– Страничка редакторов

– Витражный рисунок

– Мой Лабиринт. Рассказы 47–49

– Канун зимы. Фото

– Стихи

– Стихи

– Солнце. Прозаическая миниатюра

– «Облако, озеро, башня». Фото

– «Последствия отключения электриче-

ства на Казанском вокзале». Рассказ

– Кулинарная страничка

– Фотоработы

Здравствуйте, дорогие друзья!

Для редакторов, которые пишут всякий раз предисловие на этой

страничке (и как всегда безбожно затянули с выпуском, подтянув его к

Новому Году), всегда составляет определенную проблему - о чем

писать в таком предисловии. Кажется есть и оглавление, да и

материал выпуска не требует особенных комментариев и говорит сам

за себя; к чему вообще тогда эта страничка. Может быть просто как

повод еще раз пожелать нашим читателям здоровья, успехов; и чтобы

наша (наша, ваша, любая) жизнь состояла не только из

драматического пролога и завершением в виде скомканного эпилога,

неудачным перечеркнутым черновиком на литконкурсе, где дается

только одна попытка, а полноценным литературным произведением с

длинной-длинной и содержательной серединой, а желательно и хэппи-

эндом.

"Проживем же жизнь так, чтобы потом ее могли назвать

биографией, а не анкетой".

Поэтому поздравляем наших форумчан с прошедшими

событиями: участием в фестивале "Нить Ариадны", двухлетней датой

форума, приближающимся Новым Годом, маленькими или не очень

маленькими достижениями, искренне желаем всем здоровья и

благополучия.

Вот и всѐ, пожалуй, на этот раз. А теперь - дискоте... Вишня,

отойди, не мешай, - собственно сам этот выпуск. Приятного прочтения,

и спасибо всем нашим авторам и читателям.

«Страничку редакторов» сегодня вел

Тerminus

●

●

●

●

● ●

●

Странные странности

В нашей с мамой комнате стоял проигрыватель, на котором мы с мамой «крутили»пластинки. В настоящее время он перекочевал в наш старый, заброшенный после смертибабки Люси, гореловский дом. Даже сейчас, когда я его вижу, я понимаю, что это оченькрасивая вещь. Проигрыватель представлял собой большой продолговатый ящик изполированной фанеры красивого теплого цвета красного дерева, на четырех черныхтонких ножках. Сверху ящика была дверца, ее нужно было откинуть для того, чтобыоткрылся диск с золотистым стерженьком, на который и надевалась виниловаяпластинка.

С детства я слушала на этом проигрывателе пластинки со сказками. Уже года вчетыре я вполне самостоятельно выбирала себе сказку и включала проигрыватель. Тогдаон вообще мне казался волшебным ящиком.

Музыкальных пластинок у нас было немного, в основном покупала и дарила наммузыкальные пластинки бабка Нина. Самыми первыми у нас появились музыкальныепластинки с собранием песен Владимира Высоцкого и Марины Влади. Мама их слушаларедко, наверное, потому, что в те годы практически не бывала дома. А вот бабка Нинаприходила и включала их довольно часто. - Не хочу слушать твои глупые песни, -возмущалась маленькая я, - Давай поставим сказку.

- Не такие уж они и глупые, эти песни, - назидательно говорила бабка Нина, выставивпо привычке указательный палец, что меня очень в детстве раздражало, - Что, по-твоему,значит: «Но что-то кони мне попались привередливые, и дожить не успел, мне допеть неуспеть»? Кто такие кони?

- Кони – это лошади такие, – терпеливо объясняю я бабке Нине очевидные для

маленькой меня вещи.

- Глупенькая, - вздыхает бабка Нина, - Кони в этой песне – это годы, которые

неизбежно быстро уходят.

Но я не хотела слушать ни про коней, ни про годы, я хотела слушать сказки.

Наш проигрыватель доживал уже последние годы своей полезной жизни, так как

вскоре в продаже появились кассетные магнитофоны, когда мама моего троюродного

брата Женьки тетя Лена привезла нам новую музыкальную пластинку. Это был альбом

группы «Modern Talking» (не помню его названия) с песней, с прослушивания которой и

начались странные странности. Песня была «Atlantis is calling (SOS for love)». Танцевать

диско я не умела и вообще имела слабое представление об этом танцевальном

направлении. Но музыка меня так заводила, что я начинала хаотично прыгать по всей

комнате, выписывая невозможные кренделя и размахивая руками. Обычно я

проделывала эти фокусы, когда оставалась дома одна. Но вскоре меня раскрыли: во-

первых, потому, что от моих ужимок и прыжков сотрясалась вся посуда в соседних

комнатах и начали жаловаться соседи, во-вторых, я так увлекалась, что не слышала, как

приходили с работы взрослые и остолбенело стояли в дверях, наблюдая эти странные

телодвижения. Только мама догадывалась, что на самом деле я так под музыку мечтаю.

Какое-то странное сочетание невообразимых движений и звуковое воздействие рождало

в моей голове удивительные, захватывающие картины, одной из которых и самой моей

любимой была картина полета волшебного дракона над лабиринтом. Да, да, не

удивляйтесь, свой волшебный лабиринт я не забросила и до сих пор. Драконом была,

соответственно, я.

Хранилище памяти. «Я стою на вершине лабиринта и знаю, что сейчас полечу. Я

жду сильного порыва ветра, чтобы прыгнуть в пустоту, обернуться драконом,

расправить кожистые крылья и начать парить над лесом с голубой дымкой и

туманным озером и городом, раскинувшимся у подножия лабиринта. Лабиринт

слышит мои мысли и начинает нагнетать сильный ветер, по небу быстро движутся

белые мягкие облака, мягко маня меня лететь навстречу и погрузиться в их

микроскопические капельки. Я ловлю порыв ветра и падаю навстречу бездне. За моей

спиной беззвучно разворачиваются черные полотнища крыльев. Я лечу все выше и

выше, так что лабиринт и город становятся совсем маленькой точкой, потом

пикирую вниз и на полной скорости врезаюсь в ровную гладь озера. Это не что иное,

как свобода, такая, какая она есть на самом деле. Такую свободу может дать только

лабиринт.»

Однажды, во время такого бурного веселья, я упала и сломала руку. Причем сломала

с открытым переломом в двух местах. Меня на скорой помощи отвозят в больницу и под

общим наркозом вправляют кости и накладывают гипс.

Хранилище памяти. Мама приезжает меня навестить в больнице, достает из

сумки яблоки и грустно на меня поглядывает.

- Ты мечтаешь стать героем? - вдруг неожиданно, и как-то исподтишка,

спрашивает она.

- Я мечтаю стать волшебником, - хмуро отвечаю я, в мои планы не входит

рассказывать кому-нибудь о лабиринте, даже маме.

- А я мечтала стать героем Великой Отечественной Войны, партизанкой, -

осторожно признается мама, - Только у нас с бабкой Люсей не было музыки.

Мама как в воду смотрела – я приезжаю на дачу, где нет музыки, а привычка мечтать

вприпрыжку остается. Бедные бабки Люсины деревянные полы!

Отчим

Он появился как будто и не заметно. Просто в один прекрасный день, когда я валялась

на диване и читала книжку, в комнату зашел посторонний мужчина, поздоровался, как-то

тихонько, словно про себя улыбнулся чему-то и начал развешивать свои отглаженные

брюки и свитера в наш шкаф. Подошла мама и совершенно будничным голосом сказала:

«Это дядя Сережа. Он будет жить у нас». Я вроде большая девочка и объяснять-то мне

ничего не надо, но все-таки я была заинтригована.

Когда же мама успела с ним познакомиться? Многое прояснилось через некоторое

время. Оказывается, пока я была летом в Горелово и смотрела на всяких роботов из

будущего, моя мама лечила псориаз в железнодорожной больнице. Псориаз, положим, ей

никто не вылечил, но там она и познакомилась с этим дядей Сережей, который в свою

очередь также лечился в железнодорожной больнице с неизвестным мне кожным

заболеванием. Там они и познакомились.

Дядя Сережа работал «путейцем». Он из тех, о ком бабка Нина презрительно

отзывается «работяга». Если совсем точно воспроизводить историю, то дядя Сережа

являлся бригадиром монтеров пути. В Санкт–Петербург он приехал давным-давно с

далекого Урала. Это была пока что вся информация, которую мне удалось разведать.

С появлением дяди Сережи мама вдруг ни с того ни с сего начала много и вкусно

готовить. До этого момента мы с мамой обедали в школе и на работе соотвественно, а

вечером перекусывали какими–нибудь бутербродами. Мама хочет угодить дяде Сереже.

А раз мама хотела ему угодить, то и я решила вести себя так же. Но дяде Сереже не так-

то просто угодить. Он со мной совсем не разговаривает напрямую. Когда нормальный

человек просто подошел бы и что-нибудь сказал, дядя Сережа вел себя совсем иначе.

Например, он подходил к маме и со своей всегдашней незаметной улыбкой говорил:

«Юля опять валяется на диване с книжкой. И в школьной форме, между прочим». Мама

отродясь не выговаривала мне за такие проступки, потому что свою школьную форму я

отпаривала сама как могла, конечно. Но тут она начинала нервничать и я уже, жалея ее,

вставала с дивана, закладывала страничку в книжке бумажкой и шла переодеваться в

халат.

С появлением дяди Сережи в нашей семье появилась масса грязной посуды. Дядя

Сережа, уже совсем освоившись в нашей комнате, рассуждал: «У нас на Урале дети не

так избалованы, они уже в десять лет совсем взрослые и помогают родителям по

хозяйству». Как позже выяснилось, дети в дяди Сережиной семье сами и вели это

хозяйство, потому что родители были беспробудными алкоголиками. Примерно с этого

времени я начала вместо вечернего чтения мыть грязную посуду, подождав, когда все

соседи перемоют свое и наступит моя очередь подойти к раковине.

Но окончательно испортилось мое отношение к дяде Сереже, когда однажды, поев

вечером, он, опять же со своей странной улыбкой, взял веник и начал подметать крошки

под столом, укоризненно посматривая на нас и как бы говоря: «Вот две бабы в доме, а я,

труженик, после тяжелого рабочего дня, подметаю полы за вас». Я прекрасно поняла

намек, но даже с места не сдвинулась. Мама стояла с каким–то окаменевшим и неловким

выражением лица. У меня в голове вертелась искаженная фраза из «Двух капитанов»

Каверина: «Палочки должны быть попедикулярны».

Бабка Нина переезжает

Новый поворот лабиринта в лице неожиданно возникшего из ниоткуда дяди Сережи

меня несколько обескуражил и опечалил. С каждым днем я все больше убеждалась, что

дядя Сережа пришел к нам всерьез и надолго. Собственно до дяди Сережи мне не было

никакого дела, у меня пропало всякое желание ему понравиться, после того как я поняла,

что это фактически невозможно.

Наши с мамой отношения очень изменились: дядя Сережа оттянул-таки значительную

часть маминого внимания на хозяйство, и для нее вдруг стало важнее стереть пыль с

мебели, чем просто побыть со мной. За последние годы, прошедшие после окончания

мамой института, я купалась в ее внимании и доброте как в лучах солнца. Но это

продолжалось всего несколько лет моей жизни, и я была не готова снова стать одиноким

ребенком. Мы с мамой перестали выходить по выходным и вообще выходные стали

такими длинными и скучными, что я стала частенько уходить к бабке Нине в комнату.

Мама приходила ко мне и уходила, а бабка Нина была величиной постоянной. Бабка

Нина не изменяла себе, и когда я была с ней, мне казалось, что все в моей жизни идет

по-прежнему.

Бабка Нина была модницей, всегда следила за собой, и у нее были кавалеры. Она

никогда не казалась мне старой. Вот бабка Люся, которой шел уже восьмой десяток лет,

действительно была старой, а бабка Нина в свои неполные пятьдесят была настоящей

ягодкой. Она любила красиво одеваться, шила себе одежду на заказ, и мы обожали ее

рассматривать и мерить. У бабки Нины было два вечерних туалета – зеленое платье из

ткани с люрексом и черными бархатными розами и черное платье более строгого фасона

тоже из ткани с люрексом. Но самый неотразимый вид бабка Нина имела в своей

ревизорской железнодорожной форме с знаками различия. Она говорила мне, что

в любом возрасте нужно выглядеть элегантно и иметь вкус. До того, как она однажды мне

сама созналась, что волосы у нее крашеные, я даже не подозревала, что роскошный

рыжий цвет у нее совсем не родной. Помимо этого, еще и кудри оказались не

настоящими, а химической завивкой. В то время у подростков как раз вошло в моду

красить челку в белый цвет перекисью водорода. Каждый раз, видя разноцветную голову,

бабка Нина презрительно фыркала и рассуждала о «болонках», которые выглядят очень

дешево.

Я уже совсем освоилась в бабки Нининой комнате, и даже начала приноравливаться

там спать, как вдруг произошел очередной удар судьбы. Бабка Нина уже много лет

стояла на очереди на улучшение жилищных условий, потому что ее комната в нашей

коммуналке самая невыигрышная: маленькая, длинная, узкая и расположенная так, что

все звуки с парадной лестницы отзывались эхом под потолком. И вот ей пришло письмо,

что для улучшения условий необходимо получить ордер в другую комнату и даже в

другую коммунальную квартиру. От нас новое бабки Нинино жилье совсем недалеко –

около трех кварталов. Получив ордер, Бабка Нина прибежала домой буквально

вприпрыжку с сияющим лицом. Дело, как выяснилось, в том, что ей дали комнату (целых

шестнадцать метров!) в коммунальной квартире всего-то на две семьи, причем вторым

квартиросъемщиком был совсем пожилой мужчина. Бабка Нина строила планы: «Если

вторая комната освободится… Что я говорю?! Не если, а когда! Мы выбьем тебе ордер во

вторую комнату, когда она освободится и заживем-таки в отдельной квартире!»

Все красивые бабки Нинины вещи были собраны в чемоданы и коробки, перетянутые

бечевками, со стен сняты полки с моими любимыми читанными – перечитанными

книжками. Бабка Нина уехала.

<<< продолжение следует >>>

(фото автора)

(

* * *Абигель посвящается

Зарываясь в рыжую гриву,Я неслась навстречу закату,А травы пахли так пряно,И гремели грома раскаты.

Накрапывал мелкий дождик,А море волнами пело…И вдруг поняла я разомЧто раньше понять не сумела!

Сколько выстрадать надо было,И годы терпеть, и ждать,Что бы так вот, зарывшись в гриву,Навстречу ветру скакать!

* * *

* * *Горят мосты!

Горят мосты, огонь в моих глазах,Остановилось время.Горят мосты, горят в наших сердцах,А я стою и верю и не верю.

А прошлое уходит навсегда,В огне растая.Горят мосты, горят, а говорят,Что в скорбях мы духовно возрастаем.

* * *

* * *Кадриоргские рассветы

Какие тихие рассветы в Кадриорге,А по утрам поют лишь птицы,И самый первый лучик солнцаВ открытых ставнях мне так часто снится.

Дверь деревянная и домик двухэтажный,Туман и утренняя лѐгкая прохлада,Как я мечтаю вновь туда вернуться:Для счастья больше ничего не надо.

Ну а кругом лишь холод и прощанье,И радостей земных как будто нету,И только в снах, далѐких и счастливых,Мне снятся Кадриоргские рассветы.

* * *

(фото и рисунки автора)

* * *Хаски с голубыми глазами.

Я нарисую хаски с голубыми глазами,Я нарисую снег и северное сиянье,И тысячи льдинок – сѐстры печали,Подарят мне расставание.

Я нарисую небо синее, почти черное,Я нарисую звезды с кометами хвостами,И еще нарисую преданность –Это хаски с голубыми глазами.

Я нарисую упряжку в долине снежной,Пусть умчит меня за мечтами,Я обещаю быть послушной и нежной,Словно хаски с голубыми глазами.

* * *

* * *После теплого снегопада,Оставались молчащие улицы,В приглушенных безветренных скверах,Рисовали тропинки следы,Люди шли, пробегали сквозь день,Потихоньку хрустя и ссутулившись,Мимо белого облачка с неба,Что на ветках держали кусты.

День короткий и быстро закончится,Под тяжелым заснеженным веером,И все станет не так уж и важно,Город спит надышавшись от бега,И придет темнота одиночества,За чугунными копьями сквера,Где атланты сквозь ночь так отважноДержат в тоненьких пальчиках небо...

* * *

* * *Снег опять кружит, и Агасфер-жид двигается вновь,Новый век прожит, только сторожит он свою любовь...Под ногами прах, нет души, лишь страх - не успеть домой,И лицо в слезах, и огонь в глазах, - ты иди не стой!

А кругом кресты, сожжены мосты, тянется печаль,В дальний монастырь, да от пустоты, будет всѐ как встарь,Кто со мной пойдет, через море вброд, станет как святой,Но молчит народ, да скорбит урод, светлой чистотой.

Тропка на песке, след да в след в тоске, шел на эшафот,Жизнь на волоске, на одной доске, глупый сумасброд...Мысли как палач, сквозь улыбку плач, и кровавый плод,Ты не упади, будет впереди - отдых, не поход.

Пусть горит свеча в лапах палача, мир закрыл туман,Водка горяча, мытарь чуть ворча, принесет стакан,Выпей как металл, подави оскал, да продолжи путь,Чистый как кристалл, в пустоте зеркал, отражая ртуть...

* * *

* * *Небо нависло ладонями,К постели клонит,пальцы скрючены кровью,В каплях обои,Брусничным соком,Мадрида не видно из окон.Обидно... Не видно Мадрида...Не видно...

Наступает на пятки... Зима?Сводят с ума,Последние дни осени,Бросили,Ничком на пол,И жалобно плакал...В страхе огня,Нету больше сил... В реке янтаря...

Сегодня виселица, завтра аплодисменты.Кинолента,Горит в аппарате... Хватит.Истошные вопли,И игры в прятки,Наступает на пяткиЗима...Сводит с ума....Сводит под руку с ума...

В телах, пересыпанных хлоркой,там нету тебя, Лорка,Ожогом пахнет зола,Гала!А в дымом завешенном залеЛицо на горящем рояле...и клавиши жаром завиты.Не видно Мадрида... Навечно не видно...

* * *

* * *Как сделать так, чтоб не сходить с ума?Ведь еntre nous, пардон муа,Я все же провалился плавно,В безумие, и стало главнымВо множестве ненужных тем -Как не сойти с ума совсем?

* * *

Ах глаза - зеркала бездонные,Отражений нет, пыль пространства,И стекло леденеет оконное,В петлях страшного постоянства...

* * *

(фото автора)

<<< >>>

Сегодня я ждала в гости Солнце. Оно тонко намекнуло вчера, что придет днем, и я

его очень ждала. Но в обед мне пришлось отлучиться. А когда я вернулась, я поняла, что

Солнце было и ушло:( Увы! Я видела на стенках лишь отсветы солнечных зайчиков. Я

было подумала собрать их в пучок и создать свое, маленькое солнце, но они ускользали

из рук; да и кто они? - просто бледная тень Солнца.

Я очень расстроилась: надо же пропустить такого гостя! - и даже собралась было

заплакать, но тут я заметила записку, которую чья-то заботливая рука прикрепила к

оконному стеклу. Я жадно схватила записку и стала читать. Там было написано: "Я тебя

жду уже час, а тебя всѐ нет. Мне пора уходить:( Но я приду завтра, однако с одним

условием: сегодня весь оставшийся день ты должна улыбаться! Итак, завтра на том же

месте в тот же час. Твое Солнце". Ох, и улыбалась же я весь день до вечера! А когда моя

голова коснулась подушки, я еще раз (на всякий случай) улыбнулась и заснула...

<<< >>>

●

«

Не пугайтесь. Электричество тогда и правда отключили, но с самым большим

московским вокзалом ничего страшного не случилось. Просто я из-за этого познакомился

с интересным человеком. Это и были "последствия".

А дело было так: электричество кончилось, и, естественно, все табло погасли. И люди

спрашивали у кассиров, когда какой поезд идѐт. А к электричкам прицепили тепловозы, и

не горели на них лампочки, сложенные в названия пунктов назначения. И номера путей

не горели - они тоже были из лампочек. И люди бегали по перронам от пути к путю, чтобы

узнать, куда им садиться, чтоб вместо Черустей в Егорьевск не уехать.

Я тоже немного побегал, но быстро нашѐл нужную электричку, на Черусти. И стал в

тамбуре последнего вагона, чтобы до отправления покурить. А напротив меня дедушка

стоял. Лет эдак семидесяти. И тоже курил. Ну, что ещѐ в тамбуре делать?

Только я пару раз затянулся, подбегает к вагону тѐтка. И кричит чуть не на весь

вокзал:

- На Черусти?!! На Черусти???

Черусти она выговаривала как "челюсти".

Я говорю:

- Конечно! И полчаса до отправки. Проходите и садитесь, местов предостаточно.

И дедушка подтверждает - садитесь, мол, в Воркуту точно не уедете.

Ну, тѐтка нас поблагодарила и пошла сиденье себе получше выбирать. А мы в

тамбуре остались. И тут народ как повалил! И все спрашивают, куда сей транспорт

доедет, а куда - нет. Ну, и мы с дедушкой этим решили так в тамбуре и стоять до

отправки, вроде справочного бюро.

Хотя как сказать "дедушка"... Не знаю даже, как его именовать в рассказе. Он был

вполне в хорошей форме, и роста высокого. Стариком не назвать, мужчина - слишком

безлико и фамильярно. А имени своего он так и не назвал. В общем, дальше я буду

называть его Кирилл Иванович. Это имя похоже на него. Так вот.

Настало время отправления, и двери закрылись, и поезд тронулся. Мы вошли в вагон,

Кирилл Иванович сел на свободную крайнюю скамью и пригласил меня сесть рядом. Я

сел, пристроил рюкзак и палку-трость рядом с его тележкой, а Кирилл Иванович говорит:

- Хочешь, я тебе расскажу, как я Сталину цветы дарил?

Я говорю:

- Почему бы и нет? Я - писатель, вроде как, напишу про это.

Он говорит:

- Напиши. Я много чего знаю, а рассказать некому. Слушай.

Я родился незадолго до войны. Мой отец был шофѐром в Красной Армии, а мама

работала учителем в одной из лучших московских школ. После войны я в эту школу

пошѐл в первый класс. Учился я на "отлично". И вот однажды, когда я был уже

пятиклассником, в нашу школу приехали некие люди и велели директору, чтобы всех

отличников из пятых классов собрали в актовом зале после уроков. И вот, после

последнего урока, учителя отвели нас в актовый зал. Приехавшие люди велели

построить нас по росту. Довольно долго они нас разглядывали, а потом выбрали

несколько самых высоких и самых красивых девчонок и мальчишек. И меня в том числе.

Я тогда красивый был, не то, что сейчас.

Ну, выбрали нас, значит, а зачем - не сказали. Говорят - чтоб эти пионеры завтра

здесь были утром рано. Чтоб все пришли, и никто не опоздал. Назначили время и ушли.

Нас отпустили домой, ещѐ раз сторого наказав - никаких опозданий, и чтоб все были. Кто

не послушается - из пионеров выгоним.

А следующий день был - седьмое ноября. Очередная годовщина Октября,

революции, то есть. И должен был быть парад на Красной площади. И мы подумали, что

мы там будем участвовать. Догадались правильно, но не совсем.

Утром мама меня разбудила, нарядила как полагается: пионер - всем ребятам

пример. И в школу отвела. А там нас опять в актовом зале собрали, и люди эти пришли.

И говорят: тары-бары, почѐтная мисссия, будете цветы дарить вождям, и самому

Сталину. Объяснили, кто кому должен букет преподнесть, я должен был министру

какому-то. И повели нас в автобус специальный, там ещѐ из двух школ отличники были. А

я думаю: "Ха! Министр какой-то. Ну, нет. Я самому Иосифу Виссарионовичу цветы

подарю!" Я тогда восторженный был, ещѐ не понимал, что к чему.

Так вот. Едем мы, окна зашторенные, ничего не видать. Но вот загрохотала брусчатка

под колѐсами. Приехали. Выгрузили нас, а тут и парад начался. Под конец взбежали мы,

как полагается, на трибуны на мавзолее, стали цветы дарить. А я к министру этому не

пошѐл, а всех растолкал, и к Сталину самому подбежал, гвоздики свои ему протягиваю.

Думаю, была не была, одна за всю жизнь возможность на Вождя так близко посмотреть!

Посмотрел. Сталин меня по голове погладил даже. А я смотрю на него - ну, обычный

старик. Одна рука сухая. А на другой пальцы дрожат. Думаю, вот он какой - Вождь,

обычный совсем. Ничего в нѐм интересного нет.

А за то, что я цветы Сталину вместо министра подарил, мне ничего не было. Даже не

ругали.

Так вот, про Вождя. Я всѐ думаю, как большевики к власти пришли? Все вожди ихние -

совсем обычные люди. Вот отец мой Троцкого видел, когда тот речи перед

красноармейцами говорил. И, рассказывал, вот это оратор! Речи прямо зажигательные.

Хоть сейчас - вперѐд, за мировую революцию! А Троцкого отец слышал, когда его только

в Красную Армию завербовали. В Конармию к Котовскому.

А в Красную армию, да и в Белую тоже, солдат тогда набирали просто: вот, захватили,

например, село. Собирают всех мужиков и говорят: набираем добровольцев, а кто не

хочет - ставай к стенке. Отец стал красным. А если бы белые раньше пришли, то был бы

белым. Вот так.

А погиб он в Великую Отечественную, утонул в Ладожском озере вместе со своим

грузовиком, когда лѐд на Дороге жизни тонкий был, и немцы еѐ бомбили. А Сталин в это

время в убежище своѐм отсиживался...

Кстати, я не только Сталина видел близко, я ещѐ и с Лазарем Кагановичем в домино

играл. Каганович всеми железными дорогами управлял, под его началом метро

московское строили. А про домино вышло так. Я закончил технический институт, стал

инженером. И меня распределили на одну из крупных московских автобаз. Там я

сдружился с шофѐром одним, он тоже молодой был.

И вот как-то раз я его попросил отвезти меня по делам, на служебной машине. Он

говорит: пожалуйста, только давай до меня заедем, я перекусить что-нибудь возьму,

вдруг жена котлет нажарила. А ты меня во дворе подождѐшь, я недолго.

Я согласился, и мы выехали. Он оставил машину в переулке, и мы вошли во двор. Я

сел на скамейку, а он поднялся к себе.

Я выкурил две папиросы, а друг всѐ не появлялся. Дела мои были несрочные, и я

стал слоняться по двору. И вижу, три старичка в домино играют. Одно место свободное. Я

подхожу, можно с вами - говорю. А они - можно, можно, присаживайтесь, молодой

человек. И стали мы в четвером играть. Просто играли, и всѐ. А после третьей партии

друг мой спустился.

Извини, говорит, жена задержала. Заставила котлеты дома съесть. Я говорю: а, это

ничего. Я тут козла забил пока.

И со старичками попрощался.

Сели мы в машину, и только на Садовое выехали, друг мне и говорит: знаешь, говорит,

с кем ты играл? Я отвечаю: как с кем, с соседями твоими. Они что, академики какие? А

друг мне: какие там академики, напротив тебя Лазарь Каганович сидел. Он уже несколько

лет чуть не каждый день в нашем дворе в домино играет. И как ты его не узнал? Я

говорю: и чего узнавать? Он сейчас обычный пенсионер, и всѐ. И мы дальше поехали.

Так-то вот. И удивляюсь я теперь - семьдесят лет большевики страной владели,

вроде, обычные люди, а столько дел натворили...

Но тут мы проехали Родники, следующая станция была моя. Пришлось мне с

Кириллом Ивановичем распрощаться. Мы расстались. Имени своего, как я уже упоминал,

он не назвал, да и не видел я его больше. Я шѐл от станции по пыльной летней улице и

думал о судьбах и мирах. Я всегда о них думаю.

<<< >>>

Пельмени в горшочках

Не претендуя на роль кулинарного гуру, поделюсь опытом не совсем стандартного

приготовления пельменей – в горшочках. Горшочки должны быть керамические, пельмени

– из морозилки. Еще потребуется луковица, баночка маринованных грибов (или просто

жареных - грамм 200-300), кусочек сыра грамм 30-50, специи, майонез и растительное

масло. Специи у меня были специфические – белый перец, сушеные укроп и петрушка, а

можно любые другие, какие есть и какие нравятся. Рецепт я нашла в интернете.

Первым делом включаем духовку, она должна нагреться до 200 градусов.

Лук режем кубиками и обжариваем на сковородке до золотистого цвета. Сыр трем на

мелкой терке. Пельмени в рецепте тоже советовали поджарить, но я не стала этого

делать, потому что жареные пельмени я не люблю.

Горшочки моем, вытираем, наливаем в них немного масла и наклоняем в разные

стороны, смазывая стенки.

Слоями укладываем продукты в следующем порядке: пельмени, жареный лук, грибы,

сыр, специи, майонез. Повторяем до полного заполнения горшочка. В мои два горшочка,

например, влезло только по два повтора.

Ставим горшочки в духовку, которая уже должна нагреться к этому времени. В

идеале, по рецепту, через 20 минут все должно быть готово. Но я, увы, с духовкой

обращаться не умею, она у меня строптива, как необъезженная лошадь, и к тому же

градусника в ней нет. Поэтому мои горшочки через 20 минут были в первозданно сыром

виде, разве что немного нагрелись. А может, это из-за того, что в рецепте пельмени были

уже заранее пожарены, а у меня - нет. Ну, как бы там ни было, я увеличила огонь и

подержала их в духовке еще 10 минут. Через это время содержимое в них забулькало, а

по кухне разнесся приятный аромат. Я выключила плиту и оставила горшки немножко

остыть в духовке, чтобы не так страшно было их вытаскивать. Да, и хочу предупредить,

что горшочки лучше ставить в печку по диагонали, так их легче будет вынимать. А я

поставила их рядышком друг с другом, и потом прыгала возле духовки с захваточками,

пытаясь уцепиться за горшок и при этом не обжечься. Но в конце концов получилось

вынуть их без приключений, чему я несказанно рада)))

Приятного аппетита!

<<< >>>

участник прошедшего лета,последний солировал лист.

Последний бездомный скиталецшел по полю, ветром гоним,и с саблями бешеный танецбежал задыхаясь за ним.

Скрипели деревья неслышно.Качалась за окнами мгла.И музыки не было слышно,но музыка все же была.

И нектос рукою, воздетой

к невидимым нам небесам,был автором музыки этой,и он дирижировал сам.

И тень его палочки жесткой,с мелодией той в унисон,по воле руки дирижерскойсобой завершала сезон...

А дальшеиз сумерек дома,

из комнатной тьмы выплывалрисунок лица молодого,лица молодого овал.

А дальше,виднеясь нечетко

сквозь комнаты морок и дым,темнела короткая челканад спящим лицом молодым.

Темнела, как венчик терновый,плыла, словно лист по волнам.Но это был замысел новый,покуда неведомый нам.

Юрий Левитанский

Вдали полыхнула зарница.Качнулась за окнами мгла.Менялась погода —

сменитьсяпогода никак не могла.

И все-таки что-то менялось.Чем дальше, тем резче и злейменялась погода,

менялосьстроенье ночных тополей.

И листьев бездомные тени,в квартиру проникнув извне,в каком-то безумном смятеньекачались на белой стене.

На этом случайном квадрате,мятежной влекомы трубой,сходились несметные ратина братоубийственный бой.

На этой квадратной арене,где ветер безумья сквозил,извечное длилось бореньеиздревле враждующих сил.

Там бились, казнили, свергали,и в яростном вихре погонькороткие сабли сверкалии вспыхивал белый огонь.

Там, памятью лета томима,томима всей памятью лет,последняя шла пантомима,последний в сезоне балет.

И в самом финале балета,его безымянный солист,

• Фото на обложке и шаблоне, автор – Little Sally• Фото на 35стр. – ВалерьЯнка• Фото на 60 стр. – Зимняя Вишня• Фото на 69, на последней стр. – Balaam