RusPioner #28

№4(28) июнь 2012

русский пионер №4(28). июнь 2012 6

Как известно, все влюбленные запросто идут ва-банк, когда клянутся

исполнить невозможное, но быстро оказывается, что, достигнув

желаемого, они не в состоянии исполнить даже возможного.

А мы, влюбленные в читателей и сделавшие темой этого номера

«Ва-банк», достигли желаемого, исполнив при этом возможное

и даже (два раза) невозможное. Не понятно? Не расстраивайтесь!

Андрей Колесниковorlo

va

8русский пионер №4(28). июнь 2012

Клятва главного редактора стр. 6

первая четверть

Урок уроков. И вечный бой. Евгений Ройзман о том, почему надо ходить ва-банк стр. 20Урок информатики. «Меня тоже Магомед зовут». Комиссар Комитета анонимных

расследований о том, зачем нужен пранк стр. 24Сбор металлолома. Падающая звезда. Екатерина Истомина про барочные галактики

и большие телескопы стр. 28

вторая четверть

Пионер-герой. Пустынные герои. Хождение

по пескам стр. 34Следопыт. В поисках утраченного гения. Наш корреспондент ищет и находит современную русскую

литературу стр.44Сочинение. Крылов. Рассказ Алексея Лукьянова стр.52

третья четверть

Диктант. Последний ва-банк наступает. В тему номера стр.64Дневник наблюдений. Чем-то похож. Господин

Девендра Субасингхе из райцентра Пачелма Пензенской

области cтр.66


Урок поэзии. Поэт Орлов по трезвой, не по пьянке подумал о России и ва-банке. Стихи стр.74Рассказ продолжается. Сиг. Алексей Варламов стр.77

четвертая четверть

Урок мужества. Х3Б. Одним гиблым местом

меньше стр.86Урок географии. Гавайи-лайт, или Островной синдром стр.94Фотоувеличитель. Нечаянная красота. Творчество наших читателей стр.99

группа продленного дня

Правофланговая. Плохое слово. Ксения Собчак о том, почему не надо ходить ва-банк стр. 116Правофланговый. Я видел таких. Илья Яшин о прагматиках и бунтарях стр. 118Знаменосец. За что я их не люблю?

Геннадий Камышников про планктон

и героев стр. 120Отличник. Яблоко от яблони. Маттео Монтеземоло о том, что для него важнее

Ferrari стр. 122Пионервожатая. Танцующая. Софико Шеварднадзе про свой «золотой шар» стр.124


Пионервожатый. Ва-банк домработни-цы Патриции. Алексей Боков о том, ради чего

стоит рисковать стр. 128Центровой. Директор туалета. Игорь Лоптев про бинго на Красной площади стр.130Физрук. Размечталась. Светлана Журова

про Ярослава и олимпийское золото стр.132Ведущий. Предельно. Михаил Довженко

про большие чувства стр.134Звеньевая. Я живу многослойной матрешкой. Анна Николаева про то, как выйти

из лабиринта стр.136Горнист. Голодные галлюцинации. Вита Буйвид до и после красненького стр.138

Внеклассное чтение. Машинка и Велик, или Упрощение Дублина. Продолжение

wikiромана Натана Дубовицкого стр.142

Табель. Отдел писем стр.154

Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр.159

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

19

Урок уроков. И вечный бой. Евгений Ройзман о том, почему

надо ходить ва-банк. Урок информатики. «Меня тоже Магомед зовут». Комиссар Комитета анонимных расследований о том, зачем нужен пранк.

Сбор металлолома. Падающая звезда. Екатерина Истомина

про барочные галактики и большие телескопы.


Поэт и гражданин, глава фонда «Страна без наркотиков» Евгений Ройзман написал про то, как время от времени ему приходилось идти ва-банк. Это не было связано ни с политикой, ни с борьбой с наркотиками. Это было связано с тем, что он такой, Ройзман, и другим не будет никогда. Того же хотелось бы пожелать и всем читателям «РП».

В Омске, в восемьдесят девятом году, мы

с Димой Чуркиным по золоту работали. У нас

в Свердловске голодно было, а в Омске — изо-

билие. И мы по вечерам повадились ходить

в ресторан «Турист». Модный такой ресторан,

столики по кругу. А еще туда ходили все омские

блатные. Такие серьезные, сосредоточенные

парни, как сказал поэт — на х… некого послать.

И нравы у них самые суровые. Однажды Чеснок

подъехал к «Туристу» на новой «шестерке»

и поднялся в ресторан. Пока он ходил, кто-то,

проезжая, дал по машине очередь из автомата.

Прошили от переднего до заднего крыла. Он

спускается, а там зеваки, «мусора»: «Так и так,

на вас было покушение. Будете заявление

писать?» — «Какое заявление? Какое покуше-

ние?» — «Да по вам же стреляли!» — «Где?!» —

«Да вот же дырки!» — «А, так это же я просто

молдинг отодрал…»

Вот такие люди. Гвозди бы делать.

И вот мы с Димой сидим в ресторане, он

выпивает, а к нему еще Наташка приехала.

А Наташка молодая такая дерзкая была. Сидит,

тонкими пальчиками бокал с шампанским

держит, смотрит поверх голов, и сигаретка на

отлете. Как в кино. Ресторан гудит. В одном углу

блатные гуляют, через раз музыкантам «Таганку»

заказывают, в другом менты отдыхают, им

почему-то «Синий туман» подавай. А за соседним

столиком сидят несколько девчонок, фабричные

девчонки. Скромные такие, день рождения

у одной. Прихорошились и пришли. В складчину,

небось. И с ними парень один. Не шикуют. Им

бы «Белые розы», но, видно, денег нет.

И вдруг один блатной с красной рожей, в адида-

совских штанах, в белой «саламандре» и нор-

ковой формовке, упитанный такой, поигрывая

булками и дожевывая котлету, направляется

к девчонкам. Почему в адидасовских штанах

и белой «саламандре»? Да потому что просто

красиво. А почему шапка на голове? Да чтобы

все видели, что она есть. Шапка, в смысле.

А потом, иди оставь ее где-нибудь — сразу

спиз...ят!

И вот он, дожевав котлету, подходит к девчон-

кам и берет за руку ту, которая возле парня,

и тянет ее из-за стола. То есть вежливо так на

танец приглашает. А она вдруг пытается руку

вырвать! А он точно знает, что эрогенные зоны

у женщин — почки, печень и кадык, и этот

девичий демарш его настораживает: «Не понял,

чё за х…ня?!»

из л

ично

го а

рхив

а

текст: евгений ройзман рисунок: boris donov

русский пионер №4(28). июнь 201221

А я все это вижу, но не лезу, потому что рядом

с ней сидит парень, и слово за ним. Ну и просто

чужой город, чужие менты, а я не так давно

освободился. А парень молчит и голову в плечи

втянул. Он омский и знает, кто это. И вдруг вска-

кивает девчонка, сидящая рядом, и звонким

голосом кричит: «Ну-ка, отпустись от нее!» Он

секунду смотрит на нее непонимающе: «Ты чё,

овца!» А у меня уже незаметно стул от стола

отъехал, и я смотрю, и у меня еще надежда, что

кто-то впряжется. Я бы не полез. Я же не само-

убийца. Но на всякий случай уже встал. И вдруг

он просто лениво всей пятерней берет девчонку

за лицо. И все. И отступать мне некуда. Я раз-

вернул его к себе, по-честному подождал секун-

ду, пока он поймет, что происходит, и с левой

вложился в челюсть чуть ниже уха. У него оста-

ток котлеты выпал, а потом он упал. А о чем мне

с ним разговаривать? И сел я на место. Дима

так уважительно на меня посмотрел, Наташка

одобрительно кивнула, а девчонки завизжали.

А этот дурак полежал-полежал, потом встал и по-

брел, печально булками наворачивая….

И сижу я, такой гордый, хороший поступок со-

вершил, за девушку заступился, всех победил!

И девушки на меня поглядывают.


И вдруг слышу жуткий топот. Смотрю, а по

кругу к нашему столику бегут человек пять.

И я с грустью понимаю, зачем они бегут. А то-

варищ мой дрался последний раз во втором

классе, и менты не впрягутся. И вообще это те

самые драки, которые никто не останавлива-

ет. И с этими грустными мыслями я вышел им

навстречу, чтобы столик с Димой и Наташкой

остался у меня за спиной. Потому что, пока они

меня сломают и втопчут, можно успеть уйти.

И вот эти качки бегут и сопят, а проход между

столиками неширокий, и все вместе они бежать

не могут. Поэтому бегут они гуськом, на ходу

подтягивая рукава.

Если бы у меня был ствол с собой, я бы начал

шмалять не задумываясь, потому что они шли

меня убивать. Ствола не было. Но случилось

чудо. Тот, который бежал первым, был слишком

уверенным, а бегущий на тебя человек безза-

щитен как ребенок. Просто он этого не знает.

И я его встретил очень жестко — прямым в под-

бородок. И он упал спиной на какой-то стол.

И стол упал вместе с ним, и у него отломилась

ножка. Ну знаете, были раньше такие полиро-

ванные столы с четырехгранными ножками,

и я успел эту ножку подхватить. Ух, какая ножка

была! Коричневая, увесистая, с уголком на

конце. Да какая там ножка? Волшебная палоч-

ка. Единственное что помню, когда ей в голову

попадаешь, в руку больно отдается. И я с этой

ножкой начал на них наступать. Несколько раз

в меня попали, но мне удалось устоять на ногах.

Единственное, помню, что девчонки визжали

и официантки ходили с подносами вдоль стенок.

Этих было человек семь-восемь, и, когда они

стали обходить меня сзади, Дима влепил одному

в затылок пустой бутылкой из-под шампанского

так, что осколки долетели до меня. Сдернул

у официантки с подноса еще две бутылки

и встал у меня за спиной. Теперь уже завизжала

официантка.

И мы стали с Димой с боем отступать к кухне

и чуть не забыли Наташку, которая все так же

сидела нога на ногу, манерно курила и только

стул отодвинула к стене так, чтобы ее не задели

и все было видно. Красиво устроилась в парте-

ре. Еле выдернули ее, выскочили, захлопнули

дверь, и она затрещала под ударами. А там

официанты, повара набежали и говорят: «Беги-

те! Бегите!», а официантка Любовь Михайловна

кричит: «Бежим! Я вас проведу через второй

выход!» А мне бежать уже никуда неохота, я при-

таился с ножкой и думаю, сейчас кто первый во-

рвется, тому башку снесу. А Любовь Михайловна

кричит: «Бежим! Они вас убьют!»

И мы выскочили, и через какой-то подвал она

провела нас в гостиницу «Турист», которая при-

мыкала к ресторану. И мы поднялись к Диме

в номер.

Нас колотит. Нервяк такой. Меня слегка штор-

мит — несколько раз попали. Но мы победили.

И смотрим в окно, а там подъехали две скорых

и кого-то на носилках грузят! И нам еще при-

ятней. И вдруг Наташка говорит: «Я своего мужа

таким никогда не видела. Дима я люблю тебя,

я горжусь тобой!» И обняла его…

И я вышел из их номера и пошел к себе. И,

когда открывал дверь, понял, что мне что-то

мешает, и увидел, что мешает мне ножка стола,

которую я до сих пор сжимаю в руке.

Они начали искать нас уже ночью. Перекрыли

вокзал и аэропорт. Из Омска мы уехали на

такси. Ножку стола я поцеловал и выложил на

заправке уже после Кургана.

Но так-то я не об этом хотел рассказать.

Однажды мы с Олегом Посуманским сидели

в ресторане «Каменный мост», что на Малы-

шева, возле моста. Там сейчас «Доктор Скотч

паб». И вот сидим мы возле входа. Со стадиона

приехали, в спортивном. В зал не поперлись,

сидим в уголке.

А в те годы мы с Олегом повадились пить крас-

ное сухое вино. Распробовали. И так нам вкусно

было, что мы стали делать это часто. А чтобы не

мучила совесть, мы решили это делать только

после тренировки. И каждый день, проведя на

стадионе по несколько часов — он на кортах,

а я на волейбольных площадках, — встречались

на верхнем поле и бежали пятерку, а иногда

десятку, заканчивали на брусьях и турнике.

И уже с чистой совестью шли пешком на улицу

Культуры, садились на лавочку под моими окна-

ми, и с чистой совестью начинали выпивать.

И вот в конце лета умный Олег говорит: «Надо

завязывать с тренировками». Я испугался: «Что

вдруг?» Он говорит: «Сопьемся на х…». И мы ре-

шили притормозить и прямо со стадиона заеха-

ли в «Каменный мост» отметить это событие.

И вот сидим выпиваем. Ресторан полон. А играл

там тогда замечательный скрипач — Леня

Элькин. Очень хорошо играл, и многие ходили

туда из-за него. Играл он в дальнем конце зала,

за углом, но слышно было везде. То есть мы

его не видели, но слышали. И вдруг в ресторан

заходят парень с девчонкой, молодые, высокие,

очень ладные, их многие помнят в городе. Они

часто ходили по улицам вдвоем, смотрели только

друг на друга и, когда шли, осторожно и ласко-

во соприкасались мизинцами опущенных рук.

И видно было, что они очень любят друг друга.

И вот они заходят. Парень идет чуть впереди —

посмотреть, где есть места, а она идет за ним

следом легко и свободно, смотрит высоко, и дума-

ет о нем, и улыбается своим мыслям. И все мужи-

ки оборачиваются ей вслед. А я ее видел давно,

и она мне очень нравилась. Но я не разговаривал

с ней, потому что это была чужая женщина,

и она, даже когда была одна, очень достойно

держалась и не давала повода заговорить.

А с правой стороны, уже у входа в дальний зал,

сидят два мужика, такие коммерсюги разбога-

тевшие, уверенные такие. Сидят друг напро-

тив друга, водку пьют, закусывают и ждут, им

вот-вот горячее принесут. Леня играет громко,

люди разговаривают, гул стоит. Парень про-

ходит вперед и поворачивает налево в зал

посмотреть, где есть места. Она идет за ним

и останавливается в проходе. В это время

тот мужик, который сидел спиной к входу,

увидел что его друг куда-то пялится, повернул

голову, уставился на нее, проводил глазами и,

когда она только прошла, посмотрел на друга

и ошарашенно говорит: «Охренеть!» И под-

буханный друг его лениво через губу отвечает:

«Да знаю я ее… Сосет ох…тельно!» Он только

не понял, что музыка секунду назад закончи-

лась и он сказал это громко и внятно. Парень,

который прошел в дальний зал, не услышал,

а она услышала. Потому что остановилась со-

всем рядом. Она резко развернулась, волосы

взлетели. Сделала шаг назад, склонила голову,

посмотрела в лицо. Он смутился на секунду

и отвел глаза. И одновременно с этим она

подхватила нож, лежащий у тарелки с правой

стороны, и молниеносным коротким движени-

ем саданула ему в горло, повернулась спиной

и спокойно прошла дальше. В этот момент,

вышел ее парень и говорит: «Пойдем, Наташа,

во «Дворик». А она, оставив этот мир за спиной,

говорит: «Давай прямо через веранду выйдем».

И они ушли.

А этот вскочил, схватившись за горло, пускал

кровавые пузыри и пытался вдохнуть. А друг

его сидел, открыв рот, и смотрел на него. В этот

момент им принесли горячее…

Вот, в общем-то, и все.


Веселый, но сомнительный способ получения информации. Анонимный корреспондент, пранкер, расправляется с почтенной публикой. Конечно, «Русский пионер» в раздумье: хорошо ли это, плохо ли?.. А пока мы размышляем, можно узнать технологию пранка из первоисточника — анонимного, но достоверного. А вдруг это и есть будущее журналистики?

Если волки санитары леса, то пранке-

ры — санитары душ. Они рыщут по социуму,

выискивая наиболее неадекватные экзем-

пляры, названивают им и выводят на чистую

воду. Это стоит того, чтобы пранк-движение

существовало.

Я за справедливость, за соответствие объек-

тивному. Как говорил бессмертный классик:

«У кого правда, тот и сильнее». Правда

в отсутствие лицемерия. Люди разговарива-

ют с пранкером, думая, что об этом никто

ничего не узнает. А общественность об этом

так или иначе узнает.

Пранк — одна из областей деятельности

всемирного интернет-подполья, к которому я,

собственно, отношусь и с которым бороться

невозможно в принципе. Среди анонимусов

меня знают как Комиссара Комитета ано-

нимных расследований.

Было дело, школьники в Петербурге убили

прохожего колесом. Анонимное сообщество

не прошло мимо. Мы вывели подростков-

убийц на чистую воду. Во-первых, узнали

личности этих детишек, во-вторых, взломали

их переписку. Из нее вылезли ошеломляю-

щие подробности, где подростки бравирова-

ли друг перед другом, мол, судьба у мужика

такая. В этом расследовании я принял на

себя одну из руководящих ролей.

Потом была передача на «Пусть говорят», где

я присутствовал. Там же был некий человек,

выступивший в защиту подростков-убийц.

Он оказался впоследствии педофилом,

педофилирующим вот эту самую компанию.

У него вскрыли целую пачку очень инте-

ресных фотографий. Я связался с теле-

видением, аккуратно это дело провернули.

В результате чего этот человек был взят под

стражу, более того, его убили в СИЗО. Эрику,

который, собственно, кинул колесо, дали

два года домашнего ареста, потому что он

несовершеннолетний.

Военные говорят: первый твой убитый

человек всегда будет с тобой. Педофил по-

лучил свое. Но я не жалею. Собаке собачья

смерть. Я таких людей не люблю. И если

вижу способ их немножко наказать, я это

делаю.

Я по натуре своей разведчик и интри-

ган. Я стремлюсь проникнуть во многие

интересные сферы деятельности, позна-

комиться с интересными людьми, иметь

текст: комиссар рисунок: маша сумнина

але

ксан

др с

ават

юги

н


полезные связи. А пранки умеют добывать

информацию.

В пранк-сообществе существуют особо

известные постоянные жертвы. Поскольку

одна из задач пранка — сделать интерес-

ные записи, насыщенные неординарными

эмоциями, самыми излюбленными жертвами

становятся «поехавшие». Люди неуравно-

вешенные, страдающие шизофренией, избы-

точной агрессией и общей неадекватностью.

Конкретно в России пранк стал известен

после записи с дедом. Когда дед, который,

конечно, никогда ни о каком пранке понятия

не имел, брал трубку, он всегда говорил:

«Информационно-вычислительный центр

вас слушает». Отсюда пошло его прозвище

ИВЦ. Дальше дед нес пургу про мафиози,

ФСБ, грозился всех вычислить, уничтожить

неуправляемыми ракетами, отправить на

дно в барже. Он виртуозно генерирует за-

бавные фразы: кооператив пи…ц, шаманка

низкопробная, панталоны десятирублевые,

кедовское королевство.

Есть знаменитая на всю страну Зинаида Пе-

тровна. Она же Спидовая. Прозвище пошло

от ее излюбленного выражения: «А у тебя


во рту СПИД». Спидовая живет в особенном

мире своих фантазий — борется с мафией

в подъезде, в детском садике. С ней сделаны

сотни пранков.

Этический вопрос довольно неоднозначен.

Это похоже на травлю, но с другой стороны,

это некий симбиоз маразматиков и людей,

охочих до эмоций. Все получают свое от

этого взаимодействия. Пускай оно и выгля-

дит как агрессивная брань.

Могу лишь сказать, что пенсионеры часто

живут очень скучной жизнью, переживают кри-

зис пожилого возраста и борются с пранкера-

ми. Их жизнь однообразна. Они таким образом

развлекаются, получают еще одну иллюзию

борьбы со злом и какой-то глоток свободы.

Вот, например, Валерий Павлович В. Пен-

сионер, бывший мент. Он из своей борьбы

с пранком и пранкерами сделал хобби. Он

сам стал создавать с собой записи и вы-

кладывать их на центральном сайте сообще-

ства пранков prank.ru. Записи представляют

собой героическое обращение под пафос-

ную музыку о том, как он всех выследит, как

он всех убьет… Пенсионеры таким образом

получают свой заряд драйва.

Одна из двух категорий людей, которым

пранкеры звонят чаще всего, это милицио-

неры и кавказцы. Люди они веселые, но не

всегда достаточно умные. Их проще всего

развести на откровенную брань, угрозы, ино-

гда даже как бы на встречи в реале. Иногда

звонят одному кавказцу от лица другого, за-

бивают стрелку, и другому тоже. Они встре-

чаются и устраивают друг другу мордобой.

Иногда кавказцам звонят их же голосами,

предварительно сделав запись и нарезав

ее отдельными предложениями. В 2011 году

была очередная жертва, так называемый

Магомед. Его знаменитая фраза: «Меня зовут

Магомед». — «Меня тоже Магомед зовут». Он

так и не понял, что разговаривал сам с собой.

Существует эпическая серия пранка с воен-

коматами. Некий пранкер позвонил в военко-

мат, поговорил со сторожем, в результате чего

у него оказались записаны слова сторожа, его

имя-фамилия и фраза: «Начальнику второго

отдела срочно прибыть в триста четырнадца-

тый кабинет». Дальше фразу этого сторожа

начали включать в звонки другим военкома-

там, и получилась серия из многих десятков

пранков, когда сторожа из разных военкома-

тов звонили другу другу и требовали, чтобы

начальник второго отдела прибыл в триста

четырнадцатый кабинет. В результате была

парализована работа всех военкоматов обеих

столиц. Звонки продолжаются, начальники

второго отдела все еще ходят и ищут триста

четырнадцатый кабинет.

Вообще цель у пранкеров не столь одно-

значна. Те же атаки на радиостанцию «Эхо

Москвы». Их уже около десятка. Выглядят

такие набеги как откровенный фан, но не

просто так именно «Эхо Москвы» вызывает

у пранкеров основную агрессию. Антисе-

митское крыло пранк-движения не любит

это радио и выражает таким образом свою

политическую, гражданскую позицию.

Пранк может быть и политическим инстру-

ментом. Накануне выборов существовало

очень много заангажированных записей.

Известен звонок в типографию, где пранкер

выдавал себя за оппозиционера, просил

разработать и напечатать нелицеприятные

листовки про Медведева и Путина. Потом

в ту же типографию позвонил пранкер от

лица фээсбэшника и запретил делать ли-

стовки, пригрозив расправой. В результате,

когда позвонил «оппозиционер», типография

отказалась печатать листовки. Эта запись

красочно показывает пример давления и не-

коего надзакония, действующего в стране.

После декабрьских выборов пранкеры

звонили главе ЦИК Чурову. В телефонном раз-

говоре пранкер представился помощником

президента Аркадием Дворковичем и уволил

Чурова с занимаемой должности в связи с не-

довольством электората. Чуров не понял, что

его разыгрывают, и несколько стушевался.

По количеству пранков со звездами

можно определить, кто из них ближе всего

к сердцу принимает пранки. С Боярским

их существует десять, с Отаром Кушанаш-

вили несколько десятков, с Киркоровым

и Новодворской — сотни.

Особо интересна запись Сергея Доренко.

Ему звонили от лица Ксении Собчак, он все

время называл ее мохнатой кисонькой. Наш

любимый Михаил Боярский довольно импуль-

сивный человек, но при этом интеллигент-

ный. И вот эта его способность моментально

переключаться из одного состояния в другое

и заинтересовала пранкеров. Ему позвонили

от имени журналиста. В середине интервью

пранкер задал Боярскому абсурдный вопрос:

«Правда ли, что вы спиз…ли драгоценности

королевы?» Боярский мгновенно взорвался

и начал серию отборнейших ругательств

самого пошлого характера.

Встречаются и адекватные люди. Приятные

исключения, разводить их на злобные эмоции

просто неинтересно. Но они охотно идут на

контакт и с ними очень интересно разгова-

ривать. Можно позвонить Анатолию Вассер-

ману в любое время и спросить, верит ли он

во внеземные цивилизации, и он абсолютно

культурно и обстоятельно расскажет про все

аспекты. Характерен пример Дмитрия Дибро-

ва. Сначала он был жертвой пранка. Он тоже

ругался, но потом подружился с пранкерами.

Знаменитая его цитата о том, зачем пранкеры

это делают: «Чтобы вылезло то, что не соответ-

ствует восхитительному образу жертвы. Они

своей маской зарабатывают бабки, и за это

я и не люблю попсу».

Далеко не всякий человек способен пойти на

станцию сотового оператора, догадаться на-

писать там какое-то заявление и довести дело

на пранкера до милиции. Но даже если такое

происходит, это не имеет, как правило, по-

следствий. Масштабы конспирации у пранкеров

очень серьезные даже для спецслужб. Это не

просто интернет-телефония, это многократные

шлюзы через разные государства. Прокси, си-

стема торентс, шифрование звонков, переа-

дресация их с одних номеров на другие номера.

Некоторые пранкеры живут вне Российской

Федерации. Преследовать их технически слож-

но. Успех преследования зависит во многом

от возможностей самой жертвы. Насколько

я помню, первые неприятности у нас начались,

когда начали доставать адвоката Павла Астахо-

ва. Астахов человек очень неоднозначный. Он

выступал за смертную казнь, за ювенальную

юстицию. В российских реалиях ювенальная

юстиция превращается в метод шантажа.

Что касается меня лично, я не тот человек,

который легко доступен для уничтожения.

И потом — когда на твоей стороне общество

и журналисты, устраивать со мной прими-

тивные разборки — это просто подставлять

себя под дополнительные отягчающие

обстоятельства. Я этого не боюсь. И вообще

придерживаюсь чего-то похожего на кодекс

бусидо. Пускай преследуют. Таких людей, как

я, достаточно много.


В рубрике «Сбор металлолома» обозревателя «Ъ» Екатерины Истоминой побывало немало разной техники, но вот телескопа еще не было. Да еще такого — VLT (Very Large Telescope). В горной пустыне Атакама оказалась Екатерина, и теперь она знает, на что похожа галактика WER3429. Читатель сейчас тоже узнает.

Горная пустыня Атакама в Андах,

на границе Чили и Аргентины, лишь однажды

снималась в кино — в финальных сценах «Кван-

та милосердия», последней серии бондианы.

То была битва добра со злом — в боливийской

пустыне, в интерьерах так неловко вымышлен-

ного отеля Perlas de las Dunas. Агент 007 и его

подруга Камилла (в исполнении красотки из

Бердянска Ольги Куриленко) зачищают врагов

во владениях организации, довольно мало

знакомой землянам — ESO. Обсерваторию

ESO — European Southern Observatory (1962) на

ее труднейшем космическом пути почитают за

честь поддерживать четырнадцать стран мира.

Родина Юрия Гагарина в данном проекте, одна-

ко, не участвует, но зато мы делаем ракеты.

Добираться до центра Атакамы не страшно

только самим международным астрономам:

эти люди скептически относятся вообще ко

всему, что происходит на Земле. Четыре часа

мне пришлось трястись от Сантьяго на кро-

хотном винтовом самолете. Моя серебристая

стрела пролетела через туман, накрывавший

снежные горные вилки, насквозь через весь

Чили. Пока я была на Атакаме, где-то непода-

леку в Андах упал самолет чилийских ВВС.

Чили природа надавала пощечин, дав в тер-

риториальном изобилии полностью безжиз-

ненное пространство. Здесь можно строить

социализм или организовать в исламском

смысле истинно христианское государство:

Христос и социалистическая революция

удачно, на мой взгляд, сочетаются именно

в Латинской Америке.

Атакама, где в небе можно обнаружить куст

неопалимой купины, считается уникальным

местом на планете: отсюда хорошо видна

центральная часть Млечного пути, а также

Магеллановы облака. Триста шестьдесят

дней в Атакаме проходят вообще без всяких

осадков и обычных земных облаков. Здесь

не живут никакие насекомые и птицы, палит

с ближнего верху солнце и не растет трава:

она не может расти на тяжелом песке, саль-

ном, будто немытые волосы.

ESO гордится своими четырьмя невиданными

по размеру и всевидящими телескопами: эти

машины класса VLT (Very Large Telescope),

похожие на подосиновики, ощупывают все-

ленные, галактики, погасшие звезды и еще

загадочных коричневых карликов и потом

выдают на телетайпы струйки астрономиче-

текст: екатерина истомина рисунки: анна каулина

orlo

va


ской информации. Мой новый друг, астроном

из мюнхенской штаб-квартиры ESO, показал

мне работу одного из телескопов VLT.

Он мне понравился, этот астроном. Он был

идейным человеком, а я люблю и ценю

идейных людей. От него никогда нельзя было

бы услышать наше среднерусское возвы-

шенное: «Любимая, вчера я продал РАО.

Собирайся на Мальдивы. Не забудь мою

удочку и банку с карасиками. Сам я задер-

жусь, вероятно, буду завтра». На его словах

аморфные небесные чудовища, черные

дыры и гамма-всплески, коричневые карли-

ки, галактические амебы и прочие млеч-

ные инфузории превращались в рядовых

сотрудников обсерватории, отправившихся

в запланированную командировку.

Астроном показал мне закат солнца перед

Тихим океаном. Для него это был не роман-

тический, а астрономический момент, миг

смены дня: мы стояли спиной к телескопам

и смотрели на океан, в огромную плавильню

которого погружался раскаленный молох

с пульсирующей черной каемкой. Солнце ка-

салось своими черными ресницами середи-

ны самого милого из всех земных океанов.

Я, наблюдая падение ближней звезды,

думала о том, что черт необъяснимой

тревоги и болезни к путешествиям снова

провел меня. Это он заставил обернуться

вокруг пальца, вокруг Земли: ведь всего

четыре дня назад я была в Окланде, откуда

до Сантьяго — девять часов полета. Я же

сделала круг: Окланд — Гонконг — Москва —

Париж — Сантьяго, или же тридцать девять

часов в воздухе, пять авиакомпаний, шесть

аэропортов. Я летела в Чили на ураганной

ведьминской метле, а бессмысленность

затеи только придавала мне ускорения.

Ну и что, и предположим? В благородных

целях поддержки международного астроно-

мического дела я устроилась бы сюда — под-

метать эту пустыню. По ночам я бы пела,

сидя рядом с удивленным телескопом класса

VLT, что-нибудь из европейского бабьего

шансона. Положим, из покойной старушки

Далиды: «Et quand tu dorms, je suis malade!

Completement malade…» Но астронома волно-

вали идеи: любое свидание он променял бы

на возможность сблизиться с самой далекой

из известных науке галактик — Abell 1835

IR1916, дробь 14, вид сзади, отрезок 9.


Современный телескоп устроен так, что сам

ничего не показывает, а лишь сливает ин-

формацию на компьютер. Астроном показал

мне цветные снимки галактики WER3429. На

разлинованном листке плясали оранжевые

с фиолетовым и желтым оттенками облака.

Передо мной было типовое и, следователь-

но, глубоко религиозное барокко. Плотный

цветной дым, клубясь локонами, образовывал

экстатические группы, такой пульсирующий

солярис, в котором можно было узнать пра-

отцов и узреть святых. Здесь не было места

черту неясной тревоги и бесцельных путеше-

ствий: цветные снимки космоса, демонстри-

руемые при помощи спектрографа HARPS,

показывали великую смычку науки и веры.

Символы веры, да они просто сами выпрыги-

вали на серый пластмассовый лоток! Снимков

галактики было множество: американский

принтер выплевывал их один за другим. И это

были настоящие письма — с того света.

Немецкий астроном, как и полагается ком-

патриоту Бетховена и Вагнера, разумеется,

любил классическую музыку. В его научном

кабинете постоянно звучала «Норма» Белли-

ни. Каватина Casta Diva связывала эту нере-

альную пустыню астрономических схимников

с миром, в том числе и с неблагонадежным

и антинаучным миром женщин. Влюбленная

в Casta Diva в исполнении Марии Каллас —

с голосом твердым, и так мучительно и столь

совершенным, словно только что открытая

банка вишневого варенья. Влюбленная

в Casta Diva в исполнении Монтсеррат Каба-

лье — с ее сопрано, длинным и сытным, будто

зеленый полосатый цуккини. Влюбленная

в Casta Diva в исполнении Джоан Сазер-

ленд — с голосом стеклянным, будто хрусталь-

ная туфелька. Астроном бесконечно переклю-

чал одну арию за другой, и он не был похож

на гомосексуалиста. «А вот вам, пожалуйста,

и образец тени коричневого карлика!» Он так

радовался оранжевому пятну, напоминавше-

му нижегородский крендель. Боже, глупый

умный человек. Принесите мне Чехова!

По ночам астрономы из лаборатории пере-

бираются в свое нищее общежитие: эта

почти подземная бетонная постройка, во-

енный земной бункер, и сыграла роль отеля

Perlas de las Dunas в «Кванте милосердия».

Я прожила в этом бетонном бункере три дня

и три ночи, растапливая ровно в полночь ма-

ленькую буржуйку. По вечерам мы слушали

песни, и в первую очередь великую балладу

Карлоса Пуэбло Hasta Siempre Comandante

Che Gevara (1965).

Мы, стуча зубами от зимнего холода, пели

о том, как однажды Че вошел с отрядом

в Санта-Клару и стал тогда святее, чище, про-

зрачней Папы Римского, хотя и был по горло

в чужой крови.

Мы, я и астрономы, были, в сущности, в пар-

тизанском лагере.

Цыганской трехструнный перебор или же

русская гитарная тоска Hasta Siempre — вы-

шедшая вовсе не из френча Че, а из черного

эмигрантского пальто Шаляпина, и всегда,

разумеется, понятный, но неизменно удиви-

тельный ужас оставленного человеческого

бездорожья, заблудившего между песчаной

пустыней и звездами.

В международном аэропорту Сантьяго

я долго искала свой рейс Air France на

Париж. «Air France? But is not today», — удив-

ленно ответила мне девушка, как будто я про-

силась в галактику Abell.

Мое бездорожье продолжалось. Бездорожье

превратилось в бондиану. В Чили мне при-

шлось взяться за оружие.

Так здравствуй, оружие. Ну, здравствуй на-

конец.

Пионер-герой. Пустынные герои. Хождение по пескам.

Следопыт. В поисках утраченного гения. Наш корреспондент

ищет и находит современную русскую литературу.

Сочинение. Крылов. Рассказ Алексея Лукьянова.


Об этом событии никто не мог бы рассказать так, как сделал один

из его участников — бывший советник премьер-министра Израиля Нетаньяху

и исполнительный директор Российского еврейского конгресса (РЕК) Бени

Брискин. Всегда радостно, когда свидетель неординарного события

излагает все как было, без утайки.

текст: бени брискин


В древние времена, когда иерусалимский храм существовал, было принято, чтобы правоверный еврей трижды в году совершал паломничество в Иерусалим.

east

new

s


Слышали ли вы когда-

нибудь что-нибудь про РЕК? Бьюсь об заклад — или ничего, или очень мало. Российский еврейский конгресс не явля-ется обязательной частью официальных мероприятий, его руководители не красу-ются на фотографиях возле первых лиц на торжественных церемониях. Они тихо дают деньги на различные кажущиеся им важными проекты абсолютно свободно, без рекомендаций сверху. В этой части своей деятельности они свободные люди.

Когда мы сидели с Юрием Канне-ром (глава РЕК. — «РП») в его кабинете и думали, как будем праздновать Песах* в этом году, единственное, чего нам хо-телось, это избежать нудной обязаловки. Ведь каждый год мы каким-то образом отмечаем этот важнейший еврейский праздник. Ведь он все о том же — о свобо-де. И каждый год мы натыкаемся на те же грабли. Еврейский праздник свободы от-мечают Седером**. А Седер на иврите это порядок. Все регламентировано, свобода начинается с порядка.

Все наши люди не религиозны, и необходимость отсидеть за столом, соблюдая этот порядок, для них нелегка, но они по мере сил приходят и слушают историю исхода из Египта и ждут возмож-ности чего-нибудь пожевать и выпить в конце церемонии. Озарение случилось у Юрия. Он решил, что в этом году мы усложним задачу, а не облегчим ее. Он предложил организовать пеший поход в Иерусалим из разных точек Израиля. Я немедленно вспомнил, что в древние времена, когда иерусалимский храм существовал, было принято, чтобы право-верный еврей трижды в году совершал паломничество в Иерусалим. Ну а дальше пошло и поехало. Юра обговорил идею с несколькими нашими людьми. Они согласились поддержать. Еще немного по-думав, мы поняли, что идти надо пешком и по пустыне, тогда мы убьем сразу двух зайцев — совершим паломничество и частично переживем то, что пережи-ли наши праотцы под началом Моисея, скитаясь по пустыне в поисках Земли обетованной.

Михаил Фридман (президент «Альфа-Групп». — «РП») подбросил теле-фон своего знакомого, который ходил в поход по пустыне и знал израильтян, способных организовать это на высоком уровне.

Я позвонил по телефону и понял сразу, что не ошибся адресом. Я почти ни-чего не расслышал. Шая (так зовут нашего израильского Моисея) действительно находился в пустыне. Позже мне удалось поговорить с ним обстоятельно и догово-риться о приезде в Москву.

Когда я увидел его в Москве, я вновь подумал, что с ним можно идти по пустыне. Шая выглядел как настоя-щий библейский еврей. Очень худой и жилистый, длинный и бородатый, с загорелым лицом и кудрявыми спу-танными волосами. Прямо персонаж рок-оперы «Иисус Христос — суперзвез-да». Он говорил тихо и медленно и произ-водил впечатление человека, живущего в другом измерении. Впрочем, когда мы

перешли к практической части проекта, он и его жена Лали проявили себя вполне жесткими переговорщиками, умеющими отстаивать свои денежные интересы.

На предварительную встречу в Мо-скве не все участники проекта сумели приехать, но те, которые пришли, задали все возможные вопросы. Ответы мы разослали всем по электронной почте. План стал ясен. На повторение исхода из Египта в миниатюре было решено от-вести три дня. После окончания путеше-ствия в Иерусалиме мы решили провести совместный Седер.

Один из изъявивших желание принять участие в нашем походе всерьез поинтересовался, надо ли брать с со-бой охрану, на что Шая ответил, что нет в мире более безопасного места, чем пу-стыня Арава, пролегающая от Мертвого моря до Эйлата, его люди будут воору-жены, и этого вполне достаточно. Кстати впоследствии спросивший не принимал участия в нашем путешествии.

але

ксан

др т

ыш

лер


Второго апреля вечером все участ-ники похода собрались в иерусалимской гостинице «Мамила», а часть из них, вклю-чая меня, еще выпивала не спрятанный к празднику виски примерно в час ночи в соседнем отеле «Кинг Дэвид». Следует отметить, что в Иерусалиме перед Песах убирают из магазинов все квасное (не кошерное к празднику), а большинство ресторанов и вообще закрываются на все восемь дней праздника, чтобы не замора-чиваться со сложными законами пасхаль-ной кошерности, так что найти выпивку было непросто. Похоже, бармен вынул свою бутылку из-под прилавка и отдал ее, даже не открыв и не разлив. Свободные граждане еврейской страны не очень уме-ют прислуживать. Надо сказать, что наши олигархи выдержали это стоически и не церемонясь разливали сами.

А утром в 10.00 все уже были в холле. Мы погрузились в автобус, к нам присоединились двое мужичков с телекамерой и микрофоном и мой друг и замечательный гид Гриша Тышлер, и мы выехали на юг. Спустились вниз к Мертвому морю, с высоты 830 метров

над уровнем моря в Иерусалиме до 400 метров ниже уровня моря. Мы проехали вдоль всего Мертвого моря, начиная по-степенно погружаться в вечность. Если вы бывали в этих местах, я уверен, вы понимаете, что я имею в виду. К часу дня мы прибыли к точке начала нашего путешествия.

Под деревом с широкой плоской кроной расположился импровизирован-ный лагерь, который раскинул там Шая со своими людьми. Там же мы впервые встретились с верблюдами, замечатель-ными животными, без которых пройти по пустыне приличное расстояние про-сто невозможно.

Наши проводники вывалили перед нами на выбор различные виды одежды, удобной для передвижения по пустыне. Там были легкие марлевые рубахи и штаны белого цвета, колониаль-ные шляпы с широкими полями, куртки и брюки цвета хаки, белоснежные кафии (головной убор бедуинов, платок, наматы-ваемый на голову).

На костерке уже варили чай из пустынных растений и душистый беду-

...Наши проводники вы-валили перед нами на выбор различные виды одежды, удобной для передвижения по пу-стыне. Там были лег-кие марлевые руба-хи и штаны белого цве-та, колониальные шля-пы с широкими полями, куртки и брюки цвета хаки, белоснежные ка-фии (головной убор бе-дуинов, платок, нама-тываемый на голову)...

east

new

s


инский кофе, резали фрукты и овощи, го-товили легкий и вкусный ланч перед на-чалом похода. Наши чемоданы, рюкзаки и саквояжи загрузили на верблюдов, мы выбрали себе кое-что из предложенных нарядов и надели на себя, разобрали фля-ги и бутылки с водой — главный и необ-ходимый атрибут похода по пустыне.

Погода была прекрасной, дул лег-кий ветерок, и нам не терпелось начать поход. Нас задерживал мой приятель, гендиректор израильского Гостелерадио, просил дождаться его команду, которая должна была отснять начало паломниче-ства для новостей Первого канала.

Народ уже начал недовольно роптать, все рвались начать маршрут. Наконец маленькая корреспондентка до-гнала уже начавшую двигаться колонну и задала нам сакраментальный вопрос: «Зачем и на хрена вам все это нужно?» Такой перевод мне кажется наиболее точным. Ответы некоторые из путеше-ственников давали уже на развалинах древнего набатейского города, с которого начинался наш маршрут по пустыне. На-батеи — древний и могущественный на-род пустыни, который исчез, растворился в ней много сотен лет назад, оставив лишь руины нескольких поселений.

Именно с этой точки мы начали погружаться в другое измерение, в дру-гой мир, начали чувствовать взаимную близость.

Тут я должен отметить, что не все путешественники знали друг друга, но даже те, кто был знаком, не проводили столько времени вместе. К тому же Миша Фридман позвонил перед походом и как дисциплинированный член команды спросил, может ли он пригласить в поход своего друга не еврея. Конечно, ответ был положительным, а когда мы познако-мились с Ваге Енгибаряном (бизнесмен. — «РП»), то поняли, что он обогатил нашу команду, внес в наши споры и разговоры очень интересный элемент.

Шая был несколько удивлен тем бодрым темпом движения, который мы взяли с самого начала. Оказалось, что в наших бизнесменах есть упрямство, воля и несгибаемая жизненная сила. За

послеобеденное время мы прошли более десяти километров. Основной трудно-стью было движение по пересеченной каменистой местности, утыканной колючками и острыми камнями. Не при-выкшие к таким переходам ноги натира-лись даже в дорогих и удобных походных ботинках и кроссовках, которые мы взяли с собой в поход.

Кстати, об обуви и носках, прости-те за прозу. Это важнейший элемент по-хода, особенно для людей, не привыкших к хождению пешком. Миша Фридман, например, посмотрев на Шаю и его по-гонщиков верблюдов, решил идти в сан-далиях, и это было не очень правильно, так как на третий день он изрядно натер ноги. Ошибки других паломников были либо в том, что они купили новые бо-тинки и не разносили их заранее или же использовали тонкие носки, которые не защищали ногу от натирания.

К семи часам вечера, даже несколь-ко раньше, чем ожидалось, мы добра-лись до места нашего первого привала.

Организаторы устроили его не слишком далеко от дороги. Бедуинские шатры уже были установлены, и мы с наслаждением разулись и улеглись на коврах и цинов-ках. Большой популярностью по вечерам пользовались два раскладных кресла, сидя на которых можно было вести бесе-ду, откинувшись на спинку.

Огромным наслаждением для усталого путника вечером были поход-ные душевые с горячей водой. Ребята под-ключали генератор за холмиком, и мы по очереди блаженствовали, принимая душ в пустыне. Чистые полотенца в неограни-ченном количестве, простыни, наволоч-ки и прочее было всегда под рукой. Ребя-та начинали готовить ужин. Каждый день пекли хлеб по-бедуински на железном противне, называемом табун. Сначала мы получали чай, кофе, фрукты и сладости, а затем уже и суп, и второе.

В Москве мы договаривались о том, что в пустыне будем есть рыбу, но бунт подняли Фридман и Раппопорт. (Андрей Раппопорт, председатель попе-чительского совета школы «Сколково». — «РП»). Бизнесмен Борис Белоцерковский, например, промолчал. Они не присут-ствовали на встрече с Шаей в Москве и сказали, что как истинные украинские евреи не представляют свою жизнь без мяса. Впрочем, это не помешало им в пер-вый вечер с большим аппетитом съесть отлично запеченную морскую рыбу.

Ближе к ночи с верблюдов сняли две гитары. Вокруг гитар образовались группки приверженцев песен у костра и любителей рока. Последних в нашей группе оказалось намного больше. И ког-да Юра Зельвенский (Юрий Зельвен-ский, директор Томского отделения РЕК. — «РП»). заиграл песни «Битлз», подтяги-вать, извлекая из памяти забытые слова, стали очень многие. Израильский гид Гриша, больше двадцати лет живущий в Израиле и имеющий квартиру в иеру-салимском районе Писгат Зеев, я — из-раильтянин, родившийся в Москве и на время в нее вернувшийся, несколько фигурантов списков журнала «Форбс» и некоторые другие. Мы спали лучше, чем нам спалось в Москве, и в семь утра

...Оказалось, что в на-ших бизнесменах есть упрямство, воля и не-сгибаемая жизненная сила. За послеобеден-ное время мы прошли более десяти киломе-тров. Основной труд-ностью было движе-ние по пересеченной ка-менистой местности, утыканной колючками и острыми камнями. Не привыкшие к таким переходам ноги нати-рались даже в дорогих и удобных походных бо-тинках и кроссовках, которые мы взяли с со-бой в поход...


все уже проснулись. Нас кормили пре-красным завтраком из местных сыров, фруктов и овощей, наливали пустынный чай из желтых медных чайников, а по-сле завтрака притащили снятый с вер-блюдов мешок с галабеями. Это длин-ный белый халат, закрывающий все тело, с длинными рукавами и застегива-ющийся впереди на пуговицы. Хитрый Шая понял, что клиенты созрели. Мы почти все переоделись в эти одеяния. Не знаю, как остальные, а я ничего не надел под галабею. Решил, что все тело должно проветриваться и именно в этом глубин-ный смысл пустынного одеяния.

Второй день пути был самым эффективным. Мы прошли больше всего километров. На второй день мы также по-няли, что в пустыне торопиться некуда.

Примерно в двенадцать Шая на-чинал подыскивать удобное тенистое место для дневного привала. Он объяс-нил нам, что по возможности надо делать его в тени скалы или в пещере, а не под

деревьями, так как там намного прохлад-нее. За время пути мы убедились в том, что это чистая правда. Так, по всей ви-димости, делали и опытные погонщики караванов во все времена. С двенадцати до трех караваны останавливались для дневного отдыха и пережидали самую лютую жару. Шая рассказал нам, что за-кон пустыни, скрупулезно соблюдаемый бедуинами до сегодняшнего дня, говорит о том, что одинокого путника в пустыне надо принять как родного, дать ему еду, питье и ночлег на три дня, и лишь после этого обязательства хозяина перед гостем заканчиваются.

Мы уже втянулись в поход, жара еще не была сильной, а ноги еще не натерлись. Единственно, кто получил серьезные повреждения, был Боря Минц. (Борис Минц, совладелец финансовой компании «Открытие». — «РП»). Он дер-жался весь день абсолютно стоически и прошел весь путь, как все. Вечером у него на ногах были кровавые мозоли. Наши проводники наложили ему повязки и мази, а мы начали отговаривать его от идеи продолжать идти с нами на следую-щий день. В этот вечер Фридман сказал фразу, которая живо дает представление о трудностях нашего похода: «Великое изобретение человечества — унитаз!»

Да, друзья, поверьте на слово, у нас с собой не было не только джипов с охра-ной, но и туалетов с унитазом, и мы вы-нуждены были справлять нужду в пусты-не точно так же, как наши далекие предки.

На второй вечер кроме наших гитар израильские ребята достали свои инструменты и играли замечательную протяжную музыку, так подходящую к пустыне. Этим вечером я узнал, что одно из дел, которым Фридман по-настоящему гордится, — это то, что он привез в Москву, на Красную площадь, Пола Маккартни. Лично меня это за-ставило почти прослезиться. В этот вечер мы пели с Зельвенским и другими кусоч-ки из рок-оперы «Иисус Христос». Мы по-мянули и «Дип Пёпл», и «Лед Зеппелин», а украинские евреи радовались куриным шашлыкам и баранине. Если честно, у остальных тоже только за ушами

...Один раз над нами на высоте метров ста пролетели военные вер-толеты, напомнив нам о реалиях нашего вре-мени...

gett

y im

ages

/fot

oban

k


трещало. Конечно, подвезли уже и виски и водку. Разговоры оживились, завесы упали. Компания взрослых и много по-видавших мужчин обсуждала вопросы мироздания. И то, что нас занимает всю жизнь в той или иной степени. Что такое евреи, чем они отличны от других наро-дов, за что нас не любят и есть ли в этом что-то рациональное. Мы обсуждали и тему богатых и бедных и спрашивали себя о том, сколько надо давать на благо-творительность и кому. Суровый еврей-ский закон повелевает давать не менее десяти процентов. Выполняем ли мы его? Душ и на второй вечер был великолепен, и мы пошли спать немного другими.

Третий день обещал быть физиче-ски самым трудным. С утра чувствова-лось, что будет очень жарко, а ноги были натерты, хоть немного, почти у всех, да и мышцы побаливали.

Даже Юра Каннер, наш президент, несмотря на то, что он опытный ходок (проходит почти каждый день в Москве от офиса до дома по несколько километров), признал, что поход не так уж и легок.

День третий действительно выдал-ся трудным. Было очень жарко, у многих болели ноги. Было и еще одно новое обстоятельство. По крайней мере у двоих путешественников острые колючки про-били насквозь подошву обуви и впились в ногу. Человек, с которым такое случает-ся, сначала не понимает, что стряслось. Ведь не поверишь же, что тонкая колючка способна прошить насквозь толстую по-дошву крепкого ботинка или сандалии. Только сняв обувь и обнаружив кровь на ноге, Миша Симонов (Михаил Симонов, вице-президент РЕК. — «РП») понял, что произошло.

То, что интересно в нашей пустыне Арава, — постоянная смена пейзажей, и это можно увидеть в нашем фильме. Представление о пустыне как об однооб-разной бесконечной поверхности абсо-лютно ошибочно. Мы видели тут и нема-ло пустынных зверюшек и птиц. И часто находили на иссохшей и морщинистой земле гильзы. В Израиле не слишком много места, поэтому в пустыне проводят военные учения.

Один раз над нами на высоте метров ста пролетели военные верто-леты, напомнив нам о реалиях нашего времени.

Последний вечер был вкусным, интересным и грустным, как это всегда бывает. Подъехали опять музыканты, поиграли, исполнили даже с нашим Юрой песенку.

Кроме того нам устроили индей-скую баню, главным элементом которой было то, что мы на корточках забирались в темный вигвам, куда затем забрасыва-лись раскаленные камни. Все чувствова-ли себя одинаково беспомощными, сидя потными внутри, с измазанными в песке руками, которыми было невозможно уте-реть обильно текущий с лица пот.

Это не помешало нам после душа вновь заговорить о вечном. Спор о еврей-стве и христианстве не был бы таким интересным, если бы не Ваге. В нашей компании упрямых и довольно подко-ванных людей он с честью представлял свою позицию. Я рад, что мы познакоми-лись с этим интеллигентным и тонким человеком.

Утром шестого апреля для нас было приготовлено особое символиче-ское действо. После завтрака Шая принес некий деревянный аппарат, который ока-зался машиной для изготовления муки из зерна. Он сыпал туда зерно, и машина медленно перемалывала его, превращая в муку. Из этой муки мы должны были своими руками сделать мацу!

По закону весь процесс не должен занимать более восемнадцати минут, магическое каббалистическое число, а кроме того, время, за которое смесь из муки и воды начинает закисать. Напом-ню — смысл мацы на Песах в том, что она делается без окисления.

Мы успели, каждый изготовил свою пластинку теста и возложил ее на раска-ленный табун. Вечером мы, люди не рели-гиозные, а некоторые из нас необрезанные безбожники, будем читать благословение на эту мацу на пасхальном Седере.

Так закончился наш поход. После выпечки мацы мы начали выбираться на шоссе.

По дороге мы еще заехали в Кум-ран, место, где нашли самый древний

але

ксан

др т

ыш

лер


сохранившийся текст Торы, а дальше — подъем в Иерусалим.

Наш Седер, завершающий этот проект, мы проводили в замечательном месте у стен Старого города, некоторые олигархи как дети рвали из рук испе-ченную ими мацу. Желая благословить именно на ту, что испекли сами.

Конечно, не обошлось и без доброй еврейской шутки. Ведущих для Седера я пригласил заранее. Они долж-ны были за это получить определенные деньги. Человек, с которым я договари-вался, видимо, решил дать подхалтурить бедному еврею. Этот соведущий, как пра-вильно заметил один из наших людей, имел целых три дефекта речи. Он заикал-ся, шепелявил и картавил одновременно. Кроме того, он хлебнул перед началом вечера дорогого хорошего винца, к кото-рому не очень привык, и поэтому его не-возможно было остановить. Я вспомнил анекдот про картавого диктора, который уверяет, что антисемиты в России не взяли его работать на радио.

Хорошо, что есть Израиль, поду-мал я, ведь где-нибудь в Харькове или Ро-

стове его бы ежедневно мордовали только за внешность, а если бы его слышали, то добавляли бы по первое число, а если бы пытались разобрать, что он несет, то могли бы дойти и до смертоубийства.

*Песах, или, как произносят это в России, Пейсах — важнейший еврейский праздник. Символизирует исход из рабства к свободе. В Библии рассказывается, что фараон, испугавшись усиления еврейского народа, который был у него в рабстве, на-чинает всевозможные гонения евреев. Моисей, вождь евреев, просит отпустить его народ на свободу. Но фараон не внемлет его призывам. Тогда Моисей апеллирует прямо к Всевыш-нему, ведь гонения доходят уже до того, что египтяне собираются убить всех первенцев в еврейских семьях.

Бог слышит обращение Моисея и насылает на египтян десять казней, которые должны вынудить их отпустить евреев. Десятая, самая страшная казнь — убиение первенцев. То, что египтяне хотели учинить против евреев, направлено теперь против них самих. Ангел смерти, проходя по Египту и убивая первенцев, обходит дома евреев. Глагол «ли псоах» означает «обойти, миновать». Отсюда название Песах. Христианская Пасха названием своим обязана еврейской, но говорит о дру-гом. Иисус был схвачен римлянами после еврейской пасхальной трапезы (напомним на всякий случай, что и он и его апостолы были евреями).

**Седер Песах — эта та самая пас-хальная трапеза, которую изображают мно-гие художники и называют ее Тайная вечеря.

Мы, евреи, продолжаем совер-шать ее каждый год. Порядок проведе-ния трапезы не изменился со времен Иисуса ни на йоту. На Седере отец, стар-ший, глава семьи рассказывает детям об исходе из Египта. В пасхальной Агаде (инструкции по проведению Седера, существующей более двух тысяч лет) написано, что каждый еврей должен думать, что это он сам спасся от рабства и вышел из Египта.

Вот почему мы и решили пере-жить вместе этот переход по пустыне. Мы будем стараться повторять его каждый год.

...Ближе к ночи с вер-блюдов сняли две гита-ры. Вокруг гитар обра-зовались группки при-верженцев песен у ко-стра и любителей рока...

gett

y im

ages

/fot

oban

k


Не перевелись на нашей земле прозаики, не Акуниным единым, не только Улицкой да Рубиной сильна земля наша.


Перед чтением этого очерка рекомендуем закрыть номер

и посмотреть на обложку. Там сказано: литературный

(ну и, конечно, иллюстрированный) журнал. Надо соответствовать

заявленному, поэтому «РП», в лице своего обозревателя Николая Фохта,

отправляется на поиски новой литературы. Найдется ли она?

текст: николай фохт рисунки: александр ширнин


Мне говорили, что это невозмож-но. Смеялись в лицо, хоть

и по электронной почте или со странички Фейсбука. Люди вовлеченные, редакторы и издатели — московские, разумеется. Вопрос-то обычный, простой: пореко-мендуйте новое имя, хорошего прозаика, гения. А в ответ: нету их, такая ситуация, что маловато гениев, литература в упадке, хороших писателей днем с огнем. А те, кто знаменит и богат, — те, по большому счету, и не гении никакие. Слова эти не только ранили сердце и вызывали чувство обиды за современную русскую литературу, но и задевали мозг. В том смысле, что в нем никак не укладывалось: нет хороших писа-телей! Да чтобы на Руси не нашлось непри-знанного писателя, затерянного гения? Да не может такого быть.

Короче говоря, не выдержали и ре-шили доказать — не перевелись на нашей земле прозаики, не Акуниным единым, не только Улицкой да Рубиной сильна земля наша. Я найду хорошего писателя, а наш журнал его опубликует. И подтвердим лишний раз таким способом имя «Русско-го пионера», звание первооткрывателя талантливых людей. Аминь.

Небольшой опыт в такого рода делах есть. Было это давно, с Игорем Мартыновым, шеф-редактором «Русского пионера», мы когда-то проделывали этот трюк. Искали молодых писателей, поэтов и даже художников. Чтобы публиковать их в центральной комсомольской газете «Собеседник». Нам давали разворот, он назывался «Абъединение А». Много ны-нешних классиков прошло сквозь абъе-динение… Мы были молоды, полны сил, поэтому действовали с размахом. Однаж-ды главным пунктом в этих изысканиях стала аренда большой комнаты в комму-налке на Ленинском проспекте. Замысел был прост: согнать талантов в эту комнату и хорошенько поговорить, обсудить. Глаза в глаза. План сработал — несколько со-браний увенчались полным триумфом. Правда, еще тогда мне показалось, что гении несколько обескуражены и зажаты на этих наших маевках; не исключено, подозревали нас в связях с КГБ. Думаю, не верили, что снимали комнату вскладчину

из самых лучших побуждений. В общем, всего за два-три приема мы заставили полквартиры пустыми бутылками самого разного жанра: из-под пива, вина, водки и даже коньяка. Разумеется, денег на квар-тиру не хватало, и решено было прикрыть клуб, работать в привычном режиме. Но хорошие воспоминания остались.

Снимать квартиру на Ленинском я не стал — это дорого. К тому же я решил сменить тактику: к молодому непризнан-ному писателю я приду сам. То-то ему приятно будет — скаут из литературного, хоть и не очень толстого журнала приехал в гости узнать, как живется-дышится автору. Такому и самое лучшее не грех от-дать — эксклюзивную прозу, короткую, но красивую и завораживающую.

Первым делом я пошел в журнал «Юность». С «Юностью» у меня связано два ярких эпизода. Первый раз я явился сюда еще студентом. Был приемный день, молодых поэтов встречал Юрий Ряшен-цев. Он сидел за столом, записавшиеся на прием — на стульях по стенке. На каждого Ряшенцев тратил минут по двадцать — кроме меня. Со мной он уложился в пять. Пробежав глазами несколько листочков с пятью тщательно отобранными сти-хотворениями (одна минута), он перевел взгляд на меня, взял паузу (пятнадцать секунд) и задал сакраментальный, вечный этот вопрос, который потом преследовал меня всюду, в самых разных обстоятель-ствах; вопрос, который я задавал себе сам; в общем, он спросил:

— Ну и что вы хотите?Моя пауза была дольше его (трид-

цать секунд):— Опубликовать.— Нет.Я сгреб листочки и вышел из ком-

наты с чувством необычайного облегче-ния (значит, все-таки меньше пяти минут длилась аудиенция). На мое место села взрослая девушка.

Второй раз в этой редакции я бесе-довал с легендарным спортивным журна-листом Юрием Зерчаниновым. Я только что окончил журфак и попробовал взять «Юность» с другого конца, журналистского. Тем более, я еще числился спортсменом —

Зерчанинов, не разобравшись, заказал мне очерк про то, что уходят из спорта лич-ности; про то, что спортсмены становятся безликими как оловянные солдатики. Где Стрельцовы, Пеле, Харламовы — гении, которые могли и режим нарушить, с трене-ром поспорить, но и результат дать? Я заказ принял, но ничего не написал — откуда я мог знать про это? Хотя с Зерчаниновым и сейчас согласился бы.

…Теперь «Юность» хоть и на той же Тверской, но ближе к Белорусскому. Табличка со звонком соседствует с таблич-кой фирмы «Русский персонал». Пару раз нажал кнопку. Тишина. Я ждал — отсту-пать некуда. Дверь открылась, вышли двое мужчин и с подозрением посмотрели на меня. Я юркнул внутрь. Дверь в редакцию распахнута настежь, но внутри — тишина и как будто пустота. Сразу у входа в ком-натке, где должен бы сидеть охранник, обнаружился активный молодой клерк. Он что-то писал в блокнот и как будто только и ждал меня. Я объяснил цель визита. Клерк буквально ринулся мне помогать. Он закричал, выйдя в пустой коридор:

— Игорь, вы где?И только после крика постучал

в кабинет отдела прозы. Навстречу мне вышел Игорь Михайлов… Он был чем-то озабочен, но пригласил войти в кабинет. Там находился печальный молодой чело-век — автор прозы, сразу понял я. Легко догадаться, что я прервал разговор о новом произведении печального молодого чело-века, может быть, даже такого же характе-ра, как тот мой, с Ряшенцевым… Хотя это, конечно, вряд ли. Михайлов выслушал меня и устало как-то обрадовался:

— Конечно, прозы много. Мне надо посмотреть, подобрать. Я не знаю ваших предпочтений.

Я на ходу сформулировал формат: рассказ, до двадцати пяти тысяч знаков, ироническая проза приветствуется.

Спиной я чувствовал на себе взгляд молодого автора, но мне хватило благо-разумия ограничиться общением с зав-отделом.

Игорь Михайлов записал мой имейл и через день прислал семь текстов, из них три своих. Я это говорю исключи-


тельно для статистки, без всякого сарказ-ма. Хотя бы потому, что его произведения были прямо в формате колонок «Русского пионера» — это немного насторожило. Хотелось неожиданного поворота.

На следующий день я оказался в Литературном институте, под конец учебного дня. Мысленно я драматизиро-вал ситуацию. Мне представлялись пу-стые коридоры, как в журнале «Юность», редкие студенты — упадок литературы. То, что вход перенесли с Тверского бульва-ра на Бронную, укрепило декадентские ожидания. Внутри, на первом этаже, пахло кофе. Я обрадовался и решил сразу в буфет: по буфету судят об учебном заведении. Я спускался, поднимался, переходил в раз-ные отсеки — нет буфета. Зато обнаружил на втором этаже табличку с надписью «Кафедра литературного мастерства» — вот мастерство это то, что нужно! Забыв о буфе-те, постучался и вошел.

Надежда Васильевна доброжела-тельно выслушала и одобрила кивком. И тут, как по мановению волшебной палоч-ки, стали происходить события. Из смеж-ного помещения вошел худой господин со стопкой листов, что-то знакомое помере-щилось в его облике. Надежда Васильева рассказала ему обо мне:

— Вот, Руслан Тимофеевич, «Рус-ский пионер». Ищут писателей, хорошее ведь дело? У них и премия литературная есть.

Да это же Руслан Киреев! Он даже кивнул и обещал. Тут дверь распахнулась и вошел ректор института Сергей Есин, я его сразу узнал, хотя ни разу не видел живьем.

— Сергей Николаевич, вот «Русский пионер», журнал. Они ищут авторов, могут опубликовать, платят гонорары, есть пре-мия.

Так компактно и убедительно я бы не смог отрекомендоваться.

— Оставьте свой имейл, я вам что-нибудь пришлю.

Ректор посмотрел мне прямо в гла-за, как-то так… грустно, но с надеждой. А скорее всего, это был рассеянный взгляд очень занятого человека.

Но и это еще не все. Надежда Васи-

льевна заговорщицки предложила мне пройти в смежную комнату:

— Я вам очень рекомендую погово-рить с Александром Евсеевичем Рекемчу-ком, — и, благословив, кивнула в нужном направлении.

Это был третий классик за десять минут. Александр Евсеевич, похожий на артиста Броневого, будто давно меня ждал. Он разу стал сыпать именами и реко-мендациями. Достал из сумки альманах «Пятью пять» — несколько человек из его семинара мне должны были подойти.

— Не стану называть имени, но один мой студент получил только что премию в Германии, он еще даже не знает. Я вам намекну — его повесть «Пастораль» есть в этом альманахе. Вообще Юрий Лу-нин очень мощный, интересный прозаик. Ой, я, кажется, проговорился? Ну ладно, вы же ему не скажете? Еще обратите вни-мание на Александру Назарову, это проза будущего — музыка, кино, но прежде всего литература, слово, стиль. Я не знаю, как это сделано. А ведь совсем молодой писатель. А есть еще выпускники, уже сло-жившиеся писатели: Роман Сенчин, Илья Кочергин. Вот недавно вышел его роман…

На реплику в комнату вошел вы-сокий молодой человек. Даже Рекемчук застыл от удивления.

— Надо же… А вот это и есть Илья Кочергин, знакомьтесь.

Мы с Ильей пообещали найти друг друга на Фейсбуке, я откланялся — мо-лодому писателю надо было поговорить о чем-то важном со своим мастером. Про-щаясь, Александр Евсеевич пригласил на сводный семинар «Границы искусства», обещал, что будет интересно. Я при-нял приглашение, размышляя обо всем уведенном. То, что события развиваются в таком искрометном ключе, не должно никого удивлять, уговаривал я себя. Ситуа-ция просто созрела, и наша задача сорвать и насладиться плодами. Одним словом, мы на правильном пути.

На выходе из Литинститута я обна-ружил источник вкусного запаха — кофей-ный автомат.

Сводный семинар, куда я попал через пару дней, несколько охладил мой

...Литературной жизни в Соликамске не наблюдается, своего театра тоже нет. С этой точки зрения застой. Но Алексей сразу предвосхитил и пресек на корню — процитировал Пушкина: я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство...


пыл. Еще бы! О границах искусства доло-жили Алексей Варламов, Сергей Толкачев, Рената Гальцева и, конечно, Светлана Семенова. Модерировала процесс замеча-тельный поэт Олеся Николаева. Был еще иеромонах, специалист по Гоголю, кото-рый цитировал Пелевина, но имени его я не запомнил — настолько меня потрясло происходящее. В двух словах: уважаемые люди, известные, прекрасно интеллекту-ально оснащенные, доказывали, что у ис-кусства есть границы. Что авангард — это зло. Вовсю ссылались на Гегеля. В воздухе носился дух «Пусси райот», но до поры до времени никто не произносил этих ужас-ных слов. Первым не выдержал Сергей Толкачев. В докладе про современную инквизицию он рассказал про Салмана Рушди, про то, как его преследовали, в общем-то, ни за что. За дело, в смысле, за хорошее дело — за литературу. И выходи-ло, что религиозные преследования — это мракобесие и плохо. Но и Толкачев в за-ключение сорвался: зачем-то сообщил, что «Пусси райот» надо выпороть, но в тюрьму не сажать. Молодых писателей и поэтов убеждали, что им дурят мозги западными ценностями, что ими манипулируют, что литература не должна касаться политики. А истина — в реалистическом искусстве, русской литературе и православии, конечно.

Долго разглагольствовать не буду, но замечу, что в советское время на лекции по истории КПСС мне было не так страшно.

Как бы там ни было, к концу недели у меня образовался лонг-лист — рекомен-дации Рекмчука, Михайлова, редактора «Октября» Алексея Андреева, советы дру-зей и знакомых. В длинном списке были:

Алексей Лукьянов, замечательный рассказом «Крылов» — почему-то мне при-виделся синтез Булгакова, Гоголя с неболь-шой добавкой Стругацких;

Владимир Холодов, изящное, но настоящее порно в стиле соцреализма «Шершеля»;

Игорь Михайлов, эссе про велоси-педы;

молдавский гений Владимир Лорченков, смешной, жесткий и мало-

приличный рассказ «Звонок», в котором перед глазами читателя проходит галерея модных современных писателей с их чая-ниями и сомнениями;

Наталья Якушина, рассказ «Огонь и лед» про двух бабуль-антиподов: одна все время мерзла, а другая страдала пирома-нией — чуть что не по ней или несправед-ливость какая, поджигала;

Александра Назарова, «Лестни-ца» — вроде наивный рассказ про девушку, которая поднимается в свою квартиру по лестнице, потому что лифт сломался, и встречает на пути соседей, пожилую женщину и парня-сверстника; в результате вертикального движения сюжета образует-ся модель жизни, судьбы;

Лера Тихонова с «Эммочкой» — под-робной зарисовкой, которая напомнила мне какой-нибудь, любой, роман Улицкой, только адекватного объема, то есть неболь-шой текст;

Дмитрий Богославский, пьеса «Руки» — мрачная история, монолог чело-века, убившего из ревности свою жену и ее любовника; Дмитрий — белорусский ак-тер и драматург, его пьеса «Любовь людей» получила на последней «Золотой маске» приз зрительских симпатий — почетно иметь такого номинанта;

Алексей Козлачков, повесть «Моя любовь досексуального периода», которая опубликована была в «Знамени» (откуда и рекомендации), но Алексей, с которым мы зафрендились в Фейсбуке, обещал спе-циальный рассказ написать для «Пионера». А как не позариться на эксклюзив — в этом феврале Козлачков получил премию Белкина за автобиографическую повесть «Запах искусственной свежести» про аф-ганскую войну.

Когда уже список был готов, я вспомнил еще одно имя — Инна Шуль-женко. Она была знаменитостью на нашем курсе: в 1981 году в «Юности» вышла ее повесть «Уроки лета. Письма десятикласс-ницы». Формально ее рейтинг был равен рейтингу шахназаровского «Курьера» — «Юность» опубликовала его примерно в то же время. Я написал Инне письмецо — в ответ она дала мне отрывок из романа (или повести) с хорошим названием

...Наталья записалась в драматический кружок. Она теперь прима, играет все роли девушек — состав народного театра очень возрастной.— А вы давайте записывайтесь к нам — тоже роли хорошие достанутся...


«Зазрение». В отрывке — эволюция зани-мательных логических, арифметических задачек (помните, даже целые книжки с та-кими загадками были): смена стилистики формулировок, которая отражает движе-ние времени. Такая фактурная, почему-то интимная штука эти задачки. И фигура главного героя, юноши, читающего и раз-гадывающего задачки; и фигура его мамы, которая решает вместе с сыном. Хороший отрывок, радостно мне стало на душе — длинный список и круг замкнулся.

Пару дней дал себе на формирова-ние окончательного, короткого списка, который и отдам главному редактору, чтобы он уже взял ответственность. Решил сначала отсечь не рассказы. Из оставше-гося выбирал уже по собственному вкусу. И выбор мой был таков: Лукьянов, Якуши-на, Назарова. Тут надо понимать, что я от-бирал гения специфического, не вообще, а гения для «Русского пионера». Именно эта тройка и подошла. Оставалось самое главное: поговорить с моими лидерами — чтобы уж с характеристикой, с полной выкладкой, по-пионерски, по-людски.

Лукьянов. СоЛикамСк.Проще всего оказалось поговорить с Алек-сеем Лукьяновым из Соликамска. Мы наладили скайп. Скайп не показывал кар-тинку. Зато голос Алексея был бодр. Выяс-нилось, что Лукьянов сейчас без работы — он кузнец. Ковал промышленный товар — инструмент, зубила например. Кузнечное ремесло чем нравится — тут коллеги не «лажают» друг друга перед заказчиком. Умение видно сразу. И очень приятно, что польза от профессии сразу видна.

— Ну а в Москву?Алексей объяснил просто: во-

первых, в Москве все надо делать в беше-ном ритме, это не нравится. Во-вторых, ему тридцать восемь лет, если переехать в столицу, надо все сначала начинать, строить другую жизнь. В-третьих, сколько стоит в Москве квартира: у Алексея двое детей и жена. Жена тоже пишет, но вообще она дизайнер, преподает в Соликамске, и ей нравится, бросать она не собира-ется — в-четвертых. Ну и какой смысл? Сегодня можно не ходить по редакциям —

разослал текст и сиди, жди результата. Так что неактуально.

— А в Соликамске красиво?Алексей ответил с русским лукав-

ством: Соликамск городок — Москвы уго-лок. В том смысле, что город купеческий (солеваренные заводы), много зданий, которые строили как раз московские архитекторы. Мы, мол, живем на дне вы-сохшего соляного моря, поэтому спешить некуда. Тонизирует соликамцев, пожалуй, только соперничество с Березниками. На сегодня соперничество фатально проигра-но: в Березниках ходят трамваи, а в Соли-камске транспортная эволюция застопори-лась на автобусах.

— А кому вы там читаете новые тексты?

Алексей читает жене… А больше вроде и некому. Литературной жизни в Со-ликамске не наблюдается, своего театра тоже нет. С этой точки зрения застой. Но Алексей сразу предвосхитил и пресек на корню — процитировал Пушкина: я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство. Про Соли-камск вопросов я больше не задавал.

— А как замысел «Крылова» возник?Лукьянов рассказал простую исто-

рию: он ехал в соликамском автобусе. Все мужчины в автобусе сидели, все женщины с сумками, как положено, стояли. И по-думалось Алексею вдруг: как бы сделать так, чтобы у каждой был такой мужчина, какого хочется. Как обеспечить? Так воз-ник Крылов, командированный, который самопроизвольно стал делиться и во всем угождать женщинам провинциального городка. У каждой в результате стало по Крылову.

По голосу Алексей, в общем, пред-ставился мне цельной личностью, пра-вильным мужчиной. Кузнец, одно слово.

якушина. краСноармейСк.В Красноармейск меня два раза пригла-шать не надо. С ним много связано. Одна только история, когда я купил в ЦУМе телевизор «Рекорд» и на перекладных при-вез его будущей бывшей теще.

...Я задал около двадцати пяти вопросов, а выяснить удалось только, что Александра:живет в Митино, но родилась в Кузьминках;до Литинститута училась на журналистике в университете Нестеровой;не знает, почему ее выбрал Рекемчук;название «Тяжелый рок» ей не нравится своей претенциозностью, название придумал Александр Евсеевич, ему нравится; в Литинституте ей нравится...


Я поехал в Красноармейск к Ната-лье Якушиной, чтобы убедиться, что город жив.

От Натальи я узнаю очень многое: она родилась в Бресте — там лучше, чем в Красноармейске, потому что много фон-танов, а тут их нет совсем почти.

— Я не представляю свою жизнь без фонтанов.

Но все-таки, оказывается, и в Бре-сте есть недостатки — мужчины. Они требуют от женщин, чтобы те все делали по дому, были образованными и хорошо выглядели. А сами пьют и не работают. Тут мужчины другие, получше.

Мы стали гулять по городу. Вот вместо старого стадиона яма.

— Тут бы фонтан сделать, было бы замечательно!

Дошли до Дома культуры. Наталья записалась в драматический кружок. Она теперь прима, играет все роли девушек — состав народного театра очень возраст-ной.

— А вы давайте записывайтесь к нам — тоже роли хорошие достанутся. А вот это как раз местный фонтан!

Наталья показала на какую-то кучу, совсем на фонтан не похожую, а похожа куча на бруствер, за которым местные жители отстреливались от врагов из леса напротив. Беседа наша развивалась вглубь и вширь, Наталья рассказывала о своей общественной деятельности, про то, что активно борется с матерной лексикой в литературных произведени-ях. Я не удержался и сообщил, что первое матерное слово в центральной прессе без купюр получилось в моей статье в «Собе-седнике».

— На какую букву?Пришлось сознаться, что на «б». — Можно, я использую эти сведе-

ния?Я разрешил. — Я верю в привидения. В детстве

у меня было такое ясное видение: славян-ские воины в доспехах стояли в ряд прямо на кухне. На втором плане — женщины в одеждах того времени. Молча стояли, так ничего и не сказали. Потом было еще раз такое, а после прошло.

Честно сказать, я позавидовал: я всегда мечтал повстречать привидение, и на видение согласен. Но, видимо, толсто-кожесть не допускает. А Наталья тонкая душа, ей доверили.

— А Савельевна из «Огня и холода» действительно была. Хозяйка дома, кото-рый мы купили во Владимирской области. Она своего мужа действительно убила, потом поджигала всех. Вот после ее смерти дом нам достался. Хороший дом, кстати.

Покидал Красноармейск я совсем без сожаления. Как будто цикл завершил-ся — долгий, затянувшийся. Но настрое-ние хорошее. И оставалась последняя фаворитка.

назарова. моСква.Чтобы найти Александру Назарову в Москве потребовалось приложить все умения и навыки следопыта. Это при том, что Александр Рекемчук дал мне ее телефон. Только он почему-то не отвеча-ет, предупредил мэтр. И оказался прав, телефон издавал гудок, а дальше — тиши-на. В социальных сетях не было следов Александры. Шел второй день поисков. Я расширял ареал и добавлял методы. На исходе четвертых суток наткнулся в сети на рецензию новой повести Назаровой «Тяжелый рок», о которой говорил Рекем-чук: «удивительная проза». Был имейл рецензента. Я написал ей. Утром пришел ответ с драгоценным адресом автора «Лестницы». Ответила Александра через день. Встречаться отказывалась, ссылаясь на занятость и на некоммуникабельность: ей легче написать, чем говорить. Но это уже стало делом принципа, и я смог добиться получасовой аудиенции у двадцатидвух-летней писательницы. У памятника Герце-ну, во дворике Литинститута, практически между парами. Я пришел вовремя и стал ждать. Минуло пятнадцать минут, потом двадцать. Александры не было. Я вгляды-вался в лица, пытался узнать. Вот к Герцену подошла пара, он с бумажками в файле, она с сигаретой в руке — может быть, Алексан-дра опасается, взяла телохранителя? Нет, постояли, ушли куда-то вбок. Вот девушка на скамейке, пристально смотрит в мою сторону. Ну и что, что беременная, в двад-

цать два, что ли, и забеременеть нельзя? Вон Якушина рассказывала, что поставила рекорд Литинститута — родила погодков без отрыва от учебы. Говорит, до сих пор студенты просят с ней сфотографировать-ся — легенда. Нет, и эта ушла внутрь.

И тут я заметил ее. В черном плаще, с рюкзачком, по дорожке шла девушка. Она не смотрела на меня, дошла до памятника Герцену и обогнула его, пытаясь в это же время сделать телефонный звонок. Сделав круг, девушка уперлась в меня, но продол-жала молчать, опустив глаза.

— Александра?Девушка обреченно кивнула: — Вот, все перепутала. И опоздала.

И телефон ваш неправильно записала. Присели на скамеечку и завели

разговор. Ну как разговор… Я задал около двадцати пяти вопросов, а выяснить уда-лось только, что Александра:

живет в Митино, но родилась в Кузьминках;

до Литинститута училась на журна-листике в университете Нестеровой;

не знает, почему ее выбрал Рекем-чук;

название «Тяжелый рок» ей не нравится своей претенциозностью, на-звание придумал Александр Евсеевич, ему нравится;

в Литинституте ей нравится. Скажем так, плавного разговора не

получалось. С другой стороны, Саша чест-но предупредила. Говорить ей неинтерес-но, ей интересно писать. Так и порешим.

…Время немного остановилось и даже откатило назад. Поиск хороших писателей — очень полезное, здоровое за-нятие. Люди, занятые делом не только и не столько писательским. С первого же раза, с первого захода обнаружилось достаточ-ное количество гениев. С гениями ведь все просто: чтобы их отыскать, надо сделать один шаг навстречу — сами-то они уже давно в пути.

Миссия выполнена, поиск завер-шен. Кого из трех выберет «Пионер» — даже самому интересно.

P.S. Наш выбор — Алексей Лукья-нов (см. его рассказ на стр. 52). Андрей Колесников, главный редактор «РП».



текст: алексей лукьянов рисунки: олег бородин


Ранним апрельским утром на свежеумытый пер-рон дануевского вокзала ступила нога че-

ловека неординарных способностей.Звали человека Иван Андреевич Крылов, работал он в Мо-

скве одним из тысяч менеджеров в одной из бесчисленных контор. В Москве человек неординарных способностей жил, ни хрена не де-лал (то бишь работал в офисе) и изредка ходил по женщинам, ино-гда замужним, с целью всем нам хорошо известной.

Хотя мужчиной был глубоко женатым.И нельзя сказать, что Иван Андреевич сволочь последняя

или бабник. Просто любил женщин.И вот прибыл он в Дануево. Совсем ненадолго, от силы — на

одни сутки. Сошел на перрон, остановился, вдохнул прохладный предмайский воздух, и не успел до конца выдохнуть, как тут же к нему приклеилась дама приятной наружности, вышедшая из со-седнего вагона.

— Впервые в Дануево? — спросила дама, глядя в глаза Ивану Андреевичу.

Иван Андреевич честно ответил:— Вообще-то я женат.Через полчаса Иван Андреевич оказался уже в гостях у Веры

Николаевны, и время они провели с огромной взаимной приятно-стью.

Вера предложила Ивану Андреевичу не тратиться на гости-ницу, а остановиться прямо у неё — места предостаточно. Крылов легко согласился, потому что спорить с женщинами не любил, и от-правился по делам — в дануевский филиал своей конторы.

И охренел от того количества женщин, которые к девяти утра уже заполнили собой все улицы и учреждения Дануево. Он провожал влюбленным взглядом всех встречавшихся ему женщин и чувствовал себя нужным каждой из них, и желал подарить каж-дой хотя бы маленький кусочек себя.

Самый ценный.В хорошем смысле слова.Закружилась голова, защемило сердце, присел Иван Андрее-

вич на скамейку, и рядом тут же присела хорошенькая молодая де-вушка лет этак двадцати, маленькая, но безумно сексапильная.

— Вам плохо? — девушка подсела вплотную, отчего пульс Ивана Андреевича участился десятикратно. В больших карих гла-зах незнакомки читались сочувствие и желание помочь.

И в это же время мимо скамейки прошла дородная матрона совершенно экстравагантного вида и неопределенного возраста. Иван Андреевич застонал, он чувствовал, что разрывается между большой женщиной и миниатюрной девушкой.

И он выдохнул в ответ девушке:— Вы даже не представляете, насколько мне плохо.

Я вас лю…Как произошла следующая сцена, объяснять даже не бе-

ремся. Иван Андреевич разорвался надвое.


Альбина (а именно так зовут прекрасную девушку) говорит:

— Может, вам валокординчику дать? У меня есть. Я тут близко живу,

пойдемте… — и влечет за собой Ивана Андреевича.

— Да, пожалуйста… — Иван Андреевич, провожая взглядом себя же

самого, да еще и обнимающего за талию прошедшую мимо экстрава-

гантную женщину.

На лбу Ивана Андреевича выступила испарина. Но дальше было хлеще.

Вместе с Альбиной он проходит арку огромного сталинского дома,

который действительно находится неподалеку от скамейки, где он только

что раздвоился. И, выйдя из подворотни уже под руку с Альбиной, он

замечает Киру, женщину пятидесяти лет, что тащит тяжеленные сумки

домой, где ее ждут пьяный муж и десятилетняя двоечница дочь Алка

и шестнадцатилетняя обалдуйка дочь Верка, которая сейчас «немножко

беременная», и не полюбить Киру всем сердцем просто невозможно.

Иван Андреевич вновь раздвоился.

— Неужели? — с иронией отвечает на его жалобу Анечка (таково было

имя пышнотелой красавицы).

— Теперь, когда я иду с вами рядом, мне стало значительно легче, —

галантно кланяется наш кавалер и мягко и ненавязчиво возлагает

свою сильную руку на мягкую талию своей внезапной очаровательной

спутницы, краем глаза замечая, что на скамейке с девушкой продолжает

сидеть он сам.

На лбу Ивана Андреевича выступила испарина. Но дальше было хлеще.

Осыпая свою спутницу вычурными комплиментами, Иван Андреевич сле-

дует с ней по широкому тротуару по главной улице Дануево. Поют птички,

пьяно пахнет тополиными почками, и Анечка весьма заразительно смеет-

ся, и просто ужас как хочется узнать ее поближе. На перекрестке, перед

красным сигналом светофора, стоит красный «форд», в котором сидит

Татьяна Вячеславовна Дымская, не полюбить которую пылко и нежно

просто невозможно.

Иван Андреевич вновь раздвоился.

Альбина настойчиво влечет

Ивана Андреевича вправо,

к своему подъезду, и наш

герой-любовник, опомнившийся

уже от странного наваждения,

довольно бойко ей подчиняется,

при этом не перехватывая ини-

циативы у юной девы, а даже

наоборот, доверив ей контроли-

ровать ситуацию на свой страх

и риск. Он провожает взглядом

свой согбенный под тяжестью

сумок силуэт — и ныряет за

Альбиной в ее подъезд, где

сталкивается с Галочкой Шеври-

куко, веселой вдовой, соседкой

Альбины. Это высоченная,

прямо-таки гренадерского роста

и тела дылда. Она весело и зло

ржёт над неловкостью низкорос-

лого, однако еще крепенького

москвича, и Иван Андреевич по-

нимает — ни дня он без Галочки

не протянет.

И вновь разорвался…

— Сударыня, вам не очень тяже-

ло? Разрешите? — Иван Андрее-

вич изумляет очередную пассию

галантностью манер и светскостью

обхождения, после чего выхваты-

вает из рук Киры баулы и уверенно

направился вправо, к темному

зеву парадного. При этом краем

глаза Крылов замечает, как он же

исчезает с симпатичной маленькой

шатенкой в соседнем подъезде.

В дребезжащем лифте они

с Кирой жарко целуются вплоть до

последнего этажа, где им при-

ходится выйти и спуститься на

этаж ниже, и в коридоре Кириной

квартиры Иван Андреевич встреча-

ет немного беременную Верку —

и надо же, снова влюбляется в нее

без памяти.

И вновь разорвался.

Провожая взглядом «форд»», уно-

сящий с собой еще одного Ивана

Андреевича, сам Иван Андреевич

ни на минуту не замолкал, он даже

вспомнил почти забытый фран-

цузский и наизусть читал Анечке

Вийона и Бодлера.

Анечка сама неплохо знала фран-

цузский язык и именно поэтому

не пыталась скрывать своего вос-

хищения Иваном, как она его уже

называла…

Они проследовали до пункта услуг

электросвязи и вошли через слу-

жебный вход, ибо Анечка работала

именно в этой конторе.

Анечка отпросилась с работы:

все-таки мужчина мечты не каж-

дый день встречается… а Иван

Андреевич тем временем пожирал

глазами особу, о которой мечтал

всю жизнь.


Едва успев заскочить в салон

иномарки и весело подмигнув

самому себе, оставшемуся там,

за спиной, на перекрестке, Иван

Андреевич перешел с места

в карьер.

— Меня зовут Иван Андреевич

Крылов, я из НИИХРЕНАНЕДЕ-

ЛАНИЯ. В настоящий момент

направляюсь в его местный

филиал. Нам не по пути?

И вот ведь везуха. Оказа-

лось, им по пути, и даже

более — им в одну лаборато-

рию, и даже лучше — Ивану

Андреевичу именно к Танечке

(«вы ведь разрешите мне так

вас называть»).

Они так и не прибыли на работу.

В придорожном кафе Татьяна

Вячеславовна с Иваном Андрее-

вичем трепались ни о чем за

чашкой кофе. Вдруг наш герой

узрел за соседним столом свою

любовь.


К концу дня

Иван Андреевич

дышал в унисон

почти с каждой

взрослой житель-

ницей Дануево.
















почти с каж-

дой взрослой

жительницей

Дануево.







Дануево.


Иван Андрее-

вич дышал

в унисон




Дануево.














2.Вследствие острого мужского дефицита в Дануево, женщи-

ны носили мужиков чуть ли не на руках, а те разленились и обна-глели. Процветали пьянство и разврат, отчего и без того короткая мужская жизнь обрывалась еще скоропостижнее.

Ввели даже порядок престолонаследия: если у начальника рождался сын, место папаши было ему гарантировано. Считалось, что руководить могут только мужики. Были они жуткими бюрокра-тами и лихими мздоимцами, и житья от них никакого не было, но и избавиться тоже никакой возможности, потому как каждый му-жик обслуживал в Дануево не менее пяти женщин, включая жену.

Регистрация брака стала настолько редким явлением, что каждая свадьба становилась общегородским праздником, и все, от мала до велика, упивались в дым. Наутро, маясь от похмелья, жен-щины тоскливо смотрели в мутное завтра.

Словом, верхи не могли, а низы не хотели жить по-старому. Но парадокс был в том, что альтернативы существующему образу жизни не существовало. Не было, и все тут. Ради кого бросать мужа, отпетого кобеля и циника? К кому уйти, если никто тебя не хочет не только в интимном, но и во всех остальных смыслах? Ни одна женщина не могла отказаться от закабаляющих, но таких есте-ственных отношений. Едва в жизни одинокой женщины появлялся завалящий мужичонка, та бросалась на работу и просила хотя бы пару дней отпуска за свой счет, чтобы успеть присушить, пригреть мужчину, чтоб тот хоть раз в неделю заглядывал к ней.

Нормальных мужиков осталось всего ничего, человек пять, да и те таились по углам. Их вылавливали мужики поплоше и де-лали внушение с переломом конечностей и отбиванием жизненно важных органов. Никому не хочется быть искалеченным по той причине, что ты не мордуешь жену, не совращаешь дочь и не пропи-ваешь последние деньги. Вот и ушли путевые мужики в подполье.

Масса женского терпения уже в сто тысяч раз превысила критическую, а ничего не происходило…

Но неминуемо должно было произойти…

3.Начальник Дануевского УВД Урушадзе Себастьян Артурович

пришел на работу не в духе. Он подозревал, что его жена ему из-меняет.

Сам Руша, как звала его жена, обладал прекрасным трениро-ванным телом и основательно занимался любовью, помимо жены, еще с семью цыпочками: с секретаршей Лизой, с Ниной Валерьев-ной из главка, с Лилей Кацман из лаборатории, и Натусей, Олей, Светой и Томочкой «не из ведомства». Но жена!

Где она вообще раскопала мужика в этом клоповнике?…Ночью, часа в два, Руша вернулся «с совещания» и еще

с улицы заметил, что в спальне горит свет. «Ждет, что ли?» — не по-нял Руша ночного бдения супруги.

Пока дошел до подъезда, пока набрал в темноте код замка, пока ждал лифт, пока провожал взглядом тучного, слегка седого че-

ловека с всклокоченной шевелюрой, вывалившегося из лифта, пока поднялся наверх…

На звонок жена открыла сразу, и Руша заметил, что вид у нее счастливый и весьма потраханный.

— Фаллоимитатор купила, что ли? — спросил безо всякой задней мысли Руша.

И получил увесистую оплеуху.— Ты чё? — озадаченно потер Руша ушибленную щеку.— Не «чё», а «кто». Я Даша. А ты кто?Руша задумался. С женой было явно что-то не в порядке, но

что именно?— Я твой муж, — он с трудом протиснулся мимо хрупкой

Даши. «Обалдеть, ее, оказывается, Дашей зовут. Красивое имя», — подумал Руша, разуваясь. И тут он увидел чужую обувь. И чужой плащ. И чужого мужчину, что возлежал на супружеском ложе Уру-шадзе.

— Кто это? — удивился Руша.— Ваня, — сказала жена и ушла в ванную комнату, где тут же

зашумела вода.— Иван Андреевич, — скромно поправил мужчина, совер-

шенно спокойно возлежа на кровати, и Себастьян вспомнил, что именно этот мужчина стремительно вылетел из лифта.

«Двойняшки, что ли?» — безмятежно подумал Руша, а вслух спросил:

— Тургенев, что ли?— Крылов.Руша хмыкнул и ушел на кухню, чего-нибудь поесть.Он очень долго и скрупулезно изучал местность, но ничего

понять не мог.Есть было нечего.— А где пожрать?— Что? — жена вышла из ванной.— Жрать…— Не сготовила, — развела она руками. — Некогда. Сам что-

нибудь придумай.И упорхнула в спальню.Совершенно ошарашенный Себастьян с грехом пополам

приготовил себе яичницу без масла и соли, поел без аппетита и по-шел в спальню.

И вот тут он догадался, что жена ему изменяет. Потому что она занималась любовью с этим самым мужиком, который то ли Лермонтов, то ли Пушкин…

— Это… — попытался прервать жену Руша, но смутился и ушел спать в гостиную, на диван.

Без чистого белья, в одежде и без одеяла и без сна провел он первую в своей жизни одинокую ночь. Лишь под утро он выклю-чился ненадолго, но проспал не больше получаса. Разбудил дур-манящий запах еды: жена жарила картошку. Себастьян вскочил с дивана и припустил было на кухню, но в коридоре столкнулся с этим… Глинкой, что ли? И понуро поплелся обратно на диван. В душе он, конечно, кипел, но странное поведение жены озадачива-ло, и Руша решил не делать резких движений. Дождался, пока жена


...???...

с незнакомцем позавтракают и уйдут из квартиры, и тогда уже рва-нул на кухню.

Сковородка пуста, тарелки чисто вымыты, и только в возду-хе издевательски пахло жареной картошкой…

…Из грустных размышлений о семейном катаклизме Себа-стьяна вывела секретарша Лиза.

— Вам чаю или кофе, Себастьян Артурович? — спросила она.Урушадзе окинул ее взглядом.— Подойди, что ли, — велел он секретарше, выдергивая те-

лефон из розетки.Лиза заперла дверь, безропотно подошла к огромному дива-

ну, стоявшему в кабинете начальника, разделась и легла.— Янчик, — попросила она, — только давай побыстрее,

у меня работы много.Янчик побыстрее не смог. В этот день он вообще никак не

смог.

Вован Романыч проснулся утром и ожуел. Лежит он у вход-ной двери и вещички его, все, что нажиты непосильным трудом, лежат рядом, упакованные в школьный ранец.

— Кирка, чё за херня? — возмутился Вован, с трудом под-нимаясь сначала на корточки, а затем, опираясь о косяк, и на ноги.

Вместо Кирки в коридор вышел мужик. Не шибко здоровый, с брюшком, седина пробивается, лицо полное, с бакенбардами.

— Что тебе, любезный?— А ты кто такой? — вновь возмутился Вован, но уже как-то

не очень уверенно.

— Иван Андреевич. Новый муж Киры.У Вована отвисла челюсть.— Как это… А я?— А ты — счастливого пути, — мужик развернулся и пошел

на кухню.— Э, — Вован пришел в себя и направился следом. — Да по-

шел ты, пидор гнойный. Да я щас…В туалете послышался звук спускаемой воды, открылась

дверь, и на плечо Вована опустилась тяжелая рука.— Ты чего орешь, Вера спит.Вован оглянулся — и присел.Над ним стоял тот же самый Иван Андреевич, который толь-

ко что прошел на кухню.— Вы чё, близнецы, что ли?— С кем? — не понял Иван Андреевич-второй.Вован ткнул пальцем в сторону кухни.— Даже не братья, — ответил Иван Андреевич-первый, вы-

глянув из кухни. — Вань, помоги гражданину выйти.Помочь Вовану не пришлось. Он упал, юркой змейкой про-

скользнул под ногами Ивана Андреевича-второго и пулей вылетел из квартиры.

Из большой комнаты вышла Кира, счастливая и помолодев-шая.

В кабинете мэра шел серьезный разговор.— Просыпаюсь утром, смотрю — жены рядом нет, — сказал

мэр.— Да ну? — меланхолично посочувствовал заместитель.— Вот тебе и «да ну». На кухне, думаю. Встал, халат накинул,

выхожу на кухню. И что ты думаешь?— Неужели?..— Точно. Сидит вся как бы при параде, даже волосы зави-

ты… вроде бы… чаи гоняет. А напротив мужик сидит, на классика какого-то походит.

— То есть как это — мужик? — не въехал заместитель. — И у тебя тоже, что ли, мужик?

— Не у меня, а у нее, — обиделся мэр.— Так ведь…— Подожди, Гаврила Василич, ты дальше слушай. Я, есте-

ственно, вопрошаю: Генриетта, кто это? А она знаешь что сделала?— Отвернулась… — пробормотал заместитель, думая о чем-

то своем.— Точно. А этот тип мне говорит: меня, мол, зовут Иван Ан-

дреевич…—…Крылов, — закончил заместитель. — Этот козел старый

и у меня нынче гостил.— Ах ты… — не на шутку взволновался глава города. — Так

он, значит…С полминуты он нервно щелкал зажигалкой, прикуривая

карандаш.— Вот что я тебе скажу, Василич, — зашептал вдруг Разумов-

ский. — Копают под нас. Из области копают, зарыть хотят.

...Вован Романыч проснулся утром и ожуел. Лежит он у входной двери и вещички его, все, что нажиты непо-сильным трудом, лежат рядом, упа-кованные в школьный ранец...


— Ага, как же. И жену мою из области трахать послали хмы-ря этого.

— Как это? У них что, до постели дошло?— Если бы……Застал Василич жену с любовником в месте, явно не под-

ходящем для измены. Он застукал их сегодня утром в собственном кабинете…

— Только что ушли, перед тем, как ты меня вызвал. Зашел я в кабинет: а они там, на столе… сказать стыдно. Я говорю: Ирка, ты же у матери со вчерашнего дня. А это кто, спрашиваю. А она от-вернулась, лифчик надевает, разговаривать не хочет. Этот и пред-ставился…

— Так это что получается… — мэр ослабил узел на галсту-ке. — Я сейчас здесь, а Генка моя там, с Крыловым…

—…трахается, Семеныч, трахается. И всю ночь, поди ж ты, трахалась, — по-мужски прямо сказал заместитель. — Весь пол в презервативах.

Мэр задумался.— А ты знаешь, Гаврила, что она мне сказала, когда я возму-

тился на этого Ивана Андреевича?..— Моя ничего не сказала…— А моя вот сказала…Речь у Генриетты была, что и говорить, патетическая. Декла-

рация женских прав, не меньше. Но Виктор Семенович пропустил ее мимо ушей.

Впрочем, как и всегда.…Мэр, повинуясь внезапному порыву, встал из-за стола и по-

дошел к окну.— Надо что-то делать, — сказал он после долгого созерцания

площади, лежащей перед фасадом городской администрации.— Надо… — подал голос зам.— А то твоя секретарша куда-то пошла с нашим общим зна-

комым.— Где?Зам выглянул в окно и увидел, как Оля идет под руку с Кры-

ловым и о чем-то радостно щебечет, как…— Курица мокрая, — зло процедил зам. — Ничего, посмо-

трим, как ты завтра почирикаешь. Ой…Он показал пальцем куда-то вниз — и рухнул в обморок.Мэр заметался. Он бросался то на помощь коллеге, то

к окну — посмотреть, что так напугало зама, затем плюнул на при-личия и встал у окна.

Зрелище было не для слабонервных.Бригада рабочих заканчивала мостить маленький пятачок

земли перед администрацией. Бригада состояла из шести человек рабочих и бригадира с сотовым телефоном. Он что-то горячо дока-зывал своему оппоненту, тряс мобильник и поминутно сплевывал. Все это время мэр наблюдал его со спины, но вот бригадир повер-нулся лицом к мэрии… Это был Крылов.

Но не это напугало зама.Дело в том, что вся бригада рабочих состояла из точно таких

же, как и бригадир, Иванов Андреевичей.

4.Едва осрамившийся подполковник Урушадзе понял, что ни-

как, в дверь постучали.— Я занят, — севшим голосом кукарекнул Себастьян и начал

натягивать брюки.Дверь с грохотом вылетела из проема. На пороге стояли мэр

с замом.— Кобель, — заорал мэр. — Целый час тебе звоню, а он тут

сексодром устроил. Ты хоть в курсе, что у тебя в городе творится?Оказалось, что на улицах полным-полно мужиков. Мужики

занимались бабской работой: водили транспорт и укладывали ас-фальт, строили дома и ремонтировали электропроводку, чинили канализацию и поддерживали общественный порядок. Заму пока-залось, что он видел даже военного.

— Откуда у нас военные? — удивился Руша.Вопрос остался риторическим. Мужиков было очень много,

женщины, наоборот, куда-то исчезли.— А на заводах? — вдруг хватился мэр. — Василич, ноги

в руки — и на Химмаш, быстро…— Диверсия, что ли? — промолвил он, когда Кузьмич уда-

лился.Ворвался начальник ФСБ майор Нечитайло, весь бледный.— Это инопланетяне, — выпалил он с ходу. — Тысячи мужи-

ков, и все на одно лицо. Зелененькие агрессию начали.Его пухлые губы, по форме напоминавшие лук Амура, дро-

жали, на глаза навернулись слезы:— У нас же с ними пакт был, о ненападении.

...Мужики занимались бабской рабо-той: водили транспорт и укладывали асфальт, строили дома и ремонтиро-вали электропроводку, чинили кана-лизацию и поддерживали обществен-ный порядок...



— Лиза, позови Романюка, пусть он со своими молодцами уведет этого… — Урушадзе брезгливо окинул взором сдвинувшего-ся по фазе Нечитайло, — …этого Михаила Валерьевича.

Тут вбежал зам. Лица на нем не было.— Ты что, уже обернулся? — удивился мэр.— Все, Семеныч, обложили нас, — пролепетал зам. — Вместо

Симочки за рулем этот козел сидит, Крылов. А здесь…Зам не закончил, в кабинет Урушадзе вошли сразу три Ивана

Андреевича в форме милиции, только один — капитан, а двое дру-гих — с лейтенантскими звездочками. Все трое отдали честь.

— Вызывали, товарищ подполковник?С трудом подавив в себе истерический крик, Урушадзе с дро-

жью в голосе спросил:— Ты… кто такой?— Капитан Крылов, старший оперуполномоченный.— А… а как же Романюк?Иваны Андреевичи переглянулись:— Какой еще Романюк?Повисла гробовая тишина, которую спустя несколько се-

кунд нарушил Нечитайло:— Так, спокойно, без паники. Вы с какой планеты?Оперуполномоченные растерялись.— Виноват: в каком смысле? — отважился спросить капитан

Крылов.— Стойте, — заорал Урушадзе. — Подождите. Дайте поду-

мать.После секундного размышления он крикнул:— Лиза, зайди.Лиза зашла.— Лиза, осмотри, пожалуйста, всех присутствующих здесь

мужчин и скажи нам, нет ли среди них знакомых тебе.— Можно отвечать? — спросила Лиза. — Я знаю вас, знаю

товарища Разумовского, еще его заместителя, и майора Нечитайло знаю…

— А эти трое тебе никого не напоминают?Лиза пригляделась к Крыловым и отрицательно покачала

головой.— А с кем ты, блядь, ночью спала? — в лоб спросил Урушад-

зе. — Не с ними?Лиза подошла к Урушадзе и влепила такую пощечину, что

даже у Разумовского щека загорелась.— Считайте это заявлением об уходе, — бросила она, уходя

на тонких своих газельих ножках.— Бред какой-то, — пробормотал один из лейтенантов.Нахрапом у Руши ничего не получилось, но он не сдавался.— Вы хоть отдаете себе отчет в том, — громогласно обратил-

ся он к операм, — что похожи друг на друга как две капли воды?— По составу, что ли? — уточнил второй лейтенант Крылов.

Видимо, он не понимал, в чем дело.— Да в зеркало-то посмотрите, — заорал Нечитайло. — Вы же

все на одно лицо. Куда дели всех мужиков?— Вы меня, товарищ подполковник, извините, но у вас тут

дурдом какой-то, — вспылил капитан. — У нас дел невпроворот, а у вас тут кто-то с кем-то спит, мужики куда-то делись, мы еще на одно лицо. Вы определяйтесь, а потом и меня вызывайте. Пошли, ребята.

И они удалились.— Да, блин, попали, — озадаченно хмыкнул Разумовский.— Где же все мужики? — затравленно бубнил под нос Нечи-

тайло.

5.Все мужики, общим числом двадцать тысяч, ждали за горо-

дом, в чистом поле, великого молотилова за добро.Этой ночью то тут, то там из домов вылетали с криками и ма-

том удивленные, да что там удивленные — охеревшие насмерть мужчинки. Сначала они собирались во дворах и орали каждый в свое окно, что «щас надерут задницу этому…», имея в виду того му-дака, что сгонял их с насиженных мест. Мудак выходил навстречу желающим взять реванш, но вдруг оказалось, что его очень много. То есть мужики жили далеко не в каждой квартире, а этот тип вы-ходил из каждой, и оказывалось его раз в пять больше.

— Вы завтра днем, часам к двум, на Эгегейское поле выходи-те, там поговорим, — бросал он напоследок, и мужики оставались во дворе одни.

Видимо, не все мужицкое в мужиках изжилось. Хотелось им битвы за мужское дело, хотелось оторвать женилку этому «Казлано-ве», как назвал узурпатора неизвестный остряк.

Между тем город до отказа наполнился Иваном Андрееви-чем, и утром наш герой направился на работу, заменяя своих новых жен и девушек, чтобы содержать своих детей, жен и матерей с ба-бушками, и работа кипела в его руках. Стоял у станков на заводах, крутил баранку, выпекал хлеб, наводил чистоту в городе, и в хими-ческих лабораториях мешал реактивы Крылов же, и жуликов ловил он же самый.

Женщины не верили своему счастью. Даже вдовым и одино-ким старухам досталось по своему мужику в виде зятя, сына или даже внука.

А мужчины ждали. Кто-то в спешном порядке чистил охот-ничье ржавое ружье, найденное в сарае ночью, кто-то тащил из леса батоги поухватистее, кто-то просто напивался. Каждый готовился к серьезному разговору.

Часовой, выставленный на всякий случай, громко заорал, что по направлению к мужикам обнаружено движение легкового транспорта типа «ниссан». Мужики все как один обратили взоры на дорогу.

Действительно, мчался автомобиль, причем на максималь-ной скорости, рискуя въехать в дорожный знак или в кювет; однако судьба благоволила придурку.

Придурком оказался, как ни странно, Гавриил Васильевич Кузьмич, зам главы города. Рядом с ним в машине сидел глава, а на-чальник УВД с автоматом Калашникова и вдрызг пьяный Нечитай-ло разместились сзади.


— Братки, — Кузьмич со слезами на глазах кинулся к му-жикам. — Слава богу, нашлись. Мы уж думали, что совсем про-пали. Обложили со всех сторон.

Он лез целоваться, обслюнявил несколько человек, после чего горько заплакал и скрылся в кабине «ниссана». Мэр поки-нул машину, Урушадзе терзал автомат, с подозрением осматри-вая окрестности на предмет затаившихся в кустах диверсантов.

Начался стихийный митинг. Всклокоченный и взволно-ванный мэр влез на джип и начал вещать:

— Земляки. Мужчины. Настала пора решительных дей-ствий. Пора, понимаешь, остановить эту… как ее… безобразие. Мы здесь, а они — там, — и сорвавшийся на слезы мэр обличи-тельно ткнул пальцем в сторону родного города. — Спят, пони-маешь, с нашими женами, любят наших детей, помогают на-шим матерям…

— Дай мне, что ли… — попросил мегафон Урушадзе, но в это время из толпы послышался голос:

— Чё делать-то? Делать-то чё?— Это, товарищ Герцен… — пробасил Себастьян.— Чернышевский, — прошипел мэр, и Урушадзе испра-

вился.— Это, — сказал он, — архиправильный вопрос, товарищ

Чернышевский. Не в глаз, а в бровь, как говорится. Я и сам над этим давно думаю. Ну, мы ведь мужики, что ли?

По всему полю прокатился возглас одобрения и согласия.— У меня все, — смутился Урушадзе и уступил место

мэру.Раздались чахлые аплодисменты.— Как совершенно заметил товарищ Чернышевский, —

прокашлявшись, продолжил мэр, — нам надо что-то делать…

Разумовский еще полчаса голосил на все поле, изредка его прерывал Урушадзе, Кузьмич притаился в машине и о чем-то бормотал под нос. На поставленный ребром вопрос: «Что де-лать?» — ответа не дал никто. А до двух часов оставалось меньше десяти минут.

Вдруг в городе что-то взревело. Мужики вздрогнули и по-смотрели на дорогу.

Огромная автоколонна, состоящая из общественного, грузового, легкового и даже гужевого транспорта, устремилась к Эгегейскому полю. Мужики насторожились.

Первый транспорт уже остановился, и из него вышли штук пять Иванов Андреевичей, а из города все тянулась и тя-нулась колонна автомобилей. Вскоре все поле было окружено автобусами, мотоциклами, легковушками и прочей двигаю-щейся техникой. И оттуда появились сто тысяч человек других Крыловых.

— Ну чё, мужики, говорить будем? — спросили они хо-ром.

Подул прохладный ветерок.— Тут нам и опаньки пришли, — сказал неизвестный

остряк.Стоящий на «ниссане», как Ленин на броневике, мэр вы-

крикнул:— А по какому это такому полному праву… — и вопль его

потонул в шорохе закатываемых стотысячной армией рукавов. От толпы вновь прибывших отделился мужчина в костюме-тройке.

— Дайте-ка мне, — попросил он слова. Отказать мэр не решился.

— Значит, так, граждане… — обратился Крылов к мужи-кам.

…Куда после этого девались дануевские мужики, исто-рия умалчивает, но с Эгегейского поля они ушли строем и отдав честь.

6.Вечером Иван Андреевич уезжал в Москву.С тяжелым сердцем садился он в поезд — работу не сде-

лал, бумаги и командировочное удостоверение потерял, деньги промотал. Возвращаться не хотелось.

Но все же налаженная раз и навсегда московская жизнь тянула обратно. Иван Андреевич показал билеты проводнику и вошел в вагон. До отправки оставалось пять минут.

В купе заняты были все места, кроме верхней полки. По-путчики ехали в Москву, видимо, развеяться, и, видимо, изда-лека.

— Оба-на, — воскликнул дюжий молодец лет тридцати, слегка небритый и уже достаточно пьяный, — милости просим. Присаживайся, мужик, будем знакомы. Я — Славик, эти вот, — и он кивнул на своих товарищей, — друганы мои: Петруха и Да-нил Саныч.

...Это, — сказал он, — архипра-вильный вопрос, товарищ Черны-шевский. Не в глаз, а в бровь, как го-ворится. Я и сам над этим дав-но думаю. Ну, мы ведь мужики, что ли?...


— Очень приятно, — рассеянно пожал мозолистые длани по-тенциальных собутыльников Иван Андреевич. — Иван.

— Давай, Иван, за встречу, — предложил Данил Саныч.Взяв в руки стакан, Крылов посмотрел в окно. На перроне

стояла и плакала Вера. Просто Вера, Ивану уже не хотелось звать ее по отчеству.

Вагон дернулся, поезд начал постепенно набирать ход. Вера пошла следом.

— Баба твоя? — с пониманием спросил Данил Саныч.И тут Ивана Андреевича разорвало в последний раз, на гла-

зах изумленной публики.— Мужики, я… эх… — Иван Андреевич-второй забрал водку

у первого, выпил и пожал Данилу Санычу руку с татуировкой. — Спасибо. Пока, Крылов, не поминай лихом, — сказал он самому себе и вышел из купе.

Поезд уже разогнался, когда Иван открыл дверь и выпрыг-нул из вагона. Чудом не попал под колеса, брюки порвались, кожа на ладонях и коленках лопнула, в груди что-то ёкнуло. Видимо, всё встало на свои места.

Иван Андреевич благополучно вернулся домой, благопо-лучно прожил со своей женой до старости, благополучно вышел на пенсию, благополучно ходил по женщинам до самой смерти, но уже не раздваивался.

Дануевские мужики так и не объявились.Через восемнадцать лет в Дануево впервые за тридцать четы-

ре года произвели воинский призыв. Все ребята служили в родном городе, и их часть была признана лучшей в России.

Диктант. Последний ва-банк наступает. В тему номера. Дневник наблюдений. Чем-то похож. Господин Девендра Субасингхе из райцентра

Пачелма Пензенской области. Урок поэзии. Поэт Орлов по трезвой, не по пьянке подумал о России и ва-банке. Стихи.

Рассказ продолжается. Сиг. Алексей Варламов.


В своем предисловии к главной теме номера — ва-банк — Игорь Мартынов разбирается, откуда у некоторых соотечественников

взялась столь неуемная тяга играть с огнем, переть на рожон

и ходить по лезвию ножа. И чем это лечится.

текст: игорь мартынов

нина

сви

ридо

ва, д

мит

рий

возд

виж

енск

ий/ф

отос

оюз


Ва-банк — дело импульсивное,

спонтанное, наивное по-детски — потому-то и принято в наших краях, ибо где еще так культивируют детство. Приговор прост и обжалованию не подлежит: «Все мы родом из детства», «Детство живет в человеке до седых волос», «Все лучшее — детям»! Детство для нас — это, конечно, не дети как таковые. Это символ вечной недоразвитости, неразумности, непредсказуемости; эквивалент «умом Россию не понять», синоним апокалиптической игривости. Тщетны потуги дойти до смысла рассейских карамболей, смешны прогнозы аналитиков. А ведь еще у Корнея Ивановича все сказано про детерминизм шалунов от двух до пяти: «Ах, мамочка, что мне делать, если драка так и лезет из меня!» Какие могут быть расчеты и сомнения, когда драка лезет, когда душа рвется в бой, поставить все на кон, порвать тельняшку, сжечь мосты, пан или пропал! Можно целой отраслью рискнуть, а то и всей популяцией верноподданных!

Вот только нет достойных оппо-нентов — одни, как те же сарацины, еще слабоваты, без бомбочки. Другие же сошли с дистанции — наши земляки, тоже родом из детства. Духовный наставник Адольфа Алоизовича, свирепый Ганс Горбигер с окладистой толстовской бородой, созда-тель доктрины вечного льда «Вель», гнобил фюрера как сопливого школяра: «Заткнись! Мауль цу!» И Адольф затыкался, впиты-вал: дети больше доверяют сказкам, чем наукам. «Смотри, мальчик, в пространстве идет вечная борьба льда и огня. Мировой лед — это стихия нордического человека, великана и господина, огонь — стихия слабых, второсортных. Когда Луна упадет на Землю, выживут только сверхчеловеки, появится новая раса. С помощью чаши Грааля и тибетских экстрасенсов». На док-трину вечного льда Третий рейх потратил больше золота, чем на все свои войны: Шамбала, тролли, снежные люди для де-тей важней всей социалки с экономикой.

В этом смысле есть и у нас непло-хие наставники, готовые вести к высшим целям и смыслам, а не к пресловутым

демценностям. Расовая теория Льва Ни-колаевича Гумилева о пассионарности, то есть о превосходстве отдельных наций над другими. Или доктрина Блаватской — еще до введения «расовой гигиены» учила Еле-на Петровна: «Человечество ясно делится на Богом вдохновленных людей и на низшие существа. Разница в умственных способностях между арийскими народа-ми и такими дикарями, как, например, островитяне Южного моря, не объяснима никакими другими причинами. Никакое количество культуры не могло бы поднять такие человеческие образцы, как бушмены и веддха с Цейлона и племена Африки, на тот умственный уровень, на котором стоят арийцы… «Священная Искра» отсутствует в них, и по счастью, — благодаря мудрому уравновесию Природы, которая постоян-но работает в этом направлении, — они быстро вымирают».

Но можно ли опрометчиво уповать на одну лишь природу и не идти к ней на помощь, не ускорять процесс зачистки? В этом направлении кое-что уже делается, правда, пока что робко, в рамках центра одной отдельно взятой столицы и всего-то на один денек, зато какие получились планы с птичьего полета! Как заиграли, выделились на фоне пустоты, в бесчело-вечности — и лимузины с трилучником, и двуколесные, клином! Тут главное — не останавливаться на достигнутом, играть так играть! Все к тому есть предпосылки: и недра в надежных руках. И на небе все схвачено, как доложил о. Чаплин, а он не Чарльз, не шутит. И чем больше в рас-поряжении лесов, полей и рек, и газов, и навозов — тем острей желание все это за-пузырить на что-нибудь эдакое, с ветерком и размахом. То ли межпланетную гонку устроить на астероидах, то ли сдвинуть на-конец земную ось, чтоб привести состоя-ние климата РФ в соответствие с новым футбольным календарем «осень-весна».

В столь игривых краях курс на дикий ва-банк неизбежен — пока есть что поставить на кон. И только полный проигрыш излечит от застарелой ребячли-вости.

А дальше будет новая, неигровая жизнь — как у взрослых людей.


Девендра Субасингхе входит в кабинет и из обыкновенного уроженца чайного острова в Индийском океане превращается во врача общей практики.


На ближайших страницах читателю при поддержке обозревателя «РП»

Александра Рохлина предстоит узнать врачебную тайну: зачем г-н Девендра

Субасингхе из рода Мудиянселаге оказался в райцентре Пачелма

Пензенской области и почему ему так доверяют россияне.

текст: александр рохлин фото: наталья львова


Маленький темно-кожий

человек стоит у окна, смотрит на пустой огород и говорит:

— Россия! Вот тебе газ, нефть и руда. А у нас чай и кокос — все национальные богатства.

В голосе его нет ни зависти, ни со-жаления.

Я сижу на единственном кресле в доме и пью заваренный хозяином чай.

— Настоящий цейлонский? — Нет, здесь такого не бывает... —

он задумывается. — Но Россия чем-то похожа на Шри-Ланку. У нас тоже много госслужащих. Государство сильно заботит-ся о них. Льгот море.

На полу стоит рисоварка.— Из дома привезли?— Китайская штуковина, — отве-

чает хозяин. — Наварю раз, мне на неделю хватает. Кстати...— он заглядывает под крышку. — Этот уже пора выбрасывать...

Он жарит сосиски и заваривает «доширак» — для меня. Себе же заливает кипятком растворимый кофе. И пьет его стоя, я ведь занял его кресло.

— Настоящий кофе не пьете?— Пью. Но так же проще.Я ловлю себя на мысли, что не за-

помню его лица.Завтрак подходит к концу. Он сма-

хивает хлебные крошки со стола и моет посуду в ванной под краном. Убавляет температуру в батареях и выходит из дома. Восемь часов утра.

Уже третий год примерно так на-чинается рабочий день гражданина Шри-Ланки, господина Девендры Субасингхе из рода Мудиянселаге. Идти ему до работы через огород — четыре минуты. В обход по улице — семь. В свое учреждение Девен-дра проникает с хоздвора — на площадке стоят лупатые «уазики»-буханки с красны-ми крестами на бортах.

Обычное утреннее оживление, хло-пает дверь, граждане райцентра Пачелма Пензенской области как пчелы наполняют улей — коридоры центральной больни-цы. Чувствуется волнение, словно перед началом киносеанса. Все раскланиваются друг с другом, чинно и основательно рас-

саживаются на банкетках, устраивают под ногами пожитки. И в какой-то момент падает занавес. То есть зажигаются блед-ные лампочки. Пачелмцы превращаются в пациентов как по волшебству. А Девен-дра Субасингхе входит в кабинет и из обыкновенного уроженца чайного острова в Индийском океане превращается во вра-ча общей практики. Так гласит табличка. В народе его зовут доктором Дэвидом...

И никакого лубка! Пачелмцы давно привыкли к об-

лику и происхождению своего нового док-тора. В обмороки не падали, лечится у «ин-дуса» не отказывались. Немощь быстро избавляет от предрассудков. А пачелмцы очень немощны. Стоит выйти в коридор в час утреннего приема, и немедленно утонешь в гуще недугов — явных и зрею-щих внутри множества ожидающих тел, рук, ног и носоглоток. Сельские поликли-ники традиционно отличаются суровой наглядностью.

Два старика, отец и сын, сидят перед доктором Дэвидом. Они похожи как близнецы, только у сына нет зубов, а отец

глух и безнадежно кашляет.— Обострение давно началось? —

спрашивает доктор.— Уже несколько дней кашляет, —

отвечает сын.— Поднимите рубашку, я послу-

шаю.Сын стягивает с себя рубашку.— Да не вас, а отца... Сын толкает папашу в спину и зна-

ками предлагает ему раздеться.Дэвид слушает. Сын сопит, трет

кулаком красные глаза и говорит:— Совсем не спит, сидит на кровати

и еле дышит.— Сколько, вы говорите, кашель

длится?Сын задумчиво чешет затылок.— Неделю, пожалуй...Дэвид углубляется в изучение кар-

диограммы.— Он никогда не болел за свою

жизнь. Вот только инфаркт случился, и все... Вы его в больничку положите?

...У американцев все очень лихо закруче-но. А у вас — просто. И жизнь казалась лег-кой. Люди, крестья-не, трактора, девушки в сарафанах, похожих на наши. Все работа-ют, песни поют, девуш-ки привозят трактори-стам еду...


В кабинет входит девушка-терапевт. Она слушает, как работают легкие старика.

— Кашель давно?— Два месяца... — выдыхает на-

конец «сынишка». — Как в феврале после инсульта привезли, так и закашлял.

— Что же не везли?— Так ведь старый уже! Пора бы уже

и покашлять. За всю жизнь не чихнул... Кто ж знал?

Все это время в противоположном углу кабинета другой старик, грязный, немытый, в шлепанцах на босу ногу, слезно уговаривал медсестру выписать фенозепам для его дочери-шизофренички, состоящей на учете в Пензе. А медсестра, в свою очередь, уговаривала его с обречен-ной нежностью:

— Вам бы, Климентьев, флюоро-грамму сделать, обследоваться... Сколько не были? А в понедельник опять сбежите...

В обед доктор Дэвид садится на свою «девятку» и едет на выезд, в Черкасо-во. Дорога пустынна и прекрасна. С правой стороны, на холме, развалины графского замка. Замок утопает в сирени, словно

в облаке. Это бывшее здание пачелмской больницы. И бывшая барская усадьба. Один шаг до забвения. История, превра-тившаяся в сиреневый дым.

— Откуда Россия-то взялась? — спрашиваю я цейлонца.

— Отец решил. А еще у нас дома была подшивка журнала «Советский Союз» в переводе на сингальский язык. Я прочел уйму сказок народов СССР.

— И что? — Были еще и американские жур-

налы. Я их тоже читал. У американцев все очень лихо закручено. А у вас — про-сто. И жизнь казалась легкой. Люди, кре-стьяне, трактора, девушки в сарафанах, похожих на наши. Все работают, песни поют, девушки привозят трактористам еду...

— Это из какой сказки?— «Вишневый сад», кажется...— «Вишневый сад»?! Мы бодро скачем по разбитому

асфальту и въезжаем в Черкасово.

— В прошлый раз — шешнадцато-го августа! А в этот — на Пасху. Напился

и упал, вот тут, возле окна... — бабка рас-сказывает историю болезни мужа.

Дед, двадцать седьмого года рожде-ния, лежит в беспамятстве за печкой, оха-ет и стонет. Третий день по малой нужде сходить не может.

— Замучил меня совсем, — вещает бабка, — спать не дает.

— Зачем вы ему в пах столько ваты наложили?

— Согреть— Что согреть?— Я думала, он писюн свой засту-

дил. — Несите тазик с водой.Девендра раздевает старика, обраба-

тывает ему пах. И готовит катетер.— Любимое занятие, — вполголоса

шутит доктор.— Больно ему будет, — говорит

медсестра.— Это хорошо, — удовлетворенно

отзывается бабка. — Может, поумнеет.Вставленный катетер облегчения

не приносит. Дед почти не чувствует новой боли. Доктор звонит в больницу и вызыва-ет машину скорой помощи.


Обед в фельдшерском пункте. Салат с крупнонарезанными вареными яйцами. Суп из минтая.

Доктор ест скромно и без особого аппетита.

— Если бы я выбирал, что кушать в России, остался бы голодным. У нас совсем другая кухня. После риса второй хлеб — Jack fruit. Такой чудо-плод на деревьях. Его и жарят, и варят, и с сахаром, и с перцем — объедение. Даже жене моей нравился...

Я жду продолжения воспоминаний о родине. Но цейлонец скуп на открове-ния. Доедает суп и не притрагивается к салату.

— Я экономно живу, — говорит он. — Раньше еще мог на себя потратить, а сейчас ничего не трачу... если только пачку сигарет, — и добавляет: — Я для семьи живу.

Жена и дочь доктора живут в Пензе. Он ездит к ним на выходные. В Пачелме для цейлонца построили дом, но при-ватизировать не дают. Боятся, что доктор продаст жилплощадь и уедет. Девендра с типично российской изворотливостью ведет войну с чиновниками. Семью не перевозит и живет в собственном доме как командированный.

На Цейлоне у него осталась мать. И кроме нее к острову его ничто не при-вязывает. Тоски по родине нет. Адапти-ровался он настолько, что с большим воодушевлением жалуется на россий-ское здравоохранение, чем вспоминает гражданскую войну с тамилами. Честит низкую зарплату, отсутствие в больнице койко-мест, нехватку транспорта и за-носы на дорогах, из-за которых зимой добираться до больных почти невозмож-но. Впрочем, возмущение не переходит дозволенных границ и гражданская позиция — в ста километрах от любых баррикад. За семнадцать лет, так или иначе связанных с Россией, ему удалось Россией не заболеть. И не дать ей глубоко себя изменить. Похоже, он не сильно ее вообще замечает. Что вызывает у меня чувство, похожее на досаду.

Мы возвращаемся в Пачелму. По дороге забираем из Шеино старушку, ко-

торая уверяет, что у нее «всю нутрь жгет». И горечь во рту, словно полынь... На что Девендра замечает:

— Это ей перед летними огородами в больничке полежать надо. Так они все делают...

И, пока бабушка собирает вещи, он возвращается к машине, не замечая сумасшедшего по красоте вида шеинских окрестностей, открывающегося с крыльца дома.

«Как же так? — думаю я. — Сель-ский врач обязан быть фигурой сакраль-ной! Он же фундамент отечественной лите-ратуры! Каждый третий великий русский писатель — бывший эскулап... А здесь что? Ни тебе высоких порывов, ни разочарова-ний, ни отчаянных схваток с морфием, ни бегства от тоски, ни лошадиных фамилий, ни крыжовника! Где все эти сокровища русской жизни?»

Единственную дочь доктора Дэвида зовут Анжелина Девендровна Лепенкина.

До вечера в больнице ничего не случается. Дежурный доктор Субасингхе занимается писаниной и подготовкой к за-втрашнему рейду в большое село Решети-но. Но за пять минут до восьми в прием-ный покой привозят бабушку в коме. Фель-дшер в машине скорой помощи уверенно говорит про отек легких. Девендра вместе с дежурным хирургом определяет инсульт. Муж старушки, дед с вытаращенными глазами, лопочет:

— Ушел мусор с огорода убирать, курам давать, а она мне говорит: «При-ходи через час, будем картошку жареную кушать». Я пришел, а она на кухне валяет-ся и тоненько так пищит, слова сказать не может.

— Чем болела? — спрашивает доктор.

— Язва она была, — сокрушенно признается дед. — Ругалась на чем свет стоит. Умрет теперь?

Требуется отнести больную в реанимацию. На четвертый этаж. Лифт не работает. Три водителя скорой помо-щи и я тащим носилки наверх, бабушку привязываем к носилкам жгутом, чтобы не выпала. В Москве мне бы никогда не до-верили тащить носилки в реанимацию.

А один из водителей по дороге смотрит на полумертвое лицо женщины и говорит:

— И моя жена так состарится...

— Я в Москве несколько раз от скинхедов бегал в метро... Спасибо шу-стрым ногам, — говорит доктор Дэвид. — С тех пор в городе себя неуютно чувствую. А здесь хорошо. Уважение есть... И мили-ция, и прокурор меня знают...

Я радуюсь за Девендру Субасинг-хе. И за то, что в Пачелме ему ничто не угрожает, кроме зависти коллег. Растущая медиапопулярность цейлонца уже стано-вится для «коренных» испытанием. Но это мелочи. Послужной список Девендры не дает права сомневаться в его прочности. Он учился в «Лумумбе», затем в Смолен-ской и Санкт-Петербургской медакаде-миях. Возвращался домой на Цейлон, проходил интернатуру, учился в Лондоне

...Я в Москве несколь-ко раз от скинхедов бе-гал в метро... Спасибо шустрым ногам, — го-ворит доктор Дэвид. — С тех пор в городе себя неуютно чувствую. А здесь хорошо. Уваже-ние есть... И милиция, и прокурор меня зна-ют...



и от английского Красного Креста ездил на стажировку в Сьерра-Леоне, охваченную гражданской войной. А потом вернулся в Россию... Вот тут самое время вставить щемящий пассаж о дремавшей и наконец вспыхнувшей любви цейлонца к север-ным просторам, вешним водам, девушкам в сарафанах и трактористам в вишневых садах. Но не выходит этот пассаж. Девен-дра не приехал бы в Пензу по своей воле. Угораздило его еще в Смоленске полюбить русскую девушку, жениться и увезти ее на чайный остров. А она не выдержала жизни посреди Индийского океана. И рванула домой, вернее к родственникам в Пензу. И верный Девендра за ней... Так Пачелма получила свою достопримечательность.

Утром в пятницу мы едем в Ре-шетино. Решетино — татарская деревня. Большая, крепкая, вся сплошь из кир-пичных домов, и оживленная, в отличие от наших. Приезд доктора — праздник. С раннего утра фельдшерский пункт бит-

ком заполняется женщинами в цветных платках, халатах и шерстяных кофтах. Все босиком. Обувь за порогом. Тридцать пар ног в теплых вязаных носках. Женщины сидят кружком, скрестив руки на животах, и ведут нескончаемые разговоры.

Раз в месяц здесь у них клуб. — Болеть в Решетино любят,— за-

мечает медсестра.— Очень дисциплиниро-ванные. На процедуры, как пионеры, чуть ли не строем заявляются.

Передо мной проходит череда бо-лящих татарских женщин. Я немедленно теряю связь с реальностью.

Кажется, что попал на кинофе-стиваль с запрещенными фильмами. И, вжавшись в стул в углу, смотрю без спроса повести про настоящие труд, любовь, боль, глупость, отчаяние, надежды, черствость, мужество, одиночество и близкую смерть.

Девяностолетняя вдова участника Великой Отечественной войны, на все во-просы отвечающая четко «нет». Таблетки? Шум в голове? Бессонница? Рентген? Все

отрицает, как на допросе. Невестки в по-чтительном молчании только вздыхают. Она до сих пор глава семьи. С ней шутки плохи. И в конце — доктору: «Лук — надо, картошку — надо, дом строить — надо! Лекарства — не надо!»

А за ней тихая пятидесятилетняя красавица с пороком сердца. Она была в Пензе, диагноз подтвержден, квота вы-делена, и что же? Женщина отказывается от операции. Почему? Она не признается. «Неужели вы не хотите нянчить внуков? И лучше лежать в подушках и задыхаться как лягушка?» Но женщина тихо плачет и кусает губы. Страх перед операцией душит ее, он страшнее, чем боли в сердце, которые еще только впереди.

А в конце, после всех, входит запу-ганная и забитая женщина. Она стесня-ется всех, и в первую очередь себя, своих черных рук, бедной одежды. В селе она в роли заблудившейся, «неприкасаемой». Мужа нет, семьи нет, ребенок неизвестно от кого. «Я и мужик и баба, доктор! — твер-


дит она, боясь поднять глаза, и ресницы у нее дрожат. — За любую работу берусь, когда дают...» Но денег у нее нет и поехать в Пачелму обследоваться ей не на что.

Мой цейлонец невозмутимо слу-шает, читает истории болезней, разбирает ЭКГ, выписывает рецепты и уговаривает особенно упорных оставить на время огород.

— С вашими татарами, как с наши-ми тамилами, — говорит Девендра.— Те тоже ни по-английски, ни по-сингальски не говорят. Только по-своему...

В какой-то момент я понимаю, что Девендра — это улитка в ракушке. Он обходителен, мягок и внимателен. Но на этом словно весь заканчивается, иссякает. Не идет в глубину, а скользит, шуршит по поверхности. И это в стране, где сознание растревожено как улей. Где всякая сирена тащит за собой на гибельную глубину и со-противление бесполезно. Где любой шаг чреват встречей с чужой душой, идущей навстречу как в последний бой. Почему он не задает вопросов? Как ему удалось не попасть в силки?

Я не могу понять. И мне становится скучно.

В два часа дня над селом раздает-ся призыв муллы на молитву. Решетино замирает. Татарские женщины готовят доктору обед — пермячи с кониной и слад-кий пирог с курагой. Девендра выходит во двор. По переулку идет пьяный мужчина. Вид у него лихорадочно возбужденный. Он смотрит на нас, и в глазах его рождается надежда.

— Пить — большой грех для тата-рина, — говорит он. — Водка от шайтана! Но двадцать рублей на опохмел — не от шайтана...

— Не дам, — говорит Девендра. — Я врач.

— Врач?! — мужчина в изумле-нии. — И, небось, мусульманин?

— Знаком с мусульманством.— Я два дня пью, а потом не пью.

Я свой организм знаю. У меня вся плеча болит. Грыжа. Посмотришь?

Он тут же стягивает с себя рубашку и демонстрирует чужеродный нарост.

— Похоже, липома, — говорит Девендра.

— Все равно не дашь?— Не дам.— А сам-то откуда будешь, из казан-

ских?— Я из Индии.— Индии?! И к нам в Решетино?Несколько мгновений мужчина

борется с охватившим его волнением. Реальность принимает фантастический оборот.

— Тогда вопрос!Девендра молчит. Мужчина щурит-

ся и, глядя на собеседника снизу вверх, произносит:

— Почему жизнь людей такая короткая?

«Вот оно! — с облегчением думаю я. — Настигло...»

— Не знаешь? — мужчина шмыгает носом. — Чтобы наша глупость не длилась вечно...

И, горделиво задрав подбородок как курсант на параде, он уходит по пере-улку, нетвердой походкой распугивая кур и кошек.

...Россия чем-то похо-жа на Шри-Ланку. У нас тоже много госслужа-щих. Государство силь-но заботится о них. Льгот море...


текст: орлуша рисунки: инга аксенова

Андрей Орлов (Орлуша) представляет поэтическое отражение главной темы номера — ва-банк. Свежий повод убедиться: подчас одна стихотворная строка

томов премногих тяжелей. та

я не

вска

я


Каждый русский по жизни немножечко панк,Он готов без сомнений и страха,

Ни гроша не имея, вдруг крикнуть: «Ва-банк!»В доказательство — рвётся рубаха.

Что такое «ва-банк» — не ответит француз,Немец репу почешет уныло,Только русский, козырный, как в прикупе туз,Прёт вперёд без прикрытия тыла.

Так крестились в Днепре, так побили татар,Так варягов призвали на царство,Так… Да что говорить, здесь что малый, что стар —Все подвержены духу гусарства.

Русским, если приспичит, ничто нипочём.Скажем, враг нападёт иностранный —Размахнётся рука, раззудится плечо —Запасайте гробы, басурманы!

Русский ставит на кон даже то, чего нет,Даже то, чего не было сроду.Мог именье отца загулявший корнетПроиграть проходимцу-уроду.

Поговорка простая — «была не была!»Россиянину с детства понятна,Пока карта идёт, не уйдём от стола,Не пойдём никогда на попятный.

Полночь близится, Германна нет, вот конфуз…Вот и Германн! Знакома программа:После тройки с семёркой приходит не туз,А пиковая страшная дама!

Я историй таких знаю, ой, до фига —Как спиной развернулась удача,Как меняют на край, где тайга и пурга,Бизнесмены рублёвские дачи.

Нет бы с девками лопать икру-фуагру,Чем мотать запредельные сроки,С шулерами садятся опять за игру:— Всё! Ва-банк! — и не в кассу уроки.

Да какие уроки! Ведь нам повезёт!Ведь везёт же кому-то на свете?И с улыбкою снова идёт мой народ,Улыбаясь, как малые дети.

Он наступит (ведь песня про счастье не врёт),День, который пока что — мечта, блин!


Он наступит! Наступит мой бедный народ,Он наступит на старые грабли!

Эти грабли в России повсюду, взгляни:В День Победы — портреты с усами,Президент — это тоже, похоже, они,Те же грабли мы выбрали сами.

Возвращается в лоб, улетев, бумеранг,Научив, к сожаленью, не очень…А чего нам терять? Значит, снова ва-банк!Ва-две тыщи четырнадцать Сочи!

Мы их там разорвём! Мы им, сука, утрём!Мы что в кёрлинг, что с шайбой отважно!Ну а то, что при этом чего-то просрём,Это, в сущности, даже не важно!

Потому что у русских — особенный ранг,Нам «по маленькой» — неинтересно!Если делаем ставку — то только ва-банк!По-геройски, без страха и честно!

Если пить — то литровую, чтобы до дна!Новый год — до Девятого мая!Широка ты, как в песне, родная страна,Я другой такой в мире не знаю.

Нам не страшен врага озверевшего танк,Ни китайский, ни даже из НАТО.Мы угробим его, сделав ставку ва-банкИз окопа последней гранатой!

Наш словесный ва-банк, ясный пень, — это мат,Подставляйте-ка, недруги, ушки!Я свидетелем был, покраснел банкомат,Услыхав пару слов от старушки…

Нам советуют люди расчётливей быть,В свете новых задач измениться,Бесшабашное слово «ва-банк» позабыть,Как Албания остепениться.

В этом логики доля, конечно же, есть,Нужно жить, как другая Европа:Перед тем, как отрезать, отмерить раз шесть,Ведь иначе же — полная жопа!

Решено! Пусть увидят и Сена и Ганг:Безрассудство в России забыто,А слова-паразиты «ура» и «ва-банк»Историческим мохом покрыты!

Хрен вам! Дружно махнув на уют и покой,Заорём всей страной со всей силы:Ва-«Сбербанк»! Ва-«Газпром»! Ва-«Сибнефть»! Ва-«Лукойл»!Ва-Чечня! Ва-ваще вся Россия!

ПРИЧИН, по которым журнал открывает на своих страницах про-

ект «Рассказ продолжается» (РП), две.

Во-первых, рассказ, пользуясь терминами физики, это квант лите-

ратуры — минимальный пакет высокоорганизованной прозы. Без

этой элементарной частицы литературная вселенная немыслима.

Однако жанр рассказа сегодня — и это во-вторых и в-главных —

продолжает подвергаться ничем не заслуженной дискриминации.

Товароведческий подход к рассказу, увы, имеет успех. Жанр изго-

няется отовсюду — начиная с экранов писательских компьютеров

и заканчивая полками книжных магазинов. Книготорговцы,

а вслед за ними и многие издатели упорно внушают — и себе,

и публике, — что рассказ «не катит», не летит, не взлетает, не

долетает до космоса читательского сознания. Явление уже приоб-

рело невероятный размах. Стало уже обычным делом, что писате-

ли (часто подстрекаемые издателями, а часто и по собственному

побуждению) воровато маскируют сборники рассказов под рома-

ны, под повести, под что угодно, лишь бы никому не попадалось

на глаза само это слово: РАССКАЗ.

Чтобы вернуть этому слову гордое звучание или хотя бы понять,

как работает и чего достигла современная отечественная проза

в жанре рассказа, «РП», начиная с этого номера, представляет

в рамках названного проекта рассказы ныне пишущих русскоя-

зычных писателей.

Герои рассказа Алексея Варламова, одного из самых последова-

тельных реалистов в современной русской словесности, обладаю-

щего пристальным взглядом на мир, поехали… В обычное путе-

шествие. За незатейливыми мужскими радостями. Лодка, водка,

рыбалка, ночевка под северным небом… Но у «крутого» реалиста

Варламова, которого несмотря ни на какой реализм — новый,

старый, вечный, а может, именно благодаря реализму всегда при-

влекала мистика смерти и рождения, всё не так просто.

Владислав Отрошенко, дежурный по рубрике



текст: алексей варламов рисунки: павел пахомов


Озеро возникло внезапно. Казалось, мы будем веч-ность плыть сквозь заросли кувшинок и ка-

мыша, пытаясь определить по движению воды и наклону колы-шущихся водорослей, куда течет извилистая, измучившая нас за два дня сплава речка. На карте ее не было, в описаниях про нее ничего не говорилось, но когда мне начинало чудиться, что мы окончательно заблудились и байдарка упрется в тупик, течение вдруг убыстрялось и за поворотом возникали перекаты. Дважды мы пропарывались, клеились, злясь друг на друга и проклиная болотистые, поросшие осиной и ольхой берега, где было невоз-можно развести костер, но водилось столько мошки, что из на-ших пупков текла кровь. Мы продирались сквозь эти заросли с уверенностью, что вот-вот за поворотом окажется устье, но по-прежнему вокруг была тяжелая, густая чаща, над которой стоя-ли тучи гнуса, и, когда утром третьего дня открылась и ударила в глаза обжигающая, взбитая ветром гладь озерной воды, я понял, что если б еще через полчаса этого не случилось, я бы лег и умер.

Было десять утра или немногим позднее, время в тех местах, где солнце летом не заходит, роли не играло, и мы давно перепу-тали день с ночью. Огромное озеро лежало перед нами и казалось миражом. Дальнего берега не было видно вообще. Дул несильный ветер, я смотрел на воду и думал о том, что большего счастья в жиз-ни нет. Не спеша разделся, сняв всю одежду, благо людей не было на много километров вокруг, и поплыл, смывая с себя грязь и пот предыдущих дней. Вода была прохладная, но разгоряченное тело этой прохладе радовалось и просило еще. Товарищ мой занимался в это время тем, что безуспешно купал в озере блесны, а третий че-ловек в нашей компании разводил костер и готовил чай.

Это распределение обязанностей произошло случайно. Обыкновенно в походе мы выполняли кухонную работу попере-менно, но тот, кого мы звали по имени-отчеству Иваном Ивано-вичем, в самом начале попросил, чтоб мы доверили дежурные обязанности ему одному. Мне стало не по себе от этой ненужной щедрости, но Павлик легко согласился, сказав, что ничего особен-но сложного или неприятного в походном быту нет, а третий у нас все равно на новенького.

Он странно появился здесь. Накануне отъезда позвонил наш приятель, который должен был идти вместе с нами, и ска-зал, что ехать не может, но попросил взять вместо него друга его друга, которого он сам никогда не видел, но друг ручается, что че-ловек надежный и очень хочет на Север. Мы взяли час на обдумы-ванье этой комбинации и согласились. Нам нужен был для ком-пании третий — во-первых, потому что было много снаряжения, а во-вторых, вдвоем мы достали бы друг друга уже через сутки, это было дело печально проверенное, однажды едва нас навсегда не рассорившее, и с тех пор мы с Павликом никогда не ходили тет-а-тет. Но когда мы увидели ночью на Ленинградском вокзале своего неизвестного спутника — толстого, нескладного, пожило-го, с сумкой вместо рюкзака и в желтых сандалиях на босу ногу, в душе оба чертыхнулись.

Ему было, наверное, лет пятьдесят с лишком — больше, чем нам, даже если наш возраст округлить и сложить. Что могло

нас связывать с этим матрасником, как поведет он себя на воде, о чем мы станем говорить у костра и как себя с ним держать? Мы почти одновременно подумали об этом и, глядя в глаза друг другу, мысленно произнесли: «Влетели!» А он уже ухватился за самый тяжелый рюкзак с байдой и, надсадно задышав, пота-щил его к вагону, но не удержался, его затолкали идущие сза-ди милосердные пассажиры, и нам ничего не оставалось, как вытащить Ивана Ивановича из толпы, поручив ему стеречь вещи, а самим в несколько ходок перенести хотули к головному вагону. Мы едва успели забросить все в тамбур, как грязный, набитый туристами дополнительный состав тронулся и мы оказались в привычном для себя измерении походной жизни, которую ждали весь долгий год. Всю следующую ночь, покуда мурманский поезд трясся на стыках Октябрьской железной до-роги, торопясь скорее свернуть на север и там уже ехать мед-леннее, останавливаясь на всех полустанках, мы от восторга души пили паленую теплую водку сначала вдвоем с Павликом, а потом с ребятами из соседнего купе, собиравшимися пройти на парусных катамаранах Сям-озеро. Иван Иванович с нами не пил, он залез на верхнюю полку, и я с опаской подумал: а вдруг свалится?

С утра за Лодейным Полем началась жара, какая бывает только на северах, в вагоне сделалось нестерпимо душно, у нас болела с вчерашнего похмелья голова, а Иван Иванович стоял у окна и жадно ловил ртом воздух — ему было еще хуже, чем нам. Мы ехали весь день и следующую ночь через Карелию с ее бесконечными лесами, озерами, ламбушками, скалами, реками и ручьями… Сходили группы, которые выбрали для сплава ме-ста поближе и с более удобной заброской, но мы стремились на север, и наша станция со смешным названием Лоухи была лишь следующим утром. К этому часу Иван Иванович с серым лицом и бескровными губами был никаким.

Он бодрился, просил не обращать на него внимания, но было видно, что он измучен донельзя.

— Сердце у меня, — сказал он и заискивающе улыбнулся.Зачем он поехал в поход? Чего хотел? Что мы станем с ним

делать, если его прихватит где-нибудь на середине пути вдали от людей и жилья?

— Может оправить его, пока не поздно, домой?


— А нас через пару дней за ним следом, — буркнул Пав-лик.

За дорогу мы выяснили, что Иван Иванович живет в Ду-шанбе и работает учителем истории, почти никуда из родного го-рода не выезжал, ни в какие походы не ходил и вообще был мало к чему приспособлен. Семьи у него не было, он жил вдвоем со ста-ренькой мамой. Экипирован он был чудовищно — ни спальника, ни штормовки, ни плаща, ни сапог, точно не в поход собрался, а в дом отдыха.

— Да я и должен был поехать по путевке в пансионат на Клязьму.

В его улыбке, во всех его жестах было что-то беспомощное, детское, одновременно раздражавшее и обезоруживавшее.

Первым же походным утром, едва мы продрали глаза и со-бирались еще поваляться, он радостно объявил:

— Мальчишки, поздравляю вас с днем взятия казарм Мон-када! — и запел бравурный кубинский гимн.

Мы переглянулись, вылезли из палатки и полдня с ним не разговаривали. Но постепенно к чудаку привыкли и даже полю-били. Он был ненавязчив, кроток и незлобив, ничему не пытался нас учить, не обижался, когда попадал под горячую руку и полу-чал от нас бестактные или оскорбительные замечания, на кото-рые был особенно тороват, как и все московские, Пашка. В пер-вые дни мы спешили, потому что хотели уйти как можно дальше от дорог, машин, моторок и туристических групп в те места, где люди редки и мы будем предоставлены сами себе. И вот наконец, пройдя непроходимую речку, оторвались от всех примет цивили-зации и могли больше никуда не нестись.

Неторопливо шли по пустынному дикому озеру с его из-резанными берегами и редкими островами, я сидел впереди, на своем привычном месте, откуда не видно перед тобой ничьей спины, а одна только туго натянутая, тяжелая, маслянистая по-верхность воды, которую с усилием разрезает нос байды, Павлик сзади на командирском месте, а Иван Иваныч с двумя веревками руля посередине. Нас немного качало, день был ясный, солнеч-ный, с теми резкими, контрастными очертаниями предметов, ка-кие бывают только в разреженном воздухе Приполярья. Мы враз-нобой взмахивали веслами, с них стекала вода, я представлял, как ярко отражается в мокрых лопастях солнце и блики его вид-ны издалека, и мне было удивительно хорошо. Ивана Ивановича мы за весла не сажали, но не потому, что берегли, а из молодого эгоизма — мы не хотели уступать ему своих мест, ибо нет ничего более тоскливого, чем сидеть в байдарке и ничего не делать.

Ветер налетел внезапно, словно из-за поворота, хотя ни-какого видимого поворота не было. Волна ударила в бок, едва не захлестнув тяжелую байду, следующая была еще круче — озеро поднялось в одно мгновение как на дрожжах и покрылось пени-стыми барашками. От ближнего берега нас отделяло метров семь-сот. Фартука на лодке не было, даже спасжилеты — и те мы с со-бой не брали, давно решив, что с нами ничего не случается и слу-читься не может. Особенно Павлик, который был уверен в своем походном бессмертии. Но теперь еще пара захлестов — и лодка

пошла бы ко дну, а добраться до берега вплавь мы, верней всего, не сумели бы. Во всяком случае, Иван Иванович точно.

— Табань! — я крикнул, не оборачиваясь, и попытался от-толкнуться от набегающей на нос воды, но Павлик несколькими гребками уже стал разворачивать байдарку, пуская ее по волне.

— …Иваныч, руль держ… — донеслось до меня.Позднее мы поняли, что это было единственное правиль-

ное решение, которое непонятно каким образом в считанные секунды пришло в Пашкин чайник. При другом раскладе нас либо залило бы, либо опрокинуло — а так был шанс. Мы шли по волне практически вровень с нею, не позволяя воде попасть внутрь. Никогда в жизни я не летел на обыкновенной трехмест-ной байдарке с такой скоростью, и было странно, как она с этой волны не сваливается и не ухает в бездну. Байда скрипела, ходи-ла ходуном, сотрясаясь на всех своих креплениях, шпангоутах, кильсонах, стрингерах, привальных брусьях и фальшбортах, и казалось, что старенький, доставшийся нам от Пашкиных ин-теллигентных родителей латаный-перелатаный «Таймень» не выдержит напора воды и разломится пополам как раз в том ме-сте, где сидел грузный Иван Иваныч и, вцепившись в веревки, удерживал лодку, не давая ей развернуться и потерять управле-ние. Наше спасение было в его руках, не дай бог, он бы запанико-вал и не удержал руль.

Ветер усиливался, громко хлопал плохо уложенный кусок полиэтилена, в ушах у меня свистело, я был мокрый от брызг с го-ловы до ног, и ослепленные солнцем глаза едва различали про-странство. Не знаю, как было там сзади за моей спиной им двоим, но я в тот момент ничего, кроме ужаса и полной заброшенности, не испытывал. Воде не хватало сантиметра-двух, чтобы нас за-лить, а уж отсюда, с середины озера, не выбрался бы никто.

— Парус бы сюда, а! — заорал Павлик, громко ухая, и мне захотелось этого идиота убить. Нас несло прочь от берега в откры-тое пространство, туда, где не было видно ничего, кроме взмы-ленной воды и узкой полоски земли, на которой росло несколько деревьев.

— Расческу видишь, туда держим.В нормальную погоду мы шлепали бы до этой расчески

полдня, но сейчас нас донесло до нее за час. Или меньше, я не смо-трел на часы и не помнил, где висело солнце, когда мы влетели в волну. Островок приближался рывками, сначала я видел только его очертания, потом стал различать отдельные деревья, камни, о которые разбивалась с грохотом вода.

Мы завернули за косу и, защищенные от волн, вывалились в бухточке на маленьком клочке каменистой земли, взбудорожив бродившую по песку стаю крупных чаек. Пашка, с которого толь-ко теперь слетело дурацкое беззаботное настроение, упал без сил на траву, схватившись за живот, а на Ивана Ивановича я просто боялся посмотреть: что пережило за этот час его бедное серд-це? Но, поразительное дело, он выглядел лучше нас и куда здо-ровее, чем в предыдущие дни. Учитель наш, кажется, просто не понял, какой опасности мы чудом избежали. Он деловито ходил по островку в своих мокрых, потерявших желтизну сандалиях,


и я не стал ему ничего объяснять, а лег на спину и принялся смо-треть на ясное небо, которого могло больше не быть, и не заметил, как на пригреве в тени от ветра уснул.

Разбудила меня тишина. К ночи озеро умиротворилось. В середине островка стояла палатка, горел костер, около него суетился Иван Иваныч. Языки пламени ровно обнимали котелок с кашей. Из палатки вылез с зеленой армейской фляжкой Пашка.

— Ну, что, мужики, за спасение утопающих?— Я не пью, товарищи, — извиняющимся голосом сказал

Иван Иванович.Мы только вздохнули в унисон и опрокинули из кружек

по разу, затем по другому, по третьему и — шабаш. Пора было со-бираться. Оставаться на островке дальше смысла не имело: с утра могло снова задуть и запереть нас еще на сутки.

Мы шли всю ночь; потом, когда рассвело, на озеро упал туман, и в этой мгле двигались наугад, ориентируясь по желтку тусклого солнца, которое еле просвечивало сквозь молочное ма-рево. Туман рассеялся только к полудню, когда мы окончательно выбились из сил и, проспорив с полчаса, куда идти дальше, при-чалили к неизвестному высокому берегу, затащили байду и зава-лились отсыпаться.

…Мы с Павликом знали друг друга вечность и, сколько знали, были соперниками, соревнуясь во всем, что находили наши честолюбивые души — кто поймал самую крупную рыбу, у кого круче снасти или экипировка, кто кого перепьет, переси-дит в бане или закадрит самую красивую барышню на курсе. Это было соперничество шутливое, но иногда оно перерастало в не-что большее и мешало нашей дружбе, особенно в тех случаях, ког-да мы начинали бодаться и спорить.

Обычно кризис наступал на пятый или шестой день похо-да. Тогда я больше не мог слышать любимых Пашкиных словечек и прибауток, меня злила его привычка разбрасывать по палатке и на стоянке свои вещи и поминутно спрашивать, где его носки, брать без спросу мою кружку, набутыливаться на ночь чаем, а по-том вылезать из палатки, оставлять после себя мусор, мой глаз подмечал его чудовищный эгоизм, пофигизм и разгильдяйство, а его, наверное, утомляло что-то во мне. Иногда я даже не пони-мал, почему мы столько лет дружим, зачем продолжаем вместе ходить на воду, если все заканчивается руганью и он говорит, что у меня несносный, скандальный характер.

Но в этом походе, оттого ли, что он с самого начала, с того момента, как мы проплутали два драгоценных дня в вонючей речке, из-за этой ли сумасшедшей, едва не погубившей нас в озе-ре волны, из-за кроткого Ивана Ивановича с его неумеренными восторгами и благодушием — в этом походе я как-то особенно остро почувствовал, что хочу ходить один, и ходил бы, но я не мог, я физически боялся одиночества, особенно по ночам, и в то же время представить, что я откажусь от этих двух-трех недель в Карелии, от озера, байдарки, костра, терпкого запаха вереска — это было выше моих сил.

Вечером мы с Павликом стали собираться рыбачить.— А вы, Иван Иваныч?

— Да плывите одни, ребята, я тут ужин, ягод на компот по-собираю…

— Неужели не хотите рыбы половить?— Что ты пристал к человеку? Ну не хочет он, чего ты его

неволишь?— Вы правда не хотите, Иван Иванович?— Да у меня и удочек-то нет. И как ловить, я не знаю.— Пашка свою даст, у него три штуки. А не даст — мою бе-

рите. Я вас научу, как ловить.— Да дам я, дам, — сказал Пашка с досадой, — только ско-

рей давайте.Мы сидели втроем в байде метрах в сорока от берега — на

большее расстояние я теперь отплывать опасался, и как Пашка ни злился и ни говорил, что хорошая рыбалка начинается дальше, стоял на своем. Клевали окушки и плотва с ладонь или чуть боль-ше — стоило ради такой тащиться на дикое озеро, которое нам расписывали. Но самое ужасное, что у Ивана Ивановича почему-то не клевало вообще. Я проверил удочку, все в ней было в по-рядке — леска, крючок, спуск, насадка, но пузатый красный по-плавок покоился на зеленоватой поверхности воды. Не знаю, что отдал бы я в ту минуту за то, чтоб он дернулся и Иван Иванович поймал хоть бы самую завалящую сорожку. Но вместе этого я вы-тащил сам с глубины хорошего окуня. Пашка мельком на него глянул и горестно отвернулся…

— Иван Иваныч, а где ваш поплавок?— Не знаю, я его не трогал.— Да подсекайте же!— Что?— Тащите! — Не тащится!— Тащите, кому говорю!Все дальнейшее проходило в полусне. Там, в глубине, под

байдой ходила ходуном крупная рыбина, залезала под лодку, сги-бала удилище и рвалась, Пашка громко орал:

— Дайте мне мою удочку, я вытащу сам! Но я ему не позволял:— Пусть поймает Иван Иваныч.— Да не сможет он.— Сможет!

...Боже мой, ему было пятьдесят пять, он казался нам, двадцатитрехлетним, глубоким стариком. И как странен был он, как непонятен, непостижим со всей своей учительской жизнью в далеком, никогда не виденном нами Душанбе...


...???...

Рыбина появилась возле борта. Она была громадного раз-мера, каких мы не ловили никогда, и я понял, что без подсачка мы ее не вытянем. Но подсачка у нас, разумеется, не было: Пашка не верил не только в плохое, но и в хорошее:

— Уйдет, ох, уйдет!— Ножом ее надо, к борту прижать, и ткнуть!— Лодку пропорем.— Да черт с ней, с лодкой! Нож давай.Азарт был так велик, что я был уже готов попытаться вса-

дить в рыбину лезвие, из чего не вышло бы ничего, кроме оче-редной пробоины, но в этот миг Иван Иванович, нас не слушая, отбросил удилище и стал за леску тянуть свою добычу. Я был уве-рен, что леска скажет «бэмс!», но поразительным образом япон-ская нейлоновая ниточка выдержала и оборвалась в тот момент, когда серебристая с небольшим горбом рыбина забилась о дно байды, сама не понимая, как здесь оказалась.

— Мама! — закричал Иван Иванович на все озеро. — Мама! Смотри, твой сын поймал рыбу!

Она была не так велика, как казалась в воде, но все равно килограмма три тянула.

— Что это? — спросил я. — Язь такой странный? — Это сиг! — сказал Пашка дрожащим голосом.— Какой еще на фиг сиг? Сиг на удочку не ловится.— Это сиг, сиг, — повторял Пашка. — Смотри, жировой

плавник. Иван Иваныч, вы поймали сига!Ивану Ивановичу было, похоже, совершенно все равно, кого

он поймал, — он глядел своими круглыми голубыми глазами на воду, на байдарку, которая качалась на больших пологих волнах, на нашу освещенную заходящим солнцем стоянку, которая так хорошо была отсюда видна с ее палаткой, кострищем и столиком, сложенным из больших камней, на небо, сосны, на наши важные лица, и в глазах у него было столько счастья, что ему можно было все простить, даже штурм казарм Монкада. Мы смотрели на этого нескладного толстого человека как на чудо. Боже мой, ему было пятьдесят пять, он казался нам, двадцатитрехлетним, глубоким стариком. И как странен был он, как непонятен, непостижим со всей своей учительской жизнью в далеком, никогда не виденном нами Душанбе. Какая страшная пропасть была между нами и чем можно было ее зарастить?

После сига клев как отрезало, мы меняли глубину, насад-ку, место и даже отплыли подальше от берега, но в конце концов плюнули и вернулись на стоянку.

Накатилась короткая августовская ночь, граница между нею и светом проходила через наши головы — к югу была звезд-ная темень, а на севере не гасла зеленоватая полоска света. Мы развели огромный костер, разлили водку, которая совсем нас не брала, и закусывали ее кусочками свежезасоленной нежнейшей рыбы. Даже Иван Иванович не стал на сей раз отнекиваться. Он выпил вместе с нами и с непривычки его вскоре развезло, учи-тель наш вдруг расчувствовался и начал задыхаясь говорить, что нас очень мало и мы должны любить друг друга, не раздражаться, не обижаться, а прощать.


— Кого мало, Иваныч?— Вы не понимаете — нас мало, а вы почему-то ссоритесь.

Не ссорьтесь, парни, не надо, не надо, — повторял он, качая пья-ный головой, поднимая палец и восклицая: — Сик! Сик!

Пьяный, он стал еще добрей и круглей и смотрел так бесхи-тростно и простодушно, что, не знаю, как Пашке, а мне сделалось стыдно за то, что я на него сердился, раздражался, и захотелось произнести тост, сказать что-то хорошее, но тут поднялся Пашка.

— Чайку? – сказал он и, шатаясь, пошел ставить котелок.К утру задул ветер, снова поднялась волна, палатку залило

водой, и, нетвердо стоявшие на ногах, мы ее переставляли. А по-том погода совсем испортилась, зарядили дожди, мы пережидали их несколько дней и все равно уходили в дождь.

Мы хотели вернуться домой самое позднее к середине ав-густа и взяли с собой продуктов, водки и курева только на этот срок и с очень небольшим запасом, но из-за того, что потеряли время, проторчали лишнюю неделю, все съели, выпили и скури-ли, оголодали, изругались и, если б не Иван Иваныч, наверное, друг друга просто сожрали. Но перед ним было стыдно.

Уходили мы с воды в морось недалеко от поморской дерев-ни уже за Полярным кругом. Собрали кости от байдарки и приня-лись сушить шкуру. Впрочем, сушить — это было громко сказано. Под мелким дождем ее можно было только мочить.

Невысокого роста мужичок в поношенном черном пиджа-ке подошел к нам и присел на корточки. Руки у него тряслись.

— С озера?Мы кивнули. — Ну как рыбалка? — Сига поймали. — Сетью?— На удочку.— На удочку? — мужик перестал дрожать, и что-то стран-

ное почудилось мне в его голосе.— Ну да, — несколько даже обиженно сказал Пашка. —

Что, нельзя на удочку сига поймать?— Нельзя, — ответил мужик мрачно и спросил: — а кто

поймал-то?— Вот он, — и мы указали на толстого запыхавшегося чело-

века, который в это время возился с рюкзаками.

— М-м-м, — сказал мужик обреченно, точно у него заныл зуб, и, забыв, зачем он к нам подошел, отправился прочь.

Следующей ночью мы сели в поезд и узнали, что в Москве за то время, покуда мы плавали по озерам и протокам, случился путч, выходили на улицу танки, но люди их победили, и мы вы-пили, и закричали «ура!», возбужденно обсуждая, что произошло, и страшно жалея оттого, что пропустили очень важное и нас не было в ту ночь на площади. Мы говорили громче обычного и ди-вились тому, что, похоже, никто из пассажиров не был озабочен случившимся и совсем не радуется московской победе. Только Иван Иваныч вдруг принялся снова насвистывать марш кубин-ских бородачей, и лицо его приняло дурашливое выражение, но за этой дурашливостью мне почудилась тревога.

На вокзале мы расстались, уверенные, что через год все вместе пойдем снова. Но потом наступила голодная зима, жили мы трудно, но как-то жили, помогали друг другу и строили планы на новое лето, закупали тушенку и водку и мечтали добраться до еще более далекого озера, где сигов как грязи. Потом в декабре распался Союз, до которого нам, в общем, не было дела, и мы со-всем о нем не жалели, только мельком я подумал о том, что наш костровой живет теперь в другой стране. Но печалиться из-за это-го было некогда, своих хватало проблем. А потом посреди вьюж-ной зимы мне позвонил Пашка. Против обыкновения в его голосе не было никакого задора.

— Иван Иваныч умер, — сказал он тихо. — Приедешь?Мы сидели у Пашки на Гоголевском, пили водку, которая

не брала нас так же, как в ту ночь, и оба думали об одном: в поход мы теперь не пойдем.

В поход мы пошли, но нескоро. Почти одновременно мы женились, у нас родились дети, которых мы друг у друга крести-ли. Породнившись и став кумовьями, мы стали таскать их с собой в походы и учить ловить рыбу, и радовались больше, чем когда ловили сами, глядя, как они вытаскивают из воды окуней и плот-ву. У нас всегда теперь в лодке лежал подсачек, но никто из них никогда не поймал на удочку сига.

Но я, может быть, и вовсе не вспомнил бы эту историю, если б однажды Пашка не велел мне прочесть книгу Пришвина «За волшебным колобком». Долго я продирался сквозь нудные описания природы, не понимая, зачем мне все это нужно, но Пав-лик упрямо твердил:

— Читай.И я послушно читал, пока не наткнулся на странный эпи-

зод. Сто лет назад, путешествуя по Карелии, Пришвин увидел, как один из лопарей вытащил на крючок большую серебристую ры-бину и тотчас в страхе отпустил ее.

«— Это сиг, — говорит он и тускнеет. — Сиг не может на крючок пойматься, сигов сетью ловят. Отец мой тоже поймал так сига и потонул. А за ним и мать…

— Потонула?— Нет, Божьей смертью померла».Вот и Иван Иванович, русский учитель из города Душанбе,

поймал на удочку сига…

...Это сиг, — говорит он и тускне-ет. — Сиг не может на крючок пой-маться, сигов сетью ловят. Отец мой тоже поймал так сига и потонул. А за ним и мать…— Потонула?— Нет, Божьей смертью померла...

Урок мужества. Х3Б. Одним гиблым местом меньше. Урок географии. Гавайи-лайт, или Островной синдром.

Фотоувеличитель. Нечаянная красота. Творчество наших читателей.


Обозреватель «РП» Николай Фохт продолжает исследовать

апокалиптические места земли: он уже посетил Припять, тупиковый

город Гаврилов-Ям, а теперь отправляется в легендарный московский

недострой, известный у искателей приключений под названием ХЗБ. Хотя после миссии Николая Фохта это название наверняка устареет.

текст: николай фохт фото: алексей куличихин


Задумали ее, больницу, еще в 1981 году, возвели грандиозное тринадцатиэтажное сооружение замысловатой конфигурации, да и забросили. Поговаривают, не хватило у СССР денег на финальный аккорд.


Иногда действительно случаются ред-

кие минуты, когда ты становишься сме-лым и сильным. В эти минуты все по плечу и по колено. Ты вот просыпаешь-ся в своей постели свежий, наполнен-ный какими-то хорошими, здоровыми жизненными соками, и, еще даже не ото-рвав голову от подушки, думаешь: как за-фиксировать свою смелость и силу, чем и кому помочь, есть ли запрос на безрас-судный шаг?

Обычно в такие минуты люди сторонятся тебя, пытаются обойти за тридевять земель, едва почуяв сумас-шедшее энергетическое поле. В таком вот социальном одиночестве приходится рассматривать крайности, самые неправ-доподобные вещи приходится принимать во внимание. По-новому смотришь на вещи. Новаторски. Смело. Наотмашь.

Вот и я. Вдруг мне захотелось испытания. Я стал листать всемирные атласы автомобильных дорог, подбирая

что-нибудь стоящее; выбирая то, что мог-ло по-настоящему меня и вас напугать — чтобы, преодолев страх и слабость, вый-ти из передряги другим: мощным, еще мощнее, чем прежде. Я вдруг стал изучать самые ужасные места на земле — чтобы проникнуть и закрепиться там.

Самым ужасным местом оказался город Централия, (штат Пенсильвания) — прототип Silent Hill, городка, где разво-рачиваются события одноименной игры и одноименного фильма. Что хорошо, Централию снедает подземный пожар. Земля проваливается под ногами, пепел покрывает толстым слоем брошенные дома. Замечательно.

На втором месте, разумеется, При-пять — но туда «Русский пионер» меня уже посылал, пройденный этап. После Припя-ти фигурируют различные заброшенные шахтерские города — американские, укра-инские, российские. Но вот что удивитель-но — в первой десятке страшных локаций стоит Амбрелла — заброшенная больница

в Москве, да не просто в Москве — в Хов-рине, в паре сотен метров от моего дома! ХЗБ (ховринская заброшенная больница).

Да как же так! А вот так. Задумали ее, больницу, еще в 1981 году, возвели грандиозное тринадцатиэтажное соору-жение замысловатой конфигурации, да и забросили. Поговаривают, не хватило у СССР денег на финальный аккорд (а мо-жет, как раз на больнице и надорвался коммунистический режим — кто знает). Но есть и версия, что фундамент здания поплыл — подземные воды подтопили, а также самая правдоподобная: больница, которая планировалась как образцовая, воздвигнута на заброшенном кладби-ще — кости предков воспрепятствовали.

В общем, стала больница самым дорогим и долгим долгостроем. А в ли-хие девяностые ее и вообще облюбовали сатанисты из секты Немостор. Там эти представители нетрадиционной духов-ной ориентации устроили антиалтарь и совершали черные мессы — вплоть до летального исхода. Они же, сатанисты, дали новое имя ховринскому недо-строю — Амбрелла. Вообще, амбрел-ла — это зонтик, но в данном случае имеется в виду мифическая корпорация из игрушки Resident Evil. Ученые этой корпорации баловались генной инже-нерией. И доигрались до зомби — за-разили какой-то фигней людей, а Милла Йовович (это уже в кино) расхлебывала, искала безуспешно антидот. Думаю, в честь этих зомби и выбрали Амбреллу: утверждается, что на чертежах, да и на гуглмапе ховринская больница похо-жа на логотип этой корпорации. Сразу видно, сатанисты обладают сумрачным и неглубоким умом. Потому что на логотип Амбреллы чертежи не похожи. Лого Амбреллы скорее напоминает мальтийский крест, а вот ХЗБ похожа на знак биологической угрозы — реаль-ный, кстати, знак, который придумали в шестидесятых люди из химической компании «Доу». Этот знак, biohazard, есть в игре, в кино, в миллионах про-чих апокалиптических произведений визуального искусства. Обитель зла тут вообще ни при чем.


Первое, что пришло в голову, — надо проникнуть на территорию, приоб-щиться. Может быть, там красиво — как в неведомой Централии, как в Припяти… Хотя, надо сказать, в Припяти как раз ничего особо красивого и нет. Монотон-ный ландшафт, просто брошенный город, да и все. Разок броситься в аномальную зону можно, а вдругорядь — скучновато, не то уже.

Но тем не менее я пришел к глав-ному входу в ХЗБ. На что надеялся?

Больше всего меня поразила свежая колючая проволока на всем протяжении прекрасного, ладного железного забора, обтянутого крупно-ячеистой рабицей. Проволока, опасная, созданная из заусенистого цинка, сверкала на солнце и осаживала мои смелые мечты. Ну то есть пробраться, конечно, можно: забор крепкий, но низкий. Но вторжение все-таки требует тщательной подготовки, с кондачка не выйдет, это ясно.

Сообразно своему возрасту и во-обще благим намерениям выбрал легаль-ный путь — свистнул и крикнул: «Эй!»

Из окна каптерки для охраны свесилась половина мужского туловища в тельняшке; голова человека в тельняш-ке была растрепана, в глазах читалось удивление и легкая неадекватность ярко-му солнечному дню.

— Скажите, а можно догово-риться?

— Чего? — совсем без эмоций, без грубости и вызова переспросил охран-ник.

— Договориться на экскурсию по территории заброшенной больницы. Дело в том, что… за пятьсот рублей.

Туловище всунулось обратно, открылась дверь, и охранник вышел на порог.

— Нельзя. — Почему? А за тысячу?— Практически нереально и за ты-

сячу. Надо позвонить нашему руководи-телю и получить разрешение. Но это тоже вряд ли, никого сюда не пускаем, никого.

— А почему же?Я понял, что наскоком больницу

мне уже не взять. — А потому что опасно.

...Незаметно исподволь втянулся в историю с ХЗБ-Амбреллой, даже не предполагая, чем все это обернется. А обер-нулось как раз хорошо, реальной проверкой, да и вообще полезным де-лом, тимуровским, на-стоящим...


Мужчина в тельняшке исчез, при-крыв дверь. Через десять секунд закры-лось и окошко.

Я довольно быстро нашел в интер-нете контакты охранного предприятия. В телефонной трубке веселый женский голос поправил: не «Ареал-три», а «Ареал-зэ». Я честно сказал, кто я есть и что мне нужно. Женский голос не унимался:

— Да, да, напишите быстрей про нас. Ха-ха-ха. Сейчас я вас соединю с руко-водителем, ха-ха-ха.

— Я категорически против того, чтобы про этот объект писали, — в об-щем, тоже весело сообщил мне Андрей, кажется, Павлович. На втором плане продолжался смех предыдущей моей собеседницы.

— Почему?Я будто продолжал диалог с чува-

ком в тельняшке.— Чтобы не популяризиро-

вать, — проговорил Андрей, скорее всего Павлович. — Но вы можете спросить у собственника. Это Москомимущество. Разрешит — пожалуйста. Но вряд ли.

От общения с охраной стало теплей на душе: понял, что дело выпало непростое, но интересное. В Москомиму-ществе разговаривали теми же словами, что и в «Ареале-З»: мы против. Мол, место опасное и с плохой репутацией, несколь-ко несчастных случаев, никакой прессы. Вообще никаких упоминаний, пожалуй-ста, не надо. Это начинало по-хорошему бесить.

После двух попыток проникнуть туда с помощью интернета стало ясно: все серьезнее, чем я предполагал. Девушка Анастасия собирала группу и уверяла, что друг ее отца в охране и за триста рублей проведет. Группа молодых до-кументалистов уверяла, что получила разрешение на проход, легально. Я уже стоял перед воротами в специальном охотничьем пальто от Мальборо, в худи под пальто, с фонариком в одной руке и зажигалкой в другой, когда пришло сообщение: все отменяется, разрешения не дали потому, что кому-то из членов документальной группы еще нет восем-надцати лет.

Плюнув наземь, пошел куда глаза глядят, но вдоль постылого уже забора. Забор вывел меня к храму Знамения Пресвятой Богородицы. Смутное пред-чувствие охватило меня с ног до головы, и я вошел в храм.

Отец Александр готовился к служ-бе. Я показал ему зачем-то удостоверение и рассказал про ХЗБ. Отец Александр повел себя хуже охранника:

— О чем речь? Какая больница? Я не знаю никаких сатанистов. Вам надо в полицию обратиться. Да и вообще без санкции настоятеля говорить не буду. В глазах святого отца бегал чиновничий какой-то испуг, но, натянув ритуальные манжеты на белые рукава, о. Александр преобразился и направился через алтарь к скудной пастве своей. А у меня созрело решение.

Я вдруг понял, что мне не надо внутрь больницы, хотя и надо мне туда. Точнее, внутрь не обязательно — мой долг спасти ее, вывести этот долгострой из обморока, из тупика; вдруг я осознал, что на мне гражданская ответственность — вернуть больницу нашим больным людям. Что для этого требуется? Для этого надо пойти на экстраординарные шаги, на шаги, которых от меня не ждут. Чего боятся люди? Плохой репутации этого места, проклятья они боятся. Поэтому, думают в Москомимуществе, дело и не идет. Поэтому, прикидывают в «Ареале», толпами рвутся сюда сатанисты и прочие бездельники. И решение есть, наивно ду-мал я, наматывая километры по Химкам-Ховрину. Под ложечкой сосало, в голове билась хорошая идея: надо освятить ХЗБ! Мистику мистикой попрать! По бездухов-ности духовностью рубануть. Надо не только освятить, но и устроить крестный ход. Ведь для крестного хода не обязатель-но за колючку пробираться, не обязатель-но с Москомимуществом договариваться. Нужны подвижники! Какой святой отец откажется от благородного дела?!

Оказалось, что любой откажется. Честно говоря, самым первым

делом я подумал об Иване Охлобыстине. У меня было целых три его мобильных телефона: когда-то, лет уже пять назад мы

столкнулись с Иваном на Садовом коль-це, у магазина «Ямаха», бывший «Мир музыки». Иван спортивным шагом шел сквозь Москву. Мы поздоровались и даже обнялись. Он рассказал мне о своих спор-тивных достижениях и показал утяже-лители на ногах — для пущей нагрузки. Вериги, можно сказать. Тогда-то он сам, я и не просил даже, заставил записать его мобильники, подробно объяснил по какому и в каких случаях звонить — и по-шел далее.

Вот уже более пяти лет я старал-ся позвонить Ване — безрезультатно. Конечно, это вообще не каждому уда-ется — дозвониться Охлобыстину, тут главное не оставлять усилий. Почему-то я был уверен, что в этот раз все у меня получится: мне нужен был именно такой, именно Охлобыстин. Мне казалось, что он и совет даст, а то и сам примет участие в задуманном обряде. А представьте, если Ваня подойдет к тем самым воротам, за которыми человек в тельняшке — да весь «Ареал-З» не устоит, включая Андрея, я точно знаю, Павловича!.. И поднимет три сомкнутых своих перста Иван, и рас-пахнутся заветные ворота, и ступит он на поганую землю ХЗБ. Из заср...ного ку-старника в желтое небо поднимется стая ворон и воронов, а Иван только и скажет: «Изыди!..»

Постуженный, как будто спросо-нья ответил мне голос на том конце:

— Слушаю.Сжато, за пятнадцать секунд я из-

ложил суть дела: все впихнул — и игруш-ку Resident Evil, и Миллу Йовович, и парк «Грачевку», и старое здание близлежащей больницы, которое выстроено по при-меру казино в Монте-Карло, и сатанистов, и православных, и вообще…

— Ну что, поможешь, Ваня, ради нашей дружбы?

На том конце провода повисла пау-за. Голос гриппующего, невыспавшегося человека произнес:

— Вы ошиблись.Голос ли это Ивана Охлобыстина?

У меня была секунда, чтобы решить во-прос. Конечно, нет, Ваня бы не отказался, решил я и нажал кнопку отбоя.



Митя сам вызвался мне помочь. Он тоже поначалу не сомневался в успехе — тем более, его дед, кажется, был осно-вателем Русской православной церкви за границей. Ровно в полдень от Мити мне позвонил отец Николай. Я повторил ролик, как для Охлобыстина, но чуть мед-леннее и чуть подробнее — куда теперь торопиться-то?

Батюшка стал задавать вопросы: а в чьей собственности земля, кто подряд-чик строительства, есть ли у долгостроя инвесторы. Я, как мог, отбился. Святой отец подытожил:

— Тут главный вопрос в земле, кому она достанется. Думаю, Москомиму-щество проведет формально открытый аукцион, отдаст это место инвестору под снос долгостроя. Инвестор только должен быть типа Газпрома, — усмехнулся Нико-лай. — Ну и выйдет на месте больнички торговый центр какой-нибудь.

Святая экспертиза подошла к концу.

— Так надо спасать, батюшка! Освятить, отчитать, что там? — молебен, крестный ход. Мы же не можем сидеть сложа руки?

— А смысл? Пока нет официального решения, освящать опасно. А вдруг там ничего не будет еще десять лет — а мы уже освятили? Ведь те же самые сатанисты над-ругаются, обесценят наши действия. Моле-бен тоже неэффективен. По той же причи-не никто из уважающих себя священнослу-жителей не благословит крестный ход. Да и вам не советую этим заниматься.

— Это почему же? Пусть я не свя-щенник, но типа миссионера, посредник.

— Вы не справитесь. Подготовлен-ные отцы, вступая в схватку со злом, не выдерживают: кто болезнью поплатится, своим здоровьем или здоровьем близких своих. В общем, оставьте вы это, пусть сами разбираются в Москомимуществе.

Несколько других православных священников ответили приблизительно так же — то есть отказом.

...Читал, что полно ды-рок в защите ХЗБ, но, пройдясь вдоль доброт-ного забора, прогуляв-шись заодно по прилега-ющему парку «Грачев-ка», заглянув, опять-таки через забор, в дей-ствующую больницу на другом конце парка, я слабых мест не заме-тил...


Надо сказать, реакция церкви меня обескуражила. Я-то уже подгото-вился: и ладаном запасся, и пару образов прикупил, и молитву нашел, которой бе-сов из жилища изгоняют. А тут, оказыва-ется, даже самому нельзя. И еще я понял, что Православная церковь — это церковь победителей. По всем законам большой политики и бизнеса церковь берется только за беспроигрышные проекты. Конечно, зачем ей Амбрелла какая-то?

И меня опять бросило в другую крайность, в светскую. За подписью глав-ного редактора журнала Андрея Колесни-кова было подготовлено письмо в управу Ховрино — чтобы разрешили посетить все-таки. Для верности я записался на прием к главе управы.

Вместо главы управы мне достал-ся Дмитрий Германович, руководитель всей коммунальной службы района. Я обрисовал проблему. Как мог, объ-яснил, что не гонюсь за сенсацией, тем более никакой сенсации в ХЗБ, к сожа-лению, нет. Я пытался говорить с Дми-трием Германовичем вкрадчиво — но вкрадчивей, чем он, у меня не получа-лось. Дмитрий Германович умудрялся соглашаться со мной во всем, во всем мне отказывая. Дошло до того, что он почти согласился дать мне прочитать копию статьи про ХЗБ в районной газете, но в результате даже в этом отказал. Хотя был и конструктив — Германович пред-ложил мне информационную взятку. Мол, он ничего, конечно, не решит, но возможно, настоящий глава согласится провести меня на территорию, если я правильно расскажу про деятельность администрации. Я даже немного рас-терялся. Дмитрий Германович вдруг сделал еще более смелое предложение:

— А давайте сейчас сходим к Яне Юрьевне, она специалист по строитель-ству и реконструкции, она вас введет в курс дела по больнице. Хотя, конечно, очень неудачное время — она увольняет-ся, сегодня последний день… Хотите?

Ну разумеется, я не смог отказать-ся от визита к специалисту, который уже ни за что не отвечает и ничего решить не может.

Яна Юрьевна меня сразу узнала:— Вы Андрей Иванович, да? Пись-

мо от вас. — Нет, я не Андрей Иванович. Но

я представляю его интересы в данный момент.

— Я отказала, потому что долго-строй на балансе Москомимущества.

— Но ведь, когда я спрашивал, сказали, что вы можете решить…

Разумеется, подключился Дми-трий Германович:

— Вот я и говорю, мы можем ре-шить. Как бы делегация от управы может зайти на территорию, и вас мы можем провести как бы. Если вы убедите главу, что нам будет выгодно сотрудничество с вами.

Глава коммуналки явно пытался развить успех.

— А больницу снесут? — я решил напоследок использовать Яну Юрьевну на полную катушку. — И торговый центр построят?

— Нет. Вопрос еще не решен. Скоро будет комиссия, она оценит, можно ли реконструировать постройку или ее придется снести.

— Все в интересах жителей райо-на, — неожиданно вставил Дмитрий Германович.

— Что? Снести или реконструиро-вать?

— Все. Короче говоря, я записался на при-

ем к главе управы, но понял, что придет-ся действовать по плану, я так понимаю, уже «Г».

Чтобы не терять времени, открыл сайт «Из рук в руки» и нашел экстрасен-са Галину. Позвонил, объяснил. Решил давить на социальную сторону… Коро-че говоря, предложил ей поработать на благо жителей района Ховрино и во-обще всего Речного вокзала. Бесплат-но. Как ни странно, Галина не просто согласилась, но придумала, что надо сделать.

Схема такая: я делаю забор зем-ли — нужно только руку просунуть — и передаю Галине. Галина идет в церковь подкладывает образец к мощам, а также

договаривается с лояльным батюшкой, чтобы тот прочел над землей молитву. Освященную землю я возвращаю внутрь периметра — и она начинает работать. Это практически равно освящению и крестному ходу. Да и меня освобожда-ет от ответственности перед темными силами. Всего лишь курьер, какой с меня спрос? «Пусси райот» наоборот — право-славный экстрасенс Галина сформули-ровала парадоксальный девиз нашей операции.

Мы так и сделали. Галина вернула мне землю и сказала, что место это, боль-ница, проклятое. Там что-то сделали под деревом, какой-то ритуал. В интересах бизнеса, поэтому там все застопорилось. Но теперь, почти уверена, все будет хоро-шо. В течение десяти дней будет принято решение по больнице.

Не мешкая, в тот же день я вбросил землю в нескольких местах территории и остался доволен. Отлегло от сердца, какое-то чувство было, что все сделано правильно.

Я стоял у начальной точки, у ворот, и смотрел в зияющие окна Амбреллы. За-хотелось даже снова поговорить с охран-ником, рассказать ему все. Объяснить, что скоро обитель зла рухнет — фигу-рально говоря. Что я нанес решительный и тайный удар чертовщине.

В этот момент к воротам подъехала полиция. Два полисмена стали присталь-но меня разглядывать. Машинально я на-щупал документы в нагрудном кармане кожаной куртки. «Пусси райот» наобо-рот, — пронеслось в голове. — Сейчас свинтят. Какая им разница, что наоборот, главное, «Пусси райот».

В этот момент распахнулись во-рота, мой охранник в тельняшке вывел двух парней лет по семнадцать, с рюкза-ками за плечами. Их усадили в машину и увезли.

— На последнем этаже прята-лись, — сообщил охранник в тельняш-ке. — Вертолет вызывали, чтобы снять. Почти каждый день просачиваются.

Я хотел было вставить, что больше не будут, но сдержался. Пока это была тайна.


Фотодиректор «РП» Вита Буйвид уже рассказывала душераздирающую

историю своей жизни на островах — на Гавайях («РП» №6, 2008 год).

И читатели были уверены, что никогда больше нога Виты не ступит на какой-

либо остров. Как бы не так!

текст и фото: вита буйвид


Я лежала на песке у воды, он пристроил свой лежак буквально в трех метрах от меня. Идиотизм, учитывая размеры пляжа. Ну и видок у него был тот еще. Сразу признала в нем соотечественника.Но его тело лежало абсолютно молча, и я даже подумала, что ошиблась.


У вас дежавю когда-нибудь было? Или только я постоянно наступаю на грабли? За мной ни один бледнолицый

брат не угонится. Вроде поняла я, что острова вулканического происхождения мне противопоказаны, так нет же, опять...

Пять лет назад я покидала Гавайи в полной уверенности, что никакая сила, никакой медовый месяц и никакой дефицит ультрафиолета не заставят меня вернуться ни на этот остров, ни на какой-либо другой. Ну разве что в Лондон, и то ненадолго... Или Манхэттен — это я всегда «велкам». Ан нет. Гавайи постепенно как-то стали проявляться в моей жизни. То извещение откуда ни возьмись: «Ваше водительское удостоверение готово» — это через полтора года-то! То спецпредложение от авиакомпании, то сериал Lost, то турнир по гольфу в «Евроньюс» покажут. Так и хочется завопить: «Я знаю это поле!» И гору эту тоже знаю. А о водительских правах с фотографией на голубом фоне я мечтала всю свою сознательную водительскую жизнь. Чтобы нашим гаишникам предъявлять в абсолютно трезвом виде. Да, знали местные, гавайские, предупреждали — Гавайи позовут. Позвали. Я уже полгода подписана на новости гавайской недвижимости. И не потому, что собираюсь прикупить там щитовой домик с мезонином на старость, и не для изучения особенностей гавайского интерьерного дизайна. Я просто каждый день смотрю картинки. Ничего не поделаешь — манит...

И тут вдруг неадекватная замена. Гавайи-лайт. Канары по-нашему. Только не подумайте, что я на сайте «Купи купон» тур со скидкой нашла. Упаси господи! Нет, я опять по делу. И опять надолго. Я же бледнолицая сестра бледнолицего брата. Я не могу, как все нормальные люди, съездить на недельку, максимум на две и успокоиться. На этот раз уже не замуж, но тоже со смыслом. Арт-резиденция подвалила. Немецкая, и на Тенерифе. Мечта любого художника. Срок — от месяца до трех. Ну как тут откажешься? Выбрала минимальный срок, идеальных попутчиков и придумала гениальный проект. И прокололась. Причем по всем трем пунктам.

Началось с попутчиков. Как я могла так ошибиться? Ведь сама выбирала. Причем милейшие люди. Я еще в Москве все поняла. По идее, нужно было сдать билеты и никуда не лететь. Но не сработал инстинкт самосохранения, победил внутренний мазохист. Полетела. Вторым номером развалилась идея проекта. Резиденция, в которую мы попали, оказалась огромным парком, заполненным ландшафтными объектами, скульптурами и «сайтспецификом». Проект, который я придумала дома, здесь явно был не к месту. Зачем немцам полуинтеллектуальное самокопание русского художника? И тут треснул третий пункт — тайминг. Получалось, что для создания мало-мальски подходящей работы времени катастрофически не хватает. Кроме того, мои добрые попутчики решили на обратном пути провести неделю в Барселоне, радостно отхватив эту недельку от минимального срока. А меня как-то даже и не спросили. Просто обрадовали покупкой недорогих билетов. Хоть транспарант пиши: «Искусство за три недели!» Вдобавок ко всему нас всех поселили в довольно замкнутом пространстве. Лютый холод этой зимы и до Тенерифе докатился, мы были высоко в горах, и там было теплее, чем в Москве, но без отопления сложно. Пузатеньких газовых баллонов нам, конечно, дали, но грели они

только в одном месте. Кажется, это «вилы» называется? Хотя жили мы на вилле, конечно...

Размышления о спутниках с философской точки зрения мешали размышлениям о работе. Океан внизу постоянно звал к себе, а врожденная обязательность не давала расслабиться. Мои друзья все время норовили отправиться в самые туристические места острова — то на карнавал в Санта-Крус, то на променад в Лас Америкас. Тоже мне, художники. Вот и взяли бы себе путевочку. Но помогли добрые люди, посоветовали местечко. Арендованную машину мы поделили, и началось мое абсолютно нормальное человеческое проживание жизни с дикого пляжа у Красной горы, сразу за аэропортом. Это было настоящее счастье. Не потому что разгуливающие нагишом стареющие немцы вызывали у меня восторг, а потому что там было тихо. Там не было визжащих детей, наших туристов там тоже не оказалось, там всего-то было человек двадцать. Иногда пролетал самолет, и это вносило особую прелесть. Все располагались маленькими группками или поодиночке достаточно далеко друг от друга, свято соблюдая пресловутое прайвеси. После жуткого пляжа в Лас Америкас в виде затончика, как в наших пионерских лагерях в Евпатории, это был рай в чистом виде. Здесь не было волнорезов, а далеко за горизонтом явно чувствовалась сама Антарктида. Правда, она и в температуре воды чувствовалась. Плюс шестнадцать всего. Но не зря я сохранила статус питерского художника. Для нас это тепленькая водичка. Только нужно знать одно правило. Очень простое — плавай без одежды, и никогда не простудишься. Для этого дикий пляж подходил идеально. Но есть и еще одно правило, которое я выучила на Гавайях. Не загорай совсем, и уж тем более без одежды. Совместила я оба правила с легкостью. Лежала в длинной рубахе с рукавами под тентом, книжки читала, горизонт разглядывала. Иногда плавала, без рубахи, разумеется, но, выйдя на берег, неизменно одевалась. Завсегдатаи пляжа поглядывали на меня с интересом. Нужно отметить, что плавающих было значительно меньше, чем загорающих. Кроме меня плавал некий профессионал, который сначала отмечал на берегу дистанцию, а потом бодренько

...Пальму я выбрала хоть и малень-кую, но толстую. Не модельного вида. И мое вязаное нечто веселенькой рас-цветочки с каждым днем становилось все больше. Помните мультик «Кани-кулы Бонифация»? Я его очень в дет-стве любила. Но вот как раз соотече-ственника вязание совсем не удивля-ло. Это меня, кстати, тоже раздра-жало. Потому что это сближало нас на каком-то чуть ли не молекулярном уровне...


влад

имир

бог

дано

вски

й/ф

отос

оюз


отмахивал ее ровно восемь раз и всякий раз на выходе недовольно смотрел на часы. И еще одна умильная престарелая парочка с визгом и скрипом заскакивала в воду, плескалась тридцать секунд и довольная выскакивала. Парочка вызывала умиление, профи — уважение, а я, похоже, недоумение. Один раз на берегу появились вновь прибывшие немецкие отдыхающие. Они были бледные, слишком тепло одеты, на запястьях у них были пластиковые браслеты какого-то отеля. Увидев меня спокойно плавающей в ледяной воде, они вытащили свои мыльницы и начали фотографировать это чудо. Ну в воде-то ладно, а вот выходить раздетой под крошечные объективы мерзких голубых и розовых мыльниц мне не хотелось. Правда, на нудистских пляжах есть негласное правило — фотографировать только своих. Но эти люди явно видели подобный пляж впервые в жизни и правил поведения не знали. Наверняка прочитали в каком-нибудь путеводителе типа «неизвестные Канары». К моменту их появления я уже достаточно долго находилась в воде и уже действительно замерзла. Но выйти все же стеснялась. Оставалось тихо материться и увеличивать темп. Это их радовало еще больше. Камеры перевели в режим видео. И тут еще, как назло, профи ринулся в бой. Точнее вплавь. Это точно был лучший фильм в их жизни. Это вам не Октоберфест из года в год снимать. Спас меня прибежавший экскурсовод, а слово «антрайбен», которое я явно расслышала сквозь шум воды и ветра, показалось мне волшебным. В тот момент я наконец-то полюбила язык Рильке и Гете, а ведь моему университетскому преподавателю за четыре года обучения так и не удалось привить мне эту любовь.

Если честно, я ненавижу авторов таких путеводителей. Про «неизвестные» Канары, Курилы, Аляски и пр. Может быть, их пишут из лучших побуждений, а не с целью наживы и чистогана, но потом эти места неизменно портятся и там становится даже хуже, чем на похоронах сардины в Санта-Крусе, про которые все и так знают. Буквально через пару дней в моем мини-раю появился еще один читатель, но, скорее всего, он тоже случайно туда попал... Не похож был этот тип на homo legens — человека читающего. Я лежала на песке у воды, он пристроил свой лежак буквально в трех метрах от меня. Идиотизм, учитывая размеры пляжа. Ну и видок у него был тот еще. Сразу признала в нем соотечественника. Но его тело лежало абсолютно молча, и я даже подумала, что ошиблась. Не тут-то было. Ровно через пять минут он достал мобильный телефон. Я, конечно, в разных ситуациях в своей жизни побывала, но такого мата я не слышала никогда. Бессмысленного и беспощадного. Не глупого пэтэушного, не витиеватого интеллигентского, не конкретного, как у блатных, а именно бессмысленного. И очень агрессивного. Чтобы не слышать этого ужаса, я ушла плавать. А когда вышла — аккуратненько так передвинулась на пару метров. Мужик тоже пошел плавать, северный видимо, а когда вышел — плюхнулся между мной и своим лежаком. Ну что за манера все вокруг в Сочи превращать! Я не стала больше передвигаться. Я продолжила свои размышления о философском смысле попутчиков, как вольных, так и невольных. Пытаясь извлечь моментальный урок из ситуации, я решила никогда больше не материться, во всяком случае без смысла. Еще я его украдкой за каким-то хреном сфотографировала.

Ой, я же решила, что больше не буду. Ну ладно, щелкнула зачем-то. Он же одетый был, точно не его это целевая аудитория. Моя мысль тут же подтвердилась — мужик увидел раздетых старичков, охренел и начал вести по телефону репортаж с места событий. По всей видимости, до этого он видел голое тело только на порносайтах, ну и бабу свою, наверное. То, что люди за семьдесят могут ходить голые, потрясло его до глубины души. Он прозрел и взахлеб описывал всех присутствующих своему далекому северному другу. Да здравствует дешевый роуминг! А я все ждала, когда же он до меня дойдет. Но ничего интересного не услышала, всего лишь «какая-то телка в шубе рядом лежит и вяжет». Не знаю, что там его друг себе представил, но я действительно лежала в олимпийке с капюшоном. Холодно было в тот день. Наверное, в шубе было бы даже лучше. И действительно вязала. Вот ехидные ухмылочки можно сразу отставить. Я же не носки ребенку вязала, и не шарф любимому. А вязала я произведение — артобьект/мягкую скульптуру, сайтспецифик чистой воды — свитер для пальмы. Вот такое масштабное произведение решила я оставить в парке Марипоса. Норвежский скульптор, который там одновременно с нами вписывал в пейзаж свой лабиринт, мою идею одобрил. А когда я все это подкрепила идеей дефицита тепла, как материального, так и нематериального, он одобрительно закивал. Для норвежца это более чем бурная эмоция. Так вот, на пляже я не просто валялась, я работала. Чем еще больше удивляла завсегдатаев, потому что вязание мое было огромных размеров. Пальму я выбрала хоть и маленькую, но толстую. Не модельного вида. И мое вязаное нечто веселенькой расцветочки с каждым днем становилось все больше. Помните мультик «Каникулы Бонифация»? Я его очень в детстве любила. Но вот как раз соотечественника вязание совсем не удивляло. Это меня, кстати, тоже раздражало. Потому что это сближало нас на каком-то чуть ли не молекулярном уровне. Как будто мы с ним родственники дальние, только я хорошо воспитана, а он нет. И мне очень хотелось поставить его на место, по-детски так, как в школе, назидательным тоном девочки-отличницы. И я именно так и поступила. Отложила вязание, сняла всю одежду и пошла плавать. Траектория подхода к воде была странная, но, поравнявшись с мужиком, я ему так грубовато сказала: «За шубой присмотри», и еще через пару шагов добавила: «Пожалуйста».

Не знаю, что он там говорил в свою мобилу, пока я плавала. Мне слышно не было. Скорее всего, это к лучшему. Когда я вышла, он лежал ничком и делал вид, что не видит меня. Последующие звонки он сбрасывал. А я сидела рядом, голая и довольная, и вязала. Сгорела, правда. Потом мне этот детский сад надоел и я поехала наверх, в Арону, свитер пальме примерять. После этой истории, мои друзья, которые с нетерпением ждали машину, чтобы ехать вниз на шопинг, стали мне милее. Ну и что, что они не могут без магазинов: в испанской «Заре» и правда другой набор товаров. Ну присмотрели они там золотые ботиночки, ну и что. Зато благодаря им я на обратном пути провела целую неделю в Барселоне. Тоже с историями разумеется. Могу написать, если Колесников поручит. Кстати, про Тенерифе это тоже еще не все.P.S. Фото мужика прилагается. И пальмы в свитере тоже.

русский пионер №2(26). апрель 201299

ната

лья

зуев

а, е

кате

рина

зак

урда

ева,

вик

тор

окня

нски

й

Нечаянная красотаФотокружок сайта ruspioner.ru набирает

обороты. Может себе позволить уже многое. Вот, скажем, фотобрак — такой мы объявили

конкурс, на лучшие не получившиеся изображения. Главное, наши люди все поняли

и завалили художественным браком. В результате, смотрите, опять красота

получилась! Ненароком. Нечаянно.

Компания Sony представляет NEX-7 — многофункциональную компактную цифровую фотокамеру

со сменной оптикой и разрешением 24,3 мегапиксела

Спонсор рубрики «Фотоувеличитель» компания Sony*

Присоединяйтесь к нам в

*официальное название ЗАО «Сони Электроникс»

русский пионер №2(26). апрель 2012 100

викт

ория

кач

ало

ва


нико

лай

фох

т

вади

м х

одак

ов


андр

ей ц

ыбу

льск

ий


але

ксан

др к

орне

ев


ната

лья

зуев

а


мар

ианн

а га

рмаш


игор

ь па

влут

ин


игор

ь па

влут

ин


мак

сим

сте

пако

в

ната

лья

зуев

а


юли

я се

ргун

ина


екат

ерин

а во

лков

а


влад

имир

гус

ев


ната

лья

зуев

а


нико

лай

фох

т


андр

ей ц

ыбу

льск

ий

Правофланговая. Плохое слово. Ксения Собчак о том, почему

не надо ходить ва-банк. Правофланговый. Я видел таких. Илья Яшин

о прагматиках и бунтарях. Знаменосец. За что я их не люблю? Геннадий Камышников про планктон и героев. Отличник. Яблоко от яблони.

Маттео Монтеземоло о том, что для него важнее Ferrari.

Пионервожатая. Танцующая. Софико Шеварднадзе про свой

«золотой шар». Пионервожатый. Ва-банк домработницы Патриции. Алексей Боков о том, ради чего стоит рисковать.

Центровой. Директор туалета. Игорь Лоптев про бинго на Красной

площади. Физрук. Размечталась. Светлана Журова про Ярослава

и олимпийское золото. Ведущий. Предельно. Михаил Довженкопро большие чувства. Звеньевая. Я живу многослойной матрешкой.

Анна Николаева про то, как выйти из лабиринта.

Горнист. Голодные галлюцинации. Вита Буйвид.


текст: ксения собчак фото: тимофей изотов

Эта была одна из тех тосканских

ночей, после которых Тоскана навсегда

остается в твоем сердце. Глухая, объемная

темнота и звездное небо. Тишина и плот-

ность пространства, как бы выталкиваю-

щая тебя уйти в свой уютный закуток дома

со старомодной ванной и чуть скрипучей

кроватью. Но мы не расходились по ком-

натам, не хотели прощаться и все тянули

и тянули это великолепную южную ночь.

Он смотрел на меня и рассказывал.

И мечтал. Мечты эти были чистые

и светлые, какими только и могут быть

мечты в такую красивую южную ночь.

Он говорил про то, что хочет вырваться

из-под чужой опеки, что хочет стать

самостоятельным и сильным, что хочет

жить для людей — помогать им и самому

становиться лучше. Что ему не нужны

ни деньги, ни статус, а просто ощущение

жизни, которую проживаешь не зря,

и свое любимое дело. И спустя много

месяцев мы вместе начали строить

эту новую реальность уже совсем под

другим, тусклым московским небом,

серым, свинцовым, которое как бы на-

казывает нас всех за то, что живем так,

как живем. Мой друг помолодел, ощутил

свою силу и нужность. Работа увлекала,

жизнь приобрела другие краски — а глав-

ное, люди стали подходить, жать руки

и говорить: «Спасибо!»

В тот вечер мы встретились поздно.

«У меня есть шанс взлететь вверх по

карьерной лестнице. Стать высокопостав-

ленным чиновником. Это мой шанс!» —

«А как же твои принципы, как же наши

разговоры на кухне, как же все то, что ты

не одобряешь, как же твое понимание ре-

альности, в которой мы живем?» — «Мне

кажется, надо рискнуть и пойти ва-банк».

Через несколько месяцев мы уже не об-

щались. Он поправился, стал говорить ру-

блеными казенными фразами, а главное,

произносить речи, в которые не верил,

подчиняться людям, которых не всегда

уважал, и с утра до вечера заниматься

сложной подковерной борьбой, чтобы

удержаться и продвинуться в клубке слож-

ных внутриполитических интриг. Я думаю,

что когда со своим портфельчиком он

возвращается домой и моет руки после

бесконечной череды бессмысленных ру-

копожатий, то, заваривая свой любимый

имбирный чай, он с тоской вспоминает

тот небольшой отрезок жизни, где не

было никаких ва-банков, а была просто

жизнь. Жизнь ради людей и дела. Честная

и ясная, как звездное тосканское небо.

Она приехала в Москву красивой про-

винциальной девчонкой. В багаже —

жизнь на Кавказе, огромные карие

глаза и яркая восточная внешность.

Покорить Москву, которая так сложно

покоряется… Сколько мечтаний, сколько

разнообразных надежд. Любая работа

радовала. Любая усталость нипочем.

Ясная девчушка — искренняя и звонкая.

Помню, как она копила на поездку в Бол-

Телеведущая за собой тысячи людей (и не только в Твиттере) колумнист «РП» Ксения Собчак в новой колонке анализирует свое бывшее, настоящее и будущее

orlo

va


гарию, как ютилась в панельном доме

у Останкино, каждый раз боясь получить

по башке, заходя в зассанный подъезд.

Ей очень хотелось другой жизни — для

себя, для детей, для честолюбия. А кому

не хочется? И вдруг ты понимаешь, что

известность есть, а отдыхать все равно

приходится ездить, экономя, и трудно

и долго копить на свою собственную

квартиру. Известные и послушные

в нашей стране — это не дефицитный,

но всегда очень нужный товар. «Зачем

же ты это сделала?» — только и спросила

я потом. «Понимаешь, — заговорила

она быстро-быстро, — ну он мне сам

позвонил и сказал, что если не подпишу,

то все потеряю — и статус, и госзаказы,

и деньги. А если подпишу — то мне и про-

грамму на ТВ оставят, и бизнес помогут

создать, и все такое. У меня же дети,

тебе этого не понять — я о детях должна

думать, об их будущем. У меня выхода

нет, надо идти ва-банк». Сейчас у этой

взрослой женщины есть все, к чему

она стремилась: бизнес с госзаказами,

телеэфиры и фото с отдыха, которые

попадают в прессу, — исключительно

из Италии и Франции. Есть все и даже

чуть-чуть больше того, о чем мечталось.

Осталось ли главное при себе после этой

сделки — уважение? Я думаю, она сама

не знает ответа на этот вопрос. Просто

огромные как блюдца восточные карие

глаза почему-то не блестят. Хотя, может

быть, мне просто это кажется.

У Франца Кафки есть замечательный рас-

сказ — он о том, что девушка собиралась

замуж, но вот незадача, жених стал пре-

вращаться в насекомое. И бедная невеста

не понимала, как узнать момент, в какой

ее любимый уже не человек, а насекомое.

Когда появились лапки? Или когда тулови-

ще покрылось хитином? Или когда у люби-

мого пропала способность говорить? Но

вдруг он еще может слышать? Проблема

момента, когда человек превращается

в насекомое, для меня решается теперь

проще: когда он идет или не идет ва-банк.

Потому как для меня «ва-банк» — плохое

слово. Слово тех, кто что-то ставит на кон,

решая — красное или черное, орел или

решка, быть или не быть. В жизни поря-

дочных людей нет никакого ва-банка, есть

только внутреннее ощущение правиль-

ности тех или иных поступков. И тогда нет

ни риска, ни ва-банка, ни компромисса.

Ты просто делаешь и живешь так, как не

можешь не жить. Именно такая жизнь

и делает человека человеком.

Проблема момента, когда человекпревращается в насекомое, для меня решается теперь проще:когда он идет или не идет ва-банк.


текст: илья яшин рисунок: варвара полякова

Игроков ва-банк принято считать

авантюристами. Понятно почему: играя

ва-банк, ты становишься заложником

одного единственного решения и лишаешь

себя права на ошибку. С одной стороны,

так даже проще — вверяешь себя в руки

случая, пан или пропал. И итог соответ-

ственный: либо герой-победитель, либо

проигравший все неудачник.

С другой стороны, игра ва-банк, несомнен-

но, требует мужества. Поставить на кон

все, что имеешь, без шанса отыграться —

это поступок. Кто-то скажет: подобный

авантюризм не достоин уважения. Но

я отвечу: только романтики, способные на

большой риск, двигали вперед эту цивили-

зацию. Без героев одного поступка мы бы

до сих пор копошились в каменном веке

или пытались сделать рабовладельческий

строй более гуманным через пресловутую

политику «малых дел».

Вообще, спор между романтиками и так

называемыми прагматиками — древний,

как само человечество. Причем спорить

продолжают до сих пор.

Ну, например, прагматик еще год назад

вряд ли мог оказаться в рядах оппозици-

онного движения. Что там было делать?

Ходить на эти ваши акции протеста, где

собирается триста человек? Получать дуби-

ной по башке в соответствии с рекоменда-

цией Путина? Критиковать власть, закры-

вая для себя высокие двери и карьерные

перспективы? Нашли дурака, ага.

Нет, прагматик предпочитал дружить

с властью. Прагматик знал, когда и в какое

место надо лизнуть лоснящегося чинов-

ника, чтобы получить за это свой сладкий

пряник.

Некоторые цинично признавали: так вы-

годней, я никому ничего не должен, меня

интересуют только деньги и собственный

комфорт, поэтому оставьте меня в покое.

Но это редкое исключение. Прагматик, как

правило, не хочет выглядеть циничной сви-

ньей, ему нравится позиционировать себя

созидателем и добродетелем. А потому он

придумывает себе оправдания и стара-

тельно камуфлирует собственную трусость:

о’кей, пусть я запачкался, но я же пытаюсь

менять систему изнутри. И тут же атакует

тех, кто выбрал другой путь: вы-то, бездель-

ники, только и можете, что кричать свои

лозунги и мешать проезду автотранспорта

со спецсигналами.

Лукавство заключается в том, что каждый

такой «менятель системы изнутри» на

самом деле все эти годы систему укреплял,

был ее винтиком. Потому что система,

основанная на вранье и воровстве, крепка

и монолитна лишь до тех пор, пока внутри

нее существует обет молчания. До тех пор,

пока кто-то не крикнет, что король голый,

пока другие не подхватят.

Умение предавать — это тоже часть

идеологии так называемых прагматиков.

Это ведь тоже выгодно. Как там они

говорят? Вовремя предать — это не

предать, а предвидеть. Не раз я встречал

Один из лидеров Объединенного демократического движения «Солидарность» Илья Яшин, человек с большим опытом устных выступлений, написал первую колонку для «РП», и читателю предстоит оценить, насколько эмоционально слово Ильи Яшина в печатном виде.

итар

-тас

с


«бунтарей», которые клеймили власть

на площадях, а потом писали разобла-

чительные воззвания против своих же

бывших товарищей. Проходит время,

глядишь — жизнь у ребят удалась. Один

в Общественной палате заседает. Другой

в Госдуме рассуждает про конструктивное

сотрудничество и стабильность. А тре-

тий — наименее брезгливый — становится

по ту сторону баррикад главным спецом по

борьбе с оппозицией.

Прагматизмом часто прикрывают соб-

ственную трусость и слабость. Прагматик

боится поражения, боится прослыть

неудачником. Он мимикрирует, присоеди-

няясь к победителю, к тому, кто кажется

сильнее. Он передвигается по жизни

зигзагами и короткими перебежками. Он

суетится и подстраивается.

Ва-банк же играют люди, презирающие

возню и суетливость. Люди, свободные от

мелочности. Их поступки определяются не

сиюминутной выгодой, а внутренним по-

ниманием добра и зла. Их лозунг — делай,

что должен, и будь, что будет.

Я видел таких.

Им было плевать, сколько людей выйдет

завтра протестовать против лжи и воров-

ства. Они бы встали на площади и в оди-

ночку. Потому что не страшно, когда ты

один, страшно — когда ты ноль.

И если веришь в то, что ты делаешь,

в один из дней ты вдруг обнаружишь

рядом с собой нормальных и честных

людей. И их будет становиться все больше

и больше. Держи повыше свой флаг,

не роняй его и не пачкай. Люди увидят

чистое знамя и устремятся встать рядом.

Чистые знамена большая редкость

в наши дни.

И в какой-то момент ты посмотришь вокруг

и обнаружишь, что вся огромная пло-

щадь заполнена десятками тысяч людей.

И всех этих людей объединяют лозунги,

за которые тебя еще недавно били и над

которыми смеялись.

Среди десятков тысяч ты с удивлением

обнаружишь и некоторых прагматиков,

еще недавно презрительно посмеивавших-

ся над тобой. Не переживай по их поводу:

они убегут при первых же трудностях или

признаках бури. Снова мимикрируют — та-

кова их природа.

Так является ли игра ва-банк авантюриз-

мом? Конечно, нет. Ва-банк это не риск.

Это просто вера в себя и в вечные истины.

Это всего лишь вера в то, что добро всегда

побеждает зло.

Ведь если бы было иначе, то, как было

сказано выше, мы до сих пор копошились

бы в каменном веке.

Прагматик, как правило, не хочет выглядеть циничной свиньей, ему нравится позиционировать себя созидателем и добродетелем.


текст: геннадий камышников

Офисные работники в большин-

стве своем не ходят ва-банк. Особенно

офисные работники мультинациональных

компаний. Все они скучные и нудные —

в общем, планктон. Про них даже песня

есть. Максимальное, на что они способны,

так это напиться в пятницу, провести от-

пуск на Гоа. И гордиться этим, сопоставляя

себя с героями очередного «Мальчишни-

ка в..» или «О чем говорят…» Написать

о своих подвигах в Фейсбуке. Много позже

завести семью, купить квартиру в кредит,

потом дачу или загородный дом, родить

детей. Точка. Хотя бывает и наоборот.

Сначала семья и дети, потом напиться

в пятницу. И опять «о чем говорят…»

и «я тоже не дам Жанне Фриске», потому

что «зачем?» Скука.

Но бывают и Герои. Брюсы виллисы и сер-

жанты джейны. Современные российские

бойскауты. Они не просто костерят коллег

и начальство за обедом. Они копят в себе

энергию, чтобы выплеснуть ее в критиче-

ской ситуации. Они могут высказать все,

о чем думают, сделать ставку, нарушить

корпоративные правила для общего дела,

напиться и не выйти на работу, забить на

утреннюю встречу, задать прямой вопрос

руководителю на общем собрании, напи-

сать гневное, честное и открытое письмо

всем по внутренней почте, изобличающее

гнилую корпоративную культуру или пробле-

мы в системе кондиционирования офиса.

Поставить всё на вся. Забыть про автори-

теты и забить на себя. Быть готовыми все

потерять и не появиться на той стороне

туннеля. Все ради счастья других, надеясь,

что услышат, что поймут и признают. И что

как в американском фильме. Хеппи-энд.

Вот этих-то я и не люблю. И не считаю

профессионалами.

«Энрон» — их заслуга. У них нет интел-

лекта. Они готовы взять взятку, откат,

наговорить белиберды с умным видом,

то есть примитивно наврать. Подставить,

подсидеть, оклеветать, возжелать жены

ближнего своего. Мне кажется, что все

идет от того, что нам всем в детском саду

не читали Ветхого и Нового Завета, а им

еще и не читали сказок. В отсутствие цен-

ностных ориентиров тяжело воспринять

корпоративный этический кодекс поведе-

ния. Примитивные, в общем-то, правила не

принимаются на веру, не ложатся на благо-

датную почву. К сожалению, их много. При-

чина проста. Нашей экономике двадцать

лет. Культура не сформировалась, нормы

морали отсутствуют.

Как же их вычислить? Они не понимают

основ поведения в обществе, чаще всего

начинают есть за столом задолго до того,

как принесли еду всем. Они безграмотно

пишут, потому что мало читали в детстве.

Как они попали в мир профессионалов?

Мама с папой пропихнули их сначала

в школу, потом на экономфак чего-то,

потом пристроили на работу. Они сопро-

тивлялись этой системе всю жизнь, ждали

момента. Насмотрелись субкультуры,

Новый колумнист «РП» попросил представить себя на страницах журнала так: «10 лет как партнер международной аудиторско-консалтинговой компании. Типичный офисный работник c двадцатилетним стажем. Отец двоих детей. Капитан команды на Пионерских играх. Кандидат наук. Москвич. Люблю Родину». А из колонки читатель прямо сейчас узнает, кого Геннадий Камышников не любит.

ксен

ия ж

ихар

ева


ставшей массовым попкорном, и решили

произвести впечатление, доказав всем,

что они не одноклеточные. И вот салют.

Дело всей жизни, апофеоз существова-

ния. Взрыв на лакокрасочном заводе. Все

в том самом, а он весь в белом. Наш офис-

ный работник пошел ва-банк. И теперь все

восхитились его храбростью и беспринцип-

ностью. Этакие геростраты и шапокляки

от бизнеса. За этим следует забвение,

и их выбрасывают из профессионалов,

из компании. В отличие от сказочных или

античных героев, о них быстро забывают.

Реальная жизнь не прощает глупцов.

Профессионал никогда ва-банк не пойдет.

Он дорожит своим опытом и репутацией.

Он несет ответственность за тех, кого при-

ручил, за клиентов, сотрудников, бренд. Он

стремится принять взвешенное решение.

Даже если его действие воспринимается

как нечто необдуманное, это не так. То

же можно сказать и о предпринимателях.

Настоящий Предприниматель не пойдет

ва-банк. Никогда не сложит все яйца

в одну корзину. Он продумает свое дей-

ствие, прикинет последствия, оставит себе

вариант «Б». Если его действие конкурен-

тами будет воспринято как необдуманное

и бессмысленное, значит, он угадал зону

с максимальным риском и максимальной

же прибылью. Это не ва-банк. Это основы

«Экономики» Самуэльсона.

Позавчера вечером сидели с моим другом,

Предпринимателем. Пытались на двоих

вспомнить хоть одного успешного, со-

стоявшегося человека, который когда-либо

в своей жизни поставил все на карту. Нет

таких. Ва-банк ассоциируется у нас с кази-

но, с необдуманными поступками, никак

не с созданием прибавочной стоимости.

Может быть, в других областях челове-

ческой жизни ва-банк — это хорошо. Но

в голову не приходят примеры. Кроме

дел сердечных. Я не хочу себе или своим

близким врача, готового идти ва-банк, не

хочу своим детям рискового преподавате-

ля, не хочу услуг от рискового архитектора,

электрика, таксиста, производителя еды

или одежды, авиадиспетчера. Я хочу дове-

ряться Профессионалам. В повседневной

жизни так не хочется «романтики». Всякий,

кто предложит мне другое, либо жулик,

либо дурак. А еще дома хочется ездить по

хорошим дорогам.

серг

ей ч

илик

ов

Профессионал никогда ва-банк не пойдет. Он дорожит своим опытом и репутацией.


текст: маттео монтеземоло

Рассуждать о таком явлении,

как ва-банк, мне довольно сложно. И дело

здесь вот в чем: применительно к каждой

сфере жизни ва-банк имеет разное зна-

чение. Если мы говорим об отдыхе — это

удовольствие, драйв. Идти ва-банк путе-

шествуя для меня значит получить заряд

вдохновения. Если мы говорим о ва-банке

в бизнесе — это риск. А если говорить

о личной жизни и о семье — то ва-банка

здесь лучше вообще избегать.

Я люблю кататься на Ferrari, но еще боль-

ше я люблю эту машину как мечту. А вот

моя истинная страсть — лодка. Я обо-

жаю плавать и являюсь фанатом разных

водных видов спорта: серфинг, водные

лыжи. Вода — моя стихия, и здесь для

меня практически не существует границ:

я могу пойти на все, и каждый новый шаг

в этом отдыхе — новая ступень удоволь-

ствия. С путешествиями другая история.

Когда я путешествую, мой ва-банк заклю-

чается в том, чтобы полностью погрузить-

ся в культуру и атмосферу той страны,

куда я отправляюсь. Награда — вдохнове-

ние. Мои любимые города, кроме городов

Италии, это фантастически красивый

Санкт-Петербург и удивительный Абу-

Даби, который стремительно меняется

под натиском молодого вестернизирован-

ного поколения, получившего прекрасное

образование за рубежом.

Как любой предприниматель, я привык

и люблю рисковать. В бизнесе иначе не

получается: даже если не хочешь и не

любишь идти ва-банк, все равно надо.

Правда, умение рисковать не единствен-

ный фактор успеха. Многое зависит от

удачи, и любой человек, занимающийся

бизнесом, должен свою удачу искать

и относиться к ней с уважением. Важно

понимать и чувствовать баланс. Удача не

любит заносчивых и тех, кто всю дорогу

безрассудно рискует.

Я говорю об этом так подробно, по-

тому что, несмотря на известного отца

и семью, вынужден был сам пройти все

сложности своего пути в бизнесе. Я могу

уверенно назвать себя selfmademan, а не

парнем из богатой семьи. Долгое время

мой отец работал менеджером, и только

недавно, в начале двухтысячных, мы

стали владеть автомобильным бизнесом

и получили право называться предпри-

нимателями. К тому же, с самого начала

у меня была высокая степень само-

стоятельности в решении самых разных

вопросов, касающихся бизнеса. Конечно,

какие-то вещи мы обсуждаем с отцом,

спорим. Но это всегда вопрос верных

и весомых аргументов, на основе которых

и принимается финальное решение. Не

буду скрывать, мне нравится делиться

своим мнением с отцом. Но все реше-

ния, связанные с компаниями, которыми

я руковожу, это моя ответственность, мой

риск и мой ва-банк.

История классического ва-банка, кото-

рая произошла со мной в бизнесе, это

Маттео Монтеземоло, сын главы компании Ferrari, глава компаний Ballantyne и Poltrona Frau, по нашей просьбе взялся порассуждать про ва-банк. И оказался человеком слова: наговорил про это достаточно. Обескураживающий вывод, который сделают вместе с ним читатели колонки, состоит в том, что самый страшный ва-банк, на который стоит пойти — завести трех детей и при этом еще радоваться жизни.

orlo

va


выход компании Poltrona Frau, которая

занимается производством дизайнер-

ской мебели, на IPO. Это было четыре

года назад. Колоссальный риск. Не-

вероятное волнение. Признаться, мы

переживали как никогда, потому что

не были уверены в успехе. Но реше-

ние превратить бизнес из закрытого

семейного в публичный оказалось

абсолютно выигрышным и позволи-

ло нам встать в один ряд с такими

компаниями, как Luis Vuitton и Hermes.

Иногда я задумываюсь о том, как

я чувствовал бы себя, окажись мы

в ситуации провала с выходом на

биржу. Безусловно, это было бы пре-

жде всего моим личным поражением.

Но я точно знаю одно: даже когда что-

то идет не так, как следует, надо найти

силы, волю и нервы, чтобы начать все

сначала, ведь решение есть всегда.

Знаете, так никогда не бывает, чтобы

все было абсолютно плохо. Да, это

жизнь, и в ней случаются весьма не-

приятные ситуации. Но красота жизни

как раз в том и состоит, чтобы найти

самое интересное решение.

Чтобы я ни говорил о ва-банке, мое

мнение об этой модели поведения прин-

ципиально меняется, когда речь заходит

о семье. Я абсолютно уверен, что в лич-

ной жизни надо действовать несколько

иначе. Проще говоря, мне не нравится

рисковать в личной жизни. Особенно,

когда у тебя есть жена и трое детей.

Семья — это пространство, где принци-

пиально важно, на мой взгляд, больше

думать, говорить, понимать и ни в коем

случае не торопиться принимать реше-

ние. Почему я говорю об этом с такой

осторожностью и внимательностью?

Дети — самое главное и самое важ-

ное, что только может быть в жизни.

Все остальное: бизнес, путешествия,

отдых — это все вторично и гораздо

менее важно. Семья и те, кто ждет

дома, это самый значимый мир, который

дает тебе силу, энергию и смысл. Поэто-

му для меня воспитание детей — самая

главная часть жизни, в которой ва-банк

остается за кадром.

gett

y im

ages

/fot

oban

k

Для меня воспитание детей — самая главная часть жизни, в которой ва-банк остается за кадром.


текст: софико шеварднадзе

— КаКие танцы, Софочка? Ты

ведь сто метров без одышки не можешь

пройти! — вот такая была реакция у мамы,

когда я ей сообщила, что мне предложили

принять участие в «Танцах со звездами»

и я согласилась. Можно долго рассуждать,

почему я на это пошла, но суть в том, что

я просто очень сильно хотела танцевать,

причем еще с тех пор, когда папа отка-

зался отдавать меня в балетное училище

и я по принуждению часами гвоздила

этюды Черни за роялем. Желание это было

всеобъемлющее и поглотило все изна-

чальные сомнения. Я часто задумывалась,

к чему применяется «Бог всегда испол-

няет истинные желания», как в «Пикнике

на обочине», когда Шарту, несмотря на

все его желания, всегда падали только

деньги! Так и мне, к тридцати годам, когда

внешне ничто этого не предвещало, были

даны танцы. Предложение от телеканала

поступило ровно перед интервью с премье-

ром Литвы. Я сразу согласилась. До начала

проекта оставалось полтора месяца. Всё

это время я по ночам визуализировала,

как я танцую в стразах на голубом экране.

И иногда краснела от удовольствия, как

однажды, попробовав десерт с горячим

белым кремом, посыпанный жареным

миндалем. Эйфория предвкушения была

неугомонной. Я себя уже отчетливо видела

порхающей и ловила на себе восторжен-

ные взгляды публики, хотя, должна при-

знаться, никогда не стремилась к победе.

Опять же, мне просто хотелось танцевать

до конца.

На первой репетиции я с ужасом поняла,

что, оказывается, совершенно деревян-

ная, и танцует у меня, увы, только душа.

С моим тогдашним весом я больше походи-

ла на еле дышащего Карлсона, нежели на

порхающую фею. Вспомнилась озабо-

ченная мама. Мой партнер старался не

показывать своего отчаяния. Он говорил,

что вначале мало у кого получается, но

его грустные черные глаза его выдавали.

Выучив два с половиной танцевальных

шага за много часов, я ушла с полным

ощущением, что сдвинула горы. Утром

я вскочила с кровати на звук домофона

и вдруг непроизвольно рухнула на пол,

обалдевши от боли в мышцах. Я на самом

деле не знала в тот момент, смеяться мне

или плакать. Как в фильмах о жертвах

домашнего насилия, я медленно встала

с одной рукой на пояснице, другой ощупы-

вая свою икру, и с наморщенным лицом

еще медленнее направилась в ванну: надо

было готовиться к репетиции, в конце

концов, через три недели меня увидит вся

страна — я станцую румбу (слово, которое

я впервые услышала днем раньше)

с белым цветком в волосах.

Представляя себя на сцене по ночам,

я, конечно, не подозревала, что танцы,

блестки и наращенные ресницы вбирали

в себя диапазон ощущений куда шире,

чем я когда-либо могла себе представить.

Одно то, в какой позе я поднималась и спу-

Теперь мы уверены, что первая колонка телеведущей канала Russia Today Софико Шеварднадзе, посвященная дедушке и бабушке, не была случайностью. «Русскому пионеру» в этом номере удалоcь вскрыть новый пласт прозы, заложенный в авторе, который никогда этой прозой не занимался.

orlo

va


арм

ен а

срат

ян/a

genc

y/ph

otog

raph

er.r

u

Когда ты полностью отбрасываешь страх, непонятно, упадешь ты или полетишь. Вот когда ты по-настоящему идешь ва-банк.

скалась по лестнице первые недели, чего

стоило! Преодолев агонизирующую боль,

нескончаемые волдыри на пальцах ног,

треснутое ребро и наконец-то запах незна-

комого мне тела, я приобщилась к тан-

цам. Посвящение во все это мне очень

напомнило процесс инициации в братство

американского университета. Там новичок

проходил самые абсурдные и жестокие

испытания для того, чтобы стать членом

клуба. Испытания абсолютно несуразные:

поваляться голышом в снегу на морозе,

постоять несколько часов посередине

кампуса не двигаясь, сгонять, словно

ты в российской армии, за пивом, когда

тебя будят в четыре утра, и так далее, но

желание стать частью братства так сильно,

что новички с гордостью исполняют все

порученные самоиздевательства. То же

самое происходило со мной.

Но инициация оказалась самым легким

испытанием этого проекта. Перед первым

выступлением в прямом эфире мне открыл-

ся мир полностью новых самоощущений.

Конечно, я понимала, что танцую далеко не

лучше всех участников. Но за три недели

репетиций я как-то уверенно чувствовала

себя в тридцатисекундном выступлении.

И тут я стояла перед выходом на сцену,

с тем белым цветком в волосах и облегаю-

щем мои тогда все еще пышные формы си-

реневом платье, когда я поняла, что в этот

момент со мной может произойти всё что

угодно и я не контролирую ситуацию. Я сей-

час не имею в виду божественную волю,

а рефлексы и ощущения, которые овладели

мною и были мне абсолютно чужды до этой

минуты. Одновременно начали трястись

колени, бешено биться сердце, пересо-

хло во рту. Добавьте к этому пальпитации

и состояние искаженной реальности. Мой

партнер начал мне махать салфеткой,

чтобы я не упала в обморок. Признаюсь,

это был бы выход! Я покрылась холодным

потом и передо мной пролетела вся моя

жизнь. Это не было сильное волнение, был

всеохватный повальный страх! И, оказы-

вается, все неприличные выражения про

страх — не просто выражения: в твоем

теле действительно возникают очень стран-

ные рефлексы! Так как в обморок я не

упала, мне пришлось выйти и станцевать.

Страх этот сопровождал меня до послед-

ней секунды номера, и как только музыка

умолкла, у меня было полное ощущение,

что меня наконец-то выпустили на волю из

закрытого пространства, где держали под

высоким давлением, которое парализовало

мое тело. Я вдруг опять стала абсолютно

нормальной. Пройдя это испытание, я была

глубоко уверена, что если мне удастся удер-

жаться в проекте определенное время, то

с каждым выступлением будет становиться

легче. Во всяком случае, по всей логике

должно было быть так. Представьте мое

изумление, когда я поняла, что легче так

и не станет. Каждый раз, выходя на сцену,

я испытывала этот страх: он меня никогда

не покидал.


На первой репетиции я с ужасом поняла, что, оказывается, совершенно деревянная, и танцует у меня, увы, только душа. Но весь парадокс был в том, что чем

больше я боялась, тем больше меня тянуло

к танцам, как сталкера в зону. Я понимала,

что этот страх меня увечит и поэтому я тан-

цую в сто раз хуже, чем на репетициях.

И в этот момент я боялась за свое жела-

ние танцевать — мне его было искренне

жалко. Хотелось его спасти. Думаю, тут

бесполезно добавлять, что в тот момент

моей жизни этот проект тотально поглотил

меня. Когда моя старшая приятельница,

наблюдая за тем, как я тихо и последо-

вательно схожу с ума, сказала: «Софа,

я прошла очень многое. Ты знаешь, жизнь

это не только танцы», я в недоразумении,

абсолютно искренне ответила: «Таня,

я вообще не понимаю, о чем ты сейчас

говоришь».

Меня часто спрашивали, к чему я при-

шла во время проекта, и каждый раз,

несмотря на неплохое воображение,

у меня безошибочно всплывала идиот-

ская и навязчивая мелодия: «Я знаю

то, что невозможное возможно». И это

действительно так! Оказывается, можно

безгранично толкать себя за зону соб-

ственного комфорта, и ты к этому никогда

не привыкнешь. Зато появляется что-то

вроде уважения к себе, как в детстве

к взрослым. И вырабатывается некая

мышца, которая заставляет тебя каждый

раз заново делать то, что казалось тебе

умонепостижимым. Главное иметь задачу

больше, чем ты сам. Это позволяет тебе

снова и снова ставить всё на карту, вце-

пляться в волю и идти вперед.

Со временем и бок о бок со страхом мой

танец все-таки стал лучше, и я дошла до

финала. Я точно знала, что не выиграю,

потому что были люди, которые танцевали

лучше меня. Перед выходом произошло

неожиданное. Мой страх куда-то улетучил-

ся. И весь предыдущий опыт сосущество-

вания со страхом, который мне казался

колоссальным, вдруг обесценился. Потому

что от того, что вдруг не страшно, тоже

страшно. Когда ты полностью отбрасы-

ваешь страх, непонятно, упадешь ты или

полетишь. Вот когда ты по-настоящему

идешь ва-банк. Я первый и единственный

раз в этом проекте просто танцевала во

всех смыслах этого слова. В итоге я заняла

четвертое место, но это уже было совер-

шенно несущественно. Этот финал и был

моим «золотым шаром», к которому в тот

момент у меня не было больше желаний.

Это был мой финал — мой конец Седьмой

симфонии Шостаковича.

арм

ен а

срат

ян/a

genc

y/ph

otog

raph

er.r

u


текст: алексей боков фото: игорь мухин

Игра ва-банк — опасная затея. Вы

ставите все имеющиеся на руках деньги

в банк. И, если повезет, выиграете сразу

все. А можете все потерять и остаться

не у дел. Однако игра на деньги — это не

всегда риск, все же в первую очередь

для многих это развлечение. Например,

Алла Борисовна Пугачева рассказала

в интервью «Дождю», что отдыхает, спу-

ская в казино миллионы долларов…

А что значит понятие «ва-банк» в пере-

носном смысле, когда мы говорим о не-

материальном риске? И что мы ставим

на кон в этом случае?

Мне кажется, что когда это и проис-

ходит, то случается незапланированно.

Будто ты закрываешь глаза и кричишь:

«А-а-а-а-а! Иду ва-банк!» Нельзя это сде-

лать прагматично, это ветреный полет

мысли, порыв. Именно так случилось

у меня: впервые я пошел ва-банк из-за

любви. У меня была успешно склады-

вающаяся карьера в Петербурге, но

я все бросил и приехал в Москву. Это

был риск, потому что я не знал, что меня

ждет в столице, где не было друзей,

жилья, работы, а была только любовь...

Я не знаю, выиграл ли я тогда или про-

играл. Главное, что этот порыв изменил

мою жизнь тогда точно.

Вот сказка про «Золушку» заканчивает-

ся хеппи-эндом, но никто не знает, что

было после. Возможно, Золушка после

свадьбы просто замучила принца своим

стремлением к чистоте? А может, если

бы и Алла Пугачева не проигрывала

деньги в казино, то просто отравила бы

одного из своих мужей и стала бы леген-

дарной Синей Бородой?

Ва-банк — это культурное явление?

Эдуард Бояков когда-то был успешным

бизнесменом-нефтяником. Потом риск-

нул и ушел в мир культуры, возглавив

фестиваль «Золотая маска». При нем

«Маска» превратилась в самое пре-

стижное театральное шествие страны,

стала площадкой для реализации многих

продюсерских проектов. А потом он

отказался от «Маски», создав новое экс-

периментальное театральное простран-

ство в маленьком подвале. И сейчас из

театра «Практика» художественное слово

доносится громче, чем из традиционно-

го театра. А недавно он снова рискнул

и создал новую культурную революцию —

«Политтеатр» в Политехническом музее.

Говорят, если ты громко выражаешь

свою гражданскую позицию, нужно при-

готовиться к крупному риску. Помните,

как Ксения Собчак выступила на церемо-

нии вручении «Ники», как она спросила

Чулпан Хаматову о цене благотвори-

тельности: «Если бы ты не занималась

благотворительной деятельностью, ты

бы поддержала кандидата в президенты

Владимира Путина или ты бы осталась

в стороне от политической деятельно-

сти?» Зал освистал Ксению, а Евгений

Миронов назвал этот вопрос «погоней

Легендарный продюсер Алексей Боков в своей новой колонке рассказывает не только о личном опыте хождения ва-банк, но и о самых ярких и рисковых поступках тех, кто по статусу мог бы и не рисковать.

ната

лья

льво

ва


за сенсацией». А может, она пошла ва-

банк? И может, после этого вопроса ее

занесли во все черные списки нашего

подцензурного ТВ? А Чулпан снова заку-

рила, хотя уже два года как бросила...

Я не говорю о тех, кто выходил на Болот-

ную площадь или на проспект Сахарова,

они-то не шли на крупный риск. А вот

Pussy Riot ради позиции реально рискну-

ли своей свободой.

Если приглядеться, ты рискуешь постоян-

но и ставишь на кон то больше, то мень-

ше, но всегда — вслепую. Кто знает, что

изменил тот или иной поход ва-банк?

Может, после вопроса Ксении Собчак

Чулпан Хаматовой другая актриса возь-

мет и откажется сниматься в предвы-

борном ролике через шесть лет. И всем

реальным кандидатам в президенты

придется участвовать в дебатах, а не

прятаться за своих «доверенных» лиц.

А Эдуард Бояков мог бы остаться крутым

нефтяником и поддерживал бы сотню

именитых театров, которые не принесли

бы и толику той мысли новой драмы, что

дают «Практика», «Политтеатр» и театр

Dок.

Я точно знаю, что те, кто идет ва-банк,

изменяют мир вокруг себя, и это глав-

ное. Но для меня лично, чтобы изменить

мир, идти ва-банк необязательно. Чтобы

было чисто на улицах, не надо мусорить.

Чтобы не говорить о безграмотности,

надо заниматься просвещением.

Я думаю, что нужно не говорить о со-

циальной ответственности, а поднимать

ее в людях. Позвать своих коллег вместе

передавать свой опыт ученикам или

просто собраться с друзьями и пойти

убирать мусор.

P.S. Есть одна причина, ради которой

можно пойти ва-банк в любом случае:

дети. Моя домработница Патриcия

пересылает деньги своим дочерям на

Филиппины. В какой-то момент срок ее

визы истек. Но она не полетела домой, а,

находясь под риском депортации, снова

выслала деньги детям, которые остро

в этом нуждались. Скажу сразу, все

закончилось хорошо, она продолжает

официально работать в Москве.

игор

ь м

ухин

Если приглядеться, ты рискуешь постоянно и ставишь на кон то больше, то меньше, но всегда — вслепую.


текст: игорь лоптев

Странная тема, странное слово

«ва-банк». Кто не знает, после «Ва-банк!»

бывает либо «Бинго!», либо «Шит!».

«Бинго!» — это +100 500, а «Шит!» —

это умножить на 0.

«Ва-банк» — это надежда и сильное

желание победить. Сильнее, чем страх

проиграть. Это скорее безрассудство

и бесшабашность, а не просто отвага

и смелость. Например, «Поехали!» Гага-

рина и «За Родину!» под Сталинградом —

это совсем не «Ва-банк!», здесь «Бинго!»

стоило много пота и крови.

Или вот «русская рулетка» — крайнее

проявление крайней безрассудности,

игра ва-банк со ставкой «жизнь». Не дай

нам бог быть настолько русскими. Хотя

в кино это смотрится: крутанул, нажал,

щелчок, улыбка, «Бинго!»

Это очень по-русски: «Ва-банк!» Здра-

вый смысл подсказывает: идти ва-банк

можно только, если вероятность успеха

больше 50% (несколько похоже на

«контролирующий пакет» вероятности

успеха). Но мы часто рискуем, даже

когда вероятность на успех меньше

«контролирующих» 50% и даже меньше

«блокирующих» 25%. И ведь выигрыва-

ем. И получаем «Бинго!»

Играют все, но в разные игры. При этом

на «Ва-банк!» способны немногие, и со-

всем немногие достойны «Бинго!»

Я тоже игрок. Играю в преферанс без

малого тридцать лет (привет моим лю-

бимым партнерам — Алексею С. и моей

супруге). Преферанс — умная игра

научной и военной элиты. В этой игре нет

позиции «ва-банк». Но мне приходилось

играть ва-банк. Не с жизнью, конечно. Но

в жизненных ситуациях. Следующие два

окончились двумя «Бинго!» Ведь про свой

«Шит!» никому неохота рассказывать.

«Ва-банк!» В якутСкеНужно было уволиться офицеру из

армии, причину опускаем. Шел август

1991 года и пока «стоял» СССР. Тогда

в законодательстве не было такой

статьи, чтобы офицер не пенсионного

возраста, без взысканий, с отличным

послужным списком взял и уволился

из Вооруженных сил. Либо членовре-

дительство — полный «Шит!», либо

«дурка» (симуляция психического

расстройства) — тоже «Шит!», либо

систематическое нарушение воин-

ской дисциплины — уголовный «Шит!»

Кругом «Шит!», после которого стыдно

внукам показывать военный билет.

Пошел ва-банк. Вернее — пошел на

почту в деревне Большая Марха, что под

Якутском, и написал телеграмму кратко-

го содержания: «Москва, Министерство

обороны, Язову Дмитрию Тимофеевичу

(в то время — министр обороны). Объ-

являю голодовку до моего увольнения из

Вооруженных сил. Подпись». Это сейчас

голодовку объявляют с дежурной оче-

редностью по разным поводам, в основ-

Настоящего пионера-героя мы обнаружили в туалете ГУМа: он его, туалет, собственно говоря, и построил. Таких туалетов в России больше нет, да скорее всего никогда и не будет. Но для автора этой колонки Игоря Лоптева строительство туалета стало настоящим вызовом судьбы. Он, игрок с тридцатилетним стажем, сделал ставку ва-банк. И выиграл.

тая

невс

кая


ном серьезным. А тогда я стал героем

на четыре часа — столько длилась

голодовка от обеда до ужина. Уволили

через месяц («Бинго!»), предварительно

в качестве наказания послав в коман-

дировочный круиз на барже без удобств

по реке Лене.

«Ва-банк!» В ГуМеОсень 2011 года, ГУМ. Передо мной

легла кучка папок — как карточная

сдача: «Это те проекты за последние

пять лет, которые не были реализованы

по разным причинам. Будешь осваи-

вать?» Поступая благоразумно, нужно

было поднять карту, оценить шансы

на выигрыш, может быть, некоторые

карты сбросить и попросить замену, как

в покере. Ведь причины незавершен-

ности этих проектов могли быть вполне

серьезными. Так бы я и сделал в других

обстоятельствах. Но тогда я взял всё

сразу и сказал: «Ва-банк!» Так было

надо.

О боже! Там ведь было совсем

мало королей. А нужно выигрывать.

Справедливости ради скажу — мы

играем командой, отличной командой.

Так что этот «Ва-банк!» не остав-

лял меня один на один с пропастью

ответственности.

Играем. Делаем просчитанные ходы,

убираем битые взятки. А противник —

лень и некомпетентность. И что хуже —

не всегда чужие лень и некомпетент-

ность. Это такая аллегория на тему

нашей работы.

Но «Бинго!» получился знатный во всех

смыслах: самый удобный и комфортный

(«Бинго!»), самый роскошный («Бинго!»),

самый нужный («Бинго!») ТУ-А-ЛЕТ по

адресу Красная площадь, дом 3 («Бинго!

Бинго!»).

Зачем об этом говорить? Я понял,

что об этом можно и нужно говорить,

когда смотрел на лица выходящих из

этого заведения посетителей. Это

были открытые настоящие улыбки!

Не ухмылки («сколько бабла замуро-

вали в мраморе и золоте!»), а именно

улыбки («спасибо, ребята, что не

стесняетесь делать такое!»). А сделали

такое — исторический туалет на своем

законном историческом месте. Здесь

всегда — почти 120 лет с момента

постройки здания Верхних торговых

рядов — был туалет. В советские вре-

мена он был знаком многим москвичам

как самое торговое место в центре

столицы — здесь из-под полы торгова-

ли джинсами. После нескольких лет ре-

конструкции и воплощения целого ряда

незаурядных дизайнерских и инженер-

ных решений это место приняло такой

вид, каким его задумывали авторы в те

далекие годы — комфортное место

с дорогим интерьером, добротными

махровыми полотенцами и радушны-

ми горничными в белых передниках

и перчатках. На стенах — картины

из истории ГУМа, кожаные диваны

для отдыха и живые цветы. А где еще

в центре Москвы можно принять душ

или перепеленать ребенка? Где еще

в туалетах пахнет только дорогим

парфюмом и играет умиротворяющая

музыка? Где еще можно приобрести

туалетную бумагу с доставкой на дом,

предварительно опробовав ее в исклю-

чительно комфортных условиях? Эта

область услуг перестала быть стыдливо

некомфортной. Мне кажется — все это

«Бинго!», а вовсе не «Шит!» какой-то.

Мы продолжаем жить, работать, играть.

Продолжаем делать ставки. Надеюсь

на спокойную игру за рюмкой коньяку,

но из-за угла постоянно подмигивают

джокеры: а может, «Ва-банк»?

Мой совет — посчитайте тщательно

свои 50% вероятности удачи… А то ведь

может и «Шит!» получиться…

але

ксан

др щ

емля

ев/ф

отос

оюз

Надеюсь на спокойную игру за рюмкой коньяку, но из-за угла постоянно подмигивают джокеры: а может, «Ва-банк»?


текст: светлана журова

Играя со мной в одной команде на

Пионерских играх, Андрей Колесников

неожиданно предложил мне написать

колонку для «Русского пионера». У него

была полная уверенность, что я где-то

припрятала истории на тему «ва-банк».

К слову, Андрей был первым журнали-

стом, который взял у меня интервью

после Олимпиады в Турине. Можете

себе представить, как он пытал с при-

страстием бедную девушку.

«Русский пионер» — это моя первая

проба пера, поэтому рискую быть осви-

станной. Ведь публика очень требова-

тельная. Да и не совсем понятно, что за

рассказ у меня получится. Согласитесь,

чем не ва-банк.

Специально посмотрела в Википедии,

чтобы не ошибиться с определением.

Там это звучит так: «Ва-банк (фр. va

banque) — в карточных играх ставка

игроком всех денег, имеющихся в его

распоряжении. Остальные игроки долж-

ны либо также поставить все имеющие-

ся деньги, либо пасовать, в результате

чего выигравший забирает весь банк,

а остальные игроки теряют всё. В пере-

носном смысле означает действие,

сопряженное с крупным риском».

А теперь истории! Еще в юности, когда

мы играли в карты, я занимала прин-

ципиальную позицию: играю только

на интерес. Я не боялась проигрыша,

просто деньги доставались мне тяжело

и проиграть их таким легким способом

я не могла себе позволить. И в этот

момент сразу пропадал весь азарт. Уди-

вительно, но в спорте все по-другому.

Там нельзя без азарта, без риска, без

куража, без того, что ты ставишь на

карту всё, даже тогда, когда у тебя мало

шансов «взять банк».

Я всегда была уверена, что в спорте

хотя и существует провидение, везение,

случайность, но есть и другое, самое

главное. Твои собственные силы, талант,

трудолюбие и возможность попробо-

вать еще раз — завтра, через неделю,

месяц, на следующей Олимпиаде. Каж-

дый раз, начиная очередное четырех-

летие (а их у меня было пять), я пони-

мала, что может ничего не получиться.

Только вот своим волшебным светом

манила золотая Олимпийская медаль.

Стать Олимпийской чемпионкой — вот

что было моей мечтой, произнесенной

когда-то вслух девятилетним ребенком.

Я тогда уже осознавала, что делаю се-

рьезный выбор, теряя свободную жизнь

обычного подростка. Но мной двигал

не азарт, а Мечта. Может, поэтому

в детстве я очень рассудительно под-

ходила к своим проигрышам и победам,

понимая, что это только маленькие сту-

пеньки на пути к вершине, на которой

меня ждет всё. Я не определяла, что

это — всё. И, в отличие от игры в карты,

я знала, что не должна постоянно по-

вышать «ставку», а должна делать это

Олимпийская чемпионка и депутат Госдумы Светлана Журова расскажет про то, как она принимала вызовы судьбы и как завоевала в итоге золотую медаль. Оказывается, суть ва-банка не в том, чтобы выиграть золото, а в том, чтобы в разгар карьеры решить и родить, а потом вернуться в большой спорт и завоевать первое место на Олимпийских играх в Турине. И продолжать жить.

дани

ил б

аюш

ев


очень редко, и не всегда сама, и не

всегда денежную! Хотя случалось и то,

и другое, и третье!

В двенадцать лет мне купили коньки,

которые стоили тысячу сто рублей.

Деньги собирали со всех родственников,

но никто не думал, что это потерянные

вложения. А у меня появилась внутрен-

няя ответственность: как я могу под-

вести тех, кто в меня верит. Как жаль,

что мой дед так и не смог увидеть моей

победы в Турине. Потому что это была

и его мечта.

Вы же не поверите, что у человека все

может идти гладко и красиво. Поэтому

теперь немного «драм».

В восемнадцать лет я решила «зало-

жить» спорт в обмен на поступление

в Педиатрический институт в Ленин-

граде. Но ставка не сыграла, и меня

завалили на экзаменах. Именно тогда

я впервые поняла, что Мечту предавать

нельзя! Как хорошо, что в тот момент

точка невозврата была не пройдена,

и я вернулась «на дорожку». А через

шесть лет выиграла Чемпионат мира, но

все-таки еще не Олимпиаду.

1998 год. Олимпийские игры в Нагано.

Новые коньки. Мы не успеваем их во-

время купить и «прикататься», и в итоге

только девятое место. Но полная уверен-

ность, что на Чемпионате мира через

месяц всё будет по-другому. Мне гово-

рят: команда в Канаду не едет, сама

покупай билет и езжай куда хочешь.

И я отвечаю прямо в лоб президенту

федерации: «Я поехала за медалью!»

Он только улыбнулся. Заручившись

обещанием Петербурга, что в случае

призового места мне компенсируют все

расходы, на свой страх и риск я рванула

в Калгари. Одна от России. И без тре-

нера и команды, в полном одиночестве

смогла завоевать свою серебряную

медаль.

Проходили годы, и природа настойчи-

во сигнализировала, что я не только

спортсменка, но и женщина, которая

не может не быть матерью! В 2003

году родился Ярослав. Мир перевер-

нулся. Вот, оказывается, ради чего

стоит жить! Почти два года погружения

в другую реальность. Все это время,

пока я наслаждалась счастьем, Мечта

тихо наблюдала со стороны. А потом

взяла, да и напомнила о себе. Постави-

ла перед выбором соблазном: а может,

еще одна попытка, последняя, а вдруг?

Попробуй! Ведь иначе не простишь себе

упущенного шанса. В этот раз на карту

была поставлена не только моя судьба,

но и судьба маленького человечка,

которого никто не спросил, а надо ли

ему это. Но Мечта победила в этом вну-

треннем противостоянии. Я начинала

тренироваться и готовиться к своей уже

пятой Олимпиаде, чувствуя, что многие

считают меня одержимой и сумасшед-

шей. И только я и тренер знали, куда мы

идем. И, конечно, Мечта, шепчущая на

ухо, что все правильно.

Ожидая выстрела на стартовой линии

500 м в Турине, я понимала — настал

момент истины. Ведь от этого «послед-

него» забега зависела не только буду-

щая спокойная жизнь с самой собой,

но и жизнь других людей, веривших

в меня, и жизнь маленького Ярослава,

ставшего невинной жертвой, которую

принесла его мама, когда приняла реше-

ние попробовать еще раз.

Какие карты или рулетка! Вот он — на-

стоящий азарт и адреналин. Когда

ты бежишь в одном забеге со своей

основной соперницей и вас разделяет

всего 0,08 секунды. Когда она так же,

как и ты, шла к этому дню годы и тоже

жертвовала многим. Когда ва-банк для

обеих, и никто даже не допускает мысли

«пасануть». Когда все зависит от твоей

воли. И никакие обстоятельства — на-

пример то, что ты споткнулась в начале

дистанции и пробила себе конек, — не

должны остановить тебя в твоем по-

лете к финишу. Когда только вперед!

А в финале — победа с отрывом в 0,21

секунды. Это нельзя описать никакими

словами, это надо прожить... Поверьте

мне. И это стоило того!

Пьедестал. Слезы радости у меня

и разочарования — у потерявших шанс

соперниц. Мечта меня «добила», и я уже

держу в руках свою золотую Олимпий-

скую медаль.

Но ведь тема-то была — «ва-банк»,

а я, кажется, про другое написала.

Только вот про другое ли? Ведь

мои истории из спортивного про-

шлого настойчиво доказывают, что

без риска и Мечта не становится

реальностью, и жизнь не наполнена

смыслом!

Всё в нас!

Разве не так?

Я всегда была уверена, что в спорте хотя и существует провидение, везение, случайность, но есть и другое, самое главное. Твои собственные силы, талант, трудолюбие и возможность попробовать еще раз — завтра, через неделю, месяц, на следующей Олимпиаде.


текст: михаил довженко

Самые яркие наши эмоции проявля-

ются в игре. Человек, способный отдаться

соревнованию до капли, честно, без огляд-

ки на соперников и соотношение сил,

интересен невероятно. Уже третий год

в Москве и других городах идут Пионер-

ские игры. И каждый раз, задав очеред-

ной вопрос, я с каким-то животным любо-

пытством всматриваюсь в лица гостей,

которые в минуту обсуждения становятся

настоящими игроками. Дав правильный

ответ, который не знал больше никто, на

глазах преображается всегда спокойная

Елена Ханга. В сущего ребенка превраща-

ется председатель правления «Русского

международного банка» Константин

Зырянов, чья команда победила в десятых

Пионерских играх. Владимир Вишневский

порой чуть ли не выпрыгивает из-за игро-

вого стола, готовый отвечать не только за

свою команду и не только прозой…

Эти живые эмоции не могут быть

смешными или нелепыми, потому что

они — настоящие. Их рождение непред-

сказуемо. Их развитие тем более нельзя

предугадать. Но главным в них всегда

будет готовность человека пойти ва-банк,

поставить все на одну-единственную

карту. Не люблю это выражение, всегда

представляю в этот момент политическую

карту мира, но по-другому, наверное, не

скажешь. Именно поэтому часто повто-

ряемое «не корову проигрываем» из уст

проигравших слышать всегда как-то не-

ловко, что ли. Причем — неловко за тех,

кто это произносит. За их неспособность

рисковать, чувствовать «по полной», те-

рять голову, ездить в поливальной маши-

не по ночному городу, жить сегодняшним

днем, нырять в отношения, не задумыва-

ясь о возрасте и последствиях…

«А ради чего?» — задаст мне вполне

закономерный вопрос успокоившийся

в тридцать пять чиновник министерства

или успешный руководитель крупной

компании, готовый «пойти ва-банк»

лишь в пятницу вечером, после работы.

Причем объем «ва-банка» понятен за-

ранее — бутылки две текилы. Вряд ли

больше.

И действительно — чего ради в воз-

расте, до которого все великие в прин-

ципе не дожили, потому что точно не

берегли себя, ты должен отказываться

от комфортного быта, от правильно

выстроенных взаимоотношений в обще-

стве, наконец — от правильного питания.

И в последнем пункте нет никакой иро-

нии, поскольку, если тебя от каких-нибудь

чувств понесет, как подвыпившего ла-

брадора на званом ужине, то именно оно

в первую очередь пострадает. Аппетит

обычно не дружит с сильными эмоцио-

нальными переживаниями.

Что может быть эмоциональнее игры?

Такое чувство, что этот вопрос сейчас

задал не я, а герой Майкла Дугласа из

одноименного фильма. Тем не менее что?

Любовь? «Вечность, которую мы обещали

Бессменный ведущий интеллектуальных Пионерских игр, да и сам игрок со стажем Михаил Довженко задумался над сходством игры ва-банк и большими чувствами. Обнаружилось много общего. Какую тему ни возьми — все равно получается про любовь.

orlo

va


своим возлюбленным в восемнадцать

лет, была синонимом самого кратко-

го мига», — процитировал бы я Дона

Аминадо в ответ на это. Или отправил бы

читать любимых «Циников» Мариенгофа.

На худой конец — заставил бы заново

открыть гончаровскую «Обыкновенную

историю». Именно так я сделал бы еще не-

сколько лет назад. Сегодня — точно нет.

Именно в состоянии бесконечной бла-

гоустроенности ты начинаешь почему-то

ценить это неуловимое, эфемерное чув-

ство, которое в восемнадцать посещало

тебя чуть ли не ежедневно. По крайней

мере, ты каждый раз искренне верил,

что это — именно оно. И уж в чем ты

был абсолютно уверен, так это в том, что

твоя способность так чувствовать никуда

не денется. Но оказывается, она — эта

способность — может не только куда-то

деться, но и вообще — не появиться

никогда.

В одном из своих эфиров на «Серебря-

ном дожде» я задал слушателям вопрос:

«Как выкинуть из головы девушку,

в которую ты влюблен, но ей нет до тебя

никакого дела?» Сквозь ироничный смс-

массив ответов пробился один и стал

к концу программы главным: «Если ты

способен на такие чувства, радуйся

тому, что это так. Люби вне зависимо-

сти от того, взаимно это или нет. Не

каждому такое в принципе дано»… Ду-

шевные у нас слушатели, не правда ли?

Но стоило им задать еще один вопрос:

«Можно ли считать настоящим чувством

то, ради которого ты не готов пойти

ва-банк? Если ты всего лишь согласен

на любование своими же внутренними

возможностями, со стороны и издали

наблюдая за предметом своего вос-

хищения?» Ведь это — всего лишь путь

к злокачественному нарциссизму, разве

нет?

Пока ты не пошел ва-банк, не сошел

с ума, не сублимировал свои чувства в ге-

ниальный роман или хотя бы не сдвинул

без рычага Землю с места, если ты все

еще чувствуешь свои пределы любви, не

рассказывай никому, что ты вообще спо-

собен любить. Но если такое все же случи-

лось, не вздумай играть. Живи. дмит

рий

выш

емир

ский

/фот

осою

з

Аппетит обычно не дружит с сильными эмоциональными переживаниями.


текст: анна николаева фото: тимофей изотов

Я не знаю таких дождей, которые

заставили бы меня закричать, и таких

ветров, которые заставили бы меня

задуматься. Я живу многослойной ма-

трешкой: внутри меня я, внутри я еще

одна поменьше, и так до бесконечности.

Поэтому мне всегда есть с кем поспо-

рить, помолчать и договориться. Я живу

у себя на дне, как на даче, и не плаваю

с теми русалками, которые следят за

кораблями под алмазными рассвета-

ми. Может быть, раньше было иначе,

но это было где-то давно, в тех краях

и струнах, где плакали андалузитовые

бусины в кладовых альпийских троллей.

Но тролли сгинули, Альпы достались

французам. А те послали к черту Николя

Саркози. И правильно сделали. Он не

умел хранить свои секреты.

Каждый раз, когда я разбиваюсь по

утрам от неуемного желания не идти

ва-банк, я смотрю в окно и вижу там, на

другой стороне улицы, в окне последне-

го этажа, прямо под домиком, где живет

Карлсон, упрямого мальчика, которому

всего и надо-то, что отправиться в дет-

ский сад. Но он не идет туда, он идет

ва-банк. Если бы я знала, сколько ему

лет, я бы не спрашивала, сколько мне

осталось жить. Я бы просто села напро-

тив и смотрела на него, в его окно, за

которым плывут оранжевые стены. Но

мне пора на работу, а он тем временем

сыграет ва-банк и опять выиграет, даже

если проиграет.

В Ашхабаде есть казино, где играют

зомби. Он потащил меня туда за руку:

«Ну где ты еще поиграешь в покер

с зомби...»

Я вам вот что скажу: они, зомби, не

такие страшные, как в фильмах. Про-

сто зомби. Не улыбаются, не кричат,

ни о чем не спрашивают. Даже чем-то

лучше, чем люди. Мы играли на всё, по-

тому что у нас ничего не было. Я спро-

сила его: «А если мы проиграем?» —

«Отдадим им свою печень», — ответил

он не глядя. Зомби справа, услышав

это, улыбнулся и съел тюльпан. Это был

душный ковровый, кровяный вечер.

Цвета сменяли друг друга каплями яда

на окнах, на полу, в небе. Жидкость

страха носилась в комнате с автомата-

ми и оседала в слизистой носа и рта.

Это был ва-банк, кокаин, жар. Это

была его жизнь на всю катушку с моим

аккомпанементом.

Мне кажется, мы тогда выиграли

у зомби, но проиграли друг другу. И дело

не в том, что мне страшно было от-

давать печень. Нет. Пару лет назад мы

уже проиграли сердце вампирам где-то

на юге Украины, в похожем казино на

берегу моря. Поэтому печень было не

жалко. Больше всего я боялась задо-

хнуться. А он не давал мне дышать,

все время заставлял смотреть на небо,

и в мои легкие доверху набились шер-

шавые плотные облака.

Из колонки заместителя главного редактора «Московских новостей» Анны Николаевой читатель узнает про то, как играть в покер с зомби, и о том, что выйти из лабиринта несложно. Надо всего лишь переступить через себя, а там дело за малым: глоток, шаг, взмах, нету.

orlo

va


Я не боюсь старости, а он боится. Мой

кот. Просыпается рано утром, тихо

поджимает лапы под себя и начинает

бояться. И так лежит с открытыми гла-

зами и ледяным подшерстком и думает,

что я ничего не вижу. Я связала ему уже

штук двадцать рубашек от смерти из

крапивы. Теплых, мягких, не колючих.

А он все равно боится и рассуждает:

я на все готов пойти, только чтобы об-

рести бессмертие. Ради этого он готов

даже умереть. Оно того стоит, говорит.

Убеждаю его, что не надо торопить-

ся, всему свое время, а он тычет мне

в лицо Гегелем и кричит: «Ты что, не по-

нимаешь, что там (эй, вы там наверху),

там ничего нет!»

— Так не бывает, — возражаю я, —

там обязательно кто-то должен быть,

пусть ему и все равно.

— Докажи!

— Как я могу тебе что-то доказать, если

не учила математику.

— Тогда почему ты рассуждаешь так

уверенно?

Я замолкаю. Мне нечего ему больше

сказать. Потому что в наших краях

слова уже несколько дней как ничего не

стоят. А других денег у меня не осталось.

Он зовет играть в «морской бой». Я беру

разлинованный лист, стыну, ставлю

наугад. Борис шесть.

— Почему ты всегда говоришь

«Борис»? — он все еще злится.

— Потому что я не знаю других имен

на «Б».

— Говори «баран»!

— Баран шесть.

Он выигрывает. Он опять пошел ва-

банк, и я сдала четырехпалубник в два

счета.

Я обманула его. Потому что знала, как

будет, а он — нет. Пока он учился на ин-

женера, я ходила к гадалкам и оставля-

ла волосы в залог. Откуда же он мог это

знать. Он-то думал, что мои гематомы

лечат остеопаты, и смело швырял нашу

тень за забор. Однажды забыл. Потом

извернулся. Еще несколько раз огляды-

вался и сбился. Столько раз говорила

ему: время уходит, смотри какой чудо-

вищный водопад, с этой скоростью пока

Мне кажется, мы тогда выиграли у зомби, но проиграли друг другу. И дело не в том, что мне страшно было отдавать печень.

еще никто не совладал. И мы тоже не

сможем. Он не отвечал, только выжигал

по дереву отчетливые праздничные от-

крытки. А потом утром однажды расста-

вил их панорамой и сказал: посмотри

на мою жизнь. Посмотрела и захлопала

в ладоши. От безысходности. Он понял

и махнул рукой: да ну тебя.

Выйти из лабиринта несложно. Надо

всего лишь переступить через себя,

а там дело за малым: глоток, шаг,

взмах, нету. И есть только одно обяза-

тельное правило: никогда не смотри на

ладони, других линий там все равно не

найти. Только запутаешься, заблудишь-

ся в лесу предсказаний, исчезнешь.

Выйти из лабиринта — это не ва-банк.

Это жизнь, которая не может продол-

жаться дальше и наступает другая. Вы

когда-нибудь пробовали трогать золу?

Это не страшно. Когда прикасаешься

к золе, самое удивительное то, что ее

не чувствуешь подушечками паль-

цев, а все равно приятно. Потому что

зола — это то, чего уже нет в реальном

мире, но то, что всегда будет рядом:

ливнем, крыжовником или хрустальным

соком.

але

ксан

др г

ронс

кий/

agen

cy.p

hoto

grap

her.r

u


текст: вита буйвид

Скушно. Невыносимо. И дело не в от-

сутствии соли. Или шоколадки. Подумаешь,

ерунда какая. Дело в другом. В страшном

сне любой диеты. В отсутствии алкоголя.

Жизнь стремительно теряет вкус. И цвет.

И объем. Или это я теряю объем? Совсем

запуталась. Поеду лучше на выставку. Ху-

дожник прекрасный. Возможно, эстетиче-

ское чувство вернет меня к жизни. Только

бы не съесть там на фуршете запретный

плод какой-нибудь. Поеду с опозданием.

К тому времени останется только газиров-

ка и картины.

Что-то не очень. Поздравить автора

нужно, конечно, но что я ему скажу? Или

с ним все в порядке? Неужели диета?

И вдруг поцелуй с размаха. Господи, кто

это? Ну, Вита! У тебя же фотографиче-

ская память! Страдает мозг, видать, без

углеводов. Не могу вспомнить. Воду пьет.

Выглядит прилично. Не какой-нибудь

вернисажный алкоголик. По выставкам

он точно не ходит. Давно не виделись. Ну,

как тебе в Москве живется? Вспомни-

ла! Это же Вадик, журналист, приятель

моего бывшего мужа. Непременно

встречаться, завтра. В ЦДЛ. Только

внизу, в буфете! Ностальгия у него, что

ли? Правда, он парень прижимистый.

Люди не меняются. Ну и ладно, внизу

соблазнов меньше. Хотя раньше там

пирожки были волшебные. Зато выпить

нечего. Не водку же.

Всё, валить с этой выставки. А то встречу

еще кого-нибудь и вина выпью. Красного.

Ну и что, что чилийское. Красное ведь.

Оно мне снится по ночам. Не знаю, о чем

мечтают на диете другие люди. А я о нем.

Закончится моя диета. Куплю бутылочку

самого лучшего красного вина, которое

смогу себе позволить. Нет, декантировать

точно не буду. Выпью первый стаканчик

огромными глотками, как компот в дет-

стве. Поздравляю, отличные работы. Нет,

мне правда нравится. И не унылая я, и все

у меня в порядке.

Вадик точно опоздает. Он ни разу в жизни

вовремя не пришел. Возьму пока мине-

ралки. Без газа и с лимоном, пожалуйста.

Вадик. Имя какое-то хлыщеватое. Всегда

меня раздражало. Мужику уже 50+, а он

все еще Вадик. Зачем мне эта встреча? Ну

не сидеть же дома одной. Домочадцы мои

сбежали. За пределы Москвы. От голодных

глаз и плохо контролируемой агрессии.

Только собака осталась. Она-то меня пони-

мает как никто. Говорят, им чувство сыто-

сти неведомо. Наказание это такое, по вер-

сии буддистов. Но тут и без буддистов — на

сухом корме какая сытость? Формальная

только. Нет, собака, это не ты меня понима-

ешь. Это я тебя теперь понимаю. Потерпи

четыре дня всего, куплю себе вина, а тебе

кость. Огромную, сахарную.

Интересно, зачем ему пишмашинка?

Хипстерский интерьерчик делает или кон-

цептуальные произведения? В стельку. Как

же я ему завидую. Вот только не нужно за

мой стол плюхаться. Достаточно соседнего.

Рубрика, посвященная употреблению алкоголя, несколько номеров не появлялась в журнале: по правде сказать, все ведущие сошли с дистанции, не справившись с ведением. За дело взялась фотодиректор «РП» Вита Буйвид. В итоге вышла, возможно, самая проникновенная колонка номера. Масштаб «от ненависти до любви» — а с алкоголем только так.

але

ксан

др с

ават

юги

н


вяче

слав

фил

иппо

в/ф

отос

оюз

Мужику уже 50+, а он все еще Вадик. Зачем мне эта встреча? Ну не сидеть же дома одной.


И выпить мне предлагать тоже не нужно.

С поэтом-песенником я никогда не мечтала

познакомиться. Я даже не знала, что быва-

ет такая разновидность. Эта область мною

не охвачена. Тяжело беседовать с пьяным,

особенно трезвому. И еще я не знаю, кто

такой Анатолий Поперечный и почему

его пишущая машинка должна спасти от

творческого кризиса. И прогуглить не могу,

я телефон забыла. Так вот в чем пробле-

ма — Вадик мне дозвониться не может.

Ну что же, наша встреча явно отменяется.

Пойду. Нет, только не вместе. Мне далеко,

в Бутово. И почему это ложь? Как по

моим сапогам понятно, что ни в метро, ни

в Бутово мы не были ни разу? Наблюда-

тельный какой, ну и писал бы детективы,

а не подсказки для караоке. Повезло его

девушке в глянце, раз он ей тексты про

мастхэв редактирует. Поэтические исто-

рии, наверное, нужно будет прочитать при

случае. Вот ведь мания величия у поэта.

Неужели он искренне считает, что я купила

сапоги после чтения его опуса. Следуя

этой логике, после знакомства с ним я еще

и запою.

Такси брать не буду. Прогуляюсь. Давно

я по Вспольному переулку не ходила.

У меня что, голодные галлюцинации? Еще

одна машинка Анатолия Поперечного? Как

она могла сюда попасть? Вот это встреча.

Приличный человек, поэт-песенник можно

сказать, и так банально, за углом. Штаны-

то застегнуть не забудьте. Спасибо, даже

по демпинговой цене в сто баксов я эту

машинку приобретать не желаю. И тут же

их пропивать тоже. Так вот каким образом

она должна из творческого кризиса вы-

вести. Ну извините, откуда же мне знать,

что Поперечный ваш великий учитель.

А неуместная ирония это мой конек, между

прочим. Хорошо, я подержу машинку,

чтобы ускорить поиски бумажника. Ладно,

я выпью с вами на Патриках. Только не

водку, не пиво, не портвейн и не ликеры.

Да, минералочку. Без газа!

Ну все, он меня вычислил. Мерзавчик

и бутылка красного. Боже мой, ее даже

открыли. Самое приличное, которое там

было. Первый раз такое вижу. Я и не

знала, что такое шато бывает. Левое, на-

верное. Неужели? Правда друг работал?

Садовником? И повесился?! И я должна

пить это теперь? За друга? А, все, поздняк

уже. Я уже почти собака Павлова, у меня

полный рот слюны. За друга, за шато, за

поэтов и поэтов-песенников в частности,

иван

мих

айло

в


за великого учителя Анатолия Поперечно-

го. Большими глотками, как компот. Как

вкусно, господи!

Домой-то я дойду? На пятьдесят второй

день диеты вино явно действует в пропор-

ции 1:4. Четверть бутылочки всего, а как

будто целую. На первом слоге ударение.

Какой милый мужчина, пробку в магазине

оставил. И когда я успела сболтнуть, что

в Старопименовском живу? Я и сама

знаю, что тут два шага до моего дома.

Представляю картину: мой, как всегда

повздоривший со своей сестрой спутник,

возвращается с кучей малосъедобных

продуктов, а у нас с поэтом-песенником

лалалайла на кухне. А что, бутылка красно-

го вполне заменит одно зеленое яблоко,

двести пятьдесят рыбы на пару и стакан

кефира. Формально. А неформально —

нобелевку разработчику диеты с вином!

Так, стоп. Что-то я расслабилась. Никаких

гостей. Вот на этом углу отлично такси

ловится. Давайте я вам денег одолжу. О,

я в восторге от такой позиции. Мужчина,

который просто физически не может взять

денег у женщины, восторг, да и только. Но

пешком до ВДНХ... Вы уверены?

Промашечка все же вышла. Не бывает

в жизни идеальных ситуаций. Машинка

у меня осталась. Тяжелая. Что же ее,

домой теперь тащить? И перчатка поте-

рялась. Наверное, вывалилась в машине,

когда я водителю втихаря стольник отдава-

ла. Вот теперь у меня классические волк,

коза и капуста: полбутылки явно хорошего

вина — не выбрасывать же — плюс оран-

жевая пишущая машинка «Юнис» и всего

одна перчатка. Руки мерзнут страшно, они

от этой диеты даже в помещении мерзнут.

А я еще не в помещении. Если допью вино

здесь — от Садового до Старопименов-

ского не дойду точно. Путь в 500 м станет

непреодолим, а еще с собакой погулять

нужно. Можно припрятать машинку,

добежать домой, взять собаку и теплые

перчатки и вернуться за машинкой.

А вдруг заберет кто-нибудь? Это, видимо,

раритет. Ну почему, почему я всегда попа-

даю в такие глупые истории. А может быть,

это банальная жадность... Мне уже явно

хватит, и машинка мне точно не нужна. Ну

разве что еще один глоточек, вкусно же.

Да, дорогой сосед, я еду в лифте на второй

этаж, потому что у меня тяжелая, практи-

чески непосильная ноша. Кстати, знаете

ли вы, кто такой Анатолий Поперечный?

Да, это его машинка. Да, именно на ней он

настучал грохот космодрома. Как, грохот

космодрома? Правда? Это он настучал?

А что еще? Ну, не важно. Грохота уже

более чем достаточно. Вы себе не пред-

ставляете, как я счастлива. Да нет, не от

вина. Хотя и от него тоже. Нет, я счастлива,

что дотащила эту машинку домой. А ведь

я чуть не оставила ее рядом с подъездом

Айдан Салаховой. Если бы у меня был

с собой лист А4 — точно бы оставила.

И напечатала бы ей записку. Странный вы

все же человек. Кто такой Поперечный

знаете, а кто такая Айдан — нет. А я вот

наоборот. Как думаете, можем ли мы при

таком раскладе оба считаться культурными

людьми? Вот и подумайте над этим, а мне

еще с собакой гулять.

Ну совесть есть? Как можно так храпеть?

И весь бок мне отдавил! Отдавил? О,

мама миа, кто же это у меня под боком?

Это не спутник, у него ключа нет. Стоп,

стоп, я же точно поэта посадила в такси.

Или нет? Точно, посадила. Тащила домой

машинку и вино. Потом гуляла с собакой.

Нет, кажется, не гуляла. В лифте я разгова-

ривала с соседом. Предложила ему зайти

попробовать вина, чтобы не пить из горла.

А он любезно предложил прогулять собаку.

А что потом? Неужели сосед?! Только этого

мне еще не хватало. Спокойно, глубокий

вдох. Сейчас аккуратно открою один глаз

и все узнаю. Нет, лучше сначала себя

ощупаю. Отлично, одета. Уже легче. Теперь

ощупаю пространство. Справа свобод-

но, на стене что-то пришпилено. Значит,

в детской сплю. С чего бы это... Ну, теперь

осталось ощупать это храпящее слева. Ах

ты, сука! Собака моя любимая! Ну разве

так можно? Храпишь, как пьяный мужик,

чуть до инфаркта не довела честную

женщину. Ну решила вчера уснуть под

песни великого поэта-песенника, прилегла

в детской. Источник музыки один у нас на

всю семью. Но это же не повод и тебе на-

рушать правила. Ну не буду тебя наказы-

вать, ладно уж. Совесть меня не мучает,

я ничего страшного не сделала, вела себя,

судя по всему, вполне прилично. Давай-ка

по такому случаю завершим диету досроч-

но. Устроим праздник себе. Собирайся,

пойдем в магазин за продуктами. И как

можно скорее. Ты ведь все знаешь про

голод. А про похмельный? Пойду для на-

чала чайник поставлю.

Рано радовалась. Отличилась все-таки.

Неудобно как перед соседом теперь.

Опять угораздило. А у машинки буква «г»

западает...

«Доро ая соседка! Предла аю музыкальные

вечера сделать ре улярными. Особенно

красавица леса Олеся удалась».

Да, аккуратнее нужно и с мыслями,

и с диетой, и со всем остальным. Вот

знакомство с поэтом-песенником до пения

довело...

С поэтом-песенником я никогда не мечтала познакомиться. Я даже не знала, что бывает такая разновидность.



текст: натан дубовицкий иллюстрации: студия тимура бекмамбетова «базелевс»

Сага «Машинка и Велик» в этом номере достигает своего апогея. Судьбу Машинки и Велика решают не только капитан Арктика, но и погибшие моряки

подводной лодки «Курск», и Госпожа, и Агапитъ. Иногда кажется, что все происходящее — конец

и для Машинки, и для Велика. На самом деле окончание романа Натана Дубовицкого читайте

в следующем номере.Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

«Сту

дия

Тим

ура

Бек

мам

бето

ва «

Баз

елев

с» Х

удож

ник:

Вале

рий

Зра

жев

ский

»

[gaga saga]


Капитан Арктика бродит среди мачт, вспоминая, как вче-ра наблюдал по прибору вечного всевидения гибель экстрасенса Еропегова, более известного широкой аудитории под псевдони-мом «капитан Арктика». Вот этому-то помершему теперь Еропе-гову, много лет колесившему по России под видом чудотворца и прорицателя, вымогавшему деньги у доведённых невезением и болезнями до крайней степени простодушия людей, небеста-ланному, но слабому, запутанному в долгах и вранье шоумену Триждывеличайший Ближайший к Богу архиангел — обязан своим существованием.

Капитан Арктика — воображаемая личность, он тот, за кого принимают Еропегова околдованные слухами и рекла-мой провинциальные поклонники. Он то, что напридумывали и нафантазировали о раскрученном на капиталы Вити Ватика-на коммерческом проекте зрительские массы. Архиангел вооб-ражён миллионами страждущих. Его сильный светлый и безу-пречный образ намолен, наплакан, накликан, наговорен жаж-дущими веры и подчинения толпами.

Как и большинство воображаемых людьми идеальных существ, капитан Арктика очень далёк от своего реального про-тотипа, вознесён над ним на недосягаемую высоту молвой, меч-тами и надеждами человеческими. Конечно, и земной «капитан» Еропегов не одним лыком шит, шит он был и шиком, пусть не парижским, а нашим, татско-казацким, резко шибающим в гла-за циркаческим пафосом и базарной пышностью, зато действую-щим грубо и безотказно на неискушённые души и податливые умы уфалейцев, войвожцев, апатитцев и тому подобных народ-цев. Были в реальном «капитане Арктика» и некоторая нерв-ность, принимаемая то за интеллигентность, то за смелость, и многословие, похожее на красноречие, и кое-какое тщеславие, заменяющее героизм, и заносчивость, про которую сплетнича-ли, что она от гениальности; была иконогеничная физиогномия с добротными глянцевыми глазами; грозный рост и по росту го-лос; были другие достоинства и признаки величия. Но самого величия всё-таки не было.

Зато капитана вымышленного экзальтированная публи-ка наделила величием в избытке. Сокрушитель зла; Гонитель мрака; Победитель Сатаны; Строитель Царствия, Которое При-идет; Всевидящий; Быстрый-Светлый; Приказывающий фарао-нам; Архистратиг Воинства Света — вот ещё не все величальные прозвища, данные ему. Те, что душой пониже и попрохладней кровью, звали экстрасенсом, миллиардером и «наконец, просто большим талантом», что тоже совсем не мало.

При этом архистратиг прекрасно сознаёт, что он — вто-ричен, что он только отражение Еропегова, его аватара в гор-них высях, маска, принимаемая за лицо, оторванный людьми от реальности и поднятый ими над собой защитной хоругвью бесплотный образ. Что — невозможен он, образ, без прообраза; что теперь, когда Буром и Щупом убит в гостинице с тарака-нами тот, кто возбуждал фантазию, должна исчезнуть и самая фантазия. Нет отражённого, нет и отражения. Нет Еропегова, не должно быть и капитана Арктика. А есть пока ещё капитан по-

Продолжение (начало №4 (16), №5 (17), №6 (18) за 2010 год, №1 (19), №2 (20), №3 (21), №4 (22), №5 (23), №6 (24) за 2011 год, №1 (25), №2 (26), №3 (27) за 2012 год)

§40На севере воцаряется торжественная тишина. Парусный ледо-кол Арктик останавливается и бросает якоря в миле от подно-жия многомногогранного бриллиантового цвета айсберга Ара-рат. Ближе подходить нельзя; эту, последнюю часть пути, назы-ваемую милей смирения, ангелы должны пройти по льду пеш-ком с непокрытыми склонёнными головами. «Хорошо ещё что не проползти по-азиятски на брюхе», — ворчит вольнодумный юнга, наглаживая перед выходом парадную тельняшку, ворчит не словами, одними мыслями, про себя, ибо никто не вправе на-рушить священную тишину, пока к ангелам не обратится схии-гумен Фефил. Это его место, он первый заговорит с ними, когда посчитает нужным, а теперь — тишина, полная тишина.

Ветер веет, но не слышится; громадные якоря валятся один за другим в раскрошенный у бортов корабля лёд, в под-лёдную воду, но без шума, без плеска. Не гремят массивные ти-тановые цепи, разматываясь и ускользая вслед за якорями в пу-чину. Не кричит полярный ястреб, пролетая над монастырской колокольней; молча качаются колокола; молчат монахи, сходят с горы на седую равнину моря встречать ангелов. Молчат анге-лы. Ничего лишнего не должен услышать сегодня Господь, ниче-го праздного.

Жёлтый и Волхов спускают кое-как трап, хлопочут с пере-рывами, отвлекаются, чтоб ещё и ещё раз полюбоваться на хру-стальную вершину, с которой сияет им в сердце и очи, словно бесценный венец мира, сказочный Семисолнечный скит. По безбрежному небесносинему льду океана летит отражение се-ребристого ястреба. Золотые лучи куполов Спаса-на-Краю затме-вают солнце; лишь приглядевшись, можно различить под ними его-еле бледнеющий обод.

Только что, буквально за полчаса до команды «стоп ма-шина!» и наступления вселенской тишины, подстрекаемый по-пугаем медведь обратился к капитану Арктика с предложением поставить на повторное голосование судьбу Велика и моряков «Курска». Капитан предложение отверг. Жёлтый проявил на-стойчивость и привёл главный довод:

— В этот раз я буду голосовать за Велика.Капитан посмотрел на медведя медленно и сурово.— А раз я проголосую, дело верное, спасём мальчика, как

ты хотел, — зачем-то принялся разъяснять Жёлтый.Архиангел отвернулся и пошёл прочь по гоферовой палу-

бе, пнув походя в сердцах мачту Махатму.— Что решил, босс? — рыкнул вдогонку медведь.Капитан, не обернувшись, скрылся среди густо посажен-

ных мачт. Жёлтый понял, что узнает командирское решение, толь-ко когда скитеры спросят «кому ныне Бог?», пожал плечами, по-морщил шерсть на лбу, отправился бросать якоря и спускать трап.


нас в настоящем. Высадите человека хоть на Луну без денег и ай-пада и посмотрите, что он будет делать. Оставьте его там одного и вернитесь через полчаса. И увидите — он не сеет, не жнёт, не собирает в житницы. Он — творит себе кумира. Прожорлив че-ловек, это правда, но ведь и беспокоен, и прыток. Нет ему смыс-ла откармливать себя без высокой цели. Нужно ему что-то выше его самого, что-то глубже его миски с чечевичной похлёбкой. Мало человеку себя, никак нельзя ему без обмана впереди, без кумира, героя, Бога. Люди стоят на бескрайнем снегу вселенной врозь, врассыпную и пустоту меж собой заполняют сочинённы-ми существами, чтоб через них слышать друг друга и радовать-ся, что никто не один, а все — все. Оттого — властны вымыслы, сильны сны. И нет на свете никого могущественнее ненастояще-го, вымышленного маленьким мальчиком славного и страшно-го капитана Арктика.

Всё знает и понимает архиангел и почти всё может, но никак не ответит на главный вопрос дня и года — на что упо-требить свою власть и могучую силу? Воскресить моряков? Или вызволить Велика? Воскресить моряков? Или вызволить Вели-ка? Воскресить? Или вызволить? Воскресить? Вызволить?

Бесконечная жалость к Велику изводит его, но ведь и ре-шение оживить экипаж «Курска» было тяжело выстрадано на со-вете ангелов. Нарушить традицию ради необъяснимой нежно-сти к обычному ребёнку? Не нарушить традицию, но и никогда не простить себя за то, что мог, но не спас беззащитного?

Капитан ничего не решает, убедив себя, что вот как-нибудь там найдёт вдохновение, когда встанет перед скитерами у под-ножия Арарата; само как-то всё объяснится и взбредёт в голову; и слетит с языка непроизвольный, а значит и Богу угодный ответ.

§41Капитан Арктика нисходит по трапу на лазурный узорчатый лёд мили смирения. Светящиеся волосы обрамляют его спокойное с внешней стороны лицо. Вслед ему спускаются Госпожа, Жёл-тый, Волхов и Юнг; все, кроме Госпожи, с непокрытыми голо-вами. Все, кроме архангела, в праздничных ризах. На Госпоже косынка из лёгкой зеркальной ткани. На капитане старинный белый китель, пробитый и заштопанный в трёх местах поверх сердца — след от трезубца Денницы, память о величайшей бит-ве Верных с Падшими в грозовом облаке библейских небес над ревущим разверзшимся адом.

Попугай, чтобы не нарушать благочиния, оставлен на ковчеге, уселся на рее, провожает ангелов, машет им крылом, посылает мысленно внушение капитану: «мальчика, мальчика спаси».

Иноки шествуют вшестером белой благоухающей вере-ницей вниз по пологому склону Арарата. На середине спуска Фефил шепчет Петру — в абсолютной тишине шёпот его хоро-шо слышен и везде, и на вершине айсберга, на звоннице Спаса-на-Краю, где Пётр беззвучно звонит в колокола: «Брат, встречай великого гостя». «Встречаю», — радостно отвечает Пётр, и коло-

тому только, что разлетевшаяся вмиг повсюду новость о гибели знаменитого прорицателя и чудотворца не достигла до сих пор одного-единственного человека, запертого в сыром тёмном под-земелии, куда не проникают ни свет, ни информация, бедного несчастного мальчика Велика. Хоть и привиделось Велику во сне затопившее русские тундры и луга море мрака, хоть и по-чувствовалось, будто случилось что-то, но что случилось, он знать не мог, глуха его темница. Вот он и думает по-прежнему как о живом о капитане Арктика, воображает его, Светлого, из своей тьмы, в мучениях верит в него, надеется, зовёт себе и папе своему в помощь. Не сомневается, что папа ищет сына, но знает, что без чуда, без поддержки архангела может и не справиться старший Дублин с такой очень нематематической задачей.

Капитан Арктика знает, что теперь существует только в мечтах и надеждах этого испуганного маленького страдальца, что он уже не коллективная галлюцинация миллионов мужчин и женщин. Что этот хрупкий осенневолосый мученик — послед-ний, кто воображает его.

И всё же, как ни эфемерны основы жизни капитана, он ощущает величие и силы свои во всей их полноте. Потому что громадна власть вымысла, неодолима сила воображения. По-тому что иллюзии, мечтания, призраки и представления, все эти произведения веры, страха, любви и безумия, именно они и ничто иное катят Землю как тяжеленный снежный ком вместе с налипшими народами в сторону весны, вверх по наклонному небу. Сплелось и спелось беспрерывно между собой что есть и что кажется. Имиджи правят государствами, симулякры дви-жут нациями, тени прошлого и миражи будущего вдохновляют

...Капитан Арктика знает, что те-перь существует только в мечтах и надеждах этого испуганного ма-ленького страдальца, что он уже не коллективная галлюцинация милли-онов мужчин и женщин. Что этот хрупкий осенневолосый мученик — по-следний, кто воображает его…


— Что ответит? Как он измучен! — думает Госпожа. — Что изречёт дух смятенный?

— Не отступай, капитан! Морякам обещано! Держи же слово, — напряжённо молчит Волхов.

— Велик или «Курск»? Ну, босс, поглядим, как ты теперь покомандуешь, — тянет про себя Юнг.

— Велика, Велика отпусти нам! — мысленно рычит Жёл-тый.

— Мальчика спаси, — безмолвно умоляет издалека попу-гай.

Колокола окончательно умолкают — Пётр, чтобы расслы-шать ответ архангела, перестаёт звонить; снова немеет всё.

Капитан Арктика, будто виноватый, смотрит себе под ноги, видит: далеко под насквозь прозрачным льдом несколько кряжистых донных дубов машут продолговатой листвой в такт накатам шквалистого восточного течения; меж дубов с ветки на ветку порхают потревоженные летучие скумбрии. Морские коровы, уцелевшие только в здешней заповедной воде, пасутся среди зацветающих водорослей. На какое-то мгновенье коровы как бы задумываются и, как бы додумавшись до чего-то, пере-стают жевать и пошевеливать ластами и поворачивают гладкие головы налево, на восток. Там, за холмом, поросшим бледными карликовыми кораллами, дно на тысячу миль каменисто и голо; там пустыня, где нет ни растений, ни рыб; оттуда налетают по-рывы бурных течений, приносящие рыжержавые облака взбала-мученной мути. Оттуда надвигается теперь гигантская трёхмер-ная чёрная тень чего-то хищного, напоминающего преувеличен-ную акулу из предутреннего кошмара; тревожатся скумбрии, замирают коровы, стынет, как кровь в жилах, крепкая вода в за-дубелых, тяжёлых полярных морях.

кольный звон становится слышен, пышный, протяжный изну-три, с весёлыми трелями, величавыми переливами и чудными перегудами поверху. Громадные привольные волны приветного звона вал за валом перекатываются через возвышенную тиши-ну, то затопляя её полностью, то спадая и открывая её строгие формы.

Схимонахи останавливаются ждать на предгории Ара-рата. Капитан Арктика приближается к ним, склонив голову. Справа от него идут оборотень и медведь, слева юнга и Госпожа. Сыны Божии в этот необычайный час не повелевают людьми, но сами идут к ним на поклон, к лучшим из них, к почти ангелам, но всё-таки — людям, скитерам Семисолнечной обители. Так че-рез смирение ангелов своих Господь выказывает благоволение грешному роду человеческому.

Смиренно воины Света проходят последнюю милю и предстают перед скитерами.

— Милость нам не по грехам нашим! Радуемся, ибо ви-дим Свет, пришедший от Господа посветить нам в наших поть-мах, — приветствует схиигумен архангела и его спутников.

— Здравствуйте, честные отцы, — говорит капитан Ар-ктика.

Семь праведников, отлучившихся в эту белую холодную пустыню молиться за русь, хорошо знакомы архистратигу.

Схиигумен Фефил — мудрый старец, до того чистый, что борода и глаза у него бесцветны, а кожа у него прозрачная: вид-ны через неё кости кистей рук, черепа лицевые кости и оплетаю-щие их ветвистые кровеносные ручейки. Таков же с виду и Зоси-ма, только немного моложе и с глазами лазурными, узорчатыми. Брат Николай не так прозрачен, не так и худощав, даже плотен и улыбчив. В руке книга Исход с картинками, то и дело в неё заглядывает — почитает, порадуется, вокруг посмотрит, всем и всему и на все стороны поулыбается, опять книжку раскроет. Брат Сергий рослый, с капитана Арктика почти ростом, но стар при этом чрезвычайно, старее всех в скиту, прежде Фефила ещё здесь спасается. Он уже почти мёртвый, так стар, вот и не видит ничего, кроме Света, и не говорит ничего, кроме молчания. Ещё два инока не имеют ни имён, ни лиц — до того самоотречены. Петра, который оставлен сегодня наверху при колоколах, ар-хангел не видит отсюда, но помнит: шустрый щуплый монашек в зеркальных солнцезащитных очках, у которого по щуплости его никак не растёт борода, так что из третьего Рима было пред-писание считать его православным в качестве исключения хотя бы и без бороды, посколько благочестие может и бороду в осо-бых случаях заменять.

Ангелы и люди стоят одни перед другими, отражаясь друг в друге, отбрасывая друг на друга блестящие тени; над ними вздымается ледовая круча, покачивается на плавных вол-нах утихающего колокольного звона серебряный ястреб, истека-ют целительным золотым сиянием семь цветущих купольных крестов дрейфующего полярного скита.

— Кому ныне Бог? — вопрошает схиигумен капитана.— Кому спасение? — вопрошают схимонахи.

...Крейсер красив страшной красотой израненного неукротимого воина. Его капитан, такой же внушительный, появляется у ограждения рубки; за ним на верхнюю палубу один за одним выходят моряки. Они мертвы; из-под фуражек и бескозырок, из рукавов ки-телей и бушлатов струится вода, за-мерзая на полярном морозе, покрывая лица и руки зеркальной коростой. Они строятся в две шеренги, командир ко-мандует «смирно!»; строй натяги-вается как стальная струна. Подво-дники смотрят на ангелов и монахов с требовательной надеждой, суровой мольбой…


«Сту

дия

Тим

ура

Бек

мам

бето

ва «

Баз

елев

с» Х

удож

ник:

Вале

рий

Зра

жев

ский

»


— Воскресить прошу, — подтверждает капитан.— Не чрезмерного ли просишь?— Кто меру знает? Ты? Я? Бог знает.Давно, долго служит Фефил, но не припоминает ни таких

слов, ни таких поступков. Он вглядывается в архангела и ан-гелов требовательно и искательно, ожидая чего-то от них, что разъяснит или исправит невозможное положение, вернёт к заве-дённому с допамятных эпох порядку, восстановит благочиние. Капитан, однако, опять вперяется в лёд волглыми глазами, анге-лы же так смущены, что кажется, готовы на новые выверты и не-суразности. Ничего путного не дожидается схиигумен и произ-носит:

— Аминь!После этого тихого слова содрогается океан. Принесённая

восточным течением трёхмерная чёрная тень зависает в миле от священного айсберга. Напрягается и — бьётся снизу об лёд. Удар так ужасен, что даже Арарат покачивается, покрывается грозой и громом. Лёд трещит, трескается, из трещин хлещет вскипевшая от удара вода.

Тень, отступив почти до самого дна, разгоняется, разле-тается и ещё раз таранит узорчатую лазурную твердь. Ледяные осколки, искристые брызги взмывают гремящими кучами выше монастырских стен; лёд океана бугрится, взрывается, вода из-под него ревёт и рвётся на шипучие вихрящиеся куски, рвётся вверх. Лёд и вода смешиваются вверху со свечением крестов и куполов в пурпурную одноцветную радугу.

Под эту высокую радугу как под триумфальную арку, в бурлении света и воды, во взрывах льда, в оглушительном гро-хоте рухнувшего воздуха вплывает из глубины, выступает из собственной чёрной тени торжественно и грозно легендарная могучая субмарина. Это — «Курск».

Капитан Арктика поднимает глаза; видит, что все, все, все смотрят на него, ждут ответа. Схиигумен несколько удивлён, что ответ не дан сразу, как бывает всегда, что архангел так долго что-то там высматривает подо льдом. Госпожа, чувствуя нереши-тельность возлюбленного, осеняет его крестным знамением, Фе-фил замечает это и начинает удивляться сильнее. Когда юнга от напряжения и нетерпения с каким-то нелепым писком подпры-гивает и закусывает кулак, благочиние оказывается нарушен-ным уже совсем явно, иноки понимают, что что-то идёт не так, но несуетно продолжают ждать, не подавая повода усомниться в незыблемости заведённого с древности строгого порядка.

Между тем, улыбаясь то глазами, то ртом, архангел всё молчит.

— Не знак ли это молчание? Не гнев ли свой изливает Го-сподь безмолвием посланного к нам? — невольно приходит на ум схиигумену.

Его тревога, хоть и сдержанная твёрдым характером, до-носится до братии. Николай переступает с ноги на ногу, Зосима теребит вериги, безликие переглядываются, Сергий поворачи-вается на восток.

Чтобы вывести из неловкого уже положения себя и всех, отец Фефил повторяет — такое случается впервые — священный вопрос:

— Кому ныне Бог?— Не положено дважды вопрос задавать по обычаю. Но

и молчать по обычаю не положено. Неправильно дело идёт, не туда, — одинаково и одновременно размышляют Пётр и Юнг.

— Кому спасение? — завершает вопрос схиигумен.— Экипажу подводной лодки «Курск», ста восемнадцати

отважным морякам. Мученикам и героям. Им спасение. Пусть восстанут с морского дна, пусть воскреснут. Молитесь, отцы! — отвечает капитан Арктика.

— Ой, — вскрикивает Госпожа.— Нуууу, — нагло нукает Юнга.— Правильно, капитан! — вырывается у Волхова.— Неправильно, капитан! — презрев приличия, каркает

с корабля разочарованный попугай.Жёлтый обхватывает лапами голову.Фефил поражён и ответом архангела — никто никогда не

просил о воскресении — и неподобающим поведением ангелов, которые должны по обычаю во время церемонии лишь почти-тельно склоняться и не открывать своих мыслей.

— Что же это такое! — расстроенно думает Фефил, но спрашивает холодно и торжественно, пытаясь удержать проис-ходящее в границах пристойности, только то, что спросить тре-бует обычай: — Отчего же им? Отчего же не другим? Разве мало на свете других, кому больно?

— Всякая боль — боль, — уже без паузы, заученно и даже как будто торопясь, как будто спеша поскорее покончить дело, возражает капитан.

Святой отец чует эту суетную спешку, хмурится:— Воскресить просишь? Не ослышался я?

...Отчего помер, отец Абрам? — смяг-чается Зосима.— От любви, отцы, от любви. Хочу спасти невинное дитя, сына вот это-го друга моего Глеба Глебовича Дубли-на. Он хоть и учёный, но тоже от любви погиб…


Из вспоротой боевой махиной тишины сыпятся, возвра-щаются в мир все привычные звуки: слышатся ветер и ястреб, и трепет флага над Арктиком.

Вода оседает и успокаивается в пробитой полынье, толь-ко белёсый туман остаётся медленно клубиться над ней; сквозь туман виден великий крейсер: гребной винт обмотан длинной липкой тиной, из расшибленного носа изливается горькая морская пена, широкие ожоги ржавчины и неподвижные стаи растопыривших шипы морских ежей опоясывают в несколь-ких местах прочный корпус. Крейсер красив страшной красо-той израненного неукротимого воина. Его капитан, такой же внушительный, появляется у ограждения рубки; за ним на верхнюю палубу один за одним выходят моряки. Они мертвы; из-под фуражек и бескозырок, из рукавов кителей и бушлатов струится вода, замерзая на полярном морозе, покрывая лица и руки зеркальной коростой. Они строятся в две шеренги, ко-мандир командует «смирно!»; строй натягивается как стальная струна. Подводники смотрят на ангелов и монахов с требова-тельной надеждой, суровой мольбой. Серебряный ястреб на триумфальной радуге, распахнув воинственно крылья, побед-но кричит.

Архангел подзывает Волхова и Юнга, отдаёт краткий при-каз; те бегут обратно на Арктик, там проворно скачут с мачты на мачту, поднимают приветственные вымпелы и флажки; монахи кланяются морякам, живые встречают мёртвых.

— За них просишь? — спрашивает схиигумен, кивая на «Курск».

— За них, — отвечает капитан Арктика.— Дело новое, неслыханное, — от волнения прозрачная

кожа о. Фефила слегка алеет.— На всё Его воля, — шепчет архистратиг.— Так. Так. Помолимся, братия, о воскресении славных

моряков, — поворачивается Фефил к братии, приглашая их взой-ти на вершину Арарата и оттуда пропеть в небо Господу проше-ние архангела.

Иноки, смиренно крестясь, тянутся за ним, бредут мед-ленно в гору.

— Что ты наделал, капитан! — всё-таки не удерживается от упрёка солидный и рассудительный обычно медведь. — Что ты наделал!

— Как тебе не стыдно! Постеснялся бы хоть при мёрт-вых! — набрасывается на медведя Госпожа.

— Да ты же точно так же думаешь! — огрызается Жёлтый.— Приказы надо выполнять.— Мне никто не приказывал молчать! — Голосовать надо было в тот раз правильно, а что теперь

причитать!..Пока они продолжают в таком духе, капитан Арктика сто-

ит как стоял, прикрыв глаза, не замечая ссоры своих соратников.Но схимонахи всё слышат, останавливаются, глядят с не-

доумением на бранящихся ангелов.— Нехорошо, — шепчет Фефил.

— Нехорошо, — вторит один из безликих.— А это кто там? — показывает книгой далеко на юг Ни-

колай.— Где? — щурится схиигумен, понимая, что всё сегодня

не так, не быть уже, видно, никакому благочинию; не случилось бы какого окончательного конфуза, а то и бесчестья!

— Там, там, — тычет в юг Николай.— Кого-то, кажется, черти несут, — посмотрев куда надо,

кричит со звонницы отец Пётр.— Черти? Чертей нам ещё не хватало! В такой-то день! По

грехам, по грехам нашим! — сокрушается Фефил.— Не последние ли времена наступают? — открывает

книгу Николай.— Да это же отец Абрам! Точно, так и есть! Он! — доносит-

ся с колокольни голос Петра.— Какой ещё Абрам? — поражается схиигумен.— Да нормальный Абрам, православный, брат наш… быв-

ший…— Это тот-то пьяница и богохульник?!— Тот самый. И с ним ещё кто-то. Оба мёртвые. И точно,

на чертях верхом, на самых настоящих чертях! — возвещает Пётр.

— Что ж, отцы, Господь испытывает нас. Повременим, до-ждёмся. На всё воля Божья, — провозглашает Фефил; ему, нако-нец, становится и любопытно.

§42И действительно, бряцая и цокая по гулкому куполу Арктики бойкими копытцами, несут вороные черти новопреставленных Абрама и Глеба к Арарату.

Хлёсткой проповедью погоняет вороных расстрига.— Опоздали, опоздали! — видя вдалеке поднимающихся

уже на айсберг скитеров, отчаивается Дублин.— Вера, вера твоя где? — злится о.— Прости, Велик, прости, сынок, не успел я, подвёл

я тебя… — слабеет духом Дублин.— Не может такого быть! С нами Бог! Успеем! Не поздно!

Смилуйся, страшный! Смилуйся, светлый! — упрямится Абрам и с этими-то словами кавалькада шумно тормозит у подножия горы.

Не обращая никакого внимания на архангела и ангелов, на ледокол и подлодку, отец Абрам спешивается и падает на ко-лени, взывая к столпившимся на склоне инокам:

— Отцы! Братья! Вспомните меня! Я брат ваш!— Как же! Помним! Так и знали, что черти возьмут тебя! —

холодно говорит Зосима.— А-а, черти… Да что же черти? Они ничего… Они же вы-

кресты все! Крещёные они, истинно вам говорю… наши они… и с нами здесь из человеколюбия христианского. Мне и Глебу вот этому в помощь.

— Отчего помер, отец Абрам? — смягчается Зосима.


— От любви, отцы, от любви. Хочу спасти невинное дитя, сына вот этого друга моего Глеба Глебовича Дублина. Он хоть и учёный, но тоже от любви погиб.

— А что с сыночком вашим? — обращается Зосима к Гле-бу. Схиигумен при этом всё молчит, то ли просто растерянно, то ли что-то обдумывая.

Глеб, забывший слезть со сцепленных лап бурно дыша-щих, фыркающих, насквозь пропотевших, пышущих серным паром Бонифация и Формоза, отвечает хиреющим хрипом:

— Пропал сыночек. Ушёл за мороженым и не вернулся. А я далеко был. Уехал по корыстным делам, бросил его… с не-знакомым человеком… виноват я… мог ведь и не уехать… и пил я много, забывал про маленького; вот вы не поверите, покормить даже иногда забывал… И уронил однажды… не однажды… а ему так больно было… Где же он теперь? Лучшая прокуратура ищет, лучшая полиция, сыщица лучшая; никто не находит. Ещё девоч-ка пропала. Машинка, они так дружили, искать его пошла, тоже не вернулась. Живы ли они, и то не знаю…

— Живы! Живы дети, отцы! Вы нам хоть одного мальчика чудом вашим верните, если двоих тяжело… Мы девочку-то сами, сами найдём. Лучше, конечно, обоих, а так — хотя бы и одного… А он жив, жив, — гремит отец Абрам.

— На всё воля Божья. Откуда тебе знать? — входит в раз-говор брат Николай.

— Вот и я говорю, — вздыхает Глеб.— Вера, вера где, малодушный мой друг? Не слушайте его,

отцы, Велик жив, помогите, — настаивает чернец. — Живы дети!— Живы! — подхватывает вдруг сильный уверенный го-

лос. Говорит капитан Арктика. Голова его гордо поднята, напол-ненные до краёв чистыми слезами глаза блещут, кулаки сжаты.

— Ну вот! Что я говорил! Слово архангела! Значит, живы, живы! — радуется отец Абрам. — Спасите детей! Спасите, право-славные! Спасите, добрые! Спасите, русские! — взывает он к мо-нахам. — А я вот вам гостинец принёс! Образ бакинской Божьей матери. Возьмите его! И ты, и ты, Глеб, моли отцов! И вы, дьяволы!

Глеб, Анаклетъ, Буонапартий, Агапитъ и Бонифаций встают на колени; Формозъ берёт у Абрама икону, взбегает к инокам, пере-даёт образ схиигумену, сбегает к своим и тоже опускается на колени.

То же самое делают Госпожа и медведь. Юнга с воплем «и я за детей, и я прошу» по перилам трапа съезжает с парусника и скачет вприпрыжку к Арарату, но в полупути от него скользит и валится и, боясь не успеть, остаётся на коленях на месте и от-туда протягивает руки к скитерам «за детей».

Тут и случается самое страшное и непостижимое. Сокру-шитель зла, Строитель Царствия, Которое Приидет, Приказыва-ющий фараонам, Ближайший к Богу, капитан Арктика — встаёт на колени!!! говоря: «Спасите Велика, отцы. И Машинку спасите».

— Катастрофа! — ошеломлён схиигумен и ждёт бури и разбития неба о землю, и трубного зова. Но ничего такого не происходит, напротив, по миру опять расстилается тишина, только не возвышенная и строгая, как вначале, а благостная, спокойная, нежная.

Тут уже от нелогичности всего вокруг, от неопределён-ности всего отец Фефил несколько даже теряется и, поворчав неразборчиво, поворочав головой и бесцветными очами туда и сюда, обращается к старцу Сергию:

— Старче, ты дольше всех нас на этом свете. Рассуди — что делать-то будем? Посланник от Господа то просит немыслимо-го — воскресения мёртвых до Суда, то вдруг меняет свою волю. Крещёные черти, ангелы на коленях… Слыханное ли дело! Мне по скудоумию моему и, как видно, по грехам моим — не постичь… то, что сперва архангел велел, исполнять? Или что после? Или не исполнять ничего, а молить Бога о прояснении разума? Скажи, старый.

Брат Сергий ненамного живее Абрама, Глеба и подводни-ков, давно уже ничего не говорит, почти слеп, зато видит, где Свет. Он наводит слабую руку на отца Абрама, затем на экипаж «Курска».

— Что означает? — просит истолковать этот жест отец Ни-колай.

— Так понимаю, — толкует схиигумен. — Тебе, Абрам, идти к морякам и с ними решить это дело. Пусть вы, мёртвые, между со-бой договоритесь, кому нынче спасение. Детей ли вызволить умо-лим Господа? Оживить ли моряков будем просить? Судите, мёрт-вые, сами. Мы же исполним, что мёртвые скажут. Так, старый?

Брат Сергий согласно молчит.— Ну хоть на это ума у меня достало, — размышляет о себе

отец Фефил.Абрам отлепливается ото льда, подымается и неплавным,

тугим баттерфляем, каким обычно бегают покойники, убега-ет в направлении субмарины. За ним, непрошеный, вскричав зачем-то «мне можно я тоже мёртвый», устремляется Глеб Дублин. Ангелы, скитеры и черти провожают их горячими взглядами.

...Служить поступаю на крейсер! Ка-питан зовёт. Священника у них, ока-зывается, нету, — разъясняет отец Абрам. — И Глеба берут! А то пропа-дёт ведь без меня.— И математика у них нет? Ай-ай-ай! Как же на подводной лодке без фрактальной геометрии-то! — яз-вит завистливо Буонопартий…


детей от красивой жены; которому светила бы спереди предсто-ящая блистательная судьба, если бы он только был жив, если бы был жив, но он был мёртв, — этот молодой мертвец делает два шага вперёд, как будто выходя по команде из строя.

— Святой отец, святые отцы, — говорит он, как подучен по дороге Абрамом, Фефилу и прочим монахам. — Мой командир, капитан атомного подводного крейсера «Курск» приказал мне пе-редать вам его решение. Экипаж, погибший во время боевого де-журства, сформирован из профессионалов, для которых крайняя степень риска является частью работы. Служить на флот посту-пают люди, готовые погибнуть за Россию. Наша служба — устра-шение и охрана. Устрашение врагов и охрана народа. А дети — лучшая и самая ценная часть народа. Для экипажа крейсера честь и долг — отказаться ещё раз от своей жизни ради детей. Теперь уже по собственной воле. Молитесь, отцы, за Велика и Машинку.

— Что решил твой капитан, сынок, я понял, — говорит Фефил. — А сам-то ты что думаешь?

Офицер от такого вопроса отшатывается и сникает, как от выстрела в грудь. Резко убавив голос, произносит:

— Капитан приказал…— От себя, от себя скажи, — ласково настаивает Фефил.— Если по правде, — шепчет офицер, — умирать тяжело

очень было. А после смерти — полегчало вроде как. Мёртвым быть полегче всё-таки, чем умирающим. Хотя, если честно, тоже не очень-то легко. На лодке довольно сыро. Холодно и скучно, конечно. И темновато. Но человек ведь ко всему привыкает. Вот и мы привыкли. Бывает и хуже, как говорится. Тем из наших тя-желее, у кого дети… в жизни остались. Тоскуют они сильнее. Но и они терпят. А уж я-то… само собой… От себя, отцы, говорю то же самое: спасите детей. А мы подождём.

— Есть ли в экипаже согласие? Все ли моряки так же дума-ют? — допытывается схиигумен.

Не сразу и тише, чем шёпотом, отвечает офицер:— Не все… Нет, не все… Но все — выполнят приказ. У нас так. — И у нас так, сынок, — умиляется отец Фефил.— Спасите детей, — повторяет капитан-лейтенант и опу-

скается на колени, за ним и Абрам, за ним — видно, как в миле отсюда, на палубе подлодки встают на колени командир и все его моряки, и Дублин; все то есть просят.

— Так и буди, буди, — громко и радостно возглашает схи-игумен. — Аминь!

— Аминь! — отзываются схимонахи.Скитеры поднимаются в скит молиться за Велика и Ма-

шинку. Пока они белой медленной вереницей бредут в гору, отец Абрам и подводник возвращаются на «Курск».

— Ты куда, отче? — беспокоятся черти.— Служить поступаю на крейсер! Капитан зовёт. Свя-

щенника у них, оказывается, нету, — разъясняет отец Абрам. — И Глеба берут! А то пропадёт ведь без меня.

— И математика у них нет? Ай-ай-ай! Как же на подводной лодке без фрактальной геометрии-то! — язвит завистливо Буоно-партий.

Добравшись до пространной истекающей туманами про-руби, в которой покачивается крейсер, отец Абрам задирает го-лову и, сложив ладони дудой, обращается к строю с огненными крупнокалиберными словами, слышными издалека слитно и смутно, но громко и убедительно.

Капитан «Курска» что-то командует в ответ, коренастый рукастый матросик вышагивает из шеренги, достаёт откуда-то из-за ограждения предлинную заиндевевшую доску и переки-дывает её через полынью как мост.

Абрам и Глеб перебираются по этой доске на палубу лод-ки. Абрам кланяется капитану, потом похлопывает его по пле-чу, потом обходит строй и заговаривает с каждым и лобызает каждого по-русски трегубо. Шеренги понемногу расстраивают-ся, матросы, мичманы и офицеры обступают чернеца, внимают ему. Что он им там рассказывает, непонятно, но слышен одобри-тельный ропот и ободрительный гул внимающих, а иногда даже и задушевный смех. Дублин затерян в толпе и, кажется, сам больше слушает, чем говорит.

Потом капитан субмарины показывает расстриге проху-дившуюся рубку и перископ, после чего они вместе осматрива-ют согнутый взрывом форштевень и все вообще повреждения носовой оконечности, отправляются, осторожно ступая по мор-ским ежам, и на корму к торчащему из воды гигантскому закли-ненному вертикальному рулю. Отец Абрам, видя раны и шрамы атомного монстра, сокрушённо трясёт бородой, крестится сам и осеняет крестами всё, на что смотрит.

«Что-то долго они там… Да по делу ли говорит-то? Пустой ведь был человек, неужто исправился? Или всё балбес, как рань-ше? Тогда — дела не будет. И — что же тогда?» — волнуется схии-гумен, наблюдая приключения Абрама на лодке. Наконец, всех и всё благословив и освятив и перелобызав всех и каждого, отец кланяется капитану и сходит обратно на льды. С ним сходит не-кий совсем молодой статный офицер с очень красивым, от долго-го бездыхания фиолетовым лицом, во впервые надетой, не очень ещё ловко сидящей парадной форме с кортиком и аксельбанта-ми. Глеб почему-то остаётся на палубе, вероятно, обессиленный и не решающийся пройти некороткой обратной дорогой.

Преодолев семимильную милю смирения, офицер и рас-стрига подходят к Арарату. Всё это время все на коленях, кро-ме Волхова, твёрдо стоящего за воскрешение моряков, и святых скитеров.

— Что решили, мёртвые? — спрашивает схиигумен.— Говори ты, лейтенант, — подвигает отец Абрам офи-

цера, на котором вблизи различимы обледеневшие погоны капитан-лейтенанта.

Офицер, щёки которого были бы не фиолетовы, а румяны; у которого были бы глаза, которых сейчас нет, да не простые гла-за, а такие, что смущали бы, а то и сводили бы с ума всех девушек в гарнизонном городке, во всех портах планеты, на родине в глу-боко сухопутном Тамбове и в Москве, куда бы он непременно поступил бы учиться в академию генерального штаба; который родил бы и вырастил во весь великий русский рост красивых


— Вот ты язвишь, да ведь не понимаешь, мало я вас учил! Современная подводная лодка не простая какая-нибудь железя-ка, к которой мотор приварили и в море швырнули, а, можно сказать, очень инновационное и даже научное явление. Не то что вы, духи непарнокопытные…

— Нас-то на кого бросаешь? Покрестил, покрестил, да и бросил! Нечестно! — обижаются духи.

— Идите во все земли и благовествуйте! — машет на чер-тей небрежным крестным знамением о. и спешит догонять офи-цера. Вскоре они добираются до субмарины и там склоняются вместе со всеми в общем молитвенном строю.

Иноки достигают вершины Арарата и творят великую молитву. Редкие знакомые фразы и повторы подхватываются некоторыми моряками. Священные слова и не громки вовсе, но звучат ясно — мир Божий построен подобно храму, в нём и наислабейший голос, вздох ребёнка, жалоба старика доле-тает до купола, возносится на всю, какая только есть, высоту, к свету, к писаным по синеве белым облакам, к протянутым с неба всемогущим рукам, подбирающим с земли всех брошен-ных.

Долго ли, коротко ли поют иноки — иссякает их стих. И остаётся только ждать чуда. «Будет ли ещё чудо-то? — всё ни-как не утвердится в мыслях юнга. — После всего этого… нестро-ения… выходок этих… не отвернётся ли Господь от нас?»

Не один он так думает. Все — сомневаются.— Звезда! — вскакивает с колен Агапитъ, показывая на

край океана.— И вон там ещё! Там тоже, — ликует Госпожа.Все поднимаются, ангелы, черти, моряки, и смотрят во-

круг, восторгаясь:— И там! И там ещё одна! С семи сторон света стремительно восходят над гори-

зонтом семь золотых крестообразных звёзд, оставляя за собой, как реактивные самолёты, золотые борозды в небе. Они почти одновременно всплывают на самую вершину вселенной, над Северным полюсом, над Спасом-на-Краю сплетаясь лучами, кру-жась, сближаясь и высекая друг из друга чистые быстрые искры, сливаются в одну огромную, величиной с целое сердце ослепи-тельную звезду. Место, где царственно парит эта звезда — выше самого верхнего неба; её свет, невидимый простым смертным, открывающийся только избранным среди них, несуществующе-го цвета, называемого золотым только от невозможности най-ти должное название, только от желания хоть как-то выразить восхищение хоть этим словом, которым привыкли означать всё прекрасное, дорогое, редкое, прекраснейшее; её семиконечная корона, горящая в такт биению жизни; влачащийся за ней свер-кающий и раздвоенный, словно хвост мифической рыбы, изо-гнутый шлейф — все признаки подтверждают, что это звезда Эарендил, в наших местах известная под именем Вифлеемской.

— Свершилось! — восклицает отец Абрам.— Радуйся, архиангел! Радуйтесь, братия! — провозгла-

шает Фефил с просиявшим образом Богородицы на руках. —

Услышал Господь наше моление! Звезда Вифлеема, чистейший Эарендил взошёл над небом! Явилось знамение! Спасён Велик! Спасена Машинка! Спасены невинные! Ибо сказано: «скрыл от премудрых и открыл детям». Вот благая весть нам — не забыты Богом люди, возлюблены. И спасены будут! Аминь!

— Аминь! — разносится по миру семикратное эхо.Радостно и в то же время грустно всем. Эарендил, Свет

жизни, озаряет небеса, а «Курск» — погружается обратно в смерть, в морскую пучину. Экипаж снова выстроен в натяну-тый как стальная струна строй. Опять закипают вода и воздух. С фырканьем и рычанием огромным благородным чудовищем лодка возвращается под лёд. Её капитан отдаёт честь капитану Арктика. Тот в ответ за неимением фуражки прикладывает пра-вую руку к сердцу. Нестроевой отец Абрам уводит в кубрик впе-чатлительного математика, чтоб не боялся. Глеб Глебович вспо-минает давний зимний вечер: он за письменным столом выво-дил на чистом листе бумаги «Тотальная симплификация. Метод и результат»; Велик, очень ещё маленький, едва научившийся ходить, стоял рядом, обняв его ногу и покусывая слюнявым ро-тиком его колено, постукивая по нему нежным кулачком, улы-бался; улыбался и Глеб, предвидя долгий, исполненный смыс-ла труд и долгую, исполненную любви жизнь… Он вспоминает и бормочет: «Всё сошлось! всё правильно! вот, значит, для чего всё…»

Черти, как и велел Абрам, разбегаются в разные стороны. Архангел и ангелы благодарят скитеров, возвращаются

на ковчег. Жёлтый спрашивает:— Кому из смертных посветить Эарендилом? Кто из них

детей отыщет и освободит?— Пусть неслучайно всё будет, — отвечает капитан Ар-

ктика. — Пусть детей найдёт кто-то из тех, кто ищет. В на-граду. И выбери того, кто понесчастнее и поглупее. Посвети тако-му кому-нибудь. Ибо таковых есть Царствие Небесное…

Стоящие на палубе «Курска» моряки уже по пояс в воде, а вот и по грудь, вот и по горло. Болтающиеся на волнах облом-ки льда тычутся в их лица, к бликующим под водой ременным пряжкам, кортикам и аксельбантам подплывают любопытные скумбрии. Офицер, ходивший к айсбергу по приказу команди-ра, беззвучно плачет. По счастью, все стоят «смирно» и смотрят вперёд, не видят его слабости. Но сам он боковым зрением пу-стых глазниц замечает, как у старого мичмана справа дрожит нижняя челюсть, слышит, как сзади тихо скулит коренастый матросик, бегавший за доской. Вода цвета мёрзлой земли зали-вает их лица, смыкается над их головами. Меркнет пурпурная радуга, ястреб носится над опустелой полыньёй.

— Слава Богу! — думают моряки, уходя на дно.— Слава Богу! — думают ангелы, разворачивая парусный

ледокол.— Слава Богу! — думают иноки, расходясь по бедным сво-

им келиям.— Слава Богу! — сияет миру Вифлеемская звезда.

Окончание следует.


...????…

«Сту

дия

Тим

ура

Бек

мам

бето

ва «

Баз

елев

с» Х

удож

ник:

Вале

рий

Зра

жев

ский

»


Читатели как всегда эмоционально, а местами и категорично обсуждают свежий номер «РП» и Пионерские чтения. Иногда в своих письмах, блогах, комментариях они переходят на лица колумнистов «РП». Но колумнисты к этому всегда готовы!

анна

все

свят

ская


anna_stepanova В Москве пройдет

БлагоMarket IV в поддержку подопечных

благотворительного фонда «Живой». Все ди-

зайнерские вещи и аксессуары будут реа-

лизовываться со значительными скидками.

Остальные вещи от благотворителей будут

разделены в ценовых категориях от: 300,

500 и 1000 рублей. В частности, вещи из

своего гардероба передала певица Мила Ра-

кета. Телеведущий Петр Фадеев передал не

только вещи, но и журнал «Русский пионер»

с публикацией в нем своих стихов и с лич-

ным автографом.

juliette Сомнение и я. А что касается

жизни моей в общем и целом — я счастли-

ва. И никакие мысли лишние, никакие печа-

ли и тревоги не смогут изменить этого. Разве

что куча сомнений во мне нынче обитает. Но

и это не беда! Прочла сейчас майский номер

«Русского пионер». Тема, как вы понимае-

те, самая для меня нужная оказалась — «со-

мнение». И все, что я теперь могу сказать

об этом и подумать, заключается в пере-

фразе знаменитого лозунга: «Долой сомне-

ние! Да здравствует сомнение!». Не беда,

что обо всем, что происходит, я не могу ни

с кем поделиться по причине возможных

проблем, последующих за моим своеобраз-

ным «признанием». Беда в том, что я сама

смею сомневаться в своем выборе, пусть

и отметая сразу же это сомнение. И сомне-

ние это гадкое обуревает наши умы и души,

оно душит в нас самые светлые порывы и за-

ставляет отказываться от наших слов. А это,

скажу я вам, плохо до безумия! Но возраз-

ить я могу. Давайте перестанем сомневать-

ся и перестанем быть людьми мыслящими

и размышляющими. Как вам такое? А? Не

нравится, да. Конечно. Еще бы! Потому-то

я и продолжу сомневаться. И своим сомнени-

ем только буду укреплять все свои помышле-

ния и решения. Чего и вам искренне желаю.

И любви, да. Много-много любви и счастья,

в вашем личном понимании сего.

alexeyco Я, к слову сказать, конечно

люблю все новое. Но побаиваюсь. Напри-

мер, после прочтения «Околоноля» Натана

Дубовицкого, который вышел в «Русском пи-

онере», я, признаться, терялся, что именно

сделать в первую очередь: убиться об стену

или сжечь этот номер «Русского пионера».

Хотя, надо сказать, что-то общее у этих пи-

сателей есть. И еще немного похоже на До-

влатова. В общем, герой именно такой, как

мне нравится — хоть и находится в обста-

новке перманентного бреда и не понима-

ния реальности, но реальность эту не от-

торгает, а даже пытается ее как-то по-

нять. А не поняв — просто продолжает то,

что умеет. Да и, конечно, период, описан-

ный в романе — это начало и середина де-

вяностых годов прошлого века. То есть, это

«период начального накопления капитала»

и всего, что с ним связано — бандитизм,

коммерция, жульничество и так далее.

Я люблю этот период и все, что с ним связа-

но. Жалко, что я тогда был еще ребенком.

vvrahjdgi П.Ч. Посмотрел сегодня Пио-

нерские чтения (тема Подвиг) на Совсеке,

противно. Вчера слушал Орлушу, к нему от-

ношусь хорошо. А вот сегодня были: морда-

тый Андрей Колесников (ред. журнала «Рус-

ский пионер»), Тигран Кеосаян (сын режис-

сера), Владимир Чуров (показывал снимки

своих предков), Маргарита Симоньян (скуч-

но и пошло), Софико Шеварнадзе (внучка

Шеварнадзе, не менее скучно чем у Симо-

ньян, но короче), Павел Астахов (полномоч-

ный представитель не важно чего, тоже ни-

кому не интересная болтовня). Что я хочу

сказать по поводу этого. Бомонд, тусовка,

элита. Верить этим людям нельзя. Лучшее

средство слить протестное движение — за-

пустить их на трибуны. Что собственно и сде-

лали. Так что теперь не стоит удивляться хо-

роводам белых ленточек на Красной пло-

щади.

Про Охлобыстина:

ilgalory он чудесный.

anna_shihaleva И гениальный ме-

стами.

aneriada Охлобыстин это нечто!

anna_shihaleva Ага, я удовольствие

получаю, когда читаю, вот бы он сниматься

бросил и писал, писал, писал...

Boris Дантес, кто такой Охлобыстин?

Dantez Актер такой. В «Интернах» играет, я

его еще до Интернов знал, меня радует :). Ха-

ризма так и прет. Он еще дружит с Сукачевым,

Галанином, Ефремовым.


Талантливые все.

По поводу:

Тигран Кеосаян. Время пересмешников

илья нилов Потрясающая статья. Чест-

но, давно не читал настолько честной и на-

стоящей заметки.

ирина столярова Человеческая

жизнь в современном мире — это уже

подвиг!

валерий зеленский А при Иване

Грозном?

ирина столярова Валер! Не знаю.

Не жила.

По поводу:

Сара буара бзия узбойд!

наташа барбье а почему именно

натовский гранатомет? я правда не знаю.

разве у всех не наше оружие? которое мы

им же и дали (продали)? а то натовский для

не опытного читателя типа меня звучит как

соросовский, пардон за неграмотность.

эдуард гукасян Натовский — зна-

чит не наш (РПГ 2, и пр-7). Не думаю, чтобы

Марго разбиралась в гранатометах стран

НАТО (германских, французский, американ-

ских и пр.пр.пр.) А по сути. Когда-то вели-

кий Чаплин увидел, как люди веселятся над

«его Гитлером» в «Великом диктаторе», он

грустно заметил, что это его ошибка. Гитле-

ра можно только люто ненавидеть или бо-

яться.

Романтизация войн-конфликтов на терри-

тории бывшего СССР – ошибка. Это не à

la guerre comme à la guerre. Когда я узнал,

как мои бывшие добрые соседи по родному

городу в одночасье превратились в звериную

толпу мародеров и убийц я усомнился вообще

в смысле цивилизации и божественном про-

исхождении рода людского. Эти войны все-

ленский позор нашей советской цивилизации.

Но у Маргариты Симоньян очень красивые

голубые глаза и это ее «прощает».

Привет дяде Вачику от дяди Роберта,

который умирает в палате 908 одной из

столичных больниц, и у которого так и не

появилось ни собственного жилья, ни соб-

ственного кола…

наташа барбье Вот я и удивилась —

почему если «не наш», то «натовский». пони-

маете?

adesigna Кто-то в ленте друзей уже, по-

моему, писал про Петра Авена, как публици-

ста. Неожиданно очень интересного публи-

циста. Прочитала — забыла. А вчера наткну-

лась на его статью «Непристойно» в Русском

пионере. Не пропустите. Она про то, что

очень важно, чтобы спорящие видели не

только оппонента (а скорее и прежде всего,

противника), а общую цель. Чтобы вместо

задачи доказать противной (во всех смыс-

лах) стороне, какой она верблюд, видеть за-

дачу — найти совместно выход из ситуации,

понимая, что цель — одна. Видеть эту цель

перед собой всегда. Видеть объединяющее.

dichulya вау — спасибо тебе, доро-

гая — наконец то умный человек сформули-

ровал то, что чувствуется, но не «оформля-

ется» в конкретную задачу. Но я, как и он,

скорее пессимист — или это зашкаливаю-

щая агрессия на интернетных полях пуга-

ет? — уж не знаю.

gumergik День за днем. 01 May 2012.

Сегодня на сайте журнала «Русский пионер»

слушал, как Владислав Сурков читает на ан-

глийском стихи Алена Гинзберга. Хорошо чи-

тает... Зато интервью Валентина Распути-

на, некогда хорошего писателя — трагедия.

И трагизм этого человека не только в глупо-

стях, которые он говорит, а в горьком пони-

мании того, что человек просто не вписался

в новую жизнь и теперь не востребован.

gumergik День за днем. 01 May 2012.

Я не приемлю любой экстремизм. Ни

левый, ни правый. Меня Тошка сегодня по-

разила: Оказывается слушать стихи Алена

Гинзберга в исполнении Владислава Сур-

кова (на английском языке), это значит

предавать оппозицию. Что это? Прожив

с женой 8 лет, узнать, что она глупа? Чем

отличается, скажем, религиозный фана-

тизм от фанатизма моей оппозиционерши?

Я даже материться начал... Между тем,

Сурков прекрасно читал. И у него хорошее

произношение. Кажется, Колесников, глав-


ный редактор «Русского пионера» никак не

может относиться к путинистам. Но ведь

он пригласил путиниста Суркова прочесть

стихи бунтаря и битника? Бедная Россия!

Там, где кончается цивилизация, там начи-

наешься ты.

@aprelskayaa Я не знаю, как себя те-

перь называть . У меня книга Довлатова

в качестве закладки в «Русском пионере»

лежит .

@ruspioner_ru Азарт и накал страстей

на вчерашних Пионерских играх даже на

видео чувствуется. Смотрите, рекомендуем!

http://bit.ly/HSFCL9 #ruspioner

@gudkovd Тут в автозаке читают стихи

Michael Shin @Mistashin @gudkovd пионер-

ские чтения?:-)

@dorokhinanton Видел Чурова на по-

следних пионерских чтениях. Говорю ис-

кренне –—не произвел он плохого впечат-

ления. Не похож на того, кто % накидует.

ИМХО

zbanch Вот настоящий подвиг. Ксения

сидит на соседнем кресле с Чуровым 6

Апреля (пару недель назад) на Пионерских

чтениях и молчит... Думаю, это настоящий

подвиг, сколько сил стоило сдержаться и ни-

чего не сказать!

archakov_s подсел на пионерские

чтения

@Ritauskass Посмотрела выступление

Полозковой на пионерских чтениях. Тема —

подвиг. Кажется, я ее полюбила.

А эти фото сделаны на последних Пионер-

ских чтениях. Интеллигентная пара. Как

и остальные зрители. И рисунок на всё

плечо. Как же всё быстро меняется.

@mariakordon Конкурс чтецов очень

сильно напоминает мне пионерские чте-

ния) только здесь не звёзды) а будущие

звёзды))))

@Anklaff @M_Simonyan

Совсекретно-пионерские чтения,так улыба-

ет)а слова «мама думает что я в Сочи» вооб-

ще за душу)когда-то так думала и моя...

ханян елена В Демонстрационном

зале ГУМа состоялись традиционные «Пи-

онерские чтения», на которых звезды шоу

бизнеса рассуждали о том, что же такое

подвиг. Осмыслить это понятие смогли, увы,

не все. «Пионерские чтения» — это, пожа-

луй, единственное мероприятие в нашей

стране, где звезды должны блеснуть остро-

той ума, а не модными нарядами и дороги-

ми украшения. Или хотя бы в первую оче-

редь свою образованность и глубину мысли

продемонстрировать, а потом уже все

остальное.

Устраивает это действо из года в год жур-

нал «Русский пионер».

Эти чтения — что-то вроде недавно закрыв-

шегося «Гражданина поэта» креативного

редактора «Собеседника» Дмитрия Быкова,

Андрея Васильева и Михаила Ефремова,

только Колесников, напротив, привлекает как

можно больше известных личностей, самых

разноплановых. Видимо, чтобы слушатель

не успел привыкнуть к однообразному стилю

повествования.

@NelyaStarkova Прочитала статью

«Сон про не сон» в журнале «Русский пио-

нер» хотя я все это знаю, а все равно стало

грустно.

@the_ free_nation Мной добавлено

видео в плейлист на @YouTube ХИТ: «Гражда-

нин поэт» для «Русского пионера».

@o_mishin Прелестно: Путин отметит

инаугурацию колонками в «Русском пио-

нере»!)

dmitry polyakov @dima3d Забав-

но, проходили на практике по типологии пе-

чатных СМИ журналы деловые и там всплыл

«Русский Пионер», а я услышал — «Русский

Пенсионер»))

Сразу видно: чукча — не писатель,

чукча — читатель:)))

Моду взяли устраивать всякие «чтения»:

пионерские чтения от журнала «Русский

пионер», чтения Ходорковские, чтения

Столыпинские...рису

нки: а

нна

всес

вятс

кая

142русский пионер №3(27). май 2012

ГДЕКУПИТЬ ЖУРНАЛ

ПОДПИСКАНА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

WWW.IMOBILCO.RU — «Аймобилко»,

крупнейший российский интернет-магазин по продаже

лицензионного медиаконтента.

WWW.RUSPIONER.RU — раздел «Журнальный киоск».

HTTP://WWW.PARKREADER.RU/ — «Паркридер.Ру»,

универсальный сервис для чтения газет и журналов.

HTTP://WWW.YOURPRESS.RU — «Ваша пресса»,

электронные версии газет и журналов.

HTTP://RU.ZINIO.COM — Zinio.com,

международный цифровой журнальный киоск.

МОСКВА:

• Сеть мини-маркетов на АЗС ВР

• Супермаркеты: «Азбука вкуса», «Алые паруса»,

«Бахетле», «Глобус Гурмэ»

• Торговые центры: ГУМ, «Крестовский»,

«Стокманн», «Цветной»

• Книжные магазины: «Московский Дом Книги»

на Новом Арбате и Ленинском пр-те, ТД «Книги

«Москва»», «Республика», «Фаланстер»

• Магазины прессы «Наша пресса»

в а/п Шереметьево

• Галереи: «Люмьер», «ФотоЛофт»

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ:

• Сеть мини-маркетов на АЗС ТНК-ВР

• Супермаркеты: «Александровский», «Глобус Гурмэ»,

«Лэнд», «Окей», «Призма», «Ренлунд»,

«Супер-Бабилон», «Лента»

• Книжные магазины: «Буквоед»

• Магазины прессы: «1-я полоса», «Нева-Пресс»

РЕГИОНЫ РФ:

КНИЖНЫЕ МАГАЗИНЫ, СУПЕРМАРКЕТЫ,

МАГАЗИНЫ И КИОСКИ ПРЕССЫ В ГОРОДАХ:

Барнаул, Волгоград, Горно-Алтайск, Екатеринбург,

Казань, Калининград, Кемерово,

Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск,

Пермь, Саратов, Томск, Тюмень

А ТАКЖЕ:

Магазины и киоски прессы в Латвии, Эстонии и

Казахстане


Похоже, будет небесам жарко. И сложат о героях песни.

И рано или поздно главный рефери в антрацитовых бриджах

объявит нас чемпионами, лауреатами, классикой. И жить мы

будем в общей сложности вечно.

Но запомнится не это. А как висело на волоске, могло сорвать-

ся в пух и прах, кануть в бездну. Как был позыв катапультиро-

ваться, вскрыть кингстоны, пустить под откос. Забычковать

решительно, прямо в ладонь, до паленого мяса. И не нашлось

капитана сказать «еще не вечер» — такие времена, каждый

сам себе капитан.

А потом все внезапно срослось. Ненароком наладилось.

И вышло лучше, чем могло бы быть. Бобер, выдыхай! Мы все

еще в игре, в деле.

Игорь Мартынов

orlo

va

выходит с февраля 2008 года

№4(28). июнь 2012

Главный редактор Андрей КолесниковШеф-редактор Игорь МартыновЗаместитель главного редактора по работе с vip-авторами Анна НиколаеваПомощник главного редактора Олег ОсиповСпециальный корреспондент Николай ФохтОтветственный секретарь Елена ЮрьеваАрт-директор Павел ПавликЗаместитель арт-директора Варвара ПоляковаФотодиректор Вита БуйвидБильд-редактор Ксения ЖихареваЦветоделение Снежанна СухоцкаяПрепресс Андрей КоробкоВерстка Александр КармановКорректор Нина СаввинаМенеджер по печати Валерий АрхиповОфис-менеджер Ольга Дерунова

Генеральный директор Глеб ДунаевскийДиректор по маркетингу Анастасия ПрохороваДиректор по рекламе Наталья КильдишеваЗаместитель директора по рекламе Наталья КирикДиректор по дистрибуции Анна БочковаОптово-розничное распространение ЗАО «МДП «МААРТ»Тел. (495) 744-55-12, www.maart.ru, [email protected]

Редакция: 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19, телефон +7 (495) 504 17 17Электронный адрес: [email protected] Сайт: www.ruspioner.ruПодписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: [email protected]

Обложка: Boris Donov «Va-Banque», 2012Авторы номера: Андрей Боков, Бени Брискин, Вита Буйвид, Алексей Варламов, Михаил Довженко, Натан Дубовицкий, Светлана Журова, Екатерина Истомина, Геннадий Камышников, Игорь Лоптев, Алексей Лукьянов, Игорь Мартынов, Маттео Монтеземоло, Анна Николаева, Андрей Орлов (Орлуша), Владислав Отрошенко, Евгений Ройзман, Александр Рох-лин, Мария Смирнова, Ксения Собчак, Николай Фохт, Софико Шеварднадзе, Илья Яшин Фотографы: Даниил Баюшев, Ксения Жихарева, Наталья Львова, Тая Невская, Orlova, Алексей Куличихин, Александр Саватюгин Художники: Инга Аксенова, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Маша Сумнина, Александр Ширнин, Иван Языков, Студия Тимура Бекмамбетова «Базелевс»: Валерий Зражевский, Олег Бородин, Boris Donov В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв»

Учредитель и издатель: ООО Медиа-Группа «Живи», 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19Тираж 50 000 экз. Отпечатано в типографии GRASPO CZ, a.s. Pod Šternberkem 324 763 02, ZlínЦена свободнаяИздание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 годаЗапрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакцииЗа соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

Documents

RusPioner #28