иерархией победителей и побежденных,приспособленных и неприспособленных, избранных и изгоев9

Разрыв с неприспособленным большинством планеты в


пользу союза с победителями и господами мира сего чреватне только политическим риском.

Этот разрыв чреват утратой того духовного первородства,тех откровений пророческо-экстатического сознания, с ко-торыми были связаны столь частые случаи духовного води-тельства евреев в мире

По сути дела это означает утрату идентичности, восходя-щей к библейской традиции, к ветхозаветному тексту, про-рочествующему конечное торжество не тех, кто причислялсяк господам мира сего, с надеждой разделить их успехи, а тех,кто в который раз не испугался своего изгойства и умеетждать.

Евреи, приспосабливающиеся к ситуации американскогогосподства в мире, рискуют большим, чем обыкновенныйпрагматический риск, — они рискуют банализацией всей ев-рейской истории, смертью еврейского мифа в культуре Ве-ковая дилемма еврейской истории достигла сегодня предель-ной остроты. Либо окончательная и бесповоротная натурали-зация в стане победителей, господ мира сего, либо сохранениесвоей идентичности, связанной не столько с эмпирическимипризнаками языка и расы, сколько с определенным решени-ем вопроса о призвании. Если господство Америки в миреоказалось бы действительно глобальным, всепроникающим,то евреям, сделавшим свой выбор в ее пользу, предстояло быраствориться среди победителей. Всякие рецидивы обособ-ленности, всякое дистанцирование были бы крайне опасны-ми ввиду возмущения массами завоеванной периферии дей-ствиями известной «пятой колонны». Пресловутый «пятыйпункт», отождествляемый отныне с действиями «пятой ко-лонны», не оставлял бы евреям иного выбора, как саморас-творение без остатка в среде победителей, американизациявнешняя и внутренняя. Некоторые симптомы этой стилиза-ции евреев под американскую «расу господ» уже сегодня на-блюдаются. Кому-то это кажется возрождением, но еслииметь в виду ту планку, которая задана большой пророчес-кой традицией еврейства, то более уместно говорить об угро-зе вырождения.

Надо, однако, сказать, что столь массовая «американиза-


ция» еврейского сознания имеет свои предпосылки надын-дивидуального или структурного свойства. Дело в том, что насегодня мы имеем удивительное совпадение процессов раз-двоения структур сознания, захвативших и официальнуюАмерику и еврейский «либеральный авангард» в разныхстранах мира. Это раздвоение имеет место в тот самый мо-мент, когда решается судьба величайшего из наследий чело-вечества — наследия Просвещения (модерна).

Из трех возможных уровней эволюционной динамикичеловечества — глобального (планетарного), национального(суперэтнического) и племенного (этнического) Просвеще-ние связало свою судьбу со вторым уровнем. Эпоха Просве-щения стала эпохой формирования единых крупных нацийпосредством переплавки соседских этносов и субкультур вкрупные социально-исторические общности, обретающиеединое большое экономическое, политико-правовое и ин-формационно-образовательное пространство. Если сочета-ние глобального, национального и местного уровней обозна-чить заглавными буквами Г-Н-М, то формула Просвещения,в особенности в ее классическом французском выражении,будет выглядеть так: 1-Н-1 (глобальный и местный уровнивыносятся за скобки, и полноту выражения получает сред-ний уровень — национальный).

Немецкая культурная и политическая история выработа-ла свою, несколько мутированную форму: 1-Н-м (глобаль-ный уровень выносится за скобки в качестве абстракции, апрактическое выражение получает сочетание национальногои местного, этнорегионального уровней, при безусловномдоминировании национального). Добавим сразу же, что дажеэта частная уступка местному, этнорегиональному началусыграла свою драматическую роль в политической и духов-ной истории немецкого народа.

И вот сегодня мы наблюдаем попытку преобразоватьсаму структуру модерна посредством смещения всех усилийпрогресса со среднего, национального уровня на глобаль-ный. В этой попытке активистами являются американскийимперский комплекс и поддерживающая его на местах ев-рейская диаспора Американцы таранят национальные твер-


дыни больших суверенных государств посредством своейвоенно-промышленной, финансовой и дипломатическоймашины. Еврейская диаспора подтачивает их посредствомсвоей всепроникающей и всеразлагающей «иронии». Эта ев-рейская ирония когда-то надежно служила Просвещению,хотя мотив ее был, может быть, не столько просветитель-ским, сколько связанным с древней презумпцией избранни-чества. Просвещению в свое время нужны были деятели,энергично восстающие против старых кумиров, а также про-тив всего затхлого, провинциального, местнического. Про-свещенческая «ирония» расчищала место для универсалийпрогресса — единых больших пространств, предназначен-ных для самореализации нового человека, представляющегоуже не этнорегиональную, местническую специфику, а еди-ную в своих основах, динамичную, глядящую не в прошлое,а в будущее политическую нацию.

Еврейские интеллектуалы, по определению не привязан-ные к местной этнической среде и ее обычаям, стали самымиактивными подмастерьями Просвещения в этой его очисти-тельной работе. Ревнивый Бог Израиля категорически за-прещает кланяться другим богам и сотворять кумиры. Поэ-тому еврейская ирония, искони направленная против чуж-дых еврейству иноязычных кумиров, по-своему питаласьветхозаветными комплексами превосходства и избранниче-ства. Евреям было не жаль чужих кумиров; к тому же они ис-пытывали к ним ревность, как люди, традиционно претен-дующие на монополию в качестве идеологических жрецов инаставников человечества — наследников касты левитов.

Вряд ли очистительная работа Просвещения, обращен-ная против всех старых кумиров, была бы столь всепрони-кающей и бескомпромиссной, если бы не темперамент ев-рейского авангарда, придающего любым новациям модернарадикально-максималистскую форму. Однако здесь и кры-лась своя опасность, связанная с двойственностью самойструктуры еврейского сознания. Еврейскому прогрессист-скому авангарду крайне трудно было удержаться на золотойсередине Просвещения — на уровне государства-нации. В ка-честве космополитической диаспоры, не связанной рамками


патриотической лояльности, он тяготел к «глобализму», куровню не стесненных никакими национальными кодексами«граждан мира». В качестве особой этнической группы, уяз-вимой и движимой чувством круговой поруки и солидарнос-ти по отношению к своим, он то и дело соскальзывал на уро-вень племенной эзотерики и заговорщицкого подмигиваниясоплеменникам. Причем эти две интенции так причудливо изагадочно переплетались, что процедура распознавания и от-сечения эзотерического, племенного была крайне затрудне-на не только для наблюдателей со стороны, но и для самогоеврейского авангарда.

ЦАРСТВО И СВЯЩЕНСТВО

Драматический парадокс заключался в том, что слишкомчасто еврейские попытки радикализации модерна, приданияему формы бескомпромиссных политических и культурныхреволюций, оборачивались провалом в ветхозаветную пле-менную архаику. В высшей степени показательна в этомсмысле судьба социалистической идеи, захваченной и моно-полизированной большевистскими комиссарами.

Подобно большинству из великих движений эпохи мо-дерна, социализм начинал развиваться на среднем (не гло-бальном) уровне государства-нации. Это придавало ему осно-вательность естественноисторического процесса, связанного ссамореализацией великих наций, вышедших из Просвеще-ния и решающих проблемы своего будущего в форме авто-номного самодеятельного творчества. Каждый из народовмог своими путями осуществлять вдохновляющие и зарази-тельные социалистические идеалы, составляющие квинтэс-сенцию общего просвещенческого наследия Европы Благо-детельная особенность Просвещения заключалась в имма-нентности его импульсов, его цели, нормы и идеалы не быличем-то доктринерски сформулированным и навязываемымбольшинству, они отражали заветные чаяния самого этогобольшинства, незаметно для себя охваченного духом модер-на. Не случайно просветители неизменно обращались к есте-ственному человеку и его «природе» — им претило наставни-


чески-высокомерное отношение к массе, «менталитету» ко-торой они вполне доверяли. Каким бы мог быть социализм,соответствующий этим установкам просвещенческой естест-венности?

Ясно, что он не мог быть чем-то иным, нежели воплоще-нием назревшего социального наказа народов, выражениемих чаяний Вспомним первоначальные лозунги большевиз-ма, украденные им у партии большинства — эсеров «мир —народам», «земля — крестьянам», «фабрики — рабочим»Эти лозунги, отражающие общедемократический этап на-зревшей социальной революции, не содержали в себе ничегосектантски-догматического, никакой вымученной эзотери-ки, чуждой народному здравомыслию. Такой социализм ни-сколько не насиловал «природу» новоеврейского человека исоответствовал принципу, выражающему его достоинство:«быть самому себе хозяином» — самодеятельной, неподо-печной личностью, соблюдающей высокие идеалы справед-ливости.

Высшим выражением этой «естественной справедливос-ти» был принцип единства труда и собственности. Землейнадлежало владеть тем, кто ее обрабатывает, — крестьянам;промышленными предприятиями — тем, кто на них трудит-ся, — рабочим коллективам. В случае своей реализации этодавало России общество кооперативного социализма, сво-бодного от таких экстравагантностеи кружковского доктри-нерства, как отказ от рынка и денег, производства по едино-му плану, формируемому всезнающей бюрократией, пого-ловное комиссарское надсмотрщичество.

Коллективные и индивидуальные производители городаи деревни должны были бы выступать в качестве товаропро-изводителей, не имеющих никаких особых внерыночныхпривилегий, равно как и свободных от давления прежнихпривилегированных групп Центральным персонажем этогонародного социализма выступал не так называемый пролета-риат, а самостоятельный трудовой предприниматель. Этомог быть либо индивидуальный (семейный) предпринима-тель крестьянского и ремесленного типа,7гибо коллектив-ный предприниматель кооперированных городских пред-


приятии. Сами масштабы кооперативного движения в Рос-сии, охватившего накануне большевистского переворота де-сятки миллионов самодеятельного населения, свидетельст-вовали о назревшем естественноисторическом характереэтой экономической и социальной революции. И что же вэтих условиях предпринимают захватившие власть больше-вистские комиссары?

Все это стихийное цветение жизни они наблюдают с рев-ностью жрецов великого интернационального учения, кото-рому грозит остаться не у дел. Стихийному, лишенному ка-кой бы то ни было доктринальной строгости социализмурусских крестьян и рабочих они противопоставили глобаль-ную социалистическую доктрину, созревшую в голове ново-го Моисея — поводыря темных и упрямых масс, не знающихсвоих «подлинных интересов».

Впрочем, касательно этого Моисея — а речь идет о Марк-се, необходимо уточнить, что он был одновременно и на-следником ветхозаветной идеи избранничества и сыномПросвещения, верящим в то, что прогресс в целом совпадаетс самореализацией новоеврейского человека как такового.Архаические уклоны в избранничество, заставляющие вспом-нить о ветхозаветном, дохристианском архетипе, проявилисьу Маркса в том, что место в будущем социалистическом об-ществе у него оставлено не для всех, а исключительно дляпролетариата, которому предстоит стать могильщиком всехостальных классов.

Но по крайней мере свободной исторической самодея-тельности этого класса Маркс, судя по всему, просвещенческидоверял. Новую ступень на пути сектантской остраненностиучения по отношению к эмпирическому опыту и повседнев-ным интересам масс демонстрирует основатель большевиз-ма. Как известно, у него даже пролетарский авангард неудостаивается настоящего доверия, ибо, как заявляет он вработе «Что делать?», «правильное» социалистическое созна-ние даже пролетариат выработать своими силами не может:его вырабатывает особое марксистское жречество, которое ивносит в пролетарскую массу то, чего она в самой себе не со-держит — строгое социалистическое сознание. Из этой док-


тринальной строгости вытекал уже совсем другой социа-лизм, ничего общего не имеющий с просвещенческой от-крытостью и безыскусностью, — социализм комиссарскихфарисеев — наставников и хранителей «идейности».

Большевистским комиссарам поначалу представлялось,что они дают, вместо компромиссной и половинчатой соци-ал-демократической версии социализма, грешащего уступ-ками «мелкобуржуазной стихии», доктринально безупреч-ный и бесстрашно последовательный — единственно пра-вильный вариант. У них самое Просвещение оказывалось наподозрении как раз по причине его безыскусности — совпа-дения со стихийным импульсом эмансипации и самореали-зации, захватившим массового человека эпохи модерна. Всеобщедемократические устремления и лозунги дискредитиро-вались ими как половинчатые, недостаточные, отмеченныедухом компромисса с ненавистной буржуазией.

Отмены цензуры недостаточно для подлинной свободыслова, демократических конституций недостаточно для сво-боды политического творчества, законодательства, касающе-гося рабочего вопроса, недостаточно для действительногорешения последнего и т. д.

И вот эти критики ограниченной «буржуазной демокра-тии» приходят к власти и очень быстро и незаметно для себясоздают общество, скроенное по сверхархаичному образцу,казалось, окончательно похороненному историей.

Здесь нас настигают наиболее удручающие парадоксысоциализма, пожелавшего стать не народным и националь-ным, а унифицированно-глобальным, верньш не столько ве-лениям жизни, сколько заветному тексту. По таинственномузакону превращения глобального в племенное, как толькооказывается разрушенным средний термин — общенацио-нальное, большевистские максималисты модерна внезапнопроваливаются в ветхозаветную племенную архаику, в пос-ледовательный контрмодерн.

Возьмем один из краеугольных камней этой доктрины —принцип всеохватывающего бюрократического планирова-ния. Уже здесь большевистская экономическая революцияобнаруживает черты законченного контрмодерна. В самом


деле, можно ли себе вообразить, что экономическая жизньбольшого общества, с ее бесчисленными связями, инициати-вами и опосредованиями, может быть уложена в заранее ут-вержденный свод централизованных предписаний? Ясно,что здесь на самом деле воскресает образ малого общества —общины соплеменников, знающих друг друга в лицо и веду-щих натуральное хозяйство. Большевистская внерыночнаяутопия как раз и давала превращенную форму этого нату-рального хозяйства, вышедшего за рамки естественных норммалого общества и потому требующего тотальной бюрокра-тизации.

Еще более впечатляющий вариант инверсионного пре-вращения социалистической «сверхсовременности» в сверх-архаику представляет собой новация большевизма, относя-щаяся к государственному политическому и идеологическо-му строительству. Всякий наблюдатель не может не поражатьсятому, насколько сверхмодернистский идеал коммунистичес-кого безгосударственного общества напоминает ветхозавет-ный идеал Израиля времен эпохи Судей. Социум, направ-ляемый и управляемый жрецами — судиями, представляетсобой экзотический, даже по меркам Древнего Востока, ва-риант последовательно теократической общины, где контро-лируется не только внешнее поведение, но сам образ мыслейпаствы.

Это томление по обществу, основанному на принципахвсепроникающей идейности и перманентного экстатическо-го воодушевления, указывает на заветнейший архетип еврей-ского племенного сознания. Такому сознанию всякая госу-дарственность, ограничивающая свой контроль внешнимповедением подданных и по необходимости безразличная ктому, что творится в сфере их сокровенных помыслов, ка-жется невыносимой профанацией того, что надлежит в концеконцов устроить на земле. Критика «государственного наси-лия» ведется таким сознанием не с просвещенческих пози-ций, оставляющих гражданам свободу внутреннего духовно-го самоопределения, а с позиций жреческой теократии с ееупреждающим контролем за мыслями и мнениями.

Противостояние Царства и Священства, холодного госу-


дарственного управленческого бюрократизма и теплой (дажегорячей!) жреческой опеки отражает ветхозаветная книга1-я Царств. Когда в ответ на просьбу народа, уставшего от то-тальной жреческой опеки и желающего хотя бы некоторыесферы социальной жизни предоставить ценностно-ней-тральному («рационально-бюрократическому») контролюгосударства, правитель Самуил обратился за советом к само-му Богу, тот ответил ему в духе пессимистического реализма«Послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе: ибоне тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царство-вал над ними» (Библия, I Царств, 8: 1—22). С тех пор еврей-ское сознание хранит ностальгию по подлинному социуму,не ведающему внешних установлений царства, но повиную-щегося лишь внутренним установлениям Священства.

Вся идейно-политическая история большевистской госу-дарственности представляет собой эту антиномию Царства иСвященства, бюрократической управленческой рациональ-ности и жреческой партийной идейности. Растущее погло-щение государства партией вполне соответствовало этомуветхозаветному архетипу, ориентирующему на вытеснениеЦарства жречеством как на высший социальный и культур-ный идеал.

СЦЕНАРИЙ ДЛЯ РОССИИ

Сегодня, в постсоветскую эпоху, эта диалектика сверх-модерна, оборачивающегося сверхархаикой, снова воспро-изводится под давлением тех, кого неистовый реформацион-ный темперамент увлек на путь радикал-либерализма. В 1917году еврейский большевистский авангард решился радика-лизировать социалистическую идею, переводя ее из сферыстихийного национального самоопределения в русло стро-гой жреческой ортодоксальности глобалистов Третьего ин-тернационала. В 1991 году демократический еврейский аван-гард, с не меньшим подозрением относящийся к стихийномународному капитализму (массовой экономической самосто-ятельности), чем большевики — к народному кооперативно-му социализму, решается радикализировать классическую


либеральную идею, подчинив ее строгой букве нового вели-кого учения — «чикагской школе». Мне не раз уже приходи-лось писать о том, что собственно социальные и социально-экономические предпосылки народного капитализма в Рос-сии к 1991 году имелись.

Банковские вклады населения еще в начале 80-х годов всумме приближались к 500 миллиардам рублей (в ценах тоговремени). На складах предприятий хранилось так называе-мых неликвидов (неустановленного оборудования) пример-но на эту же сумму. Если бы наши реформаторы позволиливстретиться этим двум потокам посредством свободной про-дажи неликвидов, а также таким формам поощрения массо-вой предпринимательской инициативы, как лизинг (арендаоборудования) и поощрительная кредитно-налоговая поли-тика, экономическая революция народного капитализмамогла бы состояться в России. Она вполне была подготовле-на и происшедшим к тому времени сдвигом в системе массо-вых ценностей. Большинство опрошенных в 1992 — 1993 го-дах респондентов на вопрос о своем главном жизненномкредо ответило: «Быть самому себе хозяином». Однако этанародная экономическая революция так и не состоялась вРоссии. Вместо этого товарищи по партии на своем закрытом(от народа) партийном собрании приняли решение о номен-клатурной приватизации, что предполагало экспроприациювкладов населения и монополизацию предпринимательскойдеятельности лицами, попавшими в заранее составленныйсписок.

Прежде чем объявить приватизацию, «отпустили цены»;запущенная таким образом инфляция в считанные неделиопустошила сбережения народного большинства. В не мень-шей мере этому способствовало превращение безналичныхсчетов в наличные, владельцами которых оказались заранееутвержденные лица из партийно-комсомольской и гебист-ской номенклатуры

Я далек от мысли приписывать этот замысел наследни-кам древнего эзотеризма. В основе номенклатурной прива-тизации лежала не доктринальная ортодоксальность, а самаянизменная прагматика номенклатурной касты. Только в об-


мен на новый статус собственников эта каста согласиласьсдать старый строй.

Но еврейским максималистам-ортодоксам нового свя-щенного текста (на этот раз либерального) принадлежитздесь своя незаменимая роль. В самом деле: как бы выгляде-ла номенклатурная приватизация без необходимого идейно-теоретического аргумента? Обыкновенным воровством гос-собственности теми, у кого по должности находились ключиот государственных закромов. А уж злостное ограждениепроцесса приватизации от «посторонних», которые и пред-ставляют сам российский народ, выглядело бы и вовсе нели-берально, не в духе «открытого общества».

Вот здесь и подоспело новое «великое учение». Вообщеговоря, заимствование отдельных теорий, в особенности ин-струментального характера, типично для модернизационныхпериодов. Но что при этом делает национальная интеллиген-ция? Она, во-первых, старается адаптировать импортирован-ное учение к местным условиям, не стесняясь его модифи-цировать; во-вторых, в случае решительного расхождения за-емной теории с местным опытом она безусловный приоритетотдает реальному опыту.

Совсем иначе вели себя талмудические ортодоксы. Вмес-то того чтобы адаптировать теорию, смягчая ее доктриналь-ные крайности, они, напротив, со сладострастием акценти-ровали эти крайности, а реальную жизнь, связанную с наци-ональным культурно-историческим наследием, объявлялипатологией, подлежащей искоренению.

При этом заемные теории менялись, в том числе и напрямо противоположные, но принципиальное противостоя-ние почве, народному опыту и даже простому здравому смы-слу неизменно повторялось. Когда в моде была марксистскаятеория, ее большевистские внедренцы в России противопо-ставляли ее национальной мелкобуржуазной стихии, порож-дающей капитализм «ежедневно, ежечасно, повсеместно и вмассовом масштабе» (Ленин). Когда же идеалом вновь сталкапитализм, а пугалом — социализм, то было объявлено, чтоименно русская национальная почва изначально антикапи-талистична и порождает патерналистский социализм, орга-


нически связанный, как оказывается, с традициями русскойобщинности и соборности.

Эти инверсии еврейского сознания знаменательным об-разом проявились не только в России. Сравнительно недав-ний пример этого дает Германия. Еврейские интеллектуалыиз Франкфуртской школы — Т. Адорно, Э. Фромм, Э. Френ-кель- Брунсвик, Д. Левинсон — сразу же после американскойоккупации Германии после Второй мировой войны сформи-ровали исследовательский проект — «Авторитарная лич-ность»7, где доказывали неразрывную органическую связьфашизма с немецкой национальной традицией и менталите-том. Оказывается, корни фашистского менталитета заложе-ны были еще в эпоху Реформации, а главным предтечейфашизма является Лютер. Словом, невозможно преодолетьфашизм в Германии, не разрушив само ядро немецкой наци-ональной традиции — ее протестантский архетип.

Проходит некоторое время, Германия из главного оппо-нента Америки превращается в ее главного союзника и парт-нера. И вот теперь еврейские интеллектуалы вспомнили отеории М. Вебера, касающейся протестантских предпосылоккапитализма, и, таким образом, протестантская аскеза из во-площения нацистского зла превратилась в едва ли не глав-ную предпосылку всех либеральных добродетелей — от ры-ночной экономики до правового государства.

А воплощением тоталитарного зла отныне выступаетрусский народ с его общинными традициями и менталите-том. Русская община, наряду с византийским наследием иправославной соборностью, фигурирует в роли колыбели со-временного тоталитаризма. Таким образом, борьба с совет-ским тоталитаризмом, как некогда борьба с нацизмом, вы-ливается в форму глубинной этнической чистки, совершаемойпо указке и под присмотром «победителей». Экономический,социологический, политологический анализ подменяетсясвоеобразной расистской антропологией, назначение кото-рой — изобличить неисправимую туземную наследствен-ность, якобы ставящую русский народ в непримиримо кон-фликтное отношение к демократической современности.Большевистская революция подается как общинная рестав-


рация, а русское крестьянство — как восставшее против со-временности большинство ностальгических общинников,навязавших городскому меньшинству идеал реставрирован-ной азиатчины.

Для этой сфабрикованной идеологической версии исто-рические факты не имеют значения. Фактом же является то,что крестьянское большинство России с треском провалилобольшевистскую партию на выборах в Учредительное собра-ние в ноябре 1917 года. Тоталитаризм в России шел из городав деревню, из столичных центров — в провинцию, от заем-ной западной теории — к политической практике, а не на-оборот. Победа большевизма, как и победа нынешнего «ли-берализма», связана с превосходством организованного сто-личного меньшинства, к тому же пользующегося мощнойзарубежной поддержкой, над разрозненным провинциаль-ным большинством. При этом большинство отнюдь не явля-лось ретроградным. Большевистские узурпаторы, прячущиесвою диктатуру за фасадом «республики Советов», взялисьсоблазнять крестьянское большинство вовсе не реставра-цией общины. Они соблазняли крестьян как «мелкобуржуаз-ных собственников», стремящихся получить землю в своечастное пользование. Соответствующий эсеровский лозунг ибыл временно взят на вооружение большевиками в манипу-лятивных целях.

Когда же комиссары укрепили свою власть, они повеливойну с крестьянской «мелкобуржуазной стихией», воору-жившись идеалом рационально организованного машинопо-добного общества. Этот большевистский модерн вскоростипринял облик гигантского концлагеря.

Выдавать, как это делают сегодняшние «либералы», кро-вавую вакханалию Гражданской войны и насильственнойколлективизации за стихийную самодеятельность «общин-ников» — значит снабжать алиби палачей, сваливая всю винуна их жертвы. Но это алиби выдается не случайно. И больше-вистская модернизация, и нынешняя «либерализация» осно-ваны на русофобии, питающей их демоническую энергетику.И вчерашний и сегодняшний режимы — это режимы граж-данской войны меньшинства с большинством, что и объяс-


няет их кажущуюся столь загадочной современную пере-кличку.

Почему же Западу показался таким правдоподобным ли-беральный донос на российское большинство? Во-первых,потому, что Западу выгодно сегодня представить свою побе-ду в «холодной войне» не как новый империалистическийпередел мира, а как торжество демократической современ-ности над темными силами агрессивной архаики. Во-вто-рых, потому, что Запад вступил в сговор с нашими номен-клатурными приватизаторами собственности, рассчитывая вобмен на свою поддержку получить компрадорскую сговор-чивость в деле перераспределения постсоветских территорийи ресурсов. «Чикагские мальчики» в России приложили своюруку к составлению того доноса на русский народ, которыйбыл верноподданнически отправлен в Америку.

Как только они разъяснили всей передовой обществен-ности, что русский национальный менталитет и традиция —главное препятствие рыночных реформ, стала «вполне объ-яснимой» политика отлучения народа от приватизации. Ре-форматоры и рады бы поделиться с народом собственнос-тью, но он, во-первых, не готов ее брать по причине своейнеискоренимой общинности и соборности, а во-вторых, емуи рискованно ее доверять — распылит и промотает в полномсоответствии с духом национальной «стихии». Словом, и вделе экономического, и в деле политического строительстваправящие реформаторы зарекомендовали себя в качестве недемократов, уважающих суверенитет народа, а глобалистов,глядящих на этот народ с одной только им доступной гло-бальной высоты.

И вот здесь-то и срабатывает злосчастная закономер-ность: как только модернизаторы, пренебрегая националь-ным уровнем, вооружаются исключительно глобальной пер-спективой, их реформаторские практики обретают страннос-ти последовательного контрмодерна.

В самом деле, чем ознаменовалась так называемая «шо-ковая терапия»? Модернизационная теория знает подобныешоки: речь идет о кризисе, охватывающем устаревшие отрас-ли и профессии, депрессивные регионы. Аванпосты про-


гресса — наукоемкие производства и «полюса роста» разви-ваются за счет чувствительных потрясений на экономичес-кой «периферии». Таковы представления модернизационнойклассики. Но что мы имеем в результате доктринальной на-стойчивости наших модернизаторов?

Главными жертвами их политики оказались именноаванпосты постиндустриального прорыва, ранее созданные вРоссии. Наиболее быстрыми темпами уничтожались науко-емкие производства, сокращались ассигнования на науку,культуру и образование. Климат, насаждаемый «реформато-рами» в российском обществе, отмечен каким-то загадочнопоследовательным вызовом Просвещению.

Просвещение требует повышения доли образованноймолодежи в обществе и отодвигание сроков ее вступления впрофессиональную жизнь; наши реформаторы постаралисьотсечь молодежи доступ к инфраструктуре просвещения,вернулась к практике эксплуатации детского труда (законо-дательно разрешено его использовать с 14 лет), сузили сферуобщетеоретической подготовки в пользу ремесленничества.Везде, где процветал дух научно-технического эксперимен-тирования и новационных дерзаний, они поспешили пога-сить его, объявив несостоятельным по критерию рыночнойрентабельности. Самой читающей в мире нации настойчивонавязывают импортированную американскую культуру «ко-ротких фраз» и беззастенчивого примитива, эксплуатирую-щего сферу человеческих инстинктов. Просвещенческий типрацио с его высокой пытливостью вытесняется типом, живу-щим примитивными рефлексами и откликающимся лишь насиюминутно интересное или полезное.

Складывается нешуточное впечатление, что где-то там наглобальном уровне принято решение, что «эта страна» недо-стойна высших достижений Просвещения, ее удел — постав-лять дешевых рабов для господ из числа «золотого миллиарда».Вместо единого большого пространства модерна насаждает-ся мозаика изолированных, никак друг с другом не общаю-щихся пространств; вместо высоких универсалий Просвеще-ния — местнические амбиции и распри, всеобщая враждеб-


ность и подозрительность, эксплуатируемая племеннымивождями, жадными до иностранных подачек.

Вместо современной продуктивной экономики, создаю-щей долговременные заделы на будущее в виде перспектив-ных научно-технических разработок, — жадное ростовщиче-ство, абсолютно ничего не создающее и лишь разбазари-вающее ранее созданное национальное богатство, вдобавокотравляющее атмосферу духом всеобщего растления. Сло-вом — последовательный и агрессивный контрмодерн, оп-равдывающий свое наступление на Просвещение ссылкамина рекомендации «чикагской школы» и директивы МВФ.Критерий рыночной рентабельности при этом используетсякак процедура выбраковки всего, рассчитанного на перспек-тиву, всех инвестиций в «человеческий капитал», в пользутого, что способно принести немедленные дивиденды. Воз-никает подозрение, что эта «близорукость рынка», не терпя-щего долговременных инвестиций на будущее, скрывает засобой психологию готовящихся к побегу грабителей, кото-рым немедленно нужна наличность, а не какие-то там расче-ты на завтрашний день страны.

Может быть, самое любопытное заключается в том, чтоархаика контрмодерна охватила не только туземное населе-ние, обрекаемое на провал в доиндустриальное общество, новроде бы контролирующую весь этот процесс элиту местныхглобалистов, тщательно сверяющих свои часы по европей-скому времени.

Если бы не этот факт, то архаические парадоксы глоба-лизма можно было приписать исключительно замыслу ре-конструкторов мира, заново решающих, какие регионы напланете должны войти в число развитых, а какие необходимоотправить на периферию, даже если прежде они имели своипостиндустриальные заделы. Однако зловещий закон инвер-сии — превращение глобального в племенное, сверхсовре-менного в рудиментарное — доказывает свою действенностьна примере самой элиты глобалистов.

Те самые люди, которые высокомерно третируют такие«провинциальные» понятия, как национальный интерес, на-циональные цели и приоритеты, с позиций одной им ведо-


мой глобальной рациональности, проявляют психологиювырождающейся племенной касты, оторванной от норм иморали большого общества, полной подленького заговорщи-ческого подмигивания, подчиняющей все свои «глобальныеинициативы» сугубо клановым интересам. Отлучение отбольших национальных целей неминуемо влечет за собой,вопреки всей глобальной риторике, рождение клановой мо-рали, отвергающей все человеческие установления и нормыв угоду корпоративному эгоизму.

Сегодня все поражаются загадочному провалу цивилиза-ции, оказавшейся беззащитной перед волной тотальной кри-минализации. Одно из объяснений этого явления — разру-шение больших национальных культурных кодексов глоба-листами, спешащими прибрать весь мир к рукам. При этомсами они становятся жертвами этого демонтажа: как только«золотая середина» модерна — единые политические нации —дестабилизируется в пользу глобальных притязаний, тут жеактивизируются заклятые демоны допросвещенческой эпо-хи — племенное, клановое, ростовщическо-мафиозное нача-ла. Злосчастная роль евреев в этом процессе объясняетсятем, что они, в силу своей естественной «остраненности» оттуземных национальных начал и в силу подозрительно-опа-сливого отношения к крепкой государственности, отличают-ся особым рвением по части глобализма. Но это первенствопо части глобализма оборачивается и первенством по частивсякого рода мафиозных уклонов и других проявлений кла-новой «морали для своих».

Кризис «золотой середины» модерна загадочно исказилбиографии людей, которые в рамках прежней большой наци-ональной перспективы могли бы стать вполне респектабель-ными деятелями, способными служить высокому Просвеще-нию.

Не подоспей глобализация со всеми ее соблазнами анти-государственной вседозволенности, то Б. Березовский могбы оставить свой след в математике. Глобализация совратилаего совершенно иными возможностями — и вот перед намикомбинатор и махинатор с отчетливо выраженным мафиоз-ным уклоном, не гнушающийся криминальных практик,


вплоть до нелегального вывоза капиталов или контактов суголовными чеченскими авторитетами.

В горизонте большого национального пространства —времени А. Чубайсу улыбалась перспектива блестящего эко-номиста-экспериментатора; в горизонте, характеризующем-ся переплетением глобального и кланового, вышел деятель,сочетающий государственные должности со скандальным«писательством», за которым скрывается элементарное взя-точничество. Таких примеров ныне — тысячи. По мере тогокак еврейский элемент в России (я, разумеется, имею в видуего часть, вошедшую в нынешнюю правящую элиту) «глоба-лизуется», дистанцируясь от больших национально-государ-ственных целей, он одновременно и криминализируется, наглазах обретая мафиозные черты. Процесс этот охватил се-годня практически всю правящую элиту России, все ее зве-нья и разновидности. Отличительной особенностью еврей-ской составляющей является то, что она не довольствуетсядевиантными практиками де-факто; ее темперамент и амби-ции заставляют искать легитимацию этих практик средства-ми нового учения, третирующего стеснительные нормы ста-рой морали.

Наряду с этим глобалистам свойственен большой страх,естественный при отрыве от большой национальной тради-ции и исключительной опоре на туманности глобальногомира. Опять-таки острее всего этот страх проявляется у евре-ев. Известно, какой страх испытывали «несгибаемые рево-люционеры», весьма и весьма проштрафившиеся перед рос-сийской государственностью после превращения «империа-листической войны» в гражданскую. Этот страх заставлял ихвсячески торопить мировую пролетарскую революцию, ко-торая не только все спишет, но и, как ожидалось, начнет сразрушения ненавистного монстра — российской государст-венности. Современные глобалисты, успевшие не меньшепроштрафиться перед российской государственностью, спо-собны торопить мировую войну Во всяком случае, они нестесняются торопить американцев с их миссией на Востоке,а в продвижении НАТО на Восток усматривать единствен-


ную гарантию российской демократии (К. Боровой, С. Кова-лев, В. Новодворская и др.).

Чем более однополярным, то есть не имеющим реальныхоппонентов американской планетарной гегемонии, окажет-ся мир, тем безопаснее почувствует себя «пятая колонна»глобализма в России, жалующаяся не на притеснения, кото-рых сегодня нет и быть не может ввиду компрадорского ха-рактера самой власти, а на неясность своих долговременныхперспектив в «этой стране».

Между тем американские архитекторы однополярногомира демонстрируют все тот же закон инверсии — превра-щения глобализма в этноцентризм, культа «сверхнациональ-ного» в поощрение субнационального. В своем стремлениидемонтировать крупные самостоятельные государства в ка-честве носителей «устаревшего» принципа национальногосуверенитета американские глобалисты всячески поощряютплеменной сепаратизм и экстремизм. Против сувереннойЮгославии была затеяла акция в защиту сепаратистов Косо-во. Против еще не вполне утратившей свой суверенитет Рос-сии сегодня развертывается поддержка чеченских сепаратис-тов-экстремистов. Причем глобалистов отнюдь не смущает,что «борцы за независимость», которым они покровительст-вуют, являются в полном смысле цивилизационными изгоя-ми, взявшими на вооружение самые криминальные практи-ки — от наркобизнеса до работорговли.

Глобальная идеология прав человека и мораль «гражданмира» оказались вполне совместимыми с прорвавшимисянаружу демонами племенной архаики, воспользовавшейсяослаблением национально-организованных структур клас-сического модерна.

СПАСЕНИЕ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ ИЛИ ДЛЯ ВСЕХ?

Обратимся в заключение к вопросу о том, каким можетбыть ближайший исход еврейского глобализма Несмотря наего связь с американской «мировой миссией», стоит все жеотделить реальные интересы евреев и их безопасность отамериканской авантюры однополярного мира.


Тех, кто делает ставку только на нее, следует признатьслишком азартными игроками, чтобы им можно было дове-рить судьбы еврейского народа. С тех пор, как началась ипродолжается история этого народа, прошло несколько ты-сячелетий; за это время претендентов на мировое господствосменилось великое множество. Но нить еврейской историине обрывалась. Вероятно, выход из нынешнего глобальноготупика связан с преобразованием самой парадигмы глоба-лизма, сегодня чреватой нескончаемыми столкновениямиглобального с национальным и неожиданным смыканиемглобализма с этноцентризмом и другими проявлениямиконтрмодерна. Нынешняя дилемма безрадостна: либо тор-жество носителей однополярного глобализма, делящих мирна приспособленную расу господ и неприспособленное из-гойское большинство, что означает превращение большейчасти планеты в блокированное гетто, либо успешное сопро-тивление заново мобилизованного большинства и безжа-лостное преследование глобалистов вместе со всеми их ту-земными пособниками. И то и другое означало бы реваншконтрмодерна над модерном и наступление полных сумерекПросвещения на нашей планете.

Проблема состоит в том, как возродить универсалии вы-сокого модерна и заново подтвердить единую историческуюперспективу человечества, сегодня отрицаемую глобалиста-ми и постмодернистами.

Мир возвращается к вопросу, вставшему перед человече-ством на заре христианской эры и касающемуся перспекти-вы будущего спасения: один только избранный народ спа-сется или спастись должны все. Сегодня в роли «избранногонарода» выступает «золотой миллиард», монополизировав-ший право на вхождение в спасительное постиндустриаль-ное будущее. Архаичный принцип избранничества, продол-жающий тяготеть над еврейским сознанием, толкает к по-пыткам сепаратного сговора с американскими носителями«победоносного глобализма» — за спиной других народов.

В этом горизонте история еврейского народа рискуетпрерваться. В случае успеха американской глобальной мис-сии евреям грозит растворение в американском потребитель-ском обществе, подпитываемом всеми ресурсами завоеван-


ного мира. В случае неудачи им предстоит расплатиться повсем счетам этой миропотрясательной авантюры. Впрочем,даже в первом случае перспективы не однозначны. Едва

I только американский «мировой центр» утвердился бы в сво-I ей роли властелина мира, как тут же позаботился бы об охра-»• не своего привилегированного пространства от вторжения* «варварской периферии». Нынешняя тенденция переплете-

> ния глобализма с мафиозными субкультурами дала бы ему| для этого убедительный повод.

Знаменательна в этом отношении поднявшаяся в Амери-ке волна разоблачений русской мафии. Там никого не сму-щает то обстоятельство, что большинство засветившихсяпредставителей этой мафии представлены лицами с нерус-скими фамилиями. Так что лояльность американского пат-рона к своим бывшим «партнерам» и подручным носит сугубоконъюнктурный характер. Как только изменится конъюнк-тура, покровительство тот час же сменится отторжениями ипреследованиями. Самая реальная перспектива — оказатьсязажатыми между ведущей мировую войну Америкой с еекрепнущим милитаристским «оборонческим» сознанием изаново отмобилизованными нациями, поднявшимися дляотпора гегемонизму. Сегодняшний глобализм уподобляетсянедавно поверженному социализму с его догматикой одно-вариантного подхода и стремлением сложить все яйца в однукорзину.

Плюралистическая стратегия, связанная с многовариант-ностью и использованием множества альтернатив выглядиткуда более предпочтительной. Сложившийся плюрализммножества великих наций, каждая из которых сформироваласвою парадигму роста и тем самым внесла вклад в глобаль-ную копилку человечества, следует признать важнейшим до-стоянием эпохи модерна, которое надлежит сберечь для бу-дущего. Действительная школа еврейского опыта в мире свя-зана с творческим освоением множества этих парадигм ивыработкой процедур сравнительного подхода. Продуктив-ная творческая особенность евреев связана не с выдвижени-ем новых догматических абсолютов взамен ушедших, на что,по-видимому, претендует нынешний американоцентрист-


ский глобализм, а с превращением абсолютного в относи-тельное, одновариантного в многовариантное, статичного вдинамичное.

Евреи мечтают об окончании длительной историческойодиссеи, связанной с жизнью среди других народов и выте-кающими отсюда требованиями натурализации. Своему ста-тусу личностей на рубеже культур, одновременно глобаль-ных и парциальных, «остраненных» и натурализированных,они хотят противопоставить перспективу законченного граж-данина мира — не связанного никакими местными ограни-чениями кочевника.

И, само собой разумеется, им хочется быть привилегиро-ванными номадами, в отличие от изгойской и бесправнойпереселенческой массы, ряды которой грозят бесконечноумножиться в связи с глобальным геополитическим переде-лом мира. Евреи борются с патриотизмом и требованиямигражданской ответственности подобно тому, как прежде ониборолись с чертой оседлости. Но борьба с чертой оседлостибыла борьбой за равенство; борьба с патриотизмом и необхо-димостью подчиняться местным гражданским кодексам —походом за привилегиями.

Эта разница грозит изменить социальную и политичес-кую перспективу еврейства и из союзника великих демокра-тических движений за равенство и справедливость превра-тить во всеми узнаваемого противника. Узнанным останетсяуповать на американское покровительство и защиту, чтовряд ли добавит им симпатий со стороны народов, притесня-емых американскими гегемонистами. Авантюристическаяставка на «полную и окончательную» победу США над всеммиром угрожает таким срывом, какого еще не было во всейеврейской истории.

Глава третья

АМЕРИКАНСКИЙ ГЛОБАЛИЗМ

Выступившая в роли победителя в «холодной войне»Америка создала массу новых проблем для всего мира. В чи-сле этих проблем не последнее место занимает идейная, свя-


занная с вероломным отступлением победителя от принци-пов, которые обеспечивали ему широкую поддержку и при-знание. Преступление США перед современной демокра-тией состоит в том, что они превратили ее в средство для до-стижения своекорыстных великодержавных целей и темсамым скомпрометировали. Когда им противостояла равнаяпо силе держава, они говорили о новом мировом порядке, оплюрализме и полицентризме, о равноправном участии в ре-шениях и об универсальных принципах демократии и спра-ведливости. Но как только старая система сдержек и проти-вовесов, связанная с биполярным устройством, рухнула, таксразу же держава, претендующая на роль мирового демокра-тического авангарда, стала демонстрировать пещерныйпринцип силы, беззастенчиво попирать слабых, откровеннообъявив о своих претензиях на безраздельное господство вмире. Нимало не смущаясь, она назвала зоной своих нацио-нальных интересов все постсоветское пространство, включаяУкраину и Кавказ.

Как пишет один из стратегов американской мировой ге-гемонии 3. Бжезйнский, «впервые в истории неевразийскаядержава стала не только главным арбитром в отношенияхмежду европейскими государствами, но и самой могущест-венной державой мира»8.

Евразийский континент не раз в своей истории сталки-вался с вызовом мировой гегемонии. Но прежние завоевате-ли отличались от новейшего двумя чертами. Во-первых, онине ссылались на демократические принципы, то есть не мо-рочили голову мировой общественности. Во-вторых, онибыли завоевателями-автохтонами, которым предстояло раз-делить все издержки и неудобства того порядка, который онивоздвигали на континенте. В случае американского завоева-ния Евразии мы имеем дело, с одной стороны, с беспреце-дентным вероломством страны, которая победила не силойоружия, а силой демократических лозунгов, которые тут же иотбросила, как только дело было сделано; с другой сторо-ны — с двойными стандартами завоевателя, для которого Ев-разия — не местожительство, о качестве которого стоит забо-титься, а всего лишь резервуар ресурсов и свалка отходов.

4А С Панарин


Нашему либеральному истэблишменту, подобно больше-викам, нашедшему «главного врага» в собственной стране, аглавного союзника — за океаном, предстоит задуматься надвопросом, до сих пор публично у нас не обсуждаемым, аименно: куда теперь двигаться от «политического идеализ-ма», так подведшего нашу доверчивую политическую элиту?Противопоставить демократическому идеализму «полити-ческий реализм» — суровую правду политики, касающуюсявечных истин: о том, что миром правит сила, а устремления-ми держав — национальный эгоизм, что в переговоры лучшевступать, опираясь на внушительный потенциал, а не на верув принципы, что за благопристойностью лозунгов прячутсягрешные земные интересы? Это означало бы, что мы отбра-сываем парадигму прогрессизма в пользу консервативногоскептицизма, который за ширмой «нового порядка» видитпомыслы и поступки, старые как мир. С этих позиций вели-кодержавное вероломство Америки, обманувшей своих за-мороченных демократических поклонников, выглядит ба-нальностью, которую только доктринальная ослепленностьочередного «великого учения» помешала увидеть.

В подобном подходе много правды, но, на мой взгляд, онгрешит известным редукционизмом, сводящим новые слу-чаи и прецеденты к давно известному инварианту. А самоеглавное в том, что эта парадигма «политического реализма»фаталистична и снимает вопрос о возможных и желательныхальтернативах. В данном же случае мы имеем дело с такимвызовом зарвавшейся великодержавности, который челове-чество в целом и Россия в частности не может пассивно при-нять, и, следовательно, вопрос об альтернативах в ближай-шем будущем, по всей вероятности, обострится.

В таком случае вместо рассуждения о вечных истинах си-ловой политики нам предстоит оценить великодержавныйглобализм Америки как опаснейший мировой эксперименти задуматься об истоках и основаниях этого эксперимента.Поэтому наряду со скептической мудростью, выносившейгорькие истины о несовершенствах града земного, нам необ-ходимо вооружиться концепцией, позволяющей по достоин-ству оценить, что привносят в историю инициативы, связан-


ные с гордыней «нового человека», перекраивающего мирсогласно своим амбициям.

До сих пор «новый человек» описывался и оценивался унас в связи с большевистским тоталитарным эксперимен-том. Мы чуть было не поверили в то, что большевистскоеэкспериментаторство — последняя из авантюр Нового вре-мени, за которой последует наконец торжество мудрости исправедливости. Американский глобальный вызов многихотрезвил и создал предпосылку формирования более общейкартины «фаустовской души», беспрерывно мятущейся, со-блазняемой все более «эпохальными», миропотрясательны-ми авантюрами. Оказывается, в лице двух борющихся сверх-держав противостояли друг другу не авантюра и естествен-ность, не гуманизм и бесчеловечность, а всего лишь разныетипы авантюризма, ведущего игру ва-банк. Большевистскаямировая авантюра уже известна от начала до конца. Амери-канскую мировую авантюру еще предстоит осмыслить и опи-сать.

Ощущение авантюристичности замысла, легшего в осно-вание Соединенных Штатов Америки, было присуще отцам-основателям новой державы. Как пишет Артур Шлезингер,«в ранний период республики доминирующей была идея отом, что Америка — это эксперимент, предпринятый вопре-ки истории, чреватый риском, проблематичный по результа-там»9.

И хотя сегодня самосознание Америки и адептов амери-канского опыта в других странах питается иллюзией «естест-венного порядка», унаследованной от эпохи Просвещения,более продуктивный подход к американской истории откры-вается теорией новационного риска. Речь идет об историистраны, не имеющей глубоких культурно-исторических кор-ней, страдающей инфантильными комплексами и инфан-тильным самомнением, склонной к опасному эгоцентризму.Сегодня эта страна получила в свои руки беспрецедентныевозможности. Сумеет ли она достаточно благоразумно имипользоваться, не впадая в болезненную эйфорию? Нынеш-ние американские заявки на однополярный мир — безраз-


дельную планетарную гегемонию — заставляют в этом усом-ниться.

В данной работе автор не ставит своей задачей анализи-ровать новую геополитическую доктрину Америки и логикуоднополярности как таковую. Эти вопросы рассматривалисьв других публикациях10.

Предметом анализа здесь будет выступать не столькоамериканское государство, сколько американское общество,порождающее болезни великодержавного мессианизма, ге-гемонизма и милитаризма.

Не геополитический, а социокультурный анализ ком-плексов, мешающих стабилизации американского мышле-ния и характера, — вот путь, открывающий новые горизонтыперед политической теорией, призванной вскрыть подлежа-щие исправлению «изъяны субъективного» в закладываемойконструкции глобального мира.

СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ АНАЛИЗ АМЕРИКАНСКОГОГЛОБАЛИЗМА

Новый анализ социокультурного состояния и перспективамериканского общества назрел ввиду нешуточных претен-зий США на глобальную миссию в мире, связанную с то-тальной переделкой последнего по американскому образцу.Поэтому вопрос о том, что на самом деле несет Америка ми-ру, превратился в один из ключевых вопросов современнос-ти. Наш разговор — о комплексах гегемонистского велико-державного сознания, способного ввергнуть человечество внеслыханную катастрофу, превышающую все предыдущие.Это, в первую очередь, комплекс «нового человека», рвущегосо старым миром. Мы привыкли приписывать этот комплексбольшевизму. Но в том-то и состоит горькая прелесть «пост-либерального» опамятования, что оно позволяет увидетьчерты удивительного сходства двух борцов за мировую геге-монию. Один ушел в небытие; миру предстоит теперь заду-маться о том, как избавиться от другого, оказавшегося неменее «экстравагантным».

Соединенные Штаты были основаны эмигрантами. И ком-


плекс эмигрантского сознания до сих пор пронизывает аме-риканскую политическую культуру, подпитываясь в ходеочередной эмигрантской волны. Свой прежний дом так про-сто не покидают. Для этого нужны особые экономические,политические или идейные основания. Эмигрантское созна-ние полно обиды, тоски и ненависти к прошлому, а такжеэйфорических надежд и жажды реванша. Это сочетание оби-ды и ненависти к оставленному старому миру (континенту) сверой в новую обетованную землю — важнейший из архети-пов американского сознания.

Как пишет М. Лернер: «Философия американского пред-ставления о мире такова: Америка — это Новый Свет, тогдакак весь остальной мир, помимо Америки, — это СтарыйСвет... Это ставит американцев в исключительное положе-ние людей, верных природе, что может послужить оправда-нием вмешательству в дела мира, равно как и основаниемдля изоляции Америки от мира, запутавшегося в безнадеж-ных раздорах. Таким образом, роль Америки как нации-от-шельницы и ее роль как нации-освободительницы являютсяродственными импульсами в американской истории и в аме-риканском сознании...»11

Итак, с одной стороны — яростная обида на оставленнуюродину предков, с другой — надежда обрести новую родину,где никакие прежние стеснения и предрассудки не помеша-ют стремлению к успеху. Американскому сознанию, такимобразом, свойственна не холодная остраненность от осталь-ного мира, а полемическая противопоставленность, котораяможет питать то политику жесткого изоляционизма, то мес-сианского интервенционизма.

Казалось бы, эмигранты последующих поколений моглиизбавиться от подобных комплексов и сформировать психо-логию укорененного народа, со спокойным достоинствомотносящегося к другим. Но провидению было угодно по-строить американскую историю как непрерывную чередуэмигрантских волн, подпитывающих комплексы неукоре-ненности «нового человека» и психологию отталкивания отСтарого Света как от старого мира. Не случайно аналитикиотмечают, что самые яростные из американских патрио-


тов — это иммигранты в первом-втором поколениях. Этотгорячечный патриотизм питается, с одной стороны, неос-тывшей обидой на прошлую жизнь и прошлую родину, сдругой — стремлением к быстрому признанию на прежнемместе и демонстрациями лояльности. Нередко именно об-щины новых иммигрантов становятся пропагандистами аме-риканского величия и американского милитаризма: мироваямощь Америки воспринимается ими как гарантия того, чтостарый мир не посмеет вмешаться в их новую судьбу и карь-еру.

Таким образом, с самого начала конституирование Аме-рики как страны Нового Света было отмечено манихейскимпротивостоянием остальному миру как погрязшему в грехах.Не страна, возникшая рядом с другими, а новый мир, вовсем противостоящий старому, — такова формула американ-ского самосознания.

Конечно, история могла сложиться и по-иному. Люди,покидающие старую родину, могли нести комплекс носталь-гических чувств и взволнованной памяти, что способствова-ло бы превращению нового континента в культурный запо-ведник, охраняемый от идеологического и политическогобраконьерства.

В некоторых случаях — как, например, с русскими эми-грантами-старообрядцами — это и в самом деле имело место.Но доминирующей тенденцией стала другая, связанная с из-вестными дихотомиями естественного — искусственного.Метафизика разрыва с культурным прошлым является необ-ходимой составляющей американского «этногенеза»; новаянация не получилась бы, если бы образующие ее группы небыли готовы порвать со своим прошлым. Поэтому развенча-ние культурного наследия и самой культурной памяти кактаковой стало обязательным идейным кредо американского«нового общества». Богатейшие культурные традиции остав-ленных эмигрантами стран по необходимости третируютсякак пережитки, от которых настоящему американцу требует-ся поскорее избавиться.

Так в основание американского государственного зданиябыла заложена недвусмысленная культурофобия. На индиви-


дуальном уровне обремененность культурными «комплекса-ми» мешает американскому соискателю успеха добиватьсясвоих целей, не гнушаясь средствами, которые «старые»культуры оценили бы как предосудительные.

На коллективном, национально-государственном уровнеэта обремененность рождала бы феномены двойного граж-данства и мешала бы формированию безусловно лояльных,«стопроцентных» американцев. Позже этот прием прируче-ния к Америке за счет разрыва с «прошлыми культурами»американские гегемонисты станут применять уже в мировоммасштабе, формируя армии прозелитов из тех, кто по темили иным основаниям оказался готов к разрыву со своиминациональными культурами.

Таким образом, и американское гражданское общество,исповедующее мораль индивидуалистического успеха, иамериканское государство, в ходе мировых войн XX векаподготовившееся к выполнению «мировой миссии», зараже-но культурофобией. На индивидуальном уровне культурнаяпамять, равно как и нравственная впечатлительность, меша-ют использовать те «технологии успеха», которые обещаютнаибольшую эффективность. Американский социал-дарви-низм с его законами естественного отбора и выживания наи-более приспособленных закономерно ведет к борьбе с куль-турой, заслоняющей «правду» естественного состояния и ме-шающей его приятию.

На коллективном (национальном) уровне культурная па-мять находится в Америке на подозрении как препятствиедля успешной ассимиляции и натурализации бывших эми-грантов (а вся Америка в конечном счете состоит из них).Наконец, на державном (или «сверхдержавном») уровне раз-венчание культурного наследия в качестве пережитков нена-вистного традиционализма задано самой программой гло-бального мира как американоцентричного и американопо-добного, что невозможно без решительного развенчаниядругих культур как несовременных или недостаточно совре-менных.

Отсюда становится понятной та прямо-таки большевист-ская энергия, с какой проводники американского «нового


мира» приступили к борьбе с национальным культурным на-следием в странах бывшего «второго мира» и на постсовет-ском пространстве.

Как человек профессионально связанный с политологи-ческим сообществом, могу засвидетельствовать удивитель-ный феномен: превращение преподавателей научного ком-мунизма и пропагандистов советского образа жизни в пропа-гандистов «самой передовой» американской политическойкультуры и американского образа жизни. Дело не только впривычном конформизме людей, беспрекословно следую-щих новой установке сверху. Дело еще и в удивительномсходстве между «новым человеком» большевизма и «новымчеловеком» американизма: они обладают определенным един-ством ментальной структуры.

Большевистский «новый человек» завоевывал страну,полную «старых людей», обремененных грузом прошлойкультуры и морали. Надо было всеми силами ускорить уходстарого поколения, без которого в России не могла расцвес-ти новая жизнь, полная варварского энтузиазма и идеологи-ческой «взволнованности». Тотальные чистки, голод, гено-цид коллективизации и ГУЛАГа уменьшили физическийобъем «старого груза». К этому физическому геноциду доба-вился геноцид духовный: насильственное затопление старо-го континента культуры. Из всего прежнего наследия жрецынового учения извлекли на свет «революционных демокра-тов» — несмотря на их культурную «сухоту» и бесплодие, — авсе остальное должно было быть построено на основе буквызаемного «учения».

И вот на наших глазах история удивительным образомповторяется. «Чикагские мальчики», задумавшие в корнеперестроить посткоммунистическую Россию, снова сетуютна культурное наследие, которое предстоит подвергнутьновой тотальной чистке. «Либеры» оказываются большимирадикалами, чем коммунисты, ибо последних они обвиняютименно в том, что на деле они якобы оказались скрытымитрадиционалистами, протаскивающими старые русские куль-турные и державные мифы в новой упаковке. Наши либера-лы также не стесняются заявлять, что «настоящая демокра-


тия» и «настоящий рынок» в России воцарятся лишь тогда,когда все старое поколение сойдет со сцены.

Нынешняя социальная и экономическая политика явнонаправлена на то, чтобы помочь ему уйти как можно ско-рее...

И снова, как и в случае с большевистской индустриали-зацией и коллективизацией, либеральная приватизация со-провождается неслыханной культурной чисткой. «Мораль» и«культура», как и «патриотизм» и «отечество», стали бранны-ми словами новой идеологии, воюющей с национальнымменталитетом. Особенность «культурной революции» либе-рализма по сравнению с культурной революцией большевиз-ма заключается только в том, что тогда «новый человек» —завоеватель и разрушитель старого мира — должен был пе-рейти из будущего, которое предстояло наскоро сконструи-ровать; теперь же оказалось, что «новый человек» во всейкрасе и великолепии уже наличествует — он пришел к намиз-за океана как победитель в «холодной войне».

Задача либерального талмудизма по сравнению с талму-дизмом марксизма-ленинизма стала и проще, и приземлен-нее: вместо того чтобы искать черты нового общества и ново-го человека в текстах «учения», их теперь предстояло узретьнаяву — в лице американского образца. Так марксистскийдоктринальныи утопизм превратился в раболепный «реа-лизм» копировальщиков заокеанского опыта. Политологи,вышедшие из научного коммунизма, сохранив установку нарешительный и бесповоротный разрыв с проклятым про-шлым, идеологическую восторженность перед светлым буду-щим перенесли на Америку.

Американское политическое устройство, американскаяполитическая культура и американский образ жизни, соглас-но кодексам «научного либерализма», требуют не менеескрупулезного изучения и неуклонного следования, чемтексты научного коммунизма.

И здесь и там главной мишенью оказываются «стараякультура» и «старая мораль». Но теперь место большевист-ского комиссара занял американский комиссар — предста-витель «воинствующего либерализма», с неусыпной бдитель-


ностью и неистовым пылом выискивающий и искореняю-щий следы старого менталитета и старой морали.

Прежде это называлось борьбой с буржуазными пере-житками, теперь это называется борьбой с пережитками то-талитаризма. Таким образом, в основе и прежнего, и нового«очистительного мифа» лежит редукционистская процедураупрощения С позиций большевистского комиссара богатей-шие и разнообразнейшие пласты культуры оказывались све-денными к одной «буржуазной» составляющей. Вся стараякультура ставилась на подозрение в качестве породительни-цы страшного исторического ублюдка — буржуазии. Теперьвся эта культура находится под подозрением как породитель-ница тоталитаризма.

Не случайно труд Г. Алмонда и С. Вербы «Гражданскаякультура» превратился в манифест современного американ-ского культуртрегерства, насаждающего свой образец по все-му миру. В этом труде вся мировая культурная традиция, посути дела, делится на две части: американскую и неамери-канскую. Из подозрения в тоталитарных поползновенияхвыведена только американская культура. Остальные расце-ниваются как более или менее обремененные микробами ав-торитаризма и тоталитаризма. Словом, в полном соответст-вии с манихейскими установками идеологического прогрес-сизма мир рассматривается как находящийся на марше — оттоталитарного прошлого к американоподобному либераль-ному будущему. Как и водится в таких случаях, здесь разли-чают непримиримых врагов и идеологических попутчиков.Одни подлежат устранению, другие — классификации и от-бору на возможную пригодность.

Культуры великих цивилизаций Востока и России отно-сят к первой категории — как подлежащие окончательнойвыбраковке в ходе эпохального перехода от тоталитаризма кглобальной демократии. Что касается западноевропейскойкультуры, то она рассматривается не в своем самодостаточ-ном значении, а только как «попутническая» и промежуточ-ная — в контексте указанного глобального перехода

Каков же критерий, позволяющий оценить и измеритьстепень демократической доброкачественности той или


иной культуры? Анализируя новейшие манифесты амери-канского либерализма, мы с изумлением открываем, чтокритерий здесь — чисто отрицательный. Оказывается, меройинструментальной пригодности культуры в глобальном об-ществе будущего является пустота — освобожденность отпрежних норм и догм, в том числе и моральных.

МЕТАФИЗИКА «ПУСТОТЫ» КАК ОСНОВАНИЕАМЕРИКАНСКОГО ГЛОБАЛИЗМА

«Пустота» имеет в американской культуре два взаимодо-полняющих значения — внутреннее и внешнее. В первомзначении американец выступает как образец вольтеровского«дикаря» — носителя естественного начала, которое в другихкультурах оказывается подавленным грузом традиций и мо-ральных предрассудков. Этот стереотип американская куль-тура унаследовала от эпохи Просвещения, которая противо-поставила безнадежной «запутанности» феодальных обществпростоту естественного человека с его разумным эгоизмом.

Добуржуазное общество порабощало индивида, требуяподчинения различным коллективным ритуалам и мифам.Самоуверенность просветителей и их оптимизм были связа-ны с их антропологией — оценкой старого порядка как ис-кусственного, навязанного человеку неразумно устроеннымобществом. Разумное же общество здесь выступало не в ка-честве умозрительной и усложненной конструкции, а каквозвращение к естественному порядку, в центре котороговыступает естественный человек. Буржуазный разумный эго-ист, покончивший с традиционными предрассудками, требу-ющими от него жертвенности, отождествлялся с естествен-ным человеком, а буржуазные революции выступали как ре-ванш естественного порядка над вымученной феодальнойискусственностью. Этот наивный просвещенческий миф ни-где не сохранялся и не оберегался с таким тщанием, как вАмерике.

Собственно, он принадлежит к конституирующим эле-ментам Нового Света: эмигранты, устремившиеся сюда, чув-ствовали себя в роли тех самых «естественных» людей, кото-

108 А. С. Панарнн

рым мешала раскрыться сплетенная в ходе тысячелетий пау-тина традиций и «искусственных» кодексов. Американскийконтинент рассматривался как культурный вакуум — пустоепространство, которому надлежит стать ареной действия«новых людей».

Пришельцы вряд ли стали бы внимать предостережени-ям этнографии, которая учит, что настоящих пустот на пла-нете не бывает (за исключением Антарктиды) — все они наповерку оказываются ареалами той или иной культуры.Встретив американских аборигенов, белые пришельцы вос-приняли их не в качестве законных хозяев континента, с ко-торыми предстояло вступить в диалог, а как досадный бал-ласт, мешающий воздвигать здание новой цивилизации.Аборигены не вписывались в контекст «американской» меч-ты, где «новому человеку» мир открывается как «чистая дос-ка», на которой он без помехи начертает свои проекты. Поэ-тому краснокожие были уничтожены вместе со своей само-бытной культурой, и пространство континента было приведенов соответствие с искомым образом «чистой доски».

Таким образом, демографическая и культурная катастро-фа, постигшая туземное население, была связана с филосо-фией «пустого» пространства, ни к чему не обязывающегопришедшего «нового человека». В глобальную эпоху подоб-ная катастрофа может принять глобальный характер. За ли-беральной идеологемой «открытого общества», вчера ещевыступавшего как синоним социума, свободного от тотали-тарных ограничений, сегодня все отчетливее вырисовывает-ся старый американский архетип, требующий очищения ок-ружающего мирового пространства для того, чтобы американ-ский «новый человек» смог беспрепятственно осуществитьсвою планетарную миссию.

Отношение современной Америки — победителя в «хо-лодной войне» к другим культурам все откровеннее сближа-ется с тем отношением, которое первопроходцы-флибустье-ры продемонстрировали применительно к туземной культуреамериканских индейцев. Лозунг «всемирной либерализа-ции» и «американского века» означает полное раскрепоще-ние американского архетипа, связанного с закланием старых


культур во имя торжества янки как нового человека. Подвлиянием американоцентричного либерализма статус древ-них культур на всех континентах непрерывно занижается ивсе они ставятся под подозрение в качестве помехи насту-пающей экономической и политической революции, кото-рую несет миру американский авангард. Борьба «экономикис антиэкономикой» как кредо данной революции означаетрастущее обесценение культурного наследия и культурныхценностей по сравнению с материальными ресурсами. Наро-ды — носители устаревших культур в силу исторической слу-чайности оказались владельцами природных богатств, кото-рыми они не умеют правильно распорядиться.

Так «антитоталитарная» критика чужих культур раскры-вает свои подтексты, связанные с планетарным перераспре-делением ресурсов в пользу «победителя».

Как известно, «американская мечта» неразрывно связанас образом «отодвигаемого фронтира» — границы на западеСША, где вплоть до 90-х годов XIX века еще сохранялись не-занятые земли. Именно здесь можно было все начать снача-ла, перерешить свою судьбу, освободиться от прежних пут.Принято считать, что капитализм в его развитой, индустри-альной стадии подчиняется модели интенсивного развития,не нуждающегося в пространственных расширениях. Исто-рия Соединенных Штатов это опровергает. Уже отцы-осно-ватели США мыслили имперскими категориями. «К 1783 годуВашингтон уже назвал новорожденную республику «подни-мающейся империей». «Расширять сферу» призывал и Мэ-дисон в 10-м номере «Федералиста»; в 14-м номере он гово-рил о «расширенной в своих пределах республике» как о«единой великой, уважаемой и процветающей империи»12.

Сегодня стандарты нового «великого учения» обязываютотождествлять захватническую политику с тоталитарнымирежимами. Пример США убеждает в обратном: эта респуб-лика изначально осознавала свою имперскую роль в качестве«нового Рима». Территориальная экспансия является усло-вием, без которого американская достижительная мораль те-ряет свои основания. Не случайно окончание заселения сво-бодных земель на Западном побережье совпало с решитель-

ПО А. С. Панарин

ным поворотом Америки к империализму, первой акциейкоторого стала война с Испанией и установление протекто-рата над Филиппинами, Гавайями и Кубой.

Тогда же была провозглашена политика «открытых две-рей», обязывающая более слабые государства открыватьсяперед американской торгово-экономической экспансиейВ политике «открытых дверей» уже угадываются черты со-временной доктрины «глобального мира», главным компо-нентом которой сегодня является теория «ограниченного су-веренитета». Таким образом, свою войну с суверенитетомболее слабых стран США ведут уже около ста лет. Идеологи-ческим обеспечением этой войны является компрометациячужих режимов в качестве авторитарных, тоталитарных, тра-диционалистских — словом, гуманитарно неполноценных.

Мы помним, что свое вмешательство в дела других странСССР обосновывал с помощью доктрины пролетарского ин-тернационализма. Пролетарии не имеют отечества — в мес-тах проживания их угнетают буржуазные правители, — сле-довательно, подлинное отечество пролетарии любой нацио-нальности имеют в лице СССР как великого пролетарскогогосударства.

Американская глобальная доктрина в стратегическомсмысле аналогична советской. Только здесь уже не классоваяпринадлежность противопоставляется национальной лояль-ности и патриотизму, а сама природа «естественного челове-ка». «Естественный человек» всюду одинаков — он олицетво-ряет натуралистическую антропологию «разумного эгоизма»,противостоящую национальной культурной и историческойтрадиции. И поскольку возникшие на пустом месте Соеди-ненные Штаты Америки являют собой чистое воплощение«естественного человека», то они становятся родиной всех«разумных эгоистов», где бы они ни проживали. Все полити-ческие режимы, кроме американского, признаются выму-ченными и искусственными, ибо требуют от своих гражданподчинения индивидуальных интересов общему благу и дру-гих видов жертвенности, которые претят «разумному эгоис-ту». Америка же в своем обращении к чужим «разумным эго-истам» призывает идти по пути наименьшего сопротивле-


ния — то есть не препятствовать ее нажиму и не поддержи-вать местный «национал-патриотизм» своих государств. От-сюда — пропаганда против обязательной воинской службы,патриотизма, культа национальных интересов и других про-явлений «традиционалистского сознания».

Природный эгоизм «естественного человека» понимает-ся в энтропийном смысле — как бунт природы против куль-туры и игра на понижение, ведущая к наиболее «вероятномусостоянию».

Мы в России уже вполне убедились в том, каким можетбыть это наиболее вероятное состояние, связанное с реван-шем «природного начала» над социальным и культурным.

Процесс американизации мира означает ослабление ци-вилизационных скреп в пользу самых низменных стихий, наукрощение которых было потрачено столько культурныхусилий.

Возникает вопрос: в самом ли деле в Америке верят вконструктивные возможности беспримерного «природногоэгоизма», или речь идет о тактике двойного стандарта: спро-воцировать бунт природного эгоизма в чужих культурах,одновременно оставляя за собой право ограничивать его усебя дома нормами гражданской лояльности? Здесь мы под-ходим к вопросу о природе американского тоталитаризма и оего отличии от советского.

АМЕРИКАНСКИЙ ТОТАЛИТАРНЫЙ КОМПЛЕКС

Советский тоталитаризм основывался на жертвенной мо-рали. Если мы рассмотрим отношения тоталитарного центрас периферией в рамках советской социалистической модели,то увидим, что догматическая строгость и жертвенность до-стигают максимальных значений в центре и постепенно ос-лабляются на периферии.

Так, в рамках СССР государствообразующим этносомбыли русские — от них и требовалась максимальная жер-твенность Это касалось не только экстремальных случаев —войны, осады, недородов и голода, — но и повседневностиИзвестно, что в СССР в качестве экономических доноров


выступали преимущественно российские регионы, уровеньжизни в которых был ниже, чем во многих «национальныхокраинах». Эта же логика распространялась на отношенияСССР с державами-сателлитами. В странах Восточной Евро-пы доктринальная строгость учения заметно ослабевала, чтосказывалось на таких компромиссах, как смешанный харак-тер экономики, отсутствие сплошной коллективизации в аг-рарном секторе, рудименты многопартийности в политикеи т. п.

Этот «закон обратной пропорциональности» между бли-зостью к имперскому центру и уменьшением дозволенныхблаг и свобод, возможно, повлиял на то, что руководимая«демократами» Россия оказалась инициатором развала СССР,первой из него выйдя под предлогом освобождения от им-перского бремени.

Совершенно другую логику мы наблюдали в рамках аме-риканской империи. Здесь действует восходящая к ДревнемуРиму парадигма «привилегированного центра»: гражданинСША, как некогда римский гражданин, обладает преимуще-ственным правом в сравнении с гражданами стран-сателли-тов. Точно так же внутри страны образующий этнос — анг-лосаксы длительное время, вплоть до программы «великогообщества» Кеннеди — Джонсона, даже на формальном уров-не пользовались общеизвестными привилегиями.

В этой связи возникает решающий вопрос: чем выступа-ет для остального мира процесс внутренней демократизациии процветания Америки: игрой с нейтральным результатом,с положительной суммой или — с отрицательной суммой?Не покупаются ли выигрыши Америки ценой соответствую-щего проигрыша других народов и континентов? Вариантыответа на этот вопрос прямо затрагивают статус той общест-венной формации, с которой США отождествляют себя и ко-торую они сегодня усиленно навязывают всему миру.

Причем в данном случае под формацией я имею в виду нестолько социально-экономическое устройство, основанноена частном предпринимательстве, сколько культурно-антро-пологическое понятие, характеризующее доминирующийчеловеческий тип. Америка все положила на одну чашу ве-


сов; этой чашей является индивидуалистическая мораль без-граничного успеха. Реализация основных принципов этойморали, воплощающих «американскую мечту», имеет два ог-раничения.

Об одном из них давно предупреждали нравственно чут-кие аналитики как из консервативного, так и из левого лаге-ря. Речь идет о нравственных ограничениях, которые безгра-ничный индивидуалистический эгоизм отнюдь не намерентерпеть. Между двумя моделями: обществом, подчиненнымнравственным нормам, и обществом, где действует законджунглей, — он непременно выберет последнюю модель, об-рекая цивилизацию на поражение перед варварством.

Второе ограничение было осознано совсем недавно, исвязано оно с открытием экологических «пределов роста».Пределы роста лишают прогресс важнейшей демократичес-кой легитимации, связанной с тем, что он призван служитьвсем. Перед лицом указанных пределов американская мо-дель «общества массового благосостояния» выступает уже некак универсальная, а, напротив, как исключительная. Во-прос в том, готова ли Америка отказаться от своей социо-культурной доминанты — «американской мечты» о безгра-ничном успехе, ждущем каждого американца в условиях,когда эта мечта из демократически-универсальной превра-щается в мечту «избранного народа»?

Как пишет И. Валлерстайн, «по мере того как мы будемуходить от ущемления прав внутри государства, под угрозойокажется равноправие на мировом уровне. Возможно, чтовпервые в истории Америка перестанет быть полурабской иполусвободной. В то же время весь остальной мир окажетсяв еще более выраженной форме поделен на свободную и раб-скую половины. Если с 1945 по 1990 год для поддержаниявысокого уровня дохода 10 процентов нашего населения намприходилось усиливать эксплуатацию других 50 процентов,вообразите, что понадобится для поддержания 90 процентовнашего населения на довольно высоком уровне дохода! По-требуется еще большая эксплуатация, и это наверняка будетэксплуатация народов «третьего мира»13.

Итак, «пределы роста» открывают нам нечто совершенно


неожиданное с точки зрения стандартов либерально-демо-кратического мышления. Именно: чтобы оставаться внутрисебя демократически открытым и процветающим общест-вом, подтверждающим ожидания морали успеха, США неиз-бежно предстоит превратиться в завоевательное империа-листическое общество, готовое прибрать к рукам ресурсы ос-тального мира, а сопротивление последнего подавить силой.Это возвращает историю Запада к старой модели император-ского Рима, который мог выполнять обещания перед своимплебсом и гасить его недовольство только путем новых им-перских захватов и переделов мира. Именно поэтому окон-чание «холодной войны», вместо того чтобы стать основани-ем демилитаризации Америки и отказа от силовых методов вполитике, стало отправной точкой глобального проекта ов-ладения миром.

В данном случае мы задаемся вопросом: какие внутрен-ние изменения предстоит претерпеть американскому обще-ству, превращающемуся в милитаристское «общество намарше»? Вся привычная либерально-демократическая рито-рика о представительной демократии, разделении властей,плюрализме и уважении прав меньшинства сегодня толькоскрывает эти новые реальности, касающиеся как внутреннейэволюции Америки, так и судеб остального мира, поставлен-ного перед дилеммой: или капитулировать, или мобилизо-ваться для сопротивления.

О «демократическом потенциале» Америки современнаялиберальная пропаганда сказала предостаточно. Пора пого-ворить о ее глобальном милитаристском потенциале, об ис-токах и основаниях ее нынешнего наступления на мир, пред-принятого под знаком «однополярности».

Во-первых, никуда не делся потенциал расовой ненавис-ти и нетерпимости, в свое время мобилизованный сначаладля очищения американского континента от краснокожих, азатем — для поддержания дисциплины среди негров и дру-гих находящихся на подозрении этнических меньшинств.Теперь этот потенциал, кажется, решено обратить вовне —на реализацию глобальной миссии Америки в мире, «всябеда которого в том, что в нем так много иностранцев», а


точнее — народов с «неправильным менталитетом». Этотприем вытеснения агрессивного социокультурного потен-циала во внешнюю среду принадлежит к очень старым, опи-санным культурными антропологами способам внутреннейстабилизации пассионарного социума.

Во-вторых, «общество на марше» не может позволитьсебе роскошь критической рефлексии и внутренних сомне-ний. Кодекс строителя однополярного мира предполагаетнерассуждающую веру в безусловное превосходство Амери-ки над всеми остальными обществами и ее право «воспиты-вать» мир.

Соответствующий комплекс превосходства и мессиан-ского призвания не нов в истории Америки: он относится кчислу образующих факторов этой новой цивилизации. «Я всег-да с почтительным изумлением размышляю о заселенииАмерики, — писал Джон Адаме в 1765 году, — как о началевеликого плана и промысла Всевышнего, имеющего цельюпросвещение и освобождение порабощенной части челове-чества»14.

Американские литературные классики разделяли этотэнтузиазм политических классиков. «Мы, американцы, —писал юный Герман Мелвилл, — особые, избранные люди,мы — Израиль нашего времени; мы несем ковчег свобод ми-ру... Бог предопределил, а человечество ожидает, что мысвершим нечто великое... Остальные нации должны вскореоказаться позади нас...»15

Сегодня тем, которые с такой настойчивостью изоблича-ют архаичный комплекс мессианства в русской политичес-кой культуре, нашедший отражение в формуле «Москва —Третий Рим», полезно было бы иногда вспоминать о том, чтомессианистские притязания отнюдь не являются монопо-лией российского традиционалистского сознания. Совре-менный мессианизм связан не с воспоминаниями о Золотомвеке, а с культом современности, вступающей в «последнийбой» со всеми мировыми пережитками. Американский ми-литаризм, в отличие от милитаризма традиционного, высту-пает не столько в этатистской форме, сколько в повседнев-


ных проявлениях имперского гражданского общества, в чем-то напоминающего древнеримское.

Социал-дарвинистские джунгли, где освобожденные отморальных предрассудков «джентльмены удачи» непрерывноведут свою «войну всех против всех», порождают милита-ристскую гражданскую психологию Подобное перераспре-деление милитаристской энергии с государственного уров-ня, где она находит концентрированное выражение в про-фессиональных установках военной касты и примыкающихк ней групп, на гражданский уровень милитаризованной по-вседневности мы сегодня наблюдаем в России.

Те, кого так шокировала воинственная брутальность то-талитарного государства, теперь то и дело сталкиваются сэтой брутальностью на улицах, ставших опасными для жиз-ни, в учреждениях, в производственной сфере — везде, гдесоциальное начало потеснено в пользу «прав сильного». Неслучайно главенствующими персонажами современного «де-мократического» массового искусства стали мафиози и по-лицейский, ведущие полную жестокостей вооруженную вой-ну друг с другом.

В таком обществе в роли главного отступника и объектавсеобщего презрения выступает «слабак», «недотепа», при-верженец старой социальной морали, связанной с христиан-ской традицией сострадательности и участия. Это обществоисповедует новую «мораль господ», напоминающую анти-христианские интенции ницшеанства.

Но если в России эта мораль заведомо обречена оставать-ся кредо внезапно обогатившегося меньшинства, готовогосилой защищать свои привилегии от возможного бунта голо-дающей «черни», то в современной Америке этот проект«нового сверхчеловека» адресован большинству — нации,соблазненной идеей избранности.

Среди этого избранного для мирового господства народаи философствующий скептик, и романтический поэт с пе-чальными глазами оказываются столь же неуместными, как втоталитарной утопии Платона, изгнавшего поэтов и драма-тургов из своего идеального государства. Языческий культтела, отраженный в массовом пристрастии к джазу и к спор-


ту, обязательный оптимизм, запрет на интравертную самоуг-лубленность, отвращающую от внешнего активизма и пого-ни за успехом, подозрительное отношение к социальной со-страдательности и к социальной политике, плодящей слабыхи неприспособленных, — вот черты гражданского милита-ризма, резко усилившегося в американском обществе посленеоконсервативного переворота 80-х годов.

В Америке издавна республиканская идея, связанная с«демократией свободы» и культом индивидуалистическойсамореализации, преобладала над демократической идеей,связанной с «демократией равенства» и заботой о социальнонезащищенных. Ибо незащищенные и неприспособленныевсегда рассматривались как отягощающий балласт общества,находящегося на марше и претендующего на избранность.Если европейские континентальные утопии имели в видуновый строй, в котором бедные возьмут реванш над богаты-ми, то американская утопия скорее ориентируется на новыйнарод, в конечном счете выдавивший из себя всех незадач-ливых и неприспособленных, образующих социальную базугосударственного патернализма. Американский конституци-онализм, как и американская политическая культура в це-лом, опирается на постулаты естественного права. Но ужеПлатон сформулировал постулат этого права в духе внутрен-него расизма: «Сильный повелевает слабым и стоит вышеслабого» (диалог «Горгий», 483).

Доминирование фарисейского законничества, охраняю-щего право собственности как право сильного, над духомблагодати, осеняющей всех «нищих духом», своеобразнымобразом отделяет американское общество от христианскойтрадиции. Неверующие в Америке больше напоминают «ве-селящихся телом» язычников, чем интеллектуальных воль-нодумцев и скептиков; что касается верующих, их ментали-тет больше тяготеет к ветхозаветной нетерпимости и моралиизбранного народа, чем к новозаветному универсализму,предпочитающему христианское смирение и покаяние духупервородства и избранничества. Это тонко подметил при-знанный бытописатель Америки М Лернер- «Как почитате-ли Библии, американцы усвоили многие предрассудки древ-


нееврейского общества, из которого вышли иудаизм и хрис-тианство»16.

Господствующий духовный кодекс Америки создан набазе диалога протестантизма (преимущественно в кальви-нистской версии) с иудаизмом. Этот духовный «консорци-ум» протестантизма и иудаизма образует основу консерва-тивно-охранительного комплекса в Америке, тогда как тре-тья конфессия — католицизм — чаще питает критическийдух реформаторства (напомним, что братья Кеннеди вышлииз католической семьи ирландских переселенцев).

Однако в эпоху однополярного мира, в котором Амери-ка, кажется, окончательно отвергает демократический уни-версализм и идеал общечеловеческого будущего в пользу«проекта для избранных» («золотой миллиард» во главе сСША), задачи консервативного охранительства обретаютмилитаристскую направленность. В той мере, в какой Аме-рика решается разрушать чужие цивилизационные синтезы ичужие суверенитеты, превращая соответствующие простран-ства в царство нищеты, анархии и беспредела, ей следуетожидать неслыханного наплыва эмигрантов, спешно поки-дающих свое национальное пепелище.

Таким образом, ей придется, с одной стороны, превра-щаться в страну-крепость, защищающуюся от наплыва отча-явшихся «варваров», с другой — возродить расовую селекци-онистскую практику, направленную на отделение граждан-ски признанных от непризнанных париев и изгоев, которымуготовлена участь новых рабов. Об этом предупреждает ужеупомянутый И. Валлерстайн: «Оказавшись не в состоянииостановить иммиграционный наплыв, она (Америка. —А. П.), быть может, примется за строительство дамбы междуправами граждан и правами тех людей, которые не имеютгражданства. В мгновение ока Америка может оказаться вситуации, когда нижние 30, даже 50 процентов ее рабочих небудут полноправными гражданами, следовательно, будут ли-шены избирательных прав и надежного доступа к социаль-ной помощи. Случись это, нам придется перевести часы на150-200 лет назад»17.

Здесь мы можем себе позволить некоторые предвари-


тельные выводы. То, что благонамеренная социалистическая«демократия равенства» способна порождать тоталитаризм,вытекает из опыта «реального социализма», критика которо-го придала второе дыхание анемичному либерализму. Но те-перь, на опыте складывающегося однополярного мира, мыубеждаемся, что и либеральная «демократия свободы» спо-собна порождать свою версию тоталитаризма. То, что мыеще так недавно принимали за борьбу демократии и тотали-таризма, на поверку оказалось борьбой двух разных типовтоталитаризма, причем уже закрадывается подозрение, чтопобедивший тип окажется омерзительнее недавно ушедшего.

Один демонстрировал черты классовой катакомбной не-терпимости, преследуя сильных и преуспевающих, другойдемонстрирует черты новой расовой нетерпимости, санкци-онируя новую социальную сегрегацию и более или менеескрытый геноцид, направленный против всех неприспособ-ленных.

Мы долго думали, что фашистский социал-дарвинизм ирасизм — это случайная девиация западной цивилизации,связанная с заранее обреченным бунтом архаичного конти-нентального начала, олицетворяемого Германией, противатлантической доминанты, воплощаемой англо-американ-ским миром. Сегодня социал-дарвинистский принцип ми-ровой расы «избранных», противостоящей криминальноймассе «недочеловеков», кажется, утверждается в самом цент-ре победоносного атлантизма, охваченного эйфорией одно-полярности.

Проблема в том, как уйти от этой удручающей дилеммы,от выбора между «подпольным человеком» Ф. Достоевскогои «белокурым бестией» Ф. Ницше.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ТОТАЛИТАРИЗМ

Обратимся теперь к комплексу экономикоцентризма, за-ново подтвержденному и укрепленному «чикагской школой»в Америке. Сегодня в политической жизни воспроизводитсяодна и та же модель: преступные правители находят себеалиби в том, что они — борцы с тоталитаризмом, и все изъя-


ны своего правления объясняют издержками этой борьбы.Так вела себя команда Ельцина в России, точно так же ведетсебя американская команда победителей в «холодной войне»на мировой арене. Любая критика их действий ставится наподозрение как пособничество поверженному, но все ещеопасному тоталитаризму. Есть смысл поэтому дать болееобщее определение тоталитаризма, не привязывая его толькок ушедшей коммунистической форме. Сделать это — значитоживить усыпленную либеральной пропагандой критичес-кую способность суждения, которая тем и хороша, что адре-суется к современности со всеми ее изъянами, вместо тогочтобы пинать мертвецов.

Итак, какие черты образуют структуру тоталитарногокомплекса?

Во-первых, тоталитарная структура не признает закон-ную оппозицию, претендуя на монополию власти и монопо-лию истины.

Во-вторых, она отрицает принцип разделения власти, непризнавая никаких сдержек и противовесов.

В-третьих, тоталитарная власть, не довольствуясь одниммеханическим повиновением подданных, требует от них эн-тузиазма. Ей мало контролировать поведение — она желаетконтролировать помыслы граждан, требуя от них безуслов-ной, экзальтированной веры.

Существует ли в современной Америке такой тип власти?Да, монстр, обладающий подобными признаками, в самомделе есть, и он властвует — полно и безраздельно. Речь идетоб экономической власти.

Наряду с делением на исполнительную, законодательнуюи судебную власть, осуществленным в Новое время на Запа-де, существует более древнее и глубокое деление, касающее-ся трех основных типов общественной практики: экономи-ческой, политической и духовной. В древних деспотиях Вос-тока государство выступало и как политический вседержитель,и как монопольный собственник, и как авторитарный духов-ный наставник общества. Именно эту модель в превращен-ных формах возродил большевизм. Как писал в этой связиО. Мандельштам, «в жилах нашего столетия течет тяжелая


кровь чрезвычайно отдаленных монументальных культур —может быть, египетской и ассирийской...»

Но мы рискуем стать бессловесной жертвой нового тота-литаризма, если поверим, что азиатский способ производст-ва и феномен власти-собственности — единственно возмож-ная форма тоталитарного синкретизма. Сегодня миру угро-жает опасность нового тоталитаризма, проникающего во всепоры общественной жизни, все подминающего и развраща-ющего. Победивший либерализм на самом деле освободилне общество от рецидивов азиатской тоталитарной архаики,а освободил экономическую власть от сдержек и противове-сов со стороны других типов власти — политической и ду-ховной.

Те, кто призывал во имя экономической свободы и либе-ральных ценностей демонстрировать социальное государст-во, равно как и все препоны бизнесу, идущие от морали икультуры, вскормили тем самым нового тоталитарного мон-стра, готового пожрать общество.

Сегодня этот монстр попирает все установления, божес-кие и человеческие, смеется над законом и моралью, разру-шает сами основы цивилизации, демонстрируя беспредел вовсем.

Своевременно распознать этого зверя нам мешает лите-ратурная традиция, которая учила нас видеть в буржуазномпредпринимателе политически безобидного торгаша, до-стойного осуждения по моральным и эстетическим сообра-жениям, последовательно антиромантичного, но не стра-дающего чрезмерным честолюбием и властолюбием. В пре-зренном Гобсеке, в укромном месте шелестящем своимикупюрами, трудно было разглядеть черты нового тоталитар-ного типа. А все дело в том, что буржуа Старого Света ссамого начала были поставлены в условия, соответствующиепринципу сдержек и противовесов. Им противостояла мощ-ная феодально-аристократическая традиция, которая, дажеутратив собственное политическое влияние на общество,продолжала оказывать духовное, литературное влияние. Им,далее, противостояла народная традиция, в том числе и на-родная «смеховая культура» (М. Бахтин), чуждая педантич-

122 А. С. Нанарип

ной торгашеской расчетливости. Наконец, им противостоялновый клир пострелигиозной эпохи — левая интеллигенция,зачаровавшая общество своими мироустроительными ми-фами.

Ничего этого не было в Америке. Здесь буржуа застал«пустое пространство», которое он намерен был организо-вать целиком по собственному усмотрению. Еще В. Зомбартговорил о двух ипостасях буржуа: с одной стороны, в этомтипе проглядывает методическая расчетливость накопитель-ства, чуждая дионисийским стихиям и радостям человечес-кой жизни, с другой — черты авантюриста, азартного игрока,пирата и рэкетира. Между Старым и Новым Светом произо-шло нечто вроде культурного разделения труда: буржуа-ско-пидом остался в Старом Свете, буржуа-авантюрист устре-мился за океан, где ему никто не мешал развернуться во всюширь.

Идейное и культурное противостояние между Америкойи Европой — это в значительной мере противостояние бур-жуазного авантюристического типа той системе сдержек ипротивовесов, которая угрожала ему политическим и мо-ральным остракизмом. Главный вопрос Нового времени со-стоял в том, будет ли власть новой экономической элитыбезраздельной, тоталитарной, или ее удастся умерить во имясоциальных и культурных приоритетов. У нас сегодня с по-дачи американских «учителей демократии» приписываютчастной собственности и рынку черты марксистского «бази-са», который, как известно, полностью и всецело определяетхарактер надстройки, отдельно не стоящей внимания.

Однако в Европе давно известно, что между буржуазнымобществом и демократическим обществом есть противоре-чие, которое Запад так и не сумел разрешить. Речь идет впервую очередь о противоречии между авторитарной систе-мой предприятия и демократической политической систе-мой. Политическая демократическая система предполагаетсуверенитет народа, свободно выбирающего и смещающегоправителей и участвующего в принятии важнейших реше-ний. Но на капиталистическом предприятии персонал невыбирает руководство и, как правило, не участвует в реше-


ниях. Иными словами, здесь победила монополия экономи-ческой власти собственника. Эта монополия тщательно охра-няется либеральной традицией, категорически осуждающейвмешательство государства и других коллективных инстан-ций в экономическую жизнь.

Сегодня этот принцип невмешательства освящен автори-тетом нового «великого учения» («чикагской школой») иолицетворяет победу либерализма над тоталитаризмом.

И никто не задумывается над тем, что на самом деле мыздесь перешли от одного типа тоталитаризма к другому — отмонополии политической (партийной) власти к монополииэкономической власти беззастенчивых олигархов. Если бынаши реформаторы были самостоятельны в суждениях и всамом деле озабочены борьбой с тоталитаризмом, они, вмес-то того чтобы заменять партийную монополию монополиейолигархов, позаботились бы о системе сдержек и противове-сов.

Сегодня главным аргументом в пользу монополии эконо-мической власти является экономическая эффективность.Монополия частной собственности и невмешательство со-циальных инстанций, внешних (вне предприятия) и внут-ренних (на самом предприятии), считается гарантией эконо-мически рационального поведения, ориентированного намаксимально возможную прибыль.

Даже если бы это и в «амом деле было так, то и тогда,предоставив экономической элите права безраздельного гос-подства, мы вряд ли поступили бы мудро и рационально.Даже если признать, что авторитарный частный собственникспособен платить рабочим больше, чем на государственныхи кооперативных предприятиях, мы не должны упускать извиду критерии качества жизни (качественное «быть» в про-тивовес количественному «иметь»). Если авторитарный част-ный собственник не допускает участия персонала в решени-ях, он тем самым бросает вызов большой демократическойтрадиции, связанной с ценностями человеческой автоно-мии, самореализации и достоинства. Если при этом он еще иизгнал с предприятия женские, молодежные и другие орга-низации, воплощающие принцип социальной защиты, то он


тем самым перечеркнул статус предприятия как современно-го социального института, отбросив общество к архаике от-ношений раба и господина. Если демократия не тестируетсяопытом повседневности, ставшей авторитарной и тоталитар-ной, и сводится к праву раз в четыре или пять лет отдаватьсвой голос далекому кандидату, то это сомнительная демо-кратия.

Надо прямо сказать: сегодня именно из Америки пришлаи накрыла мир так называемая неоконсервативная волна,связанная с ликвидацией социальных сдержек и противове-сов, способных смягчить, образумить и подчинить гуманнымобщественным целям экономическую власть олигархии. По-всюду «чикагские мальчики» с комиссарской решительнос-тью производят свои чистки и погромы, преследуя цельобеспечить полную и безраздельную власть олигархии, осво-бодив ее от всякого политического, социального и мораль-ного давления.

В США эта монополия экономической власти олигархиибыла достигнута в ходе Гражданской войны и победы Северанад Югом. Во многом издержки этой «победы над рабством»напоминают современные российские издержки «победынад тоталитаризмом».

Победителем оказалась не нация Джефферсона и Фран-клина, полная демократического воодушевления и достоин-ства, а беззастенчивый махинатор и комбинатор янки, гото-вый любую оппозицию ему связывать с кознями южногоплантаторства и с давлением рабовладельческого менталите-та. Янки — спекулянт и махинатор — использовал энергети-ку Гражданской войны, с ее ненавистью и нетерпимостью,для того чтобы максимально ослабить и дискредитироватьвсех своих общественных оппонентов, среди которых былиотнюдь не только южные плантаторы.

Обстановка развязанной Гражданской войны позволиланаделить экстатическими значениями и манихейским смыс-лом все понятия, относящиеся к статусу и прерогативам тор-гово-промышленной и финансовой олигархии. Не будь Граж-данской войны, идеологам олигархии никогда бы не удалосьзащиту своих прерогатив торгаша и финансового воротилы


выставить в демократическом свете и придать ей пыл свя-щенной борьбы со злом. Только в обстановке Гражданскойвойны борьба за монопольно-тоталитарный характер властиолигархов обрела шансы на успех. Подобно тому как у наслюбая критика ельцинского режима со всей его безудержнойкоррупцией и злоупотреблениями с порога отвергалась каккоммунистическая, в Америке 70—80-х годов прошлого векалюбая критика олигархического режима ставилась под Подо-зрение как рецидив «плантаторского мышления».

Америке удалось придать прозаическому по меркам Ста-рого Света понятию собственности манихейскую энергети-ку, пафос и экстаз. Именно в таком облачении это понятиепришло в посткоммунистическую Россию, понизив в статуседругие понятия, относящиеся к социальным и моральнымизмерениям общественной жизни.

ВЛАСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ И ВЛАСТЬ ДУХОВНАЯ

Обратимся теперь к принципу разделения экономическойи духовной власти, также относящемуся к основополагаю-щим принципам культуры. Если вам прямо заявят, что фи-нансовый туз имеет безраздельное право не только экономи-чески грабить вас, но и выступать в роли непогрешимогожреца, охранителя духовных святынь, вы наверняка будетеизумлены и шокированы. Однако современный опыт амери-канизации мира свидетельствует как раз о том, что олигар-хия прямо претендует на теократические функции, выносябезапелляционные суждения в области морали, культуры иверы. При этом авторитарный олигархический дискурс, ка-сающийся высших измерений человеческого бытия, обрета-ет характер беззастенчивой «игры на понижение», развенча-ния и осквернения святынь.

С одной стороны, эта тенденция выступает как стихий-ная, связанная с процессами безудержной коммерциализа-ции культуры. «Экономический человек», ориентированныйна прибыль, утверждается в правах явно за счет высших из-мерений бытия, которые цивилизация всегда тщательно обе-регала от профанации.


С другой стороны, вооруженный до зубов либерализм,отстаивающий прерогативы экономической власти, ставитна подозрение всю некоммерческую культуру как несущуюродовой грех традиционализма, фундаментализма и автори-таризма.

Демонтаж большого государства, равно как и деморали-зация других социальных инстанций, способных гарантиро-вать культуре некоммерческий статус, прямо ведет к тому,что доминирующим критерием в культуре оказывается при-быльность и продажность (в прямом и переносном смысле).Незаконные притязания бизнеса на духовную власть в обще-стве обосновываются ссылкой на безошибочность рынка какинстанции, отделяющей полезное от бесполезного, нужноеот ненужного.

Можно согласиться с эффективностью рыночного отбо-ра в собственно экономической области. Но от нас сегоднятребуют большего: довериться естественному рыночному от-бору во всех областях без исключения. Если рынок бракуеткакие-то высокочтимые ценности или образцы поведения,нас призывают не оплакивать их и не сопротивляться, а при-знать авторитет рынка как последнюю инстанцию. Коммер-циализация культуры приводит не только к вымиранию ивытеснению таких институтов высокой культуры как театр,филармония, национальная библиотека и университет. Оназнаменует собой неслыханный во всей истории человечес-кой цивилизации реванш устной речи над письменной, вуль-гаризованной спонтанности над культурным усилием.

Исследователь американской цивилизации М. Лернерприводит удручающую статистику, демонстрирующую тор-жество детектива и комикса над большой литературной тра-дицией. Коммерческая культура адресована самой прими-тивной стороне человеческого существа, она поощряет ин-стинкты в ущерб разуму и морали. Лернер видит в этом духеспонтанности, свойственном массовой культуре, стихийноесамовыражение нации, недолюбливающей яйцеголовых книж-ников.

Я думаю, что в оценке этого явления важно не доверять-ся установкам спонтанности, а исходить из другой презумп-


ции: экономическая власть, пожелавшая стать тоталитарной,намеренно снижает потенциал национального сопротивле-ния ей, гася сами возможности формирования критическойрефлексии или высокого нравственного пафоса. Сегодняпринято видеть в критике коммерческой массовой культуры,всецело подчиненной рынку, проявления фундаменталист-ских и традиционалистских комплексов (прежде это оцени-валось мягче — как консервативно-романтический утопизм).Перед лицом этого либерального шантажа важно показать,что натиск коммерциализации представляет собой не тольковызов Большой культурной традиции, но и вызов самомуПросвещению.

Проект Просвещения, подаренный Европой миру, от-нюдь не был связан с натаскиванием личности на определен-ные полезные общественные функции. Большая культура —а Просвещение создало Большую культуру — может разви-ваться при условии, что ее ценности носят не служебно-под-чиненный и функциональный характер, а являются само-ценными. Эта логика самоценности культуры действует в об-ласти развития науки, образования, искусства.

Только презумпция исследовательской самоценностипозволяет успешно развиваться фундаментальной науке.Рынок, ревнующий ко всему тому, что самоценно и не при-носит мгновенную прибыль, способен поощрять только при-кладные исследования и разработки, быстро переводимые наязык технологий. Наука, подчинившаяся этим критериям,утратила бы арсенал фундаментальных понятий и полеттворческого вдохновения, превратившись в служанку теку-щих нужд. Просвещение диктует другую формулу развитиянауки: рост фундаментальных исследований > роста приклад-ных разработок.

Аналогичные неравенства действуют и в сфере образова-ния: рост общих знаний универсального применения > ростаспециализированного функционального знания.

«Человек Просвещения» в сравнении с современным «эко-номическим человеком», зацикленным на отдаче и пользе,выступает как романтик, но этот романтизм оказываетсяболее продуктивным в культурном смысле, чем рыночный


прагматизм. Вырождение проекта просвещения, с его куль-том больших фундаментальных идей, угрожает современнойцивилизации тотальным застоем — новым изданием азиат-ского стабильного способа производства, а современнымэлитам — превращением в мандариниат древнекитайскогообразца, который выдавал инструкции и регламенты, но небыл способен инициировать большие творческие новации иоткрывать новые горизонты.

«Экономический человек» в его более развитой, чем се-годня в России, форме способен переманивать таланты иорганизовывать утечку умов, соблазняя их большими гоно-рарами. Но атмосфера, которую он насаждает в обществе,препятствует автохтонному росту талантов на данной нацио-нальной почве. В этой связи полезно предостеречь: откудаАмерика будет импортировать новые таланты, если проекттотальной американизации мира в самом деле завершитсяуспехом и экономический тоталитаризм, со всей его нетер-пимостью к другим типам мотивации, отпразднует свою по-беду над всеми оппонентами?

«Экономический человек» сегодня готов кастрироватьнациональную культуру, тщательно выбраковывая все то, вчем он подозревает некоммерческое воодушевление и муже-ство самодостаточности. Он готов искоренить культуру са-моценных форм, всюду заменив ее функциональной при-кладной культурой, постоянно памятующей о пользе и отда-че. Плодить титанов такая культура не в состоянии. Неслучайно американский роман, еще в начале века повест-вующий о титанах, в том числе в области предприниматель-ства (см. одноименный роман Т. Драйзера), ныне с социоло-гической скрупулезностью описывает клерков и менедже-ров.

Кто такой менеджер? В общем значении это агент, под-чиняющий те или иные формы социальной активности про-цессу производства прибыли. Иными словами, менеджер яв-ляется полномочным представителем экономической властив ее борьбе с рудиментами или рецидивами некоммерческогоподхода к миру. Его назначение — отсекать все нефункцио-нальное, не сулящее отдачи, под какими бы предлогами оно


ни заявляло о себе. Менеджер преследует в качестве сомни-тельных и незаконных все мотивы в культуре, кроме эконо-мических, и выступает в роли резонера, призывающего пуб-лику расходиться, если дело не пахнет дивидендами.

Сегодня, когда экономическая власть, с ее вездесущимиагентами-менеджерами, заявляет о своей претензии на пол-ное и безраздельное господство, в самый раз подумать осдержках и противовесах. Ни один народ, ни одна культуране способны выжить, если в качестве господствующего мо-тива и императива выступает прибыль.

До сих пор все мы жили в условиях многоукладной куль-туры, где императивы рыночной эффективности и пользытак или иначе дополнялись и корректировались другими, ка-сающимися иных измерений нашего бытия. Сегодня «эконо-мический человек» заявил о себе в качестве тоталитариста,не признающего законных прав других, выступающих с ины-ми мотивами и целями. Последние он объявляет иррацио-нальными и подлежащими полному искоренению. Однако,как отметил со всей надлежащей настойчивостью М. Вебер,наряду с прагматической рациональностью «по цели» суще-ствует рациональность ценностного типа. Она тоже обузды-вает наши чувственные стихии и поползновения, но делаетэто не во имя торжества экономического расчета и прибыль-ности, а во имя торжества высших ценностей, достойныхсбережения. Если верить антропологии Просвещения, пред-ставившей иерархию чувственности, рассудка и разума, торациональность «по цели» мы должны отнести к областирассудка, стоящего ниже высоких универсалий разума.

Сегодня экономикоцентричная рассудочность готова,кажется, навсегда изгнать поэтов и пророков из современно-го полиса. В этом отношении она уподобляется тоталитар-ности другого, более древнего типа. Удивительно, насколькосовпали сейчас тоталитарный дискурс о морали и культурекак прибежище интеллигентских нытиков и дискурс совре-менного «экономического человека», отзывающегося о них сне меньшим презрением.

В заключение остается отметить глобальные экспансио-нистские потенции экономической власти. Всякая тотали-



тарная власть желает распространяться и интенсивно —перекрывая каналы влияния других типов власти, и экстен-сивно — заполняя пространство глобуса. Она не терпит оп-понентов не только изнутри, но и извне, ибо любые источ-ники какой-либо альтернативы для нее опасны.

Американский глобализм — это тоталитарная экономи-ческая власть (финансовой олигархии в первую очередь), пресле-дующая планетарные амбиции.

ГЛОБАЛЬНАЯ КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

В чем состоят особенности ее стратегии? Они связаны спонятием товара как универсальной, всеохватывающей кате-гории. Во-первых, речь идет о том, чтобы буквально всем яв-лениям жизни и культуры придать товарную, а значит, от-чуждаемую форму меновой стоимости. До сих пор культурыбыли дуалистическими: наряду с тем, что продается и поку-пается на рынке, они содержали неотчуждаемый фонд цен-ностей личного и коллективного назначения. Во всякой здо-ровой культуре непродажными считались любовь и вдохно-вение, истина и красота. Также непродажными выступали ииспытанные коллективные ценности: родной язык и свя-щенная земля предков, национальная территория и нацио-нальные интересы, гражданский и воинский долг.

Международная же экономическая власть, сегодня вы-ступающая как власть доллара, с болезненной ревностью от-носится к этим непродаваемым и неотчуждаемым ценнос-тям. Пока они существуют, она чувствует себя ограниченнойи неполной: там, где есть люди, которых нельзя купить, онаожидает неприятных сюрпризов и подвохов. Нынешняя «по-стмодернистская» критика вечных и нетленных ценностейможет быть по достоинству оценена в свете амбиций миро-вой экономической власти, исполненной решимости пода-вить «последние» очаги сопротивления. До тех пор пока всена свете не превратилось в товар, имеющий свою цену и под-лежащий продаже, экономическая власть не может считать-ся тоталитарной — безраздельной и всеохватывающей. Вотпочему все то, что не имеет товарного статуса и признанной


меновой стоимости, господствующий либерализм объявляетпережитками традиционализма. Завершение модерна мыс-лится как завершение процесса превращения былых ценнос-тей в прозаический товар, имеющий своего продавца и свое-го покупателя.

Иными словами, экономическая власть чувствует себявполне суверенной там, где четко определено, кому и сколь-ко надо заплатить за любые выгодные ей решения и дейст-вия.

Именно с этой логикой экономической власти связанасовременная американская стратегия завоевания мира. ПокаАмерике противостояли на мировой арене национальныемыслители, политические лидеры и полководцы, мир казал-ся иррациональным, ускользающим от калькуляции, пол-ным сюрпризов.

Но когда указанные персонажи вытесняются товаровла-дельцами, продающими свой интеллект и находчивость, спо-собность влиять на исход переговоров или исход сражений,тогда мир сразу же принимает узнаваемый рыночный облик,становится предсказуемым и подвластным. В таком миревласть измеряется количеством долларов, предназначенныхдля подкупа. Только в этом мире владельцы наибольшего ко-личества денег автоматически оказываются наделенныминаибольшей властью. Отсюда ясно, что первым шагом напути строительства однополярного мира является всемернаядискредитация внеэкономических ценностей — тотальноеочищение культуры от ценностных анклавов, противостоя-щих экспансии менового начала.

Речь идет о новой глобальной культурной революции,связанной с разгромом национальных святынь. Второй шаг —это приватизация национального потенциала властвующимиэлитами, превратившимися в его монопольных «товаровла-дельцев».

Парадокс демократической Америки, ведущей свое гло-бальное наступление, состоит в том, что ею последовательноотвергается ключевое для демократии понятие политическо-го суверенитета народа. Дело в том, что там, где имеет местотакой суверенитет, национальные интересы по определению


не могут быть предметом купли-продажи. Для того чтобы этопроизошло, властные элиты должны приватизировать этотсуверенитет, получив лолную свободу и бесконтрольностьсвоих действий в международной политике. Национальныйинтерес должен стать товаром, а властная элита — его това-ровладельцем, не связанным никакими императивными ман-датами со стороны нации.

Наряду с этим должно быть обеспечено и определенноетехническое условие — единое мировое финансовое про-странство, основанное на единой международной валюте.Только в таком пространстве различные властные элитымогут беспрепятственно торговать своим специфическим то-варом — национальными интересами, получая взамен аде-кватное денежное вознаграждение.

Если в таком пространстве еще встречаются политичес-кие лидеры, не готовые считать национальные интересы об-мениваемым товаром, то против них мобилизуется гигант-ская машина дискредитации, облегчающая последующееприменение более жестких военно-политических техноло-гий.

В этом контексте становится понятным беспрецедент-ный натиск на таких национальных лидеров, как президентБелоруссии А. Лукашенко или президент Югославии С. Ми-лошевич. Они выступили как нарушители «закона стоимос-ти», представители доэкономической политической культуры,выводящие национальные интересы из сферы финансовогообмена. Тем самым они не только бросили вызов персональ-но Америке — они бросили вызов «экономическому челове-ку» как господствующему социокультурному типу, шествую-щему по миру с новой миссией. Эта миссия состоит в том,чтобы все прежние неотчуждаемые ценности, не подлежа-щие купле-продаже, сделать отчуждаемыми и обмениваемы-ми. Это касается как ценностей, неотчуждаемых в силу ихдуховного статуса, так и ценностей, неотчуждаемых в силу ихприродно-географического статуса.

Пока на местах существуют неотчуждаемые ценности,глобальная власть невозможна. Только вовлечение этих цен-ностей во всемирный оборот купли-продажи обеспечивает


тем, кто сосредоточил в своих руках мировые финансы, дей-ствительно полную власть над миром.

Для анализа «экономического человека» как социокуль-турного типа нам следует проникнуться надлежащей интуи-цией — интуицией власти. Прежде «экономический чело-век» чаще всего воспринимался как прозаический мещанскийтип, «не интересующийся политикой» И только приблизив-шаяся перспектива завершения процесса отчуждения всехценностей и перевода их на язык обмена ускорила саморазо-блачение этого типа в качестве нового тоталитариста, посравнению с которым прежние тоталитарные типы выглядятприготовишками.

Дело в том, что только «экономический человек», дав-ший всему, до сих пор неотчуждаемому и необмениваемому,соответствующий денежный эквивалент, устраняет многооб-разие форм власти, как и многообразие мировых центров впользу,одной формы и одного центра. «Экономический че-ловек» заново перетряхивает мир снизу доверху, выделяя внем единый субстрат, единую абстрактную суть — деньги. Отпарламентских дебатов, касающихся купли-продажи земли,до геополитических дебатов, касающихся нового переделамира, — всюду речь идет об одном и том же: о тотализациифинансовой власти или, говоря точнее, власти мировой фи-нансовой олигархии.

Вот что пишет по этому поводу один из адептов новоголиберального проекта: «...либеральный проект предполагаетполное снятие всех ограничений на право собственности наземлю. Земля может неограниченно продаваться, покупать-ся, передаваться в аренду, подлежать любому употреблениювплоть до злоупотребления. Она становится таким же аб-страктным товаром, как и любой другой товар... Два типа от-ношения к земле как собственности отражаются и в отноше-нии «либерала» и «консерватора» к земле как территории»18.

В самом деле, привязанность к национальной террито-рии создает помехи глобальной экономической (финансо-вой) власти со стороны других, более традиционных властейЛиберальный проект превращения былых патриотов в незнающих отечества «граждан мира», как оказалось, имеет це


ну, о которой многие до сих пор не подозревали. Цена эта —вытеснение всех известных до сих пор человеческих мотивовэкономическими.

Только глобальная одномерность мотивации создает гло-бальное общество «граждан мира». Процесс абстрагированияот национальных границ, традиций и святынь совпадает сабстрагированием от всех культурных качеств в пользу изме-ряемого деньгами менового количества, и это абстрагирова-ние готовит нам новую глобальную власть.

«В принципе, либерально-демократическое мировоззре-ние не предполагает существования геополитики. Оно ори-ентируется на абстрактного человеческого индивидуума какносителя определенных прав и свобод; государство — про-дукт договора абстрактных индивидуумов, и его конкретноетело (территория) имеет случайный характер. Поэтому либе-ральная экспансия не имеет границ, ибо потенциал универ-сализации безграничен. Логически она завершена, когда аб-страгированию подверглось все. Отсюда следует логическаясвязь либерально-демократической идеологии с доктринойглобализации... Традиционный геополитический раскладпредполагает наличие нескольких качественно различныхцентров мира, которые могут бороться между собой... Этомногополярный образ мира. Глобалистский расклад предпо-лагает один центр или, точнее, отсутствие центра как тако-вого»19.

Перед нами ценное признание того, что рождающаяся нанаших глазах новая власть, основанная на абстрагированииот всего качественно своеобразного и самобытного, являетсятоталитарной — не признающей никаких территориальных идругих ограничений и прямо отвергающей ценности демо-кратического полицентризма.

Почему же в таком случае США поощряют этносувере-нитеты во всем не-западном пространстве? Не противоречитли это указанному закону абстрагирования и единообразия,ведущему нас к тоталитарной власти нового образца9

На поверку оказывается, что противоречия здесь нетРаскол былых крупных пространств представляет собойформу знакомого нам процесса приватизации власти-собст-


венности и универсализации отношений купли-продажиВ былых крупных государственных суперэтнических образо-ваниях коллективные интересы были защищены от купли-продажи, выпадали из меновой сферы. Образование на местеединых крупных суверенных государств множества этносу-веренитетов означает поставку на рынок того, что прежде необменивалось и не продавалось, — национальных интересовНо для этого требуется, чтобы новые властные элиты нетолько освободились от власти прежних «имперских» цент-ров; требуется также, чтобы они по возможности освободи-лись от контроля со стороны собственного населения и вы-ступили в качестве действительно свободных поставщи-ков специфического товара, востребованного на глобальномрынке.

Таким товаром и являются национальные интересы, свя-занные с контролем над собственными ресурсами, террито-рией, международными связями и т.п Национальные (точ-нее в данном случае было бы сказать — антинациональные)элиты получают возможность попасть в разряд мировой фи-нансовой элиты, пользующейся всеми возможностями, от-крытыми глобализацией, только выступив в роли продавцовважнейшего стратегического товара — национальных терри-торий и ресурсов. История свидетельствует, что подкуп пле-менных вождей, способных угрожать империи, практиковал-ся уже Древним Римом и Византией.

Нынешняя ситуация отличается от прежних двумя осо-бенностями.

Во-первых, тогда еще не существовало единой всеобщейформы меновой стоимости. Имперский центр и племеннаяпериферия могли вступать или не вступать в отношениякупли-продажи геополитическими интересами — все зависе-ло от конкретной исторической ситуации. Да и сам предметторга менялся от случая к случаю. Сегодня отношения еди-ного имперского взяткодателя и племенных взяткополучате-лей упорядочены тенденцией перехода от плюрализма миро-вых властей к глобальной финансовой власти и от плюрализ-ма элит — к единой мировой финансовой элите. США лишьпостольку становятся центром мира, поскольку осваивают


роль мирового финансового центра и источника единой ми-ровой валюты. (Не случайно они так ревниво отнеслись кпоявлению конкурирующих валют — европейского экю ияпонской иены). Организовав единое мировое финансовоепространство как пространство глобальной власти, СШАтем самым упорядочили и рынок, где местные элиты торгуютнациональными интересами. На этом рынке имеет хождениеединая валюта и господствует единый заказчик — сверхдержа-ва, строящая однополярный мир.

Во-вторых, сам процесс племенной «суверенизации» ны-не подчиняется не законам этногенеза, а двум тенденциям,сопутствующим глобализации:

1) превращению отношений купли-продажи во всеохва-тывающие, тотальные;

2) дистанцированию местных элит от собственного наро-да и подчинению их мировой финансовой власти.

ПРОЕКТЫ И ЛОВУШКИТОТАЛЬНОЙ ПРИВАТИЗАЦИИ

И здесь мы переходим к новой проблеме, касающейсяугрозы устранения народа как самостоятельного субъектаистории и носителя суверенитета. Без всемерного ослабле-ния и дробления такой исторической субстанции, как народ,невозможно добиться ни подчинения былых национальныхэлит глобальной финансовой власти, ни тотализировать от-ношения купли-продажи, подчинив им все сферы общест-венного бытия, все проявления человеческой активности.

Что же скрепляет эту субстанцию? Ее основанием слу-жит: единство территории (месторазвития), истории, обра-зующей источник коллективной культурной памяти, и цен-ностной нормативной системы, служащей ориентиром груп-пового и индивидуального поведения. Все это выражаетязык, непрерывно актуализирующий все три единства в со-знании данного народа.

Прогрессистская мысль, придающая непомерное значе-ние рационалистическим новациям, склонна модернизиро-вать понятие «народ», приписывая ему абсолютную форма-


ционную изменчивость. На самом деле даже величайшиеперевороты Нового времени, связанные с экономической иполитической революциями модерна, не поколебали такуюсубстанцию, как народ. Ни система частной собственности,ни возникновение на месте этнических единств суперэтни-ческих образований, называемых политическими нациями,не отменили закона трех единств, образующих коллектив-ную идентичность народа.

В этом контексте мы можем по достоинству оценитьвызов глобализации: впервые в истории на месте коллектив-ной идентичности больших субъектов истории, какими яв-ляются народы, ожидается появление разрозненных соци-альных атомов — кочующих в поисках удачи «граждан ми-ра». Они ни к чему не привязаны, для них не существуетвысших ценностей и коллективных святынь — есть толькоиндивидуалистические интересы, побуждающие их то обра-зовывать временные социальные связи, то рвать их — в зави-симости от изменчивой конъюнктуры.

Речь идет о чем-то большем, чем классическая частнаясобственность. У общностей, называемых политическиминациями, наряду с институтом частной собственности, про-тивопоставляющим людей друг другу, оставались другие ин-ституты, ответственные за единый, неделимый фонд народа.

Когда говорят о едином экономическом, политико-пра-вовом, информационно-образовательном пространстве на-ций, имеют в виду некие недробимые универсалии, вместеобразующие инфраструктуру национального развития иканву народной судьбы. Современная глобализация впервыев истории человечества посягает на эти основы коллективнойсудьбы и идентичности и предполагает тотальную привати-зацию, исключающую саму постановку вопроса о националь-ной идее, национальных интересах, приоритетах, безопас-ности и т.п.

В то же время ни у кого в общем не остается сомнений втом, что перед лицом этого процесса приватизации «верхи» и«низы» общества заведомо неравны. Тотальными приватиза-торами уже не только экономических, но и географических,социальных, культурных богатств выступают властные эли-


ты; атомизация народа, превращаемого в диффузную, ли-шенную скрепляющих начал массу, необходима не для того,чтобы и он приобщился к захватывающей эпопее тотальногоразграбления, а для того, чтобы он не оказывал сопротивле-ния.

Процедуры и критерии отличения неотчуждаемого наци-онального достояния от того, что может подлежать привати-зации и коммерциализации, объявляются недействующими!Нам важно при этом не упускать из виду то, что многим при-ватизаторам на местах до сих пор остается неясным. Тоталь-ная американизация мира, сопутствующая становлению гло-бального открытого общества, означает, что национальныепроекты тотальной приватизации — всего лишь временный,переходный этап. Властные элиты не-западного мира толькодля того делают нации частными собственниками матери-альных и нематериальных богатств, чтобы они в качестве ниперед кем не отчитывающихся собственников могли продатьсвою собственность действительному хозяину мира, у кото-рого есть чем заплатить. Само собой разумеется, что купитьпо действительной цене все богатство планеты, помножен-ное на труд великого множества народов, США не могут.Следовательно, глобализация предполагает игру на пониже-ние, включая два этапа.

На первом этапе алчные местные элиты за бесценок ску-пают все национальное достояние — не по действительнойстоимости, а по «конвенциальной», связанной с круговойпорукой компрадорской верхушки. Так, в России под фла-гом приватизации общенародная собственность стоимостьютриллион долларов и неоцененные природные ресурсы были«проданы» частным лицам всего за 5 миллиардов долларов20.

На втором этапе главный доллародержатель мира скупа-ет у этих самых «верхов» раздробленное и обесцененное на-циональное богатство, назначая не столько рыночную, сколь-ко политическую цену, связаннук с гарантиями безопаснос-ти и другими тайными подстраховками.

Почему торг между нацией и властными приватизатора-ми проходит в неравных, «нерыночных» условиях, понятно:власть не может не конвертироваться в привилегии, и чем


бесконтрольнее власть, тем необъятнее привилегии. Но пос-ледующий торг между новоиспеченными туземными собст-венниками и главным «покупателем» планетарных богатствпроходит в столь же неравных условиях. Дело в том, что впроцессе глобализации оказываются подорванными не толь-ко условия нормального существования народов, но и усло-вия нормального существования и функционирования на-циональных элит. Вся инфраструктура власти, ее влияние,возможность принятия действительных, а не декоративныхрешений, ее информационное обеспечение, наделение пре-стижем и другими знаками «приобщенности» сегодня вышлииз-под национального контроля и регулируются центрамиглобальной власти.

В этих условиях «товарный обмен» между указаннымицентрами и компрадорскими элитами на местах, не чувству-ющими настоящей поддержки снизу, заведомо не можетпротекать по законам нормального конкурентного рынка.Здесь одна сторона диктует свою цену и свои условия, другаявынуждена согласиться. Таким образом, то, что называютглобальным открытым (беспротекционистским) обществом,на деле оказывается экспроприаторской системой, обеспе-чивающей передачу незащищенного и обесцененного наци-онального богатства в руки тех, кто контролирует не толькодолларовые потоки, но и всю современную инфраструктуруцивилизации.

Самое важное здесь состоит в том, чтобы понять нераз-рывную связь между туземными «реформами», отдающимивсе национальное достояние в руки властных приватизато-ров, и глобальной «реформой», обеспечивающей последую-щую передачу этого достояния в руки действительных хозяевмира.

Механизм этой связи достаточно прозрачен. Чем беспар-доннее национальная приватизацией чем менее легитимнойвыступает собственность новоиспеченных олигархов, темменьше у них оснований доверять собственному населениюи рассчитывать на его лояльность. Но страх перед собствен-ным народом заставляет искать гарантий на стороне и вся-чески угождать тем, кто может предложить и гарантии без-


опасности, и признание — прием в элиту «граждан мира».Поэтому получается, что чем менее справедливо была оцене-на национальная собственность, захваченная приватизатора-ми у собственного народа, тем больше эта собственностьобесценивается на глобальном рынке, где основным «поку-пателем» является победившая сверхдержава. Попросту го-воря, краденое богатство, как правило, и сбывается по де-шевке.

Не случайно сегодня в США и в других странах Западаподнялась такая кампания разоблачений «русской мафии».Американцам и их партнерам выгодно объявить приватизи-рованное компрадорским альянсом в России богатство неле-гитимным. Тем самым оно автоматически обесценивается наглобальном рынке. В этих условиях перед российскими при-ватизаторами стоит непростая задача: как, не посягая на ито-ги номенклатурно-криминальной приватизации, в то жевремя воспрепятствовать последующей передаче богатствадержателям глобального мироустройства — хозяевам одно-полярного мира? Иными словами: можно ли закрепить ито-ги первого этапа приватизации — национального, избегнуввторого этапа, когда экспроприированное у нации богатство,ставшее «трансфертным» — отчуждаемым и обмениваемым, —закономерно перетекает в руки самого богатого и влиятель-ного заказчика?

Решение такой задачи предполагает отказ от концепцииглобального открытого общества и даже восстановление, втом или ином варианте, «железного занавеса».

Не эта ли тенденция сегодня, после декабрьских выборов1999 года, ощущается в России? Новым правителям после-ельцинской России предстоит разрешить противоречие, воз-никшее на предыдущем этапе. Более половины националь-ной собственности было приватизировано офицерским кор-пусом бывшего КГБ, не при этом на международной аренеРоссию представляли более или менее последовательныесторонники глобального открытого общества. По законамэтого общества приватизированная собственность рано илипоздно обречена попасть в руки хозяев однополярного ми-ра — держателей всякого рода «цивилизованных гарантий»,


в которых наши нелегитимные приватизаторы, порвавшие ссобственным народом, так нуждались.

Первые шаги, предназначенные блокировать этот про-цесс, российская элита уже предпринимает. Логика здесьпростая: если большая часть приватизированной собствен-ности принадлежит сотрудникам спецслужб, то, следова-тельно, и верховная политическая власть должна быть пред-ставлена, списочно и поименно, ими же. В этом и состоит«феномен Путина». Однако на самом деле самое трудное здесьеще впереди.

Чтобы более или менее надежно блокировать переливприватизированной собственности в руки заокеанских хозя-ев мира, предстоит не только усилить позиции России в тор-гах с Америкой, но и укрепить позиции нелегитимных при-ватизаторов внутри страны, снабдив их каким-то новымалиби в глазах народа. Без опоры на народ как эффективнодействующего коллективного субъекта нельзя создать силь-ное государство, а без сильного государства невозможно бло-кировать механизмы глобального открытого общества, пред-определяющие перераспределение собственности в глобаль-ном масштабе. Без опоры на народ наибольшие шансы войтив международную финансовую элиту имеют инородцы, кото-рые в этом кругу лучше принимаются, как не заподозренныев патриотизме и «имперских комплексах». Но и они, как по-казывает пример Б. Березовского, не имея за собой такой«группы давления», каким является сильное и авторитетноегосударство, могут третироваться в качестве изгоев глобаль-ного сообщества. Следовательно, народу — персонажу, с ко-торым либеральный бомонд, как казалось, навсегда расстал-ся, — предстоит новое перерешение своей судьбы и новоеосмысление своего статуса.

В долгосрочном плане настоящей проблемой американ-ских «хозяев мира» являются не компрадорские элиты, не-смотря на всю их непредсказуемость, а народы. И надо ска-зать, у американских «технологов» есть своя стратегия, свя-занная с превращением народов в рассеянную и податливуюмассу. Этой стратегией является бихевиоризм


ТЕОРИЯ ОБМЕНА КАК КРЕДО ОБРАЗА ЖИЗНИ

Бихевиоризм не только сформировал американскую кар-тину мира, но и явился основанием специфических для аме-риканского общества социальных и политических практик.Это тот редкий случай, когда официальные принципы истратегии совпадают с интуициями массового общества, ка-сающимися повседневного поведения.

Бихевиоризм пришел из социальной психологии — нау-ки, которая для американского общества имеет особое зна-чение, так как общество, лишенное естественных историчес-ких корней и скреп, вынуждено прибегать к специфическимтехнологиям, компенсирующим отсутствие органическогоединства. Бихевиоризм дал научную реабилитацию амери-канского индивидуализма и эгоистической «морали успеха»и в этом смысле сыграл для американского общества неменьшую роль, чем научный коммунизм — для советского.Но если постулаты научного коммунизма расходились с по-вседневным опытом, что и предопределило эрозию комму-нистической идеологии, то постулаты бихевиоризма амери-канской повседневностью чаще всего подтверждались. В чемже они в основном состоят?

1. Базовой ячейкой общества является не та или инаягруппа, а самодостаточный индивид, связи которого с соци-альным окружением носят условно-конвенциональный иконъюнктурный характер.

Бихевиоризм, таким образом, является номиналистичес-кой системой, настаивающей на том, что социально общее(коллективное) существует не реально, в качестве неразложи-мого субстрата, а лишь номинально. Настоящей же социаль-ной реальностью являются индивиды-атомы, взаимодейст-вующие между собой на сугубо утилитарной, прагматичес-кой основе.

2. Пустота, пролегшая между людьми — изолированны-ми социальными атомами, — характеризует каждого из них иизнутри. Концепт внутреннего личностного мира, постули-руемый каждой богатой культурой, здесь последовательноотвергается. Личность воспринимается как кибернетический


«черный ящик», заставляющий наблюдателя фиксировать иустанавливать корреляции между входами («стимулами») ивыходами («реакциями»).

Бихевиоризм, таким образом, отвергает и высшие кол-лективные смыслы, связанные с групповой идентичностьюлюдей, и внутренние смыслы, относящиеся к сокровищницевнутреннего человеческого мира. И то и другое отбрасывает-ся в качестве чего-то иррационального. И действительно,если социальную рациональность мы сведем к отношениямэквивалентного обмена, то тогда в самом деле и внутренниесантименты, и коллективные ценности нужно будет расцени-вать как помеху процедурам рыночной оценки.

Бихевиоризм на американском «провинциальном» уров-не сформулировал именно то, что современные адепты гло-бализации формулируют применительно к человечеству вцелом.

Имеются в виду процедуры десоциализации, декультура-ции и дезинтеграции людей, обрубивших национальные кор-ни и превращающихся в кочующую диаспору «граждан ми-ра» — беспринципных отщепенцев, не знающих никакихкультурных, нравственных и других внутренних ограниче-ний. Бихевиористский индивид-атом знает только внешниеограничения, связанные с давлением других атомов. В этойроли он не чувствует себя связанным ни традициями, ни мо-ралью, ни какими-либо ценностями. Он чувствует себя сво-бодным игроком, которому важно обставить всех остальных.

Теория обмена как кредо американского образа жизни,применимого не только к экономическим, но и ко всем безисключения отношениям людей, предполагает, что общест-во представляет собой ньютоновское пустое пространство, вкотором движутся, периодически сталкиваясь, изолирован-ные атомы.

Впоследствии альтернативная бихевиоризму когнити-вистская школа в социальной психологии оспорила главныепостулаты социального атомизма и связанной с ним теориимеханического обмена. Она доказала, что людям по самой их«культурной природе» свойственны процедуры социальнойкатегоризации, связанные с интеграцией индивидуального


«я» в коллективное «мы» и отличением «мы» от «они». Ког-нитивисты выделяют следующий смысловой ряд, связанныйс выстраиванием устойчивой групповой идентичности:

— социальная идентификация, сопутствующая приоб-щенности индивида к той или иной группе;

— социальное сравнение (с другими группами);— межгрупповая дифференциация (размежевание с

внешним окружением, обозначаемым как «они»);— межгрупповая дискриминация, связанная с установ-

кой на более высокую оценку собственной группы по срав-нению с чужими группами21.

Бихевиористы — сторонники социального атомизма; неоспаривая самого факта групповых образований, старалисьприписать им умышленный, утилитарно-прагматический ха-рактер. Дело представляли таким образом, что изначальные«робинзоны», внутренне ни в ком не нуждающиеся, вступа-ют во временные коалиции с сугубо прагматическими и эго-истическими целями.

Однако когнитивистская школа, вооружившись доволь-но рафинированными методиками, доказала в ходе много-численных наблюдений и экспериментов, что групповая ка-тегоризация наряду с побуждениями прагматического свой-ства включает некий «остаток», совершенно необъяснимый вконтексте теории обмена и свидетельствующий о том, чтоколлективная идентичность для всякого человека имеет са-моценный характер.

Парадокс нашего времени состоит в том, что, хотя возра-жения когнитивистской школы против бихевиоризма при-няты научным сообществом и стали общепризнанными, но-вейшая либеральная идеология пытается реставрировать по-стулаты примитивного социального атомизма и заставитьнас поверить в старую теорию буржуазной робинзонады,восходящую к XVIII веку.

Когнитивизм был изначально культуроцентричен и ука-зывал на роль символических построений в жизни человека.Бихевиоризм — экономикоцентричен и склонен отождест-влять рациональную позицию с последовательным индиви-


дуалистическим эгоизмом, а все не укладывающееся в схемытеории обмена третировать как иррациональную архаику.

Символическая реальность когнитивизма объединяет двафактора, выносимых бихевиористами за скобки: надындиви-дуальный мир коллективных смыслов и ценностей и внутрен-ний мир личности, не желающей превращаться в рефлектор-ное животное И. П. Павлова.

Вместо «реагирующего» и «взаимодействующего» субъ-екта бихевиористов появился ценностно восприимчивый,рефлектирующий субъект «понимающей психологии» —личность, причастная к неприватизированному коллектив-ному богатству, имя которому — культура.

Почему же либеральное сообщество, претендующее наавангардную роль, столь последовательно отвергает очевид-ные вещи и не гнушается откровенной культурофобии? При-чина этого не только в своекорыстных интересах новейшихприватизаторов, которым приходится рвать с культурой иморалью ради того, что они ценят выше, — собственности,полученной любыми способами.

Дело в том, что сама вселенная частного предпринима-тельства — это атомарная (номиналистическая) вселенная.При других допущениях, касающихся неизбежной группо-вой и ценностной причастности и связанных с нею предпо-чтений, основные концепты рыночной теории — конкурен-ция, эквивалентный обмен, равновесная внепротекционист-ская среда — становятся неприменимыми. Это же касается и-формальной — представительной демократии. Демократи-ческие.выборы лишь тогда являются процедурой открытиятого, что невозможно было бы узнать заранее, когда гражда-не ведут себя не в качестве неизменно лояльных членов сво-их социальных групп, а в качестве свободных атомов, меня-ющих свои политические предпочтения в зависимости отвыгоды и конъюнктуры. В противном случае потенциальноераспределение голосов было бы известно заранее — в соот-ветствии с групповой (классовой) принадлежностью избира-телей.

Следовательно, рыночное демократическое общество на-меренно игнорирует сверхатомарные культурные и социаль-


ные реальности — в противном случае сами его основаниямогут быть поставлены под вопрос. Поэтому абстрагирова-ние от коллективных смыслов и отрицание устойчивой груп-повой идентичности являются принудительными для обще-ства, объявившего в качестве своего кредо «честную конку-ренцию» и демократию. То, что в реальности сталкиваютсяна рынке и взаимодействуют в политике не изолированныесоциальные атомы, а группы, позиции которых заведомо не-равны, современной либеральной теории запрещено заме-чать.

Открытия когнитивистской школы, касающиеся неис-требимого группового фаворитизма (в отношении членовсвоей группы) и дефаворитизма (в отношении чужой груп-пы), оказались слишком близкими по смыслу классовой тео-рии марксизма, чтобы их можно было признать на уровнемакросоциальной теории. Поэтому эти открытия «списали»на традиционализм, объявив групповую идентичность и про-чие надатомарные реальности пережитками социальной ар-хаики.

Теперь, подводя итоги XX века, мы видим, что и марк-систская версия классового «группизма», и либеральная вер-сия социального атомизма представляют собой абсолютиза-цию крайних случаев.

Марксистская версия оказывается верной лишь при ус-ловии, что социальная судьба индивида определяется исклю-чительно его групповой (классовой) принадлежностью, а ин-дивидуальные достоинства или недостатки не имеют сущест-венного значения. Либерально-номиналистическая версиясправедлива лишь при допущении, что на социальный статусиндивида и его будущее групповая принадлежность не имеетникакого влияния и все определяется исключительно лич-ными достоинствами и усилиями. Современная либеральнаятеория среднего класса целиком основывается на последнейпрезумпции. Средний класс в этом контексте — не особаягруппа наряду с другими, а собрание отличившихся индиви-дуалистов, которые своим успехом обязаны исключительносебе и воздерживаются от попыток классовой и групповойидентификации.


Сегодня американские миссионеры пытаются насаждатьэто мировосприятие в бывших социалистических странах.При этом преследуется двоякая цель.

Во-первых, помочь стабилизации посткоммунистичес-ких режимов, которые в большинстве случаев являются про-американскими. Населению, замордованному «реформами»,предлагают не верить собственным глазам — игнорироватьфакт неслыханной социальной поляризации, деления обще-ства на связанные групповой порукой коррумпированные«верхи» и загоняемые в гетто «низы» и вместо удручающейдействительности лелеять идеологически заданный образ«свободного среднего класса».

Во-вторых, постепенно демонтировать такое «архаичес-кое» понятие, как народ — коллективный субъект истории.Пока он существует, сохраняя способность проявить своюволю, победу американизма в мире невозможно считать «пол-ной и окончательной». Но здесь опять-таки условия задачивыглядят неразрешимо противоречивыми. Когнитивистскаяшкола в социальной психологии экспериментально доказа-ла, что механизмы групповой идентификации сильнее дейст-вуют в дискриминируемых и терпящих поражения группах.

«Именно группы-аутсайдеры, то есть именно тетруппы,которые терпели постоянную неудачу, демонстрируют наи-высший ингрупповой фаворитизм (предпочтение, оказывае-мое собственной группе. — А. П.) как в стратегии межгруп-пового взаимодействия, так и в плоскости межгрупповоговосприятия»22.

Успех сам по себе, а в особенности если он подтверждаетноминалистическую презумпцию равенства шансов — без-относительно к той или иной групповой принадлежности, —ослабляет групповую идентичность: психология насторо-женного «мы» вытесняется психологией открытого «я».

Но как в условиях полуоккупационных режимов, возлю-бивших Америку больше собственного народа и отдавшихего на разграбление и поругание, подавить психологическуюнастороженность дискриминируемого «мы» и сфабриковатьобраз достижительного и открытого «я»?

Несмотря на очевидную нелепость мероприятия, амери-


канские миссионеры и их сноровистые ученики на местах неоставляют надежд на исчезновение коллективной субстан-ции — народа. Они отдают себе отчет в том, что судьба элит,в особенности в России, превратна и подвержена закону ин-версии: последующие правители редко подхватывают эста-фету предыдущих, чаще объявляют их деяния преступными.Только исчезновение народа — превращение его в диаспорукочующих «глобалистов» может служить гарантией и дляамериканских «победителей», и для их пятой колонны наместах.

К решению этой задачи новейшая либеральная доктринаподходит со значительно обновленным арсеналом. Такие по-нятия классического либерализма, как гражданская самоде-ятельность и ответственность, гражданская самоорганиза-ция, по понятным причинам считаются небезопасными при-менительно к народам, которых хотят лишить суверенитета.Поэтому акцент делается на меновой теории. Нацию хотятпревратить в неорганизованный конгломерат безответствен-ных менял, которые выносят на рынок, организованный по-бедителями, все, запрашиваемое внешними заказчиками.

Теория тотальной приватизации логически допускает итотальное превращение населения страны в сообщество ожес-точенно конкурирующих между собой менял. Как же, спра-шивается, народ, с самого начала отлученный от процессаприватизации, может почувствовать себя менялой и что имен-но он может менять?

На это политические технологи либерализма могли воз-разить (находясь в своем узком кругу), что для демонтажастраны вовсе не надо дожидаться превращения всего населе-ния в торговцев коллективными интересами — достаточнозаразить соответствующим духом ключевые группы влияния,контролирующие нервные узлы нации, и превратить этигруппы в референтные — служащие заразительным приме-ром для подражания.

С этой целью необходимо составить специфическую тех-нологическую карту страны, нанеся на нее точки, обозна-чающие центры и группы влияния, покрывающие всю тер-риторию, и обеспечить линии связи между этими точками.


Пространство, зажатое между данными линиями, начнетомертвляться — вместо единого народного организма мы по-лучим конгломерат, управляемый извне.

Данные соображения носят ценностный характер: те, ктоне боится распада страны, найдут в них специфическую «ра-циональность».

Но давайте поставим вопрос строго теоретическим обра-зом: состоятельна ли концепция тотальной приватизации исоциальной атомизации в принципе? Иными словами: мож-но ли обойтись без коллективной собственности в широкомсмысле слова и без коллективного субъекта — распорядителяэтой собственности?

БУНТ ИЛИ ДИКТАТУРА?

Под коллективной собственностью мы здесь будем пони-мать, как это и диктуется логикой глобализации, не толькособственно экономические факторы народного богатства, нои социокультурные предпосылки национальной целостнос-ти — выпестованные в веках и бережно хранимые традиции(в частности трудовые), ценности, моральные нормы, а так-же продукты всеобщего духовного производства — науки,культуры и образования. Для того чтобы не вносить спорно-го ценностного момента в полемику с либеральной «меновойтеорией», будем говорить не о судьбах народа, а о судьбахпроекта Просвещения, в верности которому сами либералыклянутся.

Итак, может ли существовать единое большое экономи-ческое, правовое и информационно-образовательное про-странство, если отсутствует коллективный субъект — держа-тель и его место занимает бесчисленное множество привати-заторов, ориентированных на немедленную и очевиднуюэкономическую отдачу?

Новейший опыт постсоветской приватизации со всейочевидностью свидетельствует, что тотальная приватизацияуничтожает инфраструктуру Просвещения в стране: после-довательно «вымываются» те отрасли и виды деятельности,


которые воплощают процесс всеобщего накопления и инвес-тирования в коллективное национальное будущее.

Если оценить это в свете просвещенческого идеала раци-ональности, то приходится признать, что критерий макси-мально возможной рыночной отдачи не совпадает с крите-риями рациональности или выигрыша в конечном счете«Рентабельнее» сокращать возраст вступления в профессио-нальную жизнь и заставлять миллионы подростков вместоучебы мыть машины или становиться подручными рыноч-ных продавцов. Но с точки зрения долгосрочного прогрессанации, в том числе и экономического, это следует признать ввысшей степени ошибочной и иррациональной стратегией.

Рентабельно тиражировать детективы, комиксы и астро-логические календари, сокращая издания литературной клас-сики. Но с точки зрения долгосрочной стратегии националь-ного развития, зависящей от накопления интеллектуальногокапитала, это, бесспорно, близорукая политика. Рентабель-но так перераспределять инвестиции, чтобы индустрия кол-лективного пользования, включая систему коммуникаций ипутей сообщения, сокращалась в пользу предметов индиви-дуального потребления. Но в свете долгосрочной концепциинационального роста и развития это, несомненно, убийст-венно.

Если пересмотреть проект Просвещения в свете либе-ральной теории глобального мира, то окажется, что самоерентабельное — не тратить средства на развитие отсталыхстран и континентов, где соответствующие инвестиции даютзначительно меньшую отдачу на вложенную денежную еди-ницу, а переадресовать проект развития наиболее развитымстранам, превратив периферию мира в экономическое гетто.

Собственно, глобалистская теория естественного рыноч-ного отбора именно это и утверждает с обескураживающейоткровенностью. Она говорит, что правом пользоваться де-фицитными планетарными ресурсами, развивать собствен-ную промышленность, науку и культуру должны лишь тестраны, которые выиграли мировой конкурс рентабельнос-ти, экологичности, минимальной энергоемкости.

Проигравшим, вместо того чтобы дублировать роль ми-


ровых пионеров прогресса, предстоит согласиться на значи-тельно менее престижные роли и заниженные стандартыПроще говоря — примириться с участью людей второго сор-та и не сопротивляться переходу своих национальных ресур-сов в руки тех, кто лучше ими воспользуется. Таким образом,критерий рыночной рентабельности, взятый в его глобаль-ном измерении, прямо подрывает главные презумпции про-екта Просвещения, касающиеся равного достоинства людейи равного права на лучшее будущее.

Вероятно, современные апологеты рентабельности непроговаривают всех вытекающих отсюда следствий А онипрямо указывают на непримиримый конфликт двух типоврациональности кратковременной экономической и долговре-менной социальной. Кажется очевидным, что экономическийсоциал-дарвинизм — сокращение общего числа действую-щих в мире предприятий за счет демонтажа менее рентабель-ной промышленности стран мировой периферии — в целомповысит рентабельность мировой экономики, измеряемуюсоотношением издержек и отдачи. Именно такую социал-дарвинистскую экономическую политику рекомендовала чи-кагская школа применительно к странам, «развращенным»социал-демократической политикой социального вспомо-ществования и кейнсианской «экономикой спроса». «Деше-вые» деньги — предназначенные для кредитования экономи-ческих неудачников с целью помочь им выжить, рекомендо-вано было заменить «дорогими» деньгами — призваннымиобслуживать только наиболее приспособленных.

Теперь эти рекомендации экономического социал-дар-винизма решено применять в глобальном масштабе. Прирасширенном применении чикагской «формулы» на местонеприспособленных предприятий или отдельных социаль-ных категорий выступают неприспособленные народы, кото-рым следует отказать в «кредите развития», дабы они не на-водняли нашу тесную планету недоброкачественным челове-ческим материалом. Так экономический социал-дарвинизмоказывается «обыкновенным расизмом». И если современ-ных либералов, демонстративно безразличных к моральнымоценочным суждениям, не смущают эти откровения, то не


согласятся ли они по крайней мере прислушаться к аргумен-там из области предостерегающей прогностики? Что в буду-щем ожидает наиболее зажиточную часть мира, становящую-ся еще более зажиточной благодаря присвоению ресурсов,изъятых у народов-неудачников, в условиях, когда третьеми-ровское гетто планеты вполне осознает свою обреченность врамках нового глобального порядка?

В мировом масштабе это обещает воспроизведение си-туации, в которую сегодня попали российские либералы.Сначала они согласились на приватизацию национальногобогатства кучкой «наиболее приспособленных», полагая, чтотакова цена, которую следует уплатить за расставание с тота-литаризмом и строительство демократии. Теперь они убеж-даются в том, что номенклатурно-мафиозная приватизация,отлучившая большинство населения не только от собствен-ности, но и от цивилизованных условий существования во-обще, неминуемо ставит общество перед дилеммой: либо на-родный бунт против узурпаторов, либо военно-полицейскаядиктатура, с помощью которой новые олигархи надеются за-щитить свою собственность вопреки законному негодова-нию большинства. Наверняка диктатура не входила в планызначительного числа наших либеральных теоретиков, сде-лавших, как им казалось, необходимую уступку «историчес-кой необходимости». Необходимость же состояла в том, что-бы отдать собственность в руки властвующей номенклату-ры — на иных условиях она бы свой режим не променяла на«демократический».

Что ж, можно согласиться с тем, что передача собствен-ности вчерашним «непримиримым борцам» с буржуазнымипережитками — шаг, диктуемый прагматикой.

Но можно ли эту прагматику рядить в одежды демокра-тического идеализма и выдавать режим номенклатурныхсобственников за воплощение либерального идеала? Если ужвы заняли позицию прагматиков, принимающих во внима-ние «реальное соотношение сил», то не втирайте очки насе-лению и не называйте это победой добра над тоталитарнымзлом. Если вчерашние носители тоталитарного порядка на-ряду со вчерашними привилегиями унаследовали еще и об-


щегосударственную собственность, то, может быть, мы в ре-зультате имеем помноженный тоталитаризм?

Действительно ли передача собственности в руки рыца-рей плаща и кинжала — одна только «печальная необходи-мость»? Не заключена ли здесь и некая априорная логика,которую можно было бы заранее предвидеть?

В самом деле, если вы не доверяете собственному наро-ду, подозревая его в неискоренимых антидемократическихинстинктах, то не остается ли вам все свои надежды возло-жить на тайную полицию, призванную «надежно защитить»хрупкую демократию от «этого» народа? Почему у нас и пар-тийный плюрализм, и рынок, и собственность стали преро-гативой «комитета», сменившего свое жесткое, мужское на-звание на женственно-либеральное — ФСБ? Ведь мало ктоиз осведомленных людей станет отрицать, что и большинст-во наших политических партий зародилось в недрах спец-служб, и большинство новоиспеченных частных собственни-ков представлено сотрудниками этого же ведомства. Развеони в самом деле являются особыми специалистами в облас-ти демократического строительства или в области предпри-нимательства и в свое время набирались по признаку особойпредрасположенности к тому и другому?

Скорее дело обстояло прямо противоположным образом:критерием кадрового профессионального отбора служила«идейная непримиримость» к соответствующим институтами ценностям. Значит, за всеми этими метаморфозами скры-вается другая логика, которую можно было бы сформулиро-вать не на языке «печальной необходимости», а на языкесвоеобразной рациональности.

Вот искомая «формула» этой рациональности, приводив-шей наших либералов в объятия полицейского государства:«Для того чтобы демократия, рынок и собственность выжилив столь ненадежной среде, какой является российская, ихнадо сделать «своими», а на первых порах даже безраздельносвоими для чинов тайной полиции и других силовых ве-домств — уж они-то сумеют их защитить надежнее, чем кто-либо другой!»

Аналогичная логика действует сегодня и в глобальном


масштабе. Как только современные либералы поставили подсомнение универсалистскую антропологию Просвещения изаподозрили третьемировское большинство планеты в спе-цифическом «антидемократическом менталитете», им оста-лось возложить функции всемирного полицейского на Аме-рику как сверхдержаву, призванную защитить «демократи-ческое меньшинство» от антидемократического большинства.Это что касается мотивации «идейных» либералов. Но в неменьшей степени эта логика характеризует и позицию «безы-дейных» планетарных приватизаторов, задумавших глобаль-ное перераспределение ресурсов в свою пользу.

Если современный мир вместо совместного проекта до-стойного будущего поделен на приспособленное меньшинст-во, становящееся неоспоримым владельцем планетарных ре-сурсов, и неприспособленное изгойское большинство, выклю-ченное из процесса «приватизации», то не ожидает ли насстоль же жесткая дилемма: либо бунт изгойского большинст-ва, либо мировая «однополярная» диктатура, готовящаясяэтот потенциальный бунт подавить? Насколько это вяжется снедавними лозунгами «открытого общества», когда «откры-тость» понималась не в значении открытости и безоружное -ти жертв глобальной приватизации, а в значении мира, ли-шенного дискриминационных барьеров?

Те, кто согласился дать простор социал-дарвинистскомуотбору человечества, неминуемо делящему его на приспо-собленных и неприспособленных, должны были ожидать,что «демократия приспособленных» намерена себя защи-щать от перманентно готовых к' бунту мировых изгоев. Аме-риканские глобалисты заговорщически подмигивают всемудачливым планетарным приватизаторам, давая понять, чтовооруженная до зубов Америка — это и есть их последняя инадежнейшая защита. Либо вы терпите мировую диктатуруАмерики, либо вам надо примириться с угрозой пересмотраитогов новейшей планетарной приватизации, отдавшей пла-нетарные ресурсы тем, кто не только победил тоталитаризм,но и доказал свою наилучшую экономическую приспособ-ленность.

Таким образом, и номенклатурная приватизация, и еле-


дующая за нею военно-политическая диктатура — это нетолько американская модель, предназначаемая для совре-менной России. Это модель для всего человечества, котороеприучают к мысли, что глобальная гегемония Америки —единственное средство защиты «цивилизованного меньшин-ства» планеты от неприспособленного варварского большин-ства. Стратегия, ведущая к «полной и окончательной победе»либерального меньшинства над нелиберальным большинст-вом, состоит в том, чтобы навязать большинству бихевио-ристскую модель предельно разобщенного, атомизирован-ного социума — где каждый защищает одного себя, приспо-сабливаясь к порядкам, навязываемым новыми хозяевамимира, — а для себя сохранить возможность действовать со-гласно правилам когнитивизма: укреплять собственную иден-тичность, выстраивать коллективную стратегию, сплачивать-ся и вооружаться, не боясь перспективы вырождения в миро-вое полицейское государство.

Либералы, возлюбившие приспособленное меньшинствов ущерб большинству, сами того не ведая, подготовили миро-вой режим апартеида, напоминающий режим Претории. Се-годня, кажется, уже всем ясно, что этот режим обещает бытьотнюдь не либеральным, больше напоминающим воинст-венную Спарту, чем демократические Афины. Новая расагоспод, конституирующая себя перед лицом порабощаемых«варваров», должна будет освоить милитаристский этос на-тренированных суперменов, презрительно отбросивших «ста-рую мораль» христианского братства и сострадательности.Этой расе предстоит со всей дисциплинарной строгостьювыработать критерии отличия своих от чужих и поручитьсвоим имиджмейкерам создать предельно полярные образы:имперского полубога — носителя глобальной миссии — иотщепенческого сброда, к которому невозможно применятьморальные нормы «старого гуманизма».

Тотальная информационная война против изгойскогобольшинства планеты уже ведется. И началась она на участ-ке, еще не остывшем от прежних боев «демократии противтоталитаризма», — в постсоветском пространстве. Не демо-


низировав Россию в качестве источника мирового зла и бес-порядка, нельзя закрепить плоды победы в «холодной войне».

Наши либералы констатируют, что Россию до сих пор«еще не приняли» в «европейский дом». Следовало бы ска-зать: ее уже исключили из «нормального общества», с темчтобы оправдать «не вполне нормальные» приемы, которыепротив нее применяются. Люди, сохранившие иллюзии ста-рого либерализма, полагали, что глобальный мир будет пре-дельно емким и открытым для всех. На поверку он оказыва-ется предельно узким: в нем не нашлось места странам быв-шего «второго мира», которые в большинстве своем ужевытолкнуты в изгойский «третий мир», где правила глобаль-ной сегрегации действуют без всяких гуманистических по-блажек и ограничений. Судьба прекраснодушных либера-лов — приспосабливаться к новому военно-полицейскомупорядку, неминуемо следующему за новым делением плане-ты на приспособленных и неприспособленных.

Впрочем, либералы зарекомендовали себя людьми гиб-кими и находчивыми — непременно найдут оправдательныеаргументы глобальной милитаризации, списав все на взбун-товавшуюся архаику и козни злосчастной мировой перифе-рии. Ибо одно дело — традиционалистские диктатуры отста-лых режимов, другое — мировая диктатура демократическо-го интернационала, вынужденного действовать в условиях«враждебного мирового окружения», наследственно не при-способленного к демократии и рынку.

Глава четвертая

НОВЫЕ БУРЖУА В ГЛОБАЛЬНОМ МИРЕ

Самосознание всех постсредневековых эпох отличаетсяодной общей особенностью: все они определяют себя по от-ношению к буржуазии и каждая из них дает свое имя и образэтому оборотистому сословию. Героический буржуа-перво-открыватель и авантюрист эпохи Возрождения, буржуа-пу-ританин эпохи Реформации, буржуа — «естественный чело-век» и «разумный эгоист» «эпохи Просвещения, буржуа-фи-


листер прошлого века, буржуа — монополист и империа-лист, зачинщик мировых войн XX века, — вот еще не завер-шенный каталог великого текста, имя которому — модерн.

Наша эпоха знаменуется новым самоопределением поотношению к указанному историческому персонажу, откры-вает его новый облик.

МАКС ВЕБЕР ПРОТИВ КАРЛА МАРКСА

Главные приключения современного общественного со-знания, как это повелось с эпохи Ренессанса, связаны с из-менением отношений к буржуазному классу. Еще недавнонам казался окончательным тот исторический приговор ему,который вынес К. Маркс. Это сегодня, под влиянием снобовнового великоучения может казаться, будто негативнаяоценка буржуазного владычества — провинциальная особен-ность додемократической России. Те, кто занимался изуче-нием Запада в 60—70-х годах, не могут не засвидетельство-вать, что весь интеллектуальный авангард Запада с примыка-ющим к нему молодежным движением занимал в отношениикласса капиталистов последовательную тираноборческуюпозицию, и сама эта позиция является устойчивой тради-цией интеллигентских властителей дум.

Последняя антибуржуазная революция на Западе вспых-нула в конце 60-х годов и по некоторым критериям могласчитаться мировой. Поклонники Маркса, Мао и Маркузе за-полняли студенческие камбузы и аудитории во всех странахЗапада; бунтующая Сорбонна своим антибуржуазным вдох-новением заразила Париж, нашла отклик в бунтующей Ка-лифорнии, в ниспровергательстве «красных бригад» в Герма-нии и Италии. Никто не сомневался в том, что буржуазныйпорядок должен быть заменен другим, споры велись по по-воду того, кто и как это должен сделать, каковы культурныеи экономические основания послебуржуазной эпохи.

Однако имманентная революционность интеллектуаль-ного и молодежного авангарда наложилась на мировую «хо-лодную войну» буржуазного Запада и коммунистического Вос-тока. При этом аналогичные движения интеллектуального и


молодежного авангарда в странах «социалистического лаге-ря» становились все более пробуржуазными и прозападны-ми. Вместо единого революционного интернационала, вы-ступающего против обеих разновидностей репрессивноготехнократического общества, что соответствовало бы логикемировой революции, началось повсеместное отрезвлениеили вытеснение «левых» под давлением побеждающего в«холодной войне» Запада.

Так логика мировой войны исказила логику мировойреволюции и преобразовала оптику интеллектуального аван-гарда. Как только Запад восторжествовал над коммунисти-ческим Востоком, сам факт западного, фаустовского проис-хождения коммунизма был вытеснен из сознания и коммунизмстал отождествляться с азиатским способом производства ипережитками восточного деспотизма. Словом, победителине захотели разделять с побежденными ответственности низа холодную войну, ни за изъяны репрессивного технократи-ческого общества.

С побежденного коммунистического Востока была вос-требована идеологическая контрибуция, связанная с необхо-димостью все изъяны современности взять на себя, припи-сав их давлению азиатских пережитков. (Все мы помним, чтотакую же идеологическую контрибуцию с побежденной «бе-лой» России когда-то взяли большевики, приписав все не-удачи и провалы собственной политики давлению крестьян-ской «мелкобуржуазной стихии». Судя по некоторым при-знакам, наши правящие «демократы» решили, что со старойРоссии получена не вся контрибуция — они ныне пытаютсявзять свою долю, списав провалы своих «реформ» на неиско-ренимые пережитки общинного духа.)

В этих условиях Западу понадобился мыслитель, кото-рый помог бы осуществить радикальную реабилитацию гос-подствующего буржуазного класса, снабдив его совсем другимимиджем, нежели тот, который сформировался в обществен-ном сознании под влиянием марксистской и неомарксист-ской критики капитализма. Среди живых интеллектуальныхмэтров такого мыслителя не оказалось — почти все мэтрыбыли «левыми». Он отыскался среди тех почивших, интел-


лектуальный капитал которых еще не был по-настоящемуидеологически затребован и потому оказался нерастрачен-ным. Это был Макс Вебер.

Веберовский дискурс о капитализме во всех существен-ных пунктах оказался противоположным марксистскому.Здесь не место обсуждать вопрос о том, ставил ли сам Веберзадачу последовательного опровержения Маркса. Главноесостоит в том, что идеологически затребованной и мобили-зованной сегодня оказалась именно эта часть его обширногоинтеллектуального наследия.

Эффективность М. Вебера сегодня состоит в том, что онработал в ныне модной парадигме культуроцентризма. ЕслиМаркс объяснял происхождение капитализма логикой раз-вития обмена и меновой стоимости, то Веберу удалось уко-ренить капитализм в культуре и тем самым снять с него важ-нейшее из обвинений — о враждебности всей культурной иморальной традиции.

М. Вебер поставил сугубо «немецкую», националисти-ческую задачу: доказать первородство Германии в деле фор-мирования всего европейского модерна. Как известно, Гер-мания в то время (и до самого вступление ее в НАТО) нахо-дилась на подозрении у англо-американского мира и считалась«не совсем западной» страной — маргиналом атлантическогосообщества. Немецкий мыслитель выдвинул тезис о проис-хождении капитализма из духа протестантской аскезы. Темсамым морально-религиозная традиция как культурное ядроцивилизации выступала уже не в качестве чего-то внешнегокапитализму и служащему ему неизбывным укором, а каксобственная его основа.

Главный пункт расхождений между М. Вебером и К. Марк-сом касается природы капиталистического первоначальногонакопления. У Маркса эпопея первоначального накоплениянапоминает «великую криминальную революцию» и описанакак деятельность колониальных авантюристов и флибустье-ров, баззастенчивых приватизаторов эпохи огораживаний,обрекших крестьянское большинство на нищенство и бро-дяжничество, бессовестных ростовщиков и других экспро-приаторов национального богатства. Ясно, что такая наслед-


ственность накладывает на всю капиталистическую историюсвою неизгладимую печать и предопределяет логику разрываего и с прошлым, и с будущим всего человечества.

Совсем другую интерпретацию первоначального накоп-ления дает М. Вебер. Накопление у него — не процесс грабе-жа чужой собственности и результат бесчеловечной «наход-чивости» всякого рода проходимцев, образующих новыйкласс людей, не имеющих ни почвы, ни отечества, а, напро-тив, религиозно мотивированное воздержание от всякогомотовства и излишеств и обращение в дело всего того, что впрежней атмосфере ренессансной раскованности неминуемобыло бы потрачено на чувственные радости.

Реформация у Вебера представляет собой реакцию на ге-донистический ренессанс и новое возвращение к религиоз-ной аскетике. Лютеранский и кальвинистский социокуль-турный тип потому и порождает предпринимательство, чтосчитает предосудительным безответственное потребительст-во и потакающую нашей греховной чувственности расслаб-ленность. У Вебера капиталистическая эпопея вырастает неиз безбожного «бесстрашия» авантюристов и циников, от-вергающих все запреты и нормы, а из великого религиозногостраха людей, потерявших веру в гарантированное коллек-тивное спасение, даруемое католической церковью.

Разоблачения Лютера, касающиеся пресловутых духов-ных гарантий для верующего, поданы Вебером как предвос-хищение того разоблачения коллективных социальных га-рантий, которое впоследствии осуществят критики государ-ственного социалистического патернализма. Критика Лютеромкатолического церковного авангарда, называвшего себя умом,честью и совестью эпохи и гарантирующего своей паствевечное спасение при условии полной лояльности и послуша-ния, благодаря Веберу сегодня воспринимается по аналогиис либерально-демократической критикой коммунистическо-го авангарда, претендующего на ту же миссию спасения про-летарской паствы.

Такие гарантии Мартин Лютер назвал шулерством кастыпрофессиональных «спасителей душ», а заказ на подобныегарантии со стороны низов осудил в качестве греховного ре-


лигиозного безволия. Объявленное им отсутствие даруемыхсверху церковью религиозных гарантий спасения призванобыло пробудить индивидуальную религиозную волю и инди-видуальное подвижничество — но уже не как монашескуюдеятельность, выключенную из повседневности, а как под-виг повседневности, свидетельствуемый посредством ее соб-ственных зримых критериев.

В этой связи М. Вебер извлекает из раскопок культурно-религиозной археологии термин «ЪепгГ» — профессии какпризвания, или религиозного призвания, воплощенного впрофессии. Если в прежние времена главным грехом счита-лась гордыня, а главной добродетелью — духовное смирениеи кротость, то теперь кротость расценивается как слишкомлегкий путь к спасению, достигаемому на самом деле рели-гиозно мотивированным мирским усердием в делах повсе-дневности.

Со времен протестантского переворота Бог утрачиваетпрежние качества христианского Бога, предпочитающего«нищих духом», и начинает больше напоминать ветхозавет-ного Бога Израиля, спасающего не всех, но только избран-ных — способных не к разовому подвигу просветления и по-каяния, а к методической повседневной аскезе. Почему про-тестантские аскеты так стремились к успеху в практическихповседневных делах? Потому что, не имея коллективных га-рантий спасения, даваемых прежде церковью, они испыты-вали гнетущее давление неуверенности и страха и лечилисьот этого работой. «Для него (протестанта. — А. П.), подверг-нутого такому давлению, единственным средством умень-шить неуверенность, уменьшить психическое неблагополу-чие... было не покладая рук предаваться работе»23.

Но масштабность того переворота во взглядах на капита-лизм, который связан с М. Вебером, мы можем оценитьлишь тогда, когда не ограничимся психологическими и куль-турополитическими интерпретациями его дискурса о капи-тализме. Аскетическая жертва протестанта у Вебера чем-тосущественным напоминает человеческую жертву, приноси-мую пролетарием. Труд пролетария у Маркса оказываетсятой чудодейственной субстанцией, которая является источ-

6 А. С Панарин


ником прибавочной стоимости и помогает тем самым пре-одолеть примитивное представления о капиталистическойэкономике как основанной на грабеже, экспроприаторстве иперераспределительстве. Последние создают, по Марксу,только первичную предпосылку капитализма; в дальнейшемон функционирует уже не как паразитическая, проедающаяранее созданное богатство, а как производительная, создаю-щая богатство система — и все это благодаря труду наемныхрабочих, производящих не только стоимости, но и прибавоч-ную стоимость как источник всеобщего экономическогороста.

Тайна протестантского аскета у М Вебера в чем-то пора-зительно напоминает тайну марксистского пролетария. Благо-даря своему повседневному неуклонному усердию и последо-вательному воздержанию от проедания излишков предпри-ниматель-протестант создает некую «прибавочную стоимость»,а точнее прибыль, качественно отличающуюся от традици-онных типов дохода тем, что наряду с частью, предназначае-мой для потребления, содержит растущую часть, предназна-ченную для накопления.

Так буржуазное накопление связывается с жертвой — от-казом от радостей раскованного потребительства, что требу-ет не только пламенной религиозной веры, но и большой ре-лигиозной воли. Подвиг такой воли требуется для того, что-бы перейти от спонтанности безответственного потребленияк вымученности накопления. Жертвенность веберовского про-тестанта напоминает жертвенность марксистского пролета-рия и по целому ряду других признаков. Вспомним, что про-летарий у Маркса отлучен от культуры, от досуга и от всехдостижений и радостей цивилизации, связанных с буржуаз-ной паразитической «надстройкой».

Он хорошо знает, что только его труд является произво-дительным — создающим общественное богатство, тогда каквсе остальные общественные слои усердствуют либо в пере-распределении этого богатства, либо в его прямом расхище-нии. Отсюда — известная из практики социалистическогостроительства классовая подозрительность пролетариата кбуржуазным излишествам, к деятельности, связанной с куль-


турной надстройкой, к попыткам приписать науке, культуреи образованию автономный самоценный статус Всем памят-ный «пролетарский классовый подход» демонстрировал не-выносимую утилитарную узость «пролетарской культуры»,готовой ставить на подозрение -и безжалостно преследовать«буржуазную» культурную богему — всех адептов чистойнауки и искусства ради искусства.

Однако если мы сравним отношения пролетарской дик-татуры к культуре и цивилизации с отношением к ним состороны носителей протестантской аскетики, мы поразимсянедвусмысленному совпадению. Мещанство протестантской(в России — старообрядческой) закваски с величайшим по-дозрением относилось к деятельности интеллигентного куль-турного авангарда и группирующейся вокруг него эстетствую-щей богеме. Не случайно по мере продвижения протестант-ской реформации на север, в Скандинавию и на Британскиеострова, вся художественная богема мигрирует на католичес-кий юг: Париж, Рим и Мадрид становятся для них местом эс-тетского карнавала — «праздником, который всегда с тобой».

В эпоху Ренессанса между авантюристом-буржуа и аван-тюристом-художником имелось взаимное понимание: обаони утверждали свой эмансипаторский проект на развалинахсредневековой культуры. После протестантского переворота,превратившего буржуа в скопидома, который отыскиваетсвою прибыль не на пути бесшабашных колониальных аван-тюр, а на путях методического самоотказа в повседневности,между левым авангардом, художественным и политическим,и буржуа-пуританином пролегла настоящая пропасть. Пури-тане отвергли как неугодное Богу «баловство» не только пре-сыщенность аристократической жизни, но и моральные экс-перименты культурного авангарда, презирающего преснуюмещанскую мораль.

Маркс объяснял враждебность буржуазии «известнымотраслям духовного производства» характерной скупостью иприземленностью буржуазного класса, признающего одинтолько утилитарный подход к действительности Вебер объ-яснил бы ее посредством ссылки на аскетическую традицию,обязывающую подозрительно относиться ко всякого рода де-


коративным излишествам культуры, расслабляющим рели-гиозную волю и чреватым всеми самыми опасными собла-знами.

Итак, мы видим, что Марксу, при всем стремлении к стро-гости научного экономического анализа, не удалось преодо-леть двусмысленности при описании буржуазии. С однойстороны, он призывает отвлекаться от всяких случаев, отно-сящихся к грабительской, экспроприаторской «прибыли ототчуждения», сколь бы часты они ни были, и понять буржу-азную предпринимательскую практику как расширенноепроизводство стоимостей, не нарушающих законов эквива-лентного обмена. С другой — он то и дело осуждает буржуа-зию с позиций старой моральной критики, усматривающей вбуржуазном богатстве простой грабеж и перераспредели-тельство.

М. Вебер, в отличие от Маркса, рисует последовательныйобраз буржуа как аскета, отвергающего авантюры старогоэкономического перераспределительства и признающего за-конным и богоугодным только то богатство, которое обрете-но подвигами самоотречения, как в его прямом материаль-но-потребительском выражении, так и в смысле дисципли-ны духовного и культурного самовоздержания. В первомслучае оппонентом буржуа оказывается аристократическийшулер, во втором — артистическая богема, ответственная завсе моральные революции модерна, в том числе и новейшуюсексуальную революцию.

Словом, Вебер своеобразным образом перевернул пер-спективу марксизма, объявив фактически, что основой об-щественного богатства является не столько эксплуатацияпролетариата, сколько пуританское самовоздержание про-тестантского мещанства, которое сублимировало религиоз-ную энергию в энергию предпринимательства, не проедаю-щего свою прибыль, а методически накапливающего и инвес-тирующего ее. Пролетарское воздержание носит достаточнобанальный и в общем ненадежный характер, ибо навязаноему извне. В случае ослабления внешней узды пролетариимогут быстро превратиться в люмпенство, требующего «хле-


ба и зрелищ», или в безответственных потребителей, прези-рающих всякую ответственность и мораль.

Напротив, буржуазное пуританское воздержание носитвнутренний глубоко мотивированный характер, и, пока егоморально-религиозные источники не иссякли, современнойпромышленной цивилизации не грозит вырождение в дека-дентскую цивилизацию нигилистов и люмпенов. Таким об-разом, если у Маркса, в особенности в «Экономических ру-кописях 1857—1859 годов», буржуа выступает в качестве без-ответственного растратчика тех богатств природы и культуры,которые он сам не создавал (общих экологических и научно-духовных предпосылок экономического роста), то у Вебера,напротив, он оказывается их высшим и последним гарантом.

Особого внимания заслуживает еще одна сторона про-тестантского переворота, которой последователи Вебера досих пор не уделяли нужного внимания.

Традиционный дореформационный капитализм был восновном представлен ростовщической диаспорой, не име-ющей отечества и безответственно разоряющей местное на-селение. Протестантский переворот не только способствовалнационализации религии («чья земля, того и вера»), но и на-ционализации предпринимательского сословия. Подобнотому как античное рабство было основано на захвате и зака-балении чужеземцев-варваров, не считающихся настоящимилюдьми, ростовщичество основано на отстраненно-безответ-ственном и презрительном отношении к местному населе-нию со стороны инородцев — держателей заемного капитала.В известном отношении ростовщичество такая же авантюразахватничества и перераспределительства, как и колониаль-ные авантюры завоевателей Вест-Индии.

Протестантский переворот не только преобразовал самуоснову буржуазного богатства, заменив авантюры перерас-пределительства аскетикой накопления, но и способствовалпроцессу национального укоренения предпринимательства.По мере того как отношения типа «инородец—туземец» за-менялись отношениями между тесно связанными между со-бой соотечественниками, имеющими общую территорию и


общую судьбу, эзотерическая этика мастеров обмана заменя-ется гражданской этикой партнерства и ответственности.

Мы, пожалуй, не разберемся в истоках победы «демокра-тов» над коммунистами, если не учтем такой фактор, как ве-беровская реабилитация класса капиталистов и основаннаяна веберовских презумпциях, идеологически подогретая сис-тема массовых ожиданий- Массы, шокированные системойноменклатурных привилегий и закрытого спецраспредели-тельства, ржидали, что номенклатурную элиту новых пар-тийных феодалов, жирующих на фоне всеобщего «дефицита»,заменит веберовский буржуа-аскет, с презрением отвергаю-щий всякие привилегии и дармовые блага в пользу принципапоследовательной самодеятельности и неподопечности. Но-менклатурные растратчики общественного богатства, кото-рых постоянно страховало государство, не требующее у нихнастоящего экономического отчета, должны были сменитьсяответственными частными собственниками, погружающи-мися в стихию рынка как в священную очистительную воду.При этом предполагалось, что крушение прежних полити-ческих и идеологических запретов автоматически сделаетсвободным все общество и что эта всеобщность свободыстоль же автоматически преобразуется во всеобщую граж-данскую ответственность.

Мне уже приходилось писать, сразу же по следам нашейприватизации, что оба указанных допущения оказались лож-ными. Падение прежней партийной цензуры освободило необщество — оно освободило от всякой гражданской и мо-рально-политической ответственности прежнюю номенкла-туру, которая проводила уходящую идеологию словами пер-сонажа Достоевского: «Если Бога нет, то все позволено». Богдля этих атеистов умер давно, но гнет партийной цензуры визвестной мере смягчил для общества последствия этойсмерти Бога, ибо демагогия партийной «коммунистическойсознательности» служила не только в качестве средства мас-совой манипуляции, но и в качестве сдерживающего тормозавнутри самих верхов.

Как оказалось, советское общество явно переоценилосамо себя: освобождение от партийно-идеологической цен-


зуры сработало в пользу «сильных» и давно уже в тайне отвсех ведущих буржуазный образ жизни и только усилило без-защитность остальных, у которых к моменту «демократичес-кого переворота» не оказалось ни капиталов, ни политичес-кого влияния, достаточного для эффективной самозащитыот произвола номенклатурных приватизаторов. Наряду с этойнеожиданной классовой делимостью свободы, оказавшейсяцеликом в руках прежней номенклатуры, обнаружилась ипроблематичность той связи между свободой и ответствен-ностью, которую постулировал новый либерализм.

Удивительное дело, но безответственность стала всеоб-щей: верхи отделались от этики долга как от опостылевшейцензуры, низы соблазнились объявленной вседозволеннос-тью, не уразумев того, что в обстановке вседозволенностивсегда выигрывают сильные и проигрывают слабые. При-чем — и это было еще одним сюрпризом постсоветской эпо-хи — сами понятия сильных и слабых совершенно не совпа-дали со смыслом, заложенным в идеологии либерализма.Идеология постулировала, что слабые — это те, кто привы-кли полагаться на государственный патернализм, а силь-ные — это те, кто готов к свободному рыночному соревнова-нию, избавленному от любых тайных подстраховок.

На деле оказалось, что «сильными» оказались как раз те,кто сумел сполна использовать всю систему номенклатурныхподстраховок и привилегий для перераспределения нацио-нального богатства в свою пользу, а «слабые», напротив, ока-зались предоставленными самим себе, но с заведомо урезан-ными правами и возможностями, что, по существу, исключалоих полноценное приобщение к добродетелям самодеятель-ного гражданского общества.

Номенклатурные приватизаторы с самого начала повелисебя отнюдь не по примеру «аскетов накопления», методи-чески накапливающих по крохам добываемую прибыль дляее последующего инвестирования в экономику роста. Они,напротив, повели себя как безответственная богема, даромполучившая не ею созданное богатство и намеренная ис-пользовать его ради неслыханно разнузданного гедонизма.Объективный социокультурный анализ их поведения указы-


вает нам не на аскетическую этику самон*акопления, связан-ную с методическим внутренним самоограничением, а на со-четание психологии разнузданной богемы с психологией за-хватнической «удали», все более становящейся откровеннокриминальной. Не менее обескураживающим оказывается исравнение класса «новых русских» (и иных «новых» во всемпостсоветском и постсоциалистическом пространстве) с на-ционально ответственным пуританским мещанством, стро-ящим национальный капитализм с полным сознанием соб-ственной укорененности в местную среду и традицию.

Номенклатурная богема, получившая новую собствен-ность вкупе со старыми привилегиями, оказалась в принци-пе не способной идти трудным путем честных сбережений,партнерства и ответственности. Она сделала головокружи-тельное открытие, что старая предпринимательская при-быль, связанная с экономикой роста, не идет ни в какоесравнение с ростовщической прибылью, связанной со спе-кулятивным помещением капитала, финансовыми пирами-дами и играми типа «МММ».

Все это назвали новейшей монетаристской экономикой,якобы имманентной современному информационному об-ществу, ибо все спекулятивные финансовые игры связаны,во-первых, с получением опережающей информации о рын-ке ценных бумаг и экологии фиктивного капитала в целом, аво-вторых, поражают дематериализацией самого богатства,по-видимому, появляющегося прямо из воздуха — помимороста натурных показателей и даже вопреки им.

Ясно, что здесь мы имеем дело с откровенным софизмом.Под информационной экономикой, в соответствии с ужесложившимися установками постиндустриальной теории,обычно имеют в виду наукоемкие производства, науку, обра-зование и информационно-коммуникационные сети, инвес-тиции, которые дают большую экономическую отдачу, чемвложения в материальное производство. Здесь же под ин-формационной экономикой имеют в виду манипуляции скраткосрочным спекулятивным капиталом, означающимпрямой вычет из реального богатства, безответственную рас-трату его.


«Информационная экономика» финансовых спекулян-тов означает систему механизмов, посредством которыхобеспечивается дематериализация капитала, теряющего вся-кую привязку к реальному процессу производства общест-венного богатства. Вследствие этого происходит превраще-ние финансовой элиты в «игровое» сообщество, способноеобкрадывать целые народы и континенты, в считанные часысводя на нет сбережения и труд сотен миллионов людей.Такая система означает реставрацию антагонистической па-ры: ростовщическая диаспора — туземное население, то естьперечеркивает обретения капитализма веберовского типа.

Сообщество спекулятивных финансовых игроков по всемпоказателям отличается от старого протестантского сообще-ства накопителей-аскетов. Игрок нехкопидомничает, не ог-раничивает свое гедонистическое воображение, не отклады-вает исполнение желаний. Чем легче ему достается богатст-во, тем расточительнее он им распоряжается.

ПРИРОДА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИИ СМЕРТЬ ВЕБЕРОВСКОГО МИФА В КУЛЬТУРЕ

В этой связи напрашивается вопрос о самой природе ра-циональности, в частности, экономической рациональнос-ти. Современная теория антропогенеза указывает, что в ста-новлении нашей рациональной способности суждения, со-знания и самосознания решающую роль играли механизмыобуздания спонтанных желаний. Стратегия табуированияжеланий, впоследствии получившая современное название«отложенного счастья», лежала и в основе экономически ра-ционального поведения. Процесс накопления связан с табу-ированием потребительских желаний, чему протестантскаяаскеза особенно способствовала. Само различие между про-изводством средств производства и производством предме-тов потребления связано со стратегией табуированных же-ланий. Без определенного ограничения гедонистическихимпульсов общество было бы не способным развивать про-изводство средств производства и увеличивать норму накоп-ления.


С этой точки зрения просматривается поразительнаяаналогия между двумя видами аскезы: протестантской, свя-занной с обузданием гедонистического импульса во имя на-копления, и пролетарской, связанной с культивированиемпроизводства средств производства при явном пренебреже-нии к производству предметов потребления. Разрушениеэтого аскетического климата, отказ от концепции «отложен-ного счастья» во имя немедленного удовлетворения потреби-тельских ожиданий, вопреки утверждениям наших постсовет-ских рыночников, вместо того чтобы обеспечить экономичес-кую рациональность, подорвало ее. Общество, устремившеесяв погоню за немедленным экономическим успехом, оказа-лось не способным тратить средства на амортизацию изно-шенных фондов, на создание долгосрочных заделов будущейпроизводительности, в виде дорогостоящей инфраструкту-ры, основных фондов, а также науки и образования. Все этоначало стремительно разрушаться, причем массовый потре-битель, вначале одобрительно взиравший на это разрушениененавистной ему системы «производства ради производст-ва», в конечном счете оказался у разбитого корыта. Преждеего призывали подождать, пока накопления начнут даватьотдачу; теперь ему ждать нечего, потому что превращенное взвонкую монету или «обналиченное» богатство попало вруки олигархов и стремительно уплывает за границу.

Таким образом, обнаружилось, что антагонизм междуинвесторами и потребителями, надеющимися на непомерновысокую долю накопления, был разрешен не в пользу потре-бителей, а в пользу расхитителей, задумавших просто вывез-ти богатство из «этой ненадежной страны». При этом потре-бители пострадали больше, чем прежде, — реальный уровеньпотребления по сравнению с советским периодом упал в не-сколько раз. Но пострадали не только потребители — по-страдала сама цивилизация в стране, где средства, преждепредназначаемые на поддержание и развитие современнойинфраструктуры и человеческого капитала, попали в рукипроворной диаспоры финансовых спекулянтов. Заслуживаетвнимания само различие между банком и промышленнымпредприятием, взятыми в качестве социальных институтов.


Промышленное предприятие как социальный институтпредставляет все общество. В нем труд и капитал вынужденысотрудничать, добиваясь определенного консенсуса. Без ми-нимальной согласованности этих элементов процесс произ-водства просто не состоится. Не менее важно и то, что пред-приятие должно искать определенного консенсуса с окру-жающей социальной и культурной средой, которая питаетего своими соками, — рабочей силой, системой подготовкикадров, информацией и необходимыми социокультурнымиустановками.

Совсем иное дело — банк. Он представляет собой вопло-щение дематериализированного капитала, представленногов денежной форме. Его успех или неуспех практически не за-висит от таких реальных показателей всеобщего прогресса,как рост материальной производительности труда, состояниеокружающей социальной среды, здоровье и работоспособ-ность населения. Банк представляет собой некоторую «вир-туальную реальность», не укорененную в окружающей соци-альной реальности.

Даже советские всесоюзные производственные объеди-нения, отчисляющие до 90% добытой на местах прибыли враспоряжение центра, по крайней мере оставляли на местахсозданную инфраструктуру, квалифицированные кадры, на-выки и умения рабочих — все, относящееся к человеческомукапиталу как основе всякого богатства. Банк не оставляетничего: стоит ему перевести свои активы в другое место, какна месте остается пустыня — виртуальная реальность торже-ствует над материальной. И разрушение последней под на-тиском виртуальной системы дематериализации националь-ного богатства могло совершиться только в определенномобщественном климате — подорванной аскезы, только испособной обеспечить подчинение кратковременных целейпотребительского эгоизма долговременной стратегии выжи-вания и развития.

Итак, мы видим, что ни по одному из важнейших крите-риев современная финансовая буржуазия, воплощающая ин-тенцию новейшего буржуазного курса в целом, не совпадаетс образом, который нарисовал вдохновенный адвокат буржу-


азного класса М Вебер. Консенсус между буржуа и осталь-ным обществом мыслился Вебером на основе протестант-ской этики Аскетическая буржуазия, жертвующая собствен-ными радостями жизни во имя накопления, могла требоватьаналогичных жертв от общества и имела шанс быть поня-той им

Но буржуазия азартных финансовых игроков, покры-вающая паучьей сетью весь мир и самоизолирующаяся ввиртуальном пространстве, где правила нормальной жизнине действуют, не имеет никаких оснований рассчитывать наобщественное признание и поддержку. Катастрофа, проис-шедшая с новым буржуазным классом, выражается в полнойутрате легитимности. Новре буржуазное богатство иначе какпаразитарным не назовешь — оно утратило всякую связь стем, что выражается в общественном признании и заслужи-вает его.

В свое время переход от старого ростовщического капи-тализма к продуктивному капитализму веберовского типа оз-начал, что отныне буржуазия развивает с обществом игру сположительной суммой Рост прибылей основывался на рос-те производительности труда, квалификации и образования,всемерном развитии человеческого капитала, а также того,что принадлежит к менее осязаемым благам цивилизации,касающимся ее духовного климата, нравов, ценностей. Те-перь же производительная прибыль вытесняется старой рос-товщической «прибылью от отчуждения», рост которой оз-начает прямой вычет у общества: снижение инвестиций,ухудшение условий жизни, демонтаж инфраструктуры, дег-радацию науки, культуры и образования вместе с обществен-ными нравами и системой ценностей.

Все это означает смерть веберовского мифа в современ-ной политической культуре. Алиби, выданное буржуазииМ. Вебером, заведомо неприменимо к буржуа новейшей фи-нансово-спекулятивной формации. Но буржуазия, утратив-шая общественное алиби, вынуждена все больше остранять-ся от окружающего общества и замыкаться в особую между-народную группу, которая рассчитывает уже не на широкуюгражданскую поддержку, а на поддержку неких глобальных,


наднациональных сил, имеющих свои замыслы в отношениисовременного мира.

Разумеется, попытки искусственно продлить «веберов-ский ренессанс», а вместе с этим и миф о добродетельномбуржуа-труженике, еще будут возобновляться. В Германиииздается полное собрание сочинений А Вебера, которомухотят придать едва ли не тот же статус священного всеобъяс-няющего текста, какой .имело второе (полное) издание сочи-нений К. Маркса в Советском Союзе. Но все эти попыткиуже обречены на неудачу: веберианский миф оказался значи-тельно менее долговечным, чем марксистский, смерть кото-рого отразилась и на судьбах советской сверхдержавы, и насудьбах посткапиталистического цивилизационного проектав целом. Видимо, какое-то время «прогрессивное» интеллек-туальное сообщество еще будет отмалчиваться, делая вид,что ничего не произошло. Но затягивать молчание надолгоневозможно Нам следует ожидать конструирования новогомифа о буржуа, который, словно Протей, от эпохи к эпохеменяет свой лик, предопределяя тем самым наиболее при-чудливые зигзаги и повороты теории.

Г. ЗИММЕЛЬ ПРОТИВ М. ВЕБЕРА

Концепция М. Вебера завершает ту линию развития об-щественной мысли, которая была связана с оправданиембуржуа в духе гегелевской презумпции: «все действительноеразумно, все разумное — действительно». Суть этих оправда-ний — в постулировании необходимой связи между интере-сами буржуазии как специфической общественной группы иинтересами всего общества. Классическая политическаяэкономия выдвигала в этой связи принцип «невидимой ру-ки», увязывающей индивидуальные предпринимательскиеусилия с ростом общественного блага помимо всяких наме-рений со стороны задействованных агентов.

М. Вебер постарался эту невидимую руку сделать види-мой, сделав акцент на доброкачественности предпринима-тельской мотивации, в основе которой, как он доказывал,лежал не стяжательский инстинкт, а богооправдательный


мотив стяжания душевного спасения. При этом Вебер, какистинно немецкий мыслитель, постарался укоренить буржуав национальную почву, слив мотив индивидуального призва-ния («ЬешГ») с надындивидуальными ценностями религиоз-ного спасения. В этом контексте представляется наиболееважным перерыв стяжательской традиции' переход от спеку-лятивно-ростовщического, асоциального капитала диаспорык продуктивному капитализму современного типа, не расхи-щающему, а умножающему национальное богатство.

Г. Зиммель подошел к анализу капитализма совсем с дру-гих позиций. Для него не существует никакого перерыва втрадиции делателей денег, никакой разницы между древнимростовщическим ремеслом и современным буржуазным клас-сом. Не случайно свой трактат о буржуазном классе он на-звал «Философия денег».

Там, где речь идет о предприятии как институте, разницамежду ростовщичеством и производством реальных товарови услуг бросается в глаза. Там, где акцент делается на деньгахкак таковых, это различие уходит в тень, ибо деньги, как из-вестно, «не пахнут», в денежной вселенной никакие качест-венные, тем более моральные различия не существуют —речь идет только о количественном различении. Зиммель от-казывается воспринимать буржуа в качестве какого-то специ-фического исторического и социокультурного типа, проис-хождение которого надо разгадывать. Он постулирует полноетождество буржуазного стяжательского мотива с человечес-кой мотивацией естественного эгоизма. Всю остальную, не-буржуазную часть общества и человечества он рассматриваеткак неудавшихся буржуа, которым не удалось реализоватьсвои стяжательские мотивы.

Эпистемологическое «удивление», вызванное появлени-ем буржуа как экстравагантного социального типа, Зиммельподменяет удивлением другого рода: почему все остальныене стали буржуа и заняли по отношению к нему остраненно-настороженную, а то и прямо враждебную позицию. Зим-мель склонен отвечать на этот вопрос в духе явно не компли-ментарном для тех, кто как буржуа не состоялся. Он полага-ет, что мотив обогащения и обретения денег как власти

Искушение глобализмЪм 175

актуализируется у тех, для кого деньги имеют глубоко ком-пенсаторское значение — компенсируют дефицит общест-венного признания, безопасности, доверия. Человек, счита-ет он, потому и стал человеком, что, вместо того чтобы рас-творяться в природном окружении, осознал собственноесуществование как подлежащую сознательному решениюпроблему.

С этой точки зрения стратегия тех, кого впоследствииназвали буржуа, является «истинно человеческой» страте-гией: вместо того чтобы безвольно раствориться в благопри-ятной социальной среде, они проблематизировали свое су-ществование в качестве группы, статус и само существованиекоторой изначально не были гарантированы. Ясно, что речьпри этом идет об инородческих и в первую очередь о еврей-ских группах, вынужденных, говоря словами Э. Гуссерля,«тематизировать» свое социальное бытие — осознать его какподлежащую решению проблему.

В этом контексте получается, что хотя профессиональ-ные «делатели денег» и составляют меньшинство человечест-ва, но это, если угодно, — подлинно человечное меньшинст-во, навсегда пробудившееся от животного сна и живущее всостоянии перманентного бодрствования — мобилизованно-го сознания, понимающего, что внешний мир не потакаетчеловеку.

Второй софизм Зиммеля, связанный с восприятием мо-нетаристских групп как соответствующих назначению чело-века в мире, состоит в смешении денежного обмена с обще-ственным обменом как таковым. На людей, не готовых при-знать главенствующую роль денег в мире, падает подозрениев неисправимом и агрессивном изоляционизме, в привер-женности архаичной и контрпродуктивной идее локуса —самоизолирующейся общинности, обреченной на стагна-цию. Таким образом, в отличие от немецкого мыслителяМ. Вебера, еврейский мыслитель Г. Зиммель изначальнопредставлен с позиции последовательного глобалиста, ибоимманентная логика денежного обмена, которую он выдаетза универсальную, ведет в направлении от локальных мест-


ных рынков к национальному, а от него — к не знающемуграниц мировому рынку.

Как пишет С. Московичи, нововведение Зиммеля состо-ит в том, что он стоимостные отношения, связанные с наделе-нием любого феномена товарным статусом, распространилна все общество, «переведя его из экономики в социологию безкаких-либо моральных или религиозных коррективов»24.

Зиммель подготовил характерную для современного «эко-номикоцентричного» либерализма подмену дискурса о по-стиндустриальном обществе дискурсом о глобальном обще-стве. В свете монетаристской парадигмы новейшее обществоотличается от предыдущего не особой ролью науки, образо-вания и культуры, не тем, что его центральным социальныминститутом является уже не промышленное предприятие, ауниверситет, как это утверждали прежние разработчикипостиндустриальной теории, а новой ролью экономическогообмена, превращающегося из локального в глобальный, изчастичного (затрагивающего отдельные специфические сто-роны жизни и практики) во всеохватывающий, универсаль-ный.

Словом, главным воплотителем программы эволюциипото $ар1еп8 становится буржуа как «самый человечный че-ловек», причем — буржуа-монетарист, добывающий своюприбыль преимущественно из обмена как такового, для ко-торого производительная прибыль — преходящий истори-ческий эпизод.

Антропология Г. Зиммеля не объясняет нам, почему,скажем, компенсаторские усилия изначально не принятыхили недостаточно защищенных в обществе должны выра-жаться в монетаристском «творчестве», а не в других, болеепризнанных видах творчества — в искусстве, в военном деле,в заразительном нравственном усовершенствовании и т.п.Не объясняет она нам и того, почему глобализирующаясясфера обмена находит якобы наиболее адекватное выраже-ние в финансовой сфере, в деятельности банка как институ-та, а, например, не во всеобщем духовном производстве, ми-ровом литературном процессе. Создается впечатление, чтобуржуа, связанные со спекулятивным капиталом, решили


дать бой классическому интеллектуализму, от которого онивсегда ждали каверз и подвохов. Они решили так перестро-ить концепт постиндустриального общества, чтобы он слу-жил общественному возвышению именно их класса, а не«враждебной культуре интеллектуалов», искони ставящейбуржуазные ценности под сомнение.

Для Зиммеля, как предтечи нынешнего монетаристско-глобалистского мышления, нет ничего загадочного или шо-кирующего в том, что деньги рождают деньги. Он не виделникакого эпохального скачка в переходе от старой ростов-щической формулы Д — Д' к формуле продуктивной эконо-мики: Д — Т — Д' (деньги — товар — бульшие деньги). То,что прибыль может вырастать из обмена как такового, онсчитал извечной правдой монетаризма, не нуждающейся нив каких оправданиях. Мало того, в большей или меньшейспособности к обмену он усматривал главный показателькультурного прогресса, к чему бы этот обмен ни относился.«Вся причастность денег к другим частям культурного про-цесса вытекает из основной функции. Они образуют самоеконцентрированное из всех возможных выражений и самоеемкое представление о стоимости — экономической подо-плеке всех вещей»25.

Деньги сообщают всем вещам замечательную мобиль-ность — гарантию того, что последние способны покидатьсвоих случайных хозяев и уходить к достойнейшим. Деньгипозволяют всем вещам менять своих незадачливых родите-лей, связанных с ними случайностью рождения, и попадать вруки самых способных «воспитателей», прошедших общест-венный конкурс, называемый обменом.

Как легко догадаться, этот тип монетаристской филосо-фии как нельзя лучше пригоден для оправдания того, что се-годня творят в открытом — не защищенном суверенитетом играницами — мире азартные создатели мировых финансовыхпирамид. В настоящее время годовая торговля валютой ужесоставляет более 400 триллионов долл., что в 80 раз превы-шает мировую торговлю товарами. Это — наглядный примермонетаристской самоценности обмена, теряющего товарную


привязку и рождающего спекулятивную «прибыль из воз-духа».

В общефилософском контексте нашей эпохи этот отрывденег от движения товарной массы, которое они изначальнобыли призваны обслуживать, можно расценить как подменусемантики семиотикой — своевольное освобождение знакаот значения и его полную приключений автономную жизнь.Последняя тема стала главенствующей в философии постмо-дернизма, на чем мы подробнее остановимся в следующейглаве. Здесь достаточно предварительно отметить, что обре-тение деньгами как знаками самодовлеющих функций впи-сывается в какую-то общую социокультурную парадигмунашей эпохи.

Если модерн означает денатурализацию мира — раство-рение всего натурального и естественно сложившегося в ис-кусственном, технологизированном и обмениваемом, — томонетаристская программа развеществления богатства, от-ныне без остатка переводимого в знаки, передаваемые элек-тронными сигналами из страны в страну, от континента кконтиненту, можно признать за наиболее адекватное вопло-щение мировой программы модерна. При этом мы оченьошибемся, если сочтем, что данный процесс носит сугубостохастический характер и не имеет определенного вектора.Вектор имеется: дематериализованное богатство имеет тен-денцию перемещаться от менее развитых стран к более раз-витым, от периферии к мировому центру. Следовательно, вмировой монетаристской «игре» пользуются мечеными кар-тами, позволяющими заранее знать, кто в конечном счетевыиграет.

Монетаризм — больше, чем одно из экономических те-чений. Он является сегодня, может быть, самой агрессивнойдоктриной, требующей пересмотра самих основ человечес-кой культуры — отказа от всех традиционных сдержек и про-тивовесов, посредством которых любое общество защища-лось от агрессии денежного мешка.

Дело здесь не только в социал-дарвинистской политикепоощрения «наиболее приспособленных», обосновываемойчикагской школой. Чикагская школа требовала ограничить


прерогативы социального государства, предоставив социаль-но незащищенных своей участи. Глобальный монетаризмтребует большего: он категорически осуждает все попыткизадержать дематериализацию богатства, сохранить его в неподлежащей обмену и отчуждению форме Деньги должныреализовать свою способность купить абсолютно все, вклю-чая как материальные субстанции, например землю, так идуховные ценности, например патриотический долг илипрофессиональную честность эксперта.

Все прежние моральные добродетели, заботливо культи-вируемые человечеством на протяжении всей его истории,отныне осуждены в качестве протекционистской архаики,мешающей полному торжеству обмена.

Со времен гегелевской критики отчуждения мы ни разуне встречаем на Западе течения, превращающего отчуждениев последовательно защищаемую ценность и историческийпроект, подлежащий универсализации. Все на свете должнобыть отчуждаемым — подлежащим изъятию, абстрагирова-нию и передаче в другие руки, которые первоначально могутне иметь никакого отношения к тому, что к ним приходит.Нахождение вне полосы отчуждения — вне пространства об-мена и отторжения — расценивается как пережиток тради-ционного натурализма. Такой принцип существенно коррек-тирует привычные представления о частной собственности.По-видимому, здесь акцент делается не на собственностикак таковой, а на свойстве находящихся в руках своего вла-дельца вещей помимо его желания ускользать из рук и пере-мещаться в неконтролируемом «игровом» пространстве.

Глобальный порядок, о котором здесь идет речь, по-ви-димому, готовит перспективу изъятия всех богатств мира со-обществом глобальных финансовых игроков. Прежде такиеигроки имели перед собой по меньшей мере два ограниче-ния: объективное, связанное с существованием тех или иныхценностей в неотчуждаемой, нетоварной форме, и субъек-тивное, связанное с нежеланием торговать теми вещами, ко-торые защищает от обмена особый ценностный, «харизмати-ческий» статус. Отныне с обоими этими ограничениями суж-дено покончить. Как пишет один из наших глобалистов,


«критика в марксизме отчуждения вещи и владения, выли-вающаяся в критику капиталистического общественногоустройства вообще, делает эту критику консервативной кри-тикой»26.

Как видим, вопрос не в обмене как таковом. Вопрос втом, чтобы все на свете сделать отчуждаемым — причем вглобальном масштабе.

Когда речь заходила о прежнем типе рынка — рынке то-варов, экономическая теория рассматривала рыночный от-бор как процедуру открытия наиболее эффективных произ-водителей, находящих в системе рынка эффективное поощ-рение. Теперь, когда речь идет о рынке ценных бумаг иманипуляциях с краткосрочным спекулятивным капиталом,рынок превращается в процедуру абстрагирования и отчуж-дения — денатурализации богатства, без остатка растворяе-мого в денежных знаках и без следа исчезающего в процессеглобальных финансовых игр. Деньги оставляют от предметовлишь чистые знаки, связывающие их с одной формой суще-ствования — обменом и коммуникацией.

Но монетаризм символизирует не только абстрагирую-щую способность денежной знаковой системы, которая, на-подобие платоновских идей, стоит за натуральными форма-ми богатства и делает их мгновенно отчужденными. Деньгиявляются специфической формой перманентной револю-ции, переворачивающей социальные статусы и авторитеты.В основе сребростяжания лежит страсть; но ошибаются те,кто сводит ее к наживе. Не в меньшей мере это страсть соци-ального реванша со стороны предельно самолюбивых групп,которые ощущают себя предельно униженными.

Как пишет Г. Московичи, комментируя Г. Зиммеля, «день-ги — родина безродных... Если ментальная тенденция транс-формировать деньги в их собственную цель укореняется вобществе, необходимо предположить, что какая-то особаясоциальная категория более, чем другие, способна ее реали-зовать... Прежде всего, эта категория должна находиться нанекоторой дистанции по отношению к ценностям и благамколлектива, проявлять безразличие по отношению к егосудьбе. Далее, ей должно быть отмерено время, и она должна


жить под угрозой постоянного ультиматума... Повсюду суще-ствуют инородцы, еретики... люди, исключенные из общест-ва из-за опасности, которую они представляют для общест-ва, если не для всего человеческого рода... Никакая другаяроль не позволяет им существовать и даже приобрести неко-торое могущество. Лишь деньги могут дать это, и они хвата-ются за них как за спасательный круг»27.

Таким образом, мы действительно сталкиваемся с пара-доксом. Наши либералы, которые с таким жаром сегодняосуждают революционные перевороты и революционныйтеррор — и прежде всего за то, что они перевертывают нор-мальную социальную перспективу, ниспровергая лучших,способнейших и возвышая худших, — не заметили, что «террормонетаризма» выполняет точь-в-точь ту же роль. Посредст-вом денег люди, ничем не заслужившие доверия общества ичасто демонстрирующие наихудшие моральные качества,получают возможность торжествовать над наилучшими —совестливыми, чуткими, бескорыстными, просто честными.

Не является нынешняя монетаристская революция, наглазах изумленного мира переворачивающая все статусы ивозвышающая над всеми нами ранее никому не известных ик тому же сомнительных личностей, — не является ли онапревращенной формой старого революционного экстремиз-ма, в котором, как известно, задавали тон эти же обиженныеинородцы, мстительные местечковые честолюбцы люмпен-интеллигенты, которым обычное течение дел не давало ни-какой надежды? И те и другие заинтересованы в том, чтобывзломать существующий социальный порядок, нарушитьправила игры и, перевернув общество вверх дном, добитьсявыгодного им перевертывания статусов.

Реванш отщепенцев — вот что роднит бывшую больше-вистскую и нынешнюю монетаристскую революции. И неслучайно обеим революциям сопутствовали специфическиекультурные революции. Культурная революция — это взрывнормальной ценностной системы и системы оценок, без чеговзявшие реванш отщепенцы все равно обречены на нравст-венный остракизм, на духовную отверженность. Поэтомуони крайне озабочены тем, чтобы навязать обществу «новую


мораль» — как раз такую, которая обеспечивала бы легитим-ность их нелегитимным практикам.

Нынешние «революционеры монетаризма» менее склон-ны в этом сознаваться. Их борьбе со «старым менталитетом»недостает доктринальной ясности. Тем не менее весьма оши-бутся те, кто в нынешней волне имморализма и прямогокриминала усмотрят действие одной только «варварскойстихии». Здесь, как и в культурной революции большевизма,чувствуется направляющая рука компетентных технологов,ведающих, что творят. Главная их цель — морально разру-шить и обескуражить общество, лишить его способностинравственного суждения, перевернуть систему оценок.

Судя по многим признакам, монетаристская «революцияотщепенцев» является действительно мировой. Посколькуона смазывает все качественные различия, касающиеся про-исхождения денег, и, главное, смазывает различие междупродуктивной и спекулятивной прибылью, между нормаль-ной и теневой экономикой, то она неминуемо влечет за со-бой целый шлейф криминальных монетаристских практик,включая такие сверхрентабельные, как торговля наркотика-ми, торговля живым товаром, торговля человеческими орга-нами и пр.

Что-то случилось с цивилизацией, какой-то микроб опа-сно ослабил ее, коли она оказалась не в состоянии предупре-дить наступления новых буржуа, с революционной энергиейвзламывающих все социальные и моральные нормы. Толькомногозначительная двусмысленность цивилизованного за-конодательства позволяет создателям финансовых пирамидбезнаказанно разорять целые континенты, обессмысливатьтруд миллионов людей, вывозить сотни миллиардов долла-ров из разоренных стран, не подпадая ни под одну из статейуголовного кодекса. Монетаристы осуществляют тихий ге-ноцид оказавшихся незащищенными народов, подрывая ус-ловия их демографического воспроизводства и всякой нор-мальной жизни вообще.

Монетарная революция, высвободив процесс самовос-производства денег, безотносительно к их нормальным со-


циальным функциям, связанных с инвестициями и возна-граждением за труд, открыла возможность расширенноговоспроизводства асоциальных активистов, претендующих наключевые роли в обществе. Дистанцирование денег от преж-них экономически продуктивных функций аналогично дис-танцированию асоциальных элементов от нормального со-циального окружения, над которым они желают властвовать,не разделяя его ценностей. Чем больше масса денег, высво-бодившихся от былой связанности с натуральными показа-телями, тем больше масса новых маргиналов, высвободив-шихся от всяких «социальных повинностей» и цивилизован-ных норм.

Оценивая в этом свете перспективы постсоветского об-щества, мы выделяем в нем две группы, ныне тесно перепле-тенные, но в будущем способные далеко разойтись. С однойстороны, это бывшая номенклатура, обменявшая прежнюювласть на новую собственность, воспользовавшись всемиимеющимися у нее привилегиями. С другой — среда рево-люционеров монетаризма, для которых деньги — единствен-ное средство отвоевания пространства и перевертываниястатусов. За ними не было прежних привилегий — с тембольшей энергией они «освобождают» общество от прежнихидеологических и моральных пережитков и мобилизуют силуденег для сокрушительного социального реванша. Здесь объ-единяются виртуозы спекулятивных финансовых игр с тене-виками из торговой сферы, а также с откровенными мафио-зи, отмывающими грязные деньги,

Просматривается опасная зависимость; деньги, освобож-денные, согласно рецептам монетаризма, от «архаичной»связи с натуральными экономическими показателями, нара-щиваются тем свободнее и быстрее, чем полнее разрыв соис-кателей денег со всеми правовыми и нравственными норма-ми. Глобалистская доминанта современности благоприятст-вует такому разрыву и даже освящает его, помогая все формыпрежнего законопослушного и морального аутентичного по-ведения третировать как проявления ретроградного фунда-ментализма.


Режим Ельцина базировался на определенном консенсу-се между этими двумя типами — номенклатурной «аристо-кратией» и монетаристскими «игроками». Но отныне их путирасходятся. Это расхождение напоминает раскол среди боль-шевистских революционеров. Одни, как и тогда, пожелаютстроить свое «новое общество» в «одной, отдельно взятойстране», в которой им стены помогают.

Другие, менее рассчитывающие на лояльность местнойсреды, станут ориентироваться на глобальный интернационал,объединяющий всех революционеров монетаризма. О пер-спективе этой борьбы мы поговорим позже (см. часть II на-стоящей книги). Сейчас подчеркнем другое.

Концепция М. Вебера и концепция Г. Зиммеля указыва-ют нам две противоположные стратегии, вопрос о которыхпоставлен возвышением буржуазного класса как культурно-го изгоя цивилизации. М. Вебер полагал, что поднятая всейлитературной классикой проблема буржуазного выскочки,попирающего культурные и моральные нормы цивилизации,в принципе разрешима. Разрешение ее состоит в том, чтобыразмежевать спекулятивно-монетаристский тип буржуа, ве-дущий свое происхождение от средневекового еврея-ростов-щика, и продуктивный тип, ведущий происхождение от про-тестантских аскетов и изначально связанный с большойморально-религиозной традицией. Вебер полагал, что марк-систский революционеризм не удосужился уточнить предметсвоей неистовой критики. Мишенью выбран буржуа — безуточнения, о каком буржуа должна идти речь, кого совре-менная цивилизация может брать в союзники, а кого оста-вить за бортом как носителя контрпродуктивного принципа.

Георг Зиммель, напротив, полагал, что подменной ин-тенцией буржуазного класса является не та или иная кон-кретная прибыль, а прибыль вообще, в чистом виде выра-жаемая в форме самовозрастания денег. Концепция Зиммеляобещает нам, что, как только буржуа откроют способы дела-ния денег независимо от производственного помещения сво-его капитала, они оставят прежние скучные занятия, в луч-


шем случае дающие прибыль в 5—7% годовых, и займутсяспекулятивными денежными играми как таковыми.

Монетаристская революция современности, высвобо-дившая краткосрочный спекулятивный капитал и сделавшаяцентром общества банк, а не предприятие, предоставила но-вым буржуа эту возможность. Перед лицом этой возможнос-ти они повели себя совсем не в духе М. Вебера. Вместо тогочтобы заниматься деньгами, способными интегрировать их вокружающую социальную среду, сосредотачивающуюся во-круг промышленного предприятия, они занялись деланиемтаких денег, которые выключают их из общества и позволя-ют новой финансовой касте господствовать над туземнымнаселением. В этом качестве они назвали себя глобалистами,свободными от национальных кодексов.

Итак, новые буржуа — это реставраторы прежней функ-ции денег, служащей не обществу в целом, но специфичес-кой маргинальной среде, берущей благодаря им реванш надобществом. Постиндустриальное общество, которое они стро-ят, имеет своим центром не университет (и другие институтыдуховного производства), как это обещала интеллектуальнаяэлита, а банк.

Интеллектуалы могут утешать себя тем, что их пророче-ства по поводу маргинализации индустриальной среды такили иначе сбылись. Промышленная среда в самом деле от-ступает и теряет позиции, но не в пользу центров духовногопроизводства, производящих новые продуктивные идеи, а впользу центров финансовых манипуляций, производящихвиртуальное пространство контрцивилизации, враждебнойостальному обществу.

Если цивилизации не удастся себя защитить от мировойреволюции монетаризма, ставящей с ног на голову нормаль-ные приоритеты и статусные критерии, не удастся отбитьконтрнаступление маргиналов, вооружившихся более илименее грязными деньгами, ее будущее останется под вопро-сом. Чтобы остановить атаку новых маргиналов, необходимопредварительно выполнить теоретическую работу, связан-ную с разоблачением нового денежного фетишизма.


Товарный фетишизм, с которым в свое время боролсяК. Маркс, был связан с верой в загадочное самовозрастаниестоимости, за которым в действительности стояла эксплуата-ция наемного труда. Нынешний монетаристский фетишизмсвязан с идеей самовозрастания денег, за которым на самомделе стоит экспроприация богатства, представленного в егореальных, натурально-вещественных формах. «Самовозрас-тание денег» порождает инфляцию, уничтожающую честныесбережения. Эта инфляция прямо вытекает из разрыва меж-ду семантической, обозначающей функцией денег, требую-щей соответствия товарной и денежной массы, и их семио-тическо-символической функцией, лежащей в основе мани-пулятивных практик.

Выступая в роли «делателей денег», финансовые игрокиимеют дело с их семиотической функцией, позволяющей со-здавать виртуальную реальность финансовых пирамид. Но,выступая как потребители богатства, они требуют за своидутые деньги твердой наличности — и получают ее за счетограбления всего общества. Здесь перед нами раскрываетсяосновной парадокс монетаристской теории. Выступая кактеория «дорогих денег», не рекомендующая их расточать вформе дешевого кредита ненадежных форм экономическойактивности, не говоря уже о расточительстве социальногопатернализма, подкармливающего всех «неприспособлен-ных», она в то же время требует независимости банков, какцентров власти и решений, от традиционных форм социаль-ного контроля, в том числе и государственного.

Но банки, избавленные от такого контроля, начинают за-ниматься производством денег ради денег, вместо того чтобысохранять за деньгами роль стимулирующего средства в от-ношении других видов активности. Монетаристы начали скритики советской практики «производства ради производ-ства», требуя подвергнуть производителей контролю со сто-роны рынка; кончают же они тем, что оправдывают спекуля-тивную практику денег ради денег, избавленную от законно-го контроля со стороны общества. И все это выдается заобъективную логику экономического развития, которой нетальтернативы.


ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКАЯ КРИТИКАБУРЖУАЗНОСТИ - К УСЛУГАМ НОВЫХ БУРЖУА

Наш дискурс о новых буржуа будет весьма односторон-ним, если мы не зададимся вопросом о социокультурныхпредпосылках их реванша. Их культурная революция вряд лиудалась бы, если бы не находила какого-то отклика в общемклимате нашей эпохи. Ведущая философия эпохи назвалаэтот климат постмодернистским. Постмодернизм означает, впервую очередь, разложение субъекта модерна — того со-бранного и самонадеянного субъекта, которому дано былоформировать дерзкие проекты будущего и претворять их вжизнь.

Сегодня либеральные критики называют эти проектыутопическими, но это — самое поверхностное заключение.Под утопией естественно разуметь продукты раскованноговоображения, остраняющегося от действительности. Деяте-ли модерна вовсе не были такими размягченными мечтате-лями. Их надо судить не по одним только онтологическимкритериям — на предмет соответствия замыслов объектив-ной действительности, — но и по критериям антропологи-ческим.

Здесь-то и возникает самое трудное: объяснить, почемудалекие от реальности замыслы рождали столь яркие и силь-ные характеры, неукротимую волю, железную организацию.Постмодернистская аналитика именно на этом главном пун-кте сосредоточила свое внимание. Опираясь на психоанализФрейда, она показала, что в основе модернизации как обще-ственно-исторического процесса лежал процесс подавления

' спонтанных желаний — преобразование их в рационалисти-ческий проект.

С гносеологической точки зрения мы можем здесь гово-рить о процессе рационализации, с праксиологической — опроцессе накопления. Отказ от удовольствий, от немедлен-ного удовлетворения желаний, закабаление природы (и на-шей собственной, внутренней, и внешней, лежащей вокругнас) — вот механизмы, посредством которых созидался пре-дельно мобилизованный человек модерна.

Постструктуралистская, постмодернистская и неофрей-


дистская критика усмотрела в этом проявление ненавистнойбуржуазности, которую необходимо «демонтировать». Онавзялась расщепить, «децентрировать», деконструктивиро-вать субъекта эпохи модерна, воспользовавшись как союзни-ком давлением бессознательного, витально-инфантильногоначала. Буржуазная цивилизация потому и создала мощнуюкогорту пионеров накопления, что заковала в цепи сидящуюв каждом из нас инфантильную стихию — ту самую, что за-являет о себе криком ребенка, когда ему чего-то хочется.Бунт детей против отцов, бессознательного против созна-тельного, женского начала против мужского, чувственностипротив разума — все это рассматривается постмодернистамикак разновидности антибуржуазной стратегии, взявшей себев союзники то, что можно назвать инфантильной актуаль-ностью, отвращающей от труда, порядка и самодисциплины.

Успехи, достигнутые постмодернистской критикой «ста-рой буржуазной культуры», как мы можем теперь судить, по-истине отрицательны. Секрет в том, что она играла на по-нижение — потакала тому, что не требовало усилий, и обес-кураживала само усилие, навешивая на него ярлык репрессии.

Но здесь-то и случилось самое неожиданное. Антибуржу-азные старания постмодерна эффективнее всех использоваласама буржуазия. Освободительная стратегия привела к осво-бождению буржуа от необходимости следовать всем класси-ческим буржуазным добродетелям: воздерживаться от пота-кания своим спонтанным эмоциям, стремиться к предельнойосмотрительности в отношениях, ограничивать потреблениев пользу накопления, вести размеренно-методический образжизни, подчиненный проекту обогащения.

Переключение внимания с промышленной прибыли наприбыль, получаемую от раскованных спекулятивных игр,переход от «скучного» классического предпринимательства казартному строительству финансовых пирамид и другимвидам аферы дает нам узнаваемый постмодернистский образдезорганизованной чувственности, и не думающей себя ус-мирять ради какого-то долга и какого-то дела.

Бунт спекулятивного «предпринимательства», не при-знающего никаких ограничений, никаких правил игры, на-


чисто не способного к методическому накопительству и дру-гим проявлениям отложенного удовлетворения желаний, какнельзя лучше вписался в проект постмодернистской «декон-струкции» всех институтов и норм «репрессивного общест-ва». Как оказалось, постмодернисты и деконструктивисты недля того старались: их усердием воспользовался буржуа-про-тей, в совершенстве владеющий искусством превращения.Ошеломленному постмодернистскому авангарду оставалосьтолько наблюдать, с какой смелой последовательностью ихзаклятый оппонент — буржуа осуществляет их проект декон-струкции культуры и морали, тем самым освобождая себя отвсех сдерживающих норм.

Как теперь можно подозревать, буржуа давно уже тяго-тился тем самым нормативным, рационалистически-органи-зованным порядком, авторство которого ему приписали. Онпервым из всех социальных групп современного обществареализовал (для самого себя) новейшую утопии постмодер-низма, связанную с тотальной деконструкцией начал, обуз-дывающих инфантильно-гедонистическую «витальность».В движении на пути к предельной чувственной раскованнос-ти, высвобождению сексуальности, не поддающемуся реп-рессивной организации эротизму и асоциальному инфан-тильному эгоизмуон далеко опередил таких «маргиналовбуржуазного социума», как молодежь, женщины, цветные,сексуальные меньшинства, на которых стратеги великогоантибуржуазного отказа возлагали столько надежд.

И разве теперь этот буржуа не вправе рассчитывать на из-вестное понимание у общества, которое и само давно уже тя-готилось «репрессивным тоталитарным» порядком и жажда-ло сбросить с себя все оковы? Этот буржуа ныне считает воз-можным заявить своим опомнившимся оппонентам: вся вашакритика, адресованная мне, недобросовестна, она скорее ре-зультат зависти, чем законного негодования. Я осуществилантитоталитарный, антирепрессивный проект, который всевы примеряли на себя, я живу по меркам предельно раско-ванного и неангажированного индивида, каким вы сами хо-тели стать, давно уже'тяготясь всем тем, что попахивало дол-


гом и ответственностью. Какого же долга и какой ответст-венности вы теперь хотите от меня?

Амбивалентность постмодернистского взгляда на этупроблему состоит еще и в том, что здесь в принципе не мо-жет получить разрешение вопрос, считавшийся прежде стольважным: идет ли речь о злой воле — решимости порвать с со-циальными нормами во имя теневых практик или, напротив,о безволии — о предельном морально-психологическом ос-лаблении нашего современника, более не способного ни ккаким последовательным усилиям, ни к каким жертвам исвязанному с ними напряжению.

Добавим, что эта двусмысленность присутствует во всехреволюциях — и социальных, и криминальных. Когда боль-шевики соблазняли солдат Первой мировой войны лозунгом«долой войну» — приглашением к дезертирству, а крестьян игородских люмпенов — лозунгом «грабь награбленное», чтоздесь преобладало: давление мефистофельской асоциальнойволи или асоциального безволия, не способного нести бремякакого-либо долга?

Легче всего развести эти моменты в сторону, одним при-писав мефистофельскую волю, другим — роль ее пассивныхжертв. Но, рассуждая строго, мы должны признать, что когдаречь идет о жертвах и жертвенности, то эти понятия мыдолжны скорее отнести не к дезертирам, мародерам и под-жигателям усадеб, а к тем, кто решился на вооруженное со-противление, — волонтерам добровольческой армии. Сопро-тивление остальных надо признать запоздалым и вряд липринципиальным: они возмутились лишь тогда, когда кри-минальные практики большевистской экспроприации ока-зались прямо направленными против бывших содельников иклассовых попутчиков.

Уловка тех, кто ломает устоявшийся порядок в своих ко-рыстных целях, состоит в том, чтобы объявить сам порядоксвоекорыстным и нелегитимным. Большевики все стесни-тельные для них цивилизованные нормы объявили буржуаз-ными; «демократы», открывшие дорогу великой криминаль-ной революции по имени «приватизация», объявили эти женормы тоталитарными, а себя — борцами с тоталитаризмом.


И те и другие брали себе в союзники человеческую слабостьи греховность, тяготящуюся общественными нормами и дол-гом. В обоих случаях проект освобождения освобождал лишьтех, кто наиболее профессионально подходил к ниспровер-жению порядка и был готов к профессиональному использо-ванию открывшегося беспредела.

Профессионалы же здесь не те, кто увлеченно делают, ате, кто заранее знают, во имя чего это делается. С этой точкизрения надо признать, что демократы постмодернистскогопошиба в своей борьбе с «тоталитарной репрессией» не былинастоящими профессионалами — их деятельность ниспро-вержения послужила целям, о которых они заранее вряд липодозревали.

Вероятно, наиболее надежным критерием отличия дейст-вительно продуктивного реформаторства от контрпродук-тивного является последовательный отказ от манипулятив-ной игры на понижение — от потакания низменным инстинк-там и слабостям, которыми легче всего соблазнить массу,ничего не давая ей взамен.

По-видимому, настала пора сформулировать особый за-кон революционно-реформаторских эпох: чем масштабнеепровокационный процесс потакания инстинктам, тем боль-ше дивидендов извлекают из него потенциальные экспро-приаторы и узурпаторы собственности. Следовательно, заду-манный в качестве «антибуржуазного» процесс высвобожде-ния «репрессированной чувственности» и асоциальное™неизменно играет на руку буржуазии наихудшего пошиба —не способной к самоограничению. Эскалация ниспроверга-тельного процесса, направленного против норм, кажущихся«репрессивными», способствует самой обескураживающейисторической ротации буржуазных собственников: вытесне-нию продуктивного капитализма контрпродуктивным, спе-кулятивно-ростовщическим, так как спекуляции, ростовщи-чество и другие практики теневой экономики лучше всеговписываются в парадигму радикалов «чувственного раскре-пощения».

Теперь поставим вопрос: почему процесс ниспроверже-ния норм столь органично сочетается с тенденциями глоба-

192 А. С. Панарип

лизации? Здесь нам пригодится еще один концепт пост-структуралистской и постмодернистской «критики» норма-тивных начал. В частности, речь идет о понятии множест-венности текста, предложенном Роланом Бартом. Герме-невтическая теория давно уже установила, что процессинтерпретации любого текста в принципе бесконечен и каж-дый новый интерпретатор воодушевляется неискоренимоймножественностью, многозначностью и даже двусмыслен-ностью текста.

Но постструктуралистский текстовой анализ идет даль-ше, настаивая на том, что сама целостность любого текста —не больше чем миф. «Текстовой анализ не стремится выяс-нить, чем детерминирован данный текст, взятый в целом какследствие определенной причины; цель состоит скорее втом, чтобы увидеть, как текст взрывается и рассеивается в

то

межтекстовом пространстве...»В таком именно горизонте воспринимаются нормы мо-

рали и культуры: вместо однозначной интерпретации ониподаются как текст, «взрывающийся и рассеивающийся вмежтекстовом пространстве». Таким межтекстовым про-странством является глобальный мир сосуществующих, стал-кивающихся и эпатирующих друг друга национальных куль-тур.

Глобальный «гражданин мира», вместо того чтобы зани-мать архаическую позицию верноподданного адепта одногоиз сталкивающихся друг с другом национальных текстов,предпочитает выступать в роли софистического сопоставите -ля текстов, сознательно эксплуатирующего моменты их вза-имной противоречивости. Современный «гражданин мира»сопоставляет тексты не для того, чтобы отобрать среди нихнаиболее истинный, а для того, чтобы убедить себя и окру-жающих в том, что проблема истинности вообще не имеетрешения и должна быть заменена проблемой «временногоконтракта» между субъектом и теми из множества норматив-ных систем, которые на сегодня наиболее его устраивают.

Здесь следует провести уточнение, необходимое для того,чтобы объяснить неожиданность нигилистического эффектадля некоторых наиболее прекраснодушных адептов глобаль-


ного мира и мирового гражданства. Последние ожидали, чтов глобальном мире должна произойти замена «провинциаль-ных» норм эгоистического национализма другими, болееуниверсальными и емкими общечеловеческими нормами, нетолько не уступающими прежним по способности эффек-тивно обеспечивать цивилизованное поведение людей, нодаже превосходящими их в этом.

Словом, тем либералы глобализма, которые сохранили«архаическую приверженность» закону и порядку (при усло-вии их несомненной цивилизованности), рассчитывали назамену множества сомнительных норм одной великой и не-сомненной — общечеловеческой. Более искушенные «спе-циалисты по современности» указали им, что сами поискиустойчивой и ясной нормативности свидетельствуют о реци-дивах догматически-репрессивного, тоталитарного мышле-ния. Глобальный мир в его «подлинной», постмодернист-ской перспективе означает расставание с любой принуди-тельной, то есть не представленной индивиду в форме егодобровольного и временного контракта, нормативностьюкак таковой.

Глобальный индивид современности кочует не только вфизическом пространстве нашей планеты, выискивая места,где лучше. Он кочует в межтекстовом пространстве культу-ры, нигде особенно не задерживаясь, заключая лишь вре-менные соглашения с попадающейся ему на пути социаль-ной средой. При этом его пространственные и «межтексто-вые» странствия имеют определенный вектор: он мигрируетиз мест, где нормы более жесткие, в места с разряженнымнормативным пространством, в которых ни его практики, ниего «чувственность» никто не посягает упорядочивать и под-чинять коллективному интересу.

Таким образом, проект освобождения, которым грезилиреформаторы и революционеры прежней формации, претер-певает метаморфозу. Вместо прогресса в развитии свободы,осуществляющегося в историческом времени, он осущест-вляется в пространстве. Наиболее свободными оказываютсяне те, кто в самом деле находятся на вершине культуры илинесут в себе программу саморазвития человечества, аккуму-



лируя высшие достижения цивилизации, а всего лишь наи-более мобильные — которым дано право и возможности бес-препятственно кочевать по миру, показывая кукиш вынуж-денно привязанным к месту и, следовательно, вынужденнолояльным.

В этом контексте преобразуется и понятие средств про-изводства, владение которыми издавна характеризовало по-ложение господствующих социальных групп. Теперь, повсей видимости, речь должна идти о средствах обеспеченияпредельной транснациональной мобильности, ибо постмо-дернистская эпоха — это реванш мобильных над укоренен-ными, релятивистов — над фундаменталистами. В частнос-ти, преимущество транснациональных корпораций над на-циональными сегодня не столько измеряется прежнимикритериями, относящимися к размеру капитала и других мо-билизованных ресурсов, а заключено в самой экстерритори-альности — свободе от вынужденной подчиненности нормами социальному контролю.

Ускользание от контроля, от «деспотизма нормы» — вотнаиболее точное и, кстати, наиболее соответствующее пост-модернистским презумпциям определение глобализации.Здесь же заключается и секрет совпадения новейшего либе-

. рализма с глобализмом. Либеральное открытое общество —это общество «деструктурированного» текста, то есть такое,где свобода от норм основывается на свободе миграции вмежкультурном и межстрановом пространстве.

Можно ли постулировать какое-то априорное совпаде-ние показателей предельной мобильности с показателями,которыми так дорожила прежняя культурная классика, в томчисле и классика прогресса, — развитости, образованности,нравственности, ответственности?

По-видимому современные адепты глобализма затрудня-ются в доказательстве этого; поэтому они предпочитают про-сто отмахнуться от критериев, которыми пользовалась преж-няя культура, объявив их архаичными. Агенты глобализмаотличаются от прежних миссионеров просвещения и «пио-неров прогресса» тем, что они, вместо того чтобы улучшить исовершенствовать наличную социально-территориальную


среду, предпочитают ее покидать — чаще всего прихвативпри этом ставшими мобильными ресурсы, столь необходи-мые для ее развития. Они не ждут, вместе с остальными со-отечественниками, когда сработает историческая логикапрогресса, и не способствуют ей — вместо трудного путеше-ствия во времени они предпочитают легкое путешествие впространстве. Может быть, именно это называется сегодня«концом истории».

Глава пятая

ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ПОЛИТИКА:КАК ПОЯВЛЯЮТСЯ КОМПРАДОРСКИЕ

РЕЖИМЫ

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕМЕХАНИЗМЫ КОМПРАДОРСТВА:

ЗАПАД КАК РЕФЕРЕНТНАЯ ГРУППА

Опыт уже показал, что глобальный мир — это не стольковзаимозависимый мир, как уверяли нас новые либералы,сколько зависимый — управляемый из единого центра. В тоже время глобализм означает и нечто большее: указывает нато, что современная мировая гегемония больше основывает-ся на экономическом и культурном завоевании, чем на тра-диционном военном. Речь идет о практике глобального неэк-вивалентного обмена, предполагающей не только экономи-ческое ограбление мировой периферии, но и духовную властьнад ней — ту самую власть, которой дано наделять авторите-том и престижем или дискредитировать, освящать или отлу-чать, легитимировать или лишать легитимности.

Для объяснения последнего феномена у современной со-циальной психологии есть одно ключевое понятие — рефе-рентная группа. В современном бессословном обществе, вкотором различные общественные группы живут на видудруг у друга и свободно обмениваются информацией, у ме-нее престижных групп появляются чувства зависти к болеепрестижным и стремление им подражать. Иными словами,


бессословное общество характеризуется определенным един-ством социокультурных стандартов — общим полем притя-заний, которые, однако, для одних групп оказываются реа-листическими, адекватными, а для других — менее достижи-мыми, но от этого не перестающими быть захватывающими.В этом смысле социология и социальная психология и гово-рят о разрыве между фактической социальной принадлеж-ностью и желаемой, которую олицетворяют референтныегруппы. Городская молодежь является референтной группойдля деревенской, которая во всем пытается ей подражать ипо возможности — попасть в ее ряды, столичное населе-ние — для периферии, видящей в нем законодателей мненийи вкусов, представители передовых престижных профес-сий — для более массовых и непрестижных и т.д.

В глобальном масштабе происходит аналогичное вырав-нивание социокультурного поля мира (по крайней мере, в не-которых отношениях): жители менее развитых стран осваи-вают стандарты жизни высокоразвитых, которые становятсядля них эталоном. Как расценить это явление? В традицияхпросвещенческого оптимизма оно может быть оценено по-ложительно — как обмен «передовыми достижениями» иосуществление просвещенческо-модернизаторской миссииразвитых в отношении отсталых и неразвитых. Но с точкизрения социокультурного реализма здесь можно увидеть ис-точник ползучей катастрофы. В самом деле: от того, что полепритязаний выравнивается по стандартам высокоразвитыхстран, еще вовсе не следует, что выравниваются и соответст-вующие возможности. Статистика свидетельствует, что ре-альные экономические «ножницы» между центром и пери-ферией мира не сокращаются, а увеличиваются. Следова-тельно, практика единого социокультурного стандарта плодитневрастеников — тех, кому уже никогда не примирить своипритязания со своим реальным опытом и реальным окруже-нием. Возникает феномен массового социокультурного от-чуждения от своей профессии, своей социальной группы,принадлежность к которым начинает восприниматься какнеудача или даже как знак отверженности. Не в этом ли ис-точник деградации многих современных практик? Ведь однодело, когда люди делают свое дело с огоньком, видя в нем


смысл жизни, другое — когда они видят в нем проклятие от-верженности. Покинутая земля, покинутые профессии, по-кинутая отчизна — вот результаты этого разрыва между фак-тической и референтной принадлежностью. Когда еще со-хранялись иллюзии о быстром приобщении социальнойпериферии к достижениям социального авангарда, можнобыло с.читать, что, насаждая свои стандарты, авангард при-общает и возвышает. Именно так строилась «американскаямечта», «советская мечтала затем и третьемировская мечта обудущих равных возможностях и беспрепятственной дости-жительности. Но когда соответствующие иллюзии развея-лись, то впору подумать, что «авангард» не столько приобща-ет, сколько соблазняет и развращает, насаждая у своих адептовиллюзорное, утопическое сознание, основанное на нереа-листических ожиданиях. В социальной психологии давноуже описаны болезни личности, находящейся на рубежекультур — уже отлученной или отлучившей себя от прежнейсоциальной группы и культуры, но еще полноценным обра-зом не приобщившейся к новым. Рассогласованность междуцелями и нормами, иллюзорность ориентации, мгновенныепереходы от эйфории к отчаянию, общая психологическаядестабилизация и «сюрпризность» поведения — вот удел по-граничной личности.

Приходится признать, что в условиях мира, больше об-менивающегося символикой престижности, чем реальнымидостижениями, едва ли не каждый из нас чувствует себя по-граничной личностью, отчаявшейся отыскать устойчивыйбаланс между своими притязаниями и возможностями. Мож-но сказать, что человек традиционного общества, которого стакой охотой обвиняют в иррационализме и мистицизме,мыслил куда более реалистически и ставил перед собой го-раздо более реалистические цели, чем современный человек,соблазненный «передовыми примерами» и миражами.

Этот феномен личности, разрывающейся между желае-мым и возможным, нам предстоит теперь оценить в контекс-те глобального гегемонизма. Уже ясно, что в стратегии однополярного мира решающую роль призвана сыграть не традпционная политика завоевания, а политика привлечен!


национальных элит на сторону завоевателя и превращениеих в его пособников.

Сегодня по единым стандартам потребительского обще-ства Запад, и в первую очередь США, стал для многих рефе-рентной группой, с которой они готовы сличать свое поведе-ние. Национальные элиты, концентрирующие в своих рукахне только богатство и власть, но и олицетворяющие блеск ипрестиж, тем успешнее осуществляют власть над обществом,чем больше им дается роль добровольно ведущего — рефе-рентной группы, служащей для остальных предметом подра-жания. Глобальные эффекты появляются тогда, когда самиэти элиты видят свою референтную группу в лице передовогоЗапада. Здесь и открывается поле для прозападного консен-суса между зачарованными элитами и следующими за нимимассами. Элиты добровольно присягают Западу, массы гото-вы их в этом понять. На этом консенсусе и строится совре-менная компрадорская политика. Когда произошла капиту-ляция в области культуры — отстраненность от опыта отцов,от национальной традиции в пользу заемной, политическаякапитуляция становится лишь вопросом времени. Таковыобщие социокультурные корни и социально-психологичес-кие механизмы современной прозападной и проамерикан-ской глобализации. Но социальная психология и культуроло-гия указывают нам только на общие предпосылки доброволь-ного капитулянтства перед западной мировой метрополией.Необходимо объяснить, каким образом эта общая разбалан-сированность сознания, разрывающегося между фактичес-кой и референтной принадлежностью, могла стать основойспецифических практик, в том числе политических, и осо-бых манипулятивных технологий. Объяснить это нам помо-жет парадигма постмодернизма, сменившая общую социо-культурную парадигму модерна.

ЛИБЕРАЛЬНАЯ И ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯПАРАДИГМЫ В ПОЛИТИКЕ

У нас никто еще не занимался анализом истоков постмо-дернистского сознания, хотя адепты постмодерна уже пыта-ются завладеть рядом ключевых позиций в некоторых облас-


тях духовного производства. Впрочем, заниматься анализомистоков того, чему присягают в безусловной верности, — недело адептов.

Думается, общим основанием нынешнего постмодер-нистского сдвига в культуре является всеобщая разбаланси-рованность сознания, разрывающегося между опытом на-личного и опытом желаемого и, чтобы не сойти от этого сума, занявшегося развенчанием того и другого, утверждени-ем позиции тотального релятивизма. Постмодернистскийтезис о «пародийном модусе» современного существованияявно указывает на отмеченные истоки. На первом этапе речьвсегда идет не о пародии, а о старательном копировании чу-жой судьбы и культуры. Пародийным статусом сначала наде-ляется своя собственная, «покидаемая» культура и — в болееобщем виде — покидаемые социальные практики, которыемечтают сменить на «престижные». Это можно расценитькак последнюю попытку и надежду, связанные с предыду-щим, модернистским проектом. Постмодернистский этап —это уже вторая стадия, наступающая вслед за пониманием,что ни надежно приобщиться к эталонному опыту, ни вер-нуться к прежнему, покинутому современной раздвоеннойличности не дано. И тогда пародийным статусом наделяетсяи фактическая и эталонная группа, и сам субъект, постоянномечущийся между ними. Вот тогда и возникает «постмодер-нистская чувствительность», характеризующаяся радикаль-ной «эпистемологической неуверенностью». В чем же состо-ит эта пресловутая «неуверенность»? В интересующей насполитической области ее можно оценить по контрасту склассической либеральной парадигмой, в верности которойнаши реформаторы и сегодня клянутся, не сознаваясь (себеили скорее всего другим) в том, что давно уже подвергли еерадикальной постмодернистской ревизии. Кстати сказать,настоящими центрами постмодернистской чувствительнос-ти сегодня являются не культуры Запада, а вестернизирую-щиеся культуры ближней периферии, к каким принадлежити постсоветская. Западный человек больше живет «у себядома» — в условиях значительно большего совпадения меж-ду фактической и референтной принадлежностью, чем за-


паднические адепты стран периферии* В этом смысле он бо-лее или менее счастливый провинциал, которому нет нуждысверять свое поведение по далеким эталонам. Отсюда выте-кает тот парадокс, что традиционалистская цельность и не-рефлективность существования сегодня больше характери-зует Запад, чем Восток, а в особенности то междумирье, в ко-тором пребываем мы с вами.

Итак, на каких постулатах покоилась либеральная клас-сика? Надо признать, что либеральный «дискурс» натуралис-тичен. В основе этой модели мира лежит «естественный че-ловек» с «естественными потребностями». Ключевое поня-тие политической классики — интерес включает в себя обеэти презумпции: вечного «естественного человека» и «есте-ственные», то есть никем не внушенные, не манипулируе-мые, имманентные потребности. Общество столь же естест-венно делится на группы, основные из которых являютсястоимостнообразующими, политэкономическими — пред-ставляющими землю, труд и капитал. Эти устойчивые груп-пы в политической сфере представлены партиями. Роль этихпартий — представлять указанные группы в системе государ-ственной власти и следить за соблюдением баланса их инте-ресов. На этих презумпциях естественности, имманентностии устойчивости строится теория представительной демокра-тии.

В основе своей она глубоко рационалистична, так какпредполагает, что:

а) люди хорошо знают, в чем состоит их настоящий инте-рес;

б) они умеют подчинять свои импульсы и желания дол-говременным интересам;

в) они не затрудняются в отыскании наиболее адекват-ных средств, ведущих к удовлетворению этих интересов.

Вот эти презумпции классического либерального рацио-нализма в первую очередь и атакует философия постмодер-на Она, с одной стороны, дезавуирует натурные сущности,касающиеся естественных потребностей естественного чело-века, с другой — статус последнего в качестве суверенного


субъекта, обладающего рациональным знанием, соединяю-щим здравый смысл с обретениями жизненного опыта.

Одним из исходных концептов постмодернистской фи-лософии является желание. В нем слились фрейдистскоебессознательное (либидо) и эффекты старого субъективногоидеализма, выносящего объективный мир за скобки. Жела-ние — вовсе не то, что интерес. Интерес структурируетсяобъективно, посредством сочетания устойчивых потребнос-тей с социальными средствами их удовлетворения — надле-жащим социальным статусом, реальным участием в решени-ях и т.п. Словом, речь идет об антропологической субстан-ции и ее социальных атрибутах.

~ Желание же относится к тому, что на данный момент мо-жет оказаться субъективно приемлемым. В терминах старойклассической философии — это пограничная сфера «вторич-ных» качеств, где реальное и иллюзорное, наличное и кажу-щееся переплетены и способны меняться местами.

Одновременно желание имеет психологический статусфрейдистского бессознательного — темной стихийной силы,только и ждущей случая вырваться из-под контроля созна-ния. Причем если сам Фрейд «желал успеха» сознанию вборьбе с подсознанием, то постмодернисты вслед за своимипредшественниками неофрейдистами стоят на стороне под-сознания, желая защитить его от тирании сознания. Ясно,что здесь не может идти речи о каких-то стратегиях подчине-ния импульсивных желаний рационально выверенному ин-тересу. Вот в этом пункте философия постмодернизма попа-дает в ловушку характерного парадокса, желая освободитьлибидо от рационалистической репрессии. Эта философияне освобождает личность, а отдает ее во власть господству-ющей системе манипулирования. Дело в том, что желание, вотличие от интереса, отличается крайней прихотливостью и,самое главное, поддается технике замещения. Желание под-дается многообразным символическим удовлетворениям,чаще всего не имеющим никакого отношения к реальныминтересам личности Не случайно расхожий афоризм пост-модернистской «культуры публичности» (принадлежащийамериканскому литературоведу С. Фишу) гласит: «бессмыс-


ленно заботиться о том, чтобы быть правым, главное — бытьинтересным». Приглядимся к феномену Жириновского: этотмастер политической клоунады никогда не заботился о том,чтобы быть правым, свою цель он видел в том, чтобы оста-ваться «интересным». С точки зрения классической предста-вительской рациональности Жириновский давно уже дол-жен бы быть исключенным из большой политики — слишкомсистематически он занимает позиции, прямо противополож-ные социальным заказам оппозиционного электората, кото-рому он морочит голову. Заявив о себе как оппозиционеркомпрадоркого режима, готовый ни перед чем не останавли-ваться ради защиты «Великой России», он последовательнои в Государственной думе и вне ее следовал прямой указкеКремля и защищал интересы олигархов. Что же в этом слу-чае оставалось на долю его электората? Оставалось символи-ческое удовлетворение более или менее подсознательныхжеланий, поддающихся замещениям в хлестком слове и эпа-тажном поведении политического скомороха

Все политические технологии, используемые режимомБ. Н. Ельцина, основывались на главном постулате постмо-дернистского дискурса — на подмене обозначаемого обозна-чающим, объективных показателей, относящихся к реальнойсоциальной действительности, знаками.

Постмодернизм в этом отношении базируется на прин-ципе, сформулированной одним из создателей структурнойлингвистики Ф. де Соссюром: «означающее немотивировано,то есть произвольно по отношению к данному означаемому,с которым у него нет в действительности никакой естествен-ной связи»29.

Формализованная лингвистика Соссюра борется с влия-нием референта — обозначаемой в языке реальности, отяг-чающей знаковую г'—тему языка «натурными привязками.Поэтому лингвисты, следующие 'а Соссюром, и считают ис-ключение референт необходимь м условием развития лин-гвистики»30.

Сказанное вполне можно отнести к современной поли-тологии Исключение таких референтов, как объективныйклассовый интерес, классовый социальный заказ, классовая


(групповая) политическая воля, не говоря уже о таких прези-раемых «метафизических псевдосущностях», как объектив-ные законы общественного развития, стало условием необы-чайно быстрого развития инструментального политическогознания, готовящего рецепты для политических технологий.

Здесь мы сталкиваемся еще с одним парадоксом, касаю-щимся удивительного родства либеральной политическойклассики с третируемым ныне «историческим материализ-мом». Исторический материализм (как и его облегченная по-литологическая версия — научный коммунизм) опирался нате же презумпции, что и классический либерализм: об объек-тивных интересах различных общественных групп, о том,что эти интересы находят адекватное отражение в полити-ческом сознании, которое формирует свои социальные зака-зы и политические проекты, об общественной эволюции какестественноисторическом процессе, подчиняющемся стро-гим законам, и т.п. Различие с либерализмом касалось нестолько мировоззренческо-методологических презумпций,относящихся к окружающей социальной реальности, сколь-ко классовых симпатий и антипатий.

С высоты открытий постмодернизма эти презумпцииобъективности и репрезентативности кажутся сегодня пре-дельной наивностью, унаследованной от старой эпохи. Наоснове установок постмодерна осуществляется тотальная ре-

конструкция практической политики и всей системы власт-ных технологий. При этом трагикомедийность ситуации со-стоит в том, что новоиспеченные университетские политоло-ги, как правило, и не подозревают об этом и пекут свои опусысо старанием копировальщиков, воспроизводящих давноуже забытую либеральную классику, касающуюся граждан-ского общества, правового государства, неотчуждаемых правчеловека, формальностей политического представительстваи пр. Все это сегодня может служить только усыплению об-щественного сознания страны, которую хотят уверить в том,что с победой над тоталитаризмом главные ее беды кончи-лись и теперь все зависит от того, насколько точно оно ско-пирует представительскую политическую систему западныхдемократий На самом деле речь идет не о представительст-


ве, а о производстве политического порядка, который нестолько отражает некую объективную действительность илизаконы прогресса, сколько выражает своекорыстную волюновых властителей и тех, кто их контролирует извне.

Натуралистическая теория отражения на самом делемало что объясняет; более эвристичной и, главное, приспо-собленной для технологического отношения к политическойдействительности является постмодернистская теория про-изводства, построенная на семиотических презумпциях. Длячитателя, далекого от лингвистических тем, поясню: семан-тика — это раздел лингвистики, занимающийся значениемслов (то есть в известном смысле наследующий классичес-кую теорию отражения), семиотика — раздел, занимающий-ся исследованием знаковых систем. Их различие основанона различии обозначаемого и обозначающего. Так вот, пост-структурализм, как одно из течений постмодернизма, пося-гает на то, чтобы утвердить независимость знаковой вселен-ной от реальности обозначаемого. Применительно к политикеэто означает, что такие референты, с которыми политичес-кая классика сверяла и теорию, и повседневное поведениеполитического класса — объективные интересы, объективныезаконы и тенденции, волю и социальный заказ электората ит. п., — сегодня отодвигаются в сторону. Репрезентативныефункции политиков, выступавших прежде с императивнымимандатами, заполненными рационально мыслящими изби-рателями, заменяются функциями по производству второй,знаковой реальности или, выражаясь на современном жарго-не, «виртуального мира». «Постмодернистская чувствитель-ность» сегодня не менее характерна для профессиональныхполитиков новейшей формации, чем для профессиональныхлингвистов, литературоведов и философов постструктура-листской выучки.

Постстуктуралисты утверждают, что для любого челове-ка, как существа, сформированного культурой, реальностью,с которой он имеет дело, являются не факты и феноменыдействительности, а тот или иной культурный текст. Нам ка-жется, что мы воспринимаем объективную реальность и го-ворим ее голосом или, с других позиций, голосом нашего


внутреннего «я», аффицированного этой реальностью. Насамом деле «нами говорит» тот или иной культурный текст.Мы менее аффицированы так называемой объективной дей-ствительностью, которая в постструктурализме стала чем-томеньшим, чем кантианская «вещь в себе» — тенью теней, аболее текстами культуры, которая формирует все наши мен-тальные реакции. Положение к тому же осложняется тем,что текстов, погружающих человека в свое условное про-странство, сегодня великое множество и они гетерогенны —не согласуются друг с другом. Отсюда понятие «интертексту-альности» — взаимной наложенности множества текстов,которые легитимируются не по критерию своей соотнесен-ности с реальностью, но по критерию соотнесенности с дру-гими, «авторитетными» текстами. Можно своей политикойразорить страну, довести до реального обнищания большин-ство ее населения, лишить его элементарных благ цивилиза-ции — и при этом не без успеха легитимировать эту политикусо ссылкой на авторитетный текст либерализма, западногообщественного мнения и т.п. Если вы обращаетесь с реаль-ностью как с реальностью, на вас автоматически наваливает-ся масса обязательств, которые вам предстоит выполнять —или признать свою несостоятельность. Но если вы обращае-тесь с реальностью как с полисемантическим (вбирающиммассу не согласованных между собой значений) текстом, товы можете перевернуть перспективу и вместо забот о своейрепрезентативности — соответствии объективным требова-ниям реальности — позаботиться о реконструкции этой ре-альности, подгонке ее под свои интересы, свое поведение,свои практики. Одно дело, если народ воспринимается в по-литике как реальный суверен, воля которого репрезентиру-ется в деятельности различных политиков. Другое дело, еслис ним работают как с полисемантическим текстом, в кото-ром можно по желанию актуализировать то те, то другиесмыслы, тасовать или даже вырывать страницы, озвучиватьодно и замалчивать другое и т.п.

Интертекстуальность как рабочее понятие практикующе-го политика предполагает постановку на месте реальных со-циальных референтов совокупности тщательно отбираемых


цитат. Так, для подготовки эффективных технологий в рабо-те с электоратом последний классифицируется не в соответ-ствии с реальным многообразием его интересов, специфи-кой социального статуса и материального положения, а в со-ответствии с заранее подобранной текстовой структурой.Скажем, реально обездоленную и ограбленную часть населе-ния вы «реидентифицируете», заменив эту реальность одиоз-но воспринимаемым общественностью «коммунистическимтекстом». Позаботьтесь о том, чтобы эти обездоленные гово-рили сами или, что надежнее, настойчиво говорили о них нев терминах социально-экономической реальности, а в сте-реотипных терминах уже скомпрометированного, «архаич-ного» текста. Пусть эти обездоленные побольше говорят не освоих поруганных правах и фактических злоупотреблениях,допущенных в отношении их властью, а о марксизме-лени-низме, диктатуре пролетариата, классовой борьбе, советскомобразе жизни и т.п. Поставьте на место электората умело ар-тикулированную текстуальность, реакцию на которую состороны современной культуры и влиятельного обществен-ного мнения вы заранее можете просчитать, — и вы получае-те реванш политической технологии над действительностью.Точно так же вам надлежит действовать в отношении дейст-вий власти — если это ваша власть. Поменьше старайтесьссылаться на конкретные практические результаты ее дея-тельности — вас могут уличить в подтасовках. Совсем другоедело, если действия власти и саму власть вам удалось податькак приемлемый и престижный демократический текст.Власть организует принятие в жизнь демократической кон-ституции, власть озабочена правами человека, власть вступаетв партнерские отношения с Западом, власть строит рыночныеотношения и т.п. Подчеркнутые лексемы означают манипу-лятивно значимые артикуляции «властного текста», позво-ляющие увлечь общественный политический дискурс в сто-рону от обескураживающих свидетельств опыта. Если выуверены, что тот или иной текст получил легитимацию вкультуре и обладает свойствами приемлемости, то достаточ-но представить действия власти как соответствующие данно-


му тексту и как его озвучивание — и власть сама станет вос-приниматься как легитимная.

На долю реальной действительности останется всеголишь то, что у Жака Дерриды получило название «следа».«След» — это глохнущее воспоминание, вытесняемое свежейналичностью сконструированного текста. Политика воспри-нимается как письмо, в котором есть «двусмысленное при-сутствие — отсутствие следа... исходная возможность всехтех альтернативных различий, которые прежняя «онто-тео-телеологоцентристская» эпоха считала изначальными и са-моподразумевающимися»31.

Здесь требуется ряд пояснений. Онтология и онтологи-ческая установка есть обращение к бытию в его первичностии автономности по отношению к нашему субъективному со-знанию, теоценризм означает веру в высшие ценности (поистокам своим — религиозные), телеоцентризм отражаетверу в суверенного субъекта, ставящего перед собой цели иумеющего отвечать на вопрос «для чего?» или «во имя чего?»,логоцентризм — веру в то, что действительность подчиняет-ся рационально познаваемым законам.

Постмодернизм онтологию подменяет семиологией —экраном языка, надежно и радикально отделяющим нас отсырого материала действительности, о котором никто из нас,растворенных в текстах культуры, ничего вразумительногосказать не в состоянии.

Не менее радикально ой расправляется и с высшимиценностями. В многотекстовой действительности, где текс-ты то и дело противоречат друг другу, мы давно уже отчая-лись не только выделить «истинный» текст среди огромногомножества ложных, но даже отобрать желаемый нами текст,ибо сами наши желания слишком быстро меняются и мы ужене знаем, чего, собственно, мы по-настоящему желаем. Там,где нет центрального смыслового текста, не может быть ивысших ценностей — есть только симультанные импульсы,спровоцированные мозаикой провоцирующих наше созна-ние текстов. Вместо былой цельности сознания, воодушев-ленного главной идеей и связанной с ней системой приори-


тетов, мы постоянно ощущаем некоторый неудобный «за-зор», или диссонанс между текстами, мешающий нам с упое-нием отдаться чему бы то ни было — любовному чувству,чтению любимой книги, политической идеологии и т. д. Мыосуществляем деконструкцию, или деятельность различе-ния, остужающую наши чувства и пристрастия. «Различе-ние, — говорит Даррида, — это то, благодаря чему движениеозначивания оказывается возможным лишь тогда, когдакаждый элемент, именуемый «наличным» и являющийся насцене настоящего, соотносится с чем-то иным, нежели онсам, хранит в себе отголосок, порождаемый звучанием про-шлого элемента, и в то же время разрушается вибрацией соб-ственного отношения к элементу будущего...»32

«Различение» выступает одновременно и как яд, отрав-ляющий все наши чувства, и как противоядие от энтузиазма,который столько раз подводил нас в XX веке.

Подрыв позиций логоцентризма предполагает совсеминое отношение к действительности, чем то, к которому насприучала классическая культура. Применительно к политикеэто наглядно выражается в контрасте между установкамиклассического либерализма и нынешнего «либерального»постмодернизма.

Обратим внимание на то, сколько внимания уделяют со-временные политические технологии так называемому имидж-мейкерству — конструированию «нужного образа» политика.Классика требует, чтобы политик-депутат, член парламента,глава исполнительной власти и т.п. выполнял представи-тельские, или репрезентативные, функции, то есть озвучивалголос избирателя и представлял его интересы в системе влас-ти. Политик здесь — более или менее пассивный реципиентили, если угодно, чуткий медиум, улавливающий импульсыснизу, со стороны электората. Современный постмодернист-ский политик вступает не в репрезентативное, а в технологи-ческо-волюнтаристское отношение к окружающей среде.Отсюда — заботы о конструировании имиджа. Имидж —тонкая и двусмысленная социально-психологическая кон-струкция, относящаяся не к определенности объективногоинтереса, а к двусмысленности желания. Желание не только


отличается подвижностью и гибкостью; главное в нем то, чтооно открыто манипулированию и «желает» быть манипули-руемым. Психологии желания претит классическая прозрач-ность и рациональность — оно включает ту двусмыслен-ность, которая связана с ситуацией встречи соблазнителя исоблазняемого, желания которого пробуждаются в ответ напровокации соблазнителя. Вот почему имиджмейкеры такзаботятся о харизме политика. С точки зрения классическойрациональности харизма — одиозное понятие, ибо предпо-лагает отказ от ситуации взвешенного рационального выборав пользу групповых аффектаций. Классического избирателябольше заботил не чарующий имидж политика, а его пред-ставительская надежность — верность полученному наказу.Сама теория рационального выбора предлагает остуженноесознание, четко осознающее свои интересы и покупающееполитический товар не под впечатлением от его упаковкиили дизайна, а по квалифицированным функциональнымкритериям. Современные модификации теории рациональ-ного выбора делают уступку манипулятивным практикам,различая первичные нужды, которые не подвержены мани-пуляциям со стороны рекламы, пропаганды и проч., и вто-ричные, по поводу которых потребитель готов более или ме-нее сознательно вступить в игру с профессиональными обо-льстителями.

Современная имиджология идет дальше по этому пути,стремясь смазать всякое различие между первичными (ре-альными) и спровоцированными потребностями, следуя вэтом отношении установкам постмодернизма, требующегоснять вопрос о «референте», то есть об объективной действи-тельности.

Сама политическая система в постмодернистской пара-дигме интерпретируется семиотически — как текст, не име-ющий одного, единственно правильного толкования. Какэто контрастирует с прежним системно-функциональнымподходом (Т. Парсонс), предполагающим строгую однознач-ность предписаний, ролей и функций! «Бюрократическая ра-циональность» М. Вебера также запрещала многозначностьинтерпретаций и предполагала механически точное претво-


рение в жизнь «буквы закона». Особую пикантность ситуа-ции придает тот факт, что совсем недавно адепты правовогогосударства подвергли уничтожающей критике волюнтаризм«социалистического судопроизводства», при котором судьируководствуются не буквой закона, а «своим социалистичес-ким правосознанием».

И вдруг, оказывается, постсоветские строители правово-го государства пустились в такой произвол, по сравнению скоторым комиссарское правотворчество кажется пределомнемецкого педантизма. Ни в основном законе, ни в Уголов-ном кодексе практически нет таких статей, которые поддава-лись бы однозначной интерпретации и не содержали наме-ренных пробелов, отдающих практику на откуп подкуплен-ной «герменевтике». Скажут, при чем здесь философияпостмодерна, когда речь идет о нечистых намерениях власт-ных элит, умышленно создающих лакуны в праве для своихтеневых практик? Однако здесь находит подтверждение ос-новная презумпция постструктурализма: любой феномен эм-пирического опыта проявляется в контексте культуры. И те-невые практики и поблажки им со стороны судопроизводст-ва встречались всегда, но одно дело, когда все это не имееткультурной санкции, не находит себе алиби в господству-ющих текстах культуры, другое — когда это алиби прямо вы-текает из насаждаемой сверху «постмодернистской чувстви-тельности».

Упразднение такого «референта», как избиратель, и пре-вращение политических практик в независимый текст, кото-рый создают профессионалы от политики, прослеживаетсяна всех уровнях.

О какой «репрезентативной» (представительской) функ-ции политики может идти речь, если получившие скандаль-ную известность столичные деятели, не имеющие никакихшансов быть избранными на месте, избираются в Чукотскомнациональном округе или в Карачаево-Черкессии, где онидо того никогда не бывали. Ясно, что в этом случае мы имеемдело не с политикой в ее представительской функции, при-званной отражать опыт, чаяния и интересы избирателей, а с


политикой как «текстом», творимым профессионалами в ихсобственных целях.

В этих условиях теряется основная смысловая и юриди-ческая дихотомия политики, связанная с делением на поли-тическое большинство и политическое меньшинство. Мывидим, как партия власти, не имеющая никаких шансов за-воевать поддержку большинства и тем самым легитимноподтвердить свои полномочия, начинает хитроумно дро-биться на массу якобы самостоятельных партий и групп,многим из которых поручается роль «оппозиционеров». По-сле того как эти оппозиционеры проходят в Думу, делегируе-мые избирателями именно в качестве оппозиционеров, онизатем заявляют, что поддерживают партию власти и ее кан-дидата в президенты. Можно ли при этом говорить о воле из-бирателя и представительских функциях политики? Нет,здесь мы имеем дело с производством заранее заданного ре-зультата, который достигается за счет последовательной «де-конструкции» всего однозначно интерпретируемого и на-саждением многозначности, амбивалентности — «игры смы-слов», в которой профессионалы неизбежно обставят «великогодилетанта» демократической классики — избирателя.

Нельзя смешивать постмодернистскую «игру» с процеду-рами рационального демократического выбора. Рациональ-ный выбор всегда осуществляется в терминах двузначной ло-гики, где действуют основополагающие законы тождества,противоречия, исключительного третьего. Постмодернист-ские игры разрушают рационалистический дискурс, вводямефистофельски подмигивающее «третье», которому в нор-мальной логике нет места. Постструктуралистский мэтрЖ. Деррида заявляет о разрушении рационалистическойматрицы культуры, в которой оппозиции и дилеммы носятоднозначный характер. В культурной матрице постмодернаимеет место «бесконечная игра» противоположных терми-нов: сознательное/бессознательное, бытие/небытие, озна-чаемое/ означающее, правда/вымысел, прекрасное/безоб-разное, сущность/кажимость и т. п. Мало того, что постмо-дернизм постулирует неуловимое взаимопроникновениеэтих терминов, бесконечно «пятнающих» друг друга. Он не-


изменно склоняется на «левую», мефистофельскую сторону,ее «рафинированную многозначность» против «правого»ряда морали и культуры. Иными словами, отрицательнымпонятиям, означающим «бессознательное», «небытие», «вы-мысел», «безобразное», «кажимость» отдается явное предпо-чтение. В них, как нас пытаются уверить, больше содержа-тельного плюрализма, рафинированной многозначности идаже терпимости, чем в фундаменталистской однозначноститого, что олицетворяет истину и правоту. Иными словами,порок не только имеет перед добродетелью преимуществамногомерности, но даже и преимущества плюралистическойтерпимости («живи и жить давай другим»). А самое главное,порок гораздо более приспособлен к стратегическим играм иигровым ситуациям нашей греховной современности, чемдобродетель с ее жесткой двузначной логикой.

Читателю, еще помнящему университеты марксизма-ле-нинизма и «Краткий курс ВКП(б)», это должно что-то напо-минать. Я уточню: это поразительно напоминает марксист-ско-ленинскую диалектику, благодаря которой большевикипобедили обремененных «формальной логикой» буржуазныхдемократов. Те ведь то же уповали и на победу здравого хо-зяйственного смысла, и на электоральное большинство, от-давшее им предпочтение на выборах в Учредительное собра-ние. Словом, старые российские демократы слишком полага-лись на объективную действительность, на интересы массовогоизбирателя и на другие естественноисторические сущности исубстанции. Большевики же первыми открыли для себя, чтополитика не отражает действительности, а творит ее, подме-няя естественное изобретенным, навязанным, манипулируе-мым. Известное «политическое хулиганство» большевизма,не считающееся с правилами политической благопристой-ности, с высоты новейшего постсоветского опыта можнооценить как предтечу постмодернистских игр с действитель-ностью, направленных на подмену обозначаемого обознача-ющим, реальности — знаком. В результате большевистскогоэксперимента рабочие получили знаки господствующегокласса, крестьяне — знаки землепользования, все населе-ние — знаки социалистической демократии. Несмотря на


всю ущербность большевиков в качестве местечковых горло-панов и люмпен-интеллигентских недоучек, они были посвоей конституции сложнее буржуазных демократов, ибоудерживали в своем сознании сразу два ряда несходящихсятерминов: демократию (которой они демагогически клялись) иее отрицание, власть Советов и отрицающую ее реальнуювласть партии, словоохотливую публичность и «молчачивую»гебистскую закулису, розничную торговлю и спецраспреде-литель и т. п. Эти «диалектические игры» с действительнос-тью родили тип политического теневика, деятеля с двойнымдном, амбивалентного трибуна, бдительно следящего за тем,чтобы его ложно экзальтированная речь не отражала реаль-ную действительность, а педантично подменяла действи-тельное долженствующим быть. Сравните большевистскоготрибуна, как «экзальтированного педанта», «держащего вуме» как раз то, что ни в коем случае не подлежит огласке, состарым романтическим оратором, выговаривающим толькото, что он в самом деле чувствует, и вы поймете мефисто-фельскую сложность большевистского типа, давшую ему ре-шающие преимущества в политической борьбе.

Те, кто сегодня приписывает большевизму традициона-листские корни, уводящие якобы в глубь общинного архети-па, либо ничего не смыслят в большевистской «диалектике»,либо прячут какие-то концы в воду.

Постсоветская политическая элита потому-то с такойлегкостью освоила уроки постмодерна, что ее прежний опытв качестве партии авгуров, перемигивающихся за спинойнарода, вполне к этому подготовил. Достаточно было пре-одолеть рецидивы натуралистической метафизики, проявля-ющейся в таких категориях «истмата», как базисно-надстро-ечный детерминизм, первичные (базисные) потребности,классовый интерес и т. п., — и постмодернистский перево-рот был обеспечен. Волюнтаристские практики большевизмато и дело сталкивались с натуралистическими «пережитка-ми» его теории. Это нашло отражение в концепции социа-листического реализма, где императив символического заме-щения сущего должным причудливо сочетался с неприятиемавангардистской эстетики, и в политике, где такой референт,


как народ, то ставился в центр дискурса, то исчезал, подме-няясь авангардистской символикой, относящейся к партии.Эти рецидивы политического натурализма в самом деле ско-вывали профессиональное творчество политического класса,давно уже тяготящегося ограничениями, вытекающими изнеобходимости считаться с «косной действительностью» какв теоретическом плане, так и в форме идеологически заяв-ленных обязательств перед народом. Новые демократы гло-бализма упразднили эти старые обязательства, ибо «глобаль-ный мир», в отличие от реальностей национального бытия, —это, скорее, конструкт изощренного сознания, которому нель-зя подыскать прямого «референта» из мира непреложныхфактов.

КОНЕЦ «МЕТАРАССКАЗА»И СУМЕРКИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Французский теоретик постмодерна Ж.-Ф. Лиотар опре-деляет его как последовательное недоверие в отношении ме-тарассказов33.

Под «метарассказами» постмодернисты понимают выра-батываемые в каждой культуре центральные смыслообра-зующие тексты, легитимирующие различные общественныепрактики по критериям истины, добра и красоты. То, чтодобро должно победить зло, правда восторжествовать, а по-рок быть наказанным, вовсе не следует из эмпирическогоопыта, как убедительно показал уже Кант. Эти преимущест-ва постулируются культурой, которой без подобного посту-лата суждено открыть шлюзы зла, гнездящегося в человеке.Почему же постмодернизм выступает против этих постула-тов? Одно из объяснений этого прямо связано с тоталитар-ным опытом XX века. Вдохновительные «метарассказы»культуры стали источником экзальтированных политичес-ких движений — массовой эсхатологии, связанной с верой впоследнюю битву добра со злом и породившей такое зло,какое прежде трудно было даже помыслить. Подведя баланстысячелетнему манихейству культуры, верящей великим«метарассказам», постмодернисты заключают, что банальноезло, рассыпанное в грехах повседневности, ничто по сравне-


нию со злом, как изнанкой Великого Добра, Великой Прав-ды и Великого Освобождения.

И вот постмодернизм приступил к уничтожению «мета-рассказов». Любое долженствование, обращенное к нашейдействительности в целом и ждущее великого финала исто-рии — торжество коммунизма или либерализма, бесклассо-вого общества или прав человека, совершенного равенстваили полной свободы, постмодернизм считает опаснейшейпретензией, которую необходимо дезавуировать.

Если выбирать между нигилизмом и восторженностью,плутоватой изворотливостью и прямолинейной честностью,беспринципностью и принципиальностью, циничной всеяд-ностью безверия и чистой пламенной верой, то нет никакогосомнения в том, что постмодернисты отдадут предпочтениепервому перед вторым. Они подозревают добродетель в тота-литарной догматической нетерпимости, тогда как порокуприписывают циничную терпимость и всеядность — совре-менный эквивалент старого либерального плюрализма.

В бывшем Советском Союзе постмодернисты видят во-площенный «метарассказ» — деспотический миф о конеч-ном торжестве классового истолкованного добра. Дело, разу-меется, не в конкретных истолкованиях этого ВеликогоДобра — их можно заменять вместе со сменой великих уче-ний. Дело в самой установке на окончательную победу такили иначе истолкованных воплощений разумности, правед-ности и справедливости. До тех пор, пока подобная установ-ка сохраняется, будут воздвигаться новые тоталитарные им-перии, готовые подчинять весь мир своим великим проек-там.

Можно согласиться с постмодернистами как в том, что воснову строительства советской сверхдержавы действитель-но был заложен коммунистический «метарассказ» о счастли-вом финале истории, так и в том, что смерть этого метарас-сказа оказалась главной причиной гибели сверхдержавы.Постмодернисты видят свою задачу в выполнении профи-лактической работы, направленной на подрыв самой спо-собности культуры порождать метарассказы и способностииндивидов проника1ься ими Постмодернисты предпочита-


ют шизофреническую расщепленность сознания паранои-дальной одержимости. Вот как об этом пишут авторы книги«Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип»: «Мы живем в векпарциальных объектов, кирпичей, которые были разбитывдребезги, и их остатков. Мы уже больше не верим в миф осуществовании фрагментов, которые, подобно обломкамантичных статуй, ждут последнего, кто подвернется, чтобыих заново склеить и воссоздать ту же самую цельность и це-лостность образа оригинала. Мы больше не верим в первич-ную целостность или конечную тотальность, ожидающуюнас в будущем»34.

Отсюда — специфическая бдительность постмодернист-ской «иронии», мгновенно мобилизующейся в ответ на появ-ление каких-либо признаков старого идеологического илиморального воодушевления, связанного с верой в смысл ис-тории, в высшие ценности, в значение героизма и жертвен-ности. Постмодернизм отказывает морали в праве быть ис-точником легитимности. В горизонте постмодерна легитим-ны любые практики, если они связаны с эффективностью итехнологичностью. (Помните всем известные заявления ополезности мафии, заменившей «нерасторопное государст-во» в экономической сфере и даже в области наведения по-рядка?) «В чем же может заключаться легитимность в эпохуметарассказа? Критерий оперативности технологичен, он неподходит для суждения об истинности или ложности»35.

Традиционный тип морально-религиозного пафоса ста-вится под подозрение по причине своей установки на моно-субъектность, воплощаемую в главенствующей идее, учении,кодексе. Словом, постмодернисты в своеобразной форме вос-станавливают дохристианскую политеистическую установкув культуре, не смущающуюся тем, что боги ссорятся медусобой. Ссора богов дает шанс человеческому хитроумию —по принципу «сдержек и противовесов». «...Единственнаяпозитивность, приемлемая в современную эпоху, — увеличе-ние количества языков, логик, различных сил воздействияПоли-лог: плюрализация рациональности как ответ на кри-зис западного разума»36.

Постмодернизм подстрекает к действию все то, что «от-


тачивает нашу чувствительность к различиям и усиливаетнашу способность выносить взаимонесоразмерность»37.

Таким образом, постмодернистский дискурс прямо обя-зывает нас всюду поддерживать силы дробления единого,ибо единое и цельное считается главным препятствием длятех универсальных «меновых практик» (или практик разме-нивания), которым всецело отдаются современные глобаль-ные кочевники — граждане мира.

Однако пока еще теоретики постмодерна так и не выска-зались по поводу тех парадоксов и эффектов бумеранга, ко-торыми оказалась чревата их деконструктивистская про-грамма.

Когда весь политический и культурный авангард былвсецело сосредоточен на том, чтобы свалить «тоталитарного«монстра» в лице СССР, — стратегия дробления «единого»казалась оправданной и теоретически и практически. Самоеглавное — в ней видели развитие эмансипаторских импуль-сов модерна, связанных с беспрепятственной самореализа-цией субъекта, неподответственного кому бы то ни было.

Начались повальные «деконструкции», «децентрализа-ции» и «дезорганизации» единого имперского пространства.Новая федеральная власть сама выступала инициатором бес-численных фрагментации, децентрализаций и деконструк-ций, ибо наверху встретились и стали сотрудничать две силы:демократических энтузиастов, часто не ведающих, что тво-рят, и циников приватизации, показавших замечательноеумение конвертировать новые свободы во всевозможные не-подконтрольные дивиденды.

И вот, когда сначала постсоветское пространство, а за-тем и пространство Российской Федерации стало дробитьсяна бесчисленные автономии, обнаружилось, что этот ради-кальный постмодерн обернулся контрмодерном. Единоебольшое пространство — ареал Просвещения — сменилосьмножеством глухих и замкнутых этнократических прост-ранств, где ставятся эксперименты по реставрации архаикиплеменного вождизма-, религиозной нетерпимости, ксено-фобии, тотального попрания прав личности Как пишетодин зоркий иностранный наблюдатель, «на политической


карте России появилось несколько десятков корпоративно-олигархических режимов, которые превратили в фарс кон-ституционные права граждан, свободные выборы, свободупечати и независимость суда. Варианты этих режимов со-ставляют широкий спектр, в котором слабо чувствуется при-сутствие демократии, а, наоборот, преобладают режимы от-крыто феодальные, режимы, которые можно назвать мафи-озно-криминальными, режимы с доминированием однойрелигиозной конфессии, полицейские режимы» .

Зададимся вопросом, почему это произошло. Почему наместо старого монолитного тоталитаризма пришла не демо-кратия, а множество рассогласованных и разнузданных тота-литарных практик? Почему на место концентрированногогосударственного насилия, сосредоточенного в руках все-сильного центра, встало насилие криминализированной по-вседневности, спущенное вниз, в недра общества? У правя-щих «либералов» ответ на это, кажется, готов. Он поразительнонапоминает старые ответы большевизма, объясняющего своипровалы давлением «капиталистических пережитков». Те-перь место «пережитков капитализма» заняли «пережиткисоциализма», и нам заявляют прямо: настоящий рынок и на-стоящая демократия восторжествуют тогда, когда «это» по-коление уйдет со сцены, — вопрос в том, как ему быстрее по-мочь в этом. Наши «глобалисты», более не чувствующие себяокончательно связанными с российской землей и тради-цией, могут себе позволить такие рассуждения. Эти полко-водцы демократии смотрят на территорию собственной стра-ны с глобальной высоты: они готовы перемещать народы,очищая дефицитные территории для лучшей расы, котораяотчасти должна прийти из будущего, отчасти — с западнойстороны, приготовившейся для геополитического броска наВосток.

Нам предстоит, ради уточнения диагноза нашего време-ни, с позиций выстраданного опыта заново осмыслить пред-посылки Просвещения и судьбу просвещенческого проекта вгрядущие времена. И первый среди возникающих здесь во-просов: насколько связана энергетика Просвещения с теми


вдохновительными «метарассказами», против которых такпредостерегают теоретики постмодерна?

Никто не сможет отказать Просвещению в том, что оносформировало новое явление в истории — масштабный субъ-ект действия, обладающий мироустроительными амбиция-ми. Но именно в этом постмодернисты видят не заслугу, аизъян Просвещения. Давайте сопоставим два ряда аргумен-тов.

Первый — в пользу субъекта. В современном мире нако-пилась масса неотложных проблем, не решив которые чело-вечество вряд ли сможет выжить. Как же в этом случае мож-но радоваться разрушению субъекта и даже всеми силамиспособствовать этому? Ведь глобальные проблемы, с кото-рыми сегодня столкнулось человечество, на то и глобальные,что к ним нельзя подходить с позиций сиюминутно устраи-вающегося потребителя, подменяющего долговременныестратегии прихотью стихийного желания (чему учит постмо-дерн). Не стоит ли нам всерьез задуматься над тем, как вос-становить способность современного человека выстраиватьдолговременные масштабные проекты и мобилизовать кол-лективные усилия для их претворения в жизнь. С логическойстороны это требует восстановления рациональной способ-ности суждения, умеющего выстраивать мозаику бесчислен-ных фактов в стройный смысловой ряд. С волевой сторо-ны — восстановления дерзания и пафоса, которых современ-ная культура стала чураться.

Второй ряд аргументов — против субъекта. Здесь пози-ция постмодернистов фактически сливается с позицией ли-беральных теоретиков свободного рынка. Вспомним, как этитеоретики, в лице, в частности, Ф. Хайека, критиковали «па-губную самонадеянность» рационально планирующего субъ-екта, дерзко замыслившего стохастический мир рынка,включающий бесконечное множество событий, заменитьбюрократической рациональностью плановых предписаний.Следовательно, вместо возвеличения субъекта, пытающегосястать над фактами и регулировать процесс с позиций апри-орного замысла или задания, требуется умаление субъекта —его готовность подчиниться рыночной стихии, несущей не-


сравненно больше информации, чем та, какую какой бы тони было субъект способен обрести и представить в виде сис-темы решений. Как пишет Ф. Хайек, «путаница, царящая вданном вопросе, во многом объясняется ошибочной трак-товкой создаваемого рынком порядка в качестве «хозяйства»в прямом смысле слова (то есть хозяйственного двора. —А. П.) и оценкой результатов рыночного процесса в соответ-ствии с критериями, приложимыми только к такому авто-номно организованному сообществу, которое служит задан-ной иерархии целей»39.

С позиций такой же «рыночной» критики постмодернис-ты подходят к-историческому процессу. Вдохновленный ам-бициями Просвещения субъект задумал подчинить стихиюистории своему плановому замыслу. Отсюда — все эти про-метеевы замысли, направленные на преобразование общест-ва в соответствии с определенным идеалом. Этот историчес-кий титанизм, связанный с подчинением жизни грандиозно-му проекту и во имя стройности последнего готовый ломатьи калечить жизнь, во всем зловещем блеске проявил себя вXX веке. Так не пора ли нам обойтись с историческим про-ектированием так же, как современный рыночный либера-лизм обошелся с бюрократическим государственным плани-рованием, — выбросить его на свалку. Такова примерно ар-гументация постмодернистской теории в данном вопросе.Эта аргументация еще недавно почти всем казалась несокру-шимой, ибо была подтверждена трагическим опытом тотали-тарных движений и режимов, планирующих и экономику, иисторию.

Однако сегодня мы имеем не менее плачевный и обеску-раживающий опыт постмодернистской деконструкции всехинститутов, связанных с рационалистическим титанизмом.Амбициозный субъект Просвещения был обескуражен иобезволен, с тем чтобы потесниться в пользу множества сти-хийных частных практик.

И вот здесь случилось самое неожиданное: большинствоэтих практик на глазах перерастает в криминальные, так чтолиберализм встал перед дилеммой: либо заново реабилити-ровать великого усмирителя — Субъекта с большой буквы,


либо выдать алиби бесчисленным «теневикам». Кажется, ли-берализм склоняется ко второму, постмодернистскому ре-шению.

Но нас здесь меньше всего интересует догматическая по-следовательность либерализма. Нам надо обсудить проблемупо существу: чем грозит современному человечеству саматенденция вымывания легитимных практик, по сугубо ры-ночным критериям оказавшихся менее рентабельными и эф-фективными, в пользу нелегитимных, теневых. Не ожидаетли нас впереди умопомрачительный эксперимент — покруп-нее «культурных революция» коммунизма, — связанный ссамим отказом от различия легитимного и нелегитимногоили с отождествлением легитимного с эффективным (дости-жительным)? Такая перспектива ведет к появлению «героя»,по сравнению с которым прежний люмпен-пролетарий мо-жет показаться безобидным шалуном.

Обсуждению этой перспективы с серьезными аргумента-ми в руках немало способствует постмодернистская анали-тика, когда она не довольствуется ролью эпатажа. Примеромтакой аналитики, мне кажется, является уже цитируемыйтруд Ж.-Ф. Лиотара «Состояние постмодерна». Лиотар ста-вит вопрос, может быть, о самом важном: чем становится на-ука в условиях, когда большой субъект просвещения исчезает?

Каким образом легитимировала себя классическая нау-ка? Согласно Лиотору, она достигала социального оправда-ния (а тем самым и статуса), вступая в противоречие с собст-венными имманентными установками. Имманентная уста-новка точного научного знания — безжалостно отсеиватьсуждения, не подтверждаемые в точном эмпирическом на-блюдении и эксперименте либо не имеющие формы строгодедуктивного вывода из достоверных посылок. Ясно, чтотакие суждения, как «наука должна служить народу», про-грессу, перспективе освобождения личности и т. п., не явля-ются строго верифицируемыми научными суждениями — ихнельзя подтвердить или опровергнуть в форме научного экс-перимента.

Вероятнее всего, процесс секуляризации, начатый в эпо-ху модерна, в конечном счете ведет к исключению таких суб-


станций, в которых можно угадать превращенную формустарых религиозных кумиров. Народ, Прогресс, Свобода,Равенство, Справедливость — все эти кумиры Просвещенияимеют тот недостаток, что противоречат императиву несо-творения кумиров, который наука принимает действительновсерьез. Но тогда в чем же смысл научной деятельности и ка-ковы условия ее легитимации? Лиотар утверждает, что леги-тимацией, наиболее адекватной трезвости научного знания,является рыночная. «Старый принцип, по которому получе-ние знания неотделимо от формирования разума и дажесамой личности, устаревает и будет выходить из употребле-ния. Такое отношение поставщиков и пользователей знанияк самому знанию стремится и будет стремиться перенятьформу отношения, которое производители и потребителитоваров имеют с этими последними, то есть стоимостнуюформу (гагте уа1еиг). Знание производится и будет произво-диться для того, чтобы быть проданным... вместо того чтобыраспространяться в силу своей «образовательной» ценностиили политической значимости (управленческой, дипломати-ческой, военной). Можно представить себе, что знания будутвведены в оборот по тем же сетям, что и денежное обраще-ние, и что соответствующее этому расслоение прекратитбыть делением на знание/незнание, а станет, как и в случаеденежного обращения, «знаниями к оплате/знаниями к ин-вестиции...»40

Постараемся эксплицировать из этого те выводы, кото-рые постмодернистский авангард пока что не рискует обна-жить. Если наука целиком превращается в производство зна-ния-товара, то какие последствия это влечет для нее самой идля всего общества? Для науки они очевидны (и опыт нашихрыночных реформ это подтверждает). Рыночный статус зна-ния неминуемо влечет за собой вымывание тех его разновид-ностей, которые не приняли товарную форму и не могут слу-жить немедленной прикладной (технологической) пользе.Это касается фундаментальной науки, гуманитарного корпу-са, примыкающего к общей культуре, и всего теоретическогообразования. Нынешняя российская «реформа» образованияубедительно это подтверждает; она уже обрекла такие отрас-


ли, как философия, культурология, история, политология(за исключением «имиджмейкерства» и других прикладныхответвлений), на полную маргинализацию. «Рынок» под-стрекает прикладное знание к решительному бунту противфундаментального (подобно тому как богоборческий модерннекогда подстрекал науку к бунту против религии). Но негрозит ли такой бунт самоубийством самой науки, теряющейи питательную почву в лице неутилитарного творческого во-ображения, и необходимый горизонт?

А теперь обратимся к практическим последствиям этогодля общества. Если знание тотальным образом превращаетсяв товар, по определению служащий любому покупателю, тоне создается ли вероятность того, что знание-товар вместе совсей прикладной наукой скупят дельцы теневой экономикии других теневых практик? В самом деле: теневая экономи-ка — самая рентабельная, здесь на единицу вложений полу-чают в десятки и даже сотни раз большую отдачу, чем в зако-нопослушной легальной экономике. Не грозит ли это циви-лизации неслыханной перспективой: полной перекупкойнаучного сообщества теневыми дельцами, готовыми датьмаксимальную цену, ибо именно теневой бизнес имеет мак-симум наличности? Еще недавно наиболее шокирующая ин-терпретация большевизма состояла в том, что люмпены взя-ли власть и благодаря ей получили возможность диктоватьобществу свою волю. Теперь нас ожидает перспектива того,что криминал монополизирует знание, со всеми вытекаю-щими отсюда последствиями для нашей цивилизации. В то-талитарные времена наука по определению находилась в яв-ной или скрытой оппозиции к власти, желающей превратитьее в идеологическую служанку. Такое превращение подрыва-ло сам научный этос и мобилизовало протест, имеющий нетолько моральные и духовные основания, но и собственновнутринаучные, связанные с критериями научной строгости,доказательности, верифицируемости. Сегодня подобные ар-гументы из профессионального арсенала науки не срабаты-вают против криминальных заказчиков знания. В самомделе: они вовсе не претендуют на то, чтобы вмешиваться всам процесс производства знания и исказить его идеологи-


ческим шумом. Напротив, криминалитет радикализует всеаргументы позитивиской антиидеологической критики, це-ликом соглашаясь с тем, что знание должны быть точным,технологичным и эффективным. Здесь, таким образом, уученых меньше оснований для внутреннего протеста, покрайней мере с точки зрения имманентных науке критериев.

Если наука — товар, то ее перекупят самые богатые, ко-торые постараются сделать из нее свою монополию. Внутристраны это означает постепенный переход науки, по крайнеймере прикладной, на сторону олигархов, финансовых спеку-лянтов и дельцов теневой экономики. В глобальном масшта-бе — переход на стороны самого богатого в мире заказчи-ка — заокеанского. Если проанализировать то, как меняетсянаучная тематика и направленность исследований под влия-нием системы зарубежных фондов, раздающих научные гран-ты, то сомнений у нас не останется. Например, на Украинезначительная доля зарубежных грандов стимулирует тему«русского империализма», в России — тему тоталитаризма иблизкие этому культурологические темы, касающиеся тота-литарных архетипов русской культуры и менталитета. Нашилибералы по-прежнему сражаются с призраком коммунис-тического тоталитаризма, просмотрев процесс становлениятоталитаризма нового типа — лишенную каких-либо сдер-жек и противовесов власть спекулятивно-криминальнойсреды, приготовившуюся к тому, чтобы скупить все, ставшеетоваром, а значит, и такой инструмент господства, каким яв-ляется научное знание.

Мафия грозит окончательно раздружить прикладнуюнауку (в том числе прикладные отрасли гуманитаристики —социологию, политологию, этнологию и т. п.) с моралью,культурой и просвещением, затребовав только такое знание-товар, которое призвано укреплять ее финансовое, а теперьуже и политическое могущество. Попробуем заново обсудитьстатус таких больших субъектов, как народ, просвещение,наука. Обсудим их взаимные отношения не с позиций цен-ностного подхода, который сегодня не убеждает наш истеб-лишмент, а по критериям самого рынка, но Рынка с боль-шой буквы — как такого же большого субъекта, способного


инициировать долговременные стратегии современной ци-вилизации. Если мы станем оценивать рынок по монета-ристским меркам — как процедуру открытия источников не-медленной прибыли, нам придется вынести за скобки одноиз ключевых понятий рыночной теории — накопление. Надопрямо сказать: процесс накопления невозможен при усло-вии, что Большие Субъекты отсутствуют и их место занятобесчисленным множеством малых субъектов — однодневок,преследующих свои сиюминутные цели. Накопление воз-можно и целесообразно лишь в условиях, когда существуетБольшой субъект, способный ставить перед собой более илименее масштабные цели и рассчитывающий на длительноеисторическое существование. Роль такого субъекта в куль-турной системе просвещения играл народ. Только в соотне-сенности с этим долговременно существующим коллектив-ным Субъектом становятся оправданными основные куль-турные стратегии современной цивилизации, связанные снакоплением общетеоретических знаний, развитием массо-вого образования, в том числе высшего, всевозможнымиавансами, выдаваемыми учащейся молодежи, от которой нетребуют немедленной практической отдачи. Само собой ра-зумеется, что это тем более относится к общей культуре ивоспитанию, к системе цивилизованных норм поведения,удерживающих от сомнительных практик даже в том случае,если на индивидуальном уровне они способны давать макси-мально возможную пользу.

Стоит только элиминировать народ как долговременногоустойчивого исторического субъекта, способного накапли-вать достижения цивилизации не для отдельных индивидуу-мов и даже не для одного только современного поколения, адля многих поколений вперед, как все долговременные со-циокультурные стратегии нашей цивилизации покажутсябессмысленными.

Буржуазная цивилизация совершила свое экологическоепреступление против жизни на земле (в том числе, разумеет-ся, и человеческой), ибо оказалась не способной оберегать инакапливать экологические блага. Она стала их расточать воимя максимально быстрой и максимально большой эконо-

8 Л С ГЬшрин


мической отдачи. Отсюда — формула буржуазного производ-ства, связанная с учетом только тех его издержек, которыеиндивидуальный предприниматель несет как покупательсредств производства и рабочей силы. Что касается экологи-ческих издержек, то они до сих пор как правило не участвуютв процессе ценообразования и не учитываются предприни-мательским классом. Однако, если взять ряд других издер-жек, связанных с культурными, социальными и интеллекту-альными издержками производства, то они с некоторого вре-мени стали все больше учитываться. Государство навязалопредпринимательскому классу систему налогов, способныхпокрыть эти издержки и достаточных для того, чтобы финан-сировать развитие общей цивилизационной инфраструктурыпрогресса, связанной с наукой и образованием, с социаль-ным страхованием, с охраной здоровья и материнства и т. п.

Неоконсерваторы-монетаристы организовали настоящийбунт против Большого Государства с его большими налога-ми. Постмодернистские критики модерна, во всем прочем 'считающие себя непримиримыми оппонентами неоконсе-рватизма, в данном отношении оказали ему неоценимую ус-лугу. Они снабдили его аргументами, которые оказались убе-дительными для всех не только пробуржуазно (как в бывшихсоциалистических странах), но и антибуржуазно (как на За-паде) настроенного интеллектуального истеблишмента.

В Большом социальном государстве постмодернисты ус-мотрели ненавистные им черты Большого субъекта, мороча-щего людям голову своими устаревшими «метарассказами».

И вот, когда общими усилиями Большой субъект — в ли-це социального государства или умеющей защищать себя откриминальных приватизаторов нации был устранен (или, вовсяком случае, предельно ослаблен и деморализован), мыполучили разительный эффект разрушения Большого рынкасовременности, связанного с системой общего цивилизаци-онного накопления В мгновение ока исчезло все то, что свя-зано с долговременными национальными инвестициями вбудущее — система сбережения и развития человеческогокапитала, включая поддержку семьи, материнства, охраныздоровья и т. д., а также информационно-образовательная


система, связанная с развитием средств научного производ-ства и их конвертированием в средства материального про-изводства.

Большой рынок цивилизации, работающий как системадолговременного стратегического накопления, сменяетсямозаикой малых рынков, в которых такие стратегии немыс-лимы. Это мгновенно отразилось на статусе молодежи, кото-рую модерн превратил в референтную группу — объект под-ражания со стороны других групп. В самом деле, в условияхжизни в нестабильной высокоизменчивой среде уже не ста-рики — аккумуляторы векового опыта, а молодые становятсязаконодателями поведения. Эпоха модерна возложила на мо-лодежь незаменимые функции, наделяющие ее статусомавангарда: быть особой группой, предназначаемой общест-вом для ускоренного освоения новой территориальной, со-циокультурной, технико-производственной и профессио-нальной среды. Аванс, некогда выдаваемый обществом арис-тократии как аккумулятору высших достижений культуры,эпоха модерна передала молодежи, наделив ее полномочия-ми быть полпредом будущего.

Молодежь относится к специфическим образованиямэпохи Просвещения, равно как молодежный возраст. Тради-ционное общество знало только два возраста: детство (до по-лового созревания) и взрослость, продолжающуюся до самойсмерти. Это возрасты конформизма: детство — конформизмпослушания и имитации старших, взрослость — конфор-мизм приспособления к наличным обстоятельствам. Про-свещение открыло третий, нонконформистский возраст,наступающий в промежутке между концом детства, ознаме-нованным бунтом против отца, и наступлением профессио-нальной взрослости. По критериям информационного обще-ства молодость — это возраст, когда нам позволено получатьобщую культурную и научную информации, пока что не за-ботясь о ее утилитарном применении. Собственно, это и естьинформационное накопление. Рыночные реформы монета-ризма, равно как и социокультурные реформы постмодерна,прямо направлены против молодежи, с ее ориентацией на


«метарассказ» прогресса и информацию фундаментальноготипа, не сулящую немедленной прикладной отдачи.

Совсем не случайно рыночные реформы в России сопро-вождаются переменами в гражданском и трудовом законода-тельстве, прямо направленными на всемерное сокращениемолодежного возраста. Паспорта стали выдаваться не в 16, ав 14 лет и с этого же возраста молодежь приглашают «не битьбаклуши» в системе общего образования, а поскорее идти напроизводство или, если таковое свертывается, в прислугибизнесу и просто в прислуги кому бы то ни было.

Ради точности следует сказать, что современное крими-нализированное общество предлагает свою специфическуюформу открытия молодежного возраста, но связана она не ссистемой социализации молодежи, а с практиками ее десо-циализации — выпадения из общей нормативно-ценностнойсистемы цивилизации и переходом в ряды внутреннего вар-варства, терроризирующего окружающую среду.

Итак, постмодерн оказался «пятой колонной» алчной искаредной «взрослости» — реваншем Отца над юношей Эди-пом. Молодежь доверилась постмодерну, обманутая стилис-тикой рафинированного нигилизма и эпатажами против«репрессивных систем». На деле демонтаж Большого мифа,обращенного в будущее, оказался и демонтажом системы об-щего информационного накопления, превратившей моло-дежь в привилегированную группу.

Там, где исчезает функция накопления, обращенного вболее или менее отдаленное будущее — ибо «малые субъек-ты» не интересуются большим будущим, — молодежь теряетаристократические привилегии. Общество, представленноесиюминутно ориентированными малыми рыночными субъ-ектами, с новым подозрением относится к молодежи, как к«романтикам будущего», которого на самом деле нет. Как со-знается Лиотар, в таком обществе и знание не передается ине будет в дальнейшем передаваться молодым людям цели-ком и раз и навсегда, еще до начала их активной жизни. Онопередается и будет передаваться «на выбор» взрослым, на-чавшим трудовую деятельность или собирающимся начать


ее, с тем чтобы повысить их компетенцию и профессиональ-ное продвижение...»41

В самом деле только, молодежь выступала в роли субъек-та, оправдывающего накопительные социокультурные стра-тегии Просвещения. Именно она выступала в эпоху модернапреимущественным, если не исключительным потребителемтакого знания, которое, вместо того чтобы служить приклад-ным практикам «здесь и теперь», было ориентировано на бу-дущее, то есть служило эквивалентом общего накопления.

Чем больше общетеоретической, «поливалентной» ин-формации содержало знание, тем живее оно захватывало мо-лодежь, которая чувствовала в себе призвание самого про-гресса: не воспроизводить, не копировать уже сложившийсяопыт, а обновлять его с помощью общей теоретической и со-циокультурной информации. Эта интенция молодежи в точ-ности совпадала с установками Просвещения, больше всегоценившего то знание, которое не обслуживало систему опы-та, а служило системе общих новаций. И вот постмодерн вкорне меняет эти установки цивилизации. Сбросив с пьедес-тала Большого субъекта с его большими целями («метарас-сказами»), постмодерн возвращает нас к той далекой эпохе,когда знание было целиком рецептурным, ремесленничес-ким и адресовано было мастерам, заранее хорошо знающим,как и для чего они будут его использовать. Само собой разу-меется, что это выносит за скобки фундаментальные иссле-дования и другие формы общего интеллектуального накоп-ления, о которых нельзя заранее сказать, в какие конкретныепрактические результаты они выльются. Не грозит ли пост-модернистский переворот разрушением большого творчес-кого воображения как такового, подменяемого меркантиль-ными расчетами на злобу дня? Некоторые теоретики постмо-дернизма чувствуют это и спешат нас успокоить.

Так, Лиотар предлагает сравнить две проблемных ситуа-ции: с неполной информацией, которую еще только пред-стоит произвести, и с полной, которую просто предстоитотыскать в наличном банке данных. В первом случае наммогут пригодиться романтики классической науки, которыев ходе смелой мозговой атаки родят неожиданные идеи. Во


втором случае никакие романтики нам уже не нужны — ихзаменяют находчивые операторы, умеющие работать с систе-мой Интернета, как резервуаром уже готового знания. Ин-тернет — это информационный «конец истории», ибо здесьпроцесс производства нового неведомого знания заменяетсямашинной обработкой сведений, уже наличествующих в ин-формационных сетях. «...В играх с исчерпывающей инфор-мацией наилучшая результативность не может заключаться(гипотетически) в получении дополнительной информации.Она получается из новой организации данных, что собствен-но и составляет «прием». Допустимо изображать мир знанийэпохи постмодерна как мир, управляемый игрой с исчерпы-вающей информацией, в том смысле, что она в принципе до-ступна для всех экспертов: здесь нет научного секрета»42.

В этой фразе запечатлено главное отличие пространст-венных стратегий глобального открытого общества от вре-менных (исторических) стратегий общества, вышедшего изПросвещения. Просвещение меньше заботилось о том, что-бы максимально открыть национальные сообщества другдругу, чем о том, чтобы повысить способность каждого изних творчески открывать будущее — на основе смелого поле-та инновационной мысли. Постмодерн боится открытого —то есть непредсказуемого будущего, а пуще всего боится та-ких субъектов, которые способны организовать «метафизи-ческий» бунт против настоящего, вооружившись вдохнови-тельными «метарассказами».

Призывая кастрировать эту опасную плодовитость, пост-модернисты одновременно предлагают компенсацию: ненадо бояться иссякания романтического вдохновения (за ко-торое человечество заплатило слишком большую цену) —система глобального открытого общества позволяет нам за-менить производство нового знания — со всеми его риска-ми — более надежной и безопасной системой обнаруженияготовых данных. Вертикальная открытость будущему должнабыть заменена горизонтальной открытостью культур, кото-рым отныне запрещено иметь секреты друг от друга.

Задумаемся, какую общую перспективу все это нам гото-вит? Не замаячил ли на нашем горизонте образ глобального


«организованного общества», в котором поэтам, интеллекту-алам-теоретикам и прочим субъектам с чересчур раскован-ным романтическим воображением предстоит решительнопотесниться в пользу тех, кому не даны полеты фантазии, нокто умеет лучше любого другого организовать «наличный ма-териал» действительности к услугам немедленной пользы.

Харизматические «разведчики будущего» заменяютсяглобальными разведчиками настоящего, в прямом и пере-носном смысле слова.

Мы знаем две основные философские версии Просвеще-ния — французскую и немецкую. Французская делает акцентна эмансипаторском импульсе Просвещения — на той самойсамодостаточной чувственности, освободившейся от оковпредрассудка, о какой и сегодня так много твердят. Немец-кая делает акцент на другом — как эту раскованную чувст-венность заново социализировать, подчинив всеобщему за-кону, который, в отличие от деспотического законодательствасредневековья, должен совпадать с внутренним самоопреде-лением современного человека.

Блестящий образец подобного решения дал И. Кант. Егосистема рационалистического законодательства для раско-ванной чувственности нового времени носит и гносеологи-ческий (в «Критике чистого разума»), и морально-нормативный(в «Критике практического разума») характер. Английский эм-пирик Д. Юм тоже исходил из автономной самодовлеющейчувственности — этого «референта» всей новоевропейскойфилософии. Но именно поэтому Юм приходит к скептициз-му и релятивизму. Взбунтовавшаяся чувственность кладет налопатки прежний законодательный разум и приводит к отри-цанию всеобщих и обязательных, объективных истин. По-кончив со средневековой схоластикой и признав чувствен-ный опыт единственным источником знания, мы, как полагалЮм, теряем такие обретения старой догматики, как универ-сальный и объективно-обязательный характер суждений.Ибо чувственный опыт индивидуалистичен и спорен. Поэтомуэмпиризм и сенсуализм, при всем своем освобождающемзначении, разрушают две основы цивилизованного сущест-вования: общеобязательность и достоверность наших истин.


Именно в таком проблематизированном виде досталась Кан-ту эстафета раннего модерна, связанная с апологетикой сво-бодной чувственности. Немецкий мыслитель выступил бы вроли ретроградного реставратора, если бы он попытался ли-шить чувственный опыт завоеванных прерогатив. Кант по-ступил иначе — он нашел способ заново социализироватьвзбунтовавшуюся чувственность посредством так называе-мых априорных форм. Априорные формы, в которые Кант по-мещает разрозненные данные чувственного опыта, — это непросто врожденная универсальная канва или матрица, в ко-торую отливается наша прихотливая чувственность. Правиль-нее было бы понять ее как интериоризированные универса-лии общечеловеческой культуры, выступающие внутреннимзаконодательством нашей индивидуальной чувственности.

Здесь, как мне кажется, немецкому идеализму в лицеКанта удалось раскрыть самую суть Просвещения: оно естьинтериоризация универсалий культуры и морали, обеспечи-вающая превращение «чувственных индивидуалистов» ново-го времени в рационально мыслящих и законопослушныхпредставителей современной цивилизации. Трансцендент-ный субъект Канта — это субъект, способный, благодаряимеющейся у него универсальной матрице мышления, по-стичь и перевести на язык рациональных понятий абсолютнолюбой опыт и воспроизвести его самостоятельно, в собст-венных условиях места и времени.

Не будь этой немецкой версии Просвещения, венчаю-щей его философскую эпопею, наша цивилизация получилабы одну только предельно раскованную и истерически свое-вольную индивидуалистическую чувственность, которуюФрейд впоследствии обозначил как «либидо», или подсозна-тельное. Мало того: не будь ее, раскованная новоевропей-ская чувственность неминуемо вылилась бы в более или ме-нее агрессивное почвенничество, в этноцентричный сенти-ментализм, умеющий быть крайне нетерпимым в отношениипроявлений чужой «чувственности» и чужого опыта

Выпестованный немецкой классической философиейтрансцендентальный субъект Просвещения открыл для нас


следующие, сливающиеся в горизонте прогресса, перспек-тивы.

Во-первых, перспективу науки: матрица априорных ра-циональных форм позволяет обеспечить точную воспроизво-димость любого опыта, любого эксперимента, где бы и кембы он ни был поставлен. Уже этим самым созидается одна изформ единого общечеловеческого пространства — простран-ства современной науки.

Во-вторых, перспективу единого законодательства и еди-ной общечеловеческой морали. Трансцендентальный субъ-ект в принципе не может остановиться на формах племенной(в смысле «плюрализма цивилизаций») морали, так же как ина плюрализме правовых норм. Он воплощает собой челове-ка как такового — со всем его интеллектуальным и мораль-ным достоинством. Его этническая, расовая, классовая ипроч. специфики — ничто по сравнению с универсалиями,выражающими его единую разумную природу.

В-третьих, единую историческую перспективу. Транс-цендентальность выражает такой тип единой общечелове-ческой наследственности, который позволяет каждому наро-ду не только свободно воспроизвести любые достижения ци-вилизации в любой точке земного шара, но и самостоятельнооткрывать или корректировать их — на пользу всего челове-чества.

Особого внимания заслуживает вопрос об отношениимежду народной субстанцией и универсалиями Просвеще-ния.

Сегодня делаются попытки заново — будто и не было ве-ликой очистительной работы Просвещения — придать слову«народ» чисто этническое и этнографическое звучание. Делопредставляется таким образом, что «народ» означает однутолько племенную специфику и никаких общекультурныхуниверсалий даже в потенции не содержит. Народу припи-сываются свойства «локуса», имеющего неодолимую склон-ность к самоизоляции43.

Что касается современных больших единых пространств,то заслуга в их формировании приписывается либо капита-лизму (образование единого национального, а затем и миро-


вого рынка), либо миссионерской деятельности интеллиген-ции.

Но как же тогда быть с великими мировыми религиями?Наверное, никто не будет спорить, что их не изобрели нибуржуа, ни либеральные интеллектуалы. Опыт мировых ре-лигий свидетельствует, что намного раньше большого эко-номического пространства, создаваемого капитализмом,формировалось большое духовное пространство, при этомего религиозная форма опередила современную научно-ин-формационную на несколько тысяч лет. Эмансипированнаячувственность, связанная с процессом секуляризации, не со-здала предпосылки цивилизационного универсализма, какмногие думают, а, напротив, готова была подорвать их. Един-ство католического, православного, индо-буддистского ми-ров было поставлено под вопрос реформационными и мо-дернистскими движениями, сначала претендовавшими насвободу интерпретации великих монотеистических текстов,в результате чего возник плюрализм региональных толкова-ний, а затем и на свободу их полного отрицания.

Как показывает история становления и распространениямировых религий, народы в конечном счете неизменно пред-почитали текст, содержащий единые великие универсалии,всем другим текстам, закрепляющим или провоцирующимэтнический изоляционизм. Только в драматических «про-межутках» истории, когда прежний тип универсализма из-живал себя, а новый еще не созрел, народы отдавались этно-центризму. И дело здесь, вероятно, не столько в том, чтоуниверсалии сами по себе более привлекательны, а в том, чтоновым универсалиям сопутствует такое богатство морально-религиозного, смыслообразующбго содержания, какого наузкоплеменном уровне заведомо невозможно было достичь.

Можно предположить, что и относительно универсалийПросвещения формировались два типа интерпретации: ин-дивидуалистическо-гедонистическая и народно-коллекти-вистская Индивидуалистический гедонизм придавал уни-версалиям Просвещения преимущественно отрицающеезначение, именно: отрицания слишком узких и жестких ло-калистских норм. Народный запрос, адресованный Просве-


щению, состоял в другом: заполучить форму дневной, со-лнечной культуры, сочетающей свет знания со светом мо-ральной истины. Для народа текст Просвещения — превра-щенная форма более древнего монотеистического текста.Народ более всего озабочен тем, к чему интеллигенция ссамого начала оставалась более или менее равнодушной:крепкой связью универсалий теоретического знания с уни-версалиями морального долга. Как пишет Лиотар, перед ос-нователями Берлинского университета стояла проблема,связанная с качественным различием двух типов логики:теоретической и моральной, с «фундаментальным конфлик-том... между языковой игрой... отвечающей только критериюистинности, и другой языковой игрой, диктующей опреде-ленную этическую, социальную, политическую практику и снеобходимостью содержащей решения и обязательства либовысказывания, от которых ждут, чтобы они были справедли-выми, а не истинными...».

Неискоренимая фундаменталистская интенция народногосознания запрашивает текст, в котором истина и справедли-вость заново бы обрели друг друга. В то же время несправед-ливо было бы обвинять народ в фундаментализме, абсолюти-зирующем одну только справедливость в ущерб просвещен-ческой истинности. В самом деле, почему в конечном счетенарод предпочел А. С. Пушкина Ф. Булгарину с его лубочно-этнографическими «Иванами Выжигиными»? Почему «Евге-нию Онегину», этой поэтической повести о драме лишнегочеловека, суждено было стать народной книгой? Думается,это свидетельствует о том, что между народом и Просвеще-нием существует более имманентная, более интимная связь,чем полагают адепты современной теории модернизации. Нетолько народ нуждается в Просвещении, причем, не просто«объективно», по внешней необходимости, но и субъектив-но, интенционально, — но и Просвещение нуждается в на-роде. Народ своими экстатическими, монотеистическими посвоим истокам ожиданиями придает просвещенческому тек-сту ту харизму, которой дискурс об истине сам по себе не со-держит. Не будь народного «соавторства в прочтении», сооб-щающего реальную жизнь просвещенческому тексту, пос-


ледний выродился бы либо в невыносимо рассудочную ди-дактику (такие уклоны Просвещения нам известны), либо вапологию раскованной чувственности (породившую порно-графический роман XVIII века).

Зачем приходится говорить об этом так подробно? Затем,что современная «постмодернистская чувствительность»уничтожает ту матрицу Просвещения, в которой теоретичес-кий и моральный разум, дискурс об истине и дискурс о добретак прочно слились. Постмодернисты берут из просвещен-ческого модерна одну только раскованную чувственность,как символ тотальной эмансипации. Но сегодня с этой чув-ственностью, освободившейся от каркаса просвещенческихуниверсалий, происходят поистине удивительные вещи.

АСОЦИАЛЬНАЯ ЧУВСТВЕННОСТЬНА СЛУЖБЕ ГЛОБАЛИЗМА

На основе такой чувственности происходит явная бести-ализация, «анимализация» человека. Постмодернизм сталподозрительно относиться к вербализуемым практикам, по-дозревая в них идеологизированную заданность. То ли делоцеликом спонтанные телесные практики — эти празднествараскованности. И вот, с подачи адептов раскованной по-стмодернистской чувствительности по всему мировому про-странству пошел гулять «естественный человек» с его телес-ными практиками. Кстати, бандитизм и проституция вполнеподпадают под искомые определения телесных практик, об-ладая всеми запрашиваемыми признаками предельной «экс-прессивности», «спонтанности», «сингулярности» (своеволь-ности). Если прежде переход от местного к универсальномуили глобальному человеку осуществлялся через культуру —посредством стратегий все более высокой сублимации, веду-щей от приземленной «местечковости» к горним универса-лиям свободного разума, то теперь он осуществляется черездесублимацию — погружение в телесную стихию «вечногоинстинкта». Культуры дают плюрализм человеческих типов,взаимное постижение которых через вербальные практикиякобы весьма проблематично. Глобалисты постмодернист-


ского толка, вслед за неофрейдистами, заподазривают моти-вацию, сформированную культурой, не только в ее вымучен-ности и инверсионной извращенности (например, щедростьпонимается как реактивное подавление крайней скупости),но и в том, что она становится источником некоммуника-бельности представителей различных культур. Таков пара-докс, заявленный постмодерном: культуры разъединяют,тогда как инстинкт и телесность сближают и глобализуют.

Отсюда — апологетика примитива и брутальности. Нанаших глазах американизированная массовая культура от-воевывает права самой грубой телесности у более рафиниро-ванных форм эстетического опыта. Спонтанность сексуаль-ного, садистско-мазохистского, стяжательного и других ин-стинктов, включая инстинкт убийства, подается как некоетираноборство современности, направленное против старойзапретительной морали.

Путь к глобальному сообществу через неустанный диалогкультур кажется слишком сложным и проблематичным, ибо«одежды культуры» прячут инварианты нашей чувственнос-ти. Достаточно сбросить эти одежды, обнажить человечес-кую телесность — и нам откроется искомая глобальная тож-дественность. Когда-то большевистские экспроприаторы суспехом эксплуатировали инстинкт зависти, ставший самымнадежным союзником «пролетарских» экспроприации. Ны-не глобальные экспроприаторы в своей борьбе с культурнымнаследием, поддерживающим духовную сопротивляемостьнародов однополярному миру, берут в союзники взбунтовав-шуюся телесность, которой свойственно тяготиться культу-рой. Всюду, где только можно, американские вестернизаторыпровоцируют бунт тела против духа, способствуют вымыва-нию рафинированных интеллектуальных практик воинству-ющим примитивом как пособником глобального культурно-го экспроприаторства.

Все эти «новые русские», «новые украинцы», «новые ка-захи» и новые немцы, румыны, поляки являют миру тип но-вого человека, явно тяготящегося цивилизованными куль-турными и моральными нормами и демонстрирующими бру-тальную телесность.


Пока что мало кто задумывается над этой ценой глобаль-ного американского эксперимента над миром. Подобно томукак режим Ельцина поощрял этносуверенитеты ради утверж-дения собственной власти, американские глобалисты всюдуна местах поощряют ниспровергательную энергию инстинк-та, направленную на то, чтобы превратить культурное про-странство человечества в геополитический вакуум, которомупредстоит быть заполненным новыми хозяевами мира. Этаазартная стратегическая игра с инстинктами и телеснымипрактиками всюду ослабляет цивилизацию и поощряет вар-варство.

Некоторые наивные либералы, не искушенные в тайнахпостмодернистского дискурса, еще продолжают надеятьсяна то, что глобализация по-американски — это путь наверх,от тоталитарного рабства к свободе, от племенного фанатиз-ма к терпимости, от традиционного невежества к рациона-листической просвещенности. Пора понять, что в переворотеглобализма, как и в других «эпохальных переворотах» наше-го времени, решающая роль принадлежит игре на пониже-ние — от разума к инстинкту, от просвещения к контрпро-свещению, от рафинированной духовности к агрессивнойтелесности, словом — от цивилизации к варварству. Не сфор-мировав своевременную альтернативу этим глобальным играмна понижение, мы рискуем провалиться в палеонтологичес-кие пласты истории. Совсем недавно на глазах у изумленно-го мира большевизм возродил азиатский способ производст-ва, то есть спровоцировал провал на несколько тысячелетийназад — ко временам восточных деспотий Ассирии, Вавило-на и Египта. Постмодернистский глобализм, опять-таки воимя наиновейших прорывов, способен спровоцировать об-вал в доцивилизованную, догосударственную архаику вооб-ще, на фоне которой советский тоталитаризм может пока-заться верхом просвещенной упорядоченности и рациональ-ности. Дело в том, что глобалисты, вооруженные арсеналомкультурологии, установили для себя, что за национальнойгосударственностью, в которой они видят помеху глобализа-ции, стоят скрепляющие и питающие ее национальные куль-турные системы. Поэтому они радикализировали свой «де-


конструктивистский» проект, включив в него и планы разру-шения культуры. Тем самым они рискуют вернуть мир не кварварству даже, а к дикости, причем дикости, вооруженнойразграбленным арсеналом поверженной цивилизации. Са-монадеянные глобалисты могут уповать на то, что сначалаони тараном высвобожденного инстинкта разрушат нацио-нальные культуры, а затем приберут к рукам и сам инстинкт,заставив всех этих импульсивных «новых русских» и прочих«новых» смириться перед неоспоримой американской си-лой. Но здесь возникает несколько беспокоящих вопросов.

В самом ли деле американским гегемонистам удастся за-ново загнать в бутылку джинна анархическо-индивидуалис-тической чувственности, не способной соблюдать какие быто ни было цивилизованные нормы и правила общежития?

Если даже предположить их успех в этом деле, то полу-чим ли мы в итоге действительно более цивилизованный игуманный порядок, чем прежние формы национальной го-сударственности, или большинство человечества ожидаетучасть гетто, инфильтрацию которого в стерильное прост-ранство, зарезервированное за благополучным меньшинст-вом, будут предотвращать вооруженные до зубов мировые за-градительные отряды? Такой образ глобистской антиутопиипрофилактически необходим сегодня человечеству, усыпля-емому либеральной глобалистской утопией. Вообще, надосказать, склонность современного либерализма к утопичес-ким построениям едва ли не превышает соответствующуюсклонность коммунизма. Стратеги глобального американо-центристского переворота, как некогда стратеги коммунис-тического переворота, нещадно эксплуатируют утопическиеинтенции современного массового сознания.

ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ЧУВСТВЕННОСТЬИ НИРВАНА ДЕКАДАНСА

Среди ипостасей постмодернистской чувствительностивыделяется, наряду с энергетикой брутального инстинкта,предельная расслабленность и демобилизованность. Чудомодерна было связано не столько с отысканием новых ис-


точников физической энергии — паром и электричеством,сколько с открытием новых источников социальной энер-гии.

Антропологический переворот модерна дает нам картинупредельно мобилизованного человека, неустанно погляды-вающего на часы и одержимого стремлением успеть к сроку,сжать время до предела, насытив его событиями и достиже-ниями. Постмодернизм провозглашает обратный перевороттотальной демобилизации. Наслаждение самодовлеющимнастоящим, освобождение от деспотии вездесущего «фина-лизма», подстегивающего наши усилия во имя достиженияамбициозных целей, отказ от проектов в пользу «игровогосуществования» — вот черты постмодернистского стиля жи-зни.

В чем-то здесь видится стилизация, свойственная всемэпохам декаданса, в данном случае — стилизация под вос-точную «созерцательность» дзен-буддизма и других форм«восточной нирваны». Аналогичное явление мы видим напримере других декадансных эпох — поздней Греции и Ри-ма. Сомнительные практики декаданса западная цивилиза-ция легитимирует, ссылаясь на выхваченные из более обще-го духовного контекста восточные образцы. Равнодушие ибезволие, осуждаемые по меркам обычной морали, получаюталиби, будучи подведенными под опыт нирваны или дао (насамом деле не имеющий с ними ничего общего). Здесь мынаблюдаем ту самую «интертекстуальность» — «обоснованиетекста текстом», которой постмодернизм придает значениеуниверсального метода. В современной российской культуреэти очевидные изъяны декаданса оправдываются черед дру-гой текст — западный. Наихудшая субъективность, являю-щая себя одиозным образом в быту, в профессиональной иполитической жизни находчиво стилизуется под либераль-ный «текст» и, вместо того чтобы стушеваться перед приме-рами проявления воли, чуткости и ответственности, получа-ет возможность их третировать как «местный пережиток»

Эти безволие и бесчувственность, желающие выглядетьрафинированными, мы видим и в истории гибнущего Рима'отовсюду доносится воинственный клич варваров и пылают


пожары, а декадентская чувствительность предпочитает от-гораживаться от реального мира и «ловить мгновение». От-сюда — амбивалентное отношение к варварам: их боятся, ноодновременно восхищаются цельностью их характеров ипассионарностью их воли. Эта амбивалентность особо чувст-вуется в отношении наших либералов к западному и мусуль-манскому мирам: перед первым они готовы капитулироватьв качестве представителей «варварской страны», перед вто-рым — в качестве представителей декадентски разложивше-гося социума. Этим постмодернистам решительно ничто недорого; ни на небе ни на земле нет ничего такого, чему онихотели бы посвятить жертвенное усилие. Что это — результаткрайней духовной дезориентации или какого-то более обще-го процесса — ослабления энергии Эроса, поддерживающейжар жизни? Вполне возможно, что техническая цивилиза-ция, подменяющая живые связи механическими, природнуюсреду — конгломератом, основательно подорвала виталь-ность современного человека, подготовив отступление Эросаперед Танатосом.

Не останавливаясь на этих сугубо метафизических сооб-ражениях, прибегнем к аргументам социологическим. Про-мышленная социология показала, что процесс индустриали-зации одновременно является и процессом еще не виданноймобилизации человеческой энергии. Традиционное общест-во, при всей его религиозной и патриархальной аскезе, былозначительно более терпимым ко всему самопроизвольному,спонтанному, самоценному, пребывающему в состоянии «всебе» и «для себя». Промышленная цивилизация подчиниласотни миллионов людей принудительной дисциплине и рит-мике, самопроизвольное заменила функциональным и до-стигла апогея в «эре организаторов», описанной Дж. Бернгэ-мом. Мы присутствуем при новом глобальном сдвиге. Повсю-ду идет более или менее скрытый процесс деиндустриализации.На Западе он описан как переход от вторичной к третичнойцивилизации, или цивилизации услуг. У нас деиндустриали-зация, как и предыдущие цивилизационные сдвиги, обреларадикальные формы идеологически взвинченного процесса,направленного ревнителями очередного великого учения


Но деиндустриализация означает демобилизацию. Массоваядемобилизация промышленных армий психологически вле-чет за собой те же последствия, что и демобилизация армий,закончивших свои сражения. Демобилизованным солдатамне дано вернуться в счастливое довоенное время, их удел —растерянность, неадаптированность, неспособность конку-рировать с теми, кому удалось избежать призыва и обделы-вать свои дела, пока другие проливали кровь. То же самоеслучилось сегодня с солдатами другой великой армии — про-мышленной. Им тоже не дано вернуться к доиндустриально-му труду, быту и пейзажу, их удел — неприкаянность и дез-адаптация, комплекс неполноценности перед лицом тех, ктоизбежал индустриальной мобилизации и осваивался в торго-вой сфере, в комсомольских тусовках, не говоря уже о при-вилегированной партийной элите.

В нашей стране эти общие издержки массовой демоби-лизации усугубляются тем, что наша промышленная армияпринадлежит не к победителям, а к побежденным. Идеоло-гически ее заклеймили наши «рыночники», объявив все еемноголетние усилия не только напрасными, но и прямо вре-доносными. В практическом отношении ее завели в тупиктем, что ее реформирование сопровождалось одновремен-ным уничтожением тех заделов постиндустриальной циви-лизации, которые худо-бедно все же создавались в нашейстране и открывали новую перспективу тем, кого в свое вре-мя мобилизовала советская промышленность.

Отсюда — массовые состояния неприкаянности и обще-ственной незатребованное™. Дело отнюдь не только в уходебольшого социального государства, оставившего неприкаян-ными тех, кто привык на него полагаться.

Главное — в разрушении постиндустриальной перспек-тивы, что обессмыслило подвиг индустриализации и обрекловсех, кто был к нему причастен, на статус презираемых изго-ев. Это надо признать разновидностью «постмодернистскойчувствительности», специально предназначенной для повер-женной и униженной страны. Воля, которую столько лет мо-билизовали ради усилий, приведших к краху, к пустому ко-рыту, порождает инверсии в форме крайнего безволия; вера,


эксплуатируемая столь же злосчастным образом, — крайнеебезверие. Это не тот несколько стилизованный скепсис, ко-торому придаются пресыщенные. Это — абсурд бытия, сра-зивший лучших — наиболее искренних, самоотверженных,склонных к воодушевлению. Сегодня эти наилучшие риску-ют стать наихудшими — со всеми вытекающими отсюда пос-ледствиями для судеб цивилизации. Злосчастный парадокспоследних «реформ» в том, что они ознаменовались реван-шем наихудших над наилучшими: жульнического «жуирст-ва» над честным трудолюбием, своекорыстия над самоотвер-женностью, предательства над верностью, недобросовестныхимитаций и стилизаций — над подлинностью. Философияпостмодерна — и в этом ее отступление от установок вели-кой классики — задалась целью оправдать это патологичес-кое перевертывание статусов, это состояние поставленного сног на голову мира. Пресловутая изощренность постмодер-на, как и предельная туманность его построений и лексикиобъясняются нестандартностью замысла: доказать равноцен-ность порока и добродетели, равновероятность любых пер-спектив нашего бытия, утратившего исторический вектор.Ясно, что это в самом деле «нетрадиционная» задача, тре-бующая изощренного и туманного языка. Честь и мужест-венность изъясняются яснее!

Итак, вместо того, чтобы направить творческое вообра-жение современности на поиск альтернатив, на прояснениевозвышающей постиндустриальной перспективы, постмо-дернисты учат нас жизни без перспектив, без «проекта».Многие видят в этом реванш самоопределяющегося индиви-дуализма над коллективизмом, заморочившего нас своими«большими рассказами».

Но индивидуальные эпопеи, связанные с вертикальноймобильностью и моралью успеха, были бы так же немысли-мы без «большого рассказа», или мифа. Бесчисленные расти-ньяки не прибыли бы из провинции в столицы и не сделалитам карьеры, если бы не были воодушевлены «большимирассказами» модерна, повествующими об успехе. Советскиемальчики и девочки не устремились бы из сел и захудалыхместечек в центральные вузы, не будь общего воодушевле-


ния, связанного с «большим рассказом» индустриализации иурбанизации. В «большом рассказе» модерна проявляется нетолько несколько лихорадочное воодушевление новоевро-пейской личности, опьяневшей от состояние свободы. В немприсутствует гораздо более древний культурный архетип —образ легендарного странника, пустившегося за тридевятьземель, в тридесятое царство. При этом, в отличии от безродныхэмигрантов постмодерна, очарованный странник культур-ной классики всегда возвращается к родному дому. Странни-чество — символ истории, Дом — олицетворение сбережен-ной идентичности. Вероятно, главный вопрос современногобытия, от ответа на который постмодернизм уклонился, —как заново соединить историю и идентичность, избежав двухкрайностей: идентичности, боящейся странствий глобально-го мира, и странничества, равнодушного к оставленномудому.

ПРОБУЖДЕНИЕ РАСОВОЙ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ -УГРОЗА ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

Еще одним парадоксальным проявлением постмодер-нистской чувствительности становится новый расизм.

Трансцендентальный субъект классического модерна от-личался невосприимчивостью к расовым различиям, как и кразличиям культурным. Он выстраивал единую рамку опыта,обращенного исключительно вперед — туда, где былые раз-личия и противопоставления людей утратят всякое значение.Для классического модерна опыт есть именно то, что вытес-няет традицию, от которой и ведут свои истоки все дискри-минационные различения людей. С этой точки зрения «боль-шой рассказ» модерна — это в конечном счете рассказ об об-щечеловеческом будущем. Революционеры модерна, идет лиречь о политических, научно-технических, культурных рево-люциях, неизменно подозревали в контрреволюционных по-ползновениях тех, кто оказывался в привилегированном по-ложении. Для классиков модерна социальные и культурныедифференциации людей выступали как эквивалент привиле-гий. Именно непривилегированные воспринимались пол-


предами общечеловеческого будущего, ибо были заинтере-сованы в ликвидации всяких привилегий.

Повесть о «маленьком человеке» — это не только излюб-ленный жанр сострадательной русской литературы или при-ем большевистской «демократии равенства». Буржуазные ре-волюции в Европе защищали буржуа именно как «маленькогочеловека», права которого ущемляются феодальной номен-клатурой. Даже новейшая неоконсервативная война на Запа-де, с ее требованиями демонтажа большого государства, реп-риватизации и денационализации, опиралась на демократи-ческий миф о «маленьком человеке».

Частный предприниматель для неоконсерваторов и былтем «маленьким человеком», которому не дают развернутьсяпредставители Больших организаций — Большого прави-тельства, Большой корпорации, Большого профсоюза, Боль-шой науки и т. д., представляющие незаконную систему при-вилегий, укрывающую своих избранников от давления чест-ной конкуренции. И вот теперь постмодернизм впервыепосле фашизма посягнул на демократический миф о «ма-леньком человеке». «Маленький человек» по определению —сторонник историзма, проектирующего будущее, свободноеот каких бы то ни было привилегий. Постмодернисты нелюбят «маленького человека» за его привязанность к «боль-шим рассказам». Устранив «большие рассказы» о будущемкак законный жанр современной культуры, постмодернистывольно или невольно становятся реакционерами, адресую-щими все свои симпатии настоящему. Все, кто сегодня небескорыстно цепляется за настоящее, призывают к «граж-данскому согласию» по поводу итогов новейшей приватизациии иных афер, желая утвердить свои привилегии в качествеокончательных, неперерешаемых, более или менее автома-тически попадают в союзники постмодернистов и становят-ся адресатом их дискурса. Отношение постмодернистов к«третьему», а также бывшему «второму» мирам, объединяю-щим «неадаптированное» большинство планеты, напомина-ет отношение римских патрициев к ранним христианам.Патриции с презрением относились к «большим рассказам»христианства, учившим презирать настоящее. Христиане


воспринимали настоящее как ночь, которую надо претер-петь, дождавшись Великого Света. Как говорит молитва св.Василия Великого: «И даруй нам бодренным сердцем и трез-венною мыслию всю настоящего жития нощь прейти, ожи-дающим пришествия светлого и явленного дне Единородно-го Твоего Сына...»

Постмодернизм, отвергший всяческую «мистику будуще-го» во имя настоящего, оказывается наиболее последова-тельным воплощением новоевропейского атеизма; он отвер-гает не только христианскую мистическую весть о грядущемблаженстве «нищих духом», но и аналогичную весть модер-на, в которой он не без оснований усматривает превращен-ную форму древней эсхатологии.

Разумеется, постмодернисты запрещают посягать на на-стоящее не только во имя привилегий тех, кто уютно в немустроился. Их запрет на дискурс о будущем связан с дисква-лификацией разума, претендующего на то, чтобы дать намчеткие ориентиры для отличения добра от зла, истинного отложного, возвышенного от низменного и уродливого. Про-шла пора, когда господа мира сего стремились заполучитьтеорию, плодящую фанатичных приверженцев существую-щего порядка. В эпоху постмодерна господствующий поря-док эксплуатирует уже не наш энтузиазм, а наше уныние —неверие в возможность альтернатив. Именно это историчес-кое уныние и насаждает постмодернизм, дискредитирующийвеликие проекты и самое способность их выдвигать. Именнов этом пункте постмодернистов настигает архаика этноцент-ризма и расизма. Действует своеобразный закон: отказ от бу-дущего в пользу настоящего неминуемо влечет за собой акту-ализацию всех социальных, расовых, этнических различий,тянущихся из прошлого.

Истина настоящего состоит в его непреодолимой про-блематичности: в нем, оказывается, невозможно удержать-ся — если нет рывка вперед, непременно последует откатназад. Отказ от будущего неизбежно ведет к господству стиля«ретро» в нашей культуре — пробуждению казалось бы давноусыпленных и заклятых демонов. Современность, намере-


вающаяся себя увековечить и отвергающая историческиеальтернативы, оказывается в плену попятных тенденций,воскрешающих худшую архаику. Постмодернистам кажется,что они обескураживают фанатиков будущего во имя сохра-нения уже проверенного настоящего. На самом деле их ста-раниями готовится реванш давно прошедшего и над настоя-щим, и над будущим. Сегодня все мы наблюдаем эту архаикупробудившегося варварства, зачастую воспринимая ее какисторическое недоразумение. На самом деле это закономер-ность: настоящее живет авансами из будущего и без такихавансов уступает все свои завоевания, даже, казалось бы, са-мые бесспорные. Пассионарии будущего, будучи радикальнообескураженными постмодернистской иронией над больши-ми историческими рассказами и проектами, превращаются всамых опасных реставраторов прошлого. Потенциапьно луч-шие превращаются в наихудших. Революционеры — в рэке-тиров, реформаторы — в махинаторов, ревнители социаль-ного равенства — в защитников социальной сегрегации, гу-манисты — в социал-дарвинистов. Пассионарии — это какраз те, кто имеет наименьшие шансы удовольствоваться на-стоящим. Если культура постмодерна окончательно дискре-дитирует проект будущего, они займутся реставрацией про-шлого. Ибо их призвание — радикализм, а в сохранении на-стоящего нет простора радикализму и максимализму. Те, ктовознамерились защитить цивилизацию от фанатизма и ради-кализма посредством дискредитации любых альтернативбудущего, рискуют заменить фундаменталистов будущегофундаменталистами все более далекого прошлого, ибо мераудаленности от прошлого как раз и становится мерой вдох-новительного радикализма.

В заключение упомянем и еще один социальный тип,ободренный и обнадеженный постмодерном. Речь идет облефующем имиджмейкере — дизайнере, задача которогопродать наихудший товар в наилучшей упаковке. Когда людиверят в будущее, они доверяются художнику, творческаяспособность которого обращена к содержанию. Когда речьидет о том, чтобы примирить их с настоящим, художник ус-тупает место дизайнеру, заботящемуся о форме — придаю-


щему самым обескураживающим проявлениям настоящего«товарный вид». Постмодернисты оправдывают такое дизай-нерство свойственной им аргументацией: будто никакого«объективного содержания» и нет вовсе, а есть одна толькосвобода интерпретаций и дизайнер — воплотитель такойсвободы. Таким образом, дизайнер и имиджмейкер — носи-тели постмодернистского нигилизма, переносящие его изметафизических спекуляций в повседневные манипулятив-ные практики.

Без возрождения духа смелой исторической альтернати-вы не только худшие будут торжествовать над лучшими. Ещестрашнее то, что самые деятельные и пассионарные, вместотого чтобы приближать будущее, займутся реставрациейпрошлого. При этом пассионарность станет измеряться мас-штабом реставраторского радикализма: чем пассионернеесубъекты действия, тем более глубокий провал в темную ар-хаику они нам готовят.

Необычайно важно понять это: нынешние религиозныефундаменталисты, как и носители племенной нетерпимости,олицетворяют собой не загадочную живучесть старого пред-рассудка, а инверсию проективной энергии, которой из на-стоящего не дали устремиться в будущее, и она, отрикоше-тив, обрела траекторию «ретро».

Ныне, на рубеже тысячелетий, человечество оказалось нараспутье. Либо самые энергичные его представители, неудовлетворясь скукой и узостью настоящего, устремятся вбудущее, либо превратятся в фундаменталистов, воскрешаю-щих мифы далекого прошлого! О возможностях историчес-кой альтернативы, расшивающей стыки самонадеянной исамодостаточной Современности, и пойдет речь в следую-щей части.

Часть вторая

ПОИСКИ АЛЬТЕРНАТИВЫ

«Единство, — возвестил оракул наших дней,Быть может спаяно железом лишь и кровью...Но мы попробуем спаять его любовью, —А там увидим, что прочней».

Ф Тютчев

Выше были рассмотрены вызовы дегуманизированногоглобализма, наметившего способы приватизации планетар-ных ресурсов «избранным» меньшинством человечества.В этих вызовах выделяются два уровня. Один касается физи-ческой угрозы и физического противостояния новой расыгоспод изгойскому большинству планеты. Здесь, как в любойвойне, зримая линия фронта разделяет враждующие сторо-ны. И поскольку современный мир становится взаимопро-никаемым, единым, мы можем говорить о планетарной граж-данской войне, безотносительно к тому, в каких формах онаведется, горячих или холодных.

Однако это же самое единство мира имеет свои прелом-ления в духовной сфере, с чем и связан второй уровень со-временного глобального вызова. В прежние эпохи завоевате-ли довольствовались материальными трофеями — внутрен-нее духовное состояние завоевываемых их мало интересовало.К тому же до появления современных информационных иманипулятивных технологий еще не существовало единогопространства сознания, в котором, как во всеобъемлющемгераклитовом потоке тонут все культуры, сколь отдаленны-ми друг от друга они ни были бы в других отношениях.

Что в конечном счете сообщало преходящий характерлюбым формам господства — классового, колониального,неоколониального? То, что эти формы находились в вопию-щем противоречии с общепризнанными ценностями демо-


кратическои эпохи, говорящими о равном достоинстве лю-дей, равном праве на свободу и счастье, на лучшее будущее.

Надо прямо сказать: беспрецедентная дерзость совре-менных завоевателей мира состоит в их готовности демонти-ровать ту самую великую ценностную систему демократичес-кого модерна, которая сообщала нелегитимный характерлюбым формам социального угнетения, любым узурпациямпривилегированного меньшинства, желающего увековечитьсвои привилегии.

Отныне решено не только изъять у большинства его преж-ние формально провозглашенные права: решено оконча-тельно его деморализовать посредством тотальной дискреди-тации тех ценностей демократического модерна (и стоящейза ними христианской традиции), к которым угнетенные идискриминируемые могли апеллировать. Со времен провоз-глашения этих ценностей все узурпаторы, экспроприаторы иприватизаторы, несмотря на преимущества силы и статуса,пребывали в позиции обороняющихся по высшему, духовномусчету. Они вынуждены были лицемерить, скрывать истин-ные намерения, тушеваться перед лицом обличающего гума-низма, выступающего с открытым забралом. И вот теперьрешено дисквалифицировать сам гуманизм, объявив его пе-режитком устаревшей ментальное™.

Новое противостояние элиты и массы соотносится с про-тивостоянием модерна и постмодерна; по мере того как цен-ности модерна становятся массовыми, новая глобальнаяэлита дистанцируется от них, исповедуя постмодернизм. Нашопыт уже позволяет нам заключить, что по многим парамет-рам постмодерн является псевдонимом контрмодерна —платформой тех сил, которые понимают общественный по-рядок в старом феодальном духе — как игру с нулевой сум-мой. Эти силы живут в постоянном страхе от ужасающегоглобального открытия — что прогресса на всех не хватит:чтобы «наиболее достойные» реализовали для себя самыедерзкие «утопии прогресса», остальным предстоит отступитьс уже завоеванных позиций в нищету, архаику и варварство.Все это называется естественным рыночным отбором; такимобразом, прогресс как ключевое слово модерна заменяется


отбором как откровением постмодерна, адепты которого от-ныне не чувствуют в себе сил и желания льстить и лгать всемнеудачливым и неприспособленным. Их реализм — любовьк действительности, к фактам и свидетельствам опыта озна-чает одновременно любовь к настоящему — в противовеспрежним утопиям светлого будущего.

Стоит ближе присмотреться к тому, о какой действитель-ности и о каком опыте здесь идет речь. Глобалисты имеютпретензию заявлять о себе как о единственно истинных сви-детелях современного глобального опыта. Вот здесь-то мы иобнаруживаем загадочный провал памяти. Еще недавно гло-бализм означал систему мышления, озабоченную глобаль-ными проблемами современности. Глобальные проблемыимеют четкую пространственно-временную выраженность: впространственном отношении они характеризуются всеох-ватным характером — перед лицом их вызова нельзя отси-деться в каком бы то ни было благополучно-оазисном про-странстве, ибо они носят характер системного заболеваниявсего нашего планетарного организма; во временном отно-шении они несут в себе эсхатологический признак предела —не решив их, человечество не может рассчитывать на буду-щее. Такой глобализм, вместо того чтобы выдавать вечноеалиби настоящему, прямо свидетельствует о невозможностидлительного продолжения сложившихся тенденций. Он по-стулирует скорый пороговый предел, за которым либо начи-нается необратимое сползание в катастрофу, либо жизнь поновым правилам качественно иного будущего, решительныйпересмотр самих принципов жизнестроения, сегодня веду-щих к экологической, ядерной, демографическо-антрополо-гической и иным планетарным катастрофам.

Как видим, опыт глобализма прямо-таки «антилибера-лен», если под либерализмом понимать попустительство ге-донистическим установкам современного потребительскогообщества и проектам покорения природы и истории во имя«морали успеха».

Глобализм 60—80-х годов был отмечен эсхатологическимвосприятием «конца времен» — необходимостью опамятова-ния и покаяния, пересмотра сложившейся системы ценное-


тей и стоящих за нею безответственно расточительных прак-тик. Предпосылки такого глобализма самоочевидны и к томуже подкреплены надежной статистикой, свидетельствующейоб опасных перегрузках нашей маленькой планеты.

И вот внезапно мы видим метаморфозу глобализма, объ-ясняемую только одним: отказом от презумпций гуманисти-ческого универсализма и переходом на позиции нового ра-сизма. В самом деле: если сложившаяся парадигма прогрессаведет в тупик глобальной катастрофы, то всем нам необходи-мо перестраиваться и выработать новую парадигму общест-венного развития. Это — при условии, если судьбы прогрессаобсуждаются в соответствии с установками гуманистическо-го универсализма — как касающиеся всех людей, безотноси-тельно к классовым, расовым и культурно-цивилизацион-ным различиям.

Но можно рассуждать и иначе: вместо того чтобы предло-жить всем вместе разделить трудности планетарной пере-стройки, сделать прогресс привилегией меньшинства — тог-да известные пределы роста отодвинутся, ибо для меньшин-ства ресурсов еще, наверное, хватит. Но чтобы позволитьменьшинству и впредь исповедовать гедонистическую мо-раль успеха (к тому же радикализированную на основе эли-тарного чувства превосходства), необходимо решительно от-теснить большинство от стандартов модерна.

Так выстраивается «новый глобализм», связанный с пе-реводом глобальных ресурсов в распоряжение счастливогоменьшинства. Предшествующий глобализм делал акцент наглобальных проблемах, понуждающих человечество к новымформам аскезы и разумного самоограничения. «Новый гло-бализм» делает акцент на глобальном характере самих ресур-сов, которые в современном «открытом обществе» должныбыть открытыми для избранного меньшинства, якобы умею-щего наилучшим образом ими распоряжаться Этот глоба-лизм видит свою задачу в том, чтобы навсегда закрепить мо-ральное и материальное превосходство этого меньшинства,во имя этого поставив под сомнение сам дискурс о качест-венно ином будущем. В установках гуманистической класси-


ки, ищущей достойного будущего для всех, глобалисты но-вейшего образца усматривают несколько роковых изъянов.

Во-первых, они видят здесь рецидив социальной уравни-тельности, одинаково воздающей и лучшим и худшим и обя-зывающей «первых» чем-то поступиться в пользу «послед-них»

Во-вторых, в ориентации на качественно иное будущееони усматривают признак «антисистемной оппозиции» су-ществующему, готовой нарушать статус-кво.

В-третьих, наконец, они подозревают здесь давлениеэкстатической мечтательности, готовящей почву коллекти-вистским тоталитарным утопиям.

Словом, одно из двух: либо индивидуалистическое при-способление к настоящему и выбраковка худших, неприспо-собленных, либо коллективистские упования на будущее,ибо в настоящем не хватит достойного места для всех. Каквидим, нас ставят перед дилеммой: капитулировать передновейшим расизмом, верящим в естественный отбор, илиоказаться в сомнительной роли тоталитарных утопистов, нежелающих признавать права действительности.

Неужто нет никаких других способов спасти идеологиюпрогресса, нежели превращения последнего в монополиюпривилегированного меньшинства, особые права которогозасвидетельствованы естественным рыночным отбором?Ведь потому предшествующая форма алармистского44 глоба-лизма и не получила полного признания у либерального ис-теблишмента, что требовала готовности к аскетическимсамоограничениям, к которым он явно не был готов. Полу-чалось так: прогресс превратился в утопию в виду тех очевид-ных ограничений, которые обусловлены давлением глобаль-ных проблем; но и пересмотр идеологии прогресса в духе но-вого аскетизма мог рассматриваться как утопия ввиду того,что ни элиты, ни копирующие их образ жизни массы не бы-ли готовы отказаться от притязаний, связанных с моральюуспеха.

Новый глобализм разрешил эту антиномию просто: по-средством сбрасывания с буксующего локомотива прогрессатакого балласта, как третьемировская масса.


Вначале говорили о необходимости жесткой политикиограничения рождаемости в «третьем мире», затем все откро-веннее — о естественном отборе, призванном оставить забортом уже родившихся, но так и не доказавших свою при-способленность. И наконец, была организована целенаправ-ленная кампания по всемерной дискредитации «неприспо-собленного» большинства планеты.

С одной стороны, нагнетаются всякие ужасы, связанныес новым «мировым варварством» — источником теневыхпрактик, с другой — подчеркивается неисправимый характерэтого варварства, коренящийся в антропологии, в особомменталитете, структурах коллективного бессознательного.Если прежде идеологи прогресса задавались вопросом: покакому праву меньшинство излишествует за счет большинст-ва? — то теперь идеологи нового глобализма спрашивают: покакому праву не приспособленное к «цивилизованному су-ществованию» большинство оскверняет собой нашу хрупкуюпланету, ставя под угрозу благосостояние и перспективы до-стойного меньшинства?

Нынешняя активизация геополитического мышленияобъясняется этими новыми откровениями о прогрессе, вэпоху глобальных проблем обретающими характер игры снулевой суммой. Геополитика в этом горизонте означаеттеорию, обучающую тому, как вырвать планетарные ресурсыиз рук неумелого большинства и заново перераспределить ихв соответствии с социал-дарвинистскими критериями есте-ственного отбора.

Что может спасти человечество от кошмара нового гло-бального передела мира, к тому же не имеющего даже види-мости гуманистическо-просвещенческих оправданий?

Прежде европейский колониализм оправдывался то мис-сией христианства, несущего свой свет погрязшему в грехемировому язычеству, то миссией просвещения, спасающего«туземцев» от невежества. Отныне глобалистские притяза-ния избранного меньшинства обосновываются откровеннопо-расистски: как законные права наиболее приспособлен-ных, имеющих мужество отказаться от прежних гуманисти-


ческих сантиментов, выражаемых на языке благотворитель-ности и социальных гарантий.

Этот вызов социал-дарвинистского глобализма способенпривести планету к взрыву значительно скорее тех сроков, окоторых предупреждала теория естественных «пределов рос-та». Глобальные проблемы стихийно ведут в тупик, скольже-ние к которому становится необратимым через 50—100 лет.Социал-дарвинистский глобализм планомерно ведет в тупикпланетарной катастрофы уже сегодня — в форме мировойгражданской войны человечества, поделенного на избран-ную и обреченную расы. Перед лицом этой угрозы необхо-дим новый, третий глобализм, предпосылки которого созда-ет планетарная реформация, связанная с качественнымпреобразованием системы мироустроительных установок иценностей.

И на Западе, и на Востоке о такой реформации говорятуже давно: эпизодически — со времен Первой мировой вой-ны, настойчиво и постоянно — где-то с конца 60-х годов.При этом доминирует идея самоотказа Запада от прометее-вой гордыни, от амбиций Просвещения и перехода на пози-ции, открываемые аскетическо-созерцательной философиейВостока — даосизмом, буддизмом, джайнизмом. Известноедвижение «контр-культуры», инициированное хиппи, а за-тем некоторыми течениями «зеленых», сторонников «рево-люции сознания» и постматериальных ценностей, указывалов этом направлении. При всем уважении к этим поискам,связанным с благородной самокритикой Запада и легитима-цией восточного опыта, я все же не вижу здесь настоящейперспективы.

Требовать полной идейной капитуляции Запада передВостоком столь же неосновательно, сколь и требовать капи-туляции Востока перед Западом. Запад опередил Восток восвоении глобального пространства даже в духовном отно-шении: ценности западного модерна приняты большинст-вом людей на Востоке. Обида третьемировского большинст-ва планеты на западное меньшинство связано не столько стем, что Запад отнял у него его ценности, сколько с двойны-ми стандартами, с попытками монополизировать и «прива-


тизировать» модерн, превратив его в привилегию «золотогомиллиарда». Вопрос, как мне представляется, не в том, что-бы отказаться от ценностей европейского просвещенческогогуманизма; вопрос в том, чтобы заново подтвердить их уни-версальность, всечеловечность, не пренебрегая при этом из-вестными предостережениями, касающимися глобальныхпроблем современности и «пределов роста».

Альтернатива гуманистического глобализма может, помоему мнению, заключаться в том, чтобы заново синтезиро-вать опыт цивилизаций Востока и Запада, не отказываясь отнаследия европейского Просвещения, но корректируя его,исходя из новых глобальных реальностей. Искомая револю-ция сознания требует не отказа от западной просвещенчес-кой рациональности в пользу мистики или от демократичес-ких ценностей в пользу авторитаризма. Она требует их под-тверждения на глобальном — касающемся всех жителейнашей планеты — уровне. Именно в этом контексте я говорюо предательстве нынешнего либерализма: он предает вели-кую гуманистическую традицию, сообщая ей форму новойэзотерики и авгуровой морали для «своих».

Во-первых, либерализм предал ценности прогресса, по-ставив на место великой временной триады «прошлое — на-стоящее — будущее» дихотомию «традиционное — совре-менное», попытавшись тем самым увековечить статус-кво,выгодное тем, кто считает себя «единственно современны-ми» на фоне «несовременного» большинства.

Во-вторых, он предал ценности европейского рацио, давкарт-бланш сбросившей все «оковы» зоологической чувст-венности, взявшей реванш над разумом и моралью. По сутидела постмодернистская чувственность означает десоциали-зацию человека — отказ от норм и требований социальностии демонтаж всей классической системы социализации лич-ности. Именно глобализм обосновывает эту десоциализациюпод предлогом денационализации — освобождения от оков,налагаемых национальными кодексами чести. А посколькубольшинство цивилизованных норм жизни были освоенычеловечеством в национальной «упаковке», то требованиебезбоязненно сбросить все то, что в той или иной степени


несет на себе отзвук национального, на деле означает тоталь-ное «раздевание» современного человека, выставляющегонапоказ инварианты голой чувственности. Так, постмодер-нистский «гражданин мира» обретает черты нового дикаря,отбрасывающего рафинированность культуры то ли подпредлогом ее «репрессивности», то ли под предлогом ее на-циональной ограниченности.

В-третьих, либерализм предал важнейший принцип Про-свещения — единого большого социального пространства,нейтрального по отношению к этноконфессиональным раз-личиям людей. Между национальным суверенитетом и этни-ческим сепаратизмом лежит различие, которым современ-ный либерализм пренебрег. Национальный суверенитет оду-хотворяется культурой-проектом, устремленным в будущее,этнический сепаратизм — культурой-памятью, устремлен-ной в прошлое. Будущее освобождает от племенных, сослов-ных, классовых различий, прошлое обязывает их уважать.

Глобализм парадоксально сомкнулся с трайбализмом.Истоки этого восходят к давнему софизму прогрессистскогосознания, периодически подставляющего на место автоно-мии индивида племенную автономию. Между тем эти поня-тия во многом противоположны: личностная автономия тре-бует дистанцирования от общины и жизни в большом про-

странстве — будь то пространство города или пространствополитической нации. Племенная автономия предполагаеткак раз обратное: растворение личности в коллективномтеле.

Современный глобализм не столько смешивает эти дватипа автономии, сколько цинично манипулирует ими. Егоглавная задача — разбить твердыни больших суверенных на-ций — основной преграды для однополярного мира. Дляэтого он использует множество провокаций: провокацию са-мостийности, провокацию взбунтовавшейся чувственности,которая отличается повышенной восприимчивостью к цветукожи и другим процедурам распознания соплеменников, на-конец, провокацию культурной памяти, предпочитающейидеализированное прошлое проблематичному будущему.

Здесь мы сталкиваемся с основным парадоксом глоба-

9А С Панарин

А. С Нанарин

лизма: вопреки своей демонстративной сверхсовременностион вербует себе в союзники самые архаичные элементы, всвое время вытесненные и подавленные модерном. Теперьэти рецессивные гены неожиданно проявляются и наклады-вают свою печать на поколение глобалистов.

Таковы ловушки сугубо технологического отношения кмиру. Классический либерализм воодушевлялся определен-ными принципами, препятствующими конъюнктурному за-игрыванию с демонами прошлого. Современный циничныйлиберализм, заявивший о своем безразличии к принципам,не чурается никаких средств, если они способны служитьпрагматике. Но средства, как это всегда и бывает, не остают-ся нейтральными: они способны деформировать сами цели ипорождать результаты, обратные ожидаемым. Манипулиро-вание архаикой — ее использование в грязных технологияхглобализма — угрожает миру самыми неожиданными пос-ледствиями.

Наша задача — защитить модерн с принципиальных по-зиций высокого гуманизма и отбить наступление контрмо-дерна, заново обнадеженного и вооруженного глобальнымитехнологиями. Нам предстоит ответить на три вопроса:

— в каком направлении ведет грядущая революция со-знания, связанная с преодолением контрмодерна;

— кто является ее носителем;— в каких формах и какими способами могут быть осу-

ществлены гуманизация и демократизация глобализма, тре-бующие, чтобы возможности, вытекающие из планетарногообмена и кооперации, служили всему человечеству, а неменьшинству пресыщенных.

Глава первая

КАК ВОССТАНОВИТЬ ПРАВА БУДУЩЕГО?

РЕАБИЛИТАЦИЯ ИСТОРИЗМА

Нынешний «накат» либеральной идеологии на сам прин-цип дистанцирования от настоящего в пользу будущего втеоретическом отношении представляет собой злоупотреб-


ление формационной критикой. Либеральная апология со-временности использовала энергию инверсионного взры-ва — долго сдерживаемой реакции на идеологическую моно-полию марксистского формационного подхода. Коммунис-тическое «светлое будущее» не только узурпировало праванастоящего, связанные с законной потребностью людейиметь человеческие условия уже сегодня, но и служило али-би тоталитарным притеснениям — в виде платы за входнойбилет в будущее. Психологически объяснимой реакцией накоммунистический «абсолютизм будущего» стал либераль-ный «абсолютизм настоящего».

Но к этому добавилась и еще одна инверсия: реакцией нанеумеренную идеологизированную любовь к нищим, проле-тариям стала новая легитимация богатых. Будущее в этомконтексте стало восприниматься как плебейское уклонениеот требований настоящего — своеобразный историческийэскапизм людей, не способных выдерживать груз повседнев-ности, ленивых и неприспособленных. Жить настоящимстало признаком трезвости и мужественности, жить буду-щим — признаком наркотической зависимости от сказок имифов. А отсюда уже совсем недалеко до того, чтобы объяс-нять тягу к будущему наследием Востока, с его болезненнойэкзальтированностью и мистикой.

Так обошлись наши западники с будущим. Но знают лиони большую западную традицию? И если современный За-пад испытывает аллергию на будущее, имеем ли мы здесьдело с продолжением традиции или отступлением от нее?Для ответа на этот вопрос надо уточнить морально-психоло-гическую, а если заглядывать глубже — экзистенциальнуюподоплеку перманентного дистанцирования от настоящего впользу будущего. Чего здесь было больше — эскапистскогоухода от трудной повседневности или, напротив, титаничес-кого преобразовательного энтузиазма?

Культурологический анализ традиционных обществ убе-дительно показывает, что никакой особой тяги к будущемупредставители этих обществ не обнаруживают. Дистанциро-вание от современности и противопоставление ей более до-стойного будущего возникает вместе с дистанцированием


личности от уз общины и норм нерассуждающеи лояльнос-ти. Именно человек нового времени внес дискретность впоток времени как вечного «теперь» и легитимировал свойнонконформизм посредством введения постулата о неравно-ценности прошлого, настоящего и будущего. В этом ему по-могла сама христианская традиция, в которой решающуюроль играет принцип эсхатологического перерыва хода вре-мени — вторжение иного мира в самодовольную и самодо-статочную, погрязшую в грехе современность.

Иисус возвестил конец этого настоящего: «Ходя же про-поведуйте, что приблизилось царство Небесное» (Мф., 10 : 7).Как пишет известный католический богослов К. Ранер,«христианство — это религия будущего. Оно... понимает миркак историю спасения, то есть оно по своей подлинной и ко-нечной сути — не учение о равной себе статической сущнос-ти мира и человека... Все наличное для него — еще не окон-чательно, все понимается только из еще не наступившего»45.

Именно эта позиция критики настоящего от имени свя-щенного грядущего позволила слабой секте первохристианбросить перчатку римскому глобализму, претендующему набезраздельное господство над миром. Когда утверждается,что модерн рожден Реформацией, следует вникнуть в глу-бинный смысл этого положения.

Реформация означала трансцендирование — вывод запределы презираемого настоящего со всей его идеологией иобращение через его голову к священному первоисточни-ку — библейскому тексту.

Католическая церковь деятелями Реформации оценива-лась как система закрепления греховного настоящего, недающая сойтись сакральным полюсам: эпохе Христова про-возвестия с эпохой «конца времен». Реформация «выносилаза скобки» ложный опыт настоящего, воплощаемый идеоло-гией папизма, для того чтобы связать сакральные полюсаНачала и Конца. Таким образом, первичная модернизацияЗапада идет не посредством противопоставления современ-ности прошлому, а посредством остранения или трансцен-дирования ее.

Именно к такому выводу приходят исследователи исто-


ков современной рациональности. Ростки этой рациональ-ности появляются не путем экспликации «смысла» совре-менности и отбора ее наиболее типичных образцов, а путемподавления ее конформистской рассудочности. Как пишетВ. В. Лазарев: «Выход от протестантизма к новому разуму на-мечается на пути не смягчения, а сгущения и сосредоточенияверы вплоть до полного подавления и искоренения в нейпрежней рассудочности, разрыва со всей той разумностью,которая продолжала раболепно служить старому устройствужизни, оправдывая существующие порядки или примиряясь

С НИМИ» .

Реформация определила социокультурную структуру мо-дерна, связанную с установкой на вынесение настоящего заскобки и прояснением первоначального неискаженного со-держания, которому и надлежит занять место в будущем.Вместо того чтобы заниматься поруганием прошлого и воз-величением настоящего, модернистская классика занятаболее трудным и более достойным делом — критикой насто-ящего, кичащегося своей непогрешимостью. Это разительноконтрастирует с новейшей идеологией модернизации, всеце-ло занятой дискредитацией прошлогб. Пора понять, что кри-тика прошлого во имя утверждения настоящего плодит неноваторов, а приспособленцев, не диссидентов, а конфор-мистов. Бессмертен пушкинский сарказм: «Глупость, под-^лость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясьперед одним настоящим».

Таким образом, модернистский менталитет имеет гораз-до более сложную структуру, нежели та плоская одномер-ность, которую ныне проповедуют поклонники самодоволь-ной современности. В основе этой структуры лежит особаяоперация, открытая современной феноменологической фи-лософией.

Ее основатель Э. Гуссерль назвал эту операцию феноме-нологической редукцией — вынесением за скобки всеготого, что можно назвать нагромождениями современности.Посредством феноменологической редукции мы возвраща-емся к некоему первичному, неискаженному опыту. Ясно,что первообразом такой редукции является опыт религией-


ной Реформации, вынесшей за скобки всю идеологическуюказуистику папизму с целью непосредственного обращенияк подлинному библейскому тексту. Переводя Библию с не-понятной народу латыни на немецкий язык, Лютер позволилкаждому мирянину самостоятельно осуществлять подобнуюредукцию — судить современность с позиций священноготекста.

Исследование структуры сознания, намеревающегосяпробиться к сути бытия, замутненной своекорыстными игра-ми или конъюнктурой современности, дал величайший фи-лософ XX века М. Хайдеггер. Он постоянно подчеркивает,что самая бесперспективная установка сознания — на само-отождествление с сущим — то есть с современностью в ее те-кущих проявлениях. Подлинность бытия открывается вместес редукцией всех отношений, привязывающих нас к само-довлеющему сущему, иными словами — посредством транс-цендирования, включающего мужественное дистанцированиеот так называемых «велений времени». Такое дистанцирова-ние может осуществляться в совпадающей ритмике назад —вперед, или, как пишет Хайдеггер, «назад — или вперед —отнесенности»47.

Сделать прозрачным «опрашиваемое сущее в его бытии» —значит утвердить открытость человеческого существования,его принципиальный выход за пределы самодовлеющего «те-перь». Приспособительным реакциям нашего сознания Хай-деггер противопоставляет стремление к подлинному бытию.Такая подлинность раскрывается посредством встречногосжатия настоящего импульсами, идущими от прошлого (перво-основы) и будущего (проекта).

Настоящее (сущее) должно быть воспринято не в своейзамкнутости и самодостаточности, а в горизонте иначе-воз-можного. Наше бытие имеет, согласно Хайдеггеру, экзистен-циальную структуру проекта. Как пишет комментатор Хай-деггера, «изначальный проект есть выражение той специ-фичности тут-бытия, что оно никогда не тождественно себе,а есть своя собственная возможность (не данность, а задан-ность...)»48

Хайдеггеровская онтология изначально противопоставляет


расслабленному саморастворению в обезличенном «тап» —приспособлению или адаптации, столь восхваляемым ныне,позицию экзистирования. Экзистирование есть прорыв к го-ризонту иначе-возможного: прояснение тех модусов нашегобытия, которые отражают не стационарность и успокоение, абеспокойство, связанное с поисками собственной подлин-ности. Бытие раскрывается не как сущее — в этом качествеоно закрыто, — а как проект. Иными словами, подлинностьбытия открывается вместе с нашей готовностью вовлечься впоток истории.

Самое подлинное в бытии есть то, что является в немсамым историческим — трансцендирующим из настоящего кбудущему. В этом смысле Хайдеггер и говорит о тождествен-ности бытия и времени. Пресловутый «конец истории», свя-занный с самодостаточным настоящим и пассивным при-способлением к нему, означал бы и прекращение нашегобытия — превращение человека в пассивную вещь. Противо-поставление бытия и сущего у Хайдеггера соотносимо с про-тивопоставлением проективной и адаптивной позиций. Наи-более приспособленные, о которых столько твердит совре-менная либеральная теории, олицетворяют потерю бытия,саморастворение человека в поглощающей его суетливой иагрессивной «вещности». Историзм, или бытие во времени,означает перманентную трансцендированность, дистанци-рованность, экстатичность.

Все это ни в коем случае нельзя сближать с знакомымнам сегодня опытом своенравной и истерической субъектив-ности, противопоставляющей объективной реальности своигедонистические капризы. Историчность бытия нельзя по-нимать в духе новейших теорий эмансипированной чувст-венности, которой нет дела до реальной действительности совсеми ее требованиями.

Напротив, историзм означает не онтологическую беспо-чвенность современного эскаписта и кочевника, надеющего-ся перехитрить действительность и либо устроиться за счетдругих, либо уйти в «отключку», а, напротив, готовность раз-делить трагизм бытия. Всякая попытка устроить для себянекие благополучные оазисы за счет наращивания хаоса и


неустроенности вовне есть позиция, противопоказанная то-му историзму, который стал знаменем великого европейско-го модерна. Лукавая «пространственность», связанная с се-паратным устройством своих дел и воздвижением хитроум-ных защитных барьеров вокруг своей экологической ниши,должна быть оценена как отказ от исторического проектамодерна, утверждающего неразделенность человеческой судь-бы и перспективы.

Онтология Хайдеггера, требующая прорыва от безвре-менности существования к историзму бытия, указывает намне только на интенции классического модерна, но и на спо-собы коррекции тех его установок, которые привели к сегод-няшнему кризису европейского историзма, подвергшемусяискушению «адаптации к современности».

Изъяны европейского модернизационного проекта лежатв дихотомии субъект-объект. С тех пор, как европейский че-ловек возомнил себя великим маргиналом Вселенной, струк-туры которой ни к чему его не обязывают, возникла опас-ность формирования субъективизма — гносеологического ипрактического противопоставления себя миру. Современноедезертирство Запада, связанное с желанием предоставить ок-ружающий мир его судьбе и обустроиться сепаратным обра-зом, восходит к этой субъект-объектной дихотомии.

Хайдеггер противопоставляет этой дихотомии структуруцелостного, нерасчлененного бытия, в котором невозможныавантюры самодовольного и хитроумного сознания, устраи-вающегося «приватным образом». Нерасчлененность бытияозначает его радикальную взаимосвязанность, тотальность.Тотальность ныне стала бранным словом либеральной лек-сики — символом архаического синкретизма, нерасчленнос-ти, бесструктурности. Но Хайдеггер придает этому понятиюсамый современный смысл, напрямую связанный с реаль-ностями глобального, то есть взаимосвязанного, взаимоза-висимого мира. Эта тотальность противостоит модному по-нятию «открытого общества», ибо при ближайшем рассмот-рении оказывается, что мы здесь имеем дело с двойнойбухгалтерией: открытость означает запрет на протекцио-нистскую защиту со стороны побежденных и обездоленных;


что касается победителей, то им, напротив, предоставляетсяправо защищать свое благополучное пространство от втор-жения мировых изгоев.

Примером такого подхода являются Шенгенские (1995)соглашения, отразившие готовность интегрированного Ев-ропейского сообщества блокировать наплыв «пришельцев»из «третьего», а так же из бывшего «второго» мира. Позицияисторизма прямо противоположна: она связана с готовнос-тью сообща преобразовать бытие всего человечества как то-тальной структуры, которую невозможно разделить в про-странстве. Эта нераздельность судьбы восходит к библейско-му понятию первородного греха, тяготеющего как проклятиенад всеми людьми, а не только над «худшими». Совместностьвины означает и совместность спасения — такова интенцияхристианского сознания, сегодня забытая адептами сепарат-ного спасения. Будущее есть наиболее убедительная версиясовместного спасения, лежащая в основе гуманистическогоисторизма.

Таким образом, мы видим, что апелляция к качественноиному будущему и дистанцирование по отношению к насто-ящему вовсе не является признаком архаики. Точнее: этотакая «архаика*, которой суждено поправлять современ-ность в самом уязвимом пункте — там, где она расходится сгуманистическими новационными дерзаниями классическо-го модерна, ориентирующегося на совместный прорыв чело-вечества в лучшее будущее. Подлинный модернизатор — нетот, кто восхваляет настоящее и приспосабливается к нему.Модернизатор — это тот, кто находится в загадочном сгово-ре с будущим против самоуверенного настоящего, не знаю-щего своих пределов.

Здесь уместно уточнить структуру проективного созда-ния. Оно было бы сугубо волюнтаристским, если бы своепротивопоставление настоящему основывало только на по-летах собственной фантазии. На самом деле в нашем страст-ном обращении к будущему видны следы какой-то носталь-гии, какого-то «воспоминания» о лучшем, достойном, под-линном. Отнюдь не всегда эта ностальгия касается какого-токонкретного периода или явления прошлого. В более общем


случае «ностальгичность» проектирующего сознания носит,скорее, априорный характер, коренится в глубинных архети-пах культуры. В этом смысле мы говорим о вере в будущее.

Здесь, несомненно, имеет место некоторая таинственнаясимметрия: наша вера в будущее выступает во всей своей до-стоверности тогда, когда чаемое будущее представляет собойне простой продукт нашего воображения, нашей мечты осчастье, а опирается на некоторые ценностные нормативыкультуры, закрепленные в коллективной памяти в виде кате-горического императива (чаще всего — нравственно-религи-озного типа). Эта структура проективной способности исто-рического воображения, обращенного в будущее, ко много-му обязывает современную теорию модернизации. Сегодняона предпочитает «качать права» современности, нигилисти-чески пиная прошлое. Но современность нельзя абсолюти-зировать — ее правота не абсолютна. Как только современ-ность мнит себя абсолютной, она немедленно вырождается,выливаясь в такие предосудительные практики, на фоне ко-торых «проклятое прошлое» начинает выигрывать. Кажется,именно это происходит сегодня в России на фоне так назы-ваемых «реформ».

Совсем другое дело, если современность выступает нетолько от собственного имени, а адресуется к целостностинашего бытия, к инвариантам и императивам, передаваемымкак длительная историческая эстафета. Тогда наш проект бу-дущего выступает как воплощение «вековых чаяний», кактребование самого бытия.

Вот почему западная теория модернизации, навязывае-мая Востоку пришлыми миссионерами, сегодня встречаетсопротивление. В Индии, Китае, ряде мусульманских странныне предпочитают говорить о реконструкции собственнойцивилизационной традиции.

В этом случае проект будущего обретает имманентныйхарактер нашего будущего, выстр данного собственным на-родом на основе великой письменной (религиозной) тради-ции, императивы которой конвертируются в проект. Приэтом обязательно присутствует момент «феноменологичес-кой редукции»1 кажущаяся самодостаточной, пытающаяся


нас засосать современность как бы «выносится за скобки»,для того чтобы великий текст прошлого и веления будущегостолкнулись напрямую.

Само собой разумеется, что именно такой тип имманент-ной модернизации только и может быть признан истинно де-мократичным.

Другое дело — когда «строители демократии», попираянациональное достоинство народа, требуют от него безро-потного следования заемным рецептам уже «готовой» демо-кратии, которую остается только заимствовать, по возмож-ности не искажая «отсебятиной», ни о каком демократичес-ком суверенитете народа не может идти речь. Народу отводитсяроль не суверенного субъектам, творчески решающего зада-чи собственного будущего, а пассивного сырья, отрабатыва-емого по готовым рецептам неумолимыми политическимитехнологами. «Технологи» пытаются отыскать уже готовоебудущее в пространстве; речь идет, само собой разумеется,об образцовом пространстве процветающего Запада.

На самом деле будущее нельзя обрести в пространстве,получить как наличность, вымениваемую на те или иныегеополитические уступки. Будущее можно обрести только вовремени. Иными словами, подлинная модернизация — этопроцедура открытия того, что в принципе не наличествует укого бы то ни было и еще никому не известно. Будущее неотгадывается наперед — наподобие того, как школьник отга-дывает уже известный учителю ответ задачи; оно творится.А ситуация творчества требует особого статуса: автономии,ответственности и высокого самоуважения творящих.

БУДУЩНОСТЬ КАК ВОССТАНОВЛЕНИЕИНТЕНСИВНОГО ПРИНЦИПА

Нынешний глобализм уже раскрыл свою тайну: он пред-ставляет собой рецидив экстенсивного мирового хозяйства,зависящего от массированного вовлечения новых дешевыхресурсов.

Потому-то и умолкли сегодня на Западе голоса встрево-женных алармистов, защитников природы, противников


гонки вооружений, критиков потребительского общества,что в ходе нового глобального передела мира «победители»рассчитывают на гигантскую ресурсную инъекцию. Малотого, сегодня остро ощущается и другой откат. Характернаядля эпохи модерна оппозиция экстенсивного — интенсивно-го, с которой, собственно, и связан переход от индустриаль-ного общества к постиндустриальнмоу, к науке как непо-средственной производительной силе, сегодня заметно осла-бела на Западе.

Здесь сохраняет свою эвристичность подход Маркса, раз-личающий производство абсолютной прибавочной стоимос-ти, связанной с увеличением объема рабочего времени (атакже вовлекаемых в производство сырья, электроэнергии ит. п.), и производство относительной прибавочной стоимос-ти, когда рост прибыли основывается на интенсификациипроизводства и повышении производительности труда. Я здесьнамеренно отвлекаюсь от той критики «скрытых сущнос-тей» — таких как стоимость, прибавочная стоимость, — ко-торой подвергла марксизм современная позитивистская эко-номическая наука Самого различия между экстенсивными иинтенсивными методами хозяйства эта критика не устрани-ла. Интенсификация же, как это всеми признано, основыва-ется на подключении к процессу производства таких внепро-изводственных факторов, как наука, образование, системадемографического воспроизводства, здравоохранение и т.п.

Классический буржуа находился в оппозиции ко всемуэтому. Все то, что не было непосредственно подключено кпроизводству прибыли и выходило за пределы предприятиякак системы соединения труда и капитала, было ему чуждо,непонятно и относимо к декоративным элементам цивили-зации, которыми заведует либо упрямый традиционализм,либо своенравная богема. Собственного, вся критика пози-тивизмом так называемого «метафизического периода» ивсего того, в недрах чего способна и сегодня прятаться «ме-тафизика», — все неутилитарные, не переводимые на языкцифр, художественные и интеллектуальные практики, на-родная «смеховая культура» (М Бахтин) и фольклор, фило-софское вопрошание смысла и цели бытия, — отражает бур-


жуазно-утилитарное отношение к миру, нетерпение его тех-нологического и экономического закабаления.

Сегодня столь примитивный позитивизм на Западе ужене в чести. Социально-политическое и цивилизационноедавление на предпринимательский класс со стороны соци-ального государства и всех тех групп, кто за ним стоит, содной стороны, уяснение того, что прикладная наука, при-кладное искусство (дизайн), прикладная культурология и эт-нография (изучающая психологические особенности мест-ной рабочей силы или сознания потребителей) повышаютэкономическую эффективность, с другой стороны, привелик тому, что буржуа, по крайней мере частично, примирился сцивилизацией как источником и основой современного со-циального и духовного производства. Но это не означает, чтоон не оставил попыток при малейшей возможности эксплуа-тировать все эти результаты цивилизационного развития какбесплатные либо переложить оплату соответствующих из-держек на государство и другие «внеэкономические» инстан-ции. В этом контексте Маркс говорил о том, что капиталист

44

«узурпирует цивилизацию» .«С одной стороны, капитал вызывает к жизни все силы

науки и природы, точно так же как и силы общественнойкомбинации и социального общения, — для того чтобы со-зидание богатства сделать независимым (относительно) отзатраченного на это созидание рабочего времени. С другойстороны, капитал хочет эти созданные таким путем колос-сальные общественные силы измерять рабочим временем ивтиснуть их в пределы, необходимые для того, чтобы уже со-зданную стоимость сохранить в качестве стоимости»50.

Эта программа конвертирования всех мыслимых и не-мыслимых продуктов и достижений цивилизации в стоимос-ти сегодня носит название «рыночных реформ».

Здесь возникает целый ряд вопросов. Во-первых, надопризнать, что в условиях современного глобального мирарезко возросло искушение (подкрепленное реальными воз-можностями победителей) эксплуатировать ресурсы цивили-зации как бесплатные По мере того как транснациональныекомпании устремляются за пределы западной части ойкуме-


ны, партнерские отношения труда и капитала превращаютсяв нецивилизованную эксплуатацию туземного населения иего ресурсов. Это относится и к компрадорскому капиталу,действующему у себя на родине, которую родиной он уже несчитает.

Мораль грабителей-временщиков, готовых оставить пос-ле себя пустыню в «этой стране», явно начинает преобладатьнад с таким трудом выработанными отношениями ответст-венного гражданского партнерства. Получается, таким обра-зом, что глобальное открытое общество — открытое для экс-плуатации беззастенчивыми конквистадорами мировогорынка — ведет нас не вперед, а назад, от гражданских к ко-лонизаторским отношениям.

Во-вторых, сегодняшняя тотальная коммерциализациянауки, культуры, образования и общения во многом дефор-мирует эти плоды цивилизации. «Не продается вдохновенье,но можно рукопись продать», — сказал поэт. Но как влияетна само вдохновение перспектива продажи его результа-тов — об этом ничего вразумительного нам еще никто несказал. Совладает ли пространство вдохновения с простран-ством рынка, или рост второго влечет за собой сужение пер-вого — вот вопрос. Можно предположить, что под влияниемрыночных ожиданий в самом культурном творческом про-цессе происходят особые структурные сдвиги, связанные свытеснением менее предсказуемых элементов более пред-сказуемыми и количественно оцениваемыми.

Здесь нам пригодится проведенное Кантом различиемежду предсказуемостью научного таланта и непредсказуе-мостью художественного гения (с той только поправкой, чтотворчество в фундаментальных науках больше подпадает подвторую категорию). Вот что пишет Кант по поводу свободытворческого воображения, связанной со спонтанностью ге-ния: «...гений 1) есть талант создавать то, для чего не можетбыть дано никакого определенного правила, он не представ-ляет собой задатки ловкости в создании того, что можно изу-чить по какому-либо правилу, следовательно, оригинальностьдолжна быть первым свойством гения; 2) так как оригиналь-ной может быть и бессмыслица, то его произведения должны


в то же время быть образцами, то есть показательными, сталобыть, сами должны возникнуть не посредством подражания,но другим должны служить для подражанием, то есть мери-лом или правилом оценки; 3) гений сам не может описатьили научно доказать, как он создает свое произведение; в ка-честве природы он дает правило; и поэтому автор произведе-ния, которым он обязан своему гению, сам не знает, какимобразом у него осуществляются идеи для того, и не в еговласти произвольно или по плану придумать их и сообщитьих другим в таких предписаниях, которые делали бы и другихспособными создавать подобные же произведения»51.

Но если творческая личность вынуждена ориентировать-ся на рыночный спрос, то тем самым она должна уйти от не-предсказуемости вдохновения и «придумывать» свои идеи«по плану». Не вправе ли мы предполагать, что это обреме-нение музы строгостью заказа способно ее оскорбить — сме-нить накал вдохновения в пользу изобретательного, не хвата-ющего звезд с неба ремесленничества? Тревожные симпто-мы того, что большие таланты в науке и культуре, крупныетворческие характеры встречаются все реже, уступая местоугодливой впечатлительности рыночного ремесленничества,сегодня, кажется, налицо. Фонд больших идей, которымипродолжает питаться наша современность, создан не так на-зываемыми «современными людьми», а людьми по всем мер-кам «несовременными», и этот фонд заметно иссякает.

В-третьих, можно ли приписать рынку чудодейственнуюспособность отбирать во всем многообразном культурномнаследии именно то, что человечеству действительно нужноне только для рыночных нужд, и при этом нужно не сегодня,не сейчас, а и на неопределенное будущее? Не рискуем лимы, отдав всю бывшую «надстройку» на откуп рынку, обречьна вымирание и вымывание как раз то, что может оказатьсясамым насущным и дефицитным в более или менее отдален-ном будущем? Не является ли рациональность рыночногоотбора одномерной и, главное, краткосрочной?

Еще сравнительно недавно преобладала точка зрения,согласно которой капитализм лучше всего строить в необре-мененном культурными пережитками, «пустом» или «расчи-


щенном» пространстве. Сегодня все чаще высказывается до-гадка, что очень многими своими успехами европейский ка-питализм обязан «добуржуазным» предпосылкам. Там, гдеон в самом деле пытается начать с нуля, в пространстве, бес-шабашно «расчищенном» бравыми модернизаторами, вмес-то добропорядочных буржуа появляются рэкетиры, вместопредпринимательского прилежания — флибустьерская удаль«джентльменов удачи».

Напрашивается мысль о том, что наиболее перспектив-ной социокультурной системой могла бы считаться «дуалис-тическая», основанная на принципе дополнительности. Та-кая система, наряду с пространством рынка, оберегает спе-цифические оазисы культуры, которой позволено существоватьи развиваться не по рыночным стандартам. При этом не обя-зательно речь идет об известной дихотомии государство —рынок. Внерыночные оазисы культуры может созидать и вы-пестовывать и самодеятельное гражданское общество путемсоздания всякого рода общественных культурно-образова-тельных, социальных, научных фондов и других форм вне-рыночной кооперации.

Чем в этом смысле ознаменовалось появление глобаль-ного рыночного общества? Оно ознаменовалось новым бун-том меркантильного буржуа против культуры и цивилизациии всех положенных ими норм и ограничений. Воодушевлен-ный провалом социалистической альтернативы всемирныйбуржуа-ростовщик снова решил, что культура — это балласт,а мораль — прибежище неприспособленных. Надо сказать,что и в самом деле предпосылки существования классичес-ких буржуа — предпринимателей и современного буржуа —ростовщика и рэкетира существенно различаются. Прежнийбуржуа, в качестве организатора процесса производства, объ-ективно был заинтересован в дисциплине персонала, являю-щейся продуктом цивилизованной дисциплины в целом, и вросте квалификационно-образовательного уровня работни-ков, и в предсказуемости поведения партнеров, подкрепляе-мой моралью и мобилизованным общественным мнением.

Ни в чем подобном нынешний глобальный буржуа-фли-бустьер, облагающий целые народы данью и вывозящий на-


циональные богатства, заведомо не заинтересован. Поэтомуможно прогнозировать новое, может быть еще не бывалое помощи, обострение конфликта не только между глобальнымфинансовым интернационалом и эксплуатируемыми наро-дами, но и между новыми буржуа и творческими элитами,олицетворяющими постиндустриальное или информацион-ное общество. Необходимо подчеркнуть, что пространствоэлиты и пространство буржуазных производителей товаров иуслуг (здесь мы не говорим о финансовых спекулянтах, кото-рые ничего не производят) качественно отличаются.

Рыночный предприниматель работает в дискретном про-странстве конечных продуктов — вещей. На одной сторонеэто сырье, орудия труда и рабочая сила, на другой — конеч-ный продукт, обретающий форму товара. Буржуа хорошознает, где он купил первые и во что ему обошелся второй, —в этом смысле он еще живет в детерминистской, тотальнопросчитываемой вселенной Ньютона. Представители твор-ческого труда — деятели науки и культуры, живут в диффуз-ном пространстве общих идей и побуждений, о которых ни-когда нельзя с точностью сказать, откуда они появились, чемвоодушевлены и для чего в конечном счете предназначены.Это особый мир общего цивилизационного накопления,продукты которого в принципе не реализуемы и не просчи-таны в их отдаленной будущей траектории.

Буржуазная рационализация, о которой столько сегодняговорят сторонники глобального, всеохватывающего рынка,означает попытку исчерпывающей формализации — переве-дения на язык цифр и предписаний — всего того, что бытий-ствует неформально и факультативно, как спонтанный про-дукт природы и культуры, игра жизни и вдохновения.

Принципиальное значение для дискредитации буржуаз-ного исчислительного принципа применительно к культуреимеют работы Курта Геделя, в частности его теорема о не-полноте формализованных систем. Попытки тотальной фор-мализации любой знаковой системы упираются в пределы,связанные с наличием неразрешимых (то есть недоказуемыхи одновременно неопровержимых) предложений. Справед-ливо, соответственно, и обратное: любая конечная система


правил и предписательных процедур оказывается недоста-точной для исчерпывающего обеспечения любого практи-ческого процесса. Последний всегда включает не эксплици-руемые (скрытые) посылки, которые никакой кодификаторне в состоянии предусмотреть и исчислить52.

Но еще до Геделя, сформулировавшего свою теорему в1931 году, основатель феноменологии немецкий философЭ. Гуссерль выразил те же идеи в понятиях тематического инетематического содержания нашего сознания (и культуры вцелом). Нетематическое — это то, что в данный момент ненаходится в актуальном поле сознания, а составляет его по-тенциальное содержание, то есть тот «фон» или «горизонт»,который можно «тематизировать» слой за слоем, но никогданельзя актуализировать до конца»53.

Всякая культурная система, а тем более такая нестрогая,как гуманитарная, содержит массу нетематизированного,«потенциального» содержания, которое нельзя заранее при-брать к рукам, наперед исчислив его практическую примени-мость и социальную полезность.

Все эти аргументы прекрасно годились бы для критикибюрократического социалистического планирования эконо-мики или партийного подхода к науке и искусству. Но, какоказалось, они сохраняют свой критический эвристическийпотенциал и применительно к попыткам тотализовать ры-ночный подход к культуре, обязывающий ее давать полныйотчет о своей пользе и окупаемости. Дело в том, что как разто в культуре, что относится к неформализуемому и внеути-литарному, неизменно оказывается в конечном счете наибо-лее ценным и перспективным. Это не означает, что необхо-димо предоставить культурному творчеству декоративный ифакультативный статус. Это означает только, что от культу-ры нельзя требовать выполнения тех или иных немедленныхобязательств, сколь бы разумными и обоснованными они никазались.

Речь не идет о теории искусства для искусства и подоб-ных же теорий применительно к науке или образованию.Культурное творчество имеет свои нормы, но они выходят зарамки какого бы то ни было социального заказа. Поддин-


ность творчества меряется не социальным заказом, а болеевысокими законодательствами вкуса, морали и служения«высшей идее». Дело, таким образом, не в том, чтобы вывес-ти творческий труд из подчинения нормам, а в том, чтобысохранить имманентный характер самих норм — возмож-ность творцов быть ориентированными изнутри, а не извне.

Проблема цивилизации, подвергающейся натиску боль-ших педантов пользы — вчера коммунистических, а сегоднярыночно-капиталистических, состоит в том, чтобы защититьодновременно и внутренний мир личности, и внешний миркультуры, позволив этим мирам развиваться, не оглядываясьпоминутно на функциональные критерии и не примиряясьзаранее только к ним. Если суждения, конвертируемые в ре-цептурные технологические схемы и практики, назвать пре-скриптивными (предписательными), а суждения, пребываю-щие в сфере «платоновских» идей, охватывающих класси-ческую триаду «истины, добра и красоты», обозначить какдискриптивные, то мы обнаружим, что культура может нор-мально жить и творить лишь при соблюдении известныхпропорций между этими двумя типами суждений.

При нарушении исторически подвижного баланса междуними в пользу дискриптивного культуре угрожает вырожде-ние в игру, стилизаторство и декаденство. Но и превышаю-щий меру реванш инструментального, прескриптивного вущерб автономии «платоновского» начала грозит цивилиза-ции либо переводом на казарменное положение «беспрекос-ловных исполнителей», либо — на положение рыночных ме-нял, не знающих подлинную цену тому, что они меняют.

Сегодня заново встает — причем в небывало обострен-ной форме — вопрос о взаимоотношениях внутренней про-изводственной среды (в широком смысле слова) и внешнейсоциокультурной среды — той самой, где генерируются боль-шие идеи культуры и науки и формируются общие ожиданияи притязания современного общества. Иными словами — опроблемах интеграции производственной и социокультур-ной подсистем общества. Здесь дают о себе знать острейшиепротиворечия, выступающие в субъективной и объективнойформах.


В субъективном плане речь идет о том, что чем более уда-ленными от сферы прикладной (рыночной) пользы оказыва-ются определенные формы культурного творчества, тембольшее раздражение они вызывают у предпринимательскойсреды, недоумевающей по поводу того, зачем они «вообщесуществуют». В чем-то это напоминает описанную Ч. Сноувражду двух культур — технической и гуманитарной. Но вданном случае имеется в виду противостояние между культу-рой общих (фундаментальных) идей, к какой бы сфере онини относились, и коммерческо-утилитарной культурой, ко-торой дано понимать и принимать только то, что приноситнемедленные дивиденды.

В объективном плане речь идет о том, что чем более об-щий и перспективный в фундаментальном отношении ха-рактер имеют те или иные творческие идеи, тем меньше уних шансов на претворение в практику, на технологическоеконвертирование в системе, привыкшей работать только вгоризонте близлежащего. Конечно, можно отмахнуться отэтого противоречия и заявить, что если культура общих идейне может засвидетельствовать свою прикладную рыночнуюпользу, то тем хуже для нее — она обречена на маргинализа-цию и вымирание. Именно такой вердикт ей, кажется, ужевынесен нынешними миссионерами рынка и организатора-ми «реформ».

Но это означает вынести приговор и такой специфичес-кой характеристике модерна, как интенсивный путь разви-тия. Экстенсивное развитие, по сути дела, означает беско-нечное тиражирование уже найденных и апробированныхобразцов. В общем плане это и есть та увековеченная совре-менность, о которой так пекутся пропагандисты «конца ис-тория».

В практическом отношении экстенсивный путь означаетизоляцию производственной среды от внешне ей социокуль-турной беспокойной среды, в которой генерируются новей-шие творческие идеи.

Интенсификация, напротив, предполагает встречу этихдвух разнокачественных тип среды: стандартизированно-за-конопослушной среды налаженного производства и среды


раскованного творческого воображения, не стесненного ни-каким жестким социальным заказом и институциональнымирегламентациями. При этом действует следующая законо-мерность: чем более удаленной от сферы непосредственногопроизводственного исполнительства является та или инаядеятельность, относящаяся к миру творческих идей, тем вы-ше эффект интенсификации производства в случае эффек-тивного подключения этой деятельности к производственно-му процессу. В этом проявляется кантианский парадокс ин-новационного процесса: он становится тем эффективней,чем меньше в нем заранее спланированных и укладываю-щихся в сложившуюся систему производственных ожиданий«рационализаторских предложений».

Нулевую степень интенсификации мы имеем тогда, ког-да производственная сфера полностью предоставлена самойсебе, защищена от вторжения идей со стороны менее орга-низованного социокультурного мира. А далее выстраиваетсяследующая иерархия.

Подключение научно-информационного комплекса тех-нических наук к производственной сфере открывает нампервый, наиболее предсказуемый горизонт интенсификации.

Подключение естественнонаучного комплекса, включа-ющего фундаментальные открытия, относящиеся к структу-ре вещества и поля, открывает нам второй, более перспек-тивный горизонт. Еще более заманчивые горизонты откры-ваются вместе с подключением к производственному процессубиологического комплекса наук о жизни. Основывающиесяна этом прорывы в области биотехнологий обозначают мо-мент перехода от классического индустриального производ-ства, характеризующегося техноцентризмом, к постиндуст-риальному производству, воплощающему новую парадигмубио- и антропоцентризма. Последняя особенность реализу-ется по мере подключения к производственно-технологичес-ким практикам всего комплекса наук о человеке — психоло-гии, культурной антропологии, лингвистики, теории соци-альной коммуникации и т. п

Надо подчеркнуть одну важнейшую особенность: чемвыше мы поднимаемся по лестнице наук — от механики до


биологии и антропологии, тем в большей степени мы сопри-касаемся с миром общих идей, происхождение которых оста-ется загадочным, спрятанным в поле культурного синкретиз-ма (элементы которого ведут себя прихотливо, индетерми-нистски). Это — в самом деле сфера кантовского «гения»,который не может отдать себе отчет в том, где именно он по-черпнул те или иные идеи, каковы конечные источники еговдохновения.

Между тем рынок как система «приведения к пользе» итестирования пользой предъявляет к «гению» общего социо-культурного творчества требования жесткого отчета, касаю-щегося того, как и где именно получена та или иная идея икакого обозримого практического эффекта от нее можноожидать. Речь идет не об идеологическом или бюрократичес-ко-управленческом отчете, что было характерно для «реаль-ного социализма». Речь идет об экономической рациональ-ности, желающей знать, куда именно выгодно вкладыватьденьги и на какой срок. Но запросы этой рациональностигений культуры, «гуляка праздный» при всем желании неможет удовлетворить: он в самом деле не знает в точности нитого, чему он обязан своим открытием (конкретной отрасле-вой привязки творческое вдохновение не имеет), ни того, вкакие прикладные и тем более коммерческие результаты оновыльется.

В ответ на такую «богемную» прихотливость у буржуа го-товы репрессии: отказать в финансировании всякой деятель-ности, не умеющей толково экономически отчитаться. И этомы говорим о буржуа лучшего, классического предпринима-тельского типа; о современном буржуа — спекулянте, ростов-щике и «джентльмене удачи» здесь лучше вообще не упоми-нать. Словом, горизонт рыночной системы в основном замкнутна том, что верифицируется в сегодняшнем экономическомопыте и гарантирует скорую отдачу.

Напротив, вся сфера больших фундаментальных идей,являющихся источником интенсивного роста, представляетсобой экспансию будущего, приглашаемого в настоящее.Если общество не желает лишиться такого будущего, онодолжно найти способ поддержания этой системы общего со-


циокультурного накопления, не только предоставив ей вели-кодушные финансовые гарантии, но и гарантии свободытворчества. Сегодняшний опыт показывает, что выбор междутоталитарной цензурой и цензурой рынка является тупико-вым: оба типа цензуры подрывают общие условия духовногонакопления, а тем самым — условия интенсивного роста, на-правленного в будущее.

На этой основе уже сегодня можно прогнозировать но-вый конфликт между буржуа и интеллектуальной элитой.В первый посттоталитарный период они помирились на сво-боде. Но, как оказалось, посттоталитарной свободой кудалучше в'оспользовались не профессиональные «знатоки сво-боды» из лагеря творческой интеллигенции, а вылезшие насвет подпольщики теневой экономики, которым нет никако-го дела до вопросов, касающихся условий сохранения и раз-вития культурной среды. Современная либеральная идеоло-гия оказалась союзником этого подполья, ибо ключевымпрограммным пунктом этой идеологии является ограниче-ние государственного контроля и вмешательства.

Такое сугубо отрицательное определение свободы ничегоне говорит нам о позитивных условиях развития современ-ного духовного производства, выступающего в функции об-щего информационного накопления. Накопление в духов-ной сфере, подобно экономическому накоплению, означаетнаращивание идей и разработок, предназначаемых не длянемедленного «потребления», а служащих как инвестиции вбудущее. Такое духовно-интеллектуальное инвестирование вбудущее рынок сам по себе обеспечить не может. Системанеопределенности, царящая в таких сферах, как общее обра-зование молодежи, досуг, фундаментальная наука и искусство,жизнеобеспечение групп, не относящихся к самодеятельно-му населению, но активно осваивающих новую социокуль-турную информацию, не может быть расшифрована рынком,все на свете тестирующим по критерию прибыльности Поэ-тому либеральные радикалы рыночного подхода готовы по-просту уничтожить весь этот «факультатив культуры», неумеющий отчитаться по финансовой ведомости

При этом забывают, что тем самым общество обрекает


себя на проедание основного капитала, каким является самацивилизация со всей ее культурно-информационной, демо-графической, морально-этической и прочей инфраструкту-рой, обеспечивающей все наши легитимные практики. Ли-шенный подпитки со стороны общей социокультурной сфе-ры, лежащей за пределами предприятия и ныне безжалостноразрушаемой, этот капитал может быть «проеден» уже прижизни нашего поколения. Эта угроза полнее всего раскрыва-ется на уровне глобальных проблем.

ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ КАК ТОЧКА ОТСЧЕТАНОВОГО БУДУЩЕГО

Современный глобализм заслуживает парадоксальногоопределения системы, призванной отвлечь от действитель-ного решения глобальных проблем. Глобальные проблемытребуют нового интенсивного рывка — качественного пре-образования наших практик на основе нового вторжениясистемы под названием «гений» (в кантовском смысле сло-ва) в систему под названием «производитель». Нынешниеглобалисты, с одной стороны, разрушают систему «гения»,опустошая кладовые национальных культур, и с другой сто-роны — занимаются перераспределением ресурсов мира длятого, чтобы бросить эти дополнительные ресурсы в топкусвоей технической цивилизации и тем самым избавить ее отдавно назревшей реконструкции.

Глобальные проблемы — это угроза разрушения природ-ной, социальной и духовной среды, подвергающейся небы-валому давлению со стороны технической цивилизации.

Эти проблемы выступают как результат следующих несо-ответствий:

— между неограниченным воспроизводством факторов,входящих в систему «техники», и ограниченными воспроиз-водящими возможностями системы под названием «при-рода»;

— между индустриальным, поставленным на поток, ти-ражированием техники и остающимся кустарным или полу-кустарным обеспечением системы под названием «человек»


Миллионы людей живут в условиях домашинного, кустарно-го быта, пользуются кустарными услугами устаревшей меди-цины, педагогики и т. п.;

— между уникальными продуктами высокой культуры инеограниченно тиражируемыми продуктами культуры мас-совой.

В результате вся сфера, относящаяся к технически тира-жируемому и поставленному на конвейер, теснит, деформи-рует и, наконец, грозит полным разрушением тех сфер, кото-рые относятся либо к уникальным дарам природы, либо куникальным дарам культуры. Последние олицетворяют тотсамый капитал цивилизации, который достался индустри-альному обществу даром и которым капитализм за всю своютеперь уже многовековую историю так и не научился аде-кватно распоряжаться. Сегодня этот капитал иссякает нанаших глазах. Разрушается природа, будучи не в состояниипо-прежнему воспроизводить свои биоценозы, разорванныевторжением токсичной техники. Разрушается природныйкапитал человеческого здоровья и жизнелюбия — та специ-фическая витальность или пассионарность, которая отлича-ла прежние поколения от нынешнего, неврастенического ианемичного.

Разрушается моральный капитал человеческого законо-послушания, ответственности и взаимного доверия, ибо ны-нешние хозяева жизни не только систематически нарушаютэто доверие, но и в целом преподают современникам уроктого, как вероломство и нечистоплотность неизменно торже-ствуют над добропорядочностью. Это ставит под сомнениевсе выгоды социальной коопераций и грозит разрушить ко-операцию как таковую. Об этом пишет Ф. Фукуяма: «. .Лю-ди, не испытывающие доверия друг к другу, станут взаимо-действовать лишь в рамках Системы формальных правил иположений, которые нужно постоянно вырабатывать, согла-совывать, отстаивать в суде, а потом обеспечивать их соблю-дение, в том числе и с помощью мер принуждения Все этиприемы, заменяющие доверие, приводят к росту того, чтоэкономисты называют «трансакционными издержками»Иначе говоря, преобладание недоверия в обществе равно-


сильно введению дополнительного налога на все формы эко-номической деятельности, от которого избавлены обществас высоким уровнем доверия»54.

Учитывали ли это наши реформаторы, когда заявляли оготовности заменить архаику морального сознания, со всемиего «сантиментами», современным правовым сознанием, за-меняющим авансы доверия гражданскими исками?

Перед лицом глобальных проблем, затрагивающих самиосновы человеческого существования на земле, цивилизаци-ям Востока и Запада предстоит заново мобилизовать весьсвой культурный творческий потенциал — отмолчаться и от-сидеться более не удастся никому.

Первый вопрос, который напрашивается в этой связи:иссяк ли культурный потенциал западного модерна и, впринципе, насколько он годится для подготовки должногоответа на глобальный вызов? Второй вопрос: каковы пер-спективы подключения к этому ответу культурного потен-циала восточных цивилизаций?

Попытаемся по порядку рассмотреть эти вопросы.Что касается Запада, то эвристическое значение в нашем

анализе будет иметь понятие «фаустовской культуры».Конечная интенция этой культуры — тотально распред-

метить, денатурализировать весь окружающий мир, превра-тив его из «вещи в себе» в вещь для нас, из нерукотворного врукотворный. Из этого вытекает совершенно определенная,хотя и чрезвычайно дерзкая программа решения глобальныхпроблем. В отношении тающих природных ресурсов эта про-грамма предполагает тотальную замену естественного искус-ственным, природного сырья — заменителями. В пределеэто означает переход от частичного производства определен-ных элементов жизненной среды к тотальному производствувсей окружающей среды с заранее заданными свойствами.Амбиции этого технического титанизма выражаются так:«...коль скоро данная природой среда не устраивает людей,поскольку она не в состоянии справиться с растущим антро-погенным давлением, надо найти средства и способы соот-ветствующих преобразований... сначала каких-то фрагмен-


тов, а потом и всего нашего земного природного окруже-ния»55.

Что это означает? В первую очередь — решительную пе-рестройку всего научно-технического комплекса. Прежнийразрыв между естественными и техническими науками, каки сохранение созерцательно-метафизического статуса наук оживой природе, здесь уже не терпим. Поскольку природнаясреда представляет собой естественный «производственный»комплекс, в котором переплетены процессы, происходящиев живой и неживой материи, то соответствующая интеграциятребуется и от всех естественных наук. Идеи, относящиеся ксвязям органического с неорганическим, как и к внутреннимсвязям органического, должны опережать производство спе-циализированного отраслевого знания. Речь идет о каком-топарадоксальном возвращении к древнему синкретизму, в ко-тором человек, жизнь, космос выступали как нечто слитное.Это своего рода восхождение от абстрактного к конкретно-му: от мертвых «кирпичиков мироздания», некогда открытыхмеханикой и физикой, к эмпирически явленной картинеприроды, в которой нас окружают и на нас воздействуют це-лостности под названием геобиоценозов.

В социокультурном отношении это означает гигантскуювстряску сложившейся производственной среды, которойпредстоит пережить наплыв непривычных идей (и непривы-чных людей) извне. Система производства рискует тем, чтоте самые идеи и практики, которые были маргинальными и,как правило, вытеснялись за пределы процессов принятиярешений, могут стать центральными, предписывающими но-вое поведение производству. В свою очередь предпринима-тельская среда рискует тем, что те самые природные блага,которые потреблялись в процессе производства как бесплат-ные, превратятся в оплачиваемые факторы производства ибудут влиять на его себестоимость. Само собой разумеется,здесь беспокойство патроната может смыкаться с беспокой-ством потребителей, не готовых финансировать накладныеэкологические расходы.

Но по-своему рискует и научная академическая среда: еетрадиционные академические свободы, равно как и свобода


творческого воображения, рискуют оказаться в тисках новойпроизводственно-технологической дисциплины, вытекаю-щей из нового сращивания науки с производством. Анало-гичные сдвиги ожидаются и на следующем уровне, касающем-ся наук о человеке и перспектив превращения остающихсяфакультативными поведенческих форм в производственнозаданные, финансируемые и контролируемые.

Наши повседневные импровизации, касающиеся быта,повседневного общения, выбора супруга, использования до-суга и т. п., рискуют быть замененными рационально-обо-снованным поведением, диктуемым требованиями эффек-тивности. Например, наши заботы о собственном здоровьесегодня, с одной стороны, ограничиваются практически ни-кем не контролируемыми визитами к врачу, с другой — са-модеятельным ремесленничеством в сфере гигиены, гимнас-тики, бега по утрам и т.п. Но если в конечном счете окажет-ся, что вся эта нерегулируемая кустарщина не в состоянииобеспечить требуемый уровень воспроизводства нашей спо-собности к труду и выполнению других социальных обязан-ностей, нашим демографическим и психофизиологическимвоспроизводством займется Большая наука, призванная по-ставить эти деликатные воспроизводительные факторы наконвейер.

Не следует думать, что эта деспотия научной рациональ-ности непременно примет формы обязательного государст-венного контроля и регулирования. Бездумный педантизмтакого регулирования вполне может быть передан граждан-скому обществу, отказывающемуся принимать и обеспечи-вать физически неполноценных индивидов, и даже самиминдивидам, если им удастся проникнуться этим педантиз-мом и превратить его жесткие нормы в повседневные само-регуляторы.

Таким образом, «фаустовская» программа перехода отчастичного производства ко всеобщему, охватывающему всеусловия нашего существования на земле, грозит отдать чело- Iвека целиком на откуп научной рациональности, претензии Iкоторой будут подкреплены эффективными экономически- •ми, административными и социокультурными санкциями.


Здесь по-своему воспроизводится парадокс Достоевско-го: беспредельная фаустовская свобода, не знающая никакихестественных преград и ограничений, способна завершитьсябеспредельным деспотизмом научной рациональности, нетерпящей никаких личных отклонений и импровизаций.Если общество, сформировавшееся в эпоху классическогомодерна, было системой с частичным программированием,оставляющей на наше личное усмотрение вопросы, не отно-сящиеся к узкопроизводственной сфере, то общество зрело-го модерна, встретившее вызов глобальных проблем, можетстать системой с полным, всеохватывающим программиро-ванием, включая все проявления внепроизводственной жизни.

Итак, мы имеем дело с дилеммой. Либо весь в принципебезграничный духовный и социальный капитал, выращен-ный цивилизацией в ходе длительного развития истории икультуры, мы оставляем в факультативном состоянии сво-бодной социокультурной игры, разумеется, меняющей иобогащающей нас, — но без заранее очерченной «большойпрограммы», — и тогда продолжаем наше существование вкачестве беззаботных обывателей Вселенной, пользующихсядарами природы и культуры, либо мы превращаем разно-образную творческую элиту из свободной «богемы» в «гло-бальных производственников», обремененных заботами на-лаживания всеохватывающего воспроизводственного цикла,включая среду обитания, а также демографическую, семей-но-бытовую, досуговую сферу.

Современный Запад уходит от этой тоталитарной пер-спективы незаконным образом: путем бесплатного исполь-зования полученных в ходе нового передела мира планетар-ных ресурсов. Его либерализм, предназначенный отныне длясугубо внутреннего использования, основывается на новомглобальном колониализме. Всем еще памятен шок, получен-ный Западом в результате нефтяного эмбарго арабских странв 1973 году. Это эмбарго, заметно ограничившее доступ тех-нической цивилизации к дешевым природным ресурсам,способствовало новому интенсивному сдвигу западной эко-номики, развитию энергосберегающих технологий. Но оноже повлекло за собой целый ряд попыток программирования


повседневного поведения не только предпринимательскогокласса, но и рядовых граждан, настигнутых волной «энерге-тической рационализации».

Страх перед этой рационализацией, попахивающей спе-цифической формой тоталитаризма, по-своему объединилзападного обывателя, интеллектуальную элиту и предприни-мательский класс. Обыватель страшился за будущее потре-бительского общества, подарившего ему не только множест-во материальных благ, но и специфическую гедонистичес-кую раскованность, поощряемую «экономикой спроса».Предпринимательский класс страшился новых издержекпроизводства, связанных со сбережением сырьевых и энер-гетических ресурсов и ассигнованиями в поддержку природ-ного равновесия. Экологические издержки производства,будь они сполна учитываемыми, грозили перекрыть все тра-диционные издержки, связанные с закупкой оборудования,рабочей силы и менеджерских услуг. Что касается творчес-кой интеллектуальной элиты, то ее испугала перспективапревращения в дисциплинированную среду технологов-экс-пертов, мобилизованную по модели обычной, хотя и высо-кооплачиваемой рабочей силы.

Вот почему все три группы оказались подготовленнымии к восприятию однополярного мирового порядка, обещаю-щего отдать планету в руки Запада, и к новой расистскойкартине мира, оправдывающей права новых колонизаторовссылками на непригодность незападных народов быть хозя-евами собственных территорий и ресурсов.

Таким образом, современный западный либерализм, вотличие от классического, привязан преимущественно кэкстенсивной экономической программе. Он олицетворяетотступление от проекта постиндустриального общества, ос-нованного на мобилизации новых духовно-интеллектуаль-ных ресурсов цивилизации (наука, образование, культура), ивозвращение к массовому индустриальному обществу, гдебуржуа — у себя дома. Застарелое буржуазное предубеждениев отношении неутилитарных духовных практик, плоды кото-рых проблематичны и плохо калькулируются, заново акти-визировалось, приняв форму нового меркантилизма и моне-


таризма. Словом, Фауст Запада отступил перед буржуазнымфилистером, предпочитающим звонкую наличность всякимупованиям на дух и духовность.

Отныне западное потребительское общество рассчитыва-ет кормиться не столько со стола Большой науки, сколькополучать привычные колониальные дивиденды. Мы еще неосмыслили последствия этого поворота во всем его объеме.А ведь речь идет о новом возвращении от постиндустриаль-ного общества, потенциал которого подпитывается научны-ми революциями, к колониальному обществу, связанному сэксплуатацией ресурсов, изымаемых у утративших нацио-нальный экономический суверенитет незападных народов.Вместе с разговорами о мировом демократическом порядкесмолкли и те, кто поднимал свой голос в защиту природы.

Запад больше не прислушивается к призывам качествен-ной реконструкции и экологизации производства, отказа отжестких технологий в пользу мягких, введению экологичес-ких квот и т. д. Точнее, теперь все эти программы обретаютхарактер не качественного сдвига, а частичных корректиру-ющих поправок к классической индустриальной схеме и ктому же применимых только к «своему пространству». Зачемфинансировать дорогостоящую перестройку техническойцивилизации, когда победа в «холодной войне» отдает в рас-поряжение этой цивилизации новые колоссальные ресурсы.Зачем задумываться о технологиях переработки токсичныхотходов, если можно просто вывозить эти отходы в про-странство незащищенной мировой периферии!

Словом, вместо глобального прорыва всего человечествав качественно иное время заново возобладала сегрегация че-ловечества в пространстве.

Пространство меньшинства остается либеральным непотому, что фаустовский гений Запада открыл принципи-ально новые возможности, а потому, что энтропия всего «не-либерального» — связанного с ограничениями, нищетой, ав-торитарными и криминальными практиками, геноцидом иэкоцидом, сбрасывается во вне, в периферийное простран-ство.

Напрашивается один вывод: только новая антиколони-

288 А. С Нанарин

альная борьба и солидарность всех, страдающих от гнета«однополярности», способны поставить Запад перед дилем-мой: либо найти новые источники фаустовского прорыва вбудущее, либо отказаться от поблажек потребительскому об-ществу и перейти к системе более или менее принудительно-го аскетизма. Или, другими словами: либо Запад свою сепа-ратную программу спасения заново превращает в универ-сальную, касающуюся всех народов земли, либо он переходитот фаустовской модели инновационно-нестабильного спосо-ба производства к новой стабильности старого восточноготипа.

Совершенно очевидно, что в чистом виде ни то ни другоеуже невозможно. За всю историю европейского модерна, на-считывающую уже около 600 лет, западная фаустовская про-грамма так и не доказала на деле свою универсальность. Вся-кий раз, когда очередное новое поколение начинало верить вокончательное торжество прогресса, в его последнюю битвус силами мрака, отсталости и нищеты, неизменно получа-лось так, что горизонт прогресса заволакивало тучами и то,что казалось наконец-таки предназначаемым для всех, зано-во оказывалось достоянием более или менее узкого кругасвоих. Фазы временнуго прорыва в будущее периодическисменяются фазами геополитических переделов пространст-ва, и вся история модерна оказывается драматически преры-вистой, цикличной.

Мало того, как мы видели выше, новый фаустовскийпрорыв и для самого Запада чреват последствиями, к кото-рым его гедонистическое общество по-настоящему не гото-во. Подструктура, обозначаемая нами как «гений» — царствотворческой элиты со всем ее неподопечным продуктивнымвоображением, — в случае своего тотального подключения ксозданию качественно новых технологий, к новому виткуинтенсификации, на этот раз охватывающей всю обществен-ную жизнь, грозит Западу призраком «программированногообщества», о котором уже предупреждали «новые левые».Качественно новый уровень технологической свободы гро-зит обернуться новой научно-технической мобилизациейвсего общества, весьма напоминающей знакомые тоталитар-


ные практики. Словом, наряду с тем, что новый фаустовскийпрорыв требует таких творческих усилий, к которым гедо-нистически расслабленная культура Запада сегодня не гото-ва, он еще и чреват риском тоталитарного срыва.

Положение современного мира оказывается крайне дву-смысленным. С одной стороны, ему угрожает новое импер-ское, неоколониальное вырождение западных демократий,на наших глазах превращающихся в общество мирового ра-сового апартеида, загоняющее в гетто обнадеженную и обма-нутую мировую периферию.

С другой стороны, в случае новой эффективной мобили-зации фаустовского творческого духа самому Западу грозитподчинение новой касте научных надсмотрщиков-рациона-лизаторов, оберегающих любые общественные группы от ди-летантских импровизаций, а незападной периферии — такоеже подчинение всему западному мессионерству как совокуп-ной «экспертной системе», обучающей рынку и демократиивсех «дилетантов», в обмен на их отказ от национального су-веренитета. Надо сказать, для не-Запада между этими двумяперспективами большой разницы нет: в обоих случаях емууготовлена участь мирового «объекта», с голосом которогосторона, занявшая позицию мирового «субъекта», считатьсяне склонна. #

Вопрос теперь стоит так: какой именно тип или ареалкультуры сегодня выполняет роль структуры, питающей «ге-ния» — генератора качественно новых идей, заведомо не ук-ладывающихся в парадигму сложившихся ожиданий и прак-тик?

Не случилось ли уже так, что вся западная культура пере-строена по модели «системной оппозиции», еще способнойвызывать движение маятника внутри сложившейся системы,но уже бессильной открывать качественно новые горизонты,выходящие за пределы того, что предусмотрено сложившей-ся системой. Еще недавно левый авангард в искусстве, как илевый политический авангард (молодежное, женское, «зеле-ное» движение и т. п.), казался самому себе миропотрясаю-щим, способным породить более радикальную антибуржуаз-

ЮА С Панарин


ную революцию, чем коммунисты, перешедшие на позициипрезренного политического реализма.

Теперь весь авангард отчасти приручен и присмирел, от-части выполняет заранее предусмотренную роль «управляе-мого хаоса» или отдушины для всех тех сил, которые задыха-ются в мире универсального системного порядка Получа-ется так, что та оппозиция, которая каким-то образом нефинансируется сверху, обречена на маргинализацию и вы-мирание, а та, которая почему-то финансируется, заставляетусомниться в своей действенности и подлинности. Спраши-вается, а уцелели ли еще в мире пласты не прибранной крукам культуры, остающейся в конфликте с мировой произ-водительной системой, отлитой по меркам западной техни-ческой, или, используя новейшее самоназвание, рыночнойцивилизации?

Ведь все те пласты и формы культуры, которые влились вэту цивилизацию и переработаны ею, уже не могут в каком-то общем смысле быть рассмотрены как источники интен-сивного роста или качественной системной новации. Всеони, прибранные к рукам, по сути дела являются дополни-тельными факторами экстенсивного роста или расширенно-го воспроизводства уже сложившейся цивилизационной мо-дели. Так не является ли вся эта борьба с чужой ментальнос-тью, с опасной архаикой и дурной культурно-историческойнаследственностью на самом деле борьбой за увековечива-ние нынешней системы западного цивилизационного произ-водства, не желающей меняться, несмотря на очевидныесимптомы устарелости, засвидетельствованной глобальнымипроблемами?

Иными словами, вопреки хвастливым заявлениям о де-мократической открытости, плюралистичности и т. п., за-падная социокультурная и производящая система давно ужеявляется закрытой, монологичной, не способной к сущест-венной самокоррекции. «Чужой» остается пугающим и не-приемлемым до тех пор, пока мы не умеем найти с нимобщий язык и вступить в конструктивный диалог по поводупроблем, являющихся, по сути, общими (ибо глобальныепроблемы потому так и называются, что действительно за-


трагивают всех). Чужой, ставший партнером, по сути дела,куда полезнее изначально своих, ибо привносит в нашу об-щую планетарную копилку свой, еще новый для нас опыт,свою информацию и свои ресурсы. Но для того чтобы пре-вращение инородного чужого в партнера на деле произошло,мы сами должны быть достаточно открытыми, способнымиуслышать голос другого и сделать его поводом для сущест-венной самокоррекции.

Итак, чего же сегодня нам, стоящим перед вызовом пла-нетарного выживания, стоит по-настоящему бояться: того,что еще сохранились не прибранные к рукам носители ино-культурного опыта, угрожающие нашей самодостаточности,или, напротив, того, что они могут исчезнуть как источникиспасительной, может быть, альтернативы?

Разумеется, чужая культура может восприниматься каквоплощение всего иррационального и бесперспективного.Но опыт всей истории человечества свидетельствует, чтоэволюция культуры и смена культурных формаций основы-вались на превращении того, что прежде выступало как ир-рациональность, в источник продуктивных внутренних пе-рестроек. В таком горизонте иррациональное отличается отуже рационализированного и прибранного к рукам как разтем, что сохраняет свежую энергию и динамизм, иссякаю-щие в декадентских центрах ойкумены.

Здесь нам весьма пригодилось бы найденное в немецкойклассической философии различие между плоской рассудоч-ностью и разумом.

«Главное отличие между рассудком и разумом — это за-прет на противоречия в сфере рассудка и допущение проти-воречий в сфере разума»56.

Собственно, вся постпросвещенческая (после XVIII ве-ка) история западной культуры — это история поисков но-вых источников социокультурной энергии, связанных собнаружением еще не прибранной к рукам «иррациональ-ности», противостоящей буржуазной рассудочности, но спо-собной примириться с разумом. Разум в этом контекстевыступает как инстанция, работающая против диктата ути-литарно-прагматической рациональности, в высшем долгое-


рочном плане обнаруживающей свою близорукость и спо-собность заводить в тупик.

Начиная с романтиков и по сию пору одним из главныхисточников новой социокультурной энергии стало считатьсяискусство. Последнее выступало как эстетическая категория,нуждающаяся в расшифровке на языке социологии. Это оз-начало попытку найти точный ответ, какие именно группыобщества являются носителями бунтарского эстетическогоопыта, отказывающиеся играть по правилам буржуазности испособные изобретать качественно новые правила. Именнотаким заказом на поиски бунтарской потенции в значитель-ной мере питались новые направления в социологии — со-циология досуга, социология молодежи, социология жен-щин, сексуальных меньшинств и т. п. Все эти разновидностисоциологии искали воплощения «человека играющего», от-личающегося от законченного буржуазного филистера илипошедшего к нему в услужение «человека организации» (ме-неджмента). Пик всех этих надежд, несомненно, пришелсяна 1968 год — время мировой молодежной революции, вследза Францией охватившей Южную Европу и Северную Аме-рику.

Западный правящий истеблишмент вовремя понял, чтоголыми репрессиями эту волну не сбить. Необходима былавнутренняя деморализация и дезориентация этой социо-культурной революции. Эту задачу, как уже отмечалось впервой части нашей книги, выполнила философия постмо-дернизма. Она поймала участников «контркультурного» про-теста на противоречии: если вашим жизненным кредо являет-ся игра как антипод буржуазной рассудочной исполнитель-ности и серьезности, то не надо саму игру принимать всерьези чересчур увлекаться. Последовательный игровой принциппредполагает перманентное внутреннее дистанцирование —в том числе и по отношению к самой игре. Так был намеченпуть нейтрализации движений протеста посредством их кар-навализации, намеренной игровой эпатажности, «самоиро-ничности». И протест умер, убитый постмодернистской иро-нией.

Здесь-то и обнаружилась, может быть, главная тайна


культуры. Оказалось, что лишь те пласты и формы культурыгодятся на роль парадигмальных реконструкторов нашихпрактик, в том числе и повседневных, в которых сохраняетсяприсутствие большого религиозного импульса — пламен-ной, не стилизованной веры, хотя бы и обретшей превра-щенные формы политического, научного, профессиональ-ного энтузиазма и стремление творить новое всерьез.

Вот что пишет в этой связи Ж. Ортега-и-Гассет: «Теологине случайно проводят четкое различие между живой и мерт-вой верой; оно поможет нам разобраться во многом, что про-исходит сейчас. В общем и целом я бы сформулировал эторазличие так: наша вера жива, когда этой веры хватает нам,чтобы жить, и наша вера безжиненна, мертва, когда, несмот-ря на то что мы продолжаем ее придерживаться, не отказа-лись от нее и совершенно искренне можем заявить о вернос-ти ей, она уже не способна воздействовать на нашу жизнь»57.

В этом горизонте нам совсем по-новому представляютсяусловия скачка в качественно иное будущее и сама способ-ность его открывать. Обычно, когда ищут миссионеров про-гресса и разведчиков будущего, обращаются к тем, кто наи-больше преуспел по стандартам высокоорганизованногобуржуазного общества, со всеми его мерками, касающимисяпрестижа, профессионального призвания, адаптирующейспособности к переменам и т. п. Но если мы поймем, чтоглавным условием прорыва в качественно иное будущее яв-ляется вера, гарантирующая серьезное служение идеалам исерьезность напряженнейшего духовного поиска, то истин-ных провозвестников будущего нам придется поискать со-всем в другом месте. Шанс отыскать их резко увеличиваетсяв культурах, еще сохранивших пламенную религиозную веруили хотя бы самое ее энергетику, проявляющуюся в превра-щенных формах деятельного практического энтузиазма, ох-ватывающего всю нашу жизнь, нашу повседневность.

Итак, роль структуры под названием «гений» — источни-ка качественно новых практик, не предусмотренного и не-предсказуемого, могут выполнять только те внешние «систе-мы» культуры, которые отличаются двумя одинаково важнымиособенностями: являются достаточно инородными привыч-


ным формам господствующего цивилизационного опыта (тоесть западного), и в то же время сама эта их инородность вы-ступает не под знаком торгующей собой экзотики, а под зна-ком вероисповедальной подлинности и серьезности.

ИНТЕГРАЦИЯ СИСТЕМ ВОСТОКА И ЗАПАДАКАК УСЛОВИЕ ГЛОБАЛЬНЫХ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ

РЕВОЛЮЦИЙ

Т. Кун, известный американский специалист в областиметодологии науки, исследовал структуру научных револю-ций. Он показал, что для открытия новых фактов необходи-мо изменение самой «линзы», сквозь которую сложившеесянаучное сообщество воспринимает изучаемую действитель-ность. Эту «линзу», или систему понятийно закрепленныхпредожиданий, Т. Кун назвал научной парадигмой. Такимобразом, между миром как «вещью в себе» и пытливым со-знанием ученого встает посредник, образующий нечто вроде«коллективно-бессознательного» научного сообщества, —господствующая концептуальная схема. То, что выходит зарамки данной схемы, попросту выпадает из поля активноговнимания ученого, не замечается им.

И вот затем, как правило — где-то на периферии или настыке наук — там, где контролирующее влияние парадигмыощущается слабее, начинают регистрироваться факты, не ук-ладывающиеся в господствующую теорию. Т. Кун назвал иханомалиями. «Открытие начинается с осознания аномалии,то есть с установления того факта, что природа каким-то об-разом нарушила навеянные парадигмой ожидания, направ-ляющие развитие нормальной науки»58.

В данном случае мы имеем в виду нечто гораздо болеемасштабное, чем современная «нормальная» наука. Мы име-ем в виду западную цивилизацию, считающую себя единст-венно нормальной социокультурной системой, формирую-щей правильных или адекватных людей.

Но в современном мире множится количество очевидныханомалий — фактов, явно не укладывающихся в западнуюсистему социокультурных стандартов и ожиданий. Наиболее


масштабными из таких аномалий являются глобальные про-блемы. Разговор о них на современном Западе напоминает«кухонные» разговоры советской интеллигенции в известноевремя Этот взволнованный шепот никогда не проникал вофициальные каналы коммуникаций и не становился пово-дом для принятия практических решений. Таким же типомнеформального и несанкционированного знания являетсясегодня знание о глобальных проблемах Господствующаясистема решений и практик выносит их за скобки в качестве«как бы не существующих» фактов, которые она не прини-мает в качестве поводов для серьезной трансформации. К чис-лу таких глобальных проблем сегодня добавилась новая —проблема бывшего «второго мира». На рубеже 80—90-х годовпроизошла тотальная разбалансировка этого мира, превра-тившая его в загадочное маргинальное образование. «Нор-мальная наука» западной демократии (так же как и «нор-мальной экономики» и т. п.) вначале полагала, что она впол-не в состоянии справиться с данным объектом, снабдив еготехнологиями программируемых самоизменений.

Теперь, десять лет спустя, мы можем констатировать, чтоона преувеличивала свои возможности — объект ведет себяявно «не по правилам». Творчески мужественной реакциейна это было бы признание того, что «нормальная» наука ус-тарела и требует смены парадигмы. Но на сегодня мы видимнечто иное: на постсоветскую «природу» попросту обиделисьза то, что она ведет себя не по правилам, и объявили испор-ченной, патологической и т. п.

Словом, собственную парадигму менять явно не гото-вы — предпочитают обижаться на факты. Собственно, сэтим и связаны феномены нынешней глобальной маргина-лизации той части ойкумены, которая не входит в состав «зо-лотого миллиарда». Доминирующая региональная подсисте-ма, считающая себя единственно «нормальной», выводит зарамки легального — признанного и обязывающего к серьез-ному справедливому отношению, большинство планеты.Пространство, в котором пребывает это большинство, оце-нивается как «хаос» — то есть нечто такое, что лежит за пре-


делами нормального восприятия, а следовательно — и нор-мальных решений.

Мир приблизился к критической пороговой точке. Низападный теоретический разум, отказывающийся преобразо-вывать свой понятийный аппарат, ни практический разум,отказывающийся преобразовывать свою систему морально-правового признания так, чтобы она не выносила за скобки«второй» и «третий» миры, не готовы к решительной пара-дигмальной смене изнутри. Западная цивилизация предпо-чла бы либо изолироваться от признанного «ненормальным»мира, либо попросту уничтожить его, но только не менятьсясамой. Некогда Запад выдвинул большую позитивистскуюпрограмму очищения собственной культуры от всех метафи-зических примесей — пережитков неинструментального, не-технологического отношения к миру. Не только народныйфольклор, но и классическая литература, изобразительноеискусство, философия в своем качестве «нестрогой науки»должны были потесниться в пользу сугубо позитивного зна-ния, прямо и непосредственно конвертирующегося в эффек-тивные технологии. ж

Победа в «холодной войне», происшедшая на фоне небы-валой консолидации Запада перед лицом высших вызовов,означала, что большая программа позитивизма в отношениисамого Запада выполнена. Диссиденты — носители репрес-сированных форм ментальности — стушевались перед лицомстоль грандиозной победы. И теперь победители видят своюзадачу в том, чтобы увековечить свой цивилизационный эта-лон в качестве «нормального», не подлежащего парадигмаль-ной логике.

Все, выходящее за пределы этой нормальности, все тем-ное, непонятное, хаотичное просто подлежит уничтожению.Нынешняя милитаризация Запада, многим кажущаяся стользагадочной ввиду отсутствия глобального соперника, означа-ет одно: Запад отказывается перестраивать систему своей«нормальной» науки и предпочитает попросту опрокинуть втартарары ту часть окружающего мира, которую эта наука нев состоянии ни объяснить, ни прибрать к рукам.

Чтоб избежать этой гибельной перспективы — глобаль-


ной войны Запада с не-Западом на уничтожение, нет ника-кого иного пути, как преобразование самой западной циви-лизационной парадигмы.

Научно-технические революции внутри самого Западасовершались на основе интеграции науки и производства. Заэтой уже штампованной констатацией скрывается социо-культурная драма, связанная со встречей, столкновением ипоследующим взаимным признанием двух качественно раз-нородных типов среды — творческой и производственной.Одна живет «озарениями», другая — отлаженным технико-производственным порядком и дисциплиной. Именно в сво-ем качестве рационально упорядоченной среды производст-во не рождает новые технологии, а заимствует их извне, состороны системы, для которой парные категории творческойсвободы и риска являются внутренним кредо.

Теперь, на глобальном уровне, всю западную цивилиза-ционную макросистему мы можем рассматривать как боль-шое дисциплинированное производство, одновременно искрепленное и парализованное внутренним конформизмом.Роль внешней этой системе инновационной среды на сегод-ня способна выполнить только культура Востока (точнее —не-Запада).

Все те бранные эпитеты, которыми современный Западнаграждает эту культуру, в чем-то напоминают проклятиябуржуазной рассудочности, адресуемые собственной социо-культурной «богеме». Но, не будь этой «богемы», западнаяцивилизационная система давно бы затвердела в чем-то, на-поминающем древнеазиатский «стабильный» способ произ-водства, в котором новации педантично подавлялись.

Сегодня нечто аналогичное выступает уже в глобальноммасштабе. Пиррова победа Запада над собственной антисис-темной оппозицией и его тотальная консолидация в завер-шающий период «холодной войны» означают только одно:источник качественных парадигмальных сдвигов Западу от-ныне придется искать вне себя — в оппозиционной культурене-Запада.

Можно смело сказать, что отныне любые оппозицион-


ные элементы, еще способные появиться внутри Запада, бу-дут черпать свои крамольные идеи в восточных культурах.

Неизбежная социокультурная ориентализация ожидаетзападное молодежное, женское, «зеленое» движение. Еслипозитивистский проект «зачистки» западного культурногопространства от не укладывающейся в технологические нор-мы «метафизики» в самом деле увенчается успехом, глобаль-ные новационные идеи Западу предстоит черпать на стороне

Именно в этот момент Америка и пытается по-своему ре-шить судьбы Западной Европы и всего Запада. Смысл одно-полярного мира раскрывается как попытка закрепить Западв его «нормальном», то есть стереотипном состоянии и пред-отвратить всякие попытки Западной Европы пойти на рискбольшого цивилизационного творчества на основе поворотак Востоку и интеграции восточных идей. Сама структура ны-нешнего глобального кризиса указывает нам на три типаобъективно затребованных восточных идей. Первый касает-ся природы как системы, которой угрожает разрушение сло-жившейся на Западе промышленно-технологической систе-мой.

Западная программа технологизации целиком была ос-нована на третировании природы в качестве мертвого кон-гломерата тел и на произвольном изымают отдельных при-родных цепочек из общей системы гео- и биоценоза. Тот илииной элемент природы, вырванный западной фаустовскойнаукой из единого целостного контекста, тут же «закабалял-ся» сначала западной системой инструментального знания, азатем — промышленной технологической системой.

Процедура изымания природных явлений из целостногоестественного «контекста» с последующим перемещениемотсеченных фрагментов в препарирующую систему техникилежит в основе западного инструментального знания. Это —тип рискового знания, более или менее намеренно отвлека-ющего как от общих контекстов, так и от более или менее от-даленных общих последствий своего активизма. Интерес кним осуждается и дискредитируется под видом борьбы с «ме-тафизикой». Когда основатели нового типа инструменталь-ного знания сформулировали свое знаменитое предостере-


жение («Физика, бойся метафизики»), они имели в виду нетолько задачу освобождения от схоластики. Они предостере-гали от той парализующей преобразовательную энергию от-ветственности, которую влечет за собой постижение миро-системного контекста.

Одно дело, если мы полагаем, что та целостность, кото-рой мы пренебрегли, выстраивая выхваченные из общейприродной гармонии детерминистские цепочки, является, всущности, пустой и бессодержательной — областью «мета-физических абстракций», другое дело, когда мы эту целост-ность принимаем всерьез. Фаустовская «воля к преобразова-ниям», для того чтобы действительно стать волей, должна былаиметь своим фоном безволие природы, лишенной прав,свойственных автономной целостности.

Теперь, в эпоху глобального экологического кризиса, ре-ферентом нашей культуры, к которому мы постоянно обра-щаемся для осмысления проблемной ситуации, являетсяименно природная внутренняя гармония или целостность.Антиномия современной культуры состоит в том, что, с од-ной стороны, убиваемая нами природа лишается способнос-ти к спонтанному самовоспроизводству, к восстановлениюнарушаемого экологического равновесия, а с другой сторо-ны — мы уже вполне осознали нашу принципиальную неспо-собность заменить бесконечную в своей сложности природ-ную экосистему дублирующей техносистемой — искусствен-ной средой с заранее заданными свойствами.

Разрешить эту антиномию западная цивилизация сама посебе не в состоянии. Поэтому ей предстоит в ближайшем бу-дущем реконструироваться, осваивая чуждую ей восточнуюкартину мира. Восточная мудрость тем отличается от фаус-товского знания-власти (Ф. Бэкон), что она запрещает про-цедуры изымания вещей из контекста, олицетворяющеговысшую космическую гармонию, и познание части вне об-щего целого. Если западная система знания основывается наопережающем развитии инструментальных идей по сравне-нию с развитием системообразующих универсалий (которыевообще стали изгоняться под видом «метафизики»), то вос-точное знание развивается прямо противоположным обра-


зом: здесь забота об общем, системообразующем, явно дов-леет над стремлением к знанию-власти или знанию-пользе.

Мы еще не знаем, способна ли в принципе западная про-изводящая система в тех или иных формах интегрироваться свосточной системой гармонизующего знания и тем самымпородить структуру глобальной социокультурной револю-ции, далеко превосходящей научные революции, преждепротекающие внутри самого Запада Сама биполушарная,западно-восточная структура мира, о которой мне уже при-ходилось писать59, заставляет полагать, что такая интеграциязаложена в структуре нашего планетарного социального ор-ганизма. Периодически активизирующийся обмен социо-культурной информацией между Востоком и Западом лежитв основе глобальных парадигмальных сдвигов, из которых,может быть, самым многозначительным было рождение хрис-тианства.

Сегодня назрел новый парадигмальный сдвиг, связан-ный с повышением самого статуса природной экосистемы дороли верховного законодателя производственных практик.Современные исследователи говорят в этой связи о коэволю-ционной парадигме, при которой научно-производственнаясистема не стоит над природной, третируемой как резервуари источник ресурсов, а вписана в нее и учитывает ее внутрен-ние нормативы в качестве предварительного условия органи-зации технологических практик.

Спасти прогресс можно только на этом пути: посредст-вом парадигмальной перестройки отношений в рамках пары«цивилизация — природа». Только перестроившись на осно-ве коэволюционной программы, модерн может избежать са-моубийства — вместе с убийством живой природы — и про-должить свою эпопею в качественно новых формах. Настаи-вать на увековечивании его нынешней «нормальной» (длязападной традиции) формы — значит готовить почву длявзрыва, способного обернуться либо гибелью человечества,либо полным реваншем фундаменталистского контрмодерна.

По сути, мы сегодня имеем дело с двумя типами фунда-ментализма- агрессивным фундаментализмом Запада, не же-лающим качественно менять планетарную программу фаус-


товской культуры, и ответным фундаментализмом Востока(в частности, мусульманского), не видящим иного выхода,кроме разрушения западной цивилизации как главного ис-точника планетарной дестабилизации. Преодолеть это столк-новение двух типов фундаментализма (из которых западныйсегодня находится в активном наступлении, а восточный — вглухой обороне) можно только посредством новой интегра-ции восточной социокультурной подсистемы, выполняющейроль внепроизводственной среды, с западной «производствен-ной», пока что сопротивляющейся вторжению архаической«богемы» извне.

Такая интеграция может стать успешной при условии,если Запад выделит из своей интеллектуальной элиты осо-бую подструктуру «гения», генерирующего глобальные ин-новационные идеи. Специфической функцией этой под-структуры станет ре интерпретация больших восточных идей,преобразуемых в программу парадигмальной перестройки.Сегодня на Западе объявлена смерть интеллигенции как ру-диментарного образования, чудом уцелевшего от старой,«метафизической» эпохи. Интеллигента в качестве свобод-ного художника или вдохновенного пророка и моралистасменяет деловой человек, прагматик, эксперт и менеджер.При такой «перестройке» интеллектуальной структуры боль-шие идеи вообще могут исчезнуть, — между тем, именно вних сегодня появилась особая нужда.

Следовательно, если Запад не желает закоснеть в качест-ве имперской системы, отныне способной только на экспан-сивный рост, а значит — на захваты и завоевания, вместопрорывов в новое историческое измерение, ему предстоитвозродить интеллигенцию. Но это будет особая интеллиген-ция. Основным отличительным признаком ее будет откры-тость Востоку как источнику альтернативных социокультур-ных практик. Восприятие, перенос и реконструкция общихидей, относящихся к большой восточной традиции, с цельюпреобразования традиции самого Запада — вот задача этойновой интеллигенции.


Глава вторая

ГЛОБАЛЬНАЯ ЧУВСТВЕННОСТЬ В ЭПОХУИНФОРМАЦИОННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

ЭЛИТЫ И МАССЫ В ГЛОБАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ:ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ БАРРИКАДЫ

Для выявления альтернативного демократического по-тенциала современной глобальной революции надо по воз-можности точно отделить в ней то, что относится к объек-тивным универсалиям прогресса, от того, что несет на себепечать незаконных узурпации и привилегий.

Все, подробно описанное в первой части, относится кпривилегиям. Глобализация в этом смысле означает бунтпривилегированных групп общества против тех ограниче-ний, которые были наложены на них на предыдущем исто-рическом этапе модернизации и демократизации.

Начнем с буржуазии. Что для нее означает глобализация?Она означает попытку сбросить узы национального демокра-тического контроля, отказаться от обязательств, налагаемыхсоциальным государством, порвать общенациональный кон-сенсус, за который предпринимательскому классу пришлосьплатить высокими налогами, признанием прав профсоюзов,социального и трудового законодательства и другими огра-ничениями. Экономическая глобализация в этом смысле оз-начала для капитала освобождение от национальной и соци-альной ответственности. Отныне капитал получает возмож-ность отказаться от обременительных социальных обязательстви свободно мигрировать туда, где налоги и заработная платаниже, социальное страхование не развито, а общая ответст-венность буржуазного класса сведена к додемократическомуминимуму.

Мало того: капиталисты теперь получают возможностьшантажировать собственные правительства, заставляя их де-монтировать социал-демократические завоевания предшест-вующей эпохи, угрожая в противном случае массовой мигра-цией в более покладистую среду.

И этот шантаж уже возымел свое действие. Наличие «ре-


зервных» стран с дешевой рабочей силой и недоразвитыми(или демонтированными) системами социальной защитыпородило невиданную прежде уступчивость профсоюзов исоциального государства даже в наиболее развитых странах.Уровень безработицы в странах ОЭСР вырос с 4,2% в период1974—1979 гг. до 7,4 к началу 90-х Не менее показательнатенденция к снижению заработной платы. В частности, вСША за период с 1974 по ,1998 год она снизилась примернона 10%60.

В высшей степени характерно изменение структурырынка. Прежняя модель рынка, соответствующая понятиюмассового потребительского общества и демократизацииспроса (когда товары и услуги, некогда доступные лишь наи-более зажиточным, постепенно включаются в систему мас-сового потребления), уступает новой, неоархаической. Из-вестное сокращение и примитивизация массового спросакомпенсируются неожиданным бумом на элитных рынках,торгующих предметами роскоши.

В особенности резко эта тенденция проявляется в пост-социалистических странах. Здесь массовое демократическоеобщество как продукт модерна исчезает на глазах, сменяясьновой поляризацией нищеты и богатства, недопотребленияи сверхпотребления. Очень важно адекватно оценить этотфеномен в стратегической перспективе. Сегодня это шоки-рующее явление принято списывать на пережитки «тотали-тарного прошлого» и незадачливость туземного капитализма.На самом деле речь идет о глобальной тенденции десоциали-зации и дедемократизации капитализма, воспользовавшего-ся падением прежней системы сдержек и противовесов идискредитацией своего социалистического противника длядавно вынашиваемого контрудара.

В страны бывшего СССР и Восточной Европы пришелне какой-то архаичный, псевдофеодальный капитализм, а,напротив, капитализм новейшего образца, в чистом виде вы-ражающий мироустроительные замыслы новой буржуазии.Эта буржуазия использовала антитоталитарную волну в сво-их корыстных целях, придав ей в конечном счете не демо-кратическое, а антидемократическое содержание (если иметь в


виду не формальную, а социальную демократию' выравни-вающую уровень и образ жизни масс по стандартам среднего'класса). Словом, новая буржуазия воспользовалась глобаль-ными возможностями для разрушения единого гражданскогообщества и национального консенсуса, сложившегося в ходесоциал-демократических реформ XX века. Обязательствамперед национальным гражданским обществом новые капи-талисты противопоставили свои глобальные обязательства ивозможности в качестве группы, стоящей выше националь-ного контроля.

Условия национального демократического консенсуса наЗападе формулировались параллельно социал-демократамии кейнсианцами. Для социал-демократов большое социаль-ное государство, базирующееся на высоком подоходном нало-ге, означало одновременно и интеграцию бывших пролетар-ских и полупролетарских париев капиталистического обще-ства, и легитимацию буржуазной собственности. Менялось ипредставление о среднем классе. Речь шла уже не о мелко-буржуазной и ремесленнической среде, на которой лежалапечать экономической архаики, а о высокооплачиваемых ра-ботниках наемного труда, профессионально связанных с на-укоемким производством, со сферой образования, управле-ния и другими наукоемкими услугами. Дилемма: буржуа илипролетарий казалась снятой этим новым средним классом,противопоставившим свой технократический снобизм и ста-рому пролетарскому революционаризму, и буржуазному уз-колобому скопидомничеству.

Новая реприватизация 80—90-х годов (80-е — время не-оконсервативной волны на Западе, 90-е — антитоталитарнойволны в бывшем втором мире) нанесла удар в первую оче-редь по новому среднему классу, так как демонтаж «большо-го государства» означал распродажу в частные руки того со-циального капитала, которым этот класс профессиональнозаведовал. На наших глазах произошла внезапная демодер-низация общества, когда триадическая структура, с новымсредним классом в центре, снова сменилась биполярной со-циальной структурой: богатые собственники на одной сторо-не, науперы — на другой.


С точки зрения кейнсианства, реформы, начатые новымкурсом Рузвельта, означали не столько единое демократи-ческое общество, сколько единое потребительское общество.Разнообразные меры социального страхования, пособиймалоимущим, экспансия потребительского кредита и т. п.означали превращение прежних низов общества в активныхпотребителей, страхующих капиталистическую экономикуот кризисов перепроизводства Демократизация спроса во-площала особую, «политически нейтральную» демократиза-цию, особенно востребованную в США, где к социал-демо-кратии всегда относились настороженно.

Можно сказать, оба эти варианта демократизации — со-циал-демократический и кейнсианский, рухнули практичес-ки одновременно. Буржуазия, получившая в свое распоряже-ние глобальный рынок, может больше не заботиться о разви-тии внутреннего массового потребительского спроса. Ееновейшее кредо состоит в том, чтобы всеми силами снижатьвнутренние издержки производства — за счет свертываниясоциальных обязательств и снижения заработной платы —во имя конкурентоспособности на внешних рынка. Инымисловами, собственный народ теперь ее гораздо меньше инте-ресует и в качестве рабочей силы, и в качестве массового по-требителя. Что касается рабочей силы, то в глобальном миревсегда найдутся страны, где она дешевле и непритязательнее;что касается массового потребителя, то его сокращение мо-жет быть компенсировано экспансией привилегированногоспроса, обеспеченного новой сверхприбылью.

Причем если массовый демократический спрос удовле-творялся массовым конвейерным производством, использу-ющим рабочую силу средней и низшей квалификации, тоэлитарный спрос означает переориентацию на мелкосерий-ное производство и наиболее квалифицированную рабочуюсилу, способную угодить вкусам привередливой публики.Ясно, что все это означает конец национального демократи-ческого консенсуса, выработанного в ходе трудных сдвигов изавоеваний XX века.

Это выхождение из большого социального договора, свя-зывающего гражданские общества XX века, характерно и для


других привилегированных групп, которым глобальное об-щество предложило, как кажется, более выгодную альтерна-тиву.

В первой части уже говорилось об «интернационалеспецслужб»

Гигантская волна реприватизации, с одной стороны,крушение крупных государственных образований бывшеговторого мира и появление на их месте массы карликовых го-сударств, с другой стороны, и все это — на фоне резко воз-росшей политической и гражданской нестабильности и мас-совой криминализации, в итоге привело к появлению новогорынка соответствующих услуг, связанных с обеспечениембезопасности. И новые политические элиты, и новые капи-талисты живут с неприятным ощущением нелегитимностиих власти и собственности. В этих условиях им нужна надеж-ная охрана, и они готовы хорошо за нее платить.

Если учесть, что реприватизация и экономическая либе-рализация прямо ударили по государственным бюджетам истарых и новых стран, то станет ясно, что прежняя государ-ственная монополия на услуги спецслужб основательно по-колеблена. Перед многочисленными рыцарями плаща икинжала нередко встает трудный выбор: довольствоватьсяотносительно скромными заработками в прежнем ведомст-ве, освоить новую квалификацию или — уйти на вольныехлеба в привычном качестве, воспользовавшись спросом наспецуслуги на новом глобальном рынке. Ясно, что в послед-нем случае мы также имеем разрыв консенсуса с националь-ным государством и обществом со стороны прежней приви-легированной группы, обладающей колоссальным потенци-алом. Те самые люди, которым была доверена безопасностьгосударства и его границ, отныне могут получать глобальныезаказы со стороны, связанные с подрывом безопасности это-го самого государства.

Наконец, упомянем интеллектуальную элиту. В рамкахпрежнего национального консенсуса она была наделена осо-быми полномочиями и функциями' выражать национальнуюкультурную идентичность, формулировать национальные


цели, одновременно наделяя их признаками легитимности ипрестижности, создавать привлекательный образ своей стра-ны в системе мировых межкультурных коммуникаций.

Что может произойти в случае, если значительная частьинтеллектуальной элиты по тем или иным причинам возна-мерится выйти из системы национального консенсуса и от-кликнуться на призывы глобального рынка? Может оказатьсятак, что глобальный рынок, в обмен на чаемое международ-ное признание и высокие гонорары, потребует от интеллек-туалов «творческих усилий», прямо противоположных тем,которые они предпринимали в рамках прежнего националь-ного консенсуса. Вместо укрепления национальной иден-тичности — расшатывания ее, вместо наделения националь-ных целей и приоритетов привлекательными и престижнымичертами — прямой их дискредитации в качестве рецидивов«имперского» и «тоталитарного» мышления.

Даже отвлекаясь от этих крайностей «экстремистскогоглобализма» (а они в первую очередь характерны для постсо-ветского пространства и для России), в целом можно конста-тировать: современная глобализация ведет к нарушениюсложившегося национального консенсуса между элитами инародными массами и представляет вызов единому граждан-скому обществу классического типа.

По сути дела, можно говорить о начавшейся мировойгражданской войне (пока еще большею частью «холодной»)между стремительно глобализующейся элитой и «туземны-ми» народными массами. При этом элиты оказались значи-тельно лучше подготовленными к этой войне и с успехомиспользуют эффект внезапности. Массы, привыкшие пола-гаться на «свои» национальные элиты, на сегодня обнаружи-вают полную растерянность и деморализованность. Каковыже сценарии дальнейшего развития событий?

Первый, который сегодня преимущественно осущест-вляется, связан с попытками всемерного политического ра-зоружения масс с целью предотвращения их эффективногоответа на вероломство правящих элит. С одной стороны,массы лишаются привычных форм демократического учас-тия и контроля за принятием решений, с другой стороны —


им предлагается целый набор форм символической удовле-творенности, связанных с так называемой «постмодернист-ской чувственностью». Рассмотрим это подробнее.

ПОДМЕНА ПРОЕКТА: ВМЕСТО ГРАЖДАНСКИХСВОБОД - СВОБОДНАЯ ЧУВСТВЕННОСТЬ

Западные диссиденты 60-х годов считали своим главнымизобретением контркультурную «революцию сознания».Если «старые левые» уповали на политическую революцию,преобразование форм собственности и власти, то «новые ле-вые», вместе со своими попутчиками из лагеря хиппи, рас-считывали, главным образом, на такое преобразование граж-данского менталитета, которое бы делало людей изначальнонеспособными ни к каким формам социальной мобилиза-ции, будь то добросовестная трудовая исполнительность набуржуазном предприятии или добросовестное несение служ-бы в армии или в административных структурах.

Адепты контркультурной революции сознания уповалина не прибранную к рукам, иррациональную чувственность,видя в ней залог последовательной антибуржуазности. По-добно тому как идеологи казенного социализма некогда пре-следовали кибернетику или генетику в качестве «продажнойдевки империализма» (вспомним Лютера: «разум — перваяпотаскуха дьявола»), «новые левые» и хиппи третировали ра-циональность в качестве основы буржуазного конформизма.Последовательный нонконформизм связывался с «бруталь-ной чувственностью», знаменующей собой тотальный выходиз общества (подразумевалось, что всякое современное об-щество буржуазно по существу).

В реальном социализме «новые левые» видели радикали-зацию буржуазного принципа мобилизации и утилизациичеловеческой витальности — энергии эроса, поставленнойна службу хозяевам мира сего.

Поэтому их привлекали те формы «диссидентской» чув-ственности, которые были связаны с сексуальными отклоне-ниями, употреблением наркотиков, групповыми формамикарнавализации сознания и т. п.


И вот сегодня произошло самое неожиданное: глобаль-ные элиты, в своем стремлении разрушить национальныйконсенсус и разоружить нацию, решили взять на вооружениету самую «диссидентскую чувственность», на которую возла-гали столько надежд представители молодежного авангарда60-х годов.

Дело в том, что чувственность, высвобожденная из-подконтроля разума и морали, отвечает двум заданным крите-риям.

Во-первых, ее раскрепощение по видимости напоминает«эмансипацию» и тем самым как будто вписывается в общийэмансипаторский проект западного модерна. Подменяя ре-альные социальные и политические права правами чувствен-ности, можно, не поступаясь ни привилегиями, ни властью,прослыть сторонником прав личности и прав человека, де-мократом и тираноборцем.

Во-вторых, заполучив вместо граждан, хорошо осознаю-щих свои социальные интересы, адептов раскованной чувст-венности, можно запустить на полную мощность массовую«индустрию удовольствия» и внушить субъективную удовле-творенность тем людям, у которых есть все обычные основа-ния для неудовлетворенности и протеста.

Как же формируется эта «брутальная чувственность»,превращаемая в пособника глобальных экспериментаторов ив основание новой системы массового манипулирования?Первое направление демонтажа рациональных начал в поль-зу слепой чувственности — это ликвидация большого нацио-нального пространства. Как оказалось, подмена прежних су-перэтнических единств и синтезов новыми местечковымиэтносуверенитетами сама по себе достаточна для того, чтобырезко снизить потенциал рациональности и обеспечить ре-ванш примитивной чувственности. С крушением крупныхсуперэтнических государств и суверенитетов сама собой воз-никает тенденция подмены социального дискурса, направлен-ного на решение социальных проблем, этноцентричным дис-курсом, касающимся проблем расы и цвета кожи, племенныхсчетов и застарелых обид, словом — языческих эмоций, вое-


пламеняемых всем тем, что лежит ниже области современно-го гражданского чувства.

Второе направление «чувственного реванша» — устране-ние привычных ценностных иерархий, связанных со служе-нием чему-то высшему, «горнему». Присутствие высшихценностей само по себе означает известную готовность кжертвенности и соответствующую нравственную мобилизо-ванность. Высшие ценности в современной культуре оказы-ваются заместителями тех божеств, которым наши «язычес-кие предки» приносили ритуальные жертвы и тем самымпреодолевали примитивную чувственную спонтанность.

Современные глобалисты, весьма либерально потакаю-щие спонтанной чувственности, считают всякую жертвенностьанахронизмом — пережитком авторитарных и тоталитарныхкомплексов. На самом деле не только любые коллективныепрактику предполагают готовность к известной жертвеннос-ти со стороны отдельных участников. Всякая форма индиви-дуального духовного, экономического, научного творчествавключает момент жертвенности. Творчество связано с моби-лизацией усилий, имеющих целью реализовать более илименее долгосрочный проект, — и в этом качестве предпола-гает отказ от проедания времени или средств во имя сиюми-нутного чувственного удовлетворения. Там, где подорваныморально-религиозные, ценностные основания жертвеннос-ти как таковой, невозможны ни экономика накопления, никультура, вынашивающая долгосрочные идеи и замыслы.Культ чувственных удовольствий неизменно означает культсиюминутного и принесение ему в жертву истинных страте-гических интересов.

Вот почему предельно эмансипированная чувственностьсегодня стала ставкой в большой глобальной игре.

Народам стран, лишаемых подлинного суверенитета —вместе с социальными гарантиями и другими достижениямиклассического модерна, глобалисты предлагают в качествекомпенсации небывалый набор средств символическогоудовлетворения, связанного с потаканием прежде «репрес-сированной чувственности» (в первую очередь сексуальной).

Гражданам, испытывающим горечь национального и со-


циального унижения, нищету и бесправие, предлагают уте-шаться на уровне инстинкта, которым, как оказалось, гораз-до легче манипулировать. Провоцирование «непримиримогоконфликта» между социальной, гражданской ипостасью лич-ности и ее телесной ипостасью стало основой постмодер-нистских стратегий глобальных манипуляторов.

Третье направление «чувственного реванша» — устране-ние будущего в пользу самодостаточного настоящего. С однойстороны, речь идет о реванше повседневности со всеми еепрактиками в области малых дел над большими долговре-менными целями, формируемыми на государственно-поли-тическом уровне. С другой, если использовать язык М. Хай-деггера, — о примате сущего над бытием. Немецкий мыслительпредставил весьма убедительные аргументы относительно то-го, что удовлетворенность сущим прямо связана с безволь-ным чувственным растворением личности в обезличенном«ман»61 массовой коммерческой культуры, а само это сущеепредставляет собой сокрытие настоящей перспективы. Под-линное человеческое бытие раскрывается посредством эк-зистирования в будущее; вот почему Хайдеггер рациональносвязывает Бытие и Время.

Проект раскрепощенной чувственности и «демобилиза-ции», напротив, означает подмену бытия сущим — саморас-творение в сиюминутном, связанном с пресловутой «отключ-кой» нашего бодрствующего теоретического и моральногоразума.

В этой связи напрашивается мысль еще об одной подме-не — или плагиате. С давних пор у конформистско-апологе-тической социальной теории, связанной со структурно-функ-циональным социологическим анализом (школа Т. Парсонса),появился оппонент в лице феноменологической социологи-ческой школы (А. Шютц). Эта школа выполняла на Западе туже задачу, которую некогда брала на себя «гоголевская шко-ла» в русской литературе XIX века, — защиту маленького че-ловека с его правами на повседневность, на которую посягаетбольшой мир. Собственно, настоящей мишенью феномено-логической школы с ее программой реабилитации «жизнен-ного мира» являлась этатистская традиция, связанная с при-


матом Больших целей над малым миром повседневности.Советская интеллигенция, осаждаемая Большим государст-вом с его Большими целями, в свое время весьма сочувствен-но воспринимала ту апологию неангажированной повсе-дневности, которую представили теоретики феноменологи-ческой школы.

И только сегодня к нам приходит прозрение, касающеесяправоты гегелевской философии права и его апологии поли-тического образа жизни и просвещенной государственности.У Гегеля государство, как носитель проекта просвещения,формирует единое политическое пространство и воплощаетсовокупный социальный капитал нации: ее науку, образова-ние, культуру, которые никому не дано право приватизиро-вать и использовать исключительно в своих групповых целях.Государственный статус этого коллективного социальногокапитала есть гарантия его общей доступности и неотчужда-емости наряду с неотчуждаемым социальным капиталом, на-ходящимся в распоряжении всей нации. У Гегеля присутст-вует и относительно автономная сфера частных интересов.Но эти частные интересы занимают низшее положение вценностной и интеллектуальной иерархии и понимаются какцарство рассудочности, находящееся ниже уровня государст-венного разума.

Сегодня гегелевский проект подвергся искажению сразус двух сторон. С одной стороны, адепты неограниченногочастного принципа не останавливаются перед тем, чтобы от-дать в частные руки весь социальный капитал нации, не за-ботясь ни о том, будет ли он сбережен в этих руках, ни о том,останется ли он доступен всем гражданам.

С другой стороны, сам частный принцип на сегодня опу-щен с уровня классической буржуазной рассудочности науровень необузданной чувственности, которая воплощаетуже не «разумный эгоизм», а, скорее, животный эгоизм, неспособный заглядывать в завтрашний день. Этот эгоизм спо-собен оставить после себя пустыню и уничтожить сами осно-вания взаимного гражданского доверия. Такому безответст-венному эгоизму можно предаваться при одном условии:если, кроме собственной Родины, пространство которой


оскверняется грязными социальными технологиями и прак-тиками, у современных «неразумных эгоистов» есть в запасееще несколько «родин», куда они в случае необходимостимогут «слинять».

Означает ли все это, что проект чувственной эмансипа-ции может быть полностью отвергнут как ложный? Думает-ся, что это не так. Дело не только в том, что после всех тота-литарных практик, связанных с гипертрофией Больших целейи узурпацией прав повседневности и личного «жизненногомира», новое наступление на чувственность может наводитьмысль на тоталитарную реставрацию. Дело еще и в том, что-бы различать два типа чувственности: благодатную, откры-тую высшему началу, и безблагодатную, закрытую для им-пульсов, идущих со стороны высших духовных и социальныхначал.

В данном случае речь идет об одной из главных проблемсовременной социальной антропологии. Современный экс-тремизм раскованной чувственности создает провокацион-ную ситуацию в культуре: новый социальный заказ на рели-гиозно-фундаменталистское или полицейско-диктаторскоеподавление чувственности и новое раздвоение человека набесплотное нравственное начало и плотское, подлежащееистязательной педагогике. Такого рода реставраторских по-ползновений почему-то ожидают в первую очередь от рус-ской культуры, ввиду чего в отношении ее сегодня осущест-вляется активная «профилактическая» работа, направленнаяна раздробление ее православного ядра («архетипа»).

Сегодня в некоторых кругах принято пугать носителейэмансипированной чувственности призраком мрачной аске-тики, якобы связанной с православной традицией. Междутем тщательное исследование этой традиции, проведенноетакими авторитетными исследователями православной пат-ристики, как архим. Киприан, архим. Мейендорф, а в нашевремя — С. Хоружий, достоверно свидетельствует о другом.Антропология восточных отцов церкви отличается порази-тельной цельностью. Никакого манихейского отвращения кчеловеческому телу как ловушке высших начал, как грехов-ной западни здесь нет. В этом смысле 3. Фрейд, с его мисти-


ческим страхом перед греховными безднами подсознания,перед загадочным «Оно», в плену которых находятся лучшиенаши побуждения, — куда больший адепт манихейской тра-диции, чем православные наставники благочестия.

Православная версия спасения имеет в виду не одну толькодушу как пленницу греховного тела, но всего человека. Кли-мент Римский пишет: «Да спасется во Христе целое нашетело». Тело понимается как органон духа или, выражаясьязыком новейшей философии, как текст, в котором запечат-леваются все побуждения и действия личности. Следователь-но, наша духовная, нравственная воля определяет характер исудьбу тела. Как пишет Иоанн Златоуст: «Бог дал нам тело изземли для того, чтобы мы и его возвели на небо, а не длятого, чтобы через него и душу низвели в землю... Смотри,какой честью Он нас почтил, предоставив нам такое дело.Я сотворил, говорит Он, землю и небо, даю и тебе творчес-кую власть: сотвори землю небом. Ты можешь сделать это»62.

В этих словах выражено кредо православного космизма:материя понимается как изначально причастная духу, про-низанная светлыми энергиями. Этот основополагающийпринцип предполагает совсем другое отношение и к окру-жающей нас внешней природе, и к природе внутренней —нашему телу, нежели та трактовка природы как мертвогообъекта или досадного ограничителя нашей свободы, кото-рая характерна для западной «фаустовской культуры».

Итак, мы имеем два противоположных горизонта чувст-венности. Чувственность может выступать как нечто изна-чально асоциальное — как сидящий в нас бестия, жаждущийвырваться из плена культуры и морали. И она же может вы-ступать совсем в другом горизонте: как повторение и под-тверждение боготворенной истории мира, где низшее пред-назначено быть материалом для высшего, богоподобного.

Парадокс позднего модерна (или постмодерна) состоит втом, что в нем реабилитация человеческого тела произошлавопреки христианскому канону. Телесность и чувственностьреабилитированы и эмансипированы не потому, что призна-ны носителями более высоких начал, а, напротив, вопреки ив противовес этому. Это все равно как если бы реабилитация


преступника совершилась не потому, что он раскаялся, а,напротив, именно потому, что зарекомендовал себя преступ-ником по призванию. В практике постмодерна не личностьвыступает интерпретатором собственного тела, формируяего по духовному и социальному заданию, а, напротив, теловыступает интерпретатором личности, раскрывая ее асоци-альные «тайны». Именно за эти тайны постмодернисты,вслед за неофрейдистами, и возлюбили телесность и чувст-венность.

В какой-то степени это означает возврат к языческим ус-тановкам Ренессанса. Ренессанс раскрыл буржуазность какчувственность и заложил программу раскрепощения чувст-венности. Реформация взялась эту чувственность обуздать.В результате в западную культуру была заложена антиномия:изначально социальную чувственность надо было подчинитьморальному долгу, по природе ей чуждому. На этой антино-мии была построена этика Канта, категорически требующая,чтобы исполнение долга и осуществление добра ни в коемслучае не происходило по спонтанному побуждению, свя-занному с нашими склонностями и привязанностями. Ибопоследние сродни чувственному началу, а оно понимаетсякак внеморальное и даже аморальное в принципе.

Русская культура, опирающаяся на православную тради-цию, задала совсем иную программу социализации чувствен-ности. Во-первых, человеческая чувственность понимаетсякак находящаяся по эту, а не по ту сторону культуры и нрав-ственности. Следовательно, требуется, выражаясь словамиФрейда, не реактивное подавление чувственности, в духекантианской этики долга, а ее сублимация — подключениеее энергетики к нашей нравственной воле. Во-вторых, самаэта сублимация — дело не одной только религиозной моралии аскетики, но всей культуры в целом. Культура должна бытьизнутри, без цензурного принуждения пронизана нравствен-ностью, подобно тому как сама наша чувственность не без-благодатна, пронизана духовными энергиями и подвласт-на им.

Поэтому в русской культуре не могла зародиться ради-кальная программа высвобождения репрессированной чув-


ственности, которая родилась на протестантском Западе.У нас чувственность изначально никто не закабалял: нашачувственность скорее «сентиментальна», чем брутальна иасоциальна и в этом смысле всегда выступала союзницейнравственности. Программа освобождения репрессирован-ной чувственности пришла в Россию с Запада. Сам тоталита-ризм был интерпретирован как репрессия чувственности, аосвобождение от него — как узаконение ее безграничныхправ. В результате появляется еще один глобальный персо-наж — чувственный человек или, точнее, носитель внесоци-альной и вненациональной чувственности — неких инвари-антов «либидо», свойственных всем и всегда.

Поколенческий разрыв, на котором так настаивают нашилиберальные реформаторы, сетующие на неисправимый мен-талитет старшего поколения, выступает в этом контексте какразрыв высвобожденного из-под оков чувственного началасо всей предшествующей «репрессивной» культурой. Куль-тура связывает людей — нашим «реформаторам» необходимоих последовательное разъединение: и по временной вертика-ли — как разъединение поколений, и по горизонтали — какразъединение людей, превращенных в самодостаточные со-циальные атомы. Отсюда и формулируется заказ на весьмаопределенный тип чувственности — тот, что сродни «живот-ному эгоизму».

Однако надо понять, что та революция чувственности, окоторой сегодня пекутся борцы с традиционным россий-ским менталитетом, есть не высвобождение чувственногоначала, а новая технологическая обработка его. Здесь мыимеем дело не с принципом Ыкзег Гаиге применительно к че-ловеческой чувственности, не пантеистическое поклонениеей, а технологический активизм, заранее знающий, что емутребуется. Наш национальный тип чувственности и чувстви-тельности формировался посредством сопричастности темначалам, которые сами в себе несли красоту и гармонию. Та-ким был не обезображенный эксцессами индустриализациинациональный пейзаж — источник лирического вдохнове-ния и ностальгического чувства. Таким был родительскийдом.


Когда оценивают такую категорию как укорененность —во всем ее морально-психологическом значении для личнос-ти, не могут миновать темы отчего дома. Достаточно прочи-тать те страницы «Войны и мира», где описывается возвра-щение Николая Ростова в отпуск к родным в начале 1806 го-да, чтобы понять истоки «почвеннической чувственности»русского человека. При этом речь, как правило, идет о боль-шом доме, о большой семье. Возвращающийся странник неспешит в свою отдельную комнату, озабоченный тем, все лиего личные вещи на месте и не нарушен ли однажды заведен-ный им порядок. Нет, наш герой ожидает радостного шума,кутерьмы, ласкового тормошения, примет детской памяти,которая по природе своей патриархальна и «соборна». «Всето же — те же ломберные столы, та же люстра в чехле; нокто-то уж видел молодого барина, и не успел он добежать догостиной, как что-то стремительно, как буря, вылетело избоковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое,третье такое же существо выскочило из другой, третьей две-ри; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости»63.

• Вот так накапливается наш особый «чувственный капи-тал», связанный с причастностью к единственному на землеместу, которое не может быть предано и продано, не можетбыть обмененным и заменимым. И венчает эту архетектони-ку благодатной чувственности великая национальная лите-ратура — причастность к тексту родной культуры. Что такоеслово родной культуры? Это отнюдь не нейтральная инфор-мация, которую можно исчислить в битах. Здесь можно гово-рить об особом интенциальном характере классическогослова —- его направленности на то, чтобы ангажировать, сде-лать причастным, взять за живое.

В этом смысле слово нашей литературной классики —столь же рационально, сколь и чувственно: оно охватываетвсе наше существо, аффицирует и привязывает нас. Толькоощутив эту особенность русской литературной классики, мыпроникнемся откровением М. Хайдеггера, сказавшего, что«язык — дом бытия». Утверждать после этого, что язык —средство общения, социального обмена, — значит профани-ровать смысл родного языка. Национальная литературная


традиция жива до тех пор, пока наше взаимное восприятие иобщение происходит прямо на ее почве, через ее живое по-средничество. Пока она живет в нас, нам дано разгадывать внаших знакомых Онегиных и Печориных, Андреев Болкон-ских и Татьян Лариных. И только вооружившись этим насле-дием, мы способны выступать субъектами общения, актив-ными интерпретаторами встречающихся нам человеческихтипов; без этой вооруженности мы обречены быть толькообъектами чужого восприятия и чужой оценки.

Таким образом, национальная культурная традиция неесть нечто потустороннее нашей чувственности, напротив,она есть подлинная герменевтика чувственности, высвечи-вающая в нашем существе источники особых эмоций, из-бранных точек чувствительности. В этом, собственно, и за-ключена тайна культурной антропологии; последняя всегдаимеет в виду не обезличенного «естественного человека», ачеловека, чувствительность и чувственность которого сфор-мирована определенного типа культурой — совокупностью«текстов», которые освоены им с детства и стали основой егопсихологической и моральной избирательности. Вероятно,именно это и устраивает тех, кто так настойчиво адресуется к«нерепрессивной чувственности», подразумевая здесь чувст-венность внесоциальную и асоциальную.

Технологи, замыслившие изменить нашу национальную«ментальность» во что бы то ни стало, желают, чтобы предла-гаемые ими заемные «тексты» читались новым поколением вусловиях полной культурной «беспредпосылочности» — всостоянии «чистой доски». Для этого требуются такие новыесредства коммуникации, которые бы исключали две вещи:внутреннюю сосредоточенность и интерпретацию через жи-вое слово. Этим критериям отвечают как раз те жанры, кото-рыми сегодня усердно потчуют новое поколение наши вес-тернизаторы.

В первую очередь, это детективные сериалы, где зрительили читатель поглощен сюжетом как таковым и где нет на-стоящих характеров, подлежащих активной интерпретации исопереживанию. Там, где нет нравственно ориентированныхсубъектов действия, преобладает механика событий — само-


развертывание сюжета, предполагающее нашу полную пас-сивность.

Само телевидение как средство коммуникации сегодня,по сути, малокоммуникативно. Во-первых, потому что зри-телям предлагаются преимущественно «картинки событий»,не сопровождаемые аналитическим разбором и борьбой мне-ний. Во-вторых, потому что телезрители не общаются междусобой: их телевосприятие вполне отвечает критерию соци-ального атомизма, которому либеральные борцы с «собор-ным» началом придают столь большое значение.

Этому же условию социального, а точнее — асоциально-го атомизма, доведенного до полного отключения социаль-ного начала в человеке, соответствует современная молодеж-ная дискотека. Музыка, звучащая там, атомизирует и десо-циализирует уже в силу своей оглушительности — перекричатьее невозможно, поэтому участники, оставив попытки обще-ния через слово, импровизируют телодвижениями. И эти те-лодвижения опять-таки направлены не навстречу партнеру,не в ответ на исходящие от него импульсы, а в соответствиис ритмикой, заданной извне фонограммой.

Все это задает совсем иной вектор нашей чувственности.Она в самом деле обретает черты «животности», но это вовсене первозданная «витальность» романтиков неофрейдизма.Напротив, эта чувственность — продукт индустрии, кон-вейера вселенской масскультуры. Технологи, зарядившиеэтот конвейер, могут запланировать ритмику, лексику и се-мантику сотен миллионов «тусовщиков», не способных про-тивопоставить этой механической программе ничего своегоспецифически национального или индивидуального. Несо-мненно, мы здесь также имеем дело с глобализацией в ука-занном выше значении: в смысле разрыва с национальнымкультурным консенсусом и уходом во внешнюю предельноразряженную среду.

Такая десоциализация и дегуманизация чувственностипрямо предполагает то, что ею пристало заниматься не гума-нитариям, а технологам. Десоциализированная чувствен-ность становится «естественнонаучным объектом» и в этомкачестве вполне вписывается в новейшую либерально-пози-


тивистскую программу развенчания гуманитаристики и вся-кого рода «морализаторства».

Например, место политической экономии, раскрываю-щей за вещной видимостью рыночной системы определен-ные социальные отношения, занимает «экономике» — тех-нологическая теория товарного обмена, суть которой в том,чтобы трактовать все факторы производства нейтрально —как вещи, не отводя человеческому фактору какое-либо при-вилегированное место.

Эта процедура отвлечения от всего того, что составляеткачественно другое измерение, выделяющее человека и по-мечающее все, к нему относящееся, особым знаком, вписы-вается в общую программу «вторичной модернизации» иливторичной секуляризации культуры, объявленную неолибе-рализмом.

Каковы же альтернативы? На Западе, где беспокойствогго поводу разлагающего влияния массовой культуры выра-жали признанные метры — в первую очередь из консерва-тивного лагеря, альтернативу поначалу пытались сформули-ровать в либерально-технократическом ключе. В частности,на рубеже 60—70-х годов возобладала точка зрения, согласнокоторой само развитие техники коммуникаций в ближайшембудущем исправит изъяны массового духовного (или антиду-ховного) производства. В особенности большие надеждывозлагались на новый тип телевидения.

Массовое телевидение, работающее на волнах Герца, —это конвейер, поставляющий содержательно все более облег-ченную продукцию, удовлетворяющую невзыскательныевкусы. Но на смену ему идут новые формы — кабельное икассетное телевидение. Кабельное, многоканальное (до 70 ибольше каналов) позволят диверсифицировать телепотоки ивместо программ, рассчитанных на усредненного зрителя,предлагать более индивидуализированные. Появляются воз-можности выделять специальные каналы для любителейклассического искусства или фольклора, религиозной тема-тики и т.п. Таким образом, вместо единого массового обще-ства с характерной для него игрой на понижение, вырисовы-


вается плюралистический образ общества, как совокупностивсе более организованных и осознающих себя субкультур.

Аналогичные ожидания связывались и с кассетным теле-видением. Предполагалось, что рынок кассет станет рынкомвысокоспециализированного спроса и более высокого вкуса,чем прежний рынок массовых СМИ. Теперь, тридцать летспустя, уже можно подводить некоторые итоги. В целом онибезрадостны: оказалось, что технологический детерминизмнесостоятелен — сама по себе новая техника культурных ре-волюций не делает. Вместо того чтобы преобразовать массо-вое общество в сфере сознания и в области вкусов, новыетехнологические формы были интегрированы этим общест-вом и поставлены на службу вульгарно-гедонистической чув-ственности. Чувственные эксперименты стали только болееизощренными и извращенными, но отнюдь не изменили свойвектор. Две трети активно продаваемых кассет — та же по-рнуха и чернуха масскульта, только еще более «раскованная»по причине отсутствия цензурных ограничений, так или иначеприсутствующих на центральном телевидении.

Откуда же в таком случае следует ожидать новой револю-ции сознания и гуманистического преображения массовойчувственности?

ГОРИЗОНТЫ ГРЯДУЩЕЙ РЕВОЛЮЦИИ СОЗНАНИЯ

На мой взгляд, только со стороны тех протестных соци-альных движений, которые чувствуют себя прямо задетымиразгулом подобного «чувственного глобализма».

Со стороны Запада появление подобного протеста маловероятно. В конце концов, эта вульгарно-чувственная массо-вая культура — его собственный продукт, логическое про-должение проекта «эмансипации тела», выдвинутого еще вэпоху Ренессанса.

Проект оказался весьма соблазнительным и для других —специфическое обаяние западной массовой культуры, свя-занное с установками тотальной демобилизации индивида,затронуло души молодого поколения на Востоке, которомунадоело быть мобилизованным. Всем захотелось стать весе-

1 1 А С Панприн

А. С Панарин

лыми, раскованными и никому ничем не обязанными. Такскладывался образ «прекрасного нового мира» — смесь уто-пии с антиутопией.

Только теперь, на закате западного модерна, мы можемосознать глубинные причины заразительности этого образа.Главная причина заключалась в его универсализме. Каза-лось, что в лице культуры модерна Запад отказывается отсвоих авторских прав и от своей специфики, — модерн стольже обезличен, сколь и универсален, предназначен для всехВсех почвенников, этнофилов, защитников национальнойкультурной специфики настигло чувство то ли вины, то линеполноценности перед лицом этого «проекта освобожде-ния», адресованного всем без изъятия Отвергнувшие беско-рыстный дар модерна чувствовали себя или оценивалисьдругими как мрачные скопидомы, оказавшиеся на празднич-ной ярмарке. Модерн и воспринимался как праздник, кудазападные устроители щедро и хлебосольно приглашают всех —только бы отпустили местные авторитарные отцы и началь-ники. Культурный бунт против этих «отцов и начальников»во всех незападных культурах подняли именно те, кому каза-лось: Запад их пригласил к новой жизни, а зловредные и рев-нивые местные блюстители придерживают.

И что же произошло сегодня?Сегодня впервые со времени провозглашения програм-

мы западного модерна инициаторы этой программы объяв-ляют, что она — не для всех, а только для избранных, длясвоих, для «золотого миллиарда».

Пока существовал «железный занавес», у нас возникалоощущение, что западная цивилизация настойчиво зовет краскованности и свободе, а местные тоталитаристы всемисилами удерживают и блокируют. Между падением «желез-ного занавеса» и Шенгенскими соглашениями, которымиЗапад откровенно засвидетельствовал, что его программа —только для своих, прошло всего пять лет.

Разумеется, в Шенгенских соглашениях, в которых Западпредусматривает всякого рода квоты и цензы, направленныепротив наплыва иммигрантов со стороны, можно усмотретьестественную защитную реакцию — ведь каждый имеет пра-


во защищать свой дом. Но дело как раз в том, что Шенген-ские соглашения впервые озвучивали двойной стандарт: втой мере, в какой устранялись последние ограничения обме-на и общения между государствами, принадлежащими к из-бранному кругу — ЕС, в той же мере ужесточались преградына пути тех, кого сочли неполноценными — выходцев изТурции, Северной Африки, Азии и, конечно, из бывшей со-циалистической Восточной Европы и России. Запад на гла-зах у всех вновь становится закрытым расовым обществом.

Но сегодня речь идет уже о чем-то большем, чем простаязакрытость. На Западе возник проект контрмодерна, направ-ленный против планов национального развития стран «третье-го» и бывшего «второго мира». Назван он вполне безобид-но — программой «макроэкономической стабилизации» илиэкономической либерализации. Либерализация ассоцииру-ется с большей свободой, а свобода — с модерном, и, такимобразом, на первых порах могло показаться, что речь идет оновом витке модерна — радикализации «проекта освобожде-ния», обращенного ко всем.

Но, как вскоре пришлось убедиться доверчивым адептамзападного либерализма, речь шла как раз о том, чтобы вос-пользоваться плодами «победы» Запада в холодной войне идобиться не только военно-технического, но и экономичес-кого разоружения поверженного «второго мира», а такжепредотвратить национальный экономический и политичес-кий подъем «третьего мира».

Объединенный в ходе «холодной войны» Запад образовалглобальный властный треугольник, призванный провестидеиндустриализацию всей той части мира, которую Запад несчитает своей, входящей в круг избранных. Этот треугольниквключает МВФ, Всемирный банк и Всемирную торговую ас-социацию. Это трио призвано осуществлять неустанное на-блюдение за поведением национальных правительств «треть-его» и бывшего «второго мира» на предмет того, насколькопоследовательно осуществляется программа деиндустриали-зации — свертывания национальной обрабатывающей про-мышленности, науки, образования и культурного развития.Программой прямо предусматривается тотальное банкротст-


во национальной промышленности, предприятия которойстановятся «ликвидными» — продаваемыми за бесценок за-рубежным хозяевам с целью их ликвидации в качестве не-рентабельных, не вписывающихся в новое международноеразделение труда и не соответствующих известным «стандар-там».

Суть же этого нового разделения труда состоит в том, чтовсе страны, не входящие в круг привилегированных, должныраз и навсегда отказаться от права иметь собственную пере-рабатывающую промышленность и наукоемкие производст-ва (на это есть более достойные и умелые) и, вместо того что-бы дублировать постиндустриальный авангард мира, согла-ситься на роль поставщиков дешевого (обесцененного) сырьяи рабочей силы.

Программа насильственной экономической либерализа-ции, разрушая собственную национальную промышлен-ность и сельское хозяйство подопечных стран, приводит ктому, что их население вынуждено полагаться на товары им-порта; при этом внутренние цены на товары повседневногоспроса подтягиваются до уровня мировых при одновремен-ном скачкообразном снижении заработной платы. Цена ра-бочей силы в бывших социалистических странах приравня-лась к показателям беднейших стран «третьего мира» и в насто-ящее время примерно в 70 раз ниже, чем в странах ОЭСР64.

Но при этом малейшие попытки установить контроль заценами или защитить свою национальную промышленностьи внутренний рынок протекционистскими мерлми немед-ленно пресекаются указанным треугольником глобальнойэкономической власти в качестве «нелиберального поведе-ния», заслуживающего самых жестких репрессий.

Задумаемся, что это значит? Это означает, что навязан-ная экономическая либерализация, приведшая к «экономи-ческому геноциду» — убийству национальной промышлен-ности, влечет за собой и прямой геноцид — вымирание мест-ного населения. «Либералы» провозгласили своей цельюзаменить национальные рынки единым глобальным рын-ком. В итоге оказалось, что товары, продаваемые на этом но-вом рынке, предназначены для привилегированного мень-


шинства — большинство не способно их приобретать засвою нищенскую заработную плату.

Положение усугубляется тем, что демонтаж националь-ной промышленности сочетается с демонтажом систем со-циальной защиты, которые идеологически и политическидискредитированы в качестве тоталитарного пережитка ипоощрения ленивых и неприспособленных. В результате бо-лее половины населения стран, не принадлежащих к избран-ному кругу, выводится за пределы системы модерна и массо-вого потребительского общества. Их уделом остается марги-нальный образ жизни — возврат к наиболее примитивнымформам натурального хозяйства, нищенству или обращениек криминальным практикам. Все это, в свою очередь, ещебольше компрометирует их в глазах мирового истеблишмен-та, берущего на вооружение расистские мифы о неполноцен-ных и криминальных этносах, культурах и даже цивилиза-циях.

В этих условиях дискурс о гедонистическо-потребитель-ской чувственности, эмансипации тела и расставании с уста-ревшими национальными комплексами обретает совсемдругой вид. Прежде, в условиях открытого модерна, адресо-ванного всем без изъятия, либеральная программа реформи-рования чувственности на единый космополитический ладдля многих выглядела привлекательно. Когда дискредитиру-ют ценности моей группы, для того чтобы пригласить меня всвою, я могу и подумать. Но когда близкие мне ценности вы-сокомерно третируются, но при этом мне ясно дают понять,что те, которые им противопоставляются в качестве образцо-вых и современных, — заведомо не про мою честь, мне ниче-го не остается, как заново присмотреться к собственнымценностям.

На наших глазах происходят сдвиги, которые никто ещене взял на себя труд по достоинству оценить. Во-первых,происходит реконструкция массового потребительского со-знания. Прежде, в условиях социалистического «произволе^ва ради производства», всеми ощущался потребительски,дефицит' деньги было трудно отоварить, и потому дефици


ный импорт манил, как запретный плод. Теперь, в условияхвытеснения национальной промышленности продуктамиимпорта, которые реклама навязчиво пропагандирует, а зар-плата делает недоступными, потребительское восприятие ка-чественно меняется. Прежде импортный товар заговорщи-чески подмигивал нашему потребителю- он и рад бы оказать-ся в его руках, да мешают идеологические барьеры. Теперьсистема потребительского импорта уже не манит проектомосвобождения: она пришла к нам как откровенно селекцио-нистская, возвращающая к старому сословному делению.

Новая реальность состоит в том, что собственных това-ров становится все меньше, а на импортных лежит печатьсегрегации — недоступности местному населению, исклю-ченному из состава «массового потребительского общества».И такие процедуры исключения оправдываются современ-ной либеральной пропагандой, которая применительно квещам (товарам) говорит о едином открытом обществе, априменительно к людям — о сегрегированном мире, в кото-ром «негодные менталитета» становятся поводом для ис-ключения и дискриминации.

Как же нам оценивать свои национальные культурныеособенности и свою ментальность после того, как их отмети-ли знаком исключенности? Можно, разумеется, и дальше за-ниматься самобичеванием, твердя, что «мы — рабы, а неони», но это уже дело откровенных мазохистов. Для тех, ктосохранил чувство собственного достоинства, положение ме-няется. В условиях, когда тебе отказывают в приеме в «хоро-шее общество», ссылаясь не на те характеристики, которыеты волен изжить в ходе воспитания и образования, а на та-кие, которые якобы делают тебя изначально недостойнымусилий просвещения, тебе остается одно: полюбить в себезнаки этой исключительности и сделать символом достоин-ства.

Именно такие метаморфозы совсем недавно претерпелонегритянское сознание в США. Первая, еще рабская илиплебейская реакция на расовую дискриминацию со стороныбелых господ — это сожаление по поводу своих расовых осо-бенностей, комплекс приниженности, желание стушеваться.


Но постепенно у негров вызревает другая реакция и другойтип культурного самоопределения: надо не ненавидеть в себенегра, а любить и культивировать его, воспринимать своюнегритянскую сущность как знак причастности к чему-товысокому и подлинному, что хотят, но не могут отнять. И толь-ко когда американские негры поднялись до такого типа са-мосознания, белое общество среагировало адекватно: негрыв самом деле получили известные привилегии и защитныеквоты, имеющие целью внушить им, что Америка для них —родная страна, а не коварная мачеха.

Сегодня мы переживаем тот самый исторический мо-мент, когда уже вызрела адекватная реакция на известныйповорот Запада Проект всемирной вестернизации кончилсяв тот самый момент, когда Запад решил, что современноемодернизированное (индустриальное и постиндустриаль-ное) общество является монополией самого Запада или, вкрайнем случае, еще и «нового Запада», построенного в Ази-атско-Тихоокеанском регионе. Как только остальным объ-явили, что их удел — пребывать в вечной резервации, отме-ченной печатью расовой исключенное™, перед ними всталадилемма: либо возненавидеть самих себя за эту исключен-ность, либо усмотреть в этой исключенное™ знак особогодостоинства, заново реабилитировать и полюбить ее.

Именно здесь мы видим отправной пункт новейшей ре-волюции сознания, которую предстоит совершить одновре-менно и «третьему» и бывшему «второму миру». Та десоциали-зация и денационализация чувственности, которыми и знаме-новался разрыв вестернизированного индивида с собственнойкультурной традицией и выход его из системы национально-го консенсуса, теперь обнаруживают свою тупиковость. Вследза этим открывается новый горизонт, связанный с новой со-циализацией этой чувственности. Вместо абстрактной телес-ности, откликающейся только на самые примитивные им-пульсы, ритмы и раздражители, идущие от всемирной «инду-стрии удовольствия», мы вновь обретаем тело как органыдуха, обретаем чувственность, устремленную вверх, а не вниз, кпримитивным вариантам животной инстинктивности.

Только в контексте предельно ущербного, мазохистского


сознания можно ожидать иной реакции на новый расизм За-пада — реакции полного самопринижения и самоотрицания.Со стороны более или менее здоровых натур следует ожидатьпринципиально иной реакции. Самокритика уместна передлицом такого партнера, который и сам способен к самокри-тике и не готов злоупотреблять нашей. Но перед лицом парт-нера, изначально заявившего свои права на избранность иисключительность, самокритика превращается в рабскоеподдакивание сильному и наглому, в мазохистское извраще-ние.

Ввиду этого нам следует ожидать новых преображениймассовой чувственности. Это будет чувственность, зановооткрывшаяся родному пейзажу, родной культуре, родномуязыку. Бездомная чувственность тех, кто спешил сбросить ссебя национальные одежды, смыть знаки особой культурнойпринадлежности, отныне лишается всякого очарования. Ибоодно дело — сбросить свои обветшавшие одежды в ожида-нии более модного костюма, другое — сбросить их, чтобыостаться голым, презираемым и отвергнутым. А ведь именноэто сегодня происходит с теми, кто поспешил отказаться отсвоей национальной традиции, от славянского братства, отправославной идентичности для того, чтобы поскорее бытьпринятым в европейский дом, в круг избранных. Вместо клу-ба избранных они оказались в положении отвергнутых ипрезираемых.

В этот момент и рождается «новая чувственность» у тех,кто еще сохранил чувство чести и достоинства. Возникаеткачественно новый тип эмоциональной впечатлительности иизбирательности. Как раз те самые признаки, по которым«колониальная администрация» и ее культуртрегеры распо-знают жертвы своей селекции, становятся самыми сберегае-мыми, самыми чтимыми и даже самыми престижными. Нодля того чтобы это новое томление духа и чувственности всамом деле реализовалось и обрело творчески-конструктив-ную форму, требуется активная контрэлита, умеющая механовой чувственности наполнять достойным культурным со-держанием. Задачи этой контрэлиты грандиозные; они со-


стоят в том, чтобы реинтерпретировать программу западногомодерна, на глазах деградирующую, чреватую превращениемв контрмодерн и новую планетарную селекцию.

ВОЗРОЖДЕНИЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ КАК УСЛОВИЕГУМАНИСТИЧЕСКОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ

Выше уже говорилось о том, что современная гуманитар-ная культура мира, как и физическая, включает постулат освоеобразном корпускулярно-волновом дуализме. На однойстороне находятся культурные феномены, имеющие «волно-вую» природу. Речь идет о продуктах свободного творческоговоображения, вырабатываемых вне определенного произ-водственного заказа и обращенных к более или менее отда-ленному будущему или — к тому миру ценностей, которыйне ищет подтверждения со стороны реальности, а сам судитее от имени того или иного идеала. Применительно к фено-менам данного типа в самом деле пристало говорить о волно-вой структуре и волновых эффектах. Источник такого родакультурных излучений в принципе нельзя локализовать всмысле какой-то точной производственной или географи-ческой привязки.

Речь идет об идеях, которые «носятся в воздухе», подпи-тываются общим климатом эпохи и ее системой ожиданий.При этом действия этих идей имеет характер общего облуче-ния: всех, погруженных в соответствующее поле культурноговоздействия, ожидает поначалу малозаметная трансформа-ция сознания. Словом, мы здесь действительно сталкиваем-ся с энергией поля, свободно иррадирующей в пространстве,а не с процессами обычного детерминистского типа, когда вответ на конкретную причину возникает конкретное следст-вие.

А наряду с этим мы сталкиваемся с конкретным рецеп-турным знанием, полученным из определенных источниковв ответ на определенный практический запрос. В этом слу-чае можно говорить о культурных феноменах корпускуляр-ной природы: они ведут себя как четко локализуемые в про-


странстве «частицы», траекторию которых можно исчислитьи описать графически

На Западе между этими двумя типами знания (и стоящи-ми за ними социальными группами) давно уже идет ожесто-ченная борьба В 50—60-х годах она принимала формустолкновения между сциентизмом и антисциентизмом Но-вое поколение технократов предъявило счет всей сложив-шейся гуманитарной культуре, обвинив ее в тотальной не-приспособленности к техническому веку. Гуманитарнаякультура обвинялась в неспособности давать «действительнополезное» рецептурное знание, годящееся для перевода в теили иные технологии.

Старшее поколение европейцев еще хорошо помнит тебаталии, которые развернулись в связи с вступлением рядастран католической традиции — Франции, Италии, а затем иПиренейского полуострова в Общий рынок, впоследствииполучивший название Европейского сообщества Условиемвступления в Общий рынок была объявлена модерниза-ция — не только промышленно-технологическая и экономи-ческая, но и культурная. Во Франции, например, проводни-ки модернизации не постеснялись вынести вердикт всейнациональной культуре, обвинив ее в неисправимом тради-ционализме, в приверженности декоративной цветистости,краснобайству и «трубадурству». Причем никакого различиямежду собственно традиционализмом — фольклорной ар-хаикой и гуманитарной классикой, равно как и эстетскимавангардом XX века, технократически ориентированные мо-дернизаторы проводить были не склонны. Один из наиболееизвестных идеологов модернизации во Франции социолог иэкономист Ж. Фурастье так прямо и писал: «Мыслящий ми-фологически и магически архаичный человек, а значит ифранцуз Четвертой республики ('), не умеет восприниматьконкретные вещи — он воспринимает «идеи», приписываяим чудодейственную силу»65

Таким образом, выделялись, с одной стороны, технокра-ты, ведающие «конкретными вещами», а с другой — стараягуманитарная интеллигенция, по-старому верящая в магиюидей


Со временем католическая Европа была интегрирована ватлантическую модернизационную систему, и вместо раско-лотого Запада возник консолидированный Запад, теперь ужепредъявляющий свой счет культурам остального мира. Во-площением агрессивного модернизационного проекта сталауже не технократическая, а экономическая, в первую оче-редь, финансовая элита, в свою очередь занявшаяся апологе-тикой вещей и дискредитацией идей.

Но теперь «вещи» стали обладать другим доминантнымпризнаком: их выгодное отличие от «идей» состояло уже нестолько в способности конвертироваться в технологии,сколько — в звонкую монету. Водораздел, отныне пролегаю-щий между явлениями «волновой» и «корпускулярной» при-роды, отделяет экономически исчислимое и способное при-носить дивиденды в заданные сроки от того, что остаетсяэкономически «неверифицируемым». Причем экономичес-кий тип верификации отнюдь не совпадает с тем, что ожида-ет натуралистический здравый смысл. Не плотность фактораздесь становится действительным критерием. Явления, от-носящиеся к виртуальному миру, но способные приноситьдивиденды, удостаиваются статуса реальных вещей, а явле-ния, в которых может быть воплощен и реальный продуктприроды, и реальный труд людей, могут быть обесценены донуля соответствующими экономическими технологиями.Следовательно, водораздел между теми, кого можно отнестик поставщикам корпускулярного знания, и теми, кто иден-тифицируются как генераторы явлений волновой природы,сегодня лежит уже не там, где прежде.

Прежние пионеры модерна — технократическая элита,жесткие командиры производства и снобы сциентизма, тре-тирующие нестрогую гуманитаристику, сегодня сами попа-дают в разряд маргиналов и архаистов Ярче всего это про-явилось в России. Когда новая буржуазность проявила своюненависть к социалистическим командирам производства,можно было подумать, что речь идет о столкновении прин-ципов: частной и государственной организации производст-ва. Но спустя некоторое время обнаружилось, что водоразделпролегает в иной области, между принципом производства и


спекулятивно-игровым принципом делателей прибыли «извоздуха».

В философии культуры было принято истолковыватьбуржуазность как выражение прометеева порыва покорите-лей природы — титанизма, завещанного эпохой Возрожде-ния. Соответственно и привилегированный статус «точного»естественнонаучного знания предопределялся общей интен-цией прометеева человека, имеющего дело с сопротивляю-щейся природной материей. Апологетика материальногопроизводства как сферы подлинного дела не коммунистамибыла выдумана. Она заложена в глубинных установках за-падной фаустовской культуры, в идее покорения природы.В лице природы человек раннего модерна видел подлиннуюили первичную реальность, которую красноречием не возь-мешь — требуется строгое научное знание. Гуманитаристикана этом фоне воспринималась как сугубо субъективистскоеискусство, имеющее дело с вторичными «артефактами», ус-ловностями и эмоциями.

Сегодня все переменилось. Буржуа новейшей формациипрямо обратились к этому податливому миру человеческойсубъективности и стали высоко чтить не прежнее фундамен-тальное знание, а манипулятивные искусства. «Сделать ры-нок», «сделать потребителя», «сделать деньги» — все эти гла-гольные формы уже не имеют прямого отношения к произ-водственному принципу, к реальным схваткам прометеевачеловека с природной материей. Субъективность стала прин-ципом экономики нового типа — манипулятивно-спекуля-тивной. Иссякание ренессансного прометеева порыва про-изошло на наших глазах, вместе с появлением новой вирту-альной экономики. Старые командиры производства, имеющиедело с реальной «фактурой», стали восприниматься как арха-ичные типы, для которых закрыты безграничные возмож-ности субъективного. Прежде в основе новых рынков лежа-ли, как правило, новые технологические открытия, рождаю-щие качественно новые промышленные изделия. Сейчасвместо этого мы имеем преимущественно экспансию новогооформления. Старые технологические решения продаются


потребителю в новой форме, при всех ухищрениях дизайна и" вездесущей рекламы.

Таким образом, в основе этой новой продукции лежитманипулятивное знание, обращенное уже не к природе, а кнашей изменчивой и манипулируемой чувственности. Се-годня утверждают, что около 60% цены товара приходится наинтеллектуальную ренту. Но следует уточнить: речь идет восновном о паразитарной ренте. В основе ее лежит не преж-ний прометеевский тип интеллекта, бесстрашно спустивше-гося в подземный мир материи и выведавшего ее новые тай-ны; нет, перед нами — декадентский ум, чуждый подвигампрежнего титанизма и предпочитающий играть на челове-ческих прихотях и слабостях.

На этом фоне приходится признать устаревшим тезис онауке как непосредственной производительной силе. Совре-менным корпорациям такая наука, ориентированная на от-крытия новых фундаментальных свойств материи, уже ненужна. Финансирование таких открытий обходится слиш-ком дорого, а получение их всегда проблематично. Да иновый тип исследователя, привыкшего работать не в авто-номной системе под условным названием «Университет», а внаучных корпорациях, связанных с рыночными заказами,значительно менее приспособлен для высоких научных дер-заний — он предпочитает брать то, что находится под рукамии сулит быструю отдачу.

О масштабах переворота, произошедшего в этой области,говорит одна роковая метаморфоза, свидетельствующая огрехопадении фаустовской науки, — ее возвращении в доко-перниковый период. Речь идет о принципе фальсификации.Новый тип знания, который и относится к собственно науч-ному, появился в коперникову эпоху, когда новый тип ис-следователя, уйдя от схоластических споров, обратился кизучению самой природы и взял на вооружение опыт и экс-перимент в качестве способов проверки гипотез. Научныйтип знания отличается от ненаучного тем, что подчиняетсяпринципу фальсификации, — его можно достоверно прове-рить на основе наблюдения и эксперимента. Непроверяемыетипы знания научными не являются.


И что же мы видим сегодня? Мы видим необычайно бы-струю экспансию манипулятивного типа знания, которое за-ведомо строится так, чтобы уйти от принципа фальсифика-ции (достоверной проверки). В обществе заявили о себе иобрели небывалое влияние носители этого нового типа не-фальсифицируемого — манипулятивного знания, референткоторого («конечная реальность») в принципе остается не-уловимым. Первой из таких фигур, играющих огромнуюроль в деятельности социальных институтов и в поощренииособого типа практик, является юрист. Если сравнить преж-него юриста с новейшим, разница бросается в глаза. Преж-ний тип юриспруденции тяготел к принципам научного зна-ния, работающего в двухзначной логике «да — нет». Право-вые кодексы составлялись так, чтобы можно было четкоразличать правовое поведение от противоправного, а в слу-чае преступления однозначно судить: виновен или невино-вен.

Теперь юристы, служащие не Фемиде, а рынку, форму-лируют правовые кодексы в нарочито амбивалентной форме.Это означает, что между законом и гражданином больше нетпрямого отношения: между ними вкрался посредник-интер-претатор, который способен истолковать ту или иную право-вую норму в диапазоне от «невиновен» до «заслуживает выс-шей меры наказания». За одно и то же преступление можнополучить от одного года условно до пожизненного заключе-ния. На основании этого происходит не только предельнаяразбалансировка правового знания, теряющего четкие ори-ентиры. Происходит предельная разбалансировка социаль-ных практик, которые теперь невозможно сопоставлять и со-стыковывать, ибо единый правовой знаменатель утерян.Общество утрачивает возможность поощрять легитимныепрактики и наказывать нелегитимные, тем самым их посте-пенно устраняя.

Аналогичного типа сдвиг произошел и в экономическойобласти. Здесь тоже имеет место экспансия непроверяемого,нефальсифицируемого знания, все более отрывающегося отобъективных фактов Бухгалтер, как и юрист, превратился вгерменевтика, наделенного необозримо широкими полно-


мочиями в интерпретации экономических фактов. Напри-мер, прежде фондовая стоимость корпораций оцениваласьна основе измерения ее активов (товарно-материальные за-пасы плюс дебиторская задолженность) и основных фондов(промышленное оборудование и имущество со сроком служ-бы более одного года)

Сегодня стоимость корпорации включает массу факто-ров, относящихся к «виртуальному миру». Речь идет и обоценке потребительских ожиданий, сложившихся вокругданной корпорации, и о перспективах получения его креди-тов — со стороны того или иного банка, и о ее репутациисреди поставщиков и клиентуры, и об оценках качества ееперсонала, бытующих в окружающей конкурентной среде, ит. п. По некоторым данным, сегодня около 82% рыночнойстоимости корпорации составляет ее репутация. Следова-тельно, организуя через средства массовой информации идругие каналы соответствующие потоки информации, мож-но, меняя имидж корпорации в ту или иную сторону, реша-ющим образом влиять на ее рыночную стоимость.

Прежде, в классическую эпоху, колебание рыночной це-ны допускалось, но при этом предполагалось наличие конеч-ного референта, к которому цены, словно блудные дети кдому, так или иначе возвращаются. В классической теориистоимости это были общественно необходимые издержкипроизводства, включающие землю, труд и капитал. Сегодняэтот объективный критерий утрачен. Так называемая интел-лектуальная рента, решающим образом влияющая на ценутоваров, по сути дела, относится не к реальным потребитель-ским качествам товара, а в основном к символическим свой-ствам, касающимся престижности. Носителем престижныхпризнаков являются, как известно, референтные группы66,являющиеся законодателями моды и лидерами мнения. Учи-тывая, что сегодня потребительский Запад является рефе-рентной группой для товарных потребителей всего мира, мыпоймем, что товары, идущие с Запада, автоматически выиг-рывают в имидже, а следовательно, и в цене.

Для того чтобы наделить товары стран, не входящих вмировую референтную группу, соответствующим потреби-


тельским престижем, требуются чудеса изобретательности.Напротив, чтобы создать соответствующую символическуюстоимость на Западе, особой гениальности не требуется — наэто работают стереотипы потребительского сознания и соот-ветствующая энергия оценок и ожиданий. Таким образом,само качество интеллектуальной ренты на Востоке и на За-паде различается: от товара, пришедшего с Востока, со сто-роны стран, не входящих в референтную потребительскуюгруппу, требуется, чтобы он в самом деле заключал в себеновые технологические решения и улучшения реального ка-чества. От товара, пришедшего от престижных фирм Запада,рента которых связана в основном с престижем широко раз-рекламированных фирм, ничего подобного не требуется: до-статочно нескольких дизайнерских решений, касающихся несущества, а формы.

Так наметилась дифференциация современной интел-лектуальной ренты: в одних случаях она включает действи-тельно новое знание, новые технологические и проектныерешения, в других — субъективность манипулируемого мне-ния, касающегося символической удовлетворенности.

Но кроме этого разрыва, современную экономику пора-зил еще более масштабный разрыв: между финансовыми итоварными потоками. В 1996 году ежедневный объем сделокс иностранной валютой составлял порядка 1 триллиона дол-ларов, из которых лишь 15% соответствует реальным торго-вым и инвестиционным потокам67.

Задумаемся о том, какова природа того знания, котороепозволяет извлекать прибыль из финансовых спекуляций,относящихся к «виртуальной экономике». Ясно, что это зна-ние отличается от того верифицируемого типа, обращенногок реальным явлениям и фактам, с которым связано станов-ление европейского модерна, продуктивной экономики инаучно-технического прогресса. Перед нами — новый типмагии, а точнее, фокусничества, отличающийся от практиквысокого модерна и в гносеологическом, и в морально-прак-тическом отношениях. В познавательном смысле он обра-щен не к объективному, а к субъективному — к манипуля-ции человеческими ожиданиями; в морально-практическом


смысле речь идет о подмене производительных практик пе-рераспределительными.

Если капиталист Г. Форд в процессе своего обогащенияоставлял каждого американца с личным автомобилем, тогосподин Сорос оставляет тех, с кем он проработал как капи-талист, буквально ни с чем. Прибыль одного была полученав процессе реального производства, в рамках экономическойигры с положительной суммой, прибыль другого означаетвычет у остальных, и чем выше эта прибыль, тем выше поте-ри последних. Поэтому, когда нам говорят о новой «инфор-мационной» экономике, где прибыль получается в результа-те игр с валютными курсами и других спекулятивно-перерас-пределительных махинаций, мы вправе спросить, каковаприрода этой информации. Это не информация, открываю-щая человечеству то, чего оно до сих пор не знало и что от-ныне становится его вечным достоянием, входит в копилкувселенского знания. Напротив, речь идет о манипулирова-нии, о знании, создающем ложные ожидания и улетучиваю-щемся, как только дело сделано.

Мы могли бы довольствоваться нейтральными констата-циями, если бы валютные спекулянты, получив астрономи-ческие суммы, оставили их в виртуальном мире. Но все делоименно в том, что деньги, полученные в виртуальной эконо-мике, затем отовариваются в реальной, требующей труда ипота сотен миллионов людей, остающихся ни с чем. Подоб-но тому как в эпистемологическом отношении виртуальноеэкономическое знание не соответствует принципу фальси-фикации — оценке на предмет соответствия реальности,строящиеся на основе подобного знания экономические от-ношения не соответствуют принципу эквивалентного обме-на. Речь идет в данном случае не о временных флуктуацияхвокруг реальной цены — речь идет о параллельно идущих, непересекающихся линиях, одна из которых относится к ре-альным издержкам производства, другая — к «игре в бисер»

Обратимся теперь еще к одному типу рефальсифицируе-мого знания — информации, распространяемой СМИ. С по-зиции здравого смысла и здравых ожиданий СМИ выполня-ют функцию оперативного ознакомления аудитории с собы-

л. I/. нанарин

тиями, происходящими в мире. На самом же деле их особен-ность по сравнению с прежними типами информации состо-ит в том, чтобы в массовом порядке производить нефальси-фицируемое знание.

Во-первых, им дано право наделять те или иные явлениястатусом события: то, о чем настойчиво говорят СМИ, безот-носительно к реальным масштабам случившегося, становит-ся значимым событием, то, о чем они почему-либо умалчи-вают, событием вообще не становится — случившегося какбы нет, ибо мы о нем не узнаем.

Во-вторых, СМИ имеют возможность наделять событияи поступки оценочными знаками «плюс» или «минус» —опять-таки безотносительно к реальному смыслу происходя-щего и его реальным последствиям. Журналисты и коммен-таторы СМИ являются герменевтиками, ресшифровываю-щими смысл происходящего, руководствуясь разными сооб-ражениями — велениями властей, волей богатых заказчиков,хозяев или рекламодателей СМИ, внутренними корпоратив-ными интересами. В любом случае в проигрыше оказываетсярядовой читатель или зритель, ибо он, в отличие от выше-перечисленных инстанций, лишен возможности формулиро-вать свой заказ герменевтикам из СМИ. Поэтому их герме-невтическое воображение не получает соответствующего им-пульса и направляется совсем в другую сторону.

Так или иначе, в случае со СМИ мы имеем дело не с го-лосом самой действительности, а с лоббированием тех илииных образов — в ущерб репрезентативности.

Мы имеем дело с новым феноменом, альтернативнымтому, чьим появлением ознаменовался модерн. Эпоха мо-дерна определилась на основе соединения точного (соответ-ствующего принципу фальсификации) знания с материаль-ным производством. Так возникла система расширенноговоспроизводства — экономика в форме игр с положительнойсуммой. Сегодня мы наблюдаем обратный процесс: соедине-ние нового, нефальсифицируемого (непроверяемого) знаниясо спекулятивно-криминальными практиками, рождающи-ми паразитарную экономику как совокупность игр с нулевой


суммой (максимальные прибыли одних означают макси-мальное обнищание других).

Мы присутствуем при строительстве планетарной пира-миды типа известной «МММ». Вершина ее охватывает тех,кто ведет свои виртуально-спекулятивные игры. Но это неозначает, что всякое различие между реальным и виртуаль-ным знанием, равно как и между реальной продуктивнойэкономикой и спекулятивной, окончательно теряется. Мо-мент истины рано или поздно настает, но он становится уде-лом тех, кто находится у основания пирамиды и кому пред-стоит платить по счетам. Именно это большинство кровнозаинтересовано в возвращении к реальному знанию и реаль-ной продуктивной экономике.

Сегодня буквально решаются судьбы модерна и, значит,судьбы мира. Предстоит ли миру окончательно вернуться кэкономике, где обогащение одних означает обнищание дру-гих, или модерн может обрести второе дыхание — вместе свозобновлением фаустовского творческого порыва?

Для ответа на этот вопрос необходимо еще раз оценитьфеномен новых буржуа, общие социокультурные основанияих экономических практик. Отход от продуктивной эконо-мики к спекулятивному бизнесу, базирующемуся на нефаль-сифицированных типах знания, имеет по меньшей мере дваоснования. С одной стороны, иссякание нравственных ис-точников добросовестности и прилежания, что создало не-врастенически нетерпеливую личность, неспособную к ме-тодическим усилиям и стратегиям «отложенного удовольст-вия».

В труде, в бизнесе, в любовных отношениях — всюду мынаблюдаем этот финалистский тип, стремящийся заполучитьвсе сразу без усилий, без напряженного ожидания, без того«великого терпения», которое лежит в основании всех проч-ных человеческих достижений на этой земле. ОписанныйА. Камю «посторонний» как нельзя лучше характеризует этуверсию взаимоотношений между человеком и миром Новыйбуржуа по сути своей — это посторонний человек с эми-грантским или колонизаторским сознанием, которому нетдела до того, что произойдет в той среде, которую затронули


его разрушительные практики. Новый буржуа — не толькогедонистический неврастеник, боящийся настоящих уси-лий, — эту особенность он разделяет со многими другимисовременными типами; он еще и цинично остраненный ана-литик, подмечающий человеческие слабости для того, чтобыими воспользоваться — вовремя покинуть эту среду или этустрану.

С другой стороны, новые игры с нулевой суммой, осно-ванные на грабеже и обмане, торжествуют там, где иссякаетнастоящее научное творчество, открывающее новые пер-спективы труда и производства. Современный человек — аэто западный человек или зараженный и завороженный за-падными образцами — свыкся с мыслью о прогрессе как очем-то автоматически гарантированном, подаренном емусамим временем, историей. Он перестал отдавать себе отчетв настоящих предпосылках прогресса — моральных, связан-ных с воздержаниями накопления, и интеллектуальных, свя-занных с гигантскими научно-техническими открытиями.И вот теперь, когда обе эти предпосылки прогресса стали ис-сякать, в особенности на Западе, прежняя потребность но-вых обретений и улучшений своей доли стала все чаще удов-летворяться уже незаконными способами, связанными скриминальными и теневыми практиками.

Словом, великая криминальная революция задает тонтам, где иссякли импульсы научно-технической революции,а привычные установки морали успеха сохранились в це-лостности.

Вопрос состоит в том — и это поистине основной вопроснашей эпохи, — где найти новые источники и нравственногоприлежания, и ответственности, и фаустовского творческогопорыва, способного давать такие же эпохальные научные от-крытия, какими ознаменовался европейский модерн?

На сегодня все властные элиты — экономическая, поли-тическая и интеллектуальная — связали себя с виртуальнымзнанием и виртуальными практиками. Легкость благ, обрета-емых на пути нового глобального перераспределения ресур-сов, воспринимается новыми элитами в качестве их закон-ной привилегии: на то они и элиты, чтобы получать без соот-


ветствующих усилий. На этом основании происходит небы-валый кризис цивилизации, вызванный разрывом социаль-ного консенсуса, связывающего низы и верхи общества иобязывающего обе стороны к законопослушному, цивилизо-ванному поведению. Новые элиты, эксплуатирующее вирту-альное знание, связанное не с титаническим противостояни-ем материи, как это было в классическую эпоху модерна, а сфокусническим хитроумием новых тартюфов-обманщиков,одурачивающих доверчивое окружение, постараются всемисилами закрепить статус-кво.

Те, кто сегодня пропагандирует «пиночетовскую мо-дель» — рейганомику, основанную на диктатуре, выбалтыва-ет глобальные замыслы. Дело в том, что первый акт заказан-ного спектакля уже сыгран: «либеральные реформы» успелиотбросить сотни миллионов людей на самое дно. Пять илидаже десять лет этим людям еще можно было морочить голо-ву, пугая тоталитарным прошлым и маня либеральными сво-бодами. Но кредит доверия, выданный посттоталитарнымэлитам (сюда относятся и западные правящие элиты, пожи-нающие плоды победы над тоталитарным соперником), се-годня исчерпан вполне. Теперь уже требуется прямая дикта-тура, чтобы удержать угодный властвующим элитам либе-ральный социально-экономический порядок.

Пора наконец понять, в чем состоит его либеральность:речь идет о демонтаже тех ограничений, сдержек и противо-весов, которые были наложены на буржуазный класс и обя-зывали его к социально ответственному поведению. Масси-рованная атака буржуазного либерализма на государствопотому и имеет место, что государство стало социальным, за-ставляющим предпринимателей раскошеливаться на систе-му социального страхования и считаться с социальными за-воеваниями масс. Речь идет, таким образом, не о добросо-вестном либеральном негодовании против государственногонасилия и бюрократических рогаток — либералы вполне от-кровенно поддерживают насилие пиночетовского типа; речьидет об ответном восстании буржуа на предыдущее восста-ние масс, завершившееся архитектоникой социального госу-дарства и национального консенсуса.


По этой самой причине и нации вместе с их суверените-тами стали объектом ожесточенной критики. Новые буржуахотят любыми путями сломать сложившийся национальныйконсенсус и поставить на его место либо свою диктатуру (пи-ночетовская модель), либо разрушить национальный сувере-нитет до основания, заменив его системой глобального про-тектората над непокорными нациями (в том числе своимисобственными — у новых буржуа, как у пролетариев Маркса,нет отечества). В отношении сопротивляющихся наций бур-жуа-глобалисты используют виртуальные приемы, вырабо-танные в практике скупок и приватизации. Если, как мы по-мним, около 80% стоимости корпорации составляет ее репу-тация, то, чтобы обанкротить, а затем задешево скупитьданную корпорацию, надо уничтожить ее репутацию.

Сегодня Россия стала той гигантской корпорацией, про-тив которой направлены усилия игроков на понижение. Еерепутация чернится всеми способами. С одной стороны,здесь действует застарелый мазохизм отдельных групп рос-сийской интеллигенции, знающих, «как сладостно отчизнуненавидеть». С другой стороны, весь этот организованныйэкстаз самобичевания и самоуничижения имеет место в при-сутствии стратегических наблюдателей со стороны, умею-щих переводить все это в цифры, ибо, как мы помним, поте-рянная репутация корпорации означает ее обесценение нагрядущем аукционе. Чернители нашей репутации знают, чтопотерянная репутация страны означает понижение ее стату-са, ужесточение условий кредита, уничтожение торговыхпреференций, наконец — потерю реальных и потенциаль-ных союзников и международную изоляцию. Как видим,виртуальное (нефальсифицированное) знание может с успе-хом использоваться не только в финансовых, но и в геополи-тических играх

Все это говорит о том, что в современном мире существу-ют могущественные силы, прямо не заинтересованные вэпистемологическом очищении современного информаци-онного поля — возвращении от нефальсифицируемого зна-ния к подменному, объективному и научному. Они эксплуа-тируют слабости нашего современника — его неспособность


к настоящим трудовым и гражданским усилиям, уныние ду-ха, бескрылость творческого воображения. Они говорят ему:мы принимаем тебя таким, каков ты есть, — таким и оста-вайся. Это всякого рода моралисты-фундаменталисты требу-ют от тебя подвигов нравственного преображения и духовно-го самоочищения, зовут к воздержанию и аскезе, к новоймобилизации Мы же в этом отношении вполне либераль-ны — готовы предоставить всем этим процессам и играм напонижение идти своим ходом — к полной десоциализациисовременной чувственности, сбрасывающей все оковы.

А что касается столкновений внутри интеллектуальнойэлиты — между старыми адептами объективного научногознания и сторонниками нефальсифицируемого виртуально-го знания, то у нас есть философия, способная дискредити-ровать первых и поощрить вторых.

Речь идет о философии постмодернизма. Именно она ут-верждает прямо и откровенно, что у современной культуры вцелом нет никаких процедур, позволяющих достоверно от-личить правду от вымысла, знание от мифа, добродетель отпорока, прекрасное от безобразного. Даже более того: второйряд предпочтительнее первого, ибо правда, знание, доброде-тель и красота статичны, тогда как вымысел, миф, порок ибезобразие динамичны, ибо чувствуют свою несамодостаточ-ность. Они вместе образуют своего рода диаспору, встроен-ную в сложившийся социум и находящуюся на примете.Находящимся на примере требуется больше ловкости, изво-ротливости, находчивости, чем тем, кого не преследует со-циальная и моральная цензура. Поэтому отдадим предпочте-ние всему девиантному, греховному, сомнительному — отних современный мир черпает свою динамику.

Мы здесь изложили манифест постмодернизма, почти непользуясь стилизацией — именно так все буквально и ут-верждается. Но скрытый подтекст, конечно же, имеется: всеигры постмодерна — это игры с нулевой суммой, и, следова-тельно, за них рано или поздно миру предстоит расплатаДело все в том, что расплачиваться предстоит молчаливомубольшинству, находящемуся у основания «МММ» — пира-миды; крикливое меньшинство может позволять себе по-


стмодернистские эксперименты, рассчитывая, что платитьбудут те, кто обречен на молчание.

Откуда же ожидать конца всей этой азартной постмодер-нистской игры, превратившей едва ли не все современныепрактики в экспроприаторскую игру с нулевой суммой, в ги-гантский тотализатор, где демонстративный выигрыш не-многих оплачивается разорением остальных?

Надо казать, все перечисленные тенденции, способныешокировать всех тех, кто еще помнит лучшие обещания мо-дерна, стали проявляться не сегодня. Но логика поведениябуржуа по отношению к своим «менее приспособленным»соотечественникам, как и логика поведения Запада по отно-шению к не-Западу, до поры до времени не проявлялась вовсей последовательности и откровенности. Этому мешалиизвестные противовесы, в лице организованного рабочегодвижения, с одной стороны, и альтернативной сверхдержа-вы, постоянно грозящей мировым революционным пожа-ром, — с другой. И вот, когда отмеченные препоны рухнулиили предельно ослабли, указанные исторические персона-жи — буржуа и колонизатор-расист — снова всплыли во всейкрасе.

Антитоталитарная риторика стала использоваться имидля дискредитации всего того, что прежде ограничивало ихаппетиты. Антибуржуазность, как категория, символизирую-щая присутствие альтернативы, теперь попала под запрет, илиберальные «плюралисты» на удивление быстро стали «мо-нистами». Говорят о правах человека, а отрицают право нажизнь, лишая социальной защиты и зарплаты; говорят о де-мократии и тут же подсовывают «пиночетовскую» диктатуру.Вводят мораторий на смертную казнь для преступников, норасстреливают парламент и бомбят мирные города. Говорято суверенитете .народа и тут же заявляют, что «этот» народ несозрел для демократии. Возмущаются «культурой пособий»,плодящей ленивых попрошаек, но поощряют колоссальныефинансовые аферы, позволяющие не менее ленивым, но ку-да более наглым сколачивать миллиарды «из воздуха», лишаясоответствующих средств многомиллионные массы труже-ников.


Ясно, что мы здесь имеем дело с вызывающим примене-нием двойных стандартов к «своим» и «чужим». Ясно также,что это не может продолжаться бесконечно. Во всей этой де-ятельности «новых» буржуа, как и нового «однополярного»Запада, чувствуется какая-то болезненная, лихорадочная то-ропливость-предчувствие, что лафа может скоро кончиться,а жертвы обмана опомнятся и организуются для отпора.И «пиночетовские» диктатуры, и однополярный мир (то естьдиктатура глобальная) — это средства для усмирения новогобольшинства, отброшенного из модерна в архаику. Это озна-чает, что, если большинство правильно понимает свои инте-ресы, ему предстоит предпринять усилия в двух направле-ниях:

а) защитить модерн от тех, кто своими узурпаторскимипоползновениями извращает его, превращая в свою проти-воположность — в сословную или расовую привилегию;

б) дать новую интерпретацию модерна, так как есть осно-вания подозревать, что грехопадение модерна совершилосьне случайно — в нем содержался некий скрытый изъян, се-годня вылезший наружу.

То, что сегодня творит беззастенчивое меньшинство соказавшимся беззащитным большинством, очевидно не-справедливо. Но в эпоху модерна справедливость и неспра-ведливость как моральные категории должны пройти апро-бацию со стороны рационального знания и получить его сан-кцию.

Какие рационально обоснованные санкции может при-менить большинство к меньшинству, узурпирующему сампрогресс, превращаемый в привилегию? Надо, думается, обла-дать большой глухотой самодовольства, чтобы не чувствовать,что в современной культуре зреет колоссальный инверсион-ный взрыв — реакция на немыслимые крайности однопо-лярного мира, с одной стороны, крайности однопартийных«экономических» диктатур, лишенных социал-демократи-ческого противовеса, с другой. Может быть, не сразу эта ре-акция примет непосредственно политическую форму. «Вол-новые» реакции культуры имеют то преимущество перед«корпускулярно»-зримыми реакциями политики, что их нель-


зя остановить репрессивными мерами. Культура сохраняетстатус независимой церкви — ей дано право отлучать силь-ных.

Думается, главной реакцией культуры, которой следуетожидать в ближайшем будущем, является реакция на непод-линность. Квинтэссенцией этой неподлинности являетсямир виртуальной экономики. Уже сегодня формируется школатак называемой физической экономики68, прямо противопо-ставляющая дутым величинам новейшей банковской эконо-мики натуральные показатели, связанные с расходованиемвещества природы и трудовых усилий. Очевидно, что в бли-жайшем будущем физическая экономика обретет не мень-шее идейное влияние в стане поверженных, чем некогда —марксистская политическая экономия.

Вероятнее всего, она получит название континентальнойшколы или даже континентального движения. Выше уже гово-рилось о геополитическом противостоянии Моря и Конти-нента, в котором сегодня именно Море инициирует вирту-альные процессы и манипулятивное — нефальсифицируе-мое знание. Инициаторами здесь всегда будут выступать те, укого меньше физических ресурсов и меньше готовности при-лагать реальные трудовые усилия для обеспечения своих за-вышенных притязаний. Сегодня атлантизм — не только со-циокультурное и геополитическое понятие. Он обозначаеттакже особую среду, податливую на виртуальные ухищренияи мифы.

Напротив, евразийский континент призван отстаивать«принцип реальности», противопоставляя его атлантическо-му «принципу удовольствия». Реальность континента — этоогромные природные ресурсы и, если брать Индию и Китай,несметные трудовые ресурсы.

Что касается России и новых индустриальных государствАТР, то особым экономическим шансом является дешевая,но при этом высокообразованная и квалифицированная ра-бочая сила. Сочетание гигантского природного и человечес-кого капитала — вот основа физической экономики континен-та, противостоящей паразитарной экономике глобальныхфинансовых спекулянтов.


Главный вопрос здесь — является ли физическая эконо-мика, по высшему счету культуры, архаичной или, напротив,суперсовременной. Я предвижу образование новой натурфи-лософской школы, объединяющей естествоиспытателей, эко-номистов, специалистов в области маркетинга и гуманита-риев — создателей престижной и заманчивой образности,которая свое назначение найдет в развенчании индустрииподделок и заменителей, вредных и для физического, и длянравственного здоровья человека. Эта школа раскроет до-стоинство натуральных продуктов в их таинственной соотне-сенности с запросами человеческого тела и духа, равно как ис общими запросами эпохи на достоверность и подлинность.Подобно тому как поздние стоики вспоминали милетцев —натурфилософскую школу ранней античности, находя в нейпротивоядие от зыбкости эллинистического декаданса, на-шей эпохе предстоит вспомнить натурфилософов Ренессан-са, беря их в союзники в борьбе с нынешним «виртуальныммиром».

И здесь натурфилософской школе предстоит напрямуюстолкнуться с мастерами виртуального жанра — многочис-ленными создателями «интеллектуальной ренты», позволяю-щей многократно завышать цену тех поделок и суррогатов,которыми Запад, «полезный промысел избрав», удовлетво-ряет «вкус голодный» наивных современных туземцев, отда-ющих за «престижные» безделушки реальное богатство. Со-здатели современной «интеллектуальной ренты» в большин-стве случаев не имеют никакого отношения к тем подвигамтворческого воображения, которые обеспечили научно-тех-нический взлет классического модерна. Фундаментальнаяфаустовская пытливость, проникающая в тайны природы,давно подменена манипулятивной изворотливостью, пытаю-щей уже не природу, а неустойчивую психику современни-ков.

Надо сказать, современный спекулятивный тип буржуаосновательно раздружился с исследовательской средой фаус-товского типа, предпочтя ей альянс с сонмищем дизайнерови имиджмейкеров, назначение которых — подсунуть потре-бителю плохой товар в сверкающей упаковке. Напор на этот


альянс снизу, со стороны возмущенных потребителей и доб-росовестных производителей, еще недостаточен для его со-крушения. Для того чтобы выиграть битву с виртуальныммиром, необходимо размежевание в стане творческой интел-лигенции. Той ее части, которая еще сохранила фаустовскийпорыв и настоящую профессиональную этику, предстоит от-стаивать действительно научное, соответствующее принципуфальсификации знание от напора новой магии, обслужи-вающей чародеев манипулятивной индустрии образов, и тех,кто с мазохистским сладострастием отдается им в руки.

Будущая натурфилософская школа создаст свой культур-ный стиль, характеризующийся неприятием всего искусст-венного — и в продуктах повседневного спроса, и в челове-ческих отношениях, и в экономических и политическихпрактиках. Адептами этой школы станут все те, кому внуша-ют отвращение манипуляторы и «кукловоды», кто дорожиттрезвостью своего сознания, своим здравым смыслом и до-стоинством. Ибо современная манипулятивная индустрияпокушается одновременно и на наше здравомыслие, и на на-ше достоинство, так как в основе ее лежит тезис о том, что уне принадлежащих к избранным достоинства быть не должно.

Здесь противостоят друг другу две антропологических ка-тегории: здоровая чувственность, взыскующая подлинногоконтакта с миром, и чувственность декадентская, неврасте-ническая, жаждущая наркотических эффектов и самообма-на. Первая тяготеет к светлому космизму, к природе, как ис-точнику всего гармонического и достоверного; вторая — квиртуальному миру, создающему наркотические эффекты.Соответственная дифференциация должна затронуть эконо-мическую и научную элиты. Предстоит реабилитация тех ко-мандиров производства, специалистов и организаторов, ко-торые связали свою судьбу с физической экономикой, по-ставляющей реальные товары и услуги, а теперь загоняются вгетто дельцами виртуальной экономики В научной сферепредстоит новое пробуждение той исследовательской среды,которая призвана выпытывать глубинные тайны космоса и


спускать космический огонь на землю — в виде новых источ-ников энергии и новых технологий.

Энергетика фаустовского творческого порыва связана сволновыми импульсами культуры — мерцаниями и вспыш-ками тех идей, которые рождаются по свободному вдохнове-нию, а не под диктовку власти, политической или экономи-ческой. Когда мы говорим о фундаментальных исследовани-ях в собственном смысле слова, мы имеем в виду два типапогруженности — в глубины материи и в глубины свободы.То и другое таинственным образом совпадает. Угодливая ипоспешная отзывчивость на утилитарные запросы неизмен-но довольствуется паллиативным знанием — тем, что лежитна поверхности и годится в лучшем случае для частичныхкоррекций — «рационализации» уже апробированного и из-вестного.

Западный одномерный человек потому и стал одномер-ным, что разучился защищать свой внутренний мир от втор-жений всеведающей публичности, от заказчиков полезного иприятного. Корпускулярно-волновой дуализм культуры, прикотором корпускулярное — превращаемое в товар подпиты-вается волновыми энергиями свободного творчества, исчезаетв одномерном социуме современного Запада. Это не означает,что там не сохранились творческие деятели старой фунда-ментальной формации. Это означает лишь, что они стано-вятся чужаками в своем отечестве. Вездесущность системно-функциональной методики, всех призывающей к исполне-нию заданной функции и к служению пользе, не оставляетпор и прорех, в которых могла бы спрятаться и обрести вто-рое дыхание загнанная в угол творческая интравертность.

Попробуем уточнить понятие интеллигенции, котороесегодня стало бранным словом в устах разного рода функци-онеров и утилитаристов. Интеллигенция — это слой людей,профессионально связанных со сферой духовного производ-ства и подчиняющих свою деятельность следующим принци-пам:

а) служить истине, а не пользе: полезность — это то, что

дои А. С. Панарин

неизменно сопутствует истине, но только как результат, а некак замысел;

б) ценить неформальное призвание собственного про-фессионального сообщества выше всех официальных стату-сов, наград и почестей;

в) давлению и стереотипам современности противопо-ставлять классическую традицию, взятую в сообщники про-тив требований конъюнктуры. В каждой сфере духовногопроизводства есть своя классика, остающаяся высоким эта-лоном и источником моральной сопротивляемости;

г) в философском смысле быть «реалистом», а не номи-налистом: объяснять частное на основе целого (общего), а ненаоборот.

На последнем пункте стоит остановиться особо, ибоименно он может вызвать наибольшие возражения. Дело втом, что точное знание своим рождением обязано отступле-нию от максималистских принципов традиционной мудрос-ти: вместо того чтобы начинать с постижения целого, фаус-товская наука предпочитала сводить сложное к простому,целое к частям, живое — к неживому. Эта игра на пониже-ние — рационалистический редукционизм — дала свои ре-зультаты, но издержки оказались велики: омертвление при-роды, приведшее к экологическому кризису, утрата целост-ности восприятия, ведущая к бесконечному дроблению знания,теряющего общий горизонт, иссякание потенциала фунда-ментальных идей.

Лечить эту болезнь западной науки можно, только обра-тившись, с одной стороны, к заветам античной классики, сдругой — к наследию великой восточной мудрости. Анти-чное знание, до его кризиса в позднюю эллинистическуюэпоху, ставило общее впереди отдельного, скрытую сущность —в основу явлений. В платоновской парадигме речь шла обидеях, первичных по отношению к эмпирическим вещам иявлениям, в аристотелевой — о формах, организующих мате-рию. Перед нами, собственно, кредо научного фундамента-лизма, требующего и сегодня идти в глубь явлений и именно

Искушение глобализмом лаг

там находить их скрытую общность — онтологические уни-версалии.

Тароватая культура позднего модерна решила эксплуати-ровать явления в розницу — не дожидаясь уяснения их об-щего фундаментального смысла. Это дало свои конъюнктур-ные результаты, но именно сегодня пришла пора расплачи-ваться за эту конъюнктурность. Ставшая предельно хрупкой,природа немедленно реагирует на неумеренную эксплуата-цию со стороны знания, не заботящегося об общих предпо-сылках и последствиях, в форме участившихся сбоев и кри-зисов.

Прежде, когда естественный потенциал природы еще небыл растрачен, даже грубые технологии могли давать прием-лемые результаты. Сегодня для получения сходных результа-тов требуются куда более рафинированные подходы и напря-женные усилия.

В целом назрел решительный поворот в технологическомподходе к миру; теперь знание общей картины непременнодолжно предшествовать специализированным инструмен-тальным подходам, дабы предотвратить их неосмотритель-ную разрушительность.

Но для этого западному типу рациональности требуетсянекая культурная прививка со стороны. Реконструкция сло-жившихся ментальных установок заслуживает название ре-формации. Подобно тому как религиозная реформация в Ев-ропе совершилась как попытка нового возвращения к пер-вичному тексту — Библии, реформация научного знаниявозможна на основе возвращения к античной, натурфило-софской классике, а также через обращение к восточнойклассике. Обе эти классические формы едины в том, что вних «волновой» тип восприятия мира, связанный с прима-том общего над отдельным, преобладает над «корпускуляр-ным».

Аналитика модерна, в особенности позднего, связана средукционистскими процедурами: сложное объясняется наоснове простого — из свойств составляющих элементов.Античный, как и восточный тип аналитики характеризуется

Л. С Панарин

противоположной установкой: простое выводится из свойствсложного; путь знания идет, таким образом, сверху вниз, ане снизу вверх, как в западной науке. Сегодня современнаяпостклассическая наука в чем-то усваивает установки этойдревней аналитики. Путь к фундаментальным открытиямныне лежит не через дальнейшую специализацию наук идругие процедуры «корпускулярной» аналитики, а через ихинтеграцию, выступающую в роли процедуры открытия ус-кользающих универсалий и целостностей.

Такого преобразования научного менталитета нельзя до-стичь одними только внутринаучными реорганизациями;для этого требуется общий культурный сдвиг, ибо в конеч-ном счете все виды творчества, от экономического до науч-ного и художественного, питаются из общего поля культуры.Изменения напряжения в рамках этого поля генерируютэнергию, питающую более специальные виды творчества.В западной культуре «волновые» импульсы явно ослабли;технолог и делец почти начисто вытеснили типы, несущие всебе вдохновение фундаментальной направленности. Под-питка будет идти с Востока. Весьма вероятно, что в ближай-шем будущем интеллигентом на Западе будет считаться тот,кто усваивает восточные мыслительные установки, связан-ные с приматом общего над отдельным, высшего над низ-шим.

Точно так же фундаменталистская исследовательская ус-тановка, ставшая диссидентской в рамках западной культу-ры, найдет реабилитацию и подкрепление путем обращенияк восточной традиции.

Итак, в поисках альтернативы важно не сбиться на стиль«ретро», не отступать в прошлое в поисках надежных пози-ций — там их нет. Именно современные спекулянты модер-на, извратившие его лучшие интенции, пытаются обескура-жить современников ложными дилеммами: демократия илитоталитаризм, рынок или административно-командная сис-тема. На самом деле и у демократии, и у рынка сегодня нет


убежденных оппонентов. Реальная альтернатива лежит внут-ри самой демократии и внутри рыночной системы. Речь идето том, понимаем ли мы либеральную демократию как воз-вращение в состояние естественного отбора, в котором госу-дарство и общество пассивно наблюдают, как сильные вы-тесняют слабых, или мы понимаем демократию в социаль-ном (а не природном) смысле — как цивилизованные правилаигры, создающие более или менее равные возможности длявсех и при этом страхующие общество от экстремизма пра-вых и левых.

Точно так же и в отношении к рыночному предпринима-тельству вопрос состоит не в том, принимать или не прини-мать его; вопрос в том, имеем ли мы дело с продуктивнойэкономикой, как игрой с положительной суммой, или — соспекулятивной, в которой ничего реально не производящиедельцы и махинаторы экспроприируют незащищенное об-щественное богатство.

Кому, как не интеллигенции, разъяснять эти вопросы, недавая манипуляторам общественного мнения уводить вни-мание людей от действительного выбора и реальных дилемм?

К тому же все эти дилеммы в конечном счете упираютсяв ту, которая профессионально затрагивает интеллигенцию ирешает ее историческую судьбу. Речь идет о природе совре-менного информационного общества. Говорим ли мы об ин-формации, базирующейся на «нефальсифицируемом» зна-нии, обращенном к нашей субъективной впечатлительности,на которой беззастенчиво играют, или мы имеем дело с до-стоверным научным знанием, подвластным критерию объ-ективности и проверяемости. Когда сегодня говорят об «ин-формационной экономике», часто имеют в виду именно ма-нипулятивный тип знания, мобилизуемый там, где ведутсяазартные спекулятивные игры. Такова экономика «глобаль-ного казино», которую формирует международный финансо-вый капитал.

Но понятие информационной экономики может обре-

тать совсем другой смысл, когда речь идет о НИОКРе — на-

учно-исследовательских открытиях и прикладных разработ-

ал с Патрин


ках, позволяющих скачкообразно увеличивать производи-тельность общественного труда. Только в этом случае можноговорить о реальном экономическом прогрессе, как игре сположительной суммой, в которой в выигрыше оказываютсявсе.

Эта же дилемма относится и к миру политики. Полити-ческий прогресс можно измерить ростом слоев, обретающихполитический суверенитет — получающих возможность уча-ствовать в принятии важнейших политических решений.Это, собственно, и есть демократия. Но — при одном усло-вии: если система принятия решений не напоминает ящика сдвойным дном — когда одни действительно решают, имея наруках достоверную информацию, а другим кажется, что онирешают, ибо их политическое участие не сопровождается до-ступом к реальной информации. Сегодня народ фактическиставят перед дилеммой: если он окажется достаточно довер-чивым и внушаемым, ему оставят демократию — право уча-ствовать в выборах; если же он заявляет о себе как достаточ-но проницательный, чтобы не следовать выбору, которыйугоден властным элитам, тогда его лишают демократии подтем предлогом, что он до нее еще не дорос.

Как видим, вопрос о природе информационного общест-ва тесно связан с антропологическим вопросом, касающим-ся характера современной чувственности. Чувственность бы-вает социальной и асоциальной, мужественной — и безволь-ной. В первом случае она открыта для вопросов об истине,добре и справедливости, во втором готова довольствоватьсяпризраками. Эти призраки и поставляет ей «информацион-ное общество» в его виртуальной ипостаси, когда задейство-вано именно нефальсифицируемое знание. Амбивалентныйхарактер знания, которое можно истолковать и так и эдак, икак «да» и как «нет», находит себе опору в амбивалентнойчувственности, слишком часто готовой довольствоваться«символической удовлетворенностью».

Иными словами, те, кто сегодня узурпирует истину, со-здавая всякого рода «виртуальные реальности», могут успеш-но подвизаться лишь в такой социальной среде, которая исама рада обманываться, справедливо подозревая, что ис-


тинное знание будет обязывать к мужественному выбору и креальным поступкам. Когда этого мужества и готовности со-вершать поступки нет, то «тьмы низких истин нам дороженас возвышающий обман».

Есть основания подозревать, что сегодня не обходитсябез некоторого молчаливого соглашения между обманщика-ми и обманутыми. Обманщики не только скрывают истину,они нередко и шантажируют истиной, давая понять, что унее лицо Горгоны. Разве В. Жириновский не пугал истиной,когда говорил самой массовой думской фракции, что ей по-везло, когда она не набрала конституционно необходимогочисла голосов для процедуры импичмента? Он явно намекална то, что у власти в запасе был готов отнюдь не конституци-онный ответ, если бы угроза стала реальной. Сколько раз идо и после того мы убеждались, что наша «демократия» —это улыбка шантажиста, готовая смениться оскалом, если мызаявим, что шантажу не поддаемся.

Что же нужно, чтобы наша чувственность стала мужест-венной и взыскала истины, а не виртуальных ухищрений ииллюзий? Как нарушить молчаливый консенсус между об-манщиками и обманываемыми, по-видимому, лежащий воснове самой большой фальсификации нашего века — из-вращения самой природы информационной революции?

Я склоняюсь к достовернейшей из всех гипотез — к тому,что чувственность, взыскующую истины, а не обмана, фор-мирует религиозная вера. Только она дает нашей чувствен-ности мужество и готовность открыться правде. Здесь лежитглубочайший парадокс культуры: для готовности восприни-мать объективную истину нужна вера; таким образом, ве-рующий тип сознания является социокультурной базой нау-ки как фальсифицируемого типа знания.

Постмодернистская пропаганда многозначности — тогознания, которое уклоняется от вердиктов опыта, свидетель-ствует о последней, завершающей стадии процесса секуля-ризации. Модерн воевал с религиозной верой, но его куми-ры — прогресс, равенство, свобода сами свидетельствовали опревращенных формах религиозной веры и религиозноговдохновения. Когда это вдохновение иссякло, в культуре


стала исчезать способность говорить «да» и «нет», — способ-ность к различающей двузначной логике. Именно в этомпункте и стал двоиться образ современного информацион-ного общества; отныне становится неясным, идет ли речь одальнейшем превращении науки в непосредственную произ-водительную силу — локомотив реального прогресса, или —о конструировании виртуальной реальности, способной датьсимволическое удовлетворение нашей податливой чувствен-ности.

В первом случае речь идет о семантике прогресса — ре-альных превращениях нашей жизни, измеряемых объектив-ными мерками достатка, достоинства и свободы. Во вто-ром — о семиотике прогресса, манипуляции его знаками исимволами. В наше безрелигиозное время появилось слиш-ком много слабых натур, готовых согласиться на символи-ческую удовлетворенность — лишь бы не пришлось долгождать и прилагать реальные усилия. В глубине души они ра-зуверились в человеческом богоподобии и не верят в свое бо-госыновство. Отсюда — страх, что с ними может случитьсявсе, что угодно, и потому не стоит рисковать, мужественноотвечать на вызовы, требовать реального, а не символичес-кого. Чтобы заново полюбить реальность и возыметь муже-ство смотреть ей в глаза — привлекая для этого истинное на-учное знание, — людям требуется вера.

На Западе ее источники давно иссякли. Поэтому грядетповорот к Востоку. С учетом этого мы формируем новый об-раз интеллигенции, мобилизуя для этого культурологичес-кие и геополитические интуиции.

Подлинная интеллигенция сегодня имеет свое сердце наВостоке, а разум — на Западе. Восток дает ей веру и жертвен-ность во имя поруганной справедливости. Запад рациональ-ность в ее самом современном оснащении. Защитить инфор-мационное общество в его подлинном значении — в борьбе свиртуальными извращенцам», адептами нефальсифицируе-мого знания — можно только так, соединив веру и знание.Вера дает нашей слабой чувственности готовность воспри-нять объективное знание и не поступиться им в ситуациипринятия ответственных решений.


Глава третья

ВОЗМОЖЕН ЛИ ГРАЖДАНСКИЙ КОНСЕНСУСВ УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛЬНОГО МИРА?

ИТОГИ XX ВЕКА: ПРИКЛЮЧЕНИЯЭКОНОМИЧЕСКОГО ЧЕЛОВЕКА

Наше время стало «моментом истины» во многих отно-шениях. И, может быть, главным из них является то, котороекасается понятия буржуазии как субъекта богатства и субъ-екта истории. Эпоха между окончанием двух войн — Второймировой войны и холодной войны — сформировала поколе-ние, у которого сложился совершенно особый образ буржуа-зии, непохожий на тот, что был у предшествующих поколе-ний. В первой части книги69 уже говорилось о реабилитациибуржуазии М. Вебером, аргументы которого весьма пригоди-лись постсоветским реформаторам и либералам, отметив-шим свою победу над коммунизмом. Но для реабилитациибуржуазии столь же многое сделали Дж. Кейнс и те, кто сле-довал ему в практической социально-экономической поли-тике, — создатели «великого общества» в Америке и соци-ального государства в Западной Европе. Наблюдатели гото-вого итога всех этих усилий в разных странах мира — сюдавходило и советское поколение периода хрущевской оттепе-ли — стали воспринимать буржуазию совсем не так, как обе-щали марксистские учителя классового подхода. На них сни-зошло небывалое благодушие: им показалось, что тот урезо-ненный буржуа, законопослушный социальный партнер иисправный содержатель социального государства, олицетво-ряет саму природу буржуа как «естественного человека» про-светителей.

Либеральный «естественный человек» восторжествовалнад «классовым человеком» марксизма, и это торжество про-должалось до самого 1998 года, когда, как пишут наблюдате-ли, «произошел наиболее серьезный вызов свободной ры-ночной экономике после окончания «холодной войны»70.

В 1998 году в разных мировых регионах, от России доАТР, произошел обвал либеральной экономической пирами-


ды — глобальной «МММ», выстраиваемой по совету и поддавлением МВФ. Глобальное экономическое пиратство, ис-пользующее возможности высокомобильного краткосрочно-го капитала, мгновенно наплывающего, стригущего купоныи столь же мгновенно испаряющегося, бросило вызов трудо-любию сотен миллионов людей, наблюдающих мгновенную«дематериализацию» своего богатства, уплывающего за ру-беж. Финансовый и валютный кризис 1998 года стал суро-вым уроком для излишне доверчивых — тех, кто поверил впостулаты экономического либерализма, ратующего за де-монтаж любого национального контроля за финансовым ка-питалом.

Но момент истины коснулся не только либеральной тео-рии глобального «открытого общества», не препятствующегосвободному движению капитала по всему миру в поискахмаксимальной прибыли. Он коснулся и внутреннего соци-ального поведения буржуазного класса. Как только рухнуламировая система социализма — соперник капитализма — ипроизошла сопутствующая этому деморализация рабочегодвижения на самом Западе, буржуазия решительно потребо-вала демонтажа социального государства и возвращения кзакону джунглей — к беспрепятственному естественному от-бору «приспособленных к рынку».

Момент был выбран действительно удачно. Как извест-но, демократический модерн имеет два полюса: либеральную(1а188ег гшге) демократию свободы и радикальную демокра-тию равенства. Большевизм так далеко завел маятник демо-кратии в сторону ее леворадикального полюса равенства, чтотеперь, выпущенный из рук тоталитарного «пролетарского»государства, он должен был неизбежно залететь далеко впра-в о — к безграничному либерализму (по крайней мере, видеологии). Сказались и эффекты массовой потребитель-ской психологии. Опыт показывает, что массы и на Западе ина Востоке предпочли трудному искусству демократическойгражданской самодеятельности удел тех, кому гарантирова-ны «хлеб и зрелища».

Тот, кого интересует качество социальных процессов —производственных или общественно-политических, предпо-


чтет статус хозяина собственной судьбы положению потре-бителя. Те, кого более интересует готовый экономическийрезультат, склонны уступить право принимать решения тем,кто, по праву специалистов-технократов, обещает наивыс-шую эффективность. В ответ на этот запрос на эффектив-ность и возникла идеология либерального или чистого рын-ка Ее представители говорили' если вы печетесь о социальнойсправедливости, то ваш удел — довольствоваться перерас-пределением общего пирога, который неизбежно будет ску-деть под воздействием неумелой бюрократии. Если же вы ос-тавите заботы о справедливом распределении и предоставитевсе решать автоматизму рынка, общий пирог будет расти такбыстро, что его хватит на всех.

Теперь, когда мы наблюдаем действительные последст-вия безграничной рыночной либерализации, важно распо-знать тайну обаяния рыночной теории. Она заключена вправе на гражданскую пассивность: рыночный автоматизмякобы столь чудодейственно устроен, что без всякого напря-жения политической и моральной воли, при полной соци-альной пассивности граждан и государства, сам по себе дастнаилучшие экономические результаты.

Это представление о рынке как о чудо-меленке, пекущейготовые пироги, потому и захватило массы, что их расслаб-ленная чувственность требовала пассивности. Теперь за этупассивность пришла пора расплачиваться. Как только исчез-ла мировая система сдержек и противовесов в лице биполяр-ной структуры, внутри стран, охваченных либерализацией,«неоконсервативная волна» смыла дамбы социального госу-дарства, буржуазный класс решился на долгожданный ре-ванш. Он вероломно вышел из системы прежнего граждан-ского консенсуса, основанного на взаимных уступках рабочихмасс, обязавшихся блюсти социальную и производственнуюдисциплину, и патроната, обязавшегося уважать прерогати-вы профсоюзов и требования социального государства.

До этого предполагалось, что свободный рынок, в гло-бальном и местном масштабе, — это гигантский резервуар,который вначале всасывает капиталы отовсюду (важно толь-ко, чтобы для этого не было препон), а затем столь же авто-


матически отдает их реальной экономике, производящей то-вары и услуги. И вот поверившая этому изумленная публиканаблюдает удивительный эффект: с тех пор как всасывающаясистема, освободившись от всяких препятствий со стороныгосударственного и прочего контроля, стала собирать неви-данную массу капиталов, она почему-то медлит с их отдачейв виде реальных инвестиций.

Лишенный надлежащего социального контроля и при-смотра капитал теперь работает как система с односторон-ним движением: получает, но не отдает. Все те капиталы, ко-торые гигантская финансовая система высосала из реальнойэкономики, она, вместо того чтобы по другим каналам воз-вращать ей, переориентировала на спекулятивные игры.Только мизерная часть банковского капитала работает на ре-альное производство. Большая часть остается циркулироватьв сфере краткосрочных спекулятивных сделок. Финансовыйкапитал, освободившийся от национальной привязки (гло-бализация!), одновременно освободился и от привязки к ре-альной продуктивной экономике. Вместо того чтобы расхо-доваться на производственные инвестиции, он мигрирует изстраны в страну, из региона в регион в поисках наиболее вы-сокой нормы процента и других спекулятивных возможнос-тей.

В наших российских условиях бегство компрадорскогофинансового капитала принято приписывать политическойнестабильности и страху перед новым «черным переделом».Однако на самом деле это бегство соответствует имманент-ному поползновению современного буржуазного класса, ге-донистически решившего, что реальное производство — че-ресчур трудоемкое и хлопотное дело, чтобы тратить на негосвою предпринимательскую сметливость. На наших глазахпроисходит всемирно-исторический процесс перерожденияпредпринимательского класса в социально безответствен-ную и не имеющую национальной привязки спекулятивно-ростовщическую среду, втайне, по-видимому, решившуюсянастоящим предпринимательством более не заниматься,предоставив это дело незадачливым архаистам и экономи-ческим аутсайдерам.


Все это существенно меняет ту картину мира, которойознаменовался европейский модерн. В лучшие времена мо-дерна именно спекулянты, ростовщики и рантье считалисьархаичной экономической средой, отмирающей вместе состарыми феодальными рентами и привилегиями. Капита-лизм, подружившийся с наукой и с ее помощью овладевшийвозможностями больших технологических революций, пре-вращал экономику в игру с положительной суммой, вместе собогащением капиталистов обогащающую всю нацию.

Теперь же мы видим нечто прямо противоположное. На-иболее «продвинутые» буржуа, приобщенные к международ-ной элите избранных, возвращаются к старому ремеслу рос-товщиков и рантье, придав ему неслыханную дерзость и ми-ровой размах. Напротив, те, кто еще вынужден отдаватьсятакому архаическому занятию, как реальное производство,считаются аутсайдерами современного буржуазного класса,подчиненными презираемому цензу «национальной осед-лости». Это перераспределение ролей имеет и свой мировойгеополитический эквивалент. Национальный капитал, огра-ниченный цензом оседлости и нуждающийся в мерах про-текционистской защиты, представлен мировой периферией,оказавшейся полностью беззащитной после крушения бипо-лярной структуры мира; напротив, спекулятивный финансо-вый капитал, играющий в глобальные игры, имеет мощнуюзащиту в лице победившей сверхдержавы, энергично уста-навливающей однополярный мировой порядок.

Единое мировое финансовое пространство, имеющее вкачестве привилегированной валюты доллар, свобода разме-щения спекулятивного финансового капитала в любой точкеземного шара для отсасывания местных ресурсов и их кон-центрации в центре — все это крайне выгодно Америке, за-нявшей вершину гигантской финансовой пирамиды — гло-бальной «МММ».

На этой основе строится альянс между местными финан-совыми спекулятивными элитами и единственной сверхдер-жавой, видящей в них свою «пятую колонну». Чем большееподозрение вызывает деятельность этих элит в странах, гдеони успели раскрыть свое истинное лицо, тем выше их го-


товность ослаблять и разрушать местные национальные су-веренитеты и работать ради своего подлинного классовогоотечества — Соединенных Штатов Америки. В свою очередь,единственная держава спешит воспользоваться услугами своей«пятой колонны», понимая, что столь благоприятная поли-тическая конъюнктура, вызванная создавшимся вакуумомсилы и растерянностью тех, кого подвела старая социалисти-ческая вера, вряд ли может сохраняться долго. Следовательно,надо успеть выжать максимум возможного из современнойситуации. Отсюда — дружное нетерпение всех «новых» — отновых буржуа до нового победителя в «холодной войне».

Все эти обстоятельства усложняют долгосрочный исто-рический прогноз, касающийся самих судеб демократичес-кого модерна и связанного с ним гражданского межклассо-вого консенсуса. Необходимо мобилизовать воображение,чтобы раскрыть широкий веер возможных сценариев разви-тия.

ПЕРВЫЙ ПРОГНОСТИЧЕСКИЙ СЦЕНАРИЙ:ВОССТАНОВЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГО КОНСЕНСУСА

НА ОСНОВЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ КОЧЕВНИЧЕСКОЙДИАСПОРЫ

При разработке такого сценария важно не сбиться на су-губо политический «конструкционализм» и учесть влияниеобщих социокультурных факторов. Сценарный тип прогно-зирования является контрастным по преимуществу — онпредполагает разбегание «культурных галактик» после про-хождения точки бифуркации или, что тоже самое, действиезаконов поляризации. Для того, чтобы мобилизовать соци-альную энергию в борьбе со спекулятивно-финансовымкомплексом, грозящим вернуть капитализм из продуктив-ной фазы к старому ростовщичеству, необходимо обратитьсяк наиболее последовательным и непримиримым оппонентамвиртуальной экономики. Этому признаку отвечает тип на-родного капитализма — вышедших из низов «трудоголиков»,которым удалось организовать свое небольшое самостоя-тельное дело.


Собственно, если иметь в виду классическую рыночнуютеорию, то такого рода мелкие и средние предпринимателиявляются ее эталоном. Настоящий рынок — это стохастичес-кая (не контролируемая из какого-либо центра) система, гдемножество независимых производителей конкурируют передлицом независимого потребителя, являющегося единствен-ной инстанцией, наделенной правом поощрять и наказы-вать. Западный капитализм стал утрачивать эти черты уже впоследней третий XIX века, вместе с появлением крупныхкорпораций, тяготеющих к монополизму, к контролю надрынком и над самим потребителем. Классическому рыноч-ному принципу «потребитель всегда прав» неокапитализмкрупных корпораций противопоставляет принцип «произ-водства новых потребностей» — эффективного манипулиро-вания массовым потребительским сознанием. Здесь уже непотребитель законодательствует, поощряя угождающую емупроизводительную добросовестность; законодательствуетфинансируемая производителями реклама, которая руково-дит потребителем, одновременно и льстя ему и запугивая егоучастью презираемого простака, не допущенного в престиж-ную современность. А пропуском в современность являетсяприобретение товаров наиболее престижных фирм, эксплуа-тирующих «имиджмейкерскую» интеллектуальную ренту.

Вся новейшая «экономика спроса» построена на альянсекапитализма с богемой — и той, что создает призрачные об-разы мира, и той, что не может жить без их наркотическогоэффекта. В историческом и социокультурном отношенииздесь поляризованы два мира. На одной стороне мы имеемдобрый старый рынок, основанный на союзе патриархально-го производителя с патриархальным потребителем. В одномслучае под патриархальностью понимается специфическийсоциокультурный комплекс, замешанный на старинном тру-долюбии, прилежании и ответственности — всем том, что всвое время «капитализировал» М. Вебер в работе «Протес-тантская этика и дух капитализма». Во втором случае патри-архальность олицетворяется осмотрительными покупками,рассчитанными на естественные («здоровые») потребности идлительную службу. От товара требуется не внешний блеск и


символическая насыщенность аллюзиями на престижность ираскованность, а добротное качество и ясность функции.

На другой стороне мы сталкиваемся с «постмодернист-ским» рынком, где сторона производителя представлена ис-кус ительным лукавством, торгующим не столько товарами впрямом смысле, сколько знаками престижной современнос-ти. Здесь на долю прямой функции, удовлетворяющей необ-ходимые потребности, приходится совсем немного —большая часть усилий (как и создаваемой ими цены) тратит-ся на то, чтобы распознать «комплексы» потребителя и сыг-рать на них. Эта лукавая психоаналитика рынка предполага-ет скрытую от нас перестройку в рядах производителя.

Носители строгого фальсифицируемого знания — меха-ник, физик, химик и биохимик, создающие новые технологии,как и те, кто реализует это знание в повседневных производ-ственных практиках, — грамотный инженер и_дисциплини-рованный, дорожащий профессиональной честью рабочий,оказываются существенно потесненными специалистамивиртуального мира — всякого рода дизайнерами, вкладыва-ющими в товар разнообразную гамму сугубо символическогосодержания. Вместо ожидаемой демократами и социалиста-ми старого закала гуманизации капиталистического произ-водства произошла его гуманитаризация. На долю гуманита-риев — создателей символической «интеллектуальной ренты»,связанной с манипулятивными свойствами товара, прихо-дится более половины создаваемой в производстве прибылии, соответственно, столь же высокая доля получаемых гоно-раров.

Сторона потребителя в этой новой символической систе-ме представлена психостениками, к которым едва ли приме-нима теория рационального выбора, — подлинными субъек-тами выбора здесь являются не они, а те, кто их наставля-ет, — бесчисленные учителя и поводыри «современности»,одновременно и внушающими им страх неполноценности,вызванный отлучением от современности, и тут же предлага-ющими самую престижную продукцию, предназначеннуюотвести от-своих обладателей всякое подозрение в «неприоб-щенности».


В некотором смысле можно сказать, что новейшая эконо-мика представлена двумя специфическими «субкультурами» —находящимися в состоянии зависимости неврастениками, содной стороны, и своекорыстными «психотерапевтами», за-интересованными в хроническом характере заболевания, — сдругой

Неужто современность навсегда монополизирована эти-ми сомнительными типами? Если опираться на экономичес-кие аргументы, с некоторых пор считающиеся наиболее ве-сомыми, то положение не кажется таким уж безнадежным.Мало того: в отношении современной виртуальной эконо-мики, созданной гигантскими корпорациями и связанной сними богемной субкультурой искусственных потребностей иискусственного спроса, существует подозрение в паразитар-ное™. Она существует за счет реальной продуктивной эко-номики — до тех пор, пока потенциал последней не будет доконца растрачен.

В конечном счете полная победа манипулятивной «ин-теллектуальной ренты» над производительной прибылью,создаваемой руками ученых, инженеров и рабочих, как и ор-ганизаторским усердием настоящих предпринимателей,означала бы, что всякое различие между производством нуж-ной, удовлетворяющей реальные запросы, и ненужной про-дукции исчезло. В этом случае рыночная экономика совер-шила бы самоубийство, и у нее не осталось бы никаких пре-имуществ перед административно-командной системой, вкоторой заказчиком выступает не независимый потребитель,а бюрократические и идеологические инстанции.

Как оказалось, устранение потребителя как решающейэкономической инстанции, реализующей теорию предель-ной полезности и наделенной правом отделять экономичес-ки рациональное поведение от иррационального, возможноне только в ходе эскалации бюрократического социалисти-ческого планирования, но и в ходе эскалации манипулятив-ной индустрии спроса, в которой грань между реальнымипотребностями и потребностями внушенными окончательнотеряется. Поэтому понятие реального спроса и реальных по-требностей в конечном счете неустранимо из экономики —


это тот ее «натурфилософский» референт, исчезновение ко-торого грозит провалом в виртуальный мир, что, судя по ужепроявившимся признакам, будет пострашнее тоталитарногопровала. По сути дела, на наших глазах возникает противо-стояние, которому суждено определять характер всей гряду-щей эпохи — между реальным и виртуальным, естественными искусственным. Это противостояние в рамках предприни-мательского класса может оформиться как столкновениепроизводителей реальной производственной прибыли с пред-ставителями спекулятивно-манипулятивного альянса — фи-нансовых игроков и создателей манипулятивной «интеллек-туальной ренты».

С учетом экономической и научно-технической пер-спективы дело представителей реальной экономики отнюдьне выглядит проигрышным. Научно-техническая и экологи-ческая революции современности заново реабилитируют на-туральный продукт. Новый научно-технический опыт засви-детельствовал принципиальные преимущества натуральногосырья перед синтетическим и невозможность его полноцен-ной замены всякого рода суррогатами. Природные продук-ты, в которых воплощена бесконечная сложность и, в рядеслучаев, бесконечная длительность естественных процессов,не могут быть полноценно продублированы процессами, ор-ганизованными человеком, — в которых воплощена про-странственно-временная ограниченность и одномерностьконъюнктурного технологического замысла.

Точно так же новая экологическая экспертиза, вносящаясвой вклад в формирование современности и ее деспотичес-ких критериев, в свою очередь свидетельствует о преимуще-стве натуральных продуктов, наделенных соответствующимпотребительским престижем. Сегодня элитарный спрос теми отличается от массового, что ориентируется на экологичес-кие показатели и включает специфический снобизм «неона-турализма». По закону имитации, свойственному массовымдемократическим обществам, а также под давлением расту-щих «экологических ошибок» современной технической ци-вилизации натуралистический императив станет все больше


обретать черты категорического императива, довлеющегонад современным потребительским сознанием в целом.

На кого же может всерьез рассчитывать взыскательный,потребитель, которого отчасти обманула новейшая техни-ческая цивилизация, подсунув ему суррогаты вместо доброт-ной натуральной продукции, отчасти дезориентировала ма-нипулятивная «индустрия сознания»9 Если иметь в видуисторические прецеденты, ему лучше всего угодили бы доб-росовестный мелкий предприниматель и ремесленник, рабо-тающие не на анонимный массовый рынок, а на конкретного,адресного потребителя, доверие которого выше конъюнктур-ных выгод. Один из шансов малого и среднего предпринима-тельства — диверсификация спроса, приведшего к заменемассового «конвейерного» рынка множеством индивидуали-зированных рынков — экономических субкультур. Второйшанс представляет сама современная научно-техническаяреволюция, создавшая новую технику малых форм. Боль-шинство современных высоких наукоемких технологийпредставляют технику малых форм, доступную для малогобизнеса

Вопреки прежним политэкономическим стереотипам,внушившим представление об обреченности мелкой буржуа-зии в нашу эпоху, мелкие фирмы, воспользовавшись экспан-сией техники малых форм, не только доказали свою живу-честь, но и обнаружили ряд преимуществ перед крупными потаким современным показателям, как наукоемкость, рента-бельность, экологичность. Средний возраст оборудования вмалых фирмах сегодня намного меньше, чем в крупных, укоторых гирей на ногах висят гигантские основные фонды,зачастую устаревшие. Да и честь открытия качественноновых рынков, а значит — и новых общественных потреб-ностей сегодня чаще всего принадлежит малым производст-венным формам, так как всякая новая потребность, преждечем стать массовой, переживает известный период времени вкачестве «экзотической» и рисковой — относящейся к ма-лым экономическим субкультурам

Большие корпорации, не желая сразу рисковать перена-ладкой своего гигантского оборудования, передоверяют ос-


воение новых потребностей малым венчурным формам, на-деляемыми функцией экспериментирующего авангарда. В це-лом в развитых странах более 65% валового продукта созда-ется малым предпринимательством, а среди фирм, осваива-ющих новые рынки, их доля достигает 90%. И эта пионерскаяэкономическая субкультура парадоксальным образом несет всебе некоторые черты, которые принято отождествлять с пат-риархальными.

Производство в этих фирмах — более трудоемкое, чемкапитальное (особенно это касается сферы услуг). Доля жи-вого, причем высококвалифицированного труда в стоимостипродукции здесь значительно выше, чем у крупных фирм.А самое главное состоит в том, что моральная компонентаквалифицированной трудовой деятельности, связанная с вы-сокой партнерской ответственностью, прилежанием, забо-той о сохранении лица, мотивами профессионального само-уважения и самореализации, здесь неотделима от интеллек-туальной, в которой воплощено новое знание. В этих новыхвидах производства, ориентированных на специализирован-ные потребности и взыскательного потребителя, веберов-ская «рациональность по ценности» отнюдь не выглядитчем-то архаическим, уступающим по значению профессио-нальной осведомленности, находчивости и мобильности.Аромат доброго старого ремесленничества, дорожащего ре-путацией и накладывающего на продукт печать индивиду-альности мастера, как бы снова возвращается сюда, в сферунаукоемкого мелкого бизнеса и рынка высокоспециализиро-ванных услуг.

Иными словами, если иметь в виду некоторые объектив-ные экономические, научно-технические и социальные пред-посылки возможной реабилитации производства, живущего«натурфилософскими» идеями, касающимися естественных(не манипулируемых) потребностей, естественной основыизделий как гарантии их качества, естественной мотивацииработника, желающего реализовать себя в труде как неповто-римую индивидуальность, а не быть безгласным придаткомгигантских технических агломератов, — то эти предпосылкиявно созрели.


Но этому реваншу здоровых естественных форм, стремя-щихся вырваться из плена нездоровой искусственности, ме-шает другой, весьма могущественный альянс. Среда финан-совых спекулянтов, заинтересованных в дальнейшей демате-риализации экономики, — только часть этого альянса. В неготакже входит многочисленная богема и полубогема, отвы-кшая платить наличными и прилагать какие-либо усилия —физические, интеллектуальные, моральные. «Виртуальныймир» привлекает ее как раз тем, что дает возможности уйтиот расплаты наличностью и эксплуатировать всякого родаренты, созданные дутыми репутациями, ухищрениями рек-ламы и имиджмейкерства, всем тем, на чем лежит печать не-проверяемости и неподконтрольности.

Когда-то, на заре европейского модерна, между буржуа-протестантом — аскетом первоначального накопления и ли-тературно-художественной богемой, проповедующей сво-бодную чувственность, возник жесточайший социокультур-ный конфликт. Угрюмые «схимники» накопления, неустанныескопидомы, знающие цену копейки и тиранящие своих ра-ботников и домочадцев в соответствии с канонами суровойпатриархальной этики, видели своих главных врагов в боге-ме, объединяющей бойких и насмешливых щелкоперов жур-налистики, литературных виртуозов антимещанской «ро-мантической иронии», буйных представителей художествен-ного авангарда, адептов половой свободы и пр.

Не случайно, когда, в полном соответствии со схемойМ. Вебера, на протестантском севере Европы возобладал духсоответствующей аскезы накопления, создав невыносимопресную культуру пуританских добродетелей, все перечис-ленные носители «проекта эмансипации» устремились на ка-толический юг, превратив Париж, Рим и Мадрид в своюМекку. Так наряду с собственно пролетарским радикализ-мом, ждущим мировой пролетарской революции, сформиро-вался социокультурный радикализм, мишенью которогостало не столько буржуазное государство и политическийстрой, сколько буржуазная «мещанская мораль».

Сегодня мы наблюдаем явную перегруппировку сил.Крупная «номенклатурная» буржуазия, связанная с властны-


ми структурами и пользующаяся всякого рода привилегиямимонополизма, постепенно впитала в себя дух богемы и на-училась находить общий язык с культурным (или контркуль-турным) авангардом. Вместе с ним она стала третировать ар-хаичную среду мелких предпринимателей и хозяйчиков,могущих рассчитывать только на свои силы и на верного по-требителя, умеющего ценить их добротные изделия и услуги.

С высоты номенклатурно-монополистических возмож-ностей, когда получение одного привилегированного госу-дарственного, в частности военно-промышленного, заказаспособно обеспечить многомиллиардную прибыль, муравьи-ная работа мелкого предпринимателя стала выглядеть жал-ким анахронизмом. А когда пришло время виртуальной эко-номики, основанной на ловкости имиджмейкерства и искус-ственном спросе, связанном с извлечением манипулятивной«интеллектуальной ренты», союз с контр культурной богемойобрел не только черты духовной близости людей, питающихотвращение к настоящим методическим усилиям, но и про-фессионального кредо.

С одной стороны, без разложения старой морали контр-культурным авангардом современный рынок никогда бы неполучил нового потребителя, воплощающего предельно«раскованную» и одновременно истерическую чувствен-ность. С другой стороны, без услуг специалистов в сфереконтркультуры, ставшей союзницей всего «контрреалисти-ческого», виртуального, паразитическая интеллектуальнаярента не могла бы быть произведена. Если раньше контр-культурный авангард находился по ту сторону системы бур-жуазного производства, в качестве ее критика, то теперь онинтегрирован в эту систему в качестве создателя символи-ческих форм, на долю которых приходится ныне более поло-вины стоимости товара. Натуральное содержание товара,связанное с его реальной потребительной стоимостью, — этота «архаичная» часть цены, доля которой непрерывно умень-шается под натиском создателей манипулятивной ренты, от-носящейся к психологическим комплексам потребителя,главным из которых является комплекс внутренней непол-ноценности.


Прежде, в культуре доброго старого времени, чувство не-полноценности могло возникать на базе профессиональнойнесостоятельности личности. Сегодня такая несостоятель-ность мало кого волнует, ибо массовый человек идентифи-цирует себя преимущественно как потребитель. Нередко онготов выполнять самые унизительные, по меркам собствен-но профессиональной этики или этики вообще, роли, лишьбы оставаться на высоте как потребитель, носящий знакиприобщения к современности.

Все эти сдвиги, превращающие носителей антитрудовойконтркультуры во властную элиту и в законодателей совре-менности, получили особо наглядное проявление в постсо-ветских реформах в России, да и во всем постсоветском про-странстве. Как уже отмечалось выше, главным условием, покоторому бывшая партийная и гебистская номенклатура со-глашалась сдать свой прежний режим «реального социализ-ма», был статус новых собственников и сохранение статусагосподствующего класса уже при новом режиме. По логикереального классового противостояния носителей старого инового, партийная и гебистская номенклатура в лучшем слу-чае должна была занять при новом режиме маргинальноепространство антисистемной оппозиции. А центральноепространство народной антиноменклатурной оппозиции до-лжно было бы принадлежать носителям идеи народного ка-питализма — тех трудолюбивых, квалифицированных и ини-циативных людей, кому прежняя система идеологического^бюрократического надсмотрщичества не давала развернуть-ся. Материальной основой народного капитализма моглистать многомиллиардные трудовые сбережения71.

Эти деньги невозможно было отоварить продуктами по-требления — советская экономика, производящая преиму-щественно средства производства, к этому не была готова.В этих условиях в 1991 — 1992 гг. вставала дилемма: либо ото-варить эти реальные деньги, организовав распродажу много-миллиардных средств производства, лежащих на складахпредприятий мертвым грузом неликвидов, и тем самым за-ложить основы массового народного предпринимательства,либо — каким-то образом экспроприировать эти народные


сбережения и объявить приватизацию после того, как онибудут изъяты. Новый режим Б. Н. Ельцина пошел по второ-му пути. Искусственно организованная гиперинфляция всчитанные недели уничтожила народные сбережения, и в ре-зультате процесс приватизации был монополизирован быв-шей номенклатурой и давно уже вступившей с нею в тайныйальянс торговой мафией.

Сегодня многие задаются вопросом: как случилось, чтонаша либеральная западническая интеллигенция, казалосьбы, более всех настрадавшаяся от партийной и гебистскойноменклатуры, так быстро и охотно признала режим номен-клатурных собственников и в развернувшемся противостоя-нии между народом и новыми узурпаторами собственностиактивно заняла сторону последних?

Многие склонны приписывать это идеологическим при-чинам — ведь бывшая номенклатура объявила прозападныйкурс, а либеральная интеллигенция как раз и состояла из за-падников, мечтающих в процессе возвращения в «европей-ский дом» обрести свое «подлинное» отечество. Нельзя сбра-сывать со счета и такой фактор, как догматическая слепотанаших западников, неизменно отдающих предпочтение иде-ологическим «фактам» в противовес фактам реальным. По-добно тому как прежний социалистический авангард пред-почитал не видеть зверств коллективизации и экономичес-кой разрухи, отдавая предпочтение сугубо доктринальнымкритериям, относящимся не к жизни, а к идее (социализмсудили не по тому, что он представляет в действительности,а по тому, чем он должен быть, «по идее»), так ныне либе-ральный авангард демонстрирует удивительную доктрииаль-ную слепоту, касающуюся массового провала в нищету ибесправие, предпочитая доверять не жизни, а новой «идее».

И все же все эти соображения не дают исчерпывающегообъяснения, не затрагивают главной тайны. А она как раз икасается тайного консенсуса либеральной интеллигенции спредставителями номенклатурного и даже номенклатурно-мафиозного капитализма на базе принципа богемной рас-крепощенности и безответственности. Не требующая усилийбезответственность и неподотчетность нормам — вот истин-


ный секрет того «либерализма», на почве которого сошлисьи помирились, казалось бы, столь разнотипные социальныеперсонажи, как чурающиеся настоящих предприниматель-ских усилий номенклатурные выходцы, чурающаяся законаторговая мафия и чурающаяся внутренней и внешней дис-циплины западническая интеллигенция. Все они — адептыбогемно-раскованной чувственности и богемного образажизни. Не случайно они сегодня легко встречаются на вся-кого рода презентациях и банкетах и неплохо понимают другдруга. Достаточно отключить «наносные» черты, вызванныеразличием социального происхождения и воспитания, и вклю-чить голос новой чувственности, как понимание дается безвсякого труда.

Революция раскованной чувственности — вот что объ-единило эти группы раньше и прочнее той революции в об-ласти собственности, которая, обделив массу интеллиген-ции, породила номенклатурно-мафиозный экономическийальянс. Казалось бы, по этому экономическому критерию,который принято считать решающим, обделенная и обни-щавшая интеллигенция должна почувствовать свое единствос народом, столь же обнищавшим и обделенным.

Но результаты социокультурных революций, касающих-ся богемной чувственности, для некоторых социальных сло-ев оказываются более значимыми, чем итоги социально-эко-номических революций (или контрреволюций). Свобода отответственности как специфически интерпретированныйпроект освобождения, принадлежащий модерну, может, какоказалось, создать соблазн, превышающий по своей силефакторы, относящиеся к другой стороне этого проекта —творческой самореализации личности, требующей не чувст-венной расслабленности, а, напротив, предельной внутрен-ней сосредоточенности и ответственности.

Если бы эмансипаторский проект модерна, вместо тогочтобы включать столь противоречивые интенции, отличалсяцельностью и монолитностью, история нового и новейшеговремени не дала бы столько драм и трагедий, срывов и от-ступлений. Богемствующая неангажированная личность,следующая закону возрастающей «экономии усилий» (в том


числе и моральных), и самореализующаяся личность, истол-ковавшая свободу в смысле никому не передоверяемой про-фессиональной и гражданской ответственности и готовая кпредельным усилиям моральной воли и творческого вообра-жения, — вот две противоположные ипостаси, в которыхпроявился великий проект модерна. Современные либералыпредпочитают сегодня выпячивать первую ипостась, замал-чивая и компрометируя вторую. С этой целью и был изобре-тен постмодерн, аргументы которого в целом посвящены ре-абилитации первого типа и дискредитации второго, как яко-бы архаического.

Что здесь на самом деле бросается в глаза, так это то раз-личное отношение к традиции и к сохранению преемствен-ности, какое обнаруживает модерн в этих двух разных своихипостасях. Богемствующий модерн рвет с традицией по темже самым основаниям, по каким личность с отклоняющимсяповедением рвет с моралью, а преступник с законом — длятого чтобы не возникало поводов для жестокой самокритикии терзаний раскаяния. В горизонте такого модерна никакаяреконструкция традиции не мыслится — все традиционноеподлежит сбрасыванию с корабля современности. Напротив,модерн второго типа, связанный с проектом творческойсамореализации, периодически обращается к традиции в по-исках морального перевооружения. Традиция может отвер-гаться в своих запретительных и сковывающих моментах; ноона признается заслуживающей уважения, признания и —возрождения в тех своих истоках и основаниях, которые ка-саются нашей подлинности — способности оставаться вер-ными собственным идеалам, достойно выдерживать вызовыдействительности, не быть марионетками внешних сил и об-стоятельств.

Оцениваемые по этому критерию, некоторые типы тра-диционного опыта оказываются заслуживающими нашегопризнания — и не только в моральной сфере. Как показалопыт модернизации стран АТР, конфуцианская этика, соче-тающая ценности знания с ценностями традиционной кол-лективистской лояльности и общего блага, может успешносоперничать с индивидуалистической протестантской эти-


кой и ее превращенными формами, известными как «моральуспеха».

Основной парадокс модерна состоит в том, что его до-стижения нельзя удержать без напряжения нравственнойволи, сегодня зачисляемой в разряд «пережитков». Как толь-ко подобная воля слабеет, сменяясь гедонистической рас-слабленностью, проекты модернизации и просвещения по-висают в воздухе — ибо и для экономических инвестиций, идля мобилизации личных усилий, необходимых в процессеовладения знаниями, квалификацией и адаптационным про-цессом в целом, требуется известный минимум аскетическо-го усердия.

Вот он, парадокс: просвещение питается аскезой, и оноже, в условиях промотанной традиции, убивает ее. Этим па-радоксом объясняются пагубные эффекты урбанизации: не-давние выходцы из деревни, из традиционной среды, явля-ются, как правило, истовыми служителями и энтузиастамимодерна; издержки неадаптированности они возмещаютусердием и привычкой переносить трудности. Горожане жетретьего-четвертого поколения несут на себе ту же печать,что и капиталисты в третьем поколении, — печать декадент-ского безволия, скепсиса и нигилизма. В этом смысле шан-сы модерна зависят от разрешения одного вопроса: сумеютли встретиться и заключить социокультурный и политичес-кий союз два исторических типа — традиционный доэконо-мический человек, обладающий избытком выносливости инравственной воли, и постэкономический человек, осознав-ший цену недавно третируемых нравственных добродетелейи значимость постматериальных ценностей?

С одной стороны, это зависит от скорости разрушениятрадиционных социокультурных анклавов экономики чело-веком, у которого стремление «иметь» вытеснило все цен-ности, относящиеся к аутентичному «быть».

Грядущая волна постэкономизма может запоздать сосвоей помощью доэкономическому человеку, третируемомуциничным модерном и теряющим всякую уверенность в се-бе. С другой стороны, это зависит от того, а не явится ли нампостэкономический человек в облике досужего стилизатора,


возвращение которого к морали, религии и постматериаль-ным ценностям — всего лишь эстетская игра и имитаторство?

Противоядием от этого может стать только нешуточнаясерьезность грядущего политического и культурного кон-фликта. Это, кстати, весьма вероятно: ввиду той угрозы обез-доливания и унижения, которую несут в себе дельцы вирту-альной экономики всем честным труженикам, последниемогут не просто стать «протестным электоратом», но и попы-таться реализовать свой протест в различного рода бунтах,политических и экономических саботажах. Такой саботаждеревни против экспроприаторского города Россия испыта-ла в эпоху гражданской войны «зеленых» с красными комис-сарами.

Сегодня молчаливое провинциальное большинство с неменьшим неодобрением наблюдает последствия разруши-тельного «либерального» эксперимента, инициаторами ко-торого и на этот раз выступили столичны&центры. Сегодняимеет место давно невиданное дистанцирование провинцийот центра, деревни от города, молчаливого большинства —от крикливого «либерального» меньшинства. Это подрываетсам механизм модерна, связанный как раз с тем, что город-ские авангардные слои выступают в роли референтных группдля всей территориальной и культурной периферии — пос-ледняя жадно внимает им и горит нетерпеливым желаниемстать «как они». Именно это желание исчезло сегодня: аван-гардные группы вызывают откровенное недоверие, презре-ние и отвращение.

Словом, с тех пор как новый социально-экономическийи культурный авангард оказался вовлеченным в спекулятив-но-экспроприаторские игры с нулевой суммой и переориен-тировался на стратегии краткосрочного выигрыша, ценойобмана большинства, ему грозит повиснуть в безвоздушномпространстве. Не случайно он несет в себе комплекс набедо-куривших внутренних эмигрантов, находящихся в состоянии«готовности № 1». В одном случае это готовность к пиноче-товской диктатуре, в другом — к поспешному бегству зарубеж; и та и другая питаются страхом мести и страхом пус-тоты.


Антигосударственные акции прозападного курса, чудо-вищные по своей необъяснимой «опрометчивости», могутнайти удовлетворительное объяснение только в одном: осно-вательно проштрафившаяся перед нацией, ненавидящая ее иненавидимая ею элита надеялась на поддержку Запада в слу-чае серьезного кризиса в отношениях с собственным наро-дом. Это только для ранних прозелитов либерализма госу-дарственное капитулянтство перед Западом могло иметькакие-то идейные корни. Для «семьи» и олигархов геополи-тические уступки Западу были реальной платой за ожидае-мую поддержку и покровительство.

Это циничное вероломство правящей элиты, уже знаю-щей, что «главный враг — в своей собственной стране», и ве-дущей себя соответственно, может иметь самые неожидан-ные последствия.

Мы сталкиваемся со случаем еще небывалой компроме-тации модерна, эмансипаторская программа которого завер-шается полной эмансипацией новых буржуа от культуры иморали. Эта своеобразная «богема», тяготящаяся любымипродуктивными усилиями, так же как и любыми социальны-ми и моральными обязательствами, нашла свою новую идео-логию в лице философии постмодернизма. Как ни предосу-дительна данная философия по старым критериям истины,добра и красоты, одного только социального и нравственно-го негодования недостаточно для ее ниспровержения. Ожи-даемый массовый протест в идеологической области так жене эффективен, как и стихийные выступления в политике.Прогнозируемая в рамках данного сценария поляризацияпредпринимательского класса на продуктивный и спекуля-тивный типы должна найти свое подтверждение в поляриза-ции самого постмодернизма.

Только в том случае, если интеллектуальные возможнос-ти постмодерна будут взяты на вооружение представителяминыне оппозиционной среды, связанной с реальной эконо-микой, последняя получит шанс победить оборотней вир-туального мира. В долговременном контексте это можноистолковать как проблему исторической выживаемости бур-жуазного класса как такового. Он не выживет, если не реаби-


литирует себя, решительно и бесповоротно размежевавшисьс паразитарной «виртуальной экономикой».

В свое время М. Вебер реабилитировал капитализм, уста-новив связь продуктивного предпринимательства с религи-озной (протестантской) аскезой. Сегодня, когда глобальныйобраз нового капитализма в глазах всего мира формируютпиарщики виртуальной экономики, по-настоящему рискуятем самым его репутацией, необходим новый идейный пере-ворот. В значительной мере он уже запрограммирован темимногообразными альтернативными «пост», которые мироваякультура стала вынашивать еще в 60-х годах. Посттехничес-кая, постэкономическая, постиндустриальная, постматери-альная цивилизация — вот большие культурные задания, ад-ресованные альтернативным движениям современности.

Деятели неоконсервативной и монетаристской волныпопытались эти задания замолчать или скомпрометировать;на деле они просто оказались отодвинутыми на будущее —на XXI столетие, которое становится нашим временем. 60-егоды — эпоха многообещающей творческой самокритикиЗапада — готовили совсем иной постмодерн, нежели тот, ко-торый создан противниками всяких твердых норм и правил.Разве экологическая критика технического модерна не пред-ставляет логику постмодерна (не в его нынешнем «виртуаль-ном» понимании)?

Теперь, когда мы рассуждаем об исторических судьбахбуржуазии, сегодня опять скомпрометированной новым спе-кулятивно-ростовщическим «авангардом», нам предстоитответить на вопрос: может ли совпасть, в каких-то сущест-венных моментах, линия размежевания внутри предприни-мательского класса на продуктивный и контрпродуктивныйтипы с линией размежевания в рамках идеологии постмодер-на? Одна ветвь постмодерна, ныне господствующая, связанасо стремлением деморализовать альтернативные движениянашего времени, подменив контрпроект будущего всесмеси-тельным релятивизмом и скептицизмом.

Другую ветвь, которую хотели обречь на засыхание, пред-ставляли «новые левые», «зеленые», участники гражданскихальтернатив и протестных движений, объединенные, не-


смотря на всю свою пестроту, принципом новой ценностнойиерархии, в которой «быть» значило выше, чем «иметь». По-требительское общество означало национальный консенсус,связанный с глаголом «иметь». Это грозило полным обесце-нением и потерей интереса к социальным и культурнымпредпосылкам процесса производства реального богатства:потребительскую психологию интересует один только голыйрезультат.

Романтические альтернативисты-шестидесятники рас-считывали на революцию сознания, связанную с воздействи-ем новых ценностей самих по себе. Потребительски пресы-щенные представители «средне-высшего» класса их интере-совали даже больше, чем бедняки, идеологически опекаемые«старыми левыми». Они полагали, что антипотребительскуюреволюцию сознания совершат те, для кого ценности по-требления представляют вчерашний день.

Действительность показала, что они ошиблись: среднийкласс по большому счету так и остался мещанским. Когдаего представители оказывались перед лицом дилеммы: каче-ство жизни или уровень жизни, ценности самоосуществле-ния или потребительские ценности, они в большинстве слу-чаев выбирали последнее.

Имманентной революции сознания, связанной со сме-ной фаз «иметь» и «быть», не произошло. Мы, современникивиртуальной экономики, разрушающей основы материаль-ного благополучия миллионов людей, имеем основанияпредполагать, что антипотребительская революция сознаниябудет происходить не спонтанно, а под влиянием краха преж-них завышенных потребительских ожиданий, и потому вавангарде ее скорее станут не потребительски пресыщенныеверхи общества, а в который раз обманутые низы. В особен-ности ярко это происходит в постсоветском пространстве.С началом либеральных реформ начался реванш потреби-тельских ценностей над не потребительскими. Как характер-на при этом та поспешность, с которой новые идеологи объ-явили потребительскую мораль единственной современной,а всех ее оппонентов зачислили в разряд агрессивного тради-ционализма


Советская интеллигенция 60-х годов, уже разуверившая-ся в коммунистической идеологии, вполне понимала запад-ных критиков потребительского общества и вслед за Э. Фром-мом провозглашала первенство «быть» по отношению к«иметь». Новые либеральные догматики как будто все это за-были. Они требуют безоговорочной капитуляции перед цен-ностями потребления и «моралью успеха».

Всех выразителей постматериальных ценностей — асреди них доминировали авангардные группы городской ин-теллигенции,, профессионально связанные с наукоемкимпроизводством и институтами информационного общест-ва, — объявили приверженцами общинного традиционализ-ма и тоталитарного коллективизма. И интеллигентскийавангард сдал свои позиции перед натиском агрессивнойсреды новых буржуа, которых по действительным критериямпроизводительной экономики скорее следует признать пара-зитарной потребительской средой, чем средой предприни-мательской. Новая постматериальная революция сознаниясегодня, после всех провалов либерального реформизма,идет уже не сверху, а снизу. Августовский (1998 г.) дефолт,разоривший миллионы постсоветских «челноков» и другихадептов «открытой экономики», как оказалось, больше по-служил реваншу постматериальных ценностей над матери-ально-потребительскими, чем рафинированная критика по-требительского общества. 1997 год в России следует считатьпиком потребительско-индивидуалистической перестройкисознания.

Вторая половина 1998-го, после знаменитого финансово-го обвала, ознаменовалась реваншем постматериальных,нравственно-духовных и патриотических ценностей. Чтоименно здесь приходится на долю традиционного «доэконо-мического» человека и что на долю новейшего, постэконо-мического, сказать трудно. Важно отметить зачатки новогоконсенсуса между низовым доэкономическим человеком ипостэкономическим человеком — авангардом грядущей эпо-хи. О такой ценности, как спокойная совесть и душевнаягармония, в 1997 году вспоминали 69,3% опрошенных рес-пондентов, в 2000 году — 93,8%; главенство материальному


благополучию перед ценностями самоопределения и про-фессиональной самореализации в 1997 году отдали 58,3%, в2000-м — только 33,7%; с 38% до 67,5% возросло число лиц,идентифицирующих себя с единственной родиной — Рос-сией; соответственно в 2,5 раза снизилась доля лиц с неопре-деленным гражданским самосознанием72.

Моя гипотеза состоит в следующем. Опасно разросшаясявиртуальная экономика, основанная на паразитарном бизне-се финансовых спекулянтов, грозит поглотить все плоды на-учно-технического прогресса, реализованные в продуктив-ной экономике. Мало того: такая демонстративно высокая«прибыльность» грозит отвратить от продуктивных видов де-ятельности наиболее мобильные элементы современного со-циума, не желающие проигрывать вместе с проигрышем все-го того, что воплощает терпение, добросовестность и поря-дочность.

Сегодня «Иосифово пророчество» применительно к бу-дущему нашей цивилизации может быть перефразированотак: тощие коровы виртуальной экономики съедят тучныхкоров научно-технического прогресса. Масштабы дефолта,связанного с обрушением глобальной пирамиды «МММ»,многократно превысят августовскую катастрофу 1998 года.Условия жизни сотен миллионов людей, сегодня на основеложной идентификации причисляющих себя к потребитель-скому обществу, снова станут экстремальными. В этих усло-виях понятия адаптированности и неадаптированности ро-ковым образом изменятся. Самыми неадаптированнымиокажутся те, кто доверились новой либеральной пропагандеи ценностям морали успеха. Заново окажется затребованнымаскетический опыт во всех его проявлениях — от непримет-ной бытовой аскетики неприхотливых «извозчиков повсе-дневности» до аскетики социального и воинского служения,жречества и пророчества.

История, судя по всему, повторяется. На рубеже XIX—XX веков либералы и технократы всех мастей обещали веч-ный мир, процветание, благоденствие и «безграничную сво-боду». Те, кто в самом деле поверили им, в XX веке оказалисьсамыми неприспособленными. «Железный век» потребовал


от людей качеств, которые большинству адептов прогрессив-ных идеологий XIX века показались бы крайне архаичными.Кажется, история повторяется на новом витке и в еще болееужесточенном варианте. На рубеже веков и тысячелетий но-вые либералы решили дать «последний бой» тысячелетнейархаике, связанной с жертвенной и аскетической моралью.Радикалы постмодерна вознамерились превзойти радикаловмодерна в деле ниспровержения всех традиционных запре-тов и нравственных ограничений.

В результате они взрастили тех самых «худых коров» мас-сового антипрофессионализма, коррупции, пренебрежениявсяким долгом и ответственностью, которые непременносъедят «тучных коров» прогресса, вскормленных на пастби-ще прежней культуры. Конечным итогом новейшей культур-ной революции скорее всего станет еще не виданный обвал.И на фоне этого гигантского обвала ценности индивидуалис-тической морали успеха покажутся столь утопичными и ил-люзорными, что большинству их нынешних адептов оста-нется только изумляться собственной доверчивости.

Новую революцию сознания, связанную с возрождениемпостматериальных ценностей, возглавят не «изначально про-ницательные» — зачинщики альтернативных движений шес-тидесятничества и их прямые продолжатели, а разочарован-ные и обманутые адепты сегодняшнего либерального мифа.Они не простят нынешним «учителям раскованности» нисвоих иллюзий, ни тем более того, чем за них пришлосьвпоследствии уплатить. Таким образом, революция постма-териальных ценностей обещает быть очень радикальной инепримиримой — поскольку питаться она будет энергетикойобиды и отчаяния.

Как поведет себя перед лицом ее предпринимательскийкласс — та его часть, которая осознает всю бесперспектив-ность следования за магнатами спекулятивно-ростовщичес-кого глобализма?

Для разработки сценариев грядущего важно учитыватьзаконы исторической драмы: возврат к продуктивному прин-ципу в экономике не может не сопровождаться решитель-


ным противостоянием нынешнему виртуальному комплексуво всех его составляющих.

Если дельцы виртуальной экономики ведут себя как без-ответственная богема, презирающая порядок, долг и дис-циплину, то будущие адепты продуктивного принципа ста-нут самоопределяться как аскеты долга, морального закона инакопления. Если финансовые спекулянты эксплуатируютидею открытого общества для беспрепятственного вывозанаграбленных капиталов за границу, то новые аскеты накоп-ления станут решительными сторонниками крепких госу-дарственных границ, протекционистской защиты нацио-нальной промышленности, ценностей патриотизма.

Если интеллектуальная богема и полубогема, создающаяи обслуживающая «дутую» интеллектуальную ренту, испове-дует постмодернистскую всеядность и приблизительность,многозначность неверифицируемых смыслов, к которым не-приложимы четкие критерии «да» и «нет», то реставраторыпродуктивного принципа непременно заявят о себе и какреставраторы четких принципов строгого знания, поддаю-щегося недвусмысленной опытной проверке. Категория опытавернет себе центральное значение в интеллектуальной сфере,потеснив двусмысленный постмодернистский символизм.

Кое-какие прецеденты в этом направлении уже были со-зданы неоконсервативной волной на Западе. Зачинатели не-оконсервативного переворота исходили из нескольких пре-зумпций:

— из того, что наряду с богемствующей интеллигенцией,промотавшей национальное, культурное наследие в процес-се безответственной «игры в бисер», существует националь-но ответственная интеллигенция, в то же время ничем не ус-тупающая мондиалистской богеме по профессиональнымкритериям современного духовного производства;

— из того, что наряду с крикливым меньшинством, мо-нополизировавшим средства массовой информации, суще-ствует консервативное «моральное большинство», сохранив-шее нетленные духовные ценности;

— из того, наконец, что возможен и необходим союз не-оконсервативной интеллигенции с молчаливым большинст-


вом, заключенный в обход компрадорского «крикливогоменьшинства».

Мы сегодня вправе исходить из сходных предпосылок.Никто не станет отрицать, что между нынешним либераль-ным авангардом и молчаливым большинством народа, тер-пяющим невиданную нужду и лишения, ныне пролегла на-стоящая пропасть. Сегодня народ отлучен и от действитель-ного участия в политике (его потребность в политическойоппозиции удовлетворяет сама власть, подсовывая ему про-вокаторов), и от средств массовой информации. Вынужден-ное молчание народа в условиях растущего возмущения по-литикой верхов становится все более драматическим. Еслироссийская интеллигенция еще сохранилась как специфи-ческий социокультурный феномен, сочетающий жреческиеи пророческие функции в нашем теряющем духовность ми-ре, то она непременно выделит внутри себя тот костяк, кото-рому суждено будет озвучить немой протест народа. В рус-ской истории действуют два тайных принципа:

— союз грозного царя с народом против изменников-бояр;

— союз пророчествующей церкви с «нищими духом»против сильных и наглых,

Изучение мировой истории показывает, что это — архе-тип не только нашей культуры, но и всех монотеистическихкультур. Множество ссорящихся богов создает «постмодер-нистскую» ситуацию, удобную для тех, кому выгодна неоп-ределенность морально-правовых и ценностных критериев.Но монотеизм исключает эту лукавую двусмысленность со-циальных и нравственных оценок, как и двусмысленностьдолгосрочной исторической перспективы.

Эффекты постмодернистского многобожия в «либераль-ную» эпоху мы на себе уже испытали. То, что это многобо-жие выгодно ловкачам виртуального мира, клянущимся в не-возможности отличить истину от лжи и добро от зла, вряд лиу кого еще остались сомнения. Вопрос, следовательно, в том,в каких формах в грядущую постлиберальную эпоху будетвосстановлена культура единобожия — нетерпимая к лукав-


ству и двусмысленностям в важнейших вопросах человечес-кого самоопределения. Важно с этих позиций оценить неко-торые старые и новые идеологии XX века — какие из нихмогли бы вписаться в монотеистическую доминанту постли-беральной эпохи.

Начнем с социал-демократической идеологии. На нее се-годня возлагают некоторые надежды те, кто уже понял бес-перспективность современного либерализма, выродившего-ся в социал-дарвинизм, в безграничное потакание сильными приспособленным в ущерб нравственности, справедливос-ти и цивилизованности. Обращают внимание и на то, что наЗападе, в соответствии с известными законами «смены фаз»,деятелей неоконсервативной волны сменяют социал-демо-кратические правительства. Наконец, можно указать и на то,что социал-демократическая политика включает близкийнашему менталитету акцент социального равенства и соци-альной справедливости. Что можно ответить на это?

Во-первых, необходимо отметить, что социал-демокра-тический ответ на современный либеральный «беспредел»,на бесцеремонный выход экономической элиты во главе с еефинансовым авангардом из системы гражданского консен-суса является неадекватно слабым, невнятным. Нынешниесоциал-демократы на Западе по-настоящему не ответили навызов либеральных монетаристов и атлантистов ни в областивнутренней политики, ни в области внешней, касающейсяэксцессов «однополярности». Да и коллизии нашей пере-ломной, по большому историческому счету, эпохи не тако-вы, чтобы их можно было разрешить в рамках ритуальнойсмены республиканцев демократами, консерваторов — лей-бористами, христианских демократов — социал-демократа-ми. Российский избиратель интуитивно чувствует это: нашановоиспеченная социал-демократическая партия едва наби-рает 1% голосов.

Дело в том, что в культуре назревает жесткая реакция нарасточительные эксперименты модерна в форме новой аске-зы. Социал-демократическое течение ближе к модернист-ской доминанте расточительного эмансипаторства, чем к ас-кезе и самодисциплине.

13А. С Панаарин


Совсем недавно общей культурной реакцией на это рас-точительство воспользовались западные неоконсерваторы.Они критиковали попустительство леволиберального и со-циал-демократического комплекса, социальное государствоза вскормленную им «субкультуру пособий» (социальногоиждивенчества), прожектерство и утопизм. Но, как оказа-лось, монетаризм и кейнсианство, правый либерализм и со-циал-демократия борются между собой внутри общей попус-тительской доминанты модерна. Речь просто идет о том, ко-му преимущественно будет адресовано это попустительство.

В социал-демократическом варианте речь идет о балов-нях Из низов — тех, кого левые считают «социально близки-ми». В либеральном варианте — о баловнях из числа верхов,которые давно уже тяготятся тем, что правовое государствоноровит обращаться с ними «как со всеми», хотя каждомуясно, что они не такие, как все. Для меня лично очевидноодно: вернуть в систему современного гражданского консен-суса даже ту часть предпринимательского класса, которая тя-готеет к продуктивной экономике и готова порвать со спеку-лятивно-мафиозными дельцами виртуальной экономии, наоснове социал-демократической платформы не возможно.Если вы хотите потребовать от предпринимательского классанационально ответственного поведения со всеми вытекаю-щими отсюда служилыми тяготами, вы не можете одновре-менно снисходительно относиться к низовой «субкультурепособий» и в духе «демократии равенства» одинаково возна-граждать радивых и нерадивых, работающих и неработаю-щих.

Грядущий социокультурный и политический переворот вдухе этики социального служения, аскезы и ответственностипредполагает по меньшей мере равенство в жертвенности.По опыту российской истории мы знаем, что утрата нацио-нального единства происходила тогда, когда верхи односто-ронне нарушали консенсус служилого государства, как этобыло, например, после указа Петра III о золотой вольностидворянства.

Новый, «западнический», то есть неслужилый статус


дворянства, которому позволено было вести вольную част-ную жизнь, обессмыслил, в глазах крестьянства, всю системукрепостничества, ибо одно дело обслуживать дворянина —воина и слугу государства, другое — обслуживать безответст-венного сибарита и р'асточителя.

Реформы 1991—1992 годов таким же образом нарушили унас систему гражданского консенсуса, установленную присталинском режиме. Бывшие партийные верхи рвали сосвоим служилым статусом, приватизировали государствен-ную собственность и стали на особицу вести «западный» об-раз жизни. Словом, они воспользовались постсоветской ли-берализацией вполне профессионально, качественно улуч-шив свой общественный статус и насытив все новые свободывесомым (для себя) социальным содержанием. На долю ни-зов осталась символическая удовлетворенность формальны-ми свободами, никак не затрагивающими их изнуряющуюповседневность.

Сегодня на повестку дня встал вопрос о восстановлениигражданского консенсуса в каких-то новых социальных иполитических формах.

По моему мнению, этот консенсус не может быть достиг-нут в форме простого реванша обманутых низов над деятеля-ми номенклатурной приватизации. Поэтому ни коммунис-тическая, ни социал-демократическая идеи здесь не годятся —не говоря уже о том, что первая из них скомпрометирована то-талитарным режимом.

В самом деле, если уж в обществе (как и в современнойкультуре в целом) сложился консенсус по поводу того, чторыночной экономике нет альтернативы, то ясно, что настоя-щая альтернатива лежит за пределами таких старых дихото-мий, как план—рынок, коммунизм—либерализм, социал-де-мократия — монетаризм. Истинная дилемма лежит в инойплоскости и касается выбора между паразиторной культуройвиртуальной экономики и аскетически-мобилизованнойкультурой реальной продуктивной экономики, способной нареальные инвестиционные накопления и долгосрочную хо-зяйственную ответственность.


В рамках такой дилеммы перед всеми постсоветскимигосударствами встает трудная задача: привлечь к делу нацио-нального возрождения национальный капитал, решительнооторвав его от компрадорского капитала со всеми его спеку-лятивно-виртуальными «играми». Речь идет об опоре на на-циональную среду упрямых трудоголиков, неутомимых, тре-бовательных к себе и другим предпринимателей, созна-тельно противостоящих давлению растленной субкультурыгедонизма, богемной и криминальной вседозволенности.Все это указывает на нечто значительно более консерватив-ное, монологичное и внутренне мобилизованное, чем соци-ал-демократический комплекс, объединяющий либеральныхсоциалистов, социальных либералов, адептов эмансипации,вечного мира и иных разновидностей социального утопизма.

Обратимся к другим цветам современного идейно-поли-тического спектра. Как сказал поэт, «новому времени новыйкостюм нужен для нового дела». Это означает, что нам следу-ет ожидать появления либо какой-то новой жесткой идеоло-гии — наследницы монотеистического архетипа, либо соот-ветствующей реконструкции уже известных идеологий. Со-временному обществу предстоит заново переистолковатьважнейшие ценности модернистской эпохи — такие, как де-мократия, гуманизм, справедливость, равенство, самоопре-деление и др.

В предшествующий период расслабленного, декаденст-вующего модерна перечисленные ценности были истолкова-ны в общем попустительски-гедонистическом ключе, в кон-тексте тенденции к демобилизации духа, разбалансирован-ности и расслабленности. Поздний модерн стал формироватьчеловека, не способного на длительное планетарное сосуще-ствование в силу дефицита социальной, моральной и эколо-гической ответственности. Подобную тенденцию необходи-мо прервать, если человечество желает выжить на планете,уже истощенной и перегруженной безответственными прак-тикантами школы перезревшего модерна.

Инициаторы давно назревшей альтернативы вскоростиобратятся к тем текстам и заветам культуры, в которых смо-


гут найти противоядие от безответственности и попуститель-ства во всех его формах. Их главной мишенью станет ны-нешняя идеология либерализма, с ее скандальными призы-вами «не стесняться». Классические ценности демократичес-кого модерна, по-прежнему воодушевляющие умы и сердца,предстоит отбить у либералов и насытить новым содержани-ем. Важнейшие из ценностей демократической класси-ки — автономия, самоопределение, самореализация. Побольшому счету, они требуют не расслабленности в духе ге-донистического «эмансипе», а предельной внутренней со-средоточенности, самодисциплины и самообладания. Равен-ство в самодисциплине, в профессиональной и гражданскойответственности, в готовности выносить бремя нашего жест-кого евразийского пространства — вот основания новогогражданского консенсуса.

Сегодня он нарушен монадами мондиализма — теми, ктоготов менять отечество, если оно слишком много требует.Одни, привязанные к родине, к евразийскому «месторазви-тию», несут свое бремя, другие позволяют себе выбирать, гделучше; одни живут едиными стандартами, другие позволяютсебе двойные.

В современном идейном спектре есть особая ниша, се-годня активно заполняемая сторонниками экологическойидеи. Идея эта стоит того, чтобы к ней присмотреться вни-мательнее. В нынешнем своем виде она страдает амбива-лентностью. С одной стороны, она выражает оправданнуюсамокритику западной технической цивилизации и постро-енного на ее основе потребительского общества со всей егоалчностью и безответственностью.

С другой стороны, на формирование экологической идеина Западе повлияла молодежная контркультура, задумавшаяс помощью этой идеи обосновать свое бегство от трудовых ивоинских повинностей, от всего того, что попахивает моби-лизацией и дисциплиной. «Зеленые» критикуют индустри-альное общество не только за его экологическое расточи-тельство, но и за спрятанный в нем дисциплинарный дух на-копления. В этом пункте «зеленые» являются союзниками


или предтечами постмодерна, обосновавшего тотальную «де-мобилизацию» современной личности.

Главный вопрос как раз и состоит в том, чего именнотребует от нас ситуация современного глобального кризиса:тотальной демобилизации как залога того, что каким-либожестким практикам и технологиям, опасным для природногоравновесия, будет положен конец — дезертиры техническойцивилизации лишат их необходимого человеческого мате-риала, — или, напротив, качественно нового уровня мобили-зованности и ответственности. Те «реформаторы», которыеинициировали процесс деиндустриализации во всем постсо-ветском и постсоциалистическом пространстве, могут найтисебе и экологическое алиби, ибо разрушение промышлен-ности, несомненно, сопровождается какими-то снижениямиэкологической нагрузки. Но можем ли мы считать, чтоименно в процессе таких разрушений, в ходе инициирован-ной либералами энтропии в самом деле решаются глобаль-ные проблемы современности?

Разумеется, нет. Либеральный эксперимент сопровожда-ется снижением всякого контроля и ответственности — втом числе и применительно к экологической области. Разру-шение индустриальной инфраструктуры готовит еще не слы-ханные технологические катастрофы, симптомы чего мы на-блюдаем уже сегодня. В целом следует подчеркнуть: дух«дезертирства», воспетый многими представителями контр-культурного экологизма, — это тлетворный дух, на которыйникакие особые надежды возлагать нельзя.

«Зеленые», вышедшие из контр культуры, противопо-ставляют культуру природе, разделяя вместе с либераламиутопию «естественного человека», со всеми его «Ыззе Мге».Им хочется думать, что уход из дисгармоний современнойкультуры автоматически гарантирует приобщение к природ-ной гармонии; снимая с себя бремя какой бы то ни было со-циальной мобилизованности, мы якобы превращаемся вблаженного вольтеровского дикаря, в котором мудро правитсама мать-природа. На самом деле природа давно уже самане выпрыгивает в окно, будучи некогда выгнанной в двери.


Экологическая аскеза, в самом деле позарез нужная челове-честву, вытекает отнюдь не из расслабленности, не из мо-рального и социального дезертирства. Опыт показывает, чтосбросившие с себя всякую социальную ответственность де-зертиры, как правило, становятся мародерами, в том числе иэкологическими.

Скорее всего нам предстоит реинтерпретировать старуюбуржуазную этику накопления, включив сюда и аскезу эко-логического накопления. Накопление в социокультурномсмысле означает воздержание от потребительства в пользуболее или менее долгосрочных инвестиций. Природу можнона этом языке интерпретировать как экологический капиталчеловечества, требующий специальных инвестиций. Подоб-но другим видам долгосрочного инвестирования, экологи-ческое инвестирование предполагает ответственного и рачи-тельного хозяина, хорошо сознающего, что у него нет друго-го дома, чем этот, исконный, другой земли, чем родная земля.

Новолиберальное открытое общество «формирует безот-ветственных кочевников мондиализма, которые любым ви-дам долгосрочного инвестирования предпочитают кратко-срочные спекулятивные игры, предполагающие готовностьмгновенно исчезнуть, захватив награбленное. Преодолетьэту разрушительную экспансию мондиализма можно толькосовместными усилиями тех, для кого национальная террито-рия — единственный дом, о социальном, экономическом иэкологическом благополучии которого надо неустанно забо-титься. В борьбе с безответственно-гедонистической психо-логией мондиалистических временщиков, не способных сбе-регать и накапливать, должен быть мобилизован консерва-тивный дух сбережения и накопления, который всякого родабогеме наверняка покажется авторитарным.

Старая консервативная дихотомия, разделяющая тех, ктопривержен своему дому, и добровольно бездомных кочевни-ков удачи, в наших условиях насыщается высокосовремен-ным смыслом. Глобальные проблемы требуют не психологиимигрантов, готовых покинуть экологически и социально за-хламленное «пространство», а психологии добросовестных


возделывателей, которым некуда мигрировать и не на чтоменять родную землю. Идентичность людей как жителейданной земли, данной страны и региона — это та старая ка-тегория, которой суждено наполниться новым смыслом внаше время тотального противостояния мондиалистов и пат-риотов. Из истории буржуазии как класса мы знаем, что мел-кое и среднее предпринимательство всегда занимало консер-вативно-националистические позиции, тогда как финансо-вые магнаты тяготели к космополитизму и компрадорству.

Сегодня, когда главная линия водораздела лежит междупродуктивным и спекулятивно-ростовщическим типами куль-туры (в широком смысле, охватывающими и «базис» и «над-стройку»), национальный капитал в целом совпадает с про-дуктивной экономикой, мондиалистский — с контрпродуктив-ной — виртуальной. Идея защиты национальной территорииот всякого рода загрязнений — социокультурного, мораль-ного, экономического — способна объединить тех, у когонет «второй родины», и стать основой антикомпрадорскогонационального консенсуса.

В этом контексте экологическая идея выступает очищен-ной от всяких «контркультурных» примесей и во многом об-ретает авторитарные черты. Программа экологического сбе-режения (накопления), как и программа экономическогонакопления, обнаруживает свою антигедонистическую, анти-потребительскую, антилиберальную направленность. Эколо-гические квоты и экологическая цензура на всякого родарасточительные практики, разрушающие природу в угоду ге-донистическим аппетитам, — вот одна из составляющих гря-дущей консервативной реакции на либерализм с его двойны-ми стандартами: гедонистическим попустительством дляизбранных и социал-дарвинистской безжалостностью для«отлученных». Здесь создается почва для нового гражданско-го консенсуса, объединяющего людей не на платформе об-щей безответственности и всеядности «постмодерна», а напочве новой социально-экологической аскезы. Данная аске-за выступает здесь в статусе доминантной идеи: под знакомее формируются и другие формы аскезы, символизирующие


поворот от гедонистического комплекса, раскалывающегообщество на приобщенное меньшинство и отлученное боль-шинство, к консервативно-охранительному комплексу, объ-единяющему нацию на платформе общепатриотической ас-кезы.

Этот поворот способен повлиять на способ организацииобщества в целом. Привычный нам способ организации,возникший вместе с индустриальным обществом, — отрас-левой. Он означает, что поселения формируются как прило-жение к предприятиям, а социальная стратификация лю-дей совпадает с промышленным разделением труда. Люди,живущие по соседству, но связанные с другими отраслямипрофессиональной деятельности, воспринимаются как по-сторонние — реальных связей с ними нет.

Напротив, люди, бесконечно далекие территориально,но объединенные в рамках гигантского отраслевого ком-плекса, идентифицируют себя как социальную общность —классовую, профессиональную, технологическую, организа-ционно-управленческую. Горизонтальные межотраслевыесвязи при этом оказываются недоразвитыми; преобладаютсвязи по отраслевой вертикали. Так формируется человек,ничем местным не интересующийся, бесчувственный к тер-риториальным связям, к зову почвы, ландшафта, культурнойтрадиции. Территории при этом выступают всего лишь какисточник ресурсов и «пустое» пространство, которое подле-жит расчистке под ведомственный профиль. Все это и сфор-мировало особых кочевников технической цивилизации, ли-шенных территориальной культурной идентичности.

Большая экологическая идея способна перевернуть пер-спективу, символизируя переход от отраслевого к территори-альному человеку. Это само по себе способно в корне изме-нить менталитет и сенсорику современного человека. Повы-шенная чуткость к территории, со всеми ее латентнымиимпульсами и связями, означает смену привычного горизон-та и всех установок, унаследованных от эпохи модерна. Тер-риториальная доминанта способна выступить как мощныйгенератор горизонтальных связей, формирующих нового об-


щинника. Но напрасно было бы выдвигать в этой связи об-винения в ретроградности. В конечном счете, как свидетель-ствует современная теория управления, развитие прямых го-ризонтальных связей представляет собой демократическуюальтернативу авторитаризму, централизму и бюрократизму.

Цивилизация прочных территориальных связей и терри-ториальной ответственности может показаться невыносимоавторитарной только безответственным кочевникам потре-бительского общества, предпочитающих пассивные социаль-ные роли. Настоящее гражданское общество, как уже отме-чалось выше, представляет собой мобилизованную террито-риальную общину (полис), сообща решающую все проблемы,возникающие на местах. Если потребительское обществостроится на дихотомии рабочего и свободного времени, каж-дое из которых является предельно обескачественным в тер-риториальном отношение, то общество, сформированное потерриториальному принципу, будет интенсивно развиватьтретий тип социального времени, посвященного местнойгражданской самодеятельности.

Такая самодеятельность исключает привычную расслаб-ленность и социальную анемичность потребительской пси-хологии, пуще всего боящуюся настоящих гражданских усилийи ответственности. По критериям привычного потребитель-ского гедонизма мобилизованное общество территориаль-ной демократии может восприниматься как невыносимоавторитарное, спартанское. Речь идет о демократии хозяевсобственного города, поселка, региона, а хозяину противо-показаны равнодушие и расслабленность. Горожанин модер-на пуще всего ценит анонимность, возможность затеряться втолпе, выступать не узнанным и не призванным.

Но демократически организованные общины, требую-щие перманентного гражданского участия, исключают без-ответственную анонимность: здесь все знают, кто за что от-вечает в данный момент и в данн 1м месте. Современная ци-вилизация более всего страдает от кочевников глобализма,не имеющих никаких «местных обязательств». Сама дефор-мация современного капитализма, на глазах вырождающего-ся в спекулятивно-перераспределительную систему, раски-


дывающую финансовые сети по всему миру, в значительнойстепени объясняется подменой территориального принципаорганизации отраслевым. Последний, будучи доведенным досвоего логического завершения, порождает тот самый отвра-щенный от всего местного глобализм, который фокусируетсоциальный, моральный и цивилизационный кризис совре-менности.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что вероятнойреакцией на него станет новое возвращение к территориаль-ному принципу организации общества, в котором привязка ктерритории становится школой возрождения гражданскойответственности. Доминанта экологизма здесь тоже не слу-чайна. С одной стороны, она скрепляет территориальнуюидентичность, способствуя противопоставлению жителейрегиона, защищающих родную местную среду от пришлыхрасхитителей и загрязнителей. С другой стороны, она имеетмировоззренческо-методологическое значение. Подобно то-му как природа представляет собой не конгломерат мертвыхтел, а систему биоценозов, территория также воплощает не-кую скрытую целостность, высветление которой и на языкеполитики, и на языке теории управления дает необычайныеэффекты.

Сегодня даже промышленное производство страдает отнедоразвитости межотраслевых связей, вызванной дефици-том территориальной координации. Что же касается соци-ального и духовного производств, непосредственно обра-щенных к человеку, то они в принципе могут полноценноразвиваться только как взаимосвязанный комплекс. Еслиинформационное общество преимущественно ориентирова-но на человеческий, социальный капитал, то становитсяясной незаменимая роль территориальных связей как спосо-ба концентрации этого капитала. Социальная и культурнаяинфраструктуры не могут быть сугубо отраслевыми, они об-ращены к человеку как таковому, во всем многообразии егообщественных свойств и отношений.

Сегодня масса наиболее ценной информации, произво-димой в различных отраслях духовного производства, рас-сеивается в межотраслевом пространстве, не находя адекват-


ного применения. Относительное перепроизводство знания,(которое стало предлогом для «либеральных» программ свер-тывания науки, культуры и образования) объясняется нетем, что оно объективно является излишним, а тем, что от-раслевая разобщенность современной социальной практикимешает его полноценной реализации. Многие виды знанияостаются как бы ничейными, безадресными.

Территориальный принцип организации, восстанавли-вающий социальную целостность на месте нынешних отрас-левых конгломератов, способен качество повысить способ-ность нашей цивилизации аккумулировать новые типы зна-ния, в особенности социально-гуманитарного, остающегосямаргинальным по меркам «технической цивилизации». Стольже большое значение территориальный принцип имеет дляперевода новой социально-гуманитарной информации издескриптивного состояния в прескриптивное, становясь ос-новой созидательных гражданских решений. Территориаль-ные факторы концентрации социального капитала (вместоего отраслевого дробления) сегодня являются предпосылкойподъема гражданского общества в специфическом значенииего как самодеятельного гражданского полиса.

Если проект эмансипации истолковывать в гедонисти-ческо-потребительском смысле — как право, на социальнонеангажированное существование ко всему безразличныхиндивидуалистических монад, то возврат к территориально-му принципу организации покажется шагом назад. Если жемы понимаем эмансипацию в смысле гражданской ответст-венности и права на участие в решениях, то территориаль-ный принцип можно оценить как новую ступень в развитиисовременной политической цивилизации.

ВТОРОЙ ПРОГНОСТИЧЕСКИЙ СЦЕНАРИЙ:АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ ГЛОБАЛИЗМ

В рамках данного сценария глобализация рассматривает-ся как непререкаемый вектор развития — альтернативы мо-жно искать в рамках самого глобализма, а не вне или в про-тивовес ему.


Данному варианту сообщает убедительность тот факт,что он лучше вписывается в систему ожиданий и установок,внушенных нашему современнику эпохой модерна.

Речь, таким образом, идет не о консервативной критикемодерна, а о его имманентной самокритике, представленнойтеми, кто сами к нему себя причисляют, но требуют перерас-пределения его благ в свою пользу. С позиций этой имма-нентной критики перекосы глобализма могут быть истолко-ваны как результат его монополизации определенной обще-ственной группой — речь идет, в первую очередь, о финансовойэлите. Она первой освоила возможности, вытекающие изглобализации, и своекорыстно, приватизировала их. Ответ наэтот вызов заключается в том, чтобы и другие социаль-ные группы, со своих позиций и в своих интересах, освоиливозможности глобализации и тем самым на новом уровневосстановили систему сдержек и противовесов. Методологи-чески это соответствует тому, что израильский социологШ. Н. Айзенштадт называет «многочисленностью модерниз-мов в век глобализации»73.

Здесь предполагается право каждой социальной группыили типа культуры на свой лад реинтерпретировать модерн ивстраивать свои альтернативы в его пластичную ткань. Однодело — сетовать на глобализацию, на сегодня воплощающуюмировую власть финансовой элиты и транснациональныхкорпораций, ушедших из-под национального контроля. Дру-гое дело — попытаться противопоставить глобальным орга-низациям капитала глобальную организацию труда, глобаль-ной «исполнительной власти», воплощаемой однополярнымгосподством США, глобальную «законодательную власть»,объединяющую ныне политически не защищенное боль-шинство, относящееся к странам мировой периферии.

Если глобализацию узурпируют известные политическиесилы, то выход может быть не в том, чтобы противостоятьглобализации и оспаривать ее как принцип, а в том, чтобырасширить свое участие в этом процессе, попутно исправляяего перекосы.

Иными словами, в отношении глобализации нельзя за-


нимать позиции луддитов — разрушителей машин. Техни-ческая цивилизация как воплощение модерна — не столькоисточник социального неравенства, сколько его отражение.Коррекция социального неравенства влечет за собой соот-ветствующую коррекцию в структуре самого техническогопрогресса и распределении его результатов. Так, вначалевпечатляющие технические новации становятся достояниемпривилегированных слоев; со времен возникает эффект де-мократической массификации этих новинок: они дешевеют,становясь доступными широкому кругу потребителей. Неэтой ли логике будет подчинен и процесс глобализации? Се-годня его монополизировали привилегированные группы истраны, завтра он может стать доступным для следующей заними периферии. Важно только не поддаться иллюзиям оп-тимистического фатализма — надеждам на анонимные зако-ны прогресса, которые автоматически, без наших специаль-ных усилий, устроят все наилучшим и наиболее справедли-вым образом.

В эпоху модерна социальные привилегии носят не столь-ко структурно-морфологический, сколько динамический ха-рактер. Привилегия выступает как опережающее приобще-ние известных социальных групп и инстанций к процессу, впринципе имеющему общедоступный характер. Таким обра-зом, привилегия реализуется в известном временном интер-вале, отделяющем существование той или иной «новинки» вштучном или мелкосерийном варианте от стадии ее массово-го серийного производства. В такой парадигме кризис глоба-лизации может быть оценен как временная фаза, отделяю-щая элитарную стадию в развитии процесса глобализации отего массовой стадии.

Уместно подчеркнуть, что прогностический сценарий,выстроенный на основе данной парадигмы, отнюдь не пред-полагает бесконфликтности. В политическом отношении онне менее драматичен, чем предыдущий, ибо из того факта,что процесс глобализации, в принципе, можно демократизи-ровать и унифицировать по единым критериям социальнойсправедливости и демократической доступности, вовсе не


следует, что те социальные силы, которые уже освоили егокак свою привилегию, не станут ожесточенно сопротивлять-ся и не спровоцируют тем самым новые гражданские и миро-вые конфликты и даже войны.

Для прогнозирования событий по данному сценариюважно оценить глобализацию по культурно-антропологичес-кому и социально-психологическому критериям Именно:какие человеческие типы легче становятся глобалистами, тоесть достигают той степени пространственной и межгруппо-вой мобильности, которая лежит в основе всякого рода пла-нетарных интернационалов. По этому критерию наименееприспособленным к глобализации оказывается тип предпри-нимателя-трудоголика, сохранившего реликты патриархаль-ной морали и связь с «почвой». Этот тип правого национа-листа оказывается наиболее отлученным от всякого рода«интернационалов». Сам язык его, лаконичный, прямой,привязанный к реальности, менее всего годится для следова-ния идеологической моде и эффектных манифестаций.

По антропологическому критерию к глобализации вос-приимчивы два типа: ростовщическо-спекулятивная среда сгруппирующейся вокруг нее потребительско-гедонистичес-кой «богемой» массового общества, с одной стороны, и ле-вый авангард с группирующейся вокруг него легковоспламе-нимой «революционной богемой» — с другой.

По сути дела, оба эти типа представляют разновидностиКото 1ийеи8 («играющего» человека досуга) .

Задолго до того, как спекулятивная диаспора создаласвои виртуальные миры в области экономики, левая револю-ционная диаспора стала создавать виртуальные миры поли-тики со всеми ее мифами «светлого будущего».

Посткоммунистическая фаза мирового социокультур-ного цикла, сменившая леворадикальную фазу, казалось,навсегда похоронила этот тип. Но, судя по тому, сколькозлоупотреблений успели сделать либеральные активистыантикоммунизма, скольких богов они оскорбили, сколькосвятынь осквернили, нам следует ожидать возможной обрат-ной реакции. Сценарий, связанный с консервативно-патри-


архальной реакцией, был представлен выше. Он отражает иреакцию на процесс глобализации как таковой. Но весьмавероятно, что процесс глобализации будет продолжен и вследующей фазе мирового социокультурного цикла, связан-ной с возвращением к леворадикальной политической доми-нанте. Важно уяснить себе, кто именно будет воплощать этуфазу.

Было бы весьма наивным ожидать в этой связи очередно-го «конца истории», связанного с воплощением утопий «свет-лого будущего». Грядущая постлиберальная фаза, как и со-временная либеральная, будет подпитываться весьма земны-ми, грешными мотивами и энергиями, связанными с жаждойвласти, престижа, влияния.

Парадокс глобализации в ее нынешней либеральной фа-зе состоит в ослаблении духовной власти как таковой. Раз-венчатели коммунистической утопии не заботились о том,чтобы люди отныне вообще не воспламенялись какой бы тони было верой, оставались глухими к патетике как таковой, кхаризматическому типу восприятия. Касту брахманов, ка-жется, решено было вообще упразднить навсегда, добившисьатрофии религиозно-ценностного чувства. По этой части со-временный либеральный эксперимент надо признать неменее экстравагантным, чем марксистские эксперименты,связанные с упразднением рынка. Объявив «смерть идеоло-гического мифа», современные прагматики отдали челове-ческое сознание и чувственность на откуп мелким шарлата-нам экстрасенсорики, ведовства, астрологии и прочих поде-лок импровизированного неоязычества.

Последствия всего этого уже ощущаются. Наш дезориен-тированный современник, избавленный от всякой опеки состороны признанной духовной власти, оказался столь уязви-мым перед стихией разнузданной чувственности, что этогрозит подрывом всех сложившихся институтов цивилиза-ции. Мы убеждаемся, что современный либерально-позити-вистский миф о конце идеологий и ненужности духовнойвласти вообще оказывается еще более опасным и разруши-


тельным, чем коммунистические мифы об отмирании госу-дарства и упразднении рыночных отношений.

Коммунистическими мифами в свое время воспользова-лись бесчисленные жрецы нового учения, а также чиновни-чья бюрократия. Современные либеральные мифы пришлиськак нельзя кстати всем тем, кто организует разнообразныетеневые практики и тяготится крепкой государственностью,равно как и цензурой нравственного сознания.

Великую криминальную революцию современности, гро-зящую размыть сами основы цивилизованного существова-ния, невозможно остановить, не восстановив крепкую госу-дарственную и не менее крепкую духовную власть. Крими-нализированные либералы на это в принципе не способны.Соответствующие надежды остается возлагать либо на пра-вых националистов, либо на левых радикалов будущего.

Однако в эпоху глобализации власти правого национа-лизма уже не суждено снискать настоящего признания и ле-гитимности. В нашу эпоху лишь та идея получает признаниеи легитимность, которая обращена не только к своим, сопле-менникам, а представляет собой версию общечеловеческогоспасения. Правый максимализм печется только о своих, ипотому ему не дается диалектика особенного и всеобщего: втом особенном, о котором он печется, не просматриваетсявсеобщее, общечеловеческое. Именно потому правые нацио-налисты проигрывали великие идеологические и политичес-кие битвы эпохи модерна.

Их власть над умами соплеменников никогда не станови-лась универсальной духовной властью, имеющей прозелитовна стороне. Поэтому возрождение прерогатив духовной влас-ти, необходимой человечеству для того, чтобы отбить натисквсеразъедающего аморализма и бездуховности, может бытьсвязано только с подъемом новых радикальных движений,выступающих в защиту всех приниженных, всех, кому либе-ральные социал-дарвинисты не оставили шансов.

Дар настоящей духовной власти — строгого священства ивдохновительного пророчества, оберегающих наше сознаниеи от разнузданности, и от обезволивающего пессимизма,


может оказаться только у тех, кто сохранил тираноборческийпорыв и моральную впечатлительность, кто способен от-кликнуться на зов оскорбленной добродетели и справедли-вости. Неадаптированному большинству планеты эти пасси-онарии равенства и справедливости нужны для защиты егоспецифических интересов, всему человечеству — для пред-отвращения скольжения в крайний нравственный нигилизми власть инстинкта. Духовная власть или власть инстинкта —вот дилемма ближайшего будущего, и у нынешних адептовлиберализма нет никаких шансов разрешить ее.

Подходя к этой проблеме с социологических позиций,мы можем говорить о грядущей интеллектуальной контрэли-те, которая не только призвана сменить нынешнюю нравст-венно деградировавшую и коррумпированную элиту, тор-гующую идеями как товаром, но и подтвердить прерогативыдуховной власти как таковой. Нынешняя интеллектуальнаяэлита поставляет на рынок определенные технологическиерецепты, не интересуясь тем, в чьи руки они попадут. Речь,по сути, идет об этике технократов, превращаемой в общеекредо современных интеллектуалов. Этот тип интеллектуа-ла — технолога и менеджера давно уже не представляет ду-ховную власть как таковую; он просто обслуживает сущест-вующую экономическую и политическую власть. Великаятриада, с которой было связано зарождение всех цивилиза-ций, — духовная, политическая и экономическая власть, нанаших глазах деградирует в роковую одномерность — тота-литарную (то есть лишенную всяких сдержек и противове-сов) экономическую власть, которая покупает себе полити-ческих менеджеров. Только опираясь на независимую отолигархов духовную власть — харизматические идеи соци-альной справедливости, политические вожди в самом делебыли бы способны мобилизовать политические энергии, не-обходимые для сильной власти.

При либеральных запретах на харизму и идеологическоевоодушевление возможна только диктатура пиночетовскоготипа, находящаяся на службе финансовых олигархов и про-


чих деятелей, имеющих все основания опасаться гнева на-родного.

Таким образом, угасание одной из трех главных ветвейвласти, посредством которой цивилизация искони защища-лась от хаоса, — власти духовной — неминуемо ведет к пря-мому вырождению и политической власти, что мы сегодня инаблюдаем. Оставшаяся экономическая власть, лишеннаянадлежащего противовеса со сторона политической и духов-ной власти, неминуемо вырождается в новый тоталитаризмсоциал-дарвинистского толка, испытывающий расовую не-нависть к «неприспособленным» и ничем не сдерживаемую,всеразрушительную алчность. И поскольку экономическийтоталитаризм на наших глазах обретает глобальный харак-тер, претендуя на беспрепятственную эксплуатацию всей«мировой периферии» (такую беспрепятственность обеспе-чивает доктрина «открытого общества» без границ и сувере-нитетов), то выстраивание глобальных сдержек и противове-сов необходимо и неизбежно.

Можно представить себе — и это, в общем-то, соответст-вовало бы либеральной парадигме — такое выстраивание вграницах самой экономической власти. Например, наряду синститутами глобальной экономической власти, представ-ляющей мощь США или объединенного Запада в целом, мо-гут возникнуть институты, представляющие экономическихконкурентов Запада — в частности азиатских «тигров».

Уже возник Азиатский банк развития; на очереди — со-здание Азиатского валютного фонда, который будет базиро-ваться на иене как альтернативе американскому доллару. Та-ково содержание так называемой «Чиенгмайской инициати-вы», объединяющей страны АСЕАН с примкнувшей к нимтройкой (Япония, Китай и Южная Корея). К данному союзумогла бы примкнуть и Россия, что значительно снизало быее зависимость от МВФ и других инструментов американо-центричного мира.

Но настоящая проблема современной эпохи состоит нетолько в том, чтобы урезонить экономический американо-центризм с помощью экономического же противовеса Про-


блема состоит в том, чтобы избавить человечество от тотали-таризма экономической власти как таковой, уже достаточноскомпрометировавшей себя неспособностью учитывать вне-экономические приоритеты человечества, в том числе при-оритеты экологического и нравственного выживания.

Человечеству крайне нужна сильная духовная власть какпротивовес зарвавшемуся экономикоцентризму. Такую властьнельзя сформировать на основе неолиберального «практи-цизма», вырождающегося в неразумной эгоизм и торжествоинстинкта. Идеи индивидуалистического эгоизма, разумно-го и неразумного, — это, по духовному счету пророчества ивдохновения, слабые идеи, не обладающие должным потен-циальном воодушевления и мобилизации. Сильная духовнаявласть — над умами и сердцами современников, ныне погру-женными в тоску безверия, способна возродить только ста-рая религиозно-эсхатологическая традиция, обращенная к«нищим духом», обиженным и обездоленным. Только в ауреих экстатических ожиданий способны рождаться воспламе-няющие большие идеи.

Вероятнее всего, такие идеи будут рождаться в регионах,являющихся изгоями новейшего мирового порядка, объеди-няющих неприспособленных и отверженных. Как когда-тонеприспособленные изгои Римской империи — христианевозродили харизму большой духовной власти и тем самымспасли человечество от духовного отравления миазмами вы-родившегося имперского язычества, нынешние изгои одно-полярного мира, возможно, заново возродят духовную власть,от дефицита которой погибает и разлагается современное че-ловечество.

Выше были охарактеризованы агенты глобализма раз-личного типа. Все они выступают разрушителями прежнихкрупных социальных общностей ради организации «глобаль-ного человейника». Ключевым понятием, объясняющим имотивацию разрушителей, и механизмы разрушения, являет-ся понятие диаспоры. Самосознание диаспоры ныне совпа-дает с глобалистским самосознанием «гражданина мира»В своих радикальных вариантах это, несомненно, самый раз-


рушительный тип самосознания, несовместимый с какимибы то ни было формами стойкой общественной привязан-ности, обязанностей, долга. Не преодолев этот тип, челове-чество не обретет того самого «стабильного развития», необ-ходимость которого была заявлена на авторитетном мировомфоруме в Рио-де-Жанейро (1992 г.). Главным инструментомборьбы с этой разновидностью законченного нигилизма яв-ляется духовная власть — способность сплачивать людейсредствами той или иной вдохновительной идеи. Вот почемудиаспора так страшится больших идей и так последовательноих дискредитирует. Диаспору можно приструнить и средст-вами одной только политической власти — если она воору-жена достаточной волей.

Но куда важнее преодолеть соответствующий тип атоми-зированного «эмигрантского» сознания, исполненного ре-шимости отвергать любые социальные обязательства во имяиндивидуалистической «морали успеха». В стратегическомплане это — самоубийственный тип сознания, не способныйни к настоящим долгосрочным усилиям, ни к эффективнойсоциальной кооперации. Этот тип сознания распространяет-ся сегодня в условиях крушения прежних больших идей —ослабления духовной власти как таковой. Возродить такуювласть — вот стратегическая цель, не осуществив которуюнам не остановить разрушение цивилизации агентами вели-кой криминальной революции и прочими адептами сиюми-нутного успеха любой ценой.

В борьбе за возрождение такой власти главной надеждойи опорой являются униженные и обездоленные. Идеологиялевого радикализма подчеркивала роль обездоленного тру-дящегося большинства в качестве кормильцев общества. Ноне менее важна и их роль как носителей аскетического нача-ла, растратив которое гедонистический индивидуализм рис-кует подорвать морально-психологическую основу плане-тарной выживаемости человечества. Аскеза, выражаемая вспособности систематического самоограничения, ответст-венности и прилежания, в нашу посттрадиционалистскую


эпоху возможна только в горизонте больших целей и боль-ших идей. Ими и «заведует» духовная власть.

Несомненно, что такая власть может базироваться напринципе универсализма — спасения всех, а не избранных,и открывать человечеству новые планетарные горизонты. Поопределению духовная власть будет радикальной — не склон-ной к консенсусу с теми, кто оспаривает духовные приорите-ты, дабы абсолютизировать материальные и избавить себя отвсяких сдерживающих начал. Учитывая логику противостоя-ния с нынешним социал-дарвинизмом, эта власть будет воз-рождать «демократию равенства» в противовес нынешнейлиберальной «демократии свободы». Она объединит альтер-нативную духовную элиту, представленную жрецами соци-альной справедливости и нового аскетизма, с политическойэлитой новых тираноборцев, революционеров, народоволь-цев. Все они будут озабочены одним — высвобождением по-литической власти из-под опеки со стороны владельцев де-нежного мешка — финансовой олигархии, представляющейпаразитарную виртуальную экономику.

Очень возможно, что, подобно тому как предыдущийэкономикоцентристский тип разрушал политическую и ду-ховную власть как таковую — ради высвобождения свобод-ного экономического инстинкта, — новый антиолигархичес-кий альянс превысит меру «достаточной обороны» и станетослаблять экономическую власть даже в ее законных грани-цах.

Представляют особый интерес возникающие в этой свя-зи специальные вопросы: какими антропологическими и со-циальными типами будет представлен альтернативный ду-ховный и политический «интернационал», какие организа-ционные формы он примет, какие новые формы социальнойкооперации — взамен нынешнего либерального атомизма —он предложит обществу.

И, может быть, самое интересное: какую направленностьэта новая глобальная контрэлита сообщит процессам, свя-занным с формированием информационного общества?

Если нынешние производители виртуальной «интеллек-


туальной ренты» подвизались в области раскованной чувст-венности и способов «символической удовлетворенности»,то грядущая контрэлита наверняка возьмет на вооружениекритерии максимально возможной физической и нравствен-ной добротности, соответствующей «принципу реальности»,а не принципу субъективного удовольствия.

Суровая и драматичная эпоха нас ожидает в будущем.Для соискателей бесконтрольной экономической власти тре-бовались изнеженные люди, предпочитающие виртуальныехимеры жизненному реализму. Для будущих соискателей ду-ховной и политической власти, достаточной для того, чтобынейтрализовать наше безверие и безволие, потребуются лю-ди совсем иной формации — способные к высочайшей само-дисциплине, аскетизму и жертвенности. Только эти людиспособны заново возродить нашу суровую и обезлюдевшуюЕвразию. Гедонистически расслабленный человек «потреби-тельского общества» не способен ни жить в нашей севернойЕвразии, ни любить ее и быть преданным ей. В наше времяон уже вполне стал тем внутренним эмигрантом, которыйтолько и ждет подходящего случая для того, чтобы покинутьее ради более теплых и сытых мест.

Но этот декадентский тип не способен существовать нетолько в Евразии. Он вообще не способен на длительное ис-торическое существование на нашей планете. Поэтому ан-тропологическую революцию американизма, задумавшеговсюду на планете насадить в качестве господствующего еди-ный «либеральный тип», следует признать авантюрой, кото-рая уже провалилась. В планетарном масштабе тип либераль-ного мигранта, склонного безответственно покидать им жезахламленные пространства в поисках более обжитых мест,выглядит обреченным.

Необходим другой тип личности, пробудившейся к пла-нетарной ответственности. Для того чтобы сформироватьтакой тип, нужна большая духовная и политическая власть —школа новой аскетической педагогики. По всей видимости,она будет именно глобальной, альтернативной нынешнему«либеральному» американоцентризму. Это предполагает но-


вое смещение политического центра мира из Атлантики вЕвразию. Климат аскезы — это континентальный, в геопо-литическом смысле, климат, отличный от океанического.И только в нем может формироваться человек, способныйна длительное планетарное существование в нашу обреме-ненную острейшими глобальными проблемами эпоху. Длятого чтобы не уходить от этих проблем и не отодвигать их нанеопределенное будущее, человечеству понадобится боль-шая духовная и политическая власть.

Такая власть усмирит не только зарвавшихся олигархов иразного рода адептов теневых практик. Она призвана отбитьреванш гедонистического инстинкта в наших душах, зановосоциализировать людей, втайне уже дезертировавших из об-щества, со всеми его моральными и гражданскими кодекса-ми, в социал-дарвинистские джунгли. Для реванша социально-го начала над инстинктами нужна большая власть. Ее соци-альную базу на первых порах будут представлять миллионыуниженных и оскорбленных, которым не нашлось места подсолнцем однополярного мира.

Но ее социокультурная база значительно шире. Эту базусоставляют все те, кто уже пресытился декадансом и осозналбесперспективность существования, не озаренного светомбольших нравственных идей.

ПРИМЕЧАНИЯ

1) Бауман 3. От паломника к туристу // Социологический жур-нал. 1995, № 4.

2) Достоевский Ф. М. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 8. М.,1982. С. 248.

3) Там же. С. 249.

4) Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 9. С. 207.

5) Кестлер А. Светящаяся тьма. М., 1990.

6) См.: Панарин А. С. После юбилея. // Новый мир. 1995, № 9.

7) Adorno Т., Frenkel-Brunswik E., Ledinson D. and Sanford R. TheAutoritarian Personality. № 4. 1950. Э. Фромм внес свой вкладв этот проект книгами «Бегство от свободы» (1941) и «Чело-век для себя» (1947).

8) Бжезинский 3. Великая шахматная доска. М.: Международ-ные отношения, 1998. С. 11.

9) Шлезингер А.-М. Циклы американской истории. М., Про-гресс, 1992. С. 22.

10) Среди последних: Панарин А. С. Глобальное политическоепрогнозирование. М., Алгоритм, 2000; он же: Российскаяальтернатива. Нью-Йорк, The Edwin Mellen Press, 1999.

11) Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М.: Радуга,1992. Т. 2. С. 456.

12) Шлезингер А.-М. Указ. соч. С. 188.

13) Валлерстайн И. Америка и мир: сегодня, вчера и завтра //Свободная мысль. 1995, № 4. С. 75.

14) Цит. по: Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. Т. 2.С. 428.

15) Цит. по: Шлезингер А.-М. Указ. соч. С. 31.

16) Лернер М. Указ. соч. Т. 2. С. 199.

17) Валлерстайн И. Указ. соч. С 76.


18) Ионин Л. Г. Консервативная геополитика и прогрессивнаяглобалистика // СОЦИС. 1998, № 10. С. 37.

19) Ионин Л. Г. Там же. С. 40, 41.

20) Дубовский С. Сменится ли стагнация ростом? // Независи-мая газета. 18.02.2000.

21) См.: Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие. Социально-психологические проблемы. М.: Изд. Московского универ-ситета, 1990.

22) Агеев В. С. Там же. С. 50.

23) Московичи С. Машина, творящая богов. М., 1998. С. 247.

24) Московичи С. Машина, творящая богов. М., 1998. С. 376.

25) Московичи С. Указ. соч. С. 399.

26) Ионин Л. Г. Консервативная геополитика и прогрессивнаяглобалистика// СОЦИС. 1998, № 10. С. 37.

27) Московичи С. Указ. соч. С. 413.

28) Цит. по: Ильин И. Указ. соч. С. 161.

29) Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 101.

30) Цит. по: Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм.Постмодернизм. М., 1996. С. 24.

31) Цит. по: Автономова Н. С. Философские проблемы струк-турного анализа в гуманитарных науках. М., 1977. С. 163.

32) DerridaJ. Positions. P., 1972. P. 13.

33) Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 10.

34) Цит. по: Ильин И. Указ. соч. С. 112-113.

35) Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. С. 12.

36) Kristeva J. Polylogue. P., 1977. P. 270.

37) Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. С. 12.

38) КьезаДж. Федеральное самоубийство. // «Москва», 1999, №10. С. 127-128.

39) Хайек Ф. Конкуренция как процедура открытия. // МЭкМО,1989, № 12. С. 9.

40) Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. С. 18, 22.

41) Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. С. 120-121.

42) Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. С. 125—126.

43) Эта точка зрения представлена, в частности, в книге А. С. Ах-незера «Россия: критика исторического опыта». М., 1993.


44) От англ. «to alarm» («поднять тревогу»).

45) Ранер К. Марксистская утопия и христианское будущее че-ловечества//Социально-политическое измерение христиан-ства. М., 1994. С. 178.

46) Лазарев В. В. Раннебуржуазная эпоха и генезис философиинового времени//Философия эпохи раннебуржуазных рево-люций. М., 1983. С. 143.

47) Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 8.

48) Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997. С. 370.

49) Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. II. С. 135.

50) Указ. соч. С. 214.

51) Кант И. Соч. в шести томах. Т. 5. М., 1966. С. 323-324.

52) Всем памятны «забастовки наоборот», когда персонал рабо-тает только на базе формальных предписаний и уклоняетсяот самостоятельных решений, связанных с теми или иныминестандартными ситуациями. Оказывается, такая формали-зованная исполнительность (которую к тому же невозмож-но уличить в каких-то нарушениях) на самом деле являетсясаботажем, ибо абсолютно любой производственный про-цесс включает моменты, требующие проявления самостоя-тельной инициативы работников.

53) Гайденко П. П. Указ. соч. С. 363.

54) Фукуяма Ф. Доверие: социальные добродетели и созиданиеблагосостояния. // Новая постиндустриальная волна на За-паде. М., 1999. С. 136.

55) Марксизм-ленинизм и глобальные проблемы современнос-ти. Вып. 2. М., 1984. С. 355. с

56) Автономова Н. С. Рассудок. Разум. Рациональность. М.,1988. С. 131.

57) Ортега-и-Гассет Ж. Что такое философия? М., 1991. С. 194.

58) Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 80.

59) См.: Философия истории. Под ред. А. С. Панарина. М.,1999. Раздел I.

60) Narlarro V. Neoliberalism, «globalization», unemployment in-equalities and rolefare state // International journal of health ser-lleces. 1998, vol. 28, № 4.

61) Термин Хайдеггера, означающий обезличивание.


62) Цит. по: Архим. Киприан (Керс). Антропология св. ГригорияПаламы. М., 1999. С. 174,175.

63) Толстой Л. Н. Собр. соч. в 12 тт. Т. 5. М., 1958. С. 8—9.

64) Chossudorlsky M. The globalisation of porlerty. New Jersey, 1997.P. 41.

65) Fourastie J. Idees majeures. P. 65.

66) Группы, являющиеся эталоном для других.

67) Chossudorlsky M. Ibid. P. 20.

68) См., напр.: Ларуш Л. Физическая экономика. М., 1997.

69) См. гл. IV: «Новые буржуа в глобальном мире».

70) Wade R. The coming birth over capifar flows. // Foreign policy.N.-Y., 1998-99,-M> 113. P. 46.

71) По данным на 1985 год, на сберкнижках хранилось около500 млрд. руб., что в нынешнем эквиваленте приближаетсяк 1 млрд. долл.

72) Данные Российского независимого института социальных инациональных проблем.

73) Eisenstadt S. N. Multiple Modernities in an Age of Globalisation.Jerusalem, The Herber University, 1998.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение. МАНИПУЛЯТОРЫ И КОМБИНАТОРЫ«НОВОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА» 5

ДВОЙНЫЕ СТАНДАРТЫ «ЦИВИЛИЗОВАННОГО

ОБЩЕСТВА» 11

«ПАЛОМНИКИ» И «ТУРИСТЫ» 16

ПОДПОЛЬНЫЕ «ОРГАНИЗАТОРЫ МИРА» 20

Часть IАГЕНТЫ ГЛОБАЛИЗМА

Глава 1. ПЯТАЯ ВЛАСТЬ, ИЛИ ГЛОБАЛИЗМ СПЕЦСЛУЖБ

Партия «внутренняя» и партия «внешняя» 31

Парадоксы демократии 37

Сговор «профессионалов» 41

Метаморфозы интеллигентского сознания 45

Вероломство «партнеров» 48

От либеральной благонамеренности

к геополитической экспансии 55

Момент истины для отечественных либералов 58

Предварительные итоги 61

Глава 2. «ПЯТЫЙ ПУНКТ» ГЛОБАЛИЗМА- ЕВРЕИ

В ОДНОПОЛЯРНОМ МИРЕ 66

«Финал истории» по-американски 66

Возрождение или вырождение 71

Царство и Священство 78

Сценарий для России 83

Спасение для избранных или для всех? 93

Глава 3. АМЕРИКАНСКИЙ ГЛОБАЛИЗМ 96

Социокультурный анализ американского глобализма 100

Метафизика «пустоты» .как основание американскогоглобализма 107

414

Американский тоталитарный комплекс 111

Экономический тоталитаризм 119

Власть экономическая и власть духовная , . . . 125

Глобальная культурная революция 130

Проекты и ловушки тотальной приватизации 136

Теория обмена как кредо образа жизни 142

Бунт или диктатура? 149

Глава 4. НОВЫЕ БУРЖУА В ГЛОБАЛЬНОМ МИРЕ 156

Макс Вебер против Карла Маркса 157

Природа экономической рациональности

и смерть веберовского мифа в культуре 169

Г. Зиммель против М. Вебера 173

Постструктуралистская критикабуржуазности — к услугам новых буржуа 187

Глава 5. ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ПОЛИТИКА: КАКПОЯВЛЯЮТСЯ КОМПРАДОРСКИЕ РЕЖИМЫ

Социально-психологические механизмыкомпрадорства: Запад как референтная группа 195

Либеральная и постмодернистскаяпарадигмы в политике 198

Конец «метарассказа»

и сумерки Просвещения 214

Асоциальная чувственность на службе глобализма 236

Постмодернистская чувственность и нирвана декаданса . . . 239

Пробуждение расовой чувствительности —угроза общечеловеческой перспективе 244

Часть IIПОИСКИ АЛЬТЕРНАТИВЫ

Глава 1. КАК ВОССТАНОВИТЬ ПРАВА БУДУЩЕГО?

Реабилитация историзма 258

Будущность как восстановлениеинтенсивного принципа 267

Глобальные проблемы как точка отсчетанового будущего 280

Интеграция систем Востока и Запада как условиеглобальных социокультурных революций 294

415

Глава 2. ГЛОБАЛЬНАЯ ЧУВСТВЕННОСТЬ В ЭПОХУИНФОРМАЦИОННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Элиты и массы в глобальной революции:по разные стороны баррикады 302

Подмена проекта: вместо гражданских

свобод — свободная чувственность 308

Горизонты грядущей революции сознания 321

Возрождение интеллигенции как условиегуманистической альтернативы 329

Глава 3. ВОЗМОЖЕН ЛИ ГРАЖДАНСКИЙ КОНСЕНСУСВ УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛЬНОГО МИРА?

Итоги XX века: приключения экономического человека . . . 357

Первый прогностический сценарий: восстановлениегражданского консенсуса на основе исключениякочевнической диаспоры 362

Второй прогностический сценарий:альтернативный глобализм 396

Примечания 409

Панарин Александр СергеевичИСКУШЕНИЕ ГЛОБАЛИЗМОМ

Ответственный редактор А. КоринаРедактор П. Ульяшов

Художественный редактор А. НовиковТехнический редактор Н. Носова

Компьютерная верстка И. КовалеваКорректор Г. Пикула

В оформлении переплета использованфотоматериал РИА «Новости»

ООО «Издательство «Эксмо».127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18, корп. 5. Тел.: 411-68-86, 956-39-21. '

Интернет/Home page — www.eksmo.ruЭлектронная почта (E-mail) — Info® eksmo.ru

По вопросам размещения рекламы в книгах издательства «Эюсмо»обращаться в рекламное агентство «Эксмо». Тел. 234-38-00.

Оптовая торговля:109472, Москва, ул. Академика Скрябина, д. 21, этаж 2.

Тел./факс: (095) 378-84-74, 378-82-61,745-89-16.Многоканальный тел. 411 -50-74. E-mail: [email protected]

Мелкооптовая торговля:117192, Москва, Мичуринский пр-т, д. 12/1. Тел./факс: (095) 411 -50-76.

Книжные магазины издательства «Эксмо»:Супермаркет «Книжная страна». Страстной бульвар, д. 8а. Тел. 783-47-96.

Москва, ул. Маршала Бирюзова, 17 (рядом с м. «Октябрьское Поле»). Тел. 194-97-86.Москва, Пролетарский пр-т, 20 (м. «Кантемировская»). Тел. 325-47-29.

Москва, Комсомольский пр-т, 28 (в здании МДМ, м. «Фрунзенская»). Тел. 782-88-26.Москва, ул. Сходненская, д. 52 (м. «Сходненская»). Тел. 492-97-85.

Москва, ул. Митинская, д. 48 (м. «Тушинская»). Тел. 751-70-54.Москва, Волгоградский пр-т, 78 (м. «Кузьминки»). Тел. 177-22-11.

Северо-Западная Компания представляет весь ассортимент книг издательства «Эксмо».Санкт-Петербург, пр-т Обуховской Обороны, д. 84Е.

Тел. отдела реализации (812) 265-44-80/81/82.Сеть книжных магазинов «БУКВОЕД». Крупнейшие магазины сети:

Книжный супермаркет на Загородном, д. 35. Тел. (812) 312-67-34и Магазин на Невском, д. 13. Тел. (812) 310-22-44.

Сеть магазинов «Книжный клуб «СНАРК» представляет самый широкий ассортимент книгиздательства «Эксмо». Информация о магазинах и книгах в Санкт-Петербурге по тел. 050.

Всегда в ассортименте новинки издательства «Эксмо»:ТД «Библио-Глобус», ТД «Москва», ТД «Молодая гвардия»,

«Московский дом книги», «Дом книги в Медведково», «Дом книги на Соколе».

Весь ассортимент продукции издательства «Эксмо»в Нижнем Новгороде и Челябинске:

ООО «Пароль НН», г. Н. Новгород, ул. Деревообделочная, д. 8. Тел. (8312) 77-87-95.ООО «ИКЦ «ДИС», г. Челябинск, ул. Братская, д. 2а. Тел. (8512) 62-22-18.

ООО«ИнтерСервисЛТД», г. Челябинск, Свердловский тракт, д. 14. Тел. (3512) 21-35-16.

Книги «Эксмо» в Европе — фирма 'Атлант-. Тел. + 49 (О) 721-1831212.

Подписано .в печать с готовых диапозитивов 20.10.2003.Формат 84x108 1/зг- Гарнитура «Тайме». Печать офсетная. Бум. писч.

Усл. печ. л. 21,84. Уч.-изд. л. 21,9.Тираж 3000 экз. Заказ № 4302283.

Отпечатано на ФГУИПП «Нижлолиграф».603006, Нижний Новгород, ул. Варварская, 32.

Documents

Панарин А.С. Искушение глобализмом