Фредерик БегбедерФранцузский роман

Текст предоставлен издательствомhttp://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6369975

Французский роман: Роман: Азбука, Азбука-Аттикус; Санкт-Петербург; 2013

ISBN 978-5-389-07225-1

Аннотация«Французский роман» – книга автобиографическая.

В основе ее реальная история из жизни автора: заупотребление кокаина в общественном месте ФредерикБегбедер, к тому времени уже знаменитый писатель,был задержан полицейскими и препровожден в тюрьму.Оказавшись в грязной тесной камере, он приходитв отчаяние. И внезапно, выплыв из глубин памяти,перед ним возникают воспоминания детства и юности,мрачные стены словно раздвигаются и на время исчезают,а на их месте одна за другой появляются картиныпрошлого, эпизоды из истории его семьи. «Французскийроман» вызвал бурную дискуссию в прессе. Несомненныелитературные достоинства этого произведения былиотмечены престижной премией Ренодо за 2009 год.

СодержаниеПролог 61 82 113 154 205 246 277 318 369 4110 5011 5512 6113 73Конец ознакомительного фрагмента. 75

Фредерик БегбедерФранцузский роман

Un roman françaisFrédéric Beigbeder© Primento Editions, 2011. Tous droits réservés

© Е. Головина, перевод, 2013© Н. Кулиш, перевод, 2013© М. Макарова, перевод, 2013© В. Пожидаев, оформление серии, 2012© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“»,

2013Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электроннойверсии этой книги не может быть воспроизведена вкакой бы то ни было форме и какими бы то ни былосредствами, включая размещение в сети Интернети в корпоративных сетях, для частного и публично-го использования без письменного разрешения вла-дельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компа-нией ЛитРес (www.litres.ru)

Ах, детство резвое – подобие весны,Ах, лета пышный цвет…Добычею зимы вы стать обречены.Вы были или нет?

Пьер де Ронсар. Ода Антуану де Шатенье. 1550

Моей семье и Присцилле де Лафоркад,готовой в нее войти

Пролог

Я старше, чем мой прадед. Капитану Тибо де Шате-

нье было 37 лет, когда 25 сентября 1915 года, в девятьпятнадцать утра, во время второго сражения в Шам-пани, он погиб где-то между долиной речки Сюипп иопушкой Аргоннского леса. Чтобы узнать подробно-сти, мне пришлось терзать вопросами мать. Наш се-мейный герой – неизвестный солдат; он похоронен взамке Бори-Пети, в Дордони (где живет мой дядя), нофотографию, на которой застыл высокий, стройныймолодой человек в синей военной форме с ежикомсветлых волос, я увидел в замке Вогубер (где живетдругой мой дядя). В последнем письме моей прабаб-ке Тибо сообщает, что у него нет кусачек, а то бы онперерезал колючую проволоку и пробрался к враже-ским позициям. Он описывает плоский белесый пей-заж и беспрестанные дожди, превращающие землюв грязевое месиво, и добавляет, что получил приказнаутро выступить в атаку. Он знает, что погибнет; егописьмо поражает как «snuff movie» – фильм ужасов, вкотором убивают по-настоящему. На рассвете он от-правился исполнять свой долг, распевая «Песню жи-рондистов»: «Смерть за отчизну! Разве есть удел пре-красней и достойней?!» 161-й пехотный полк наткнул-

ся на стену огня; как и предполагалось, прадеда иего людей изрешетили немецкие пулеметы; выжив-ших дотравили хлором. В общем, можно сказать, чтоТибо прикончили высокие начальники. Он был рос-лый, красивый, молодой, и Франция приказала емуумереть за нее. Точнее говоря, Франция отдала емуприказ покончить с собой – и в этом есть страннаяперекличка с современностью. Подобно японскомукамикадзе или палестинскому террористу, этот отецчетверых детей вполне сознательно принес себя вжертву. Потомок крестоносцев, он был обречен повто-рить подвиг Иисуса Христа – отдать свою жизнь радидругих.

Я веду происхождение от доблестного рыцаря, рас-пятого на колючей проволоке в Шампани.

1

Подрезанные крылья

Я только-только узнал, что мой брат представлен кордену Почетного легиона, и тут меня упекли в кутуз-ку. Поначалу полицейские не стали заламывать мнеруки и сковывать их наручниками; они сделали этопозже, когда перевозили меня в больницу «Отель-Дьё», а потом вечером следующего дня, по дороге вкамеру предварительного заключения на острове Си-те. Президент Республики написал моему старшемубрату трогательное поздравительное письмо с выра-жениями благодарности за вклад в развитие француз-ской экономики: «Вы являете собой пример того капи-тализма, к которому мы стремимся, – предпринима-тельского, а не спекулятивного». 28 января 2008 го-да в комиссариате Восьмого округа служащие в си-ней форме, вооруженные револьверами и дубинками,раздели меня догола и обыскали; отобрали у меня те-лефон, часы, кредитку, деньги, ключи, паспорт, води-тельские права, ремень и шарф; взяли образец слю-ны и отпечатки пальцев; приподняв мне яйца, удосто-верились, что я ничего не прячу в анусе; сфотогра-фировали меня анфас, в профиль и в три четверти;

внесли в дело антропометрические данные, после че-го запихнули в клетушку размером два на два метрас исписанными, захарканными и запятнанными кро-вью стенами. Тогда я еще не знал, что через несколь-ко дней окажусь в куда более просторном помеще-нии – парадном зале Елисейского дворца, где мое-му брату будут вручать орден Почетного легиона, ая буду стоять и смотреть, как за огромными окнамимотаются на ветру ветви дубов, словно бы вымани-вая меня в президентский сад. Около четырех часовутра, лежа в темноте на бетонной скамье, я пришелк простому выводу: Бог верит в моего брата, а меняОн покинул. Как у двух существ, столь близких в дет-стве, могли оказаться столь несхожие судьбы? Менявместе с другом задержали на улице за употреблениенаркотиков. В соседней камере карманник колотил постеклу кулаком – не слишком убедительно, зато до-статочно усердно для того, чтобы лишить сна осталь-ных заключенных. Впрочем, заснуть здесь все равнобыло практически нереально – даже когда смолкаливопли узников, надзиратели в коридоре продолжалиперекликаться во весь голос, как будто под охраной уних были одни глухие. В камере воняло потом, блево-тиной и разогретой в микроволновке говядиной с мор-ковью. Без часов время течет медленно, особенно ес-ли никто не догадался выключить мигающую под по-

толком лампу дневного света. В ногах моего ложа пря-мо на грязном бетонном полу валялся какой-то псих вэтиловой коме, он стонал, храпел и пердел. Было хо-лодно, но я задыхался. Старался ни о чем не думать,но это плохо получалось: если человека запереть втесной конуре, в голову ему волей-неволей лезут са-мые жуткие мысли; он, конечно, постарается не пани-ковать, да что толку. Кто-то впадает в истерику и мо-лит открыть дверь, кто-то пытается наложить на се-бя руки и признается в преступлениях, которых не со-вершал. Все на свете я отдал бы тогда за книжку илитаблетку снотворного. Но, не имея ни того ни другого,принялся в уме, без ручки, с закрытыми глазами пи-сать вот этот текст. Желаю, чтобы эта книга позволилавам, как и мне той ночью, откуда-нибудь сбежать.

2

Утраченная благодать

Детства своего я не помню. Когда я в этом призна-юсь, мне никто не верит. Все помнят свое прошлое:зачем жить, если жизнь забыта? Во мне не осталосьничего от меня прежнего: с нуля до пятнадцати лет впамяти зияет сплошная черная дыра (в астрофизикеэтот термин означает: «Массивный объект, обладаю-щий гравитационным полем такой силы, что ни веще-ство, ни излучение не могут его покинуть»). Я долгосчитал себя нормальным человеком, уверенный, чтои все остальные страдают подобной амнезией. Впро-чем, задавая вопрос: «Ты помнишь свое детство?» – явыслушивал в ответ кучу всяких баек. Мне стыдно,что моя биография написана симпатическими черни-лами. Почему детство не впечатано в меня несмыва-емой краской? Я чувствую себя изгоем; у мира естьархеология, а у меня нет. Я сам, как преступник в бе-гах, стер за собой все следы. Стоит мне заговоритьоб этом изъяне, родители воздевают очи горе, прочиеродственники возмущаются, друзья детства обижают-ся, а бывшие невесты борются с искушением пред-ставить вещественные доказательства в виде фото-

графий.«Ты вовсе не потерял память, Фредерик. Просто мы

тебе безразличны!»Потерявшие память наносят окружающим оскорб-

ление; близкие принимают их за нигилистов. Как буд-то можно забывать нарочно! У меня не просто прова-лы в памяти; роясь в своей жизни, я ничего не нахо-жу – чемодан пуст. Иногда я слышу, как мне в спинушепчут: «Не могу понять, что он за тип». Действитель-но. Попробуйте-ка сказать что-нибудь определенноео человеке, который и сам не знает, откуда он взялся.Как говорит Жид в «Фальшивомонетчиках», я – «кон-струкция на сваях: ни фундамента, ни подпола». Зем-ля плывет под ногами, я парю на воздушной подуш-ке, меня, как бутылку, несет по волнам; я – мобильКолдера1. Чтобы нравиться людям, я отказался отпозвоночника и, подобно человеку-хамелеону Зели-гу, предпочел слиться с ландшафтом. Хочешь добить-ся любви – забудь свою личность, лишись памяти;стань тем, кто нравится другим. В психиатрии подоб-ное расстройство именуется «дефицитом самосозна-ния». Я – форма без содержания, жизнь без основы.

1 Александр Колдер – американский художник и скульптор, автор аб-страктных динамических конструкций, которые в 1950-е годы пользова-лись большой популярностью в качестве элементов декора интерьеров.(Здесь и далее, кроме случаев, оговоренных особо, – прим. перев.)

Мне говорили, что в своей детской спальне, на улицеМесье-Ле-Пренс, я прикрепил к стене афишу фильма«Мое имя – никто». Очевидно, я отождествлял себя сглавным героем.

Все персонажи моих книг – люди без прошлого;они принадлежат сиюминутности, выхвачены из ли-шенного корней настоящего – призрачные обитателимира, где чувства эфемерны, как бабочки, а забве-ние служит обезболивающим. Можно хранить в памя-ти – и я сам тому доказательство – только разрознен-ные обрывки детских воспоминаний, к тому же боль-шей частью ложных или сфабрикованных впослед-ствии. Общество потворствует подобной амнезии: да-же из нашего языка исчезает грамматическая кате-гория будущего предшествующего времени. Моя де-фективность скоро перестанет кого-либо удивлять истанет общим местом. Признаем, впрочем, что симп-томы болезни Альцгеймера у человека средних летпока все же редкость.

Частенько я «вспоминаю» свое детство просто извежливости. «А помнишь, Фредерик?..» Я охотно ки-ваю: «Ну да, конечно. Я собирал стикеры Панини ифанател от группы „Rubettes“, точно-точно». Горькопризнавать, но факт остается фактом: мне никогда ни-

чего не вспоминается, я обманываю сам себя. Поня-тия не имею, где я был с 1965-го по 1980 год; может, поэтой причине я сегодня и сбился с дороги. Я все на-деюсь, что есть какой-то секрет, какой-то тайный фо-кус, какое-то волшебное заклинание, – стоит его най-ти, и я выберусь из душевного лабиринта. Если моедетство не было кошмаром, почему мозг отказывает-ся будить память?

3

Стоп-кадр

Я был послушным ребенком. Покорно следовал заматерью в ее бесконечных переездах, попутно ссо-рясь со старшим братом. Я один из множества детей,которые не создают взрослым никаких проблем. Ино-гда меня охватывает страх: а вдруг я ничего не пом-ню только потому, что мне и помнить-то нечего? Моедетство, видимо, представляло собой длинную чере-ду пустых, скучных, тоскливых и однообразных, какволны на пляже, дней. А если на самом деле я всепомню? Просто начало моего существования не от-мечено ни одним ярким событием? Детство избало-ванного, опекаемого, живущего в холе и неге ребен-ка, нормальное детство без потрясений – на что ж тутжаловаться? Никаких несчастий, драм, горя и потря-сений – для становления мужчины самое оно. Неуже-ли моей книге суждено стать исследованием бесцвет-ной пустоты, чем-то вроде спелеологической экспе-диции в глубины буржуазной нормы, репортажем натему обыденного существования среднестатистиче-ского француза? Благополучное детство всегда и увсех одинаково, пожалуй, оно и не стоит того, чтобы

о нем вспоминать. И подберутся ли слова для описа-ния каждого рубежа, который вынужден был преодо-левать маленький мальчик в Париже шестидесятых –семидесятых? Уж лучше рассказать про то, как моиродители получили налоговую льготу на второго ре-бенка.

Ныряя в этот омут, я надеюсь на одно: в процессеписания оживится память. Литература часто помнитто, о чем сами мы забыли; писать – значит читать всебе. Облечение ощущений в слова вдыхает жизньв воспоминания, так что это занятие можно сравнитьс эксгумацией трупа. Каждый писатель – своего ро-да ghostbuster, то есть охотник за привидениями. Впроизведениях знаменитых романистов порой возни-кали невольные реминисценции, и это очень любо-пытное явление. Писательство обладает сверхъесте-ственной властью. Начиная новую книгу, ты как будтообращаешься за помощью к магу или колдуну. Жанравтобиографии располагается на перекрестке дорог,между Зигмундом Фрейдом и мадам Солей2. В статье,опубликованной в 1969 году и озаглавленной «Зачемнужны писатели?», Ролан Барт утверждает, что «со-

2 Мадам Солей – известная французская прорицательница, ведущаяпередач на радио и астрологических рубрик в журналах. Консультиро-вала президента Франсуа Миттерана.

чинительство <…> выполняет работу, источник кото-рой нам неведом». Может быть, эта работа в том изаключается, чтобы вернуть забытое прошлое? Как уПруста с его мадленой, сонатой, щелью между дос-ками во дворе особняка Германтов, возносящими его«к молчаливым вершинам памяти»? Э-э, только ненадо, пожалуйста, давить на меня слишком сильно.Лучше я выберу более свежий, хотя и не менее на-глядный, пример. В 1975 году Жорж Перек начал свойроман «W, или Воспоминание детства» словами: «Уменя нет детских воспоминаний». Но вся книга бук-вально кишит ими. Стоит закрыть глаза, пытаясь вы-звать картины прошлого, и начинается мистика; па-мять – как чашечка саке, которое подают в некоторыхкитайских ресторанах: пока пьешь, на дне постепен-но проявляется фигура обнаженной женщины, исче-зающая с последним глотком. Я ее вижу, созерцаю, нопри малейшей попытке приблизиться она ускольза-ет, улетучивается; так и мое утраченное детство. Мо-люсь о чуде: пусть мое прошлое постепенно высту-пит на страницах этой книги, как очертания картинкина полароидной пленке. Позволив себе дерзость са-моцитирования, – а отказываться от созерцания соб-ственного пупа в автобиографическом опусе значилобы усугублять тщеславие глупостью, – отмечу, что яуже сталкивался с этим любопытным феноменом. Ко-

гда в 2002 году я писал «Windows on the World», вдруготкуда ни возьмись передо мной всплыла такая сце-на: холодное зимнее утро 1978 года; я выхожу из ма-теринской квартиры и топаю в лицей, стараясь не на-ступать на цементные полоски между плитками мо-стовой. Изо рта у меня вырывается пар, мне тоскливо,хоть сдохни, и больше всего на свете хочется бросить-ся под автобус 84-го маршрута. Глава заканчиваетсятак: «В то утро я так никуда и не пошел». Минул год, ивот на последней странице «Романтического эгоиста»возник запах кожи, от которого меня мальчишкой му-тило в английских машинах отца. Спустя еще четырегода, работая над романом «Идеаль», я с наслажде-нием вспоминал один субботний вечер в отцовскойдвухэтажной квартире, когда мои домашние тапочки истыдливый румянец покорили сердца нескольких ма-некенщиц нордической внешности, слушавших двой-ной оранжевый альбом Стиви Уандера. В ту пору янаделил этими воспоминаниями литературных персо-нажей (Оскара и Октава), но никто не поверил, что онивымышленные. А это была моя робкая попытка рас-сказать о своем детстве.

После того как родители развелись, моя жизнь рас-кололась надвое. С одной стороны – материнская су-ровость, с другой – отцовский гедонизм. Иногда рас-

клад менялся: стоило матери чуть-чуть ослабить вож-жи, как отец впадал в угрюмое молчание. Настрое-ние родителей подчинялось принципу сообщающихсясосудов. Или зыбучих песков. Думаю, ребенком мнеприходилось строить свою жизнь на плывуне. Что-бы один из родителей ощущал себя счастливым, же-лательно было, чтобы второго одолевали противо-положные чувства. Они вовсе не вели сознательнуювойну, ничего подобного, не выказывали друг другуни малейшей враждебности, однако коромысло весовнеумолимо раскачивалось, и наблюдать за теми, ктоего раскачивал, было тем горше, что с лиц у них несходила улыбка.

4

Гласные, согласные

Вечер 28 января 2008 года начался отлично: сна-чала ужин с превосходным вином, потом привычноетурне по полутемным барам, одна за другой рюмкиразноцветной водки – с лакрицей, с кокосом, с клуб-никой, с мятой, с кюрасао. Эти рюмки, опрокинутыеодним махом, черные, белые, красные, зеленые и си-ние, светились теми же цветами, что гласные у Рембо.Я катил на скутере и мурлыкал себе под нос «Whereis My Mind»3 группы «Pixies». Косил под старшекласс-ника: замшевые сапоги, пошитые умельцами из Ка-марга, и взлохмаченные волосы до плеч. Я скрывалсвой возраст под бородой и черным плащом. Вот ужебольше двадцати лет я устраиваю такие вот ночныевылазки, это мой любимый вид спорта – спорта ста-риков, не желающих стареть. Нелегко быть ребенком,заключенным в теле взрослого мужика, страдающегоамнезией. В «Содоме и Гоморре» маркиз де Вогуберрассказывает, как он мечтал выглядеть «юным, муже-ственным и соблазнительным, тогда как на самом де-ле даже не смотрелся в зеркало из боязни увидеть

3 «Где мои мозги?» (англ.)

свое покрытое морщинами лицо, которое ему так хо-телось сохранить обворожительным». Ясно, что про-блема не нова; Пруст использовал название замкамоего прадеда Тибо. Легкий хмель начал потихонь-ку обкладывать реальность слоем ваты, стирая гра-ницы дозволенного и толкая на ребяческие выходки.Вот уже месяц действовал новый республиканскийзакон, запретивший курение на дискотеках, и на тро-туаре авеню Марсо собралась небольшая толпа. Яне курил, но из чувства солидарности присоединил-ся к красивым девушкам в лаковых босоножках, скло-няющим головку к протянутой зажигалке. На краткиймиг их лица озарялись, как на полотнах Жоржа де Ла-тура. В одной руке я держал бокал, другой опирал-ся о плечи собратьев. Целовал руку официантке, кру-тившейся здесь в ожидании роли в полнометражномфильме, дергал за волосы главного редактора жур-нала, не имеющего читателей. Собратья-полуночни-ки сошлись в этот понедельничный вечер, чтобы бро-сить вызов холоду, одиночеству, кризису, уже замая-чившему на горизонте, да мало ли чему еще – поводвмазать всегда найдется. Здесь болтались актер ав-торского кино, парочка безработных девиц, черные ибелые вышибалы, побитый молью певец и писатель,чей дебютный роман я опубликовал. Когда последнийизвлек белый пакетик и вознамерился высыпать по-

рошок на блестящий капот стоявшего в боковом про-езде черного «крайслера», возражений не последова-ло. Дразнить блюстителей порядка было нашим лю-бимым развлечением; мы переносились во временасухого закона, воображали себя непокорными Бод-лером и Теофилем Готье, Эллисом и Макинерни, ато и Блонденом, которого Нимье вытаскивал из по-лицейского участка, переодевшись шофером. Я ста-рательно давил белые крупинки золотой пластиковойкартой, а мой коллега-писатель горько жаловался налюбовницу, оказавшуюся ревнивее жены, что, на еговзгляд (я, разумеется, согласно кивал головой), отда-вало дурным вкусом. Вдруг меня на мгновение осле-пил свет мигалки. Возле нас затормозила двухцвет-ная машина. На белой дверце синели какие-то стран-ные буквы, обведенные красным. Буква П. Согласная.Буква О. Гласная. Буква Л. Согласная. Буква И. Глас-ная. В голове мелькнула мысль о телевизионной иг-ре «Буквы и цифры». Буква Ц. Черт побери! ОпятьИ и еще Я. Эти жирные буквы наверняка несли в се-бе какой-то тайный смысл. Кто-то пытался нас пре-дупредить, но вот о чем? Выла сирена, мигалка раз-брасывала вокруг сполохи синего света. Прямо как натанцполе. Мы, как кролики, бросились врассыпную.Кролики в приталенных куртках. Кролики в ботинкахс плоскими подметками. Кролики, не подозревавшие,

что с 28 января 2008 года в Восьмом округе открытсезон охоты. Один кролик даже забыл на автомобиль-ном капоте свою кредитку с выбитыми на ней име-нем и фамилией, а второй не догадался выбросить изкарманов противозаконные пакетики. В этот ничем непримечательный день завершилась моя бесконечнаяюность.

5

Арестантские лохмотья

Это тебя я искал все это время,в шумных подвалах, на площадках, где никогда не

танцевал,в море лиц,под мостами из света и простынями из кожи, в крас-

ном лаке на женских ногах над краем пышущей жаромпостели,

в глубине безнадежно пустых глаз,на задних дворах кособоких домишек, за спинами

одиноких танцовщиц и пьяных барменов,среди зеленых мусорных баков и серебристых каб-

риолетов,я искал тебя среди разбитых звезд и фиалковых ду-

хов,в ледяных руках и липких поцелуях под ветхими

лестницами,на потолке залитых светом лифтов,в тусклых радостях, в удаче, пойманной за хвост, и

неискренне крепких рукопожатиях,мне пришлось все бросить и больше не искать тебяпод черными сводами,

на белых кораблях,в бархатных вырезах и сумрачных отелях,в лиловых восходах и желтоватых небесах, в мут-

ных рассветах,мое потерянное детство.

Полицейские вознамерились установить мою лич-ность; я не возражал, мне и самому это было инте-ресно. «Кто может рассказать мне, кем я стал?»4 – во-прошает Король Лир в пьесе Шекспира.

Я всю ночь не сомкнул глаз. Не знаю, настало утроили еще нет: надо мной вместо неба мигающая лампадневного света. Я заключен в световую коробку. Ли-шенный пространства и времени, отныне я обитаю вконтейнере с вечностью.

Камера предварительного заключения – это такоеместо во Франции, где на минимум квадратных мет-ров приходится максимум боли.

Мою юность больше не удержать.Я должен копаться в себе, прорыть туннель, как

Майкл Скофилд в сериале «Побег», и выбраться изтемницы. Заново отстроить свою память, как возво-дят стену.

Но разве можно спрятаться в воспоминаниях, кото-рых нет?

4 У. Шекспир. Король Лир. Перевод М. Кузмина.

Мое детство – ни потерянный рай, ни унаследо-ванный ад. Скорее оно представляется мне затянув-шимся периодом послушания. Люди склонны идеа-лизировать свои ранние дни, но ведь поначалу ребе-нок – это просто сверток, который кормят, носят наруках и укладывают спать. В обмен на пищу и кровсверток понемногу привыкает подчиняться внутрен-нему распорядку.

Те, кто ностальгирует по детству, на самом деле со-жалеют о тех временах, когда их кто-то опекал.

В конечном счете полицейский участок – те же яс-ли: вас раздевают, кормят, за вами следят, не пуска-ют на улицу. Ничего странного, что моя первая ночь втюрьме отбросила меня так далеко назад.

Никаких взрослых больше нет. Только дети разноговозраста. Следовательно, сочиняя книгу о своем дет-стве, я буду говорить о себе в настоящем времени.Питер Пэн – персонаж, страдающий амнезией.

Есть одно любопытное выражение: спасается бег-ством. А что, не трогаясь с места, спастись нельзя?

У меня во рту солоноватый привкус; тот самый, чтоя чувствовал тогда, в Сенице.

6

Гетари, 1972-й

Из всего моего детства сохранилась только однакартинка – пляж Сеница, в Гетари, там на горизонтеугадывается Испания – синий мираж в нимбе света;должно быть, это 1972 год, тогда еще не построиливонючую станцию очистки, а спуск к морю не перего-родили рестораном и автостоянкой. На пляже я вижухуденького мальчугана и стройного старика. Дед вы-глядит гораздо более бодрым, загорелым и спортив-ным, чем хилый, бледный до синевы внук. Седовла-сый мужчина бросает в море плоские камешки, кото-рые прыгают по воде. На мальчике оранжевые махро-вые плавки с вышитым на них тритоном. Из носа у ре-бенка течет кровь, и правая ноздря заткнута ватнымтампоном. Внешне граф Пьер де Шатенье де ла Ро-шпозе похож на актера Жан-Пьера Омона.

– А ты знаешь, Фредерик, – восклицает он, – что явидел здесь китов, голубых дельфинов и даже косат-ку?

– Кто такая косатка?– Она вроде черного кита, очень хищная, а зубы у

нее острые как бритвы.

– Но…– Не бойся, это чудище не подплывает близко к бе-

регу. Слишком уж оно большое. Здесь, на скалах, те-бе ничего не грозит.

В тот день я решил, что на всякий случай в водубольше не сунусь. Дед учил меня ловить сачком кре-веток, а почему с нами не было старшего брата, я незнаю. Какой-то великий врач сказал матери, что у ме-ня, возможно, лейкемия. Я, семилетний, находился наотдыхе – «восстанавливался». Мне предписали наби-раться сил на морском побережье и сквозь сгусткизапекшейся крови дышать йодистым воздухом. В сы-рой спальне принадлежавшей деду «Патракенеи» (набаскском – «дом Патрика») мне клали в постель зеле-ную резиновую грелку, которая чмокала, когда я пово-рачивался, и постоянно напоминала о своем присут-ствии, обжигая мне пятки.

Мозг искажает картины детства, рисуя его болеерадостным или мрачным и уж во всяком случае ку-да более интересным, чем было на самом деле. Ге-тари образца 1972 года – тот же след ДНК; по приме-ру облаченной в белый халат криминалистки из науч-но-технического отдела полицейского комиссариатаВосьмого округа, которая поскребла мне изнутри ще-ку деревянной лопаточкой и взяла на анализ немно-го слизи из ротовой полости, мне предстояло рекон-

струировать всю картину по одному волоску, найден-ному на пляже. К несчастью, я не криминалист. Ле-жа в грязной камере и закрывая глаза, я только ощу-щаю, как галька впивается в мои голые ступни, слы-шу рокот Атлантического океана, предупреждающе-го, что близится прилив, чувствую липнущий к щико-лоткам песок и вновь испытываю гордость оттого, чтодед доверил мне нести ведро с морской водой, в ко-тором барахтаются креветки. На пляже несколько по-жилых дам натягивают купальные шапочки в цветоч-ках. В часы отлива во впадинах между скалами оста-ется вода, и там, словно в ловушке, застревают ракии креветки. «Смотри, Фредерик, надо пошарить в рас-щелинах. Давай, твоя очередь». Мой седовласый дедв розовых сандалиях от Гарсии протянул мне сачок,а заодно научил новому слову – «расщелина»; обша-ривая под водой острые края камней, он вытаскивалэтих маленьких бедолаг, пятившихся прямиком к немув сачок. Я тоже попытал счастья, но выудил лишь паруупиравшихся раков-отшельников. Меня это не огорча-ло: я был один с Дедушкой и ощущал себя таким жегероем, как и он. На обратном пути из Сеница он соби-рал ежевику, растущую на обочинах. Для городскогоребенка, шагавшего за руку с дедом, это было насто-ящее чудо – природа представлялась мне гигантскиммагазином самообслуживания, океан и земля изоби-

ловали дарами – нагибайся и бери. До сих пор еда по-являлась всего из двух мест – Холодильника или Ма-газинной тележки. Мне казалось, что я попал в плодо-носные сады Эдема.

– Как-нибудь соберемся, сходим в лес Вогубер, забелыми. Их надо искать под опавшими листьями.

Так и не сходили.Небо сияло необычайной голубизной. В кои-то веки

в Гетари стояла хорошая погода, дома светлели пря-мо на глазах, как от белого вихря в рекламе чистя-щего средства «Аякс с нашатырным спиртом». Впро-чем, не исключено, что небо было затянуто тучами, ая просто пытаюсь приукрасить действительность, по-тому что мне хочется, чтобы мое единственное дет-ское воспоминание озарялось солнцем.

7

Натуральный ад

Полиция набросилась на нас на авеню Марсо, ко-гда мы, компашка примерно из десятка гуляк, затя-нулись сигаретами, сгрудившись вокруг черного лаки-рованного капота, расчерченного параллельными бе-лыми полосками. Мы больше походили на «Обман-щиков» Марселя Карне, чем на «Деток»-янки ЛарриКларка. Услышав вой сирены, мы прыснули в разныестороны. Стражи порядка выловили всего двух пре-ступников – точь-в-точь как мой дед, который вытаски-вал креветок из расщелин, – вот только роль ловушкисыграл вход на станцию метро «Альма-Марсо», в этотпоздний час забранный решеткой. Когда они заламы-вали руки моему другу – назовем его Поэтом, – доменя донесся его протестующий крик: «Жизнь – кош-мар!» Умирать буду – не забуду, с каким обалделымвидом таращился на Поэта Полицейский. Двое пат-рульных приподняли нас над землей и подтащили кзлополучному капоту. Хорошо помню этот сеанс леви-тации в полночный час – он произвел на меня впечат-ление. Диалог между Поэзией и Общественным по-рядком показался мне довольно-таки напряженным.

Полицейский. Вы что, спятили? Это что за безобра-зие на машине?

Поэт. Жизнь – КОШМАР!Я. Мой предок был распят на колючей проволоке в

Шампани!Полицейский. Ладно, волоките их в восьмой ОП-

ПУР.Я. Что это еще за ОППУР?Второй полицейский. Отдел приема, поиска и уго-

ловных расследований Восьмого округа.Поэт. «По мере того как человеческое с-с-существо

продвигается по дороге жизни, роман, потряс-с-сав-ший его в юности, и волшебная сказка, вос-с-схищав-шая его в детстве, с-с-сами с-с-собой увядают и мерк-нут…»5

Я (фанфаронски и одновременно услужливо). Этоне его. Вы читали «Искусственный рай», капитан? Вызнаете, что искусственный рай помогает нам убежатьиз натурального ада?

Полицейский (в рацию). Шеф, мы их взяли с полич-ным!

Второй полицейский. А не фига было на улицу пе-реться! Шли бы в сортир, как все люди. Нарвались,так не скулите.

Я (стирая порошок с капота своим шарфом).5 Ш. Бодлер. Искусственный рай.

Мы – не как все люди, майор. Мы ПИС-С-САТЕЛИ, яс-но?

Полицейский (хватая меня за рукав). Шеф, подо-зреваемый пытался уничтожить вещественное дока-зательство!

Я. Э-э, дорогой, зачем же так грубо? А если у ме-ня теперь перелом? Мне больше нравилось, когда выносили меня на руках!

Поэт (энергично мотая головой, что, по его мне-нию, было наилучшим выражением оскорбленногодостоинства и гордости непонятого художника).Свобода недостиж-ж-жима!..

Полицейский. Заткнется он когда-нибудь?Поэт (с убеждением в необходимости убеждать,

выговаривая каждое слово старательно, по слогам,воздев кверху палец, словно бомж, беседующий самс собой в метро). Власти нужны ар-р-ртисты, чтобыбыло кому говор-р-рить ей пр-р-равду!

Полицейский. Да что я тут с вами, в игрушки играю?Поэт. Нет! С вами играть нельзя – вы всегда выиг-

рываете!Шеф (по рации). Ну все, хватит! Доболтались до ка-

пэзэ. Забирайте их!Я. Да как же это? Слушайте, у меня брат – кавалер

ордена Почетного легиона!Еще один сеанс левитации, и мы очутились в завы-

вающей двухцветной машине.Не знаю почему, но мне сразу вспомнился фильм

«Жандарм из Сен-Тропе» (1964), в котором Луи деФюнес и Мишель Галабрю гоняются по пляжу за стай-кой нудистов, чтобы выкрасить их синей краской. Мыкаждое лето смотрели его всей семьей в Гетари, в го-стиной, где пахло дымком из камина, мастикой дляпаркета и «Джонни Уокером» со льдом. Еще одну па-раллель можно было бы провести с «Никелированны-ми пятками на шухере» Пелло6, но я так и не мог ре-шить, кто будет Гулякой, а кто Ищейкой.

Мне уже приходилось сидеть в «обезьяннике» – вмарте 2004-го, во время Парижского книжного салона.Я попытался пробиться к президенту Шираку и пре-поднести ему майку с изображением Гао Синцзяня.Почетным гостем Салона был Китай, но власти стран-ным образом «забыли» пригласить на него китайско-го диссидента, бежавшего во Францию и принявше-го французское гражданство, лауреата Нобелевскойпремии по литературе 2000 года. Тогда меня тожеподняли над землей чьи-то мощные руки; как и в этотраз, ощущение меня приятно поразило. Должен уточ-

6 Рене Пелло (1900–1998) – известный французский художник-иллю-стратор, автор знаменитого комикса о веселой шайке грабителей «Ни-келированные пятки», выходившего с 1908 г. Пелло нарисовал 97 вы-пусков комикса (1948–1981).

нить, что мне повезло: одному из моих носильщиковпередали по рации приказ:

– Не бить. Его знают.В тот день я благословил свою популярность. Ме-

ня выпустили через час, а назавтра история о моемзадержании появилась на первой странице «Монда».Час заключения в зарешеченном грузовике за репута-цию бесстрашного защитника прав человека – класс-ное соотношение: «физическое неудобство – инфор-мационная поддержка». На сей раз мне предстоялопросидеть взаперти подольше, и пострадал я за ак-цию далеко не столь гуманистическую.

8

Первые грабли

Почему Гетари? Почему мое единственное детскоевоспоминание постоянно уводит меня в этот крас-но-белый мираж Страны Басков, где ветер надува-ет развешанные на веревках простыни, словно пару-са неподвижно застывшего корабля? Я часто говорюсебе: надо было мне жить там. Я был бы другим;вырасти я там, все сложилось бы иначе . Стоит мнезакрыть глаза, как под моими веками играет волнамиморе в Гетари, я как будто вдруг распахиваю голубыеставни старого дома. Смотрю в окно и окунаюсь в про-шлое. Сработало. Я все вижу.

Сиамская кошка, проскользнув в дверь гаража, уди-рает прочь. Мы спускаемся на пляж, где собираемсяполакомиться коврижкой с маслом, которую несем ссобой в фольге. Мы – это я, мой брат Шарль и моятетя Дельфина, наша ровесница (самая младшая изсестер матери). Под мышкой у нас свернутые поло-тенца. Мы все ближе к железной дороге, и сердце уменя начинает колотиться: я боюсь поездов. В 1947году, когда моему отцу было столько же лет, сколь-

ко сейчас мне, с ним произошел несчастный случай.Он нес каяк, который зацепило поездом из Сан-Се-бастьяна. Отца протащило по рельсам, он был весьв крови, сильно поранил ногу и бедро, разбил голо-ву. С тех пор на месте происшествия висит таблич-ка: «Осторожно! Берегись встречного поезда!» Впро-чем, сердце у меня колотится не только поэтому. Янадеюсь встретить девушек, дежурящих на переезде.У Изабель и Мишель Мирай золотистая кожа, зеле-ные глаза и белоснежные зубы, обе носят джинсовыекомбинезоны с обрезанными выше колен штанинами.Деду не нравилось, что я с ними знаюсь, но это бы-ло сильнее меня. Если самые красивые в мире дев-чонки принадлежат к неблагополучному социальномуслою, значит, сам Господь Бог решил восстановитьна земле хотя бы подобие справедливости. В любомслучае они смотрели только на Шарля, который их вупор не замечал. «Блондин из Парижа!» – восклицалиони, когда мы шагали мимо, а Дельфина с гордостьювопрошала: «Вы помните моего племянника?» Все-гда впереди всех, он шел вразвалочку в сторону пля-жа вдоль утопающих в гортензиях террас, сказочныйпринц с глазами цвета индиго, само совершенство врубашке поло и белых бермудах от Лакоста, с пено-полистироловой доской для серфинга под мышкой…Потом взгляды девушек обращались на меня, трусив-

шего сзади, и улыбка сползала с их лиц. Взъерошен-ный, неуклюжий скелетик с тоненькими ручками-нож-ками, тщедушное пугало с выбитыми в драке (а точ-нее, в перестрелке каштанами в Багатели) передни-ми зубами, с коленками в лиловых следах от недав-них болячек, с облупившимся носом и последним но-мером «Пифа» в руке. Нельзя сказать, что при видеменя они преисполнялись отвращения, просто начи-нали смотреть в другую сторону, пока Дельфина бор-мотала: «А это… Ну… Это Фредерик, младший брат».Я краснел до кончиков оттопыренных ушей, выгляды-вавших из-под моей белокурой гривы, и не мог выда-вить из себя ни слова, парализованный робостью.

Все свое детство я, чуть что, впадал в краску и по-стоянно с этим боролся. Кто-нибудь о чем-нибудь ме-ня спрашивал, и на щеках у меня тут же вспыхива-ли пунцовые пятна. На меня обратила взор девочка?Мои скулы приобретали гранатовый оттенок. Учительв классе задавал мне вопрос? Лицо у меня покрыва-лось пурпуром. Постепенно я разработал целую си-стему приемов, помогающих скрывать тот факт, что ялегко краснею: нагибался завязать шнурок на ботин-ке, резко отворачивался, словно привлеченный чем-то захватывающим, убегал, прятал лицо за волосами,подтягивал повыше воротник свитера.

Сестры Мирай сидели на низеньком белом парапе-те у железной дороги и болтали ногами, с удоволь-ствием подставляя их солнцу, проглянувшему междудвумя летними дождями, а я тем временем завязы-вал шнурки, вдыхая запах влажной земли. Девушкисовсем не обращали на меня внимания: я мучился отсвоей красноты, но на самом деле был прозрачнымкак стекло. До сих пор не могу без злости вспоминатьпро то, как превращался в невидимку и умирал от тос-ки, одиночества и непонимания! Я грыз ногти и дикокомплексовал: торчащий вперед подбородок, уши каку слона, уродливая худоба – мало, что ли, надо мной вшколе издевались? Жизнь – это долина слез, но фактостается фактом: никогда в жизни меня так не пере-полняла любовь, и я готов был ею делиться, но деви-цы с переезда чихать на нее хотели; ну что, если мойбрат уродился красивым, а я нет – не его ж в этом ви-нить. Изабель показывала ему синяк на ляжке: «Смот-ри, это я вчера с велика упала, видишь? Попробуй,надави пальцем, ой, да не так сильно, больно же…»,а Мишель, завлекая Шарля, откидывала назад длин-ные черные волосы и опускала веки точь-в-точь каккукла, которая открывает глаза, стоит только ее уса-дить. Красавицы вы мои, да если б вы только знали,до какой степени ему было на вас наплевать! Шарль

думал о партии в «Монополию», отложенной до вече-ра, об ипотеке на дома по улице Мира и авеню Фош, вдевять лет он уже вел точно такую же жизнь, как сего-дня, и мир лежал у его ног, и вся вселенная подчиня-лась его воле, и в этой безупречной жизни места длявас не было. Прекрасно понимаю ваше восхищение(мы всегда стремимся к недостижимому), ведь я и самвосторгался им не меньше вашего, боготворил стар-шего брата, рожденного побеждать, гордился им и незадумываясь последовал бы за ним на край света. «Обрат, который мне дороже света дня!»7 Вот почему яна вас не сержусь, напротив, говорю вам спасибо: ес-ли бы вы вдруг меня полюбили, стал бы я писателем?

Это воспоминание вернулось внезапно. Достаточ-но угодить в тюрьму, и детство всплывает из глубин.Может, то, что я считал амнезией, на самом деле бы-ло свободой?

7 П. Корнель. Родогуна.

9

Французский роман

Мои деды и бабки, все четверо, умерли раньше,чем я успел проявить к их жизни настоящий интерес.Дети воспринимают вечность как нечто само собойразумеющееся, однако родители их родителей ухо-дят, не дав им времени задать нужные вопросы. По-том наступает момент, когда дети, сами став родите-лями, испытывают желание узнать, от кого они про-изошли, но могилы не отвечают. Никогда.

В годы между двумя мировыми войнами любовьснова вступила в свои права; пары соединялись;я – опосредованный продукт одного из таких союзов.

В 1929 году сын врача из города По, отрезавшегов Вердене немало конечностей, отправился на соль-ный концерт в Американскую консерваторию в Фон-тенбло, где проходил военную службу. Певица по име-ни Нелли Харбен Найт, вдова (родом из Долтона, штатДжорджия), исполняла песни Шуберта, арии из «Же-нитьбы Фигаро» и знаменитую «O mio babbino caro»8

8 «О мой дорогой отец» (ит.) – ария Лоретты из оперы Джакомо Пуч-

Пуччини; она была в длинном белом платье с круже-вами, во всяком случае, мне хотелось бы так думать.Я нашел фотографию в номере «Нью-Йорк таймс»от 23 октября 1898 года, где Нелли снята именно втаком наряде; в заметке сообщалось, что «her voiceis clear, sympathetic soprano of extended range andagreeable quality». Итак, моя прабабка, обладательни-ца «чистого проникновенного сопрано широкого диа-пазона и приятной окраски», путешествовала в со-провождении дочери Грейс, достойной носительницысвоего имени: эта высокая голубоглазая блондинкасклонялась над клавиатурой рояля с грацией герои-ни Генри Джеймса. Она была дочерью полковника ар-мии Британской Индии, умершего в 1921 году от «ис-панки»: Морден Картью-Йорстон женился на Неллив Бомбее, имея за плечами зулусскую войну в Юж-ной Африке, службу под началом лорда Китченерав Судане и бурскую войну, в ходе которой он коман-довал новозеландским полком Пуна-Хорс, в чьих ря-дах сражался Уинстон Черчилль. Пехотинец из По су-мел поймать взгляд девушки-сироты столь занятногопроисхождения, а потом и подержать ее за руку, про-танцевав с ней несколько вальсов, фокстротов и за-жигательных чарльстонов. Выяснилось, что у них схо-жее чувство юмора и оба любят искусство: мать мо-

чини «Джанни Скикки».

лодого беарнца Жанна Дево занималась живописью(в частности, написала в Гетари портрет Мари, супру-ги поэта Поль-Жана Туле) – делом столь же экзотиче-ским, что и пение. Молодой человек внезапно превра-тился в завзятого меломана и не пропускал ни одно-го музыкального вечера в Американской консервато-рии. Шарль Бегбедер и Грейс Картью-Йорстон сталивстречаться всякий раз, когда его отпускали в уволь-нение; он приврал ей насчет своего возраста – в два-дцать шесть с гаком (родился он в 1902-м) ему давнобы следовало быть женатым. Но он слишком любилпоэзию, музыку и шампанское. Дело довершил пре-стиж военной формы – не зря же Грейс была полков-ничьей дочерью. В Нью-Йорк она не вернулась. 28 ап-реля 1931 года они поженились в мэрии Шестнадца-того округа. У них родились два мальчика и две де-вочки; младший сын, появившийся на свет в 1938 го-ду, стал моим отцом. Молодой Шарль после кончинысвоего отца унаследовал курортное заведение в Попод названием «Пиренейский санаторий» – 80 гекта-ров хвойного леса, полей и парков, расположенныхв самой высокой части Жюрансона, на 335-метровойотметке над уровнем моря. Как в «Волшебной горе» уТомаса Манна, обеспеченные пациенты санатория всмокингах созерцали по вечерам потрясающие зака-ты над Центральной Пиренейской грядой и наслажда-

лись панорамой города По и долины реки Гав. Сосно-вый бор и величественные дубравы так и манили к се-бе, и под их сенью детишки резвились на воле до техпор, пока их не отправляли в пансион, – в ту пору ро-дители не занимались воспитанием детей, впрочем,если задуматься, ныне дело обстоит точно так же.Шарль Бегбедер без всяких сожалений бросил местостряпчего в нотариальной конторе и увез мою бабуш-ку дышать живительным воздухом Беарна, где онамогла в свое удовольствие помыкать слугами и заво-дить знакомства в местном британском сообществе.На деньги жены и ее матери дед расширил унаследо-ванное от отца предприятие. Вскоре наша семья вла-дела уже десятком санаториев, объединенных общимназванием «Беарнские оздоровительные курорты», адед с бабкой купили в По великолепный дом, постро-енный в английском сельском стиле, – виллу «Навар-ра». Здесь гостили Поль-Жан Туле, Френсис Джеймси Поль Валери (семейная легенда гласит, что автор«Господина Теста» садился писать письма ни свет низаря, и тогдашний дворецкий по имени Октав страш-но злился, потому что ему приходилось подниматьсяв четыре утра и подавать гостю кофе). Истовый като-лик и воинствующий роялист, Шарль Бегбедер внеш-не напоминал Поля Морана и усердно читал «Аксьонфрансез», что не помешало ему добиться избрания

на пост президента Английского кружка (самого изыс-канного в По чисто мужского клуба, где устраивалисьлитературные диспуты). В пятидесятые годы супру-ги получили в наследство еще одну виллу, на баск-ской стороне, – «Сениц Альдея» (по-баскски: «со сто-роны Сеница»), в деревушке под названием Гетари,местечке, вошедшем в моду еще в годы Прекраснойэпохи. Моя семья недурно заработала на туберкуле-зе, и должен со всей категоричностью заявить, чтооткрытие Зельмана Ваксмана, получившего году этакв 1946-м стрептомицин, обернулось для нашего фа-мильного бизнеса настоящей катастрофой.

В тот же самый период между двумя мировыми вой-нами (как будто молодежь того времени могла знать,что эти послевоенные годы – также и предвоенные)жизнь в замках зеленого Перигора подчинялась стро-гим правилам. Потеряв мужа, погибшего в Шампани,овдовевшая графиня поселилась в Кенсаке, в замкеВогубер, с двумя дочерьми и двумя сыновьями. В тупору католички, чьи мужья погибли на войне, храни-ли целомудренную верность покойному супругу. Разу-меется, предполагалось, что и дети должны принестисебя в жертву. Дочери скакали вокруг матери, котораяих всячески к этому поощряла, и продолжали скакатьдо конца своих дней. Что касается мальчиков, то их

автоматически зачислили в Сен-Сир, где на частицу«де» перед фамилией смотрели весьма благосклон-но. Старший позволил женить себя на аристократке,к которой сам никаких чувств не питал. К несчастью,она почти сразу начала ему изменять с тренером поплаванию, чем разбила сердце молодому человеку,ожидавшему лучшей награды за свое послушание.Он потребовал развода; в наказание мать лишилаего наследства. Младшего брата тоже подстерегалинесчастья: направленный в Лиможский гарнизон, онвлюбился в прекрасную простолюдинку – синеглазуюбрюнетку, танцевавшую на рояле (уже неловкость), исделал ей ребенка до женитьбы (второй конфуз). Тре-бовалось срочно узаконить отношения. Свадьба гра-фа Пьера де Шатенье де ла Рошпозе и обворожитель-ной Николь Марклан по прозвищу Ники состоялась31 августа 1939 года в Лиможе. Дата была выбранакрайне неудачно: на следующий день нацистская Гер-мания вошла в Польшу. Дедушка едва успел проде-лать то же с Бабушкой. Впереди у него была «стран-ная война», показавшая, что у линии Мажино и у ме-тода «безопасных» дней Огино – один уровень надеж-ности, то есть нулевой. Пьер попал в плен. Благодаряодной монахине, снабдившей его гражданским пла-тьем и фальшивыми документами, он бежал и вер-нулся во Францию, чтобы зачать мою мать. Здесь он

узнал, что тоже лишен наследства: во время воскрес-ной мессы, которую местный кюре служил в замко-вой часовне, мать-графиня внезапно поняла, что неможет смириться с мезальянсом. Любопытные у нихвсе же обычаи, у этих аристократов-христиан: обяза-тельно им надо лишить наследства и без того уже си-рое потомство. Ветвь Шатенье де ла Рошпозе восхо-дит к временам Крестовых походов (лично я веду про-исхождение от Гуго Капета, хотя подозреваю, что настаких тьма-тьмущая), среди представителей этого ро-да – епископ Пуатье и посланник Генриха II в Риме.Одному из моих предков, нантейскому аббату Антуа-ну, Ронсар посвятил оду. Стихи были написаны в 1550году, но и сегодня, в мрачную ночь января 2008 года,они сохраняют актуальность:

Уходит время, вот и жизнь промчится – В природетак заведено. Года летят незримой вереницей:Ведь жизнь и время заодно. <…> Ах, детстворезвое – подобие весны, Ах, лета пышный цвет…Добычею зимы вы стать обречены. Вы были илинет?9

Невзирая на предостережение «князя поэтов», об-ращенное к нашему дальнему предку, мой дед пал

9 Перевод М. Макаровой.

жертвой на алтаре Страсти, поддавшись тому жеромантическому порыву, что тремя годами раньшеувлек герцога Виндзорского10, а шестьдесят восемьлет спустя – Сесилию Сиганер-Альбениц:11 лучшеобойтись без замка, чем без любви. Когда война за-кончилась, Пьер де Шатенье со всем семейством нанесколько лет оккупировал Германию, поселившись вПфальце; в 1949 году он вышел в отставку, так какопасался отправки в Индокитай. Тут ему пришлось ис-пробовать нечто такое, к чему никто из его родни неимел никакого касательства на протяжении лет при-мерно тысячи, – работу за жалованье. Он перебрал-ся в парижскую квартиру на улице Сфакс, на книж-ных полках которой теснились издания «Боттен-Мон-ден»12 и эротические сочинения Пьера Луи, и посту-пил под начало своего зятя, возглавлявшего фарма-цевтическую лабораторию. Для него настали не са-мые счастливые годы. Когда на блистательную жизньв Париже больше не хватает средств, остается од-

10 Эдуард VIII, король Великобритании; отрекся от престола, чтобы же-ниться на разведенной Уоллис Симпсон, и получил титул герцога Вин-дзорского.

11 Бывшая жена экс-президента Франции Николя Саркози; развелась смужем, чтобы вступить в брак с владельцем нью-йоркского рекламногоагентства Ришаром Атиасом.

12 «Боттен-Монден» – ежегодный справочник, представляющий цветфранцузского общества (выходит с 1903 г.).

но: везти жену на побережье, чтобы играла в бриджи рожала детей. Между тем у отца Ники был в Гета-ри дом, с которым ее связывали добрые воспомина-ния. Граф и графиня купили маленький домик у ма-дам Дамур на условиях пожизненной ренты, а онаоказалась так любезна, что вскоре скончалась. Та-ким образом, благородный воин и шестеро его детейобосновались в «Патракенее», как раз напротив «Се-ниц-Альдеи», где проводили лето американо-беарн-ские богемно-буржуазные Бегбедеры. Читатель, оче-видно, уже оценил стратегическую значимость этогопункта. В Гетари оба семейства подружились, а черезнекоторое время мой отец познакомился с моей ма-терью.

10

С семьей

Я всегда мечтал быть свободным электроном, новечно отсекать свои корни невозможно. Вспомнитьмальчика на пляже в Гетари – значит признать, чтоесть место, откуда ты пришел, будь то сад или зачаро-ванный парк, луг, пахнущий свежескошенной травой исоленым ветром, или кухня, пропитанная ароматамияблочного компота и вчерашнего хлеба.

Сведение семейных счетов и эксгибиционизм в ав-тобиографиях, психоанализ под видом книг и публич-ное полоскание грязного белья – это все не по мне.Мориак в начале своих «Внутренних мемуаров» пре-подает нам урок стыдливости. Он с нежностью обра-щается к своим родным: «Я не стану говорить о се-бе, чтобы не вынуждать себя говорить о вас». Почемуу меня не получается сидеть тихо? Можно ли сохра-нить хоть каплю достоинства, пытаясь узнать, кто тыи откуда взялся? Чувствую, придется притянуть сюдамногих близких мне людей, живых и ушедших (кое-кого уже притянул). Те, кого я люблю, вовсе не жела-ли, чтобы их затащило сетью в эту книгу. Я подозре-

ваю, что у любого жизнеописания столько же версий,сколько рассказчиков, и у каждого своя правда, такчто сразу уточним: я буду излагать свою. В любом слу-чае в 42 года не пристало жаловаться на семью. Про-сто у меня, похоже, нет выбора: чтобы начать стареть,мне придется вспоминать. Затевая расследование, ябуду восстанавливать прошлое по скудным уликам,которыми располагаю. Постараюсь не жульничать, новремя смешало воспоминания, как тасуют колоду пе-ред партией в «Клуду»13. Моя жизнь – запутанный де-тектив, а все вещественные доказательства подпор-чены памятью, пропитавшей их красками и аромата-ми.

В принципе у каждой семьи есть своя хроника, ноу моей она небогатая; мои родственники не слишкомхорошо знакомы друг с другом. Для чего нужна се-мья? Чтобы расставаться. Семья – это особый инсти-тут, где никто ни с кем не общается. Мой отец вот ужедвадцать лет не разговаривает со своим братом. Род-ня со стороны матери не знается с родней со сторо-ны отца. Ребенком, на каникулах, ты часто видишь-ся с представителями своего племени. Потом роди-тели расстаются, и с отцом ты встречаешься от слу-

13 «Cluedo» (англ.) – популярная во всем мире настольная игра, участ-ники которой на основании ряда улик должны определить, кто, где и ка-ким орудием совершил убийство.

чая к случаю. Бред какой-то: ты разом теряешь по-ловину семьи. Чем старше становишься, тем режеслучаются каникулы, постепенно родственники мате-ри от тебя отдаляются, и ты сталкиваешься с нимитолько на свадьбах, крестинах и похоронах – пригла-шения по случаю развода рассылать не принято. Нодаже если тебя зовут на день рождения племянникаили рождественский ужин, ты находишь предлог от-казаться: страшновато как-то, все начнут тебя разгля-дывать, изучать, критиковать, выводить на чистую во-ду, оценивать по заслугам и разбираться, чего ты сто-ишь на самом деле. Семья оживляет стертые воспо-минания и упрекает тебя в неблагодарном беспамят-стве. Семья – это множество неприятных обязанно-стей, это куча народу, и все тебя знают с малых лет,когда ты еще «не состоялся», – причем всегда и вовсем сведущее старшее поколение убеждено, что тыкак был, так и есть пустышка. Я долгое время верил,что смогу обходиться без семьи. И сам не понимал,что я – как та лодка в последней строчке «Гэтсби» уФицджеральда, которая пытается «плыть вперед, бо-рясь с течением, а оно все сносит и сносит наши су-денышки обратно в прошлое»14. В конечном итоге вмоей жизни случилось все то, чего я мечтал избежать.Оба моих брака не задались. Я обожаю свою дочь,

14 Ф. С. Фицджеральд. Великий Гэтсби. Перевод Е. Калашниковой.

но вижусь с ней только два раза в месяц, по выход-ным. Сын разведенных родителей, я тоже в разводе;причина – аллергия на «семейную жизнь». Почему всамом этом выражении мне чудится угроза, не гово-ря уж о том, что оно представляется оксюмороном?Воображение немедленно рисует несчастного, издер-ганного мужика, пытающегося установить детское си-денье в автомобиле с овальным кузовом. Разумеет-ся, он уже несколько месяцев не занимался любовью.Семейная жизнь – это череда тоскливых совместныхтрапез, повторение одних и тех же взаимных оскорб-лений и доведенное до автоматизма лицемерие, этоубежденность в соединяющей силе чисто случайно-го обстоятельства, коим является рождение, и риту-алов существования бок о бок. Семья – это группалюдей, которые не способны к контакту, отвратитель-но собачатся, тонут в обоюдном недовольстве, потря-сают дипломами детей, нужными им исключительнодля украшения дома, и готовы перегрызть друг дру-гу глотку за наследство родственника, чей труп ещене успел остыть. Никогда не понимал людей, считаю-щих, что в семье можно найти убежище, – напротив,она пробуждает самые потаенные страхи. Лично дляменя жизнь начиналась только после ухода из семьи.Лишь тогда я решался родиться вновь. Жизнь, на мойвзгляд, разделялась на две части: первая состояла из

рабства, а вторую приходилось тратить на то, чтобызабыть о первой. Интерес к своему детству представ-лялся мне уделом придурков или трусов. Постепен-но проникаясь мыслью, что от прошлого можно изба-виться, я в конце концов искренне поверил, будто мнеэто удалось. И верил до сегодняшнего дня.

11

Конец царствования

В последний раз я видел Пьера де Шатенье, вели-чественного седовласого ловца креветок, в 2004 году,в Пятом парижском округе, в клинике Института Кюри.Мой дед, лысый, исхудавший, плохо выбритый, лежална больничной койке и часто впадал в забытье поддействием морфия. Раздался вой сирены: была пер-вая среда месяца15. Он стал рассказывать мне о Вто-рой мировой войне:

– Вой сирен, грохот взрывов или рокот самолетовпринимали тогда за хороший знак. Мол, слышишь,значит, еще не умер.

В 1940 году, в ходе «странной войны», офицерфранцузской армии Пьер де Шатенье был ранен в ру-ку осколком снаряда и взят в плен под Амьеном. Чу-дом спасшись от расстрела, он бежал с фальшивымидокументами.

– Я должен был вступить в Сопротивление, да стру-сил и предпочел вернуться под сень родного дома.

15 Во Франции в первую среду каждого месяца в полдень включаютсигнал учебной тревоги – сирену, которая в случае стихийного бедствияили катастрофы должна оповещать население.

Он впервые заговорил со мной на эту тему. Думаю,перед ним прокручивалась вся его жизнь; жалко, чтообретаешь память, лишь когда смерть уже на пороге.Я не знал, что ему ответить. Он потерял столько жекилограммов, сколько волос, и надсадно дышал. Изнего торчали трубки, в которых что-то хлюпало.

– Понимаешь, Фредерик, твой дядя и твоя мать ужеродились. Я сам лишился отца в двухмесячном воз-расте. Ребенку плохо расти без папы.

Он знал: в этом мы с ним согласны. Я решил сме-нить тему. Granny16 тоже была сиротой. Если заду-маться, странно получается: моя бабка по отцовскойлинии и дед по материнской оба потеряли отцов навойне. Я родом из мира без отцов. Тем временем мойловец креветок с ввалившимися щеками продолжал:

– Мне не хотелось, чтобы моих детей постигла таже судьба… И я предпочел сыграть труса…

Сын мученика, сложившего голову в Шампани, ко-рил себя за то, что сам не стал мучеником. Я затрясголовой:

– Дедушка, не надо так говорить! Это ведь неправ-да. Ты вступил в Сопротивление, в отряд маки ORA17,в сорок третьем году, в Лимузене…

16 Бабуля (англ.).17 Организация армейского Сопротивления, созданная в январе

1943 г. генералом Фрером. (Прим. автора.)

– Да, но я сделал это с большим опозданием. КакМиттеран… – Он произнес «Митран». – Фредерик, какты мог поддерживать коммунистов? Между прочим,меня чуть не шлепнули ребята Генгуэна18… Конкурен-ты… Опасные люди, очень опасные…

Я мог бы ответить, что выступил в поддержку ком-мунистов из чувства противоречия, бросая вызов сво-ему социальному происхождению, следовательно, илично ему. Мне не хватило смелости признаться, что,кроме всего прочего, я видел в коммунизме продолже-ние традиции христианского милосердия, только дру-гими средствами. Разговоры начистоту между поколе-ниями случаются не так уж часто, и не следует отсту-пать от темы: потеряешь нить, потом ее уже не най-дешь (впрочем, так и произошло). Главное, мой дедрос без отца, потому что тот погиб. В моем случае де-ло обстояло едва ли не хуже: я лишился отца, хотя онбыл жив. И моя дочь наверняка страдает оттого, чтоотец не с ней: с молчанием живых смириться труднее,чем с молчанием мертвых. Мне следовало бы взятьсвоего предка за руку, но в нашей семье не принятынежности.

– Дедушка, ты поступил как герой, когда решил

18 Жорж Генгуэн – французский коммунист, один из руководителей Со-противления в области Лимузен; печально знаменит как вдохновительжестоких «чисток» 1944 г., после Освобождения.

остаться со своими детьми. Тем хуже для Франции.

Произнося эти слова, я знал, что напрашиваюсь наоплеуху, но дед был так слаб, что лишь вздохнул. По-том он спросил, молюсь ли я за него, и я ему солгал.Сказал, что молюсь. Время от времени он нажимална кнопку, впрыскивая себе очередную дозу морфия,и ненадолго улетал. Забавно, подумалось мне, устро-ена наша система здравоохранения: пациенты рако-вых отделений имеют полное право на законных осно-ваниях накачиваться наркотиками, тогда как тех, ктоосмелится принять дозу на улице, отправляют ноче-вать в каталажку, – а разве их болезнь менее мучи-тельна? Когда я вышел из клиники, на улице совсемстемнело, как будто кто-то выключил свет.

В общем и целом дед на смертном одре сказал мнеследующее: «Занимайся любовью, а не войной». Врешающий момент этот бывший майор, награжден-ный военным крестом 1939–1945 годов, проявил се-бя как идеологический сторонник мятежников 1968 го-да. Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять,что именно он пытался внушить мне в свои последниеминуты: Фредерик, ты не знал войны, предшествовав-шей твоему рождению, но твои родители, твои деды ибабки помнят о ней, пусть даже бессознательно, и все

твои проблемы, равно как и их собственные, напря-мую связаны со страданием, страхом, злобой и нена-вистью, окрасившими этот период истории Франции.Твой прадед был героем войны 1914–1918 годов, твойдед сражался в следующей войне, и ты думаешь, чтовся эта жестокость прошла без последствий для буду-щих поколений? Милый внук, ты смог вырасти в мир-ной стране только благодаря принесенной нами жерт-ве. Не забывай о том, через что нам пришлось пройти,и не заблуждайся на счет своей страны. Не забывай,откуда ты родом. Не забывай меня.

Его похоронили неделю спустя на военно-морскомкладбище перед церковью в Гетари, среди покосив-шихся крестов, под тем камнем, где его уже ждалабабушка, на холме с видом на океан и зелень до-лин, сливающуюся с темной синевой вод. На похоро-нах моя кузина Марго Креспон, молодая и, как мневсегда казалось, не слишком склонная к умствовани-ям актриса, прочитала два четверостишия Туле (по-эта-опиомана, покоящегося на том же кладбище, чтои мой дед-морфинист):

Покойся, друг, пускай над нами Твой дух давоспарит. Усни, как ловчий сокол спит, Как спит подпеплом пламя.Покуда в тьму небытия Закаты сходят чередою,

Спи под увядшею листвою. С тобой – весна моя.

Я выбрал эти стихи, потому что они похожи на мо-литву. Выходя из церкви, я увидел, как солнце плавит-ся на ветвях кипариса, словно золотой самородок вруке великана.

12

Прежде чем сделаться моимиродителями, они были соседями

Во Франции настали послевоенные годы: Освобож-

дение, Славное тридцатилетие19, – словом, те годы,когда потребность забыть возобладала над долгомпамяти. С введением оплачиваемых отпусков Гетариутратил часть своего шика: «отдыхающие» заполони-ли пляжи, забили пробками дороги, замусорили пе-сок бумажками в жирных пятнах. Мои деды и бабкипо обе стороны Тропы Амура проклинали демократи-зацию Франции. Жан-Мишель Бегбедер в своем бе-лом свитере наблюдал с балкона второго этажа се-мейной виллы за тем, что происходит в саду доманапротив. Две сестры Шатенье, Кристина и Изабель,играли в бадминтон, или пили оранжад, или наводи-ли марафет, перед тем как отправиться на toro defuego20 в честь 14 июля. Я проверил: сверху, с балкона«Сениц-Альдеи», можно по-прежнему запускать глаз

19 В истории Франции – послевоенный период 1945–1975 гг., характе-ризовавшийся мощным экономическим подъемом.

20 Toro de fuego (исп.) – огненная коррида; представление с фейервер-ками, имитирующее бой быков.

в недра крыльца «Патракенеи», как в декольте. Дом,принадлежавший семейству Шатенье, в прошлом го-ду продали, и мне уже не терпится пошпионить за но-выми владельцами – надо только дождаться, когдаменя пригласит на чай тетя Мари-Соль, которая по-прежнему живет на вилле Бегбедеров. В истории мо-ей жизни все эти географические тонкости сыгралидалеко не безобидную роль. Если бы мой отец не раз-глядывал через дорогу девиц Шатенье, я бы вам сей-час об этом не рассказывал. Для меня выкрашенныйголубой краской балкон – место столь же священное,как балкон дома в Вероне для Шекспира.

Курорты чаще всего не похожи один на другой. НаБерегу басков у каждого пляжа своя особенность.Просторный пляж в Биаррице – это наш бульвар Кру-азет, где вместо розового «Карлтона» – «Отель-дю-Пале», а вместо каннского казино «Палм-Бич» – про-сто казино, пусть и слегка обветшалое. Когда усажи-ваешься на террасе, заказываешь устриц с белымвином и разглядываешь толпу туристов в бермудах,слыхом не слыхавших о танцевальных вечерах мар-киза де Куэваса21, можно вообразить, что сидишь на

21 Хорхе де Куэвас – американский балетмейстер чилийского проис-хождения, основатель труппы «Гран бале де Монте-Карло»; долгие го-ды жил в Каннах, где и умер в 1961 г.

дощатой набережной в Довиле. Пляж в Бидаре ско-рее семейный: здесь собирается та же буржуазнаяпублика со свитерами на плечах, что в Арс-ан-Ре. То-му, кто на дух не переносит воплей тонущей мелюзги,пляжных полотенец от Эрмеса и составных имен, луч-ше держаться отсюда подальше. Пляж в Гетари, про-званный «баскским бастардом», – более дикий и про-летарский, здесь слышен местный акцент и находятприют орды токсикоманов на излечении. Здесь пах-нет фритюром и дешевым маслом для загара, здесьпереодеваются в красно-белых полосатых кабинках,которые снимают на весь сезон. Даже волны в одномзаливе не похожи на волны в другом: в Биаррице са-мые ровные, в Бидаре самые опасные, в Гетари са-мые высокие. Волны Биаррица швыряют тебя спинойнапесок, в Бидаре подстерегают донные ямы, так на-зываемые баины, из которых тебя неудержимо утас-кивает в океан, в Гетари крупная зыбь несет тебя пря-мо на прибрежные скалы. В Сен-Жан-де-Лю прибойкастрировали, построив дамбу, так что местным ста-рикам, оккупировавшим скамейки, остается коммен-тировать только полет чаек да маневры спасатель-ных вертолетов. В Андае – самые грозные валы, втом числе знаменитая Беларра – волна высотой от 15до 18 метров, которую самые безбашенные серферыштурмуют на водных скутерах. Пляжи Альсиона по-

чти неотличимы от бретонских: та же водяная пыль,как будто распрыскиваемая из пульверизатора, та жегалька для тех, кто ценит foot massage22; пляж Шамбр-д’Амур – обиталище независимых романтиков и во-локит, с тоской вспоминающих Арно де Роне23 и его«роллс-ройс»; Берег басков – место, куда съезжаютсявладельцы мини-автобусов «фольксваген», насквозьпрокуренных и увешанных сохнущими купальниками;Ла-Мадраг24 – цитадель снобов, воображающих, чтоодного названия достаточно, чтобы возомнить себя вСен-Тропе. Любимый пляж жителей Гетари и ближай-ших мест – это Эрретегия, великолепный природныйамфитеатр между Ильбаррицем и Бидаром. У негоесть неоспоримое преимущество: парижане не подо-зревают о его существовании. Но почему в моей па-мяти сохранился только Сениц? Неужели только по-тому, что вилла Бегбедеров в Гетари называлась «Се-ниц-Альдея»? Сениц – пляж негостеприимный, с ост-рыми камнями и колючим песком. Он неустроенный,неуютный, неласковый, дикий. Волны здесь большие,тяжелые, беспорядочные, грязные, шумные. Здесь

22 Массаж для ног (англ.).23 Арно де Роне – известный модный фотограф, сотрудничавший с

журналом «Vogue», и заядлый серфингист. В 1984 г. погиб у береговТайваня; его тело так и не было найдено.

24 «Ла-Мадраг» – название виллы в Сен-Тропе, принадлежащей Бри-жит Бардо.

почти всегда холодно. В Стране Басков солнце – ред-кий гость; его ждут; кюре призывает его в воскресноймолитве; о нем без конца говорят; стоит ему выгля-нуть, как все бросаются в «Сан-Марш» или в «План-шу»25. Назавтра опять польет как из ведра, но всемна это плевать – все равно проснутся не раньше пя-ти вечера. Солнце в Гетари скорее аномалия, но какпрожить без тамошних небес? Небо – это переверну-тый океан. Время от времени он обрушивается на нас,умывая дома и холмы морской водой. Единственноемое детское воспоминание связано с самым непри-глядным из французских пляжей. Мой мозг не слу-чайно выбрал его. В Сенице мой отец чуть не погибв девять лет под колесами поезда. На дороге в Се-ниц он повстречал мою мать, проводившую каникулына вилле напротив. В этой же деревне они и пожени-лись. Сениц – средоточие всей моей жизни. Стоит мневспомнить об этом месте, единственном на свете, и ячувствую себя самим собой, я обретаю целостность.Покуда в моем сердце живо это воспоминание, обостальном можно не думать. Моя память ленива, онаприберегает Сениц как шпаргалку, заглянув в которуюлегко восстановить всю мою жизнь. Точно в «Малхол-ланд драйв» Дэвида Линча – лучшем фильме об ам-незии, где простого синего ключа оказывается доста-

25 «Сан-Марш», «Планша» – рестораны в Ильбаррице и Биаррице.

точно, чтобы собрать осколки рассыпавшейся жизни.Представьте себе нарастающий глухой рокот в каче-стве шумового фона – это необходимо для того, что-бы усилить напряжение, ибо мы приближаемся к тер-моядерному центру моей истории. А вот мой рисунок,чтобы вам было проще во всем разобраться.

Две виллы в Гетари (квартал Сениц)КАРТОГРАФИЯ ВСТРЕЧИ

Мама: очень юная, тонкие белокурые волосы, лег-кое платье, светлые лазоревые глаза, белые зубы,

скромное достоинство маленькой аристократки с без-упречными манерами, ум и невинность, прекрасно со-четающиеся в ее лице друг с другом, нетерпеливоежелание вырваться из пут благородного семейства,безграничный романтизм, чистота тела и души. Вся вожидании долгой жизни, наполненной поэзией, любо-вью и удовольствиями. Готова к тому, чтобы ее заво-евал…

Папа: худощавый молодой человек, богат, немноготушуется перед старшим братом, прилежен, в 18 летсовершил кругосветное путешествие, задумчив, лег-ко увлекается, зеленые глаза смотрят пристально, на-смешлив, но без колкости, с юности, подобно своемуотцу, интересуется философией и литературой, меч-тает покорить Америку, страну своей матери, спокоен,но не пресыщен, пытлив, жизнелюбив без пошлости,обладает чувством собственного достоинства, улыб-чив, ненавидит снобов, поскольку хорошо с ними зна-ком, жаждет обнять весь мир и мою мать.

Такими я представляю их себе по фотографиям – влучезарном сиянии молодости.

Отец в костюме из альпака выходит из «Сениц-Аль-деи» с «Эннеадами» Плотина под мышкой.

Мать в юбке в горошек выходит из «Патракенеи» спластинкой-сорокапяткой «The Platters» в руках.

Разделяющая их дорога носит название Тропа Аму-ра – нарочно не придумаешь.

Пытаюсь вообразить себе эту встречу, не будь кото-рой, не сидеть бы мне сейчас в камере, съежившись иуткнувшись лбом в коленки. Матери 16 лет, отцу – 19.«У младшей сестры грудь была пышнее, но я выбралстаршую, а почему, не спрашивай, сам не имею поня-тия», – сорок лет спустя признался мне отец в ресто-ране «Ориан-Экстрем». Да ладно, чего там! А то я незнаю, что он влюбился в нее по уши, а она в него. Как-то вечером во время toro de fuego отец обнял матьза талию и прижал к себе. Потом они прыгнули в от-цовскую малолитражку, и случилось чудо: вселеннаяпредстала перед ними во всем своем совершенстве,жизнь упростилась; в такие моменты все становитсяочевидным – впрочем, почему я говорю «моментЫ»,когда всем известно, что подобное бывает раз в жиз-ни, и мне тоже довелось это испытать, но всего лишьоднажды. Любовь пронзила их одновременно, в еди-ный миг, такого ни с кем и никогда прежде не случа-лось – прошу вас, не убеждайте меня в обратном, ибоэта мысль служит мне утешением.

Несколько лет подряд они скромно поглядывалидруг на друга, вместе ходили на пляж или к мессе, пи-ли лимонад (мой отец не выносит спиртного), можетбыть, танцевали, катались на велосипеде, сетовали

на своих родственников, смотрели на море и навер-няка строили воздушные замки. После первого поце-луя они тайно встретились в Париже, в его гарсоньер-ке на улице Саблон. Именно там они еще до свадьбыпознали друг друга в библейском смысле слова. Неупрекайте меня в непрофессиональном подходе, про-сто я предпочитаю не задумываться над подробностя-ми сексуальной жизни моих родителей. Мне достаточ-но представить себе, что им было хорошо и неловко,сладко и страшно, чудесно и ужасно. Моя мать дол-го боялась забеременеть, потому что была несовер-шеннолетней: в ту пору совершеннолетие наступалов 21 год.

В те годы на Берегу басков часто устраивали ве-черинки. Ходили в гости в Байонну, на виллу Дени-зы Армстронг, манекенщицы и модельерши, дружив-шей с Джозефиной Бейкер (у нас произносили «Ба-кер»), где толклись семейства Виллалонга и Орн-и-Прадо, герцог де Тамам по прозвищу Кики, Ги д’Арканги Андре-Пьер Тарбес. По средам молодежь отправля-лась в «Казино Бельвю», в «Сонни’з» в Биаррице илив «Белого слона»… Отчеты об их ночных безумствахпотом публиковались в местной газете и были подпи-саны «Баронесса Бигуди». На чай в «Сениц-Альдею»заглядывала Мариза Беренсон, тогда не расставав-

шаяся с Арно де Роне. Питер Виртел, муж ДеборыКерр и сценарист «Африканской королевы», открылдля себя Берег басков во время съемок фильма «Ивосходит солнце» по мотивам романа Хемингуэя, об-новив на баскских волнах привезенный из Калифор-нии лонгборд. Эта чрезвычайно «продвинутая» парапринимала гостей у себя в Сен-Жан-де-Лю. Мой отецненавидел светские сборища, но его старшая сестраводила знакомство со всеми знаменитостями, и моибудущие родители волей-неволей следовали за ней вароматном шлейфе ее духов. Мою будущую мать всеэто приятно будоражило, хотя немного раздражало.

Так же крепко держась за руки, Мари-Кристина иЖан-Мишель умотали в Соединенные Штаты – вро-де бы закончить образование (отец в Гарварде, матьв Маунт-Холиоке), но на самом деле – чтобы побытьвместе, подальше от строгих родителей и испустив-шей дух страны, подальше от послевоенного идиотиз-ма.

Потом они вернулись. Над деревней Гетари стоитстарая церковь, в которой 6 июля 1963 года они об-венчались: он – в цилиндре и сером рединготе (трид-цать лет спустя я надел точно такой же, отправляясьв церковь в Бо-де-Прованс, и выглядел в нем так же

нелепо); она – в белом платье, с цветами в белоку-рых волосах. В детстве, гостя у деда с бабкой в Нейи,я смотрел любительский фильм, запечатлевший этуцеремонию; его показывали в гостиной – Granny ве-шала экран и задергивала шторы; мне кажется, я ни-когда не видел ничего восхитительней. Именно в этомфильме я единственный в жизни раз видел, как Жан-Мишель Бегбедер под стрекот бобин кинопленки, по-хожий на предельно учащенные щелчки метронома,целует в губы Мари-Кристину, графиню де Шатеньеде ла Рошпозе де Юст дю Сент-Ампир (а также, каклюбил повторять во время просмотра отец, «и про-чих мест, открывающихся во время отлива»). У мате-ри вьющиеся на концах высоко поднятые длинные во-лосы – как у Брижит Бардо в «Презрении», вышедшемна экраны в том году; отец – худой и немного скован-ный в своей накрахмаленной манишке; их обступаюттанцоры в баскских костюмах; под бой барабанов извуки флейт жених и невеста, наклонив головы, про-ходят под аркой из цветов; хор в красно-белых наря-дах выстраивается почетным караулом в две шерен-ги; помню, мне казалось странным, что эти двое, та-кие юные, такие влюбленные, такие робкие в окруже-нии многочисленной родни, могут быть моими роди-телями. К несчастью, вещественное доказательствовпоследствии оказалось утрачено в результате беско-

нечных переездов главных действующих лиц. И моймозг ухитрился забыть о том, какой парой они были.Я никогда не знал их такими, мои воспоминания отно-сятся к тому времени, когда они уже расстались, – какбудто я выбросил все отжившее в мысленную помой-ку, а потом щелкнул мышкой, дав команду «Очиститькорзину».

Мой старший брат родился год спустя. Я же не при-думал ничего умнее, как прийти в этот мир в 1965-м – немного рановато, и куда я только торопился?Детьми мы были желанными, но все равно появилиськак-то неожиданно. Чересчур быстро, один за другим,никто этого не планировал, и пришлось спешно пе-рестраиваться. Отец настоял, чтобы старшего сынаназвали в честь деда Шарлем, а меня мать нареклаФредериком – по имени героя «Воспитания чувств»,настоящего неудачника. Вскоре родители разошлись.Вы замечали, что все сказки всегда заканчиваются вдень свадьбы? Я тоже дважды женился, и каждый разв решающий момент, когда надо произнести: «Да»,меня неизменно охватывал страх – неприятное пред-чувствие, что все хорошее уже позади.

13

Правда о Ламберах

Эвелина и Мари-Соль Бегбедер, старшие сестрымоего отца, рассказали мне об одном эпизоде, имев-шем место на вилле «Наварра» во время последнейвойны. Эта история не только позволяет мне похва-стать заслугами моих деда и бабки по отцовской ли-нии, но и доказывает, что нарушать законы иногданеобходимо. Закон не всегда прав, особенно во Фран-ции. Например, по закону правительства Пьера Лава-ля, действовавшему в 1940 году, По находился в сво-бодной зоне, тогда как в Париже для определеннойкатегории жителей ношение желтой звезды являлосьобязательным. Пьер де Шатенье, как я уже упоминал,сожалел, что слишком поздно вступил в Сопротивле-ние, – но все-таки он в него вступил. А теперь о го-роде По: его население увеличилось впятеро за счетпритока евреев, преследуемых французской полици-ей в их собственной стране. Так вот, еще в июне 1940-го друзья по христианским кругам тайно предложилиШарлю и Грейс Бегбедерам спрятать у себя богатуюеврейскую семью, вынужденную бежать из Парижа,бросив все свое добро. В столовой за большим обе-

денным столом состоялась жаркая дискуссия, и я до-рого дал бы, чтобы ее послушать…

Шарль. Не должны ли мы как прежние сторонники«Аксьон франсез» отказать евреям в приюте? Я раз-говаривал с Моррасом26 в Сен-Реми-де-Прованс. Оннастолько оглох, что мне пришлось при всех кричатьему в ухо, что мы против немцев. И что он мне от-ветил? «Ах да! Ваша жена – англичанка, вам многоепрощается!»

Грейс. Прежде всего мы католики, а архиепископТулузский во всеуслышание заявил, что «евреи – этомужчины, евреи – это женщины, они часть рода чело-веческого и наши братья». Христианин не имеет пра-ва об этом забывать.

Шарль. Darling, ты же понимаешь: эти люди привле-кут к нам внимание полиции и немцев. Или мне следу-ет тебе напомнить, что твоя родина не очень-то под-держивает бошей? Если они прознают, что мы прячемевреев, нам грозит депортация. Ты действительно го-това подвергнуть опасности наших детей ради спасе-ния неких Ламберов, – даже от их кретинского имениза сто метров несет фальшивкой! – с которыми мы да-же незнакомы?

26 Шарль Моррас (1868–1952) – французский журналист, поэт, публи-цист и политический деятель, убежденный антисемит; поддерживал ре-жим Виши.

Конец ознакомительного

фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-

гальную версию на ЛитРес.Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-

той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильноготелефона, с платежного терминала, в салоне МТСили Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другимудобным Вам способом.