Здравствуйте, дорогие друзья!

Представляем Вашему вниманию очередной, октябрьский выпуск

Арт-Журнала. А на дворе уже ноябрь - нет, определенно, опаздывать с

этим стало у редакторов славной традицией. С коией... с коей... надо

бороться, и редакторы торжественно обещают исправиться, и

клянутся, тридцадь три смайлика с вилами мне в бок, побороть,

изжить и ликвидировать свою лень как класс, то есть окончательно и

бесповоротно. (Аминь.)

Что сказать об этом выпуске. Он получился, пожалуй, объемнее

всех предыдущих: около 90 страниц. Ну а собственно на чѐм и зачем

нам экономить, скажите пожалуйста.

Построение номера традиционное: наши старые и новые авторы,

разные жанры; от фото и живописи - до юмористических рассказов и

прозаических зарисовок; продолжение "Лабиринта" Вишни; завершает

номер «Кулинарная страничка», на сей раз в исполнении Ёжички. Ну

да чего ради распространяться о содержании: весь этот выпуск перед

вами.

«...Как всякий автор предисловия, обращенного к читателю, я

льщу себя надеждой, что читатель обращен ко мне лицом. Стало

быть, пока что спиной к книге. Посмотрите, что у вас за спиной.» (В.

Муравьев).

Приятного прочтения всем, и крепкого здоровья.

«Страничку редакторов» сегодня вел

Тerminus

Сейчас я сижу в комнате один... У меня включен телевизор для фона, горит свет, мнетепло, у меня есть что курить и из того, что есть в холодильнике, можно скомбинироватьчто-то покушать...

Когда-то все было по-другому. Я сидел в комнате один, у меня горел свет, мне былотепло... только я не курил и в холодильнике было как-то побогаче... И я не помню, был ливключен телевизор. Я был моложе... и в этой жизни все должно было быть хорошо. Хотя,возможно, я тогда не понимал чего-то действительно важного...

Вы знаете, мне сейчас очень страшно. И это не тот страх, когда трясутся руки ипотеют подмышки. Это какой-то другой страх... Страх, когда не можешь помочь... Когдасмотришь на написанные другим Человеком слова и понимаешь, что никакой смайлик,никакая ссылка на "мотивирующее" видео не поможет... Вы знаете, у меня когда-то быласобака, мальчик. Он погиб под машиной. Я выгуливал его без поводка и он рванул надругую сторону дороги, где была собака-девочка. Он дышал после этого несколькочасов... Я хорошо помню, как я бежал домой и сказал маме, что пес попал под машину. Икак я бежал обратно, на что-то надеясь и крича сквозь зубы "живи! живи!"... Прошло ужемного лет, но я до сих пор помню, как за минуту до этого я смотрел задрав голову настроящийся дом и сказал своей собаке: "Смотри, какой высокий дом строят!". Это былипочти последние слова, которые я сказал своей собаке. Последние слова были оченьсбивчивы, и вряд ли он их услышал.

Люди придумали слова и даже придумали разные языки. Кто-то очень плохо владеет

словами, возможно даже - пишет с ошибками. Кто-то знает множество языков и может с

легкостью поддержать светскую беседу... Люди придумали много разных языков: язык

математики, язык живописи, язык музыки, язык символов... Но скажите мне - какой язык

мне использовать, чтобы человеку стало хорошо или хотя бы перестало быть плохо?

Может быть, если бы я в совершенстве знал фарси, хинди или японский, моя собака

осталась бы жива?

Вы знаете, у меня есть дочка... И почему-то, когда она мне улыбается или бежит

обниматься, мне становится очень хорошо... Хотя она не владеет языками, не играет на

пианино, да и рисует на 4 с плюсом. Но мне это не важно. Потому что она меня ЛЮБИТ.

Вы знаете, самый добрый смех и самые добрые слова, которые я когда-либо

слышал, не существовали в реальности. Правда, я понял, что они не существовали,

только во время ремиссии... И мне трудно понять, почему за все годы своей жизни я не

слышал такого доброго смеха... и почему я сам не могу так смеяться... Я иногда очень

сильно хочу разбить стекло монитора и каким-то неведомым образом крепко обнять

Человека по ту сторону интернета и смочь сказать что-то очень важное, то, что он очень

хочет услышать, но уже сам не верит, что это ему скажут. Я очень хочу сказать: "Я

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ". И сказать именно такими словами, которые Человек ждет... как-то

угадать эти слова, почувствовать сердцем, прочитать их во взгляде. Девчонке, которая

комплексует по поводу внешности, сказать: "Да какая ж ты красивая!". Отчаявшемуся

психотику сказать: "Ты знаешь, придумали лекарство, которое тебя вылечит...

полностью... без побочек и навсегда!". Человеку, умирающему от рака: "Не отчаивайся,

там есть жизнь... тебя там очень ждут... тебе там будет очень хорошо".

Вы знаете, я не могу этого сделать. И дело не в том, что разбив монитор, я получу

только сломанный монитор. Дело в том, что я тоже жду таких слов... И почему-то за все

годы своей жизни я их слышал только в галлюцинации...

Вы знаете, в моей жизни был момент, когда я парил чистым сознанием в

неизъяснимой темноте и какой-то миг, который был для меня тогда вечностью, я понимал

все и обо всем и мог ответить на любой вопрос, который только мог придти на ум... И вы

знаете, мне было очень грустно от того, что я понимал в тот момент. Если Вы проучились

6 лет в меде и 2 года в ординатуре, то я Вам честно признаюсь, что да, это была

галлюцинация. Но все равно, Вы знаете, мне было очень грустно от того, что я понимал в

тот момент... И может быть, хорошо, что я ничего не помню из того, что я понимал... я

думаю, что эта ноша была бы слишком тяжела в обычной жизни.

Я не решусь утверждать, что именно Вы тоже ждете каких-то заветных слов, ждете

почти всю свою жизнь, начиная с момента, когда Вы узнали, что Деда Мороза не

существует. Но если это так... Вы знаете, я Вас ЛЮБЛЮ. Я Вас не вижу, я Вас не знаю, я

не знаю, что у Вас болит, я не знаю, как давно у Вас это болит и я даже не знаю, как

облегчить Вашу боль. Но я Вас ЛЮБЛЮ. Поверьте, если бы я знал те слова, которые Вы

ждете, я бы обязательно их сказал... И Вы знаете, нас много. Нас, отчаянно ищущих

правильные слова... Но слов очень много на свете и трудно найти правильные... Мы не

умеем читать мысли и не всегда можем правильно понять выражение глаз... и уж тем

более не всегда можем правильно понять Ваш смайлик... Вы знаете, нам самим часто

бывает плохо, мы сами уже и не надеемся услышать те слова, которые мы так долго

ждем... но мы все равно отчаянно ищем правильные слова... Простите нас, что мы их

пока еще не нашли...

<<< >>>

Анкеты и стихи о войне

В пятом классе у нас появилось новое модное течение в жизни – повальноеанкетирование. Каждый уважающий себя ученик завел себе тетрадь со спискомвопросов, ответы на которые он непременно желал знать. Анкетирование велось средиодноклассников. Вопросы в анкетах не отличались оригинальностью, проще говоря,ребята «сдували» вопросы из анкет друг друга. «Сдувались» и ответы на вопросы. Так,ответив в одной анкете на вопрос «Что ты хочешь больше всего в жизни?», я написала«Волшебная палочку». Ответ показался моим одноклассникам настолько оригинальными так понравился, что после меня во всех анкетах стали отвечать на этот вопрос именнотак и никто не хотел больше всего в жизни стать космонавтом. Я не заводила анкету, таккак выдумывать новые вопросы мне было просто лень, а переписывать чужие анкетынеинтересно.

В некоторых анкетах содержалось до ста пятидесяти вопросов, начиная с «Твойлюбимый цвет?» и заканчивая «Кто из мальчиков/девочек тебе нравится в классе?». Напоследний вопрос большинство отвечало: «Секрет», но не все, и у нас уже в пятомклассе неожиданно сформировалась пара: Антон Михайлов написал в одной из анкет«Мне нравится Оксана Жукова», а Оксана Жукова написала в другой анкете «Мненравится Антон Михайлов». Вся эта любовь незамедлительно стала достояниемобщественности, и, помимо неизбежных сплетен и хихиканья, вокруг нашей пары возникореол романтичности.

После того, как каждый ученик класса заполнил минимум по десять анкет по стопятьдесят вопросов каждая, причем с одними и теми же вопросами, интерес канкетированию пропал.

А вот мама в том же возрасте увлекалась стихами.

Хранилище памяти. Я залезаю на чердак бабки Люсиного дома и обнаруживаю

старые мамины школьные бумаги. Среди обычных школьных тетрадок с домашними

заданиями я обнаруживаю тетрадь, в которой мама в детстве выписывала

полюбившиеся стихи. Слова написаны химическим карандашом и немного

расплываются. Химический карандаш – это простой карандаш, который, если его

послюнявить, пишет синим цветом. Сейчас такие карандаши уже нигде не

встретишь. Я перелистываю мамины записи, написанные красивым ровным почерком.

Мама любила стихи на военную тематику. Некоторые мне так нравятся, что я

заучиваю их наизусть:

Жди меня и я вернусь, только очень жди,

Жди, когда наводят грусть желтые дожди,

Жди, когда снега метут, жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут, позабыв вчера.

(Константин Симонов, 1941 год)

Я столько раз видала рукопашный,

Раз наяву. И тысячу - во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

(Юлия Друнина, 1943 год)

И еще я с удивлением нахожу почетную грамоту, в которой бабке Люсе, человеку,

все образование которой сводилось к четырем классам церковно–приходской школы,

приносится благодарность за отличную учебу моей мамы. Так как бабка Нина всегда

была на стройках века, в школе думали, что мама - дочь бабки Люси.

Снова огонек печи

Бабка Люся, помимо пенсии, имела еще и «нетрудовые» доходы. Летом она продает

красивейшие букеты из сортовых гладиолусов, выращенных на приусадебном участке.

На продажу также идет несъеденный крыжовник (бабка Люся говорит «кружЕвник»),

яблоки, сирень, зелень и еще многие продукты приусадебного хозяйства. Удивительно, но

бабки Люсины «нетрудовые» доходы чуть ли не больше маминой зарплаты. Во время

моей учебы в школе бабка Люся сначала подарила мне секретер, потом кресло–кровать

(до этого мы с мамой спали на одной кровати), а потом пушистый ковер на пол, чтобы,

встав утром с кресла–кровати, я не ходила по холодному полу. И это не говоря о том, что

бабка Люся все каникулы кормила меня за свой счет. Зимой бабка Люся тоже не сидела у

печи. Она придумывала себе всякие маленькие подработки, например, покупала

дешевую ткань, кроила ее на головные и носовые платки, вручную подрубала и потом

продавала. Еще зимой самым ходовым бабки Люсиным товаром были вязаные носки и

варежки.

На зимних каникулах мы снова сидим у горящей печки, бабка Люся учит меня вязать

варежки и рассказывает про свою жизнь.

Хранилище памяти бабки Люси. «Когда немцы начали подступать совсем уже

близко к Ленинграду, весь Ленькин (Ленька – покойный муж бабки Люси) завод

эвакуировали в город К. Потом стали формировать эшелон и из членов семей. Мы

уехали за неделю до того, как Ленинград взяли в кольцо. Бадаевские склады еще были

не разбиты, и нам удалось купить перед дорогой мешок картошки, а то страшно

ехать в эвакуацию без всего. В городе К. нас стали расселять по дворам к хозяевам. К.

был маленький город тогда – одни частные дворы, жители К. промышляли

коневодством, держали целые табуны лошадей, питались в основном кумысом и

вяленой кониной. В каждой семье в К. было по пять – десять детей, а тут нас еще

навязали во все дома. В Ленинграде у меня осталась сестра Рая с новорожденной

дочкой Тамарой, которым мы тоже выхлопотали эвакуацию в К. Я каждый день ходила

на железнодорожную станцию встречать эшелоны из Ленинграда, но Рая не успела

эвакуироваться и Тамара–младенец стала одной из первых жертв блокады. В один из

дней, когда я стояла на станции, вижу, Ленька бежит с нашим мешком картошки. Я

кричу ему: «Куда ты? Отдай картошку!» А он вскочил на проходящий эшелон и до

самого конца войны мы его больше не видели. Работы в К. не было и мы очень скоро

остались без денег и продуктов. Нинке тогда было четыре года, а Володеньке

одиннадцать. Пока я не смогла устроиться на станции стрелочником, мы голодали.

Хорошо, что был сентябрь – можно было собирать на полях сурепку. Сурепка в К. не

такая, как в холодном Ленинграде. В степях К. дергаешь за стволик и из–под земли

выдергивается маленькая репка, а не как у нас жалкий хвостик. Сурепка оказалась

вполне съедобной травой, а в Ленинграде в это время уже не осталось ни кошек, ни

собак, ни травы на газонах. Нинка как всегда отличилась. Она подсмотрела, как

хозяева кладут конину в колодец на сохранение (вместо холодильника – примечание

автора), забралась туда, вытащила сырое мясо и стала есть. За этим занятием ее и

поймали, когда обнаружили пропажу. Ребенка не тронули, хозяин просто взял вожжи и

начал бить меня. Бил жестоко, я тогда не могла неделю встать с лежака.»

Я играю в куклы

На даче, помимо Тани Воронцовой, которая приезжала из Москвы в Горелово на один

летний месяц, у меня появилась еще одна подруга – Юля Афанасьева. Вы спросите,

почему в моем повествовании столько Юль? Потому что в семидесятые годы двадцатого

века это было самое модное девичье имя. Юлю Афанасьеву невозможно было назвать

Юлькой. Это мы с Юлькой Безверховой были Юльками, заводными, не особенно–то

ухоженными девчонками. Юля Афанасьева была сама аккуратность. На каждый день у

нее было новое платье, и все платья были дефицитными китайскими. У меня было

только одно китайское платье – выходное. На голове у Юли красовалась модная в то

время стрижка «каскад», а у меня две худенькие растрепанные косички. Но окончательно

я была сражена, когда Юля достала маленький флакончик духов «Шанс» и важно

подушилась.

Дом Юли Афанасьевой был на соседней улице, но я уже вышла из–за своего забора

и самостоятельно загуливала и туда. Бабка Люся сетовала на «сумасшедших»

водителей, но против ее доводов было слово мамы, которая разрешила мне ходить к

Юле в гости.

Юля тоже, как и Таня Воронцова, на два года старше меня, но в первый же день

знакомства предложила мне: «Давай сыграем в куклы». Я немного смущена этим

предложением, потому что я даже в детстве не играла в куклы, а теперь считаю себя

слишком взрослой для таких занятий. Помимо этого меня немало удивляет, что Юля, у

которой есть настоящие взрослые вещи, такие как флакончик духов «Шанс», предлагает

играть в куклы.

У меня есть две большие куклы, сантиметров по пятьдесят каждая. Но когда Юля

достает свои куклы, я сникаю. У нее небольшие немецкие куклы с шелковыми ресницами

и длинными такими же шелковыми волосами, которые можно заплетать и укладывать в

прически. До этих пор для меня не существовало мечты каждой советской девочки –

иметь немецкую куклу, но после лицезрения Юлиных кукол такая мечта у меня

появилась. Решено было играть в Юлины куклы.

Играли мы довольно замысловато. У нас была семья из четырех человек – родители

и двое детей–кукол. Я разыгрывала роль младшей дочери - куклы Кристины и почтенного

отца семейства дядю Сашу. Юля разыгрывала соответственно мать семейства тетю Юлю

и старшую дочь – куклу Веронику. Как ни удивительно, но у меня, ребенка, не знавшего

отроду отца, отменно получалось играть очень доброго отца семейства, а моя «младшая

дочь» Кристина была плаксой и ябедой. У Юли «старшая дочь» Вероника была

невозможно антисоциальным элементом: она красила волосы во все цвета радуги,

курила, била мою Кристину и заводила себе непотребных кавалеров, за что всегда была

жестоко наказана Юлей–мамой. Зачастую мы играли на веранде бабки Люсиного дома и,

увлекшись, не замечали, как бабка Люся подслушивает и подсматривает через

стеклянные узорчатые стенки. Опоминались мы только тогда, когда бабка Люся не

выдерживала и начинала хохотать во все горло. Вообще бабка Люся принимала самое

живое участие в нашей кукольной жизни, у нее еще со времен работы на меховой

фабрике «Рот–Фронт» остались тоненькие полоски меха норки и песца – отходы

производства. Уже через неделю после нашего с Юлей знакомства обе «дочери»,

Вероника и Кристина, начали щеголять в норковых и песцовых шубах. Порывшись в

«закромах», а точнее в большом старом шкафу, бабка Люся извлекла на свет немалое

количество так называемой «ветоши», из которой было накроено и сшито целое

приданое для наших «детишек» – постельные принадлежности, одежда и даже сапоги из

старых кусочков замши.

Это было первое и последнее лето, когда мы играли в куклы. На следующий год Юле

Афанасьевой исполнилось тринадцать лет, она стала «тинэйджером» и начала

воплощать свои кукольные фантазии в жизнь, первым делом выкрасив перекисью

водорода челку в невозможный цыпляче–желтый цвет.

Хранилище памяти. В том году я всех прошу на день рождения подарить мне

флакончик духов «Шанс». Бабка Нина мне обещает их подарить. Мы с ней идем в

парфюмерный магазин «Роза ветров» на Невском проспекте и я вскоре понимаю,

что заиметь духи «Шанс» шансов у меня нет. Маленький флакончик духов «Шанс»

(сейчас такие флакончики называют пробниками) стоит пятнадцать рублей, а

килограмм докторской колбасы с туалетной бумагой внутри стоил тогда два

рубля двадцать копеек. Мы долго неловко топчемся в этом фирменном магазине и

покупаем маленький флакончик духов «Анонс» за два рубля с полтиной.

Терминатор

Примерно в том же году начали плодиться как грибы видеосалоны.

Я и раньше слышала, что у некоторых моих одноклассников есть аппаратура,

позволяющая показывать видеофильмы. Обычно такая аппаратура заводилась у

одноклассников, родители которых имели выход на людей, «плавающих» за границу.

Наши моряки вывозили с Родины товары, высоко ценящиеся за границей (например,

русскую водку образца 1987 года), там их продавали за валюту и скупали технику. Особо

хвастались те одноклассники, которые имели японскую технику, это считалось высшим

шиком.

С началом перестройки вышел закон, разрешающий индивидуальную деятельность

и многие счастливые владельцы техники решили пустить ее в оборот.

Первый раз в видеосалон мы с мамой ходили еще зимой. Видеосалон был

размещен в подвале здания Дома культуры железнодорожников и был, по сравнению с

кинотеатром и театром, весьма незамысловатым заведением. Небольшой темный подвал

был оборудован цветным телевизором (правда импортным), который был подвешен у

самого потолка. Для зрителей было поставлено примерно пять рядов разномастных

стульев, всего в зрительном зале было около тридцати мест. Но билет стоил немало

дороже билета в кинотеатр. Там я в первый раз увидела мультфильм «Том и Джерри».

Среди посетителей видеосалона я была единственным ребенком, остальные были в

основном железнодорожниками, причем рабочими с линии, одетыми в желтые

сигнальные жилеты и кирзовые сапоги. Но смеялись все. Ни до этого, ни после, я не

видела, чтобы люди так смеялись. Уже через десять минут после начала сеанса лица у

зрителей покраснели и у многих начали ручьями течь слезы. Я сама через некоторое

время почувствовала, что мне не хватает дыхания от смеха и началась резь в животе. К

концу сеанса у всех уже был совершенно невменяемый истерический смех, больше

похожий на рыдание.

Тем же летом, когда я познакомилась с Юлей Афанасьевой, у нас в Горелово закрыли

маленький деревянный домик, в котором находился ремонт обуви, и открыли… да,

видеосалон. Мой троюродный брат Женька, который жил со своими родными на второй

половине бабки Люсиного дома, прибежал ко мне с двумя билетами в видеосалон и

пригласил меня на самый новый, только вышедший в прокат, фильм «Терминатор». Я,

разумеется, ничуть не подозревая подвоха, отправилась с ним. Ну, все, наверное,

смотрели «Терминатор–1». Сейчас это один из моих любимых фильмов, но тогда

смотреть его шел десятилетний ребенок, который фильма страшнее «Семнадцать

мгновений весны» в жизни еще не видел. А зрителям показали видеоряд, в котором люди

умирали так натурально и страшно, что я сидела, вжавшись в стул ни жива ни мертва.

Окончательно меня добили финальные сцены, в которых Сара Коннор, приволакивая

раненую ногу, ползет по какому–то цеху, а за ней ползет страшный, искалеченный

терминатор с лицом, потерявшим человеческий облик. Женька, если и испугался, то и

вида не показывал. Я однозначно заявила, что на такие фильмы меня больше

приглашать не надо.

Прошла неделя. На видеосалоне появилась новая афиша, нарисованная от руки. На

афише предлагался вниманию зрителя новый фильм, поступивший в прокат – «Робот из

будущего». Мы с Женькой опять заплатили по рубль десять копеек за каждый билет и

пошли смотреть. Еще когда шли первые титры, меня начало охватывать нехорошее

предчувствие, которое перешло уверенность при виде первых кадров со злополучной

Сарой Коннор. В этом видеосалоне была только одна видеокассета, прокрученная

неоднократно в течение лета с разными названиями. Я не выдержала, плюнула на рубль

десять копеек и выскочила из видеосалона.

1988 год

Хранилище памяти. Мне скоро исполнится одиннадцать лет, а моим одноклассни-

кам - двенадцать. Я дома одна и смотрю телевизор. По телевизору показывают

«заграницу». Ничего интересного в этой загранице нет. Все люди в кадре одеты

одинаково, на всех белые футболки, на которых написано “PERESTROYKA” и

“GLASTNOST”. У нас с пятого класса уже преподают английский язык (Хвойная Лилия

Васильевна, наш педагог по английскому языку и классный руководитель), и, хотя у

меня по этому предмету твердая тройка, английский алфавит я выучила, и слова эти

странно напоминают русские. Потом мама мне объяснила, что показывали акцию в

поддержку решения об освобождении из тюрем диссидентов, в частности академика

Сахарова.

Учительница географии Наталья Владимировна – диссидент, но в тюрьме не сидела.

Она слушает только–только разрешенную радиостанцию «Голос Америки» и всем об

этом рассказывает. Наталья Владимировна за демократию и очень довольна

объявленным новым курсом партии. «Лозунг «от каждого по способностям, каждому по

потребностям» – чушь», – учит нас она: «Люди не равны изначально». Далее Наталья

Владимировна сообщает, что дай ей волю развернуться в условиях Запада, она быстро

бы заработала столько, сколько она пожелает. Эта тема вскользь упоминается на каждом

уроке географии. Так, например, Наталья Владимировна сообщает опоздавшему ученику:

«Андрей, если ты будешь все время опаздывать, то ничего не сможешь в жизни». Весь

класс притупляет взор, мучимый озабоченными мыслями. «Нет, я не это имела в виду», -

смеется Наталья Владимировна: «Там–то природа подскажет. Я имела в виду деньги».

Наталья Владимировна подкалывает учителя истории Виктора Борисовича, который на

каждом уроке проводит политинформацию и читает нам заметки из газеты «Правда»: «Ну

что, много правды прочитали?».

Но в один прекрасный день даже Наталья Борисовна берет в руки свежий номер

газеты «Правда». В тот день Виктор Борисович даже не предполагал, что он может

прочитать, а прочитал первую статью в газете «Правда» о коррупции высших работников

Коммунистической партии Советского Союза. Это была статья по материалам

расследования «хлопкового» дела в Узбекистане. На той неделе политинформации на

уроках истории у нас не было и вообще больше не было, политинформация теперь была

на уроках географии. От Натальи Владимировны мы услышали пересказ этой громкой

статьи в газете «Правда», но практически ничего не поняли. Мы тогда еще не знали

слова «коррупция», зато запомнили фамилии Гдлян и Иванов.

В нашей коммунальной квартире никто и никогда не выписывал газет, но тетя Аня

Асолоткина принесла эту газету с работы. На кухне все, бросив свои домашние хлопоты,

обсуждали статью. Последним пришел с работы дядя Саша Радченко, он был еще не в

курсе дел. Прочитав статью в газете, дядя Саша меняется в лице, бросается к телефону

и набирает телефонный номер редакции газеты «Правда» в Москве. Тут уж мое

присутствие замечают и направляют меня в комнату, но даже из комнаты я слышу крики

дяди Саши: «Вы провокаторы и клеветники! То, что вы напечатали, называется

политической порнографией!»

Впоследствии ни развал СССР, ни дефолты, ничто не заставило дядю Сашу изменить

своих взглядов на Коммунистическую партию. Только он сам чувствовал себя и свои

идеалы преданными, преданными всем народом.

<<< продолжение следует >>>

* * *

Как открывши глазда на яркий свет -сильным быть могу -может, Бога нет?Как приходит ночь,душу обхватив, -я в ночи шепчу:Боже, помоги.

* * *

Ночные

Я опять не спал: ночи нагота.Лунный диск ласкал город,в нем - меня.Я куда-то шел, обрывая шаг.Отбивая ноль, время встало в такт.Бледный свет луны, желтый - фонаря,сумма разных дней - в ночи октября.

* * *

* * *Мой уход освещенфонарем за углом.Я не удивленнезаканчивающимся днем.Я иду, ничего не жду,просто мимо куда-то иду.кто-то мимо кричит меня,уходя в длительность дня,кто-то тоже куда-то идет,Он ждет или не ждет?

* * *Прижигая губами слова,я говорю: за -злую и тощую ночь -выставить ее прочь.Вырвать извыемок глаз,вынести занаружности фразпрохожий, обманчивый сон -все от меня вон.

* * *

* * *Сегодня дожди.и с ночи, и с утра.И я не спалсо вчера.В комнатеочерченакакая-то фигня,я без я -под ней подписано.Это - ночьна концекарандаша бытиявыписывалаострой линиейменяподсопровождениедождя

* * *

* * *вотужеденьзачертойконечногодняоктябрятяжелойрукойдавившегоменяиятеперьводноммесяцедозимыокутанхолодомбелизны

* * *

* * *Звук множеством звуков схвачен,забыт и оглушен.Не помнить.Память зачердачить сырой доской,а ржавый гвоздьвонзить втускнеющее ватною тоской небо,пролив бесцветный светв свои глаза,и отвести.Размноженный цветами лист опавшейосени. Залить все дниот точек и вне точек.Я - человек, один из прочих,чердачной памяти листок.

* * *О зеленом

Эта осень сухим огнемпоглощает лист изумруднойзелени.Она умирает в немстремлением к белому.Когда-нибудь слабый листподле голого дереваприкроет глубоким сномбелого.

* * *

* * *

Стены плывут, удушья спираль ползет в потолок,Ком ярких красок летит сквозь чернеющий шум,Улица мертвых, улица спящих приходит на ум,Уголь светофоров дает на стекле последний урок.

Осенью жду - день, проливающий сумрачный дождь,Лампы тускнеют, а к вечеру гаснет оставшийся мир,Бьюсь в одиночество, ночью приходят кошмары на пир,И невозможно себя убедить - все это долгая разума ложь.

Пальцы корнями вцепляются в олово мыслей изгнанника,Всѐ обрывается, всѐ холодеет, и сердце уже переходит на крик,Сердце стучит, обрывы его дольше вечности, сжавшейся в миг,Осень пришла, осень молчит - начинается ПАНИКА...

* * *

В душе царит шафрановый покой,Грусть тонко перемешана с экстазом...Потрогал нынче женщину рукой,Нет, убедился - не меняются, заразы....

* * *

* * *Все у меня неправильно...Глаза как душа - в трещинах,И тело летит по параболе,В никчемную мутную вечность.

Выстрел из пальца в голову,Мысленно умираю заново,Привык к ожиданию долгому,И нет для меня тут странного.

Привык к одиночеству тихому,И буйно кидаюсь в крайности,Со мной безмолвное Лихо,В тоскливой безлюдной реальности.

А что одинок? Дело прошлое...Не всем нужен мертвый попутчик,Дорогой своею заброшенной,Бредущий по краешку кручи.

Затылком коснусь бездорожья,И пылью напьюсь ранним утром,Раз жить одному так сложно,То бросить идти - не трудно...

* * *

* * *

Вышел в окно

В эту пятницу я вышел в окно.Потому что дверь замкнули в кольцо.Под ногами стена - полотно,Улыбался я асфальту в лицо.

Мимо окон соседских я шел,Там горел тусклый-сумрачный свет,Кто-то пил там плохое вино,Кто-то делал кому-то минет.

Ну а кто-то смотрел в монитор,Я случайно поймал встречный взгляд,Подмигнул и чуть стукнул в стекло,Человек отшатнулся назад.

А на пятом этаже пир горой,Свадьба там или поминки идут,Видел только, что в костюме герой,Я поздравил и продолжил свой путь.

На четвертом встретил я мужика,На балконе и совсем без трусов,У него занемела рука,И пар валил от обвисших усов.

Я тому мужику говорил,Не ходить туда, где ждет лишь один.

Он в ответ меня матом покрыл,Некультурный такой гражданин...

А на третьем этаже - тишина,Там ребенок в свете спит ночника,Я прокрался мимо, чтоб не слыхал,Он шагов моих, шагов дурака.

На втором дали мне закурить,О погоде задали вопрос,Посоветовали больше не пить,Не велит, мол, такого Христос.

Вот асфальт уже льдинкой блеснул,Молча ждет меня в трещинах брат,Но я ход засбоил и повернул,Вверх по стенке кирпичной назад...

* * *Обломок грифеля торчит,Горчит окурок папиросы,Корова грустная мычит,В CAPTCHA ответы на вопросы...

Есть кружка, это хорошо,Но нету пива - это плохо,Сантехник крадучись прошел,Грозя мне палочкою Коха...

* * *

Знакомьтесь: Веня!

Жил-был в стране непуганых идиотов, в деревне некультурно пьющих и условноживущих форм организации материи славный парень Веня Буравчик. Почему Буравчик,отчего Буравчик – о том Нестор Баснописец умалчивает, потому, наверное, что нам свами знать этого не положено. Ради нашей же безопасности: из таких любопытствующихВеня еще в карапузистые времена промокашки делал и использовал по назначению.

А вообще, он ничего, этот Буравчик: душа – форточка, голова – ученый советакадемии наук, да и по секрету сказать, Лобачевский был его прапрадедушка. ТолькоВеня об этом не распространяется. Из скромности.

Зато каждый абориген Талалаевки знает: если Буравчика нечаянно задеть – вай, чтобудет! – самые ядреные матерщинники градов русских зардятся кумачами, кактургеневские барышни перед филеями суданских павианов, - умеет, как говорится,припечатать изящным народным конструктом.

Еще Веня гордый – со столичными звиздульками на одном гектаре таракановвыгуливать не станет, а менеджерьѐ с тазовой мускулатурой, деформированной подофисное ортопедическое кресло, и прочих шопопотребляторов относит к классупростатитных протистов и ведет себя с ними соотвествующе – ловит на них карася, илитравит противоглистным пирантелом. Но для всех жителей Талалаевки, еѐ окрестностейи округлостей Веня Буравчик – свой и в доску, и в лопату, как потный армяк –допетровскому холопу. А вообще, как я уже говорил, герой мой предисловий о себе не

любит, ибо скромен, аки агнец тонкорунный, потому обойдется читатель вышесказанным.

Зарисовки о Вене автор ведет потихоньку, скрываясь от его тротилового нрава в

чуланчике между ободранным глухим петухом и окотившейся кошкой, под постоянной

угрозой куриной бомбардировки, а потому, если явится однажды к читателю славный

малый Буравчик в образе разъяренного Зевеса, гневно потрясающего наслюнявленным

бедным сочинителем опусом, просьба не сказывать о местонахождении полевого

бункера, потому что Веня вынет селезенку через ухо, завяжет еѐ бантиком, приделает

обратно и скажет, что так и было – уж таков этот паря!

Коза

Солнышко еще безбожно дрыхнет, косолапо почесываясь на небесной перине; коровы

еще не начали жевать друг другу хвосты; раскорячившись, видит во сне Монте-Карло

вороватый голова, и топленое молоко – рядовые талалаевцы; сверчки еще скрыпят, как

батальон солдат в новых хромовых сапогах; а Веня Буравчик уже на ногах. У него сегодня

знаменательный день – позавчера он вылечил геморрой, а отметить событие как-то

замешкался.

Веня сидит на колченогой кровати в ромашковых семейных трусах и вожделенно

смотрит на ходики, телепатируя им жгучее желание скорейшего открытия магазина.

Кажется, что даже ромашковые трусы очень ждут этого архиважного эпохального

события. Часы агрессивной суггестии не поддаются; недвижные стрелки, невозмутимые,

как мегалит Стоунхенджа, своим независимым видом раздражают Веню. Баллистической

ракетой летит в часы тапочек. Часы презрительно встикивают. Тапочек разбивается.

Ромашковые трусы угрюмо безмолвствуют и безнадежно продолжают ждать.

Но вот злополучное солнышко засветило Вене в глаз. Ураган Катрина ввихрился в

брюки, вырвал дверной косяк, вылился на улицу и полетел по ней грациозной косулей,

взбрыкивая на поворотах от восторга и душевной симфонии.

И кончилась бы история прозаично и счастливо, не разбей Веня бутылки. В своем

чуланчике я слышал дикие вопли, похожие на причитания плакальщиц после кончины

Сталина, которыми сопровождал Буравчик панихиду по безвременно скончавшейся

спиртосодержащей жидкости. Поверьте, с булгаковской Аннушкой и Берлиозом все было

куда менее драматично. «Ах ты, бабка твоя поддедулина», - орошал самобытным

фольклором заспанную округу безутешный Веня. Поминал он и прочих родственников

бутылки, которых у неѐ никогда не было.

Так и сошел бы Буравчик с великодержавного своего ума от горя, сидя на манер

васнецовской Аленушки у стеклянной тушки, вперив в неѐ неподвижный бирюзовый

взгляд, не случись поблизости Михеича, закадычного Вениного друга. Закадычным слыл

он оттого, что Буравчик, упившись до помутнения хрусталика и трещины мозжечка,

частенько таскал товарища за кадык.

Михеич был похож на черта, бежавшего из ада из-за дресс-кодовых и

фэйсконтрольных репрессий: борода – помелом (такой не имел даже лорд Ченслер,

клавший буйную растительность в собственный карман); глаза – бешеные, то ли как у

базедового больного, то ли как у собаки Баскервилей, наевшейся пургену; сам худющий,

как нога петуха-туберкулѐзника, и вообще напоминает больше не человека, а

ископаемого тираннозавра из лондонского Музея естествознания, с той только разницей,

что тираннозавры не пьют денатурат. Взволнован он был так, будто под пятки ему сунули

фальшфейер и подожгли. «Выручай, Веня, коза моя в яму рухнула», - завизжал Михеич

ржавым лобзиком. Буравчик ещѐ находился в прострации и ответил без разбору: чего,

мол, щучий хвост, суганяка разэдакая, атмосферу возмущаешь? Присоветовал яму с

женой звукоизоляцией покрыть, да шифером застелить, чтоб ни одна МИ-6 не нашла.

Это, мол, и хорьку позорному ясно солнышко.

Оказалось, однако, что коза натуральная, с рогами, единственная, дойная и любимая

почти так же, как деруны со сметаной. А яма – в палисаднике, Михеич под автономную

канализацию выковырил.

Чуткое и отзывчивое сердце Вени почуяло человеколюбивым миокардом, что другу

можно небезвозмездно помочь и таки отпраздновать день победы могучего организма

над геморроем. Выпростав категорошковую богатырскую грудь, Буравчик командорским

противотанковым шагом двинул к обители козьей юдоли, а чуть менее командорской,

подтявкивающей трусцой валандался рядом обеспокоенный Михеич.

На месте происшествия картина была следующая: во глубине талалаевских руд

хранили гордое молчанье два печальных глаза. Не менее печальные рога как будто ещѐ

больше заострились от постигшего их несчастья. «Дурында стоеросовая, угораздило

же», - моргал на козу озадаченный Веня. «Знаю, что дурында, вызволи, милчеловек, а я

тебе покажу, где Михеич заначку крысит», - моргала в ответ коза.

Михеич предложил протянуть под пузом животины ремни и рукотворным макаром

извлечь еѐ на свет божий. Палата же лордов в лобачевском челе Вени рассуждала

иначе: хиломощий, жидковатый Михеич рухнет к козе вместе со своим бородатым

довеском, придется самому вытаскивать обоих. Перспектива эта не улыбалась Буравчику,

страдавшему по весне и осени хондрозом, пробиравшим его от затылочной чакры до

седалищного нерва. Поэтому Венино решение было, как всегда, гениально и просто.

Провозгласив для потомков очередной шедевр «Суши кальсоны, Михеич, сейчас будет

парад планет», он приказал тащить щебень. Коза, мол, на нем погарцует, утрамбует, да и

выберется сама. «Тоже мне, Иона в чреве кита, пленница Барсова ущелья, раскудах-так-

так твоего братца Иванушку. Держись за компост, коза, сейчас дискотека начнется, Эйс

Вентура это я», - Веня потирал руки.

Через полчаса совместных усилий в пользу погребенного животного Михеич

промычал не особо жизнерадостно: «эдак от неѐ одни рога останутся». Коза стояла

монументом вождям революции, невозмутимая и окаменевшая, не отличаясь, видимо,

сообразительностью лягушки, взбившей из молока масло. «Тупорогого умонастроения

мадама», - подумали оба. Веня вспомнил об эксперименте, в котором макак обучали

копированию чужого поведения и начал яростно топать ногами, чем-то напоминая

Моргунова, танцующего твист в гайдаевской «Кавказской пленнице». Коза напоминала

персонаж другого фильма – мутичного глыбовидного индейца из «Кукушкиного гнезда»

Кизи. Михеич не напоминал никого, потому что кино не любил, зато осатанело вращая

своим помелом, аранжировал эту безумную картину Дали вувузеловыми возгласами

«топчи, проклятая!!!».

Привлеченное странными дикими воплями соседа, как жирный шершень – пахучим

цветнем, полагая, что во дворе Михеича разыгрываются увлекательные сексуальные

игры, из-за забора выглянуло явление из репинского «Не ждали» - Ганя Пузырь, тот

самый, которому в прошлом году попала в нос муха, и который, извлекая еѐ пинцетом,

умудрился едва не произвести себе самолично лоботомию.

Увидев пританцовывающего Веню и горлопанящего соседа, Пузырь покатился со

смеху с забора и гоготал так, что увеличилась печень, но вскоре любопытство, дружеская

солидарность и кулак Буравчика диаметром с бубен племени людоедов-вамбутти оказали

свое транквилизирующее действие, и уже трое сочувствующих чесали тыквы около

наполовину заваленной щебнем бедовой козы, у которой, будь она человеком, открылась

бы генетическая память предков времен кремлевских застенков опричнины.

Конгрегация глубокомысленно заседала. Коза начала икать. Что делать? Михеич

Чернышевского в школе прогулял, не знает. Пузырь тоже одни этикетки читает. Только

Веня сопит парогенератором Керхер и гениальные такелажные идеи продуцирует

бизоновыми стадами. Бросив компании назидательное «без фурдыбобелей мне тут,

лямблии тонкокишечные, я туда и оттуда», Буравчик с боевым кличем эскадрона гусар

летучих резвым мустангом Сетона-Томпсона понесся к дому напротив, где обитал

запойный житель Талалаевки Трофим Чуб, счастливый обладатель единственных на

деревне и неповторимых «Жигулей». Собственно, большой загадкой до сих пор остается

факт наличия присутствия копейки у Чуба, пропившего не только все свои портки, но и

алюминий с крыши сельсовета. Трофим берег родные «Жигулята» как роговицу ока и

говорил, что это память от близкой его сердцу и горячо любимой двоюродной бабушки из

села Засосного, расположенного за живописным сосновым бором.

Хотел Веня просить Чуба о машине, но застал его в самом дурном расположении, а

именно между двумя батареями: одной – обрезанной, другой – бутылочной. Монтажем

последней, судя по всему, Трофим занимался с месяц, так как хвост еѐ был далеко за

пределами фантазии 38-ми попугаев. Чуб заросшего Чуба не уступал оселедцу казака

Голоты, а сам он похож был на мериносовую овцу на склоне шотландского холма. Амбре

над этим образом и подобием господним стояло такое, что если бы аллигаторы, у

которых на Миссисипи начался от него метеоризм, умели писать и сутяжничать, Гаагский

суд лишился бы покоя.

Веня прихватил ключи и повез копейку на выпас к палисаднику Михеича.

Многострадальную козу подхомутали тем, что под руку случилось, через заборную

перекладину апнули похожий на макаронину трос, благословили животное на старт,

предусмотрев возможность сбрасывания вспомогательных козьих ступеней при выходе

на орбиту. И уж запустил Веня двигатель, и уж повисла коза над своим казематом, но в

это время…

…в логовище зеленого Змея Горыныча Трофим Чуб открыл воспаленные соловые

глаза. Первым натюрмортом, увиденным в окне воспрявшим ото сна пьянчугой, была

порхающая в поднебесье коза с раскачивающимся в ритме «Апассионаты» выменем и

рогами то ли Сатира, то ли самого Асмодея…Сей прискорбный факт Трофим воспринял

как-то болезненно. «Допился!!! Допился, боров полосатый! Скоро пингвины на чай

заходить будут!», - Чуб взвизгнул, осенил себя крестным знамением и со скоростью ядра,

на котором путешествовал на Луну Мюнхгаузен, бросился к своим «Жигулям», имея

честное намерение тотчас же сдаться в городскую чудильню под капельницу и прочее

облагораживание организма. «Уж больно страшно, голубчик», - душераздирающе будет

шептать главврачу Чуб, вцепившись в докторскую ногу клопом, - уже после того, как,

обезумевший, вышвырнет из «Жигулят» Веню со товарищи, как завизжат педали, как

взлетит ангелом легкокрылым несчастная коза, как сломается от контузии воздушной

волной радар постового, как возникнет в Талалаевке легенда об НЛО, мчащемся со

скоростью передачи информации по гигабитной сетевой карте.

Читатель! Я не видел, что происходило на трассе с незадачливым животным – из

курятника не уследишь за подробностями. Слышал только как предполагал Веня, что в

тот момент, когда Чуб тронул свою колымагу, коза, должно быть, обозревала природные

достопримечательности Бангладеша и дивила уссурийских тигров. А по Талалаевке

молва пошла, будто на протяжении всех 40 км до административного центра метала коза

снопы искр и молнии, как Серебряное Копытце у Бажова – драгоценные камушки.

Потрясло всех чудное происшествие. Особенно козу потрясло. С неделю еѐ, бедную,

трясло в лихорадке так, что живи она в Калифорнии, где врачи собак от неврозов лечат,

диагностировали бы ей посттравматическое стрессовое расстройство. Одного Веню

Буравчика не потрясло, а осенило. Смекнул он живехонько, что к чему, да и выкупил у

Михеича козу-шумахершу за понюшку конопли.

Свѐз спринтерку в столицу сумасбродную, организовал там козьи бега и сорвал куш

на тотализаторе, да не простой куш, а валютный. Победительница в «Таймс» попала, а

Михеичу Веня корову подарил и плазму «Панасоник» (над полатями повесить), а когда

тот смущаться стал, ласково журил: «ну ты еще поерепенься, сколопендра косматая,

праздник у нас, или попокатепетль?». Козе Буравчик копытца бриллиантами

инкрустировал, а для душевной благотворности изнервированной мученицы в сарай

музыкальный центр купил. Коза Моцарта слушает и ни разу не волнуется. Туристы на неѐ

как на чудо дивное лупоглазить сбегаются, что-то бормочут и крестятся, а Веня строит

планы: если коза замироточит, наладим в Талалаевке паломнические туры, настроим

пентхаусов всем своим Чубам и Чубихам, докажем шейхам спесивым, что не только

задним умом русский человек крепок, устроим пир на весь мир из горохового супа с

черной икрой, и всему этому миру покажем, что такое могучий русский пук.

<<< >>>

Супчик

Сегодня мы приготовим почти диетический супчик для всей семьи. Для этого возьмем1,5 литра воды, 3 картофелины средней величины, 1-2 морковки, 1-2 корня петрушки(пастернака, кусочек клубня сельдерея – все равно), 4 столовые ложки риса, 4 столовыеложки подсолнечного мала и 1-2 луковички. Не забываем и про зелень: нашему супу непомешает несколько веточек петрушки или укропа.

Итак, ставим воду на огонь, а в это время мелко режем лук и бросаем его насковородку. Жарим его на большом огне, пока он не станет прозрачным и нежно-бежевым. Как только лук дойдет до кондиции, бросайте его в кастрюлю.

Следующее действие – чистка и нарезка морковки, ее нужно нарубить четвертинкамикружочков, не очень толсто. Теперь ее можно бросить в суп вместе с рисом и солью (полстоловой ложки).

Итак, засекаем 10 минут и начинаем заниматься остальными овощами. Меленькорежем коренья и чистим и режем картошку. Если картофелины средние, то их нужноподелить на 6 кусочков. 10 минут прошло? Тогда бросаем все это в суп вместе сподсолнечным маслом.

Засекаем еще 10 минут и мелко режем зелень. Теперь можно немного отдохнуть вожидании загаданного времени. Через искомые 10 минут бросаем в суп зелень и даемему покипеть еще 5 минут.

Приятного аппетита!

<<< >>>

напомнит о прямом своем родствес известною шопеновской сонатой.И тем не мене,листья будут жечь.

Но дождик уже реже будет течь,и листья будут медленней кружиться,пока бульвар и вовсе обнажится,и мы за ним увидим в глубинефонарьу театрального подъездана противоположной стороне,и белый лист афиши на стене,и профиль музыканта на афише.И мы особо выделим слова,где речь идет о нынешнем концертефортепианной музыки,и в центрестоит - ШОПЕН, СОНАТА No. 2.И словно бы сквозь сон,едва-едвакоснутся нас начальные аккордышопеновского траурного маршаи станут отдаляться,повторяясьвдали,как позывные декабря.

И матовая лампа фонарязатеплится свечением несмелыми высветит афишу на стене.Но тут уже повалит белым-белым,повалит густо-густобелым-белым,но это уже - в полной тишине.

* * *

Юрий Левитанский

Как показать осень

Еще не осень - так, едва-едва.Ни опыта еще, ни мастерства.Она еще разучивает гаммы.Не вставлены еще вторые рамы,и тополя бульвара за окномеще монументальны, как скульптура.Еще упруга их мускулатура,но день-другой -и все пойдет на спад,проявится осенняя натура,и, предваряя близкий листопад,листва зашелестит, как партитура,и дождь забарабанит невпопадпо клавишам,и вся клавиатурапойдет плясать под музыку дождя.Но стихнет,и немного погодя,наклонностей опасных не скрывая,бегом-бегомпо линии трамваяпомчится лист опавший,отрываятройное сальто,словно акробат.

И надпись «Осторожно, листопад!»,неясную тревогу вызывая,раскачиваться будет,как набат,внезапно загудевший на пожаре.И тут мы впрямь увидим на бульварестолбы огня.

Там будут листья жечь.А листья будут падать,будут падать,и ровный звук,таящийся в листве,

• Фото на шаблоне, автор – Olla• Фото на обложке, авторы– Suzee, Anna K• Фото на 31 стр. – Караколь• Фото на 53, 85 стр. – Little Sally• Фото на 70 стр. – Terminus• Фото на последней стр. – Anna K, Little Sally