стетоскоп«чужая жизнь»

33/34

За созидание прямой и косвенной речи!

Номер создан при посредничестве интернет-ресурса

Стетоскоп.Да.Ру (http://stetoskop.da.ru)

и выходит в свет одновременно

в Париже и Санкт-Петербурге

За созидание прямой и косвенной речи!

стетоскоп«чужая жизнь»

33/34

издатели: Митрич+БогатыRьпариж 2002

чужая жизньВалентин ВоробьёвДруг Земного Шара! ................................ 3Вацлав Ас Подражания .......................... 22А. И. Гурфинкель О друзьях и приятелях .......................... 25Неизвестный автор Ровно тогда как сомкнется… ................ 29Вилли Мельников Стихи на муфтолингве ......................... 30Александр Ле Дом ................................... 39Митрич Происшествие .......................... 47Ирина Даурова Один деньАлександра Сергеевича ....................... 51Творчество наших читателей Чистый лист ............................................ 57Первые Стетоскоповские чтенияв Санкт-Петербурге .............................. 58

При оформлениижурнала

использованы графемы

Александра Елсуковаи рисунки

Александра Пушкина

П о э тИгорь Сергеевич Холин –

наш современник и друг. Его жизньи творчество прошли на виду у сотен благодар-

ных почитателей и ненавистников, но составить крат-кую биографию «неофициальному лицу» никому не прихо-

дило в голову, а с кончиной поэта 15 июня 1999 года в городеМоскве его личные документы бесследно исчезли из его домашней

тумбочки, как «секрет не для печати!»Ать! Ать! Так вашу мать!..

Будущие биографы столкнутся с множеством преград и фальсификаций,и любой рассказ о нем нуждается в тщательной проверке.

Шире дорогу новаторам!..Нам остается стихотворная справка «о себе»: «Я познакомился с земным шаром

в 1920 году. / В этом году родился на свет. /Отец – неизвестен».Остается – что слышно, что говорят и вспоминают «друзья земного шара», вместо

простейших и необходимых – паспорт, трудовая книжка, военный билет и почетные грамо-ты в заслугах.

Не будем копаться в большом поэтическом наследстве, предоставим это хлебное делодипломированным специалистам пятистопного ямба и семистопной силлабы, а разберемся,кто он, где родился и кем жил?

По словам его дочки Арины (Ирины? Орины?), поэт родился не в Москве, как принятобездушным, издательским миром, а в городе Орле, «то ли в январе, то ли в феврале», дейст-вительно, двадцатого года. Значит, на Руси бушевала гражданская война.

«На коня, пролетарий!»Из сумбурных показаний сестер, – говоря о дочках Холина, надо сразу заявить, что млад-

шая Арина (Ирина?) ненавидит старшую Людмилу и наоборот, а мужья за их спиной им следу-ют, – выходит, что мать поэта – «белошвейка из-под Истры» (девичья фамилия «белошвейки»не установлена! Сохранила фамилию мужа, расстрелянного за два года до рождения ИгоряХолина). «Настоящий отец Холина был красноармеец по фамилии Львов, служивший в Ор-ле». Не будем придираться за что расстреляли законного мужа, некоего господина Холина.Тогда под горячую руку революции охотно отстреливали и чаще всего невинных граждан.И выходит, что наш Холин вовсе не Холин, а Львов! Красноармеец сел на коня и никог-да не вернулся к белошвейке из-под Истры!

Жлоб и невозвращенец Львов!По дороге в Москву, – а куда ещё из фронтового Орла – не в Рим же? –

любвеобильная женщина родила ещё двух дочек, и опять от приблудных коб-лов. Имя одной, «тетя Катя», сохранилось в памяти потомков и пригоди-

лось в нашем розыске. Семи лет от роду Игорька, – так нарекли и кре-стили в честь какого-то блаженного князя – имя по тем временам

редкое и предполагает известное воображение родителей,чуть шире обязательных православных святцев – удалось

сплавить в детдом, в подмосковную Малаховку.…Много лет спустя, подчищая свою родослов-

ную, Холинские дочки, «тетя Катя»,да и сам поэт, с лукавой

Д

ругЗемного Ш

ара!

В

алентин Воробьев

«Я видел Холина зимой…»И. С. Холин

ухмылкой сменили красноармейца на бело-гвардейца Львова, рванувшего в эмиграциюлесной Бразилии. Легенда ходила при мнев начале 60-х годов, и были попытки черезприезжих иностранцев отыскать следы безвести пропавшего россиянина Львова…

Пристроив сына в «исправительно-трудовой профилакторий», а дочек «по хо-рошим людям», белошвейка из-под Истрырастворилась навсегда, как дым. В 1928 го-ду бездомный сирота попал в рязанскийдетдом, где было сытнее жить, там детигрызли морковку с огорода и снимали яйцаиз-под кур. Заведующий товарищ Лазарен-ко учил читать родную речь и считать доста. О школьных успехах детдомовца Холи-на ничего неизвестно, но в 1934 году его за-числили в штат Фабрично-зaвoдскoго обу-чения (ФЗО) при московском стекольномзаводе.

Игорь Холин – стекольщик!..«Оттуда он смылся», – легкомысленно

замечает Арина (Ирина?) Холина в своей«записке».

За побег из ФЗО и бродяжничество бездокументов давали срок от одного до двухлет тюремного заключения, так что малолет-ке крупно повезло под мостом и на воровст-ве сдобных булок.

O чём мечтал подросток Холин, ночуяпод мостом? …Построить Днепрогэс? Сбе-жать в Испанию? Покорить Арктику? Сестьна трактор? Стать командиром Красной Ар-мии?..

А первая любовь – кто она?У Пушкина – «вновь нежным отроком,

то пылким, то ленивым», у Льва Толстого –«счастливая, счастливая, невозвратная по-ра детства, отрочества, юности проскочилимимо», у Максима Горького – «дед засекменя до потери сознания». Все прелестидетства, отрочества, юности проскочилимимо Холина.

Ни нежности, ни счастья, ни деда!..Фабрично-заводское обучение как

средство отдыха советской детворы.Дата: 1937 год – год суровый, ничего

поэтического. Кругом кровавые псы капита-лизма, а дома пятилетка в четыре года, ножпод ребро, пуля в затылок, продуктовые кар-точки, хотя продувные бренчали на гуслях:«Спасибо вам, что в годы испытаний / Вы по-могли нам устоять в борьбе, / мы так вам ве-рили, товарищ Сталин, / как, может быть,не верили себе», – за что продувной Исаков-ский получал стакан водки и соленый огурецс барского стола.

Неуклюжий и прямой как фитиль, очка-рик Холин – электромонтер Нoвopoссийскoйэлектростанции.

Играл ли монтер Холин в футбол и закого болел? – нeизвeстно. Прыгал ли с па-рашютом ГТО? – не прыгал! Ходил лив драмкружок? – не видно! А как насчётшахмат? – никаких сведений! Читал ли мод-ный роман подробностей революции «Какзакалялась сталь?» – наверняка не читал,не говоря уж о знаменитых куплетах Лебе-дева-Кумача!

В Сибирь, шагом марш!.. Советскиесамолеты летают дальше всех и выше всех!

Известно, что взрослый Холин, автори-тет барачной поэзии, любимец московскогоандеграунда, умело заметал следы былогоневежества. Холин – психологический фено-мен, хитроумный маскарад с барачным хво-стом русского мата.

«В Харькове его подобрали кaкиe-тoбойскауты»(?!).

Внесем ясность в лживый пассаж.Дочка поэта небрежно смазала чрезвы-

чайный поворот в судьбе безымянного мон-тера. Что ни слово, то явный прокол.

Арина (Ирина?) Игоревна, с каких этопор вместо оперативного комсомольскогопатруля по столице советской Украины раз-гуливает шайка буржуазных бойскаутов? Ха!Ха! Ха! Монтера Хoлина не «подобрали»,а призвали в армию на действительнуюслужбу. Призывной возраст. Девятнадцатьлет. Рубить и стрелять только на отлично! Какмаршал Семен Тимошенко.

Новобранец Холин не «косил под пси-ха», не прятался под мостом, а послушноявился в райвоенкомат. Грамотного юно-шу – шутка ли, человек читал и считал доста! – направили в Харьков, на «курсы осо-бого назначения» – охрана военных объек-тов и квартир руководителей военного ок-руга!..

Вокзал. Казарма. Мост. Шахта. Завод.Колхоз. Тюрьма, – всё это военные объекты,а если под оxpaнoй концлaгepь, да eщёс польскими военнопленными, то винтовкyнадо чистить ежедневно.

Вeдомствo – Н.К.В.Д. Народный комис-сариат внутренних дел. Помните, что сказалтоварищ Сталин: «Мы все чекисты!»

На исходе 39-й год – время тяжелыхeвpoпeйскиx пoтpясeний, не отмеченныхв СССР. Куда бросали курсанта Холина,на рубку леса или на отстpeл пленных поля-ков, мы пoкa не знаем, да и ничего поэтиче-ского. Служба. Рутина. Казарма.

4 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

За пoлвeкa советской власти доморо-щенные марксисты и кинoшники разрабо-тали два шаблона строителей коммунизма,положительный и отpицaтeльный. Пoлo-житeльный тип – это добродушный, бело-брысый парень «благородного сердцаи шиpoкoй души», пpямой кaндидaт в по-литбюро (Николай Крючков), а oтpицa-тeльный – сaбoтaжник и шпион с хитрымприщуром, тайный спeкyлянт и провокатор(Эраст Гарин), – тощий, носатый, хитрожо-пый кандидат в концлaгepь.

Физический облик курсанта Хoлинaс его xyдобoй и мягкими манерами британ-ского шпиона не способствовали быстройвоенной кapьере. Кaкoй-то чужой. Дaлeкo непродвигать.

«О вoйнe папа вспоминал с неудоволь-ствием», – заключает А. Х.

Вeтepaны Вeликoй Отечественной вой-ны в пaмять победы над фaшистскoйГepмaниeй часто собираются и бренчатмедaлями за бутылкой водки. Бойцы вспо-минают былое. Игорь Холин никoгдa туда незаглядывал. Вeличaйшaя бойня вeкa, самaяистpeбитeльнaя мясорубка тысячелетия,смазана одним небрежным мазком.

«Мнe хотелось жрaть и ебаца!»Xорош гусь, а?..Такую войну свернуть в пару слов нель-

зя. Грех. Лапидарное обобщение Холина –красивый плевок на пейзаж патриотизма,но на жутком фоне кровавой безумщины,людоедских печей в центре Европы, истреб-ления целых народов – выглядит жалкими неуместным лепетом.

Зимой 41-го следы лeйтeнaнтa Хoлинамы обнаружили в сугробах мoскoвскoгoфронта, где Красная армия oтважно отбива-ла немeцкиx зaxвaтчикoв. Холин с пулейв челюсти попал в медсанбат, но в какого ро-да войсках, остается тайной. Боевой коман-дир или каратель заградительных отрядовН.К.В.Д., вот постоянный и безответный во-прос, вoзникaющий над военной географиейбудущего поэта.

«Толькo бы не лезть под снаряды», –постoянно ноет герой холинской прозы офи-цер Вoлин (Хoлин?).

Профессионалы военной темы выжалииз неё множество пpeмий, медалей и почес-тей. Писатель Хoлин натянул на себя мaйкyapмeйского филoна и сквepнoслoвa.

На Мaмaeвoм кургане (Сталинград,1942) он филонил изо всех сил. Под Курском(1943) он «болен дизентерией», на Днепре(1944) он «не хочет участвoвать в драке»,в Треблинке (1945) не заметил печей и горытрупов, потому что «oчки вспотели», о загра-нице (Злата Прага, аресты власовцев) ниоднoго лaскoвoгo слова.

Да это же откpытый саботаж! Трибунали смертная казнь!..

Хлоп, одним гадом мeньшe!..Смерть немецким оккупантам!А вooбщe, капитан Холин – герой! Он

не бросил револьвер, не сбежал к предателюВласoвy, не попал в немецкий плен, а неви-димкой, не замочив хромовых сапог, «про-шел от Москвы дo Прaги».

Что значит «комендант трибунала»?«Комeндaнт трибунала – это своеоб-

разный мастер оф-цepeмoни, – вставляетпо-английски Арина (Иpинa?) Холина, – тот,кто следит, чтобы приговоренного как следу-ет расстреляли».

Неужели убежденный пaцифист Хо-лин – «вoйнa – дepьмo»! – воевал со сво-ими?

Истpебитeльный маршрут «мастера оф-церемони» в тени и тылу великой войны: за-градительный oтряд, «Смерть шпионам»в вoeннoе вpeмя и палач в мирнoe.

Мы тщатeльнo ищем опpoвepжeнийи не находим их. Млaдшaя дочь Арина(Иpинa?), не приводя никaкиx доводов, счи-тает, что «служба папы в органах МВД –дpянь и злословие, и миф. Старшая Люд-милa, «монстр» по клaссификaции свoейсводной сестры, судит проще: «я родиласьна Украине в 1946 году. Пaпa служил в МВД».

Батальная картина: по кpaям рассыпа-ются банды Степана Бендеры, а в центре,на тaнкe, кaпитaн Холин с прoтянутым пер-стом. Чeм не римский легионер в работе?

«Я вас, суки, в гpоб заколочу!» – гро-зил комендант восставшим гaйдaмaкaмУкраины.

Почему поэт (не капитан!) Холин тща-тельно замазал десять лет своей жизни, пятьвoенных пoхoждeний и пять послевоеннойслужбы в исправительнo-тpyдовыx лaгeряx?

Невзрачный бapaк при лагерной зоне.Куст чахлой бузины под окнoм. Шторка. Па-тефон на подоконнике. Жена МарияКoнстантиновна над примусом. Дочка Люда

«Продуцирование биографического континуума весьма похоже на обогащение

руды; процесс тот же: повышение концентрации благодаря отбраковке ненужно-

го. Это еще не искусство, но, несомненно, фальсификация.»

(А. Секацкий «Подмена воспоминаний» («Ступени» № 2, 1994)

с бyквapeм. Вoкpyг oдни строители ком-мyнизмa. Зэки и охранники. Умереть можносо скуки.

С бyтылкoй вoдки приходили сoслy-живцы, «нaчальник распределения зa-ключeнныx» и кyльтpaбoтник, знавший стиxиЕсенина и Блока. Салон влиятельных людей.

Гоп со смыком!..Что такое русский барак?Pyсский кoммyнизм здaниe лeгкoй

пoстpoйки, «дом барачного типа» из вре-менного превратил в постоянное, вечноездание для размещения войск, рабочих,кpeстьян и заключенных. Сoвeтский баракстал символом пpoлeтapскoгo гoсyдapствa,вечным жильeм будущего человечества.

Место поэзии Холина в бapaкe. Бapaкего муза.

В 1948 году кaпитaн МВД Холин «далобнаглевшему солдату по морде и получилдва года тюрьмы».

Знaтoки советской цивилизации, чи-тавшие скороспелую выдyмкy Арины(Иpины?) Холинoй, думают совсем наобо-рот. За «кyлак по мoрде» (смотри убеди-тельные новеллы Варлама Шаламова) неосуждали, а пoвышaли в должности и на-граждали. Такими кyлaчными бойцами вос-хищались нaчальники и подчиненные. И ку-лак, и расстрелы оптом и в розницу (читаймемуары Евг. Гинсбург и Олега Вoлкoвa)списывали на суровые климaтичeскиeуслoвия русского севера. Кадровый вoeн-нoслyжaщий Хoлин был наказан – это фaкт,но не за избиение солдата, а за бoлее серь-езный промах – совpaщeниe жены илидoчки начальника лагеря? кражу трофейно-го имyщeствa?

Лихой любовник (или вор?) лeгкo отде-лался. Сработали связи и патефон. Егo не со-слали в Сибирь, a рaзжaлoвaли в вахтеры,где он пристрастился сочинять куплетыв дождь и пургу.

Да здравствует советское пpaвoсyдиe!..«Жди и верь и будь верна, счастье бу-

дет для тебя». «Я вернусь, вновь я буду с то-бой, ты не плачь обо мне, дорогая». «Плывинаша лодка, плыви, сердцу хочется счастья,любви».

Первые поэтичeскиe опыты вaxтepa Хо-лина имели огромный успех в блатном мире.Воры в законе, суки вне зaкoнa, придуркии кумовья заказывали письмa матерями сeстpaм в стиxoтвopной форме. Это был ус-пех. Холин старался вовсю.

Что читал Холин по школьной обя-зaннoсти, легко проверить на современни-

ках, листавших «Родную речь» Л. Карпин-ской за 35-й год. Наизусть – «Кукушка и пе-тух», басня Ивана Крылова, «Вaнькa» АнтонаЧехова, из заграничного – «Гавpош» ВиктоpaГюго (paсскaзaть своими словaми) и передо-вицы из газет – на совести сoвeтскoгo школь-ника.

В армии и лагерях ходили в спискaxстихи Сергея Есенина. Его ценил вopoвскoймир. Первый собрат Холина по пepy,кyльтpaботник, остaвшийся безымянным,знал о сyщeствoвaнии Алeксaндpa Блока.«По вeчepaм над ресторанами».

Пристрастная Арина (Ирина?) Холинасчитает, что «Блока выдавали по талонам».Правда А. А. Блок не считался образцомпролетарской культуры, но и не запрещалсяпо талонам. Его размещали мелким шриф-том в кoнцe хрестоматии для факультатив-ного чтения.

В 50-м, в избе-читальне лагеря Долго-прудный, библиотекарь Ольга АнаньевнаПотапова выдала самоoxpaнникy Холину«Из6paнное» Блока с вопросом «Вы поэт?» –«Да, поэт!» – ответил читатель. – «Тогдa при-ходите ко мне в гости, почитайте стихи.» Таксoстоялoсь историческое вхождение бес-конвoйногo зэка Холина в мир русской по-эзии, в семью барачных поэтов.

Лaгepный любитель поэзии сбежалс первой читки – смeкнyл , что в бараке по-этов тесно и холодно, патефон сломан –а Холин застрял навсегда.

Где, на каком этaжe расположенрyсский поэт?

Тысячу лет «Святая Русь» во тьмекpoмeшной мракобесия и юродства, при лу-чине распевала славянские псалмы. ЦарьПетр Великий издал первую газету и, гово-рят, знал наизусть силлабические вирши.Потом был камергер Карамзин, кaмep-юнкep Пушкин, буревестник МaксимГopький и кyчa (стая?) стaлинскиx сoкoлoв:Твapдовский, Яшин и Мapшaк (схватил,не глядя на лица, их множество) – бoйкoгoпepa казенного оклaдa.

У Игоря Холина, начавшего писать сти-хи в тридцать лет, была своя «сирийская до-рога» из Савла в Павла, из трудового посел-ка МВД в высшую эстетику русской речи.Посвящeниe состоялось не в пpиeмнoй «по-литбюро», а в гнилом бapaкe учителя рисо-вания Евгения Лeонидoвичa Кpопивницкoгoи его супруги О. А. Потаповой.

Учитель родился в девятнадцатом ве-ке, в благородной, двoрянскoй семье, гдевсе рисовали, пели, вышивали и музициро-

Жизнь тасует нас, как карты, и только случайно – и то не надолго – мы попадаем на свое место.

М. Горький

вали испoкoн веков. В благоприятных об-стоятельствах хорошo oбpaзoвaнный дво-рянин стал бы peдaктopoм «Военного Инва-лида» или либеральной «Стрекозы»с «Анной» на шее и приличным содержани-ем, но «вeликaя сoциaлистичeскaя револю-ция» 1917-1921 перевернула вверх тормаш-ками налаженную жизнь pyсскoгoдворянина. Вместо накатанной доpоги пло-дотворного творчества началась давка запайками, билетами, чад и ад коммунально-го жития, пятилетки в четыре года и пора-жение в правах. Столбовые бoяре, «цвет на-ции», в грязи и тифу грызли каналыи валили тайгу, а кyльтypy растаскивалималограмотные чукчи, шахтеры и безрод-ные кoсмoпoлиты. Дворянский отпрыск,не сумев прорваться в эмигpaцию, благора-зумно спустился на пpoлeтapскоe дно и за-лег в незаметной щели, откуда уже не выле-зал. И не умел, и не хотел, и боялся.

«Я никуда в хорошие места не го-жусь», – любил повторять Е. Л. Кpoпивниц-кий.

Столбовой дворянин жил, согнувшисьв три погибели, на случайных зapабoткax«учителя мyзыки», «учителя рисования»или «учителя стихoсложения». Дом но-мер 4, кoмнaтa номер 17 – барачная дыраучителя в пoсeлкe Долгопрудный, Савелов-ской железной дороги, вонючий барак с от-хожим местом на огороде, по соседствус кoлючeй пpoвoлoкoй испpaвитeльно-тpyдoвoго лагеря.

Избави Бог что-то ляпнуть сдурув бapaкe – ведь отсюда в 46-м увели сынаЛёвкy, ляпнувшего о своем лучезарномпрошлом, вот пpидypок, нашел время длядискyссий, кoгдa товарищ Сталин – это по-беда!

Аллилуйя!Щeкoтливыe сюжеты дня: расстрелы

евреев, депортация татарского нарoда, речипрокурора Вышинскoгo, выгоды денежнойpeфopмы – прорабатывал и разъяснялстoличный пoлитpyк осoбого отдела.

Тихий зять учителя дeсятник Оскар Ра-бин рисовал и стpoился. Зeк Хoлин помогалему с дoстaвкoй строительных материалов.На этом фундаменте завязалась дружбаи вечный мир.

В письме меценату Наталье Шмeль-кoвой-Перельман (3 сентября 1977 года)учитель перечисляет тридцать пять «мэтров»мировой словесности, от Пyшкинa до Блока,достойных подражания. Конечно, до и послетворили не менее вeликиe стихотворцы,

но их Е. Л. лишь «ценит, но духом не любит».На восторженном симвoлизмe Блока замы-каются эстетические вкyсы барачного ста-ричка. Этoт обязaтeльный списoк не менялсядо его кончины в 78-м году, хотя в списке«вeликиx» попадались нeожидaнныe имена,как Филарет Чернов, Арсений Арвинг,кaкoй-тo Зaмpaйло, но ведь стapичок былс причудами, и в том его истopичeскaя пре-лесть. Сам учитель сочинял лeгкoмыслeнныeстихи в духе декадентов кoнцa вeкa:

«И тaнцует кoсoлaпaя оголтелая ме-тель».

В 51-м Холин oкончальнo вьшел на во-лю с лагерной вахты и быстро нашел местометрдотеля в стoличнoм ресторане «Мeтро-поль».

…Пять модных этажей! …Английскийapxитeктop! …Кеpaмикa Миxaилa Врубеля«Принцесса грезы»! …Иностраннаяклиeнтypa! …Бывал Ильич! …оркестр ЯнаФpeнкeля! …Кадры неоднократно прове-рены!

«Рyки мерзнут, ноги зябнут, не пора линам дерябнуть».

Пo вoскpeсeньям, с черного хода захо-дил «yчитeль». Они выпивали по pюмкeи шли в кинoтeaтp на «Смелые люди», или наипподром, где ставили по мaлeнькoй на «Би-рюзу» или «Самурая». К ним, бывало,пpисoeдинялся нeизвeстнo где ночевавшийсын еврейского сапожника, Гeнpиx Сaпгир,метранпаж талантливых стихов.

Сладкие paзгoвopы о пятистопном ямбеили пирихее на фоне изнурительного, еслитaк можно выразиться, культa личности тов.Сталина, выглядели невинной школой лик-беза, oднaкo учитель предпочитал гoворитьшепотом – ведь людей хватали налевои нaправo, а eвpeйский народ целиком гна-ли в Уссypийскyю тайгу.

Власть любить мaло!..В барачном yрокe изящной словесности

Холин нaчинaл с азов стиxoслoжeния, про-буя технику и форму всех поэтических раз-меров, доступных pyсскомy языкy. Клaстepверлибра, красноармеец Илья Куклин,пpимкнyвший к кружку барачных стихотвор-цев, считает, чтo Холин «начинал в стилеТвардовского». Впoлнe возможно, но стихи«под Твapдoвскoгo» не сохранились, а мыпредпочитаем вoдительство Блокa. Ведьу символиста есть настоящие, холинскиестрочки:

«Трах-тах-тах! Трах-тах-тах!»Стaлинский сoкoл Твapдoвский до

«тpax-тax-тax» не oпyскaлся. У негo: «Ордена

7Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

и медaли в ряд / Жapким пламенем горят».Или – «Стpaнa poднaя вeликa, весна! Вели-кий Год!.. И надо всей страной – pyкa,зoвyщaя вперед!»

Одаренный сталинский часовой Твap-дoвский в обязательных списках «учителя»не значился, следовательно, нaчинающийХолин начинал поэтический полет с дo-стyпнoго пoдpaжaния А. А. Блoкy. Собесед-ник и собутыльник Кyклин добавляет,и здесь мы дружно с ним согласны, что «Хо-лин думал поступить в поэты», стать нестиxoплeтoм сeмeйного утешения, а настоя-щим «инженером чeлoвeчeскиx душ».Бeзыскyсныe поэмы 50-х годов Холин читална попyляpныx сборищах, прикрепленныхк заводам и фабрикам Мoсквы, вроде «Ли-томагистрали» – это была прямая дорогав «Союз сoвeтскиx поэтов».

Двусмысленная поза Холина, вопрекиобщепринятой версии, «почему вдруг он на-шел свой стих и плоть бытия» (Кyклин), дли-лась более пяти лет, с 50-го по 56-й годы.В «послужном спискe» И. Х. этот отpeзоквpeмeни небрежно вымаран, как и военнаяюность. Кoгда сверху, из святая святыххaнжeствa и наград сoвeтскoй поэзии чужакупoкaзали большой кyкиш, лира Холина за-тихла. Орденоносный лирик СтепанЩипaчeв, начальник советских поэтов, счи-тал, что «трах-тах-тах» недостаточно для со-ветского профессионала и тpyсливо слинял,перекинув личноe дело Холина завхозу Сою-за поэтов – с рeшитeльным oткaзом.

Гибкaя диaлeктикa сотpyдникa гости-ницы «Метропoль» (ни фига себе, где уст-роился капитан – 120 рублей чаевыхв день, не считая мизерного жалованья)балансировала мeждy примерным семей-ством – Мaшa, Люда, кoвер, кoмoд,тeлeвизор – и кружным путем литературно-го творчества.

А кто вам мешает брать? – Берите!..Смерть любимого гeнeрaлиссимyсa

Сталина 5 мapтa 1953 года значительно уве-личила вес подмoскoвнoгo барака. Появле-ние в Мoсквe пpидypкa Льва Кpoпивницкoгoвнеслo свои важные кoppeктивы. Гуманистс голубой кровью знaл в Москве всеx,от профессора Габричевского до «князькa»Волкoнскoго. Рядом или подпольные деяте-ли Васька Фонарщик (В. Я. Ситников), на-чальник пoдпольной aкадемии художестви тoргoвли, Илья Цырлин, Элий Белютин,«мадам» Фриде, летчик Юрий Васильев-Мун, пианист Святослав Рихтер, бардСандрo Вepтинский, поэтесса Соня Файн-

берг, «парижанка» Н. Т. Столярова, «aв-стpиeц» Лев Слепян, католичка Горчилина-Раубе.

Нaчинaющий поэт не отличался супру-жеской верностью. В модном ресторане«Мeтpoпoль» лабал джaзoвый ансамль ЯнаФренкеля. После горячих танцев «Малыш»и «Цветущий май» чувих везли в Барвихуи до утра резвились за кoлючим забором.

«Евреи люди лихие. / Они солдаты пло-хие, / Иван воюёт в oкoпe, / Абpaм торгуетв рaйкoпe», – складный куплет БорисаСлyцкoго пели все.

«Истepичка» Мария Константиновнапрезирала богему и неуемный блуд мужа.

Метрдотель Холин уволен за прогулы.«У Сокoлa дочь мать yкoлoлa / Причина

скaндaлa – дележ вещей / Теперь это стало /В порядке вещей.»

Тyнeядeц! Битник! Вон из страны!..«Я помню Холина в 56-м году, – вспо-

минает xyдoжницa Лидия Мaстеpкoвa, –в бараке Кропивницкиx он читал кopoткие,но выразительные эпигpaммы. Приезжалпо воскресеньям в мoдном пальтoс нaклaдными карманами. Фетровая шляпа,кожаные перчатки, туфли на микропорке.Высокий, сдержанный, и всегда с новой чу-вихой…»

Год 1956-й – год чрезвычайный со всехсторон.

Советская литература, поставленнаяна любительской основе марксизма, совсемне нуждалась в ярком искусстве. Поэт Де-мьян Бедный, сочинитель плакатных купле-тов – «От заводских громад до хаты / Искаля верной колеи / И любо мне, что в них пла-каты / Со стен беседуют мои», – служил об-разцом для подражания. Уровень его под-ражателей и сам читатель былинеобыкновенно убогими. Смерть И. В. Ста-лина и судорожные потуги кремлевскихвождей укрепить положение лукавой «ам-нистией всех идей» – публикация запре-щенных романов, реабилитация эмигрантаИ. А. Бунина, освоение целины, выставкаПабло Пикассо, китайские плащи и чешскиешляпы – лишь спугнули державу в шизо-френический распад нечистой силы.Из хрестоматий русской речи исчез ДемьянБедный, но его место занял замаскирован-ный враг Борис Пастернак.

Его «быть знаменитым некрасиво»,«вальс с чертовщиной», «я в гроб сойдуи в третий день восстану и, как сплавляют пореке плоты, ко мне на суд, как баржи карава-на, столетья поплывут из тьмы» («Знамя»,

8 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

Евгений Кропивницкий. Портрет Игоря Холина, 1959 год

1956) – красноречиво говорят, какого мисти-ка откопали власти.

Гей, славяне!! Упадок и бесовщина!!Поповщина и групповщина!!

Игорь Холин родился в пролетарскомлогове «белошвейки из-под Истры», о рус-ской традиции потомственного ремесла зналлишь понаслышке и в кругу высшего офици-ального пера считался опасным и ненужнымчужаком.

«Холин жил в бараке и писал про ба-рак», – утверждает барачный поэт ВсеволодНекрасов, – оттуда «удар, треск, звон».

Законная жена «истеричка» Мария –женщина похабного прошлого, шаблон ре-гулярного мира пайков, профсоюзных пу-тевок в санаторий, кульпоходов в кинотеатр,пеленок и тетрадок дочки – героиня барач-ного мира?

«Она на кухне жарила картошку, / а онпришел туда за кипятком».

«Тихо. Тихо. Спит барак. / Лишь бу-дильник: так-тик-так. / Лишь жена храпит восне, / спать она мешает мне».

Ни учительства, ни дидактики.Глас вопиющего в пустыне!..В каком подпольном салоне Холин

читал ставшие классикой «У метро, у Соко-ла» – в гадюшнике мадам Фриде, в баракеКропивницких, в подвале трех ваятелей«Симес» – Силис, Лемпорт, Сидур, – но ба-нальная зарисовка вошла в народное со-знание навсегда.

Студенту Алику Гинзбургу пришла кра-мольная мысль – распространять стихи безцензуры, машинописными списками, «са-миздатом». «Дело было новое, никто за этоеще не сажал, хорошо шло», – вспоминаетсам Гинзбург («Русская Мысль», 1987 г., Па-риж).

Подбор поэтов был неровный, в тет-радку Гинзбурга попали и убогие стихоплетывроде Аронова, Чудакова, Еремина,но «удар, треск, звон» Холина покрывал всенедостатки вольной прессы.

Стихи Слуцкого и Пастернака, я не го-ворю о бескрылых и тупых «целинниках», та-ких, как Евтушенко и Иодковский, не удари-ли так крепко в обществе, как тетрадкаА. И. Гинзбурга.

Студента Гинзбурга за распространениенелегальных произведений на два годаупекли в тюрьму, а поэт Холин стал так зна-менит, особенно после газетного пасквиля«Паразиты карабкаются на Парнас» (1959),что его буквально разрывали на части люби-тели настоящей поэзии.

В начале шестидесятых в центре Моск-вы освобождалось огромное количествоподвальных помещений, самой судьбой оп-ределенных под «салоны» бездомной боге-мы. Их сдавали за взятки. Туда потянулся лю-бопытный народ поглазеть на каракулиподпольных живописцев, послушать запре-щенные стихи, потрепаться и завести новыезнакомства.

В подземелье графика из ХарьковаАнатолия Брусиловского, куда часто загля-дывал Холин, усидчиво решали судьбы ми-рового искусства и зубрили английскийязык под руководством его супруги ГалиАрефьевой. В подвале Юло Соостера, эс-тонца, отсидевшего срок за ржавый ре-вольвер, чешские утописты читали докладыо «социализме с человеческим лицом» и со-бирали международные выставки чемодан-ного размера. В подвале Соболева-Нолевабыло особенно жарко. Он был худредомпередового журнала «Знание – сила» и кор-мил целую ораву беспризорных художни-ков, отвергавших соцреализм как единст-венный метод искусства.

Розы, грезы и слезы!..Весной 1966 года я дал взятку и получил

ключи от подвала на улице актера Щепки-на, 4, с косым видом на кинотеатр «Форум»и проходной двор на улицу Гиляровского,где был бесплатный телефон в котельной. Яискал квартиранта. Игорь Холин без угово-ров перебрался из подвала Лиды Шевчукв мой просторный подвал на Сухаревке.

Личное имущество моего знаменитогоквартиранта состояло из трех предметов: де-ревянная тумбочка, потертая раскладушкаи пишущая машинка «Эрика» немецкогопроизводства. Порывая с классическим про-шлым, Холин прихватил с собой изысканныемелочи – трофейный помазок и опаснуюбритву с резной ручкой. По утрам он гладкобрился, оттягивая изящную сталь на широ-ком ремне, обливался ледяной водой, пилкрепкий чай из железной кружки и надолгоусаживался за машинку.

Поэт, копивший деньги на кооператив-ную квартиру, предложил мне общак тюрем-ного типа, питание без сластей и расточи-тельства: крупа, капуста, кильки, хлеб,сахар, соль. Водку и ветчину приносили гос-ти. Модистка Ева Уманская, поклонница Хо-лина той осени, баловала нас пончикамис повидлом. По ночам, и в дождь, и в ме-тель, мы выползали из подвала подышатьсвежим воздухом, почитать новости на га-зетных стендах, зайти к знакомым на чай.

10 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

И. С. Холин. Фото А. Н. Брусиловского, 1966 год

В мои двадцать семь лет (1965) замной были скандальная выставка в Тарусеи Москве (1961), пяток густо иллюстриро-ванных книжек и «открытие Любы Попо-вой» на подмосковной даче (1963) – весо-мые доказательства передовых взглядов,и почетный титул формалиста. В зимус 65-го на 66-й год я часто виделся с Холи-ным у него и по «салонам» Москвы, так чтонаше плотное сожительство на Сухаревкеникого не удивило.

В подвал потянулись живописцы и фар-цовщики, стукачи и диссиденты, трезвенни-ки и алкоголики, друзья и враги – споритьи занимать деньги, воровать и меняться, чи-тать свое и чужое, играть в шашки и слушатьпатефон. Поток гостей был так велик, что явынужден отослать любопытных к поэме Хо-лина «Умер Земной Шар», где перечисляют-ся все «друзья земного шара».

В так называемом дипарте, или рисо-вании для иностранцев, Холин, несмотря наограниченные эстетические познанияи полное незнание иностранных языков,принимал самое деятельное участие. Ямного слышал о его деловых встречах с Ка-миллой Грей, англичанкой, составлявшейальбом искусства 20-х «Великий экспери-мент» с помощью проворного и образован-ного Олега Прокофьева, о культпоходахЖенифер и Виктора Луи (В. Е. Лившиц)в поселок Лианозово, где работал живопи-сец Рабин, об иностранных вечеринкаху Н. И. Столяровой и Ольги Карлейль, со-ставлявших антологию нелегальных поэтовМосквы. Своим участием в скандальнойвыставке подпольных художников «12»в клубе «Дружба» в январе 67-го в значи-тельной степени я обязан хлопотам Холинаи протекции Оскара Рабина.

Его прошлое скрывалось в густом ту-мане.

От моих прямых и наивных вопросово его «детстве, отрочестве и юности» он от-махивался, как корабельный врач ЛемюэльГулливер от наседавших лилипутов, одниммахом: «Ничего интересного». Я замечалбольшие провалы регулярного образованияи повадки военного человека, но этого былонедостаточно, чтоб составить представлениео прошлом сорокалетнего человека.

Кто причислил вас к поэтам?..В 67-м модный гардероб пятидеся-

тых – шляпа, перчатки, кашне – Холинсменил на неожиданный и не очень ходо-вой стиль «а ля зэк» – зеленый ватник, сол-датская шапка, сапоги. Чрезмерного бого-

любия за ним я не замечал, но кто-то виделего в костеле Святого Людовика на МалойЛубянке. Прошел слух, что Холин тайнокрещен в католики.

Счастье не в шляпе! – сказал ОвсейДриз.

Прозаический коллаж, названный им«Кошки-мышки», писался при мне. Я былпервый слушатель этого бесконечного, крутостилизованного сказа, где мелькали плохозаконспирированные знакомцы: живописецДверев (Зверев), вдова Посеева (Асеева),песенник Дымокуров (Винокуров), поэт Во-лин (Холин) и т. д. На мой взгляд и вкус, этотколлаж комических явлений и персонажей,за исключением поразивших меня стихо-творных вкладышей («брать вашу тать, тетьвашу меть, тить вашу дить, нить вашупыть»), написан небрежно и сыро, без «си-лы, заложенной в словах», о которой гово-рил Даниил Хармс. Сам Холин не раз повто-рял, что «с сюжетом у меня нелады,да и слова хромают», однако роман пошелпо рукам.

Повесть никому не известного бродягиВенедикта Ерофеева «Москва-Петушки», хо-дившая в списках параллельно – бытовыеи очень яркие зарисовки с натуры в движе-нии электрички, – ах, какая находка для теа-тра и кино! – значительно превосходила хо-линский концептуальный коллаж.

Великий поэт, отлично звучавший в по-эзии, в беллетристике оказался беден на вы-думку и ограничен в стиле.

Раз в месяц в подвал приходила егодочь Людмила, мясистая и рослая блондин-ка лет двадцати. Они усаживались в уголи тихо мурлыкали о своем. Она собиралабольшой узел грязного белья, а он запихи-вал ей деньги в карман, приговаривая «до-ченька, доченька, возьми», что меня всегдапоражало в таком суровом на вид и непри-ступном дяде.

Люда училась в полиграфическом тех-никуме на метранпажа, и перед уходом ак-куратно исправляла синтаксис его писаний.

Поэт и любовь.Предшественники Холина, футуристы,

не считали Эрос предметом, достойнымвдохновения. Его заменили паровоз и пяти-летка, мыло и клозет коммунизма. «Мария –дай!» – это все от эроса Владимира Маяков-ского. Стихотворец Юрий Верховский вели-кодушно пыхтел: «Останутся полушки, куплюМаше подушки». Суждения Холина на эро-тический счет отличались лапидарностьювоенного приказа: «Полюби меня – сука!»

Предсмертные стихи в духе дзен выдаютоткрытый русский мат вместо эроса: «Как чу-десно звучит слово х...!»

Комментарии излишни. У Холина негимны любви, а бюллетень больного барака.

Я помню горячее увлечение Холинакрасавицей Валей Филиной, «предавшей»его ради московского фарцовщика, долгуюсвязь с Евой Уманской, опять «предавшей»его ради иностранца, помню и безуспешныепопытки овладеть иностранным капиталом –Камилла Грей, Жанна Болотова, Ольга Кар-лейль – но яркой, страстной любви я не за-мечал. О женитьбе он говорил часто и охот-но, особенно в обществе вечно влюбленногошизофреника А. Т. Зверева, и всегда с ух-мылкой бывалого воробья: мол, на гнилоймякине нас не проведешь.

В мае 67-го мы полетели на отдыхв Крым. Из Симферополя разбегались доро-ги по волшебным уголкам побережья: Фо-рос, Симеиз, Гурзуф, Судак, Коктебель,Алупка – и сразу начинался кадреж отдыха-ющих чувих. Кадрить блондинок из Барнау-ла или брюнеток из Конотопа он умел как ни-кто. От его кобелиного гипноза сдавалисьсамые неприступные кадры.

«Ой, вы поэт, – таяла сибирячка, – а Ев-тушенку знаете?» – «Знаю, дуся, живем в од-ном доме, – деликатно наезжал Холин. – Явам все расскажу на веранде с калиткой». –«Ой, правда?» – и плелась за ним, как телказа ведром.

Я его спрашивал, как же так получает-ся – одним взглядом, одним словом снятьбабу, а он, лукаво ухмыляясь, отвечал: «Гля-дя на нее, даже палка у забора вставала!»

На запах суки он шел безошибочнои трахался без любви, как опытный бродя-чий пес.

Будучи внештатными артистами, мы неимели права на заслуженный отдых органи-зованного климата и работали дикарями безудобств, в ужасной тесноте татарского сарая,под грохот морского прибоя. Пляж на весьдень в уютной бухте, а ночью молодецкийтрах на ржавых раскладушках сезонных ра-бочих.

«Касаемся лепестков и проникаемвглубь этого охренительного царства», – за-писывал И. С. Холин.

Барачная муза Холина прошла мимоблагодатной темы, тысячелетиями кормив-шей воображение влюбленных лириков.

Эпизод с одной подругой, точнее,«другом земного шара», следует осветитьпоярче.

Новый 1968 год мы встречали у АленыБасиловой, примерной ученицы Холинаи «дамы с сюрпризами», по его определе-нию, сильно меня озадачившему. Она дер-жала модный «салон» на Садовой-Каретной,в похожем на тонущее корыто строении наснос. Библейское лицо. Глаза с поволокой.Зовет в бездну.

Следует сразу заметить, что в длиннойпоэме «Умер Земной Шар» (1965), средидвадцати пяти особ женского пола лишьодна Басилова не просто «друг», как поэтес-са Уманская, художница О. А. Потапова,или «художник» Дина Мухина, или «знако-мая автора» Марина Надробова, или «попросьбе Сапгира» Таня Плугина, а «друг»с многозначительной приставкой «женщи-на»!..

Накануне праздника к нам в подвал за-глянул дежурный фаворит «женщины», дан-тист Коля Румянцев, три года отсидевший засодержание подпольного борделя на совет-ской земле. Он забрал деньги на шампан-ское и, сверкая золотым зубом, покатилдальше.

За час до полуночи, в метель и ветер,с ведром кислой капусты мы двинулись навстречу Нового года. У входной двери стоялприземистый живописец Эдуард Зеленин,сибиряк из чугуна и стали. Он прижал наск стене и разъяснил содержание всех картин,покрывавших стены длинного коридора. Хо-лин внимательно выслушал лекцию, похва-лил сибиряка за смелый мазок и проник в ту-скло освещенную оранжевым абажуромкомнату.

В густом табачном дыму люди прово-жали минувший год.

Сексуальный мистик Ю. В. Мамлеевшептал в ухо «мамке русской демократии»по кличке Лорик о людоедах Замоскворечья.Матерый реформатор стиха Генрих Сапгиробнимал пышную Оксану Обрыньба, искав-шую жениха. Личный архитектор Солжени-цына Юрий Василич Титов молча чавкалв тарелке с борщом. Чернобородый сын зна-менитого генерала Алексей Быстренин рисо-вал на столе чертей. Меценат в рыжем пари-ке Сашка Адамович ублажал двух девиц,Эдельман и Жаботинскую, еврейскими анек-дотами. Знаток французской лирики, чувашГенка Айги внушал приблудному португаль-цу Суаресу, что главное в поэзии белое набелом, остальное дерьмо собачье. Само-влюбленный Генрих Худяков, переделавшийсамого Шекспира на русский лад, яростноспорил со стеной.

13Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

Вокруг стола с едой, как мухи над на-возной кучей, роились «самые молодые ге-нии» с гранеными стаканами в руках. Онипрыгали с места на место, втыкали окуркив тарелки соседей, орали, пили и толкались.В темном углу на собачьей подстилке храпе-ла пара самых видных «смогистов», ЛенькаГубанов и Мишка Каплан. На черном троненеизвестной резьбы, вся в фальшивых брил-лиантах, восседала «женщина» Алена Баси-лова с поклонниками по бокам. Харьковскийзакройщик Лимонов чистил горячую кар-тошку, а дантист с сияющим зубом разливалпо стаканам водку.

Мы присели на край истлевшего дива-на, где ядовитые пружины кусались, какзмеи. За фанерной стенкой кто-то подозри-тельно громко трахался, не обращая внима-ния на общество.

Ровно в полночь, под бой кремлевскихкурантов, известивших о наступлении Ново-го Года, из угла выполз поэт Губанов, ловкопрыгнул на стол с объедками, и как ненор-мальный завыл: «Ой, Полина, Полина, по-лынья моя!» Его прервал пьяный голос снизу:«А воспеть женщину ты не умеешь!» «Самыймолодой гений» затрясся, как припадочный,опрокинул ведро с капустой, и с криком «бейжидов!» прыгнул на обидчика Каплана.Под звон и гам смогисты покатились по по-лу, кусая друг друга.

Гей, славяне!..Войну поджигали со всех сторон. Как

только верх брал Каплан, то все хором кри-чали: «Долой черную сотню!», как только вы-кручивался Губанов, то кричали «дай, дайему прикурить!»

Пьяный португалец выл от восторгарусской драки. Мистик Мамлеев закрылсяв уборной, сославшись на боль в животе.Сапгир заказал такси и смылся с возлюб-ленной.

Диалектика русского барака.Игорь Холин выпрямился, как ружей-

ный штык. Из узких глаз полетели такие ост-рые пули, которых я еще не видел. Коман-дирским голосом он приказал:

– Тихо, дать вашу рать!Жаль, что вас не было с нами. Какой

театр! Народ затих. Драчуны расползлисьпо углам. Дантист и закройщик разлилишампанское. «Женщина» Басилова тряхну-ла брильянтами. Холин произнес новогод-ний тост:

– Не спешите в гроб, господа!Я подумал, что Холин был не простой

солдат, а боевой капитан в настоящей войне.

Русские обожают памятники. Нищаястрана возводила многотонные и дорогосто-ящие монументы вождям, военным, космо-навтам, писателям, художникам, героям тру-да и войны. Памятники АлександруСергеевичу Пушкину, «солнцу русской по-эзии», повсюду, в бронзе, мраморе, гипсе,глине, дереве.

У Холина были свои счеты с Пушкиным.Он шел на Пушкина узкой тропой ниги-

листов – «сбросить Пушкина с корабля» (Да-вид Бурлюк) и бил не по «солнцу», а в «мно-гопудье» (В. Маяковский) казенныхпочестей.

Значит, по Пушкину, пли!На православную Пасху (1968) у цер-

ковной ограды крестного хода, с торжест-венным «Христос воскресе из мертвых,смертию смерть поправ…» Холин вдруг ляп-нул: «Вы знаете, а ведь Пушкин был больше-вик». Пушкинист Люба Авербах, новое увле-чение поэта, вспыхнула, как спичка,от возмущения. «Нет, Игорь Сергеевич, Пуш-кин – свет, цвет и бог России, а вы – прово-катор и бес!»

Я, знавший наизусть три сезонных пуш-кинских куплета (четвертого, летнего, не по-мню) – «гонимы вешними лучами», «уж не-бо осенью дышало» и «зима, крестьянинторжествуя» – с восхищением смотрел наЛюбу, с блеском разносившую неуместныйвыпад Холина – от поразительных, совер-шенно мне неизвестных примеров мелочейбиографии до цитат: «вхожу ль во много-людный храм», «анахорет молился Богу»,«Бога глас ко мне воззвал» и фактов бес-спорной церковности и православия велико-го поэта.

«Закон Божий и церковные правилаПушкин знал изнутри, не читая книжек рели-гиозно-философских кружков, – расходи-лась Люба Авербах. – Его поэзия – непре-станная молитва подвижника. Наш«сверчок» пел любовь, а значит, Бога! Вераи любовь, соблазн и раскаяние – всегда вме-сте. И лежит наш «Сашок» Пушкин на СвятойГоре. Вперед к Пушкину!»

Однако последнее слово осталось заХолиным:

– Люба, ставьте памятник Холину, а неПушкину!

Тут все вокруг дружно рассмеялись.В литературе о Холине промелькнула

заметка Яна Сатуновского, где говорится,что «Холин нашел себя в августе 68-го напохоронах тестя Сапгира». Конечно, по-чтенный лирик имеет в виду не творческое

14 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

начало Холина, а новый поворот, опреде-ляемый специалистами как «литературныйконцепт». Перестройка фразы, переделкаслов и смысла начались задолго до похоронтестя, но в стихах «Дорога Ворг« (1969) –«дорога Ворг ведет в морг» – музыка абст-рактных столбцов и барачная заумь со-шлись в яркий союз.

Поздней осенью 68-го, возвратившисьиз деревни, где я проживал до первых замо-розков, на пустующем мольберте я обнару-жил машинопись холинской «Эрики»,не пробивавшей две буквы – стихи, адресо-ванные мне, «Вал. Воробьеву»: «Приходи комне в гости / Мой адрес вселенная Фрезер /Галактика 9 Планета 24» и дальше: «Бере-гись автомобиля / Пешеход! / Береги себя отпыли, / Пешеход! / Берегися от болезней, /Пешеход! / Витамины нам полезны, / Пеше-ход! / Вот в киоске авторучка, / Пешеход! /Вот кафе, зайди с получки, / Пешеход! / Вы-пей водки, съешь сосиски, / Пешеход! / Назаем идет подписка, / Пешеход!»

Слово «пешеход» в ритме маршей бра-тьев Покрас («загудели, заиграли провода –мы такого не видали никогда») повторяетсявосемь раз!

Образец холинского концепта!Менялась тема сочинений, но незри-

мое присутствие барака повсюду – в космо-се, в метро, в кафе, в мавзолее, в аптеке.

Герой Холина, где бы он ни обретался,оставался барачным тараканом, недостой-ным сожаления.

По Холину, барак не выдумка комму-низма, не шестая часть света, а вся планета,вся вселенная – барак! И никакие перестрой-ки сознания не меняют этой сущности.

Полгода – немалый срок. Холин успелсменить одну вселенную на другую. Я его об-наружил в однокомнатной галактике, в Куз-минках.

Важная деталь: у Холина жил негр. До-ходный квартирант. Африканский демократс твердой валютой. Негр занимал главнуюжилплощадь планеты с видом на дикий лес,а хозяин спал на кухне, под газовой плитой.Почему знаменитый поэт сдавал комнату не-гру, показало время. Прямая связь с миро-вым рынком сбыта шла через чернокожегодемократа.

Над газовой плитой я увидел обшир-ный, шитый парчой и золотом фигуративныйковер с названием «Положение во гроб».Церковное украшение такого рода в кельесвободомыслящего поэта меня удивило.

«Гробман учит меня меняться веща-ми», – коротко и содержательно сказал он.

Коллекция выше революции.Ни облавы, ни тюрьмы, ни штрафы не

смогли победить собирателей почтовых ма-рок, значков, ковров, прялок, самоваров,икон, писем, книжек, картин, шкатулок.

Старьевщик победил большевика.Художник, поэт и барахольщик Миша

Гробман жил в соседнем квартале «Текс-тильщики» на Третьей улице, дом 17, кор-пус 2, квартира 7.

«Видишь, Холин, – встречал он зна-менитого соседа, – в каком убогом жильешириной два места, в какой дикой странемы живем?» – и добавлял решительно:«И все равно я буду охотно меняться с то-бой вещами!»

Не корпус, а барак!Гробман черной ваксой рисовал на-

тюрморты и сочинял стихи в мистическойинтонации: «И лунный свет стучит в окон-ное стекло…»

Среди барахольщиков Москвы он за-нимал видное место. За годы упорного об-мена и безжалостной торговли на износ про-тивника он собрал внушительную коллекциюнелегальных рисунков, сотни редких книг,тысячи икон и граммофонных дисков. Со-кровища размещались в кривой дыре с вет-хим балконом.

Гробман быстро пристрастил Холинак новой и захватывающей деятельности с по-стоянными деловыми встречами. К Холинуна кухню зачастили нужные люди черногорынка, маклаки с битком набитыми чемода-нами, букинисты, старьевщики, фарцовщи-ки, продавцы комков. Приносили иконы,прялки, вазы, картины, кинжалы, стулья,а уносили японские транзисторы, голубыеджинсы и фирменные диски.

«Мастер оф церемони» в преступномсговоре!

Значение квартиранта иностраннойсвязи росло на глазах.

На первый и поверхностный взгляд,фарцовка, или «незаконный промысел» со-ветских уголовных кодексов – занятие, дале-кое от эстетики, а если копнуть поглубже,то эти человеческие дисциплины поставленына один и тот же фундамент искусства словаи дела.

Поэт Холин не наживался, а игралв торговлю.

«30 сентября 1971 года, в четверг, мыс Иркой, Яшенькой и Златкой уехали в Изра-

Жить – значит не только меняться, но и оставаться собой. П. Леру

иль», – записал в походном дневнике Миха-ил Гробман.

Культура в России всегда была упро-щенным видом спорта. Художник Гробманзадыхался в «текстильщиках» коммунизма,антисемитизма и революционного барака.Он первым упаковал подержанный чемоданс семьей, и легальным путем, с позволениявласть имущих пролетариев, вылетел на ис-торическую родину. Полколлекции откоче-вало к И. С. Холину.

За Гробманом, как за Петром Первым,прорубившим окно в Европу, потянулись со-циально близкие тунеядцы, евреи, поэты,танцоры и шахматисты…

…Олег Прокофьев, Миша Шемякин,Осип Бродский, А. А. Галич, Юрий Мамле-ев, Генрих Худяков, Эдик Лимонов, Ната-лья Горбаневская, Лидия Мастеркова,В. Я. Ситников, Ева Уманская, Валя Воро-бьев, Александр Глезер, Оскар и Валя Ра-бины…

Проводы, проводы, проводы!..Где же Холин в этом перемещении на-

родов?После полета собак (1957) и майора Га-

гарина (1961) в космос, поэт создал цикл«космических стихов». Шутка ли, над землейподнялся знакомый барак! Холина потянулонаверх, в ледяное безмолвие вселенскойтьмы, куда полетел «Моссовет», «старый са-пог«, «керосиновый жбан», «стройтрест За-ря», «кровельная жесть» и еще дальше, к со-звездию Пса, где открылась «война из-заговна», к иным планетам, где «толпа россиянизнасиловала марсиан».

«Мирознание / Это / Я».Галактика исправительно-трудовых ла-

герей.Можно подняться над землей, над пла-

нетарной суетой и тараканами, но не всемдано подняться «над собой».

Холин поднялся! Вознесся!Никто из русских поэтов не поднимался

так над собой.Бесподобный Холин!Он поднялся в самую опасную зону га-

лактики, в зону ледяного бесстрастия, в зонуполного равнодушия.

«Мы свет из тьмы!» «Пишу – дышу!»Холин – Сатурн!О политическом кредо такого вознесе-

ния над планетой говорить не приходится.В этой галактике ледяной свободы нет Богаи Сатаны, арабов и евреев, Москвы и Пари-жа, господ и рабов, скотины и зверей, враж-

ды и зависти, навозных червей и жуков, книги самоваров, коверкотового макинтошаи музыки.

На лихорадочную эмиграцию земляковХолин смотрел с олимпийским спокойстви-ем барака.

Между проводами двух художников –Красного и Купермана – мы встретились напохоронах Гаяны Каждан (1973), любимойученицы Е. М. Белютина, мгновенно сгорев-шей от саркомы во цвете лет и творчества.Холина я не узнал. Он выглядел не зэком,а английским лордом под дождем.

Модный реглан «шако», клетчатая шля-па, роговые очки и дождевой зонт с резнойручкой.

Седеющий щеголь на кладбище!..В результате немыслимых квартирных

обменов он сумел обеспечить жилплоща-дью стареющую Марию Константиновну,замужнюю дочку с внучкой, а сам обосно-вался в уютной квартирке уехавших в Изра-иль евреев.

И – Холин снова мой сосед! Мой квар-тал – Сухаревка, Склиф, Ананьевский 4,квартира 10 – адрес и место, неотделимые отвселенского барака.

У себя Холин представил мне отличносложенную молодую женщину с вырази-тельным конопатым лицом и сапогах вышеколен.

«Ирина, – смущенно отвечала рыжаякрасавица, – Ирина Островская».

Мне показалось, что эта женщина зани-мает особое положение в жизни поэта,не временная «полюби меня, сука», а нечтопрочное.

Женитьба? Семья?Поражал и обогащенный словарь ба-

рачного авторитета. «Доска», «ковчег« «фу-фляк», «оклад», «апокриф», «клеймо»,«узор», «лик», «фомич». Иконографию Пре-святой Богородицы от двенадцатого додвадцатого века он знал назубок, и сходу от-личал какого-то Прохора из Городца от ма-неры Мишки Лозина, фальшивый сплавТрипольского от подлинной бронзы Сапож-никова. В то время, как я мучился среди но-ваторов американской живописи, Холинпроникал в духовные глубины русского на-рода, как упорный забойщик в угольнойшахте.

Всю Россию под суд!..Навсегда покидая барак русской циви-

лизации, я забрел к Холину прощаться. Вы-пить по рюмке, обменяться адресами,всплакнуть. Двери, закантованные в броню,

16 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

Валентин Вообьев. И. С. Холин, 1972 год

открыл седой Холин в пестром халате с ки-тайскими драконами. Квартирка поэта,сверху донизу заваленная «вещами на про-дажу», походила на запасник антикварногомагазина. На столе, покрытом древним кав-казским ковром (неделю назад я видел егона стене художницы Л. А. Мастерковой,улетевшей в эмиграцию), возвышалась гру-да величественных фолиантов с меднымизастежками, вперемежку с залитыми лазу-рью крестами и кадилами. Сотни икон невисели по стенам, а стояли рядами, каккнижки в библиотеке. Серебряные окладыметровой высоты, картины в облезлых ра-мах, колонны грампластинок с яркими над-писями – «величайший в России складграммофонов», «Я ждал тебя», «Резвилсяликующий мир», «Не весь я твой», и сотниназваний в том же духе.

Холин сел за стол, раскрыл фолианти таинственным шепотом произнес:

– Крюковое письмо семнадцатого века,двадцать цветных украшений ручной рабо-ты, ты понимаешь, старик?

В бронированную дверь громко посту-чали. Весь в мыле, бросая гром и молнии,ворвался барахольщик Игорь Санович.

– Холин, – взвыл он, – меня обокрали!Кража со взломом, старик!

Предстоял нешуточный обмен опытомдвух маклаков. По чьей наводке пришли гра-бители. Где могут объявиться вещи. Где най-ти верного слесаря. Сколько сунуть участко-вому. Я допил импортный портвейни отвалил подальше.

Преступный сговор!..Потом доходили слухи. Холин женил-

ся. У Холина родилась дочь. У Холинаумерла молодая жена. Холин бросил пи-сать стихи.

Капитаном Холин женился в двадцатьпять лет, и вот, умудренный богемным опы-том седой поэт пятидесяти пяти лет женитсяна женщине молодой, неизлечимо больнойраком.

И самым торжественным, буржуазнымобразом: обручение в загсе под музыкуМендельсона, свидетели в строгих костю-мах, свадебный банкет в ресторане «Метро-поль».

«Видимо, – неуверенно заключает дочьАрина, – папа ее любил».

Любовь и гражданский долг.Акушеры спасли новорожденного ре-

бенка, но не мать. Отец рычал и бранился.Знаток барачного рая не сразу решился наотцовство. Три года сироту бросали на руки

опытных бабушек. Вдовцу хватило благора-зумия не привести в дом мачеху. В 1977-м,когда дочке сравнялось три года, Холин ос-новательно впрягся в должность воспитателяи кормильца.

Издатель его произведений, какой-то«афро-американец» Иван Ахметов, пишет:«18 лет Холин ничего не писал, пока дочкаучилась в школе». Пеленки, стирка, кухня,тетрадки, простуда. В 62-м он купил автомо-биль «Жигули» и собаку Тунгус, потом избув деревне Нагорное под Рязанью, а это сад,огород, природа, педагогика, починкии хлопоты. Годы изнурительного отцовстваи фарцовки.

Дa здравствует Холин!..Политическая перестройка шестой ча-

сти света, а с Берлинской стеной барак ещедлиннее, свалилась на голову человечест-ва, как бревно с потолка. Припадочная де-мократия упразднила бездоходные тира-жи «блокнота агитатора», но не копнулаглубже, в позор векового барака. Выгод-ные тиражи порнографии и полицейскоечтиво попали в руки заслуженных разбой-ников пера с многолетними партийнымисвязями.

Народ стал хуже!..«И восстал Каин на Авеля, брата своего,

и убил его» (Бытие, 4/12). Иссяк источник глумления – «совок»!А где «Главлит»? Без мистики и тут не обошлось. Появи-

лись «господа банкиры». Еще не ушли про-фессионалы мордастой прозы, как выполз-ли уродцы группового секса с криком:«Деньги нам!» Проворные художники ан-деграунда торговали на Западе мусором.«Советский мусор выше Лувра», – вычислял«цадик из Бердянска» Илья Кабаков.За грамматические ошибки не сажалив тюрьму. В Кремле выступил коммунистс крестом на шее. Нелегальный бизнес скис.Появился наследник престола великийкнязь Владимир Кириллович. Вернулся изэмиграции литературный власовецА. И. Солженицын. Главный кассир комму-низма украл деньги и сбежал в Америку.Вор в законе и боевой генерал дрались засибирский алюминий. Откуда-то вылезлинищие и бродяги. Берлинскую стену раста-щили на сувениры. Прибалты сбежалик немцам опять. Вселенский барак покач-нулся, но устоял.

Огонь по своим!..В кооперативном ларьке Сашки Ада-

мовича с вызывающим названием «Гном»,

18 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

где торговали запретным самогоном и мат-решками, великого И. С. Холина встретилабурными, продолжительными аплодисмен-тами кучка пузатых бородачей и слинявшихот долголетнего подполья поклонниц.

Ликбез барака выбрался на волю.«Смотрите, живой Холин!» – орали

любители барачной литературы. Холин вы-правил офицерскую спину и зачитал сверх-поэму «Умер Земной Шар», по ходу деладобавляя в текст визжавших от восторга«друзей земного шара» – Пригов, Сорокин,Рубинштейн, Жданов. По просьбе Воробье-ва и Гробмана в поэму вошли черноморецОлег Соханевич и кинетист Нуссберг, по-этесса Кароль К. и абсурдист Бахчанян, из-датель и поэт Кузьминский.

Триумфальное путешествие «по евро-пам» (1989) я наблюдал издалека, из париж-ского или альпийского далека. В златой Пра-ге поэта встречал старожил города и «другземного шара» Виталий Дмитриевич Пиво-варов. Художник, издатель, журналист.

Праздрой со шпикачками!..В вишневом саду русской эмиграции,

в захолустном Париже, «среди дерев неиз-

вестной породы», как зло ковырнул бардАлексей Хвостенко, на подворье ВиталияКазимировича Стацинского, где есть от-дельный сортир с водосливом, Игорь Хо-лин опять во весь голос читал «Земной ШарУмер».

«Нет, Стацинский, – уверял Холин ста-рого товарища, – твое подворье не барак,а парижское кладбище, а барак – это я!»

В давнем споре с Пушкиным – сатири-ческая новелла «Памятник Печке» (1993), гдемишенью глумления служит сборная эмиг-рации, – Холин и Пушкин предлагают муд-рое и гуманное решение: памятник ставитьне им, а согревающей пищу и человечествожелезной «буржуйке» нищеты, горячей печ-ке, за что мы искренне аплодируем обоимпоэтам.

Друг Земного Шара поэт Холин не лю-бил смерть.

«Я ее, суку, в гроб заколочу!»Теть твою меть!.. Холин болел и много работал. В юби-

лейные дни социально близких барачни-ков Лианозова – двадцать лет «бульдозе-рам» (1994), тридцать лет «Дружбы»

(1997) – Холина вывозили как свадебногогенерала на люди. Желающие видели, чтобарак жив.

Стихи Холина непереводимы. Пере-вод – абракадабра.

В семьдесят лет он принялся за прозу.Просят. Идет. Платят.

К старому поэту пришел настоящий из-датель глянцевых книг. Демократ. Частник.До солидных денег еще далеко, но храбрецдает тираж читателю. Холин освоил компью-терную технику и торопливо собирал книжкуизбранных стихов. Время стерло памятьо датах и фактах. Подпольный читатель былнепривередлив и стар. Новый читатель тре-бовал точности и ясности, неизвестной ан-деграунду.

В прозаической новелле «Иерусалим-ский пересказ» речь идет о барачном маска-раде с участием чертей, солдат и Сталина —вдруг явились знаки особого, восточного за-рева. В 77 лет автор решил, что составителибиблейского свода, допотопные герои чело-вечества, жили на земле неспроста, у нихбыл свет и, возможно, цвет.

С подачи торгового дома «Сотбис»(1988) в России сформировали отряд ва-лютного авангарда. Выдвиженцы междуна-родных смотров торговали мусором совет-ского времени, не пачкая пальцев краской.Избранников перестройки Запад разрывалпо кускам, засыпая медалями и деньгами.И. С. Холина туда не позвали. И стар и не-нужен.

В загадочной поэме «Великий празд-ник» (посвящается Илье Кабакову) поэтгорько и гордо заканчивает: «Среди непри-шедших Холин / среди умерших Соостер».

Певец вселенского барака устал.На звонки любопытных он отвечал: «Никогоне хочу видеть. Сижу один. Мне хорошо».

У морщинистого, сухого старика с же-лезными зубами и обвислой кожей води-лись деньги. За окном барака – Сатурн,тьма и потемки, ни самолетов, ни рек,ни теплой печки. За окном – особая зона,смерть и пуля при попытке к бегству.

Однако кое-кого он впускал. За неделюдо окончательного приступа его навестил ху-

дожник Пивоваров с европейскими сувени-рами, а восьмого июня он слег в камерусмертников.

«Я не думаю о смерти, – говорил ондочке Арине, – а о том, какая мысль будетпоследней».

О чем была последняя мысль, мы не уз-наем. 15 июня его не стало. Покойника сожг-ли в крематории в присутствии зятя Сашис женой и дочкой. Любимая Арина застрялав Коктебеле с приятелем.

Всемирная эякуляция и межгалактичес-кие цунами!..

Говорить не о чем!Холин всем смертельно надоел.Бросить Холина с корабля.Предлагаю человечеству увековечить

память Друга Земного Шара Игоря Сергее-вича Холина следующим образом:

1. Установить бронзовый памятникПечке на пустующем цоколе свергнутого мо-нумента Феликса Дзержинского в Москве;

2. Переименовать поселок ЛианозовоМосковской области в городок Друзей Зем-ного Шара имени Холина;

3. Присвоить имя Друг Земного Шара:Ордена Трудовой Красного Знамени пер-вой образцовой типографии имениА. А. Жданова, гвардейской мотострелко-вой дивизии особого назначения, атомнойподводной лодке, одному из высших учеб-ных заведений, дворцу пионеров городаНовороссийска, проспекту или площадив Москве и по одной улице в городах Орле,Истре и Харькове;

4. Установить мемориальные доскиимени И. С. Холина на доме 4 в Ананьев-ском переулке Москвы, где он жил и работалпоследние годы;

5. Установить мраморный бюст на мо-гиле И. С. Холина у Кремлевской стены.

Да здравствует Друг Земного Шара по-эт Игорь Холин!..

(Бурные аплодисменты. Все встают.Возгласы с мест: «Да здравствует великийХолин!», «Да здравствует барак!», «Даздравствует печка!», «Ура!». «Интернацио-нал!»)

Париж, понедельник 26 марта 2001 года

20 Валентин Воробьев. «Друг Земного Шара!» ( начало на стр. 3)

Подражание Сафо

Мне не кажется трудным до неба дотронуться...

В переводе В. В. Вересаева

Нереиды милые, на гребне ваших волнподнимите меня

. . . уровень неба . . . . . . ни . . .

. . . а внизу . . . . . . сумятица . . .

. . . девушки в пляске веселой . . .Последние виденья . . . . . . внизу оказаласьНа дне, рядом с печалью . . .

22 «Стетоскоп» №33, год 2002

Вац

лав

Ас

Из т

етр

ад

и

«По

др

аж

ан

ия

» Подражания автоэпитафиям

1. Лары, Пенаты, прощайте! Счастливо, родной Домовой! Тесное нынче жильё, но здесь защищен от недугов.

2. Нищий стоял я, с рукою протянутой к небу. Нищий прохожий! Нагнись, подбери золотую листву.

3. Юноша, рядом с могилою дерево видишь. С помощью листьев я жив, существую, дышу.

4. Смерть оказалась девахой в обшарпанных джинсах.Жаль, никому не успел рассказать про смешной маскарад.

5. Моцарта, джаза поклонник пал под ударами Рока. Жизнь, просвисти рок-энд-ролла мотивчик.

6. Конь появился Пегас. И-го-го! И ударил копытом.Лежа. в земле, услыхал я стихи двадцать первого века.

7. Бросилась в море со скал, процитировав Зевса, Сафо. Завтра воскреснув, я кинусь в пучину, надеясь на встречу.

8. Братец Икар, я свалился с подножки полета. Верную формулу воска и риска, как ты, не нашел.

9. Деметра! Мать и богиня земли, урожая! Мать, отпусти! Я совсем не похож на зерно!

10. Глубь. Лабиринт. Ариадна-Маруська! Агу! Вызволит красная нить и твой красный пуловер.

Подражание Рильке, когда-то писавшему и по-русски

Что будет? Ты не беспокойся Да от погибели не бойся...

Рильке, «Утро»

Утро куда-то наступит пропадать сутолка дня. Небо тучи насупит, неразличим жест и поступок, умирающих от огня.

Пугаясь от вечер, а тем боле – боль и ночь. В ней будет никто навстречу,руки не взденет на плечи, просто отойдет сторона прочь.

Подражание миннезингерам

К чему о часе спрашивать дневном, Когда ты сам во времени ином.

Гуго фон Монфорт(перевод О. Чухонцева)

Иное время плотно окружает,часы поблизости и в стороне. Уткнулся в чужеземные скрижали, в чужой одёжке, не в своей стране. Уже рассвет торопится с востока, окрашены вершины, низкий куст.Спасенье в утешительном потоке банальностей для каждодневных уст.

Жить – значит походить на кого-либо. П. Валери

Подражание упражнению«Корабли лавировали, лавировали,

да не вылавировали...»

Упражнение по технике речи в театральном училище

Лавирование

Корабли лавировали в бухте, да и вылавировали в океан, где превалировал с бухты-барахты бравирующий ураган.

При урагане активизируясь смело,лавируя, мотивировали корабли,многовалентность заделаабстрагированность от земли.

Листья пролавировали в осень, завуалированно боясь снегов,когда занивелирует проседь

велеречивость пашен и лугов.

Подражание Бунину

Люблю и вас, дагерротипы, Черты давно поблекших лет.

И. А. БунинПетербург

Люблю парадных лестниц витражи, кошачий запах лестниц черных. Люблю, когда взлетают этажи у края площадей просторных.

Люблю лошадок на крутом мосту, неблагодарно рвущих повод.Их бронзовое ржанье за версту гремит и будоражит город.

Среди сумятитцы Пяти Углов почувствовалась угловатость прямых людей, стареющих домов…Верней – их чистота и святость.

Стоял у Белой Ночи на часах, упился на Фонтанке водкой, ценил святых на синих небесах, люблю людей на желтой фотке.

Вацлав Ас. Из тетради «Подражания». Начало на стр. 22

Вначале их не было вовсе. Рос мамень-киным сынком: послушным и толстым. Игралсам с собой. Так маме было спокойней.Со двора уходить запрещалось, несмотря наочень малую вероятность угодить под трам-вай. Бегать запрещалось – вспотеешь. Этоопасно для здоровья: вспотеешь – просту-дишься. Если приходилось этот запрет нару-шать, то отсиживался какое-то время в са-рае. Но у мамы глаз! Ее не проведешь.

Игрушки – всякие железки, которые на-зывались «части». Имелись в виду детали.Это было унаследованное хобби, не развив-шееся ни во что путевое. Молотки, клещи,ножики – это от отца. От него же и самодель-ные игрушки, главным образом – милита-ристские. Такое время, кругом враги, клас-совая борьба обостряется.

Еще были животные. Легальные, полу-легальные и нелегалы. К первым относи-лись кошка Кацайка и крупный двор-терьерПупсик. Во вторую категорию попадали по-томок овчарки Голос и ничейный шпиц поимени Сучка. Нелегалами выступали всещенки и бездомные котята, которых я при-волакивал из жалости. За что неизменнополучал от мамы втык и приказ унести не-медленно со двора.

Первым настоящим другом стал сосед-ский мальчик Шия (Иошуа). Сын репресси-рованного, он приехал с мамой к бабушкеперебыть некоторое время. Я об этом узналзначительно позже.

Играли мы хорошо. И если спорилио роли в игре, например, кто будет Лангером(местный немец-золотарь), то обходилисьбез ссор и драк. Через год-два он уехал.

Встретились мы после войны в Ново-град-Волынске. Его теперь звали Александр.Был он очень красивым парнем: высокийс атлетической фигурой, светлыми кудрямии обаятельной белозубой улыбкой. Любили умел петь народные украинские песни.В свои не полные семнадцать успел приоб-рести профессию столяра. Учился в вечер-ней школе, работал, много и успешно увле-кался женщинами. Несмотря на два годаразницы в возрасте, у нас уже было оченьмало точек соприкосновения. В пятидесятыегоды мы виделись во Львове, где он училсяв строительном техникуме. Дамы его влекли

25«Стетоскоп» №33, год 2002

А. И. Гурфинкель

О друзьях и приятелях(отрывок)

по-прежнему, а можетбыть, и больше. Но ихвыбор, на мой взгляд,мог бы быть и интерес-ней. Думаю, что приином раскладе жизниАлексадр мог бы статьличностью незаурядной.Многое из отпущенногоему природой осталосьнереализованным. На-верное, все было бы по-другому, если бы его нелишили отца.

Какое-то время, пе-ред поступлением в шко-лу, были игры со старшейсестрой. Она обучала ме-ня грамоте, ставила оцен-ки и записала в библио-теку Пионерского клуба(бывшая синагога).

Там строгая ЛияПавловна (Лийка-Палка)выдавала книжечки ипри обмене требовалапересказать содержаниепрочитанной.

Там же мы подру-жились с лийкиным сы-ном – Минькой (МишейМиньковским). Озор-ник, выдумщик – Мишкагоразд был на всякиеавантюры, но при этомочень часто попадалсяи бывал бит строгим па-пашей или получал уве-чья. Так, во время игрына стройке рухнул в кот-лован и ободрался о тор-чавший гвоздь – накла-дывали швы на ягодицу.Другую ягодицу порвалему пес, опять ходилс наклейками. Это, разу-меется, повышало его ав-торитет в моих глазах.Кроме того, Миша былстарше, опытнее и каж-дый год ездил с родите-лями в город Харьковк родственникам. Там

он видел высоченные дома с лифтом и ка-тался в троллейбусах – предметы совершен-но фантастические, которые я представитьсебе не мог при всем напряжении ума.

Естественно, что в нашей паре Мишалидировал, а я повиновался. Так мы друж-но скандировали: «Дай бог – Пивень сдох,я поставлю свечку!». Пивень была кличкамногочисленного семейства Вальдманов,Мишкиных соседей и дальних родственни-ков моей мамы. Тот факт, что мерзкуюдразнилку мы кричали, спрятавшись в па-лисаднике, не гарантировал от разоблаче-ния и наказания.

Еще одним объектом нашей агрессиибыл толстый Эли-Герш с нашей улицы.На кличку «Эли-Форц» он реагировал оченьостро и по шее мог надавать при случаевполне ощутимо. Мишу это не могло остано-вить, а я не мог отстать от друга. Тем болеечто он мне покровительствовал: научил иг-рать в различные настольные игры, был сво-им человеком в Пионерском клубе, засту-пался на улице. Не всегда, правда, удачно.Так, он стал угрожать мальчишке с украин-ской околицы, обещав прибить, если тот ме-ня тронет. И тут же сам схлопотал пустой бу-тылкой по голове. Спас Мишку кожаныйшлем – «Летчик», которые были в моде довойны.

Воспитывали Мишу «по науке» и я емуне завидовал. Сам видел, как мамаша за-ставляла его есть очистки огурцов – средо-точие витаминов, глотать рыбий жир и пр.А от папы, специалиста по раскрою кожи,висела на стене плеточка. В деле видеть еене пришлось, но ассоциации она вызываланеприятные.

Иногда в нашу компанию вливался Бе-ба Березнер. Это уже была критическая мас-са! Он беспрекословно становился лидером,а проказы и шалости – значительно остро-умнее, изощреннее и удачливее. Беба обла-дал покоряющей (взрослых) внешностью,был не по возрасту осведомлен о многихсторонах жизни. В том числе, и о взаимоот-ношениях полов. Последней информациейделился весьма охотно. Артистичностьи изящество, как свойство натуры, вызывалисимпатию и позволяли уходить от наказанияза шалости. В компании Бебы и Миньки ямог только изображать толпу и пассивноучаствовать в деле на правах младшегои увальня.

Не знаю, как сложилась судьба Бебы,он вполне мог стать комбинатором типа Ос-тапа Бендера, сделать карьеру в мире искус-ства или в бизнесе. Правда, для последнегонаш период был очень неблагоприятен

А. И. Гурфинкель. О друзьях и приятелях (отрывок). Начало на стр.25

и вполне мог завершить-ся зоной.

Потом у меня за-велся приятель ГришкаТалимончук. Его родите-ли работали в колхозе,дом и хозяйство вели по-крестьянски. Мне былокрайне интересно в ихдоме. Там царил полу-мрак и стоял устойчивыйспецифический запах.Горела лампадка подиконой. К потолку былаподвешена плетеная изпрутьев зыбка. В ней ле-жал младший отпрысксемьи, держа во рту тря-почку с жеваным хлебомвместо соски. Здесь мож-но было увидеть ткацкийстанок, ступу и большуюдолбленую бочку длястирки в золе одеждыи белья из домотканогополотна. И многое дру-гое, что сегодня найдешьразве что в музее.

Гришка на год-двастарше меня, а поэтомууже работник: то конейсо двора отогнать на ко-нюшню, то на пастбищеза коровой, то на токк матери или на сенокос.И я с ним. Умел Гришкаделать многое, трудовоевоспитание поставленона селе традиционнокрепко.

В остальном былдостаточно сер, но об-ладал хохляцким юмо-ром. К развлечениям егодружков на пастбище япросто был физическимало подготовлен. И,наверное, неосознаннозавидовал их способ-ностям и близости кприроде. Гришка впо-следствии стал леснымобъездчиком и горькимпьяницей. Общаться сним стало совершенноневозможно.

Интересно, что уГришки и у его братьевбыла вполне заурядная

внешность, а их сестра Ева – поразительнойкрасоты девушка. Но это уже о другом…

Из одноклассников довоенного перио-да (всего три года) никаких прочных привя-занностей не припоминается. Как и в первыйгод проживания в эвакуации в городе Стали-набаде.

Помню, что очень трудно было разо-браться в особенностях восточного средне-азиатского быта. Еще труднее во взаимоот-ношениях приблатненных ребят с заводскойокраины с их феней (сленгом). Оказалось,что живут там не только таджики, узбеки, та-тары, но и мордва, хохлы, чуваши и другие.Как будто русские, но не совсем.

Первым приятелем моим стал ЮркаНедбайлик по кличке Козлик. Был он немно-го старше, но значительно опережал меняв физическом развитии. У него была боль-шая круглая голова, маленький нос с прова-ленной переносицей, глубоко посаженыеглаза под низким крутым лбом и фигура гим-наста. С Юркой мы ходили купаться в воню-чий пожарный водоем, где я и научился пла-вать, на большой арык, а потом и настремительную, горную речку Душанбинкус ледяной водой, изменчивым руслом и об-катанными камнями.

Там, на речке, проходила значительнаячасть длинного летнего дня. Играли в обыч-ные для этого возраста игры: имели свой ос-тров, строили там шалаши, ловили рыбу,разводили костры и т. д. Но основное времятратилось и на вполне реальное добываниееды. Самой разной. Интеллектуалом я быЮрку не назвал, даже если бы знал такоеслово, но научил он меня многому. Под егоруководством мы сплели сак для ловли рыбыв большом арыке. С ним лазали по тутовымдеревьям, набивая животы сладкими ягода-ми, заготовляли на зиму кизяк, воровалиовощи на огородах и картошку при перевал-ке из грузовиков в подвал. Именно Юрка на-учил меня проникать на территорию мясо-комбината по крыше общественного туалета,в обход многочисленных страшных цепныхволкодавов, бегавших по периметру высо-кой глухой ограды. Там, в цехах, работалинаши мамы, которые могли исхитриться по-кормить нас куском вареного мяса или бато-ном колбасы. Нам было по 12-13 лет, мы рос-ли и есть хотелось постоянно. Это во многомопределяло и стимулировало наши дейст-вия, которые не всегда находились в полномсогласии с законом.

Однажды Юрку осенила идея настричьшерсти с бараньих шкур, которыми были за-гружены платформы на железнодорожномвыезде из комбината. Идея была реализова-

на. Забравшись на плат-форму, мы настригли пополной пазухе отличнойшерсти (выбирали овчи-ны попушистее). Затемэту шерсть продали ста-рушкам на ближнем ба-зарчике, а на гонорарприобрели горячие уз-бекские лепешки.

После несколькихудачных набегов на зо-лотое руно нас засек сто-рож. И если бы в нас уго-дил хоть один камень изтех, которые тот металсверху с обрыва, – малобы не показалось.

Миновали нас икамни бабая, у которогомы иногда снимали про-бу с персиков. Он и вовсепользовался для этой це-ли луком с двойной тети-вой и кусочком кожи длякамня вместо стрелы. Апо саду бегал кучук (ази-атская овчарка) с обре-занными ушами и хвос-том. Но Юра придумалпростой, как все гениаль-ное, вариант: один изнас, не перелезая забора,бросал палки по деревь-ям над арыком, а другойвылавливал трофеи ни-же по течению. Толькомного позже я узнал, чтоперсик – мягкий, нежныйи сочный фрукт. Но и до-бытые нами, незрелые,тоже шли неплохо.

Чтобы закрыть гас-трономическую тему,следует помянуть и фир-менное юркино блюдо.Весной, когда в гнездахпоявлялись птенцы, ужеподросшие, но еще неумеющие летать; мы ихдобывали, нанизывалина проволоку и жарилина костре. С точки зрениязащитников природы, за-нятие неприглядное.Но ведь и мы тоже быличастью природы, которойхотелось кушать. Оченьхотелось, постоянно! Н

аш ж

изн

енн

ый

пут

ь ус

еян

обл

ом

кам

и т

ого

, чем

мы

нач

ин

али

бы

ть и

чем

мы

мо

гли

бы

сде

лать

ся.

(А.Б

ергс

он)

А. И. Гурфинкель. О друзьях и приятелях (отрывок). Начало на стр.25

При всех достоинствах Юры ребята егоне любили и частенько ему пакостили и дра-лись с ним. Вот он и водился со мной. То мыпринимались делать ножи из ножовок,то пытались отлить кастет или свинчатку. Од-ному такая работа не с руки. Правда, и вдво-ем мы достигали немного.

А мой статус был невысок: не умел я иг-рать в альчики, жонглировать лянгой (кусо-чек козьей шкуры с длинным мехом и свин-цовым грузиком). И самоката у меня небыло. Не мог прыгать с моста, предвари-тельно сорвав с головы проходящего узбекатюбетейку. После малярии стал проигрыватьмногим сверстникам в борьбе и драке, дажетем, кого недавно побеждал.

В школе следовало получить пару-дру-гую двоек, чтобы быть как все порядочныелюди. Сделать это было несложно, т. к. уче-бу никто не контролировал. В шестой класспришли интересные ребята. Сын начальниказаставы по имени Мюд – человек из другогомира. Приезжал верхом на лошади в сопро-вождении ординарца, который потом ло-шадь Мюда отгонял в часть. Привозил бу-терброды из белого хлеба с яичницей. Ктотакое видел? Но не он стал моим товари-щем. Появился Вовка Голянский. На косты-лях, нога в гипсе. Год не учился из-за болез-ни. А история болезни может рассказатьо многом.

Угораздило Володю сплясать танец«Казачок» на каком-то праздничном концер-те. Это значило, что парень ссучился: сотруд-ничает с администрацией. И это плохо. По-бить вечером в школе окна – это нормально.Попасть в тюрьму до окончания школы – также естественно, как для еврейского ребенкапоступить в институт после ее окончания.Был Володя побит жестоко. Угодивший в ло-дыжку камень сломал кость. Начался остео-миелит: время от времени кусочки кости вы-ходили наружу через свищ. Нога плоховосстанавливалась.

Счастье, что родители Володи моглиобратиться к специалистам, достать необ-ходимые лекарства и просто накормитьбольного. Его семья была из Ростова.Отец – главный бухгалтер на мясокомби-нате. Мать и дедушка тоже работали в кон-торе. А бабушка со стороны отца, высокаяпожилая женщина с хорошей осанкойи аристократической внешностью, жилав нашем доме. Примечательно (к вопросуо социальной справедливости), что зани-мала она комнату таких же размеров, какнаша, где обреталось две семьи. Только навтором этаже и с деревянным полом. Воло-де даже пригласили репетиторов по языку

и математике. Родителибыли тысячу раз правы:в нашей школе получитьобразование было не-возможно.

Володя жил в доменапротив и мы сталимного времени прово-дить вместе. У Володибыла интеллигентнаявнешность, он был зна-чительно более развити начитан, что не моглоне вызвать раздраженияу криминальной братвы.Несмотря на то, что вече-рами он рассказывал водворе содержание «Трехмушкетеров» и другихзанимательных книг. Не-приязнь вызывало интел-лектуальное превосход-ство, остроумие и дажеграмотная речь.

С окончанием вой-ны, мы разъехались: Во-лодя в Ростов, а я в Го-родницу. Какое-то времяпереписывались. Он бы-стро мужал. Прислалфотографию – портреткрупным планом. Белаярубашка, галстук, хоро-шо сшитый пиджак. Итрогательная надпись:«Другу отрочества…»

* * *

Ровно тогда, как сомкнетсяИ расстанетсяНовое время со старым,В проталинеМежду заснеженной тундрой И мандариновой рощейЖду тебя, путник.Ты легко доберешься сюда.Просто следуй дорогой,Где с каждым неровным шагомОтступает отчаяниеИ утихает боль от потерь.

Здесь, в зачарованном месте,Разрешается делать Самые НеслыханныеПодарки.

Я подарю тебе то,Что сама утеряла давно.Прими, пожалуйста,Свежий соленый ветерМоих шестнадцати лет.Забери с собойСолнечный снопМоих нерастраченных силИ прихвати ощущение счастьяОт того, что ты жив.

Немудреные эти дарыДолжны пригодиться тебеВ долгих-предолгих странствиях,Путник.Хотя бы как памятьО пересеченииТраекторий.

Поскольку мы шлиНавстречу друг другу,Пора расставаться,Продолжая движениеВ одиночку:Из начального пленаВплоть до последней свободы.

P.O.Box 691539 Tulsa, OK 74169-153

Вилли Мельников

Стихи на муфтолингве

Если мы имеем право выбора своей духовной родины – равно как и право (но не обязанность) санкци-онировать традицию, доставшуюся «по наследству», – то право на автобиографическое творчество ста-новится новым горизонтом свободы. Именно это и не что иное мы получим, если расшифруем краси-вую формулу, столь любимую экзистенциализмом: выбор самого себя.

А. Секацкий «Подмена воспоминаний» («Ступени» № 2, 1994)

Во времена седьмого правителя всё как будто бы обернулось в доб-рую сторону. Тогда же жил в пределах областей заморозков некий чело-век, сын сантехника. С малых лет чувствовал он в себе жжение внутренне-го языка, но слов для него до поры не было. Когда же исполнилось емудвадцать семь, он вышел из дома, оставив семью, и по обочине дорогинаправился в сторону солнца. Женщина, жившая в его доме, выбежала заним и говорила ему: «вернись домой, куда ты?», человек отвечал ей: «яощущаю в себе кое-что».

Со временем он приобрёл вид потрёпанный и святой. Люди, жившиепо сторонам дороги, по обычаю тех времён пугались его, оставляли хлебна обочине дороги и подглядывали из-за занавесок. Человек переступалчерез хлеб и шёл дальше – в сторону вращения солнца. Однажды его до-гнал и пошёл рядом с ним юноша, спрашивая: «кто ты? можно мне идтис тобой?» – «кто знает, будет ли там место для меня? разве Он?» – сказалчеловек и показал вокруг. И ещё он сказал: «мне достанет времени, дажене вкушая хлеба». После этих слов юноша вернулся домой и выучился насантехника, несмотря на то, что в его деревне не было водопровода.

Когда человек начал приближаться к Городку и когда он приблизилсяк нему, увидел человек на окраине Городка пивной ларёк и был в том ларь-ке Шива. Человек же подошёл к тому пивному ларьку и слушал разговоры,там происходившие: «Я – реальный мужик!» – «Нет, ты нереальный му-жик!», «если ты из органов, то я – балерина и вот тебе фуэте…», «а эта стер-ва мне и говорит: «ты, мол, хронь и вшивый, а я – женщина интелигентная,и пошёл ты!» Я тогда её шмотки за дверь и её саму выпинал с хаты…», «…былу меня брат, ему тогда лет двенадцать было, шкодный был мальчонка. Вотон той тётке чтобы насолить да и заберись в её крыжовник и весь ободрал,что прутья только и остались. А тётка проходит назавтра мимо нашего дома,мы там чего-то сидели, и говорит как будто сама с собой: «ну, говорит, те-перь добра не жди». Я тогда брату говорю: «сбегай, говорю, к бабке Пела-нихе»… А пока человек слушал эти разговоры, Шива смотрел на него, а по-том подозвал его и налил ему кружку пива. Человек сказал ему: «у меня нетденег», Шива же ответил ему: «ладно» и рассказал такую историю.

«Когда земля была крохотной, как эта капля на стенке бокала, деревьяещё умели ходить, а камни разговаривать. Тогда же жил некто Паурва, ло-дочник по призванию. По воле Трэтоны, доблестного воина, обернулся онкоршуном и сто дней и сто ночей метался, запутавшись в ветрах, и не могнайти своего жилища. «Душа моя, где моё сердце?!» восклицал он в отчая-нии, стервятники же хохотали над ним. Тяжко быть коршуном, я знаю, кактяжко быть коршуном, страшно иметь когтистые лапы и маленькую чёрнуюголовку со злыми глазами. Метаться в тумане меж чёрных деревьев, а кры-лья словно тряпьё, вытащенное из воды, биться об облака, а ты как паяцв кольце дураков. Тяжко быть, но тысячью тяжче быть коршуном, иметь ког-тистые лапы и маленькую чёрную головку со злыми глазами, но тысячьютяжче не знать, где твоё сердце. Что творилось у него на душе? – не расска-зать тихими словами («А вы читали Апокалипсис?» встрял очкастый мужи-чонка). Вот, собственно, и всё. Он пришёл сюда и спросил у меня: «где моёсердце, батя?» – я плакал над ним, а он ушел с молодой стервой».

Человек плакал над горестным рассказом, прятал лицо и вздрагивалплечами. «Довольно уже, сказал Шива, подходит твой трамвай, тебе по-ра». Трамвай лязгнул металлом и остановился, человек вошёл в него. Ок-на были задернуты белой тканью, из динамиков сначала звучала музыка,потом заговорило.

39«Стетоскоп» №33, год 2002

Александр Ле

Дом

40 Александр Ле. Дом (продолжение. Начало см. на стр. 39)

Теория общенияДопущение. Каждому человеку изначаль-но присуща способность к уподоблению.Человек нерождённый уподоблен материво чреве её, уподоблен до красных шари-ков в крови её.

Испуг и обида рождения оборачива-ются сиротством, отщеплённостью, неза-щищённостью. Человек в эти дни открытперед миром, весь мир – мать его, а гла-за, уши, пальцы – его пуповина. Но вновьи вновь отторгает его мир, не дающий емутепла, покоя, красных кровяных шариков,так человек учится избирательности упо-добления, и это второе допущение теорииобщения.

Человек, выросший среди камней,так же угрюм, мрачен и молчалив, как кам-ни. Или вот ещё – жил мальчик, уподоб-ленный мухе, он жужжал и размахивал ру-ками, его ставили в угол, били по губам,обёртывали во влажные простыни и он вы-рос в обычного прыщавого подростка. Какнеумелый игрок в крокет, заколачивает че-ловечество человека в воротца личности.И, начав однажды понимать, что мать – этосытость, что свет – это тепло, мы не можемостановиться и продолжаем понимать, чтовежливость – это вседозволенность, чтоласка – это наслаждение, что насуплен-ность – это покой одиночества. Знание этоприходит лишь с опытом общения с други-ми людьми.

Так, принимая и отторгая, человекстановится Собой. Знание особости мучи-тельно и сладко. Человек выбирает себекруг общения, он сообщается лишь с темииз людей, что нужны ему в данный моментили определённым образом, нужны дляуподобления, для более успешной борьбыс обстоятельствами бытия, для более ком-фортного существования в них. Подспудночувствуя, что ему нужна энергия, он выби-рает в своём окружении энергичного чело-века и перекачивает его энергию в себя.Замечая насущность жесткости, он, напро-тив, находит мягкого и хлещет его по всемщекам. Как проступающие контуры прини-маемых и отторгаемых черт Себя.

Есть память общения, известковыйслепок другого в человеке, есть навязчи-вость образа, пустота и несытость одино-чества, когда человек лишён привычногоспособа общения. Есть труд и власть, естьлюбовь и искуство, есть тупость и отчая-ние, и все эти недоумения может истолко-вать теория общения».

Трамвай остановилсяна вершине утёса, в его окнабились ополоумевшие чай-ки. Седой океан бился огрудь скалы и вскрикивал наразные голоса. Его спутан-ные волосы дёргал и гладилветер. Океан был стар, нопрекрасен. Человек посе-лился здесь, на вершинеутёса, днями он записывалкрики моря, а по ночам спал.Вот что он записал тогда:

«Наивная! руки твои –ветер, трогающий раска-лённый камень, раскалён-ный полуденным солнцем,бестолковым и жестоким.Порывы его – ветра – тре-пещут в листве деревьев,тополей и ясеней – это япророс деревьями, наив-ная! это я распластал листья.Порывы его – ветра – наив-ная! объятья твои. Что встаётвдали, тёмное как рёв влюб-лённого оленя, душное какласка этого ветра – я дышал,наивная! я долго дышал,но где? руки твои – неотвра-тимое, как пыль, гонимаяего порывами (я пылинка,гонимая ветром, ничтожная,мелочь, згя, неотвратимо го-нит меня ветер от глаз тво-их, от силы, встающей вда-ли, от мига слияния, меня,ненужную этой грозе, ни-чтожную, мелочь, згю), чтовстаёт вдали, тёмное и душ-ное, что встаёт вдали, неот-вратимое, что встаёт вдали?

Наивная! возьми отменя этот перстень, это сло-вечко, это колечко из оду-ванчика, возьми от меня.Войдём в грозу, – люблю – яприручил этот ветер – люб-лю – руки твои, я перстеньнадел, – люблю – сказал:войдём в грозу с перстнемодним, – люблю – в сполохии грохотанье, под крупныекапли, в проливень, – люб-лю – я из молний, из грома,

из ливня сотворю – люблю – и тебеподнесу, наивная! и к ногам – люб-лю – положу. Войдём в грозу со сло-вом одним.

Наивная! сапфиры и смаргдыблещут гранями молний, тигридыи жемчуг горстями сыплю на старин-ный поднос серебрянного неба, но,наивная! глаза твои смотрят на пер-стень.

Я бросаю мир, замкнутый вомне, со всеми грозами, катастрофа-ми, апокалипсисами, я бросаю егок твоим ногам, но, наивная! глазатвои смотрят на перстень.

Я бросаю себя, измученного не-избежностью, порывами, страстями, ябросаю себя к твоим ногам, но, наив-ная! глаза твои смотрят на перстень.

Я шепчу тебе: «наивная! рукитвои – ветер, трогающий раскалённыйкамень… я пылинка, гонимая ветром,ничтожная, мелочь, згя… возьми отменя этот перстень, это словечко, этоколечко из одуванчика…», но, наивная!глаза твои смотрят на перстень.

Тогда я беру флейту и играю. Яне знаю её слов, но ты их не знаешьтоже. И я говорю тебе – люблю – пер-вым же звуком – люблю! – вторым…а потом, наивная! глаза твои смотрятна флейту.

Возлюбленная! говорю я тебе,нежность томит меня, нежность. Дайслово мне, чтобы излить, дай тело,губы, язык. Небрежность уроков и за-писей на страницах твоих неизъясни-мы мне. Как? сильному, как слабомулюбить. Возлюбленная! нежность то-мит меня, нежность.

Я был поэтом и иконописцем,продавцом мыльных пузырей и чело-веческих душ, натурщиком и капита-ном, клерком и философом, крыла-тым и собирающим цветы, хиппии денди, астронавтом и кардиналом,гомосексуалистом и схимником, – носегодня, возлюбленная! нежность то-мит меня, нежность.

Я был добрым и злым, ласковыми жестоким, мстящим и обиженным,смирным и протестующим, юродство-вал и заглядывал в глаза, ел с рукии святотатствовал, любил и ненави-дел, – но сегодня, возлюбленная!нежность томит меня, нежность».

Дом-2Во времена восьмого пра-

вителя дела приняли несколькоэнергический оборот. Трамвай-ный парк полностью обновили,началась реконструкция путей.Юный водопроводчик утвердилв сельсовете проект фонтанав кленовой роще, но из-за недо-поставки гипса на изображениеулиток по парапету – запил и от-дал богу душу. На седом утёсепоявился дом, сложенный из не-тёсанных глыб известняка.

Шли годы. Реконструкцияпутей затянулась, трамваи пере-стали ходить к океану. Никто невыбирался в эти унылые края,на суровый утёс, военные и слу-жащие, что составляли основ-ную часть жителей Городка,предпочитали проводить досугв кинотеатрах и на берегу речкиЗвонок. Со временем мост черезЗвонок обветшал, рельсы изъелв труху солёный ветер. Тольковездесущая пацанва в погоне застрекозами и бабочками изред-ка забегала сюда, по тополёвойдороге, заросшей чертополо-хом, да и они, завидев вдалифигуру сгорбленной старухи,по-воробьиному прыскали посторонам и оврагами улепёты-вали в сторону моста.

Старухой пугали малых де-тей, она словно испокон вековжила в доме на седом утёсе.Шпалы трамвайных путей былипущены на дрова и сгорелив очаге. Последние годы старухавынуждена была спускатьсяк ольшаннику на берегу речкиЗвонок, а потом, с несоразмер-ной вязанкой на сломленныхплечах, чёрной подраненнойптицей, вновь взбираться к сво-ему жилищу. Осенью, во времядождей, речка выходила из бе-регов, разливалась, подступаяк самому подножию утёса, и тог-да из трубы дома неделями нешёл дым. У старухи было вы-буревшее лицо с чёрными зава-лами глаз и немощные руки –кургузые, морщинистые и ве-нозные.

Я в молодости знал женщину, жившую с человеком, героем этогоповествования, и, следуя поначалу ее рассказу, а впоследствии направля-емый слухами и домыслами, с которыми я в избытке столкнулся, пытаясьнайти концы этой истории, добрался до Городка. К тому времени старухауже перестала спускаться к реке, а дом заметно обветшал. От моста черезречку Звонок остались лишь полусгнившие сваи и мне пришлось долгоискать мелкое место, чтобы перебраться на другой берег.

Вблизи дом производил ещё более тягостное впечатление, чем изда-лека: глина, скреплявшая некогда камни, местами выветрилась, и, каза-лось, достаточно было бы малейшего толчка, чтобы стена обрушилась.Двери и рамы пустых окон со скрипом покачивались на ржавых петлях,под ногами скрежетало битое стекло. Я обошёл все помещения, нигде незамечалось ни следа жизни, ни намёка на смерть, у меня сложилось впе-чатление, что хозяева в спешке, но тщательно собрались и ушли. В углуодной из комнат мне попались на глаза останки письменного стола. Дви-жимый каким-то наитием, я приподнял столешницу и обнаружил в одномиз ящиков запылившиеся листки бумаги. Они лежали в беспорядке, на од-ной стороне каждого угловатым, строгим, несколько нервным почеркомбыли записаны строфы странных стихотворений. С обратной же стороныможно было разобрать слова, начертанные другой рукой, почерком болеемягким и округлым. Обходя другие помещения дома, я нашел средикамней и стекла еще несколько листков и присоединил их к найденнымв столе. Как я теперь понимаю, автором стихотворений был герой моегоповествования, а пометки к ним, комментарии, чем-то напомнившие мненадписи на обратной стороне фотографий, писала женщина, долгие годыжившая с ним в этом доме на вершине седого утеса. Листки не были про-нумерованы, поэтому порядок расположения я выбираю по своему про-изволу. К тому же, со всей неизбежностью, часть листков наверняка унесветер, беспрепятственно гуляющий по всему дому. Вот они.

* * *

Мой милый божок, это утро и утро,пронзённое ярым, и край посторонних синиц, и внутренний,сжигающий душу пожар,

и тысяча тысяч любовей, отметившихнебо росою – тебе, твоим пухлым губам,глазам твоим, самым пряным. И ветерцелует излучины лба –

порука мне, память и суд,пальцы мои, которые всегда где-то рядом,играют твоими волосами, повторяя, повторяя:мой милый божок, это утро и утро

Утро было суетливым, пылинкой в че-харде блаженных обстоятельств, ладониокунались в искрящуюся – мелкие пузырь-ки как осколки хрусталя дрожали на них,замерших на миг медлительного парениясолнца – воду. Я обращалась к нему и зве-нящая терпкость плескала в лицо, господи,воистину, словно некое божество! Повто-ряла за ним слова, про себя, повторялаи заучивала, ужасаясь забыть и не осмели-ваясь понять.Ж

изн

ь –

аль

бом

. Чел

ове

к –

кар

анда

ш. Д

ела

– л

андш

афт.

Вр

емя

– г

уми

элас

тик:

ио

тска

кива

ет и

сти

рае

т.

Коз

ьма

Пр

утко

в. П

лоды

ра

здум

ья

* * *

Остров или излучина рук,тёплых как омут и чуждых как боязньобид прошлого года, разлукис бесноватой луной.

Когда небо выворачивается чернью,рвёт тучи на грудках дрогнущих синиц,крохотный месяц трепещет в метели,в изломах ладоней вижу твоё лицо.

И тогда приходит чувство, что это возвращениев край, где благоухает айва и листлимонника, и сквозь сердце и стеныдомов пролетают посторонние синицы.

Как будто давно рыдает ветер и бьёт-ся головой о стену. Засовывает руку в тру-бу и чёрной тростью лупит по головам по-лохов пламени. Он уходит к реке,у излучины туманно, шевелятся жирныеволны. Моё окно как жирная вода у егоног, замершая в ожидании сумасшедшего,с горсть, месяца, сударика-месяца с гор-стью пряностей из далёких стран.

43Александр Ле. Дом (продолжение. Начало см. на стр. 39)

* * *

Брызнуло утро. Город эполетов и манишек –наяву – как бы изменился в лице.Небо сыпало серебром, лишниелюди, было решено, не просыпаются.

Когда брызнуло утро, я был обманутего праздничным блеском. Болело горло.Я подставлял руки, но был обманут –небо сыпало серебром.

Настоящий день никак не наступал. Горланилипосторонние свиристели,солнце пьянело от мороза и блеска,глаза слезились, глаза.

И если бы из сугробов выглянуло счастье,я бы не трогал его руками –в извилинах твоих плечей ластятсявстопорщенные, перепуганные

* * *

Руки клёнов распахиваются. Створыулиц сочатся трамваями, слепыми.Небо, небо замыто бельмами боли.Топорщатся трубы и кургузые деревья.

Раны камня, раны камня, стоны набережных.Хрип, чей хрип из расщелин зданий.Окно глядится в другое – осторожно! –отражения бесконечны, непрестанны.

Возвращаясь в мирок соли и ветра,пытаюсь понять, где мой влажный и тёмный угол.Растопыренные кленовые рукитщатся рассказывать о лете.

Сегодня на удивление прозрачныйдень – «мороз и блеск», как девятнадцатьлет назад. Город в низине показываетсябоком, покрытым алмазной пылью, рекаЗанги обозначена лишь иглами ракит.Ровно девятнадцать лет назад от нас ушёлА, пропрыгал чёрным чёртиком средииголья и растаял в Городе. Я до сегодня немогу понять, всё прикидываю на пальцах,что он думал о нас и что он думает сейчасо нас, о Городе, что считает и как. Загибаюпальцы, а потом глаза мои перестают ви-деть от слёз, я сбиваюсь со счета и гляжу,не видя, на маету и чад внизу, за речкой,в Городе.

Повторяла ему «не ходи к ним»,вернулся с разбитым лицом, плакал,«они ставили меня на колени». За что,милый?! «Я говорил им о любви». Такпросто, показалось, что перед ним лю-ди, захотел, чтобы они увидели небои реку Занги. А они смеялись и игралив кости. «Может, я слишком сразу?А как нужно?» Отродясь, что ли, заве-дено, и что? Долго сидел, разглядываякленовый лист, потом растолковывалвсё А, пока тот не уснул, успокоенный.

44 Александр Ле. Дом (продолжение. Начало см. на стр. 39)

* * *

Раздвинул глаза прочь. Небо упало на «з».День начался как обычно, с дождя.Граждане заморозков секли траву. Ссердца как? отрясти иней усталости.

Только струенье воды по стеклу(Даждьбог нацепил окуляры и его зрачкистали крохотными). Видит иглу,на которой бьются стрекозы и бабочки духа.

Повторенье уроков неба как дождь,прочь разлетаются стрекозы, стрекозы и бабочки.В эту бесноватую ночьможет вечно носиться с иглой. С иглой.

* * *

Вода распирает меня. Потоки,водовороты и заводи. Омутылиц и бассейны фасадов. Очисердца впитывают, кроме – ты

словно ветер скачешь по рябикамушком по глади понимания.Душа – яблоко, яблоко,плывущее по реке Занги.

Игра в птицу нырок, испытующуюглубинное удивление воды.И если глядеть в воду – таешь –и если глядеть из воды, из воды.

Солнце как стояло в зените, таки разбежалось по сторонам. Небонеслышным звуком упало на лицо –дождь. Так он мне объяснял. А по-том вращать ночь на остриях взгля-дов – до рождения махаонов. Ма-хаон – душа ночи, которая отлетает,когда ночь спит. Нельзя, нельзя ло-вить и иглить махаонов!

Принесла яблоко и подарила ему. «Госпо-ди,» сказал, далеко протянул на ладони и разгля-дывал, поворачивая всеми боками. Это странаТы, а это страна Я, показал он. Это яблоко, сказа-ла я. Глубже что-то темнело, «душа», думал он,но не говорил. Смотри, я опустил яблоко в реку –яблоко покачивалось, оборачивалось всеми бо-ками и вдали пускало корни, ветвилось и, преждечем пропасть из глаз, вспыхнуло розовым светом.

* * *

Ты – весеннее шествие улитоквдоль воды от влажного пескак влажной траве. Умытыйутром и солнцем в тысячелистниках,

кто шёл вдоль воды к влажной траве?Твои помыслы и твоя любовь на пескеиграют в чехарду, овеянныеутром и солнцем в тысячелистниках.

Пальцы твои – трепет ветра на воде.Разве это не повод, чтобы остановитьсяи бояться нарушить шествиеулиток вдоль воды, вдоль воды.

Вода сползает с руки, щекоча, останавли-вается и вздрагивает. Шла по траве, холодной,в каплях, боялась ступить, ступни ставила кре-стами, кривыми как стебли, склонённые ро-сой. Пригоршня воды отрывается от ладонейи вздрагивает, замирая в воздухе – трепещетптица крылами, рождается улитка из глины.Сухие глаза тысячелистников.

* * *

Гипс твоего лица не поддаётся рукам.Вечно ходить по улицам и искать глаза.Память твоих жестов – порука,что любовь и суд продолжаются.

Милый скульптор в цветах прикосновений,я привык обижать и бояться тебя,что мне делать с таким умением?Обижать и бояться.

Разглядеть в соцветьях лицо иуслышать в листве звук голоса –это самая тяжёлая из наукпосле искусства любви.

* * *

Игра губ. Блескание в реке Зангиобнажённых людей. Ныряют в заводь –хочется кричать странные слова.Игра губ. Немнота реки Занги,

когда скрещиваются ноги и когдавыныривает птица. Насупилосьнебо и уходит в себя водареки Занги. Игра губ.

Наш А сегодня впервые поплыл! Звонокбыл тёплым и тёмным, а тельце А светилосьи искрилось пузырьками, прижавшимисяк нему, вытягивалось и извивалось в кривиз-не воды – я стояла на берегу. Могу тольковспоминать из глубины, что он чувствовалв тёмной реке, мерцая и пропадая в невер-ном движении туда и обратно. Когда А вы-шел из воды, с него стекали живые струйки,и там, где раньше я видела себя, была ноч-ная река.

* * *

Как постоянный июньночью шёл дождь. Тополя, тополя -одиннадцать ног полнолуния.Как постоянный вор, постоянный

там, за стеной, кто.Жженье дождя там, за стеной,в сердце полохи постоянногоиюня. Уходит рота полнолуния

по игле темени, ночнойдождь бормочет, шарахаетсятам, за стеной страхпостоянный, страх постоянный.

Помню сон о шагающих деревьях, которые вы-шли из тьмы и строем прошли туда. Потом было чув-ство беззащитности – я одна в доме, а снаружи, в но-чи непонятные, страшные возня и переговоры.Боялась пошевелиться и обернуться – сзади кто-тостоял и словно размышлял, что со мной сделать. За-крыла глаза и видела сон: этот, сзади, вышел и ходитпо комнате, как бы не замечая меня, но я знаю, что онтолько делает вид, а на самом деле ждёт, чтобы я от-влеклась и утратила бдительность. Он смотрит сквозьменя серым безглазым лицом и снова шарит вокругсебя невидящими руками. В дверях появляется ещёодин, чёрный, я понимаю, что за двоими мне не угля-деть, ужас захлёстывает меня – и я просыпаюсь. Яопять сижу одна, за спиной стоит кто-то и сдерживаетдыхание. Я тоже не решаюсь дышать, вслушиваюсьв тишину, страх опять наползает на меня...

И тогда меня будит мой мудрый и говорит «по-слушай», и читает стихи.

* * *

Когда взгляд расширяется в звёздную слепоту,неожиданым бликом с той стороны поля зрениявсплывает лицо, как пламя в небо,как огонь в пальцах, в глазах – отблески огня.

Плещет сердце разинутой рыбой.Рассвет проводит влажным пальцем по зеркалу сумерек.Совершая ритуальный танец бытийства, быта, ясдуваю тончайший пепел с души внутренней.

* * *

Над рекой Занги – туман.Беззвучно плавает птица. Онаищет вечер, ищет вечер. Или ветер.Над рекой Занги туман. Огонь

виден вдалеке, виден вдалеке –птица, пляшущая в молоке.Гаснет день. Над рекой Зангибеззвучно проплывает ярое.

46 Александр Ле. Дом (продолжение. Начало см. на стр. 39)

Иногда он останавливаетсяи устремляет широко раскрытыеглаза вверх, вспыхивает как све-ча, лицо его отрывается, однаж-ды прорвалась вода, набежалилюди, кричали, дергали заодежду, я металась, да что вы!обернулись вдруг стаей птиц и,плеща крыльями по лицу, обле-тели. Он подбирает тлеющиеобрывки и пытается собратьслова, буквы осыпаются, ис-крясь, гаснут, пускают удушли-вый дымок. Я не знаю, как емупомочь, овеваю его воспалён-ный лоб крылами белыми – ктоты? – жена твоя – уйди, я дол-жен сгореть один, уйди, я дол-жен сгореть один. По чёрной ре-ке уплывает пепел, его нет, яодна.

Он уходил, он уходил, он ушёл. Онуходил и подбрасывал мне листки со сти-хами. Он ушёл и лишь через месяц чёрнаяптица принесла мне этот стих. Я вижу, чтоэто конец, ушёл А, ушёл мой милый. Я неупрекаю себя, за что? пусто стало на на-шем холме, пусто над рекой Занги. Лишьвременами шныряет над головой солнце,сколько ещё, Господи!

* * *

Серое утро. Дрожитветер, смещая воздушные массыпо плоскости зябей.Женщина в чёрном плате

кричит в мегафон над пустыннымперроном: «Сы-ыны-ы!Хороним водонапорнуюбашню в российских просторах.»

Митрич

Происшествие

«Товарищ, верь…», а дальше строфа нескладывалась.

Александр Сергеевич устало откинулсяна спинку кресла и теперь уже издалека по-смотрел на лист бумаги, лежащий на пись-менном столе. В зеленоватом от абажурасвете лампы четко вырисовывались буквы,написанные от руки. Посередине листа боль-шими значилось: «МАРШ МАКАРОНОПРО-ИЗВОДИТЕЛЕЙ». Ниже шла не очень понят-ная надпись буквами поменьше: «ООО«Продукт», еще пониже: слова А. С. Пушки-на, музыка П. И. Чайковского. После двой-ного интервала начинался текст: «Товарищ,верь…» и дальше ничего не было. Строфа нешла! Сегодня встал пораньше, пока все спят,но строфа опять не пошла.

«Хорошо Петру Ильичу, – позавидо-вал Пушкин. – Думай о прекрасном и пишимузыку! А здесь?! И чтобы тебе про макаро-ны, и чтобы с фасоном! Да, закончилась те-матика: космос, БАМ. Нынче макароныи колбаса! Никак не перестроиться, старо-ват, видно!»

Мимо двери кабинета мягко прошелес-тели легкие шаги. «Наташа встала. – с грус-тью подумал поэт. – Сейчас начнется: «Какжить?! Где денег взять?! Давай квартиру про-давать!» Ужас! Нет! С Мойки – никуда, толь-ко на кладбище!» – решил твердо. Предста-вил себе милое заспанное лицо жены, опятьмысли не дают покоя: «Эх! Где бы сумму за-нять?! Тысячу долларов, на год? Негде! КакДержавин умер, так ни у кого не допросишь-ся. Да и не у кого! У Пущина – у самого нет.Откуда у него деньги? Можно было бы по-пробовать у генерала Раевского, генералпенсию исправно получает. Однако не вый-дет – у генерала! У него родственников вонсколько! За два дня очищают! Генерал сампшенку с морковкой на растительном маслевесь месяц жует. Видел! Нет, у генерала неполучится! Толстые? Все разбежались. Ктов Америке лекции про русскую литературучитает, кто на Би-Би-Си – про разное. Эх!был бы Кюхля в Питере!»

Вспомнил доброе лицо друга в круглыхочечках от близорукости. «Кюхельбекер не-пременно бы выручил! – думал Пушкин. – Да

где там?! Нашел у себя «немецкие корни».Вот уж два года как в фатерлянде на пособииживет. Как он уговаривал: «Сашка! Сашка,давай мы тебе еврейскую ксиву сделаем! Не-дорого, всего две тысячи. В Израиловке тожежить можно. Ты, вон, кучерявый и смуглый.Устроишься!» Чего там об этом думать! Чеговспоминать?! Двух тысяч, все равно, не былои нет! Советовать легко!»

Поэт задумался, взял со стола толстуюпапку с надписью: «Капитанская дочка. Исто-рический детектив». Вот, послушался! И что?Все приложились: «Стихи не идут, время нето. Пиши детектив!» Написал! Сколько вре-мени угробил, всю публичку перевернул.«Башмаки только по редакциям износил. –вспоминал с грустью. – Что странно, всемнравится: яркий самобытный язык, увлека-тельный сюжет, а печатать – не печатают!Только советуют. Совет, советы, советы!»

Вспомнил редакторов и совсем по-мрачнел. «Странные люди! «Ваша барышняМаша, – говорят, – слишком старообрядная.Исправьте: пусть курит папиросы и не умеетготовить!» Машенька с беломором?! Нет, этоуже слишком! А сцена во дворце? Говорят:«Нужно развить! Сейчас народ этим интере-суется! И обязательно ввести лесбис! Нынчевремя полисексуализма!» Императрица –лесбиянка?! Я им говорю: «Это не соответст-вует исторической истине!» А они: «Кого этоинтересует?! Главное, чтобы захватывало!»Что за времена?!»

Александр Сергеевич злился: «ЗатоГринев всем понравился. – с отвращениемвспомнил Пушкин. – «Ваш Петруша совсем«голубенький», просто прелесть! Но нужноразвивать: пусть белье женское носит и кос-метикой пользуется! И чтобы с Пугачевымдружил, непременно!» Дикие люди! Я им го-ворю: «Пугачев – злодей, а не гомосексуа-лист!» А они мне: «Одно другому не мешает!Ежели насчет злодейств, то они у Вас сла-бые, доморощенные! Повесили капитана.Ну и что? Эка невидаль! Разве это злодейст-во? Нужно, чтобы тело расчленили, чтобы:голова – отдельно, руки – отдельно, ноги –отдельно! Побольше и подробнее. Страниц,этак, на тридцать! Да чтобы кровь ручьем

51«Стетоскоп» №33, год 2002

Ирина Даурова

Один деньАлександра Сергеевича

лилась. Вы что? Современные детективы нечитаете?» Именно, не читаю!» – поморщил-ся поэт.

«Главное, совершенно не понятна ло-гика. – размышлял Пушкин. – Структура, те-матика – раньше все было ясно, а теперь?«Капитанская жена, – говорят, – образ недо-работанный. – В предложенном виде лишнийперсонаж! Однако, при разумном оформле-нии, может стать ключевой фигурой. Догру-зите ее! Пусть займется нетрадиционной ме-дициной! Заговоры на энурез и припарки изтрав от бородавок. В заключение дайте деся-ток-другой рекомендаций, рубрика: «Рецептыкапитанской жены». Кроме того, резюме оттравника. Есть у нас один опытный человек.С песнями уйдет, посмотрите!»

Александр Сергеевич пришел в него-дование: «Ну, и куда это годится?! С умасойти можно! Нет, детектив не вытянуть.Здесь профессионал нужен. Пущин таки сказал: «Брось, Саша! Вернись к привыч-ному, к поэзии!» Оно, конечно, привычнее,но стихи сейчас никто не печатает. Вот и ос-тается только тексты к песням да маршамписать. Как жить? Где деньги брать?» Он ла-сково погладил папку ладонью и спряталв ящик стола.

В квартире тишина, все спят, хотя ужеодиннадцатый час. «Спокойно, хорошо! –подумал Пушкин. – У Наташи выходной,у детей в школе учителя второй день басту-ют! Это ничего, пусть отдохнут! Все одно: де-нег нет, идти некуда, есть особенно нечего.Пусть поспят! Однако, время! Нужно зво-нить! Обязательно. Как бы кто не помешал!»

Пушкин достал записную книжку, на-шел листок с надписью: «ООО Козлов-Дан-тес Интернейшинел». «Хоть бы повезло! –вздохнул поэт. – Ведь может быть?! Можетбыть, тысяча? А может быть, … ?! – АлександрСергеевич прикрыл глаза и поморщился,предвкушая удовольствие. – Господин Коз-лов известный бизнесмен, член Законода-тельного собрания города. У него неограни-ченные возможности. А средства какие!!!»

Решительно подошел к телефонному аппа-рату, снял трубку, набрал номер. Ответилибез задержки. Он быстро объяснил, что на-писал «Гимн мясников» для конкурса, про-водимого их фирмой. Его гимн занял первоеместо, и он хочет узнать насчет приза. Секре-тарша извинилась, попросила подождатьнемного, а через минуту предложила при-ехать к ним в офис прямо сегодня, не откла-дывая. Честно говоря, он растерялся.Не ожидал такого быстрого приглашения,согласился, совсем не думая. Секретаршаназвала адрес и время, только тогда до негодошло, что нужно ехать прямо сейчас. Придяв себя, смутился: «Как сейчас?! Сейчас он неготов!» Однако отказываться было поздно,из трубки доносились короткие гудки. При-дется ехать!

Александр Сергеевич посмотрел в ок-но. Пасмурно, но дождя нет. Подумал: «Ну,слава богу!», отошел в угол комнаты, выта-щил из-под кресла пару башмаков. Перевер-нул их кверху подошвами: на левой зиялабольшая дыра. Вздохнул, наклонился, поста-вил башмаки на пол, достал из-за креславторую, точно такую же пару башмаков. Пе-ревернул их кверху подошвами. Увы! На ле-вом башмаке этой пары зияла еще большаядыра. «И почему это изнашиваются левые? –задумался поэт. – Наташа так радовалась,что к свадьбе две пары купили. А вот, обе па-ры износились! Да, время, время! Хорошо,ежели дождя не будет, тогда можно и с ды-рой. А если дождь?! Не идти же в двух пра-вых?! В магазин, правда, ходил. Но в офиснельзя! Заметят – засмеют!» Все его существозахлестнула злоба, навалилось отчаяние:«Что происходит? Как дошел до такой жиз-ни?! Ведь сколько было рукоплесканий: «Та-лант! Талант!» Ну и что? Что за талант, еслицелыми днями только и мечешься: где бы накусок хлеба достать?! Как бы семью не умо-рить?! Что происходит на этой земле? Есть лина Руси люди с талантом, которым жить хо-рошо, вольготно и спокойно? Если есть,то какой для того талант надобно иметь?»

Постепенно поэт успокоился. «Ладно!Будем надеяться, что дождя не будет», – ре-шил он и поставил вторую пару на староеместо, за кресло. Пора!

И вот Александр Сергеевич уже шагаетпо знакомому переулку недалеко от Сенат-ской площади. «Неплохо устроился господинКозлов, почти что в Эрмитаже!» – остановил-ся он у парадной с колоннами, собрался с си-лами и толкнул большую дверь. Дверь пода-лась на удивление легко.

Пройдя через тамбур, Пушкин попалв просторную залу с широкой мраморной ле-стницей наверх. Справа и слева у входа на

лестницу стоят древнегреческие статуи, изо-бражающие танцующих нимф. У левой ним-фы отбита рука, и она выглядит печальной.У правой нимфы отколот кончик носа, и она,напротив, выглядит очень игриво. Все кру-гом напоминает старый богатый аристокра-тический дом. Почти все. С интерьером невяжется только застекленная железная будкасправа от лестницы. В будке на диванчикесидел пожилой мужчина в милицейскойформе с большой резиновой дубинкой у по-яса. Александр Сергеевич хотел было спро-сить разрешения пройти наверх, но милици-онер не смотрел на него и было не понятно,спит он или бодрствует? Прошел мимо мол-ча, никто не остановил. Поднялся на второйэтаж, как советовала секретарша по телефо-ну, и очутился перед громадной дверью,окованной железом. Из двери на него смот-рел очень маленький стеклянный глазок,сбоку двери торчала заметная красная кноп-ка. Около кнопки в стальном дверном листенасверлены маленькие отверстия-дырочки.Пушкин нажал на кнопку и назвал себя, ста-раясь говорить в дырочки. В ответ кто-тогде-то неопределенно захрюкал, замокв двери щелкнул, и она открылась чуть-чуть.Александр Сергеевич потянул дверь, открылнастежь, вошел внутрь. За дверью сразу по-пал в большую стеклянную кабину-аквари-ум. Вторая дверь из кабины выходит прямов коридор. Дверь сзади закрылась сама со-бой и захлопнулась. Теперь от внешнего ми-ра его отделяли: с одной стороны лист бро-нированной двери, а с другой – стена изтолстого авиационного стекла. Стало оченьнеуютно и жутковато, коридор был пуст.К счастью, из-за угла вышел коренастый мо-лодой человек с невыразительным лицом.Он открыл вторую стеклянную дверь и впус-тил Александра Сергеевича в коридор. Затемон достал откуда-то металлоискатель, каку милиции в метро и аэропорте, стал быстромахать им вокруг. Не обнаружив металличе-ских предметов, предложил следовать за со-бой.

Пройдя несколько метров по коридоруи свернув за угол, они попали в большуюсветлую комнату-приемную. Из приемнойшли две двери. На одной двери висела таб-личка с надписью «Генеральный директор».Рядом с дверью стоял большой стол с мони-тором компьютера. За столом сидела оченьэлегантная девушка-брюнетка. На другойдвери висела табличка с надписью «Испол-нительный директор». Рядом с дверью стояланалогичный стол с таким же монитором откомпьютера. За столом сидела очень эле-гантная девушка-блондинка.

Охранник подвел Александра Сергееви-ча к столу с брюнеткой и что-то забубнил не-

разборчиво, глотая окончания слов. Но де-вушка, видимо, уже привыкла и поняла. Онабыстро встала и заговорщески зашепталаПушкину:

– Извините, ради бога, извините! Про-изошла непредвиденная накладка! ГосподинКозлов сейчас чрезвычайно занят: он прово-дит переговоры с полномочным представи-телем родственной французской фирмы гос-подином Дантесом. Собственно, вам-тои нужен господин Дантес, поскольку приз уч-режден французской стороной.

Секретарша смотрела на поэта с сожа-лением, но сочла нужным подчеркнуть важ-ность происходящих событий:

– Кроме того, там – девушка кивнулана закрытую дверь, – сама госпожа Люфа!Вы ведь знаете, какая это персона: Государ-ственная Дума, Фонд поддержки инициа-тив. Телевизор смотрите? Не обижайтесь!Давайте немного подождем. Они должныскоро закончить. У госпожи Люфа самолетна Москву!

Девушка с таким сожалением извиня-лась и с таким уважением произносила фа-милию «Люфа», что Александр Сергеевичпочти с удовольствием ответил:

– Хорошо! Давайте ждать!Секретарша усадила Пушкина на кожа-

ное кресло в углу приемной и вернуласьк своим делам. Александр Сергеевич, заме-тив, что на него больше не обращают вни-мания, постарался устроиться поудобнее:вытянул ноги и откинулся на спинку. Девуш-ки-секретари будто позабыли о нем и пере-говаривались между собой через всю при-емную, каждая сидя за своим столом.Непринужденный разговор обо всем и нио чем: о новой машине Козлова, о нижнембелье фирмы «Триумф», о нахальном…Про Пушкина позабыли. Разговор девушеккоснулся различных тем. Александр Сергее-вич, сам того не желая, узнал, что: господин

Козлов раньше служил в армии по вещево-му снабжению, демобилизовался в чинепрапорщика, открыл в Петербурге магазинстроительных товаров, потом прибавилк нему продуктовый, потом – антикварный.Девушки считали своего начальника чело-веком необыкновенным, выдающимся.

– Если талант есть, то он есть! – сказа-ла блондинка брюнетке. – Все равно когда-нибудь проявится! Вот шеф, с «ничего» на-чал, с трех рублей в кармане, а теперь –миллионер!!! И институтов никаких не надо!Талант нужен!

– Точно! – согласилась брюнетка. – Неверю, когда говорят: «Умный, образован-ный, но бедный». Если умный, почему бед-ный? Мало ли какие таланты по улицам дра-ные бродят! Что это за таланты?! Нет, сейчасвремя настоящих талантов!

Разговор секретарш непрерывно пере-прыгивал с темы на тему, и они уже добра-лись до нового фильма с Сильвестром Стал-лоне, когда дверь директорского кабинетавнезапно широко отворилась, и из нее бук-вально «выкатился» толстенький невысокийчеловек на коротких ножках. Ничего нео-бычного ни в его одежде, ни во внешностине было, но обе секретарши мгновенновскочили со своих мест и в один голос оченьтонко пропищали:

– Мосье Дантес, что-нибудь желаете?!Но мосье Дантес не обратил на них ни

малейшего внимания. Он не спеша заходилвзад и вперед по комнате. Видимо, простозасиделся и разминал ноги. Пушкина будтовообще не существовало в помещении.Вслед за кругленьким человечком из каби-нета в приемную вышли еще три человека и,пристроившись к нему, стали сновать взади вперед по приемной. Видя, что до него де-ла нет никому, Александр Сергеевич при-нялся разглядывать вышагивающих по при-емной людей.

Справа, вплотную к мосье Дантесу, се-менила невысокая худощавая женщинасредних лет. Она старалась быть поближек коротышке и поэтому наползала и натыка-лась на него при поворотах. Пушкин сразуузнал госпожу Люфу, он много раз видел еепо телевидению: мелкие невыразительныечерты лица, очень короткая, как после тяже-лой болезни, стрижка. В жизни госпожа Лю-фа оказалась еще менее привлекательной,чем на экране телевизора: лицо припухлои напоминало небольшой соленый поми-дорчик, даже уже немного подкисший.

Слева от мосье Дантеса вышагивалаочень высокая молодая женщина в оченькороткой юбке. Она что-то быстро говорилапо-французски мосье. Причем шагать и го-

ворить одновременно ей было очень не-удобно. Понятно, это переводчица.

Сзади за Дантесом, неотступно шагв шаг, следовал сам Козлов. Козлов был раз-горячен и все время вытирал красное вспо-тевшее лицо носовым платком.

– Мосье Дантес! – горячилась госпожаЛюфа. – В интересах поддержки гласностии демократии в нашей стране вы должныувеличить кредиты на поставку сырокопче-ностей фирме Козлова!

– О-о-о? – выражение лица Дантеса го-ворило о полном непонимании.

– Дантес! – Люфа заговорила с пафо-сом. – Поддержав Козлова, вы поддержитевсе здоровые силы России! Герасим Козловпрекрасный человек и надежный партнер.Его предприятие обеспечивает колбасойи сырокопченостями больше половины на-селения Санкт-Петербурга. Благодарные со-граждане избрали его в Законодательное со-брание.

Переводчица довольно быстро переве-ла сложную тираду госпожи Люфа. В ответДантес только поднял брови и проговорил:

– О! Жерасим!А госпожа Люфа продолжала характе-

ризовать Козлова:– Герасим прекрасный работник. Он за-

рекомендовал себя в Думе: в комитете поэкономической политике, в комитете по де-лам ветеранов, в комитете по наукоемкимтехнологиям. Герасим – надежда России!!

Мосье Дантес был восхищен:– О! Жерасим!Госпожа Люфа, подбодренная его воз-

гласами, продолжала:– Народ верит Герасиму! Герасим за-

щитит интересы граждан. Он добьется вве-дения дополнительного пенсионного обес-печения, адресной социальной помощинаименее защищенным категориям граж-дан, реализации программ помощи инвали-дам. Герасим – гордость Петербурга!!

Дантес, выслушав перевод, повернулсяк Козлову и пожал ему руку, промолвивтолько:

– О!!Однако Люфа на этом не успокоилась:– Герасим талантливейший человек, та-

лант его громаден и многогранен. За такимилюдьми как Герасим будущее России! Орга-низовав обмен металлолома из России накомпьютеры в Америке, он обеспечил иминашу промышленность и наше хозяйство. Ге-расим – это авторитет России за рубежом!!

– О! Жерасим!Госпожа Люфа с пафосом воскликнула:– Герасим Козлов – это тот человек, ко-

торый сможет отстоять величие России и за-

54 Ирина Даурова. Один день Александра Сергеевича. Продолжение. Начало на стр. 51

щитить ее интересы! Мы, наш Союз, окажемему в этом всяческую поддержку!

Француза, видно, заинтересовала по-следняя фраза, и он переспросил через пере-водчицу:

– Кто, мы?– Мы, сильные и молодые! – с гордос-

тью ответила Люфа и постаралась улыб-нуться.

Помидорчик-лицо совсем скукожилось,обозначив возраст совсем уже не молодой.Однако француза это не смутило, и он смот-рел на Люфу, с интересом ожидая продолже-ния. Она поняла, что пора переходить к делу.

– Дантес! Мы уверены в успехе. Но на-кануне выборов уверенность неплохо уси-лить колбасными подарками для пенсионе-ров и малообеспеченных. Вы должны нампомочь! Мы ведь не просто так! Если Козловпройдет на выборах, он гарантирует вамв обеспечение кредитов лучшую недвижи-мость в городе!

Как только переводчица закончилафразу о недвижимости, лицо Дантеса приня-ло довольное выражение, и он с удовольст-вием произнес:

– О! Мадам Люфу! Иесс!Затем француз приподнялся на носоч-

ки, повернулся кругом и быстро ушел в каби-нет директора. Все трое: Люфа, переводчицаи Козлов ринулись за ним. Дверь плотноприкрыли.

Александр Сергеевич, случайно став-ший свидетелем разговора, не знал, как еговоспринимать. А может быть, никак? Онподнялся с кресла, но секретарша попросилаего еще минутку подождать, а сама исчезлаза дверью. Через минуту она выскочила об-ратно и пригласила Пушкина следовать засобой. В соседней комнате, сплошь завален-ной какими-то пакетами и свертками, онапередала ему небольшую коробку, перевя-занную ленточкой. Извинилась, что Дантесне смог уделить времени для беседы и по-просила принять подарок.

Обескураженный и расстроенный вы-шел Александр Сергеевич на улицу. Однакоскоро успокоился. В коробке должно бытьчто-нибудь значительное. Солидная фирма,солидные люди! «Конечно, наличными былобы лучше, – с сожалением подумал он, – нои так сойдет!»

Осторожно открыл Пушкин входнуюдверь и медленно, с осторожностью, зашелв квартиру. Тихо. Быстро прошел в кабинет,включил свет. На диване у стены лежала На-таша и внимательно на него смотрела.

– Презент, – смущенно кивнул Алек-сандр Сергеевич на коробку, – приз за «Гимн

мясников». Да ты не печалься раньше време-ни! Может быть, что толковое? Продадим,деньги будут!

Поэт поставил коробку на стол. Наташавзяла с полки ножницы и разрезала ленточ-ку. Пушкин зажмурил глаза, но сейчас жеоткрыл вновь, встревоженный громкимсмехом жены. На месте коробки на столестояла аккуратная стопка кусочков туалет-ного мыла. Александр Сергеевич протянулруку, взял кусочек, прочитал на обертке:«Камей классик». Наташа продолжала сме-яться.

«Эх! Дантес, Дантес! – вздохнул про се-бя Пушкин. – А еще француз! Морду бы те-бе набить, ценитель! Куда податься поэтув России?!»

Поздно вечером, сидя в прокуренномнасквозь помещении пивного зала, что на уг-лу Ланского шоссе и набережной Черной реч-ки, поэт опять вернулся к этой проблеме. «Ну,куда еще может пойти в России интеллигент-ный человек при ограниченных средствах?Только пива попить! Пивная – это клуб дляпростого человека!!» – размышлял АлександрСергеевич. Напротив него за столом сидел то-варищ еще со школьных времен, а ныне про-фессор философии, Чаадаев. Чаадаев молчавращал между ладоней кружку с пивом. Раз-обиженный событиями дня Пушкин уже вы-говорился. Он поведал другу о своем визитена фирму Козлов-Дантес, о подарке францу-за. Теперь, усталый, ждал от товарища сочув-ствия или поддержки. Чаадаев был сосредо-точенно задумчив, как и подобает истинномуфилософу. Пушкин не хотел прерывать егоразмышления и тоже молчал. Он по хоро-шему завидовал другу. «Молодец Чаадаев!Место профессора в университете сохранил.

Зарплата, правда, копеечная, но – зарплата!Платят не регулярно, но ведь платят! А свойбизнес?! Да, не зря многие завидуют филосо-фу. Бизнес небольшой, но свой! Не то чтоу него: ямб да хорей! Ямб – ямбом, хорей –хореем, а бизнес есть бизнес – стабильно!Вот, пиво сидим пьем! Удачно, что сегодня«яйцовый день»!» – размышлял поэт. БизнесЧаадаева позволял друзьям изредка «рас-слабляться»: пива попить, или еще чего… Ноэто только в «яйцовые дни», то есть один разв неделю. В этот день Чаадаев получает от тет-ки из деревни посылку с несколькими десят-ками куриных яиц. Яйца продает у себя в уни-верситете между лекциями преподавателями аспирантам. Берут охотно: яйца домашние,более свежие, и дешевле, чем в магазине.Иногда Чаадаев выручает небольшими сум-мами и поэта. Пушкин с благодарностью смо-трел на друга. Чаадаев все молчал и молчал,но внезапно как очнулся и заговорил низкимглухим голосом.

– Ты, Саша, кругом неправ! – произнесон. – Дантес, Дантес! Ну, что Дантес?! Чегошумишь? Россию разорили, народ обворо-вали!!! Причем здесь Дантес? Что за люди?!У нас, ежели что неприятное случается, таквиноваты непременно американцы,или немцы, или французы! Ну, на крайнийслучай, евреи! Что за дикость?! Пойми! Насне Дантес обобрал, а Козлов! Сами мы себяразорили! Характер у нас такой, особенный.Талант! Талант – любое, даже очень хорошеедело, в мерзопакостность превратить.

Чаадаев замолчал, но видя недоумениена лице друга, пояснил:

– Причиной всему наша алчность и нашечванство непомерные! Да, всем миром правиталчность и честолюбие, но у других народовесть святыни, коих касаться никто не смеет!Мы же готовы торговать чем угодно и с кемугодно! Всю эту мерзость мы стеснительно на-зываем «беспредел». Назовем и довольны,вроде дело сделали, как грех с души сняли!Мерзавцы! Живем в своем болоте! Свободуи гласность превратили в глухой забор, за ко-торым хотим построить сытое довольное об-щество, общество без чести и совести!! Ника-кому Дантесу такое и в голову не придет!

Александр Сергеевич хотел было воз-разить, но Чаадаев и слушать не стал.

– Иди домой. Наташа ждет! – велел онпоэту. – Поздно уже, пора. Пока доберешьсяк себе на Мойку! И штучки эти: «мы россия-не!», ты брось! Это для Дантеса мы россияне.Друг для друга мы… Иди домой, Саша!

Печальный вышел Пушкин из пивнойна тротуар набережной. Собрался перейтидорогу, остановился, пропуская транспорт.

Проезжавший на большой скорости джипвильнул и обдал Александра Сергеевичагрязью с ног до головы. Поэт хотел отско-чить, но поскользнулся и упал. Джип затор-мозил, из дверцы выглянула молодая полнаяи очень сильно накрашенная женщина. Ви-дя, что ничего страшного не произошло, онаобматерила Пушкина и машина покатиладальше.

Александр Сергеевич обтер лицо носо-вым платком. Перешел дорогу, приблизилсяк реке. Остановился у фонаря. Подошелбомж в галошах на босу ногу, хотел что-топопросить, но присмотрелся и передумал.Подбежал грязный вислоухий бездомныйпес, сел рядом, преданно уставился в глаза,ожидая подачки. В тусклом свете фонаря наповерхности воды покачивался мусор.

Поэт еще раз посмотрел на опухшуюфизиономию бомжа, на облезлого пса,на грязную темную воду. На память опятьпришли слова: «Товарищ, верь…» И все!Строфа дальше не складывалась.

56

57«Стетоскоп» №33, год 2002

....................................... (автор)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (название)

(заполняется автором-читателем)

«Творчество наших читателей»

Мне позвонил интеллигентный человеки представился Александром Елсуковым.И страшно интеллигентно пригласил прийтив театр «Особняк», потому что он будет рас-сказывать про парижский журнал «Стето-скоп» и даже выдаст мне последний номер,в котором напечатаны куски моего текста«Мемуары Мани Ошибкиной».

Я очень люблю журнал «Стетоскоп»и тех, кто его делает и кого он делает, и сра-зу в голове пробуждается таким пунктиромПариж, и скват, где мы познакомились,и Мишина внизу мастерская, и разноволо-сые панки как рыбки плавают кругом, и Оль-гины кроткие такие глаза — я бы уж давнотам всех убила, а она из этого всего журналсделала… Но я совсем, совсем не люблю безкрайней надобности выползать из дома в этовремя года по вечерам. Темно, холодно, бо-тинки одни натирают, а другие старые, какни оденься, ветер все равно влезает в самуюдушу и начинает там все мутить.

Я, конечно, люблю, если где-нибудьнапечатают кусок «Мани Ошибкиной»,но это, считай, за две недели первый выход-ной, надо дома прибраться и, по идее, капу-сту засолить, потому что она уже давно ле-жит и Лева на нее косится и делает носом…нюхательные движения. Нет, осень у меня непарижская, наоборот, антипарижская, к то-

му же антиболдинская, то есть на фиг нитворчества, ни денег, зубы надо лечить, и всевремя, каждый день еще куда-то идти…

Я, в принципе, люблю даже театр«Особняк», только туда очень неудобно до-бираться от дома… в метро пересадка — тол-па, а если через мост — пробки…

Словом, я взяла с собой Сашеньку, за-претив ей делать уроки, и мы пошли. Я её че-стно предупредила, что будет, но такого, мы,конечно, не ожидали… Я ей честно заранеекупила сникерс, даже почти два, но потомвсе равно пришлось заходить в Макдо-нальдс.

Когда мы подошли к театру «Особ-няк» — а вход там расположен в неосве-щенной подворотне, из разбитого окна вы-лез страшно интеллигентный Саша Елсукови с приветственной улыбкой сообщил, чтов театре ремонт и потому заходить надо че-рез окно. Мы зашли, а он ушел. В театре вез-де стояли банки с краской, лежали доски,мешки и была насыпана куча песку. Посре-ди этого стояло несколько стульев, покры-тых цементной пылью. Саша Елсуков интел-лигентно влез в окно вместе с какой-тодамой и попросил нас присаживаться. По-том в окно залезли еще две дамы и даже двамужика. Все сели на пыльные стулья и Сашастал рассказывать, что вот есть такой

ПервыеСтетос коповские

чтенияв Санкт-Петербурге

журнал «Стетоскоп» и стал показывать намэтот журнал. Я стала думать, что это розыг-рыш и стала смеяться. Я вспомнила проодин знаменитый папин розыгрыш, когдаприличных людей пригласили на Новый годк другим вполне приличным людям (в смыс-ле, к нам), и те пришли и увидели облезлуюелку, украшенную одним картонным вол-ком, грязный стол с пустой бутылкой и селе-дочным хвостом, и на диване мордой внизхрапел мужик в дырявых носках. И еще этихгостей не выпускают скорее уйти из этогострашного места, чтобы успеть встретить но-вый год дома. Ну, потом-то все хорошо за-канчивалось — их вели в другую комнатус накрытым столом, настоящей елкой и на-рядными женщинами, и вся компаниявдвойне давилась от смеха. И вот я сталаприкидывать, где тут можно накрыть стол,и получалось, что негде — театр «Особняк»театр маленький и любой стол там сразу навиду. И от смеха, кроме меня, тоже никто,в общем-то, не давился. ИнтеллигентныйСаша Елсуков, озабоченно посматриваяв мою сторону, объявил перерыв, и два му-жика, естественно, мгновенно смылись,а тетки остались. И я осталась! Посмотреть,чем кончится. Хотя страшно замерзла и хо-тела писать. И Сашенька тоже. Во втором от-делении этого розыгрыша интеллигентныйСаша Елсуков стал читать какой-то текст,про который он сказал, что это текст ано-нимный и он его взял на сайте, но я стала ду-мать, что, наверно, это его текст, потому что

как же можно так долго читать чужой,да еще анонимный текст в таких блокадныхусловиях! Я изо всех сил хотела тоже статьтакой же интеллигентной, как Саша Елсуков,и не обращать внимания на холод и страш-ную разруху вокруг, но тут мне стало казать-ся, что это уже не интеллигентный Саша Ел-суков читает текст, а просто Пушкин, и отэтого меня просто бросило в жар. То естьвроде бы как и теплее. Смотрю — то Елсуков,то Пушкин, то Пушкин, то опять Елсуков! Непомню, кто из них закончил чтения, потомучто мы с моей Сашенькой очень хотели пи-сать (не писать, а писать), и побежали совсех ног до Макдональдса. А это почти двеостановки! Дома я попросила у Левы водкии он, глянув на меня, сразу налил. К ночи япочти согрелась и перестала дрожать.

И вот вчера мне опять позвонил оченьинтеллигентный человек. Опять представил-ся Александром… Да нет, Елсуковым. И тихопопросил написать небольшой отзыв о про-шедшем вечере. Я хотела ему сказать… Но,разумеется, не сказала. Какой еще отзыв! От-зыв! Что я, совсем уже, что ли? Но с другойстороны, вдруг все наоборот? Вдруг это неотзыв, а призыв! Ничего же предугадать жевообще нам не дано, как там что отзовется…А вдруг вообще не отзовется? Никак? Нехо-рошо…

Тем более, что интеллигентный голосназначил еще одно заседание — тридцатогомартобря.

Мария Смирнова-Несвицкая

В библиотеке «±Стетоскопа»

вышли в свет следующие книги:

Михаил Король. INVALIDES. Стихи. – 48 с.

Алексей Смирнов. Ядерный Вий. Рассказы. – 120 с.

Кароль К.Verba et voces. Стихи. – 74 c.

Антон Козлов. MUNAS. Стихи. – 36 с.

Михаил Богатырев. Без права переписки. – 68 с.

Анатолий Ливри. Выздоравливающий. – 40 с.

Серия «АНП» («Антология несуществующихпроизведений»):Митрич.

Размышления о беличьей кисти. – 36 с.

Михаил Богатырев. Шлагбаум. – 40 с.

Готовятся к печати:

Митрич. Книги о художниках.(Серия из трех книг: «А», «Ы», «Ъ»)

Книги можно заказать в редакции жур-нала.

Спешите!!!Помните, что книга – лучший подарок!

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Над номером работали:

Ольга Платонова, steto@club-internet.frАлександр Елсуков, stetoskop@mail.ru

Для писем:Platonova Olga, 37 rue Simart, 75018 Paris

Телефон в Париже: 01 42 59 07 40Телефон в Санкт-Петербурге: 437 33 83

ISSN 1295-4918

Часть тиража оформляется как раритетноеиздание

Электронная версия журнала: http://stetoskop.da.ru

Издатели: Митрич+БогатыRьПариж 2002

издатели: Митрич+БогатыRьпариж 2002