библиотека журнала неприкосновенный запасcdclv.unlv.edu/archives/Memoirs/paperny_mos_angeles.pdf · совсем не туда. то, о чем

библиотека журнала

неприкосновенный запас

НовоеЛитературноеОбозрение

Владимир Паперный

МОс-АНджеЛес

Избранное

НОВОе ЛИтерАтурНОе ОбОзреНИеМОскВА 2018

4

Паперный, В.Мос-Анджелес: Избранное / Владимир Паперный. — М.: Но-вое литературное обозрение, 2018. — 416 с.: ил. (Серия «Биб-лиотека журнала „Неприкосновенный запас“»)

ISBN 978-5-4448-0720-0ISSN 1815-7912

Настоящий сборник является продолжением предыдущих «Мос-Анджелес» и «Мос-Анджелес Два» (НЛО, 2004, 2009). Здесь собраны лучшие статьи, воспоминания, заметки и рассказы из предыдущих сборников, плюс много новых эссе. Темы, которые объединяют раз-ные по жанру тексты, это столкновение культур, конфликт своего и чужого, искусство глазами культуролога. Умение автора писать смешно о серьезном и серьезно о смешном проявляется и в автобио-графических, и в, условно говоря, историко-культурных разделах сборника. Владимир Паперный — писатель, дизайнер, искусствовед, культуролог, историк архитектуры. Окончил Строгановское училище и аспирантуру Института теории и истории архитектуры в Москве. Его диссертация о сталинской архитектуре «Культура Два» выдержала множество изданий на русском и других языках и стала культовой книгой. С 1981 года живет в США.

УДК 7(092) Паперный В.З.ББК 85.103(2)648 Паперный В.З.

УДК 7(092) Паперный В.З.ББК 85.103(2)648 Паперный В.З.П17

© В. Паперный, текст, обложка, 2018 © ООО «Новое литературное обозрение», 2018

П17

Редакторы серииИ. Калинин,

Т. Вайзер

5

родственники, друзья и знакомые


6

Четыре поколения Паперных (слева направо): Владимир, Самуил, Зиновий, Дмитрий

дедушки и бабушки

7


В 1928 году дедушка коля был уволен из большого теат ра «за антисемитизм» и сослан в красноярск. Можете представить себе его восторг, когда десять

лет спустя его любимая единственная дочь сообщила ему, что выходит замуж за еврея.

ссылка была связана с дирижером Николаем Головано-вым, с которым дедушка работал в большом театре и кото-рого, естественно, тоже уволили. Голованов жаловался на «жидовское засилье в театре». сталин назвал его «вредным и убежденным антисемитом». «Головановщина, — писал сталин в 1929 году, — есть явление антисоветского по-рядка, из этого, конечно, не следует, что сам Голованов не может исправиться». Голованов одумался, порвал с «голо-вановщиной», и его вернули в театр. дедушку тоже верну-ли из ссылки, но в большой он уже не попал. Голованова потом еще дважды увольняли, но свои четыре сталинские премии он все-таки получил, правда, это было уже после войны, когда антисемитизм из «вредного» явления посте-пенно превращался в «полезное».

колина мать Анна была одинокая, кроме него у нее было еще двое детей: мальчик и девочка. работала надомницей на конфетной фабрике, приносила домой мешок карамелей и бумажные обертки. По вечерам вся семья дружно зани-малась заворачиванием. Вечно голодные дети воровали конфеты и заворачивали вместо них камешки, за что мать их регулярно порола ремнем.


8

Анна была умная и практичная, сдала две комнаты жильцам, в оставшуюся переехала с младшим сыном. стар-шую отдала в ученье портнихе, с проживанием и едой, а колю — в синодальное училище при одном из кремлев-ских храмов, тоже с проживанием. за хороший голос и слух мальчика приняли в мужской хор. Потом, когда голос стал ломаться, коля Озеров перешел в реальное училище.

На выпускников с хорошими отметками был большой спрос. колю взял себе в помощники владелец ювелирной лавки купец сиротинин. Лавка находилась на красной пло-щади, в Верхних торговых рядах. Интересно, что колиной зарплаты хватало на всю семью, теперь уже можно было от-казаться от жильцов. у сиротинина на «корпоративах» колю всегда заставляли петь. какой-то музыкант услышал его пе-ние и посоветовал учить колю дальше. сиротинин поехал в Московскую консерваторию узнавать, сколько это стоит. Цена оказалась приемлемой, и коля начал учиться «без от-рыва от производства». буржуй, лавке которого очень скоро суждено было стать экспроприированной, не только платил за обучение, но и отпускал колю с работы на занятия.

учась в консерватории, дедушка коля вступил в рус-ское хоровое общество, где познакомился с бабушкой си-мой. Она тоже училась в консерватории, но, поскольку у нее, в отличие от коли, не было богатого спонсора, она училась по специальной программе для одаренных детей из бедных семей (да, да, была такая в Московской консер-ватории до революции). Некоторые педагоги считали, что учить музыке «кухаркиных детей» — варварство, и охотно делились своим мнением с самими учениками. Преподава-тель сольфеджио, например, говорил симе:

— сейчас будет урок для тех, кто платит деньги, а вы, Морозова, подождите в коридоре.


9

Анна Озерова с детьми Алексеем и Николаем


10

симина мать была карелкой. карелки, как все в россии тогда знали, были «смирные, кроткие и добросовестные». В свое время Петр I переселил под Лихославль одну карель-скую деревню, видимо, чтобы по-мичурински привить эти ценные качества русскому народу. В эту деревню, начиная с эпохи Петра, ездили серьезные женихи выбирать невест.

симина мать была сиротой и красавицей — и то и дру-гое сильно повышало ее market value, тем более, что какое-то приданое за ней было — карельская деревня заботилась о своих сиротах. как-то туда приехал из Москвы владелец нескольких извозных дворов на рогожской заставе. уви-дев шестнадцатилетнюю красавицу-сироту, он понял — это судьба.

когда моя мама была пионеркой, она как-то спросила свою бабушку:

— бабушка, а ты помнишь крепостное право?— Помню, внученька, — отвечала кроткая карелка.— А как его отменяли, помнишь?— Помню, внученька. Мы так плакали, так плакали. Что

теперь с нами будет, кто о нас позаботится…Юная пионерка быстро потеряла интерес к разговору. Мама родилась 9 июня и была названа калерией в честь

святой великомученицы калерии (Валерии) кесарийской. Я подозреваю, что из множества святых этой недели ка-лерия была выбрана по созвучию с родиной ее бабушки: карелия-калерия.

дедушка Шмилик родился в местечке, где-то между Минском и Пинском, в абсолютно нищей семье, где еды всегда не хватало, а показывать, что ты хочешь есть, счи-талось неприличным. Привычки голодного детства оста-лись у него навсегда. когда, уже в сравнительно сытые


11

60-е годы, все садились обедать, он обычно говорил: «мнене кладите, я совсем не голоден, ну только может самыймаленький кусочек».

как полагается, он учился в хедере и йешиве, знал наи-зусть тору и чуть ли нt весь талмуд, но местечковый мир казался ему затхлым, и из него хотелось бежать. старший брат Левик бежал первым. Он стал революционером-под-польщиком и членом рсдрП чуть ли не с ее основания. А Шмилика манила русская литература. русский язык и русская культура стали для еврейского мальчика при-мерно тем же, чем для многих поколений русских была «заграница».

русское правительство шло навстречу еврейским де-тям. В киеве для них создавались специальные гимназии, где перед ними раскрывали все прелести православия, са-модержавия и народности. Однако великая русская лите-ратура, находящаяся в фазе критического реализма, звала совсем не туда. то, о чем писали Гоголь, Чехов, королен-ко и салтыков-Щедрин, прочитывалось еврейскими деть-ми скорее как иллюстрации к карлу Марксу, чем к графу сергею уварову. когда надо было петь гимн царю, вместо «дажди ему силу» Шмилик и другие хулиганы пели «даж-ди ему килу» — старое русское слово, обозначающее гры-жу. В другой раз еврейские «головорезы» отрезали голову на портрете Николая II и приклеили ее к его ногам. Все эти как бы невинные выходки материализовались в екатерин-бурге в 1918 году в чудовищном по жестокости расстреле императорской семьи.

Гимназию он все-таки закончил и многие произведе-ния русской литературы знал наизусть — не только сти-хи, но и прозу.


12

бабушка Ита была из тех же мест. ее отец, Израиль Май-зиль, был раввином, его работа состояла в чтении торы и талмуда. Всю остальную работу совершала мать, сура-Хана. Понятно, что в этих условиях ни о каком богатстве не могло быть и речи, но голода и нищеты тоже не было. де-тей было семеро. брат Иты, Иехиэль, женился на Фелиции, девушке из богатой семьи. Она играла в театре таирова, знала много языков и безуспешно пыталась обучить этим языкам меня. Я учился отвратительно, хотя что-то из Ла-фонтена в памяти все-таки застряло: «Et bonjour, Monsieur du Corbeau, Que vous êtes joli!»

— тетя Феля, — спрашивал я ее, — вы же были евреи. как же вы могли жить в Москве — тогда же была «черта оседлости»?

— О, это было очень просто, — отвечала Фелиция. — раз в месяц приходил жандарм, служанка выносила ему блюд-це со стаканом водки и золотым рублем. Он выпивал водку, брал рубль, благодарил и уходил.

Фелиция с мужем Иехиэлем (братом бабушки Иты) жила в коммунальной квартире. с симпатичным соседом Юли-ком отношения были прекрасные. когда Юлика в 1965 году вдруг арестовали за публикации на западе и приговорили к пяти годам лагерей, тетя Феля была в шоке.

— Я уверена, — говорила она, — что он ни в чем не ви-новат. Он был такой хороший мальчик. Наверняка этот ужасный Андрей синявский его уговорил.

Она совсем не разделяла наших антисоветских настро-ений. Мы иногда заводили разговоры на тему «как хоро-шо было при царе».

— если бы не эти ужасные большевики, — говорили мы, — мы бы сейчас свободно ездили за границу!


13

— Я вижу, вы ничего не знаете о том времени, — отве-чала она. — Атмосфера была гнетущая. какая там свобо-да! Все мои друзья по театру находились в депрессии от невозможности делать то, что считаешь нужным и пра-вильным.

При этом она довольно трезво воспринимала совет-скую жизнь.

— у нас в театре, — говорила она, — самым страшным преступлением считалось играть с «сантиментом». А ког-да я включаю радио, все, что я слышу, — это сплошной сантимент.

По семейному преданию, ее дядя был одним из совла-дельцев московского «Метрополя». у него, по рассказам Фелиции, были левые взгляды. В 1917 году он охотно от-дал «Метрополь» рабочему классу и уехал в берлин. Через год приехал посмотреть и увидел, что большевики тащат оттуда мебель для своих кабинетов. страшно возмутился и больше не приезжал.

жениться на Ите, девушке из респектабельной и срав-нительно состоятельной семьи, было серьезной победой в жизни дедушки Шмилика. Но уже в 1919 году молодая пара, бросив абсолютно все, бежала от погрома в киеве с двумя новорожденными близнецами борей и зямой на руках. спасенному зяме суждено было стать моим отцом, а боре — отцом Ирины Паперной.

заслуги дедушкиного брата Левика перед большевиками не были забыты, и он довольно скоро оказался в Москве, где стал большим начальником в совете профсоюзов.

— Левик пришел к бухарину, — рассказывал дедуш-ка Шмилик, — и сказал, что он написал статью о демо-графии. тот спросил: источниками на каких языках вы


14

пользовались? На немецком. тогда, говорит бухарин, я даже читать не буду, немцы ничего в этом не понимают, все глав-ные источники по-английски. Левик, понятно, расстроился, но решил, что он так легко не сдастся. засел за учебники и за полгода так выучил английский язык, что его послали в командировку в Америку.

Я хорошо помню две деревянные теннисные ракетки, которые Левик привез племянникам боре и зяме. На них было красивое клеймо: Antelope Brand. Это все, что оста-лось от Левика. В 1937 году он был назначен наркомом зем-леделия украины и почти сразу же расстрелян как амери-канской шпион. к этому времени родители бабушки Иты с двумя из семерых детей уже уехали в Палестину, а семья Паперных жила в Москве. Возможно, именно поэтому ни-кто из родственников не пострадал — киев и Москва, ви-димо, шли по разным ведомствам. боре и зяме сказали, что дядя Левик погиб в альпинистском походе, сорвав-шись в пропасть. зная его бесшабашный характер, пове-рить в это было легко.

дедушка Шмилик был сентиментален. Он часто переска-зывал нам, детям, истории из торы, чаще всего про Иосифа Прекрасного. Он делал большие паузы — теперь я понимаю, что при этом он мысленно переводил с иврита. каждый раз доходя места, где Иосиф говорит братьям «неужели вы не узнаете меня, я брат ваш, Иосиф», дедушка начинал плакать. Мы все знали, что в этом месте надо плакать, и терпеливо ждали. дедушка беззвучно плакал несколько минут, потом вытирал слезы и продолжал рассказ.

уверен, что в этой истории ему слышался голос люби-мого брата: неужели ты забыл меня, я брат твой, Левик.

Много лет спустя, когда дедушки уже не было, я попы-тался вспомнить историю Иосифа и рассказать ее своему


15

сыну. когда дошел да слов «неужели вы не узнаете меня», у меня из глаз вдруг градом полились слезы.

Павловский условный рефлекс.

В 1937-м мои родители Лера и зяма познакомились в ИФЛИ. Институт истории, философии и литературы, созданный в 1935-м, был одним из элементов возрождения имперской культуры. Именно тогда вновь были введены воинские звания царской армии, осуждено использование марксистских схем в преподавании и возвращены колонны в архитектуру. Известные дореволюционные профессора — Г.О. Винокур, д.Н. ушаков и другие — были извлечены из коммуналок, и им было позволено преподавать практиче-ски как до революции.

«твои родители, — рассказывали мне потом их соучени-ки, — самая красивая девушка курса и самый блестящий студент, все пять лет ИФЛИ проходили, держась за ручки». В 1939-м они уже обсуждали будущий брак, а пока, полные презрения к буржуазной морали, решили вместе поехать отдыхать на Черное море. На платформе курского вокзала впервые встретились провожающие их родители. к шоку от того, что «дитя собирается вступить в брак с чужим», до-бавлялось смущение от свободы нравов детей, но кто после кровавой эпохи войн и революций обращает внимание на такие мелочи. Официальное знакомство состоялось, детям дали на дорогу денег, и поезд ушел.

Первое время в курпатах было абсолютно счастливым, но потом произошло непредвиденное. у перегревшегося на солнце зямы произошел такой нервный срыв, что Лера решилась послать телеграмму его родителям. к ним немед-ленно выехала бабушка Ита, они с Лерой вдвоем отвезли зяму в Москву и устроили в больницу. зяма поправлялся,


16

но Лера была в панике: готова ли она связать жизнь с не очень здоровым человеком? решила поговорить со своей мамой.

бабушка сима, дочь кроткой и добросовестной карелки, внимательно посмотрела на нее и тихо сказала:

— каленька, ну как же можно бросить больного чело-века!

В эти годы калерия была убежденной комсомолкой и атеисткой, христианское милосердие было ей не свой-ственно, но эта фраза на нее подействовала. Вопрос был решен. бабушка сима и дедушка коля были верующими, поэтому для них вопроса вообще не было — христиане не бросают больного человека.

к этому времени дедушка коля работал в Наркомате совхозов, заведуя самодеятельным хором, но главной его деятельностью, во многом полуподпольной, было сочине-ние церковной музыки — незадолго до смерти в 1972 году он получил орден от патриарха Пимена, а эти сочинения до сих пор поют в московских церквях. с одной стороны, вера удерживала его от многих неблаговидных поступков, почти обязательных для советского человека. когда, напри-мер, ему настойчиво предлагали быть осведомителем НкВд, он ответил: «Меня в детстве отец ремнем драл, если я до-носил, так что извините, не могу». как ни странно, это со-шло ему с рук, его, правда, сослали на два года в сибирь, но учитывая атмосферу в стране, можно сказать, что ему по-везло. с другой стороны, прегрешения плоти — чревоуго-дие и прелюбодеяния — с его верой вполне уживались.

Пожалуй, самым главным его качеством была доброта. Он обожал делать подарки. Мне тоже иногда что-то доста-валось, но я по юношескому идиотизму его подарков не це-нил (за исключением, разумеется, велосипеда «Орленок»).


17

как-то он мне подарил старинное мужское кольцо в виде змеи с отделением для яда. Я выдумал и всем рассказывал, что это было кольцо Гитлера, с помощью которого он и от-равился. После многочисленных переездов на двух конти-нентах кольцо, к сожалению, пропало.

И еще одно качество дедушки коли — организаторские способности. Во время войны он отвечал за эвакуацию всех детей работников Наркомата совхозов в башкирский горо-док Миловка, недалеко от уфы. рискуя своим служебным положением, он сумел вывезти, снабдить жильем и про-довольственными карточками не только свою дочь (мою будущую маму), но и ее новых родственников: бабушку Иту и ее беременную невестку Миру, жену бори, ушедше-го добровольцем на фронт. дедушка Шмилик в это время преподавал русскую литературу в военно-морской школе (тогда его еврейский акцент все еще не был препятствием) и имел звание майора. Он был эвакуирован вместе со шко-лой куда-то под калугу. зяма, освобожденный по болезни от службы, рыл противотанковые рвы под ельней.

Возможно, дедушка коля когда-то и не слишком любил евреев, но теперь, когда они стали частью его семьи, его доб рота и забота распространялась и на них.

дедушка Шмилик, как мы знаем, в юности порвал с иуда и-змом, а после гибели на фронте его сына бори вступил в пар-тию. В брежневскую эпоху он разочаровался и в партии.

— если бы я не боялся, что это испортит жизнь твоему отцу, — говорил он мне, — я бы швырнул им в лицо этот партбилет.

дедушке подарили транзисторный приемник «спидо-ла». Он пришел с ним в радиомастерскую и закричал пря-мо от входа:


18

— Он не ловит «Голос Израиля»! Вы можете почи-нить?

Мастер, оказавшийся, как говорил дедушка, ex nostris, поманил его пальцем и сказал тихо:

— Не надо так кричать, оставьте, мы все сделаем.После этого голос Израиля звучал на весь писательский

дом у метро «Аэропорт» непрерывно.

зяме на самом деле терять уже было нечего — за его песни и антисоветские пародии, распространившиеся в са-миздате, его уже исключили из партии и теперь собирались уволить «доктора наук и старшего научного сотрудника» с работы. его спас, сам того не зная, французский комму-нист, а впоследствии отрицатель Холокоста, принявший ислам, роже Гароди.

Гароди написал в 1960-х книгу «реализм без берегов», где доказывал, что реализм включает в себя и таких модерни-стов, как джойс и кафка. Не перевести на русский язык кни-гу французского коммуниста было неудобно, но и публико-вать ее казалось опасным, — а вдруг все начнут писать как джойс. решено было опубликовать, но дать отпор.

На роль оппонента назначили бывшего «врага наро-да», старательно делавшего новую карьеру, бориса сучко-ва. Он писал и носил черновики в Цк, а там ему все время говорили: «слабо, надо крепче». В конце концов ему уда-лось врезать как надо, и книга Гароди вышла одновремен-но с разгромной рецензией. сучкова за заслуги назначили директором Института мировой литературы, где и рабо-тал мой отец.

На нового директора стали немедленно давить с двух сторон. ему звонили из Цк и говорили: «Вам известно, что у вас работает человек, исключенный из партии? какие вы


19

собираетесь принимать меры?» Одновременно ему звонили представители «прогрессивной либеральной общественно-сти» и говорили прямо противоположное: «Надеемся, вы не дадите в обиду талантливого пародиста?»

сучков оказался между двух огней. как официальный представитель советской литературы за границей и участ-ник различных международных конференций, он доро-жил репутацией «либерала». с другой стороны, не принять меры было бы прямым вызовом Цк. его решение было по своему гениальным. На стене института появился приказ (я видел его своими глазами), где говорилось примерно сле-дующее: «Паперного з.с. за допущенные идеологические ошибки наказать переводом из сектора советской поэзии в группу Чехова». Это было серьезным понижением.

дедушка Шмилик, хотя и разочаровался в коммунизме, детство, проведенное за изучением торы, все еще вспоми-нал с отвращением:

— схоластика! Обскурантизм! средневековая наука! у них даже имя бога нельзя было произносить вслух.

— дедушка, а какое имя у бога? — спрашивали дети.— Имя? Ну…Он замолкал, потом пробовал еще раз:

— его имя… э…так и не смог произнести.

2013


20

Александр Галич

Галич

21

Галич

Их было два брата, толя и Валя Аграновские. В 1970-х толя считался советским «журналистом номер один», а потом, по слухам, написал все кни-

ги брежнева. Валя был младше и менее знаменит, но зато писал пьесы и жил в нашем подъезде этажом ниже. как-то толя пришел к нам со своей красавицей женой Галей и с ги-тарой и спел песню «Облака».

Я подковой вмерз в санный след,В лед, что я кайлом ковырял,Ведь недаром я двадцать летПротрубил по тем лагерям.

Мне было 15 лет, и на меня сильное впечатление про-извели и песня, и жена.

— Автора назвать не могу, — сказал толя строго, — у него могут быть неприятности.

Год спустя я сидел на пляже дома творчества писателей в коктебеле и учился играть на шестиструнной гитаре по самоучителю.

— Что ты, мальчик, так бессмысленно проводишь вре-мя, — сказала мне дама в розовом купальнике, — давай-ка я научу тебя петь три песни Галича и покажу три аккорда. Все девочки будут твои.

Одна из песен оказалась «Облака». Авторство Галича, судя по всему, уже не было секретом. Я довольно быстро


22

освоил аккорды и начал развлекать знакомых песнями Га-лича. как-то раз возле писательского кооператива, около метро «Аэропорт», я столкнулся с самим Александром Ар-кадьевичем, с падчерицей которого тогда дружил.

— Вадик, — сказал он мне с улыбкой, — зашли бы как-нибудь к нам, вам ведь нужно расширять репертуар.

Я был смущен: ему донесли! сам зайти я не решился, но, когда на домашний концерт Галича позвали моих родителей, меня взяли с собой. В скромную «аэропортовскую» квар-тиру набилось около сотни человек. сидели на чем попало. духота была невыносимая.

— саша, — громко говорила жена Галича Нюша, — сни-ми пиджак, очень жарко.

— Нюша, — мягко отвечал Галич, — если мне будет жар-ко, я сниму.

— Это прекрасный твидовый пиджак, — продолжала Нюша, обращаясь уже к гостям, — мы купили его в Анг-лии, а он не хочет его снимать.

Этот театральный диалог продолжался еще минут пять, потом все затихли и концерт начался.

Песни Галича можно условно разделить на две группы: пародийно-сатирические и серьезные. В пародийных со-ветская действительность доводилась до абсурда, это был своего рода соц-арт. Вот, например, знатный рабочий клим Петрович выступает на митинге и читает по бумажке, ко-торую ему сунули по ошибке:

Израильская, говорю, военщинаИзвестна всему свету!Как мать, говорю, и как женщинаТребую их к ответу!

Галич

23

И… ничего не происходит. Первый секретарь обкома говорит ему одобрительно:

Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!Очень верно осветил положение!

Пародийные песни были смешными и пользовались успехом, даже в моем исполнении. серьезные песни ни мне, ни моим слушателям не нравились: слишком все это было в лоб. Вот, например, песня о вторжении советских войск в Чехословакию в августе 1968-го.

На севере и на югеНад ржавой землею дым,А я умываю руки,А он умывает руки,А мы умываем руки,Спасая свой жалкий Рим.И незачем притворяться,Мы ведаем, что творим.

Проблемы начались, когда Ваня дыховичный, женатый тогда на Оле, дочери члена Политбюро Полянского, решил развлечь тестя и его гостей магнитофонными записями Га-лича. Члены Политбюро пришли в ужас, Галич был отовсю-ду изгнан, и в конце концов ему пришлось уехать из стра-ны. Покойный Ваня отрицал всю эту историю и, по слухам, даже объяснялся с «дядей сашей», говоря, что он виноват, на что дядя саша вроде бы ответил: «Вань, да, понятно, что все это ерунда. Но согласись, что ерунда красивая». бу-дем надеяться, что кто-нибудь из участников откликнется и расскажет, как все было на самом деле.


24

Галич жил сначала в Мюнхене, потом в Париже. 15 де-кабря 1977 года его убило током, когда он пытался подклю-чить телевизионную антенну. По одной версии, это было дело рук кГб, по другой — Цру, но, по-видимому, это был несчастный случай.

Могила Александра Галича

Галич

25

Одна из песен, написанных в эмиграции, называлась «когда я вернусь». Мне кажется, что сейчас как раз наста-ло время для возвращения песен Галича, причем не паро-дийных, которые интересны скорее как памятники эпохи, а серьезных, потому что призыв перестать «умывать руки» сегодня актуален как никогда.

Поводов, по которым каждому из нас надо принять ре-шение — промолчать или нет, — много: неправедный суд, уничтоженные памятники, фашистские лозунги, власть, не выполняющая своего предназначения, как сказал бы дер-жавин, «от сильных защищать бессильных», и т.д. Писате-ля Юрия домбровского в свое время спросили, почему он демонстративно вышел из союза писателей в связи с про-цессом синявского и даниэля, а когда исключали Пастер-нака, не сделал ничего. Он ответил:

— Орудие производства писателя — это его совесть. если моя совесть задета, я писать не могу. Я не знаю, почему моя совесть никак не пострадала, когда исключали Пастернака, но сейчас моя совесть задета, и, чтобы сохранить способ-ность писать, я должен был что-то сделать.

Мне кажется, что совесть — это орудие производства любого нормального человека, и если что -то кажется тебе чудовищно несправедливым, молчание в конце концов от-разится на качестве того, что ты делаешь.

Ах, как просто попасть в первачи,Ах, как просто попасть в богачи,Ах, как просто попасть в палачи.Промолчи, промолчи, промолчи.

2011


26

Високосный год

Мне было 15 лет. Я был трудным подростком. Вме-сто школы проводил все время в кафе «Артисти-ческое» в проезде МХАта (сейчас камергерский

переулок), где вокруг легендарного Асаркана сидела разно-шерстная компания актеров, режиссеров, искусствоведов, художников, журналистов, поэтов и лиц без определен-ных занятий. там можно было встретить Олега табако-ва, Игоря квашу, Олега ефремова, искусствоведа Наталью

Кафе «Артистическое», 1960-е


27

крымову, художников Юло соостера и Юрия Нолева-со-болева. там можно было встретить прозаика Павла ули-тина. там же иногда появлялся замшелого вида футурист Алексей крученых.

Однажды вечером в дверях кафе появился Анатолий Эфрос. Он не любил этой богемной компании и заехал по дороге с «Мосфильма», чтобы забрать жену, Наталью крымову.

— толя, посиди с нами пять минут, — попросила кры-мова.

ему притащили стул, и он с недовольным видом втис-нулся между нами.

— Что у вас там происходит? — продолжала крымова. Эфрос тогда готовился к съемкам фильма «Високосный год» по роману Веры Пановой «Времена года».

— да вот, — ответил он, — никак не найдем мальчика на роль сережи борташевича.

— А какой тебе нужен мальчик?— какой? Ну… вот вроде этого, — и он показал на

меня.— Ну и возьми этого, — сказала крымова.Эфрос быстро повернулся ко мне.

— ты актер?— Нет.— Играл когда-нибудь?— Нет.— учился на актера?— Нет.— Можешь завтра приехать на «Мосфильм» к 10 утра?— Могу. завтра школа, но можно прогулять.как я потом узнал, отсутствие актерского образования

резко повысило мои шансы. Эфрос ненавидел актерские


28

штампы. когда фильм уже вышел, он рассказывал Асар-кану:

— Из-за того, что смоктуновский гениальный актер, а Вадик совсем не актер, все остальные мне кажутся жут-ко фальшивыми.

Во время съемок его главной задачей было сохранить мою актерскую невинность. Он не давал мне никаких ука-заний и запрещал съемочной группе требовать от меня чего бы то ни было.

— скажите ему, чтобы вставал точно на этот крест на полу, он не попадает в кадр, — кричал оператор.

— Ваша проблема, — отвечал Эфрос, — двигайте ка-меру.

Кадры из фильма «Високосный год», 1961. Режиссер Анатолий Эфрос, сценарист Вера Панова, оператор Петр Емельянов,

композитор Карэн Хачатурян, художник Евгений Свидетелев


29

— скажите ему, чтобы говорил громче, — кричал зву-кооператор, — ничего не записывается, все придется пере-озвучивать.

— значит будем переозвучивать, — неумолимо отвечал Эфрос.

для полного реализма, или неореализма, он настоял, чтобы я снимался в моей собственной одежде — к боль-шому неудовольствию директора картины, который дол-жен был платить мне, точнее, моим родителям за аренду.

была, возможно, и еще одна причина, почему он вы-брал меня для этой роли. Анатолий Васильевич родился в Харькове, его родители работали на авиационном заво-де. его всегда тянуло к детям из интеллигентных семей. как-то много лет спустя я пригласил его на детский само-деятельный спектакль, где я участвовал как художник. Он приехал с сыном димой, и они оба вели себя как дети: хо-хотали и хлопали в ладоши. когда я спросил, что ему по-нравилось, он ответил:

— больше всего понравилась аудитория — хорошо оде-тые молодые люди с интеллигентными лицами.

два факта — отсутствие у меня актерского образования и наличие «интеллигентных родителей» — решили дело.

Я уже знал, что буду сниматься вместе с великим смок-туновским. После роли князя Мышкина в театре у товсто-ногова он уже считался гением. каково же было мое разо-чарование, когда выяснилось, что в сценарии нет ни одной сцены, где участвовали бы мы оба. две сюжетные линии сценария — куприяновых и борташевичей — почти не пересекались. за полтора года съемок я так и не познако-мился с великим актером.

как-то весной приезжаю на очередное переозвучивание. Вхожу в гигантский павильон тон-студии «Мосфильма».


30

Анатолий Эфрос


31

В противоположном конце студии, в двухстах метрах от меня, стоят Эфрос и смоктуновский и оживленно разгова-ривают. Я замираю. дальше происходит следующее. смокту-новский видит меня, говорит что-то Эфросу и быстрыми ша-гами идет через всю студию. Подходит, наклоняется ко мне и говорит своим трагическим голосом князя Мышкина:

— у меня к вам очень большая просьба. когда закончит-ся озвучивание, не уезжайте, пожалуйста, сразу. Мне надо с вами очень серьезно поговорить.

Все два часа озвучивания я провел как в тумане. Он хочет со мной поговорить. как актер с актером. Хочет по-делиться профессиональными секретами. Или, наоборот, чтобы я с ним поделился. Что бы это ни было, свершилось. Эти полтора года прожиты не зря.

Вот, наконец, озвучивание закончено. — Где смоктуновский? — спрашиваю ассистента ре-

жиссера.— уехал.

когда Эфроса спрашивали, что представляет собой смоктуновский как человек, он обычно отвечал так:

— смоктуновский — это такой тонкий инструмент, ко-торый мгновенно подстраивается к собеседнику и выдает именно то, что тот хочет услышать. Что за этой изменчи-вой оболочкой и есть ли там вообще что-нибудь, мы, ско-рее всего, никогда не узнаем.

Видимо, произошло следующее. смоктуновский поймал мой восторженный взгляд и сразу понял, каких именно слов я от него ждал. добросовестно, с выражением, про-изнес этот текст и тут же забыл обо мне.

когда в 1992 году в Лос-Анджелес приехал спектакль по пьесе Энквиста «Из жизни дождевых червей», я поразился,


32

какая пропасть была между поразительной игрой смокту-новского и игрой просто хороших актеров. После спектакля я подумал, не стоит ли зайти за кулисы и выяснить нако-нец, о чем он хотел со мной «очень серьезно поговорить» 31 год назад. В последний момент решил оставить загадку неразгаданной и не зашел.

2012

как я написал письмо белле Ахмадулиной

33


В начале 70-х моя младшая сестра таня и я сняли зим-нюю дачу у вдовы писателя Лукницкого в Передел-кино. Я после развода оставил квартиру жене и сыну,

таня не хотела жить с родителями, и мы оба хотели жить здоровой деревенской жизнью.

На соседней даче жила белла Ахмадулина со своим юным и беспутным мужем Эльдаром, недолго, впрочем, удержавшимся в этом статусе. как получилось, что у из-вестной поэтессы не было на даче телефона, а у вдовы он был, я не знаю, но несколько раз в день белла забегала к нам звонить, и в результате мы с таней оказались невольными хранителями большого количества ее личных тайн (кото-рые, разумеется, умрут вместе со мной).

Возникло что-то вроде соседской дружбы. когда к ней приезжала подруга-парикмахерша, белла звала нас с таней на бесплатную стрижку. Подруга обычно не возражала или делала вид, что не возражает, она дорожила статусом при-дворной дамы. когда к белле приходили гости, она часто приглашала и нас. Хорошо помню один такой вечер.

— смотрите на них, — запела белла своим поэтическим голосом, когда мы вошли, — это брат и сестра. Ведь это только в девятнадцатом веке такое могло быть: брат и сест-ра. Ведь только у тургенева, правда?

— А ты знаешь, где я твоего Мишу Луконина видел? — сказал вдруг пьяный Эльдар. — В гробу.


34

Белла Ахмадулина


35

— Эльдар, — нежно пела белла, — ты должен думать о своем творчестве, о своем сценарии, смотри, к нам при-шли брат и сестра…

так пролетел примерно год. Литфонд ссср, владелец дачи, решил отобрать ее у вдовы, и нам пришлось съезжать. стало ясно, что дружба с беллой вне дачного соседства и телефона долго не протянет. И тут мне пришла в голову идея перевести эту дружбу в художественно-поэтический жанр. Я решил написать белле письмо, демонстрирующее, что я незаурядная творческая личность.

Это письмо где-то сохранилось в моем архиве. с од-ной стороны, журналистская добросовестность требует, чтобы я его воспроизвел. с другой стороны, мне стыдно: я перечитывал его несколько лет назад — оно было пре-тенциозным, натужным и абсолютно бездарным. к сча-стью, решения принимать не пришлось — письма в той папке, где ему полагалось быть, сейчас не оказалось. Ви-димо, какой-то тайный доб рожелатель его уничтожил. Помню начало:

О, как пугает и привлекает меня этот Дом Напротив, за Зеленым Забором, возле Вонючей Канавы…

Ответ пришел быстро. В «Литературной газете» появи-лась поэма Ахмадулиной «дачный роман», в которой были описаны и мы с таней, и мое письмо. Все основные фак-ты пересказаны в поэме достаточно точно, кроме моего письма. Во-первых, белла его опоэтизировала, во-вторых, сделала его объяснением в любви (судя по литературному качеству моего письма, это была не любовь, а скорее сует-ное желание дружить со знаменитостью). Вот письмо в ин-терпретации беллы:


36

затем пришло письмо от брата:

«Коли прогневаетесь Вы,я не страшусь: мне нет возвратав соседство с Вами, в дом вдовы.Зачем, простак недальновидный,я тронул на снегу Ваш след?Как будто фосфор ядовитыйв меня вселился — еле видный,доныне излучает светладонь...» — с печалью деловитойя поняла, что он — поэт,и заскучала...

дальше в поэме появляется Пушкин, в которого влюбле-на она, но, поняв, что имеет дело с поэтом, Пушкин тоже начинает скучать:

Не отвечаети думает: — Она стиховне пишет часом? — и скучает.

Поэма кончается вариацией на тему стихотворения ее предыдущего мужа. у евтушенко:

О, кто-нибудь, приди, нарушьЧужих людей соединенностьИ разобщенность близких душ.

у Ахмадулиной:


37

Вот так, столетия подряд,все влюблены мы невпопад,и странствуют, не совпадая,два сердца, сирых две ладьи,ямб ненасытный услаждаявеликой горечью любви.

В последующие годы мы неоднократно встречались, но никогда не упоминали ни моего письма, ни ее поэмы. Я как-то приехал брать у беллы интервью для статьи «Писатели и вещи» и сфотографировал ее на фоне коллекции граммо-фонов ее третьего (или четвертого, если считать Эльдара) мужа, бориса Мессерера. Последняя встреча произошла в Лос-Анджелесе. Я услышал, как белла шептала хозяйке дома, указывая на меня:

Белла Ахмадулина


38

— «дачный роман» — это про него.тридцать лет назад она превратила мое глупое и пре-

тенциозное письмо в поэзию, тем самым как бы исполнив мое желание возвыситься до ее уровня. теперь смотрела на меня как на свое творение.

сегодня из четверых персонажей поэмы в живых остал-ся я один.

2010

Асаркан

39

Асаркан

1.

По своим последствиям Московский фестиваль мо-лодежи и студентов 1957 года можно сравнить только с высадкой английских пуритан на скалу

Плимут в бостонском заливе. В Москве стали появляться одетые в джинсы фарцовщики, немытые бородатые фило-софы, абстракционисты с фломастерами и горящими гла-зами, сильно пьющие джазовые саксофонисты, голодные подпольные поэты и тому подобные невиданные существа. Моя первая любовь Оля карпова была в самом центре этой цивилизации, во-первых, потому что ее старшая сестра та-ня, учившаяся в инязе, как раз в это время бросила своего фарцовщика и связалась с абстракционистом, во-вторых, потому что Оля и таня жили в доме правительства.

квартира на десятом этаже прямо над кинотеатром «ударник» некогда принадлежала их бабушке скульптору Марии денисовой. ей были посвящены строчки Маяков-ского «приду в четыре сказала Мария». бабушка со сторо-ны отца, Анна самойловна карпова, была в свое время рек-тором ИФЛИ. Поскольку мои родители учились в ИФЛИ, а отец к тому же был специалистом по Маяковскому, мож-но сказать, что наша встреча с Олей была предопределена судьбой.

как-то осенью 1959 года Оля позвала меня на очередное сборище в их квартире. для меня поездка к Оле на мет ро от «красносельской» до «библиотеки им. Ленина» всегда


40

Асаркан, коллаж автора

Асаркан

41

была выходом в высший свет. Мы оба учились тогда в де-вятом классе, но в разных школах. Оля училась в центре, ее подругами были Лена Щорс и Алла стаханова, внучки советских знаменитостей. Я же жил в пролетарском райо-не. когда недалеко от нас открылась английская школа, моя мама, как настоящая комсомолка 30-х годов, категорически отказалась меня туда отдать, потому что там будут учиться «дети привилегированных родителей». В результате моими друзьями стали сын дворничихи-татарки и брат сидевше-го уголовника.

Олина квартира представляла собой одну огромную комнату-студию, больше ста квадратных метров, при вхо-де была прихожая с крохотной кухней — предполагалось, что члены правительства будут брать еду на фабрике-кухне, находящейся в этом же доме. стены украшены абстрактной живописью Олиного дяди, Юры титова. сейчас вся студия была до отказа заполнена странно одетыми людьми. у сте-ны на коврике сидел бородатый босой человек. раскачива-ясь, он бил в африканский барабан и произносил монолог, в котором попадались слова «дзен-буддизм» и «Лао-Цзы». Все вместе — босые ноги, борода, барабанный бой, шаман-ские интонации, незнакомые слова — произвели на всех присутствующих, включая меня, гипнотическое впечат-ление. когда бородач замолк, наступила тишина, которую нарушил худой, лысый, слегка оборванный молодой чело-век, сидевший в углу. Он негромко, но так, чтобы слыша-ли все, произнес:

— Все это можно прочесть в третьем зале Ленинской библиотеки...

И после точно выдержанной паузы добавил, чуть скри-вив губы:

— ...правда, без барабанного боя.


42

После этого он встал, повернулся к сидящему рядом с ним юноше и сказал:

— Пошли отсюда.Оба встали и, переступая через сидящие и лежащие тела,

стали пробираться к выходу.Эффект от этой реплики и драматического ухода был,

пожалуй, даже сильней, чем от монолога. Нельзя сказать, что реплика лысого была более интересной, чем барабан-ный бой, но ей он как бы присвоил себе весь монолог, пока-зав, что все это давно ему известно и неинтересно, и ушел, лишив всех возможности задавать какие бы то ни было вопросы. По режиссерскому мастерству реплика близка к лучшим сценам из романов достоевского, как потом вы-яснилось, его любимого писателя.

2. — Мы должны ходить в кафе «Артистическое», — объ-

явила Оля через несколько дней. — таня сказала, что там собираются интересные люди. там даже бывает Асаркан.

— кто это?— А вот тот лысый.Ни в каких кафе я до этого не бывал и, что там делают,

не знал. Но Оля тогда была моим главным учителем жиз-ни, и я безропотно согласился. Мы пришли в кафе. краса-вица таня сидела там в окружении друзей. Она небрежно помахала нам рукой, но за свой столик не пригласила. Мы сели в стороне и заказали кофе. Я нервно теребил в кармане деньги. Через какое-то время появился небритый Асаркан в сопровождении подростка-мулата. Они присоединились к таниной компании.

Вид у нас с Олей был, наверное, испуганный и расте-рянный. Через какое-то время таня сжалилась и помахала,

Асаркан

43

чтобы мы пересели к ним. Мы взяли наши чашки с «крем-кофе» (так тогда называли эспрессо) и пошли к их малень-кому столику у окна, за которым уже сидело человек пят-надцать. кое-как вдвинув свои стулья, мы сели. Асаркану это явно не понравилось.

— Пошли отсюда, — мрачно сказал он мулату, — тут слишком тесно.

Похоже, что эффектный уход был его излюбленным при-емом. Мы с Олей сидели подавленные: мы что-то такое сде-лали, что не понравилось великому Асаркану.

3. Оля была не из тех, кто привык сдаваться без боя, и мы

продолжали мужественно ходить в «Артистическое» после школы и пить там противный горький кофе. Однажды, ме-сяца через три, мы сидели с Олей за столиком где-то в сере-дине зала, а компания Асаркана, как всегда, сидела за сто-ликом у окна. Вдруг произошло нечто странное: Асаркан вдруг обратился к нам через весь зал:

— ребята, идите к нам, чего вы там сидите одни.Мы с Олей стали оглядываться: к кому это он обраща-

ется?— сюда, сюда, — продолжал Асаркан.Мы пересели за их столик, потом Асаркан сказал свое

«пошли отсюда», и мы вышли с ним на улицу. Все это вре-мя Асаркан говорил. «самый главный талант, — говорил он, — это не способность писать стихи или картины, это талант быть человеком. Мало кому удается».

Этот монолог Асаркана продолжался много лет, в какой-то момент мы с Олей включились в этот монолог, и он стал диалогом, иногда очень конфликтным, потом


44

Оля вышла за него замуж и родила Аню, а потом Асар-кан уехал в Чикаго.

4. Он всегда агитировал за отъезд и даже обсуждал самые

фантастические планы бегства из ссср. когда появилось окно в виде израильской эмиграции, все друзья и знакомые стали интересоваться, когда же он наконец подаст заявле-ние. На что он отвечал следующее:

— Я вот уже три года всех спрашиваю, где калининское отделение милиции, и никто не говорит. как я могу взять оттуда справку, если никто не хочет мне сказать, где оно находится. Но даже если представить себе, что я каким-то чудом собрал все справки (у меня, кстати, нет свидетель-ства о смерти родителей) и сделал ремонт в квартире (а без этого не выпишут), дальше начинается самое трудное: надо вносить сорок рублей. А где я их возьму?

друзья и знакомые были уверены, что стоит только на-шему Асаркану пересечь границу, как мировая прогрес-сивная общественность тут же поднимет его на пьедестал. Он будет сидеть где-нибудь в кафе «Флориан» на пьяцца сан-Марко в Венеции и произносить монологи, а толпы учеников и поклонников записывать их и тут же публико-вать. Поэтому друзья и знакомые сами собрали все справ-ки, сами сделали ремонт в его комнате и сами внесли сорок рублей. После чего Асаркану ничего не оставалось, кроме как положить в пластиковый пакет блок сигарет «Шипка» и последний номер итальянской газеты «унита», сесть в са-молет и улететь.

Асаркан

45

Асаркан в своей комнате, 1980


46

5. за несколько месяцев до его отъезда я позвонил Оле,

у которой был день рождения. Подошел Асаркан.— Вадик? давай быстрей сюда. тут мясо жарят. его на-

саживают на специальные палочки и окунают в кипящее оливковое масло. Все это нагревается спиртовкой и на-зывается «фондю». Этот аппарат притащила диса. Они еще с Олей тут изготовили шесть соусов по французско-му рецепту из ингредиентов, которые тоже притащила диса. Шесть бутылок «божоле». давай быстрей, а то все сожрут!

Я поехал только на следующее утро. Позвонил в дверь около двенадцати. Мне долго не открывали, похоже, что все спали. Через некоторое время мне открыл Асаркан и остался сидеть на кухне (она же прихожая). Оля вы-ползла минут через двадцать. Вид у обоих был опухший. стол был не убран. стояли недопитые рюмки и грязные тарелки.

— зря вчера не приехал, — мрачно сказал Асаркан.— Ничего, — сказала Оля, — мясо осталось и соусы

остались...— Очень плохо, что остались, — злобно проворчал Асар-

кан, — надо, чтоб ничего не осталось. Ничто не должно повторяться. ему сказали, чтоб вчера приезжал, а он не приехал.

— Я же прямо с самолета...— Молчи. Не приехал. И теперь ему ничего давать не

надо. Вчера был целый ритуал, было мясо, были соусы, все сидели вокруг этой машины, а теперь ничего этого не будет.

— будет, будет, — сказала Оля, — я сейчас поставлю ка-стрюльку с маслом на газ.

Асаркан

47

— Вот, вот! — закричал Асаркан. — Именно кастрюль-ку. А вчера был специальный медный сосуд, и не на газ его ставили, а на спиртовку.

— Никакой разницы, — вставил я.— А, черт с вами, — махнул рукой Асаркан, — я пошел

спать.Но не ушел, а, наоборот, стал жарить мясо в кастрюльке.

— А я бандероль от зиника получил из Лондона, — гор-до объявил я.

— Все бандероль от зиника получили, — сказал Асар-кан жуя. — Все. какой там у тебе набор? Что? кингсли Эмис? знаю я этот набор. Плохой набор. Что еще? Лондон в картинках? Плохой набор. самый плохой. другие, впро-чем, еще хуже.

6.На Новый год мы с Яником сделали себе подарок:

выписали Асаркана из Чикаго в Лос-Анджелес. трудно представить себе более неудачный поступок. Вся затея оказалась крайне мучительной и для нас, и для него. ког-да ему сообщили об этом приглашении по телефону, он стал говорить примерно следующее: ну вот, я так и знал, что что-нибудь в этом роде случится, теперь все пропало, я, конечно, не напишу вовремя свое сочинение для «Но-вого русского слова», они вовремя не пришлют чек, мне нечем будет заплатить за квартиру, с хозяином я объяс-ниться по-английски не сумею — катастрофа, хуже этого ничего не могло случиться.

Мы с Яником, слушая этот текст, полагали, что так и надо, что не может же Асаркан просто так взять и ска-зать: «спасибо, детки, уважили старика», — и приехать. Надо же ему покапризничать, поломаться, чтобы в конце


48

концов вышло, что не мы ему дарим билет, а он нас ода-ривает своим согласием. Наш Фома Опискин так и должен себя вести, думали мы, а в душе он рад. Мы ошибались. ему действительно не хотелось ехать. ему совсем было неинтересно увидеть все то, что мы хотели ему показать: горы, океан, фривеи, бензоколонки, университеты, ком-пьютеры, теннисные корты, библиотеки, телефоны, фран-цузские кафе, китайские рестораны, космополитическую толпу в Вествуде, — всю эту нашу знойную калифорний-скую жизнь. Главное, конечно, нам хотелось показать нашу включенность в эту жизнь, адаптированность, автоматизм пользования ею. Это как когда-то в Москве, когда ты ви-дел приезжего, с ужасом вступающего на эскалатор в мет-ро — у него с грохотом падают сумки, а сам он, вцепившись в поручень, с трудом удерживает равновесие — тут ты на секунду осознавал свой собственный автоматизм, чтобы тут же снова о нем забыть.

Это желание демонстрировать свою адаптированность и свой автоматизм само по себе достаточно суетно. Хуже то, что Асаркан меньше чем кто бы то ни было может служить аудиторией для такого демонстрирования, про-сто потому что он сам абсолютно не включен и не адап-тирован, а чья-то демонстративная адаптированность ни-чего, кроме естественного раздражения, вызвать у него не может. Он никуда не ходит, практически никого не видит, ничего не делает, только круглосуточно смотрит телевизор и время от времени пересказывает телепере-дачи на страницах «Нового русского слова», при этом всегда что-нибудь путает, потому что плохо понимает по-английски.

Приехав в Лос-Анджелес, Асаркан, естественно, захотел не слушать, а говорить. Но это уже было невыносимо для

Асаркан

49

нас. когда он ходил по Москве и пересказывал итальянские газеты или редакционные сплетни из «Недели», это было интересно, потому что он сообщал некоторую не всем до-ступную информацию. Что же он рассказывает здесь? Про содержание и тип верстки новой газеты «Ю-Эс-Эй тудей» — первой в истории общеамериканской (а не местной) газеты. Автоматы по продаже этой газеты стоят на каждом углу, опускай монету и читай — только не хочется и нет вре-мени, хватает и нашей «Лос-Анджелес таймс», журналов «тайм», «смитсониан», еще каких-то детских, которые мы выписываем, двух десятков архитектурных, которые я по-лучаю на работе, да еще кучи каких-то непрошеных лист-ков, брошюр, памфлетов (в английском смысле) и инфор-мационных бюллетеней, которые иногда переправляются из почтового ящика в мусорный нераскрытыми. Можно ли меня увлечь еще одной газетой!

Пересказ популярных телевизионных передач тоже слушать не слишком интересно. телевидение в Амери-ке — это как наркотик: оно затягивает. есть, конечно, специальные каналы и специальные передачи, от кото-рых вроде бы даже можно поумнеть, но этим надо спе-циально заниматься: устанавливать специальные антен-ны, следить за программами, а у нас пока до этого руки не доходят. Поэтому главная задача: стараться смотреть как можно меньше и стараться, чтобы дети смотрели как можно меньше, если же их оставить на произвол теле-видения, то они будут его смотреть 24 часа в сутки и за-метно отупеют. Проверено. Поэтому Асаркан, с увлече-нием пересказывающий сериал типа «Чарлиз Энджелз» или рекламу картофельных хлопьев, производит пример-но тот же эффект, как если бы он в Москве сказал: «се-годня прочел передовую “Правды”, там очень интересно


50

ставится вопрос о необходимости дальнейшей химизации сельского хозяйства, очень правильная и своевременная постановка вопроса». В этом смысле Асаркана и мулатку Вику постигла в Америке одинаковая судьба — оба по-теряли свою уникальность. Вика — внешнюю экзотику. Асаркан — уникальность образа жизни.

его московская уникальность состояла в том, что он вел образ жизни опустившегося бродяги, принадлежа в то же время к высшим сферам — редакции, театры, закры-тые просмотры и т.п. Финансовый статус мало кого инте-ресовал. здесь же он оказался принадлежащим к катего-рии «неспособных работать» и получающих вэлфер. Это дно. Он оказался в компании мексиканских фермеров, нелегально перешедших границу, так и не сумевших вы-учить английский, спившихся автосборщиков из детрой-та, негров-наркоманов, состарившихся проституток. тот факт, что данный получатель вэлфера умеет писать статьи в русские газеты, никакого ореола здесь ему не прибавля-ет. у американцев — потому что их мало волнует сама по себе способность писать, тем более на непонятном языке. русских — потому что большинство из них бессознательно усвоило американскую систему ценностей.

И Вика, и Асаркан пытаются компенсировать утерю уникальности тем, что обрушивают на собеседника неко-торый авторитетный, с их точки зрения, текст, с помощью которого они хотят удержаться на поверхности. Вика пи-шет письма на 20 страницах, 10 из которых переписаны из Ветхого завета и 9 из Нового. Асаркан не выпускает из рук «ти-Ви Гайд» — самое массовое издание в сША. Это не так глупо, как может показаться. Пафос массовой культуры мог бы найти себе поддержку среди некоторых американских искусствоведов. Но, во-первых, мода на массовую культуру

Асаркан

51

(как, впрочем, и на оборванность и небритость) прошла. Во-вторых, надо знать английский язык.

Асаркан всю жизнь повторял строчки есенина-Вольпи-на: «А когда пойдут свободно поезда, я уеду из россии на-всегда». А когда они действительно пошли, деваться было некуда, надо было становиться жертвой идеи, садиться и ехать. И пересказывать «ти-Ви Гайд». Но во всем этом есть элемент подвига. В результате мы, так называемые ученики асаркановского колледжа, из категории «всех-этих-яников-зиников-вадиков», тем или иным способом оказались «там», и из нас когда-нибудь произрастет новая субкультура младоасарканцев, и мы на площади перед ка-питолием поставим наш собственный монумент: отлитые из бронзы газету «унита» и пачку «Шипки».

2007


52

конец соцарствия

Первый раз я увидел Алика Меламида, когда ему бы-ло лет 10, а мне 11. Мои родители учились вместе с его матерью в знаменитом ИФЛИ, и однажды мы

жили летом рядом где-то в Прибалтике. Хорошо помню Алика, мрачно и безучастно слушавшего, как его родители пиарят своего вундеркинда.

когда много лет спустя я решил поступать в строганов-ку, мои родители посоветовали позвонить Алику, который уже учился там на первом курсе. Алик сказал, что даст мне урок рисунка. Он поставил передо мной гипсовую голову сократа и стал показывать, как надо прикреплять бумагу к листу фанеры. кнопок в доме не нашлось, Он принес мо-лоток и шурупы и стал забивать шурупы в фанеру молот-ком. Шурупы гнулись, фанера трескалась. Я с восхищени-ем смотрел на эти действия. Мне казалось, что настоящий художник и должен быть абсолютно непрактичным. Вы-пускник кружка «умелые руки» дворца пионеров соколь-нического района, я понимал, что у меня шансов стать на-стоящим художником мало.

кое-как ему удалось прикрепить лист бумаги, и урок начался.

— самое главное, — сказал Алик, — это выделить свет-лые и темные части предмета, обвести их тонкой линией и потом ровно закрасить карандашом. Это придает рисун-ку законченность и, если угодно, красоту.

Я никогда не слышал подобной теории рисунка, ни до, ни после этого урока. Это была импровизация. рисовать


53

Виталий Комар и Александр Меламид. «Между войной и миром». 1995


54

просто так, без всякой идеи, Алику было невыносимо скучно. Несколько лет спустя, когда мы сидели в вестибю-ле строгановки и обменивались сальными замечаниями по поводу каждого проходящего мимо существа женского пола, он объяснял мне:

— ты, наверное, думаешь, что художники делятся на бо-лее талантливых и менее талантливых. Это все ерунда, надо ухватить идею. А когда ухватил, то ты ее насилуешь и на-силуешь, сколько можешь.

На зимние каникулы, где-то на втором или третьем курсе, мои родители сняли для нас с Аликом коттедж при доме отдыха на подмосковной станции жаворонки. тре-тьим должен был поехать наш общий приятель Володя Иванов. двухэтажный коттедж оказался огромным, и мы тут же стали звонить друзьям, приглашая их в гости. ско-ро в коттедже проживало уже человек двадцать, среди них были врач и поэт Юра Фрейдин, математик и искусствовед Володя Петров по кличке бэм (что расшифровывалось как «большая энциклопедия Москвы»), филолог Гога Анджапа-ридзе, впоследствии ставший важным советским чиновни-ком, художницы таня Чудотворцева, Лия Вайнберг, катя Арнольд (впоследствии жена Алика) и их многочисленные друзья, многих из которых я до этого не знал.

Все ночи напролет наша странная компания играла в гоп-доп. В этой игре одна команда с грохотом хлопает ладонями по столу, а другая должна отгадать, под какой ладонью спрятана монета. Вторым развлечением была пси-хоаналитическая игра, которой подвергали вновь прибыв-ших гостей. Человеку говорили:

— ты сейчас выйдешь из комнаты, а мы придумаем сон, который тебе мог присниться. ты будешь задавать каждому


55

из нас вопросы, на которые можно отвечать «да» или «нет», и должен будешь восстановить придуманный сон.

жестокость этой игры состояла в том, что никто ниче-го не придумывал, все просто отвечали «да» почти на каж-дый вопрос — получалось, что человек придумывал свой собственный сон, часто невольно рассказывая о себе вещи, которые посторонним знать было не обязательно. Я однаж-ды уехал на один день в Москву и, вернувшись, был под-вергнут этому испытанию. Хорошо помню ощущение на-сильственного вторжения в мой личный мир.

у меня была гитара, на которой я тогда учился играть. Юра Фрейдин предложить всем сочинить песню. у меня была готовая мелодия, которую я предложил вниманию творческого коллектива. Мелодия подразумевала грустные слова о любви, произносимые у костра, поэтому сразу же возникла идея перенести сюжет песни в какой-нибудь не-ожиданный ландшафт.

— Прерии! — сказал кто-то, и работа закипела.Первый куплет, написанный главным образом Юрой,

бэмом, Аликом и Володей Ивановым, звучал так:

Это было так давно,В прериях стоял туман,Пили в кабаках вино,А ковбой сошел с ума.Это не его вина.

дальше безумный ковбой скачет в город в поисках лю-бимой и попадает под трамвай. Песня отчасти переклика-ется с написанной примерно тогда же песней евгения Го-ловина, которой мы тогда еще не знали:


56

Сотня всадников ползучей вереницейИзукрасила изломы площадей.Впереди неторопливо ехал рыцарьС черным леопардом на щите.И совсем обезумели светофоры...

И в той, и в другой песне в советскую городскую среду попадает чужеродное тело — ковбой, рыцарь, — что при-водит к драматическому конфликту. Авторы обеих песен пытаются «заслать» агентов чужой цивилизации в затхлую родную среду, из которой нет возможности вырваться.

Нельзя сказать, что все эти развлечения прямо повлияли на создателей соц-арта, но они дают представление о той атмосфере, в которой соц-арт родился. В 60-х годах воз-ник интерес ко всякого рода рефлексивным играм. Игры, подобные гоп-допу и разгадыванию несуществующего сна, описаны и проанализированы в книге Владимира Лефевра «конфликтующие структуры» (1967). Победителем в гоп-допе становился не тот, кто незаметнее прятал монету, а тот, кто побеждал в психологической игре:

— Она отводит глаза, потому что у нее монета, или на-оборот, у нее нет монеты, но она делает вид, что есть. А мо-жет быть, она делает следующий рефлексивный ход, и мо-нета все-таки у нее, и т.д.

Нельзя не заметить сложных рефлексивных ходов в твор-честве комара и Меламида. соц-арт был своего рода игрой «наперсточников» с властью: власть борется с абстракци-онистами, а мы пишем в технике XVII века; власть борет-ся с диссидентами, а мы выставляем официальные совет-ские лозунги, да еще подписываемся под ними. При этом «агенты чужой цивилизации», изобретаемые соц-артистами,


57

неожиданно оказывались родными и близкими. Примерно в то же время комар и Меламид создали две серии работ от имени вымышленных персонажей: крепостного художника Апеллеса зяблова, родоначальника абстрактной живописи, и реалиста бучумова, которому злые авангардисты выбили глаз, после чего тот, как истинный реалист, во все пейзажи вставлял кончик своего носа, видимый его единственным глазом. тема утерянных частей тела возникнет позднее в на-писанной ими серии портретов известных людей с отре-занным, как у Ван Гога, ухом. Искусство, объясняли комар и Меламид, это — новая религия. Музей — это современ-ный храм, а автопортрет Ван Гога с отрезанным ухом — это новая икона и новая жертва: вместо Христа с дырками от гвоздей — отрезанное ухо. Портрет человека с отрезанным ухом — это, по мнению художников, примерно то же самое, что портрет кардинала с распятием на груди.

задолго до зяблова и бучумова и задолго до знаком-ства с комаром Меламид участвовал в создании еще двух персонажей. В самом начале 60-х годов Алик, Володя Ива-нов, зиник Глузберг и еще несколько знакомых основали тайное общество под названием Всемирная Организация Анны справедливой. кто такая Анна справедливая, никто из участников объяснить сегодня не в состоянии. Первый придуманный ими персонаж, поэтесса Аделина Федорчук, погибла под ковшом экскаватора. Нетрудно заметить связь этого сюжета с историей ковбоя, попавшего под трамвай. От Аделины осталась тетрадка стихов с такими, напри-мер, строчками:

Все дороги ведут в Пермь,Пермь — это Рим мира.


58

Можно было бы предположить, что Аделина Федор-чук — это плагиат из Максимилиана Волошина, придумав-шего в свое время поэтессу Черубину де Габриак. Но участ-ник событий, писатель зиновий зиник утверждает, что они про Черубину тогда не ничего знали. Отец Володи Иванова, работавший в тАссе, привез из Англии блокнот, на каж-дой странице которого было напечатано слово ВОАс, что расшифровывалось как British Overseas Airways Corporation. Алик с друзьями решили, что Всемирная Организация Анны справедливой будет звучать куда интересней. страницы блокнота стали фирменными бланками организации.

следующим изобретенным персонажем стал бард зи-новий Воас, роль которого пришлось исполнять зиновию зинику. для него был создан цикл песен, в одной из кото-рых были такие слова:

Каравелла с черным флагом,Подгоняемая ветром,Уплывала из столицыКоролевства Сан-Электро.

здесь я вижу истоки того, что впоследствии станет жи-вописью комара и Меламида, основанной на опросах об-щественного мнения. смесь Гумилева, Павла когана и ту-ристского фольклора была как раз тем, что, как казалось воасовцам, всем хотелось тогда услышать. расчет сработал: у зиновия Воаса появились фанаты, и его пленки перепи-сывались с магнитофона на магнитофон.

Первый раз я увидел Виталия комара, только что вер-нувшегося из армии, на лестнице строгановки. Он нес холст, который меня потряс, — то ли рембрандт, то ли


59

жорж де Латур. Оказалось, что это его собственная жи-вопись, за которую ему поставили двойку. В строгановке тогда преподавали сезаннисты, и стилизация под класси-ку напоминала им соцреализм, с которым они тайно бо-ролись.

знакомство между будущими соавторами произошло в морге института физкультуры, куда всех студентов стро-гановки гоняли изучать анатомию. Летом оба устроились художниками-оформителями в пионерский лагерь — пи-сали портреты Ленина и пионеров-героев. В какой-то мо-мент задумались: а что если бы кто-то рисовал все это не для денег, а для души? так возникли первые ростки соц-арта. Подробностей оба не помнят.

— ты же знаешь, как в строгановке пили, — объяснил мне недавно Виталик. — Мы ведь меньше, чем две бутылки водки на двоих, не брали. Все как в тумане было.

к тому моменту, когда они начали работать вместе, у Алика уже была идея, которую он собирался «насиловать». Она называлась «ретроспективизм». живописная техника, считал Алик, достигла вершины в XVII веке у так называ-емых «малых голландцев», а все последующие направления эту технику просто разрушали. задача состоит в том, чтобы перестать экспериментировать с техникой, и начать изо-бражать современную жизнь в натуралистической манере «малых голландцев», таких как Якоб ван рёйсдал и Питер де Хох (которые, как предполагают исследователи, пользо-вались для рисования камерой-обскурой, предшественни-цей фотоаппарата).

На их картине «Встреча солженицына с бёллем на даче у ростроповича» (1972) отдельные фрагменты были напи-саны в разных стилях. Позже художники объясняли, что включили в эту картину «все, что любят либералы в Москве,


60

все, что нужно для хорошей, буржуазной жизни — гроздь винограда, хрустальные стаканы, лимон с кожурой, све-шивающейся с края стола, как в голландских натюрмор-тах XVII века. Но что еще важнее — мы выполнили это все в разных стилях, от Вермеера до футуризма, а левую ногу бёлля написали в стиле русских икон».

с одной стороны, картина пародировала классические полотна соцреализма — типа «Встреча И.В. сталина и чле-нов правительства с женами руководителей Наркомата тя-желой промышленности». с другой, это была пародия на высокопарный стиль самого солженицына, не отличаю-щийся, по мнению авторов, от официальной публицисти-ки сталинской эпохи. «Мы тоже были когда-то либерала-ми, — писали комар и Меламид, — тоже принадлежали к интеллигенции. В этой картине мы разоблачали наши собственные иллюзии».

В дополнение ко всем художественным стилям в картине можно обнаружить и элементы «комбинаторики». Я как-то зашел к Меламиду и увидел, что вместо солженицына на картине появился твардовский. Алик объяснил, что они решили избежать прямой конфронтации с властью и за-мазали солженицына. еще через некоторое время я уви-дел, что твардовского соскоблили и солженицын опять проступил наружу.

типичный гоп-доп.

Мне приходилось читать в американской прессе, что термин «соц-арт» придумал я. Это ошибка. Вот как все про-исходило на самом деле.

— Художник сезанн посмотрел в окно, увидел гору и на-рисовал, — рассказывал Меламид журналистке Нине за-рецкой в 2001 году. — Мы посмотрели в окно и увидели


61

портрет Ленина. И мы его нарисовали. Это не было паро-дией, это был просто возврат к здравому смыслу — рисо-вать то, что видишь. Мы что-то знали тогда про поп-арт, но как-то смутно. Помню, когда мы начали свои первые соц-артистские работы, пришел Вадик Паперный и гово-рит: «ребята, это же поп-арт, чистейший поп-арт». И тут нас пронзило. тут слово «соц-арт» было сказано.

Виталик недавно напомнил мне:— ты тогда еще сказал: «Наконец-то у нас есть свой со-

ветский поп-арт, мы ждали этого столько лет». тогда мы стали перебирать разные комбинации — сов-арт, ком-арт. ком-арт Алик отверг — слишком уж похоже на комар. Остановились на соц-арте. слово как-то очень мягко во-шло в русский язык. звучит как «соцарствие».

Хорошо помню свой восторг по поводу первых соц-артовских работ. От них веяло радостью, талантом и ин-теллектуальным блеском. Меня особенно поразили две из них. Первая представляла собой лозунг «Вам хорошо!», написанный белой краской по красной ткани и вставлен-ный в золотую раму. работа прочитывалась на несколь-ких уровнях. с одной стороны, стандартный по технике лозунг, вставленный в золотую раму, отсылал к «редимей-ду» — этот искусствоведческий термин описывает ситуа-цию, когда художник ставит свою подпись под событием или предметом, созданным не им. В картине можно было увидеть двойную издевку над лозунгом: вознесение рабо-ты неизвестного оформителя-халтурщика до уровня вы-сокого искусства и одновременно снижение ее до уровня писсуара, выставленного Марселем дюшаном в 1917 году в качестве скульптуры. с другой стороны, в работе содер-жалась глубокая мысль о связи советской пропаганды с те-орией французского психиатра Эмиля куэ, который учил


62

пациентов повторять: «каждый день мне становится все лучше и лучше». советская пропаганда работала, потому что выплавка стали и урожай озимых каждый день росли. советский союз развалился, как только понимание, что этот рост создается самовнушением, достигло массового сознания. соц-арт сыграл в этом не последнюю роль.

Вторая работа называлась «конституция». Это была аб-страктная композиция из цветных квадратиков. Внизу — таблица, где каждому цвету соответствовала буква алфави-та. если кому-то было не лень расшифровать всю надпись, то получалась статья советской конституции о свободе слова, печати, собраний и демонстраций. На одном уров-не работа могла выглядеть как диссидентская: «да, гаран-тии свободы записаны в конституции, при этом ни у кого не хватит терпения их прочитать». Но дух игры и веселья был скорее антидиссидентским. работа вызывала в памя-ти слова Мандельштама: «зачем острить, когда и так все смешно». зачем бороться с советской властью, когда с ней можно так весело играть.

Веселая игра, разумеется, происходила на проезжей ча-сти улицы и всегда могла плохо кончиться. Помню, как не-сколько лет спустя Виталик говорил всем знакомым: «Нам для репутации надо немного посидеть в тюрьме». расчет был, видимо, на то, что власть ответит: «А мы возьмем и назло не посадим» (тут я опять вижу опыт гоп-допа). Это


63

было примерно то, что Мандельштам называл «прививкой от расстрела». то ли благодаря этой прививке, то ли про-сто потому, что власти было не до них, художники благо-получно избежали ареста и в 1977 году покинули родину, заняв на долгое время должность «великого русского ху-дожника в изгнании».

Многие скептически отнеслись к их возможному успеху на западе: кому там интересны советские символы и лозун-ги? Но комар и Меламид продемонстрировали способность генерировать скандальные идеи и в новых условиях. Они, например, послали телеграмму аятолле Хомейни, в которой взяли на себя ответственность за землетрясение в Иране, «в ответ на захват американских заложников». телеграмма комара и Меламида — это дематериализованный реди-мейд — землетрясение уже прошло, а телеграмма если где-то и существует, то только в архиве Хомейни.

концептуальные игры продолжались. В рамках органи-зованного ими «аукциона человеческих душ» художники получили в подарок от самого Энди уорхола его «душу» и тут же продали ее в ссср за 30 рублей. решив научить американцев соцреализму, они написали серию портретов рабочих-литейщиков из штата Нью-джерси. Им удалось шокировать мировую еврейскую общественность, выста-вив написанный в классической технике портрет Гитлера, а когда некий троцкист порезал холст ножом, отказались его реставрировать, объявив троцкиста своим соавтором. Они научили таиландских слонов держать хоботом кисть и продали написанные слонами абстрактные картины за большие деньги. Потом научили обезьяну пользоваться фо-токамерой и устроили в 1998 году в россии выставку «Наша Москва глазами обезьяны». Верные советскому принципу


64

«искусство принадлежит народу», наняли агентство по опросу общественного мнения и задали американцам во-просы типа «ваш любимый цвет, сюжет, жанр, размер кар-тины» и т.д. По результатам опроса создали «любимую картину» американского народа. Потом все это повторили в других странах, включая россию.

Они казались сиамскими близнецами. В течение многих лет они были неразлучны, как гомеровские Аяксы. «Мы не два художника, а один», — любили повторять они. даже усы и бороду одно время они делили пополам — Мелами-ду достались усы, комару — борода. Некоторые подозре-вали, что у них существует разделение труда, один (Мела-мид) генерирует идеи, другой (комар) мастерски воплощает живописные идеи на холсте. Впечатление усиливалось тем фактом, что Меламид, который довольно свободно гово-рил в детстве по-немецки (отец вырос в Германии, а мать известный переводчик бёлля), с легкостью переключился в Нью-Йорке на английский, у комара же с языками были проблемы. сами художники отказывались обсуждать свои методы работы. «Идеи мы придумываем вместе, — говори-ли они, — а реализует их тот, у кого в этот момент оказа-лись свободные руки».

Внезапно все это кончилось. В 2004 году пришло изве-стие, что художника «комар и Меламид» больше нет. умер. когда об этом узнал их нью-йоркский галерейщик рон Фельд ман, он обрадовался — мертвый художник стоит на-много дороже живого. сегодня комар остался с Фельдманом, а Меламид работает с одним из старейших в европе аукцион-ных домов, «Филлипс де Пюри», который в прошлом году пе-решел под контроль российской компании Mercury Group.

Виталий комар во многом остался верен принци-пам концептуальной живописи. Он по-прежнему играет


65

Александр Меламид и Владимир Паперный. Нью-Йорк, 2008


66

с символами, на этот раз с религиозными, соединяя му-сульманские, еврейские, христианские и другие знаки в причудливо переплетающиеся композиции. с Александ-ром Меламидом же произошла метаморфоза: похоже, что он перечеркнул свое концептуальное прошлое и, удивив критиков и искусствоведов, стал писать реалистические портреты реальных людей — черных рэперов, российских олигархов и римских кардиналов. Что это, духовное пере-рождение или очередной концептуальный ход?

— Что происходит в твоей жизни? — спрашиваю я Али-ка.

Мы сидим в его новой студии в районе Фэшн дистрикт в Нью-Йорке, окруженные огромными, во весь рост, порт-ретами. Алик изменился. В 63 года это уже не худенький подвижный мальчик, каким я его помню по строгановке, а скорее седой мэтр.

— Мы с женой купили дачу под Нью-Йорком. На даче пруд. В пруду развели рыбу. Выпустили триста раков. за-вели кошку. купили стол для пинг-понга. Я стал охотиться на оленей, но пока ни разу не попал.

— то есть вы с катей теперь старосветские помещики?— Именно, и это оказалось удивительно приятно.— Почему вы расстались с Виталиком? — задаю я, на-

конец, сакраментальный вопрос. — Я не хочу себя сравнивать с «битлз», но всякий союз

имеет начало и конец — отвечает он. — как комар и Ме-ламид мы сделали все, что могли, мы уже начали буксовать. Не могу сказать, что я сейчас делаю что-то очень ориги-нальное и новое, но появилась возможность пойти «дру-гим путем».

— Хорошо, тогда скажи, почему вы — два таких разных человека и художника — начали работать вместе?


67

— Не знаю. Честно не знаю. Наверное, можно проана-лизировать, но я боюсь заниматься самоанализом. так по-лучилось. Это произошло естественно, мы были страшно довольны, особенно в первые годы, было ощущение, что мы сделали открытие.

Я напоминаю Алику про нашу жизнь на даче в жаво-ронках, про Аделину Федорчук, про ковбоя, попавшего под трамвай. Помнит ли он все это?

сначала он смеется, потом становится серьезным:— какие-то кусочки всплывают в памяти, но я не могу

себя ассоциировать с тем, что ты мне сейчас рассказал, хотя это, видимо, правда. у меня не было одной жизни. Я не помню себя даже пять лет назад. Я не помню, что я думал, почему я это делал, и я не понимаю, я ли это вообще. А ког-да мы были «комаром и Меламидом», мое «я» вообще было потеряно, что мне, кстати, очень нравилось.

Я спрашиваю его, откуда взялась идея персонажей, по-чему художнику вдруг хочется говорить не своим голосом, творить не от себя, а от имени кого-то другого? В ответ Алик разражается неожиданным монологом:

— Потому что себя-то никакого нет. Что значит «себя»? Где этот «себя»? существует странная иллюзия, особенно у начинающих художников, что искусство есть самовыра-жение. Искусство — это как раз то, что препятствует само-выражению. Искусство — это стиль, мастерство — серьез-ные вещи, которые не позволяют самовыражаться. конечно, всегда можно сказать, что все есть самовыражение. Мой водопроводчик, например, по сварке может узнать, кто именно работал до него. то есть водопроводчики самовы-ражаются в сварке. Искусство есть самовыражение в той же степени, как и работа водопроводчика. задача водопро-водчика в том, чтобы дерьмо проходило беспрепятственно.


68

В искусстве то же самое — надо, чтобы беспрепятственно проходило дерьмо нашей души. Весь мусор, весь шлак на-шей души, нашего интеллекта выражается в художествен-ном сознании. Музей — это куча мусора. Я в какой-то мо-мент разочаровался в искусстве. И понял, что это просто глупость. как и религия — какая-то белиберда, какое-то непорочное зачатие, а у евреев надо какую-то коробоч-ку наматывать на голову или на руку. дикари. Некоторые пляшут, некоторые расписывают себя, некоторые рисуют. дикость! когда у нас был проект с таиландскими слонами, меня часто спрашивали: слоны-то, наверное, очень умные? Я говорил: нет-нет, слоны очень глупые, но у них перед людьми есть одно преимущество: их глупость ограниченна, в то время как человеческий идиотизм бесконечен. Приду-мать искусство и религию — ведь это ж надо какой иметь запас идиотизма! тесты надо проводить не на ум, не на IQ, а на глупость! Я в какой-то момент бросил заниматься ис-кусством. стыдно стало...

тут, мне кажется, надо прервать этот яркий моно-лог и разобраться в услышанном. Незадолго до распада тандема искусство, как мы помним, было объявлено но-вой религией. Автопортрет Ван Гога с отрезанным ухом стал иконой. комар и Меламид даже пытались исцелять больных с помощью этого изображения. Оба художника стали носить черные одеяния со стоячими воротника-ми — нечто, напоминающее сутаны священников. Потом кому-то из них (или им обоим, правды они все равно не скажут, потому что не помнят) показалось, что «они на-чали буксовать», и союз распался. Можно предположить, что для Алика разочарование в искусстве было связа-но с разочарованием в союзе. Оба этих разочарования могли бы объяснить временное исчезновение Меламида


69

с художественной арены в 2004–2006 годах. Но вернемся к его монологу:

— Я стал думать, как мне жить дальше. стало ясно, что у меня нет выхода. Во-первых, надо зарабатывать день-ги, а кроме рисования я ничего не умею. И тогда я вдруг понял. когда традиционные религиозные системы ста-ли распадаться, появилось движение born again, заново рожденные (фраза из евангелия от Иоанна «если кто не родится заново, не увидит Царства божия», но массовое движение началось среди евангелистов в Америке в кон-це 60-х и распространилось потом на другие страны. — В.П.). Я решил: я буду born again artist. Все, чему меня учили в художественной школе, а потом в строгановке — рисунок, цвет, мазок, форма, вся вот эта муть, которая скопилась во мне, — я понял, что без этого невозможно. Либо ты веришь в это, либо ты не веришь. Поверить, как выяснилось, очень легко. Неверующему человеку вообще поверить очень легко.

В свете этого монолога можно сказать, что творчество комара и Меламида было бегством от «идиотизма ис-кусства». Оно постепенно становилось все более и более концептуальным. Одним из их последних проектов была живопись по опросам общественного мнения, painting by numbers. термин взят из особого жанра детских рисоваль-ных наборов, изобретенных в 1950 году американцем дэном роббинсом. рисунки в этих наборах разбиты на пронумеро-ванные зоны, которые надо аккуратно закрашивать прила-гаемыми к набору заранее смешанными красками — почти то же самое, чему меня учил Алик во время нашего урока рисования в 1963 году. девиз роббинса «каждый может стать рембрандтом!» комар и Меламид наполнили термин painting by numbers принципиально иным содержанием.


70

Художник полностью отказался и от «себя», и от «самовы-ражения» — он выполнял теперь волю народа.

После смерти «комара и Меламида» Алик съездил в россию. его мать, переводчица Людмила Чёрная, не слу-шая возражений сына, достала из-под кровати его дет-ские пейзажи и натюрморты, те самые, которые я когда-то видел в Прибалтике, и Алик понял, что пришла пора ро-диться заново, снова поверить в то, что когда-то казалось полным идиотизмом, и «стать рембрандтом» — почти как учил дэн роббинс.

— есть ли разрыв между твоим «я» и художником, пи-шущим все эти портреты? — спрашиваю я.

— конечно, между ними вообще нет ничего общего. как только я нарисовал, это «я» исчезает и появляется новое. Мне приходится писать эти портреты очень быстро, по-тому что, если процесс затягивается, тогда получается, что порт рет пишут несколько человек. По той же причине, ког-да меня спрашивают, могу ли я вернуться в россию, я объ-ясняю, что это не может быть возвращением, это буду уже не я, а россия будет не той россией, из которой я уехал.

— есть ли какая-нибудь логика в выборе моделей? По-чему на этих портретах именно рэперы, олигархи и карди-налы, а не кто-нибудь другой?

— Никакой логики, — говорит Алик. — Это все совер-шенно случайно. Мой младший сын — режиссер видео-клипов. Он работал для знаменитого рэпера по кличке 50 cent. Я попросил его устроить, чтобы рэперы мне позиро-вали, и он устроил. Это не были заказные работы, они мне не платили, и картины оставались у меня. А потом я про-дал всю серию группе инвесторов и получил сразу много денег. Не настолько много, чтобы перестать работать, но достаточно, чтобы мы с женой на год уехали жить в рим.


71

А что делать в риме? Я стал рисовать попов. Потом мы вер-нулись домой. А что делать в Нью-Йорке? тут как раз ока-залось много русских олигархов. со всеми этими людьми у меня нет ничего общего. Возможно, это меня и привлека-ет. Я смотрю на них как баран на новые ворота. Вот самое точное определение того, чем я занимаюсь: это живопись барана, смотрящего на новые ворота.

среди кардиналов, олигархов и рэперов висит автопорт-рет. Интересно, к нему автор тоже не имеет никакого от-ношения? В ответ я слышу нечто совсем неожиданное.

— здесь другое, — говорит Алик. — Обрати внимание, что этот автопортрет написан на белом фоне. когда я стал заново рожденным художником, я сначала думал, что я пророк, что бог меня послал в мир, чтобы открыть людям истину. теперь я понял, что я не пророк, а... бог. Или, если пользоваться христианской терминологией, то богочеловек. А богочеловека и человека нельзя изображать одинаково. В искусстве XX века божественность изображалась как бе-лое на белом, вспомни Малевича, Вейсберга, Моранди. По-этому я здесь в белом на белом фоне.

тут, надо признаться, у меня несколько поехала крыша. с одной стороны, художник — это баран, с другой, он бог. богобаран. Алик — человек ироничный, невозможно по-верить, чтобы все это говорилось всерьез, хотя сейчас на его лице нет ни тени улыбки. с одной стороны, художник совершает прыжок в бездну идиотизма («это полет, кото-рый бесконечен, достать до земли нельзя, я лечу»). с дру-гой — он парит в Нетварном свете.

Попробуем разобраться. скорее всего, это игра, оче-редная попытка художника спрятать свое «я» за вымыш-ленным персонажем. Аделина Федорчук, зяблов, бучумов, советский оформитель-халтурщик, дрессировщик слонов,


72

комар—Меламид и вот теперь бог. звучит убедительно, но что-то в этой интерпретации меня по-прежнему бес-покоит.

задумаемся вот над чем. значительная часть портретов, написанных Меламидом в последние годы, это священнос-лужители: католические и православные священники, про-тестантские пасторы, представители мальтийского и иезу-итского орденов, любавический раввин, бездомный мессия. В белом цвете Малевича Меламид видит «божественное начало». Я вспоминаю его фразу «неверующему челове-ку поверить очень легко». среди нагромождения тюбиков с красками я вдруг замечаю бронзовое распятие. Может быть, кроме чистой игры здесь присутствует еще что-то?

Я думаю, что в жизни каждого художника, даже такого, который построил свое творчество на шокирующем эпа-таже и безжалостном пародировании, наступает момент, когда он начинает размышлять о жизни и смерти и ког-да уже больше не хочется шутить на эти темы. Возможно, что провозглашение себя богом — это лишь наполовину эпатирующий жест. Может быть, возвращение к живопи-си эпохи рембрандта содержит в себе готовность принять религиозные основы этой живописи?

Мне кажется, что, прожив в Америке больше тридца-ти лет, Александр Меламид стал наконец стопроцентным американцем со всеми вытекающими отсюда последствия-ми — протестантская этика, система ценностей, образ жиз-ни. Протестантская этика требует усердия, считал Мартин Лютер — новая серия портретов написана с удивительной добросовестностью. бедный человек неугоден богу, настаи-вал жан кальвин — Меламид отнюдь не беден, сумма, ко-торую он получил за портреты, позволила им с женой год прожить в риме и купить дачу под Нью-Йорком. да и сам


73

его сегодняшний образ жизни, с кошкой, раками и охотой на оленей — по сравнению с богемным существованием строгановки, с двумя бутылками водки и двумя натурщи-цами на двоих — это образ жизни праведника.

Лично мне портретное творчество этого праведника кажется очень серьезным. как его воспримет международ-ная арт-мафия, пока сказать трудно. О выставке портретов черных рэперов Holy Hip-Hop в музее современного искус-ства в детройте в 2008 году, газета «Нью-Йорк таймс» вы-сказалась уважительно: карьера художника на взлете, от портретов веет сложностью и загадочностью, мазки на-поминают Веласкеса. Но после выставки вся серия была продана не музею, а группе инвесторов, а это, как объяс-нял мне когда-то Алик, не самый престижный покупатель для художника.

Я все-таки уверен, что рано или поздно Алик научится попадать из ружья в оленя, а папа бенедикт XVI закажет ему роспись потолка в Ватикане.

2009


74

Обрезание

В последний день перед отлетом из рима я решил за-гореть, чтобы не выглядеть в Лос-Анджелесе белой вороной. Мы жили в риме, а не в Остии, где обос-

новалось большинство эмигрантов, хотя в Остии и дешев-ле, и ближе к пляжу. рим стал временной культурной га-ванью во всех наших странных передвижениях по миру. ретушированные черно-белые фотографии построек бра-манте из лекций по истории искусств превращались здесь в обшарпанные и облезлые, но настоящие и цветные куски рима. браманте стал для нас тонкой ниточкой, связавшей наше почти утерянное прошлое с абсолютно нереальным настоящим.

Проведя около пяти часов на пляже в Остии и недооце-нив средиземноморское солнце, я жутко обгорел, но почув-ствовал это только к ночи. Вместо того чтобы складывать чемоданы, я со стонами носился по нашей огромной и до-рогой (как нам тогда казалось) квартире на Виа Вестричио спуринна, пока жене не надоело и она не послала меня в ап-теку — пользы от меня все равно было мало.

ближайшая аптека была закрыта, но там был указан адрес дежурной. ее поиски заняли больше часа. дверь была заперта. Я барабанил в нее несколько минут, пока не от-крылось окошко и сонный аптекарь спросил, какого чер-та мне нужно.

— диами ла медичина пер лустионе.Он смотрел на меня, явно не понимая.

— Маре? — спросил он наконец.

Обрезание

75

Хендрик Гольц (1558–1617). «Обрезание»


76

— Маре, маре, — закивал я.Это его почему-то чрезвычайно развеселило, и он на-

чал повторять «маре-маре», показывая на меня пальцем кому-то внутри и громко смеясь. тем не менее мазь была мне продана. Пока я добрался домой, был уже второй час ночи. В шесть утра за нами должен был приехать автобус — везти нас в аэропорт.

Наверное, это был ожог второй степени. Мазь помога-ла мало. спать я не мог. складывать чемоданы тем более. жена сказала, что она тоже измучена, что чемоданы мы будем складывать утром, поставила будильник на четыре утра и ушла спать, закрывшись с детьми в спальне, чтобы не слышать моих стонов.

Под утро я все-таки заснул. ровно в шесть начали ба-рабанить в дверь — автобус уже ждал внизу. Я заглянул в спальню. жена и дети спали глубоким сном.

— В общем так, — сказал водитель. Через пятнадцать минут мы уезжаем. с вами или без вас.

Через пятнадцать минут мы были в автобусе. Вещи кое-как распиханы по чемоданам. Ошалевшие сонные дети оде-ты в первое, что подвернулось под руку.

так в шесть пятнадцать утра по римскому времени на-чалось очередное нереальное путешествие, которое за-кончилось через тридцать два часа неподалеку от входа в диснейленд.

к тому моменту, когда волонтеры из еврейской общины торжественно ввели нас в заранее снятую для нас квартиру, обставленную мебелью, пожертвованной богатыми еврей-скими врачами, с холодильником, набитым кока-колой, ва-нильным мороженым и замороженными курами, — я уже был по ту сторону усталости, в состоянии, близком к нар-козу. жена и дети заснули на полистироловых простынях

Обрезание

77

с выцветшим желто-коричневым узором, а я бесцельно бро-дил по квартире, включая и выключая достаточно древнего вида электро- и радиоприборы. за окном было темно. Ви-димо, у них была ночь.

как я попал сюда? какое отношение имеет ко мне этот американский фильм 50-х годов? Что заставило меня ока-заться в этом съемочном павильоне? Видимо, это было же-лание начать жить набело, без помарок. Все, что было непра-вильным и хаотичным в моей предыдущей жизни, станет теперь правильным и организованным. Все, что было мне недоступным, станет доступным. Я не любил бриться и ча-сто откладывал это по нескольку дней. теперь я буду бриться каждое утро в шесть пятнадцать. Я иногда говорил неправ-ду, теперь я всегда и при всех обстоятельствах буду говорить только правду. Моя одежда состояла из случайно купленных и не подходящих друг к другу предметов. теперь у меня бу-дет продуманный, подобранный по цвету гардероб. Я метал-ся от профессии к профессии. теперь у меня будет только одна профессия, я стану выдающимся американским дизай-нером-графиком. Непонятно только, как совершить скачок из этого странного одноэтажного многоквартирного сарая с белыми стенами и полистироловыми простынями, запол-ненного бытовой техникой 50-х годов, к сияющим верши-нам американского дизайна.

В девять утра раздался уверенный стук в дверь. В глаза брызнуло безжалостное калифорнийское солнце. Обдало го-рячим воздухом пустыни. На пороге стояла юная американ-ская старушка в шортах. ее седые волосы светились в лучах солнца, как нимб святого. Очки приветливо блестели.

— Меня зовут Нора джонс, — сказала она тоном учи-тельницы, каковой впоследствии и оказалась. — Меня при-слали учить вас английскому языку.


78

— Очень приятно, меня зовут Владимир, — попытался я изобразить светскость. — заходите, Нора.

— О, я вижу вас не нужно учить английскому. Вы прекрас-но говорите. На всякий случай, вот вам мой адрес и телефон, — она написала что-то на клочке бумаги и протянула мне, — если возникнут вопросы, связанные с языком, звоните.

— Один вопрос у меня уже есть, — сказал я. — Я вижу, что букву «r» вы пишете не так, как нас учили в школе. По-хоже, я всю жизнь писал ее неправильно.

— Покажите, как вы ее пишете.Я показал.

— Это правильно, — сказала она.— Но вы пишете ее совсем по-другому!— да, я пишу ее по-другому.— как же правильно?— Я не понимаю, что вас беспокоит. для вас правильно

так, для меня по-другому.Что за странный мир, где нет правильного и непра-

вильного! Видимо, это и называется «плюрализм». как же здесь жить?

— собирайте всю вашу семью, — бодро сказала Нора. — Я отвезу вас в настоящий американский супермаркет.

снова сонные, кое-как одетые дети были запихнуты — на этот раз в Норину «тойоту» — и мы поехали по стран-ной сельской местности, по обсаженной пальмами дороге к гигантскому прямоугольному амбару, который и оказался настоящим американским супермаркетом.

— Вы можете купить все, что вам захочется, еврейская община за это заплатит, — сказала Нора, широким жестом обводя уходящие в бесконечность прилавки.

жена и дети испуганно озирались по сторонам. Мне не хотелось ничего, но, чтобы не показаться невежливым,

Обрезание

79

я протянул руку и взял первый попавшийся предмет. Им оказался герметически упакованный кусок ветчины. Нора удивленно подняла брови:

— Ветчина? Но это же не кошерная еда!Она на минуту растерялась, но, подумав, добавила:

— Чтобы показать вам, что наша община лишена пред-рассудков и догматизма, я куплю вам эту ветчину! ешьте на здоровье.

расставаясь, Нора сказала:— Община будет содержать вас три месяца. деньги вы

отдадите, когда начнете зарабатывать. сейчас самое глав-ное — искать работу. три месяца пролетят быстро. И еще. Американская медицина — лучшая в мире. Но она же и са-мая дорогая. В течение этих трех месяцев у вас будет уни-кальная возможность получить бесплатную медицинскую помощь, ее окажут еврейские врачи-волонтеры. Вспомни-те все ваши медицинские проблемы, какими бы мелкими они вам ни казались — сейчас вас вылечат бесплатно, по-том это будет стоить много тысяч долларов, а они у вас по-явятся не скоро…

Через две недели началась серия визитов к врачам-во-лонтерам из еврейской общины. раз уж мы начинаем жить набело, есть смысл привести себя в товарный вид.

— у меня две недели не проходит кашель, — пожаловал-ся я доктору Вайнбергу, — как вы относитесь к банкам?

— к чему? — Вайнберг посмотрел на меня подозри-тельно.

— к банкам. знаете, такие стеклянные штуки, в них вносят горящую вату, а потом приставляют к коже. И они присасываются.

Вайнберг смотрел на меня как на умалишенного.


80

— Подождите минуту, я позову своего коллегу, — ска-зал он и через минуту вернулся с коллегой. — Повторите доктору Штерну все, что вы только что рассказали мне.

Я повторил.— да, да, — сказал Штерн, — я теперь припоминаю, где

я все это слышал. В средние века так изгоняли духов. если вы уверены, что ваш кашель вызван злыми духами, смело ставьте банки. Это, конечно, язычество, но, раз вы вырос-ли в суевериях, все будет окей.

следующий визит — к урологу.— Все анализы замечательные, — сказал мне лысый док-

тор Ашер. Никаких проблем у вас нет.— Видите ли, — сказал я, смущаясь, — есть одна пробле-

ма, совершенно ничтожная, конечно, но раз уж я у вас…— смелее, — сказал Ашер. — Вы среди своих.— Это, понимаете, какое-то раздражение крайней плоти.

Началось после того, как я обгорел на солнце.— Вы что, загорали без трусов?— Нет, конечно.— тогда не понимаю, какая здесь связь. Покажите.Я показал.

— действительно, ничего серьезного. Но, раз это вас беспокоит, значит, от этого надо избавляться. есть два пути. Я могу сделать вам массу анализов, выяснить при-чину, попробовать различные средства, и через несколько недель или месяцев проблема, скорее всего, будет решена. другой путь — обрезание. если не будет крайней плоти, то нечему будет раздражаться. Это будет чисто медицин-ская процедура, без всякой религии, хотя бухгалтеру ев-рейской общины мы подадим это как возвращение в лоно иудаизма. как-никак им придется заплатить госпиталю

Обрезание

81

пятнадцать тысяч долларов. Моя работа, разумеется, бу-дет бесплатной.

— Пятнадцать тысяч? Почему так много?— Обрезание в возрасте нескольких дней — это простая

и сравнительно безболезненная процедура. у евреев Вос-точной европы обрезание мог сделать любой малограмот-ный резник. у нас в Америке, где обрезание делают прак-тически всем мужчинам независимо от вероисповедания, это обычно делает хирург, хотя может сделать и медсестра. Но в тридцать шесть лет это уже достаточно сложная опе-рация, которую надо делать под общим наркозом. В этом возрасте крайняя плоть содержит сотни кровеносных со-судов, и всегда есть опасность сильного кровотечения. Это можно сделать только в хорошо оборудованном госпитале, например в нашем. Подумайте и позвоните мне.

жена отнеслась к идее положительно.— ты первый в моей жизни необрезанный мужчина. Не

хотела тебе говорить, но меня это беспокоит — по чисто эстетическим соображениям.

— Придется твоему эстетическому чувству пострадать, я этого делать не буду.

— Почему?Я подумал, что должны же быть какие-то пределы в по-

пытке стать стопроцентным американцем. Одно дело сме-нить стиль мышления, другое — изменить свое тело. так можно далеко зайти. сначала обрезание, потом подтяжка кожи, потом силиконовая грудь…

— Наверное, я за естественность.жена пожала плечами с выражением «тоже мне жан-

жак руссо», но настаивать не стала.


82

трехмесячный срок подходил к концу. работы не было. Из университетов и фирм, куда я разослал письма, пред-ложений не поступало. Надо было открывать воскресную газету, звонить по объявлениям и продавать себя — глав-ное американское занятие, абсолютно враждебное духу мо-сковского интеллигента. Но чего не сделаешь, когда дети требуют кока-колы и ванильного мороженого в индустри-альных количествах, а друзья и родственники отделены от тебя десятком тысяч километров.

В большинстве мест, куда я звонил, услышав акцент, сухо отвечали, что место уже занято. На третий день вро-де бы повезло.

— да, мы ищем дизайнера, — сказал бодрый мужской голос, — но я слышу у вас акцент. Откуда вы?

сам он тоже говорил с акцентом — с нью-йоркским.— Из советского союза.— Ага, — оживился голос, — а что, позвольте спросить,

заставило вас покинуть ссср?— Ну, знаете, миллион причин…— Назовите одну.— Хорошо, поиски свободы.— так, так, — не унимался голос, — а ваше понятие сво-

боды включает в себя религиозную свободу?— разумеется.— к какой же религии вы принадлежите?такой вопрос при приеме на работу является наруше-

нием всех американских законов, но я тогда этого не знал. Поскольку мы приехали по еврейской линии, пришлось начать сияющую новую жизнь с вранья:

— к еврейской.долгая пауза. Наконец он задумчиво произнес:

Обрезание

83

— Ну что же, если я возьму вас на работу, то вы, по край-ней мере, можете не опасаться религиозных притеснений. Я тоже еврей.

После этого он заговорил быстро:— Машина есть?— да.— Через сколько минут можете приехать в Хантингтон-

бич?— Минут через двадцать.— семья есть?— да. жена и двое детей.— берите их с собой. записывайте адрес. Меня зовут

Эл Шайн.

рекламное агентство Эла Шайна состояло из Эла Шайна и жены-китаянки по имени Пинг. Им следовало бы назвать свое агентство Пинг-Поц, подумал я.

— Похожа моя жена на еврейку? — кричал возбужден-ный Эл.

— Не очень.— Вот! А между тем она стопроцентная еврейка. Вот

уже пять лет. Приняла иудаизм, когда вышла за меня за-муж. женщинам, слава богу, не надо делать обрезания. Ну, показывайте ваши работы.

— Эл, — сказал я, — передо мной стоит сложная задача: убедить вас, что я замечательный дизайнер, не показав вам ни одной работы. Все они отправлены дипломатической почтой в Израиль, но до нас еще не дошли.

— Ага! — воскликнул Эл, потирая руки. — Посмотрим, посмотрим, как вы выкрутитесь.

После моего страстного монолога о дизайне и показа трех случайно оказавшихся в моем чемодане фотографий Эл сказал:


84

— допустим, что вы меня убедили. сколько вы хоти-те денег?

— Не знаю, — честно ответил я.— Хорошо, назовите сумму, которой бы вам хватило,

чтобы заплатить по всем счетам за неделю. Можете посо-ветоваться с женой.

Мы взяли листок бумаги и записали все наши расходы: страховку, бензин, квартиру, еду и одежду. у нас получи-лось четыреста долларов.

— Это больше, чем я рассчитывал платить дизайнеру, — сказал Эл.

Он задумался.— Ладно. Мы, евреи, должны помогать друг другу. Это

будет моя мицва. Вы знаете, что такое мицва?Я уже было собрался честно сказать нет, но вмешалась

моя жена:— еврейская благотворительность. кто этого не знает!— Молодцы. теперь я вижу, что вы настоящие евреи.

да, это будет моя мицва. Позвоните мне через три дня.По дороге домой мы заехали в «Макдоналдс» и от-

праздновали событие сожрав, к восторгу детей, по цело-му бигмаку.

Через три дня я позвонил Элу, и он сухо сообщил мне, что решил взять другого дизайнера.

Я открываю глаза. Передо мной люди в шлемах сража-ются из-за продолговатого предмета. Это висящий надо мной телевизор, по которому передают американский фут-бол. слева висит капельница. От нее тонкий прозрачный шланг тянется к моей вене. Где я?

Я пытаюсь привстать, но резкая боль в паху заставляет меня лечь. Мне сделали обрезание? как это получилось? Я же не хотел…

Обрезание

85

— Помните, — говорит мне на следующее утро доктор Ашер. — Вы перенесли тяжелую операцию. если начнется кровотечение, операцию придется повторить. Никакого секса в течение трех недель. Никаких мыслей о сексе — это может вызвать прилив крови. тут мы вам немного помо-жем. Вы будете пить вот эти таблетки, они резко понизят ваш интерес к сексу, правда, иногда они вызывают голов-ную боль.

Это была не просто головная боль, а настоящая амери-канская суперэкстра головная боль — тяжелая, невыноси-мая, со стуком в висках. Промучившись три дня, я решил перестать пить эти таблетки — какие там мысли о сексе в таком состоянии!

Это было ошибкой. как-то поздно вечером я неосто-рожно включил телевизор и наткнулся на интимную сцену. И мгновенно — пронизывающая боль.

— Fuck! Нет, уж лучше пусть болит голова.Прочел в газете «Лос-Анджелес таймс», что в свобод-

ной Америке сексом занимаются в среднем в два раза реже, чем в католической Италии, хотя говорят о нем в два раза больше. Может быть, именно поэтому американца с утра до вечера бомбардируют изображениями женской груди и ягодиц. Они подстерегают его везде: в журналах, в кино, по телевизору, на шоссе, в магазине. В риме тоже можно было увидеть рекламу, построенную на сексе, но, во-первых, ее было меньше, а во-вторых, там всегда присутствовала недоговоренность, тайна, что делало ее более действенной. здесь же все в лоб. безукоризненно освещенные безукориз-ненной формы груди и ягодицы подавались вам без вся-кой игры и тайны, примерно как ванильное мороженное. Первое время я не обращал на них внимания — слишком


86

примитивно и слишком много было других проблем. сей-час же, когда тебе все время говорят «только не думай о сек-се», ясно, что ни о чем другом думать невозможно, и при-митивная реклама стала действовать. Но каждая секунда приятного возбуждения от вида свежей, хорошо освещен-ной плоти мгновенно превращалась в мучительную боль.

— Fuck!Возбуждение мгновенно пропадало, но через минуту все

повторялось снова. Эти евреи превратили меня во что-то вроде царя Мидаса.

Через неделю я выбросил таблетки и сказал жене:— если мы не займемся сегодня сексом, я взорвусь.— А если швы разойдутся?— Вызовем скорую.Все это напоминало приготовление к хирургической

операции. На ночном столике лежали стерильная марля и визитная карточка доктора Ашера. Я чувствовал себя то капитаном Гастелло, то Муцием сцеволлой, то данко, от-дающим людям свой жизненно важный орган.

Несмотря на боль, швы выдержали. Я стал стопроцент-ным американцем. И результаты сказались немедленно. На следующий день мне позвонил Эл Шайн и закричал в трубку:

— Немедленно звоните в журнал «Апельсиновое побере-жье». Они ищут дизайнера, я сказал им, что лучше вас они не найдут никого. Они ждут вашего звонка.

Хозяйка журнала, бывшая мисс калифорния с силико-новой грудью, смотрела на меня недоверчиво.

— Этот Эл Шайн вас так расхваливал, он сказал, что вы очень дорогой дизайнер. сколько же вы хотите?

— Четыреста долларов в неделю.

Обрезание

87


88

красавица не смогла скрыть счастливого блеска в гла-зах.

— Ох уж эти мне евреи, — сказала она с обворожитель-ной улыбкой.

Я тогда не знал, что, если бы я тут же подал на нее в суд за расизм, эта реплика могла бы стоить ей несколько мил-лионов.

1982

уиндоу шопинг

89


Во время войны бад был капитаном американских во-енно-воздушных сил. за день до вылета всех пилотов собрали и сказали:

— Вы летите бомбить Германию. если кого-то из вас со-бьют, а он при этом еврей, ему, прямо скажем, не позави-дуешь. Поэтому все, у кого еврейские фамилии, могут по-менять себе документы.

бад, фамилия которого блитцер, оказался перед дилем-мой. с одной стороны, ему совсем не хотелось в немецкий концлагерь, с другой — сменить фамилию ему казалось капитуляцией перед тем самым нацизмом, с которым он летел воевать.

— Ну и как же вы решили эту дилемму? — спросил я его.— Я пришел к выводу, что эта дилемма не имеет реше-

ния. Любой вариант был абсолютно неприемлем для меня. к счастью, наш полет отменили, и я был избавлен от не-обходимости выбора.

— Но что бы вы делали, если бы его не отменили? — на-стаивал я.

— Честно говоря, — сказал бад, откинувшись в своем инвалидном кресле, — не знаю.

у бада парализованы обе ноги и одна рука, но это не имеет никакого отношения к войне. В 50-х годах он забо-лел полиомиелитом. к тому времени, когда появилась вак-цина, он уже был инвалидом. Это сделало его воинствую-щим атеистом.


90


91

— если бы бог и существовал, — сказал он мне, — я бы ни-когда не простил ему моего бессмысленного полиомие лита.

Право на счастье является главным пунктом деклара-ции независимости. Поэтому в американском сознании нет места плохим событиям. если происходит что-то плохое, значит, кто-то виноват. если ты упал на улице и сломал ногу, значит надо подать в суд на город, который плохо за-мостил тротуар. В случае с бадом подавать в суд было не на кого, поэтому был наказан бог.

когда я впервые вошел в двухэтажное здание принадле-жащей баду компании «Интегрированные потолки», меня поразил его интерьер. Это была вариация на тему модного тогда архитектора Майкла Грейвса, был воспроизведен даже его серо-лиловый колорит, но при этом каждое помещение увенчивалось одним из изобретенных бадом подвесных де-коративных потолков, что делало все здание значительно интереснее занудного постмодернизма Грейвса. На видном месте в конце коридора стояло странное пластмассовое со-оружение с торчащими из него красными трубами, как по-том выяснилось, абстрактная скульптура.

бад выехал ко мне на своем инвалидном кресле, я не-ловко пожал его желтую, почти неживую руку, и он стал с явной гордостью показывать мне помещение. Я ходил по коридорам, едва поспевая за инвалидным креслом бада, и думал: как можно работать в таком интерьере — пря-мо со страниц рекламного каталога? Наверное, чувству-ешь себя атрибутом архитектурной фотографии, манеке-ном. захочется одеться во все серо-лиловое и постоянно сохранять на лице улыбку. как в таком интерьере можно, скажем, наорать на провинившегося подчиненного? И как можно провиниться?


92

Мне вдруг захотелось устроиться на работу в это заве-дение и самому стать частью рекламной фотографии, тем более что бад показался мне умным человеком, в отли-чие от хозяйки журнала, где я тогда работал художником, дуры и стервы.

— если у вас появится вакансия, — сказал я после того, как бад просмотрел папку с моими журнальными работа-ми, — я бы хотел подать заявление.

— Видите ли, — сказал бад задумчиво, — мне нравятся ваши работы, и у нас как раз есть вакансия, но дело в том, что это должность начальника отдела рекламы, а вы... — он замялся, — вы ведь приехали из коммунистической стра-ны, где у всех только один клиент — государство. Вы ведь просто ничего не знаете о рекламе.

— Вы правы, — сказал я. — Я ничего не знаю о рекла-ме, но именно это дает мне огромное преимущество. как известно, самая большая ошибка в области рекламы — это повторение уж существующего решения. Поскольку я этих существующих решений не знаю, я буду вынужден все вре-мя придумывать новые.

бедный бад не понимал, что человек, прошедший школу советской демагогии, — это зверь пострашнее акулы капита-лизма. то, что я сказал, как я узнал впоследствии, было абсо-лютно неверным. В рекламе как раз гораздо лучше повторить уже известное и заведомо работающее решение, чем тратить силы и ресурсы на поиски нового. Но я произнес сакрамен-тальную формулу «как известно». так у нас полемизировали в Москве в отделе социологии: «как известно, исследования показали, что...» И те, кому это было неизвестно, затыкались, чтобы их не заподозрили в отсталости.

бад, человек много знающий, но не получивший фор-мального образования, тоже на секунду испугался: раз ему


93

это неизвестно, значит он что-то упустил. разумеется, че-рез секунду ему уже было ясно, что я ему лапшу на уши вешаю, но, как ни странно, именно эта моя наглость ему и понравилась.

— Ну, что же, — сказал бад. — Я готов подумать над ва-шими словами. Вы явно способны продавать себя. кто зна-ет, может быть, вы сможете продавать и мои потолки.

На следующее утро бад позвонил и попросил прислать список лиц (с телефонами), которые меня лично знают, еще раз папку с моими работами и какие-нибудь мои статьи, которые я упоминал в нашем разговоре.

— Но ведь все статьи написаны по-русски.— Неважно, — сказал бад, — все равно пришлите.Получив от меня толстый пакет, бад позвонил с вопро-

сами, а потом звонил еще несколько раз. кота в мешке он явно брать не хотел. Через три недели, когда я уже решил, что ничего не выйдет, бад позвонил снова и сказал, что хо-чет теперь познакомиться с моей семьей, для чего первого января приглашает меня с семьей, с детьми и купальника-ми на «бранч» у бассейна. Я уже знал этот неологизм, об-разованный от слов «ланч» и «брекфаст».

у нас с женой возникла дискуссия, брать ли с собой шампанское по случаю Нового года — вдруг у них это не принято. В конце концов я решил, что единственная здоро-вая стратегия поведения в чужом монастыре – это являть-ся туда со своим уставом, только делать это уверенно.

Шампанское было принято с восторгом.— Прямо сейчас откроем, — сказала далия, литовская

жена бада, с некоторым вожделением глядя на бутылку. Литовский язык она давно забыла. когда-то жила в Пари-же и свободно говорила по-французски, но теперь забыла и этот язык.


94

Она предложила всем нам надеть купальные костюмы. дети с визгом кинулись в бассейн. далия, ни на минуту не выпуская из рук бокала, стала показывать моей жене свою экспрессионистскую живопись. Я заметил, что бад рассма-тривает мою жену в купальнике с неменьшим вожделени-ем, чем далия — бутылку. Американское чудо, подумал я, без рук, без ног, на бабку скок.

Потом мы с бадом заговорили о делах, попивая мое де-шевое шампанское. было похоже, что он уже почти принял решение меня взять, но ему не хватает какой-то капли.

— А сколько, кстати, вам платят в вашем журнале? — спросил он.

к этому времени я уже усвоил первое правило амери-канского бизнеса — говорить правду, поэтому честно на-звал свою смехотворную зарплату. Я еще не успел усвоить второе правило американского бизнеса: действие первого правила распространяется только на те случаи, когда тебя могут проверить.

Через два дня бад снова позвонил и торжественно объ-явил, что от имени всей компании предлагает мне долж-ность начальника отдела рекламы с зарплатой 24 тысячи в год. Это было на четыре тысячи больше, чем я получал в журнале, но на восемь тысяч меньше, как потом выяс-нилось, чем получала моя предшественница филиппинка Анна Мао, уволенная за растрату казенных средств. Все, как я потом узнал, мечтали уволить ее уже много лет, но бад не соглашался, потому что она умела делать ему какой-то особенный филиппинский массаж. когда же ее поймали на хищении, выхода у бада уже не было. Личная нечест-ность в Америке, как правило, не прощается. Вот если бы она обобрала государство на несколько миллионов, тогда это можно было бы загладить массажем.


95

Я объявил о своем уходе из журнала. стерва-хозяйка прижала меня к своей силиконовой груди и пожелала успе-ха на новом поприще. От имени редакции мне был вручен подарок — толстый справочник фотографов и иллюстра-торов, работающих в области рекламы, под названием «уоркбук» (я вспомнил об этом подарке много лет спустя, когда был арт-директором «уоркбука», а потом еще раз, ког-да туда устроилась секретаршей наша 17-летняя дочь).

Я съездил в «Интегрированные потолки», чтобы по-знакомиться с будущими коллегами и подчиненными. По-следних оказалось четыре: толстая и приветливая мекси-канка рита — моя секретарша, ее поразительно красивая семнадцатилетняя сестра росио — девочка на побегушках, серьезный мексиканский юноша упаковщик Хозе и само-уверенная девушка с Мид-Веста кэти, которая должна была заниматься графическим дизайном, в котором, как потом выяснилось, она не смыслила ровным счетом ничего.

И вот настал день, когда я торжественно вошел в свой кабинет, роскошно обставленный растратчицей Анной Мао, освещенный одним из светящихся потолков нашей фирмы, увешанный горшками с экзотическими растениями, и об-наружил, что мои четверо подчиненных стоят на пороге и благоговейно ждут указаний.

Одно дело произнести монолог в стиле Хлестакова про сорок тысяч курьеров, другое — давать реальные инструк-ции этим курьерам. к счастью, у Анны Мао работа была налажена четко, и всю работу Анны делала рита. сообрази-тельная рита деликатно спросила меня, можно ли ей, росио и Хозе продолжать заниматься тем же, чем они занимались на прошлой неделе, и я милостиво разрешил. кэти я по-зволил продолжать работать над чертежом, над которым, как потом выяснилось, она уже билась три недели. Я же,


96

избавившись от своих подчиненных, закрылся в кабинете и стал в панике выдвигать наугад многочисленные ящики и читать случайные бумаги.

Чем больше я читал, тем больший ужас меня охватывал. Я не понимал ровным счетом ничего. Надо было срочно принимать решение. Либо валиться под колеса бадовско-го кресла и голосить:

— Прости, хозяин, нечистый попутал. Ничего я не знаю про рекламу и никогда не узнаю, не нашего это ума дело.

Второй вариант — учиться на ходу. Всю первую неделю я пытался следовать второму варианту. брал домой папки с бумагами Анны Мао, многочисленные письма и доклад-ные записки, появляющиеся каждое утро в моей in-basket — корзине для входящих бумаг. к концу недели я окончатель-но запутался, пошел к баду.

тот выслушал мои отчаянные признания в некомпетент-ности и произнес почти тот самый текст, которого молодой Пастернак, переживающий отсутствие абсолютного слуха, так и не дождался от скрябина.

— Эх, Влад, — сказал он, — я и сам-то не очень понимаю, как эти окаянные потолки рекламировать, хоть я и зани-маюсь этим вот уже 25 лет. давай-ка вместе просмотрим твои бумаги и попробуем разобраться...

Прошел год. к баду обратилась немецкая компания с предложением продавать в Америке их декоративный подвесной потолок — открытую решетку, сделанную из пу-стотелых алюминиевых реек. бад все никак не мог забыть, как он собирался лететь бомбить Германию и ему нужно было менять фамилию в документах. Он все еще находился в состоянии войны с Германией, и Германия пока не сдела-ла никаких шагов к примирению лично с ним.


97

Пока он вел телефонные переговоры с немецкой фир-мой, бад все время ждал, что те заговорят о чувстве вины, раскаянии и искуплении. Этого не происходило. В конце концов бад решил отказаться. Я пришел в ужас:

— Почему эти молодые немецкие бизнесмены должны отвечать за то, что делали их родители сорок лет назад? По этой логике вы не должны были брать меня на рабо-ту — я приехал из советского союза, который в 1939 году заключил пакт с Гитлером.

— ты, наверное, прав, но я хочу оградить себя от отрица-тельных эмоций. — бад задумался. — А кроме того, я под-считал, что нам выгоднее самим наладить выпуск таких по-толков, а заодно и усовершенствовать их.

Американские евреи, у которых есть деньги, говорится в популярном анекдоте, ездят в «мерседесах», а те, у кого денег нет, утверждают, что никогда в жизни не сядут в не-мецкую машину. Примерно такая же логика была у бада: практические соображения он пытался выдавать за мораль-ные. Он ловко облапошил немцев, но ему хотелось думать, что он наказал их за Холокост.

так или иначе, наши инженеры нашли способ наладить производство немецкого потолка, изменив его ровно на-столько, чтобы те не могли подать на нас в суд. Остава-лось оповестить мир о нашем изобретении, а это значи-ло, что проект переходил теперь в отдел рекламы, то есть ко мне.

Потолок был смонтирован в конференц-зале. был при-глашен старый приятель бада, фотограф брюс, ученик Ансельма Адамса, большой любитель окружающей среды и животных, всегда появляющийся в обществе двух собак таких же лохматых, как и он, что всегда вызывало стран-ное оживление среди наших секретарш.


98

брюс терпеть не мог индустриализацию и прогресс и хотел бы фотографировать только лесные пейзажи перед рассветом, но спрос на них невелик, и брюс был вынуж-ден снимать потолки. свою нелюбовь к ним брюс выражал тем, что всегда снимал только один диапозитив вместо пяти с разной выдержкой, как сделал бы любой профессиональ-ный фотограф. В результате в одном случае из десяти он обычно ошибался в экспозиции, и ему приходилось при-езжать еще раз и снимать заново, что давало ему возмож-ность еще сильнее ненавидеть прогресс с его техническим несовершенством.

брюс сфотографировал наш потолок, причем с первого раза. Я сделал коллаж, подложив под этот потолок звезд-ное небо, а снизу фотографию земли с американского спут-ника. Получилось что-то вроде киноплаката к «звездным войнам» — над земным шаром плывет непонятная косми-ческая решетка.

затем надо было убедить бада поместить эту рекламу сразу в пять журналов — в три архитектурных и два по ин-терьеру, чтобы создать такой массированный удар, чтобы не было в Америке такого архитектора или дизайнера по интерьеру, который не знал бы о нашем потолке.

бад подумал и неожиданно согласился:— ты заведуешь рекламой, тебе и решать.Наша реклама побила все рекорды. телефоны звонили

с утра до вечера, люди хотели узнать подробности про наш потолок. Четыре из пяти журналов прислали мне специ-альные призы за самую действенную рекламу. рита и Хозе сбились с ног, отправляя всем запрашивающим каталоги и образцы. Наш главный сейлзмен стив впервые посмо-трел на меня с уважением. Я ждал, что бад вызовет меня и удвоит мою зарплату.


99


100

бад действительно вызвал меня, но сказал совсем не то, чего я ожидал.

— твоя реклама необычна. Она совсем не похожа на то, что мы делали последние 25 лет. Возможно, благодаря своей не-обычности она и произвела такое сильное действие. Но боль-ше таких реклам мы делать не будем. Она нарушает сложив-шийся стиль и сложившуюся традицию и потому вредна.

так я усвоил еще одно правило американского бизнеса. Человек — не машина. если что-то хорошо для бизнеса, но по каким-то причинам неприятно лично ему, он пожертвует бизнесом. Моя реклама принесла баду дополнительные за-казы, но как выяснилось задела его творческое самолюбие. к счастью (или скорее к несчастью), как раз в это время бад решил отойти от дел и продать свою компанию гигантской корпорации «Юнайтед стэйтс джипсум».

теперь решение вопроса о том, какой должна быть ре-клама «Интегрированных потолков» уже не зависела ни от меня, ни от бада. Оно зависело от человека из штата Огайо по имени карл Шмидт, который до четырнадцати лет доил коров, и это было единственное дело, в котором он достиг совершенства.

жизнь в компании изменилась радикально. раньше, когда у меня появлялась идея, я мог просто всунуть голо-ву в кабинет бада и спросить:

— Минутка есть?бад, как правило, говорил «конечно», я излагал ему

очередной план — как еще успешнее потратить его деньги. бад выслушивал и говорил либо «да», либо «нет». Но уж если он говорил «да», то больше никого ни о чем спраши-вать было не нужно.

когда я попытался проделать тот же трюк с карлом Шмидтом, он недовольно поморщился:


101

— Напиши мне докладную записку, тогда поговорим.Я написал. Через неделю встречаю его в коридоре:

— как мой план?— Я послал его в Огайо второму вице-президенту. По-

смотрим, что начальство скажет.Через три недели приходит ответ из Огайо: «Идея

прекрасная, исполнение отложить на неопределенный срок…»

Прошло несколько лет. Я покинул «Интегрированные потолки» и открыл свою собственную студию рекламы, а бад — еще одну потолочную компанию. Из моего на-чальника бад превратился в клиента, а поскольку новая компания, состоящая из бада и далии, была создана для развлечения, а не для дохода, он часто изобретал для меня рекламные проекты, просто чтобы иметь повод поболтать на морально-этические темы.

семья моя к этому времени благополучно распалась, и бад увлеченно принялся знакомить меня со всеми жен-щинами, которые казались ему привлекательными, а по-скольку в эту категории попадали практически все лица женского пола, из этих знакомств почти никогда ничего не получалось.

бад, однако, не привык сдаваться без боя.— как ты относишься к блайнд дэйт? — спросил он од-

нажды по телефону.блайнд дэйт — это свидание с незнакомкой.

— Всегда готов! — отвечал я, как полагается хорошему бойскауту.

— тогда приходи завтра в семь на ужин. Ничего про нее тебе заранее говорить не буду. скажу только одно: о ее внешности ты можешь не беспокоиться.


102

стол накрыт на четверых. Полумрак. свечи. рядом со мной — вроде бы японская красавица, но в темноте не раз-берешь.

— знакомьтесь, это Эрико.Эрико обворожительно улыбается:

— Я столько слышала о вас.за ужином у нас с бадом завязывается очередной раз-

говор о боге. Эрико внимательно слушает, изредка встав-ляя замечания, настолько осторожные и нейтральные, что с таким же успехом можно было и промолчать. Это, види-мо, и есть светскость. Высказать мысль опасно, а молчать невежливо.

— кто вы по профессии, Эрико?— Юрист.тогда понятно. Эта профессия требует умения говорить,

не давая никакой информации…

Проходит три недели. Эрико звонит мне по телефону.— Меня не устраивают отношения, которые у нас сложи-

лись. ты заезжаешь за мной в субботу, мы идем в ресторан, потом приходим ко мне, занимаемся сексом, в воскресенье утром ты уезжаешь, потому что тебе надо везти дочку на теннис или на музыку, и мы прощаемся до следующей суб-боты. Это превратилось в привычную схему.

— А чем уж так плоха эта схема?Мне-то, честно говоря, казалось, что схема идеальная.

— А тем, что я ничего про тебя не знаю. Я хотела бы провести с тобой хотя бы один уикенд, чтобы мы оба по-больше узнали друг о друге.

действительно, что я знаю про Эрико? ей 47 лет, но у нее тело молодой девушки. Японская загадка. Недавно развелась с мужем-архитектором, тоже японцем, который


103

спроектировал и построил дом в горах. дом при разводе достался Эрико. белый дом, в котором ничего нет. Япон-ский минимализм с элементами раннего Филипа джонсо-на. стерильная чистота и полная пустота. каждый пред-мет, включая пять книг, стоит на строго отведенном месте. если я сдвину книгу в сторону, Эрико ничего не скажет, но в следующий раз книга будет опять на своем месте.

свободно, без акцента говорит по-английски, но уж слишком грамматически безупречными фразами. Не упо-требляет разговорных выражений даже в интимных си-туациях. Может сказать, например, «сейчас мой клитор нуждается в стимуляции». к сексу относится легко, без предубеждений. Вот, например, она стоит у своей сверка-ющей чистотой белой плиты в черных шелковых штанах, черной шелковой блузке и туфлях на высоких каблуках — готовит мне очередной кулинарный шедевр под названи-ем «брокколи в соусе из креветок». Я подхожу к ней сзади и обнимаю. Эрико, не переставая помешивать брокколи, начинает тереться об меня своей изящной попкой.

— Мы так не испортим твои брокколи? — спраши-ваю я.

— Наоборот. Их вкусовые качества только повысятся.Она продолжает помешивать, пока я медленно рассте-

гиваю ее шелковые штаны, и они падают на пол. Она про-должает помешивать, пока моя возбужденная плоть мед-ленно входит в нее. И только в последний момент, перед тем как испытать оргазм, она успевает выключить плиту и отложить ложку...

В пятницу звонит бад. Я ни разу не позвонил ему по-сле блайнд дэйт, и он умирает от любопытства. Я начи-наю подозревать, что он избрал меня своим полномочным


104

представителем на сексуальном фронте. Я должен реализо-вывать какие-то его неосуществленные фантазии.

— Ну как? — спрашивает он.— Подробности при встрече, а пока сообщаю, что мы

с Эрико едем на три дня в санта-барбару, чтобы получше узнать друг друга.

— Вот это да! Вот это скорость!баду хочется подробностей. Я знаю, с каким восторгом

слушает он обычно похабные рассказы нашего сейлзмена стива. Не рассказать ли ему эпизод с брокколи? Но нет. В отношении бада ко мне есть что-то отцовское, и этот рассказ может создать неловкость.

Итак, санта-барбара, традиционное убежище лос-анджелесских любовников. Мы с Эрико читаем рекламную брошюру. «если в ваших отношениях появилась едва замет-ная трещина, если вы хотите вернуть то состояние опья-нения друг от друга, которое так легко возникало в начале вашего романа, если вы хотите провести несколько дней, оторванные от всего мира, в увитой цветами спальне с ви-дом на медленно (чтобы протянуть удовольствие) погру-жающееся в океан солнце, если вы хотите увидеть счастье в глазах вашего партнера — приезжайте в нашу гостиницу

“три пальмы”. Мы принимаем все виды кредитных карто-чек. Шампанское в стоимость номера не входит, но может быть заказано дополнительно».

На обложке фотография мужчины и женщины, бре-дущих босиком по океанской воде навстречу заходяще-му солнцу. Мы видим их силуэты со спины. На мужчине фрак, брюки подвернуты так, что ноги кажутся протезами, в одной руке черные туфли, в другой бутылка шампанско-го. женщина в длинном белом декольтированном платье,


105

подол полощется в воде, в одной руке белые туфли, в дру-гой бокал. Почти бад и далия. Идеализированные реклам-ные бад и далия. захотелось поехать в «три пальмы» воз-вращать опьянение друг от друга.

В санта-барбару мы приехали в пятницу поздно вече-ром. у обоих была тяжелая неделя, поэтому после кратко-го и незатейливого секса оба мгновенно уснули. утром за чашкой кофе под тремя пальмами мы рассматриваем но-вую порцию рекламных брошюр.

— Что бы тебе хотелось делать сегодня? — спрашиваю я.— Я предпочитаю делать то, чего хочется тебе.— зачем же такая дискриминация, давай найдем то, что

интересно обоим. Вот, например, брошюра о велосипедных прогулках. Можно взять напрокат велосипеды и ехать по берегу океана.

— если тебе этого хочется, я готова, хоть я не практи-ковалась в велосипедной езде вот уже... — она запнулась, решив не акцентировать свой возраст.

— Мне-то, может быть, и хочется, но я сначала хочу ус-лышать, чего хочется тебе.

— единственное, чего мне хочется, это чтобы мы вы-полняли твои желания.

— Не хочешь на велосипедах — вот есть, например, осмотр китов со скоростного катера. Или экскурсия в ис-панскую миссию...

— тебе хочется на велосипедах. Мы поедем на велоси-педах.

Велосипедная дорожка сначала идет вдоль океана, а по-том неожиданно сворачивает в сторону и начинает караб-каться в гору. Эрико останавливается. ей трудно.


106

— давай вернемся, — говорю я. — слишком круто.— Нет. Я не устала. Поедем дальше.Мы едем, но я вижу, что она выдохлась.

— достаточно. Я вижу, ты устала. давай вернемся.— Нет, я не устала!— тогда поедем дальше.Эрико молча смотрит на меня. Мы стоим на обочине.

Мимо нас на дикой скорости по извилистой горной доро-ге вверх несутся машины. Эрико держит велосипед двумя руками. На кожаное седло капают слезы.

— Эрико, пожалуйста, не мучай себя и меня, давай по-вернем обратно и поедем в рыбный ресторан, у них есть сорок шесть блюд из креветок.

Эрико берет себя в руки и говорит с улыбкой:— Я немного переоценила свою спортивную форму. Но

сорок шесть блюд из креветок звучат очень заманчиво.Мы доползаем обратно, сдаем велосипеды, и нам даже

возвращают часть денег. После креветок мы возвраща-емся домой, быстро залезаем в постель и сразу начина-ем заниматься сексом, только чтобы не обсуждать нашу неудавшую ся велосипедную прогулку. Но вместо обещан-ного упоительного секса под тремя пальмами получаются какие-то утомительные физические упражнения. Оба раз-дражены. упражнения, несмотря на взаимное раздражение, заканчиваются совместным оргазмом.

— Надо поспать, — говорю я и с чувством выполненно-го долга поворачиваюсь на другой бок.

Эрико вдруг выскакивает из кровати и начинает быст-ро ходить взад-вперед мимо окна. Она начинает говорить, причем все ее сложные грамматические конструкции про-падают:

— ты заставил меня сесть на этот жуткий велосипед, я терпеть не могу велосипедов. Это идиотское седло стерло


107

мне всю кожу между ног, мне теперь больно ходить, и я не получила никакого удовольствия от секса!

— Что?! Это я тебя заставил? Я тебя сто раз спрашивал, что ты хочешь делать, и ты ни разу не выразила никакого желания. ты только повторяла, что хочешь делать то, чего хочу я. ты просто сама не знаешь, чего ты хочешь.

— Я прекрасно знаю, чего я хочу.— Вот как? Интересно было бы услышать. Чего же тебе

на самом деле хотелось делать сегодня утром?— ты хочешь знать?— да, я хочу знать!— уиндоу шопинг!— Что???— уиндоу шопинг, мне хотелось делать уиндоу шо-

пинг!От растерянности я замолкаю. уиндоу шопинг — это

значит глазеть на витрины.— ты приехала в санта-барбару, чтобы рассматривать

витрины? Это можно было делать в Лос-Анджелесе. И без меня.

— В Лос-Анджелесе у меня нет на это времени, и мне хотелось с тобой.

— Ну хорошо, а какого черта ты мне об этом не сказала?— Это была вежливость!— Вежливость? Это был идиотизм: сначала из вежли-

вости делать то, чего ты не хочешь, а потом орать на меня, что я тебя заставил. Хочешь быть вежливой, терпи до конца, а не суй мне в нос свою поношенную промежность. если ты думаешь, что я получил хоть какое-нибудь...

— Я ненавижу тебя, — говорит она тихо.тут оба замолкают, внезапно осознав ужасную истину:

им предстоит провести вместе еще два дня.


108

Эрико молча продолжает ходить взад-вперед по ком-нате. ее красивое тело теперь не вызывает у меня ничего, кроме брезгливого отвращения. как бы почувствовав это, она хватает лежащий на столе халат и быстрым движени-ем накидывает его на себя.

— Я думаю, что у нас есть два варианта, — говорит она в своей прежней светской манере. — Наша романтическая поездка не удалась. Мы можем вернуться прямо сейчас — через два часа мы будем уже в Лос-Анджелесе. Второй ва-риант — перестать выяснять отношения и попробовать отнестись друг другу доброжелательно. тогда, может быть, мы сможем провести оставшиеся два дня вместе и все-таки получить какое-то удовольствие от этого места.

— Я готов попробовать, при условии, что мы прямо сей-час договоримся, что именно мы делаем сегодня, завтра и послезавтра. без всякой вежливости. И никакого уин-доу шопинг.

— Я приношу в жертву уиндоу шопинг, — говорит Эрико со обворожительной улыбкой. — сегодня вечером мы мо-жем погулять вдоль океана и посмотреть на закат, а потом поужинать в ресторане, который на причале. завтра утром я предлагаю поехать в испанскую миссию, а вечером пой-ти в кино. Послезавтра утром позавтракать в кафе, кото-рое над обрывом, там замечательный вид на океан, а потом ехать домой, чтобы быть там около двух.

следующие два дня мы проводим как два персонажа ре-кламной брошюры. Мы улыбаемся друг другу. Мы заботли-вы и предупредительны. Мы обсуждаем красоты природы и архитектурные детали испанской миссии. Мы делаем друг другу неожиданные маленькие подарочки. если бы кто-нибудь наблюдал за нами со стороны, он подумал бы, что перед ним абсолютно счастливая пара. Но, если бы этот на-блюдатель мог видеть в темноте, он с удивлением заметил


109

бы, с какой тщательностью эта счастливая пара распола-гается в своей огромной двуспальной кровати, – чтобы, не дай бог, невзначай не коснуться друг друга.

Вся обратная дорога — не два, а все четыре часа, из-за потока возвращающихся после длинного уикенда счаст-ливых любовников — проходит в абсолютном молчании. спектакль сыгран, и актеры не хотят больше напрягаться. Мы молча въезжаем в белый гараж, я помогаю Эрико до-нести ее сумку. Потом мы несколько минут стоим молча. Нам еще предстоит сыграть сцену прощания.

— Огромное спасибо, — говорит наконец она. — Я по-лучила необыкновенное удовольствие.

Я молча целую ее в щечку и быстро иду к машине. рев мотора. На дикой скорости я проношусь вниз по крутому серпантину узких улочек, чудом не задевая припаркован-ные машины. Из раскрытых окон моего авто на весь сон-ный поселок несется страшный русский мат.

На похоронах бада, на зеленой лужайке перед бассей-ном, четыре очень старых негра играют «когда святые маршируют». Похороны должны быть веселыми, написал бад в своем завещании, должен играть джаз, и все должны вспоминать только смешное.

далию поддерживают два человека, она настолько пья-на, что немедленно упадет, если ее отпустить. В какой-то степени это можно считать выполнением бадовского за-вещания. Я подхожу к ней с соболезнованиями. сначала она меня не узнает. Потом что-то проясняется в ее лице, и она говорит:

— Где ваша жена? Я хочу показать ей свою живопись.Я напоминаю ей, что мы с женой вот уже семь лет как

разведены. ее взгляд снова гаснет, и ее уводят.


110

Посреди лужайки стоит микрофон. В перерывах между джазовыми импровизациями друзья и родственники под-ходят к микрофону и вспоминают смешные случаи из жиз-ни бада. Подхожу и я.

— Главной чертой бада, — говорю я, — был интерес к людям и недоверие к схемам. В этом смысле он прямая противоположность тем деятелям из Огайо, которые ку-пили его компанию. Под мудрым руководством товарища карла Шмидта, все мы, начальники отделов, проводили не-дели и месяцы, составляя бесконечные организационные схемы, где каждой должности соответствовал прямоуголь-ник, а стрелки обозначали субординацию. «Главное — это создать хорошую схему, — говорил карл Маркс... простите... карл Шмидт, — а уж кем ее заполнять, не очень и важно». созданные под его руководством схемы были идеальны, но компания развалилась за три года. Люди важнее схем. Мог ли я когда-нибудь предположить, что буду отстаивать этот тезис в мире рыночной экономики и свободного предпри-нимательства?

В очереди за салатом сталкиваюсь с Эрико. На ней хо-рошо знакомые мне шелковые штаны.

— Я чрезвычайно рада вас видеть, — говорит она, — и как жаль, что при таких печальных обстоятельствах. Ваша речь была очень элоквентной, хотя там почему-то не было ни одного смешного случая. кстати, должна вам сказать, что я больше не юрист. Я открыла мебельный ма-газин. Посмотрите на досуге эту брошюру, если у вас ког-да-нибудь появится необходимость приобрести мебель, не-пременно заходите.

На обложке улыбающиеся мужчина и женщина, оба в белом, заглядывают в витрину мебельного магазина. Они сняты изнутри, сквозь стекло витрины, а на переднем плане


111


112

ослепительно-белый обеденный стол и несколько белых стульев с серо-лиловой матерчатой обивкой.

типичный уиндоу шопинг.

2003

Вкусовой мираж

113


Интеллектуал ли я?Похоже, что да, поскольку журнал «Нью-Йорк

ревью оф букс», который я читаю вот уже тридцать лет, был недавно объявлен «самым интеллектуальным из-данием в Америке».

Но все-таки, видимо, не вполне интеллектуал, потому что, получив свежий номер, прежде чем читать про ран-него Витгенштейна и позднего Фуко, я обычно открываю последнюю страницу, где печатаются личные объявления типа: «Юная вдова 72 лет, профессор лингвистики и му-зыкологии, мечтает встретить Мужчину с большой буквы. Пол и возраст значения не имеют. знание немецкого и уме-ние читать партитуры обязательно».

Эту вдову я вижу совершенно отчетливо. костлявая, носит джинсы и спортивные свитера в серо-зеленой гамме, следы многочисленных подтяжек кожи на лице, но издали выглядит шикарно, крайне левые взгляды, считает, что все зло в мире от крупных корпораций, курит марихуану, кол-лекционирует абстрактную скульптуру, в основном раннего джакометти, когда моется в душе, поет «Песни земли» Ма-лера по-немецки, разрывается между феминизмом и жела-нием заполучить Мужчину с большой буквы.

Я никогда не отвечал на подобные объявления, пока од-нажды не наткнулся на следующий текст:

Элегантная восточная женщина. 31 год. Искусствовед. Адвокат. Изысканное тело. Изысканная душа.


114

Пара в саду. Китайская живопись на шелке. XIX век


115

Элегантность — европейское понятие. Восточная эле-гантность — это уже противоречие. Искусствовед-адво-кат — тоже достаточно странное сочетание. Почему искус-ствовед может захотеть стать адвокатом? для денег. Почему хочет сохранить титул искусствоведа? стыдно быть просто адвокатом? дальше, если у человека изысканная душа, зачем ему рекламировать тело? А если у нее столько достоинств, да еще изысканное тело, то зачем помещать объявление, у нее отбоя не должно быть от претендентов. В общем, все это никак не складывается в понятную картину.

«Что-то тут не так», — подумал я и тут же напечатал на компьютере следующий текст:

дорогая элегантная восточная женщина, меня заинтриго-вало Ваше объявление в Нрб, главным образом своими парадоксами: европа—Азия, искусство—юриспруденция, душа—тело, изысканность—газетное объявление. Вы за-гадка, которую мне хотелось бы разгадать. Посылаю Вам статью обо мне в местном журнале, ксерокопии некото-рых своих статей и проектов, а также свою фотографию. был бы рад получить ответ.

Примерно через неделю приходит факс, написанный от руки каким-то необыкновенным каллиграфическим почер-ком, видимо китайской тушью, на фантастически изыскан-ном английском языке:

дорогой друг, Ваша любовь к парадоксам и стремление ви-деть дуализм там, где его нет, выдают в Вас русского, хотя Ваша русскость видна уже в чересчур пристальном взгляде Ваших чуть зеленоватых глаз и, конечно, в Вашем имени. Похоже, что у нас с Вами есть много общего. Подозреваю,


116

что Вы, как и я, поклонник Лао-Цзы. Не сомневаюсь, что Вы, как и я, постоянно разрываетесь между двумя профес-сиями, партнерами, родинами. Несмотря на наше патоло-гическое сходство, переписка с Вами могла бы оказаться небезынтересной, тем более что мое имя содержит в себе приглашение на двух известных Вам языках. Пей-ти.

так начался роман в факсах. теперь, приходя домой, я прежде всего бросался в спальню, где стоял факс, и, как правило, находил очередное послание Пей-ти, написанное все тем же каллиграфическим почерком, все тем же изы-сканным английским языком. тон нашей переписки посте-пенно становился все более интимным, мы по-прежнему цитировали Лао-Цзы и строили сложные речевые кон-струкции, но говорилось это в выражениях вроде «Вы с Ва-шей чувствительностью к прекрасному» или «Вы с Вашим удивительным пониманием людей». Мы выражали восхи-щение друг другом все более и более открыто, все меньше прибегая к камуфляжу цитат.

Пей-ти оказалась китаянкой из тайваня. Она жила в Нью-Йорке, заканчивала юридический факультет, окон-чив перед этим искусствоведческий, писала статьи по ис-кусству в американские и китайские журналы. Хотя я ни-когда не видел ни ее, ни ее фотографий, я находился под сильным впечатлением от ее яркой личности и испытывал чувство, близкое к влюбленности.

Но в какой-то момент ее бестелесность стала меня беспо-коить. свой последний факс я закончил такими словами:

дорогая Пей-ти, мне нужна Ваша фотография. Мы на-ходимся в неравном положении. Вы знаете, как выглядит Ваш собеседник. Я — нет. с Вашей проницательностью


117

Вам даже и не нужна фотография, вы сумели угадать цвет моих глаз на черно-белом снимке. Я такой прони-цательностью не обладаю. Я — художник. Обращаясь к Вам, я невольно придумываю Вашу внешность, а это может оказаться опасной игрой: рано или поздно мы с Вами встретимся, и придуманные мной образы ока-жутся лишними и будут мешать мне видеть Вас такой, какая Вы есть.

Ответ не приходил несколько дней. Он оказался намно-го короче всех предыдущих:

дорогой художник. Я чувствую, что мы слишком далеко зашли в наших романтических грезах. Эти отношения бесперспективны. тот факт, что Вы просите меня при-слать фотографию, говорит о том, что Вы сами не верите в подлинность этих отношений. слишком многое нас разделяет: возраст, Ваши дети, разница культур, три с по-ловиной тысячи миль. Вы правы, мы играем в опасную игру. самое время ее прекратить.

«у нее деревянная нога, — подумал я. — Она горбунья. карлица. ее лицо изувечено в автомобильной катастрофе. у нее, как у рыжего человека Хармса, нет ни глаз, ни ушей. Что ж, может, это и хорошо, что я ее не увижу. Пусть у меня останется тот образ, который я придумал».

И по телефонным проводам через американский конти-нент помчался очередной факс:

дорогая Пей-ти. Мне очень жаль, что наша дружба окон-чится так внезапно. Все, что нас разделяет, легко преодо-лимо. Непреодолимо лишь отсутствие у Вас желания все


118

это преодолевать. Ваши письма я буду хранить всегда, это лучшее, что было написано в этом столетии.

Наша переписка, однако, не прекратилась, просто факсы стали приходить редко, в них по-прежнему были ссылки на Лао-Цзы, взаимное восхищение, но все это было написано как бы для печати. как будто мы писали пьесу, в которой два персонажа обмениваются факсами. Под факсами стоя-ли те же подписи, но они обозначали уже не нас, а вымыш-ленных персонажей с теми же именами.

Однажды я вскользь упомянул, что буду в Нью-Йорке, на что персонаж по имени Пей-ти любезно отозвался при-глашением поужинать вместе:

Я буду на конференции по джакометти в Музее совре-менного искусства. Она кончится около семи. если Вы подойдете к этому времени к аудитории на втором этаже, мы постараемся друг друга узнать.

без четверти семь я всунул голову в аудиторию. там по-казывали слайды, на экране были видны вытянутые и как бы разъеденные ржавчиной женские фигуры, чьи ноги — вековая мечта российского плейбоя — росли из подмышек, но опознать в темноте среди зрителей элегантную восточ-ную женщину было невозможно. Я остался ждать в вести-бюле. Через полчаса двери раскрылись, и из них хлынула толпа нью-йоркских интеллектуалов с абсолютно москов-скими лицами, и все как один в черном, как это было при-нято в этом году. Пей-ти я узнал сразу.

Не красивая, неотталкивающая, с маленьким сильным телом и пристальным взглядом, даже по-своему привлека-тельная. тонкая талия, но не там, где ее полагается иметь


119

европейской женщине, а гораздо ниже. Главное же, что сразу бросается в глаза, это несоответствие стиля одежды и внешности. Ярко-красный костюм деловой женщины, возможно Армани, сумка, видимо, Прада, туфли на очень высоких каблуках, слишком яркая косметика. Все очень до-рогое, очень модное и абсолютно ей не подходящее. ей бы пошел традиционный китайский стиль эпохи, скажем, ди-настии Минг, или наоборот, что-то слегка садо-мазохист-ское, например, кожаная куртка с цепями и молниями. По-разительно, как профессиональный искусствовед может до такой степени не видеть себя со стороны.

Мы улыбаемся и знакомимся. Персонажи произносят любезные фразы. Мы оба на высоте. Пей-ти предлагает осмот реть выставку. Мы рассматриваем бронзовых кара-катиц раннего джакометти и обмениваемся наблюдения-ми. Пей-ти эти скульптуры напоминают китайские овощи, а мне — завод скобяных изделий в городе торжке. Мы един-ственные в толпе одеты не в черное. На нас смотрят. Посте-пенно среди черной толпы начинаю распознавать знакомые лица. Художник Шашкин, выяснив, что Пей-ти — искусство-вед, зовет нас к себе в мастерскую. Но нет, мы с Пей-ти уже договорились поужинать в ее любимом таиландском ресто-ранчике на 58-й улице.

таиландская еда в сочетании с японским пивом приво-дит нас обоих в состояние полной расслабленности. Напря-жение пропадает, и мы возвращаемся к нашему привыч-ному литературному флирту, только на этот раз в устной форме. разницы, как выясняется, никакой. Мы снова цити-руем Лао-Цзы и выражаем восхищение друг другом в ли-тературной форме. Примерно через час возникает ощуще-ние, что мы знакомы бесконечно давно, а еще через час я отчетливо понимаю, что передо мной самая умная, самая


120

красивая, самая сексуальная и самая талантливая в мире женщина.

Пора уходить. Мы садимся в мой взятый напрокат лин-кольн, я подъезжаю к ее парадному и спрашиваю, не хочет ли она пригласить меня на чашку зеленого чая.

— Это было бы неправильно, — говорит Пей-ти. — Не-зависимо от того, что произойдет, мы оба будем чувство-вать себя неловко. Глупо будет испортить такой замечатель-ный вечер. Но я очень хочу, чтобы мы увиделись завтра.

— Вы абсолютно правы, — несколько разочарованно от-вечаю я, захлопываю дверцу и уезжаю к себе в Принстон, где живу у друга, просиживающего дни и ночи перед ком-пьютером, изобретая нечто, что скоро должно сделать его миллионером.

— Ну как? — рассеянно спрашивает друг, не отрываясь от экрана.

ему можно не отвечать, потому что он все равно по-глощен своим изобретением, тем более что хвастать мне особенно нечем.

На следующий день — звонок.— сегодня вечером идет малоизвестный фильм Пазоли-

ни, — говорит Пей-ти, — заезжайте за мной в девять, это недалеко от меня.

— дорогая Пей-ти, — говорю я, — завтра утром я уле-таю. самолет в пять тридцать утра из джей-Эф-кей. Я дол-жен быть там в четыре тридцать, чтобы успеть сдать маши-ну. Это значит, что я должен выехать из Принстона в три, а встать в два тридцать. если фильм кончится после полу-ночи, я попаду обратно в Принстон около двух ночи. Это значит, что мне останется спать полчаса, а у меня потом не-сколько важных встреч. Все это я говорю к тому, что мне придется остаться у тебя ночевать и ехать в аэропорт, не


121

заезжая в Принстон, потому что от тебя до джей-Эф-кей всего двадцать минут. Имей в виду, что остаться ночевать вовсе не означает, что мы обязательно должны занимать-ся сексом.

— Чем бы мы ни занимались, возникнет неловкость. А я этого не хочу.

— А я не хочу возвращаться в два часа ночи в Прин-стон.

— тогда отменим нашу встречу.— Окей.Ну, что ж, по крайне мере провели один замечательный

вечер. Не говоря уже о сотне вдохновенных факсов. роман-тическое приключение можно считать законченным.

Войдя в свою лос-анджелесскую квартиру через двад-цать четыре часа, машинально бросаю взгляд на факс и вижу все тот же знакомый каллиграфический почерк:

как я могла отпустить тебя! Я не могу спать. Я чувствую, как твои руки прикасаются ко мне, по моему телу про-ходит дрожь. ты творец, я твоя скульптура, я чувствую, как ты лепишь меня. твои руки касаются моей груди. Они скользят по моему животу. Я изголодалась по тебе. Я хочу, чтобы ты вошел в меня и напоил меня горячей жизнью...

— Ёкарный бабай! — вырывается у меня на чистом ки-тайском языке. Испуганно оглядываюсь, не слышала ли дочка. Нет, в квартире я один. бросаюсь к компьютеру. Надо не ударить в грязь лицом. Эротика так эротика. Я еще круче заверну. Что-нибудь из Маркиза де сада: «Не созда-вать, а разрушать тебя. Не лепить тебя, а разрывать твое горячее тело на части. Мои зубы впиваются в твою плоть.


122

Я чувствую на губах твою сладкую кровь. Я поглощаю тебя и слышу пронзительный крик твоего восторга».

так начался наш второй роман в факсах. тексты стано-вились все более длинными, все более откровенными и все более изощренными. Целыми днями я думал только о том, какое именно эротическое приключение я придумаю и опи-шу сегодня вечером в очередном факсе. Через несколько дней я довел себя до такого возбуждения, что практиче-ски перестал спать. Надо было что-то делать. тео ретически и она, и я могли в любую минуту сесть в самолет и при-лететь, но ни она, ни я этого почему-то не делали. Похоже, что наш секс мог происходить только в литературной сфе-ре. Через некоторое время возбуждение, не находя никако-го выхода, кроме литературного, стало понемногу спадать. Письма становились все более отточенными, но в них про-пало напряжение. Факсы стали приходить все реже и не-дели через три совсем прекратились.

Мой друг из Принстона закончил наконец свое изобре-тение. Это был трехмерный сканер. Направив его на челове-ка, можно было в течение секунд получить на компьютере его реалистическую трехмерную модель. другу неслыхан-но повезло: его пригласили продемонстрировать свое изо-бретение на конкурсе «Мисс Вселенная» в Лас-Вегасе.

— срочно приезжай, — сказал он мне по телефону. — От тебя зависит, стану я миллионером или нет. ты художник. ты знаешь, как надо освещать и фотографировать краса-виц. бросай все и будь завтра в Лас-Вегасе.

Чтобы быть в хорошей форме и произвести впечатле-ние на красавиц, я решил день перед отъездом посвятить спорту. А какой спорт может сравниться по интенсивно-сти с горным велосипедом? Хорошо помню, как я уверен-но крутил педали, поднимаясь по каменистой тропе. Потом


123

в моих воспоминания провал. Потом — склонившиеся надо мной хирурги и мягкий, но настойчивый голос: «так какое же все-таки сегодня число?»

два дня спустя я лежу дома с сотрясением мозга, шумом в ушах и болью во всем теле. раздается телефонный звонок. Это Пей-ти. Она радостно сообщает, что получила работу в Гонконге, вылетает послезавтра, а по дороге остановится на две ночи в Лос-Анджелесе, чтобы наконец претворить в жизнь, все, что мы с ней напридумывали.

— Милая Пей-ти, — говорю я слабым голосом, — я меч-таю тебя видеть, но сейчас я не могу даже пошевелиться, ни о каком сексе не может быть и речи!

— Я исцелю тебя своими ласками, — легкомысленно го-ворит Пей-ти.

— дурочка. На меня страшно смотреть. Я чудом остался жив. у меня сломана внутричерепная перегородка. у меня двоится в глазах. Я не могу встать с кровати. Я не могу тебя встретить в аэропорту. Я не могу вести машину.

— Я возьму такси.Через два дня нечеловеческим усилием воли заставляю

себя встать, сесть за руль и поехать в аэропорт. Пей-ти вы-глядит совсем иначе: на ней джинсы и желтая майка, что ей идет гораздо больше, чем «Армани». Она радостно бро-сается меня обнимать.

— Осторожно, я могу развалиться на куски.— со мной не развалишься, — весело говорит Пей-ти. —

Я очень голодная, где тут у вас таиландский ресторан?Не в силах сопротивляться ее напору везу ее в таиланд-

ский ресторан. Мой друг официант крис смотрит на меня с ужасом. Мой вид и правда страшен. тем не менее мы са-димся за стол, и Пей-ти заказывает те же блюда, что мы ели в Нью-Йорке, и то же японское пиво.


124

— Мне нельзя пива.— со мной можно. Я тебя вылечу.Я ем безумно острую еду, пью японское пиво и почему-

то остаюсь жив.Мы приезжаем ко мне, дома сегодня, к счастью, нико-

го нет, входим в мою спальню. Пей-ти быстро стаскивает с меня и с себя одежду. Что-то происходит, но я не понимаю, что. Открываю глаза, вижу ослепительно-белое тело Пей-ти и слышу ее крик. Видимо, мы занимаемся любовью.

Прихожу в себя на следующий день около полудня и по-нимаю, что я абсолютно здоров. В глазах больше не двоит-ся, шум в ушах пропал, и, самое главное, ничего не болит. Может я все еще сплю?

Я выхожу в кухню. там Пей-ти весело болтает по-английски с моей мамой, не говорившей до сих пор по-английски, и моей девятилетней американской дочкой. как они там все оказались?

— Проснулся наконец, — весело говорит Пей-ти. — А мы тут уже все решили. ты отвезешь меня сейчас в Чай-натаун, я куплю все, что нужно, и приготовлю вам всем настоящий обед китайских императоров.

В Чайнатауне Пей-ти вступает с продавцами в слож-ные профессиональные разговоры по-китайски. Они рас-кладывают перед ней морских гадов, розовые куски мяса неизвестных мне животных и овощи, напоминающие ран-него джакометти. Потом мы возвращаемся, она выгоняет всех из кухни и закрывает дверь. Через три часа нас зовут к столу, мы входим и столбенеем: так, наверно, выглядел стол при дворе императоров династии Минг.

Вкус этой еды невозможно передать, это то, что великий Похлебкин называл «вкусовым миражом». Пока ешь, испы-тываешь блаженство, как только перестаешь, невозможно


125

вспомнить вкус. Поэтому мы ели не переставая. еды было наготовлено на отряд чанкайшистов среднего размера, но мы вчетвером (практически втроем, потому что Пей-ти ела мало) мгновенно уничтожили все...

когда я вошел в спальню, Пей-ти уже лежала в кровати, с головой накрывшись одеялом. Я лег рядом с ней и почув-ствовал, что ее плечи трясутся от беззвучных рыданий.

— Что случилось?Пей-ти только молча отворачивалась от меня, продол-

жая беззвучно рыдать.— скажи мне, что случилось! Все ведь было замеча-

тельно.Пей-ти невнятно проговорила что-то сквозь рыдания.

— Что? скажи мне, я ничего не понял.— ты меня не любишь, — проговорила она, и плечи ее

затряслись сильнее.


126

— Что?— ты меня не любишь.— Подожди, какая любовь? Мы до этого еще не дошли,

мы пока занимались только литературой, сексом и едой. Любовь — это потом.

— ты меня не любишь.Я начинаю думать. Что-то тут не так. Она не может пла-

кать из-за неразделенной любви, для которой просто еще нет места. Любовь не возникает так быстро. Это влюб-ленность, а из-за влюбленности не плачут, тем более, что влюбленность у нас взаимная. Что бы сказал на моем мес-те психоаналитик? Он попытался бы свести все к детским травмам, к отношениям с отцом... Ага!

— какие у тебя были отношения с отцом? тут Пей-ти начинает плакать по-настоящему:

— Он никогда не любил меня.— Мы, кажется, попали в точку. ты проецируешь на

меня свои отношения с отцом, тем более что мы с ним, надо полагать, ровесники. Может быть, я недостаточно хвалил императорский обед? Я не сказал тебе, что про-вел вчера лучшую ночь в своей жизни? Возможно, так и было, но я просто не могу ничего вспомнить, все это какой-то мираж.

— Отец никогда не любил меня, — продолжала рыдать Пей-ти. — Он ни разу в жизни не похвалил меня. Нас было шесть братьев и три сестры. Я была самой младшей и всю жизнь пыталась ему доказать, что я чего-то стою…

— теперь я все понял. сначала газетным объявлением, потом письмами, потом сексом, а потом едой ты пыталась доказать мне, временно назначенному тобой на роль отца, что ты чего-то стоишь. Окей. Перестань плакать. Вытри слезы. ты уже доказала.


127

Пей-ти повернулась ко мне, послушно вытерла слезы и начала расстегивать пижаму.

утром я отвез ее в аэропорт, и она улетела в Гонконг. больше я ее никогда не видел.

боюсь, что я все-таки интеллектуал. законченность это-го сюжета волнует меня куда больше, чем возможность ра-зыскать в Гонгконге элегантную восточную женщину и сно-ва погрузиться в один из ее миражей.

1998


128

как стать бездомным в Венеции

Первый раз я попал в Венецию в качестве нищего эмигранта. Моя жена, ее двое детей и я были вы-пущены из ссср с максимально разрешенной сум-

мой денег на семью — 500 долларов. Эту сумму, правда, нам обменяли по официальному курсу — 75 копеек за доллар. А вы говорите, в ссср не было ничего хорошего!

три месяца мы провели в риме в ожидании американ-ской визы. благодаря знанию английского языка я устроился переводчиком в еврейскую организацию «джойнт». Я знал, что на сталинских процессах «агентами джойнта» называли самых страшных «врагов народа». Мысль о том, что я теперь настоящий агент «джойнта», волновала воображение.

«джойнт», к сожалению, платил врагу народа жалкие гроши, тем не менее, не пользуясь транспортом и питаясь исключительно коше ди таккинo, нам с женой удалось ско-пить денег на поезд в Венецию и обратно. Ни о какой го-стинице речи быть не могло. План был такой. Мы оставля-ем детей друзьям, едем ночным поездом в Венецию, спим в вагоне, целый день шляемся по городу, поздно ночью едем обратно и снова спим в вагоне. у нас еще оставалось 18 ты-сяч лир на еду — на два трамеццини и два капучино.

Поезд отходил в полночь и прибывал в Венецию в 5 утра. В кассе выяснилось, что объявленная цена не включает какого-то там налога, и хотя у нас хватало на билеты, на еду на двоих оставалось около трех тысяч лир — одна чаш-ка капучино.


129


130

— Мы что, жрать сюда приехали? — сказали мы себе и решительно вошли в вагон, из которого нас тут же вы-перли, так как это был вагон первого класса. то, что нас выперли, оказалось редкой удачей — это вообще был не наш поезд, и шел он в Верону. добравшись до своего по-езда и своего вагона, два несостоявшихся веронца столкну-лись с двумя неприятными фактами: а) места были толь-ко сидячие; б) свободных сидячих мест не было. В конце концов мы как-то приткнулись среди спящих итальянцев, все это напоминало теплушки из фильмов о гражданской войне, и пять часов спустя, голодные, злые и измученные бессонной ночью вышли из стационе на канале Гранде. И тут произошло чудо.

сочетание голода, усталости и знакомого из лекций по истории искусств вида Венеции в чуть розоватой утренней дымке привело нас в состояние, близкое к наркотическому опьянению. дизайнер и художница уже не хотели ни есть, ни спать, а хотели только одного: броситься в это розовое чудо и раствориться в нем без остатка.

Эйфория закончилась примерно через 18 часов. Мы шли обратно к стационе мимо ярко освещенных террас, где кра-сивые, хорошо одетые люди пили вино, смеялись, и от за-паха их еды кружилась голова. у нас обоих возникло мрач-ное и абсолютно твердое убеждение, что в этот счастливый мир мы не попадем никогда...

Прошло 30 лет. за эти годы я успел побывать в уни-верситете ка’Фоскари с лекциями, отметить рождество на площади сан-Марко, как учил бродский, и сейчас шел пешком с изысканного ужина к себе домой в палаццо ка’зенобио, где расположен армянский колледж Мурат-рафаэль. Я остановился в этом колледже в связи с инстал-ляцией, посвященной давиду саркисяну, к которой имел


131


132

косвенное отношение. когда я подходил к ка’зенобио, было около двух часов ночи. Все входные двери оказа-лись запертыми. На звонок никто не ответил. На оглу-шительный стук во все двери тоже. Армяне спали непро-будным сном.

Первая мысль: у меня есть мобильный телефон, сейчас я позвоню друзьям, с которыми расстался час назад. Они скорее всего еще не спят, и у кого-нибудь из них наверня-ка найдется свободная кровать. Эта блестящая мысль на-ткнулась на непреодолимое препятствие: батарейка в те-лефоне была мертва. Ну хорошо, я не могу попасть домой, и у меня не работает телефон, но ведь не может же быть, чтобы человек с кредитной карточкой в кармане, в цивили-зованной стране, ночевал на улице. должны же здесь быть, скажем, гостиницы.

Гостиница нашлась в 200 метрах. Нажимаю кнопку звонка, двери плавно открываются. улыбающийся дежур-ный в элегантном сером костюме говорит мне что-то ла-сковое по-итальянски. рассказываю ему по-английски про свои проблемы, он сочувственно качает загорелой бритой головой: I am so sorry! На вопрос, есть ли свободный но-мер, отвечает:

— В августе? свободный номер? Вы шутите, синьор. единственное место, где вы, может быть, и найдете сво-бодный номер, это город Местрe.

Я опять на улице. стоявшая все эти дни непереноси-мая жара сменилась холодным ветром. Я начинаю замер-зать. Вспоминаю, что на причале-поплавке сан-базилио есть деревянные лавки. стены там тоже есть, так что мож-но укрыться от ветра. Ложусь на жесткую плоскую лавку с торчащими из нее железными болтами и пытаюсь осмыс-лить происходящее.


133

Я только что ужинал в одном из лучших ресторанов Венеции с известными архитекторами, скульпторами и художниками. Я только что беседовал с важным чинов-ником о достоинствах и недостатках современной архи-тектуры. у меня в кармане три кредитные карточки. И вот теперь я мерзну на жесткой деревянной лавке причала сан-базилио. Неужели такие мелочи, как запертая дверь и севшая батарейка, в состоянии вырвать меня из цивили-зованного мира, к которому, как мне казалось, я принад-лежу, и сделать бездомным бродягой?

Причал покачивается на волнах. Время от времени при-чаливает вапоретто, от чего причал раскачивается так, что я едва удерживаюсь на холодной скамейке. На причал вы-ходят несколько пассажиров, они бросают на меня беглый взгляд — понятно, бездомный — и уходят спать в свои уютные дома, в теплые и мягкие кровати.

если дотерпеть до утра, мне отопрут, извинятся, и я сно-ва вернусь к иллюзии, что мой мир прочен и нерушим. Но как я могу воссоединить утраченную связь прямо сейчас, здесь, на сан-базилио? И что именно связывает меня с тем, что я называю цивилизацией? Я замерзаю и начинаю чув-ствовать себя персонажем рассказа брэдбери «калейдо-скоп». Астронавт Холлис несется в скафандре в открытом космосе, выброшенный туда взрывом ракеты, и думает: «Что я могу сделать? есть ли еще возможность чем-то вос-полнить ужасающую пустоту моей жизни? Хоть одним добрым делом загладить подлость, которую я накапливал столько лет, не подозревая, что она живет во мне!»

И тогда, покачиваясь на волнах канале Гранде, я начи-наю писать в уме этот рассказ.

2011


134


135

Города и люди


136

Oбложка журнала «Reason»

Алиса в стране чудес

137


Алиса розенбаум родилась в Петербурге через не-сколько дней после кровавого воскресенья, а умерла под именем Айн рэнд в Нью-Йорке в 1982 году, не-

задолго до начала Фолклендской войны, продажи первого компактного диска и назначения Андропова Генеральным секретарем кПсс.

Мне пришлось довольно много читать и саму Айн рэнд, и про нее. Прежде всего, конечно, ее роман об архитекто-ре-модернисте «Источник». Потом, когда кандидат в вице-президенты сША Пол райан заявил, что вся его полити-ческая философия сформирована рэнд, я решил прочесть, точнее прослушать аудиокнигу с ее magnum opus «Атлант расправил плечи». Я был очень удивлен, когда узнал, что популярность этой книги приближается к библии и что ее популярность растет и в россии. Практически все книги рэнд переведены на русский язык. учитывая, что ее фило-софия включает в себя и теорию секса, мне захотелось по-больше узнать о ее личной жизни.

Читаю биографию рэнд, написанную ее ученицей бар-барой брэнден, преданность которой не знала границ: она, например, на время уступила любимой учительнице свое-го мужа Натаниэля, или Натанa, как его называли друзья. Параллельно я читаю другие источники, включая книгу воспоминаний самого Натана. Он был на год старше бар-бары, но на 25 лет младше Айн. Он тоже был предан рэнд, но позднее, когда он стал тяготиться физической частью


138

этих отношений и не смог их продолжать, разъяренная бо-гиня изгнала обоих — и мужа, и жену — из своего рая.

книга барбары как будто написана двумя разными людьми, некоторые страницы написаны восторженной уче-ницей, другие — холодным трезвым аналитиком, который пытается понять, как ученица оказалась втянутой в культ. барбара — философ с ученой степенью, но избранная ею философия была придумана самой Айн рэнд и называется «объективизм». учитель барбары в Нью-Йоркском универ-ситете, профессор сидней Хук, был разочаровавшимся ле-вым, а позднее антикоммунистом, то есть единомышленни-ком рэнд. тем не менее он отозвался о ее философии так: «В этом уникальном сочетании тавтологии с экстравагант-ным абсурдом бросается в глаза полное отсутствие каких бы то ни было серьезных аргументов». Хотя барбара была категорически не согласна с этим отзывом, она не осудила Хука — преданность фигуре профессора была у нее в кро-ви. степень любви Алисы к барбаре видна в том, что она простила ученице эту нелояльность — любого другого она бы просто уничтожила.

значительную часть философии рэнд занимает психоло-гия, о которой до знакомства с Натаном она имела довольно туманное представление. брэнден написал несколько книг по психологии, и под его влиянием и жена, и любовница стали активно пользоваться психологическими понятиями и терминами. Психологический анализ сделал лучшие стра-ницы биографии увлекательным, хотя подчас мучительным чтением. Надо ли добавлять, что все книги Натанa написа-ны под большим влиянием Айн рэнд.

Пока я читаю, из телевизора доносятся крики и сто-ны — там идет документальный фильм о массовом само-убийстве членов секты джима джонса в 1978 году в Гайане.


139

На сохранившейся магнитофонной записи как раз в этот момент ревущим детям дают лимонад с цианистым кали-ем. джим джонс был членом американской компартии, за что был вызван на слушания сенатора Маккарти. Главным пунк том обвинения было посещение выступления Поля робсона. робсон был в Москве в 1949 году, где захотел увидеть своего друга, еврейского писателя и члена Анти-фашистского комитета (и, как я недавно выяснил, агента Чк) Ицика Феффера. того немедленно извлекли из тюрьмы, приодели и представили робсону. Феффер успел рассказать робсону про убийство Михоэлса, и что самого Феффера скоро наверняка расстреляют. робсон вернулся в Америку, где никому, кроме сына, не рассказал про встречу с Феффе-ром, поскольку она подрывала его политическую позицию. Феффера действительно расстреляли в 1952-м, а робсон в этом же году получил сталинскую премию. как раз про-тив просоветского крыла американской политики и была направлена вся деятельность рэнд, хотя, как мы увидим, искажение и утаивание фактов ради идеологии было свой-ственно и ей.

После казни супругов розенберг за шпионаж в пользу ссср джим джонс решил соединить марксизм с религи-ей и создал Храм народов христианской церкви, главной целью которого была расовая интеграция. Церковь суще-ствовала сначала в штате Индиана, потом в калифорнии, и в конце концов джонс перевез своих прихожан в бывшую британскую колонию Гайану, где начал строить джонстаун. Церковь, точнее, секта, была переименована в Храм наро-дов сельскохозяйственного проекта. к 1978 году в секте было не меньше тысячи членов, включая около 300 детей разных рас. Некоторые из них были детьми джонса от разных участниц проекта. Никто не имел права покидать


140

территорию, но после бегства нескольких членов, рассказав-ших о нарушениях прав человека, параноидальном харак-тере самого джонса, его наркомании и половой распущен-ности, сектой заинтересовался конгресс сША. конгрессмен Лео райан поехал туда разбираться и был убит.

джонс сообщил членам секты, что ссср, который яко-бы обещал прислать за ними самолеты и вывезти всех в мир социальной справедливости, отказался от этого плана, и те-перь единственный выход — массовое самоубийство. В этот момент на записи можно слышать крики ужаса и голос джонса: «Прекратить истерику. социалисты и коммуни-сты должны умирать с достоинством. Это не самоубийство, а революционный акт протеста».

если есть идеальное воплощение культа, то именно джонстаун.

барбара брэнден была убеждена, что и она, и Натан, и вся группа объективистов тоже представляли собой культ, но к моменту написания биографии рэнд, то есть к 1986 году, она решила свериться с определением «культа» в Оксфордском словаре и пришла к выводу, что это все же был не вполне культ. «Хотя многие черты культа, — пишет она, — присутствовали в движении объективизма — покло-нение личности Айн рэнд, некритическое принятие всех ее личных мнений и оценок, навязчивое морализирование… все же большинство участников оставалось преданным принципам рациональности и индивидуализма». Это при-мерно то же самое, что сказать: «культ личности сталина не был настоящим культом, потому что большинство со-ветских граждан видело в его личности воплощение рево-люционных идеалов». На мой взгляд, объективизм можно считать культом — без убийств, но, как увидим, с нанесе-нием серьезных психологических травм.


141

Главное событие, сформировавшее Алису и повлиявшее на все, что она делала впоследствии, — это большевистский переворот, мгновенно и навсегда разрушивший относи-тельно счастливое детство в семье состоятельных еврей-ских родителей — с бельгийской гувернанткой, учившей французскому и немецкому языкам, и с семейными выез-дами в Австрию, Швейцарию и крым. какая-то перекличка с судьбой Набокова (хотя он старше ее на шесть лет) тут есть, несмотря на разницу в финансовом и социальном по-ложении, не говоря уже об этнической и культурной само-идентификации. Алиса была знакома с одной из двух сестер Набокова, Ольгой, но знакомство прекратилось в 1918 году, когда семья Набоковых бежала сначала в крым, а потом в берлин. больше они не виделись.

комиссары с наганами отняли у зиновия розенбаума его аптеку, семью «уплотнили» в одну из комнат их богатой квартиры, и начались хождения по мукам. как и Набоковы, розенбаумы сумели перебраться в 1918 году в крым. В от-личие от Набоковых, не эмигрировали. Мать очень хотела уехать, но отец сказал, что не может бросить свой аптеч-ный бизнес, тем более что «весь этот ужас долго продол-жаться не может».

Первое время крым был оазисом относительного бла-гополучия, но постепенно красная Армия дошла и туда. розенбаумам удалось избежать массовых расстрелов, про-водимых розалией землячкой вместе с белой куном и Геор-гием Пятаковым. у семьи тем не менее отобрали остатки прежнего богатства, и в 1921 году розенбаумы вернулись в Петроград. Алиса поступила на исторический факуль-тет Петроградского университета, а по окончании — в ле-нинградский фотокинотехникум, где ей удалось посмот-реть много американских фильмов. Она много читала,


142

в основном по-французски, полюбила Аристотеля, Гюго, Шиллера и Ницше. русская литература, за исключением достоевского, ее интересовала мало, да и вся россия ка-залась ей «слишком плоской, слишком банальной, глупой, отсталой, мистической и сентиментальной». бежать из рос-сии было ее мечтой с детства, и в какой-то момент, — как это потом несколько раз повторилось в ее жизни, — мечта материализовалась.

В 1925 году розенбаумы получили письмо из Чикаго от родственников матери, которые интересовались, как те пережили большевистский переворот. Алиса поняла, что пробил ее час. Она бросилась к матери: «Напиши им, ска-жи им, мне необходимо поехать в Америку, попроси их по-мочь, напиши прямо сегодня, прямо сейчас, я должна по-ехать в Америку!» Мать дрогнула и написала, те прислали приглашение, и Алиса начала преодолевать бесконечные бюрократические препоны с фанатическим напором. Че-рез год оставалось только одно, хотя почти непреодолимое препятствие. у Америки не было официального представи-тельства в россии, поэтому надо было поехать в «буржуаз-ную» ригу и убедить американского консула, что она не со-бирается оставаться в Америке. было известно, что консул никому не верит и почти всем отказывает. Алиса была уже готова остаться в Латвии и любым способом пробираться оттуда в Америку.

сидя напротив консула, «хорошего американского пар-ня», как она потом вспоминала, Алиса на ломаном англий-ском языке убеждала его, что вся ее жизнь связана с рос-сией. Чувствуя, что ее доводы не работают, она попыталась прочитать, что написано в ее личном деле, лежащем перед консулом. Она разобрала только одну фразу: «…обручена с американским гражданином».


143

— Нет, — закричала Алиса, — это ошибка. Я обручена с советским гражданином!

Это была и правда, и ложь — она не была обручена ни с кем, но ее бурная реакция сработала неожиданным об-разом. консул еще раз внимательно перелистал бумаги и сказал:

— Вы правы. Это ошибка. Эта страница вообще не из вашего дела. Хорошо, что вы заметили. Я уже собирался вам отказать.

ее влюбленность в Америку началась задолго до вы-садки в Нью-Йорке в 1926 году, когда она смотрела аме-риканское кино в ленинградском фотокинотехникуме. реальность ее не разочаровала, но тогда она не столько открывала Америку, сколько начинала создавать утопию, которую можно было бы назвать «Анти-ссср». ее черно-белая модель мира получила наконец законченность: мир зла и мир добра. «когда в возрасте двенадцати лет, — пи-сала она позднее, — во время русской революции, я впер-вые услышала коммунистический принцип, по которому человек должен жить во имя государства, я поняла, что вся суть именно в этом, что этот принцип есть зло, и что он не может привести ни к чему, кроме зла — независимо от методов, деталей, декретов, постановлений, обещаний и ханжеских общих слов».

«Покажите вы русскому школьнику, — говорит Алеша карамазов (цитируя “заграничного немца”), — карту звезд-ного неба, о которой он до тех пор не имел никакого по-нятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправлен-ною». В данном случае школьником оказалась Айн рэнд, а картой звездного неба — Америка. когда после ссср она увидела Нью-Йорк, у нее потекли, как она сказала, «слезы


144

великолепия». Но это великолепие, с ее точки зрения, тре-бовало исправлений. как большинство эмигрантов из со-ветской россии, она примкнула к самому правому крылу американской политики. По мере того как она сдвигалась все дальше и дальше вправо, трезвые американские кон-серваторы постепенно теряли к ней интерес, и вокруг рэнд постепенно сформировалась группа очень молодых и очень восторженных фанатов. Это было началом культа.

План был такой: она переезжает к родственникам ма-тери в Чикаго и начинает писать сценарии. кино все еще было немым, поэтому требования к сценарию могли быть не слишком жесткими. Важна идея, интрига, сюжет, а на это, считала она, ее английского языка хватит. Она оста-нется в Чикаго ровно на столько, сколько потребуется на написание нескольких сценариев, а потом переедет в Гол-ливуд, где ее сценарии немедленно купят.

Чикагские родственники были рады видеть юную пле-мянницу, спасенную ими от большевистского ига, но очень скоро отношения стали напряженными. Фанатическое дви-жение к поставленной цели исключало трату времени на общение с родственниками и даже внимание к их комфор-ту. день был посвящен просмотру новых фильмов, благо родственники владели маленьким кинотеатром, а в полночь она начинала стучать на машинке, что доставляло мало удо-вольствия дяде, который должен был вставать в пять утра и открывать свою овощную лавку.

жарким летом 1926 года она села в поезд с чемоданом, в котором лежали четыре сценария, отредактированные одним из ее чикагских кузенов, сто долларов, подарен-ных дядей, простившим ей ночные бдения, и чудом до-бытое рекомендательное письмо к великому режиссеру сесилю демиллю. Через несколько дней она уже бродила


145

по территории «Юниверсал студиос» со своим рекомен-дательным письмом. дальше произошло то, что бывает только в голливудских фильмах и только с теми, кто по-настоящему одержим. Она стояла у ворот, около нее оста-новился автомобиль, за рулем которого сидел — она не мог-ла не узнать своего кумира — сесиль демилль.

— Что это вы на меня уставились? — спросил демилль с улыбкой.

— Я только что приехала из россии, — сказала Алиса со своим ужасным акцентом, который потом остался у нее на всю жизнь, — и я счастлива вас видеть.

— тогда садитесь, — и он распахнул дверцу.

Через неделю она уже работала статисткой «Юниверсал студиос» с зарплатой семь долларов и пятьдесят центов в день. Это было неслыханное богатство. На студии надо было быть в шесть утра. Лос-Анджелес в то время был по-крыт густой сетью трамвайных путей, потом, по одной вер-сии, ее купили и уничтожили автомобильные и нефтяные компании, по другой — трамвайная сеть разорилась без их помощи. как-то ранним утром в трамвае ей бросилось в глаза лицо мужчины. «Я никогда не видела лица, — вспо-минала она впоследствии, — которое так точно отвечало моему идеалу мужчины». Но что было делать? сейчас он сойдет, и она навсегда потеряет его.

Это снова был тот случай, когда страстное желание как будто бы породило цепь случайных совпадений. трамвай остановился у ворот студии. Понимая, что она теряет его навсегда, она двинулась к выходу. когда она, уже одетая и загримированная, появилась на съемочной площадке, первое, что она увидела, был римлянин в сандалиях и тоге. Это был он. Он тоже работал статистом.


146

На четвертый день съемок у нее возник план. снималась сцена поругания Христа. сцена была сложная, понадоби-лось много дублей. Она точно выучила путь, по которому двигался римлянин, и в какой-то момент незаметно поста-вила ему подножку. Он чуть не упал и начал извиняться. завязался разговор. После трех лет выслеживания, расче-тов и случайных совпадений, 15 апреля 1929 года Фрэнк О’коннор стал ее мужем.

силой воображения она превратила Америку в анти-ссср. Примерно так же Фрэнк О’коннор, добрый, мягкий, безвольный человек был трансформирован в супермена. ему были посвящены ее книги. когда ее спрашивали, су-ществуют ли в мире герои, подобные ее персонажам — Говарду рорку и джону Голту, она с гордостью указывала на мужа. безработный актер Фрэнк был на иждивении у жены, но для Айн он был главой семьи и ее опорой. Ни одно решение — бытовое или творческое — не принима-лось без санкции Фрэнка. санкции давались безотказ-но, Фрэнк никогда не решался возражать. «Он был чем-то вроде слуги, — вспоминала их общая знакомая, — не произносил ни слова, только смотрел на нее и ждал, не нужно ли ей что-нибудь. если она хотела курить, он под-носил зажигалку».

Айн рэнд не допускала возможности любви, не лежащей на рациональных основаниях. то, что по-английски назы-вается unconditional love, для нее не существовало. Любовь надо было заслужить. Любовь, как и любое другое чувство, должна была быть объяснена логически. Это относилось и к сексуальному влечению — за ним должна была стоять железная логика Аристотеля. Айн не могла позволить себе любить Фрэнка только за его мужественную внешность. Он должен был стать героем. Превращение состоялось. Любовь


147

получила санкцию. смерть Фрэнка в 1979 году была, воз-можно, самой большой потерей в ее жизни.

В 1950 году, когда она уже была знаменитостью, уже были опубликованы ее романы «Мы живые» и «Источник», сняты фильмы по ее сценариям, Айн, живущая тогда в ка-лифорнии, получила письмо от двадцатилетнего студента-психолога калифорнийского университета с вопросами, ко-торые показались ей очень глубокими. Посоветовавшись с Фрэнком и получив его согласие, она пригласила Натана брэндена в гости. Он пришел утром, и они разговаривали до полуночи. В следующий раз он привел свою хорошую знакомую барбару, тоже страстную поклонницу романа «Источник». так началась многолетняя дружба между Айн и теми, кого она называла «своими детьми».

к моменту знакомства Айн уже мучительно работала над «Атлантом». трудность состояла в том, что всю свою фило-софию объективизма Айн хотела изложить в форме приклю-ченческого романа. Идея книги возникла в 1943 году, а опу-бликована она была только через 14 лет. Первые семь лет дружбы с «детьми» были окрашены чтением написанных глав романа. за это время все четверо успели переехать в Нью-Йорк, а в 1953 году барбара и Натан поженились, причем Айн и Фрэнк были подругой невесты и другом жениха. Айн про-должала восхищаться обоими «детьми» и особенно Натаном. «с самого первого вечера, — говорила она позднее, — я по-няла, что он гений… Натан — это человек, которого я хочу сделать своим интеллектуальным наследником».

Через несколько месяцев после свадьбы Айн собрала всех четверых у себя в гостиной и сделала неожиданное заявление:

— Вы знаете, кто такая я и кто такой Натан. тоталь-ная логика того, кто мы такие, тотальная логика того, что


148

такое любовь и секс, требует, чтобы мы с ним полюбили друг друга. Вам, барбара и Фрэнк, это ничем не угрожает. тут нет ничего, что изменило бы мою любовь к мужу и лю-бовь Натана к жене.

— Нет! — резко сказала барбара. — Я понимаю ваши чувства, но только, пожалуйста, без меня. Я в этом не уча-ствую.

— И без меня, — добавил Фрэнк. Это, возможно, был первый случай его неповиновения.

— Мы не говорим об адюльтере, — продолжала Айн. — Это сильно осложнило бы ситуацию, да и разница в воз-расте слишком велика. единственное, что нам нужно, это иметь возможность один вечер в неделю проводить вдвоем.

— На это я могу согласиться, — сказала барбара после долгой паузы.

— Фрэнк? — строго спросила Айн.— Я согласен, — ответил Фрэнк.

Пять месяцев спустя, в ноябре 1954 года, Айн, Фрэнк, барбара и Натан снова сидели в той же гостиной, и Айн объясняла барбаре и Фрэнку, что первоначальный дого-вор о платонических отношениях с Натаном необходимо нарушить, что любящие друзья должны понять и принять потребность учительницы и ученика выразить свои чув-ства в сексе. При этом супружеские отношения обеих пар должны продолжаться.

— если бы мы четверо были обычными людьми, — го-ворила она, — то эта ситуация была бы невозможна. Но мы не обычные люди. Это рационально и справедливо, что-бы Натан и я испытывали влечение друг к другу. Но это столь же рационально и справедливо, чтобы наши с ним


149

отношения продолжались всего несколько лет. Я никогда не буду старухой, гоняющейся за молодым человеком.

Фрэнк и барбара приняли эту ситуацию, еще не подо-зревая, к каким надрывам и истерикам она в конце концов приведет. у Фрэнка не было выбора, без Айн он был ни-кем, человеком без профессии и средств к существованию. у барбары ситуация была другая. Восхищаясь интеллектом и талантом Натана, она ценила его как друга, но не люби-ла. к браку с ним ее подтолкнула Айн, по ее теории рацио-нальная оценка достоинств Натана должна была рано или поздно выразиться в страсти. барбара старалась, но страсть не возникала. Я уверен, что, если бы барбара любила мужа, она его не уступила бы никому, даже великой Айн. Недо-статок любви к мужу привел к постоянному чувству вины перед ним. если я не могу дать ему той любви, которой он заслуживает, думала она, то пусть это сделает другая.

как потом выяснилось, аналогичная проблема была у Натана с Айн. Восхищение ее умом и талантом только с большими усилиями ему удавалось переплавлять в фи-зическую страсть. барбаре казалось, что даже в разгар ро-мана с Айн его любовь к жене была сильнее. только много лет спустя, когда он уже был женат на другой, а она заму-жем за другим, Натан признался, что так оно и было.

трудно и мучительно заканчивая книгу — один лишь финальный монолог джона Голта занял у нее два года, — а потом наслаждаясь славой, которую книга принесла, Айн приостановила любовные отношения с Натаном, хотя его роль «интеллектуального наследника» непрерывно возрас-тала. В какой-то момент он стал чем-то вроде обществен-ного обвинителя на психологических слушаниях, кото-рым подвергались молодые последователи объективизма.


150

Описания этих сеансов «перевоспитания», на которых при-сутствовала Айн, читаются почти как эпизоды китайской культурной революции. Обвиняемые должны были каяться в идеологических ошибках. Вот признания юной объекти-вистки, у которой не складывались отношения с молодым человеком, тоже объективистом: «Мое пустое, бесцельное прошлое, я увидела его, когда Натан приводил пример за примером моих поступков. когда он сказал, что моя само-оценка зависит от того, что другие думают обо мне, я по-няла, что я предала все, что было для меня дорогим». Айн хихикала и хлопала в ладоши.

В 1958 году, вскоре после выхода «Атланта» (книга была посвящена Фрэнку и Натану), Натану пришла идея создать институт пропаганды идей рэнд, он назвал его Институт Натаниэля брэндена. Известность рэнд, а вместе с ней ак-тивность института росли, к лекциям прибавились публи-кации, и скоро институт стал главным источником дохода Натана. к 1964 году Айн полностью пришла в себя после изнурительных 14 лет написания книги. Настало время вернуть секс в отношения с Натаном.

ей было 60, ему 35. Айн не знала, что за год до этого На-тан познакомился с юной объективисткой по имени Пат-риция и успел в нее влюбиться. брак Натана и барбары к этому времени существовал чисто номинально, но они оставались близкими друзьями. Он рассказал ей о своем увлечении, хотя по непонятной причине скрыл, что отно-шения с Патрицией уже не были платоническими.

когда Айн сообщила ему радостную новость, что она готова вернуться к сексу, он был в панике. Он стал при-думывать разнообразные причины, по которым это было временно невозможно. сказать правду он не мог. В своих лекциях он всегда повторял теорию Айн рэнд, согласно


151

которой физическая любовь есть реакция на высшие ду-ховные ценности другого человека, а теперь он был влюб-лен в юную девушку, которая по определению не могла об-ладать духовным богатством рэнд.

Он сказал Айн, что все дело в его проблемах с женой. Началась серия терапевтических сеансов втроем, где Айн подвергала Натана и барбару объективистскому психоана-лизу. результатом этих сеансов был окончательный распад брака. барбара пришла к выводу, что брак с Натаном был построен на ложных основаниях, попросила развода и пе-реехала в отдельную квартиру. с Натаном они оставались друзьями и коллегами по институту.

— теперь что? — недоумевала рэнд. — Меня смущает треугольник, — отвечал наследник, —

Фрэнк, Натан, Айн.Началась еще одна серия психоаналитических сеансов.

— В чем реальная причина? — спрашивала Айн. — Мо-жет, дело в возрасте? Может, я не кажусь тебе привлека-тельной?

— Нет, нет, — уверял ее Натан, — очень привлекательна.барбара, которая тоже была вынуждена вести многоча-

совые разговоры с Айн о психологии Натана, умоляла его перестать врать и все ей рассказать. Он не решался. В кон-це концов он согласился сказать Айн часть правды — про разницу в возрасте. сделать это он решился только в пись-менном виде, хотя передать письмо был готов лично. секс с Патрицией по-прежнему должен был оставаться тайной от Айн, хотя барбаре он уже успел признаться.

Это был июль 1968 года. В девять часов вечера у барба-ры раздался телефонный звонок. Это была Айн. Она была в бешенстве.

— Немедленно приходи, — скомандовала она, — посмот-ри, что этот монстр устроил.


152

барбара пришла через несколько минут, благо квартира была в том же доме. Она застала Айн в состоянии истери-ки. Натан стоял рядом, его лицо было землистого цвета.

— Все отношения между ним и мной кончены. Я не же-лаю его больше видеть. Я лишаю его права выступать от моего имени. Институт должен быть немедленно закрыт. Он разрушил мое представление о нем. Я не позволю ему наслаждаться жизнью, известностью и богатством, которые я дала ему. Я его уничтожу.

Можно ли упрекать и наказывать человека за то, что он тебя не любит. с точки зрения теории объективизма можно. Натан загнал себя в логический тупик. разделяя и пропа-гандируя философию Айн рэнд, он тем самым признавал, что любовь и сексуальное влечение есть прямое следствие высокой оценки интеллектуальных и моральных досто-инств другого человека. Отсутствие влечения могло озна-чать либо что теория неверна, либо что его оценка рэнд завышена. И то, и другое было неприемлемо ни для Айн, ни для Натана. Он был преступником и заслуживал на-казания.

Айн решила переписать завещание и сделать интеллек-туальной наследницей барбару.

— Я не могу принять эту роль, — сказала барбара Ната-ну, — и продолжать врать ей насчет твоих платонических отношений с Патрицией. Я обязана сказать ей правду.

Натан вздохнул с облегчением. Ложь тяготила его.барбара позвонила Айн и попросила о встрече. Она при-

гласила Алана, личного врача Айн (естественно, объекти-виста), сопровождать ее на случай, если Айн станет плохо. Пришлось открыть ему страшную тайну про отношения с Натаном — до сих пор о них знали только четверо. тут врача-объективиста проняло:


153

— как она могла создать весь этот ужас? с 25-летним юнцом! как она могла поставить тебя и Фрэнка в такое чу-довищное положение! как она могла не понимать, к чему это приведет!

дверь открыл Фрэнк. к этому времени он уже сильно пил, и у него появились первые признаки старческого сла-боумия.

— Я пришла сказать тебе нечто, — начала барбара твер-дым голосом, — что сильно огорчит тебя и разрушит нашу дружбу.

Айн слушала без выражения, иногда задавая уточняю-щие вопросы. Потом наступило долгое молчание. когда она заговорила, ее голос напоминал шипение:

— дайте мне сюда этого мерзавца.Врач позвонил ему, и он тут же пришел. его нельзя

было узнать. уверенный в себе, высокомерный обвини-тель превратился в жалкое существо с опущенными пле-чами, синяками под глазами и дрожащими руками, сжа-тыми в кулаки.

— сядь там в коридоре, — сказала Айн. — Я не хочу ви-деть тебя в своей комнате.

После этого начался ее монолог, продолжавшийся, как всем показалось, бесконечно. По мере того как обвинения становились все более абсурдными, плечи Натана рас-прямлялись.

— если в тебе осталась хоть капля морали, ты будешь импотентом в течение двадцати лет, — хрипела она. — А если не будешь — это будет знаком твоей полной мо-ральной деградации.

с этими словами она изо всех сил трижды ударила На-тана по лицу.

— теперь убирайся.


154

Я не могу понять, почему умной и наблюдательной бар-баре понадобилось восемнадцать лет надрывов и истерик, чтобы увидеть, что собой представляла Айн рэнд. Вся па-тология этой любовной драмы уже содержалась в ее фило-софии и полностью вошла в ее книгу «Атлант расправил плечи».

Это бесконечно длинный роман, в нем больше тыся-чи страниц. среди моих знакомых никто не смог дочитать его до конца. самые стойкие сломались на радиомонологе джона Голта, в котором около 60 страниц и который, как мы знаем, Айн мучительно писала два года. Я сумел его выдержать, потому что слушал аудиокнигу в машине, где у меня не работал режим перемотки.

В романе рассказывается о борьбе группы промыш-ленников-капиталистов, исповедующих эгоизм, против политиков и философов, утверждающих заботу о ближ-нем и социальную справедливость. Первые — хорошие,


155

вторые — плохие. Главная идея книги — своеобразный пе-ревернутый марксизм: революция должна отнять у бедных и вернуть богатым награбленные сокровища. с марксизмом книгу роднит резко отрицательное отношение к религии. благородный пират рагнар даннешильд всю жизнь охо-тится за человеком, которого хочет уничтожить: «Он умер много столетий назад, но, пока в человеческой памяти не будет стерто последнее воспоминание о нем, мир не станет местом, где возможна достойная жизнь».

речь, конечно же, идет об Иисусе Христе, но, находясь в Америке, прямо назвать его было бы рискованно (это не ссср), поэтому он на всякий случай заменяется робин Гудом, который, как считают даннешильд и рэнд, «стал оправданием всякой посредственности, которая не спо-собна заработать себе на хлеб… это подлейшее существо, дважды паразит — он присосался к ранам бедных и питал-ся кровью богатых — объявлен нравственным идеалом!»

трудности, с которыми столкнулась Айн рэнд, решавшая их на протяжении 14 лет, связаны с ее замыслом — изло-жить философскую теорию в жанре приключенческого ро-мана. Получилось что-то вроде оперы: происходит действие, потом герой выходит на авансцену и поет очень длинную арию — такое впечатление производят все монологи джо-на Голта, дэгни таггарт и Франциско д’Анкони — потом действие продолжается.

Приключенческий сюжет придуман достаточно занима-тельно, с одной стороны, чувствуется ее опыт сценариста в Голливуде, с другой, живя в ссср до 1926 года, ей, скорее всего, довелось читать советскую фантастику — «Аэлиту» и «Месс-Менд». В руках хорошего редактора, если выкинуть монологи и сильно сократить все остальное, мог бы полу-читься неплохой приключенческий роман для подростков.


156

если оставить одни монологи, получится дилетантский философский трактат с бесконечными повторами — тут вполне можно согласиться с сиднеем Хуком.

если искать прототипы синтеза философии и сюжета, то первое, что приходит в голову — это роман Чернышев-ского «Что делать?». Проучившись несколько лет в Петро-градском университете, Алиса не могла не знать этого ро-мана. Несмотря на всю прокламируемую Алисой нелюбовь к россии и русской литературе, и в ее книге, и в ней самой бесконечно много русского — экстремизм, претензии на глобальность, желание использовать литературу как про-поведь, потребность исправлять «карту звездного неба».

теория «разумного эгоизма» почти буквально заимство-вана у Чернышевского. Герои обоих романов исповедуют свободную любовь, регулируемую исключительно взаим-ным влечением, и отвергают ханжескую мораль. Оба ав-тора, как мы знаем, пытались осуществить эту теорию в жизни. дэгни таггарт, главная героиня романа рэнд, ру-ководит бизнесом, чем отчасти напоминает Веру Павловну с ее швейной мастерской. Хэнк реарден, один из трех лю-бовников героини (после Франциско д’Анкони и до джо-на Голта), изобретает металл будущего — явная переклич-ка с алюминием из четвертого сна Веры Павловны. Хотя железный Хэнк не спит на гвоздях, что-то в описании его героической позы напоминает рахметова: «Это был дли-тельный процесс самоистязания, когда он, потеряв вся-кую надежду и выбросив очередной забракованный обра-зец, не позволял себе признаться в том, что устал, не давал себе времени чувствовать, а подвергая себя мучительным поискам, твердил: “Не то... все еще не то”, — и продолжал работать, движимый лишь твердой верой в то, что может это сделать».


157

Айн рэнд называла себя «писателем романтической школы». Некоторые главы романа действительно напоми-нают советскую индустриальную романтику 1920-х: «две-сти тонн сплава более прочного, чем сталь, текучая жидкая масса температурой четыре тысячи градусов была способна уничтожить все вокруг. Но каждый дюйм потока, каждая молекула вещества, составлявшего этот ручеек, контроли-ровались создавшим его человеком, являлись результатом упорных десятилетних исканий его разума».

дэгни таггарт удается попасть в запрятанное в горах поселение джона Голта и его сторонников. Это своеобраз-ный рай рыночных отношений. Промышленники, капита-листы, философы и музыканты, бежавшие от ужасов кол-лективизма и бескорыстия, расплачиваются друг с другом золотыми монетами местной чеканки за любые мелкие ус-луги. Главный принцип существования — эгоизм. «клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня» — такая надпись выби-та джоном Голтом на каменной стене его дома. Эта часть романа напоминает мне повесть Александра Чаянова (пи-савшего под псевдонимом Иван кремнёв) «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Ве-роятность того, что Алиса читала эту популярную повесть 1920 года, достаточно велика.

Все те, условно говоря, диктаторские черты рэнд, кото-рые отмечала барбара, — нетерпимость к инакомыслию, навязчивое морализирование, равнодушие к чувствам и благополучию других — в полной мере присущи ее по-ложительным героям. джон Голт произносит свой много-часовой радиомонолог не потому, что люди хотят его слу-шать, а потому, что находит способ насильственным путем


158

установить контроль над всеми радиостанциями сША. Он и его единомышленники без колебаний обрекают страну на разруху, голод, болезни и смерть, чтобы доказать правиль-ность идеи. Архитектор Говард рорк взрывает динамитом свое сооружение только потому, что заказчик внес в про-ект несогласованные изменения.

Позиция рэнд в вопросах феминизма парадоксальна. с одной стороны, и она, и ее героиня уверенно завоевыва-ют свое место в мире «мужского» бизнеса, не рассчитывая ни на кого, кроме себя. с другой стороны, рэнд всегда на-стаивала на традиционной для россии, подчиненной роли женщины — отсюда формальная роль Фрэнка как высшей инстанции в любых решениях. когда экономист «австрий-ской школы» Людвиг фон Мизес сказал, что она «самый смелый человек в Америке», ее больше всего обрадовало, что он употребил слово man.

удивляет тема, вернее, ее отсутствие, связи секса с дето-рождением. На это обратил внимание один из первых ре-цензентов романа: «за этими спонтанными и удивительно атлетическими совокуплениями героини с тремя героями никогда, как читатель с изумлением замечает, не следует появление детей. сама такая возможность никому не при-ходит в голову. Впрочем, стерильный мир “Атланта” вряд ли подходящее место для детей». Айн еще в молодости ре-шила, что детей у нее не будет, так как они помешают ей идти к цели. Характерно ее брезгливое описание группы детей-инвалидов в романе «Источник»: «там был 15-лет-ний мальчик, который так и не научился говорить, там был ухмыляющийся ребенок, которого никто не смог обучить чтению и письму, девочка без носа, чей отец одновременно был ее дедушкой, некто по имени джеки, чей возраст и пол определить было невозможно. Все они шагали в новый дом


159

с бессмысленными выражениями лиц». дом для детей-ин-валидов был спроектирован уже известным нам Говардом рорком — именно его рорк и взрывает динамитом.

Не менее удивительно представление рэнд о сексе как физическом насилии мужчины над женщиной, доставля-ющем женщине высшее наслаждение. так описаны эроти-ческие сцены в ее книгах. Вот отрывок из «Источника»: «Она сопротивлялась как зверь. Но не издавала ни звука. Она не звала на помощь. Она слышала эхо своих ударов и свои задыхающиеся стоны, она знала, что это были сто-ны наслаждения».

А вот из «Атланта»: «реарден схватил дэгни за плечи. Она была готова к тому, что он убьет ее или изобьет до по-лусмерти. И когда дэгни перестала сомневаться, что такая мысль посетила и его, она почувствовала, как реарден при-жал ее к себе, и ощутила на своих губах его губы; его ласки были свирепее любых побоев. дэгни охватил ужас и одно-временно восторг; сопротивляясь, она заключила реардэна в объятия и впилась губами в его губы, понимая, что никог-да еще не испытывала к нему столь сильного влечения».

В ее дневниках 1927 года есть записи, относящиеся к су-дебному процессу над маньяком уильямом Хикманом, са-дистски убившим 12-летнюю девочку. симпатии Айн ско-рее на стороне Хикмана, «человека, который полностью отверг все, что общество считает святым. Это человек со своей собственной моралью, одиноко стоящий, со своими действиями и со своей душой».

Ни один серьезный литературный критик или фило-соф ни разу не сказал доброго слова ни про литературу, ни про философию Айн рэнд. тем не менее ее книги яв-ляются бестселлерами. строго говоря, здесь нет ничего


160

удивительного. ее философия достаточно проста, ее лег-ко усвоить, и она дает санкцию не заботиться о других. Приключенческий сюжет делает ее еще более легко ус-ваиваемой. Это философия для тех, кто никогда не стал-кивался с философскими текстами, и литература для тех, кто никогда не читал ничего, кроме книг, которые можно купить в супермаркете. тот факт, что среди поклонников рэнд есть известные люди, ничего не говорит о качестве ее учения — у сайентологии Л. рона Хаббарда поклонни-ков еще больше, и среди них есть знаменитости — том круз и джон траволта.

когда малообразованный кандидат в вице-президен-ты сША Пол райан утверждает, что вся его политическая философия сформирована Айн рэнд, это понятно, но когда известный российский литератор Юлия Латынина говорит в своем интервью: «Мои идеи полностью совпадают с Айн рэнд», начинаешь задумываться не только о ее литератур-ном вкусе, но и вообще о ее способности думать. Хочется надеяться, что с книгами рэнд она знакома в чьем-то та-лантливом пересказе.

Читая книгу барбары, я вижу, что она не освободилась от влияния учителя. Она по-прежнему мечется между вос-хищением той, кто когда-то открыл перед ней новый и пре-красный мир идей, и глубокой травмой, которую Айн на-несла ей, продемонстрировав полное несоответствие своего поведения идеям объективизма. если бы барбара сделала следующий шаг, она бы поняла, что здесь как раз было пол-ное соответствие. Но для этого шага надо было пересмо-треть слишком многое.

Освободиться от культа вообще очень трудно. Не ме-нее трудно, освободившись от одного, тут же не впасть


161

в другой, как это происходило, скажем, в 1930-х с евро-пейскими католиками, впадавшими в марксизм, или с чле-нами кПсс, с удивительной легкостью принимающими в 1990-х православие.

речь идет не о религии, а именно о культе, где несоглас-ных с позором изгоняют. Это то, что, к счастью, произо-шло с барбарой. если бы не ее изгнание из культа, мы, воз-можно, никогда не узнали бы всей правды об Айн рэнд.

2012


162

как нам обустроить Америку

В 1984 году бывший советский журналист Марк Попов-ский встретился в Нью-Йорке с немолодой амери-канкой (старых американок, как известно, не бывает),

свободно говорившей по-русски. ее звали Флоренс трон. В «Одноэтажной Америке» Ильфа и Петрова она фигури-ровала как «миссис Адамс». Мистер Адамс (в жизни трон) скончался за 15 лет до этой встречи.

сенсационных фактов извлечь из этой встречи Попов-скому не удалось, хотя некоторые детали были любопытны. купленный писателями знаменитый «форд» «благородно мышиного цвета», на котором было совершено путеше-ствие, как выяснилось, был отправлен в Москву, но к мо-менту прибытия машины обоих авторов уже не было в жи-вых, и «Форд» достался Валентину катаеву. Ильф и Петров писали о своем «не очень совершенном» английском. Фло-ренс делала поправку: они ни слова не знали по-английски, и ей приходилось совмещать обязанности водителя и пере-водчика. И вообще, настаивала она, это не отчет, а роман, они хотели забавлять публику, они не имели понятия о ре-альной жизни в Америке.

По-настоящему Флоренс трон оживилась, когда речь зашла об эмигрантах:

— боже мой, что за реакционеры эти эмигранты из рос-сии! Я стараюсь понять, откуда у них эта реакционность, — недоумевала она. — Они звучат как черносотенцы из ста-рой россии.


163

И. Ильф и Е. Петров. 1935


164

От этих слов Марк Поповский пришел в такое негодо-вание, что даже демонстративно выключил магнитофон, о чем потом пожалел.

«И в эту тягостную минуту, — писал он потом в журна-ле “Грани”, — мне вдруг совершенно ясно стало, кем был

“мистер Адамс”; почему осенью 1935 года, бросив все свои дела, инженер трон на два месяца отправился в поездку с советскими писателями». Иными словами, Поповский пришел к выводу, что супруги трон-Адамс были агентами НкВд. само это предположение вполне правдоподобно, но интересно, что Поповский пришел к нему, только когда Флоренс назвала взгляды эмигрантов черносотенными — кто, кроме агента НкВд/кГб, мог сказать такое!

свою статью в эмигрантском журнале Поповский за-кончил вполне в стиле советского журналиста: «за минув-шие полвека люди вроде миссис и мистера Адамс мало что поняли и мало чему научились. Обитатели одноэтажной Америки, они в своем взгляде на мир так и не поднялись выше первого этажа».

Откроем теперь «Одноэтажную Америку». Во время по-ездки авторы время от времени встречают бывших сооте-чественников. Они грустят о «потерявших родину» членах молоканской общины, о судьбе бывшего актера МХАта, вынужденного сниматься в Голливуде. Они предлагают «проситься назад в ссср» бывшей жене художника Феши-на, бежавшему с колчаком матросу парома «Голден Гейт» и другим эмигрантам. Не надо быть специалистом по со-ветской истории, достаточно посмотреть фильм «Восток-запад», чтобы понять, что произошло бы с теми, кто по-слушался совета Ильфа и Петрова.


165

«Одноэтажная Америка» — книга честная, не случайно она подверглась цензуре и суровой критике. Ильф и Петров написали то, что они действительно думали об Америке. При всем восхищении американской техникой, трудолю-бием и добросовестностью, они, как и Поповский, тоже по существу считали, что американцы мало что поняли и мало чему научились.

Претензия российских журналистов к американцам, и в 1935, и в 1984 годах, одна и та же — непонимание истин-ной сущности ссср. В 1935 году американцы не понимали, что ссср — это место, где строится светлое будущее всего человечества. В 1984-м они не понимали, что ссср — это застенок. В 1935-м журналисты жалели несчастных эми-грантов, потерявших родину. В 1984-м они возмущались американцами, назвавшими взгляды недавних эмигрантов

Ильф и Петров на Гоголевском бульваре. Зима 1932 г.


166

из ссср черносотенными. Ильф и Петров нашли едино-мышленников среди левых, их героем стал смертельно больной член американской компартии Линкольн стивенс, мечтавший умереть в Москве. Марк Поповский, как и боль-шинство советских эмигрантов, нашел «своих» среди пра-вых — поклонников Маргарет тэтчер и рональда рейгана, убежденных, что «правительство — это не решение про-блемы, а сама проблема».

Восхищаясь Америкой, Ильф и Петров постоянно хо-тят ее переделать по образу и подобию ссср. Они пишут, что им все время «хотелось писать в советский контроль, и в партийный контроль, и в Цк, и в “Правду”. Но жало-ваться было некому». Эмигранты так называемой «третьей волны» тоже хотели бы многое переделать: слишком много свободы, слишком много прав у преступников, слишком много ограничений у полиции, слишком распустили чер-ных, слишком много помогают бедным и т.д. Политическая позиция среднего советского эмигранта находится где-то между барри Голдуотером и ку-клукс-кланом.

Политические взгляды Ильфа—Петрова и Марка По-повского прямо противоположны, но кое-что осталось неизменным — а именно желание научить «простодуш-ных американцев», объяснить им, как все обстоит на са-мом деле, твердое убеждение, что «мы» лучше знаем, как им обустроить их страну, где все делается не так, как надо. В самой крайней форме это желание выразил один знако-мый эмигрант:

— Америка — неплохая страна. Хорошо бы только аме-риканцев оттуда выгнать и нашими ребятами заселить.

2010

Вера и правда

167


После антисталинской речи Хрущева на ХХ съезде советские граждане разделились на тех, кто был шо-кирован, и тех, кто утверждал, что все знал и пони-

мал с самого начала. Возникла своеобразная иерархия рано и поздно прозревших. естественно, западные сталинисты занимали в этой иерархии самую нижнюю ступень. От нас скрывали правду, считали прозревшие, а у них на западе был доступ к любой информации, и все равно они, идио-ты, попались на удочку сталинской пропаганды. Многие из западных сталинистов идиотами, безусловно, не были. Что же все-таки привлекло их к сталину и к советскому сою-зу? как изменились их взгляды после визита в ссср? как сложилась их судьба потом? Из множества книг 1930-х го-дов об ссср рассмотрим две самые известные — Андре жида и Лиона Фейхтвангера.

жид приезжал в Москву в 1936 году, Фейхтвангер в 1937-м. Оба представляли собой меньшинства: один — французский гомосексуалист, другой — немецкий еврей. Оба придерживались левых взглядов. Оба хотели найти в советском союзе решение проблем, которые беспокоили их у себя дома: растущее неравенство, ограничение интел-лектуальной свободы в условиях капитализма и нацизма, частная собственность как препятствие для рациональной организации хозяйства, преследования этнических и сек-суальных меньшинств. до поездки оба были настроены просоветски. По возвращении взгляды жида поменялись радикально. Взгляды Фейхтвангера остались неизменными практически до его смерти в 1958 году.


168


169

Мотивы приезда в сссрВ 1920–1930-е годы люди приезжали (или возвращались)

в ссср по самым разным мотивам. Одной из причин, по-ставившей ссср в центр внимания левонастроенных ин-теллектуалов европы, была беспрецедентная экономиче-ская депрессия конца 1920-х годов, охватившая и европу, и Америку. Laissez faire капитализма был дискредитирован, государственное вмешательство в экономику казалось не-избежным. Альтернатив было три: национал-социализм, экономическая модель кейнса, взятая на вооружение руз-вельтом, и сталинский вариант марксизма. Последний ка-зался более привлекательным, потому что был адресован человечеству, а не избранной группе, по крайней мере на словах.

Мотивом приезда могло быть личное обогащение, как, например, в случае Алексея толстого, который с гордо-стью рассказывал потом бунину: «у меня целое поместье в Царском селе, у меня три автомобиля… у меня такой набор драгоценных английских трубок, каких у самого ан-глийского короля нету…» Мотивом могла быть мода, как в случае английского поэта стивена спендера: «социализм был вариантом модернистского поведения, которое хоро-шо сочеталось с красным галстуком и бородой бернарда Шоу». Это могла быть расовая или этническая дискрими-нация, как в случае американских негритянских актеров Поля робсона и Вейланда родда; во многом это относилось и к Фейхтвангеру, который видел в ссср силу, противосто-ящую растущему антисемитизму в европе. Мотивы могли быть и чисто личными, как в случае Вальтера беньямина, который приехал в ссср в 1926 году, главным образом чтобы повидаться с латышской коммунисткой Асей Лацис,


170

но при этом пытался встроиться в коммунистическую си-стему, строя планы стать зарубежным корреспондентом какой-либо из советских газет, написав статью в советскую энциклопедию (отвергнутую) и даже обдумывая, не всту-пить ли ему в партию.

Мотивом могли стать поиски альтернативной религии теми, кто по каким-то причинам выпал из лона церкви. Привлекательность сталинского коммунизма для бывших верующих, как афористично заметил английский философ (и член парламента) ричард Гроссман, состояла в том, что он «требовал от человека всего, не предлагая взамен ни-чего… Отдавая душу суровым законам кремля, новооб-ращенный испытывал примерно такое же эмоциональное освобождение, какое католицизм давал интеллектуалу, из-мученному бременем свободы».

Обращение Андре жида в коммунистическую веру от-носилось именно к этой категории. «Не Маркс привел меня к коммунизму, — писал он. — Я пытался его читать, но безуспешно». его привела любовь. Эпиграф, который он выбрал для своей первой книги о советском союзе, по-казателен, это гомеровский гимн богине деметре, кото-рая, чтобы превратить младенца в бога, клала его на рас-каленные головни. Царица Метанейра ворвалась в комнату и спасла ребенка, потеряв тем самым бога. Эпиграф адре-сован критикам советского союза: не заботьтесь о «сле-зинке замученного ребенка», речь идет о рождении ново-го божества.

Но уже к концу первой книги, а в еще большей степени во второй Андре жид сам в каком-то смысле превращает-ся в богоубийцу царицу Метанейру. Он разочарован в но-вом божестве. «сомневаюсь, — пишет он, — чтобы в ка-кой-либо другой стране мира, даже в нацистской Германии,


171

человеческая мысль была бы более порабощена, запугана и терроризирована». Возмущенный сталинскими судеб-ными процессами, он проводит свой собственный судеб-ный процесс — над советским союзом — и находит его виновным. Перед поездкой он писал, что готов принести в жертву свою жизнь ради победы ссср. теперь ему при-ходится принести в жертву ссср, чтобы хоть как-то со-хранить прежнюю веру.

Отношения жида с ссср отчасти напоминают его от-ношения с женой, описанные в автобиографической пове-сти «Мадлен». с одной стороны, Мадлен — его единствен-ная любовь, ради нее он готов отдать жизнь. с другой она идеальный бесплотный дух, лишенный тела, а потребности плоти он мог удовлетворять только с мужчинами. богатство и плотские радости он считал грязными, а религиозную аскетическую жену — святой. В ссср он надеялся увидеть похожий аскетизм. когда же он увидел в новых советских домах для элиты специальные «комнаты для прислуги», и в еще большей степени, когда узнал, что у Михаи ла коль-цова три автомобиля (как и у толстого), две квартиры и три жены (официально одна), он увидел в этом ту самую грязь, от которой бежал.

Пуританка Мадлен была шокирована его книгами — неявно присутствующей там гомоэротикой и явным ате-измом — и перестала их читать. В ссср его книги тоже перестали читать — они были запрещены. Особенно был возмущен Михаил кольцов. На международном съезде пи-сателей в Испании в 1937 году (за год до ареста) он забав-лял коллег блестящими импровизированными пародиями на книгу жида.

Обращенные в коммунистическую веру западные ин-теллектуалы сталкивались с разрывом между теорией


172

коммунизма и неприятными фактами советской реально-сти. По существу, они имели дело с той же самой пробле-мой, что и св. Павел или св. Августин: как соединить веру и разум. Позиция тертуллиана — credo quia absurdum est — была для них недоступна уже хотя бы потому, что они при-няли марксизм в качестве научной теории. Им приходилось строить сложные умозрительные схемы, чтобы разделять теорию и советскую реальность. как писал Артур кёстлер, они были похожи на акробатов, удерживающих диалекти-ческий баланс на натянутой проволоке, находясь в неесте-ственных позах. В любой момент туго натянутая проволока могла лопнуть. для анархиста Александра беркмана этим моментом стал расстрел восставших кронштадтских ма-тросов большевиками в 1921 году. для самого кёстлера — вид флагов со свастикой, украсивших московский аэро-дром по случаю приезда риббентропа в 1939 году, и в еще большей степени нацистский гимн Horst Wessel Lied, ис-полненный тогда же ансамблем красной Армии. для Ан-дре жида, возможно, это были не только начальственные привилегии, но и советские законы о запрещении абортов и об уголовной ответственности за гомосексуализм, при-нятые в 1930-х годах.

для Лиона Фейхтвангера, который приехал в Москву через год после жида и наблюдал примерно те же факты, этот момент так и не наступил. Многие страницы в его книге — прямая полемика с книгой жида. тот не смог, считал Фейхтвангер, подняться выше мелких практиче-ских неудобств московской жизни, подчинить свои эмоции разуму. Весь советский эксперимент казался Фейхтванге-ру построенным на рациональных принципах. Он приво-дит официальные советские статистические данные о том, что советские люди питаются лучше, чем жители Италии


173

и Германии. усомниться в точности этой статистики ему не приходит в голову — если государство основано на идеях разума, то, ясное дело, оно не опустится до мелкой подта-совки фактов.

есть свидетельства, что мотивы, по которым Фейхтван-гер стал апологетом сталина, тоже носили материальный характер. Несколько лет назад литературовед Марк Поляков рассказал мне о своем дальнем родственнике по имени Гер-ман Чайковский. В 1937 году тот служил в НкВд. Высокий, с прекрасными манерами и блестящим знанием немецкого языка, он был приставлен к Фейхтвангеру как переводчик. «Не спускай с него глаз, — была дана ему инструкция, — и за-писывай всех, с кем он встречается». Через три дня началь-ник вызвал Германа и сказал: «Все. Можешь за ним больше не следить. еще две-три инкунабулы, и он наш».

Инкунабулами (от латинского слова, означающего «ко-лыбель») называют книги, напечатанные после изобретения Гуттенберга, но до конца XV века. Ценность их бесконечна. Фейхтвангер же, как известно, был фанатичным библиофи-лом. Можно предположить, что подлинность подаренных ему в Москве инкунабул помогла ему поверить в подлин-ность сталинской статистики.

даже если эта история достоверна1, она не исчерпывает всех мотивов поведения Фейхтвангера. В его книге «Лже-Нерон», написанной незадолго до визита в Москву, речь идет о бывшем рабе, выдающем себя за умершего импера-тора Нерона. сенатор Варрон, описанный Фейхтвангером с явным сочувствием, цинично решает поддержать лже-Нерона, служащего ему пешкой в сложной политической

1 ее убедительно опровергает немецкая исследовательница: Hartmann A. «Ich kam, ich sah, ich werde schreiben». Lion Feuchtwanger in Moskau 1937. Eine Dokumentation. Wallstein Verlag, 2017.


174

игре. Чтобы убедить толпу, что Нерон настоящий, Варрон вместе со своими союзниками — умными восточными царями Филиппом, Малуком и Артабаном, которые тоже описаны Фейхтвангером с симпатией, — придумывает ко-варный план: взорвать шлюзы евфрата и обвинить в этом христианских фанатиков. «Чем грубее ложь, — говорит один из сообщников Варрона, — тем скорее люди в нее по-верят». Варрон с ним соглашается.

Это книга о конфликте между умным меньшинством (любитель Востока сенатор Варрон и его союзники) и ту-пым большинством (примитивные римские солдаты и чи-новники). там нет хороших и плохих, только умные и глу-пые. Похоже, что Фейхтвангер рассматривал ситуацию в россии в тех же терминах: изощренный восточный царь (грузин или осетин) сталин придумывает коварный план устроить несколько актов саботажа и обвинить в них марк-систских фанатиков, чтобы убедить толпу, что он и есть настоящий император. В той политической игре, которую вел сам Фейхтвангер (лавируя между нацизмом и капита-лизмом), гораздо умнее, как ему казалось, было поддержать восточного претендента.

«Мировая история мне всегда представлялась великой длительной борьбой, которую ведет разумное меньшин-ство с большинством глупцов, — написал он в предисло-вии к книге о Москве. — В этой борьбе я стал на сторону разума, и потому я симпатизировал великому опыту, пред-принятому Москвой, с самого его возникновения».

Москва в 1937 годужид и Фейхтвангер застали страну в процессе ради-

кальной трансформации. В 1924 году страна получила но-вое имя — союз советских социалистических республик.


175

Москва. 1932 год


176

теперь это была единственная страна в мире, чье название не имело географических и национальных ограничений. В 1937-м была принята новая конституция и создан новый герб. была, по существу, переписана ее история — теперь она сводилась к краткому курсу истории ВкП(б).

Гражданская война в Испании (1936–1939) отдали-ла разрыв с советским коммунизмом для многих запад-ных интеллектуалов. Публично выступить против сссрв этой ситуации означало бы встать на сторону Франко и Гитлера. Официально советским гражданам было за-прещено участвовать в этой войне. Постановление со-внаркома от 20 февраля 1937 года гласило: «Гражданам ссср запрещается выезд в Испанию для участия в про-исходящих в Испании военных действиях… Выезд в Ис-панию разрешается только тем гражданам ссср, кото-рые докажут, что они направляются туда для целей, не составляющих нарушения пунктов 1 и 2». В Испании, как известно, воевал Михаил кольцов и был потом описан Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол» под име-нем каркова. Видимо, кольцову удалось доказать, что он едет туда для других целей. Не исключено, что он и ехал для других целей.

тридцатые годы были временем радикальной урбани-зации в россии. считается, что темпы урбанизации в это время были самыми высокими за всю историю человече-ства. В Москву переселились миллионы крестьян. Этот процесс был вызван, во-первых, коллективизацией и го-лодом в деревне, во-вторых, массовым террором в горо-дах, результатом которого были освобождающиеся рабочие места и жилое пространство. И этнический состав город-ского населения, и облик самих городов заметно менялись. «движение миллионов масс, — писал Василий Гроссман


177

в романе “Все течет”, — привело к тому, что светлоглазые и скуластые районные люди заполнили улицы Ленинграда, а в лагерных бараках то и дело встречались Ивану Григо-рьевичу картавые печальные петербуржцы».

Новое население Москвы принесло с собой новый образ жизни, а новый образ жизни потребовал нового облика города. Москва должна была теперь стать «сто-лицей европейского типа». с «азиатским» характером города, описанным заморскими путешественниками, на-чиная с Олеария и кончая Артуром кёстлером, должно было быть покончено. При этом методы вестернизации оказались достаточно восточными. Превратить Москву в европейский город должна была вода. Москва украси-лась сотней фонтанов и — через разветвленную систему каналов — стала «портом пяти морей». Иран и иранская система орошения были объявлены одним из архитектур-ных образцов для подражания.

ко времени визитов жида и Фейхтвангера реконструк-ция Москвы была в полном разгаре. Полным ходом шло проектирование дворца советов. сносились и передвига-лись дома на улице Горького. была закончена первая линия метро, заканчивалось строительство второй. Продолжа-лось строительство сельскохозяйственной выставки. Эта выставка должна была показать расцвет коллективизиро-ванного сельского хозяйства и символически накормить страну, истощенную голодом 1930-х годов.

символической выставкой городского хозяйства стал сам город Москва. Подземные дворцы метро и гранитные набережные Москвы-реки должны были убедить жителей Москвы, более 60% которых жило в коммунальных квар-тирах, что, как сказал сталин, «жить стало лучше, жить стало веселей».


178

Фейхтвангер принял всю эту символику за реальность. Впрочем, не исключено, что это был всего лишь символи-ческий жест принятия этой символики за реальность. Он посетил строящуюся выставку, где ему показали модель будущей Москвы. «стоишь на маленькой эстраде, — писал он, — перед гигантской моделью, представляющей Москву 1945 года, Москву, относящуюся к сегодняшней Москве так же, как сегодняшняя относится к Москве царской, которая была большим селом. Модель электрифицирована, и все время меняющиеся голубые, зеленые, красные электриче-ские линии указывают расположение улиц, метрополитена, автомобильных дорог, показывают, с какой планомерно-стью будут организованы жилищное хозяйство и движе-ние большого города».

его реакция на Генеральный план реконструкции Мо-сквы безоговорочно восторженная: «Никогда еще город с миллионным населением не строился так основательно по законам целесообразности и красоты, как новая Мо-сква. бесчисленные маленькие вспыхивающие точки и ли-нии показывают: здесь будут школы, здесь больницы, здесь фабрики, здесь магазины, здесь театры. Москва-река будет проходить здесь, а здесь пройдет канал Волга—Москва. тут будут мосты, а здесь под рекой пройдет тоннель, там про-тянутся пути для подвоза продовольствия, а вот здесь — для всякого рода другого транспорта, отсюда будем регу-лировать водоснабжение города, отсюда электроснабжение, а тут будет теплоцентраль».

На Андре жида, напротив, архитектура Москвы — и старая, и новая — произвела удручающее впечатление: «здания, за редким исключением, уродливы (и не только современные) и совершенно не гармонируют друг с дру-гом». Проект дворца советов показался ему абсурдным:


179

«Несмотря на суровые условия, деньги тратятся на возве-дение дворца советов (давно ликвидированных советов). сооружение высотой 415 метров, увенчанное статуей Ле-нина высотой около 70 или 80 метров, сделанной из не-ржавеющей стали, один палец, как говорят, должен быть длиной 10 метров. десятиметровый палец у человеческой фигуры в 70–80 метров? будем надеяться, что Ленин по крайней мере сидит».

когда политический выбор уже сделан — признать или не признать советский союз спасителем запада, — два пи-сателя начинают по-разному видеть красоту и уродство. для Андре жида весь предметный мир, с которым он стал-кивается в Москве, уродлив: «товары производят отталки-вающее впечатление. Начинаешь думать, что их сознательно сделали непривлекательными, чтобы люди покупали толь-ко самое необходимое». заявление неожиданное по свое-му антиаскетизму, ведь еще совсем недавно жид был готов отдать жизнь ради идеи коммунизма.

Фейхтвангер увидел в предметном мире Москвы «кра-соту», «логику» и функциональность». Особенно ему по-нравились настольные лампы, канистры для керосина, граммофоны и фотоаппараты. Можно предположить, что фотоаппараты, понравившиеся Фейхтвангеру, были мар-ки ФЭд (от Феликс Эдмундович дзержинский), изготов-лены они были трудкоммуной НкВд имени все того же дзержинского.

Процессы над «вредителями»борьба со шпионами и вредителями достигла к 1937 году

одной из своих высших точек. 23 января 1937 года начал-ся процесс «антисоветского троцкистского центра». Че-рез семь дней после процесса большинство обвиняемых


180

было расстреляно. радек умер в лагере несколько лет спу-стя. Алексей толстой, как он поступал в связи и с преды-дущими, и последующими процессами, приветствовал его исход из своего поместья в Царском селе в передовой га-зетной статье.

Хотя политические процессы начались не в 1937 году, именно процесс «антисоветского троцкистского центра» привлек международное внимание, поскольку среди обви-няемых был хорошо известный на западе карл радек. для многих западных интеллектуалов именно этот процесс ока-зался поворотным в их отношении к ссср — его инсце-нированность была слишком очевидной. Лион Фейхтван-гер же лично посетил этот процесс и пришел к выводу, что обвиняемые действительно были шпионами: «когда я уви-дел и услышал Пятакова, радека и их друзей, я почувство-вал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что го-ворили подсудимые и как они это говорили. если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда».

Во время встречи со сталиным он заговорил о карле радеке. «Вы, евреи, — сказал сталин, — создали бессмерт-ную легенду, легенду о Иуде». Фейхтвангер растрогался: «как странно мне было слышать от этого обычно такого спокойного, логически мыслящего человека эти простые патетические слова».

Ирония судьбы состоит в том, что именно карл радек был тем человеком, который прочел статью Вальтера бенья-мина о Гете и дал ей уничтожающий отзыв, чем в какой-то степени ускорил отъезд беньямина из россии и, возможно, спас его от лагеря. раздражение у радека вызвал тот факт, что понятие «классовая борьба» повторялось у беньямина


181

на каждой странице, как показалось радеку, по десять раз. Одиннадцать лет спустя радек расплачивался за свою не-дальновидность: оправданием политических процессов была именно идея «обострения классовой борьбы по мере приближения к социализму»; она же была главным вкла-дом сталина в теорию марксизма.

Андре жид не поверил в подлинность процессов. По-литическая атмосфера Москвы описана им так: «каждый подозревает всех и вся. Невинный разговор детей может оказаться гибельным. При детях не говорят вслух. Все сле-дят за всеми». Он несколько раз встретился с бухариным, который уже становился опальным. когда они виделись по-следний раз, бухарин попросил о встрече наедине. Михаил кольцов услышал это, отвел бухарина в сторону и что-то сказал ему. «Не знаю, что именно он ему сказал, — пишет жид, — но больше за всю поездку я бухарина не видел».

Оба, бухарин и кольцов, были арестованы в 1938 году. бухарин был расстрелян сразу после процесса, кольцов — в 1940 году.

книги жида и Фейхтвангера в холодной войнеАндре жид был горд, что советским властям не удалось

«купить» его, что, потратив массу денег на организацию его поездки по стране (с неслыханной по тем временам ро-скошью), им так и не удалось «запудрить ему мозги». Че-рез двенадцать лет ему довелось участвовать в значитель-но более изощренной попытке повлиять на политический климат в мире, и на этот раз он не заметил, что им мани-пулировали. Отрывки из его книг о россии были напечата-ны в сборнике «Несостоявшееся божество» (The God That Failed). как выяснилось позднее, сборник финансировался и распространялся на деньги Цру.


182

роль Цру в культурной войне с коммунизмом подробно описана в книге английской журналистки Фрэнсис стонор сондерс «кто заплатил флейтисту?» (Who Paid the Piper?).Это книга о людях, которые разочаровались в советском союзе. сондерс разочарована в их разочаровании. у нее нет, разумеется, иллюзий по поводу сталинского режима, но ей кажется, что, если выяснить, кто за что заплатил, это может радикально изменить интеллектуальную историю XX века. Анализ морально-философской драмы с такими участниками, как Артур кёстлер, джордж Оруэлл, Анд-ре жид, Ханна Арендт, Исайя берлин, сведен в ее книге к речи общественного обвинителя, не брезгующего никаки-ми средствами, чтобы очернить облик обвиняемого: Артур кёстлер был «насильником», композитор Николай Набоков (двоюродный брат Владимира) унаследовал «лицемерие» от своего отца, американский журналист Ирвинг кристол был «политическим невротиком». Можно предположить, что если бы сондерс пришлось писать книгу о Фрэнсисе бэконе, она сосредоточила бы свое внимание на взятках, которые тот брал, а его философию оставила бы в стороне как нечто не столь существенное.

сондерс и другие критики Цру возмущены финансо-вым участием этой организации в холодной войне в об-ласти культуры. При этом миллионы долларов, которые вложил в эту войну кГб (одна американская компартия получала около миллиона долларов в год), не вызывают у них сильных эмоций. за этим видится поза некоторого западного высокомерия: ничего хорошего от восточных варваров мы и не ожидали, но наши должны были вести себя приличнее.

книга «Москва, 1937 год» и встреча со сталиным силь-но повредили репутации Фейхтвангера в Америке, куда он


183

эмигрировал во время войны. его постоянно допрашивали в Фбр, и ему до самой смерти так и не дали американского гражданства. как ни странно, его судьба в россии сложи-лась не лучше. «Москва, 1937 год» была вскоре изъята из библиотек, а в 1947 году в разгар кампании против «космопо-литов» журнал «Новый мир» назвал его агентом англо-аме-риканского империализма. среди прочих обвинений автор статьи, Миллер-будницкая, упрекала его за «полную и аб-солютную свободу в обращении с историческими факта-ми и исторической истиной». Любопытно, что и на западе его были склонны упрекать в том же: он принес в жертву истину ради политических целей. В конце концов Фейхт-вангер был отвергнут практически всеми: нацистами, ста-линистами и антисталинистами.

Не исключено, что так понравившаяся Фейхтвангеру фраза сталина (цитирующего крылова) «услужливый ду-рак опаснее врага» относилась к нему самому.

В статье упомянут и Андре жид. Имея в виду название одного из его романов «Фальшивомонетчики», Миллер-будницкая назвала его «фальшивомонетчиком культуры и морали, непревзойденным виртуозом лжи и черной кле-веты». досталось и другим писателям анти-сталинистам: «дорого заплатили эти писатели за их поддержку и рекламу Америкой: они пошли на отречение от своего народа и от-ечества, от высокого звания представителей европейской культуры во имя раболепного служения американским экс-пансионистам».

если бы не патетический тон, последняя фраза удачно вписалась бы в книгу Фрэнсис стонер сондерс.

Отметим в скобках, что произведения Андре жида удо-стоились осуждения не только советской пропагандой, но и католической церковью. 2 апреля 1952 года папа Пий


184

XII подписал декрет, по которому все книги жида вноси-лись в список запрещенных. Язык этого декрета заставляет вспомнить советские постановления 1940-х годов: «жид на-поминает расина, страдающего бессилием, холодного, скуч-ного. его музыка на первый взгляд кажется совершенной, но поставленной на службу извращенному воображению, бесконечному безверию, грязному бесплодию». Не будем забывать, что «бессильный», «холодный» и «бесплодный» — главные эпитеты сталинской эпохи по отношению к искус-ству 1920-х годов.

В 1955 году главный редактор «Огонька» Анатолий соф-ронов с группой советских писателей посетил Фейхтвангера в его затерявшейся среди лос-анджелесских холмов вилле «Аврора». Американский госдепартамент сначала возражал против этого визита, потому что подозревал Фейхтвангера в сочувствии к «красным». софронов с гордостью отвечал чиновникам: «для нас он просто один из самых крупных писателей, живущих сейчас на земле… так что мы настаи-ваем!» разумеется, к этому времени сталин вот уже два года лежал рядом с Лениным в мавзолее, Хрущев уже пи-сал тезисы своей речи на XX съезде, и авторы типа Мил-лер-будницкой уже выглядели ископаемыми.

— Читают мои книги сейчас в советском союзе? — спросил Фейхтвангер во время встречи.

— еще бы! — ответили ему. — только недавно вышел перевод «Гойи». Издательство собирается перевести вам гонорар.

— Что же, — сказал Фейхтвангер, — тогда я смогу ку-пить немного редких книг.

В сталинскую эпоху потребление было символическим. Хлеба, выставленные на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, были в состоянии накормить всю страну, почти


185

как пять хлебов, которыми Иисус накормил пять тысяч че-ловек. Инкунабулы выдавались в обмен на любовь писате-ля к власти. теперь же писателю собирались заплатить ре-альные деньги (заплатили ли их на самом деле, не так уж важно), а редкие книги надо было покупать.

Это конец эпохи.

2003


186

Москва глазами француза

Великий французский фотограф Анри картье-брес-сон и его жена, яванская танцовщица ратна Мохини, всегда мечтали съездить в ссср. После смерти ста-

лина они решили, что теперь это будет возможно и даже не исключено, что ему позволят фотографировать людей на улицах Москвы. В ноябре 1953 года они заполнили визовые анкеты и для убедительности приложили недавно изданный альбом фотографий картье-брессона с обложкой, выпол-ненной Матиссом. По-французски он назывался Images à la sauvette (в вольном русском переводе «скрытой камерой»), а американское издание называлось The Decisive Moment.

Восемь месяцев никакого ответа не было, и они уже решили, что ничего не получится. за эти восемь месяцев в мире произошло много событий. Французская армия потерпела поражение на перевале Манг-Янг во Вьетнаме. В Америке вышел первый номер журнала «Плейбой» и на-чалось цветное телевещание. В ссср расстреляли Лаврен-тия берию, отпраздновали 300-летие воссоединения укра-ины с россией, подарили украине крым и почти закончили перестройку ВсХВ в стиле «архитектурных излишеств» — успели закончить за три месяца до постановления об от-мене «архитектурных излишеств».

6 июля 1954 года картье-брессонам внезапно позвонили из советского консульства и сказали, что визы готовы.

— А когда мы можем выехать? — спросили они.— когда хотите.


187

ВСХВ. 1954. Фото Анри Картье-Брессона


188

единственное ограничение — все пленки должны быть проявлены в Москве. Не веря в качество советских хими-катов, Анри бросился покупать все необходимое в Пари-же. было еще одно опасение: французские друзья пред-упреждали, что в россии фотографировать можно только по специальному разрешению. Это могло лишить смысла всю поездку.

к счастью, все оказалось намного проще. Им дали пере-водчика, который показался им «очень доброжелательным и эффективным». сама Москва была неожиданным откры-тием. с точки зрения фотожурналистики, считал Анри, «туда еще не ступала нога человека». Это было, мягко го-воря, преувеличением — его друг и партнер по агентству Magnum роберт капа, фотограф венгерского происхожде-ния (его настоящее имя Эндре Фридман), посетил сссрвместе с джоном стейнбеком на семь лет раньше. книга стейнбека с фотографиями капы «русский дневник», вы-шедшая в 1948 году, несомненно повлияла на желание Анри посетить ссср.

Вышедший в 1955 году альбом картье-брессона «Люди Москвы» разбит на восемь разделов: кремль, улица, мага-зины, промышленность и строительство, метро, музеи, ре-лигия, день спорта, ВсХВ, развлечения, зрелища и моло-дежь. Первое, что бросается в глаза, отсутствие политики. как и во всех других его поездках по миру, картье-брессо-на интересуют люди, выражения их лиц, отношения друг с другом, скрываемые и выраженные чувства, язык жестов. даже когда в кадр попадают лозунги или портреты вож-дей, они оказываются полностью лишенными идеологиче-ского содержания.

два десятилетия спустя появится соц-арт, где худож-ники тоже будут деидеологизировать лозунги и портреты,


189

но эта деидеологизация возможна лишь там, где художник и зритель изначально погружены в идеологическое про-странство. Хотя Эрик булатов говорил, что в своей карти-не «улица красикова» (1977) он «хотел показать советскую жизнь так, как она есть, без выражения к ней какого-либо отношения», для зрителей, выросших в ссср, невозмож-но было в 1977 году полностью выйти за рамки идеологи-ческого поля. Не случайно его картина в советское время официально не выставлялась, цензура видела в булатове разрушителя идеологии.

На первый взгляд картина «улица красикова» и фото-графия картье-брессона «В Ленинской библиотеке» постро-ены по одному принципу: в бытовую сцену введен портрет Ленина (в одном случае вместе со сталиным). В живописи

Анри Матисс. Обложка книги Картье-Брессона


190

булатова Ленин и пешеходы двигаются в противоположных направлениях. Это конфликт, внезапное столкновение двух миров, находящихся в разных измерениях. В фотографии картье-брессона конфликта нет. девочки, погруженные в чтение, не смотрят на вождей, но они ощущают их при-сутствие. Ленин поднял руку, как бы благословляя школь-ниц своей известной фразой «учиться, учиться и учиться». Вся сцена излучает мир и покой.

картье-брессон пришел в фотографию из живописи сюрреализма, но, следуя совету роберта капы, стремился избежать ярлыка фотографа-сюрреалиста и, по существу, стал основоположником фотожурналистики. Их с капой подходы во многом совпадают, оба стараются поймать уни-кальный момент, the decisive moment, но у картье-брессона чувствуются годы занятий живописью, его композиции без-упречны. Это особенно удивительно, учитывая что боль-шую часть жизни он снимал одной и той же старой камерой Leica с одни и тем же объективом. Он никогда не кадриро-вал снимков при печати, демонстративно оставляя черную рамку от неэкспонированной части негатива. единственное, что он изменил в своей камере — закрасил черной краской все блестящие детали, чтобы привлекать меньше внимания при «партизанской» съемке. Этим техническим минимализ-мом картье-брессон радикально отличался от своего друга. В поездку по россии со стейнбеком в 1947 году капа вез такое количество контейнеров с оборудованием, что в са-молете ему пришлось доплатить за перевес 300 долларов ($ 3250 в сегодняшних деньгах).

каждый снимок картье-брессона — это мини-драма, зерно, из которого мог бы вырасти рассказ или кинофильм. две девушки на остановке трамвая. На них смотрят прохо-дящие мимо два бравых офицера, похоже, что девять лет


191

назад они были бы слишком молоды, чтобы воевать. Не-трудно дополнить эту фотографию диалогом и завязыва-ющимся романтическим сюжетом.

девочка с мамой в магазине одежды. Отец, скорее всего, один из шести миллионов погибших на фронте. Мать смо-трит на модное платье, которое ей не по карману. девочка смотрит в сторону и думает о чем-то своем. Об отце?

две девочки с полотенцами в подмосковном пионерском лагере. После дневного сна, пишет Анри, они должны про-демонстрировать чистые руки, иначе им не дадут молока. сзади них на плакатах добрые дяди — фотограф видит их глазами девочек. сами девочки с интересом и чуть насто-роженно смотрят на иностранца с фотоаппаратом. Одна из них говорит «здрасьте» — единственное русское слово, которое Анри уже научился понимать.

Панно «Воссоединение украины с россией» на станции метро «киевская» (его, кстати, недавно отреставрирова-ли к 60-летию 300-летия). На панно смотрят два челове-ка в черном. еще один, в сером, выходит из кадра. Один черный — в сапогах и шароварах. Можно предположить, русский и украинец смотрят на панно и каждый думает о чем-то своем. И снова никакого соц-арта, никакой по-пытки нейтрализовать пропагандистское панно, потому что пленка, которой пользуется картье-брессон, нечувстви-тельна к пропагандистскому излучению.

Главное открытие: листая книгу «Люди Москвы», еще раз понимаешь, как много фотографии рассказывают о фо-тографе. В случае картье-брессона это рассказ о человеке, внимательном ко всем людям планеты и достаточно равно-душном к их идеологическим разногласиям.

2014


192

Война и выставки

В 1930-х годах советская политика резко разделилась на внутреннюю и внешнюю. Внутренняя политика бы-ла поворотом на 180° от идеологии 1920-х. Лозунги

«международной солидарности трудящихся» уступили ме-сто призывам к «построению социализма в одной отдельно взятой стране», что на деле означало сакрализацию границ, восстановление иерархии и имперской символики, возрож-дение фундаментализма в области морали и эстетики и, на-конец, физическое уничтожение оппозиции.

Во внешней политике революционная фразеология со-хранялась, что видно хотя бы из материалов седьмого конгресса коминтерна, проходившего в Москве в июле 1935 года. Именно в это время была сделана попытка соз-дать международный Народный Фронт, цели которого включали: победу над фашизмом во всем мире, усиление международной классовой солидарности и создание меж-дународного сообщества интеллигенции.

Идеологическая раздвоенность становится особенно на-глядной, если посмотреть на две выставки, работа над ко-торыми началась практически одновременно, в 1935 году. Это Всесоюзная сельскохозяйственная выставка в Москве и советский павильон на Парижской всемирной выставке 1937 года. Одна была рассчитана на внутреннее потребле-ние, другая — на внешнее.

15 мая 1935 года умер казимир Малевич, практиче-ски забытый и вычеркнутый из истории искусства. Эпоха


193

русского авангарда кончилась. Невнятные принципы соц-реализма стали обязательной нормой во всех областях творческой деятельности. за три года до этого Николай Милютин, автор Линейного города и соавтор дома Нар-комфина, уже предупреждал о «троцкистской сущности формализма-рационализма» и о «механистической сущно-сти конструктивизма-функционализма». Некоторые архи-текторы, близкие к авангарду, были арестованы и в конце концов погибли, как, например, Михаил Охитович и со-ломон Лисагор.

В день смерти Малевича сталин произнес речь на от-крытии первой линии московского метро. В архитекту-ре первых станций какие-то отголоски предыдущей эпо-хи еще сохранялись (входы в станции «красные ворота» и «дзержинская»), но в целом с архитектонами Малевича эта архитектура имела мало общего. Официальной при-чиной строительства метро «ударными методами» было решение транспортных проблем. Неофициальной — соз-дание гигантского бомбоубежища. Через шесть лет, во время бомбежек Москвы, метро спасло жизни многим москвичам.

В 1935 году беспрецедентный голод, вызванный коллек-тивизацией, все еще продолжался. В правительственных указах появлялись неожиданные требования: запретить кастрацию племенных баранов, начать кампанию кролико-водства, обеспечить рабочих лопатами, вилами, граблями и сапками. Недостижимый до сих пор союз рабочих и кре-стьян, талантливо изображенный Верой Мухиной в Париже, был в какой-то мере реализован временным превращением рабочих в крестьян.

Официальной целью коллективизации было уничто-жение кулачества как класса. По существу, в деревне была


194

повторена война бедных против богатых, которая про-изошла в городах на десять лет раньше, следуя ленинско-му лозунгу «грабь награбленное». По мере того как ката-строфические последствия коллективизации становились очевидными, значение многих слов стало меняться. слова «бедный» и «богатый» поменяли свой смысл на противо-положный, «бедными» стали культура и искусство пре-дыдущей эпохи, сталинская эпоха стала гордиться своим «богатством». В области экономики положительный смысл приобрело слово «зажиточный». В январе 1934 года сталин

Противостояние павильонов СССР и Германии на Парижской выставке 1937 года


195

попытался объяснить этот переворот в сознании: «Путани-ца во взглядах у отдельных членов партии насчет бедноты и зажиточности есть отражение взглядов наших левацких головотяпов, идеализирующих бедноту, как извечную опо-ру большевизма при всех и всяких условиях». Наша рево-люция, добавил он в 1935 году, дала народу «возможность зажиточной и культурной жизни», поэтому «жить стало веселее».

решение проблемы продовольствия виделось в создании особой группы «колхозников-ударников». На Втором все-союзном съезде этих колхозников-ударников было принято решение построить к 1937 году Всесоюзную сельскохозяй-ственную выставку сроком на сто дней, чтобы продемон-стрировать «зажиточность» и «веселье» новой жизни. По аналогии с построением социализма в одной стране голод должен был быть ликвидирован на огороженной терри-тории выставки, почти как пародия евангельской притчи о пяти хлебах.

В дополнение к изобилию выставка должна была проде-монстрировать военную мощь ссср. Экспозиция Главного павильона по замыслу должна была заканчиваться «обо-ронной темой». Главная идея формулировалась так: «у нас есть что защищать, есть кому защищать и есть чем защи-щать». тут возникло некоторое противоречие с историче-ским разделом павильона, где по предложению Эль Лисиц-кого предполагалось выставить лозунги 1917 года и среди них лозунг «долой войну!». В 1917 году большевики боро-лись с лозунгом «Оборона отечества», противопоставляя ему лозунг «долой войну!». В 1935-м все стало наоборот, оборонная тема стала главной, а пацифизм объявлен бур-жуазным предрассудком.


196

Выставка должна была открыться 1 августа 1937 года, через два месяца после открытия Парижской всемирной. работа двигалась медленно, срок открытия перенесли на год. к этому времени борьба с оппозицией и показательные процессы достигли апогея. В марте 1938-го был расстрелян

Варианты входа на ВСХВ: 1—2. Олтаржевский; 3. Поляков; 4. Мельчаков; 5. Неканонический серп и молот Олтаржевского


197

нарком земледелия Михаил Чернов. его сменил роберт Эйхе, который был арестован через несколько месяцев по-сле назначения и впоследствии тоже расстрелян. Главный архитектор выставки Вячеслав Олтаржевский был аресто-ван, его заменил сергей Чернышев, а позднее Анатолий жуков. Олтаржевский, к счастью, выжил и после войны работал над сталинскими высотками и даже получил ста-линскую премию.

срок открытия был перенесен еще на год. Главный вход, который проектировал Олтаржевский (в соавторстве с не-мецким архитектором, имя которого не сохранилось), был отвергнут за недостаточную монументальность. «Главный вход, — писал инженер выставки сергей Алексеев, — не создавал впечатления главного входа на выставку, а имел вид решетчатого забора». Фундаменталистская эстетика требовала торжественности. Вместо снесенного модернист-ского входа Олтаржевского Леонид Поляков построил трех-пролетную триумфальную арку.

Интересна эволюция проекта Полякова. самый первый вариант — это нечто среднее между пилонами уничтоженно-го входа Олтаржевского и, как ни странно, павильоном Ио-фана в Париже. у Полякова павильон повторен четыре раза, а вместо рабочего и колхозницы, держащих серп и молот, сверху на каждый павильон-пилон поставлены очень стран-ные серпы и молоты — с перевернутым молотом. Идея соз-давать неканонический образ серпа и молота обычно конча-лась в те времена плохо. когда на павильоне «Механизации» установили серп и молот, где молот был обращен бойком к режущей кромке серпа, это было расценено как вреди-тельство — символ конфронтации рабочих и крестьян.

следующий поляковский вариант входа — это уже три-умфальная арка. Предполагалось, что она будет богато


198

украшена скульптурой. Орнаментальный рельеф на самих арках был сделан по рисункам самого архитектора, а для тематических рельефов Поляков пригласил Георгия Мото-вилова. сейчас от мотовиловских рельефов ничего не оста-лось, кроме сферического рельефа на куполе.

Идея триумфальной арки достигла апогея, когда выстав-ка заново открывалась в 1954 году. Иннокентий Мельчаков воздвигнул пятипролетную триумфальную арку, которая стоит до сих пор (поляковский вход тоже сохранился, но пе-рестал быть главным и был понижен до уровня северного). Центральная арка мельчаковского входа — почти точная копия поляковской, вплоть до орнаментального рельефа. боковые проходы, которых стало не два, а четыре, пере-стали быть арками, то есть утеряли верхнюю закругленную часть. сверху все сооружение оказалось придавленным

Американская выставка в Москве, 1959


199

тяжелым антаблементом, на который еще поставлены оче-редные рабочий и колхозница — на этот раз со снопом.

Идея Москвы как наследницы рима, хотя прямо и не произносилась, была одним из элементов реставрации им-перской символики. Мельчаковская арка больше похожа на римские триумфальные арки, чем поляковская, хотя носит два существенных изменения: большинство римских арок были трехпролетными, и все три пролета были именно ар-ками. тяжелый антаблемент — вполне римская деталь, но скульптура сверху — абсолютное новаторство. как и пило-ны в первом варианте Полякова, это попытка использовать элементы иофановского павильона в Париже, уже объяв-ленного шедевром советской архитектуры и скульптуры.

триумфальные арки появляются в это время во многих входах в метро. В этом можно увидеть нечто общее с соз-данием зрелища изобилия на огороженной территории вы-ставки — зрелище должно было насытить, хотя бы на ко-роткое время, голодного жителя страны. Примерно так же, москвич, живший в коммунальной квартире, входя в метро и проходя сквозь триумфальную арку, мог на мгновение ощутить себя римским триумфатором.

В 1930-х годах отношения между ссср и Германией, как и почти вся советская политика, развивались по двум противоположным направлениям. седьмой и последний конгресс коминтерна, проходивший в Москве в 1935 году, требовал сформировать Народный фронт всех стран, вы-ступающих против фашизма. В то же самое время, как рас-сказал советский разведчик Вальтер кривицкий (бежав-ший из ссср в 1937 году и убитый советскими агентами в сША в 1941), сталин прилагал тайные усилия, чтобы заключить договор с Гитлером, что, как мы знаем, удалось


200

ему только в 1939 году. Официальная советская пропа-ганда боролась с фашизмом, но в делах обвиняемых на сталинских процессах 1930-х иногда фигурировал пункт: «антигерманская пропаганда». Получившие срок по это-му обвинению оставались в лагерях даже после нападения Германии на ссср.

Многие европейские политики надеялись, что боль-шой войны удастся избежать, если натравить двух главных «злодеев», сталина и Гитлера, друг на друга. Чтобы драма-тизировать конфликт, на Парижской выставке 1937 года советский и немецкий павильоны были поставлены пря-мо напротив друг друга. Архитектор немецкого павильона Альберт Шпеер рассказывал в своих воспоминаниях, как он, «заблудившись, случайно забрел в помещение, где уви-дел сохраняющийся в тайне проект советского павильона. с высокого цоколя прямо на немецкий павильон триум-фально надвигалась десятиметровая скульптурная группа». «Я, — продолжал Шпеер, — быстро сделал новый набросок нашего павильона в виде массивнейшего куба, расчленен-ного на тяжелые прямоугольные колонны, о которые, каза-лось, должен был разбиться вражеский порыв, а с карниза моей башни на русскую пару сверху вниз взирал орел со свастикой в когтях».

Много лет историки принимали эту историю за чистую монету, пока американская исследовательница кэрен Фисс, изучив архивы, не пришла к выводу, что это миф. ее вер-сия звучит убедительнее. Главный архитектор Парижской выставки жак Гребер был большим поклонником Шпеера, и он, по всей видимости, просто передал ему чертежи бо-риса Иофана, чтобы немцы могли достойно ответить на со-ветский вызов, а Шпеер в своих тюремных воспоминаниях не хотел доносить на единомышленника.


201

Французы подталкивали создателей обоих павильо-нов к конфронтации, но сами их создатели старались этой конфронтации избежать. Шпеер придал павильону образ крепости, которая противостоит советской агрессии, а со-ветские строители, наоборот, хотели смягчить образ агрес-сора, но уже было поздно. «Возникала неловкость от того, что наша группа “рабочий и колхозница” вихрем летела прямо на фашистов, — писал главный инженер павильона П.Н. Львов. — Но повернуть скульптуру было невозможно, так как она шла в направлении здания».

В архитектурном образе немецкого павильона критики из эмигрантской газеты Die neue Weltbühne увидели отра-жение культа смерти, характерного для нацистской идео-логии. Павильон прочитывался не только как крепость, но и как крематорий. композиция павильона состояла из двух параллелепипедов — горизонтального, лишенного окон «саркофага» и вертикального, напоминавшего дымовую трубу крематория, сегодня в этом можно увидеть предзна-менование будущего террора.

Внутреннее оформление немецкого павильона было подчеркнуто внеполитическим. там не было ни одно-го портрета Гитлера, в отличие от советского павильона с многочисленными портретами сталина. свастика была использована только в виде орнамента — на обоях, на шелке, служившем фоном в выставочных боксах, и на фа-саде в проемах между пилонами. кроме того, экспозиция была антимодернистской — там не было почти ни одной фотографии, только живопись и скульптура. По мнению критиков, интерьер работы дизайнера Вольдемара бринк-манна своими люстрами, коврами и масляной живописью напоминал салон XIX века. В брошюре для посетителей па-вильона, составленной главным организатором печально


202

знаменитой выставки «дегенеративное искусство» Адоль-фом зиглером, этот поворот к традиции объяснялся «ото-рванностью от почвы, космополитизмом и духовным бан-кротством» модернизма. Антимодернизм, настаивал зиглер, порожден исключительно «здоровыми инстинктами нации и идеализмом художников».

В резком контрасте со старомодностью интерьера были выставлены новейшие технологические достижения Герма-нии, например футуристический гоночный «мерседес» или дизельный двигатель для дирижабля. Но эти объекты были поданы почти как экспонаты кунсткамеры, они были по-ставлены на музейные подиумы, и рассматривать их при-ходилось с некоторого расстояния.

советский павильон, вопреки воинствующему анти-модер-низму, бушевавшему внутри страны, был в сильной степени модернистским. среди всех проектов павильона, представ-ленных на конкурс, а они включали проекты и конструкти-виста Моисея Гинзбурга, и академиков Алексея Щусева и Вла-димира Щуко, проект Иофана был ближе всего к авангарду. Он соединял в себе элементы архитектона Малевича с нью-йоркским ар-деко, в частности с архитектурой строящегося рокфеллеровского центра, который Иофан успел посетить.

Главное отличие иофановского павильона и от архи-тектонов Малевича, и от рокфеллеровского Центра — ди-агональное движение вперед и вверх, символизирующее устремление в будущее. Это дало возможность некоторым критикам увидеть тут влияние кубизма и футуризма. Из всех павильонов выставки иофановский проект оказался ближе всего к идеологии 1920-х, что не осталось незамечен-ным представителями западного модернизма, в частности Огюстом Перре и Фрэнком-Ллойдом райтом, высоко оце-нившими архитектуру павильона.


203

Важную роль архитектоны сыграли и в интерьере пави-льона. ученики Малевича, Николай суетин и константин рождественский внесли в пространство беспредметные супрематистские скульптурные композиции вполне в духе самого Малевича. При этом выставленный среди архитек-тонов автомобиль ГАз М-1, известный в народе как «Эмка» (на самом деле это был «Форд»), по мнению критиков, вы-глядел «эстетически и технологически отсталым», особен-но, если сравнивать его с обтекаемыми формами гоночного «мерседеса» из немецкого павильона.

Пожалуй, самым интересным элементом павильона была скульптура Веры Мухиной «рабочий и колхозница». Мухина училась в Париже у одного из создателей сти-ля ар-деко Антуана бурделя, ее подругами были близкие к кубизму художницы Надежда удальцова, Любовь Попо-ва и Александра Экстер. да и сама Мухина в театральных эскизах пользовалась языком «нового искусства» — это не было чистым кубизмом, скорее чем-то, располагающим-ся между кубизмом и Леоном бакстом. став признанным советским скульптором, приняв поворот к реализму, Му-хина сумела в этой скульптуре сделать модернистское вы-сказывание в форме реалистической (или почти реалисти-ческой) скульптуры. Впервые в истории скульптуры здесь была использована нержавеющая сталь. Это — в свою очередь потребовало создать уникальный стальной кар-кас. если рассматривать этот каркас без оболочки, мож-но увидеть схематические человеческие фигуры, несколь-ко напоминающие фигуры на картинах Малевича. само движение фигур, как отметил профессор техасского уни-верситета удовички-селб, заставляет вспомнить эскиз Эль Лисицкого 1923 года к оформлению оперы «Победа над солнцем».


204

борьба с модернизмом в ссср (как, впрочем, и все остальное в ссср) по-разному проходила на официальном и неофициальном уровнях. На официальном уровне модер-низм (а иногда и модернисты) уничтожался. На неофициаль-ном — иногда поддерживался. В 1934 году, например, Лазарь каганович на закрытом совещании с членами партии союза архитекторов убеждал их не нападать на конструктивистов, чтобы те могли продолжать строить то, что им поручено. И каганович, и каро Алабян прилагали серьезные усилия для приглашения Ле корбюзье на съезд архитекторов 1937 года (то, что открытие съезда точно совпало с Пятой кон-ференцией CIAM в Париже, объясняется, скорее всего, тем, что какая-то другая группа высокопоставленных людей при-лагала усилия к тому, чтобы Ле корбюзье не приехал). В от-ношениях с заграницей, как можно заметить, преобладал не-официальный уровень — это относилось и к антифашизму, и к антимодернизму, и к интернационализму.

В 1937 году борис Иофан, беседуя с Фрэнком Ллойдом райтом, сказал ему, что, по его мнению, архитектура мо-дернизма вернется в ссср через десять лет, когда народ-ные массы дорастут до ее понимания. Он ошибся всего на семь лет. Хотя массы, судя по всему, так и не доросли до его понимания, после речи Хрущева на Всесоюзном сове-щании строителей 1954 года упрощенно понятый модер-низм стал знаменем советской архитектуры как минимум на тридцать лет.

Через несколько дней после смерти сталина Георгий Ма-ленков произнес речь на заседании Верховного совета, где призвал к мирному сосуществованию с западом. Америка была в панике. «Цель таких заявлений очевидна, — писал один сотрудник госдепартамента, — коммунисты таким


205

способом пытаются пробить брешь в стене сопротивле-ния, которую запад строил все эти годы, и замедлить про-граммы вооружения свободного мира». Позднее президент Эйзенхауэр пожалуется в частном разговоре: «Мы можем похвастаться самым лучшим типом цивилизации, извест-ным человечеству, но советам удается убедить многих, что именно они являются носителями прогресса, мира и сво-боды. какая трагедия!»

Холодная война шла не просто между двумя странами, но между двумя проектами глобализации — один называл себя социалистическим, а другой капиталистическим, хотя условность обоих терминов сегодня очевидна. Америке уда-лось перенести поле битвы в область потребления, и это оказалось выигрышной стратегией.

В 1951 году социолог дэвид рисман (автор хрестоматий-ной книги «толпа одиноких») написал пародийный текст, озаглавленный «Нейлоновая война». Начинался он так:

«сегодня 1 августа 1951 года. Вот уже третий месяц, как сША начали Нейлоновую войну — бомбардировку ссср товарами широкого потребления. Пора подвести некоторые итоги. Первоначальному рейду, проведенному 1 июня, предшествовали годы сложной и тайной подгото-вительной работы. Идея была проста: если дать русским образцы американского изобилия, они откажутся подчи-няться власти, которая дала им танки и шпионов вместо пылесосов и салонов красоты».

удивительно было не то, что многие американцы вос-приняли этот текст всерьез (как за несколько лет до этого они поверили в высадку марсиан в радиопередаче Орсона уэллса), удивительно, насколько этот пародийный текст оказался пророческим.


206

1 августа 1953 года по указанию Эйзенхауэра было соз-дано Информационное агентство сША (USIA) с годовым бюджетом два миллиарда долларов и с целью «понимать, информировать и влиять на население других стран». Мало кто тогда знал, что деньги, через сеть организаций-посред-ников, шли из Цру.

Хрущев принял американский вызов. с одной стороны, он верил в собственное пророчество («история на нашей стороне, мы вас похороним»), с другой стороны, у него не было выбора. В 1958 году, окрыленный полученным гран-при за архитектуру советского павильона в брюсселе, он подписал договор с Эйзенхауэром об обмене выставками между ссср и сША. Норман уинстон, консультант амери-канской выставки, не мог скрыть радужных надежд: «Пусть русские захотят иметь то, что мы имеем. Пусть они тре-буют этого от своих руководителей. И пусть они требуют этого так громко, чтобы руководителям пришлось им от-ветить. тогда, возможно, российские лидеры захотят сде-лать свой народ счастливее и перебросят часть ресурсов с производства оружия на производство мебели, миксеров и сборных домов». Итак, оружием для атаки должны были стать потребительские товары: автомобили, холодильники, посудомоечные машины, мода, косметика и цветное тВ. Не последнюю роль играли архитектура и дизайн самих павильонов, туда были брошены крупные силы: бакмин-стер Фуллер, джордж Нельсон, Чарльз Имз и его жена рэй. В отдельном контейнере ехало секретное оружие — холсты американских абстрактных экспрессионистов, международ-ные выставки которых уже несколько лет, тайно от худож-ников и зрителей, финансировались Цру.

(В 1960-х студенты строгановки, включая меня, не мог-ли понять, почему сотрудники кГб, иногда появлявшиеся


207

в институте, всегда начинали «дружеские беседы» со сту-дентами с вопроса: «как вы относитесь к абстрактной жи-вописи?». Мы недоумевали: «какая абстрактная живопись? кого интересует это направление пятидесятилетней давно-сти?» Но, похоже, они знали что-то, чего не знали мы.)

Надо было чем-то отвечать на американскую атаку. с выставкой в Нью-Йорке все было ясно, там упор делал-ся на космос — слова «спутник» и «Лайка» по-прежнему действовали на воображение американцев. Модернизм, уже реабилитированный в ссср (хотя понятый не как образ мышления, а как экономия стройматериалов), тоже при-годился для нью-йоркской выставки — оформление было поручено ученику Малевича константину рождественско-му, и он с задачей справился.

Но чем защитить советских граждан от залпа потреби-тельской идеологии? решено было срочно строить в Мо-скве собственную выставку и показать там «наши» потре-бительские товары. Главное было, разумеется, открыть ее раньше американской. Чтобы предотвратить удар амери-канской «чудо-кухни» (где впоследствии произошел зна-менитый диспут Никсона и Хрущева), газета «Известия» начала публиковать фотографии счастливых советских граждан, пользующихся «нашими» кухнями. там, напри-мер, можно было увидеть «простую советскую женщину» зинаиду, пекущую вместе с дочкой пироги к приходу с ра-боты мужа — в «нашей» духовке.

В Москве, к счастью, уже существовала выставка, кото-рую можно было за оставшиеся два года успеть превратить в идеологическое оружие — Всесоюзная сельскохозяйствен-ная выставка. 28 мая 1958 года совет министров ссср принимает постановление «Об объединении Всесоюзных промышленной, сельскохозяйственной и строительной


208

выставок (на Фрунзенской набережной) в единую Выстав-ку достижений народного хозяйства ссср».

Павильоны, организованные по географическому при-знаку, надо было срочно переделывать в отраслевые. к от-крытию американской выставки в сокольниках успели переделать только один павильон ВдНХ — «Поволжье», который стал «радиоэлектроникой». Позднее переделали и другие, так «белоруссия» стала «Электротехникой», «Лит-ва» — «Химией», «украина» — «земледелием». кроме того, стиль сталинской эклектики надо было срочно менять на

Никсон — Хрущев, «кухонные дебаты»


209

модернизм. И, наконец, надо было заполнять павильоны действующими макетами несуществующих потребитель-ских товаров.

Все эти задачи были решены в «радиоэлектронике». В 1937 году на этом месте стоял павильон «Поволжья» ар-хитектора Чалтыкьяна. В 1938-м его начали перестраивать по проекту борецкого. В 1939-м перестроили по проекту знаменского и колесниченко. башня была украшена скуль-птурой Чапаева на коне, с поднятой шашкой. В 1954 году его сломали и на его месте архитекторы Яковлев и Шошен-ский построили новый, в стиле позднего сталинизма, бо-гато украшенный скульптурой.

Вот ему-то и предстояло стать «радиоэлектроникой». для этого на Поволжье наскоро надели фасад из штампо-ванных алюминиевых панелей, символизирующих прогресс. Это было вдохновенное творение все того же Шошенского (правда, уже с другим соавтором), успевшего усвоить уро-ки «борьбы с излишествами» и стать глашатаем прогресса. Времени было мало, поэтому фиктивный фасад не полно-стью закрывал здание — сбоку за модернистскими панеля-ми был виден «поволжский» орнамент.

Внутри установили действующую модель цветного теле-визора — теперь можно было привезти на выставку самого Никсона и сказать ему: «Подумаешь, чем удивили, цветным телевизором». Никсон, проезжая по ВдНХ в открытом ли-музине, не обратил внимания на «прогрессивность» фиктив-ного фасада «радиоэлектроники» и, тем более, на остатки «поволжского» орнамента — он, как и предполагалось, его не заметил. Он улыбался и приветственно махал рукой, при этом выставка не произвела на него никакого впечатления. В секретной телеграмме Эйзенхауэру он написал о ней всего два слова: «ничего существенного» (nothing momentous).


210

Что же касается американской выставки в сокольниках, то она произвела настоящий шок. Некоторые посетители (включая Хрущева) решили, что американцы скрывают что-то самое главное, прикрываясь мишурой потребительских товаров. Многие были уверены, что, как и на ВдНХ, аме-риканцы выставили макеты, а в действительности у них ничего этого нет. Практически всех восхитили автомоби-ли и пепси-кола. Почти все были возмущены абстрактным экспрессионизмом. казалось бы, Цру тут просчиталось, но на самом деле расчет был гораздо тоньше. Автомобили и холодильники были адресованы народным массам. тем же, кого пропагандисты из USIA называли «более полити-чески осведомленными и влиятельными советскими граж-данами», предназначались книги (кража которых поощря-лась гидами) и абстрактный экспрессионизм.

Мой отец, зиновий Паперный, украл на этой выставке книгу. Член союза писателей, доктор наук, друг Чуковско-го, Маршака, райкина, утесова и Окуджавы украл книгу. какую — теперь уже не вспомнит никто. Американские гиды не только не возражали, но даже подавали ободряю-щие сигналы, но при выходе, разумеется, отца остановили двое в штатском. Я рассказываю эту историю джеку Мейси в нью-йоркском офисе его компании MetaForm. В 1959 году джек работал в Американском информационном агентстве (USIA) и был назначен главным координатором проектиро-вания и строительства выставки. История производит на неугомонного в свои 86 лет джека сильное впечатление:

«Очень рад это слышать. Мы хотели, чтоб люди вроде твоего отца крали у нас книги. даже русские начальники тащили книги — прямо во время торжественного от-крытия. На третий день три четверти всех книг исчезли.


211

Павильон «Поволжье-Радиоэлектроника»


212

Мы шлем телеграмму в Вашингтон — нам самолетом присылают еще 5 тысяч книг. Они тоже исчезают. рус-ские начальники в бешенстве, они говорят: все, никакого свободного доступа к книгам, прибить гвоздями задние обложки к стенам. Мы подчиняемся. Через три дня на стенах только задние обложки с гвоздями».

советский проект глобализации не состоялся. Прои-грыш в «Нейлоновой войне» привел к внезапной вспышке любви к победителю, сначала у «политически-осведомлен-ных» граждан ссср, а к началу 1990-х практически у всей страны. Эта любовь довольно быстро сменилась разочаро-ванием — слишком сильны были эмоциональные инвести-ции в Америку. Американский проект на какое-то время восторжествовал, породив идею «конца истории», но сей-час тоже угасает.

желание возродить советский проект становится все более очевидным. ВВЦ переименован обратно в ВдНХ, и оттуда, вполне в евангельском духе, изгнаны торговцы. было объявлено, что ВдНХ вернется к своему состоянию на 1954 год, что, строго говоря, является исторической ошибкой — в 1954 году выставка называлась ВсХВ. с па-вильонов «радиоэлектроника» и «Вычислительная техни-ка» безжалостно срезаются алюминиевые панели. И тут выясняется, что пышный соцреалистический декор, кото-рый хотели восстановить, был в свое время разрушен мо-дернистами, наскоро устанавливающими фиктивный алю-миниевый фасад.

с возрождением советского проекта есть и более се-рьезная проблема. для глобального проекта нужна уни-версальная идея. «Международная солидарность трудя-щихся» была такой идеей, поэтому советский проект был


213

привлекателен для разного рода освободительных движе-ний. Идея уникальности российского опыта («герменев-тика исключительности», как ее иногда называют) не об-ладает универсальностью и для проекта глобализации не очень подходит. как эта проблема будет решаться и будет ли она решаться, покажет время. самое интересное нач-нется, когда восстановленные павильоны заполнятся до-стижениями народного хозяйства. Что это будет, планше-ты «самсунг» и айфоны?

2014


214

джером сэлинджер и Холден колфилд в Нью-Йорке: город как пространство личной трагедии

Первый раз я прочитал «Над пропастью во ржи» в журнале «Иностранная литература» в ноябре 1960 года. Мне было шестнадцать лет, примерно

столько же, сколько герою романа, что, как оказалось, бы-ло недостаточно, чтобы по-настоящему оценить эту книгу. сам герой мне был понятен, я тоже был трудным подрост-ком, я не любил школу и своих одноклассников, и у меня были сложные отношения с родителями.

когда, уже прожив несколько лет в Америке, я прочи-тал роман по-английски, меня поразило, до какой степени это была другая книга. Нервный подросток из богатой нью-йоркской еврейской семьи под пером риты райт-ковалевой превратился в мечтательного тургеневского юношу. И сам сэлинджер, и его герой Холден колфилд жили на Парк-авеню, в самом богатом районе Нью-Йорка.

Не зная среды, из которой вышли сэлинджер и колфилд, невозможно понять поведение героя. рита райт-ковалева была талантливой переводчицей, но ее переводы страдали от двух вещей. Во-первых, она никогда не была в Амери-ке (не ее вина, разумеется) и некоторых реалий романа не поняла. Во-вторых, она принадлежала к «советской школе перевода». Поэт и переводчик Григорий дашевский в свое

215

джером сэлинджер и Холден колфилд в Нью-Йорке...

время объяснил, что это такое: «В 40-е годы в ссср побе-дила идея, что перевод должен производить “равноценное художественное впечатление” и даже “заменять подлин-ник”… после появления “полноценного перевода” сам под-линник будет уже не нужен — вначале советским людям, а потом и всем народам мира. то есть в основе — обычное советское безумие».

Эта форма «обычного советского безумия» проявля-лась и в других областях. Юрий Лужков, например, в 2004 году пытался оправдать применение такого метода перево-да к архитектуре: «В московской культуре, — писал он, — понятие копии иногда имеет не меньший смысл, чем ори-гинала. Потому что смысловая, историческая и культурная

“нагрузка”, которую несет в себе такая копия, часто может быть и богаче, и глубже первоначального архитектурного решения».

ущерб, который нанесла эта теория литературе, вро-де бы несоизмерим с ущербом московской архитектуре — в литературе подлинник все-таки остается нетронутым. Я тем не менее думаю, что ущерб культуре от этой формы безумия значителен, это был еще один элемент отгоражива-ния от окружающего мира. советские школьники должны были учить иностранные языки, в моей школе, например, это был английский, но это был особый английский язык, непохожий ни на тот, на котором разговаривали в Лондо-не, ни на те, на которых говорили в Нью-Йорке или сид-нее. В учебнике были фразы типа «Peter and Kate went to a pioneer camp». Этот язык был пригоден для пропагандист-ской работы с иностранными туристами, но бесполезен для поездки за границу. Нас учили условному несуществующе-му английскому языку, тщательно охраняя нас от той ре-альной жизни, где английский язык функционировал.


216

Дом, где родился и вырос Джерри Сэлинджер. 1133 Park Avenue, New York

217


джером дэвид сэлинджер вырос в квартире родите-лей по адресу 1133 Парк-авеню. его дед по отцовской ли-нии, симон, родился в Литве и был в свое время раввином. Отец, сол сэлинджер, занимался продажей кошерного сыра. В матери смешались шотландская, немецкая и ир-ландская крови. Она изменила свое имя Мэри на Мириам и выдавала себя за еврейку. сэлинджер узнал, что его мать не была еврейкой (и он в каком-то смысле тоже), только после бар-мицвы.

В монологах Холдена колфилда иногда проскальзывает снобизм богатого жителя Парк-авеню: «Я ненавижу, — гово-рит он, — когда у кого-то дешевые чемоданы. звучит ужасно, но я даже могу возненавидеть кого-то с первого взгляда, если у него дешевые чемоданы». В другой сцене за соседним сто-лом в ресторане сидят три девушки. «Все три были доволь-но уродливыми, — замечает Холден, — и на них были такие шляпки, что сразу было ясно, что они не из Нью-Йорка».

как полагается жителю Нью-Йорка, Холден часто руга-ет свой город. «Ненавижу жить в Нью-Йорке, — говорит он своей знакомой салли, которая тоже из богатой нью-йоркской семьи, — эти такси, эти автобусы на Мэдисон-авеню, где водители вечно орут на тебя, чтоб ты выходил только через заднюю дверь, где тебя вечно знакомят с пи-жонами, которые называют Лантов “ангелами”, где тебе приходится ездить в лифтах вверх и вниз, когда тебе про-сто хочется выйти на улицу, где эти ребята из магазина

“брукс” вечно подгоняют тебе брюки». такого рода стра-дание — терпеливо ждать, пока тебе в магазине подгоня-ют брюки — никакого понимания у советского читателя вызвать, конечно, не могло, рита райт предусмотрительно


218

219


заменила подшивание брюк на примерку костюмов — это советскому читателю изредка доводилось испытывать.

Временами Холден немного стесняется своего снобиз-ма. ему неловко, что его чемоданы сделаны из натураль-ной кожи и куплены в магазине «Марк кросс», а у его со-седа по общежитию чемоданы дешевые, поэтому Холден прячет свои под кровать. В конце концов он переселяется к «этому кретину стэдлейтеру» только потому, что у того дорогие чемоданы.

с одной стороны, сэлинджер (устами Холдена) ругает Нью-Йорк, с другой — наслаждается им на всю катушку. Он, например, был завсегдатаем клуба «Аист». В этом куль-товом месте можно было встретить Чаплина, Хемингуэя, кеннеди, Мерилин Монро, синатру, Гувера, Элизабет тей-лор, а также 22-летнего сэлинджера, уже опубликовавшего несколько рассказов, в обществе 16-летней уны О’Нил.

Платонический роман с дочерью великого американ-ского драматурга Юджина О’Нила стал источником од-ной из первых трагедий его жизни. биографы сэлиндже-ра Шилдс и салерно утверждают, что его всегда тянуло к женщинам с надломленной судьбой. жизнь красавицы уны, дочери Нобелевского лауреата, была несчастной, по-тому что великий О’Нил был тяжелым и мрачным алкого-ликом, не говоря уже о том, что он оставил семью, когда уне было три года.

уна бросила сэлинджера, который был старше ее на шесть лет, и вышла замуж за актера, который был старше ее на тридцать шесть лет. Особенно болезненным для начи-нающего писателя было то, что актер был знаменитостью. его звали Чарльз спенсер Чаплин. В 1975 году он стал на-зываться сэр Чарльз спенсер Чаплин. к этому времени уна успела родить ему шестерых детей. травма осталась


220

1

3

2

4

Фрагменты маршрута Холдена Колфилда: 1. Пенн-стейшн.2. Грэнд-Сентрал.3. Рокфеллер-Центр.4. Центральный парк

221

джером сэлинджер и Холден колфилд в Нью-Йорке

у сэлинджера на всю жизнь. В прессу случайно попала фраза из его личного письма, где он фантазирует на тему семейной жизни уны: «Представляю себе их домашние вечера. Чаплин, серого цвета, голый сидит на корточках на шифоньере, раскручивая свою щитовидную железу на бамбуковой трости вокруг головы, как дохлую крысу. уна в платье цвета аквамарин аплодирует ему из ванной как безумная». Писатель изживает травму сюрреалистической литературной фантазией.

В 1942 году сэлинджер был призван в армию. В июне 1944-го он участвовал в высадке в Нормандии. Это был на-стоящий ад. Из 3100 солдат его полка в живых осталось 600. Вот как он описал свои впечатления в неопубликованном рассказе «Волшебный окоп»:

«На берегу не было ничего, кроме мертвых ребят из групп А и б, нескольких мертвых моряков и капеллана, который ползал по песку в поисках очков. Он был единственным движущимся объектом, вокруг него разорвалось восемь-десят восемь снарядов, а он все полз на коленях в поисках очков. Потом накрыло и его... Вот как выглядел берег, когда я там оказался».

травма войны оказалась еще болезненнее, чем любовная драма. Он не только пережил смерть своих товарищей, он был одним из первых, кто вошел в освобожденный лагерь дахау, где увидел груды тлеющих скелетов. Потом он много лет лечился от того, что сейчас называют «посттравмати-ческим синдромом. В творчестве эта травма прямо не от-разилась, за исключением рассказа «Посвящается Эсме», где главный герой — сержант, приехавший на поправку и страдающий от головных болей и депрессии. следы двух


222

этих травм — войны и измены юной уны — можно увидеть в его автобиографии, состоящей всего из двух предложе-ний: «Я был в Четвертой дивизии во время войны. Я почти всегда пишу про очень молодых людей».

есть еще один факт, связанный с войной, без которого нельзя по-настоящему понять романа — все три года на фронте сэлинджер возил с собой первые шесть глав «Над пропастью во ржи» и в перерывах между боями продол-жал писать. Эти шесть глав, по его словам, «были не толь-ко амулетом, чтобы выжить, но и тем, ради чего стоило выживать».

если предположить, что Холден — ровесник автора, то время действия романа — 1936 год, когда президент рузвельт одержал сокрушительную победу над своим республиканским оппонентом Фрэнком Ноксом. резуль-татом этой победы стал «Новый курс», во многом осно-ванный на идеях англичанина джона Мейнарда кейн-са, главная книга которого была опубликована в том же 1936 году. В Испании уже шла гражданская война. На Олимпийских играх в Германии, к большому неудоволь-ствию Гитлера, несколько золотых медалей достались американскому негру джесси Оуэнсу. В ссср сталин-ские процессы были в разгаре, а в декабре была принята новая конституция.

Никаких следов всех этих событий в романе нет. как считают Шилдс и салерно, «Над пропастью во ржи» — это тщательно закамуфлированный роман о войне.

Место действия романа — город Нью-Йорк. Передви-жения Холдена описаны сэлинджером с документальной точностью. Вот некоторые из точек его маршрута.

223


пенн-стейшн. сбежав из школы Пенси (придуманной автором), Холден приезжает на поезде на Пенсильванский вокзал. Это выдающееся архитектурное сооружение было построено в 1910 году, за девять лет до рождения писа-теля, в стиле Beaux-Arts. Оно было варварски разрушено в 1963 году, несмотря на протесты десятков выдающихся архитекторов, и на его месте Чарльз Лакман построил уны-лый модернистский цилиндр Мэдисон-сквер-гарден.

Гранд-сентрал-терминал. Центральный вокзал. «Я ска-зал водителю, чтоб вез меня к Центральному вок залу, — рас-сказывает Холден, — где я потом должен был встретиться с салли». Это самый большой в мире железнодорожный вокзал (44 платформы, 67 путей) и одна из главных до-стопримечательностей Нью-Йорка. Холден провел ночь на скамейке в зале ожидания вокзала, но, несмотря на роскошь интерьера, нашел этот опыт «депрессивным».

здание, как и Пенн-стейшн, построено в стиле Beaux-Arts, но, в отличие от первого, прекрасно сохранилось. Любопыт-но, что его строительство повлияло на статус Парк-авеню. Появление электропоездов позволило загнать железнодо-рожные пути под землю, как раз под Парк – авеню, что ос-вободило место над ними для дорогого жилья.

рокфеллер-центр. Памятник архитектуры Art Deco, со-стоящий из 19 зданий. знаменитый эпизод с фреской дие-го риверы произошел именно там. На фреске был изобра-жен Ленин, и Нельсон рокфеллер потребовал его замазать. ривера отказался, тогда ему заплатили и замазали всю фреску. Это произошло в 1934 году, Холден не мог не слы-шать об этом эпизоде. И опять никаких следов этой исто-рии (как и президентских выборов и других политических


224

событий) в романе нет. Потому что это роман о внутрен-ней истории.

салли мечтает пойти на каток, который каждую зиму заливали в центре (и заливают до сегодняшнего дня). Хол-ден подозревает, что ее тянет туда только потому, что там выдают эти юбочки, которые «едва прикрывают задницу». сидя в баре на катке, Холден произносит свой монолог «я ненавижу Нью-Йорк», потом уговаривает салли бежать с ним в леса, потом они ссорятся.

Центральный парк. строительство парка началось в 1857 году и продолжалось много лет, несмотря на Войну севера и Юга (1861–1865). В самом центре огромного горо-да были огорожены 315 гектаров (впоследствии 341) самой дорогой земли, отведенной для бесплатного пользования жителями. Парк пережил взлеты и падения, расцвет и упа-док, но в 1934 году, когда мэром Нью-Йорка стал Фиорелло Ла Гуардиа, руководство парком было передано всемогуще-му роберту Мозесу, и парк снова расцвел.

«Я жил в Нью-Йорке всю свою жизнь, — говорит Хол-ден. — Я знаю Центральный парк как свои пять пальцев». На протяжении всего романа он постоянно задает себе и окружающим один вопрос: «куда деваются утки зимой, когда лагуна в центре парка замерзает?» Один таксист смо-трит на Холдена как на придурка: «ты чего, издеваешься надо мной?» другой таксист возмущается: «какого черта я буду засорять себе голову подобной чушью!» Многие жур-налисты после выхода романа пытались выяснить этот во-прос и получили, наконец, исчерпывающий ответ: с утками все в порядке, некоторые улетают на юг, другие остаются, сбиваются в одну кучу и так сохраняют тепло.

забота об утках — это, я думаю, сознательная или бес-сознательная метафора. Она имеет некоторое отношение к заглавию. «знаешь, кем бы я хотел быть? — спрашивает

225


Холден свою младшую сестренку. — Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одно-го взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребяти-шек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. стеречь ре-бят над пропастью во ржи».

секрет этой книги в том, что это изживание травмы рас-ставания. джери сэлинджер потерял любимую девушку, на его глазах погибли сотни его товарищей по оружию, и весь мир его привилегированного детства сметен без остатка вой ной. Он сидит в окопе с карандашом в руке и пытается поймать падающие в пропасть образы прошлого.

2014


226

В поисках утраченного времени

Вся свистопляска вокруг сериала «безумцы» прошла мимо меня. Я давно потерял интерес к американским сериалам. В газетах писали, что это столь же рево-

люционное событие, как и «клан сопрано» (который я то-же, кстати, по мере сил игнорировал), но уважаемый мной критик из New York Review of Books дэниел Мендельсон, по существу, поставил для меня точку, сказав: «сценарий крайне слаб, развитие сюжета случайно, а иногда просто абсурдно, характеры обрисованы поверхностно и часто бес-связно, изображение прошлого носит развязный характер, а отношение к настоящему отдает самодовольством, игра актеров почти без исключения посредственна, а в некото-рых случаях опускается до уровня самодеятельности».

Легко понять, что, когда мне позвонили и предложили написать про «безумцев», энтузиазма у меня это не вы-звало. два обстоятельства заставили меня изменить свою позицию. Во-первых, сериал, как я понял из рецензий, это взгляд из сегодняшнего дня на эпоху до политкорректно-сти. Герои фильма делают все, что сегодня в Америке де-лать стыдно. Мужчины непрерывно пьют, курят, врут, на-рушают законы, спят со своими секретаршами, коллегами, женами друзей (изредка и со своими) и относятся к жен-щинам и представителям других рас как к людям второ-го сорта. женщины делают примерно то же самое, но при этом охотно поддерживают патриархальную схему «муж-чина это — босс».

Второе обстоятельство связано с моей работой в обла-сти американской рекламы. Хотя эта работа происходила


227

в 80-е годы, а не в начале 60-х, я еще застал циничных, хотя и сильно постаревших донов дрейперов. Помню свой разговор с нью-йоркским издателем журнала Interior Design, наносящего визиты своим калифорнийским ре-кламодателям. В его внешности было что-то от уинсто-на Черчилля, если бы дон дожил до этого времени (что маловероятно, учитывая его образ жизни), он, возможно, выглядел бы так же. когда я осторожно завел разговор о том, что наша компания декоративных подвесных потол-ков недавно участвовала в престижных проектах в Нью-Йорке и читателям было бы интересно прочесть об этом в журнале Interior Design, издатель вынул изо рта сигару и весело ответил:

— купите десять страниц рекламы, и произойдет чудо: наши редакторы вдруг очень заинтересуются вашими пре-стижными проектами.

у всех присутствующих глаза раскрылись. Непереходи-мая граница между редакцией журнала и отделом рекламы была к этому времени строгой этической нормой (по край-ней мере, о ее нарушениях вслух не говорили), и откровен-ность издателя была шокирующей. Мне стало интересно увидеть истоки этого цинизма.

стилизованный черный силуэт мужчины в костюме и галстуке падает со стилизованного небоскреба, укра-шенного гипертрофированной рекламой под звуки музыки с легким латиноамериканским акцентом. Падающий силуэт в конце концов оказывается сидящим в кресле, в руке осле-пительно белая — как и манжета рубашки — сигарета. Мед-ленно появляется название — красное слово MAD и чер-ное MEN. В россии это название переводят как «безумцы». В начале 60-х, в эпоху, о которой идет речь, слово man все


228

Сериал Mad Men. Коллаж автора


229

еще относилось и к мужчинам, и к женщинам. В сегодняш-ней Америке такое употребление недопустимо. В 60-х пере-вод mad men словом «безумцы» был бы правильным, се-годня надо уточнять: «безумные мужчины». Но даже и это было бы упрощением: на жаргоне рекламного бизнеса mad men — это мужчины с Мэдисон-авеню, места в Нью-Йорке, где традиционно располагаются рекламные агентства.

титры отсылают нас к двум источникам. с одной сторо-ны — это два знаменитых фильма Хичкока: «страх высоты» (Vertigo, 1958) и «На север через северо-запад» (North By Northwest, 1960). Первый начинается сценой падения с кры-ши, второй — стилизованной графикой небоскреба. титры в обоих фильмах сделаны великим американским дизайне-ром солом бассом, они вошли во все учебники по истории кино. Что же касается второго источника, то он очевиден для каждого, кто смотрел телевизор или находился в районе даунтауна Нью-Йорка 11 сентября 2001 года. титры зада-ют историческое пространство: взгляд на 60-е из XXI века. Энергия сериала возникает как электрическое напряжение между двумя эпохами.

Главный мотив здесь — игра с зарождающимися сюжета-ми, дальнейшая судьба которых нам хорошо известна. Герои следят за боксерским матчем между великим сонни Листо-ном и неким кассиусом клеем, который скоро сменит имя на Мухаммед Али. рекламное агентство обсуждает, стоит ли связываться с малоизвестной японской компанией мотоцик-лов, которая вроде бы собирается производить и автомоби-ли. компания называется «Хонда». Агентство теряет важного клиента, табачную компанию «Лаки страйк», и думает, нель-зя ли заработать на анти-табачной рекламе.

каков смысл этой игры? Поиски утраченного времени по Марселю Прусту, желание восстановить вкус, цвет и запах


230

безвозвратно ушедшего прошлого? Или авторы всего лишь хотят сказать, что равноправие лучше патриархата и ра-сизма и что курить вредно? Или, может быть, под видом политкорректности нам дают возможность безнаказанно наслаждаться запретными плодами курения, пьянства, бес-порядочного секса и шовинизма? А может быть, зрителей старше сорока привлекает возможность заново пережить эпоху, когда, как говорит исполнитель главной роли джон Хэмм, «не надо было притворяться юным и носить бейс-больную кепку козырьком вбок», когда опыт и мудрость ценились выше юности? Может быть именно в этом секрет успеха «безумцев»?

— Мои герои, — рассказывает создатель сериала Мэтт Вайнер, — совершают поступки, которые сегодня кажут-ся нам неприятными или даже отталкивающими. Все мы совершаем такие поступки. Вместо того, чтобы врать зри-телям, мы хотели показать людей такими, какие они есть. Мы всего лишь хотели сказать, что быть человеком вообще очень трудно. И это нашло отклик.

Хотя это объяснение мало что объясняет, насчет от-клика он прав. сериал был показан более чем в 70 стра-нах, включая россию, украину и казахстан, что, строго говоря, удивительно: для зрителя, незнакомого с аме-риканскими реалиями, половина содержания — шутки, скрытые цитаты и разного рода подмигивания осведом-ленному зрителю — должна была остаться непонят-ной. были получены все возможные награды, среди них 15 «Эмми», 4 «золотых глобуса», награды амери-канских гильдий режиссеров, продюсеров, сценаристов и актеров. Восторженные рецензии появились в газе-тах New York Times, Los Angeles Times, Times of London, Chicago Tribune, San Francisco Chronicles и многих других


231

изданиях. компания Banana Republic в соавторстве с ху-дожницей по костюмам сериала джейни брайант соз-дала линию одежды Mad Men. уже есть лак для ногтей Mad Men, есть куклы, изображающие персонажей. са-мое неожиданное — компания мужских костюмов Brooks Brothers предлагает сегодня костюм Mad Men, который, как выяснилось, был создан джейни брайант по моти-вам костюма Brooks Brothers 1960-х годов. круг замкнул-ся, дизайн вернулся к истокам.

— кто такой дон дрейпер? — спрашивает журналист у главного героя, блистательного креативного директора. Это самое начало первого эпизода четвертого сезона. дон не отвечает, погруженный в рисование загадочных значков в блокноте. Потом до него доходит смысл вопроса, и он за-метно напрягается.

— как я уже говорил, — тихим голосом отвечает он, — я с мидвеста. Нас учили, что говорить о себе нескромно.

Интервью окончено. журналист пытается встать и па-дает. Мы видим, что вместо ноги у него протез.

— корея, — поясняет он.единственное, чего я не понял в двухминутном эпизоде,

это загадочные значки в блокноте. Возможно, они объясня-лись в тех сериях, которых я не видел, или будут объясне-ны позднее, некоторая загадочность и недосказанность — часть стилистики. В остальном этот эпизод — в предельно конденсированном виде — содержит основной сюжет се-риала: бегство от себя.

— дон, — считает журналистка The New Republic рут Фрэнклин, — удивительно точно настроен на чувства и же-лания американцев, при этом абсолютно глух к тому, что собой представляет он сам.


232

— дон дрейпер, — говорит о своем герое джон Хэмм, — занимается рекламой, иными словами, он продает «счастье». При этом сам он глубоко несчастен. Он в постоянной борь-бе со своими демонами и со своим прошлым. Он создает фикции, одна из этих фикций — он сам.

Постепенно мы выясняем, что его зовут не дон дрейпер, а дик уитман. Из города банбури, штат Иллинойс. Назва-ние города — одна из скрытых цитат, этим кодовым словом герои пьесы Оскара уайльда «как важно быть серьезным» называли тайную двойную жизнь. Мать была 22-летней проституткой и умерла во время родов. Отец был убит ко-пытом испуганной лошади во время грозы, когда дику было 10 лет. тема лошадей возникнет во втором сезоне в эпизоде скачек, а тема проституции — в четвертом сезоне, когда дон пригласит по-матерински заботливую проститутку кэндис, чтобы забыть о проблемах с бывшей женой и детьми. Цены за сексуальные услуги у части аудитории вызовут очеред-ной приступ ностальгии: $25. Позднее дон окажет друже-скую услугу партнеру по бизнесу Лейну Прайсу, страдаю-щему из-за развода с женой, пригласив кэндис к нему. Все ружья на стенах рано или поздно должны выстрелить, хотя эти выстрелы в «безумцах» не всегда отчетливо слышны.

дик участвовал в войне в корее. Вместе со своим ко-мандиром дональдом дрейпером попал под обстрел. дон был убит, дик ранен. Чтобы избежать дальнейшего участия в боях, взял себе документы дона, а его до неузнаваемости изуродованные останки отправил своим родственникам. так началась фиктивная жизнь в качестве дона дрейпера. смена собственной идентичности — очередная скрытая цитата, она отсылает к фильму Антониони «Профессия: репортер». Итальянское и французское кино, как увидим,


233

играет важную роль в культурном пространстве создате-лей сериала.

Перечисляя культурные влияния, Мэтт Вайнер называет французскую «новую волну» — трюффо, Годар, Шаброль, в особенности, по его словам, на него повлиял знаменитый фильм клода Шаброля «Хорошие женщины» (Les bonnes femmes). Этот фильм, снятый в 1960 году, в свою очередь находился под большим влиянием «Ночей кабирии» Фел-лини, снятых на три года раньше. Что общего между хо-рошими женщинами Шаброля и сумасшедшими мужчи-нами Вайнера?

На первый взгляд ничего. Фильм Шаброля снят с рук на зернистую черно-белую пленку, главным образом ночью. Изображение дрожит и дергается. Низкое техническое ка-чество съемки — сознательная стилизация под документ. В «безумцах» все наоборот. съемка имитирует не амери-канский неореализм 50–60-х, вроде «Маленького беглеца» Мориса Энгеля (на которого, кстати, французская «новая волна» часто ссылалась как на свой источник вдохновения), а большие фильмы больших студий. Никакого стедикама, никакой съемки с рук. камера или полностью неподвижна, или неторопливо едет на «долли» по рельсам. работа с цве-том безукоризненна, современная технология позволяет снимать почти в полной темноте без потери качества.

связь с «новой волной» тем не менее есть. клод Ша-броль хотел показать французских женщин такими, каки-ми они были в конце 1950-х. Вайнер показывает американ-ских женщин той же эпохи, а экономическая и культурная ситуации в Америке и Франции радикально отличались.

— Неужели, — спрашивал Мэтт Вайнер у американок, которым в конце 50-х было около двадцати, — вы не могли


234

сделать прическу дома и обязательно должны были раз в не-делю идти в салон?

— Вот именно, — отвечали ему.— Но ведь это же так дорого, а вы работали в супермар-

кетах за гроши!— Вот именно, — отвечали ему.— значит, в субботу вечером вы выглядели как короле-

вы, а к пятнице черт знает как?— Вот именно, — отвечали ему.Гламурный стиль одежды в «безумцах» — это амери-

канский эквивалент итальянского неореализма. Но тут есть грань. когда в последнем эпизоде четвертого сезо-на 13-летний соседский мальчик Глен (которого, кстати, играет родной сын Вайнера) заходит проститься с доче-рью дона салли, один угол воротника его рубашки тор-чит из-под свитера.

— В любом другом телевизионном сериале, — гово-рит Мэтт, — к нему немедленно подбежали бы костюме-ры и заправили бы воротник. Но я сказал: «Оставьте так, в 13 лет они все так ходят». Мы, разумеется, не посыпаем пиджаки перхотью для реализма, но мятая рубашка героя с пятнами пота может быть частью истории, которую мы рассказываем.

— кабельная компания HBO, — говорит Вайнер, — мо-жет показывать все, что она захочет: обнаженное тело, по-ловой акт, мужские гениталии и так далее. На AMC у меня была цензура. средний американец скорее предпочтет смотреть на дырки от пуль, чем на женскую грудь. В на-шем сериале нет насилия, а секс — это часть истории, а не способ заманить зрителя. Цензура пошла нам на пользу по


235

двум причинам. Во-первых, на мой взгляд, недосказанность и тайна гораздо сексуальнее откровенности. Во-вторых, мы работали в стилистике телевидения 60-х, которая была бо-лее пуританской.

Надо сказать, что так называемая «сексуальная распу-щенность» американских 1960-х сильно отличалась от того, что в это время происходило в россии. Московские нормы скорее напоминали роман Шодерло де Лакло «Опасные свя-зи». Победа над женщиной была доблестью. Измена жене — тоже. у мужчин было принято хвастаться друг перед другом и победами, и изменами. количество соблазненных и бро-шенных женщин, примерно как количество сбитых фрицев в виде звездочек на фюзеляже истребителя, сильно повы-шало престиж мужчины. женщины были не лучше, но они умели скрывать свои приключения, поскольку для них разо-блачение часто вело к катастрофическим последствиям.

В Америке все иначе. дон дрейпер спит со своими секре-таршами, коллегами, случайно встреченными девушками, но ни ему, ни его партнерам, ведущим такой же образ жизни, не приходит в голову, что это предмет доблести или что этим можно хвастаться. дон предпочел бы, чтобы о его успехах никто не знал. По сравнению с веселым опрокидыванием красоток на кровать в фильмах про джеймса бонда победы дона носят скорее трагический характер. Это постоянные поиски кого-то, с кем он мог бы быть самим собой. знает ли дон, что эти поиски постоянно ломают чьи-то жизни?

В финале четвертого сезона дон смотрит на спящую в его кровати очередную соблазненную секретаршу и вдруг понимает, что только с ней ему не нужно было притворять-ся, с ней он наконец стал тем, кем всегда хотел быть. Happy ending? По крайней мере для четвертого сезона. В пятом все начнется сначала.


236

тот факт, что Мэтт Вайнер ввел в сериал своего сына, за-ставляет задуматься: Глену примерно столько же лет, сколь-ко самому Мэтту было в ту эпоху. Одно из объяснений некоторой медлительности, статичности и непонятности сериала состоит в том, что события, как заметил дэниел Мендельсон, показаны скорее глазами детей дона дрейпе-ра, чем его собственными. Эти дети не по годам сообрази-тельны, они, в отличие от дона, знают, кто он такой, но все равно многое в жизни взрослых им непонятно. Взгляд гла-зами ребенка — еще одно свидетельство влияния француз-ской «новой волны», именно так сделан и «Маленький бе-глец» Мориса Энгеля, и «400 ударов» Франсуа трюффо.

В интервью газете New York Times в начале второго се-зона Вайнер сказал: «Я старался понять, что собой пред-ставляют мои родители. Я — это они? думаю, что это так. сидеть и критиковать родителей — это такое клише. Я хочу этого избежать. Они — источник моего вдохновения». Мо-жет быть, секрет успеха «безумцев» именно в том, что этот сериал не для тех, кто был взрослым в 1960-е, а для их де-тей, которым сейчас за пятьдесят и которых тоже волнует, что представляют собой их родители.

Мэтт Вайнер помог американцам разобраться в преем-ственности и конфликтах поколений, обеспечив попутно благосостояние своих детей. А нам придется ждать, пока российский режиссер, которому в начале 60-х было лет де-сять, создаст для нас сериал о беспорядочном сексе, пьян-стве и шовинизме, скажем, работников горкома комсомо-ла или поэтов с диссидентской кухни. Это будет нашей ностальгией.

2013

Пешеходов надо любить

237


В 1930-х автомобилей в Москве было мало, а частных не было и вовсе, если не считать «рено», привезен-ного Маяковским в подарок Лиле брик, и трех авто-

мобилей, которыми Алексей толстой хвастался бунину. Но великие люди отличаются от нас с вами тем, что видят, куда все движется. Автомобили, в частности, двигались в сторо-ну полной победы над пешеходами. Проницательные Ильф и Петров, еще даже не успев побывать в Нью-Йорке, поня-ли, что пешеходов пора защищать.

«Пешеходы создали мир, — писали они в “золотом те-ленке” — Это они построили города, возвели многоэтаж-ные здания, провели канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их электрическими лампами… автомо-биль тоже был изобретен пешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли. кротких и умных пешеходов стали давить. улицы, созданные пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали вдвое шире, тро-туары сузились до размера табачной бандероли. И пешехо-ды стали испуганно жаться к стенам домов».

Вопрос, кто виноват, в данном случае имеет конкрет-ный ответ: таковых четверо. Первый славен тем, что пе-рекроил лицо города. По мановению его руки исчезали старые кварталы вместе с обитателями и на их месте воз-никали автомобильные развязки, башни офисов и элитар-ное жилье. его реальная власть простиралась далеко за пределы его официальной должности. Он не подчинял-ся практически никому. Все его грандиозные начинания


238

в конечном счете приводили к его личному обогащению, но им двигала не жажда наживы, а скорее опьянение вла-стью и возможность трансформировать город, который он искренне любил.

Нет-нет, я имею в виду не Юрия Лужкова, а могуще-ственного планировщика и застройщика Нью-Йорка робер-та Мозеса. без него в Нью-Йорке не было бы здания ООН, стадиона Shea, Линкольн-центра, не было бы многих мостов (Throgs Neck, Bronx-Whitestone, Henry Hudson, Verrazano) и магистралей (Brooklyn-Queens Expressway, Staten Island Expressway, Cross-Bronx Expressway, Belt Parkway, Laurelton Parkway), не было бы всемирных выставок 1939 и 1964 го-дов и многого другого. за 44 года своей деятельности — за-нимая различные должности (иногда до 12 одновременно) в полуправительственных комитетах и комиссиях, часто изобретенных им самим, — Мозес превратил Нью-Йорк из города пешеходов в город автомобилей. Общая дли-на построенных им шоссе превышает все «фривеи» Лос-Анджелеса, но если в Лос-Анджелесе дороги строились в основном на месте бывших апельсиновых рощ, то в Нью-Йорке их приходилось прокладывать по живому, разру-шая кварталы, этнические общины, переселяя людей. Он любил повторять фразу, которую приписывал сталину, «нельзя сделать яичницу, не разбив яйца» (на самом деле фраза принадлежит организатору заговора против Павла I, графу Палену). сравнение Мозеса со сталиным было бы явно не в пользу последнего: масштаб строительных про-ектов роберта значительно превосходил все такого рода начинания Иосифа.

Но прежде, чем возникла потребность в скоростных дорогах, должно было появиться нечто, что по этим до-рогам двигалось. И тут мы можем назвать двух других


239

Пешеходы на Арбате в Москве


240

обвиняемых: это создатель научной организации труда, конвейера и «тейлоризма» Фредерик уинслоу тейлор и че-ловек, который развил идею конвейерной сборки и стал выпускать доступные по цене автомашины — основопо-ложник «фордизма» Генри Форд. Четвертый американец, причастный к тому, что города оказались во власти авто-мобилей, это президент Эйзенхауэр. В 1956 году он подпи-сал документ (National Interstate and Defense Highway Act), по которому вся Америка должна была покрыться сетью скоростных автодорог для… быстрой переброски войск в случае советского вторжения. уолт дисней (между про-чим, большой друг роберта Мозеса) немедленно отклик-нулся на эту идею несколько шизофреническим мультиком, в котором благодаря футуристическим хайвеям возника-ет взаимопонимание между народами и прекращается хо-лодная война1.

сеть хайвеев изменила американские города до неуз-наваемости. белое население, предпочитавшее держаться подальше от этнических гетто, переселялось все дальше и дальше от центра города, а оплаченные правительством скоростные магистрали делали это возможным. до поры до времени, разумеется. довольно скоро эти магистрали оказались забитыми до такой степени, что проехать по ним в часы пик стало не легче, чем в Мехико или Москве.

жемчужиной творчества Мозеса должна была стать ма-гистраль, соединяющая Нью-джерси с Лонг-Айлендом, от туннеля под Гудзоном до мостов через Ист-ривер — The Lower Manhattan Expressway, сокращенно Lomex. для осу-ществления проекта требовалось всего ничего: снести 416 зданий, выселить 2200 семей, ликвидировать 365 мага-зинов и 480 мелких бизнесов. В 1940 году стоимость проекта

1 его стоит посмотреть: https://youtu.be/TwA7c_rNbJE.


241

оценивалась в 22 миллиона. Постепенно число миллионов выросло до 150, но для Мозеса это были смешные суммы. Все было готово, чтобы начать работы.

смерть проекта явилась в лице скромной 50-летней журналистки, которая хотя и была замужем за архитекто-ром, сама никакого специального образования не имела. ее звали джейн джейкобс, и в 1961 году она опубликова-ла книгу «смерть и жизнь великих городов Америки». Все люди, писала джейкобс через 30 лет после Ильфа и Петро-ва, делятся на автомобилистов и пешеходов. так называе-мые эксперты планируют города для автомобилистов. Нас, пешеходов, игнорируют. Не пора ли нам начать отстаивать свои права?

Поразительно, какое множество людей откликнулось на этот призыв. ее поддержал знаменитый Льюис Мамфорд, в то время архитектурный критик журнала «Нью-Йоркер», несмотря на то, что джейкобс обругала его в своей книге. боб дилан специально для нее написал песню протеста, где были зарифмованы названия всех улиц, которые Мо-зес собирался уничтожить. джейкобс удалось собрать та-кую мощную оппозицию проекту, что всесильный Мозес, со всеми своими деньгами и связями, ничего не смог это-му противопоставить. Практически вся пресса выступила против проекта, и мэру Нью-Йорка роберту Вагнеру ни-чего не оставалось делать кроме как положить проект под сукно. борьба продолжалась еще несколько лет, во время одной акции протеста джейкобс была арестована, но 16 июля 1969 года новый мэр Нью-Йорка джон Линдсей тор-жественно объявил, что «проект мертв».

сегодня, когда мрачные перспективы, нарисованные Ильфом и Петровым, становятся реальностью во все боль-шем числе городов, актуальность книги «смерть и жизнь


242

великих городов Америки» только растет. Ни одна из со-временных урбанистических теорий не обходится без упо-минания «прав пешехода» и «качества пешеходной сре-ды» — даже если авторы иногда и забывают сослаться на джейн джейкобс, не говоря уже про Ильфа и Петрова. Вот несколько высказываний последних лет.

Ян Гейл, почетный профессор Школы архитектуры ко-пенгагена: «у всех городов есть департаменты транспорта. Но знаете ли вы хоть один город, в котором есть департа-мент пешеходов и общественной жизни? с массовым рас-пространением машин градостроители забыли о том, что такое качество жизни людей, перестали развивать обще-ственные пространства и озаботились тем, как осчастли-вить автолюбителей».

Чарльз Лэндри, автор книги «The Creative City. A Toolkit for Urban Innovators»: «Мы должны создать такие городские условия, при которых жители становятся двигателями из-менений, а не их жертвами».

Пол руттен, приглашенный профессор университета Антверпена: «дизайн общественного пространства и про-странственное восприятие города в течение последних де-сятилетий приобрели особую важность. Не менее важно, как город конструирует собственный образ, в котором жи-тели узнают себя и чувствуют себя как дома».

Эдвард блейкли, руководитель Центра по изучению аме-риканской политики при сиднейском университете: «Во всех успешных глобальных городах существует независи-мая от городской администрации организация заинтере-сованных граждан».

ричард Флорида, автор бестселлера «The Rise of the Creative Class»: «Мы хотим жить в таком месте, где есть


243

Площадь Шарля де Голля. Париж


244

уличная жизнь. Хотим видеть уличные кафе. Хотим ви-деть людей, бегающих трусцой. Хотим видеть людей на велосипедах, людей в странных костюмах, занимающих-ся спортом».

симон Франке и Эверт Верхаген, составители сборни-ка «Creativity and the City»: «Прозрения джейкобс сильно опередили свое время».

как это часто бывает, идея, овладевшая массами, стано-вится не столько материальной силой, как полагал Маркс, сколько журналистским клише. рожденная джейкобс идея пешеходного пространства и выросшая из нее идея креатив-ного города стали насаждаться как картофель при екатери-не. Городские администраторы сША, канады, сингапура и европы, которые раньше, следуя теоретикам урбанизма, заботились о создании «благоприятного климата для инве-сторов», бросились прокладывать велосипедные дорожки, превращать заброшенные фабрики в художественные га-лереи и устраивать гей-фестивали. теперь-то, считали они, креативный класс повалит к ним валом. Администрация города Провиденс, столицы крошечного штата род-Айленд, решила сделать свой город столицей «инди-рока». Власти Мемфиса, штат теннеси, вознамерились вылезти из финан-сового кризиса с помощью «мультикультурного» фестиваля. В городе ричмонд, штат Вирджиния, возникла идея создать центр искусств, обложив для этого дополнительным нало-гом местные рестораны и гостиницы. сам ричард Флори-да, певец креативного класса, в своей последней книге «The New Urban Crisis» с удивлением обнаружил, что кроме креа-тивного класса в городе есть и другие жители.

разумеется, джейн джейкобс не виновата в том, что ее прекрасные (и отчасти прекраснодушные) идеи оказались


245

сведенными до уровня модных клише. Все приведенные выше примеры не были успешными, потому что чиновники не заметили главного принципа джейкобс: городская сре-да как органическая система должна вырастать естествен-но, в течение длительного времени. задача архитекторов и чиновников не реконструировать город, а помогать есте-ственному росту сложившихся оазисов, быть своего рода заботливыми садовниками.

там, где книгу дочитали до конца, возникли любопыт-ные метаморфозы. датский архитектор Ян Гейл рассказы-вает, что инженеры копенгагена в течение 40 лет понем-ногу сокращали парковочные места, полагая, что, если не будет парковок, люди пересядут на велосипеды и начнут ходить пешком. сегодня 37% всего трафика копенгагена — велосипеды. сезон нахождения на улице увеличился с двух месяцев до девяти. там, где было много асфальта, теперь растут деревья. Мэр Нью-Йорка Майкл блумберг съездил в копенгаген и решил повторить эксперимент в Нью-Йорке. Часть знаменитой таймс-сквер перекрыли и превратили в пешеходную зону. затея имела такой невероятный успех, что пешеходная зона осталась навсегда. Подобные остров-ки «имени джейн» возникают теперь и в других частях го-рода «желтого дьявола».

Хотя появление книги «смерть и жизнь великих горо-дов Америки» на русском языке опоздало на 50 лет, для российских городов она сегодня более чем актуальна, мо-жет быть, даже актуальнее, чем была в момент своего вы-хода для американских. А все потому, что наш урбанизм, в отличие от западного, продолжает мыслить в космиче-ском масштабе, в котором такие ничтожные объекты, как пешеход и его пространство, неразличимо малы. для Нью-Йорка приведенный в книге конкретный анализ районов


246

устарел — районы уже не те и проблемы не те, а для рос-сийских городов нет. Нужно только отвлечься от конкрет-ных улиц и сосредоточиться на самом подходе. Одно из достоинств книги джейкобс в том, что она не создавала теорий, а просто ходила пешком и пыталась понять, «как большие города действуют в реальной жизни». Выводы ее можно свести к четырем пунктам — городская среда при-годна для жизни, если в ней присутствуют:

смешанная застройка (чередование офисных, жилых и общественных зданий), позволяющая поддерживать уличную активность в разное время суток;маленькие кварталы, доступные для сквозного прохода;здания разных эпох с разной степенью сохранности;высокая плотность населения.

доставшийся нам в наследство город, порождение со-ветской градостроительной науки, был прямой противопо-ложностью всему, к чему стремилась джейкобс. Вместо сме-шанной застройки нам предлагались «спальные районы» из типовых многоэтажных панельных домов. какая-то мини-мальная инфраструктура там была — магазины, школы, дет-ские сады, поликлиники — но работать и развлекаться надо было ездить в другие районы. кварталы были гигантскими, а сквозного прохода не существовало. Начиная со сталин-ской эпохи, все ворота были наглухо заперты, а проходы перегорожены заборами. Я подозреваю, что это было сдела-но специально, чтобы нельзя было убежать от милиции.

со зданиями разных эпох тоже проблема. Массовый снос архитектурных памятников начался в 1930-х и с тех пор не прекращался. Многие исторические здания в центре подверглись процедуре более страшной, чем снос, — они


247

были заменены «муляжами». И, наконец, плотность насе-ления. По мнению экспертов из Urban Land Institute, плот-ность в Москве примерно такая же, как в Лондоне, хотя и в два с половиной раза меньше, чем в Нью-Йорке. Про-блема Москвы не в плотности, считают эксперты, а в пе-регруженности центра. решение, которое они предлагают Москве — смешанная застройка, а это, как мы помним, один из главных пунктов теории джейн джейкобс.

книга джейкобс была одной из первых ласточек про-теста против модернизма. до нее некоторая ревизия мо-дернизма уже содержалась в работах Льюиса Мамфорда и кевина Линча (она на них ссылается). А через пять лет после «смерти и жизни великих городов Америки» вы-шла книга роберта Вентури «сложность и противоречия в архитектуре», где классической модернистской формуле Миса ван дер роэ less is more (меньше — это больше) ав-тор противопоставляет свою: less is a bore (меньше – это скука). Эстетика модернизма была аскетической, она в ко-нечном счете сводилась к отказу от «архитектурных из-лишеств». В 1960-х этот минимализм уже казался скукой, и Вентури, путешествуя по Италии, вдруг открыл для себя красоту и богатство архитектуры барокко и маньеризма. если Вентури отвергал (или, точнее, ревизовал) модернизм с эстетических позиций, то джейкобс боролась с его по-литикой. Все ненавистные ей проекты превращения того, что официальное градостроительство считало трущобами (а джейкобс — оазисами подлинной жизни), в гигантские «хрущобы», были прямым воплощением программы пре-зидента Линдона джонсона Great Society (Великое обще-ство). В конечном счете несогласие с политикой джонсо-на, в частности с войной во Вьетнаме, привело джейкобс к эмиграции в канаду.


248

Появление главной книги джейн джейкобс на русском языке — важное и актуальное для россии событие. кни-га помогает понять, что урбанизм неотделим от полити-ки. когда группа людей пытается остановить бульдозеры, сметающие с лица земли очередной архитектурный памят-ник или жилой квартал, эти люди, независимо от их же-лания, занимаются политикой. то, чем занималась джей-кобс, тоже было политикой. ей удалось создать ту самую «организацию заинтересованных граждан, независимую от городской администрации», о которой говорил австра-лиец Эдвард блейкли. И это именно то, что сейчас необ-ходимо россии.

2010

руины детройта

249


есть стандартные точки, с которых принято фото-графировать руины детройта. Чуть сдвинул камеру, и в кадр попадают нормальные здания и почти обыч-

ная городская жизнь, чего никому не хочется видеть: всем нужна драма. Примерно так же фотографируют, скажем, развалины колизея. Но если колизей был просто растащен на другие постройки, то для руин детройта существуют две конкурирующие теории заговора: по одной — город раз-рушили черные, чтобы изгнать из него белых, по другой — точно наоборот.

детройт — единственный из современных городов, который пытается продавать свои развалины Голливуду в качестве фона для различного рода антиутопий и мрач-ных сцен преступлений. По производству руин с детрой-том трудно конкурировать — в нем примерно 80 000 раз-рушенных и заброшенных зданий. В центре города стоят пустые небоскребы с выбитыми стеклами. Их не сносят главным образом потому, что у города нет денег на снос. кроме того, некоторые владельцы зданий предпочитают сохранять руины в надежде, что земля в центре рано или поздно подорожает. Что касается преступности, то, когда одного кандидата в мэры попросили объяснить, почему в детройте сокращается количество убийств, тот мрачно ответил: «Просто больше некого убивать».

Что же произошло с процветающим центром автомо-бильной промышленности?


250

Немного историикак видно из названия (ville d’Etroit), поселение созда-

ли французы примерно в одно время с санкт-Петербургом. В 1805 году город сгорел дотла. к этому времени президент джефферсон назначил эксцентричного чудака Августа Вуд-ворта верховным судьей Мичигана. тот объявил детройт столицей и создал для него идеальный план в стиле фран-цузского классицизма, похожий на то, что за несколько лет до этого начертил для Вашингтона Пьер-Шарль Л’Энфан, а заодно и на то, что примерно за век до него предложил для Петербурга жан-батист Леблон.

Французский классицизм продолжил христианскую тра-дицию, считающую природу греховной. Природа в класси-цизме должна быть побеждена и рационализирована, дере-вья и кусты пострижены и превращены в геометрические фигуры, дорожки вычерчены с циркулем и линейкой. Эта традиция имеет самое прямое отношение и к расцвету де-тройта как автомобильной столицы мира, и к его упадку, поскольку руины можно считать возвращением рациональ-ной культуры обратно в «греховную» природу.

История детройта XX века тесно связана со словом «фордизм». Это слово придумал, сидя в фашистской тюрь-ме, итальянский марксист Антонио Грамши. Оно, в свою очередь, связано со словом «тейлоризм», которое было в большой моде в ссср в 1920–1930-х годах. Изобретение Фредерика уинслоу тейлора сводилось к рационализации природы, то есть к замене естественных движений рабоче-го научно обоснованными, что в некоторых случаях давало возможность повысить производительность труда на 400%. «тейлоризм» стал «фордизмом», когда Генри Форд принял систему тейлора и шокировал деловой мир, начав платить


251

Детройт, The Roosevelt Warehouse. Это здание было построено Альбертом Каном, тем самым, который в 1928 году приехал в СССР с 25 инженерами.

Между 1930 и 1932 годами он построил больше 500 заводов.


252

рабочим на своих конвейерах неслыханную для 1914 года сумму: пять долларов в день. И это не было благотвори-тельностью. Во-первых, возросшая производительность обеспечивала прибыль, во-вторых, рабочие стали покупать те самые машины, которые они производили.

Фордовский рабочий превратился в счастливого робота, блистательно спародированного Чарли Чаплиным в фильме «Новые времена» — в автобиографии Чаплин подтвердил, что прототипом фильма был именно фордовский конвейер в детройте. Примеру Форда последовали бизнесмены с та-кими фамилиями, как додж, крайслер и Паккард, и город стал превращаться в цветущую метрополию. рационально расчерченный план Вудворта стал заполняться рациональ-но спроектированными фабричными цехами, большинство из которых спроектировал архитектор Альберт кан (как и тейлор, выходец из Германии). тот самый кан, который между 1930 и 1932 годами построил больше пятисот заво-дов в сталинграде, кузнецке, Нижнем тагиле, Челябинске и других городах. если вдуматься в эту цифру, становится ясно, что советская индустриализация была создана идео-логами тейлоризма. если бы советская цензура была после-довательной, чаплинский фильм, издевающийся над фор-дизмом и тейлоризмом, следовало бы запретить.

тейлоризм, помноженный на фордизм, привел к не-слыханному расцвету американской автомобильной про-мышленности. В 1960-х 9 из 10 автомобилей, проданных в Америке, были сделаны в детройте и его окрестностях. когда появились первые японские машины, ничего, кро-ме смеха, они не вызывали — уродливые, маломощные (не то что «Форд Гэлакси» с 400 лошадинами силами ве-сом 2 тонны), хотя и очень дешевые. как же получилось, что сегодня на американских дорогах японские машины


253

составляют большинство? существует несколько объяс-нений: а) японская модель бизнеса культивирует долго-срочную лояльность работника, в то время как фордизм видит в работнике винтик конвейера; б) во всем винова-ты профсоюзы, добившиеся такой высокой зарплаты, что американские автомобили перестали быть конкурентоспо-собными; в) во всем виноваты менеджеры, платившие себе гигантские бонусы.

скорее всего верны все из этих объяснений.

бунтГенри Форд не любил евреев, о чем не уставал напоми-

нать в издаваемом им журнале «Независимый дирборн». Однако к черным он относился доброжелательно и охотно брал их на работу. В детройте постепенно возник черный средний класс, он же был представлен в конгрессе штата, в судебной палате, в различных городских организаци-ях и организациях штата. детройт долгое время считался образцом расовой гармонии. Внезапно выяснилось, что за фасадом благополучия скопилось взрывоопасное напря-жение.

Все началось в воскресенье, 23 июля 1967 года. Полиция решила арестовать посетителей бара, нелегально торговав-шего алкоголем. такое заведение со времен сухого закона называли «слепой свиньей». к удивлению полицейских, в этой «слепой свинье» оказалось не два десятка черных, как они предполагали, а примерно в четыре раза больше — посетители пришли праздновать возвращение двух солдат с вьетнамской войны.

бравые полицейские решили арестовать всех, и это им блестяще удалось. когда они уехали, успевшая собраться


254

толпа начала бить стекла, переворачивать машины и гра-бить магазины — иными словами, выражать политическое несогласие с решением полицейских. бунт постепенно ох-ватил весь город, и детройт запылал.

В подавлении бунта участвовали национальная гвардия и федеральные войска. Правда, с войсками вначале возник-ла заминка. Президент джонсон сказал, что может послать военные подкрепления только если губернатор Мичигана джордж ромни назовет бунт «восстанием». как потом вы-яснилось, Линдон джонсон плохо помнил конституцию, — войска он имел право послать и без «восстания». его рас-терянность понятна: сделав так много для десегрегации и защиты гражданских прав, он никак не ожидал от чер-ных столь черной неблагодарности.

бунт был подавлен через пять дней. результат: 43 уби-тых, 467 раненых, 7231 арестованных, 2509 сожженных или разграбленных магазинов, 388 семей, оставшихся без крова, 412 зданий на снос. Общий ущерб — от 40 до 80 миллионов долларов (в сегодняшних ценах от 250 до 500 миллионов). Но самый главный результат — бунт привел к ускоренно-му бегству белого населения в пригороды (начавшемуся уже в 1950-е годы), вызвавшему цепную реакцию: резкое сокращение доходов города от налогов, соответственно, резкое сокращение всех социальных и градостроительных программ, в свою очередь вызвавшее еще больший отток белого населения, и т.д.

среди реакций белого населения на черный бунт можно выделить две позиции. Одна объявляет черное большин-ство города некомпетентным и неспособным к самоуправ-лению. Характерный пример — песня подпольной город-ской рок-группы «рассерженные арийцы»:


255

Проезжая через город, все, что видишь, это почерневшее гетто —Вот, что бывает, если ниггеров выпустить на свободу,Они жгут свой город и убивают друг друга,Сжигают дотла брошенные дома.

Первому черному мэру детройта (1974–1993) колману Янгу приписывают слова: «белые — вон из города». сте-нограммы его выступлений показывают, что он действи-тельно сказал «вон из города», правда, это относилось не к белым, а к «жуликам и грабителям, неважно с черной или белой кожей».

к 1980-м годам белое население практически исчезло, а оставшиеся черные, наконец, осознали, что живут на ру-инах, далеко от заводов (которые тоже к этому времени выехали за пределы города), без шансов найти работу, без социальных услуг и медицинского обслуживания, с разру-шенной системой образования, то есть без будущего. Надо было найти виновных. сегодня большинство черного насе-ления города твердо верит, что нынешняя ситуация — ре-зультат многолетнего заговора белых.

На самом деле, обе теории заговора, как и большинство подобных теорий, являются коллективными фантазиями. у бунта 1967 года не было организаторов и вдохновителей, он вспыхнул стихийно, но причин было много, включая расту-щую дискриминацию, сегрегацию, агрессивное поведение по-лицейских (преимущественно белых), ограничения при при-еме на работу, при поступлении в учебные заведения и т.п.

бегство белых в пригороды тоже не было ни заплани-рованной акцией, ни уникально детройтским феноменом. По мнению некоторых исследователей, это была реакция


256

части белого населения Америки на десегрегацию и особен-но на знаменитое решение Верховного суда сША по делу «браун против совета по образованию» (1954), фактически запретившее сегрегацию в школах. с другой стороны, чер-ные активисты справедливо напоминают, что бегство белых в пригороды стало возможным лишь с помощью федераль-ного правительства, вкладывавшего, начиная с 1950-х го-дов, огромные деньги в строительство системы скоростных хайвейев. кроме того, интересна реакция французского со-циолога Лоика Вакана, когда он впервые увидел развалины детройта. «Это не естественный процесс, — сказал он. — Этому позволили произойти — в европе это было бы не-возможно. если бы 80% жителей детройта были белыми, а не черными, то что-то было бы сделано, так или иначе, средства бы нашлись».

Он, разумеется, прав, но «позволили произойти» и «за-говор» совсем не одно и то же.

ренессансПопытки возродить былое величие детройта начались

сразу после подавления бунта. В 1977 году было закончено строительство ренессанс-центра по проекту джона Портма-на. В типичном для Портмана стиле, сооружение состояло из 73-этажного цилиндра гостиницы (это самая высокая гостиница в мире), окруженного четырьмя 39-этажными башнями офисов. Позднее, когда сооружение стало соб-ственностью «дженерал Моторс», были добавлены еще две 21-этажные башни. сегодня это одно из самых большихв мире офисных зданий площадью 515,800 кв. метров.

как попытка возрождения городской среды проект не состоялся. сегодня он производит странное впечатление:


257

среди руин высится гигантская неприступная крепость в стиле хайтек.

следующая серия попыток связана с привлечением в центр города капитала. единственными инвесторами, от-кликнувшимися на призыв, оказались владельцы казино. Эти казино тоже не решили ни одной из проблем. белые жители пригородов стали приезжать в центр, но с самим городом они старались соприкасаться как можно меньше — парковались на охраняемых стоянках, оставляли свои день-ги в охраняемых казино, а потом быстро уезжали обратно в свои пригороды. Проблемы городских финансов эти ка-зино тоже не решили. Почти все они принадлежали либо иностранцам, либо жителям других штатов, так что все до-ходы уходили на сторону.

значит ли все это, что детройт обречен на вымирание? с одной стороны, ясно, что города так называемого «ржа-вого пояса» Америки никогда не вернутся в состояние рас-цвета 1950-х годов, главным образом из-за глобализации. кризис 2008 года показал, что если бы не государственное вмешательство, американская автомобильная промышлен-ность вообще могла исчезнуть с лица земли. с другой сто-роны, какие-то ростки возрождения появляются. И здесь есть смысл упомянуть проект Хайдельберг.

естественная реакция городских властей на руины — все снести и построить заново. Поэтому, когда местный ху-дожник тайри Гайтон попытался превратить руины улицы Хайдельберг в то, что критики назвали политическим ме-такомментарием, власти быстро ликвидировали этот ком-ментарий бульдозерами.

то, что создал тайри Гайтон, было живописью, скульп-турой, дизайном и инсталляцией. заброшенные дома, за-ржавевшие автомобили, брошенные телевизоры, пылесосы


258

и холодильники складывались в причудливые композиции и раскрашивались в яркие цвета. Проект стал привлекать туристов из многих стран, а сам автор получил несколько международных наград. Этот проект разрушает традици-онные представления о конфликте черных и белых. тайри Гайтон — черный. В совете директоров проекта больше белых, чем черных. Главные сторонники проекта — меж-дународная художественная элита. среди противников — местное черное население, которое хотело бы жить в нор-мальных отреставрированных и не раскрашенных в дикие цвета домах.

сейчас городские власти и тайри Гайтон заключили перемирие. Проект Хайдельберг не только восстановлен, но и начал распространяться на близлежащие улицы. Не исключено, что, если бы этот проект создал больше про-блем, чем решил. Но мне кажется, что если рационально

Детройт. Проект Хайдельберг. Obstruction of Justice House


259

мыслящие городские власти сумели включить в свою дея-тельность стихийную творческую энергию тайри Гайтона и его друзей, это могло бы стать началом возрождения де-тройта. Не будем забывать, что лозунг города, принятый в 1827 году, speramus meliora, resurget cineribus, означает «надеемся на лучшее и воскреснем из пепла».

2009

Детройт. Проект Хайдельберг. Penny Car


260

В поисках ванкуверизма

Нас с фотографом Аней Чибисовой послали в город Ванкувер, выяснить, почему он считается одним из самых привлекательных мест для жизни, и что та-

кое ванкуверизм, о котором наперебой пишут сегодня ар-хитектурные журналы. В Ванкувере я когда-то был, правда всего один день. Но что такое ванкуверизм? Посылаю мейл друзьям, много лет прожившим в канаде. Получаю ответ: «Ванкуверизм? Никогда о нем не слышали, наверняка изо-бретение московских журналистов».

еще один мейл, на этот раз в отдел туризма Ванкуве-ра. Ответ: «Не волнуйтесь, ванкуверизм существует! есть два человека, которые могут вам подробно об этом расска-зать, — архитектор Майкл Грин и журналист тревор бодди, который, кстати, и придумал этот термин. Правда, Майкл Грин сейчас в Лондоне, но вам поможет его партнер стив МакФарлейн. В субботу утром он будет ждать вас в кафе

“Медина”».

Международный аэропорт Ванкувера. для освещения использованы самые примитивные цилиндрические лю-минесцентные светильники, но повешены они под разны-ми углами, создавая сложную пространственную компози-цию. блестящая идея, но где-то я это уже видел. Ах, да, это же был мой проект в строгановке. Надо будет предъявить иск архитектору, которого, как написано в брошюре, зовут Ноэл бест — имя можно было бы перевести как «лучшее рождество», действительно, в композиции из светильников есть что-то от рождественской елки.


261

звоню Ане Чибисовой, которая уже несколько дней фото-графирует город, и предлагаю встретиться в центре. «Маши-на, — объясняет Аня, — в Ванкувере только помеха. Поез-жайте на метро». Метро здесь называется SkyTrain, я поеду от аэропорта по линии канада. Аня поедет с другого конца горо-да по линии Экспо. Встретимся на станции «уотерфрoнт».

Линия канада только что построена специально для зим-ней Олимпиады-2010. Линия Экспо была построена в 1986 году для Экспо-86. Линия Миллениум открылась в 2002-м. станция «уотерфрoнт» (Прибрежная) — это центр, куда сходятся все три линии. Она, как следует из названия, на-ходится прямо у воды. Метро построено с европейской сдержанностью — ничего лишнего, но все работает. Нет ни «бронзы многопудья и мраморной слизи» московского метро ни суровой мрачности нью-йоркского. В поездах нет ваго-новожатых, все контролируется компьютерами — это самая длинная в мире (68 километров) автоматизированная транс-портная система. На окраинах рельсы подняты высоко над землей, ближе к центру уходят под землю.

кафе «Медина». стив Макфарлейн оказывается сравни-тельно молодым человеком и, что называется, «без понтов», никогда не скажешь, что это преуспевающий архитектор, впрочем, в канаде все намного демократичнее, чем в Аме-рике или в россии. Фирма стива, McFarlane Green Biggar, выиграла конкурс на новое здание Внуковского аэропорта, но, по непонятным для стива причинам, заказ отдан кому-то другому. Мы с Аней понимающе переглядываемся.

— Что такое ванкуверизм? — перевожу я разговор на интересующую нас тему.

— В ванкуверизме есть много положительного, хотя есть и негативные стороны. Главные принципы: смешанная


262

Ванкувер


263

застройка и высокая плотность населения. два эти фактора помогают жителям обходиться без автомобилей. типичное здание в центре города состоит из 4–5-этажного подиума, где находятся магазины и предприятия обслуживания. На этот подиум поставлена 30–40-этажная жилая башня. По-диум может занимать целый квартал, а башня делается как можно более узкой, чтобы она не загораживала вид на оке-ан или горы из соседних башен. Возможность видеть бес-конечные дали из окна квартиры — одно из главных тре-бований ванкуверизма, это важнее, чем размер жилья.

— В чем же негативные стороны?— к сожалению, успех этого принципа почти полно-

стью парализовал творческие поиски. Архитекторы ста-раются пользоваться проверенными решениями, поэтому в городе нет по-настоящему яркой архитектуры — тем бо-лее что в центре города строят только четыре архитекто-ра, нашей фирме туда пробиться пока не удалось. Вторая проблема опять-таки связана с привлекательностью ван-куверизма: все больше людей хотят жить в этих башнях в центре города, в результате цены поднялись настоль-ко, что это стало доступно только очень богатым. тревор бодди, еще несколько архитекторов и я сейчас организуем конкурс на новые градостроительные идеи — а вот, кста-ти, и сам тревор. Я передаю вас обоих в надежные руки, а мне пора идти...

— десять лет назад, — говорит мне тревор бодди, пожи-мая руку, — слава Глазычев и саша бродский показывали мне сталинскую архитектуру и при этом упоминали твое имя. сегодня моя очередь ответить русским взаимностью. если вы с Аней готовы, начнем экскурсию прямо сейчас.

Выходя из кафе, в дверях сталкиваемся еще с одним ар-хитектором.


264

— Владимир и Аня, — говорит тревор, — познакомь-тесь, это Ноэл бест.

— Мне очень понравилось, — обращаюсь я к Ноэлу, — ваше пространственное решение светильников в аэро-порту.

Из вежливости не напоминаю, что идею он украл из мо-его строгановского проекта.

— Мы сейчас зайдем на минуту к нему в офис, — добав-ляет тревор, — это рядом. Вам с Аней просто необходимо увидеть панораму города из его окна.

Архитектурная компания Ноэла беста Stantec — одна из четырех, которым, как утверждал стив, удается строить в центре города. Фирма расположена в 12-этажном здании, которое когда-то спроектировал сам Ноэл, еще не подозре-вая, что его фирме суждено занять там четыре этажа. Вид на город действительно сказочный. тревор усаживается в кресло перед огромным, во всю стену, окном, Аня доста-ет камеру, а я включаю диктофон.

Чтобы понять истоки ванкуверизма, начинает тревор, нужно прежде всего понять, чего Не сделало канадское правительство, в отличие от правительства сША. Вы когда-нибудь задумывались о причинах катастрофического рас-ползания американских городов, когда центр постепенно превращается в трущобы, а богатое население переезжает все дальше и дальше в пригороды? среди прочих факторов к расползанию городов привела американская мечта о соб-ственном домике с садиком, поддержанная федеральным правительством: Америка единственная из развитых стран, где ипотечные проценты списываются с суммы, облагаемой подоходным налогом.

Второй фактор — национальная система скоростных автомагистралей, хайвеев, строительство которых после


265

Второй мировой войны финансировалось, в частности, де-партаментом обороны сША для массовой переброски войск внутри страны. Ни того, ни другого фактора в канаде не су-ществует. Люди предпочитают жить в городских квартирах (а не в сельских домах), стараются не пользоваться автомо-билями, а хайвеи строятся только когда они абсолютно не-обходимы, в Ванкувере, например, их нет совсем.

В конечном счете, считает тревор, все сводится к раз-нице национальных идеологий. Американская конституция гарантирует «индивидуальную свободу» и «право на сча-стье», в то время как канадская утверждает «мир, порядок и разумное правительство».

— у ванкуверизма, — говорит тревор, — есть еще один важный компонент: мультикультурализм. сегодня 30% на-селения города — китайцы, в основном из Гонконга. Что-бы понять, что это такое, мы сейчас поедем в «Абердин»,

Ноэл Бест, Тревор Бодди, Анна Чибисова


266

самый большой в северной Америке китайский торговый центр. будьте готовы к тому, что мы трое будем единствен-ными посетителями, не говорящими на кантонском диа-лекте.

Массовое переселение китайцев в Ванкувер происхо-дило дважды. Первый раз после китайской революции 1949 года. Второй — перед передачей Гонконга китаю в 1997 году. богатые жители города искали место с макси-мально близким Гонконгу стилем урбанизма, куда можно было бы вывезти семью и деньги. Несколько городов — сидней, Гонолулу, Лос-Анджелес, сан-Франциско, сиэтл и Ванкувер — боролись за право принять эту группу со-стоятельных и высокообразованных иммигрантов. Побе-дил Ванкувер, получив за это приз в виде 15 миллиардов, вложенных пришельцами в недвижимость.

Одна из причин этой «победы» Ванкувера — сознатель-ная установка городских властей на сохранение и развитие этнического и культурного многообразия. В 1980 году ко-миссия по планировке утвердила документ «Цели разви-тия города», где, в частности говорилось: «Основным фак-тором, влияющим на уникальность городской среды, мы считаем этническое многообразие». результаты очевидны. В 2006 году меньшинства составляли 51% населения города, и только для 50% английский язык был родным. сегодня процент меньшинств только увеличился. В отличие от мно-гих американских городов, где расовые бунты не редкость, сосуществование культур в Ванкувере носит сравнительно мирный характер.

расцвет ванкуверизма во многом связан с именем гон-конгского бизнесмена по имени Ли ка Шинг. Именно он превратил заброшенную индустриальную зону False Creek


267

в многоэтажное элитное жилье. Он же построил торговый центр «Абердин».

— Вы просто обязаны попробовать дим-сум в рестора-не Fisherman’s Terrace, — говорит тревор. — Это здесь же, в «Абердине». Мне приходилось есть дим-сум в разных стра-нах, включая Гонконг, но такого больше нет нигде. В субботу, конечно, туда не попадешь, но я сейчас позвоню дэнни, сыну владельца. дай-ка мне твой мобильник, Влад.

Мобильный телефон тревора был украден в Аргенти-не несколько дней назад, и он никак не может собраться купить новый.

— дэнни, — говорит тревор в телефон, — я привел к тебе очень влиятельных журналистов из россии. Они хотят побеседовать с тобой на террасе рыбака. Ах, ты не в городе? Ну тогда позвони в ресторан и скажи, чтоб нам приготовили столик на троих.

дэнни, очевидно, позвонил, потому что нас радостно приветствуют на чистом кантонском наречии и ведут к сто-лу. тревору удается объясниться с официантом жестами, и скоро наш стол покрывается мисочками с удивительны-ми и непонятно из чего сделанными произведениями ку-линарного искусства.

— И теперь, — говорит тревор, когда все уже съедено и вы-пито, — самый главный объект: «Олимпийский овал».

В феврале 2009 года мэр Ванкувера Грегор робертсон опубликовал новую программу «самый зеленый город», цель которой сделать Ванкувер самым экологически чи-стым городом в мире к 2020 году. ключевую фразу этой программы, environmentally sustainable future, можно пе-ревести как «будущее, основанное на экологическом ба-лансе».


268

жителям Ванкувера, говорится в программе, неслы-ханно повезло с красотами природы. Наша цель, считают авторы, свести следы нашей экономической деятельности к минимуму, чтобы наши дети и внуки тоже могли наслаж-даться девственной чистотой гор, лесов и водоемов. кон-кретные предложения программы включают 10 пунктов:

создать 20 000 новых рабочих мест в экологически чистой промышленности.сократить зависимость от нефти и других видов иско-паемого топлива.увеличить термоэффективность зданий на 20%.сократить пользование автомобилем: 50% всех передви-жений по городу должны производиться пешеходами, велосипедистами и общественным транспортом.сократить количество сжигаемых твердых отходов на 40%.добиться, чтобы каждый житель города находился в 5 ми-нутах ходьбы от парка, пляжа или другого оазиса при-роды.сократить «экологический след» каждого жителя на 33%.сделать воду из водопровода самой чистой в мире и со-кратить потребление воды на 33%.довести чистоту воздуха до уровня требований Всемир-ной организации здравоохранения.резко увеличить производство местных пищевых про-дуктов.

Хороший пример экологически сознательного проекти-рования — каток под названием «Олимпийский овал». как известно, глобальное потепление нанесло серьезный ущерб лесной промышленности канады. здесь растут те же самые


269

сосны, и заражены они тем же самым вредителем-короедом (Dendroctonus ponderosae), что и в сибири. Но в сибири вредители за зиму успевают замерзнуть. В западной кана-де раньше они тоже замерзали. когда же средняя зимняя температура Ванкувера поднялась на несколько градусов, этого оказалось достаточно, чтобы вредители могли пере-жить зиму и начать бурно размножаться. результат: сотни квадратных километров мертвых деревьев.

Архитектор боб джонсон решил превратить мертвую древесину в уникальную крышу здания «Олимпийско-го овала». Вся крыша, перекрывающая 33750 квадратных метров, собрана из сотен тысяч деревянных брусков 5×10 сантиметров. Это блестящее решение было отмечено спе-циальной премией королевского архитектурного инсти-тута канады.

Либеральные городские власти Ванкувера вот уже пя-тый год проводят социальный эксперимент. В городе се-рьезная проблема с наркоманией. Это, видимо, наследие эпохи хиппи, когда сан-Франциско и Ванкувер, в которых никогда не бывает ни слишком жарко, ни слишком холод-но, стали прибежищами для бездомных детей-цветов. По-лицейская борьба с наркоманией, как утверждают работ-ники городской медслужбы Vancouver Coastal Health (VCH), лишь усугубляет проблему и обходится городу в миллио-ны долларов. Наркоманы колются в грязных подворотнях, передавая друг другу шприцы, часто зараженные вирусом сПИд и гепатитом. Потом их подбирает скорая помощь, и они попадают в больницы, где их спасают за счет нало-гоплательщиков.

Первый шаг к излечению от наркомании, считает VCH, — вывести наркоманов из антисанитарных условий. для этого


270

в 2003 году в центре Ванкувера был открыт «Инсайт» — первое в северной Америке учреждение для наркоманов, куда можно прийти в любое время дня и ночи, бесплатно получить стерильный шприц и под наблюдением медсестры вколоть себе дозу наркотика. Наркотики, правда, надо при-носить с собой, но купить их здесь почти так же легко, как в Амстердаме, неслучайно местные жители называют свой город Ванстердамом.

Я чувствую, что в этом месте некоторые читатели ре-шат, что ванкуверизм — это для них, и начнут складывать чемоданы, но я бы все-таки посоветовал дочитать текст до конца. Во-первых, ванкуверизм имеет лишь косвенное от-ношение к наркотикам, это всего лишь либерализм, дове-денный до логического предела. Во-вторых, этот наркоти-ческий рай имеет свои теневые стороны.

тревор бодди посоветовал нам с Аней побродить ве-чером по Ист-Энду и своими глазами увидеть результаты либерального отношения к наркомании. Идем по улице кордова, поворачиваем налево, а потом, как учил тревор, еще раз налево. Мы в проезде между домами. справа явно модный ресторан, слева из полумрака появляется женская фигура. Не обращая на нас внимания и не замедляя шагов, женщина сосредоточенно красит ресницы. еще сто метров между мусорными баками, и перед нами появляется другая женская фигура, несколько оплывшая и бесформенная.

— Всего за двадцать пять долларов, — говорит она нам заговорщицким тоном, — я могу прочесть вам свою по-эму.

— Один доллар, — предлагаю я.— три! — быстро парирует она.сходимся на двух. Она читает нам что-то про любовь

к природе, Аня фотографирует ее, поэтесса получает свой


271

гонорар и скрывается в темноте. тут же появляется дру-гая творческая личность, на этот раз художница. Она со-общает, что ее зовут триш, и зазывно машет перед нами своим произведением. ее фотография обходится нам еще в один доллар.

еще триста метров, и мы оказываемся перед странным заведением под названием Vancouver’s Favorite Country Music Pub.

Надо сказать, что толерантность к наркотикам не рас-пространяется здесь на их коммерческое распространение. Иными словами, если полицейский нашел у тебя индиви-дуальную дозу наркотика, он отпустит тебя с миром (в от-личие от сША, где ты немедленно попал бы в тюрьму). Но «тяжелые» наркотики в индустриальных количествах — это уже преступление, даже в либеральном Ванкувере (как, впрочем, и в Амстердаме). Первое, что мы видим, подхо-дя к пабу, это группа полицейских, обыскивающих сумку черного парня, и тут же надевающих на него наручники. Вид у парня спокойный и даже скучающий, видно ему не привыкать.

Приглядываемся к толпе входящих и выходящих из паба. Похоже, что мы с Аней единственные, кто не нахо-дится в состоянии наркотического или алкогольного опья-нения. заметив наши фотоаппараты, некоторые подходят и пытаются рассказать всю историю своей трудной жизни. каждый рассказ обычно кончается фразой:

— Я-то сам не наркоман, и вообще я здесь случайно, но остальные — конченые люди. Посмотрите на них, настоя-щие зомби.

рейс Ванкувер—Лос-Анджелес. Я возвращаюсь до-мой. Что же мне удалось выяснить? для разных людей


272

ванкуверизм означает разное. для одних — это возмож-ность вколоть в себя дозу героина в комфортабельных ус-ловиях. для других — видеть из окна горы и океан. для тре-тьих — не пользоваться автомобилем и ходить пешком за покупками. кому-то нравится отсутствие шовинизма и воз-можность жить не переходя с китайского на английский. кто-то доволен, что с утра можно совершить восхождение в горы, днем заняться виндсерфингом, а вечером пова-ляться на пляже; зимой сюда еще добавляются два горно-лыжных курорта мирового класса — уистлер и банфф.

каждое из этих качеств, как мы выяснили, имеет и обо-ротную сторону. Либеральная политика в отношении нар-котиков, например, привела к тому, что в город хлыну-ли наркоманы со всего мира и, соответственно, возросла преступность. роскошный вид на горы и океан из любой

Художница Триш со своим произведением


273

квартиры в центре города привел к такому росту цен на не-движимость, что этим видом сегодня могут наслаждаться лишь очень состоятельные люди.

И все же уникальное сочетание нетронутой природы, рационального планирования, изысканной многонацио-нальной кухни, пешеходного урбанизма и европейской эле-гантности городского ландшафта делают Ванкувер местом, из которого не хочется уезжать.

Остановите самолет!

2009

Ванкувер, арест наркоторговца


274

rem.ru

Про рема колхаса столько сказано и написано, что понять, что этот человек на самом деле собой пред-ставляет, почти невозможно. Это тот случай, когда

избыток информации не помогает, а затрудняет понимание. Вот небольшая подборка высказываний о нем.

Он не просто дизайнер, он мыслитель (Фернандо ромеро, архитектор).Я лично подозреваю, что колхас — порядочная сволочь (Андрей Наврозов, журнал «сноб»).Один из самых ярких и оригинальных талантов в со-временной архитектуре (картер браун, National Gallery of Art).слишком высокомерен и бескомпромиссен (Мартин Пе-дерсен, журнал Metropolis).его идеи сделали его одним из самых обсуждаемых ар-хитекторов задолго до того, как ему удалось осуществить эти идеи на практике (жюри Притцкеровской премии);ему всегда лучше удавалась архитектура, чем социальная критика (Пол Голдберг, журнал The New Yorker).Он один из немногих архитекторов, способных противо-стоять кризису современного города (Николай урусов, газета New York Times).

детствореммет колхас родился во время Второй мировой вой-

ны в городе роттердаме, почти полностью разрушенном

rem.ru

275

бомбежкой. когда ему было восемь лет, семья переехала в Индонезию. свой восьмой день рождения он отмечал на корабле недалеко от берегов сингапура. Он на всю жизнь-запомнил сладкий одуряющий запах гниения, исходящий с острова, но, когда пятьдесят лет спустя, наконец, попал на него, запаха уже не было.

В Индонезии рем чувствовал себя уютно. Во-первых, взрослые индонезийцы были примерно такого же роста, как и он. Во-вторых, ему нравился ислам. Он попробовал было уговорить родителей сходить в мечеть, но родители-атеисты категорически отказались. двуязычный голланд-ский мальчик получал первые уроки глобализма и мирного сосуществования несовместимых идей. Много лет спустя он напишет, что глобализация «астрономически расширяет сферу возможностей», но тут же добавит: «к счастью или несчастью». Глобализация, продолжит он, «экспоненци-ально обедняет архитектурное воображение». Потом до-бавит: «Она же экспоненциально обогащает архитектур-ное воображение». Возможно, именно там, в Индонезии, он приобрел способность удерживать в сознании одновре-менно тезис и антитезис, не давая им вступать в конфликт. с Ильей кабаковым у них общего мало, но эта способность присуща обоим.

ШколаВернувшись в Голландию, семья поселилась в Амстер-

даме. рем учился на киносценариста. В 1963 году стал членом киногруппы 123 Groep, был соавтором сценария фильма «белый раб. Интриги декадентского урода», иногда снимался как актер. Одновременно работал журналистом и дизайнером в газете Haagse Post, там, в частности, напи-сал статью про Ле корбюзье и взял интервью у Феллини.


276

Рем Колхаас со студентами «Стрелки» перед домом Наркомфина

rem.ru

277

В 1968 году поступил учиться в знаменитую (и очень доро-гую) школу Архитектурной ассоциации (Эй-Эй) в Лондоне. Чтобы платить за обучение, продолжал писать сценарии. среди преподавателей были такие звезды, как Питер кук, Чарльз дженкс, билл боярски, седрик Прайс, Элиа зенге-лис (впоследствии партнер рема). тот факт, что в архитек-туру он пришел поздно и, в отличие, скажем, от того же Ле корбюзье или Ивана Леонидова не из живописи, дал, уди-вительную свободу: идеи всегда были первичны, форма — вторична. Позднее, когда колхас начал участвовать в се-рьезных конкурсах, он сделал это своей стратегией: «если не можешь победить за счет красоты, старайся победить за счет ума». стратегия, правда, работала не всегда.

Атмосферу в Эй-Эй рем он описал так:

«Школа находится в опьянении от секса, наркотиков и рок-н-ролла; в баре постоянно торчит дэвид боуи; рядом с ним кто-то, находящийся в состоянии экс-периментальной истерики, вызванной провидческими проектами Archigram (архитектурным ответом группе

“битлз”), гальванизированный (вроде бы) европейской по-литикой действия мая 1968 года, опьяненный спонтанным американским LOVE-урбанизмом Woodstock-фестиваля, вдохновленный пеной сплетен об идеях французских интеллектуалов, увлеченный дизайном и антидизай-ном, высокомерием бесконечных городов Superstudio и Archizoom… конструкция, стандарты, вентиляция? Поезжайте в Швейцарию».

Вместо Швейцарии колхас поехал в Москву.


278

Май 1968 года«Мое поколение, — написал он впоследствии, — это

поколение мая 1968 года, поколение хорошо информиро-ванных интеллектуалов, правильно травмированных тща-тельно выбранными катаклизмами». Май 1968-го — это, конечно, парижские баррикады, бои с полицией и лозунги типа «запрещается запрещать». Но как выбирать катаклиз-мы, чтобы быть правильно травмированным?

Архитектурным аналогом парижских баррикад стала футу-рология. Итальянцы Адольфо Наталини и кристиано тораль-до создали группу Superstudio. Андреа бранци и джильберто корретти создали Archizoom. Англичанин Питер кук с друзья-ми создали Archigram. рема в игру не принимали. «Наша шко-ла для творческих людей, — сказал ему Питер кук, — а не для фашистов вроде тебя». Хотя многие футурологические про-екты «старших товарищей» тоже содержали элементы само-пародии, тем не менее идеология группы Archigram оказалась слишком консервативной, чтобы оценить радикально-син-тетический (тезис+антитезис) стиль мышления колхаса.

дипломная работа рема в Эй-Эй под названием «Исход, или добровольные узники архитектуры» (1972) сделана под явным влиянием Superstudio. достаточно сравнить иллю-страцию к иронической антиутопии Superstudio 1969 года «Непрерывный монумент» с иллюстрацией колхаса к «Ис-ходу», чтобы увидеть родственную связь.

В «Исходе» Лондон разделен на две части — хорошую и плохую. Чтобы предотвратить исход всего населения из плохой в хорошую, построена стена с колючей проволокой. Все рвутся в хорошую часть, но, чтобы попасть туда, надо пройти жесткий отбор. Внутри хорошей части — «орнамен-тальное опьянение, декоративное безумие, передозировка символов».

rem.ru

279

Первая ассоциация, которая приходит в голову, когда читаешь пояснительный текст к проекту, — берлинская стена, построенная за десять лет до «Исхода». Аналогия подтверждается воспоминаниями колхаса о посещении берлина, где рем сделал поразившее его самого открытие: стена была «душераздирающе красива». красота в архитек-туре, пришел он к выводу, «прямо пропорциональна тому ужасу, который она внушает».

— у меня впечатление, — говорю я, вспомнив про Илью кабакова, — что большинство ваших текстов наполовину написаны всерьез, а наполовину — самопародии.

— Во всем, что я делаю, — отвечает рем, — присутствует юмор. без юмора невозможно мыслить. кроме того, я по-лемист. «Исход» — это конфронтация с англосаксонской серьезностью и прагматизмом. Мне хотелось им показать, что работать можно весело.

— то есть вы относились к своему проекту менее серьез-но, чем, скажем, Archigram к своим коллажам?

Ответ, как всегда, у рема, неожиданный и загадоч-ный:

— Я был серьезнее, чем они, а они были серьезнее, чем им казалось.

россияВ 1969 году Геррит Ортхойс, преподаватель истории ар-

хитектуры из делфта, поклонник русского авангарда, ради-кал, мечтавший о коммунистической революции в европе и собиравшийся «после революции» расстрелять некото-рых своих знакомых, повез рема в Москву. революционе-ром колхас не стал, но любовь Ортхойса к конструктивиз-му оказалась заразительной. В Москве рем познакомился с работами родченко и теорией дезурбанизма. Именно


280

тогда он понял, как тесно связаны между собой кино и ар-хитектура. Позднее колхас объяснит: «В сценарии ты дол-жен связывать отдельные эпизоды, удерживать интерес зрителя и компоновать элементы — с помощью монтажа, например. В архитектуре — абсолютно то же самое. Архи-текторы соединяют пространственные эпизоды, создавая из них сюжеты».

Из московских конструктивистов больше всего его по-разил Иван Леонидов. рем с учителем начали собирать про него материал. двенадцать раз ездили в ссср. Мало кто в россии тогда интересовался Леонидовым, а эти два голландца все время набредали на затерянные сокровища. как-то рем сидел за столом на кухне у вдовы Леонидова. случайно провел рукой по обратной стороне стола. Почув-ствовал какую-то шероховатость. Нагнулся и посмотрел. Оказалось, что для столешницы была использована доска с живописью Леонидова.

— Это был знаменитый проект застройки Южного бе-рега крыма, — рассказывает колхас, — написанный в тех-нике иконописи на доске; что-то напоминающее китайские пагоды на холме.

Модернизм, Восток и православие, сосуществующие в одной столешнице. типичный глобализм.

Вместе с учителем они решили написать книгу о вели-ком, почти ничего не построившем конструктивисте. Орт-хойс должен был заниматься визуальной частью, колхас пи-сать текст. рем свою часть выполнил, Геррит — нет. книга так и не была опубликована.

— Обидно, — говорю я.— Не думаю, что там было что-то очень ценное, — от-

вечает рем. — Я тогда слишком мало знал о россии. Но статью про леонидовский проект Наркомтяжпрома мы

rem.ru

281

все же опубликовали в журнале Oppositions, это была бо-лее серьезная работа.

Недостаточное знание россии подтверждается первой фразой статьи: Ivan Leonidov was born in Tversk (имеется в виду хутор Власиха старицкого уезда тверской губер-нии). самая интересная фраза статьи — последняя: «В лю-бой другой точке это здание выглядело бы нелепо. Любое другое здание в этой точке было бы абсурдно».

Первым проектом, который принес колхасу междуна-родную известность, стала книга «безумный Нью-Йорк. Манифест Манхэттена, написанный задним числом». тема россии там возникает трижды. Первый раз в главе, посвя-щенной парку аттракционов на острове кони-Айленд, ко-торый колхас считает «зародышем Манхэттена, лаборато-рией, где разрабатывались стратегии и механизмы, которые позднее сформировали большой остров — Манхэттен». Максим Горький посетил этот парк в 1907 году. Пролетар-ский писатель остался недоволен буржуазной системой развлечений (возможно, именно поэтому парк, созданный на берегу Москвы-реки в 1928 году, был потом назван его именем). статья Горького про кони-Айленд в журнале The Independent называлась «скука»:

«Прозрачный издали, сказочный город встает теперь, как нелепая путаница прямых линий дерева, поспешная, дешевая постройка для забавы детей, расчетливая работа старого педагога, которого беспокоят детские шалости, и он желает даже через игрушки воспитывать в детях покорность и смирение. десятки белых зданий уродливо разнообразны, и ни в одном из них нет даже тени красоты. Они построены из дерева, намазаны облупившеюся белой


282

краской и все точно страдают однообразной болезнью кожи».

«душу крепко обнимает пламенное желание, — закан-чивает Горький свою статью, — живого, красного, цвету-щего огня, чтобы он освободил людей из плена пестрой скуки, сверлящей уши и ослепляющей глаза». Любопытно, что мечта писателя осуществилась: в мае 1911 года фабрика развлечений сгорела дотла, хотя потом была быстро вос-становлена и существует до сих пор.

Позиция Горького, считает колхас, — это позиция со-временного интеллектуала, который любит массы на рас-стоянии, вблизи же ему хочется заткнуть нос. Признаться в своей брезгливости он не может, поэтому придирается к мелочам, например к облупившейся белой краске. Пле-бейское веселье кони-Айленд для колхаса гораздо привле-кательнее, чем «англо-саксонское» занудство Горького.

столкновение коммунизма с капитализмом стало те-мой другого раздела книги — «кремль на Пятой авеню», где колхас подробно рассказывает историю уничтоженной фрески диего ривера в вестибюле здания рокфеллер-Цент-ра в Нью-Йорке. В 1932 году Нельсон рокфеллер пригла-сил Пикассо, Матисса и ривера создать фреску. В это вре-мя, пишет колхас, и семейство рокфеллеров, и советское политбюро старались привлечь известных художников к украшению монументальных сооружений, утверждая свое культурное превосходство. соцреализм и капреа-лизм, считает колхаас, в этот момент стали почти нераз-личимы.

Пикассо и Матисс отказались. ривера, когда узнал, что он должен представить эскиз для утверждения и что ар-хитектор настаивает на черно-белой гамме, тоже сначала

rem.ru

283

отказался. рокфеллер как опытный бизнесмен сумел найти компромисс, и ривера принялся за работу. Все шло хорошо, пока диего не получил следующее письмо от Нельсона:

«Вчера я зашел в здание № 1 посмотреть, как продвигается работа, и заметил, что вы добавили портрет Ленина. Он мастерски написан, но я боюсь, что этот портрет может оскорбить чувства большого количества людей. как ни печально, но я вынужден просить вас заменить лицо Ленина на чье-нибудь другое».

ривера отказался. Через две недели его вежливо попроси-ли слезть с лесов, вручили чек на всю сумму договора и пред-ложили покинуть помещение вместе со всей командой. еще через шесть месяцев фреска была уничтожена. капитализм победил коммунизм. «кремль, — пишет колхас, — снова стал вестибюлем для лифтов».

самое интересное в этом пересказе — отсутствие ярко выраженных симпатий и антипатий. рем не за красных и не за белых, его, как бывшего кинематографиста увлекает дра-матический сюжет. Много лет спустя, когда мы с ним ока-жемся в вестибюле гостиницы «украина-рэдиссон» в Москве, рем радостно воскликнет: «смотрите, как интересно, в этом интерьере постмодернизм вступил в борьбу со сталинским интерьером, в результате оба уничтожили лучшее, что у них было, так что от обоих осталось только самое худшее».

книга «безумный Нью-Йорк» заканчивается сказкой, хотя с таким же успехом ее можно было бы назвать басней, киносценарием или произведением концептуальной архи-тектуры. Она называется «История бассейна» и в различ-ных публикациях обычно сопровождается иллюстрациями, сделанными бывшей женой колхаса, Маделон Фрисендорп.


284

Вот эта история в моем вольном, сильно сокращенном пе-ресказе.

Москва, 1923 год. В то время как другие изобретали ле-тающие города, сферические театры и искусственные пла-неты, один студент-архитектор изобрел плавающий (sic!) бассейн. друзья студента обнаружили, что, если все они будут одновременно плыть в одну сторону, сам бассейн будет двигаться в противоположную, ведь действие равно противодействию. к началу 1930-х сама идеология движе-ния была признана подрывной. студенты решили бежать из сталинской россии. В сущности, форма бассейна повто-ряла форму квартала в Манхэттене, поэтому выбор пункта назначения был очевидным. ранним утром студенты нача-ли плыть в своем бассейне по направлению к кремлю, рас-считав, что сам бассейн начнет медленно двигаться в сто-рону Нью-Йорка.

Нью-Йорк, 1976 год. Путешествие заняло около соро-ка лет. Манхэттен показался им странно знакомым. Но что это? — не могли понять они. — Неужели коммунизм, от которого они бежали сорок лет назад, достиг наконец сША? Откуда эта грубость нравов и стандартность одеж-ды? Нью-йоркские архитекторы тоже не были в восторге от появления русских конструктивистов, потому что были в тот момент заняты борьбой с модернизмом. тем не ме-нее они решили вручить коллегам медаль, на которой было выгравировано: «Легкого пути от земли к звездам не су-ществует». Внимательно рассмотрев медаль, один из рус-ских конструктивистов воскликнул: «Мы ведь только что прибыли из Москвы». Все конструктивисты снова прыг-нули в свой бассейн, и каждый занял исходную позицию.

rem.ru

285

В этот момент прямо перед дворцом социальной помощи стальной бассейн конструктивистов столкнулся с плотом Медузы и вошел в него как нож в масло. Оптимизм побе-дил пессимизм.

здесь, как и в истории с фреской диего риверы, инте-ресно отсутствие политической позиции. Автор не за тех и не за других. Персонажи сказки — маленькие фигурки, которые колхас передвигает по придуманному им про-странству. Это рисованный мультик, архитектурная прит-ча, лишенная морали.

В следующей книге колхаса тема россии тоже не оста-лась без внимания. книга называется S, M, L, XL, и в ней 1344 страницы. На странице 823 — история дворца сове-тов с подзаголовком «Виртуальная архитектура. сказочка на ночь». Начало такое: «Это история Вавилонской башни без Вавилонской башни… раздутая до безумных размеров копия свадебного торта, сверху фигурки жениха и невесты, слившиеся в гигантскую статую Ленина, вечно указываю-щего путь вперед». В предыдущей книге фигура Ленина была уничтожена капиталистами. В этой Ленин возрож-дается в качестве своего рода Андрогина.

Попав в 1970-х годах в Москву, рем не мог отказать себе в удовольствии поплавать в котловане дворца советов под несуществующим Лениным («Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть…», — как сказал Маяковский). В раздевалке, пишет колхас, «большие русские женщины в белых хала-тах шлепают посетителей по голым задницам, подгоняя их в покрытые плесенью плохо пахнущие душевые кабинки». запахи, как мы заметили в случае с сингапуром, играют важную роль в восприятии колхасом среды.


286

«когда плывешь в морозный день, — продолжает он, — волосы замерзают, превращаясь в ледяной шлем. Вода при этом настолько теплая, что поднимающийся пар делает окружающее неразличимым. куда плыть? Неожиданно на-тыкаешься на пару, занимающуюся любовью, — то ли им некуда больше пойти, то ли нечем больше заняться».

Можно, конечно, придираться к неточностям: дворец советов, например, назван монументом третьему Интер-националу, а превращение его в бассейн отнесено к ста-линской эпохе, но это неважно. рем колхас, не знающий русского языка, суть дела уловил точно и даже провидче-ски: «В безветренные ночи пар, поднимающийся из бассей-на, приобретает форму храма Василия блаженного — как благовещенье виртуальной архитектуры».

Параноидально-критический методкнига «безумный Нью-Йорк» начинается вполне акаде-

мическим исследованием истории Манхэттена. В 1807 году вся неосвоенная территория острова была разбита на 2028 одинаковых прямоугольных квартала — геометрическая сетка для будущего строительства. колхас видит в этой аб-страктной сетке недальновидность коммерческих интере-сов. Но мне кажется, что есть более простое объяснение — модернистская страсть к геометрической упорядоченности. Эту страсть, через сто лет после создания нью-йоркской сет-ки, опишет Андрей белый в романе «Петербург». Важный государственный чиновник Аблеухов мечтает, «чтобы сеть параллельных проспектов, пересеченная сетью проспектов, в мировые бы ширилась бездны плоскостями квадратов и ку-бов: по квадрату на обывателя… После линии более всех симметричностей успокаивала его фигура — квадрат».

rem.ru

287

Персонаж книги колхаса, отчасти напоминающий Аблеухова, Ле корбюзье, пытающийся продать свой «Лу-чезарный город» в Париже, Москве и Нью-Йорке, описан с нескрываемой иронией: «Ле корбюзье напоминает мне принца, разъезжающего по свету с хрустальной туфелькой в надежде, что она кому-то придется впору».

Гораздо большее сочувствие вызывает у колхаса при-бытие в Нью-Йорк в том же 1935 году, другой европейской знаменитости — сальвадора дали. Чтобы поразить амери-канцев, дали задумал сойти на берег, держа в руках 15-ме-тровый батон белого хлеба. Но повару на корабле удалось испечь батон всего в два с половиной метра. разговаривая с репортерами, дали все время вертел в руках этот батон, но никто не обратил на него никакого внимания.

Ле корбюзье в ответ на непонимание его идей безуспеш-но пытается вдолбить эти идеи в головы непонятливых ньюйоркцев. дали, столкнувшись с провалом своей сюр-реалистической шутки, пытается понять Нью-Йорк и пе-рестроиться, что в конце концов приводит к успеху. реак-ция дали и его параноидально-критический метод гораздо ближе колхасу, чем реакция Ле корбюзье. сам сальвадор дали описал свой метод так: «спонтанный метод ирраци-онального знания, основанный на объективизации безум-ных ассоциаций и интерпретаций». Художнику-сюрреали-сту такой метод вполне подходит, но архитектору, который собирается строить реальные здания, подобные заявления вызывают недоумения. Некоторые обвиняют колхаса в со-знательной провокации с целью саморекламы. Я думаю, что это особая форма юмора. Напомню уже процитированные слова рема: «без юмора невозможно мыслить… работать можно весело».

Везде, где есть выбор между весельем и скукой, колхас на стороне веселья, и это, возможно, один из секретов его


288

успеха — ни среди его текстов, ни среди концептуальных проектов, ни среди построек не найдешь скучных.

«стрелка»: Институт медиа, архитектуры и дизайнаИдея «стрелки» родилась в Венеции. собравшиеся на

архитектурной биеннале 2008 года друзья — создатель «Афиши» Илья Осколков-Ценциппер, владелец жж и «ев-росети» Александр Мамут, создатель проекта Yota сергей Адоньев, архитекторы Олег Шапиро и дмитрий Ликин — говорили о том, какое ужасное впечатление производят дизайн и архитектура в россии.

— жизнь архитектора в россии чрезвычайно герметич-на, — объяснял позднее Олег Шапиро, — к этому приложи-ли руку не только власти, но и сами архитекторы, их уди-вительным образом отталкивает любой не местный опыт. Люди, которые уезжают за границу получать образование, чаще всего там, к сожалению, и остаются. Обмена нет во-обще. русская архитектурная школа осталась изолирован-ной. какие есть способы вовлечения? совместная работа, общая деятельность — только так передается настоящий опыт, и теоретический, и практический.

— Надо создать международную школу, — предложил Илья. — Мы будем учить людей бесплатно, и никто никог-да на этом не заработает.

— Нам понравилась его идея, — вспоминает Александр Мамут, — и мы просто дали денег.

Обучение будет вестись на английском языке, решили все, пора выходить в большое плавание. Илья отправил-ся в Лондон уговаривать рема колхаса возглавить школу. Выбор был очевиден: парадоксальный мыслитель, бле-стящий концептуалист, архитектурная суперзвезда (хотя терпеть не может этого слова), работал во многих странах,

rem.ru

289

преподает в Гарварде, хорошо знает русский авангард, ко-торый, как известно, основа всей современной архитек-туры.

— Вы человек занятой, — говорю я рему, — вас рвут на части, ваше время на вес золота. Почему вы решили по-тратить столько времени и сил на институт «стрелка»?

разговор происходит в восемь утра в вестибюле гости-ницы «балчуг». колхас успел поплавать в бассейне и, на-верное, сидел бы сейчас с мокрыми волосами, если бы на голове у него сохранилась роскошная шевелюра его моло-дости.

— для меня преподавание, — отвечает колхас, — это способ приобрести новые знания. сидя у себя в офисе, это сделать невозможно. россия для меня особенное место, страна поразительной истории и поразительных талантов. европа, несмотря на всю свою активность, по существу, никуда не движется, в ней нет содержания, одна форма. В россии — наоборот, здесь, как мне кажется, бесконеч-ный запас содержания.

самое необычное в этой школе — запрет на проекти-рование, не случайно слово «дизайн» в названии стоит по-следним. Главная проблема современной архитектуры, счи-тает рем, — люди начинают проектировать, не успев начать думать. Поэтому все годичное обучение на стрелке состоит в том, что можно было бы назвать предпроектным анали-зом. для студентов, многие из которых уже были практику-ющими архитекторами до поступления в эту школу, такой подход оказался одновременно шокирующим и окрыляю-щим. «Я стала по-другому относиться и к себе, и к окру-жающему миру, — сказала мне одна студентка, — более спокойно что ли, с исследовательским интересом и после-довательностью».


290

— Я никогда не участвовал в проекте, — подводит итог рем, — который до такой степени был бы лишен коммер-ческого начала. такое учреждение сегодня невозможно ни в европе, ни в сША. В россии уцелело что-то, чего в дру-гих странах уже нет.

Первый выпуск «стрелки» — 35 молодых талантливых архитекторов и дизайнеров, 28 из них из россии — нахо-дился под большим впечатлением от идей и личности рема. «жизнь, — как сказала мне одна из выпускниц, — делит-ся на жизнь до встречи с ремом и после встречи с ремом». Хотя сегодня рем больше не участвует в работе «стрелки», институт жив и принимает активное участие в формиро-вании облика Москвы. Вопрос, до какой степени «стрелка»

Рем Колхас со студентами «Стрелки»

rem.ru

291

с ремом отличается от «стрелки» после рема — сюжет для отдельного разговора.

«сколково»Главное из того, что уцелело в россии, — неискоренимая

страсть к утопиям. Одной из таких утопий стал инноград «сколково». то, что спроектировал рем и его архитектурное бюро ОМА (Office for Metropolitan Architecture) для «скол-ково», — тоже утопия.

колхас знаменит своими неосуществленными проекта-ми не меньше, если не больше, чем тем, что он построил. Вот некоторые из неосуществленных проектов:

Парк де ла Виллет (Parc de la Villet), Париж, 1982.большая библиотека (Très Grande Bibliothèque), Париж, 1989.концертный зал (Miami Performing Arts Center), Майами, 1994.Генеральный план города Иокогамы (Yokohama Master Plan), 1992.Галерея «тейт Модерн» (Tate Modern), Лондон, 1994.Пристройка к Музею современного искусства (MoMA Charette), New York, 1997.реконструкция окружного музея искусств (LACMA), Лос-Анджелес, 2001.Город ООН (UN City), Нью-Йорк, 2001.калифорнийский департамент транспорта (Caltrans), Лос-Анджелес, 2001.Офисное здание (23 East 22nd Street), Нью-Йорк, 2008.

В россии не приняты проекты:


292

балтийская жемчужина, Петербург, 2005.Газпром-сити, Петербург, 2006.Апраксин двор, Петербург, 2007.75-й квартал Хорошево-Мневники, Москва, 2007.

работа со «сколково» началась с градостроительного конкурса. Главным автором мастер-плана иннограда, вы-полненного ОМА, стал партнер колхаса рейнир де Граф. Он специализируется на проблемах проектирования экоу-стойчивых структур и больше всего знаменит своим пред-ложением по созданию экологически чистой европы «до-рожная карта 2050» (Roadmap 2050: A Practical Guide to a Prosperous, Low-Carbon Europe, 2010). учитывая много-численные заявления руководства «сколково» о важности экологии, выбор де Графа в качестве руководителя проекта становится понятным.

де Граф описывал градостроительный проект так: «Это трансформируемая система, дающая архитекторам-участ-никам возможность создавать индивидуальные террито-рии, здания и пространства. Ценность нашего плана имен-но в том, что он дает возможность интегрировать идеи разных авторов». Проект стал одним из двух финалистов конкурса, но в конце концов был отвергнут Градострои-тельным советом. Победителем стал проект французской компании AREP.

Впрочем, и ОМА не осталась в накладе. колхасовской компании доверили проектирование гостевой зоны — фак-тически центральной площади иннограда, расположенной между комплексами технопарка и университета. Проект OMA был представлен Градостроительному совету «скол-ково» 2 декабря. Посередине гостевой зоны должен стоять куб под названием «скала» (Rock) со срезанными углами,

rem.ru

293

причем стоять он должен как раз на одном из срезанных углов. куб прорезан многочисленными дырками разной формы, из-за чего голландский проект отчасти напоми-нает голландский сыр. рейнир де Граф описал проект так: «В “скале” будут находиться магазины, гостиница, киноте-атр, кафе и рестораны, выставочный зал, а также несколько вестибюлей, по которым можно будет свободно прогули-ваться… Мы пришли к выводу, что нужно создать эффект именно скалы, даже застывшей лавы. так, например, на поверхности будет много маленьких окон. Предполагает-ся, что это будут настоящие окна, через которые свет бу-дет попадать внутрь. Это их утилитарная функция. с точ-ки зрения дизайна эти маленькие хаотичные окна будут создавать ощущение особой фактуры».

решение ОМА вызвало резкое отторжение у члена Град-совета архитектурного критика Григория ревзина. «Я пони-маю, — сказал он, — что можно эффектными картинками вводить в заблуждение руководство фонда и руководство страны, которые хотят видеть ОМА в проекте. Но я пора-жаюсь авантюризму де Графа и колхаса, которые позволя-ют себе показывать это профессиональному совету. В этом проекте нет содержания, авторы не знают, в чем функция их здания. Я отказываюсь это обсуждать».

Я думаю, что архитекторы ОМА были поставлены в трудные условия, они действительно не очень ясно пред-ставляют себе функцию здания, но это скорее проблема заказчика, который тоже не очень понимает, кому все это нужно. Поэтому «скала» — это элегантная архитектурная фантазия, что-то вроде проектов Этьена-Луи булле. у того шар, у этих куб.

Окончательно суждение о проекте можно было бы вы-нести, если бы куб был построен. Поскольку сегодня уже


294

ясно, что он не будет построен, «скала» займет достойное место в списке знаменитых, неосуществленных, но оказав-ших влияние на мировую архитектуру проектов колхаса и его студии ОМА.

колхас и россияНесмотря на интерес друг к другу, полного взаимопонима-

ния между ремом колхасом и россией пока достичь не уда-лось. Процесс сближения, начавшийся в конце 1960-х, пока привел только к одному осуществленному проекту, это ресторан «Времена года» в парке Горького, построенный в 1968 году Игорем Виноградским и превращенный колха-сом в Музей современного искусства «Гараж» в 2015-м. здесь любовь колхаса к соединению несоединимого проявилась в полной мере. кому еще пришло бы в голову бережно

Рем Колхас. Музей современного искусства «Гараж»

rem.ru

295

сохранять советскую монументальную пропаганду, отва-ливающуюся кафельную плитку, и соединять все это с хай-теком и новейшими отделочными материалами.

учитывая безусловный успех «Гаража», можно надеять-ся, что рано или поздно мечта Гоголя, чтобы Москва «вдруг возросла и выбросилась на воздух смелым переломленным сводом или изверглась какою-нибудь башней-гигантом», осуществится — с помощью одного из самых интересных архитекторов современности.

2015


296

Лидер арьергарда

Известный американский архитектор-традицио-налист роберт стерн построил две 75-метровые жилые башни для очень богатых людей рядом

с российским университетом дружбы народов, донским монастырем и «дачей-голубятней» графа Орлова на месте донскиx бань.

В 1839 году монархист маркиз де кюстин, отец и дед которого погибли на гильотине во время Великой Фран-цузской революции, приехал в россию в поисках едино-мышленников в борьбе с революционными идеями. ре-зультат — полное разочарование в абсолютизме и «самая замечательная и умная книга, написанная о россии ино-странцем», как назвал ее Герцен. Приезд стерна в Москву в 2013 году заставляет вспомнить визит де кюстина. Он приехал в Москву, полагая, что его пристрастие к истории и контексту, не понятое нью-йоркскими авангардистами, встретит здесь понимание. Он собрался построить роскош-ный жилой дом отчасти в стиле московских высоток. Про-ект вызвал бурную полемику, но, в отличие от де кюстина, стерн пока не испытывает особого разочарования. Полу-чилось ли у него «самое замечательное и умное здание, по-строенное в россии иностранцем»?

за последние 15 лет в Москву приезжали многие за-падные архитекторы. Почти все они были авангардиста-ми: Эрик Оуэн Мосс, Норман Фостер, заха Хадид и мно-гие другие, и почти все их проекты были отвергнуты.


297

связано ли это с их авангардизмом или иностранному архитектору вообще трудно понять российскую менталь-ность и представления о прекрасном? сейчас, с приездом убежденного традиционалиста, появилась возможность ответить на этот вопрос. если этот традиционный про-ект окажется успешным, значит, дело, видимо, в россий-ском консерватизме.

сегодня роберт стерн — добрый и мудрый дедушка, никогда не узнаешь в нем бесстрашного борца с модер-низмом 1970-х. теперь его любимая фраза — «в здании архитектуры много разных комнат». Иными словами, не надо спорить о стилях и теориях. у вас, например, есть инфантильное желание всех удивить небывалой формой — желаю успеха, хотя эти ваши «небывалые формы» давно перестали кого бы то ни было удивлять, а я принадлежу к древней архитектурной традиции, которая не закончи-лась ни в 1923-м, ни в 1968 году, и для всех нас в архитек-туре найдется место.

когда я спрашиваю его, какие из новейших «инфантиль-ных» построек он ненавидит больше всего, он отвечает:

— Я давно уже никого и ничего не ненавижу, — тут он задумывается и добавляет: — Хотя читали бы вы мои ин-тервью 30 лет назад…

Несколько раз в неделю он ведет телефонные дебаты со своим вечным теоретическим противником Питером Ай-зенманом. Оба преподают в Йельском университете, где стерн к тому же — декан архитектурного факультета.

— Это очень дружественные дебаты, — добавляет ро-берт.

было время, когда эти дебаты были, мягко говоря, не очень дружественными.


298

Роберт Стерн


299

белые и серыеВ 1960 году он окончил исторический факультет ко-

лумбийского университета, а в 1965-м — архитектурный Йельского. В Йеле он учился у «романтического модерни-ста» Пола рудольфа. Потом работал дизайнером в офисе ричарда Мейера, того самого, которого он впоследствии назовет «подсевшим на модернизм». Поворотным собы-тием было знакомство с архитектором робертом Вентури и его книгой 1966 года «сложность и противоречия в ар-хитектуре», которую стерн прочел еще в рукописи. Мини-малистской доктрине, сформулированной Мисом ван дер роэ, less is more («меньше – это больше») Вентури проти-вопоставил свою версию, less is a bore («меньше – это ску-ка»). «Я за непоследовательность против сухой логики, — писал Вентури в своем манифесте, — за гибриды против чистой породы, за грязную жизнь против чистых схем, за многозначность против определенности». если не считать яростных атак на модернизм в ссср и Германии в 1930-х, книга Вентури была первым серьезным выпадом против ортодоксального модернизма.

В 1972 году вышли две книги, ясно обозначившие рас-кол в архитектурной профессии запада. Первая из них — по материалам выставки, организованной Питером Айзен-маном в Музее современного искусства в Нью-Йорке под названием «Пять архитекторов». кроме самого Айзенмана в пятерку входили ричард Мейер (его троюродный брат и бывший работодатель стерна), а также Чарльз Гватми, джон Хейдак и Майкл Грейвз. Все пятеро были убежден-ными модернистами, последователями баухауса и Ле кор-бюзье. Они создавали идеальные белые геометрические тела — грубо говоря, архитектуру для архитектуры. как


300

писал в предисловии к книге Артур дрекслер, директор от-дела архитектуры и дизайна Музея современного искусства, «отказавшись от политической романтики, представленные здесь пять авторов всего лишь создают архитектуру, они не спасают планету и не улучшают жизнь человечества. для любителей архитектуры это не мало».

На противоположном полюсе в этом же 1972 году вы-шла вторая книга Вентури (на этот раз написанная в соав-торстве с его женой дениз скотт-браун и стивеном Айзе-науэром) с сенсационным названием «уроки Лас-Вегаса». Надо помнить, что Лас-Вегас начала 70-х — это отнюдь не изысканные театральные декорации и тонкая игра архи-тектурными цитатами, каким он предстает сегодня. тогда это был дешевый блеск неоновых реклам, грубая позоло-та, вульгарные шоу — короче, рай в представлении води-теля грузовика из Оклахомы. трудно найти что-нибудь бо-лее шокирующее для профессионального архитектора, чем предложение брать уроки у Лас-Вегаса. Модернистский лозунг «форма следует функции» устарел, писали авторы, пора понять, что сегодняшняя архитектура — это инду-стриальный сарай, на который можно навешивать любые украшения или информационные табло, — как это дела-ется в Лас-Вегасе.

Вот тут-то роберт стерн, который к этому времени уже основал свою первую фирму «стерн и Хэгманн» и препо-давал в колумбийском университете, вышел на передний край борьбы с модернизмом. Он организовал серию крити-ческих статей пяти антимодернистов, включая его самого, под названием «Пятеро о Пятерке». «работы нью-йоркской Пятерки, — писал стерн, — настолько герметичны по свое-му замыслу, что они неспособны вступить в контакт с чем-нибудь вне пуританской культуры авангарда 1920-х годов».


301

Пятерку Айзенмана окрестили «белыми» — за любовь к бе-лому цвету и склонность к абстрактной геометрии, а пя-терку стерна «серыми» — за желание вносить в архитек-туру «грязь жизни».

самое пикантное в этой истории то, что конфликт пер-воначально был инсценирован самим Питером Айзен-маном. как сказал стерн в одном из недавних интервью, «трудно найти более ловкого мастера самопиара, чем Пи-тер. Он понял, что их книга “Пять архитекторов” исчезла бы, как многие книги исчезают каждый день, и обратил-ся ко мне с просьбой написать рецензию на книгу вместе с другими авторами противоположных взглядов». тем не менее конфликт был реальным и его значение далеко вы-ходит за рамки самопиара.

— конфликт между «белыми» и «серыми» — имеет ли он какой-то смысл сегодня? — спрашиваю я робер-та стерна.

— Я думаю, что конфликт по-прежнему актуален, — отве-чает он, — особенно сегодня. Это все тот же конфликт между архитектурой, которая замкнута на себя, абстрактна и никак не связана с окружением, ей противостоит архитектура, ко-торая включена в исторический, социальный и культурный контекст. сейчас от молодых архитекторов исходит целый поток таких замкнутых на себя работ. строятся так назы-ваемые «иконические» здания, их можно поставить в Нью-Йорке, в Азии, где угодно. Это желание бить себя в грудь и кричать «я самый оригинальный» вызывает у меня скуку. Это даже не подростковое поведение. Это детство.

— Вы по-прежнему считаете себя «серым»?— В каком-то смысле да, — отвечает он, — хотя этих

терминов уже никто не употребляет. Из «белых» остались только Питер Айзенман и ричард Мейер. Чарльза Гватми


302

и джона Хейдака, к сожалению, уже нет в живых. Интерес-ная трансформация произошла с Майклом Грейвзом — он перебежал на нашу сторону. его правительственное здание 1980 года в Портленде с наложенным декором (как учил Вентури в «уроках Лас-Вегаса») стало знаменем постмо-дернизма.

— Но постмодернистом вы, скорее всего, себя не считае-те. слово «постмодернизм» стало почти ругательным, даже сам Вентури, как вы помните, отказался от постмодерниз-ма прямо на обложке журнала Architecture: «Я не являюсь и никогда не был постмодернистом».

— Чушь! — взрывается стерн. добрый дедушка, оказы-вается, еще полон полемического задора. — Все мы сегод-ня постмодернисты. даже те архитекторы, которые сегод-ня проповедуют модернизм, они играют с модернистскими формами как с историческими цитатами. типичный пост-модернизм.

Май 1968 годаВ предисловии к уже упомянутой книге «Пять архитек-

торов» англо-американский историк архитектуры колин роу напоминал читателям, что в европе архитектура мо-дернизма возникла как составная часть социализма и имела те же идеологические корни, что и марксизм. А в соеди-ненных Штатах, писал он, «считалось, что революция уже произошла в 1776 году и создала политический строй, ко-торый не имело смысла менять». В результате модернизм был импортирован в сША как пустая форма, почти начи-сто лишенная своего социального содержания.

Именно поэтому парижские майские события, де-монстрации студентов и забастовки 1968 года оказали


303

глубокое влияние на европейских архитекторов и поч-ти никакого на американских. «Мое поколение, — писал голландский архитектор рем колхас, — это поколение мая 1968 года». ему вторил швейцарский архитектор бернард Чуми: «Май 68-го был чрезвычайно важным. Это был не-вероятный отказ от всех клише вроде “архитектура как место порядка” или “архитектура как основа общества”. Все было подвергнуто сомнению и это сомнение относи-лось и к другим областям: к литературе, философии, ис-кусству, кино».

когда я упоминаю май 1968 года, роберт стерн ирони-чески улыбается:

— Никто еще не видел фотографий колхаса или Чуми на баррикаде, но допустим, что они сражались на барри-кадах, если им так хочется. Лично для меня события мая 1968 года не были важными. у нас в 1968 году в колум-бийском университете тоже была грандиозная студенче-ская демонстрация. Я еще не преподавал там в то время, я жил в Нью-Йорке и работал архитектором. Помню, как я выгуливал собаку рано утром в Центральном парке, и до меня доносились вопли студентов, мегафоны и все такое. В Париже им удалось разрушить систему Beaux-Arts, и я не уверен, что это было достижением. В американских уни-верситетах эта система была изменена, а не уничтожена. Вот в чем разница.

— то есть вы никогда не протестовали, скажем, против войны во Вьетнаме?

— Я не из тех, кого можно встретить на баррикадах. Пи-тера Айзенмана и Фрэнка Гери вы тоже вряд ли встретите на баррикаде. Что касается войны во Вьетнаме, я сделал все возможное, чтобы туда не попасть. И мне это удалось.


304

белые, серые и серебряныеконфликт «белых» и «серых» существовал главным об-

разом на Восточном побережье сША. На мой вопрос, ка-кую позицию он занимал в этой полемике, калифорнийский архитектор том Мейн ответил: «какую позицию? Я был в Лос-Анджелесе. И был свободен от всего этого. Это вам не Нью-Йорк. здесь мы можем позволить себе задуматься, а стоит ли нам принимать участие в этом диалоге, реален ли этот диалог, и интересен ли он для нас».

— Вы, возможно, знаете, — говорит стерн, — что в 1974 году архитекторы западного побережья организовали в ка-лифорнийском университете встречу с «белыми» и «серы-ми», себя они при этом называли «серебряными». Мы при-ехали, показали наши работы. Из тех, кого я помню, там был Фрэнк Гери, кстати, один из моих любимых архитек-торов. Но в целом они ничего не поняли. если вы когда-нибудь попадете в калифорнию…

— Я там живу, — перебиваю я.— Мне вас очень жаль, — говорит стерн с искренним

сочувствием. — Это место, в котором нет энергии. куль-турная столица мира — Нью-Йорк.

Любимый архитектор стерна и «величайший архитек-тор нашего времени», как его часто называют, Фрэнк Гери как раз очень доволен, что не живет в Нью-Йорке. «Лос-Анджелес свободен от бремени истории, — говорит он. — Я был аутсайдером с самого начала и поэтому чувствовал себя в этом городе прекрасно».

— Не возникает ли у вас иногда чувство, — спрашиваю я стерна, — что все ушли вперед, а вы остались? смо-трите, Фрэнк Гери, рем колхас, заха Хадид и многие дру-гие создают архитектурные формы, которых никогда не


305

существовало, они пользуются новейшими материалами и проектными технологиями. А вы строите прекрасные, спокойные и большей частью очень традиционные зда-ния.

— Во-первых, — отвечает стерн, — спасибо за слово «прекрасные». Во -вторых, вы говорите об авангарде. А что такое авангард? Это отряд, который ведет кого-то за со-бой. учитывая, что сегодня все авангард, кого они ведут за собой? Меня. Эта роль меня вполне устраивает. В тре-тьих, когда нужно, я могу работать в разных стилях. По-смотрите, например, на мой Comcast Center в Филадельфии или Tour Carpe Diem в Париже. когда здание стоит среди других небоскребов, оно не может выглядеть, как римская вилла. контекст!

«баркли резиденс»Несколько лет назад российская строительная компа-

ния «баркли» пригласила роберта стерна спроектировать жилой комплекс «баркли резиденс» на месте донских бань в Москве. сама эта фраза уже взрывоопасна по несколь-ким причинам. Во-первых, глава «баркли», Леонид кази-нец нередко вызывал критику сМИ и общественной орга-низации «Архнадзор». Во-вторых, снесенные донские бани считались выявленным памятником архитектуры поздне-го конструктивизма. В-третьих, жители соседних домов были недовольны предстоящей стройкой и тем, что вид на стены донского монастыря отныне будет закрыт зда-ниями стерна.

Леонид казинец, успешный девелопер и спортсмен (аль-пинизм, яхты, парашют, борьба кудо), в 1993 году основал компанию «баркли», работающую в основном в «сегменте


306

люкс». «баркли» была одним из застройщиков «золотой мили» — кварталов между Остоженкой и Пречистенской набережной, где почти не осталось исторических зданий, а стоимость квартир в новых перевалила за 40 тысяч дол-ларов за квадратный метр.

Многие сМИ до сих пор обсуждают фразу казинца, произнесенную в 2007 году в интервью журналу «Огонек»: «скажите честно: в этом городе, если ты не получаешь не-сколько тысяч долларов в месяц, тебе нечего делать. Надо признать — жилье в Москве дорогое. Хотите зарабаты-вать — зарабатывайте. Нет — переезжайте в отдаленный город, а к родственникам в Москву — 3 часа на электричке, ничего страшного. Вы по Москве и так по два часа в проб-ках в одну поездку мучаетесь». с одной стороны, фраза — провокационная. Могу себе представить, что бы стало с девелопером в Америке, если бы он сказал, что столица страны существует только для богатых. с другой — вызы-вает некоторое восхищение: человек не склонен к демаго-гии и не боится говорить то, что думает.

снос донских бань в марте 2013 года вызвал бурю эмо-ций. Постоянные посетители сетовали в интернете: «Пар — супер. Лучший в Москве, — писал один любитель. — В дру-гие не поеду, буду париться на даче». его поддержал другой: «В какие бани теперь ходить, ума не приложу. Эмигриро-вать разве что?» Известный режиссер Александр Шейн рас-сказывает: «донские бани были баррикадами “аналоговой” Москвы. уверен, что новые дома будут чистые, модные, сексуальные и даже с подземной парковкой, а бани были грязные, дешевые, без паркинга и кондиционирования. Но это была вымирающая (аналоговая) цивилизация, ее нуж-но беречь и сохранять. там была белая плитка, скруглен-ный кант, бордюр с синими ромбиками — сейчас таких не


307

найти. была настоящая чугунная лестница и советская мет-лахская плитка, потертая, но от времени она становилась только лучше. скоро это будет антиквариатом, как старая виниловая пластинка. А мы не ценим и сносим эту культу-ру маргиналов. сейчас в берлине я видел на кафе надпись

“у нас нет Wi-Fi”. Вот это модно! А дома стерна, когда по-строят, — это будет позавчерашний день».

Недовольны были и градозащитники. бани, произве-дение архитектора Ивашкевича рубежа 1920–1930-х годов,

«Баркли Резиденс», проект


308

утверж дали они, возможно, и не были шедевром архитектуры, но обладали статусом «выявленного объекта культурного наследия», а значит, подлежали охране. тем более что не-сколькими месяцами ранее были снесены другие бани — Можайские, и этот тип зданий стремительно исчезал. Я, признаюсь, никогда не слышал про архитектора Ивашке-вича, но это ничего не значит. если это памятник, по за-кону его надо охранять.

тем не менее окончательного охранного статуса бани не получили. На экспертной комиссии, принимающей ре-шение о сносах исторических зданий, голос «Архнадзора» в пользу их сохранения оказался в меньшинстве. большин-ство экспертов как на комиссии, так и на Архитектурном совете сосредоточились на борьбе за высотный регламент. башни казались слишком высокими для окружающего ландшафта. казус был в том, что в июне 2012 проект про-шел первую стадию согласований в правительстве Москвы и высота башен сократилась с 90 до 75 метров. А в середине августа был принят новый высотный регламент для этого района — 45 метров. Вроде бы, по всем юридическим нор-мам (кроме норм сталинской эпохи), закон не должен иметь обратной силы. тем не менее до сих пор можно услышать обвинения в адрес стерна за нарушение высотности.

с моей точки зрения, на виды донского монастыря баш-ни стерна повлияют мало: превосходя величественный со-бор в два с половиной раза, они все же будут стоять доста-точно далеко от него. Чтобы увидеть их вместе, надо очень постараться и специально найти подходящую точку. А вот жители «баркли резиденс», безусловно, будут любоваться и видом монастыря, и видом донского кладбища прямо под окнами, тем более что, по словам стерна, «кладбище — хо-роший сосед, там всегда тихо».


309

Назад в 1930-еЧто же именно построил роберт стерн на месте дон-

ских бань? Первое, что надо иметь в виду — стерн любит сталинскую архитектуру, поэтому соседство со сталинским домом, где находится университет дружбы народов, его вполне устраивает.

— каким бы ужасным ни был сталин, — сказал он в ин-тервью газете рбк, — приходится признать, что у него было удивительное чувство города — как спроектировать ули-цы, где создать площади, как выстроить иерархию зданий. Он и его градостроители многое позаимствовали у санкт-Петербурга, но кое-что заняли и у Нью-Йорка.

Интерес стерна к архитектуре тоталитаризма не огра-ничивается сталинской эпохой. В своем недавнем преди-словии к монографии о творчестве Альберта Шпеера, лю-бимого архитектора Гитлера, стерн сетует, что творчество архитектора игнорируется исследователями из-за его на-цистских взглядов. давно пора понять, считает он, что меж-ду архитектурной формой и идеологическим содержанием нет прямой связи.

самое известное жилое здание стерна (15 Central Park West) расположено около юго-западного угла Центрального парка. рассказывая о нем в Москве, стерн привел в каче-стве примера высотное здание на котельнической набереж-ной, построенное, как ему кажется, по сходным принци-пам. По мнению стерна, на градостроительном уровне эта высотка открыта к реке, а на уровне решения дворов об-ладает долей интимности, демонстрируя умелую игру раз-ных масштабов.

Известно, что американские небоскребы 1920–1930-х годов, такие как «Чикаго трибьюн» или «риверхаус» в Нью-Йорке,


310

повлияли на архитектуру высотных зданий Москвы. В 1920-х архитектор Вячеслав Олтаржевский был коман-дирован в Америку изучать высотное строительство. там он написал книгу о небоскребах, потом вернулся, стал главным архитектором ВсХВ, был арестован в конце 1930-х по обвинению в шпионаже (говорил с секретаршей по-английски) и освобожден в 1940-х. А в 1950-х участво-вал в проектировании московских высоток. так что связь этих высоток с архитектурой Нью-Йорка и Чикаго очевид-на. Мне кажется, что обратная связь тоже есть.

конец 2000-х в Америке был временем постепенного разочарования в стеклянных жилых башнях. «то, что по-строил стерн, — писал архитектурный критик Пол Голд-берг, — это здание, где каждая квартира выглядит, как ста-рая квартира на Парк-авеню после капитального ремонта. для состоятельных банкиров это оказалось намного при-влекательнее, чем, скажем, жилые дома ричарда Мейера со стеклянными стенами». Финансовый успех был феноме-нальным. Известные банкиры и звезды шоу-бизнеса кину-лись скупать пентхаусы и гигантские квартиры, где количе-ство ванных комнат могло претендовать на книгу рекордов Гиннесса. Все квартиры были распроданы до конца строи-тельства. Цена за квадратный метр выросла с 27-ми тысяч долларов до 43-х и продолжает расти. Певцу стингу уже предложили в три раза больше, чем он заплатил за кварти-ру, но он отказался продавать. другой жилец не отказался и заработал 7 миллионов. Общая сумма продаж достигла двух миллиардов.

«Это не какое-нибудь социальное жилье, — с гордостью говорит стерн, — это самые дорогие квартиры в Нью-Йорке и, возможно, в мире». единственные, кто скепти-чески отнесся к проекту, это коллеги-архитекторы. «Они


311

говорили, что все это уже где-то видели, — грустно от-метил стерн. — Можно подумать, что их творений никто раньше не видел».

Московское здание стерна «баркли резиденс» не будет относиться к категории «люкс», улица Орджоникидзе — это вам не Остоженка. тем не менее компания «баркли» мечтает повторить финансовый успех здания у Центрального парка. тот факт, что некоторые московские архитекторы тоже вы-ступили против проекта, как раз внушает надежды.

На архитектуру «баркли резиденс» повлиял дом в Цент-ральном парке, на которую повлияли небоскребы Нью-Йорка 1920–1930-х, на которые повлияла европейская нео классика, на которую… и т.д. В результате получились довольно сдержанные и респектабельные башни, отчасти похожие на сталинские жилые дома, но не совсем обычных

Обсуждение проекта «Баркли Резиденс»


312

для Москвы пропорций. В сталинской Москве существо-вала иерархия высоты зданий: жилые дома должны были быть не ниже шести этажей, на широких магистралях до-пускались более высокие дома — в 7–10–14 этажей. После войны добавились высотки, но их рост вверх происходил ступенчато, формируя пирамидальный силуэт. башен-не-боскребов в классическом смысле в эту эпоху не было.

было ли у сталина чувство города, как полагает стерн, или нет, но современную Москву сформировал его Гене-ральный план 1935 года. По радикальности изменений этот план можно сравнить с перепланировкой Парижа Османом в XIX веке. Широкие прямые улицы, полагал барон Осман, предотвратят бунты и баррикады (май 1968 показал, что он ошибся). В Москве вырубленные деревья садового кольца и широкие прямые улицы, покрытые асфальтом, как было объяснено на секретной сессии съезда архитекторов в 1937 году, требовались для будущей дегазации, необходимой по-сле химического нападения.

В Генеральном плане 1935 года можно увидеть три уров-ня: практический — усовершенствование водопровода, ка-нализации, транспорта; военный — широкие асфальтиро-ванные улицы для дегазации, метро для бомбоубежищ; и художественный — преимущество отдавалось не отдель-ным домам, а ансамблям. Чтобы создавать ансамбли, как показывает история, нужна тоталитарная (или в крайнем случае авторитарная) власть. Ансамбли могли позволить себе русские цари, французские императоры, фюреры, дуче, первые секретари Цк и им подобные. В условиях капита-лизма город практически обречен на точечную застройку, и контекст дробится на сотни отдельных фрагментов.

сейчас, когда «дикий» российский капитализм стано-вится все более и более государственным, вероятность


313

возрождения ансамблевого урбанизма растет. В 2014 году пройдет международный конкурс на концепцию реконструк-ции московских набережных. Набережные, как и в сталин-ском Генеральном плане 1935 года, опять могут стать «вит-ринами» города. Вот тут-то роберт стерн, с его любовью к сталинскому урбанизму, снова может оказаться востребо-ванным. его опыт перепланировки, адаптации и повторно-го использования, включающий 42-ю улицу в Нью-Йорке, район Форест-сити в Вашингтоне и военно-морскую базу в Филадельфии, делает его идеальным кандидатом на роль «успешного иностранца» в россии.

Маркиз де кюстин разочаровался в россии и никогда больше не приезжал. у роберта стерна есть шанс повторить судьбу более удачливого иностранца — строителя Петер-бурга доменико трезини, которого в петровские времена называли «архитектор трезин». Но для этого стерну, воз-можно, придется поменять фамилию на стернин.

2013


314

Нарушительница границ

Элизабет диллер, или Лиз, как она обычно представ-ляется, одна из немногих женщин (наряду с захой Хадид и казуо седжимой) в мужском пантеоне ар-

хитектурных звезд. ее фамилия стоит первой в названии бюро, которое в середине 1990-х привлекло к себе миро-вое внимание авангардными концептуальными проектами, а сегодня прочно заняло место среди лидеров архитектур-ного мира. В последние годы Лиз часто бывает в Москве. консорциум, которым руководит архитектурное бюро Diller Scofidio + Renfro и в которое также входят датчане, англи-чане и русские, победил в международном конкурсе на кон-цепцию парка в зарядье. После года безуспешных попыток найти время для интервью в ее плотном графике я встре-чаюсь с Лиз в 8 утра в манхэттенском лофте.

— Pani mówi po polsku? — спрашиваю я, мобилизовав все, что осталось от когда-то изученного языка.

— Nie co dobrze, — смеется Лиз. На этом польская часть интервью заканчивается.

Она родилась в Лодзи, полькой себя никогда не ощу-щала, еврейские родители воспитали ее как космополитку. Отец был страстным поклонником капитализма, за что не-сколько раз сидел в тюрьме. Мечта уехать из социалисти-ческой Польши зародилась в семье давно, а осуществилась только в 1959 году. когда они оказались в Америке, Лиз было пять лет. Отцу языки давались легко, способностью


315

к адаптации он напоминал ей зелига, человека-хамелеона из фильма Вуди Аллена. Мать тоже постепенно освоила английский, но дочь, до самой смерти матери, упорно го-ворила с ней по-польски, это доставляло Лиз ощущение комфорта.

Хотела быть художницей, поступила в университет ку-пер-Юнион в Нью-Йорке, единственный в Америке бес-платный частный университет. Обратила внимание на преподавателя архитектурного факультета джона Хейдака, члена знаменитой Нью-Йоркской пятерки. Под его влияни-ем перешла на архитектурный факультет.

— джон показал мне, — вспоминает Лиз, — что архитек-тура гораздо шире, чем мне казалось, что это способ думать, рассказывать истории, решать проблемы, что она близка к литературе, кино, живописи. Эта Нью-Йоркская пятерка была придумана для пиара, на самом деле это были скорее тройка и двойка. ричард Мейер, Чарльз Гватми и Майкл Грейвз были «корбюзианцами», они занимались чистой архитектурой, а джон Хейдак и Питер Айзенман смотре-ли шире, их интересовала история, культура, литература и особенно образование.

Вместо того чтобы порвать с искусством, Лиз расшири-ла границы и искусства и архитектуры, соединив для себя обе эти дисциплины в одну. ее интересовало пространство и его связь с культурой. Это было удивительное время экс-периментов. В 1970-х художники и архитекторы стали дви-гаться навстречу другу к другу, все больше раздвигая гра-ницы профессий. Лиз интересовало все.

ее увлекали сделанные из земли гигантские спирали роберта смитсона. ей были интересны заброшенные дома, в стенах которых Гордон Матта-кларк выпиливал огром-ные круги. ей нравились скандальные эксперименты Вито


316

Элизабет Диллер


317

Аккончи: в его проекте 1971 года Seedbed сам художник, спрятанный под наклонным полом галереи, мастурбиро-вал, вещая через микрофон о возникающих у него фан-тазиях.

— Все эти люди радикально изменили мое представ-ление об архитектуре, — говорит Лиз. — Они работали с пространством.

Главным источником влияния был, конечно, Марсель дюшан, умерший в 1968 году, когда Лиз было 15 лет. Он брал не имеющие художественной ценности предметы и превращал их в «художественные», переворачивая, под-вешивая, соединяя и, самое главное, помещая их в несвой-ственное им выставочное пространство. классические при-меры — перевернутый писсуар, выставленный дюшаном в 1917 году в качестве скульптуры, и стул со вделанным в сиденье велосипедным колесом. Это то, что искусство-веды потом назовут «редимейд» (ready-made).

В купер-Юнионе был еще один преподаватель, на кото-рого Лиз обратила внимание. его звали рикардо скофидио. Он тоже учился когда-то в купере. В 1979 году произошли четыре знаменательных события: Лиз получила степень ба-калавра по архитектуре; они с рикардо поженились; рикардо ушел из купера, и они с Лиз создали архитектурную фирму Diller Scofidio (в 1997 году к ним присоединится Чарльз рен-фро, и фирма станет называться Diller Scofidio + Renfro).

Влияние дюшана можно увидеть во многих проектах Diller Scofidio. самый ранний из них — «Медленный дом» (Slow House, 1991), первый заказанный им жилой дом.

— дом стоял над обрывом с видом на океан, — расска-зывает Лиз. — В это время нас очень интересовала про-блема зрения, культура зрения. рассматривая рекламные


318

тексты риелторов, мы поняли, что вид из окна обладает ценностью. Открытый или закрытый вид может повысить или понизить стоимость дома. Из нашего дома открывал-ся безграничный вид на океан. А что если мы вставим этот вид в раму, подумали мы. Обрамленный вид как бы гово-рит человеку: смотри сюда, это важно. Вид без рамы — это просто контекст.

«Медленный дом» в плане имеет форму «запятой». уз-кая часть — это дверь. Широкая — окно. Океан можно на-блюдать через окно, это одна из рам, а можно с помощью видеокамеры, которая направлена на тот же океан, а изо-бражение проецируется на экран, который тут же рядом с окном. таким образом, океан присутствует здесь в трех ипостасях: реальная масса воды («контекст»), океан, на-блюдаемый сквозь раму окна, и океан, снятый на видеока-меру, причем видео на экране может не совпадать с видом из окна, например, ночное видео можно рассматривать, од-новременно наблюдая рассвет в окне. Масса воды сама по себе не имеет художественной ценности, но, если увидеть ее в раме окна, она становится художественным объектом, примерно так же, как писсуар у дюшана.

дюшановская идея редимейда видна, возможно, в са-мом известном проекте студии, парке High Line. В этом случае художественному переосмыслению подвергнута поднятая над землей заброшенная товарная железная до-рога в Нью-Йорке. успех этого парка отчасти связан с тем, что там нельзя делать почти ничего, что обычно делают в парках: ездить на велосипеде, играть в футбол, запускать воздушных змеев, там можно только ходить, сидеть и со-зерцать. Все это очень непривычные занятия для совре-менного человека, особенно в сША. если американцы не работают, они, как правило, погружены в смартфоны,


319

или «сжигают калории», или любым другим способом стараются быть «продуктивными». Ничегонеделание для них — экзотическое занятие. бесцельное хождение по за-брошенной железной дороге становится для Лиз и рика своего рода редимейдом, они как бы говорят посетителю: мы покажем вам ценность того, что вам казалось бессмыс-ленно потраченным временем. А чтобы довести идею до логического конца, они построили небольшой амфитеатр, из которого через раму металлических опор можно на-блюдать жизнь улицы.

— В дополнение к вашему ничегонеделанию, — поясня-ет Лиз, — мы еще даем вам возможность наблюдать прак-тически ничто: автомобили, едущие по десятой авеню.

самое интересное, что амфитеатр почти всегда полон зрителей.

Меня заинтересовал их театральный проект 1986 года под названием «Мост». Название, как всегда у этих архи-текторов, имеет несколько слоев. Во-первых, эта инсталля-ция находилась в огромных арках под бруклинским мостом. Во-вторых, она сама представляла собой мост, по которо-му должен был двигаться актер. В-третьих, это мост между работой художника и архитектора.

Поскольку бруклинский мост является памятником ар-хитектуры, к внутренним аркам ничего нельзя было при-креплять. Они придумали конструкцию, напоминающую детскую игрушку: фигурка на подставке держится за счет натянутых нитей, но, если нажать на подставку снизу, нити ослабевают и фигурка разваливается. Их конструкция пред-ставляла собой груду металлических деталей, но стоило на-тянуть стальные тросы, как эта груда неожиданно вырас-тала и становилась мостом.


320

— В пояснениях к проекту вы писали, что это «исследо-вание эстетики опасности», — говорю я. — действительно, актер, стоящий на вашем шатком мостике на шестиметро-вой высоте без перил, подвергается некоторой опасности. Художник может себе позволить игру с опасностью, но в архитектуре играть такими вещами нельзя, существуют жесткие юридические ограничения. как вам удается соче-тать два таких разных вида деятельности?

— Это очень хороший вопрос, — говорит Лиз. — у нас нет единой стратегии для всех случаев жизни. каждый про-ект представляет свой набор возможностей и ограничений. Это был совместный проект с «театром памяти» джулио камилло. Никакой реальной опасности на самом деле не было. Актером был профессионал, который знал, как ве-сти себя на такой высоте, но у зрителей возникала тревога, и это именно то, чего мы добивались.

Амфитеатр в парке «Хай-лайн» в Нью-Йорке


321

Игра с опасностью, видимо, в крови у Лиз. В Институте современного искусства в бостоне (2006) из нависающей го-ризонтальной части здания вырастает объем с наклонным полом. Это еще одно пространство, откуда можно наблюдать «ничто», в данном случае воды Главного канала. когда люди, пожертвовавшие деньги на музей, увидели в проекте этот наклонный пол, они заволновались — людям станет пло-хо, у них закружится голова, они будут падать в воду пря-мо сквозь стекло. уговорить их было непростым делом.

— разумеется, никакой реальной опасности там нет, — говорит Лиз. — здание стоит уже почти десять лет, и никто не упал. Но нам было интересно поставить людей в непри-вычное для них пространство и посмотреть, как они будут преодолевать страх, сомнения и неуверенность.

Интересно, что аналогичный архитектурный экспе-римент кончился, по существу, провалом. Австрийский архитектор Вольф Прикс, знаменитый своим политиче-ским и архитектурным радикализмом, построил в Лос-Анджелесе школу для одаренных детей. На крыше, подня-тая на столбе, должна была находиться стеклянная комната, из которой открывался захватывающий вид на даунтаун. туда по проекту вела спиральная лестница. Поднявшись по ней, одаренные ученики должны были получать там свою дозу вдохновения. Хотя проект был утвержден, после на-чала строительства вмешались городские власти, нашли проект опасным и запретили доступ детей в эту комна-ту. В результате, вместо стеклянной комнаты над крышей висит непрозрачный блок непонятного назначения, а спи-ральная лестница парит в пространстве, не доходя ни до блока, ни до крыши.

разная судьба этих двух проектов показывает уди-вительную способность Лиз добиваться своего, работая


322

с «трудными» клиентами. Хороший пример — только что законченный музей Илая броуда в Лос-Анджелесе.

броуд — бизнесмен, сделавший состояние, застроив Америку стандартными традиционными, доступными по цене жилыми домами. сам Илай вряд ли стал бы жить в од-ном из своих домов, сделавших его миллиардером. Он дей-ствует по известному принципу «sell to the masses and eat with the classes». Он страстный коллекционер авангардного искусства, для которого архитектор ренцо Пиано уже по-строил один музей в Лос-Анджелесе. теперь Diller Scofidio + Renfro строят для него еще один, рядом с дисней-ХолломФрэнка Гери. В этом соседстве есть некоторая ирония, от-ношения броуда с Гери не были безоблачными, как, впро-чем, и его отношения с ренцо Пиано. броуд — типичный«трудный» клиент. были ли у Лиз с ним проблемы?

Она смеется.— Он меня не уволил. Я не ушла, хлопнув дверью. зда-

ние практически не изменилось по сравнению с конкурс-ным проектом. Я бы сказала, что у меня с ним были самые хорошие отношения по сравнению со всеми остальными архитекторами. Он требует к себе особого подхода. Он лю-бит вникать в каждую деталь. таких клиентов у меня еще не было. Но в конечном счете по каждой проблеме, кото-рая у нас возникала, он принимал правильное решение.

— Я, конечно знала, — продолжает она, — про его ре-путацию трудного клиента. Многие меня уговаривали не связываться. Возможно, у других это было чисто мужское эго. Но мне он показался вполне рациональным челове-ком, и у него есть мягкая сторона, которую многие не за-мечают. да, есть такие типы личности, с которыми трудно работать, но мне такие люди нравятся. Меня привлекают трудные личности.


323

ее таланту работать с «трудными» клиентами теперь предстоит пройти, возможно, самый серьезный тест. речь идет о московском парке «зарядье». «зарядьем» называется район в южной части китай-города за Нижними торговы-ми рядами, снесенными в 1938 году. Многие более ранние постройки сгорели во время пожара 1812 года. к середине XIX века часть зарядья стала еврейским гетто. В 1930-х го-дах начался массовый снос дореволюционных построек под строительство «Второго дома совнаркома». Вместо него в 1947 году там начали строить высотное здание, по непо-нятным причинам проект был остановлен. В 1964 году ар-хитектор дмитрий Чечулин начал строить там гостиницу «россия», одну из самых больших в мире. В 2004 году воз-никла идея «возвращения исторического облика» району и через два года гигантская гостиница была снесена. В ян-варе 2012 года тогда еще премьер-министр Путин предло-жил мэру собянину идею парка вместо гостиницы. В 2013 году был проведен международный конкурс, который вы-играло бюро Diller Scofidio + Renfro.

строго говоря, бюро было частью консорциума, куда входила российская компания Citymakers, основанная Пет-ром кудрявцевым, Андреем Гриневым (Москва), Оливером Шульце и Луизой Грассов (копенгаген), и группа ланд-шафтных архитекторов Hargreaves Associates, с которыми DS+R работали над Олимпийским парком в Лондоне и над парком в Луисвилле, в штате кентукки.

Авторы описывают проект так: «Парк находится на исто-рически “заряженной” территории, насыщенной и коллек-тивным прошлым россии, и ее устремлениями в будущее. В этом гибридном ландшафте мы используем принципы “ди-кого урбанизма”, где дикая природа сосуществует с постро-енной человеком для создания нового типа общественного


324

пространства. Парк включает в себя четыре типа россий-ских ландшафтов: тундра, степь, лес и болото. система по-крытия пешеходных дорожек естественно соединяет дикую природу с прогулочными поверхностями, что дает людям возможность двигаться по произвольным маршрутам. Эко-логически чистые и энергосберегающие технологии создают микроклимат, дающий возможность пользоваться парком круглосуточно и круглогодично. Этот парк одновременно горячий и холодный, влажный и сухой, знакомый и незна-комый. Он будет олицетворять и прошлое, и будущее».

В россии реакция на проект была неоднозначной. Про-ект критиковали за недостаточное уважение к наследию и за недостаточную реалистичность идеи климатических зон. Архитектурно-критическая «мафия» реагировала на проект высокомерно и пренебрежительно. «Diller Scofidio +

Парк «Зарядье»


325

Renfro — неплохие архитекторы, — писал кирилл Асс, — проект концептуальный, этого не отнять, но можно было и лучше». то есть он-то наверняка сделал бы лучше, просто важные дела помешали.

Вот ироническая статья координатора «Архнадзора» константина Михайлова: «Этот из ряда вон выходящий и невиданный во всех отношениях проект преисполнен изрядной смелости — и потому побеждает. В этом урок всем нам, косным и унылым приверженцам забытых и не-понятных принципов и идеалов». Автору, по существу, не-чего сказать о проекте. На помощь приходит спасительный в таких случаях стеб.

статья в «коммерсанте» самого влиятельного архитек-турного критика Григория ревзина кончается словами: «со-вершенно фантастический проект». казалось бы, хорошо, но, поскольку вся остальная статья написана в ирониче-ском стиле, приходится задуматься: он хвалит или это иро-ния? В целом такое впечатление, что российское критиче-ское сообщество за годы борьбы с цензурой так привыкло писать темно и двусмысленно, что выражать свои оценки прямо и внятно до сих пор считается моветоном.

Я рассказываю Лиз и вовремя подошедшему Чарльзу ренфро о выступлении заместителя мэра Москвы Марата Хуснуллина, где тот сказал, что «реализован будет не по-бедивший проект. результатом конкурса станет новое тех-задание, в составлении которого примут участие не только победители. В качестве экспертов к работе над концепци-ей будут привлечены представители архитектурных бюро, которые боролись за победу в финале».

— Это именно то, что было сделано с конкурсом на про-ект дворца советов в 1931 году, — говорю я. — три совер-шенно разных проекта соединили в один.


326

Лиз и Чарльз кивают, им эта история известна.— с нашим проектом это уже произошло, — говорит

Чарльз, — здание филармонии отдали Плоткину. Но это не страшно, параметры здания определены нами довольно жестко. В целом проект сохранен. Нас поддерживает глав-ный архитектор Москвы сергей кузнецов.

Я показываю им две фотографии. На одной сергей куз-нецов стоит в котловане парка с православным священни-ком, который собирается этот котлован «святить».

— Oh, my God! — вырывается у Лиз.Вторая фотография — это скриншот с интернет-опро-

са, проведенного российским военно-историческим обще-ством в поисках идеального места для гигантской статуи св. Владимира. Одно из возможных мест — прямо перед будущим парком зарядье.

— Это абсолютно невозможно! — решительно говорит Чарльз. там у нас пешеходный мост. Я позвоню кузнецову.

— сергей кузнецов — хороший архитектор, — говорю я, — и безусловно порядочный человек. Я рад, что он вас поддерживает. беда в том, что сама должность главного архитектора Москвы не дает никакой реальной власти.

— Я думаю, что все будет хорошо, — говорит Чарльз. — Проект утвержден, контракт подписан, наш партнер Петр кудрявцев полностью контролирует ситуацию и держит нас в курсе.

— В конце концов, — добавляет Лиз, — если все будет плохо, мы всегда можем уйти.

Чарльз убегает, возможно, звонить кузнецову или ку-дрявцеву. Чтобы закончить разговор на более оптимистич-ной ноте, задаю Лиз последний вопрос.

— Я как-то разговаривал с робертом Вентури и его же-ной и соавтором дениз скотт-браун. «как вы совмещаете


327

Рикардо Скофидио и Элизабет Диллер

личную и профессиональную жизнь?» — спросил я. «Где вы видели архитектора с личной жизнью?!» — воскликну-ла дениз. — Мы приходим домой из офиса поздно ночью, единственное, на что у нас остаются силы, это переключать каналы телевизора». А у вас с риком есть личная жизнь?

Лиз весело смеется.— Я согласна с дениз, что разделить личное и про-

фессиональное почти невозможно. Это проблема, но это и источник радости. есть люди, которые могут оставить


328

профессиональные проблемы на работе и наслаждаться выходными или отпуском. для нас работа — это радость. Нам она интересна, мы постоянно о ней думаем. Я иногда просыпаюсь среди ночи, потому что мне приходит в голову идея. было время, когда мы с риком вместе преподавали, вместе жили, вместе работали, практически не расставаясь ни на минуту. Мы подсчитали, что если нашу совместную жизнь считать в «собачьих» годах, год за семь, то мы про-жили двести лет вместе.

«двести лет вместе» — какое было бы прекрасное назва-ние для статьи. жалко, что его уже кто-то использовал.

2015

кабаков: персонажи в поисках автора

329


Отец: дело в том, что мы пришли сюда в поисках автора.

режиссер: Но здесь нет никакого ав-тора.

Луиджи Пиранделло

И если нет И. кабакована выставке, а вышел срокИ нарисованного слова«Где Петя?» я найти не смог.

Эдуард Лимонов

Илья кабаков считает себя неудачником.— Вам, возможно, трудно это понять, — сказал он мне

однажды, — но никакие внешние события не могут пре-одолеть этого глубокого внутреннего ощущения неудачи. Хотя я учился в художественной школе, я ничему там не научился. только на фоне всеобщего упадка профессиона-лизма то, что я делаю, может показаться профессиональ-ным. При этом я не могу сказать: «я ничего не умею, но мне пришла в голову прекрасная мысль, поэтому это должно быть реализовано». у меня полностью отсутствует аван-гардное мышление, которое так согревало Малевича или татлина: привязал веревку к деревяшке, и ты уже ведешь за собой все человечество.


330

борис Гройс, главный интерпретатор творчества ка-бакова, предложил такое определение: «единственная форма удачи для неудачника — это удачно описать свою неудачу».

— боря прав, — говорит кабаков. — беспрерывное на-капливание неудач, это что-то вроде лягушки, которая ба-рахтается в сметане. каждая моя работа в известном смыс-ле неудачна, но для окружающих точное описание неудачи выглядит как удача. Я постоянно навязываю мои неудачи зрителю, который шарахается от такого количества неудач и начинает считать все это удачей. количество, как учил Маркс, переходит в качество.

В 1960-х годах Илья кабаков был знаменит как неофи-циальный советский художник. с середины 1980-х начал выставляться на западе. Начиная с 1989 года все его рабо-ты сделаны совместно с Эмилией каневской, впоследствии ставшей его женой.

сегодня среди художников так называемого «современ-ного искусства» — а к нему принято относить всех, начиная с импрессионистов — Илья и Эмилия кабаковы занимают 71-е место, опередив Гогена, Шагала, Манэ, ренуара, род-ченко, Малевича, Поллока и сотни других знаменитостей.В этом можно убедиться заглянув на сайт artfacts.net, гдерейтинг художников подсчитывают по сложной матема-тической формуле, которая принимает во внимание коли-чество выставок, книг, каталогов и упоминаний в прессе.количество книг кабаковых и про кабаковых, если веритьсайту amazon.com, перевалило за 240, a Google на словоKabakov дает сегодня 238 000 ссылок.

При этом кабаковы остаются самыми загадочными из современных художников, несмотря на бесчисленное


331

Илья Кабаков в своей студии


332

множество интерпретаций их творчества, включая сотни текстов самого Ильи. загадка номер один: никто не может понять, как именно Илья, окончивший художественную школу и суриковский институт, и Эмилия, музыкант по образованию, работают вместе. Я однажды попытался это выяснить, и у нас произошел такой диалог:

Владимир (Эмилии): как вы работаете вместе?Илья (смеется): рассказывай, ничего не скрывай.Эмилия: Вообще-то я предпочитаю это скрывать.Владимир: Но по секрету можно?Эмилия: А вы умеете хранить секреты?Владимир: да.Эмилия: Я тоже.

В выступлении на открытии инсталляции «Ворота» в Пушкинском музее 15 сентября 2008 года Эмилия вроде бы приоткрыла завесу тайны, сказав: «Илья не доверяет мне рисовать и правильно делает, но он доверяет мне го-ворить, наверное, тоже правильно делает». Но это, конечно же, была игра, чтобы подразнить любопытных, — никакой новой информации сообщено не было. Никому и в голову не могло прийти, что профессиональная пианистка почему-то вдруг начнет рисовать, а право выступать доказательств не требовало.

Вторая загадка — это взаимодействие человека и худож-ника. По одной версии, кабаков абсолютный профессионал, всю свою жизнь подчинивший искусству. NN, старый друг кабакова, в письме ко мне сформулировал эту мысль ради-кально: «судя по Вашим вопросам, Вы собираетесь писать об И.к. как о человеке, не как о художнике? боюсь, задача трудная. Нам Музы дорого таланты продают, как сказал


333

батюшков. Художник там все пожрал, у Вас не будет пред-мета описания».

сам кабаков утверждал почти прямо противоположное. Он настаивал, что профессия художника была для него притворством, формой социальной мимикрии: «Не помню никогда удовлетворения от работы и результата, а скорее облегчение — вот и на этот раз – “провел”, опять сошло бла-гополучно... потому что профессия художника была «для них», для их одобрения я делал “художественное”». О сво-их произведениях 1960-х годов он писал так: «Меня очень подогревало и устраивало, что это было совсем “нехудоже-ственное”, “неискусство”, а то, что приходило в голову, и за что я отвечал не как художник, а как человек».

у него получается, что не художник «пожрал» челове-ка, а, наоборот, человек постарался искоренить в себе ху-дожника. если допустить, что художник пожрал человека, а человек искоренил художника, то что же осталось?

укрывательствосамого кабакова вполне устраивает ситуация неопре-

деленности. слово, чаще других повторяющееся в его тек-стах, — «укрывательство». кабаков понимает его не в юри-дическом контексте, как укрывательство преступления, а как нежелание, или скорее невозможность, объяснить смысл своего произведения. Американский архитектор роберт Вен-тури в манифесте 1966 года утверждал, что время «или» про-шло и настало время «и», то есть в ситуации выбора между двумя противоположными высказываниями надо выбирать оба — и «да», и «нет». Похоже, что кабаков с ним согласен.

его самая известная инсталляция «Человек, который улетел в космос из своей комнаты» была задумана в 1982


334

году, осуществлена в его студии в Москве в 1986-м, потом повторена в Нью-Йорке, Париже, Цюрихе и Вашингтоне. Войдя в инсталляцию, зритель идет по мрачному коридору коммунальной квартиры и упирается в заколоченную до-сками комнату. сквозь щели можно увидеть захламленную комнату, украшенную советскими плакатами, раскладушку, пару туфель, огромную дыру в потолке и гигантскую ката-пульту, сделанную из диванных пружин и ремней. запи-ска на стене объясняет, что живший там человек никогда не чувствовал себя принадлежащим этому миру и всегда хотел улететь.

Эта инсталляция предоставляет безграничные возмож-ности для интерпретаций. Во-первых, в ней можно видеть автобиографию, учитывая, что вскоре после создания ин-сталляции автор вслед за своим героем, вылетел из совет-ского союза. В этом случае советскую пропаганду на сте-нах комнаты можно рассматривать как враждебную среду, которая вытолкнула обоих — и автора, и его персонаж. Но в этих плакатах можно увидеть и прямо противоположное. борис Гройс, например, считает, что эти плакаты как раз и предоставили жильцу возможность бегства, что он «су-мел вылететь из своей комнаты благодаря тому, что акку-мулировал в себе энергию плакатов, воплотивших коллек-тивную энергию советского народа».

точно так же в неопределенности судьбы беглеца (уле-тел, умер, исчез, арестован, живым взят в рай, и т.д.), по аналогии с загадкой исчезновения тела распятого Христа, можно видеть глубокую религиозность творчества каба-кова. Но в этой работе можно увидеть и святотатствен-ную иронию.

ждать от кабакова помощи в понимании его творчества безнадежно. Он охотно согласится с любой интерпретацией


335

своей работы, в том числе и с прямо противоположной пре-дыдущей. ключ к загадкам надо искать самому.

Ноосфера22 июня 2008 года я отправляюсь в мастерскую каба-

кова, на остров Лонг-Айлtнд, в двух с половиной часах езды от Нью-Йорка. По странному стечению обстоятельств в этот день исполняется 67 лет со дня нападения Германии на ссср. учитывая, что кабаков жил в Германии, говорит по-немецки, и большая часть его инсталляций сделана для Германии, в этом совпадении должен быть какой-то смысл, который мне пока непонятен.

Mастерских, как выясняется, не одна, а целых три. Пер-вая, с верхним светом, предназначена для живописи, она является частью жилого дома. две другие, для макетов и инсталляций, расположены в двух отдельных постройках. сейчас Илья ведет меня по огромному залу, заставленному макетами. кто-то (никто не знает кто, но все повторяют) сказал: «Гений — это количество». если судить по неверо-ятному количеству сделанного кабаковым за последние 20 лет, он, безусловно, гений. Пройдя через зал макетов, получаешь сильнейший информационный удар. И этот че-ловек считает себя неудачником?

Мы останавливаемся у неосуществленного Центра кос-мической энергии, который должен был быть построен в Германии в городе Эссене. В заброшенном индустриаль-ном центре остались три гигантских здания. Одна часть проекта представляет собой имитацию археологических раскопок. На большой глубине якобы раскопаны полукруг-лые структуры, напоминающие две антенны, направленные в космос под углом 60 градусов.

— Этот угол в 60 градусов, — поясняет Илья, — присут-ствовал и в сооружениях майя, и в египетских пирамидах,


336

и в башне татлина, то есть во всех постройках, ориенти-рованных на космос.

рядом находятся гигантские резервуары, около 15 мет-ров в диаметре, которые, как утверждает кабаков, исполь-зовались для хранения космической энергии.

— Никакого другого объяснения быть не может, — на-стаивает Илья, — там нет следов масла или вина, они абсо-лютно сухие. Ясно, что эта цивилизация нашла способ улав-ливания и сохранения космической энергии. А вот здесь, во втором здании, с помощью двух цилиндров, наклоненных,

Илья Кабаков в своей студии


337

разумеется, под углом 60 градусов, как раз и должен был происходить контакт с этой энергией. здесь люди могут получать дозу этой космической энергии и вступать с ней в резонанс.

— Мне кажется, — осторожно говорю я, — что вы од-новременно и верите в существование этой космической энергии, и пародируете эту веру. то есть это одновременно и всерьез, и не всерьез.

— Ну конечно, — отвечает Илья с таким видом, как будто это настолько самоочевидно, что не требует поясне-ний. — разумеется, все это фикция.

как можно верить во что-то и одновременно считать это фикцией? для кабакова же эта ситуация абсолютно нор-мальна. Говоря и да, и нет, он не испытывает ни малейше-го дискомфорта.

Мы переходим к третьему сооружению инсталляции, которое призвано установить связь с «ноосферой». Идея ноосферы (от греческого слова νούς — разум) была выска-зана Владимиром Вернадским в начале XX века. кабаков вроде бы относится к ней серьезно.

— Ноосфера, — рассказывает он, — это та оболочка, где собираются мысли и творческие идеи всех выдающихся лю-дей всего мира. творчество не есть удел одиночек и резуль-тат личного напряжения. речь идет о способности, скажем, невротика или ярко одаренного человека уловить нечто, что уже хранится в ноосфере. Идеи не умирают, потому что они там хранятся вечно.

— Это очень похоже, — говорю я, — на то, как практи-чески все поэты описывают процесс творчества. сначала неясный гул, потом они начинают разбирать отдельные слова, и все они уверены, что их стихотворение уже кем-то было написано.


338

— Ну конечно, — отвечает Илья с нетерпеливостью че-ловека, которому сообщают азбучные истины. — В визу-альных искусствах то же самое. Образ приходит к тебе це-ликом. Но самое главное, вместе с образом ты получаешь две вещи. Во-первых, гарантию того, что это правильно. даже при сомнениях и полной неуверенности в себе к тебе приходит интуиция, что это надо делать, потому что это правильно. Во-вторых, ты получаешь энергетический по-дарок, энергетическое «топливо» для реализации идеи. слабый, больной человек вдруг получает энергию, которая

Кадры из видео, снятого автором в 2008 году


339

позволяет ему полностью реализовать проект, хотя физио-логически он этого вроде бы сделать не может.

Интерес к ноосфере Вернадского заставляет предпо-ложить, что кабакову близки идеи русского космизма, к которому, кроме В.И. Вернадского, принято относить Н.А. Федорова, к.Э. Циолковского, П.А. Флоренского, А.Л. Чижевского. Одна из главных концепций космизма — это идея «пронизанности друг другом» мира и человека. Мир и человек для русских космистов — это взаимосвя-занные макрокосмос и микрокосмос. Человек, считал Фло-ренский, несет в себе все, что есть в мире.

кабаков хорошо знаком с работами космистов и часто их цитирует в разговоре. Но это нельзя назвать влиянием. Он пришел к идее «пронизанности» своим собственным путем. В какой-то момент он совершил открытие: он уви-дел, что его ноосфера напрямую связана с процессами, про-исходящими внутри него самого. Вот как он рассказывает об этом: «Первое, что я “встретил” у себя, — это появле-ние бессознательного импульса — водить, махать каранда-шом и пером по небольшим, в страницу, бумажкам, когда при движениях непреднамеренных и бессвязных возника-ли изнутри, из психики какие-то импульсы, которые как-то соединялись с этими росчерками». «так с того времени это и установилось навсегда: эта нить из меня, из темной, неизвестной глубины наружу, наверх. как, почему это по-лучилось — не знаю, но хорошо помню внезапность и ра-дость, какую-то особую, подлинную».

здесь речь идет не о живописном таланте, которого, как считает кабаков, он начисто лишен, а об особой чувстви-тельности, о способности улавливать импульсы, идущие од-новременно «из темной, неизвестной глубины» и откуда-то


340

сверху. Художник, вместе с его произведением, оказывается чем-то вроде экрана, стоящего посредине между внешним и внутренним космосом, на который проецируются два потока: один изнутри, другой снаружи. Восприятие тако-го произведения требует серьезной работы от зрителя. Оно рассчитано, как писал кабаков, «на внутреннее воображе-ние зрителя, подобно тому, как сюрреалистическая кар-тина рассчитывает на подсознание, а разноцветные точки импрессионистов — на синтез цвета внутри глаза... При известном напряжении можно представить, обнаружить в себе это внутреннее поле со всеми его ассоциациями, представлениями, суждениями, переплетающимися друг с другом, составляющими единую неразрывную сеть, где один узел тянет за собой другой (наподобие единого поля памяти у Пруста)».

Несмотря на сходство мироощущений, кабакова нель-зя безоговорочно отнести к космистам. строго говоря, его нельзя безоговорочно отнести ни к одной группе или школе.

— если будете писать обо мне книгу, — говорит он мне, — я хотел бы, чтоб это была книга-перевертыш. Чи-таешь с одного конца — один текст. Читаешь с другого — текст, полностью опровергающий первый. В середине они сходятся. результат — ноль.

теперь становится понятнее, что такое кабаковское «укрывательство». Он стремится к высказываниям, суммар-ный результат которых равен нулю. Это не кокетство, а тип сознания. Примерно, как тувинское горловое пение, когда певец может петь две ноты одновременно, мысль кабакова может содержать и утверждение, и его опровержение. По-этому все интерпретации его творчества, по определению,


341

и верны, и не верны. Поэтому писать о его искусстве очень легко и одновременно невероятно трудно.

есть только одна вещь, к которой он относится без раз-двоенности. Он реально ощущает проходящий через него космический поток и черпает из него знания и «энергети-ческое топливо». Грандиозная инсталляция «Альтернатив-ная история искусств» в московском Центре современной культуры «Гараж» в сентябре 2008 года занимала 23 зала. Проходя через все залы, ты начинал понимать, что Илья имел в виду под энергетическим подарком. Эти квадрат-ные километры холстов, созданные 75-летним художни-ком, производили впечатление неземной физической силы. По количеству энергии, выплеснувшейся на живописную поверхность, их можно сравнить, пожалуй, только с сик-стинской капеллой.

МоментОдно из последствий доверия к космическому потоку —

особое отношение к моменту. кабаковский момент — это особый сигнал к действию, полученный из ноосферы. так же как и в случае с визуальным образом, сигнал приходит вместе с гарантией правильности. если следовать сигналу, все получится легко и практически без усилий.

Один из примеров действия момента — это рассказ Ильи о получении мастерской в доме страхового общества «россия». В мастерской, которую он снимал вместе с худож-ником Юло соостером, до этого было тесно, темно и сыро. Чтобы получить хорошую мастерскую, нужны связи, а их не было. как-то раз в 1967 году Илья «сел за стол, но рисовать не стал, а почему-то встал и пошел просто так, как гово-рится, куда глаза глядят. было прекрасное солнечное утро.


342

так я дошел по бульварам вверх до сpeтенского бульвара, как сейчас помню, в полной бессознательности вошел во двор большого дома и стал, как сомнамбула, подниматься по черной лестнице и, поднявшись на последнюю площадку, остановился. тишина и пыльные столбы в лучах утреннего солнца. Внезапно я услышал шаги, которые поднимались за мной, медленные старческие шаги. снизу, навстречу мне, шел с трудом, с остановками старик, который уже издали снизу смотрел на меня и улыбался. Мы поздоровались.

— Я бы хотел построить мастерскую. — большую? — да. — А когда начать? — сегодня. — Хорошо».Человек оказался всемогущим строителем мастерских

давидом коганом, пробиться к которому без рекомендаций было невозможно. Но на этом действие момента не кончи-лось. Надо было внести большую сумму денег. к счастью, как раз в этот момент возник большой заказ на иллюстра-ции к книге Маршака. Название книги — еще одно совпа-дение: «дом, который построил джек».

доверие к моменту, как мы видим, позволяет кабако-ву «вылетать» из лабиринта непреодолимых препятствий и совершать, казалось бы, невозможное.

кабаковскому «человеку, улетевшему в космос», по мне-нию Гройса, «было известно, что космическое пространство пронизывают “мощные вертикальные потоки энергии”. до-статочно, считал он, понять топологию этих потоков и вы-брать подходящий момент, чтобы, воспользовавшись их движением и не предпринимая при этом лишних усилий, достичь космической утопии».


343

А вот как Илья рассказывал о своей эмиграции: «В жиз-ни бывает так, двери открыты, а ты туда не можешь вой-ти. какие-то веревки тебя держат и не пускают. так было с моим переездом за границу. были разные приглашения, в частности от дины Верни. три раза я был близок к тому, чтобы подать документы в ОВИр, объявлял всем друзьям, что уезжаю и... не мог сдвинуться с места. когда же насту-пил момент, это произошло так легко, что я вылетел за гра-ницу как перышко».

если оба, и персонаж, и автор, сумели поймать момент и вылететь из советского пространства «как перышко», то что это говорит об отношениях между автором и его пер-сонажами?

ПерсонажиВ пьесе Луиджи Пиранделло 1921 года «Шесть персона-

жей в поисках автора» высказывается несколько парадок-сальных мыслей. Одна из них состоит в том, что сцениче-ская иллюзия может оказаться более реальной, чем жизнь. Вторая, что вымышленные персонажи могут жить незави-симой жизнью, взаимодействовать с реальными людьми и влиять на их поведение. третья (правда, уже высказанная Шекспиром за три века до Пиранделло), что мир — сцена, а все мы — актеры.

Мне кажется, что эта пьеса помогает кое-что понять в творчестве кабакова. Персонажи занимают у него ключе-вое место, начиная с «десяти персонажей» его ранних аль-бомов и кончая фиктивными Шарлем розенталем, Ильей ка-баковым и Игорем спиваком из инсталляции в «Гараже».

Художник и критик Павел Пепперштейн заметил в 1994 году: «посмотрите, как Илья жил последние годы: он жил


344

в инсталляциях. Он заканчивает одну инсталляцию и на следующий день переезжает в другое место и начинает следующую. Это образ жизни невротика». сам кабаков объяснял, что фанатический труд — это просто бегство от бессмысленности жизни. «даже в детстве, — говорил он, — само чередование утра, дня и вечера было для меня мучительно. Я не мог понять, для чего это мне нужно».

если принять, что настоящим домом кабакова стали его инсталляции (несмотря на наличие комфортабельного дома на Лонг-Айленде), тогда можно предположить, что оба — и человек, и художник — реинкарнировались в его персонажей. В этом случае придется принять, что нет раз-ницы между реальными фактами биографии Ильи и Эми-лии кабаковых и фактами биографии, скажем, розенталя или даже фиктивного кабакова из «Альтернативной исто-рии искусств». Все это одна, как сказал бы сам Илья, «то-тальная инсталляция».

Чтобы понять, откуда взялась сама идея персонажей, нам придется обратиться к биографии кабакова. В художествен-ной школе Илью постоянно мучили сомнения в собствен-ном таланте. Вот как он рассказывал об этом: «В художе-ственной школе самым важным для нас считалось — есть ли у тебя чувство цвета. Лучше бы у меня не было ноги, чем не было чувства цвета. Не имеешь живописного дара (а было известно, что это и есть художественный талант) — не надо заниматься искусством. Эта врожденная способность к жи-вописи была настолько важна, чтo я, помню, сомневаясь в этом своем качестве и страдая от этого, как от незажи-вающей раны, решился спросить у “специалиста” (в классе всегда есть ученики, чей живописный дар всем уже известен и признан), живописец ли я. Но как спросить прямо об этом у божества, у оракула? И я воспользовался посредником,


345

чтобы он мимоходом, невзначай, спросил обо мне. Вечером он, покачав головой, передал мне ответ: “Не колорист”».

Этот эпизод заставляет вспомнить историю, рассказан-ную борисом Пастернаком в автобиографической повести «Охранная грамота». Пастернак переживал по поводу от-сутствия у него абсолютного слуха. стандартные утешения его учителей — Вагнер и Чайковский тоже не имели абсо-лютного слуха, а сотни настройщиков его имеют — его не удовлетворяли. Пастернак решил признаться в этом дефек-те своему кумиру скрябину. Он сыграл ему несколько сво-их сочинений, скрябин пришли в восторг, бросился к ро-ялю и повторил запомнившийся ему отрывок, но в другой тональности. Пастернак понял, что у скрябина тоже нет абсолютного слуха, и решил довериться моменту — при-знаться в своем дефекте: «если на признанье он возразит мне: “боря, но ведь этого нет и у меня”, тогда — хорошо, тогда, значит, не я навязываюсь музыке, а она сама сужде-на мне. если же речь в ответ зайдет о Вагнере и Чайков-ском, о настройщиках и так далее...» — Пастернак не до-говаривает фразу, но ему ясно, что в этом случае музыку придется бросить. Происходит именно второе — скрябин возмущенно перебивает юного музыканта: «Абсолютный слух? После всего, что я сказал вам? А Вагнер? А Чайков-ский? А сотни настройщиков, которые наделены им?»

у Пастернака была в запасе еще одна профессия. Пове-рив моменту и отказавшись от музыки, он переключился на поэзию. у кабакова запасной профессии не было. Надо было становиться бесталанным, как ему казалось, худож-ником и одновременно надо было зарабатывать деньги.

Второе оказалось проще — он стал успешным иллю-стратором детских книг. Поскольку с самого начала вся его художественная деятельность воспринималась самим


346

кабаковым как «надувательство», он, в отличие от сво-их друзей-иллюстраторов, никогда не предъявлял слиш-ком высоких требований к своим иллюстрациям. Их надо было делать быстро, не задумываясь, имея в виду только вкусы художественного редактора. Художник Эрик булатов рассказывал, как кабаков иллюстрировал детскую книгу о кораблях. Ни разу не заглянув в справочники, кабаков нарисовал свои собственные версии фрегатов, шхун и ка-равелл, но сделал это настолько убедительно, что никто не усомнился в их точности, хотя «это была полная липа».

— Чтобы подстраховаться, — вспоминал недавно Илья, — редактор пригласил старого боцмана проверить мои рисун-ки. сцена была как у Чехова во МХАте: боцман схватился за голову и закричал: «как, бом-брамсель на стаксель при-вязан? Выпустите меня! Где тут дверь?» Но книгу, разуме-ется, все равно приняли. советская система: я притворял-ся, что умею рисовать, редактор притворялся, что верит.

Итак, проблема денег была решена. Оставалась зада-ча «искусства для себя». И тут возник первый персонаж — старательный, но бездарный иллюстратор детских книг. Представим себе, как бы говорил кабаков, что этому ил-люстратору пришлось размышлять на темы смысла жиз-ни и смысла искусства — что бы он мог нарисовать? так возникли альбомы «десять персонажей». Вот список этих персонажей:

Вшкафусидящий ПримаковВокноглядящий АрхиповОтпущенный ГавриловПолетевший комаровМатематический ГорскийМучительный суриков


347

Щедрый барминукрашатель МалыгинШутник Горохов Анна Петровна видит сон

рассмотрим подробнее альбом «Вшкафусидящий При-маков». Он состоит из 47 листов размером 51,5×35 см. Исто-рия Примакова, испуганного человека, с детства прячу-щегося в шкафу, рассказана серией картинок с подписями, сделанных как бы не самим кабаковым, а его старательным и бесталанным alter ego. Первые несколько картинок — это просто аккуратно закрашенный черный фон с подписями вроде «Отец пришел с работы» или «Оля делает уроки». Это то, чего не видит сидящий в полной темноте Прима-ков, но о чем догадывается по звукам. Постепенно дверцы шкафа приоткрываются, мы видим сначала комнату, потом город сверху, потом чистый белый лист с подписью «Небо». Это, поясняет автор, Примаков мечтает, как он вылетает из шкафа, покидает землю и растворяется в небе. когда же его родители, заметив, что из шкафа больше не доносится никаких звуков, ломают дверцы — там никого не оказыва-ется. Примаков исчез.

Это тот же мотив, который мы видели в «Человеке, ко-торый улетел в космос», и этот мотив снова возвращает нас к серии вопросов: содержится ли в этой истории намек на исчезновение тела распятого Христа? если да, то сделано это всерьез или как пародия? кто по замыслу автора нари-совал эти картинки — Примаков, кабаков или безымян-ный иллюстратор?

Ответа, как всегда у кабакова, нет. результат опять равен нулю — чистый белый фон и отсутствие героя.


348

светОткрытие кабаковым своего микрокосмоса можно было

бы описать словами тютчева:

Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоейТаинственно-волшебных дум;Их оглушит наружный шум,Дневные разгонят лучи, — Внимай их пенью — и молчи!..

В отличие от тютчева, кабаков не собирался молчать о своем открытии. рассказ о его «таинственно-волшебных думах» во многом стал содержанием его творчества. Все на-чалось с открытия света: «Я все больше чувствовал, что на меня при изготовлении рисунков как бы идет свет, какая-то световая энергия. Из глубины листа, когда я начинал на нем что-то чертить, прямо на меня шел особый, необыкно-венного происхождения свет».

когда он перешел к картинам, ситуация усложнилась: «Легко дать свет в рисунке на маленьком белом листе бу-маги. бумага, как все в графике, легко становится условно-стью, которую мы привычно принимаем: листа как бы нет, когда мы смотрим на рисунок». картина же слишком ма-териальна. Илья пробовал работать с белым фоном: «Мне казалось тoгда, что произойти может тот же эффект, как и с бумагой: при известной внутренней настройке из бума-ги идет свет. Почему же, при такой же настройке сознания, невозможен этот поток, когда “картина” внешне представ-лена ящиком, коробкой, матрасом?»


349

Потом были эксперименты с досками: «Эти большие прямоугольники были для меня полны иррационального света. Их большой размер означал увеличение интенсив-ности, экрана света в помещении. удачное слово “экран”. белая доска и была экраном. Она “экранировала”, посто-янно и ровно лучила свет».

Позднее был сделан вывод: свет зависит не столько от материала, сколько от внутреннего состояния смотрящего: «Этот свет возможен везде, не только за плоскостью бума-ги или доски, но и за предметом, который может стоять на полу посреди комнаты или в углу, как стол или холодиль-ник, или просто висеть на стене. здесь, возможно, дело не в интерпретации, а в верификации, чем-то близком к вере, но это уже пахнет мистикой, хотя я в то время очень...»

кабаков окончил фразу многоточием. Из других его тек-стов можно понять, почему. «речь пойдет о религиозном аспекте художественной деятельности в нашем “подполь-ном” искусстве, — писал он в 1982 году. — трудность для меня еще и в том, что ситуация эта очень важная, серьезная, а речь у меня крайне беглая, несерьезная, что ли, и в этом важном пункте можно все и напутать, и сказать не так».

религиозность понималась кабаковым (и другими «под-польными» художниками, например Эдуардом Штейнбергом и Михаилом Шварцманом) вне всякой конфессиональности, просто как «общее благое, просветляющее состояние, в кото-ром находится автор картины во время ее создания и кото-рое передается не только через атрибуты или образы, но и со-ставляет как бы общую тональность, воздух всей картины». религиозность для кабакова — это состояние включенности в ноосферу, а свет — это атрибут такой включенности, своего рода индикатор, показывающий, что «прибор включен».


350

Интерес к религиозной проблематике начался в 1970 году и закончился, как утверждает кабаков, в 1979-м. Экс-перименты со светом, однако, продолжались. Мистиче-ский свет теперь заменялся (или, точнее, изображался) с помощью электрических лампочек. два огромных хол-ста на выставке в «Гараже» были снабжены такими лам-почками, спрятанными сзади. если нажать кнопку на па-нели перед холстом, а под каждой кнопкой был помещен казавшийся случайным кусок текста, определенная точка холста начинала светиться.

такой способ изображения мистического света, безус-ловно, содержит элемент самопародии. Художник создает свою версию католического чуда, но создает ее нарочито неуклюже, смешно, по-детски. свечение холста, за которым горит лампочка — это не чистое сияние нимба святого, оно скорее напоминает тусклый свет лампочки из общежития МсХШ, обернутой обгоревшей газетой. такие лампочки потом встретятся во многих кабаковских инсталляциях, в частности в «жизни мух».

другие холсты в «Гараже» были натянуты на достаточ-но глубокие ящики. При этом одна часть ящика (край или угол) оставалась открытой, и оттуда лился желтоватый электрический свет. В 1960-х годах кабакова привлекали картины Эдуарда Штейнберга, от которых, как казалось кабакову, исходил «ровный, тихий свет». картина воспри-нималась «как “окно” в какое-то иное, не связанное с на-шим повседневным, пространство». Вскрывая холст, ка-баков совершает сегодня «оскверняющий» жест, как бы говоря: не верьте тому, что я писал раньше, это все обман, весь этот мистический свет — просто спрятанные за хол-стом лампочки.


351

Литературауспех кабакова — сначала полуподпольного концеп-

туалиста в россии, а потом признанного мастера на за-паде — вызвал естественное раздражение многих россий-ских художников, которые говорили: мы вроде бы делали то же самое, только лучше, а гением почему-то считают его. Вот реакция бывших членов группы «движение» Франци-ско Инфанте и Льва Нусберга (хотя их включенность в со-временную художественную жизнь неодинакова). кабаков, пишет Нусберг, это «главный коммунальный мусорщик, — а в Москве слыл бригадиром ткачей из андерсеновской сказки, — пролезший тихой и улыбчивой сапой на пере-довые рубежи современной культурпомойки и праздную-щий сегодня Пиррову победу!» Возможно, Нуссберг хотел написать что-то очень обидное, но Илья, я думаю, согла-сился бы и с тезисом, что он создает невидимый наряд для голого короля, и с тем, что его победа Пиррова, потому что самым трезвым и проницательным критиком творчества кабакова является... кабаков.

Инфанте критикует кабакова за литературность его творчества: «Вопрос. Что же все-таки делает кабаков в сво-ем искусстве? — Ответ. Нарративность!.. В этом содержа-тельном, бесконечно замкнутом на литературе смысле — вся сила инструментализма и комбинаторики кабакова». Подозреваю, что кабаков и тут согласился бы.

для меня бесспорно одно: творчество кабакова в рав-ной степени принадлежит и литературной, и живописной традициям. Он не случайно упоминал «единое поле памя-ти Пруста». с той же тщательностью и бережностью, с ко-торой Пруст воссоздавал ушедшее счастливое прошлое, с его вкусом, цветом и запахом, кабаков воссоздает ката-строфическое. Это литературный проект, выполненный


352

художником. как сказал роберт сторр: «у кабакова цели повествовательные, но средства изобразительные».

В подтверждение этой мысли можно привести несколь-ко примеров. Первый пример — это неосуществленный проект под названием «дом отца». Известно, что у Ильи были сложные отношения с отцом. Отец довольно рано ушел из семьи, был мрачным подозрительным человеком, склонным к физическому насилию. В этом проекте трех-этажный кирпичный дом «соответствует типу личности его владельца» и представляет собой «оборонительное сооружение, построенное так, чтобы его мог защищать один человек». В доме только одна дверь и только одна комната.

В этом описании пропущен важный элемент: макет дома отчетливо напоминает волчью морду. связь этого проекта с гоголевским описанием дома собакевича, похожего, как и хозяин, на медведя, очевидна.

Второй пример — это мухи. речь идет о картине 1986 года «Чья это муха?» и об инсталляции 1992 года «жизнь мух» в кельне, повторенной в Цехе белого на «Винзаводе» в 2008 году. В русской живописи мух практически нет, но зато ими густо населена русская литература. Начнем с того, что самоописание героя «записок из подполья» достоев-ского — «ощущение того, что я муха, перед всем этим све-том, гадкая, непотребная муха, — всех умнее, всех развитее, всех благороднее, — это уж само собою, — но беспрерывно всем уступающая муха, всеми униженная и всеми оскор-бленная» — в какой-то степени перекликается с тем, как кабаков описывает свое юношеское состояние: «был только слепым, беспомощным, загнанным человеком», «паническое чувство опасности, желание забиться и стать незаметным, чтобы не прибили», «страх как состояние присутствовал


353

у нас в каждую секунду бытия, в каждом поступке как не-обходимый элемент».

Муха — одна из классических метафор русской литера-туры. Апухтину не дают покоя «черные мысли как мухи». у Введенского «вьются демоны как мухи». у Гоголя есть «муха-громотуха», у крылова — бездельница стрекоза, которая «все пела», а у Чуковского «цокотуха» вроде бы и хорошая муха, но, видимо, тоже бездельница, денеж-ку она не заработала, а нашла. бродский соединяет муху и стрекозу в один образ: «пока ты пела, осень наступила... ах, цокотуха».

умирающая муха превращена у бродского в «старый “юнкерс”... черный кадр документальный эпохи дальней»:

Не ты ли зá полночь там то и делонад люлькою моей гудела,гонимая в оконной рамепрожекторами?

Эта метафора построена на зрительном образе. когда же бродский называет муху «неполной тезкой Музы», ме-тафора переходит в сферу акустики.

Метафоры художника кабакова более литературны. Приближаясь к жанру научной фантастики (и одновре-менно пародируя его), кабаков делает сенсационное от-крытие. тело мухи, как оказывается, является аналогом политической карты мира. соответствия кабаков дает в виде таблицы:


354

1. Головка. Общее наблю-дение за окружающимпространством

1. Общее стратегическоеруководство. Планированиеполитики. (северная Америка,западная европа)

2. Центральная часть. Груд-ка. Органы управления,сердце, нервная, вегетатив-ная система

2. страны ведущей роли вмировой политике. сев. Аме-рика, Центральная и западнаяевропа

3. брюшко. Органыпищеварения. желудок

3. зона прямого политическоговлияния. канада, ближнийВосток, Япония, Австралия

4. Левое крыло 4. Левая зона косвенноговлияния в левом полушарии.Южная Америка

5. Правое крыло 5. Правая зона косвенноговлияния. дальний Восток, Ин-дия. страны тихоокеанскогобассейна

6. Лапки 6. транспортные коммуника-ции, системы связи и инфор-мации

Проект «жизнь мух» можно рассматривать на разных уровнях. Правдоподобность выставленных там фиктивных научных текстов и цитат (со ссылками на ученых из несуще-ствующего страсбургского университета штата Пенсильва-ния) заставляет вспомнить рассказ булатова о том, как каба-ков иллюстрировал детскую книгу о кораблях. Весь научный аппарат «жизни мух» такая же убедительная липа. разница только в том, что в случае со шхунами задача была «про-вести» и редактора, и читателей, а в инсталляциях только


355

очень наивный зритель принимает все за чистую монету (на открытии в «Гараже», например, можно было услышать увешанных бриллиантами дам, говорящих: «Почему это мы никогда не слышали про розенталя, надо будет купить не-сколько его работ»). Искушенный же зритель будет читать псевдонаучные тексты «жизни мух» в контексте «жизни насекомых» Пелевина (написанной на год позже), то есть в контексте литературы российского постмодернизма.

На другом уровне этот проект — еще одна самопаро-дия. Гигантская космическая цивилизация «М» (цивили-зация мух), негативно влияющая на жизнь людей, это, ко-нечно же, карикатура на кабаковскую ноосферу. В этом смысле проект опять находится в русле русской антиуто-пии, включающей в себя и «Мы» замятина, и «кысь» та-тьяны толстой.

Отметим, что все тексты кабакова хорошо написа-ны и полны скрытых литературных реминисценций. Вот, например, описание вида из окна мастерской в подвале: «Промелькивают прекрасные щиколотки, все остальное было нашему глазу недоступно, оставалось только дори-совывать в воображении». Явная отсылка (неважно, со-знательная или бессознательная) к пушкинскому дон Гу-ану:

Чуть узенькую пятку я заметил...Довольно с вас. У вас воображеньеВ минуту дорисует остальное.

Говоря о литературе, нельзя забывать, что кабаков — ав-тор повести «Николай Петрович», опубликованной в лите-ратурном выпуске журнала «А-Я». Эта повесть, написанная с чеховской отстраненностью, содержит такое описание


356

российской действительности: «Вокруг телеги, иссеченное во всех направлениях колеями от шин и колес разной ши-рины и размеров, лежало озеро, нет, море, густой черной грязи, из которой то там, то здесь торчали бревна, ветки, доски, обрывки тросов и веревок — следы отчаянной борь-бы, которую вели проезжавшие через это место четырех-, шести- и трехосные его жертвы. В одном месте виден был утонувший в грязи ватник».

Это не просто зарисовка с натуры. Это кабаковская картина мира.

МусорХудожника Юрия купера (старинного приятеля каба-

кова) интересуют старые вещи, ржавый металл, потре-скавшиеся поверхности. На вопрос, одержим ли он идеей «смерти вещей», он отвечает, что как раз наоборот, он одер-жим идеей жизни вещей. «у меня нет либидо на чистые поверхности, — объясняет он, — меня больше возбужда-ют поверхности, по которым можно путешествовать». Эти вещи накопили историю, потому что их «кто-то много раз трогал». живопись купера, как он сам считает, относится к эстетике arte povera.

кабакова вроде бы тоже интересуют старые и разру-шающиеся вещи, но разница между этими художниками огромна. ключевым тут можно считать слово «либидо». Отношение купера к старым вещам предельно чувствен-но. его желание «путешествовать» по поверхностям, кото-рые уже «кто-то трогал» — это чистая эротика. столь же эротичны работы и других художников arte povera, напри-мер, «Венера с кучей тряпья» Микеланджело Пистолетто. кабаков же, напротив, предельно рационален (даже когда


357

его рациональность принимает иррациональные формы). с одной стороны, он настаивает, что образ приходит к нему из ноосферы «целиком». с другой, с этим полученным об-разом он сразу начинает работать как теоретик. то, что он создает, это не arte poverа, а плохая вещь: «речь идет об из-делии, которое заведомо сделано “плохо”. И дело не в том, что оно сделано в эстетике “неаккуратного”, “небрежного”, — тогда, принадлежа к этой эстетике, оно было бы “нормаль-ным” произведением искусства. дело тут в другом... у нас вещь соотносится не с вещью же, а со стоящим за всем и всепроницаемым общим интегралом — общей мусорной кучей, куда неизбежно вернется все, что недолгое время пыталось из нее вырваться, назвав себя стаканом, трубой, домом и т.д. Лучшим примером этого короткого появле-ния и нового погружения является образ “стройки-помой-ки”, где строительство, то есть сопротивление, избавление, оказывается иллюзорными, и уже в самом “строительстве” присутствуют разрушение, развал, исчезновение в перво-начальном хаосе-небытии».

Образ «стройки-помойки» узнаваем для каждого, кто хоть какое-то время жил в ссср, однако за этим стоит не-что более универсальное. Мир, как его представляет себе кабаков, — это, с одной стороны, «тоскливая куча мусо-ра и пыли», куда рано или поздно возвращаются все вещи, включая произведения искусства, с другой стороны, это ноосфера, с которой достаточно чувствительные и твор-ческие люди способны установить связь. Эта связь дает им возможность на короткое время вырвать что-то из ха-оса и превратить это в картину, стакан, трубу или дом.

Пока кабаков жил в ссср, такая пессимистическая картина вполне устраивала западных критиков и журна-листов, поскольку она прочитывалась как критика режима.


358

Но после его переезда на запад, некоторые искусствоведы обиделись. «В “жизни мух”, — пишет профессор истории искусств и философии дональд каспит, — метафора, кото-рая предназначалась для советского союза, теперь расши-рилась и охватывает весь мир. Претенциозность и безот-ветственный универсализм, пытающийся быть ироничным и провокационным (мы якобы все мухи, но не подозреваем об этом), всего лишь демонстрирует нам кабаковскую ма-нию величия». Эта инсталляция, считает каспит, — «злоб-ная атака на запад, которого кабаков не понимает». запад же, по его мнению, не является столь травматичным и по-давляющим, каким был ссср, поэтому критиковать его кабакову гораздо труднее.

Видеть в кабаковском мусоре (или мухах, которые по существу, являются связными между мусором и ноосфе-рой) критику чего угодно — советского режима или запа-да — столь же наивно, как принимать цитаты из Паскаля в «жизни мух» за подлинные. кабаков не критик, а анали-тик. Образ «стройки-помойки», если только не понимать его слишком буквально, в равной степени можно отнести и к великим стройкам коммунизма, и к мировой финан-совой системе. Последнее особенно очевидно сегодня.

каждая инсталляция кабакова «имеет как бы два “окна”: в сторону свободной и необязательной интерпретации смысла, благодаря которому оно вообще появилось на свет, а также в сторону растворения этого произведения в общем огромном резервуаре бессмысленной, молчаливой и вечно ко всему готовой материи».

Из всех известных мне художников кабаков обладает самым высоким «рангом рефлексии», если воспользоваться терминологией Владимира Лефевра. его творчество трагич-но, потому что он ни на минуту не забывает, что созданным


359

им объектам скоро снова придется вернуться обратно в тот самый мусор, из которого они возникли, чтобы, как мухе Иосифа бродского, «явить навозу метаморфозу».

разгадкарежиссер Анатолий Эфрос как-то сказал про Иннокен-

тия смоктуновского: «Это такой тонкий актерский инстру-мент, который мгновенно подстраивается к собеседнику и выдает ему именно, что тот хочет услышать. А что за этой поверхностью, мы, возможно, не узнаем никогда, не исключено, что там вообще ничего нет». В случае кабакова интуиция подсказывает нам, что «там», безусловно, что-то есть, нечто очень важное, что всем нам необходимо узнать, но художник прилагает титанические усилия, чтобы от нас это скрыть. Он надевает на себя бесконечную серию масок, одна внутри другой — это как русская матрешка или смерть кощея бессмертного, которая находится в яйце, которое находится в утке, которая...

Он не дает возможности насадить себя на булавку те-ории или школы. как только нам показалось, что мы по-садили его в искусствоведческую сетку, как он почти как его муха, уже перелетел в другое место. радикальность его жеста состоит в том, что он примерно в одно время с ро-ланом бартом и Мишелем Фуко поставил под сомнение саму идею авторства. Парадокс состоит в том, что худож-ник, утверждающий вслед за самюэлем беккетом «какая разница кто говорит», произносит эти слова безошибочно узнаваемым голосом.

разъяснений о том, как происходит совместное творче-ство, кабаковы не дают. Они, как сказала Эмилия, «умеют хранить секреты». единственный проблеск информации


360

на эту тему дает книга американской искусствоведки Эйми уоллах. Эмилия, пишет уоллах, «стала его голосом для внешнего мира, неутомимым аранжировщиком, интерпре-татором и единственным человеком, способным удержи-вать в памяти все детали, необходимые, чтобы выставка состоялась, а инсталляция была построена».

Хотя разгадки нет и результат, как уверяет нас автор, всегда равен нулю, интуиция, что где-то там в глубине со-держится нечто очень важное, заставляет нас снова и снова поддаться иллюзии, что мы, наконец, приблизились к по-ниманию его грандиозного замысла. И каждый раз, открыв дверь, мы обнаруживаем, что оба — и автор, и персонаж — исчезли без следа.

Все, что нам остается, это ровный белый фон и надеж-да, что, если мы будем вглядываться в него с той же напря-женной интенсивностью, с которой его создавал автор, нам тоже удастся почувствовать проходящие через нас космиче-ские потоки, поймать момент, вырваться из плена ежеднев-ного существования и улететь вслед за кабаковым и его персонажами в бесконечное пространство белого света.

2008

В кистеневской бане

361


362


363

рассказы

рассказы

364


365


Вот возьмем, к примеру, станисла ва. Не то чтобы он был такой уж славянофил, нет, вроде раз говаривает, как человек: стра тификация, маскулинизация —

и тем не менее каждую пятни цу с каким-то особенным вени ком, срезанным в первую ночь июньского полнолу-ния с север ной стороны молодой березы, идет он в ки-стеневскую баню, там его уже ждут друзья, про водит там пять часов, а потом в понедельник между прочим роняет:

— А все-таки сусло Але ксея Иваныча посильнее бу дет, — и, подумав, добавит: — в феноменологическом смыс ле, ко-нечно.

Постепенно из его обрывоч ных реплик я узнал следую-щее.

Эта баня, хотя и одна из самых грязных в городе, сла-вится сухостью пара. Настоя щие знатоки ходят только туда. там есть два главных специа листа — Алексей Ива-нович и Володя. Алексей Иванович, кандидат наук, никто, правда, не помнит каких, обладает се кретом изготовления квасного сусла. Это сусло льют на рас каленные камни, тог-да у пара получается особый запах. так вот, когда Алексей Иванович собирается идти в парную и лить там свое сусло, вся баня — как один — встает и идет за ним, чтобы толь-ко вдохнуть этого живительного пара. Все, естественно, не по мещаются в парной и стоят пе ред дверью, и когда какой-ни будь ошпаренный счастливчик вылетит оттуда, его окру-жают и просят хотя бы дыхнуть ра зок.

Володино сусло знаменито другим. Володя тоже, меж-ду прочим, кандидат наук, причем даже известно, что

рассказы

366

физико-ма тематических, работает в НИИ и мелет ингре-диенты для свое го сусла в ультразвуковой мельнице, при этом доводит их, как говорят, до молекулярного состоя-ния. И хотя запаха Воло дино сусло хорошего не дает и от него даже слегка слезятся глаза, но вот за эту неслыхан ную тонкость помола уважают Володю не меньше, чем Але ксея Ивановича.

Что же касается пива, то кистеневский эпос гласит, что можно прийти без мыла, без веника, без мочалки, без поло-тенца, без денег, без штанов — но нельзя прийти без по-суды, ибо из чего ты будешь пить пиво, скажи на милость, из казенных, что ли, так за казен ными очередь на полтора часа, а со своей посудой — подходи и пей. компания Алек-сея Ива новича ходит с небольшим бо чонком, его наливают сразу полным, а когда буфет закры вается — им уже напле-вать. Школа Володи пользуется бач ком с краном, изготов-ленным по Володиному чертежу из титана на опытном производстве НИИ, но станислав считает это снобизмом и ходит с обыкно венной пол-литровой кружкой.

Я совершенно не представ лял, что делать с этими зна-ниями, пока однажды не встре тил на улице Лившица, боль шого любителя российской ста рины и народных об-рядов.

— Вот скажи, Лившиц, ты был когда-нибудь в кистене в -ской бане?

— Не был, — говорит.— так какой же ты после этого знаток обычаев! Мож-

но сказать, — единственное место, где сохранилась живая языче ская традиция. ритуалы, — говорю, — Алексей Ива-ныч сусло льет, Володя ультразвуком ин гредиенты мелет, пиво из бочонков пьют, спины друг другу трут. Во всех банях, — гово рю, — давно на газ перешли, а в кистеневке березовыми дровами топят.


367

Он заволновался:— А ты был? А как туда попасть? Я говорю:

— Я не был. Попасть очень трудно, но могу устроить. сего дня у нас что, пятница — вот как раз можно и сходить. сей час позвоним станиславу... Но имей в виду, Лившиц, там ведь и морду набить могут.

Он что-то прикинул в уме, потом с каким-то ухарством ляпнул ни к селу, ни к городу:

— А! семеро одного не ждут! звони.Я позвонил станиславу на работу. Подошел его началь-

ник жуковский — известный либерал.— станислава почему-то нет, — сказал он. — А зачем

он тебе?Я слегка замялся:

— Видите ли, Александр Юрьевич, тут такое дело, он меня все время приглашал с ним сходить, ну, что ли, в баню, а се-годня пятница, вот я и хотел узнать, пойдет он сегодня...

— В баню? — переспросил жуковский. — ты что, в сво-ем уме? Это на работу он может не прийти, а чтобы он в пятни цу пропустил баню — такого еще не было. так что смело иди. Посуду не забудь!

На всякий случай мы поеха ли к станиславу домой. Они с женой клеили обои.

— Вот, — говорю я, — это Лившиц. Интересуется баня-ми. ты, кстати, пойдешь сегодня?

— В баню-то? — прогово рил станислав, разглаживая стену тряпкой. — схожу. докле ить только надо.

его степенность, уверенные неторопливые движения и от сутствие к нам интереса произ вели на Лившица силь-ное впе чатление.

— А вы приходите, — лю безно повернулся вдруг к нам станислав. — баня эта, конеч но, с грязью, с хамством, но

рассказы

368

такого пара вы нигде не найде те. Посуду только с собой возь мите.

— А мыло брать? — спро сил Лившиц.— Можно, — подумав, ска зал станислав. — Но глав-

ное — посуду. И два рубля.— На каждого? — спросил Лившиц.станислав кивнул:

— Часам к восьми приходи те. там будет большая очередь в кассу, вы на нее внимания не обращайте и идите прямо к двери. Никитишна вас спро сит: «Вы к кому?» А вы ей ска жите просто: «к бороде». И все. Ну, а на всякий случай, если спросят, к какой боро де — никто не спросит, конеч-но, но так уж, пропедевтически, — говорите прямо: «к ры-жей». И все. А я уже к этому времени буду, наверное, — тут жена дернула его за рукав, по буждая мазать следующий ку сок обоев.

к восьми часам мы с Лившицем подходили к кистенев-ской бане. тихо падал снег. В сумке слабо позвякивал о мою глиняную кружку гигант ский хрустальный фужер, кото-рый Лившиц спер дома. Мы остановились перед входом.

дверь в мужское отделение была открыта, и из нее на ули цу высовывался занесенный снегом хвост очереди. Время от времени кто-нибудь из стоящих внутри замер-зал и закрывал дверь, но хвост, как у разре занного червя-ка, продолжал жить своей жизнью. Мы вошли внутрь.

— Вышел один! — разда лись крики. — билет прода-вай!

Оказалось, что кассирша продает столько билетов, сколь-ко человек выходит из предбанника, а тут как раз в гарде-роб вышел маленький трясущийся старичок.

— Чтой-то рано сегодня, Иван Михалыч, — улыбаясь од ним зубом, сказал ему лысый гардеробщик.


369

— да не-ет, — надтресну тым голосом протянул трясу-щийся, — я только волосья рас чесать. Хе-хе. Вшигонялку в пальто забыл.

— Вы к кому? — спросила нас женщина в синем халате, сидевшая перед дверью в предбанник. Никитишина, надо полагать.

Я кашлянул, снял ушанку и отчетливо произнес:— к бороде!старичок испуганно обер нулся. Гардеробщик перестал

улыбаться. Никитишна при встала, быстро переводя взгляд с меня на Лившица и обратно, потом села и крик нула куда-то вглубь гардероба:

— слышь! Поди-ка сюда.Из-за стены пальто, перева ливаясь и жуя, появилась

дру гая женщина в халате. Не исключено, что Никитиш-ной была она.

— ты этих когда-нибудь ви дела? — спросила первая Ни-китишна.

— Н-н-н, — помотала голо вой вторая.— А говорят, это, слышь... к бороде!Вторая Никитишна вздрог нула и перестала жевать. Лив-

шиц толкнул меня локтем и кивнул на выход. Я отрица-тельно покачал головой.

Никитишны горячо зашепта лись, потом первая обра-тилась ко мне:

— слышь, кучерявый, поди-ка сюда. Я подошел.— А к какой бороде? — осторожно спросила она.Я выдержал хорошую паузу и всадил:

— к рыжей!трясущийся старичок, поми нутно озираясь, прополз

мимо нас в предбанник, держа в вы тянутой руке расче-ску.

рассказы

370

— слышь, Никитич, — по звала первая Никитишна гар-деробщика, — поди-ка сюда.

Никитич, не спуская с нас цепкого взгляда, подошел.— ты этих видел раньше? Вот то-то и оно-то. А говорят,

это, слышь... к рыжей бороде.Никитич сделал страшные глаза, и все трое зашептались.

Лившиц опять стал показывать на выход.— Эй, кучерявый, — обра тилась ко мне первая Никитиш-

на, — вот ты говоришь, к рыжей бороде. Ладно. А вот ска-жи, почему мы вас раньше не виде ли?

Я подумал и громко ответил:— Потому что мы первый раз.тут все трое Никитичей за кивали, стали вздыхать и раз-

водить руками:— тогда оно конечно...— Первый раз он первый раз и есть...— Вот так-то бы и сказал сразу...Вторая Никитишна ушла вглубь гардероба, первая при-

нялась вязать, а Никитич раз вернул газету «Водник».— Ну так что же нам де лать? — спросил я.— раздевайтесь, ребят ки, — приветливо сказала Ни-

китишна, — раздевайтесь.Никитич, улыбаясь своим фирменным зубом, взял наши

пальто и понес их, приговари вая:— Я уж их туда, к вашим, без номеров.— да, — сказала Никитиш на, — ваши-то все там уже —

и борода, и возгривый этот, и толстый с портфелем.— Ах, и он уже здесь, — изобразил я нечаянную ра-

дость.Никитишна встала и распах нула перед нами дверь...Я вот все думаю, зачем судьба меня лишила дара изо-

бражать увиденное краска ми на холсте? А затем, навер ное,


371

она это сделала, что все равно нет в мире таких красок, ко-торыми можно было бы пере дать все сказочное волшебство этого потолка, где в клубах па пиросного дыма вперемешку со знаменитым паром мигала сре ди сталактитов тусклая лам почка, а со сталактитов срыва лись крупные капли, без-звучно разбиваясь о красные мужские тела, заполнявшие без остатка все пространство предбанника. сквозь все это сплетение длинной змеей — до самого окошка с прибитым плакатом «Лица в трусах и простынях не обслуживаются» — тянулась очередь за пивом. И — такова уж сила слова — ни на ком в очереди не было ни трусов, ни простыней, так что отли чить, где кончается очередь, а где начинаются просто голые мужики, можно было лишь по неподвижности сто-ящих в за тылок людей и выражению об реченности на их лицах. Все до одного были абсолютно пьяны и не падали, видимо, только потому, что упасть было неку да.

— Вон в том углу ваши, — раздался над ухом голос Ники тишны, и она ушла, закрыв за собой дверь.

Мы двинулись к тому углу. Под ногами мягко пружинил ко вер, оказавшийся толстым сло ем шелухи от воблы.

того угла мы достигли че рез десять минут. станислава там не было. Не было там и ры жей бороды, а также никого, хотя бы отдаленно напоминаю щего возгривого, правда, мы с Лившицем по-разному пони мали это слово, но вот тол-стого с портфелем не было точно.

Надо было быстро разде ваться — мы очень бросались в глаза. А когда мы разделись, стало ясно, что одежду девать некуда. Наконец, я заметил в углу один пустой крючок, и мы в виде эксперимента по весили на него пиджак Лившица.

— жить надоело? — доб родушно спросил малый спор-тивного вида лет двадцати. По том он внимательно осмо-трел Лившица и удовлетворенно до бавил:

рассказы

372

— А воще-то правильно! Перед дальней дорожкой попа риться — первое дело! — тут он крепко пожал нам с Лившицем руки и подвинул свои вещи, освобождая нам место.

— Одни тут? — спросил он.— да вот, так получи лось, — начал я.— убить могут, — задумчи во произнес он. — Вы уж

дале ко от меня не отходите.Мы придвинулись к нему. Лившица трясло.

— А воще-то поздно вы пришли, ребята, — заявил ма-лый, — часик бы назад... да, — продолжал он после пау-зы, — крепко бились...

Малый помолчал, вынул из портфеля пивную кружку, на половину наполненную пивом, сделал глоток, аккуратно уб рал ее обратно в портфель, вы тер губы и продолжал:

— А в парной кафель кругом, скользко... да, — продол-жил он, помолчав, — крепко би лись. Опоздали вы, ребята.

В дверях парикмахерского отделения появился огром-ный человек в белом халате.

— Миша, Миша, — разда лось со всех сторон, но Миша, никому не отвечая и ни на кого в частности не глядя, осмо-трел, как полководец всю от крывшуюся панораму и, по-ви-димому, удовлетворенный на правился обратно.

— Миша, — крикнул ему че ловек с головой, завернутой в простыню, — что Пруст-то? Не вышел?

Миша остановился и внима тельно посмотрел на него.— Не вышел, — серьезно ответил он и скрылся в парик-

махерской.— раз не вышел, — фило софски заметил завернутый, —

значит, срок добавили.тем временем произошло общее движение.

— Алексей Иваныч подда вать пошел, — заволновался наш покровитель. Он схватил нас обоих за руки и потащил


373

сквозь мыльное отделение в парную. дверь уже закрыва-ли — мы проскочили последни ми.

В парной было почти совсем темно. Алексей Иванович, ко стлявый пожилой человек в пляжных тапочках, перчат-ках и войлочной шапке, переливал что-то из одной шай-ки в дру гую. Все молча смотрели — видно было, что здесь умеют ценить мастерство. Наконец Алексей Иванович взял в руки шайку, полную коричневой жидкости, и сделал знак, что бы открывали печку. ее откры ли, одновременно открыли дверь в мыльное отделение, и Алексей Иванович артистиче ским и вместе с тем очень сильным движением метнул свое сусло вглубь каменки. И сразу же с неожидан-ной пры тью отскочил в сторону — из печи вырвалась бе-шеная струя пара. Она, как кошка, метну лась по ступеням, осушая воз дух, и вылетела в открытую дверь.

дверь закрыли.Прошло пять минут в пол ной тишине и неподвижности,

только за неплотно прикрытой печной дверцей пульсирова-ла своя красная жизнь. Алексей Иванович взял в руку ве-ник и не спеша стал подниматься по ступеням. Он поднялся на самый верх, влез на топчан, так что голова его теперь по-чти касалась потолка, и слегка потряс в воздухе веником.

— Веник сушит, — умилен но шепнул покровитель.Алексей Иванович сделал несколько резких ударов по

животу и сошел вниз.— есть пар, — негромко сказал он, и все зашевелились,

заулыбались и стали подни маться по ступеням. среди про-чих я разглядел трясущегося старичка, он был в рукавицах и меховой шапке.

— Алешка, — протянул он своим надтреснутым голо-сом, — совсем заморозил. еще бы надо поддать.

— тебе, Михалыч, поми рать пора, — веско сказали ему, — а не в баню ходить. куда еще-то? И так жгеть!

рассказы

374

— есть парок, — весело крикнули из другого угла.зашлепали веники. Я реши тельно двинулся к ступень-

кам и, протискиваясь между телами и уклоняясь от порха-ющих ве ников, вскарабкался на самый верх. тут мне обо-жгло нос, гла за, уши, губы, у меня пере хватило дыхание, и я почти по терял сознание. кто-то подхва тил меня и свел вниз. Это был Лившиц.

— Пойдем, — выговорил я, показывая на дверь. Лившиц кивнул, и мы вышли.

— Ну как парок? — накину лись на нас ожидающие.— Нет пара! — отрубил я. — заморозил совсем Алек-

сей Иваныч.Нас проводили уважитель ными взглядами.Все еще слегка пошатыва ясь, но уже с каким-то новым

мироощущением, поддерживае мый Лившицем, я добрал-ся до нашего крючка, решительно за лез в портфель наше-го покро вителя, отпил большой глоток из кружки, убрал ее на место и сел.

— зря полотенца не взя ли, — сказал Лившиц.— ерунда! — я поманил пальцем банщика-татарина. Он

подошел. у него были заплыв шие глаза.— сделай-ка нам две про стыни, — сказал я.— Нету ни одна.— ты русский язык понимаешь или нет? — сказал я с про-

снувшейся во мне шови нистической удалью. — Я гово рю, сделай две простыни!

— рубль дашь, — буркнул он и через минуту принес две простыни. Ими явно кто-то только что вытирался, но как-то вдруг стало ясно, что это не имеет никакого значения. Я за вернулся в мокрую простыню. Лившиц решился только по стелить свою под ноги — очень колко было от шелухи.


375

Из мыльного отделения вы шел трясущийся старичок. Он прислонился к стене и начал закатывать глаза, хрипеть, си-неть и, похоже, отдавать концы по совету товарищей.

— Я не могу на это смо треть, — сказал слабонервный Лившиц, — пойдем уж лучше в парную.

там поддавали какие-то ди летанты. Плескали грамм по двести, как будто они в санду нах, но мы не стали бить им морду, а пошли бродить по мыльному отделению.

когда минут через двадцать мы вернулись в предбанник, старичок уже сполз на скамей ку, и изо рта у него шла пена. три купальщика стояли вокруг.

— Надо сделать искус-с -ственное дыхание, — сказал один. — Я вообще-то х-х-хирург.

— за Мишей бы надо сбе гать, — сказал другой и ушел.— скорую бы надо, — ска зал третий.Появился Миша. Он придир чиво оглядел старичка

и ска зал:— Не жилец.— Надо сделать искус-с ственное дыхание, — сказал хи-

рург.— без толку, — сказал Миша. — у меня глаз наметан-

ный. тут каждый день кто-ни будь помирает. Мне только раз взглянуть, я тебе сразу скажу: этот помрет, этот выжи-вет. так что не сумлевайся.

— Я вообще-то х-х-хирург, — сказал хирург.— да хоть кто! — махнул рукой Миша.— ребята, — сказал хирург, — надо сделать искус-с-

ственное дыхание.— А чего, — сказали ему, — и сделаем.Они положили старичка на пол и дружно навалились

на него. Через несколько минут интенсивных упражнений они утомились и встали. старичок вроде тоже затих.

рассказы

376

— Ну его, — сказал кто-то, — что с возу упало...тем временем по проходу, образованному расступившими-

ся кистеневцами, быстро шла решительная женщина с чемо данчиком скорой помощи. за ней плелся длинный белобры сый практикант в белом хала те. Они подошли и склонились над старичком. Их тесно обсту пили со всех сторон голые му жики.

Врачиха подняла голову и внимательно, но без интере-са оглядела все это буйство пло ти — так плотник мог бы огля деть склад пиломатериалов.

— Ну-ка быстро! — сказала она. — сбегайте кто-нибудь, Олечку позовите. Она в маши не.

два энтузиаста рванулись к выходу.— да накиньте на себя что-нибудь, обормоты, — крик-

нула им врачиха, но те уже умча лись.— Надо сделать искус-с -ственное дыхание, — вылез

опять хирург.— Отвали, — вяло отодви нул его плечом практикант. Он

держал в руках шприц с огром нейшей иглой.Предбанник снова рассту пился — в дверях появилась

Олечка с эскортом из двух го лых мужиков. В руках у Олеч-ки были сложенные носилки. В голых мужиках проснулась галант ность.

— девушка, позвольте я донесу, — говорили они, чуть ли не шаркая ножкой.

Олечка шла, подняв глаза к потолку, как тициановская Магдалина. Не было силы на свете, которая бы заставила ее посмотреть по сторонам.

Практикант уже засадил свою гигантскую иглу в грудь бездыханного старичка.

— зря все это, — сказал Миша. — у меня глаз наметан-ный.


377

Практикант вытащил иглу, врачиха пощупала пульс, оба развели руками.

— Олечка, давай носилки.— Я же говорил, — сказал Миша.старичка положили на но силки, постелив на них про-

стыню, а сверху накрыли дру гой простыней. Носилки про-несли через присмиревший предбанник, а когда их выно-сили в гардероб, было слышно, как очередь зашумела:

— билет продавай! Вынес ли одного.Мы вернулись на свое место и тут увидели станислава —

мы просто искали его не в том углу. рядом сидел человек с рыжей бородой, а напротив — это было видно с первого взгляда — возгривый. толстого не было, но его портфель ле жал неподалеку.

станислав встретил нас спокойно:— А, пришли, садитесь. По суда есть?Хрустальный фужер Лившица неожиданно всем очень

понравился.— Из такого и выпить при ятно, — сказал возгривый. —

Не то что из этого дерьма, — он показал на мою кружку.— сейчас пивом вас обес печу, — станислав взял нашу

посуду, пошел к окошку. Оно было уже закрыто. за стек-лом буфетчица звенела мелочью. станислав постучал.

— Нет пива! — донеслось из-за стекла.станислав постучал еще раз — окошко с грохотом рас-

пахнулось.— Человек умер, — негромко сказал станислав, —

а помя нуть нечем.буфетчица высморкалась в грязный передник, махнула

рукой и налила.когда мы все подняли наши кружки, станислав сказал

ко роткую речь:

рассказы

378

— красивая смерть. жил человек, как сокол. А потом сложил крылья — и об кафель ный пол. — Он помолчал, стрях нул с затылка упавшую каплю и добавил: — Вот та-кой дизайн, ребята.

1976

Первая любовь

379


Я до второго класса не мог привыкнуть к школьной уборной и по возможности терпел до дома. Осталь-ные собирались большой компанией и под предво-

дительством синяева или Грибкова шли мочиться. когда меня звали с собой, у меня никогда не хватало мужества отказаться, и я шел, заранее зная, что все опять будут смо-треть и ждать, что и моя струя вольется в общий поток, а она все не будет вливаться.

Перед последним уроком мы слышали, как зоя Георги-евна сговаривалась с нашим вожатым, десятиклассником Валерой, пойти на каток. тут все забегали:

— зойка влюбилась, зойка влюбилась.А второгодник синяев изложил ситуацию на своем язы-

ке. там было и на «х», и на «п» — я уже понимал отдельные слова, но еще не мог так изъясняться.

Мы вошли в класс, а за нами — совершенно красная зоя Георгиевна.

— Что это с вами! — сразу ввязалась она в бой по всем правилам военного искусства. — Почему это я не могу пой-ти с Валерой на каток?

тут все стали гнусно ухмыляться, а синяев заржал.— Ну ладно! — отчаянно крикнула зоя. — тоже мне!

садитесь.Мы сели.

— у вас какие-то идиотские представления об отноше-ниях между юношами и девушками. По-вашему...

синяев опять заржал.

рассказы

380

— А ты, синяев! — она гибла на наших глазах. — тоже мне! Не хочу учиться, а хочу жениться!

Фраза была совершенно неуместна, но мы слышали ее в первый раз, и она сработала. Мы задумались, и урок на-чался. Но зоя, конечно, была взвинчена и через некоторое время сорвалась из-за какого-то пустяка:

— Встаньте все сейчас же! будете стоять, пока... — было названо какое-то нереальное условие.

Мы встали. Через пять минут синяев с коварной улыб-кой попросился в уборную. зоя не пустила. еще через пять попросился Грибков. зоя даже не ответила. А еще через пять я понял, что на этот раз мне до дома не дотерпеть.

Мой взгляд блуждал по трубам парового отопления, из стены торчал кусок еще какой-то трубы — я был оторван от всей этой циркуляции вод. запертый во мне хищник — эти двести пятьдесят кубических сантиметров — рвался в свои канализационные джунгли, но я ничего не мог сде-лать. если бы я попросился выйти, зоя бы меня выпусти-ла, было что-то в наших с ней отношениях, что не позво-лило бы ей отказать мне как синяеву или не ответить как Грибкову. Но она могла заподозрить предательство: снача-ла синяев, потом Грибков, а теперь еще и ты. Этого я пе-ренести не мог. Я был с ней, а не с ними. Я вместе с ней любил Валеру, вместе с Валерой любил ее, и вместе с ней заставлял всю эту ухмыляющуюся банду стоять до потери сознания. Попроситься выйти значило признаться в несу-ществующей измене.

Все разрешилось естественным образом, когда я почув-ствовал, как теплая струйка поползла по ноге, но я сдался не сразу. Я боролся за каждую каплю, но силы были слишком неравны, и я отдал все. Я взглянул на пол: присмиревший


381

хищник распластался на полу, и в нем отражались белые колпаки ламп.

— садитесь, — громко прозвучал зоин голос.Мы сели.

— Что это? — толкнул меня сзади синяев.Я не ответил.

— Нассал, да? — и, расстегнув штаны, немедленно нас-сал рядом.

Я сидел один на предпоследней парте. синяев — один на последней. В проходе было теперь две лужи — около моей парты и около его. тем самым мой монумент преданности и страданию из-за ревнивого честолюбия синяева превра-тился в заурядную лужу мочи.

синяев стал шепотом звать всех по очереди посмотреть. Мы имели успех. Впервые на меня посмотрели с уважением. Грибков уже взялся было за пуговицы на ширинке, чтобы повторить наш подвиг, но тут подошла зоя.

Все смотрели на меня. если бы я продолжал сидеть, то никто бы не увидел моих мокрых штанов и я, возможно, стал бы своим. Я ходил бы вместе со всеми в наш гряз-ный туалет, и моя струя сливалась бы со струями синяе-ва и Грибкова, и мне не надо было бы терпеть до дома.

В ее больших серых глазах, обращенных ко мне, мель-кнула боль — как, и ты? — и я, как гайдаровский барабан-щик, понял, что пробил мой час.

Я медленно поднимался, и большое темное пятно на моих штанах было, как брачная простыня, удостоверени-ем моей невинности, верности и любви.

1972

рассказы

382

свистулька типа тромбон

Все началось с того, что меня попросили рассказать о моей работе. Мы сидели у Миши, там была еще некая юная девица, крайне странно одетая. Все мы

в свое время кончили мехмат, из нашей компании я один изменил чистой математике и занимаюсь теперь теорией управления — то есть, строго говоря, это нельзя считать теорией управления, но назовем это пока так, иначе мне пришлось бы лезть в специальную терминоло гию, а тогда бы меня мало кто понял.

Вся наша компания считала меня изменником, поэтому просьба рас сказать о работе носила достаточно провокаци-онный характер. Я тем не менее начал рассказывать. Мне было важно объяснить им всем, что уход из математики — это не поражение, а победа. Ведь то, чем я сейчас занима-юсь — составление долгосрочных программ управления большими и сверхбольшими группами, — это, по суще-ству, высшая форма челове ческой деятельности. специа-листов моего уровня во всем мире пять чело век: Мицуби-си (Япония), стредлейтер (сША), Пшебыльский (Польша), рамачарака (Индия), ну и, соответственно, я. В известном смысле мы впятером правим, если так можно выразиться, миром. дело в том, что вводимое нами понятие сверхболь-шой группы охватывает группы до мил лиарда человек, так что в принципе, если бы мы объединились, то могли бы со-ставить программу управления группой в пять миллиардов, то есть практически всей планетой.

Мои наивные математики полагают, что они в эти пять мил-лиардов не входят, а находятся на некоем математическом


383

Олимпе, куда не дохо дят житейские бури, — до идеи со-циальной детерминации они просто еще не доросли, их гуманитарные представления находятся где-то на уровне начала прошлого века.

В общем, начался наш обычный спор. Мы знаем наи-зусть все аргу менты друг друга, но тем не менее каждый раз играем этот спектакль с увлечением. тут вдруг в плав-ное течение сюжета вмешалась юная девица и понесла пол-ную отсебятину. Вся она была увешана какими-то коло-кольчиками и бронзулетками.

— Вы технократ, — заявила она мне, — противно вас слушать. Вот мне даже интересно, способны вы на какое-нибудь человеческое чувство? думаю, что нет.

Миша, я вижу, ухмыляется, необыкновенно доволь-ный.

— Нет, какой ужас! — не унимается девица. — управля-ли бы себе какими-нибудь технологическими процессами, а то — живыми людьми! Они вот тоже ничего не понима-ют, — она кивнула в сторону Миши, отчего тот несколько сник, — но они хоть не лезут со своей математикой в чело-веческие отношения. А вы прямо туда и ломитесь. да еще как самоуверенно! для вас существуют не люди, а одина-ковые бездушные механизмы. Из-за таких, как вы, и рыбы в плотинах дохнут!

Не надо было, конечно, связываться. Но уж очень меня возмутила вся эта демагогия. Я попытался ей объяснить. Мне показалось, что она, в принципе, может понять. Все люди делятся на тех, кто, в принципе, может понять, и тех, кто не может. А тот, кто может, в конце концов, поймет все что угодно — нужно только точно подобрать для него систему аргумента ции. с ней это оказалось не так просто. Я подбирал и подбирал, кончилось тем, что я поехал ее

рассказы

384

провожать, а когда мне показалось, что я наконец подо-брал, обнаружилось, что мы просто сидим на диване и са-мым триви альным образом целуемся.

к утру все было решено: Варя меня перевоспитает. Я уйду с работы и найду себе естественное человеческое занятие, которое будет приносить людям и мне реальную, ежедневно ощутимую пользу. жить мы будем не в этой газовой камере, именуемой городской квартирой, а в лесу. жизнь будет наполнена цветом, запахом, звуком и смыс-лом.

Я ворвался к нам в отдел в состоянии нервного опьяне-ния. Впервые я был в одной и той же рубашке второй день подряд, и все это заметили. Никто, естественно, ничего не сказал — у нас принят очень чопорный стиль отношений, — но я почувствовал, как каждый мысленно поставил про-тив моей фамилии галочку. только заместитель директора жуков — настоящий лорд в смысле одежды — осмотрел меня в коридоре и совер шенно неожиданно подмигнул.

Через неделю мы почти задаром сняли занесенный сне-гом дом в по селке старых железнодорожников. Это было не совсем в лесу, но рядом. до работы мне надо было до-бираться два часа, но Варя сказала, что это даже хорошо — это поможет мне скорей понять всю бессмысленность моей работы. Вот тут-то у нас и было некоторое противоречие. Варя счи тала, что с работы мне надо уходить немедленно. Идеи у нее были самые фантастические: она тоже уходит из института — Варя училась на теат роведческом — и на-чинает ставить с детьми из соседних деревень спек такли, а за это деревни будут нас снабжать молоком, яйцами, мас-лом и хлебом, все остальное будем выращивать сами. Я, к счастью, немного занимался экономикой средневекового натурального хозяйства, так что степень реальности этих идей была мне очевидна.


385

Пока что я каждое утро шел три километра до автобу-са, потом втис кивался в переполненную электричку, бе-режно охраняя свой крахмаль ный воротничок. Этот во-ротничок тоже вызывал у нас ну не конфликты, конечно, но дискуссии.

— Ну ладно, — говорила Варя, — раз необходимо пока ходить на работу — ходи. Но не носи, по крайней мере, этот ужасный костюм. Вот смотри, здесь на отвороте обме-тано, как будто петля, а никакой петли нет. Это же сплош-ная фальшь!

Я улыбался:— Лев Николаевич, как вам объяснить, что еще никто ни

разу не приходил к нам на работу без белой рубашки и гал-стука. такого еще просто не было. Вот если бы я пришел ну даже не в шортах, а просто, как ты говоришь, в одежде, име-ющей свой образ, сшитой человеческими ру ками, из нор-мальных природных материалов — то меня бы тут же пере-одели в нечто, имеющее образ смирительной рубашки!

И Варя мужественно крахмалила мне каждый вечер мою единствен ную рубашку, а утром, раскалив на печи утюг, гладила ее.

Мы были почти неприлично счастливы. Первый месяц мы спали в общей сложности, я думаю, часов шестьдесят. На работе я с утра уходил в библиотеку и сидел там, с бла-женной улыбкой уставившись в одну страницу, — я не был в состоянии делать ничего другого. зато от авто бусной остановки до дома всегда бежал бегом.

Мышь появилась к концу февраля. то есть я-то подо-зреваю, что она была с самого начала, просто нам было не до нее — завелись бы крокоди лы, мы бы и их не замети-ли. когда появилась мышь — тут уж действи тельно жизнь наполнилась и запахом, и звуком, и смыслом. дело было

рассказы

386

серьезное: она обгрызала все продукты, куда бы мы их ни прятали, по ночам она скреблась с такой силой, что спать мы уже не могли, но на мышеловку Варя не соглашалась, потому что сейчас выпускают не мыше ловки, а мышебой-ки, которые просто убивают мышей, а нельзя обеспечи вать свой покой, отнимая жизнь у другого существа.

Однажды в пятницу, когда я подбегал к дому, мне на-встречу выско чила необыкновенно возбужденная Варя.

— скорее! Я поймала мышь! — крикнула она. Мы вбе-жали в дом.

— Понимаешь, — объяснила Варя, — она залезла в вазу, а я накрыла ее доской. А она такая сильная, приподняла доску и чуть не выскочила. Мне пришлось сверху чайник с водой поставить.

Я взял нашу гигантскую фарфоровую вазу за обе ручки и, стараясь не свалить чайник с водой, осторожно понес к лесу. В вазе действительно кто-то скребся. Варя скакала вокруг меня, помирая со смеху. Вид-то у меня, наверное, был нелепый: в этом дипломатическом пальто с бархат ным воротником, в галстуке, с вазой, накрытой доской, с чай-ником сверху, со скребущейся внутри мышью, при этом я старался держать все сооружение как можно дальше от себя, чтобы она, по крайней мере, не прыгнула на меня.

Около самого леса я поставил вазу на снег, снял чайник и чуть сдви нул доску. Мышь не показывалась. Я еще немно-го сдвинул доску, и мы наклонились над вазой.

— Ой! — воскликнула Варя.Мышь выпрыгнула и помчалась по дороге обратно

к дому.— держи ее! — закричала Варя.Мышь, испугавшись, свернула в сторону, подлезла под

забор и, увя зая в снегу, побежала к дому председателя


387

правления, бывшего машинис та паровоза Ивана Андрее-вича Пухова.

— Черт, — сказал я, когда мышь скрылась под крыль-цом, — неудач но получилось.

— Ничего, ничего, — успокоила меня Варя, — она сама выбрала. Мы ее туда не посылали — все естественно полу-чилось. А ему так и надо.

— Почему?— А я вчера хотела тебе на работу позвонить из конто-

ры, а он даже не разрешил!— А зачем позвонить?Варя посмотрела на меня своими глазами цвета неочи-

щенной нефти и сказала тихо:— соскучилась.Иногда бывает, что одно слово вдруг вызовет такое

острое ощущение счастья, что даже причиняет боль.когда мы вернулись домой, первое, что мы увидели

в кухне, это была мышь, грызущая завернутый в газету кусок масла.

Я подошел ближе. На обгрызенном клочке газеты мож-но было про честь: «...выдворен из Греции и Ита... неофа-шистской организации “ринашименто” Маус. Однако сто-ронники Мауса ...шиствующие элементы в Греции еще достаточно си...»

Мышь посмотрела на меня и не спеша двинулась к себе.

А ночью в знак протеста она устроила такую возню, что мы не спали ни минуты. дождавшись утра, мы пошли к Пухову в контору просить разрешения позвонить. Надо было пожаловаться хозяину, может, он знал какой-нибудь народный способ от мышей. Пухов позвонить разрешил.

— да ты что, милок, — сказал по телефону хозяин, — разве б я без мышей за такую цену бы сдал?! Потому дешево

рассказы

388

и сдаем, что во всем поселке, в каждом доме — мыши, и ни-чего сделать с ними нет никакой возможности.

— да, Варька, — сказал я, положив трубку, — влипли мы с тобой. Весь поселок, оказывается, заражен мышами.

— Это он брешет, что весь, — вмешался Пухов. — у меня вот пять лет не было ни одной. Вчера, правда, одна появи-лась. Всю ночь сегодня чего-то шебуршила, шебуршила...

стараясь не смотреть ему в глаза, мы направились к двери.

— А если вам без мышей надо, — кричал нам вслед Пу-хов, — там вон за лесом поселок есть, писатели живут. там и газ, и вода горячая. только там всю сотню сдерут!

Мы пришли домой и сразу легли отсыпаться — хорошо еще суббота была. А уже проваливаясь в сон, я видел, как Варя внимательно разгля дывала свои потрескавшиеся от холодной воды руки.

Мышеловку я нашел в магазинчике на станции среди других предме тов первой необходимости: радиол, сапог, частика в томатном соусе и водки. Я попробовал было по профессиональной привычке построить мо дель потребле-ния, но запутался — я уже начал терять квалификацию. Мышеловка, точнее мышебойка, представляла собой де-ревянную до щечку с проволочной рамкой, которая — если чуть тронуть крючок с приманкой — с невероятной силой ударяла как раз в то место, где у мыши должна начинать-ся голова. ее смерть должна была быть мгновен ной и без-болезненной.

Я купил две мышеловки. Мы зарядили их сыром и одну поставили на кухонный стол, а другую — под раковину.

утром мы проспали. На будильнике было уже полвось-мого, я его, оказывается, не слышал. Я мгновенно умылся, побрился, надел неглаженую рубашку — Варю будить не


389

хотелось, да и все равно не было времени гладить: если я не успевал на 8.24, то попадал в полуторачасовой пере-рыв. заскочив в кухню, чтобы схватить на ходу кусок хле-ба, я замер на пороге: в мышеловке билась мышь, переби-тая задняя лапка была придав лена проволочной рамкой, а прямо перед ней неподвижно сидела еще одна. Я подо-шел ближе: вторая с ненавистью посмотрела на меня, но не сдвинулась с места.

Нужно было немедленно прекратить страдания раненой мыши. самое гуманное, что я смог придумать, это утопить ее в ведре. Я налил полное ведро воды, осторожно двумя пальцами взял дощечку и кинул ее вместе с бьющейся мы-шью в ведро. к моему ужасу, она не утонула, а стала с отча-янным писком крутиться по поверхности, выплескивая воду через край. Я схватил обломанный веник и, засунув его в ведро, прижал мышь с мыше ловкой — эту трагически не подошедшую друг другу пару — ко дну.

Через минуту в ведре стало тихо. Я взял его за ручку и понес вместе с веником на улицу. Вторая мышь, вни-мательно следившая за моими действиями, спрыгнула на пол. А когда я уже выходил, из кухни донесся непонятный громкий звук.

Я взял в сарае лом и лопату и выдолбил в замерзшей земле ямку. Потом опрокинул ведро на снег, положил мерт-вую мышь вместе с мыше ловкой в ямку и закопал.

только вернувшись в кухню, я понял, что это был за звук: в мыше ловке под раковиной лежала вторая мышь. Она была мертва — рамка попала ей точно по основанию черепа. Не было сомнений, что она это сделала нарочно.

Потом, уже закопав и вторую, я долго стоял у зерка-ла. На меня смотрел неприятный, тщательно пострижен-ный молодой человек в белой рубашке, которую хорошо

рассказы

390

накрахмалили, но не успели погладить, в стро гом галсту-ке, в костюме, где на отвороте была выстрочена фальши-вая петля, — одним словом, технократ. «Херства зунты, — вертелось у меня в голове, — зверства хунты...»

В дверях показалась сонная Варя.— Варя! — кинулся я к ней. — Варя, я на работу больше

не пойду. Я больше не могу.Варя прижалась ко мне и уткнулась в мой неглаженый

воротничок. за завтраком она сказала:— По-моему, это глупо — просто перестать ходить на

работу. Они начнут тебя искать... ты знаешь что, ты ходи, но только веди себя при этом естественно. тогда все и про-изойдет само. Вот давай для начала сошьем тебе нормаль-ные штаны.

Подходящий материал нашелся в хозяйском сарае. Это был кусок брезента, он был завален банками и стружками, из чего было ясно, что он никому не нужен. Выгорел он, как считала Варя, очень удачно: не пятна ми, а такими плавны-ми переходами от охры к умбре. В одном месте он, правда, прогнил насквозь, но Варя раскроила кусок так удачно, что это место пришлось точно на колено — ведь на коленях все равно должны быть кожаные нашивки.

Пока Варя шила, я бродил вокруг дома, заглядывал вре-мя от времени в окно и думал. Вот я приду на работу в этих штанах, и меня уволят. Это хорошо. Но это только часть ре-шения. Не делать того, чего делать не следует, мало — нуж-но еще делать то, что следует делать, не так ли? А что мне следует делать? какое дело мне наиболее адекватно, впро-чем, само слово «аде кватно» тут неуместно, оно фальшиво, как петля на отвороте. Вот если вспомнить всю мою жизнь, с самого детства, когда я чувствовал себя наиболее есте-ственно? сам собой возникает в памяти такой эпизод: мне


391

шесть лет, я сижу босиком на крыльце и строгаю палочку. так. А зачем я ее строгаю? А чтобы сделать свистульку. О! Лучшие свистульки получа ются из орешника. делается это так: срезается ветка толщиной около 18 мм и длиной около 260 мм без повреждений коры, и ее начинают обсту кивать. Обстукивать надо деревяшкой, очень равномерно, один слишком сильный удар — и кора испорчена. затем на рас-стоянии примерно 95 мм от края делается кольцевой надрез коры, и вся ее длинная часть стягива ется в виде трубочки. дальше есть свои тонкости: если, например, отверс тие для выхода воздуха сделать слишком далеко от входного отвер-стия, звука не будет никогда, хоть помпой качай. теперь са-мое главное: дис кретное или плавное регулирование высо-ты тона? В первом случае в трубочке делаются отверстия, которые зажимают пальцами, — это свис тулька типа флей-та. Во втором случае ветка движется внутри собствен ной коры — мы имеем свистульку типа тромбон.

— ты не голодный? — крикнула мне Варя. — Мне еще час осталось.

— Нет, нет, — сказал я, зайдя в кухню. — совсем не го-лодный.

Я взял нож и пошел обратно на улицу искать подходя-щий куст ореш ника.

Штаны были готовы только к вечеру. Хорошо они были сшиты или нет, я сказать не могу — я просто некомпетентен в этих вопросах. Но мне было в них удобно, а что касается внешнего вида, то Варя сказала, что у меня в них есть что-то средневековое, а уж с этой свистулькой — прямо выли-тый гамельнский крысолов.

— Ну знаешь что, — сказал я, — не надо шутить на эту тему. Мне и так мышь теперь все время будет сниться.

рассказы

392

сверху на меня был надет Варин свитер с вышитой ба-бочкой, а ботин ки подошли мои — их все равно закрыва-ла бахрома.

В три часа ночи я вдруг вскочил как ужаленный: га-мельнский кры солов! Минутку. И почему бы и нет? если в «тромбоне» вдвигать стер жень все глубже и глубже, то звук будет все выше и выше, а потом совсем пропадет. то есть он не пропадет, он станет ультразвуком. А мыши, как известно, не выносят ультразвука. Или, наоборот, любят. Не помню. Не важно. если любят, я иду по улице и играю на свистульке типа тромбон, а сам вдвигаю стержень. как только звук достигает нужной высоты, мыши начинают выбегать из-под домов, и я увожу их, допустим, через лес, к писателям — пусть узнают, как люди живут. так. А если мыши не любят ультразвук, я захожу последовательно в каждый дом и дую в свистульку внутри. Эффект тот же. Вот вам и естественное человеческое занятие, принося-щее людям реальную, ежедневно ощутимую пользу. А уж молоком-то из соседних деревень мы будем обеспечены на всю жизнь. Вот только писателей жалко. Ну, ничего, пусть поживут недельку с мы шами, а потом я и от них выведу!

Вся будущая жизнь раскрылась передо мной с необык-новенной яр костью, и я заснул.

На следующее утро я шел по коридору нашего институ-та в средневе ковых штанах, в свитере с бабочкой и со сви-стулькой в кармане — этакий гамельнский крысолов. «Ну что, — думал я, — попрятались по комна там? Небось, за-играю на свистульке — сразу повылезаете. технократы!»

Я распахнул дверь нашего отдела.Эффект был настолько значительным, что все встали

и наступила полная тишина.


393

— Вот! — срывающимся голосом вдруг закричала наш профорг Ля лечка. — И молодец! А что мы все ходим, как сычи. Один живой человек нашелся. И молодец! — она села и почему-то заплакала.

Младший научный сотрудник саша повертел головой и сказал, что давно терпеть не может галстуков, а от крах-мального воротника у него на шее экзема.

клавдия Михайловна одернула свой серый жакет ан-глийского покроя и сообщила, что когда они во время по-ездки в канаду видели премьера трюдо, то на нем было просто черт знает что, и они просто не могли поверить, что перед ними премьер.

А семеновский подскочил к Лялечке и начал сердито требовать, чтобы она ответила, почему у нас не было ве-черов поэзии.

В общем, ясно было, что увольнять меня не будут. Во всяком случае, не сразу.

«Ну а зачем ждать? — думал я. — если ты принял реше-ние, зачем ждать, что кто-то будет его осуществлять? само ведь ничего никогда не бывает».

И я пошел к жукову.Полина, увидев меня, сначала выпучила глаза, но потом

фальшиво заулыбалась:— какой свитерочек у вас забавный.— забавный, — кивнул я. — В. б. у себя?— у себя, — она от растерянности даже сказала правду.жуков — вот что значит школа — даже глазом не мор-

гнул, увидев мой наряд, как будто все к нему в кабинет только так и ходили.

— Очень рад, садитесь, — сказал он, — чем могу быть полезен? ста тью вашу, кстати, я прочел. там есть интерес-ные вещи, хотя замахнулись вы, конечно...

рассказы

394

— Владимир борисович, — сказал я, — если бы вы зна-ли, как я устал от всего этого. От всех этих вероятностных моделей, интегральных структур. Чем мы все занимаемся?! есть ведь на свете какие-то другие слова: жизнь, смерть, боль, любовь.

— так... Чем же именно из этого вы хотите заниматься?— Владимир борисович, — сказал я, — вам все это по-

кажется полным бредом, но единственное, чего мне хочет-ся, это ходить по городам и дерев ням и изгонять мышей, а может быть и крыс, вот этой вот свистулькой.

— Покажите, — жуков взял свистульку и стал внима-тельно ее раз глядывать. — сами сделали?

— сам, — кивнул я.— Ничего, — он подвигал стержень взад-вперед и вернул

ее мне. — Гамельнский крысолов своего рода?— Гамельнский, — кивнул я. жуков задумался.

— давайте с вами сделаем так, — сказал он наконец, — вы возьмете лист и напишете заявление об отпуске за свой счет на десять дней по семейным обстоятельствам. клавдии Михайловне скажите, что я не воз ражаю...

— до свидания, Владимир борисович, — сказал я, вста-вая, — про стите, что причинил вам столько беспокойства, но я, честно говоря, уже не помню, что значит «за свой счет», «по семейным обстоятельствам» и кто такая клав-дия Михайловна. Я просто ухожу и зашел проститься.

Я подошел к двери и взялся за ручку.— Одну минуту, — сказал жуков. Я обернулся.— А где гарантия, что они будут реагировать на этот

звук?— Это же так называемый тромбон, — объяснил я, —

плавная регу лировка высоты тона. Можно дойти до


395

ультразвука. А на ультразвук мыши, как известно, реаги-руют.

— Ну что, — сказал жуков, — это разумно.Через полчаса я уже сидел в полупустой — как всег-

да в это время дня — электричке и думал, что хорошо бы сделать еще одну, для Вари. тогда мы с ней можем не быть привязанными к одному месту, а просто будем скитаться всю жизнь, ведь мыши водятся во всех климатических зо-нах, семейство грызунов вообще чрезвычайно гибко в эко-логическом отношении.

Вари дома не было. На столе лежала записка:«Это я во всем виновата, я одна, но я ничего не могу сде-

лать, прости меня, я так больше не могу. Я ничего не могу делать, потому что у меня страшно болят руки, они совер-шенно растрескались, а если ими пошеве лить — идет кровь. Я не могу даже заниматься, потому что, когда топит ся печ-ка, в доме страшно жарко, а когда не топится — страшно холодно. Пусть уж было бы жарко, но тогда вместо того, чтобы писать курсовую, мне надо непрерывно таскать дро-ва, а я все время не высыпаюсь, сначала мы не спали друг из-за друга, потом из-за мыши, и все твои дудочки тут не помогут, просто наивно так думать. Прости меня, но я не знаю, что делать, снять дом с газом у тебя не хватит денег, а здесь я больше не могу. Я знаю, что ты очень добрый и ты меня простишь, но я больше так не могу. Я пока поживу у родителей, только ты туда не звони. Я знаю, что я ужас-но виновата, а ты очень хороший, но я не могу. Целую тебя, твоя Варя».

Не раздеваясь, я сел на холодный пол, достал свистульку и начал подбирать высоту тона. Первая мышь появилась, когда стемнело. Она села в метре от меня и стала, чуть рас-качиваясь на задних лапках, слу шать. Потом пришла еще

рассказы

396

одна, потом еще, и скоро я был окружен сотней внима-тельных глаз.

— Ну что же делать, — говорил я им, — бывает, что люди расходятся из-за того, что не смогли пойти навстречу друг другу, сделать уступки, а мы, наоборот, бросились навстре-чу друг другу с такой скоростью, что проскочили с разгона точку пересечения траекторий, и теперь нас обоих уносит в разные стороны бесконечности, и никто уже ничего не может сделать.

Мыши не шевелились, и поэтому было непонятно, со-гласны ли они со мной или считают, что все можно ис-править.

1973

движок

397

движок

Вика и коля любили друг друга, потом по очереди не любили и мучили друг друга, потом не любили, но старались сохранить отношения, потом уже не ста-

рались, и отношения кончились, но у обоих осталось чув-ство пустоты внутри, с которым оба не знали, что делать.

Вот, собственно, и вся история. если к этому начать добавлять детали и ненужные подробности, то получится садистская тягомотина, поэтому лучше оставить как есть. единственно, что важно иметь в виду, это что Вика маль-чик, а коля — девочка. теперь-то, правда, они старички, но Вика — это старичок мужского пола, а коля — старичок женского пола. Вот эта вот полово-возрастная амбивалент-ность, когда неясно, кто мальчик, а кто старушка, и дела-ла эти отношения столь сладостно мучительными, так что теперь непонятно, чем заполнять оставшуюся пустоту.

тут вполне можно было бы поставить точку, потому что сказано глав ное. Не хватает только какой-нибудь де-тали, которая сразу передала бы вкус и запах этих отно-шений. так, чтобы можно было бы закрыть глаза и почув-ствовать слегка ацетоновый запах кожи коли, когда у нее обо стрялся нефрит. Или их первое знакомство, когда оба друг другу не по нравились. Вика, которого на самом деле звали Виктор, увидел колю, которую на самом деле звали Николь, и решил, что нет, нечего мне подсовывать эту сла-щавую, хотя абсолютно никто ему ее не подсовывал. какое-то странное качество, которое Вика назвал про себя слаща-востью, в ней было. слово «слащавость» сюда не подходит,

рассказы

398

даже непонятно, поче му Вике оно пришло в голову. Но раз придя, так оно у него в голове и застряло, и он всегда по-том думал о ее внешности как о слащавой. Это была опять все та же двойственность мужского и женского, молодо-го и старого. Это было выражение лица, которое сулило страдание и блажен ство, кнут и пряник, царские почести и кровавую дыбу.

его раздражали длинные детские ноги в красных чулках, просвечи вающих желтизной на икрах и коленях, и в то же время трудно было оторвать от них взгляд. красный цвет искажал форму ног и делал их причудливо изогнутыми, барочными. Это было как мебель во дворце, отгорожен-ная плюшевым канатом — за канат не заходить, на кресло не садиться, на кровать не ложиться, — но было чувство, что придет время и все это будет твое, расстелются скатер-ти самобраные, разольются моря разливанные, подымайте стропила, едет Вика-пионер на гнедой подушке.

когда Вика первый раз сделал это с колей, он был ра-зочарован. Это был жалкий механический суррогат того пламени, которое пожирало его внутренности, когда он, сжимая между ног подушку, плавал по бездон ным про-странствам, которые каким-то образом находились вну-три живо та. А потом, когда корабль-подушка благополуч-но приставал к берегу и Вика приходил в себя, где-то там внутри происходил спазм, что-то сжи малось и не отпуска-ло потом целый час.

А с колей все было не так. Она легла на спину, и Вика лег на нее. Оба были раздеты, в комнате было темно, и друг друга они почти не видели. Оно стало большим и твердым, коля взяла его в руку и бережно вставила куда-то в себя. Похоже, что она знала, куда. А Вика не знал. Он думал, что это где-то спереди, а оно оказалось скорее внизу, где ему

движок

399

вроде бы и не положено быть, и вставлять надо было сни-зу. Но когда оно вставилось, все стало хорошо и правильно. Вика подумал, что сейчас начнется это удивительное пла-ванье и что, наверное, это будет ярче и сильнее всего ис-пытанного до сих пор. как только он оттолкнулся багром от пристани, коля задвигалась под ним в такт веслам, это было так неожиданно сладко, что Вика судорожно зашле-пал веслами по воде, и тут пробило днище, и лодка мгно-венно заполнилась до краев.

— ты все? — услышал он голос коли.было стыдно, и он не сказал ничего. Может, притво-

риться, что ниче го не произошло? Он попробовал было еще погрести, но коля не двига лась под ним.

— ты уже? Ну скажи, что ты молчишь?— да.— Ну тогда ложись рядом.Он лег рядом и обхватил колю руками. Надо было ска-

зать что-ни будь, задобрить ее, купить ласковым словом.— You are the first girl, — сказал он по-английски. коля

не пошевелилась.— ты поняла, что я сказал? да.— Повтори.— ты первая девочка.— да не по-русски, дура!стыд прошел, и Вика почувствовал, как оно опять раз-

дувается и становится твердым. Он опять стал трогать колю. сначала губами где-то за ухом, потом стал водить руками по ее животу, но туда, между ног, было нельзя. Это место было не для рук и уж, конечно, не для губ, а только для этого. Вообще-то оно должно, наверное, само туда по-падать, ведь в природе все разумно, и только Викино фи-зическое несовершенство заставляет колю брать его рукой и направлять куда следует.

рассказы

400

за эту ночь ей пришлось направлять его шесть раз. Вика все надеял ся, что произойдет чудо и что коля доплывет с ним до другого берега. Он читал об этом. Очень опыт-ный мужчина с помощью ниток или конского волоса мо-жет довести женщину до состояния исступления, и таких муж чин женщины любят. Вика не был опытным мужчиной, но он хотел, чтобы его любили, поэтому он компенсировал отсутствие ниток и конско го волоса тем, что прижимался к ней, стискивал ее изо всех сил, чтобы она почувствовала, чтобы она его любила.

И она любила. Много лет спустя, когда они были уже вполне изо щренными любовниками с целым арсеналом устройств, купленных в секс-шопе в западном Голливуде, коля сказала ему, что, хотя она тогда, в их первые ночи, и не испытывала оргазма — эту способность в ней разбудили потом другие мужчины, — все равно, такой любви она не испытывала никогда.

И для Вики это тоже было чем-то особенным. Хоть он и был разоча рован и недоволен собой, все равно вот это открытие двигающегося под тобой живого и горячего тела было для него чем-то, что потом другие горячие и двига-ющиеся тела заменить не могли. Нужно было именно это тело, с сухим жаром, жестким лобком и легким запахом ацетона.

Магия колиного тела действовала потом очень долго. когда Вика бывал раздавлен ее изменами, когда душевная боль достигала такой силы, что становилась физической, когда внутренности выворачивало наизнанку и не помо-гали ни лекарства, ни алкоголь — он выпивал четы ре та-блетки тардила, а потом целый стакан джина и все равно не мог отключиться, — было одно средство, которое мгно-венно прекращало самую страшную боль. Надо было снова

движок

401

почувствовать ответные движе ния этого горячего и сухого тела. И коля, как сиделка, подносящая больному судно, кла-ла под него свое измученное тело, брала рукой и осторожно вводила его в себя — теперь, когда они были уже старыми, надо было еще мазать у коли между ног специальным кре-мом, купленным все в том же секс-шопе, — и давала ему плыть, и в эти корот кие мгновения он был снова здоров, силен и молод.

Она его, правда, в это время уже не любила, хотя каж-дый такой терапевтический сеанс и кончался колиным оргазмом с криками и слеза ми. Они засыпали измученные и утром просыпались у разбитого корыта: Вика с душевной болью, а коля со стыдом и раздражением.

была душа, она находилась под ребрами, чуть выше же-лудка. Внутри души находился движок. когда душа здорова, движок гудит ровно, от него в душе приятное тепло. Это тепло никогда не кончается: трать, сколько хочешь, чем больше потратишь, тем больше его появится. когда душа здорова и наполнена теплом, для тебя нет преград. Вот ты подхо дишь к человеку, а он к тебе враждебен и не делает того, что тебе от него нужно. Постоишь, поговоришь с ним о том о сем, смотришь, твое тепло уже обволакивает его, он тебе уже улыбается и подписывает документ о недви-жимости, хотя оба вы читали Гераклита и прекрасно зна-ете, что никакой недвижимости нет, а есть только вечное движение.

Но стоит движку снизить обороты, как душа заболевает, холодеет и съеживается. Внутри образуется пустота, и в та-ком состоянии лучше не выходить на улицу и не подходить к телефону, потому что люди злы и не прощают пустот.

А иногда что-то сбивается с ритма, и движок начинает крутиться как бешеный, но никакого тепла не вырабатывает,

рассказы

402

а вырабатывает едкую кислоту, которая разъедает тебя из-нутри. тогда ты не можешь успоко иться, тебе нужно куда-то бежать, кому-то что-то доказывать, кого-то за что-то на-казывать, мысли и чувства начинают вертеться на одном месте, буксовать, закручиваться в кольцо. Например, Вика думает, что он опять любит колю, что он должен снова за-воевать ее, что он может это сделать. На мгновение он чув-ствует себя наполненным энергией, он представляет, как они стоят в комнате и разговаривают, как он говорит ей, что любит ее, как она недоверчиво и испуганно смотрит на него и не верит, а он знает, что его тепло сейчас начнет обволакивать ее. Потом он подходит к ней и осторожно обнимает ее, прижимается небритой щекой к ее шее, и тут его тепло действительно проникает в нее, она прижимает к нему свою мокрую от слез щеку, и в этом месте сцены Вика чувствует себя счастли вым. Потом внезапно пленка перематывается в самое начало, он опять говорит ей, что любит ее, но она в ответ говорит совсем другое:

— Мне не хочется тебя обижать, но я не люблю тебя. Я любила тебя, но это прошло. Я разочаровалась в тебе. Я верила в твой талант, я верила, что ты напишешь вели-кую книгу, ты поддерживал во мне эту иллюзию. Где эта книга? ты продаешь недвижимость. Что это такое, и по-чему оно не движется? жизнь — это движение. Недвижи-мость — это смерть. ты продавец смерти. Не прикасайся ко мне, ты несешь смерть.

И Вика понимал, что она права, что он оказался пусто-цветом, талант ушел в траханье с молодыми лингвистка-ми в подъездах, в компьютерное программирование, в гоп-доп. Это открытие наполняло душу такой прон зительной болью, что он начинал выть и кататься по дивану. ему хоте лось умереть, он пугался этой мысли, бросался к окну,

движок

403

к телевизору, к чему угодно, лишь бы отвлечь себя от мыс-лей о смерти. запирал на ключ ящик, где лежали таблетки тардила, чтобы, не дай бог, не дотронуться до них, а ключ клал в черную китайскую лаковую шкатулку, где перламут-ровая джонка стремилась навстречу перламутровому закату. Внутри шкатулка была обита розовым шелком, надо было поднять верхнюю ко робочку со множеством отделений, там коля хранила свои непарные и сломанные серьги, остано-вившиеся тети-Валины часы и слащавую пас портную фото-графию, и спрятать ключ внизу, среди рассыпанных бус.

А потом движок сбавлял свои вредные обороты. Вика успокаивался, кислота рассасывалась, душа достигала ком-натной температуры. По срав нению с предыдущим состо-янием это было уже счастьем. Вика розовел и вспоминал пахнущих духами лингвисток, с которыми ему приходилось или не приходилось трахаться в залитых мочой подъездах, арабских дву спальных кроватях и зарослях акации. Образ коли тускнел, становился все менее и менее привлекатель-ным, он вспоминал, что она, в сущности, уже старушка, что она уже не может рожать детей, что на спине, сразу за шеей, у нее жировой холмик, и ему становилось ее жалко. ее об-раз бледнел и в конце концов исчезал совсем.

Но в ту же самую минуту, как Вика забывал о коле, его сердце пронза ла брошенная могучей рукой неизвестного насмешника зазубренная стрела любви, и все начиналось сначала. кислота разъедала душу, опять хотелось кого-то наказывать. Внезапно до сознания доходил звук колиного голоса, это был смех, она смеялась над Викой, она смеялась над его стихотворени ем, да, вот эту строчку ты украл у чер-ноглазого поэта из его блокнота, который он забыл у нас в спальне, вот смотри, слово в слово, «завес преград небес», ее смеющееся лицо превращалось в чудище, и это чудище

рассказы

404

когтями разрывало его сердце, это чудище надо было убить, тогда боль прекратится, затихнет этот ужасный смех, про-падет этот черный провал рта, и будет теплый и ласковый свет, который никогда не кончится.

И он бил, не понимая, что делает и куда попадает, а коля только закрывала голову руками и съеживалась, но не из-давала ни звука и не пыталась его остановить, как если бы это была саранча, казнь египетская, посланная ей за то, что мало любила пионера Вику.

Эх, найти бы специалиста по движкам, чтоб проверил подшипники и масло, отрегулировал давление и обороты и запустил. И гудел бы себе движок ровно и постоянно, и все было бы хорошо и неизменно, но нельзя, потому что неизменность — это та же недвижимость, то есть смерть, а в жизни надо терзаться и завоевывать свои короткие мгновенья счастья многими часами боли.

А были ли у Вики с колей за те тридцать лет, что они терзали друг друга, мгновенья настоящего полноценно-го счастья? были, дружочек, были. Вот, например, сцена в метро. Они тогда в очередной раз расста лись, Вика уехал к себе и там снова выл, катаясь по дивану. Потом позвонил коле и попросил с ним встретиться.

— А с кем я оставлю детей? — спросила коля. — ты, ка-жется, забыл, что у меня есть дети.

— Я не забыл. Оставь их с кем-нибудь. Это очень важ-но.

Они встретились и сели в автобус. Место было только для одного. коля села, а Вика склонился над ней, держась за хромированную трубу. свой мокрый плащ он тоже повесил на эту трубу, и с него время от времени стекала струйка на зеленоватое сукно колиного старомодного пальто, достав-шегося ей от тети Вали.

движок

405

Он только наклонялся над ней, но ничего не говорил. Во-первых, было шумно, ревел мотор, свистел ветер за стек лом, капли дождя стучали по крыше, как горох, кроме того, рядом с колей, у окна, сидела соседка, слегка похожая на тетю Валю, и в упор с ненавистью смотрела на Вику.

Он так ничего и не сказал в этот раз, только все ниже склонялся над ней, заливая ее сукно струйками со своего плаща.

Через два дня он опять позвонил и опять попросил встретиться. Она должна была выйти из метро, но ее все не было. Он стоял и ждал, и с каждой минутой ему станови-лось яснее, что, когда она подойдет, между ними вспыхнет искра, дуга, разряд, который спалит все плохое, что было до сих пор, они пройдут через это очищающее пламя пре-ображенными и не расстанутся никогда.

когда она появилась, он не сразу узнал ее, потому что она была в черной шубе. уже выпал снег. Неоновые огни ресторана блестели в бурой жиже, разлетающейся под ко-лесами заляпанных грязью такси. Она еще не видела его. Вот она ступила на мостовую, вот и ее обдало мокрой слякотью из-под колес, вот она уже на тротуаре, где снег почти не таял. Вот она увидела его, чуть замедлила шаг, подошла. На лице было вопро сительное выражение: за-чем ты звал меня, еще раз обидеть, еще раз прокрутить нашу заигранную пластинку, еще раз полечить свое ущем-ленное самолюбие жестокостью ко мне? Но в тот момент, когда он протя нул к ней руки, еще перед тем, как он спря-тал лицо в мокрую шубу, в последний миг он успел заме-тить, что она уже догадалась, что его тепло уже успело проникнуть в нее.

— соскучился? — прошептала она с такой нежностью, как будто он был ее ребенком.

рассказы

406

Они зашли в телефонную будку, ей надо было предупре-дить тетю Валю, что она не придет ночевать, чтобы тетя Валя накормила детей и отвела их завтра в школу, а Вика стоял рядом и не отпускал ее руку, так что коле приходи-лось все делать одной рукой: и опускать монету, и крутить диск, и держать трубку.

Они сели в метро. руки обоих лежали на коленях. По-езд дернуло, на мгновение его руку прижало к ее, тыльная сторона его ладони прикосну лась к косточке ее запястья. В месте прикосновения возник сильный жар. Он поста-рался удержать руку, чтобы контакт не оборвался. так они и ехали все двенадцать остановок, завороженные тем жа-ром, который раз ливался по их телам и душам. странное дело, одна точка на тыльной стороне ладони стала для него вдруг единственным контактом с окружа ющим миром, его губами, его легкими, его пуповиной. его жар перетекал в окружающий мир, частью которого была коля. Этот мир принадлежал ему, и коля принадлежала ему, и было ясно, что это будет вечно.

какие же из ее измен особенно ранили его? Ах, дру-жочек, все они ранили. Возьмем хотя бы то холодное февральское утро, когда она уехала на его новой машине в мастерскую, оставив с ним детей. Почему-то на минуту мелькнуло в голове, что совсем не в мастерскую она уехала, а куда-то еще. Но куда? И зачем? Он кормил детей мутным перловым супом, который коля сварила утром впопыхах, дети не хотели его есть, изображали, что их рвет, а он все думал, зачем ей понадобилось говорить, что она поехала в мастерскую, если она поехала в какое-то другое место. В четыре часа дня она позвонила и сказала, что все еще в мастерской и что еще немного задержится. Голос у нее был усталый и хриплый, совсем не такой, каким говорят

движок

407

из мастерских, а такой, каким говорят, лежа в постели. Он попытался представить себе колины голубые глаза, глядя-щие в черные глаза поэта, но мозг отказывался генериро-вать это изобра жение. Вместо этого он вдруг ясно увидел свою голубую «хонду», запаркованную рядом с черным раз-битым «мерседесом».

Он вспомнил колино тело с огромным коричневым жи-вотом, движу щееся в такт какому-то иному, невидимому телу, находящемуся внутри этого нереального живота, и ис-пытал укол ревности, ведь это тело при надлежало только ему, и больше никто не смел вызывать в нем ответные дви-жения. Но ведь это был его сын, его кровиночка, его го-лубоглазая тростиночка? Вот из колиного тела появилась голова, сморщенное стра дающее лицо с закрытыми глаза-ми. доктор рейс залил в глаза какую-то жидкость из гру-ши, и глаза раскрылись. Возможно, жидкость была чем-то вроде йода, потому что голубые глаза казались черными.

боль стала невыносимой, он открыл перламутровую шкатулку, до стал ключ и направился к ящику. Что-то та-кое надо было успеть, что-то кому-то объяснить, что-то движущееся остановить. Что-то надо было де лать с этой пригоршней розовых таблеток в ладони.

дети прошли мимо него. И свои, и этот, непонятно чей. Он подумал о коле, и в сердце привычно вонзилась уже за-ржавленная и погнутая, но все такая же смертельная стрела любви. Он бросился искать клочок бу мажки, чтобы успеть написать самое главное, пока еще слушаются руки, пока еще есть слова. Он схватил контракт о недвижимости и напи-сал на обороте: «коля, я люб...»

Он задумался, не зная, как правильнее написать: «лю-блю» или «любил», и в этот момент его тело стало со-кращаться в размерах, движок остановился, это было не

рассказы

408

больно, а наоборот, это было огромным облегче нием, ну конечно, как он раньше не догадался, надо было остано-вить, вот он ответ, не было боли, не было любви, не было измен, не было детей, не было недвижимости, а был толь-ко бесконечный, бездонный, всепогло щающий свет, и было ясно, что это будет вечно.

1993

Иллюстрации

409


С. 6 Архив автораС. 9 Архив автораС. 20 © Владимир ДавыдовС. 24 © Витольд МуратовС. 26 © Зиновий Зиник С. 28 © SPUTNIK / Alamy Stock PhotoС. 30 © Владимир Паперный С. 34 © Владимир ПаперныйС. 37 © Владимир ПаперныйС. 40 © Владимир ПаперныйС. 53 © Комар и МеламидС. 62 © Комар и МеламидС. 65 Оператор Александр АрбитС. 87 Архив автораС. 90 © Владимир Паперный С. 99 © Владимир ПаперныйС. 111 © Владимир ПаперныйС. 125 © Владимир Паперный С. 129 © Владимир ПаперныйС. 131 © Владимир ПаперныйС. 136 © Reason.orgС. 154 © Mark PaulinС. 163 Архив И. ИльфаС. 165 © Елиазар ЛангманС. 175 Архив фотографа Бориса БерезовскогоС. 187 © H. Cartier Bresson/MAGNUM PHOTOS/East NewsС. 194 © Everett Collection Inc / Alamy Stock Photo

410


С. 196 © Музей архитектуры им. ЩусеваС. 198 Jack Masey’s archiveС. 208 Jack Masey’s archiveС. 211 © Владимир ПаперныйС. 216 © Владимир ПаперныйС. 220 Фото 1. Bird’s-eye view, Penn. [i.e. Pennsylvania] Station,

New York City. Detroit Publishing Company Photograph Collection Фото 2. A colorized postcard of a private collection Фото 3. © David Shankbone. GE Building New York Публикуется на основании The GNU Free Documentation License Фото 4. © Derzsi Elekes Andor, Budapest, 2014

С. 239 © Марина ХрусталеваС. 243 © Александр ПлатоновС. 251 © Yves Marchand & Romain MeffreС. 258 © David Yarnall. The Heidelberg Project — Detroit, Michigan

USA. Публикуется на основании The GNU Free Documentation License

С. 259 © David Yarnall. The Heidelberg Project — «Penny Car» Публикуется на основании The GNU Free Documentation License

С. 262 © Владимир ПаперныйС. 265 © Владимир ПаперныйС. 272 © Владимир ПаперныйС. 273 © Владимир ПаперныйС. 276 © Владимир ПаперныйС. 290 © Владимир ПаперныйС. 294 © Владимир ПаперныйС. 298 © Владимир ПаперныйС. 307 © Robert A.M. Stern Architects LLP

411


с. 311 © Robert A.M. Stern Architects LLPс. 316 © Владимир Паперныйс. 320 © Diller Scofidio + Renfroс. 324 © C. 324 © Iwan Baan. Courtesy of Diller Scofidio + Renfroс. 327 © Diller Scofidio + Renfroс. 336 © Владимир Паперныйс. 338 © Владимир Паперный

рассказы

412

содержание

рОдстВеННИкИ, друзьЯ И зНАкОМые

дедушки и бабушки ..................................................................... 7Галич .............................................................................................. 21Високосный год .......................................................................... 26как я написал письмо белле Ахмадулиной ......................... 33Асаркан ......................................................................................... 39конец соцарствия ...................................................................... 52Обрезание .................................................................................... 74уиндоу шоппинг ......................................................................... 89Вкусовой мираж ....................................................................... 113как стать бездомным в Венеции ..........................................128

ГОрОдА И ЛЮдИ

Алиса в стране чудес ................................................................ 137как нам обустроить Америку ...............................................162Вера и правда ............................................................................. 167Москва глазами француза .....................................................186Война и выставки .....................................................................192джером сэлинджер и Холден колфилд в Нью-Йорке: город как пространство личной трагедии .........................214В поисках утраченного времени ...........................................226Пешеходов надо любить ......................................................... 237руины детройта .......................................................................249


413


В поисках ванкуверизма .........................................................260rem.ru ..........................................................................................274Лидер арьергарда ......................................................................296Нарушительница границ ........................................................314кабаков: персонажи в поисках автора ................................329

рАсскАзы

В кистеневской бане ............................................................... 363Первая любовь .......................................................................... 365свистулька типа тромбон ......................................................382движок ........................................................................................ 397

Иллюстрации ...........................................................................409

рассказы

414


Владимир Паперный

МОс-АНджеЛес

Избранное

дизайнерыВ. Паперный, А. Рыбаков

редакторИ. КалининкорректорТ. Озерская

компьютерная версткаЛ. Ланцова

Налоговая льгота —общероссийский классификатор продукции

Ок-005-93, том 2;953000 — книги, брошюры

ООО редАкЦИЯ журНАЛА«НОВОе ЛИтерАтурНОе ОбОзреНИе»

Адрес издательства:123104, Москва,

тверской бульвар 13, стр. 1тел./факс: (495) 229-91-03

e-mail: [email protected]Интернет: http://www.nlobooks.ru

Формат 84×1081/32бумага офсетная № 1

Печ. л. 13. тираж 1000. заказ №Отпечатано в ОАО «Чебоксарская типография № 1»

428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 15

Книги и журналы «Нового литературного обозрения»

можно приобрести в интернет-магазине издательства www.nlobooks.mags.ru

и в следующих книжных магазинах:

в МОСКВЕ:• «Библио-Глобус» — ул. Мясницкая, д. 6/3, стр. 1, 8 495 781-19-00• Галерея книги «Нина» — ул. Волхонка, д. 18/2 (здание Института

русского языка им. В.В. Виноградова), 8 495 201-36-45• «Гараж» — ул. Крымский Вал, д. 9, стр. 32 (Парк Горького,

слева от центральной аллеи, магазин в Музее современной культуры «Гараж»), 8 495 645-05-20

• Государственная галерея на Солянке — ул. Солянка, д. 1/2, стр. 2 (вход с ул. Забелина), 8 495 621-55-72

• Книжная лавка историка — ул. Б. Дмитровка, д. 15, 8 495 694-50-07• Книжный киоск РОССПЭН — ул. Дмитрия Ульянова, д. 19,

8 499 126-94-18• «Медленные книги» — http://www.berrounz.ru/, 8 499 258 45 03 • «Москва» — ул. Тверская, д. 8, стр. 1, 8 495 629-64-83, 8 495 797-87-17• «Московский Дом книги» — ул. Новый Арбат, д. 8, 8 495 789-35-91• «MMOMA ART BOOK SHOP» — ул. Петровка, д. 25

(в здании ММСИ), 8 916 979-54-64• «MMOMA ART BOOK SHOP» — Берсеневская наб., д. 14, стр. 5А

(Институт «Стрелка»)• «Новое Искусство» — Петровский бул., д. 23, 8 495 625-44-85• «Порядок слов в Электротеатре» — ул. Тверская, д. 23,

фойе Электротеатра «Станиславский», 8 917 508-94-76• «У Кентавра» — ул. Чаянова, д. 15 (магазин в РГГУ), 8 495 250-65-46• «Фаланстер» — Малый Гнездниковский пер., д. 12/27, 8 495 749-57-21• «Фаланстер» (на Винзаводе) — 4-й Сыромятнический пр., д. 1, стр. 6

(территория ЦСИ Винзавод), 8 495 926-30-42• «Циолковский» — Пятницкий пер., д. 8, 8 495 951-19-02• «Додо» — ул. Мясницкая, д. 7, стр. 2, 8 926 463-82-35• «Додо» в КЦ ЗИЛ — ул. Восточная, д. 4, корп. 1,

8 495 675-16-36 (позовите Додо к телефону)• «Додо» в ЦКИ «Меридиан» — ул. Профсоюзная, 61

в САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ:• На складе нашего издательства — Лиговский просп., д. 27/7,

8 812 579-50-04, 8 952 278-70-54• «Академкнига» — Литейный просп., д. 57, 8 812 273-13-98• «Все свободны» — наб. реки Мойки, д. 28, 8 911 977-40-47• Галерея «Новый музей современного искусства» — 6-я линия В.О.,

д. 29, 8 812 323-50-90• Киоск в Библиотеке Академии наук — В.О., Биржевая линия, д. 1,

8 950 025-64-66• «Классное чтение» — 6-я линия В.О., д. 15, 8 812 328-62-13• «Книжная лавка» — Университетская наб., д. 17 (в фойе Академии

Художеств), 8 965 002-51-15• «Университетский книжный салон» — Университетская наб., д. 11,

8 812 328-95-11• Книжный магазин в Государственном Эрмитаже —

Дворцовая пл., д. 2, Зимний дворец, галерея Растрелли• Книжный магазин в Главном штабе Государственного Эрмитажа —

Дворцовая пл., д. 6/8• Книжный магазин Государственного Эрмитажа в Универмаге

«Au Pont Rouge» — наб. реки Мойки, д. 28, 8 800 250-19-07• Книжный магазин Музея «Эрарта» — 29-я линия В.О., д. 2,

8 812 324-08-09 (доб.467)• Магазин Музея Фаберже — наб. реки Фонтанки, д. 21, 8 812 333-26-55• «Подписные издания» — Литейный просп., д. 57, 8 812 273-50-53• «Порядок слов» — наб. реки Фонтанки, д. 15, 8 812 310-50-36• «Порядок слов на Новой сцене Александринки» —

наб. реки Фонтанки, д. 49А, эт. 3• «Росфото» (книжный магазин при выставочном зале) —

ул. Большая Морская, д. 35, 8 812 314-12-14• «Санкт-Петербургский дом книги» (Дом Зингера) —

Невский просп., д. 28, 8 812 448-23-57• «Свои книги» — ул. Репина, д. 41, 8 812 966-16-91• «Симпозиум» — ул. Достоевского, д. 19/21, лит. М,

(интеллектуальный кластер «Игры разума»), 8 812 670-25-00• «Факел» — Лиговский просп., д. 74 (Контейнерная улица),

8 911 700-61-31• «Фаренгейт 451» — ул. Маяковского, д. 25, 8 911 136-05-66• «Фотодепартамент» — ул. Восстания, д. 24, 8 901 301-79-94• «Хувентуд» — Ковенский пер., д. 14, 8 929 116-24-54

Documents

библиотека журнала неприкосновенный запасcdclv.unlv.edu/archives/Memoirs/paperny_mos_angeles.pdf · совсем не туда. то, о чем